«Квинт Лициний 2»

Квинт Лициний 2 (fb2) - Квинт Лициний 2 883K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Александрович Королюк

 Королюк Михаил Александрович Квинт Лициний 2

Пролог

Лето выгибалось золотистой дугой, поначалу невероятно длинное, достигнув же середины, вдруг принялось укорачиваться все быстрее и быстрее.

Запертый в глуши, на хуторе взморья, более чем в ста километрах от Риги, где не было не только телевизора, но и газет, я мог просто жить. Начав утро с литра парного молока и нескольких густо присыпанных крупной солью ломтей ржаного хлеба, я шел бродить по знакомым лесным тропинкам, где из утоптанной земли, расталкивая порыжевшую хвою к краям, венами проступали переплетения корней. Качались лиловые метелки приземистого вереска, а сквозь строй коренастых стволов доносился убаюкивающий шум волн - и все, больше никаких звуков. Линия пляжа была чиста от людей до горизонта в обе стороны, лишь дважды в день мимо неторопливо прогуливался пограничный наряд, но ветер быстро затирал его следы.

Жарким днем, закончив упражнения, я падал спиной на разогретый песок между невысокими дюнами. Расслабив противно дрожащие мышцы, разметывался витрувианским человеком и грезил, глядя вверх. Оттуда, сквозь легкомысленную синеву и причудливые башни облаков, на меня выжидающе поглядывала Вечность.

Как-то очень постепенно, но неотвратимо, пожилой циник растворился в теле подростка, оставив от себя лишь муть послезнания да горечь катастрофы.

Изменилось все. Мысли перестали сбиваться на вялое движение по затхлому кругу, а неслись упругим потоком в будоражащее воображение будущее. Мир вновь стал восприниматься выпукло и ярко. Неожиданный восторг мог накатить от любой мелочи: доносящегося с полей запаха скошенного и уже чуть подвялившегося на солнце разноцветья, беззастенчивого стрекота кузнечика от обочины или разбега прожилок на слюдяных крыльях присевшей на запястье стрекозы. Вернулась и порывистость движений. Сучковатое дерево стало вызовом, преодолеть который можно только взметнувшись вверх до самой последней, опасно раскачивающейся развилки. Я вцеплялся в нее перемазанными душистой смолой ладонями и, запалено дыша, окидывал победным взором открывающуюся ширь.

А еще до потемнения в глазах хотелось быть рядом с Томой, и я чуть ли не ежедневно придумывал нашу случайную летнюю встречу. Да, я наизусть, до дня знал ее планы: сначала к бабушке под Винницу, на парное молоко, черешню, прыгать с Чертова моста в Южный Буг и пугаться бодливых коров, а потом на два месяца с родителями под Феодосию, к вареной кукурузе и свежему бризу.

"Но ведь это только планы! Они же могут и измениться, разве нет? А коли так, - грезил я, - то нельзя исключать вероятности того, что они поедут не в Крым, а куда-нибудь в другое место. Что Крым, да Крым, они там уже сто раз были... В Прибалтике летом чудо как хорошо. И если вдруг они поедут в Прибалтику, то, в конце концов, Тома знает, что я в Латвии... Поэтому нельзя исключить, - вводил я логичное допущение, - и того, что они будут проезжать как-нибудь мимо меня, на поезде или автобусе".

Поэтому, оказываясь по какой-нибудь надобности на дороге или у железнодорожных путей, я с надеждой вглядывался в проплывающие мимо лица.

Ах, эти расцветившие лето неумеренные мечты! Лишь иногда мне в голову тайком проскальзывала мысль: "а ведь этого не случится", - и становилось очень не по себе.

Но вот теперь все это уже позади. Конец августа, и я еду убивать.

Глава 1

­­

Понедельник, 22 августа 1977 года, день

Полустанок Ерзовка, Валдайская возвышенность

- До школы! - выкрикнул снизу печальный Паштет.

Тепловоз в ответ сначала энергично свистнул, а затем лязгнул сцепками и резко рванул, словно пытаясь выдернуть из-под меня старенький скрипучий вагон. Я покрепче вцепился в облупившийся поручень и высунулся из густо пропахшего куревом тамбура наружу. Поезд "Малая Вишера - Бологое" постепенно разгонялся, и встречный поток воздуха принялся перебирать отросшие за лето вихры. Я поежился от щекотки, еще раз махнул на прощанье уплывающей назад фигурке и с пробуждающимся рыбачьим азартом вгляделся в темные воды тянущегося вдоль железки озера со звучным, отдающим дремучей архаикой названием Зван.

В этот раз ничего не удалось. Ни в лес сходить, ни на зорьке потягать окушков с шаткого самодельного мостка. Только с завистью посмотрел на Пашкину добычу - здоровую корзину, доверху заполненную бравыми подосиновиками, да с каким-то просто зверским аппетитом торопливо выхлебал на ужин целый горшок плотной ухи. Горбатые, почти черные окуни и четвертинки брызжущего при резке соком картофеля час томились на бульоне, оставшемся от варки раков, а в самом конце, уже сняв огромную стальную кастрюлю с огня, Пашкин дед всыпал туда крупно рубленых стрелок чеснока. Перед таким невозможно устоять. Да я и не пытался.

Ну, ничего. В следующий раз - обязательно все сделаю сам, и порыбачу, и в лес схожу. Но сейчас - труба зовет.

Пашка, конечно, был не на шутку раздосадован. Он-то раскатал губу, что Дюха приехал на всю последнюю неделю, и начал оживленно расписывать ожидающие нас радости, как только я спрыгнул с высокой подножки. Здесь было все, вплоть до баньки по-черному и удививших меня своей раскрепощенностью планов на местных девчонок, однако я его жестоко обломал.

­Паштет был заинтригован не на шутку, Пашка вился вокруг меня назойливой мухой, но я лишь мычал невнятно "надо, очень надо". Он, похоже, в итоге заподозрил меня в страданиях по случившейся летом новой любови. Я не стал его разубеждать, лишь договорился об алиби для родителей.

Вагон качнуло сильней. Я в последний раз с удовольствием втянул пахнущий разогретыми шпалами воздух, захлопнул дверь и, подняв с пола свой багаж, пошел внутрь. Коричневый дерматиновый чехол с разборным луком и стрелами аккуратно уложил на полку - не дай бог повредится что-то, запасного плана у меня нет. Спортивную сумку, в которой под слоем запасной одежды и пакета с едой скрывались пистолет и кинжал, поставил на жесткое сидение рядом с собой, на всякий случай перекинув ремень через плечо.

Достал яблоко и вдумчиво захрустел. До Москвы с пересадками трястись до самого вечера, планы обеих операций выверены сто раз, остается только мозг качать... Поэтому открыл "Введение в теорию множеств и общую топологию" Александрова ближе к середине и попытался самостоятельно вникнуть в очередную метризационную теорему. Увы, как всегда, безнадежно, только голова налилась тяжестью в затылке.

Кто, ну кто все эти люди, способные понять фразы: "спектром коммутативного кольца называется множество всех простых идеалов этого кольца. Обычно спектр снабжается топологией Зарисского и пучком коммутативных колец, что делает его локально окольцованным пространством?!" И ведь это - еще только учебник для студентов...

Обреченно зажмурился, готовясь, и подтянул понимание. Сначала в виски привычно включилось басовито нарастающее гуденье, какое бывает у закипающей воды, а затем вкрутило по остренькому шурупу. Переждал с минуту, бездумно глядя в окно, пока острота боли не сменилась неприятной, но терпимой ноющей нотой, и вновь начал вчитываться.

Так... "В нормальном пространстве всякие два дизъюнктные замкнутые множества функционально отделимы". Ну, для евклидова пространства это понятно даже на интуитивном уровне... Действительно, для любых двух замкнутых не пересекающихся множеств существует поверхность, разделяющая пространство на две не пересекающиеся части так, что каждое множество целиком принадлежит одной из этих частей. А вот в функциональных пространствах, банаховом или Гилберта, гарантировать отделимость произвольных множеств нельзя, надо разбираться в каждом частном случае...

Хватило меня минут на двадцать пять, за которые я успел понять доказательство леммы Урысона и восхититься изяществом логики, а затем пришла расплата. Сначала по восходящей заныло в висках, потом как будто плеснули кипятком на теменные доли, под кость, прямо на серое вещество, и из левой ноздри закапала кровь.

- Да чтоб тебя... - пробормотал я расстроено, успев, однако, подставить предусмотрительно вынутый из кармана носовой платок.

Опыт - великое дело. За лето я приноровился и теперь обычно могу вовремя остановиться, до наступления расплаты, но уж больно красивые перспективы приоткрылись мне с этой индуктивной размерностью... Не удержался, теперь опять хлюпай носом.

Я запрокинул голову, старательно не встречаясь взглядом с обеспокоенной старушкой напротив:

- Все в порядке... У меня так иногда бывает, сейчас пройдет.

Бывает, да, бывает... Да почти каждый раз так.

Барьер оказался неожиданно высок, и уровни абстракций, на которые выходят даже студенты матмеха, даются тяжело. Хорошо, что я предусмотрительно начал подтягивать понимания постепенно, начиная с крепких старшекурсников. И даже это оказалось далеко не просто. А попробуй я накинуть на себя кальку с какого-нибудь современного математического гения, то, возможно, уже пускал бы слюни в специализированном заведении. И вдвойне хорошо, что прокачка моих способностей все-таки идет.

Идет, понемногу, но идет. Кое-какие направления за первые два курса я уже способен осознавать самостоятельно, даже без брейнсерфинга. И на сложные темы меня теперь хватает дольше...

Я отнял платок от носа, проверяя. Течь перестало, но где-то в глубине ноздри на вдохе мягко колыхался чуть схватившийся кровяной сгусток, грозя новым потоком. Пошарил по нагрудному карману, ища заначенный клок ваты, и ликвидировал опасность затычкой.

Если бы раскачка моей способности к математике не шла, пришлось бы искать какой-то другой план. Ну, как план... Это, собственно, и не план, а так - направление. Закладка фундамента под будущее. В любом случае пригодится.

Действуя только из-за кулис, страну от сваливания в штопор не спасти. Послезнание истории скоро закончится - еще года три, и неизбежно пойдут заметные отклонения. Конечно, у меня и тогда останется немало козырей: научно-техническая информация, понимание социальных трендов и, самое главное, люди - те, которые в тот раз не скурвились. Но этого может и не хватить. Придется как-то выходить на политическую сцену самому, и маска математического гения может тут сработать как первая ступень ракеты, вытолкнуть меня на старте повыше. Если смогу сыграть эту роль. Если мозги позволят...

Вагон немного качнуло на легком повороте левее, колеса застучали на стрелках, колеи стали ветвиться - Бологое. Я убрал платок в карман, книгу в сумку и потянулся на полку за чехлом. Осторожно, главное - осторожно... Сегодня я должен кинуть под колесо Истории первый по-настоящему увесистый булыжник, направив ее по совершенно новой траектории. Главное - чтоб рука не дрогнула.

Тот же день, вечер

Москва, Ленинградский вокзал

В Москве, несмотря на вечер, было как в бане: жара за тридцать и парило после недавнего ливня. Именно из-за необычайной жары через три дня полыхнет в американском посольстве - проводка не справится с нагрузкой от кондиционеров и аппаратуры прослушивания.

Я ухмыльнулся: "надеюсь, "энтомологи" Андропова готовы. Может быть даже на обратном пути пройдусь мимо, полюбуюсь".

На вокзале было людно и суетно, под крышей неумолчный шум - конец августа.

Я пробирался, оглядываясь, узнавая и не узнавая одновременно. На удивление новый и достаточно чистый асфальт. Нет бомжей. Нет чемоданов на колесиках. Размякшие вафельные стаканчики в руках девчонок. Короткие цветастые платья до середины бедер... Заглядевшись, я чуть не врезался в дедка-носильщика, толкающего тележку с чемоданами.

На выходе из здания, на Комсомольской площади, в три ряда терпеливо ждали седоков светло-оливковые "Волги" с шашечками на боку; вдоль Казанского неторопливо дребезжал желто-красный трамвайчик. Справа, за мостом, было просторно - там еще не встали корпуса международных банков. И, конечно, нет проспекта Сахарова.

"Интересно" - удивленно мотнул я головой, - "и кому это пришла в голову светлая мысль отгрызть от улицы Маши Порываевой большой кус в пользу этого диссидента? Тот здесь и не бывал. А Маша на этом пятачке выросла. Отсюда ушла добровольцем в ополчение, в разведку. А, когда автомат палача-эссесовца плюнул свинцом - в вечность. Это ж каким надо было быть ушлепком, что б переименовывать такую улицу..."

Свернул налево, к метро. Шел, и старался бездумно скользить взглядом. Красно-белые телефон-автоматы. Видно, что недавно освежали покраску. А вот бело-синий троллейбус с зализанными по моде шестидесятых углами слегка облупился уже. Чистильщик обуви сидит в своей будке за витринными стеклами как в аквариуме. Люди читают газеты на стендах. Очередь к бочке с квасом... Выпить, что ли?

Несмотря на жару, нутро мерзко холодило ощущением провала. Я и не нашел достойного выхода. Теперь буду расплачиваться за это жизнями не самых плохих людей...

У ряда аппаратов для размена серебра на пятачки я остановился и, под непрерывный звон высыпающихся в лотки монет, предпринял очередную мучительную попытку найти спасительную идею без крови. Или, хотя бы, без такой крови.

Никак... Ничего...

Ну, что ж... Я знал, что будет непросто и готовился к этому.

Вдохнул, выдохнул и поднял первый щит - вот шевелится, скрипя обломками зубов, подвешенный под проклятым афганским небом "красный тюльпан". Раз. Кол, и плачет кровью из пустых глазниц плененный шурави. Два. Нецелованный мальчишка-спинальник с надеждой спрашивает у врача: "Меня вылечат"? Три. Поседевшие матери. Четыре. Поток героина. Пять.

Еще? Лагерь Бадабер. Ущелье Хазар. Кишлак Хара.

Хватит?!

Помотал головой, развеивая вставшую перед глазами красноватую муть. Хватит...

Решительно подхватил сумки, распрямил плечи и, чуть ли не чеканя шаг, пошел к эскалатору. Готов. Да чтобы это не случилось... Да я...

Я. Готов. Убивать.

Тот же день, вечер

Москва, Дурасовский пер.

Я быстро заполнял лист ломаным насталиком. На классическую арабскую каллиграфию нет времени, да и не место. Вокруг - глухой московский дворик, куда почти не выходит окон. Никто не задаст глупых вопросов: "Мальчик, а почему ты пишешь в перчатках? И справа налево"?

Заранее продуманный текст послушно стелется строчками, сплетаясь в причудливую вязь, в которых знающий фарси да прочтет:

"Его Превосходительству господину Нематолла Нассири, лично в руки.

Ваше Превосходительство, доводим до Вашего сведения недавно поступившую к нам информацию о том, что в рядах фракции Хальк Народно-демократической партии Афганистана небольшой группой заговорщиков в течение последнего года был составлен реалистичный план военного свержения правительства Муххамеда Дауд Хана.

Учитывая устраивающий нас уровень отношений с Правительством Афганистана, неподконтрольность нам группы заговорщиков, нашу незаинтересованность в возникновении неурядиц на территории Афганистана, сообщаем что:

1. Ядро заговора формируется вокруг Хафизуллы Амина и Нур Тараки. Среди активных участников заговора следующие военнослужащие: Мохаммад Ватанджар, Саид Гулябзой, Асадулла Сарвари, Ширджан Маздурьяр, Абдул Дагарваль (формально не входящий в НДПА)..."

Так. Список участников... Распределение ролей... Привлекаемые силы и средства, организация связи... Очередность взятия под контроль объектов... Готово.

Задумчиво покусал авторучку, формулируя завершение, и продолжил:

"Ваше Превосходительство, мы направляем Вам эту информацию по неофициальному каналу потому, что, с одной стороны, абсолютно убеждены в нежелательности военного переворота в Афганистане для интересов СССР, а, с другой стороны, не уверены, что эта позиция станет официальной в случае обсуждения этих сведений в руководстве КПСС.

С надеждой на Ваше понимание создавшейся ситуации, группа офицеров Первого Главного Управления КГБ СССР".

Снял скрепку и устроил аутодафе скомканным копиркам, а затем старательно растер пепел. А теперь тонкая, но неоднократно отработанная ранее операция - надо аккуратно и очень плотно обернуть лист вокруг древка и закрепить концы узкими колечками лейкопластыря. Да, обернутый вокруг стрелы лист бумаги увеличивает снос от центра мишени примерно на дециметр на дистанции в пятьдесят метров - проверено. Но с двадцати пяти-то метров в окно я с трех попыток должен хоть раз попасть? Зря ли я все лето тренировался, осваивая навыки того корейца?

Невольно перейдя на крадущуюся походку, поднимаюсь по тихой полутемной лестнице домика, расположенного в глубине двора по Покровскому бульвару, на задах обнесенного высоким забором иранского посольства. Конечно, здесь тоже пасут, понятно дело. Возможно даже в этом самом доме есть пункт стационарного наблюдения, и за вот этой стеной несет службу товарищ из "семерки". Но бдят за иранцами явно не с тем пылом, что за представительствами западных стран. САВАК не проводил нелегальных операций в Москве, и, вообще, в их посольстве сейчас только один спец сидит, и то с контрразведывательными целями, наблюдает за своими.

На площадке между вторым и третьим этажом я поставил сумки на пол и изучил открывающийся из окна вид. Вполне. Прямо напротив стоит двухэтажный особнячок с фасадом, покрытым рустикой на восточный мотив. Третье слева окно на втором этаже приветственно зияет открытой форточкой. То, что надо. Я даже смог разглядеть в кабинете саваковца фрагмент знакомой по его воспоминаниям обстановки.

Тихо. Пованивает протухшей селедкой из бачка для бытовых отходов.

Я приоткрыл окно, впустив свежий воздух, и опустился собирать лук. Разборный фиброглассовый олимпик с прицелом "голдентрефф" был беззастенчиво стырен мною одной светлой июньской ночью из института Лесгафта. Особых переживаний я по этому поводу не испытывал, их там было больше десятка... Да и не баловаться взял... Самое сложное было выбрать нужные стрелы. Их подбирают по длине левой руки, а она за лето должна была подрасти. Пришлось взять два комплекта, один на первую половину лета, второй - на вторую.

Быстрыми отработанными движениями установил рогатый стабилизатор на рукоять, вставил и закрепил болтами плечи. Закрутил тетиву и зацепил за ушко к нижнему плечу. Теперь самое тяжелое, лук-то взрослый... Уперся, надавил левой ногой на рукоять, и, кряхтя от напряжения, потянул лук на сгибание. Уф... Второе ушко тетивы встало в верхнее плечо. Готово.

Задышал поглубже, стараясь привести себя в норму. Техникой стрельбы я овладел, а вот самоконтролем... Это ж совсем другое дело, а именно в нем сейчас ключ к успеху. Попытался усилием воли смахнуть лишние мысли - но не тут-то было, меня по-прежнему чуть потряхивало.

От страха? От возбуждения? И не понять сразу.

Надел напальчник и прикрыл глаза, вслушиваясь в окружающий мир. Отключить все мысли. Охватить разом все долетающие звуки. Вдох - выдох... Вдо-о-ох - вы-ы-ыдох... Где-то вдали по бульвару покатил от остановки трамвайчик... Порыв ветра колыхнул ветви старых тополей. Отразилась от стен предупреждающая трель велосипедиста. Где-то в проулке колокольчиком разлился детский смех. Где-то выше громыхнули на кухне кастрюлей. Вдох - выдох...

Теперь все внимание на руки. Погладил друг о друга пальцы, пытаясь разобраться в тончайших оттенках тактильных ощущений. Первый палец по указательному... По большому... По безымянному... По мизинцу, от самой верхней фаланги, медленно вниз, до самой подушечки... Слегка щекотно...

Вдох - выдох... Левой ладонью свободным хватом взялся за рукоятку, правой положил стрелу на полку, хвостовик на тетиву. Снова закрыл глаза, вдох-выдох... Заплел пальцами тетиву и чуть-чуть натянул, только чтоб почувствовать упругость. Вдо-о-ох, ощущаю, как входит воздух, как становится легко внутри. Вы-ы-ыдох, выдуваю из груди все эмоции, становится еще легче. Представляю, как выдохнутое облачко беспокойства развеивается, сносится сквознячком, бесследно растворяется в кристально-прозрачном после дождя воздухе, и на лице появляется след умиротворенной улыбки.

Открываю глаза и расслаблено поднимаю лук в сторону чернеющего напротив и чуть ниже меня провала форточки. Все мысли затихли, эмоции выдохнуты... Подправил левый локоть, плавно-спокойно натянул лук, задержал дыхание на полувдохе, проконтролировал растяжку по кончику стрелы... Чуть отодвинул ладонью рукоятку, тетива прижалась к подбородку... Прицел. Выпуск. Лук начинает заваливаться вперед на вытянутой руке, но успеваю заметить, как стрела стремительной тенью скользнула прямо по центру форточки и задрожала, воткнувшись в спинку кресла.

Я широко, победно улыбнулся. Есть! С первой стрелы - да я Робин Гуд!

Вторник, 23 августа 1977 года, вечер

Москва, Павелецкий вокзал

В прокуренную каморку, на двери которой висело "помощник коменданта", я зашел уверенно и во всеоружии. Нет, огнестрел был припрятан, зато рука, засунутая в сумку, сжимала бутылку нездешних форм. Настоящий высококачественный кьянти Руффино этим маем каким-то чудом добрался до прилавка гастронома "Стрела" и там завис, не вызывая никакого интереса у постоянных посетителей. Увидев его, я ошеломленно поморгал и метнулся за деньгами, а, вернувшись, упросил одного из стоящих в очереди бухариков взять на меня сразу три. Очередь весело погоготала, комментируя заявку от комсомола, продавщица деликатно оглохла, и вот теперь я готов коррумпировать.

Офицер затравлено посмотрел на очередного просителя, и я его прекрасно понимал: за те полтора часа, что пришлось простоять в очереди в душном коридоре, кто только сюда не заходил: и распаленный полковник-гипертоник, чей мощный рык был прекрасно слышен сквозь закрытую дверь, и мамаши с орущими младенцами, и табуны молодых лейтенантов. И всем было надо от него билетов. Срочно! В конце августа! Из Москвы!

Я поставил оплетенную соломой пузатую бутылку на край стола, этикеткой от себя, и нагловато улыбнулся.

- Товарищ капитан, очень, очень надо. От команды отстал, мне тренер голову свернет, если я на позицию не выйду... - и я тряхнул чехлом с луком. - Пожалуйста, помогите, я от ЦСКА выступаю...

- Нифига себе, молодеж дает, - воскликнул на глазах оживший капитан, и ловким отработанным движением засунул презент в тумбу. Посмотрел на меня с веселой приязнью. - Куда и сколько?

- Да один любой, на ставропольский, на сегодня, - я радостно поддернул сумку и чертыхнулся про себя, услышав, как глухо стукнулся пистолет о рукоять кинжала.

- Садись, - кивнул он в сторону стула, и взялся за телефонную трубку. - Ритуля-красуля, посмотри мне из брони один на сегодня на семьдесят седьмой...

Ожидая ответа, он механически постукивал кончиком карандаша по столу, я же, расслабившись, наблюдал, как, извиваясь, поднимается к давно небеленому потолку струйка дыма от положенной на край пепельницы сигареты.

Все, вроде, в порядке. В САВАК весточку закинул, афганскому послу - тоже, прямо на кухню. По идее, должно хватить. До верхов точно дойдет, иранец - один из многочисленных племянников главы САВАКА Нассири, посол Афганистана в Москве - шурин Дауд-хана. А как отрабатывать такую информацию и там, и там, знают хорошо.

Афганский лидер уже четыре года сидит как на вулкане: мятежи и попытки переворотов идут косяком, причем все со стороны проамериканских и клерикальных группировок. Не любят они "красного принца" за тесные связи с СССР, непокорность и реформы. А теперь еще и леваки зашевелились. Чем это все само по себе закончится - мне известно. Вот пусть заинтересованные стороны, сам сардар Дауд да шах Ирана, уже инвестировавший в соседа почти миллиард долларов, и стабилизируют ситуацию. Сохранение там статус-кво на ближайшие годы - это лучшее, что можно представить для Союза. Шурави сейчас на улицах Афганистана - подчеркнуто уважаемый человек, дома - по-настоящему желанный гость. Там даже межклановые стычки приостанавливают, когда экспедиции шурави надо проехать по дороге, где идет стрельба. Вот пусть так все и остается.

Тут воображение опять сыграло со мной дурную шутку, причудливо исказив запах сигаретного дымка. Я стремительно позеленел и громко сглотнул.

- Ты чего, паря? - встревожился капитан, оторвав ухо от трубки.

- Траванулся... - пробормотал я, прислушиваясь к взбунтовавшемуся нутру.

- Да? - он ехидно заулыбался. - Очень на птичью болезнь похоже.

- Это какую? - напрягся я.

На память приходило только "доктор сказал, что у меня какая-то болезнь, то ли два пера, то ли три пера".

- Перепел, - коротко бросил он, все так же насмешливо скалясь.

- А... Нет, не пил...

- На воды, - набулькал он из мутноватого графина.

Я быстро влил в себя стакан затхлой тепловатой водицы, и меня чуть отпустило.

Зря, зря я так глубоко залез в память саваковца - теперь в запахе любого дымка стало чудиться паленое человеческое мясо. Гадость какая, эти его любимые воспоминания, брр... Перед глазами опять промелькнула картинка с извивающимся на раскаленном железном столе женским телом, вой, в котором не осталось ничего человеческого... Я вскочил и рванул в дверь.

Минут через десять вернулся, расслабленный и бледный, и молча прислонился к косяку. Капитан взглянул с сочувствием и протянул записку:

- На, болезный, иди в воинскую кассу без очереди, я позвонил. Одно верхнее в купе пойдет?

- Спасибо громадное, - обрадовался я.

- Еще воды?

Я помотал головой:

- Нет, вроде отпустило. Спасибо, товарищ капитан, выручили!

Я с облегчением принял записку и поспешил к кассе. Отлично, успеваю, до отправления ставропольского поезда еще три часа.

Мысли о предстоящей операции немного отвлекали от того шершавого кома, что саднил в груди.

Уж здесь-то я кругом прав, однозначно. Пусть он еще не начал, но ждать-то зачем? И передоверить это письмам не могу, ненадежно. Я просто нанесу удар превентивного возмездия. Использую высшую меру социальной защиты. Имею право. Да и обязан.

Четверг, 25 августа 1977 года, день

Новошахтинск

Городок встретил меня рядами пыльных пирамидальных тополей, стендом с газетой "Знамя шахтера" и оригинальным памятником "глыба антрацита". Черный кусок породы размером с ковш экскаватора металлически поблескивал с постамента неровными сколами. Я обошел по кругу, с интересом потрогал. На пальцах остался темный след. Вытер о линялое трико и огляделся.

Ну, вот я и тут. И где мне прикажите его искать? Нет, примерно-то предполагаю, провел изыскания... Дом, училище, гараж, на лавочке у пруда - но тут как повезет. Придется порыскать.

Наклонился, перетянул поплотнее шнурки на темно-синих стоптанных кедах и отправился осматривать явки.

Мой энергичный поначалу ход постепенно замедлялся, переходя в неторопливую прогулку. Чем глубже я забредал в немощеные переулочки со смешными названиями, чем дольше ёмко вдыхал долетающие из садов запахи, тем явственнее меня отпускало. Постепенно, исподволь, этот городок вымыл из меня напряжение последних дней - так морская вода чистит погруженную в нее рану. И вот я уже не ношусь, а расслабленно бреду, улыбаясь встречающимся забавностям, вроде стыка Зеленого переулка и Красного проспекта, крепких сортирных будочек во дворах многоквартирных домов, гневливо раздувающемуся на посвистывание индюку.

- Пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную, - промурлыкал я, - настоящему индейцу завсегда везде ништяк!

В теплом и сухом воздухе разливался тонкий аромат спелых яблок, и как-то сама собой пришла чуть кружащая голову истома. Прикупил кефир и свердловскую слойку, а затем привольно расположился прямо на траве под старой дуплистой грушей. Первой в ход пошла хрустящая, посыпанная сладкой крошкой корочка, а затем я принялся слой за слоем разматывать и отправлять в рот ажурный, слегка промасленный слоёный мякиш. Эх, сейчас бы сверху чашечку капучино еще... Хорошо-то как... Еще найти бы побыстрее объект, иначе я тут зависну. И что тогда, ночевать под кустом?

Я пошатался по Новошахтинску еще с часок, заглядывая в запланированные для осмотра места. Нигде нет. Его жену с детьми на улице видел, а в квартирке на звонок никто не откликнулся. В училище не нашел. На спортгородке тоже нет. Гараж заперт. Где же оно бродит?

Не смотря на неудачу поисков, на меня навалилось какое-то пофигистическое состояние.

"Наверное, откат после московских эскапад", - лениво подумалось мне.

Вроде должен волноваться, мандражить, ан нет. Под деревьями, в прозрачной тени воздух был подобен парному молоку, и я плыл в нем как в море блаженства, периодически выныривая в пятна солнечного света.

Впрочем, все заканчивается.

- Эй, - с надрывом окликнул меня тонкий голосок, - пацан, десять копеек дай!

Я вышел из нирваны и оглянулся. Позади, метрах в трех, задиристо скалясь, стоял сопляк лет двенадцати. За ним в скверике сидела, внимательно наблюдая, напружиненная троица примерно моего возраста.

"Понятно... Надо ломать им сценарий. Не охота ни махаться, ни бегать от них по городу. Заодно, может, что на косвенных прокачаю".

- Пошли, - бросил я мелкому задире, на ходу пытаясь определить в тройке лидера.

Справа сидел крупный лобастый парень. Рыхловат и трусоват. Да и глуповат, похоже. Нет, не он. Чуть улыбаюсь, увидев выглядывающие из-под эластика треников белые носки. По центру, увидев мою ухмылку, напрягается жилистый. Этот в драке может быть опасен - возможно, знает бокс. Ага! Жилистый вопросительно посмотрел на жгучего брюнета, что слева. Суду все ясно. Встречаюсь с цепким и умным взглядом. Нет, этому драться в лом, но ритуал... Чужой на районе...

- Какие люди, боже праведный, сидят на корточках в подъезде! Нет ничего на свете правильней их пониманья дружбы, чести, - с ходу польстил я компании и протянул руку старшаку. - Привет, пацаны. Поможете?

Брюнет на мгновение замер, раздумывая, потом пожал руку. Приподнял бровь, как бы говоря "это еще ничего не значит", сплюнул шелуху, и спросил с ленцой:

- Я тебя тут не видел. К кому приехал, с какого района?

Я непринужденно расположился на скамейке напротив, не торопясь разыскал в сумке кулек с карамелью "Мечта" и протянул:

- Угощайтесь. Не знаю я ваших районов...

Кулек подвергся разграблению, а жилистый, нагло глядя мне в лицо, взял сразу три. Я тоже хрустнул сладковато-кисленькой карамелью и сгенерировал версию:

- К Ваське приехал, закорефанились летом на практике. Он на сварщика учится здесь.

- Ааа... - протянул брюнет понимающе, - это с тридцать девятого училища, значит. А с какой группы?

- А фиг его знает... - и я осторожно прозондировал, - знаю, что классного "Антенной" зовут, учитель русского.

Парни заржали.

- Карманный бильярдист! Есть такой... У нас огороды рядом, на Красной горке. Каждый вечер там копается, придурок.

Это я удачно присел!

Как говорил Штирлиц, запоминается последнее, поэтому я еще с полчаса протрепался с парнями. Рассказал несколько анекдотов про Штирлица, потом сравнили Роллинг Стоунс и Лед Зеппелин, поспорили кто круче, Ричи Блэкмор, Дэвид Гилмор или Эрик Клептон, посожалели о смерти Элвиса Пресли. Когда я собрался уходить, брюнет сказал:

- Если с Тельманки кто встретит, говори, что с Цыгой ходишь.

- Тельманка?

Он неопределенно взмахнул рукой:

- Шахта тут имени Тельмана, видишь - вон террикон? Район вокруг - Тельманка. Вон там - кировцы. У кинотеатра "Волга", - еще один указующий жест, - волгари. В ту сторону - южный. А там - "Израиль".

- А тех так за что?

- Не знаю... - он ловко цыкнул между зубов. - Повелось.

К Красной горке, одному из старых терриконов за южной окраиной, я вышел через полчаса, когда в ложбинах уже повис плотный сумрак, а в недалеком пруду начали, захлебываясь, орать лягушки. И почти сразу впереди нарисовалось нужное мне тело, с ведром картошки в одной руке и лопатой в другой.

Я крутанул головой, оглядываясь. Безлюдная дорожка длинной дугой пролегала промеж двух заросших холмов, по бокам - плотные ряды лозняка. Идеально.

Опустил руку в сумку и нащупал мгновенно вспотевшей ладонью рукоять кинжала. Во рту пересохло, в глазах чуть зарябило.

"Так, только прямой хват, это будет не самооборона. Все должно решиться за один укол", - думал я, глядя сквозь уже близкую цель, - "сзади в печень, потом сразу в горло. Режик в пруд, переодеться и на автобус в Ростов, на ночной поезд".

Я чуть посторонился, пропуская, и взглянул ему в лицо. Простое любопытство. Неужели действительно ничего такого не увижу в глазах?

Не увидел.

Мы разминулись на шаг, и я, резко крутанувшись, попытался насадить его на лезвие. Он, как оказалось, действительно обладал животным чутьем и ловкостью обезьяны. Непостижимым образом уловив мой выпад, сумел изогнуться так, что клинок вошел в правый бок от силы сантиметра на три, а мой второй выпад вслед и вовсе пропал втуне.

И вот мы стоим, напрягшись, друг напротив друга, и в его глазах разгорается Зверь.

Я поменял стойку, выставив чуть вперед левую ногу, и сделал обманный выпад к его бедру. Он повелся, сначала заполошно отскочил, а затем перешел в бездумную атаку, пытаясь достать меня махом лопаты наискосок.

"Дурашка, да кто ж так делает", - порадовался я, - "сколько сразу мертвых зон открылось".

Наклон, лопата свистит над головой. Стремительный рывок вперед и влево. Резко выбрасываю руку, и вот теперь кинжал легко, по самую гарду, вошел под правое ребро. Я на мгновенье замер, глядя, как на его лицо наползает обиженная гримаса, затем с проворотом потянул назад, и, зайдя за спину застывшей в шоке фигуре, спокойно ударил под левую лопатку. Колени у него подогнулись, и он сложился, сползая с клинка.

Перед тем, как свернуть за поворот, я оглянулся. Он лежал посреди рассыпавшейся картошки уже расслаблено и был обманчиво похож на человека.

"Вот и все", - выдохнул я, - "сделано".

Вытер рукавом распаренный лоб и глубоко, с облегчением выдохнул. Уравновесил? Не знаю... Но внутри стало чуть лучше.

Перед тем, как сесть в автобус, окинул взглядом окрест, запоминая место, куда я больше не вернусь. С востока крадучись пришла ночь, злодейски выпив дневные яркие краски, и оттого земля там уже слилась с небом темным кобальтом, и террикон, возвышающийся над городком днем, растворился в нем без следа. На западе же день окончательно укатил за горизонт, но напоследок выдохнул вверх тихую улыбку, и она млела рубиновыми переливами в перьях облаков.

Пора. Я сделал глубокий вдох, пытаясь уловить аромат садов, но вонючий пазик перебил все. Слегка разочарованный, я втиснулся в салон. Все, меня здесь больше ничего не держит, даже любопытство. И так наперед знаю, что будет. Да, завтра этот небольшой шахтерский городок зашумит, обсуждая дикое убийство. Зарыдает, прижимая к себе двух маленьких детей, безутешная вдова, и проклянет того, кто зверски зарезал отличного отца и мужа. Выступят над могилой опечаленные педагоги, скажет веское слово парторг... Через положенное число дней придут на кладбище соседи, помянут светлую память и занюхают черным хлебом. Потом в ноги встанет надгробье, и над увядшими цветами будет выбито:

Андрей Романович Чикатило

16.10.1936 - 25.08.1977

Но это будет потом. А сейчас мне пора возвращаться.

Глава 2

Вторник, 30 августа 1977 года, вечер

Ясенево

Андропов приехал "в лес" на закате, разминувшись на подъезде с колонной автобусов, что повезла сотрудников Первого Главного Управления по домам. Опустела и автомобильная стоянка, где посреди рабочего дня можно было увидеть самое, пожалуй, большое скопление личного автотранспорта в СССР.

Отличный новый комплекс, с конференц-залами, библиотекой, спортивным центром и бассейном, собственной поликлиникой, свалился неожиданным подарком на разведчиков в семьдесят втором, когда от него, по причине удаленности от центра, отказался Международный отдел ЦК. Сейчас высоченное главное здание, напоминающее поставленную на попа раскрытую книгу, темнело окнами, и лишь кое-где на этажах продолжалась работа.

ЗИЛ беспрепятственно проплыл сквозь два контрольно-пропускных пункта и затормозил у словно выдутым в небо парусом козырька главного входа. Юрий Владимирович вышел из салона и огляделся. Вдали, у декоративного пруда, из строя подсвеченных заходящим солнцем берез темно-красным пятном привычно выступал бюст Ленина. Правее, несмотря на вечернее время, неторопливо возились рабочие, готовя фундамент под монумент "Неизвестному Разведчику".

Андропов задержал взгляд, перебирая в уме горькие потери. Сколько их было за эти десять лет, уже при нем, исчезнувших, замученных и просто убитых... Сухие строчки рапортов каждый раз всколыхивают память о венгерском мятеже, и по коже ползет озноб. Враг жесток. Порой - нечеловечески жесток.

Перед глазами опять плывут растерзанные тела коммунистов: повешенные, выброшенные из окон, заживо сожженные, с лицами, залитыми кислотой... Танька, наблюдавшая эти ужасы из окна посольства, поседела за день. Его веселая и задорная жена растворилась в том кошмаре, оставив лишь тихую и пугливую тень, боящуюся выходить на улицу даже в Москве, и психиатры лишь разводят руками.

И все равно он ее любит!

Он еще чуть постоял, оттаивая. Он ее отогреет, время еще есть...

В уме вдруг, словно ярко-красный поплавок из-под темной воды, сама собой вынырнула строфа:

И пусть смеются над поэтом,

И пусть завидуют вдвойне

За то, что я пишу сонеты

Своей, а не чужой жене.

Такое с ним случалось. Он любил и умел писать стихи, правда, только в стол. Не Пушкин, конечно, но уже и не графоман.

Андропов повертел в уме пришедшие слова, примеряясь, и отложил в память на дальнюю полочку, как бережливый хозяин откладывает найденный кусок железа в угол сарая - вдруг, да пригодится.

Сзади почти неслышно пристроился верный порученец, и председатель КГБ отмер. Вперед. На эту операцию у него большие, очень большие надежды. В юности, когда ходил на кораблике по Волге, он услышал от боцмана запомнившуюся фразу: "Жизнь, Юра, как мокрая палуба. И чтобы на ней не поскользнуться, передвигайся не спеша. И обязательно каждый раз выбирай место, куда поставить ногу!" Этим искусством надежного движения вверх Юрий Владимирович овладел в совершенстве, но сейчас, в случае успеха по "Сенатору", можно будет, наверное, и прыгнуть... Непривычный уровень риска бодрил, как раскушенная таблетка ментола.

На контрольно-пропускном пункте в здании он дисциплинировано предъявил дежурному сержанту пропуск. Не стоит нарушать продуманный порядок. Здесь даже документы не простые, без фамилий, только фотография, номер пропуска и личный номер разведчика.

Зайдя в свой рабочий кабинет, он расслабился. Ему нравилось работать "в лесу", больше, чем на Лубянке, и гораздо больше, чем в Кремле. Как минимум два дня в неделю, обычно во вторник и пятницу, он целиком выделял на внешнюю разведку, и даже на партийный учет встал именно здесь, в Ясенево, в Первом Главном.

Порученец донес портфель до стола и обернулся, ожидая распоряжений.

- Петро, чайку сделай, - кивнул ему Андропов, - и позвони Борис Семеновичу, пусть идут.

Буквально через пять минут на пороге нарисовались две фигуры.

- Что-то видок у вас, товарищи, подозрительно смурной. Чую, не радовать пришли, а ведь посольство вовремя полыхнуло, - Андропов встретил вошедших сдержано-ироничной улыбкой и энергично махнул рукой в сторону овального стола для неформальных бесед. - Садитесь туда. Сейчас чай сготовится, и начнем.

Чернявый и верткий Георгий Минцев, впервые оказавшийся в этом кабинете, немедленно воспользовался разрешением и вольготно раскинулся в кресле, походя стянув пару сушек из стоящей на столе хрустальной чаши. Задорной наглости подполковнику было не занимать, и сколько бы жизнь не била, веселая бесшабашность при общении с начальством оставалась его визитной карточкой. Если бы не Иванов, вовремя обнаруживший странную логику в головокружительных загулах мысли одного из своих многочисленных подчиненных, служил бы сейчас Жора где-нибудь в Горном Алтае. Но Борис Семенович разглядел за маской оболтуса родственную душу умного авантюриста и выдернул его к себе поближе, поместив в восьмой отдел управления нелегальной разведки, под бок к Лазаренко. На благодатной ниве "прямых действий", как коротко обозначают в Конторе неблагозвучные "террор и диверсии, разведка иностранных подразделений спецназначения", талант Жоры к неординарным решениям расцвел буйным раскидистым чертополохом, время от времени нанося весьма болезненные уколы главному противнику в ходе той незримой мужской игры, что шла все эти годы по земному шару.

Иванов неодобрительно приподнял бровь, призывая Жору к серьезности хотя бы в кабинете Председателя КГБ, и привычно зашел за плечо что-то быстро дописывающего в рабочую тетрадь Андропова.

- Давно было пора снести, - фыркнул, прочтя, - устроили, понимаешь, место для паломничества. Тоже мне, нашли великомученика - Николая Кровавого.

- Угу, - кивком согласился Юрий Владимирович и, захлопнув рабочую папку, выбрался из кресла. - Ладно, это все мелочи. Пошли, послушаю, что вы намыслили, сверимся и подумаем, как дальше жить.

Устроились в креслах, налили чаю. Петро выгрузил с подноса плошку с темным медом, блюдечко с тонко нарезанным лимоном и ушел, аккуратно притворив дверь.

Андропов резко посерьезнел:

- Так. Борис Семенович, расскажите про молодого человека.

Иванов чуть прищурившись, оценивающе осмотрел Минцева, словно первый раз того увидел, и, после небольшой паузы, начал излагать:

- Толковый... Я его, Юрий Владимирович, девять лет назад заприметил. Мы, помните, тогда, в шестьдесят восьмом, угнали из Камбоджи новейший американский ударный вертолет с все начинкой. Там спецназ США в тридцати километрах от границы с Вьетнамом оборудовал в джунглях лагерь поддержки разведывательно-диверсионных групп, на полтора десятка транспортных вертолетов и четыре огневой поддержки. Вот как раз Георгий тот невероятно наглый план и предложил, посекундно расписал варианты... А Лазаренко лично исполнил. Наши вдевятером уничтожили лагерь с летным составом и вертолеты, а последнюю "Кобру" со всей электроникой увели. Потом год преподавал на спецкурсах под Балашихой, и я его перекинул на оперативный штаб отдела "В". В семьдесят первом предложил крайне нестандартный и, в итоге, удачно реализованный план экстренной эвакуации вскрытой в результате предательства Лялина особой диверсионно-разведывательной группы армян-киприотов... Вывезли всех, ЦРУ и СИС до сих пор не могут понять, как. В семьдесят пятом готовил ликвидацию Бразинскасов, но ЦРУ успело их выдернуть из Турции. Мозамбик, Ангола... Последний год руководил планированием действий Управления диверсионной разведки на особый период. Ручаюсь.

- Солидное прошлое, - Андропов перевел изучающий взгляд на подполковника. - Надеюсь, будущее станет таким же. Все в ваших руках, товарищ подполковник.

- Я понимаю, - кивнул невольно подтянувшийся Минцев. Он действительно понимал. - Поверьте, товарищ Андропов, я не предам.

Председатель кивнул, довольный, что подполковник услышал невысказанное:

- Если бы были сомнения, вы бы тут не сидели. Ну, давайте, показывайте нестандартность мышления.

Иванов меланхолично хрустнул зажатой в кулаке сушкой и подтянул поближе мед. Впрочем, невнимательность его была нарочитой, и по скулам время от времени прогуливались желваки. Жора чуть повел подбородком вбок - этот дурацкий жест, каким-то непостижимым образом перенятый от штабс-капитана Овечкина, появлялся у него при сильном волнении, и начал чуть придушенным голосом:

- Я предлагаю сначала обсудить сам феномен "Сенатора" и возникающие в связи с этим гипотезы, а потом перейти к ведущемуся оперативному расследованию, оценить значение добытой информации и утвердить направления дальнейшей работы.

- Принимается, - Андропов опустил на столешницу сцепленные ладони и чуть наклонился вперед. Взгляд его приобрел почти физическую остроту.

"Еще чуть-чуть", - нервно хохотнул про себя Жора, - "и можно будет мух на лету накалывать".

Он вытянул из стакана карандаш и, излишне решительно, ломая кончик грифеля, провел поперек листа две линии. Вместо выстраивания первой фразы доклада его мозг тут же охотно зацепился за эту неуместную резкость и сыграл с ним злую шутку, занявшись оценкой метафоричности жеста:

"Словно отчеркнул бытие мира до. Подвел итог и с чистого листа..."

Вот уже три с половиной месяца, с того самого памятного утра, как Иванов предостерегающе повел бровью и со словами "перед прочтением съесть" протянул папку с материалами по "Сенатору", Жору не оставляла мысль о разломе, делящим все на "до и после". В наполненную обыденными и привычными опасностями жизнь вторглось что-то нежданное, запредельно неведомое, что-то, что прямо сейчас делает миру бросок с переворотом, ломая знакомые схемы. Уйдя с головой в работу, забывая про сон и еду, Минцев маялся от слепоты окружающих - никто вокруг и не подозревал, что живет уже в новом, неожиданном будущем. Он привык быть секретоносителем самого высокого уровня, но носить в себе эту тайну было... некомфортно.

Жора длинно втянул воздух и приступил к докладу:

- Товарищи, основное отличие "Сенатора" от любого иного источника - это сверхинформированность. Именно этот феномен, естественно, привлекает наше внимание. Для проверки того, реальная это сверхинформированность или мнимая, логично разделить все полученные нами от этого источника данные на три части.

- В первую отнесем секреты высокого уровня, то, что, в принципе, было известно хотя бы нескольким. Это - подробности о проводимых против нас шпионских операциях, информация о действующих и бывших предателях, о террористах, стоящих за январским взрывом в Москве.

- Ко второй группе относится то, что мог знать только один человек, непосредственный исполнитель. Это - серийные убийцы, насильник и фальшивомонетчик. С высокой степенью вероятности сюда же, а не в первую группу, относятся и вступившие на путь подготовки к предательству Митрохин и Толкачев. По крайней мере, нам, несмотря на все усилия, не удалось найти доказательств того, что они успели вступить в связь с противником, - говоря, Жора быстро расчерчивал листе значками, отмечая под ними размашистым корявым почерком проговариваемые пункты.

- И, третья группа - то, что, исходя из современных представлений, не мог знать вообще никто. Это девять потенциальных предателей, прогноз цен на нефть, золото и зерно, катастрофическая засуха в Бурятии, предсказание кризиса в Польше, политических изменений в Китае, аварии в Нью-Йорке и пожара в посольстве США в Москве.

Слова доклада веско падали в тишину кабинета. Андропов слушал, время от времени как-то по-птичьи поворачивая голову, с легким наклоном к плечу, и тогда в стеклах его очков бликовал стоящий позади Жоры светильник. Иванов же застыл неподвижной глыбой, лишь при упоминании предателей его ладони крепко сжали подлокотники.

- Теперь, что у нас с достоверностью представленной информации... - Жора прошелся взглядом по кругу. - Если кратко, то все, что мы смогли проверить - подтвердилось. Ни одного промаха даже в третьей группе. Системная авария на двадцать пять часов в Нью-Йорке, пожар в посольстве с разлетом бумаг в указанном направлении, засуха в Бурятии, золото действительно упало в цене к концу июля примерно на десять процентов. Чем больше мы проверяем, тем больше получаем подтверждений.

- Кстати, - вмешался Андропов, задумчиво потирая друг о друга сцепленные кисти, - причину блэкаута в Нью-Йорке выяснили?

- Да, наши контакты сообщают о попаданиях в течение короткого промежутка времени трех молний, сначала в подстанцию, потом в ЛЭП. Это стало причиной их отключения и критической перегрузки в сети.

- Да... Если это и правда косвенный результат каких-то запланированных воздействий... Нам будет не просто, - озабоченно покачал головой Юрий Владимирович. - Хорошо, продолжайте.

- Подведу промежуточный итог, - кивнул Жора. - Итак, есть твердые основания говорить о сверхинформированности нашего источника, и это указывает на необычность его природы. Я, товарищи, сначала озвучу все пространство возникающих в связи с этим гипотез, чтобы ничего не упустить из рассмотрения, а потом начну сортировать их по достоверности.

- Первый ключевой вопрос, - он поднял левый кулак и разжал указательный палец, - состоит в том, действительно ли мы имеем дело с осведомленностью, выходящей за рамки представимого. В зависимости от ответа, "да" или "нет", все пространство гипотез разбивается на две части...

Он схватил новый лист, быстро надписал "нет" и "да" и начертил два квадратика.

- Вот здесь, - кончик карандаша постучал по левому полю, - у нас гипотезы, предполагающие, что наш контакт - это некая группа информированных людей, - он чуть-чуть помолчал и уточнил, - наши современники, обычные земляне, лишь имитирующие сверхинформированность.

В кабинете на миг повисла гулкая тишина, и Жора замер, ожидая оклика "что за чушь!", но Андропов лишь коротко переглянулся с Ивановым и легонько кивнул.

Минцев с облегчением выдохнул и продолжил:

- В зависимости от мотива, эта гипотеза далее распадается на две, назовем их "группа доброжелателей" и "стратегическая дезинформация".

- Вы все-таки не исключаете, что нас играют? - Андропов резко подался вперед.

- Не исключаю и не должен исключать. ЦРУ, СИС... Да то же ГРУ. Но последние, все же, вряд ли... Смотрите, значительная часть предсказаний пришлась на территорию, контролируемую главным противником. Отключение электричества в Нью-Йорке, пожар в посольстве, изменение цен на биржах. Все это теоретически могло быть подстроено специально. Остальное, хоть и с натяжками, но может быть объяснено рационально. Предатели - сдали часть своей сети. Информация о преступниках - создали специально под эту операцию сеть осведомителей или в преступной среде, или в милиции. Или и там, и там. Климатическая аномалия в Бурятии - научились моделировать. Все. - Жора решительно прихлопнул по листу и подтолкнул его вперед, словно предлагая слушателям полюбоваться.

- Как минимум мы должны иметь в виду эту возможность, хотя, безусловно, многое в этом предположении натянуто, - отмер Иванов. - Но легкая паранойя в нашей работе еще никогда не вредила. Однако основной довод против игры с нами - избыточность предоставленной информации. Если цель писем - подставить нам вызывающий доверие источник, то можно было ограничиться меньшим объемом сведений. Намного меньшим.

- Да с тем же пожаром в посольстве, - не выдержав, влез Минцев, - достаточно было просто назвать дату. По каким именно улицам все это бумажное богатство разлетится, можно было и не говорить, мы бы все равно собрали все до последнего листочка. А тут был совершенно ненужный риск неправильного прогноза.

Андропов еще раз с силой потер сцепленные ладони и глухо бросил:

- Я вас понял. Продолжайте.

- Товарищ Андропов, если мы принимаем факт сверхинформи­рован­ности, то гипотезы далее идут несколько... эээ... нестандартные. Нам придется выйти за рамки обыденного, - Жора чуть мечтательно улыбнулся. - Кстати, оказалось, здесь уже есть на удивление много наработок, на которые можно опереться.

- Да? - удивился Андропов. - Институт "Прогресс"?

- Да нет, какой институт, - пренебрежительно отмахнулся Минцев. - Фантасты, и наши, и зарубежные. Я за это лето стопку фантастики с меня ростом перечитал, там, знаете, очень много идей под нашу ситуацию наработано. С некоторыми советскими фантастами даже консультировался несколько раз. В темную, разумеется, как журналист, - он притянул лист и снова принялся выводить квадратики, теперь в правой половине листа. - Минус у всех нестандартных гипотез один - приходится делать одно большое, фантастическое на сегодня допущение. Зато приняв это допущение, дальше можно объяснить все. Фантастическое допущение - это плохо. Но, к примеру, в "стратегической дезинформации" надо делать несколько допущений. Как показывает опыт, это никогда не работает. Итак, я выделил четыре группы гипотез, по числу допущений. Назовем их "Инсайт", "Зеленые человечки..."

- Пришельцы, что ли? - фыркнув, уточнил Андропов.

- Инопланетяне, если точнее.

- Так и пишите. Знаете, откуда вообще эти маленькие зеленые человечки пошли? В смысле - именно маленькие зеленые?

Минцев покачал головой.

- Анекдот натуральный! - тонко улыбнулся Андропов, - хотя мы долго потом перепроверяли, большая операция была... Американцы после войны вывезли около ста трофейных ФАУ-2 и испытывали их на полигоне в штате Нью-Мексико в рамках разработки баллистических ракет большой дальности. Вместо боевой части использовались отстреливаемые на конечной фазе полета контейнеры с оборудованием. В некоторых экспериментах с суборбитальными запусками в контейнерах были макаки, в специальных примитивных скафандрах. Один раз из-за сбоя такая ракета отклонилась от траектории и улетела в Мексику. Потом, спустя несколько месяцев фермер нашел на своем поле обугленный объект, видимо, упавший с неба, и открыл его...

- Ага, помню отчет, - заржал, хлопнув по колену, Иванов, - открыл, а там леденящая душу картина: из крохотной кабинки пустыми глазницами смотрит на него давно умершее, сморщенное, заплесневелое маленькое зеленое существо в особом космическом скафандре, опутанное проводами, торчащими в разные стороны...

Со смехом ушло излишнее напряжение. Андропов сбросил пиджак и засучил рукава, Иванов перестал притворяться, что плошка с медом на столе для всех и по-хозяйски купал в ней солоноватые сушки. Минцев успел в три приема выпить стакан чая, успокоиться, и когда на нем опять скрестились взгляды, зазвучал уверенно:

- Хм... Продолжу. Итак, гипотезы, объясняющие сверхинформированность: "Инсайт", "Инопланетяне", "Машина времени" и "Этруски", - квадратики на листе обрели подписи.

- Этруски? - озадачено задрал бровь Андропов.

- Ну-у... - Жора застенчиво ковырнул пальцем стол. - Это условное название. Доберусь, объясню. Итак, "Инсайт". Как понятно из названия, речь идет о внелогическом озарении. Механизм, естественно, неизвестен. Плюс гипотезы - объясняет все.

- А минус, - вмешался Иванов, - в том, что с тем же успехом ее можно назвать "божественным озарением".

- Да, именно, - охотно согласился Гоша. - Легенды о прорицателях есть, Кассандра, Нострадамус, Калиостро... Но подтвержденных случаев нет, и даже в "Прогрессе" пока ничего не смогли накопать. Пожалуй, наиболее точные предсказания были у Эразма Дарвина, но там речь идет не о внелогических озарениях, а, наоборот, о прогнозировании будущего технического прогресса на основе именно логики.

- Не слышал... - покачал головой Андропов. - А что именно он предсказал?

- Он в семнадцатом веке говорил о предстоящем появлении небоскребов, звукозаписи, подводных лодок и боевой авиации. Некоторые высказывания созвучны с гипотезой "большого взрыва". Теория эволюции Чарльза Дарвина корнями уходит в утверждения его деда об эволюции живого под воздействием внешней среды и полового отбора.

- Ну да, похоже, не наш случай. Продолжайте, пожалуйста.

- Следующая версия - "Инопланетяне". С точки зрения современной науки - событие вероятное. В качестве мотива вмешательства может быть желание к ускорению на Земле социального прогресса - это объяснило бы, почему она пошли на контакт именно с нами. В то же время эта гипотеза лишь частично объясняет сверхинформированность. Безусловно, цивилизация, намного превосходящая нас по техническому развитию, может собрать данные, входящие в первые две группы, и, частично, спрогнозировать кое-что из третьей группы...

- Но сюда не укладываются сведения о предполагаемых в будущем предателях, - бросил Иванов.

- Если только не считать возможным прогнозирование в этой области на основе построения психологического профиля, - живо возразил Андропов, - ты ж знаешь, что мы тут семимильными шагами развиваемся. Да, к сожалению, и не только мы... Кто знает, к чему это приведет в итоге? Вполне может быть, что червоточины в человеке можно выявлять заранее.

- Остаются изменения на биржах... - Борис честно отрабатывал роль скептика. - Да и, честно говоря, у меня в голове не укладывается деятельность инопланетян, приводящая в качестве побочного эффекта к пожару в посольстве США в Москве.

- То, что у нас что-то в голове не укладывается, еще не означает невозможности, - наставительно произнес Юрий Владимирович, - в конце концов, мы обсуждаем явление, которое год назад нам бы показалось абсолютно нереальным.

- Да... - Иванов побарабанил пальцами, раздумывая. - Если оставляем эту версию, то надо не забыть, что мотивы могут быть далеки от социального прогресса человечества. Это вообще, Жор, твой незамутненный оптимизм.

- Хорошо, - Жора покладисто подписал значок и продолжил, - зато следующая гипотеза, "Машина времени", легко объясняет всю сверхинформированность. Смысл ее в том, что в будущем может быть создано устройство, позволяющее путешествовать по оси времени так же, как...

- Я читал Уэллса в детстве, - нетерпеливо и чуть раздраженно прервал Андропов, - неоднократно.

Жора угукнул, мотнул головой и продолжил раскатывать полотно аргументации:

- Но такое устройство приводит к так называемым временным парадоксам и принципиально противоречит существующей картине мира. Исходя из современных представлений, время действует по принципу ацикличных казуальных сетей, и менять свое прошлое нельзя.

- Ацикличные казуальные сети, - Андропов проговорил вслух, словно пробуя незнакомый термин на вкус, и на какое-то время задумался. - Так, понятно.... А чужое?

- Что чужое? - не понял Иванов.

- Чужое прошлое можно менять?

Жора довольно воскликнул:

- В точку! Собственно, это приводит нас к четвертой гипотезе, "параллельные миры", она же - "этруски". Кстати, как ни странно, но она, как и "инопланетяне", не противоречит материалистическому пониманию мира и имеет определенный научный фундамент. Я, естественно, не специалист, поэтому прошелся только по верхам, побеседовав с нашими учеными, - тут Жора преувеличенно громко вздохнул, разводя руками. - Лучше пять раз на операции сходить, чем один раз этих физиков понять... В общем, существование параллельных миров не противоречит наблюдаемой картине мира. Есть в квантовой физике кое-какие парадоксы, которые можно объяснять по-разному. Из некоторых вариантов объяснения вытекает существование так называемого "мультиверсума", в котором независимо друг от друга существует почти бесконечное множество Вселенных. Это можно представить себе как очень, очень толстую книгу, в которой наша Вселенная является лишь одной из страниц. На этом листе - наш мир с нашей историей, рядом - тот мир, где по какой-то причине Орда не пришла на Русь, за ней тот, где Колумба утопила буря ...

Иванов усмехнулся, останавливая входящего в раж Минцева:

- В общем, с оперативной точки зрения это уже не принципиально. Во всех случаях, кроме "Озарения", мы имеем дело со сверхинформированными гостями, только в одном случае они прилетели с другой планеты, во втором прибыли из будущего, а в третьем - из параллельного измерения. Кстати... давай про этрусков.

- Эээ... - в глазах у Жоры вдруг мелькнуло что-то одесское. - Есть одно обстоятельство, вряд ли носящее случайный характер. Помните, Квинт Лициний Спектатор, Расеннский университет? Я втемную отправил одного капитана исследовать эту подпись. Так вот, там получилось интересное пересечение... И у историков уже есть теория, которая кое-какие странности этого дела может объяснить... В общем, "Квинт Лициний Спектатор" - это что-то вроде нашего "фамилия имя отчество" у древних римлян. Личное имя, преномен - Квинт, то есть "пятый". Соответствует нашим старинным "Вторак", "Третьяк", "Четвертак". Родовое имя или номен - Лициний, фамилия. И прозвище, когномен - Спектатор, "наблюдатель".

- И что? - Андропов непонимающе нахмурился.

- Лицинии - древний род из плебеев. Пятнадцать консулов, два великих понтифика... Но не это интересно. Считается, что род Лициниев идет от этрусков. Жил такой народ все первое тысячелетие до нашей эры сразу к северу от Рима, на территории современной Тосканы. Примерно к сотому году до нашей эры окончательно ассимилированы победившими их римлянами. Брут, кстати, Пифагор и Меценат - из этрусков. Так вот, самоназвание этого народа было "расенны", именно с двумя "н". А, напомню, в подписи стоит "Расеннский университет". Естественно, на нашей Земле такого учебного заведения нет и не было - проверили. Вряд ли это случайное совпадение, Лициний и Расенна в одной фразе. Нас наводят на какую-то мысль.

Иванов хмыкнул:

- Излагай дальше, не жмись.

- Если взять гипотезу о параллельных мирах, где история пошла иначе, и пришельцах оттуда... То можно предположить, что где-то есть "мир победивших этрусков", в котором они не были ассимилированы римлянами, и где существует этот самый Расеннский университет. И это может дать интересный мотив. Есть группа ученых, утверждающих, что этот народ был предком русских. Что-то вроде "этруски" - "это русские". Город Перуджа, их столица, раньше назывался Перуссия, что близко к Поруссия... Ну и ряд других коррелят... Вот, к примеру, как латыши русских называют? Криеви. Потому что контактировали с кривичами, это понятно. А финны русских? Сейчас - вене, а раньше, несколько сот лет тому назад - венет, это потом "т" отпало. А кто жил по соседству с этрусками? Венеты, оттуда Венеция пошла. Соседи этрусков и соседи финнов носят одно и то же название - венеты! Да таких совпадений в истории больше вообще не известно! А еще греки называли этрусков тирсенами, а Днестр у них именовался Тирасом, тоже похоже... Кстати, у римлян была даже пословица: "этрусское не читается", не понимали они, что там написано. А вот если читать сохранившиеся этрусские надписи по-русски, то удается получить осмысленные фразы!

- Тогда, выходит, - веско подвел черту Иванов, - что мы вроде как их родичи в ином потоке времени. И возможен новый мотив - помощь не столько социализму, сколько славянам, русским, своим.

- А вот для вмешательства в историю параллельного мира препятствий нет. Они могут, теоретически, сначала изучить наше будущее, а потом вернуться в прошлое и начать его менять! - Жора подался вперед и широко развел руками.

- Черт! - Андропов с силой хлопнул обоими ладонями по столу и глубоко задумался, затем возбужденно заелозил. - А под этим углом все играет совсем неожиданными красками, товарищи. Совсем неожиданными, да.

Иванов и Минцев переглянулись и потупились.

- Меня эта приписка про Квинта Лициния все время ставила в тупик, - доверительно признался Андропов, - а теперь вон оно как интересно складывается. Так... а это что за кружок, Георгий? - и Юрий Владимирович указал в нижний правый угол нарисованной схемы.

- А это еще одна концепция. Есть идея, что все математически непротиворечивые структуры существуют физически. Иначе говоря, в математических структурах, достаточно сложных, чтобы содержать способные к самоосознанию подстуктуры, эти последние будут воспринимать себя живущими в реальном физическом мире...

- Стоп. - Андропов шлепнул ладонью по столу, остановив Минцева. - Тут я уже совсем перестаю понимать. А ты, Борь?

- Хм... Жора, а что нам это дает? В оперативном смысле? Давай ближе к телу. Гипотезы все? Переходи к анализу достоверности выдвинутых гипотез.

- Есть переходить к анализам, товарищ генерал!

- Убью...

- Ага, - оживился Андропов, - понял, Боря, каково это? Вот и я порой...

- Ты давай, Жора, излагай... - обманчиво мягко попросил Иванов, постукивая кулаком по ладони.

Минцев победно улыбнулся:

- Есть хорошая новость, я с нее и начну. Козырной туз, который позволяет нам сузить число гипотез. Всю последнюю неделю лично перепроверял. Помните, в первом письме в числе потенциальных предателей был упомянут Сергей Воронцов, УКГБ по Москве.

- Угу... Да, есть такой, - согласился Андропов, - точнее, был... И что?

- А то, что в Комитете есть... То есть был только один Сергей Воронцов, и на момент написания письма он проходил службу в УКГБ Белоруссии. А в августе действительно был уже в УКГБ по Москве. Но предсказать этот перевод в марте было совершенно невозможно, поскольку его двинули по цепочке, возникшей в результате скоропостижной смерти полковника Рудковского, и Воронцов был в этой цепочке аж пятым! Предугадать же кадровые решения... для пятого в цепочке... - Жора широко развел руками. - Это посложнее, чем за три месяца предсказать направление ветра в районе посольства США.

- Вы с кадровиками беседовали?

- Так точно, очень плотно, по всем пяти перестановкам, - Жора затряс головой. - Нет, я абсолютно убежден в том, что это просчитать заранее было невозможно. Никак. К тому же решения принимались децентрализовано, часть в Москве, часть в Минске. И там такая череда случайностей при выборе из нескольких кандидатур... Да еще они должны были быть утверждены наверху, - Минцев указал глазами на потолок. - Никак не предсказать, точно. Да вы лучше меня знаете, как наши кадры при рутинных перестановках работают...

Андропов притянул к себе исчирканный листок и некоторое время внимательно изучал, потом откинулся в кресло:

- Значит, время... - протянул он, потирая ладони, - я, почему-то, так и думал... Но с точки зрения науки - это самые невероятные варианты, инопланетяне хоть в современную науку укладываются. А тут... Машина времени, этруски из параллельного пространства...

- А почему мы думаем, что что-то знаем? - философски откликнулся Иванов. - Рыбы тоже не думали, что их потомки по земле будут бегать и в небе парить. Я уже даже свыкся с тем, что пришельцев ищем. Меня сейчас другое тревожит - их возможности. Если это продуманная стратегия, реализуемая группой профессионалов, имеющих колоссальный технологический отрыв от нас, то шансов у нас их найти, почитай, и нет. Мы можем только попросить их выйти на связь. Вычислить почти не реально. Да они могут прямо сейчас нас слушать! Другое дело, что по мелочам все указывает на то, что работает не имеющий специальной оперативной подготовки одиночка. Робинзон. Вариант "Обитаемого острова".

Андропов вопросительно повел бровями.

- Роман фантастический, - пояснил Иванов, - там одинокий представитель высокоразвитой цивилизации, случайно попавший на планету, внедряется и, работая под прикрытием, пытается ускорить социальной прогресс местного общества. Нелегал, только с иной, чем у нас обычно, целью.

- Подкинешь почитать?

- Подкину, отчего ж не подкинуть... У меня здесь лежит, закончим - принесу. Ладно, я тоже убежден, что для такой информации нужно было послезнание, а оно есть только в рамках гипотез "машины времени", "параллельного пространства" и "инсайт". Разница между ними, на самом деле, только в том, что в первых двух случаях ловим чужака, а в последнем - здешнего. Вот это с оперативной точки зрения - существенно. Чужаки могут быть технологически опережать нас на тысячелетия, но они не здешние, должны выделяться. Провидец же, наоборот, технологически, да и в плане опыта, нам проигрывает, но сливается с миллионами других.

- Согласен, - кивнул Андропов. - Давайте оценим результаты экспертиз.

Жора с готовностью открыл пухлую папку.

- Присланные материалы прошли комплексную криминалистическую экспертизу, которая дала некоторые результаты. Во-первых, мы имеем четкое указание на Ленинград, на районы в его центральной части. Помимо собственно печатей отделений связи, на это указывает микромаркировки конвертов и листов из тетрадок. Эти партии поступили в продажу весной во Фрунзенский и Дзержинский районы города. Кроме того, в четвертом письме при микроскопическом исследовании обнаружена пыльца ольхи, а в пятом - березы. Цветение этих деревьев в Ленинграде в этом сезоне приходилось на числа отправки писем, что подкрепляет "ленинградскую" версию.

- Это важно еще с одной точки зрения, - вмешался Иванов. - Привязка "Сенатора" к одному месту усиливает версию об одиночке. Группа, обладающая значительными технологическими возможностями, и действующая по плану, безусловно, имела бы возможность вбрасывать письма в разных регионах страны.

- Если только нас не водят за нос, отвлекая внимание на Ленинград, - заметил Андропов.

- Да, мы учитываем и такую возможность, - кивнул Иванов. - Получается или одиночка в Ленинграде, или водящая нас за нос группа. Но основные усилия сейчас направлены именно на разработку "ленинградского" направления.

- Под этим фонарем ярче светит?

- В том числе, - согласился Борис, - в том числе... Но, естественно, альтернативные варианты так же изучаем.

- Еще что интересного?

- Из материального... - Жора быстро пролистал папку и остановился на нужном заключении. - Так же при микроскопическом исследовании обнаружены частички кожи, идентифицированные как перхоть человека. Так что или инопланетяне очень похожи на нас биологически и тоже страдают от этой болезни, или это не инопланетяне.

- А вот это хорошо. - Андропов откинулся в кресле. - Как-то приятнее работать с людьми. Привычнее, и психология понятна. Это действительно хорошая новость. Похоже, от инопланетян мы, товарищи, избавились. Замечательно.

- Отпечатков пальцев нигде не обнаружено, отправитель работал в перчатках, причем нам удалось их идентифицировать по отпечаткам ворса. Плотный гладкий трикотаж, белый цвет... Исходя из направления петель и неравномерности толщины ниток, с высокой степень вероятности - это "перчатки хлопчатобумажные белые парадные", шьются для нужд нашей армии на швейной фабрике номер 2 в городе Иваново. Входят в состав вещевого довольствия офицеров.

Андропов обрадовано отстучал пальцами по столешнице какую-то бравурную дробь:

- Та-а-ак... - хищно протянул он, - это сужает поле поиска, верно? С учетом "Красной звезды"?

- Неоднозначно, - покрутил головой Жора, - с одной стороны, можно предположить наличие какой-то связи между отправителем и армией. К примеру, если это "инсайт", то один из членов семьи или он сам - офицер. С другой стороны, эти перчатки свободно продаются в магазинах военторга, купить их может любой желающий. Но с учетом "Красной звездой" - да, вероятность связи с армией существует.

- Но все равно, это еще один довод в пользу одиночки, а не заранее подготовленной группы, - заметил Иванов. - К тому же, непрофессионал. Об отпечатках пальцев подумал, о перхоти и отпечатках микроворса - нет.

- Еще? - Андропов навис над столом.

- Из материального - все. Проведена комплексная экспертиза письменной речи, топографических и общих признаков почерка. Здесь есть как полезная информация, так и странности. На основании анализа лексических и стилистических навыков, эксперты независимо друг от друга однозначно определяют автора как мужчину в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти лет, с высшим образованием, вероятно, с навыками научной или руководящей работы, опытом составления письменных докладов и устных выступлений перед аудиторией. Ммм... Это отчасти противоречит первоначальному выводу о том, что почерк женский. Сейчас эксперты склоняются к мнению о наработанности почерка. Так что, скорее, мужчина, чем женщина, хотя может работать и связка из двух человек. Так же сделан однозначный вывод о том, что русский язык является для автора письма родным.

- О! - Юрий Владимирович пораженно откинулся на спинку. - Стоп-стоп-стоп! А как же этруски?! Это ж кол в могилу этой гипотезе?

- Понимаете, Юрий Владимирович, - мягко начал Иванов, - вся исходная информация про этрусков - верная. И про Лициниев, и про Расенну, и про венетов с этими учеными тоже. Только фигня все это. Самоназвание "русские" только в шестнадцатом веке появилось, "Русь" не раньше десятого. Энтузиасты, мать их за ногу!

В горле у Андропова что-то булькнуло. Он побурел, и черты его лица заострились:

- Борис! Да ты что?! Что ж вы мне про этих этрусков втирали?!

- Юрий Владимирович, мы тут подумали... Смотрите, - голос Иванова приобрел вкрадчивые нотки профессионального психотерапевта, - нам же все равно надо ложный след прокладывать на случай утечки. А на ком мы еще можем проверить убедительность ложной версии? Уж если даже такой умный человек как вы, обладая всей полнотой информации, смогли допустить такую вероятность, то люди менее сведущие в этих вопросах тем более могут поверить. Запустим наших поездить по этой, как ее... Тоскане, пусть посветятся по раскопкам и музеям, позадают странные вопросы. Здесь поплотнее со специалистами пообщаются, от лица Комитета. Создадим вокруг этого небольшой шум. А?

Председатель КГБ сумрачно внимал, потом кисло бросил:

- Хорошо, работайте над этим. Шутники... - побарабанил пальцами, успокаиваясь. - Ладно, что там еще экспертизы дали, Георгий?

Жора остался спокоен, как удав, словно не он только что разыграл одного из самых могущественных людей страны, и голос его звучал уверенно и деловито:

- Исходя из интервалов между словами и абзацами, равномерности и силы нажима, изменения высоты букв в пределах одной строки, психотип отправителя с высокой степенью вероятности имеет следующие черты, - и он принялся зачитывать, - "самоуверенный человек, неохотно берущийся за дело, но, начав, доводит его до конца; не очень высокая организованность, бесшабашность; способен пренебрегать собственной выгодой и безопасностью; отсутствие честолюбия; скрытен; не терпит слепого подчинения; считает, что в мире все должно быть логично, а, следовательно, справедливо".

- Психологи говорят, что лозунгом этого психотипа может быть "справедливость - это мое ремесло", - Иванов перечислил, разгибая пальцы, - Гарибальди, Робеспьер, Дзержинский как яркие представители.

- Ну что ж, неплохо, - Андропов быстро отошел от укола по самолюбию и чуть повеселел. - По собственной инициативе вышел на связь именно с нами, родной язык русский, стремится к справедливости... Замечательный материал для работы. Почерк?

Жора развел руками:

- По большому счету, слов эксперты написали много, зацепиться не за что. Почерк достаточно характерный, что облегчает поиск. Последний месяц в Ленинграде проводится крупная операция по выявлению схожих образцов, проверяем квитанции на почте, рукописные материалы в учебных и лечебных заведениях, воинских частях, на предприятиях... Пока - пусто. Будем искать дальше.

- Ну что ж, это - частая ситуация, к сожалению. Давайте тогда соберем все вместе. Боря?

- Хм... Пока наиболее вероятной гипотезой, объясняющей почти весь комплекс данных по "Сенатору", является сюжет с одиночкой, который в настоящее время проживает в Ленинграде, стремится оказать содействие нашей стране, и возможностями для этого в связи с прорезавшейся способностью к "инсайту" или доступом к "машине времени". Это - мужчина средних лет, с высшим образованием, научный или руководящий работник среднего звена, с родным русским языком, возможно, имеющий связь с армией.

Андропов ткнулся носом в сцепленные кисти и, прикрыв глаза, глубоко и надолго задумался.

- Принимается, - он снял очки и устало потер глаза. - Это заметно лучше, чем показалось поначалу. Но как искать-то будем?

Иванов раскрыл свою папку и протянул план оперативной разработки.

- Основная идея, Юрий Владимирович, в том, что человек с таким психотипом постарается использовать открывшиеся возможности и на своем рабочем месте, а, может быть, и в личной жизни. Следовательно, будем ловить в Ленинграде необычности. Неожиданные крупные научные открытия, причем серией, значительные клады, появление состояний и тому подобное. Ну, помимо обычной оперативной работы, проверки психлечебниц, работы с агентурой и так далее... Вот план.

И мужчины увлеченно склонились над бумагами.

Четверг, 01 сентября 1977, утро

Ленинград, Измайловский проспект

Я попытался расправить плечи пошире и с наивной надеждой взглянул в зеркало. Увы, отражение меня не порадовало - за ночь ничего не изменилось. Ну почему, почему они такие узкие?! Карикатурно узкие. Ведь все лето нагружал их как мог... И подтягивания широким хватом делал, и отжимания, за неимением брусьев - между двумя столами, а толку-то? Вытянуться вверх за каникулы я вытянулся, а вот вширь почти не раздался. И торчит над жалким подобием плеч все та же тощая шея с выпирающим кадыком. Разве что детская припухлость начала уходить с щек, чуть прорисовались скулы, да глаза теперь смотрят жестче и с каким-то вызовом. Результат поездки в Москву и Новошахтинск в буквальном смысле налицо.

Ладно, это значит что? Значит, буду работать над собой дальше. Я на быстрый результат и не рассчитывал... Хотя сегодня его отсутствие особенно досадно.

Тщательно, словно от этого действительно что-то зависело, повязал неброский, в мелкую серую клетку галстук-"селедку". Вчера вечером вырвал его с боем из отцовых запасников взамен замусоленного изделия на растянутых резинках. Еще не хватало такое позорище носить...

Закрыл глаза и пару раз пшикнул на себя из пульверизатора. Забористый "шипр" разошелся, оставляя легкий запах бергамота и чего-то еще на донышке, горьковатого и свежего, как осенний лес после дождя. Жаль только, что это именно запах, а не аромат.

"Все", - усмехнулся я и гордо задрал подбородок. - "Предпродажную подготовку прошел. Лучше все равно не сделать".

- Господи, - неожиданно блеснули в зеркале мамины глаза, - как быстро вырос-то!

Я повернулся, расплываясь в довольной улыбке. Это была моя мечта последних месяцев - вырасти. Болезненно надоело глядеть на девушек снизу вверх.

Мама вдруг хлюпнула носом и горестно добавила:

- Нет бы еще несколько лет в солдатиков поиграл... С железной дорогой повозился... Как быстро все пролетело!

- Ну, ну, - я успокаивающе приобнял ее, - если так хочешь, приду из школы и поиграю. Они наступают! Бам-ц стрелками из пистолета, бам-ц! И тут ты врываешься с тряпкой и кричишь "не порти полировку"!

- Да и порти! - мама еще раз шмыгнула носом и, чуть отойдя от расстройства, с неожиданной гордостью сказала, - а волосом в меня пошел. Густой, расчески зубья теряют.

Я мельком глянул на отражение. Лет через двадцать от этой густоты останется лишь "волос от волоса на расстоянии голоса", и как бы я не ломал историю об колено, вот это - не изменить. Есть в жизни константы.

Неприятным червячком шевельнулось чувство вины, но я его тут же прихлопнул. Да, в этот раз я лишил маму нескольких лет своего детства. Но, может быть, потом будет больше поводов для гордости?

Подхватил портфель со сменкой, принял от мамы букет георгинов для Зиночки и сбежал по лестнице вниз. Сладко заулыбался, в сотый раз фантазируя долгожданную встречу: короткий миг радостного узнавания, свет в распахнутых навстречу глазах, и, увы, лишь короткое ласковое прикосновение к предплечью - ибо школа.

Нетерпение гнало меня вперед, а ноги сами несли по исхоженному маршруту. Поворот, переход, полу-бегом через проходной дворик какого-то проектного института, еще поворот, и вот впереди, за мешаниной из пышных белых бантов, воздушных шаров и букетов гладиолусов я углядел долгожданный тонкий профиль. Крепко вцепившись в Ясю, Тома нервно озиралась по сторонам.

Я ускорился, торопливо протискиваясь сквозь веселую толчею. Насколько вижу отсюда, свое обещание я уже выполнил: теперь мы с ней практически одного роста. Если без каблучков. А через годик, когда набавлю еще дециметр, мне будет все равно, какой высоты у нее платформа.

Обогнув кого-то из младших, я неожиданно возник у девушек с фланга и радостно воскликнул:

- Привет, красавицы!

Реакция оказалась неожиданной: увидев меня, Тома шарахнулась за Ясю, и в глазах ее заплескала откровенная паника.

Вот не понял... Я недоуменно моргнул, и моя восторженная улыбка померкла. А где бурная встреча после долгой разлуки?

- Здравствуй, Андрей, - настороженно глядя на меня, кивнула Яся.

Тома покусала уголок губы и повторила ломким эхом из-за ее плеча:

- Здравствуй, Андрей.

Во мне что-то хрустнуло, надломившись, и я непроизвольно сделал полшага назад. Между нами повисло глухое молчание.

Я приподнял бровь и попытался заглянуть в зелень глаз напротив, но Тома тут же начала коситься куда-то вбок, деланно не замечая немого вопроса. Ветер прошелся по ней, теребя на виске прядку осеннего цвета, и улетел, а тишина на нашем пяточке осталась, став оглушительной.

Сглотнул, безуспешно пытаясь смочить внезапно пересохший рот, и перевел вопрошающий взгляд на Ясю. Та заломила брови домиком и беззвучно шевельнула губами.

Что?

Я напрягся, пытаясь разобрать.

"Потом"?

Еще раз неверяще посмотрел на Тому и, неловко кивнув, шагнул вбок. Вслед мне полетел отчетливый вздох облегчения.

Линейку я провел в странном оцепенении. Нет, я здоровался с ребятами, кивал и что-то отвечал, кривился в нужных местах улыбкой. Но мы были порознь - мир и я.

"Да, здоров! Сергея Захарова на химию послали? Угу, слышал. Да, скоропортящийся талант. Зорь, а ты еще больше похорошела. Не, ну правда же! И ты, Кузь, и ты, куда ж без тебя... В каком месте похорошела? А коленки у тебя красивые. Нет, и раньше нравились. Да точно говорю. Что значит "негодяй"? Почему раньше не говорил? Так, это... Молчал, глубоко изумленный..."

Но все это я выдавал на автомате, почти без участия сознания. Между мной и миром словно опустилось толстое стекло, истребив оттенки и приглушив звуки. Пашка, чутко уловив мое состояние, переводил разговоры на себя. Впрочем, новый класс, слепленный из двух половинок, деловито принюхивался и притирался, и ему было не до одного выпавшего в астрал одноклассника.

Мелькнул вдали вглядывающийся в меня Гадкий Утенок. Я кинул ей в просвет между головами улыбку, и она вспыхнула в ответ искренней радостью. Я смущенно отвел глаза.

"Хм... А не такой уже и гадкий", - мой взгляд, невольно став оценивающим, вильнул в ее сторону еще раз. - "Тоже вытянулась. Пожалуй, уже больше девушка, чем девочка".

Энергично потрясая букетом, толкнула короткую речь загорелая Тыблоко, под умильными взглядами родителей пробежала с колокольчиком вдоль шеренги сияющая от радости первоклашка, вырвался из распахнутой двери школы на свободу и разлился в прозрачном сентябрьском воздухе первый звонок... Год начался.

День прошел как кинолента, прокрученная в дымину пьяным механиком. Некоторые события напрочь проскочили мимо меня, другие же запомнились в мельчайших и совершенно ненужных подробностях. От первого урока, вместившего в себе классный час и комсомольское собрание одновременно, память удержала лишь фрагменты Зиночкиной речи про всенародное обсуждение новой конституции. На химии начали электролитическое равновесие, но на слове "диссоциация" мой мозг забуксовал и впал в кому до перемены. Третьим уроком шла литература. Что там было - убей, не помню. Что-то ел на большой перемене, но что? Лишь к английскому я собрался и вышел из состояния грогги - Эльвиру лучше не злить. Впрочем, ее сарказм был еще по-летнему благожелателен, и часть урока я просто медитировал, разглядывая уходящие вдаль ленинградские крыши и купола Исакия на горизонте.

Тома на весь день прилепилась к Яське и выглядывала из-за ее плеча как осторожный солдат из-за бруствера отрытого в полный рост окопа. Даже домой они пошли вместе, хотя вообще-то им в разные стороны. Отходя от школы, Яся коротко обернулась. Я крутанул пальцем воображаемый телефонный диск и, получив ответный кивок, побрел домой.

Серия отжиманий прочистила мозги и вернула способность связно мыслить. И что это было?

- Вдруг повеяло холодом от любимой души... - немузыкально провыл я, умудрившись сфальшивить на каждой ноте.

"Не обида. Нет, точно не обида. И не как с чужим, было бы безразличие. Она боялась. Не меня, нашей встречи. А, значит..." - моя мысль замерла, отказываясь делать еще один шаг вперед.

Кляня Тому, Ясю, себя и весь белый свет, схватил трубку.

- Алло? Ясь? Привет. Ну?!

- Что ну?! Баранки гну! - взорвалась вдруг обычно безукоризненно выдержанная Яся и резко замолкла.

Я тоже помолчал, потом уточнил:

- Что случилось? Можешь сказать-то?

Она чуть слышно вздохнула, и от наступившей после этого тишины у меня по спине промаршировали мурашки.

Я кашлянул и скорректировал позицию:

- Или намекнуть?

- А сам не понял?

- Лучше знать, чем подозревать. У реальности есть границы, а у воображения - нет. Я тут себе уже такого напридумывал...

- Лето у Томы прошло насыщенно, - сухо констатировала Яся, - под его конец она влюбилась. И не в тебя.

Мое сердце пропустило удар, а где-то под ложечкой поселился злой комок, такой, что, казалось, плюнь на пол и от дерева вверх потянется едкий дымок.

- Ей показалось... - сказал я неожиданно охрипшим голосом и, прокашлявшись, повторил, пытаясь убедить скорей себя, - ей показалось. Затменье сердца какое-то нашло.

Трубка с сочувствием промолчала.

Я собрался с силами и уточнил:

- Ленинградец?

- Нет. Местный, крымский.

- И... - я запнулся, формулируя, - и как далеко все зашло?

- Далеко, - подтвердила мои худшие опасения Яся, а затем уточнила, охотно закладывая подругу, - даже целовались.

Я смог кривовато усмехнуться, услышав в Яськином голосе легкую зависть.

Могло было быть и хуже, да, могло...

- По-ня-тно... - протянул я.

Хотелось бы сказать, что задумался, но это было бы неправдой. Голова моя была бесподобно свободна от любых мыслей. Я бездумно парил над миром, связанный с ним только тоненьким телефонным шнуром.

- Ну? Что делать будешь? - нетерпеливый голос Яси вырвал меня из этого по-своему сладостного состояния.

- Страдать и думать, - бросил я первое пришедшее в голову, - хотя... Все уже придумано до нас. Поэтому так: бороться, искать, найти и не сдаваться. Три четверти я уже сделал, неужели на последней четверти сломаюсь? Не... Не дождетесь!

- Молодец, - серьезно похвалила меня Яся, - борись. Я буду за тебя болеть.

- Болеть и немного подсуживать?

Яся хихикнула:

- Это ж неспортивно, как можно?

- Не можно, а нужно, - решительно сказал я, - всем нам нужно. И мне, и тебе, и, главное, Томе. Ты же Томе настоящая подруга, да? Целоваться-то любой дурак может, а вот картошку посадить на даче... Да, блин, не на одной сотке... Вот где по-настоящему испытывается сила чувства!

Она засмеялась в голос:

- Да, семья чтит твой подвиг. Мы с Томкой вчера как раз картошку жарили с грибами, так мама Люба напомнила нам, кто ее по весне сажал.

- Вот! - от этого известия я немного воспрял духом. - Ее тоже в судейскую бригаду надо включить, она дочке плохого не пожелает.

Мы еще немного пошутили, затем я закруглил разговор. Бросил в сердцах трубку и поморщился, сгоняя с лица походящую на оскал улыбку.

"О, боже... Ну почему?! Почему, несмотря на весь опыт, это опять так тяжело?! Как в первый раз", - эта мысль тяжело ворочалась в голове до самого вечера. И глубокой ночью, измученный злой бессонницей, я продолжал думать о том же, - "о женщина, порождение крокодила, имя тебе - коварство! Вроде как понарошку проскользнет в твою жизнь, как кошка мягким шагом сквозь чуть приоткрытую дверь, поначалу незаметная, как легкий утренний туман, и вот, не успеешь понять как, а она уже стала той частью реальности, без которой эта реальность перестает существовать. Как им это удается?! Кто дал им такой злой талант? Зачем?! И мир уже не сладок, а ты - лишь жалкая муха, ворохающая опаленными крылами в паутине жизни..."

Глава 3

Понедельник, 05 сентября 1977, утро

Ленинград, ул. Чернышевского.

День не задался с самого утра. Да что там день! Жизнь не задалась! Что по сравнению с этим предательски скисшее молоко и завтрак сухими хлопьями? Синти мрачно толкнула дверь консульства и, зайдя на территорию США, привычно огляделась. Увы, но пальм за ночь опять не появилось. Шороха теплого моря вдали - тоже. А ведь так хочется!

Она сто раз прокляла тот день, когда, выпучив глаза, побежала впереди собственного визга докладывать Фреду о странном иероглифе. Был бы ум - промолчала. Ну не заметила я, имела право! И грелась бы сейчас на Тайване. Но нет, захотелось отличиться... И теперь эта подвисшая операция держит ее здесь как цепь каторжника. Дура, о боже, какая дура!

В коридоре столкнулась с новичками - сладкой парочкой недавно приехавших архивариусов. Вот понаберут же таких уродов в консульство! Отойдя, украдкой вытерла руку о юбку. Брезгует она такими. Да все тут брезгуют.

Нет, понятно, один из русских эмигрантов, может быть полезен, для него язык родной. Но почему у него взгляд такой глуповатый, вечная заискивающая улыбка и дурацкая страсть к коллекционированию значков? Сразу прицепился к ней с глупыми вопросами, где в Ленинграде собираются эти... как их... филателисты? Нет, не то... В общем, и термин дурацкий, и архивист такой же. И второй не лучше, вобла сушеная. Ходит, молча очками поблескивает, и пальцами мерзко хрустит на собраниях. Бр-р. Интересно, кто у них муж, а кто - жена?

Громко хлопнув дверью, она вошла в кабинет и, не здороваясь с Мередит, села за свой стол у окна. Война у них, война. Во-первых, эта сучка в последние месяцы ходит слишком довольная. Видимо, с Фредом у нее все сладилось. Нет, боже мой, я бы с ним на одной грядке не села, но обидно. А недавно, когда из-за плохого настроения все валилось из рук, эта подлюка намекнула что-то про ранний климакс, а потом мерзко хихикала, пока Синти соображала, как ответить. Нет, сообразить-то она сообразила, всю правду вывалила не задумываясь... Да, может и не надо было всю-то... Ну, да ладно, что теперь поделаешь.

Синти налила кипятка, высыпала пакет "три в одном" и приготовилась, как начальство и приказало, думать. Вообще-то оно дало неделю на составление реалистичного плана. Ха, так и сказал, противно шевеля рыжеватыми прокуренными усами, - "реалистичного, а не как обычно. Пошевели между ушами".

Задание неожиданно захватило Синти, но чуть в другом ракурсе. Вот как бы так реалистично закрыть операцию и со спокойной совестью переместиться на Тайвань? Сходу приходила только одна заманчивая мысль: слить канал утечки русским. Тихо-тихо, аккуратно-аккуратно, но, чтобы факт засыпки инициативника не прошел мимо внимания Фирмы. И все, мавр сделал свое дело, мавр может умывать руки и ехать к морю.

"Об этом можно подумать", - решила она, помешивая жижицу, - "об этом стоит подумать. Только очень осторожно. Пока только подумать".

Резкий звонок вырвал ее из волнующих кровь мыслей.

- Синти, - голос у Фреда был холоден, как лед на полюсе, - иди ко мне, детка.

"Нет", - запаниковала она, пытаясь закрыть авторучку. Колпачок дергался как заколдованный, и никак не надевался, не попадал на перо. - "Нет. Он же не может читать мысли, правда ж? Да еще на расстоянии? Успокойся, дурочка".

Помогло. Авторучка покорилась и легла на место, а Синти двинулась к боссу, постаравшись придать себе непринужденный вид. Но Фред лишь скользнул по ней раздраженным взглядом, и это было привычно. Она с облегчением выдохнула. Нет, похоже, не читает. Слава богу. Придет же такое в голову!

Выглядел он странно. Нервный, растрепанный больше обычного, недовольно жующий ус. Пожалуй... Да, пожалуй, она впервые видит его серьезно обескураженным. Приятное зрелище.

- Садись, - процедил он сквозь зубы и махнул в сторону стула у стены.

Синти села, изобразила пай-девочку и преданно уставилась на босса.

- Лоханулись мы, похоже, - начал он, но тут в дверь постучались. - Да, заходите.

"Вот это да. А эти-то голубки чего приперлись?" - успела подумать Синти, удивленно разглядывая входящих в кабинет начальника станции архивариусов, - "уп-с... Архивариусы ли"?

Да, на работников канцелярского фронта они походить перестали. Куда-то стекли с лиц придурошные улыбки, исчезли выдающие неуверенность движения, взгляды стали одинаковыми - холодными и властными.

- Хм... - выдавил из себя Фред, - знакомься еще раз, Синти, обещанное усиление прибыло. Джордж и Карл. Работают под корягой, как ты, надеюсь, уже поняла. Вчера мы ту ситуацию погоняли, всплыла одна, хм... ранее не в полной мере оцененная нами подробность. Давай, девочка, напрягись, и выдай еще раз в самых мелких деталях тот свой забег по парку. Все, что помнишь. Вообще все, вплоть до того, что и где у тебя чесалось.

Синти откинулась на спинку, дунула на челку, и, заведя взгляд на потолок, стала вслух вспоминать полупрозрачный весенний парк, еще не крашеные скамейки, тяжелые бетонные мусорницы, шахматистов на солнышке и натыкающиеся на нее взгляды прохожих.

- Глупо, - заметил Карл, - в таком приметном костюме идти на операцию.

- А что делать? - развел руками Фред, - она всегда в нем по парку бегала. Местная достопримечательность, можно сказать. Сменили бы костюм - насторожили бы наблюдателей.

Опять поплыли аллеи, влажный гравий под ногами и черточка на дорожке в первой "мертвой зоне".

- Вспоминай штрих, - приказал, нависая над ней, Карл, - чем могло быть нарисовано? Пальцем? Палкой? На какую глубину? Равномерна ли ширина? Как вывернут гравий? Форма штриха в начале и конце?

Синти зажмурилась, пытаясь выдавить из памяти более четкую картинку, и не преуспела.

- Я ж бежала. Хорошо хоть черту заметила, - заоправдывалась она.

Карл и Джордж многозначительно переглянулись.

- Хорошо, - неожиданно мягким голосом согласился Джордж, - отложим на потом.

Нераспустившаяся сирень, темная застоялая вода в пруду, выгнутый дугой мостик, мужчина и женщина средних лет ошалело смотрят на бегущий американский флаг. Поворот, вторая "слепая зона" и иероглиф "эр". Восторг и уверенность. Обогнула, искоса взглянув, подростка. Шок в третьей "мертвой зоне". Пустая четвертая зона, пятая. Еще круг. "Сань" в третьей зоне.

- Все, стоп, - скомандовал Карл. Главный он у них, что ли? - В первый раз этого знака ТОЧНО в третьей зоне не было?

- В двух предыдущих зонах-то я увидела? И здесь ожидала. Нет, точно не было, - в этом Синти была уверена на сто процентов.

И ее начали тщательно потрошить. Покажи на карте трассу. Сколько метров круг? Сколько времени бежишь? У подростка была в руке ветка? Какой длины? Кончик мягкий или тонкий? Хорошо, потом... Как одет? Особые приметы? Хорошо, потом...

- Ну что, - подвел черту Карл, - надо рыть глубже. Синти, тебя когда-нибудь гипнотизировали?

"Что"? - взгляд Синти заметался. - "Что он сказал?! На что намекает? Не-е-ет, не хочу! У меня есть кое-какие нехорошие мысли. И эти мои мысли знать никому не надо".

- Нет, - выдавила она с трудом.

- Не волнуйся так. Это обычная абсолютно безвредная процедура.

"Да-да, ищи дуру".

- Она поможет тебе вспомнить важные подробности...

"Иди нахер".

- ...и с честью выполнить важное для нашей страны задание.

"Он меня за малолетнюю идиотку держит"?

- Мы будем задавать вопросы только относительно этой ситуации с инициативником.

"Вот их-то я и боюсь".

- Фред будет присутствовать и контролировать нас.

"Успокоил, мля...".

Синти еще раз дунула на челку и лучезарно улыбнулась:

- Конечно, я готова.

"Хрен вы меня в гипноз без моего согласия введете".

- Вот и отлично. Сядь поудобнее. Расслабься. Вот так, молодец.

"Ща три раза. Сам булки свои расслабь, козел старый".

Карл стянул с безымянного пальца золотое кольцо и привязал его к нитке. Джордж тем временем по-хозяйски освободил половину стола Фреда, выложил пачку бумаги, коробку карандашей, ластик и, похоже, собрался что-то рисовать.

- Кстати, о наблюдательности, - мягко зажурчал Карл, - ты же знаешь, что Земля вращается вокруг Солнца? Приметы этого разбросаны вокруг нас в повседневной действительности, нужно только их заметить. Если привычные нам - движение теней, восходы и закаты. Прекрасные закаты и прекрасные восходы, особенно в южных широтах, не правда ли, джентльмены? Когда расслаблено полулежишь в шезлонге и тянешь через трубочку какую-нибудь пиноколаду. Ты пила пиноколаду, Синти? Прелесть, правда? Помнишь тот особый вкус во рту и умиротворение вокруг? Есть менее заметные приметы, которые доступны лишь особо наблюдательным. Ты, Синти, должна нарабатывать наблюдательность и дальше, если хочешь стать отличным специалистом. Вот, видишь это колечко? Оно слегка раскачивается взад-вперед. Вроде бы ничего необычного? Но приглядись, плоскость колебания чуть смещается, правда? Обрати внимание, я ничего для этого не делаю, моя рука неподвижна и расслаблена... А кольцо качается... Взад-вперед... И смещается, незаметно, но смещается... А рука расслаблена... Взад-вперед... Взад-вперед... Расслаблена... Рука расслаблена... Взад-вперед... Взад-вперед... Восемь, девять, десять, просыпайся, Синти.

- А? - она ошалело моргнула и пошевелилась, разминая затекшее тело, - какого черта?

- Все хорошо, - отмахнулся Карл, - отдыхай.

"Ка-а-азел!" - догадалась она, - "нет, ну какой козел!"

Тут она вспомнила чего именно боялась, и сердце ухнуло куда вниз. Медленно-медленно, осторожно-осторожно обвела взглядом присутствующих. Слава богу, на нее никто не смотрит. Стоят у стола и разглядывают какой-то рисунок.

"Уф-ф-ф... Кажись, пронесло. Но как развел, скотина..." - она с уважением посмотрела на Карла и сладко потянулась, вставая. - "Ох, и нихера себе! Четыре с половиной часа прошло!"

- Ну, что удалось из меня выжать?

- Вот, полюбуйся, - Фред протянул плотный шероховатый лист, - фоторобот получился.

Сначала ей показалось, что это фотография, лишь потом дошло, что в руках карандашный рисунок.

- Ух... Обалдеть! Здорово как! А кто рисовал?

- Я, - устало улыбнулся Джордж.

- Фантастика! А меня нарисуешь?

- Синти, - одернул ее Фред, - смотри на портрет. Вспоминаешь?

- Неа... Говорю ж, мельком взглянула, - она еще раз прошлась взглядом по рисунку и протянула разочарованно, - да... Мало. Фиг по такому найдешь.

- Уходящий профиль называется, - пояснил Джордж, - да, лицо видно сбоку и чуть сзади. Щека, глаза, брови, а основание носа прикрыто скулой... А вот ухо было открыто, и ты запомнила его качественно. А, между прочим, форма ушной раковины индивидуальна и с течением жизни не меняется. В отличие от черт лица подростка.

- Кстати, - вмешался Фред, туша в воздухе спичку, - для советских старшеклассников необычно короткая прическа. Обычно они носят волосы заметно длинней. Обратите внимание на улицах.

- Не факт, что он как-то с этим связан, - попыталась придавить нездоровый оптимизм Синти, - ребенок как связной...

- А что, неплохой вариант, между прочим, - отозвался Фред, задумчиво пуская дым в потолок, - на школьников КГБ внимание не должно обращать. Если пофантазировать... Ну, предположим, отец и сын хотят свинтить с Советов... Отец имеет информацию, сын-единомышленник работает как малозаметный связной... Как вариант, а, Карл?

- Всяко лучше, чем было сутки назад, - без энтузиазма отозвался тот, - как искать по ушной раковине подростка в Ленинграде я пока не представляю. Даже если убрать наблюдение КГБ за нами. Но эта ситуация с отсутствовавшим, а потом появившимся сигналом... Это пока единственная зацепка. Будем разматывать.

Понедельник, 05 сентября 1977, день

Ленинград, ул. Москвиной

Пора. В два торопливых глотка, не чувствуя от волнения вкуса, влил в себя остаток кваса, сунул пузатую кружку краснолицей продавщице и шагнул вперед, выходя из-за желтой бочки на середину тротуара. Беззаботно спешащая домой Тома налетела на мой взгляд как на стену и, что-то сдавленно пискнув, попыталась сдать назад.

- Ну, - пристально вглядываясь в девушку, я сделал еще пару шагов навстречу, - так и будешь всю остатнюю жизнь от меня бегать?

Тома промолчала, несчастно глядя куда-то вниз и вбок, лишь на скулах ее все ярче разгорались пятна нервного румянца, да на тонкой загорелой шее над кружевом белоснежного воротничка загуляла жилка.

Мое горло перехватило горькой нежностью. Хотелось схватить девушку в охапку и, забившись в какой-нибудь темный безлюдный закуток, до самого вечера жалеть эту ненароком контуженную случайным и, наверняка, мимолетным чувством. Я с большим трудом подавил этот безумный порыв, и протянул руку:

- Давай уж портфель, горе... Пошли домой.

Она мотнула головой и спрятала портфель за спину. Вышло так несвоевременно комично, что я против воли улыбнулся. Ветерок, что хулиганил в переулке, тут же подхватил и уволок вдаль мою горькую печаль, оставив взамен спокойную уверенность.

"Все пройдет и это тоже". Фигня все это. Жизнь пройти - не поле перейти, можно и споткнуться. Один раз.

Я оценивающе посмотрел на фигурку перед собой. Нет, не отдаст портфель.

- Хм... Ну, тогда просто пошли.

В молчании мы неторопливо шагали по тихому переулку, а еще не знающее о наступлении осени солнце жарило нам промеж лопаток.

Я осторожно покосился на девушку. Немного изменилась за лето, еще больше похорошев. Или это я подрос и теперь смотрю на нее чуть под иным углом? Или соскучился без меры?

- Слышала, - забросил я удочку, - Набоков умер? В июне.

Тома впервые прямо посмотрела на меня:

- Нет, - удивленно дрогнула бровь, - только про Элвиса Пресли слышала.

- Ну да, и он тоже, - кивнул я, припоминая.

Память сначала сопротивлялась, словно раковина, нежелающая расставаться с замурованным сокровищем, а затем, внезапно сдавшись, выплюнула строчку, да прямо на язык; не успел я сообразить, как из меня громко вырвалось: "we're gonna rock, rock, rock, 'til broad daylight".

Я остановился, изумленно хлопая ресницами.

- Это, что... Я... Я не сфальшивил? Том? Или... Или мне показалось?

Уголки ее губ, до того поникшие, начали задираться вверх, а в милых глазах словно включился теплый свет.

- Нет, стой, - я опустил портфель, решительно расправил плечи, гордо вскинул голову и пропел. Потом, сконфуженно прокашлявшись, попробовал еще раз.

- О, щи-и-ит... - растерянно развел руками. - Но ведь в первый раз получилось, Том? Ну как же так?

Тома покусывала губы, пытаясь сдержаться, потом фыркнула, сдаваясь. Наш смех радостно переплелся, слился воедино и улетел, отражаясь от старых стен, в голубое небо. Мы смеялись, наконец-то открыто глядя друг другу в глаза, и это было так здорово, так легко и освежающе, словно в распаренную июльским солнцем комнату ворвался через распахнувшееся окно порыв освежающего бриза и разом выгнал прочь скопившуюся духоту.

Мы пошли дальше, а расстояние между нами хоть на чуть-чуть, но сократилось. Сантиметров на двадцать, прикинул я. Еще намного дальше, чем было в мае, но уже ближе, чем первого сентября. Мне удалось выломить из выросшей между нами стены первый кусочек. Похоже, раствор там не очень качественный...

Тома еще раз усмехнулась, вспоминая мой бенефис, а потом, быстро блеснув на меня глазами, уточнила:

- А при чем тут щит?

- Какой щит? - не понял я.

- Ну... ты сказал "о щи-и-ит", - довольно похоже передразнила она меня.

- А... Это такое слово на великом и могучем английском, которое воспитанным леди знать не следует. Кстати, об английском... - заговаривай ее, Дюха, заговаривай, гони любую пургу, лишь бы молчание не висело. - Покойный Набоков - удивительный случай. Сначала он стал известным русским писателем, а потом, начав с нуля, стал заметным англоязычным писателем. Представляешь, как это сложно - владеть словом на выдающемся уровне сразу на двух языках? Двуязычные писатели бывают, но, по-моему, Набоков единственный из них, кто стал знаменит в обеих ипостасях.

- Здорово... Хотела бы я так язык выучить, - с завистью в голосе сказала Тома и вздохнула. Да, назадавали нам сегодня по инглишу - мама не горюй.

- Знаешь... Похоже, что выучить его до такого уровня обычным людям не по силам. По последним данным разведки, где-то между двумя и четырьмя годами у ребенка есть окно возможности. Если в этом возрасте постоянно разговаривать с ним на нескольких языках, то он их все схватывает на лету, и они будут для него родными. А потом эта форточка захлопывается, и приходится зубрить языки уже годами. Кстати, редко, но у некоторых эта способность остается на всю жизнь.

- Полиглоты? - Тома ощутимо расслабилась.

- Да, они. Клеопатра, по сведениям исторических источников, свободно изъяснялась на десяти языках, Толстой знал пятнадцать, Грибоедов и Чернышевский - по девять. А в доме Набокова в его детстве говорили сразу на трех языках: русском, английском и французском - вот он всеми тремя и владел как родными.

Она брезгливо сморщила кончик носа:

- Что-то как-то мне этот Набоков не пошел. Гадость редкостная, - мы добрели до ее парадной и остановились друг напротив друга. Тома опустила портфель на землю и продолжила, чуть покраснев, - ну... У нас дома была одна его книга. Я потихоньку прочла. Написано красиво, но читать противно. Зачем такое писать? Какую идею он хотел донести? Не понимаю...

- Это ты о "Лолите"? - глаза ее забегали и она, еще гуще покраснев, кивнула. Я продолжил, - ну да, есть такое, согласен. Но ты учти следующее. Он был аристократ, сноб и талантливый провокатор. "Лолита" на уровне сюжета - это осознанная провокация, достигшая своей цели. Но как писателя его интересовали не идеи и сюжет, а стиль и слог как способ извлечения эмоций из души читателя. Он - инструменталист, разработчик языка. И вот здесь он бесподобен. Именно так его и надо воспринимать.

- Но неужели нельзя было выбрать другой, приличный сюжет! Грязь какая-то отвратительная получилась, прилипчивая... Прочла, и внутри зудело и чесалось, как будто вся я - старый расцарапанный укус. Приличный писатель не должен такие гадости делать, - глаза Томы возмущенно блестели, она, покраснев от эмоций, говорила все быстрее и громче.

Мы еще немного поспорили. Под конец, каюсь, не сдержался - на мое лицо проскользнула-таки зловредная улыбка. Тома, заметив ее, запнулась и с недоумением оглянулась.

Да, милая, да! Мы уже минут десять топчемся у твоего подъезда!

Видимо, эта же мысль пришла в голову и Томе. Пару секунд она с великим изумлением смотрела на меня, до глубины души пораженная моим коварством, а затем подхватила портфель и ломанулась в дверь. Я помог ей совладать с тяжелой пружиной и остановился на грани света и полумрака, прислушиваясь к стремительно удаляющемуся поцокиванию.

- До завтра, Тома, - бросил в полутемноту.

Каблучки замолкли.

- До завтра, - неуверенно прозвучало в ответ откуда-то сверху.

Я широко улыбнулся и закрыл дверь. До завтра. До завтра, черт побери, до завтра!

Среда, 07 сентября 1977 года, день

Ленинград, Литейный пр.

Покорно похрустывали под ногами желто-бурые листья. Из сквера, что протянулся вдоль куйбышевской больницы, тянуло сырым и горьковатым запахом. Листва, упавшая за ограду, не тревожилась дворниками и укутала на зиму газоны плотным темно-коричневым одеялом.

"Осень. Золотая? Надо бы в Пушкин или в Павловск выбраться, проверить. А, кстати..." - я задумчиво придавил лист, что беззаботно подвернулся под ногу, и притопнул, втирая в асфальт. - "Как бы Томку туда вытянуть? Надо с Ясей посоветоваться, она девочка умная. Хм... Решено. Пора заканчивать этот балаган с шараханьем от меня. Вроде позавчера нормально поговорили, а с утра опять началось: взгляд сквозь меня, наигранно гордый поворот головы и голос с холодком".

От принятого решения полегчало, и холодный сосущий ком, поселившийся у меня подвздохом в первый осенний день, немного затих.

Я шел, пристально вглядываясь в лица и фасады. Казалось бы, что такое треть века для города? Те же улицы, те же дома, и уж, точно, то же небо над головой и тот же воздух струями течет мимо. Но многочисленные мелочи меняют все. Он - другой, этот город. Здесь чаще думают о мире полдня, чем о следующем дне. Здесь зло еще стесняется быть злом. Он добрее. Веселее. Беззаботнее.

Я чуть замедлился, проходя мимо полукруглого садика и вглядываясь в детей, что расселись на стульчиках. Ох, и давно я не видел на улицах детей с мольбертами... На листах прорисовывались классические формы фронтона и чаша со змеей, заменившая когда-то памятник принцу Петру Ольденбургскому.

Кто сейчас о нем помнит, кроме историков?

Мимо вальяжно прокатила горбатая "Победа", и я улыбнулся вслед этому танку во фраке. А ведь сначала машину хотели назвать "Родина". Ровно до того момента, как Сталин, ухмыльнувшись в усы, уточнил у стремительно побледневшего министра: "ну и почем "Родину" продавать будете"? Шутник.

А вот и моя цель, "старкнига" на углу. Конечно, куда ж она денется... Но так приятно убедиться в этой мелочи лично. Сколько ж я тут не был? Похоже, вечность.

Хотя нет, в этот раз я от вечности увернулся и пошел на второй круг. Повезло.

С предвкушением шагнул в зал и вдохнул благородный, полный достоинства запах старых книг. Ох, хорошо-то как! Такой зрелый запах настоящей вещи нечасто встретишь, разве что на заваленном водорослями берегу океана или в сосновом лесу в июле. Или ткнувшись носом в ямку между шеей и плечом у своей женщины, над тонким изгибом ключицы...

Я глупо заулыбался, и волна радостной ностальгии поволокла меня к полкам.

Первым в руки попался темный увесистый том, привлекший взгляд тонким золотистым тиснением готических букв на корешке. Фауст Ленау, тысяча восемьсот шестьдесят четвертого. На форзаце чье-то долетевшее сквозь десятилетия послание. Грустно от мысли о том, что нет уже ни того, кто аккуратно окунал перо в фиолетовые чернила, ни того, о ком он думал, выводя слова... Осталось лишь четыре строчки неторопливого каллиграфического почерка на незнакомом языке. Но тень тех людей легла на книгу, придав ей индивидуальность. Солидные, плотные, чуть неровного окраса листы пахнут временем, взглядами и светом тусклой сороковаттки. А, пожалуй, еще и свечами. Легкий маслянистый отпечаток пальца на потертом уголке страницы... Возможно, ее листали в венском кафе за чашкой в два глотка? Чудится мне от книги тонкий оттенок кофе и ванили.

 Да, это не новый томик, что только что из печати, на котором время еще не проставило свой экслибрис. Те не пахнут, воняют свежей краской и клеем. Разница как между коньячным спиртом и благородным коньяком.

Я еще раз вдохнул уютный запах, угадывая в нем легкую горчинку тоски по ушедшему, и с уважением вернул книгу на место.

Стопка дореволюционных журналов русского географического общества. Гидрологические карты Колчака, сообщение об отплытии экспедиции Русанова...

Минут через двадцать я насильно погнал себя в другой отдел. Я сюда по делу пришел. Надо разумно потратить выклянченные вчера пять рублей. Мотивировка "на книги для подготовки поступления в институт" сработала безотказно, и папа безропотно выдал синенькую бумажку. Теперь надо их с толком потратить. Легенда - это наше все.

Начну с матана, чтоб преобразовывать длинные-предлинные формулы аналитически. Взять тройной интеграл символьно - это звучит гордо! Конечно, совсем скоро, с появлением математических сопроцессоров и переходом на численные методы, практическая значимость всей этой аналитики резко снизится стремиться к нулю. Но так то прикладное значение, а как базис он - ого-го! Без матана ни теорию функционального анализа не потянуть, ни топологию, ни теорию вероятности. Да и в теоретической физике без аналитических преобразований никак - достаточно того же Максвелла вспомнить. Бог был математиком очень высокого уровня.

Выудил из второго ряда трехтомник Фихтенгольца, потертый, с карандашными метками на полях. Пойдет, тем более за такую смешную цену. Перетряхнул полки, добавил сверху Понтрягина с Колмогоровым и поволок находки к кассе. На первое время хватит.

И деньги... Срочно нужна финансовая независимость. Не бегать же каждый раз к папе с протянутой рукой? Надо срочно придумать обоснование для родителей, откуда они могут у меня появляться.

Пятница, 09 сентября 1977, вечер

Ленинград, Измайловский пр.

На ужин была "синяя птица", тушенная в сметане, и картошка. Я дождался момента, когда сытость уже привела родителей в благодушное настроение, и запустил свой стартап, заявив:

- А я решил себе хобби завести.

- Ммм? - папа с интересом обернулся.

- Мам, ты не против, если я твоей швейной машинкой попользуюсь?

- А? - неподдельно изумилась она и поперхнулась чаем.

- Что? - пораженный папа шлепнул ей ладонью промеж лопаток. Она с облегчением вдохнула и стерла выкатившуюся слезу.

- Мне кажется, что шить - не сложно... - с энтузиазмом продолжил я, - хочу попробовать. Я в журнале выкройку рубашки нашел, можно? А, можно?

Этой просьбой я сделал им вечер. Бурный поначалу смех быстро перешел в сдавленные всхлипывания про маленьких портняжек. Ничего, это было ожидаемо. Я невозмутимо допивал чай, отвечая на подковыристые вопросы.

Машинка? Да чего сложного-то? Нитку заправляй, да шей, ты ж неделю назад мне форму подшивала, я наблюдал. Ткань? Да купил метр восемьдесят смесовой. Ой, мам, а сколько там тканей интересных! И дешево-то как! Сколько сшить всего можно!

Последнее было правдой. До-фи-га! Очень, очень много разнообразных и качественных тканей в продаже, аж глаза разбежались. Поле непаханое. Шей - не хочу.

Когда шквал вопросов и подколок сошел на нет, я заставил папу поработать манекеном. Уже на этапе съемки мерок он что-то заподозрил, видимо, слишком уверенно я себя вел, и дальше мама давилась ухмылками в гордом одиночестве. Папа же посматривал скучный ничейный футбол и одним глазом косил в угол, где я, для виду поглядывая в "Работницу", сначала вычерчивал на кальке выкройку, а затем раскатал материал и начал кроить.

- Эк ты ловко ножницами, - заметил он, окончательно отворачиваясь от телевизора.

- Это ж не топор, - откликнулся я, - вот с тем бы намучался.

- Кхе... Причем тут топор? - с недоумением уточнил он.

- А... Ты не знаешь, - сообразил я и, продолжая кроить, пояснил, - слово "рубашка" происходит от "рубище". Ну, это очевидно... Сейчас так называют ветхую одежду. А вот раньше "рубищем" была одежда из грубой толстой ткани, обычно со швами наружу. Кроили кое-как, шили из разновеликих кусков и лоскутков. А вот эти самые куски, в связи с отсутствием ножниц, рубили из ткани топором. Поэтому - "рубище". Сам понимаешь, какого качества выкройка тогда получалась.

Кряхтя от натуги, все-таки пуд веса, поставил машинку на стол и снял деревянный чехол. Под ним был цельнотянутый аналог "Зингера", отличающийся от оригинала лишь расписью под хохлому. Отличный аппарат. Шьет только прямыми швами, но, зато, в умелых руках - высочайшего качества. А с оверлоком и петлепробивочной машинкой я потом что-нибудь решу, когда время придет.

Ножную педаль на пол, шпульку в челнок... Две катушки ниток в гнезда... Нити под лапку. Готово. Сложил лоскуток и прогнал шов. Хм, верхний чуть петляет. Я подрегулировал натяжение нитей и повторил, закончив реверсом.

Мама, услышавшая что-то в уверенном стрекоте машинки, тоже повернулась в мой угол.

- Мам, проверь, - попросил я.

Она придирчиво осмотрела мой шов, подергала.

- А неплохо, Дюш, неплохо. Для первого шва так и вовсе отлично.

Ха! Первого шва... Да я подкачал себе сорок лет портняжного опыта. Вот сейчас чутка потренируюсь, руки навык наработают, и я буду вас сильно удивлять.

Погонял разные швы еще минут десять. А мне нравится! Черт, мне нравится творить с нитками волшебство, под равномерное мелькание иголки и уютный стрекот. Есть в этом что-то медитативное, умиротворяющее.

А потом постепенно пришло понимание. Я стал чувствовать натяжение материи, различать ритм и увидел за выкроенными кусками цельную вещь.

- Ну-ка, встань, - скомандовал папе, - повернись. Руки вверх. Теперь слегка наклонись вперед, - чуть прищурившись, перевожу взгляд с выкроек на безропотного папу и обратно. Угу, понятно, надо учесть легкую асимметрию грудной клетки. - Садитесь, пациент.

Под чуть нервные пересмеивания родителей внес небольшие изменения в выкройки. Ну-с, вперед.

Через полтора часа рубашка вчерне была готова. Без воротника и манжет, они лежали отдельно, привыкая под прессом к клеевой бязи. Ох и намучался я с ней... Еще петли осталось обметать и пуговицы пришить. Но это завтра.

Пятница, 16 сентября 1977 года, день

Ленинград, 8-я Красноармейская ул.

- Давайте смелее, - напутствовала нас Биссектриса, - покажите этому биному, где раки зимуют. А учебнички закрыли и на край, на край положили.

Смешно двигая бровями, Паштет последний раз погипнотизировал треугольник Паскаля, словно пытаясь навечно впрессовать рисунок в сетчатку, и решительно захлопнул книжку. Да, я его неплохо поднатаскал за весну, но любви к математике он по-прежнему не испытывает. Вот и сейчас Пашкин взгляд, брошенный на портрет Ньютона на стене, был наполнен отнюдь не благожелательностью.

- Тетрадочки для контрольных открываем, - продолжала, слегка пританцовывая, резвиться у доски Биссектриса, - первый вариант решает легонькие задачки с левой доски, второй вариант с правой.

Я, чуть прищурившись, пробежался по формулам и фыркнул. И правда, простенькие, на раз решаются. Разложить на многочлен сумму двучленов в шестой степени. Тут даже думать не надо, бери, да пиши... Неужели кому-то сложно? Крутанул головой, оглядываясь.

Через проход елозит хитрожопый Сема. Вот ведь может сам все решить, мозги светлые, но нет, уже сейчас ищет путь полегче. Поверх учебника вроде как небрежно брошена металлическая линейка, на задней поверхности которой тонкой иголкой выцарапаны формулы, видимые только под определенным углом. И не лень ведь было их выводить!

Сидящая за ним Кузя ловко пристраивает шпору под юбку. Учуяла блуждающий по бедрам взгляд, и, приветливо мне улыбнувшись, на пару секунд поддернула край еще сантиметров на пять повыше... Я оттопырил большой палец вверх и быстро отвернулся, предчувствуя, как через мгновенье запылает лицо. Не помогло... Покрасневшие уши выдали меня с головой, и сзади летит ее довольное хихиканье. Паршивка!

Ладно, будет и на моей улице праздник...

Сосредоточился, с трудом отринул земное и быстро набросал ответы, а затем под завистливый вздох грызущего авторучку Паштета отодвинул тетрадь вбок. Давай, дружище, качай мозги, пригодятся. А у меня есть полчаса на произвольную программу - функциональный анализ.

Теперь я использую каждую кроху свободного времени для прокачки. Дни пролетают незаметно, вот я уже почти полгода как здесь, а что сделано?

Нет, ну кое-что, конечно, сделано... Но мой корабль все так же прет на рифы, и подметными письмами к капитанам курс не изменить. Пока лишь чуть укрепил корпус, но этого мало. Надо пробираться поближе к штурвалу.

Чертов возраст! Вот уж никогда не думал, что молодость может быть проклятьем. Было б мне хотя бы лет на десять больше...

Ладно, отставить сожаления. Неконструктивно. Открыл очередную рабочую тетрадь и начал покрывать листы, актуализируя свои представления о непрерывных спектрах дифференциальных операторов. Ничего, подтяну этот раздел, можно будет о вейвлетах подумать, скоро это направление станет и модным, и востребованным.

Та-а-ак... Ввожу символ Вейля произвольного оператора А... Последовательность центров шаров является фундаментальной и невозрастающей, а, значит, имеет предел...

На некоторое время я выпал из действительности, блуждая по бесконечномерным топологическим векторным пространствам и их отображениям. Очнулся от Пашкиного тычка под партой и сообразил, что уже некоторое время в затылок мне кто-то возбужденно сопит.

Биссектриса! Я медленно оглянулся на нависшую над моим плечом учительницу.

- Да все верно, - притопнула она. - Если банахово пространство рефлексивно, то единичный шар слабо компактен! Точно знаю!

Я с удивлением приподнял бровь. Она поняла:

- Я, между прочим, ученица Брадиса. Хорошая, - с гордостью сказала она. - Да и, вообще, это лишь третий курс. А вот откуда ты...

Она прервалась, цапнула с парты тетрадь для контрольных и быстро просмотрела мои ответы. Затем пришла очередь рабочей тетради. Похмыкивая, неторопливо пролистала несколько страниц, затем кивнула каким-то своим мыслям и сказал:

- На перемене задержись.

Боже, опять! С англичанкой тогда выкрутился, и пусть она меня время от времени препарирует взглядом, но вопросов больше не задает. Даже пару раз, под видом проверки знаний, подсовывала журналы с трудными для перевода местами. Смешно, но слово "digital" она пыталась вывести из "digit" в смысле "палец". Ха, "пальцевое управление..." О "цифре" в технике тут пока знают только специалисты.

Теперь придется "лепить горбатого" Биссектрисе. Ну... Все равно рано или поздно это придется делать и неоднократно. Потренируюсь.

Дежавю, натуральное дежавю. Опять дверь отсекает меня от коридора, опять я мнусь на стуле перед учителем.

- Ну, Андрей, рассказывай, - она оживленно наклонилась ко мне и чуть ли не облизнулась от предвкушения.

- Эээ... - начал я, - собственно... Пошло. Само. Вот.

- Познавательно, - кивнула она. - А дальше что было?

Я потеребил нос.

- А дальше Паштет нормально сдал и перешел в девятый, а я за пару недель закончил школьную программу и взялся за матан. Вот.

- Ага, - кивнула она еще раз. - Но между матаном и функциональным анализом есть небольшая дистанция. Во-о-от такусенькая, - она свела большой и указательный пальцы почти вплотную и посмотрела на меня левым глазом сквозь образовавшуюся щелку. - Семестров на пять.

- Ну, а что там такого? - прикинулся я валенком. - Матан, дискрет, урмат, дифуры... Да и я по верхам иду, бессистемно, для общей эрундиции... И целое лето было... И полсентября...

Она внимательно меня выслушала, помолчала.

- Ну да, ну да, - покивала, соглашаясь. - Но я себе это плохо представляю. Точнее, совсем никак не представляю. Ну-ка, разложи косинус в ряд Тейлора.

- Да не вопрос, первый семестр... - оживился я и набросал ответ. - Вот... Сходимость плюс-минус бесконечность.

- Так-так... А если заменить косинус на натуральный логарифм от один минус икс квадрат, какая сходимость?

- Эээ... - я призадумался, рассеяно шаря взглядом по темно-коричневой поверхности доски за ее спиной, - от минус единицы до единицы.

- В уме?!

- А что сложного? Ближайшая и единственная особая точка в пространстве комплексных чисел для логарифма - ноль. Достигается при икс равном единице. Отсюда область сходимости ряда вокруг нуля равна единице.

Биссектриса ошалело покосилась на меня, призадумалась, а потом покачала головой:

- Ну, можно и так... Или пойти другим путем: производная разлагается в геометрическую прогрессию, сходящуюся при модуле икс меньше единицы.

Теперь задумался я, прикидывая, потом кивнул:

- Да, так тоже можно, ведь дифференцирование-интегрирование не меняет радиус сходимости.

- Мда... - она серьезно посмотрела на меня. - И когда у тебя это прорезалось?

- В смысле, когда математика стала интересной? - ход ее мысли мне не понравился. - Весной, когда стало известно, что два класса сливают. Чтоб Паштету объяснить, сначала надо было самому понять. А понимать оказалось неожиданно интересно. И красиво.

- И английский у тебя тогда же изменился... Эля рассказывает регулярно, - она внимательно посмотрела на мою макушку и покачала головой. - Каким же местом ты, Андрюш, ударился? Эх... Научиться бы так прицельно бить... Да я бы работала, не покладая рук! На выходе из школы с дубиной! Никто бы не ушел обделенным!

Я засмеялся, представив.

Она пригорюнилась:

- Уходить в матшколу будешь? В двести тридцать девятую?

- Ни-ни-ни, - ужаснулся я. - Я на пару лекций на матмех сходил. По книгам быстрее темы понимаю. Так что - самостоятельно. Побуду какое-то время математическим дилетантом.

- Смотри... О! - встрепенулась она. - Я могу во Дворец Пионеров тебя сосватать, там кружок сильный, Сергей Евгеньевич Рукшин ведет. Подумай. Читать книги мало, даже если каким-то чудом тебе удается их понимать. Математика - это единственный предмет, который развивает мозг путем решения задач.

Я помолчал, быстро соображая. Права она, права... Как мне из-под этой правоты вывернуться?

- Понимаете, Светлана Павловна, боюсь я "спортивной математики". Они ж в кружках натаскивают на Олимпиады. Это - специализация, а я не хочу заужаться уже сейчас. Я готов в Олимпиадах участвовать. Но специально к ним готовиться - увольте. Да и почитал я в "Кванте" задачи прошлых Олимпиад... Они мне в основном по силам.

- На районную тебя записываю? - вычленила она главное.

Я обреченно вздохнул и махнул рукой:

- Пишите...

Суббота, 17 сентября 1977, утро

Ленинград, Измайловский пр.

Утром, в тот небольшой промежуток времени, когда родители уже ушли на работу, а я еще нет, извлек припрятанный в развалах журналов листочек и еще раз пробежался по списку. Швейная машинка вполне себе нормальную строчку дает. Теперь нужен материал для задуманного. И я накрутил телефонный диск.

- Квартира Сергеевых? Доброе утро, а Ваню можно?

В трубке раздалось удаляющееся пошаркивание, затем где-то вдали что-то забормотали, и вот мой торговый агент бурчит недовольное "аллё".

- Гагарин, привет.

- Привет... - голос его напрягся. - Кто это?

- Ммм... Москвич весенний, "Балканы", - я делаю паузу, дожидаясь, пока информация продерется сквозь еще сонные Ванюшкины извилины. - Вспомнил?

- А! Ага! - оживление на том конце провода. Ну да, комиссию он тогда получил знатную, да еще и в ресторане откушал. - Надо что?

- Так точно, - бодро откликнулся я, - ты сегодня на пост заступаешь? Дело есть.

- С обеда буду... Даже чуть раньше, часов с двенадцати, - с готовностью отрапортовал он.

- Отлично, - обрадовался я, - давай так... Я где-то в два - два пятнадцать к Думе подгребу, будь в пределах видимости, Ок?

- Может, что заранее подготовить? Ты скажи, я пройдусь пока.

- Эх, Гагарин, Гагарин... - с укоризной протянул я и добавил мечтательно, - в армию бы тебя отдать. Причем в войска связи.

- Это зачем? - растерялся он.

- Да чтоб назубок выучил правила радиообмена при общении по открытым линиям.

Гагарин закашлялся, потом уточнил вдруг севшим голосом:

- Значит - правда? А я думал, врут...

- Думал он... - проворчал я, - а чувство самосохранения в тебе спит глубоким сном? Ладно, встретимся - проинструктирую. И чтоб от зубов отскакивало потом.

В назначенное время Ванюша терся у подножия Думы. При виде меня в глазах его вспыхнула неподдельная радость, и он быстро-быстро доскреб палочкой остатки крем-брюле со дна картонного стаканчика.

Я с завистью огляделся, высматривая ближайшую точку продаж. Местное крем-брюле было одной из вновь приобретенных радостей жизни. Нет больше в мире такого мороженого, сделанного по ГОСТу аж сорок первого года. Нет и, увы, не будет. Хотя... А для чего здесь я?

Сначала я озадачил Гагарина поиском новых джинсов и кроссовок взамен тех, из которых я за лето вырос.

­- Ливайс нужен, - дал я указание.

Греки поставляют нам диагоналевую саржу, как раз под этот лейбл пойдет. Значит - мне нужен образец для копирования.

"Так", - лениво ковыряясь уже во втором стаканчике, думал я, ожидая Ваню с добычей, - "пару рулонов джинсы куплю с заднего хода. Даже знаю у кого и где. Греческая - нормальная, разницы никто не заметит. Нитки... Нитки пойдут обувные нейлоновые, пару катушек с "Красного треугольника" у работяг куплю и проварю в луковой шелухе до цвета охры. Самое то будет. Штампы на карман джинсы еще, слава богу, не ставят. Ручной пресс для установки клепок и пуговиц найду. Что б в СССР да ручного пресса не найти? Решу. Оверлок и петлепробивочная машина - вот без них никак. Ну, на первых порах можно будет в Доме Быта договориться об использовании. Много ли мне надо? Минут пятнадцать поработать, пока они курят. А перекуры у них дли-и-инные. А там посмотрю, может куплю у кого старые-списанные. Решить бы еще, куда их ставить... Ну да ладно, вроде все складывается в первом приближении. Остается Ваню озадачить".

Мы зашли в "Чайку", и Ваня действительно озадачился:

- Зачем тебе эти наборы? - выпучил он глаза. - Их мореманам цеховики оптом заказывают. Тебе-то зачем?

- Денег предки мало дают, жмутся, - хмуро пояснил я, - а знаешь, сколько стоит вечером девушку выгулять на дискотеку во Дворце Молодежи? Ну, если не жаться, конечно? С соком манго там, бельгийскими конфетками и прочими прибамбасами? Много, причем от слова очень. Так что пора и мне вспомнить, что труд сделал из обезьяны человека.

- И что?!

- Во, посмотри рубашку, - я распахнул куртку. - Нормуль?

Гагарин с подозрением изучил, даже пощупал.

- Ну, нормуль. Хорошая. И что?

- Я сам сшил.

Ваня закашлялся.

- Врешь!

- Ха! У меня в этой области, между прочим, талант зарыт. Люблю и умею. Хобби такое. Так что, Ваня, будем сотрудничать дальше и глубже.

Он с большим сомнением воззрился на меня:

- В смысле, буду тебе эти наборы лейблов, пуговиц и заклепок у мореманов покупать?

- Не только, Ваня, не только. Еще ты сбывать будешь.

- Да меня местные за самострок... Если я попытаюсь втиснуться со своим...

- Спокойствие, Ваня, только спокойствие. Не через галёру, а дешево, через комки. За хороший процент для тебя, конечно. Я бы и сам, но у меня паспорта пока нет. Смотри, - начал делиться я своими расчетами, - я прикинул, себестоимость одной пары джинс порядка тридцати-сорока рублей.

- Себе... что?

- Стоимость всех расходуемых материалов, - пояснил я, раздраженно закатывая глаза к потолку, - джинсы я, когда налажусь, могу за вечер шить. Предположим, ты через комки... Все время разные, заметь, комки! Будешь сдавать по сто пятьдесят. Как думаешь, будут уходить?

- Ну, если самострок не слишком палевый...

- Обижаешь. Ты не отличишь.

- Это вряд ли, - усмехнулся он, - его всегда видно.

- Посмотрим, - я демонстрировал непоколебимую уверенность, и Ваню это несколько смущало.

- Если не палево, то за сто пятьдесят через комок улетит, - подвел он черту.

- Отлично. Значит, материал сороковник, комиссия семь процентов от цены - это десять с полтиной... Остается, округляя, сотня Двадцать тебе, устроит? С каждой проданной пары?

- А если возьмут?

- А что мы делаем плохого? Это даже не спекуляция. Шью я сам, никого не эксплуатирую. А что сильно похоже на оригинальные, так у нас статьи за это нет, и не скоро будет.

- И что, по двадцать пять пар в месяц будешь делать? - он хищно наклонился.

- Разогнался. Я тебе что, раб на галере, так пахать? Три-пять в месяц. Столько мне пока хватит. Ну, по рукам? - спросил я, уже не сомневаясь в ответе.

Оставив Ваню дожевывать обед, я расплатился и ушел.

"Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные заседатели" - усмехнулся я парапету канала Грибоедова и, пройдя всего несколько шагов, остановился, как громом пораженный. Между фонарными столбами, поперек дороги раскачивалась на ветру растяжка, приглашающая на спектакль "Разговор с Лицинием" в театр комедии.

- О как! - пробормотал я вполголоса, отойдя от столбняка, - нет, ребята, пулемета я вам не дам. А вот "Красную звезду" перечитаю.

Воскресенье, 25 сентября 1977, день

Павловский парк

Середина сентября выдалась хоть и сухой, но зябкой и ветреной, словно хотела побыстрее намекнуть школьникам, что все, баста, каникулы закончилось, пора впрягаться. Но потом природа смилостивилась, и днями парным воздухом разливалось по улицам и дворам бабье лето. С утра, если выйти чуть с запасом, можно было неторопливо идти вдоль фасадов по солнечной стороне и беззаботно щуриться, впитывая лицом ласковое тепло.

В такие моменты в теле тугой струной вибрировала радость жизни, и я физически ощущал правильность всего происходящего. Где-то далеко, в сумраке прошлого, осталось циничное будущее с людьми, которых уже ничем нельзя удивить. Пусть, твердил я про себя, пусть лучше придут те, кто умеет жить щедро, отдавая так, что, вопреки всем законам природы, у них прибывает и не кончается. Пусть, молил я, пусть то жуткое будущее разойдется в потоке времени, как расходится в океане извергнутое осьминогом чернильное пятно - без следа. И кол тому будущему в могилу, заканчивал я тихим шепотом свою утреннюю молитву.

Впрочем, было понятно, что эти теплые дни ненадолго, и сегодня мы провожали этот отблеск лета. Моя идея добраться до Павловска, высказанная в узком кругу, мгновенно стала достоянием класса и вызвала такой энтузиазм, что мне стало стыдно за корыстный эгоизм.

Выехали рано и потому поспели в еще почти безлюдный парк. Искрился иней на хмурой от утреннего морозца траве, свежий осенний воздух был как горная река на мелководье, прозрачен до невозможности, а под ногами шныряли, выпрашивая подачки, яркие белки.

Наш смех разливался по аллеям, разгоняя сонную тишь, и время летело незаметно. Было все: и пятнашки на опушке до счастливого румянца, и веселая "вышибала" и, под конец, окучивание "картошки" под преувеличенно жалобное повизгивание жертв. Затем сваленные в центр импровизированного стола бутерброды подарили нам ленивую сытость. Осоловев, мы мелкими глотками прихлебывали разлитый из цветастых китайских термосов обжигающе-горячий чай, а сложенный из тоненьких березовых прутиков костерок овевал нас горьковатым дымком.

- Вот и лето прошло... - промычал я, многозначительно поглядывая на почти голый дуб.

- Мне и вправду везло, только этого мало? - уточнила Яська, привалившаяся спиной к тому же стволу, что и я.

- Угу... - дурачась, слегка притиснул ее. Хорошо, сразу с правого бока теплее стало.

- Дурачина, - она легонько хлопнула меня по плечу, освобождаясь.

Смеюсь, нехотя ее отпуская, и, запрокинув голову, смотрю в небо.

Везло мне, везло, только этого мало. Лишь теперь, после полугода активного брейнсерфинга до меня стала доходить вся грандиозность взваленной на себя миссии. Все чаще перед мысленным взором вставал образ муравья, пыжащегося сдвинуть гору. Тогда меня охватывала паника, и я прибегал к испытанному приему: вспоминал Архимеда с его "дайте мне точку опоры" и опять искал критические моменты в состоявшейся истории, когда случайное движение, иногда всего одного или нескольких действующих лиц, приводило к грандиозному обвалу. Да, я могу выступить корректором в таких точках, могу и выступлю. Но хватит ли этого?

Яська нетерпеливо ткнула меня в бок острым локтем:

- Ну, о чем задумался, детина?

- Да вот, - вздыхаю я, - надо болящую навестить. Пойдем, зайдем после?

Она загадочно смотрит на меня и чему-то улыбается, потом отвечает:

- Конечно.

Я киваю и опять заглядываюсь на небо. Томка вчера умудрилась свалиться с простудой, и теперь у меня есть благовидный предлог зайти в гости без приглашения. Давненько я там не был, аж с весны...

Обвел взглядом наш привал. Пашка поторопился добыть из-под тоненького слоя золы картошку и перебрасывает ее с ладони на ладонь. Сейчас хрустеть будет... Ан нет, хрустеть будет Ирка, для нее достал. Ара с Семой по очереди травят девчонкам анекдоты. Вроде бы никто к нам не прислушивается, только Зорька иногда бросает от соседнего дуба контрольный взгляд мне в голову. Вот ведь... То ли я был в прошлый раз менее внимателен, то ли в этот раз ее тянет ко мне сильнее.

Повернулся к Ясе и тихо вопросил в ушко:

- Ну, как там? В общем, если?

- Уже лучше, - мой некузявый вопрос не поставил Яську в тупик. Она призадумалась, формулируя, а потом прыснула, что-то вспомнив, и посмотрела на меня смеющимися глазами, - Томка такая забавная сейчас бывает, ей-ей! Раньше, в конце августа, бывало, как замрет с такой мечтательной улыбкой... Аж завидки брали. Иногда приходилось ее щипать, чтоб вернулась на Землю.

- Очень мило, - фыркнул я раздраженно, - ты уверена, что надо мне это рассказывать?

- Погоди, не торопись... - Яся слегка толкнула меня плечом в плечо. - Я ж сказала - "раньше".

Я зарычал и попробовал встряхнуть ее за шиворот:

- Не испытывай мое терпение, женщина!

Яська жизнерадостно взвизгнула, и Зорька метнула в нее взгляд, полный ревнивой муки.

- Да ладно, ладно! - после чего неторопливо взбила растрепавшуюся челку, насмешливо стрельнула глазами в сторону Зорьки и зашептала, сладко щекоча теплым воздухом мое ухо, - а сейчас у нее порой возникает такое обескураженно-недоумевающее выражение. Ну, вроде как, "во что это я вляпалась и как это могло со мной случиться?" Понимаешь?!

Я довольно улыбнулся, потянулся и, вставая, подвел итог:

- Это хорошо. Заглянем в гости. Пойду, кленовых листьев наберу.

Тот же день, вечер,

Ленинград, Измайловский переулок

Я вдавил звонок и глубоко вдохнул, пытаясь успокоить грохочущее сердце. Яся покосилась на меня с легкой улыбкой и выставила перед собой багрянец листьев. Лязгнул крюк, открылась дверь, и она шагнула в прихожку. Я выдержал небольшую паузу и зашел следом. Увидев меня, мама Люба, успевшая уже потискать Ясю, подобралась.

- Ну, здравствуй, Андрей. Давно не заходил, - многозначительно сказала она.

- Здравствуйте. Да вот, все как-то... То каникулы, то... - я замялся, подбирая слово, - то другое. Да.

- И... - она остро посмотрела на меня, вытирая руки о передник, - решил зайти, наконец?

Яся скинула резиновые сапожки, пальто и в припрыжку исчезла в глубине квартиры. Я проводил ее взглядом, принюхался к тонкому и отдаленно знакомому аромату, пытаясь вспомнить, где с ним встречался, затем махнул рукой:

- Да разберемся мы... - мама понимающе кивнула, и я с облегчением перевел разговор с неудобной темы, - что у нее? Врача вызывали?

- Ангина.

- Температура высокая? - деловито поинтересовался я, вешая куртку на вешалку.

- Тридцать девять с половиной, - пожаловалась мама.

- Ууу... - обеспокоенно вырвалось из меня.

В голове молнией мелькнуло:

"Как бы осложнение на почки не получить", - и мозг без задержки выкинул на язык:

- Тогда антибиотик из цефалоспоринов, аспирин, чем-нибудь десенсибилизирующим прикрыться, например - супрастином, и много-много питья. Сладкий чай с лимоном, морс кисленький - три литра на день. И строгий постельный режим не менее, чем на неделю.

- Как, как? - заинтересовалась мама, хватая лежащий рядом с телефоном огрызок карандаша, - дай запишу. Це-фа что?

- Пишите, - уверенно сказал я и продиктовал по слогам, - це-фа-лек-син, по пятьсот миллиграмм. Берите сразу три упаковки, там по три таблетки в день идет, вам как раз на десять дней приема хватит.

Мама быстро зачирикала на листке.

И тут до меня дошло:

"Мля... Ты бы еще из пятого поколения антибиотик предложил..."

Мама опустила бумажку в карман передника.

- Эээ... Ну... А если в аптеке не будет или без рецепта не дают, - замямлил я, примериваясь, как выбраться из ловушки, в которую сам же себя загнал, - то оксациллин или эритромицин. Да, так даже лучше будет!

- Оксациллин врач и прописала, - кивнула мама. - Минут двадцать как ушла.

"Ах, так вот откуда такой знакомый аромат!" - я чуть не хлопнул себя по лбу. - "Ну да, на одном, видимо, участке живем. А это мне крупно повезло, что разошлись. Вот смеху-то было б... Только тут моей клоунады с ней не видели".

Щеки запылали нездоровым жаром.

- В медицину пойдешь? - заинтересовалась мама Люба моими неожиданными познаниями.

Я поймал себя на том, что сверлю жадным взглядом карман ее передника и отвел глаза.

- Не уверен... У меня в последнее время математика отлично пошла. Да что там пошла - полетела просто, - начал я закладывать фундамент будущей легенды. - Так что и на точные науки могу пойти. Но время еще есть обдумать.

- Да, до конца этого класса можно еще выбирать, - легко согласилась мама, - ну... Иди к болящей, только не долго. А потом на кухню, чаю попьем.

Я зашел в Томину комнату. Да, серьезно ее пробрало. Обессиленно прикрытые глаза обметаны темными полукружьями, на побледневших губах ломкая корочка, припухлости под углами челюстей... Присел на край кровати и положил руку на сухой пылающий лоб. Как бы не за сорок уже.

- Привет...

Приоткрыла глаза и послала слабую извиняющуюся улыбку.

Заставил себя убрать руку и озабоченно спросил:

- Аспирин пила?

Она через силу кивнула.

- Давно?

Скосила глаза на настенные часы и прошептала слабым голосом:

- С полчаса назад.

- А, хорошо... Сейчас должен будет подействовать. Молоком запивала?

Отрицательно качнула головой.

"Вот двоечница!" - я в сердцах воскликнул про себя, - "не сказала, что аспирин надо обязательно запивать молоком. Ууу... Встречу - накажу!"

- Голова болит?

- Да... - жалобно пискнула она и поморщилась.

- Ну, милая, - я положил пальцы ей на виски и помассировал круговыми движениями, - потерпи, скоро пройдет.

Откуда-то из-за плеча долетело приглушенное Яськино фырканье. Я проигнорировал.

Взял двумя пальцами беззащитное ушко и скатал в трубочку. Отпустил.

- Точно, мягкое как тряпочка... Как я и подозревал.

Тома улыбнулась, легко-легко, самым краешком губ. Довернула голову на подушке и какое-то время мы просто молча смотрели друг другу в глаза. Лицо ее постепенно приобрело умиротворенный оттенок, затем она чуть заметно поморщилась, и веки смежились.

Я понял:

- Ну... Отдыхай. Мы пойдем...

Она чуть двинула головой, отпуская, и мы с Ясей на цыпочках двинулись на выход. От дверей я оглянулся: Тома тихонько улыбалась в полутемный потолок.

Глава 4

Понедельник, 26 сентября 1977, вечер

Ленинград, Измайловский пр.

О том, что ровно месяц назад я тыкал кинжалом в печень человеку, вспомнилось совершенно внезапно, и меня передернуло от отвращения. Ну да, и не человек то был, а так, человечишка... И не зря тыкал, а за дело, пусть и не в этом временном потоке. Да и не то важно, за что, как спасая кого и от чего... Но все равно осталось какое-то гадливое чувство. Может оттого, что тогда в какой-то момент почувствовал удовольствие?

Я повертел в руке свой только что законченный труд - первый учебный нож. На рукоять пошел кусок толстого шершавого пластика, подобранного на свалке. Он-то, собственно, и навел меня на мысль поработать в этом направлении. Навершие и клинок вырезал из мягкой резины, прикупленной в сапожной мастерской. А через рукоять и клинок, на две трети его длины, проложил полусантиметровой толщины металлическую пластину.

Взял изделие прямым хватом и, вообразив себя живым злобным мясом, попробовал нанести пару резких проникающих ударов по воображаемому противнику. Да, еще далеко не Валерий Быков... Движения тренировать и тренировать. Но нож удался. Баланс, вес, инерция - просто идеально для тренировки. Вещь. Чувствуется как реальный нож. Буду нарабатывать навык, кто знает, что и когда в хозяйстве пригодится?

Я еще немного потренировался, а затем упал на ковер и расслабился. Взгляд скользил по приглушенной полутьме потолка, следуя за разбегом мириадов мельчайших трещинок, бороздящих старую побелку. Отрешившись от всего, я искал окончательное решение одного вопроса.

До сих пор все было однозначно: зло - это зло и есть, ошибиться невозможно. Устранил - стране стало лучше. Сейчас же я просто не знаю, к чему может привести воздействие.

"Ну, хорошо", - подумал, перекатываясь на живот, - "они уже вогнали Брежнева в барбитуратную зависимость. Неумышленно, конечно. Недооценили опасность препарата вообще, и повышенную чувствительность Первого к нембуталу в частности. Возраст, да и печень посадил в шестидесятом. Полез зачем-то на стартовый стол через несколько часов после взрыва ракеты. Что ему там делать-то было? На обугленные тела смотреть? Вечно он себе приключения на задницу находит. То в урановую шахту спустился на смену, то в облако гептила на Байконуре пошел, то чуть-чуть его самолет над Средиземным морем истребитель не расстрелял. Еле летчик увернул из-под пулеметов...

Но про повышенную чувствительность к барбитуратам станет ясно потом, постфактум. Пока же просто борются с бессонницей и раздражительностью из-за сокращения курева. Прикрылись легким, как они думают, транквилизатором.

Значит, все будет идти так, как идет: ускоренное дряхление, резкое снижение работоспособности, падение критичности, нарушения координации, будет плыть разборчивость речи. Классика барбитуратной зависимости.

Но что будет с историей, если его пересадить с барбитуратов на бензодиазепины? Нитрозепам-то уже есть. А сверху прикрыть ноотропами... К примеру, фенибутом, он уже разработан и, даже, есть в аптечке космонавтов.

Что на выходе-то получим? Лучше станет от сохранившего критичность и работоспособность Брежнева, или хуже"?

Я сладко потянулся и отправил себя на кухню. Пообедаю, и за письмо. Юрий Владимирович уже заждался весточек от Квинта - скоро четыре месяца будет, как ничего ему не писал. Вон, афиши уже по городу расклеивают с предложением поговорить. Ладно, попробую полечить экономику, посмотрим, что из этого выйдет. И начну профилактировать Чернобыль - а то как раз сегодня по радио услышал радостное сообщение про включение первого энергоблока в сеть. Плюс подкину кое-что из геологоразведки для поддержания реноме. Ну и дорогой Леонид Ильич...

"Эх, проблема выбора в том, что он есть", - я еще немного помаялся и, мысленно махнув рукой, решил, - "ладно. Из двух зол выбираю то, которого раньше не пробовал. Значит, письмо будет из четырех блоков. Инфляция, месторождения, реактор "Бук" и Брежнев. Вы уж не подведите моего доверия, Юрий Владимирович..."

Вторник, 27 сентября 1977, вечер

Ленинград, Тучков пер.

Первый раз к маме на работу я явился незваным гостем. За страшненьким фасадом с надписью "Библиотека академии наук СССР" на фронтоне таились километры книжных и журнальных полок. Книги-то ладно, а вот журналы! Для моего замысла мне надо было залегендировать знакомство с несколькими десятками статей. Не сейчас, конечно, потом, где-то через год, когда этот вопрос встанет. А он ведь встанет...

Мало было в стране библиотек, сопоставимых по своему журнальному фонду с этой. А чего вдруг нет, всегда можно заказать из другой библиотеки по межбиблиотечному абонементу. Мне крупно повезло, что мама работает именно здесь, а режим в советских учреждениях такого типа очень формальный.

Сначала я сослался на профориентацию. Мол, мама, что-то у меня математика подозрительно просто пошла, за лето всю школьную программу прошел, теперь хочу понять, будет ли и дальше так же легко. Не читать же учебники у прилавка в Доме Книги?

Для первого визита сошло, а дальше я зачастил в БАН чуть ли не через день, зависая там до самого вечера. Я устроил себе рабочее место в неглубоком проходе между каталожными шкафами и шел методом сплошного чеса, просматривая подряд все номера журналов. В основном я запоминал где что лежит, дабы сослаться при случае, но кое-что с интересом читал. "Annals of mathematics", "Journal of Number Theory", "Journal of Algebra", "Topology" - эти журналы я уже просмотрел за последние тридцать-сорок лет, не отходя далеко от полок, на которых они покоились.

Сегодня я процеживал в поисках интересующих меня подходов "Mathematical Programming", когда справа, из прохода, ведущего в зал, раздался глуховатый, с легким акцентом, голос:

- О, а что вы тут делаете... молодой человек?

Я привстал с табуретки-лестницы и повернулся. На меня с легкой улыбкой пристально смотрел пожилой армянин.

Сделал честные глаза и, выгадывая время, ответил:

- Каталог изучаю... И журналы по математике. Вот, в частности, - я махнул рукой в сторону стопки отложенных журналов.

- А кто вас сюда пустил, молодой человек? - ласково уточнил он, - на научного работника, для которых предназначено это заведение, вы, уж извините, пока не очень походите.

Черт. Похоже, он имеет право задавать такие вопросы.

Я быстро прикинул варианты, причем первым почему-то был "сделать ноги". Перед глазами промелькнул маршрут побега со всеми его поворотами, лестницами и переходами, и я порадовался тому, что добегу до вахтерши раньше, чем он туда докричится.

"А, собственно, чего я так напрягся"? - сообразил с облегчением, - "Ну не принято сейчас увольнять с работы за такое. В самом худшем случае маму слегка пожурят".

И я вежливо уточнил:

- А что отличает научного работника от остальных: бумага с печатью или научный способ мышления?

- Ого! - он прислонился к шкафу, готовясь к разговору. - Интересная постановка вопроса. Даже правильная. Что-то знаете о Декарте?

- О Декарте... - я коротко задумался, затем огорченно развел руками. - Да он уже несколько десятилетий не так актуален. Декарт, Лейбниц... Им повезло, что они не дожили до Гёделя. А вот Расселу и Гилберту повезло меньше.

- Да что вы говорите?! - сарказм щедро сочился из каждого его слова.

- Да, - грустно покивал я, - да... Представляете, этот негодяй Гёдель обрушил все здание современной науки. Вся Декартовская наука, вся эпоха Просвещения зиждилась на том, что все сущее можно доказать и познать. Все! Ну, а чего доказать и познать нельзя - того, значит, и не существует. Какие титаны строили этот храм науки! Сколько столетий! А потом пришел Гёдель, вероятно, величайший логик всех времен, и выдернул из-под этого здания фундамент. Оказалось, что ничего нельзя познать полностью и непротиворечиво, потому что для любой системы научных знаний будут существовать парадоксы и необъяснимые явления. Храм науки еще висит в воздухе, бригады строителей продолжают растить башенки вверх, а фундамента уже нет. А самое страшное, знаете, что?

Как выразительны все же армянские глаза! Сначала, до того, как я начал свой спич, они были снисходительно-ироничны с оттенком легкого добродушия. Этакий взгляд пожилого и предельно сытого кота на сдуру выбежавшего из-за угла мышонка. Потом в них промелькнуло удивление - не содержанием моей речи, нет, лишь ее связностью, способностью нанизывать слово на слово. А затем, когда он вслушался в смысл, и я увидел возникшее понимание, это легкое удивление сменилось недоверием и, под конец, опаской.

Я выдержал паузу, и он, кривовато улыбнувшись, переспросил:

- Ну и что? Не томите.

- А вот, - я повернулся и ткнул пальцем в один из журналов, - десять лет назад доказали... Как бы это объяснить... Смотрите, есть истина нашего мира. Ну, то, как на самом деле он устроен. Эта истина состоит из бесконечного числа истинных утверждений. Гёдель показал, что помимо истинных доказуемых есть истинные недоказуемые утверждения. А намедни выяснилось, что класс этих истинных недоказуемых утверждений бесконечен. Вдумайтесь! Мы не только никогда не будем знать о мире все, но мы даже не будем знать, какую часть истины мы познали, а сколько нам осталось неведомо, поскольку от нас сокрыта бес-ко-неч-ность истинных утверждений! Здорово, правда? И этот барьер принципиально непробиваем, вне зависимости от степени нашего развития и усилий, бросаемых на познание мира.

- А вы уверены, - он пошевелил в воздухе пальцами-сосисками, - что правильно поняли написанное?

- Увы, - кивнул я, - уверен. Хотите, подберу статьи из наших журналов?

- Да, - очнулся он, - кстати, возвращаясь к моему первому вопросу...

- Ой, Давид Вартанович! - из-за угла весьма кстати вывернула мама, - здравствуйте.

- А, Ирочка, здравствуй. Не знаешь, чей это молодой человек и что он тут у тебя делает?

- Это - мой... - мама зарозовелась и молитвенно сложила руки, - Андрюша, пришел меня проведать. Попросился журналы по математике посмотреть. Он ею заинтересовался недавно.

- Кхе... - армянин шагнул вперед, к раскрытому журналу и наклонился, пытаясь вчитаться в густо испещренный символами текст. Хватило его ненадолго, от силы на абзац. - Вроде и английским свободно владею, - чуть смущенно признался он, - а ни одной фразы не понимаю.

Он выпрямился и устремил на меня оценивающий взгляд, что-то про себя решая. Я замер, не дыша. Если меня исторгнут из этого рая, будет очень нездорово. Альтернативы нет.

- Хорошо, Андрей. Пойдемте.

Он развернулся и решительно зашагал по залу. Я пристроился рядом.

- Странно, - заговорил он, чуть отойдя, - я ничего такого не слышал. Нет, я, конечно, не математик. Я всю жизнь с хлопчатником работал, - доверительно сообщил он, - но у меня был Учитель, да. Вавилов, слышали о таком?

- Эээ... Раз хлопчатник, значит Николай Иванович?

Он с одобритением посмотрел на меня:

- Молодец. Да, он. Быть его учеником, это, знаете ли, накладывает, да. Я стараюсь быть в курсе науки вообще, смотреть широко. Но такого не слышал, нет.

- Понимаете, Давид Вартанович... Это как в доме повешенного не принято говорить о веревке, так же и в храме современной науки не любят вспоминать о Гёделе. Его теорема о неполноте ничуть не сложнее для популяризации, чем теория относительности Эйнштейна, но популярности не наступило. Может быть, потому, что люди все еще хотят надеяться, что кто-то, наконец, скажет им всю настоящую правду - сиречь истину? А нет ее больше. Светлая ей память, она была так красива и так страшна, но поиск ее был так велик.

- Может, какая-нибудь ошибка? - с надеждой спросил мой спутник. Мы остановились на широкой лестничной площадки у огромного, метров пять в высоту, окна. Давид Вартанович переводил дух, пытаясь справиться с одышкой.

- Да вряд ли. Уже почти пятьдесят лет минуло. Два поколения математиков перепроверяло. Это ж не синхрофазотрон, тут только лист бумаги да карандаш надо. Кстати, ситуация с этим кризисом очень на физику похожа. Ну, помните, все эти настроения конца прошлого века, что все уже открыто и известно, осталось по углам немного разгрести? А из тех углов как повалили, то квантовая физика с ее принципом неопределенности, то теория относительности Эйнштейна? Вот и в математике так же было тогда. Уже все, финишная прямая, почти полная ясность в основах. Вот-вот, и будет создана самоочевидная аксиоматика, из которой на основе однозначной логики будет расти весь куст человеческого познания. Рассел как раз написал фундаментальный трактат "Principia Mathematica", чтобы, значит, навести полный и окончательный порядок в математике. Так, чуть-чуть небольшие неясности остались, кое-где подрихтовать - и все. Первым из великих, кстати, Гильберт заподозрил недоброе. Ну, право, это ж не зер гут, когда из парадоксов, обнаруженных в теории множеств, без всякой логической ошибки можно вывести, что "1 = 2"! Риманы еще всякие хулиганят, попрекают недоказанностью пятого постулата Эвклида. Непорядок. И Гилберт в ответ составил целую программу исследований для будущих поколений. Если бы ее выполнили, то, в частности, доказали бы, что полнота мира принципиально познаваема. А Гёдель взял и доказал обратное! И этим закрыл век Просвещения. Все. Мы никогда не познаем весь мир.

­- Это... Это сильное утверждение, - он внимательно посмотрел на меня. - Как бы это вам, Андрей, сказать... Не надо его говорить здесь громко, да.

Я улыбнулся:

- Понимаю. Эта непознаваемая область - бальзам для теологии и мистицизма. А уж если вспомнить другие подвиги Гёделя... Он же работал бок о бок с Эйнштейном, на одной кафедре в Принстоне, был одним из немногих, кто тогда полностью разобрался в теории относительности. Так вот, он, разобравшись, доказал, что в рамках этих уравнений можно построить космологическую модель с замкнутым течением времени, где удаленное прошлое и удаленное будущее совпадают... Фактически он показал принципиальную возможность путешествия во времени, и пока это никто не опроверг. Просто отодвинули в сторону и забыли. А как вам его слова о том, что "время является величайшей иллюзией. Когда-то оно перестанет существовать и наступит иная форма бытия, которую можно назвать вечностью"?

- Да... Хорошо сказано. О! - он звучно хлопнул себя по лбу. - Хех... Молодой человек! Ну, вы меня и запугали со своим Гёделем. Сразу и не сообразил... Ленин ведь говорил о непознаваемости материи. Как там... "Процесс человеческого познания бесконечен, как бесконечна вечно развивающаяся материя, поэтому человек не может выразить объективную истину сразу, целиком, абсолютно". Вот! Уф... Ладно, пошли, - он измерил взглядом оставшийся нам высокий пролет и решительно двинулся на приступ.

Наш путь закончился в огромном длинном зале. Высоченный, на два этажа, потолок. Вдоль стен, упираясь в идущую по кругу резную ограду внутреннего балкона, пристроились ярусы старинных книжных шкафов. Ряды таких же старых столов поперек зала взывали к солидности своими обтянутыми черной кожей столешницами. Неяркий свет приплюснутых светильников пробивался сквозь матированное зеленоватое стекло на раскрытые книги недетских форматов. Читальный зал, сердце библиотеки, был заполнен примерно наполовину.

- Алина, - директор БАНа подошел к женщине-регистратору, - оформите молодому человеку читательский билет. Бессрочный.

Он повернулся ко мне:

- Давайте, Андрей, дерзайте. Мой учитель часто повторял: "Батенька, жизнь слишком коротка, нужно спешить". Так что вы все делаете правильно. Удачи вам, терпения и характера, - он посмотрел куда-то сквозь меня и со вкусом сказал, - вечность... Эх, что вы, молодежь, можете в этом понимать...

Я провожал уходящего старика взглядом и думал, что зря, ох, зря я только что качнул информационный пакет про профессора Тер-Аванесяна. Вот зачем, зачем мне было знать, что через полтора года его сердце не выдержит?

Повернулся к женщине и, через силу улыбнувшись, представился:

- Соколов. Андрей Соколов.

Понедельник, 03 октября 1977, день

Москва, пл. Дзержинского

- Нет, ничего нового, - напоминающий добродушного бегемотика криминалист огорченно покачал головой, - чернила и бумага стандартные, почерк тот же. По микромаркировке - конверт куплен в центре города, в Невском районе. Микромаркировка тетрадных листов та же. Пыльцы нет, так и не сезон. Перхоти заметно меньше, так опять же - тепло еще, шапки не носим... В общем, дополнительных зацепок не появилось.

Жора огорченно вздохнул, поднимаясь со стула:

- Жаль, Лазарь Соломонович, очень жаль... Ну что ж, будем цедить сетями воду дальше, до посинения, пока не зацепим.

Бегемотик задумчиво погрыз дужку очков и, чуть поколебавшись, добавил:

- Мысль у меня тут, Жора, появилась. Если операция важная и долгосрочная, и вы ожидаете появления новых писем, то можно попробовать нестандартный вариант...

Минцев скользнул на стул обратно и с укоризной заметил:

- Как вы могли, Лазарь Соломонович, даже на минуту представить себе, что я могу заниматься не важной работой? - И, посерьезнев, добавил, - очень важная, очень, поверьте. И, полагаю, письма еще будут.

- Тогда смотрите, Жора... По конвертам, как мы поняли, в данном случае точно район не определить, ни по микромаркировке, ни по местам вбрасывания. Но и покупают их часто на ходу, в случайном месте. А вот баночку чернил, заметьте, обычно берут недалеко от дома, правильно? Вот вспомните, где вы обычно покупаете чернила?

- Хм... - Жора наморщил лоб, припоминая. - А ведь верно, я всегда в канцелярке около дома беру.

- Вот! - палец-сарделька возделся к небу. - А почему?

Минцев задумался, потом неуверенно предположил:

- Эээ... Чтоб уменьшить вероятность случайного расплескивания в портфеле?

- В точку! Именно! Флакончик не герметичен и, если потрясти, то пара капель может вытечь при неплотно закрытой крышке. А это - неприятно. И, заметьте, молодой человек, впрок чернила обычно не запасают. Сколько вы берете за раз? Один флакон? Два?

- Один, Лазарь Соломонович, один, - кивнул Жора.

- Вот! Почерк там высоконаработанный, а это значит, что пишет этот человек регулярно и в немалых объемах. Так что, скорее, за квартал флакон уходит, да... - криминалист откинулся на спинку стула и, победно поглядев на Минцева, выложил, - я тут вспомнил байку, что мой учитель рассказывал. Якобы в 1934 году на семнадцатом съезде партии каждому делегату в чернильницу на его месте были налиты чернила с индивидуальным составом присадок. А после голосования по результатам экспертизы бюллетеней выявили тех, кто проголосовал против Сталина. Смотрите, Жора, а что, если попробовать сделать такие специальные партии чернил для Ленинграда и, заменив ими обычные, реализовывать в привязке к строго определенным кустам продаж, а?

Минцев, просекший идею в зародыше, восхищенно цокнул языком:

- Конгениально, Лазарь Соломонович! Определенно - конгениально! А над составом наш ОТО поколдует, им такое задание на один зуб.

- Да. И вот что еще важно при такой методике - подтверждение. Смотрите, как только появится первое письмо с мечеными чернилами, надо сразу заменить все партии на новые, с ранее не использовавшимися вариантами рецептур. И если потом придет письмо, написанное уже одним из этих новых вариантов, а куплен он будет все в том же кусте торговли, то можно считать, что мы нашли район проживания или работы интересанта.

- Золотой вы наш! Да Лазарь Соломонович! - соловьем разлился Жора, - все, с меня кус сала, того, помните, что на майские у вас хорошо пошло?

- Ма-ла-дой человек, - огорченно всплеснул руками бегемотик, - какое сало? Да что вы такое говорите?!

- Ах, да, да... - Жора дурашливо постучал себя по лбу, - совсем же ж забыл! Да, точно, вы ж тогда назвали его белой рыбой! Такая, отваренная моей бабушкой в луковой шелухе и фаршированная чесночком, угу. Из морозилки. Мы ее еще такими то-о-оненькими стружечками резали и на черный хлеб. И под водочку...

- Вот ты где! - ворвавшийся в комнату распаренный капитан-сослуживец прервал подтрунивание. - Руки в ноги и бегом! От Ю-Вэ три раза звонили тебя. Давай к гаражу, куда-то едешь.

Минцев подхватился, торопливо кивнул Лазарю Соломоновичу и перешел на бег. Андропов появился во внутреннем дворике буквально через две минуты после запыхавшегося Жоры и, махнув рукой на приветствие, торопливо полез в салон:

- Садись, опаздываем на рандеву с Дмитрий Федоровичем, он нас через двадцать минут на Минском шоссе ждет. Обещал экскурсию.

Машина выскочила из распахнувшихся ворот и понеслась в сторону Арбата. Жора покосился на задумавшегося шефа и решил придержать несвоевременные вопросы. Или сам расскажет, или на месте все выяснится.

Сразу за кольцевой, у тихой деревянной Немчиновки, на обочине Минского шоссе их поджидали три черные "Волги". Машины поравнялись, и Андропов приветственно махнул сквозь стекло Устинову. Кортеж вытянулся в линию и, стремительно заглатывая километры, понесся дальше.

Ехали недолго. У Голицино свернули направо, проехали через пару КПП и высадились у новенького и совершенно непритязательного трехэтажного строения, похожего, скорее, на районную больницу, а не на секретный объект Министерства Обороны.

Встречали два генерала, один из которых был знаком по фотографиям всей стране.

- Товарищ маршал Советского Союза! - пророкотал, вскидывая руку к выгнутой до эпатажного состояния фуражке, моложавый генерал-лейтенант.

Устинов шагнул навстречу и протянул руку:

- Добрый день, Николай Федорович. И вам добрый день, Герман Степанович.

Повернулся к стоящему чуть позади Андропову и представил подчиненных:

- Начальник Центра командно-измерительных комплексов искусственных спутников Земли и космических объектов генерал-лейтенант Шлыков Николай Федорович. Ну, а Герман Степанович, - он указал на Титова, - зам по управлению космическими аппаратами военного назначения.

Андропов представил Жору, придав ему тем самым статус не просто сопровождающего, а полноправного участника встречи:

- Георгий Минцев. Товарищ подполковник разрабатывает планы применения сил и средств Управления диверсионной разведки на особый период... И осуществляет оперативное руководство еще одной специальной группой. Как раз по этой линии, Дмитрий Федорович, было добыта, в частности, информация по вашему камчатскому кабелю. Ну и сегодняшняя тема тоже от него.

Устинов кивнул и помрачнел.

- Я бы, конечно, заложил там донные мины. Пускай бы, к чертовой матери, полетали, когда сунутся снимать записи. Слухачи...

- Да ладно... - Андропов примиряюще махнул рукой. - Мы им через этот канал теперь столько дезы накачаем... У меня служба активных операций с красными глазами ходит, работают без выходных. А поставите вы те мины... Ну, станет у США на одну подводную лодку на Гавайях меньше - сильно тебе легче будет?

- Да согласился я с тобой, Юрий Владимирович, согласился... - Устинов покатал желваки и продолжил, - ладно... Вот, - обвел он рукой, - объект четыреста тринадцать - наш космос, наши глаза и уши. Пойдемте, похвастаюсь, такое мало кто видел.

В большом зале на втором этаже Устинов повернулся к Титову:

- Герман Степанович, покажите нам "Легенду" в работе.

Космонавт-2 уверенно прошел к пульту и, сев в кресло, пощелкал тумблерами. Засветился большой кинескоп, прорисовалась, набирая резкость, какая-то картинка. Затем она, повинуясь воле оператора, поплыла вверх-вправо.

- Так... - сказал он, - смотрите, товарищи, сейчас спутник над Восточной Атлантикой. Вот это, - постучал карандашом по небольшому пятнышку на экране, - Мадейра. А в правом верхнем углу мы видим Гибралтар. Сейчас наведу на него и дам приближение.

Картинка дернулась и начала наплывать.

- Вот тут Херес и Малага, - со вкусом выговорил Титов, - Танжер на южном берегу пролива...

Прорисовалась береговая линия, проступили детали рельефа. Последними проявились светлые черточки на поверхности моря.

- Корабли, идущие сейчас через пролив. И кильватерные следы за ними, - с гордостью пояснил Устинов, - в режиме реального времени!

Минцев навис над плечом легенды и, затаив дыхание, вглядывался в медленно плывущую вправо картину.

Он! Видит! Землю из космоса! Вместе с Титовым!

Нет, у него было много в жизни упоительных мгновений. Первый прыжок и первая женщина, первая успешная операция по реальному противнику... Но эта плывущая по экрану планета перебила все. В носу неожиданно засвербило, и он резко подался назад, в тень Андропова, пока никто не заметил подозрительного блеска глаз у боевого офицера.

- Вот здесь, в "Легенде", этот реактор "Бук" и работает, - подвел итог просмотру Устинов. - В полностью развернутом состоянии, когда на орбите работает вся группировка из семи спутников, она обеспечивают беспропускную разведку Мирового океана. А в перспективе нескольких лет - не только разведку, но и целеуказание в интересах нашего флота. Сейчас у Челомея доведут до ума сверхзвуковые противокорабельные ракеты, поставим их на подводные лодки новой серии, и тогда у нас появится возможность уничтожать крупные авианосные группировки противника. Двадцать лодок-носителей, да по двадцать четыре "Гранита" на каждой... - он резко рубанул рукой, и лицо его стало жестким, потеряв даже след улыбки. - По команде за первые же сутки снесем все флоты США к чертовой матери, и следа не останется.

- Еще двадцать лодок? - Андропов болезненно поморщился. - Ох, Дмитрий Федорович, без штанов страну оставите.

- На обороне не экономят, сам знаешь. Сожрут сразу, только дай слабину, - Устинов чуть помолчал, потом добавил, - давай, рассказывай, чем тебя наши реакторы заинтересовали.

- Погоди, я еще не все понял. А зачем их вообще на спутник ставим?

Устинов кивнул Титову, мол, отвечай. Тот встал с кресла и пояснил:

- На трех спутниках из семи стоят активные локаторы бокового обзора. Для них требуется высокая мощность, порядка трех киловатт. Плюс орбита у них низкая, если ставить солнечные батареи, то возникает парусность, приводящая к заметному сокращению срока службы спутника.

- Так... - Юрий Владимирович побарабанил пальцами. - Подхожу к интересующему меня вопросу: как решаются вопросы радиационной безопасности?

- После исчерпания ресурса или в случае какой-либо аварии производится расстыковка спутника на два фрагмента, один из которых - реактор. У этого фрагмента есть своя твердотопливная двигательная установка, которая уводит реактор на высокую орбиту захоронения со сроком жизни свыше двухсот пятидесяти лет. По расчетам, он должен за это время полностью высветиться. Кстати, за десять запусков у нас случилась одна авария реактора, на "Космосе-367", в семидесятом году. Через два часа после запуска реактора произошел заброс температуры первого контура выше предельной, что вызвало расплавление активной зоны. Система активной безопасности сработала штатно: спутник расцепился, сработала двигательная установка, реактор выведен на расчетную орбиту захоронения, где он и плавится себе дальше, теплоотведения-то в вакууме нет... Разбирались потом - сборщик косорукий свернул голову контрольной термопаре.

- Ясно... - Андропов кивнул и подобрался, - а что будет, если вывод реактора на орбиту захоронения не реализуется?

- Тут два принципиальных варианта, - начал Титов, - авария на этапе вывода на орбиту - первый. В семьдесят третьем так и случилось, двигатель доразгона не сработал, и аппарат упал в Тихий океан. Но, поскольку реактор был еще холодный, ничего страшного не произошло - бульк, и все. А на случай второго варианта, когда с орбиты будет сходить горячий реактор, предусмотрена пассивная защита спутника. Реактор состоит из нескольких сегментов, стянутых стальной лентой. Предполагается, что при попадании спутника в плотные слои атмосферы эта лента должна быстро перегореть, отражатель - развалиться на части, а активная зона - сгореть в верхних слоях атмосферы, превратившись в мелкодисперсную пыль, которая будет выпадать на Землю годами, разносясь движениями воздушных масс по очень большой площади.

- Испытания не проводились?

- Нет. Дорого и вероятность аварии такого типа крайне низка.

Андропов молча смотрел сквозь экран монитора с плывущими контурами Европы и обдумывал услышанное. У него не было ни грана сомнения в том, что эта крайне низкая вероятность весьма скоро реализуется. Осталось понять, чем это может грозить и можно ли это как-то предотвратить.

- Юрий Владимирович? - Устинов похлопал его по локтю.

- А? А, да... - он встряхнул головой и полез в карман за листком. - Мы получили предупреждение из достоверного источника... Очень достоверного, товарищи... Система пассивной безопасности "Бука" в случае аварии такого рода не обеспечит распыление активной зоны в верхних слоях атмосферы. Нам рекомендуют, - он достал из внутреннего кармана листок и прочел, - "принудительное выбрасывание ТВЭЛов газовым исполнительным механизмом". Вот.

- Слушай, - Устинов многозначительно посмотрел на Андропова, - но чтоб такое советовать, надо, во-первых, знать даже не схему нашего реактора, а все в деталях. Во-вторых, иметь значительный опыт конструкторских работ по реакторам. И, в-третьих, иметь некий опыт спуска аппаратов в атмосферу. И кто это такой шустрый? Нет, кто - понятно, как говорится, тут только я, да мы с тобой. Но с чего вдруг они стали нам подсказывать?

Юрий Владимирович улыбнулся, словно извиняясь, и развел руками:

- Как говорится, без комментариев. Но, Дмитрий Федорович, я очень, очень прошу отнестись к этой рекомендации крайне ответственно. Источник серьезней некуда. Просто поверьте мне.

Устинов слегка пожал плечами и повернулся к Титову:

- Герман, сколько до следующего запуска?

- Полгода. Только что крайний был, "Космос-954", восемнадцатого сентября.

- Ну, хорошо, - Устинов коротко кивнул, - обещаю, задачу конструкторам поставлю. Но надо оценить сначала объем. Может быть для этого всю компоновку менять надо. А там изделие очень непростое. В восемьсот килограмм реактор смогли уложить. Тебя только этот вопрос интересовал?

- Да, - Андропов твердо посмотрел на коллегу по Политбюро, - интересовал и очень беспокоил.

- Ну, считай, что ты скинул свое беспокойство мне. Разберемся. Пообедаем?

Они шли в столовую, перебрасывались малозначащими фразами, а в голове у Андропова который день настойчиво вертелись одни и те же вопросы: "ну почему "Сенатор" шлет такие материалы именно мне? Ладно, первые письма были по профилю Комитета. Ну, почти все... Но сейчас? С какого бока надо писать об этой инфляции председателю КГБ? О месторождениях ниобия и алмазов? Об атомном реакторе спутника? Да даже по таблеткам Леонида Ильича можно было бы найти иного адресата. Нет, понятно, что стране гатят путь в будущее, дают точку опоры. Но почему именно через меня? Ведь я не первый и, даже, не третий в иерархии. От силы пятый-шестой. Что же такое "Сенатор" видит в будущем именно обо мне"?

Юрию Владимировичу страстно хотелось узнать ответ на этот вопрос. И побыстрее.

Среда, 05 октября 1977, утро

Ленинград, Измайловский пер.

- Ну, ты как? - сразу от двери обеспокоенно уточнил я и завертел головой в поисках стула.

Тома сдвинула под одеялом ноги правее и кивнула, мол, садись на тахту. Я обрадовался - так даже лучше.

- Уже легче... - она поддернула одеяло повыше и опустила руки поверх. Тонкие пальцы сразу начали суетливо теребить ткань. Тома взглянула на них с укоризной и сцепила кисти в замок. - Глотать уже почти не больно, но температура по вечерам еще есть. И голова иногда болит.

Она полусидела, откинувшись на две подложенные под спину подушки, а тепло рыжевато-каштановых волос не давало забыть о разгулявшемся за окном листопаде. Мой взгляд невольно заскользил ниже, от прядей к ровному носику с горсткой неярких веснушек. Потом дальше, к живущей своей жизнь ямочке на щеке и по стройной шее, к чуть выглядывающей из-под одеяла тонкой ночнушке. В вырезе ее под горлом началом легкого изгиба проступали две тонкие косточки, а в беззащитной впадинке между ними билась, гипнотизируя меня, торопливая жилка.

Я с трудом отмер и, стесняясь охватившей меня нежности, перевел взгляд левей, на дальний угол пододеяльника. Там лежала, отброшенная, книга с узнаваемой обложкой - "Антимиры". Рядом, вытянувшись во всю длину, разметался знакомый котярий. Он даже не потрудился приоткрыть глаза, упорно продолжая делать вид, что спит, но самый кончик пушистого хвоста нервно подергивался.

- Забавное соседство, - улыбнулся я, лихорадочно ища тему для непринужденной беседы.

Тома посмотрела туда же и непонимающе вздернула бровь.

- Ну... "Мой кот, как радиоприемник...", - продекламировал я.

- А! - посмеялась она, - точно. А я и не заметила совпадения.

Кот прянул ушами и, приподняв голову, недовольно посмотрел на нас.

- Точно, и глаза зеленые, - хихикнула Тома и слегка подергала его за заднюю стопу, - что Васька, ловишь мир? О тебе писали?

Тот недовольно выдернул лапу, с предельно брезгливым выражением морды оглядел свою конечность и начал демонстративно ее вылизывать.

Я придвинулся к Томе и наклонился, вглядываясь. Склеры были чуть покрасневшими, кожа бледней, чем обычно, но по углам челюстей уже не выпирали лимфоузлы, а из-под глаз ушли темные круги. Губы, избавившись от сухих корочек, опять стали милыми и желанными. Тонкие такие, подвижные, с естественным четким контуром... Вот они мягко изогнулись в легкой искренней улыбке, а по краям на щеках загуляли две небольшие ямочки. Потом кончики губ поползли дальше, и улыбка приобрела ироничный оттенок...

- Хм... - одернул я себя смущенно. Выпрямился и хрипловато продолжил, - да... Плохо. Пустовато без тебя в школе.

Над переносицей у Томы коротко обозначилась сосредоточенно-вертикальная складочка, взгляд соскользнул с меня на обои за моей спиной. Улыбка на миг истаяла, но тут же вернулась, чтобы успокоить:

- Скоро уже. Доктор сказала, что недели полторы еще.

- И пойдем в мороженицу? - легкая хрипотца еще слышалась в моем голосе, но волнение улеглось, и я смог посмотреть ей прямо в глаза.

Там мелькнуло что-то непонятное, и она коротко задумалось, явно не о мороженом. Взгляд на миг стал из тех, которым скульптор смотрит на мраморную глыбу, в уме прикидывая, что таится в ее глубинах. Затем она суетливо заправила за ухо некстати выбившийся локон и, вдруг, залилась краской. У рыжих девиц это происходит легко и сразу, вот и Тома вспыхнула сейчас вся, от кончиков ушей и лба до выреза ночнушки.

- Что? - от неожиданности я подался вперед.

- Ох... - прошептала почти беззвучно, прижав ладони к пылающим щекам. Взгляд ее горестно заметался по одеялу, потом остановился, уткнувшись в одну точку. - Дюш... Как мне стыдно... Как никогда...

Она подтянула коленки и, уронив голову, обхватила их руками. Теперь я видел только ее макушку и поникшие плечи.

Лет десять-пятнадцать назад, там, в циничном будущем, я бы в первую очередь подумал бы о том, а не ведется ли сейчас со мной расчетливая игра; холодно анализировал, сколько в этой сцене от искусства кокетства и тонкого умения манипулировать мужчинами; взвешивал плюсы и минусы в открывающихся возможностях.

Год назад я бы испугался за целостность кокона, которым кропотливо оплел свой мирок.

Сейчас же сердце дерзко, по-мальчишески кричало "хочу любить!", и мне нечего было противопоставить этому горячему зову, рвущемуся из самой глубины души. Поэтому я просто ткнулся в темечко губами и, глубоко вдохнув запах волос, замер. В ушах будто зашумело море.

Мы помолчали, потом я отодвинулся и взял ее покорную кисть. Пальцы оказались холодными, и мне пришлось припрятать их между ладошками.

- Понимаешь, - начал осторожно подбирать слова, - что сделано, того уже не исправить. И пусть...

- И что теперь делать? - бесцветно спросила она, все так же упорно глядя вниз.

Я замер, вспоминая.

"Ты самая красивая", - неискренне шепчу в ухо, а пальцы уже торопливо теребят пуговицу на блузке.

"Я обязательно позвоню", - киваю в закрывающиеся двери ободранного "Икаруса", и, чуть выждав, метко забрасываю скатанную бумажку с номерком телефона в оплеванную урну.

"Дети спят уже?" - и, деловито отводя глаза на вешалку, - "мне срочняк подкинули, жрать хочу - не могу..."

- Что делать... - растерянным эхом повторил я, а потом решительно выдохнул, - да жить! Жить, Томка! Это так здорово... Только давай договоримся не петлять по дороге, и оно будет нам в радость.

Она молча прислушалась, потом подняла на меня поблескивающие влагой глаза:

- Ты... А ты сможешь простить?

На скуле нарисовалась дорожка. Я мягко провел пальцем, стирая, и, улыбнувшись, кивнул:

- Да, прощаю, - помедлил и добавил, - не с легкостью, но с радостью. Правда.

Она с облегчением выдохнула, потом чуть слышно шмыгнула носом и попросила с едва заметной укоризной:

- И не торопи меня. Мне не просто.

Я развел руками:

- Извини... Мне просто нравится слышать твой голос и радостно видеть тебя. Тебя это не обижает?

- Нет, - мотнула она довольно головой и улыбнулась с легкой иронией, - слушай на здоровье. И... мне с тобой тоже хорошо.

Четверг, 06 октября 1977, утро

Ленинград, ул. Чернышевского

- Za ushko da na solnyshko... - Фред медитативно покачивался с пяток на носки и обратно у приколотого к стене изображения уха формата А4.

- Ja, ja, Kemska volost, - отозвался развалившийся в кресле Джордж.

- А кто будет солнышком? - невинно вопросил Карл от окна.

- Явно не мы, да? - фривольный тон Джорджа намекал на какую-то непонятную Синти игру слов.

- А жаль, отчетливо жаль...

- О чем эти клоуны базарят, Фред? - Синти за последние недели вполне освоилась в компании "архивариусов", которые сошли ей за подружек.

Фред подробно разъяснил. Синти немедленно налилась гневом.

Нет, вопрос секса для нее стоял остро, с этим не поспоришь. В консульстве - никого, соседи по дипломатическому корпусу тоже не интересны: женатые стариканы и зеленая молодежь. В последнее время она даже на некоторых примелькавшихся парней из наружки начала посматривать с интересом. Нет, понятно, что ничего не случится, но отчего ж не помечтать-то?

Пригасив гнев, она внимательно посмотрела на мужчин. У, гады, опять разыгрывают... Ну и слава богу, секс с ребенком ей не интересен даже сейчас.

- Кстати, - сказала она, - я тут подумала...

Фред лениво приподнял руку:

- Синти, золотце, ты вчера ничего необычного не ела?

Она непонимающе моргнула, вспоминая вчерашнюю диету. Со стороны кресла полетело хихиканье.

Гады, однозначно, гады. Ну, ничего, хорошо смеется кто? Вот именно...

- Итак, я подумала, - с нажимом продолжила она, - возьмем за исходный пункт связку из осведомленного отца и сына-связника. Мотив - желание уйти за кордон. Окей, принимается, разумная версия, не хуже других. Тогда я постулирую, что сын должен учиться в специализированной английской школе.

В комнате стало тихо. С лиц мужчин сползло дурашливое выражение.

- Смотрите, - с энтузиазмом продолжила Синти, - отец весьма информирован. Значит - входит в местную элиту. Он очень предусмотрителен - на это указывает способ связи. Он хочет лучшей жизни на западе для себя и своего сына. Значит, он будет его к этой жизни готовить. В частности - предоставив наилучшую возможность для изучения языка.

- Хо-хо, - сказал Фред и с силой растер лицо. - Дальше.

- Я узнала, в городе всего двадцать две специализированные школы с углубленным изучением английского. Если брать два последних класса, это порядка тысячи мальчиков. Кстати, не все такие школы одного уровня, есть примерно десяток наиболее качественных. Тогда круг подозреваемых еще меньше. В общем... - она поколебалась, но продолжила, - за неимением других идей, можно отработать эту. Шансы неплохи.

- Шансы неплохи, шансы неплохи, - возбужденно забормотал Фред, почти бегом нарезая круги по кабинету, - но как туда попасть?

Синти торжествующе улыбнулась:

- А давайте замутим обмен специалистами? В рамках разрядки международной напряженности и налаживания взаимопонимания между народами? Мы им три десятка русистов на практику месяца на три, изучать преподавание литературы в старших классах. Типа, у нас очень растет интерес к этим предметам, мы аж все в восхищении от всего русского. Они на это клюнут. Зная Советы - они наших практикантов, как носителей языка, засунут в самые элитные английские школы. Ну, а дальше - дело техники.

- Заодно в ответ примем у них практикантов, изучим, кто против нас работать будет, - дополнил Джордж.

- Так, - Фред хлопнул в ладони, - супер. Умница. Карл?

- Да, - сказал тот, помолчав, - хорошо. Действительно хорошо. Я в Москву.   

- Мы в Москву, - набычился Фред.

- Хорошо, - не стал спорить Карл, - мы.

Четверг, 06 октября 1977, день

Ленинград, Измайловский пер.

Мы встретились внезапно. Я только что опять навестил Тому и лично убедился, что больная твердо встала на путь выздоровления. Она обрадовалась моему появлению и почти час радостно прощебетала, прежде чем я начал замечать у нее признаки усталость. Теперь я, мечтательно улыбаясь, неторопливо спускался по лестнице.

Обстановка навевала определенный склад мыслей. Именно такие лестницы достойны называться "парадными". Высокое окно, выглядывающее на белоснежную колоннаду Собора и бывшие казармы Измайловского полка, давало достаточно света, чтобы в полутьме не терялись ни вязь лепнины на стенах, ни дореволюционный кафель шашечками на площадке между этажами, ни отполированное за десятилетия руками жильцов дерево перил.

Да, из таких парадных должны выходить только либен даммен ну просто не знаю в чем.

Хотя, почему не знаю? На ней - приталенное драповое манто до пола и черная фетровая шляпка с кокетливым бантом из гипюра. И перья страуса склоненные... А рядом бравый офицер с лихо подкрученными усами. Гвардейскую выправку подчеркивает мундир из благородной темно-зеленой ткани с белой выпушкой по швам. Тускло поблескивают золотые эполеты, и бликует с черной барашковой шапки серебристая Андреевская звезда размером с небольшое блюдце.

Я невольно подтянулся, примеривая измайловский мундир на себя.

И тут меня дернули за рукав. Медленно, не выходя из роли, повернулся и пару секунд узнавал.

- Вот и верь ему после этого! - раздосадовано всплеснула она руками. - На пустой лестнице! Прошел мимо и не заметил! А потом и не сразу узнал! - Теперь правая рука грозно уперлась в бок. - А ведь какие песни пел, какие комплименты говорил! Феей своих снов называл! И ведь чуть не поверила!

Я покраснел. Немного, самую малость.

- Позвольте, сударыня, - вальяжно начал я, выдвинув вперед подбородок, - понимаю, нет ничего удивительного в том, что меня вы знаете. Но вы мне не были представлены.

Ее глаза весело блеснули, и она моментально включилась в игру:

- Софья Ивановна мы, - жеманно протянула она и попыталась изобразить книксен.

Я снисходительно покачал головой.

- А ведь я волновался за вас, любезная Софья Ивановна. Переживал. Вы такая шебутная, - и уточнил светским тоном, - приводов в милицию больше не было?

Она аж задохнулась от возмущения:

- Да я только один раз... И то - случайно! - осеклась, прищурившись, - а откуда ты знаешь?

- Догадаться-то, сударыня, было не сложно, - словно извиняясь, развел руками, - достаточно с вами переговорить.

- Наглый мальчишка!

Я победно ухмыльнулся:

- Так-с, полагаю, что врачебный долг неотложно зовет вас в пятнадцатую квартиру? Ну-с, тогда не смею больше вас задерживать, ma gentille Софья Ивановна.

Четко выверенный наклон головы, звонкий щелчок каблуками, чтоб эхо загуляло по подъезду... Эх, вот щелчок-то у меня и не получился!

Софья зловредно заулыбалась, и на щечках прорисовались запавшие в мое сердце ямочки.

- Кхе... Потренируюсь, - согласился я и окинул ее оценивающим взглядом, - а загар тебе к лицу.

Она протянула руку и потрепала меня за вихры на макушке.

- Муррр, - сказал я.

- Подрос, больной, - констатировала, отпуская, - на человека стал походить, а не на тощего синюшного цыпленка. Головушка, правда, все также бо-бо. Но, есть, есть в твоем варианте безумства что-то... запоминающееся.

Я промолчал, улыбнувшись, и разговор засох.

- Ну... - неуверенно сказала она, когда молчание стало неприлично затягиваться, - иди уж.

- Удачи, - кивнул я и продолжил спуск.

В ней много, очень много жизни. Бурная река жизни, и в эти воды щедро брошено искрометного авантюризма. Встречи с ней освежают. Да, был бы я лет на десять старше... Нет, как жена - это экстрим высокого градуса. В этом потоке живой воды можно захлебнуться. А вот освежающие встречи... Не даром же у меня каждый раз при встрече с этой женщиной вскипают опасные желания и грезятся бессонные ночи.

И тут я испытал жгучий стыд.

"Боже", - подумалось мне, - "какие ж мы, мужчины, все же животные".

"Ну да ладно, ладно, тебе..." - неожиданно внутренний голос раздвоился, и в нем появились тягучие адвокатские нотки. - "Да даже не успел подумать ни о чем таком. Может, я дружеские посиделки имел ввиду"?

"Кого ты хочешь обмануть? Себя?" - глумливо вопросило мое первое "я", - "а то я не знаю, что именно ты имел в виду".

- Тьфу на вас, - выругался я вслух и потянул на себя дверь парадной, - о деле надо думать, о деле.

Суббота, 08 октября 1977, день

Ленинград, Красноармейский пер.

Гадкий Утенок подловила меня на большой перемене, на выходе из столовой. Тут было людно, но ее это не остановило. Она, как я уже заметил, не стремилась казаться, а предпочитала быть, и эта искренность подкупала. Вот и сейчас она не пыталась натянуть на лицо несерьезную улыбку, а честно побледнела, отчего темные, почти черные глаза стали казаться еще больше.

- А ты сегодня вечером занят? - пока она произнесла эту немудренную фразу, голос ее пару раз подломился. - Пошли сегодня в кино?

- А на что? - я невольно заговорщицки понизил голос.

- В "Космонавте" новый фильм. "Служебный роман", с Алисой Фрейнлих, - то, что я не отказал с ходу, ее чуть успокоило, и вот теперь она робко улыбнулась.

- О! - я быстро прикинул расклад: старшая Тома больна, у Яськи - шахматный турнир до воскресенья, Зорька... Нет, Зорьку лучше не трогать - она сейчас как чуть слышно потикивающее взрывное устройство, может рвануть в любой момент, и будущий эпицентр взрыва следует обходить по широкой дуге. К тому же смелость Утенка заслуживает уважения, а пропустить премьеру такого фильма...

Да и, чего греха таить, интересна мне эта девчонка. И, даже, не столько первыми отблесками будущей красоты, что уже начинает ее подсвечивать, пусть пока это вижу, похоже, только я, сколько едва ощутимым флером какой-то загадки. Что-то было в ней особое, отличное от других. Иногда казалось, что все дело просто в разрезе глаз с намеком на восточную экзотику. Иногда, когда она замирала, созерцая веселое буйство школьных коридоров, я замечал в ней непонятную, почти взрослую грусть, и это интриговало. И очень-очень редко, всего несколько раз, когда она серьезно вглядывалась в меня, будто замечая что-то невидимое другим, из глаз ее смотрело что-то древнее и мудрое. В такие секунды я по совершенно необъяснимой причине начинал чувствовать себя младше и глупее.

- Хорошая идея, - улыбнулся я ей в ответ. - Я приглашаю тебя в кино. Сеансы знаешь?

- Неа, - она огорченно моргнула.

- Тогда давай в четыре часа встретимся. Ммм... Давай, у мороженой? - чувствую, скучно не будет, даже если придется подождать.

В глазах у Гадкого Утенка блеснула радость, согласно мотнулась тяжелая, цвета вороного крыла челка.

Впрочем, вгляделся я попристальней - какой "гадкий"? Какой "утенок"?

Изрослась мелкая Тома. И как же теперь ее называть?

Я мысленно покатал на языке имя. "Тома", "Томочка"... Ну, нет, это место уже прочно занято.

"Будет Мелкой", - решил я.

Беспокоился ли я? Нет, конечно - нет. Это даже на легкую интрижку не тянет. Всегда можно остановиться. Я был в этом абсолютно уверен.

Глава 5

Суббота, 15 октября 1977, день

Ленинград, Красноармейский пер.

- Урок окончен, - объявила Эрочка, и в дверях забурлила давка с веселыми выкриками ребят и преувеличенно озабоченным писком девчонок. Уже осознавшие себя девушками не торопились и спокойно вышли на тридцать секунд позже. Привычно царапнула меня взглядом Зорька, я привычно сделал вид, что не заметил. Последней, кивнув мне на прощанье, удалилась классная.

Я окинул взором фронт работы: полить цветы, расставить стулья и подмести. Обычные обязанности дежурного по классу, а сегодня - как раз моя очередь.

Управился минут за десять и то только потому, что никуда не торопился. Закрыл класс, забросил ключ в учительскую и, негромко что-то насвистывая, двинулся к лежащей за поворотом лестнице.

Сначала из-за угла долетели приглушенные восклицания. Потом, скользя по полу и извергая свое нехитрое содержимое, выехал, крутясь, расстегнутый портфель. Я мысленно пожал плечами - чего только в школе не случается и приготовился перешагнуть через рассыпанную канцелярщину.

Послышался, отражаясь от стен, звонкий шлепок, словно кому-то отвесили смачную пощёчину, затем этот кто-то взвизгнул "дурочка с переулочка", и мне под ноги, спиной вперед вылетела Мелкая: растрепанная, со свалившейся вниз лямкой белого фартука. Я успел заметить расширенные в испуге глаза и что падает она неудачно, отставив правую руку назад. Миг, и она шлепнулась попой на вылетевшие из портфеля тетради и учебники. Раздался негромкий треск, и Мелкая ойкнула от боли.

Мощно ударило в груди сердце, перед глазами зарябило красным. Мой портфель полетел вбок, а меня перебросило через еще не успевшую подобрать ноги Томку. Развернулся я в полете, как кот, и упруго приземлился, уже готовый к рывку вперед. Мир свернулся до двух придурков, на лице которых застыли пакостные гримасы.

Я их знал, да кто ж в школе их не знал? На год младше, на детскую комнату милиции еще не наработали, но Тыблоко скорее удавится, чем возьмет их в девятый класс, и они это знают.

Один - переросток, крупнее меня - и ростом выше, и в плечах шире. Но сомнений в том, кто тут хищник, а кто добыча не было ни у него, ни у меня, и поэтому удивление на его лице уже сменялось испугом.

Второй - обычная тощая рыба-прилипала, но он стоял ко мне ближе, загораживая дорогу, и мое первое "здрасьте" досталось именно ему. Бил я не задумываясь, снизу-вверх в мечевидный отросток грудины, но в последний момент мелькнуло в уме "это ж дети", и удар выдвинутой из кулака фалангой пришелся на пяток сантиметров ниже. Вышло и не акцентировано, и не так сильно, как могло бы быть, но и этого хватило - он молча сложился, а я лишь добавил вослед лодочкой по уху, подправляя падение в сторону с моего пути.

Рыкнув на выдохе, шагнул к главному придурку. Тот успел развернуться, пытаясь дать стрекача, но я зацепил его за стопу, и он с грохотом упал на четыре кости. Просто напрашивался удар сверху пяткой по копчику, однако я уже вполне контролировал себя, поэтому просто сильно ткнул носком в заднюю поверхность бедра - болезненно, но не травмирует. Судя по вскрику - попал нормально.

Я наклонился над ним, размышляя, добавить еще или так сойдет, и тут кто-то повис на мне со спины, а знакомый голос зачастил на ухо "Андрюша, не надо!"

Стряхнул Мелкую со спины и аккуратно взял ее правую руку. Против ожидания, она не вскрикнула. Я чуть помял запястье, потом надавил продольно на предплечье.

- Болит?

Она замотала головой и торопливо вернула на место свисающую лямку. Почти черные глаза блестели влагой и обидой, губы дрожали, но она уже пыталась улыбаться.

Я шагнул назад, шаря взглядом по полу. А вот и разгадка: два сломанных поперек карандаша и расплывающееся из-под авторучки пятно чернил. С облегчением выдохнул и повернулся к Мелкой:

- Собирай портфель, - она тут же опустилась на корточки и стала почти не глядя торопливо впихивать все назад.

Я вернулся к поверженным. Бледный Прилипала сидел, прислонившись к стене, и всхлипывал, пытаясь восстановить дыхание. Дылда все так же стоял на четвереньках и, подвывая, растирал место удара. Я толкнул его ногой, и он свалился набок.

- Андрей, - полетело от Мелкой предупреждающе.

- Да все нормально, - повернулся я к ней, успокаивающе показывая ладони, - надо довести вразумление до логического завершения.

Она принялась быстро-быстро собирать рассыпавшиеся карандаши.

- Ну что, мудила, - медоточиво улыбнулся я придурку, присаживаясь на корточки, - дошло или добавить?

- Д-д-дошло...

Я удивился - зубы у него действительно стучали друг об друга. Посмотрел пару секунд в глаза: вроде бы действительно дошло. Надолго ли?

- Это я нежно, - пояснил ему, - а в следующий раз будет любя. Хочешь узнать, как?

Он страдальчески поморщился и замотал головой.

- Хорошо, - поднялся я и добавил сверху, - поверю на первый раз. Но ты уж меня больше не огорчай. А теперь, - добавил в голос металла, - на счет три быстро отсюда испарились. Раз...

Две фигуры, одна подволакивающая ногу, а вторая полусогнутая, шмыгнули на лестницу.

Я повернулся к Мелкой. Она с видимым огорчением рассматривала раздавленную авторучку, потом шмыгнула носом:

- Дома теперь влетит...

- За авторучку? - удивился я.

Она грустно кивнула.

- Возьми мою, - я достал свою из портфеля, - у меня дома запасная есть.

Мелкая внимательно, не беря в руки, осмотрела авторучку и вынесла с мрачным видом заключение:

- Нельзя, - а потом с печалью пояснила, - слишком хорошая.

Я с недоумением посмотрел сначала на свой пишущий прибор - обычная китайская с якобы позолоченным пером, потом на обломки в ее руке.

- Знаешь, - предложил, - давай тогда так: у меня дома запасная есть попроще, как твоя. Даже цвет такой же. Я ее завтра принесу. А ты этой сегодня домашку делай и завтра поменяемся. Хорошо?

Она радостно согласилась.

- Я верну, - пообещала, - обязательно. Талоны продам, чтоб новую купить, и верну.

- Чего? - переспросил с подозрением.

- Ну, - она небрежно махнула рукой, - авторучка полтора рубля стоит, восемь талончиков на обед.

- Так-так-так, - я почувствовал, что жизнь начала открывается мне неизвестной стороной, - талончик же двадцать четыре копейки.

- Ты что, - удивилась она, - кто ж у меня его за столько купит?

- А за сколько купят? - продолжил я рыть глубже.

- За двадцать обычно.

- А кто берет-то?

- А... Есть у нас с карманными деньгами и любители дополнительно пожрать. И всем хорошо - им дешевле получается, у меня деньги, когда очень надо.

Я внимательно изучил худющую фигурку перед собой.

- Знаешь... Вот не надо возвращать. Я все равно на шарик хочу перейти.

- Мажется, течёт... Фу.

- Западные хорошие, - вырвалось из меня непроизвольно, и я поморщился. - Ну что, собралась? Пошли.

Мы начали спускаться по лестнице.

- Чего этим дебилам от тебя надо было?

- А... - она посмотрела в пол, - куражились просто.

Я почувствовал, что опять закипаю.

- Он тебя ударил?

- Толкнул... Просто я легкая, - она чуть слышно вздохнула.

Я покатал желваки, пожалев, что ограничился одним ударом.

- Часто тебя достают?

- Бывает, - осторожно сказала она. - Как бы они к Тыблоку сейчас не побежали жаловаться.

- Они что, действительно идиоты? - искренне поразился я.

- Угу, - мрачно согласилась Мелкая, - и еще какие.

- Так, - я остановился, глядя вдоль коридора первого этажа. Там, за углом, был кабинет директрисы. - Давай, проверим.

Я был неприятно удивлен человеческой глупостью: они действительно мялись, о чем шепча, перед дверью Тыблока.

- Хо-хо! - я бросил портфель на подоконник и сказал Мелкой, - стой здесь.

Она мгновенно остановилась, но бросила вслед с тревогой:

- Андрей!

- Да я их даже пальцем не трону, - пообещал я ей, повернувшись, а затем нацепил свою самую мерзкую улыбку и стал неторопливо надвигаться на придурков.

- Я Тыблаку пожалуюсь, - не выдержав, пискнул Прилипала, демонстрируя мне свое припухшее ухо.

Я весело согласился:

- Да хоть сто раз, виноваты-то все равно вы останетесь. Но, хлопчики... - я двумя пальцами сжал щеки Дылды, и он застыл, выпучив глаза, - я к вам не с этим. Видите, Тома стоит? Вот если она хоть раз... Хоть полусловом... Хоть полувзглядом... На вас пожалуется... - я сделал паузу и зловеще усмехнулся. - Вы ведь, наверное, и не знаете, что есть много способов сделать человеку очень больно, так, чтобы не осталось ни-ка-ких следов.

Отпустил страдальца и коротко приказал:

- Кыш.

Они ушли, обходя Мелкую по широкой дуге.

- Ну, вот и все, - радостно сказал я и взял портфель, - Пошли?

Она посмотрела на меня с обидой:

- Ты обещал их пальцем не трогать.

- Тебе что, - поразился я, - их жалко?

- Нет. Их - не жалко, - она медленно покачала головой. - Но ты обещал. Мне бы хотелось верить твоим словам.

Я задумчиво посмотрел на нее, потом серьезно кивнул:

- Хорошо, я учту.

Тот же день, вечер

Ленинград, Измайловский проспект.

Я присел на широкий подоконник и задумался, незряче глядя сверху на неторопливое течение Проспекта.

Середина октября... Сутки отчетливо разломаны надвое. В одной части я успешно имитирую обычного школьника: сплю, ем, хожу на уроки, делаю зарядку, флиртую с девочками, а во второй - продираюсь кровоточащим мозгом сквозь густой терновник математики.

Больно. Причем достает не столько боль физическая - к ломоте в висках я уже притерпелся, сколько ее метафизический аналог. Даже представить себе не мог, что ощущение мира может болеть. Но как иначе описать то неприятное, поджимающее нутро чувство, что возникает при очередном сдвиге границ познанного, когда на невидимой обычным взглядом глубине, где-то в самом фундаменте мира, за мельтешением лептонов и кварков, за тонкой вибрацией струн вдруг проступает не замечаемое ранее движение могучих тектонических плит, ток сил и переплетение корней?

Эта картина, явленная сначала еле осязаемым контуром, день ото дня становилась все богаче и ярче, насыщалась деталями. Постепенно реальность, все жители которой - объекты, стала для меня очаровательной повседневностью. Она взяла меня в плен, и лишь когда мама, с укоризной покачивая головой, выключала свет, я освобождался из этой сладкой неволи. Впрочем, даже смежив веки, я продолжал еще некоторое время блуждать мыслью у основ сущего, наслаждаясь пронзительным ощущением чего-то наделенного силой, весьма реального и, в то же время, хрупкого.

Шаг за шагом я научился удерживать понимание, даже занимаясь чем-то повседневным, но под глаза легли тени, особенно когда дорос до Гротендика. Редкий, редчайший случай - ум восьмидесятипятилетнего старца остался совершенен, при том, что возраст после пятидесяти считается у математиков началом быстрого скатывания под гору. А пиренейский затворник, повторяющий по жизни путь Сэлинджера, на взгляд стороннего обывателя - полубезумный, казалось, только нарастил строгость мышления. Следуя за ним, моя мысль незаметным ростком пробивалась сквозь исходные нагромождения разнородных понятий, утверждений, предположений, шаг за шагом восходя к ясности и гармонии.

Внезапно, куда не посмотри, мне стали открываться великолепные задачи, которые сами просились в руки. Иногда для того, чтобы к ним подступиться, хватило бы смехотворно малого запаса знаний: они сами готовы были подсказать и слова языка, на котором нужно о них говорить, и названия инструментов, чтобы их обрабатывать. Красивые вещи в математике прячутся друг за другом: поднимешь с земли одну - откроется другая, а под ней, в глубине, целая россыпь сокровищ...

Я по-хозяйски окидывал взором математику и шалел от открывающихся просторов. Как жаль, что это лишь инструмент для достижения другой, более важной цели!

Тут мой рассеянно блуждающий взгляд зацепился за необычную суету за окном, и мысли на время покинули абстрактные выси. Рабочий, высунувшись по пояс из люльки, пристраивал очередной красный флаг между первым и вторым этажом, аккурат промеж словами "Вино" и "Водка". Все верно, скоро Октябрьские. Летели дни, крутясь проклятым роем...

Ох, воистину, проклятым! Дефицит времени - жесточайший. Через год, кровь из носу, мне надо "выстрелить" вверх, начать пробираться к штурвалу. И я чуть слышно застонал, представив, через что предстоит для этого пройти. А куда деваться? Ничего разумнее все равно придумать не удалось. Разве что пойти и сдаться?

И я отвлекся на помечтать. Ни тебе головной боли и бесконечной усталости, ни ответственности. Как легко и покойно будет жить, работая бездумной отвечающей машиной. Они мне свои вопросы, я транслирую им ответы. Здоровое пятиразовое питание, домик под Москвой, "Волга" и ненавязчивая охрана на прогулках. Насчет Томы тоже, наверное, можно будет договориться... Да наверняка можно! Обвяжут бантиком и приведут.

Хороший дом, хорошая жена, что еще надо человеку, чтобы встретить старость, да?

Ах, как заманчивы такие миражи! Как приятны взору пути, на которых не надо искать свой потолок. Простая животная жизнь, и время ровно течет над тобой, как вода над придонной рыбой, десятилетие за десятилетием.

Я заставил себя слезть с подоконника и, встав лицом почти вплотную к стене, начал приседать.

Жить пустышкой? Я себя не на помойке нашел. Выкинь эту муть из головы! Ты уже не сможешь управлять процессами. Управлять будут тобой. И, да, Тому ты получишь. Но это тоже будет пустышка. А оно тебе надо?

А теперь на пол и в темпе отжиматься. С хлопочками...

Уф... Перекатился на спину и полежал, расслабив мышцы и слушая, как постепенно успокаивается скачущее сердце. Доски приятно холодили лопатки, а вдоль пола тянул приятный сквознячок. Затем, обманутый моей неподвижностью, из-под плиты вальяжно выдвинулся матерый таракан. Пошевелил усами и неторопливым прогулочным шагом направился к моему уху.

Я осторожно нащупал кистью скинутый тапок и приготовился сделать из него отбивную. Он остановился, насторожившись. Нет, дружок, иди спокойно, я тебя есть не собираюсь. Пусть пишут, что ты - не мерзкий паразит, а достойный продукт со вкусом креветки и в три раза более богат белком, чем цыпленок. Но не настолько я голоден...

Хлоп! Без шансов...

Без шансов для меня, эта тварь сиганула зигзагом, лишь только я шевельнулся. Ну, еще бы... Уже четверть миллиарда лет этот вид живет почти без изменений, своего рода вершина эволюции. Что для них люди? Лишь краткий миг на фоне вечности. Вчера - динозавры, сегодня - вкусное мусорное ведро. А завтра? А есть ли вообще у нас это завтра?

Оставив минутную слабость позади, я налил себе чаю покрепче и решительно зашагал в комнату. Сегодня по плану у меня арифметика. Конечно, не та простенькая, из школьных четырех действий, а современная, состоящая из особых приемов вычислений с использованием индивидуальных тонких свойств чисел. Без глубокого понимания этих техник стоящую передо мной глыбу будет не сдвинуть. Поэтому уже третий день грызу арифметику эллиптических кривых с комплексным умножением методами теории Ивасавы.

Кстати, подумалось мне, и практический выхлоп из этого направления можно будет выжать. Ведь эллиптические кривые - основа криптографии будущего. Элементарные ключи длинной чуть больше ста бит, сгенерированные с помощью таких подходов, кластеры суперкомпьютеров взламывают месяцами. Для информации класса Top secret достаточно ключа в 384 бита. Восьмое Главное и лично товарищ Козлов были бы счастливы получить эти методы.

Сел на стул, рассеяно посмотрел сквозь уже голые ветки на низкое ленинградское небо и подтянул понимание. Вперед.

Спустя примерно час хлопнула входная дверь, и в коридоре забормотали мужские голоса. Разобрал отцовское "тапки" и успокоился. Затем разговор перетек на кухню. "Опять надомный симпозиум с коллегами" - с этой мыслью я провалился обратно в возможности погружения поля коэффициентов уравнений в абелеву башню полей. Моя уже не робкая мысль привычно расплетала чужие кружева, цепко запоминала логические узоры, ловко перебегала по элегантным мостикам доказательств и протискивалась в незаметные проходы в, казалось бы, непроницаемых преградах. Чем глубже я вгрызался в арифметику бесконечных башен числовых полей, тем четче становилось теперь уже мое собственное понимание, а оно ох как пригодится мне через год.

- Андрей, - дверь приоткрылась, и в нее, почему-то с чуть смущенным видом заглянул папа. - Все математику свою долбишь? Давай, прервись, пойдем на кухню. Там мой товарищ пришел, познакомлю. Хотя... Он-то тебя в детстве видел, а вот ты его вряд ли помнишь.

Я чертыхнулся про себя, провожая мысленным взглядом с таким трудом реконструированную, а сейчас безнадежно развалившуюся логическую конструкцию.

"Ладно", - вздохнул и попытался взять под контроль всколыхнувшееся раздражение, - "заодно закреплю при воссоздании".

На кухонном столе царил художественный беспорядок - сказывалось отсутствие женской руки: початая бутылка самтрестовского "Греми" соседствовала с блюдцем, на котором разлеглись присыпанные молотым кофе и сахарной пудрой колечки лимона. Рядом возвышалась стопка неровно нарубленных бутербродов с сыром и полукопченой колбасой. Судя по уже зажеванным лимонным долькам, процесс успешно стартовал.

У окна сидел незнакомый дядька с мясистыми ушами выдающихся размеров и деловито выдирал хребет из кильки пряного посола. Папа сел рядом, и начал чистить вареное яйцо. Ага, балтийские бутерброды будут.

- Как дела, боец? - поприветствовал дядька, разглядывая меня с легкой иронией.

- И хороши у нас дела... - напел я, присел и представился, - Андрей.

- Да я помню, что Андрей - коротко засмеялся он, - а ты меня, наверное, не помнишь? Иннокентий.

Я мотнул головой, пожимая плечами.

- Мы с тобой бычков как-то на Шаморе ловили. Ты, правда, тогда совсем мелкий тогда был, лет пять.

- Ааа... - протянул я, припоминая валы водорослей на берегу, резкий, насыщенный йодом запах и шустрых морских блох, - это не вы потом с причала свалились?

И я звонко прищелкнул пальцем под подбородком.

Они переглянулись и громко заржали.

- Вот так мы отпечатываемся в памяти подрастающего поколенья, - смахнув слезу с угла глаз, сказал папа. - Нет, то Володя был. Здорово мы тогда, да, Кеш?

- Определенно. Ну, между первой и второй...

И они повторили. Очевидно, сегодня правило здешних застолий "открытая бутылка в любом случае допивается" нарушено не будет.

- Ну, Андрей, - Иннокентий с видимым удовольствием зажевал лимон "а-ля Николя". - Рассказывай, как живешь-можешь. Девчата в классе не обижают?

- Да что ж вы такое на наших комсомолок наговариваете, товарищ Иннокентий, - деланно возмутился я, - как они могут забидеть такого гарного хлопца, как я?! Я на один бутерброд вас обездолю, да?

- Что, наоборот, отбоя нет? - он пододвинул мне тарелку с бутиками.

Я коротко призадумался. Мда, а ведь накрутилось на меня этих отношений с подковырками, как змей на Лаокоона.

- Ну, время такое... Молодое, - я развел руками, - мы выбираем, нас выбирают.

- И выбрал? - он неожиданно остро глянул на меня.

- Да, - сказал я твердо.

- Ммм? - протянул папа заинтересовано, - скажешь?

"Собственно, что скрывать?" - подумал я.

- Афанасьева.

- А! - без малейшей паузы с энтузиазмом откликнулся папа, - рыжая мама. Такая... Видел на собраниях. Да, одобрям-с.

Я многозначительно поиграл бровями.

- Ну, в смысле, дочка ж на маму похожа? - заюлил он, отводя от себя подозрения, и, потупившись, потянулся к бутылке.

- Хм... Ну понятно, - Иннокентий пододвинул рюмашку под разлив. - И хобби себе нашел, да? Или будущую профессию? Думаешь стать великим математиком?

- Хобби у меня - кройка и шитье. А как с математикой отношения сложатся - неизвестно. Но наука красивая.

- Кстати, - вмешался папа, - представляешь, Кеш, он себе сам за неделю джинсы сшил - от настоящих не отличить, даже пуговицы и нашлепку на карман настоящие нашел. И на меня две рубашки сшил. Во, смотри, на мне одна как раз!

Иннокентий пощупал, поцокал и вновь повернулся ко мне:

- В математике-то ничего пока не открыл?

- Какое открыл! Грызу основы.

- По пять-шесть часов в день, отец говорит?

- Силы есть - грызу. Заканчиваются - отдыхаю, - я чуть недоумевающе посмотрел. Что-то допрос начинает напоминать.

- Да нет, Володя, все нормально, - невпопад сказал Кеша, повернув голову к папе, - я тебе уже сейчас могу сказать. Ну, почти... Но кто не без странностей?

Папа отчетливо выдохнул и чуть порозовел.

- Ну и слава богу, - мне показалось, что он сейчас перекрестится, но вместо этого он решительно тяпнул рюмку. - Отрицательный результат - тоже результат. Хороший.

Я приподнял бровь, показывая, что потерял нить беседы.

- Да напугал ты меня! - воскликнул папа, гневно двигая бородой, - этим своим математическим энтузиазмом!

Горлышко бутылки чуть постучало по рюмашке, и несколько капель пролилось мимо.

- Тьфу! - с чувством констатировал папа, - аж руки дрожат. Я ж шизу у тебя заподозрил. Бред изобретательства или вред величия.

- Хм... - я с трудом удержался, чтоб не засмеяться, - бред величия? Я сильно чем-то хвастал?

- Ну... - папа неопределенно поводил рукой в воздухе. - Скрытый бред.

- Скрытый бред? - переспросил я и, не сдержавшись, заржал.

- Хех, скрытый бред - это бред, - поддержал меня Иннокентий.

- Да откуда я помню! Я ж нормой занимаюсь. А психиатрию аж когда проходили... - папа начал оправдываться.

- Ладно, - я поднялся, - раз со мной все выяснили, я пойду?

- Погодь, - папа качнул головой, - себя надо знать. Садись, послушай анализ.

Я сел и посмотрел на посерьезневшего Иннокентия.

- Ну что, - тот задумчиво поскреб щеку. - Продуктивной симптоматики нет. Обычно манифестирует с нее, с бреда или навязчивых идей. Но тут все чистенько. Кроме того, что более важно, нет негативных симптомов. Понимаете, когда неспециалисты говорят о шизофрении, то в первую очередь упоминают именно бред или галлюцинации. Потому что это - ярко и необычно. Но они бывают заметны не всегда, в период рецессий этой симптоматики может и не быть. Поэтому для нас, психиатров, важнее негативная симптоматика. Ослабление интеллектуальных, волевых и эмоциональных функций при шизофрении определяется всегда.

Он говорил четко, размеренно, с акцентированными смысловыми ударениями. Сразу видно опытного лектора.

- Само название "шизофрения" означает "раскол". Обычно считают, что это раскол сознания, будто бы у человека появляется две личности. Но это глубокое заблуждение, так не бывает. Шизофрения - это раскол, расщепление души. Часто сложно сформулировать, в чем именно раскол, но он ощущается как особая странность. Возникает интеллектуальная расщепленность - утеря единства мышления, восприятие каких-то мыслей, как отдельных от себя "голосов". Волевая расщепленность - желание что-то сделать и, одновременно, нежелание это делать. Эмоциональная - одновременное присутствие несовместимых друг с другом эмоций. Причем это совсем не похоже на обычного человека, запутавшегося в своих чувствах, который, например, любит и ненавидит одновременно. У больного нет ощущения внутренней борьбы. Противоположные чувства, мысли и волевые движения, как рыбы, ходят рядом, не мешая друг другу.

Иннокентий поправил очки, задумался, потом продолжил:

- Вот, например, вчера. Больная сердится на меня, кричит, рвет листок бумаги, где я написал, как лекарство принимать, топает ногами из-за того, что ей пришлось немножко подождать, а я смотрю ей в глаза и вижу, что она ко мне тепло относится, по-своему любит меня. И как бы в доказательство она вытаскивает из своей сумки смятый букетик фиалок и протягивает мне, еще продолжая топать ногами и ругаться. И эти две вещи происходят одновременно! Она кричит на меня и дарит цветы... Чудно, правда? Вот это и есть раскол души. А еще шизофреники обычно инертны и равнодушны, отгорожены от мира... Им лень напрягаться, запоминать что-то - а зачем? Тяжело поддерживать контакты с людьми. Какая любовь, какой интерес к девочкам? Душа выцветает, выгорает и опытный взгляд видит это в первую очередь. У Андрея с этим все в порядке - жизнерадостен, шутит, активно развивает беседу, интересуется девочками, на хобби оригинальное еще хватает сил, - он с легкой улыбкой посмотрел на меня, но на дне его глаз мелькнула настороженность, и я передумал расслабляться.

- О как, - протянул папа, - я думал ты буйных лечишь, а тебе, оказывается, приходится быть психологом. А что ты про странность там говорил? Чрезмерное увлечение математикой, да?

Иннокентий вздохнул, снял очки и начал их тщательно протирать платком.

- Ну, как сказать, странность... - протянул он, водрузив, наконец, оптику на место. - Да, кто-то другой начал бы рассуждать о сверхценной идее. Любят у нас сейчас это модное словцо. Эта страсть к математике, которой он отдает столько часов в день - отличный повод, чтобы придраться. Но я вообще к этой концепции сверхценной идеи отношусь со скепсисом. Что это такое, на самом деле? Когда человеку становится очень важно то, что большинству кажется маловажным. Если человек жертвует многим ради какой-то необычной цели, то он в глазах большинства становится странным. Но выдающиеся люди - писатели, художники, музыканты, ученые - творили страстно и самозабвенно. Акт творения, он такой... Часто требует отрешения от земного. Нет! - решительно сказал он, - как раз это для меня странностью не является. Чертой характера, проявлением личности, но не странностью.

- А что тогда? - осторожно уточнил папа.

Я сидел тихо, навострив ушки.

- Да взрослый он у тебя очень, - задумчиво протянул Иннокентий, и я почувствовал, как у меня непроизвольно подвело живот. Прокололся? - Необычно взрослый. И не только в рассуждениях. Взрослые для него не имеют автоматического авторитета. Не смущается там, где надо в этом возрасте смущаться. Про девочек говорит, не краснея... Нет даже следа наивности.

- Ну так хорошо, - с энтузиазмом рубанул папа, - взрослеет парень.

Мы с Иннокентием переглянулись, я придавил улыбку и опустил очи к полу.

- Ладно, - поднялся со стула, - пойду я, солнцем палимый. Раз умом не скорбен, то надо работать. Пап, ты, это, смотри... Симпозиум надо ограничить одной бутылкой, а то мама будет недовольна.

- Ну вот, что я тебе говорил?! - возопил Иннокентий, - разве ребенок так будет взрослым говорить?

- Смотря какой ребенок, дядя Кеша... Ответственный - будет! - ухмыльнулся я и стремительно улизнул с кухни.

Психиатр, мля... Только такого интереса мне не хватало.

Плюхнулся на стул и замер, сосредотачиваясь. Мир дрогнул, теряя резкость, звуки слегка поплыли, а прямо из стены выступила, причудливо играя красками, дзета-функция Римана в комплексной плоскости. Ну, поехали.

Среда, 19 октября 1977, вечер

Ленинград, угол Лермонтовского и Декабристов.

- Фёдорыч, тут пацан до тебя, - моя провожатая отодвинула замусоленную шторку, и я буквально втиснулся в небольшое, плотно заставленное помещение. Несмотря на приоткрытое окно, в комнате было жарко; пахло куревом, клеем и, немного, тканями. С высокого потолка самодельной россыпью свисали стоваттки; вниз падал яркий, почти не дающий теней свет, почти как в операционной. За стеклами уже клубился синеватый ноябрьский сумрак, и оттого эта теплая и залитая светом комната казалась, несмотря на загромождение, уютной и обжитой.

- Ну? - рыкнул мастер, вдавливая окурок в стоящую на подоконнике консервную банку.

Я еще раз огляделся. Все, что надо, есть. Хорошо снабжаются наши Дома Быта. Мысленно улыбнулся, узнавая трехполосную заготовку под прессом. Повернулся к уже набычившейся фигуре и, указав на улику, произнес:

- На ком кроссовки Адидас, тому любая девка даст?

Фёдорыч построжел лицом и стремительно двинулся на меня. Я встревоженно напрягся, однако он лишь молча протиснулся мимо и, откинув многострадальную шторку, высунул голову в полутемный пустой проход. Повертел головой, прислушался, затем чуть слышно хмыкнул и уже вальяжно вернулся к станку. Сел, одернув полы темно-синего халата, помолчал, потом резко спросил:

- Что надо? Шузы? - он исподлобья посмотрел на меня и добавил в голос задушевности, - отдам на четвертак дешевле, если скажешь, от кого узнал куда идти.

Я подтянул табуретку и сел, показывая, что разговор будет не быстрым. Покачал головой:

- Да нет, Василий Федорович. Понадобятся - куплю или сам сошью.

Мастер прищурился, усмехаясь. Я согласился:

- Да я понимаю, что не совсем просто. Материалы подобрать, инструменты, станки нужные под рукой иметь... Собственно, я насчет последнего. Посмотрите.

Извлек из сумки и аккуратно разложил на столе собранный за месяц набор "сшей сам": отрез диагоналевого денима, бобину крашеных ниток, заклепки и пуговицы, патч с тиснением и красный флажок с заветным словом из пяти букв, что на "Le" начинается, но не "Lenin".

Дал время все разглядеть, потом продолжил:

- Шить умею, на вот этих станках. Только доступа к ним у меня сейчас нет... Обсудим?

Фёдорыч повернулся к прессу, в котором была зажата заготовка подошвы, и стал его раскручивать. Я сидел и терпеливо ждал ответа.

- Не, - родил он наконец, - не получится у тебя.

- Да я готов платить вам за аренду, - взмахнул я рукой. - Ну... Разумную сумму.

Он искоса посмотрел на меня:

- Не в этом дело, - и поправился, - не только в этом. Ты думаешь, что один такой умник? На учете все. Подрастешь, выучишься официально, сможешь сюда попасть по распределению или... Или еще как - вот тогда валяй, делай на рабочем месте что хочешь... В разумных пределах, конечно. Но сам! А за проходной двор здесь знаешь, что будет? Не знаешь? И слава богу, знать этого тебе и без надобности. Так что, вьюноша, - он усмехнулся, - иди с миром. В этом Доме Быта ничего тебе не обломится. И в других - тоже.

- А может...

- Не может, - твердо прервал он меня.

- У вас же здесь никого чужих не бывает, все свои! - воскликнул я недоуменно.

Он кривовато усмехнулся:

- Молодой ты... Этого и хватит. Зависть - страшная сила. Нет, я свои рамки теперь знаю, - он сжал правую кисть в кулак и показал мне, - видишь?

Мой взгляд прикипел к наколке на первой фаланге среднего пальца. Так, что тут у нас в этом перстне? Квадрат, диагональ, полсолнца светит вниз...

- Слаб я в тюремной геральдике, дядь Фёдорыч.

- Вот и радуйся этому, - проворчал он, - я почему с тобой вообще разговариваю... Дураков не люблю. Ты, вроде, не дурак, вон как все спланировал и подготовился. Теперь ты должен свой ум окоротить и поставить в рамки. Иначе - вот, - и он еще раз сунул мне под нос наколку.

- Да я сильно наглеть и не собирался, - упавшим голосом сказал я, - четыре-пять штанов в месяц и в тину. И честно делиться.

Он внимательно оглядел меня еще раз, подумал.

- Выучишься, отслужишь - приходи, поговорим. А пока - нет. Рано тебе.

Я вслушался в интонации. Увы, это "нет" - твердое. Ну что ж...

- Спасибо за полезный разговор, дядь Фёдорыч. Удачи вам, - и ушел.

Если я слажаю, удача в лихие девяностые ему пригодится. В прошлый раз Фёдорыч поднялся, проскочив на тоненького через прессуху рэкетиров. Без глаза проскочил и одной ноги, несмотря на все знание рамок. Повезло.

"Ладно", - я вышел на Лермонтовский проспект и оглянулся вверх, на сияющую огнями стекляшку Дома Быта. - "Ладно. Перехожу к запасному варианту".

Пятница, 28 октября 1977, день

Московская область, Ленинградское шоссе.

- Все, Саша, стой. Дальше я сам.

Черный Роллс-ройс послушно скользнул к обочине и остановился. Сидящий на переднем сидении сотрудник "девятки" быстро и негромко забормотал что-то в рацию. Тяжелый, предназначенный для тарана неожиданных препятствий "лидер" круто развернулся и встал поперек пустынного Ленинградского шоссе, перегораживая сразу обе полосы. Замыкающий кортеж "скорпион" прикрыл лимузин сзади. Из машин охраны как чертики из коробочки выскочили, занимая свои позиции, телохранители.

- Можно, - кивнул головой руководитель охраны.

- Давай, Юра, пересаживайся тоже вперед, - сказал Брежнев и грузно полез из салона.

Андропов послушно поменялся местами с подчиненным.

- Эх, - Леонид Ильич включил зажигание, - прокачу!

Глаза его горели азартом.

Юрий Владимирович мысленно поежился. Неуемная страсть Первого к быстрой езде была постоянной головной болью "девятки". Дорываясь до руля, Брежнев порой загонял стрелку спидометра за двести, и долетал от Кремля до границы с Калининской областью, в Завидово за пятьдесят минут.

Машина пошла в плавный разгон.

- Леонид Ильич, - взмолился Андропов, - только осторожно!

- Не учи отца детей делать, - хохотнул, довольно блестя глазами, Брежнев, - я сорок лет за рулем, и ни одной аварии. Осторожен ты, Юра. Прямо как Михал Андреич, тоже тот еще "гонщик". Пятьдесят девять километров на спидометре и не больше. Как по Кутузовскому поедет, так всех за собой соберет. А я вот с ветерком люблю. Для меня это - лучший отдых.

Андропов проглотил рвущееся с языка напоминание про Крым. Лучше промолчать. Разговор предстоит важный, пусть Первый в хорошее настроение придет.

Дважды! Дважды уже Брежнев чуть не погиб из-за собственного лихачества за рулем.

Первый раз в Крыму, пять лет назад, когда неожиданно сорвался покатать двух смешливых докторш на Мерседес-Бенце. Под одобрительное повизгивание до чертиков довольных женщин, ну еще бы, сам генеральный секретарь везет, развил на серпантине бешеную скорость и не вписался в один из поворотов. Лишь в самый последний момент, когда смех пассажирок уже перешел в пронзительный визг, он все-таки смог остановить машину, которая, как в дешевом боевике, повисла, раскачиваясь над тридцатиметровым обрывом. Подоспевшая охрана оттащила Мерседес от края и извлекла из него двух взопревших теток и белого, как мел, Брежнева.

А год назад здесь, в Подмосковье, на этом же шоссе под Солнечногорском... Правда, тогда Первый виноват и не был, хоть и опять сам сидел за рулем. Тогда проклятый ЗИЛ выскочил со второстепенной. Лихач из местного колхоза решил проскочить перед мчащимся под сто восемьдесят кортежем. Хорошо, что водитель "лидера" успел среагировать и бросил свою машину под выкатывающийся на перекресток грузовик, а шедший за ним Брежнев виртуозно обошел образовавшуюся кучу железа. Два сотрудника, что сидели в "лидере" справа до сих пор по госпиталям лечатся.

Юрий Владимирович с тревогой посмотрел на стремительно летящий под капот асфальт и решился-таки:

- Как говорится, береженого бог бережет, Леонид Ильич. Достаточно один раз ошибиться, и что со страной будет? Американцам, опять же, радость какую доставим.

Подействовало. Брежнев чуть-чуть сбросил скорость, а потом рассмеялся, что-то вспомнив. На дряблой, покрытой мелкой сеткой морщин щеке прорисовалась ямочка, слабым намеком на ту безотказно действовавшую на женщин улыбку, что сводила их с ума еще лет тридцать тому назад.

- А помнишь, Юр, - он самодовольно похлопал ладонью по баранке, - как я Киссинджера тогда укатал на Кадиллаке? Вот он, бедняга, потом бледный вид имел. Не привык в своей Америке к таким скоростям. Хвалил меня потом, да?

- Да, - уверенно подтвердил Андропов, - так Форду и сказал: "водитель - ас".

Брежнев опять довольно засмеялся, а Юрий Владимирович тихонько сглотнул. Очень, очень бы не хотелось, чтоб до Первого дошла полная фраза Киссинджера: "политик никудышный, но водитель - ас". Нехорошо будет.

- Смешной он, этот Киссинджер, - эхом откликнулся на мысли Андропова Брежнев, - ружье держать в руках вообще не умеет! Кабан бы увидел - от смеха умер, ей богу! Еврей, одним словом. Только торговаться и умеет. Что-то я сомневаюсь, что он на самом деле в дивизионной разведке служил.

- Был у него такой эпизод, в Арденнах. Служил, но переводчиком, он же родом из Баварии, немецкий для него - родной. На операции не ходил, да. А так... бабник редкостный, - наябедничал Андропов, доверительно наклоняясь к уху Леонида Ильича, - и кишкоблуд.

- Наш человек, - ухмыльнулся Брежнев и довольно цыкнул, что-то припомнив, - эх, были ведь и мы рысаками, правда, Саш?

- Уж да... - многозначительно заулыбался сидящий позади Рябенко.

Стрелка спидометра опять поползла вправо.

- Нет, не могу я медленно, - покачал Брежнев головой. - Как там эти волосатики говорят? "Живи быстро"? Вот тут они правы. Это - мой девиз.

"Это да", - мысленно согласился Андропов, - "Жил Брежнев быстро. Раньше. И работал много, очень много. Тоже раньше. А сейчас он... выработался. Да, точно, не деградировал, не постарел, а именно выработался, израсходовал отпущенный ему природой ресурс".

А ведь какой был!

Даже став Первым, приезжал в ЦК раньше всех и работал допоздна. Все делал стремительно, бегом. Даже обедал торопливо, за восемь минут, и тут же несся работать дальше. За день через его наполненный клубами сигаретного дыма кабинет проходило по несколько десятков посетителей, и со всеми он успевал поговорить по душам, всех успевал обаять простотой и душевностью общения. А по вечерам дома продолжал работать с документами, иногда отрубаясь прямо с ними в кровати. По стране мотался без конца. Бывало, по три-четыре недели в Москву не заезжал, зато лез в такие дыры, куда первый секретарь не то что обкома - райкома не заезжал.

Темпераментный и импозантный, уважающий острую шутку и розыгрыши, готовый принимать шутки в свой адрес. Любящий посидеть с друзьями за столом, но практически никогда не теряющий за рюмкой контроля. А под настроение Первый мог и баян рвануть, и спеть в компании что-нибудь из русского народного.

Да, именно таким он запомнился Андропову, таким он его уважал и такому был предан. Тем больнее было все чаще видеть появляющиеся признаки дряхлости, и тела, и ума.

Ну... Ничего. Страна крепка как никогда, несколько лет на пониженных скоростях ее не убьют, потом наверстаем. Важнее то, что руководство действительно коллективное, а решения принимаются единогласно. Любой член Политбюро может спорить, не боясь последствий. И если даже один не согласен, вопрос отправляется на доработку. После вызывающего дрожь в коленях Сталина, и самодура Хрущева поневоле начнешь ценить сегодняшнюю ситуацию.

"Нет-нет-нет, пусть все идет естественным путем. А если еще и таблеточки удачно поменяем..." - и Андропов задумался о предстоящей на следующей неделе встрече с Чазовым. Наводка от "Сенатора" оказалась на редкость плодотворной, появилась возможность серьезно прищемить хвост кремлевским медикам. - "Прямо по пословице - у семи нянек дитя без глаза. Назначили десять лет назад как второстепенный препарат - и все, забыли. А сколько тревожных указаний уже было! Мерлин Монро, Пресли этим летом... И это только самые известные случаи. Минимум пять лет, как надо было уже заменить на препарат из другой группы. На эти... Как их? Бензодиазепины, вот. Ну ничего... Взгрею, забегают как тараканы под кипятком..."

Хоть медицина не была его полем, но тут Юрий Владимирович был уверен на все сто. Когда врачи из КГБ по его заданию прочесали западные журналы, и реферат на заданную тему лег ему на стол, вопросов не осталось. Совсем. "Сенатор" был прав и здесь. Клиническая картина нарушений в результате длительного приема барбитуратов в пожилом возрасте была словно списана с Первого, один в один. Особенно встревожило Андропова то, что принимаемый сейчас Брежневым препарат дает не нормальный физиологический сон, а черное тупое забвение с очень, очень нехорошим выходом из оного поутру с разбитостью, затруднением мышления, нарушением речи и омерзительнейшим настроение на весь оставшийся день.

"Не только старость это, оказывается... Как он вообще с этим живет-то все эти годы?" - Юрий Владимирович покосился на увлеченно гонящего машину Брежнева. - "Нет, Чазову не отвертеться от смены препарата. Я не дам".

Кортеж стремительно влетел в Клин и пронесся по узкому мосту через реку Сестру. Брежнев опять прикурил, блаженно втянул первую затяжку и обратился к своему водителю:

- Саш, а помнишь, как мы впервые увиделись? Расскажи Юре, он, наверное, и не знает.

- Да... - протянул Рябенко, справедливо сомневаясь в неведении Андропова, но потом продолжил, - в тридцать восьмом это было. Уж сорок лет почти назад, однако... Я тогда в обкомовском гараже шофером был, в Днепропетровске. И вышло мне как-то повышение - возить первого секретаря. "Бьюик" дали... Поездил, приноровился, ну и подкатываю к обкому, становлюсь и жду. И тут выходит оттуда та-а-акой форсистый парень, густобровый, спортивный, в белой сорочке с закатанными рукавами и в машину так нагло лезет. Я ему: "Куда! А ну пошел!" А он мне: "Поехали". Я ему "Пшел вон, я первого секретаря жду, Брежнева". А он мне "а я и есть Брежнев".

Посмеялись.

Это Андропов, конечно же, знал. Все, что касалось Первого, любая мелочь, ничего никогда не проскальзывало мимо Председателя КГБ. Работа такая, курировать "девятку". Обложив его двумя преданными лично себе замами, Брежнев оставил за Андроповым свою охрану. Это был знак доверия. Мол, замами я тебя обложить обязан по правилам аппаратной игры, но ничего личного, я тебе верю. И, как и любую другую свою работу, эту - охранять и пестовать Первого - Андропов делал не за страх, а за совесть.

Замелькали домишки Завидово, и кавалькада ушла с трассы налево, в заповедные леса на границе Московской и Калининской области. Расположенные вплотную с сельской дорогой деревья мелькали, сливаясь, а Брежнев продолжал гнать вперед с молодецкой удалью, с заносами на, к счастью, некрутых поворотах.

- Леонид Ильич... - предостерегающе сказал Андропов, - неужели не страшно?

- Страшно? Не, это ерунда, - отмахнулся Брежнев, - здесь не страшно, здесь все от меня зависит. Вот в шестьдесят первом, когда мой самолет над Средиземным морем истребитель из пулемета чуть не расстрелял, вот тогда, честно говорю, страшно было. Ни-че-го от меня не зависит, ничего... И на Байконуре в шестидесятом, после взрыва... Весь стартовый стол в обугленных телах... Вот это тоже было страшно. Потому что уже ничего не отменить. И безалаберность нашу - тоже! А не дай бог, с ядерной бомбой учудят или с атомной станцией? Вот это - страшно. А на дороге я бог и царь. Все от меня зависит.

"Вот и Козлово" - с облегчением узнал Юрий Владимирович. - "Все, сейчас пытка этой поездкой закончится. Колбасно-коптильный цех для разделки отстрелянной дичи... Поворот направо и все... Ура, доехали! Аж не верится".

Брежнев лихо затормозил, и наступила тишина. На ватных ногах Андропов вылез из салона и глубоко вдохнул, оглядываясь. У крыльца скромного охотничьего домика стояли, встречая дорогого гостя, командир охотхозяйства генерал-майор Колодяжный и невысокий кряжистый Василий Щербаков, личный егерь Первого. Чуть за ними в своей вечной потертой куртке из синтетики отсвечивал сединой на сумрачном фоне еще не до конца облетевшей дубравы улыбающийся Черненко.

- Здрав желаю, товарищ Генеральный Секретарь! - взмахнул рукой Колодяжный.

- Здравствуй, Иван Константинович, здравствуй, дорогой, - память у Брежнева на имена-отчества знакомых, их дни рождения, членов семьи была отличная: своего рода инструмент сильных мира сего. Даже едучи на охоту, на какую-нибудь дальнюю вышку, он сразу припоминал, что у егеря там есть маленькая дочка и ей надо взять подарок. - Здравствуй, Василий. Куда сегодня поведешь, на Большие Горки?

- Нет, - мотнул головой Щербаков, - с утра стадо у поповского омута переплыло на ту сторону, сейчас у сторожки пасутся, туда и двинем.

- Хорошо. Костя, давай, - с хитрецой улыбаясь, Брежнев повернулся к Черненко.

Тот протянул Генеральному небольшой аккуратный сверток.

- А с днем рождения тебя, Василий! Ты думал, Леонид Ильич забыл? Не-е-ет! - протянул он подарок и обнял товарища, - Леонид Ильич все помнит, полковник!

- Служу Советскому Союзу! - вытянулся враз повеселевший егерь.

- А звезду вечером обмоем... - Брежнев довольно потер руки. - Переодеваемся и вперед!

Уже через пятнадцать минут охотники и егеря грузились в лифтованные "Волги". В багажники легла стопка небольших дипломатов с перекусом на вышки: по несколько бутербродов и по четвертушке коньяка в каждом. Егеря сели с ружьями. Еще недавно это было жестко запрещено, как же - оружие вблизи Первого у кого-то, кроме сотрудников "девятки"! Однако три года назад, в Крыму, огромный подраненный секач сумел подкрасться к охотникам со спины, и егерь лишь чудом, в прыжке, ногой в спину, успел убрать подопечного с пути мчащегося мстить зверя. У Брежнева оставался лишь один заряд в штуцере, чтобы остановить разворачивающегося для следующего броска кабана, и он не оплошал. С тех пор порядок и поменяли.

- Ну, все готовы? - Леонид Ильич отчетливо торопился. Глаза его лихорадочно блестели, активно жестикулирующие руки подрагивали. Он был уже во всю околдован охотничьей страстью и волновался так, что казалось невероятным, что сможет попасть в зверя. Однако Андропов знал, что это впечатление ошибочно. На охоте Брежнев отличался молниеносной реакцией и превосходной стрельбой - зверя он клал обычно с первого выстрела.

- Поехали! - азартно скомандовал Первый, и охота началась.

Тот же день, поздний вечер.

Московская область, Завидово.

Леонид Ильич не любил мягких кресел и просторных помещений, оттого посиделки после охоты проводились в небольшой комнате. На стульях вдоль длинного стола с трудом бы разместилось человек десять: сами высокопоставленные охотники и, иногда, личные егеря. Сейчас, впрочем, здесь сидело лишь трое членов Политбюро, остальные деликатно разошлись.

На белой льняной скатерти по обыкновению лежали в блюдах копчености, разные сосисочки и присланные с Украины Щербицким деликатесные, на один укус, колбаски. Была рыбка заливная и, непременно, квашеная капуста, очень достойная, с клюквой; чуть дальше стояли соленые хрусткие огурчики, моченые помидорчики и яблоки. Спиртного было мало: сам Первый за столом никогда не терял контроль, ограничиваясь двумя-тремя рюмками перцовки, остальные стремились соответствовать. Даже на приемах в Кремле Брежневу наливали специальный отвар шиповника, разбавленный лимонным соком до нужного коньячного блеска.

- Зря ты, Юра, так мало мяса съел, - осуждающе качнул головой Брежнев и наставительно продолжил, - надо, надо обязательно есть мясо диких животных, в нем много микроэлементов, мне врач говорил. Вот, попробуй почки заячьи, их для меня тут по особому рецепту готовят.

Андропов послушно добавил в свою тарелку указанное блюдо и, наколов на вилку, отправил пережевывать.

Азарт обсуждения удачной охоты уже сошел на нет, и Брежнев очевидно размяк, окончательно придя в благодушное настроение.

- Душевно сидим, - подтвердил он наблюдение Андропова и, неожиданно повернувшись, пристально посмотрел на него, - Юра, ты что-то спросить хочешь?

Тот в который раз поразился интуиции Первого в отношении людей. Как он их чувствует?! Насквозь видит, и успешно соврать ему почти невозможно.

Андропов завидовал этой, пожалуй, сильнейшей стороне Брежнева. Тот буквально коллекционировал людей. Мог годами изучать каждого попавшего в поле зрения, постепенно оценивая в разговорах как деловые качества, так и преданность стране - и себе лично. И лишь досконально разобравшись, дойдя до сути человека, он придирчиво подбирал ему подходящее место на том или ином уровне пирамиды власти - такое, чтобы можно было стоять на самой вершине, не сомневаясь в крепости основы. Предателей среди поставленных им не встречалось.

- Да, - махнул Юрий Владимирович рукой, - действительно, хорошо сидим. Стоит ли портить такой вечер делами?

- Нет уж, нет уж, - Леонид Ильич придвинул к себе белый фарфоровый стаканчик с золоченной полоской поверху, сдернул с него перевязанную ленточкой бумажную крышечку. - Давай, говори, я ж вижу, что ты маешься весь вечер.

Первый влил в себя мечниковскую простоквашу, вытер салфеткой молочные усы над верхней губой, и дернул кустистой бровью, мол, излагай.

- Вопрос хочу вынести на Политбюро, Леонид Ильич, по экономике. Пока хотя бы обсудить по первому разу. Завелась у нас тут одна проблемка нехорошая. Вот... Предварительно с вами проговорить хотел. Может, не сегодня?

Брежнев поскучнел, и Андропов понимал, почему. Экономика - это вотчина Косыгина, единственного члена Политбюро, с которым у Первого никак не складывалось теплых личных отношений. Уважать он его уважал, и сильно, но не любил. Это была взаимная антипатия на каком-то химическом уровне. Даже увлечения у них были совсем разные: охота и бассейн у Брежнева, отдых на Черном море, песни военной поры и хоккей, а, по молодости, многочисленные, но несерьезные интрижки; Косыгин же был завзятый рыбак, мастер спорта по гребле, любил отдыхать в Юрмале, баню, футбол, песни Эллы Фицджеральд и был однолюбом.

- Что там еще у тебя накопали? - недовольно проворчал Брежнев.

-Денег на руках у населения стало слишком много. Похоже, в семьдесят втором мы слишком сильно повысили зарплаты. Да и потом сплоховали, не смогли строго выдержать заложенного в том постановлении ограничения дальнейшего роста зарплат приростом производительности труда.

- И что теперь, люди жалуются, что денег у них слишком много? - Леонид Ильич скептически улыбнулся.

- Да нет, конечно, кто ж на это будет жаловаться, - рассмеялся Андропов и, посерьезнев, продолжил, - а вот причины дефицитов здесь коренятся. Производим товаров и услуг меньше, чем денег на руках. Люди покупают и хотят еще, а у нас больше нет. Отсюда недовольство. Но даже не это самое плохое. Понимаете, Леонид Ильич, деньги начинают весить по-разному. Кто близок к торговле, и может отоварить все свои деньги, у того достаток выше, чем у людей с той же зарплатой, но не имеющих доступа к торговле. И это начинает разлагать наше общество. Все эти спекулянты, фарцовщики... Как зубы у акулы, одних посадим - тут же следующий ряд вылезает. Мы тут у себя посчитали, получилась тревожная картина: без внесения изменений будут появляться все новые и новые дефициты, спекуляция будет нарастать, торговцы станут еще наглее. Надо пресечь это, пока не поздно.

- И что ты, - резко насторожился Брежнев, - хочешь зарплаты урезать? У людей только вкус к жизни появился!

- Так вот то-то и плохо, Леонид Ильич, что вкус к жизни появился, а закусывать нечем... Из-за этого недовольство и растет.

- И если мы зарплаты урежем, то они станут довольны? - сардонически усмехнулся Брежнев.

- Нет-нет, что вы, это было бы слишком прямолинейно... Снижать, конечно, нельзя. Но вот притормозить прирост в будущем и подумать, как оттянуть уже выданные деньги из обращения - над этим бы надо было подумать. Например, предложить долгосрочные вложения в сберегательных кассах на пенсию с повышенным против обычного процентом. Дать процентов пять, если человек не снимает со счета в течение многих лет. Подумать еще раз над увеличением доли потребительского импорта, может быть какой-нибудь временный маневр здесь сделать. Дать больше фондов на кооперативное жилищное строительство, оно хорошо деньги может оттянуть. Может быть, с чем черт не шутит, дать добро на частное строительство нормальных жилых домиков в садоводствах, а не этих "шесть на шесть".

- А фонды откуда возьмешь на это строительство? - Брежнев остро посмотрел на Андропова, - фантазируешь ты чего-то.

- Ну, я как вариант для обсуждения, Леонид Ильич, - сдал назад Андропов. - Посовещаться бы, может товарищи что подскажут. Я все-таки не специалист в экономике. Но вот то, что последствия переизбытка денег на руках у населения пахнут очень нехорошо - уяснил твердо. Есть проблема, Леонид Ильич, надо ее рассмотреть со всех сторон, подумать коллективно.

Брежнев переплел пальцы и откинулся на спинку, раздумывая. Андропов терпеливо ожидал.

- Ну, хорошо, Юра, - наконец отмер Генеральный, - вноси вопрос, посмотрим, как Алексей Николаевич отбрехиваться будет. Только подготовь материалы хорошо, без всей этой мутотени заумной. Чтоб прочел и сразу понял. А то я пока от твоего рассказа не обеспокоился. Ловите этих спекулянтов, да и все.

- Сделаем, Леонид Ильич, обязательно сделаем. Недели через две тогда внесу?

Брежнев кивнул и перевел разговор:

- А что, в ФРГ эсэсовца этого RAF казнила? Наверное, теперь вся их пресса из штанов выпрыгивает?

- Да, орут вовсю, - быстро переключился Андропов. - Рафовцы пристрелили его в отместку за убийство четверки своих лидеров в тюрьме. Ну и за эту операцию в Мозамбике, по освобождению угнанного самолета.

- Мы с ними как, работаем? - прищурился Леонид Ильич.

- Приглядываем. Издали. Через Маркуса.

- Вольф - надежный человек, как и Эрик. Жаль только, что Брандта тогда подставили... Надо этого Гийома с женой из тюрьмы вытаскивать, а, Юр? Наши люди.

- Да, Леонид Ильич, работаем над этим, активно работаем, - согласился Андропов, - надо набрать их шпионов на обмен. У нас, кстати, на редкость урожайный год в этой области. Так что поменяем обязательно.

- Да, я помню, ты докладывал... Но генерала ГРУ этого не вздумайте отдавать! Такие должны платить сполна! Здесь и кровью! Кстати, Костя, - повернулся он к тихо сидящему на уголке Черненко, - тут и твоя недоработка, отдела административных органов. Куда смотрели, когда генерала давали?!

Черненко истово закивал, соглашаясь.

- Леонид Ильич, - мягко начал Андропов, - с этим генералом особый случай. Очень, очень ловко маскировался. Законченный авантюрист, работал не за деньги, и не за идею, а за острые ощущения. Таких почти невозможно выявить стандартными методами наших кадровиков. Так что я не думаю, что отдел недоработал. И, к сожалению, возможно именно на него и придется менять Гийома с женой. Других шпионов сопоставимого масштаба нет. Остальные - обычная мелочь, просто их сейчас оказалось много.

Брежнев покраснел от негодования:

- Да он сколько знает!

- А мы и не сразу отдадим. Во-первых, мы взяли этого Полякова под свой контроль, и он согласился работать под нашу диктовку. Так что сейчас он - прекрасный канал для дезинформации противника. Когда мы его обменяем, найдем способ дать знать об этом американцам, и их доверие к его данным будет подорвано. Во-вторых, мы рассчитываем, что будем играть через него два-три года, и за это время поменяем некоторые важные и известные ему методы работы. Ну и, в-третьих, самое печальное, наиболее важную информацию он так и так уже передал.

- Эх... На фронте все проще было, - огорченно вздохнул Брежнев, - предатель - к стенке, и никаких гвоздей. И правильно это!

Он задумчиво пробежался глазами по столу, ища что-то, а потом вспомнил, что уже выпил вечернюю простоквашу и повернулся к Черненко:

- Костя, а поставь-ка ты ту пластинку с фронтовыми песнями, где Марк Бернес поет.

Андропов расслабился, глядя на багровеющие сквозь седой пепел угли.

- В далекий край товарищ улетает, - начал довольно музыкально подпевать Брежнев, - Юра, давай, подключайся дорогой, не грусти...

- Родные ветры вслед за ним летят, - ладно вывел дуэт, и Брежнев требовательно повернулся к Черненко, - Костя, ну!

- Любимый город в синей дымке тает, - негромкие, чуть надтреснутые от возраста голоса наполняли небольшую комнатку, - знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд...

Глава 6

Вторник, 01 ноября, 1977, утро,

Афганистан, Кабул.

- Саша, я прошвырнусь до биржи, - Вилиор Осадчий погромыхал тяжелой связкой ключей, выбирая нужный, и отпер престарелый сейф. - Потолкаюсь, послушаю.

- Хуб, буру, [*хорошо, вали - на дари] - меланхолично согласился его зам и перешел с дари на русский, - слушай, курева прикупи, закончилось.

- Куплю, - резидент советской разведки извлек из темного чрева сейфа четыре пухлые пачки долларов и бросил в потертый дипломат. Уже стоя в дверях, повернулся и уточнил без всякой надежды в голосе, - ничего нового нет?

Морозов поморщился:

- Глухо. Я с Кадыровым накоротке переговорил в курилке, у соседей тоже ничего пока.

- Плохо... Неделя уж прошла, - Вилиор задумчиво побарабанил пальцами по косяку, - ладно, может мне повезет.

"Да, плохо" - думал он, идя по коридорам посольства к выходу, - "плохо. Уплывает Афганистан, уплывает, и чем дальше, тем быстрее. Денег Дауду надо все больше, и ходит он теперь за ними к иранцам и саудитам. А кто девушку обедает, то ее и танцует. Конечно, задел у нас хороший, крепкий: одних обученных в СССР офицеров почти тысяча, и это не считая врачей, инженеров и учителей. Но новых курсантов Дауд теперь посылает в Индию и Египет. Хорошо, что пешаварская семерка и ЦРУ с Пакистаном за их спиной пока волнует его намного сильней, чем местные коммунисты. Но какой неудачный для нас год! Сначала Брежнев в апреле в Москве передавил на переговорах, а сардар ох как обидчив...".

Он сокрушенно покачал головой, вспоминая. В апреле, после государственного визита Дауда в Москву, вернувшийся с переговоров посол как-то за рюмкой водки по секрету поведал о чуть не выплеснувшемся наружу дипломатическом скандале:

- Представляешь, - раскрасневшийся Пузанов говорил быстрым горячим полушепотом, - он так, походя, сказал Дауду: "раньше из стран НАТО на севере Афганистана никого не было, а теперь под видом специалистов туда проникла масса шпионов. Мы требуем их убрать". А Дауд в ответ ледяным голосом: "Мы никогда не позволим вам диктовать нам, как управлять нашей страной. Лучше мы останемся бедными, но независимыми". Встает и на выход! И вся их делегация за ним. Леониду Ильичу пришлось догонять в дверях и извиняться, мол, не так выразился... В общем, остаток переговоров прошел скомкано, программу пребывания свернули и на следующий день улетели. Теперь выправлять надо.

"Выправлять..." - Осадчий с досадой толкнул дверь и вышел в залитый ярким солнцем посольский двор. - "Попробуй выправи, когда только что арестовали под две сотни коммунистов. Узнать бы, что с ними... И что на них..."

Стремительный порыв ветра из-за угла взвинтил и бросил в лицо пыль. Осадчий привычно закрыл глаза и задержал вдох, пережидая. Пыль, эта мелкая афганская пыль - она проклятие Кабула, наравне с вонью из сточных канав и пронзительными криками муэдзинов ранним утром. Она везде - и на улицах, и в доме, забивает нос и исподтишка порошит в глаза. Привыкнуть к ней невозможно.

Со стороны лицея Хабибийа, из старого форта на горе бухнула в небо "полуденная пушка". Значит, знакомый старик-артиллерист только что сверился со своими облезлыми наручными часами марки "Победа" и решил, что уже двенадцать дня. Ну, или около того.

Как-то раз Вилиор уточнил, проверяет ли он свои часы. Тот, подумав, ответил:

- Нам, афганцам, время знать точно не нужно. Намазов хватает.

Да, время здесь течет иначе. А, иногда, кажется, что и не течет вовсе.

Если оглянуться на площади у центрального банка или в построенном советскими строителями микрорайоне, то видишь вокруг мужчин в галстуках и стайки девушек в юбках выше колен, и время пульсирует в привычном для европейцев темпе.

Но со склонов Асмаи и Шер-Дарваза, окружающих Кабул, с недоумением и раздражением взирает на это хаотично налепленный гигантский горный кишлак, возведенный бывшими дехканами и кочевниками. Эти саманные и глиняные домики, раскаляющиеся летом и продуваемые ледяными ветрами зимой, словно защитным валом отгораживают патриархальную страну от чуждого для нее центра столицы. Под этим бездонным небом, что смотрело еще на Александра Македонского, все пришлое видится наносным. Посреди лабиринта дувалов ничего не изменилось с тех пор: те же голопузые, грязные, оборванные дети, те же хазарейцы, катящие свои вечные тележки, те же ослики, которым все равно, то ли идеи Маркса, то ли ислам, то ли зороастризм, лишь бы покормили и дали отдохнуть в тени, даже если она равна по площади лезвию ножа в профиль. И те же усталые, согнувшиеся водоносы набирают влагу из Кабул-дарьи в коричневые лоснящиеся бурдюки-мешки из бараньей или телячьей шкуры, с трудом взваливают их на сгорбленную спину и начинают медленный подъем в гору к жилищам бедняков.

Время здесь если и течет, то по кругу.

Осадчий проморгался от пыли, привычно чихнул и, помахивая дипломатом, направился к тенистому закутку. Там он и обнаружил своего водителя, коротающего время за партией в нарды.

- Поехали, - бросил он, - надо до Сарай-и Шахзада прокатиться.

Тот со вздохом облегчения быстро перемешал фишки и, бросив огорченному сопернику торжествующее "работать надо, работать!", быстро ретировался к машине.

Сразу за коваными воротами посольства начался другой, но, впрочем, уже ставший привычным для резидента мир. В нем на улице соседствуют советские, выкрашенные в желтый цвет "Волги" - местное такси, и семенят нагруженные овощами и фруктами ослики; строем - по пять-шесть человек в ряд, не обращая никакого внимания на машины, и ведя между собой оживленную беседу, едут велосипедисты, а на обочине гордо игнорируя весь этот поток бредет через центр столицы скромный пуштунский кочевник с караваном из пяти связанных между собой верблюдов.

Припарковались на набережной Кабул-дарьи. Сама река давала о себе знать лишь вонью из пересохшего русла. Улицы же вдоль нее представляли собой один сплошной базар: ряды дуканов, лавок, мастерских, чайных и шашлычных тянутся насколько хватает взгляда. Теснота и давка, неистощимый водопад красок, звуков и запахов, что бурлит и клокочет, крутя мельницу торга.

Вилиор повел носом в сторону шипящих на шампурах кебабов из молодой ягнятины. В животе что-то согласно уркнуло, но он пересилил этот позыв и неторопливо зашагал дальше, мимо жаровни, мимо мальчишки, продающего на вес "пакору" - кубики свеклы, обжаренные в кляре из нутовой муки с пряностями, мимо прилавка с орехами в сахаре и сушеных ягод тутовника в меду, в узкий и тенистый проулок.

Суета рынка осталась за спиной. Во внутреннем дворе большого, кареобразного трехэтажного дома многочисленные посетители, большую часть которых составляют купцы, выезжающие в Пакистан за товаром, перемещались степенно и неторопливо, изредка останавливаясь поторговаться с сидящими на корточках или низеньких табуретках менялами, среди которых было много сикхов. Прямо на земле, на кусках брезента громоздятся высоченными стопками деньги самых разных стран мира.

- Это кабульская валютная биржа, сынок, - улыбнулся несколько лет тому назад сдающий Осадчему свою должность резидент.

Вилиор просочился сквозь толпу и вышел к цели поездки - меняльной конторе старого знакомого Амира. Злые языки говорили, что он работает на все разведки мира, вместе взятые. Врут, конечно. На КГБ он точно не работал, разве что на местную контрразведку.

Это место было знаменито тем, что здесь можно было обменять не только афгани на пакистанские кальдары или индийские рупии, но и слух на сплетню. И, конечно, не всякий мог сюда зайти поболтать, только по-настоящему уважаемые люди. Надо было не только заслужить право эмитировать свою информационную валюту, но и поддерживать ее весомость. Дезинформаторов Амир быстро отсеивал, чутко оценивая достоверность тех крупинок скрытых знаний, что приносили к нему для обмена его постоянные клиенты.

Осадчий открыл дверь и зашел внутрь лавки.

- Салям алейкум, Амир-ага, - поприветствовал он читающего телетайпную ленту хозяина.

Амир поднял черные глаза на вошедшего и преувеличенно-радостно воскликнул:

- Ай, какой удачный день, сам уважаемый большой шурави пришел! - На правах старого знакомого он мог позволить себе изменить традиционным цветастым приветствиям, тем более говоря на родном для гостя языке. Выпускник московского финэка владел русским свободно и, при возможности, с удовольствием переходил на него. - Что дорогой гость будет: чай, кофе?

Отец Амира когда-то закончил Высшую школу экономики в Лондоне и много лет проработал в одном из крупных афганских банков, прежде чем решил, что готов к работе менялой. Сына он предусмотрительно отправил учиться в Москву. А теперь сам Амир готовит своего сына Кассима к учебе в Лондоне и, если Аллах всемогущий будет к их семье благосклонен, то они так и будет чередовать места учебы наследников с Лондона на Москву и обратно, ибо достойный род должен твердо стоять на двух ногах.

Осадчий коротко задумался, потом кивнул:

- Чай, пожалуй.

Некоторое время они неторопливо смаковали зеленый чай, закусывая кусочками миндального пирожного с медом, и с удовольствием торговались, приближая обменный курс к "братскому".

- Эх, - довольный Амир наконец решительно хлопнул в ладоши, - ладно, разоряй честного торговца. Давай сюда своих американских президентов и забирай наши афганские бумажки. Кассим, - позвал он тихо сидящего в углу сына, - отсчитай афгани для шурави и сбегай, принеси нам еще сладостей. Кстати, Вилиор, я новый анекдот про Насреддина услышал.

Осадчий довольно заулыбался. Нет афганца, который бы не знал хотя бы несколько анекдотов про этого хитреца. Вилиор коллекционировал это народное творчество, надеясь по возвращению в Союз издать их в виде сборника. Хитроумный Амир об этом помнил и знал, как сделать гостю приятно.

- Дочь Муллы Насреддина явилась к отцу и пожаловалась, что ее избил муж, - Амир, хитро поблескивая глазами, сделал паузу.

Резидент подыграл:

- И что на это Мулла Насреддин?

- Он накинулся на дочь и избил еще раз. А потом сказал: если этот мерзавец колотит мою дочь, то я в отместку побью его жену!

Они с удовольствием негромко посмеялись.

Вернулся Кассим и с поклоном положил перед Вилиором пачки афгани, а затем опять ушел из лавки. Осадчий, не считая, уложил деньги в дипломат, отставил его в сторону и посерьезнел. Амир дернул кадыком и сказал, степенно перебирая четки:

- Спрашивай. Хотя... Позволь, я угадаю твой вопрос, шурави?

Вилиор выразительно вздохнул:

- Думаю, угадать его несложно. Но пробуй.

- Хальк?

Осадчий молча кивнул. Амир грустно покачал головой:

- Хальк... Сардар долго терпел, благо никто активнее халькистов не душил бунтующих мулл. Он смотрел сквозь пальцы на нелегальные методы работы среди пуштунских бедняков. Закрывал глаза на рост числа их сторонников в армии. Когда год назад Хальк, несмотря на запрет политической деятельности, устроил первомайские демонстрации почти во всех городах - это им сошло с рук. Когда на октябрьские праздники помимо демонстраций еще и развесили в ряде провинций на центральных площадях красные флаги и портреты Ленина - полетели со своих мест губернаторы, но не головы... Но когда сложился армейский заговор... - пуштун многозначительно замолчал.

- А был заговор? - бесцветным голосом уточнил Осадчий.

- А шурави этого не знает?

- Не знаю, клянусь, - Осадчий энергично затряс головой.

Амир испытующе посмотрел. Пальцы его начали перебирать четки быстрее, потом он откинулся на подушки и сказал:

- Люди говорят: был. Действительно был.

"Проклятье", - Вилиор покрутил чашку с чаем, словно пытаясь разглядеть на ее дне ответ на вопрос "как жить дальше". Не нашел, и на скулах заиграли желваки. - "Просто замечательно. Нам только этого для полного счастья не хватало: теперь Хальк в заговоры заигрался! Ведь говорили ж им сидеть на попе ровно! Полгода назад, в апреле провели специальную встречу представителя Центра с Тараки по этому вопросу, договорились, чтоб они не рыпались. Нет, втихаря от нас подготовку армейского переворота затеяли. И как, как теперь убеждать Дауда, что мы не при делах?! Наши товарищи, коммунисты... Кто поверит, что не мы за сценой дергали за ниточки?! Эх...".

- Плохо, - сказал он вслух, - ох, как плохо...

Амир погладил свою цвета соли с перцем бороду и аккуратно наполнил из длинноносого медного чайника опустевшую чашку Вилиора.

- О судьбе товарищей ничего не слышно? - задал Осадчий свой главный вопрос.

Пуштун наклонился и вполголоса ответил:

- Говорят, сегодня с утра начали расстреливать. Тараки, Амин, Хайбер...

- В Пули-Чархи?

- Нет, говорят, в личной тюрьме Нуристани.

- Где она? - быстро спросил Вилиор.

Амир покачал головой и откинулся назад.

- Не знаю. А знал бы - не сказал. Извини, шурави.

Осадчий с тоской посмотрел на зеленый чай. Водки бы. Он знал большинство арестованных. Веселый и добродушный, поднявшийся из самых низов Тараки. Своевольный, амбициозный Амин, что пил спиртное только раз в год, на девятое мая. Прирожденный оратор Хайбер. Младшие офицеры, восхищавшиеся СССР...

- Не грусти, шурави, - сказал сочувственно Амир и закончил на дари. - Зендаги мигозара.

- Да, - тяжело вздохнул Осадчий, - да. Жизнь продолжается.

Он тяжело встал и незряче двинулся к выходу.

- Шурави, дипломат...

Вилиор тряхнул головой, приходя в себя. "Ты разведчик или кто? Поплыл, как на ринге после пропущенного удара. Соберись, твою мать"!

Взял дипломат и уточнил напоследок:

- Из Пешавара ничего интересного?

- Об этих самодовольных обезьянах, достойных лишь плевка в бороду? Которые способны только теребить четки и цитировать книгу, языка которой они даже не понимают? Не приведи Аллах, если они когда-нибудь дорвутся до власти в Афганистане, - глаза Амира зло блеснули. Потом он с видимым усилием взял себя в руки. - О том, что Хекматияр создал свою фракцию в "Хизб-и-Ислами" уже знаешь?

- Да, это слышал.

- Ну, тогда больше ничего интересного. Кстати, как шурави думает, - пронзительный взгляд черных глаз, - Индира Ганди больше не сможет вернуться?

- Трудно определенно сказать... - протянул Осадчий.

- Я понимаю, - мягко сказал Амир, - Достаточно ощущения, ожидания. Шурави - мудрый человек, он чувствует, как течет время.

Осадчий прикрыл глаза, отрешился от окружающего мира. Индира Ганди, значит... Ну да, у кабульских менял традиционно много интересов в Индии, понятно.

- Да, - спустя пару минут он решительно кивнул, - да, я думаю, она вернется. Ее так просто не выбить. Не та женщина. Да и слишком разнородны силы тех, кто ее сместил. Они переругаются, и она может вернуться. Я так думаю.

Амир прикрыл глаза, принимая ответ.

К машине Вилиор вернулся уже собравшись. Помогла привычка мысленно укладывать услышанное в донесение. Поэтому у него даже лицо не дрогнуло при виде стоящего у "Волги" знакомого афганца-контрразведчика.

- Салям алейкум, Вилиор-ага, - поприветствовал тот радостно и с оттенком торжественности в голосе продолжил, - его Превосходительство Абдул Кадыр Нуристани приглашает вас в гости на беседу. Предлагаю воспользоваться моей машиной.

Осадчий посмотрел на стоящий чуть в стороне серебристый "Мерседес", который опасливо, чтобы не дай бог не поцарапать, огибали все, даже верблюды. Таких машин на весь Кабул две: у министра внутренних дел и у начальника генерального штаба.

Интересно. Очень интересно. С чего бы это вдруг Нуристани решил впервые лично пообщаться с советским резидентом, да еще и прислал за ним свою личную машину?

- Володя, - Вилиор дошел до "Волги" и передал дипломат водителю, - я на встречу к министру внутренних дел съезжу, а ты возвращайся в посольство.

"Вот и хорошо, будут знать, где я. Хорошо, что группу из Балашихи сразу прислали - выдернут, если что", - подумал он, глядя вслед отъехавшей машине.

На экстренное сообщение о массовом аресте "контактов" Центр отреагировал молниеносно - следующим же рейсом "Аэрофлота" в Кабул прибыла группа из двадцати "геологов" с глазами тертых волкодавов и молодцеватый Эвальд Козлов при них в роли дядьки Черномора. Пока - не с боевой задачей, просто посмотреть, послушать и установить цели для возможной работы. Сразу стало спокойней.

- "Но, черт побери, зачем Нуристани я понадобился?! Это же уровень посла", - резидент с трудом удерживал на лице безмятежное выражение.

"Мерседес" величаво переехал по мосту на правый берег, свернул на запад и пошел в разгон. Мимо пронесся зоопарк, затем проскочили поворот к советскому посольству, промелькнул большой, утопающий в деревьях университетский комплекс, и на перекрестке ушли чуть правее, на Кампани роуд.

"Понятно" - Осадчий откинулся на спинку сидения и отрешился от дороги, - "к водохранилищу едем. Минут десять на подумать есть".

Северный берег курортного водохранилища Карга был любимым местом кабульской верхушки. Здесь, у редкой для страны большой водной глади, в окружении поросших соснами холмов, в особо охраняемой зоне жил сам Дауд, члены бывшей королевской династии и министры.

"Интересно. Даже не в министерство, а домой? Или... Или в личную тюрьму?! Нет, нет... Нет, тогда бы взяли иначе, пока один был. Фу... Тьфу, придет же в голову такое"! - Вилиор тяжело перевел дух, успокаиваясь. - "Итак, Нуристани Неподкупный. Редкая птица для этой страны, белая ворона в местном МВД. Один из основных участников переворота семьдесят третьего, после которого сразу взлетел из майора в министры. Предан лично Дауду и ценим за это сардаром, входит в узкий круг его доверенных людей. Ненавидим муллами чуть ли не больше, чем сам Дауд. Да, в Пешаваре будут на этой неделе хохотать: Нуристани, их злейший враг, рубит головы Хальку, тоже злейшим их врагам...

Что ж ему надо именно от меня? Будет обвинять нас в соучастии? Да нет, для этого есть дипломаты.

Хорошо, но, на всякий случай, моя позиция какая? Ничего не знаем? Глупо. Настроения-то мы знали... Встречи проводили, чтоб осадить халькистов. Буду отталкиваться от того, что это Нуристани известно. Да, наверняка, известно, вряд ли Тараки на допросе смог молчать... Итак, мы знали о настроениях, считали это экстремизмом и пытались предотвратить развитие событий в этом направлении. В апреле человек из ЦК для этого приезжал, с Тараки вел беседу, осаживал. Так? Да, все это - правда. Отлично, фиксирую. Этой позиции и держусь".

Машина свернула направо, не тормозя, промчалась мимо усиленного армейского поста и, сбросив скорость, уже неторопливо вплыла в ворота усадьбы.

- Прошу, - сказал сопровождающий выходя.

Вилиор открыл дверцу, встал, потягиваясь, и огляделся. Да, неожиданно. Будто и не на "Мерседесе" пятнадцать минут ехал, а летел на самолете несколько часов. Шато под старину. Небольшой регулярный парк в окружении пушистых сосен. Голубоватое водное зеркало и горы на горизонте. Швейцария... Тихая и сонная. Умелая иллюзия. И очень дорогая, даже дорожки вымощены булыжником под Европу. Неплохо Дауд оплачивает неподкупность Нуристани.

- Красиво, - сделав пару шагов к шикарным розовым кустам, задумчиво сказал Осадчий.

Контрразведчик встал рядом.

- Да, - согласился и добавил с видимым сожалением, - но в иранском посольстве розы все равно красивее. Лучшие в Кабуле. Умеют персы, ничего не скажешь...

Виллиор сочувственно покивал. Афганцы очень любят цветы. Не только женщины - мужчины. Дети иссушенных каменистых плоскогорий могут часами любоваться и не стыдятся этого.

- Говорят, - негромко и чуть мечтательно проговорил Осадчий, - Пророк отказался входить в один оазис под Дамаском. Там росли необычайной красоты розовые сады. Сказал, что человеку дано войти в рай только один раз...

Контрразведчик остро посмотрел на Вилиора и, перейдя на сухой официальный слог, сменил тему:

- Его превосходительство ожидает вас. Прошу следовать за мной.

Вилиор понимающе кивнул и двинулся за провожатым.

"Насторожился, почувствовал. Не захотел продолжать. Профи. Ну, ничего, не все сразу. Слово сказано, и слово услышано. Запомнит про Пророка, при оказии расскажет друзьям и вспомнит обо мне. Пусть хрупкий, но мостик из человеческих отношений. Кто сказал, что работа разведки - это перестрелки и погони? Да ничего подобного! Ни разу не было... Нет, наша работа - это завязывание контактов, день за днем, неделя за неделей, пока они не лягут на объект такой плотной паутиной, что любое движение сил вызывает ощутимую вибрацию в сети. Конечно, медленно, да и далеко не все срабатывает. Как там классик сказал? "Труд награждается всходами хилыми, доброго мало зерна". Но есть оно, прорастает потихоньку. Оплетаем страну..."

Они вошли в небольшую библиотечную комнату, выдержанную в строгом английском стиле. Большой стол из красного дерева, на нем лишь бронзовый письменный прибор и бювар из темной кожи. Вдоль стен - высокие резные шкафы с книгами, в простенках - старинные фотографии. Да как бы даже не дагерротипы.

Почти сразу за ними вошел Нуристани. Осадчий впервые видел его так близко. Крупный, на голову выше советского резидента, широкоплечий, что редкость среди афганцев.

Прозвучали традиционные приветствиями, довольно формальные. Слуга подал не менее традиционный зеленый чай со сладостями, и мужчины обменялись взглядами, примериваясь, словно борцы перед началом схватки. Затем Нуристани неожиданно миролюбиво улыбнулся:

- Знаете, господин Осадчий... Это моя вина, что мы не познакомились раньше. Все как-то некогда было за текучкой дней. Спихнул на заместителя... А, видимо, зря. Жаль, что сейчас наше знакомство происходит в такой неблагоприятный период времени, но лучше поздно, чем никогда, не так ли?

Вилиор вежливо согласился:

- Несомненно. В конце концов, я не враг вашей стране. А ваши основные враги - и наши тоже.

- Да, - кивнул Нуристани, - да... Все так и есть. Кстати, вы не находите, что есть определенные параллели между одним отрезком вашей истории и тем моментом, который сейчас переживает Афганистан? Реформатор во главе страны, программа ускоренной модернизации, сопротивление пережитков прошлого?

- Хм... Петровская эпоха? - Осадчий вопросительно приподнял бровь, потом легко согласился, - да, есть схожесть... То же ожесточенное сопротивление со стороны духовенства...

- Посылка недорослей для обучения за границу, - с улыбкой продолжил министр.

- Лишение бояр бороды и усов, - Осадчий выразительно посмотрел на выбритого на европейский манер Нуристани.

- Да вы что? - искренне поразился тот, - у вас тоже так было? Вот не знал. Зато у вас точно не было отмены чадры. А наш сардар еще в шестьдесят третьем первым из королевской семьи запретил своим женам ее носить. Потом уже остальные последовали его примеру. Так, что будете: чай, сок, может быть, кофе?

"Молодец", - восхитился Осадчий, - "прямо по нашей методичке шпарит. Собеседник для доверительной беседы должен быть искренним, раскованным и сочувствующим. Ну, и где сочувствие"?

- Гранатовый сок, - выбрал Вилиор и пояснил, - чай уже в глазах булькает.

- Да, тяжелый для вас сейчас период, понимаю, - мягко согласился министр и отдал распоряжение вызванному звонком слуге.

- Уверен, у вас даже тяжелее, - на стол перед Осадчим встал чуть запотевший темно-рубиновый бокал. Резидент дождался, пока дверь за слугой закроется. - Непросто, наверное, казнить хороших знакомых?

Рука министра чуть дернулась, и на лоб легла тяжелая складка.

- Да, - сказал он после длительного молчания, - хорошо, что Хайбер застрелился, когда за ним пришли. Я его ближе всех знал. Он же начальник полицейской академии был... Я у него учился.

Нуристани покатал желваки и продолжил с напором:

- А все это дурацкие идеи с севера! Нельзя такую пропасть перепрыгнуть, чтоб раз - и все! Надо постепенно, шаг за шагом страну тащить!

- Мы противодействовали планам Халька как могли. Вы же знаете, - твердо сказал Осадчий.

- Да, мы знаем, - после небольшой паузы подтвердил Нуристани, и голос его опять стал спокойным, - и ценим это... И принятый вами риск... Если мы говорим об одном и том же.

Он испытующе посмотрел на резидента, словно ожидая от Осадчего чего-то.

- Я не уполномочен... - Вилиор попытался скрыть непонимание за многозначительным умолчанием.

На лицо Нуристани на миг легла тень разочарования, и, словно по наитию, в голову Осадчему пришла идея небольшой игры. Интуиция вопила: "раскачивай его, раскачивай! За этой подачей что-то есть"! Ну что ж, ему не впервой ходить по минным полям недоговоренностей и двусмысленностей.

"В худшем случае, стану крайним", - мысленно махнул он рукой.

- Я не уполномочен официально, - веско повторил он, - но в неофициальном порядке...

Нуристани нервно хрустнул переплетенными пальцами и подался вперед.

"Что, что же он на самом деле ждет от меня?!" - лихорадочно металась мысль, - "ладно. Подставляюсь".

- Ситуация с Хальком для нас была сложной. Были... разные мнения, - от пристального взгляда разведчика не укрылся легчайший даже не кивок министра, а лишь намек на него.

"Похоже, верной дорогой идем, товарищи", - мелькнуло иронично в голове, и он продолжил:

- Официально мы не могли желать их поражения, вы же понимаете? Но и победы их замыслам разумные люди желать не могли. Ваша страна не готова к социализму и еще долго к нему не будет готова. Поэтому... - он выдержал небольшую паузу и вплел в полотно разговора свою заготовку, - поэтому те, кто могли, делали то, что делали.

Министр откинулся на спинку кресло, обдумывая услышанное. Осадчий поразился, увидев на его лбу легкий блеск испарины.

"Ну, угадал"?

- Хорошо, - проговорил Нуристани, машинально поглаживая подлокотник, - но, тогда, почему так странно были переданы сообщения? Не через вас?

"Ого..." - Осадчий на короткий миг остолбенел. - "Никак я вляпался в игру, ведущуюся Центром"?

Разговор, поначалу журчавший спокойным ручейком, внезапно обернулся бурным горным потоком, несущимся сквозь зубастый каньон, и теперь любое неловкое, сказанное наугад слово грозило резиденту катастрофическим ударом о подводный валун. Случайно развалить игру Центра...

"Спокойствие, главное спокойствие. Выгребай".

- Хм... - Осадчий, выгадывая мгновения, глотнул сока. - Разные мнения... Они были и в Москве, и здесь. Кто-то больше работал с хальковцами, например, наши военные советники, и по инерции дорожит этими контактами, кто-то - меньше. Поэтому... Поэтому традиционные каналы связи с нашей стороны было решено не задействовать. А с вашей стороны... У афганцев тоже разные мнения бывают... И разные убеждения. Да и ваша же пословица говорит, что афганцем нельзя завладеть, его можно только взять напрокат. Вы понимаете, о чем я?

- Понимаю, - министр словил намек на лету и опять нервно хрустнул пальцами, - понимаю, да. Но вы же резидент? Вы же знаете, кто из афганцев... эээ... "взят напрокат"? Неужели их так много, что до меня, их не задев, не дойти?

Осадчий потер подбородок, всерьез, не напоказ задумавшись. Ответ имелся, но поймет ли потом эту откровенность начальство? Конечно, с одной стороны, это не супер какой секрет, основной противник знает. С другой, все же секрет. А, с третьей, игра по выстраиванию отношений с министром может стоить свеч. И он решился:

- Дело в том, Абдул-ага, что у нас не одна разведка, - он со значением заглянул в темные глаза напротив. - И мы соревнуемся. И это максимум того, что я могу вам сказать.

- О как... - протянул с завистью Нуристани, - большая страна СССР, богатая. Я вас понял, шурави, это объясняет основное. И, да, сказанное останется между нами, обещаю. Думаю, к теме "взятых напрокат" афганцев мы с вами еще будем неоднократно возвращаться в спокойной рабочей обстановке. Пока же я хочу сказать следующее. Мы... - он запнулся, формулируя, - мы крайне высоко оценили ту информацию по заговору Халька, что поступила нам из Москвы. Крайне. Вилиор-ага, я сейчас оставлю вас на несколько минут. Надеюсь, что наш разговор через короткое время продолжится в другом составе. Теперь наша очередь делать шаг навстречу.

Дверь за министром закрылось, и Осадчий смог отпустить с лица доброжелательную маску.

"Ох! Не может быть... А как иначе его понять?! Центр слил заговор Халька? А как вообще о нем узнали, кто? Неужели соседи? У меня же данных не было. Атташат раскопал? Или Горелов и его военспецы? Они с офицерами хальковцами больше всех работают. Черт, а я прохлопал... Но... Нет, даже накопав, само ГРУ такое решение принять не могло. Не верю... Это - политическое решение. А, значит, Центр..." - мысли постепенно укорачивали свой бег, и он начал успокаиваться, оценивая открывшуюся картину в целом. - "А красиво Центр сработал, да. Хальк... Да Хальк сам отринул наши рекомендации. Встали на путь экстремизма, вопреки советам и требованиям Москвы. Поставили под угрозу не только себя, но и Парчам, да и межгосударственные отношения. Это уже и не марксизм. Какой социализм в Афганистане! Это маоизм уже какой-то, "винтовка рождает власть". И правильно от них избавились. Зачем нам маоисты под боком"!

Схема игры постепенно выкристаллизовывалась под его мысленным взором. Судя по намекам и недомолвкам, он только что превратился в канал неформального политического общения между политическим руководством Афганистана и кем-то в Москве. Кем?

Осадчий негромко вздохнул. Да, придется прыгать через голову непосредственных начальников и идти к Председателю напрямик. Как резидент, он имеет на это право. Неизвестна степень информированности его непосредственных руководителей о принятом Центром решении. Но уж мимо Андропова это никак пройти не могло. А Председатель разберется, как этим каналом дальше работать.

За приоткрытым окном раздались приближающиеся звуки автомобильного мотора, потом хлопанье дверок. Осадчий подошел к простенку и аккуратно выглянул во двор. Из подъехавшего "Мерседеса" выбралась необычайно высокая и узкоплечая фигура.

Ого! Перепутать невозможно. Это Наим Дауд, формально - министр иностранных дел. Неформально же двоюродный брат премьера - второй человек в государстве, голос сардара на закулисных переговорах с такими же, как он, доверенными лицами президентов и шейхов.

Осадчий вернулся в кресло и приосанился, ожидая. На уровень общения с людьми такого ранга он еще никогда не выходил.

Спустя пару минут дверь неторопливо открылась, впуская дорогого гостя министра. Следом тенью зашел и сам Нуристани.

Наим неторопливо поздоровался, расселись.

"Циничен, мудр, в глазах усталость", - сформировал первое представление Осадчий.

- События последнего времени, - негромко, но веско начал Наим, обращаясь больше к столешнице, чем к советскому резиденту, - печальны для нашей страны. В то время, как главный враг собирает силы в Пешаваре, между теми, кто пять лет назад свергал монархию, возникла смута. Наши сердца плачут... Мы понимаем, что и вам было не просто принять то решение. Но теперь, благодаря этому вашему шагу нам навстречу, мы сможем оставить за спиной все те шероховатости, которые возникали между нашими странами в последнее время. Знаете, - он впервые прямо посмотрел в глаза Осадчему, - как говорят: если хочешь иметь друзей, будь другом. Вы поступили как наш друг. Мы это оценили. Теперь мы готовы к быстрому восстановлению наших отношений. Мы пойдем навстречу вашим пожеланиям и постепенно заметно уменьшим число западных специалистов, работающих на севере нашей страны. Мы готовы и впредь посылать курсантов на обучение в СССР. Так же мы надеемся на дальнейшее расширение взаимовыгодного экономического сотрудничества между нашими странами и имеем в этой области конкретные предложения. Это все будет обсуждено по обычным дипломатическим каналам. Однако, есть некоторые вопросы, которые мы бы хотели прояснить через вас.

Осадчий сдержанно кивнул. Он уже понял, что разговор как таковой закончен. Сейчас его задача - дословно запомнить то послание, что хотят передать в Москву афганцы. То, что он будет через пару дней излагать Андропову.

- Во-первых, мы хотим передать вам выдержки из допросов. Они подтверждают и детализируют вашу информацию, - Наим повернулся к Нуристани. Тот извлек из стола и передал Осадчему тяжелую папку.

- Во-вторых... Мы полагаем, что вы вполне могли бы ограничиться только нашим послом и не приплетать в качестве дублирующего канала САВАК. Мы понимаем, почему вы так поступили... Но на будущее будет правильнее выстроить прямой канал между теми людьми в СССР, которых вы представляете, и нами. Абдул-ага, - он указал на Нуристани, - обсудит с вами технические подробности. И, в-третьих, мы готовы обсудить с СССР судьбу ряда арестованных членов Хальк. Из, так сказать, рядового состава. Готов ли будет СССР принять этих людей, желающих странного, к себе?

Осадчий выдержал паузу и ответил на выверенном канцелярите:

- Ваше превосходительство, я немедленно вылечу в Москву и передам все сказанное вами своему высокому руководству, - подчеркнул он тоном последние слова. Наим и Нуристани коротко переглянулись, и лица их чуть просветлели. - Я не готов предсказывать политические решения, но, исходя из имеющихся прецедентов, надеюсь, что СССР сможет предоставить убежище лицам, упомянутым вами. И, как я уже говорил его превосходительству, мы с большой симпатией следим за вашими трудами по модернизации страны и искренне желаем вам большого успеха, а вашим врагам - бесславного поражения.

Наим встал и протянул руку поднявшемуся навстречу Осадчему:

- Как у нас говорят, то, что началось с трудностей, завершается удачей. Пусть то, что произошло, останется последней трудностью между нами.

Дверь за Наимом закрылась, и Нуристани махнул в сторону кресло:

- Садитесь, Вилиор-ага, в ногах правды нет. Вы разделите со мной трапезу? Мой повар просто фантастически готовит палау-е шахи. Из четырехмесячной ягнятины, с фисташками и чесноком - чудо как хорош... А потом обсудим механизм связи. Я ведь правильно понял, что вам желательно не светиться перед своими?

Среда, 2 ноября 1977 года, утро

Ленинград, ул. Чернышевского

Фред уже успел побриться, но все равно ночь в "Красной стреле" оставила на резиденте свой отпечаток: он был взъерошен, как воробей после купания в луже, с запутавшимся в волосах мелким пухом. Синти демонстративно сморщила носик, оглядела руководство и злорадно констатировала:

- Хорош... - после чего двинулась к тумбе за пайкой утреннего кофе. Обобрать лишний раз шефа вовсе не грех, иначе для чего он привозит сюда хороший бразильский?

- Да уж, - согласился Фред, ухмыляясь и потягиваясь, - опять подушки дырявые в купе. Специально, что ли, подкладывают нам, никак не пойму... Хоть самолетами летай, но уж больно у них тут салоны вонючие. Сразу блевать тянет. Лучше уж пух, у меня на него аллергии нет.

Синти развела порошок кипятком и с удовольствием присоседилась к пышущей жаром батарее, чувствуя, как постепенно сходит на нет проклятущая зябкость ленинградского утра.

Дверь приоткрылась и в нее просочилась сладкая парочка. Карл занял привычный полутемный угол и запыхтел трубкой, а Джордж оседлал ближайший стул.

- Ну, как? - с нетерпением вопросила Синти у наконец занявшего свое место во главе стола шефа.

Вот что хорошо на этой станции ЦРУ: никто не пытался оттереть автора от перспективной идеи. Придумал - давай, рули. Поэтому после того, как Синти осенило насчет английских школ, отношение к поиску инициативника приобрело для нее личное измерение. Она впервые почувствовала настоящий охотничий азарт. Она найдет. Должна найти, для себя. А уж потом решит, как эту карту играть...

- Все на мази, - начал Фред рассказ о московской поездке, - Майкл летал в Лэнгли, твоей идее дали ход. Хвалят, кстати, гордись. Русские схарчили идею обмена влет, даже нас теперь торопят. По плану - после Нового года заезд. Мы сейчас у себя русистов молодых подбираем, чтоб не леваки и были готовы поработать на нас. Так что, - он бросил взгляд на рисунок уха, что висел сразу под портретом Президента, - через пару месяцев у нас появится шанс.

- Что, Майкл из-за моей идеи летал? - недоверчиво уточнила Синти.

- Да нет, - отмахнулся Фред, - у них там сейчас свои танцы с саблями.

- "Стрелец"? - уточнил Карл и после подтверждающего кивка Фреда добавил, - да, я тоже краем уха слышал. Лажа, по-моему. Подстава КГБэшная.

- Ну, не знаю... - неуверенно протянул Фред, - Лэнгли сильно давит на Майкла. Очень хочет.

- А что, что за "Стрелец"? - влезла Синти.

- Да, новый русский инициативник, - отмахнулся Фред, - слил заговор леваков в Афганистане, причем очень оригинально: стрелой в окно иранского посольства.

- Я б так этому не радовался, - меланхолично заметил Карл, - были мы в том Афганистане... И не только в столице. Мерзкая страна... Кстати, знаете, что Британская Империя с нее начала разваливаться? Они первые силой оружия получили независимость.

- После нас, - твердо сказал Фред.

- Ну да, если нас не считать. Но у нас особая ситуация. Все же это была война колонистов и метрополии, как и у буров. А в остальных случаях против Империи выступали туземцы. Вот афганские туземцы ушли из Империи первыми, причем силой оружия.

- А почему б не радовался? - уточнила с интересом Синти, - чем меньше леваков по периметру СССР, тем лучше.

- А... - раздраженно отмахнулся Карл, - эти халькисты еще те ребята были. Марксизма в них только тонкая пленочка на поверхности. КГБ с ними слабо работало, упор был на вторую социалистическую партию - на Парчам. Пытались их объединить, но это как кошку с собакой поженить... Так что могли и слить сами, ради союза Дауда и Парчам.

- Вряд ли, - задумавшийся было Фред отрицательно покачал головой, - КГБ левых не сдает. Не припомню ни одного случая. Уж на что RAF им поперек горла сейчас стоит, и то... Да и в Палестине... Нет, уверен, что нет.

- Забавно, - Синти старательно сгребла ложечкой молочно-кофейную пенку и с удовольствием ее слизнула.

- Что забавно? - уточнил Фред благодушно.

- Ну... - она покрутила кистью, подбирая под ощущения слова. - Опять очень нестандартный односторонний канал связи, как из шпионских романов. Прямо закон парных случаев, - и она захихикала.

Никто ее не поддержал, и она заткнулась, уж очень нелепо звучал одинокий смех в наступившей тишине.

- Что, опять глупость сказала? - обреченно уточнила Синти.

- Твою мать... - Фред сбросил оцепенение, ошарашенно поморгал и слепо зашарил в тумбе стола. Достал бутылку виски и со вкусом повторил, - твою ж мать... А ведь верно!

- Устами младенца... - многозначительно хмыкнул из угла Карл.

Фред торопливо открутил пробку и щедро набулькал виски в кофе с молоком. Ирландец, что с него взять...

- Да не факт, - Джордж с сомнением покачал головой и требовательно протянул к Фреду свою чашку. Бутылка булькнула еще пару раз, и по комнате уже отчетливо потянуло Джеймсоном. - Но параллель интересная. Надо бы запросить сравнительный стилистический анализ текстов.

- Я Майклу запрос направлю. Прямо сейчас, - кивнул Фред и устало потер глаза. - Когда там "Стрелец" стрелу иранцам закинул? В конце августа? Эх... Отпуска, каникулы ... Плохо, не зацепиться. Да еще КГБ с весны прессует...

- Между прочим, - Джордж пошевелил ноздрями, втягивая аромат, и с явным удовольствием пригубил напиток. - Похоже, КГБ проводит активную операцию в городе. Плотную такую. На днях обратил внимание, что закрашивают на здании пятно, оставшееся после снятия почтового ящика. Походил потом по району... В общем, число почтовых ящиков резко сократилось. А оставшиеся, вероятно, пасут стационарные посты. По крайней мере, в одном месте явно видел скрытый пост наблюдения.

- Хорошо, что наш объект мимо почты работал, - заметил Фред.

- И еще... - веско добавил Джордж, - последнее, но не менее важное. В воскресенье, пока у фалеристов терся, слышал разговорчик, мол, проверка из органов в отделе кадров института заявления на отпуска шерстят. Так думаю, ищут какой-то почерк.

Фред чуть подумал, а потом легкомысленно отмахнулся:

- Да ладно. Они вечно каких-то диссидентов ловят. Нам от того работать легче.

- Оперативников у почтовых ящиков рассадить, чтоб доморощенного диссидента поймать? - хмыкнул из угла Карл, - нет, тут что-то посерьезнее.

- КГБ... - развел руками Фред, - это, мать твою, КГБ, Карл. Кто знает, что у них на уме?

Глава 7

Пятница, 11 ноября, 1977, утро

Ленинград, ул. Красноармейская.

- Орегано, орегано, - проворчал я, принюхиваясь к перетертым сушеным листьям, - душица обыкновенная как есть... И что тень на плетень красивыми названиями наводить?

Радио пропиликало в последний раз, и начались новости. Я привычно навострил уши.

- Девять мраморных подземных дворцов сегодня впервые встретили жителей Ташкента, -сообщил приподнято-радостный мужской голос, - первая линия "подземной электрички" протяженностью в двенадцать километров принята в эксплуатацию на год раньше планового срока.

Я достал из кухонного пенала небольшую ярко-красную жестяную банку и ссыпал в нее получившееся мешево. Кто сказал, что смесь итальянских трав нельзя в СССР изготовить? Все можно, было бы желание. Душица есть, базилик на рынке продают вовсю, даже чабер нашел у бабульки.

- Есть миллиард кубометров газа в сутки! Это подарок работников газовой промышленности к шестидесятилетию Великого Октября - результат напряженной повседневной работы, - из репродуктора полетел звонкий женский голос, - вчера же состоялся пуск еще одной, уже четвертой ветки газопровода "Сияние севера". Еще на тысячу триста километров увеличилась протяженность магистральных газопроводов нашей Родины...

"Вот теперь заживем", - я быстро нарезал помидоры, посолил, присыпал сахаром, молотым перчиком, свежеизготовленной смесью и шлепнул в раскаленное масло. Они радостно зашкворчали, и по кухне поплыл, выдавливая обильную слюну, нездешний аромат. - "Определенно, жизнь налаживается".

Да, изобилия продуктов в магазинах нет, но были б руки и желание, и расцветить свой рацион не так-то и сложно.

Я перевернул размякшие с одной стороны помидоры на другой бок, а затем вбил на свободное место два яйца и слегка помешал. Подтеки желтка смешались с ароматным томатным соком, превращаясь в соус. А вот теперь поверх помидор тонкие ломтики пошехонского и все, лови момент.

- Ульяновский автозавод начал выпуск электромобилей...

Решительно отключил газ. Готово! Это очень важно - не передержать яичницу, иначе станет сухой и безвкусной. А теперь на гренки ее, на подрумяненные гренки из городской булки.

Я окинул взором большую, празднично выглядящую тарелку и захрустел, торопливо сглатывая растекающийся желток. Лишь после нескольких даже не съеденных, а заглоченных кусков смог перейти от жора к питанию. Теперь можно и с газетами проработать.

Вот уже больше двух месяцев как я вычитываю их от корки до корки. Очень внимательно и вдумчиво. А по вечерам слушаю новости в метровом диапазоне: в обязательном порядке Би-би-си, "голос Америки" и Дойче Велле, иногда разбавляя их "радио Франсе" и "голосом Израиля".

Я ждал, считая дни. Попал я теми стрелами в Историю или нет? Где, мать вашу, отклонения?!

Нервничал, а для разрядки, с иронией и чувством собственного превосходства поглядывал за попытками моих советских адресатов установить обратную связь. Майор Гремлин, лейтенант Орков и прапорщик Эльфян прописались постоянными корреспондентами на третьей странице "Красной Звезды". Они писали и порознь, и всем творческим коллективом. Даже названия их статей прозрачно намекали: "Выйти на связь", "Ожиданье резидента", "Мы вас ждем". В текстах же легко расшифровывались обещания "ноги мыть и воду пить". Потом даже проскочило "В гости к этрускам", вызвав у меня глумливую усмешку. Я ждал, волнуясь все сильнее и сильнее.

Первая ласточка прилетела от "голоса Израиля". Неделю назад в новостном выпуске короткой строкой промелькнуло, что "по информации от осведомленных источников, в столице Афганистана силами безопасности проведены аресты среди участников антиправительственного заговора. По оценкам, число арестованных, большинство из которых составляют армейские офицеры, составляет несколько десятков человек".

Тогда меня как волной накрыла эйфория, накрыла и мягко, но неумолимо вознесла на вершины интеллектуального блаженства. Есть, попал, ай да удачливый я сукин сын! Есть первый зримый признак отклонения истории от знакомой колеи. Я, это я, я ее свернул, своротил в сторону! Я вошел в число людей, творящих Историю, впервые за обе свои жизни. Теперь эта новостная строчка - мой отпечаток на истории, моя отметина, зарубка. Сам решил, сам придумал как, сам провел операцию.

Мной овладело странное, гордое чувство, словно я внезапно, скачком вырос на три головы над толпой и теперь легко смотрю поверх голов.

Все рефлексии по поводу погубленных мною судеб я загонял в самый темный омут своего разума и чутко следил, чтобы это неназываемое "нечто", таящееся в глубине, под слоем осознанного течения мыслей, не всплыло на поверхность. Как только краем внутреннего ока замечал какое-то движение в том дальнем углу, тут же мысленно лягал, притапливая этих страшных мертвя... притапливая это безобразное "нечто" так, чтобы не нарушалась прозрачная благость дневного бытия. В наказание страшные картинки прорывались во сны, и я, холодея, просыпался рывком, словно стремясь сорваться с пыточного станка, а после долго ворочался, приглаживая взбаламученные мысли и зализывая на совести раны.

Ничего, думал я, ничего. Это того стоит. СССР с Афганистаном и СССР без Афганистана - это две большие разницы. Не говоря уже о самом Афганистане. И пусть я единственный, кто может в этом мире это оценить, мне этого достаточно. Ну... Должно быть достаточно. Успокоив себя так, я проваливался обратно то в зыбкие, словно сотканные из розовой паутины, то в тяжелые, словно топор мясника, сны.

В последующие дни сообщения о неудавшемся заговоре быстро перекочевали на другие радиоволны, не балуя, впрочем, дополнительными подробностями. Лишь сегодня я впервые обнаружил следы события в советском информационном пространстве. И вот я в который раз перечитываю, вбирая навечно в память, короткую, на три небольших абзаца, заметку с третьей страницы "Правды". Доклады посольских и разведок, пройдя через горнило обсуждений в ЦК, и, даже, возможно, на Политбюро, выкристаллизовались в чеканную позицию, каждое слово в которой имеет свой вес.

Я прикрываю глаза и медленно прокручиваю текст. "Правительство Афганистана обезвредило группу заговорщиков крайне левого толка".

Так... Заговорщики - не наши.

"Безответственные элементы, потерявшие связь с марксизмом-ленинизмом, нанесли вред мировому коммунистическому движению..."

Еще раз, для всех: заговорщики не наши. Осуждаем. Понятно.

"Небольшая группа экстремистов демагогией вовлекла в заговор некоторое число искренних патриотов..."

Вот здесь не понял, кого выгораживаем? Рядовых членов Халька? Хорошо, если так. Очень хорошо.

В завершающем абзаце - небольшое интервью лидера афганских коммунистов Бабрака Кармаля с призывом к единству всех левых сил страны и, коротко, сообщение о его предстоящем визите в СССР.

Тоже понятно, Парчам призывает остатки Халька влиться в свои ряды, а визит в Москву сразу после разгрома левацкого заговора дает этой партии определенную защиту внутри страны.

Жаль, что радио Кабула никак не ловится. Я б послушал.

С сожалением протер коркой остатки растекшегося по тарелке соуса и перевернул лист. Так, что у нас сюда, на четвертую полосу согнали?

Похороны Стаханова в Торезе. "Сегодня шахтерский Донбасс с глубокой скорбью проводил в последний путь выдающегося новатора производства".

Мощный взрыв в столице Ливана. Забастовка государственных служащих в Италии. Подпольная торговля новорожденными в Париже. Продолжается извержение вулкана Этна в Сицилии.

Да, воистину, "как страшно жить на свете, бабоньки!", особенно если этот "свет" - Запад.

"Спартак" заканчивает свой год в первой лиге матчем против грозненского "Терека".

В рубрике "новые имена" - фото дебютантки кино Ирины Алферовой. Короткое интервью с восходящей звездочкой. Я, кривовато улыбаясь, наискосок пробежался по рассказу о том, как глубоко перевернуло и перепахало ей душу вхождение в роль Даши в киноромане "Хождение по мукам". Хотя, кто знает? Вдруг я перебарщиваю с цинизмом?

Ну что ж, теперь за официальную часть, на первую страницу. Встреча Брежнева с Луи Арагоном - имел теплую дружественную беседу.

Торжественное заседание в Кремле, посвященное 60-летию революции. Приветственное слово Суслова... Я пробежался глазами по выступлению Михаила Андреевича. Слова в нем были приглажены так, чтобы не потревожить, не дай бог, ни одну извилину у слушателя. Текст соскальзывает с мозга, как вода с тефлоновой сковороды. Хорошо, хоть короткий.

А что наш дорогой Леонид Ильич? И я углубился в доклад Генерального "Великий Октябрь и прогресс человечества".

Сразу стало ясно, что Брежневу и Суслову писали разные люди. Если за велеречивым многословьем Суслова невозможно обнаружить мысль, стоящую обдумыванья, то в тексте Брежнева, выполненном в энергичном и, порой, даже рубленом слоге, каждый второй абзац взывал к диалогу. Странно, в прошлый раз я этого не замечал.

Вот, например, я зацепился взглядом за кусочек текста: "подводя главный решающий итог шести десятилетиям борьбы и труда, можно с гордостью сказать: мы выстояли, мы выдержали, мы победили!".

"Ох", - проворчал я про себя, - "знал бы ты! Да не победили еще, дорогой товарищ. Дальше надо стоять и выдерживать..."

"Октябрь доказал возможность коренного изменения политических основ общества. Получен ответ на самый острый, самый животрепещущий вопрос политики: является ли монополия эксплуататоров на власть вечной или она может и должна быть заменена властью трудящихся".

"Вот как бы и да, и тут же и нет..." - я задумчиво потер лоб, - "и ведь на самом деле вопрос о неразрывности связи между властью и капиталом является одним из основных. Именно неверие в то, что эту связь можно разорвать и толкнуло основоположников на тезис об отмене частной собственности. Социал-демократы же считали возможным народовластие даже в условиях господства частной собственности. И кто оказался прав? Знаю ли я ответ даже сейчас?"

Я оторвался от мыслей и бросил обеспокоенный взгляд на часы. Так, еще пяток минут есть. Что там дальше?

"Экономический потенциал страны за последние 10 лет почти удвоился. Уровень реального благосостояния граждан вырос на 60%. На 30% вырос жилой фонд. Удвоен выпуск продукции народного потребления, в два раза вырос и розничный товарооборот".

Впечатляет. Жаль, что следующие десять лет были совсем иными.

"Будущее нашей экономики - в повышении эффективности. Иного пути обеспечить динамичное развитие у нас нет".

"Ох, верно, Леонид Ильич, ох и правильно. Только как?!" - я покачал головой и продолжил чтение.

"Заглядывая в будущее, мы должны сделать и еще один вывод. Все большую роль будет играть уровень сознательности и гражданской ответственности. Воспитывать в человеке устремленность к высоким общественным целям, идейную убежденность - одна из самых первостепенных задач. Здесь проходит очень важный фронт борьбы за коммунизм".

Я вскочил, сложил посуду в раковину и принялся стремительно облачаться в форму. Опять Брежнев прав. Как только победить на этом фронте? Нет, идея есть, но смогу ли я ее реализовать? Хватит ли харизмы?

- В третьем матче турнира претендентов, проходящем в Белграде, - донеслось из радио, и я прислушался, осененный неожиданной догадкой, - первую победу одержал советский гроссмейстер Борис Спасский. Таким образом, счет в матче стал два - один.

Я в сердцах громко хлопнул ладонью по лбу и криво улыбнулся. Дошло, наконец. Понял, почему Яся в последние дни ходит как не от мира сего. Матч претендентов в Белграде! А я чего только не напридумывал про своего агента влияния.

Надо отловить и допросить с пристрастием, вдруг что подскажет. А то стоит у меня на любовном фронте какая-то невнятная погода. Вроде и солнышко посвечивает, и откровенного ненастья нет, но порой из милых глаз сквозит опасливым холодком стерегущая мое неловкое движение зима.

После кошмара начала сентября, когда я несколько дней ходил как выпотрошенный, а Томка шарахалась от меня, как черт от ладана, наши отношения заметно выправились, особенно после разговора по душам во время ее болезни. Теперь мы легко болтаем и вместе смеемся. Я провожаю ее из школы, и это уже ни у кого не вызывает насмешек. Порой мы вместе ходим по магазинам, и тогда я тащу сумку с продуктами. Я даже недавно правил ей произношение в стихотворение Бёрнса. Да уже ее бабушка, встречаясь со мной на улице, приветливо мне улыбается! Но, черт возьми, между нами так и висит незримая, но вполне осязаемая грань, пересекать которую не стоит. Какое положить руку на талию? Какое повторение весенних поцелуев, о чем вы?!

"Эх, Тома, Тома..." - я поправил галстук, а потом, неудовлетворенный результатом, перевязал его заново. - "Откуда этот ледок? Как же мне его проломить?"

Тот же день, чуть позже.

Ленинград, Красноармейская улица

Яся сидела на невысоком подоконнике и болтала ногой, задумчиво буравя взглядом потертую на сгибах газету "64". Я подкрался со спины и тихонько дернул за одну из прядок.

- Ай! Ты чего?!

- Признавайся, ты за кого? - я присел рядом и тоже заболтал ногой.

- В смысле? - Яся недоуменно состроила брови домиком.

- За Спасского или за Корчного? - залихватски подмигнул я.

- А... - заулыбалась она, - я за шахматы!

Мне стало интересно.

- А кто выиграет, как думаешь?

- Спасский, - не задумываясь, ответила Яся, - он сейчас на вершине своих возможностей, а Корчной уже начал спускаться. Возраст, - она огорченно развела руками. - А потом Спасский Карпову проиграет.

Я хмыкнул. И ведь не скажешь "а вот и не угадала!"

- А мотивация? У Корчного она явно выше, ему есть что доказывать, - и, приглушив голос, добавил, - а гражданин Советского Союза Спасский и так в Париже постоянно проживает. Сладко спит, вкусно ест... Ему выше головы прыгать уже не надо.

Яся аккуратно сложила газету и засунула ее в портфель. Потом посмотрела мне в глаза:

- Я такого не слышала. А вот Корчной - антисоветчик. Но я все равно за шахматы.

- Вот, кстати, - возразил я, - как раз Корчной-то ничуть не антисоветчик. Он против СССР никаких заявлений не делал. Ну, остался на Западе, да, но про советский строй молчит, как рыба об лед. А вот твой Спасский, между прочим... - и я многозначительно замолчал.

- Ну, уж, мой... - и она неожиданно ткнула мне пальцем в бок.

- Ай, - теперь пришла моя очередь взвизгнуть. Боюсь щекотки, да.

- Давай, договаривай, раз начал, - она опять нацелила палец на мой бок и угрожающе им пошевелила.

- Так вот, - капитулировал я, - твой Спасский знаешь, что про Кереса сказал? "Его судьба несчастна так же, как судьба его страны".

- Керес, Керес... Хм, он из Таллина, - и она многозначительно поиграла бровями. Дошло.

- И в шестьдесят восьмом Спасский вел себя неправильно, - продолжил ябедничать я.

Она недоуменно посмотрела на меня:

- В шестьдесят восьмом? А что тогда было?

Я только крякнул и спустился с подоконника.

- Пошли, звонок скоро, - мы неторопливо побрели в сторону класса, и я перевел разговор на безопасную тему, - ты меня на день рождения приглашать вообще собираешься или мне придется напрашиваться?

Сработало, у нее даже уши немного зарозовелись.

- Конечно! Просто еще три недели. Я думала потом пригласить, - заоправдывалась она, заглядывая мне в глаза, - приглашаю!

- Потом... - проворчал я шутливо, - мне ж надо успеть подарок сделать.

- Сделать? - она сразу уловила главное.

- Ну да... Я тут кройку и шитье осваивать начал, - признался доверительным тоном, - завтра сантиметр принесу, хорошо? Уединимся на переменке, и я замерю твой гибкий стан.

- А если серьезно? - фыркнула она.

- Серьезно, - подтвердил я кивком.

Она испытующе посмотрела на меня, а потом звонко, на весь коридор, засмеялась. На нас стали оглядываться.

- О! Дюх, это так мило! Ты сошьешь мне передник?!

Теперь теплом залило мои щеки.

- Я сошью тебе штаны из березовой коры, - пообещал я зловеще, - если ты и впредь будешь так же громко разглашать интимные подробности нашей дружбы.

- Да ладно, ладно, - защебетала она, успокаивающе поглаживая меня по плечу, - просто это так неожиданно. В любом случае я буду с нетерпением ждать твоего подарка.

Я покосился на нее с подозрением.

- Правда-правда! В четвертом классе, - она со вздохом начала загибать пальцы, - Сеня подарил мне выжженный на фанерке рисунок "Ракета в космосе". В пятом - Пашка принес сплетенную из капельниц оплетку для авторучки, из трубочек в два цвета, йодом и зеленкой крашеных. Симпатичненькая такая. А в шестом Сеня опять отметился: приклеил к фанере "Портрет незнакомки" из "Огонька" и залакировал в три слоя. Красиво получилось, висит у меня над кроватью. Так что неси свой передник, не стесняйся.

- Хорошо, - покорно согласился я, - будет тебе и передник, будет и задник, все будет. Я таки перед тобой в долгах, как в шелках.

Разговор внезапно замер, словно корабль, со всего маха налетевший на риф.

Яся, посмурнев, что-то обдумывала, глядя куда-то в сторону. Потом тряхнула головой, поправляя волосы, и сказала:

- Да все нормально ты делаешь. Не торопись.

- Да я и не тороплюсь, - фраза выдавилась из меня неожиданно сипло, и я прокашлялся.

- И правильно. Тома сейчас сама себе не верит. Перепроверяет себя разумом, перестраховывается. Пройдет потом, нужно время.

- И это тоже пройдет, - согласился я с печалью в голосе и открыл дверь в класс, пропуская Яську вперед.

Верю - пройдет. Побыстрее бы только.

Тот же день, день.

Ленинград, Лиговский проспект

- Кто? - раздалось глухо из-за двери.

- Это Гагарин, Степан Васильевич, про нас договаривались, - зачастил мой агент.

В образовавшемся проеме возникла могучая фигура.

"Словно медведь на задние лапы встал", - запрокинув голову, я посмотрел на обещанного эксперта по джинсам. Он, в свою очередь, с сомнением посмотрел на меня, потом обиженно - на Гагарина.

- Этот, что ли? - он как-то сразу потерял к нам интерес. - Давайте быстрей, у меня еще дел куча.

- Этот, этот, - мелко закивал Гагарин, торопливо снимая ботинки, - вы удивитесь... Давай быстрее, - зашипел он мне, подсмыкивая носки.

Так в носках по коридору и пошли: впереди вразвалку хозяин квартиры, за ним - вровень ростом, но ровно в два раза уже в плечах - Гагарин, замыкал шествие я.

- Ну, давай, что ли, - кивнул мне эксперт, когда мы зашли в комнату.

Я извлек из сумки джинсы, раскатал и протянул:

- Значит так. Это - мой самопал. Я считаю, что качественный. Насколько - хотелось бы услышать от вас.

Степан солидно кивнул, принимая. Встряхнул и, вытянув на руках, неторопливо прошелся по брюкам взглядом. Повернул. Затем, совершенно неожиданно для меня, понюхал. Взял со стола лупу и изучил деним, снаружи и, вывернув брючину, внутри. Подергал, смял, отпустил.

- А что... Похож. Сильно похож. Но только похож, - со значением посмотрел на меня, - у тебя пятьсот первая модель от шестьдесят шестого года. Ну, якобы... Туда идет японский деним с красной нитью по заработанному краю. Особенность старых станков, которые штаты скинули джапам в пятидесятые при модернизации своих заводов. Поскольку кроят джинсы так, чтоб максимально эффективно использовать материал, то заработанный край с красной нитью идет на этой модели вот здесь, по изнанке, вдоль всей гачи. У тебя этой красной нити здесь нет. Значит - материал не оригинальный.

Я кивнул, соглашаясь.

- Так-то деним неплохой... - протянул он раздумчиво.

- Греческий, - пояснил я.

- А, пакистанский хлопок. Ну, ничего, ничего... Плотность та же.

- Четырнадцать с половиной унций, - ввернул я.

Он бросил на меня быстрый взгляд, потом кивнул, соглашаясь, и продолжил:

- В носке, конечно, различия вылезут, но пока новье, только по этой красной нити различить и можно, потому как у япошек цвет от партии к партии гуляет. Не сильно, чуть-чуть, но как раз достаточно, чтоб греческий деним замаскировался. Та-а-ак, - протянул он, перевернул мое изделие и повторил. - Так. Ага. Вот смотри еще: "клюв" на кармане у тебя правильной формы, в те годы он был не так круто выгнут, как сейчас. Короткая застрочка на карманах сзади вместо заклепок сейчас - тоже правильно. А вот красный флажок здесь не из той оперы. В модели шестьдесят шестого все буквы были заглавными, а здесь - только первая.

- Не-не-не, - вскинулся я, - флажок же в семьдесят первом поменяли, сейчас эта модель с таким флажком идет.

- Все верно, - кивнул Степан, - но тогда же и "клюв" стал круче. Так что: или современный флажок и "клюв" круче, или все как тогда.

- Ага, понял, - согласился я.

- Так... Пуговки не брякают, окей. Оригинальные. Заклепки тоже как оригинальные. Или очень на них похожи. Нитки хэбэ?

- Обижаете.

Он зажег спичку и подпалил кончик нитки на изнанке:

- Да, плавится. Молодец, цвет хорошо подобрал.

- В луковой шелухе варил... Сложно правильно время подобрать. Приходится несколько раз вытаскивать, сушить, смотреть цвет. Потом еще доваривать, - признался я.

- Угу, так и есть, - покивал он. - Ну, давай тогда швы еще посмотрим... Чего улыбаешься?

- Вспомнил роман Богомолова. Читали "В августе сорок четвертого", как документы у немецкого диверсанта проверяли? Очень похоже. Мастика... Чернила... Скрепки...

- Да, наша служба и опасна, и трудна, - улыбнулся Степан, - но швы я все равно посмотрю... Так... Так... А тут? Угу...

Он встряхнул джинсы на вытянутых руках и еще раз рассмотрел их издали.

- Ну что, - взглянул на застывшего изваянием Гагарина, - прилично. Даже очень прилично. Поздравляю. Как тебя, говоришь, зовут? - посмотрел на меня.

- Андрей.

- Давай пять, Андрей, - моя ладонь утонула в его лапище. Пожал он ее, впрочем, очень деликатно. - Так вот, итожу. На весь город наберется максимум человек сто... Да, даже меньше, кто отличит твое шитье от оригинальных ливайсов. И на галёре они не покупают. Так что... Я не против.

Я коротко глянул на счастливо порозовевшего Гагарина.

- Да мы на галёре и не хотим пока светиться, - затараторил он, прижав руки к груди. - Попробуем сначала через комки.

- Ну, тогда вообще без вопросов. Симпатично сшито, - он о чем-то ненадолго задумался, наклонив голову, и длинные русые волосы закрыли пол-лица. - Другие модели делать будешь?

- Шестьсот восемьдесят четвертую модель хочу заделать. Чтоб в тренде быть. И юбку. Негоже девушек обходить вниманием, - улыбаясь, пояснил я, - и рубашки... Ну, что в Гонконге шьются. Если фурнитуру достану.

- Колокольчики, значит, будешь шить? - заинтересовался он, - да, модель подороже будет.

Оглянулся, оторвал от "Правды" чистый край и начирикал номер телефона:

- Заноси, оценю. Интересно будет посмотреть.

Когда мы вышли на улицу, Гагарин поволок меня в проходной сквер за кинотеатром "Север".

- Знаешь, - признался он, - а я вообще не верил. Ну, ты крут! Степан - первый эксперт в городе. К нему такие крутые мажоры ходят советоваться... Ух! А он тебе свой телефон дал...

И он окинул меня откровенно собственническим взглядом:

- Значит, смотри... Тогда я предлагаю так: у меня тут на Лиговке в комке дальняя родственница работает. Тетка двоюродная. Она без квитанций и паспорта будет брать, для своих. Деньги сразу, вперед. Тебе, как договорились, сто двадцать рублей с каждой пары.

- А почему так? Я хотел с квитанцией...

- Нафига тебе квитанция-то?

Я задумался, глядя на Ваню. Говорить или нет? А, ладно:

- Предкам показывать. Чтоб не было глупых вопросов, откуда у меня лишние деньги появились.

Он на некоторое время завис, потом отмахнулся:

- Будет тебе для этого квитанция. Договорюсь.

- А если внезапная проверка найдет у нее под прилавком неучтенные джинсы?

Гагарин рассмеялся:

- Ты что, думаешь, они действительно под прилавком лежат? Это просто так говорят. В сумке, в кабинете, личная вещь. Достается только нужному клиенту. Не боись, все продумано, торговля не первый год работает, там лопухов нет.

- Ладно, - кивнул я, - по рукам.

- Отлично, - с чувством воскликнул он, - тогда подождешь здесь? Я быстро - сбегаю, сдам и сразу деньги принесу.

- Валяй, - отпустил я его и задумался.

Не перемудрил ли я со своим ручным трудом? Все-таки мой основной план входит в конфликт с этой полукриминальной тусовкой, по краю которой я начинаю ходить. Замараюсь, не отмоюсь.

Я еще раз прикинул всю свою технологическую цепочку. Собственно, работаю всего с двумя людьми. Ваня приносит мне в клюве ткань и фурнитуру и оттаскивает готовые изделия. И уборщица, согласившаяся за тридцатку в месяц пускать меня по вечерам в комбинат трудового обучения школьников, этакий смешливый колобок с разумом десятилетнего ребенка. По всему выходит, что слабое звено - Гагарин. Хорошо, что связь у нас односторонняя.

Я с облегчением вздохнул, углядев его вдали. Возвращается. Ладно, вся эта бодяга - только до конца школы. Может, и раньше прикрою. Если не наглеть и делать немного, то должно прокатить...

- Вот, - Ваня прикрыл меня корпусом от проходящих мимо людей и сунул несколько красных бумажек.

Я пересчитал - все верно.

- Квитанция?

- На, - ко мне перешла желтоватая бумажка с фиолетовой печатью, неразборчивой подписью и, прописью, "сто двадцать рублей".

Я облегченно вздохнул. "Первый пошел" и, даже, прошел.

- Гут, - подвел я итог операции, - тогда примерно через недельку позвоню, как сделаю следующие.

- Ага, - кивнул он и как-то неуверенно посмотрел на меня.

- Ну, что еще?

- Слушай, - тихо-тихо проговорил он, возбужденно поблескивая глазами, - а ты не слышал... Ну, от бати своего... Про Петрозаводск? Там, правда, пришельцы прилетали?

Я, внутренне ухмыляясь, вопросительно приподнял бровь.

- Ну... Знакомый один приехал от бабки. Говорит, сам НЛО видел: сначала такой светящийся голубоватый шар, размером с Луну, но заметно ярче. От него вниз шли лучи желтого света, конусом таким, как щупальца медузы, - он, размахивая руками, взволновано топтался вокруг меня. - А потом из шара начал вертикально вверх расти луч, а на конце того луча - наливаться новый шар, уже оранжевого цвета. Первый шар постепенно уменьшался и бледнел, оставаясь на месте, а второй - удалялся в небо, пока не исчез. Где-то минуты две все заняло. А еще, говорят, дыра во льду на Онежском озере была пробита метров двадцать диаметром, и пена зеленая по краям плавала... Не слышал ничего?

- Слышал, - кивнул я. - Запуск ракеты.

- Так это спутник был? - огорченно уточнил он.

- Не... Спутник на четыре часа раньше улетел. Там ВМФ с экспериментальной ракетой баловался. Аномальное явление в небе - это работа и отделение первой ступени и, потом, начало работы второй. А зеленая пена в проруби - это ракетное топливо из упавшей в озеро первой ступени. Надеюсь, никто не траванулся.

- Жа-а-а-ль... - вид у Вани стал совсем убитый. - А я так надеялся.

- Не, Вань. И не надейся. Никто не прилетит, - прищурившись, я посмотрел в небо. - Самим придется все делать, самим.

Тот же день, вечер.

Ленинград, Ленинский пр.

После Балтийского вокзала вагон опустел. Я сел и прикрыл глаза, привычно провалившись в виденья. Перед моим внутренним взором поплыл, то поворачиваясь, то укрупняясь отдельными своими блоками, великий замок математики, возвышающийся где-то в платоновском мире идей. Мне пока удавалось схватить лишь отдельные контуры общего замысла, но даже эти фрагментарные видения дарили восторг и блаженство. О личности же строителя замка я благоразумно не задумывался, опасаясь представлять актуальную бесконечность. Печальна судьба Кантора, бодавшегося с ней в то самое время, когда Первая мировая война переламывала в труху последние остатки просвещенческой веры в разум. Быть может, мироздание действительно выбраковывает Homo faber и поощряет Homo ludens не только на страницах прошлогоднего романа? А мир дуален, и "сосед до Шепетовки" проецирует себя в прошлое, пытаясь протолкнуться через существующее лишь в потенции игольное ушко гомеостазиса?

- ... следующая станция Проспект Ветеранов, - пробился в затуманенное сознание женский голос.

Я потянулся, вставая. Скользнул взглядом по привычному "Не ...слоняться" на стекле напротив и вышел на новенькую, еще поблескивающую с полов мраморным глянцем станцию метро.

Густой людской поток подхватил меня и вынес наружу. Там было холодно и вьюжно. Жесткая снежная крупа сходу просекла лицо, а по ногам, поддувая в широкие штанины, зазмеилась поземка. Я поежился от неприветливого ленинградского мороза и принялся озираться, выискивая почтовый ящик.

Ничего принципиального в очередном послании нет - так, поддерживаю реноме. Коротко сообщил о предстоящем через полторы недели визите Анвара Садата в Израиль, ставшем в той истории полной неожиданностью для советского руководства, да приложил большой обзор основных направлений научно-технического прогресса в дорожном строительстве. Надежды мало, но вдруг да удастся приуменьшить одну из наших бед.

Мучился с письмом долго, исписал и изрисовал схемами под сто страниц, а потом почти два часа, пользуясь отсутствием родителей, переносил все на пленку. Увы, до текстовых редакторов, даже простейшего ChiWriter'а еще не один год. А к тому времени я буду "или пан, или пропан..."

Вдали, наискосок через проспект, у ярко освещенного входа в гастроном приметил заветные ящики, синий для междугородней почты, и, недавно введенный, красный для внутригородской.

Я внутренне собрался, готовясь к работе. Аппетит у Ю-Вэ я уже раздраконил не на шутку, так что меня, без всякого сомнения, активно ищут. Но включает ли этот поиск контроль всех почтовых ящиков города? Сильно, очень сильно сомневаюсь. Нет такого резерва сил и средств у КГБ, даже близко нет. Однако подстраховаться будет не лишним, слишком молод я еще для клетки. И я повернул к книжному магазину.

Следующие двадцать минут я провел неторопливо перемещаясь вдоль расположенных у окон прилавков, знакомясь то с одной, то с другой книгой и, между делом, косясь сквозь стекло на противоположную сторону проспекта.

На первый взгляд - чисто. Нет ни припаркованных неподалеку машин, ни зашторенных торговых ларьков. Не метет панель трудолюбивый дворник, не трутся на одном и том же месте алкаши, не гуляют взад-вперед женщины с колясками. Никто не выгуливает собак. Обычный даже не поток, а ручеек прохожих, растекающихся от метро по району.

На всякий случай, я прикинул, как бы сам расставил наблюдение.

"Так... Старший с рацией наблюдает за ящиком издали. Да вот примерно отсюда, из этого же магазина", - неожиданная мысль продрала ознобом по позвоночнику. Я вернул книгу и неторопливо перешел в следующий отдел, попутно изучая находящихся в зале. - "Нет, плохая идея. Ему ж по рации надо давать команды, а как отсюда, из людного места? Нет. Так, значит, где-то здесь, на этой стороне проспекта - старший... А на той стороне метрах в ста от ящика закрытый пост наблюдения с хорошим фотоаппаратом. Плюс где-нибудь неподалеку, вне зоны видимости трется оперативник, готовый по команде выйти навстречу уходящему объекту и отснять его. Впрочем, один фиг, я ни пост, ни оперативника при такой расстановке не вычислю".

Я, наконец, выбрал себе книгу кричаще красного цвета, с хорошо узнаваемым портретом на обложке, и двинулся к кассе платить рубль.

"С другой стороны, они не могут иметь никакой иной задачи, кроме фотосъемки. Не будут же они хватать всех людей, опускающих в ящики письма. Слух по городу быстро пойдет. Нет, только наблюдение и оперативная фотосъемка. А, значит, моя задача максимум - не дать им получить пригодные для опознания снимки. Если, конечно, точка под контролем, в чем я сильно сомневаюсь... И погода мне благоприятствует".

В предбаннике магазина я немного поработал с одеждой: развязал и опустил уши у шапки, подтянул повыше колючий шарф, по максимуму прикрывая нос и скулы, приподнял воротник. Надел перчатки и нащупал во внутреннем кармане письмо. Ну, с богом, через переход.

На подходе к гастроному по-прежнему не было ничего подозрительного. Ну, если не считать хорошего уличного освещения. Неторопливо идя к цели, зафиксировал в памяти всех идущих мне навстречу, вплоть до дальнего светофора.

Не торопясь, но и не излишне вальяжно, я, не останавливаясь, на ходу просунул письмо в ящик, не забыв при этом выдохнуть облачко пара погуще, и продолжил движение.

"Шторка плавно двигается, хороший признак. Я бы ее, если ставил здесь пост, подзаклинил немного, чтоб вбрасывающий письмо подольше повозился", - по спине, игнорируя эти радостные мысли, пробежала струйка пота и впиталась в трусы где-то над ягодицами.

Мотивированно, ибо метет в глаза, наклонил лицо к земле и исподлобья проконтролировал идущих навстречу. Появился ли за последние секунды в потоке пешеходов кто-то новенький? Тетка с апельсинами в авоське, была. Раз. Еще тетка с коричневой кошелкой, была, два. Женщина с песцовым воротником, три. Две девчушки. Отлично, все старенькие!

Я начал было проверяться на наличие поста, ища глазами зеркала, как из дальней парадной дома выпорхнула и повернув в мою сторону девушка.

- Черт, - глухо прошипел сквозь плотно сжатые челюсти, - "из дома вышел человек".

Серая пуховая шапочка с длинными-предлинными, по пояс, ушами. Неприметное драповое пальтишко, приталенный силуэт. Коричневые сапожки до середины икр. Шерстяные бордовые колготки. И сумочка на плече, а на ней рука!

И вот хрен с такого расстояния, особенно в потемках, заметишь, есть у этой сумочки апертура или нет.

Я мгновенно взмок, вспоминая характеристики спецтехники. В голову сразу пришел худший вариант: "Имбирь". Шестнадцать кадров в секунду, дистанция съемки от пяти до двадцати метров.

Нет, сумка маловата, не влезет. "Заряд"? Тоже нет, тяжелая, на четыре с лишним килограмма. Была б видна тяжесть в сумке в динамике.

Девушка неторопливо приближалась, беззаботно поглядывая куда-то в сторону, через дорогу. Между нами осталось метров двадцать.

Если не кино-, а фотокамера? "Аякс", "Найлон" или новенькая "Зола"?

Голова налилась свинцом, и сквозь него с натугой всплыло "оптимальная дистанция съемки от трех до десяти метров".

Или это я и моя паранойя?

Словно отвечая на этот вопрос, рука девушки чуть двинулась, доворачивая переднюю поверхность сумки точно в мою сторону, а сама она посмотрела сквозь меня расфокусированным взглядом.

"Твою бога-душу-мать!" - взвыл я мысленно.

В висках тугим набатом ударил пульс.

Так, наверное, почувствовал себя профессор Плейшнер, когда понял, какую подлую шутку сыграл с ним пьяный воздух свободы.

Еще не пришло осознание последствий, а сердце уже пропустило удар, как будто под ногами проломился стеклянный мост.

Ты еще не начал падать, но уже подробно изучил насмешливо щерящиеся внизу глыбы.

Тело еще не познало их твердь, а уже пришла боль.

Я еще сильнее наклонил голову и сделал два быстрых размашистых шага навстречу. Сильный толчок, и я, широко раскинув руки, заскользил по ледяной катушке. Девушка дернула сумочкой, но было уже поздно: я проехал мимо, в пол-оборота от нее, при этом зажатая в левой руке книга удачно прикрывала лицо.

Ледовая полоса закончилась, я коротко пробежался и заскользил по следующей, чуть развернувшись для контроля происходящего позади.

Оперативница, теперь я был в этом уверен почти на сто процентов, в задумчивости притормозила было шаг, однако потом что-то чуть слышно коротко хрюкнуло (рация! - узнал я), и она продолжила движение.

Сошел с последней катушки и на ватных ногах побрел дальше, изо всех сил стараясь не изменить скорость ходьбы.

- Ну что, наигрался в Джеймс Бонда? - глумливо вопросил внутренний голос, - не в свои сани не садись. Это высшая лига, сынок. Готовь мыльно-рыльные, через неделю придут.

Идиот. И это я себя не оскорбляю, это я себя называю. Мальчишка. Так тебе и надо.

Я прислушался к звукам за спиной. Машина едет по карману? Будут брать? Уже все?!

Зазнобило и подвздошье налилось дурнотой.

Мимо неторопливо проехал серенький "Москвич". Я засунул нос в шарф поглубже. Благословенна метель, позволяющая мотивировано прикрывать лицо! Машина вывернула на проспект и затерялась в потоке оранжевых огоньков.

Свернул во двор, колоссальным усилием воли преодолев соблазн обернуться. Рано контролироваться, да и бесполезно пока.

"Что, что делать?! Изымать письмо? Поджигать ящик?" - в голове мысленно зашелестела страницами "Поваренная книга анархиста". - "Так, как изготовить запальный желатин... Первичные формы динамита... Пикриновая кислота... Аллё, пацан, вернись на землю!"

"Что делать, что делать..." - выдохнул я, - "да ничего уже делать не надо. Поздняк метаться. Проверяйся и едь домой".

Тот же день, поздний вечер.

Ленинград, Измайловский проспект

- Мам, - я устало опустился на табуретку и сонно потер глаз, а затем, совершенно неожиданно для себя, широко зевнул. Спать. Упасть под одеяло, свернуться в рульку, забыть обо всем и спать... Но сначала надо завершить этот день.

- Что, Дюш? - мама продолжила перебирать гречу, вытаскивая из насыпанной на стол кучки сор и шелуху. Мусора набралось уже прилично, со жменьку, но и крупа уже почти вся пересыпана в кастрюльку на коленях.

- Вот, - я торжественно положил на стол стопку разномастных купюр. - Мой первый заработок, сто двадцать рублей. Джинсы продал через комиссионку, вот квитанция, - поверх денег легла помятая бумажка с печатью.

- Ох, - мама отставила кастрюльку и странно посмотрела на меня. Чего было в этом взгляде больше, гордости или озабоченности, я не разобрал. - Ох, Дюш...

Она притянула меня к себе и два раза быстро чмокнула куда-то над бровью, а потом ласково потрепала волосы на затылке. Это бесхитростное действие возымело неожиданный эффект - из моей головы разом выдуло накопленную за день тревогу и усталость.

Мама подхватилась и унеслась хвастать в большую комнату, а я обмяк, положив голову на согнутый локоть. Отрешился от летящих из глубины квартиры победных ноток маминой реляции и просто смотрел на улицу. Там, на крыше дома напротив, хулиганил ветер, раз за разом сталкивая с карниза снег, и тот клубился мохнатыми хлопьями, то закручиваясь волнами, то рывком улетая вдаль.

- Ну-ка, ну-ка, - на лопатку легла папина ладонь, - давай, докладывай. Ты это что, в спекулянты решил заделаться?

Голос был ироничен. Я с трудом вышел из медитации и развернулся на стуле. Ну да, настроение у папы игриво-приподнятое, а из-за его плеча, приподнявшись на цыпочки, весело подмигивает мама.

- Но-но... - помахал я пальцем, - спекуляция - это перепродажа готовых изделий или после внесения в них незначительных переделок. А я же занимаюсь глубокой творческой переработкой исходных материалов. Это, папа, называется кустарным промыслом!

- Кустарь-одиночка, значит. Гениальный портной-интеллигент, - поставил папа диагноз, садясь. - И что, совсем-совсем ничего не нарушаешь?

- Нарушаю, - легко согласился я, - не купил в местном Совете лицензию на портняжничество.

Про более серьезное нарушение, неуплату налога, я благоразумно умолчал.

- О! - папа поднял палец, - добровольное признание тебе зачтется.

- Может, купить? - вмешалась мама. - Сколько она стоит?

- Цельных пять рублей, - ответил я, - но мне не продадут из-за возраста. Да фиг с ней, с лицензией. Я шить на продажу буду не часто. В самом худшем случае, светит штраф в двести рублей. И то не обязательно, ибо несовершеннолетний, да в первый раз... Да и... - я поколебался, но потом все-таки сказал, - мои джинсы все равно на прилавок не попадают. Я с директором магазина договорился, уходить будут так, по знакомым. Эта квитанция - вас успокоить, что деньги не с кистенем на большой дороге добываю.

- А зачем вообще весь этот огород городить? - задал папа ключевой вопрос, - денег нам хватает, еще и остается. Тебе даем, сколько попросишь, не отказываем.

Я задумчиво потер кончик носа.

- Наверное, действительно, повзрослел я. Бегать к вам с протянутой рукой каждый раз, когда мне нужен лишний рубль, мне уже как кость поперек горла. Легче самому заработать раз в месяц. Вот...

Мама зашла мне за спину и молча обняла за плечи. Папа, задумчиво двигая бородой, посмотрел в потолок, что-то подсчитывая.

- И сколько получается на круг? - задал он вопрос.

- Ну... Вот сто двадцать получил. Можно было больше, но я решил не жадничать, так надежнее. Материалов на сорок рублей ушло примерно, аренда рабочего места, считай, пятера. Итого: семьдесят пять рублей прибыли.

- А долго шил?

- При наличии всех материалов, часа четыре вместе с раскроем. Это если никуда не торопясь.

- Хех, - усмехнулся папа, - следствию все понятно. А я за рабочий день тринадцать рублей получаю, если посчитать. Тебе и высшее образование тогда не нужно? - он испытующе посмотрел на меня.

- Не-не-не. Это - хобби, и таковым оно и останется, - мой рот совершенно неожиданно разорвала зевота. Я сладко потянулся, выгнувшись. - Детям - мороженое, девушкам - цветы.

- Хорошо, - сказал папа, - тогда вот тебе на мороженое и материалы.

И он вернул на стол стопку. Я молча покачал головой и разделил ее на две неравные части.

- Вот, так правильно. Сорок рублей - компенсация понесенных затрат, чтоб можно было следующие сделать. Ну и десятку на личные расходы. А остальное - в семейную кассу, так правильно будет. Мне много не надо. Ну, по крайне мере, пока.

- А ничего так, удачный получился, - мама потрепала мне вихры на затылке и грозно повернулась к папе. - А я ж тебе говорила, давай двоих или троих заведем! А ты!

- Дык, Ирочка, - он опасливо отодвинулся к стенке, - еще не поздно!

- Ну, - поднялся я, - не буду вам мешать. Знаю, мое слово - последнее, но я бы предпочел сестренку.

- Может, котеночка завести? - неуверенно предложил папа.

- Ты еще рыбок предложи! Консервированных, под пиво!

Я закрыл дверь, отсекая себя от шутливой перебранки родителей на кухне, и встал у кровати, тупо глядя в окно. Сил идти в душ не было. Да и черт с ним, с душем, раз в полгода можно и немытым лечь. Я содрал с себя одежду и комом бросил ее в сторону стула, а затем со стоном облегчения упал на кровать и забился с головой под одеяло. Озноб, вселившийся в меня на Ленинском проспекте, никак не проходил.

"Заигралось, дитя..." - неумолчным эхом носилось в голове. Затем откуда-то из дремучих глубин памяти выполз уродливый, где-то давным-давно случайно услышанный, обрывок "пролонгация реверберации", и это была последняя мысль.

Я упал в сон, как с обрыва. Сначала под бессильными ногами зазмеились по стеклу трещинки, а потом начался медленный, но страшный полет-скольжение над мрачными лестничными маршами "нутрянки". Я считал этажи, почему-то вслух, на дари, и никак не мог дождаться последнего - шестого. Так и провалился в беспамятство в ожидании дна.

Глава 8

Пятница, 18 ноября 1977, день.

Ленинград, "Большой" дом.

- Повезло, - добродушно заметил генерал, - везучий вы.

Жора кивнул, продолжая раскладывать крупные, размером со стандартный лист, отпечатки.

- Вам спасибо. Грамотно вычислили и точки, и вероятный период.

Он взял из стопки верхний снимок и на пару секунд замер, оценивая картинку. Лицо его было спокойно, но легкая дрожь уголков фотографии выдавала волнение и азарт. Чуть слышный разочарованный выдох, и очередной глянцевый лист лег на стол.

- Да это-то как раз не так и сложно было, - усмехнулся, глядя на него, контрразведчик и начал, загибая пальцы, перечислять, - все вбросы писем происходили во второй половине дня. Недалеко от станций метро по первой линии. На крупных улицах, но не в местах, часто посещаемых иностранцами. Не сразу на выходе из метро, но и не очень далеко от входа. А дальше мы просто отбросили три привокзальные станции и те, где уже были вбросы... Так выделили одиннадцать станций, где высока вероятность следующего вброса. Чуть проредили ящики вокруг них, и, после привлечения слушателей из "семерочной" школы, хватило сил взять оставшиеся точки под контроль с утра и до ночи.

- Ну вот, а вы говорите "везение". Умение, Владлен Николаевич, умение.

- Везение, везение, однозначно, - решительно не согласился Блеер. - Выявить действующую закономерность поведения объекта по трем случаям - это везение. Могло оказаться банальным совпадением.

Толстая пачка, наконец, разложилась в три ряда на длинной, обтянутой черной кожей столешнице, и Жора пригорюнился, рассматривая единственно удавшуюся серию из пяти снимков. По иронии судьбы, на них было одно и то же: вид объекта сзади.

Он еще раз пробежался взглядом, запоминая пеструю кроличью шапку с приспущенными ушами, кусочек клетчатого мохерового шарфа, короткую курку темного цвета, черные расклешенные штаны и черные же ботинки. На самом первом кадре, зафиксировавшем вброс, виден еще кончик носа. Но сколько там того носа?! По этому фрагменту якута от грузина не отличить!

- Проклятье, - ноздри Минцева гневливо раздувались. - Ну, нет бы он отходил от ящика в другую сторону! Просто закон подлости какой-то!

- Да, с этим немного не повезло, - меланхолично согласился генерал, - вот, посмотрите на схему наблюдения: объект прошелся крайне неудачно для нас. Со стационарного поста, где был размещен длиннофокусный фотоаппарат, все время было видно только его спину, он даже при вбросе письма в профиль практически не повернулся. Чтоб получить лицо, сотруднице пришлось выходить ему навстречу и снимать с руки, с помощью закамуфлированного в сумочке "Аякса". В движении, при отсутствии дневного освещения, в снегопад, при фиксированном на пять метров фокусе... Пыталась сделать серию с ручной выдержкой, что, в общем, было оправдано. Но нужно быть удачливым асом, чтоб в таких условиях снимки получились. Ничего удивительного, что почти вся серия смазана. Вы бы, - Блеер внимательно посмотрел на московского эмиссара, - подкинули нам на будущее "Золы" и, особенно, "Зари", а? А то на старой опертехнике работаем. Была б кинокамера, горя сейчас не знали.

Жора расстроенно взмахнул руками:

- Эх, сказали б раньше. Я под эту операцию, ей богу, выгреб бы весь московский склад. А теперь что? Когда нам еще так повезет?

- И теперь не поздно, - уверенно сказал генерал, - везите и не сомневайтесь, пригодится. А с тем, что получилось... Да нормально все получилось. Обычная ситуация. Уже есть с чем работать, и это хорошо. Есть ориентировка, это раз. Потом, опять вброс по первой линии метро, закономерность подтвердилась. Теперь можно не только фотодокументировать, но и провожать до дома подходящих под ориентировку. Все-таки молодые люди не самые частые отправители.

- Да я понимаю, Владлен Николаевич, все понимаю... Но как обидно! Могли же разом все проблемы решить. - Минцев еще чуть погоревал и кивнул в сторону лежащей на столе сводки наблюдений. - Словесный портрет какой сотрудница дала?

Начальник ленинградской контрразведки молча протянул машинописный лист. Жора жадно заскользил взглядом по строчкам:

"Пол мужской, рост чуть ниже среднего, 168-172 см, нормального телосложения. Верхняя часть лица закрыта шапкой, нижняя - шарфом, из-за этого и условий освещенности цвет глаз и волос установить не представилось возможным. Разрез глаз европейского типа. Особых примет на доступной для наблюдения части лица нет. Возраст может быть определен в диапазоне от тринадцати до двадцати лет".

- Еще что-нибудь интересного удалось отметить?

Блеер мазнул взглядом по лежащему перед ним заполненному бланку:

- Ничего выдающегося, но кое-что все-таки есть... Стиль одежды не выделяется из окружения. Куртка синтетическая, темно-синяя, спереди пояс фиксируется нетипично, на двух кольцах. Вот рисунок... Надо будет проверить - вероятно, импорт. Шарф буровато-красный. Вообще, одет не броско, но прилично.

- Ботиночки плохо видно... Лупа есть? - Минцев получил в руки инструмент и внимательно изучил снимки еще раз. - Не флотские ли, часом, Владлен Николаевич?

- Эх, слушатели, итить его мать... - лицо контрразведчика страдальчески перекосило. - Пытали их уже. Не обратили внимание. Балбесы...

- Моторика?

- По пантомимике - уверенный в себе молодой человек. Скорее, студент младших курсов, чем школьник. Вряд ли техникум и, точно, не ПТУ. Не суетился, подход-отход и вбрасывание производил не торопясь. На отходе проехался по катушке метров шесть - толчок мощный, координация хорошая, движения уверенные. Возможно - спортсмен. Признаков наличия специальной подготовки у объекта не выявлено. Вот, собственно, и все. Правда, надо учесть, что наблюдение было коротким, не более тридцати секунд. В порядке обсуждения... Я бы при этом окончательно девушек со счета не сбрасывал. У активных физкультурниц походка бывает вполне мужской. И вот еще, - он повелительно ткнул пальцем в сторону снимков, - посмотрите седьмой. Корешок у книги видите?

Жора торопливо навел лупу на фотографию и прищурился, пытаясь разобрать расплывчатые буквы:

- Манн Ю. Поэ...

- Так точно, - преувеличенно браво согласился генерал и подтолкнул к Жоре книгу, до того лежащую у него на углу стола, - Манн, "Поэтика Гоголя". Куплена, вероятно, в книжном напротив. Литературоведение. Так что - не техникум и не ПТУ. И маловероятно, что школа, разве что олимпиадник какой по литературе.

- А вот филология - это хорошо, - последнее слово Жора аж напел по слогам неожиданно глубоким баритоном и, потирая ладони, уточнил, - что продавщица в отделе книжного интересного поведала?

- А... - безнадежно махнул рукой генерал.

- Понятно, - настроение у Жоры, резко скаканувшее вверх после предъявления книги, это не испортило, - понятно.

Он повернулся к окну и, глядя вдаль, забарабанил пальцами по подоконнику.

- Ну, - уточнил зашедший ему за спину генерал, - видно?

- А? - чуть дернувшись, Минцев вышел из задумчивости, - что видно?

- Ну, слышали эту нашу ленинградскую присказку, почему этот дом называется "Большим"?

Жора улыбнулся и посмотрел на расстилающуюся вдали широкую панораму города уже осмысленным взглядом:

- Нет, не видно Колымы отсюда. Врут, - отвернулся от окна и подвел итог. - Что ж, Владлен Николаевич, поклевка есть. Завтра порадую Юрия Владимировича продвижением дела. Теперь главное - не спугнуть. Он нам непуганым нужен.

Пятница, 25 ноября 1977, вечер.

Ленинград, Измайловский проспект

- А ну не вертись! - хотел прикрикнуть я строго, но не смог, сфальшивил.

Оно и немудрено, смех рвался из меня, как шампанское из встряхнутой в порядке дружеской шутки бутылки. В итоге я то ли всхлипнул прямо на последнем слове, то ли всхрапнул аки жеребец, а потом и вовсе в открытую заржал. Яська даже бровью не повела, ей было не до того. Я с безнадежностью махнул рукой и упал в кресло, любуясь.

Невозможно было спокойно смотреть на эту умору: куда дели обычно спокойную, уравновешенную и как будто чуть-чуть не от мира сего Ясю? Перед зеркалом в серванте изворачивалась самая обычная восторженная девчонка. Мой подарок разом снес все ее самообладание, и теперь она разглядывала себя то передом, то боком, то расправляла плечи и вскидывала голову, иными словами - любовалась.

Комизм ситуации придавало то, что она довольствовалась небольшим, размером с мяч, отражением - остальное зеркало было прикрыто расставленным на полках хрусталем, поэтому ей приходилось дополнительно то чуть приседать, то вставать на цыпочки. Судя по сосредоточенно сведенным бровям, Яська синтезировала увиденное в целостное трехмерное изображение и уже была в одном-двух шагах от успеха.

Я еще раз довольно хрюкнул в кулак и намекнул:

- В коридоре есть зеркало побольше, - пусть налюбуется, а то ведь работать не даст.

Ее словно выдуло из комнаты, раз - и уже нет. Секунд тридцать тишины, потом я расслышал быстро удаляющееся шлепанье босых ног по линолеуму.

"На кухню-то ей зачем?" - заинтригованный, я вышел в прихожку.

Торопливое "шлеп-шлеп-шлеп-плюх" - это Яська приволокла табуретку к трюмо. Миг - и она уже вскочила на нее с ногами и крутанулась, придирчиво разглядывая солнцеклёш понизу.

Недооценил я эффект неожиданности. Не знаю, что именно Яся ожидала увидеть, согласившись зайти ко мне на примерку - может быть, и правда, передник, но действительность явно далеко превзошла все ее предположения. Меня чуть на слезу не прошибло, когда она пару раз непроизвольно отдергивала руку, не решаясь взяться за протянутое ей джинсовое платье. Потом схватила и исчезла за дверью моей комнаты. Скинула там школьную форму, ящерицей вползла в прихваченное лишь по швам изделие, и вот - вся светится восторгом. Даже не знаю, кто из нас в этот момент получал большее удовольствия.

Яська, наконец, нагляделась в зеркало и вдруг замерла, разом потускнев. Взглянула на меня сверху, горестно заломив брови домиком, и сказала упавшим голоском:

- Ох, Дюх, слушай, это же дорого... - и сползла с табуретки, расстроенно глядя в пол. - Ты на свою маму лучше переделай.

- Стой, стой, стой, - я помешал ей ускользнуть обратно в комнату для переодевания. - Не дури, Ясь. Ну, ты что? Чего тут дорогого? Ткань у нас в стране дешевая, и пошло ее не много - это ж безрукавка и юбка только до середины бедра. А тебе длиннее и не надо, что красоту-то такую скрывать... - она чуть дернулась, и лоб, а я сейчас видел только его, начал краснеть. Я по-прежнему загораживал ей дорогу. Мы стояли очень близко, так, что я чувствовал кожей ее учащенное дыхание. - А пуговицы и заклепки вообще копейки стоят, - продолжил я успокаивать, не испытывая при этом ни малейшего угрызения совести за свое вранье, а потом долил немного правды, - а маме я платье к новому году сделаю, уже и фасон подобрал и материал купил. И уже блузку ей сшил - довольна, носит. Так что все в порядке, правда.

Она прерывисто вздохнула и подняла голову, с надеждой посмотрев мне в глаза:

- Правда? Правда-правда?

- Честно-пречестно. Верь мне. Пожалуйста.

Яся миг помедлила, потом кивнула. Лицо ее расслабилось в чуть кривоватой улыбке, в которой можно было разглядеть и удовольствие и самоиронию. Девушка сделала полшага назад, и взгляд ее опять дернулся к зеркалу.

Я с облегчением улыбнулся:

- Хороша, чертовка, хороша... А теперь пошли на свет. Будем подгонять.

В принципе, особо переделывать ничего и не пришлось. Платье сразу село хорошо - крой был выбран свободный, да и легкая джинса не требует тщательной подгонки под фигуру.

- Ну вот... - протянул я довольно, - можешь переодеваться обратно. А я сейчас за часок стачаю все начисто, обметаю швы и завтра принесу тебе его в школу. Отгладишь и можешь на днюхе в воскресенье уже в нем выступать - мне будет приятно.

- Ой, а можно я здесь посижу? Посмотрю. Ну, пожалуйста-а-а....

   Я ухмыльнулся:

- Да легко, сиди. Даже хорошо, потом еще раз примерю. Ты, тогда, вон, - махнул рукой, указывая, - мамин халат махровый пока накинь, чтоб с формой не мучиться.

Яся покрутилась вокруг машинки, наблюдая за работой, но быстро свыклась с мыслью, что контролировать мои швы не надо.

- Умело ты, быстро и ни одного лишнего движения, - оценила она скорость, с которой я стачивал кокетку с поясом. - А у нас никто и не знает.

- И слава богу, - испуганно воскликнул я, - пусть так и остается. Мне ж девчонки проходу не дадут. Да что девчонки, ты Кузю представь. От этой так просто не отобьешься.

Яська захихикала, потом прищурилась с иронией:

- Что, и от Томы утаишь?

Я задумался, но руки машинально продолжали делать свое дело.

- Да нет. К новому году что-нибудь сошью в подарок. Вот только как снять с нее размеры тайком, чтоб сюрприз был?

Яся кивнула, принимая задачу, а затем повернулась, пристально разглядывая "Ригонду".

- Дюх, у тебя пластинки какие-нибудь есть? - решилась наконец она.

- Там, внизу, выбирай, - махнул я в сторону тумбы.

Она выволокла стопку и некоторое время с азартом в ней копалась.

- О! - отобрала один конверт, - Сальваторе Адамо! Можно?

- Ставь, конечно, - кивнул я, отстригая нитку.

- А как? - она с опаской кивнула на проигрыватель.

- Смотри.

Я поднял крышку проигрывателя, затем осторожно взял диск за края и бережно опустил на резиновую подкладку вертушки. Вжал кнопку, и черное виниловое тело начало медленно и торжественно вращаться. Неторопливо провел от центра к краям кругляком с бархоткой, убирая редкие пылинки. Двумя пальцами осторожно приподнял звукосниматель и наклонился, прицеливаясь. Плавно, как пилот, нашаривающий колесами полосу, опустил, и игла поймала дорожку. В динамике мерно зашуршало.

Я замер, затаив дыхание. Ого, как давно я не слышал этого колдовского звука! Как тихий треск свечи настраивает нас на правду документа, так и этот, на первый взгляд - лишний шум, каким-то волшебным образом делает музыку настоящей. Есть в этом что-то от таинства рукоположения, передающего тепло ладоней Петра от поколения к поколенью - глубина дорожек винила так же напрямую восходит к дуновению воздуха у губ артиста; поэтому, слушая винил, мы ощущаем и жизнь, и теплоту.

Еще миг мы вместе нависали над плывущим по кругу диском, а потом серебряный голос прочувствованно вывел:

-Томбэ ля нэжэ...

- Тю нэ вьендра па се суар... - на удивление ловко грассируя, негромко напела Яся, отступая к креслу.

Она уютно устроилась в нем, забравшись с обеими ногами, и прихватила полы халата коленями. Я встал к машинке напротив, и на музыку начал накладываться короткий стрекот челнока. Но Ясе это не мешало - она умиротворенно покачивала головой в такт и в некоторых местах чуть слышно напевала.

Эта элегическая расслабленность ее и подвела - пола халата предательски выскользнула и упала на пол, приоткрыв стройное бедро почти на всю его длину.

- Ой, - дернулась она, уловив мой сразу возгоревшийся взгляд.

- Ой, - повторил я, напрочь запарывая шов, - да чтоб тебя! Выгоню!

Яська торопливо вернула строптивую полу на место и укорила, глядя исподлобья:

- А вот на Тому так смотри.

- Всеядная я... - предпринял попытку хоть как-то оправдаться.

- Хорошо хоть не плотоядная, - усмехнулась она, уловив отсылку к мультику.

- Природа наша такова, - и поспешил успокоить, - но ты не волнуйся, это контролируемо.

- А может, - лукаво улыбнулась, - я бы и хотела немного поволноваться.

И тут сквозь музыку мы расслышали донесшийся из прихожей негромкий хлопок.

Мы замерли, глядя друг другу в глаза, словно застигнутые на горячем любовники. Затем я опасливо двинулся на звук. Яська на цыпочках пристроилась за моим плечом.

Я осторожно потянул дверь на себя.

Первой мыслью было: "Нет. Этого просто не может быть. Мне привиделось", причем я был в этом абсолютно твердо уверен. Ну, не может, никак не может мама оказаться здесь и именно сейчас. Не может стоять в двух шагах, у двери в мою комнату, растерянно переводя взгляд то на меня, то на открывшуюся ей в глубине картину.

Я молча заглянул в свою берлогу, и мне тотчас захотелось зажмуриться, но зрелище уже успело впечататься в память со всей своей безжалостностью: белый передник был торопливо брошен поперек стола, а поверх него разметалось темно-коричневое платье, один его рукав белой кружевной манжетой тянулся к полу; вывернутая блузка краем зацепилась за спинку стула.

От красноречивости увиденного я впал в ступор.

- А меня, вот, с работы пораньше отпустили... - как-то виновато сообщила мама.

- ... эмпасиблэ манэжэ, - прочувствованно закончил песню Адамо, и на нас упала звенящая тишина.

- Мама, - решительно, прежде чем успел что-либо подумать, выпалил я, - это не то, о чем ты подумала...

И тут я явственно ощутил, что густой туман абсурда, окутывавший меня последнюю неделю, достиг, наконец, своей максимально возможной концентрации.

"Лучше бы это действительно ребята Андропова пришли", - промелькнуло в голове тоскливо.

Мама посмотрела на меня с удивлением:

- Вообще-то, - осторожно, чуть наклонив голову к плечу, сказала она, - я пока успела подумать только о том, что девочка одежду разбросала неаккуратно, и ткань может помяться.

Из-за моего плеча раздался придушенное сипение. Я крутанул головой и, наконец, увидел, как на самом деле выглядит лицо цвета мака.

Обессиленно прислонился к косяку и с беспомощностью понял, что с мыслью о пике сумрачного абсурда поторопился - тут нет переломной точки, это - экспонента, и меня несет по ней все выше и выше.

- А мы тут... - неловко развел руками и запнулся.

"... плюшками балуемся", - игриво хохотнул, заканчивая фразу, внутренний голос, и я болезненно поморщился.

Мама, прищурившись, молча разглядывала то меня, то Ясю, и лицо ее едва заметно подрагивало.

Я пригляделся к блеску глаз.

"Да она же веселится!" - осенило меня.

Я с укоризной покачал головой, а потом с облегчением провел подрагивающей ладонью по взопревшему лбу.

Поняв, что разоблачена, мама всплеснула руками и преувеличенно-восторженно закатила глаза к потолку:

- Боже! Дети, видели бы вы себя со стороны! Ясенька, девочка, - она проскользнула мимо меня, приобняла девушку и быстро затараторила, - лапочка, извини, пожалуйста, ну, извини, не сдержалась. Это было бесподобно! Все прямо как в итальянской комедии, один в один, а слова сами прыгали мне на язык...

Яся порывисто выдохнула и обмякла.

- Ох! - она посмотрела на меня поверх маминого плеча. Взгляд ее был расфокусирован, а голос плыл. - А я уже успела ощутить себя падающей в пучину порока...

Спина у мамы мелко затряслась.

- Вы меня в могилу вгоните, - звенящий голос резко контрастировал со смыслом.

- Ну, что, - я мрачно посмотрел на Ясю, - хотела немного поволноваться? Желание исполнено.

Она отстранилась от мамы и поплотнее запахнула халат.

- Я пойду, переоденусь? - спросила неуверенно.

- Да ходи так! - жизнерадостно воскликнула мама, - что уж теперь-то...

- "Зачет" нам за клоунаду, - прояснил я ее позицию Ясе.

- Ну, хватит, - повернулась ко мне мама, - ты обедом девочку накормил?

- Смотри, смотри, - я громко шепнул Ясе, - сейчас еще и виноватым останусь.

- Не кормил? - мама неверяще уставилась на меня.

Я промолчал, глядя в потолок.

- Чай пили, - робко попыталась выгородить меня Яся, - с ленинградским пряником.

Мама грозно сдвинула брови.

- Так, - приобняла девушку за талию и поволокла на кухню, - пошли, поболтаем, а то так есть хочется...

- А, правда, Дюша вам блузку сшил? - раздалось удаляющееся.

Я почесал затылок, потом махнул рукой. Фиг их разберет, что у них в головах.

Вернулся к стопке дисков и вытащил наугад. Опустил звукосниматель и улыбнулся, узнавая. Выпало удачно, и я тихонько запел, вторя:

- Антон, Андрэ, Симон, Марья, Тереза, Франсуаз, Изабель и я...

Воскресенье, 04.12.1977, день

Ленинград, Лермонтовский пр.

Нет, не лезет...

Я озадаченно покрутил в руках пузатый пластиковый мешок. Не лезет во внутренний карман куртки, ни в один, ни в другой.

Значит, мы пойдем другой дорогой. Я уложил два раздувшихся пакета на дно спортивной сумки и прикрыл это безобразие газетой, а сверху положил магнитофон. Ну, не будет же Ясина мама проводить обыск на входе, в самом деле! И не звенит ничего, удобно...

Я даже не стал придумывать отмазку, что у меня там делают две заполненные системы для переливания крови, и почему эта мутная жидкость такого странного желтовато-белесоватого цвета. В крайнем случае, скажу правду - сливочное лимончелло для девочек, не покусают же меня за это!

Поэтому, вжимая кнопку пять положенных раз, я был спокоен.

Прошла примерно минута, прежде чем дверь широко распахнулась, выпуская наружу застоявшиеся запахи коммуналки. Я перешагнул порог и протянул три белые розы:

- Моей лучшей подружке с днем рождения!

Яся мило зарделась, принимая букет.

Достал из сумки чуть потертый, нарытый на букинистической толкучке в Дачном томик Сабатини песочного цвета:

- Надеюсь, тебе понравится.

- Ты же уже сделал подарок? - удивилась она.

- Ну, - подмигнул я, - то для тела, это - для души. А что платье не надела?

- Позже, - она заговорщицки наклонилась к моему уху, хотя в коридоре было пусто, - когда за стол садиться будем. И, что б ты знал, хорошее платье для души девушки значит ничуть не меньше, чем хорошая книга.

- Ты же шахматистка! А я - математик! Мы должны быть сухарями! - запридуривался я.

Яся сделала шаг вперед и быстро ткнулась губами мне в щеку, а потом шепнула:

- Спасибо, - и стремительно развернулась, скрывая вспыхнувший румянец. - Пошли, все уже здесь, ты - последний.

Длинная темная кишка коридора словно задалась целью показать мне всю неприглядность квартирного нутра. Сначала она провела нас мимо кухни с тремя плитами. Пахнуло кислыми щами, жареным луком, пирогами и вывариваемым в большом баке бельем. Не прошли мы и трех шагов, как перед нами внезапно распахнулась дверь, ранее в полутьме невидимая, и под грозный рев и хлюпанье воды из общественного помещения с достоинством вышел бритый налысо казах в драном-передранном махровом халате. Проходя мимо приоткрытой двери, я успел рассмотреть здоровенный бачок под потолком и лохматые от пыли трубы. На стене на дюймовых гвоздях висели, словно спортивные награды на выставке, сидения от унитазов, вероятно - по сидушке на семью.

- Осторожно, - тронула меня за руку Яся, - здесь ступеньки.

И правда, квартира опустилась на метр вниз, видимо, переходя в соседнее здание. Потом коридор вильнул влево, и в мертвящем свете сороковаттки выступила тумбочка с массивным черным телефоном на ней. Обои вокруг были плотно покрыты рисунками и записями. Мне даже захотелось на миг остановиться и изучить эту удручающую хронику коммунального подсознания, но Яська уверенно шла вперед, маневрируя между выставленными из комнат, словно в наказание за неведомые провинности, драными сундуками, шкафами с перекошенными дверцами и буфетами с отсутствующими стеклами. Я поторопился за ней, боясь затеряться в этом лабиринте.

Казалось, коридор своими извивами обогнул по кругу пол квартала, прежде чем мы достигли цели.

- Пришли, - с видимым облегчением констатировала Яська и толкнула дверь.

Комната была большой и чистой, наполнена свежим воздухом и светом и могла бы считаться просторной, если бы не делящая ее пополам перегородка из серванта и двух развернутых в разные стороны шкафов. Получилось два ведущих к окнам отнорка и большая прихожая на входе. Именно здесь вокруг раздвинутого стола и толклись сейчас приглашенные одноклассники.

- Здравствуйте, - я наклоном головы поприветствовал двух мам, наводящих последние штрихи на сервировку, и протянул одной из них оставшийся букет, - тетя Дина, с замечательной дочкой вас: умницей и красавицей.

- Ой, спасибо, Андрюша, - счастливо зарумянилась Ясина мама, - а как ты вырос! Доча, давай вазы быстрей.

- Да, - Томина мама прошлась по мне придирчивым взглядом, - еще пару сантиметров с октября прибавил. Где останавливаться планируешь?

- А Тома уже закончила расти? - деловито осведомился я, опуская сумку на пол, - тогда еще сантиметров десять-пятнадцать - и хватит.

Сбоку раздались негромкие смешки. Я покосился на развеселившихся парней. Хорошо хоть не запели в две глотки "тили-тили-тесто". А еще год назад вполне могли бы...

- А ты ее уже подергал за уши? - с азартом поинтересовалась подлетевшая ко мне Кузя и потыкала пальчиком в сторону Яси.

- Не, - сказал я, - не буду, чай, она не мальчик...

- Ой, - Яся дернулась было прикрыть багровеющие ушки. Потом удивленно округлила глаза, - а почему девочек не надо?

Все посмотрели на меня с интересом, ожидая ответа.

- О, это очень, очень старая традиция. Цель ее - сделать событие запоминающимся. Читал в каком-то журнале... - я, словно извиняясь, развел руками. - Идет со времен Рима, от принятых тогда в деловом обороте процедур. Положено было для важного события иметь двенадцать свидетелей. Вот, кстати, - осенило меня внезапно, - откуда именно двенадцать апостолов пошло. Мда... При продаже земельных участков покупатель и продавец должны были вместе со свидетелями трижды обойти участок. Шестеро свидетелей были взрослыми мужчинами, а вот еще шестеро - мальчиками-подростками, на вырост, так сказать, чтоб было кому и через двадцать-тридцать лет свидетельствовать в случае чего. Так вот, - я ухмыльнулся, - во время этого обхода земельного участка, что бы это скучное событие лучше врезалось будущим свидетелям в память, мальчишек дергали за уши, щипали и постегивали прутьями.

Яся с показным гневом притопнула ногой и, вытянув руки, рванула к Кузе:

- Давай ухи сюда, должок отдавать буду!

- И-и-и... - тонко запищала та и радостно побежала вокруг стола.

- Стоять, - схватил я беглянку за тонкую талию и притянул к себе, - Ясь, пациент зафиксирован.

Кузя талантливо изобразила мизансцену "барышня и хулиган", а потом, якобы внезапно ослабев, с удовольствием откинулась спиной на меня, надежно придавив к серванту. Так я и держал эту провокаторшу, пока именинница весьма милосердно тянула ее за верхушки ушек. А когда мои руки отпустили ее, Наташа, вроде как по рассеянности не сразу это заметила, и еще какое-то время обтянутые тонким свитерком лопатки покоились на моей груди - ровно до того момента, как Томины брови не начали угрожающе сходиться.

- Ухожу, ухожу, ухожу, - миролюбиво согласилась Кузя и гордо продефилировала прочь.

- Все, - улыбающаяся тетя Дина окинула придирчивым взглядом стол и объявила, - готово. Иди, дочь, переодевайся.

Глаза у Яськи радостно сверкнули, и она, задернув шторку, шустро удалилась в правый отнорок.

Я вытащил из сумки магнитофон и три кассеты.

- "Отель Калифорния" есть? - деловито поинтересовалась подкравшаяся со спины Зорька.

- Так точно, мэм! - я вытянулся, оборачиваясь.

Она требовательно постучала пальчиком по моему плечу:

- Объявишь на него белый танец.

Я обреченно уточнил:

- Может быть, я сам?

Зорька прищурилась с иронией:

- Это - само собой. А танец - объявишь.

- Выпивку принес? - с надеждой спросил на ушко подошедший Пашка.

- Угу, - кивнул я, - в сумке. Почти литр.

Паштет хищно покосился на Ирку и победно улыбнулся.

Я вставил первую кассету, вжал тугую клавишу и объявил:

- Оркестр Джеймса Ласта, "Мелодия любви".

Пошел гитарный перебор, и глаза у девушек затуманились. Согнав страдальческую складочку над переносицей прерывисто вздохнула Зорька. Ира сделала неуверенный шажок в сторону Пашки и замерла, удивленная своим движением. С умиротворенной улыбкой на губах слегка покачивала головой в такт мелодии Кузя, спокойная, как великий Тихий океан при первой встрече с европейцами. Тома встретилась со мной взглядом, и в зелени ее глаз мелькнули озорные искорки.

Спустя несколько минут занавеска отдернулась, и из-за нее под начавшийся "Полет Кондора" с невинной улыбкой на губах выступила Яся.

- Ух! - невольно выскочило из Томы, и она загарцевала к подруге забавными приставными шажками. Я с умилением проводил ее взглядом.

За ней, удивленно вытянув губы дудочкой, придвинулась Кузя. Вот она уже давно сменила смешную подростковую порывистость на королевскую точность движений и почти никогда не позволяла себе детскости.

Именинница весело крутанула солнцеклешом, а затем сделала пару танцевальных оборотов под вступившую флейту, давая себя рассмотреть со всех сторон. Собравшийся вокруг женский люд теребил ее, аки стайка голодных рыбок, атакующих упавшую на поверхность корку - охи и ахи расходились кругами.

И правда, смотрелась Яська прекрасно. Она сама догадалась надеть под джинсовое платье белоснежную водолазку: получилось сдержанно-женственно и не так провокационно, как на голое тело.

По реакции было очевидно, что подарок удалось удержать в секрете. Ну, кроме как от тети Дины, что смотрела на дочь с гордостью. Потом перевела взгляд на меня и наклонила голову, молча благодаря. Я улыбнулся в ответ и легонько отмахнулся. Для Яси - времени не жалко.

Команда "за стол" прозвучала как "к барьеру". Задвигались стулья, взгляды присутствующих обратились к громадной миске с салатом и нарезанной вареной колбасе, лишь приобнявшая именинницу Кузя все продолжала что-то у той ласково выпытывать. Яся встретилась со мной глазами. Я ухмыльнулся и отрицательно качнул головой. Вот не надо мне такого счастья.

Наконец, Яся села во главе стола, через Тому от меня. Напротив опустилась на стул слегка озабоченная Кузя - похоже, она единственная сейчас думала не о салате и, даже, не о бутылке полусладкого, что торжественно выставила на стол из "Юрюзани" тетя Дина.

Я огляделся и взял игру на себя. Встал, возложил руку на запотевшую бутылку и уточнил у мам:

- Позволите мне?

Шурша, сдирается серебристая фольга. Под перекрестьем прицелов откручиваю проволочку. Теперь главное не выстрелить в потолок - это убьет вкус шампанского. Тихонько кручу то вправо, то влево тугую белую пробку, постепенно выдавливая ее вверх. Улыбаюсь Ясе, что аж губу прикусила, переживая за мои старания.

Легкий хлопок знаменует победу, из горлышка выдыхается дымок. Лью пенящуюся струю сначала Ясе, в фужеры матерей, потом по кругу.

Оглядываюсь - все смотрят на меня. Ну, что ж, мне не сложно:

- Яся, дорогая наша подруга, я поднимаю этот бокал за тебя, - посмотрел одним глазом на нее сквозь пузырящееся живым блеском шампанское, - за наше уходящее детство, что оставило на память о себе дружескую любовь и общую память. За предстоящие годы - самые лучшие, наверно, годы жизни. Найди себя, найди свою любовь и будь счастлива! За тебя, Ясенька!

Загадочно мерцая гранями дружно сдвинулись бокалы. Тонко запел о чем-то далеком и желанном хрусталь, влажно блеснули поверх потемневшие глаза именинницы. Я еще раз отсалютовал ей.

"Пусть будет счастлива, пусть!" - с этой мыслью я вдохнул сладковатый, напоминающий о цветении липы, запах и почти не чувствуя вкуса, опустошил за три недлинных глотка свой бокал. Вернул фужер на место и провозгласил:

- А теперь на сцену приглашается месье Оливье!

Спустя минут двадцать, когда все насытились по первому кругу, я ощутил легкую неправильность в витающих над застольем ожиданий. Помучался немного, а потом встал и с трудом протиснулся мимо Зорьки к мамам, что тихо шушукались между собой на уголке.

- А я ведь с повинной пришел, - сознался негромко, доверительно наклоняясь к ним.

В глазах их заполошной стаей промелькнула череда предположений, одно крамольнее другого.

- Нет-нет, - взмахнул я руками, - все не настолько страшно, как вы подумали.

Томина мама фыркнула и быстро отвернулась, давя ухмылку, Ясина - внезапно начала заливаться краской. Я пообещал себе подумать об этом потом и быстро продолжил:

- Я тут самодельного ликера принес, слабенького... Но вот что-то мне кажется, что пытаться распить его за вашими спинами будет неправильно, - глаза у Пашки, исподтишка прислушивающегося к нашему негромкому разговору, испугано округлились. - Давайте, я вам его отдам, а вы сами решите, кому, сколько и когда наливать?

- Неси! - решительно сказали они хором и засмеялись, глядя друг на друга.

Я наклонился над своей сумкой и извлек из нее два раздутых пластиковых мешка. Вдоль стола прокатились смущенные смешки.

- Изобретательно, - оценила Томина мама, забирая емкости, а потом зловредно, словно мстя за короткий испуг, ввернула, - дачу вспомнил?

- Потому и сдаю, - покаянно кивнул я, слегка зарумянившись.

Она прищурилась:

- Боишься выглядеть глупо?

Я призадумался:

- Нет, это нормально - иногда глупо выглядеть. Но не по этой причине, - и я легонько прищелкнул указательным пальцем по горлу.

- Так, - повертела она в руках мешок, - а... Как?

- Это-то понятно, - ответил я, крутанув колесико зажима, - а вот во что?

Тетя Дина подхватилась к серванту и вернулась с двумя хрустальными рюмками.

Я наполнил их, а потом сел на свое место, стараясь не встречаться с полным укоризны взглядом Паштета.

Мамы осторожно понюхали. Переглянулись. Выпили по глотку. Переглянулись еще раз. Добавили по глотку и довольно прищурились.

"Прямо синхронное выступление какое-то", - подумалось мне, - "хорошо спелись подруги".

- Андрюша, - медовым голосом позвала меня тетя Дина, - самодельный, говоришь? А рецептик?

- Ма-а-а-м... - просительно пропела Яся с противоположного торца, и брови ее горестно сложились домиком.

Все с надеждой воззрились на родителей.

- Ну, вроде, действительно слабенький... - смущенно сказала тетя Дина и покосилась на Томину маму.

Та еще раз клюнула из рюмки, покатала ликер во рту и махнула рукой:

- Ладно... Андрей, по тридцать грамм им, не больше.

Яська счастливой птицей вспорхнула к серванту за новыми рюмками.

Дети переглядывались с улыбками облегчения. Дети, чисто дети, даже Кузя.

Я демонстративно чиркнул по рюмке ногтем, обозначая допустимый уровень, и передал мешок довольному Паштету, а сам пошел к мамам диктовать рецепт.

- Цедра десяти лимонов? - озабоченно уточнила Томина мама, постукивая кончиком карандаша по зубам. - Не слишком жирно? Они ж без кожицы испортятся быстро.

- Нормально, - уверенно отмахнулся я, - выдавить сок в бутылочку, и в холодильник. И добавлять по вкусу в чай. Или разлить в формочки для льда, в морозилку, и доставать по кубику. Тогда точно ничего не случится. Кстати, есть еще один очень легкий рецепт, с растворимым кофе.

- Давай, - с энтузиазмом сказала тетя Дина, - нам скоро новоселье справлять.

- О? - я оглянулся на Ясю, - а я не знал.

- Дали, наконец-то, - выдохнула тетя Дина со страстью.

Ее пальцы невольно сложились щепотью, и рука дернулась было ко лбу, но потом пугливо упала назад и начала торопливо разглаживать скатерть.

- Под капремонт или по очереди? - уточнил я, сделав вид, что ничего не заметил.

- По очереди быстрее получилось. Почти пять лет отстояли, - пожаловалась она.

- И... Далеко? - я еще раз встревоженно оглянулся на Ясю. Она, забавно морща нос, принюхивалась к ликеру.

"Да нет, не может быть, она с нами до десятого училась", - мелькнула мысль.

- На край света! - горестно махнула тетя Дина рукой, - аж в Купчино. Зато отдельная, двухкомнатная.

"Точно, было, было!" - обрадовался я, припомнив, - "в десятом там отмечали".

- Переводить из школы не будете, - сказал уверенно.

- Не хочется, - согласилась она, - да и Яся бузит... Говорит, что поездит полтора года.

- Все равно потом в институт ездить... - заметил я, размышляя.

- Да, верно... Ладно, давай рецепт.

Я продиктовал. Женщины старательно законспектировали и бережно припрятали листки.

Потом Томина мама блаженно зажмурила глаза и сделала из рюмки еще глоток, а потом с обидой посмотрела на показавшееся дно. Я быстро наполнил по второй.

- Фантастика, - вздохнула она мечтательно, - даже не буду спрашивать откуда...

Я невольно напрягся.

- Не буду, не буду, - потрепала она меня по руке. - Ладно, иди к девочкам, они заждались, даже не пьют без тебя. А мы скоро в кино уйдем, танцуйте.

Мы посидели за столом еще с полчаса. Дегустировали мелкими глотками ликер (и правда - удачно получился), перебрасывались шутками. В общем-то было весело, но, хоть мне и удалось овладеть под столом Томкиной ладошкой, расслабиться до конца так и не удавалось. Справа мою щеку периодически обжигал страдающий взгляд Зорьки, что переживала свою трагедию, но это была меньшая из проблем.

А вот большая сидела прямо напротив и, тренировки ради и тонуса для, вполне успешно флиртовала со мной без всяких слов. Кузя то грациозно изгибала точеную шейку и туманно улыбалась румяными губами, то медленно и томно заправляла выбившийся из прически локон, показывая внутреннюю сторону запястья. А когда мой взгляд сам собой застревал на ней, Наташа в изумлении взмахивала длинными, кокетливо изогнутыми ресницам, мол, "мальчик, что ты себе позволяешь?!".

И ведь никаких накладок из "соболя", черт побери, никакой завивки ресниц - все полностью естественно.

Да, лучше бы я ее посадил рядом с собой, а Тому напротив. Однозначно - было б легче, никаких внезапных приступов томления...

Но все проходит, и это тоже прошло. Мамы ополовинили вторую емкость и, повеселев еще больше, действительно ушли на сеанс.

Как только за ними закрылась дверь, мы заговорщицки переглянулись.

- Ну, - подытожил общее мнение Сёма, - разомнемся быстрыми для начала?

Расчищая место для плясок дружно придвинули стол к стене. Я поменял кассету, а Паштет решительно выключил свет.

- Fly, robin, fly... - горячая мелодия легко легла на взбодренные алкоголем мозги, и полутьма зашевелила нашими телами.

Ничего, что страдальчески скрипит под ногами рассохшийся паркет. Ничего, что постепенно становится душно, а мы регулярно задеваем друг друга руками. Зато мы переживаем единство, ощущая присутствия себя в каждом, и каждого в себе. Под ритмичный инфразвук всплывают из глубин наследственной памяти сакральные танцы неолита, и на новомодное диско ложатся все те же хтонические движения, что метались тенями по стенам пещер еще до взрыва вулкана Тоба. Одна быстрая мелодия сменяет другую, и буквально за полчаса мы становимся потными и счастливыми.

- Уф! - Зорька врубила свет. - Открываем форточки, проветриваем. И пить, пить...

Трехлитровая кастрюля сладенького компота расходится за минуту.

Свет режет глаза, и по слегка замаслившимся взорам и мальчишек, и девчонок понятно, что пора переходить ко второму отделению.

Переворачиваю кассету на другую сторону и объявляю медленные танцы.

Тома скользит по мне выжидающим взглядом. Я указал глазами на именинницу, и Тома в ответ согласно прикрыла веки.

Гаснет свет. Джо Дассен торжествующе запел о вечной любви, и я шагнул к Ясе, приглашая на танец.

Первый куплет мы протанцевали в одиночестве, потом Паштет выдернул Иру, а Сёма, чуть поколебавшись, остановил свой выбор на Кузе. Две жертвы гендерного неравенства, Тома и Зорька, старательно не глядя друг на друга, подперли стены в противоположных концах комнаты.

- В синем углу ринга, в синих трусах, - хихикнула мне на ухо Яся, - Афанасьева Тамара, Советский Союз!

- Что, вот прямо в синих? - улыбнулся я невольно.

- А вот не скажу, - Яська озорно показала язык, - должна же у вас хоть какая-то интрига сохраняться.

- Хулиганка, - одобрительно прижал я ее к себе. Прижал и тут же отпустил, не переходя грани приятельского потискивания. - А что у нас с красными трусами?

- С красными трусами у нас не интересно, - она мотнула головой, отбрасывая челку набок. - Тут за явным преимуществом, пора полотенце выкидывать.

- Хорошо бы... - вздохнул я, разглядывая вытянувшуюся в струнку Зорьку, - а то и себя измаяла, и всех вокруг.

Мы сделали пол-оборота, и теперь на Зорьку посмотрела Яся.

- Как бы вот ей сказать... - протянула в задумчивости, - слова подобрать... И настроение для слов...

- Ой, Ясь, не надо! Врагом станешь... У вас сейчас тяжелый возраст: уже готовы любить, но еще не готовы прощать.

Яся отстранилась и посмотрела на меня в изумлении. Потом покачала головой:

- Как ты быстро повзрослел... Моментом.

Я в досаде прикусил язык.

В молчании дотанцевали последний куплет и, расцепив руки, в молчании постояли друг напротив друга.

- Не расстраивайся, - успокаивая, погладила меня по плечу Яся, - так даже лучше.

Заиграла следующая мелодия. Я прикрыл веки, соглашаясь, и обернулся, ища Тому. Обернулся и зло скрипнул зубами - ее уже вытащил на середину нечуткий Сёма.

И не только вытащил, но и приобнял. Я ощутил короткий прилив едкой ревности при виде его руки на Томиной талии.

Сделал глубокий вдох, успокаиваясь, и растерянно оглянулся. Внезапно передо мной возникла Кузя - немного кокетливая, немножко лукавая, немножко наивная. Вид у нее был самый кроткий и невинный, и руки ее поднялись и мягко легли мне на плечи будто бы сами по себе, вне ее воли.

Я осторожно взялся за тонкую талию, и мы, чуть покачиваясь, молча поплыли по волнам музыки.

Объятье, не объятье, а что-то вовремя остановившееся посередине, но мне хватило и этого. Я не смотрел - что тут можно увидеть? Почти не слушал - лишь бы попадать в такт. Запах... Хотел бы я учуять ее запах, но она забила его какими-то взрослыми духами. Поэтому мир мой скукожился до правой ладони и совершенного рельефа под ней. Там вели свой неторопливый сладкий танец, то потягиваясь вбок, то расслабляясь, два стройных валика вдоль позвоночника и уютная ложбинка между ними. Было в этом что-то от кошки, ластящейся под почёс, и ладонь моя дернулась было ниже - туда, куда сбегают эти валики, а по бокам от них живут две милые ямочки.

Дернулась, но я успел себя остановить, лишь заломило зубы от желанья.

Теперь моя взопревшая ладонь принялась путешествовать по талии строго горизонтально, то чуть вправо, то чуть влево, вбирая движение юного тела, словно завзятый любитель вина, купающий язык в первом глотке выдающегося урожая.

Кузя внезапно отмерла. Глаза ее блеснули, отразив далекий фонарь за окном и, мягко сократив дистанцию, она в полголоса намурлыкала мне на ухо, чуть поменяв летящие из магнитофона слова местами:

- Killing you softly with my song...

Ирония, вполне различимая в ее голосе, подействовала на меня как ушат холодной воды - я смог вынырнуть из этого наваждения.

- Thanks, - кивнул я, вознося благодарственную молитву всем богам за полутьму в комнате - лицо мое сейчас отчетливо пылало.

Она озорно улыбнулась и еще чуть-чуть подтянула меня к себе. Вроде на пару сантиметров ближе - это совсем немного, но я сразу почувствовал себя Махатмой Ганди в постели с юной племянницей. Железный мужик был: "если я не позволю своей племяннице спать со мной, не будет ли это признаком моей слабости?"

"Ох, слаб я, ох, есть еще куда расти", - огорченно осознал я.

Облегчение пришло с последним тактом мелодии - я смог сделать шаг назад.

- Андрюша, мне та-а-ак понравилось, - громко сказала Кузя, и глаза ее лучились ехидством.

- А уж мне как... - буркнул я, торопливо отступая.

Вслед мне веселым колокольчиком полетел ее смех.

"Зараза! Отомщу" - без всякой уверенности пообещал себе, с безнадежностью понимая, что все приходящие в голову варианты мести вызовут, скорее всего, полное одобрение со стороны наказуемой.

Озадаченно покрутил головой и, почувствовав за спиной чье-то присутствие, повернулся. Передо мной стояла Тома - легкая, изящная и очень, очень решительная. Упрямый локон выбился из прически, но в этом не было кокетства, только искренность и чистота.

- Pardonne moi... - полетел кипящий ликованием голос Мирей Матье.

Шагнули навстречу друг другу, и я бережно принял ее в свои руки. Мы танцевали молча, глядя другу другу в глаза, и мне было необычайно спокойно.

Поговорить можно со многими, а вот помолчать - с одной-единственной. Но это особое молчание - признаком его является не отсутствие слов, а проявление нового смысла, когда становится пронзительно ясно, что "мысль изреченная есть ложь", и, потому, надо просто сцепить ладони, и от нахлынувшего счастья уже не понимать где чья рука. Это приходит как волна, что сначала тихо поднимает, а потом накрывает с головой, словно при купанье в море под луной, и ты тонешь, теряя ощущение четкой границы между реальностью и вымыслом; но тебя держат родные глаза напротив, и по странному выражению в них ясно, что она сейчас тоже в этом мире на двоих, там, где нет ни зачуханной коммуналки за порогом, ни одноклассников в полушаге.

Порывисто втянул воздух, осознав, что забыл дышать. Голова сладко кружилась, и я притянул Тому поближе. В этом не было ничего плотского - просто хотелось ее тепла.

Прозвучал последний аккорд, и мы на пару секунд замерли в тишине - я очень не хотел выпускать ее из рук. Потом совершил над собой насилие и сделал шаг назад.

Полумрак тем временем немного истаял - глаза привыкли к темноте.

На нас смотрели. Кто-то - удивленно, кто-то - с завистью, кто-то, как Кузя, с легкой одобрительной улыбкой.

Я приподнял правую бровь, и взгляды рассеялись, словно и не было.

Демис Руссос запел "Сувениры", и я опять шагнул к Томе.

Хочу, хочу, хочу еще! -­ чтоб нас залило прозрачной и вязкой, словно желе, музыкой, как двух мух в кусочке янтаре, и чтоб от этой близости опять обморочно сладко кружилась голова и слабело под коленками.

Мы танцевали песню за песней, учредив свой уютный мирок на маленьком пятачке истертого паркета. Все, что вовне, было фантомом - еще две танцующие пары, Яся, что-то втолковывающая Зорьке у стены, и далекий свет одинокого фонаря.

Кассета доиграла последнюю песню. Я с сожалением оставил Тому, включил свет и пошел ставить следующую подборку композиций.

- Можешь белый танец не объявлять, - хмуро объявила зашедшая со спины Зорька.

- Уверена? - я повернулся и серьезно посмотрел ей в глаза.

- Абсолютно, - отрезала она и криво улыбнулась.

Стремительно собралась и выскользнула за дверь.

- Пойду, провожу, - пробормотала, глядя в пол, Яся и рванула за ней.

Ирка схватила за руку двинувшегося было за ней Паштета.

Я с болезненной гримасой почесал затылок:

- Перерыв? Давайте по чаю? Тетя Дина говорила, что хворост испекла. А это, други мои, такая вещь, которую ну никак нельзя оставить без внимания.

- Ага, - согласилась Кузя, деловито выставляя на стол здоровенный таз, прикрытый скатертью.

- Я на кухню, - сказала Тома, - я знаю, где тут чайник.

Естественно, я увязался за ней. Не мог же я позволить ей в одиночку путешествовать по этому лабиринту - вдруг, какой Минотавр выйдет из темного угла?

Мы прогнали тараканов, и занялись делом.

- Ну, что, развязался? - невесело усмехнулась Тома, ставя чайник на плиту.

- Развязался... Завязался... - я чиркнул спичкой и наклонился, зажигая конфорку. Поднял спичку к глазам, задумчиво наблюдая, как, корчась в огне, обугливается дерево. - Жалко ее.

- Жалость унижает человека, - отрезала Тома, обхватив себя руками.

- Ладно, проехали, - сказал я, чувствуя, как улетучивается легкость бытия.

- А, вы здесь... - на кухню заглянула озабоченная Яся, - правильно, давайте чай пить.

Когда мы вернулись в комнату, я вовремя сообразил отложить хворост мамам на отдельную тарелку - тонкое хрустящее лакомство расхватали из таза за пять минут. А потом, дурачась и смеясь, собирали со дна сахарную пудру и, не стесняясь, слизывали ее с пальцев. За этим нас и застали вернувшиеся мамы.

- Чинно-благородно, - одобрительно оценила обстановку зарозовевшаяся на морозце тетя Дина, - мы тоже почаевничаем с вами.

Я в благодушной сытости молча наблюдал за почти семейными сценками.

Держа Ирку за ручку, что-то шепчет ей на ушко светящийся счастьем Паштет. Ира в ответ смешливо косится на него. Эх, совет да любовь вам в этот раз...

Сёме дозволено взять соседку по столу за талию, и он от этого тихо млеет, а Кузя исподтишка отслеживает мою реакцию на это.

"Ну, это совсем детские игры", - улыбаюсь я расслабленно в ответ, и перебираю под столом Томины пальчики.

Что-то быстро шепчет, прикрывшись ладошкой, Томе на ухо ее мама, и до меня долетают короткие обрывки: "представляешь... сам..."

Нет, в голове моей не зазвенел тревожный звонок - не успел. Я лишь ощутил легкую тень неправильности, когда Тома изумленно воскликнула "Да ты что!" и быстро обернулась, оценивающе глядя на Ясю.

Ее мама дернула было рукой, пытаясь привлечь внимание дочки, но из Томы уже вылетело, аж звеня от восторга:

- Андрей, это что, правда - ты Ясино платье сшил?

Над столом повисла тишина.

Яся ткнула взглядом в тетю Дину и молча всплеснула руками; та виновато покраснела. Томина мама чуть слышно цокнула языком и с неодобрением посмотрела дочке в затылок. Кузя протянула к Ясе руку и задумчиво потеребила пройму на ее платье, изучая обметочный шов.

- Ну... да, - вытолкнул я из себя, когда молчание затянулось, - хобби у меня появилось такое.

- Ух... - произнес Паша, и на меня со всех сторон посыпались вопросы.

Впрочем, некоторые молчали: Яся, обе мамы, и, что меня насторожило - Кузя. Я, пошучивая, отбивался - это было не сложно, а в уме прикидывал размер ущерба.

Конечно, если по правде - этого следовало ожидать. Чтоб женщины, да смогли удержать такое в тайне... Нет, им легче на Луну запрыгнуть.

"Ладно", - подумал я с некоторым даже облегчением, - "признайся, тебе же этого втайне даже хотелось. А кому ж не хочется восторженного признания заслуг? Ох, все мы остаемся немного детьми, а уж я сейчас - особенно".

Меня вдруг передернуло, и на губах выдавилась злая улыбка - злая на самого себя. Какой смысл обвинять в чем-то Тому, если я сам этого в глубине души хотел? И что мне сейчас, лупить себя по затылку?

Я расслабился - пусть будет, что будет. Ничего страшного. Акуна матата.

- Последний танец! - объявила тетя Дина, - и пора по домам.

Ткнул наугад кассету, выпали жизнерадостные "Самоцветы".

Выдернул Тому на середину, и мы, сопровождаемые озабоченным взглядом ее мамы, закружили.

- Ты чего нахмуренный какой-то стал? - спросила Тома, и заглянула мне снизу в глаза.

Я вдруг понял, что это произошло впервые - снизу, и чуть повеселел, разглядывая ее. Не часто, ох не часто мне удается вот так вот - не скрываясь, в упор, при ярком свете, скользить взглядом по милому лицу.

- Не надо печалиться... - предложили "Самоцветы", и я согласился с ними.

Ну, ошиблась, ляпнула... А, все почему? Потому, что нет в ней сучьей жилки. И это - замечательно. Так бы и законсервировать...

- Боишься, что парни засмеют? - уточнила она, порозовев.

"Ага, чует кошка, чье сало съела..." - умилился я ее смущению, а потом озабоченно признался:

- Нет, что девчонки на лоскутки раздерут.

- О! - глаза ее округлились, и она дернулась, испуганно оглядываясь на Кузю, - об этом я не подумала...

- Вот-вот, - кивнул я, - подумай...

- Мир не прост, совсем не прост... - практически без перерыва пошла новая песня, но я нажал кнопку "стоп". Все. Действительно - стоп.

Попрощавшись с хозяйками на пороге.

- Все будет хорошо, - шепнула мне в ухо Яська.

- С днем рождения, подружка, - чмокнул я ее в завиток у уха.

Мы вывалились на улицу гурьбой, но быстро разбились на сцепки. Я привычно взял Тому под руку, другим моим плечом тут же мягко овладела Кузя. Пашка незамедлительно спарился с Иркой, а закрутившегося в недоумении Сёму ловко прихватила Томина мама. Так и пошли.

- Наташа, ты только не говори в классе никому про то, что Андрей шьет, хорошо? - попросила, заглянув через меня в глаза Кузи, Тома.

- Конечно-конечно, - широко улыбнулась та и охотно пообещала, - я никому ничего не скажу... Пока не переговорю с Андрюшей, - и поплотнее прижалась к моему плечу.

- Спасибо, - чистосердечно поблагодарила Тома и с облегчением улыбнулась.

Кузя негромко фыркнула и снисходительно посмотрела на нее.

- Мы ведь поговорим, Андрюш... Потом? - негромко уточнила она.

- Ты губку-то нижнюю закатай, - посоветовал я, - в том платье материалов на четвертак.

Наташа посмурнела, но через несколько шагов ей в голову пришла какая-то мысль, и она аж взметнулась:

- Да откуда это у те... - и клацнула, недоговорив, зубами.

В глазах у нее зажглось напугавшее меня понимание.

- Ах-х... - выдохнула она и блеснула белозубой улыбкой, - как... Как это интересно... - и промурлыкала мечтательно, - мы обязательно, обязательно поговорим. Потом.

Воскресенье, 11.12.1977, день

Около границы Ленинградской и Новгородской областей.

"Ровно месяц назад", - в сотый, наверное, за сегодня раз удрученно подумал я, скользя взглядом по проплывающей мимо заснеженной равнине. Окно вагона густо заиндевело изнутри, и пришлось долго дышать в одну точку, чтобы увидеть, как жмутся к стволам деревьев зализанные ветром сугробы, а черные от времени деревянные домишки на редких станциях с трудом удерживают крышами толстые пласты снега.

Поезд вырвался на высокую насыпь, и кроны деревьев поплыли далеко внизу. Загрохотало, и потянулся длинный мост через Волхов.

Я поелозил отсиженным за эти часы задом по жесткой скамье и успокоил себя: "уже скоро", а потом мысль опять свалилась в штопор: "ровно месяц... дурак...".

Да, вот уже месяц прошел, день в день, как идущая навстречу молодая женщина непринужденно довернула сумочку, ловя меня в фокус закамуфлированного фотоаппарата.

Теперь я живу странной жизнью. Да и живу ли? Словно скачу, обезумев, с камня на камень по самому краю пропасти, ожидая на каждом прыжке предательства от опоры под ногой. Раз, и уже лечу, выдыхая крик... Да разве это жизнь?!

Паника первых дней, когда я постоянно протирал потные ладошки о штаны, сменилась нудным, болезненным, словно глухая зубная боль, ожиданием. Хаос в мыслях прошел, сменившись чередой однотипных вопросов.

С замиранием духа: "Придут, не придут?", и сердце начинает колотиться об адамово яблоко.

"А, если придут, то, когда?"

И, вслед за этим глупые мысли (как будто это имеет какое-то значение): "А как придут? Домой? В школу? Выскочат на улице из машины? Утром? Вечером? Ночью?!"

Раз за разом переживать ответы на такие вопросы - словно со сладостным мазохизмом ковыряться в чуть поджившей ране. Теперь я это знаю.

Непонятно было одно: что именно удалось заснять оперативникам. Я хватался за эту мысль, как за спасительную соломинку, то пытаясь проложить себе тропку к желанному будущему, то безвольно опуская руки.

Если сняли достаточно для уверенной идентификации, тогда меня уже ведут. Собирают информацию о привычках, тестируют на психопрофиль, подбирают неопровержимые улики и скоро придут с предложением, от которого невозможно отказаться.

И, прильнув одним глазом к узкой щели между шторами, я пытался усмотреть в окнах напротив блик оптики и наблюдателей. Порой даже, находил и проваливался в черное отчаяние, но потом солнце смещалось, и тени ложились чуть иначе. Однако осадок оставался, и поэтому вечерами я все равно чувствовал себя на виду, как рыба в аквариуме, и ежился под колючими взглядами, что просачивались сквозь темный провал за окном.

А, может быть, пока квартира днем пуста, в потолке уже просверлили микроскопическое отверстие и ввели спецобъектив для наблюдения за мной? Приходя со школы, я якобы устало падал спиной на кровать и сквозь неплотно прикрытые веки минут по двадцать тщательно изучал потолок, особенно над своим столом. Я выучил разбег мельчайших трещин на побелке так, что мог нарисовать их как разведчик карту.

Чисто. Или я просто ничего не замечаю?

Я много ходил и ездил по городу, наверчивая длинные проверочные маршруты. Как трудно удерживать себя от проверок на ходу! Но нельзя, нельзя оборачиваться, нельзя показывать, что я ищу "наружку". Я расслаблено, ни о чем не подозревая, иду по делам... И лишь в некоторых, заранее выбранных точках, я мог скользнуть взглядам по лицам идущих за мной, укладывая их в кратковременную память. На остановке, в ожидании транспорта можно неторопливо пройтись взад-вперед. Это не вызовет подозрения, это - нормально. Еще можно неожиданно подойти к краю тротуара и посмотреть назад, на поток машин и, краем глаза, на пешеходов, а потом перейти на другую сторону. Это - мотивированно, так - можно. Или свернуть за угол и зайти в телефонную будку позвонить - здесь вполне позволительно стоять лицом против своего движения и разглядывать тех, кто выворачивает вслед за мной.

Каждый маршрут - новый, со своими удобными для проверки местами. Есть в Ленинграде "железные" проверочные места, где хитрая конфигурация застройки не позволяет "наружке" остаться незаметной без риска упустить объект.

Ничего. Никого.

Надежда вспыхивала во мне, нутро беззвучно орало: "Не нашли! Не смогли!", но я безжалостно обрывал этот ликующий крик. Если за мной следят, то не абы кто, а три-четыре опергруппы опытных разведчиков наружного наблюдения. Местных, знающих все уловки, все хитрые закоулочки города. С них станется в таких местах вести меня параллельно, на нескольких машинах с форсированными движками, или, даже, встречно, с опережением, перекрывая маршрут наблюдателями.

Следят? Нет?

Ну, здравствуй, паранойя...

Какая математика?! Какая, к черту, алгебра Вирасоро, запланированная в начале осени на сегодня? Весь мой график полетел в мусорную корзину.

Вот так и жил. Но время лечит. Сначала улеглась паника. Потом паранойя, нет, не ушла, затихла, залегла на дно. Нельзя сказать, что я махнул на все рукой, нет. Просто в какой-то момент сказал себе: "Хватит! Будь мужиком, возьми себя в руки. Пусть будет, что будет. Работай дальше".

И я взялся за очередное письмо.

Способ отправки продумал до мелочей - на отдаленной станции, в почтовый вагон пассажирского поезда.

Темы подбирал тщательно, с намеками. Поймет ли их Андропов? Отреагирует ли так, как мне надо? Этого я знать не мог.

Глава 9

Понедельник, 19.12.1977, утро

Ленинград, ул.Чернышевского

Из Москвы Фред приехал распаренный и не до конца протрезвевший.

"Грузили его в вагон, что ли?" - подумала Синти, глядя на словно изжёванный костюм.

- Хех, - резидент ЦРУ упал, довольный, в жалобно скрипнувшее кресло и забросил одну ногу на стол, - ну, поперло!

Синти с подозрением взглянула на грязную истертую подошву в полуметре от себя.

- Подробности будут? - не поднимая голову меланхолично уточнил Карл. Он был занят ответственным делом - набивал утреннюю трубку.

- А то ж... - Фред энергично потер ладони и повелительно махнул рукой, - Синти, крошка, сделай мухой шефу кофе со сливками! И побольше!

Синти чуть слышно фыркнула и пошла к буфету, по дороге гордо бросив через плечо:

- Доза в обмен на информацию. И, подозреваемый, будете выделываться, познакомитесь с плохими мальчиками. Правда, Карл, Джордж?

Впрочем, Фреда так и распирало от желания поделиться новостями:

- Ты молодец, Синти, - наставил ей в спину палец, словно целясь из пистолета, - растешь. Вот что значит под толковым начальником поработать! Кхе-кхе... Пришла сравнительная экспертиза сообщений, нашего и "Стрельца". В общем, выстрелила твоя идея. Выводы экспертов совершенно однозначны: писались они одним лицом.

- О! - Карл даже оторвался от процесса и поднял глаза на Фреда. - Там же разные языки - английский и фарси. На чем основано заключение?

- Очень характерное структурирование текста: отбивка абзацев и сносок, способ нумерации списков, последовательность тезисов и развертывание их доказательств при изложении. Средняя длинна фраз. Характерные обороты, узнаваемые даже в переводе с фарси... В общем, как они сказали - стиль спутать невозможно, индивидуален, как отпечаток пальцев. Хех, все сразу по потолку забегали.

- А языки? - заинтересованно блеснул глазами из своего угла Джордж.

- Английский хорош, но не родной: словарный запас большой, но некоторые слова использованы не в тех значениях, встречаются несуществующие ни сейчас, ни в прошлом обороты и сокращения... Кстати, с фарси то же самое.

- Хм... - Джордж недоверчиво покачал головой, - насчет родных-неродных надо быть осторожными, при наличии у объекта специальной подготовки, мы просто обязаны принять во внимание вероятность намеренных отклонений от нормы с целью дезинформации. Хотя, конечно, один из двух языков точно должен быть неродным.

- С диппочтой полный отчет придет, почитаем, - согласился Фред, - Но, главное - автор один. А это, парни, сразу меняет всю картину.

- Это, с одной стороны, конечно, хорошо, - Карл прикрыл глаза и задумчиво пососал чубук, а затем ювелирно выпустил ровненькое, словно по циркулю сделанное, колечко дыма в сторону люстры. - Больше информации для анализа - больше зацепок для поиска. Но при таком повороте дел я вижу сразу два слабых места в нашей концепции.

- Откуда в Ленинграде носитель такой разнородной секретной информации? - негромко уточнила Синти, опуская на стол перед Фредом здоровенную чашку с кофе.

Тот сразу вцепился в нее, как утопающий за круг. Длинным, как лассо, глотком, уполовинил содержимое, а затем, удовлетворенно хмыкнув, отвалился на спинку кресла.

Карл одобрительно посмотрел на Синти и скупо улыбнулся:

- И правда - растешь. Да, это первый пункт.

- Перевод из Москвы, - негромко бросил Фред в потолок.

- Да, - легко согласился Карл, - кроме этого, больше ничего в голову не приходит.

- Сотрудник КГБ или ГРУ, - продолжил Фред, - переведен из Москвы не позже этой весны - данные очень свежие. Вряд ли он имел возможность после перевода копаться в центральном архиве.

- И не только копаться, но и делать выписки, - отреагировал Карл.

- Это если у него не фотографическая память, - парировал Фред, - я бы скорее поставил на эйдетика. В КГБ не лохи, кто даст делать обширные выписки из архива?

- Хм... - фыркнул Карл и признался, - Об этом я не подумал. Логично.

- Возможно, перевод с понижением, - внесла в обсуждение свою лепту Синти, - это даст возможный мотив - обиду и опасение.

- По характеру и разнородности материалов - высокопоставленный офицер внешней разведки. Да, или КГБ, или ГРУ, больше некому. Уровень скорее генерала, чем полковника, - добавил Джордж.

Повисла короткая пауза, все обдумывали сформированный образ. Потом Фред хлопнул в ладони:

- Так. В первом приближении - принимается. И, если мы угадали со связкой отец-сын, то разыскиваемый школьник переведен в новую школу тогда же, - и, посвежев от крепкого кофе, он начал раскидывать задачи. - Джордж, тебе надо будет по злачным местам потолкаться, где местная "золотая молодежь" тусит. Дворец молодежи, "Сайгон" на Невском, толкучка у Гостиного Двора. Хиппи, рокеры, панки... Хотя... Хотя, панки навряд ли, все же сын кгбэшника...

- Понял. Недавно появившийся подросток-москвич?

- Да, погрей уши, с чем черт не шутит, - Фред перевел взгляд на Синти и серьезно, без надоевших подколок сказал, - а ты поищи, где в городе спортсмены-лучники встречаются. Кто-то из них, или отец, или сын, умеют стрелять из лука. Хорошо стрелять, профессионально. Иначе не только в окно с той дистанции не попасть, но и даже мысль такая в голову не придет. Да, кстати... - и он замолчал, о чем-то задумавшись.

- Что "кстати"? - подала голос Синти.

- А, - махнул рукой, отмерев, - по твоей родне еще доклад пришел. Пока не удалось понять, как наш источник на тебя так ловко вышел. Внешне все выглядит очень чисто. Никаких следов интереса к тебе или твоей семье со стороны русских. Но ФБР роет дальше. Не из воздуха же, в самом деле.

- Я голову сломала, пытаясь понять, как они смогли набрать такие сведения, - призналась Синти, - никаких разумных гипотез, одна фантастика.

- Фантастика у нас, увы, не работает. Так что, - подвел черту Фред, - работаем с тем, что есть. Ищем переведенного москвича, ищем среди лучников, ждем русистов.

- Да, все так, все верно, - скорбно вздохнул Карл, - но, чую, где-то мы свернули не туда. Не складывается у меня картинка.

- Почему? - вскинул брови Фред.

- А это уже вторая слабость в нашей гипотезе. Вот скажи, Фред, - Карл доверительно к нему наклонился, - почему "Стрелец" отправил информацию по заговору из Москвы, через иранское и афганское посольства? Ведь он вышел сначала на нас здесь? Таблицы связи успешно передал. Хорошие таблицы, профессиональные... Но пользоваться ими не стал. Мы думали, что его мотив - заработать очки у США перед побегом отсюда. Но если он шлет важную информацию мимо нас, то какой для него в этом интерес? Ради чего он рискует, ты можешь объяснить?

- Есть разумное объяснение, - кивнул Фред, - Я думал на эту тему. Он, как работающий в верхах местного КГБ, в курсе той прессухи, что оно нам здесь устроило в последние месяцы, и закономерно опасается перехвата сообщения. В худшем для нас случае, мы где-то течем, и он об этом знает. То есть, теоретически, его таблицы связи могут быть засвечены перед контрразведкой.

- О как... - встрепенулась Синти и с опаской оглядела присутствующих.

- А ты думала? - с насмешкой покосился на нее Фред, - такую возможность надо постоянно держать в уме. Любой может быть перевербован, Карл, Джордж, ты... Я.

Синти коротко сглотнула, проталкивая вставший в горле комок.

- А насчет его интереса... - продолжил Фред, - ну, предположим, рассчитывает признаться нам после побега из СССР и заработать очки постфактум.

Карл с грустью покачал головой:

- Нет. Для меня - не убедительно. Не сходится у меня в голове. Мотив "Стрелка" в афганской утечке не ясен, хоть убейте. И, поэтому, подозрителен.

Фред помолчал, водя пальцами по столу. Чувствовалось, что он и сам не очень-то и доволен своим объяснением.

- Вот найдем и узнаем, - сказал он чуть погодя. - Есть еще одна важная новость. Едет новый консул. А Деда на пенсию.

- На кого? - подался вперед Карл.

- А вот это, действительно, крайне интересно, на кого... - многозначительно протянул Фред, - к нам едет некто Бьюкеннен. Ничего не хотите мне сказать?

- Томсон Бьюкеннен? - быстро уточнил Карл.

- Да, - коротко кивнул Фред.

Карл и Джордж переглянулись.

- Ну, началось... - недовольно протянул Карл.

Фред молча побарабанил пальцами по столу и посмотрел на него, ожидая продолжения.

- Крокодил Бжезинского... - поморщившись, пояснил Карл

Синти с тревогой переводила взгляд с Фреда на Карла и обратно, пытаясь понять, что меняется для нее.

- И?

- Крокодил - он и есть крокодил. Будет нас жевать... Знаю я людей, кто под ним работал - ничего хорошего. А, раз Бжезинского, то кое-кто в Вашингтоне засомневался в простоте мотивов "Стрельца". Как и я. Консул в Ленинграде - это не уровень Бьюкеннена.

Фред поиграл бровями, обдумывая, потом сказал:

- Все равно ничего не понял. Объясни крестьянину.

- Смотри, назначение Бьюкеннена, - хмыкнув, пустился в объяснения Карл, - это знак того, что наш источник перестали рассматривать как пусть и важного, но лишь агента, и повысили до потенциальной группы влияния внутри СССР, ведущей свою политическую игру. Это идея-фикс Збига: победить СССР без непосредственного использования военной силы, расшатывая их изнутри, на противоречиях между властными группами. Вот зуб даю, следующая инструкция из Ленгли будет из двух слов: "никакой эксфильтрации".

Фред откинулся в кресле, обдумывая. Потом начал размышлять вслух:

- Ну, если посмотреть непредвзято, то такой взгляд на источник по-своему логичен. Я готов рассматривать и под таким углом зрения - как один из возможных вариантов.

- Да, - задумчиво пробормотал Карл, - судя по тому, что Збиг направил сюда своего крокодила, он думает именно так. Хорошо, что мы с Джорджем автономны и консулу не подчиняемся.

Синти тряхнула головой:

- Я одного не поняла: школьника мы ищем или уже нет?

- Конечно! - хором ответили ей три возмущенных мужских голоса.

Вторник, 20.12.1977, ночь

Ленинград, Измайловский пр.

- Соколов...

- Ммм... - я с неприязнью провел пальцем по алюминиевой ложке: опять жирная.

- Ну, посмотри на меня, Соколов... - со страстью сказала Кузя.

Я нехотя поднял на нее глаза. Достигнутый успех ее окрылил: она радостно взмахнула надкушенной сдобной булочкой и наклонилась вперед. Маневр был бы эффективен, будь у школьной формы декольте. А так я скользнул по глухому черному платью безразличным взглядом и опять посмотрел на борщ, раздумывая, вытаскивать отмеченную темными пятнами свекольную соломку или сожрать ее так.

- Соглашайся, Соколов, - она даже шептать умудрялась с придыханием, - представь: только ты и я. А дверь закроем. И можно будет никуда не торопиться...

- Наташа, не буди во мне зверя, - процедил я. Ей все-таки удалось расшевелить мое воображение.

- Ну, подумай сам, - она эффектно прижала ладонь к груди, - никто не будет знать мое тело так, как ты - и вдоль, и поперек, и снизу-вверх...

Сидеть отчего-то стало неудобно, и я заелозил на стуле, ища позу покомфортней.

Кузя откусила от булки небольшой кусочек и запила молоком. На верхней губе осталась тонкая белая полоска. Она неторопливо ее слизнула и удовлетворенно хмыкнула, увидев, как дернулся мой взгляд.

Я молча давился первым. Она тоже замолкла, перейдя к капустному салатику, но карие глаза загадочно поблескивали, неотрывно выглядывая брешь в моих позициях. Иногда она чуть заметно улыбалась, удовлетворенно так, словно в моих реакциях удалось отыскать что-то нужное. В такие моменты я начинал нервничать еще сильней.

- Кстати, - небрежно уточнила она, - с меня никто никогда еще мерки не снимал. Я вот даже и не знаю - там раздеваться надо, наверное, да? Ну, что б правильно замерить вот отсюда и досюда?

Она сложила указательные пальцы вместе и дотронулась ими до левого плеча. Потом разъединила, и правый палец плавно заскользил по груди к противоположному плечу, показывая, как, по ее мнению, надо будет производить замеры.

Я скрипнул зубами и отодвинул недоеденный борщ. На бефстроганов с пюре я изначально возлагал большие надежды, но сейчас сомневался, что почувствую хоть какой-нибудь вкус.

Стул рядом скрипнул, принимая еще одного едока. Белый бант, белые отутюженные манжеты, белые гольфики...

- Она опять мешает тебе обедать? - строго сдвинув брови, спросила Мелкая.

Я задумчиво изучил ее диету: опять те же самые четыре куска хлеба, стакан чая и ватрушка с яблочным повидлом.

- Да, развлекается за мой счет, - кивнул в ответ.

Мелкая вперила угрожающий взгляд в Кузю, а потом негромко уточнила у меня:

- А чего хочет-то?

- Ой, мелочь, - радостно оскалилась Кузя, - да тебе еще рано это знать. У тебя ж стадия молочной зрелости: ни на что путное не годна. На беспутное, впрочем, тоже.

Мелкая сцепила под столом подрагивающие пальцы и молчит, глядя в стол. На смуглой коже румянца почти не видно.

- Не трогай ее, - говорю я Кузе серьезно.

- А то что? - заинтересовалась та.

- Просто не трогай.

Мелкая смотрит с благодарностью, словно не сама только что влезла меня защитить.

- Ай, да и ладно, - отмахивается Кузя, - не буду.

И тут же, словно ее шилом в зад кольнули, наклоняется через стол к Мелкой:

- Подруга, а, давай, я тебе потом на ушко нашепчу? Что от него хочу?

Та поводила тонким пальцем по столу, рисуя какой-то узор, и вдруг сверкнула белозубой улыбкой:

- А у нас так бывает... Ну, когда у подруг один мужчина. Бабушка рассказывала.

Мне становится душно и жарко, приходится ослабить галстук.

- Это клёво, - жизнерадостно соглашается Кузя, - давай тогда селфи сделаем. Втроем. Дюха, не стесняйся, доставай свой гаджет.

Тяжело дыша, вывертываюсь из-под одеяла.

- Твою ж мать, - шиплю злобно и шлепаю на кухню пить - очень пересохло в горле.

Ставлю стакан на место и повторяю уже с безнадегой в голосе:

- Твою ж мать... Когда это кончится?

Отвожу душу, взбивая кулаками подушку. Расправляю скрученную в жгут простыню.

Это просто адовый ад какой-то. Я посылаю ее днем, а она возвращается по ночам, и мстя ее страшна.

Упал на кровать и стал представлять подъем по невозможной лестнице. Марше на десятом в пролет опустился канат из физкультурного зала, и по нему, пропуская его между обтянутыми в лосины бедрами, вниз головой неторопливо заскользила Кузя.

- Соколов... - томно сказала она, когда наши глаза оказались на одном уровне, - ну, посмотри на меня, Соколов...

Суббота, 24 декабря 1977 года, вечер,

Ленинград, Измайловский пр.

Каретка в очередной раз добежала до крайне левого положения и жизнерадостно налетела на невидимый звонок. Я взялся за длинный рычажок и потянул направо, в который раз удивляясь мягкости хода: бжжжжик, и все. И раскладка практически та же, что на компьютере, лишь твердый знак и "ё" на других местах.

Работа спорится. Останавливаюсь только для того, чтобы вытащить уже напечатанное, да накрутить на резиновый валик новую пару листов, переложенных фиолетовой копиркой.

Вздохнув, помассировал кончики пальцев. За неполный час непривычной работы отбил их напрочь: ударять по клавишам приходится заметно сильнее, чем на клавиатуре. Взболтал флакончик "Штриха" и, прикусив от старательности губу, кисточкой нанес матово-белую каплю на очередную опечатку. Кнопки "возврат" тут нет, и не предвидится. Нетерпеливо дунул пару раз, чтоб сохла быстрее, и откинулся на спинку стула, прокручивая в уме следующую ветку доказательства. Затем нажал побелевшим от натуги пальцем на прообраз будущего "шифта", выдавив тяжелую каретку вверх, и взрезал тишину квартиры очередью стука:

"Для любой вершины Х многогранника и для любого либо , либо . Для любой допустимой точки и ."

Потом, дойдя до низа страницы, я вытащу закладку, бережно разложу листы и ручкой аккуратно заполню оставленные пропуски специальными символами, придав фразам осмысленность.

От чемоданчика "Эрики" тянет кожзамом, от самой машинки - металлом, свежей копиркой, краской от ленты, и где-то на грани восприятия в эту симфонию вплетается едва уловимая меловая нота корректора.

Щелк-щелк! Стук-стук! Дррр... Дзынь!

Сегодня я выхожу из тени. Даже выпрыгиваю, являя необычного себя миру.

Да, готов не идеально. Но пока письмо дойдет, пока академик его прочтет, пока осмыслит... Пока обратно письмо полетит, да пока я еще раз на него отвечу... В общем, еще с месяц у меня до личного контакта есть. А, если я правильно все рассчитал, то к концу января уже наберу необходимую форму для встречи лицом к лицу с профессионалом высочайшего уровня.

А сейчас - могу заслужено гордиться.

Да, я переваривал чужие знания и понимания. Чужие. Но как, даже это, было непросто! Давящее ощущение огромной темной области незнания впереди. Многомесячный ее штурм, на когтях и зубах. Стирка, тайком от родителей, носовых платков... Наградой - порывы восторга, когда тебе внезапно открылась очередная, невидимая ранее скрепа мирозданья. И тогда искренне выдыхается: "как прекрасен этот мир!", и тело гудит от радости тугой струной.

Но даже и не это добытое понимание главное. Оно осталось бы мертвым грузом, не умей я им оперировать. В математике важно интуитивное умение уловить порядок, в котором должны быть расположены элементы, необходимые для доказательства. И - да! Эта интуиция у меня теперь есть. Наработал. Развил. Смог.

"Система Ах= может быть разбита на Авхв + А х = , где хв - вектор, составленный из положительных компонент х".

Моя мысль летит вперед, вспарывая темноту, словно солнечный скальпель.

Щелк-щелк! Стук-стук! Дррр... Дзынь!

Хорошо.

Понедельник, 26 декабря 1977 года, полдень

Москва, площадь Дзержинского.

Главный контрразведчик страны заканчивал год предельно вымотанным, но крайне довольным. Пожалуй, даже, счастливым, ибо отчетливо понимал, что происходящее сейчас - пик его профессиональной карьеры, то, о чем будут писать в учебниках. Потом, когда выйдет срок. А для дел такого масштаба и срок должен быть соответствующим - лет этак через сто или, даже, двести.

Иванову, теперь это Григоренко стало отчетливо ясно, чудодейственным образом удалось практически невероятное - глубоко вскрыть разведсети основного противника, и с весны на Второе Главное обрушился девятый вал неотложных задач. Московская часть Управления уже полгода пахала в режиме особого периода: без отпусков и почти без выходных, с раскладушками в комнатах, клубами сизого дыма в кабинетах и круглосуточно работающей столовой.

Но оно того стоило. Многочисленные, копившиеся годами, а, иногда, и десятилетиями, каналы утечки информации взяты под контроль, где-то явно, а где-то и исподволь, оставляя пока предателям иллюзию свободы. Теперь по этим каналам противнику качается хорошо оркестрованная правда.

Правда, правда и почти ничего, кроме правды - нет в этой незримой войне более убойного оружия, чем с умом подобранная правда, способная выдержать многократную перепроверку.

О, это не просто - нарисовать противнику правдивую и непротиворечивую картину мира, отличающуюся от реальной, и чтоб он в нее поверил. Обмануть не в деталях, а концептуально. Это - высший класс контрразведки - не просто найти предателя, а суметь заставить его сторицей отработать нанесенный ущерб.

Но чем дольше шла эта развертывающаяся прямо с колес колоссальная стратегическая игра, тем сложнее становилось сохранить ее целостность и незасвеченость. Поэтому, сбросив текучку по уже выявленным агентам своим замам, сам Григоренко сконцентрировался на парировании возможных угроз. С тем он сейчас и шел к шефу на еженедельный доклад.

Секретарь Ю-Вэ сказал "можно", и Григоренко зашел в просторный кабинет, привычно скользнув взглядом по стенам, обшитыми по кремлевской моде дубовыми панелями. Андропов был не один, с Ивановым, и это Григория Федоровича порадовало: он спинным мозгом чувствовал, что один из двух вопросов его предстоящего доклада может быть связан с той контрразведывательной операцией, что Центр вел в Ленинграде поверх его головы.

- Хочу доложить по двум вопросам, Юрий Владимирович, - начал он, обстоятельно расположившись за столом. - Получены первые результаты расследования по так называемой утечки через иранское посольство...

- Так называемой? - Андропов удивленно наклонил вперед голову, словно собираясь бодаться.

- Да, - твердо сказал Григоренко, - именно что так называемой.

- Так, - жестко сказал Андропов, - работаем.

- Юрий Владимирович, сначала мы сравнили содержание сообщения, полученного нами из Тегерана агентурным путем, с досье, переданным Наим Даудом. Вывод первый: документ из Тегерана и протоколы допросов участников заговора совпадают в целом и близки в деталях. Далее мы сравнили эти документы с докладами наших резидентур из Кабула по линии Первого Главного и ГРУ. Вот тут - небо и земля. Вывод второй: никто в Москве, никакие мифические "офицеры первого главного управления" даже близко не располагали таким объемом информации относительно замыслов Хальк.

- Вот так вот, значит... - Андропов задумчиво выбил пальцами дробь. - Фальшивка?

- Да, - согласился Григоренко, - пока, конечно, категорично это утверждать нельзя, будем все перепроверять, но сейчас все выглядит так, будто нам подсунули грубую фальшивку, призванную замаскировать настоящие источники информации о заговоре Халька. Скорее всего, эта так называемая "утечка" была создана уже после разгрома Хальк, на основании тех же протоколов допросов. Возможная цель: вывести из-под удара того, кто слил Дауду информацию о заговоре Халька. И, хочу сказать, этой фальшивкой они нам сильно польстили, - он кривовато усмехнулся, - мы вроде как были прямо-таки сверхинформированы об этих планах, знали все до мельчайших подробностей.

Авторучка, которую до того бездумно вертел в руках Иванов, внезапно выскользнула у него из пальцев и с грохотом покатилась по столу. Григоренко посмотрел на него с легким интересом.

- Прошу прощения, - повинился Иванов, - отвлекся. Очень... очень интересно выходит, - и он многозначительно посмотрел на Андропова.

Тот нахмурился, словно и ему в голову внезапно пришла неприятная мысль.

- Григорий Федорович, - подался он вперед, - это уже окончательное заключение? О том, что мы обладали лишь малой частью информации, содержащейся в документе из Тегерана?

- Да мы вообще ей не обладали! - экспрессивно воскликнул Григоренко, - понимаете, вообще! Обе резидентуры проспали все на свете! Не знали ни-че-го! - и, сбавив тон, добавил, - если, конечно, архивами ПГУ и ГРУ исчерпываются наши знания о ситуации в Кабуле, - и он вопросительно посмотрел на шефа. В свете событий последних месяцев он был готов значительно расширить спектр рассматриваемых гипотез.

Андропов откинулся на спинку кресла и аккуратно сформулировал:

- По крайней мере, мне не известны другие каналы поступления информации к нам из Кабула, - было видно, что он тоже прокручивает в голове самые фантастические версии. Потом покачал головой и добавил, - да нет, конечно - нет. Все, что у нас есть, в этих архивах. Ну, если МИД не считать, но там немного не о том.

- Ну, тогда мой вывод прежний, - развел руками Григоренко. - Грубая фальшивка. Не знали мы про заговор.

Шеф с неожиданно мрачным видом разглядывал столешницу, словно снятие подозрения с разведки его не только не порадовало, но, даже, и огорчило.

- Плохо, - поднял он, наконец, голову. - Григорий Федорович, подготовьте, пожалуйста, сравнительный анализ сообщений резидентур с документом из Тегерана, и досье, полученном от Дауда. Вероятно, потребуются оргвыводы - такое проспали у самой границы.

- Скорее, Юрий Владимирович, ГРУ проспало, чем мы, - вмешался Иванов, - Хальк в основном был представлен в армии, а с ними наши военные советники работали, ну и, среди них, ГРУ. Мы же больше с Парчам контактировали.

- А надо было со всеми! Такой удар по левым силам, а их там и так кот наплакал. Кстати... - остро взглянул на Григоренко, - а почему тогда Дауд уверен, что информация к нему поступила именно из Москвы? Судя по предпринятым им в последние пару месяцев мерам по размораживанию отношений с нами?

- Два возможных объяснения, Юрий Владимирович, - и Григоренко начал загибать пальцы. - Первое: кто-то сработал под нашим флагом. К примеру, агент ЦРУ в верхушке Хальк. Тогда Дауд искренне считает, что это мы его предупредили.

- Вряд ли ЦРУ стало бы так толкать его к нам в объятия.

- Маловероятно, - согласился Григоренко, - но, тут кроме ЦРУ может быть много других игроков. В конце концов, тот же Парчам, чьи позиции в результате существенно упрочились. Второе возможное объяснение - игра самого Дауда. Ему нужна опора на СССР, без нас его схарчат за несколько лет. Мог сделать вид, что это мы их предупредили, и таким образом иметь предлог не портить с нами отношения после разгрома Хальк. Восток - дело тонкое...

- Что планируете дальше делать по этому вопросу?

- Поработаем непосредственно по сотрудникам посольства и военным советникам. Надо убедиться, что наши действительно были не в курсе. Вдруг, придержали информацию как недостоверную. Тогда возможны дополнительные варианты утечек. Но, честно говоря, маловероятно. Уж очень подробно все расписано в документе из Тегерана. Наши, если и могли, то только краешек увидеть. Но перепроверим обязательно.

Андропов некоторое время сидел в задумчивости, потом как-то недоуменно тряхнул головой, взглянул на Иванова и подвел итог:

- Хорошо. Что у вас, Григорий Федорович, по второму вопросу?

- Юрий Владимирович, хочу доложить о существенном обострения оперативной обстановки в Ленинграде по линии основного противника.

Взгляд Иванова потемнел, на скулах катнулись желваки.

Григоренко продолжил:

- За последние три месяца произошло заметное кадровое усиление резидентуры ЦРУ в городе: в сентябре под прикрытием ротацией рядовых сотрудников консульства прибыли Джордж Каргейл и Карл Фостер. Идентифицировать их удалось лишь на днях - умело используют приемы маскировки внешности. По картотеке проходят как оперативники ЦРУ с большим опытом полевой работы. Как минимум с семьдесят второго года эта пара замыкается непосредственно на Уильяма Колби и участвует в наиболее засекреченных политических операциях ЦРУ. Нам доподлинно известно, что они были в числе тех двадцати фамилий, которые директор ЦРУ потребовал вымарать из отчета Черча в семьдесят четвертом. Обладают большим опытом нелегальной инфильтрации, маскировки, ведения контрнаблюдения - скользкие, как угри... Один из них - Каргейл - свободно и без акцента говорит по-русски.

- Откуда такое знания языка? - уточнил Андропов.

- Сын эмигрантов из Одессы.

- Продолжайте, пожалуйста.

- Однако еще большую тревогу, Юрий Владимирович, вызывает состоявшаяся неделю назад замена консула. Вместо находившегося ранее на этой должности кадрового дипломата прибыл Томсон Бьюкеннен - бывший до того сотрудником аппарата совета национальной безопасности США. Находится в тесных дружеских отношениях с Бжезинским. За спиной - опыт работы в Иране, Индонезии и Ливане, где он выполнял не столько даже функции разведчика, сколько осуществлял контакты с высокопоставленными агентами влияния.

Григоренко достал из папки и передал Андропову оперативные фото фигурантов, а потом продолжил:

- В совокупности появление трех таких фигур в Ленинграде не может быть случайным и указывает на то, что противник проводит здесь нерядовую операцию, результаты которой ожидаются высшим политическим руководством. Как минимум, виден интерес и Колби, и Бжезинского. Они, кстати, периодически конфликтуют между собой - именно этим может быть обусловлено одновременное присутствие в Ленинграде их доверенных лиц.

Григоренко помолчал и, чуть понизив голос, добавил, глядя на Иванова:

- Я не знаю целей и задач операции, что ведется сейчас в Ленинграде Блеером под вашим руководством, но меня беспокоит возможная связь необычного усиления резидентуры противника с этими поисками. Вы, случайно, не одно и то же ищете?

Иванов втянул протяжно воздух через ноздри и бросил коротко:

- Черт! Хотелось бы верить, что нет. Но теперь придется и это учитывать.

Андропов отпил из стакана чай и покатал во рту, пытаясь насладиться ароматом лимонника, но мозгу было не до кулинарных изысков:

- Мда-а-а, порадовали вы, Григорий Федорович... Два раза.

Он выбрался из-за стола и прошелся по кабинету взад-вперед, потом заложил руки за спину и остановился у окна, бездумно разглядывая хлястик на шинели у Феликса Эдмундовича.

- И еще... - Григоренко разорвал установившуюся тишину.

- Еще?! - Андропов повернулся и нервно дернул бровью.

- Не знаю, правда, взаимосвязано это или нет... Но лучше исходить из мысли, что да, связано. Два месяца назад по инициативе американского консульства в Ленинграде, в порядке культурного обмена, был согласован обмен специалистами. Наша группа на полгода туда, причем, что интересно, США взяли на себя расходы, а их - сюда. Группы по двадцати человек.

- Что за специалисты? - напрягся Иванов.

- Учителя русского языка и литературы. Просили практику преподавания предметов в наших школах.

- Запрашивали какие-то конкретные школы?

- Нет, - Григоренко пошевелил в воздухе пальцами, - я к чему... У нас есть выбор: мы можем отменить этот обмен или провести его в другом городе, например, в Москве. Это - если нам важнее не допустить даже возможности утечки какой-то информации из Ленинграда. А можем плотно поработать с этими практикантами в Ленинграде. Двадцать человек, да на полгода... Вероятность удачной перевербовки нами хотя бы одного достаточно высока. Если они задействованы в операции ЦРУ, то мы узнаем, что именно они ищут.

Андропов обменялся взглядом с Ивановым, потом грузно опустился в кресло и глубоко задумался. Потом поднял голову и сказал:

- Григорий Федорович, это все по этим вопросам?

- Да.

- Спасибо за доклад. Есть, о чем подумать. По этой группе преподавателей русского я доведу вам решение позже.

Когда Григоренко вышел, из груди Андроповы вырвался глубокий вздох. Потом он медленно и устало, словно гигантская черепаха, повернул голову и посмотрел на Иванова:

- Боря, скажи мне, что это просто случайное совпадение. Пожалуйста...

Иванов негромко ругнулся, ожесточенно потер лицо, потом схватился за лист бумаги и предложил:

- А давай теперь вместе подумаем. Первый вопрос по документу из Тегерана: "Сенатор" или нет. Что у нас "за"...

Он начал записывать, попутно бормоча вслух:

- А "за" у нас только одно: необычно высокая информированность источника. Четыре варианта: или это "Сенатор"... Ну, все же, предположим... Или кто-то другой, независимый, получил доступ к тому же источнику сверхзнаний. Или кто-то из самого ядра Халька оказался провокатором.

- Последнее вычеркни, - махнул рукой Андропов. - Всех, кто планировал переворот, расстреляли. Мы сейчас это точно знаем. И добавь четвертый пункт: фальшивка, изготовленная задним числом, на основании протоколов допросов. Я бы с этой версии и начинал. И на ней бы останавливался.

Борис поднял голову и некоторое время, не мигая, смотрел на Андропова.

- Ну-да, ну-да. Я бы раньше тоже с этого начал... А что всех расстреляли, то, Юра, это ничего не значит. Могли и провокатора в расход пустить. Мало ли что... Оставляю. На всякий случай, - он говорил отрывисто, словно выплевывал сам себе команды. Отодвинул лист, просмотрел написанное и с досадой согласился: - Да, фигня полная. Ладно, что у нас "против"? Первое - место, Москва, а не Ленинград. Второе - не тот способ доставки. Третье - до сих пор он помогал СССР, а не вредил.

- Еще один вопрос в связи с этим, - Андропов вяло пошевелил пальцами, - если это не "Сенатор", то почему он не сообщил нам об этой утечке? О предательстве? Не все знает? Не все хочет говорить?

- Так, Юра, - Иванов осторожно блеснул очками, - у нас предателей-то, получается, нет. Невозможно выдать то, чего не знаешь.

- Дай-ка лист, - Андропов изучил написанное, потом решительно прихлопнул ладонью по столу. - Мотив. Все упирается в мотив. Такие знания, что стоят за "Сенатором", не могут быть бесхозными. За ними должна стоять сила. Мы должны понять ее цели.

- Найдем - узнаем, - твердо сказал Иванов, - а, рано или поздно, найдем. Ошибки "Сенатор" допускает.

- Одну ошибку, - поправил Андропов.

Иванов резко повернулся:

- Не одну. То, что вбрасывающий письмо засветился - лишь одна из них. Перхоть, пыльца, следы перчаток... Указания на связь с армией: те же перчатки и, судя по всему, ботинки, "Красная Звезда". Да, этого пока мало, чтоб найти прямо сейчас. Но чем больше он будет выдавать нам материала, тем больше будет появляться зацепок. Найдем.

Андропов перевел взгляд в окно и задумался, незряче глядя вдаль, куда-то за горизонт, залитый зимним закатом цвета кампари. Иванов терпеливо ждал. Наконец, шеф вернулся из высей:

- Похоже, Боря, мы с психологическим портретом ошиблись. Смотри сам: последнее письмо запущено через проходящий почтовый вагон пассажирского состава где-то между Чудово и Малой Вишерой. Вброс не в Ленинграде указывает на то, что почти наверняка тот молодой человек заметил наблюдение у почтового ящика. Да и среди филологов ты ничего не нашел, а, значит, та приметная книга была взята для отвлечения внимания. Выходит, он имеет специальную подготовку? Логично?

- Если только это не какое-то совпадение, то похоже, - согласился Иванов, поправляя очки, - срисовать оперативницу в той ситуации надо было еще суметь, да.

- А где он мог в СССР в таком возрасте такую подготовку получить? Нигде. Значит - кто-то его специально готовил, так?

- Да, верно, - с печалью ответил Иванов, - и по почерку мы ничего не нашли. А операция была беспрецедентной по масштабу.

- С другой стороны, что у нас там было написано в заключении? - Андропов раскрыл папку и прочел: - "мужчина в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти лет, с высшим образованием, вероятно, с навыками научной или руководящей работы, опытом составления письменных докладов и устных выступлений перед аудиторией". Да легче натаскать к восемнадцати, предположим, годам, на оперативника, чем иметь в этом возрасте опыт письменных докладов и выступлений перед аудиторией. И, еще, почерк женский. Боря, - проникновенно сказал он, - может это - группа? Как минимум, видно двух-трех участников. Мужчина постарше - мозговой центр, молодой парень - связной, и, быть может, женщина, что переписывает письма?

- Да думал я, думал на эту тему... Минцев, вон, тоже уверен в наличии группы. Считает, что, как минимум, двое. Может быть даже - отец и сын. Причем отец, а кто еще? - учил сына оперативному мастерству. Это даже за один год в одиночку не натаскать. Теперь мы составляем списки тех, кто может в Ленинграде такими умениями обладать. Еще запустили операцию с мечеными чернилами. Ждем следующих писем. Наблюдение за почтовыми ящиками в Ленинграде пока держим, хотя...

- А, снимай, - махнул рукой Андропов и вернул лист Иванову. - Снимай. Во-первых, пустое это сейчас, раз наблюдение замечено. Да и... Не враг это. Не враг. Искать будем, но работать мягко.

Иванов сочувственно покосился на шефа:

- С Чазовым уже обсуждали?

Андропов хищно ухмыльнулся:

- Обсуждал. Он сейчас, после того, как замена таблеток у Ильича дала выраженный эффект, как шелковый. Аж стелется... Чует свою вину. На все согласный, все обещает.

- Эх, - выдохнул зло Иванов, - полы паркетные, врачи анкетные...

- Я не только с Чазовым обсуждал. Академику Тарееву показал, под видом засекреченных пока японских разработок. Ухватился, не вырвать было. Нефропротекторы и эссенциальные кетокислоты обещает за квартал синтезировать. Ну, еще годика-два на клинические проверки. Думаю, продержусь я, Борь...

- Мдя... - крякнул Иванов и перевел разговор на другую тему, - педофилов этих вестминстерских в работу?

Андропов потемнел ликом, словно грозовая туча, готовая пролиться ливнем:

- Ур-р-роды... Вот уроды же, Борь, ну откуда такие берутся?! Какое дерьмо в том Лондоне политику делает, а? Министры и ведущие депутаты парламента насилуют детей по детским домам. Демократы, мать их, борцы за права человека... - выплеснув чувства, Андропов тяжело перевел дыхание и взял себя в руки: - Да, вперед. Работай. Для того нам "Сенатор" их и подкинул, чтоб мы их подмяли. Начни с этого зама из MI6.

- Угу, - Иванов скомкал исписанный лист и рассеяно забросил его в мусорную корзину. - С превеликим удовольствием. А по третьей теме письма что делать будем?

Шеф помолчал, потом принял позу "задумчивого Каа", вложив не мелкий нос в ладони и раздраженно фыркнул:

- Мы что, действительно, совсем не понимаем, как в США работает система принятия политических решений?

Борис помедлил, формулируя, потом начал осторожно:

- Я все же больше разведчик, а не политик... В таком разрезе, честно говоря, не думал. Мы больше пытаемся узнать об уже принятых решениях, а не о том, на основании чего их принимают. Но сейчас, перебирая все, что знаю, пробелов в этой представленной "Сенатором" картине не нахожу. Система политической власти в США действительно сильно децентрализована и, действительно, сильно зависит от... ммм... скажем так: общественного мнения. А общественное мнение формируется достаточно широким политическим классом, в который входят не только сами политики, но и, к примеру, пресса, радио, телевиденье. Сформированное негативное мнение о СССР в этом политикуме является якорем, который удерживает любую Администрацию США от шагов навстречу нам. Причем речь идет не только об этих ужаленных ветеранах ханойского Хилтона - там тысячи, десятки тысяч людей трутся вокруг политики, формируя ее. Такая картина не вызывает у меня отторжения. Однако ты с Добрыниным лучше побеседуй на эту тему, вот кто в этой каше хорошо разбирается.

- Побеседую, он на Пленуме будет. Тут, понимаешь, Борь... - Андропов опять встал и начал ходить по кабинету, рассуждая вслух. - "Сенатор" опять подкидывает мне задачку, выходящую за рамки моей компетенции. Боюсь, опять обломать зубы, как с Польшей и этой инфляцией... Затоптали меня на Политбюро уже два раза. Больше не хочется.

Иванов озадаченно почесал за ухом:

- А в чем сложность-то?

- Видишь, получается, что в ходе переговоров мы всегда работаем только с узким кругом политиков США верхнего уровня и приближенных к ним экспертов. Из сказанного "Сенатором" следует, что, если мы хотим добиться устойчивости политики разрядки, то обязательно нужно идти на уровень-два ниже, запускать в эти околополитические круги процессы, способные конкурировать с традиционным негативным отношением к СССР. Нужно создавать постоянно действующие каналы общения с этими кругами, причем для участников с американской стороны это должно давать перспективу личной, но далеко не всегда финансовой выгоды - в виде карьерных перспектив, статуса и так далее. Например, устраивать им у нас семинары где-нибудь на Валдае с участием членов Политбюро, давать возможность общения с людьми из ЦК КПСС, из Генштаба в неформальной обстановке.

- Досюда все понятно и логично, Григоренко справится. А в чем сложность-то? Есть ведь уже вагон и тележка всяких организаций, контактирующих со Штатами в текущем формате? От "большой" АН СССР и ИМЭМО до Института США и Канады и свежего ВНИИСИ. Да ты сам эти "голубятни" активно пестуешь именно для таких неформальных коммуникаций с Западом. Несколько расширить круг их общения - не велика ли проблема? Где тот корень зла, который не дает тебе покоя?

Андропов аж крякнул:

- Да гранаты у нас другой системы! У них эти тысячи из околополитических кругов имеют пусть небольшой, но вес. А у нас-то все иначе устроено. Мнения какого количества человек у нас реально учитываются при принятии решений по политике разрядки? Кого увидят американцы перед собой, формируя свою позицию в важнейших вопросах? Узкий круг уже знакомых им профессиональных контактеров при Политбюро, оседлавший постоянные связи с заграницей, да сотрудников профильных отделов ЦК.

- А если наш Верховный Совет поставить?

- Так там сугубо представительские вопросы для узкого круга ответственных лиц, - махнул Андропов рукой. - Никакой власти у них нет, хоть мы для тех же американцев, кроме прочего - "Советы". Ты ж сам знаешь, на деле сейчас у нас есть несколько десятков контактеров с Западом, имеющих вес перед Политбюро, не больше. И все! Найти-то людей для общения с американцами мы найдем, отбою не будет... Но, если люди, стоящие с нашей стороны в этих новых каналах, не будут никак влиять на принятие нами решений, то все быстро засохнет.

- Хм... - Иванов ненадолго задумался, - тогда надо обкатать эту технологию на каком-нибудь узком вопросе, где у нас хватит людей с реальным весом для контактов. Ну и, постепенно, расширим их число. Правда, Громыко будет сопротивляться...

- Дорога в тысячу ли начинается с одного шага? - Андропов одобрительно посмотрел на своего конфидента. - Можно и так. Попробую. Если постепенно, да плавно, да представить как операцию Комитета, то, может, Андрей Андреич и проглотит... Какой вопрос для начала посоветуешь? Ты же как "и другие официальные лица" на всех переговорах в Женеве от Комитета работаешь.

Иванов откинулся на спинку кресла, задумавшись.

- Да начни с нейтронной бомбы. Там можно договориться, у них по этому вопросу полного единства нет. Если подкинуть гирек на нужную чашку, то это может склониться в нужную сторону.

- Хорошо, - Андропов застрочил в ежедневнике. - Только эту технологию еще сделать надо. Ну, этим найдется кому заняться. Пусть Служба А в этом направлении двигается.

- Им не просто будет, - ухмыльнулся Иванов, - придется думать иначе, выходить за рамки кампаний дезинформации в западной прессе и нарабатывать более тонкие методы управления общественным мнением у противника.

Андропов захлопнул ежедневник и уверенно сказал:

- Ребята там толковые, с фантазией. Верю - справятся.

Понедельник, 26 декабря 1977

Ленинград, ул. Красноармейская

Тяжело даже предположить, чем руководствовалась классная, распределяя работу, но мне в пару досталась Кузя. Ну, или я в пару к Кузе, тут как посмотреть. Но вот то, что какая-то идея за этим была - я не сомневался. Уж больно внимательно Зиночка посмотрела на нас, отправляя украшать елку в учительской:

- Вы постарайтесь, чтоб был праздник и сказка, - ее глаза плавали за толстенными линзами как рыбки в круглом аквариуме. - И, Андрюша, ты подумай над тем, как Наташу не обижать.

Кузя громко хмыкнула и посмотрела на меня с отчетливым вызовом. Я с недоумением пожал плечами:

- Ее обидишь... Р-р-раз, и сразу по пояс.

- Нет, - классная мягко сжала мое предплечье, - ты не понял. Подумай. Идите.

Хотелось еще раз пожать плечами и выкинуть сказанное из головы, но за этот год в школе я уже понял, что наша Зиночка просто так ничего не делает. Советская школа вообще не столько учит, сколько воспитывает, и классная занималась этим по велению души: с удовольствием и вдумчиво, как гроссмейстер при неторопливом разборе отложенной партии. Не удивлюсь, если у нее дома на нас папочки с личными делами за все годы ведутся, и по вечерам Зиночка ищет для нас выигрышные продолжения.

Поэтому я молча взял из кладовки здоровенный, но удивительно легкий посылочный ящик с елочными игрушками, и, повернувшись к Кузе, подмигнул:

- Не боись, девонька, не забижу.

Та крутанулась и горделиво зашагала вперед, показывая, кто тут главный.

Я и не думал возражать. Шел позади, откровенно любуясь изумительными очертаниями. Словно гитара ожила, честное слово, ожила и грациозно зацокала по школьному коридору.

На лицо наползла пошловатая улыбка, и мне пришлось приложить усилия, чтоб ее стереть. С этой Кузей не знаешь, когда к сердцу прижмет, а когда к черту пошлет. Так я в ней и не разобрался, ни в тот раз, ни сейчас, и она продолжает время от времени меня удивлять.

Сначала, после Яськиного дня рождения, все пошло в полном соответствии с моими ожиданиями, и когда Наташа зажала меня в уголке для разговора, я не удивился. Она быстро разобралась, что на кокетливое похлопывание глазками я не покупаюсь, некоторое время с огорчением вилась вокруг, словно оса у закрытой банки с вареньем, и с недовольным гудением удалилась прочь.

Я пожал плечами - исход оказался ожидаем, и собрался отражать нашествие взбудораженных слухами девочек. Я был готов с легким сердцем отказывать им всем и не видел в том проблемы - но шли дни, никто не подходил, и я впервые покосился на Кузю с чем-то, похожим на уважение. Яся с Томой молчали - это понятно. Ирка достаточно умна, чтобы не ввязываться в это, особенно с учетом нашей с Паштетом дружбы. С Пашкой же и Сёмой я в легкую договорился, и ребята не подвели. Да и не особо интересно им это было. Но Кузя, разочарованная в лучших своих надеждах Кузя... Это было непонятно.

Она ходила на приступ еще несколько раз, не приближаясь, впрочем, к черте, за которой я бы мог начать ее презирать, и у нас установилось шаткое, но уважительное перемирие.

Я с трудом оторвал взгляд от гипнотического покачивания юбки и постарался настроиться на благодушный лад, разглядывая предпраздничную суету в коридорах.

Что-то уже успели сделать снятые с урока сразу после длинной переменки средние классы: с оконных ручек свисали самодельные бумажные фонарики, а к стеклам прилеплены крупные кружевные снежинки, вырезанные из сложенных в несколько раз листов.

Теперь же пришла очередь старших классов развесить на лесках кудри серпантина и самодельные, склеенные из разноцветных бумажных колечек, гирлянды. Шум, смех, кто-то жжет принесенные из дома бенгальские свечи.

- ... мама вчера мандарины... - выцепил мой слух из гомона чей-то радостный голос.

Я невольно кивнул головой. Ну, да, так есть. Для многих в СССР мандарины созревают раз в году, только в конце декабря, и этот сезон урожая краток. Непозволительно краток. Но впечатляюще ярок.

Вот и наша мама вчера пришла вся радостно-возбужденная и торжественно водрузила на кухонный стол сумку аж с двумя килограммами мандарин, после чего горделиво посмотрела на нас - в точь-точь как кошка, выложившая рядком перед хозяином придушенных за ночь грызунов.

Мандарины были холоднючими, с характерной вмятинкой на попе и черными ромбиками с надписью "MarСc" на некоторых из них. Потом они отогрелись и начали источать просто обалденный запах. Мы ходили вокруг них кругами, и мама, поколебавшись, выдала по одному, сказав при этом:

- Шкурки не выбрасывайте, буду моль пугать.

И мы торопливо очистили фрукт и впились в изумительно сочную, брызжущую освещающим соком мякоть, а потом еще некоторое время многозначительно молчали, наслаждаясь закатом вкуса.

Напротив учительской, на подоконнике, поджав ноги, сидела учительница рисования, и, прикусив высунутый от старания кончик языка, выводила на стекле новогодний лес и Деда Мороза. Рядом с ней выстроились баночки с разбавленным зубным порошком цветными красками.

Мы зашли в безлюдную комнату. Кузя закрыла дверь, и стало тихо. Обернулась:

- Ну, налюбовался, пока шел?

- Ох, и язва ты, Кузя, настоящая язва. Бедный твой будущий муж, - с сочувствием к этому несчастному человеку закатил я глаза к потолку.

- Да что б ты понимал! Мой муж будет счастливым человеком, - вдруг вырвалось из нее, и слова эти прозвучали так неожиданно искренне, что у меня брови полезли на лоб.

- Ммм... - промычал я, пристально разглядывая ее, - в целом я догадываюсь, о чем ты...

- Дурачок, - она улыбнулась и соблазнительно отвела плечико назад, но в глазах ее блеснуло холодное презрение, - не тем думаешь.

- Да нет, - примиряюще выставил я ладони, - я думал не о том, о чем подумала ты, что подумал я.

Кузя посмотрела на меня с большим сомнением, но я был спокоен, словно гладь горного озера. В глазах ее мелькнул было какой-то новый интерес, но тут же сменился опаской, а потом вернулась пробующая свои зубки молоденькая стерва.

- Так ты работать собираешься, Соколов?! - вызверилась она на меня.

Я промолчал. Поставил коробку на стол и снял расстеленную сверху пыльную пожелтевшую газету. Под ней россыпью лежали елочные игрушки, настоящие, из хрупкого стекла, которые надо брать бережно и вешать осторожно, как драгоценность. Тут же были бусы из разноцветных стеклянные трубочек и шариков и самодельная гирлянда из лампочек, окрашенных цветными лаками. Были даже старые игрушки из прессованного картона.

- Подавай игрушки, - спокойным голосом сказала Кузя.

"Надо же, моментально вошла в берега. Воистину, молчание - золото".

- Вешать буду я, ты все испортишь, - сварливым тоном ненаскандалившейся вволю жены опровергла она мои измышления.

- Как будет угодно прекрасной госпоже, - фыркнул я благодушно и вытащил из картонной коробки матрешку на прищепке, с платочком из тонкого поролона, - держи. Только подожди, я сначала гирлянду повешу.

Сделал свое дело и отошел, освобождая место у елки. Кузя молча пристроила игрушку поближе к стволу.

- Забавно, - повертел я в руках две следующие, тоже на прищепках, - смотри: восточный принц и красавица. На, пристраивай.

Засунул нос, выбирая следующее украшение. Взять трехцветный светофор или избушку с белым напылением на крыше? Или шар-фонарик с круглой впадиной?

- Эй, - удивился, повернувшись, - устраивай их вместе.

Кузя отрицательно помотала головой.

- Это же пара подобралась! - настаивал я.

Она упрямо присобачила принца на противоположной от красавицы ветке.

- Вот, - отошла и посмотрела на дело рук своих. - Теперь можно гадать, встретится ей принц или нет. И, если встретится, то где. Как посмотрит, что скажет... Как за ней побежит...

- Ну, могла бы на новый год и подсобить людям, - пробурчал я и протянул ее следующую игрушку.

- Нет, нет, нет... Пусть сами, по-настоящему, как в жизни. А в жизни, знаешь ли, принцев рядом не бывает.

- Проверяла? - насмешливо уточнил я.

- Да, прячутся, мерзавцы. Маскируются, - и она искоса мазнула по мне взглядом.

- А чего тебя на принцев тянет? - уточнил я, роясь в ящике.

- Это разве ненормально? - удивилась она.

- Среди пролетариев, говорят, очень приличные мужчины встречаются.

Она громко, от души, засмеялась.

- Юморист ты, Дюша, - сказала, отвеселившись.

- А что? - не отступался я, - на заводе высококлассный рабочий не хуже профессора получает.

- Не в деньгах счастье, - поразила она меня, а потом взглянула снисходительно, - ты как ребенок. Где-то уже совсем как взрослый, даже удивляешь, а где-то... А, давай следующую.

- Нет, объясняй, - я вложил ей в ладонь золотистые колокольчики.

Она потрясла ими, звук был тусклый.

- Деньги, конечно, должны быть, - пояснила она деловито, - но этого недостаточно. Их еще надо иметь возможность потратить. Да и не все деньгами можно купить.

- Понятно, - протянул я разочарованно. Стеклянные трубочки бус тонко звенели у меня в руках. - материалистка. Держи.

Странно, но она не обиделась, не взвилась, не закричала, лишь пожала плечиками. Дальше мы работали молча, думая каждый о своем, и скоро в ящике показалось дно.

- Хватит, - сказала она, заглянув в него, - остальное будет лишним. Вот, еще вот эти три повешу, и все. А ты за вату берись.

И я послушно начал раскидывать на ветки ватные лоскутки. Очень медитативное занятие.

- А, знаешь, мы до школы в гарнизоне жили, - неожиданно в полголоса сказала Кузя, задумчиво уставившись на елку, - я каждый новый год верила папе, что ракеты после курантов пускают в мою честь. Махала в окно рукой и чувствовала себя королевой. Папка у меня молодец был.

Я стоял, механически отщипывая кусочки ваты и бездумно бросая их на хвою. Зла не хватало на прилипшую к моему лицу нейтральную полуулыбку - сначала я не сообразил ее стереть, а теперь было очевидно поздно.

Кузя опустила глаза, а потом присела на корточки и полезла пристраивать перламутрового крота к основанию нижней ветки.

- Знаешь, - так же негромко сказал я, глядя на нее сквозь ель, - чем хорош именно советский новый год?

- Ну, - остановилась она, - чем же?

- Всеобщим ощущением того, что всё лучшее ещё впереди, - сформулировал я.

Игрушка встала на место. Теперь крот, казалось, тревожно озирался из-за ствола.

Кузя посмотрела на меня из-под елки взглядом подраненной газели и ответила в тон:

- Значит, я вот уже второй раз буду встречать не советский новый год, - вылезла, поправила слишком свесившиеся бусы и севшим голосом подвела итог, - такой вот праздник и такая вот сказка.

Я дернулся, ведомый противоречивыми порывами. Нет, умом-то я понимал, что собираюсь сделать глупость, но успокоил себя, шепнув мысленно: "Решай сердцем".

Кузя принялась отряхиваться, старательно не глядя на меня.

- Встань сюда, - приказал я ворчливо.

- Ты чего? - она взглянула на меня почти испуганно.

Я молча достал из кармана скрученный портняжный метр и, взяв за кончик, напоказ распустил. Пошел, обходя девушку по кругу, придирчиво рассматривая с ног до головы. Да, на нее почти все отлично сядет, но надо выбрать что-то одно, ударное. В голове замелькали варианты один соблазнительнее другого. На такую фигурку шить, право - сплошное удовольствие...

Кузя провожала меня взглядом, и недоверие в нем сменялось разгорающейся надеждой. Когда я зашел за спину, она опустила лицо вниз и неожиданно громко шмыгнула носом, но тут же прерывисто втянула воздух и вскинула голову. Когда я вышел с другого бока, ее глаза блестели сильней обычного, но она смотрела на меня с вызовом, словно боясь насмешки над секундной слабостью.

- Мы будем строить корабли. Большие, серые корабли, - сказал я веско.

- Чего? - поразилась она, распахнув глаза на пол-лица.

- Давай корму замерим... - ухмыльнулся я.

- С-с-соколов!

- Да-да... И торпедные аппараты...

Ноздри у нее начали гневливо раздуваться, но в глазах заискрили долгожданные смешинки.

Сначала в меня полетела растрепанная упаковка ваты. Потом схваченный с чьего-то стола угольник. Потом ей под руку попалась увесистая, словно билиардный кий, указка, и я счел за благо осуществить тактическое отступление за диван.

- Удушу, зараза мелкая! - с азартом вскричала Кузя и полезла через него, неумело обозначая фехтовальные движения.

- Я уже крупная зараза, - хрюкнул я, пытаясь укрыться за спинкой.

- Да все равно! Скотина! Все ж нервы вымотал! - она орудовала указкой, словно это кочерга, а ей надо вытащить залетевший под диван тапок.

Я изловчился и перехватил указку, а затем дернул на себя. Это возымело неожиданный эффект - вместо того, чтобы выпустить деревяшку, Кузя вцепилась в нее обоими руками, а затем начала заваливаться на меня вместе с переворачивающимся диваном.

- Ох... - выдохнул я, когда ее колено чувствительно воткнулось мне в живот, - какая ж ты неласковая...

- Ох... - вторил мне от двери Зиночкин голос, - а у вас тут сказка в самом разгаре, как посмотрю. Аж душа поет.

- Ох... - Кузя поднялась с меня, одернула юбку, и повторила когда-то данное обещание, - ты у меня взрыднешь, Соколов.

Глаза ее сияли.

Вторник, 27 декабря 1977, вечер

Москва, Кремль, объект "Высота"

Кабинет был огромный, под триста метров. Четыре широких окна смотрели с третьего этажа Сената на крепостные зубцы, Красную площадь и ГУМ. Посередине, в простенке между окнами - портрет Маркса, напротив, на длинной светлой стене - Энгельса и Ленина. Мебель, окна - все из светлого ореха, лишь пол дубовый. Вдоль окон - длинный стол для совещаний со знаменитыми на всю страну часами в форме штурвала. В углу, у четвертого окна, еще один, рабочий стол.

Но хозяин кабинета предпочел сесть за маленький кофейный столик, что стоял под портретом Ильича. Компанию ему составили два старика, похожие, как братья - сухие, жилистые, с костистых лиц смотрят одинаково светлые глаза, а в речи неуловимо скользит прибалтийский акцент. Только и разница, что один из них лыс, и глаза его глядят холодно и оценивающе, словно выискивая цель, и даже Первому от этого бывает неуютно; по лицу же второго, который с залысинами, скользит робкая, будто неуверенная улыбка, а глаза все время застенчиво смотрят вбок.

- Ну хватит уже, Арвид Янович, - буркнул ему Брежнев, - возвращайтесь.

- Что? - встрепенулся Пельше, - а, сейчас...

Он помял ладонями лицо, словно пластилин.

- Проклятье, пристает, потом не отодрать... Самое страшное, что внутрь передается, - пожаловался он, - я себя таким и чувствовать начинаю - слабым и неуверенным. Яну хорошо, маскироваться не надо.

Пельше от лица отвел руки и чуть погримасничал:

- Ну вот, другое дело, - он улыбнулся по-волчьи, и даже голос его окреп.

- Конспираторы хреновы, - добродушно усмехнулся Брежнев. - Ладно, товарищи, к делу. Что у нас нового интересного по "объекту четырнадцать"?

- Леонид Ильич, - начал Пельше, - нам известно, что объект проявляет систематическую активность, однако поиски его пока ни к чему не привели. Более того, пока, насколько нам видно и слышно, нет и перспективных направлений. Надежды только на ошибку объекта. Юрий Владимирович бросил на операцию значительные силы, однако традиционные методы результата не дают. Определенную активность проявляет и МВД, однако у них и возможности не те, и информации намного меньше.

- Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы нашей столицы, - подвел черту Ян.

- Кто у Юры работает по объекту? - уточнил Брежнев.

- Иванов, возможно, с привлечением Питовранова, - ответил Пельше.

- Угум-с, - сказал Леонид Ильич и прикрыл глаза, о чем-то задумавшись. Потом приоткрыл один и неожиданно остро глянул на Яна. - Ты только не вздумай с моим Боренькой что-то учудить.

- С ним учудишь... - махнул тот рукой, - он сам кого хочешь учудит. Вон, как генерала этого из ПГУ по весне...

- Вот и не трогай. Он мне нужен. Ладно... Давайте, Арвид Янович, к основному.

Пельше понятливо кивнул:

- Признаков нелояльности Андропова не наблюдается. Информация по предателям отработана в полном объеме и качественно. Комитет активно продвигает использование полученной научно-технической информации под видом добытой по линии разведки. Аккумулированные в результате операций на западных биржах финансовые ресурсы самостоятельно и в полном объеме оприходованы в соответствии с принятыми процедурами. Кроме того, отмечены три инициативы Юрия Владимировича, выходящие за рамки компетентности Председателя Комитета. Отмечу, что все эти попытки несли для него определенный аппаратный риск, в одном случае - весьма значительный.

- Вот как? - блеснул глазами Брежнев, - интересно, на него не похоже. Ну-ка, где это он рисковал?

Пельше обменялся с Янисом быстрыми взглядами.

- Он сумел заставить Чазова поменять вам снотворное.

Брежнев чуть заметно дернулся.

- Когда? - спросил тяжело.

- В конце октября. Не волнуйтесь, Леонид Ильич, мы все контролировали, на всех этапах.

- Вот как... - повторил Брежнев, задумчиво разглядывая свои ладони. - А ведь мне действительно два месяца как стало намного лучше. Просыпаюсь теперь человеком, и нет такого, чтоб весь день туман в голове. Поверите, раньше по полдня как в тяжелом полусне ходил, а там опять эта ночь проклятущая накатывает...

Леонид Ильич подвигал плечами, словно разминаясь, потом уточнил:

- А как заставил-то? Чазова?

- Припер к стенке подборкой исследований о вреде барбитуратов в пожилом возрасте. А потом написал расписку, что берет ответственность за смену препарата на себя.

- Вот даже как! - брови Брежнева поползли вверх. - Да... Не ожидал такого от Юры, никак не ожидал. Ради меня рисковал, значит... Молодец. Это... Это сразу снимает многие вопросы к нему, - он помолчал, с удивлением покачивая головой, а потом спросил, - а еще где рисковал?

Пельше молча достал из папки копии протоколов заседаний Политбюро и передал их Первому.

- Угу... Да, было дело, - Брежнев нацепил на нос очки и быстро читал подчеркнутое. - Я, помнится, тогда еще удивился, где Андропов и где инфляция. Да, и про Польшу помню.

Он отложил листы и крепко задумался. Два старика в креслах напротив неторопливо пили чай из тонких фарфоровых чашек и ждали решения.

Брежнев тяжело поднялся, неторопливо дошел до двери кабинета и высунулся наружу:

- Алексей? Ты сегодня? Дай сигарету.

Закурил, стоя у дальнего окна и глядя вбок, куда-то поверх исторического музея. Короткая сигарета ушла в несколько затяжек - табак был хорошо подсушен.

- Ладно, - решительно кивнул он сам себе, энергично выпуская последнюю затяжку через нос, - ладно.

Надежно утрамбовав окурок в пепельницу, Первый быстрым шагом вернулся к кофейному столику и сел.

- Значит так, старики-разбойники, - в голосе Брежнева слышались веселье и азарт, - раз Юра так себя правильно ведет, то пусть и дальше сам реализует поступающую от "четырнадцатого" информацию. Все равно кто-то должен это делать - ему и карты в руки с его секретностью. Поэтому для вас все по-старому: наблюдаете, готовитесь перехватить объект, если возникнет такая возможность и необходимость. Не пережмите - есть в секретариате у Юры ваш человек, и ладно. А я тогда верну эти вопросы на повторное рассмотрение на Политбюро в свете... В свете... Ну, Михал Андреич выпишется и придумаем.

Ян задумчиво пошевелил пальцами:

- Леонид Ильич... Может быть вам пока не проявлять активность в связи с "объектом"? Побудете в резерве?

Брежнев дернулся, будто собираясь сказать какую-то резкость, но смолчал, подбирая слова.

- Знаешь, что там? - он прицелился и ткнул чуть подрагивающим пальцем куда-то в пол под крайним из стоящих вдоль длинного стола креслом.

- Красная площадь, - молниеносно ответил Ян.

- Нет, вот именно там, - генсек подался вперед, глаза его сощурились.

Ян нахмурился, представляя в уме план Кремля:

- Мавзолей, наверное.

- Нет Ян. Нет. Там место, где я лягу. В двух метрах от Феликса. А от моего рабочего места, - Брежнев кивнул на кресло во главе стола, - дотуда, - указал подбородком, - ровно семьдесят метров. Я как-то попросил посчитать. Всего семьдесят! Смешно, правда? Работать так близко к своей будущей могиле и знать об этом, - и он засмеялся, как заухал. - Но компания будет приятной, Чкалов еще рядом, Серго... А Михал Андреич попросился между Лениным и Сталиным. Мда... Так вот, Ян, для меня это - последний бой. Для вас обоих, кстати, тоже. Давайте уж не опозоримся напоследок, сбережем и страну, и партию. В окопах прятаться не будем. Договорились?

Эпилог

Суббота, 31 декабря 1977

Ленинград, ул. Москвиной

Неожиданный сильный толчок между лопаток выбил из меня воздух, и я птичкой полетел в высокий сугроб у обочины. Судорожно извернулся и шлепнулся на спину, поэтому успел мельком увидеть падающую на меня фигуру. Затем меня вдавило в рыхлый снег. Я инстинктивно зажмурился, втянул воздух через нос... За густым запахом шампанского прятались обертона мандарин и шпрот. Осторожно приоткрыл веки.

- Ну что, больной, - поблескивая в полумраке глазами, она уселась на мне громадной расшалившейся кошкой. Белокурые локоны, выбившиеся из-под съехавшей далеко набок вязанной шапочки, пощекотали мне щеку. - Проведем осмот?

"Пьяна до изумления" - догадался я, а вслух произнес:

- Тут столько народу, а я такой стеснительный... Ну, ты помнишь.

Она звонко засмеялась, а потом на удивление мелодично напела:

- Не забывается такое никогда, - после чего локти ее подломились, и голова ткнулась мне в грудь. Чуть подумав, она прилегла на меня сверху и заболтала в воздухе сапожками.

Я покосился вниз. Левый каблучок был еще так себе, а вот правый стерт до самой съехавшей набок пятки.

Вздохнул и расслабился. Ничего так, в принципе - удобно. Весит она не много, пахнет приятно, кости ниоткуда не выпирают. Над головой сквозь заснеженные ветви тополей виднелся подсвеченный желтоватыми уличными фонарями собор и звездное небо за ним.

Тут мне кое-что припомнилось, и я хихикнул.

- Что, - она зашевелилась, устраиваясь на мне поудобнее, - стебешься над взрослой теткой?

Я негромко засмеялся:

- Где это здесь "взрослая тетка"? Ты, что ли? - нащупал ее ухо и начал легонько почесывать за ним. Она довольно уркнула и прижалась покрепче. - Не. Вспомнилось, что весной именно на этом самом месте мне мечталось упасть в сугроб с девчонкой.

- Так новый год же! - она пару раз с энтузиазмом пристукнула по моему плечу кулаком. - Исполнение желаний!

- Знаешь, - из меня засочился сарказм, - вот никак не предполагал тогда, что это будешь ты, и это будет так.

- Как так?

- Ну... - я поболтал в воздухе свободной рукой и опустил на талию, - как-то предполагал, что это я буду заталкивать девчонку в сугроб, а не она меня.

Она приподнялась на локтях и с непонятным интересом молча посмотрела на меня. Ее глаза были совсем рядом, и в них было мало веселья.

- Что? - спросил я, встревожившись.

- Да так, странно очень, - она опять пристроила голову мне на грудь и шумно вздохнула. - Диссоши... Диссоси... Тьфу! Дис-соци-ация. Во. Ну вот скажи, зачем такие слова для девушек сложные выдумывать, а? Диссоциация зрительной и слуховой информации у меня с тобой. Вижу одно, а слышу другое. Вижу мальчишку, а вот слушаю - и правда, будто для тебя "девчонка". У?

- У, - согласился я и хмыкнул, - да забей! Женщинам положено верить своим ушам, нет?

Вдали послышался смех. Из-за угла вывернула и начала удаляться какая-то подвыпившая компания. Софья подняла голову, прислушиваясь.

- Мои, - признала с едва заметным недовольством. Подумала и добавила, - лучше мне уйти.

И она попыталась встать, но я сцепил руки замком на ее пояснице.

- Эй! - воскликнула она с радостным азартом, - пристаешь?! Во школьнички пошли!

Я притянул ее и поцеловал в податливые губы. Отпустил:

- С новым годом, Софи, с новым счастьем!

Она поднялась, чуть пошатываясь. На какой-то миг показалось, что на лице ее мелькнула нерешительность, но она мотнула головой, словно приходя в себя, и бросила мне вниз улыбку:

- И тебе хороших отметок, школьничек! - и устремилась за своими.

Я приподнялся на локте и посмотрел вслед.

"Вроде, только девушки", - подумал с удивившим меня облегчением.

Встал, отряхнулся, посмотрел на свежие следы на снегу. Осененный идеей, выдернул из шарфа нить и замерил, завязав по узелку, длину отпечатка. Тридцать шестой или тридцать седьмой?

"Потом определю", - решил, засовывая нить во внутренний карман, и с легкой опаской покосился на виднеющийся вдали балкончик. Окно за ним было темным, и я выдохнул с облегчением.

С крыши напротив со свистом ушла в небо зеленая сигнальная ракета, и несколько голосов радостно заорали "с новым годом!" ей вослед.

Я посмотрел на часы: без четверти двенадцать.

Странный мне выдался год. Удивительный. Сказочный. Исполнивший заветное желание. Давший шанс.

Запрокинул голову к звездному ковшу и прошептал обещание:

- Ты мне нравишься, мир! Я спасу тебя!

Конец 2 книги

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg