«Цепные псы Империи»

Цепные псы Империи (fb2) - Цепные псы Империи (Цепные псы Империи - 1) 1182K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Олегович Белянин

Андрей Белянин Цепные псы Империи

© ИП «Карповский Дмитрий Евгеньевич», 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

* * *

«…Это было в июне, в самом начале лета, когда в золотистом воздухе разливалось мягкое, бодрящее тепло. Еще не наступила жара, но долгие дожди остались в мае, а старый Петергофский парк под Санкт-Петербургом все так же принимал в свои пенаты высоких гостей.

Стояла замечательно-солнечная погода, белые облачка кружили над горизонтом, уходя вдаль по Финскому заливу, и струи золотых скульптурных фонтанов искрили тысячами влажных бриллиантов. Свежая зелень листьев манила прохладой, а изумрудные кроны сосен и елей дарили тот самый изумительный северный воздух, что считается столь полезным для дыхания и даже лечит легкие.

По чисто выметенной аллее, ведущей к морю, неспешным шагом шествовал наш государь Александр Второй. Его благородное лицо было усталым, а плечи чуть сутулились, словно под непосильным гнетом забот о бескрайней Российской империи. Многие говорили, что в последнее время он все больше и больше отдаляется от семьи. Кто знает? Кто смеет лезть к нему с вопросами…

Возможно, государь действительно ищет отдушину в политике, впрягаясь во все дела и делая страну ведущей европейской державой. Небольшая свита приближенных офицеров и чиновников следовала чуть позади. Они не видели меня и не знали, чем я тут занимаюсь. Это было лишь мое дело, и посвящать в него кого-либо было не просто лишним, но даже опасным…

Кусты боярышника надежно укрывали меня от посторонних глаз. И пусть отсюда не слышно, о чем говорят в свите царя, но это и не было важно на данный момент. Охота на человека диктует свои правила.

Главное, что я первый заметил его. Невысокого, широкоплечего мужчину, в черных одеждах, темный шелковой платок закрывал половину лица. Его выдал блеск стекла медной подзорной трубы, через которую он наблюдал за прогулкой государя. Сначала я не поверил, что этот человек один, обычно наемные убийцы работают в паре. Странно…

Минутой спустя прячущийся в кустах незнакомец осторожно поднял почти скрытое листьями длинное ружье. Времени на дальнейшие размышления у меня больше не было, теперь все зависело только от скорости бега.

Он успел взять прицел, я почти физически чувствовал, как мушка выравнивается на одну линию с гордой головой государя и указательный палец человека в черном готовится спустить курок…

Я успел добежать. Мой тяжелый охотничий кинжал, едва слышно просвистев в воздухе, вошел в его спину почти по рукоять. Меня научили бросать ножи в Средней Азии, это была жесткая ежедневная тренировка, но результат того стоил. За десять шагов от меня неизвестный вздрогнул всем телом, выгнулся, выронил ружье и попытался обернуться. Его глаза были полны ярости и невысказанной боли.

Словно тень от соседнего дерева, безмолвно и легко я бросился на убийцу, зажав ему рот. Стрелок умер у меня на руках, лезвие кинжала ушло под лопатку, пронзив легкое. Криков или хрипа можно было больше не опасаться, на губах неизвестного пузырилась красная пена. Я осторожно и очень тихо опустил его тело на землю. Все.

Одним рывком вытащив кинжал, я опустился на одно колено и вытер клинок платком. Потом быстро осмотрелся по сторонам, выглянув из-за кустов, чтобы убедиться, что нас никто не заметил. Меньше всего мне сейчас были нужны свидетели, расспросы, выяснения, да и вообще любая шумиха.

Охота прошла удачно, наш самодержец с генералами и чиновниками спокойно продолжал свою прогулку, слава богу, ни он, ни его свита ничего не услышали…

Напоследок я перевернул труп человека в черном, обыскал его, достал из внутреннего кармана смятые британские фунты и небольшую фотографию – групповой портрет участников парада лейб-гвардии Императорского кавалергардского полка, среди них и молодой царь Александр. Голова государя обведена красными чернилами. Больше ничего нет, никаких бумаг, писем или документов. Это плохо.

Невольно кусая губы от досады, я прекрасно понимал, что никакой наемный убийца не мог пробраться в Петергоф просто так. Здесь всегда хватало охраны, на всех входах-выходах стояли гвардейцы, а значит, кто-то весьма влиятельный провел неизвестного в парк, указал маршрут прогулки императора и обеспечил оружием. А из этого следовало, что к заговору причастны очень сильные люди…

Я забрал всё, что счел нужным, и молча ушел. Охотничий кинжал вернулся в ножны. На запястье правой руки подсохла пара капель крови наемника, хорошо еще на браслет она не попала, это было бы плохой приметой.

Лишний раз протерев тяжелую серебряную цепь с головой собаки, я прикрыл ее манжетой рукава простого пехотного мундира и направился к морю, там меня ждала шлюпка и два матроса нашего ордена. На их руках также красовались браслеты Цепных Псов…»

(Из записных книжек капитана Николая Строгова)

…Когда долгими зимними вечерами у меня появляется немного свободного времени, я ставлю перед собой пожелтевший карандашный рисунок с портретом отца и раскрываю старые тетради своих архивов. Седая память возвращает меня в далекие времена моей юности, я перелистываю страницы, как дни и годы. Мне многое удалось успеть, многое увидеть, а некоторые исторические события, которые перевернули современный мир, могли и вообще не произойти без моего посильного участия…

Я давным-давно веду двойную, а то и тройную жизнь. Увы, это не мое желание или привычка, это моя обязанность, данность, связанная с банальным инстинктом самосохранения. Попробую объяснить, если вам интересно. Итак…

Для всех я – тихий русский помещик, отец трех сыновей и очаровательной дочки, любящий муж, путешественник, скромный коллекционер старинных азиатских монет. Таким меня знает моя семья, мои друзья и близкие, таков я для мира. И лишь немногим избранным известно мое настоящее лицо, мое призвание, мой долг и моя служба. Я – Цепной Пес империи…

Мое посвящение в ряды этого тайного ордена произошло в самом начале осени 18… года. Более точных цифр и дат назвать не имею права. В те дни наша родина Россия стояла на рубеже эпох, ее города стремительно набирали мощь, промышленность росла, страна проводила земельные реформы, осваивала Север и усиливала свое влияние в мире. А победоносные войны и общий расцвет самосознания русского народа под мудрым правлением Александра Второго, прозванного царем-освободителем, объединяли и возвышали душу всей нации!

С балканского фронта победоносно возвращались усталые русские войска, своими штыками скинувшие с братской Болгарии более чем вековое турецкое иго. Страна ликовала, народ встречал своих героев цветами, и прогрессивная общественность ждала новых перемен. Образование становилось доступным для всех слоев населения, наша армия была самой боеспособной в Европе, и восточные ханства, защищенные пустынями, включая неприступную Хиву, склонились в покорности нам, памятуя прошлые походы генерала Скобелева!

Ныне даже самые упрямые критики идеи монархизма не могли не признать заслуг русского царя, и от Берлина до Лондона, от Парижа до Вены, от Белграда до Стамбула рос авторитет Российской империи. Мы уверенно проводили свою политику, с нами считались, держава умела настоять на своем и дипломатически, и военной силой. К сожалению, именно это вызывало порой нездоровую зависть определенных лиц и даже стран…

Моя история начинается задолго до этих событий. Собственно, тогда я еще и не был ее участником. Тогда я был просто ребенком, наслаждался безоблачным детством в родительском поместье под Санкт-Петербургом и ничего не знал о Цепных Псах, но судьбе было угодно распорядиться мной иначе…

Лондон, лето 18…

…Мне хорошо помнится июль того года. В Британии выдалось на редкость засушливое лето. Лондон умирал от перегрева, силуэт старины Биг-Бена казался сделанным из речного песка, жара раскалила лондонский мост так, что к его перилам нельзя было прикоснуться. На стенах Тауэра, повесив клюв, сидели измученные черные вороны, не находя сил даже на хриплое карканье.

Кебмены старались не выезжать без лишней нужды, потому что лошади падали в обморок, не выдерживая солнечного удара. Рабочие задыхались на фабриках, богатая лондонская публика семьями съезжала на морское побережье.

Так что днем столица Великобритании погружалась в неровный и горячечный сон, слегка оживая лишь к пятичасовому чаю. Зной убивал всё: желания, трудолюбие, служебный долг; человеческий муравейник одного из величайших городов мира стихал и прятался от жары. Все ждали заката…

Даже корабли, швартующиеся у пристани, старались приходить к вечеру, а разгружаться ночью. Портовые районы доков жили своей жизнью: торговцы, полицейские, моряки, нищие, приезжие, иностранцы и простые англичане каждый вечер набивались во все близлежащие кабаки. Звуки волынки и скрипки, дешевые певички, плеск дешевого черного пиво, звон посуды, а зачастую и короткие потасовки не стихали здесь почти до самого утра.

Почему Сэмюэль пригласил нас с Иеремией именно сюда, в «Зеленую русалку», дешевый и богом забытый ирландский паб, я тогда не знал. Однако вот здесь все и началось, фактически отсюда пойдет наше повествование…

Наверное, мне все-таки стоит рассказывать по порядку. Для начала хотя бы позвольте представиться. Майкл Строгофф. В смысле, Михаил, Миша. Я русский. Англия стала моей второй родиной, а Оксфордский колледж – домом. Многолетнее пребывание на английской земле сделало из меня настоящего британца.

Я полюбил их эль, их ростбифы, их овсянку, их джин, их бокс, их литературу, хотя где-то в глубине души все еще прятался маленький червячок сомнений. Несмотря на то что я покинул Россию в возрасте восьми лет, я прекрасно помнил, что мой отец мало читал и никогда не пил ничего, кроме воды и чая. Он вообще был человеком строгих правил. Причем строже всего относился именно к себе.

Был – это не в смысле умер, просто сейчас мне двадцать три, и с тех пор, как я еще мальчиком уехал за границу, мы больше ни разу не встречались. Правильнее сказать, он просто выдворил меня из дома, как щенка, посадив на борт парохода и отправив в чужую страну без малейших объяснений. Простите, это личное. Не могу и не хочу об этом говорить…

Отец регулярно присылал мне деньги на житье и образование, впрочем, весьма небольшие, так что самостоятельно зарабатывать я начал уже в четырнадцать. Благо языкам меня учили еще дома, потому учеба в Оксфорде давалась мне легко и оставляла достаточно свободного времени. Я нашел себе самую простую работу, до которой мог додуматься крепкий четырнадцатилетний парнишка, – устроился в клуб ветеранов Вест-Индской компании «мальчиком для битья».

Два раза в неделю, по вечерам, когда пожилые джентльмены, отставные моряки, политики и торговцы, изрядно приняв на грудь, желали прилюдно поразмять кости, меня выталкивали на ринг. Я не имел права нападать или наносить ответные удары, разрешалось только уходить и увертываться, а меня молотили, как грушу.

Это была жестокая школа, но она формировала характер. К тому же надо признать, что управляющий клуба платил достаточно, мне хватало на лекарства, на жизнь и даже удалось скопить некоторые сбережения.

Я никогда не писал об этом отцу, да и вообще наши письма друг другу были крайне редкими. Одно-два в полгода. Как-то раз он не писал вообще целый год, я даже думал, что он умер, хотя тогда мне бы, конечно, сообщили. К двадцати двум я окончил Оксфорд, получил докторскую степень, свободно говорил на английском, французском и немецком и был трехкратным чемпионом университета по боксу и гребле.

Мне предложили остаться в Оксфорде, я начал серьезную работу над биографией Джона Китса, и возвращение в далекую Россию не входило в мои планы. Я не знал, помнят ли меня там, не был уверен, что ждут, не представлял, чем вообще могу заниматься на давно покинутой и вечно воюющей родине. Военная карьера меня не прельщала, но, как я понимаю, при дворе царя Александра дворянский род Строговых мог рассчитывать на продвижение только на офицерском поприще.

Я никогда не стремился стать «сыном Марса», увенчав чело драгунской каской, а плечи эполетами. В мире огромное количество прекрасных, тихих профессий, и скромное педагогическое поприще вполне отвечало моим чаяниям. Я не хотел никаких изменений, но судьбе это было без разницы. И тот вечер в пабе, с которого все началось, я запомнил навсегда.

Меня заманили туда друзья – Иеремия Джонс, рыжий, краснолицый ирландец с пухлыми щеками, активно лысеющий уже в свои двадцать пять, и долговязый Сэмюэль Филдинг, помощник юриста, держащего практику в Сохо. Они также учились в Оксфорде на параллельных курсах, но потом жизнь раскидала нас, у каждого были свои дела, своя работа, так что собраться вместе и вспомнить золотые деньки мы могли позволить себе не чаще раза в месяц.

Я даже не вспомню сейчас, о чем тогда зашел разговор. Знаю лишь, что выпили мы немного. Мы – это я и Сэм. Иеремия, как ирландец, никогда не упускал возможности набраться. Пиво лилось в его глотку пинтами, со скоростью Ниагарского водопада, а брюхо было вместительным.

За соседним столиком разместилась пьяная компания моряков. Как я понимаю, помощник капитана и три младших офицера. Видимо, они просто переходили из бара в бар, заливая себя горячительным и отпуская тормоза. Ничего такого уж страшного, всем известно, сколь тяжела морская служба, и человеку без выпивки на ней никак нельзя, я бы даже не обратил внимания, если бы помощник капитана вдруг не сцепился языками с барменом по поводу великих побед Англии в Крымской войне. У британцев есть давняя традиция приписывать себе славу своих союзников, это привычно.

Я бы, наверное, ушел раньше, оставив друзей досиживать одних, но рыжий Иеремия вдруг покраснел, его глаза налились кровью, резко вскочив из-за стола, он развернулся к морякам:

– Сэр, я не ослышался, или мне показалось, будто вы только что заявили о том, что Россия проиграла эту войну только из-за собственной трусости?

– Видите ли, сэр. – Сорокалетний морской офицер неторопливо вылил себе в рот остатки виски и подмигнул моему другу. – Вы не ошиблись, именно это я и сказал.

– Тогда я требую, чтобы вы извинились!

– На каком основании?

– На основании того, что здесь сидит мой друг, Майкл Строгофф, он тоже русский, но я не знаю более храброго и благородного джентльмена!

Когда Иеремия Джонс выпивал больше положенной нормы, он всегда начинал изъясняться высокопарным и напыщенным стилем. Сэм попытался поймать его за рукав и усадить обратно, но было поздно, четверо разгоряченных моряков встали и засучили рукава. Их лица просто светились от счастья при возможности перейти от пьянки к драке, да еще и поставить на место наглого ирландца.

– Джентльмены, успокойтесь, это всего лишь слова. – Мой долговязый приятель встал между противниками и на миг обернулся ко мне, еле слышно прошептав: – Ради всего святого, Майкл, хоть ты-то не вмешивайся…

Увы, именно в этот момент Иеремия, поднырнув под его руку, без малейшего предупреждения врезал ближайшему моряку носком ботинка под коленную чашечку. Тот взвыл, рухнув на пол, и дальше ничего уже нельзя было изменить. Двое младших офицеров взяли в клещи нашего задиристого ирландца, а помощник капитана шагнул к моему столику.

– Значит, вас не устраивает мое мнение о грязной России, сэр? – тяжело дыша мне в лицо алкогольными парами, начал он. – Смею вас заверить, мой милый мальчик, что это мнение честного офицера. И если кто-нибудь попытается его оспорить, то он будет иметь дело вот с этим!

Его волосатые пальцы сжались во внушительный кулак, который он поднес к моему носу.

– Надеюсь, головной мозг у вас такой же большой? – все еще стараясь держать себя в руках, уточнил я, прекрасно понимая, что драки не избежать.

– Чего-чего-чего? – Похоже, помощник капитана так и не понял, оскорбили его или сделали комплимент.

Я встал, выложил на стол несколько монет в оплату за наше пиво, потом мы подхватили под руки размахивающего кулаками Джонса и, возможно, даже успели бы уйти, но в этот момент один из младших офицеров поставил подножку Сэму. Тот, рухнув, задел локтем стол и залил остатками черного эля белые брюки помощника капитана в таком неподходящем месте, что выйти на улицу он теперь мог, только прикрываясь фуражкой.

– Убью сухопутную крысу, – пообещал разом побагровевший моряк, и четверка музыкантов в пабе, поняв, что сейчас будет, грянули изо всех сил «Казнь Макферсона».

Музыка вдохновляла!

Развейте сталь моих оков, Верните мой доспех. Пусть выйдут десять смельчаков, Я одолею всех!

С двумя младшими офицерами я разделался меньше чем за минуту – хук, хук, прямой! Уход, нырок, апперкот! Помощник капитана сцепился с рыжим ирландцем, а вежливый Сэмюэль Филдинг повис у моряка на ноге, пытаясь укусить за лодыжку. Я чуть задержался с третьим моряком, парень дрался нечестно, отмахиваясь тяжелым табуретом, а случайные посетители и завсегдатаи, аплодируя, вжались в стены и начали делать ставки. Мы были в фаворитах…

Как весело, отчаянно, Шел к виселице он. В последний час, в последний пляс, Пустился Макферсон!

Бармен потянулся к полицейскому свистку, и тут, как на грех, в «Зеленую русалку» ввалилось сразу шестеро простых матросов. Думаю, они даже были с совершенно другого судна, но крепкое морское братство сразу определило ситуацию.

– Наших бьют! – дружно взлетело к закопченному потолку, и я понял, что сегодня отстоять свой чемпионский титул мне, наверное, уже не удастся.

Когда примерно через час всех нас с побоями разной степени тяжести доставили в полицейский участок, своими ногами шел только я, Иеремия, помощник капитана и два левых матроса. Сэма мы тащили на себе. Инспектор, не вдаваясь в подробности, кто прав, кто виноват, приказал развести нас по разным камерам и пообещал предъявить обвинение утром.

Хорошо еще, Филдинг быстро пришел в себя и, давя авторитетом своего работодателя из Сохо, добился встречи с инспектором. Уж не знаю, о чем они там разговаривали, но полчаса спустя он вернулся в камеру, сияя как новенький пенс, объявив, что завтра нас выпустят, а все обвинение ограничится штрафом в полтора фунта с носа.

Не знаю, какое наказание понесли моряки, но сильно подозреваю, что их просто выпустили за взятку. Полицейские чины всех стран падки на звонкую монету, и стражи законопорядка Лондона в этом смысле отнюдь не исключение. А вот нам, как ни верти, пришлось провести ночь в кутузке.

Иеремия и Сэм вырубились быстро, а ко мне сон не шел. Почему-то все время вспоминалась Россия, хотя, боже мой, что я мог о ней помнить…

Ребенком я никуда не выезжал за пределы отцовского поместья, к нам редко ездили гости, и хотя мне не воспрещалось играть с крестьянскими детьми, но для них я все равно оставался барчук, то есть никак не ровня.

Странно, но я хорошо помню свою мать. Она была безумно красивой, но холодной и отстраненной женщиной, всецело занятой лишь моим образованием. Отец, офицер N-ского пехотного полка, основное время проводил в казармах или при дворце, а также в длительных служебных командировках. Однако, возвращаясь, он всегда уделял мне максимум внимания и отеческой нежности, на какую только был способен. Остальное время я был предоставлен няне.

Помню, что во время его визитов на неделю, на месяц или два мама часто плакала, пару раз я слышал, как она убеждала его оставить все и вернуться к нормальной жизни. Отец ничего не отвечал. Как правило, такие сцены были за день-два до его очередной военной командировки.

Когда мне было восемь лет, он подарил мне детское охотничье ружье. Простая, но очень красивая вещь Тульского оружейного завода. Дважды мы ходили с ним охотиться на уток. Видимо, тогда я был плохой стрелок, птицы улетали, смеясь надо мной или обложив трехэтажным кряканьем. Отец поставил мне мишень в саду, велев тренироваться в стрельбе каждый день. В конце концов это и привело к страшной трагедии…

Я уснул уже под утро, просто провалившись в короткое беспамятство черного прохладного омута. И казалось бы, в то же мгновение был безжалостно разбужен своим ирландским приятелем, который тряс меня, как грушу, потому что констебль уже проворачивал ключ в замке. Сэм, бодрый и подтянутый, встретил меня ободряющей улыбкой, поредевшей на один зуб:

– Поднимайся, сонный медведь! Свобода-а! Ни один настоящий англичанин не может считать себя таковым, если хоть раз не провел ночь в тюряге.

– Я не настоящий англичанин. Так что в следующий раз наслаждайтесь этим без меня, – зевнул я, поскольку страсть к приключениям и авантюрам в то время была мне абсолютно чужда.

– А нам понравилось, – поддержал друга потягивающийся Иеремия. – Майкл, порой ты такой жуткий зануда!

– Просто в круг моих обыденных интересов не входит сворачивание челюстей офицерам флота Ее Величества.

– Но драка с моряками – это же национальное развлечение моей родины, клянусь святым Патриком! И если бы мы не подрались с ними, они бы обиделись, и заплакали как дети, и ушли в церковь, а так мы все получили удовольствие.

– Отлично, но в следующий раз все-таки без меня.

– И без меня, – двулично перешел на мою сторону Сэм. – Почему-то наши клиенты не слишком охотно доверяют помощнику юриста, приходящему на работу с подбитым глазом и пахнущим, словно йоркширский баран, упавший в чан с пивом! Парни, меня же просто уволят…

Рыжий Джонс попытался было взывать к нашему чувству юмора, уверяя, что за одного битого юриста или бакалавра дают двух небитых, но так и не смог объяснить, где именно их дают, а главное, в чем наша личная выгода от подобного обмена.

В кабинете у инспектора нас встретил мой старый учитель английской словесности, милейшей души человек, убежденный холостяк, заядлый курильщик, а к тому еще и неуемный болтун, мистер О’Коннел. Не обратив ни малейшего внимания на моих приятелей, он вскочил со стула и заключил меня в объятия:

– Мой мальчик, вы в порядке? Если б вы знали, как я за вас волновался! Я сожалею, очень сожалею, но, увы…

– Да что случилось? – я посмотрел на инспектора.

Тот молча пододвинул мне лист бумаги, и я, с трудом высвободившись из отеческих объятий мистера О’Коннела, поставил подпись под то, что штраф уплачен и претензий к стражам порядка я не имею.

– Так вы еще не в курсе? – старый педагог вновь поймал меня за руку. – Вам надо срочно ехать в Оксфорд, собирать вещи. Такое горе, такое горе… Я так надеялся, что вы успеете закончить свою монографию хотя бы к Рождеству, она бы произвела настоящий фурор в ученом мире. Вы ведь знаете, мало кто из сегодняшних молодых людей интересуется классической поэзией Китса. А ведь это один из виднейших…

– Господи, сэр, – взмолились мои приятели. – Скажите уже ему наконец, что случилось?!

– Мой мальчик, вам все объяснит ректор. Еще вчера пришло письмо от вашего уважаемого батюшки. Но не на ваше имя, а в ректорат института. Меня срочно отправили за вами. Ваш отец…

– Мой отец?.. – с нажимом повторил я, борясь с искушением придушить любимого педагога, если он сейчас же не объяснит мне, в чем, собственно, дело.

– Боюсь, что он умирает, мой мальчик.

Сэм и Иеремия, переглянувшись, скорбно опустили головы.

– Идемте, господа, коляска ждет нас на улице. В память о пролетевших годах, бесшабашной и хмельной юности я расплатился за всю вашу компанию, но, клянусь хромой ногой бессмертного лорда Байрона, вы вернете мне эти деньги! Ибо, как справедливо писал классик британской поэзии…

Недослушав толстяка О’Коннела, я растолкал друзей и бросился к выходу.

Всю дорогу ехал молча, погруженный в свои мысли. Отцу сейчас было под пятьдесят, то есть, по моим тогдашним меркам, он совсем немолод, почти старик. Зная его активный образ жизни и постоянное пребывание на службе, предполагать можно было что угодно – от ранения в каком-либо из военных конфликтов Российской империи до любой затяжной болезни.

Он никогда не уделял особого внимания своему здоровью. Докторов и лекарей гнал из поместья поганой метлой. Лучшим способом лечения почитал горячую русскую баню и ледяную прорубь. Весь был в шрамах от пуль и ножей, но никогда не жаловался на то, что старые раны ноют в непогоду. При мне даже насморком никогда не болел. Так что же с ним?

Последнее письмо от отца приходило приблизительно четыре месяца назад. Ничего важного, никаких сантиментов, он всего лишь интересовался моим положением в Лондоне, ну и, может быть, вскользь упоминал о том, что год был неурожайный, все лето шли дожди, поместье беднеет и мне нужно научиться зарабатывать самому.

Кажется, я в довольно резкой форме ответил ему, что и так давно зарабатываю сам, а на присылаемые им деньги в Британии не мог бы прожить даже кучер, не говоря уже о джентльмене. Сейчас я страшно жалел о своих словах. Но кого и когда спасало запоздалое раскаяние?

Рыжий ирландец сидел рядом со мной, не заводя разговоров, но пару раз успокаивающе сжимая мою руку. Пухлый старина О’Коннел, закурив вонючую трубку, напротив, изо всех сил стремился вытянуть меня на разговор, но Сэмюэль вовремя перехватывал инициативу, в свою очередь, переводя тему и забалтывая учителя, что давало мне возможность хоть как-то побыть наедине с самим собой…

…В ректорате меня встретил член попечительского совета, сэр Дениэл Брайан-Гамильтон, внушительного роста британец с классическими бакенбардами, представитель очень древнего шотландского рода, протянул мне раскрытый конверт, на его лице не отразилось ровным счетом ничего. Ни сострадания, ни участия, ни радости, ни горя.

– Сожалею, что вам придется покинуть нас, молодой человек. Вы подавали большие надежды. Многие педагоги считают, что ваша монография о Китсе могла бы помочь литературному миру взглянуть другими глазами на творчество великого поэта. Однако, – он выдержал долгую театральную паузу, – я вынужден настаивать, чтобы вы как можно скорее вернулись на свою историческую родину. Об этом просит не только ваш отец, но и ряд влиятельных лиц, близких к парламенту. Надеюсь, вы не уроните честь одного из лучших выпускников нашего института. Прощайте, сэр!

Собственно, я и опомниться не успел, как оказался выдворен за двери ректората. Жестом отстранив друзей, я вытащил из конверта сложенный вчетверо лист бумаги, быстро пробежав глазами короткое содержание:

«Ваш отец, капитан Строгов, при смерти. Возвращайтесь».

Ни подписи, ни печати внизу не было. На конверте стоял адрес оксфордского университета с припиской «Сэру Д. Б. – Гамильтону, эсквайру». В полном недоумении я прислонился спиной к стене. Все произошедшее выглядело более чем подозрительно…

Что такого ужасного могло случиться в России? Действительно ли отец умирает? Почему он сам не написал мне ни строчки? Кто, вообще, автор странного письма? И самое главное, почему такому уважаемому учебному заведению, как Оксфорд, хватило этой невзрачной записки, чтобы фактически вышвырнуть меня из своих стен? Слишком много непонятного…

Я сунул письмо в конверт, конверт в нагрудный карман твидового пиджака и пошел собирать вещи. Встревоженные Сэм и Иеремия увязались следом, забрасывая меня вопросами, на которые тогда еще не было ответов.

Пока я собирал в саквояж свой немногочисленный гардероб, сомневаясь, смогу ли увезти всю библиотеку необходимой мне литературы, мои друзья яростно спорили, вырывая друг у друга злополучный листок бумаги.

– Майкл, это же просто блеф! Обман! Уверен, что твои злопыхатели из руководства колледжа просто боятся, что ты займешь их место! Я прав, Сэм?

– Кстати, да. Я бы тоже не исключал такую возможность. Ведь если твоя монография утрет нос многим упертым стариканам, так, того и гляди, тебя оставят здесь преподавателем! Русский преподает в Оксфорде, куда катится мир? Где старая добрая Англия?

– Я бы никуда не ехал на его месте. А ты, приятель?

– Пожалуй, тоже воздержался бы. По крайней мере, пока не прояснил ситуацию.

Они могли бы болтать долго, но у меня не было времени все это слушать. Что-то подсказывало, скребло в душе, звало, толкало – бросить тут все и срочно ехать в ту далекую страну, которую я покинул еще ребенком. Я знал, что отец в опасности. Просто знал, и все. И уже никакие доводы от ума и логики не могли меня остановить…

– Сэм, поможешь с билетами на пароход? У тебя вроде бы были связи.

– О чем речь?! Разумеется, Майкл, но… Ты действительно уверен, что тебе так уж надо ехать?

– Дружище, – поддержал его наш рыжий приятель, – раз уж так все сложилось, не составить ли мне тебе компанию? Правда, сейчас я немного занят, но если ты дашь мне две недели завершить срочные дела, то я с удовольствием прокачусь с тобой в ваш дикий Петербург. По крайней мере, своими глазами увижу живых медведей на улицах и выпью русскую vodku…

Я пожал каждому из них руку, пробормотав что-то о самых верных и преданных друзьях, какие у меня когда-либо были, о том, что должен со всем разобраться сам, что буду писать и так далее. На самом деле я просто не имел права втягивать кого-либо в свои дела. В крайнем случае до тех пор, пока не разберусь во всем сам и не буду нуждаться в помощи.

Вечером следующего дня они оба уже провожали меня в порту. Здоровущий, двухпалубный пароход «Оливер Кромвель» принимал на свой борт десятки пассажиров. Мы должны были пересечь Ла-Манш, пройти мимо Франции и так дальше на север, до Санкт-Петербурга. Там придется переночевать, и уже от столицы еще приблизительно полдня на лошадях до родового поместья Строговых.

– Завидую, – искренне улыбаясь, трепал меня по плечу рыжий Иеремия. – Поедешь в обществе таких красавиц. Смотри, смотри же!

По трапу как раз поднимались трое миловидных девиц в сопровождении сурового возрастного мужчины, видимо, отца семейства. Одна из них обернулась и даже посмотрела на нас. Я невольно улыбнулся ей в ответ.

– Возвращайся поскорее, Майкл. – Сэм крепко обнял меня на прощание. – Без тебя наши походы по кабакам обретут однообразную скуку. Этот рыжий дурак вечно будет лезть в драку, я разнимать, а в результате каждый месяц на одну ночь мы будем становиться постояльцами ближайшего отделения полиции.

– Ну, раз в месяц можно, – подумав, разрешил я. – Вот когда вас за очередной мордобой сошлют в колонии, не ждите, что я полезу спасать вас от тигров в Индию.

Мы посмеялись, хотя шутки сегодня не удавались никому. Перед дорогой всегда складывается ощущение, будто бы что-то недоговорено, словно что-то самое важное ты так и не успел сказать, а слов все равно не находится. Ты говоришь о всякой ерунде, не знаешь, с чего начать, а все то, что хотел сказать, что действительно накипело, кажется каким-то наивным и даже детским. Тем более когда прощаются мужчины.

Мой багаж состоял из старого потертого саквояжа с двумя сменами белья, бумагами и личными вещами. Плюс связка книг, шесть штук: римская классика, Шекспир, Шелли и томик Китса. Никакой еды я в дорогу не брал, денег пока хватало, а Сэм достал мне билет в первый класс, с трехразовым питанием в большом ресторане при кают-компании. Большую часть вещей, как зимних, так и осенних, пришлось оставить. Иеремия лично обещал о них позаботиться.

Когда раздался второй гудок, мы торопливо обнялись на прощание, я еще раз дал слово писать, не будучи особо уверен, что сдержу его, и, подхватив свой багаж, быстро зашагал вверх по скрипучим доскам трапа. Предъявив билеты одному из младших офицеров и попросив стюарда отнести мои вещи в каюту, я поднялся на верхнюю палубу, чтобы бросить последний взгляд на Лондон, помахать рукой далекому Биг-Бену и улыбнуться моим друзьям. Увы, на прежнем месте их не было.

Я долго шарил взглядом, пока не заметил рыжие волосы своего приятеля в сотне шагов от пристани. И он, и Сэмюэль о чем-то жарко, судя по жестикуляции, беседовали с неизвестным мне высоким господином в темном плаще. Индус или турок, подумал я, так как у него были длинные черные усы. Впрочем, лица толком рассмотреть не удалось: он повернулся спиной.

Прекращая спор, этот господин снисходительно поднял обе руки вверх, потом достал из-за пазухи два конверта, передав их моим друзьям. Помощник юриста убрал свой, не разворачивая, а Иеремия быстро разорвал свой конверт, доставая пачку новых пятифунтовых купюр. В мою сторону никто и не смотрел…

Я в недоумении протер глаза. Реальное понимание того, что произошло, дошло лишь тогда, когда корабль отдал швартовы и кто-то коснулся моего плеча.

– Не угодно ли вам пройти в свою каюту, сэр? – издевательски-вежливо раздалось сзади.

Обернувшись, я невольно вздрогнул. За моей спиной в сопровождении трех матросов стоял тот самый помощник капитана, с которым мы вчера дрались в пабе.

Пластырь, в двух местах заклеивающий следы побоев, красноречиво подтверждал очевидное – мне здесь, мягко говоря, не рады. А если и рады, то не в том посыле христианского всепрощения, на которое можно было бы рассчитывать при иной ситуации. Похоже, вопрос, доберусь ли я живым до Санкт-Петербурга, становился слишком риторическим…

– Да, благодарю вас. – Мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы удержать приличествующее британцу невозмутимое выражение лица. – Вы лично проводите меня или это сделает кто-либо из ваших подчиненных?

– О, такую честь я окажу вам лично, мистер Строгофф.

– А мы имеем честь быть знакомы, сэр?

– Вчера вас это не смущало, – по-волчьи оскалился он, и матросы за его спиной сжали кулаки.

– Неужели? – недоверчиво сощурился я. – Простите, но не узнаю вас. У вас такое неприметное лицо, сэр…

Мой вчерашний спарринг-партнер скрипнул зубами, невольно коснулся пластыря на левой скуле и коротким кивком предложил мне следовать за ним. Меня, почти как арестанта королевской крови, со всевозможным пиететом и почестями сопроводили по левому борту в мою каюту.

Через два номера от меня те же трое девиц, щебеча и взвизгивая, тягали своего многострадального спутника за руки в разные стороны, пытаясь определиться, куда же они хотят пойти в первую очередь – на ужин, на верхнюю палубу полюбоваться закатом или в музыкальный салон, где весь вечер будет играть какая-то французская знаменитость. Отец или дядюшка беспомощно возводил очи к небу, пытаясь разорваться, но всем угодить.

Я еще раз поймал мимолетный взгляд невысокой стройной красавицы со смешными рыжими кудряшками, непокорно выбивающимися из-под простой соломенной шляпки. При иных обстоятельствах наш явно зарождающийся интерес к друг другу мог бы стать взаимным, но помощник капитана и тут влез со своими предложениями.

– Мистер Строгофф, капитан приглашает вас отужинать с ним в двадцать один по нолям.

– Я планировал сегодня обойтись без ужина.

– Капитан очень огорчится, я пришлю за вами матроса.

– Передайте капитану, что мне нездоровится. Качка, знаете ли…

– Тогда я пришлю за вами четверых матросов и судового врача. Если будет необходимо, они отнесут вас на носилках.

– А вы умеете заинтриговать. – Мне не оставалось ничего, кроме как согласиться. – Итак, буду готов в двадцать сорок пять. Смокинг и бабочка обязательны?

– Да хоть в нижнем белье, – бросил помощник капитана и, резко развернувшись на каблуках, пошел прочь.

Матросы, одарив меня убийственными взглядами, направились следом.

Я зашел в каюту и увидел свои вещи демонстративно разбросанными по полу. Наверное, искали деньги и оружие. Однако наличные я обычно ношу при себе, а мысль прикупить револьвер вообще никогда не возникала, в плане самозащиты мне вполне хватало бокса. Что ж, поездка действительно обещала быть веселой.

Но если меня чему и выучил Оксфорд, так это терпению, спокойствию и максимально отстраненному взгляду на все проблемы. В конце концов, драться мне не привыкать, а изменить ситуацию прямо сейчас все равно не представлялось возможным. Подождем, пока Фортуна изменит настроение…

До встречи с капитаном оставалось еще три часа, которые я решил убить на работу над незаконченной монографией. Приведя каюту в порядок и разложив вещи по местам, я убедился, что ничего не украдено, и, выложив на стол письменные принадлежности, раскрыл потрепанный томик Китса.

В прошлый раз я остановился на его знаменитом стихотворении о старом моряке и альбатросе. И знаете, несмотря ни на что, мне вполне успешно удалось написать еще пару-тройку страниц, проецируя поэтическую дуэль Китса и Байрона, в связи с современным толкованием старой английской легенды о роке, судьбе и морских суевериях. Поэтому, когда кто-то настойчиво постучал в дверь, я витал в стихотворных эмпиреях и отреагировал далеко не сразу…

– Капитан ждет, – развязно фыркнул молодой матрос, даже не сказав мне «сэр».

Я игнорировал это вопиющее нарушение этикета, решив в знак протеста не переодеваться к ужину должным образом. В конце концов, чем плох мой обычный костюм? Оксфордский университет он вполне устраивал.

– Извольте проводить меня. – Я сунул ему в руку шиллинг, как лакею.

Морячок хмыкнул, но деньги взял, широким шагом пустившись в путь. Мне пришлось идти за ним сложными путями, переходами между двумя палубами, то вверх, то вниз, зачем-то петляя, как зайцы, меж разных групп пассажиров. Мы прошли мимо машинного отделения, вышли, как я понимаю, к корме, и только тогда я понял, что, собственно, ни о каком ужине с капитаном речь не идет. Увы и ах…

Меня вытолкнули в плотную толпу матросов, в десять-двенадцать душ, они сжали меня со всех сторон, не особо стесняясь в выражениях, и вдруг разошлись, образуя свободную площадку три на три метра. Я, как вы понимаете, остался один в центре. Помощник капитана, встав на какое-то возвышение, громко расхохотался:

– Любите бокс, мистер Строгофф? Замечательно, мои парни тоже не прочь поработать кулаками. Итак, раунд первый! Ученая крыса против Картавого Билли!

Все заорали, засвистели и захлопали в ладоши. Мои попытки протеста и взывания к элементарной порядочности никакого воздействия не возымели. Быдло есть быдло, никакой культуры! Как я понял, они все просто жаждали, чтоб я прямо сейчас сразился с их чемпионом.

– Хорошо, хорошо. Один бой! Только один, и вы меня отпуст…

Из толпы матросов выдвинулся невероятно широкоплечий, приземистый тип с длинными, почти до колен, руками. Его лицо, обрамленное густыми, словно сплетенными из проволоки, бакенбардами, было испещрено таким количеством отвратно заштопанных шрамов, что могло вызвать ужас у любой сносной портнихи. Но как ни странно, я почему-то сразу успокоился. Если его так били другие, то почему бы и не повторить их успех?

– Кончай его, Билли! Гаси сухопутного! Дай ему крабом в нос! Пусти кровь! – надрывалась матросня, когда мой противник пошел в атаку.

От первых размашистых ударов я просто ушел, потом с левой разбил ему губу. Моряк гневно взревел, словно раненый вепрь, и попер на меня уже со всей дури, пытаясь поймать за горло и придушить. В боксе он явно не блистал, но грубой силы хватало. Поэтому я дважды саданул его по ребрам и, сбив дыхание, провел свой коронный снизу в подбородок! Картавого Билли едва не перевернуло вверх пятками. В любом случае, падая, он сбил минимум троих своих болельщиков! И как я понимаю, на годы лишился чемпионского титула…

– Всем спасибо. Я могу быть свободен?

– А вы куда-то спешите? До Санкт-Петербурга так далеко, – в повисшей недоброй тишине голос помощника капитана звучал особенно зловеще. – А мы еще не наигрались, правда, парни?!

– Да! Зовите Крюка! Крюк ему покажет, – взорвалась наэлектризованная толпа.

У меня сложилось неприятное подозрение, что, похоже, мне придется драться сегодня весь вечер, со всем экипажем поочередно, и, скорее всего, на пятом или шестом сопернике я начну сдавать. Какого же черта тут происходит?! Это же форменное нарушение всех джентльменских и неджентльменских правил! А на палубный ринг уже шагнул новый претендент.

– Господа, если вы имеете хоть какое-то понятие о чести, то…

Меня в очередной раз никто не слушал. И более того, самым наглым образом так толкнули в спину, что я едва не вылетел на этого самого Крюка. Длинный, выше меня на две головы, плечи узкие, но руки работают, как поршни, мощно и напористо.

Мы обменялись первыми пристрелочными ударами, потом он пошел махать своими граблями без малейшей логики, и я пропустил скользящий в висок. Едва не упал под приветственный визг толпы, но вовремя выпрямился и, поднырнув, встретил противника прямым в солнечное сплетение. Крюк согнулся пополам, как ножка школьного циркуля, пискнул что-то невнятное и рухнул носом вниз на затоптанную палубу. Готов. «Кто следующий, мать вашу?!»

Мой вопрос остался без ответа. Потому что затылок взорвался дикой болью, я почувствовал, как колени подломились и ноги больше не держат меня, а грязная палуба с ужасающей скоростью бросается мне в лицо. Почти в ту же минуту в глазах потемнело, словно кто-то накинул мне на голову плотный джутовый мешок. Думаю, минут на пять-десять меня точно выключило. Я пришел в себя от холодного воздуха и чужих голосов.

– Прикажете его за борт, сэр?

Интересно, кто это? А также еще очень интересно, собственно, кого они там собрались за борт? Мы вроде бы в море, а, значит, за борт никого нельзя, он же утонет. Я бы, например, точно утонул…

– Давайте попрощаемся с мистером Строгоффым, – холодно подтвердил голос помощника капитана. – Пусть покормит рыб, а потом расскажет своим приятелям на дне, каково это, оскорблять честь и достоинство флота Ее Величества.

Я опять-таки не был уверен, кого они имеют в виду, но почувствовал, что меня вроде бы пытаются приподнять и куда-то…

– Сейчас же отпустите его, негодяи! – неожиданно громко прозвенел незнакомый мне женский голос.

– Мисс, вы бы… шли своей дорогой, – попытался посоветовать помощник капитана, но даже я в мешке абсолютно четко различил сухой звук взводимого курка.

– Отпустите этого человека, или я буду стрелять!

– Мисс?!

– И ни одного предупредительного в воздух, – предупредила эта самая мисс, не знаю кто, но спасибо ей, приятно: за меня редко хоть кто-нибудь заступается. – Поверьте, стрелять я умею. И с такого расстояния не промахнусь.

– Сэр, да в ее револьвере всего шесть пуль, – буркнул кто-то из матросов, но меня, тем не менее, никуда не выбрасывали.

– Совершенно верно, всего шесть пуль. Значит, шесть трупов. Желающих выберете сами или есть добровольцы?

Повисло раздумчивое молчание. Из чего я заключил, что напавших на меня, видимо, было чуточку больше шести, но они все равно никак не могли определиться, кто готов умереть ради того, чтобы выбросить меня за борт, а кто нет.

– Мисс, это всего лишь шутка, – после долгой минуты молчания решился помощник капитана. – Мы с ребятами просто шутили над нашим старым добрым другом, Майклом Строгоффым. Вы ведь не подумали, что это всерьез? Ха-ха…

– Хи-хи, – без малейшей тени усмешки подтвердил женский голос. – А теперь оставьте его и пойдите прочь.

Меня без извинений и пиетета бросили на палубу. Я больно ударился плечом, но зато никто из уходящих не догадался пнуть меня ногой под ребра. Как говорится, уже спасибо. А через мгновение чья-то уверенная рука помогла мне стянуть мешок с головы.

– Ох, так это вы? – Я впервые взглянул на свою спасительницу, узнав в ней ту самую рыжую девушку, которая вместе со мной садилась на пароход.

– А это вы? – так же искренне поразилась она. – Сэр, каким рогатым чертом вас понесло драться с матросней? На вид вполне интеллигентный джентльмен…

– Да, мне даже почти предложили преподавать в Оксфорде, – криво улыбнулся я, косясь на маленький бельгийский револьвер Лефорше в ее руках.

– Это дядин. – Она привычным жестом сунула оружие себе в ридикюль. – Я еду в Россию, к своему отцу. А мой дядюшка везет моих двоюродных сестер ко двору царя Александра. Не буду хвастать, но мой отец имеет определенный вес в Санкт-Петербурге. Так что, если вам нужна помощь и защита…

– Я безмерно благодарен вам, мисс, но боюсь, что не заслуживаю вашего внимания. Между мной и… этими господами произошел ряд недоразумений, мы все погорячились, возможно, кто-то действительно хватил лишнего. Но поверьте, лично мне меньше всего бы хотелось вмешивать в это дело полицию или злоупотреблять вашими связями.

Вместо ответа она молча шагнула ко мне, при ярком свете луны безапелляционно рассматривая мое лицо, взяв меня за подбородок.

– А вас хорошо отделали, – задумчиво протянула девушка, и я еще раз невольно залюбовался ее наивной красотой.

Больше всего она была похожа на голубку, лесную горлицу, волей судьбы случайно залетевшую в город, севшую на треугольную шляпу памятника адмиралу Нельсону и круглыми глазами озирающую несовершенство этого мира.

– Ну что ж, могло быть и хуже.

– Было, и не раз, – подтвердил я, осторожно отводя ее руку. – Мне пришлось много боксировать.

– Может, представитесь?

– Майкл Строгофф.

– Это я уже слышала. Вы ведь не англичанин?

– Увы, нет. Я русский. Но с восьми лет живу в Великобритании. А вы?

– Энни Челлендер, с двумя «л», – представилась она, изобразив неглубокий поклон и забавно тряхнув кудряшками. – С трех лет воспитывалась в России, хотя по рождению и крови стопроцентная британка. Но, думаю, нам стоит перенести дальнейшее знакомство куда-нибудь поближе к вашей каюте.

Наверное, я слишком явно покраснел, потому что девушка топнула на меня каблучком и храбро добавила:

– Каждый думает в меру своей собственной испорченности, побитый сэр Строгофф! Я лишь имела в виду, что готова проводить вас, и если это необходимо, то вызвать вам врача.

Мне пришлось извиниться, по-джентльменски констатируя, что из нас двоих наиболее испорченным являюсь, разумеется, я.

Мисс Челлендер без малейшего стеснения, игнорируя все английские чопорности и правила этикета, отважно подцепила меня под локоток и повела вдоль борта, по лестнице наверх. Или правильнее сказать, потащила, как нежная дочь тащит домой к маменьке подобранного у паба загулявшего отца…

Должен признать, что голова у меня еще изрядно кружилась, и поэтому ее помощь была отнюдь не бесполезной. Ноги я, разумеется, переставлял сам, но на свою маленькую спутницу пару раз опирался всем весом тела, и она держала меня, как стальная пружина. Подобные девушки не редкость в землях Туманного Альбиона, но, с другой стороны, большинство из них имеют сухопарое сложение и ярко выраженную лошадиную внешность. А эта была на редкость миловидной…

– Моя каюта совсем близко от вашей.

– Я в курсе. Вы мне подмигивали.

– Что? – попытался удивиться я, но при попытке возмущенно поднять брови затылок отозвался резкой болью. – Не имею такой детской привычки, милая леди. Я лишь ответил улыбкой на ваш заинтересованный взгляд.

– На мой заинтересованный взгляд?! – ахнула Энни, едва не уронив меня с узкой лестницы. – Да я и близко не смотрела в вашу сторону. Просто потому, что не имею обыкновения пялиться на незнакомых мужчин! Это Бетти толкнула меня локтем, смотри, вон тот высокий джентльмен на нас так смотрит. Я и обернулась. Но Бетти все равно считает, что вы смотрели на нее!

– Извините, мисс?..

– Челлендер.

– Мисс Челлендер, – послушно повторил я, надеясь, что запоминать это имя мне не придется. – Вот моя каюта. Спасибо, что проводили. Я искренне и безмерно благодарен вам за все! Не каждая девушка ваших лет разгуливает по нижним палубам с заряженным револьвером. Можно я уже просто лягу?

Похоже, после этих слов я просто потерял сознание. Потому что в глазах вновь потемнело, ноги повело, и в себя я пришел уже на собственной койке, а добрейшей души Энни как раз набрала полный рот воды, чтобы прыснуть мне в лицо. Я предупреждающе поднял руку, и бедная девочка чуть не захлебнулась. С трудом отдышавшись и откашлявшись, она строго погрозила мне пальцем:

– Лежите и не вставайте. Похоже, вам действительно сильно досталось. Я отправляюсь за судовым врачом.

– Может, не надо врача?

– Надо, и не вздумайте со мной спорить.

Впрочем, сил на серьезный протест все равно не было, в данном состоянии даже эта девчушка отлупила бы меня тапкой, как нашкодившего котенка. Пришлось подчиниться. Я смиренно кивнул и обещал ждать ее, не вставая, сколько понадобится.

Мисс Челлендер выскочила из каюты, вернулась в то же мгновение, еще раз погрозила мне пальцем и, наконец, исчезла. Уф… я в изнеможении откинулся на жесткую подушку. Закрыл глаза, попытался максимально расслабить мышцы и не думать о боли. Признаю честно, получалось так себе…

К тому же перед моим внутренним взором плавно покачивалось милое лицо юной британки. При всем том чувстве благодарности за спасение, которое я к ней, несомненно, испытывал, в другое время мы бы вряд ли смогли стать друзьями. Поверьте, я знаю, о чем говорю, я видел такой тип женщин.

Абсолютно уверен, что рыжуха Энни относилась к экспрессивным и романтичным натурам, готовым на все ради глотка свободы, которой им так не хватало в пансионе. Подобных девушек манит жажда приключений, пусть даже на самом бытовом уровне, начиная с факта неподчинения старой нянюшке и слезливого бунта против диктата учительницы музыки. Не находя настоящих проблем в реальной жизни, они сами активно провоцируют рискованные ситуации, чтобы с тем или иным успехом из них выпутываться. А это возможно далеко не всегда.

Согласитесь, с чего бы скромной девушке ее лет, в приличном платье, под опекой дядюшки и двух двоюродных сестер, разгуливать по закоулкам корабля с пистолетом на взводе? После того как я собственными глазами видел передачу денег своим друзьям, успешно усадившим меня на тот самый корабль, где меня ждали для окончательной разборки, я уже и не очень верил в случайность драки в пабе. Если задуматься, то место выбрал Сэм, драку затеял Иеремия, а отвечать за все это приходится почему-то мне.

И если бы не таинственное появление мисс Челлендер, никто бы и не задумался об одиноком пассажире, случайно исчезнувшем с борта «Оливера Кромвеля». Неужели кому-то безумно интересна моя скромная особа и кто-то очень не хочет, чтобы я вернулся в Россию? Цепочка моих неровных логических размышлений была прервана громким стуком в дверь.

– Тук-тук, это мы. Надеюсь, вы не раздеты и не спите. – В каюту бесцеремонно впорхнула моя счастливая спасительница, волоча за рукав пожилого толстого джентльмена с гладковыбритым лицом и внешностью отставного военного.

– Это доктор Патиссон. А это мистер Строгофф. Доктор, я умоляю, посмотрите, что с ним? Он поскользнулся и упал с лестницы, сильно ударившись затылком. Быть может, ему еще можно помочь без операции?

– Без ампутации, вы хотели сказать? – мрачно пошутил судовой врач и присел рядом со мной на край койки. – Ну-с, молодой человек, давайте-ка взглянем, что у нас тут? Эге…

Он осторожно ощупал мой затылок, посмотрел в глаза, оттянув нижнее веко, проверил пульс и, удовлетворенно хлопнув себя по коленям, поднялся.

– Ну что я могу сказать, мистер Строгофф… Голова у вас на редкость крепкая. Черепно-мозговой травмы нет, сотрясения мозга тоже. Впрочем, пару дней рекомендую постельный режим. Никакого алкоголя, никаких активных движений, жидкое питание. Если, вставая, будет болеть голова, пропишу капли.

Он еще раз поклонился и, выслушав мою благодарность, покинул каюту. Деятельная Энни тут же бросилась следом, шумно уточняя какие-то детали.

– Но мне-то вы можете сказать правду? – раздалось за дверями. – Не скрывайте от меня ничего! Я готова к самому худшему!

А я закусил губу, чтобы не выругаться русским матом. Но потом призвал все свое мужество и отвагу, собрал волю в кулак и, трезво оценивая ситуацию, признал – в сущности, все могло быть гораздо хуже. Я уже мог бы кормить рыб, а раз этого не произошло, мои враги знают, что я жив-здоров, значит, они не оставят меня в покое.

Есть риск, что рано или поздно их попытки увенчаются успехом, а из-за пассажира, случайно упавшего за борт ночью, никто не станет останавливать судно, даже если этого кого-то будет очень-очень просить милая рыженькая леди с револьвером. Как говорят французы, «се ля ви».

После короткого зрелого размышления я понял, что единственный, кто может мне помочь, – это сам капитан судна. Даже если предположить, что он в курсе грязных делишек своего помощника, факт прямого обращения к нему за помощью при свидетелях поставит его в положение лица обязанного, что, возможно, даст мне хоть какой-то шанс добраться до Санкт-Петербурга.

Поэтому, когда ко мне, на этот раз уже без стука, так сказать, по-семейному, снова сунулась мисс Челлендер, я встретил ее жалобной улыбкой:

– Энни, я так понял, доктор многого недоговаривает?

– Вот-вот, и у меня сложилось такое же впечатление, – воодушевленно подтвердила она.

– Видимо, мне немного осталось?

– О нет, что вы?! Надо верить в лучшее и не терять присутствие духа!

– Спасибо, я стараюсь. Но не могли бы вы выполнить мою просьбу?

– Последнюю? – ее голос невольно дрогнул.

– Ну, мало ли, – я фальшиво пожал плечами. – Вы же сами знаете, врачи никогда не говорят страшной правды. Видимо, из человеколюбия и уважения к пациенту. Вы не могли бы попросить своего дядюшку привести ко мне капитана?

– Зачем?

– Я хочу отдать кое-какие распоряжения насчет своего имущества. Так, знаете ли, на всякий случай.

– Я и сама могу сходить!

– Увы, насколько я понимаю, в капитанскую рубку женщинам вход воспрещен.

– Какая дикая глупость, – надула пухлые губки мисс Челлендер.

Мы еще минут десять попрепирались по поводу закостенелых традиций старой Англии и пассажирского морского флота, но в конце концов она дала слово исполнить все, что в ее силах, еще раз попросила меня никуда не вставать и отправилась на поиски дядюшки.

Видимо, сила ее убеждения была настолько велика, что уже через пятнадцать-двадцать минут в мою каюту постучал капитан судна. Он оказался солидным, серьезным джентльменом, эдак хорошо за пятьдесят, с широкими плечами, холодным взглядом и внешностью классического морского волка. Отлично выглаженный костюм, безупречные манеры, холеные усы, единственный минус – резкий запах крепчайшего морского табака. Я с трудом удержался, чтобы не чихнуть…

– Чем могу быть вам полезен, сэр? Предупреждаю сразу, у меня всего пара минут.

– Постараюсь уложиться в полторы, – пообещал я, в самой лаконичной манере описав все произошедшее с момента вчерашней драки в пабе и до моего чудесного спасения на борту «Оливера Кромвеля» с мешком на голове. Капитан слушал молча, ни разу не перебив и только время от времени сжимая кулаки.

– Вы намерены подать в суд на команду моего судна?

– Нет. Но я надеюсь на вашу помощь.

– Что я могу для вас сделать?

– Отправьте меня в какое-то такое место, где ваш помощник не будет меня искать, куда не спускаются матросы, где нет пассажиров, где присутствие еще одних рабочих рук будет только к месту и никто не станет задавать лишних вопросов.

– Машинное отделение, – после секундного размышления догадался он.

Я кивнул.

– Что ж, сэр, услуга за услугу. Вы не полощете в суде славное имя моего корабля, а я даю вам возможность поработать кочегаром и кидать уголь в топку вплоть до самого нашего прибытия в порт Санкт-Петербурга.

– Это просто мечта! – Я с благодарностью протянул ему руку, он жестко пожал мою ладонь.

– Сидите здесь, не высовывайте носа. Через пару часов я пришлю нарочного. Он даст вам подходящую одежду и спрячет ваш багаж.

Как только капитан покинул каюту, меня тут же посетила довольная собой рыжекудрая мисс Энни. Я еще раз поблагодарил ее за помощь, выразил желание прилечь, дабы насладиться спасительным сном: «уж сколько мне осталось…» – и робкую надежду, что в следующий раз мы встретимся в другом месте, в другое время, в другом мире и при более благоприятных обстоятельствах.

Мне кажется, она на что-то надулась, потому что вышла из каюты молча, высоко задрав нос и пряча заблестевшие глаза. Надеюсь, она не сочла меня неблагодарной скотиной? В любом случае ее аристократическое воспитание не позволило высказать это вслух. А через два часа ко мне действительно постучали, и я открыл дверь молоденькому безусому юнге.

– Приказ капитана, сэр, – заговорщическим шепотом просемафорил он. – Вот, переодевайтесь. Я отвернусь, сэр. Скажите, как будете готовы!

В общем, не буду утомлять вас пустыми подробностями, но в ту же ночь машинное отделение «Оливера Кромвеля» пополнилось еще одним кочегаром с безликим именем Джон Смит. Должен признать, что через какие-то четыре часа работы с лопатой и углем я сам не узнал бы себя в зеркале. Последующие дни слились у меня в одну непрерывную череду алого зева топки, короткого сна, дрянной еды и привычных окриков главного механика:

– Еще угля! Добавить жару! Шевелитесь, проклятые лентяи!

Нас было восемь, мы работали в три смены, и если я каким-то чудом не умер, то только потому, что мне очень нужно было попасть в Россию…

Когда наконец наше судно пришвартовалось в порту Санкт-Петербурга и тот же самый юнга спустился ко мне в кочегарку, я был готов обнять его, как ангела, пришедшего спасти мою душу из ада. Капитан приказал отправить мой багаж на берег, и, о чудо, мне даже заплатили! Разумеется, в сравнении с ценой на билет в каюте первого класса, которой я так и не воспользовался, это были сущие слезы, но душа моя ликовала! Я спустился по трапу, затерявшись в толпе пассажиров второго класса. Капитан стоял на мостике, но если и видел меня, то не подал виду.

Мне пришло в голову поискать мою рыжеволосую спасительницу, но, увы, видимо, она покинула судно раньше. Благородным господам давали возможность сойти на берег в первую очередь. Я же, ступив на булыжные мостовые суровой Северной столицы, на пару минут просто замер, потеряв дар речи.

Санкт-Петербург не просто восхищал, он вдохновлял гением русских зодчих и партикулярностью европейских линий. Какая жалость, что я не мог насладиться видом этого величавого города с моря, но в машинном отделении не было окон. Меня встречала серая Нева, закованная в камень, золотые шпили зданий, стройные колонны дворцов, и везде, отовсюду неслась такая забытая, но такая родная русская речь!

В душе моей вдруг возникло такое невероятное чувство умиления, что, казалось, я был готов расцеловать первого же русского ямщика или портового нищего.

Но в этот момент взгляд мой зацепился за смутно знакомую фигуру в плаще. Черноусый мужчина стоял поодаль, внимательнейшим образом всматриваясь в лица проходящих мимо него пассажиров. Я невольно надвинул простое кепи моряка на самые брови – это был тот самый тип, что расплачивался с моими друзьями в лондонском порту!

– Дьявольщина, он-то откуда здесь взялся?!

Я быстро огляделся по сторонам, нашел какую-то одинокую женщину с двумя чемоданами, предложил свою помощь, вскинул тяжелый багаж себе на плечо и, прикрываясь им, как щитом, миновал подозрительного незнакомца. Уверен, что он не заметил меня, а если и заметил, то не узнал. Ну вроде бы… надеюсь…

Усадив женщину на извозчика, мне удалось быстро и незаметно смешаться с толпой. Почти бегом покинув пристань, я выяснил, где находится популярный кабак британских и голландских моряков, забрал оттуда свой багаж и, не задерживаясь ни на минуту, кинулся искать ямщика, согласного везти меня далеко за город.

Деньги у меня были, правда, пришлось поменять английские фунты по грабительскому курсу на рубли, но зато я выехал практически через три часа после того, как сошел с трапа. Значит, вполне реально успеть прибыть к отцу, в маленькое поместье под Тосно, еще до темноты. В коляску были запряжены две ухоженные лошадки, и я не сомневался, что сил и резвости у них хватит.

А вот сам ямщик, тощий тридцатилетний мужчина, с рыжеватой бородой и оспинами на лице, к сожалению, оказался жутко болтливым. Моя тоска по нехватке русской речи успешно почила в бозе уже через полчаса его непрекращающейся трескотни. Судите сами, я не наговариваю…

Пока мы ехали по улицам столицы, мужик буквально не закрывал рта, старательно живописуя мне, как иностранцу, все красоты Санкт-Петербурга, магазины, лавки, доходные дома, театры, кабаки и особенно меблированные комнаты для свиданий.

– А уж девушки наши небось вашим-то не чета! И красоты поболее, и в теле, и берут, поди, не так дорого. Особливо вон там, на Лиговке. Говорят, в салонах у мадам Барыкиной под вечер такое в чулках вытворяют – срамота-а-а-а! Но посмотреть стоит, да хоть культурного образования ради!

Какое-то время я его слушал и даже пытался отвечать, но потом коляска свернула за городскую черту и две лошадки бодренько потрясли нас по ухабистой проселочной дороге. На природе, под ясным солнышком, мой ямщик, по счастью быстро примолк, его изрядно разморило, и, пока он клевал носом на облучке, ничто не мешало мне вернуться к собственным мыслям. Нерадостным…

Во-первых, меня не отпускал тот самый человек в черном. Кто он? Почему он меня преследует? Каким образом ему удалось связаться сразу с двумя моими самыми близкими друзьями и, как я понимаю, не только перекупить их, приняв к себе на службу, но и заставив предать меня. Не просто подставить, а именно предать, потому что на корабле бы меня гарантированно убили!

Во-вторых, как он оказался в России раньше меня. Я своими глазами видел его на пристани, когда «Оливер Кромвель» отдал швартовы. Не мог же он перелететь на наш корабль? Получается, чтобы прийти сюда раньше, он должен был бы зафрахтовать частное судно, какую-нибудь скоростную шхуну. Возможно ли такое? Ну, при больших деньгах, конечно, да…

– Только зачем тратить такие деньги ради моей скромной персоны? – сам себя тихо спросил я, признавая, что так ни к чему не пришел и ничего не понял.

Ямщик резко проснулся и, видимо, решил порадовать меня песней. Пел он ужасно. Мало того что печальный сюжет, злой барин отдал его невесту другому, богатому, но постылому, так еще и исполнение без малейших проблесков слуха и голоса. Это мрак…

Ах, барин, барин, скоро святки-и-и-и! А ей не быть уже моей! Ей да-а-ан бага-а-тый, да па-а-астылый, Ей не видать атра-а-адных дней!

Даже лошади пытались опустить уши, честное слово!

Последние часы дороги были уже совершенно утомительны. Устали все: и лошади, и поющий ямщик, и я. Описывать скуку проезда по грязным дорогам не вижу никакого смысла. Жара, мошкара, духота, пыль, сменяющиеся быстро наступающими сумерками…

И лишь когда на вершине холма смутно блеснули беленые стены нашей усадьбы, сердце мое вновь наполнилось радостью. Я рассчитался за поездку, добавил двадцать копеек на чай, показал кулак на просьбу «приплатить исчо и на овес бы…», забрал свой багаж и решительно направился вперед пешком, чтобы хоть как-то размять ноги.

Усадьба была огорожена невысоким, но крепким забором. Входные ворота, разумеется, заперты. Попытка докричаться до дома не привела ни к чему, кроме того что в окнах нижнего этажа вспыхнул свет и послышался яростный лай цепных собак.

Вот этого я, честно говоря, не учел. Хотя, конечно, и в моем детстве усадьбу охраняли здоровенные волкодавы, но они меня знали и любили, а вот теперешние псы, возможно, их же дети, с удовольствием закусят незнакомым мной на ужин.

Решив не рисковать, я, от греха подальше, обошел ворота слева, туда, где начинался яблоневый сад, перекинул свой саквояж, связку с книгами, а следом и сам, подтянувшись, легко перемахнул через забор. Спрыгнул на землю, оправился и огляделся.

Но, видимо, в саквояже что-то все-таки достаточно громко звякнуло. Лай собак раздался с новой силой, и я понял, что спасти меня сейчас могут только ноги. Быстрее зайца я рванул вперед, добежал до дома и постучался во входные двери.

Однако открывать их никто не спешил, а за моей спиной уже раздалось едва сдерживаемое от ярости рычание. Я осторожно обернулся назад. В двух шагах от меня, напружинив лапы и оскалив клыки, стояли два таких огромных пса, что сначала я подумал, будто это среднего размера медведи.

– Хорошие песики, милые песики, – попытался соврать я, но они мне не поверили. – Мы ведь подружимся, правда?

Увы, и это предложение мира осталось безответным. Ну, в том плане, что собаки пальмовую ветвь отвергли и все-таки прыгнули. В предчувствии неминуемой гибели я вжался спиной в дверь, в тот же миг она подалась назад и чья-то могучая рука за шиворот втянула меня в дом, в темноту. Спасен? Господи, в последний момент…

Ярость псов, оставшихся с носом, невозможно было описать словами. Их злобный рык перешел в вой разочарования, а потом и в жалкий скулеж маленьких щенков, у которых только что отобрали любимую игрушку.

– С-пасибо, – запинаясь, пробормотал я своему неведомому спасителю, но вместо «пожалуйста» моего горла коснулась холодная сталь.

– Смерти ищешь, хлопчик? – почти ласково спросил неизвестный, одной рукой держа меня за шиворот, а другой уже практически собираясь перерезать мне горло.

Объяснять что-либо я уже просто отчаялся, да и, в конце концов, если за последнюю неделю меня только и делали, что убивали, то, наверное, уже стоит смириться с неизбежным. Однако тут кто-то зажег свечу, и изумленный старушечий голосок произнес:

– Ты это что ж творишь, душегуб кубанский? Али не признал? Это ж барина нашего сынок, Мишенька-а!

– Уверена, тетка? – так же глухо ответил некто за моей спиной.

– Как бог свят! Пусти барчука, Матвей! Слышь, пусти!

Меня развернули лицом, и я увидел свою милую старую нянюшку, только еще более поседевшую, в ночной рубашке, чепце, с большой вязаной шалью на плечах. В руке она держала двухрожковый подсвечник.

– Я ж его с младых ногтей воспитывала. Он до восьми годочков у меня на руках рос. Нешто я и теперь его не узнаю, Мишеньку моего?!

– Здрасте, няня, – тихо выдавил я. – Вот, только сегодня прибыл из Лондона.

Неизвестный, отпустив меня, шагнул к нянюшке, и я невольно поежился. Более неприятного субъекта мне в жизни видеть не приходилось. Наголо бритая голова, густейшие усы, страшные брови, широкая борода лопатой, огромные плечи, одет в какое-то непонятное кавказское платье, а в руках длиннющий кинжал размером в три мои ладони.

– Что ж по ночи крадешься, хлопчик? – басовито прогудел он. – А вот снял бы я тебе башку, как бы потом перед его благородием извинялся?

– Кто там? – раздалось сверху, и я увидел своего отца, стоявшего на лестнице второго этажа. Он был необычайно худ и очень бледен, а в руках держал охотничье ружье.

– Радость-то какая, Николай Бенедиктович, – сразу откликнулась нянюшка, бросаясь ко мне на грудь. – Сынок ваш, единственный, Мишенька, из самого Лондону на родину русскую прибыли!

– Михаил? – голос отца дрогнул.

Я нежно отодвинул старушку в сторону и пошел навстречу отцу.

– Ваше благородие, ну куда ж вы встали-то?! Доктор лежать приказал.

Отец, не отвечая типу с кинжалом, прижал меня к груди. Как же давно это было в последний раз…

Я осторожно обнял его за плечи, чувствуя под теплым байковым халатом повязки бинтов. Господи, да что же здесь происходит?!

– Ты получил письмо?

– Да, папа. Но я ничего не…

– Пойдем. – Он похлопал меня по плечу. – Нам надо поговорить. Я хочу успеть многое рассказать тебе. Ты должен знать…

– Что знать?

– Правду. Ты не виноват. Не виноват в смерти матери…

Наверное, в тот момент уже он поймал меня, потому как сознание ушло куда-то в бок, ноги подогнулись и в глазах потемнело. Память яркой вспышкой ударила по вискам, и видения прошлого бросились на меня, словно обезумевшие от голода черные волки…

– Смотри, Михаил, ты уже второй раз мажешь мимо центра мишени, – укоризненно выговаривал отец маленькому восьмилетнему мальчику. – А все почему? Потому что ты боишься вспышки выстрела.

– И мне приклад в плечо больно бьет.

– А ты держи ружье крепче, и приклад вжимай в плечо, – объяснял моложавый мужчина в простом сюртуке военного покроя. – Вот так. Главное, не зажмуривайся, когда спускаешь курок. Давай-ка я перезаряжу…

– Николя! Мишель! – раздался мягкий женский голос из глубины сада. – Обед готов, не задерживайтесь.

– Да, да, душечка, уже идем, – за двоих ответил отец. – Слышал, малыш? Твоя мама зовет нас. Давай, последний выстрел и за стол.

– Но я не хочу есть. Я еще поиграть хочу.

Маленький Михаил топнул ножкой. Лето, жара. Крестьянские мальчишки звали его в ночное, а сегодня пошли купать лошадей на речку. Куда как интереснее скучной стрельбы в саду, а потом еще обеда с папенькой и маменькой. Несправедливо! Вот когда он вырастет и станет взрослым…

Отец хлопнул его по спине, с показной суровостью погрозил пальцем и еще раз указал на белеющую в двадцати шагах мишень. Мальчик тяжело вздохнул, прекрасно понимая, что старших не переспоришь. Он выпрямился, вскинул маленькое ружьецо к плечу и взвел курок…

– А-а-а-а-а-а-а! – в небо неожиданно взлетел дикий женский вопль.

Миша вздрогнул и, обернувшись, нажал на спусковой крючок. Пуля ушла куда-то в сад, в сторону дома, но побледневший отец оттолкнул его и бросился за деревья. Через минуту раздался его страшный крик, более похожий на вой раненого зверя…

Мальчик кинулся к нему, но, добежав, замер, как каменный, не веря своим глазам. Его мать лежала на траве, в десяти шагах от ступеней крыльца. На ее свежей белой блузке расплывалось непонятное красное пятно. Отец стоял на коленях, гладил ее по черным волосам и, кажется, плакал…

– Папа…

– Иди в дом.

– А мама? Что с мамой?..

– Иди в дом, Михаил! – закричал на него отец.

И его лицо маленький Строгофф запомнит на всю жизнь. Как и то, что в тот страшный день он в ужасе отбросил свое маленькое ружье, понимая, что натворил своим сорвавшимся выстрелом…

…Маму мальчика хоронили тихо. Никакого расследования ее смерти не производилось, отец, как пехотный капитан и хорошо известный в здешних краях помещик, сумел все замять, договорившись с губернским начальством и церковным старостой. С сыном он практически не разговаривал, полностью уйдя в себя.

А меньше чем через месяц велел собираться и сам отвез его в столицу, передав с рук на руки незнакомым людям.

– Тебе надобно уехать, – скупо объяснил он, даже не обняв его на прощание. – Так будет лучше для всех.

– Но я не хочу уезжать!

– Все решено.

Мальчик вырывался, кричал, звал на помощь. Но двое мужчин в морской форме легко, как куренка, схватили его и быстро унесли по трапу на большой корабль. Уже в море ему сказали, что судно направляется в Лондон и впереди целых четыре года оплаченной учебы в детской школе при Оксфорде. О возвращении маленького Миши на родину речи не было…

– Ты должен понять меня, – шептал отец, лежа на кровати и осторожно сжимая мою руку.

Я сидел на стуле напротив, нянюшка принесла нюхательной соли, но страшный казак или черкес – не знаю, чем они вообще различаются, – молча сунул рюмку водки, и это помогло. По крайней мере, вернулась ясность происходящего и память. Последнее не радовало. Увы, но факт…

Мне абсолютно не хотелось ворошить угли прошлых лет, я давно и, как мне казалось, навсегда смирился с тем, что мой случайный выстрел оборвал жизнь моей матери. Единственной боготворимой мною женщины, которую я любил всем пылом своего детского сердца. Господи, что я говорю. Я пытаюсь сформулировать в мысли чувства, не просто обуревавшие меня, но составлявшие суть моей жизни!

Мама была той, без которой я не понимал собственного существования, плакал по ночам в холодной спальне мальчиков и дважды чуть не покончил самоубийством, прыгая головой вниз со второго этажа. Максимум причиненного вреда – это повреждение лодыжки, из-за чего я хромал, наверное, недели полторы. Впрочем, вспоминать сейчас обо всех моих годах жизни за границей вряд ли имело смысл…

– Ты был слишком мал тогда. Мне было страшно за тебя, и казалось, что самое правильное – это спрятать тебя подальше. Туда, где им не придет в голову тебя искать и где ты сможешь забыть обо всем.

– Но я ничего не забыл.

– У тебя смешной акцент, – отец впервые позволил себе подобие улыбки.

– Да, знаете ли, в Лондоне не так много русских, чтобы можно было в любой момент практиковать язык. Но поверьте, на английском, французском и немецком я говорю без акцента. Вы что-то хотели сказать мне, отец…

– Тот выстрел. Ты ведь думал, что ее убила твоя пуля, – он закрыл глаза и начал говорить медленно, короткими предложениями, словно каждое слово давалось ему через боль. – Но ее крик был раньше. Она умерла от удара ножа. Ее убийцам удалось скрыться. Умные люди посоветовали мне спрятать тебя. Я согласился. Я не мог тобой рисковать. Поэтому…

– Вы знали, что я виню себя, и оставили меня с этим? Вы знаете, каково это… жить столько с клеймом матереубийцы?!

– Потеряв ее, я обязан был спасти тебя. Так было лучше всем.

– Кому? Мне?! – Я кусал губы, сдерживая свою ярость.

– Всем, – тихо продолжил он. – Она была единственной, кого я любил. И я потерял ее. Ты должен был уехать навсегда. Они знали, что ты не захочешь возвращаться. Было важно, чтобы они так думали. Что ты далеко от России…

– Кто?

– Враги…

Отец почти без сил откинулся на подушку, потом закашлялся, приложив к губам платок. Когда он отнял руку, я заметил на платке пятна крови…

– Попробуй выслушать меня, Михаил. – Он тоже заметил мой взгляд и, кажется, побледнел еще больше. – Мне многое нужно тебе рассказать. Я очень хочу успеть. Поверь, мы с твоей матерью не желали тебе такой судьбы. Но жернова рока мелят всё без разбора. Мне не удалось сохранить тайну. Но я отдам ее в твои руки.

– Отец, вы больны и…

Он жестом попросил меня молчать и указал пальцем на старинное охотничье ружье, висевшее над изголовьем кровати:

– Сними.

– Зачем? – нервно приподнялся я.

– Сними его, не бойся.

Я окончательно перестал понимать происходящее. Но в глазах отца было столько мольбы и столько уверенности, что мне пришлось встать, отодвинуть стул, дотянуться до ружья и снять его со стены. Оружие было покрыто пылью, на замке пятна ржавчины, да и вообще подобную рухлядь давно бы следовало выбросить на свалку. Зачем оно тут?

И ведь, сколько я себя помню, это ружье всегда висело на стене, но отец никогда не ходил с ним на охоту. Почему? Логически причина могла быть только одна. Оно не предназначено для стрельбы, у него иная цель…

– Там что-то есть? – догадался я, опустил старое ружье стволом вниз и осторожно встряхнул. Ничего.

Тогда я встряхнул его посильнее и хлопнул ладонью о приклад. Что-то глухо звякнуло о паркетный пол. Наклонившись, я поднял массивный браслет белого металла, возможно серебро. Толстые звенья переплетались в необычной вязке, а замком им служила очень реалистичная голова собаки или волка, оскалившего в рыке пасть. Я посмотрел на отца и протянул ему находку…

– Нет, – слабо улыбнулся он. – Теперь это твой крест. Выслушай меня, не перебивая. Потом сам решишь, как с этим быть. Может, выбросишь, а может…

Я вернул ружье на стену и вновь сел поближе к кровати. Серебряный браслет очень уютно устроился у меня в ладони, будоража воображение тайной. От него словно исходили какие-то магнетические токи, и мне совсем не хотелось с ним расставаться.

– Все началось в 1565 году, во времена Ливонских войн. Тогда царь Иоанн Грозный перестал верить своим воеводам, создав свое воинство. Их назвали опричниками. Это от слова «опричь», значит, «кроме». Никто, кроме них, никому, кроме царя, ничье слово, кроме его. Они были верными, словно псы, и любили лить чужую кровь…

Отец говорил и говорил, а я словно с головой ушел в далекое прошлое моей Родины. Все, чему меня учили в Британии, вся история Российской империи, преподаваемая уважаемыми профессорами Оксфордского университета, все, что писалось в английских учебниках, оказалось ложью. Понимаете, что я ощущал?!

Страшный царь Иоанн Грозный, именем которого во всей Европе пугали детей, кого живописали самым страшным маньяком всех времен и народов, – на деле был не такой одиозной личностью. Он ограничил всевластие боярства, установил рамки жесткой монархии, провел военные реформы, принял на себя всю полноту ответственности за исполнение законов, при нем возводились города, а страна расширялась землями Казанского, Астраханского и Сибирского ханств, вдвое увеличив русские земли. Разве это не плюс его правления?

Да, он был неуправляем в гневе, но так же щедр в милости. Карьера на его службе могла быть как головокружительной, так и скоротечной. Он послал на плаху тысячи, но знал поименно всех казнимых и о каждом просил прощения перед Господом.

Просвещенные французские, германские и даже британские короли убивали вдвое, втрое и вчетверо больше своих соотечественников, но их возводили в ранг святых.

Царь Иоанн клеймил самого себя самыми страшными словами за свои грехи, уходил в схиму, надевал монашеский клобук, истово молился за погубленные души и никогда не гордился пролитой кровью. Это странное и непонятное для европейца яростное самоуничижение русского характера, всегда принижающего себя перед Богом и столь же гордо не склоняющего голову перед людьми…

– Ты должен понять, почему твои предки верой и правдой служили ему. И даже когда преступления наших братьев переполнили чашу терпения небес, мы… Мы оставались людьми. Не все, кто поднимал свои сабли за царя, у чьих седел висели метла и собачья голова, были поголовными убийцами. Мы верили в святую миссию великой Руси! Мы боролись за нее и не видели другой славы, – шептал отец, и я внимал каждому его слову. – В 1572 году опричников распустили, а многих даже предали топору. Но небольшая группа заговорщиков собралась во Владимирском соборе Успения Пресвятой Богородицы. Они дали клятву защищать трон всегда от любых внешних и внутренних врагов…

Я слушал, затаив дыхание. Мой отец сыпал цифрами, датами, перечислением имен и событий, воровскими кличками и прозвищами, названиями городков и деревень, историями и фактами. Он по памяти зачитывал страницы старинных летописей, тексты забытых песен, описывал места великих боев и мелких пограничных стычек так ярко и детально, словно сам, лично, был свидетелем всего произошедшего. И я верил, верил всему, что он говорил мне…

– Они называли себя Цепными Псами. Когда после Смутных времен установилась династия Романовых, они защищали ее ценой жизни. Это было их служение, их долг и их вечное искупление грехов опричнины. Они не щадили себя и не щадили врагов. А тех, кто хотел зла Российской империи, во все времена было слишком много. Цепные Псы не выходили на охоту, им просто никогда не дозволялось сходить с кровавой тропы…

Порой мне казалось невероятным, что меньше сотни решительно настроенных людей могли столько лет закрывать грудью царский трон, практически оставаясь невидимыми. Но это был неоспоримый факт!

Их сеть шпионов и соглядатаев получала щедрую плату. Еще со времен грозных опричников ордену удалось скрыть огромные богатства, награбленные в разоренных боярских имениях и сожженном Новгороде. Все это вывезли в недавно покоренную Сибирь, спрятав от чужих глаз. Они всегда держали слово, но мало кто знал их в лицо, даже те, кого они убивали. О них ходили страшные слухи, никто не мог быть уверен, что первый министр или последний конюх при царском дворе не был Цепным Псом.

– Страх измены заставил царицу Софью, сестру Петра Великого, издать специальный указ, запрещающий их тайную службу. Защитники империи внезапно стали изгоями, закон и общество ополчилось на них. Пошли гонения, аресты, тюрьмы, казни. Как всегда, пострадало много невинных. За головы Цепных Псов объявлялись награды, золото щедро предоставлялось всеми странами Европы, которым было на руку любое сотрясение русского трона. Это длилось десятилетиями и длится до сих пор…

– Вы один из них? – дерзнул спросить я, когда отец замолчал.

– Да. Один из немногих оставшихся. Жизнь царя Александра дважды висела на волоске, и дважды мы успевали первыми. Последнее покушение было несколько месяцев назад, в Петергофе. Я убил стрелка, целящегося в царя из-за кустов, но так и не смог раскрыть все нити. А то, что удалось узнать…

Он посмотрел мне в глаза, словно бы собираясь с мыслями, и тихо выдохнул:

– То, до чего мне удалось дотянуться, привело к ближайшему окружению государя. Это его семья, его родственники, великие князья и самые близкие люди. Я пытался… Мне казалось, что вот-вот и…

– Понимаю…

– Найди мою записную книжку, все там. Они хотят отдать Китаю всю Сибирь, продать ее, продать весь Русский Север. Если нашего государя не удастся склонить к подписанию этого ужасного документа, его убьют.

– Кто они? – Мне казалось, что отец заговаривается.

– Те, кому выгодно уничтожить нас. Британия, Франция, Австрия.

– Но это глупо, это не может быть правдой, потому что…

– А потом, из сада при посольстве Англии, в меня стреляли. Пуля попала в плечо, неглубоко, полковой лекарь заштопал рану. Но боль не ушла. В моей крови яд…

– Кто это был?

– Неизвестно. Стрелка не нашли. Да и особо не искали. Просто случайный пистолетный выстрел в спину.

– Но почему не нашли? Неужели нельзя было спросить у посла, у его охранников, у прохожих, поднять на ноги полицию, вызвать сыщиков, обратиться к властям, в конце концов?!

– Это Россия, сын. Ночью в Петербурге такое бывает нередко…

– Что говорит врач? – у меня дрогнул голос, я уже и так знал ответ.

Передо мной лежал усталый, изможденный, седой человек. Если он и держался, то только ради того, чтобы дождаться меня. А я… я был слеп и глуп в своих ребяческих обидах, не видя ничего, кроме возмущения «предательством» отца, своей высылкой из страны, оборванным детством и лишением всего, что у меня могло бы быть. Осознание того, что этим он сохранил мне самое драгоценное – мою жизнь, пришло только сейчас…

– Почему вы остаетесь здесь? – У меня на глаза навернулись слезы, и я вскочил, чтобы скрыть их. – Надо ехать в Петербург! Там есть европейские врачи, медицина шагнула далеко вперед, и вам наверняка помогут, а этот ваш военный врач…

– Этот браслет – знак братства Цепных Псов, – тихо прервал меня мой отец, не отрывая голову от подушки. – Кто-то, увидев его, будет помогать тебе, даже рискуя жизнью. А кто-то без предупреждения спустит курок. Это и дар, и проклятие. Мне жаль, что я не смог оставить тебе чего-то большего.

– Отец…

– Я ничего не могу просить у тебя, кроме прощения. Матвей, денщик мой, будет служить тебе, как служил мне. Верь ему…

За дверями раздался шорох. Я на миг обернулся, заметив мелькнувшую черкеску, и в этот момент пальцы отца ослабли. Его лицо стало таким спокойным, умиротворенным, что я не сразу осознал произошедшее. Серебряный браслет тяжело упал на пол…

Все было кончено. Душа моего отца, графа Николая Бенедиктовича Строгова, капитана N-ского пехотного полка, Цепного Пса Российской империи, отлетела туда, где его так долго и терпеливо ждала моя милая мама. Я не успел даже наговориться с ним, обнять, рассказать хоть что-то о себе, я ничего не успел. Господи, почему все так, так непоправимо…

На мое плечо легла чья-то тяжелая рука.

– Отмаялся, раб Божий…

– Уйдите, – с непонятной злобой потребовал я. – Уйдите сейчас же.

– Зря рычишь, хлопчик, уж мы с твоим батькой…

– Он не батька! Он мой отец! А вам вообще его благородие, господин капитан! – сорвался я, вскакивая с места, стряхивая его ненавистную ладонь и прожигая его яростным взглядом.

Старый казак даже не вздрогнул. В его глазах отразилось лишь сожаление. Я принял стойку и ударил без замаха, снизу в челюсть. Он и не попытался увернуться, а мой кулак отозвался дикой болью. С равным успехом можно было пытаться пробить стену Вестминстерского аббатства.

– Дурное творишь, – покачал головой казак, без малейшей злобы вытирая показавшуюся в уголке нижней губы кровь. – Тебе помолиться бы о его душе, а не граблями дурными махать без толку.

Я, совершенно обезумев, кинулся на него со всей яростью молодого тигра и, схватив за грудки, припечатал спиной к стенке. Я бы его задушил, честное слово…

– Мишенька-а, да что ж вы тут затеяли? – раздался укоризненный голос моей нянюшки, и тут она увидела отца. – Барин… родненький… да как же… а-ах…

Мы с казаком молча уставились на рухнувшую в обмороке старушку.

– Ну и чего встал столбом, паря? Хватит меня лапать. Ее вон поднимай, давай!

Я, не задумываясь, подчинился приказу. Просто кинулся вперед, поднял легкую, как пушинка, нянюшку на руки и замер, озираясь.

– На кресло клади, – посоветовали мне. – Не к покойнику же в кровать.

– Вы не смеете так говорить о моем отце! Проявите хоть каплю уважения…

– Я его при жизни уважал и после смерти не обижу. А ты к словам не цепляйся.

– А вы мне не тыкайте! – устало рыкнул я, осторожно укладывая бессознательную старую женщину в кресло-качалку.

Поискал глазами хоть какое-то лекарство, не нашел. Еще раз мысленно проклял себя за безобразное поведение и какое-то фатальное равнодушие, неестественное спокойствие, просто неприличное человеку, только что потерявшему отца. Со мной действительно происходило что-то непонятное. Это пугало и раздражало до колик…

– Пусти, посодействую.

Этот грубиян бесцеремонно отодвинул меня в сторону с такой легкостью, словно сметал крошки со стола, а сам достал откуда-то кожаную фляжку, отвинтил крышку и сунул горлышко меж зубов несчастной. Та инстинктивно сделала глоток и… почти сразу же пришла в себя, высоко подскочив в кресле:

– А-а… что ж ты?! Ирод ты, Матвеюшка, а не человек! Постыдился б из меня на старости лет пьяную дуру делать-то, а?

– Бог с тобой, тетка, нешто я зазря на тебя водку переводил? Ожила ведь!

– Вы не могли бы как-то вести себя потише? – строго напомнил я.

Эти двое переглянулись и вздохнули.

– Отмучился барин наш, – тихо перекрестилась нянюшка. – И то ведь последний месяц тока зубами скрипел от боли, спать совсем не мог. Доктор, и то за него молился, ни одно лекарствие не помогало. Ты уж прости, Мишенька, а только знал бы ты, как Николай Бенедиктович от той раны настрадалися…

– Я хочу побыть с ним наедине.

– Пущай побудет, – тяжело прогудел могучий казак, как я понял, тот самый Матвей, о котором говорил отец. – Пойдем-ка, старая. До рассвета недалеко, а нам еще много о чем позаботиться надобно. Похороны – дело серьезное…

Нянюшка посмотрела на меня глазами, полными слез, но позволила себя увести. Дверь мягко захлопнулась. Меня все еще трясло. Причем в первую очередь от стыда…

Я подошел к отцу, как-то нервно взял его за запястья, пытаясь аккуратно сложить ему руки на груди. С первого раза не получилось, со второго тоже, левая рука все время соскальзывала. Кое-как справившись, я отшагнул назад, запнувшись обо что-то на полу. У моего левого каблука валялся старый серебряный браслет.

Лохматая голова собаки смотрела на меня немигающим взглядом. Я наклонился и, не особо задумываясь о последствиях, поднял свою судьбу.

Этого ли ждал от меня отец? Не знаю…

* * *

…Отца хоронили на третий день, как это и положено по православному обычаю. Народу было очень мало. Небо с утра затянули серые невские облачка, собирался дождь. Крестьяне были заняты на полях, побыстрее старясь убрать сено, идти на похороны старого барина никто особо не рвался.

Как я понял, друзей-помещиков у отца не было, из близких родственников только я, а дальние жили где-то под Киевом, ждать их не приходилось, им я напишу потом. И в любом случае на похороны они никак не успеют.

Гроб несли денщик Матвей, нетрезвый конюх и двое молодых парней из деревни. Я, нянюшка да старенький священник с трясущейся бородкой, из соседнего храма Апостолов Петра и Павла, составляли всю процессию. Батюшка всю дорогу нараспев читал потрепанное Евангелие, наверняка доставшееся ему еще от прадеда. Няня, едва заметно шевеля губами, шептала молитву и не выпускала из рук медную иконку.

На кладбище было холодно, наверное, больше из-за налетающих порывов ветра, свободно гуляющего на пустынном холме меж редких покосившихся крестов. Казалось, даже сама природа надела траур и печалится о происходящем. Хотя, конечно, какое дело огромному северному небу до смерти очередного человека, чье имя будет написано на одном из безмолвных надгробных камней этой суровой земли…

Наш род никогда не был особенно богат, поэтому моих предков хоронили на одном кладбище с крестьянами. Самой ухоженной была могила моей мамы, рядом с ее мраморным надгробием зияла свежевырытая яма. Справа лежал свежеструганый деревянный крест. Последнее пристанище моего отца…

– Понеже несть человека, что прожил и не согрешил, – занудел на одной ноте сельский батюшка, когда простой сосновый гроб поставили на свежевырытую землю.

Старый казак приобнял уставшую нянюшку, поддерживая ее левой рукой.

– Шапку-то хоть свою звериную сними, – попросила она. – Чай молитву читают заупокойную, приличия соблюдать надоть…

Денщик покачал головой, но папаху снял, сияя синим бритым затылком. Деревенские парни честно опустили глаза вниз, повторяя слова батюшки и старательно крестясь. Я, наверное, совершенно обританился, потому что не мог выжать из себя ни единой слезинки. Стоял, как положено стоять настоящему английскому джентльмену, с каменным лицом, непробиваемым достоинством и жестко поджатыми губами.

Я не молился, потому что в Оксфорде читали другие молитвы. И не крестился, потому что все это представлялось на тот момент невероятно фальшивым и надуманным.

«У меня умер отец, – устало билось в голове. – А они всё устраивают какие-то варварские пляски ради того, чтобы опустить его в яму и засыпать землей. Они что, не понимают? Ему все равно. Какие молитвы, какая могила, кто примет или не примет его душу на небесах, какая разница? Он – умер! Моего отца больше нет! Его отняли у меня, и, быть может, его убийцы ходят безнаказанными, пока мы все тут слушаем замшелые песни о всепрощающем Боге! Разве мой отец в чем-то виноват, что нуждается в прощении?! Пусть о прощении молят его убийцы, когда я их найду…»

Мою нарастающую ярость охладили первые капли подкравшегося дождя. Старенький священник сразу увеличил темп, скороговоркой добил оставшуюся часть заупокойной молитвы и, перекрестившись, махнул нам рукой, предлагая в последний раз проститься с телом.

Нянюшка бросилась вперед первой. Я думал, она будет рыдать, голосить и все такое, но старушка лишь церемонно расцеловала покойника в обе щеки, низко поклонилась и тихо прошептала:

– Прими, Господь, душу раба Твоего Николая. Добрый он был человек, много боли вытерпел, много обид перенес. Дай ему Царство Небесное, за то каждый день Тебя молить буду.

Вторым к гробу подошел суровый денщик моего отца. Целовать не стал. Просто широко перекрестился и чуть склонил голову:

– Прощевай, Николай Бенедиктович. Не думал не гадал, что ты раньше меня уйдешь. Ну, да на все воля Божья. Не мы судьбу выбираем, но нам за все ответ нести. Земля тебе пухом, а Бог даст – на том свете свидимся.

После чего нахлобучил свою мохнатую папаху и быстро отшагнул в сторону. На миг мне будто бы показалось, что он быстро смахнул кулаком слезу. Но скорее всего, просто отер лицо от редких капель дождя. Не думаю, что этот дубовый чурбан вообще был способен хоть на какие-то человеческие чувства.

Все посмотрели на меня. Я подошел к отцу и, наклонившись над гробом, замер, не зная, что сказать. Меня обуревали противоречивые чувства. Я любил его и не мог простить за то, что он отправил меня за границу, бросил там одного, а когда позвал к себе, то было уже слишком поздно. Он спас меня, но он же и отнял себя у меня. Навсегда.

– Прощайте.

Это все, что я смог тогда сказать. И груз этого страшного слова до сих пор тяготит мою душу. Но, увы, в тот момент все было как было, именно так. Ничего не изменишь. Потом я всю жизнь мысленно разговаривал с отцом, но это было потом…

Крестьянские парни быстро заколотили крышку гроба, аккуратно опустили его в могилу и, дождавшись, пока все мы бросим по три горсти мокрой земли, поплевали на ладони, дружно взявшись за лопаты. Дождик не переставал моросить, теперь могильный холмик напоминал гору черно-коричневой грязи.

Матвей поднял простой деревянный крест и одним могучим движением глубоко воткнул его в изголовье. Навалился всем телом, покрутил, убедился, что надежно, и, выпрямившись, похлопал крест по перекладине, как старого друга. Что ж, возможно, ему не привыкать хоронить близких, но на меня подобная фамильярность произвела не самое приятное впечатление…

Старенький батюшка быстро благословил каждого из нас, еще раз сказав что-то приличествующее случаю о Боге, судьбе и «из праха вышли, в прах и войдем». Нянюшка поправила намокший платочек и попросила его пройти с нами к дому на поминки. Парням денщик отца сунул в руку по рублю, и они, подхватив на плечи лопаты, радостно отправились восвояси, в другую сторону. Здесь их дело было сделано, а работы на селе всегда хватает.

Я сам ни во что не вмешивался и ни о чем не думал. Голова была удивительно пустой, а чувство утраты настолько обреченным, что не хотелось уже ничего. Только бы побыстрее все это кончилось, только бы с завтрашнего дня начать оформлять бумаги, продать тут все, расплатиться со всеми и уехать.

Не знаю куда. Возможно, в ту же Великобританию, в какое-нибудь отдаленное графство, где снять коттедж у моря, просить место преподавателя в сельской школе и спокойными вечерами дописывать свой труд о Китсе. Хотя, учитывая мой оксфордский диплом и знание языков, я могу прекрасно устроиться в любой стране Европы. Главное, как можно скорее вырваться отсюда. И все забыть…

– Попридержи шаг, хлопчик. – Железная рука вдруг цапнула меня за воротник плаща, останавливая на ходу.

Я вспыхнул, как порох, но в ту же минуту совсем рядом раздалось конское ржание – из ближайшего перелеска к нам направлялись четверо всадников. Пятый стоял поодаль, то ли наблюдая, то ли командуя. Все они были одеты в длинные темные пальто или шинели, шляпы гражданского образца и почему-то черные маски. Последнее меня, скорее, рассмешило.

– Кто это? Что за дешевая театральщина? – фыркнул я.

Мне никто не ответил. Бородатый казак, быстро оглядевшись по сторонам, сунул пискнувшую нянюшку в невысокие придорожные кусты. Не знаю, каким шестым чувством он понял, что сейчас будет, но, не доехав до нас десяти шагов, трое всадников выхватили пистолеты и дали залп!

Я, как последний кретин, так и стоял, скрестив руки на груди. Денщик резко пригнулся, а вот старенький священник тихо охнул, схватился за живот и упал на колени. У меня потемнело в глазах…

– Лягай, дурень! – грозный Матвей силой бросил меня на землю, носом в грязь, и в этот момент всадники напали на нас ровным строем.

Дорогу заволокло пороховым дымом, и, наверное, только это спасло нас от неминуемой смерти. Лошади испуганно ржали, вставая на дыбы, нападающие стреляли молча, но неуверенно, словно боясь случайно попасть в своих же.

Я увернулся от тяжелых копыт пегой лошади, метнувшейся в мою сторону, и на четвереньках пополз к кустам. А за моей спиной раздался какой-то медвежий рев, и денщик отца, вскочив на ноги, закрутил хвост ближайшего коня, буквально руками повалив несчастное животное. Всадник, падая, страшно ударился о землю и уже не встал. Он даже не пытался выбраться из-под придавившей его лошади.

Остальные спрыгнули с седел, выхватили короткие ножи и пошли в рукопашную. Двое на старого казака, а один развернулся в мою сторону.

– Да что происходит, черт вас возьми?! – взвыл я, быстро вставая и стаскивая с плеч мокрое пальто. При этом рука моя случайно попала в карман, и в ладонь упал холодный тяжелый предмет.

– Значит, бокс? – Я швырнул в противника пальто, но он увернулся.

Его нож мелькал с невообразимой быстротой, словно веселая летучая рыбка. Я даже толком не успел принять правильную стойку, как получил два длинных, неглубоких пореза на локте и бедре. Потом человек в маске нырком бросился вперед, но я успел крутануться на пятке, встретив его жестким боковым в ухо. Мой противник по инерции сделал два шага и упал ничком. Наступила резкая тишина…

– Живой? – Ко мне шагнул денщик отца, быстро осмотрел раны, скривился и махнул рукой. – Это мелочь, заживет, как на собаке.

– А? – я хотел спросить его, где остальные нападавшие, но страшная картина короткой бойни заставила меня проглотить свой вопрос.

Тот, что упал с лошадью, видимо, разбил голову о случайный камень. Еще один лежал с неестественно вывернутой шеей, а третий валялся на спине, и рукоять его пистолета торчала у него изо рта. Тот, кого я ударил, тоже не подавал признаков жизни. Брошенные кони разбежались в стороны. Я почувствовал приступ тошноты.

– А ты ничего, не сдрейфил. Где драться-то выучился?

Я отвернулся, разжал ладонь, тупо посмотрел на серебряный браслет Цепных Псов. Неужели с его помощью я стал убийцей?

– Одним ударом и насмерть, – хладнокровно подтвердил Матвей.

Он, нимало не смущаясь, принялся обыскивать трупы, а высунувшаяся из кустов нянюшка бросилась к старому священнику. Упав на колени, она повернула батюшку к себе лицом и тихо завыла. Стоящий на пригорке всадник молча тронул поводья, разворачивая коня…

Я потер кулаками виски. Мир рушился под ногами, творилось что-то совершенно необъяснимое и невозможное. Неужели тот кошмарный рок, который начался в Лондоне, преследует меня и здесь? Но почему? За что? Кому я настолько мешаю, что за мной высылают вооруженных всадников и вокруг меня гибнут ни в чем не повинные люди?!

– Ох ты ж, мать твою! Так ить то китаезы, – глухо раздалось у меня за спиной.

Я подошел к казаку, только что снявшему черную маску с первого трупа.

Оскаленные зубы, желтоватый цвет кожи, характерный разрез глаз свидетельствовали в пользу слов отцовского денщика. Но откуда в центре России, под Санкт-Петербургом, взялись китайцы?! Это же полный бред и сумасшествие…

– Ни документов, ни бумаг. Но ить одеты, заразы, как с иголочки. И оружие хорошее, и кони. Глядь-ка. – Он швырнул мне револьвер одного из нападавших.

Сколько я в этом разбираюсь, французского производства. При выстреле слишком много дыма, но для прицельной стрельбы шагов с десяти-пятнадцати идеально подойдет. Тот, кто снаряжал несчастных на убийство, действительно не пожалел средств.

– Один ушел, гад. Пойдем-ка и мы поскорее до дому до хаты. Ты, вона, нянюшку свою забери, а я старика понесу.

На этот раз я не стал спорить. Как и возмущаться его несносным тыканьем и постоянным приказным тоном. В следующий раз непременно поставлю старого нахала на место, но сейчас вынужден признать, что без него китайцы бы сто раз отправили нас на небеса, вслед отцу.

– Надо будет прислать кого-нибудь. Ну, убрать трупы и поймать лошадей.

– Так, как до дома дойдешь, вот там и скажешь. Ты ж у нас теперь барин, – без малейшего оттенка иронии или насмешки прогудел старый казак, легко взваливая на плечо бездыханное тело сельского священника.

Нянюшка вцепилась в мою руку и всю дорогу тряслась как осиновый лист, беспрестанно бормоча: «Ох ти ж, страсти какие, че ж деется-то, а?» Я ничего не отвечал, а только успокаивающе гладил старушку по вздрагивающим плечам.

На горизонте таял в дымке пятый всадник, так и не принявший участия в сражении. Мне почему-то вспомнился тот странный человек в темном плаще, который передавал деньги моим друзьям в Лондонском порту, а потом искал меня среди сходящих по трапу пассажиров. Неужели неизвестный знал, куда я направляюсь, и послал за мной по следу наемных убийц?

Нет, разумеется, я не скрывал от Сэма и Иеремии, что еду к отцу в родовое поместье. Но чтобы за такой короткий срок, за два-три дня, в чужой стране найти китайцев, обрядить их в цивильное платье, вооружить, дать лошадей, да еще и четко разработать план нападения из засады, это?! Это просто немыслимо!

В доме нас ждал сельский староста и четверо пожилых крестьянок, пришедших помочь с похоронами. Я быстро объяснил ему ситуацию, старик, крестясь, побежал в село собирать мужиков. Одну из крестьянок, помоложе, я отправил за приставом.

Следовало обо всем рассказать властям. Закон не может оставаться в стороне, когда происходит такое. Уверен, что русская полиция и жандармерия примет все меры, чтобы найти негодяя, пославшего четверку всадников, в результате действий которых погиб совершенно невинный человек! Вот примерно так я рассуждал, пока к вечеру не прибыл пристав…

Это был уже возрастной, лет за пятьдесят, тучный мужчина с ржавыми усами, блеклыми голубыми глазками и багровым цветом лица, свидетельствующим о пристрастии к алкоголю. Осмотрев привезенные тела китайцев, он прошел со мной в кабинет отца, грузно сев в его кресло. Выслушал мои показания, тоскливо огляделся по сторонам и доверительно вздохнул:

– Михаил… как вас по батюшке-то, Николаевич? Так вот-с, Михаил Николаевич, ехали бы вы отсюда. Право слово, чего вам в нашей дыре делать-с? Вы человек молодой, образованный, вам везде в столице рады будут. А тут, тут ловить нечего-с…

– Не понимаю, – слегка опешил я.

– Замяли бы вы это дело. Не стоит-с и шум поднимать. Уж поверьте.

– Убит священник. На меня, моего денщика и мою няню напали неизвестные вооруженные люди. Мы были вынуждены защищаться. Пять трупов! А вы говорите, не стоит поднимать шум?! Да в Великобритании вас бы уже отдали под суд за одни такие слова!

– А мы в России, – чуть поморщившись, вздохнул он. – Ежели угодно-с, могу завести дело. А только тогда вам-с придется отправиться со мной в окружную тюрьму. Показания дать-с, свидетелей привлечь-с, вашу роль выяснить-с. А как это вы вдвоем, да без оружия-с, на четверых проезжих напали-с? Может, они просто мимо шли, моцион совершали-с? Уж трупам-то пистолетики подложить несложно. И за смерть батюшки-с вам ответить придется-с! Не с азиатов же мертвых мне показания снимать-с, верно? А ежели тот, что ушел, высокий чин-с окажется? Тогда как-с?!

Видимо, у меня от шока закружилась голова, потому что я встал со стула, покачнулся, а потом попытался поймать этого мерзавца за грудки. Но мне не дали. Доселе молча стоявший в дверях бородатый казак перехватил меня на полпути, силой усадил обратно и подмигнул приставу:

– Молодой барин, горячий, да и в заграницах небось ничему хорошему не научат. А вот не принять ли нам по стопочке за упокой души светлой памяти Николая Бенедиктовича?

– И то верно-с, земля ему пухом, – охотно подтвердил пристав, покрутил усы, раздраженно зыркнул на меня и проследовал за денщиком отца в другую комнату.

Я остался один. Меня слегка трясло, а может, и не слегка. Нервы были закручены винтом, все вокруг просто бесило своей фатальной неправильностью.

Я не понимал происходящее, не понимал эту страну, не понимал этих людей, их мироощущение, их логику, их упоительнейшую безалаберность, подмену черного на белое и преступную легкость по отношению к исполнению своих обязанностей. Я всем существом чувствовал, что не хочу здесь жить.

Мои детские воспоминания об этой стране разбились в радужную пыль всего за несколько дней после того момента, как только моя нога сошла с корабельного трапа на российскую землю. Здесь нельзя жить. Отсюда надо просто бежать при первой же возможности. Надо найти управляющего, юриста, подписать им все бумаги и ехать из этой страны любым пароходом или поездом. Куда угодно! Лишь бы подальше…

– Ты бы покушал, Мишенька, – в кабинет неслышно вошла моя старенькая няня, в ее руках был простой медный поднос с тарелками и стопкой водки.

Я неопределенно пожал плечами. Потом взял водку и выпил одним глотком. Сначала задохнулся, а потом понял, что этот напиток, по сути, куда мягче и чище любого английского джина.

– И правильно, – серьезно поддержала меня старушка. – Ты вон покуда кашки гречневой с грибами да мясом отведай, а я тебе и еще налью.

Я категорически замахал руками.

– А что ж так?

Мне удалось выровнять дыхание, пытаясь пояснить ей, почему мне непонятна их русская традиция так уж налегать на спиртное по любому поводу. Нянюшка все поняла, даже покивала. Я решил, что для более внятного показа моего отношения к их пьянкам на похоронах недостаточно простых аргументов, и стал приводить примеры из жизни культурных стран Европы.

Няня опять не спорила, только налила вторую. Я выпил на автомате и продолжил с еще большим воодушевлением. Потом тема плавно перешла на мою жизнь там, на учебу в Оксфорде, на дорогу домой, на письма отца, на наши отношения. Понимаете?

В общем, я рассказал ей все. Излил душу, ничего не скрывая и ничего не приукрашивая. О, как она слушала-а и как я плакал…

…Проснулся рано утром, на рассвете, когда только-только пропели петухи. Само солнце еще не взошло, но тьма ночи уже отступала, оставляя сад в дымке серебристо-белого тумана. Воздух был холодным, на траве и листьях деревьев искрились капли росы. Высоко в небе уже блистали розовым и золотым нежные облака, начинали пробуждаться птицы, мимо моего распахнутого окна пролетел первый заспанный шмель. Все оживало, мир тянулся к свету, но мысль о том, что мой отец никогда больше всего этого не увидит, вдруг обожгла меня раскаленным железом…

Я быстро переоделся и спустился из своей спальни на первый этаж, в гостиную. Нянюшка уже была там, суетясь с завтраком так, словно бы и не ложилась.

Я вежливо поцеловал ее в щеку, отделываясь дежурными фразами на все вопросы. Как спал? Чего изволю? Останусь ли до поминок на десятый день? С моей точки зрения, все это было совершенно неважно. Я принял решение еще вчера и не намеревался от него отступать.

– Мне нужно переговорить с управляющим и старостой.

– Управляющего батюшка ваш, упокой Господь его душу, еще зимой рассчитал. За покражи и воровство бесстыжее. А староста с крестьянами на покосе занят. Да что ж тебе до них за дело-то, Мишенька?

– Еще мне нужен хороший юрист.

– Таковых у нас отродясь не бывало, – сокрушенно покачала головой нянюшка.

– Значит, найду в столице, – определился я. – Прикажите заложить коляску до Санкт-Петербурга.

– Уезжаешь, стало быть?

– Да.

– Ну, дай тебе Бог всяческого благополучия. – Она вздохнула, низко поклонилась мне в пояс.

Я хотел сказать ей, объяснить, почему не могу здесь больше оставаться, но старушка гордо поджала губки и с прямой спиной ушла на кухню. Мне не оставалось ничего, кроме как доесть свой завтрак в полном одиночестве. Потом подняться наверх, наскоро побросать свои вещи в дорожный саквояж и быстро спуститься вниз.

Серебряный браслет Цепных Псов я оставил на запястье, как память об отце. Его записную книжку сунул в карман пальто. Еще раз обвел глазами его кабинет, вздохнул, сдержал рвущуюся наружу боль и вышел на крыльцо. Меня ждали.

– Садись на Рыжика, хлопчик, – старый казак, вооруженный до зубов, подвел мне крепкого гнедого жеребца с белой полосой на умной морде. – А я на Черте поеду, все одно эта скотина только меня и слушается.

– Простите, Матвей… не знаю, как вас по отчеству. Но я прекрасно доеду сам, мне сопровождающие не нужны.

– Ну дак до столицы, конечно, и сам доскачешь, дело нехитрое, а вот кто коня обратно в усадьбу вернет?

– Я могу оставить его на любом постоялом дворе, а вы или кто-нибудь заберете проездом, когда будет удобно.

– Так мне сейчас и удобно, – нагло ухмыльнулся денщик отца, одним легким движением вспрыгивая на черного, как смоль, коня с таким злобным взглядом, что мне невольно стало не по себе.

Непременно надо поставить его на место. Не коня, разумеется. До этого дикого зверя мне дела нет, а вот господин Матвей начинает уже доставать до печенок. Я понимаю, что у них там, на Дону, или Кубани, или еще где, простые люди себя университетским образованием не мучают, но хоть какие-то правила приличия он знать обязан?!

Любой британец с детства, с молоком матери впитывает такие понятия, как такт, вежливость, деликатность и право человека на свободное пространство. Неужели столь трудно понять, что мне его настырное внимание, мягко говоря, неприятно…

– Ты чего под нос бормочешь, паря?

Я сделал вид, что не слышу его, и, вздернув подбородок, приторочил свой потертый саквояж к задней луке седла, создавая дополнительный упор для поясницы.

– Ездить-то умеешь?

Я вновь не стал унижать собственное достоинство ответами на такие вопросы. Верховая езда, бокс, гребля, стрельба, фехтование и теннис были обязательными видами спорта для любого уважающего себя джентльмена и активнейшим образом поощрялись профессорским составом Оксфорда и нашими попечителями. Тот же сэр Гамильтон в свои годы, между прочим, не боялся выходить на студенческие соревнования в боксерских перчатках или с палашом.

– Едем. – Я спокойно, пусть и без цирковых изысков, сел в седло, бросив прощальный взгляд на свой родовой дом.

Выбежавшая на крыльцо нянюшка хотела было подойти ко мне, но почему-то остановилась. Молча перекрестила меня издалека, зачем-то погрозила сухоньким кулачком ухмыляющемуся казаку и, опустив голову, вернулась в дом.

Это было как-то… не знаю, не нахожу слов. И непонятно – что ей стоило сделать шаг, обнять меня, мы же больше не увидимся. Неужели это из-за того, что я все-таки уезжаю? Но это неправильно. Нечестно. Я же объяснил ей. Она должна была понять. Это же элементарно!

Мне здесь нечего делать, мои родители мертвы, я сам здесь никому не нужен, вести размеренную помещичью жизнь я не намерен, не для этого меня отправляли в Лондон. Да я и не смог бы, если б и хотел, в конце концов, у меня филологическое образование, я пишу серьезную работу по классику английской поэзии и ничего не смыслю в земле, сельском хозяйстве, управлении поместьем. Меня не этому учили!

– Ты бы хоть вслух слова проговаривал, твое благородие? – привел меня в чувство насмешливый голос папиного денщика. – А то едешь, едешь, а губы-то шевелятся, ровно тебя башкой об Кавказский хребет с размаху шибанули. Ау-у! Я с кем сейчас разговариваю-то?

Мне пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не послать его далеким русским матом! Поверьте, что нужных слов я достаточно наслушался в детстве от крестьянских мальчишек, и годы жизни в Великобритании этой памяти не стерли.

– Эх-ха! – громко крикнул казак, с места пуская своего вороного жеребца в галоп.

Не понимаю, как такое возможно, но этот, как его, кажется, Черт, резко взвился на дыбы, сделал длинный прыжок и за какие-то секунды ушел так далеко, что я даже не был уверен, что мой спокойный конь хоть когда-нибудь сможет его догнать.

Но тем не менее Рыжик довольно бодро потрусил вперед, перейдя на ровную рысь, не сокращая, но и не увеличивая дистанцию. Уже неплохо. Как только мы выехали на пригорок, Матвей придержал коня, а когда мы поравнялись, даже пропустил меня вперед. Ну что ж, спасибо, приятно…

Сам он ехал шагах в пяти сзади, напевая себе под нос что-то протяжное и ритмичное, под стать стуку копыт:

Казачье житье, да право лучше всего! У казака дома чернобровочка, Жена молодая, то винтовочка! Отпусти, полковник, на винтовку поглядеть, Чтоб моя винтовка чисто смазана была, Грянем по тревоге, чтоб заряжена была!

За его плечами болталось охотничье ружье в мохнатом чехле, на поясе сверкал серебряным окладом уставной златоустовский кинжал, а на бедре покачивалась утопленная в черные ножны шашка. Очень надеюсь, что в столице его просто арестует полиция за ношение оружия в публичных местах.

Впрочем, очень скоро дорога отвлекла меня от навязчивых мыслей об этом типе. Мой конь шел хорошей уверенной рысью, словно бы отлично зная все верстовые столбы и указатели до столицы. Погода была прекрасной, солнышко ярко кувыркалось в синем небе, птицы щебетали над головой, а случайные прохожие приветствовали нас вежливыми поклонами. Мир плескался в нежности и неге.

Даже старый казак не особенно меня беспокоил, тем более что пару раз он тихо пропадал в каких-то придорожных лесочках или кустарниках. Наверное, сугубо по «личному» делу, куда, как говорится, и король ходит пешком.

А я был невероятно слеп, тороплив и юношески глуп. Только этим можно было объяснить тот факт, что я не замечал его разбитых кулаков и следов свежей крови на ножнах кинжала. Ну и также того, что за нами давно следили…

В сияющий огнями Санкт-Петербург мы прибыли ближе к вечеру. Собственно, на первой же заставе в мою душу начали закрадываться сомнения в такой уж логичности моего плана. Куда я еду? Кто ждет меня в столице? Когда будет ближайшее судно в Великобританию? Почему я вообще куда-то должен уезжать со своей земли, из своего дома, своей Родины? Неужели в моих жилах не течет кровь моего отца?! На окраине города мы остановили лошадей…

– О чем задумался, Михайла Николаевич, – насмешливо раздалось за моей спиной. – Ежели дорогу на пристань забыл, так я подскажу.

– Лучше подскажите, где здесь ближайший отель?

– Ух ты? Никак передумал в свой Лондон драгоценный лыжи вострить…

– Сейчас мне все равно никуда не ехать, – сквозь зубы процедил я. – К тому же, как у вас говорят, утро вечера мудренее. Убей бог, не понимаю, почему и чем мудренее, но ладно. Завтра же я все узнаю насчет парохода и спокойно покину страну. Ясно?

– Куда уж яснее, – все так же весело откликнулся папин денщик. – Так, говоришь, насчет ночлега тебе подсказать?

– Обойдусь, – обрезал я, спрыгивая с седла. – Забирайте коня. Спасибо за то, что проводили. Прощайте. Надеюсь, больше не увидимся.

– И не надейся.

– Просто подскажите мне какую-нибудь гостиницу! – сорвался я, уже готовый вновь броситься с кулаками на эту самодовольную морду.

– Ладно, хлопчик, – смилостивился старый казак. – Помогу тебе. Подскажу, где нас на ночлег примут.

– Почему нас?

– Да потому, что мне одному, по ночи, с двумя конями, проселочными тропами возвращаться тоже не медом мазано! – охотно пояснил он. – Мало ли лихих людишек, вдруг кому мне в спину пальнуть взбредет? Нет уж, дурных нема! У знакомых батюшки твоего заночуем, а утром и пойдем по рассветному ветерку в разные стороны.

– Почему не в отель? – хмуро уточнил я, прекрасно понимая бесполезность спора и послушно садясь на усталого коня.

– Отель, отель, вот заладил… В гостиницу хочешь? Так тут приличных нет, а в иной тебя мало что напоют, ограбят, так еще и зарежут в придачу ради одного пальтишка! К Пал Палычу пойдем.

– К кому?

– К графу Воронцову, сослуживцу бывшему Николая Бенедиктовича. Они, почитай, с юности дружбу водили, столько-то лет вместе в Изюмском пехотном полку.

Матвей уверенно развернул своего черного жеребца и махнул рысью вниз по улице:

– Не отставай, паря! И часу не пройдет, на месте будем. Небось не откажут их сиятельство в простом ночлеге…

Я молча влез на своего Рыжика, пустив его следом. В конце концов, этот человек явно опытнее меня, больше знает о городе, поэтому смысл упираться и чего-то там доказывать? Пусть сегодня будет прав он. Завтра все встанет на свои места. Мне просто надо выспаться, подумать и принять правильные решения. Надеюсь, папин друг поддержит меня. Хотя пока не знаю в чем…

Улицы ночного Санкт-Петербурга были довольно хорошо освещены, во многих случаях даже лучше, чем в Лондоне. По крайней мере, когда мы выехали с темных окраин на Лиговский проспект, желтые газовые фонари горели практически у каждого дома, создавая роскошную иллюминацию.

Прав был бессмертный герой Гоголя, кузнец Вакула, – ночь, а светло, как днем! Столица России впечатляла…

Народу на улицах было много, несмотря на поздний час. Везде попадались верховые, двуколки, пролетки, крытые экипажи, спешащие куда-нибудь в театр, или в ресторан, или в какой-нибудь популярный кабак с цыганами. Последние вызывали у меня неподдельное удивление. Нет, не сочтите, что-то против них имею, но…

Как человеку, выросшему на европейской культуре, с правильной и цивилизованной шкалой ценностей, мне было трудно понять пристрастие русского дворянства и купечества к полудиким народам. Мои соотечественники – даже офицеры и вроде бы интеллигентные ученые люди – мчали куда-то в открытых экипажах, набитых пьяными друзьями, на коленях у которых сидели чернокудрые вакханки с огромными серьгами в ушах, бесстыжими декольте, в ярких блузках и развевающихся юбках!

На всю улицу звенели гитары, звучали протяжные песни на незнакомом мне варварском языке. Все происходящее отдавало какой-то пугающей первобытностью, но прохожие не пугались и не требовали от полиции прекратить это безобразие, а лишь с кроткой завистью свистели сквозь зубы вслед пролетающим лихачам…

Я не понимал свою родину, я был чужд своему отечеству, и все, что попадалось мне на глаза, в большей части вызывало шок, недоумение, а то и нездоровое раздражение. Хотя и в Лондоне не меньше пьяниц, не меньше нищих, не меньше, а то и больше аристократических типов, прожигающих жизнь в повальных кутежах с низшими слоями общества. Но это же там, а там – это не тут, верно?

Не знаю. Все равно мне казалось, что я безумно чужд всему этому русскому, что я выше, образованнее, умнее, читаю на трех языках, знаю историю европейских государств и пишу монографию о Китсе! На фиг здесь никому не нужного, великого английского поэта…

– Ну вот и добрались, стало быть, – прокричал мне Матвей, резко осаживая своего Черта, едва не вставшего на дыбы, перед коваными ажурными воротами аккуратного двухэтажного особняка.

Я спокойно остановил сдержанного рыжего коня, еще раз мысленно отметив, что психи ездят на психах, их точно тянет друг к другу.

Как понимаю, дом графа Воронцова представлял собой классическое архитектурное сооружение в стиле раннего ампира, с колоннами, небольшим балконом и скромным, но ухоженным садом. Таких маленьких частных усадеб в Санкт-Петербурге было великое множество, едва ли не каждый второй, дослужившийся на государственной службе до генеральского чина, мог позволить себе подобное.

Даже в Великобритании генералы вряд ли приобретали себе особняки в Лондоне, предпочитая отдаленные графства, но в России все было иначе. Тут ничего не стоило сравнивать, проще было принять все, как есть…

– То есть мы просто постучимся в двери и попросимся на ночлег?

– Ну да. А что такого-то? – безмятежно пожал плечами этот тип, напрочь лишенный любых понятий о такте и вежливости. Естественно, мне пришлось объяснять очевидное…

– Понимаете ли, Матвей… э-э?

– Матвей. Я ж простой казак, на хрена те, хлопчик, мое отчество?

– Хорошо. Так вот, Матвей, понимаете ли вы, что вломиться в чужой дом без приглашения, не будучи представленными хозяину, возможно, нарушая его личные планы на вечер, да еще и повесив на него заботы о наших лошадях, по меньшей мере невежливо?

– А-а… – с пониманием протянул он. – Это да. И впрямь невежливо получается. Но ты, твое благородие, не журись. Стой в сторонке. Я на себя весь позор возьму.

И прежде чем я успел хоть что-то вякнуть в знак протеста, этот бородатый хам, не слезая с седла, просто начал долбить сапогом ажурную решетку ворот.

– Вы с ума сошли?! Услышат же!

– Ясное дело, услышат. Иначе чего ж стучать-то? По-вашему, по-научному, сие нелогично получается. Верно?

Я закатил глаза, понимая, что из-за этого кубанского медведя ситуация опять выходит из-под контроля. А самое страшное на свете, чего боится любой английский джентльмен, – это потерять контроль над ситуацией. Но пока я метался между нелегким выбором – садануть папиного денщика тяжелым саквояжем по затылку или просто удрать, – появился вышколенный лакей, с поклоном открывший нам ворота и без единого вопроса впустивший во двор.

Мы въехали внутрь, спешились с лошадей и, передав поводья подоспевшему конопатому конюху, без спешки шагнули по ступенькам на высокое крыльцо графского дома. Перед нами церемонно распахнулись тяжелые двери. На пороге нас встречал тощий седой старик в домашнем халате, с кудрявым чубчиком редеющих волос над высоким лбом, длинными усами и внешностью Дон Кихота.

– Честь имею, господа?

– Здорово вечеряли, ваше сиятельство! – опережая меня, вклинился папин денщик, действуя широким плечом, как тараном. – Не попустите ли переночевать, за Христа ради?

– Матвей? – обрадовался седой граф, с немалым пылом протягивая руку старому казаку. – Какими судьбами? Откуда? Как мой милейший Николай Бенедиктович поживает?

– Преставился, – опустив голову, ответил мой спутник. – Вот, сына его привел пред ваши очи. Поклонись графу, хлопчик…

Кланяться я не собирался, да и не успел.

– Как преставился? Когда?! – Старик проморгался, смахивая скупую слезу, шагнул мне навстречу, порывисто прижал меня к груди и, отстранившись, посмотрел мне в глаза. – Ну, просто вылитый отец! Я знал, что вы находитесь на обучении за границей, и даже не чаял встретить на пороге своего дома. Проходите, проходите же, молодой человек! Все, чем я могу быть для вас полезен, – все в вашем распоряжении…

Я даже не дерзнул спорить. Старый генерал сразу мне понравился. Он был очень похож на наших отставных британских офицеров, прибывших с театра военных действий. Очень сухой, без капли жира, с благородными чертами лица и аристократическими манерами. Без эдакой горделивой английской чопорности, но со свойственной всем русским широкой душевностью.

– Накрыть стол в гостиной! Пошлите в трактир Семенова за расстегаями и осетриной! Комнату наверху моим гостям! И подайте нам водки в кабинет! Молодой человек, ваш отец был моим лучшим другом. Я не знал более благородного и отважного человека. Он не рассказывал, как спас мне жизнь при обороне Севастополя?

Я кивал, сдержанно улыбался, пока меня практически волокли, подцепив под локоть. Словно по мановению волшебной палочки или приказу джинна из «Тысячи и одной ночи», бегающие слуги расставляли тарелки на широком столе, звенела посуда, зажигались свечи, люди сновали взад-вперед так, словно готовились к приезду самого императора Александра. Нет, нет, честное слово, я не преувеличиваю.

Мне удалось мельком покоситься на старого казака, тот шел со спокойной ухмылкой, ни на кого не глядя, без малейшего смущения или благодарности за такую суету по нашему адресу. По-моему, он вообще никогда не краснел и не чувствовал себя не в своей тарелке, принимая происходящее как нечто совершенно естественное.

– Молодой человек, вы должны рассказать мне все, – твердо обозначил граф Воронцов, сажая меня в уютное бархатное кресло и предлагая рюмку водки с подноса, принесенного слугой. – Сожалею, что вынужден просить вас вспоминать печальные моменты, но расскажите же, что произошло с милым моему сердцу Николаем Бенедиктовичем?

Я, не задумываясь, махом выпил рюмку русской водки. Мысленно поздравил себя, что она оказалась совсем нестрашной, а очень даже расслабляющей и вдохновенной, а потом заговорил…

– Моего отца убили.

Павел Павлович Воронцов схватился за сердце.

– Наверное, я должен рассказать вам все. Вы ведь были его другом. Матвей не привел бы меня сюда, если бы не доверял вам. Простите. Мне действительно стоит выговориться. Пожалуйста, поверьте мне. Я и сам себе не верю, но…

К ужину мы вышли, наверное, часа через два. Если не через три. Поскольку мой рассудок и чувство такта были намертво повалены всего лишь одной стопкой алкоголя на голодный желудок, я обстоятельно, подробно, детально, внятно и по существу рассказал старому другу моего отца все. Ну, в смысле, абсолютно все.

Как прошло мое детство, как я был уверен, что застрелил родную мать. Как меня отправили в Великобританию и как мне удалось там выжить. Как пришло письмо о болезни отца и мои ближайшие друзья предали меня. Как я чудом избежал смерти на корабле «Оливер Кромвель» и был спасен лишь благодаря случайному знакомству с весьма решительной рыжеволосой мисс Челлендер.

Как вернулся в отеческие пенаты и потерял единственного родного человека в тот же день. И как на нас напали в час похорон, мы отбивались и в результате всего этого я принял решение покинуть историческую родину своих предков. Разумеется, мне пришлось рассказать и о том, кем на самом деле был мой отец…

– Вы на многое раскрыли мне глаза, Михаил, – тепло откликнулся граф Воронцов, пожимая мне руку, когда я закончил. – Увы, но ваша история о Цепных Псах, видимо, привиделась вашему батюшке в горячечных снах и, несомненно, являлась следствием его болезни. Оставайтесь у меня сколько захотите. Я вдовец. Детей мне Господь не дал. Но я никогда не откажу в гостеприимстве сыну моего старого друга.

Бывший денщик моего отца, за все время нашего разговора молча стоявший у стены и не проронивший ни слова, так же тихо склонил голову в знак согласия.

– Но если у вас есть сомнения, то… в память о моем ушедшем товарище… Располагайте мной! Если кто-то, к примеру тот же английский посол, сможет развеять их, я готов приложить все свои силы и влияние, чтобы добиться для вас аудиенции перед государем. Все, что смогу, поверьте…

Наверное, большего я бы не мог и желать. Мы наконец-то сели за поздний ужин. Старый казак как-то быстро и незаметно исчез, сославшись на необходимость проверить наших лошадей. А мы с графом заговорились далеко за полночь. После десерта Павел Павлович выставил бутылку хорошего французского коньяка, спать никто не собирался, я вдруг неожиданно остро почувствовал в этом человеке родственную душу.

Нет, не из-за алкоголя, разумеется, хотя он и помог вначале. В смысле того, что я хоть как-то смог расслабиться и попытаться поговорить с кем-то равным, но более мудрым и опытным. Изливание чувств перед нянюшкой было, скорее, стрессом, данью детству, какой-то ребяческой потребности выплакаться.

С бородатым грубияном Матвеем, дьявол его знает, как по отчеству, мне вообще не хотелось ни о чем разговаривать. А вот граф Воронцов, бывший военный, участник многих кампаний, прямой, как струна, и ни на йоту не способный к творческому мышлению, оказался именно тем, в ком я на данный момент больше всего нуждался.

Возможно, поэтому я рассказал ему куда больше, чем следовало. То есть показал браслет и поделился словами отца о заговоре…

– Мальчик мой, – старый генерал долил мне остатки коньяка и похлопал по колену, – мы были большими друзьями с вашим батюшкой. Но ничего такого он никогда не говорил. Мы многое пережили вместе, не раз прикрывали друг друга в бою, и, уж поверьте, я хорошо знал Николая. В последние годы мы редко виделись, однако эта его болезнь и постоянный поиск заговоров… Порой это было похоже на навязчивую идею.

– Вы думаете, он бредил?

– Нельзя отрицать и такую возможность.

– Я не могу принять это.

– Что ж, тогда, возможно, посол Англии сможет дать ответы на все ваши вопросы. В конце концов, если стреляли действительно из его сада, – неторопливо протянул он, вставая с кресла. – Скоро рассвет. Мы заболтались, уж простите старика. Вам стоит прилечь, потому что в обед мы едем во дворец. Слава богу, государь никогда не отказывал принять своего верного слугу без особых церемоний.

Я сразу же встал, поклонился, благодарно пожал ему руку и позволил вызванному слуге проводить меня на второй этаж, в отведенную комнату. Папиного казака, как мне сказали, уложили спать на кухне. Надеюсь, он ничего там не разгромил, не разбил и не выпил. Мне казалось, этот тип способен на все…

Ночь прошла спокойно. В целом спокойно, потому что я пару раз просыпался от ощущения, что на меня кто-то смотрит через окно. Глупость, разумеется. Моя комната была на втором этаже, довольно высоко от земли, и предположить, что кто-то там перелезал через кованые решетки забора, карабкался по стене и висел на подоконнике только ради того, чтобы полюбоваться на меня спящего… Смешно.

Проснувшись на рассвете, я даже и не вспомнил бы об этом, если б не жалобы дворника внизу, долетавшие и до моего окна. Пожилой татарин, причудливо мешая азиатскую речь с русским матом, что-то кричал об отравленных собаках. Мне на минуту стало не по себе, словно бы одно мое появление приносит беды всем, с кем меня сталкивает судьба. Неужели это злой рок семейства Строговых?

– Доброе утро, мальчик мой! – с улыбкой приветствовал меня Павел Павлович в домашнем халате, выбритый и свежий, ожидая в гостиной за накрытым завтраком. – Надеюсь, ваш молодой сон не потревожили вопли нашего Ахмедки? У него околела старая дворовая собака, и бедный татарин убивается по ней, как по любимой жене.

– Сочувствую, – вежливо кивнул я, присаживаясь за стол. Нас ждала простая русская еда – гречневая каша, молоко, вареные яйца, ржаной хлеб, оладьи с вареньем и сметаной, черный чай.

– Если угодно, могу подать водку. Сам по утрам не потребляю. Здоровье не то…

– Благодарю вас, граф, завтрак великолепен!

Ну, если уж совсем по совести, я предпочел бы круто сваренную овсянку, яичницу с поджаренным хлебом, персиковый джем и зеленый чай с молоком. Однако должен признать, что традиционная еда моей исторической родины тоже заслуживала похвалы. Тем более что за самоваром Павел Павлович Воронцов объявил о том, что к часу дня мы с ним отправляемся на высочайшую аудиенцию к государю.

– Его Величество встает очень рано, и я дерзнул отправить к нему нарочного еще в шесть утра. Нас примут. Вы получите возможность лично рассказать самодержцу все, что считаете нужным, – благородно склонил голову друг моего отца. – Возможно, я слишком стар и не вижу очевидного, но жизнь учит нас давать дорогу молодым, даже если это идет вразрез с нашим личным опытом. Вы вправе поведать царю Александру все, что поведали мне. И помоги вам Бог…

Только сейчас я понял, почему мой отец считал его своим ближайшим другом. Человека более высокой души и старой дворянской чести мне не доводилось видеть никогда и нигде. Его сиятельство граф Воронцов словно бы сошел со страниц истории Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года, и ни один из сотни известных мне английских лордов не годился ему в подметки!

Это была родовая гвардия, впитавшая в себя законы воинского братства еще с допетровских времен и охотнее идущая на плаху, чем позволяющая себе нарушить единожды данное слово. Я встал из-за стола и, быть может, впервые в жизни позволил себе, не думая, в порыве чувств обнять этого замечательного человека от всей широты русской души. Именно русской души, а не британской! В Туманном Альбионе мой порыв могли бы счесть непростительной фамильярностью…

В двенадцать мы сели в поданную коляску, направляясь на Дворцовую площадь. Душа моя пела. Возвышенного настроения не смог испортить даже хмурый казак Матвей, выползший из кухни.

– А что, хлопчик, ночка-то спокойно прошла?

– Спокойно.

– Ну и слава богу! А то я, по дурости, на стену посмотрел под твоим окном, так на ней аж до подоконника такие сапожищи отпечатались, что приходи, кума, любоваться!

– Какая кума? О чем вы?! – начал было заводиться я, но этот бородатый Самсон лишь подтолкнул меня, помогая усесться в экипаж, рядом с графом.

– Храни Господь, Пал Палыч!

– И тебя, Матвеюшка! – к моему немалому удивлению, тепло откликнулся старый генерал, давая знак кучеру. Тот резко свистнул, щелкая вожжами, а батюшкин денщик даже не посмотрел мне вслед.

Двуколка резво взяла с места, лошади были свежие и сами рвали удила, устремляясь вперед звонкой рысью, а я наслаждался дневной прогулкой по стольному городу Санкт-Петербургу. Должен признать, что открывавшиеся передо мной архитектурные виды были великолепными!

В детстве меня ни разу не возили в столицу, да и правильно, чего я тогда мог понять и оценить? А вот сейчас…

Наш маленький экипаж катился по ухоженным булыжным мостовым, мягко покачиваясь на рессорах. Мы проехали почти весь Невский проспект, мимо роскошного дворца Белосельских-Белозерских, потом через Аничков мост, к памятнику Екатерине Великой, окруженной своими бронзовыми фаворитами. Слева открывались торговые палаты Гостиного Двора, справа Пассаж, куда, кажется, съезжались за покупками самые прекрасные дамы России. По крайней мере, таких восхитительных «цветников» я не видел во всей Британии!

От обилия нарядных красоток рябило в глазах, генерал Воронцов лишь улыбался в седые усы, и ему то и дело отдавали честь проезжающие военные, городовые и даже простые дворники. Наш экипаж проехал мимо Мойки, чтобы дать мне возможность посмотреть величественный Казанский собор, где, как я слышал, был похоронен великий человек, чья слава и подвиги остались в веках, – полководец Кутузов.

Только после того, как мой спутник истово перекрестился на золотой купол, кучер повернул лошадей к городскому саду и через невысокий мостик к Дворцовой площади и сказочному чуду Зимнего дворца на набережной Невы.

Наверное, мне стоило бы снова и снова расписывать красоты Санкт-Петербурга, но уверен, что не скажу ничего нового – этот город поражал мощью, красотой и каким-то невероятным ощущением вечности. Казалось, он не был построен царской волей Петра на финских болотах, у берегов серой реки, а был здесь всегда. Вечен, как Рим, но, в отличие от Рима, ни разу не разрушен нашествием врага. Так было, и я уверен, что таковым это окажется и впредь!

– Вижу, вы поражены нашей столицей? – приветливо спросил Павел Павлович, когда двуколка остановилась у одного из парадных подъездов, с трудом найдя место среди сотен других карет, экипажей и отдельных рядов коновязей.

– Мне мало что довелось видеть, кроме Англии. Но должен признать, что Лондон и вполовину не так красив, – совершенно честно ответил я.

– Так оставайтесь, зачем вам куда-то рваться со своей Родины? – улыбнулся старый военный и, первым шагнув на мостовую, повел меня к высоким деревянным дверям подъезда в царский дворец.

Мы шли длинными коридорами, сопровождаемые двумя дежурными офицерами, которые явно с большим почтением относились к увенчанному славой генералу в простом партикулярном платье. Видимо, граф Воронцов действительно имел некий вес при дворе и ему тут благоволили.

– Господа, не угодно ли вам подождать здесь. Государь примет вас в ближайшее время, – попросили нас, предложив расположиться в какой-то большой приемной, полной народу. Мы сели.

Вернее, граф сел в одно из кресел, а я, как мальчишка, уткнулся носом в окно, разглядывая проходящие по Неве корабли и баркасы. Голубоватые облака цеплялись за высокий золотой шпиль Петропавловской крепости, на волнах играли стальные блики, и мне вдруг совершенно расхотелось уезжать.

– Его сиятельство граф Воронцов! Вас ожидают.

Мы прошли еще через два коридора, охраняемых гвардейцами Семеновского полка. Государь Александр Второй, в простой армейской форме, без орденов, высокий представительный мужчина, с печальными глазами и благородным лицом, принял нас в небольшом рабочем кабинете. Он не погнушался первым протянуть руку старому генералу, принимая его со всевозможной благожелательностью.

– Рад видеть вас в добром здравии, граф. Так вот об этом молодом человеке вы мне писали? Михаил Строгов, русский подданный, получивший образование в Англии и уверяющий, что вокруг нашего трона опять плетутся заговоры?

Я молча поклонился. Тон царя был слегка насмешлив, но не обиден. С первого взгляда в моем сердце проснулось неведомое доселе глубочайшее доверие и внутреннее уважение к этому непростому человеку. К тому, кто владел судьбами мира, гордо держал голову перед враждебной Европой и, быть может, был одним из первых венценосных самодержцев, которых едва ли не обожествлял простой народ.

– Ваше Величество, прошу простить меня за дерзость, но я молю вас назначить специальное расследование по поводу скоропостижной смерти моего отца, вашего верного слуги, капитана Николая Бенедиктовича Строгова.

– Не слышал о нем. – На лицо государя набежала легкая тень, он обернулся к Воронцову, словно ища поддержки: – Но уверен, что он был благородным человеком.

– Да, – подтвердил старый воин. – Николай был моим другом многие годы. Я не знал человека, более верного своему воинскому долгу перед троном и Отечеством. Именно поэтому я и просил Ваше Величество об аудиенции для его сына.

– Понимаю и выслушаю его, – государь вернулся в кресло, за рабочий стол из красного дерева. – Однако текст вашего письма недвусмысленно намекал на возможную причастность Великобритании к трагической гибели вашего друга. Поэтому мы приняли решение пригласить сюда полномочного представителя Лондона, сэра Эдварда Челлендера. Вы ведь не будете против?

Собственно, как я понимаю, после таких слов вопрос, будем или не будем мы против, считался чисто риторическим. По мановению руки царя Александра дежурный офицер метнулся в соседнюю комнату и буквально через пару минут перед нами предстал довольно толстый, невысокий человек, в европейском платье, с красным лицом и традиционными английскими бакенбардами в стиле Джона Булля. Пожалуй, более карикатурный образ настоящего британца придумать было просто невозможно…

– Хэлло, господин Строгофф, – несколько развязно ухмыльнулся мне посол, демонстративно держа руки за спиной и приветствуя меня на английском. – I understand that you brought the latest news from our old England? (Как я понимаю, вы привезли свежие новости от нашей старой доброй Англии?)

– Милостивый сэр, – в свою очередь, откликнулся я. – Полагаю, что из уважения к присутствующим и государю мы с вами должны общаться на русском языке?

– Да, да, разумеется, – сразу же согласился он, легко переходя на подчеркнуто чистый русский, без малейшего акцента. Толстячок еще раз поклонился царю Александру и, сунув руку за борт сюртука, вытащил крупные золотые часы:

– Как я понимаю, у господина Строгоффа есть ряд вопросов, имеющих касание к британской политике в России? Что ж, Ваше Величество, надеюсь, мы сможем развеять все недоразумения прямо здесь. Вы не против, молодой человек?

Я стиснул зубы и мягко кивнул. Мне почему-то страшно не нравился этот гладкий тип. Его наигранная доброжелательность, снисходительная улыбка, самоуверенное лицо. Он словно бы всем видом давал мне понять, что я наивный мальчишка, принятый на воспитание великой страной, а вместо благодарности еще и смеющий задирать на нее лапку.

Для него я был дикий северный варвар, из милости принятый в Оксфорд, случайно выучивший язык, зачем-то получивший европейское образование, но, вернувшись на родину, резко забывший, кому и чем он навеки обязан.

– Ваше Величество, мой отец, полковник Николай Строгов был ранен выстрелом в спину, когда проходил мимо дома английского посла. Он уверен, что стреляли из сада. Врач вытащил пулю и выявил остатки яда, попавшего в рану. Мой отец скончался у меня на руках несколько дней назад.

– Сожалею, сочувствую, но… не вижу никаких причин для моего приглашения на эту встречу, – откровенно зевнул сэр Челлендер. – Роковая случайность. Даже трагедия. Увы, все мы смертны. Как у вас говорят, все под Богом ходим…

– В отца стреляли со стороны вашего дома.

– Глупости…

– Так сказал мой отец!

– Он мог ошибиться. Уверяю вас, мистер Строгофф, мы, британцы, выращиваем сады не для того, чтобы стрелять из-за фруктовых деревьев в спину проходящим незнакомцам.

– Вы утверждаете, что мой отец лжец?! – я чуть было не заехал кулаком по этой наглой физиономии, но граф Воронцов сжал мне плечо, словно бы напоминая, где мы сейчас находимся.

– Ваше Величество, – овладев собой, поклонился я. – Возможно ли назначить специальную комиссию по расследованию гибели вашего верного слуги?

– Мы готовы подписать такую бумагу, – после секундного размышления согласился государь. – Но вы будете обязаны признать итоги расследования.

– Разумеется.

– А теперь пожмите руку английскому послу, и будем считать инцидент исчерпанным. Так что же, господа?

Черт побери, как же мне не хотелось этого делать! Но не подчиниться воле русского монарха в такой момент было просто непорядочно, и я первый протянул правую ладонь толстому негодяю, на лице которого было слишком явно написана уверенность в собственной безнаказанности. Он чуть брезгливо коснулся моих пальцев и вдруг резко отдернул руку…

– Devil! (Дьявол!) – В глазах сэра Челлендера мелькнул испуг, а улыбку стерло, словно тряпкой, школьный мел с доски. Он уставился на мое запястье. Точнее, на серебряный браслет с головой собаки.

– Вы знаете… – невольно пробормотал я. – Вы все знаете!

– Молодой человек, – тут же перебил меня он. – Прошу извинить, если я чем-то задел память вашего уважаемого родителя. Быть может, нам стоит просто поговорить об этом в более умиротворяющей обстановке? Скажем, я мог бы пригласить вас сегодня вечером на ужин? Не отказывайтесь, умоляю вас! Уверен, что смогу предоставить вам все возможные доказательства своей непричастности к этому ужасному происшествию.

– Прекрасное решение, – уверенно ответил за меня генерал Воронцов. Я сдержанно кивнул.

– Замечательно! – неискренне разулыбался английский посол. – А теперь, если мое присутствие здесь более не является необходимостью, могу ли я просить государя Александра позволить мне откланяться?

Царь безоговорочно отпустил толстяка, но предупреждающе поднял руку, обернувшись ко мне:

– Вы действительно окончили Оксфорд?

– Да, Ваше Величество.

– Задержитесь. У меня была пара вопросов относительно британской системы образования.

– Буду счастлив служить, – поклонился я.

Наш разговор, начавшийся со вполне безобидных тем, затянулся часа на полтора, не менее. Александр Второй, сам человек в высочайшей степени начитанный, образованный и владеющий несколькими языками, выразил искренний интерес к классическим методам преподавания.

Его вопросы не были простыми и не были праздными, он, несомненно, планировал серьезную реформу русского образования и хотел добавить в нее все лучшее и прогрессивное, что могли предложить европейские страны. Причем не слепо копируя Запад, а подходя ко всему с позиций полезности и логики.

Государь расспрашивал о количестве часов по каждому предмету, о гармонии точных наук и занятиях спортом, о системе закаливания, о профессорском составе, об институтских музеях и библиотеках, о грандах и стипендиях, о культурной среде, о продвижении в умах молодых студентов истинно британских ценностей, патриотизма и образа жизни.

Я честно, как мог, где коротко, где подробно, рассказывал все, что знал. И если бы дежурный офицер, умоляюще глядя на меня, не начал яростно косить глазами на большие напольные часы, возможно, мы бы проговорили дольше. Мне пришлось взять себя в руки, силой воли остановиться и извиниться перед царем за отнятое время.

Александр Второй тепло поблагодарил меня и выразил уверенность, что я смогу мирно разрешить все возникшие недоразумения с английским послом. Разумеется, я обещал приложить все старания. Мы с графом покинули зимнюю резиденцию русских самодержцев и, как искренне считал милейшей души Павел Павлович, могли гордиться полной победой!

– Наш государь не особо англичан жалует. Помнит, сколько крови они нам попили во время последней войны на Балканах, – пояснял он, сопровождая меня к тому месту, где нас ожидала двуколка. – Да и в других бедах, куда ни глянь, почти везде английский след обнаружится. То туркменов с персами на нас натравят, то кавказцев немирных, а то и китайские глаза ненасытные к нашим землям развернут. Однако…

– Что? – вскинулся я, все еще пребывая в легкой эйфории после августейшей аудиенции.

– Однако же предположить то, что английский посол настолько глуп, чтоб из своего же сада русским офицерам в спину стрелять? В это тоже поверить трудно, – завершил свою мысль отставной генерал от инфантерии. – Это не в его стиле. Британцы не любят сами пачкать руки.

Тут я с ним не спорил. Более того, при виде явного испуга сэра Эдварда Челлендера мне показалось, он узнал браслет моего отца и понял, что я тоже принадлежу к тайному ордену Цепных Псов. Он знал про них, точно знал и боялся! А значит, совершенно необходимо сегодня же вечером нанести ему визит и за ужином вытрясти все, что ему известно об этом выстреле…

– Кстати, мальчик мой, так вы поедете в гости к послу? – улыбнулся граф Воронцов. – Просто на вашем лице написана такая суровая решимость, что догадаться несложно. Это разумный шаг. Да и государь будет огорчен, если вы передумаете.

– Я поеду.

– Но позвольте на правах старого друга вашего отца дать один совет?

– Почту за честь, граф, – вежливо кивнул я.

– Возьмите с собой Матвея. Да, да, не возражайте! Николай Бенедиктович так доверял ему, да и мне будет за вас спокойнее.

– Что может со мной случиться на званом ужине у посла Британии? – поморщился я, так как таскать с собой этого бородатого невежу мне совершенно не улыбалось. – Думаете, меня там отравят овсянкой?

– Скорее всего, нет, – согласился мудрый генерал. – Но потом вам придется по ночи возвращаться домой. Мне будет гораздо легче на сердце, если я буду знать, что вы под охраной денщика. Увы, наш Санкт-Петербург не всегда безопасен…

Я неопределенно пожал плечами. Добрейший граф Воронцов воспринял это как знак безоговорочного согласия. Теперь уже мне было неудобно его разочаровывать. Ладно, постараюсь как-нибудь перетерпеть этого наглого Матвея еще один день.

Но завтра утром непременно велю ему возвращаться в поместье! А там пусть делает все, что угодно, лишь бы под ногами не путался со своей навязчивой опекой…

– Ну вот и прибыли.

– Прошу прощения, Павел Павлович, кажется, я немного задумался, – мне в голову вдруг стукнулось, что наш возничий остановил экипаж у бокового входа в Невский Пассаж. – Разве мы не едем домой?

– Разумеется, нет, – улыбнулся боевой друг моего отца. – Вы ведь сами сказали, что вечером идете на ужин в английское посольство. Неужели вы думали, что пойдете вот в этом ношеном драповом пальто?!

– Почему нет? Вы ведь не возражали, когда в нем я отправился на высочайшую аудиенцию к государю.

– Не возражал, потому что царь Александр – человек большого ума и широких демократических взглядов. Он умеет судить о человеке не по его одежде, – с легким оттенком раздражения кивнул граф Воронцов. – А вот вы, британцы…

– Я русский!

– Одетый так, словно только что сошел с кафедры английского университета!

– Право, не понимаю вас…

– И понимать тут нечего, выходите из экипажа, мы должны сию же минуту приодеть вас, дабы вечером вы могли достойно представлять не только свою фамилию, но и всю Россию!

Он едва ли не волоком вытащил меня на брусчатку и, невзирая на все протесты, поволок, как волк овцу, в ближайший мужской магазин готового платья. Я пытался объяснить, что не захватил достаточно денег, что я не намерен брать у него в долг, что не позволю платить за себя и не хочу быть никому обязанным…

– К тому же, насколько мне известно, у посла премиленькая дочь, Аннушка! – словно выбрасывая последний козырь, объявил мой упрямый благодетель. – Эх, мне бы ваши годы…

Мне не оставалось ничего иного, кроме как смириться. Поверьте, я никогда не считал себя «денди», денег, присылаемых отцом, хватало на режим самой жесткой экономии. Да и в принципе учеба в университете не подразумевала гонки за модой, мы все выглядели достаточно скромно, это нормально, так было принято.

Главным в одежде я всегда почитал ее практичность и долговечность. Вот, например, мое драповое пальто, столь беспощадно раскритикованное графом, верой и правдой служило мне уже четвертый год, и я не находил ни одной причины для того, чтобы так резко менять его на что-то новое. Тем более в одном из самых дорогих и фешенебельных мест в торговых рядах Санкт-Петербурга! Но кто меня слушал?

– Милейший!

– Что изволите-с, ваше сиятельство? – перед старым генералом мигом распахнул двери разухабистый человек без возраста, в яркой рубахе, с бритым лицом и бегающими маслеными глазками.

– Вот этого молодого человека одеть с ног до головы, от обуви до шляпы.

– Исполним-с в наилучшем виде! – обрадовался приказчик, видя решительность солидного клиента. – Сынок ваш? Похож-с, похож-с, одно лицо! И стать, и походка, и твердость эдакая во взгляде. Сей момент, так разоденем-с, что хоть под венец!

Мы с Павлом Павловичем пытались как-то протестовать, но он нас не слушал. Этот странный тип по-разбойничьи свистнул, дважды хлопнул в ладоши, и в тот же миг троица ловких мальчишек кинулась к нам из-под прилавка. Меня буквально в одну минуту обмерили, взвесили, прикинули и едва ли не силой затолкали в примерочную. Последующий час показался мне вечностью…

– Сюртук двубортный, последней модели, с карманами! Самой модной расцветки-с! Рубашку шелковую, без кружев-с! Жилет парчовый, из индийских тканей, цвет «изумруд раджи из Капура». Популярнейший-с в этом сезоне! Все носят, очень рекомендую-с! Штаны в полосочку! Так-с, насчет обуви, туфли или сапоги выбирать будем? Ах, что я?! Конечно, сапоги-с! Лучшие, блестящие, из желтой испанской кожи! А запах, запах-то какой, а?! Хоть с кремом их ешь!

Даже не представляю, на сколько мы влетели, но такого разнаряженного себя я никогда не видел ни в одном зеркале. Честно говоря, мне понравилось. Ну, то есть человек с маслеными глазками дело свое знал, и если друг моего отца имел какие-то свои тайные планы на мой визит в британское посольство, то меня он действительно экипировал наилучшим образом. Уж не знаю, что там за Аннушка, но…

– Что скажете, ваше сиятельство-с? Ну прямо-таки вылитый Аполлон Бельведерский! И еще скидочку произведем-с, а от нашего магазина-с вот бутоньерка в петличку-с! – с умиленным придыханием всплеснул руками приказчик, и хитрые мальчишки дружно поддержали его важным киванием.

Граф Воронцов, оглядев меня, удовлетворенно хмыкнул и без вопросов достал кошелек. Сумму я запомнил. И хотя в Лондоне такие деньги уходили у меня примерно за полгода скромной жизни, я поставил заметку в уме – при первой же возможности расплатиться с этим достойнейшим человеком.

Потом мы пообедали в очень приличном заведении «У Афтандила», где подавали красное вино и блюда кавказской кухни. Грубые деревянные столики обслуживались стройными молодыми людьми в красных черкесках, они говорили с гортанным акцентом, лучезарно улыбались и приветствовали каждого вошедшего с такой искренней радостью, словно встречали самого близкого родственника!

– Ай, дарагой! Как харашо, что к нам зашел! Прахади, садись, сейчас все для тебя сделаем! Цинандали, саперави, киндзмараули, а хочешь, кувшин кахетинского поставим?! Его сам наместник в Тифлисе пьет, мамой клянусъ!

Пока генерал в отставке заказывал жареное мясо на шпажках, странный пирог с сыром и какие-то экзотические закуски, нам подали вино. Павел Павлович поднял первый тост за своего покойного друга и моего отца. Выпили, не чокаясь, по старой русской традиции.

– Михаил, вы позволите обращаться к вам по-простому, без отчества?

– Почту за честь.

– Благодарю вас, так вот, раз уж я вместе с вами ввязался в эту историю, то позвольте дать вам один совет. Не сочтите его брюзжанием старика. – Он покачал бокал с вином в руке и продолжил: – Вы очень молоды. И судя по всему, никогда не сталкивались с настоящим, серьезным противником. Вы ведь не воевали?

– Нет, – подтвердил я. – Одно время были мысли записаться в Нотумберленский полк Ее Величества в Индии, но ректор быстро охладил мой патриотический пыл, пояснив, что, как российско-подданный, я не имею права на службу в рядах победоносной британской армии. Все прочие бои я проводил лишь на боксерском ринге.

– Что ж, возможно, это и не так плохо. Будь вы военным человеком, я не отпустил бы вас одного в английское посольство. Вы бы наверняка вспылили, стали вызывать всех на дуэль, бравировать офицерской честью и хвататься за пистолеты. А как человек гражданский, более того, ученый?..

– Филолог, – подсказал я.

– Благодарю, вы сможете выяснить все вопросы, не прибегая к давлению и силе. Просто будьте чуточку терпеливее.

– Я излишне горяч?

– Вы излишне убеждены в своей правоте, – осторожно поправил граф. – Это качество, кстати, стоило карьеры вашему батюшке. Не будь он так откровенен в критике действий вышестоящих чинов, не ушел бы на пенсию капитаном.

– Я постараюсь.

– Поверьте, Михаил, чуть больше терпения, чуть меньше напора, и у вас все получится. – Он уверенно похлопал меня по руке, и белозубый официант с длинным кривым носом принялся уверенно расставлять на нашем столе горячее.

Трое пожилых грузин в углу у камина играли на национальных инструментах и пели «Сулико». Наш дальнейший разговор за едой был мало кому интересен, и, думаю, его вряд ли стоило воспроизводить на бумаге. Тем более что кавказская кухня вкупе с ароматным красным вином оказалась столь великолепна, что беседа сразу ушла от серьезных тем, приняв исключительно застольный характер…

К графскому особняку долетели, наверное, уже часам к четырем пополудни. Оба уже слегка навеселе, вполне довольные обществом друг друга, лихой возничий только цокал языком да завистливо принюхивался. Мы и впрямь хорошо посидели.

Я утвердился в мысли, что Павел Павлович являлся человеком изумительных душевных качеств, хотя, возможно, и страдал излишней доверчивостью. Он даже ни разу не проверил принесенный счет! Ни за мою одежду, ни за наш стол у этого гостеприимного Афтандила, просто платил, сколько сказано, и оставлял щедрые чаевые. С другой стороны, если он жил один, без жены и детей, то мог себе это позволить.

Своего мнения обо мне он также не скрывал, я просто напомнил ему старого друга, он видел во мне моего отца, а значит, и свою ушедшую молодость. Подобная сентиментальность, больше приличествующая немцам, все равно добавляла генералу какого-то средневекового шарма. Вдвойне было приятно, что он не пытался поучать меня, заменяя ушедших родителей, а стремился заручиться моей дружбой.

– О, да ты никак набрался, твое благородие? – выгнул бровь старый казак, встречая нас на крыльце. – А разнаряжен, разнаряжен-то как, ровно павлин на петушиную свадьбу! Вы, Пал Палыч, мне парня не балуйте, его в строгости держать надо. Знаем мы вашу Северную Пальмиру-блудницу, прости ее Господи…

Пока я невнятно булькал что-то, потеряв дар речи от возмущения, граф Воронцов, к моему вящему удивлению, поспешил извиниться:

– Не ругайтесь, Матвей, я, конечно, виноват, увлекся, но дайте же хоть шанс оправдаться! Начнем с того, что наша аудиенция у государя прошла с немалым успехом. Пойдемте-ка расскажу…

Павел Павлович спустился с коляски, приобнял бородатого денщика за плечи и повел в дом, повествуя на ходу о наших сегодняшних приключениях. Я остался в экипаже, не зная толком, как себя вести – обижаться на них обоих или смеяться над самим собой. Возничий свысока взглянул на мои сомнения и буркнул себе под нос:

– Ваш Матвей нашему барину наипервейший приятель будет. Говорят, он его сиятельству два раза жизнь спас в Крымской кампании. Ну че? Слазить-то будем или как?

Я прожег его ответным гневным взглядом, но счел, что спорить с прислугой ниже моего джентльменского достоинства, и поэтому просто вылез из коляски. Не хватало еще, чтоб он меня на конюшню увез, пока я в самом себе разбираюсь.

Павел Павлович и денщик моего отца неспешно дожидались моего явления за столом в кабинете, на который расторопная кухарка уже ставила самовар. Похоже, чай здесь пьют без разбору и поводу в любое время суток. И подают к нему столько сластей с печевом, что чаепитие становится больше похоже на полноценный обед.

– Так что там у государя?

– А-а, все так же, жив-здоров…

– Оно и главное, верно?

– Верно, друг мой, верно. – Граф Воронцов обернулся мне навстречу: – Миша, присаживайтесь к нам. Выпейте чаю со стариками.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил я. – Но пока сыт. Если вы не обидитесь, то я бы предпочел отдохнуть в своей комнате.

Нахальный бородач Матвей сделал эдакое неопределенное движение плечами, говорившее, как мне кажется, о том, что ему глубоко безразлично, буду ли я отдыхать наверху или пить с ними чай. Поэтому я предпочел его игнорировать, вежливо поклонился хозяину дома, развернулся и прошел по лестнице в отведенные мне покои.

Сбросил сапоги, не раздеваясь, упал спиной на русские перины, сунул руки под голову и задумался о планах на вечер. Мысли были разными.

И не последнее место занимала одна, главная: а что я буду делать, если сэр Эдвард Челлендер предоставит самые весомые доказательства своей невиновности? То есть, если он виноват, я иду к царю Александру. А куда мне идти, если нет? По традиционному русскому маршруту пешим строем?! Вот вроде бы на этом я и уснул…

Что снилось, не помню. Наверное, вообще ничего. Потому что в ту же минуту страшная вулканическая сила подняла меня вместе с кроватью и швырнула в потолок!

По крайней мере, проснулся я висящим в воздухе, болтая ногами над лестницей, словно котенок, переносимый строгой мамой-кошкой на другое место.

– Матвей?! Отпуст. тите меня, сейчас же. же!

– А то! Вот тока в умывальник головой макну твое благородие и отпущу. Тебе ж через час у английского посла быть, а с такой заспанной мордой оно неуважительно будет, не по-русски как-то, ась?

– Матвей, надеюсь, вы разбудили нашего храброго юношу? – громко спросил снизу хозяин дома. – Экипаж заложен, но не опоздать бы…

– Пустите меня-я! – заорал я, и старый казак, не поморщившись, разжал пальцы.

Даже не вспомню, сколько ступенек мне пришлось пересчитать спиной, лбом и коленями, пока меня не выкатило, как русского Колобка, прямо под ноги заботливого графа.

– Ага, вот и вы, Михаил! Не стоило так уж спешить, у нас крутые лестницы, – с заметной укоризной он покачал головой и помог мне встать. – Но вам пора, у англичан не принято опаздывать.

– Это у немцев не принято, а у нас в Оксфорде ни один уважающий себя профессор не придет на лекцию вовремя и трезвым, – буркнул я. Локоть болит, как зараза, ну и ладно…

Коляска с теми же резвыми лошадками и высокомерным кучером ожидала у входа. Папин денщик попытался увязаться следом, но я категорически отказался от его участия. Причем в столь жесткой форме, что даже граф Воронцов не стал за него заступаться. Это правильно. Я был очень и очень не в настроении, и они меня поняли…

До роскошного особняка посла Великобритании, окруженного ухоженным садом и высокой кованой оградой, возница доставил меня меньше чем за час. Могли бы и быстрее, но улицы были полны гуляющего народу, мы толкались среди других спешащих экипажей да еще дважды уступали дорогу марширующим гвардейским полкам. Однако к указанному времени все равно вполне успели.

Кучера я отпустил сразу, все равно он задирал нос и делал вид, что ему срочно велено возвращаться к графу Воронцову. Двое охранников-британцев вежливо встретили меня, попросив подождать пару минут, пока один из них доложит сэру Челлендеру. Вернулся он быстро.

– Посол ожидает вас, господин Строгофф.

Я прошел по выложенной желтым кирпичом аккуратной дорожке мимо подстриженных кустов, ухоженных деревьев и почти настоящего английского газона к высоким ступеням роскошного трехэтажного особняка. Здание было, скорее, российской архитектуры, но над ним гордо развевался паукообразный флаг Соединенного Королевства. На входе меня любезно встретил сам посол:

– Рад, что вы приняли мое приглашение, сэр. Прошу вас, проходите. Здесь у нас настоящий уголок старой доброй Англии. Вы сможете вернуться в лоно западной цивилизации и отдохнуть душой от русского варварства и дикости.

Меня это задело. Не то чтобы я был с ним не согласен, вовсе нет, во многом наши мнения совпадали. Просто я не видел причин лишний раз пинать ту страну, где волей судьбы тебе доверено блюсти интересы матери-королевы. Но, как известно, «Британия превыше всего!», а значит, спорить не о чем…

Мы прошли в дом, где в обеденной зале был накрыт роскошный стол. Горели свечи, сверкали серебряные приборы, тарелки блистали белизной. В высоких стеклянных графинах стоял коньяк и джин. Стены были украшены блистательными картинами Тернера и отличными гравюрами на тему колониальных походов. На специальных подставках стояли бело-голубые китайские вазы.

Двое вышколенных служанок и высокий дворецкий замерли в ожидании. Я действительно почувствовал себя в Лондоне.

– На правах хозяина, прежде чем мы сядем за стол, позвольте представить вам свою дочь, леди Челлендер.

– Для вас просто Энни! – из соседней комнаты решительным шагом вышла рыжеволосая красавица, в которой я даже не сразу узнал…

– Господи, это вы?!

– Ну, Господом меня еще не называли, – с сомнением протянула девушка, пряча улыбку. – Лучше просто Энни. Уверяю вас, этого будет более чем достаточно.

Так глупо я еще никогда себя не чувствовал. Как можно было не запомнить ее фамилию?! Не провести параллели, не соединить оборванные концы и в упор не видеть очевидного?! Я идиот…

– Так вы знакомы? – удивился отец моей спасительницы.

Я кивнул:

– Да, мы не имели чести быть представлены друг другу, но волей судьбы столкнулись на борту судна «Оливер Кромвель», доставившего меня в Россию. Мисс Челлендер была очень любезна…

Посол, не скрывая некоторой отцовской подозрительности, вполне понятной в сложившейся ситуации, выслушал наш короткий рассказ. Побагровел, сдвинул брови, а потом вдруг махнул рукой, неожиданно рассмеялся и пригласил всех за стол. Нас было только трое, и должен признать, что ужин оказался совершенно великолепным, в стиле пиршеств лучших лондонских ресторанов!

Прозрачный бульон с яйцом, утка в кисло-сладком соусе, шотландский пастуший пирог, идеально прожаренный ростбиф с запеченным картофелем, поджаренный хлеб, превосходное французское вино.

Говорили на английском. Сначала о погоде, как и положено в застольной беседе, потом о новостях мировой политики, деликатно не касаясь острых тем участия в ней Российской империи. Сэр Эдвард находился на посту полномочного посла Британии в Санкт-Петербурге уже больше десяти лет, и его рассказы о службе были необычайно интересны. К тому же он явно знал мою родину даже лучше меня…

Мисс Энни была необычайно оживленной, много шутила и счастливо смеялась. Она и не скрывала, что была рада нашей неожиданной встрече, хотя, по-моему, несколько преувеличивала мою роль в этом событии. Боюсь, девушка искренне верила, что я все эти дни искал только ее и мой визит связан в первую очередь с непременным желанием вновь ее увидеть, а не с какими-то иными причинами.

– А теперь, пожалуй, десерт, – хозяин дома хлопнул в ладоши, и перед нами поставили великолепный цейлонский чай, сливки, печенье и пудинг, посыпанный шоколадной крошкой. – Если позволите, молодой человек, кофе и сигары будут поданы в мой кабинет. Нам есть о чем поговорить, верно?

– Благодарю вас, – так же учтиво поклонился я.

В конце концов, меня пригласили не ради ужина и определенные ответы должны были быть получены. Мисс Энни явно была разочарована предложением папеньки, но, как настоящая дочь своей страны, постаралась ничем этого не проявить. Она лишь скромно выразила надежду, что ее общество не было мне в тягость и отныне я буду чаще посещать их скромное жилище.

– К сожалению, в самое ближайшее время мне предстоит вернуться в Лондон. – Я умудрился не давать девушке опрометчивых обещаний и проследовал за сэром Эдвардом в его рабочий кабинет, расположенный на втором этаже. Энни возмущенно фыркнула и пристукнула каблучком; похоже, эта рыжая болтушка всерьез считала себя такой уж неотразимой.

Посол пропустил меня первым, широким жестом предлагая кресло у распахнутого окна, справа от большого солидного стола. На нем стояли роскошные часы известной фирмы «Брегет»: медная скульптурная композиция изображала обнаженного Геракла, разрывающего пасть Немейскому льву. Между львом и героем греческих мифов находился аккуратный циферблат в позолоченной оправе.

Небольшой стопкой высились бумаги, слева красивый письменный набор, две чернильницы и штук пять перьев, курительные принадлежности и темная бутыль французского дорогого коньяка.

– Итак, кофе или?.. – хозяин выразительно подмигнул в сторону бутылки.

В тот момент мне показалось, что ему просто необходимо выпить для храбрости. Я решил поддержать его, кивнув. Сэр Эдвард быстро наполнил два широких бокала, протянул один мне и, опустившись в кресло за столом, сделал долгий глоток. Я лишь слегка пригубил янтарный «напиток королей», предпочитая хоть как-то сохранить трезвую голову.

– Что ж, молодой человек, я знал, что рано или поздно вы придете за мной, – посол игнорировал мой удивленный взгляд. – Ну, быть может, не вы лично, а любой другой из вашей стаи. Так ведь, господин Строгофф? Или позволите называть вас просто Цепной Пес, ха-ха…

– Что вы знаете о смерти моего отца? – привстал я.

– Сядьте! – он чуть повысил голос, быстро доставая откуда-то маленький пистолет и наводя на меня ствол. – Поверьте, за все долгие годы, проведенные в вашей варварской стране, я привык быть готовым ко всему. Нет смысла скрывать, мы были знакомы с вашим батюшкой. Он не раз вмешивался в планы британской политики и совал свой нос куда не следует. Знай об этом государь Александр, Его Величество первым делом приказал бы посадить его в дом умалишенных! И это давно следовало бы сделать!

– За что вы убили моего отца? – прорычал я, едва сдерживаясь, чтобы не броситься на сэра Эдварда.

– Я не убивал его. – Побледневший посол нервно отхлебнул коньяк, но пистолет держал наготове. – Это было не мое решение. Можно сказать, его погубил тот самый браслет, что сейчас красуется на вашем запястье…

– Вы лжете.

– Не смейте говорить со мной в таком тоне, мальчишка! Если бы не глупость моей дочери, вы вообще бы не сошли с трапа корабля, а давно кормили бы рыб на дне моря. Только из безграничной любви к моей малышке я позволю вам принести официальные извинения британскому посольству в моем лице, и вы завтра же отправите письменное покаяние царю Александру, в коем признаетесь в навязчивых идеях на почве пьянства и романтической литературы. Взамен вам позволят живым покинуть Санкт-Петербург!

Я встал. Он тоже, а револьвер в его руке не оставлял ни малейших сомнений в его решимости.

– Надеюсь, вам хватит ума понять и оценить благородство моего предложения. В противном случае, господин Цепной Пес, или правильнее щенок…

Сэр Эдвард резко замолчал, глядя на что-то за моей спиной. Он словно бы улыбнулся каким-то своим мыслям, медленно качнув мясистым подбородком. Я лишь успел расслышать скрип ставень, попытался обернуться, и в тот же миг тяжелый удар по затылку опрокинул меня во тьму.

Поверьте, мне доводилось терять сознание, и не раз. В юности мне пришлось зарабатывать «мальчиком для битья», и нередко пьяные джентльмены, превосходящие меня опытом, габаритами и грубой силой, без малейшей совести били так, что я летел через весь ринг, словно перышко! Бывали случаи, когда ради меня вызывали врача, но чаще всего обходились по старинке – просто выносили на свежий воздух и вливали бренди сквозь зубы. Через десять-пятнадцать минут я кое-как уходил своими ногами…

Это нормально, в конце концов, я же сам согласился на эту работу, и чаевые порой были весьма щедрыми. Чем старше я становился, тем реже меня удавалось «уложить», а к шестнадцати годам, после двух показательных боев, завсегдатаи клуба уже просто не рисковали всерьез со мной связываться.

Однако плюс от тех прошлых страшных ударов, несомненно, был: я привык быстро приходить в себя. Не знаю, сколько времени мне довелось быть в отключке в этот раз, но когда сумел разомкнуть глаза, стать на четвереньки и сфокусировать зрение, то едва не закричал от ужаса…

Сэр Эдвард лежал на боку, в трех шагах от меня, а из его шеи торчала черная рукоять ножа. Кровь заливала ковер, английский посол смотрел на меня невидящим взглядом, он был еще жив, губы шевелились, а скрюченный палец пытался что-то вывести на паркетном полу. Вроде бы это была латинская буква «S»…

Я рванулся к несчастному, упал, в дверь уже били чем-то тяжелым, надеюсь, они ее выломают и сумеют его спасти. Что же делать мне? Наверное, в первую очередь надо было попытаться извлечь оружие, причиняющее ему такую боль. Но когда я, стоя на коленях, попытался выдернуть страшный нож из раны, кровь хлынула волной, заливая мне руки! Посол захрипел, вздрогнул всем телом и замер навсегда. Господи Боже, что же тут происходит?!

– Папа-а-а-а!!!

Двери распахнулись, в кабинет вбежали люди. Рыжеволосая веселушка Энни упала в обморок, я попытался встать, отбросил окровавленный нож, чтобы попросить всех срочно вызвать русскую полицию и не дать им затоптать следы, но здоровый детина, из тех, что встречали меня у ворот, почему-то начал крутить мне руки за спину.

– Вы с ума сошли! Что вы делаете? Сейчас же отпустите меня-я…

Я вырывался, но ему на подмогу подоспели еще два лакея и дворецкий, кто-то снова ударил меня по голове, потом еще и еще, второй раз за сегодня отправляя в теплую вязкую темноту. Это было несправедливо. И это никого не волновало.

Наверное, меня связали, заткнули рот и куда-то увезли. Скорее всего, в тюрьму. Потому что на этот раз я очнулся от холода, на каменном полу, а за зарешеченным оконцем уже вставал холодный северный рассвет. Кажется, все подумали, что поймали убийцу. Самое ужасное, что даже я не уверен в том, что этого не делал…

Камера моего заключения была маленькой, низкой и абсолютно пустой. Ни скамьи, ни кровати, ни медной кружки с водой. Пахло сыростью и мочой, хотя если встать у зарешеченного оконца, расположенного под самым потолком, то дышать было легче. Я попытался успокоиться и обстоятельно вспомнить все, что произошло со мной вчера в доме английского посланника.

Тренированная память филолога услужливо подсказала напыщенные речи сэра Эдварда Челлендера, почти слово в слово, но категорически отказывалась раскрывать то, что произошло от того момента, как он назвал меня «щенком» и когда я вновь увидел его уже на полу с ножом в горле. А ведь именно в этом провале и крылась истинная правда о таинственном убийце.

О человеке, проникшем через окно, одним ударом вырубившем меня и наверняка за что-то зарезавшем английского посла. Причем, я уверен, сэр Эдвард его знал! Знал, иначе бы он попытался предупредить меня об опасности, а он был абсолютно спокоен, когда смотрел мне за спину. Черт, да он даже успел улыбнуться и кивнуть. А еще эта странная буква S на паркете…

– Пожалуй, вот в этот раз мне точно следовало бы взять с собой папиного денщика, – неизвестно кому, вслух сообщил я. – Он бы не допустил всего этого. По крайней мере, точно не позволил бы увезти меня в тюрьму…

Верный казак Матвей, хоть и был постоянной занозой в заднице, невероятно раздражая, но ведь, с другой стороны, всегда умудрялся спасать меня от всех напастей.

С момента нашей первой встречи, не слишком приятной для меня, все остальное время этот суровый бородач, с обритой головой и невероятно широкими плечами, кажется, только и делал, что досаждал мне и защищал меня. В обоих случаях это было правдой, и это ему удавалось.

Им управляло какое-то средневековое чувство вассальной верности и долга. Ведь вроде бы кто я ему? Всего лишь блудный сын его командира. Отец наверняка просил его защищать и заботиться обо мне, но я ничем не выразил хоть какое-то желание подвергаться этой опеке. Более того, я откровенно гнал его! А теперь, получается, что этот грубиян мог быть единственным, кто не позволил бы и самому дьяволу ударить меня в спину.

– Я дурак, – с полной уверенностью, в очередной раз, признал я, и дверь моего узилища заскрипела на петлях.

В помещение вошли два солдата, при ружьях, один из них молча кивнул мне, указывая на выход. Спорить не хотелось. Даже если сейчас меня выведут на расстрел или к виселице, это лучше, чем заживо гнить в этом каменном мешке. Мы довольно долго шли по каким-то коридорам, освещаемым лишь факелами или свечами, а потом достигли довольно просторного зала, где за столом, с бумагой и чернильницей, сидел скромный человек в серо-зеленом мундире. Солдаты встали на караул за моей спиной.

– Строгов Михаил Николаевич, – то ли спросил, то ли обозначил он, подняв абсолютно неприметное, гладко выбритое лицо. – Дворянин, российскоподданный, большую часть жизни проведший в Великобритании. Вернулись на родину несколько дней назад по просьбе умирающего отца. Как же вы умудрились за столь короткое время попасть в самую пучину международной политики и более того – оказаться замешанным в заговор против государя?

Я кротко выдохнул. Потом вспомнил свой единственный визит в английскую полицию и решил, что нет ничего лучше, чем чистосердечное признание.

– Сударь, не имею чести вас знать…

– Вам это и не нужно.

– Хорошо. Тогда позвольте рассказать вам все, что я знаю, с самого начала.

– Сделайте милость, – он чуть откинулся на стуле и сцепил пальцы рук на столе.

– Рассказ будет долгим. – Я откашлялся в кулак и начал.

…Начал с того самого злополучного выстрела, который привел к моему изгнанию из родового поместья Строговых. О его письме, полученном мною много лет спустя. О том, как и при каких условиях произошло мое знакомство с юной леди Челлендер. О своем возвращении домой, о смерти отца, о его похоронах и необычайных событиях, последовавших за ними.

Потом о приезде в Санкт-Петербург, в гостеприимный дом добрейшего генерала Воронцова, и высочайшей аудиенции, полученной мною у государя. О приглашении на ужин и приеме в особняке английского посла, нападении неизвестного или неизвестных и обо всем, что за этим последовало.

– Это все? Вы ни о чем не умалчиваете?

Я кивнул: да, все. Чиновник внимательно смотрел мне в глаза.

Единственно, о чем я умалчивал, так это о серебряном браслете Цепных Псов, который все так же отягощал мое запястье. Но теперь у меня уже хватало мозгов не упоминать его даже намеком. А спросили бы напрямую, так соврал, что это просто модное мужское украшение.

– Что ж, Михаил Николаевич, – после долгой паузы протянул судебный чин. – Следствие обладает необходимыми доказательствами правоты ваших слов. Да и поручительство его сиятельства графа Воронцова тоже имеет свой вес. Я не смею далее держать вас здесь. Однако…

Я с надеждой вскинул голову, не веря своим ушам. Неужели в той самой страшной России, которой меня всегда так пугали, все-таки существует закон и справедливость?

– Вы будете должны дать слово дворянина, что самостоятельно разберетесь во всем этом темном деле.

– Разумеется, я клянусь…

– Не мне, – прервал он, вставая.

В ту же минуту распахнулась дверь смежной комнаты и в помещение для допроса вошел сам государь Александр Второй. Невольно я опустил голову.

– Молодой человек, я все слышал. Будьте же любезны избавить меня от всех возмущенных нот Европы и докажите, что вы действительно не имеете никакого отношения к смерти сэра Эдварда.

– Да, Ваше Величество, – твердо пообещал я, глядя прямо в глаза этому великому человеку. – Более того, обещаю, что найду и предоставлю вам истинного виновника. Или погибну в схватке с ним.

– У вас три дня, – без улыбки принял мою клятву русский царь.

Самодержец развернулся на каблуках и вышел вон. Тайный чиновник за столом проводил его низким поклоном и обернулся к сопровождающим меня солдатам.

– Вы все слышали, господин Строгов. Не смею задерживать. Вас проводят до ворот крепости. Три дня. Если сомневаетесь в успехе, лучше заранее купите себе место на ближайшем судне.

– Не дождетесь, – огрызнулся я.

Вопреки всему человек за столом лишь улыбнулся в ответ на мою дерзость. Кто-то из конвоиров подтолкнул плечом. Я вежливо, по-английски, откланялся и уже минут через пятнадцать вдохнул холодный и сладостный воздух свободы…

– О, гляньте, люди добрые, кто тут нарисовался! Живой, что ли, хлопчик? – едва ли не на шаг от порога меня сгреб страшный бородатый великан, сжимая так, что ребра отозвались жутким хрустом.

– Ножки на месте, ручки на месте, голова болтается. Ну, стало быть, до ста лет будешь жить, а?!

Даже если бы я и хотел ответить, то все равно бы не смог. Грудь сдавило так, что вздохнуть невозможно, в горле хрип и писк, а ноги вообще до земли не дотягиваются. К тому времени, когда этот рычащий монстр соизволил меня отпустить, я практически смирился с неминуемой смертью.

– Матвей, прошу вас, не сломайте молодого человека, – попросил ангел-спаситель в лице добрейшего графа Воронцова. – Мишенька, я счастлив, что все кончилось хорошо. Выбраться из Петропавловских казематов всего за один день не удавалось, по-моему, никому. Вы первый!

Мне сложно было оценить его правоту, слишком болезненным оказалось освобождение. Нет, не из тюрьмы, как вы подумали…

– Давайте же в коляску, и скорей уедем подальше от этого жуткого места. Вы выглядите ужасно исхудавшим, – уговаривал он, ведя меня под руку к ожидающему невдалеке кучеру. – Вы нам все расскажете по дороге!

Старый казак, беззлобно улыбаясь в усы, словно свидетель чего-то невероятно смешного, уселся на облучок, изрядно потеснив возницу. Мы с графом разместились сзади, и бодрая лошадка, всхрапнув, повлекла нас по булыжной мостовой, через мост, далеко в город, минуя все рестораны и соблазны, прямиком к уютному генеральскому особняку. То есть я уверен, что мы направлялись именно туда, когда мне в голову стукнулась другая идея…

– Простите, мы можем повернуть к дому английского посла? У меня там дело. Очень важное, поверьте.

– Вы сразу из тюрьмы, мятый, небритый, пахнете, как побродяжка с Васильевского острова. И в таком виде наносить визит в дом покойного?

Я сжал зубы и кивнул. Павел Павлович только покачал головой, махнув рукой, и менее получаса спустя кучер натянул поводья прямо перед знакомыми коваными воротами. У входа стояли двое неулыбчивых мужчин в форме шотландской гвардии, высоких шапках и килтах в черно-зеленую клетку, на рукавах черные креповые ленты.

Я спрыгнул с коляски, но у ворот был остановлен.

– Позвольте мне пройти, господа.

– Это территория консульства Великобритании. Вход только для приглашенных лиц. Ваше приглашение, сэр?

– У меня его нет. Но… мисс Челлендер знает меня.

– Ваше приглашение?

– Просто позовите ее!

– Она принимает соболезнования, сэр.

– Отойди в сторону, твое благородие, пусти меня с этими умниками усатыми побеседовать. Щас они у меня в юбках на голове, на четвереньках, на историческую родину отправятся! – полез в дело старый казак, на ходу засучивая рукава.

– Нет. – Я изо всех сил уперся ему руками в грудь, но это было сродни попытке остановить ломовую лошадь. – Прекратите, не смейте! Я сам!

На лицах шотландцев не отразилось ни капли испуга, драки они не боялись, а, может, даже были рады новому развлечению, но в этот момент на дорожке, ведущей к дому, показалась дочь английского посла. Энни была в черном траурном платье и черном капоре. Она заметила нас, повернулась, подумала и решительно зашагала к воротам.

– Что здесь происходит, господа?

– Этот джентльмен и его лакей пытаются ворваться в дом, – пояснил один из охранников.

– Ты кого это лакеем назвал, мурло нерусское?! – вспыхнул Матвей.

– Да хватит уже! – едва не срываясь, рявкнул я. – Мисс Челлендер, позвольте объяснить то, что произошло с вашим отцом…

– Мне уже объяснили, – едва сдерживая слезы, перебила она. – Это был несчастный случай, мой отец выпил слишком много и, показывая вам кинжал, запнулся о ковер и сам напоролся на лезвие. Никто не виноват. Вы на свободе. А моего отца похоронят в Британии.

– Но… это не так. Там был кто-то еще… Я просто не успел обернуться. Но поверьте, все не так…

– Я знаю. Это вы убили его. Я ненавижу вас. А ваше русское правительство всегда покровительствовало преступникам, так говорил мой отец. Мой покойный отец…

– Нет, это неправда! Я не убивал его!

Вместо ответа она на миг скользнула меж двумя рослыми шотландцами и отвесила мне пощечину. Я мог бы увернуться от удара, но не стал. Энни взглянула мне в глаза, развернулась и ушла, не сказав больше ни слова. Охранники с презрением сплюнули на мостовую…

Матвей по-прежнему был настроен разобраться, но лично я был слишком подавлен всем произошедшим. Сейчас мой поступок представлялся мне мелочным, жалким и по-мальчишески глупым.

Павел Павлович был прав, не стоило ехать в дом умершего, когда я единственный подозреваемый в смерти сэра Эдварда. Не знаю, что я рассчитывал здесь найти – справедливость, утешение, понимание? Мисс Челлендер тысячу раз права, почти у нее на глазах убит самый близкий человек, и лезть к ней в день похорон с объяснениями и извинениями – что-то совсем уж запредельно неприличное…

– Трогай, – тихо попросил отставной генерал, когда мы с папиным казаком молча сели обратно в экипаж. Так же, не сказав друг другу ни слова, мы доехали до особняка графа Воронцова. Я впервые в жизни дико хотел застрелиться.

В доме мне было предложено подняться наверх в гостевую комнату. Туда же доставили таз с горячей водой, мыло и бритвенные принадлежности. Моя старая одежда аккуратно висела в шкафу. Я вымылся. Побрился и переоделся. Потом сел, зажав голову руками, мысли были не радостные и не позитивные.

Первое, мне нужно бежать. Просто уехать из этой страны, поселившись где-нибудь в милой европейской глуши. Писать стихи, собирать гербарии, пить по утрам свежее молоко, ни о чем не думать, все забыть и…

Я достал из своего старого пальто записную книжку отца. Пролистал желтые страницы, исписанные мелким, бисерным почерком. Посмотрел на подробную карту озера Байкал, в Сибири. Видимо, отец попросил кого-то нарисовать ее, сам он не был хорошим художником. Над самым большим островом были начертаны две буквы S. А может, это были и не буквы, а так, закорючки…

Над крышами домов плавно закатывалось холодное русское солнце. Я отложил записную книжку и, как никогда ранее, почувствовал жгучее желание вернуться в тихую, уютную Великобританию. Потом, вопреки всем законам здравого смысла, осторожно распахнул створки окна и спустился вниз по водосточной трубе. Мне срочно нужно было видеть Энни Челлендер! Она должна меня понять.

Адрес я помнил, деньги были. Поймал на улице скучающего извозчика и вскоре был на месте. Шотландцы у входа все так же несли свою службу. Я встал шагах в двадцати за углом, совершенно не представляя, что буду делать дальше.

Так прошел час или два, не знаю, может, больше? Просто когда наступила темнота и охранники ушли куда-то в свои караульные помещения, сзади меня кто-то слегка похлопал по плечу.

– А-а, это кто?

– Дед Пихто! – Могучие руки подняли меня под мышки, встряхнули и развернули.

– Как вы меня нашли?

– Да легко! А все почему, потому что мозгов у тебя, хлопчик, немного, – безжалостно добил старый казак, вжимая меня спиной в ограду. – Ты какого лешего от меня сбежал? Самый умный или храбрый до борзоты собачьей?! К врагу в дом идешь, к убийце отца своего, а как спину прикрыть и не думаешь?! Храни Господь Пал Палыча, добрейший души человек и друг верный, тебя за шиворот из тюрьмы каменной выволок!

– Я не хотел лишних хлопот…

– А потому второй раз в Петропавловку лезешь?! Ищешь, где голову сложить, так давай я те прямо тут шейку цыплячью набекрень сверну!

– Это только мое дело, – попытался оправдаться я. – Граф Воронцов поймет, он, в отличие от вас, знает, что такое честь благородного челове… уп?!

Папин денщик молча запечатал мне широкой ладонью и нос, и рот, вглядываясь куда-то вдаль. Я начал задыхаться…

– Стало быть, так, твое благородие, в саду двое. Оба в черном, идут осторожно, таятся, явно не свои. Забор одолеть сможешь али подкинуть?

Я из последних сил кивнул: смогу, не надо меня никуда подкидывать.

– Тады уж будь ласков, не шумни ненароком.

Он отпустил меня, взялся за металлические прутья ограды и одним невероятным движением взлетел наверх, четко поставив каблуки меж опасных зубцов. Потом прыгнул вперед, на прогнувшуюся под его весом яблоню, и бесшумно соскочил на землю. Отдышавшись, я попробовал последовать его примеру, пусть не так эффектно, но все же перебравшись на ту сторону.

– Удивительно, что собаки не лают, – прошептал я, вставая за спиной Матвея.

– Что ж удивительного, – тихо откликнулся он. – Предатель в доме, вот и псы под замком. Где, говоришь, комнатка той англицкой девицы?

– Окно на втором этаже.

– Откуль знаешь? Поди, уж и отметился?

– Не смейте даже думать о ней в таком тоне! – вспылил я. – Просто предполагаю. Это единственное окно, где горит свет. Возможно, бедняжка сидит там и молится о душе покойного батюшки…

Старый казак явно хотел что-то съязвить, но удержался и первым скользнул вперед. Я двинулся за ним, недоумевая, как такой крупный мужчина может двигаться столь бесшумно и незаметно.

Матвей шел по саду, как волк, чуть пригнувшись, зорко осматривая окрестности и ни разу не хрупнув даже случайным сучком под листьями. Я шел за ним, стараясь ставить ногу след в след, но все равно топотал, как ярмарочный медведь. А ведь я был лучшим спортсменом колледжа, я старался, а он… а я… это уже обидно, в конце концов!

Увы, сегодня мои душевные муки оказались мало кому интересны, и единственное, на что я нарвался, так это на пару раздраженных взглядов старого казака, когда слишком уж шумел. Впрочем, ни одним словом он этого не комментировал, мне все было понятно и так.

Осторожно обойдя спящий дом, мы заметили длинную лестницу, ведущую на второй этаж. Ее держал один из людей в черном платье, а второй уже взбирался на подоконник. Прежде чем я открыл рот, чтобы возмутиться таковым их поведением, папин денщик погрозил мне кулаком:

– Да помолчи уже, Христа ради. Чего орать-то, ночь на дворе, люди спят…

После чего метнулся к лестнице так быстро, что только ветром дунуло. Я думал, он сцепится с тем, что внизу, но драки не было. Старый казак просто ткнул удивленного незнакомца ладонью в горло и придержал лестницу, пока его задыхающийся противник сучил ногами по земле.

– Что встал, твое благородие?! А ну, лезь наверх, спасай девицу!

У меня хватило ума не спорить. Карабкаясь по лестнице на второй этаж, я услышал два револьверных выстрела, а вслед за ними приглушенный визг дочери английского посла.

– Энни, держитесь! – я неловко перекувыркнулся через подоконник, запутавшись в тонких занавесях, и рухнул в комнату.

Вид открывшейся мне трагедии был попросту ужасен! Рыженькая мисс Челлендер билась в грубых объятиях двух мужчин, пытающихся завязать ей рот каким-то шарфом. А у дверей с презрительным выражением лица стоял тот самый дворецкий, что впускал меня в дом. Не может быть, он же настоящий британец, а значит, как преданный пес должен служить своему хозяину. За своевременно выплачиваемое жалованье, разумеется…

– Господа, что здесь происходит? – на блестящем английском вопросил я.

Отвечать мне не стали или не захотели. В отчаянном взгляде мисс Энни читался явный приговор моему умственному развитию. Тем не менее я повторил:

– Что вы здесь делаете?!

– Собираемся пить чай, – подумав, соврал дворецкий, и по его знаку двое громил в черном бросились на меня.

Разумеется, я был готов и принял негодяев по всем правилам английского бокса. Пока хозяйка дома пыталась выпутаться из связывающих ее простыней, я встретил первого прямым в челюсть, ушел от удара второго, добил первого хуком слева, а второго без всяких правил так боднул головой в живот, что мерзавец вылетел в окно!

– Ирландский прием, они всегда так дерутся в пабах, – чуть запыхавшись, объяснил я и замер перед револьверным дулом. Предатель-дворецкий держал меня на мушке.

– Вы не посмеете!

– Почему, сэр?

– Потому что по законам детективного жанра убийцей может быть кто угодно, но не дворецкий! – напомнил я.

– Никогда не слышал о такой литературной традиции, – без улыбки констатировал он, большим пальцем взводя курок того самого «лефорше», принадлежавшего ранее мисс Челлендер.

Я понял, что он выстрелит, и мог только гордо выпятить грудь. В тот же миг непонятная сила сорвала дверь за его спиной и накрыла предателя, словно могильная плита на шотландском кладбище.

– Как ты, хлопчик, продержался до подхода кавалерии? – в разбитом дверном проеме показалась широкая фигура папиного денщика.

– Ну, в целом, да. Спасибо. Вы очень вовремя, – прокашлялся я.

– Ох ты ж, Матерь Божья, Пресвятая Богородица, да тут девица страдает! И ты встал столбом, твое благородие, нет чтоб помочь сиротинушке?!

Он прошелся по двери с пискнувшим дворецким и в одну минуту размотал несчастную мисс Челлендер, освободив ее от всего, кроме тончайшей нижней рубахи до колен и выглядывающих из-под подола кружевных панталончиков.

– Упс… – сказала рыжая Энни, пытаясь прикрыть маленькими ладошками три места сразу. Не получилось, чистая математика, но она старалась…

– Отвернись, хлопчик, – укоризненно покачал бородой папин денщик. – Не видишь, смущается девица?

Я мигом отвернулся к стене, не сразу поняв, что мной опять командуют.

– А вы чего не отворачиваетесь?

– А я казак старый, я ей в дедушки гожусь, меня чего стесняться. – И этот нахал прошел через всю комнату, по пути пнув в живот пытающегося подняться типа в черном, взял из шкафчика длинный халат и самолично накинул на плечи дрожащей девушки. И она его поведением даже не возмутилась ни разу!

– Вяжем хмырей болотных, – подмигнул мне Матвей, обрывая шнур для вызова слуг и кидая его мне. Пока я связывал руки за спиной своему бывшему противнику, папин денщик выволок из-под двери расплющенного дворецкого и скрутил ему запястья его же поясным ремнем. После чего сунул за пазуху подобранный револьвер и выглянул в окно.

– У-у, досада-то какая… Ну, прими, Господь, душегуба, если на то будет воля Твоя.

– Что? – одновременно дернулись мы с дочерью посла, наперегонки бросаясь к подоконнику.

– Меня не столкните, жеребята, – хмыкнул в усы казак, отходя в сторону.

Мы вместе свесились вниз – под окном лежало тело мужчины в черном с неестественно вывернутой шеей. Его напарник был привязан своими же штанами к лестнице.

– Это была самозащита, – зачем-то напомнил я.

Ответный взгляд рыжей англичанки подтвердил, что она все так же не верит мне ни на грош.

– Я вызову полицию, – осторожно предложила мисс Энн.

– А чего ж, зови, – согласился Матвей, с хрустом сжимая и разжимая кулаки. – Тока, думаю, они нас первых в тюрьму упекут. За то, что вопреки приказу еще раз, да ночью, да без приглашения в английское посольство поперлись. Бесценного свидетеля убили, а дворецкий ваш еще и сухим из воды выйдет, дескать, он на помощь молодой хозяйке спешил, когда увидел, как русские тут все громят…

– Но это ложь! Чарлз сам провел сюда этих ужасных людей, у него ключи от всех комнат, он предал меня! Он… негодяй и мошенник!

– В полиции, уж извини, девонька, мужскому слову больше верят. – По тому, как погано улыбнулся дворецкий, было ясно, что на это он и рассчитывает. – Не полицию надо звать.

– А кого?

– А ты вспомни-ка, твое благородие, кто тебя из казематов выпустил? Тут власть повыше полицейской нужна. Собирайтесь-ка, к графу Воронцову с трофеями вернемся, в ножки поклонимся да и покаемся. А уж он кому надо словечко замолвит…

Пожалуй, в этом вопросе старый конвоец был прав. Мы вновь наворотили дел, погиб человек, возможно иностранец, и только захват трех преступников живыми мог спасти наши шеи от петли. Если мисс Челлендер даст показания, возможно, наверху закроют глаза на то, что мы следили за ее домом и влезли на английскую территорию без приглашения или просьб о помощи.

Увы, бюрократические машины во все времена, во всех государствах были, есть и остаются самыми неповоротливыми. Сначала нас бы сунули в тюрьму, а уж потом, возможно, похвалили за спасение жизни дочери покойного сэра Эдварда. И то не факт, могли бы обвинить в недостаточном старании, непрофессионализме и потере свидетеля…

– Между прочим, у меня имя есть. Михаил Николаевич!

– Ты тута посиди, паря, – не обращая на меня ни малейшего внимания, продолжал Матвей. – За супостатами пригляди, девицу невинную успокой. А я во двор спущусь, уж небось сам как-нибудь лошадей в коляску запрягу.

– Наш экипаж в конюшне, это налево, за садом, – тут же подсказала рыжая Энни, отодвигаясь от меня столь демонстративно, словно боялась, что я и впрямь буду ее успокаивать. – Только возвращайтесь побыстрее.

– А то! Вы покуда меж собой поворкуйте да с пленных глаз не спускайте. Вона у них какие рожи подозрительные. Стрелять умеешь?

Он протянул мне пистолет дворецкого. Я молча принял оружие. Еще бы не умел, в Оксфорде студенты устраивают регулярные турниры по стрельбе. И хотя мне плохо давался тяжелый английский лук, в пулевой стрельбе я входил в первую десятку.

– Вам не сойдет это с рук, сэр, – сквозь зубы процедил связанный дворецкий, лишь только казак вышел из комнаты.

– Как вы могли, Чарлз, – резко обернулась к нему мисс Энни. – Зачем вы так поступили? Мой отец всегда был добр к вам…

– Все, что я делал, сделано мной для блага Британии, – надменно фыркнул он.

– Но эти люди хотели меня убить!

– Они делали это для блага Британии.

– Вы бы позволили им задушить меня… для блага? – окончательно потеряла логику моя бывшая спасительница, лихорадочно массируя пальчиками виски. – Что происходит? Сначала умирает мой бедный отец, теперь должна умереть я, но зачем наши смерти Англии? Это неправильно, непорядочно, преступно, в конце концов…

– Это политика, мисс, – уверенно поправил старый негодяй. – Поверьте, я не имел ничего личного против вас, но таковы реалии требований национальных интересов Великобритании.

Я тихо подошел к остолбеневшей девушке и развернул ее за плечи:

– Не слушайте его. С ним будут разбираться другие люди. А вам, возможно, стоило бы покинуть Санкт-Петербург.

– Не смейте решать за меня! Еще один советчик выискался! Я потеряла отца и никуда отсюда не уеду, пока не узнаю, что тут произошло, и не добьюсь наказания виновных!

– Воля ваша, – не стал спорить я. – Слышите свист? Думаю, это Матвей подогнал экипаж. Вы поедете с нами или предпочтете остаться?

– Не ваше дело, – довольно резко и совершенно не в тему ответила она, развернулась, бросилась на кровать и зарыдала. Я понял, что здесь мне больше делать нечего, она никогда меня не простит, и, возможно, позволь та милая девушка выбросить меня за борт, ее отец мог бы остаться жить…

– Пошли отсюда, – я рывком поднял обоих пленников и, подталкивая стволом револьвера в спину, заставил выйти из дома. Перед крыльцом действительно стоял легкий английский экипаж, запряженный одной вороной лошадкой. Папин денщик подмигнул мне и, отложив вожжи, помог мне привязать длинной веревкой всех троих пленников к задней рессоре экипажа.

Дворецкий попробовал было возмутиться таким бесчеловечным отношением и потребовал вызова представителей правопорядка. Матвей, не вдаваясь в детали возможных политических последствий и также несомненных нот протеста от правительства Великобритании, просто отвесил ему такой тяжелый подзатыльник, что у негодяя только зубы клацнули.

– Ну, если с политикой разобрались, тогда поехали. Где рыжуха твоя?

– Она не моя! – дернулся я и сухо пояснил: – Мисс Челлендер решила не ехать.

– Хм, а что так?

– Не знаю!

– А орешь тогда с чего? Недоволен чем-то?

Ответить я не успел, потому что в тот самый момент на пороге показалась наша юная англичанка, переодетая в скромное черное платье, капор с рюшами, держа при себе небольшой дорожный саквояж. Она решительно подошла к нам и подала руку Матвею, который помог ей сесть в экипаж.

– Решила подышать ночным воздухом, дочка?

– Я решила, что вам, возможно, понадобится свидетель, заслуживающий доверия, – обрезала Энни, глядя почему-то на меня. – В конце концов, это именно я подверглась нападению в собственном доме. Уверена, что русский царь Александр не допустит такого в пределах своей столицы.

Старый казак удовлетворенно крякнул, запрыгнул на место кучера и профессионально щелкнул вожжами. Лошадь резво взяла с места, так что я, зазевавшись, был вынужден запрыгивать в экипаж на ходу. Дворецкий и его сообщники, проклиная все на свете, бежали следом, натягивая веревку. Казак, невзирая ни на что, бодро распевал что-то про чеченскую войну:

– Чечен молодой В озере купался. Русску девку увидал, Без штанов остался! Ой-ся, ты ой-ся, Ты меня не бойся. Я тебя не трону, Ты не беспокойся!

Мы с мисс Челлендер слушали его вполуха и молчали, стараясь даже не смотреть друг на друга, хотя вынужденно сидели плечом к плечу.

Нет, я не был на нее обижен. Более того, меня искренне восхищала стальная воля этой девушки, только сегодня отправившей на родину тело отца и решившей отважно остаться здесь, в России, исполненная твердой решимости дождаться от российского правительства проведения тщательнейшего расследования и наказания виновных.

Истинных виновных, разумеется, напомнил себе я. Мысль о том, что она до сих пор считает, будто бы сэра Эдварда зарезал я, казалась мне нестерпимо несправедливой и жгла, словно нечистая совесть.

На пустынных улицах Санкт-Петербурга, далеко не везде отлично освещенных, пару раз к нам пытались сунуться из подворотни какие-то подозрительные молодчики.

В иное время мы бы не прошли мимо и пяти шагов, но сейчас, при виде беззаботно поющего казака с огромным кинжалом на поясе, все криминальные элементы тут же сдавали назад. Полицейских мы не видели ни разу, видимо, за полночь они на службу уже не выходят.

Вот в Лондоне другое дело: там на каждом перекрестке под фонарем и в дождь, и в снег дежурит строгий «бобби» в высоком шлеме и с дубинкой на поясе. Оружие они традиционно не носят, ибо закон должен быть уважаем и так! Что, разумеется, хорошо и красиво в идеале, но ни в коей мере не снижает реальный уровень преступности на Британских островах.

В общем, как вы понимаете, я был готов думать, рассуждать и забивать себе голову чем угодно, лишь бы отвлечься от теплого плечика печальной мисс Челлендер. Не знаю, о чем думала она, но за всю дорогу до дома графа Воронцова ни один звук не слетел с ее плотно сжатых губ…

– Тпр-р, шальная! – Матвей натянул вожжи, уверенно осаживая разгулявшуюся кобылку. – Прибыли, твое благородие. Помоги девице с экипажу сойти, ручку подай, вежливость прояви, образованный небось, сам знаешь.

У меня начало складываться неприятное ощущение, что этот бородач до конца жизни будет надо мной издеваться.

– Прошу вас. – Я соскочил с экипажа и по-джентльменски подал руку даме. Но гордая дочь английского посла предпочла это проигнорировать и, подобрав юбки, шагнула на мостовую сама. В результате зацепилась каблучком за ступеньку и рухнула носом вниз…

– Успел, – выдохнул я, на лету ловя мисс Энн Челлендер в объятия. На мгновение мы замерли нос к носу друг с другом.

– Помирились, стало быть? – добродушно прогудел папин денщик, помогая заспанному дворнику распахнуть ворота. – Давайте-ка в дом, сизы голуби! А я покуда гостей наших в подвал суну, нехай головы горячие охладят чуток…

Едва стоящие на ногах дворецкий с напарниками, издав короткий стон, рухнули на колени. Безжалостный Матвей отвязал несчастных, невзирая на все протесты и мольбы, и пинками погнал куда-то к дворовым постройкам. Мы с девушкой, резко опомнившись, дружно отпрянули в стороны, я извинился, она кивнула, а с порога дома нам уже приветливо махал рукой Павел Павлович в турецкой феске и длинном восточном халате.

– Мишенька, родной, наконец-то! Я не спал всю ночь с того времени, как Матвей отправился за вами в английское посольство. А кто эта юная красавица?

– Мисс Энн Челлендер, дочь покойного сэра Эдварда, – представил я. – Вы ее знаете.

– О-о! Уверен, что видел вас при дворе, бедное дитя, но не имел чести быть знаком лично, – генерал подал ей руку, англичанка присела в реверансе, и они оба прошли в дом.

Меня пригласить, разумеется, забыли. Я дождался неторопливо шествующего Матвея, сделал вид, что без него заходить не собираюсь. Он это оценил.

– Меня ждешь? Уважаю. Вдвоем пойдем, доложимся. Тока ты сам говори, а я поддакивать буду. Ты у нас человек ученый, говоришь как по-писаному, любо-дорого слушать.

– Не издевайтесь уже…

– И в мыслях не было, хлопчик!

Я ему не поверил. Он со мной никогда серьезно не разговаривает, если только не орет. Вот и сейчас старый казак безапелляционно отодвинул меня плечом, первым протиснулся в дверь, а мне же пришлось его догонять. Интересно, он и с моим отцом так же себя вел? Хотя вряд ли, папа никому спуску не давал.

– Заходите, заходите, друзья мои! – гостеприимный Павел Павлович суетился вокруг стола в гостиной. – Самовар готов, вот бублики, варенье, калачи еще всякие. А может, водочки, господа? Если Анна Эдуардовна позволит…

Мисс Энни, уже раскрасневшаяся от чая, облизывала серебряную ложечку. На просьбу графа она пожала плечиками и милостиво кивнула. По знаку отставного генерала заспанный лакей принес графин с водкой и наполнил три стопки. Выпили без тостов, махом.

– Ну а теперь, молодой человек, рассказывайте, как прошла военная кампания?

Я отщипнул кусочек от бублика, закусил, выдохнул и внятно, не без подробностей, пересказал все события сегодняшней ночи, ничего не скрывая и не приукрашивая. Матвей в рассказ не ввязывался, лишь пару раз одобрительно покачал бородой. Когда я окончательно выдохся, рыжая англичанка, подумав, внесла одну, но убийственную коррективу:

– Врет он. Я не визжала, а сопротивлялась. Дядя Матвей подтвердит!

К моему вящему ужасу, старый казак степенно кивнул и сам налил себе вторую стопку. Граф Воронцов с пониманием и даже некоторой долей сочувствия покосился в мою сторону, после чего вновь вызвал лакея:

– Милейший, я сейчас дам вам письмо, так вы уж позаботьтесь немедленно доставить его в Тайную канцелярию. Из рук в руки любому дежурному офицеру.

Лакей послушно кивнул, хозяин дома потребовал бумагу и перо. А примерно через час к дому подъехала черная карета. Молчаливые офицеры увели трех пленников. К нам в комнату шагнул тот самый скромный господин, что допрашивал меня в Петропавловской крепости.

Он вежливо поздоровался с графом, чуть поклонился дочери английского посла, сдвинул брови в сторону налившего третью стопку Матвея и улыбнулся мне краем губ.

– А вы умеете о себе напомнить, господин Строгов. Не сочтите за труд, будьте любезны повторить ваш занимательный рассказ. Господа, к вам всем просьба не перебивать рассказчика. У вас будет время подать свою версию. Обещаю.

Он был очень вежлив и даже обходителен, но почему-то ни у кого не возникло желания улыбнуться в ответ. От чая и водки чиновник категорически отказался, наводящих вопросов не задавал, только слушал. После меня такому же мягкому допросу подверглась и мисс Челлендер. На папиного казака он даже не стал тратить время, просто махнул рукой.

– Любезный Павел Павлович, позвольте поблагодарить вас за участие. Дамы и господа, разрешите откланяться. Вы все свободны в передвижениях. Господин Строгов, кажется, что-то обещал нашему императору?

– И сдержу слово, – прокашлялся я.

– Но в связи с новыми обстоятельствами дело становится еще более запутанным.

– Увы. Однако это не причина отступать, – уперся я.

– Думаю, вам понадобится больше чем три дня. Что вы намерены предпринять?

– Китайцы. Буква «S». Возможно, это слово «Сибирь»? В записной книжке моего отца есть маленькая карта Байкала. Я поеду туда.

– Уверены? – ничуть не удивился он.

– Да.

– Что ж, я доложу об этом государю. – Высокий чин секретной канцелярии еще раз поклонился всем и уже в дверях неожиданно обернулся к рыжей англичанке: – Ах да, мисс Челлендер. Примите еще раз мои искренние соболезнования. Тело вашего отца, согласно его завещанию, уже отправлено пароходом в Лондон. Торжественные похороны будут проведены в его поместье под Йоркширом.

– Благодарю вас, – едва слышно прошептала она.

– И вот еще. Судя по линии удара ножом, уж простите за такие печальные подробности, бил левша. А господин Строгов праворукий. Боюсь, что вы зря на него грешили. Увы, увы…

После чего чиновник покинул нас, оставив всех в гробовом молчании, а бедную Энни вообще замершую с распахнутым ротиком. По-моему, я выдохнул первым, и мой выдох прошелся по комнате с шумом шекспировской бури в «Генрихе IV».

– Что ж, молодой человек, – приподнялся в кресле граф Воронцов. – Как я понимаю, вы были только что оправданы?

– А я и не верил, что это он сделал, – поддержал из угла папин денщик. – Куды ему ножом-то размахивать, он и кулачонками бьет, как муху на стене лупит. Слабоват, стало быть…

Энни Челлендер ничего не сказала. Вообще ничего. Она кусала губы и с трудом сдерживала слезы. Деликатно похлопав ее по плечу, старый граф предложил ей пройти в свободную комнату. Девушка сразу согласилась, и мы с Матвеем остались один на один.

– Когда ехать думаешь, твое благородие?

– Сегодня же.

– Добро. Собирай вещи, я коней приготовлю.

– А вам это зачем? Вы же меня постоянно высмеиваете, презираете, оскорбляете перед… дамой! Мой отец никогда бы не позволил такого обращения с собой.

– Он не ты, – задумчиво согласился старый казак. – Большой человек был твой батька, за Отечество ни сил, ни крови не жалел. Ты, навродь, и на него похож, и не наш какой-то. Вот потому вместе и поедем.

– Вы не ответили. Почему?

– Потому что без меня тебе, хлопчик, башку свинтят за милую душу, не успеешь и до первой заставы доехать!

Он с хрустом потянулся, разминая широченные плечи, и неожиданно предложил:

– А давай-ка вздремнем часок-другой. В дальний путь с ночи без сна пускаться сам Николай-угодник не велит.

Я хотел было высказать ему все, что думаю о нем, о его воспитании, уровне культуры, тактике, обращении с людьми, хамстве, грубости и фамильярности, но не успел. Этот здоровяк вдруг обернулся и сгреб меня в объятия так, что оторвал от пола. Не знаю, что у него был за душевный порыв, второй раз уже, но меня он придушил изрядно.

Выпустил так же неожиданно, как и схватил, я едва удержался на ногах. А папин денщик махнул ладонью по бровям, словно вытирая случайную слезу, и широким шагом покинул комнату, каким-то чудом ничего не задев и не снеся…

Я тупо опустился в свободное кресло с позолоченными ручками и бархатным сиденьем. Сам себе налил водки, воровато огляделся и тихо выпил в одиночку. В горло не пошло, я закашлялся, с трудом отдышавшись…

– Михаил, вы в порядке? – в дверях показался хозяин дома. – Право, я рад, что все так быстро разрешилось. Матвей сказал, что вы уезжаете вместе?

– Да, как я понимаю, мне предстоит ехать куда-то далеко, в Сибирь, на ваше озеро Байкал. А от папиного денщика никак уже не отвяжешься.

– Думаете, все ответы ждут вас там и они стоят всего этого?

– Павел Павлович, – честно взглянув ему в глаза, ответил я. – Мой отец отдал жизнь, защищая то, что было для него свято. Я хочу найти всех, кто причастен к его смерти. Хочу раскрыть загадку Цепных Псов. Хочу знать свое место в жизни, и, возможно, решение всех этих вопросов, согласно записной книжке отца, лежит на берегах вашего озера Байкал. Как я помню, именно это озеро было нарисовано на последней странице…

– Вы правы, мой мальчик, – совершенно по-отечески проговорил граф Воронцов, сунул руку за пазуху и протянул мне небольшой прямоугольный предмет, завернутый в тонкий платок. – Вот записная книжка вашего батюшки, она осталась в вашей комнате. Внутрь не заглядывал, боже упаси! Это ваш крест, но если я могу быть хоть в чем-то полезен…

– Благодарю. Как я понимаю, денег на дорогу у меня хватит, оружие есть, дорожные карты тоже.

– Вы непременно возьмете с собой Матвея, – твердо решил генерал. – И это не просьба, это требование. Без него вы никуда не поедете.

– Я уже понял.

– Кстати, где он сейчас?

– Пошел спать перед походом.

– Вот и отлично. Что ж, пойду распоряжусь собрать вам провизию в дорогу.

Павел Павлович еще раз тепло пожал мою руку и вышел, оставив меня одного, усталого и, кажется, не совсем трезвого. Иначе я бы спорил с ним по всем пунктам, требовал разъяснений, искал во всем виноватых, а так…

В голову стукнулась бесшабашная мысль о том, что неплохо бы налить еще стопочку за поэзию бессмертного Джона Китса, но я не дотянулся до графина. Просто опустил затылок на спинку кресла и уснул…

Мне снились китайцы в развевающихся одеждах, какие-то бешеные лошади, пытающиеся меня укусить, пустые казематы Петропавловской крепости, потом что-то вообще лишенное смысла, вроде пельменей на файф-о-клок в Оксфордском университете, и, кажется, все. Ну, вроде…

Потому как разбужен я был совершенно бесцеремонным взбалтыванием вместе с креслом, в котором я и уснул. Надо мной, улыбаясь, как цирковой зазывала, стоял бородатый Матвей, судя по всему, уже полностью экипированный в дальнюю дорогу.

– Вставай, хлопчик, Царство Божие проспишь! Припас собран, лошади оседланы, пистолеты заряжены, гроши спрятаны. Едем, что ли?

– Да, разумеется, умоюсь только, и вперед, – поспешно согласился я.

– Рукомойник рядом с уборной.

– Я в курсе.

– Мало ли, вдруг забыл спросонья.

– Я помню.

– Так и напомнить не грех.

– Спасибо.

– Да иди уже, мать твою! – сорвался папин денщик, и я впервые ощутил сладостный вкус маленькой, но победы. Наскоро умывшись и приведя себя в порядок, мне вспомнилось, что со вчерашнего вечера мой желудок пуст.

Но с другой стороны, солнце висело высоко в зените и пускаться в опасное путешествие после обеда, на тяжелый желудок, было еще более неразумно. В конце концов, можно всегда остановиться в каких-нибудь придорожных трактирах, на постоялых дворах, в недорогих гостиницах маленьких уездных городков.

На миг почему-то представились гостеприимные русские крестьянки в белом, выходящие нам навстречу с крынками молока и караваями белого хлеба. Если б я только знал тогда, насколько далека российская реальность от моих фантазий…

Но худшее ожидало меня у крыльца. На том же здоровом черном жеребце сидел, как царь на троне, старый казак. Мой Рыжик нетерпеливо прядал ушами. А на выпряженной из экипажа резвой кобылке, в дамском седле, совершенно спокойно и даже в чем-то самоуверенно расположилась рыжая дочь английского посла.

– Не делайте такое лицо. И не надейтесь, что я буду извиняться!

– Я жду не извинений, а объяснений, куда это вы собрались, мисс Челлендер?

– С вами!

– Хотите нас проводить? – все еще надеясь на чудо, уточнил я.

– Милой девушке сейчас опасно оставаться в Санкт-Петербурге, – мягко вставил свое слово любезный граф Воронцов. – Я дал ей рекомендательные письма к двум своим сестрам, проживающим под Саратовом. Это как раз по пути вашего следования. Вы ведь не откажетесь проводить юную леди?

Я понял, что меня опять заставляют делать то, что мне совершенно делать не хочется. Матвей косился в мою сторону с таинственной полуулыбкой, но молча. Видимо, предполагая, что решение повесить себе на шею этот хомут в бантиках я должен принять самостоятельно.

– Но… почему бы вам не поехать поездом? Сколько мне известно, в России строится весьма разветвленная сеть железных дорог.

– Во-первых, потому, что еще только строится. А во-вторых, потому, что мой отец погиб, меня чуть не убили ночью, и никто не берется гарантировать мою безопасность. А вы… – ее голосок в первый раз дрогнул. – Вы все еще мой должник. Прошу вас…

Теперь на меня укоризненно уставились две пары строгих мужских глаз.

– Я не могу обещать вам максимального комфорта, но постараюсь доставить до места назначения в целости и сохранности.

– Благодарю вас, сэр.

– Но вы должны знать, что мы тоже отправляемся не на развлекательную прогулку.

– Со мной револьвер и достаточная сумма денег, чтобы не быть вам обузой. И вот еще. – Она сунула руку в маленькую сумочку и протянула мне две вещи. Нож, которым был убит ее отец, и сложенную вчетверо старую карту.

Я быстро развернул пожелтевший лист и ахнул – на карте было грубо изображено озеро Байкал и его окрестности. Над самым большим островом была грубо нарисована латинская буква «S»…

Посмотрев в ее глаза, я понял, что отказать уже не смогу. Я от всей души обнял старого графа, сердечно поблагодарив за все, что он для меня сделал, и обещал вернуться, как только исполню свой долг перед императором. Павел Павлович благословил всех нас, перекрестив на дорогу, и, по-военному развернувшись, ушел в дом. Вот, как говорится, и все скромные проводы, по военному образцу.

– Поехали, что ль, твое благородие. Ты ж у нас командир!

– Поехали, – кивнул я, забираясь в седло.

Мой дорожный саквояж был приторочен к задней луке, и, судя по степени набитости, там обнаружится много нужных вещей. Наверняка, пока я спал, Матвей собрал мои пожитки, добавил с разрешения хозяина дома, что счел нужным от себя, и полностью подготовил наш маленький отряд к долгому походу.

Нам предстояло покинуть столицу верхом, до первых застав, потом ехать в кибитке с ямщиками до Москвы, там на поезд до Коломны и…

Старый казак на ходу, не оборачиваясь, протянул мне сложенный вчетверо лист бумаги. На нем рукой графа Воронцова был максимально четко расписан наш маршрут.

Кажется, я начинал понимать, почему отец считал этого человека своим ближайшим другом. Бывший генерал не зря заслужил свои эполеты, он был тактиком и стратегом от Бога! Наш предполагаемый путь проходил в стороне от больших дорог, за нами трудно было бы послать погоню, и нас почти невозможно было найти…

– Выйдем за город, и в галоп, – громко скомандовал я, когда мы прошли лиговскую заставу.

– А ямщика не будем брать?

– Нет. Я решил немного скорректировать наши планы. Пока не уедем хотя бы миль на десять…

– Верст?

– Да, разумеется. До тех пор ямщика брать не будем, – скрипнул зубом я, потому что папин денщик вечно меня поправлял, выставляя дураком перед дамой. – А пока никакого общения в пути с местными жителями. Если ночуем на постоялых дворах, то делаем вид, что незнакомы, и платим каждый за себя. Если кто-то отстал, остальные его не ждут. Конечная цель нашего путешествия – Байкал!

– А ничего, что вы только что мне все рассказали? – на всякий случай ехидно уточнила дочь английского посла.

– Ништо, дочка, я те сам шейку набок заверну, ежели что лишнее сболтнешь, – с искренней улыбкой пообещал папин казак, и мы оба сразу ему поверили.

Хотя, возможно, с его стороны имела место быть ирония? Почему-то побледневшая мисс Челлендер не захотела переспрашивать. Зато когда мы выезжали за околицу в сторону рабочих поселков, за нами увязались двое всадников в гражданском платье. Лично я бы и не обратил на них внимания, если б слегка придержавший коня Матвей вдруг не выскочил на них из перелеска и в один момент не вышиб из седел обоих!

– Что делает ваш страшный казак?!

– Еще совсем недавно вы называли его «дядя Матвей».

– Не уходите от ответа, – вспыхнула горячая англичанка. – Это же нападение на ни в чем не повинных граждан!

– Согласен, – уныло кивнул я. – Но, честно говоря, этому бородатому типу вечно все сходит с рук. Поехали вперед, чтобы никто не подумал, будто бы мы с ним…

Мисс Челлендер поджала губки, но тем не менее подчинилась. А догнавший меня папин денщик объяснил свое поведение просто:

– Я вежливо их спрашиваю – вы куда, господа хорошие? А они мне грубо эдак, с нахрапистостью, не твое, мол, дело, мужик! Я им отвечаю, я не мужик, я казак. Ну и слово за слово… сами виноваты, правда ведь?

Спорить с ним было бесполезно, не дай бог, они там у себя, на Кубани, все такие. Если да, то европейская цивилизация в опасности, и Британия в первую очередь.

Во всем остальном до первого пункта нашего ночлега мы добрались к вечеру, усталые, но полные надежд…

По плану Павла Павловича наш маршрут пролегал через Москву, Коломну, далее мимо Нижнего Новгорода в татарские земли, а уже там мимо Увы до Белебея. При зрелом размышлении я решил несколько скорректировать путь и двигаться в обход больших городов.

Пусть мы затратим на неделю больше времени, но зато нашим неизвестным врагам придется еще не раз за нами побегать! Ради чего мы должны заботиться об их удобстве? Нет уж, господа хорошие, если вам так нравится, гоняйтесь за нами по бездорожью, глотайте пыль, как говорят на скачках в британском Сент-Легере!

…Наш дальнейший путь вряд ли стоил ежедневной подробной описательности. Поэтому постараюсь быть максимально краток, придирчив и описывать лишь те моменты нашего путешествия, каковые могли бы иметь хоть некоторый интерес для пытливого читательского взгляда со стороны. А истории порой были не только веселые, но и жуткие…

Итак, например, по направлению к Тихвину, в каком-то безымянном придорожном трактире, нас пытались отравить. Да, да! И не гнилыми овощами, а всерьез! Мы привязали лошадей и сели перекусить, чем, как здесь выражаются, «Бог послал». На этот раз Бог расщедрился на мясные щи.

Хозяин подал на стол три столь горячих глиняных котелка, что снимающий пробу Матвей одним паром обжег губы и, дуя на ложку, случайно сплеснул на пол. Лежащая под столом старая хозяйская псина мигом все слизала и стала к нам ластиться, выпрашивая добавки.

Пока щи остывали, мы отвлеклись на обсуждение дороги с мрачноватым хозяином, который все время норовил отойти по делам. И делал он это не напрасно, ибо пяти минут не прошло, как несчастная собака захрипела, повалилась на пол, суча лапами, а из пасти у нее пошла розовая пена. Хорошо еще, съела она немного.

Но старый казак, ловко перехватив поперек пояса хозяина, удирающего через окно, под угрозой скормить ему весь горшок щей, вызнал страшную правду. Оказывается, по всем окрестным трактирам еще два дня назад ходили люди в черном и бесплатно раздавали белый порошок. Они обещали хорошо заплатить за трупы трех проезжих – старика, девицы и молодого человека. Боюсь даже предполагать, сколько невинных душ успели сгубить алчные держатели питейных заведений…

Как вы понимаете, после получения такой информации бывший конвоец попросту переломал хозяину ноги и обещал по возвращении свернуть шею, если тот не поумнеет. Лично я бы добавил еще и от себя, а мисс Челлендер не один раз вознесла молитвы Всевышнему за то, что так и не приучилась к русским щам. Далее мы продолжали путь, старательно обходя все придорожные гостиницы и постоялые.

Деловитый Матвей умудрялся добывать продукты в селах и деревнях, и должен признать, самую простую еду готовил он превосходно. Мы не знали нужды ни в еде, ни в питье, но когда в конце недели мисс Энни умоляюще возопила к небесам с просьбой о ванне, стало ясно, что полностью избежать благ цивилизации для нас пока невозможно.

– Скоро до города дойдем, там и заночуем в гостинице или странноприимном доме. Небось и в баньку сходить незазорно будет.

– Она англичанка, – тихо поправил я нашего бородатого охранника. – Там не принято мыться в общих банях. Ей нужна отдельная ванная комната.

– Ну, тады пару ведер водицы горячей на кухне завсегда выпросить можно, – задумчиво сощурился старый казак. – Таз али котел большой тоже сыщем. Однако сомневаюсь, что какую личную прислугу на это дело наймем. Нехай сама себе спинку мочалкой чешет.

– Как вам не стыдно?!

– А с чего вдруг? – искренне удивился он. – Я-то сам, в отличие от вас, господ образованных, человек простой. Я, вона, уж в трех речках купался. В любом ручейке перед сном ноги мою. А от твоих носков, хлопчик, ромашки вянут, да и лошади скоро шарахаться начнут без извинений…

Я, разумеется, обиделся, вспыхнул и пустил коня вскачь, догоняя отъехавшую вперед мисс Челлендер. Что он вообще себе позволяет?! Говорить так громко о носках одного джентльмена не позволит себе ни один другой джентльмен! К тому же я их менял! Грязные складывал в саквояж, а наутро надевал те из трех пар, что были без дырок и не ломались…

– Матвей сказал, что вечером мы будем в городе.

– Да? – даже не улыбнулась она.

– Рискнем остановиться в гостинице, не могли же наши противники подкупить или запугать всю Россию.

– Он у вас очень мил, – зачем-то перевела тему мисс Челлендер.

– Кто, Матвей?! Вы плохо его знаете.

– А вы хорошо?

– Да уж, был вынужден…

– Какое у него отчество, какая фамилия, сколько ему лет, откуда он родом, где его семья? Вы платите ему жалованье, он одинок, когда вы в последний раз говорили с ним по душам, он вам друг или слуга? Почему он стал другом вашего отца, ради чего помогает вам, куда он пойдет, когда все закончится? Мне продолжить…

Удивляюсь, как я еще с лошади не упал под таким градом вопросов. Но самое ужасное, что почти на все я не мог ответить ничего, кроме – «не знаю». На какое-то время мне действительно стало стыдно…

– Не скучали без меня, голубок и горлица? – добродушно хмыкнул в усы старый казак, догнав нас.

Рыжая англичанка тут же обернулась к нему, что-то защебетала, разулыбалась и вообще вела себя так, словно они сто лет знакомы. Абсолютно недопустимое поведение для юной девицы благородного происхождения! Со мной, значит, она холодна, чопорна и неприступна, как настоящее дитя Туманного Альбиона. А с ним так мила, весела, откровенна и непосредственна, словно бы выросла в какой-нибудь Екатеринодарской губернии.

– Ты лучше скажи, почему тебя это так бесит? – сам себя неожиданно спросил я. – Неужели ты ревнуешь, Майкл Строгофф? Дьявол раздери твою душу-мать, вот только не хватало еще влюбиться в эту пустоголовую красотку!

Последнее было чистой воды враньем. Я имею в виду выдуманную пустоголовость дочери английского посла. Мысленно признав очевидное, мне оставалось призвать на помощь все свое оксфордское воспитание, надеть непроницаемую маску игрока в вист и продолжать наше непростое путешествие.

К небольшому уездному городку N… мы добрались уже почти к трем часам пополудни. Сонный солдат, лет за сорок, со сто лет не чищенным ружьем, встретил нас на заставе. Документами и проездными бумагами даже не поинтересовался, зато сразу спросил, нет ли у нас понюшки табаку. Узнав, что нет, не особенно огорчился, приподнял шлагбаум, и мы въехали по глинобитной дороге на главную городскую улицу. Ну, что же я могу сказать…

Невысокие домишки, беленые заборы, раскидистые яблони, лужи, свиньи, зевающие собаки, случайные прохожие и вездесущие дети, бегущие без штанов за нашими усталыми лошадьми. Брусчатка, старая и разбитая в хлам, кое-где еще оставалась на единственной площади, перед маленьким пятикупольным храмом.

Здание городской управы давно нуждалось в починке, располневший полицейский, в белой форме, без всякого табельного оружия, с пузом навыпуск, недовольно покосился в нашу сторону, но, каким-то седьмым чувством поняв, что мы не начальство и не с проверкой, даже не подошел поздороваться. Ему было лень.

Пока мы с мисс Челлендер на ходу изумлялись сонным нравам русской глубинки, Матвей, свесившись с седла, поймал за шиворот самого бойкого, усадил впереди на нашего коня и велел показывать, где тут «знатные приезжие останавливаются». Счастливый, сопливый мальчишка радостно сообщил, что в городке была всего одна гостиница «Блаженство» и целых три постоялых двора, где останавливаются крестьяне и военные.

Естественно, мы направились в гостиницу с таким многообещающим названием. Это было единственное двухэтажное здание, явно переделанное из старой помещичьей усадьбы. Внизу обеденный зал, распивочная, а на втором этаже четыре комнаты для гостей. Не уверен, что сервис здесь хоть как-то соответствовал услугам лондонских отелей, но в целом условия проживания были получше, чем на соседнем постоялом дворе, откуда за версту несло запахом свинарника.

Хозяин, совершенно лысый тип, с длинной узкой бородой, неопрятный, но жутко деловой, выделил нам одну, но довольно большую комнату. Другие, по его же словам, были «не прибраны-с!». В самом номере не оказалось никаких особенных удобств, но стояли две деревянные кровати, один табурет и маленький стол.

Ах да, на стенке, напротив окна, висела лубочная картинка – «Кот казанский, ум астраханский, рост сибирский, сам богатырский!». Что такое «ум астраханский» вряд ли бы смог объяснить хоть кто-то. Но, поскольку прочие качества кота вопросов не вызывали, было решено остановиться здесь.

Обстановка скромная, если не сказать убогая. А ведь это, как я понимаю, лучшая гостиница. Других нет. Представлять, какой на этом фоне ночлег на любом постоялом дворе, мне уже не хотелось…

– Ну, в конце концов, мы в безопасности и можем отдышаться, – объявил я, решительно беря в свои руки бразды правления. – Матвей, вы разберитесь с обедом. Мисс Челлендер… э-э… может… наверное, прямо тут… Я распоряжусь насчет горячей воды.

К моему немалому удивлению, со мной никто не стал спорить. Даже наша рыжая спутница. Старый казак зачем-то подмигнул мне самым неприличным образом и вышел из комнаты.

– Кто-то обещал мне горячую воду? – напомнила дочь английского посла.

– А… да? – спохватился я. – Да, разумеется. Сейчас.

– Спасибо.

– Что? – не сразу поверил я.

Энни опустила взгляд, села на краешек кровати, сложив руки на коленях, и еще раз повторила:

– Спасибо. Я давно должна была вам это сказать. Простите меня, я вела себя недостойно.

– Вам не в чем себя винить.

– Вы слишком добры ко мне. Но вас избивали, вас посадили в русскую тюрьму, вы рисковали своей жизнью ради меня!

– Право, все это мелочи… – смутился я.

– Действительно, чего это я? – тут же опомнилась мисс Энни и, капризно сдвинув губки, добавила: – А что все-таки насчет горячей воды? Мыло у меня свое.

Я мысленно проклял себя за излишнюю доверчивость и, вежливо поклонившись, вышел из комнаты. Горячую воду удалось добыть на кухне. Там, правда, так и не поняли, почему барышня не желает сходить в общую баню, а предпочитает мыться у себя в комнате. Кухарка строго-настрого предупредила, чтоб воду на пол не плескали, ибо убирать за нами некому!

Но вовремя подсунутый гривенник помог ей сменить гнев на милость, и мне даже дали огромную серую мочалку. Старая, но мягкая, возможно и пригодится.

Вовремя появившийся Матвей без споров помог мне отнести наверх два ведра горячей воды, одно холодной и широкий медный таз для варки варенья. Мисс Энни, сняв плащ и обувь, нетерпеливо притоптывала босыми ножками.

– Большое спасибо. А теперь оставьте меня одну и закройте дверь с той стороны.

– О да… разумеется, – первым опомнился я, пятясь к дверям.

– И вы тоже, – метнула она огненный взгляд в сторону нашего денщика.

– Да мне-то чего, девонька, – изумленно развел руками бородатый хитрец. – Я ж старый казак, тебе в дедушки гожусь, чего ж меня стесняться?

– За дверь.

– А ежели тебе спинку потереть, окатить с головой, полотенце подать, да мало ли…

– Дядя Матвей!!!

От такого рыка из комнаты вышвырнуло не только могучего казака, но и меня, задержавшегося на пороге. Когда надо, эта скромная английская леди может быть очень убедительной.

– Национальная черта, – пояснил я Матвею, когда мы спускались по лестнице вниз. – Если бы британцы не имели железного характера, им никогда бы не удалось завоевать столько колоний.

– А если б твои британцы еще и мозги имели к железному характеру, так они б вместо колоний единую страну строили. Вот мы Сибирь завоевали, Кавказ завоевали, Азию завоевали и всех в одну Российскую империю приняли. Все – россияне! Хоть на разных языках говорят, разным богам молятся, а права у всех одни и страна одна…

Я открыл было рот возразить, но передумал. Политика Великобритании в Китае и Индии лично мне всегда представлялась лицемерно-хищнической. Недаром корона потеряла свои заокеанские колонии, люди там просто взбунтовались против грабительского произвола своей же «благодетельницы»…

– Что у нас с обедом?

– Здесь не готовят, а вот в соседнем трактире – завсегда, пожалуйста. Тока я бы приличную девицу туда и близко не пустил. Мужичья пьяного полно, мат до потолка, и курят так, что хоть топор в махорочном дыму вешай! Я сюда щец да кашу заказал, обещались доставить.

– Еще чай надо. Англичане не могут без чая.

– Да помню, помню, самовар тоже принесут. А ты чего в окно уставился, хлопчик?

– Там человек в конце улицы, – неуверенно протянул я, прильнув к подоконнику. – Вам не кажется, что он чем-то похож на того всадника на холме? Ну помните, когда на нас напали китайцы сразу после похорон…

– Силуэтно похож, – задумчиво потеребил усы папин казак. – А пойдем-ка сами у него спросим.

– Пойду я. Вы останетесь здесь.

– С чегой-то?

– Нельзя оставлять мисс Челлендер одну, мало ли что…

Матвей впервые посмотрел на меня с уважением и кивнул. Я на миг пожалел, что пистолет остался в дорожном саквояже, а весь багаж мы складировали в общей комнате, куда сейчас никак не войдешь. Конечно, у Матвея есть длинный кинжал на поясе, шашка и ружье. Но, во-первых, он нипочем делиться не станет, во-вторых, я и сам не возьму, там один кинжал острее бритвы, порежусь еще с непривычки…

– Так и иди, – правильно истолковал мои сомнения старый казак. – Сделай вид, будто бы просто прогуливаешься. Ну а случится что серьезное – дуй сюда, как-нибудь вдвоем отмашемся!

– Логично. Но не забывайте, командую все же я. Поэтому все решения на мне.

– Тебе коленом наподдать, твое благородие, или сам пойдешь уже?!

Как видите, любые споры с этим грубияном неконструктивны и полноправный обмен мнениями тоже невозможен. Я вышел на улицу, поправил свое английское кепи и, сунув руки в карманы, попытался придать своей походке максимально расслабленный или даже развязный вид.

Прохожих было мало. Как я понимаю, большинство русского населения страны предпочитало спать в обед. Поэтому одинокий всадник в черных одеждах и красной феске на голове выделялся аж за два квартала, словно статуя Командора. Незнакомец, благо сидящий ко мне спиной, о чем-то расспрашивал владельца маленькой скобяной лавки и, быть может, поэтому просто не обратил на меня внимания.

Я же, стараясь идти в тени вишни, вязов и тополей, подкрался едва ли не вплотную и, наверное, даже смог бы заглянуть ему в лицо. Сердце билось, как сумасшедшее, потому что он был безумно похож на…

В этот момент из лавки вышли трое азиатов, груженных тяжелыми свертками. Черные пальто, круглые шляпы, характерный разрез глаз, ярко выраженные скулы, не узнать их было невозможно.

– Китайцы? – обомлел я, едва ли не сказав это вслух.

Вот за что буду по гроб жизни обязан своему английскому образованию, так это за обязательные для всех студентов регулярные занятия физкультурой. Спорт в Британии такой же предмет культа, как чай с лимоном и дарение подарков на день рождения всеми любимой королеве. В общем, как вы поняли, я резко развернулся и дал деру с такой похвальной скоростью, что только пыль из-под ног летела!

– Взять клятого москаля-я! – с непонятным акцентом проревел всадник, но пока хоть кто-то сообразил броситься в погоню, я уже взбегал на крыльцо нашей гостиницы.

Старый казак предупредительно распахнул передо мной дверь и вежливо поймал за шиворот, а то бы ноги несли меня и дальше.

– Это он! Тот самый человек, который был тогда на дороге от кладбища. Он же был в Лондоне! И в Санкт-Петербурге, когда я…

– Дух переведи, твое благородие, и говори спокойнее. А то трещишь, как сорока по весне.

– С ним китайцы.

– Да?

– Да! Те же самые!

– Ого… Ожили, что ли?

– Нет, я… Не перебивайте меня и не путайте! Я имел в виду, что с ним китайские наемники, одетые точно так же, как и те, с которыми мы сражались. Это какая-то хорошо организованная международная банда.

– Шайка, стало быть, – по-своему перевел папин денщик. – Скольких насчитать успел?

– Навскидку человек пять-шесть. А где все? – вдруг опомнился я, поскольку на первом этаже здания отеля не было никого, кроме нас с Матвеем. – Где хозяин? Тут еще кухарка крутилась, девушка с веником, в грязном переднике, и мальчишки-посыльные?

– Дак, знаешь ли, хлопчик, как тока ты на разведку утек, – начал объяснять бывший конвоец, задвигая засов на двери, – я и подумал, а ну как ты прав окажешься? Вдруг да и впрямь нас злодеи догнали? Так с чего ж нам невинных людей под ножи да пули подставлять? Ну и попросил эдак вежливенько…

– Вы что, их выгнали?!

– Попросил! Никто не отказался, все еще спасибочки сказали. Ну, окромя хозяина, – поморщился Матвей. – Вредничать начал, деньги требовать, пришлось ему по башке неразумной ума добавить. А чтоб под ногами не путался, я его в подвал упек.

– Но… как… это же незаконно! Он на вас в суд подаст и будет прав!

– Да он спиной в стойку с паленой самогонкой влетел. Может, пару бутылей разбил, а остальными горе заливает.

Я хотел было в очередной раз возмутиться его наплевательским отношением к ни в чем не повинным людям, но в этот момент в дверь постучали…

– Кто там? – зычно откликнулся Матвей.

– Рязресите войти? – вежливо, с мягким сюсюканьем на азиатский манер отозвалось снаружи.

– Евреи, поди, раз вопросом на вопрос отвечают. А ты врал, будто китайцы… – Старый казак подмигнул мне, и мы в четыре руки подтащили к дверям тяжеленный обеденный стол на десять персон.

– Рязресите войти?

– Занято! – уже хором ответили мы с Матвеем, продолжая лихорадочно баррикадировать главный вход.

– Думаете, они пойдут на штурм?

– Знамо дело, пойдут! Чего им терять-то? Кто их остановит? Весь местный гарнизон – десять стариков с проржавевшими ружьями да один городовой-пьяница.

– Вы его видели пьяным?

– Да мне и одного взгляда с утра хватило, чтоб портрет изобразить. Пьяница он, упертый, хоть к гадалке не ходи!

– Рязресите войти? – в третий раз спросил все тот же настырный голос, и в дверь постучали уже чем-то тяжелым.

– Щас в окна полезут, – предупредил Матвей, занимая позицию слева. – Я тут встану, ты, вона, второе окно держи. Двое сразу не протиснутся, а кто первый сунется – того и бей без жалости!

Я хмуро кивнул и поднял тяжелый табурет. Со второго этажа раздавался еле уловимый плеск воды и нежное пение купающейся мисс Челлендер. Представить ее в тазу и мыльной пене было интригующе-приятно, но обстановка, увы, не слишком способствовала столь откровенным фантазиям.

Просьб о разрешении войти больше не было, долбеж двери чем-то тяжелым и мягким все нарастал, а в окно влетел здоровенный березовый чурбак, махом выбив стекла и осыпав меня градом осколков. Коснувшись пальцами щеки, я почувствовал, как вниз побежала теплая струйка крови. Кажется, я начинаю злиться…

Другой чурбан вышиб второе окно вместе с рамой, но как только туда полез человек в черном, Матвей обрушил ему на затылок страшный кулак. Хрустнули шейные позвонки, и окно оказалось надежно закупорено трупом.

В дверь дважды выстрелили, но без толку, видимо, просто пытаясь взять нас на испуг. Еще два выстрела пришлись в оконный проем рядом со мной, пули ушли в стену. И как только первый же китаец с моей стороны попытался проникнуть в помещение, я без всяких извинений молча вышиб его табуретом обратно!

Мой старший товарищ удовлетворенно хмыкнул. Второй сунувший голову в окно повторил печальную судьбу предыдущего героя Хуанхэ. В этот момент сверху вдруг раздался душераздирающий визг, и мы с Матвеем едва не присели…

– Вот ведь ловкие, сукины дети! Через оконце второго этажа лезут, – сквозь зубы выругался папин денщик. – Беги наверх, хлопчик, спасай дурынду рыжую. Я здесь и один, поди, управлюсь, не вспотею…

Что ж, другого выхода не было. Конечно, ему будет сложно держать общую оборону, контролировать два окна сразу, но спасение дочери английского посла – приоритетно во всех смыслах!

– Держитесь! – я кубарем пролетел к лестнице, удачно избежав шальной пули, и кинулся наверх, как рыцарь Галахад на выручку прекрасной дамы. Дверь в комнату, естественно, была закрыта…

– Мисс Энни, откройте! – пытаясь перекричать неослабевающий британский визг, я схватился за дверную ручку. Увы, заперто изнутри.

– Энни, это я!

Дверь открылась неожиданно, и я буквально чудом успел отскочить в сторону – прямо на меня вылетел высокий китаец с медным тазом на голове и, пересчитывая ступеньки, закувыркался вниз по лестнице. Да, да, прямо в гостеприимные объятия старого конвойца. Что там между ними было, догадаться несложно…

– Я помогу вам! – мне удалось протиснуться в комнату, с разбегу оценив опасность обстановки.

В окно лезли еще двое. Первому я врезал в челюсть так, что он отлетел вместе с приставной лестницей, а второму защемил руки, просто захлопнув створки рамы. Мгновением позже он высвободился, начал дуть на пальцы и, естественно, рухнул вниз. По самым минимальным расчетам, противник потерял не менее шести человек и вряд ли сможет продолжать атаку.

– Вертай взад, бисовы дити! – раздался громкий приказ, и над полем боя повисла тишина.

Я осторожно выглянул в окно. Ни-ко-го! Попытался обернуться, и тут в спину мне уперся ствол маленького пистолета…

– Только попробуйте обернуться, нахал, – холодно процедила прекрасная мисс Челлендер, упорно держась для меня вне зоны видимости. – Я абсолютно голая и очень надеюсь, что вы, как джентльмен, покинете помещение с зажмуренными глазами. Не так ли?

Я хотел было признаться, что, кстати, отлично вижу почти половину ее дивной фигуры в отражении маленького зеркальца на столе в углу, но передумал.

– Да, мисс. Разумеется, – честно зажмурившись, пообещал я. – Направьте меня, пожалуйста, в нужную сторону.

– Охотно. – Ее маленькие ручки развернули меня за плечи и мягко подтолкнули к распахнутой двери.

Увы, видеть мыльную лужу я не мог и поэтому, искренне поблагодарив юную англичанку за указание пути, практически тут же поскользнулся, проделав путь вниз куда быстрее, чем ожидал. Отшиб все, что было возможно!

Встал тоже кое-как, проклиная все на свете языком Байрона и Шекспира, пока папин казак, уверившись в отступлении врага, вытягивал за руку из подвала ароматизирующего сивухой хозяина разгромленной гостиницы. Думаю, на обратном пути нам не стоит здесь останавливаться. Скидок, как постоянным гостям, тут не будет точно…

– И не подумайте, что я вам не благодарна! – чрезвычайно вежливо и даже как-то непривычно нежно раздалось с верхнего этажа. – Вы вели себя как настоящий рыцарь времен короля Артура. Как сэр Галахад, честное слово!

Ну что ж, подумал я, по крайней мере, мисс Челлендер получила хорошее образование и мыслим мы с ней почти одинаково. Подобные параллели вряд ли будут постоянными, но на данный момент это все равно грело душу…

– Подмогни дверь отпереть, твое мечтательное благородие, – вернул меня к действительности практичный конвоец. – Я ж в одиночку могу и спину надорвать, а оно мне так уж надо?

Хотелось, конечно, напомнить этому беспардонному типу, что, между прочим, один из нас двоих только что слетел с лестницы, пересчитав все двадцать четыре ступеньки, но толку бы оно все равно не возымело.

Пришлось стиснуть зубы, чтобы не скрипеть ими от боли, и приложить все силы для разбора импровизированной баррикады у дверей. Должен признать, что возводить такие сооружения куда легче, чем разбирать их же. К тому же приходилось все расставлять по местам, так как хозяин трактира гнусаво орал в углу у печки:

– Славнае мо-ре-е, священный Бай-к-кал! Славный ка-ра-бль, о-мулевая-я бочк-ка! Эй, баргу-зи-ин, поашеве-ли-в-вай ва-а-ал! Мо-ла-дцу плыть неда-лечко-а!..

Но даже распевая, он все равно не сводил с нас глаз, словно подсчитывая, восемь или двенадцать мужчин переставляли в его заведении бессчетное количество столов, табуретов и прочей мебели. Видимо, столь массовая картинка ему нравилась. Помогать нам он не собирался, да и вряд ли бы смог, честно говоря.

Когда же наконец мы более-менее навели порядок и окинули взглядом поле боя, стало окончательно ясно, что победа на нашей стороне. Враг потерял убитыми минимум пятерых и отступил, никто из наших не ранен, а спалить гостиницу они не успели. Наша (образно выражаясь) крепость Ла-Рошель устояла!

Однако когда мы распахнули дверь и выбрались наружу, то встретили там целую толпу довольно агрессивно расстроенных местных жителей. Лица людей были суровы и встревожены, кто с топорами, кто с вилами, а трое седых солдат даже примкнули штыки к ружьям, словно собираясь брать нашу гостиницу штурмом, как аул Бастунжи.

– Чего надоть, православные? – вместо приветствия проорал Матвей.

– Дык стрельба же! Трактир, вона, хомячковский взорвать грозятся, – рискнул ответить самый храбрый. – Кухарка ихняя вопила, будто бы чеченцы горные понаехали, дескать, девок наших портить начнут. Правда ли?

– Ага! Щас! Делать им, горбоносым, больше нечего, как за триста верст с Кавказа на лошадях чикилять, чтоб за вашими девками тут погоняться?! – издевательски подтвердил папин казак в красной черкеске. – Вот что, хлопчик, ты у нас иностранной дипломатии обучен, поговори с народом, а у меня уж нервы не те. Пойду-ка, лучше, спутницу нашу потороплю, намылась, поди, да и загостились мы тут.

И ушел. Совсем ушел, хлопнув дверью, преспокойно оставляя меня один на один с начинающей нервно закипать публикой. То есть люди тут все были нормальные, вменяемые, но они хотели знать правду. Что происходит, почему стреляют, где плохие, куда смотрит власть?

– Дамы и господа! – откашлявшись, начал я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Нет причин для волнений. Все в порядке.

– Ага, так мы тут те и поверили… Стрелял-то тады кто?!

– На трактир вашего уважаемого господина Хомякова было совершено нападение.

– Да какой он уважаемый, кровопийца и есть! В долг отродясь стопочку не нальет!

Я довольно строго покосился на крикуна, тощего мужика в драной шапке и несвежей одежке.

– Позвольте мне продолжить? Так вот, на трактир напали китайцы. Был бой! Мне с моим другом…

– Я ж говорила, чечены! – взвился под небеса бабий крик.

– Цыть, дура! Китайцы, они не чечены. Они, воопсче-то, в Индиях водятся, – значимо заткнул орущую старый солдат и обернулся ко мне: – Так че дальше-то, господин студент? Дюже интересно послушать…

– Был неравный бой. Мы победили. Россия форева! – на английский манер соединил я, вскидывая кулак над головой в надежде вызвать у народа патриотический порыв.

Увы, особого воодушевления никто не выказал. В ту же минуту из-за трактира, со стороны конюшни, выехал Матвей, держа моего оседланного Рыжика в поводу. Мисс Энни Челлендер, вымытая и счастливая, грациозно сидела боком на своей резвой кобылке.

– Поехали, твое благородие! Скажи людям «до свидания», и валим уже отсель.

Я кивнул, молча и коротко поклонился народу, спокойно спустился с крыльца, подошел к своему коню, но именно этот момент хозяин трактира выбрал для явления себя народу…

– Хв-хватайте их, православн-ные! Все мне погром-мили, раз-зорили вс-сего. Самогону четверть ставлю! Хв-ватайте их!

Собственно, господин Хомяков и договорить не успел, как на волшебном слове «самогон» сразу трое самых опустившихся энтузиастов ретиво бросились в погоню.

– Ату их! Держи безбожников!

Я птицей взлетел в седло, и мы с юной англичанкой одновременно послали лошадей вперед. Старый казак задержался на секундочку только для того, чтобы, свесившись с коня, громко сказать в лицо подбежавшим крестьянам:

– Гав!

Те невольно отпрянули, выкатив круглые глаза, пятясь и крестясь. Матвей удовлетворенно ухмыльнулся и сделал едва заметное движение коленями. Его злобный жеребец Черт тут же встал на дыбы и, замесив копытами воздух, в длинном прыжке рванул с места. Вопли сраженных горожан быстро стихли в поднятой пыли, а мы гнали галопом версты две-три, прежде чем перешли на рысь.

Я постарался спокойно объяснить нашей спутнице, что произошло в трактире, пока она была занята личной гигиеной. Должен признать, что мисс Энни не ругалась, не капризничала и не иронизировала над нами. Она лишь искренне удивилась такому длительному преследованию нашего небольшого отряда.

– Право, иногда мне кажется, что наши противники слишком хорошо осведомлены.

– Вы правы, – задумчиво согласился я. – Нас не просто преследуют, нам строят засады на пути.

– Кому вообще известно, что вы направляетесь на Байкал?

– Как минимум троим – царю Александру, тому безымянному чиновнику из секретных служб, ну и графу Воронцову, разумеется. Согласитесь, трудно подозревать любого из них.

– Не спорю, – задумчиво признала Энни. – Однако глупо отрицать тот факт, что кому-то известно о нас больше, чем мы бы того хотели…

Матвей, краем уха прислушивающийся к нашему разговору, не вмешивался, но меж бровями у него пролегла глубокая морщинка, свидетельствующая о том, что и его тоже тревожили сомнения. Правда, как оказалось, его мысли были направлены немного в другую сторону.

– Ты бы лучше, хлопчик, мне про того вражину в турецкой феске рассказал с подробностями.

– Мне не удалось хорошенько его разглядеть, – прервав беседу с мисс Челлендер, признал я. – В двух случаях я видел его издалека…

– Хоть что-то давай.

– Ну, он высокий, примерно с вас ростом. Здоровый такой. Подбородок выбрит, усы длинные. Вроде все.

– Да уж, навскидку не опознаешь.

– Говорил он так, вроде по-русски, но с акцентом, – попытался припомнить я.

– Каким?

– Ну, в чем-то даже на ваш похоже.

Матвей задумался, насупившись, как сыч. Потом, видимо, что-то решив для себя, тихо замурлыкал себе под нос неизвестный мне казачий марш:

Роспрягайте, хлопцы, коней, Та лягайте почивать. А я пийду в сад зелений, В сад, криниченьку копать. Ма-ру-ся, раз-два-три, калина, Чорнявая дивчина, В саду ягоды рвала-а!

– Да! – неожиданно даже для самого себя вдруг заорал я. – Именно так он разговаривал! Вот с этим самым образом «чьерняфая диффчина…».

– Не пой, хлопчик, у тебя слуха нет, – сдержанно морщась, попросил меня Матвей, да и мисс Челлендер, честно говоря, резво повернула свою лошадку в сторону.

– Неужели так плохо?

– Не, главное, громко не пой. И все одно хорошо, что ты его опознал.

– Спасибо.

– А все остальное плохо… – резюмировал бородач и причмокнул, посылая коня вперед.

Я так и не понял, что он хотел этим сказать и чем недоволен?! Я-то в чем виноват, если у меня музыкального слуха нет и тот тип не показал мне свои паспортные данные?

Вопрос так и остался открытым. Но что-то там было, я уверен, он не просто так оборвал разговор и сумрачно замкнулся в себе. Поверьте, чтоб папин денщик молчал вплоть до самого вечера – такого не было никогда. Я постарался это запомнить.

Ночевали мы на небольшом частном хуторе, у гостеприимного хозяина и его многочисленной семьи. Хутор стоял на отшибе, за высоким забором, под охраной троицы здоровенных цепных псов, каждый из которых мог в одиночку справиться с матерым волком.

Нас наконец-то накормили! Пусть самой простой, крестьянской пищей, пирогами и кашей, но зато от всей души. Спать уложили в большом сарае, на сеновале. Предлагали в доме, но я бы там ни за что не остался, просто из уважения к хозяевам. Их и так на палатях спит десять человек, включая девяностовосьмилетнего деда, страдающего надрывным кашлем.

Мисс Энни Челлендер первой напросилась в сарай, и мы, как вы понимаете, не могли оставить ее одну. И кстати, должен признать, что мы почти не прогадали.

Поясню. Лично меня всю ночь кусали какие-то мелкие и чрезвычайно шустрые твари. Подозреваю, что рыженькой англичанке тоже досталось, с ее стороны за горой сена слышались постоянные хлопки и постукивания. Только старый казак спал таким безмятежным сном, что мне хотелось его придушить.

Такое впечатление, что его никто не кусает. Не понимаю, может, он мазью какой-то намазался, а может, шкура дубленая и ее не прокусишь, не знаю! Однако утречком он встал свежий, как британский сельдерей или русский огурчик. Мы же с мисс Челлендер скатились с сеновала такими невыспавшимися, что…

– Ох, голубки, боюсь даже спросить, и че ж вы всю ночь делали-то? – ни капли не краснея, спросил папин денщик, интимно подмигивая нам обоим.

Сказать правду почему-то не решались ни я, ни Энни. Да и что скажешь – всю ночь с блохами или вшами воевали?! Он же над нами до самой Сибири ржать будет на пару со своим черным жеребцом.

Кто как, а лично я такого издевательства не вынесу и вызову обидчика на джентльменский боксерский поединок. Хотя что-то мне говорит, что он просто отлупит меня, даже не надев перчаток и не дождавшись сигнала гонга.

Дальнейший путь пролегал вдоль речки с непроизносимым названием, в необъятной Российской империи таких много. По ней мы выбрались на холм, и Энни обернулась, зачарованная бескрайними просторами моей исторической родины.

– Господи, я никогда не предполагала, что у вас такая огромная страна, – тихо выдохнула она, обращаясь скорее ко мне, чем к Матвею. – Разумеется, я училась в школе и прекрасно читаю карты, но… Там все выглядит таким маленьким и близким… У вас можно ехать весь день и не встретить человеческого жилья! Британские острова тоже огромны, но они куда более населены и ухожены. Не правда ли, господин Строгофф?

– Пожалуйста, называйте меня просто Майкл. Или по-русски, Михаил, если вам угодно.

– Да, благодарю вас, я попробую, – заметно смутилась она.

Я протянул руку, коснувшись ее локтя:

– Поверьте, излишняя чопорность вам не к лицу. Вы так милы и обаятельны, что никому и в голову не придет переходить в общении с вами грани приличия. Я очень надеюсь стать вам добрым другом.

– И только?

Ответить я не успел, поскольку нашу идиллию прервал черным коршуном кинувшийся к нам старый конвоец.

– А вы чего тут заболтались? Поспешить надо! К вечеру до станции дойдем, а там, глядишь, и на пассажирский поезд запрыгнем.

– Думаете, успеем? – Я полез было в подсумки, чтобы свериться с картой, но Матвей упорно гнал нас вперед.

– Чего ты там забыл, твое благородие? Али не доверяешь уже?! Давай, гони, не оборачиваясь, вона уж и гражданка британская нам хвостом мелькнула. Нешто попустишь ей первой до станции домчать?

После этих слов мисс Челлендер вспыхнула спортивным азартом и пришпорила свою лошадь. Я не понял, что имел в виду папин денщик.

– Не оборачивайся, хлопчик.

Но я обернулся. Далеко на горизонте, из-за леса поднимался к небу столб черного дыма. Это горел тот самый хутор, где еще вчера нас приняли на ночлег…

– Поспешаем, – хрипло поторопил меня старый казак. – Им сейчас уже помочь нечем.

– Я обещаю, как только… – горло перехватило, слова путались, а на глаза навернулись слезы.

– Ништо, будет и наш час, – крепко сжав мое плечо, сказал папин денщик. – Кровь людская не водица, даром литься не годится. Бог даст, сочтемся, с процентами…

Мы пустили усталых лошадей вскачь и очень надеялись, что рыженькая англичанка не станет вглядываться в вехи пройденного пути. Слава богу, так оно и оказалось. Мисс Энни Челлендер никогда не узнала, что стало с простыми русскими людьми, предоставившими на своем хуторе кров и пищу для трех случайных путников.

На секунду меня перемкнуло, я сжал кулаки и почти был готов развернуть коня, но стальная рука перехватила поводья:

– Куда рванул, твое благородие? Совсем паморки отшибло? Как нам сейчас против силы переть?! В открытом бою постреляют, как куропаток, и здрасте не скажут. А у нас на троих один револьвер, одно ружье, шашка да кинжал! Много ли навоюем?

– Пустите…

– Да за ради бога! – Матвей мгновенно разжал пальцы. – Лети, губи свою душу. А кто за тебя перед государем императором отвечать будет? Кто честь отца твоего вернет, кто найдет убийцу ее вон папаши?!

– Матвей, вы не понимаете…

– Я-то все понимаю! – рявкнул он прямо мне в ухо так громко, что даже мисс Челлендер обернулась. – А тока я за тебя твои дела доделывать не стану! Я Николаю Бенедиктовичу слово дал твою спину прикрывать, а посему, куда ты, туда и я попру. Решил сгинуть героем? Что ж, один раз живем. Иди, с девицей попрощайся да ее уговори за нами в пекло не лезть!

– Что-то случилось, господа?! – осторожно подала голос дочь английского посла. – Надеюсь, это не из-за меня? Если да, то прошу прощения. За все. Только примиритесь друг с другом, пожалуйста! Поверьте, вы дороги мне оба!

От неожиданности подобного заявления мы просто опешили на месте.

– Че-то я не понял, хлопчик, она решила, что мы тут из-за ее красы друг друга за грудки хватаем?

– Похоже, что так.

– Дожил на старости лет…

– Я ей все объясню.

– Да уж, сделай такую божескую милость, – заключил старый казак и хлестнул моего коня плетью. Едва не выкинув меня из седла, взвившийся на дыбы Рыжик в два прыжка доставил меня к раскрасневшейся англичанке. Глядя в ее чистые, широко распахнутые глаза, я понял, что у меня остается только один выход – врать! Причем врать самым бесстыжим образом…

– Я должен просить у вас прощения за столь безобразную сцену. Дело в том, что моему… э-э… денщику показалось, будто бы он имеет на вас взгляды.

– Но, право…

– И самое ужасное, что якобы вы разделяете его чувства, даруя ему некое подобие надежды.

– О нет!

– Только не говорите так громко, прошу вас, – взмолился я, косясь на начинающего закипать Матвея. – Ради всего святого, он же услышит! У него горячий нрав и пылкое сердце, бедняга просто застрелится после таких ваших слов!

– О нет! Господи, нет, объясните ему! Я очень хорошо отношусь к вашему старому казаку. Но хорошее отношение не есть любовь…

Стоящий в десяти шагах Матвей, глядя на меня, выразительно провел ладонью под горлом. Я машинально сглотнул и продолжил:

– Мне стоит поговорить с ним лично, по-мужски.

– Это как?

– Как джентльмен с джентльменом.

– Значит, дуэль? – ужаснулась впечатлительная мисс Челлендер и, не слушая моих возражений, повернула свою лошадь к стоящему в стороне папиному денщику.

– Дядя Матвей! Вы ведь позволите мне называть вас так?

– Конечно… племянница, – мрачно выдохнул он. – Режь правду-матку, чего уж там…

– Но я не хочу никого резать, – на миг стушевалась юная англичанка. – Дядя Матвей, примите меня такой, какая я есть. Мое сердце принадлежит другому. Я не вправе открыть вам его имя, но умоляю вас – останьтесь моим другом! Старшим товарищем, заботливым дядюшкой, человеком, которого я безмерно уважаю и всегда буду любить самой искренней любовью. Но большего нам, увы, не суждено…

– Так вот, стало быть, – окончательно обалдел бывший конвоец, тайком показывая мне кулак. – Стало быть, отказываешь старику?

– Ах, я не хозяйка своему сердцу…

– Ну и слава богу, – неожиданно радостно резюмировал Матвей, дал коню шпоры и поскакал вперед.

Мисс Челлендер с недоуменным выражением лица обернулась ко мне. Я столь же искренне пожал плечами. Казаки, они такие, кто их разберет, таинственные люди, странный народ из Дикого поля, свои порядки и правила. Хорошо еще, что они сплошь православные и служат Российской империи, а не кому-то еще…

Мы с дочерью английского посла неспешно тронули поводья. Если бы только знать о том, что все эти приключения и опасности нашего пути были лишь самым началом…

Дальнейшее передвижение не представляло собой ничего такого уж слишком интересного. Мы беспрепятственно добрались до забытой людьми и Богом железнодорожной станции «Нижняя Пыховка», частное отделение при Московской железной дороге, сев тем же вечером на товарный поезд. Собственно, «сев» – это, пожалуй, слишком громкое слово. И не совсем точное тоже.

Мы вынужденно оставили своих лошадей на станции, заплатив и взяв со служащего расписку в том, что кони будут доставлены в столицу к графу Воронцову. А потом едва успели, почти на ходу, запрыгнуть на медленно идущие платформы с лесом. На следующей же станции мы с них сошли и ранним утром дождались двухминутной остановки пассажирского поезда до Коломны. Оттуда, минуя крупные города, такие как Рязань и Тамбов, нам следовало выбраться к Саратову.

Где, по идее, передать с рук на руки мисс Энни Челлендер сестрам отставного генерала, и уже вдвоем с Матвеем пробираться не самым популярным маршрутом мимо Пензы и Самары на Уфу. А там по башкирским степям уже только верхами до самого Байкала.

Нет, почти любую дорогу можно сделать короче и комфортней, но в нашем случае это было слишком опасно. Преследователи могли нагрянуть на абсолютно любой станции, а драться в замкнутом пространстве вагона, подвергая риску жизнь других пассажиров, было бы слишком бесчеловечно. Никто не виноват в этой тайной войне, и мне, наверное, до конца жизни придется молиться о прощении перед теми, кто погиб на безымянном хуторе.

Но тем не менее пока наше путешествие складывалось вполне удачно. Бдительный Матвей заметил скачущих вдоль железнодорожного полотна всадников, но нападать на поезд они не рискнули. Благо противник быстро прекратил погоню, но было ясно, что в покое нас все равно не оставят. Серьезные неприятности начались со второй станции, когда мы уже расслабились…

Мне и мисс Челлендер были предоставлены отдельные места, как молодоженам, а вот папин денщик ехал в соседнем вагоне, на общих местах. Ну то есть если ты сам сумел кого-нибудь скинуть с полки, то она твоя.

Естественно, старый конвоец лихо справился с задачей, но основное время все равно проводил в охране дверей нашего купе. Пару раз он действительно выкинул на ходу движения поезда двух мужчин, чем-то показавшихся ему подозрительными.

Не берусь судить, были ли они на самом деле виновными хоть в чем-то. Ему было это неважно, а нам, чтобы сохранить хоть какое-то подобие здравого рассудка, было легче извинить его бездоказательный диктат, чем вообще не проснуться, вознесясь на небеса с перерезанным горлом.

Однако на подъезде к станции «Лесная» нас все-таки вычислили и нашли. Матвей практически без стука, что свидетельствовало о повышенной опасности, вломился в наше купе и закрыл за собой дверь.

– Китайцы! Шерстят всех с обоих концов. Вроде как офицер тайной службы, в гражданском платье, хрен его знает откуда взявшийся.

– А этого типа, высокого, с акцентом, не видели?

– Нет, хлопчик, – угрюмо ответил Матвей, поправляя ружье на плече. – И уж постарайся, будь ласка, с этим негодяем близко не встречаться. Он те не по чину будет.

– В каком смысле? – даже обиделся я.

– В переносном, – ввернул умное слово старый казак. – У тебя зубы, а у него клыки. Разницу чуешь?

– Дядя Матвей, – вмешалась в разговор дочь английского посла. – Но почему мы бегаем от каких-то китайцев в русском поезде? Разве проводники и охрана вагонов не обязаны нас защищать?

Я утвердительно кивнул, поддерживая ее мысль, и тоже сделал вопросительное выражение лица.

– Как дети, ей богу… – тихо пробормотал папин денщик и буквально силой вытолкал нас из купе. – Деньги, оружие при себе? Вот и ладушки. Уходим!

Мы не успели даже вступить в цивилизованный диспут, когда дальняя дверца вагона распахнулась и друг за дружкой показались трое китайских наемников в черном.

– Стрегофф? Мисс Челлендера, ризая? Давай, давай! – кинулись они на пожилого проводника, загородившего им путь.

– Ваши билеты? Без билетов нельзя-с! Никак нельзя-с! Я на станции жаловаться буду!

– Вота наша билета, – с тихим смехом ответил самый высокий, без предупреждения всаживая проводнику длинную иглу в сердце.

Несчастный умер мгновенно, Энни, не выдержав, завизжала, и наши противники тут же переключили внимание.

– Не надо кирицать. Ты мисса Челлендера? – очень вежливо улыбнулся высокий.

Мы не стали отвечать, дружно ломанувшись за Матвеем по коридору. На визг англичанки из соседних купе высунулись другие пассажиры.

Именно благодаря им, а также перегородившему путь телу несчастного проводника китайцы не смогли догнать нас сразу. Вагон в один миг превратился в поле боя. Кто-то из пассажиров был военным и имел оружие. Перескакивая в соседний вагон, мы услышали позади револьверную стрельбу, крики и стоны боли.

– Бегите до паровозу! Там, Бог даст, и отмашемся! – приказал папин денщик. – Я тут их подожду…

– Матвей, мы вас не оставим.

– Иди уже, твое благородие. Девицу спасай, а мне оно не впервой, как-нибудь да выкручусь. – Он выхватил из меховых ножен свое кавказское ружье и пристроился в проходе. – Ежели что, ты уж там сам отстреливайся, тока живым в их лапы не давайся. Знаем мы этих китайцев, что они с пленными творят…

– Мы не оставим вас, – взяла мою сторону мисс Энни, но в этот момент в тамбур меж двумя вагонами выскочил первый преследователь.

И прежде чем мы с англичанкой хотя бы охнули, грохнул первый выстрел! Китаец неуверенно запнулся, захрипел и выпучил глаза, из его простреленной груди алой струей плеснула кровь. Матвей тут же перезарядил ружье.

– Бегите же!

Мы взялись за руки и, не оборачиваясь, бросились через весь соседний вагон вперед. Пробежав два или три, я понял, что следующий уже паровоз…

– Давайте вернемся и расцепим вагоны, – горя энтузиазмом, предложила запыхавшаяся мисс Челлендер.

– Никогда не расцеплял вагоны.

– О, это легко! Уверяю вас, я сама про такое читала десятки раз в приключенческих французских романах. А то, на что способен жалкий француз, уж точно сумеет сделать и британец!

Я было пытался выразить логичные сомнения по поводу того, что нельзя подходить к реальной жизни с помощью советов французских романистов, но меня никто не слушал. Рыженькая Энни, развернувшись, побежала к тамбуру с такой скоростью, словно участвовала в скачках Дэрби наряду с призовыми лошадьми.

Мне не оставалось ничего, кроме как броситься ей вслед и честно пытаться разъединить вагоны. Не знаю, как с этим безнадежным делом справлялись литературные герои. На самом деле процесс сцепки вагонов исключал любую возможность вытащить штырь на ходу, без надлежащих инструментов развинтить гайки, а уж как бы я отталкивал ногами целый состав – вообще задачка для мифического героя, типа того же Геракла. Кстати, далеко не факт, что и он бы сумел с этим справиться.

В общем, как вы поняли, у меня ничего не вышло. То есть абсолютно ничего! Ни разъединить вагоны, ни угнать паровоз! Пылкая мисс Челлендер в конце концов просто оттолкнула меня в сторону, заявив, что сама справится лучше. Кончилось тем, что она ободрала пальцы, перемазалась в мазуте и сломала ноготь на мизинце.

Должен признать, что столь ярких и насыщенных британских богохульств я не слышал с тех далеких времен, когда наша гребная команда второй раз подряд не взяла кубок Оксфорда. Положение спас папин казак, заставший нас едва ли не за удушением друг друга…

– Вы чего тут засели, как два кота над одной ямкой? – тяжело дыша, он практически поднял нас обоих за шиворот. – Четверых я снял, остальные напролом не суются, но ить стреляют, сукины дети, ажно головы не поднять. Ружье мне попортили, гады. С шашкой в коридоре не намашешься, а в кинжалы их ждать, так не пойдут, издали пристрелят!

– Что же будем делать? – дружно спросили мы с Энни.

– А что ж делать? Выход один – прыгать будем!

– Как прыгать?! – обомлели мы с мисс Челлендер.

– На ходу, – беззаботно пояснил Матвей, видимо считая данный подвид самоубийства некой детской забавой или национальным русским развлечением.

– Мы расшибемся? – скромно уточнила дочь английского посла.

– Ни боже мой! – клятвенно перекрестил широкую грудь старый казак. – Впереди река, ежели с моста удачно сиганем, так, поди, еще лишний раз и помоемся. Хорошее дело!

– Хорошее дело, – с совершенно другой интонацией возмутился я. – А если мы на мелководье попадем или на какую-нибудь корягу на дне напоремся, тогда что?!

– Тогда, твое благородие, сам выбирай – либо тебя китайцы на лоскуты порежут, либо в речку спрыгнешь. На все воля Божья, глядишь, и выплывешь…

– Постойте, джентльмены, – вмешалась бледная, как английский чай со сливками, Энни. – А почему китайцы непременно должны резать нас на лоскуты? Что мы им сделали?!

– Он убил четверых, – сухо напомнил я, и в тот момент к нам в тамбур высунулась яростная узкоглазая рожа. Рыжая англичанка произвела прицельный выстрел в лоб, прежде чем хоть кто-то из нас успел хотя бы мигнуть. Сама мисс Челлендер несколько удивленно уставилась на маленький револьвер, словно бы он поступил так вне ее желания и без ее разрешения.

– Пожалуй, я готова прыгнуть, – неожиданно сообщила она.

Папин денщик кивнул и указал рукой вдаль. Там, прямо поперек нашего пути, текла незнакомая русская река. Мост над ней возвышался едва ли не на три человеческих роста. И что, вот прямо тут нам и предстояло лететь вниз?!

– Скорей бы уж, – пробормотал папин денщик, вглядываясь в даль соседнего вагона. – Вон опять поползли, окаянные…

Я взял из ослабевших рук Энни ее револьвер и, выпрямившись в полный рост, выпустил четыре пули в противника. Возможно, в кого-то и попал. Не уверен, вагон сильно качало. Но в любом случае это дало нам пару минут форы, прежде чем противники открыли ответный огонь.

– Матвей, прыгайте!

Бородач обернулся, глянул мне в глаза и, придерживая папаху, отважно сиганул в распахнутую дверь. Я же обернулся к бледной англичанке:

– Вы умеете плавать?

– Нет.

– А я умею. Позволите? – Я крепко обнял ее за талию и прошептал на ухо: – Ничего не бойтесь.

– Если мы утонем, я вас убью, – так же шепотом пообещала она, а потом мы рухнули вниз.

Энни Челлендер вцепилась в меня так, словно я был самым любимым человеком в ее короткой жизни. Мы врезались в воду головой. От мощного удара у меня мгновенно вышибло дух, а несчастная англичанка разомкнула объятия. Нас оторвало друг от друга подводным течением, и, вынырнув на поверхность, я с ужасом понял, что не вижу рыжую головку дочери английского посла.

– Энни! Мисс Челлендер! Где вы?!

В сине-зеленых волнах реки вспузырился подол ее платья, и я бросился вперед.

Поверьте, плавать меня учили! Невозможно быть гребцом на лодке и не уметь плавать, как выдра. В три гребка по течению я настиг тонущий подол, поднырнул и почти сразу увидел в мутных водах плавно идущую ко дну мисс Челлендер.

Мне удалось подхватить и вынести на поверхность рыжую британку до того, как она безнадежно нахлебается воды. Несмотря на сильное течение и тяжелую ношу, я тем не менее минут через десять выкарабкался на мелководье. Некогда бодренькая и активная, как птичка-трясогузка, девушка висела у меня на плече, словно дохлая русалка.

То есть практически не дыша, но весив при этом, как слон или даже мамонт. Практически упав на песок, я кое-как перевернул ее на спину и похлопал по щекам. Безрезультатно.

– Надеюсь, вы меня простите?

Я расстегнул ей три первые пуговицы на платье, положил руки на грудь и…

– Это ради вашего же блага и без всяких… мыслей, – честно предупредил я, крепко надавив ей на грудную клетку. Ничего не произошло.

Я повторил. С третьей попытки ее ротик раскрылся и прямо в лицо мне ударил неслабый фонтан грязной речной воды!

Когда вся влага иссякла, мисс Челлендер склонила рыжую голову набок и высунула язык. Я понял, что без искусственного дыхания не обойтись, вытер губы, осторожно взял бессознательную девушку за плечи, повернул поудобнее и припал к ее нежному ротику…

– Мать вашу, твое ж благородие! – громогласно раздалось у меня за спиной, так что я чуть не подпрыгнул на всех четырех. – Нашли место целоваться! Постыдились бы, что ли…

– Это не поцелуй, это искусственное дыхание! – попытался оправдаться я, но поздно, Энни порозовела, выпрямилась и так резко села, что чуть не заехала мне головой по зубам.

– Слава богу, вы живы! – Я успел уклониться.

Бедняжка прокашлялась, внимательно осмотрелась по сторонам и нашла взглядом папиного казака.

– Дядя-я Матвей! Я… ик! Так вам рада-а…

– А уж мы-то тебе как! Вона Михайле спасибо скажи, он тя из реки выловил, на берег положил, воду из грудей выжал.

– А я-то лежу и думаю – кто меня за грудь лапает?! – вспыхнула гордая дочь Туманного Альбиона, и от пощечины я уже уклониться не успел. Левую щеку обожгло огнем. Хотя вроде бы я этого и не заслужил.

– А еще он тебе дыхание делал, – продолжил бородатый хрыч, видимо, получая от происходящего самое явное удовольствие.

– Какое дыхание?!

– А я знаю? Энто он говорит, что, дескать, в целях спасения безвременно утопшей. Хотя, как по мне, просто с поцелуями разлакомился. Дело-то молодое…

От изумления я пропустил и вторую пощечину, а потом вскочил на ноги и кинулся на старого казака с кулаками. Минуты две я тузил его в грудь, плечи и живот, а он хохотал, как сумасшедший, до тех пор, пока я сам не почувствовал полную глупость происходящего.

Вечер, звезды, комары, пустынная песчаная отмель на берегу безымянной русской речки. Мы все трое мокрые, за мостом, с далеко уехавшем поездом, жалкие, без багажа, но живые, а потому еще и деремся друг с другом. Право, это безумно смешно, господа…

Вслед за нами бациллу смеха подхватила и дрожащая от холода мисс Энни Челлендер. Мы хохотали над своим положением, над ничего не достигшими китайцами, над самим Провидением, спасающим наши жизни таким вот оригинальным образом. У небес всегда своеобразный юмор, но не плакать же теперь? Всегда лучше улыбнуться Богу, принимая Его испытания…

– Ну что ж, пошли, что ль, твое благородие? – первым успокоился здоровяк Матвей. – Тут, видать, деревенька какая, али село неподалеку.

– С чего вы так решили? – не поверил я.

– Дык звук по воде хорошо доносится. Стало быть, вон там, выше по течению, лай собачий слышен да песни народные! Не темно еще, вот и гудит народ.

Спорить смысла не было. Признаться, я уже привык доверять звериному чутью своего спутника. Каким бы отвратительным ни был характер этого человека, как бы неизмеримо далеко ни стоял он от вышколенного английского дворецкого, никто не посмел бы отрицать – случись что, старый казак, во всех смыслах, один стоит десятка!

Только теперь, наверное, я начинал понимать, какой бесценный подарок сделал мне отец, упросив Матвея присматривать за мной. Считать, сколько раз я мог бы быть мертв, если б не он, уже просто не хотелось…

Пять минут мы потратили на проверку вещей. Слава богу, маленький револьвер не выпал из моего кармана, а записная книжка отца, завернутая в промасленную бумагу вместе с деньгами, не пострадала. Матвей просто вытряхнул воду из ножен черной шашки, куда клинок утапливался по самую рукоять, кинжалу, как я понимаю, влага не страшна, но любое оружие все равно требует ухода. А протирать его мокрой одеждой не лучший вариант.

Мы направились узкой тропинкой, поднимаясь все выше и выше по берегу реки. Холодало, в мокрой одежде можно было запросто подхватить простуду. Поэтому папин денщик безжалостно гнал нас широким шагом, едва ли не бегом, ни на минуту не сбавляя темпа. И когда полчаса спустя впереди замелькали огни большого села, мы были совершенно вымотаны и от нашей одежды клубами валил пар!

Зато спустя самое короткое время нас, как беженцев, приняли в гостеприимном широком селе Ольховка. Узнав, что мы были вынуждены прыгать в реку на ходу из несущегося по мосту поезда, спасаясь от наемных убийц, сам староста пригласил нас в свой дом.

Дальнейшее походило на какую-то волшебную сказку. Нас отправили в баню (русскую!), отмыли, переодели, накормили и уложили спать на настоящих кроватях. Это был настоящий праздник тела и души! Я просто не верил, что обычные русские люди могут быть настолько гостеприимны. А ведь они нас совсем не знали…

Оказалось, что юной англичанке невероятно идет простой русский сарафан, а рыжие волосы, заплетенные в тугую косу с упрямыми кудряшками, в вымытом виде выглядят как золотая корона.

Бритый наголо Матвей, в просторной вышитой рубахе и полосатых штанах, напоминал бородатого купца на отдыхе в загородном доме. От кинжала и шашки он так и не отказался, но, с другой стороны, купцы-разбойники в российской истории тоже не редкость.

На кого был похож я, судить не берусь. Однако же наряженный в красную шелковую рубашку, свободные шаровары и лапти на босу ногу, я все-таки явно привлекал внимание местных красавиц. Дочь хозяина и две ее подружки так и носились вокруг меня, словно заботливые клушки.

– Еще чаю, Михаил Николаевич?

– А вот ватрушечку отведайте, свежая, сегодня с утречка печенная!

– Может, водицы ключевой принесть? Дык вы тока мигните, я уж мигом до колодца сбегаю!

– Так что ж вы варенье не кушаете? Или не понравилось? Да я вам сей же час клюквенного подам, а то и крыжовенного, тока рада буду, уж не побрезгуйте!

– Молочка с медом, молочка-то на ночь! Спать будете слаще, чем дома.

– Да откачнитесь уже, бешеные, я сама за нашим дорогим гостем поухаживаю. Уважение окажу! Правда же, батюшка?

Выражение лица мисс Челлендер, слышавшей все это, надо было видеть. Она краснела, бледнела и шла розовыми пятнами. Ее тонкие пальцы так нервно сжимались, словно она представляла, как ломает шеи сельских Венер и Диан.

В иное время я бы безошибочно обозначил подобное поведение как свидетельство банальной ревности, но не в этом же случае. То есть готов поверить в то, что рыжая Энни действительно испытывает ко мне буйную смесь чувств, но голос возможной любви был чрезмерно тонок и тих. Если вообще имел место быть…

Уставших от тепла, бани, ужина, пережитого и увиденного, нас всех пораньше отпустили спать. Меня и Матвея в одну отдельную горницу, постелив мне на кровати, ему на полу, у самой двери. Дочь английского посла отправилась на женскую половину. Надеюсь, она возьмет себя в руки и не заплатит черной неблагодарностью за весь прием. То есть никого не задушит подушкой, не выцарапает глаза и не отстрижет во сне косу.

Сам я спал безмятежнейшим сном младенца. Мы никуда не бежали, за нами никто не гнался, мы были в тепле и уюте, так, словно бы весь мир изменился, небеса перевернулись, и отныне мы будем повсюду встречать лишь любовь и понимание. Неужели такое действительно бывает? Спасибо, спасибо всем…

…Утро вопреки всем традициям приключенческой литературы тоже оказалось вполне себе радостным. Во-первых, нас не будили и дали выспаться часов до девяти, во-вторых, Матвей, все равно вставший раньше нас, договорился о лошадях, и в-третьих, мисс Челлендер никого не убила, хотя и выглядела такой заспанной, словно проболтала с новыми знакомыми всю ночь.

Кстати, на самом деле так оно и было. Дочь старосты и две ее подружки оживленнейшим образом выпытывали у рыжей англичанки – женат ли я, почему нет, с кем помолвлен, здоров ли, не собираюсь ли в монастырь и все такое прочее.

Предположение мисс Энни о том, что я могу вообще не интересоваться женщинами, будучи убежденным холостяком, как это модно в Британии, никого не устроило. Ей просто не поверили. Какой дурак добровольно готов обречь себя на холостую жизнь, если тут, под боком, такие спелые милашки прогуливаются, буквально краса и гордость всей Ольховки!

Не знаю уж, чего она им там в результате наплела, но теперь милые дамы ограничивали проявление своего интереса к моей персоне исключительно взглядами и вздохами. Но ни слова не говорили, за рукав не трогали, соблазнительные позы не изображали.

Староста тоже лишних вопросов не задавал, намекнув за завтраком, что у них в провинции каждый либо каторжник, либо родственник каторжника, либо по нему самому каторга плачет. Как я понимаю, тут все друг с другом чем-то да повязаны. И это ровным счетом никого не напрягает. Даже если мы беглые преступники, накормить и обогреть все одно следует…

Дело их меня не касается, я уже потихоньку начинал привыкать к этой невероятной черте русского характера – терпимости, сам живи и людям жить не мешай. От сумы и тюрьмы тут никто не зарекается, все под Богом ходят, поэтому отношения здесь какие-то более братские, что ли…

– Ехать надо, твое благородие, – подошел ко мне Матвей. – Кони в дорогу заряжены, харчей поднабрал, дорогу местные показали. Крюком пойдем, зато, глядишь, ни на кого не нарвемся.

– Думаешь, они не догадаются, где нас искать, зная, что мы спрыгнули с поезда в реку?

– Река добычу даром не отпускает, – чуть сощурился на высокое солнце старый казак. – Я б на их месте решил, что утопли мы или разбились. А может, сначала разбились да потом и утопли.

– И проверять бы не пошел? – не поверил я.

Бывший конвоец так многозначительно улыбнулся, что сразу стало ясно – он бы поверил, только похоронив наши тела собственными руками.

– Вот потому и спешить надо, – он хлопнул меня ладонью по плечу. – Поторопи мамзельку свою британскую. До обеда из Ольховки утечем, а там мимо Рязани и до Саратовской губернии верхами доберемся. Дорога немаленькая.

Я кивнул. Не буду грузить и без того занятого читателя долгим описанием нашего отъезда. Разумеется, это добавит к объему пару лишних страниц, но у меня тоже есть совесть. Тем паче что настоящие приключения начались лишь к ночи, когда Матвей наконец объявил привал.

А до этого было короткое прощание, поклоны в пояс, обещание «не сдавать» и короткие слезы подружек хозяйской дочери, которая, не удержавшись, все-таки вплела голубую ленточку в гриву моего коня. Мы честно уплатили за все, так же низко поклонились и с сожалением покинули наше последнее тихое пристанище. Хоть тогда мы и не знали об этом…

Матвей ехал впереди и вел нас своей дорогой. В плане того что, едва отъехав пару миль от села, мы неожиданно свернули в густейший пролесок. Там, нещадно кусаемые комарами, страдая от духоты и обливаясь потом, мы ехали, наверное, часа три-четыре, а то и больше.

Старый казак казался выкованным из железа, он снова и снова заставлял нас куда-то сворачивать, переходить вброд какие-то речушки, продираться сквозь кустарник и все время путать следы, как зайцы по зиме.

Как он сам-то не запутался и вывел нас на узкую тропинку, идущую параллельно с грубой глинобитной дорогой, ведущей в нужную сторону? Как я понимаю, если у кого-то из местных все-таки выпытают, по какой дороге мы пошли, им покажут именно эту, раз других все равно нет. Ну и, естественно, если за нами будет погоня, то пусть они нас поищут…

– Глянь, хлопчик! Вот они, окаянные, скачут, – свесившись с седла, Матвей кивнул мне, указывая рукой вниз. Мы уходили вверх по холму, а внизу, по извилистой широкой дороге, галопом неслись шестеро всадников в черном. За ними бежали две лошади с пустыми седлами…

– А что ж, – усмехнулся в усы старый казак. – Видать, сельчане-то не из пугливых и стрелять умеют. Ну, пущай побегают, поищут, а мы тишком, да своим путем двинем за солнышком.

…Когда светило озарило оранжевым верхушки сосен, намереваясь уйти спать, Матвей наконец объявил привал. Ночевать пришлось на сырой земле, но опытный в походах конвоец быстренько развел костер, нарубил еловых ветвей и соорудил нам довольно уютные лежанки.

Наш ужин состоял из поджаренного на огне хлеба, запеченной картошки и чая.

– Ну, чего нос повесили, сизы голуби? – пытался приободрить нас папин денщик.

– У голубей нет носа, у них клюв, – почти засыпая от равномерной качки в седле, уточнила дотошная мисс Челлендер. – Дядя Матвей, а зачем мы вообще сюда забрались? По нормальной дороге мы бы давно ускакали на десять миль дальше. Лови нас потом…

– В том-то и дело, детка, что и врагам нашим на большой дороге нас ловить легче, – подмигнул мне Матвей, намекая на то, что не стоит пугать девицу увиденными всадниками. – А ты что скажешь, хлопчик?

– У нас мало патронов, хватит на две неполные обоймы. Один кинжал, одна шашка. То есть много мы не навоюем, – с сомнением протянул я, прихлопывая пару кровососов на шее. – Вы правы, если нас захотят поймать, то на большой дороге мы даже на версту не оторвемся. Да и в крупных деревнях, как я понимаю, нас тоже уже ждут.

– А кто б сомневался? – согласился Матвей, вставая с котелком. – Пойду-ка я еще водицы из ручья принесу.

– Что ж, джентльмены, – зевнув, вставила ему вслед свое слово и рыжая британка. – Если кому-то столь отлично известен наш маршрут, то… О моей поездке в Саратов, к родственницам графа Воронцова, лучше забыть. Я же туда просто не доеду.

– Возможно, вам стоило бы вернуться назад. В конце концов, вас там не ждут.

– Мне вернуться в Ольховку или в реку? Или стоять на мосту в надежде запрыгнуть в пролетающий коломенский поезд?

– Я не это имел в виду…

– Неужели? Если вы непременно решили меня убить, то просто пристрелите здесь же, на месте. Я попрошу дядю Матвея меня подержать, чтоб вы не промахнулись!

– Да почему же вы все время меня оскорбляете?! – не выдержал я, потому что все-таки не был истинным британцем.

Мисс Челлендер, решив, что выспаться все равно не удастся, решительно вознамерилась высказать мне все, что у нее накипело. Я тоже не был намерен больше молчать, у меня тоже не безграничное терпение. Думаю, мы орали друг на дружку не меньше получаса, а когда почти выдохлись, сзади раздалось:

– Цыц, оба!

Старый казак, неслышно возникший сзади, предупредительно поднял руку вверх. Мы послушно замерли. Матвей осторожно коснулся пальцами своего уха, словно бы призывая нас прислушаться. Действительно, совсем рядом с нашим костром слышался звук чьих-то тяжелых шагов. Потом раздалось грозное сопение и на поляну вышел огромный медведь.

Теперь уже присели мы все. Хорошо еще стреноженные лошади хоть и испуганно били копытами, но не могли никуда убежать. Конвоец приложил ладонь к губам, призывая нас к молчанию, и замер как статуя.

– Не шевелитесь, – тихо предостерег я побледневшую до корней волос англичанку.

Она же молча указала мне взглядом на рукоять пистолета, торчавшего у меня за поясом. Я покосился на Матвея, тот отрицательно помотал головой – маленькими пульками «лефорше» такого гиганта не убьешь, а только разозлишь.

Медведь обнюхал нас, сунул было любопытный нос в мешок с продуктами и случайно наступил задней лапой на отлетевший от костра уголек. Эта мелочь спасла нам жизнь – зверь обиженно взревел, потряс обожженной пяткой и, недовольно ворча, ушел к себе в чащобу. Через минуты две мы решили двинуться с места…

– Пронесло, – первым улыбнулся старый казак, опуская котелок с водой. – Да не так, как вы подумали. У нас на Кубани медведей мало, а вот в здешних местах они и впрямь хозяева леса.

– Я… я видела мишек в зоопарке, но там они такие милые, симпатичные и не такие огромные…

Мне, как вы понимаете, уже нечего было говорить, кроме как вторить присутствующим или нести нечто столь же банальное. Мы кое-как успокоили лошадей и легли спать без споров. Матвей кинул в костер пук какой-то травы, уверяя, что дым будет отпугивать гнус. Но лично для меня это уже не имело значения.

Я устал. С меня на сегодня хватит. Мне нужен отдых и сон. Все, что будет, пусть будет завтра. Спать, спать, спать…

От пережитого стресса мгновенно уснули все. Я отлично помню сквозь сон, как рядом на весь лес храпел папин денщик, но мне это совершенно не мешало.

А рано утром мы так же дружно проснулись от предрассветного холода. Честно должен признать, что сон в походных условиях, в диком лесу, никак не добавляет бодрости духа и ощущения полноценного отдыха. Лично я чувствовал себя совершенно разбитым. Рыжая англичанка, похоже, выспалась не лучше…

По крайней мере, поднималась она со скрипом, стонами, вздохами и плохо скрываемыми проклятиями. Из рыжих кудрей торчали сосновые иголки, дорожная юбка была перемазана древесной смолой, а глава казались красными, как у кролика или лондонского вампира.

Один Матвей выглядел довольным и даже счастливым. Он потянулся так, что хруст суставов был, наверное, слышен до самой Москвы, громко чихнул, широко перекрестился и пошел седлать лошадей.

– Как я понимаю, завтрака не будет? – тихо спросила меня мисс Челлендер.

Я неопределенно пожал плечами.

– Что ж, оно и к лучшему. Вам стоило бы сбросить пару фунтов, Майкл.

«А вам добавить, и спереди и сзади!» – чуть было не ляпнул я, но вовремя сдержался. Повторять вчерашние разборки не было ни малейшего желания. Терпение, такт и невозмутимость – вот истинное оружие настоящего джентльмена. Правда, жаль, что оно так малопригодно в России…

– Ништо, хлопчик, – ободряюще подмигнул мне старый казак, когда наша спутница уже садилась в седло. – Недаром говорят, ежели бьет – значит любит. Нравишься ты ей, а бедняжка и не знает, как твое внимание привлечь.

– Что… что за ерунду вы несете? – сбился я, поскольку происходящее не укладывалось в голове. – Да если бы я только знал, какая милашка спасает меня на корабле, так предпочел бы, чтоб меня лучше утопили!

– Да ну?

– Вот вам и ну! Она мне за всю дорогу уже половину мозга профильтровала.

– А че ж ты ее из реки спасал? Доплыл бы один, и вся недолга. Река – могила большая, приняла б еще одну душу и не заметила.

– Я вас не понимаю.

– И ее, видать, тоже, – с усмешкой заключил Матвей, садясь на коня, и мне ничего уже не оставалось, кроме как молча догонять моих спутников.

Ощутить себя командиром опять не получилось. То есть меня, разумеется, выслушивали, даже прислушивались, а порой и делали так, как я хочу, но все равно по обоюдному согласию.

Тот же Матвей как-то разок пытался объяснить разницу между приказом у тех же казаков или у солдат действующей армии. Получалось примерно так.

Полковник говорит:

– Надо захватить вон ту крепость. Сначала бьет артиллерия, потом вы идете в штыки на ворота, вы – сотней с правого фланга, вы – сотней с левого, а ваша сотня в резерве. О времени начала штурма вам сообщат из штаба.

Солдатики козыряют и ждут указаний, полные готовности умирать за Отечество.

Теперь такой же приказ казакам:

– Надо захватить вон ту крепость. Сначала…

– Остынь, твое благородие. Не надо нам советы давать, мы сами разберемся.

– Как сами? А приказ? А тактика, стратегия, штаб, карты, мнение специалистов? А субординация где, мать вашу?!

– Ты тока не шуми, господин полковник. Что важней – взятие крепости или субординация? Ты приказал взять. Мы исполним. А уж как, где, в какой час да какими силами, это мы сами разберемся. Чай, не маленькие ужо…

И ведь что хуже всего, потом они идут и берут крепость ночью, силами десяти пластунов, перебравшись через неприступную стену в самом неподходящем месте, открыв ворота и перебив гарнизон крепости спящими. Спрашивается, на фига нам тогда вообще генштаб?

Или, возвращаясь к моей наболевшей ситуации, за каким я тут из себя командира изображаю?! Оно тут вообще хоть кому-то надо? И так вроде справляемся, общим голосованием, частной инициативой, но живы ведь до сих пор вопреки всему…

Лесная тропинка вела нас мимо строевых сосен вниз по течению. Присутствие тихой реки, текущей без шума и рокота, ощущалось в самой свежести воздуха. Это опьяняло и наполняло грудь каким-то необъяснимым для меня восторгом…

Я вдруг почувствовал, что, несмотря на комаров, усталость и наше (не буду врать) отчаянное положение, моя душа все больше и больше влюбляется в эту страну, в эту природу, в этих людей, в эти невероятные просторы. Все здесь было наполнено грозовой первобытной мощью, дремлющей силой, способной менять миры, ставить на место тиранов, сметать любой чужеродный вал и оставаясь, тем не менее, любящей матерью для своих родных детей.

И теперь я прекрасно понимал, почему культурная Великобритания никогда не сможет смириться с тем, что такие богатейшие земли находятся не под ее влиянием. Лондон не потерпит самостоятельности Российской империи уже потому, что сама Россия ни капли не нуждается в Лондоне. Она самодостаточна, ей не нужен наставник и господин с розгой в руке.

Потому никто не сможет завоевать ее и сделать своей колонией. На этом фоне некоторые слова покойного британского посла, сэра Эдварда Челлендера, приобретали совсем иную окраску. Получается, что он реально боялся, будто бы Цепные Псы каким-то непостижимым образом проникнут в его планы, разрушат тайный сговор и вновь не позволят Англии править всем миром.

Ибо, пока есть Россия, говорить о главенстве, даже хоть в той же Европе, глупо и самонадеянно. Особенно когда британцы проиграли войну за свои заокеанские колонии, потерпев сокрушительное поражение от простых фермеров, охотников и скотоводов. Знаменитое «Бостонское чаепитие» Лондон запомнил надолго и оправиться от этой политической пощечины так и не смог.

Хотя, конечно, раньше у меня тоже было другое отношение к этому событию. Я, как и весь Оксофрд, считал это грязной выходкой бунтовщиков! Теперь, в глазах моей второй родины, бунтовщик уже я. И разумеется, мне это тоже не скоро забудут.

В селе нам удалось купить лошадей, но, как вы понимаете, не скаковых. Так, три обычных крестьянских коняги-труженика. Под седлом они ходили послушно, но рысь брали неохотно, а на галоп их вообще вряд ли можно было уговорить даже плетью.

Поэтому, пока мы плелись по лесной тропинке, а мисс Челлендер слегка приотстала по «личному моменту», я попытался заговорить с папиным денщиком:

– Матвей, мы в прошлый раз не договорили.

– Об чем?

– О том человеке. Он был с моими друзьями в Лондоне, он встречал мой пароход в Санкт-Петербурге, он руководил китайцами и стоял за всеми нападениями на нас. Вы сказали, чтоб я держался от него подальше.

– Вот и держись, – попытался отвертеться старый казак, но на узкой тропинке ему было некуда от меня бежать. – Че те надо, твое благородие? Откуль мне знать, зачем ему твоя голова понадобилась?!

– Но вы знаете, кто он!

– Знаю, – после продолжительного молчания сдался Матвей. – Брат он мне, двоюродный…

– Как? – опешил я. – Этот человек-убийца ваш брат?!

– Да не ори ты, как оглашенный…

– Извините.

– А-а, что тут скажешь, родню не выбирают. Предки наши одной фамилии были, с одного села, братья-запорожцы. Когда Екатерина-матушка, храни ее Господь, волей своею верным казакам Кубань с притоками пожаловала, мой дед туда пошел России служить, а его дед решил в вольной Сечи остаться. На Туречину подался, там себе место нашел, при султанской гвардии…

– Как же вы узнали, что он ваш родственник?

– Столкнулись нос к носу во время Балканской войны, – устало поморщился Матвей, словно не желая вспоминать неприятное. – Сошлись мы тогда с турками, я гляжу, а один янычар наших солдатиков старым дедовским ударом рубит. Повернул к нему коня, шашками звякнули, уклонились, ну и…

– И?

– Сцепились верхами в рукопашную. Дали по мордасам пару раз друг дружке. Я кровь сплюнул и матом на него, а он мне таким же макаром! Потом спросил меня, какого рода-племени, я врать не стал. А он в ответ зубоскалит: «Ха, вот только двоюродного брата мне еще убивать не приходилось!» Взялись мы за кинжалы, да тут пушки турецкие по своим без разбору палить начали. Раскидало нас…

Я замолчал. Получается, что нас преследует украинец, внук бывшего российскоподданного, уехавшего за лучшей долей в чужие края. Янычар, наемник, человек, предавший Родину и веру, без чести и совести, профессионал, зарабатывающий на жизнь чужой кровью. И при этом, черт побери, пусть дальний, но родственник нашего Матвея! Как же причудливо и страшно крутится колесо жизни, а нити судеб наматываются на веретено…

Тем не менее я почувствовал легкое удовлетворение: по крайней мере, теперь мне хотя бы ясно, кто нас преследует. Непонятно зачем? Но ответ на этот вопрос стоит спросить у него лично. Значит, дождемся встречи. Но только на этот раз пусть она будет там, где нам это удобно! Я очень этого хотел.

И видимо, насмешил Бога своими планами…

Мы как раз въехали в невысокие лесистые горы и двигались друг за дружкой по неширокой тропе. Справа – каменистая гряда в кустарниках, слева – невысокий обрыв, так же заросший мелкими деревцами. Не страшно, не опасно, беда лишь в том, что ни свернуть, ни уйти с этой дороги было невозможно.

Не знаю уж, каким чудом преследователи вновь вышли на наш след, но оторваться от них надолго не получилось. Нас гнали, словно диких оленей на королевской охоте, разве что без труб и собак. Хорошо, что первым погоню услышал замыкающий наш отряд старый казак.

– Не оглядывайся, твое благородие, – тихо бросил Матвей, придерживая и так неторопливого жеребца. – Догнали нас, ироды окаянные. На тропе далеко не уйдем, а через лес ломиться, так еще быстрее в клещи возьмут.

– Устроим засаду?

– Ох, стратег, тактик, мать твою, благородную женщину… Их шестеро, нас двое. У них ружья, у нас дамский пистолетик да кинжал с шашкой. Даже ежели четверых-пятерых положим, все одно Аннушку не спасем.

– В смысле, Энни?

– Кому Энни, а кому и просто, по-русски, Аня, Анна, Аннушка, – ворчливо буркнул старый казак, спрыгивая с седла. – Догоняй ее, хлопчик. Глядишь, вдвоем и утечете…

– А вы? – я продолжал задавать глупые вопросы, словно у меня шестеренки в голове заклинило.

– А я туточки отдохну, полежу, воздухом подышу, вона, может, какую ромашку занюхаю, – без малейшей иронии в голосе пояснил он, глядя на меня с легким сочувствием. – Ты за меня не волнуйся и англичанку свою зазря не волнуй, я вас через часок-другой догоню.

– Что-то случилось, джентльмены? – обернулась к нам мисс Челлендер, придержав свою лошадку. Мы дружно улыбнулись ей, ответно махая руками:

– Нет, все в порядке, просто в кустики отошли.

– О, – покраснела она.

– У меня другое предложение, – тихо начал я, убедившись, что Энни деликатно отвернулась. – Посмотрите, а что если вон тот камень вдруг упадет?

Бывший конвоец внимательно вгляделся в здоровенный мшистый валун, шагах в десяти и нависающий над тропой. Здоровенный кусок скалы, весом, наверное, не меньше тонны, казалось, держался на одном честном слове, каким-то чудом балансируя в воздухе.

– Ну да. Ежели упадет, то грохоту буде-ет… И про дорожку забудь, завал дня два разгребать.

– Я на это и намекаю. У нас есть взрывчатка? Ну там порох, динамит или что-то еще?

– Хлопчик, я ж простой казак, а не Тульская оружейная фабрика! Откуль я тебе посреди леса бочку пороха раздобуду? Ништо, небось и так столкну.

Он вновь сел на коня, и мы припустили вслед за юной англичанкой.

– Дядя Матвей, мне кажется или я слышала где-то неподалеку лошадиное ржание?

– Послышалось, дочка, – безмятежно отмахнулся старый врун. – Ты вон, прояви сочувствие, отъехай подалее и лошадок наших забери. У графского сынка неслабо живот прихватило, а сказать стесняется…

– О да! Конечно! Простите меня, – окончательно покраснела Энни. – Майкл, вы в порядке? Может быть, нужно лекарство? У меня есть хорошие таблетки… То есть были. Остались в моем багаже, когда мы прыгали с поезда.

– Благодарю вас, я справлюсь, – старательно имитируя боли внизу живота, простонал я.

– Может, с вами посидеть?

– В каком смысле?!

– И впрямь, что ж ты, милая, хлопца такими предложениями смущаешь? – вступился за меня Матвей. – Езжай уже, сделай милость, ежели что, я и сам с ним посижу. Поддержу, так сказать, товарища.

– Ну, сидите, сидите, – пожала плечами бодрая мисс Челлендер. – Мое дело предложить…

Как только заботливая болтунья скрылась за поворотом дороги, мы мигом поплевали на ладошки и наперегонки полезли вверх по склону.

Чуткий слух не подвел мисс Энни, она не ошиблась насчет лошадиного ржания, и топот погони уже начинал различаться среди прочих лесных звуков. Испуганно стрекотали сороки, раздраженно жужжали шмели, казалось, что даже скромное лесное эхо предупреждало нас об опасности.

Проклятый валун только казался держащимся на ниточке. На самом деле он довольно надежно врос в землю и никуда падать не собирался. Матвей уперся в него широкой спиной, но не сдвинул даже на миллиметр. Мы нажали вместе, еще и еще раз, кажется, камень начал подаваться…

– Вот что, – решительно отстранил меня папин казак. – Дуй вниз! Пистолетик при тебе?

– Да, – я достал из кармана маленький револьвер.

– Попридержи их там, да сам зазря под пулю не лезь. Я тут и один управлюсь.

Он подпихнул меня вниз, к тропе, и, выхватив кинжал, начал вскапывать землю вокруг камня. Конечно, лопата в этом случае была бы надежней и функциональней, но что поделаешь, садовым инвентарем нас не обеспечили.

– Я их задержу.

Мне удалось в три-четыре длинных прыжка слететь к тропе, вот только укрыться здесь было негде. Я просто встал посередине, так чтоб ни объехать, ни пройти, и проверил полноту барабана в револьвере в предвкушении встречи противника. Благо они не заставили себя долго ждать.

Преследователи вылетели из-за поворота буквально через минуту. Первые всадники, заметив меня, вздыбили лошадей, создав пробку и неразбериху, что еще давало нам какое-то время форы. Китайцы в черном дружно нацелили на меня ружья, я, в свою очередь, поднял руку с револьвером.

Никто не рисковал стрелять первым. Возможно, им хотелось захватить нас живыми? Когда пауза затянулась, на шаг вперед выехал высокий мужчина в феске. Тот самый, что преследовал меня, как злой гений, от самого Лондона. Теперь я мог рассмотреть его лицо.

Ренегат совершенно не был похож на Матвея, даже если действительно приходился ему дальним родственником. У него были холодные голубые глаза, мясистый, крючковатый нос, черные свисающие усы и неаккуратно выбритый подбородок. Мне его черты почему-то напомнили хищную птицу – стервятника.

Он слегка потянулся в седле, разминая затекшую поясницу, и широко улыбнулся, демонстрируя крупные желтые зубы:

– Погуторим трохи?

Я сделал вид, что не слышу, и взвел курок.

– От то ж, борзый щеня, – расхохотался мой преследователь. – Не бийся, я тэбе не зъим. Може бути…

Китайцы послушно рассмеялись, сохраняя меж тем равнодушные выражения лиц.

– Почему вы все время гонитесь за мной? – не выдержал я.

– Про то свово батьку спытай, – резко оборвав смех, человек в феске махнул рукой: – Кинчайте його!

Я только-только успел мысленно проклясть где-то копающегося Матвея, как треск выстрелов совпал с грохотом упавшей скалы! В воздух взлетела пыль, земля задрожала, сверху посыпались камни, раздалось испуганное ржание лошадей и стоны людей. На тропе словно взорвался снаряд немецкой гаубицы…

Я сам едва не упал, с трудом увернулся от одного летящего булыжника, а потом какой-то камень так врезал мне в бок, что свалил в придорожный боярышник. Как я вообще не улетел вниз по склону, ума не приложу…

– Чего разлегся, хлопчик? Поди, их не всех там придавило. Вставай скорей, и давай бог ноги!

Матвей едва ли не волоком вытащил меня на дорогу и побежал так быстро, что я и не поверил сначала. Вот здоровье, в его-то годы, а? Я, прихрамывая, бросился следом, а нам навстречу уже выезжала тряской рысью встревоженная дочь английского посла…

– Что здесь произошло? Я слышала ужасный грохот. Это обвал?! Господи, надеюсь, вас не очень зацепило?

– Ни-ни, девонька, не переживай за нас, – спешно успокоил ее старый казак, влезая на своего коня.

– Да что произошло-то?

– А я знаю? Вона Михайлу спроси, у него живот пучило…

И пока мисс Челлендер в искреннейшем изумлении переводила взгляд то на меня, то на заваленную дорогу, Матвей толкнул пятками жеребца, увлекая всех нас в путь. Я запрыгнул в седло почти на ходу, морщась от боли в боку и ноге, но самое главное, не имея ни малейшего желания что-либо объяснять или оправдываться.

Нужно было быстрее убираться отсюда: в конце концов, действительно неизвестно, какой урон мы смогли причинить противнику и сколько времени им понадобится для того, чтобы продолжить погоню. А представлять, как они теперь вообще к нам относятся, не хотелось даже мысленно…

Мы погнали наших простых крестьянских лошадок во всю их прыть. Скоро нам удалось выбраться с горной гряды вниз, к лесу, а оттуда на старый тракт. Нас никто не преследовал. К вечеру добрались до маленькой почтовой станции, где оставили лошадей и наняли немногословного ямщика на свежей тройке.

Он, конечно, заломил несусветную сумму, почти равную моему билету на пароход Лондон – Санкт-Петербург, первого класса, с питанием в ресторане. Потом Матвей вежливо отвел его в сторону, они поговорили, даже вроде бы пару раз врезали друг другу, помирились, но зато уже через час мы выезжали в ночь, бескрайними среднерусскими степями, под куполом самого звездного неба на свете, а утомленная мисс Энни Челлендер тихо спала на моем плече.

…Путь был долгим, описывать все перипетии нашего путешествия не вижу смысла. Поразительно, но от нас отстали! Никто, ни разу, нигде не попробовал напасть на наш маленький отряд. Если вспомнить, сколько мы натерпелись за эти дни…

А уже через две недели пути, меняя ямщиков и растратив почти все деньги, выбрались к Алтаю. До заветной цели, мистического озера Байкал, оставались считаные мили. Нет, версты!

Кажется, я окончательно вылезаю из британской шкуры, становясь тем, кем был рожден, – русским…

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg