«Рус Четвертый. Рус-4»

Рус Четвертый. Рус-4 (fb2) - Рус Четвертый. Рус-4 [СИ] 1116K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Крабов

Вадим Крабов Рус Четвертый. Рус-4

Глава 1

Рус, страшно усталый и ужасно довольный, опустился на землю и с наслаждением растянулся жесткой траве, иссушенной немилосердным тирским солнцем. Воздух был необычайно сух, наполнен мельчайшей пылью, противно скрипящей на зубах и раздирающей горло сильнее острейшей приправы аргибан — творении неведомых черных варваров, сильно приглянувшаяся тирским кочевникам. Так сильно, что рецепт того соуса был давно перенят и адаптирован под местные ингредиенты. Но сейчас Рус не замечал ни привычной серой дымки вместо небесной синевы, удушающей, как натянутое на голову ватное одеяло, ни зудящего зева, ни едва уловимого копченого запаха далекой гари, до неузнаваемости изменившей легкий тирский воздух когда-то напоенный, теперь казалось забытыми ароматами разнотравья, — он блаженствовал. Отдыхал не только от неравной схватки, но и от долгого тяжелого труда, до которого наконец-то «дошли руки». Они с Андреем только что завершили первое успешной испытание амулета «универсальной защиты» — итог их годовых усилий. Не непрерывных, а скорее периодических: «свободного» времени ни у одного, ни у другого практически не было…

Много воды утекло с той поры, когда Рус разгромил купеческий заговор в Кушинаре. Для Тира — в буквальном смысле. Пиренгул, несмотря на всю свою власть, не смог оставить на «землях предков» не то что половину, но даже треть своего народа. Степи, города, поселения практически обезлюдели. По грустному подсчету князя, в его государстве осталось едва ли четверть населения. И дело было даже не в процветающем Кальварионе и развивающемся Альвадисе — богатейшей ресурсами «Белой долине» — собственности лично Пиренгула, куда кочевников манило так сильно, словно те места и являлись завещанной предками «землей тысячи колодцев». Точнее, не только в этом; большую роль сыграло наступление пустыни, сухой злобной Карагуль.

Как много, оказывается, для местной степи значили шаманы, а тем паче маги! Об этом никто не задумывался, даже дальновидный Пиренгул. С исчезновением лоосок, с уходом большинства шаманов, почти всех склонных к Силе Гидроса, Хранящих и Ревущих, на земли Тира стал наползать песок. Пересыхали колодцы, скудели пастбища, не росли посевы. Выжженная злым южным солнцем степь вспыхивала от малейшей искры. Оставшиеся шаманы с трудом гасили пожары, грозившие испепелить весь некогда цветущий Тир. Вымирали прихотливые овцы, свиньи. Их судьбу разделяли выносливые борки с единорогами, которые (что совершенно немыслимо!) все чаще и чаще стали бросать хозяев и уходить в пятно. Самые крепкие, самые преданные родной степи люди вынужденно тянулись за ними, за своими кормильцами, моля всех богов и предков о дожде. А высшие силы, казалось, ополчились на людское предательство: осадки за последние два года выпадали так редко, что каждый кочевник мог вспомнить точную дату каждого такого события. И теперь, на обширных тирских просторах оставалась лишь жалкая горстка населения, в основном в городках, и жили они чуть ли не исключительно за счет заморских поставок продовольствия, ставшего неимоверно дорогим. Пиренгул даже вынужден был покупать хлеб за счет казны и распределять его среди самых неимущих. И число их росло. Княжество Тир готово было прекратить свое существование, а тиренцам угрожало полное превращение в «кальварионцев» и «альвадинцев»…

Рус как-то поговорил с тестем «по душам»:

— Пиренгул, я все понимаю, земли предков и все такое. Ну, придут туда месхитинцы, их орденские маги наладят водоснабжение — чем плохо? Мне и самому жаль «Закатный ветерок», но, согласись, что здесь, в долине Кальвариона и в твоей Альваде — всем тиренцам места за глаза хватит! А сбыт здешних богатств наладим по той же дороге, по которой сейчас центральные страны в пятно идут, мимо Кагантополя на Далор. А там море и торговля со всей ойкуменой. Не посмеют они таможни устроить…

— Посмеют и устроят! — гневно перебил его князь. — Нынешний договор сам собой сойдет на нет, а новый, на обратный беспошлинный проход к портам, месхитинцы или кто там вместо них Тир займет ни за что не заключат! Во-первых, не захотят, а во-вторых — с кем? С владетелем какого-то Альвадиса? А где оно? Это княжество или царство? Где? Пока никто его не признал. Кальварион-то, об которого зубы обломали, и то признавать не хотят… из-за твоих рабов, между прочим. Зачем их тут столько? Половина населения, считай!..

— То не моя воля, Пиренгул, а Эледриаса, — поправил его Рус. — Какие же они мои?

— Хорошо, Эледриаса, — легко согласился князь, нисколько не изменив своего мнения.

Местный бог, «защитник и освободитель» — буквальный перевод его имени, находился с его зятем в тесных запутанных отношениях. В народе поговаривали, а дочь, заявляла прямым текстом, что они являлись кем-то наподобие «побратимов». Конечно, с поправкой на то, что Рус был все же человеком (в чем Пиренгул иногда сомневался), хоть и пасынком другого бога, Френома. Люди шарахались от странного маленького этруска и одновременно благоговели.

— Только центральным странам зазорно признавать «грязное скопище бывших рабов» за полноправное государство! — раздраженно выплеснул владетель Альвадиса.

— Пиренгул! Ты прекрасно знаешь, что дело не в этом! Сильвалифирию же, где бывшие рабы и вовсе основная часть населения — признали. Завидуют они нашим сокровищам. Даже не столько им, а сколько готовому городу, о котором столько восторженных слухов разнеслось. Им-то приходится самим строиться. Все окрестные долины заняли… Нет, тесть, не переживай так за Тир: боги дали — боги взяли… или Предки, не важно…

— Очень важно, Рус, ошибаешься ты! — горячо ответил Пиренгул. — Никакого нового договора не будет, а старый сам собой кончится, в связи с прекращением существования самого государства — Тира… эх-хе-хе… ты, может, думаешь, что я за свою власть цепляюсь? — Рус сделал круглое лицо и глупо выпучил глаза. Мол, и тени сомнения не закрадывалось! Если бы тесть плохо знал своего зятя, то поверил бы в искренность. — Хм, — усмехнулся он, — не веришь… Да и Тартар с тобой, не верь! Только протухнем мы здесь, в Кальварионе с Альвадисом без внешней торговли, а она возможна только через тирские порты… ну, это ты понимаешь, вижу. А они… не важно кто, кто бы не расположился в покинутом Тире, просто так нас к морю не пропустят. По дешевке скупать каганит, да амулеты — пожалуйста, но позволить нам самим торговать — ни за что! Я бы сам не их месте так поступил.

И пришлось почти всем немногочисленным Текущим, состоящим на Пиренгуловской службе, вернуться в Тир и пытаться хоть как-то бороться с засухой. Не жалея ног, «пахали как борки» практически в буквальном смысле: приходилось много ходить, чтобы «подтянуть» глубокие грунтовые воды на как можно большей площади. С начала весны — до конца лета. На следующий год опять. Но их было слишком мало. Пески лишь немного замедлили свое победное шествие. В числе этих магов был и Андрей, а во второй год к нему стал периодически присоединяться Рус. Помимо выполнения ирригационных работ, в часы отдыха, друзья вспомнили и занялись экспериментами по созданию «универсальной защиты».

Рус конечно не был Текущим. Он, как Хранящий, помогал выводить воду на поверхность земли, которой течь по разломам — каналам было неимоверно легче, чем просачиваться сквозь грунт. И колодец вырыть ему было просто, все равно что пальцами щелкнуть. А иногда та яма достигала такой глубины, что оттуда не возвращалось эхо, а не то что плеск брошенного камня.

Когда Рус «вырыл» такой с позволенья сказать «колодец» в первый раз, Андрей не преминул пошутить:

— На дарков хотел полюбоваться?

— Бери выше, Тартара!

— Ох, Чик, вечно ты что-нибудь выдумаешь! Ну, подниму я воду, прольется она на землю, а дальше? Просочится обратно. Толку ни-ка-ко-го. Я же тебе уже объяснял о водоносных слоях…

— Да-да, я слышал. Вот и ходи давай ножками по всему полю, тяни воду на тот слой, а за тобой буду шагать и колодцы варганить. Как последние ученики мы с тобой выглядим, обратил внимание? Потом сюда явятся людишки, которых тут на пальцах пересчитать можно, принесут ведра, веревки и начнут поливать. Красота! Хлеб как попрет расти! Смотри, все поле засеяно и не все еще ростки посохли.

— Ага, а ты, значит собрался сделать добро и устроить им водопровод, как в лучших городских домах…

— В каганских. — Перебил его Рус. — Специально на холме бурил, чтобы вода в поле сама бежала. Я еще канавки для равномерного стока сделаю.

— Чик! — Андрей от возмущения вскочил. — Это же сколько Силы надо потратить, амулетов, эликсиров! Да их же заряжать и менять раз в полгода придется! Ты знаешь, сколько это будет стоить?! А регулировка поступления, заслонки? Все-все придется делать! Не потянут местные…

— А мы им подарим, — усмехнулся Рус. — У нас этих эликсиров, да заготовок для амулетов — хоть вяль, хоть соли. Все равно сбыта нет. Тебе что, жалко?

Андрей соображал быстро: перспектива нудной ходьбы по обширному полю, ученическое занятие — «поиск и подъем подземных вод», вчистую проигрывала предстоящей интересной работе, достойной мастера. Деятельный Текущий, удивившись: «Как я сам-то не догадался?», радостно поддержал друга:

— Дарки! Чик, ты на все готов, лишь бы побездельничать!

— Лень — способствует развитию! — глубокомысленно произнес Рус. По гелински это соответствовало русскому выражению: «Лень — двигатель прогресса», только звучало еще более парадоксально.

— Да уж, мне бы такую лень… ну как это у тебя так получается?! — Андрей задал риторический вопрос, воздев руки, будто обращался не к другу, а кому-то повыше и саркастически усмехнулся. — За эликсирами, заготовками, стикерами[1] идти, конечно, мне…

— Ты в Кальварионе заведуешь мастерской… — зевая, ответил Рус. — Я пока посплю. Местные координаты не забудь снять, — пробормотал, словно в самом деле уже проваливался в сон.

Андрей иронично покачал головой и через несколько ударов сердца под ним возник круг цвета морской волны, отдаленно напоминающий плоский, будто резвящийся на большой сковородке водоворот. В него и провалился.

Рус пробовал просить Великих шаманов, но те смогли устроить лишь несколько коротких ливней в непосредственной близости от своего плато.

«Надо сгонять тучи почти со всего побережья, — объясняли они, — слишком сухо. Увы, в призрачном виде мы не такие крутые… вот раньше, эх!», — дальше Рус их хвастовство пресекал.

В Эолгуле функционировал один-единственный орден, Исцеляющих. Другие эндогорские филиалы, вернувшись после отражения набега коалиционных сил, собрали все свое хозяйство и «эвакуировались» окончательно. Многие ученики, недолго погоревав, помучившись от стыда за «предательство» своей альма-матер, «бросившей» их родину, горько вздыхая, поехали следом. Коль наделил тебя бог склонностью к своей Силе, то негоже разбрасываться возможностью научиться управлять этим божьим даром. У тиренцев не осталось ни одного магистра-Текущего и Ревущего. Они совместными усилиями еще и могли бы что-нибудь устроить, да и то недалеко от моря. Не удержали бы и не дотянули тучи, полученные конденсацией морского пара, на полсотни миль вглубь степи, до первых поселений хлебопашцев. Не в человеческих это силах. А если создавать воду структурами, то пользы от неё никакой не будет — через пару статеров она спокойно превратится обратно в Силу. Поднятие глубинных вод — единственное спасение от засухи, не считая мольбы Гидросу, который почему-то не отвечал. Ходили слухи, что он «обиделся» на тиренцев за то, что они соблазнились пятном. Может, это и правда. В этом мире, созданном богиней Геей, наполненном богами со сложными, почти человеческими характерами — и не такое возможно.

Рус не стал ничего выдумывать. «Откопал» глину, слепил из неё точную копию земной деревенской «колонки» с отводящим краном и рычагом-заслонкой, укрепил эту конструкцию структурами. «Поколдовав» над эликсиром из порошкового каганита смешанного с вытяжкой из «каганского масла» — продукцию из особой розовой глины, на которой должен был вырасти и от плодоносить по крайней мере один куст Горького ореха (что-то наподобие грецкого, но крайне невкусного) и нанеся его стикером на свое сооружение, «нарисовав» таким образом Знаки долговечности. Андрей же поместил внутрь «колонки» изумрудный амулет под завязку наполненный Силой, с единственным свойством: подъем воды. Друзья дождались прихода старосты поселения — сухого пожилого тиренца, во взоре которого легко угадывалась безысходность, продемонстрировали ему ирригационное сооружение, объяснили как им пользоваться и быстро ушли «ямой», напоследок добавив:

«Сие есть дар от князя Пиренгула, он помнит о нуждах своих подданных!», — Андрей не удержался от театрального пафоса. Уж больно оторопевшим выглядел старый, но крепкий мужчина с заскорузлыми натруженными руками (и это староста!). В нем смешалось все: надежда, недоверие, радость и сожаление об упущенном времени. Он словно говорил: «Что же вы так поздно, сынки?». Последним проклюнулся страх: «Сколько же за это чудо запросят?!», — его и заметил Андрей, и успокоил.

В «Закатном ветерке», как и весь Тир тронутым запустением, он поинтересовался у друга:

— А не раскурочат твою глиняную трубу? Поди догадаются, что там внутри дорогой амулет.

— Не, её молотом не разобьешь. Укреплена, как городские врата. Пожалуй, получше «пыльной стены» будет… — друзья выпрыгнули на привычной поляне в гоштовом саду среди наполовину высохших деревьев, приземлились на пожухлую, хрупкую, как сено, траву присыпанную пока еще тонким слоем пыльного ярко-желтого карагульского песка. Разговаривая, шли к дому, предвкушая вкусную еду, которую готовили двое оставшихся на вилле поварих под руководством неизменной Асмальгин, и старались не обращать внимание на явные признаки наступления пустыни, достигшие сердца Тира, его столицы.

Бассейн во внутреннем дворике пересох, но водопровод работал исправно. Домоправительница жаловалась на страшную дороговизну всего, особенно продуктов на оскудевшем рынке, на нехватку слуг из-за чего дом и сад стояли полузаброшенными, сетовала на «тяжелую жизнь вообще» и на свою судьбу в частности, мол, когда же хозяин заберет её в Кальварион о котором ходит столько восторженных слухов.

Заметив хозяина еще издали, Асмальгин распорядилась быстро разогреть давно готовую еду и вышла встречать нынешнего, но так редко появляющегося собственника виллы в сопровождении бывшего совладельца и «особы приближенной к самому князю». После приветствия не удержалась и выплеснула на Руса, которого считала очень покладистым хозяином, свое сожаление и как бы намек на просьбу:

— Умирает Эолгул, господин Рус, видят Предки — умирает. Это все пятно проклятое, лооски его прокляли перед тем, как самим издохнуть! Всем до одной! — она не замечала этого явного преувеличения: скончались только самые сильные жрицы, а остальные, из юных красавиц превратились в обычных, не склонных к Силе женщин. Многие отравились — повесились — утопились, а некоторые «сгинули» в неизвестном направлении. Возможно, и в Эолгуле осталась парочка бывших младших жриц, тщательно скрывающих свое прошлое. Асмальгин не видела и неувязок с «проклятием», которое сначала было направлено исключительно на рабов, а теперь переметнулось на все пятно. — А может, господин Рус, эта засуха, подобно которой на моей памяти не было, а я уже пять десятков годов на этом свете мучаюсь, простите Предки за роптание. Это знак от них, от Предков, да не иссякнет память о них! А?

— То есть? — не понял Рус.

— Второй год не посылают они дождей, а в пятне, в Кальварионе, говорят, все благоухает! Это правда?

— Ну…

— Это знак нашему кочевому народу! Предки хотят, чтобы мы все, все тиренцы ушли туда! — и вдруг стушевалась. — Я правильно думаю, господин Рус?

— Ох, Асмальгин! Видят боги, не до тебя сейчас! То у тебя пятно проклято, то там наоборот «счастливые долины предков» — не поймешь. На стол накрыто? Мы с господином Андреем голодны, как волки… — домоправительница с достоинством поклонилась и торжественным движением руки открыла путь в столовую. Оттуда недавно стали доноситься аппетитные запахи.

Вот за этим обедом Рус и вспомнил о давних задумках «универсальной защиты». Поделился соображениями с Андреем, тот горячо поддержал это начинание, идущее наперекор «воле богов» в том виде, в котором её преподносили в орденских школах. И в перерывах между заботой о мелиорации вверенной им части тирских посевов, старые друзья приступили к реализации невозможного. Благо, необходимые алхимические ингредиенты теперь были с собой, в пространственном кармане Андрея.

К сожаленья (а для Руса так к счастью), зять Пиренгула не мог тратить свое время исключительно на помощь тестю в его попытке сохранения собственного княжеского венца. На плечах князя Руса Четвертого лежали Кушинар, который просто опасно было надолго оставлять без присмотра и Этрусия, куда его, пасынка их бога — Френома, часто звали поприсутствовать то там, то сям; хотя сам «пасынок» считал, что в царстве славных воинов он лично уже не требовался: Эрлан отлично справлялся с царской должностью, а «заветов» Рус написал лет на полста вперед. Орден Призывающих «расправлял крылья» — даже самые ярые противники нового подхода к «воспитанию» Духов, соглашались с тем, что орденские ученики стали намного сильнее среднего воина-Призывающего. Школьные жрецы — наставники только-только освоили Русовский «курс», который он им закончил «начитывать» еще полтора года назад, а учить их дальше — только портить. Пусть эти знания дойдут до автоматизма. Страсти между грусситами и гросситами, периодически вспыхивая, все же сходили на нет. В общем, личное присутствие Руса в той большой северной стране нужно было исключительно на праздниках. А был еще и Кальварион, где его и боялись, и благоволи, как «побратима» Эледриаса и «эксперта» по каганам, и где его всегда ждала любящая жена, в конце концов. Тем более, она была на сносях… точнее, всего на третьем месяце, но Рус уже опасался лишний раз её потревожить… а если еще точнее, то делал вид, что боялся и благоговел. Так Гелинии было приятней. Муж жалел её, придавленную грузом проблем собственного, толком неустроенного княжества, помогал, чем мог, уговаривал не принимать все близко к сердцу — не помогало. Поэтому в супружеской спальне старался быть обходительным и, насколько получалось, нежным. Жаль, что с этой засухой и другими своими проблемами, ночевать в обнимку с женой удавалось редко. Надо упомянуть еще и «лесное царство» Сильвалифирию, где Рус тоже время от времени появлялся. Так что Андрей в полях часто оставался один и работа над «универсальной защитой» растянулась на целый год.

Дело было не только и не столько в вынужденных перерывах, а главным образом в той самой «воле богов», будь она неладна. Иначе, за тысячелетия развития магии, тем более за последние пять сотен послесумрачных лет, когда доступные людям Силы богов возросли, в какой-то мере обрели более-менее четкие законы и появились уникальные алхимические возможности, такой амулет давно бы создали. Собственно, какое-то подобие «универсальной защиты» и было придумано — это Знаки. Особые «рисунки» из алхимических эликсиров, наносимые магом на твердую поверхность под речитатив специальных молитв придавали этим вещам разные свойства: от укрепления материала, защиты от воздействия структур, усиления проникающей способности и так далее, до добавления экзотичных «отравляющих» мини-структур, которые искусно «вплетали» в определенные Знаки. Андрей от такого чуть не погиб, но это старая история.

Рус, на основе простейшей земной механики, которую воплощал из нитей Силы, давно создал «отражатель» — хороший амулет для защиты от воздействия структурированной Силы. Атакующие структуры, попадая под воздействие этого артефакта, разрушались, а высвобождающаяся Сила как бы «обтекала» носителя амулета. Однако для «простого» оружия «обтекатель» не представлял из себя никакой преграды: Знак «стирался», а стрела продолжала свой смертоносный путь, лишь немногим замедлив скорость. Диверсанты, защищенные от магических ударов, получали ранения, а то и гибли от обычного железа. Не так давно, перед тем самым разговором с Андреем, Рус, теперь уже на основе местной «пыльной стены», сделал амулет защищающий любого человека (хоть склонного к Силе, хоть нет) от «честного» железа. И очень гордился тем, что сам поработал алхимиком-артефактором, а не просил Андрея.

Если с необходимостью вручную активировать — деактивировать амулет еще можно было смириться (не всегда же воину нужна «пыльная стена»? Ни попить, ни покушать…), то неприятное открытие того, что обе виды защиты нейтрализовали друг друга, даже когда находились каждая в своем «камне», а не только при попытке их совмещения, казалось, рубило саму идею под корень.

— Чик! — горячился Андрей. — Я понимаю, ты — пасынок Френома, побратим Эледриаса, практически божественных кровей…

— Брось, Андрей! — раздраженно прервал его усталый Рус. — Что ты повторяешь разные глупости за простонародьем? С Френомом, каюсь, правда, но зачем разносить эти слухи о якобы побратимстве? — Он никому не рассказывал о своих «встречах» с Эледриасом и Эскулапом.

— Да что ты говоришь! — Возмутился Андрей. — А кто боялся в пятно шагнуть? Кто заставил Грацию принять посвящение тогда еще не рожденному богу? Уж по крайней мере — не я! А откуда у тебя столько знаний о каганах и альганах? Я смирился, ни о чем тебя не расспрашиваю, но народу языки не привяжешь. Так что будешь побратимом! Радуйся, что хоть кровным братом тебя не считают, а могли бы… — Текущий выдохся и устало, даже со стариковским — явно напускным кряхтением, сел на белесую траву. Она захрустела под ним, как солома. — Думай Чик, у меня идей нет. Где твоя божественная наглость?

— Была да сплыла… — задумчиво ответил тоже успокоившийся друг. Лег на землю, привычно не замечая поднятой им пыли, так и норовящей пощекотать в носу, чтобы вызвать сопливый чих. Стерпел. В его руке появилась медная фляга, он с наслаждением сделал один глоток и предложил попить Андрею. Тот взял и попил от души, напоследок крякнув от удовольствия.

— Вспотеешь, Андрюша, — подколол друга Рус.

— А я — Текущий, вспотею — высохну. Ну не могу терпеть так, как ты — каменный. Приятно на жаре испить холодной водички, согласись. Словно божественный нектар по горлу льется…

— Кстати, фляжечку наполни, пожалуйста. Родничок похолоднее отрой.

— Сейчас, отдохну немного. Чуть до отката с тобой не дошел. Соленая ему, видите ли, вода пошла… а пресная еще глубже залегает, между прочим… — Андрей ворчал, чтобы было не скучно, а Рус размышлял.

Он уже пожалел, что взял за основу «пыльную стену» — чисто местное творение. Вроде разобрался в ней, изучил от и до, а что-то упустил. И уже догадывался что именно — Волю. Исповедуя принцип «от добра — добра не ищут», полностью положился на искусство местных магов. Сильно «врос» он в этот мирок и это давало свои минусы. Земля забывалась и её реалии становились все мене фундаментальными, а магия, с её почти полной иррациональностью, воспринималась как норма. Рус постепенно терял то, чем он и был силен — веру в неизменность мира, в его незыблемые объективные логичные законы. Раньше это мешало ему поверить в свою Волю, а теперь, когда он её осознал, побывал короткое время Богом, стало препятствием в обратном — внести земные законы чисто технологичного, научного мира в местные магические Силы. Слишком близко он познакомился с магией и поверил в её действенность почти так же, почти на том же бессознательном уровне, как верил в обычные физические явления. Например, в закон всемирного тяготения, который, кстати, здесь преодолеть не смогли. Люди не летали ни как птицы, на при помощи «ковров — самолетов». Пронзающие умели левитировать исключительно неодушевленные предметы. Стоило сесть на то же бревно человеку — и на пядь не поднимут. Самих себя от земли отрывать не умели. Магистры-Ревущие при помощи сложнейшей структуры могли совершать длинные прыжки. И это все. Ну, Хранящие наловчились подниматься на своих «лифтах». А где полет? Не встречалось еще на благословенной Гее такого явления. Слияние с Силой и перемещение могучих магов над поверхностью — не совсем то. В этом случае само тело «теряется». Да и перевелись те досумрачные мастера, теперь это умел один Рус. Возможно, и некоторые магистры уже освоили — Рус об этом не ведал. Отиг точно пока не мог и, похоже, освоив «зыбучую яму», особо не стремился.

Андрей прервал вяло копошащиеся мысли друга:

— Может, бросим этот амулет к даркам!

— В смысле? — Рус удивился, сел и посмотрел на Андрея непонимающим взором. И чуть было не обманулся: лицо друга было непроницаемо серьезно, но где-то в глубине глаз плясали дарковы огоньки, которых «актер любительского театра» скрыть не смог. «Ну, черт Текущий! Зацепила тебя, зубрилу — эрудита задачка…», — довольно отметил Хранящий.

— А ты, Чик, вспомни историю, — Андрей говорил самым серьезным тоном. — После сумрака прошла «Война орденов». Из двадцати осталось восемь: Пронзающие, Ревущие, Текущие, Пылающие, Хранящие, Светящие, Исцеляющие, правда, они не воевали, Родящие и Ищущие, которые сейчас сгинули. То есть осталось шесть сильных магических сообществ… но речь пойдет о тех временах, когда было восемь. Тогда маги решили и государства потеснить. Помнишь, чем все это кончилось? Большими потерями с обеих сторон и заключением всеобъемлющего клятвенного договора «Об основах доброй жизни между государями и склонными к Силе». Орденам предписывалось создавать практически независимые друг от друга отделения во всех странах и их фактическому подчинению владетелям этих стран…

— Ну, Андрей, мы-то с тобой знаем, что ордена все равно остались «государствами в государстве». Царь не может управлять генералом…

— Правильно! Он может только просить. А ты слышал, чтобы хоть кто-нибудь отказывался? Я — нет. В армиях всех просвещенных стран есть разнарядка на орденских магов…

— Которые служат за деньги, которые царь или князь выплачивает ордену. Кроме того, при каждом уважающем себя ордене есть совершенно неподотчетная государю гвардия…

— Далеко не при каждом! Лооски, да Пылающие скорее исключение…

— Которое подтверждает правило. Могут? Могут. И царь ничего не сделает… А вообще, ты это к чему?

— А к тому я, разлюбезный мой Чик, что в ойкумене сложилась такая ситуация, какая сложилась… дарки, Чик! Сбил меня с мысли своей гвардией… Во! Какое ни есть, но равновесие существует. А что мы пытаемся сделать сейчас, в довесок к твоему «обтекателю»? Амулет «универсальной защиты»! — торжественный тон подкрепился поднятым вверх пальцем и делано-воспаленным взором. — Ни мечом меня не возьмешь, ни структурой! Я — несклонный к Силе, любого мага в землю втопчу и попляшу на его могиле! Чуешь, чем пахнет?

— А-а-а, вот ты о чем! Я думал о чем-то серьезном. Да ничего с так называемым равновесием не случится: оно выгодно всем и никто из царей и генералов и не подумают на него покуситься. Нашел о чем беспокоиться, тоже мне… отдохнул?

— А о чувствах магов ты подумал? — упрямо, явно играя, не сдавался Андрей. — Раньше они считали себя чуть ли не посланниками Богов, теперь согласились быть «склонными к Силе» — это тоже Высшее благоволение. Они же любого человечка могут «скрутить»! Не буквально, конечно, законы в большинстве стран соблюдаются, но сама эта мысль им душу греет…

— А теперь стало быть они не смогут чувствовать себя всемогущими… И дарки с ними! Меньше надо чваниться и строить из себя эдаких… небожителей, полубогов… встречал я таких. Ну, хватит, Андрей, — сказал, вставая. — Тебя я знаю, ты не такой, а поэтому… давай-ка работать.

— Эх, Чик, Чик, Френомоский ты отпрыск, — Андрей медленно поднимался, усиленно кряхтя и хватаясь за поясницу, — меня, старика, не жалеешь, как не жалеешь ты все мироздание. Почто Эребуса обидел, изверг? Лоос я тебе еще могу простить… а красотулек — лоосок — никогда! — нарочито хромая, он подходил к невозмутимому Русу и продолжал дурачиться, говоря дребезжащим стариковским голосом. — Ты зачем «Ссору» устроил, громила? А каганы с альганами чем тебе, душегубу, не угодили? Законы свои в мире устанавливаешь, аки бог какой, — при этом, не глядя другу в глаза, так хитро косился исподлобья, что Русу почудилось, будто Андрей заглянул ему в душу. Пасынка Френома невольно передернуло: «У, черт артистичный! Все хочет, чтобы я признался. А я думал он давно успокоился… обломись, Андрюша! Ты выстроил мою биографию, ей и довольствуйся… Ха! А расскажи я сейчас правду, что я просто человек из не магического мира — это будет шагом назад… но надо когда-нибудь… с доказательствами… потом, все потом! Блин, влез в душу, артист… а о законах, которые, мол, я устанавливаю, хорошо, что напомнил… кажется…», — додумать не успел, потому что провалился в «изумрудный омут» — Андреевский аналог его «зыбучей ямы».

Выпрыгнули друзья у знакомого Русу городка Баламбор, возле которого состоялось генеральное сражение тирской армии против войск коалиции центральных стран. Тогда тиренцы победили, но и собственные потери оказались невосполнимыми. Пришли вызванные Русом этруски. Пять сотен он отправил в Кальварион и они до сих пор занимались сопровождением караванов, которые существенно помогали кормить голодный Тир, другие пять сотен распределились вдоль тракта, по которому, согласно договору между Тиром и несколькими центральными странами, жители тех государств, в том числе и армейские части численностью не более сотни, могли свободно проходить в пятно и обратно.

Минуло два года, а сейчас места вокруг мертвецки тихого, наполовину опустевшего Баламбора выглядели пострадавшими гораздо больше, чем после той битвы. Карагуль, что в переводе и означает «сухость», наступала…

Глава 2

Рус зацепился за фразу Андрея «законы свои устанавливаешь» и решил полностью отказаться от полюбившейся его «пыльной стены». Чем плоха «механика» «обтекателя»? Ничем! Он вспомнил о своей старой непоколебимой, пусть и наивной уверенности в абсолютном торжестве земного образования над местным «дикарством». Тщательно рассмотрел схему «обтекателя»: флюгер, поворачивающийся от источника Силы — точно так же, как реальная конструкция от ветра, на этой же оси закреплен «зонт» в сложенном виде, и «парус»-рычаг, открывающий — закрывающий «купол» в зависимости от наличия или отсутствия потока Силы. Так как «чистая» Сила не имеет направления, то любой её поток и есть структура. Просто, как все гениальное. Конечно, и в астрале, и в реальном мире вся эта конструкция, выполненная из нитей Силы, то есть структура, выглядит совершенно по-другому, но суть остается такой, какой был заложен создателем — Русом.

Разобрав и освежив в памяти схему, Рус вдруг понял, что это собственно и есть почти готовая структура «универсальной защиты». Обозвал себя нехорошими словами, самыми мягкими из которых были: «Нафига я взялся огород городить с той «пыльной стеной»? Хотел как полегче, а получил как всегда…», — и принялся добавлять в старую систему недостающие «детали». Если поток Силы он мысленно обозвал «ветром», то материальные объекты… тут он надолго задумался, на пару месяцев. Важны и масса и скорость приближения… в конце концов плюнул и назначил таким объектом горсть песка. Хранящий он или нет? Кучно летит — меч или копье, рассыпчато — стрела. Отлично! Песок тоже отклоняет флюгер, только его надо укрепить, чтобы не сломался от веса. В итоге, спустя еще десять месяцев, подверглась укреплению вся структура-конструкция. По ходу дела, вспомнив жалобу Леона как его чуть не сожгло обычным перегретым воздухом из разрушенного «огненного шара», пришлось добавить и защиту от других физических факторов: жары, холода, давления, кратковременного отсутствия воздуха, которое опосредованно, не касаясь структурой «смерча», могли создавать Ревущие высоких рангов. В Русовском астрале, «универсальная защита» наконец-то, после многочисленных доработок, стала действовать безупречно. Настал черед создания амулета и испытания в «реальности».

После первой же серии ударов и обстрелов, Андрей с Русом завыли: получился тот же самый «обтекатель», с единственным отличием — для его функционирования требовалось больше Силы. Не воспринимал он физические объекты, хоть ты тресни!

— Должен работать, Андрей, должен! — ярился Рус. — Я в этом уверен, а значит так и должно быть!

— Ты успокойся, Чик, охладись. Воля у тебя сильная, но ты не бог, а лишь пасынок бога… или сын?

— Да иди ты со своими сыновьями!

— Тогда тем более. Против воли богов не пойдешь, на ней весь мир стоит.

— На них стоит, говоришь?! Да это они на мире, на людской вере сидят! — через несколько вдохов-выдохов Рус осознал это явное преувеличение, мысленно попросил прощение у Величайшей и поправился. — Ну, конечно, все взаимосвязано. И люди живут благодаря их воле… — Андрей неодобрительно покачал головой. Хоть он и привык к богохульству другу, но все равно чувствовал себя в этот момент неуютно и молился всем богам, прося простить неразумного «пасынка могущественного, но излишне горячего Бога».

Вдруг во взоре Руса зажглось понимание. Черные зрачки наплыли на серую радужку и в глубине темного бездонного провала Андрей разглядел… что-то совершенно нечеловеческое и послышался ему хохот, идущий с тех самых глубин. Он бы окаменел от ужаса, если бы в том смехе не различалось явное облегчение и ироничное веселье, словно говорящее: «Какой я был дурак!». Не успел Андрей испугаться за душевное здоровье друга, не успел усомниться в собственном здравомыслии, как глаза Руса приняли совершенно обычный вид. Досадно качая головой, он снял с себя новоиспеченный амулет, отбросил в сторону и с присказкой: «Мир, говоришь, стоит… хм», скомандовал:

— Ударь меня мечом, — и над ним засветилась непонятная слабая структура.

Андрей безразлично пожал плечами, материализовал в руке «Утреннюю росу» и несильно рубанул друга поперек живота. Какого же было его удивление, когда он, уже намереваясь остановить меч, почувствовал, как клинок упирается во что-то упругое, сверкнувшее слабеньким желтым светом. Оторопевший Текущий поднял взгляд на лицо Руса и увидел выражение удовлетворенного довольства. Друг кивнул, казалось, одними глазами, но Андрей догадался: «Бей еще». И он бил и колол, и каждый раз меч отскакивал, будто налетал на прыгучую сеть сплетенную из тягучих волокон какого-то южного дерева — любимое детское развлечение. Потом он обстреливал Руса из лука, подкрадывался с кинжалом и медленно колол. А теперь уже удивился Рус — на такое «подлое» применение оружия он не рассчитывал, но структура сработала!

— Что это значит? — наконец-то спросил Андрей, когда друг изволил скомандовать «хватит» и они сели на землю.

Друг ответил не сразу. Он, закрыв глаза, то хмурясь, то иронично качая головой, молча разговаривал сам с собой. Губы его не шевелились. «А может… с… самим?.. с… отцом — отчимом?..», — внутри Текущего похолодело. Он невольно сглотнул.

— Нет, Андрей, — Рус заговорил сразу, как только открыл глаза. — это я с Духами. Рассуждал, так сказать. Э-эх, Андрюша! Надо было изначально структуру проверить, а потом в амулет загонять… хотя нет. Тогда бы я не понял… — и замолчал.

— Что не понял?

— А ни дарка я еще не понял! — Рус воскликнул неожиданно весело. Повернулся к другу, заговорщически подмигнул. — Давай амулет переделывать. Так… нет, совсем новый изумруд, чистейший, есть?

— Слушай, Чик, ты меня совсем запутал. У тебя с головой все в порядке? — Рус промолчал. — Кхм. Вообще-то, мы столько трудов вложили, и самый чистый, с самой упорядоченным строением, без обрывов, как ты изволил выражаться, камешек использовали. Если только алмаз попробовать… ты саму структуру поменял?

— Вот же Тартар! — Рус с досады хлопнул себя по лбу. — Совсем из головы вылетело! Есть у нас уже есть нормальный амулет, я же ничего не менял… что ж, давай испытывать.

Следующий статер «пасынок Френома» позволял себя избивать. Наконец, не выдержал, и стал уклоняться. В конце концов закрутилась веселая карусель. Костюмы каганских разведчиков, как бы обрызганные переливающимися разливами разных оттенков цвета хаки, слились в размытый силуэт, с трудом различимый на фоне выгоревшего холма с проплешинами белесого ковыля. Если бы на тучи пыли и не сверкания «Утренней росы», которой Андрей работал исключительно плашмя, то заметить «разведчиков» было бы очень трудно. Непревзойденными мастерами маскировки были каганы…

Когда друзья разлетелись в разные стороны, оба тяжело дышали и лица обоих светились непередаваемым детским восторгом. Взрослые мужчины смотрели друг на друга и еле сдерживались от чисто ребяческого кривляния: «Как я тебя!», «А как я тебя?!». Рус опомнился первым. Точнее, не опомнился, а вспомнил зачем они, собственно, затеяли эту потасовку. Достал из-под куртки амулет на длинной бронзовой цепочке, снял его через голову и бросил Андрею.

— Капни на него своей кровью. — Друг удивленно поднял брови. — Не думай ни о чем! Проколи палец, и проложи к кристаллу! Быстрее! — Андрей машинально выполнил этот странный приказ. — Одевай его на шею… а теперь держись, мальчишка!

В руках Руса сверкнули «близнецы» и снова возник вихрь из смешавшихся тел. Вскоре, к необычно тихим, без звона стали о сталь звукам схватки, присоединились завывания Духов, а мечи замелькали цветами самых разных стихий. Если бы можно было снять этот «бой» скоростной съемкой, а потом прокрутить запись в обычном режиме, то зритель заметил бы, что один участник действа, открыв рот и опустив длинный узкий прямой меч, стоял практически неподвижно, а второй, скалясь как волк, наскакивал и кружил вокруг первого, молотя парными мечами, казалось, со всех сторон одновременно и на разу не смог коснуться тела неподвижного противника.

«Близнецы» исчезли и Рус, страшно усталый и жутко довольный, лег на иссохшую траву…

Объясниться «пасынок Френома» изволил только после того, как они с Андреем распили фляжку настоящего виноградного вина, изделие нынешних жителей Кальвариона, а не «фруктовое пойло» — так истинный месхитинец обзывал великолепный каганский напиток. Текущий вытащил «Кальварионское» из своего «кармана» — Рус предпочитал «пойло» и носил с собой светло-золотой сорт с кисловато-терпким вкусом, который называл «Росой золотого цветка» или просто «кисленькое».

— Понимаешь, Андрюша, ведь «обтекатель» вообще-то тоже не должен был работать.

— То есть? — удивился мастер-Текущий.

Кстати, неофициальный. Потому что работу на ранг не сдавал, не экзаменовался и подтверждения из ордена соответственно не получал. Это надо было ехать в Альдинополь, где он до сих пор официально числился учеником — экстерном, и подписывать контракт. Конечно, его бы легко отпустили в «отпускные» маги, у Текущих с этим особых проблем не наблюдалось, но… мало ли. Да и четверть от заработка надо было потом отчислять всю оставшуюся жизнь. Но не в этом дело, Андрей не жадничал, просто… сам не понимал почему. Наверное, заразился от Пиренгула здоровой паранойей. Все-таки житель загадочного Кальвариона, муж Верховной жрицы Эледриаса, а ехать надо чуть ли не в пасть врагам. Ордена, как бы Рус не утверждал обратное, сильно зависели от царской власти. Да и сама орденская верхушка была жутко любопытной и, зачем скрывать, жадной. А в конце концов, Андрею было элементарно некогда.

— Все дело в «воле богов». В моем случае, в воле богини Геи. Я же Хранящий, — и замолчал, будто разъяснил все.

— Это я давно знал, Чик, не томи! — Андрея сгорал от любопытства и эта издевательская затяжка со стороны друга его раздражала.

— Да не специально я! Пытаюсь подобрать слова… В общем, на «обтекатель» Гея как бы закрыла глаза. То есть позволила моей Воле реализоваться, согласилась с новой структурой, согласовала со своей Волей. Наши наставники правы — вся магия в нашем мире исходит из Воли богов. Наука существует и развивается, — Рус произнес это без обычной своей скрытой издевки по поводу геянской магической мысли и её методов — абсолютно отличных от строгих выверенных логичных земных изысканий. — Но не зря за тысячи лет существования, маги не смогли создать ничего подобного нашей «универсальной защиты», а они были умными мужами…

Андрей вслушивался в каждый звук, в каждый вздох Руса, боясь пропустить что-то неимоверно важное, ломающее все устои. Сжав зубы, терпел, глотал многочисленные уточняющие вопросы, которые буквально рвались из его глотки. Он давно ждал от друга — пасынка могучего бога, в чем он нисколько не сомневался, новых и очень надеялся, что жутко тайных сведений об основах мироздания. Андрей, конечно, привык к скрытности Руса и ничего у него не выпытывал, не считая частых шуток с намеками на «божественность», на которые серьезных ответов не ждал. По-дружески, даже скорее по-детски восторгался его невероятными возможностями и… всегда лелеял надежду. Однажды, когда Гелиния находилась под властью демонской сущности, друг сгоряча рассказал такие сведения о богах и их взаимоотношениях с людьми, что Андрей отказывался верить и только через силу заставил себя не сомневаться в словах Чика. Но очень скоро, успешное посвящение Грации и появление нового бога — Эледриаса смело остатки недоверия. Сейчас, похоже, приоткроется еще одна толика большой загадки, имя которой — Рус.

— Боги отмечают отдельных людей, делают их склонными к своей Силе. А потому не хотят, чтобы другие люди могли препятствовать их возможностям, как бы обесценивая «божественный дар». Предвижу твое возражение: «А как же Знаки? А в последнее время «обтекатель»…». Ну, с последним чуть позже, а о Знаках скажу так. Ты же сам говорил о равновесии между государством и орденами. Неужели ты думаешь, что эта ситуация могла сложиться вопреки желанию Высших сил? Страны — это вроде как «обычные» люди, ордена — склонные к Силе. Богам важна каждая душа и они не хотят излишнего усиления одних или других… плодитесь так сказать и размножайтесь… мы любим, — это слово Рус произнес с изрядной долей иронии, — всех человеков, и чем вас больше, тем больше… любим. Хм, где-то так. Души они обожают с их уникальной Волей… которая их усиливает и бодрит, если так можно сказать о сущности абсолютно непостижимой с точки зрения человека… Вот Знаки и призваны защитить от излишнего смертоубийства с одной стороны, и сделать магов более короткоживущими с другой… хэх, как я выкрутился! У склонных к Силе мало детей. Да и семьи они создают редко, а Богам это не выгодно…

— Ну и не посылали бы эту «склонность»! — не выдержал Андрей, — Из твоих слов выходит, что богам все равно какой человек: маг или нет — души любого уходят в их чертоги и все — равноценные! И вообще, мне не нравиться быть кроликом! Только размножаться и подыхать… в жаровне.

— Не горячись. О чертогах ты и без меня знаешь, там — блаженство. А «жаровня» ждет только в том случае, если сильно уж нагрешишь, грубо нарушишь «заветы», «законы», «послания» и прочее. У каждого бога по-разному. Тогда Тартар забирает душу, поэтому его и называют «падальщиком»… Сейчас не об этом речь, мы отвлеклись. Это же всем известные истины. Кхм, — Рус прочистил горло, а заодно, насколько смог, собрал разрозненны мысли. Преподавание — не его конек. Он бы не стал читать эту лекцию, если бы не пообещал Андрею разъяснить принцип действия «универсальной защиты», а для этого приходилось касаться общих основ взаимоотношения людей с богами, высказывать свою точку зрения, которая совсем не факт, что самая правильная.

— Не могут боги не посылать «склонность»! Во-первых, это сильно укрепляет веру в их существование, в их могущество. А вера, это я тебе уже не раз говорил, очень много значит. Без неё они попросту не могут надолго удержаться в мире… — Андрей недоверчиво покачал головой. — Ну, и не буду переубеждать. Если пример Грации тебя не убедил, то…

— Да Чик, это частный случай! Ты сам тогда утверждал, что Эледриас должен был вот-вот родиться! Он бы и без неё явился на готовую Силу, которая только и ждала, когда её кто-нибудь обуздает… Ты же за себя опасался! Тебя отчим к ней подталкивал, а ты упирался!.. Я, когда Сила пятна обрела бога, даже пожалел, что это не ты… да понятно, что это был бы уже не мой друг Чик, но как-то… по-детски, наверное, приятно бы было… а ты — молодец, Чик! Выбрал земную любовь, против божественного могущества! Как у поэтов! Как в поэме у…

— Стой, Андрей, не заносись! А то у меня настрой уйдет и я вообще ничего тебе не расскажу! Умерь свой актерский порыв… — «Актер» мгновенно потерял весь свой творческий запал и снова превратился в слух. — А во-вторых, друг мой Текущий, некоторые личности изначально имеют сильную Волю и сами притягивают к себе Силу… да, например, как я. Потому и Френом меня усыновил, но это к делу не относится… да подожди ты! — Андрей снова не удержался, порвался перебить. Это в библиотеке или на экспериментах он был очень собранным, а в обществе своего необычного друга с трудом держал себя в руках. Его так и подмывало возразить или уточнить что-нибудь. — К этому делу, к амулету… на чем я… ах, да! — Рус начал уставать. Такую речь, по большому счету философскую, он еще не говорил. Длинные лекции наставникам нового этрусского ордена Призывающих — совсем другое дело. Там он рассуждал о личном опыте «дружбы» с Духами, о структурах, и совершенно не касался глубин мироустройства. Слова лились сами собой, он почти и не думал. Теперь же, мысли, вместо того, чтобы твердо сидеть на своих местах, расшатывались и падали, норовили запутаться или потеряться совсем.

— Устал я, Андрей, но постараюсь закончить, только ты меня не перебивай! Так вот, боги вынуждены тем людям, которые «притягивают» Силу, дарить свою благосклонность. Тут уже кто первым успел — тому и посвящение. Ко мне Гея первой поспела. Кстати, у меня есть астральный колодец с Силой Гидроса, но он для меня бесполезен. Пробовал — Сила не слушается. У-у, дарки! Как-то скомкано получается… ну, да ладно… Если первый «обтекатель» разрушающий только структуры, то есть произведения магов, Гея приняла, то со вторым вышла заноза. Да, там еще, помнишь, в самом первом амулете было такое, что Сила как бы совсем отсекалась? Вроде бы это явное нарушение её воли — лишение мага склонности к Силе, но это не так. Сама «склонность» оставалась, а значит «благоволение» бога не отнималась. Во втором же случае мы замахнулись на защиту от «обычного» железа. Казалось бы, что в этом могло не устраивать богов? Я сам поразился, это же так нелогично!.. Только, Андрей, у них свое понятие логики. А дело в том, что мы посмели сами распорядиться судьбой «их» душ. С таким амулетом убить человека будет крайне затруднительно. Клио плетет себе нить судьбы, узелки вяжет, скрещивает одну с другой, знает, где какая нить оборвется и вдруг на-тебе — стрела не доходит до цели. Со структурами еще можно смириться — магов мало… едва ли пара на сотню. Этрусков не беру, их, пожалуй, каждый пятый-шестой… наверное. Дарки, надо будет уточнить… опять отвлекся, но ты, Андрей, потерпи. Дай попить, в горле пересохло.

Испив полфляги холодной воды, которая охладила, смягчила глотку и придала новых сил, Рус продолжил, а Андрей терпеливо молчал. Только мелкие суетные движения, да возбужденный взор выдавали нешуточное волнение.

— А с другой стороны, амулет может сделать магов более уязвимыми. Воин, если подберется вплотную, вполне способен продавить его защиту и просто зарезать, как безответного борка. Это тебе не якобы лишение склонности к Силе, это отнимание самого «благоволения» бога! Ну, дурость же, согласись! А боги меж тем видят опасность «универсальной защиты» именно в этом. По крайней мере я пришел к такому выводу. А на самом деле их понять невозможно, как впрочем и они нас до конца не разумеют… но это я опять отвлекся. Не хотели они создание такого амулета — это факт и хватит рассуждать о причинах.

Рус окончательно выдохся и решил сократить дальнейшее просвещение друга. Но быстро остановиться не смог, наболело:

— Короче, когда я очень-очень внимательно рассмотрел всю структуру, то увидел в ней маленькое бледное Слово. Более того, я разобрал, что оно означает. А означало оно то, что я и хотел создать. Добавил в неё Волю и все. Структура заработала. Молчи! Дай закончить, потом объясню, что значит Слово. С амулетом сложнее. Такая Воля, как у меня — явление редкое. — Рус умолчал, что она вовсе уникальна. — Это вообще странное понятие. Маги используют её, как определение «силы духа», как меру способности управлять божественной Силой. И все вроде бы знают, что это такое и никто не может описать в точности. Это и решимость, готовность пойти на все ради исполнения желания, страсти, и, наоборот, преодоление страсти. Это и способность переступать через собственную лень; ежедневно, каждый статер, каждое мгновение, и возможность терпеть боль, напрягаться во имя некой цели, и вера в эту цель и стремление достичь её с приложением усилий, не жалея себя… много можно добавлять, до бесконечности… для меня главное — убежденность и вера. Тогда остальное приложится… дарки, снова не то! Еще короче: каждый человек распыляет свою Волю на множество целей. Единственное место, где она сохраняет целостность — кровь, в каждой капле которой есть частичка души. В крови ей, понимаешь, некуда метаться… — Рус горько усмехнулся, невольно вспомнив себя, обвязанного лианами, и как стекала по икрам, щекотала, теплая, почти горячая кровь — его кровь, родная, уносящая с собой его жизнь…

— Я чуть-чуть подправил структуру в амулете… только не спрашивай, как мне это удалось! Сделал в ней мини-алтарь. И все. Воля любого человека наполняет Слово — «универсальная защита» активируется. Да, амулет всегда будет активным, но мы специально зацикливали структуру, чтобы он не терял Силу, помнишь? — Андрей, отупленный массой навалившихся на него сведений, действительно ломающих внутренние устои, вяло кивнул. — И да, они будут индивидуальными и «перевязать» их будет невозможно. — Закончил скороговоркой.

— Теперь Андрей, я окончательно выдохся. Никаких вопросов! — с этими словами выпил «кисленького», достал из «кармана» мягкую теплую непромокаемую подстилку-накидку и устроился спать, свернувшись калачиком. Давно стояла темная южная ночь. Друзья и не заметили, когда она успела накрыть их своим черным безлунным беззвездным небом.

Если Рус уснул, едва коснувшись одеяла, то Андрей ворочался до рассвета. Все в нем смешалось. Он пытался разобраться в словах Руса, но они никак не хотели складываться в завершенную цепочку, словно не хватало какого-то важного звена. Единственное, он уяснил то, что боги — это не какие-то, как преподавали орденские наставники: «непознаваемые сущности, дарящие Силу своим избранным, иногда сходящие на землю в образе людей, а чаще являющиеся во снах»; и не всезнающие добрые могучие маги — какими представлялись в детстве, они… многогранные, как Рус, который многому научился у отца, и тот же отец, Френом, стер ему память, назвав лишь своим пасынком. И Рус впитал в себя все человеческое, возможно, от матери, и по сути стал полноценным человеком. И в то же время не забыл своих, несомненно, божественных способностей. Одно только непонятное «Слово» чего стоит. Нигде и никогда Андрей не слышал и не читал о таком понятии. И еще ему было крайне лестно осознавать, что каждый человек, в том числе и он сам — чуточку бог. На его груди висел личный алтарь, и он недавно пожертвовал себя себе. Его кровь сломила «волю богов» и это наполняло душу гордостью. Но одновременно где-то «под ложечкой» возник страх: «Да кто я такой?! А если боги решат отомстить?» — но ни капли не жалел о своем поступке, и ни в коем случае не обвинял Руса в обмане. Даже если бы он заранее рассказал о «мини-алтаре», Андрей бы не поколебался — в этом он был абсолютно уверен. И вообще: «С Чиком — не пропадешь!», — пометавшись из крайности в крайность, жизнерадостная натура, в конце концов, победила. Текущий закрыл глаза в момент, когда пол неба заполыхало размазанным высокой пылью багрянцем. Наступил рассвет.

Андрею удалось поспать всего полчетверти. Разбудил его веселый голос Руса:

— Вставай, лежебока! Солнышко уже высоко, петухи орать устали… воду давай!

Друзья помылись «структурной» водой, которую Текущий лил прямо из ладоней. За статер её существования вполне можно успеть сполоснуться. Позавтракали и принялись готовить второй амулет, теперь уже на основе Силы Гидроса. «Перевод» этой структуры Андрей давно выполнил и сейчас занимался добавлением к ней «мини-алтаря». Потом предстояла долгая обработка опущенной в эликсир заготовки потоком Силы, быстрое встраивание структуры и «закрепление» артефакта при помощи Знаков, нарисованных стикером.

— Слушай, Чик, а нам не захотят отомстить? А то я, представляешь, за ночь ни разу не помолился. Боюсь обращаться к Великому, — сказал вроде шуткой, но…

— Нет. — Рус ответил очень серьезно. — Что сделано, то сделано. Слово сказано. Если оно и замечено, то это такая малость… нет, не переживай. Ха! Да Гея и забыла, а это наверняка была её волей, о том своем решении… — а сам впервые задумался: «Черт, а кто её знает? Ты прости, Величайшая! А? Нужны нам эти амулеты, вот нутром чую… а мы их сильно распространять не будем, обещаю. В общем, прости, Величайшая. Ты же знаешь, что я тебя люблю…», — помолился хоть и полушутливо, но достаточно искренне. На том и успокоился.

— Ну и хвала Великому! Только, я все же думаю, что не надо их особо распространять. Ты как считаешь, Чик?

— Полностью с тобой согласен! И… о лекции моей тоже не распространяйся. Хорошо?

— Не с варваром разговариваешь! — гордо ответил «артист». Закончил серьезней. — Никому! Могу поклясться…

— Не надо! — пресек его Рус. — Хватит вмешивать богов. И вот еще что: про алтарь в амулете — даже не упоминать! Новый способ привязки — и все.

Как ни жалко было друзьям, первый образец работающей «защиты» решили уничтожить. Воин-маг Текущий, пользующийся активным артефактом на Силе Земли — редкость. Возникнут вопросы. Как маг собирается обновлять в нем Силу? Звать Хранящего? Ах, изделие уникальное?! А что в нем особенного? Такое внимание было ни к чему. К тому же ни Рус, ни Андрей и сами не ведали насколько его хватит. Исходя из опыта использования «обтекателей», приходилось признавать: схватка в лагере коалиционной армии истощила амулеты практически полностью. Если бы не вовремя возникшие големы, то диверсанты понесли бы серьезные потери. Так что Рус, горько вздохнув, подкинув на ладони изумруд размером с ноготь (бронзовую оправу с цепочкой он предварительно снял), бросил камень в карман куртки и «попросил» Духа слияния с ветром разрушить структуру в амулете.

Он уже и забыл о той просьбе, когда во вторую вечернюю четверть в его голове, завывая свистящими тонами, проревел голос «Воздушного» Духа:

«Спасибо, Большой друг, за бесценный опыт…»

«Какой?», — растерялся Рус.

«Я смог развеять Слово… — через некоторое время, видимо, подумав, решил уточнить. — Две утренних, все дневные и первую вечернюю четверти я рушил структуру в амулете. Хорошо, что Слово было наполнено не твоей Волей, а то бы не смог… для нас, Духов, борьба с божественными Словами — интересная задача…»

«Пожалуйста… — рассеянно ответил Рус, но все же поблагодарить не забыл. — Спасибо за работу, друг!», — а слова Духа заставили задуматься…

За этот день друзья успели сделать два новых амулета на основе Сил Гидроса и Геи. «Привязали», хвала богам, не перепутав, испытали и удовлетворенные легли спать.

— Дарки! — вдруг воскликнул Андрей. — Мы же планировали сегодня одну скважину запустить!

— Ничего, — зевая, отмахнулся Рус, — завтра две сделаем… надоела мне эта глупая Пиренгуловская затея. Если что, из Кальвариона всех местных прокормим…

— Не скажи, — не согласился Текущий, — вода — это жизнь!

Рус не ответил. Он уже спал.

Андрей еще поворочался и в сердцах прошептал:

— У-у-у каменюка божественная! У меня бы сын родился, я бы каждую ночь домой ночевать ходил, а он!.. И не бросишь его, барана упертого… Грация… У подруги вертишься, от ребеночка не отходишь, а сама когда созреешь? Дарково твое служение… Прости, Справедливый!

Глава 3

Три года назад, впервые придя в Кальварион, Пиренгул поразился всеобщей расхлябанности и откровенному разгильдяйству. Богатый город, в котором было все нужное для жизни, в котором блага были доступны всем — расслаблял. Он буквально убаюкивал своим величавым спокойствием, каменной надежностью и яркой иллюзией полной безопасности. Лишь высокие черные башни причудливых, невероятных, чуждых даже каганскому городу форм внушали трепет. На них попросту старались не смотреть. Только наиболее любознательные и жадные маги пытались в них проникнуть. Остальной же народ, пять сотен тирских воинов, довольствовались домами — цилиндрическими разноуровневыми каменными строениями, среди которых невозможно было найти двух полностью идентичных. Хвала богам, защитные узоры, которые охраняли каждое здание, находились в неактивном состоянии и маги довольно легко их ломали. Однако, полная безмятежность творения древних каганов оказалась обманчивой. На пять погибших бедолаг, вляпавшихся в сторожевые ловушки, люди, охваченные азартом разграбления, не обратили внимания. Разве только стали немногим осторожней. А вот навеянный «старым каганским проклятием» заговор Джабула, двоюродного брата Пиренгула, воина-мага Пылающего, наместника княжны — номинальной владетельницы всей долины, — потряс крошечное население большого города, но… отборные тирские воины настолько привыкли к безделью и безмятежности, настолько развратились удобствами и доступным богатством, что не пожелали менять мирную жизнь на тяготы строгой армейской службы. Охрана города и двух застав на входе в обширную долину: западной и восточной, продолжала вестись из рук вон плохо.

Пиренгул сразу взялся за наведение порядка. Первым делом построил всех воинов, отчитал их, как сопливых мальчишек, показал, что будет с теми, кто и дальше станет нарушать дисциплину, и… тиренцы присмирели и бросились чистить давно заброшенные щиты и латы. Дело в том, что наказание показалось им ужасней смерти: Отиг, магистр-Хранящий, пришедший вместе с князем, создавал под особо провинившимися командирами, специально выбирая среди них магов, «зыбучую яму», и те проваливались. Причем было не важно: успевали они закрыться защитой или нет. Пока их отправили недалеко, за стены города, так сказать «для примера», однако Отиг вполне мог «выкинуть» и за пределы пятна, вернуть в Тир, о чем недвусмысленно предупредил Пиренгул. Ничего хуже этого воины не могли себе представить. Кальварион воспринимался ими, в сущности неприхотливыми бывшими кочевниками, «счастливыми долинами предков», где они поселились при жизни…

Дисциплина наладилась. Вскоре Отиг, при помощи еще одного мага-Хранящего и Андрея, построил храм «новорожденного» бога, Эледриаса — недавно ставшего безраздельным «хозяином» всех пятен, осколков мира каганов и альганов, пять сотен лет назад появившихся на Гее. В этом храме, новоиспеченная Верховная жрица — Грация, венчала на княжение Гелинию. Теперь она стала полноправной княгиней всей долины и города Кальвариона. Конечно, она слушала отца; принимала советы мужа, но распоряжаться стала сама. А число её подданных резко возросло: бывшие рабы из Тира, Эндогории, а бывало и из заморских стран, ведомые волей Эледриаса — «Защитника и Освободителя», охраняемые некогда злобными тварями пятна, шли в долину Кальвариона, как представлялось Гелинии, «нескончаемым потоком». «Поток», разумеется, в конце концов иссяк и население непризнанного княжества стабилизировалось в районе трехсот тысяч человек, из которых бывших невольников оказалось… «всего-то» тысяч восемьдесят. В Тире рабов изначально было немного, а эндогорцы быстро освоили тактику уничтожения собственных беглецов на границе пятна, когда они еще не попадали под защиту Эледриаса. Остальными жителями Кальвариона стали тиренцы, сорвавшиеся со скудеющих пастбищ, с городков, поселений и даже из столицы, из Эолгула. Вспомнили кочевое прошлое и ушли. Мамлюк, средний сын Пиренгула, не смог удержать степные рода, поехавшие вслед за первым организованным караваном. А потом, буквально на следующий год после «большого исхода», на Тир опустилась засуха. Тогда побежали остальные.

Неорганизованных, без должной охраны, их часто грабили эндогорцы, месхитинцы, галатинцы, а то вовсе интернациональный сброд, хлынувший в пятно в надежде разбогатеть. Впрочем, убивали немногих — только тех, кто защищался. Сдавшихся в плен — оставляли. Остальных же, в большинстве своем женщин и детей, под ругань и гиканье, под сальные шуточки — отпускали. И брели они пешком, голодные и холодные, ориентируясь на обманчиво близкие горы, на широкую плоскую, как будто ровно срезанную шутником-цирюльником, далеко не самую высокую вершину, всегда бесснежную «Красную гору». Красная — потому что в ясную безлунную ночь, над ней можно было разглядеть слабое, но невероятно красивое алое зарево — отблеск светящихся крыш большого города. Поначалу грабители пробовали оставлять «разумную добычу» себе, но быстро отказались от этой практики. На любую форму рабства пятно отвечало. Ночью твари врывались в укрепленные лагеря и вырезали всех, кто пытался оборонить невольников. Звери окружали людей кольцом и уводили туда, куда тиренцы и другие несчастные иных племен и народов, мечтали попасть изначально — в Кальварион. Стоит заметить, что не спасало разбойников, к которым можно смело отнести и регулярные армейские части, получившие приказ: «Всеми возможными способами не допускать усиления Кальвариона», и убийство безоружных пленников. В этом случае твари рвали виновников расправы, причем именно тех, кто принимал в ней участие. Эледриас подтверждал свое имя «Защитника и Освободителя», заслуженно неся титул Справедливый. Кстати, когда Рус узнал о подобных случаях, то горестно покачал головой, сомневаясь: «Надолго ли? Когда все угомонится, в пятнах потечет обычная жизнь, то не станет он вмешиваться так прямо, не по-божески это… да и люди, что бы они ни говорили, не любят Высшего вмешательства в их жизнь. Свобода воли, чтоб её… Лоос на этом погорела, а остальные боги помудрее её будут», — при воспоминании о паучихе в сердце что-то кольнуло. Он не обратил на это внимания. И зачем ругнулся на «свободу воли» — тоже не понял. Впрочем, и не особо задумался. Не любил Рус, без особой причины, заниматься самоанализом.

Гелиния, не без участия Пиренгула и Руса, решила, что бесплатная еда, драгоценности, одежда, которые находили почти в каждом каганском здании — непозволительная роскошь, плодящая бездельников. Отиг привел в город своих помощников: Рустама и Портурия — отпускных мастеров из его орденской школы, и они, с помощью ученика-Хранящего Леона, еще одного подмастерья-Хранящего и шести магов-Пронзающих, отыскавшихся среди немногочисленных склонных к Силе, состоящих на службе у Пиренгула, за месяц построили стену длиной более двух миль и высотой восемь локтей, отгородившую участок Кальвариона, в котором устроили всевозможные склады. Княгиня объявила все каганское продовольствие, оружие, амулеты, украшения, одежду и ткани — собственностью казны, которое будет храниться в качестве неприкосновенного запаса, но милостиво разрешила «доесть» те продукты, которые нашлись уже во «вскрытых» домах и которые она оставила «хозяевам». А под оных попадали только семейные тиренцы из числа первых пяти сотен воинов, «заброшенных» сюда по приказу Пиренгула с целью разведки. Остальное обнаруженное первыми поселенцами продовольствие, а так же все драгоценности, амулеты, ткани, оружие (все равно бесполезное в руках не склонных к Силе Эледриаса) и прочие ценности повелела сдать на склады. Нарушителей ждала высылка в Тир, причем всем семейством. Разгорелись нешуточные волнения, которые были подавлены пятью сотнями этрусков, ставшими неофициальной «гвардией» княгини, да Русу пришлось отправить в Эолгул пару особо буйных воинов из «первого пула» вместе с их семьями, так и не успевшими насладиться жизнью в «счастливой долине предков». Большую роль в наведении порядка сыграла и Верховная жрица Эледриаса Грация со своими жрецами. Они «разили» «словом божьим», буквальным, из «Сакральных списков», а не Словом — божественным желанием, а количество посвященных новому богу росло, как на дрожжах. Конечно, в основном за счет бывших рабов. Но и тиренцы, до этого не принимавшие других богов, под впечатлением «чудес» Кальвариона, спешили посвятиться могучему богу, без чьего участия, по их наивным размышлениям, невозможно было построить такую «огромную красотищу». После «кнута» Гелиния сразу использовала «пряник»:

— После предательства Джабула, я думала, что все мои подданные извлекут урок из его жадности. Этого не произошло. Я скорблю об этом. Скорблю о раненых в этом бунте, скорблю об изгнанных — одиннадцати тиренцах, женах и детях, пострадавших из-за своих неразумных мужей… К сожаленью, мой славный народ, не раз доказывающий свою доблесть и верность перед лицом многих захватчиков, в этот раз сдался на милость врагу коварному — лени, безделью и незаслуженному им богатству. Мне стыдно, что я могу доверять только чужеземцам — этрускам. Им золото не застилает взор… а вам, мои подданные? — толпа, собравшаяся перед дворцом молчала. Не только опытный Пиренгул, прятавшийся за занавеской балкона, не только чуткий Рус, стоявший рядом с ним, но и молодая княгиня, сурово облокотившаяся на перила и склонившаяся над безмолвным народом, уловила в тишине стыд, раскаяние и… обожание её, правительницы. — Но я прощаю вас, мой любимый народ!.. Объявляю, что отныне, во все открытые дома, кроме тех, кто уже заняты честными семьями, не запятнавшими себя в волнениях, можно заселяться! Стойте! — Гелиния решительно вскинула руку и начавшийся было нарастать гул прекратился. — Это жилье будет временным и придется потесниться, пожить нескольким семьям вместе. Или холостым, или вдовым, бывшим рабам, рабыням по несколько человек в один дом. Распределение жилья в моей канцелярии, обращайтесь… но это еще не все! Мой запрет на вскрытие зданий продляется! Склонные к Силе, вы помните это? Изгнания продолжатся, если хоть кто-нибудь… — от её грозного взора мага-Хранящего, пусть и ученицы, некоторые окаменели… не буквально, конечно. — В дальнейшем, новые дома можно будет купить… успокойтесь! А малоимущим, за особые заслуги, казна будет их жаловать безвозмездно. Всему свое время, — сказала, как припечатала. — Тиренцы! Многие из вас пришли сюда, снявшись с кочевий. И что я вижу? За воротами города стоят брошенные кибитки, бродят бесхозные борки, разбежались овцы, козы, свиньи. Это дело? Берите пример с некоторых воинов, пришедших сюда на полгода раньше вас. Они вспомнили заветы предков: отловили диких борков, местных овцебыков — познакомитесь с этими животными, узнаете какие они, — сделали загоны и занялись привычным для всех кочевников делом. А вы? Не стыдно? — Гелиния добавила в голос столько проникновения, что многим действительно стало стыдно. Рус удивленно поднял бровь: не ожидал от своей благоверной такого искусства. Да и столько властности не ожидал и этому рад не был. — Займитесь! Старейшины, вожди — уповаю на вас! Долина обширна, трава сочна. А вы, славный тиренцы и гордые освобожденные — сыны иных народов, те, кто занимались земледелием, вам, думаете, дела не найдется? Найдется! Но обо все этом — в моей канцелярии. Старшин жду там. Купцов тоже. А сейчас, мой народ, расходитесь. Сразу за воротами города этруски уже разбивают шатры. Шатров много, всем хватит. Помогите им — жить вам пока придется там, несколько ночей. Чтобы моя канцелярия во всем разобралась… а я её подгоню. У меня не забалуешь! — закончила вроде бы со смехом и в отношении своих чиновников, но все поняли, что княгиня имела в виду… «Волк не родит ягненка», — убедились тиренцы. Дочь оказалась достойной отца.

Еще целый год Рус, Отиг, Андрей, Леон, Рустам, Портурий и еще десяток доверенным магов обходили дом за домом. Их сопровождали Грация, трое жрецов и еще несколько Склонных к Силе Эледриаса, которых Рус учил творить новые, разрушать и восстанавливать старые каганские узоры. Такое «обучение на ходу» было в целом ущербным, но кое-в-чем эффективным. По крайней мере, «открывать» и «закрывать» каганские жилища, при этом активируя защиту, великовозрастные «школяры» научились быстро. Вскоре маги разделились на двенадцать групп и только поэтому смогли управиться всего за год. А надо было забирать из домов все ценное, главным образом амулеты, драгоценности и продовольствие, отправляя его «ямами», «омутами», «жерлами» (структура «жерло вулкана» — проход через расслоение мрака в исполнении Пылающих), «зеркалами» (то же самое у Пронзающих), «окно бури» (Ревущие), «упругие лепестки» (Сила Эледриаса) на склады за «стену зависти (плача, горести и так далее)» — так прозвали внутренне ограждение, построенное Отигом. Впрочем, Рус, научив «чужих» магов «зыбучей яме» в переводе на их Силу, не забыв потребовать от них клятвы «о нераспространении» этого знания и не думая показывать им как надо снимать координаты; убедившись в умении склонных к Силе Эледриаса «работать» с защитой домов (амулеты «универсальных ключей» решили не рассекречивать), ушел из этой команды и занялся своими делами. Вскоре за ним последовали Отиг и Андрей. Один Леон никак не мог придумать себе причину отлинять от этого скучного занятия и вынужден был заниматься им до конца, до последнего дома.

Разумеется, народ поначалу кормили. Причем не только быстро приевшейся каганской едой на в буквальном смысле одноразовых деревянных тарелках: в домах они «втягивались» в столы, а на улице, в том числе и в загородной степи, «растворялись» в земле, наверняка становясь удобрением. К общему столу иногда подавали любимые всеми тиренцами мясные блюда. Нечасто — потому что борков и другой мясной живности на всех пока не хватало. Но поголовье росло. Позже, на центральной, самой широкой городской улице возник импровизированный рынок, длина которого постепенно растянулась на три-четыре стадия. Размеры проезжей части позволяли повозкам свободно миновать толпящихся покупателей и торговцев-лоточников, а основные лавки частично слезли с каменной кладки, своей тыльной стороной расположились на траве. Хвала богам, придерживаясь только на одной стороны главной городской магистрали. Власти закрыли глаза этот вопиющий эстетический диссонанс: на плавных поворотах чистейшей желтой полоски, окаймленной сочно-зеленым газоном нагло вытянулась пестрая змея, смердящая чуждыми истинно каганскому Кальвариону запахами, и лениво, как бы нехотя извивалась, надменно следуя за изгибом дороги. А еще она кричала. Какофония звуков, типичных для любого геянского базара, здесь воспринималась особо остро, буквально резала слух, словно жители соседних домов разом обрели музыкальные таланты. Они робко попытались пожаловаться Гелинии, но не нашли у неё поддержки:

— Вы что, уважаемые, не понимаете? Это — торговля, это последний штрих, который делает нас полноценным государством. В другие страны по разным причинам наши товары еще мало расходятся. Закрывайте окна, господа! А проехать без шума спокойно можно по соседним улицам, их хватает. — На том аудиенция и закончилась.

А торговали на рынке всем. Начиная от тирских приправ, мяса, хлеба, пошитой из каганских тканей одеждой и заканчивая нелегальными амулетами и несданными в казну драгоценностями. И на это власти не обращали внимания. Пока. Деньги ходили «общегеянские», отлитые в самых разных странах. Свои монеты, Кальварион и тем более Альвадис выпускать не решались. Пока.

Отигу с помощниками потребовалось три месяца, чтобы пробить тоннель, который соединил две долины: Кальварион и Альвадис. Длина прохода составила всего два стадия и было просто удивительно, почему его не сделали каганы. Если по причине безопасности, то это не выдерживает критики, потому что горы вокруг «Белой долины» были даже выше и еще неприступней, чем вокруг «Каменной чаши». Скорей всего, им было достаточно перевала, так как по большому счету, «чистого каганита» всегда добывалось мало. Собственно, из-за этого он и был таким дорогим, не считая, конечно, его незаменимости в современной алхимии. Но вот руды, белой, как и сам металл, необходимо было перерыть сотни и тысячи талантов, обработать, выделить, накопить — это огромный труд. И шахты к руде веди глубокие, хвала богам, уже отрытые. И снова хвала им же, «сопутствующими» породами оказались золотые, серебряные, медные, оловянные и железные жилы. Нужны только люди, специалисты и налаженный сбыт. Мастерские, по-кагански причудливые, сохранились а прекрасном состоянии и Рус в них легко разобрался. Объяснил Отигу, который и стал ими заведовать. Занятие для магистра-Хранящего — интереснейшее, и оно окупало несоответствующее денежное содержание. Хитрый Пиренгул виновато разводил руками, и Отиг делал вид, что верит «крайне затруднительному положению казны». Но для своих мастеров, Рустама и Портурия вытребовал то содержание, которое полагалось отпускным магам их ранга «согласно договору между орденами и государствами». Князь «с горечью» согласился.

В Альвадисе, долине немногим меньшей «Каменной чаши», тоже хватало пастбищ. Теперь в ней стояло много шатров и шло строительство каменных зданий — столицы Пиренгуловского княжества. Под конец третьего года активного освоения обоих долин, князю удалось «перетянуть» под свою присягу не более ста тысяч народу, в основном упертых кочевников из числа сарматов. Большую роль в этом сыграла не только их преданность лично Пиренгулу, но и неприятие «жестких» действий его дочери, о которых князь с Гелинией договорились специально, в том числе и ради заселения долины Альвадиса. Но пастухи и скот — одно дело, а мастеров; как склонных к Силе, так и «обычных» каменщиков катастрофически не хватало. Бывшие рабы-строители, понадеявшиеся получить в Альвадисе личные дома быстрее, чем до них дойдет очередь в Кальварионе, будто специально застывшая для людей, имеющих эту профессию (во что очень не хотелось верить), да еще и прилично заработать (князь обещал хорошие деньги) вкалывали, старались, но их было слишком мало. Пиренгул, пометавшись между необходимость приглашения сторонних мастеров из просвещенных земель и своей извечной паранойей, принял решение — разослать призывы. Конечно, обязательно прибудут шпионы, поймут, какое невероятное богатство здесь лежит, государи навалятся с новой силой, но… надеялся, что отобьется, как это уже однажды случилось, два года назад…

Осенний утренний туман плавно поднимался. Нижняя граница его была словно специально подрезана идеально четкой горизонтальной линией, верх же клубился, вытягивая призрачные руки к легким белым, будто пушистым облаками. Скоро они сольются и уйдут в немыслимую высь, не оставят и памяти о себе в чистом лазурном небе. Намечался ясный теплый денек.

Четвертной[2] одного из постов Западной заставы очнулся только тогда, когда на расстоянии полета стрелы увидел не только ноги, но ровный ряд больших пехотных щитов, открытых пока еще на уровне груди. Туман словно не хотел раньше времени показывать лица воинов, несомненно, полных суровости. Будто жалел юного не выспавшегося воина, давал ему время проснуться окончательно. Он и проснулся. И завопил:

— Тревога!!! На нас напали!!! — от волнения забыв нужные команды. И сразу получил подзатыльник.

— Чего орешь?! — зло одернул его до этого сладко спящий пожилой опытный напарник, а сам красным, шальным ото сна взором уже вглядывался в бойницу. Молодой, открыв рот, возмущенно вскочил, одной рукой показывая в сторону дороги, другой разминая себе затылок. Говорить, зная характер «дядьки» Динигула, опасался.

Их пост был второстепенным, нижним, расположенным над самими вратами в центре перекрытия над массивными каменными створками. Выдвинутая вперед, словно выросшая из монолитной стены крытая башенка позволяла вести обстрел как вдаль, так и вниз и в стороны. Основное наблюдение велось с высоких боковых башен, контролирующих гораздо большую территорию. Их пока закрывал туман, казалось, и не думающий подниматься дальше.

Динигул крякнул и, шурша колючей соломенной подстилкой (чтобы только сидели, не спали!) нехотя повернулся на бок. Достал рог, обдул его, набрал в грудь побольше воздуха и протрубил: «Тревога! К оружию!». Через десять ударов сердца продублировал сигнал. Потом, и не думая вставать, повернул голову к молодому:

— Ну вот, сынок, будет тебе сегодня первая потеха, — сказал необычным для него ласковым тоном. — Эндогорцы… вроде. Мы их всегда под зад пинали и в этот раз не подкачаем…

— Но их там… тысячи!

— У страха глаза велики, — усмехнулся «дядька», явно успокаивая напарника. — Нас меньше, но тем больше слава. Ты, главное, не горячись и башкой верти… и сядь. Сядь на всякий случай, нечего богов и предков дразнить… а лучше приляг пока. Команда тебя сама найдет.

Гарнизон, сотня воинов при трех шаманах и единственном маге-Пылающем, забегал. Немного бестолково, но споро. Заняли штатные места. Командир, Сотник Эрдоган, поднялся в надвратную башенку, убедился, что тревога не ложная, ругнул туман, который, словно в ответ на это, испугавшись грозного тиренца, отличившегося Великом походе, быстро пополз ввысь, открывая все новые и новые ряды неприятеля.

— М-да… — глубокомысленно заключил он. — Красиво стоят! Ваша задача, — обратился к сидящим (сам посадил подчиненных — нечего стоять на виду у противника) воинам, принявшими самый бравый вид. — Подавать сигналы при попытке скрытного перемещения и не давать никому приближаться к воротам. Стрелами бить метко, горшки использовать в крайнем случае — они наперечет. Задача ясна?

Пожилой хмуро кивнул, а молодой отчаянно воскликнул:

— На наше место в десятке Карбана! — В его глазах легко читалась досада: мол, как тут себя проявишь? — Наше место на левом фланге стены!

— Декаду будешь казармы чистить, сопляк! Десять плетей на конюшне!!! — и Эрдоган чуть ли не кубарем скатился по крутой каменной лестнице, по высоким, не под человеческий рост ступеням. Разъярил его не только и столько самый молодой воин, Кучук, а сам факт внезапного появления большого войска:

«Судя по фаланге — более двух тысяч… дальние ряды могли пустыми щитами заставить, хитрецы… но меня не проведешь! Но тысяча — точно. Где разведка?! Они там спят, на дальних дозорах?! А если бы они ночью… а почему они ночью не полезли? Выстроились, как на смотре… какая наглость!.. А Знаки даже я вижу», — с этими мыслями он бежал в штаб, где забыл недавно выданный амулет «эфирного разговора». Снял перед сном — черный камень размером с рукоять сабли, казалось, впивался в грудь.

Начиналась первая утренняя четверть.

Командир, кивнув магу, спокойно пившему утренний чай из расписной керамической пиалы, и не обратив внимание на недавно прикомандированных шаманов, влетел в спальню, схватил амулет и вышел обратно, в помещение штаба, где на столе лежала тщательно расправленная схема его заставы и стояло пять дымящихся пиал. Только сейчас Эрдоган заметил, что не хватает одного шамана, имя которого не вспомнил. И, понятное дело, десятников — они проверяют своих и если сей момент не начнется штурм (не допустите Предки!), то скоро явятся.

— Сколько у них склонных к Силе? — нервно спросил Эрлан, поднося к губам амулет.

Спросил ни к кому не обращаясь: спокойствие этих людей его раздражало. Он был лихим рубакой, хорошим тактиком кавалерийской лавы, а здесь, на охране важнейшего объекта — одного из двух проходов в Кальварион — терялся. Своим появлением в долине, Эрдоган был обязан лично Пиренгулу, который отправил его, своего верного человека, родственника, в числе первых пяти сотен. Отправил «зыбучей ямой» в незнакомый город, который оказался таким чудесным, таким спокойным… Полтора года тихой мирной жизни расхолодит кого угодно. Хвала Предкам, последние полгода регулярно устраивались учения, а то бы… теперь все воины и сотник в том числе хотя бы одет подобающе: панцирь, поножи, наручи, сапоги. Шлем с бармицей. Маг-подмастерье и шаманы — не исключение.

— Сейчас вернется уважаемый Элькун и скажет, — спокойно ответил маг — тиренец средних лет. Почему за прожитые годы рангом не вышел, и для него самого оставалось загадкой. Не растягивались каналы и все тут! — Я тебе чай велел принести. Присядь, Эрдоган, попей. — Они знали друг друга лет десять, еще с Сарматской столицы, куда их обоих пригласил лично Пиренгул.

Сотник раздраженно бросил амулет, сразу повисший на бронзовой цепочке на уровне солнечного сплетения. Тут же пожалел о своей невоздержанности. Командир он или козий горох?! Сел как можно спокойнее и даже успел глотнуть чаю, как вбежал молодой шаман. Не переведя дух, обратился к сотнику:

— Я заметил пять десятков склонных к Силе, господин сотник! Какие именно — разобрать не удалось, они подозрительно суетятся, перемещаются. Держатся в середине фаланги, а людей я насчитал тысячи полторы. Лагерь не видел. Наверное, за поворотом… твой начальник разведки наблюдает, людей своих поджидает. Говорит, скоро доложит точнее…

— Дарки! — Эрдоган не выдержал, хлопнул по столу и вскочил. — Он первый должен был докладывать! Еще ночью, на подходе! Такое войско проспать!!! Что я князю скажу?!

— Эрдоган, друг, — проникновенно произнес маг, — я тебя прекрасно понимаю, но послушай меня. — Сотник, тяжело дыша, непонимающе уставился на старого товарища. В его глазах продолжала плескаться ярость, причем теперь и на самого себя, снова показавшего другим свою слабость. — Ты беспокоишься о воинах, о просчетах разведки — это понятно. Ты им отец и мать, как это и положено настоящему командиру… — слушая эту речь Эрдоган успокаивался. Сейчас уже по-настоящему. Голова начинала соображать. Старый друг знал, как надо успокаивать излишне горячего и, если честно, не очень умного товарища. — Доложи князю все как есть. А за заставу не переживай, она и сотню магистров выдержит. Работа древних каганов! — последнее выдал с нескрываемым восторгом.

— Но почему они ночью не атаковали? — этот вопрос командир задал задумчиво-рассудительным тоном, тем не менее плохо скрывающим глубокое удивление, какое встречается у людей застигнутых врасплох опасностью, до этого казавшейся неимоверно далекой, практически эфемерной.

— Наверное потому, что на все войско им не хватило эликсира «ночного зрения», — серьезно ответил Пылающий.

— Или потому, что они опасались, что у нас этого эликсира навалом, а мы эти места и свою заставу знаем лучше их, — подал голос старший шаман, Оролгул. — Хотят с утра внимательно все осмотреть и, боюсь, приготовили нам какую-нибудь гадость. Может, командир, пойдем на стены? Оттуда и доложишь Пиренгулу. — Не дожидаясь ответа, поднялся и направился к выходу. За ним молча последовали другие шаманы.

— Нет, ты видел! А, Тейзар? — возмутился Эрдоган, даже не попытавшись остановить «командировочных».

— Все нормально, друг, — Пылающий спешно сжал сотнику запястье, в очередной раз успокаивая. — Подчиненные ничего не видели и не слышали, а он в сущности прав. Засиделись мы в штабе… — маг вдруг почувствовал мощное колебание Силы Пирения и потянул командира за собой. — Нас атакуют! На стену!

С высоты пятьдесят локтей люди выглядели беззащитно-маленькими. Так и хотелось наступить на них сапогом и давить, и давить, как глинотов. Сотник с магом спрятались за высоким зубцом. Справа от них находился десяток Джафара, слева — Карбана. Хвала Предкам, за командиром увязался вестовой, а то бы он совсем потерял управление вверенными ему войсками.

— Бегом ко всем десятникам и передай им приказ стрелять при подходе неприятеля на прицельную дальность! — отдав это, в целом, ненужное распоряжение, Эрдоган наконец-то активировал амулет.

Мощнейшие структуры разных Сил били в одно, как думали атакующие, самое слабое место — в каменные створки больших врат. Две плиты размерами десять на двадцать локтей каждая, смыкались так плотно, что между ними невозможно было вставить лезвие самого тонкого ножа. По сравнению с массивными идеально гладкими и скользкими стенами они действительно создавали впечатление «слабого звена». И несведущие в каганских узорах маги подтверждали: «Плотность рисунков везде одинаковая, что в стене, что во вратах», — и разводили руками. Однако структуры не причиняли воротам никакого вреда. Через статер обстрела, маги перенесли удары на левую от них стену. Результат был таким же.

Застава перекрывала расщелину шириной в сто шагов, смыкаясь с неприступными, отвесными скалами, под которыми была пропасть. Горы стыковались со стеной посредством толстых высоких башен, которые как бы «обхватывали» скалы, будто сливаясь с ними. Ущелье, по дну которого шла удобная мощеная дорога шириной от тридцати до сорока шагов, на расстоянии в половину стадия от ворот теряло боковые скалы: они не резко «отрезались», а вроде как естественно становились все ниже и рыхлее, постепенно сходя на нет. Точнее, как бы «скатывались» в глубокий обрыв, казавшийся бездонным. Получалось, что к воротам заставы примыкал своеобразный «мост» без перил. Штурмовать из такого положения — полное безумие. Но эндогорцев никто не считал дураками. А это были они — защитники рассмотрели штандарты с изображением белоголового горного орла.

— Дарки!!! — Пиренгул, потрясая руками, в сердцах топнул ногой, а глаза полыхнули так, что бумаги, с которыми он только что работал, пошли пузырями. Хвала богам, каганская бумага не горела, не уступала пергаменту в прочности и не выцветала. И при этом была такой же тонкой и легкой, как земная.

Пылающий, увидев результат своего гнева, обратив внимание на то, что он стоит, но не помнит, как поднимался, мгновенно «потух». Вспыльчивость — изначальная черта характера князя, которая акцентировалась под влиянием соответствующей Силы.

— Эрдоган, борковский выкидыш, — прошипел он напоследок, — ну почему в его смену, Могучий?! Гуран! — коротко выкрикнул и секретарь вырос, как из-под земли. — Ратмира ко мне. И передай, чтобы все его этруски, кроме охраны «стены жадности»[3] и Гелингин быстро подготовились к походу. Всех магов сюда, шаманов… только, чтобы дочь ничего не заподозрила. Пусть ждут в приемной. Все, не мешкай. — помощник исчез как же незаметно, как и появился. «Ему бы в гильдию убийц…», — привычно пошутил Пиренгул, создавая «жерло». Князь с женой жил не в большом доме-дворце, где обитали Гелиния с мужем, и который одновременно являлся государственной канцелярией княгини Кальвариона, а в относительно скромном здании по соседству. 

Глава 4

— Отиг — нос отстриг, — четко произнес князь, выпрыгивая из алого круга.

Через расслоения мрака можно было попасть куда угодно, в том числе и в любой Кальварионский дом. Если знать координаты, конечно. Это жутко не нравилось Пиренгулу и он неоднократно наседал на Руса, чтобы тот придумал блокировку, наподобие той, которая существовала от открытия Звездных троп. Зять горестно вздыхал и говорил, что сам этим обеспокоен и думает о том беспрестанно. Мол, как представит, что кто-то может появится в его спальне, так вздрогнет. И «по секрету» советовал тестю «не раздавать координаты кому попало — самостоятельно снимать их мало кто умеет». К такой смеси шутливости и серьезности князь никак привыкнуть не мог, это его до сих пор нервировало. Успокаивал себя только осознанием того, что Рус все же не просто князь далекого Кушинара и муж его любимой дочери, а «пасынок» и «побратим» Богов. От «побратимства», впрочем, зять всегда отнекивался.

Отиг же не стал дожидаться «милости от божественности», а сделал у себя в доме защиту: настороженную «каменную сеть» и придумал дезактивацию, глупую детскую дразнилку, которая точно никому в голову не взбредет.

— Отиг! Срочное дело! — громко говорил Пиренгул, поднимаясь по лестнице в столовую. В это время магистр обычно завтракал.

— Эх, князь, жаль, что ты всех Текущих в Тир отправил! — посетовал Отиг, выслушав краткий рассказ о нападении. Пиренгул досадно поморщился. Оправдываться, разумеется, не стал. — Я связался с Русом, скоро он появится здесь, — сообщил магистр и у Пиренгула отлегло от сердца. Только его зять знает пределы прочности обоих застав. В геянских реалиях, пятьдесят склонных к Силе могли взять практически любое укрепление, это лишь вопрос времени. Конечно, если крепость не обороняют… а сотню Эрдогана к полноценной защите можно было отнести с огромной, даже гигантской натяжкой.

И в очередной раз поразился скорости, с которой работает секретный «звонок». И снова позавидовал всем, кому зять его «пожаловал». Сам он из гордости не просил Руса в буквальном смысле «впускать себя в его душу» — Гелингин рассказала о «принципе связи»; но в то же время и желал, и опасался подобной возможности. Душа — дело темное и лучше держаться подальше… но интересно, дарки раздери!

После доклада Эрдогана прошел статер и Пиренгул, в ожидании прихода Руса, стал вызывать сотника. Он долго не отвечал. Князь уже всерьез забеспокоился, как вдруг из амулета раздался громкий растерянный визгливый голос:

— Они пошли на приступ, князь!.. Дарки, откуда у них лестницы?! — на этом связь прервалась. Скорей всего, Эрдоган убрал с амулета руку. Пиренгул вскочил, готовый в очередной раз «вспыхнуть», как его «охладил» Отиг:

— Пиренгул! — имя прозвучало резко, громко, хлестко. Голос был усилен какой-то хитрой структурой. Дальнейшее проговорил уже без «мегафона». — Рус сказал, что взять заставу не-воз-мож-но. Я ему верю.

— Отиг — нос отстриг, — послышалось снизу. — Как приятно тебя дразнить, дарки меня раздери, учитель! — Пиренгул, поняв кто подсказал Отигу формулу деактивации «сети», с усмешкой покосился на покрасневшего магистра, который буркнул: «Переделаю. Руки дойдут, видят боги, переделаю».

— Да продлят боги ваши годы! Уважаемый Отиг, — сказал Рус, войдя в столовую, и чинно поклонился хозяину дома. — Дражайший тесть, — перенес поклон на князя. Он был одет в свою любимую кольчугу поверх поддоспешника — куртки с косым воротом длиной по колено (вровень с кольчугой) из плотной, но тем не менее легкой каганской ткани неопределенного цвета, который сам Рус называл словом «хаки». Толстый материал имел свойство неплохо амортизировать удары. — Сразу хочу успокоить: повредить тем узорам никак не возможно! Я сам восхищен искусством древних каганов…

— У них осадные лестницы, Рус! Надо бежать туда без промедления! — перебил его Пиренгул.

— Да хоть сто лестниц! Их невозможно закрепить, они скатываются со стен, будь на них хоть тысячи самых цепких «кошек»! А пойдем мы туда непременно… всех созвал? — князь хмуро кивнул. — Отиг, дай что-нибудь попить, а то в Кушинаре сейчас последняя ночная четверть кончается. С постели сорвался.

Пиренгул не лез в семейную жизнь дочери, но частые ночевки зятя неведомо где, ему не нравились. Гелингин не жаловалась. Правда, если бы посмела, то собственноручно бы её отшлепал — тирский «семейный кодекс» был строг и не терпел стороннего вмешательства. Однако переживать за любимое чадо не запрещал. Помогать, в том числе и «отческим внушением», тоже.

Перед тем, как покинуть Отиговскую обитель, Рус, несмотря на нетерпение Пиренгула, сел на удобный каганский плетеный стул, попросил «статер спокойствия», закрыл глаза и будто «потек»: лицо расслабилось, став спокойным и умиротворенным как у спящего ребенка; голова упала на грудь, тело, вдавившись в спинку словно распласталось, приняло форму кресла, руки-ноги опали. Он выглядел таким беззащитным, что, наверное, и у прожженного убийцы не поднялась бы рука не то, что лишить его жизни, но и хоть как-то навредить. А оба мага могли бы поклясться, что видели нечто, отделяющееся от тела. Повеяло Силой Эледриаса и это «нечто» — нисколько не похожее на призрак — исчезло. Пиренгул с Отигом поняли, что так со стороны выглядит их собственное «слияние с Силой», и догадались, что Рус «полетел» к Западной заставе, и поразились тому, что он, оказывается, сможет их этого «слияния» рассмотреть не только «мираж» навеваемый «потоками Силы», но и реальный мир. Иначе не стоило бы выходить из физического тела. Оба не проронили ни слова и оба не удивились тому, что Рус выбрал Силу Эледриаса, а не «родную» ему, Силу Геи. Скромничает этот пасынок одного бога, отшучивается от всеобщего признания за ним «побратимства» с другим Высшим существом. Руса трудно понять, почти невозможно, почти как… и оба сильных мага и думать не посмели, как кого…

Колыхнулась Сила и Рус очнулся. Тело как-то разом, словно в мягком бесформенном тесте мгновенно возник внутренний скелет, обрело упругую крепость. Веки поднялись и магам открылся задумчиво-тревожный взгляд.

— Эндогорцы — идиоты? — спросил ни к кому не обращаясь. Сам же и ответил. — Вот и я думаю, что нет. Штурмуют дуром, пытаются лезть на стену. Если бы наши отвечали по нормальному, то несли бы большие потери… а они выстроились на стене и мечут стрелы куда ни попадя… но это ерунда… Отиг, я заметил большой амулет: то ли камень, то ли дарки знают что, но Сила Геи от него буквально слепит, если не жжет. Что это может быть?

— «Разрушитель стен», — ответил магистр, даже не задумавшись, и уточнил. — Хранящие какого ранга?

— Один магистр — точно есть и пара от высоких мастеров до бакалавра… меня еще смущает нагромождение щитов в центре их строя… а пехота как на смотре стоит — четко, меняются, пытаются строить пирамиду возле ворот… подозреваю, что там что-то прячут и от этого слабо веет Силой Земли…

— Может, пойдем уже, Рус? — нервно поторопил обеспокоенный Пиренгул.

— Идем. — Решительно ответил Рус, вскакивая рывком. — Не нравится мне все это дело… — проговорил уже перед прыжком в созданное князем «жерло», нацеленное в его кабинет, где в приемной должны были томиться пять десятков магов, а во дворе стоять сотни три этрусков. Своих воинов, тиренцев, Пиренгул решил оставить «в резерве» — все равно всех «ямами» не перекинешь, а на единорогах до Западной, как впрочем и до Восточной заставы, день скачки.

Общими усилиями к заставе переместили две сотни этрусков и полсотни магов. Первыми выпрыгнули окутанные Духами склонные к Призыву и заняли круговую оборону. Далее, на одном и том же месте менялись «ямы», «жерла» и «зеркала» — эти координаты, выходившие к казармам, был единственным известным подходом к бывшему Гномьему перевалу. Рус вышел вслед за Леоном, а замыкал их «яму» создавший её Отиг.

Стена великолепно изолировала звуки, поэтому шума битвы прибывшие не слышали. Некоторые, впервые посетившие это место, поразились. Все было очень лаконично: стена с лестницами, ведущими к зубцам, снизу казавшихся маленькими, каменные створки врат, по бокам от которых, прижавшись к стене, стояли небольшие цилиндры, сосредоточившие в себе управление открытием-закрытием (обычные «штурвалы» из закаменевшего черного дерева с резьбой в стиле цветочков-листочков). Неподалеку от заставы находился дом — штаб (двухуровневый цилиндр со скошенной крышей, на которой густо росла сочно-зеленая трава), а рядом с ним одноэтажная казарма — длинное прямоугольное, первое встреченное людьми здание такой формы. Но больше всего поражала красивейшая цветная мозаика раскинувшаяся по всей стене. Она изображала сцены битв каганов с многочисленными стройными рядами бородатых коротышек. Хозяева, разумеется, побеждали.

Пиренгул активно распоряжался. По паре воинов-магов, то есть всех, имеющихся в его распоряжении, направил охранять систему открытия створок, и с облегчением отметил, что в тех «сторожках» все-таки было по одному воину. Этрусков распределил полукругом от врат, магам приказал разбиться на тройки и всем категорически запретил подниматься на стену. Там уже была редкая цепь воинов, вяло постреливающих из луков. Отдав самые необходимые приказы, стал по амулету допрашивать Эрдогана, пытаясь добиться четкого пересказа действий эндогорцев, и периодически нетерпеливо поглядывать на сидевшего Руса, который пребывал в очередном «полете».

Рус вдруг резко вскочил и заорал:

— У них требушет был спрятан! Наподобие моего метателя. Сейчас сюда тот камень прилетит! Всем внимание! — и уже тише. — Отиг, готовься, мне показалось…

Яркая комета медленно поднялась из-за стены, на самом пике, на долгое мгновение застыв в одной точке, обогнула это препятствие и стала плавно, набирая скорость, опускаться на тыльную сторону заставы, испуская тихий свист и увеличиваясь в размерах. Дрогнула земля. Камень расплылся лужей слепяще-желтой ртути и вдруг стремительно потек ввысь, на ходу принимая человекообразную форму. «Терминатор… — мелькнуло в голове Руса, — голем…». Каменный, но удивительно пластичный великан — ни чета трем его «меньшим собратьям», собранным Отигом «на скорую руку» перед битвой при Баламборе — возвышался над пятидесяти локтевой стеной на целую голову. «Глазами» ему служили темные провалы на фоне сверкающего «лица» со схематичными чертами, словно небрежно набросанными ленивым скульптором. Сила, исходящая от него, слепила даже не склонных к Силе.

Пиренгул, увидев голема, наконец-то обрел уверенность. Для него все сложилась. Загадка, вызванная несуразнозностью нападения, мучившая его долгие статеры, разрешилась:

— Рус, Леон! Хватайте Отига и оттаскивайте его подальше! — крикнул он и выстрелил в великана «огненной бурей». Друзья схватили погруженного в транс магистра и потащили его, тяжеленого хряка, вон от заставы. Отиг наверняка собирал что-то особо зубодробительное.

В голема со всех сторон летели структуры, не причинявшие ему ни малейшего вреда; отскакивали стрелы, а он, проводив троих Хранящих, казалось, задумчивым взглядом, словно сомневался: догнать или повременить, решительно развернулся и сделал два гигантских шага, за два удара сердца очутившись у самых врат. От его топота земля дрожала так, что падали даже самые ловкие. Огромная ступня поднялась и нависла над маленькой, по сравнению ней, левой «привратницкой». Из неё в панике вылетели люди. Но надо отдать должное воинам-магам — они не бросили оцепеневшего воина — не мага, вытащили с собой и сразу стали осыпать ногу великана разнообразными структурами. Будто напоровшись, на неприятные ощущения, голем не стал рушить круглую пристройку, а топнул рядом. Люди повалились. Тогда он перенес внимание на правое строение. Тоже занес ногу, но тамошние обитатели, наученные опытом своих товарищей, заранее покинули ненадежное убежище и великан перенес ступню на них. Хвала богам, все успели увернуться и каменная конечность хлопнула по пустой земле. Голем поднял голову и, наверное, кровожадно ухмыляясь, одним пальцем, одним слитным движением провел по настенной галерее. Воины, метавшиеся между спуском по лестнице «прямо в лапы великана» и надеждой отсидеться, вжавшись в ростовые зубцы, поплатились за нерешительность: палец смел всех, до кого дотянулся, а не достал он лишь до крайних флангов. Крики падения слились в один предсмертный вой и, хвала богам, хоть кто-то выжил: мелькнули «огненная стена» и «щит предков», стремительно летящие вниз. Затем каменный дурак решил отломать стенные зубцы и… тут его постигла неудача. Рука проходила сквозь них, словно была призрачной. Тогда он попробовал ударить стену кулаком и получил тот же самый эффект. Наверняка скрежеща зубами (если они имелись, конечно), резко развернулся, поглядел вниз и принялся вымещать злобу на копошащихся муравьях — мерзких людишках. То ли он был слишком неуклюж, то ли «людишки» были слишком верткие, но раздавить он успел одного — двух, пока не принял на грудь маленький, светящийся Силой Земли шарик размером с голову; человеческую, не великанскую. Полыхнула яркая вспышка. Голем на несколько мгновений застыл, потрескался и развалился на множество частей, каждая из которых по мере приближения к земле превращалась в песок. Как раз этой «песочницей» и придавило большинство людей… хвала богам, ненадолго, на четверть статера, пока останки голема полностью не вернулись в свое изначалье — в Силу. Люди, большей частью оказавшиеся магами и этрусками — Призывающими, успели защититься.

Повисла тишина. Кто-то кашлял, кто-то чихал, кое-то стонал — это не мешало сгущаться восторгу, который в конце концов выплеснулся сначала в единичном крике: «Победа!!!», а потом и во всеобъемлющем реве: «Победа!!! Победа!!! Хвала магистру Отигу!!! Слава нашему магистру!!!», — в этом восхвалении принимали участие и обычно высокомерные, как несправедливо считали многие тиренцы, этруски. Огромный голем, конечно, не напугал бесстрашных воинов, но поразил. Этого не отнять.

Отиг же лежал в откате. Рус стоял рядом с ним и, пожалуй, единственный… точнее на пару с недоумевающем от тревоги друга Леоном, не принимал участия в общем восторге. Его ноздри трепетали, грудь шумно дышала, пытаясь набрать больше воздуха, губы в оскале оголили белые, совсем не длинные клыки, что не делало его менее похожим на зверя. Вдруг он резко повернулся к Леону, обдав друга взором, в котором сквозило раздраженное непонимание:

— Зачем весь этот балаган? — прошипел он сквозь зубы.

— Я не понимаю тебя, Русчик. — Честно признался Леон. — Эндогорцы всегда славились отвлекающими маневрами. Привлекли внимание всех защитников ровным строем, сымитировали атаку, а в это время закинули голема. Да они просто на прочность проверяли! Разведка боем. Никто не знает пределов крепости местных сооружений, вот они и проверяли.

— Две тысячи воинов, пять десятков магов, среди которых целый Великий магистр. Не слишком жирно для разведки? Ты прекрасно знаешь сколько стоит участие магистра в компании — целое состояние!..

— Но и возможный трофей — Кальварион! — не согласился Леон. — Оно того стоит… но сейчас эндогорский царь в затруднительном положении… хах, а так ему и надо! Уж орден растрясет его казну…

— А Кальварион и сам не подарок, укреплен едва ли хуже этой стены… слишком большой риск… Хоть убей меня, Леон, но мне вся эта якобы битва напоминает балаган. Жертв почти нет. Помнишь, как ваши големы действовали при Баламборе? Гораздо шустрее, от них было не убежать… А тот словно боялся кого задеть… Леон! Эндорория — в горах?

— Разумеется!

— Так у них скалолазы имеются!.. Бегом! Я в левую «привратницкую», ты в правую. Будь готов встретиться с воинами-магами… долго объяснять. — Друг мгновенно поверил и на ходу, по примеру Русчика, «одел» шлем и материализовал в руке меч.

Рус успел в самый последний момент. Богиня удачи снова оказалась на его стороне. Возле штурвала он застал двоих тирских воинов, один из которых, уже надавив на неприметные камни в нарочито небрежной кладке, чем внутренне убранство привратных мини-башен резко отличалось от остальных каганских сооружений, уверенно вращал «штурвал», а второй охранял всегда открытый вход. Увернувшись от «охранника», от чего тот удивленно открыл рот, Рус бросил во второго «каменную сеть». Полыхнула защита, лже-тиренец вынужденно оторвался от работы, обернулся и все на мгновение замерли, почувствовав, как дрогнула левая створка. Взвыли Русовские Духи и все смешалось… а через три удара сердца, «охранник» лежал обугленный, с наполовину отрезанной головой, а «мореход» висел, пришпиленный-придавленный к стене «каменной сетью». Его кости потрескивали и он, кажется, не мог дышать. Рус бросился к вороту и завертел его в противоположную сторону, со страхом прислушиваясь, не дрогнет ли правая створка. Левая, которая успела выдвинуться наружу на половину своей толщины, чуть помешкав, медленно пошла назад. Если бы не великолепная звукоизоляция, то пасынок Френома услышал бы разочаровано-яростный вздох, пронесшийся над скопившейся перед вратами эндогорской армией.

Стараясь не терять время, Рус развеял структуру «сети», прикоснулся к голове человека, свалившегося буквально как мешок с костями, усыпил его Духом жизни, с наказом «подлечить» и рванул к Леону. Чувство опасности за друга молчало, но Рус давно убедился, что иногда оно могло обмануть или возникнуть слишком поздно. Уже подбегая к правой «башенке», он услышал сигнал рога: «Тревога! К оружию!», — доносившийся непонятно откуда.

— Это я, Леон! — крикнул Рус перед входом и вбежал в помещение. Друг, тяжело дыша, зажимал себе глубокую рану на левой руке, нанесенную сквозь прорубленную кольчугу. У его ног лежал убитый тиренец. Точнее, типичный эндогорец с вытянутым, но щекастым лицом светлее, чем у тиренцев и тем более месхитинцев. В общем, худой Отиг.

— Где второй? — сразу спросил Рус, впуская в друга Духа жизни.

— Он был один. — Пожал плечами Леон, до этого коротким кивком поблагодарив Русчика за лечение.

— Ладно, больше никто не сунется. — И словно специально противореча ему, в «привратницкую» вбежал встревоженный тиренец. Судя по лицу — настоящий.

Пиренгул, до этого занятый подсчетом убитых и организацией помощи раненым, чем заставил заниматься всех, в том числе и здоровых этрусков, наконец-то опомнился. В этом помог неизвестный трубач, заметивший шевеление створки. Более никто не обратил внимание на врата — слишком тихо и плавно они отворялись.

Ближе к полудню, разыскав координаты Западной заставы, прибыла Гелиния, недавно выучившая структуру «зыбучей ямы», в сопровождении двух телохранителей-этрусков. Учинила отцу формальный разнос. Хвала богам, ни при всех, а хватило ума укрыться в штабе. Пиренгул оправдывался, как мальчишка (больше играя, поддерживая в дочери уверенность полновластной княгини) и сердце его пело от счастья — хорошую дочь воспитал, настоящую правительницу! Согласился отселиться из города как только, так сразу: «Обязательно, Гелингин, что я, не понимаю? Два государя — не дело. Отиг построит тоннель и я сразу шатер в Альвадисе поставлю. Непременно мать заберу! Ну, не сердишься, доча?», — разумеется, простила. К мужу из принципа не подошла, и отворачивалась, когда он пытался заговорить. Рус плюнул.

В городе объявили праздник — первый в истории людского Кальвариона. Гелиния «расщедрилась» и выставила народу каганского вина, фруктов, сладостей и тирские мясные закуски, ради которых повелела забить чуть ли не половину «казенных» борков и овцебыков. Грация на Фонтанной площади устроила торжественную службу при стечении едва ли не всего, тогда еще невеликого населения княжества. Тиренцы, бывшие рабы, в основном — эндогорцы, и даже суровые этруски устроили массу импровизированных концертов, с широким использованием каганских инструментов: разновеликих труб и струнных, напоминающих земные гитары и скрипки с великолепным звучанием. Танцы, веселье длились всю ночь и главными героями были этруски, Отиг и Пиренгул. По договоренности с князем, роль Руса скромно умалчивалась.

После ухода Гелинии, Пиренгул, очнувшийся Отиг, Леон, этрусский полковник Ратмир и Рус собрались на втором ярусе штаба. Пили вино и подводили итоги.

— Ферапонт еще ответит! — горячился подвыпивший князь. — Не выйти к Гелингин, когда она звала — оскорбление! — все понимали, что во втором предложении речь шла о безымянном командующем эндогорским корпусом, а не о вышеназванном царе Эндогории.

А Гелингин поднималась на стену, говорила через «громовую раковину» — панцирь моллюска с простенькой структурой Ревущих — в ответ, армия четко, сохраняя ровные ряды, развернулась и неспешным маршем удалилась. Никто из командиров к ней не вышел, словно она была противно жужжащей мошкой, а не княгиней. Сказать, что это обидело Гелинию — оскорбить истину: она рассвирепела. Только отец смог её угомонить и это, кстати, добавило еще одну капельку дегтя в и так горький мед отношений супругов. Жена упорно «не замечала» мужа.

— Успокойся, государь, — ответил довольный Отиг, — признают они и Кальварион и твой Альвадис. Дай время. А Гапону не поздоровилось! — Он, знающий всех магистров Эндогорского ордена Хранящих, догадался, кто стоял за големом. — В Великие выбился, выскочка! Я ему специально такую структуру подобрал, чтобы по мозгам — как молотом! Сам удивляюсь, как вспомнить удалось… спасибо, Величайшая!

— А что за структура, учитель? — заинтересованно пробасил Леон.

Отиг принялся увлеченно объяснять. К нему прислушался, было, Рус, но был отвлечен Пиренгулом.

— Как ты смог догадаться, зять? — с хитринкой поинтересовался он, намекая на «Высшее» вмешательство. — Или из потоков Силы рассмотрел?

— Нет. Не догадался я по горам «пробежаться». Хорошо эндогорцы с армией придумали — молодцы. Все внимание на них. — Честно признался «пасынок» и прочая. — Голем уж больно неуклюжим был, людей старался не топтать… а со стены смело скинул. Эндогорцы же в горах живут? Значит, есть у них скалолазы, а скалы, начиная с пару стадий от стены, узорами не украшены…

— Подожди, сынок… я тоже все это знал! Какие скалолазы? Отвесная стена и пропасть с милю! А по дну еще и река бурная бежит! — в ответ на ироничный взгляд Руса, поправился. — Теперь-то, конечно, знаю, что есть у них такие умельцы… хм, и не только воины-маги! Гвозди придумали, веревки… но раньше ни я, ни даже уважаемый Отиг о них и не слышали!

— На то в армии и есть секретность! — многозначительно сказал Рус, а Пиренгул нахмурился. Давно думал вызвать сюда Максада, чтобы устроить настоящую службу безопасности, откладывал, полагал, что в засыхающем Тире он пока нужнее, но сейчас решил — вызовет. — Я просто знавал в жизни одного скалолаза (аналога слову «альпинист» ни в гелинском, ни в тирском языках не было. «Скалолаз» же легко составился из местных корней, и слово получилось понятное, не «корявое»), не мага. Так он рассказывал о тех веревках. И еще говорил, что ночью и в туман — смерть. Никто в это время и не пробует лазить по скалам, даже обладая ночным зрением и хорошей «цепляющей» структурой. — Эти сведения он почерпнул из памяти воина-мага; того, который возомнил себя «мореходом». Снял исключительно последний день, глубже не лез. Ему до сих пор становилось плохо: тысячи эльфийских разумов давали о себе знать, с трудом «сортируясь» в обычном человеческом мозге.

— Я и забыл о том человеке, давно это было, а тут все сложилось: день, голем, Эндогория. Вот и все. Хм, «отчим» и так называемый «побратим» мне не помогали. — И одной только этой усмешкой, с которой назвал Бога… не назвал, конечно, но всем ясно, кого он имел в виду, укрепил у Пиренгула мысль о «побратимстве». Кто еще так посмеет? — Я что еще подумал, Пиренгул, может не надо о моем участии знать широким народным массам? Этруски будут молчать, обещаю. Мне и так хватает слухов о том «побратимстве». Люди шарахаются или наоборот пристают — надоело.

— Правильно мыслишь, Рус! — поддержал его князь. Без «божественной» поддержки его победа выглядела гораздо значительней. — Эх, жаль, Эрдоган погиб, я бы ему устроил… — опрос выживших воинов показал чудовищное нарушение — секретную последовательность камней для открытия врат знали половина воинов. Сотник ввел «ротацию постов», которая по его мнению повышала боеспособность. Разведчики наверняка поймали первого попавшегося, тот и выложил им все. Один лазутчик, благодаря Русу, выжил, но пока в беспамятстве. Позже Отиг наберется сил и сломает ему блокировку памяти, а пока пусть поспит… — Пришла пора, Рус, приглашать сюда Целителей и… Максада. Сколько еще эндогорских скало…лазов выжило — неизвестно… Говоришь, не можешь снять блок?

— Я не магистр, — поскромничал зять. Он узнал, что кодовая последовательность, по счастью, была известна только двоим: воину-магу убитому Леоном и единственному пленнику. Когда Рус понял это, прочувствовал строжайшую эндогорскую дисциплину, секретность, возведенную в абсолют, подозрительность ко всем, в том числе и к товарищам по оружию, презрение к тиренцами и грязным рабам, активно насаждаемое в армии; то ему стало жалко этих умелых воинов. Не повезло им с царем, от него шли «новые порядки» — воин-маг Текущий по имени Ниротон постоянно рассуждал об этом. Весь выживший состав сотни посадили под арест — к ним не подобраться, так что с остальными семью диверсантами, среди которых остался только один склонный к Силе, «вовремя» отставший от напарника, пусть разбирается Максад. Давно ему сюда пора.

В Кальварионе Рус погостил у Леона, куда не забыл позвать «великого борца за процветание Тира» Андрея. Друзьям пришлось защищаться от его кулаков и хитрый Текущий выбил-таки у Руса обещание помочь ему с тем самым «процветанием». «А то вы тут с эндогорцами развлекаетесь, а я там один скучаю!», — таков был его неоспоримый аргумент. Вечером все вместе погуляли на празднике. Первым домой заторопился Андрей: «Сто лет жену не видел! Я, между прочим, чуть ли не до отката каждый день работаю, Силы на возврат домой не остается! Каналы гудят, что пчелы на пасеке!», — «оправдался» перед товарищами и был таков. «Старый» Леон тоже ушел бы, но не хотел бросать Русчика. А тот от души веселился, подпевал музыкантам, много пил и старался оставаться неузнанным. Ночью, в мерцающем пламени факелов, в мягком свете из окон домов, в цветном отблеске крыш это было нетрудно. Лишь под утро друзья расстались. Каждый пошел к себе. Рус направился не в Кушинар, а во дворец. Соскучился по жене, в конце концов.

Гелиния проснулась сразу, едва муж переступил порог спальни. Сладко потянулась, зевая, и, открыв глаза только наполовину, не желая полностью выходить в мир яви, медленно проговорила:

— Русчик… наконец-то… я столько тебя ждала… видишь, уснула… иди ко мне, любимый… — в её голосе смешалось все. Своенравие и покорность, нетерпение и смирение, любовь и каприз. Словно не было сегодня размолвки, словно не кипела она от негодования буквально полдня назад…

Рус мгновенно заставил себя протрезветь. Ночная туника скрутилась самым немыслимым образом, легкое покрывало сбилось в несколько куч, одна из которых попала между ног, оголив по-женски мускулистое, упругое бедро. Гелиния лежала на боку, подложив под щеку обе ладони, отчего её и так скуластое лицо с одной стороны припухло, что добавило ей какую-то умильную детскость. Налитые губки улыбались и шевелились, будто она причмокивала во сне. Глаза так и не хотели распахиваться полностью. Они смотрели из-под век с поволокой и манили: «Ну иди же, я устала ждать…», — и больше никаких мыслей.

Рус, по пути домой, готовился к неприятным разборкам, а тут… молча разделся и залез под теплое, нагретое Гелинией, пропитанное её волнующим запахом одеяло; обнял откликнувшуюся на его прикосновения жену и забыл обо всем… помнил только, что стал чуточку зверем.

Они проснулись одновременно, в конце последней утренней четверти. Гелиния вскочила первая. Быстро забежала в купель, через пару статеров вылетела из неё, буквально лоснясь от чистоты. Нервно, путанно покопалась в шкафу, бросила на кровать длинное платье голубого цвета, обмоталась свежей нижней туникой, на мгновенье застыла, словно о чем-то лихорадочно соображая, схватила костяной гребень и в следующий момент, очутившись возле зеркала, принялась расчесываться. Русу вдруг пришло в голову, что ей чего-то не хватает…

— Да кликни ты служанку, Гель… — он с интересом смотрел на смешные метания голой жены, из всей одежды на которой поначалу был только «обтекатель». — Давно завела?

— Я самостоятельная женщина, Рус. — Твердо ответила Гелиния. Излишне твердо, не ответив на прямой вопрос.

Князь Кушинара не желал портить себе прекрасный утренний настрой, поэтому не съязвил. Продолжил наблюдение, не поднимаясь с постели.

— Да не мечись ты так, смотреть смешно. Я — тоже князь, и меня тоже сейчас ждут. Важные люди, между прочим, богатые влиятельные торговцы…

— А меня мои подданные ждут! — княгиня на мгновенье замерла и резко развернулась к мужу, оставив в густых черных волосах белый гребень. — Простые люди, не купцы! Они очередь в канцелярию с ночи занимают, как я могу от них отвернутся? Я люблю свой народ, и я в ответе за него перед Справедливым! А за себя перед Величайшей. В отличие от тебя: ты ни перед кем не отчитывался и не собираешься, — с этими словами презрительно отвернулась и продолжила нелегкое дело приведения в порядок себя, пред выходом на публику. Теперь она торопилась демонстративно.

— У-у-у сколько пафоса! — «Обидные» слова Рус снова пропустил мимо ушей. — Чуть что — сразу богов впутываешь. А тебя отец не учил пользоваться услугами чиновников? Они для того и служат. Зачем ты все на себя тянешь?

— Знаешь что, дорогой мой муж, я не могу все сбросить на Эрлана, — говорила вроде как «безразлично», не отвлекаясь от зеркала, — у меня нет такого достойного кандидата. А если бы и был, то…

— Ни за что и ни-ког-да. — Муж продолжил за неё. — Понятно. Ответственность перед народом, предками и все такое… я пошел в «купель».

Когда вышел оттуда, Гелиния была уже полностью одета, причесана; из украшений — пара колец и относительно «простенькие» бусы. В ожидании мужа, стояла расположившись в дверях, тем самым показывая, что «задержалась только на пару важных слов, а на самом деле очень торопится». Гордо вскинула голову, скрестила на груди руки и старалась придать взору полную независимость.

— Да, ответственность! — заговорила сразу, как только Рус выглянул из «купели». — Я — верная дочь своего народа, а не «пасынок» без роду и племени! Ты даже от родных этрусков отмахнулся, прикрылся Эрланом. В случае чего виноват будет он, а не ты; а ведь вся власть у тебя! Ты как будто подглядываешь исподтишка, раздаешь команды и снова прячешься. Как это удобно! Как это… подло! — Во время этой речи, голый Рус осторожно, плавно приближался к жене, как охотник к жертве; согласно кивал, дабы не спугнуть добычу.

Подобраться удалось вплотную. Пару стуков сердца супруги смотрели друг другу в глаза, будто играя в «гляделки». Потом Гелиния тихо произнесла: «Прическа, бергат, осторожней… меня ждут…», — это были последние её слова на ближайшую четверть. Тщательно наводимая красота полетела к тартару…

Через четверть Гелиния была уже одна, поэтому не стесняясь позвонила в колокольчик. Вошла тиренка среднего возраста, за ней более молодая. Коротко поклонились и приступили к своим обязанностям: приведению княгини «в порядок». Обычно болтливые, сейчас они молчали и Гелинии казалось, что укоризненно. Она испытывала жуткое неудобство, за то, что опоздала, что люди ждут её — не дождутся. Стыдила себя «за слабость», обещала «больше никогда!» и сама себя поправляла «не опаздывать, конечно, а не… и он еще смеет мне указывать! Сам всегда в делах, в княжеских, между прочим, заботах, а меня каким-то властолюбием укоряет! Ну и что, что я — женщина?!.», — душевный настрой, расслабленный недавней близостью, быстро укреплялся, становился привычно активно-деятельным.

«Ревнует он меня… надо же! — рассуждала, уже спускаясь в канцелярию. — А я как должна воспринимать его отлучки?! Ладно, отец, но Русчик почему не сказал о нападении?.. Эти его слова «ты — женщина, стала бы под ногами болтаться» — не принимаю! Я — княгиня!.. И пусть ревнует! Перетерплю, народ — дороже…», — с этими гордыми мыслями входила в кабинет. Начиналась нудная скучная и ответственная работа — управление государством, которая тем не мене приносила удовлетворение. Имя этому наслаждению — власть.

Не зря Рус ревновал жену к княжению. Не ожидал он, что она так серьезно его воспримет. Думал, назначит визиря и займется более интересным, например, углубится в изучение магии, местных артефактов и прочего. Или чем-нибудь сугубо женским, например, рожать бросится — чем черт не шутит. Но предательство наместника Джабула смешало все Русовские надежды: Гелиния, выступая перед народом, готовым буквально «есть с её рук», поймала «звездную болезнь». Рус проходил через это. Единственное лечение от неё — публичное презрение той же самой публики, ранее боготворившей тебя. Княгине такой путь был явно противопоказан. Так что, пришлось мужу терпеть и ждать, когда женушка изволит наиграться. Увещевания, ругань, логические выкладки — не помогали. Тесть в этом деле был не помощник, а наоборот — он всецело поддерживал дочкины «политические амбиции», ловко ими манипулируя, и молодая княгиня все сильнее и глубже погружалась в пучину каждодневных забот своего новорожденного, неустроенного княжества.

Рус, в конце концов, «махнул рукой» и стал просто-напросто реже появляться дома. Пусть, мол, Гелиния побесится. Может, поймет. Судя по сегодняшнему утру — не поняла, но… кое-какой прогресс, кажется, появился… вместе с явным упадком: Гелиния всего декаду назад категорически отвергала любую помощь в «сугубо личных» вопросах и вдруг — возникает служанка. Значит, устает и не успевает. «А ведь меня еще стесняется, зайчиха… не-е-ет, работать с ней и работать…», — рассуждал Рус в спальне своего Кушинарского дворца, тщательно обвязываясь «простым» серым кушаком из великолепнейшей каганской ткани. Кушинги оценили её по достоинству.

Кушинарские купцы — не неимущие тиренцы, они не станут целые сутки проводить в приемной. Рус готов был поспорить на все, что угодно, но был уверен, что сейчас там находятся одни лишь слуги-посыльные с очень убедительными историями «почему сам хозяин не мог дождаться».

«Что ж, пора выходить… хм, засиделся я в спальне…», — с этими мыслями Рус распахнул левую часть двустворной «арочной» двери.

Глава 5

Идея создания «полноценной» банковской системы «висела в воздухе». Во-первых, в обмен на «наличные» деньги, многие Торговые дома давно имели привычку выписывать векселя. Они были особо популярны при перевозе крупных сумм, а кроме того, их зачастую принимали к оплате не только в «заранее оговоренных местах», но и во многих иных «Домах», в некоторых независимых лавках, включая многочисленных «частных» менял, работа которых заключалась исключительно в «конвертации валют». Это, кстати, можно назвать «во-вторых»: спекуляция, основанная на дефиците тех или иных монет была распространена повсеместно. Меняли «не за просто так», а «за долю малую», доходившую до пятой части от суммы. Все ворчали, возмущались, ругались, но… как-то вяло, привычно, по-семейному; в сущности, заранее смиряясь с потерями при «обналичке». Осознавать-то, конечно, осознавали их теоретическую равноценность с «натуральными», однако… Рус честно пытался понять причины этого явления, поразительно схожее с российскими реалиями начала девяностых, но… так до конца и не разобрался. Зато убедился в «технической» возможности создания нескольких связанных между собой «отделений».

Как бы там ни было, но о земной концепции «банка» в ойкумене не ведали: сбережение денежных средств, независимая охрана, выдача кредитов, «перевод» платежей и… чем еще занимаются банки Рус в точности не помнил, но совершенно новое слово в местные финансы внести все же решился: прием вкладов на «депозит». Причем не с оплатой охраны оного, как предлагали некоторые Торговые дома, а наоборот, с выплатой клиенту ежегодной доли от вклада, то есть с зачислением на его счет дополнительной суммы. Как раз эту, на его взгляд простую мысль, он и пытался донести до кушинарских «воротил монетного бизнеса» — небольших Торговых домов специализирующихся на векселях и меняльных пунктах — ядро, как он предполагал, будущей финансовой империи под его скромным ненавязчивым незаметным руководством. Пока «будущие императоры» упорно отказывались «расставаться со своими кровным», в буквальном смысле «мозолистыми руками заработанными» деньгами (писчие перья натирали).

Главой самого известного кушинарского «монетного» дома — большой меняльной и кредитной конторы, имеющей филиалы в пяти «центральных» странах, — являлся «средний» зять бывшего Председателя торговой гильдии Гранка. Возможно, еще и по этой причине он «принимал на меч» любое предложение, исходившее лично от князя Руса.

— Это немыслимо, князь! — в который раз возразил он. — Золото будет лежать в моем Доме, под моей охраной. Тот вкладчик будет только рад оплатить сохранность своих денег! С какой это стати я буду платить за него? Охрана, князь, это очень затратное занятие. Во-первых… — и принялся в очередной раз перечислять все расходы, которые несет его Дом.

Рус терпеливо слушал, потягивал неплохое фракийское вино и обводил взглядом остальных «гостей», которых в «зале приемов» собралось, кроме «зятя», еще пять.

В этот раз пришлось ждать самому князю Великого Кушинара. «Солидные купцы» тем самым вежливо «намекнули» на несостоявшуюся вчера встречу, куда они явились вовремя; мол, «так» с ними поступать не надо, «это» проявление неуважения к ним со стороны Великого князя. Рус в свою очередь «стерпел щелчок по носу» и даже вроде как «попросил прощения»: в «зал приемов» велел внести круглый стол и устроить настоящий ужин потому как главы торговых домов изволили явиться ближе к вечеру, задержавшись, разумеется, по обстоятельствам непреодолимейшей силы, причем у каждого из «великолепной шестерки» причина нашлась своя, оригинальная. Князь сделал вид, что поверил, некоторым — искренне посочувствовал и пригласил «дорогих гостей» за стол, за которым снова заговорил о своей очень рискованной затее — о банке. О вчерашнем дне, само собой, даже не вспомнил.

Купцы оценили своеобразное извинение — накрытый стол, а так же отметили его «повседневность», даже нарочитую скромность, как бы говорящую «знайте свое место!».

Они знали. Не так давно, в ответ на неудачное покушение, новый властитель очень ловко поменял руководство гильдией. Не «потопил город в крови», а воспользовался моментом, поступив как самый настоящий кушинарский купец: упрочил свою казну. И власть укрепил, и налоги платить заставил почти в полном объеме. Так что «уважаемые торговцы», присутствующие на ужине, кровожадным солдафоном или якобы «божественным» своего государя не считали. Однако справедливо опасались его непредсказуемости, чреватой… пока князь сулит много прибыли, власти, но как оно повернется — неизвестно. Богатство — дело деликатное, капризное; и риска не любит, и богине удаче вынуждает молиться.

Рус, выслушивая «гостей», молчал. Причем всем показалось — благосклонно. Под конец «уважаемые торговцы» были уверены, что князь пусть и не одобрил, но внял их объяснениям.

— Что ж… — со вздохом произнес Рус как бы «подытоживая» сегодняшний вечер. — Боги с вами, господа, я так и думал. Однако! У меня есть казна и лежит она, как всем вам известно, в подвале этого дома. Так вот, уважаемые купцы, я объявляю её «банком»… точнее, казенное золото послужит залогом. Принимаю вклады, господа! Не только ваши, но и любого желающего. Проц… долю… подумаю еще, не решил какую предложить. Все будет зависеть от возврата займов, которые я намерен выдавать из тех вкладов. Разумеется, в рост под… все это я вам объяснял и сожалею, что остался не понят… — и поднялся, всем своим видом выражая «горькое разочарование».

Не замедлили встать и «уважаемые кушинги». Выражение лица государя нисколько их не смутило. Они и сами отплатили ему минами «сочувственного сожаления».

Купцы уяснили, что один из основных принципов заведения со странным названием «банк» — добровольность. А в княжескую казну, как бы она ни называлась, добровольно деньги никто не понесет. Торговые дома с ума еще не сошли, а мелкие купцы, ремесленники и прочий люд просто не поймут зачем нужно отдавать свое золото кому-то еще, если оно и дома лежит вполне надежно. Ограбления в Кушинаре и раньше случались редко, а сейчас, после «завоевания» этого небольшого приморского княжества, кушинги и вовсе забыли об этом явлении. Кстати, за уличное спокойствие портового города люди благодарили лично князя с его этрусками: старое начальство городской стражи отправили «куда-то за море», наиболее «наглых» служивых чином поменьше уволили; стали поощрять «позорное доносительство» и в результате — «кровавая» преступность сошла на нет… зато таможенные сборы приходится платить почти в полном объеме. «Честным купцам» это было, мягко говоря, непривычно.

И еще они знали, что со словами«…не решил пока сколько предложить… подумаю еще…» в коммерции делать нечего. Но они промолчали: у князя имелись другие таланты, которые будущие «глобалисты» непременно хотели заполучить: «зыбучая яма» и координаты.

— Да благословят боги твое начинание, Великий князь! — открыто польстил Лилит, старший из присутствующих купцов, владелец крупного меняльного дома больше всех пострадавший от пропажи Звездных троп. — Но помнишь ли ты свое обещание помочь нам с новой Звездной тропой? И в твоем деле — в «банке», и в наших денежных вопросах она не помешает.

— Уважаемый Лилит, — горячо отозвался Рус, — как я мог о таком забыть?! Помогу, без сомнения! Только… — вроде как обо что-то споткнулся. — Мы говорили о создании совместного банка. На пробу, не крупного…

— У меня было десять филиалов, — быстро заговорил седой пухленький активный старик с обманчиво-девичьими ямочками на румяных щечках — в цепком взоре его выцветших глаз проглядывалась совсем не девичья жесткость. — Координаты сохранились… они же не поменялись? — Рус согласно кивнул. Лилит смело прищурился, наклонил голову к правому плечу и обозначил улыбку. — Я настолько восхищаюсь твоим великим умом, князь, что осмелился не поверить в серьезность твоего предложения по этому… как его… банку!.. — и вдруг тихо спросил: — Сколько, князь? Мы все понимаем, что тебе, нашему государю, обязанному заботиться о прибылях своих подданных, и о себе забывать ни к чему…

Рус еле-еле подавил в себе разочарование. Не доросли местные до идеи добровольного изъятия средств у населения, при котором оно будет выглядеть совсем не грабежом, а наоборот, благом. Снова навалились воспоминания о вилле Апила, о практически бесполезных «сокровищах али-Бабы»…

«И так по всей ойкумене! Ну что за дикие нравы?.. Ладно, не мытьем, так катаньем… рабы повсюду стали свободными, им надо платить… нужны банки, нужны… очень скоро понадобятся, сами увидят», — досада сменилась надеждой и кушинарский князь, тяжело вздохнув, будто только что был разгадан его хитрейший заговор, приступил к торговле:

— Я буду упрямиться, уважаемый Лилит! Лично мне деньги не нужны… но! Ваши вклады в мой банк — а я не шутил — очень даже пригодятся. Я не оговорился! Именно вклады с возможностью забрать свои средства… не завтра, конечно, а через некоторое время и, надеюсь, с хорошей прибылью… доверенных магов все подготовили? Запомните, блокировка от моей «зыбучей ямы» еще не придумана…

Следующую декаду Рус занимался с четырьмя магами-Водниками и таким же количеством Воздушников. Конечно, секрет «снятия координат» и создания «пространственных карманов» — сохранил. Но не отметить того, что расслоения «со свойствами межзвездного мрака» открываются магами все легче и легче, будто мир сам приспосабливается к склонным к Силе, к людям отмеченным Богами, — не мог. И не знал, как к этому отнестись. Поразмышлял недолго и по привычке — плюнул.

Управление собственным банком, который назвал «Три толстяка», Рус разместил не в своем Кушинарском дворце, а в обычном двухэтажном доме неподалеку, который даже не купил, а арендовал на имя… купца Бехруза. Он, с женой Эльвирией и ловким помощником Адыгеем, прибыл в Кушинар еще два месяца назад. Тирский купец мечтал о Кальварионе, но суровая действительность, в лице могущественного Пиренгуловского зятя, закинула его в «богами забытое холодное место». Так он думал вначале. За месяц плавания на забитом товаром корабле кушинарского купца, да после заселения в городе, пропитанным своеобразным «духом прирожденных торговцев», его взгляды переменились кардинально. Теперь он большую часть времени проводил в солидных тавернах, попивая местный сидр, привозные вина, пробуя жгучую этрусскую огневичку, и общаясь со степенными обходительными «очень уважаемыми» людьми — «богатейшими торговцами». Не замечал, как спивался, не видел за собой ненавязчивой охраны и считал заботы о нем со стороны предупредительного молодого человека, своего помощника по имени Адыгей само собой разумеющимися. Он чуть ли не молился на так удачно подвернувшемуся ему знающего купца, приближенного к «самому князю Великого Кушинара», который у тому же спас Бехруза от смерти.

В Эолгуле было дело и не любил купец вспоминать о том неприятном событии, когда чувствовал холод стали на собственной шее, когда просил прощения у Предков, готовясь встрече с ними, просил защиты… предки прислали ему Адыгея. После того случая и запил старый тирский купец. Какими делами занимается его помощник, что означает странное слово «банк», из-за которого он и был отправлен сюда Русом, он даже не интересовался.

«Зять Пиренгула, князь Кушинара, пасынок Френома, которого чтят этруски, любимец Великих шаманов… кто он там еще?! Предки, это один и тот же человек?!», — бывало, всплывала у него такая паническая мысль и тогда коренной тиренец спешил выпить.

Как принято у большинства рогатых мужей, Бехруз не замечал взглядов, которыми обменивались его благоверная и молодой помощник. А если бы и заметил, то… «закрыл бы глаза». Староват он стал для «супружеского долга», а здесь же, хвала предкам, появилась возможность завести себе отдельную спальню. Не ревнив был Бехруз, женившийся в свое время исключительно из-за приданного, и достаточно «мудр», чтобы не искать ссоры с приближенным «самого Руса Четвертого». Может, из-за того старый купец и пил…

После успешного лечения в госпитале ордена Исцеляющих, не взявших с пациента ни лепты, Адыгей стал преданным Русу сильнее единорога, воспитанного с жеребячьего возраста. Вопрос «был ли Каган «ночным князем» на самом деле», ранее казавшийся наиважнейшим, вдруг превратился в незначительный факт. Теперь он просто не видел разницы в прошлом своего… здесь он затруднялся с определением, но смел надеяться, что сам Рус считает бывшего «степного волка» другом.

Выйдя из больницы, Адыгей удостоился свиданием со страшно занятым Русом и с удивлением узнал, что купец Бехруз с женой уже в Эолгуле:

— Ты сними в той же таверне комнату, я разгребусь с делами и займусь тобой. Помнишь, я тебе биржу… ну, когда корабли целиком продавать, не видя их, помнишь, обещал тебя туда пристроить?

— На память не жаловался… — только и успел пробормотать ошарашенный Адыгей, пребывавший в самых смешанных чувствах.

— Вот и отлично! Обязательно тебя найду, как только освобожусь! — пообещал Рус и скрылся. Только пыль от его скакуна долго не оседала.

«Воронок…», — в голове «волка» почему-то всплыло имя Русовского единорога. Наверное, потому, что почувствовал нечто, отдаленно напоминающее расставание преданного рогатого коня с хозяином…

В связи с массовым исходом тирского народа в пятно, создание «биржи» Рус вынужденно перенес в Кушинар. А по мере дальнейшей мысленной проработки сей гениальной идеи — трансформировал её в «банковскую», как более приближенную к «монетизированным» Торговым домам Кушинара.

— Ты бывший «ночник», Адыгей, ты не хуже меня представляешь сколько золота лежит по виллам да городским домам. Держи пергамент. Я набросал некоторый план, как совершенно законно сделать эти деньги нашими. Я не шучу — нашими. Одному мне это дело не потянуть, а с помощниками я привык иметь доли в общем деле… Настоящим управляющим будешь ты, а Бехруз прикрытием. Мне, сам понимаешь, всегда будет недосуг заниматься банком — других дел полно. Так что, во время плаванья, ради всех богов, изучи эту пару свитков, а не только с Эльвирией милуйся… Не увлекайся! Купец хоть и дурак, и пьяница, но глаза имеет. Или напоет кто-нибудь из доброхотов. На судне народу много…

С этим «напутствием» Рус и отправил Адыгея в морской круиз вокруг континента: от тирского Далора, расположенного на южном побережье Гелинского моря, через пролив «Дорога Археев» выйти в Океан и двигаться на север вдоль побережья Гроппонта, обогнуть выступающий далеко на запад пустынный полуостров Тартарол, чтобы закончить плавание в городе-княжестве Кушинаре. При хорошем ветре, без захода в попутные порты, это «романтическое путешествие» должно продлиться примерно месяц. Торопиться было некуда и Рус не хотел раньше времени пугать Бехруза и его, увы, неверную жену падением в «зыбучую яму».

Спешить-то Рус не спешил, но Адыгея, поселившегося, разумеется, в «офисе» будущего банка, в покое не оставлял. Еще за два месяца до отказа больших меняльных домов открыть общее с князем дело, бывший «степной волк» «гулял» по крупным городам ойкумены, прикупая или арендуя подходящие здания, нанимал охрану для будущей «меняльной лавки».

Рус оправлял его по старым координатам, когда-то стоившие тогда еще простому секретарю Пирку — а теперь фактическому наместнику князя или как здесь называли «райгойду» Кушинара, — приступов сердечной жабы и седых волос. Хвала богам, все обошлось: неосторожно данная клятва не нарушилась и все карты с координатами незаметно вернулись в гильдейский архив, будто не пропадали вовсе.

Адыгей, верхом на спокойной серой кобыле единорога по имени Крупинка, обычно «уходил» под утро, после быстрой проверки безопасности выхода из «ямы» лично Русом. «Степной волк» изображал раннего путника — приказчика богатого кушинарского купца и вместе с первыми солнечными лучами проникал сквозь городские врата, по всем местным правилам честно заплатив пошлину. Кое-где приходилось пристраивать Крупинку в специальных, для того и предназначенных конюшнях и покорять город пешим ходом; в иных городах предлагали свои услуги многочисленные кули — ничем неотличимые от своих земных азиатских коллег, а в некоторых полисах разрешалось передвигаться верхом на животных. Ойкумена оказалась большой и разнообразной — это поразило молодого тиренца, ранее не покидавшего родных пределов, более всего остального. Если о Месхитии, Галатии, Гроппонте, Кафарии; естественно, о соседней Эндогории, о Фракии — родине любимой женщины, — он знал или слышал, то об иных странах, объединенных, пожалуй, только верой в «общепризнанных» богов, зачастую за вычетом одного-двух (да простится это святотатство!), да распространением гелинского языка — и в потаенных мыслях не подозревал.

В первом же городе, в Гиркатласе — столице Гириканского царства, затерявшегося в восточных болотах ойкумены, имеющего «в своем составе» одноименное альганское пятно (размерами меньше кафарского) и на севере граничащего с каганским по имени «Проклятое», не оказалась храма почитаемого бывшим «волком» Эола. Пришлось ему найти храм всех богов и помолиться в нем. И удовлетворенно отметить: «Вот оно — просвещение… если есть за что благодарить коварных эндогорцев, то только за это…», — и Адыгей, обходя центральную колонну, еле сдерживая слезу от нахлынувшего экстаза, с удовольствием восхвалил все двенадцать общегеянских богов — месяцев: Селена Эос, Гидрос, Эскулап, Эребус, Гелион, Гея, Пирений, Меркурий, Лоос, Эол, Аресилий. Шел от начала года — «холодной» Селены, до конца — чуть менее холодного Аресилия, который в военной хитрости своей держал у себя самую длинную в году ночь. Он, почитавший Предков больше, чем непредсказуемого Сильнейшего Эола, сам не ожидал от себя такой полноты чувств. Где-то на краю ойкумены, даже большей окраины, чем его родной Тир, эти общие Боги словно сплели его со всей землей, со всеми жившими на ней людьми. Адыгей тогда впервые заметил, что черты лика Эребуса размазались, а Лоос — изменились. Причем он не мог сказать, как именно, но изменилась — это точно. Какой-то сутью своей, да, пожалуй, постарше стала.

«Ой, верно говорил Рус — Лоос не погибла, а сменила сущность… это же видно!..», — впрочем, бывший «ночник» недолго предавался непривычной для него ностальгии. Она в принципе появилась исключительно из-за того, что молодой степняк впервые оказался «на краю земли, где-то в дарковых болотах, в забытых предками далях, в проклятом гнилыми гулями месте». Через полстатера тиренец вздохнул, стряхнул наваждение (буквально помотав головой) и весь религиозный экстаз пропал. Еще раз вздохнул и пошел прочь из храма. Пора было приступать к выполнению поручений Руса.

Не верил Адыгей в эту глупую затею — «банк!»: «Солидные состояния и так в надежных подвалах хранятся, даже более надежных, чем те, которые Рус предлагает в «банках» устроить, средние деньги дома в тайники прячут и добровольно с ними ни за что не расстанутся, а у бедных людей и денег-то особых не бывает, им бы из декады в декаду прожить…», — рассуждал он и только благодаря своему высочайшему пиетету перед князем, исполнял распоряжения в точности. Потом выезжал из города к месту «прибытия», «звонил» и отправлялся домой — под крылышко Эльвирии. Если повезет, конечно. Сильно они не наглели — спали все же в разных комнатах.

Но сначала, конечно, подробно отчитывался. Рус узнавал точное расположение снятого дома — будущего банка, обязательное наличие в нем подвала, отмахивался от нелицеприятной оценки качеств нанятых охранников и всегда интересовался «и как там?..». Адыгей прекрасно понимал о чем он.

— Рабство отменено царским указом, археи сильно не возмущались. — Это он рассказывал о первом «путешествии», в Гирикан. — Там все равно пятно рядом, туда почти все убежали. Как и везде — цепи терялись, колодки раскалывались… да! Там каторга крупная, в болотах недалеко от столицы, железо выкуривают, — так оттуда узники не освободились почти никто. Видать, по делам сидели… и вообще, порядок у них в столице, не смотри, что край земли…

— Да уж не дальше Тира! — усмехнулся Рус, но сразу поправился. — Нет, конечно, еще большая глушь… добраться туда трудно… альганское пятно признали?

— Хм. — Адыгей ненадолго задумался и выдал очень уверенно. — Полгода не пройдет — признают! Понимаешь, оттуда рабы… в смысле уже не рабы, свободно в город заходят и, представляешь, хлебом торгуют! В Гиркатласе, как и везде, цены до небес взлетели, простите, боги, за такое сравнение. А там же все привозное. Вот и получается, что невольники, считай, своих хозяев кормят, как в старые времена! Только теперь, уже за деньги, на равных… вот на это археи бесятся. Хм, а больше, Рус, купцы. Потому что цену у них сбивают. А царь там башковитый — по всему видно — хоть завтра то царство… как его…

— Республика Эледриалия, — подсказал Рус. Бывший «волк» уже не удивлялся его осведомленности, особенно во всем, что касается пятен. — Но это у них ненадолго. Поиграются в демократию и царя изберут. Боги не жалуют эти игрища, им нужен помазанник, который… ладно, продолжай, — но сам все же додумал: «Не даст народу отойти от веры. И Эледриас с царской помощью прижмет жрецов, а то распоясались они там совсем, деньги за агитацию с кандидатов тянут… большевики, блин…», — и сквозь эту мысль услышал Адыгея:

— Нет, Рус! — тиренец даже обрадовался ошибке князя. — Та республика с декаду как кончилась! Царство там. Отстал ты, Каган… — и внимательно проследил за реакцией Руса… На его лице не дрогнул ни один мускул, но Адыгей каким-то образом понял, что больше «ночного князя» не существует: «ночь» ушла окончательно… так же, как от него самого. — Поэтому я и даю самое долгое — полгода до признания. Могу поспорить!

— Ишь ты! А давай, ради интереса!.. — Рус весело подмигнул и сразу посерьезнел. — Нет, Адыгей, прав ты. Скоро там банк заработает, это ускорит… Ладно, пора спать расходиться. Завтра в Рению[4] пойдешь…

Смышленый Адыгей сразу догадался и о следующих трех маршрутах: Кафария — к последнему альганскому пятну, Гроппонт и снова в Гирикан, только на север, к границе с варварами племен Понгов и Струров, — к «Гроппонтскому» и «Проклятому» каганским пятнам. Рус зачем-то хотел расположить свои «банки» неподалеку от новых государств, которые во всех шести пятнах уже появились или в скором времени возникнут. Эндогорское пятно, для Адыгея почти родное, не считается: в нем Рус давно обосновался очень прочно.

Хитрый тиренец угадал ровно на одну треть: он действительно посетил Кафарскую Горгону, но после отправился по богатым столицам центральных стран ойкумены: той же Кафарии, Месхитии, Галатии, Фракии и тройке других: «Наконец-то я в денежных местах побывал… — восторгался прагматичный степняк, — богато живут! И это они еще жалуются на взлет цен после бегства рабов?! Вот кого обмануть не грех! Простите Предки и Сильнейший…». Бывшие каганские пятна в то время Руса не заинтересовали и сообразительный Адыгей предположил: «Князю, видят боги, и Кальвариона — вотчины его супружницы — до судорог в щиколотках хватает…», — и в общем-то он был прав.

«Степняк — южанин» у Адыгея было на лице написано, но никто не удивлялся тому, что он служит северянину — кушингу. Кушинарские купцы «гремели» по всей ойкумене: в редких странах не ступала нога этого пронырливого народа, по слухам — невероятно богатого. Поучиться торговому делу у них мечтали многие начинающие купцы и во всех странах молодому Адыгею завидовали. Разве только в Месхитополе произошел один казус:

— Значит ты, уважаемый, тиренец, но служишь кушинарскому Торговому дому? — с подозрительным прищуром уточнил хозяин одноэтажного дома с подвалом.

Мужчина средних лет типично месхитинской смуглой внешности оказался неудачливым купцом. На чем-то погорел и теперь вынужден был распродавать все, что у него имелось. Конкретно этот домик, его первую собственность, где прошли его лучшие годы, он старался сохранить себе как память и как «талисман» для «привлечения удачи». И надо же! Капризная богиня (хвала тебе, безымянная!) в первую же декаду после начала распродажи имущества слышит его — появляется незнакомый парень и предлагает выгодную аренду. Только…

— Да, уважаемый, — как можно степенней ответил Адыгей, — один кушинарский купец привез в Далор войско этрусков и я к нему напросился. Давно мечтал поучиться торговому делу…

— Поучиться у кушингов… — хозяин словно вторил ему и вдруг взорвался. — А знаешь ли ты, что я продаю все, что нажил за всю свою честную жизнь именно благодаря купцу — кушингу! Да чтоб Тартар добрался до него еще живого!..

Покрасневший месхитинец в сердцах потрясал руками, а спокойный тиренец скрытно зажал в ладони метательный нож и незаметно просчитывал пути бегства. Но весь его облик выражал только искреннее сочувствие к обманутому человеку.

Давно, более двух лет назад это произошло, через месяц после «Ссоры Богов». Коварный кушинг убедил тогда честного месхитинца купить «по дешевке» партию рабов, которую хотел отправить в Кушинар, но Звездные врата перестали работать. Месхитинец поверил:

— Ты бы видел тех дев, тиренец! — воскликнул купец и его глаза на мгновенье заволокло поволокой. — В гаремы северных варваров предназначались. И Звездные врата окупились бы, я поверил…

— Он наверняка торопился, — нейтрально произнес Адыгей, не понимая в какую сторону повернется гнев хозяина. — Кушинги очень трепетно относятся к обороту денег…

— Вот! Вот, уважаемый! Точно так он мне и сказал… ну, не точно, но это не важно. Убедил, мол, что я могу их не торопясь по морю доставить…

— Так в чем обман, уважаемый? — осторожно поинтересовался тиренец, с облегчением замечая, как остывает накал страстей месхитинца.

— А то ты не понял?! Сбежали все девы буквально через пару декад! Кстати, здесь, в этом доме сидели… — хозяин оглянул обстановку и Адыгей уловил в его взоре нечто большее, чем сожаление о потерянных деньгах. «Ого! А он наверняка женат… а девы на то и девы, чтобы ими же и оставаться перед продажей… любил поиграть, хозяин?.. Тогда ты сам был рад обмануться, кушинг ни при чем…».

— Так кто бы мог знать… — начал было говорить Адыгей, но купец его бесцеремонно перебил:

— Он знал точно! Я в этом уверен и сейчас тебе докажу. — С этими словами хозяин дома забежал в соседнюю комнату. Адыгей, звеняще-расслабленно, готовый к чему угодно, даже, как ему показалось, уйти от стрелы, как это легко проделывал Рус, прождал десять ударов сердца, а увидел то, чего не ожидал встретить ни при каких обстоятельствах: пергаментный свиток, перевитый красным шелковым шнурком с тремя кисточками, сшитыми в виде лилии — обычно так оформлялись поэмы.

— Смотри, уважаемый тиренец, — быстро говорил хозяин, раскручивая свиток, — это модная поэма Агриппы «Приключения…» точно не помню, но про этрусского принца. Жена обожает такие истории… нашел. Читай. Нет, сам прочту, — переменил решение, бестактно указывая на возможную неграмотность варвара-тиренца. — И попросил Рус своего приемного отца, Великого Френома, бога всех этрусков, распространить свою волю на всю Гею; волю свободолюбия, волю силы… Понятно, тиренец? — прочитав текст, месхитинец успокоился, как после молитвы и спросил с открытой усмешкой, ожидая ответа что, мол, разумеется, ни дарка не ясно… Адыгей не разочаровал: не в силах оставаться невозмутимым, молча покачал головой: «Кто такой этот Агриппа?!. Непременно достану такой свиток…».

— А то, степняк, что Рус тогда уже победил в гражданской войне и Этрусия пошла завоевывать Кушинар, — справедливости ради, надо поправить: в то время о завоевании кушингов речи еще не шло, но послезнаниями мы все сильны. — Купец об этом был прекрасно осведомлен, он же был из Дома Председателя их гильдии, как его… не подскажешь?

— Сейчас Рид, а раньше…

— Гранк! Вспомнил! А рабынь я у его родственника Ланта покупал… да чтоб и он и они провалились к Тартару непременно живыми! — Адыгей впервые слышал ругательство с таким «оригинальным» пожеланием.

— Уважаемый! — тиренец неожиданно для себя разволновался. — И борки, бывают, с рогами рождаются! Я — учусь у кушингов и до твоего не очень доказательного рассказа, обмана в торговле у них не встречал. — Кстати, Адыгей не кривил душой. Просто он «учился» всего лишь месяц…

— Как недоказательный?! — хозяин снова возмутился не на шутку. — Еще прочесть?!

— Мне бы, не в обиду тебе, уважаемый, с собой свиток забрать и дома изучить… любопытство меня пробрало…

— А насколько сильно твое любопытство? — месхитинец так резко перескочил на торг, что Адыгей, надо признать, растерялся.

В конце концов сговорились и оформили аренду «удачно расположенного дома с великолепным, глубоким, сухим подвалом» за цену гораздо больше первоначальной. Довольный хозяин наконец представился:

— Аграфений. Слово сказано! Хоть сейчас идем в любую писчую, в любой храм, — месхитинец чуть ли не пританцовывал.

— Адыгей. Слово сказано. — Хмуро ответил степняк, впервые почувствовавший себя «кинутым». — Обязательно пойдем, сейчас же… За тобой еще та даркова поэма…

— Закажу, друг Адыгей, и заходи дня через два, передам. Это ничего, что я с тобой так запросто? Адрес ты знаешь… или записать? — опытный купец не выдержал, язвительно ухмыльнулся. Бывший «степной волк», только-только начинающий купец — стерпел, не ответил.

Глава 6

В одну из редких ночевок в Кальварионском дворце, Рус предложил:

— Гель. Давай-ка рожай. Пора. — Сказал и по сердцу заранее растеклось тепло, будто гулящий младенец уже пускал пузыри, нелепо шевеля ручонками с многочисленными «перевязками».

Гелиния удивленно подняла голову с груди Руса. Они расслабленно блаженствовали после горячей близости и в этот момент обычно засыпали…

— Да не могу я сейчас! — слова сорвались быстрее, чем успела подумать. Сразу поправилась. — Я еще даже не беременна.

И вспомнила, что и Отиг ей говорил о растянутых каналах, достаточных для хорошего подмастерья, что можно бросать упражнения, а значит, беременеть стало безопасно; и как отец неоднократно намекал, мол, неплохо бы наследника, а то по всем законам сейчас это звание носит её супруг — человек для Пиренгула со всех сторон уважаемый, но далеко не родной. Да и вообще, мысленно оглядев все свое двухгодовое княжение, Гелинии вдруг явно расслышала, как «весь народ», каждая служанка за её спиной шепчутся на эту тему.

— Эй! Ты чего замерла? — Рус поленился вытягивать лежащие под собственной головой руки, которые, как известно, мягче любой перины, и «встряхнул» жену резким шевелением груди, на которой она распласталась, удивительным образом забравшись на этот маленький пятачок почти всем телом. Хвала богам, легким. Гелиния стала медленно, глубоко задумавшись, поворачивать к нему лицо. Похоже, что не заметила всегда обидное для неё обращение «Эй!».

«Как все запущено!», — посетовал Рус и приступил к уговорам:

— Каналы у тебя уже достаточно растянулись, можно не упражняться, поэтому ребенку не повредишь; мальчика мой Дух жизни обеспечит… в смысле, нужные… — замешкался в подборе гелинских или тирских понятий «сперматозоид», нашел «мужеская часть семени»; приготовился добавить, что согласен и на девочку, но сказать ничего не успел: со словами «Я так долго от тебя ждала этого, Русчик!», — Гелиния закрыла его уста своими…

«Так это я виноват, оказывается?!», — возмутился муж, но… отложил выяснение «на потом». А когда настало это «потом» — блаженно уснул.

Девять месяцев пролетели незаметно.

Перед родами молодая мамочка сильно переживала, но процесс прошел на удивление легко: быстро, в особенности для первородящей, и почти безболезненно. Тиренкам-повитухам не пришлось поить княгиню традиционным «степным» обезболивающим и укрепляющим отваром, а приглашенный целитель чуть не уснул. На лекаре настоял мечущийся в соседней комнате отец:

— Ничего, Пиренгул, Низарин, — мать Гелинии все-таки соизволила явиться на такое событие. Обычно она дочь игнорировала. Впрочем, это чувство у них было взаимное. — Не обеднеем. В обычаях моего народа рожать в присутствии Целителя… Да вы садитесь! — Рус показал на удобные округлые диваны. Они находились в «золотой» гостиной — овальной, смежной с супружеской спальней, где сейчас, по представлениям Руса, «тужилась» Гелиния. — А то я сам, как в муравейник залез… вина, уважаемая Низарин?

— Не откажусь, — ответила теща, кокетливо улыбнувшись и скромно потупив глазки.

— Да успокойся ты, Рус! — воскликнул совершенно уверенный в себе тесть. По крайней, выглядел он таковым. — Гелингин — баба здоровая, тем более маг-подмастерье. Уж с таким плевым делом — справится!

Низарин, оглядев мужа с ног до головы взглядом «а ты сам-то пробовал? Плевое дело?!», промолчала, как истинная тиренка живущая по заветам предков, и изящно отхлебнула красного вина из смешного бокала с длинной ножкой, невесть откуда появившегося у неё в руке — это уже «по-архейски», по обычаям просвещенных земель. Слуги, а их Рус с удивлением насчитал аж четыре штуки, держались незаметно.

«Блин, настоящий дворец, в натуре!», — почему-то возмутился он.

Хотя, понятно почему: во-первых, волновался так, как не переживал никогда в жизни; во-вторых, он еще помнил сей дом абсолютно пустым, только с ним и Гелинией внутри большого здания. И та «пустота» удивительным образом не «давила», была теплой, благожелательной. Тогда дом казался живым. Он, конечно, и сейчас таковым оставался, а с активированными узорами — даже более того, но… по мнению высокомерных, но, хвала богам, сгинувших каганов «толпа грязных людишек, вечно снующих туда — сюда» не давала в этом убедиться.

Задремавший под натужные стоны роженицы, Терентий проснулся от богатырского крика младенца. Посмотрев, как ловко действуют повитухи, даже не пошевелился, чтобы помочь. Опытные тиренки все делали правильно, а сияющая мамочка могла послужить натурщицей для сюжета «счастливая женщина». Целитель вгляделся в орущего малыша. «Здоров», — определил через пару мгновений и… не поставил в ауру «младенческую силу» — тайную целительскую структуру, укрепляющую защитные силы человека.

Орден Исцеляющих не вмешивался в политику. В войнах участвовал исключительно в качестве лекарей, по возможности помогая обеим сторонам. Но был он жаден. Как весь орден в целом, так и большинство его членов. То ли это была особенность Силы, то ли воспитание в школах ордена шло в этом специфическом направлении. Но как бы там ни было, когда древние маги-Исцеляющие создавали структуру «младенческой силы», которая, кстати, в свое время резко снизила детскую смертность, то получилась она с «побочным эффектом». Во-первых, вероятность возникновения склонности к Силе резко снижалась (Целители являлись единственным орденом, который вел статистику в современном земном понимании этой науки); во-вторых, спустя много лет, у некоторых «младенцев» могли возникнуть псевдо-заболевания, излечиваемые только Целителями и, разумеется, за хорошие деньги. То, что, допустим, «красноглазие», «ложное бельмо» или «лицевой лишай» можно было не лечить вовсе, — другое дело. Убийцами маги-Исцеляющие все же не были и частенько псевдо-болезни проходили сами… вместе с юностью и «брачным» возрастом. Но, пожалуй, главной особенностью той древней структуры была абсолютная скрытность: она полностью растворялась в ауре и обнаружить её можно было только если знать о существовании таковой.

Не склонные к Силе люди всех «просвещенных» стран (богатые и просто состоятельные), не ведали о существовании какой-то там структуры, не вели статистику, но Целителей на роды не приглашали. И вовсе не из-за дороговизны! Это считалось «дурной приметой». Маги остальных орденов тоже не подозревали о существовании «младенческой силы», но интуитивно чувствовали что-то не то…

Чувствовал и Рус, но Терентий был не обычным Целителем. Он являлся тем самым высоким мастером-Исцеляющим из Эолгула, которого Рус, приняв вид ожившей статуи Эскулапа, «вызывал» в свою мини-вселенную, в глубины своей души. Потом Терентий совершенно бесплатно вытянул Адыгея буквально из «Долины предков» и до Руса доходили слухи, что этот мастер основал какое-то «течение за истинное милосердие». Пока, вроде, в ордене у него было немного сторонников. Точные сведения, увы, из этого закрытого учреждения не распространялись и будущий папа довольствовался тем, что слышал.

Когда Гелинии пришло время рожать, то подумал и, пойдя на поводу у абсолютно земных страхов за здоровье жены и первенца, решил пригласить на роды «доктора». Это самодурство жена с тестем встретили, мягко говоря, удивленно. Но не оспорили — видели, что бесполезно.

Провожая Терентия в комнату к роженице, Рус никак не объяснял свой необычный поступок. Не выдержал сам Целитель:

— Зачем, князь?! — В составе десятка лекарей от эолгульского филиала ордена (считай — эндогорского), он уже около года жил в Кальварионе и Альвадисе, и знал, что муж Гелинии, помимо всего прочего, тоже настоящий владетельный князь Кушинара и чуть ли не бог для местных этрусков, два полка которых являлись, пожалуй, самыми боеспособными воинскими подразделениями.

— Я переживаю за жену и ребенка. Неужели неясно? — Русу, вслед за вставшим лекарем, тоже пришлось остановиться. От нетерпения он переминался с ноги на ногу.

— Княгиня больна?

— Нет… очень надеюсь, что нет.

— Ребенок…

— Жена и шаманы говорят — полностью здоров… надеюсь. Вот ты их и проверишь, о цене договоримся. — Рус умолчал о том, что он и сам, как только умел, изучал беременную Гелинию.

— Но это же… это… — Целитель не знал, как сказать «плохая примета», в которую, кстати, он сам верил, прекрасно зная её причины.

— Не верю я в приметы, господин Терентий, а о жене и первенце очень беспокоюсь, очень! — последнее сказал так многозначительно и глаза его сверкнули так пронзительно, что у целителя пропало всякое желание спорить.

— Тогда идем быстрее, князь… но учти, денег я возьму с тебя много. Нет, нет, не беспокойся! Я уверен, что все будут здоровы и счастливы, просто у меня принципы…

В ответ Рус кивнул, мол, слышал о них и даже разделяет: с богатых — много, с бедных — меньше, с неимущих — совсем плату не брать; помощь оказывать всем.

Что удержало Терентия от наложения структуры «младенческой силы», он и сам не до конца разобрался. Возможно, испугался разоблачения. И еще он перед внутренним взором заметил Эскулапа, причем в образе совершенно незнакомом: с аккуратной бородкой, с какими-то стеклами на глазах; этого хватило — сдержался. Конечно, прагматичный скептический лекарь не поверил в истинность «схождения бога»:

«Вот еще! Такой образ нигде не описывается. Больше на дарка похож, а не на бога. Вот в первый раз — то да, истинное явление было… — Терентий в одиночку спускался по лестнице, а по всему дворцу разносилась музыка. — Нет, правильно я поступил. Рус маг, да еще и пасынок бога — вполне мог заметить… Не то! — Вдруг он замер, забыв опустить одну ногу. — О, Милосердный! Ты дал мне знак и я… понял, как изменить структуру! Это же… это же… так просто! Спасибо тебе!..», — и чуть не упал, едва не сбитый вынырнувшей из-за поворота стайкой молодых людей и девиц, одетых, как большинство горожан, довольно богато. Они громко смеялись и не заметили господина в бордовой тунике.

Вместо того, чтобы разозлиться, Терентий лишь покачал головой: «Молодость… — и продолжил рассуждение, — а набралось людей в Кальварионе… я, кстати, не верил… о чем я думаю! Прости, Милосердный. Надо немедленно менять структуру…», — в это время он уже спешил в дом, отданный княгиней под целительский госпиталь, и старался гнать от себя неуверенность: древняя «младенческая сила» не поддавалась изменению даже магистрам. За пару тысяч лет многие совестливые Целители (а таковые встречались) не раз пробовали избавить хорошую структуру, отменно укрепляющую здоровье, от «побочных эффектов».

В честь рождения наследника по всей долине Кальвариона отгремели праздники, затянувшись на целую декаду. Все это время Рус ночевал исключительно во дворце, чуть ли не с радостью вскакивая на редкий ночной плач Игнатия. Сына назвал в честь приятеля-начальника не давшего молодому дембелю-афганцу скатиться в открытый бандитизм. И так удачно совпало, что по-гелински имя означало «Огненный» — у Пирения появился дополнительный повод обратить на него свой взор, дать склонность к своей Силе.

«Любопытно, а что бы ты сказал по поводу ограбления виллы Апила?.. Небось отругал бы, обматерил, а потом похвалил… за Марка бы точно вставил! Лишняя кровь, чтоб её…», — иногда, качая сына, Рус с иронией вспоминал о земном Игнатии. Если бы не его приказ «найти фуры», то…

«Интересно, — бывший «браток» изредка задумывался об этом, — а если бы я не сбил Флорину, не попал сюда, то чем бы на земле занимался?! — Он уже не представлял себе иную жизнь: без богов, без магии, без Гелинии и теперь вот без сына. — Эх, Флорина, Флорина! За рабство тебе, конечно, прощения нет, но за все остальное — огромнейшее спасибо!», — Рус и в мыслях «фильтровал базар», имя Лоос называл очень редко и старался не вспоминать её обещание отомстить. Со своим «паучьим» характером она, конечно, не отстанет, будет пытаться напакостить, но «бывший бог» очень надеялся, что наказание его, «недостойного» затянется. Боги иногда «забывали», точнее, не считали важным отмерять время короткой человеческой жизни. Да и Сила у Лоос далеко не та…

Гнатик уснул. Рус, до этого лично перепеленав, положил сына в старую люльку, в которой, кажется, провел пару лет младенческого заточения сам Пиренгул, и аккуратно, стараясь не задеть Гелинию, лег на кровать. Уже практически провалившись в царство Морфея, расслышал-таки ворчание жены:

— Надо кормилицу искать… — после этих слов полусонная княгиня сама почавкала губами, будто в подтверждение, и ровненько засопела.

В груди Руса что-то оборвалось. Он так надеялся, что жена «одумается», что материнский инстинкт победит это «дурацкое», как ему казалось, властолюбие, что она опять станет прежней Гелинией — своенравной, но всегда помнящей о нем… Еле удержался, не стал будить. «Разборки» отложил до утра.

— У тебя молока хватает? — спросил он во время раннего утреннего кормления.

Еще не совсем проснувшаяся Гелиния только-только вернулась из купели, забрала ребенка у Руса и сунула ему в рот сосок. Младенец жадно зачавкал. Он тоже не желал до конца выныривать из мира сновидений, поэтому свои ярко-синие глазки не хотел открывать ни в какую. Даже в поисках титьки «работал» только губами и носом — потешно принюхиваясь, как слепой щенок.

— Хватает, Русчик, хва… — широко зевнула, — …тает. Я же маг-Хранящий. Забыл?

Взлохмаченная, сонная, с припухлыми губками, с тяжелыми веками, которые из лени открывали глаза только до половины, — такая Гелиния казалась Русу особо красивой. Веяло от неё родством не просто «душ», но и общей «частицей», сосавшей сейчас аппетитную грудь, к которой Рус теперь опасался прикоснуться: боялся, что лопнет. Так что вопрос о нехватке молока был в сущности риторическим.

— Эх, Гнатик… — продолжила Гелиния, — сосешь и сосешь, сосунчик ты мой ненаглядный, мамку от важных дел отвлека… — опять протяжно зевнула и почмокала, будто подразнила сына, — …ешь. Мой сладенький…

— От каких это дел, позволь узнать? — спросил Рус самым елейным тоном.

— Рус! Ну, не начинай! В канцелярии уже сто лет не была, люди ждут моих решений, без которых они… — прижалась к светло-серым кудряшкам сына и с наслаждением вдохнула. — Как вкусно пахнет, Русчик! Такой прям вкусненький, молочненький, съела бы! Иг-на-тий… А мне начинает нравится! Я как чувствую, откроется у него склонность к Силе Пирения, и переименовывать тогда не будем… да, Гнатик? — Гелиния окончательно проснулась. А шел еще… без звезд, которые сквозь освещенное окно не просматривались, было трудно судить, но Рус полагал, что еще ночной период, четвертая ночная четверть. Скоро, без долгих сумерек, должен прийти рассвет.

— А что бы не открылось, в любом случае переименовывать не станем. Да, Гнатик? — Рус подсел к кормящей Гелинии и осторожно погладил сына по мягчайшим шелковистым завиткам. Игнат гордо не обратил на отца никакого внимания, а папаша продолжил говорить. — Гел, ну кто тебя там ждет в этой канцелярии? Десять дней без тебя справлялись и ничего, не развалился Кальварион. Да, Гнатик? Не развалился же?

— А вот если мамка дальше будет от службы отлынивать, то, Гнатик, развалится… ты не представляешь, маленький, как это быстро случается! — Руса рядом вроде как не было.

— Ага, сынок, слушай мамку. Она врать не будет: тысячи лет простоял, а за пару годов непременно развалится! Без неё, понимаешь, Гнатик, и узоры расползутся, и люди забунтуют, и передерутся друг с другом, и кушать им станет нечего…

— Слушай, Рус, ты чего хочешь?! — прошипела Гелиния, раздраженно и в то же время плавно поднимаясь с кровати, чтобы уложить сытого уснувшего ребенка в болтающуюся на потолочных ремнях деревянную люльку. — Чтобы я только здесь и сидела?!

— Нет, можно еще и гулять. Ребенку это полезно.

— Ага-а… вот как. Значит, когда ты предлагал мне родить, то думал только о том, чтобы засадить меня в клетку?

— В том числе и об этом! Ну, хватит, Гел, отдохни… — Рус попытался подластиться, но был отброшен:

— Хватит, Рус! — Гелиния гордо запахнула цветастый каганский халат, сильно напоминавший Русу цыганский, из которого доставать грудь было несравнимо ловчее, чем из ночной туники и постельное белье молоком не мазалось. — Ты сам владетель! Думаешь, я не знаю, как ты относишься к своим обязанностям?

— Скидываю все на других, — Рус соврал, честно глядя в глаза жены.

— Только не надо пробирать меня своим честным взором! — возмутилась Гелиния. — Я знаю, что ты врешь! О, боги, простите своего родственника, не со зла он! Но хватит, — от мольбы резко перешла в наступление. — Знай, милый, что завтра же здесь будет кормилица…

— Вспомни себя!!! — Рус бы закричал, если бы не спящий наследник. — Ты же за это ненавидишь собственную мать!

— Уже нет. — Гордо ответила княгиня. — Мы с ней общались по душам, когда я была беременная, а ты, кстати, занимался…

— Водой я занимался! В Тире! Чтобы у твоего папы осталось княжество!..

— К тому же, Рус, я не поступлю как она: отдать ребенка, чтобы не видеть. Я каждый день буду его навещать… — она словно не слышала мужа.

— Навещать?! — отец чуть не задохнулся от возмущения. Это слово живо напомнило ему детдом, где дети, и он в том числе, так ждали, так ждали…

— Ты чего, Рус? — Гелиния испугалась, увидев во взоре супруга нарождающееся бешенство. — Да спать я буду с Гнатиком, кормить иногда…

— Иногда?! То есть молоко, то нет?! — и мысленно себя одернул: «Черт, она же маг… но господи!!! Кормилица! При своем-то молоке? Заставлю!..», — успокоиться не получилось, но хвала богам пришло понимание, что и насилие не поможет. Не ставить же глупое условие: «Или я — или она!». Или, допустим, не воровать же собственного сына у родной матери? Или, что еще глупее, не уводить же из Кальвариона законную княгиню с наследником? Ну, если только пошантажировать… «Спокойно, Владимир Дьердьевич, спокойно… не надо делать резких движений… вдох-выдох. Она мне не враг и я ей не враг, а очень даже наоборот… А, собственно, чего я так завелся?.. Детдом, наверное…», — как всегда, когда проблема была не критичной, а скорее надуманной, и не решалась ни хитростью, ни силой, Рус выбрал привычное избегание, отложив поиск выхода «на потом».

— Да чего тут такого? Да пойми ты, Русчик! Я тебя люблю, я Гнатика люблю, но не смогу я все время быть с ним! Он меня отвлекает. Я же не от хорошей жизни, не потому, что «так принято», хотя у князей и принято, а просто… не смогу я заниматься делами и сыном одновременно… Русчик… — Гелиния положила руки ему на плечи и попыталась сплести их замком. Рус вывернулся.

— Ладно, Гел, поступай как знаешь, — сказал совершенно спокойно и отправился в купель.

Гелиния с тяжелым стоном села на неубранную постель, уперлась подбородком в ладони и закрыла глаза. Она уже выучила, что означает это спокойствие. Будут видеться от силы раз в декаду. Или если, не приведите боги, случится что-нибудь экстраординарное.

«Величайшая! Ну почему он такой упрямый? — мысленно молилась она. — Вразуми его, Величайшая Гея! Неужели я не права?! Рассуди! Я люблю его, а он… чувствую, тоже любит, но… помоги, Величайшая!..», — богиня, как и в большинстве случаев, не отвечала…

Вечером, когда Гелиния, уставшая от попыток решения массы нерешаемых проблем её княжества, все-таки нашла в себе силы забрать ребенка из «детской» комнаты от кормилицы, имеющей собственное двухмесячное чадо, и собственноручно принести его в спальню, туда влетела Грация. Как Верховную жрицу главного местного бога, Эледриаса, её пропускали беспрепятственно.

— Да хранят тебя боги, подруга! — поприветствовала она и сразу направилась к люльке. — А получше ложа для наследника не смогли найти? — съязвила практически шепотом, потому что ребенок спал. Со словами наподобие «ути-пути», поправила что-то там в пеленках и обернулась к Гелинии, которая, не раздеваясь, блаженно растянулась на кровати.

— И тебя… хранят. Тебя чем-нибудь угостить? — спросила с явной надеждой на отрицательный ответ.

— Ага. Как я понимаю, визита мужа сегодня не предвидится. А зачем ребенка забрала? Вымоталась же вся!

— Русу обещала… я так устала, Грация! Надо было тебе вчера зайти. А то появилась в первый день, благословила и пропала…

— Да?! А кто твоим подданным праздник освящал? Я сама за эту декаду устала, как борк на пахоте! Ну, ты чего? — жрица аккуратно прислонила к люльке посох, расписанный в нежно-зеленых тонах по цветочно-листочным мотивами, подсела к подруге и толкнула её в бок.

— А… — отмахнулась Гелиния. — Русчик взбрыкнул. Теперь из-за кормилицы. Он хочет, чтобы я все бросила и только сыном занималась!

— Понятно… — Грация растянулась рядом с подругой. Получилось «валетом». — Мне бы твои проблемы. Мой Андрей мне все уши истоптал — рожай да рожай. Справедливый не против, я чувствую. Только… будь она проклята, эта склонность к Силе! Прости, Справедливый. Каналы еще не растянулись… через полгода жду.

Молча полежали еще со статер. Обе за день успели наговориться и наораться до усталости в горле. Грация потянулась и резко встала на ноги.

— Пойду я, подруга. Ути, какой хорошенький!.. А знаешь, я вижу — ждет его великая судьба. Я не шучу, Гелиния. На меня иногда находит… — Грация продолжала всматриваться в Игнатия. Вдруг нахмурилась. — Ты побереги его, не пойму что-то…

Гелиния мгновенно вскочила и буквально потребовала ответа, схватив подругу за ворот тяжелой расписной туники — тонзы, «форменной» одежды жрецов Эледриаса:

— Как? Что?

Грация прикрыла глаза, замерла и… виновато прошептала:

— Пропало. Показалось, наверное… отпусти тонзу. Нет, точно говорю, — показалось… но бдительность не теряй! Просто так — никогда ничего не кажется. И отдохни, в конце концов! Пока Русчика нет, не забирай Игнатия…

— Ты меня напугала! — перебила Гелиния, отпуская одежду подруги. — Но ты все же еще попробуй дома… может, к прорицательнице сходить? Говорят, в городе появилась сильная любимица Клио…

— Мало ли, что говорят! — воскликнула жрица с ноткой ревности. — Дома попробую… вот, кусочек подкладки из-под него взяла. Да не расстраивайся ты! Говорю тебе, отдохни…

— Отдохну, подруга, обязательно… — сказала и мысленно пообещала: «Гнатика на ночь буду с собой класть… мало ли…».

Подумала и Руса решила не тревожить, не «звонить». Иначе он точно настоит на том, чтобы Гелиния «сидела дома», и скорей всего в Кушинаре. Не забыла и Грацию предупредить:

— Не пойду я ни к какой прорицательнице, только ты Андрею не говори о своих подозрениях. Хорошо? — отказ от похода к гадалке — явная лесть способностям Верховной жрицы.

— Почему?! — Тугодумная Грация не догадалась.

— Понимаешь…

— А! Поняла, подруга. Чтобы он Чику не разболтал, а то тот у тебя сына заберет. Я — молчок! Но ты сама не тяни — миритесь быстрее, а то на пустом месте, право. И ты, и он — тешите свою гордость…

Муж явился через две декады, «ямой» — в спальню. Специально подгадал, пришел поздним вечером, дабы проверить обещание жены «забирать сына на ночь». Ну и, как поняла Гелиния чуть позже, «чтобы никто не догадался». С целью секретности, чтобы «никому ни-ни! Вали на богиню, Гея поймет», — серьезно шутил Рус. А Гелинии предпочла бы его «обычное» возвращение, через дворцовые двери. Как надоели вечные шепотки за её спиной! «И мужа выгнала, и за сына боится — как бы обиженный супруг его не забрал. Вот дура! Муж у неё — сам побратим Эледриаса, а она…», — Гелинию это очень обижало. Пока она сжав зубы терпела, но если так продолжится еще с месяц, то… всех якобы «подружек», которые в глаза княгине пели исключительно хвалебные оды, восхищались её красотой умом смелостью и даже гениальностью, выкинет «от своей персоны» к Тартару! Пусть они дочери вождей нужных родов, которых отец просил «держать при себе», но эти сплетни на гране слышимости раздражали Гелинию ужасно.

Игнатий сладко спал и «поссорившиеся» супруги воспользовались моментом. Момент растянулся до нескольких статеров. Потом с полчетверти лежали, блаженно обнявшись. Наконец, деланно-безразличным, ленивым высказыванием, Рус разрушил идиллию:

— Я тебе и Гнатику амулеты принес… — и, дразня Гелинию, замолчал.

— Какие… — она все-таки не выдержала и поинтересовалась, чудом пересилив зевоту.

— Так, безделица… «универсальную защиту».

До подмастерья-Хранящей дошло только через долгие полстатера:

— Как?! Это же невозможно!

— А кто у тебя муж?..

— Русчик! — Гелиния навалилась на супруга и от избытка выкрикнула. — Как я тебя люблю, если бы ты знал!

— Я чувствую… — делано прохрипел он. — Может, бросишь свое игрушечное княжество и пойдешь со мной? — Гелиния, разумеется, хмуро отстранилась:

— Давай амулеты и проваливайся в свою «яму», — пробурчала она.

— Не все так просто, милая, — усмехнулся муж и в его руке возник изумрудный… крестик размером с ноготь. К золотой оправе крепилась золотая же цепочка. От амулета еле-еле, на самой грани восприятия веяло колебанием Силы Земли. — Подожди, не хватай раньше времени.

В следующее мгновенье в его пальцах возникла игла, которой он коварно проколол палец Гелинии и силой удерживая его, прислонил к изумруду. Жена не успела возмутиться, как почувствовала слияние… сама с собой! Будто ранее их было две, а теперь они стали единым целым, сконцентрированным в зеленом крестике.

— Что это… — изумленно прошептала Гелиния.

— Это новая привязка. Амулет будет действовать только на тебе и я жду от тебя обещания никогда его не снимать. Одень. — Увидев на груди супруги крестик; симметричный, с короткими лучами, больше похожий на знак «скорая помощь», чем на атрибут православия, Руса в который раз проняло…

— Понимаешь, — объяснял ему Андрей, — на складе довольно много таких испорченных, как я думал, изумрудов. Их растили, ты знал? Чистые — все. В основном нормальные, а есть и… корявые, излишне лучистые… — на мгновенье о чем-то задумался, кивнул своим мыслям и продолжил. — Слушаешь?.. Ага. Каганы были дураками? Подумал я. Нет — ответил сам себе. А почему бы не попробовать вложить нашу структуру в такую форму? Жалко стало хороших камней. Сказано — выполнено… и надо же, посмотри, Чик — артефакт практически не «светится», а Силы я залил в него много. Удобная форма оказалась для подобных амулетов… Интересно, а почему у каганов все «лучистые» заготовки пустые, без узоров… Не подскажешь, Чик?

К стыду своему Рус этого не знал. То ли не добрался еще до памяти нужного ученого эльфа, то ли современные «перворожденные» того не ведали. Порассуждал и так и эдак, ни к какому выводу не пришел и по привычке забросил сложные раздумья. «Мало ли совпадений? Да и не очень-то и совпадают, кстати», — на том и успокоился… до того момента, когда сам, на основе Силы Геи, делал «перекрещенные» амулеты жене и сыну. Свой же, первый, формой уплощенного ограненного «параллелепипеда», «фонящего» гораздо сильнее «крестообразного», решил не менять.

Поволновался, когда делал и… почувствовал ком в горле, увидев облаченную в крестик Гелинию. Промолчал, чтобы не выдать глубину переживаний.

— Обещаю, Русчик… — пробормотала все еще оторопелая Гелиния. Во время посвящения она не ощущала ничего подобного, а сейчас… «Вот это «привязка»… Ну, милый, если Величайшая заревнует… а это…». — Это не посвящение? — вопрос задала вслух, с трудом удержавшись от истеричного визга.

— Ты что, Гел? Я, по-твоему, враг тебе, себе? — Рус успокаивающе приобнял жену и показал свой амулет, выглядевший обычной прямоугольной пластиной, где в бронзовой оправе изумруд только угадывался.

Княгиня присмотрелась и поняла, что их «универсальные защиты» идентичны. Разве только от Русовской сильнее веяло Силой. Неожиданно всплыла типично женская мысль: «А мой-то гораздо красивее! — и она успокоилась. — Ой. Какая я дура, прости, Величайшая! Как можно посвятиться неизвестно кому? Надо обязательно знать Имя…».

— Гнатику нашему враг? — меж тем продолжал Рус и в его руке появился второй амулет. Роль цепочки у него выполнял эластичный шнурок — задушиться невозможно.

— Стой, Рус! — испугалась мать. — А если какой-нибудь бог обратит на него внимание?..

— Гел. Сколько раз можно повторять? Это не пос-вя-ще-ни-е, это «при-вяз-ка». Да, необычная, но не более того. А бог обязательно даст ему склонность, не знаю, правда, какой именно… давай поспорим? — Как будто пошутил, но прозвучало это серьезно.

— Слишком уж он маленький, наш Гнатик… Огонечек мой… смотри, как смешно чавкнул! Может, обойдемся талисманом? — на пухленькой ручке младенца болтался пучок непонятной травы.

— Одно другому — не помешает, — решительно заявил Рус и неуловимым движением проколол сыну пальчик. Игнатий лишь тяжело, со скрипом вздохнул, крякнул и продолжил пребывать в царстве Морфея.

Гелиния не выдержала — прыснула:

— Кряхтит как старый дед, Русчик!

— Теперь точно доживет до того возраста, — серьезно ответил Рус, а Гелиния только сейчас вспомнила странные намеки Грации: «Ой, она же говорила… рассказать Русчику? — В голове сразу нарисовалась картина «зыбучей ямы», куда проваливается она, сын и муж с перекошенным от злобы лицом. Причем сама Гелиния падала насильно, вопреки собственной воле. — Нет! Раз Рус сказал, значит — так и будет! Показалось ей…», — однако, тревога не уменьшилась…

Глава 7

Голод на Тир навалился внезапно. Заморские торговцы расторговались, ушли, пообещав вернуться, но не вернулись. Местные земледельцы не смогли обеспечить и сотую долю хлеба, а скотоводы (позор кочевникам!) не выдали и десятую часть мяса, исходя из самых скромных потребностей немногочисленных жителей. Отчаяние повисло над вольным княжеством.

За два года наступления пустыни почти все резко уменьшившееся население княжества поселилось в Эолгуле. Заняли в основном опустевшие дома районов Погонщиков, Горшечников и прочей бедноты. И вот сегодня, в третий день второй декады месяца Меркурия[5] (еще одна насмешка торговцев) на главной дворцовой площади собрался весь город, по сути — почти все нынешние жители Тира. Толпа возмущалась и выкликивала князя, Пиренгула, прекрасно зная, что во дворце живет не он, а его старший сын Рахмангул, оставшийся наместником.

Рахмангул появился на крыльце, гордо расправил свои широкие плечи, хмуро скрестил на груди руки и застыл. Его взор выражал глубокое презрение. Громкий гул постепенно разбился на отдельные выкрики, которые сами собой сошли на нет, сменившись молчанием, в котором звенела отчаянная безысходность.

Рахмангул принял от помощника «разговорную» раковину и над большой, забитой людьми площадью, коих наследник, привыкший оценивать неприятельское войско, насчитал примерно сто тысяч «легковооруженных бездоспешных позорно прикрывшиеся бабами с ребятишками», прогремел голос:

— Народ Тира! Что с тобой? Ты — присягавший моему отцу, ты — бивший месхитинцев, галатинцев, фракийцев, гроппонтцев! Не говоря о жалких эндогорцев, что с тобой? Подумаешь, пару дней нет купцов! И что? Вы, подданные Великого Пиренгула, уже растерялись?! — на самом деле, только сегодня до простонародья дошел слух, что порты блокированы; потому и «вышел» народ, справедливо беспокоясь о самом важном — о животе.

Над неорганизованной толпой пронесся виноватый шепоток, заставив всех, кого он касался стыдливо опускать очи к долу. Он чуть было не охватил всех людей, но нашелся «настоящий буйный»:

— Ты, Рахмангул, нам песни не пой! — громкостью и твердостью голос не уступил речи наследника. Толпа, ахнув от неожиданности, расступилась и в первый ряд вышел сильно пожилой, но крепкий телом шаман без единого седого волоса. Его голос усиливался посредством навершия резного посоха. — Пора явиться Пиренгулу — ему мы присягали и он нам обещал лучшие тирские пастбища, лишь бы мы остались! А что получилось? Предки недовольны, боги злятся… Текущие своим старанием оставили в степи только с десяток кочевий… наиболее упертых… — последнее произнес с эдаким простоватым сарказмом, который особо подкупает толпу. Раздались многочисленные смешки и все — личность лидера определилась окончательно. — Мы ждем князя! Так и передай отцу…

— Да кто ты такой!!! — заорал несдержанный наследник. В бою — да, само хладнокровие, но во время… он оценил нынешнее событие как бунт и пересиливал ярость исключительно благодаря отцовским призывам к спокойствию, доносящимися из амулета «эфирного разговора». Князь уже организовывал доставку продовольствия с помощью «ям» и обещал отправить усиленный обоз из Кальвариона. Задачу сыну поставил одну: удержать народ в Тире, не дать уйти в пятно.

— Я — избранный Предками, зовут меня Охтангул. — Здесь он выдержал гордую паузу и продолжил вроде как «безразлично». — А мой род ни о чем тебе не скажет. Как-то не повезло мне с предками, — позволил себе усмехнуться, — ни из шахнидов я и к сарматам отношения не имею… в отличие от тебя, Рахмангул! Где твой отец, где князь, которому мы присягали и который много меда из уст своих лил, лишь бы не пошли за большинством народа! Лишь бы остались здесь… шатер этот каменный охранять, наверное… — Охтангул так потешно выкинул руку в сторону княжеского дворца, что толпа не выдержала — грохнула в идиотском смехе.

— Т-ты… т-ты… ишач… — Рахмангул задыхался от ярости. Красные глаза лезли из орбит, изо рта текла пена. Вырвав саблю из ножен он ломился сквозь четверку охраны — крепких молодых людей, которые с видимым напряжением сдерживали воинственные порывы своего будущего сюзерена.

Ситуация замерла в недолгом равновесии: качнется влево — толпа пойдет штурмовать дворец, в надежде на несметные запасы пищи, которой не было; качнется вправо — посмеется и разойдется ждать еще немного; качнется вперед — побежит в пятно, наплевав на все обещания. Создавалось впечатление, будто равновесие держалось с помощью гигантской юлы: вращаясь, она плотно стояла на месте, не взирая на тонкость опоры, потеряла задор — зашаталась. И колебания её становились все опасней и опасней…

Как часто бывает в приключенческих книжках, «на пике страстей» случилось событие, нежданное ни одной, ни другой стороной: перед первым рядом толпы, напротив возмущенного шамана появилась «зыбучая яма» из которой выскочил… Рус — лицом известный малому числу тиренцев, зато по слухам — всем. По тому, как рефлекторно отпрянул Охтангул, можно было понять, что он входил в число тех, что знал Пиренгуловского зятя в лицо.

— Охтангул! — Рус, широко улыбаясь «звериной» улыбкой, раскинул руки, словно пытался обнять «любимого шамана». Шаман отшатнулся вместе с частью завороженной Русовским оскалом толпы. — Со времен Баланборской битвы не виделись! Как ты там, старый товарищ? — говоря эти слова, Рус делал вид, что желает приблизится к «боевому другу», который явно не знал, что делать: он вцепился в посох до побледнения костяшек и, прищурившись, шептал призывы. — Кстати, привет тебе от старца Барангула. Надеюсь, помнишь еще своего бывшего начальника? — произнося два последние предложения, Рус убрал «звериную» улыбку.

Шаман замер, закрыл глаза и надолго задумался. Наконец, руки на посохе расслабились, взор открылся и он выдал речь, как и прежние, усиленную «повелением предков»:

— Барангул был не только моим начальником в сражениях, но и моим наставником. Он был моим учителем, вольные тиренцы! Все услышали, народ? — толпа одобрительно и одновременно взволнованно загомонила.

— Ты что творишь, уважаемый? — прошептал Рус. — Бунтовать решился?

— Какой же это бунт? — тихо ответил ему шаман, — Я, наоборот, пытаюсь направить возмущение народа в правильное русло…

— Это какое же? — язвительно поинтересовался Рус, оторванный «звонком» Гелинии от устройства очередного ирригационного шедевра. Андрей, облегченно вздохнув, отправился в Кальварион, а муж, слетав в потоках Силы «на разведку», пришел в Эолгул.

Вкратце она его проинформировала, что страна на грани голода, и что готовятся «ямы» в Эолгул, в рынок Молочников, что в купеческом районе: «Там легче отсечь толпу», — с отцовских слов пояснила его благоверная. По тем «ямам» скинут продовольствие, насколько у магов хватит каналов. Оценив оставшейся в Тире народ и примерную силу Кальварионских магов, их коллег из Альвадиса, Рус пришел к выводу, что продуктов хватит едва ли на день, а значит… и завтра и после завтра магам практически до состояния отката придется заниматься одним и тем же… Конечно — это не дело. Но… ничего иного пока в голову не приходило.

— Так где же твой отец, Рахмангул? — шаман снова «включил усилитель». — Не желает выходить к нам из пятна, которое воистину оказалось «Долинами предков»?! — последние слова прозвучали особенно громко. Отразились многочисленным эхом и сгинули едва ли не через полстатера.

Покостерив старшего шурина за горячность, похвалив грамотные действия его охраны — мягко «связавшей» своего бешеного начальника; заметив, что старый шаман, провоцируя Рахмангула, рассчитывал на менее профессиональное действие телохранителей, Рус решил «оставить пожилого человека в покое»… в смысле: «пусть Максад с ним разбирается! Может шуряк его сыновей или внуков зазря положил…», — а самому обратиться к народу:

— О, Великий народ Великого Тира! Слышите ли вы меня?! — последнее можно было не добавлять, потому что голос Руса разнесся по всей площади и зазвучал, казалось, в ушах у каждого. Он вспомнил кусочек этрусской молитвы на венчание: составил эту жалкую тень божественного Слова, а Духи наполнили его Силой. — Князь помнит о вас, о, достойные сыновья Великого Тира, и в это время отправляет вам продукты: сытные каганские кушанья. Его гвардия уже готовится сохранить порядок на рынке Молочников… Стоять!!! — и этот воистину Глас заставил толпу, напрягшуюся было в сторону рынка Молочников, закаменеть…

— Я только зять князя, не сам князь, но я слышал все ваши взаимные обещания слово-в-слово. А что я вижу теперь? Толпу оборванцев, собравшихся в Эолгуле, будто другого места в княжестве нет вовсе! А это не так! — Рус «вспучил» под собой круглый участок мостовой и поднялся над толпой во весь рост. Голова сразу попала под затяжной суховей и волосы растрепались. Легкая каганская ткань заколыхалась и все это, вкупе с горяченным взором, произвело на тиренцев неизгладимое впечатление. В принципе, дальше можно было молчать (Рахмангул, успокоившись, что-то слушая в амулете «эфирного разговора», быстрым шагом направлялся в сторону рынка Молочников), но Руса зацепило. Зря что ли они с Андреем и другие Текущие, целых двадцать штук, пахали от солнца до солнца?!

— Боги и Предки отвернулись от Тира, — Охтангул первый «пришел в себя» и он не собирался «сдаваться». — И ты — пасынок бога, любимец Великих шаманов — это прекрасно знаешь! — голос раздался громко, но куда ему было до «ушного звучания» частички божественного Слова.

— И что теперь? — насмешливо ответил Рус. — Грабить дворец и уходить в пятно? А работать не пробовал, Охтангул?! И боги, и Предки здесь ни при чем! Шаманы ушли — вот чего степи не хватает! Вспомните, люди Тира последний год! Дождей шло нисколько не меньше, чем обычно. Был всего один год засухи — и вы его испугались! Шаманы — твои, Охтангул, подчиненные убежали из степи и, пожалуйста, последствия — наступление песков. Люди! Не плошайте сами и Тир не умрет! Целый район Баламбора — уже зеленый. Мы, маги, постарались. Только я не вижу там земледельцев. Где вы, ау! Привыкли к ха… бесплатной еде от казны, разбаловал вас Пиренгул! А разве это дело для настоящих мужчин, тиренцы?! — Рус, потерявший первоначальный задор, с удивление услышал виноватые голоса: «недостойно это», которые усиливались и распространялись.

— А где пасти?! — раздался звонкий, почти мальчишеский голос. — И борки почти все в пятно убежали…

— Появилась великолепная степь от «Закатного ветерка» и на восток до Плато шаманов, шириной миль тридцать-сорок. А придут шаманы, вернется скот… я обещаю и посевной материал, и телят, и ягнят — только возвращайтесь! Не бросайте земли предков и тогда та полоса начнет расширяться и погонит Карагуль, собственными глазами увидите! А пока, порошу всех на рынок Молочников… осторожней, дарки! Подавите друг друга! — Рус хотел было посмотреть в глаза Охтангулу, но он куда-то пропал.

Смотреть, как из «разномастных» «ям», выполненных на основе всевозможных Сил, вылетают привычные каганские «вечнохранимые» одноразовые тарелки в упаковке, Рус не собирался. Помогать сотне княжеской гвардии организовывать порядок — тоже. А собрался он сходить в город-порт Карагир, куда его давно звал, конечно, не без совета командующего, Листвяна, старинный товарищ Домлар, который служил там в составе усиленного десятка (двадцать мечей) «этрусского патруля». Нужных, впрочем, исключительно «для солидности».

Они не виделись больше года, но сдержанный Домлар, встречая Руса за городом, лишь коротко приобнял друга и… молчал. Так они и проскакали до спуска в город, до места, где вид на близкую бухту открывался внезапно, а черепичные крыши однотипных домов тоже неожиданно били в глаза ярко-алой краской. И кому пришло в голову ежегодно обновлять один и тот же некрасивый пугающий цвет?

— Мэрии, конечно, — усмехнулся Домлар. Одними краешками губ — так умел только он. — Да, Рус, ты вслух задал этот вопрос. Дело в том, что глина, из которой получают краску наподобие охры, залегает рядом с городом и не стоит мэрии практически ни лепты — все на штрафах. А ловко они выкрутились, когда отменилось рабство! Не правда ли, князь?

— Да-да, Домлар, я вижу, что за три года ты выучил Тир лучше меня… — горестно произнес Рус. Друг, как обычно, не ответил. Их единороги, радуясь, что хозяева не заставили спускаться по мостовой дороге — что скучно, молча резвясь, «шли юзом» по высохшему, но толстому ковылю, изредка перескакивая ямы, распадки или валуны невесть откуда взявшиеся на этом длинном чисто травяном склоне. Обладая ярким воображением, можно было бы представить древнюю битву воинов-големов, когда никто не смог взять вверх и все застыли… скрючившись в обычные камни посреди бескрайней степи… Бескрайней — это, конечно, тоже надо иметь хорошее воображение.

— Воронку ты, князь, как я вижу, верен, — ни с того ни с сего ляпнул Домлар.

— Ты это к чему? — с подозрением переспросил Рус. Как и ожидалось, этруск, улыбаясь, лишь пожал плечами.

— Ну, знаешь, Домлар! Я не такой философ, как ты, и мысли у меня несколько прямее, поэтому в этом утверждении я чую подвох…

— Вот ты и сам ответил, Рус. Верность, из которой следует доверие — куда прямее. Я — не сомневаюсь, но другие этруски, не ведающие о твоем характере, давно тебя не видели… а ты все время где-то рядом. Нехорошо это…

— Ты прав, Домлар, — грустно ответил пасынок Френома. — Прошу прощения у тебя… — чуть повысил голос, — не лично, а в твоем лице у всех недовольных воинов-этрусков. Передай им, пожалуйста. Ты же понимаешь, я не со зла — просто некогда.

— Я-то понимаю… — Домлар важно кивнул, принимая извинения и поклонился в пояс — как князю. Все, официальная часть на этом закончилась.

Основное ядро тысячи этрусских воинов за три года не поменялось. Люди периодически, двумя-тремя «ямами» (в зависимости от силы сопровождающего — мага-Призывающего), ходили в отпуск в родную Этрусию и почти всегда возвращались. Редкие замены вызывались в основном «личными» причинами, среди которых превалировали женитьбы с наследствами, да вызовы на бой. Удача, увы, не всегда была благосклонна к воину «южного» корпуса.

Не зря друзья спускались не по дороге. Домлар показал место, отделенное от отрытого моря одним лишь тонким маяком. Все лежало как на ладони: хищные галеры с сохраненной гребной палубой, с задранными веслами, с лопастями выкрашенными в яркий ультрамарин, под месхитинским штандартом фланировали на линии рейда туда-сюда. Красиво и смертоносно. Рус насчитал их два десятка: более, чем достаточно.

— Ни своих, ни чужих купцов не пускают, — пояснил основательный Домлар. Вообще-то это было и так ясно…

— То есть месхитинские купцы все же идут? — уточнил Рус.

— Нет. Да, князь, ты прав — не пускают чужих. Не грабят, а разворачивают в другие порты; в любые, кроме Тирских. А месхитинцы сами не идут сюда.

— Ага, Эндогория с Месхитеей в коалиции…

— Да. Насколько знаю я, они прижали всех своих контрабандистов и закрыли от Тира пятно на всей тридцатимильной границе.

— А вот это для меня уже новость… надо усиливать охрану обоза. Ты знаешь, что в Кальварионе собирается «помощь голодающим»?

— Разумеется.

— И что думаешь? Ты давно занимаешься сопровождением караванов в пятне.

— Раз они пошли на морскую блокаду, в которой постоянно заняты пять десятков военных галер лучших конструкций, а это очень дорого: одни маги, вынужденные постоянно «качать каналы» — ордены заломят цену. По сравнению с этим, дороги в пятне, которых не так много, перекрыть гораздо дешевле. Хотя бы выходы с застав: места узкие в обе стороны.

Рус долго думал. И так, и эдак, и хитро. Но вынужден был согласиться с Домларом. Раз решили перекрыть, то перекроют… ну, за исключением «ям».

— Сколько людей осталось в Карагире? — неожиданно спросил Рус.

— Только обслуга порта без семей. Тысяча-две.

— Напомни мне, пожалуйста, что их тоже кормить надо…

— Не переживай, Рус, они на нашем содержании, а мы смоги скопить запасы. В Кагантополе неплохие подвалы.

— То есть?! — Рус был искренне удивлен обоими известиями. Как и чем заполнялись Кагантопольские подвалы, Домлар проигнорировал; не счел нужным разъяснить. И так ясно, что грабежом в пятне. А на второй вопрос ответил:

— Ну, князь, надо же было кого-то вызывать на бой? Смертоубийство среди своих запрещено, а как жить? Мы нашли выход — там грузчики такие здоровые парни! Хм, они и сами рады были подраться! Только нам пришлось схитрить: подходить к ним полностью разоруженными. Сам знаешь правило, записанное в «завещании»: как есть — так есть. Потом волей-неволей сдружились. Ты не против?

— Разумеется, нет! Ну вы, ребята… из любого положения выкрутитесь!

— Нам есть у кого учиться… — Домлар коротко посмотрел на Руса.

— Э-нет. Пока я даже не представляю с какой стороны к этой блокаде подступиться!

— Придумаешь. Я в тебя верю. Мы все в тебя верим. Поехали, поедим? Здесь голода пока еще нет. Надо воспользоваться.

— Хах! Молодец, Домлар, пошутил! А знаешь хорошее заведение?

— Поехали… — и взял с места в карьер. Его серый единорог радостно протрубил.

Дела в «банковском бизнесе» шли ни шатко, ни валко. Вроде и сотрудники нашлись и охранники объясняли всем любопытствующим, что ограбить «банк» невозможно, мол, маг всегда настороже и в крайнем случае деньги всегда «провалятся в яму», а не несли люди «свои кровные» и все тут. После многочисленных просьб местных управляющих, Адыгей (а для всех он был «самым главным»), конечно, посовещавшись с Русом, разрешил переименование. Банки превратились в банальные, а значит привычные людям «меняльные конторы». Только была у них приятная особенность, сразу оцененная немногочисленными клиентами: при обналичивании векселей комиссия не взималась. Адыгей скрипел зубами, укоряя Руса «упущенной выгодой», но бывший этрусский принц был непреклонен и более того, велел готовить «премиальные доли» за продление сроков векселей, выпущенных самой меняльной конторой. Да, сентиментальный «степной волк» прочитал творение месхитинца Агриппы. Где плакал, где смеялся — переживал страшно и понял главное: о «ночном князе», ловко обрубившем ночь, о пасынке своенравного бога Френома, о настоящем или не очень реальном сыне этрусского царя, он не знает ровным счетом ничего и сверх того — не испытывает ни малейшего желания узнать правду, а даже боится её… «Предки и Боги рассудят, а моя задача служить спасителю… и служить верно…», — примерно так подумал Адыгей, прочитав последние строки поэмы-повествования «Приключения Руса, принца Этрусии на просвещенных землях». Что, впрочем, не мешало ему спорить с тем же «спасителем». Например, о выплатах клиентам наличных, то есть «обратного выкупа» особых векселей, которые Рус назвал просто «акциями». Причем сумма человеку выплачивалась всегда больше номинала.

— Да пойми, Адыгей, это шарик в пиале. Пока да, мы лохам всегда подыгрываем…

— Знаю я, как заманивать, князь, понимаю. Я только в конце не пойму: каким образом мы пустую пиалу им предъявим? Это же караул кричать начнут… — Адыгей еще умолчал о том, что ему крайне жалко Русовских денег, которые пока приходилось выплачивать. Теоритически он понимал, что скоро «вклады» начнут перекрывать друг друга и тогда деньги появятся «ниоткуда». Это — да, задумка гениальная, но… временная. В условиях отдаленного малолюдного Гириканского царства — годна только для «отработки схемы».

Однажды бывший наводчик, съевший на купеческих нуждах «ни один талант дерьма: и с солью, и пресного, как моча глинота» очень удивился:

— Зачем плакаты?! Зачем зазывалы?!

— Ну-у… чтобы все узнали… — растерялся Рус.

— Ты что, князь? Сразу видно, что не зарабатывал ты на жизнь торговым занятием… — под конец речи Адыгей замялся, мол, кто он, а кто Рус? Но увидев ободряющий взгляд начальника, продолжил. — Это на балаганы, ярмарки, да комедии зазывать надо. Вывески ярче делать. Туда народ и идет развлекаться… несерьезно идет. А чтобы серьезно пошел; с деньгами, с решением их приумножить или как Предки али Боги позволят… рискнуть, в общем, то надо «тайно» нужным людям шептать, да обещать «замолвить словечко», а иначе, мол, не допустят тебя до… акции. Ну и слово, Рус!

— Вот и займись этим, — сразу решил князь. — Надоедает мне уже свои деньги платить…

Месяца через два дело «вышло на самоокупаемость», а буквально через декаду стало приносить прибыль. Адыгей и сам удивился, что лично ему хватило сходить к «нужным» людям, купцам средней руки, всего пару раз, а дальше они сами стали «поручаться за товарищей». Потом Адыгею пришлось поговорить с местными «серьезными людьми» и честно заплатить им виру… теми же акциями, которые они чуть ли с руками не оторвали. А далее он воочию увидел подтверждение основной легенды, «разработки золотых рудников в Гириканском пятне»: свеженькие монеты весом ровно гекту с гербом царства Эледриалии на реверсе (солнце, встающее над лесом) и профилем Вульфурия Первого на аверсе. Литье и чеканка были укреплены узорами с Силой Эледриаса. Адыгей прекрасно знал, что это «замануха для лохов и желательно покрупнее», но увидев монетку — чуть не поверил. Откуда эти гекты брал Рус — даже не спрашивал, но все жители новоиспеченного царства утверждали, что эти деньги печатают у них, под «священным холмом».

И вот уже почти два года в городе Гиркатласе действовали аж четыре меняльные конторы «Три толстяка» куда не иссякала очередь. «Акцизной» лихорадкой оказались охвачены и заложенная-перезаложенная казна Гирикана, и богатые люди из соседних стран, по слухам, близкие к государственным финансам местных князей. Так долго эта, как назвал Рус свое предприятие «пирамида», могла действовать исключительно из-за «низкой доли»:

— Всего лишь пятая часть в год! В месяц — меньше, чем пятидесятая! Ничего, друг, это «обкатка», — тогда он впервые назвал Адыгея «другом» и тот «сомлел». — В центральных странах устроим половину стоимости акции в год. Вот это рост! И кто устоит?!

— Никто, — сглотнув сухое горло, кашлянув и запив вином проговорил Адыгей. — Только… искать начнут. После…

— Начнут, — скривился Рус, — и самыми крайними вы с Берхузом идете. Я — лицо венценосное и нигде официально не упоминаюсь… Но ты не переживай, в Кушинаре отсидитесь… Не хотел я никаких «пирамид», но что делать, если деньги в домах держать — привычка вековая? Как иначе выманить? А альганским пятнам как помочь? Купцы из окрестных стран только из-за того, что лесные государства своего золота не имеют, имеют их куда и как хотят. За бесценок скупают. Надо бывшим рабам помочь… я, как ты думаешь, прав? — и вдруг пристально; с самой человеческой, самой ранимой надеждой посмотрел в глаза бывшему «степному волку». Тот едва не поперхнулся:

— К-конечно прав, Рус! — «А ведь был он лоосским рабом — это не поэмная метафора! — понял вдруг Адыгей. От этого стало еще… неудобней. Он так и не решался показать свиток того сочинения герою повествования. Стеснялся, и сам же удивлялся собственной деликатности.

— Вот и жаль, что прав, — парадоксально ответил Рус и сытно откинулся на спинку кресла.

Они сидели в огромной таверне «Кафария», оставшейся от залов «прибытия» и «убытия» Звездных врат одноименной столицы одноименного царства.

— Сегодня вечером схожу я в местное пятно и с завтрашнего утра, не торопясь, в местных «Трех толстяках» начнем выпуск акций. Думаю, пока на не очень большую долю… на четверть за год…

А сегодня, обедая с Домларом в городской таверне «Богатый Текущий», где не то что признаков голода, но и недостатка любых самых изысканных приправ из самых далеких стран не ощущалось, Рус мысленно решился:

«В Месхитополе усиливаю пирамиду на полную… «Хопер-Инвест»[6] в госмасштабе устрою! Там, слышал, уже из казны… окольными путями, разумеется, царю как-то стыдно-с… а блокировать целое княжество, детей голодом морить — не стыдно?!», — не сдержался и ударил кулаком по столу.

Невозмутимый Домлар приподнял одну бровь:

— Морская кухня не по нраву? — участливо спросил он.

— Да люблю я морских тварей… в соленом, в вареном, копченом виде, — отмахнулся Рус. — А посмотри-ка на стол: не полностью контрабанду эндогорцы перекрыли, Домлар.

— Нет, почти полностью. Это местные рыбаки вдоль берега — что могут, то и ловят. Остальное — из старых запасов… я так думаю, — философ все-таки сгладил твердость утверждения.

— Ага, значит, рыбацкие лодки в море выходят…

— Недалеко…

— Надо подумать… скажи, ордены долго будут терпеть неуплату?

— Это ты, князь, вывеску вспомнил? «Богатый Текущий»?

— Да, — ответил Рус и не соврал. Именно это название включило цепочку ассоциаций, среди которых промелькнул и незабвенный стандор месхитопольского ордена Текущих, ужасно жадный Карпос.

— Для нас, этрусков, согласись, это даже смешно звучит. Какая-то плата или неуплата от царя! Но про варварские страны ты хорошо подметил… не знаю. Все, наверное, индивидуально. Хм, — Домлар позволил себе улыбнуться, — а ведь ты об их взаимоотношениях лучше меня знаешь. Я только в академии, в самых общих чертах этот вопрос проходил… А что ты думаешь о рыбацких лодках? Это наверняка будет надежнее…

Глава 8

Месхитополь «подметал ушами мостовую». Очереди в меняльные конторы «Три Толстяка» выстраивались невиданные, каждый нес туда только золото и внимательно прислушивался к слухам. Это до чего дошло! «Толстяки» перестали принимать серебро — немыслимо! Видите ли, золото у них в подвалах не помещается — какое тогда серебро может быть?! Люди и верили, и не верили — им было все равно. Главное, что по «акциям» исправно платили в годовом выражении долю-в-долю, то есть принесешь, допустим, десять гект, через год получишь двадцать. Можешь ежемесячно по гекте забирать или каждые полторы декады по семигекте. Чем не доход? Немного, конечно, теряешь, по сравнению с тем, если подождать целый год, но кто дотерпит?! А покупали «акции» все. Начиная от матрон — домохозяек и заканчивая богатейшими Торговыми домами, которые, судя по многочисленным слухам, прикрывали вложения в «акции» самой царской казны, надеявшейся таким образом поправить свое шаткое положение. Но особое доверие среднему «акционеру» — так стали называть владельцев акций, — внушало то, что в «Толстяки» вложились некоторые ордены: «Они точно своего не упустят и обмана не потерпят!», — в это люди верили свято, сильнее чем в новенькие золотые монеты-гекты Сильвалифирийской чеканки, ради которых, точнее, ради разработки глубочайших золотоносных шахт в центре кафарского пятна и выпускались «Толстяками» те векселя, именуемые «акциями».

Прошло всего два месяца блокады тирских портов, а Пиренгул неистовал:

— Рус! Ты обещал сам, без помощи войск снять блокаду!

— Сниму, Пиренгул, не загорайся. Всего два месяца прошло! Народ, хвала богам, в Тире не голодает. Часть даже вернулась к исконному образу жизни, а не только штаны в столице просиживает, подачек ждет…

— Да я сам до отката себя довожу! Отиг устает, все склонные к Силе только «ямами» в Эолгул занимаются!.. Идет ворчание. По секрету тебе скажу, особенно от магов — подданных Гелингин…

— Разумеется! Пиренгул, давай честно. Неужели ты серьезно думаешь, что никто не понимает того, что вся эта помощь Тиру нужна только лично тебе — чтобы ты сохранил свой титул. Маги прекрасно видят, что за это время проще было бы раз десять нагрузить каналы и перекинуть всех жителей сюда. От силы — полторы декады понадобилось бы, если взяться так же, как сейчас — всем вместе…

— Рус! — Пиренгул сделал строгое лицо. — Замолчи! Думаешь, управы на тебя нет?! — Но его взор выдавал, что беспокоился он сейчас вовсе не о словах Руса, которые и без него, появляющегося в Альвадисе не чаще раза в месяц, произносили все, кому не лень, а именно о нехватке продуктов.

Князя Тира не интересовало то, что подумают о нем другие, пусть даже и склонные к Силе, его гораздо сильнее беспокоила реальная потеря официальной власти. Без Тира он никто. Станет практически «снявшим венец», почти Асманом… да не «почти», а точно таким же «бывшим правителем».

— Ну когда же, родной ты мой зять, сработает твоя «пирамида»? — Увидев, в ответ на собственную угрозу, нахмурившиеся брови Руса, искусный правитель мгновенно сменил «гнев на милость».

А в саму «пирамиду», в массовую близорукость опытнейших месхитинских купцов — не верил. Но в то, что зять выполнит обещание, снимет блокаду, — не сомневался. Хотя и не представлял каким образом он это сделает. Единственная приходившая ему в голову мысль, которую можно назвать «реалистичной», была: «Неужели Этрусия объявит войну Месхитии?», — она же была совершенно невероятной.

— Скоро, родной ты мой тесть, — усмехнулся Рус. — Ежедневные выплаты растут и подходят к ежедневным вложениям, которые, увы, потихоньку падают. Скоро вхолостую работать начнем… через декаду, думаю, закроем лавочки… а вот через сколько уйдет флот — не ведаю… очень надеюсь, что скоро. Потому что в столице такое начнется… — выделив слово «такое», Рус сменил тему, заговорив неподдельно тепло. — Как там мой Игнатий? Внука давно видел? — и лица обоих: отца и деда расплылись в улыбках…

В отличие от Аригелия, царя Сильвалифирии, лицо которого — по мере наполнения «временной сокровищницы» месхитопольским золотом, — становилось все смурнее. Он знал, что ему достанется только треть (с условием обязательной чеканки собственных монет!) и теперь сильно жалел, что не поторговался до половины!

Рус выбрал Кафарское пятно потому, что хотел помочь молодому царству золотом — единственным ценным ресурсом, которого не хватало в альганских пятнах. И место под «временный клад» было удобное — пещера под крайним северным холмом, в которую вел лабиринт с ловушками. Ранее, в глубокой древности там и была сокровищница. Только она опустела еще до Сумрака, до «нового обретения» столицы клана «Заря-в-утренней-росе-на-Юном-Листочке».

Хвала богам, все ловушки давно деактивировались и Рус, воспользовавшись чьей-то памятью, легко прошел по лабиринту. Шел вместе с Аригелием и когда они вдвоем очутились в большом округлом помещении, хлопнул в ладоши и зажегся свет. Если честно, то Рус и сам удивился: думал, что за тысячи лет Сила в простых узорах развеялась окончательно — ан нет! В «светляках» — сохранилась. Теперь будут гореть «вечно» — посылать команду «выключения» Рус не собирался. Не хотел, а получились «понты», колотить которыми, находясь в альганских пятнах, где иных магов «днем с огнем не разыщешь», выходило само собой.

Аригелий был склонным к Силе Эледриаса. Он внимательно рассмотрел, насколько успел, конечно, узор «включения», оторвавшийся от ладоней Руса. Спросил, однако, не о нем:

— Значит здесь ты предлагаешь устроить нашу казну… А те, неактивные узоры? По-моему, они жаждут активации…

— Ты прав — это ловушки. Они такие. Активируй, если хочешь, — Рус пожал плечами, — в «наставлении» написано как это делается. А что? Удобно. Лабиринт сложный, открывать его секреты будешь только близким, а на входе поставишь надежную охрану.

— Не в этом дело. Помещение слишком большое… Да и против «ям» различных Сил защиты нет. Заходи, отправляй…

— Хах! Ты сначала ловушки активируй и узнаешь, как они отнесутся к появлению в этом «большом помещении» неугодных тебе личностей… А координаты снимать? Храни секрет, я только тебе его открыл… Да что мы все одно по одному! Говорили уже, и не раз. Условие помнишь?..

— Пять магов отправить в Месхитополь, в меняльные конторы «Три толстяка». Они станут с помощью «упругих лепестков» наполнять сокровищницу золотом, но мне от него достанется только треть и обязательно надо печатать свои монеты. Да! Слухи о глубоком руднике поддерживать, но под большим секретом…

Рус — пасынок Френома, побратим Эледриаса и, наконец, маг-Хранящий неопределенного ранга, написал целое наставление, куда внес большинство нужных структур, по-местному — узоров. Причем распределил их очень удобно: от простых к сложным и если внимательно приглядеться, то можно было различить некие закономерности…

Все жрецы и склонные к Силе Эледриаса относились к чужаку с таким пиететом, что Аригелий, в серьез считающий себя «настоящим» побратимом «Защитника и Освободителя», невольно его взревновал. Но первый царь «леса свободы» отлично умел владеть собой — никто, а в первую очередь сам Рус, ни о чем не догадывался.

Вскоре в сокровищнице появилось золото. Сначала немного, потом побольше, а через месяц как прорвало: посыпалось потоком, удерживаемым исключительно развитием каналов пяти «месхитинских» и двух «кафарских» магов, которые «перебрасывали» монеты из подвалов меняльных контор «Три Толстяка».

В последние полдекады Аригелий заходил «в казну» ежедневно и с вожделением смотрел на золото. Охранники, пребывающие с ним, относили к выходу из холма столько, сколько могли поднять и лишь «с улицы», опасаясь больших колебаний Силы, царь «отправлял» золото к печам под центральным холмом. Вслед за деньгами в «упругие лепестки» прыгали трое доверенных охранников и сам Аригелий. Только одна мысль резала ему сердце: две трети богатства, которое он стал считать своим полностью, без остатка, придется отдать…

Рус не успел выйти из шатра Пиренгула, как к князю влетел ошарашенный секретарь:

— Го-государь, — он шумно сглотнул и протянул Пиренгулу черный амулет «эфирного разговора». Весь княжеский аппарат государственного управления давно переехал в активно строящийся Альвадис. — А-асман младший зовет тебя на правосудие Богов или Предков. Как тебе будет удобнее…

На лице тирского владетеля нарисовалось огромное облегчение, словно он тянул, тянул повозку в гору, знал, что так надо, но упорно не понимал зачем. Теперь все прояснилось.

Князь нарочито медленно, успокаивающе, взял «говорильник» и таким же тоном поотвечал на горячечные выкрики молодого человека. Рус узнал тот голос; голос вылеченного им от слабоумия Асмана-младшего… «Это сколько прошло-то? — невольно задумался он. — Черт, совсем потерялся… пять лет точно… не, шесть — минимум. Как время бежит, господи!..», — о какой-то там опасности для себя или тестя — не побеспокоился совсем.

— Никого из телохранителей не беру! — высокопарно произнес Пиренгул, отдавая секретарю амулет. — Иду к этому сопляку один… зять, сопроводить не желаешь? — это сказал уже гораздо тише.

— Ко второму зятю? — саркастически уточнил Рус и продолжил громко, чтобы и за пределами шатра, не защищенного «глушащими» Знаками, было слышно. — За любимым тестем я хоть куда! С ним я никого не боюсь! — Подмигнул князю, обозлившемуся на сарказм, без сомнения понятый всеми приближенными (Это наоборот — с Русом Пиренгулу бояться нечего). — Куда идти? — спросил уже тихо.

— На дворцовый парк напротив центрального входа, — сквозь зубы прошипел Пиренгул, еле сдержавшись от «вспышки». Выдохнул горячим паром и продолжил спокойнее. — Я сам «яму» создам. Пусть для них ты будешь сюрпризом…

— Тогда я следом, не потревожив Силу, в кустики, которые слева от главного крыльца. — Негромко предупредил Рус. Пиренгул серьезно кивнул и вскоре под ним загорелось «жерло вулкана».

Асман-младший (не дававший клятву не оспаривать княжение Пиренгула) толкнул речь перед толпой. И его слова были весомо подкреплены повозками, забитыми вкусно пахнущей снедью. Народ носами потянулся к отряду асманитов, числом два десятка. На белоснежном единороге сидела замотанная в красивый голубой башлык женщина, в которой легко угадывалась средняя дочь Пиренгула Мерильгин — жена Асмана-младшего. Тогда, при принятии венца, идея женить наследника Асмана Второго на собственной дочери, пытавшейся убить Гелингин, показалась Пиренгулу очень заманчивой. Сегодня, смотря на возмужавшего Асмана, державшего в правой руке саблю, а в левой кинжал — князь сомневался в том решении. Как-никак зять, близкий родственник, убивать которого было, по крайней мере, неприятно. А надо.

Вызов брошен по всем правилам. Пиренгул, как ни «крутился», отказаться не смог — слишком сильны и законны права противника на венец. Так как «претендент» не склонный к Силе, то и смерть свою принять должен не от магии — о чем и состоялся договор на площади под самым крыльцом. Решение скрепили клятвами богам и Предкам. Громыхнуло. А это в ответ на клятву было явлением редким. Все. Гвардейцы, во главе с кусающем губы Рахмангулом, вперемежку с десятком охранников Асмана (эх, мало их Танагул порезал!) растащили толпу, оставив пустое мощеное красно-коричневым камнем пространство шагов сто в диаметре.

Настраиваясь на почти забытую, почти чисто фехтовальную схватку, отец бросил хмурый взгляд на дочь и закаменел. Такого презрительного торжества, такого уверенного предвкушения победы, такой радости от предчувствия скорой смерти (неясно чьей, но Пиренгул серьезно заволновался) он не видел давно. А у дочери — не ожидал и не желал разглядеть такое.

«Эх, надо было раздавить змею…», — с поздним сожалением подумал князь и едва не пропустил ловкий выпад молодого Асмана. А сердце разрывалось: Мерильгин, несмотря на всю её подлость, он любил. Пусть она себе и воображала обратное…

Вскоре Пиренгулу стало не до сторонних рассуждений. Атаки претендента становились все быстрее и точнее, а вот его ответы наоборот, замедлялись, будто он сражался в толще воды. Волна бешенства чуть не «прожгла» опытного воина-мага, однако самопроизвольный вход в транс, чем он грешил и с чем всю жизнь безуспешно боролся — не получился. Более того, не получилось провалиться в транс и сознательно. От вспышки паники Пиренгула невольно спас Асман — боль от серьезных ранений «остудила» горячий характер мага. И тогда он обратил внимание на странную ауру Асмана, на эту «светящуюся» оболочку, которую раньше попросту упускал из вида. Это поле, имеющее свойство отталкиваться от предметов, в этот раз вело себя иначе: оно растягивалось, пытаясь «захватить» в свои «объятья» ближайшего человека — Пиренгула. И чем «сильнее» было это «обволакивание», тем медленней мог двигаться князь и напрочь лишался основного своего преимущества — входа в магический транс. Собственно, так же, «приглаживанием» ауры мага и действовали антимагические браслеты и огромный вклад в их создание вкладывали Целители…

«Подонок! Это нечестно!.. — остервенело думал сам далеко не праведный сармат, чувствуя, что проигрывает. Он не смотрел в глаза противнику, он выхватывал взглядом ноги, говорящие куда последует следующий удар, и руки, пытающие замаскировать направление этой атаки. На среднем пальце правой кисти Асмана сидел обычный целительский перстень, которые часто использовали богатые не-маги, дабы хоть немного сравниться со склонными к Силе в управлении токов своего тела. Только этот перстень обладал уж очень сложной вложенной структурой и Силой Эскулапа веяло от него очень сильно, буквально «сдувая» чувствительную натуру мага-Пылающего. — Ну, Рус, родной ты мой, любимый мой зятек, где ты?! На тебя одна надежда…», — нет, помимо этого Пиренгул еще всерьез молился Пирению, только… божественная помощь, если и случится, совсем не факт будет в пользу молящегося…

А «любимый зятек», даже не подозревая об этом своем гордом звании, сидел в кустах, куда пришел как можно аккуратнее, предварительно «слетав» и сняв новые координаты. Смотрел на амулет Асмана: «Не иначе магистр-Исцеляющий ваял — не меньше. Стоит — мама не горюй! Эндогорские уши не то, что торчат, они… они… просто орут о своем присутствии! М-да… будет тестю наука о хитрости… Ну что, Дармилей Разрушитель, думаю, пора. Хлопни от имени предков…», — и Великий шаман «хлопнул».

С диким загробным завыванием в котором с трудом угадывались слова «Не гоже клясться Предками и нарушать сию клятву… молокосос», — последнее слово, впрочем, описывается свидетелями неуверенно, из «центра неба» ударил вихрь и размозжил Асману десницу. Вслед за этим Пиренгул, слово очнувшийся от долгой спячки, разрубил тело зятя. Многочисленные свидетели рассказывали: «От плеча до пояса. И это кавалерийской саблей с обычным «пробивающим» Знаком! Силен, князь. Асман так и распался на две половинки. И сразу же загрохотало и сразу же ударил ливень такой, какого я и не помню, уважаемый. Полная победа князя случилась… эх, править по-прежнему будут сарматы…», — чего в последнем выражении было больше: одобрения или сожаления — оставалось неясным.

Мерильгин не стала оплакивать тело мужа, а сорвалась к городским воротам сразу, как только Асман в буквальном смысле «раздвоился». За ней устремились и пяток телохранителей. Так они и неслись: шесть всадников сквозь плотный ливень, полностью облепленные мокрой тканью, одетой для защиты от сухой пыли, а не от небесных хлябей. Довольными этой скачкой были только единороги.

Пиренгул орал, махал руками, командовал, мол, надо задержать беглецов, но в громе и радости от его победы (а больше — от небесной влаги) никто его не понял. И сам он напрочь забыл о своих возможностях, позже оправдываясь: «Там люди толпились, боялся задеть».

А тем временем Рус сходил в Кальварионский дворец. «Честно» появился там, где они с Гелинией договаривались — на «заднем» дворе, по которому когда-то бежал Андрей со спящей на его плече княжне, одержимой «демонской сущностью». Был проведен в «детскую», где до смерти напугав кормилицу поигрался с сыном-бутузом, уже ползающего по толстому тирскому ковру. Перед уходом вздохнул, зачем-то украдкой перекрестил ребенка (уж больно напрашивался этот жест в ответ на натуральный крестик висящий на шее младенца), отмахнулся от навязчивого секретаря, который бубнил, как заведенный: «Госпожа велела подождать, она через статер освободиться и прибежит…», — снова вышел на задний двор и ушел в Месхитополь, в давно примеченный закуток на бывшем «вокзале» — станции Звездных врат. Ему понравилось получать новости здесь, в таверне, обедая и слушая красивую танцовщицу. Сведения его порадовали.

Ажиотаж вокруг «Трех Толстяков» стоял неимоверный. Люди уже забыли о «Сильвалифийском руднике» и массово рассуждали, что «деньги сами делают деньги» и несли, и несли золото, вынимая подвальные «кубышки». Впрочем, начинался и обратный процесс — изъятие денег «на обновку жене». По слухам, а танцовщице обычно можно было верить, в «Толстяков» сильно вложился Ипполит «Скромный» и… орден Текущих.

«Пора! — решил Рус и, отпустив девушку, развалился на стуле. Он ожидал от блокировки тирских портов чего-нибудь «эдакого» и оно произошло — случилась насильственная попытка смена династии. Тянуть нечего. Вызвал «отражение» Адыгея и сказал одно только слово: — Сворачиваемся».

На следующее утро ни одна меняльная контора «Три Толстяка» не открылась. По всей ойкумене. При взломе дверей и проверке помещений не было найдено ни одного сотрудника и, что гораздо обидней, ни одной монетки, даже медной лепты. С этого дня появилась пословица: «Сгинуло, как в сильвалифийский рудник провалилось!». Позже, длинное название государства стали упускать.

Ипполит сгоряча хотел было объявить войну лесному царству, но был остановлен словами генерала ордена Пылающих: «Договор-договором, но пора бы, государь, и за прежние компании рассчитаться…», — на что месхитинский правитель смог ответить лишь самыми общими словами, с досады до крови прикусив губу. Разыскать пропавшие деньги «по линии службы Следящих», конечно, велел. Но был предупрежден, что «придется подождать». Потом ему доложили, что интрига эндогорцев не удалась и царь, невольно порадовавшись неудаче союзника-соперника: «Хоть одна хорошая новость, о Боги!», велел немедленно снимать блокаду с тирского побережья, заранее представляя, что ему скажет генерал Текущих, которым царская казна, разумеется, тоже задолжала. «Интересно, а кому я ничего не должен?», — мелькнула в голове самодержца странная, но тем не менее успокаивающая мысль.

Когда Бориса вызвали в ближайшую контору Следящих за Порядком, он уже знал зачем и кто главный виновник. Ему достаточно было услышать название «Три Толстяка» и перерыть в памяти и в архивах названия всех меняльных контор. По одной только оригинальности он вычислил, что за всей этой аферой стоит Рус. Потом появились мелкие подтверждающие факты, указывающие на Тир и Кушинар одновременно. Ну и кто еще это мог быть? Однако старый Следящий, написавший целую поэму-повествование об этом герое, не собирался разглашать эти сведения кому бы то ни было. Даже, страшно представить, собственному царю.

— Уважаемый Апилет, — говорил он, — услышав из уст Следящего историю «ограбления тысячелетия». Ты пригласил меня в качестве консультанта, поэтому будь так любезен, изложи все в письменном виде…

— Но хотя бы самые общие соображения… — во взоре красных от недосыпания глаз было столько мольбы…

— Э-хе-хе… смотри, Апилет. Адыгей и Бехруз — имена варварские, а если точнее — Тирские. То, что они прикрывались Кушинаром — вполне естественно; тем купцам доверяют. Так что я на твоем месте начал бы следствие с Тира…

— А как же Сила Эледриаса, колебания которой слышались по ночам? Мощные колебания.

— Э-хе-хех, Апилет. В лес бы я все равно не полез. Все выводит в Тир. Тем более, мы его блокировали и они добиваются признания государств в эндогорском пятне: Кальвариона и Альвадиса. Туда все ведет… а с золотом бывшие рабы договорятся. Но ты вели мне все письменно, а то память подводит…

Молодой Следящий Апилет лишь досадно, с тоскливым воем простонал, на насколько ударов сердца закрыв глаза ладонями.

Борис просидел в участке еще целую четверть и уходя услышал давно ожидаемое:

— Не обижайся, уважаемый Борис, но в твоем доме произведен обыск. Большими силами, — это подразумевалось полный бардак с полу разрушением стен. Пожилой человек недовольно покачал головой:

— Глупо обижаться после моей поездки в Тир и поэмы о Русе, — сказал он, стараясь улыбаться не вымучено. Это столько ремонту! Хвала богам, он не вкладывал в «толстяков», так что деньги имелись.

— Да, Борис, ты все правильно понял. Иди. И запомни, сам царь ждет от тебя… хоть что-то.

В Эледриаполе, столице Сильвалифирии Рус появился через день после «сворачивания операции» — высчитывал самый оптимальный маршрут. Груза много, расстояние длинное, а значит и Силы понадобится еще больше. Пришел «ямой» к входу в лабиринт, куда заранее вызвал сопровождающего — Аригелия. Царь все-таки не выдержал и активировал ловушки. Рус, разумеется, не был введен в «доверенные лица». Сам «побратим Эледриаса» только посмеялся этой ожидаемой паранойе.

По лабиринту прошли молча. Не говорил государь и в пещере, когда Рус честно, с помощью Духа слияния с камнем, отделил и оттащил ровно треть мешков с золотом. Эта часть оказалась примерно равной «сокровищнице али-Бабы на вилле Апила» — солидная казна появилась у молодого государства. Тем более Рус закрыл глаза на уже отпечатанные Аригелием гекты, не подсчитал их.

— Аригелий, — «побратим бога», наконец, нарушил молчание, — невесело у тебя как-то. Ну да ладно, деньги — дело серьезное. Скажи, а те семеро склонных к Силе, которые работали в конторах, уже восстановились?

— Думаю, да, — пожал плечами царь, старающийся не смотреть на собеседника.

— Ты в принципе доволен? Все честно, согласно договору или есть претензии? Ты говори, полководец, не стесняйся. Полководец — это уважение с моей стороны, тогда ты показал себя с лучшей стороны…

— Я венчан на царство самим Богом! По твоему мнению я стал от этого хуже? — зло спросил Аригелий. — И да, претензий не имею, — сказал, как выплюнул.

— Венчание не делает человека ни лучше, ни хуже. Оно дает власть. А уж эта дама выжимает из человека все соки… Вроде бы, по моему мнению, которого я придерживался ранее, эта дама самая сильная, сильнее разных золотых борков… Был не прав. Каюсь пред богами. — Произнося этот монолог максимально нейтральным тоном, Рус так же, как и его визави, смотрел в сторону, не на собеседника, и тщательно давил в себе чувство презрения. — Некоторым людям, причем не важно венчаны они или нет, видимое богатство застилает взор… Мне искренне жаль таких человеков и еще жальче их подданных. Если такой алчный тип имеет несчастье быть государем.

Рус не видел, но по красивому лицу Аригелия как судорога прошла, на мгновенье исказившая правильные черты до неописуемого уродства.

— Так, Аригелий, маги, значит, восстановились? Мне, пронимаешь, такой груз, — говорил, показывая на «свою» часть золота, — далеко не унести. Я предоставлю им координаты… а дальше уж сам как-нибудь.

— Да, Рус. Я. Сейчас. Схожу, позову, — отрывисто и хрипло, будто разрывая душу, произнес «лесной царь» и на прямых непослушных ногах, словно только и ожидающих окрика Руса, неуверенной шатающейся походкой поплелся к выходу, ни разу не обернувшись.

«Побратим Эледриаса» смотрел вслед ему еле заметно улыбаясь. И эта улыбка была горькой и сочувственной. Едва только царь покинул пещеру, как «включились» ловушки. Мгновенно росшие лианы пытались оплести Руса, но бессильно скатывались с невидимой преграды; невидимые «плоскости» с четырех сторон пытались сжать и скрутить, наподобие того, как поступил Озгул со своим воином; сверкали вспышки ярких «стрел», рикошетящих от защиты Руса; наконец, налетел деревянный четверорукий голем и стал носиться вокруг неподвижного тела, со свистом рубя упругую пленку всевозможным холодным оружием. Чувствуя, что амулет, несмотря на «подзарядку» Силой Земли проводимую дважды, начал сдавать, пасынок Френома ударил тупого голема «близнецами», даже не задумавшись, какими Духами они наполнились. Творение древних альганов развалилось на четыре части. Следующими от Руса отделились «универсальные узоры деактивации древних амулетов», которые сработали, удивив и самого их создателя — на подступах к башням Кальвариона они были далеко не такими эффективными. В пещере повисла тишина.

Аригелий лежал за первым поворотом коридора в позе эмбриона: колени и локти прижаты к животу, конечности согнуты, голова прижата подбородком к груди и сверху закрыта ладонями. Лежал на левом боку, лицом к сокровищнице. Дышал ли царь или нет — сходу определить было невозможно. Вокруг него весь каменный пол был процарапан, все ногти и костяшки пальцев были содраны, губы были разбиты до крови, а изо рта торчали крошки камня. Создавалось полное впечатление, что царь был чем-то расстроен, занимался самоистязанием и, наверное с голода, пытался кушать каменный пол. А теперь почему-то не хотел ни на что смотреть, ничего не слышать, не нюхать. Как будто побывать мертвым захотел. Таким же, каким сейчас был истинный побратим его бога, Эледриаса…

Рус сел рядом с царем, находящемся в нехорошем состоянии. Можно сказать — в шоковом.

— Да жив я, жив… — прошептал настоящий побратим настоящего бога. — Перестань казнить себя. Просто, если так уж не можешь смотреть на богатство — назначь казначея. Ну, молчи, молчи… только не долго. Мне на самом деле нужна помощь тех магов. — «Да какого черта?!», — вдруг подумал Рус и вскочил.

— Десятник Аригелий — встать! — заорал он. Тело на полу медленно пошевелилось и вдруг резко вскочило, встав «во фрунт»:

— Десятник Аригелий готов выслушать приказание! — отплевывая куски каменной крошки и пыли ответил царь Сильвалифирии.

— Привести себя в порядок! Ты маг или кто?! И бегом за семью склонными к Силе, кто имел отношение к «Трем Толстякам!». Приказ ясен?

— Приказ ясен господин…

— Рус — побратим Эледриаса к твоему сведению! Настоящий! Кругом! Выполнять!!!

Аригелий убежал с самой счастливым выражением на лице, которое Рус и представить не мог, и не знал, что у взрослых такое бывает. Впрочем, ведя с собой семерых магов, царь вел себя царем, но… в сокровищницу предпочел не входить.

Первым этапом, используя Силу семерых склонных к Силе, Рус передвинул золото как можно дальше от Кафарии и как можно ближе к Каринским горам, за белоснежными хребтами которых раскинулась Этрусия. Выискивая промежуточное место под золото, «побратим Эледриаса» дошел до той крайности ослабления Его Силы, которая еще могла показывать окружающее. Островок среди болот он разглядел и снял его координаты. Теперь рядом с мешками, наваленными бесформенной кучей, горел костерок и Рус, соскучившийся по «пикнику» на дикой природе, напарывал на деревянные шампуры пару тушек зайцев, которые, как он надеялся, достаточно вымочил в чистой болотной воде. Непуганых зверьков подстрелил тут же на острове и нисколько не мучился совестью. Надо вкусно поесть, тепло поспать, а за это время должны «остыть каналы» (как Силы Геи, так и Эледриаса) и наполниться их астральные колодцы. По крайней мере в «земляном» он был полностью уверен, а вот в «эледриасовский» поток шел гораздо слабее — далеко от пятна, ничего не поделаешь. В очередной раз пожалел о недоступности Силы Гидроса с астрального колодца (зачем делал?) и бросил рассуждать о божественных Силах.

Рус расслаблялся, как мог. Долго жарил заячьи шашлыки, добиваясь (и добившись!) определенной нежности, с удовольствием глотал полюбившееся каганское плодово-ягодное, ни о чем не думая лег спать в кожано-меховой мешок, ночью, разумеется, от жары раскрывшись, но не меняя его на войлочное плащ-одеяло. В итоге, неплохо выспавшись, надышавшись болотно-лесным воздухом с примесью дыма, умылся, позавтракал и продолжил путь прямо через горы.

Через две ночевки в снежных горах, наконец, очутился в сугробах этрусской тайги, в местах неподалеку от владений Карланта, которого воочию не видел года два. «Точно! Как и сейчас — конец осени, начало зимы… интересно, теремок у него изменился? А в нем я… и вспоминать не хочется сколько не был», — координаты Карланта — наставника настоящего, к сожаленью, погибшего принца, он помнил прекрасно.

Глава 9

Карлант, ярый груссит, один из лидеров победившей партии, при новой политике государя Эрлана Первого (а фактически — Руса Четвертого, «четвертичного царя» и пасынка Френома — и все это понимали) остался не у дел. Нет, обиды, конечно, не затаил — пойти против Самого Френома и тени мысли не возникало. Причем не только у него, склонного к Силе, но и у последнего крестьянина, если ему «разъяснить политику партии». А Эрлан разъяснял. Активно разъяснял. До хрипоты глоток приходских жрецов разъяснял.

Князю Карланту Горивидику не понравились новые порядки, он открыто разругался с бывшими товарищами (в особенности со старым другом, вдруг ставшим царем Этрусии Эрланом Первым), и жил в основном в своем имении, появляясь в столице, где имел некие торговые представительства и большой особняк, лишь по самым неотложным делам наподобие приезда пасынка Френома, приглашение в орден Призывающих и чисто семейным причинам.

Рус нисколько не сомневался, что сейчас его первый «воспитатель», который в буквальном смысле «сделал из варвара — этруска», находится в имении… но все же вызвал его «отражение». Больше с целью предупредить о себе, чем убедиться в наличии Карланта дома.

Оставив золото в снегу непроходимого бурелома, куда Руса залез исключительно по незнанию, Карлант немедленно, как только во внутренней вселенной Руса получил координаты, явился к нему лично и, заверив: «Никуда твое богатство с такой глуши не денется!», буквально затащил пасынка Бога к себе.

Волшебный теремок из русской сказки нисколько не изменился. Так же потянуло лизнуть его, чтобы убедиться, что это не картинка в книжке. Была баня с девахами, которые хлестали, а к ним нельзя было даже прикоснуться. Только теперь он привык и не стеснялся насмешек тех дев над его «восставшим достоинством». Потом он пил квас, по крепости похожий на невкусное пиво, отдыхал, паря, в прохладном предбаннике и, наконец, в чистом исподнем, в новых штанах, рубахе и жилетке — подарках хозяина, встретился с ним за столом в одной из горниц. Стол, надо признаться, ломился от яств, а комната была так себе — ни большая, ни маленькая — как раз на двоих и чтобы прислугу вызывать было не нужно — все рядом. Русу это напомнило «секретные переговоры» заговорщиков и он не выдержал, иронично улыбнулся и покачал головой. Усмехнулся и Карлант, поняв двусмысленность ситуации. Однако поправил себя: «А золото? Лишние уши о нем не нужны! Тьфу, Аргост меня раздери! Надо же помещение для него подготовить. Не оставлять же в лесу в самом деле…».

После того, как они дважды выпили огневички, а голодный Рус жадно закусил, он, некультурно отрыгнув, наконец поинтересовался:

— А ты откуда «яму» выучил?

— В ордене, — недовольно ответил пожилой хозяин, — специально для этого позвали. Но заявили, что, мол, хотели наставником… а, не умеют жрецы лгать.

— А координаты снимать?

— Да научили… — отмахнулся Карлант, но продолжил гордо. — А показывают далеко не всем! По заслугам мне… правда, князь? — Рус очень серьезно и уважительно кивнул. Бывший воспитатель вдохновился этим отношением. — Я ведь поначалу думал глупости это — орден. Веками без него жили и дальше прожили бы… и прожили бы, конечно, но не так. Вот, хотя бы «яма» эта. Как скоро о ней узнали бы склонные к Силе? Как быстро бы она распространилась? А отношение к Духам?.. — Карлант перечислял все преимущества, указывал некоторые недостатки, а осоловевший Рус почти не слушал — боролся со сном. Сильно он устал за трое суток путешествия, каждый день почти пережигая каналы. Сейчас не мог помочь даже Дух жизни, который старался бодрить «Большого друга».

Хозяин заметил состояние гостя. Недовольно прервал речь, поняв, что его элементарно не слышали, крякнул и самолично завалил на плечо «пасынка». Идя к спальне, той самой, где дважды ночевали Рус и Леон, на ходу раздавал распоряжения. Уснувшего «четвертичного царя» князь положил уже на свежую постель со взбитой периной. Окно, в которое ярко светило солнце, было завешено темной тканью. Шла только третья дневная четверть.

Гость проспал до следующего утра. Карлант успел подготовить одно подземелье, очистив его от хлама, от которого давно пора было избавиться; подумал и решил, что кушинарский князь не расстроится, если ему помогут перетащить то золото. Сказано — сделано. Начал склонный к Силе активно, радостно, думая «заодно и размяться», но быстро понял, что под грудами снега неправильно оценил груды денег. Пришлось ему приглашать слуг, умеющих создавать «зыбучую яму». Хвала Френому, таковых нашлось целый десяток — склонные к Силе его уезда как раз недавно прошли «дообучение». До поздней ночи удалось перетащить весь груз и тогда люди обалдели, увидев «дела рук своих».

— Аргост меня раздери! — восторженно воскликнул белобрысый детина в неизменной жилетке с национальной вышивкой и простой льняной рубахе красного цвета, чем любило выделяться склонное к Силе простонародье.

— Тихо! — предупредил Карлант, удивленный не меньше своего слуги. — Князь предупреждал — дело секретное, поэтому… клятв не жду, но обещание — от каждого. Ну… — продолжил с нешуточной угрозой, за которым запросто мог последовать «вызов», а князь, несмотря на возраст, оставался самым сильным бойцом в имении.

— …пусть мне из Аргольтских снегов никогда не выйти! — закончил обещание последний, тот самый детина по имени Светлан. — А сколько здесь?!

— Светлан! — Карлант воскликнул вдруг с таким интересом, иронией, сарказмом, скрытым ожиданием уважения и в то же время с явным желанием «унижения молодого». — Ты же в орденскую школу ходил! Единственный из нас. Вот и расскажи нам: сколько груза мы перетащили? — и двадцать серых глаз плотно уставились на скромного, не привыкшего к излишнему вниманию парня.

— Э-э-э… — на несколько ударов сердца он растерялся, но наука начала расчет самостоятельно; практически подсознательно, без участия воли ученика — надо отдать должное жрецам-наставникам. — Учитывая расстояние — три с половиной стадия, количество ходок, при которых наши Духи выкладывались полностью, а это трижды… примерно сто шестьдесят — двести талантов… дохлый Аргост!!! Чистого золота!!! — Светлан ошалел первым. Вслед за ним — остальные.

— Все, этруски, забыли об этом. — Подвел итог хозяин имения. — Координаты… назовем это подземелье сокровищницей — тоже забыли, а для стимула я здесь Духа-хранителя оставлю. Очень не советую, господа…

Вот так часто происходит в Этрусии: сначала работа, требующая сохранение тайны — потом обещание или клятва. Такая вот «обратная» секретность. Рисковый народ. Воины, одним словом.

Рус, когда узнал, что все золото перемещено «в более надежное место», довольствовался только осмотром «надежного места», его координатами и «допуском» к Духу-хранителю. Об «утечке информации» даже не побеспокоился.

— Сколько насчитали? — все же поинтересовался.

— Э-э-э… — Карлант засмущался тем, что не может ответить точно, а потом вдруг обрадовался. — Согласно твоим наставлениям, — сказал, акцентируя слово «твоим», — учитывая количество потраченной Духами Силы, примерно сто пятьдесят — двести талантов чистого золота.

— Карлант, неужели сам посчитал? — искренне удивился Рус.

— Вот еще! Стану я такой ерундой заниматься! Есть у меня молодой — ученый… кстати, орденскую школу закончил. Он и считал. Светланом его зовут. Позвать?

— Не, не надо. Я сам примерно определил сто восемьдесят талантов. Надо бы поточнее. Деньги все же…

— Понял, князь. — Серьезно ответил хозяин имения. — Назначу казначея. Он все учтет в точности.

За обедом Карлант не удержался и спросил о нежданном богатстве: откуда, куда и зачем.

— Зачем — уже могу сказать, — быстро ответил Рус. — Будем строить тоннели через Каринские горы. Сам добирался и убедился, что хороший стабильный путь необходим. Подожди, потом возразишь! Я знаю на что способен магистр-Хранящий — это… это… — на языке вертелось русское слово «комбайн», — прет сквозь гору, как червь сквозь навоз!.. Одного, конечно, мало будет и трудно их из ихнего ордена заполучить, но оно того стоит… К тебе пришел потому, что по пути ты ближе всех попался. Извини, если обидел, но ранее планов именно о твоей роли у меня не было. Теперь, как сам понимаешь, есть и очень важная роль. — Князь Карлант важно поднялся и важно, в пояс поклонился. Рус не менее торжественно кивнул в ответ и продолжил. — А золото это люди приносили сами, купцы да менялы, добровольно, но… по большому счету оно обманное… — у честного Карланта вытянулось лицо. Рус вздохнул и стал объяснять «что к чему», делая акцент на неправедную блокаду месхитинцами побережья Тира.

После долгого рассказа, князь одного из уделов «пригорной» Этрусии, «понял» пасынка своего бога:

— Купеческая алчность виновата, жадность Торговых домов, — говорил, неодобрительно качая головой. — Я бы, конечно, все честно объяснил: так, мол, и так, последние платят первым… это как выигрыш… но и тебя понимаю — прав ты Рус. Они первые начали. Ничего, будут умнее. Это как военная хитрость. — Рус горячо поддержал это предположение.

— Конечно военная хитрость! Деньги — тоже оружие. Да еще какое! Только, остальным знать о происхождении богатства ни к чему. Тебе — надо, потому как у тебя дома храниться. — «Военная хитрость! Молодец, Карлант, придумал!», — и ему стало немного стыдно за то, что заставил верного человека выдумывать причину, достойную чести пасынка Френома — бога Духов и «воли», в смысле воинского понимания «силы духа». Сам как-то забыл о «легализации» такого богатства, а хотя бы однажды, для «самых своих», её надо было озвучить. Теперь «в случае непредвиденных обстоятельств» Карлант прикроет.

«Вот и занятие я ему нашел на старости лет. И он доволен — светится, как самовар… — Рус уже решил, что всеми финансами займется этот пожилой князь. — Только пришлю ему в подчинение кушинга, так сказать «советником»… черт, ни одно имя на ум не приходит… но ничего, схожу в Кушинар — выберу…», — и с удивлением узнал, что в землях коренной Этрусии это племя растет и чувствует себя достаточно неплохо.

— …я когда судиться с соседом начал… это до чего же дошло, Рус! Понимаю, что неподконтрольные воины тебе, Эрлан не нужны, осознаю, что благодаря этому, выкупу дружин, былая вражда грусситов — гросситов почти забыта… нет, не совсем забыта, а идет как-то вяло, без накала… ага, — Карлант хорошо выпил, его мысли сбивались.

На торжественным ужин, состоявшимся на следующий вечер после обустройства «сокровищницы», Карлант пригласил самых близких родственников, соседей и окрестных жрецов. Рус, воспользовавшись случаем, вызвал Эрлана, Фридланта и Вавилиана, которые прибыли под охраной всего двух гвардейцев и в сопровождении неизменного секретаря — Горелика. Царь «с сотоварищами» прибыли еще с утра и все «важные дела» были обсуждены, ценные указания розданы, приказы записаны. Первоначальным наймом «специалистов для постройки тоннелей» займутся посланники в «просвещенных» странах, дорога пройдет через Анектию, через её одноименную столицу, где толщина хребтов минимальна. Но это не точно — все можно переиграть, — царь пошлет настоящие экспедиции в разные места Каринских гор. Дело намечается долгое, многолетнее… Возможно и Русовского золота не хватит, придется залезать в казну (отчего Эрлан заранее брался за голову), а скорей всего занимать, — князь Кушинара пообещал низкие ставки (Эрлан всего лишь поморщился).

Пасынок Френома давно объявил «Курс на частичное открытие Этрусии остальному миру». Все с этим, разумеется, согласились. Только практически-то ничего не изменилось, кроме, разве что, расширения страны и выхода к морю. Много этрусков ушло служить «за горы» наемниками, часть — послана туда вполне официально, царем. А вот «притока иностранцев» что-то не наблюдалось. Строительство тоннелей обещало в корне изменить ситуацию и Фридлант, как ни странно, против них не возражал. За ужином он объяснил свою позицию:

— Чем больше так называемых «просвещенных» побывает у нас, тем лучше они поймут, кто принес им Силу их Богов. Да я уверен: цари да князья затопят свои страны слухами «как у нас ужасно» — лишь бы отвадить народ от посещения нашей богоугодной, изначальной земли первых магов, где Бог прожил среди наших предков целую жизнь! — под конец его глаза сверкнули-таки фанатичным блеском. Рус ловко «поймал» этот блеск и согласно сжал жрецу руку (они сидели рядом — Фридлант по левую руку от «пасынка». По правую само собой — Эрлан).

Но сам Рус не соглашался с такой уж «силой правды», которая «откроет глаза». После Сумрака Этрусия «открылась» лет на сто и ничего, революции в сознании «просвещенного» народа не случилось. Хотя… тогда приглашались маги, иногда разрешали открывать ордена… это, конечно, совсем не то. Вполне возможно, что кое в чем Верховный Фрегорский жрец прав. «А еще, хитрец, вырвал у меня обещание посетить через месяц-полтора столицу, причем открыто, через Главный храм, а я этого не люблю», — горестно вздохнул Рус в конце рассуждений.

Вообще-то «иностранцы» в Этрусии появились: кочевники, сложившие оружие и присягнувшие на верность, и «оседлые» кушинги. Если первые в огромном большинстве своем продолжили заниматься скотоводством, то со вторыми оказалось сложнее.

— Высудить я решил у соседа одну рощицу… — продолжал рассказывать Карлант. — Раньше я бы дружиной пошел! Эх, были времена… тем более он гроссит, я точно знаю… — он был хозяином, поэтому гости, хоть и давно знакомые, но в настоящее время очень, несравнимо высокопоставленные, терпеливо слушали его перескоки с одного на другое. — Земельный суд у нас в этом… в Солигоре. Ну и зашел я туда в первый раз… слово чести, едва за меч не взялся! Мне показалось, уважаемый Фридлант, — князь обратился словно лично к Верховному и жрец смотрел на него с особым интересом, похоже, зная о чем пойдет речь, — что это кушинги нас завоевали, а не мы их! Что не помощник у жреца-уложенца, так кушинг! Да не один! Хвала Френому, сдержался, не изрубил в фарш. — Князь быстро выпил, быстро закинул что-то в рот и быстро, чтобы не заставлять высоких гостей ждать, продолжил. А руководство страны, надо сказать, слушало с интересом:

— Когда успокоился… а, согласись, уважаемый Фридлант, нелегко видеть в храме Френома чужаков: маленьких, круглолицых; пожилые — с животиками, и все как один перепоясаны алыми кушаками… чтоб их всех Аргост забрал! А некоторые так вовсе имеют наглость не бриться — варвары варварами, тьфу! — в хмельном виде Карланту приходилось труднее держать себя в руках. Тем более, его поддерживала собравшаяся сейчас за столом родня и было видно, что виною тому не только и не столько глухой провинциальный консерватизм, а неудачная тяжба. — Поговорил я потом со жрецом. Так он говорил, что все они в городке поселились, приняли посвящение Френому и пошли в помощники… не очень-то охотно в помощники уложенца этруски идут — так он сказал. А я, уважаемый Фридлант, ранее не замечал того… — Князь, хоть и со всей вежливостью, но очень явственно требовал ответа.

— Позволь, князь, я тебе кое-что объясню. — Инициативу перехватил Рус и Фридлант его за это мысленно возблагодарил. — Князь кушингов — я. Не позабыли, уважаемые?! — Пасынок Френома медленно, в глубокой тишине, обвел колючим взглядом всех, имевших несчастье сидеть за пиршественным столом в большой горнице усадьбы Карланта, в той самой комнате, где когда-то состоялось историческое заседание верхушки грусситов, на котором «принц Рус» был признан «настоящим». Если царь, Верховый жрец столицы, хранитель традиций Вавилиан и хозяин терема, Карлант, привыкли к Русу, видели его, как говорится, «всякого», то незадачливые родственники и даже царские гвардейцы почувствовали себя «крайне неудобственно». Рус, меж тем, продолжил:

— Они, кушинги, точно такие же подданные Эрлана Первого, нашего с вами государя, как и остальные этруски. Они посвятились Френому — это позволяет им заниматься в храмах разными делами, в том числе и скучным монотонным — помогать судебным жрецам-уложенцам. А это, заметьте, этруски: им, незнающим «Божественное завещание» с детства, гораздо сложнее… А ты, Карлант, раньше обращался в суд? В том-то и дело! Жрецам-уложенцам — главным помощникам судей, всегда самим не хватало помощников. Не шли этруски на эту «буквоедскую» должность. Фридлант?

— Ты прав, князь, — подхватил Верховный жрец. — Место проблемное было и во многом еще осталось. Остается только молить Великого, чтобы он побольше людей выгонял из Кушинара. Кушинги предпочитают торговлю и мореходство, а не скромную должность «помощника уложенца», а выше им, по крайней мере в первом поколении, не подняться…

— А зачем же они идут туда, эти хитрецы? — выпивший Карлант посмел перебить Фридланта. Впрочем, тот не обиделся.

— Ты взятку им давал, что ли? — «по свойски» спросил Верховный.

— Не взяли, — отмахнулся удельный князь, — почти всем краснотряпочным[7] предлагал. И так уважительно отказали! На бой вызвать не за что. Чтоб их Аргост!.. — последнее произнес так потешно, что обстановка сама собой разрядилась.

— Они надеются на рождение склонных к Силе детей, которые в нашей среде встречаются раз в пять — десять чаще, чем среди других народов и вер. — этими словами Фридлант как бы «подвел черту». — Давайте выпьем, Аргостовы дети! Надоело уже голос рвать! Даже мне, привычному к этому делу… — Верховному жрецу отказать не посмели.

Утром, провожая Фридланта, Вавилиана и Эрлана, Рус вспомнил:

— Да! Совсем забыл. Тебе, Эрлан, наверняка целый отчет о том составляли и ты, Фридлант должен помнить. Примерно год назад в Кушинар прибило судно с другого континента. Военный корабль, патрульный. Их именно прибило: там Текущего не было, а Ревущий в затяжном шторме в откат ушел…

— Да, князь, я помню, — подтвердил Эрлан. — Они были из империи Муль, где правит император Муль и это имя принимает каждый следующий правитель. Империя занимает почти весь континент, сами себя называют «страной тысячи народов»… а в чем дело? — Царь прервал свои «воспоминания вслух».

— Эрлан, Фридлант… — Рус заговорил почти «заговорщически». — Надеюсь, понятно, что ранее, сразу после «Битвы Богов», когда я призывал этрусков идти завоевывать тот континент, я — ошибался… вернее, основывался на ошибочной информации. — Ухмыльнувшийся Верховный жрец и серьезно кивнувший царь подтвердили, что все они прекрасно понимали и до этого разговора… Тот призыв «пасынка Френома» нужен был исключительно для внутренней политики. — Однако! Я велел заложить океанские военные суда, две штуки. Нашли старые чертежи, кое-что подсмотрели у «мульцев»… кстати, их купцы давно торгуют с ойкуменой, а в Кушинар почему-то не заходят…

— Так они, князь, в основном единорогов, борков и ингредиенты из пятен скупают, — «пояснил» Фридлант.

— Нет, не в том причина, что у нас пятен нет… не пойму пока. Империя-то большая и купцы разные — нашли бы себе партнеров и в наших краях… это, кстати, еще одна причина в глубокой разведке. Сейчас корабли ходовые испытания проходят, а от вас, товарищи, я жду самых умелых жрецов и разведчиков, желательно с неэтрусской внешностью…

— Князь! Я, как царь, давно ждал от тебя этого предложения. — Слово «товарищи» попало в цель — Эрлан растрогался. — Не дело это — военно-разведывательный поход, а в экипаже одни кушинги… Я был уверен, что ты ко мне обратишься и соответствующую сотню давно приказал собрать.

— Сотни много, достаточно по паре десятков на корабль… Эрлан! Это была моя личная инициатива, потрачены исключительно кушинарские деньги, поэтому места для обиды не вижу. Но с другой стороны, Кушинар — часть Этрусии, потому и попросил разведчиков. — Рус, посчитав разговор с царем законченным, повернулся к Фридланту и тот, не дожидаясь вопроса, ответил:

— Сколько?

— По пятерке на судно. Желательно низкорослых. — Верховный кивнул.

Рус вдруг вспомнил, как его «звонком» вызвал Пирк.

— Князь, к нам в порт пожаловал корабль «с той стороны»…

— Купец? — Рус давно ждал «ответных визитов». Несколько кушинарских Торговых домов подготовили суда и отправили их наугад, «просто на запад». Больше года прошло — никто не вернулся. Амулетами «эфирного разговора», по причине их тогдашней редкости и дороговизне, суда не снабдили, а Ветровики, бывшие в экипажах, «сливаться с Силой» могли на самое короткое время и вскоре «график встреч» сломался. Последнее, что они сообщили: «Идем по спокойному океану, признаков земли не замечено. Капитаны берут все южнее и южнее, прошли уже половинную[8] параллель. Пытаемся убежать от шторма…».

Как ни старались купцы, но в гильдейском архиве не нашлось «до Сумрачных» карт, упоминаний о портах того континента, курсов, лоций, списка потребностей. Это вообще-то никого не удивило: и гильдия, и город Кушинар возникли уже в «после Сумрачные» времена. И наоборот, удивило то, что в гильдии Мореходов обнаружились чертежи океанских судов — более дорогих и гораздо более сложных в постройке, чем нынешние, по большому счету, являющиеся каботажными.

— Если их купцы имеют на своих кораблях по четыре «скорпиона», да по паре баллист, тогда да — торговец.

— Иду, — предупредил Рус перед тем, как «отпустить» «отражение» души Пирка. Быстро «добурил» очередную скважину и перед созданием «ямы» позвал Андрея:

— Я вижу, как тебе надоело напрягаться почем зря…

— Более нудную, скучную, глупую работу, недостойную настоящего мага… — Андрей устало подходил к другу и вдруг остановился. — Так. Куда?

— В Кушинар.

— Идем. Давно моря не видел. Силы на двоих хватит? — Хватило. Иначе бы Рус не позвал.

Вышли в привычно месте — в спальне дворца, где их уже поджидал Пирк — невозмутимый, как спящий удав.

Поприветствовав князя и его друга, давно знакомого мага-Водника… то есть, Текущего, «райгойд» доложил:

— Гости встали на входе в бухту. Разумно предположить, что щиты, споро выставленные вдоль бортов — приглашение лоцмана. Наши спорят между собой — кому ехать. Всем хочется первым подняться…

— А какого Тартара все решили, что они из-за океана?

— Во-первых, государь, штандарт абсолютно никому неизвестен, во-вторых, поднят он на грот-мачте, которая привязана к обломку собственного основания, а остальные две потеряны безвозвратно. Гребная палуба имеется, однако она закрыта заглушками, часть из которых…

— Короче, судно неизвестной конструкции, изрядно побитое — заставило предположить давно ожидаемое. Так?

— Именно, князь! Я завидую твоему точному изъяснению. — Пирк не преминул нагло польстить. — И корабль действительно изрядно потрепало.

— Все, Пирк, достаточно. Идешь с нами в порт? Кстати, в какое место?

— «Береговой» форт и да, я хотел бы сходить с тобой, государь.

Хвала богам, из-за спора лоцманов, иноземный корабль стоял на месте. То ли не могли сами «просчитать» фарватер, то ли справедливо опасались «быть неправильно понятыми». И так на него всеми своими двумя «скорпионами» нацелилась единственная военная галера гроппонтского производства. Ну и форты («береговой» и «скалистый», расположенный на гряде — волноломе, образующим Кушинарскую бухту) «ощетинились» горшками с горючей смесью, как бы нетерпеливо подпрыгивающих в корзинах баллист, гудящих от жажды выстрела.

Рус, выслушав доклад военного начальства и поприветствовав всех присутствующих, прекратил препирания:

— Вы кушинги или кто?! Что за споры, как у варваров, не поделивших стекляшку? — Он использовал Силу исключительно из «астрального колодца» и высокие посетители были замечены только внимательным заряжающим «дальней» баллисты, который заметил и успел предупредить начальство о появлении «зыбучей ямы».

— Князь! — ответил самый смелый лоцман, одновременно самый молодой. — На такие варварские посудины мы ходим вместе с толмачами, а они не могут определиться. — Он говорил, широко улыбаясь, показывая сверкающие золотые коронки на верхних клыках — «писк моды» среди юных мореходов. — А среди лоцманов — моя очередь. Я — везунчик, — сказал, специально сверкнув коронками.

— Не гневи богиню удачи, — хмуро проворчал его более пожилой сменщик.

— А я не боюсь! Я у неё любимчик. Чему быть — того не миновать! — сказав эту вполне земную присказку, швыркнул блеснувшим правым клыком и отвернулся от коллеги.

— Князь! — наконец-то «опомнился» дежурный офицер «берегового» форта, командир «дальней баллисты». — Причина не в толмаче — все равно их язык никто не знает, задержка вызвана тем, что я послал за магом-Исцеляющим. Гостям наверняка нужна лекарская помощь и «мыслеречью» они владеют лучше других магов.

— Гостям, говоришь… — Рус задумался, обратив внимание на это непривычно звучащее в устах военного слово. Что значит истинный кушинг! — Отставить лекаря. Нуждались — попросили бы, нашли способ. Открою всем секрет: на той стороне океана нет пятен, а следовательно не было альганов, от которых орден Родящих перенял «мыслеречь»… Отправляй обычного толмача, любого. И лоцмана. Очередного, — последнее Рус произнес с усмешкой и повернулся к молодому «клыкастику». Тот, ухмыляющийся, стоящий вразвалочку, мгновенно посерьезнел. — Веди их сразу в док, им нужен ремонт. Я, Пирк и мой друг Андрей поднимемся на судно в качестве таможенника, коменданта и… «райгойда». Пирк, сделаешь вид, что ты самый главный.

— Судя по тому, что ты, Великий князь, появляешься в своей вотчине лишь время от времени, я и есть самый главный. — Не моргнув глазом ответил Пирк.

Он уже прекрасно выучил пределы «беспредельного чувства юмора» Руса и охотно, с удовольствием, можно сказать «с типично кушинарским шиком» пользовался этими знаниями. Бывшему землянину это нравилось. Восхищало это и кушинарский народ, обладающий высоким самомнением, честно говоря не всегда оправданным, и отличным чувством юмора: высказывание Пирка заставило улыбнуться всех присутствующих, а Андрей, неожиданно для не знающих его кушингов, открыто хохотнул; чем мгновенно заслужил их уважение.

Если корабельный Ревущий — пожилой измотанный человек, — и удивился тому факту, что таможенник и какой-то «средней руки» чиновник, — склонные к Силе, то никто не заметил его изумления. Улыбчивый варвар с пошлыми золотыми зубами, видимо, поняв крики и жестикуляцию капитана о течи в одном из трюмов, привел их корабль в «сухой» док. А то маг уже сильно устал заниматься однообразным занятием — поддержанием «воздушной пробки» с постоянным подкачкой в неё Силы. Иначе они давно, с самого рассвета отправились бы кормить крабов: риф попался совершенно неожиданно; в том месте, где они обычно не встречаются — за сотни миль от берега в, казалось бы, глубоководном месте.

Рус не был на земле мореманом, но успел «нахвататься» от кушингов общих сведений. Крупный трехмачтовик длиной около сорока шагов; относительно узкий, с одним гребным ярусом — явно военная галера, только почему-то без тарана. Хотя… с вооружением в четыре больших «скорпиона» (на носу, корме и по бортам) и две баллисты, расположенные на специальных возвышениях перед фок-мачтой (ближней к носу) и позади бизань-мачты (ближе к корме. Центральная — грот-мачта) делали корабль очень грозным. И в то же время, он вызывал жалось, как потерявшийся сторожевой пес случайно сорвавшийся с привязи. Типичный береговой охранник. Только большой. Рус невольно восхитился выучкой экипажа сумевшим сохранить крупное вооружение. То есть сначала убрать и надежно спрятать, а по выходе из полосы штормов — установить чуть ли не раньше, чем починить подобие грот-мачты и соорудить парусное оснащение — один большой косой парус.

Рус, как склонный к Силе Геи, играл роль таможенника. Андрей — начальник порта. Пирк объяснил, что иначе выйдет еще подозрительней:

— С таможенником, который использует Силу Земли, моряки еще готовы мириться, но с командиром — никогда. Поэтому, дежурным чиновником Кушинарского порта я назначаю тебя, господин Андрей. И честно скажу: я бы удивился, увидев магов на таких неуважаемых должностях, вынужденных самим посещать разные суда…

— А кое-кто говорил о коменданте… — делано обиделся Андрей.

— Увы, Князь ошибался. Сей уважаемый господин не любит лично подниматься на приблудные корабли… но я — не гордый, я — поднимусь. Тем более чего мне, коменданту большого порта, бояться в сопровождении двух склонных к Силе? А на пирсе еще будут охранники стоять… штук двадцать. — Пирк ловко исправил еще одну ошибку «любимого всеми кушингами, но не очень хорошо знающего их жизнь князя».

— Ты прав, Пирк, — нахмурился Рус, чувствуя досаду, — я еще этрусков вызову. Не переживай, они будут исключительно скрытно наблюдать. Может заметят то, что мы упустим… да и царю надо отчет писать — не нам же этим заниматься?

Пришлые маги сразу заметили «перегруз» каналов у корабельного «Ревущего», виною которого была долгая непрерывная работа с Силой. Кушинг-толмач, с круглившимися от удивленного ужаса глазами, быстро, практически бегом, почему-то молча, повел «начальство» в трюм. Их неотлучно сопровождали тот же «Ревущий» и четверо матросов вооруженных абордажными саблями, пожалуй, мало чем отличных от кушинарских аналогов и… арбалетами.

— Вот… — хрипло вымолвил, наконец, толмач, показывая на освещенную масляными светильниками дыру.

Доски обшивки, промасленная пакля, ребра шпангоутов частью отсутствовали, а частью были вдавлены внутрь, образуя пробоину локтя два в диаметре. Стало понятно огромное удивление пожилого толмача, видимо, бывшего уверенным, что с такими пробоинами корабли не живут. За всю свою шестидесятилетнюю жизнь, он не встречался с «борьбой мага за живучесть». Зато подобные повреждения видел и все они заканчивались исключительно затоплением. Сейчас же дыру, за которой стояла по портовому мутная, местами словно пробитая солнечными бирюзовыми кинжалами морская вода, закрывала структура из Силы Эола. Она выглядела как медуза, пустившая щупальца в каждую щель, в мельчайшие проломы. Удивительно, но на полу трюма, очищенного от каких-то тюков, было сухо. Старый кушинг не замечал структуру, для него забортная вода стояла прямо перед глазами. Пытаясь ощупать преграду, он сунул руку в дыру, попал в воду и, перепугавшись отсутствием какой-либо перегородки, резко выдернул ладонь, которая, к его ужасу, оказалась сухой. Больше толмач не «экспериментировал», а с огромным нетерпением ждал князя, о магической мощи которого ходили легенды.

Рус с интересом поизучал новую структуру и прямо «сверху» «воздушной заплатки», тянущей из бедного «Ревущего» Силу непрерывным потоком, «налепил» собственную, созданную на основе «мягкой и липкой» «каменной сети» с частой, микронных размеров ячейкой.

Андрей, наблюдавший за действиями друга с огромным интересом, — поразился и позавидовал легкости создания новой (он в этом не сомневался) структуры. Уставший «Ревущий» не приглядывался так тщательно, как Андрей, он удивился самому факту: ремонтом корабля занимается служитель Геи, а не мощный, судя по растянутости каналов, служитель Гидроса.

— Эй, Ревущий, все! Можешь прекращать, — сказал таможенник, сопровождая свои слова жестами.

Имперский маг, наконец, пригляделся к структуре из Силы Земли и с облегчением развеял собственное создание. Перед тем, как потерять сознание, он успел заметить, как местный маг «прикрыл» ставшее ненужным отверстие, через которое проникала Сила Эола. Когда «Ревущий» падал, то первый, кто подставил под его голову руки, оказался этот же ловкий таможенник — служитель Геи. Хвала богам, успел — не дал разбиться о торчащий шпангоут.

— Андрюша, ты видел оружие, которым вооружены почти все матросы? — спросил почему-то страшно довольный Рус, когда они, тщательно осмотрев грузы, покинули судно.

Там остался распоряжаться Пирк, по сути арестовав корабль. Команда, прекрасно понимая свое положение, не сопротивлялась и выполняла все «команды жестов». Если, конечно, капитан подтверждал. Иначе — моряки делали вид, что страшно тупые.

— Ага, я тоже удивился. Странные луки. Неудобные — ужас! А стрелы какие короткие? Куда это годится! А заметил, что они о Знаках понятия не имеют!

— Заметил. У них пятен не было, а с ними и нужных ингредиентов… Зря ты так о тех луках. Короткие стрелы, между прочим, запросто любую кольчугу пробивают и пластинчатые вставки. Если без Знаков… хотя… надо попробовать… было…

— Ха! Да если бы все было так, как ты мне говоришь, то наши кузнецы… там же делать нечего!

— Ха! Это тебе кажется! — Рус внезапно посерьезнел, встал и остановил друга. — Знаешь, почему их нет на всей ойкумене? Потому что Френом запретил, лично. В «Божественном завещании» об этом есть… точно не помню, но суть такая: Ему принесли древний арбалет из пещеры гноллов. Дерево сгнило, а железо они хорошо закаляли — не ржавело. Так Он, мой Отчим, сказал, мол, нечестное оружие, недостойное воинов. Мол, учишься всю жизнь воинским наукам, а любой крестьянин, мальчишка, а то и вовсе баба — хлоп и нет тебя. И доспехи старинные… видел, как меня во Фрегорском дворце изображают? Сплошные пластинчатые латы. Так арбалетный болт — так называется маленькая стрела для него — те латы как пергамент пробивает. — Френом немного преувеличил и Рус говорил точно по «завещанию». — И учиться пользоваться этим мерзким оружием легко — день-два и все, честному воину может прийти конец. Не добавляет арбалет воинской доблести, поэтому запретил Он делать похожее оружие. А запрет Бога о чем говорит?..

— А они? — Резко спросил Андрей.

— Они… значит, Френом на тот континент не ходил и магия у них развивалась полностью самостоятельно, а не как в ойкумене: от этрусков — археев.

— Ты хочешь сказать, что у нас этот… арбалет сделать невозможно?

Рус надолго задумался. Потом вдруг широко заулыбался:

— А знаешь что, Андрюшенька, я уверен, что кушинарские мастера попробуют его скопировать. Там и посмотрим. Идем, чего застыл? — Сказал в привычной для себя манере, будто забывая о том, что сам останавливал друга. — От таверны запах… Чуешь? Лично у меня в животе урчит…

Рус, будучи в Кушинаре, любил питаться в «общепите».

Глава 10

«Фотографируя» память иноземного мага, Рус «снимал» всю его жизнь, вплоть до раннего детства — не осторожничал. Днем, отвлекаясь на разные заботы, еще удавалось избегать наплыва чужих переживаний, но поздним вечером, когда он решил «просто прилечь отдохнуть» и как-то разом провалился в небытие, явились кошмары, казалось, забытые после сортировки части актуальных эльфийских знаний, необходимых для развития «новой» магии на основе Силы Эледриаса.

Несмотря на все размолвки, между Русом и Гелинией сохранялась необъяснимая душевная связь, однажды (скорее случайно, чем преднамеренно) установленная самой Геей. И в этот вечер, едва почувствовав терзания мужа, Гелиния забросила все дела своего княжества (до этого момента считавшиеся наиважнейшими) и «прибежала» к нему, не испугавшись заработать откат или вовсе «потеряться» в недрах расслоения Тьмы — расстояние от Кальвариона до Кушинара было слишком большим для её каналов Силы. Некогда, знаете ли, бояться, когда сердце плачет и зовет: «Поспеши, ему плохо!», и когда чувствуешь где находится супруг, и знаешь координаты того места — большой спальни их кушинарского дворца.

Рус метался: свалившись на пол, замотался простыней, часть которой зачем-то, не просыпаясь, рвал зубами. Черты его лица исказились до такой степени, что Гелиния невольно отстранилась от человека, на мгновенье показавшегося ей глубоко чужим; но сразу же, стыдя себя, бросилась к любимому мужу… чтобы потерять сознание от отката.

А Русу виделся Золотой дракон — смертельно опасная для Перворожденных разумная тварь. Дракон, немыслимым для рептилии образом скалясь, пикировал на Руса, который в это время был невозмутимым эльфом, создающим узор невообразимой мощи и понимающим, что вряд ли он поможет против этого древнего практически неуязвимого врага. Эльф не пытался спрятаться — это позор для воина его ранга (тем более это стало физически невозможным), — он встречал свою неминуемую смерть спокойно, незаметно для самого себя вставляя в узор недавно услышанную мелодию неописуемой красоты. Он жалел лишь о двух вещах: его любимая Линдагориэль не скоро узнает о гибели жениха и эльфы его клана продолжат пребывать в неведении о тайном гнездовье Золотых тварей. Жаль, не станет он героем. Но не упущенная слава смущала бесстрашного разведчика, а позорное оцепенение, сковавшее ноги; и мнилось ему, что парализовал его один лишь оскал желтой блестящей в лучах заходящего светила твари…

Проснулся Рус не от пламени, которым окатил его Золотой дракон, не от мнимой смерти себя — альгана, душа которого, похоже, прошла перерождение и поглотилась во время «Ссоры Богов», — а от ворвавшейся в кошмар мысли: «Гелинии плохо!!!». В следующий миг он проснулся с почти готовой «зыбучей ямой», пока лежащей в астрале.

«Здесь она, Большой друг, — успокоил его Дух слияния с Жизнью. — У неё откат и я сделал все, что нужно… странно, но твой амулет, который не должен был бы пропустить мое подобие — пропустил…» — закончил речь с явной тревогой.

Рус тряхнул головой, окончательно избавляясь от тяжкого видения, положил голову супруги себе на колени, погладил густые темные, но в то же время мягкие как пух волосы, вдохнул родной, чуточку терпкий запах, мгновенно вызвавший у него пошлое желание; недовольно крякнул, отгоняя неуместное в данный момент возбуждение, тяжело вздохнул и со всевозможной осторожностью, будто Гелиния была сделана из тончайшего хрусталя, положил её на кровать. Не раздевая, укрыл спокойно спящую жену и только после этого ответил Духу жизни:

«В амулете Гелинии мое Слово скреплено её Волей, а тебя она прекрасно знает. Знает, что ты мой друг, а мне она, как я только что еще раз убедился, полностью доверяет… спасибо, друг!», — Дух не ответил, но Рус почувствовал его довольство. Странное и, между прочим, неописуемое ощущение. Как, впрочем, все эмоции его бестелесных «друзей».

«Глупенькая, зачем так рисковала? Можно подумать, у меня раньше кошмаров не было! Проснешься — устрою тебе «Кузькину мать»!..», — Рус лег рядом и мысленно ругал супружницу, невольно представляя, как он будет её «наказывать».

Он гнал эти желания, возникающие так не вовремя, но… уснуть ему не удалось. А утром, к обоюдному удовлетворению, Рус забыл о каком-то там «наказании». Или можно сказать наоборот: вспомнил и очень постарался. После они снова «разругались» и муж отправил жену обратно, в Кальварион:

— Только предупреждаю, дорогой, в спальню! Не предстало мне представать перед подданными в таком виде! — Рус, в ответ на этот пафос, подарил жене язвительную улыбку, к арсеналу которых она давно привыкла, поэтому не обратила особого внимания на выражение лица мужа. Впрочем, высокомерный настрой её все же схлынул. — Ну, Русчик, сам же все понимаешь… — лишь после этой просьбы пасынок Френома создал «яму».

В этот же день Рус велел заложить два океанских судна. Расходы взял на себя, то есть на казну. Пирк давно докладывал, что в архивах Гильдии мореходов соответствующие «досумрачные» чертежи нашли и сейчас, выслушав распоряжение владетеля, он коротко ответил:

— Понял, князь. Гильдия ждала твоего повеления. — Райгойд сказал это с таким видом, будто и сам только об этом и думал.

— Не понял? — честно признался повелитель купеческого города. Его лицо в этот момент выражало искреннее недоумение: «А как же пройдохи — купцы? Неужели им неинтересно, что на той стороне «шарика»? Какие товары в ходу и все такое прочее?»

— Кхм, — Пирк кашлянул, чтобы скрыть довольную улыбку: «Пасынок бога, а такой наивный! Нет, вояка-этруск в нем иногда проглядывается…». — Торговые дома ждали, когда разведка пройдет за счет казны. Один раз они уже рискнули, как ты ведаешь — никто не вернулся… дорогое это удовольствие…

— А если бы я не захотел?

— Все были уверены, что рано или поздно ты обязательно захочешь! Бились об заклад — когда…

— И? — перебил его Рус.

— Что и? — теперь недоумевал исконный кушинг, что доставило «пасынку» истинное удовольствие.

— Ты выиграл или проиграл?

— Выиграл, князь! — Пирк не стал скрывать радость. — У самого Рида! Целую семигекту. Он ставил на прошлый месяц, я на этот.

— Что ж, Пирк, поздравляю. Да! Вели подсмотреть на судне пришельца новинки — может пригодятся…

— Опытные мастера уже осматривают, ни дактиля[9] не пропускают!

Внезапно Рус буквально печенкой почувствовал, что по собственному почину кузнецы ни за что не возьмутся за создание арбалета. Мастера попросту не обратят внимания на это прогрессивное средство для убийства особей, имеющих наглость прикрываться железной одеждой. Зря он убеждал Андрея в обратном.

— Хвалю, Пирк! Пусть не затягивают… И вот еще что… там матросы были вооружены механизмами наподобие маленьких баллист. Закажи кузнецам копию.

— Будет исполнено! — кушинг ответил бодро, а на самом деле очень удивился: то оружие показалось ему страшно неудобным, сложным в изготовлении, ненужным и почему-то отталкивающим, уродливым. И, в конце концов, зачем загружать кузнецов? Можно просто велеть принести один экземпляр со склада — команда иноземцев была разоружена. Но райгойд хорошо выучил своего повелителя и с советом не полез — Рус был предельно серьезен.

Тот неказистый экземпляр, представленный ему через месяц, — с постоянно ломающимися плечами (кузнец почему-то сделал их из самого дрянного железа), со рвущимися в неожиданных местах тетивой, — многое поведали Русу, разглядевшему «обрывки» Слова собственного отчима, буквально цепляющиеся к каждому элементу механизма. Рус не поленился и съездил верхом в док, где уже заканчивался ремонт иноземного «берегового сторожевика тяжелого класса Первенец Гидлея[10]» — это узнали от «гостей», пораженных и напуганных возможностями «мыслеречи», которой владел допрашивающий их Следящий за порядком маг-Водник. В сухом доке пасынок Френома заглянул на склад и внимательно рассмотрел оригинальный арбалет. На этом оружии следов ржавчины не заметил. Пасынок разочаровано бросил арбалет обратно на полку, развернулся, готовый выйти, как вдруг сердце его ёкнуло: по самой грани восприятия скользнул обрывок Слова из знакомой Силы «любимого» отчима. Рус подбежал к лежащему на полу самострелу, брезгливо брошенного кузнецом-оружейником, который вынужден был «изучить эту мерзость». Чувства мастера буквально вопили об этом и Русу показалось, что они яростно въелись-вгрызлись в железо. Бывший землянин поднял арбалет, увидел подернутые ржавчиной плечи и тогда его озарило. Он чуть не закричал «Эврика!» и в дальнейшем создание «универсальной защиты» пошло гораздо быстрее.

А вскоре, полностью восстановленный корабль военно-морских сил империи Муль покинул Кушинар. Никто из экипажа не захотел остаться в гостеприимном городе, где под конец своего пленения, по личному распоряжению князя моряки содержались почти свободно; и никого из кушингов мульцы с собой не взяли, — а многие напрашивались. Тут снова не обошлось без князя: он категорически запретил давить на «гостей», а капитан чужого сторожевика, поблагодарив хозяев, отказался брать пассажиров. Причем поговаривали, что произошло это после страшно тайной, насквозь секретной встречи того капитана с самим кушинарским владетелем. Любопытная общественность терялась в догадках…

В Кушинаре Рус отдыхал. Его любимым занятием стало наблюдение за испытаниями двух кораблей, которые почему-то упорно представлялись никогда невиданными бригантинами[11], а не «безвесельными трехмачтовыми галерами углубленной осадки», как называли их местные корабельщики. На палубу, кстати, наглые мореходы своего князя не пускали, а тому очень хотелось. Рус послушно, как самый примерный ученик-первогодок, терпел и ждал приглашения. Наконец, спустя декаду слежения за серыми зимними волнами, навивающими мечтательные, с налетом легкой грусти размышления о «смысле жизни», кушинарский властитель удостоился приглашения на борт судна имени самого себя, на «Руса Четвертого».

Свежий ветер колыхал одежды и спущенные паруса, а волны — здесь, на выходе из Кушинарской губы, за пределами фортов, — ярились, заставляя непривычных этрусков внимательно следить за равновесием: палубу шатало. Опытные мореходы — кушинги, глядя на них, украдкой посмеивались. Запах свежего дерева перебивал вездесущие ароматы соли, водорослей, йода, рыбы и еще дарки знают чего, типично морского. Рус с наслаждением, закрыв глаза, вдохнул воздух, впитавший в себя, кроме вышеперечисленного, еще и нетерпеливое предвкушение первого похода. Перед ним выстроились экипажи обоих кораблей с прибывшими этрусками — разведчиками и жрецами Френома.

Рус недавно «приглашал» «отражения» их душ в свою внутреннюю вселенную, где каждому подарил свитки-знания о истории, устройстве и обычаях империи Муль, теоритические сведения о языке и письменности, «сфотографированные» в памяти пленного мага-Дующего[12]. За время похода разведчикам и жрецам придется тщательно изучить эти сведения и очень жаль, что им не удалось услышать живую речь носителей мульского, общеимперского языка. Но Рус успокаивал себя тем, что многие моряки-кушинги нахватались от заокеанских «гостей» особенностей произношения, а работавший с пленными маг-Водник растолковал многие слова, понятия и знания, считанные из голов некоторых мульцев совершенно лишенных ментальной защиты. Ребята помогут этрускам, подтянут в языковой практике. А пока надо сказать слова напутствия:

— … всех поражает, откуда взялся запрет для мульских купцов на посещение северных широт? Даже их береговая охрана недоумевает. В этом вы, кушинги, сами могли убедиться… — Рус в очередной раз повторял главные задачи экспедиции: разобраться с этим любопытным вопросом и найти ближайший путь к мульскому континенту с точным замером расстояния и снятием географических и астральных координат.

Глотские острова — место, откуда пригнало береговой сторожевик, — его не устраивало. Во-первых, — то были острова, а не материк; во-вторых, до них было слишком далеко, «зыбучей ямой» не достать. Рус очень надеялся найти Донадорский полуостров с мысом «Вечных бурь», который, по сведениям, добытым из памяти мага-Дующего, выступая далеко в океан, являлся крайней восточной точкой Великой империи.

— … Да пребудет с вами богиня удачи! — закончил Рус и быстро покинул судно. Не любил он долгие прощания, а тем паче пафосные выступления.

Разведчики (или послы — смотря по обстоятельствам) «прочитают» «свитки», оставленные в отражениях их душ, и прибудут в империю вполне подготовленными. Пасынок Френома был уверен в прилежании своих подданных, в их умении и способности усвоить необычные для них сведения. Честно говоря, изучив память заморского мага, он и сам пребывал в некотором недоумении.

Штатный корабельный маг-Дующий, офицер флота Его Императорского Могущества был представителем поморского народа Хайве. Родился он в бедной семье рыбака, на побережье Великого моря. Жили они не то, чтобы голодно, но на грани. Ютились в хлипкой хибаре. Их северный край населен был мало: от одной семьи до другой надо было идти целый день. Или плыть, или зимой по льду на буере скользить. Благо, озер кругом было не счесть. Хайве так и переводился на мульский — люди воды. Единственный на всю округу храм, посвященный Эолу, находился от дома семилетнего мальчика очень далеко, на расстоянии целой декады. И если бы не свадьба старшей сестры, то неизвестно как сложилась бы судьба будущего мага-Дующего офицера имперского флота в чине мастера Силы.

Хвала богам, местный служитель Эола был молод. Его сердце еще не успело зачерстветь, тело заплыть жиром лености, а душа избавиться от рвения в служении Сильнейшему и императору. Хотя он сам и не был склонен к Силе, но прекрасно видел колебания сущности «родного» Бога, принявшего заботу о его душе. Сразу после обряда бракосочетания жрец подошел к брату невесты, крепко, можно сказать властно сжал мальчику худое плечо и со словами: «На этом чаде лежит знак Эола. Именем императора и по воле Сильнейшего, я увожу этого мальчика. Теперь он принадлежит государю и ордену Дующих», — вышел с обомлевшим от счастья ребенком из храмы, шагнув в иной, сказочный мир. Да, именно так вспоминал те события маг-офицер: на протяжении всей долгой поездки в санях, крытых отлично выделанными шкурами больших оленей, мальчика переполняли восторг и гордость. И ехали они почти без остановок, на каждой почтовой станции, без очереди, «именем Императора» меняя лошадей. Отдыхали, ели, спали прямо в санях, завернувшись в теплые шкуры белых бергатов. Много позже, став полноправным магом и солидным мужчиной, бывший рыбачок узнал, что особо спешить жрецу не было необходимости. Торопясь, молодой человек решал личные вопросы. Почему бы не воспользоваться оказией в виде найденной «жемчужины»? Слова «Именем Императора!» порой творили чудеса невероятнее иных структур из любой Силы — жрец купался в их величественном звучании. И он мог себе это позволить: в необъятной северной глуши, где количество семей можно было пересчитать по пальцам одной руки, отыскать склонного к Силе — словно на самом деле со дна моря жемчужину добыть. Редкую, черную. Причем, в том месте, где и пустые-то моллюски были редкостью.

Грустил ли ребенок о родителях? Почти нет, — и Рус, просматривая тот этап жизни мага, не удивлялся. Сначала, по пути в ближайший орден Дующих, практически не умолкал словоохотливый жрец, при близком знакомстве оказавшимся довольно молодым человеком, знающим кучу интереснейших историй. Потом настал черед ордена. Рыбак народности Хайве превратился в ученика по имени Кан Хай, которому стало совершенно некогда вспоминать об отце — редко бывавшем дома и всегда пахнувшим надоевшей рыбой, о постоянно хлопотавшей по хозяйству матушке. Даже мысли о сестре — отроковице (за неимением братьев — лучшему другу) приходили все реже и реже: «Как она там… в чужом доме… в первый же отпуск непременно к ней съезжу, видит Эол, как я это хочу!», — однако, не поехал. Появились другие интересы.

Если мальчика из северной глуши подавило множество больших каменных зданий, обилие народа; когда каждый, как представлялось юному ученику, так и норовил толкнуть, наступить на ногу, перегородить дорогу, обозвать, подколоть, надсмеяться над «гагарьим птенчиком», то Руса поразила орденская система обучения. Во-первых, ученики-первогодки в большинстве своем были в возрасте семи — девяти лет, сплошь из бедных семей, а потому — неграмотных. Так что в школе, кроме наставников-магов характерных для любого аналогичного заведения по нашу сторону океана, преподавали и учителя как бы общего профиля, несклонные к Силе. Во-вторых, время обучения составляло не три-четыре года, а десять лет минимум.

Этот срок вытекал из юного возраста первогодок, был связан с необходимостью обучения «общеобразовательным» предметам, кои архейские дети просвещенных стран проходили в домашних условиях, но и не только из-за ранних лет начала орденского образования. В империи ни о какой «проверке на архейство» и речи не шло, — принимали всех склонных к Силе вне зависимости от происхождения, богатства, нации и социального статуса, — и Рус быстро догадался, что ранний возраст приема, долгое обучение студентов вытекало из главного — на тот континент не ступал Френом и магия развивалась совершенно самостоятельно, на фоне низких, то есть обычных человеческих волевых качеств, без примеси божественной крови. И мульцы великолепно справились! Они создали общегосударственную систему орденов с единой схемой обучения. Опытный морской офицер Кан, мастер-Дующий, общавшийся со многими склонными к иным Силам, точно знал, что Бурлящих, Горящих и Сыпучих в императорских школах учат примерно одинаково, разумеется, с учетом особенности той или иной божественной Силы. Все структуры как бы складывались из универсальных модулей — довольно простых по отдельности, что сильно облегчало освоение структур любым, даже самым «слабовольным» магом. Но и волю развивали. Мульские занятия по «погружению» не шли ни в какое сравнение с «обучением трансу» в любом ордене Ойкумены. «Погружаться» начинали с семи-восьми лет от роду и за десять лет воспитания ученики достигали таких глубин личного астрала, о которых и наиболее «волевые» маги другого полушария, этруски, не имели ни малейшего представления. Хотя… справедливости ради надо отметить, что им это было попросту ненужно. Как и остальным бакалаврам и магистрам из просвещенных стран — сплошь архейского рода: им хватало и собственной воли, которую не нужно было тренировать, усиливать и концентрировать, чему и посвящались долгие занятия по «погружению». Кстати, сами эти уроки напомнили Русу многочисленные китайские боевики, в которых показывали будто бы монастырскую жизнь имитирующую порядки даосского Шаолиня. Мульские ордены использовали примерно такую же ежедневную многочасовую созерцательную медитацию. Да и архитектура храмов практически всех богов чем-то неуловимым напоминала китайские пагоды. И культ дракона, что очень странно, был распространен практически повсеместно. Они, эти ящеры, в простонародных преданиях были и добрыми-мудрыми, и хитрыми-злобными, и морскими, и водными, и земляными. О них рассказывали длинные пугающие или героические истории, с ними связывали множество легенд и мифов, о них писали многочисленные поэты всех народов большой империи. Недаром, после «фотографирования» памяти заморского мага, Руса мучал кошмар именно с этим существом, с золотой его разновидностью. Причем, откуда взялся этот культ, — пасынок Френома, поглотивший знания тысяч эльфов, — так и не понял.

Досумрачная история, насколько её знал Кан, отличалась от версии, распространяемой орденами Ойкумены. Особенно разнились описания древней Войны Богов, когда в созданный богиней Геей мир были приглашены чуждые расы, в частности драконы. По мнению мульских ученых, вклад тех существ стал решающим, и выступили они на стороне «исконно геянских богов». Погибли все, как один, но снискали себе славу и заслужили долгую людскую память, превратившись в популярных героев мульского фольклора. Рус сильно удивлялся такой разной интерпретации общегеянских событий: в просвещенных странах к драконам относились без пиетета, как к чисто сказочным не очень популярным персонажам, либо как к крайне редким животным эндогорского пятна, и никто не связывал их с практически неизвестными дракками — разумной расой, которая приходила на землю в период Войны Богов, несчитанные тысячелетия назад.

По прошествии двухгодичной «сумеречной зимы», мульские маги, почувствовав перераспределение божественных Сил, затеяли Войну Орденов. Закончилась она довольно быстро, всего через десять лет, завершилась практически так же, как на другом берегу Великого моря: созданием одного нового ордена (аналога Ищущих), уничтожением многочисленных слабых школ с их частичным вливанием в укрупненные. Все было сделано согласно «уложению по обновленным божественным сущностям» принятому всеми выжившими магами. Точнее, их начальниками — генералами. Разве что жрицы Ланьи, в связи с отсутствием на территории континента пятен, не заимели такого влияния, как их товарки на другой стороне земли — лооски.

Но недолго отдыхали жители материка, который в те времена имел совсем неоригинальное самоназвание — «известная земля, заселенная людьми», то есть Ойкумена. Не позволяя магам собраться с силами, буквально на следующий день по окончании кровопролитной Войны Орденов, на несколько маленьких страны одновременно нападает доселе неизвестное царство, спокойно жившее в лесных чащах гористого востока континента. Государство носило короткое название, Муль, что в переводе с местного наречия обитателей тех древесных зарослей обозначало просто-напросто лес, чащобу. Так начиналась Империя. О тех временах пели дифирамбы. Юный Кан с восторгом читал об умелых сражениях, о новой тактике «колец Силы» — когда несколько магов объединяли Силы каждого в один общий «поток» и направляли его на самого умелого собрата, строившего структуры невообразимой по тем временам мощи. Как ловко действовала конница, четким строем и длинными копьями сметая все на своем пути. Эти действия, кстати, за пять сотен лет почти не изменились и Рус увидел в этом первую загадку. Каким образом лесной народ смог изучить передовую кавалерийскую тактику достойную жителей степи? Откуда взялось столько лошадей? Со склонными к Силе можно догадаться (хотя нигде в исторических хрониках это не уточнялось), что тот первый правитель, ставший-таки императором, так сказать «переманивал кадры», пользуясь неразберихой Войны Орденов. Поощряя у воюющих сторон дезертирство, подбирая раненых, спасал жизни многим магам одновременно создавая у себя полностью казенные ордена, без какой бы то ни было самостоятельности. Причем, с расширением империи подобная система насаждалась во вновь завоеванных странах и сохранилась без изменения до современности. Зная гонор склонных к Силе в просвещенных странах «своего» континента, их властолюбие, — Рус недоумевал еще больше. Это каким же умным, хитрым, сильным, волевым правителем надо быть, чтобы так все устроить? Это касается не только первого императора — Дранко Собирателя, но и последующих «Дранк», именуемых различными прозвищами, но не номерами.

В данное время в империи царствовал Дранко Спокойный. Правил уже двадцать шесть лет и помирать не собирался. Они все, Дранки (одно из простонародных уважительно-ироничных имен «доброго лесного дракона» — тоже ужасно любопытно! Откуда?), отличались отменным здоровьем и долгожительством. Потому они поздно женились, практически в преклонном возрасте. Рожали наследника, — всегда одного и непременно сына, который, после благополучной ненасильственной кончины родителя, восходил на трон лет эдак двадцати от роду. Благосклонны к ним были боги, ко всему роду Дранков! В течении пятисот лет — ни одной «осечки» и ни одного удавшегося дворцового переворота. И императоры, как на подбор, были не по годам умны. Кану не первому приходила в голову крамольная мысль, что, мол, не один ли все это человек? Долгожитель, Великий магистр, искусный целитель, каких не сыскать? Император, простите боги, допустим, проводил какой-нибудь жутко тайный запрещенный обряд, снова становился молодым и правил дальше. В годы юности, Кан Хай старательно давил в себе эти стыдные мысли, но… на то она и крамола, чтобы прятаться в глубинках души и вылазить в минуты сомнений. С возрастом, как и большинство других опытных магов, успокоился. Пришёл обычный житейский скепсис: никто из магов, пусть и самый великий из них, не может прожить столько. По слухам, теневики[13] из ордена Сумрака могли, но… чего только о них не болтали! Если верить тем же сплетням, их жрецы-маги поддерживали долгую деятельную старость, а не возвращали себе юность. Два последних императора решили, что набрали достаточно сил и стали постепенно выдавливать этот некогда популярный орден, загоняя жрецов Тартара в малонаселенные районы на окраины империи… «Недолго им осталось», — Кан иногда размышлял на тему сумеречников. В это время его наполняла гордость «за торжество справедливости», мол, негоже «мерзкой Силе падальщика Тартара пировать на смерти человеческой!», но и где-то в брюшной требухе копошился противно-склизкий червяк сомнения: «Тени просто так не сдадутся… это пока они затаились… помоги, Сильнейший!».

Ни один из почти десятка императоров не являлся склонным к Силе… что Русу показалось очень странным: создать империю «от моря до моря» — всего за сотню лет завоевать практически весь континент, установить в огромном многонациональном государстве жесткий порядок, где давно забыли о бунтах; где в рабство продавались исключительно «добровольно» или «по решению суда»; где жили и «негры», и «азиаты» и никого из-за расы не притесняли, — это даже не «странно», это попахивало «попаданством» из мира, сильно напоминающим Землю в развитии как раз века двадцатого.

Имелся еще один любопытный фактик: в школе ордена Дующих учили по четко составленному учебному плану, от простого к сложному, в полном соответствии с «божественными законами», то есть с «законами природы» — как сказали бы на Земле; использовали логические умозаключения как обычный инструмент «познания истины». В общем, системно, по авторитетному заключению бывшего студента-автодорожника, имперское образование больше походило на обучения в институте или в техникуме где-нибудь на безбожной земле, чем в знакомой ему геянской магической школе. Сразу после прочтения памяти заморского мага, это несоответствие покоробило Руса, усилило подозрение о «коллеге-землянине». Но позже, хорошенько поразмыслив, он пришел к выводу, что дело все же не в предполагаемом «земляке», а в существовании большого единого государства (пусть и странного), которое без развитой бюрократии, без четкой системы образования, без усмирения чванливых магов (путем банального воспитания с раннего детства), — существовать не может… однако, червячок сомнения продолжал грызть мозги, своей нудной щекоткой требуя ускорить подготовку к разведывательной экспедиции. Жаль… а может и к счастью, ни тревожное предчувствие, ни чувство опасности Руса не беспокоили и он не особо подгонял кораблестроителей.

Князь Кушинара, пасынок Френома, бывший «четвертичный царь» Этрусии и прочая, и прочая долго смотрел на тающие за горизонтом паруса. Насколько он смог оценить, корабли шли ходко: суконно-льняные полотна были раскрыты полностью и наполнялись ровным плотным, несомненно, искусственным попутным ветром. Там было кому работать с этой стихией.

Рус свистом подозвал Воронка, рассеяно потрепал его за ушами, вскочил на довольное животное и не спеша потрусил по направлению к дворцу. Вся его закутанная в кожаный плащ фигура, расслабленная посадка, руки, лежащие на луке седла и не пытающиеся касаться поводий (по большому счету ему и не нужных), говорили о глубокой задумчивости. Охрана, и так всегда старающаяся быть незаметной, прекрасно видела это состояние хозяина и держалась еще аккуратней.

— У меня старший брат с экспедицией ушел, — произнес вдруг молодой кушинг, не скрывавший широченной довольной улыбки — буквально на пол-лица.

Они с пожилым напарником неторопливо ехали за князем. Старались не приближаться, но и не упускать его из виду. Одного их них послал Рид — Председатель торговой гильдии, другого Пирк — секретарь-заместитель Руса. «Телохранители» не были воинами, не были Следящими за порядком, так что охраной эти люди назывались исключительно формально. Даже больше в насмешку — невезучие приказчики Тид и Тод, оторванные от привычных занятий, обижались на это громкое звание. Их основная задача заключалась в том, чтобы в случае неожиданного ухода князя в свою «зыбучую яму», немедленно сообщить об этом своему начальству. Райгойду и главному кушинарскому купцу надоели неожиданные исчезновения своего государя, зачастую без предупреждения. Надоело гадать перед большой спальней: стучать или без толку? Можно Пирку подписать какой-либо документ или погодить? Ох уж эти божеские пасынки!

Пожилой, склонив голову на бок, механически поглаживая шею своего единорога, посмотрел на своего напарника, не скрывая ехидства:

— И что? Что ты рот себе рвешь? Думаешь, вернется с богатством — с тобой поделится? Тогда губы-то сведи: не приведите боги, зубы свои молодые застудишь.

— Не завидуй, Тод! — ответил нисколько не обидевшийся и не погрустневший Тид. — Эти корабли сам князь благословил, они — вернутся! А будет на то воля богов, то и первая экспедиция объявится. Ты верь.

Тод, не желая отвечать, отвернулся… на полстатера. Не выдержал, скосил-таки взгляд:

— Легко тебе говорить, — проворчал, глядя собеседнику куда-то в область груди. — У тебя просто брат. Есть, нет его — сердцем пострадаешь и пройдет, делить особо нечего… даже нет, — Тод поднял взор и посмотрел на Тида просветленно, будто только что догадался о чем-то важном. — Ты же единственным наследником останешься!

Пораженный этими словами, молодой остановился. Подобные мысли вообще не приходили ему в голову. Его серая кобыла, почувствовав перемену настроя хозяина, его обиду, недовольно гукнула. Пожилой словно не заметил этого и продолжил развивать свою мысль:

— Это у меня отец пропал: ни среди живых, ни среди мертвых — ни один жрец, ни один прорицатель его не видят. Что там случилось с тем караваном — никто не ведает. А родитель мой, как ты слышал, капитаном на «Великом Кушинаре» служил. Крепким стариком был, опытным… ценили его… помирать или жить — дело, конечно, сугубо личное — с этим не поспоришь, но, понимаешь, Тид, что мне обидно: надо или так, или так, — твердо, четко, однозначно. Иначе — не видать тебе наследства. Я целый год не могу отцовские деньги получить, чтоб их всех Тартар проглотил, всех стряпчих! Не-е-т, Тид, не желаю я тебе такой участи…

Через полстатера, едва не потеряв Руса из вида, они опомнились и наконец-таки тронулись за своим «протеже».

— … а я верю, что наш князь пасынок этрусского бога! — не сдавался молодой, нешуточно разволновавшись за судьбу брата. — Так что вернется мой Рид, не наговаривай! Проклянешь ещё, невзначай…

Пожилой же наоборот: полностью взял себя в руки и кривился. Саркастически.

— Как же это я смогу его проклясть, если сам «Великий» Рус Четвертый «благословил» этот поход, — язвительности слов Тода, могла бы позавидовать любая проторговавшаяся купчиха, завидующая удачливой соседке по лавке.

— Ну, Тод! Ох и вредный же ты старикашка!.. — отвечал Тид.

Вскоре, сами того не заметив, охранники въехали на «дворцовую площадь» — широкую мостовую перед большим двухэтажным домом. Хвала богам, они успели заметить скрывшегося в парадных вратах дворца Руса. На этом их миссия считалась законченной. До следующего выхода князя.

Глава 11

Гелиния перебирала текущие бумаги, подсовываемые вездесущим и как-то незаметно ставшим незаменимым помощником, секретарем Таганулом. Просматривала их, стараясь вникнуть в суть документа, а не путаться в туманных канцелярских формулировках, накладывала «величайшую резолюцию» или отправляла на доработку «сырой», по её мнению, указ. Она не замечала преданно-влюбленного взгляда молодого чиновника, который старался уловить любое желание княгини и исполнить его так, чтобы она продолжала оставаться в неведении о его услуге, будто бы «все исполнилось само собой».

Этого молодого человека — тиренца, бывшего раба какого-то гроппонтского вельможи, Пиренгул выделил лично. Он как раз отбирал людей для своего Альвадиса и нужны были не просто «руки», а мастера разных специальностей как вдруг попадается канцелярист — знаток «той пергаментной кучки, которая и цветом на дерьмо похожа!», — как часто в сердцах восклицал князь, внешне, впрочем, ничем своих чувств не выдавая. Не выдал и сейчас, когда поразился схожести парня, несомненно — тиренца, со своим блудным зятем. Разве только глаза у Руса отличались глубокой серостью, как у всех этрусков, а у Таганула были обычными, карими и не такими наглыми. А так, особенно если взглянуть мельком и не придираться к широким тирским скулам, — младший брат знаменитого Кушинарского князя, бывшего царя огромной Этрусии и прочая, и прочая, включая мужа любимой дочери. Подозрение о происках врагов: «И с этой стороны подобрались, сыны Тартара!», — вспыхнуло и схлынуло. Пиренгул спокойно передал новоприбывшего юношу на проверку Максаду. Лично ему, а не службе безопасности «в общем».

— Похож! — с ноткой восхищения прошептал коронпор. — Склонность к Силе?

Пиренгул, довольно улыбаясь, отрицательно покачал головой. Редко он видел своего друга таким пораженным.

— Хорошо… наш Исцеляющий ауру внимательно просмотрит, а я поспрошаю… в Гроппонте воспитывался, говоришь? Ошейным рабом был? А что ж бежал так поздно… — Максад рассуждал как бы сам с собой, ненавязчиво ожидая ответа от друга, уже поговорившего с «испытуемым».

Князь промолчал, хлопнул коронпора по плечу и вышел из кабинета «главного по безопасности», который, кстати, под свою службу занял целый кальварионский трехуровневый дом без окон — бывший склад какой-то дребедени, по заключению Руса — безвредной.

Парень оказался «со всех сторон чистым» и Пиренгул передал его в помощь тонувшей в бумажных делах дочери, упрямо не просящей у родного отца, опытного в делах государственного руководства, никакого содействия. Но, если честно, она справлялась. Сильно уставала, ошибалась чаще положенного, но управляла своим городом и долиной вполне разумно. А вот в канцелярии наблюдался бардак.

— Смею предложить тебе, княгиня, — притворно-витиевато заговорил Пиренгул, приведя парня к дочери, — этого молодого человека. Во всем Великом Кальварионе лучшего специалиста по канцелярскому языку, от которого не только у тебя зубы ломит, не найти… — последние слова князь проговаривал медленно: во взоре парня разгоралось такое неподдельное чувство, что Пиренгул тут же пожалел о своем решении. Даже успел обругать себя последними словами, перед тем, как обратил внимание на Гелингин: она оставалась абсолютно безразличной. Уж кто не заметил схожести помощника с собственным мужем, так это она.

«Ну и хвала богам! — успокоил себя Пиренгул. — А зятьку, кстати, урок будет, если доченька… тьфу, Предки! Простите своего потомка за недостойные мысли… но и пропадать от молодой жены — не дело!», — он понимал и принимал Русовские заботы по управлению Кушинаром, благодарил его за помощь в сохранении Тира — княжества с не до конца разбежавшимся населением, — за свой сохраненный венец, за саму жизнь спасенную в той нечестной дуэли; и все же, видя осунувшуюся дочь, был зол на зятя. Как бы ставя себя место мужа своей дочери, Пиренгул невольно соглашался: «Не дело бабе государством править — о семье забывать…», — но сердце болело за дочь, а не за него. Пусть зять и побратим бога, и пасынок, да пусть был бы даже самим Френомом! — дочь есть дочь…

Гелиния застыла, не дочитав очередную бумагу. В её груди неожиданно поселился холод. Она вдруг поняла: сыну грозит опасность. Вскакивая со стула, отодвигая удивленного Таганула, княгиня себя почти не осознавала. «Очнулась» только в детской, держа на руках и прижимая к себе удивленного и спокойного младенца. Две няньки-кормилицы испуганно жались к стенке, молочный брат наследника сидел на ковре и сосал палец, с любопытством глядя на возвышающуюся над ним тетю.

— Вижу, здесь все в порядке, — выдавила Гелиния, со стыдом понимая, что зря напугала простых тиренок. Тем не менее, глубоко за грудиной продолжал жить кусочек льда и теперь он трясся в противном ехидном хохоте: «Что, Дочь Солнца, съела? Погоди, не то еще будет… хи-хи-хи… — Гелиния чуть с ума не сошла, пока не разобралась, что это были её собственные насмерть перепуганные мысли… — Русчик, где ты! Ну почему тебя нет тогда, когда ты нужен больше всего на свете!».

Не успела она закончить этот призыв, как почувствовала легкую короткую душевную боль и сразу вспомнила, как только что поговорила с мужем и через полстатера он прибудет сюда.

«Прав он, надо было сразу ему «звонить»… как я могла забыть? Дура, совсем в самостоятельность заигралась… ну почему он всегда прав, Величайшая!..», — с этой досадной мыслью успокоенная княгиня опускала сына на мягкий ковер из овечьей шерсти классической тирской работы, в узорах кроваво-зеленых тонах. В этот раз ей показалось именно «кроваво», а не бордово-красно-изумрудных.

Как только ребенок встал на пол и обиженно спрятал руки за спину, а Гелиния, залюбовавшись его скучающим, но изо всех сил старающийся казаться безразличным взором, улыбнулась, погладила сына по нежнейшим кудряшкам и повернулась к кормилицам, чтобы извиниться перед ними за ложное беспокойство — лед в груди превратился обжигающий ужас и из-за спины повеяло мощнейшим потоком незнакомой и в то же время кое-что напоминающей Силой, что-то неуловимое… Через удар сердца вся комната наполнилась мельчайшими красными каплями, и Гелиния была готова поклясться всем, чем угодно, что это были капли живой крови. «Она… живая?!», — эта мысль почему-то удивила больше всего. А капли меж тем завертелись — закружились в невообразимо отвратительном, в невероятно смертельном танце.

Гелиния успела разглядеть, как лопнула голова одной из удивленных кормилиц и её настоящая кровь смешалась с каплями зловещей структуры из магии крови, напитанной Силой Тартара и все — сгустился сплошной красный туман. О структурах на основе Силы Тартара, об использовании крови, которой, бывало, не брезговали представители противоположной Силы — Лооски, олицетворявшие само Рождение и Жизнь — обо всем этом несчастная мать вспомнила, когда наощупь искала сына. Лекцию о чем-то подобном, как-то вечером, «от нечего делать», прочитал ей всезнающий Рус. О Лоосках, разумеется, а Силу Тартара она не раз чувствовала и ранее, в момент смерти некоторых людей… Рус утверждал, что такое случается только с теми, чья душа направляется прямиком в Его царство…

«Величайшая!!! Помоги мне!!! Гнатик!!! Ты где, отзовись, сыночек!!! — Гелиния кричала в полный голос, но звук в этой красной уплотняющейся вате медленно погружался и тонул, словно уставшая глупая оса в сладком клюквенном киселе. — Русчик!!! Ты где, любимый?! Скорее!!! Зачем мне эти знания, скажи?! Почему они всплыли именно сейчас… сынок!!!», — Гелиния, прижав руку к застывшему молчаливой глыбой сердцу, села на пол. Наконец, ладонь почуяла первый стук. Женщина резко, будто сломавшись, расслабилась. Теперь холод, как ни странно, успокаивал, а не тревожил. Сын жив — это она ощутила всеми «фибрами» своей материнской души; поняла, что ни ему, ни лично ей немедленная смерть не угрожает, а самое главное — скоро придет Рус и он все решит. В мужа она верила непоколебимо. Да, обругает, как обещал он ей в своей «внутренней вселенной», но разве это имеет значение? К даркам гордость, когда пропал сын… «Пропал?! Не-е-е-т!!!», — Гелинию вдруг повторно обуяло отчаяние. Она вскочила, не замечая, как с неё струится серый пепел, некогда бывший отличным тирским ковром; не обращая внимания на то, что белая туника остается безупречно чистой — такой же, как и руки, еще хранящие родной запах сыночка… бесплодное хождение по абсолютно пустой комнате прервал Рус:

— Остановись, Солнце… — его тихий спокойный голос, неподвластный вяжущим свойствам кровавого тумана, послышался откуда-то слева. — Мои Духи скоро покончат с этой структурой… хитро сложена, черт… — Это слово, которым Рус очень редко называл дарков, окончательно угомонило Гелинию, приготовившуюся было, наконец-то, попытаться позвать стражу.

А буквально через два удара сердца красный туман пропал: необычайно резко осел — упал, будто разом превратившись в банальный алый песок. И только теперь девушка обратила внимание, как алые капли струились по Русу, на доли дактиля не доходя до кожи или одежды — суконной куртки песочного цвета, штанов из такого же материала перепоясанных черным шелковым кушаком. Непременного кушинарского головного убора — шляпы с полями — не было. Мягкие фасонистые коричневые сапоги из кожи дракончика — были. И пол был устелен слоем серой пыли… а мебели и людей — не было… пахло смертью и веяло странной смесью Сил «враждующих» (согласно людским представлениям) богов: подзабытой Лоос и Тартара, культ которого был запрещен по всей ойкумене.

Гелиния нервно сглотнула, в который раз огляделась и со стоном: «Гнатик, сыночек…», — упала в руки мужа. Ледышка, несколько мгновений назад заменявшая ей сердце, куда-то пропала. То ли скользнула в пятки, то ли растаяла — девушка не обратила на это внимания.

— Верни его, Русчик, — шепотом кричала она, — я больше ни на мгновенье его от себя не отпущу! Брошу княжество, вот увидишь! Во всем тебя слушаться буду, только верни мне сына! Русчик! Прости… не уберегла… — как она хотела, чтобы сейчас у неё хлынули слезы! Но по неизвестной и очень обидной причине, глаза оставались сухими. Это стало её раздражать… «Ну наори на меня, Русчик!!! Я заслужила!!!» — металось в её голове и она ужа приготовилась накричать на супруга сама, совершенно не замечая столпившихся вокруг людей — служанок и стражей, пребывающих в ужасе от случившегося личных телохранителей, на свое счастье оставшихся за дверью «детской». И народ все пребывал и пребывал…

— Все вон отсюда, — рыкнул Рус и толпа, хаотично и в то же время синхронно, как стая рыбешек перед акулой, расплылась, покинув пределы комнаты, и прижалась к противоположной стене коридора. Дверь, с внутренней стороны сильно изъеденная структурой: будто она была не деревянной, а железной и какой-то сумасшедший кузнец долго травил её кислотой, — оставалась распахнутой. Со всего дворца продолжали сбегаться люди. Обитатели дворца замедлялись при приближении к Детской комнате и незаметно пристраиваясь к своим коллегам-придворным. Перекидывались короткими шепотками; ахали-охали, закрывая ладошками любопытные рты и носы, и замолкали.

Сама собой установилась тишина. Люди боялись нарушить её даже шумным дыханием… от этого у многих засвербело в носу и мучительно захотелось чихнуть. Время текло медленно-медленно и каждый, включая венценосных супругов, чего-то ждал… Гелиния продолжала прижиматься к груди Руса, а он медленно гладил жену по спине, глаза которой были широко распахнуты и совершенно сухи… по дворцу разлился неуместный (Гелиния с Русом это чувствовали совершенно точно!) траур.

— Где мой внук?!! — яростный вой Пиренгула перекрывал стук его же сапог, неумолимо приближающихся… обстановка, как ни странно, наоборот, разрядилась и пару десятков носов пробил чуть ли не одновременный облегченный чих… — Что?!! Заболели все?!! Убью!!! — с этим криком по коридору пролетел жар и на лестнице показался взъерошенный властитель Тира и Альвадиса. Его красные бешеные глаза метали молнии. Придворные еще сильнее прижались к стене, мечтая слиться с ней, стать незаметными.

Пиренгул быстрым шагом, который тем не менее представился «государевым шествием», пролетел по коридору, последний раз ожег взглядом притихшую челядь, принадлежащую, кстати, не ему, а Гелинии — вполне независимой государыне, и шагнул в «детскую»… где чудесным образом успокоился. Горячее марево, кружившее вокруг его тела, опало.

Явление Максада, Отига, Леона, Андрея и даже яркой Грации в полном облачении Верховной жрицы, — по сравнению с прибытием Пиренгула, — прошло почти незаметно. Тем более, лишних свидетелей, ставших серьезной угрозой не только сохранению тайны, но и помехой передвижения по коридору и ближним ярусам, подчиненные коронпора как-то тихо и незаметно вывели-увели в только им известные места.

Все «безопасники» были неприметными людьми: кто был склонен к Силе, кто не был, но они были единственными, кто имел доступ к некоторым хитрым старинным каганским амулетам. В связи с этим, их очень уважали. Часто — заочно уважали, потому что ни один обыватель никогда не был точно уверен с кем он имел честь беседовать по тому или иному поводу. Если, конечно, собеседник не представлялся и не показывал специальный медный ярлык — защищенный от подделки не только алхимией, но и страхом неминуемого разоблачения «носителя фальшивки». Самозванцы всегда исчезали и еще ни один родственник не смог вымолить у Максада показать место могилы… подобные слухи, распространяемые и поддерживаемые самой службой безопасности, упорно циркулировали по всему Кальвариону с Альвадисом, как вдруг случается недогляд — покушение на саму княгиню с наследником. Сказать, что это ударило по престижу всей службы «страшного» коронпора — ничего не сказать…

Но в Детской комнате, ставшей в данный момент «бывшей детской», всех собравшихся меньше всего волновал престиж «безопасников».

— …таким образом, пропали одна кормилица, твой помощник, Гелингин, и наследник, — закончил доклад Максад. Слова «твой помощник» выделил с чувством собственной вины — коронпор лично подпустил того парня к своей, можно сказать, дочери: Гелингин он знал с самого её рождения и любил совсем по-отечески. А имя «Игнатий», словно само не хотело срываться с языка — о нем и думать было больно.

Весь вышеперечисленный ближний круг сидели по-тирски на голом каменном полу, который сразу нагрелся до приятного тепла. Серый пепел, в котором распознали прах одной кормилицы, её годовалого сына — сверстника Игнатия, и одного охранника, тщательно вымели и упаковали в каганскую погребальную урну. Придется родственникам, малознакомым семьям, хоронить их вместе. Смерть, так водится, связала всех, не спросив разрешения, не разбирая общественное положение.

— Наследник… — многозначительно протянул Максад, явно ожидая ответа.

— Жив! — горячечно воскликнула Гелиния. — Я чувствую… правда?! — не глядя мужу в глаза, еще сильнее вцепилась в его кушинарскую куртку, которую Рус по случаю жары распахнул. Княгиню давило горе, терзало чувство вины; она боялась смотреть на закаменевшее лицо супруга, на убитую горем фигуру отца… и она по-прежнему не могла заплакать, как ни старалась.

Рус еле заметным движением подтвердил ощущение супруги и коронпор продолжил:

— Значит, мальчика увели по «тропе», куда — неизвестно, — при этом покосился на Руса и тот нарочитым морганием снова подтвердил слова главного княжеского безопасника. — Сначала, без сомнения, обоих, княгиню с сыном, хотели убить — использовалась мощная боевая структура из арсенала лоосок… измененная структура, как подправил меня уважаемый Отиг…

— Более того, невозможная! — встрял пораженный магистр-Хранящий. — Во-первых, сейчас такой Силы у Богини нет; во-вторых, структура сложная, выполненная на двух Силах: кроме Её, э-э-э определенной формы Силы Жизни, была использована Сила Тартара — как бы Смерти. Редкая Сила в ойкумене, мало сектантов поддерживает этот культ, и не только и даже не столько потому, что он строго преследуется, но и потому, что адепту надо добровольно посвящаться этому властителю ада. Жрецы, конечно, обманывают новичков, утверждают, что их души после смерти станут самими дарками, однако в это слабо верится. Народ чувствует обман, да и образ дарков малопривлекателен, поэтому мало кто решается… — магистр, незаметно для себя, привычно перешел на наставнический тон.

— Как видишь… как видишь… — перебил его Пиренгул каким-то неживым голосом. От этого всем стало страшно. Если бы в данный момент его видели сыновья, оставленные в Тире и Альвадисе, то не поверили бы глазам своим: от мощного, вспыльчивого, властного, уверенного в себе князя — осталось его бледное безвольное подобие. Никто из близких не ожидал, что он так сильно воспримет пропажу (даже не смерть!) своего далеко не первого внука. — Зятек. Если мой Гнатик не вернется, то виноват в этом будешь ты и никто больше… — сухой, надтреснутый, скребущий голос делал угрозу буквально дерущей за душу. — Я сам продамся Тартару, но…

— Отец! — Гелиния в страхе вскочила. — Не смей, слышишь, не смей проклинать!!! Его запах повсюду, он пропитал все вокруг! Не смей!!! — княгиня, по-прежнему одетая в «рабочую» белую тунику, с прочно прикрепленной к прибранным волосам диадеме — точной копии Венца власти, бросилась на родного отца с кулачками. Пиренгул вяло воспринял первые нервные удары легких женских рук, которые посыпались ему на грудь и плечи. Он лишь как-то неловко дергался, голова его моталась.

То ли эта неожиданная встряска от родной дочери помогла, то ли опытный властитель, многое повидавший в жизни, специально провоцировал «младшенькую», готовую с ума сойти от горя, но в конце концов, всего через полстатера удары замедлились и девушка постепенно сникла; медленно опустилась на пол, обняла отца и наконец-то заревела. Сначала тихо, а потом «в голос», со всей страстью матери, потерявшей сына. Пиренгул молча прижал к себе любимое чадо и в его взоре появилась привычная уверенность:

— Рус. — От торжественного тона все присутствующие подобрались… кроме самого «виновника». Зять сидел все такой же каменный. Разве что злость в глубине серых глаз теперь не просто угадывалась, а была видна даже слепому. — Ты же понимаешь, что надежда только на тебя. Обращайся к своему отчиму, к «побратиму»… да хоть к даркам, но верни мне внука! Ты обязан…

— Я. Сам. Знаю. — отрывисто, предельно жестко прервал тестя Рус. — Ни отчим, ни поб… Эледриас не отвечают на мои молитвы. «Побратим» — это шутка. Боги умеют и любят шутить, и помнят обиды… дарки бы их побрали! Каждый, — с этим словом Рус резко вскочил и поучительно поднял палец, указывая на ведомую только ему точку в потолке. Зрители, за исключением продолжавшей всхлипывать Гелинии, задрали головы. — Должен справляться с трудностями сам! — если бы не его серьезное лицо, то можно было подумать, что он кого-то передразнивает или над чем-то иронизирует… Леон и Отиг переглянулись — они узнали покореженную строчку из «Божественного завещания» этрусков.

— Мои Духи лезут во все расслоения, но найти то, по которому унесли Гнатика… процедить океан по капле. Да и если найдут… а, — Рус досадно махнул рукой, — следов от «ямы» не остается — сам проверял… но! Надолго сохраняется «запах» Силы и по её количеству можно будет судить о расстоянии… одна кормилица — таланта три, Гнатик, — имя сына произнес уже гораздо тверже, чем в первый раз, — сколько, Гел?

— Что? — супруга наконец-то оторвала голову от плеча отца, туника которого была пропитана её слезами так, что мокрый след опустился уже до пояса князя. — Ой, да половину таланта он не весил! Ему всего-то восемь месяцев было… — с последним словом её губа предательски задрожала.

— Не сметь плакать! — запретил ей муж… и Гелиния, сглотнув, послушалась.

— … структуру собирал этот…

— Таганул, — подсказал Максад.

За день, по «горячим следам», его люди славно потрудились. Помимо сбора всевозможной информации, безопасникам удалось успокоить дворец, а с ним и заволновавшийся Кальварион. С княжной все в порядке, — уверяли они — и это было правдой, — а наследника далеко утащить не могли, найдется! — во что верноподданным жителям города очень хотелось верить.

И сейчас, во вторую вечернюю четверть, заседал «ближний круг» Руса, куда он, непонятно зачем, включил и срочно отозванных из своих частей Домлара — этруска-«философа», и неразлучную троицу: Саргила, Архипа и Ермила, которые старались держаться «на равных», ничем не выдавая свою крестьянское происхождение. Среди высокородных гостей, в которые парни записали даже Верховную жрицу, ранее бывшую для них просто Грацией, не говоря уже о «самих» Пиренгуле и Максаде, — они чувствовали себя неловко, как простые сельские борки неизвестно зачем приглашенные в компанию породистых единорогов. Отига — магистра-Хранящего, бывшие месхитинские поселенцы воспринимали почему-то совершенно спокойно. Вся эта разномастная «группа возвращения наследника» (по меткому выражению Максада) расположилась в редко посещаемом Русом его личном кабинете в Кальварионском дворце — в большом помещении бледно-голубого цвета с большим же деревянным столом людской (альдинопольской) работы. Основные речи были сказаны, первичное следствие проведено и сейчас Рус, безоговорочный лидер «группы», подытоживал результаты:

— Она была создана из Силы Тартара, на которую, как на каркас — и это удивительно! — была нанизана Сила Лоос — очень похожая на ту, которую мы помним, но не совсем… да, уважаемый Отиг, поверь пасынку Френома. Той, старой сущности у богини боле нет. То, что я наблюдал в… структуре (на языке вертелось: «В части Слова») — попытка возродить прежнюю Силу при помощи магии крови и благословения Тартара… сектанты сдружились с бывшими лоосками, не потерявшими веру и это настораживает. Максад, прими к сведению. — Коронпор, не выказывая эмоций, кивнул, а вопросы всех склонных к Силе, Рус отмел в буквальном смысле: взмахнув рукой, четко и твердо раскрыл ладонь. Даже Грация поняла этот жест и проглотила как логичный, так и ужасно женский возглас: «Это как же?!», — покосилась на мужа, а Андрей лишь пожал плечами. Вполне искренне.

— Хвала богам, — продолжал Рус, — отлично показали себя амулеты «универсальной защиты»… не буду скрывать, все вы и так понимаете: Игнатий в безопасности только до тех пор, пока в его амулете сохраняется Сила… он, к сожаленью, очень мал для того, чтобы обрести склонность к Силе…

— Не стоит прибедняться, Рус! — неожиданно пробасил Леон. — Ты меня одной каплей своей крови склонным к Силе сделал, а у твоего сына — считай половина крови — твоя! Она поможет амулету… я верю. — Закончил, тем не менее, не очень убедительно.

— Спасибо, друг, — искренне поблагодарил пасынок Френома. — Максад выяснил, что прежняя кормилица отказалась сама… ну, это вы слышали от него самого, — Рус обозначил уважительный поклон в сторону коронпора. — Я вызывал её отражение. Сейчас она ругает себя последними словами за то, что согласилась на переезд в Альвадис… говорит, и на неё и на мужа вроде как «затмение нашло». Женщину, которая к ней приходила, помнит смутно… завтра, когда молодцы Максада её сюда доставят, надо будет попробовать с помощью мыслеречи образ той лоо… как пропавшую кормилицу зовут?

— Тирилгин, — с готовностью подсказал Максад.

— Дочь Тира… — криво усмехнулся Рус. — А тот — сын Старейшины. Типично тиренские имена… а ведь он на меня походил, на мелкого этруска, и никто ничего не заподозрил… — рассуждал «в общем», никого не обвиняя, но все окружающие почувствовали себя крайне неудобно.

— Не кипятись, Рус, — усмехнулся Отиг, хотя его визави и не думал вскипать или впадать в ярость. В собственной мини-вселенной он уже отбушевал, и магистр, как, впрочем, и остальные присутствующие, находившиеся там в виде «отражений», испытали тогда малоприятные ощущения. — Гипнотическое воздействие, коим обладает та парочка, имеет много общего с прежними способностями некоторых лоосок, так же, впрочем, как и некоторых Исцеляющих. Они рассчитывали, что княгиня обратит внимание на своего помощника. Расположится к нему, раз мужа нет рядом… — хотя эта тема за сегодняшний день затрагивалась не в первый раз, в том числе и в присутствии супруга, уши Гелинии все равно покраснели, а на лице проступила досада. Она отвернулась от Руса, стараясь как бы «невзначай» накинуть на ушные раковины лишние локоны. — Но мы все знаем, Гелиния, что ты на появление секретаря вообще не обращала внимания, возможно — зря. — Отиг говорил совершенно невозмутимо.

— Не зря, магистр, — подхватил Рус, — она бы все равно не заметила бы ни малейшего колебания Силы!

Ревность в его сердце отсутствовала напрочь — на что Гелиния в тайне сильно обижалась. Но что поделаешь, если их души скрепила сама Богиня, подарив возможность чувствовать любовь друг друга на любом расстоянии. Вообще-то, влияние Геи в создании этой особенности было совершенно незначительное — человеческие души «сработали» вполне самостоятельно. Но Гелиния, до сих пор не ведавшая об истинных возможностях собственного мужа, считала, что эта их с Русом особенность возникла исключительно по воле Величайшей…

— Причем, эти злодеи не подобны мне, то есть они не умеют скрывать склонность к Силе. Они, хоть и необычные люди, если можно так выразиться, но несклонные… Гелиния давала мне их образы и я вызывал их отражения… — а вот эти сведения были абсолютно новыми и все присутствующие «обратились в слух».

Рус решил вызывать злоумышленников по одному. Отражение лже-кормилицы задумал допросить первой. С ней он готов был рискнуть — предстать в образе Лоос, а что будет дальше… старался не задумываться. Он с трудом сдерживал бушующую в нем ярость, поэтому рисовал образ Тирилгин, переданный ему Гелинией посредством мыслеречи, заранее превратившись в зеленоглазую женщину, в такую, какой видел Лоос после отнятия у богини сущности «паучихи». Стоя за мольбертом, Рус успокаивался. Он ответственно исполнял роль богини, сделав себя самого «зрителем со стороны», однако, полностью в образ не вживался: помнил горький опыт…

Женщина, возникшая в цветущем саду, благоухающем самыми изысканными ароматами, недоуменно, даже дико озиралась. Рус, он же Лоос, изящно спланировал к своей посвященной (в чем бывший раб названой богини был все же не до конца уверен) и успокоил «кормилицу», мягко возложив руку на её чело:

— Угомонись, недостойная! Сколько раз я предупреждала: осторожность и еще раз осторожность! А вы?! — с последним словом псевдо-богиня так усилила голос, что женщина волей-неволей рухнула а колени.

— О, Добрейшая! — испуганно взмолилась «кормилица», воздев руки. От яркого сияния, коим Рус предусмотрительно окружил голову «богини», она жмурилась и была вынуждена опустить свой взор на область живота лже-богини. — Не казни! Я выполнила все, что говорили мне твои жрицы! Я же не посвящена тебе, не губи мою душу! Я не хочу идти к даркам!!! — на последних словах губы женщины задрожали и она прокричала их сквозь истеричные слезы. Потом «взяла себя в руки» и заставила себя посмотреть в лицо «Лоос». Рус поразился — на него глядела… типичная китаянка! Или кореянка. В общем, азиатка. А образ богини плодородия в это время «жил своей жизнью»:

— Если ты объяснишься, то… возможно, я тебя пощажу… — грозно и одновременно безразлично-невозмутимо потребовала «Лоос» или, как догадался Рус, для этой женщины — «Ланья».

— Да, да, да! Я объясню, я все объясню! — Если бы «китаянка» смела, то упала бы ниц и принялась целовать подол длинной белоснежной туники, удивительным образом вырастающей прямо из сочно-зеленой травы. — Он не ел мое молоко, Добрейшая! А в присутствии других людишек я не могла применить Силу к этому отродью!..

— Как?! Разве ты не научена извлекать Силу незаметно?!

— Конечно, Добрейшая! Нужна свежая капелька крови, но… — женщина стонала и говорила скороговоркой, стараясь быстрее оправдаться, но постепенно её речь замедлялась… — у нас не было ничего колющего — все отбирали… и… кровь желательно от умирающего брать… А где твой живот, Добрейшая? — тема сменилась так резко, так неожиданно, что Рус невольно зауважал злодейку.

— Я должна перед тобой отсчитываться, смертная?! — мир закружился вокруг двух женщин. Зеленоглазая взяла кареглазую за голову, резко подняла её на уровень своего лица, чуть не оторвав от тела, и заглянула «китаянке» в глаза… той показалось — прямо в душу…

Тем не менее, женщина вдруг стряхнула сковавшее её оцепенение и закричала, что есть силы зажмурившись от страха:

— Ты не Ланья!!! Добрейшая никогда не расстается с беременностью! Ты… ты… о, Неизбежный! Молю, спаси меня от этого исчадья иного мира!..

— Ха-ха-ха, — зловеще хохотнула лже-Ланья и с такой силой сдавила голову своей противнице, что та заорала так громко, как не кричала никогда в жизни. Она могла бы легко заглушить шум ниагарского водопада или, по крайней мере, порвать Русу барабанные перепонки, если бы это случилось в реальном мире…

— Заткнись! — скомандовала «богиня» и губы женщины слиплись. Как та ни старалась, разлепить их более не могла. — Я убью тебя прямо здесь, выпью твою душу, высосу досуха! Ты будешь вечно испытывать такой ужас, что бездны твоего Неизбежного покажутся тебе слаще чертогов настоящей Ланьи! — и зеленоглазая «женщина» плавно превратилась, буквально перетекла в коротко стриженного выбритого сероглазого мужчину одетого в странную и страшную темно-серую одежду, испещренную тонкими светло-серыми полосами, несомненно, имеющие магический смысл: именно классический костюм — двойка, приправленный белоснежной сорочкой и лазурным галстуком в мелкий белый горошек, поразил и напугал жительницу империи Муль, подмастерье ордена Сумрака, больше всего. А смена человеческой внешности, пусть и резкая, не растянутая на декаду, её не удивила. Этой хитростью овладели даже глупые ланитки, пришедшие в их предгорный орден почти четыре года назад.

— Где. Мой. Сын. — после этих слов женщину буквально скрючило от боли. Терзало, как ей казалось, каждую клеточку её тела… с поправкой на образование — мельчайшую частичку. А серые глаза мучителя бесстрастно и безотрывно смотрели в карие глаза бедной женщины, которые могли моргнуть только в одном случае — если она согласится ответить… Душа Руса страдала вместе с отражением души безымянной женщины. Он испытывал ничуть ни меньшую боль. Пасынок Френома, побывавший богом, человек, находящийся в собственной вселенной — без всяких кавычек: хозяин всего окружающего, ощущающий каждый местный атом, как часть самого себя, — не мог сделать другому больно, заставить страдать того, кто полностью подвластен тебе, кроме как через самого себя… он помнил собственные рабские страдания и никому их не желал. По крайней мере, не в горячке боя и не в припадке ярости, от которой он в данный момент тщательно отгораживался… не рвать же женщину на части?

«А почему бы и нет?! — злобно подумал Рус. — Она моего сына, мою жену… а я?!», — он бы точно заставил себя оторвать колдунье голову, если бы её переполненные болью глаза не моргнули. Хозяину местной вселенной заметно полегчало и он разрешил «китаянке» заговорить, одновременно избавляя и её, и себя от страданий.

— О-о-х… — с наслаждение выдохнула она. Втянула воздух, зажмурилась и вдруг резко распахнула глаза. В её взоре читалась такая твердость, что Рус то ли с облегчением, то ли с досадой понял — дальнейшие пытки бесполезны. — Ты — враг нашего мира, — убежденно, непритворно-пафосно заявила она. — Можешь пытать меня сколько хочешь, но своего выродка ты больше не достанешь — он плывет далеко, туда, куда ты не доберешься! Ты, иномировая тварь… — дальнейшее Рус не слушал. Он на самом деле оторвал ей голову, после чего, заглушив «визг резанного поросенка», отправил отражение обманутой, но твердой в собственных убеждениях души, — пусть и дрянной, однако вполне человеческой, — так сказать «восвояси».

Сразу после этого, Рус спешно представил образ помощника Гелинии, Таганула, и материализовал его в паре шагов от себя. Торопился, чтобы напарница не успела рассказать тому о случившемся.

«Таганул» получился статуей — точной копией человека, которая, спустя десяток ударов сердца, ожила. Рус привычно остановил время в своей внутренней вселенной и удивился силе воли «допрашиваемого» — долговато он «оживал», наверное, его душа противилась «отражению» — процессу, который Рус по земной привычке упрощенно представлял, как «фотографирование» или «съемку видеокамерой» с последующей передачей информации в «глубины души», в свою мини-вселенную.

Изваяние ожило за один неуловимый миг: раз — и стоящая фигура превратилась в наклонную, будто что-то державшую в руках, размером с тело взрослого человека; два — человек еле заметно дрогнул, повернул голову в сторону Руса и плавно, но в то же время быстро обернулся округ; три — «Таганул» бросился на врага, в полете меняя азиатскую внешность, уже не удивляющую Руса, на тело натурального крупного волка.

Рус рефлекторно увернулся и из любопытства, на время забыв даже о судьбе сына, остановил трансформацию чужого тела ровно на половине: голова, передние лапы, грудь — стали уже вполне волчьими, покрытыми густой длинной черно-бурой шерстью, а вот задняя часть тела до сих пор оставалась человеческой; это создание повисло на пике полета — примерно на уровне Русовского лица. Пасынок Френома хмыкнул, удивляясь «откуда он мог взять Силу? Кстати, почему ей не пахнет?..», обошел оборотня — неудачника, немилосердно «ковыряясь» в нем невидимыми руками, и понял — дело в «испорченной» крови с мощными эманациями Смерти, как раз такой, из которой состояла лоосская структура: и живой, и мертвой одновременно. Точнее, теперь он не предполагал а знал совершенно точно — структура являлась продуктом совместного творчества.

«Ни фига себе они спелись!» — в очередной раз подивился Рус, имея в виду Лоос и Тартара, и «отпустил» время для висящего оборотня. Принадлежность парочки «диверсантов» к иному континенту не оставляла никаких сомнений — знания мастера-Дующего Кана о существовании ордена Сумрака, слухи о появлении оборотней, высмеиваемые в среде «образованных магов», — только подтверждали это.

Заморский гость не заметил остановки времени. Он, приземляясь, успел трансформироваться полностью, одним слитным ударом лап развернулся и прыгнул назад, снова целя пастью в горло врага — Руса. Волк был неутомим и его нисколько не обескураживали постоянные «промахи». Наконец, Русу это надоело и он совместил свой звериный оскал со Словом, возвращающим оборотню человеческий облик, причем в одежде. А это было их бедой — необходимость раздеваться, если желаешь получить назад нормальные штаны и все остальное, а не кучу рванья. Рус заметил лежащие на земле клочья одежды и догадался. Даже мысль мелькнула: «А если оборотень — дамочка? Хм, любопытно… и как все запущено!», — в это крылатое выражение Рус вложил чувство досады, а совсем не сарказма. Хоть он и гнал тяжелые мысли о судьбе сына, время от времени они всплывали и очень отвлекали, мешали концентрации внимания. Это могло вылиться в большую проблему…

Первым делом волк, снова ставший азиатом, оглядел себя. Если и удивился своему одетому состоянию, то ничем свои чувства не выдал. Наоборот, он нагло сел, специально выбрав какой-то красивый цветок, чтобы раздавить его, и невозмутимо принял «позу глубокого погружения» (она походила на земную «позу Будды»). Однако же, никуда не «погружался», а продолжал настороженно, исподлобья следить за Русом. Хозяин данной вселенной вздохнул, не скрывая огорчения, создал под собой классический земной офисный стул-кресло и опустил на него свой зад. Он стал похож на важного клерка из офиса крупной конторы или на генерального директора фирмы-однодневки. Геянскому гостю, конечно же, подобные образы в голову не приходили. Он вообще старался сейчас ни о чем не думать — и этому его в ордене хорошо научили.

Чтобы еще сильнее подчеркнуть свою «инаковость», Рус достал из кармана солнцезащитные очки и водрузил их на глаза — все равно бесполезно переубеждать, вернее, обманывать собеседника сказкой о принадлежности к этому миру.

— Н-н-у-у, — протянул Рус сквозь зубы, — так и будем молчать? — ответа не последовало. — Где ребенок, сволочь переменчивая? Он-то здесь причем?.. Ну, молчи… или тебе голову оторвать, как твоей подруге? — То, что враг еле заметно вздрогнул, показало Русу, что эта тема для него болезненна… — Как она себя чувствует, расскажи? За шейку держится и воет? Ай-я-яй, сочувствую! Теперь перевертывание никогда не освоит — бояться будет… жаль женщину… — чистая импровизация, но она попала в цель…

— Ты, тварь, — заговорил оборотень глубоким низким голосом, что могло означать его глубокое погружение… только куда? Настоящего астрала, даже личного, во вселенной Руса не существовало. — Покуражиться захотел? Ничего, недолго тебе осталось… а выродку твоему — тем более…

— Да?! Как же это мой выродок… это по твоим словам. Лично я считаю его любимым сыном, Ингатием… прости, отвлекся. Как он и, кстати, моя жена тоже — могли противостоять структуре, от которой только одна защита — ваша мертвая кровь в венах…

Рус долго размышлял над тем, как смогли выжить сами злоумышленники, когда структура разъедала все живое или некогда бывшее живым — дерево, ткани. Изучая оборотня, нашел причину — дело в их постоянной свеже-мертвой, будто только что убитой или как бы постоянно убиваемой крови. Ни живым — ни мертвым.

— Потому что ты — тварь иномировая, и жену свою испоганил своей кровью… — сердце Руса бешено застучало: «Похоже, теневики не ведают об амулете… не считают тот крестик важным… а кровь никак проверить не могут! Точно! Гнатика же не проткнуть ничем!.. Держись, сынок!..», — он уже решился, наконец, вызвать отражение сына-младенца, что делать категорически не желал, опасаясь тревожить, как он полагал: «Слишком уж молодую душу», как вдруг…

Глава 12

— Приди, Добрейшая!!! — исступленно крикнул оборотень, истерично хохотнул и… вместо него, без приглашения Руса, на свежей травке полянки, созданной по подобию альганского пятна, появилась Лоос собственной персоной. Хвала богам, в образе тридцатилетней женщины, а не юной девушки.

— Привет, Вовчик! — как бы невзначай поздоровалась богиня, как со старым добрым знакомым — не иначе. Послала воздушный поцелуй и блаженно растянулась на травке. Игриво потянулась, зевнула и перекатилась на бок, «к Русу передом». Левой рукой подперла голову, другой нежно провела по белоснежной тунике без единого пятнышка; согнула ногу и будто бы случайно зацепила подол мизинчиком. Снова зевнула и, внезапно застеснявшись, быстро прикрыла рот рукой. Платье колыхнулось и бесстыдно задралось, открыв удивительно стройные бедра, покрытые ровным красивым бронзовым загаром.

— Как из солярия, правда? — прокомментировала Лоос, ничуть не стесняясь. Её зеленые глаза блестели возбужденно-весело. Бесстыже.

Ошарашенный Рус сидел, открыв рот. В собственной вселенной, в глубинах собственной души, которую считал очагом безопасности, — увидеть насильственное появление своего главного врага — виновницу всех бывших и нынешних бед, — попросту не укладывалось в голове. Не хотело укладываться! Он не обращал внимание на сексуальную внешность женщины, лежащей в трех шагах от него, почти не слышал её слов, но до него все же постепенно доходило:

«Значит, тот шкет взмолился и аватар богини прошел через отражение его души?.. Как тогда Гея, что ли? Когда через Гелинию… Так надо гнать!..», — здравая мысль наконец-то родилась. Рус закрыл рот, не преминув обругать себя «дятлом», и уже захотел подумать Слово изгнания, как вдруг…

— Держи сыночка, Рус! — с этим выкриком богиня вытащила из-за своей спины голенького восьмимесячного малыша, держа его как лягушонка — за одну ногу, и бросила его по крутой дуге.

Рус, забыв обо всем, привстал, мягко поймал дитятю, узнал в лице до боли знакомые черточки (младенец весело шевелил конечностями, улыбался и довольно пускал молочные пузыри). «Когда это тебя успели накормить, Гнатик? — с этой мыслью довольный отец уже садился обратно и прижимал «родную кровь» к груди. — Стоп. А где его крестик? А сам-то он откуда здесь?!», — Рус попытался отнять первенца от себя, чтобы разглядеть его еще тщательней, но «сынок» вцепился в грудь, как клещ… а вскоре лже-Гнатик превратился в черного паука. Вот так. «Излишнее» переживание за сына кончилось-таки плохо…

Руса обуял ужас. Руки сами собой ослабли, а паук размером с годовалого ребенка, довольно шипя, полз все выше и выше, пока его передние лапы не перехватили шею, а жвалы, словно стальные клещи садиста-стоматолога, раздвинули Русу, чуть не вывихивая, челюсти и рот заполнился шевелящимися усиками, псевдо-конечностями и прочей гадостью, покрытой жесткой щетиной. Пасынка Френома — бога, который явно сильнее и старше молоденькой богини, — пробрала дикая паника, а Лоос с ехидным любопытством наблюдала за человечком, — глаза Руса едва не вылазили из орбит. Он мычал, пытался мотать головой, старался встать. Хотел оторвать от себя паука — совершенно не видя в нем Слова. И еще, его ужасно тошнило — это коварная Лоос знала совершенно точно, — а срыгнуть он сейчас боялся больше всего на свете — иначе задохнется и всему придет конец. А жить ой как хотелось! Руки и ноги были практически парализованы. Так же, как и мысли. Это Слово, которому богиня специально придала форму паука, можно сказать «по старой памяти», — выполняло главную миссию — путало мысли, не давая хозяину данной вселенной задуматься хоть на миг.

А вот богиня даром времени не теряла. Она плавно встала и изящной походкой, нагло виляя задом, медленно подходила к ничего не соображающему Русу, с каждым шагом становясь все моложе и красивее. Зато за ней, начиная от далекого горизонта, рушился мир — самое ядро души, самые глубокие человеческие «закоулки», которые у каждого разумного индивидуума и составляют «внутреннюю вселенную». У кого больше, у кого меньше, но свой мир есть у всех людишек и у некоторых представителей иных рас.

У бывшего землянина — Вовчика он оказался просто огромным. Лоос поражалась, но ничем удивление не выказывала. Она, превратившись в ослепительно красивую семнадцати-восемнадцатилетнюю девушку, сидела у Руса на коленях, нежно гладила ему волосы и водила самым кончиком носа по лицу поверженного врага, шепча то в одно ухо, то в другое, разные глупости. Если бы не паук на груди парня, да не просто, а половиной своей щетинистой головы засевший у него во рту, то со стороны они выглядели довольными друг другом любовниками. Мысли-то у Руса бегали, но естество реагировало самым подобающим для нормального мужчины образом. «Верный муж» все меньше замечал паука и все больше и больше юную красавицу… пусть и лооску — плевать!

— Миленький мой, любимый… — шептали губы богини и одно только её придыхание, а не значение слов — возбуждало. — Театрал ты мой недалекий… Устроил балаган… кино в стиле фэнтези, а главного со мной не совершил… — Нет, в этом чужом для неё мире Лоос не могла читать мысли Руса, но когда-то, около десяти лет назад их прочитала Флорина — Верховная жрица одно из храмов, посвященных ей, Лоос. Поэтому богиня многое знала о земной жизни. — Давай сыграем порно, милый? Жесткое. Ты как раз практически связан… тихо, тихо — не торопись… я все сделаю сама… — Дрожащими руками богиня расстегивала непривычную застежку на фирменном ремне из крокодиловой кожи. Она, не хотя того, сама возбуждалась. Все-таки Лоос была Богиней плодородия и деторождения. Должность обязывала. И сам мир помогал — отзывался на состояние своего хозяина: сексуальность разлилась буквально повсюду…

— Как ты меня обидел, милый, если бы ты знал! — Лоос болтала. Иногда, как обычная женщина поймавшая вкус победы, уверенная, что «мужчинка никуда не денется», забывала следить за речью. Но не забывала стягивать с Руса одежду. С непривычки это получалось медленно. — Балаган — балаганом, но сущности ты меня лишил по-настоящему… сейчас ты за это ответишь… — к несчастью для неё, в Русовской вселенной она могла мыслить исключительно по-человечески: одним осознанным потоком актуальных размышлений. Забегая вперед, можно сказать, что только это спасло Руса.

— Милый… ненавистный ты мне, Рус… А ты мог бы тогда меня добить. Сейчас бы я сидела в далекой закрытой реальности, совершенно без Силы… разве что для поддержки лифчика оставляют богиням… крохи… Как ваши женщины постоянно ходят этой сбруе? Жуть, а не жизнь! Ф-у-х, не сейчас… потерпи, птенчик ты мой пойманный… Ха! А ты понимаешь, что стало бы с этим мирком, с Геей? — голая девушка выпрямилась и гордо подбоченилась. — Подохли бы все! Не веришь?! А я же богиня плодородия и деторождения — забыл? Думаешь, без меня бы обошлись? Конечно, обошлись бы… лет через триста, когда три четверти людишек повымирали бы от голода и бездетности. Человеческий бог Исцеления со всем не справится — не его, как вы любите на земле говорить, — профиль. — Даже сейчас, когда её разум туманился вожделением, богиня не назвала своего коллегу по имени — Эскулап. Кстати, вожделение было не столько сексуальным, сколько предвкушением мести.

— А знаешь, что я сделаю с твоим отпрыском? Знай — я его не убью… я сделаю его своим посвященным… ты только представь: он станет первым мужчиной, посвященным мне — Богине деторождения! Что, разве не весело, отец?.. Эй, птенчик, не опадай… ты еще не входил в свою Богиню… ты рад, Вовчик?.. Ну, не перевозбуждайся, будь внимателен к своей госпоже…

И это последнее слово сыграло роль пресловутой «последней капли» в чашу, переполненную «пугалками», которых совершенно не обязательно было озвучивать. Совсем Лоос в мире Руса очеловечилась. Даже можно сказать «обабилась».

«Госпожа», вкупе с сексуальным желанием, включила цепочку ассоциаций, дошедшую до ненавидимого всеми фибрами души лоосского рабства. Рус, несмотря на продолжающееся действие путающего мысли, не дающего сосредоточиться Слова-паука, — словно очнулся от ночного кошмара и наконец-то напряг Волю. Сильно помог ему в этом «звонок» от Гелинии, который, оказывается, разливался по всей голове. И еще одна мысль была ему ненавистна: Гнатик — посвященный Лоос, то есть фактически её раб! Он искренне пожелал сыну лучше смерти, чем такой участи — и это прорвало плотину окончательно.

«Тьфу, черт! Гнатик, прости! Не смерти я тебе делаю, а наоборот… но если уж… какой если!!!», — и Рус со злости сформировал первое Слово.

Паук на груди растаял, будто его не бывало. Лоос, шумно дыша и, для большей чувственности закрыв глаза, пыталась направить снова опавшего «птенчика» в свое горячее лоно. В случае успеха этого действа, произошло бы не просто соитие: случилось бы что-то подобное порабощению. Не в прежнем виде, а в другой форме: в такой, о которой и сама Лоос, вернее, её аватар — образ «простой» женщины, не имела ни малейшего представления. Но в том, что «Рус станет её» — не сомневалась.

От возбуждения она ничего не замечала, а только злилась и что-то шептала — теперь Рус не слышал, что именно: связующее их сущности Слово тоже пропало, причем Рус сам не заметил, когда успел его разрушить. Дальше он её оттолкнул и, не мудрствуя лукаво, поджег.

Лоос горела стоя. Её зеленые глаза постепенно обрели осмысленность и она… дико захохотала:

— Учись! — захлебываясь от смеха кричала она. — На моих ошибках учись! Никогда не сражайся на территории противника, н и к о г д а! — произнесла, выделяя каждый звук и поднимая скрюченный палец. — А Гнатика я все же себе оставлю! Не обижайся, Владеющий миром! Ха! Жаль, что только маленькой внутренней вселенной, — с этими словами горящая женщина исчезла… сменившись обгоревшим мужским трупом.

Рус в сердцах его пнул, обжег себе голую ступню, плюнул, ругнулся и развеял дымящий и воняющий образ оборотня. Оглядел себя — голого, взвыл, пожалуй, досадней чем любой настоящий волк или уважающий себя оборотень, и оделся. Теперь в «нормальную» кушинарскую одежду.

«Гелиния, блин, достала своими «звонками» — голова трещит! Ой, прости, спасибо тебе, конечно, Солнце, но… Нет, не успел я тебе изменить… вроде… черт, да какая разница!..», — успокаивал себя и понимал, что здесь был настоящий аватар богини, а не ослабленный образ, и если бы это случилось, то… уставшая голова отказывалась исследовать явно нехорошие последствия того действа и Рус, в который раз отмахнувшись от решения неактуального вопроса, вызвал, наконец, Гелинию.

Далее состоялся неприятный разговор, итогом которого стало Гелинино обещание, с размытым смыслом «больше ни за что и никогда!», если Рус вернет сына «непременно живым и здоровым!». Она чувствовала неискренность, путанность объяснений о том, что двигало похитителями; подозревала, что муж скрывает истинные причины попытки убийства и точно знает мотивы похищения, но почему-то молчит. А бывший землянин не хотел приплетать сюда лично Лоос, не желал в данный момент открывать свое иномировое происхождение, при этом искренне досадуя: «Давно надо было рассказать! Дурак я!.. Но сейчас точно не время… завтра-послезавтра… успею еще!». Поэтому объяснения и вышли несуразными. В конце концов, он привычно свалил все на некие свои «откровения», которые у пасынка могущественного бога порой возникают.

Потом он вызвал командира смешанной кушинарско-этрусской экспедиции, князя Гариланта (как и сам Рус, по этрусским меркам он был неприлично маленького роста).

— … учим твои «заветы»… по оговоренному маршруту экспедиция прошла тысячу миль. — Докладывал Гарилант, не показывая своего удивления от раннего вызова. Тем более так, через душу: где он, конечно же, бывал, но все же есть прекрасные амулеты… — Признаков большой земли пока не замечено.

— Отставить прежнее задание! У меня украден сын… подробности сейчас излишни! Есть веское подозрение, что его везут на тот континент и вероятнее всего из Гроппонта. Немедленно развернуть корабли на юг и как можно быстрее выйти на основные торговые маршруты между Ойкуменой и Мулем… об исполнении доложить.

— Слушаюсь, князь! Разрешите приступить к исполнению?

— Разрешаю. Иди, князь, — хотел уже отпустить Гариланта, как тот предупреждающе поднял руку:

— Нам досматривать все суда? А как мы узнаем твоего сына? Можно попросить тебя дать мне его мыслеобраз? — говорил внешне спокойно, но чувствовалось, что он пребывает уже не здесь, а на палубе флагмана… и командует, орет во всю глотку.

— После, князь… через день… примерно. Раньше дойти все равно не успеете… — едва договорив эту речь, причем, на глазах слабеющим голосом, «четвертичный царь» отпустил отражение командира своего океанского воинства.

— Все, Гель, я устал, как борк на пахоте! Спать и только спать, — Рус еле языком ворочал.

— А все-таки хорошо, что Гея научила тебя время останавливать! В Кальварионе всего пара мгновений прошла, после того, как ты в свой кабинет поднялся. Максад свою службу только раскачивает… — Гелиния, по воле мужа, весь его разговор с разведчиком-этруском находилась в «невидимом состоянии». Хвала богам, проявила такт и не стала расспрашивать о неведомой ей экспедиции.

— Вот и пусть все работают, а я — спать. Вечером совещание и только тогда разбудишь, не раньше!

— Слушаюсь, мой господин, — грустно прошептала Гелиния, едва сдерживая вдруг навернувшиеся слезы.

— Пошли отсюда, — сказал Рус и они вместе «вышли» из его личного мира.

«Устал непропорционально времени, значит, эта лоосская падла умеет использовать Силу чужой души… могу поспорить, что первое Слово, — Рус мысленно передернулся, вспомнив паука. — Было напитано не моей Силой… Я помню — я тогда еще чувствовал. Ту Силу она взяла в отражении души своего… раба? А бог её знает… в смысле общий… настоящий», — с этой мыслью он уснул, как убитый.

— Итак, наши «гости» оказались «сказочными» оборотнями, в которых просвещенным людям верить стыдно. — Закончил Рус.

Все присутствующие ему внимали, а Гелиния все порывалась перебить и выяснить: почему он раньше, когда они находились в его вселенной, так плохо объяснял. Ей было обидно. И потом, многое оставалось невыясненным…

— Максад, пообщайся с Исцеляющими… Отиг, помоги ему, пожалуйста. Тебе легче будет объяснить им, что такое «постоянно умирающая» кровь… они должны разобраться. И почему аура не показывала смену людского облика — тоже. Максад и Гелиния. Не знаю, кто в Кальварионе за это отвечает, но где-то на складах должны быть каганские перстни, с узором… Грация, можно пообщаться с тобой мыслеречью? — девушка рассеянно кивнула и откинула жреческий капюшон, открыв взбитые, будто только что оторванные от подушки волосы. Смутилась. Но Рус не дал ей долго предаваться стыду — привстав и нагнувшись, через весь стол дотянулся рукой до головы Верховной жрицы, коснулся и, спустя десять ударов сердца, откинулся обратно на спинку своего стула. — Вот с таким узором… это их обычный целительский амулет, наподобие наших талисманов «для укрепления здоровья», — это Рус сказал для всех присутствующих. — Исцеляющие подскажут тебе и другим склонным к Силе Эледриаса, как из тех перстней сделать… назовем, «определителем оборотней».

— А вы, друзья, — обратился Рус к троице своих бывших сослуживцев, — когда получите эти новые перстни, отправитесь в Гроппонт… Максад, ты уж сам придумай, как их правильно распределить, чтобы проверили там все людные и, наоборот, скрытные места на предмет этих тварей… чувствую, успели мульские теневики перебраться на наш берег и первую базу наверняка устроили в каком-то портовом городе, чтобы других встречать… ну и так далее. Андрей! — друг — Текущий от неожиданности вздрогнул. — Сделай им «универсальную защиту»… вообще, всем присутствующим сделай, хорошо? Хм, не ожидал я такой эффективности, — пробормотал вроде как «себе под нос». — Пиренгул, у тебя в Альвадисе тоже всех проверить надо, — и, повернувшись к Максаду, добавил, — в Кальварионе, включая долину, само собой… так, о чем я забыл?

И сразу посыпались вопросы. Слишком много нового узнали люди, приближенные к самому «пасынку», «побратиму» и многое другое. Рус отвечал, стараясь говорить как можно короче. Устал он от долгого рассказа. В горле пересохло…

— Стойте все! — Рус повысил голос и все угомонились. Одним взмахом руки деактивировал «глушащие» узоры и позвонил в колокольчик. В дверь заглянул незнакомый слуга. — Вина всем. Легкого, — хмуро приказал супруг местной владетельницы и прошептал, повернувшись к жене: — Обещаю, Гель, что с дворецким твоим познакомлюсь и заставлю его всех дворцовых обитателей показать, — слуга тем временем скрылся, тихо закрыв за собой дверь. — А то в последнее время не доверяю я незнакомцам…

— Рус, — сказал вдруг Домлар. Тихо сказал, но почему-то был услышан всеми. — А Духи твои разве не могут оборотней различить? Есть среди них и такие, сливающие с «живой смертью». — Бестактный философ либо указал пасынку Френома на явную недоработку, или захотел выяснить то, о чем сам до этого момента даже не подозревал.

«Друзья!!! — мысленно возопил Рус, обращаясь к собственным Духам, — Что вы можете сказать по этому поводу?!».

После долгого (как показалось герою) молчания, ему ответил Дух слияния со смертью, как обычно — «замогильным» голосом:

«Прости, Большой друг, но мы полагали, что ты сам… что тебе не нужна помощь… не хотели оскорблять тебя, как воина, а прямой опасности ни тебе, ни твоим близким, мы не замечали…»

«Тьфу, черт! Ф-у-х, спокойно Владимир Дьердьевич. И на том спасибо, друзья! — самым елейным тоном (насколько это возможно мысленно) поблагодарил Рус. — Ну а в принципе? Есть среди вас Дух слияния с так называемой «живой смертью», а?».

«Ха-ха-ха! — абсолютно невесело просмеялся Дух смерти, — тот Призывающий что-то путает. Нас, конечно, много, и по-человечески нас можно называть по-разному, но я бы предпочел остаться Духом Смерти… мне надо проникнуть в тело «меняющего форму», чтобы узнать, какая у него кровь, а эти существа очень не любят нашего присутствия, не пускают нас в себя… примерно, как Призывающие… удовлетворил я твое любопытство, Большой друг?», — Русу ничего не оставалось, как согласиться и поблагодарить.

Принесли вино. Пасынок Френома сделал большой глоток и ответил Домлару:

— Духи не могут отличить оборотня от обычного человека. «Меняющие форму» — так их называют Духи, просто-напросто не пропустят любого из них… поэтому, вам, всем этрускам склонным к Призыву, тоже придется проверять людей: если кто-либо сможет противостоять проникновению Духов, то его необходимо хватать и доставлять на проверку амулетом. Даже если он представится шаманом или говорящим. А если он окажется явным врагом, окажет сопротивление, то уничтожать. Но это и так ясно. Насколько они сильны, я уже говорил. Я ответил на твой вопрос, Домлар?

Этруск задумался, отпил вина и молча кивнул. Этим многозначительным движением он и с ответом соглашался, и приказ «четвертичного царя» принимал к исполнению. Парни-месхитинцы, троица диверсантов, о чем-то еле слышно шушукались, Грация пила вино молча, не забыв покрыть голову капюшоном. Андрей, улыбаясь, что-то шептал ей в ухо. Жена то хмурилась, то недовольно фыркала. Уставший, забегавшийся, пожалуй, больше всех Максад открыто отдыхал, не желая думать о предстоящей тяжелой нудной работе. Хотел отрешиться полностью, но что-то «не пускало», какая-то малость…

— Ты закончил, Рус? — нарушила тишину Гелиния. — Пойдем тогда. Тебе надо еще поспать — ты бледнее селены.

— Подожди, дочь, — раздался вдруг властный голос Пиренгула. Все разом замокли и повернулись к нему. В том числе и, казалось, полностью ушедшие в оживленный спор Отиг с Леоном, который иногда срывался на басовитые нотки, намного превышавшие громкость общего шепота. — Что же ты, уважаемый зять, молчишь о многом? Что утаиваешь? Хоть намекни, ради Предков. Ради Великих шаманов, раз ты с ними общаешься…

— Действительно… — Максада как осенило. Он напрягся, открыл было рот, но Пиренгул остановил старого друга и продолжил:

— Оборотни — это, конечно, плохо. Не ожидал их никто, не защищался. Вообще не верили в их существование, и вдруг как из народных страшилок: раз, и они тут. И почему-то дочь моя и внук их заинтересовали. Да так невзлюбили, что прямо здесь, во дворце убить попытались! — Как ни сдерживался маг-Пылающий, но постепенно «загорался». — Не вышло убийство, так мальца зачем-то увели! Зачем, Рус? Они это сами придумали или кто надоумил?! — последнее слово князь выдохнул чуть ли не дымом. Опомнился и добавил уже поспокойней. — Мне почему-то мнится, что кто-то надоумил… кто, Рус? А главное — за что? В виновность Ахмата: хоть старшего, хоть младшего — не верю! Ни на лепту не верю. И не говори, пожалуйста, о мести из-за золота, которое ты из центральных стран увел. Помолчи! — Пиренгул взмахом руки остановил задумчиво открывающего рот зятя. — Разве снятие с Тира блокады — не твоя заслуга? Нет, Рус, попытка убийства твоей жены, воровство сына — не их это принцип, не просвещенных стран, поэтому ты уверен, что Гнатика везут… или собираются увезти в Муль.

Пиренгул замолчал, хлопнул ладонью по столу, так, что уронил собственный бокал с вином и совершенно не обратил внимания на красное пятно, расползающееся по белой скатерти, как кровь из раны. Поднялся во всю свою мощную стать и, глядя на спокойно сидящего зятя сверху-вниз, медленно-торжественно, как бы вдавливая каждое слово, произнес:

— Что или кто связывает тебя с той империей? Кто ты, муж моей дочери, которого усыновил Френом — повелитель Духов и бог этрусков, северного народа нашего континента? — сказал, выделив слово «нашего».

Закончив говорить, властитель Тира и Альвадиса сурово опустился на плетеный каганский стул, который, будто бы испугавшись, принял форму, наиболее удобную для его тела. Впрочем, каганская плетенка поступала подобным образом постоянно, прогибалась под любым задом все зависимости от богатства и общественной значимости его обладателя.

— А все очень просто, — не замедлил ответить Рус, пожимая плечами, — я родом издалека… далекого далека… пожалуй, об этом легче рассказать сразу всем и, думаю, в моем личном мирке это будет сподручней. Никто не против? — говорил внешне спокойно, однако внутри его бушевала буря.

«Лоос с Тартаром своим слугам рассказали обо мне, как о инономировом демоне, о каком-то воплощении вселенского зла… да, в империи древняя Война богов почитается безмерно и в ней есть подобный персонаж… спасибо, уважаемый Кан за сведения! — поблагодарил мульского офицера, лихорадочно вспоминая о местной версии обще планетной истории. С облегчением, ничего отрицательного о пришельцах из иных миров не обнаружил. — Блин! Да что же это я как… как ни знаю кто! Чего боялся?! Некогда все вам было, Владимир Дьердьевич! Вот и отдувайтесь сейчас, перед всеми… Перед Гелькой, блин, стыднее всего…», — эта длинная мысль пролетела в одно мгновенье, уместившись в короткое оглядывание всех присутствующих за столом. Сказать, что они были удивлены подобным поворотом — намного преуменьшить их душевные метания: все были ошарашены, убиты, ошеломлены, заинтригованы. Один Ермил, насупившись, старался скрыть полное непонимание ситуации. Для него бывший лоосский раб по имени Чик был спасителем, другом и старым сослуживцем — иного он не воспринимал.

Рус поудобней откинулся на спинку своего стула, приготовившись «разом вышвырнуть все книги из библиотеки» (книги — мысли, библиотека — голова. Это был один из способов погружения в глубины собственной души), как вдруг… нет, не вдруг, а вполне ожидаемо:

— А я, Русчик?! Ты мне совсем не доверяешь? — услышал он обиженный шепот Гелинии. Рус улыбнулся и ничего не ответил.

В следующее мгновенье они с женой стояли на поляне в гоштовом саду «Закатного ветерка», — в реальности виллы почти заброшенной, поддерживаемой только сверх усилиями домоправительницы Асмальгин, командующей всего лишь пятью служанками и тремя слугами-мужиками, бывшими привратниками.

Остальные, увы, разбежались, несмотря на высокое жалование, назначенное Русом на период засухи и недостатка продовольствия. Благодаря магам-Текущим, одного Хранящего (самого Руса), немногочисленным шаманам и множеству обычных тиренцев — работавших, не покладая рук, а главное — не устремившихся в манящий Кальварион, — дефицит воды, хвала богам, кончился, торговая блокада оказалась снятой, но убрать «сухие» надбавки из ставок хозяин забыл. И ему, разумеется, никто об этом не напоминал. А если бы кто и подсказал владельцу некогда престижной виллы «о лишних расходах», то он бы только отмахнулся.

Гошты, давно иссохшие и вырубленные, в русовской вселенной стояли живыми-невредимыми, цвели, источая густой аромат, сильно напоминающий цитрусовый. Было пасмурно и совсем не по-тирски прохладно. И Рус, и Гелиния были одеты в длинные кожаные плащи с капюшонами — точными копиями тех, в которых они представлялись жрецами Геи. Муж приобнял за талию упирающуюся, все еще обижавшуюся жену и загадочно-ироничным тоном молвил:

— А я тебе как-то говорил. Ты не поверила. Больше не стал. Вспомни! — он слегка повел головой и гоштовый сад превратился в обычный земной городской дворик между понурыми пятиэтажками — хрущевками. Они с женой очутились рядом с песочницей. Неподалеку стоял доминошный стол с прибитыми к нему лавками, одна из которых подпирала давно поломанные качели. В одном из этих домов, ему, ветерану — афганцу, а заодно и воспитаннику местного детдома, государство, в лице горисполкома города Кунгура Пермской области, предоставило однокомнатную квартиру. В последствии Вовчик её продал и перебрался в Псков, к Игнатию…

— Как?! — ахнула Гелиния, с трудом уняв досадное разочарование. — Ты из «Мира без Сил»? — она вспомнила объяснения мужа, в которых чувствовалась в то время непонятная грусть. Теперь её осенило, что ту тоску можно было назвать ностальгией… она многое поняла, кроме… — А как ты у нас оказался?.. Надо же, совсем без Силы… Грязно тут у вас, неуютно, — и Гелиния бестактно передернула плечами, будто сбрасывая брезгливость, не подумав, что мужу это может быть неприятно.

— Хм. Это ты еще бычки в траве не искала… их полно. Особенно возле стола… — грустно пошутил Рус. — Давай, присядем, — сказал, показывая на качели.

Сдул откуда-то взявшийся на доске песок и усадил супругу. Сел сам, незаметно увеличив ширину сидения — качели были рассчитаны на двоих детей, а никак не взрослых.

— Я расскажу, Гел, только подожди немножко: надо созвать всех сразу, чтобы не повторяться.

— Рус! — вдруг ахнула Гелиния и вскочила. — Ты чего расселся! Надо Гнатика спасать, а ты!

Рус, не вставая, притянул жену к себе и шепча на ухо: «Время стоит, ты что — забыла?», усадил её обратно. Гелиния, несправедливо проворчав «как ты можешь быть таким спокойным!», обняла супруга:

— Но ты не тяни, хорошо? А то у меня сердце изнылось… О, Величайшая, помоги своей недостойной посвященной, раскаявшейся матери… — Пока она молилась, Рус успокаивал собственное взбунтовавшееся нутро:

«Спокойно, Владимир Дьердьевич, спокойно… у-у-у сука, убью!!! Нет, нельзя психовать!.. Пока нельзя… Гнатик, сыночек, ты потерпи. Я точно знаю, что ты здоров… Хватит, Вовчик! Даже не думай об этом! — так он отгонял от себя желание вызвать отражение души сына. Очень боялся рисковать: неизвестно, какая душа у восьмимесячного малыша, пусть и развитого «не по годам». Вдруг, получит травму? Да на всю жизнь. А если Рус сомневался, то старался не рисковать. Тем более не собой, а сыном. — Ответишь, паучиха, а пока — спокойствие… помоги, Величайшая! Дай Силу. И вы: Великий и Справедливый — не оставьте меня…», — под конец и сам помолился.

Вскоре Гелиния увидела, как в паре десятков шагов от них, прямо над зеленым газоном с нераспустившимися цветами, стали возникать висящие в воздухе фотографии. Она уже знала название этих четких рисунков, — Рус как-то просвещал. Девушка не считала точно, но была уверена, что число рисунков превысило количество лиц, в данное время находящихся в кабинете мужа, и тогда изображения стали превращаться в людей — одно за другим. Два последних незнакомых этруска появились с трудом: прозрачные фигуры как бы нехотя обрели окрас, объем и саму жизнь. Они оба были странно низкорослыми, примерно с Руса, и оба были явно непривычны к «Русовской глубине», как Гелиния называла вселенную мужа. Нет, один оказался более опытен: схватил за руку друга, взор которого панически метался, и зашептал ему что-то на ухо. Вдруг, они увидели Эрлана, который с хмурым интересом оглядывал окружающий абсолютно не геянский пейзаж и замолкли. А рядом с царем стоял невозмутимый Фридлант.

Наконец, Рус заговорил и Гелиния поразилась хриплости его голоса. Повернулась к мужу и в груди у неё все занемело. Так и захотелось крикнуть: «Русчик, беги отсюда! Пожалуйста, милый, не мучь себя!», — и она, пытаясь сглотнуть ноющий во всем горле ком, пряча предательские слезы, еле сдержалась — промолчала. Успокаивая себя тем, что «так надо», никого не стесняясь, обняла мужа и прислушалась к его словам:

— Простите, друзья, что я позвал вас всех вместе. Многие из вас знакомы, некоторые — нет. Хотите — знакомьтесь, хотите — нет… Эрлан, тебе, как царю — отдельное приветствие. Давно не виделись… Адыгей! — немного повысил голос. — Помолчи, пожалуйста… все молчите, мне и так нелегко. Не ожидал я, что всего два десятка отражений удержать — так трудно… кхм, — кашлянул в страшно бледный и худой кулак и продолжил. — Не чувствуете Силу? Правильно, её в данный момент нет. Сейчас здесь нет сущности никого из богов… я и собственную Силу… мои телесные силы от вас отвел, чтобы прочувствовали, — не преминул уточнить. Так сказать «во избежание неверных истолкований». — Так вот, все, что вокруг вас — есть копия моего Мира, откуда я родом. Давно следовало рассказать, но все время считал, что некогда… да и опасался я. Это особенно к этрускам относится: одно дело предполагаемый бастард Грусса, другое — совершенно чужой человек… Да, человек! — Рус повысил голос в ответ на недоверчивые выражения, прочитанные в лицах многих. — И настаиваю на этом. В родном мире я был воином, был… охранником, и в ваш мир попал случайно… нет, не случайно. Расскажу с самого начала…

Рус прислушался к своим силам и оптимистично заключил, что на удержание всех «отражений», на сохранение неприглядной земной обстановки в течении пары четвертей внутреннего времени — должно хватить. Успеет и рассказать все, начиная с того, как сбил в своем мире Флорину и очнулся в Главном Месхитинском храме… Даже, похоже, сможет ответить на вопросы, основным из которых будет, без сомнения, «Ты Бог или Демон?». Он уже заранее решил, что не станет скрывать свое участие в Ссоре Богов, но только в виде «пасынка Френома». Мол, отчим, да Гея помогали, а без их Сил — никак. О «проглоченных» каганах с альганами говорить не станет, как и о пользовании Силой пятен — тогда еще «бесхозной», — умолчать постарается. А то не отвертится — в демоны, пусть и в «своего», запишут… и, конечно, о «печатях» — молчок! О встрече с Эледриасом… подумал и мысленно отмахнулся — куда выведет рассказ, какие зададут вопросы… а Грация вполне может напомнить, — не страшно будет и открыть тот факт… точно! Меньше подозрений в демоничестве останется…

Командующего экспедицией, Гариланта, и старшего жреца разведчиков Борислава, Рус вызвал в надежде на то, что они все-таки перехватят судно с Гнатиком. Тогда им придется иметь дело с пленителями сына — с теневиками. И для того, чтобы у верных людей «заворот мозгов» не случился, разведчики должны знать истинное — вполне человеческое происхождение пасынка их Бога. Тогда они смогут противостоять оборотням в том числе и «интеллектуально». И непременно надо рассказать как защищаться и как убивать тех тварей. Этруск, особенно склонный к Призыву, должен справиться. И о старых знакомых, о лоосках, напитанных не совсем понятной смешанной Тартаро — Лоосской Силой, Рус решил обязательно поведать. Будет на то воля богини удачи — его подданные с ними не столкнуться… Очень уж мерзкая у них Сила, противная и смертоубийственная. Кстати, откуда? о пятнах, об альганах с каганами, о Древе Жизни, а стало быть и о Древе Лоос на том континенте «и слыхом не слыхивали» и новую Силу ощущали как слабое «безмозглое» магическое возмущение, приведшее, тем не менее, к вселенской катастрофе, к холодным Сумеркам и перераспределению божественных Сил…

«К черту!!! — мысленно возопил Рус, отгоняя навязчивые подозрения, сбивавшие его с «основной линии»: он держал длинную речь о самом себе. — Потом, все потом…».

Бывший земной «браток» не раз бывал подследственным. И в «том» мире, и в «этом». Но какой он был наивный, когда полагал, что знает о «перекрестном допросе» все. Оказывается, Рус не представлял себе и сотой доли тех переживаний. Не предполагал, как больно ранит недоверие; как сжимается сердце, когда свои, практически родные люди, которые готовы были за тебя в огонь и в воду, вдруг отшатываются, отворачиваются. Их взоры наполняются страхом и досадой, удивлением и каким-то головокружительным испугом, будто каждый из них потерял опору…

Друзья очнулись одномоментно, словно ныряльщики, страхующие друг друга, разом появляются из глубины. В итоге, едва не помирая от слабости, Рус закончил отвечать на ворох возмущенных вопросов. Окружающий мир сузился до размеров внутренностей большого кита, «земная» обстановка давно рассыпалась пылью, а люди, мерцая как поломанные гирлянды, сидели на холодном песке и гомонили, и гомонили… Когда Рус почувствовал, что среднее состояние присутствующих, сменив недоверие, ошеломление, гнев, обиду, страх и подозрительность на некое подобие облегчения, он отпустил все отражения и вышел из вселенной сам.

Проснулся он через сутки, в четвертую вечернюю четверть. Обнаружил себя в собственной семейной спальне кальварионского дворца; голым, лежащим в привычной овальной каганской кровати, укрытым легким покрывалом, почему-то розового цвета. Рядом, под той же самой простыней, свернувшись калачиком, спиной к мужу спала Гелиния. Её ночная туника сбилась скрутилась и задралась в самых неприличных местах. Жена дышала напряженно, словно чутко прислушиваясь к чему-то. Будто миг назад, в самый последний момент решила «немножечко поспать, но сразу проснуться, как только…».

«Спи, Солнце, — нежно подумал Рус, боясь пошевелиться. — Ничего, с Гнатиком по-прежнему все нормально… если это в принципе можно назвать нормой! Спокойно, Владимир Дьердьевич, спокойно… — унял он волну ярости, в данный момент бессмысленной и бесполезной. — Друг, — обратился Рус к Духу слияния с жизнью, — усыпи меня и разбуди в первую утреннюю четверть…», — уже погружаясь в дрему, Рус вдруг вспомнил, как после создания «универсальной защиты» выяснял у того же Духа жизни:

«Интересно, друг, почему это мое Слово вас пропускает? — спрашивал вроде бы иронично, но и не скрывая досады. Впрочем, Духи его эмоции воспринимали исключительно рационально. Иными словами — бесчувственно.

«Потому что твоя душа знает, что мы — твои друзья…», — на полном серьезе ответил Дух и замолчал с таким значением, что опытный «Большой друг» понял — большего от него не добиться.

Тогда Рус, покачав головой, усмехнулся, услышав это объяснение — он и предполагал нечто подобное и после, когда были удивлены сами Духи, он с удовольствием сказал им практически то же самое о Слове в амулете Гелинии, — только теперь это воспоминание его чем-то зацепило… однако мысль додумать не успел — уснул.

Глава 13

Чтобы изготовить амулеты «универсальной защиты» всем, кто присутствовал на совещании в кабинете Руса, Андрею понадобилось три дня. Отиг, внимательно изучив структуру, подавив в себе холодящую мысль «да это же алтарь!!!», помолившись и попросив прощения у Величайшей, изготовил устройство сам, угадав в изгибах потоков Силы Гидроса незнакомые ему руны. Нагло, «по методу Руса», переписал их на угловатые, будто бы рубленные элементы из Силы Геи и, немного помучившись, подбирая нужные эликсиры, вышел из алхимической мастерской с готовым изумрудным крестиком, который удачно, будто был приспособлен специально для этого, буквально впитал в себя «универсальную защиту».

Магистр прокалывал себе палец, скрепя сердце. Его корежило от мысли, что он совершает кощунство. Молитвы Величайшей облегчения не приносили и только лишь вера в пришельца, закинутого в их молодой мирок несомненно по воле Богов, ставшего для бывшего тирендора другом и даже учителем, придала ему сил. И то — пальцы предательски дрожали. Как у мальчишки, впервые ворующего в соседском саду яблоки. Шестидесятипятилетний маг слишком хорошо знал разницу между ним — смертным, и вечными существами, единственными, кому необходимы алтари и жертвы… пусть даже в виде капли крови или банального медяка, последнего, оторванного от сердца.

Сомнения в человеческой сущности Руса покинули Отига не сразу. Впрочем, как и остальных присутствовавших во внутренней вселенной землянина, кого он пожелал посвятить в свою тайну. За исключением разве что троицы бывших месхитинских разведчиков, Андрея, Леона да Грации с Гелинией. Они, знавшие пришельца чуть ли не с самого момента его появления в Месхитии, поверили сразу и не участвовали в общей «дискуссии», если так можно было назвать крикливый базар, доходящий до свары: хуже, чем на самом диком портовом привозе, когда множество озверевших покупателей накидываются на одинокий товар и чудом не рвут его на части. Известие об иномировом происхождении пасынка могучего Френома, побратима справедливого Эледриаса, любимца создательницы-Геи — поразило всех до глубины души, разбило «камень знаний», казавшийся незыблемым, у самых образованных степенных и выдержанных мужей, облеченных в большинстве своем немалой властью. Тем более Рус прибыл из мира лишенного божественных Сил — что совсем не хотело укладываться в голове. Позже Гелиния рассказала отцу о том, как Рус показывал ей чудеса своего мира. В её словах звучала такая детская восторженность, что Пиренгул больше беспокоился за душевное здоровье дочери, чем слушал фантастическую историю о полетах на какой-то крылатой повозке. Она и так последние дни ходила «сама не своя». Сердце отца разрывалось между горем от потери внука и страданием любимого «Солнышка», которая корила себя «за глупое властолюбие», занималась самобичеванием и надеялась «исключительно на Русчика»:

— Говорил же он мне, занимайся сыном, оставь Кальварион на наместника, не пропадет княжество без тебя… а вот Гнатик, лучик мой ясный, — пропал! — и как она не пыталась сдерживаться, в этот момент с её глаза всегда скатывалась слеза. — Но он найдет Гната! Мы все найдем, все ему поможем! — сразу подбиралась она. — Лооски и тартаровцы за все заплатят! Ты веришь, отец? А я сердцем чую — сын жив!.. И скучает… — на последних тихих словах, на одном выдохе, Гелиния обычно отворачивала от Пиренгула лицо. Но отец по интонациям угадывал, как тяжело ей было сдерживать новый приступ материнского горя.

На следующий же день, на вечерней трапезе, Пиренгул, на время поиска внука перебравшийся в Кальварион, в свой дом-резиденцию неподалеку от княжеского дворца, в компании Максада и Отига рассказал историю, услышанную от дочери. За шесть дней, прошедшие после похищения наследника, это «сообщество ровесников» сложилось само собой. Мамлюка, которого Гелиния назначила своим наместником (разумеется, по совету отца и с одобрения Руса, которому она теперь буквально в рот смотрела) Пиренгул на ужин никогда не приглашал. Молод еще. Кстати, Рахмангула князь временно перекинул на свое место, в Альвадис, а Танагулу «достался» малолюдный Тир. Отец очень надеялся, что младший сын не успеет там сильно напортачить. Но на всякий случай взял с него клятву первым на асманидов не нападать и эндогорцев не тревожить.

— Что ж, — задумчиво согласился Отиг. — Вполне… вполне… Если судить по тому, что натворила его Воля у нас, то совокупная Воля всех живущих на их земле может попрать божественные законы, которых, по его словам, в их мире попросту не существует… Миллиарды людей! С трудом верится.

— Уважаемый Отиг, — засомневался Максад. — Ты, конечно, магистр и разбираешься в божественных Силах лучше меня и, прости, Пиренгул, лучше мастера-Пылающего, моего старого друга, с которым мы часто беседовали о Силах. Мне, как несклонному, по молодости все эти ваши магические штуки были крайне интересны. Нет ничего и раз — появляется что-то. А Знаки? А Амулеты, без которых я и жизнь себе не помыслю! Все по воле Богов — объяснял мне мой друг, — услышав эти слова, Пиренгул недовольно скривился. Но поправлять не стал. Максад продолжил:

— А тут вдруг совсем без Сил и гляди-ка: люди летают, ездят на повозках, которые едут сами… Башни строят, что наши кальварионские «черныши»… мне так совсем не верится. Зная Руса, зная его склонность пускать пыль в глаза — он просто танцевал, как единорог перед кобылой. Шейкой потрется, хвост распустит, глазки так хитро скосит, прогудит что-то хвастливое…

— Хек! — крякнул Пиренгул, перебивая излияния друга. — Это у него присутствует, Максад, доля истины в твоих словах есть, только… Да без разницы мне, правду он Гелингин показывал или хвостом пушил! И с тобой, уважаемый Отиг, я не могу согласиться! — Пылающий по привычке немного воспалился (в переносном смысле, разумеется). — Что значит «совокупная Воля»? Привыкли вы, магистры и бакалавры о высоких матерях рассуждать, философствовать, а мы, мастера — практики о том не задумываемся. Боги устроили мир, оставили свои законы и ушли. По какой причине — не имеет значения… Извини, Отиг, в данный момент не до пространных размышлений, — остановил он попытавшегося было что-то вставить магистра. — Были боги — ушли, а с ними ушла Сила. Вот людям и приходится изворачиваться… кстати, на жестких неизменных законах мироздания можно придумать разные ухищрения для замены структур из Силы. И они будут действовать всегда, безотказно… как наши баллисты, например… У нас с Русом целый спор о них вышел во время отражения Нашествия…

— Эх, Пиренгул, — вздохнул Отиг, улыбаясь как бы вовнутрь, каким-то своим потаенным мыслям. Совсем не обидно. — Совокупная Воля людей и уход Богов — события, я уверен, связанные. Но согласен, сейчас не время для дискурса. Тем более, я надеюсь, все со мной согласны в том, что Рус выделен богами и не все люди его мира такие же, как он. Далеко не все…

— Люди везде одинаковы… — вставил Максад. А он, главный безопасник теперь уже нескольких княжеств, имеющий агентуру во всей ойкумене, знал о чем говорил.

— И я о том же. Руса можно смело считать человеком, но все же не совсем. Умолчим о его внутренней вселенной, коей нет более ни у кого, даже у самых Величайших магистров, о связях с богами, об участии его в Ссоре… как-то туманно он объяснил свое участие в ней, не находите? — С магистром молча согласились. — А его структуры? Ведь главное не в их необычности, а в том, что они легко встраиваются в наш мир. Заметил, Пиренгул?

Князь удивлено посмотрел на магистра-Хранящего. Об этой стороне Русовских нововведений он не задумывался и, как ему казалось, не замечал ничего подобного.

— Хм, — еще раз неоскорбительно усмехнулся Отиг. — Когда пропали Звездные тропы, никто не мог найти им замену, а твой зять, оказывается, пользовался своей «ямой» еще до того, тогда, когда Эребус не был изгнан. А что произошло после? Стоило ему рассказать одному-двум магам о путях через расслоения реальности и пошло. Теперь даже дальние ордена, о Русе и слыхом не слыхавшие, самостоятельно создают собственные «ямы», да «жерла». Да, да, князь мы и до Руса знали о расслоениях, но разве кто-нибудь задумывался об их использовании? О методах поиска нужного расщепления пространства, коих неисчислимо, да все разные — вообще промолчу. Разве я не прав? Что это? Согласен, это скорее не изменение законов мироздания, но совокупной Воли. По крайней мере склонных к Силе, а не всех людей.

Пиренгул не нашел изъяна в рассуждениях магистра. Настроение его почему-то испортилось.

— А взять «универсальную защиту», — Отиг вытащил из-за туники нательный изумрудный крестик, с помощью бронзовой цепочки надетый на шею. — Ты внимательно изучал её структуру?

— Достаточно. — Хмуро ответил Пылающий. — Я даже сам потрудился переписать её на Силу Пирения. Замысловато, конечно, но не очень сложно… ну, не разглядишь еще структуру в амулете. Если бы Андрей не показал воочию, не расписал, то сам бы не разобрался, — и насуплено замолчал. Не нравилась ему эта пресловутая «совокупная Воля», хоть вулканом рви! Не понимал Пылающий-практик таких абстракций, и не желал понимать. А Андрей, прекрасно разбираясь в местных многовековых магических реалиях, в крепкой школе «старых» магов (себя он давно причислил к «новым»), никого не стал искушать понятиями Слово, «посвящение самому себе», которое происходило в момент «привязки» артефакта. Он не распространялся на эту тему.

— А как тебе «привязка» амулета? — продолжал наседать Отиг.

— Обычная, — сквозь зубы процедил Пиренгул. — При отсутствии доступа к астральному телу — самая надежная, через кровь. Ауре я никогда не доверял.

— Не горячись, уважаемый Пылающий, — доброжелательным успокаивающим располагающим к себе тоном сказал Отиг, замечая раздражение собеседника. — Просто я, согласись, маг более знающий. Я внимательно исследовал ту структуру и обнаружил, что она состоит из рун. Неизвестных мне рун. Исходя из чутья опытного Хранящего, могу добавить — очень древних и очень простых рун. В структуре они выстраиваются кругом, где последняя смыкается с первой. Это сильно напоминает обвязку алтаря, посвященного неизвестному божеству. Поначалу я испугался. Напрягся так же, как сейчас вы с Максадом… да бросьте, не снимайте с себя «защиту», — руки тиренцев, потянувшиеся было к своим «крестикам», как бы осознали это судорожное движение, стыдливо дернулись и расслабленно опустились. И почти синхронно потянулись к винным фужерам.

— Позже я разобрал… не стану утомлять как… там в первичной и завершающей рунах остается недосказанность, то есть не хватало Имени божества. Поверьте моему опыту Хранящего — я много древнейших алтарей пересмотрел. И воочию, и на зарисовках — везде есть Имя, и его ни с чем не спутаешь… — как не хотел Отиг, но все же не выдержал: наставническая привычка к чтению лекций прорвалась. Заметил её и поправился:

— Извините, уважаемые, за страсть к преподаванию. Невольно вырвалось…

— Нет, нет, уважаемый магистр, ты все правильно сделал! А то я уже испугался, — сказал Максад. Причем было совершенно непонятно: всерьез он высказался или пошутил. — И все понятно объяснил, доходчиво, — и снова из уст опытного коронпора было не ясно: то ли он льстил, то ли говорил совершенно искренне.

Отиг смущенно кашлянул.

— Заверши уж, — нетерпеливо потребовал все еще «заведенный» Пиренгул.

— Выходит, что «крестики» — это наши алтари, и мы, совершая «привязку» амулета, посвящаемся самому себе. Каждый. Вне зависимости склонен ты к Силе или нет. Лично я не считаю это кощунством пред любым из Богов, это лишь подтверждает… — что «подтверждает» осталось неизвестным, потому что Пиренгул вдруг с силой хлопнул по столу и прорычал:

— Хватит!!! Довольно теологии! У меня внук пропал, наследник Кальвариона, а мы!.. Рус уже третий день пропадает где-то в Гроппонте, с нами не связывается и себе «звонить» запретил. Гелиния говорит, что чувствует — он жив-здоров… Но а мы?! Я сижу, как на углях! Так и хочется идти и рубить всех врагов, всех мразей оборачивающихся, всех тартаровцев и лоосок! Жечь всех! — выплеснув раздражение вместе с натуральным дымом, князь сел. Досадно отметил, что в очередной раз за последние дни потерял над собой контроль и даже не запомнил, когда успел встать.

— Интересно, откуда лооски появились? — спокойно сказал Максад, будто у князя не было никакой вспышки.

— По словам Руса… кстати, мы слышали о них только с его слов, а мы сами видели и не замечали рядом с собой тартаровцев-оборотней… — Отиг тоже говорил совершенно невозмутимо. — Конечно, сведения, полученные от Руса не подлежат сомнению, поэтому напоминаю, Максад: лооски устроились за океаном, в империи Муль и там же сошлись с почитателями Тартара. Брось, уважаемый Максад, ты слышал то же, что мы здесь присутствующие…

— У них должно быть Древо, без которого они — ничто, — пояснил свою мысль Максад. — А насколько я знаю, все их Древа засохли. В один день.

Помолчали.

— Надеюсь, зятек скоро нам и эту тайну откроет, — проворчал Пиренгул. — Скорей бы уж вызывал любого из нас!.. И желательно, чтобы рядом с ним стоял Гнатик… Но если он не спасет внука, то я ему… — вместо слов князь со злостью сжал кулаки.

Все понимали, что Русу, при любом исходе, кроме мук совести, ничего не грозит. Однако в данной тяжелой ситуации, хоть такой, но выход эмоциям был необходим.

Рус проснулся бодрым и полным сил. И если бы не жуткий голод, такой, когда ты всерьез уверен, что съешь борка целиком, слабо прожаренным, с кровью; а сладкий жирный липкий сок будет стекать по подбородку, а тебе будет плевать на это неряшество, и ты будешь мычать от удовольствия, буквально надсмехаясь над зарезанной скотиной, то Рус был бы вполне счастлив. На краткий миг. В следующий момент он вспомнил о Гнатике и увидел молящуюся перед статуэткой Геи жену. Радость от пробуждения смело сразу, словно на него обрушился Ниагарский водопад целиком, всей своей мощью.

— …сти, Величайшая, за гордость мою непомерную, — горячо бубнила коленопреклоненная Гелиния, не заметив пробуждения мужа и стараясь его не потревожить. — За то, что забыла материнский долг, за все прости, Величайшая! Молю тебя, верни мне сына, я пожертвую тебе все! Меня забери, но верни, умоляю тебя, помоги вернуть Гнатика! Душу мою возьми здесь и сейчас! Величайшая Гея, добрейшая из богинь, я ни на строчку не отступлю от твоих заветов… — и продолжала, и продолжала, повторяясь, но стараясь придерживаться канона.

По мере слушания, Руса все сильнее и сильнее обуревала ярость. Не на любимую жену, нет! Видя её прямую спину, сердце наоборот, ныло от нежности, а вот на бездушных вечных сущностей поднималась злость. Боги всегда пытаются поиметь с человеков все, чего им не хватает до абсолютного всемогущества, и им всегда мало. Гея не являлась исключением. Пусть она и сформировалась, благодаря чаяниям её почитателей, относительно заботливой; можно сказать, стала «матерью» всего мира — и в прямом и в переносном смыслах, — но жажда божественного всевластия у неё не исчезла.

— Солнышко мое! — подскочив к Гелинии, он обнял жену, прижал её голову к своему ухающему сердцу и тем самым заставил замолчать. Она, все еще пребывая в молитвенном упоении, слабо сопротивлялась. Её взор оставался погруженным в себя. Тем не менее, Гелиния неожиданно прошептала:

— Я тебя разбудила, Русчик? Прости меня. Прости за все… за… — имя «Гнатик» произнести не смогла, а только, сбросив, наконец, молитвенный полутранс, сильно прижалась к мужу, буквально зарывшись лицом в его мятую кушинарскую рубашку, будто пыталась спрятаться, отгородиться от злобного мира.

За двое суток Рус так и не переоделся.

В груди Руса остро защемило, как будто все органы разом скрутили и сдавили в бездушных тисках. Жалость перемешалась с любовью, с невиданной силой вспыхнула тоска о сыне… и все это было приправлено неутихающей злостью на всех «небожителей». И в данный момент, для Руса, его явный личный враг — Лоос, отличалась от остальных только именем.

— Я верну нашего Гнатика, обещаю, — сквозь ком в горле вымолвил он. — Не кори себя, милая, ты ни в чем не виновата… а вот другие… — Рус на мгновение еще сильнее, до хруста в костях сжал Гелинию. Она ойкнула. Муж ослабил руки, успокаивающе-ободряюще погладил её по спине и виновато отстранил:

— Я пошел к ним, жди меня, — зло процедил он. Его голову мутило: ярость, с трудом подавляемая при общении с супругой, глушила разум.

Это объяснение Гелиния не поняла, но сказать ничего не успела: повеяло колебанием Силы Эледриаса и муж на глазах растаял, растворился в ней…

Как ни надеялся Рус на свою Волю, но появиться в чертогах Эледриаса не получилось. Без приглашения — увы. Вместо увитой орхидеями беседки, вместо зеленой полянки, усыпанной красивейшими цветами, он очутился в сплошном изумрудном мареве, которое густотой напоминало плотную сметану, которую можно было резать и мазать на хлеб. Только Русу почему-то пришло в голову, что, пожалуй, бутерброда не выйдет — с куска соскользнет, свалится… а следом он взревел.

Вместе с криком уходила ярость и прояснялся разум. Откуда лился звук и лился ли в принципе — неизвестно. Свое тело Рус не видел, да и вовсе не задумывался о такой «мелочи». Было четкое ощущение собственного «Я» и того было достаточно.

«Что же ты, Владимир Дьердьевич, не попытался ломануться сразу к Лоос, а? — мысли наконец-то зазвучали более-менее четко и, понятное дело, язвительно. — Испугался потому что, типа к дружку за подмогой полез. А какой он тебе друг, а? Защитник и Освободитель, твою вселенную! Тьфу, блин… А отчим? Хах! Смешно говорить, но надо пробовать. Хотя все они, сволочи, одним миром мазаны, дарки бы их задрали!.. Знаю же об этом…», — но все равно, почти не задумавшись, Рус ухнул, как ему показалась, куда-то в бездну.

Теперь он видел кроваво-красное небо без светила, а под ногами, — а они, черт побери, появились! — лежала раскаленная потрескавшаяся земля, прожигавшая даже через сапоги из кожи дракончика, которые удивительным образом не дымили и не думали плавиться. Рус рефлекторно попрыгал, что не уменьшило его страданий; ругнулся, догадавших, что это очередная глупая Френомовская «проверка», встал ровно, усилием воли отрешившись от жгучей боли. Успел удовлетворенно отметить, что это получилось — ступни гореть совсем перестали, — и нагло крикнул:

— Эй, папаша!

Пару секунд подождал. Как он и предполагал — ответа не последовало.

— Ну-ну, отчим мой названный, — теперь заговорил обычным голосом. Разве что предельно язвительно. — Ага, типа, «воин должен сам преодолевать» и все такое. Знаю, слышал. А какого же черта ты тогда паучиху на бой вызывал? «Чисто посмотреть на ваш спарринг»? — эти слова Рус преувеличенно прогундосил, при активной, явно издевательской «распальцовке». — И что? Удовольствие поимел? Поимел, поимел! Я знаю — самому битва понравилась. И вот лишил я её Силы… ну, большей части. Так она, тварь членистоногая, связалась с Падальщиком! Сына у меня украла, гадюка… и как, папаша, не поможешь?

Злость все еще продолжала рвать его нутро, но и в таком состоянии Рус помнил, как «дважды два», что имена Богов, в реальностях любых из них, лучше не называть. Это чревато тем, что сущность может откликнуться, да во всей своей мощи. Хорошо, если «придет» просто поговорить. А если воспримет призыв, как вызов на бой?.. К Эледриасу он «шел», желая и надеясь попасть в его чертоги. Не получилось, и хвала богам, что разум его перекрыло и он просто заорал. С Защитником-Освободителем, надо честно признать, отношения у пасынка Френома были скользкие. Другое дело — «отец»…

— Френом!!! — плюнув на все, Рус завопил это Имя во всю глотку. Однако, все же постарался придать крику самые миролюбивые, зовущие интонации.

— Что, сынок, припекло? — насмешливый и совсем негромкий голос раздался сразу отовсюду, а «сыночек» оказался в окружении разномастных Духов, причем человеку почему-то мнилось, что так было всегда, испокон веков и стоит он на этом самом месте тысячелетия.

Рус невольно передернулся, отгоняя испуг «потеряться в веках», и одновременно радовался, что Бог явился не в виде аватара — значит, битвы не будет. Побывав в шкуре бессмертной сущности, землянин помнил: сражаются они исключительно в «телесных» образах и боги сами не ведали, почему так сложилось. Успокаивали себя тем, что, мол, «так честнее»…

— Тебе бы, сынку, с этим вопросом к мамочке-Создательнице того мирка обратиться, — речь, как и во внутренней вселенной Руса, велась на неизвестном языке, но землянину слышался родной русский — он понимал каждую интонацию, каждый нюанс. Уловил общую иронию сказанного и насмешку-пародию на «Тараса Бульбу»: Френом особо выделил «сынку». С намеком, не иначе. — Поплакаться ей в подол, а она, глядишь, и пожалела бы тебя, бедненького.

— Кончай шутить, папочка! Дело серьезное… — Рус вроде и «включил наглость», но в то же время общий тон оставался просящим. Это его крайне раздражало. Он давно зарекался: «У сильных — не просить!», а тут… прижало.

— Экий ты торопыжка, — Френом и не думал прекращать играться. — Какие вы все же людишки слабенькие! Ну, пропал один сынку — другого родишь! Хах! Кстати, я могу устроить, что бы ты самолично… ха-ха-ха! Хочешь? — у пасынка непроизвольно дернулась щека. — Но только здесь, у себя. В тварных мирах это все же не моя прерогатива. Ты согласен?

— Завязывай с цирком, Френом! Не смешно.

— А мне наоборот, весело! Дай старику поразвлекаться, не будь таким серьезным! — вдруг тон его изменился. — Ты ко мне пришел — не я, ты просишь, что недостойно воина, — не я! — последнее предложение прозвучало крайне серьезно, с нотками презрения.

— Да знаю я! — вспылил Рус. — Пришел попробовать: да — да, нет — нет, тогда сам буду разбираться! Трудно прямо ответить?

— А ты не наглей, сыночек! Ты вместе с сыном голову потерял. А увидел стонущую жену — к нам побежал! Вспомнил, недоумок, о своей божественности и, как дурак, обратился ко мне в человеческом образе. Тогда ты на коленях должен стоять и молить!

И сразу, без должного классического продолжения: «Я тебя породил…», — гигантская сила, как тысячетонная скала обрушилась на Руса. За доли мгновения хрустнули кости, лопнул череп. Кровь, мозги, внутренности расплющились, превратившись в идеально круглый блин толщиной в микроны. Человек не успел почувствовать боли — его просто не стало, он перестал быть…

На какой-то жалкий, еле осязаемый момент, ужас умирания успел обнять Руса. И сразу наступила тьма и тьма. Везде. Неосязаемая, бесчувственная. Даже сама темень не ощущалась: то было ничто и он сам был никем. Страх, паника, тоска, удушье — душа стонала. Она даже не металась, потому как понятия «движение»: ни материального, ни мысленного — не существовало. Исчезло само ценное, что боится потерять каждый — пропало «Я».

Так продолжалось вечность. Это была смерть…

Прошло лет, эдак, миллион. Частичка души человека, некогда носившего много имен: Владимир, Вовчик, Чик, Рус и Русчик — что, кстати, является прерогативой исключительно смертных Разумных, — осознала себя. Сразу. За краткий миг. Если бы стронный наблюдатель смог попасть в ту нереальность… ну, предположим. То он бы разглядел, если бы, конечно, умел видеть без света, маленькую песчинку. Приблизившись близко-близко, наподобие микроскопа, он распознал бы в той частичке человеческую фигурку. А если бы тот мифический «сторонний наблюдатель» был бы знаком с теологией, — не земным, «настоящим», хотя… никто не ответит, где «настоящей», — то его брови поползли бы на лоб: вот она, пресловутая Воля — жажда, страстное стремление к достижении цели, способность к напряжению сил. Ежедневная, ежеминутная, ежесекундная борьба с собой, с внешними обстоятельствами, — несмотря ни на что; абсолютная вера в себя — идеальная Воля, не разбавленная бренным смертным телом, не ослабленная «лишними» чувствами и знаниями. А тот факт, что эта частичка души имела вполне человеческую форму, — вызвало бы крайнее удивление. А то, что Воля была одета в синие штаны из плотной парусины, в вязанную из овечьей шерсти кофту, которую покрывала короткая не запахнутая кожаная куртка черного цвета, а сам человечек был подстрижен «под ежик» и лицо его — худое, немного вытянутое, с узким слегка горбатым носом, густыми, но не сросшимися бровями, со впалыми бритыми щеками и тонкими, упрямо сжатыми губами, — повергло бы «богослова» в ступор. В состоянии оцепенения, ученый не смог бы оторваться от лица незнакомца. И когда найденыш распахнул бы свои серые глаза и зачем-то оскалился, оголив идеально белые ровные зубы, то излишне любознательный индивидуум, — не важно из какого мира, — скончался бы от разрыва сердца. Нет, это, пожалуй, перебор. Но он точно бы вылетел из той нереальности со скоростью стрелы и постарался бы забыть тот кошмар, уверив себя, что это был всего лишь страшный сон — результат ночных бдений за умными книгами. Помолился бы и взял внеочедной отпуск.

Блин из смеси крови, внутренностей и мозгов, вдруг потянулся вверх, вбирая в себя размазанную по земле плоть. Края круга ползли к центру, где рос и обретал объем неизвестно кто. Спустя два удара спокойного сердца, неизвестный превратился в вышеописанного человека — Вовчика — Руса, с «полным комплектом» души.

Ох, и помоталась же его Воля по нереальности, ища каждый фрагментик! Русу казалось, что он искал собственные «куски» неимоверно долго — столетия, и полагал, что своим оскалом, который не покидал его лица, отпугивал демонов-падальщиков, охочих до любых частичек разумных. Он попросту не представлял, где находился. А был он там, куда не было доступа ни Богам, ни демонам, ни Духам, ни всем остальным бессмертным сущностям.

— Хм. Я не ошибся в тебе, сынок, — раздалась раскатистый бас. — Быстро ты обернулся. Даже, хах! Переодеться успел! Хвалю.

За сотни лет, собирая себя по кусочкам, причем, в буквальном смысле, Рус передумал несчитанные миллионы мыслей. Начиная от холодных рассуждений «чистой» Воли и заканчивая всей полнотой эмоций воссозданной души. Несколько десятков последних лет, основным направлением переживаний стали воспоминая о Гелинии и Гнатике, с горячим желанием вернуться домой, к семье. С обретением каждого нового «осколка» это стремление все росло и росло, достигнув пика в команде: «Домой!!! Пусть и на их могилы…», — он пребывал в полной уверенности, что прошли века.

О Френоме Рус «слегка подзабыл». И «многомудрые» умозаключения о жизни и смерти; об их предназначениях; о богах и людях, о других Разумных; об их местах в структуре глобального мироздания — о чем за сотни лет он успел надуматься вдоволь, и, как ему стало казаться, «познал Истину», — вылетели из его головы, едва только он почувствовал под ногам опору. С восторженным хлюпом выскочили, как пробка из бутылки игристого вина. Все, человек победил смерть. Остальное — тлен…

Пасынок не расслышал слов отчима. Первые несколько мгновений он ошалело метался, привычно принимая оборонительные стойки и пытаясь вызвать из «пространственного кармана» «близнецов». Мечи не желали появляться в руках. Собственно, и сам «карман» не нащупывался и Сила Геи из каналов куда-то пропала. Но все это было присказкой, по сравнению главной сказкой: «Где дом?! Где люди?! Где Кальварион?! Что, черт побери, случилось с миром?!. Это сколько же лет прошло?!!», — панические мысли метались по черепной коробке, многократно повторяясь, словно действительно отскакивали от стенок. Тем не менее, это не мешало Русу быть предельно собранным, готовым ко всему. Вдруг взор его уперся в стоящего буквально в трех шагах массивного мускулистого заросшего дикаря, возникшего как бы ниоткуда. И в то же время создавалось упорное впечатление, что был здесь всегда.

— Ты?! — Рус узнал Френома и воспоминания последних статеров «прошлой жизни» хлынули в него широким потоком, смывая века бестелесного существования…

Глава 14

— Ха-ха-ха… — весело, не зло, по-доброму рассмеялся Френом. Из его глаз хлынули настоящие слезы и он совсем по человечески стал размазывать их своей длинной, до пояса, густой черной бородой.

Рус продолжал скалиться. Это выражение застыло на его лице, за сотни лет превратившись в маску.

— Ты… ты… — сквозь смех выдавливал из себя Френом. — Ты, сынишка, зубы-то скрой. А то застудишь ненароком… — и закатился еще сильнее.

Пасынок дернул одной щекой, другой и звериное выражение сползло. Теперь он хмурился.

— Хватит, папаша, хватит, — раздраженно проговорил он. — Не корчи из себя человека. Тебе не идет.

— Хах… — не спешил останавливаться «папаша», — а ведь знаю… что… в чертогах… или в… бездне, — бог буквально давился словами. — Память у людишек от… шибает… хах… но на тебя… я все же… надеялся, — и вдруг, совершенно неожиданно, мгновенно перестал смеяться. Люди так не могут. Его серые глаза сразу высохли и в них засияла многомерная, глубочайшая, кружащая голову глубина. — Расскажи. Просто любопытно. Как тебя мамочка-Создательница отпустила? Иль сбежал?

— Что? — ошарашенно вымолвил Рус. — Какая мамочка?! — и в следующий миг в его голове взорвалась граната…

Но в этот раз пасынок встретил воздействие отчима во всеоружии. Щупальца, показавшиеся ему покрытыми липкой противной слизью, как у осьминога, были выкинуты из мозгов с легкостью. И Рус знал совершенно точно — Френому не удалось считать ни одной его мысли.

Бог остался невозмутим. Огорчился ли он или, наоборот, порадовался «за сыночка» — было непонятно. Небожители в принципе испытывали чувства весьма далекие от человеческих, хотя и любили принимать облики почитающих их Разумных. Но не позавидуешь тому существу, кто имел глупость принять аватар божества за личность, подобную себе! Таких они имели привычку наказывать. В зависимости от «настроения», конечно, — могли и подыграть. Некоторые так и вовсе любили устраивать целые представления.

— Завязывай, папа, с понтами, знаешь ведь… — вальяжно заявил обрадованный победой «сын», но был перебит Френомом:

— Не зазнавайся, сынку… — и в следующий миг Рус почувствовал дикую боль в шее.

Голова его оторвалась от туловища: совершенно бескровно, но с жутким хрустом. Поднялась на пару локтей и зависла. С болью пасынок привычно справился, но почувствовав на собственной шкуре ощущения лже-кормилицы, когда он сам наказывал женщину такой же пыткой, ужаснулся.

— Позволь я тебе кое-что объясню, — спокойно сказал отчим, глядя на Руса снизу-вверх. Небрежно смотрел, как на букашку. У «сыночка» возникло стойкое впечатление, будто все было наоборот: его голова валяется на земле, а дикарь наблюдает за ним сверху-вниз, презрительно трогая нелепый череп пальцами грязных голых ног.

— Как ни напрягай свою Волю, глупый человечек, а ничего ты мне не сможешь сделать. Здесь ты — никто. Да и в мирке своем по большому счету тоже. Но там еще полбеды — у тебя есть тело. Какое-никакое, пусть и немного эльфийское, но — твое. А у меня? Вот, я отнимаю у тебя Силу. Чувствуешь?

Глаза Руса распахнулись так широко, как невозможно себе представить. Он молчал, дабы не доставлять лишнюю радость «папаше», вздумавшему его поучить; терпел сосущие, требующие заполнить вдруг возникшую внутреннюю пустоту ощущения, недовольно отмечая, как сильно он успел пристраститься к Силе! Мелькнула неприятная мысль о том, как же он теперь на Земле-то будет? Он, конечно, туда не рвался, но шальное желание «сходить в гости» иногда его посещало.

— Ты по недомыслию своему отказался от одной — отдал Защитнику. И как он тебя защитил? — продолжал вещать Френом. — Теперь все, в том мире больше не осталось бесхозной Силы. О Звездной тьме забудь — не подчиниться она тебе. — И угадал же! Мелькнула у Руса мыслишка по поводу изгнанного Бога. — Скоро хозяин вернется и печать твоя ему не помешает. Она только ваших, людских магов сдерживает. Ты, возможно, доживешь до его прихода. Если дурить перестанешь. Эльфы — живучие. А женушка твоя и сынишка — вряд ли. Не скалься, не страшно, — усмехнулся Френом в ответ на выходку Руса.

Человек себя обругал: не хотел показывать эмоций, а на слова о Гелинии и Гнатике среагировал. И тут же со злостью подумал: «Это мы еще посмотрим, Френомушка!..».

— Гы-ы. Злишься? Любовь — это ваша, людская, слабость и сила. Запоминай мои слова, советую, долго я тебя учить не намерен. На заемную Силу излишне не надейся: Боги могут отнять её в любой момент. Как я статер назад сделал. А представь, если бы это случилось в бою? Мы лишь попустительствуем, дозволяем магам пользоваться частью нашей сути… да и тело твое много не выдержит — перегоришь. Сразу скажу — Духов твоих я отнять не смогу, сильно ты их перекроил своей Волей. Только ты сам успел убедиться — их любой шаман на время изгоняет, в самый неподходящий момент. Уяснил? Ну, молчи, упрямец, — и в этих словах послышалась огромная, воистину божественная Гордость за Сына — именно с большой буквы.

Любой другой человек непременно бы купился: забыл бы о смерти, которую посылал ему «Отец», о боли, о лишении Силы. Отбросил бы те воспоминая, как отряхивают с обуви грязь пред сияющим дворцом могущественного правителя, и возгордился бы. Еще бы! Лишь избранные удостаиваются приглашения. И рассыпался бы в благодарностях. И стал бы абсолютно счастлив. Рус — не выразил ничего. Ни одна мышца на его лице не дрогнула.

— Гы-ы! — снова идиотски, совершенно по-дикарски усмехнулся Френом, оправдывая свой образ. Блистательный замок, невольно возникший даже в Русовском воображении, сразу померк. — Не кичись своей глупостью, — добавил отчим, но вопреки ворчливой строгости этих слов, пустил в пасынка Силу. Всю, разом.

Рус задохнулся, оглох, онемел, отупел от блаженства. Он буквально на вкус ощутил все её нюансы и наслаждался каждым оттенком. В ней, единой, чувствовались сладость Жизни и гнилостность Смерти, соленость Воды и терпкость Огня, горечь Земли и кислинка Света… пасынок Френома узнал каждого своего Духа, весь тысячный сонм… и ему было не до учета их количества…

— Хо-хо-хо!.. — раскатисто хохотнул дикарь и вернул голову Руса на место. Правда, «сынок», пребывавший в нирване, этого должным образом не оценил. Хотя заметил. — Как любят выражаться в твоем безбожном мире: «Почувствуйте разницу!»… Никогда не понимал идиотизма называть друг друга во множественном числе. Не хочешь объяснить, зачем? — за время этого короткого монолога Рус успел полностью «прийти в себя», что бог, разумеется, увидел.

— А черт его знает… — промямлил пасынок, трогая руками шею и осторожно вертя головой.

— Наконец-то! — ухмыльнулся Френом. — Вы изволили нарушить обет молчания, сударь, так поясните, почему Вас много? Только что да, Вас было как бы двое…

— Да иди ты! Сам прекрасно знаешь! Не коси под дурочку.

— Гы-ы… да откуда же мне, жалкой дикарке, разбираться в Ваших цивилизованных мудростях… — и заросшая массивная мускулистая фигура, сравнимая с много лет небритым располневшим культуристом, одетая только в перекинутую через плечо звериную шкуру, скрывающую левую половину накачанной груди и ноги до середины бедра, выполнила изящный дамский реверанс. Будь Рус в ином настроении, то непременно бы рассмеялся. Но сейчас задал боле насущный вопрос:

— А почему я раньше твою Силу не замечал?

Бог, скривившись как от зубной боли, не торопился с ответом. Весь его облик выражал смесь удивления с презрением. Рус заторопился и бросил вдогонку еще один, только что пришедший на ум вопрос:

— И почему ты имена Богов не называешь? Раньше, помню, не стеснялся… — мгновенно очутившись рядом, Френом сгреб пасынка за грудки и поднял над землей. Рус от неожиданности заткнулся и выдержал пристальный взгляд, зовущий в невообразимую глубину.

— Ты же сейчас даже Слов не видишь, глупец! А лезешь в мои дела, будто ровня мне. Будто не променял ты свою божественность на жалкое земное существование. Тебя снова убить?

«Точно! — мелькнуло в голове Руса. — Но я же после Ссоры всегда их замечал!!! А как же «универсальная защита»?!», — нагло сунув свою ладонь за оттопыренные куртку и свитер, похолодел. Амулета не было.

— Хм, сынок. Скорее меня от твоей потешности разорвет, чем я тебя… — с этими словами Френом поставил парня на место. — Об именах сам догадаешься и не вздумай здесь и сейчас проорать хоть одно. — Пасынок с готовностью кивнул.

— Твое тело распылено по Силе, забудь о своем карманном Слове, — проговорил Френом как бы между делом, словно отмахнулся от назойливой мухи. — Ну и мозги достались этой Воле! — воскликнул, как будто в сердцах.

— Хорошо, преподам тебе еще один урок, хотя видят боги, как не люблю я это дело! — из его уст, наговоривших этрускам целое «завещание», это звучало откровенно шутливо. — Когда-то, прыткий Бог торговли, сам Силу не имеющий, составил контрабандистам структуру «носителя Силы». Эффект от него поменьше, чем я тебе счастье устроил, но и его хватает для привыкания. Ох, как он теперь веселится! Тебя-то не манит? — Рус честно к себе прислушался и отрицательно помотал головой, боясь словами прервать очередную порцию откровений. А Френом возобновил речь на середине Русовского «прислушивания», не дожидаясь от человека ответа, словно заранее его знал. Да точно знал, без всяких «словно»! — Так тот Бог… заметь, я не называю Имени, «ибо: Имеющий Имя, да услышит!», а оно нам надо?

Френом ответил цитатой из собственного «завещания» и только сейчас Рус заметил схожесть этих слов со слышанной на Земле фразой, имеющей, вроде, другой смысл, явно не божественную «прослушку»…

— А Бог торговли, только между нами, болтун редкостный. Он и контрабандистам много слов лил, все тяжкие последствия в красках расписал… людишки тогда от души хохотали, не поверили. Теперь пачками мрут. Все Боги, — выделил слово «все». — Н и к о г д а не лгут смертным. Вижу твое возмущение и повторю: н и к о г д а! Между собой мы можем врать сколько угодно, а Разумных можем запутать правдой, умолчать, недоговорить, оставив самого разбираться в смыслах, или пошутить. Но так, чтобы человечек мог легко догадаться о шутке… Паучиха — не шутила. Что побледнел? Если ты о закрытости своего внутреннего мирка печешься, так это зря. В него никто без приглашения не попадет. Зато остальную душу, когда она пребывает на земле, в твоем теле — вижу насквозь. Понимаю не всегда — сознаюсь. Величайшая так же…

— А?.. — не выдержал Рус.

— Она — нет. Ты все нити из себя выдрал. Да и Сила у неё теперь иная.

— Ну… так… — какая-то мутная глобальная мысль мешала человеку четко изложить очередной вопрос.

— Нет, Рус. — Твердо сказал Френом. — Без неё мы потеряем тысячи, если не миллионы не рожденных вкусных сильненьких душ. Один твой сын того не стоит.

Примерно такая мысль, оказывается, и мешала Русу сосредоточиться. Мозги, наконец, просветлели:

— Да к черту саму тварь! Мне бы узнать, где сейчас Гнатик!

— Сын. Я — не старушка, плетущая нити судеб, но и моих скромных способностей хватает на то, чтобы подсмотреть его жизнь. В ней нет вмешательства Богов, кроме паучихи, и сразу добавлю: рано оборвется нить или поздно — я тебе не скажу. — И замолчал. Божественным непробиваемым молчанием.

Рус на секунду оскалился. Сомкнул губы. В его глазах читалась пустота. Давно он не чувствовал себя таким разбитым, потерянным, неуверенным. Если бы в данный момент бывшего землянина переехал каток, он не заметил бы разницы. Френом стоял рядом, скрестив руки. Его взор лучился добротой, состраданием и даже любовью к «заблудшему сыну». Будто не он совсем недавно убивал собственного пасынка. Даже небо его чертогов, оставаясь красным, перестало казаться кровавым. И земля не жгла, а только грела. И Бог, словно подчиняясь общему умиротворению, счел своим долгом «раскрыть сокровенное»:

— Хочу тебя успокоить, сынок, — нежно вымолвил он. — Ни Справедливый, ни Величайшая о нашей встрече не узнают, не переживай. — В другой момент Рус бы возмутился — как раз об этом, о раскрытии несуществующего заговора, он меньше всего волновался. Но сейчас речь отчима воспринималась безразлично. — Я скрою от них эту страницу твоей книги жизни. И если ты сам будешь держать язык за зубами, то никто не проведает о нашей тайне. Со своей стороны, я, искренне уважая тебя, сынок, — дикарь ободряюще положил свою массивную руку на плечо цивилизованного человека, да так легко, что Рус не почувствовал веса. — Не стану допытываться о твоем личном секрете. Пусть он пребудет с тобой вечно.

Рус с трудом разбирал о чем вещал отчим. То, что Френом говорил правду — понимал, и в то же время сведения, выдаваемые им за «сокровенные знания», на таковые никак не тянули… Бог в очередной раз развлекался.

«Вот черт заросший, — безразлично подумалось Русу. — А еще Меркурия болтуном обзывал… Френом-то узнает, где моя душа болталась после смерти. Как только вернусь домой, то «прочитает» сразу… Так… может… из-за этого он меня и оставляет живым?! Не представляю как — но я доберусь до паучихи! Он это видит, как знал о моем возвращении после смерти… Или не знал?! — Душа человека встрепенулась и всю хандру смыло напрочь. — Погодь, Владимир! А сам-то ты откуда разберешь, где проторчал целую вечность?! Ну, папочка, ну ты…»

Словно услышав эти мысли, Френом хлопнул Руса по плечу и со словами:

— Иди уж, сынку. Адью, — выкинул пасынка из своей любимой реальности.

Рус опять провалился в бездну…

Гелиния успела догадаться, что Рус полностью слился с Силой Эледриаса. На переживания, сомнения и расцвет надежды — попросту не хватило времени: спустя несколько ударов сердца, муж появился так же внезапно, как и исчезал. Даже Сила не поколебалась.

Рус упал на пятую точку, сунул руку под мятую кушинарскую рубаху, сжал в кулаке амулет «универсальной защиты», закрыл глаза и замер, отрешившись от всего мира. Гелиния осторожно, на цыпочках приблизилась к своему Русчику, который сейчас, несомненно, «продолжал разговор с Богами». Набравшись смелости, властная княгиня и подмастерье-Хранящая села рядом с любимым и аккуратно, стараясь сильно не прижиматься, обняла его. А иначе, где он мог быть? Только там, в чертогах, частью своей души. В транс любой глубины он входил незаметно, а в своей вселенной находился не дольше, чем длилось моргание глаза. Но если бы девушка смогла подслушать мысли своего единственного мужчины, на котором после пропажи сына «свет клином сошелся», в которого верила больше, чем во всех богов вместе взятых (прости, Величайшая!) и только этой верой спасалась от гнетущего чувства вины, то… по крайней мере, была бы сильно удивлена.

Рус, в первую очередь проверив «карманное», — по меткому определению Френома, — Слово, убедился в способности его видеть. От сердца немного отлегло. Но мнимое облегчение сменилось глубочайшим сожалением и досадой на свою авантюру, с обидами, с обвинениями самого себя во всех мыслимых и немыслимых ошибках. Какими только ругательствами он себя не обзывал! Самое мягкое из них было «лох». Из него, «потерпевшего», высосали все, что хотели. Поэкспериментировали, поиздевались, как над морской свинкой, и расплатились никчемными фантиками. В том числе и за настоящую смерть с непредсказуемым финалом. Френом провернул операцию, по сравнению с которой Русовские «Три Толстяка», — в античном мире, безусловно, блестящее мошенничество, — воспринимались теперь как игра базарных наперсточников, против биржевых воротил. А ведь противником был по сути воин, а не торговец. Правда, Бог — и этим сказано все.

Побушевав, вдоволь поиздевавшись над самим собой, Рус попытался извлечь из встречи с отчимом хоть что-то полезное. И вскоре понял, что почти все, чему «учил» его бог, он знал и ранее, по опыту собственной божественности и благодаря мудрости проглоченных эльфов. За сам урок унижения и запудривания мозгов, конечно, стоит сказать спасибо. Но и это он предполагал, а краем сознания был уверен в чем-то подобном. Кроме попытки убийства — это явилось полной неожиданностью…

«Лучше научил бы меня контролировать эмоции! — мысленно проворчал Рус. — Чтобы я вовремя одумывался… спасибо за напоминание о заемной Силе и… все, пожалуй. Ничего нового. Ну ты и хитрец, папочка, не ожидал… вот, заполучи еще одно открытие, Владимир Дьердьевич. Меркурием — повеселил, не более. И зубы заговорил, разумеется… Ха! Не надейся, папуля, не поверил я в свою неуязвимость. Не только Воля, но и тело мое нетронутое, в Силе сохраненное, меня спасло. А ты об этом не подозревал, а то бы… Да о чем я?! Божественные шарады разгадывать бесполезно! Знал — не знал… какая разница?! Обижаться глупо, да и поздно уже… А не зря я «универсальную защиту» сделал, без тела мне стопудово кирдык. Черт, в нем Сила заемная. Хотя Гнатик… ты потерпи, сыночек!.. держится. В Словах человеческим разумом до конца не разберешься, поумерь гордыню, Владимир… И я понимаю, Френомчик, ты — Бог и все твои «советы» далеко не всегда пустой треп, но как ты мне надоел! И не люблю я долго копаться в головоломках — ты же знаешь. Главное уяснил: помощи нет и не предвидится… возможно, даже, наоборот. Предупрежден — вооружен. За это самое искреннее тебе спасибо!.. А ведь любопытно, черт побери, где это я сотни лет болтался? Чуть со скуки там заново не сдох и, вроде бы, какие-то тайны мироздания постиг… ладно, потом. К чертям собачьим все! Так что, адью, папочка! Пошел я Игнатия, кровиночку мою спасать… Бли-и-н, гадюка же не отстанет… все настроение испортила, сука…», — Рус скривился, дернулся всем телом, отряхиваясь от неприятных мыслей, и открыл глаза, в которых мимолетное смятение сменилось решимостью.

Вопрос: готов ли он ради жизни своего сына пожертвовать тысячами других пока еще не рожденных Гнатиков, остался без ответа…

Рус плавно встал на ноги, поднимая собой обнимавшую его жену. Для удобства она переместила руки выше, обхватила крепкую шею мужа.

— Итак, Солнце, чтобы больше я твоих слез не видел. И ярую молитву тоже. Потом объясню, почему. Действуем по плану… ничего не изменилось, девочка моя, — на последних словах твердость его тона дрогнула. Гелиния поняла, что её непобедимый Русчик в этот раз потерпел поражение. Её сердце заполнила горечь.

Еще сильнее, как только могла, она прижалась к супругу. Ухо ловило гулкие раскатистые удары его сильного страстного сердца. Их уверенный ритм успокаивал… В истерзанную горем душу постепенно возвращались былые надежда и вера. А любовь никуда и не сбегала…

Гелиния никому не сказала о неудачной попытке Руса «договориться с Богами». Передала правление княжеством брату Мамлюку и скромно, как обычная, воспитанная в лучших тирских традициях жена, осталась ждать мужа. Она порывалась было пойти с ним, но услышав один раз: «Нет. Оставайся здесь, но всегда будь готова», — осталась без пререканий. Теперь княгиня ходила по дворцу исключительно в скромной зимней тунике, скроенной по гроппонтской моде. Терпела духоту, охлаждала себя специальными структурами, но не снимала гроппонтский наряд даже ночью.

Столица княжества Гроппонт, Понтинополь, занимала оба берега широкого полноводного устья реки Понта-торе[14], связанных местной достопримечательностью — высоким однопролетным каменным мостом, который держался не только благодаря структурам Хранящих: он пережил лишение Силы во время последней «Ссоры Богов». В связи с этим, народная молва быстро переименовала это чудо строительного искусства из «Подарка Величайшей» в «Славу не Падшему», имея в виду, конечно же Тартара, почему-то устоявшего под натиском Геи. Вольная игра слов забавляла обывателей, в большинстве своем людей рисковых занятий: моряков и купцов с многочисленными приказчиками, помощниками, перекупщиками, вкладывавших и свои и заемные деньги в ненадежное фрахтование. И если кушинги делали то же самое, скрепя сердце, семь раз перепроверив, помолившись Гиду и Эю, заранее пожертвовав долю Меркурию, то гроппонтцы покупали, продавали, перевозили товары с какой-то лихостью, прося помощи, разве что, у богини Удачи. И не признавали «скучную» розницу, предпочитая опт. Чтобы прибыль — так сразу! А нет — не судьба. Поэтому в здешних портах, коих было целых четыре штуки: по паре на левый и правый берега, сновало множество инородцев, в том числе и кушинарского происхождения, скупавших у местных торговцев «все на корню». Либо, наоборот, выставляя на продажу свои крупные партии всевозможного товара. Гроппонтские князья, в отличие от тех же кушинарских правителей, никогда не задавались целью хоть как-то оградить свой рынок от Торговых домов остальной ойкумены. Возможно, в том числе и по этой причине, а не только лишь из-за «безбашенности» здешних коммерсантов, государство не отличалось особым богатством, а гроппонтские купцы не имели такого влияния в ойкумене, как их кушинарские коллеги. И это при наличии на севере княжества каганского пятна. Пусть небольшого и не такого богатого, как эндогорское с жемчужиной — Кальварионом, но все же.

Собственно, Вольный Понтинополь изначально закладывался на правом, северном — высоком скалистом берегу Понты, в двух милях от её величественного вторжения в Океан, сразу за лесистой грядой, защитившей первопроходцев от буйных морских штормов. Удобное местоположение быстро оценили и за несколько лет рыбацкий поселок превратился в настоящий город со всеми его атрибутами: внутренней крепостью, внешней стеной и причалами под боком. Городишко недолго хранил свой «Вольный» статус. Он не раз переходил из рук в руки, пока в нем окончательно не закрепились «первые потомки Гелинов», как любили именовать себя воинственные гроппонтцы, и не перенесли сюда свою столицу. Не столько из-за выгодного пересечения торговых маршрутов, сколько в надежде контролировать отсюда «реку археев», — пролив между Океаном и Гелинским морем, — находящегося буквально «в двух шагах», всего на двадцать миль южнее.

Из затеи главенства над стратегическим водным маршрутом в силу разных причин ничего не вышло, но столица осталась на своем во всех отношениях выгодном месте и непрерывно росла. Потом настали Сумерки, потом войны и наконец случилась «Ссора Богов», после которой далеко на западе, на противоположном берегу Океана открылся новый-старый континент Муль.

Княжеский дворец со всем чиновничьим аппаратом, родовитые археи, самые солидные Торговые дома, старшие военачальники, главный штаб большой, сильной гроппонтской армии, главные храмы всех признанных в просвещенных странах богов, все магические ордены и самые красивые бело-розово каменные здания находились в Старом городе, за городской стеной. Левый же берег представлялся резким контрастом по сравнению с правым. Если сразу за мостом стояли еще более-менее приличные двух-трех этажные сооружения и этот район носил гордое название Нового города, то сразу за ним, окружая его полукольцом и двумя языками спускаясь к портам, жались друг к другу разномастные домики. Камень и кирпич конкурировали с деревом и глиной и зачастую проигрывали последним. Кране редко в этих кварталах (если, конечно, хаотичную застройку можно назвать этим строгим словом) встречались двухэтажные постройки, которые бросались в глаза исключительно благодаря своей высоте, а не изяществу. А ближе к пристаням и рынкам было видно четкое различие в стилях десятка своеобразных «пятен», организованных таким образом, что крайние дома напоминали повозки переселенцев, занявших круговую оборону во враждебной степи. Так выглядели «городки», населенные выходцами из одной страны и они же, являясь местными аналогами земных «чайнатаунов», занимали ключевую роль в контрабанде и других неблаговидных занятиях «ночного братства». Встречались и небольшие, но ухоженные храмы, и редкие представительства орденов, отличающиеся от окружающих зданий разве что числом хозяйственных построек. Тем не менее, удивительным образом, часть левого берега, именуемая из-за скученности жилища и наглости обитателей — Варварка (ударение на первый слог), казалось, утопала в садах, причем, сильнее, чем более цивильные «Новый» и «Старые» города. Это отличие было заметно даже зимой, когда туда попал Рус, при скучной бесцветной зелени и сырой погоде.

Глава 15

Рус шел по узкой извилистой улочке Варварки рассеянно высматривая вывески постоялых дворов, аккуратно переступая многочисленные лужи — следы недавнего зимнего ливня. Нос щекотали запахи свежей и не очень свежей рыбы и другие трудно определимые ароматы близкого океанского порта. Откуда-то неподалеку доносилось переливное гудение единорогов, возмущенное мычание борков, наглый галдеж чаек и неразборчивые крики людей. То ли зазывал, то ли ругань грузчиков, то ли веселье команды, наконец-то обретшей под ногами твердую почву и предвкушение близких соблазнов. Небо было затянуто светлой пеленой, не предвещавшей повторение разгула ночной стихии. Скорее наоборот, сулящей порадовать взор веселым солнечным лучиком. И лишь противная вездесущая сырость, ползущая под плотный плащ из тонко выделанной тюленьей кожи, не давала забыть о зиме. Сезон штормов только думал заканчиваться.

На это время, на период неспокойного океана и надеялся Рус, идя в Гроппонт — в самый крупный западный порт ойкумены. Он заставил себя поверить в то, что теневики (члены мульского ордена Сумрака) в купе с лоосками (по-мульски ланитками) не рискнут везти ценный груз — его сына, по бурному морю. Конечно, лично Лоос могла обеспечить и безопасный проход судна, и выделить кучу Силы на «тропу» прямо до противоположного континента, но это являлось бы излишне грубым вмешательством в дела смертных. Другие боги, насколько понимал пасынок Френома, такого не потерпели бы.

Заметив обшарпанную вывеску «Великие Гелины», Рус перешел улицу, пропустив повозку с непонятным остро пахнущим грузом, и спокойно распахнул скрипучую дверь. Постоялый двор знавал лучшие времена. О них напоминала выцветшая настенная роспись, повествующая о подвигах первых гелинов-просветителей, которые особо любили втолковывать новые знания при помощи огня и меча. Заведение принадлежало чуть ли не первому в Варварке землячеству, эритрейцам, давно потерявшим силу и влияние в местных делах.

— Да хранят тебя боги, уважаемый! — лениво проскрипел обрюзгший приказчик, в силу тяжелого похмельного состояния даже не попытавшийся поднять свое рыхлое тело с лавки за стойкой, под которой обычно хранились ключи от комнат. — Наш двор славится… тебе переночевать, перекусить или потолковать? — Служащий откровенно наплевал на рекламу своего заведения и по его мятому лицу легко угадывалось, что и ответ на последние три глагола ему, мягко говоря, был неинтересен.

— Потолковать, — коротко бросил Рус. Со стороны приказчика никакой реакции не последовало. — У вас остановился мой компаньон, Дик из Кушинара.

Портье впервые посмотрел на посетителя. В его мутных заплывших глазах, пронизанных кровяными прожилками отражалось вселенское страдание.

— Десять лепт. Не откажусь и от полудрахмы. — неожиданно жестко произнес он.

— Однако! — возмутился посетитель, оказавшийся прижимистым, как все торговцы имеющие дела с кушингами. — Кувшин дрянного пойла, которое вернет тебе вчерашнее блаженство, в соседней лавке стоит не более пяти лепт. У вас, уверен, не дороже. Злой хозяин? — участливо поинтересовался Рус, резко сменив негодование на сочувствие.

— Тот кувшин мне, как киту креветка, — немного смягчился страждущий. — А хозяин… — опасливо обернулся, похрустев всеми шейными позвонками, и тихо простонал: — Сволочь. Полудрахма, и я не торгуюсь. — Закончил, твердо хлопнув рукой по узкой столешнице.

Стопочка медяков нехотя легла на стойку и была сразу накрыта пухлой трясущейся ладонью. Попытка подсчета честно заработанных денег не предпринималась.

— По левой лестнице, второй этаж, третья дверь направо. — Быстро пробормотал приказчик. Сгреб монеты в потайной карман своей безразмерной туники неопределенного цвета и сказал уже заметно веселее. — Твой Дик не один, с ним один оборванец из наших, эритреец. Это они, китовы отрыжки, меня вчера напоили. Стучи сильнее, мне не открыли. Чтоб их кальмар об воду прихлопнул! — с этими словами портье уже выбирался из-за стойки с ключами. Для своего состояния и комплекции — необычайно проворно. И плевать ему стало на других постояльцев и на сохранность вверенного ему имущества.

На условный стук дверь отворилась почти сразу. Адыгей, а это он представлялся купцом Диком, был лохмат и украшен мешками под глазами. Из комнаты доносился чей-то заливистый храп.

— Теперь ты понимаешь, почему я просил не вызывать меня в твою вселенную? — сказал он вместо приветствия, дохнув перегаром. — Я понятия не имел, где буду ночевать, да и Флавий… заходи, чего стоять на пороге. Вон он, на полу храпит. Лучше все разъяснит. Эй, друг! — Адыгей бесцеремонно пнул спящее тело.

— А приказчика зачем поили? — поинтересовался Рус, направляя в Адыгея духа Жизни.

Тиренец, блаженно зажмурившись, глубоко вздохнул и медленно выдохнул:

— Спасибо, друг! Везет вам, склонным к Силе. Флавия полечи, быстрее очухается. Слабак он на выпивку оказался.

Эритреец ошалело вскочил с тюфяка, брошенного прямо на пол. Худой, морщинистый, с трехдневной седой щетиной, в штопаной суконной тунике с нестираемыми пятнами непонятного происхождения, в накинутом вместо одеяла видавшем виды парусиновом плаще, в шерстяных обмотках разного цвета на левой и правой ногах, лохматый, с затравленным бегающим взглядом — по земному определению типичный бомж неопределенного возраста.

— А? Что? — испуганно промямлил он.

— Успокойся, друг! — Адыгей приобнял Флавия за плечи. — Не узнаешь старого приятеля Дика?! — На лице «бомжа» появилась осмысленность, плавно переходящее в хитроватое выражение. — А это господин Рус. Я тебе о нем вчера рассказывал. Не помнишь?

— Помню. Я всегда все помню! — эритреец приосанился, пригладил пятерней волосы, поправив их насколько это было возможно, запахнул плащ, символично стряхнул с него пыль и с важным поклоном высокопарно произнес. — Да хранят тебя Боги, господин Рус! Тебя приветствует Флавий, свободный подданный гроппонтского князя и его наместника в славной Эритрее!

— И тебя хранят Боги, уважаемый Флавий. Я — Рус из Месхитии. — Серьезно, с ответным поклоном представился Рус.

— О! Славные места с волшебной лозой, из которой получается воистину нектар Богов! М-м-м может, господин Рус захватил что-нибудь из родных мест?.. — многозначительно продекламировал хитрый эритреец, невольно облизывая пересохшие губы.

— Друг Флавий, прислушайся к себе, — прошептал Адыгей чуть ли не в ухо. — Так ли это тебе необходимо?

«Бомж» удивленно открыл рот. Закрыл. Сглотнул. На мгновенье нахмурился и коротко, одними краешками губ хитро ухмыльнулся. Чуть склонил голову на бок и, глядя на Руса из-под кустистых бровей протянул:

— Но не попробовать славного месхитинского вина будет преступлением перед милостью богов, одаривших тот край столь благодатным для виноделия климатом. Я правильно выражаюсь, господин Рус? — его лицо, изрезанное глубочайшими морщинами, удивительным образом выразило тонкую смесь подобострастия и наглости, смешанной с тщательно скрываемым страхом.

— Что ж… — Рус задумчиво потер подбородок, с интересом разглядывая данный любопытный типаж. — А зачем приказчика напоили?

— А как от него отделаться? Он мой земляк из городка Борей. В молодости мы с ним вместе у купца одного местного служили… рабами были, если уточнить. Боги правду любят.

— Это когда Эледриас к нам явился, вы от него ушли? — полюбопытствовал Рус. Мелочь, а ему стало приятно от своего участия в совершенно чужой незнакомой судьбе.

— Нет, господин Рус. Тот купец, Дигон его имя было, разорился и распродал нас по разным местам. Меня в пастухи определили. Там же, на побережье. Я до сих пор сим важным делом и занимаюсь… занимался. — Флавий поправился, заметив внезапно посуровевшее лицо собеседника. Не понимая в чем дело, эритреец заюлил. — Так ведь по этому поводу мы с господином Диком и встретились… а я что? Куда продали, там и находился… работы выполнял, какие прикажут… не в Месхитию же было ехать… не в Кафарию за Дигоном…

— Стой! — Рус властно поднял руку. — Не болтай. Ты ни в чем не виноват. Никто тебя ни в чем не обвиняет. Присядем.

Все трое сели на единственную в комнате койку со скомканным бельем не первой свежести. Адыгей, зная о влиянии некого купца Дигона их Эритреи на судьбу Руса, об их давнем конфликте связанном с лоосками, помрачнел. Неожиданно как-то это выплыло, не о том он расспрашивал вчера любопытного и недалекого, набитого ненужной книжной премудростью бывшего пастуха. Впрочем, на данный момент важнее именно вечерние сведения, хмельные хвастливые.

— Не переживай, уважаемый Флавий, выпьем мы с тобой месхитинского десятилетней выдержки, обещаю. — Успокоил «вольного пастуха» Рус. — А пока расскажи, что конкретно ты наблюдал на своем пастбище.

— Только пить будем в «Трех гнедых единорогах»! — поставил условие осмелевший Флавий, выбрав самую дорогую таверну Варварки. Рус одобрительно кивнул и приготовился слушать.

Координаты, добытые в богатом Кушинарском архиве, привели Руса туда, куда он и рассчитывал — в загородный лесок на левом берегу Понты. И спустя полчетверти ходьбы под зябким нудным дождем, кушинарский князь инкогнито отдыхал в неплохом постоялом дворе, принадлежащем фракийскому землячеству. Еще через четверть, после обстоятельной беседы с молодым словоохотливым разносчиком, скучающим от зимнего малолюдья, Рус пришел к выводу, что разыскать сына в одиночку проблематично, несмотря на скорое, как он надеялся, обретение поискового амулета. Хвала богам, нашелся платок, которым Гнатику вытирали шедшую носом кровь.

Из небольшого заросшего садика на границе между Фракийским и Ренийским «кругами» Рус сходил за пройдохой-Адыгеем. Распределили обязанности. Пасынок Френома займется плотной проверкой мульской колонии, которая, по словам все того же разносчика, была «Крепость — крепостью! С вышками. Порядки там жуть какие строгие», а бывший «ночной волк» станет собирать все слухи об оборотнях, посещая злачные места других землячеств. Теневикам имело смысл организовать базу в Гроппонте, в большом городе: легко затеряться — раз, свободный подход кораблей из империи — два, общая безалаберность местных властей, любивших мздоимство — три. А рано или поздно у кого-нибудь из молодых обращенных звериная натура должна была проявиться, и тогда слухи об огромном волке, гуляющем где-нибудь в городских окраинах, скрыть вряд ли получится. Примут ли за истину — другой вопрос.

Целитель, которому Рус показал платок, поморщился:

— Ему лет двадцать, не меньше! Эманации ушли, родное вместилище и в двух шагах не почуют.

— Полгода. — Терпеливо сказал Рус. — Это мой сын. Я — Хранящий, как ты успел заметить, уважаемый, у меня есть кое-какие секреты для усиления эманаций.

— Ваша Сила и кровь — две большие разницы! Тем более ты, не в обиду тебе, всего лишь подмастерье…

— Поэтому я и обратился к тебе, высокому мастеру… я богат и очень… очень привязан к сыну.

При упоминании богатства в глазах Исцеляющего мелькнула еле заметная искра.

— Ну-у, хорошо… — маг протянул руку, небрежно взял платок с небольшим бурым пятном в центре, еще раз внимательно его оглядел, ощупал и осторожно выдал. — Сто гект… — оценил реакцию заказчика, как обнадеживающую и предупредил. — Но я ни за что не ручаюсь! Ты уж сам, уважаемый, покрути своими Хранящими секретами.

— Двести гект и чтобы амулет был готов завтра. — Спокойно ответил Рус.

Глаза мастера округлились:

— Но это решительно невоз…

— Триста и это окончательная цена.

Неизвестно, сомкнул ли мастер-Исцеляющий веки хоть на полстатера за эти сутки, покидал ли лабораторию хотя бы по нужде, но назавтра, в это же время, в первую дневную четверть Рус заимел тщательно отполированную дощечку размером чуть меньше ладони, от которой исходил еле уловимый аромат альганского Лотоса. Без надписей, без украшательств, без рунной резьбы. Практически сырую вещь, почти заготовку. Но заказчика она устроила. Целитель глядел вслед уходящему подмастерью-Хранящему брезгливо-сочувственно. С таким выражением часто смотрят на умалишенных.

Разносчик из фракийского постоялого двора не соврал. Как мульцам удалось откупить себе участок берега длиной в три стадия и общей площадью, пожалуй, в пару квадратных миль — загадка. Но сейчас на западной окраине Варварки красовался натуральный форт. Правда, не замкнутый со стороны реки, а как бы вбирающий в себя собственные причалы. Другой, береговой стороной, он полукругом углублялся в густой широколиственный лес отодвинутый от стены просекой шириной как раз на полет стрелы. По ней же шла наезженная отсыпанная галькой утрамбованная дорога. И разве только высота каменной крепостной изгороди ограничивалась всего восемью локтями, что являлось компромиссом между жадностью гражданских властей и разумной осторожностью военных. Хотя деньги, и в этом были уверены все жители славного Понтинополя, поимели и те и другие. Имперцы не скупились.

В светлое время суток там наблюдалась интересная картина. Со стороны города в специальные ворота, ограниченные дозорными вышками, тянулась цепочка повозок, колонны единорогов, стада борков. С противоположного края крепостицы в точно таком же темпе выходила другая колона, состоящая из одних только крепких купеческих фургонов, в которых товары со всех концов ойкумены были заменены грузами мульского происхождения. Ни пробок, ни иных заторов не возникало ни разу — порядок мульцы блюли неимоверный, службы погрузки-разгрузки работали четко. Более того, имперцам удалось приучить и местную таможенную службу не филонить, не вымогать… которая с этой науки имела кое-что и сверх положенных казенных сборов. В сезон штормов грузопоток резко снижался, но совсем не прекращался никогда. Туда плыли огромные баржи с единорогами и борками — их преимущество перед местной скотиной не вызывало сомнений. Князь Кушинара внутренне усмехался, представляя изначальную ругань опытных кавалеристов, когда тем приходилось отказываться от привычных пик и копий: умные магические животные не терпели «конкурентов» своим рогам. Зато оценив мощь атаки, увидев противника — конных всадников, которые не могли совладать с ужасом своих разбегающихся скакунов, воины буквально влюблялись в новых однорогих друзей. По-иному иметь дело с ними было просто невозможно. Рус и сам грустил о Воронке:

«Совсем забыл о тебе, друг! Ты извини. Такие дела просто… но непременно возьму тебя, как только представится возможность, обещаю!».

Имперцы скупали любые ингредиенты из пятен, что альганских, что каганских. Особенно ценился, разумеется, каганит. А вот сами амулеты, более функциональные и сложные, миниатюрные и даже более изящные на вид, чем их заморские собратья, честные мульские негоцианты, не желающие рисковать торговой лицензией, не брали. Запрет императора — не шутка. Готовыми изделиями занимались контрабандисты и купечество из многих стран ойкумены, которым, впрочем, на западном берегу океана особых препятствий не чинили. Компромисс между государственной целесообразностью и коммерческой выгодой соблюдался.

На восток, в сторону «нашего» материка, в основном текла, как назвали бы её на земле, «промышленная продукция». За пять сотен постсумрачных лет, когда континенты были надежно разделены «поясом Эребуса», пути развития магии в них разошлись. На материке Ойкумена при наличии богатых магическим материалом альганских и каганских пятен и новой мощной Силы, наука пошла по пути усиления «чистой», фактически индивидуальной магии. Ордены в каждом государстве были по сути независимы. В империи же, укрупненные ордены стали практиковать системное учение, главным итогом которого стало своеобразное слияние техники и собственно магии. К тому же, нельзя сбрасывать со счетов и отсутствие в жителях мульского континента частичек крови настоящего Бога, Френома. Значит, их местные склонные к Силе не могли похвастать особой легкостью в управлении «потоками» божественной сущности. В результате, имперские купцы поразили покупателей относительно дешевыми насосами, мельницами, грузоподъемниками, «полуавтоматическим» кузнечным и сельскохозяйственным оборудованием, гончарными кругами и многим другим, что сразу стало пользоваться усиленным спросом у простонародья. Каким-то хитрым образом, их маги смогли добиться перевода Силы почти любого Бога в крутящий момент. Далее следовала система блоков, рычагов, шестеренок и прочей механики. А питающие элементы, кстати, после появления в имперских орденах привозного каганита, резко уменьшились в размерах и стали гораздо более емкими. Автомобили или, что наверняка случится быстрее, гребные колеса либо винты для водного транспорта пока придуманы не были, но Рус полагал, что со временем эти устройства появятся непременно. Магов не хватало, нанять на корабль Дующего или Бурлящего мог позволить себе далеко не каждый, ибо — дорого. А раз «научно-технический прогресс» набрал обороты, пошел по пути разработки механических устройств, то направление его развития должен напоминать земной. Имперская власть, судя по всему, такому положению вещей весьма способствовала.

Ну и конечно же, в обе стороны возили предметы роскоши. Спрос на них установился нешуточный. А вот оружие шло главным образом на запад. Мульские мастера, за исключением создания качественных баллист и скорпионов, проигрывали своим коллегам с востока. Их главный хит — ручной арбалет, не пользовался спросом абсолютно, и почему-то интенсивно ржавел, стоило только перенести устройства на гроппонтский, да и любой другой берег любой страны ойкумены.

На приступ мульского «укрепрайона» Рус пошел в ночь после покупки поискового амулета. За прожитые в Понтинополе двое суток он узнал о «мульской загороди» (жаргонное название «землячества» иного материка, по сути «осколка Мульской Империи») достаточно много. И сам наблюдал, и осторожно расспрашивал, и внимательно слушал байки от тех, кто посещал крепостицу. В итоге, остановился на скрытом проникновении.

«Браслет невидимости», «прыжковый пояс» — амулеты из каганских арсеналов пришлись весьма кстати. Забрался по стене — спрыгнул. Магические фонари, не оставляющие на территории «загороди», казалось, ни малейшего клочка тени ему нисколько не помешали. Лишь слабый дождик, создавая вокруг тела прозрачный силуэт, разоблачал лазутчика, но к этому Рус был готов. А вот мелкая речная галька, которой чистюли-мульцы засыпали всю площадь своего городка стала неприятным сюрпризом. Даже несмотря на шум капающей воды, шорох шагов разносился в ночной тишине, как карканье вспугнутого воронья — громко, противно, тревожно. Бдящие стражники замирали, прислушивались, но, хвала богам, не замечая ничего подозрительного, старались успокоиться. Зато сердце Руса молотило, как угорелое. Темп продвижения резко замедлился, траектория прижалась к наиболее утоптанным местам — приблизилась к стенам зданий, а значит и к путям обхода все боле и более внимательной охраны. Редкое поскрипывание, время от времени доносящееся до слуха опытных воинов, настораживало волей-неволей. А кое-кто успевал замечать быстро исчезающее размазанное сырое пятно. Войны не было и не предвиделось, последних воров отвадили года три назад, поэтому ветераны, участники реальных конфликтов (по указу императора за море отправлялись только такие), уговаривали себя не накручивать излишнюю нервозность, но… волнение нарастало.

Поисковый амулет молчал. Рус терзал своего духа Жизни и в конце концов, после неоднократных ответов:

«Структура в дереве сбалансированная, эманации я усилил. Почует она свое вместилище шагов за сто — не сомневайся», — «друг» не выдержал и перестал откликаться на призывы Большого друга.

Обладание сонмом духов и являлось тем вымышленным «секретом Хранящих», о котором пасынок Френома говорил мастеру-Исцеляющему. Бестелесные сущности, обитатели иной реальности не могли похвастать мощностью Силы, какую можно было вложить в упорядоченные структуры, зато умели действовать самостоятельно, разумно и легко оперировали трудноуловимыми явлениями. В частности, такими, как пресловутые «эманации», которые разливались подобно «запаху» или тянулись «от подобного к подобному». Когда-то давно, уже избавившись от рабства, Рус продолжал подвергаться воздействию Древа Лоос и в результате совершал несвойственные себе поступки. Поэтому его духи имели возможность изучить закономерности распространения «эманаций» в полной мере.

Крадясь от здания к зданию, оглядывая двух-трехэтажные пакгаузы, Рус между делом думал о том, что быстро снять товар или загрузить его на стеллажи можно только при помощи знаменитых мульских подъемников. Сторонние размышления успокаивали, помогали унять нервную дрожь. Он, оказывается, на эту разведку возлагал большие надежды. И как назло — кровь Гнатика не откликалась. Лазутчик обошел почти весь намеченный периметр, с расчетом на стошаговое перекрытие всей площади городища, как вдруг послышалась тихая команда. Из казармы, построенной неподалеку от въездных ворот, посыпались стражники. Еще один короткий рык и сотня воинов построилась в три ровные шеренги. Снова неразборчивый приказ, немного длиннее прежних, и люди в открытых стальных шлемах, в кожаных доспехах с железными вставками, вооруженные кто мечами, кто луками, рассыпались. Внешне хаотично. Но вскоре все четыре улицы, по которым мог уйти Рус оказались перекрыты десятками людей с сетями, растянутыми от здания к зданию. В трансовом зрении нити ячеек светились Силой Эоса, а позади каждой группы шел склонный к Силе: либо Пылающий, либо Текущий. Облава стала неторопливо сжиматься. Как невод, аккуратно выводимый на берег. Осторожно, чтобы ни одна рыбешка, не попустите боги, не выскочила. Рус мог бы залезть по стене дома неизвестного назначения, к которому прижимался, пробежаться по покатой крыше с завернутым словно пожухлый лист краем, спрыгнуть за спинами преследователей и дать деру, только у него имелись свои расчеты. Дождь, которой в России назвали бы грибным, продолжал монотонно петь свою унылую песню. Ночные фонари светили.

Стремительный силуэт, блестевший сотканной из звезд кометой с красивым хвостом из вспененных дождевых капель, промчался к ближайшей сети. Люди ахнули и на мгновенье застыли. Комета взлетела над сетью, но край её ядра все же зацепил верхнюю кромку. Брызнуло желтой пылью и прочные веревки развалились на две половинки. Прозрачная, сверкающая ртутью фигура опустилась на землю и приблизилась к стоящему позади цепи склонному к Силе Гидлея.

Остановившись в шаге от мага, покрытого тонкой и хрупкой на вид ледяной коркой — защитной структурой «ледяного вала», Рус напустил на него духа Смерти. Пока Бурлящий разбирался с внезапно объявшим его ужасом, от которого хотелось бежать смоля голову, левым мечом-близнецом с Огненным духом в клинке рубанул прозрачную пленку. Разрушил с первого же удара — борющийся со страхом маг забыл подпитывать структуру Силой. На два быстрых удара сердца прижал пальцы правой руки ко лбу ошеломленного противника и бросился в бега. Вслед ему полетели ругательства и стрелы. Две из последних заметно толкнули в спину и шею. Амулет «универсальной защиты» сглаживал удары, но полностью энергию не гасил. В отличии от Золотого доспеха. Перед самой стеной Руса наконец-то достала какая-то структура, сразу перешедшая обратно в Силу. Из-за неё, к сожаленью, почему-то слетела невидимость. Взлететь по каменной изгороди и спрыгнуть с высоты восьми локтей, не ломая ног, для людей имеющих каганские диверсионные амулеты — плевая задача. Герой с этим справился. Хвала богам, «прыжковый пояс» работоспособности не утратил. В город имперцы не вышли.

Маг, у которого Рус снял часть памяти, оказался ярым ненавистником теневиков. Насколько он знал, а мастер-Бурлящий был вхож к наместнику императора в «Понтийской колонии», в Понтинополь, по крайней мере в «мульское городище», никто из представителей ордена Сумеречников не прибывал. Женщин с младенцами не видел. Об оборотнях был наслышан. Они появились внезапно, на западе империи, в предгорьях, где император пока еще позволял гонимым теневикам селиться и совершать ритуалы. Не связать два этих факта мог только глубоко наивный человек. Боевой маг, поучаствовавший в настоящей военной компании, идиотом не был. О ланитках не знал ничего. Точнее, ничего необычного: слабенький орден плодородия и деторождения, не связанный жесткой имперской бюрократией, и все.

Надежда на легкое обнаружение сына рассыпалась, как карточный домик. Разочарованию отца не было предела. Единственное, что хоть немного тешило самолюбие, это случайно полученные сведения о том, почему же мульские купцы не ходят в Кушинар. Ответ оказался мелок глуп и банален, как ответ на многие «непознанные» загадки: когда императору готовили на подпись указ о разрешении торговли с восточным континентом, то кому-то из бюрократов пришла в голову мысль «обезопасить» купцов, добрых имперских подданных, от «пояса бурь» (аналог «ревущих сороковых» в земной терминологии). Он и вписал строчку: «Ходить только по широтам южнее половины зенита!». Высочайшая рука, не особо вчитываясь, спокойно подписала. Об этой истории среди высшего чиновничества ходила целая байка. И пока хватало товаров с южной части ойкумены, почти без участия Этрусии с Кушинаром, указ вряд ли изменят. Государственная машина крайне инертна.

Рус не досадовал на бесполезность собственной экспедиции, которую отправил главным образом для решения той загадки. Нет худа без добра: теперь они по мере возможности следят за судами, идущими на запад и досматривают всех, кого могут. Всего два корабля, верных Русу до мозга костей, бороздят океан на половине пути между двумя континентами. Но они есть!

Весь следующий день Рус слонялся по тавернам. Подсаживался к одиноким посетителям, навязывался в компании, прислушивался к разговорам, но никто об оборотнях не болтал. Несколько раз «вызванивал» Адыгея и тот тоже ничем не радовал. Рус держал себя в руках, успокаивал мыслью:

«Ничего, отрицательный результат — тоже результат. Раскинем сети… В квартал кушингов пойду. Да, опасаются они меня, но, надеюсь, не откажут, расспросят народ… но и разболтать могут, спугнуть. А чего-терять-то теперь? Гнатика перепрячут? В логово лоосок заберусь, но разыщу!». — И в очередной раз остро пожалел о том, что при слиянии с Силой «залетать» в дома густонаселенного Понтинополя не получалось.

Проверял. Что-то не позволяло. В этом «что-то» Рус с удивлением угадывал слияние множества людских чувств, мыслей, стремлений, желаний, которые не хотели пускать в места своего пребывания никого постороннего. Может, то и была пресловутая «совокупная Воля»? Как бы там ни было, но полюбоваться городом можно было только «с высоты птичьего полета». Форсивать «снижение», ломать барьер он не решился. Если засомневался в успехе, значит, лишние трудности неизбежны, а они того не стоят. Ножками ходить гораздо легче, а язык, как всем известно, до Киева доведет. Если понадобиться, Рус намеревался перебираться на другой континент. Нужный район империи он себе представлял и был уверен, что точное расположение ордена Сумеречников не станет для него секретом. Только надо успеть до того, как в Гнатиковском амулете «универсальной защиты» закончится Сила Геи… А в голову заползали тягостные воспоминания о вызове отражения души Гнатика.

Ребенок явился в своем обычном восьмимесячном обличии, а не более взрослым, как он втайне надеялся. Сын улыбался, глядя на отца своими огромными умными глазищами. У Руса подкосились ноги и он сел рядом с мальчиком. Обнял его, прижал к груди. Забормотал что-то ободряюще-успокаивающее и сынишка в ответ лениво обхватил родителя. Они прижались щека к щеке и Рус еле сдержал слезы.

— Ты главное крестик не снимай, сынок. — Сорванным голосом выдавил отец. Малец неожиданно кивнул. Рус замер. Аккуратно разжал на своей шее руки Гнатика, который отцепился неожиданно охотно, будто не соскучился вовсе.

— Игнатий, ты уже взрослый. — Лихорадочно затараторил безутешный папаша, вглядываясь в большие серые довольные глаза сына, стараясь не обращать внимания на об легкость, с которой тот отстранился. — Если я тебя чем обидел — прости. И маму тоже прости, я и за неё извиняюсь… — и младенец явственно согласился, что, мол, не в обиде. Что-то мелькнуло в глубине его взора, что-то теплое. — Тебя как, не обижают? Ты сыт? — на последний вопрос ребенок радостно залопотал. Мол, очень даже вкусно. В этом Рус не сомневался, а вот радость Гнатика очень не понравилась. — Эй, тебя случаем не опоили?! — и сам же себя оборвал: «универсальная защита» магические яды разрушит! Но обычные…

Мальчишку, похоже, держали в сладком дремотном состоянии. Большую часть времени он спал, а когда бодрствовал, то пребывал в полубессознательной эйфории. Как ни пытался Рус добиться от Гнатика любых намеков на его местоположение: была или есть ли качка; летел ли через подобие «зыбучей ямы»; тепло или прохладно; видит ли солнце, — ничего не выходило.

Он не стал вызывал Гелинию, чтобы не рвать ей сердце. От вида почти настоящего сына у него самого ломило душу. «Почти» забывалось напрочь, стоило только обнять свою кровиночку… такую изощренную пытку Рус и в лоосском рабстве не испытывал. Они оба чувствуют Гнатика и этого достаточно. Пока ребенок был жив, здоров и никому из богов не посвящен (что стало бы понятно сразу). И это дарково «пока» висело над ними безжалостным «каменным кубом».

Идти в кушинарское землячество, чего князю Великого Кушинара крайне не хотелось, хвала богам, не пришлось. Его хитрые подданные были «себе на уме» и не очень-то жаловали своего не менее изворотливого властителя, свалившегося к ним на голову при помощи этрусских мечей. В первую ночную четверть, во время бушующего за окном очередной таверны ливня, Русу «позвонил» Адыгей. Несмотря на то, что алкоголь травил в первую очередь мозги, в этот раз шатало даже отражение Адыгейской души. Увы, склонным к Силе он не являлся.

— Эт-т-то… Рус-с… кажется, ик! Дарки… тьфу, и-их не пе-пе-перепьеш-шь… завтра. П-постоял… двор «Вел… икие Гел-л-лины»… Эритрейцы держат… спросиш-шь меня… не з-зови меня… все. Ик!

Утром Рус пошел искать тот постоялый двор.

Глава 16

Гелинское море своим спокойствием поражало. Скалы, подпирающие Дорогу Археев, надежно отрезали бушующий Океан от «лужи», как высокомерные ветераны дальнего плавания презрительно именовали большой водоем на юге Ойкумены, отдаленный аналог земного средиземноморья. Эритрея начиналась сразу за проливом и тянулась узкой полосой вдоль северного побережья Гелинского моря миль на сто. Бухты, испещренные рифами, скалистые обрывы с неудобными спусками не способствовали строительству в этой части Гроппонткого княжества значимых портов. Малолюдные рыболовецкие поселения были единственным признаком человеческого присутствия, если смотреть на берег с моря. Чего нельзя сказать о местах, расположенных в глубине провинции, буквально в паре-тройке стадиев от водной глади.

Местные пастбища оказались раем для скотоводов. Стада тучных борков, отары овец бродили то там, то сям, а сочная трава будто бы не убывала. Мягкий влажный климат, жирная почва и благословление богини Лоос восполняли потраву, считай, на глазах.

Занятия местных жителей были почти полностью завязаны на скотоводстве. Только, в отличии от тиренцев, кочевать им не приходилось. Пастухов требовалось много и эта профессия считалась непрестижной. Причем настолько, что коренные эритрейцы даже детей, которые у степняков гоняли борков с малолетства, в условиях куда более опасных, чем местная цивилизованная идиллия, берегли от лугов, как от огня. Пасли скот рабы. А последние пять лет те же люди — вольноотпущенники, не нашедшие занятия в других местах, к которым прибавились нищие и убогие. Дело было нехитрым: утром угнать стадо, вечером пригнать. За дурными головами, норовящими отбиться от основной массы, следили специально воспитанные собаки. Хищников перебили давно, пару веков назад, а воровство было явлением крайне редким.

Флавий, обнаружив обглоданные кости борка, своим глазам не поверил. Поморгал, ущипнул себя, — останки животного не исчезли. Свистнул собак. Первым делом, ошарашенный, плохо соображавший пастух подумал на них. Какая-нибудь из этих здоровых лохматых бестий объелась сладких ягод шатун-куста, взбеленилась и набросилась на незадачливого борка, имевшего глупость подойти к лесочку. Вместо того, чтобы погнать скотину обратно к стаду, съела. Псины, меж тем, на зов не спешили. Бывший раб умом, конечно, не блистал, но и совсем дураком не был и мысль о взбесившем животном, как и о помешательстве всей своры разом, отринул быстро. Откинул и с опаской пошел искать своих хвостатых помощников. Или хозяев: Флавий иногда, от нечего делать, размышлял о том, кто в пастушьем деле главнее. В последних раздумьях чаша весов склонялась к собакам и они по-прежнему на зов не бежали, словно подтверждая рассуждения какого-то там презренного человечка. Первую суку, трусливо прятавшуюся за чахлым кустиком, он нашел статера через три. Жалобно скуля, она подползла к пастуху на брюхе и прижалась к его ногам, униженно прося защиты. А ведь еще утром высокомерно порыкивала. Флавий на всякий случай внимательно осмотрел её пасть и, не найдя крови, запаниковал. Это что же должно было случиться, чтобы гордая опытная собака, претендовавшая в стае на лидерство, повела себя, как напуганный единорогом щенок, по малолетству вздумавший тяпнуть высокого скакуна за ногу? Впрочем, ужас перед неведомым быстро сменился страхом перед вполне конкретным и неизбежным гневом хозяина стада. От него-то влетит точно, и влетит не в одну лепту. Выход один — разыскать настоящего виновника. Мысль об опасности, которая может подстерегать его самого, Флавия не посетила. Местные позабыли про обитавших в этих местах волках, гиенах и львах, а в детские страшилки, как и в мистические проклятия, грамотный невольник бессистемно читавший умные философские трактаты, понимая в них с пятого на десятое и многое путая, — не верил. Он регулярно жертвовал «своему» Гидросу, периодически молился, поэтому был уверен в его защите.

Первая сука с радостным лаем исполнила команду некогда презираемого пастуха и побежала собирать остальных псин. Когда вся свора, явно видя в человеке защиту, завертелась вокруг Флавия, у него пропали последние опасения. Решимость найти неизвестных тварей возросла до небес. Кто это мог быть он даже не предполагал. Но и связываться: ловить и хватать, не собирался. Проследить и рассказать хозяину, а дальше его забота. Во взрослом мужчине, прожившим скучную полную унижений жизнь, проснулся дух авантюризма. А любопытным он был всегда и окрестные места изучил еще смолоду. Не жил здесь никто и опасностей сроду не было! Тревожный звоночек прозвенел тогда, когда собаки, недоуменно глядя на человека, отказались подходить к останкам борка и ни в какую не захотели углубиться в лесок. Флавий, обозвав их глупыми курицами, пошел один. Псины, периодически оглядываясь на удаляющегося двуногого, побрели к оставленному без охраны стаду. Если бы бывший раб пригляделся, то заметил бы в их глазах жалость. Для них он уже стал покойником.

Спокойно миновав небольшую рощицу, Флавий вышел к бухте, когда-то называемую Проклятой. В ней, на вид удобной и достаточно глубокой, несколько раз пытались селиться рыбаки. Но их суденышки то топили неяды, то те же хитрые создания зачем-то угоняли косяки рыб, то боги насылали какую-нибудь хворь — ни одна из артелей не продержалась здесь более двух лет. Место посчитали «нечистым» и ушли навсегда. Среди окрестных скотоводов некоторое время еще ходили байки одна страшнее другой, а потом к ненужной бухте потеряли интерес вовсе. Незачем тут было появляться.

Осторожно, стараясь не слушать бешено молотящее сердце, Флавий подполз к краю обрыва. Глянул вниз и обомлел. На по-зимнему хмурой водной глади стояли два больших корабля. Конечно, с высоты тридцати локтей, с расстояния примерно в стадий они казались маленькими, но наличие трех мачт на каждом из них не давали обмануться в размерах. На берегу, между редкими плакучими кустами виднелись пять домов восстановленных из наиболее приличных развалин. Из двух труб курился дымок. Дюжина муравьев-людей медленно ползали туда-сюда. В противоположной от наблюдателя скале, к бьющему на высоте пяти локтей роднику была выдолблена удобная тропа, постепенно переходящая в наклонную террасу, которая выходила на плато, на коренную сушу. Пастбища, остановленные каменными нагромождениями и полосками лесов, до побережья не доходили.

«Контрабандисты! — догадался Флавий. — У-у-у воришки… я вам покажу, как чужих борков красть!», — в его голове все сложилось. Быка не загрызли, а зарезали, сделав вид, что загрызли. Чтобы следы замести. И ведь замели! Если бы он не знал прохода через густой лес, то не нашел бы их логово. О странном поведении собак гордый собой человек не вспомнил.

Что пастух собрался «показать» воришкам, смелый Флавий додумать не успел. Его внимание привлек мужчина, медленно поднимающийся по террасе. Он шел прижимаясь к стене и периодически украдкой поглядывал вниз, будто скрывался от остальной шайки или сбегал. Неожиданно незнакомец остановился. Широко раскинул руки и крутанулся вокруг собственной оси. Эритреец хоть и обладал острым зрением, но последовательность превращения не заметил. Только что в стадии от него стояла мелкая фигурка человека, как вдруг она размазалась и спустя два удара сердца на том же самом месте появился черный волк, который сразу скачками понесся наверх, вон из бухты. У Флавия волосы встали дыбом. Как он бежал прочь, пригибаясь и лавируя между камнями, между деревьями, — в памяти не отложилось. Храбрый разведчик осознал себя лежащим в траве, глотающим сухим ртом воздух, которого катастрофически не хватало — грудь больно ломило, сердце стремилось выпрыгнуть из тесного тела. Перед глазами кружились цветные круги.

Отдышавшись и напившись из грязной лужи, Флавий передумал возвращаться в селение. Местные не решатся на поход к вооруженным контрабандистам. Пока пошлют гонца в Борей, пока тот вернется со стражей — от кораблей и след простынет. А борка повесят на несчастного пастуха в любом случае. Бывший раб залез в потайной карман хламиды, вытащил холщовый мешочек, посчитал все свое богатство, поморщился, обнаружив там меди и серебра на сумму чуть больше одной гекты, но решительно направился в сторону ближайшего городка. Денег взять все равно больше негде, а в столице… найдет заработок. Давно хотел убраться из постылого селения, да все время откладывал. А что стадо? Собаки приведут. Пастух был нужен только затем, чтобы следить за границами выпаса.

Человека — волка Флавий постарался забыть. Веяло от того превращения невыносимой жутью, от одного воспоминания в дрожь бросало. Язык развязывался исключительно в пьяном виде и тогда пастуха было не удержать. Собутыльники хохотали, принимая рассказ со все новыми и новыми подробностями за веселую выдумку. Этим он и стал «зарабатывать», быстро пристрастившись к выпивке. Лишь один кушинг, на кушинга не похожий совершенно, выслушал внимательно и серьезно. Да после, утром, пришлось описать тот случай в трезвом виде. Но господину Русу отказать было никак невозможно, от него самого несло чем-то опасным. Необъяснимо чем. Это эритреец от страха при встрече хорохорился.

— А если найдут ваши останки того борка, да пойдут по следу, то на бухту выйдут? — уточнил Рус.

— Так полтора месяца прошло, дошли бы слухи. — Резонно возразил Флавий. — А меня стража разыскивает за кражу борка. Только наши своих не сдают!

— А столичным Следящим мелкий провинциальный воришка, укравший какого-то борка у бедного селянина не особо и нужен. Верно? — со знанием дела поправил пастуха Адыгей.

Гордо выпяченная грудь эритрейца пожухла.

— Не такой уж Манулий и бедный, — огрызнулся он исключительно в пику кушингу.

— А кто-нибудь из этих самых «ваших» или любой другой не просили показать ту бухту? — спросил Рус.

— Да чтобы я туда?! Да ни за какие деньги! Как вспоминаю, так у меня сколопендра по кишкам ползет. Как тот оборотень обернулся! Круть, и готов волчара. Здоровенный такой, чернее ночи. Это я потом, господин Рус, слово вспомнил, в трудах философа…

— Так интересовались местом или нет? — нетерпеливо перебил Рус.

— Н-н-ет. Смеялись все… — задумавшись, ответил Флавий и так же задумчиво продолжил. — А ты знаешь, как тебе в трезвом виде свою историю рассказал, так будто помолодел лет на двадцать, будто груз с себя сбросил… а наши контрабандисты все нужные бухточки и без меня ведают. А новые познания лишь расширяют горизонты нашего невежества. — Совсем ни к месту процитировал он.

— Все! — Рус, не позволив себе улыбнуться, хлопнул себя по коленке. — В путь! Нас ждет месхитинское десятилетней выдержки, как я и обещал. Только зайдем в лавку, переоденешься. Я плачу, не смущайся, друг Флавий!

— Только, господин Рус, не надо меня отрезвлять. — Предупредил совсем осмелевший пьяница, почуявший запах выпивки. — Ибо на несклонных к Силе структуры могут подействовать непредсказуемо, расшатывая токи организма, переполняя или обедняя не те каналы, о которых представлял создававший сию схему маг…

Адыгей не удержался, хохотнул. Подобной ахинеи он еще не слышал. А Рус уважительно потрепал начитанного раба по плечу и серьезно пообещал:

— Не буду.

Флавий, конечно же, никуда не делся. «Никакие деньги» звенели в его новеньком кожаном кошеле в количестве тридцати полновесных гект месхитинской чеканки. И спустя два дня после попойки в «Трех гнедых единорогах», Адыгей, Рус и Флавий стояли на границе леса, прячась за стволами прогонистых дубков. Перед ними расстилалось каменистое поле, заваленное обломками скал, на горизонте синела морская даль. Позади, на закрытой кустами полянке паслись три купленных в Понтинополе единорога. Словно поддерживая реноме заведения, где принималось судьбоносное решение о поездке сюда всей троицы, включая упрямившегося Флавия, все скакуны были гнедой масти.

— Там. — Бледный Флавий, боясь высунуться из-за ствола, мотнул головой куда-то неопределенно вправо. — Только, господин Рус, как мы договаривались — я к воде не спускаюсь… — в очередной раз заныл он.

— Цыц. — Зыркнул на него раздраженный постоянным скулежом худого эритрейца Адыгей. Да и близость места сказывалась. Тянуло со стороны моря чем-то неприятным, отталкивающим, опасным. Бывший «ночной волк» невольно подобрался. Чувства его обострились.

Серьезный Рус плотно сжимал зубы. Губы превратились в ниточки, желваки выступили. На Флавия он, казалось, не обращал внимания. Вытянул правую руку и на ладони, вдруг, появилась дощечка. Спустя три удара сердца, тихо произнес:

— Здесь… Правее, на юго-запад. Куда ты и махал головой, Флавий… — амулет, не взирая на то, что до берега моря было гораздо более ста шагов устойчиво тянул именно в том направлении. — Адыгей, я с Силой сольюсь. Ты за нашим другом проследи, чтобы не шумел.

— Господин Рус, господин Адыгей! — взмолился пастух, побледневший пуще прежнего. — Да я всеми богам поклясться готов…

— Да заткнешься ты или нет!!! — свирепым шепотом обратился к нему тиренец. — Тебе обещали, что ты сам отсюда уйдешь?! Обещали. Вот и не верещи, как загнанный глинот!.. Я не господин Рус, могу и передумать, — предупредил Адыгей, наклонившись к самому уху Флавия. — Помолчи, пока его не будет…

— А куда он… — Любопытство, как это часто случалось в жизни грамотного раба, на время отодвинуло страх и эритреец надумывал спросить «денется», как маг вдруг исчез. Не ушел «тропой», а его просто не стало. Будто и не стоял никогда в одном шаге от Флавия… — Ой… — тихо выдохнул он и с побегом решил повременить.

А задумывал скрыться при первой возможности, как только услышал, как Рус стал называть кушинга Дика варварским именем Адыгей. За пределами Понтинополя это было, когда все трое уже скакали сюда. Рус, обаятельно улыбаясь, тогда его успокоил. Флавий сделал вид, что поверил. Не такой он был дурак. В компаниях, где имена меняют как ножные обмотки — свидетелей не оставляют. И читал, и слышал…

Два трехмачтовых судна заокеанской постройки стояли на якорях в центре бухты, по-видимому, в самом глубоком месте. К каждому была пришвартована шлюпка. На верхних палубах находилось по четверо матросов-охранников с арбалетами. Расстояние до берега Рус оценил приблизительно в полстатера. К сожалению, снизиться и залететь в дома, чтобы воочию увидеть в одном из них Гнатика, измученный отец, изнемогая от накрученной ярости, которую вызывал в себе специально (что выходило очень несложно) так и не смог. Только теперь, как чувствовал он, причина была не в «совокупной Воле», а в чем-то другом. Будто… да не «будто», а точно! теневики с лоосками какой-то хитрой неопределяемой структурой отгородились, всю бухту невидимым «колпаком» накрыли: ни координаты снять невозможно, ни пройти через Силу нельзя. Остается пешком, по скалам спускаться… возможно, по террасе к роднику — он не охраняется… словно специально оставили, вроде приглашения. Сына держат скорее всего в самом добротном доме, который находился в окружении четырех других, поменьше. Но надо, конечно, проверять все, включая корабли. Они были чистенькими, ухоженными — то есть никуда за весь сезон штормов не ходили, а прятались здесь. С моря бухту можно было заметить только если о ней знать…

«Дигон, падаль! Надо было пришибить тебя… — мысленно взвыл Рус. — Лоос к тебе своих сучек направила, знает, кто меня ненавидит. Он же к ней в храм приходил, на меня стучал… а с другой стороны: суда никуда не отлучались, значит, не врет амулет, здесь Гнатик… и они подготовились, ждут меня… специально манят… а идти придется. Все рассчитала, гадюка!», — впрочем, по-иному богиня и не могла.

Напрямую, с использованием всех своих способностей, конечно же, не руководила — это стало бы нарушением всех правил «невмешательства», которые небожители чтят. Вот аватаром своим, в виде какой-нибудь лооски, точнее, ланитки вполне может там сидеть. Наподобие Френома, когда он сам водил войско. Но и действовать она будет как человек, как простой воин. Как маг… разве что бессмертный. Образ, разумеется, из плоти и крови, и его-то убить можно… Но эту оптимистичную мысль, как и упоминание о возможном нахождении в Проклятой бухте богини в человеческом теле, Рус ни до кого доносить не стал.

— …четыре бабы на берегу бездельничают. Расчесываются, ракушки собирают. Над ними Сила колышется — очень напоминает старую лоосскую, но… другая. Тебе не объяснить, Адыгей, да я и сам не очень понимаю что там с ней случилось. Мужиков видел всего восемь человек, шестеро из них вооружены…

— Ага, — догадался завязавший «ночной волк», — пара, значит, оборотни.

— Неизвестно сколько в домах. — Тяжело вздохнул Рус. — И еще странно: не заметил я там никакой военной организации. Ни постов, ни патруля…

— Не ждут. Местные сюда не суются. Правда, Флавий?

— Так… — неуверенно подтвердил пастух, у которого от этого открытого, не стесняясь присутствия его, постороннего, обсуждения плана нападения — сильно засосало под ложечкой.

— Друг Флавий, что с тобой? — Рус заметил тревожно-трусливое ожидание эритрейца. — Дарки! Надо было тебя сразу отсюда отправить. Куда ты хочешь? Я тебя «тропой» в любое место могу. Только, извини, уже не сейчас. После… миссии. Да успокойся ты! Хочешь, поклянусь?

— Нет! — взвизгнул Флавий. Читал он, что после подобных слов часто следует не клятва, а убийство. — Я тебе верю, господин Рус. Вот как себе верю. Даже больше. В себя часто уверен не бываю, а тебе — как отцу родному доверяю. В младенчестве. — И снова попал впросак: услышав последние слова, по лицу Руса пробежала зловещая тень. Впрочем, лишь мелькнула. Флавий постарался убедить себя, что это ему показалось. Получилось не очень, но маг уже потерял интерес к исполнившему свою миссию проводнику.

— Ты кавалерию вызвал? — непонятно спросил Адыгей.

— Да, все описал и показал. Совещание провели. Скоро здесь появятся. Вон на той полянке. — Рус кивнул в глубину леса, на относительно чистую площадку шагах в десяти от них.

«Какая кавалерия?! — У эритрейца от любопытства дико защипало в носу. — Скоро — это когда? Через день? Два? А если единороги со скалы полетят? Ноги переломают, шеи посворачивают! Нет, они сумасшедшие…».

«А где единороги?!». — Примерно через полчетверти из возникающих на земле «троп» стали выскакивать вооруженные люди. Разумеется, без полу магических животных, в Звездных тропах теряющихся. А то он, после слов тиренца, да после странной «разведки» господина Руса уже засомневался в непреложности книжных истин. И сейчас был этим немного разочарован. Невероятно же!

— А это кто? — Пробасил высокий мускулистый воин в шлеме и дорогущей кольчуге, показывая на бледного худого морщинистого эритрейца с горящим взором глубоко посаженных глаз. То ли от страха, то ли от нетерпения. Сидящий под деревом Флавий заерзал и с надеждой покосился на Руса.

— Проводник. — Коротко ответил тот. — Как думаешь, Леон, может, стоит подождать? Хотя бы по нужде той падали выходить нужно будет. Пересчитаем. На тех суденышках пару сотен привезти можно.

— На тайную операцию? Или ты так пошутил? Нет, ждать не стоит. Они готовы к нападению — к прорицательнице не ходи. Просидят в домах столько, сколько понадобится. Врубимся, а дальше видно станет.

— От кого я это слышу? — удивился Рус. — От бывшего гладиатора, которого хлебом не корми, дай план составить?

Леон молча пожал плечами. Откуда ни возьмись в его руке появился меч-полуторник и воин стал проверять качество заточки. Пояснил как бы между делом:

— Лучше того, что мы уже обсуждали — нет. Открытое нападение с целью прикрытия незаметного проникновения. Я в основной группе — рублюсь. Плохо только одно, если они Игнатия на корабле держат. А на суше мы их раскидаем.

— Леон! Тебя ли я слышу?!

— Это я так бодрюсь. — Ответил старый друг, остановив ноготь на середине лезвия. Лицо его закаменело. — Все очень неопределенно, Русчик. Надеюсь, богиня удачи будет на нашей стороне.

Рус на пару ударов сердца прикрыл веки. Решительно распахнул глаза и пошел к основной команде, без слов позвав за собой Адыгея. Леон направился за ними. О сидевшем под деревом изумленном Флавии, навострившим уши, казалось, забыли.

Андрей общался с группой этрусков, среди которых Рус узнал десяток под командованием Димигрида, с недавних пор появившихся в гарнизоне Кальвариона. Случайно встретив в каганском городе своего давнего командира, бывший претендент на этрусский венец, мягко говоря, удивился. Коренной житель этрусской окраины пояснил:

— Так нет больше пограничья, князь. Пирены царю присягнули. Смена состава была — меня и послали… А снега здесь вообще не бывает, не шутят?

В той же компании стояли Люболан, Будилант, Домлар и гигант Радан. Андрей всем что-то рассказывал и раздавал крестики «универсальной защиты». Бергатоподобный воин, заметив приближение Руса, отвлекся от поучительной лекции и бросился на друга с объятиями. Консультант-Текущий и более «мелкие» этруски под напором широченных плеч богатыря едва устояли на ногах. Не успели раздвинуться.

— Стой, недослушал! — попытался остановить его Андрей, но опоздал. Радан уже проверял крепость грудной клетки Руса.

— Пусти… — из последних сил выдохнул Рус. Радан переместил свои ручища на его плечи и вдавливая пасынка своего Бога в землю, с простодушным сочувствием проговорил, не задумываясь о громкости голоса.

— Держись, Рус! Живой он и ничего ведьмы с ним не сделают! Мы их к Аргосту на закуску отправим, ты верь!

— Тише ты! — зашипел Великий князь Рус Четвертый, снимая со своих плеч тяжелые руки майора маленькой этрусской провинции. — Мы на охоте. Всю дичь раньше времени распугаешь, бергат ты эдакий. Ты как здесь оказался?

Великан виновато прокашлялся.

— Я из сочувствия к твоей потере, ты извини. Сам голову терял, когда мои сыновья пропадали… Не сдержался. — Теперь он практически шептал.

— Здесь-то ты откуда? — напомнил изрядно помятый от такого «сочувствия» папаша.

— То есть как это? — удивился Радан. — Домлар меня позвал. Ты моих детей спасал, теперь пришла моя очередь. А как иначе? Как только он мне вестника прислал, я сразу к нему. У сотника отпросился, мол, по личному делу. В Домларовском имении эти дни жили. Он из армии ушел, ты знаешь?

Более того, Рус сам посоветовал образованному неординарно мыслящему воину со склонность к Призыву перейти на службу в орден Призывающих, стать наставником. И пока тот досконально изучал закрытые труды жрецов, чтобы предстать перед учениками основательно подготовленным. В этом был он весь.

— Да знаю я. Ладно. Пришел — хорошо, спасибо… — и смягчил тон. — Ты очень нужен, молодец, Домлар, что догадался тебя пригласить. Нас мало, каждый меч на счету… Я как-то в суете все, не обижайся. И иди все-таки дослушай Андрея, он дело про амулеты говорит… Не отмахивайся! Не престало воину от боевых новшеств уклоняться! — Рус несколько перефразировал цитату из Божественного Завещания. Там речь шла больше о самоподготовке. — Тебя ждут, поторопись. Потом договорим.

Рус подошел поприветствовать десяток отборных преданных воинов — сарматов, но особо, конечно, троицу кальварионских диверсантов, урожденных месхитинцев: Архипа, Саргила и Ермила. Они были спокойны и уверенны в себе:

— Нам с лоосками общаться не впервой, ты же знаешь. Каждый свои камни на них хранит. Еще и звери какие-то выползли. Сучки нашли себе кобелей. — Попытался пошутить Саргил.

— Мы за тебя, Чик, любого порвем! — подтвердил серьезный Ермил.

— Ага. Как представлю, что моего ребенка украли, так по ноготочку вырывать готов. — Архип первым из неразлучных друзей женился. — Так и быть, помогу Ермилу.

— Максад! — Рус повернулся с старающемуся быть незаметным коронпору трех княжеств. — Мы же договаривались…

— Только так, только так, — развел руками старый «безопасник». — В твоем мирке Пиренгул с тобой согласился, но как только вышли… Мы с Отигом еле-еле его остановили. А мне пришлось идти лично, потому что… Гелиния здесь и лишь мне Пиренгул доверяет полностью…

Недослушав рассказ тиренца, Рус резко огляделся и за спинами троих известных в Кальварионе магов-Освобождающих и магов-Хранящих: Отига, Рустама и Портурия заметил две глупо прячущиеся женские фигуры.

— Вон отсюда, обе!!! — захрипел на них взбешенный Рус, проходя сквозь бывших наставников. Они понимающе расступались. Впрочем, нервный отец не гудел, как Радан, а старался соблюсти хоть видимость тишины.

Грация гордо встрепенулась:

— Я — Верховная жрица Эледриаса! Никто не смеет на меня орать, даже мой якобы кровный брат, проходимец, выдающий себя за побратима моего Бога! — Рус не обратил внимания на оскорбления и продолжил буравить женщин взглядом. А так хотелось надавать по заднице! Особенно той, которая потупила глазки. — И у меня свой муж имеется, если ты позабыл. Он — разрешил.

— Да ты из него веревки вьешь, — процедил Рус.

— Не лезь в мою семью! — гневно парировала Грация. — За своей следи… Ой! Я не хотела, я не о Гнатике! О, Справедливый! Умерь мою бабскую болтливость! — искренне взмолилась она, опираясь руками о витой деревянный посох.

Бедная Грация просто «попала под раздачу», согласившись прикрыть подругу от гнева мужа. На совете во «внутренней вселенной» о них обеих речи не шло вовсе, о них будто забыли. Обещание вызвать жену сразу, как только понадобится её помощь, как-то вылетело у мужа из головы. Оно и дано было по большому счету лишь затем, чтобы успокоить Гелинию. А в предстоящем нападении Рус для неё места не видел. Вот для троих лучших подмастерий молодого ордена Освобождающих — сильнее магов, увы, пока не воспитали, — видел. А для подмастерья-Хранящей — нет. Как женщины узнали о тайном походе, кто проболтался — уже не важно. Да и вряд ли было возможным скрыть суету быстрых сборов от самой княгини. Пусть даже многое давно было подготовлено заранее.

— Русчик! — Гелиния подняла голову и твердо взглянула на мужа… старательно давя в себе чувство вины, от которого никак не могла избавиться. — Я говорила с магистром Отигом — моя помощь может пригодится.

— Какой к даркам ма… — Рус оборвал себя и повернулся к учителю. Его лукавый вид разозлил, огорошил, а после, как ни странно, успокоил ученика. — В чем дело, уважаемый Отиг? На совещании мы об этом не договаривались.

— Да, речи об участии княгини в операции по спасению её ребенка не было. Но позволь тебе напомнить, что Игнатий ваш общий сын, а не только твой, и что наше участие, магов — не воинов, будет заключаться лишь в дистанционной поддержке и тогда её Сила очень даже может пригодиться. Она просто станет в круг, без какой-либо опасности для своей жизни. Ты рискуешь гораздо больше, согласись… и, думаю, ты несколько преувеличиваешь силы противника. Какие-то оборотни, измененные лооски против двух с половиной десятков вояк, из которых целый десяток являются магами-воинами; твои амулеты, непробиваемые структурами с Силой высокого мастера, держащие удары любого оружия. Пусть их хоть две сотни будет. Пожалуй, наши возможности, шести… нет, восьми магов, включая меня, магистра, останутся невостребованными. Да поможет всем нам Величайшая!

«Твои бы слова, да… — Рус даже мысленно не добавил «Богу в уши». — Если бы ты подозревал то же, что и я! Отиг, магистр-Хранящий, то ты бы… Но Гельку назад отправлять поздно: тут же вернется, да еще и ослабевшей… Ну, паучиха, как я тебя ненавижу!». — А вслух сказал:

— Хорошо. Пусть остается. Под твою ответственность, господин магистр. — С этими словами, демонстративно не взглянув на жену, отвернулся от группы магической поддержки. Как раз в это время раздался преувеличенно трагичный голос Андрея:

— Амулеты розданы, инструкция проведена. Ждем твоих распоряжений, господин командующий!

Рус, нервно трепанув ноздрями, глубоко, всей грудью вздохнул, покачиваясь с пятки на носок, и резко выдохнул, изгоняя сомнения.

— Все подтянулись ко мне! Слушаем внимательно…

Когда этруски и сарматы уже выдвинулись на свою позицию, к открытому спуску — террасе, Руса отозвал Домлар:

— На четверть статера, князь! Сейчас не время, но мало ли что может со мной случится: все в воле Френома и богини удачи…

— Что такое, Домлар. — Нетерпеливо перебил Рус.

— В Этрусии становится неспокойно. Открыто это еще невидно, но я наблюдательный. Некоторые жрецы стали сомневаться, что ты — пасынок Бога. Весть о твоем истинном происхождении разнеслась. Грусситы… да, князь, партии не до конца слились, я бы даже сказал, что соединились лишь малой своей частью, низами. Верхи же по-прежнему ненавидят друг друга… я потороплюсь, не беспокойся… если совсем коротко, то среди них зреет недовольство. Застоялась Этрусия, хочет крови. Давно мы не воевали, Рус.

— Я понял, Домлар, но сейчас некогда. Поговорим, когда мой сын будет у меня на руках. — И выбросил эту проблему из головы. Пока не до Этрусии.

О бурлении в среде высшей знати, и не только среди Гросситов, подстегнутом планами строительства Великого Анектинского тоннеля, по сути открывающем страну для остального мира, он знал. Карлант и Эрлан редко, но «отзванивались». А вот брожение среди жрецов стало для пасынка неприятной новостью.

Флавий с Адыгеем остались сидеть в кромке леса. Тиренец не был воином.

Глава 17

Этруски медленно вальяжно, неторопливым прогулочным шагом спускались по довольно широкой террасе, на которой вполне комфортно могли разместиться два таких бугая, как Радан. Это было частично облагороженное грубым кайлом русло древнего ручья, по непонятной причине пересохшего. Невидимое солнце, скрытое тоскливой серой мглою, перекатилось в четвертую дневную четверть. С моря дул зябкий, будто не южный, а северный ветер; пронзал кольчуги, играл под шлемами, бодрил лица чем-то колючим, насмешливым, терпко-соленым.

— Будто мы не на юге, господа, заметили? — нейтрально молвил всегда задумчивый Домлар. — В Тире северный ветер, который, кстати, именуют Бореем, как и ближайший городок, не такой стылый. Интересная аномалия…

Ему никто не ответил. Напряжение висело в воздухе густым тяжелым туманом. Через некоторое время буркнул Радан:

— Идем, молчим как на поминках в Аргольтовой пустоши. Раз мы — приманка, так давайте хоть пошумим! Аргосту в пасть такую скукотищу!

— Ты, майор, одним своим бурчанием протрубил о нашем появлении, — вдруг задорно констатировал молодой Люболан. — Вон, выползают… Аргостовы демоны.

Вся группа почувствовала облегчение. Наконец-то! А то стали закрадываться сомнения. Азарт предстоящей битвы пьянил опытных воинов, заставлял трепетать душу и сердце, грел каждую мышцу…

— Не тянут они на демонов. — Зубасто прищуриваясь, словно подсчитывая количество куропаток, оценил Радан. — Скорее так, снеговишки…

Меж тем из пары ближайших небольших на вид домов выбегали и выбегали люди. Треть из них были женщинами и все, в том числе и мужчины, были безоружны. Вскоре они заняли всю прибрежную площадку размером шагов пятьдесят на сто и замерли. Их толпа напомнила опытным охотникам стаю, застывшую в преддверии броска. В казалось бы беспорядочном построении шестидесяти пяти голов (людьми, несмотря на внешний облик, этих существ назвать было уже нельзя: что-то в них неуловимо поменялось), различалась строгая иерархия: вожак, наиболее матерые — впереди, молодняк — сзади, и при начале движения каждому открывался проход к добыче.

Этруски, подходя к бьющему кристально чистой водой роднику с небольшим искусственным водоемом, еще больше замедлились. Далее вниз, к берегу бухты, спускалась довольно крутая узкая тропа, выходящая почти прямо к стае, обрывалась в пяти шагах от вожака.

— Радан, как ты думаешь, за сколько мы их порубим? — весело поинтересовался неугомонный Люболан. — Ух, как красиво застыли! Столкнулся я разок с зимними волками и у нас как раз уговор с товарищем был «не призывать», прямо как сейчас, там мы тех…

— Разговоры прекратить! — Серьезно скомандовал хмурый Димигрид, прерывая разглагольствования молодого князя. Прибывшая с Этрусии четверка бывших телохранителей Руса — принца, естественно, поступила в его распоряжение и, разумеется, никто из них не возражал. — Домлар, подумал? Можно те руны обойти?

— Нет. — Четко ответил несостоявшийся орденский наставник. — Но я выучил пару боевых структур — орденская разработка. Руны, выбитые на скалах, из разряда шаманских Изгоняющих кругов. Вся бухта теперь очищена от любых духов, ни мы, ни сам князь, не сможем Призывать. Наши «друзья» засунуты в «слипшиеся» расслоения, но Сила при нас, чувствуете? Давно надо было организовать орден.

— «Друзья», — скривился Ростичар. — Это ты так подлых существ, которые нас всех по молодости чуть не сожрали называешь?

— Они не от злобы… — попытался объяснить образованный товарищ, но был остановлен командиром:

— Замолкли все! Мне бы вас в приграничье, в новики… — Проворчал Димигрид, задумываясь. Повторил, впрочем, давно решенный, выученный всеми порядок, за исключением одной перестановки. — Так. Радан спускается первым, я за ним. Ты, Домлар, следуешь пятым — прикрываешь структурами. Замыкающий — Грибан. Если твари внизу позволят, не нападут раньше, — выстраиваемся в клин с Раданом в качестве рассекающего. Домлар — в центре. Если налетят, расходимся на размах меча и бьемся, но далеко друг от друга не разбегаться! Не увлекаемся, парни… не нравится мне вся эта обстановка… Силы вокруг разлито — море… Заодно и амулеты новые проверим. Фре-но-о-м! — резко меняя тон на призывно-задорный, с ярым клокотанием выкрикнул он, с громким металлическим шелестом вытягивая меч из ножен и вскидывая его к небу.

— Фре-но-о-м! — хором поддержали остальные этруски, грозно звеня клинками.

— Вперед! Радан, бегом… — Сразу скомандовал десятник.

Эхо еще гуляло между скалами, восхваляя Бога — воина; краткий звон оружия, нехотя ослабевая, сливался в гимн доблести и победы, а колонна воинов уже приближалась к концу водоносной тропки.

Лишенные духов Стихий этруски превращались в умелых бойцов с хорошей регенерацией, с реакцией, как у выпивших эликсир «скорости», но все-таки воинами-магами быть переставали. Зря они не развивали у себя боевое применение Силы Френома «напрямую», то есть через структуры. Это было расплатой за замкнутость страны, где и в голову никому не приходило пользоваться техниками Изгнания. Властители просвещенных стран, конечно, охотно нанимали этрусков на службу. Некоторые сталкивались с «кругами изгнания». Вернувшись домой они рассказывали о такой неприятности. Над ними посмеивались: «Ты же видишь те руны? Чувствуешь? Так не входи туда! А раз попался, то бейся как воин, не ной!». Прямые потомки тех, кого в просвещенном мире называли Гелинами — первых полноценных магов, считали создание структур «занятием, воина недостойным». Только жрецы Френома развивали это искусство, утилитарную, не боевую часть его применения. И это в стране, где склонным к Силе рождался чуть ли не каждый пятый. Удивительно!

Наши друзья, хоть и чувствовали себя крайне неуютно, не ныли. Об амулетах, на которые каждый капал собственной кровью, в горячке битвы они как-то забыли…

Волки появлялись в прыжке, без всякого вращения, совсем не так, как описывал Флавий. Человек взмывает в воздух человеком, по его телу проходит неясная рябь, и приземляется волк, немногим крупнее настоящего. Масти разнились от угольно-черного до снежно-белого, что тоже несильно отличалось от пород естественных животных. Зато они молчали. Совсем. Не выли, не рыками, не скалились, шерсть на загривке не дыбилась. От тишины, от стального блеска длинных клыков, от человеческих глаз, от иных неописуемых флюидов опасности рядом с оборотнем становилось жутко.

Построить клин этрускам не дали. Стая набросилась на людей сразу, как только нога Радана ступила камни пляжа. Силы и ловкости им было не занимать. Богатырю Радану, дабы освободить товарищам путь, пришлось вертеться ужом. Его меч и кинжал превратились в стальную мельницу, сверкающую напитанными Силой «пробивающими» Знаками (Рус предупредил, что использовать «убивающие» Знаки бесполезно — оборотни и так были наполовину мертвы), но гиганту удалось лишь отогнать тварей, образовать вокруг себя чистый круг на длину клинка, да отойти от скалы на три шага. При этом никто из волков серьезно не пострадал. Воин чувствовал, что часть ударов достигала цели, рубила плоть, но безжизненной туши не появилось ни одной. Истекающие темной кровью раненые отбегали — уползали или оттаскивались другими оборотнями, и через пять ударов сердца «вставали в строй». Но что особенно пугало опытного Радана, так это тишина. Мертвая, густая, нарушаемая лишь плеском мелких волн и шуршанием листвы потревоженных зябким ветром плакучих кустиков, купающих ветви в соленой воде. Свое дыхание и собственную ругань он не слышал.

Димигрид с высоты пары локтей спрыгнул на освобожденную Раданом землю и ринулся в стаю, левее головного рассекающего, прочь от близкой воды. За ним последовали остальные и скоро все воины оказались в окружении оборотней, рассыпанные среди них веером, смотрящим дугой в сторону поселка. Они продвигались. Очень-очень медленно, шажок за шажком приближались к сложенным из окрестных валунов строениям. Кое-где одна, вторая стали появляться застывшие тела волков с отрубленными головами, разваленной до позвоночника грудной клеткой, либо разделенные на две половины, сцепленных только шкурой и мясом. Появились обожженные дымящиеся тушки работы Домлара. Действовали на них структуры! Если попадешь. Но выносливость людей, даже магов, с их каналами полными Силы, «на ходу» исправляющих токи внутренних энергий, была далеко не беспредельна. Движения этрусков невольно замедлялись, ловя моменты передышки, и только тогда они замечали, что стальные на вид зубы бессильно соскальзывали с их кольчуг, кожаных сапог или шлемов. На волне радостного открытия, наконец-то вспомнив объяснение Андрея, воодушевленные бойцы пошли в атаку с новой яростью, меньше внимания уделяя защите… за что поплатился Ростичар. Его просто свалили, прыгнув со спины, и в бессильной злобе попытались растоптать. Раздавить не смогли — амулет не позволил, но и подняться у него не было никакой возможности. Застывшей кучей-малой воспользовался Домлар. Он с неожиданным для себя диким ликованием всадил, почти не целясь, несколько структур. Вспыхнуло едва ли не десяток особей и из-под дыма, ревя громче бергата, поднялся ошалевший Ростичар, у которого чья-то ловкая пасть вырвала и утащила меч. Князь продолжил драку, пользуясь одним кинжалом.

Наконец, когда оборотней осталось больше половины, а люди ослабли, битва сама собой перетекла в вялое позиционное сражение. Волки уворачивались от структур и клинков, терпеливо выжидая момент полного изматывания добычи, а воины тяжело дышали, мечтая о полноценной передышке. Чаша весов постепенно склонялась в пользу неутомимых все еще многочисленных оборотней. Они уже выработали стратегию: свалить в первую очередь Домлара, прокатить его по камням до потери сознания и заняться остальными.

— Все ко мне! — прохрипел мокрый от пота Димигрид, грудь которого вздымалась кузнечными мехами. — Занять круговую оборону!

Но едва только кто-нибудь пытался сделать шаг, поднимая налитые свинцом ноги, ему мешали ближайшие волки и их товарищи, мгновенно, одним прыжком перемещаясь к зашевелившейся добыче, пытаясь сшибить человека наземь. Более того, твари ловко выбивали фляги, если воин хотел смочить пересохшее горло. В азарте боя этруски нарушили приказ командира — разбрелись слишком далеко друг от друга.

— Я вам о чем толковал, бараны безмозглые, — досадно ругался десятник. — Держаться друг друга! А вы… — он и себя винил в то же самом. Сам забылся — увлекся личной рубкой и потерял нить боя. А должен был командовать, должен был вовремя останавливать парней, обязан был следить за всей картиной! Но слишком уж необычный противник попался, слишком он оказался силен, ловок и умен. Сейчас и дураку видно, как они нацелились на самого опасного для них, на Домлара…

— Домлар! Ближе всех к тебе Люболан. Давайте, парни, двигайте навстречу друг другу. Встанете спина к спине. А мы… отдохнули, девицы?! Взялись! Руби, отвлекай тварей… — неизвестно чем бы закончилась эта атака воистину из последних сил, если бы не внезапно взвизгнувшие стрелы, с глухими шлепками вонзившиеся в пару волков. Раненые оборотни, по-прежнему не роняя ни звука, взвились вверх, крутанулись и грохнулись на землю. Больше они не шевелились.

И волки и люди повернули головы к террасе, откуда вылетела оперенная смерть. Скала была безлюдной. Вдруг, неподалеку от родника, от пустого места, послышались нестройные, размноженные эхом хлопки. В небе мелькнули темные точки, быстро переходящие в свистяще-визжащие стрелы с наконечниками, горящими зелеными Знаками, и… один оборотень, несмотря на свою реакцию, полностью увернуться не сумел. Подскочил и упал замертво. Древко с белым оперением торчало из задней лапы. Твари явно забеспокоились. Хлопнул еще один залп, и еще, и еще. Каждый собирал жатву из одного — двоих полумертвых, переводя их в состояние окончательной смерти.

— Сарматы, Аргост их задави, сарматы! — Радостно проревел Радан. — А я думал, куда это их Рус увел!.. А почему их не видно?!

— «Браслеты невидимости», каганские амулеты, — закрыв глаза, с явным облегчением проговорил Домлар. Тут же встрепенулся и, зло прищурившись, поджег ближайшего волка, ждавшего опасности совсем с другой стороны.

— В нас могут попасть! Довольно далеко для прицельной стрельбы. — Заметил Ростичар. Опасения в его голосе не слышалось. Так, констатация факта.

— Это тиренцы… они же сарматы, парень. Лучшие лучники, кого я встречал. — Прокомментировал Димигрид. — А про амулеты наши забыл? Не возьмут их стрелы… наверное. Домлар! Активней, активней, князь… мы пока отдыхаем, — голос десятника заметно подобрел. — Нет! Занимаем круговую оборону, пока эти Аргостовы отродья заняты.

Командира послушали беспрекословно. Медленно, вяло отбиваясь-уклоняясь от продолжавших наскоки «зверей», смело подставляющихся под стрелы, этруски брели друг к другу. Оборотни упорно не отставали, но их поголовье таяло. Правда, не так быстро, как хотелось.

Занять оборону воинам удалось, но передохнуть этрускам не позволили. Из центрального, самого большого дома выбежали две юные красавицы. Приблизились к крайним строениям, встали друг к другу лицом, взялись за руки, подняли и опустили это своеобразное кольцо. Между ними возникло грязно-зеленое свечение и поползло вверх, превращаясь в призрачное дерево. Оно потянуло струящиеся ветви в сторону битвы. По ходу движения ветви дробились и расширялись, заполняя, казалось пол неба. Все более и более мелкие отростки сплетались в густую сеть и скоро, всего через пару мгновений, поле битвы накрыл мерцающий серо-травянистый купол, который захватывал и два ближних дома, и девушек. Структура, начиная с образования кольца Силы, сформировалась быстро, за два удара сердца. Сарматы опоздали. Теперь их стрелы бессильно отскакивали от защитной пелены неизвестного наименования.

Радан от досады взревел и словно в ответ на его призыв из ближайшей хибары, до которой оставалось всего полста шагов, один за другим вылетали новые оборотни, сразу в зверином обличии, и было их два десятка. А из второго дома неторопливо вышел десяток вооруженных… гроппонтцев. В их походках сквозило вальяжное презрение, как у настоящих просвещенных людей к необразованным невоспитанным варварам. Как могло столько народу, включая весь «зверинец», могло поместиться в двух небольших строения размерами едва ли более, чем десять на десять шагов — уму не постижимо! В пространственных карманах, насколько знал Домлар, жить было невозможно.

— Из-под земли они выползают, что ли? — озвучил общую догадку Димигрид. Презрительно сплюнул и крепче сжал в меч. Еще полстатера назад он перехватил потяжелевшее оружие обеими руками. Рукоять позволяла.

— Но сколько Силы всколыхнулось! От двух молодых девчонок. — Восхитился не выезжавший за пределы Этрусии Люболан, о лоосках только слышавший.

— Смотри, не влюбись в них, — усмехнулся впервые открывший рот Будилант. — Они вполне могут быть старухами… — далее стало не до шуток. Завертелась новая карусель боя, в которой оборотней поддержали гроппонтцы. И эти сволочи откуда-то достали самое страшное оружие против неуязвимых, но ослабевших этрусков — сети.

Гроппонтцы осыпали противников проклятиями, оскорбляли, обзывали, самое мягкое, варварами, но глаза их были пусты, а лица походили на маски. Это заметили все уставшие воины и это ужаснуло их сильнее, чем наличие коварных сетей.

— Домлар, жги сети! — скомандовал Димигрид.

Но не до того было единственному в группе магу, на него навалились яростней, чем на остальных, да и каналы его уже сами горели, пугая возможностью внезапного отката.

Первого спеленали гиганта Радана. Попытки помочь ему, разрезать путы, укрепленные почему-то структурой на основе Силы Гидроса ни к чему не привели. Два волка, напрягая жилы, поволокли яростно хрипящего, брыкающегося тяжеленого воина в сторону ближайшего дома. Сеть затягивалась все туже и туже. Через считанные удары сердца рухнул второй этруск из десятка Димигрида, практически сразу третий и вдруг…

Крайние волки насторожились и крутанулись в направлении скальной террасы. Раздался свист рассекаемого воздуха и голова одной из тварей отделилась от тела, брызнув удивительно маленьким количеством темной, почти черной крови. Новый вжик и второй волк, чудом успевший увернуться, отлетает в сторону с глубоко распоротым боком. В нескольких шагах от тесной кучи людей и нелюдей, прямо в воздухе, возникли восемь зеленых огоньков, послышались хлесткие шлепки и размазанные искры стремительно пронеслись в стороны оборотней и двоих гроппонтцев. Каждая с глухим стуком нашла цель, из горла каждого упавшего трупа торчало белое оперение: с близкого расстояния стрелы пробили тела насквозь. Свора, в которой осталось едва ли три десятка особей, бросилась в атаку на невидимого противника. Оставили свою добычу даже пара волков, тащивших скрюченного сдавленного Радана.

— Рр-р-а!!! — хором рявкнули воодушевленные северяне и за несколько мгновений разделались с ошеломленными южанами, которые по мастерству владения оружием оказались стоящими на уровне их юнцов.

И откуда у людей, только что прощавшихся если не с жизнью, так со свободой, почти полчетверти без отдыха сражавшихся с полной самоотдачей, мгновенье назад едва не падающих от усталости, берутся силы? Одиннадцать этрусков атаковали оборотней с тыла и помогли увязнувшим в стае сарматам одолеть последних волков. «Звери» не видели противников, но чуяли их запах и каким-то образом угадывали направления ударов.

Победившие этруски рухнули на тела поверженных противников, которые издавали запах не свежей добычи, а тухлый смрад давно убитых животных. Невидимые сарматы поспешили освободить их плененных товарищей и устроились рядом. Димигрид прохрипел:

— Эй, вы еще здесь? — дождался утвердительного ответа и, тяжело дыша, продолжил. — Проверяйте дома, нечего нас караулить…

— У нас приказ. — Раздался твердый голос. — Прикрыть вас и ждать дальнейших распоряжений. Князя «звонками» не отвлекать, он знает, что наследника держат в центральном здании. Если понадобимся, вызовет сам. Отдыхайте пока.

Димигрид пересилил себя и разомкнул свинцовые веки:

— Не нравится мне, как повели себя колдуньи… посмотрели на избиение своих и спокойно ушли… их бы догнать… было.

— Мне тоже подозрительно, — немного погодя, сказал, видимо, командир тирского «спецназа». — Но есть четкий приказ. А судя по тишине, князь еще остается незамеченным…

— Да уж… — встрял в разговор смертельно уставший, но внутренне ликующий Люболан. — Вас не разглядеть… ну и вонь… будто кладбище разворотили…

В следующий момент склонные к Силе этруски насторожились. Повеяло мощнейшими порывами Силы Гидроса с примесью уже знакомой, измененной лоосской. У них сперло и так нелегкое дыхание, скрутило внутренности. Из центрального дома, стоящего шагах в семидесяти от них, двое людей в имперских одеждах вынесли застывшего в глубоком трансе человека в богатой зимней тунике месхитинского покроя. Он медленно огляделся и плавно задрал голову. Над ней клубилась непонятная структура, видимая обычным зрением, и в момент, когда маг посмотрел на неё, сине-зеленая туча устремилась ввысь. И что особенно поразило этрусков, она потянула Силу не только их Текущего, но и из открытого дверного проема. Маги ойкумены не умели использовать накопители вне амулетов, для создания внешней структуры. Меж тем облако ярко сверкнуло, разлетелось чуть ли не по всему берегу бухты и накрыло пространство мельчайшим серым снегом, будто с примесью грязи, оставив свободным лишь небольшой участок вокруг главного здания.

С сарматов мгновенно слетела невидимость, пленка «универсальной защиты» лопнула и десяток людей, вдохнув этот снежный туман, в приступе кашля и рвоты упали на четвереньки. Этрусков, защищенных, кроме Русовских амулетов, еще и собственной склонностью к Силе, не замутило. Однако…

Домлар вдруг почувствовал необычайную бодрость, словно он не участвовал в изнурительном сражении, а всего лишь для удовольствия пробежал легкий кросс. Не успел этруск порадоваться такому быстрому восстановлению, как его настроение резко испортилось. В двух шагах от него поднимался невесть откуда взявшийся недавно убитый гроппонтец с недвижимым лицом — маской. Не долго думая, он решил исправлять это недоразумение. Противник удивил своим мастерством. Он ловко орудовал мечом, который наверняка забрал у кого-то из домларовских товарищей — клинок был типично этрусским. Домлара охватила ярость. Проклиная собственную медлительность, он атаковал и оборонялся, начисто забыв о магических способностях. Но и южный воин скоростью не блистал. Дышал он так тяжело, как будто сражался на вершинах Каринских гор, а не на берегу моря. Вялый бой затягивался, грозя обоим смертью от разрыва сердца…

Флавию быстро надоело молчание, повисшее между ним и обеспокоенным Адыгеем. Прошло всего полстатера, как они остались одни.

— А господин Рус-то каков! Скромный, как Великий Физиклид. Слышал о таком философе? — Тиренец не ответил. Это эритрейца не смутило. — Я и подумать не мог, что он — князь! Сначала, признаюсь, боялся до колик. Приведу я вас в этот лес, а вы меня тут вжик и здравствуй, Пресветлая!

— Как, Пресветлая? — встрепенулся Адыгей.

— А я её почитатель… был её. Ой, прости, Справедливый, глупого старика! Сейчас, конечно, Эледриаса чту… Забываюсь. — Но не чувствовалось в нем раскаяния. Не был он ревностным верующим. — Эй, ты чего! — Флавий испугался подозрительного взгляда. — Тебе князь велел меня не трогать, я сам слышал!

— Тьфу! — Презрительно сплюнул Адыгей и отвернулся. — Нужен ты мне. — Его беспокоили совсем другие мысли, а не путанность верований глупого пастуха.

Флавий не сразу, но успокоился. И продолжил нервную болтовню.

— А как он умен! Как скажет, так понимаешь — вот Великий Человечище! Видят боги — останется в веках. Из современников его можно с Сергием сравнить. Об этом умнейшем муже слышал, Адыгей? В Месхитии живет… жил. Раб — философ! Был, то есть, рабом, конечно. Я потому месхитинские вина чту — отдаю ему дань… Он целую оду о местном вине написал, я из неё цитировал, помнишь? Теперь он вроде бы в пятно альганское перебрался… как его…

— В Сильвалифирию? — нехотя подсказал Адыгей. Назвал ближайшее к Месхитии пятно, ставшее отдельным государством.

— Точно! Так ты знаешь Сергия?! — восторженно воскликнул пастух и вскочил, намереваясь то ли обнять своего охранника — надзирателя, то ли пожелал просто размяться.

Флавия вдруг выгнуло до невозможности, до хруста позвоночника, и повалило на ветви ближайшего кустарника. Он повис на них немыслимым мостом, едва ли не касаясь затылком собственных пяток. Тело затрясло, изо рта пошла пена, нехотя потекшая к ноздрям. Но когда к припадочному подбежал ошеломленный Адыгей, Флавий уже расслабленно валился на траву. Тиренец подставил руки, чтобы смягчить падение.

Потрогал пульс — сердце билось сильно и ровно, но сознание не возвращалось.

— Флавий, очнись! — Крикнул он и дал больному хлесткую пощечину.

Голова легко мотнулась, будто сидела не на крепкой шее, а была привязана к телу веревками. Адыгей замахнулся другой рукой, чтобы исправить ошибку, но вдруг встретился с Флавием взглядом. Когда только тот успел обернуться?

Мутные темно-карие глаза были безумными. Точнее, без разума, пустыми. Лицо застыло, будто схваченное лаком, густая белая пена расползлась по щекам, скрывая глубокие трещины — морщины, казавшиеся жесткими, прорезанными прямо до кости. Невольно хотелось подсмотреть, как он бреется.

— Грязный варвар! — Прошипел Флавий и ловко схватил тиренца за шею. Правая рука выхватила поясной нож. Изумленный радикальным изменением своего подопечного, Адыгей продолжал сидеть рядом с лежащим эритрейцем на коленях, запаздывая предпринять хоть что-то. Лезвие скользнуло по пленке «универсальной защиты» и правая рука пастуха ушла в пустоту. Тогда он легко повалил «ночного волка» на землю, оседлал и принялся душить, не переставая изрыгать ругательства. Горло варвара оказалось неимоверно твердым, пальцы не могли продавить голую загорелую кожу и даже будто не касались её.

Адыгей смотрел в лицо Флавия, вглядывался в каждую черточку, пытаясь найти в них разгадку кардинального изменения, и одновременно решал: зарезать проводника или не стоит. Правая рука давно сжимала рукоять кинжала. Вдруг послышался хрустящий стук и тело душителя мешком свалилось на тиренца. Рядом показались чьи-то ноги, одетые в штаны из каганской ткани защитного цвета, умеющей подстраиваться под окружающий окрас. Подняв взор выше, Адыгей наткнулся на ухмыляющееся лицо Максада.

— Что смотришь? — довольно проговорил он, пряча кинжал со следами крови на рукояти в ножны. — Вставай и вяжи одержимого. Живой он. Я знаю куда и как стучать надо.

— Ты когда вернулся? — спросил Адыгей, когда связанное тело Флавия, дополнительно обработанное каганским амулетом «глубинного сна», всегда носимого Максадом, лежало под далеким деревом, в десяти шагах от беседующих. Коронпор и тут подстраховался. И успел посетовать, что забыл о перстне и отключил пастуха по старинке — рукоятью кинжала. Все-таки можно было и насмерть зашибить.

— Когда убедился, что Гелиния в безопасности. Удобная у магов позиция, хорошо скрыта. А того эритрейца я сразу заподозрил. У меня чутье на предательство. — Максад умолчал, что подозревает он всегда и всех.

— Да нет же! Я людей знаю, ты уж мне поверь…

— Наслышан… — грубо прервал Максад, давая понять, что знает о прошлом «ночного волка» практически все.

— Зачем ты так, коронпор? Я честно «обрубил ночь». — Адыгею, неожиданно для себя, вдруг стало обидно.

— И это знаю, — сказал главный «безопасник» уже более мягким тоном, но все же счел своим долгом немножко пугнуть. — Иначе по-другому бы с тобой разговаривал. Нет, я не намекаю, а так…

— Э-эх! Не зря вас, Следящих, не любят! — в сердцах воскликнул Адыгей.

— Но если что, кричат «Спасите!», — подхватил коронпор. — Брось, пустой разговор.

Помолчали. Каждый думал о чем-то своем. А в целом, ждали развязки и возвращения своих. Желательно всех и конечно же с Гнатиком.

Первым не выдержал молчания Адыгей:

— Как думаешь, что с ним. — Спросил, кивая на спящее тело.

— Я не склонный к Силе. — Развел руками Максад. — Но предполагаю, что это влияние лоосок. Он же был почитателем Пресветлой… интересно, много он успел подслушать?

— Ты думаешь?!

— Почти уверен. Они были мастера в ментальной сфере. Теперь они знают все, о чем он слышал и что видел… Я, конечно, следил за ним. Рус выбрал верное расстояние, когда обсуждали нападение, все говорили тихо, но все же… По крайней мере, количество людей лооски точно узнали.

— Дарки! — Адыгей с досады хлопнул себя по коленям. — Надо Русу сообщить!

— Стой! Он же велел — не «звонить»!.. Но я рискнул, рассказал. Нарушил приказ. Он уверил, что ничего страшного не случилось… Надеюсь, Предки и Боги на его стороне… — Пожелал Максад, думая, впрочем, больше о Гелинии и наследнике, чем о Пиренгуловском зяте. Гнатик, к которому коронпор успел проникнуться теплотой, расплачивается за грехи отца и больше никого — об этом знало достаточно народа. А еще больше — догадывалось.

— Да пребудут с ним благосклонность Предков и Богиня Удачи! — вторил Адыгей. А вот он искренне желал вернуться живым — здоровым именно Русу.

Глава 18

«Звонок» Максада застал Руса в неподходящий момент. Он, Леон, Андрей, Саргил, Ермил и Архип при помощи «прыжковых поясов» спустились со скалы и очень осторожно, прячась за редкими кустиками, несмотря на «браслеты невидимости», пробирались в сторону центрального дома, задумывая обогнуть другие строения по противоположному от моря краю поселка. Шагах в двадцати от места спуска обнаружилась пара дозорных, прячущихся за большими валунами. Они с Леоном шептались, как можно их обойти и тут — «звонок». Максад был человеком разумным, поэтому по пустякам не побеспокоил бы. Тем более он оставался отвечать за безопасность Гелинии, а значит речь могла пойти о ней. Рус предупредил друга и ответил на вызов.

Время во внутренней вселенной останавливалось, поэтому о продолжительном «выпадении» из внешнего мира и говорить не приходилось. Опасность была в другом. В ситуации, требующей немедленной реакции на внезапную непредсказуемую угрозу, лучше было не рисковать и вглубь себя не лазить. Дело в том, что «по возвращении», как бы ты ни старался, как ни настраивался, а все равно происходило «раздвоение» личности: только что, буквально в этот самый момент ты находился в собственной вселенной, в совершенно иной обстановке; рассуждал, беседовал с кем-то, переживал, либо наоборот, отдыхал — расслаблялся, причем долго; и сразу, без перехода, следовало возвращение в реальный мир, где ты так же, буквально сей момент, занимался совершенно другими делами. Ледяной омут после жаркой парной. Стресс происходил нешуточный, в боевой обстановке недопустимый. Это в более-менее спокойной обстановке коротким «раздвоением» сознания можно было пренебречь.

— Нормально, Леон. — прошептал Рус через один удар сердца, после того, как предупредил о вызове Максада. — У Флавия память прочитали. И еще что-то сделали, пока мне непонятное… плохо, конечно, но некритично. А я думал, что там за размытость была в его воспоминаниях…

— Ты это о чем? — прошелестел раздраженный друг, с трудом понижая громкость своего зычного баса до тихого шепота. Он не сидел на теплой тирской травке, не вдыхал щедрые ароматы степи, не беседовал с невозмутимым Максадом, он, не отвлекаясь, думал о деле здесь, на дне впадающей в море долины. — Нам дозорных надо обогнуть.

— Когда я память проводника снимал, то было там странное пустое место. Когда он в страхе по лесу от оборотня сбегал… лооску, что ли, встретил?

Появлялась у Руса мысль оставить пастуха в Понтинополе и отправиться на поиски без него, но… чужие знания, пропущенные через иной чувственный окрас, давали слишком неопределенную привязку к однообразной местности. У Флавия ориентация осуществлялась категориями типа: «Там, где я ногу в той декаде подвернул».

— Мы чьего сына спасаем? Моего?! Очнись! — Леон с такой силой сжал кисть Руса, что у того чуть не треснули кости.

— Да нормально все… — прошипел Рус, терпя боль. — Руку ослабь… Нет пока опасности, я чую. И Гнатик там же, в большом доме, амулет туда четко тянет.

«Браслеты невидимости» работали великолепно. Наши лазутчики друг друга различали с большим трудом, а что говорить о тех, кто не имел подобного устройства? Был в каганские изделия встроен специальный узор, позволявший обладателям этого чуда различать неясные призрачные контуры товарища — невидимки. Но для надежности пока шли гуськом, держась за руки.

Когда Рус спускался со скалы, то наткнулся на свежевыбитые руны, напоенные Силой. Он сразу догадался об их предназначении, мысленно попрощался со своими Духами и разгадал загадку невозможности слияния с Силой в этом месте: входя в потоки Силы, ты сам по сути становишься Духом. «Это элементарно», — сказал бы Холмс, но Русу такое сравнение ранее в голову не приходило. И Друзья-духи о подобном не упоминали. А в целом, это открытие обрадовало: теперь лооски их никак не разглядят… если, конечно, самим структурами не кидаться и под чужие не подставляться. Предатель — дождь явно не намечался.

Почти целая четверть ушла на то, чтобы преодолеть жалких сто шагов. Зато не потревожили ни одного дозорного, а их насчитали более двух десятков, не шелохнули ни одной веточки, не сдвинули ни одного камня, не задели ни одной ловушки, коих обнаружили штук сорок. Местность была буквально нашпигована ими. Серо-зеленые структуры, спрятанные в траве, в листве, развешанные на ветвях кустарников, вызывали неприятные воспоминания, четко ассоциировались с паутиной из странной, знакомой и в то же время неузнаваемой Силы Лоос. Вряд ли они могли навредить диверсантам, но шум подняли бы. И так все до боли сжимали зубы, слушая не стихающие звуки битвы, разразившейся на противоположной стороне поселка. Как хотелось помочь ругающимся, проклинающим все и вся этрускам и сарматам, которые должны были присоединиться. Потом крики замолкли, но удары все раздавались и раздавались. И один за другим из ближних домов выходили люди и шли в крайние, поближе к бою. Не зря сражались товарищи, стягивали к себе нечисть.

С тех мест периодически веяло Силой Френома, и Рус радовался за созданный им орден — пригодился! Жаль, что один только Домлар прошел краткий курс. А вот легкие колебания Силы Гидроса беспокоили. Андрей четко подтвердил — это не аномалия, это алхимические работы.

— Текущий в том доме точно есть. — Безапелляционно заявил он. — Это не активный амулет, это его создание. — И они заторопились… насколько было возможно.

План был прост. Рус, как можно более скрытно проникает в дом, остальные устраивают бойню во дворе. К ним присоединятся засевшие на кромке скал Хранящие и Освобождающие — есть в их арсенале дальние удары. Отец прячется и ждет, пока не выбегут те, кому положено выбежать, и начинает поиск сына. В одноэтажном прямоугольном помещении размером шагов десять на пятнадцать, при наличии «поискового» амулета, это будет несложно. Найдет подвал — полезет туда. Забирает сына, уходит «ямой» и подает через свою вселенную сигнал остальным — короткий «звонок», чтобы не отвлекать во время сражения. Тогда им тоже можно уходить. Не-маги, тройка месхитинцев, была распределена между Леоном и Андреем, которые уведут их «тропами». Им главное — держаться магов, не увлекаться.

Конечно, все было на песке построено. И сами похитители могли сбежать той же «тропой», унеся ребенка, и Рус мог не одолеть охрану, и… да мало ли что! Взять хотя бы подозрительную деятельность мага-Текущего, которого встретить не ожидали. Но… план решили не менять. Поздно придумывать что-нибудь более стоящее, уже ввязались. Да и ввязались, толком не обдумав… Для отца и матери каждый статер жизни без сына, зная, что ему грозит страшная опасность — невыносимая пытка. А Гнатик был здесь, рядом, в каком-то стадии! Все учли лооски, в том числе и нетерпение. И ребенка держали явно, как приманку — не унесли даже тогда, когда начался бой с этрусками. Им нужен был его отец, очень необходим, и для каких целей — неведомо. Рус понимал это и все равно шел, и тянул за собой товарищей, которых, разумеется, предупредил о большой вероятности погибнуть. Никто не отказался. В Чика — Русчика — Руса верили. Богиня удачи всегда была на его стороне. Пасынок Френома будто питался этой верой и отталкивал от себя сомнения, выбрасывал из мыслей, как ненужный хлам… поступал, как привык поступать, как жизнь в здешнем мире научила. Тем более, что добыть точные сведения о лоосках с теневиками, засевших в бухте, не представлялось возможным. Будь, что будет.

У центрального здания оказалось два выхода в противоположных, в меньших стенах и ни одного окна. Двери закрывали не створки, а звериные шкуры. То из одной, то из другой выходили — заходили женщины и мужчины, примерно поровну. Рус насчитал десяток тех и других вместе взятых, над тремя девицами колебалась измененная Сила Лоос. А основной её «поток» шел из центра строения и бывший лоосский раб давно переименовал для себя этот каменный барак, некогда служивший, видимо, рыбацким складом в Храм. Внутри непременно должно находиться какое-то подобие Древа.

Андрей с Ермилом и Саргилом заняли позицию на прибрежном входе в пятнадцати шагах от дома, Рус с Леоном и Архипом на внутреннем, где взволнованное хождение, беготня, возбужденная суета были интенсивней. Они лежали так же, не ближе пятнадцати шагов от здания, распластавшись на голых камнях.

— Вон парень идет. — Прошептал Рус. — В Храм направляется. Мне пора. Битва затихла, надо поторопиться. Пока он подойдет, я подползу к дверям и нырну за ним.

— Удачи. — Пожелал Леон.

— Богиня с тобой. — Повторил Архип.

Леон приступил к осторожному созданию «куба», чтобы свалить его на ближайшего охранника — напряженного, будто с пружиной внутри, имперца, одного из немногих вооруженных людей. Это послужит сигналом к началу активных действий.

Охранник не столько следил за чахлыми кустами, сколько чего-то ждал. Рус хотел уже сделать гребок по-пластунски, но, еще раз внимательно посмотрев на чужого воина, отложил решение. Вдруг его пронзило острейшее чувство опасности и одновременно с этим раздался лишь немного приглушенный отчаянный вопль Саргила:

— Парни, берегитесь, сейчас всем будет худо!!! — А через три удара сердца с противоположного конца здания взмывает непонятная структура, видимая даже обычным зрением.

От порывов Силы Гидроса крутило внутренности. Лазутчики замерли, находившиеся во дворе люди, после внезапного крика Саргила — словно окаменевшие, сорвались с мест и бросились к Храму. Структура, сверкнув, превратилась в облако, заполнила собой небо и накрыла берег бухты грязным туманом, который упал так резко, будто состоял не из воды, а из капель тяжелого металла. Мельчайшая серая снежная пыль повисла над землей, оставив свободным лишь само здание и десять шагов вокруг. Рус различил в ледяных крупинках сложнейшие микроструктуры состоящие из Сил Гидроса и Лоос. Купол «обтекателя», который он успел растянуть над собой и двумя друзьями, как и пленка «универсальной защиты» из амулета — легко разрушились и сам артефакт опустел. Пропала невидимость. Зато в голове прояснилось. Он пришел сюда убивать лоосок и вот одна их них, в двух шагах. Зачем-то взяла в руку меч, гадина… Рус попытался вызвать из пространственного кармана «близнецов», но не смог сформировать простейшую структуру — метку. Это его не огорчило и он, выхватив кинжал, напал на жрицу. Лицо стянула судорога оскала.

Саргила вырвало. Он поднял гудящую голову и ошалело посмотрел на недвижимо лежащего Андрея, одетого в Золотой доспех.

«Андрея? — удивился сам себе. — Какого еще Андрея? Это же…», — он точно знал, что это асманит, убитый в стычке между их разведгруппой и охраной лагеря, а доспех воспринимался обычным, кожаным. Шел Великий поход, сарматы рвались к Эолгулу, чтобы сбросить Асмана Второго и подвести под венец своего вождя, Пиренгула.

Саргил спиной почувствовал движение и, пригибаясь, вскочил с разворотом, ведя саблей на уровне пояса. И его удар, и удар противника прошлись по касательной, выбив из кольчуг искры. Месхитинца накрыла ненависть. В голове звенела одна мысль: убить проклятого тиренца во что бы то ни стало! Здоровенный воин с застывшим лицом атаковал Саргила с не меньшей яростью.

— Отиг! — справившись с дурнотой, взмолилась Гелиния. — Они поубивают друг друга! Сделай что-нибудь!

— Не размыкать круг! — с несвойственной для него злостью скомандовал магистр. — Держать круг и лить Силу! — и сразу погрузился в глубокий транс.

Так быстро он не работал никогда. Всего за два удара сердца сформировалась сложнейшая структура. Пыльное облако закружилось над долиной и медленно, невообразимо медленно — по ощущениям спешащего Отига, — стало опускаться. Из центрального дома успели выбежать четыре женщины и замкнуть кольцо Силы. Взметнулось призрачное дерево и грязно-зеленый купол накрыл все строения и сражающихся между собой лазутчиков. За пределами защитной пленки земля пошла волной, валя этрусков и сарматов, и люди больше не вставали. Каменный вал приблизился к непрочной на вид преграде и принялся давить её, сжимать со всех сторон. Брызнули искры и прозрачный колпак не выдержал давления, пополз назад. Крайние дома, оставшись без защиты, дыбились. Стены шли трещинами и с громким гулом рушились. Десяток человек бросились под защиту зеленой пелены, кто не успевал — падал.

Отиг с трудом, напрягая остатки воли, сдвинул защиту лоосок к самому центру, приблизил купол к стенам дома и едва не повалил держащих круг Силы жриц. Для управления подобной комбинированной структурой расстояние было слишком велико, но он сумел справиться… ценой «перегретых» каналов. Теперь все живое, находящееся за пределами зеленой пленки спало. Рус лежал чуть ли не в обнимку с Леоном, Архип истекал кровью, а Саргила с Ермилом земляной вал наоборот разметал друг от друга. Андрей в Золотом доспехе так и не поднимался, и неизвестно было живой он или мертвый.

— Я смогу продержать структуру не дольше полустатера. — Медленно, гулким голосом произнес Отиг. — Кто-нибудь, разбудите Руса… структура Текущего и Родящих должна быть разрушена, он должен соображать здраво… Хранящие, не размыкать круг… — Гелиния послушалась, не сдвинулась с места. С досады кусала губы и мысленно «звонила» и «звонила». Она чувствовала — Рус жив.

Грация сорвалась первой. За ней побежали остальные Освобождающие и смело прыгнули с обрыва. «Прыжковые пояса» сработали как надо и следующие сто шагов по разбросанным каменным осколкам трое магов во главе со стройной девушкой, держащей посох наподобие копья, преодолели за десять ударов спокойного сердца.

— Разбудить. — Скомандовала Верховная жрица одному из своих спутников, кивая на Руса. — Остановить кровь. — Приказала другому, переводя взгляд на Архипа и в сопровождении третьего побежала к Андрею.

Миновали каменный вал, который скрипел и давил на тонкую зеленую пленку, а она стояла прочно, ровно, как бы с презрительным небрежением, и приблизились недвижимому Андрею.

— Буди разведчиков. — Сказала, как отрубила Грация и склонилась над головой мужа.

С посоха сорвалось веселое сочно — зеленое пламя, охватило голову Андрея и… бессильно стекло с капюшона и маски Золотого доспеха. Грация обиженно взвизгнула, словно была десятилетней девочкой и принялась судорожно ковыряться под маской, ища крепления. В это время у Отига кончились силы и земляной вал опал, рассыпавшись каменной крошкой. Вслед за этим, мигнув, пропала защита лоосок. Четверо жриц устало сели на землю.

Грация, выплевывая ругательства, стала дергать неподдающиеся крепления с утроенной силой.

— Помочь, девица? — послышался насмешливый женский голос, говоривший с едва уловимым мягким акцентом.

Грация, схватив посох, резко обернулась. Перед ней стояла зеленоглазая красавица, одетая в бирюзовую гроппонтскую тунику с роскошной вышивкой. У Верховной жрицы Эледриаса невольно перехватило дух. В детстве она обожала лоосок. Позже, после того, как на неё повесили рабский ошейник, стала ненавидеть и бояться. И сейчас, к своему стыду, вновь испытала чувство страха, смешанного с восхищением. Такое чувство часто встречается у детей и у влюбленных.

— Я — Хакара, жрица Ланьи. Не переживай, милая, я смогу справиться с застежками. И не такую амуницию с мужчин снимала. — Вздохнула с притворным сожалением. Мягко отодвинув оторопевшую Грацию, девушка села на колени рядом с лицом Андрея.

Внезапно в лооску, вернее, в ланитку, ударилась структура, похожая на зелено-желтую стрелу — производная от Силы Эледриаса, и отскочила от быстро вспыхнувшей перламутровой пленки защиты. Обе служительницы: Ланьи и Эледриаса, повернулись в сторону выстрела. Подмастерье-Освобождающий, находясь от них шагах в десяти, создавал еще одну структуру. Иронично покачав головой, Хакара взмахнула рукой и юношу снесло внезапно поднявшейся короткой бурей. Грация успела заметить, как в момент образования структуры из дома вытягивался жгут Силы и терялся где-то в районе живота магини. Это живо напомнило ей пуповину, питающую и одновременно держащую мульскую девушку на привязи. Грацию словно окатили ледяной водой, заставив очнуться. Недолго думая, забыв о всех выученных структурах, она со всей силы треснула противницу посохом по голове. Жреческий предмет пробил защитную пелену, которую Хакара создавала необычайно ловко, будто инстинктивно. Посох пробил пленку и с гулким звоном встретился с головой. Зеленые глаза красивой девушки смешно забегали и Грация, почти без замаха, повторила удар. Потом еще. И еще. Войдя в раж, мстя за свой страх и унижение, Верховная жрица Справедливого била и била потерявшую сознание служительницу Пресветлой. Остановил её осторожный голос:

— Грация! — девушка, тяжело дыша, обернулась. Позади неё стоял уставший Саргил в порезанной в нескольких местах, окровавленной кольчуге. — Она уже никому навредить не сможет, остановись. Надо вызволять наследника. — Напомнил он. — Я помогу? — Спросил, опускаясь к лицу Андрея. — Дарковы крепления… — Пробормотал, зацепив пальцами неподдающиеся крючки.

— Да, Саргил, помоги… — с запозданием ответила девушка. — А Ермил как?

— Жив. Скоро встанет. Эк он нас стравил, сволочь! И амулет не помог.

— Ой! Мне надо проверить Нистангула, эта… шлюха сильно его приложила. — С этими словами Грация собралась уже пойти в сторону несчастного подмастерья, совершенно не обратив внимания на фразу Саргила, как вдруг из дома раздался рокочущий грохот. — Быстрей поднимай Андрея! Это Рус, его структура ревет… Дарки! — Нахмурив лоб, Грация приняла трудное для себя решение. — Я пошла в дом, пока никто не ожидает. Вы сразу за мной! Да, прирежь тварь, пока не очнулась. — Еще что-то пробормотала и, не слушая возражений, скрылась за шкурой входа. Однако, Саргил расслышал:

— На мужа моего позариться посмела, борчиха зеленоглазая…

Рус очнулся сразу, как только структура «снятия усталости» из арсенала Освобождающих (а до них — один из подобных узоров каганов) коснулась его лица.

— Спасибо… — вспомнить-то он все вспомнил, но имя конкретного подмастерья-Освобождающего вылетело из головы.

— Ганурий, — подсказал парень, эндогорец по происхождению. — Мне еще Архипу надо кровь остановить и уважаемого Леона будить…

— Ага, иди, парень, — имя снова забылось. Голова раскалывалась от «звонков» и он ответил всем сразу.

За Архипа не волновался, минувшая битва стояла перед глазами. Парень заливается кровью из-за скользящего ранения головы — Рус отмахнулся от неторопливого оборотня рукоятью кинжала. Еще пожалел тогда о собственной непривычной медлительности. И позавидовал силе лооски, крутящей полуторником как вязальной спицей, её прочной, не прокалываемой тунике. Теперь, конечно, узнал в женщине Леона и радовался, что не смог пробить ему кольчугу.

Закончил импровизированное совещание, где, кстати, узнал, что Андрея свалило близкое колебание Силы Гидроса большой мощности, — так раньше эльфы справлялись с драконами: не каким-либо узором, а подбирая периодичность изменения Силы, — ядовито посоветовал другу просыпаться, а то в том дарковом Золотом доспехе никто его разбудить наверняка не может (вызвать Грацию и старых друзей-разведчиков Рус не удосужился, а сами они не «звонили»); и решительно направился в Храм, куда поисковый амулет манил его, как голодного борка мешок свежего ячменя.

Изнутри дом показался больше, чем снаружи. Стены были изрисованы незнакомыми рунами, напитанными Силой Лоос, некогда единое пространство разделено свежими деревянными переборками с дверными проемами, завешанными звериными шкурами. Чувство опасности вопило, но Рус упрямо шел, смело откидывая загородки. Сзади, шумно дыша, следовали Леон, Архип с перевязанной головой и Ганурий. Наконец, была откинута последняя шкура, из глубины помещения мигнул трепетный свет факелов и Рус сразу открыл огонь из давно заготовленного «пулемета». Оборотня, сидящего в засаде прямо за меховой перегородкой, смело. Отбрасывало и остальных. Точное количество Рус не считал, но оценил примерно с десяток.

Четверых лоосок, стоящих в центре Храма, прикрывающих алтарь — грубо отесанный камень размером локоть на локоть поставленный на деревянную подставку, испещренный рунами, с углублением — жертвенной чашей, пули свалить не могли. Они стояли спокойно, полыхая перламутровой защитой, а поисковый амулет тянул за их спины, куда-то в направлении гранитного куба. Рус прекратил стрельбу и приблизился к женщинам, внезапно вспомнив, что именно они держали защиту от мощной структуры Отига.

— Гнатик! — позвал отец. Ответа, разумеется, не дождался и попытался было раздвинуть зеленоглазых девушек, но вдруг позади себя услышал знакомый голос:

— Не переживай за свое чадо, Чик…

Резко обернулся, наставил «пулемет», но от неожиданности едва не открыл рот. Он узнал мысленно давно похороненную срединную жрицу Веронию, специалистку по «любви».

— Мы желаем ему только добра, а ты зачем-то пришел к нам с оружием. Друзей злых привел… зачем?

Леон в это время поливал структурами тонкую перламутровую пленку, не пускавшую его и остальных в алтарный зал, рубил деревянную перегородку — бесполезно. От него не доносилось ни звука, но по искореженному злостью лицу легко угадывались самые отборные ругательства.

— Отдай. Мне. Сына. — раздельно произнес Рус.

— Бери. — Пожала плечами Верония. — Твой сын, тебе решать…

Рус не дал ей договорить. На всякий случай пальнул из «пулемета» — бесполезно (девушка огорченно подняла брови и сожалеюще покачала головой. С её лица не сходила добрая горькая улыбка, как бы укоряющая: «Эх, Чик, Чик… неразумное ты дитя…»), осторожно повернул голову и бочком, старая не упускать из виду Веронию, придвинулся к четырем жрицам. Вытягивая шею, ему удалось заглянуть за их спины. Там, куда манил его амулет, никого не было…

— Где?! — взревел он, создавая «обтекатель» и давя им на защиты коварных баб.

От переизбытка встречной Силы структура разрушалась, но он создавал новые и новые… женщины внезапно расступились и Рус по инерции упал грудью на алтарь. Если бы несчастный отец нормально соображал, если бы тяжесть обмана не заволокла ему разум, то он сумел бы уклониться, но случилось то, что случилось. Сверху навалилась неизвестная структура, которая брезгливо плевала на его «обтекатель» и намертво прижала тело Руса к камню.

— Ты принял наилучшее решение, Чик. — Верония как-то незаметно оказалась перед его лицом. За её спиной виднелся другой проход, так же затянутый прозрачной перламутровой пленкой. — Посвятиться Богине честь не только для твоего сына, но и для тебя! — Торжественно заявила она. И не было в её голосе ни капли сарказма.

— Я посвящен Величайшей. — Зло выплюнул Рус. — Где Гнатик, борчиха?!!

— Не хорошо обзываться на красивую девушку. — Заметила жрица, вытаскивая из складок белой туники маленький серебристый нож. — И на некрасивых тоже неприлично.

— Ха! А ты не боишься, что все повторяется, богиня? — Верония и ухом не повела. — В тот раз эльфы приносили меня в жертву, теперь ты. А помнишь, что с тобой в итоге случилось?

— А что же ты имя не называешь, Чик? Ну, произнеси: Ло-ос. Ну же! Можешь Лань-я. Пресветлая не обидится… — Рус, озлобленно зыркнув очами, отвел взор. Счел за лучшее промолчать. — Никак, боится наш храбрый раб? — Мягко пожурила Верония и обратилась к жрицам. — Сестры, создайте круг.

— Может, ответишь, где Гнатик? — Судорожно спросил Рус, с отчаянием следя за жрицами, будто бы специально шагающими медленно-торжественно. А может не «будто», а так надо? Ритуалы суеты не терпят.

— Отчего же не ответить? Он возле Древа Лоос. Воссозданного Древа. Далеко отсюда. Но не волнуйся, вы скоро встретитесь…

— Я Величайшей посвящен, кукла зеленоглазая! — Выкрикнул Рус, выполняя еще одну попытку освободиться. — Обряд пройдет без моего согласия, а значит, Гея не меня, а твою… хозяйку прибьет! — Верония промолчала, а девушки, меж тем, уже сцепили руки, окружив её и Руса. Им, четверым, пришлось вытянуться в струнки, дабы объять двоих взрослых людей. Их число явно убавилось. Не может быть, чтобы так и было рассчитано.

Женщины запели. Пасынок Френома видел, как в воздухе одна за другой возникают руны, наполняются Силой и сливаются, составляя какое-то очень неприятное для него Слово.

— Не бойся… — Нежно прошептала Верония, подставляя нож к горлу. — Нужна всего одна капля. Тебе будет приятно, вот увидишь. — Рус нервно сглотнул, сдвинув кадыком серебряное лезвие…

За спиной Верховной жрицы возник желтый круг и оттуда выскочила Гелиния.

Как это ни странно, но когда началось пение, Рус почувствовал, что может частично сливаться с Силой — какая-то часть блокировки слетела. Чем он и воспользовался, сняв координаты и сообщив их первому пришедшему на ум образу, собственной жене.

Гелиния ворвалась в круг Силы разъяренной тигрицей, сумев разорвать сцепленные руки двух девушек. Её амулет «универсальной защиты» работал как надо. Только кинжал со Знаком жизни — нанесенным специально против оборотней, — не смог пробить перламутровую пелену, которая окутала Веронию. Молитва прервалась и жрица, лицо которой стало удивленным, по-детски обиженным, убрала нож, едва не поранив горло спешно задравшего голову Русу, и развернулась к виновнице срыва церемонии. Махнула рукой, с которой сорвался серый вихрь, не нанесший Гелинии никакого вреда. Наконец, опомнились остальные «сестры» и принялись поливать Хранящую разнообразными структурами, стекающими с девушки, как вода со свечи. Но и она более ничего сделать не могла: ни структуры, ни кинжал лооскам не вредили.

Впервые нахмурившаяся Верония отошла от крутящихся вокруг Гелинии девушек к «заднему» выходу, обращенному в сторону моря, и позвала:

— Карпос! Карпос! — Досадно передернув плечами, подняла руку, чтобы снять с дверного проема защитную пелену, которая кроме всего прочего глушила звуки, но та вдруг лопнула сама и следом в комнату влетела взлохмаченная злая Грация.

Верония удивленно, не веря собственным глазам, застыла, а Рус проорал:

— Вали её, Грация! Эта — самая опасная! — И Верховная жрица Эледриаса буднично, будто это было давно привычным делом, тяжелым деревянным набалдашником посоха треснула свою коллегу по голове. Защита пропустила намоленный предмет, напитанный Словами Бога, сущность которого когда-то была частью Лоос. Ударить пришлось еще дважды, прежде чем бесчувственное тело повалилось на пол. И все это время изумленная Верония не пыталась уклониться или защититься каким-нибудь иным образом.

Остальным девушкам повезло меньше. Грация пробивала посохом защиту, а Гелиния их резала. Умело резала, со знанием дела, как скотину: ударом в грудь, как колют борка или вскрывая горло, как барана. Ее, кочевницу, в детстве этому обучали. Андрей в Золотом доспехе только стоял и смотрел, опираясь на лишний в данный момент меч, на любимую «Утреннюю росу», замаранного в крови бакалавра-Текущего Карпоса.

Потом Руса общими усилиями пытались снять с алтаря. Ничего не выходило: тело будто приросло. И вдруг пасынок Френома запел. В устах эльфов эти древние слова звенели, а в человеческом исполнении звучали низким, невозможным для горла басом. Вскоре вязь рун, выбитая по периметру куба, потеряла Силу и камень превратился в обычный кусок гранита. Следом пропала и остальная Сила Лоос, до этого момента ощущавшаяся как густой плотный кисель. Верония, единственная живая жрица, простонала, но сознание к ней не вернулось. Крепко ей досталось.

Когда Грация смело бежала по дому, в помещении, смежном с центральным алтарным залом, ей встретился человек средних лет, одетый по месхитинской моде. Он сидел в раскладном кресле и наслаждался дорогим месхитинским вином. Их взгляды встретились. Узнавание произошло одновременно:

— Ты?!

— Ты?!

Карпос узнал в ней рабыню Марка, а Грация — одного из партнеров хозяина, с которым однажды вынуждена была переспать. Девушка бросилась на него с посохом наперевес, а он ответил ей структурой, которая бессильно стекла с защиты. Тогда Карпос, уклонившись от деревяшки, на один удар сердца погрузился в транс и в следующий момент с его руки сорвалось миниатюрное снежное облако, легко опустошившее амулет «универсальной защиты». Грация еще не поняла что случилось и не принялась составлять защитную структуру, коих знала три разных варианта, как бакалавр-Текущий раскрыл ладонь, с которой слетела быстро развернувшаяся сеть, пришпилившая девушку к ближайшей деревянной переборке. Посох со стуком упал на пол, а попытки погрузиться в транс ни к чему не приводили. Грация оказалась надежно связанной.

Карпос вальяжно поднялся с кресла, подошел к девушке и, взявшись за её челюсть, повернул лицо, заставил Грацию смотреть на себя. Сеть, сотканная из водяных жгутов, слушалась своего создателя: в одном месте слабела, в другом держала еще крепче, позволяя вертеть головой пленницы.

— Что скажешь, тварь неблагодарная? Навела дружка и думаешь, что тебе все сошло с рук?

Глаза Грации горели огнем:

— Я проклинаю тебя… — имя насильника вылетело из её головы.

— А я тебя не убью. — Ухмыльнулся Карпос. Из его памяти имя рабыни, которая способствовала воровству его кровных гект, не стерлось. — Но ты пожалеешь, Грация, что останешься жить… где деньги?! — прошипел он и волокна, держащие ноги, впились в голени, давя на костяшки твердостью, достойной железа.

Девушка плюнула в мучителя:

— Ты — дурак! Ты разве не понял с кем связался?!

— С воришками, утащившими в том числе и мое богатство! — Говоря эту тираду, разгневанный, красный как рак Карпос, утирал лицо и еще сильнее, чуть ли не до хруста сдавливал ноги девушки.

Она не выдержала:

— А-а-а!!! — закричала в голос. — Те-бя у-бьет жад-ность! А-а-а!.. Больно!..

И словно услышав мольбу девушки, в комнату ворвался рыцарь в Золотом доспехе. Схватка получилась короткой. Маг, пусть даже и Высокий бакалавр, не смог справиться с воином-магом уровня Высокого мастера, да еще и в Золотом доспехе.

Рус прочитал память Веронии. Она оказалась человеком, а не аватаром, как предполагал вначале. Глубоко задумавшись, не поднимая взора, хмуро заговорил.

— Плохо. Гнатика унесли «тропой» на тот материк. Карпос, бакалавра-Текущего так звали, с помощью лоосок. — Умолчал о прямом влиянии богини. — Научился уничтожать «универсальную защиту». Сила Гидроса подошла идеально… потом объясню. Талантливым ученым был, ему бы наукой всерьез заняться… А значит… — Рус поднял голову и оглядел друзей, собравшихся в алтарном зале — самом большом помещении центрального здания заброшенного рыбацкого поселка. Теперь, единственного здания. — Я иду за сыном. Один. На большее мы Силу не наберем. И то, мне придется выйти на палубе «Руса», моего корабля в центре Океана, а дальше надеяться на помощь экипажа, на их Силу.

Никто ему не возразил, даже Гелиния.

Глава 19

Хранящим необходимо было отдохнуть хотя бы сутки, «почистить», как это называлось на их сленге, каналы. Много Силы прошло через них для создания одной-единственной структуры. «Яма», «стрелы» добавили Гелинии дополнительные проблемы, но по сравнению с тем объемом, который необходимо будет пропустить для отправки Руса в центр Океана, это была песчинка в пустыне. Правда, по сообщению капитана «Руса Четвертого», а он судил по старым картам, все же не половина, а две трети расстояния между континентами, ближе к имперским берегам. Но кто нынче верит досумрачной картографии? Купцы много раз ошибались.

— А что делать с кораблями? — поинтересовался Максад вроде бы ни у кого, как бы размышляя вслух.

Вся верхушка «команды спасения», за исключением Отига и Портурия, отбывших в Кальварион для изготовления Русу нового амулета (ушли вместе с подмастерьями кальварионского ордена Освобождающих и прибудут с помощью их Силы), расположилась на мягких шкурах в алтарном зале. Туши волков и тела жриц вынесли, от смрадных запахов избавила Грация — «лесная свежесть» была чуть ли ни первой структурой, бывшая когда-то каганским узором, которую она выучила. Стоял поздний вечер, всех клонило ко сну, но никто не решался уйти первым.

— С какими? — вяло переспросил Рус, не желая убирать голову Гелинии, уютно устроившейся на его плече. — Точно! Совсем забыл. — Он все-таки вынужден был отвлечься от приятной расслабленности. Похищение сына и сегодняшнее дневное сражение сплотило их крепче, чем венчание в Храме. От холодка в отношениях не осталось и следа.

— Это купеческие суда и команды на них обычные, просто… они слегка не в себе. Ничего не делать, через сутки отойдут и удивятся. Потом подскажете морякам, где они. — Рус вдруг встрепенулся. — Даже не слегка! Верония постаралась. Все желающие могут взойти на борт и убедиться. Всем, кто считает меня излишне кровожадным особо советую. Димигрид, Люболан — я о вас говорю. Не хмурьтесь, у вас это на лицах написано. Не знали вы лоосок… она была бы опасна даже в «браслетах»! Это не моя личная месть. Мне она наоборот, в те времена, когда я был рабом ничего плохого не делала. Парни могут подтвердить. Так, Архип?

— Ага… — лениво отозвался месхитинец. — Только она делала так, что ты шел на смерть радостно и добровольно, с именем Пресветлой на устах… правильно Чик поступил. А чего это ты оправдываешься, друг? Там еще вторая змея спит, решай, что с ней делать. Лично я к ней подходить опасаюсь… — Саргил, торопимый внезапно очнувшимся Андреем, попросту не успел её зарезать. А рука бы не дрогнула. Потом, после боя, о ней слегка забыли и если бы не внимательный Максад, то очнулась бы жрица и… коронпор счел своим долгом усыпить женщину, до дальнейших распоряжений.

А Рус чувствовал себя погано, потому и искал оправдания. Ощутив живые эмоции незаурядной и, в целом, несчастной женщины с опутанными богиней мозгами, ему было очень тяжело её убивать. Вся вина её, по сути, заключалась лишь в том, что на посвящении, вопреки своим детским мечтаниям, по настоянию родителей она была вынуждена сказать «да». Впервые читая память лооски, Рус нехотя погружался все глубже и глубже: яркие переживания захватывали, манили. Прямое влияние Лоос угадывалось повсюду, паутина держала своих жертв мертвой хваткой, до самой смерти… Знал, что казнить жрицу надо, — липкая сеть проникла слишком глубоко, — и превозмог жалость, заставил себя. И сделал это лично, не перекладывая грязь на других: «Лоос и за это ответит!».

— Зарезать вторую! — Грация сказала, как отрубила. — Это я как Верховная жрица Эледриаса говорю. — Но её вид никак не соответствовал ни словам, ни высокому званию. Голова, так же как у Гелинии, покоилась на плече мужа, глаза оставались закрытыми, лицо выглядело абсолютно умиротворенным.

Княгиня Кальвариона нехотя оторвалась от Руса, который демонстративно отвернулся, давая понять, что не желает вмешиваться в «дела государственные», и многозначительно посмотрела на Максада, почти незаметно кивая. Коронпор тихо вышел. Он умел справляться с магами, и не только со спящими.

Этруски — честные воины, предпочитающие не воевать с женщинами, внешне остались невозмутимыми, но атмосфера сгустилась. Её разрядил Домлар:

— Так надо, господа. Это необходимо. Я встречался с лоосками и видел их рабов. Это было абсолютное подавление воли… Рус, сын нашего Великого, побывал в том неприятном состоянии. Причем, жрицы прекрасно знали об постоянных мучениях своих невольников и любили играть на этом, усиливая страдания. Удовольствие они так получали. Они давно перестали быть женщинами, господа, их и людьми можно назвать с оговоркой… не зря они связались с Тартаровцами, с оборотнями…

— Они их создали, Домлар. — Уточнил Рус. — Научили перекидываться, прибавили им сил и подчинили. Заставили наплевать на запрет императора и увеличить число ритуалов. Теперь там, в Закатных горах растет Древо Лоос, которое питается кровью. Крепость отстраивают, ждут имперских войск. Простые орденцы, теневики, искренне надеются отбиться. Но я думаю, отступят. Ланитки, то есть лооски уже подготовили тайное место.

— А ты — пойдешь один? В самое логово? — заволновался Леон.

— Я знаю точные координаты Гнатика. Не собираюсь я с ними биться, Леон! Схвачу сына и назад, переходами…

— Это что же получается, — заговорил доселе дремавший Андрей. — Они легко унесли ребенка через Океан, а нам хватает Силы только на тебя одного? В такой сюжет слабо верится… играешь, Чик?

— Ни дарка я не играю! — вспылил Рус. — Вот, камень с потрескавшимися рунами видишь? Алтарь который, бывший. Он был на прямой связи с Древом. А знаешь, сколько Силы в человеческой крови? Неимоверно много. И лооски научились у мульцев брать Силу из амулетов-накопителей, создавать структуры, практически минуя каналы. Ты это видел в исполнении Карпоса. Нам, кстати, тоже необходимо будет освоить, а то каганита полно, а мы по старинке все…

— Ты зубы не заговаривай. — Перебил его Андрей. — Дигон, зарубленный нашими друзьями на пляже, раз. — Благодарно кивнув этрускам, загнул один палец. — Карпос, два. Обман поискового амулета, три. О чем я еще забыл, Чик? Ах да! Случайнейшая встреча с проводником, с Флавием, четыре. Пока достаточно. Это конечно же сами жрицы устроили! Верония помнила о Дигоне, о Карпосе, смогла усилить тягу поискового амулета, основанного на эманациях крови, и судьбы могла путать, так ведь? Про амулет еще можно поверить, но остальное… мистерия получается.

Рус закаменел:

— Даже на двоих нам Силы не хватит, тем более на отряд. Могу поклясться. Как я уже говорил, я способствовал «Ссоре Богов». Точнее ничего рассказать не могу, ради вас же. Внимание Богов к себе лучше не привлекать, будет дурно. Особенно, если это мстительная Пресветлая. Дело за вами, друзья, верить мне или нет — ваше право. Выбирайте. — В зале повисла напряженная тишина.

Но Андрей не сдавался. Его взвинченный голос звучал режуще-звонко, пронзал каждого с макушек до пят.

— Клясться не надо. К чему внимание Богов? По-моему, тут каждый с детства знает об этом, без твоей пришлой «мудрости». Согласитесь, уважаемые. — «Уважаемые» молчали, но Андрею было все равно. У него внутри что-то рухнуло, плотину, под натиском буйных чувств давно стонавшую, наконец-то прорвало. От его обычной бойкости, легкости, ироничности не осталось следа.

— И ты уже намекнул о Пресветлой, о её происках, к чему дальнейшие тайны? А то непонятно было и без глупых намеков! Сопоставить факты каждый разумный человек может: без Неё не обошлось. Я — Текущий, не самый дурной, замечу, из магов, а я до сих пор не понимаю, как Карпосу, пусть и бакалавру, удалось разрушить защиту амулета. Думаешь, я не пытался? Думаешь, Отиг, магистр Отиг! не пробовал? Структурой — никак. Направленной Силой проломить можно, только большой. Так что, без прямой божественной помощи ничего бы у Карпоса не вышло. Конечно, ему жрицы помогали, но им в уста кто знания вкладывал? А с чего это, подскажи мне, друг? Зачем вообще Гелинию убить пытаться, зачем Гнатика воровать и почему он еще жив? На тебя одного богиня ополчилась или на кого-то еще? Очень мне это любопытно, друг. Особенно, когда моя жена попадает под пытки, когда её пытаются убить, когда погибло трое княжеских разведчиков, друг друга порубивших. А ради чего? Ради пустого места! — закончил Андрея, с ненавистью указывая на алтарь.

Тишина приобрела удушливую вязкость. Он высказал то, что тревожило многих.

— Да, глупо парни погибли. — Неожиданно ляпнул Ермил. — Вартангул наставником мне был. Жалко. Он меня с женой и дочкой знакомил…

— Заткнись, Ермил. — Змеей прошипел Саргил. — Не трави душу. Смерть всегда нелепа… — и продолжил, немного размыслив, — А что до твоих слов, Андрей, то мы все шли сюда добровольно. Лично я за Чика любого порву, и не посмотрю, что тот любой склонен к Силе. А тебе, Грация. — Воспитанный месхитинец встал и важно поклонился, ловко выделяя исключительно жену, а не сидящего рядом мужа. — Спасибо и хвала. Пусть твой Справедливый будет всегда к тебе благосклонен!

Андрея словно дернула судорога. Он скривился, будто съел незрелый, ядовито кислый гошт; закрыв лицо ладонями, тихо постанывая, сожалеюще покачал головой; тряхнул руками, будто сбрасывая с них что-то гадкое, и медленно поднялся. Сказал негромко, на грани слышимости:

— Грация, если ты меня любишь, идем со мной. Мне здесь невыносимо. — И, не оставляя жене времени на раздумье, побрел к выходу. Его плечи, как в юности, сутулились, словно груз прожитых лет давил на них неподъемным грузом. Саргил, растерявшись, отступил с его пути. Совсем не того он хотел. Хотел лишь немного вразумить друга.

Грация, от неожиданности открыв рот, заметалась. Гелиния ошеломленно переводила взгляд с Андрея на подругу, которая, наконец, приняла решение:

— Андрей! — Взвизгнула совсем как девчонка. — Я с тобой! — и бросилась за уходящим мужем, который даже не обернулся.

— Постой, друг! — Весомо и как-то натужно произнес Рус. У него в горле застрял ком. — Помнишь, когда тебя ранил охранник Гелинии, ты умирал от сложного Знака? — Андрей, не оборачиваясь, застыл в проходе. К нему подбежала Грация и подстроилась под плечо, взяв на себя часть невидимого груза. Муж приобнял её и как-то сразу выпрямился.

— Тогда я всех обманул, сказав, что относил тебя в орден Исцеляющих.

— Я знаю. — Неторопливо ответил Текущий, по-прежнему не оглядываясь. — Ты спас меня по-своему, как поступал всегда и везде. Не представляю, как это у тебя получилось и только подтверждает мною реченное. Тогда нас, так же как и сегодня, спасла Грация, и мы так же исполняли твою волю: воровали тебе невесту. Вокруг тебя витает завеса тайны и мы все почему-то воспринимаем её как должное. — И было слышно, какой действенной оказалась поддержка жены: голос креп от слога к слогу.

— Я вылечил тебя в пятне, с помощью Силы, которая позже перешла к Справедливому. — Услышав эти слова, синхронно обернулись оба: Верховная жрица и маг-Текущий. — Присаживайтесь, я все расскажу. Твои упреки верны и неверны одновременно. Часть своей истории я уже открывал и, пожалуй, пришла пора открыть остальное. Из новых лиц здесь только Димигрид… Где твой десяток расположился?

— С сарматами в комнате. Спят, наверное. Позвать, князь? — С готовностью ответил он и как бы ни пытался скрыть любопытство, глаза его горели предвкушением.

— Не стоит. Итак, немного поправлюсь. Сюда меня принесла Флорина, Верховная жрица Главного месхитинского храма Пресветлой, но с подачи Самой. Причем, богиня тогда даже не подозревала обо мне, и для ней самой это было случайностью. Да, далеко не все они видят и знают, далеко не все могут… первым меня разглядел Френом… Но, нет, пожалуй, начну сначала. Надеюсь, вы меня поймете, и ваше отношение ко мне останется прежним…

Рус не скрыл, не преуменьшил и не преувеличил своих способностей. Оставил в тайне лишь свой организм, который под влиянием Силы эльфийских пятен перестроился «под эльфа» — с длинной жизнью и повышенной регенерацией. В лица друзей старался не вглядываться, что было несложным, учитывая нестойкий мерцающий свет факелов. Полностью он был уверен только в Гелинии — её рука во время рассказа сжималась и разжималась: то одобряюще, то сердито, то прося прощения.

Говорил больше четверти. Улавливая вопросы, уточнял и возвращался назад. Этрусков больше всего занимала битва с Лоос и параллельная Френома с Эребусом. Вторую Рус, к их сожалению, не видел. Потом он устал уверять остальных, тех, кто не воспринимал его звания «пасынка» всерьез, что не является ничьим аватаром, но под конец и сам стал в этом сомневаться. В целом, Рус почувствовал к себе некое охлаждение, смешанное со страхом, но вопрос простоватого Ермила, как ему показалось, разрядил обстановку:

— А ты не притворялся, когда с Леоном дрался? Размазал бы этих лоосок!

— Нет, Ермил, не притворялся. — Серьезно ответил Рус. — Воля без Силы — пустое место, — не стал уточнять, что «почти», — но если бы я сохранил Силу, то не сидел бы сейчас с вами…

— И Гнатик бы не родился. — Поддержала мужа гордая Гелиния. — Ты — герой! Это все только ради меня, правда?

— Да. — Слукавил Рус. Лукавство уловили все, кроме самой вопрошающей. Влюбленной женщине не объяснишь, что не вся жизнь замыкается на ней. Не поймет, да еще и обидится.

— Значит, ты всерьез полагал, что здесь может находиться Она? — Подытожил Андрей.

— Да.

— Тогда понятно, зачем ты позвал нас всех… хм, а Золотой доспех помог бы?

— Несомненно! В тварном мире боги могут находиться исключительно в виде аватаров — обязательно в материальном виде. Если в образе человека, то со способностями, соответственно, склонного к Силе. Правда, очень сильного и очень умелого… О чем вообще разговор! Не зря мы здесь собрались! Возможно, план был никудышный, вероятно, мы поторопились, но лооски знают на что давить и сыграли на нашем с Гелинией беспокойстве. Я же тогда ничего не знал! А если бы я пошел один? Я снова стал бы рабом, и уже безвозвратным. Так что еще раз спасибо вам, друзья. — По примеру Саргила Рус встал и с достоинством поклонился. — А погибшие воины навсегда останутся в моем сердце. Их семьи поддержат, не сомневайтесь.

— Ты это брось, Русчик. — Недовольно пробасил Леон. — Завтра собрался один идти, и теперь точно в главное логово. Она наверняка узнала и перенесла Гнатика.

— Других вариантов нет. — Жестко ответил Рус. — Инициация Гнатика назначена в любом случае, со мной или без. Когда — Верония не ведала. Пресветлая обещала ей присниться. Я как на иглах сижу! Но шанс есть именно из-за сна — Она любит говорить иносказательно. Пока поймут, пока посуетятся… Верония распорядилась до её возвращения обряд не начинать, а «связными» амулетами Пронзающих они не пользуются, не доверяют. Ходят «тропой» — Силы им не занимать. Верония и надеялась, если станет жарко, сбежать по «тропе», но, хвала богам, благодаря Грации, не успела. Так что, мой риск оправдан.

Рус, разумеется, не рассказал о последней встрече с Френомом, и о «свидании» с нынешней Лоос упомянул в общих чертах, без конкретики. Поэтому никто не мучился дилеммой: «Один ребенок или тысячи», как, впрочем, и сам пасынок откладывал её решение. Главное сейчас — Гнатика забрать, а дальше…

— Кх-м. — Уважительно крякнул Максад, привлекая внимание. — Это получается, что наследника и в последующем оберегать придется?

— Строже, чем княжескую казну. — Подтвердил Рус. — Она не отстанет.

Максад невозмутимо кивнул, начиная обдумывать новую информацию, которая не радовала. Он специально не спросил о Гелинии, дабы не напрягать княгиню и этого… тиренец не мог подобрать определения, но для него Рус окончательно перестал быть человеком в обычном смысле этого слова. Опасности для государства в целом не нес, но для жены и детей, которые стали объектами мести, то есть для верховной власти княжества угрозу представлял постоянную. Что с этим делать, не имел ни малейшего понятия. Пока не имел.

— Мужи! — зевая, подал голос Радан. — Божий сын все рассказал, я предлагаю спать укладываться. А трое бойцов на такую свору, это, я вам скажу, отличный результат! И погибли они от коварства, а не от тварей ловких и сильных — никогда таких волков не встречал. Так что пируют наши товарищи в чертогах своих богов и на нас не обижаются. Я вам точно говорю, мужи. — Опомнившись, поправился. — И жены.

Идя в выделенную им комнату, Гелиния шепнула Русу в самое ухо:

— Андрей всегда Грацию к тебе ревновал и всегда ревновать будет, всю жизнь.

— Я знаю, а что делать? И почему всю жизнь? Сегодня она, по-моему, без слов сказала, кого любит.

Гелиния посмотрела на мужа с жалостью, как глядят на полоумных или детей.

— Дурак ты, а не полубог. И не надо ничего делать, жить и все. Гнатика принесешь и заживем тогда! — Сейчас она верила в Русчика безоговорочно.

Ему бы такую убежденность. А знание того, что сомнения ослабляют Волю, нервировало. Получался замкнутый круг. Уснул Рус под утро и встал через пару четвертей, сразу после возвращения Отига с амулетом.

Зачем он решил уходить не из бухты, а из леса, Рус и сам не ведал, да и не задумывался. На душе лежало беспокойство, поэтому, наверное, захотел с высоты полюбоваться морем, в данный час неотличимым от неба. Одна лазурь нежно и незаметно переходила в другую, ласковая цыплячья желтизна теплого жизнерадостного солнца ложилась на воду легчайшим мазком. Пасынок Френома глядел вдаль и ему казалось, будто добрый Гелион специально для этого случая подговорил сурового Эола: облака ушли бесследно, словно их никогда не бывало — погода стояла на удивление умиротворенная. Пейзаж не отпускал. Можно было стоять и смотреть на море всю жизнь. Никуда идти не хотелось. И отводить взор не хотелось…

Рус вздрогнул, отгоняя наваждение: «Все, хорошего понемножку. Не волнуйся, Владимир Дьердьевич». Уверил себя, что Силы хватит — по пространству не размажет, выпрыгнет точно на палубе, и в дальнейшем удача будет на его стороне. Покосившись на серьезную Гелинию, убедился, что она не заметила минутной слабости и решительно отвернулся от моря. От резкого движения, новый изумрудный крестик «универсальной защиты» прижался к груди и наскоро сделанная бронзовая оправа кольнула кожу, вызвав в памяти почти забытое:

«С богом!», — необычайно коротко помолился он и кивнул, призывая окружающих его Хранящих взяться за руки, создать кольцо Силы.

— Кх-м. — Максад опять не вовремя кашлянул.

— Что?! — резче, чем хотелось бы спросил Рус, только-только намеревавшийся вызвать командующего этрусской экспедицией, князя Гариланта — узнать свежие координаты и как можно быстрее нырнуть в «яму».

Корабль хоть и держат двое кушингов — Проводников Силы Гида, но он все равно движется, и у них, кстати, шла вторая четверть ночи — разница во времени составляла почти половину суток. Хвала богам, был штиль. Мульский материк, по всей видимости, лежал ближе к восточному краю континента Ойкумены и тот океан наверняка был не таким широким, если вовсе не был проливом. Век географических открытий еще не настал и если когда-нибудь наступит, то начнется со стороны имперцев — Рус готов был руку отдать на отсечение.

— А что с эритрейцем делать? Он до сих пор спит. Вон, за раскидистым кустом лежит, связанный. — Коронпор говорил совершенно невозмутимо, однако, к своему стыду не смог назвать Руса по имени. Но тот, похоже, этого не заметил.

— Каким еще?.. Тьфу, дарки! Совсем из головы вылетело. Да ничего. Развязать и отпустить. Действие вложенной структуры прошло, он не опасен. Да и обещал я.

— Ты обещал его «тропой» отправить. — Недовольно напомнил Адыгей, волновавшийся не меньше Руса. Как, впрочем, и все остальные. Внизу не осталось никого, кроме приходящих в разум экипажей двух «купцов». Пока еще просто недоумевающих, в панику не впавших.

— А куда ему надо? — Глупо поинтересовался Рус.

— Не знаю. В Понтинополь, наверное. Да какая разница! — Возмутился Адыгей, недовольный неожиданным переводом ответственности на него. О Флавии, который убить его пытался, еще бы голова не болела. — Или подальше. В Сильвалифирию, например. Он с Сергием каким-то, с философом мечтал встретиться, пусть поищет.

— Как? Сергий? Бывший раб-философ из Сильвалифирии? О, Клио, как причудливо ты плетешь свою пряжу! — Рус отвлекся, вспоминая беседы с умным стариком. Напряжение спало и он окончательно поверил, что дело у него выгорит. Доберется, к прорицательнице не ходи, а там… — Ха! Андрей, помнишь того мужа?

— Забавный дед, — Андрей улыбнулся приятным воспоминаниям. — О богах, о Силах рассуждает, как я о единорогах: уши любому могу натоптать, только спроси, а сам жеребца от кобылы не отличу… издалека. — Его обычная веселость, вернувшаяся так вовремя, передалась другим. Не усмехнулись только Максад с этрусками.

— Не-е-т, в пятно — обойдется… — задумался Рус. — Флавий же болтун. Сергий — советник Аригелия, а царю пока рано знать особенности моей личной жизни. А давай-ка, отошлем пастуха в Месхитополь, к Борису. Ему рассказать можно. А что? Пусть для потомков зафиксирует. Свет рукописи увидят не ранее, чем через год, а тогда… — пасынок Френома поостерегся дразнить богиню удачи, не продолжил. — Значит, так. Как только я уйду, развязывай книгочея, буди и сразу на дорогу от Месхитопольского храма к городу выбрасывай. Ты помнишь, где Борис живет?

— Конечно! Он Главным Следящим был. И координаты Месхитопольские помню, родной город.

— Письменные принадлежности есть?

— Разумеется! В «кармане» всегда каганская бумага лежит, чернила с перьями, уголь. Я часто что-нибудь записываю — зарисовываю.

— Разве? Не замечал. Значит, изобразишь ему, где разыскать Бориса Агрипина и старому Следящему привет заодно припиши, от Руса. Он подозрительный, прогонит еще. Вложишь Флавию в пояс. Деньги у него есть…

И замолчал, резко потеряв интерес к судьбе проводника, и словно преобразился. Потянулся куда-то ввысь, запрокинул голову, закрыл глаза и медленно, чувственно шевеля крыльями носа, глубоко вздохнул:

— Эх, как красиво на свете! Не находишь? Воздух какой-то пьяный, счастьем пропитан. — Его голос прозвучал необыкновенно лирично и весь его облик осветился жадным, будто бы прощальным наслаждением.

— Рус… — Обеспокоенно нахмурился Отиг. — Ты в порядке? На себя не похож.

Гелиния, гордо выпятив грудь, подошла к мужу, сломав круг Силы, положила на его плечи свои мягкие и в то же время железные ладони и объявила необыкновенно торжественно, в манере опытной провидицы:

— Ты вернешься, Рус. С Игнатием вернешься, я чувствую.

— Да, пора мне, Геля. Ты права. — Рус снова стал серьезным. В счастливой судьбе Гнатика он не сомневался, а вот в собственной…

Сила лилась долго. Четверть статера, всего полминуты земного времени, показались пасынку вечностью. Наконец, «яма» под ним раскрылась и он провалился в неё, продолжая тянуть из «круга» Силу. Ветер превратился в шквал и магов прожгло изнутри, раскалив каналы. Рустам, Портурий и Гелиния повалились в откатах, а Отиг, задействовавший свой «астральный колодец», ограничился смертельной бледностью, липким потом и опавшей, будто бы сдувшейся фигурой, отличавшейся хорошей упитанностью. Он видел и сам создавал структуры и большей мощности, но никогда еще не встречал такого резкого рывка Силы. Эта «зыбучая яма» напоминала, скорее, бурю Сил во время Ссоры Богов, чем формирование Звездной тропы, и магистра пронзило религиозное рвение:

«Величайшая! — мысленно взмолился он. — Позволь своему избраннику восстановить справедливость! Не оставь Руса, Величайшая!», — богиня, по обыкновению, не ответила.

Вовчик не совершал прыжков с парашютом, тем более затяжных. Вначале падения он подумал, что ощущения, по всей видимости, были бы схожими. Долгое свободное падение с тошнотою в груди и страхом в коленях. Разве что воздух в лицо не бил, да летел он не в чистом небе а в извилистой песчаной трубе. К середине путешествия он задумался: а не слишком ли долго длится полет? От этой мысли страх из коленок серой мышкой пополз наверх и угнездился где-то в области сердца. Рус крепился, держался изо всех сил, стараясь убедить себя, что так и должно быть, но стены тоннеля начали таять, открывая глубокую черноту, и противный грызун впился в сочную мякоть. Пасынок Френома, глядя на окружившую его тьму, впал в ступор. Мысли возникали сами по себе, в произвольном порядке; скакали, кружились, носились туда-сюда и, как шарики спортлото, со звоном отражались от стенок черепа. Тело, растянутое в бесконечном пространстве, таковым и воспринималось: расплывшимся, безразмерным, гигантским. Будто все вокруг и было его телом, вся эта темная реальность была им. Мгла, поглотившая его суть, напоминала века, проведенные неведомо где; там, где он заново себя собрал, где искал себя в буквальном смысле, по кусочкам. И время замерло. Или расползлось — определить было невозможно.

В конце пути Рус вспомнил все. И забылся.

Глава 20

Очнулся он от соленой воды, неприятно облившей лицо. Захлебнулся, закашлялся, тряся головой и выпучивая глаза. На «божьего сына», на его чумной, ошарашенный вид, было жалко смотреть. Если бы Рус попал в море, то неизвестно, как бы выкручивался. Инстинкт бы, конечно, заставил грести наверх, но догадался бы не вдохнуть в самый первый момент? Впрочем, верные друзья — Духи наверняка помогли бы. На палубе корабля, на руках у Гариланта, он приходил в себя целый статер. Шумно дышал, открыв рот, словно не из «тропы» вышел, а из тяжелого боя. Сходство со схваткой добавляла неизвестно при каких обстоятельствах прокушенная губа, кровь из которой оставила след на подбородке. Рана, впрочем, быстро затягивалась.

Погода стояла тихая, был полный штиль. Воздух был удивительно свеж и прозрачен. Последнее облачко растаяло вдали еще на закате. Под звездным, неимоверно ярким, удивительно прекрасным небом, когда всерьез думается, что стоит только вытянуть руку и сверкающей тверди можно легко коснуться, ощутив её приятную хрустальную прохладу, — собрались все двадцать пять этрусков и пятьдесят кушингов — половина экипажа судна. Они беспорядочно, совсем не по-военному окружили Руса, сидящего прямо на досках палубы. Месяц рано скатился за горизонтом, но для того, чтобы разглядеть одухотворенное задумчивое лицо пасынка Френома, блеска далеких светил вполне хватало. Его одежда — распахнутый кожаный плащ, тирские походные брюки, сапоги, теплая темная каганская рубаха с выступающей из-под неё верхним краем нательной туники из тонкой каганской же ткани, была высушена быстро созданной структурой из богатого арсенала Хранящих. Доклад Гариланта он слушал рассеяно, пребывая в глубокой задумчивости. Командующий даже засомневался: а слышит ли Божий сын его вовсе? Остановился. Но Рус показал, одним лишь движением век, что речам начальника экспедиции внемлет.

Этруск сухо, коротко рассказал о борьбе со штормами, которые преследовали их корабли на протяжении всего сезона Бурь, заочно похвалил кушинарских корабелов, построивших «прочную посудину», на что присутствовавший рядом капитан «Руса Четвертого» изумленно хмыкнул (в их личных беседах звучала прямо противоположная оценка); описал случайную встречу с пиратами, искренне пожелав им «попировать в чертогах»; упомянул о забытом в Ойкумене архипелаге, куда их однажды прибило и где они «немного поохотились, а то рыба да кальмары уже в горло не лезут»; доложил о двух досмотренных командой «Руса Четвертого» и трех «Добрым Эйем» купеческих судах, и более подробно остановился на встрече с военной галерой имперцев.

— При встрече мы немного повздорили. — Этруски довольно загомонили, вспоминая краткий конфликт, согревший их души.

Скука надоела сильнее, чем тошнотворная рыба. Конфликты случались все чаще и чаще, командирам становилось все труднее и труднее сдерживать подчиненных, причем, и тех и других, — в ответ на горячность этрусков заводились и самые флегматичные кушинги, — и вдруг, как подарок к празднику Братьев Френома, — корабль, ощетинившийся скорпионами. Команда взвыла от счастья. Радостно постреляли, весело поманеврировали. Отбили абордаж, атаковали сами — выплеснули дурную кровь и лишний адреналин. И потом, в течении целой декады, с наслаждением вспоминали изумленные лица мульских моряков, слышавших свои, родные ругательства на неплохом общеимперском. Хвала богам, никто не погиб. Обеим сторонам хватило разума остановиться на десятке раненых.

— Капитаном у них был Катон Юсида, шианец. Узкоглазый, желтый. И половина команды была из шиана, одной из восточных прибрежных провинций империи. Но внешность — ерунда, князь. Меня этим не удивишь. Я видел каганов, встречал людей таких же черных, как они, так что это все мелочи. Поразило меня другое… — Гарилант, собираясь с мыслями, взял паузу, а Рус, приняв какое-то решение, наконец-то поднялся с палубы и с наслаждением потянулся.

— Так что там неправильного у шианцев? — напомнил пасынок, буквально глотая воздух, пропитанный ароматами южного моря. Показалось, будто он только сейчас, буквально мгновенье назад вернулся из страшно далеких мест и с грустным удивлением, неожиданно для себя открывает красоты родного края.

— Нет, князь, не у шианцев. У имперцев в целом. Во-первых, дисциплина. О нашем войске говорить не будем, у нас она всегда была не в почете, но возьмем хотя бы гроппонтцев. Приказ «молчать» они бы выполнили беспрекословно. Но представь, когда какому-нибудь воину, застывшему в парадном в строю, чужой боец, недавний противник, специально наступит на ногу, нагло глядя прямо в глаза, то как думаешь, как бы отреагировал вышколенный гроппонтец?

— А имперец? Неужели смолчал? — живо переспросил Рус.

— И бровью не повел. А перед этим дрался отчаянно, Богдана в рубке знатно приложил. Тот, собственно, поэтому и взъелся: захотел поквитаться, на бой вызвать.

Один из этрусков, сравнительно небольшого роста (лишь на палец выше Руса), ссутулился, став ниже пасынка, и стыдливо спрятал глаза. Среди его товарищей послышались сдержанные смешки. Вообще-то все разведчики, включая Гариланта, отличались маленьким ростом — это являлось одним из критериев отбора.

— Строго у них. — Согласился Рус, невольно влезая в память мага-охранника мульского городища в Понтинополе, послужившего в регулярных войсках. Тот воспринимал такое положение вполне естественным и не представлял, что может быть иначе.

— Второе, князь. — Продолжил Гарилант. — Я всегда считал наших штабных занудами и крючкотворцами, но по сравнению с тем, что я увидел в капитанской каюте, наши — само воплощение разгильдяйства. В капитанской каюте, весьма скромной, все полки были заставлены книгами. Не свитками, а из бумаги обрезанной: стопка листов, сшитая по краю, в кожу обернутая. За другой край берешься, листы раскрываются, но не рассыпаются — прошивка не дает. Видел такие?

— Видел. И бумажные, и пергаментные. Искать нужную строку удобно.

— Наверное, я не пробовал. Но Юсида то одну книгу с полки снимал, то другую, листал. Долго искал. Нашел и стал пальцем водить, бормоча, мол… не помню точно, но что-то вроде: приказ такой-то, от такого-то числа и года, за подписью того-то, о возмещении ущерба. Мол, я на него напал и должен заплатить за поврежденный такелаж и за лечение раненых. И это воин говорил, не торговец! — Командующий не выдержал, возмутился и был дружно поддержан другими этрусками. Кушинги промолчали. — Я сделал вид, что плохо понимаю. А он мне другую книгу подсовывает и жалуется, что его по возвращении не поймут, что приказ есть приказ, хоть и дурной. Давай, объясняет мне, составим описание происшествия. Он распишется, я распишусь и тогда ему ничего не будет. Хвала Френому, он не сам за стол уселся, а помощника позвал. Ну, а пока тот сочинял что-то, я угостил капитана неплохим месхитинским. Вино ему понравилось. Правда, захмелел быстро — непривычен к питью оказался.

— Да уж, шанцев с этрусками не сравнить! — усмехнулся божий сыночек и тряхнул головой. — Все? Тогда — благодарю за службу! Весь отряд, моряков и воинов!

Этруски в ответ гаркнули свое, кушинги свое.

— Значит, твоя мысль такая: прядки в империи строгие и секретариат большую силу имеет. Правильно? — Серьезно спросил Рус.

— Совершенно верно. — Подтвердил этруск.

— Что ж, учтем. — Сказал и перешел на более легкий тон. — А не накормишь ли ты князя первого круга, бывшего царя? Живот от голода сводит.

— Давно готово, князь! — радостно воскликнул Гарилант. — Морепродукты, конечно, — поморщился он, — но кок расстарался!

Кроме его и Руса, в шикарную каюту командующего прошли старший жрец и капитан «Руса Четвертого». Трапеза, на вкус непривередливого пасынка, выдалась роскошной. За этим поздним ужином, пасынок поставил обеим кораблям новую задачу (связные амулеты на обоих судах имелись): идти строго на запад, пришвартоваться в первом попавшемся порту (не стал открывать им название того города, а знал), и обрадовал, что до побережья всего три сотни миль. В империи заняться разведкой и налаживанием связей. От имени Эрлана Первого и князя Великого Кушинара Руса, написать прошение императору о разрешении на торговлю и ждать ответа. Сами ехать не обязательно — во дворец если и пустят, то очень нескоро. Через секретариат быстрее получится. Но с целью изучения нравов, послать кого-нибудь можно, кто пожелает застрять там надолго. Так же, одному кораблю необходимо быть готовым принять на борт самого Руса, но особо не зацикливаться: как только придет ответ из столицы, отчаливать обоим.

— Как хорошо у тебя Духи спрятаны! — обратился к пасынку захмелевший старший жрец экспедиции, Борислав, не скрывая восхищения. — И склонность к Силе Призыва не просматривается. Все как в Божественном завещании, как у самого Великого! За исключением Силы Земли, конечно. Не зря он тебя усыновил, пришелец.

«Духи! Черт, Духи! — всполошился Рус, только сейчас вспомнив, что обычно они его в чувство приводили, а не обливание забортной водой. Теперь многоголосый хор подозрительно молчал. — Друзья!». — Мысленно проорал он, горячо желая услышать ответ. И довольно скоро, всего через несколько быстрых сердечных сокращений, дождался:

«Большой друг, наконец-то! — раздался знакомый голос Духа Жизни, как обычно, с совершенно неопределенными, подчас противоположными интонациями. В них угадывались грусть и радость, ненависть и обожание, надежда и отчаяние, и многое другое, человеку непонятное. — Как только ты вошел в «расслоение тьмы», мы тебя потеряли… до сего момента. И мы рады. — Чему радовались бестелесные сущности: потере или обретению, осталось невыясненным — Дух посчитал, что сказал достаточно и замолчал.»

— Князь! Зачем мне демонстрировать свои способности? — Удивился (совершенно не испугавшись!) жрец, заметив колыхание Силы Призыва и легчайшие тени Духов над Русом. — Я не из тех, кто засомневался в твоем усыновлении! Совершенно неважно откуда ты родом — Френом тебя выделил и этого достаточно. И ты сам, лично, никогда не утверждал, что являешься сыном Грусса Третьего. Обходил стороной, молчаливо соглашался — это другое дело… не очень достойное, но для владыки простительное.

— Я и не собирался ничего доказывать. — Искренне удивился Рус. — Ты напомнил о Духах — я немного пообщался с ними.

Гарилант следил за разговором с нескрываемым интересом, но сам не встревал. Капитан, классический кушинг по имени Лит, наоборот, делано безразлично глядел чуточку в сторону, любопытство скрывая. Разве что прищуривался с эдакой хитринкой.

«Друзья! — снова позвал Рус. — Я хочу предупредить вас, что скоро мы опять расстанемся. Надеюсь, ненадолго…», — он знал, что по крепостной стене, сооруженной вокруг старого храма Тартару и пристроенного к нему нового дома Ланьи, были выбиты древние руны «изгнания». Выдолблены давно, как защита от незваных сущностей из бездны, но они прекрасно справлялись в том числе и с Духами стихий.

В этот раз почему-то отозвался Дух Земли, пророкотал в своей обычной глухой манере затихающего камнепада:

«Не переживай, Большой друг. Твоя Воля возросла, главное — верь…»

«Спасибо, друзья!» — поблагодарил Рус, однако, в данный момент его вера в себя была далека от абсолютной, от той безоглядности, к которой всегда безуспешно стремился.

— Я через «эфирный разговор» иногда с Фридлантом беседую. — Продолжил объяснять Борислав. — Он предупреждал меня, что часть жрецов, узнавших твое происхождение, в тайне поддерживают гросситов, которые из-за строительства тоннеля голову поднимать начали…

— Я разберусь, уважаемый Борислав. — Холодно остановил жреца Рус. — Сына вызволю и в Этрусию наведаюсь. Все, мне пора. — Сказал и безжалостно вычистил из себя опьянение. Не полагаясь на Духа Жизни, как поступал в большинстве подобных случаев, а самостоятельно.

Он ушел не так, как задумывал в Эритрее: при помощи кольца Силы, который составят Призывающие, до ближайших координат на побережье и далее, скачками, до крепости Тартаровцев; провалился в «яму» прямо из каюты командующего экспедицией. Использовал Силу Земли из остатков астрального колодца — этого было достаточно.

Не зря Рус волновался, не зря исподволь прощался с миром, но зря отправил в откат любимую жену. Силы все равно не хватило и «зыбучая яма» превратилась в банальную могилу. Только пасынку Френома умирать было не впервой: Рус растворился в «расслоении тьмы» и этого оказалось достаточно, до полноценной смерти дело не дошло. Он вспомнил всё. Все века и тысячелетия, проведенные неведомо где; когда разум был светел и отточен, когда времени было полно, когда ничто не отвлекало от размышлений, а материала было хоть завались; тогда он разобрался в устройстве миров и многое понял.

Структуры для перемещения посредством «троп» были слишком «кривыми» и «прожорливыми». Вселенная представилась ему в виде книги, где каждая реальность — лист. Мир-планета описывалась абзацем, в котором каждая буква обозначала точку выхода из Звездной тропы. В запись координаты входили номера страницы, абзаца, строки и буквы. При желании можно было сравнить две метки и определить истинное расстояние между объектами, рассчитать количество Силы, необходимое для складывания листа, чтобы совместить букву с буквой. Именно так проходило перемещение и Тьма Эребуса или «расслоение тьмы» («бумага» книги была многослойной и границы между листами не совсем четкими) лишь способствовали сворачиванию, но не являлись абсолютно необходимыми. Там же, растворяясь во тьме, теряя осознание собственного «Я», Рус успел подправить структуру, превратив её в полноценное Слово. Остатков Силы Геи хватило на его наполнение и очумевшего пасынка выбросило на палубу корабля.

И сейчас, в каюте командующего, он снова воспользовался тем самым Словом и Силой Геи, которую выгреб с самого дна «астрального колодца», и которой с лихвой хватало на преодоление трех тысяч миль. Таким образом, Рус уже дважды сыграл роль Величайшей. Почему она терпела подобную наглость, неизвестно.

Комната в храме Ланьи, оборудованная под детскую, оказалась в точности такой, какой сохранилась в памяти Веронии. Рус даже почувствовал нечто вроде сильного эффекта дежавю. Кормилица, та самая женщина-оборотень, которую он пытал в своей вселенной, спала на шкуре, брошенной на пол — газон, заросший мягкой густой травой не выше пяти дактилей в высоту. Идеальное футбольное поле, правда, площадью всего три на четыре шага, с детской кроваткой под стеной, противоположной арочному входу, занавешенному еще одной шкурой, волчьей — лооски издевательски относились к своим компаньонам, незаметно для самих себя ставших слугами. Масляный фонарь с опущенным на ночь фитилем тускло мерцал, выхватывая свежую неоштукатуренную каменную кладку, еще хранящую запах обожженного известняка. На улице потемнело совсем недавно, шла только первая ночная четверть, но в келье без окон тьма царила всегда.

Гнатик, расшвыряв в стороны руки и ноги, сбив и скомкав суконное одеяло, лежал на животике и спокойно сопел, пуская из ротика тонкую сладкую слюнку. Крестик сбился на голое плечико и Слово в нем буквально светилось мощной Силой Земли. Наивный ребенок верил в защиту абсолютно. Как в подарок отца, которого обожал всей душой, как в самого папу, так редко заглядывавшего к нему, — любил и верил. Такой амулет Карпос пробить не смог бы, но Рус знал, что он и не пытался. Лоос, устами Веронии, категорически запретила. Она ждала Руса и, похоже, её терпение было вознаграждено.

Шаг, и кормилица уснула еще глубже — режь, не разбудишь; поворот, и Рус нависает над сыном. Сердце щемит, глаза режут слезы, горло запирает комок, мешая дыханию, руки тянутся к ребенку… а по ним ползут ядовито-зеленые побеги, поднявшиеся из травянистого пола. За один удар сердца, безутешный отец был оплетен с ног до головы, и так и застыл, согнувшимся над чадом, не успев коснуться Гнатика. Пальцы, скованные живыми рукавицами, остановились в одном дактиле (менее двух сантиметров) от младенца. Сила Геи покинула Руса, уйдя так же из амулета «универсальной защиты». Величайшая вовремя припомнила «игру в себя». Хвала богам, Гнатика не тронула — его крестик горел пуще прежнего.

— Глазам не верю, неужели, в самом деле, ты пришел? Милый мой. — Послышалась насмешливая, несколько сокращенная цитата и, спустя два удара сердца, за противоположным от Руса краем кровати, со стороны ног безмятежного ребенка, появилась ослепительно красивая девушка, та самая, которая приходила в его Вселенную.

Шажки её были такими мягкими и незаметными, что показалось будто она вплыла. Вокруг неё клубилось столько Силы, что алтарь на берегу бухты теперь воспринимался жалкой подделкой. Стоит ей просто «дунуть» и поток Силы смоет защиту с Гнатика — Рус в этом не сомневался.

— Открой глазки, любимый. — Проверещала богиня и в маске, закрывавшей лицо Руса, образовались два отверстия, в глубине которых полыхнула ярость. — О как! Люблю горяченьких, ты же знаешь, Рус… Молчишь? Где нежные слова, где пылкие признания? Женщины любят ушами. Ой, прости! — Воскликнула она, совершенно по-девичьи всплеснув руками. Вслед за этим у пленника освободился рот. — Надеюсь, ты не будешь здесь петь? А то я обижусь. — Жеманно произнесла Лоос и капризно надула щечки.

Но вместо пения, изо рта Руса вылетел кровавый плевок, нацеленный в сына. Богиня ничего не успела сделать. Мощнейший поток Силы и паучья сеть пролетели уже над ребенком, провалившимся в «яму». Точнее, в Слово, переместившее его в Эритрею, к матери, лишь недавно пришедшей в себя после тяжелого отката…

Как только Руса спеленало, он вызвал Гелинию. Погода в степи выражала его душевное состояние: было сыро и ветрено, небо заволокло облаками.

— Что случилось, Русчик?! — Гелиния мгновенно уловила тревожный настрой.

— Ничего, милая, все в порядке. — Успокоил её Рус, укоряя себя за невнимательность, и в небесах запели птицы. Теплое солнце выскользнуло из-за туч. — Скоро на месте моего ухода выбросит Гнатика, будь готова.

— А ты?! — спросила она с замиранием сердца.

— Я чуть позже. Эй! А ну брось реветь! Я сказал, что приду, значит, приду. Обещания я всегда выполняю. Ты давай там, поднимайся — нечего отлеживаться. Ребенок, считай, голый, беззащитный…

— Как беззащитный?! — Гелиния в отчаянии прижала к груди руки. Костяшки кулаков побелели.

— О, Величайшая! — Притворно возмутился Рус. — То ты обо мне печешься, то из-за сына плакать готова. Соберись! Амулет у него отлично работает, ничего ему не грозит… разве что ты его слезами промочишь и он простудится.

— Где? Как? Я ничего не понимаю, Рус! Не заговаривай меня! Откуда у тебя столько Силы возьмется?

В ответ он прижал жену к себе и зашептал в ухо:

— Я же не простой человек, забыла? И не бойся, я не собираюсь становиться каким-нибудь божком, ты мне дороже. Я вернусь, ты подожди немножко…

— Не обманываешь? — глухо спросила Гелиния, вжимаясь в куртку мужа. Ей было тепло и… тревога не уходила. — Может, мне вызвать Величайшую, как тогда, перед Ссорой?

— Не стоит. — Рус коротко и грустно улыбнулся, разглядывая густые черные волосы, стянутые в хвост. — Сам справлюсь. — Образ любимой и любящей женщины волновал, звал за собой, манил и он понял, что пора прощаться. Сын еще не свободен — надо завершить дело, обеспечить его безопасность на годы вперед, а с каждой минутой промедления расставание будет все тяжелее и горше.

— Просто на нас с Гнатиком Силы не хватит, придется по очереди. Здесь ночь и все спят. И я не собираюсь никого будить. Пока, Гелька… — прижался губами и носом к волосам, сильнее втягивая запах, старясь запомнить, и раскрыл объятия.

— А… — слово Гелинии утонуло вместе с её отражением.

Рус, закрыв глаза, постоял еще немного, наслаждаясь каждой черточкой жены, застывшей перед внутренним взором, решительно тряхнул головой и вышел в геянскую реальность. Он знал, что не вернется, что впервые осознано, целенаправленно нарушит обещание. И не жалел об этом. Гнатик — его кровь, его продолжение, его будущее, почти что он сам, и Гелиния поймет это.

Потом Рус прокусил щеку, подготовил Слово и принялся ждать. Лоос в человеческом обличии сохраняла злопамятность, мстительность, агрессивность, но становилась женщиной до концов ногтей, любопытной и болтливой. Ей надо было выговориться и послушать, действительно «насладиться ушами». Ей было необходимо, перед попыткой подавления воли или убийством, одержать в том числе и моральную победу. Поэтому пасынок не сомневался, что она даст ему возможность высказаться.

Поток Силы огромной плотности вскипятил нутро Руса. Каналы, совершенно не приспособленные под этот вариант энергии, а значит, как бы не существующие для её, все равно оплавились. Пасынок Френома задохнулся и одновременно взревел от боли. Взор накрыла кровавая пелена. И если бы не радость победы, поднявшая дух человека на немыслимую высоту, то Рус потерял бы сознание. А то и умер. В борьбе с болью он не заметил, как упал. Как под напором той самой Силы осыпались прахом зеленые путы, как паутина — структура, которая должна была помешать Гнатику покинуть кроватку, скукожилась и развеялась. Переборщила богиня. Поступила как последняя истеричка. Не привыкла реагировать на непредусмотренные события, разнежилась в своей божественной ипостаси, наблюдая за линиями судеб.

— Ты! Жалкий раб! — злобно шипела Лоос, нависая над Русом. Её голая пятка, холодная твердая и тяжелая, давила на кадык, ломая хрящи, как многотонная стальная гиря. При желании, она могла бы пройти все горло насквозь и упереться в землю.

— Силу нашел? Кровью, моей кровью! плеваться вздумал?! Да я всю у тебя заберу, выпью досуха. А потом за отпрыском твоим отправлюсь. Знай это, падаль…

А Рус уже справился с одной болью и отключил другую. Уроки Френома не прошли впустую. Теперь он судорожно тянулся к астральному колодцу с Силой Гидроса, надеясь, напрягая Волю, воспользоваться им. Силы Геи и Френома, увы, не слушалась. Кровь во рту спеклась, а добыть новую не представлялось возможным, — мышцы лица свело судорогой, — а только на неё рассчитывал, на родимую красную жидкость как на источник Силы.

— Из твоего сыночка я сделаю раба… жаль, ты не увидишь. Ты слышишь меня, я знаю, и мучаешься. Значит, так решил вопрос с младенцами? Свой оказался дороже. Правда, Рус? Не сучи руками — бесполезно. Пальчики травкой обернуты, кожу не повредить… Ладно, неинтересно так с тобой говорить, с безмолвным. Молись, если хочешь, кому угодно. — С этими словами Лоос голой рукой пробила Русу грудину…

С трудом дотянувшись до колодца с Силой Гидроса, Рус попытался сформировать из неё струю. Сила, напоминающая удивительно спокойную, кристально прозрачную воду цвета морской волны, не шелохнулась. Тогда он принялся черпать её воображаемыми руками. Вода упрямо уходила сквозь пальцы, не задерживаясь ни на мгновенье, ни одной капелькой. Рус завыл. Отчаянно, беспросветно. Умирать было нестрашно, страшила судьба Гнатика и Гелинии. Лоос исполнит обещание, а это хуже смерти. А за сыном может последовать жена и в этом будет виноват только он и никто другой — с сумасбродной богини спроса нет. Горячие воззвания к Френому, Эледриасу, Гее и остальным богам, включая изгнанного Эребуса, остались безответными. Призыв Великих Шаманов окончился тем же. С ними-то было понятно, «круг изгнания» блокировал надежно, но боги? Они слышат все молитвы — Рус это знал совершенно определенно. Крепнут от них, костенеют в гордыне и почти никогда не откликаются. Но данный случай был экстраординарным: пасынок Френома вкладывал в вопли столько желания, что они содрогались…

Глава 21

Владимир сидел на мягком деревянном стуле, как на иголках, нервно мял в руках видавшую виды, выцветшую форменную фуражку и стыдливо прятал глаза. Он вообще не знал куда себя деть. Перспективы вырисовывались самые мрачные. Зачем он поперся в тот кабак? «Волчий билет» — и никаких альтернатив. Прощай, обеспеченное будущее — здравствуй, нищета. Но тайная надежда на то, что строгий декан по прозвищу Эскулап смилостивится, упрямо не покидала, цеплялась за каждую мягкую интонацию грозного вершителя студенческих судеб.

— Долго будем играть в молчанку, юноша? — Осведомился декан, дыхнув на идеально прозрачные стекла пенсне, и принимаясь их протирать. Белый крахмальный платок со вышитыми инициалами, которые невозможно было прочесть, скрипел.

От бедно одетого, потерянного, опустившего голову студента его отделял массивный рабочий стол, заставленный аккуратно сложенными папками дел и стопками бумаг неизвестного назначения.

— Ну же, смелее. Когда Вас ловила полиция, Вы вели себя куда как проворнее… — его тонкие губы дернула усмешка. — Кстати, Вы решили задачу о невинно убиенных детях?

— Какая задача, господ… — удивленный Владимир поднял голову и встретился с прямым взглядом Эскулапа. Ему вдруг показалось, что декан — не декан, что где-то он уже видел это бледное лицо с аккуратно подстриженной бородкой и глазами, не страдающими ни миопией, ни гиперметропией. Сидящий напротив человек буквально лучился здоровьем.

«А человек ли?», — мелькнуло в голове Владимира и мир перевернулся…

— Сядь, Рус, не вскакивай! — и Слово Эскулапа вдавили пасынка обратно. — У тебя есть все, для её решения. Боже мой, ну какой же ты олух! Умирать он, видите ли, подготовился! Кровью своей подменить суть богини собрался. А какой, позволь тебя спросить?

— То есть как? Не морочь голову, Эскулап! Вскрой мне венку, любую, и все! — пасынок не на шутку взбеленился и вопреки Слову бога, стал подниматься.

— Тебе зеркало дать? — вдруг участливо поинтересовался Эскулап. Резкая перемена озадачила Руса. — Посмотришь на себя, дурня. Неприглядная картина откроется, настоящая. Отражение врать не станет, оно всегда на истину выводит… Думай. Ты много думал, когда якобы умирал, до многого дошел. Сделай следующий шаг… И зачем тебе кровопускание там? Внутри тебя Сила течет, в глубине…

— Но… там же краска… — По инерции ответил обладатель собственной вселенной, уже все понимая. Безрадостно. Воспарившая было надежда рухнула камнем. В живых не остаться.

— Не переживай, Владеющий миром, смерти нет! — подбодрил Эскулап, высказав, на взгляд Руса, пошлую псевдогероическую банальность, и уютный мирок — кабинет сменился суровой действительностью.

Грудь сломалась безболезненно. Чужая плоть, усиленная Словом, жадно потянула в себя сладкую кровь, но… Воля пасынка Френома оказалась сильнее и, наоборот, тело аватара всосало в рану, будто оно было не из костей и связок, а подобное воску. Лоос и вскрикнуть не успела.

Тусклый луч ночной лампы внимательно пробежал по бледному лицу, рассматривая синюшные губы, сгорая от любопытства, заглянул в зияющую рану. Немного подумав, обшарил все скрюченное тело, но не мог отыскать ни капельки красной жидкости. Недоуменно мигнул, как бы пожав плечами, и продолжил выполнять свою светлую миссию. Масляному фонарю, творению рук человеческих, впитавшему толику их души и воли, в принципе, было все равно. Он и разума не имел. В отличие от создателей…

Зеленоглазая девушка посмотрела на свою правую руку, которой несколько мгновений назад убила врага, перевела взгляд на него, живого-невредимого и захохотала. Сквозь смех, захлебываясь, проговорила:

— Ты хоть понимаешь, Чик, что все вокруг, и ты, и я — иллюзия? Эхо твоей былой власти. Скоро Сила кончится и мы все исчезнем. А на самом деле… — здесь она взвизгнула от смеха. — На самом деле ты сейчас лежишь с дырой в груди, а я — пью твою кровь и моя Сила растет неимоверно…

— Примерно так, — покладисто согласился Рус. — За незначительным уточнением. Но о нем позже. Время стоит, как ты успела заметить, присаживайся.

За спиной богини возникло белое плетеное креслице. Хозяин вселенной сел в такое же, напротив. Светило ласковое солнце, щебетали невидимые птицы, степь разливалась от края и до края. Атмосфера умиротворяла. Лоос усмехнулась и села. Поддавшись общему настроению расслабилась и успокоилась.

— Забавно, что я — это даже не первое, а второе отражение. Аватар аватара… а где вино, фрукты? Как ты собрался ухаживать за дамой? — И сразу перед ней возник столик с тем, что она просила.

Богиня иронично покачала головой, как бы соглашаясь: «ну, чем бы дитя не тешилось…», и поднесла к губам хрустальный фужер. Сделала маленький изящный глоток.

— Я не держу на тебя зла, Лоос. — Заговорил Рус, подождав, когда богиня отопьет. — Ты заложница имени.

— Кому это ты говоришь? Мне? А то я не знала! Но мне оно нравится и менять я его не собираюсь… это я опьянена, что ли? Чик! Твой мир плохо на меня влияет, я заговариваюсь… а! Кажется, я догадалась. Ты надеешься переименовать меня и тем самым защитить своего ребенка, не тронув других? Какая коварная мысль! И главное, исполнимая! Я возмущена. — Лоос откровенно издевалась. Имя обретается богом навсегда, сменить его невозможно.

Бога можно изгнать, заточив в особую реальность, отобрать Силу, что несколько лет назад проделал пасынок Френома, но имя, а с ним и суть бессмертного существа, поменять невозможно. Однако, долго размышлявший Рус и, что удивительно, древний Эскулап с этим не соглашались.

— Скажи, — Рус не обратил внимания на издевку. — Ты случайно меня зацепила? Выдернула с Земли.

— Ну, если вообще можно говорить о случайностях, то — да. И не жалею. Ты разнообразил мне жизнь. А Силу я себе уже возвращаю. Через твою кровь, кстати, пока мы здесь мило беседуем. А как тебе наш союз с Тартаром? Жизнь и смерть — гремучая смесь, не правда ли?

— А тебе это не показалось странным? Раб, и вдруг освободился.

— Ни капли. — Лоос поставила бокал и наслаждалась виноградиной. — Кто еще может притянуть щуп, как не существо с сильной Волей? Сначала, согласна, не обратила внимания. Только потом догадалась, когда ты освободился. Я богиня молодая, глупая, ничего не поделать. — Сказала, притворно вздыхая. В этом вздохе, означающем сожаление, легко читалась ирония.

— А знаешь, Лоос, я тебе благодарен. — Рус оставался невозмутимым.

Богиня внимательно вгляделась в лицо Руса, полагая, что читает его мысли.

— Еще бы! Я вас, человечков, лучше, чем себя знаю. Любовь нашел, могущество заимел. Ты даже сейчас, перед смертью не жалеешь. Только страдаешь. За незавидную участь сына себя винишь. А он станет рабом, поверь мне. Никакой Справедливый ему не поможет. О жене беспокоишься… так уж и быть, не стану я её трогать.

Рус говорил медленно, с паузами. Тянул время. Наслаждался последними минутами осознания самого себя. Что станет после смерти, ведал лишь в общих чертах. Душа направится к Величайшей. Не вся. Малая частичка её, уникальная, божественно сильная воля продолжит свое путешествие по вселенным… помнить, скорей всего, ничего не будет. И это радовало.

— Ты давно смотрелась в зеркало? — неожиданно поинтересовался Рус, решившись действовать.

— А мне это зачем? Я собой без отражения могу любоваться… — в следующий миг перед богиней возникло широкое ростовое зеркало без украшательств, затянутое легкой тканью. Рус переместился за её спину и пригнулся, прячась.

— Смотри… — прошептал он и материя опустилась на землю.

В зеркало показало божественно красивую зеленоглазую девицу в белой тунике, сидящую в плетеном кресле. Ничего необычного. Девушка открыла рот, чтобы сказать это, как вдруг, изображение подернулось рябью. Через пару мгновений поверхность очистилась и в глубине стекла появилась целая галерея, будто кто-то поставил еще одно зеркало, сзади, напротив первого. Лоос захотела было обернуться, но не смогла: на неё глядела зрелая женщина с глазами не яркого зеленого, а салатового цвета. Взор притягивал. За ней, во втором проеме галереи, стояла еще одна представительница прекрасного пола, вылитая Гея, и тоже смотрела на богиню. За ней мужчина, похожий на статую Гидроса, далее еще и еще — почти все геянские боги, кроме Френома, Эскулапа и Эледриаса. Последними в зеркальном коридоре угадывались Эос и Эребус.

Лоос не могла произнести ни слова. Зато Рус подал голос:

— Смотри, это все ты. Не ожидала? Я сам до последнего сомневался. А ну-ка, — протянул Рус и вышел из-за богини.

Зеркало на мгновенье помутнело и, очистившись, отразило бессчетную толпу людей, которые странным образом не закрывали богов, а помещались рядом. Их было тысячи.

— Заговор Богов. — Торжественно произнес Рус. — Все на меня ополчились, включая пришлых. Кроме одного, который везде хорошо себя чувствует. Где есть люди там и он… а есть люди там, где есть мир. Объяснить? — не слушая ответа Лоос, создал под собой кресло, сел и принялся вещать. Больше для себя, чем для неё.

— Творец создал вселенную и людей по образу и подобию своему. Тут я в некотором смятении, так как люди двуполые, а Творец — один. Не хочется пошло шутить, но факт остается фактом — люди стали обладать частичкой Создателя. Когда это случилось — покрыто мраком, а время, это всем известно, относительно. Миллиарды, миллионы или тысячи лет назад, не важно.

— Люди в массе своей пугливы и в то же время доверчивы. Вот и стали они каждое явление обожествлять, дабы не навредило и не пропало. Допустим, живут на Земле и боятся потерять пристанище — нужен хранитель, который станет заботиться о доме, — и пожалуйста, создается бог, в которого верят. Пользуются огнем — возникает еще один. И так далее, и тому подобное. А по сути, все это одна природа, явленная Творцом. В том числе и ты — Богиня Плодородия и Деторождения. Явление, которое ты обслуживаешь, в твоем названии прописано.

— А еще люди ленивы. И тогда возникают силы, готовые работать за них. И неудивительно, что отвечать за те силы заставляют тех самых богов. Зачем множить сущности? А так как Сил, по сравнению с богами, нужно мало, то много вашего брата или сестры осталось без собственной Силы.

Рус просушил вином горло и с удивленным выражением лица задал вопрос, как бы озвучивая собеседницу, потому как богиня ошеломленно молчала.

— А как же многомирье? А вот так. — Пасынок Френома топнул ногой, припечатывая землю собственной вселенной. — Люди обладают частью Создателя, стало быть Творцы еще те. Нафантазировал кто-то — принимайте! Человек — знатный выдумщик. Эльфов, гномов опишет, вдохнет в них жизнь, и готово. Сказочные существа оживают. Людей много и миров тьма, и многообразие в них так и плещет, и во многих из них человек обитает. А там, где его нет, он обязательно был, но был выбит. Увы. Причем, в каждой вселенной возникают свои боги, свои Силы, которые зачастую совпадают. Либо сильно разнятся. Эскулап — это пример общности, Френом — уникальности, но и те, и другие могут легко пересекать границы вселенных. А Духи — это целая история, которую лень рассказывать.

Рус немного отдышался, сбавил эмоциональный порыв и продолжил.

— К счастью или нет, но давно это было. С тех пор человек сильно расплодился и частичка Творца в нем растворилась. Боги получили свободу, окрепли, а люди обмельчали. Теперь вряд ли кто-нибудь мир-вселенную создать сможет. Кстати, звезды — галактики выдумывать необязательно, все это возникает само, по законам Творца. Не земле их называют «законами природы».

Богиня, вернее, её человеческий аватар мыслящий не как небожитель, а вполне по-людски — медленно, наконец-то задала вопрос:

— Подожди, Чик. Я с трудом разбираюсь в твоих бреднях… А как же твой родной мир? Там нет ни капли Силы! Что-то не сходится.

— Андрей в такой ситуации победно бы воскликнул: «Вот! Я ждал этого вопроса!». Хм… — Рус вдруг, нахмурившись, замолчал. Он вспомнил о друзьях, которых никогда больше не увидит, и ему взгрустнулось.

Перед внутренним взором потянулись все. Тройка лоосских разведчиков… нет, четверка: прощаясь, помахал рукой погибший Кастор. Грация, Андрей, Леон, Адыгей, Эрлан, Карлант и остальные близкие этруски — бывшие телохранители, в том числе и почившие. Пара тиренцев, Сергий… хорошо, пусть Борис станет другом. Из кушингов, пожалуй, только Пирк достоин высокого звания… ну, возможно, еще Рид. Хотя, хитер он. Да все они, прирожденные торговцы, хитры, что не отменяет иных личных качеств…

Из прострации его вывел голос опомнившейся богини:

— Что, устал сочинять? Человек! Это звучит гордо! Глупость! Особенно из уст нищего алкоголика. В чьей-нибудь иной рот товарищ Пешков лучше бы вложил эту фразу, в более презентабельный. — Она не обладала всеведением, о Земле знала только те факты, которые Флорина в свое время вытянула из головы Вовчика.

— Я Горькому не судья, уважаемая Лоос, а с моим миром случилась обычная история. Во-первых, земная вселенная была создана одной из последних, когда частичка Создателя в людях уже изрядно растворилась. Да, Земля младше Геи, хотя кажется наоборот. Во-вторых, там победил культ единого бога-Творца, а значит, носителей Силы, которые изначально были слабыми, попросту не осталось: боги потеряли почитателей и ушли. Кстати, не все. Эскулап, которого поминают постоянно, жаль, что в плохом контексте, остался. Фортуна, богиня удачи, уверен, тоже. Мне она там помогала, теперь-то я понимаю это… В-третьих, мы, земляне, чуточку другие: более рациональные, логичные. Возможно, из-за слабости Сил, но точно не знаю. Замкнутый круг получается: вера в неизменность законов природы мешает проявлению любых «чудес», а редкое возникновение необъяснимых явлений, в свою очередь, укрепляет убежденность в фундаментальности мироустройства. Единобожие этому только подспорье. Мол, если что-нибудь пошло не так, то это влияние всевышнего. А для неверующих — случайность, в которой при тщательном изучении вполне можно разобраться. — Рус изменился. Возмужал. Раньше от таких речей отмахивался. Не то, что говорить не хотел, слушал с раздражением. Даже мысли откладывал «на потом».

— Постой! Подожди… А ты сам — кто? Ты был богом! Меня побеждал… за что и поплатился! — довольно закончила аватар Лоос, успокаивая распухшие от недопонимания мозги.

Рус, иронично покачав головой, ответил:

— Интересный вопрос. Что ж, кх-м, слушай. — Выступая в роли вдумчивого лектора, пасынок Френома оттягивал неизбежное. — В земных людях частичка Создателя разбавлена больше, чем у других, и творение нового бога затруднено по определению. Было много попыток, пока не установилось бессильное единобожие, разбавленне пришлыми небожителями так же не имеющими явной магической составляющей. Я, точнее — часть моей души, та что именуется волей… описывать её свойства не стану, ты их знаешь, вобрала в себя мечты человека о Силе. О чистом колдовстве, о свободе, об удачливости, о воинских навыках — перемешано все! И я не первый, в кого эта Воля вселялась и не уверен, что она вообще единственная. Но каждый приход, каждое появление человека с необъяснимыми способностями натыкалось на людское непонимание. Тайные мечты, при их реальном воплощении, наталкивались на страх, непонимание, зависть, недоверие и прочую любовь и ненависть окружающих. Настоящие маги зачастую сами стимулировали веру в единого бога-Творца, которым можно было прикрыться, как щитом, либо списать на него «чудеса». Возникновение христианства — тому пример.

— Ха! «Именем отца моего!». Ловко твой предшественник пристроился. — Язвительно вставила Лоос.

Руса, бывшего на Земле убежденным атеистом, это почему-то задело.

— Он сам в это верил! А что, разве не так? По большому счету именно от Создателя пошла Сила! Так что истина в тех словах присутствует. И вообще, я не считаю Христа своим, как ты выразилась, предшественником. Об одном я точно помню, которого сожгли, а чтобы распинали — нет. Да и не было у меня на земле способностей, и себя я сравниваю скорее с Френомом, а не с тем, кто щеку подставляет.

— Да, Чик, этого о тебе не скажешь, — сквозь зубы проговорила Лоос, резко ставшая злобной.

— Все! — успокоил её Рус, опуская руку на плечо богини. — Пора мне.

— Давно пора! — убежденно подтвердила девушка, не затихая, а наоборот, еще сильней раздражаясь. — Твоя Сила скоро кончится, нет у неё подпитки.

— Ты — мертв, на одной Воле все держится! — сказала, прищурено оглядывая окрестности. — Это сколько же её у тебя, презренный человечек? Мертвый человечек.

— Сейчас увидишь. — Ответил Рус и аватар богини вжало в кресло так, что она больше не могла шевелиться.

Хозяин вселенной подошел к зеркалу и сел на траву, скрестив ноги по-тирски. Медленно вытащил из ножен кинжал, появившийся несколько мгновений назад, и рассек себе вены на левой руке. И запел. Древние слова заставили дрожать воздух, небо и землю. Струйка крови, вопреки закону тяготения, устремилась вверх и стала складываться в причудливые руны. Лоос, сидящая позади Руса, бессильно завыла — яростно, ненавистно и вместе с тем жалобно. Богиня наконец-то поняла, что у землянина все может получится, и задалась вопросом: чем на самом деле закончился её удар? Досталась ли ей хоть капля крови, набитой Силой буквально до разрыва вен?

Как же ей не хотелось меняться! Она со страхом и ненавистью вспоминала последнюю битву, когда этот глупый недобог, считающий себя ниже грязных людишек, отобрал у неё часть сущности. И что самое обидное, не воспользовался столь ценным призом, а передал его чужаку — Эледриасу. Это как плевок в лицо, как отрицание красоты, как игнорирование её женских прелестей — хуже оскорбления не придумаешь. И теперь она вынуждена была смотреть, как Рус продолжает издеваться. Осталось только выть. Молиться богиня не умела.

Работа предстояла огромная. Надо было не столько поменять значение имени Лоос, сколько все её связи с геянскими «природными» божествами. Вовремя подсказал Эскулап, иначе «переименование» было бы бесполезным. Это как запись в каталоге: кроме изменения конечного продукта, необходимо поменять все ссылки на него. Для этого нужно войти в корневой реестр и оттуда прогуляться по ветвистому древу. Добраться до конца, не теряясь в развилках, по ходу переписывая направления обращений. Иначе, пути из корня выведут на старый продукт. Если таковой не найдется, создастся новый, с прежними свойствами.

Изначальный язык перворожденных существовал. Только принадлежал он не высокомерным эльфам, а самым древним людям — «детям» Творца. И записи были в прямом смысле этого слова вырублены на грубом обломке древней скалы, в мире, который создал лично Творец. Богам и другим бессмертным существам найти его было невозможно — Создатель позаботился, закрыл от них исконную вселенную. Склонным к Силе людям и другим магическим разумным попасть в центральный мир было можно, но сложно. И только Русу, побывавшем в миллионно-летнем небытии, хорошенько там поразмышлявшим, это было легко. Надо было просто «обнулить» координаты: там была их «точка пересечения», оттуда велся отсчет. Изначальные руны, потратив пару тысячелетий, он изучил.

Рус создал Слово с нулевыми координатами и бросил в зеркало. Петь он давно перестал, Лоос давно испуганно молчала. Вокруг его тела разлилась кроваво-красная искрящая сфера, от которой не тянуло Силой, но которая вся состояла из этой магической субстанции. В ней был записан алгоритм будущих изменений. Отражения природных геянских богов в глубине иллюзорного коридора раздвинулись, лишние изображения пропали. От касания Слова стеклянная поверхность вспучилась и потекла, словно была сделана из ртути. Без лишних эффектов открылся проход, который вел к большому старому полуразрушенному камню неправильной формы, покрытому трещинами и рунами, от природных разломов почти неотличимыми. Пасынок Френома смело вошел в арку. За ним поплыли отражения богов, включая Лоос, которое слетело с аватара богини призрачной дымкой.

Мир поразил заброшенностью. Запах запустения пропитывал воздух. Стоящее в зените солнце, отдающее красным отливом, почти не грело. Прямо над камнем, будто привязанные, вращались хмурые серые тучи, описывая идеально ровный круг. Сила любых видов, любых назначений не ощущалась. Более того, создавалось впечатление, будто её не было никогда. Наверное, было холодно. Рус не чувствовал. Он медленно обходил камень, который оказался высотой с его рост, и внимательно вчитывался в испещренные записями грани, коих было девять. Сфера прекрасно пропускала свет, грела, хранила от дискомфорта, который в связи с отсутствием Силы должен был появиться. Только она требовала постоянного напряжения, заставляла думать только о ней и вскоре голова Руса опустела. Ни мыслей, ни переживаний. Лишь одна цель: убрать из значения имени Лоос (Ланья) определение «черный паук, который всегда голоден, который вечно в поиске жертвы, который ловит и порабощает», заменив на «белый, добрый, ласковый енот, готовый на бескорыстную помощь». Лучшего Рус не придумал.

Тревожный багрянец заката добрался до зенита, окрасив хоровод мрачных туч в цвет темной крови. Рус, задыхаясь от усталости, упал на колени, не отводя взора от коренной руны, где только что мигнуло отражение своенравной Лоос. Медленно двигая свинцовыми руками, в очередной раз вскрыл вены. Пождал, когда начнет кружиться голова, а перед глазами залетают радужные мушки, вслух произнес Слово. Кровь из живой кипящей лужи собралась в шар размером с голову и, увлекая за собой красную сферу и призрачные отражения геянских богов, бросилась на камень. Прилипла грубой нашлепкой и стала всасываться. Напрягая зрение, отгоняя мутную пелену, Рус убедился, что попал точно в руну Лоос. Облегченно улыбнулся, коротко вздохнул и умер счастливым. Он не видел, как от корневой руны во все стороны, ведомые отражением какого-либо бога, потянулись темные угловатые дорожки, устремляясь к выбитым значениям геянских небожителей. Для того Рус и брал иллюзии богов, чтобы свои имена показали. Знал, что сам отыскать не успеет. Без помощи призрачной Лоос, сохранившей капризность и в летучем виде, он и начальную руну не нашел бы.

Творилась новая история.

Эпилог

Золотой дракон опустился на край крыши храмовой пристройки. В свете уличных фонарей его чешуя искрила. Когти впились в дерево кровли. Рывок мощных крыльев и черепица с шумом едет вниз, а стропила с обрешеткой, треща как ломкие прутья, отлетает во двор. Ящер опускается на плетеный потолок и складывает крылья. Падает в тесное помещение, заполняя собой почти все пространство. Над обломками крыши остаются торчать нервно дергающийся хвост со смешным сердцеобразным острием на конце и одна задняя лапа.

Длинная гибкая шея, изогнувшись невозможным образом, донесла маленькую по отношению к остальному телу голову, напоминавшую смесь змеи и лошади, к самому полу. По туловищу пробежала волна и один его край, втянувшись, освободил груду обломков, три удара сердца назад бывших крышей. Бронированный нос быстро разметал кучу и добрался до неподвижного скрюченного человеческого тела с большой раной в груди. Из-под массивного тулова выскользнула лапа, вооруженная острейшими когтями, и черканула одним из них по нёбу открытой пасти. Черная вязкая смешанная со слюной драконья кровь скапливалась на верхней губе до тех пор, пока не вытянулась и не оторвалась. Тяжелая капля устремилась к человеку и с глухим хлюпающим звуком скрылась в ране. За ней последовали вторая, третья, четвертая. Труп потребил полкувшина (почти полтора литра) ценнейшего целебного и алхимического ингредиента… нет, уже (логичнее было бы сказать «еще») не труп. Бледная кожа начала розоветь, а сломанные вдавленные ребра медленно подниматься, выползая из тела. В кромешной темноте это мог видеть только сам дракон. А второй наблюдатель и не поместился бы. Прошло целых полчетверти пока рана, вытолкнув из себя остатки одежды, не покрылась свежим бордовым рубцом. Человека прошило судорогой, выгнуло, поставив на затылок и пятки, и резко отпустило, заставив грохнуться спиной о землю. «Хык!», — из тела вышибло дух, а через несколько мгновений послышался шумный жадный вдох. Дракон, наблюдавший за раненым неотрывно, облегченно закрыл свои огромные бездонные глаза. При дневном освещении они приобретали перламутровый цвет, оставляя лишь темную щелку вертикального зрачка. Ночью щели растягивались.

Рус проспал до полудня. Все это время дракон просидел на углу поломанной крыши, задними лапами цепляясь за продольную стену, передними за поперечную, с кошачьей грацией прогибаясь телом. Лениво лежащие шея и хвост, по периметру стен образующие кольцо, сходство с домашним хищником только усиливали. Никто не смел к нему подойти. Благоговение перед драконами, кстати, никем никогда не виденными, впитывалось в империи с молоком матери. Да и не до того было людям в крепости Сумеречников, все ходили как пришибленные. Жрецы Тартара и жрицы Ланьи с трудом помнили последние годы. Зачем, почему? Вопросы, казалось, лежали на каждом тяжестью мельничных жерновов.

Какое-то растение в необхватной деревянной кадке с вырезанными по кругу непонятными рунами засохло. Какое право оно имело занимать место алтаря в храме? И как вообще появилось это странное соседство, когда теневики и ланитки друг друга на дух не переносили. Одежда у жриц почему-то у всех, кроме одной худышки, оказалась малой. Проблема… особенно для женщин. Теневики со своей стороны куда-то растеряли большинство оружия, которое так любили. Многих из них мучало странное чувство, что они когда-то были волками, а при виде ланитки почему-то хотелось вытянуться в полный рост и замереть, словно в армии, ожидая приказа. Странно все это. Тут еще и дракон, случайно придавивший женщину-Сумеречницу. И какой-то спящий иноземец. Не до них, с собой бы разобраться! А дракон на самом деле красив, почти в точности как на картинках.

— Так почему центральный мир постигло запустенье? — Басовитым колоколом прогудело в голове Руса. Ответил тоже мыслеречью:

— Люди оттуда ушли. Им стало скучно. Передрались к тому же. Каждая семья отбыла в собственную вселенную. Им тогда еще не надоело их создавать.

Дракон пока не собирался оборачиваться в человека. Они сидели рядом, на вершине горы возвышающейся над крепостью ордена Сумрака. Булыжник и галька. Дракон принес сюда Руса на собственной шее.

— А наше племя придумал какой-то шутник, который ненавидел сочинителя сказок об эльфах. С тех пор мы враждуем. Это в генах, это сильнее нас.

— Да-а… а я все время удивлялся смеси немотивированной ненависти и уважения, которыми пропитаны строки о вас. У эльфов, конечно.

— Глупо, но я тебе благодарен за смерть тех высокомерных ублюдков. Мы со своей стороны их нисколько не уважаем.

— Разумеется! Они вам на один зубок, а вы для них почти неуязвимы.

— Ключевое слово — почти. Ладно, закончим о мразях. Мне одного твоего запаха, насквозь эльфийского, достаточно. Я — понятно почему вспомнил, но ты-то зачем о них говоришь?

— Не знаю… — смутился Рус. — Вину, наверное, испытываю.

— Брось. Ты точно сквозь пространство доберешься? — Первый сменил тему.

— Не волнуйся, император! Звони, если что. — С этими словами Рус провалился в Слово, запитанное Силой Геи.

На той стороне Океана его нетерпеливо ждала Гелиния с Гнатиком на руках. Он уже устал сбрасывать «звонки», от которых голова грозилась лопнуть. Теперь заживут!

— Пока… — пробормотал дракон, решивший еще немного понежиться на солнышке. Теплые камни так приятно грели… Империя подождет.

Ему, Золотому дракону с не выговариваемым человеческим горлом именем удалось вырваться из Кальварионского пятна в первые три дня после переноса. Оба брата и обе сестры — все живые члены родного гнезда, сошли с ума от долгих колебаний Силы, вошедшей в резонанс с драконьими мозгами. Не иначе, как чудом, свое спасение дракон не называл. Верил бы в богов — помолился бы. А так, они его не замечали, а он их презирал и иногда подглядывал. Просто из интереса.

Обернувшись человеком, дракон взял себе имя — первый слог его фамильного прозвища, произносимый человеком как «Муль». И пошло становление империи, своей скоростью поразившее Руса, и ни разу до последнего момента дракон не подставлялся под чужие взоры. Вопрос с наследником решался просто: Муль зачинал сам себя. Отец с сыном никогда не встречались — это был строжайший запрет. Император жил в двух ипостасях, пока не решал, что «старому» телу пора на покой. Тогда он расслаблялся и переставал досадовать на короткие сроки человеческой жизни, заставлявшие два десятка лет жить в напряжении. Нелегко в течении такого срока держать сознание раздвоенным.

Ссора Богов удивила императора. Особенно поразил его незнакомый бог, который вдруг пропал. Не сменил сущность, не ушел в иную реальность, а банально потерялся. Любопытничал целый год. Регулярно скакал сознанием по божественным реальностям, но следов не разыскал. Плюнул и успокоился. Вдруг, полмесяца назад, дракон уловил прямое божественное влияние на мир. Расследование привело к неожиданному результату: оказывается, есть наглая богиня, которая сошлась с Тартаром и обвела наивного старика вокруг пальца. Под боком у него, у императора, устроила свой аватар в виде дерева и заставила теневиков нарушать имперские законы. Но верх цинизма был в том, что она стала прямо способствовать пространственному переносу людей, то есть спокойно вмешиваться в дела мира. Причем, другие боги это проглотили, будто не видели нарушения принципа невмешательства. Муль же отдал приказ собирать войско. Давно ему докладывали об активации ордена Сумерек, да все крылья неохота было трепать.

А вчера вообще началось эльфы знают что. В сердце ордена Сумерек, в обители аватара богини Ланья случилось три всплеска божественной активности. И один из них Муль определил точно: объявился тот незнакомый бог. Ломая пространство, сознание дракона понеслось к месту схватки. Он успел к финалу: аватар Ланьи в человеческом обличье пробивает грудь другому ава… если бы дракон летел, то разбился бы. Богиня дралась с человеком. С древним человеком, из прежних, первородных. Император с досады заскрипел зубами, едва не сточив их под корень. Ланья умела пользоваться жертвенной кровью и сейчас она высосет бессознательного человека до суха, заберет его душу Творца… и второй раз, как говорят люди, сел в лужу. Практически умерший человек забирает аватар богини с собой, в сотворенный им мир! Быстрый поиск по реальностям не дал результатов, новая вселенная не была обнаружена, но тело! Тело вот-вот умрет окончательно и тогда никакая остановка времени человеку не поможет. И дракон, сам от себя такого не ожидая, всей своей сущностью прошел сквозь пространство — дело весьма болезненное и опасное.

Дракон был еще молод. Но его племя обладало уникальной особенностью, генетической памятью. Он помнил всех своих предков, начиная с Перводраконов, с мужа и жены. Память поколений воспринималась неотличимой от собственного жизненного опыта, но тем ни менее ни один дракон не путался. Если, конечно, не сходил с ума — это было нередкое, но, к счастью, единственное заболевание, присущее их народу. Так вот, проникнув в сознание Руса, погонявшись за ловко бегающими мыслями, Муль поразился. Человек оказался современным, но дела творил немногим менее древних. Сидела в его душе частичка Создателя, которую сам Рус называл Волей. Неимоверно большая и как бы собранная из миллионов кусочков. После, когда Рус рассказал дракону собственную версию происхождения своей Воли, Муль согласился. И не стал открывать человеку глаза на то, что его Сила не только в его крови. Стоит ему сделать следующий шаг и в списке вселенных появится еще одна: не внутренняя, а внешняя, имеющая адрес в общей сети координат. Возможно, там найдется место для одинокого дракона и совсем сказочно будет если ему отыщется пара. Для Руса — это пара пустяков. Только, пускай сам доходит, без подсказок. А то принесет какую-нибудь первую попавшуюся скандалистку и мучайся с ней пять тысячелетий. Не надо.

Примечания

1

 Стикер — заостренная палочка или кисточка с вложенной структурой, не позволяющей сложным эликсирам распадаться. Стикер обмакивают в алхимическую смесь и «рисуют» Знаки на оружии или руны на амулетах.

(обратно)

2

 Четвертной — часовой по-русски.

(обратно)

3

 «Стена жадности» или «зависти» — названия неофициальные, просторечные, потому изменчивые. Некоторые звали «стена плача», «рева» и так далее. В бумагах она носила имя «стена, окружающая основные казенные склады» — понятное дело, так её никто не называл.

(обратно)

4

 Княжество Рения- запад ойкумены, между Гроппонтом на юге и пустыней Тартарол на севере. Небольшое альганское пятно «Сикионское» лежит большей частью в пустыне, но граничит с Сикинией — провинцией Рении.

(обратно)

5

 Месяц Меркурий соответствует земному Сентябрю. Назван именем бога торговли потому, что перед новым урожаем купцы стараются побыстрее продать старые запасы продовольствия.

(обратно)

6

 На земле Рус успел застать крах «Хопра», зато другая, гораздо более масштабная пирамида — «МММ» пока еще была в зените славы и срок её разрушения терялся, судя по рекламе, где-то за экскаватором и «шубой жене».

(обратно)

7

 Краснотряпочные — кушинги, посвятившие себя Френому, стали повязываться алыми кушаками.

(обратно)

8

 Половинная параллель — по-земному «сорок пятый градус северной широты». Понятия «градус» в местном мореплавании, как и в целом в геометрии не было, но сама шарообразность планеты диктовала морякам понятия «широт и долгот».

(обратно)

9

 Дактиль — (от слова «палец») античная единица измерения длины, равная 18,5 мм, удивительным образом совпадающая с аналогичной геянской мерой.

(обратно)

10

 Гидлей — мульское имя бога Гидроса.

(обратно)

11

 Рус ошибался — бригантина имела две мачты, а не три.

(обратно)

12

 Дующие — мульские коллеги Ревущих из «нашего» полушария; маги, использующие Силу Эола, который в их империи имел титул Сильнейшего.

(обратно)

13

 Теневики — простонародное название склонных к Силе Тартара — магов-Сумеречников.

(обратно)

14

 Тора — по-гелински река, поток.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg