«Серпомъ по недостаткамъ»

Серпомъ по недостаткамъ (fb2) - Серпомъ по недостаткамъ 1208K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алиса Климова (Луиза-Франсуаза де Ла Бом Ле Блан)

Луиза-Франсуаза Серпомъ по недостаткамъ

До конца пары оставалось минут пять, когда в кармане задергался телефон.

СМСка была от Василича, с коротким текстом 'срочно выходи поговорить, выезжаем на неделю'. Это было странно, потому что апрель у меня с Василичем ассоциировался крайне слабо.

Василича, соседа по даче, я знал с самого раннего детства – с моего детства, все-таки он старше лет на тридцать. Последние лет двадцать он был 'штатным водителем' какой-то 'постоянной экспедиции' в каком-то физическом институте, и вот уже четыре года, с окончания мною девятого класса, шеф этой экспедиции Федоров брал меня на летние каникулы на должность лаборанта этой самой 'экспедиции'. Обычно мы всем составом отправлялись куда-то что-то мерить в земле в самом конце июня и возвращались в Москву в середине августа, но, поскольку экспедиция была 'постоянная', то лаборантом меня принимали в начале апреля, а 'увольняли' в конце октября. Реально же я хоть что-то полезное делал лишь с начала июля помогая расставлять приборы для измерений в поле и до середины сентября, в течение месяца перенося данные измерений в экселевские таблицы для дальнейшей обработки. Все, включая бухгалтерию, об этом знали – но при зарплате лаборанта в семь тысяч внимания на моё ничегонеделание не обращали. Так что я ждал Василича уже после сессии, однако видимо жизнь решила внести очередные коррективы. Ну ничего, пять минут не критично, с пары срываться не стоит все-таки.

– Значит так, – затараторил обычно неспешный Василич, когда я вышел на улицу – вот тебе письмо ректору от нашего директора, чтобы тебя на неделю отпустили с занятий. Чтобы тебе прогулы не ставили перед сессией. Федоров что-то в прошлом году намерял в Исымбае, нефтяники аж писаются от восторга. Но для подтверждения нужно электричества пять мегаватт в поле, а где же их в поле взять-то? Вот у них контейнерная электростанция на промысел едет. Дали Федорову на три дня, если все получится, то ему специально отдельную купят, а пока выбирать не приходится. Так что быстро в деканат письмо неси, через два часа выезжаем. Федоров уже туда улетел. Едем без Лены, сообрази что захватить – поедем мимо твоего дома, а насчет пожрать я уже озаботился. Да, вот 'подъемные' пять тысяч, нефтяники сверх фондов наличкой выдали на каждого, без отчета. Видать, что-то важное Федоров наоткрывал за зиму.

Лена, жена Василича, обычно ездила с нами поварихой, заодно занималась и прочим хозбытом. Поскольку на ближайшую неделю стирки не ожидалось, я, после визита в деканат и благословления от замдекана (директор института, где работал Федоров, сам был выпускником нашего и, ставши академиком, являля его гордостью), оставил дома сумку с конспектами, взял бритву и зубную щетку, подкупил на рынке у метро три смены белья, акончив на этом сборы.

Сразу выехать не удалось – оказалось, что федоровское оборудование не успели погрузить на экспедиционный 'заслуженный Урал Советского Союза' – с периодически подновлявшейся надписью 'Геофизическая экспедиция АН СССР' на борту кунга, что служило отдельной причиной для затаённой гордости. Несмотря на звание и возраст, машина считалась находящейся в прекрасном состоянии, в связи с чем продолжала числиться на балансе как действующее транспортное средство. Впрочем, прекрасность этого состояния вызывалась и тем, что Василич (при моем активном участии, выражавшемся в "подержи", "вымой" и "смажь") ремонтировал ее чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Наконец к двум все необходимое в "Урал" было погружено, и мы выехали. Путь предстоял неблизкий – на недостроенный (и видимо навсегда) канал Волгодон-2. Потому, как разъяснил по дороге Василич, полигон нужен длинный, ровный, где что-то строилось или копалось в известное время, и при этом чтобы людей не было в радиусе десятка километров (по правилам ТБ и установленной нефтяными боссами "секретности"). В прошлом году в Исымбае мы ползали по земле около нефтяных скважин, а зимой Федоров ткнул куда-то в карту около Перми пальцем и сказал, что "если тут неглубоко есть нефть, то я покажу место где нефти больше чем в Кувейте". Нефтяники сделали в земле дырку и нефть нашли на глубине в сто метров. Хотя и очень мало, но геологи отрицали возможность ее там появления в принципе. И Федоров сказал, что для вычисления "кувейта" ему и нужен такой полигон, для калибровки прошлогодних измерений. Директор же ответил, что если Федоров "кувейт" вычислит, то он изобрел не геофизический прибор, а машину времени и такого не бывает, а посему "полигон" не подписал. Но вот сейчас он уехал куда-то на конгресс, а его зам, вроде за немаленькое "спасибо" от нефтяников, оформил "полигон" за день до нашего выезда – и вот нам предстоит через шестнадцать часов оказаться за тысячу километров отсюда. А посему – до вечера рулить придется мне, а он, Василич, поспит.

Выяснив – довольно скоро – что Василич насчет пожрать озабочивался без привлечения жены и закупил одних быстрорастворимых супов, в Рязани заехал на рынок и прикупил картошки – терпеть ненавижу "нажористый химикалий". Ну а для удовлетворения текущей потребности, вспомнив прошлогодний прикол Василича и уточнив на рынке направление, прямо на "Урале" зарулил в Макдональдс и взял по паре гамбургеров. Рязань оказалась явно не Москвой: девчонка-продавщица в Макдональдсе всего лишь флегматично предупредила, что налево на выезде грузовикам нельзя, потому что над проездом труба газовая протянута. Да и сам гамбургер оказался (или показался) сытнее московского – мне и одного хватило. Второй – чтобы не затерялся – я сунул в лежащую за сиденьем инструментальную сумку-рюкзак, в которой носил вообще все свои вещи – в руках носить бритву с трусами неудобно.

Василич, как и грозился, продрых почти до темноты. Один раз проснулся – когда я уже за Тамбовом остановился на стоянке для грузовиков, перекусить. Рядом, к моему удивлению, стояли три старых разваливающихся сто тридцатых ЗиЛка – перевозили зерно. Оказалось – фермеры местные, подрядились какой-то агрофирме с элеватора зерно возить, как сказали – "за десятину": каждую десятую ходку – себе. Посевная прошла уже, элеватор семенной был, вот его и освобождают по дешевке. Один из водил – меня признали "своим" в силу древности "Урала" – рассказал как из пшеницы делать что-то вроде попкорна в пустой консервной банке, поставленной на огонь. Надо будет попробовать на досуге. Тем более, что на измерениях мне делать собственно нечего.

"Урал" – это все-таки не Тойота, и даже не Жигуль: устал я за рулем как собака, так что, сменив Василича на правом сиденье, окончательно проснулся лишь около восьми утра, когда машина уже подъезжала к месту назначения, причем проснулся от "радостных" воплей Федорова, который встречал нас в поселке километрах в десяти от "полигона". Шеф довел до нашего сведения, что машина с генератором прибыла еще вчера, так что через час вся наша аппаратура должна уже быть не только выгружена, но и подключена. В результате, даже глаза толком не продрав, я начал разгружать и расставлять тяжеленные железяки. Федоров тут же удалился ставить алюминиевый отражатель – я бы и сам с удовольствием и небывалой тщательностью два часа устанавливал этот алюминиевый зонтик весом в пару кил. Но такая работа – для начальства.

Конечно не через час, а уже ближе к полудню, но аппаратуру все-таки расставили. Вероятно тут сыграло роль и то, что двигались мы как полусонные осенние мухи: несмотря на конец апреля воздух был душный и какой-то тяжелый, и даже небо было не голубым, а затянуто серой дымкой. Хорошо что ребята с мобильной электростанции помогли нам протянуть и установить все их тяжеленные кабели – им тоже хотелось до праздника закончить эту явно внеплановую работу и свалить домой. Когда эти ребята уже начали заводить свою махину, Федоров глянул в свой девайс и послал меня "поднастроить" установку рефлектора, а заодно и срыть какой-то пригорочек, лежащий на полдороге. Поскольку при измерениях мне было делать нечего, я кинул в сумку несколько картофелин, чтобы испечь их и перекусить не возвращаясь. Василич радостно всучил мне в руку лопату. Другой рукой я успел выудить из его кармана бутылку с соком и "радостно" двинулся в двухкилометровый путь до рефлектора. Не успел я отойти и на десяток шагов, как взревела турбина передвижной электростанции. Оглянувшись на шум, я увидел как из контейнера вверх вылетает струя раскаленного дыма, и прямо по этой струе с мутного неба в контейнер лупит молния. А из федоровского прибора вылетает розово-фиолетовый клубок пламени и летит прямо на меня…

Глава 1

Самостоятельный мужик Дмитрий Гаврилов неторопливо ехал по степи в родную слободу. Мысли его были печальны как трусца его более чем пожилого мерина. И – было от чего.

Самостоятельным мужик Дмитрий Гаврилов стал в сентябре, и ему – как "одинцу"-выделенцу, "обчество" нарезало земельки аж дюжину десятин. Правда из "неудобной", но сразу дюжину. А как раз нынче землемер уездный, Федулкин, межевание и свершил. Хороший мужик этот Федулкин, всего за пять рублей прирезал к угодью еще и оврага десятины с три – может там что-то вырастет: не так быстро в овраге земля-то высыхает. Потому как "неудобная" – она неудобная и есть: кроме бурьяна на ней и не растет ничего, ну нету в степи воды. Но – все же удалось ухватить лишние три десятины в овраге, даст Бог – так хоть сена накосить стожок-другой удастся.

Эх, еще бы денег заработать! За зиму (а точнее, с сентября, сразу после передела) самостоятельный мужик помощником конюха на заводе у Нобелей работал, так почти сто рублей получил. Восемнадцать правда отдал за мерина и упряжь к нему, да и на материал для саней в пятерку с лихом обошелся, зато теперь есть своя лошадь. Хорошо еще купить ее успел до того как выгнали с работы – горсть овса пожалели. Да, двенадцать лет на заводе отработать даже лошади тяжело, ну ничего, еще пару лет протянет, а то и три – а там и на новую лошадку деньги найдутся. А где еще за такие деньги лошадь-то взять? До травки лошадь прокормить есть чем, хоть и небогато: по горсточке за полгода вон два мешка овса-то набралось, и сена вон почти полные сани… А сбрую – ее и починить можно.

Вдруг справа за холмом что-то сверкнуло и уехавший далеко вперед землемер неожиданно что-то заорал дурным голосом. А затем, вскочив в санях, начал хлестать лошадь и, так и не прекращая вопить, скрылся за холмом. Федор, ехавший немного правее (землемеру-то на тракт надо, а Федору – вовсе в слободу), решил, что Федулкин не иначе молнии испугался. Хотя – может и волка увидал. Вытащив из-под сиденья топор, которым рубил межевые столбы, мужик Гаврилов решил все же свернуть и поглядеть на причину землемерова вопля: ежели волк один всего, то глядишь и шкура лишней не будет, а по весне стаями волки уже вроде не ходят. А ежели не волк, то земля сплавившаяся от молнии – она от других молний защитит, это каждый знает. А молния-то уже сверкнула, больше не ударит… хотя странная молния: грома от нее не было вовсе.

Но вместо волка Димка увидел лежащего на снегу человека. Странного. В синей тужурке какой-то, в штанах синих – и это зимой почти. А тужурка сверху как кровью пропитана? Не иначе смертоубийство тут было, или как раз его-то молния и ударила.

Человек вдруг пошевелился и попытался подняться. Опираясь на лопату. Знатная лопата, железная! А подняться человеку не удалось, упал он и что-то крикнул нехорошее. Надо забрать лопату-то… а человек – вот как кровищей-то залит, всё равно помрет. И будет это не смертоубийство, а как бы он сам чуть раньше помрет… Не грех это! От мучений человека спасение! И человек этот лишнего греха, бранясь словами позорными, на душу взять не успеет…

Но, подъехав поближе, самостоятельный мужик понял, что не кровь это, а тужурка сверху сама по себе темно-красная. Ну и ладно, все одно по всему видать – помрет человек скоро… А вдруг все же Федулкин видел, что не кровь это? Что он там кричал? про спасенье что-то? Наверное за помощью поехал. Ой, точно всем скажет! Так что топор пока снова под облучок, а человека сами и спасем: вон и одёжа барская, разноцветная, и сумка за спиной какая важная, вся блестит – не иначе из шелка. Чай, можно и в подарок за спасенье лопату выпросить, да что там лопату – рублёв десять барин даст, если не четвертной!

– Эй, барин, ты живой?

Очнулся я от какого-то истошного визга. Открыв глаза, я увидел, как от меня, нахлестывая лошадь, быстро удаляется какой-то мужик в санях. Собственно, мужик-то и визжал.

Я постарался подняться, но оказалось, что сделать это довольно непросто. Получилось как в анекдоте: приземлился на заданное место, заданное место очень болело. А вставать надо – лежать в снегу не очень полезно для организма.

Какой снег? Это что, установка Федорова так воздух охладила, что пар из воздуха снегом выпал? Я все же приподнялся и огляделся. Не знаю, не знаю… снег лежал вокруг довольно толстым слоем, сантиметров десять-пятнадцать, и лежал везде докуда я мог увидеть. Только вот в паре метров сзади догорал костерок. Неприятный костерочек, вонючий, ну его нафиг. Но вряд ли даже пятимегаваттная установка способна охладить воздух на пару километров вокруг, так что скорее всего я просто брежу от удара. Однако бред – бредом, а становится реально холодно! Так что, аккуратно встаем и идем в ту сторону, где тепло и лето. Вон холмик, с него и увидим где тут тепло.

Так, а вот встать-то я и не могу. Реально не могу. И это очень печально, потому что костерок уже догорел и я начал замерзать. Так ведь и помереть недолго… Впрочем, вон еще кто-то едет. Интересная тут местность – народ все больше на лошадях ездить норовит, причем на санях – в конце апреля-то!

– Эй, барин, ты живой? – парню, сидящему в санях на вид лет восемнадцать. Правда, одет он вряд ли лучше бомжа, ну да мне выбирать не приходится.

– Живой, живой. Помоги подняться, сам встать не могу.

– Давай барин, вот так, ложись-ка ты сюда, я тебя попоной прикрою – парень помог мне подняться и упасть на дно саней, устланное каким-то сеном – сейчас в слободу приедем, погреешься. А я-то думал, что убило тебя молнией-то.

Нет, не бомж, наверное дачник какой-то. Не пахнет он бомжом, одет хоть и в рванину, но чистую. А может и селянин местный, мало ли на какую работу оделся в старье. Сам-то на даче, если навоз таскать или в земле ковыряться, одеваюсь чуть ли не в прадедовы шмотки. Да только блаженный он какой-то, нормальные люди разве так говорят?

– Нет, не убило.

– Тебе как там, тепло? – парень сидел ко мне спиной и усиленно погонял свою клячу. Именно клячу – другого слова к этой исхудалой лошадке и не подобрать.

– А куда мы едем?

– Да вот в Пичугу-слободу, в Ерзовку стало быть.

– А почему снег вокруг? Лето же!

– Да, барин, видать молния-то тебя точно шарахнула. Какое лето? Февраль на дворе.

– Какой февраль?

– Да уж известно какой – двадцать третье число нынче.

Так, что там говорил директор-академик? Машина времени? Похоже все-таки академики что-то в физике соображают лучше рядовых докторов наук. Вот приеду в институт, завалюсь в лабораторию и скажу Федорову: не катайся ты летом на Волго-Дон, нехорошо будет! То-то смеху… кстати, а канала-то и не видать нигде. Похоже и падал я с насыпи канала на то место, где ее еще не насыпали. То есть приду я к Федорову в детский сад, а он со страху описается…

– А год какой?

– Да уж… год нынче известно какой, тысяча восемьсот девяносто осьмой тож. Да ты не боись, барин, пройдет это. Вон давеча Василий Гришин напился, в овраг упал – недели почитай две ничё не помнил. А потом раз – и все вспомнил. И ты вспомнишь. Вот уже и доехали почти, часа не пройдет – дома будем. Так что, раз уж ты и года вспомнить не можешь, я тебя к себе повезу. Полежишь, очухаешься…

Лошадка все же более делала вид, чем бежала, и до села мы доехали часа через два. На окраине и стоял дом моего спасителя. Правда по виду напоминал он полуразвалившийся саманный сарай, но внутри была большая русская печь, занимавшая наверное половину всего дома. Наверное "русская" – я просто таких больших не видел, но почему-то некрашеная, не белёная в смысле. Просто глиной вымазанная. Кроме печи в доме была еще и лавка, метра два длиной и с полметра шириной. Собственно эти два предмета и составляли тут всю меблировку.

Впрочем, мне было не до меблировки: при попытке слезть с телеги мне стало совсем худо. То ли в телеге укачало, то ли я и на самом деле слишком сильно стукнулся, но, опустив ноги с телеги при попытке встать я и встал, но сразу на четвереньки. Вдобавок меня и рвать стало – хорошо, что с утра я поесть не успел, так что окрестности я все же не сильно испачкал. Но было мне очень хреново, и мой возница, покряхтывая и вполголоса вспоминая божью матерь, затащил меня в дом.

– Давай, я тебе помогу на печку забраться. Не протоплено пока, дров у меня немного, но ты забирайся, я сейчас принесу и протоплю, тепло будет. – Однако подняться на печку у меня сил не хватило, а парень был вовсе даже не похож на Валуева, так что я кое-как разлегся на лавке. Хозяин же укрыл меня каким-то драным тулупом и вышел. Через минуту, впрочем, вернулся, держа в руках мою сумку и лопату. – Вот и добро твое, я подобрал. А то пропадет ведь – он сунул сумку под лавку и снова вышел. Снова вернулся он минут через десять, вывалил на пол перед печкой охапку дров.

– Сейчас, огонь высеку, а то угли-то погорели уже, я второго дня топил только – и с этими словами он начал стучать какой-то железякой.

– Погоди, у меня зажигалка в сумке должна быть – меня уже немного опустило, так что я опустил руку под лавку и достал из кармана сумки китайскую подделку под Zippo. Василич правда утверждал что сделана она на том же заводе, что и оригинал, а отсутствие 'фирменного' клейма компенсировалось ценой: один юань, семь штук за доллар, так что он их два десятка купил во время дальневосточной экспедиции лет пять назад. Поэтому в сумке у меня их было две: с машиной в экспедиции бензиновая зажигалка удобнее газовой, а вторая нужна чтобы не нужно было срочно зажигалку перезаправлять если бензин закончился в самый ответственный момент.

Я высек огонь, парнишка поджег лучину, а от нее – мелкие щепки, уже лежавшие в печи и через минуту тепло уже начало разливаться по комнате.

– Ловкое у тебя кресало-то – сказал парень, – ловчее серников огонь высекает. Да небось денег стоит… – он вздохнул.

– Кстати, а звать-то тебя как, спаситель?

– Ну какой я спаситель – парень неожиданно покраснел. – А звать меня Дмитрий Васильевич, Гавриловы мы. Ты есть хочешь? а то я печку растопил, каши сварю…

Есть я не хотел совершенно, скорее наоборот, поскольку тошнота еще не прошла. Так что, пока гостеприимный хозяин суетился у печки, я, пригревшись, задремал – да и темновато в доме было. Сквози сон я вроде слышал какие-то голоса – Димкин и еще один, мужской, потом Димка вроде полез под лавку за сумкой. Голоса что-то говорили, вроде даже ко мне обращались – но отвечать у меня уже не было ни сил, ни желания. Лишь один раз, когда другой, не Димин, голос как-то удивленно спросил "и где же город такой – Аделаида?", я, уже окончательно засыпая, пробормотал "в Австралии Аделаида, в Австралии".

Перед тем, как окончательно провалиться в сон, я услышал вроде бы еще один мужской голос. На этот раз он был очень тихий, но, мне показалось, что Дима отвечает этому голосу как-то испуганно, словно оправдываясь в чем-то. Но деталей я уже не слышал.

Спал я не долго, а возмутительно долго. По моим прикидкам в село меня привезли часа в два-три дня, а когда я проснулся и очень срочно выскочил на улицу, было ранее утро. Димы в доме уже не было, и я трусцой побежал вокруг дома в поисках сортира – но определенные следы на снегу показали, что искал я его зря. Ну что же, наследим и мы.

Возвращаясь в дом, я встретил и хозяина – он вышел из сараюшки, стоящем рядом с домом, с охапкой поленьев.

– Утречка доброго, барин! – весело поприветствовал он меня, – не стой телешом на морозе, пойдем в дом, поснедаем! Эх, видать Господь тебя мне послал, сейчас поедим от пуза, смотри, сколько еды всякой!

Спросонья я и внимания не обратил, а сейчас увидел, что в жерле печки (или как оно там называется) стояла пара мисок с кашей и лежало что-то большое, завернутое в тряпку. Странно, что в одной миске каша была пшенная, а во второй – гречневая. Это что, тут попаданцев так встречают?

Но буквально через минуту все прояснилось. Дима, сунув мне в руки миску с гречневой кашей, вкратце пересказал вчерашние события:

– Околоточный, конечно, пришел, спрашивал кто ты и откуда – но ты в беспамятстве был, мы в сумке твоей пашпорт искали, но не нашли. Потом нашли бумаги, с орлом которые. Но околоточный потом снова придет, нынче же придет, ему бумагу надо отписать о разбое. А потом батюшка наш, отец Питирим пришел и епитимью на меня наложил, чтобы я теперь кормил тебя за это, пока ты не поправишься вовсе.

– За что "за это"?

– Ну, за то, что я хотел у тебя лопату скрасть, и сумку твою скрасть хотел. А он, как прознал – и епитимью.

– И как он прознал?

– Ну так он спросил, я и сказал все, как на духу. Он и наложил. Только у меня всего-то пшена полмешка осталось, я ему так и сказал – так он на вечерней молитве хрестьянам и сказал принести еды кто сколько сможет. Вона – в печке еще каши пять мисок, хлебушка опять же две полковриги. И яичек принесли, с дюжину принесли, и крупы впрок немного. Теперь болей на здоровье, прокорму хватит. – Тут он прервался на секунду, подумал: – А ты ведь не поправился еще навовсе? Как поправишься – скажи, я тогда остатки нищим отдам на тракте, как батюшка велел…

Видно было, что отдаст все до зернышка, хоть и жалко ему. Но я, даже и сбегав до ветру без посторонней помощи, все же чувствовал себя паршиво – стукнулся при падении видать неслабо. Так что я тут же уверил Диму, что еще пока болею. А заодно вспомнил о заныканном в сумке гамбургере:

– Погоди, тут у меня еще кое-что вкусное есть – я полез в сумку. Достав гамбургер и поделив пополам, протянул Феде больший кусок. По его виду было ясно, что перееданием парень явно не страдает.

– Давай доедим, а то испортится.

– Вкусно. А это что внутри?

– Помидоры, это такой овощ.

– Помидоры-то я знаю, хотя вот летом они у нас бывают, не зимой. Хоть и чудно помидору зимой есть, но знаю я ее. Я про вот темное спрашиваю.

– Гамбургер, котлета такая мясная.

– Не, у нас гарбунгеры не водятся. Летом вон суслика поймать можно, еще кого. А ты в другой раз попроси кого мясо-то сготовить, а то, вижу, мясо сготовить ты не умеешь . Мясо-то можно вкусно сготовить. Даже я сумею! Или гарбунгеры от природы такие невкусные?

Да, не доросло местное население до благ цивилизации. А помидорчик, кстати, подкис уже маленько. Куда бы его отложить? Даже тарелки нет никакой… на пакетик сюда положу, потом выкину. До цивилизации тут еще далеко, да. Ну да ничего, я вот с багажом своих знаний и умений быстро выведу Россию в передовые страны! Кстати, а чего я умею? А то мне ведь надо будет Империю спасать, или там СССР строить и укреплять…

Видимо от удара (я уже прикинул, выходило что падал я метров с пяти) или от "ментального шока" удивления самим фактом "попадания" я не испытывал. Впрочем, тут кому угодно не до удивления будет, когда вся задница представляет собой огромный синяк. Только и мыслей – как бы повернуться-то чтобы поменьше болело.

Дмитрий, быстро доев свою порцию, поднялся:

– Ты полежи пока на печи, а то вон как кряхтишь и морщишься, болит видать сильно, дык отлежись. А я по хозяйству пока немного сделаю, да в церковь схожу. Отец Питирим тоже велел мне сказать, когда ты оклемаешься чуток, он с тобой поговорить хотел – с этими словами он вышел на улицу. Я же задумался о том, что мне делать дальше. Раз "попал" в Российскую империю, то, понятное дело, нужно "спасать Россию, Которую Мы Потеряли", побеждать во всех грядущих войнах, захватывать проливы и петь Высоцкого. Правда Высоцкого я не то, что петь, я и песен-то его ни разу не слышал за ненадобностью, в войнах побеждать и проливы захватывать – совсем не мой профиль. Интересно, а в этом времени какой будет именно "мой профиль", что же я реально знаю и умею такого, что приведет к финансовому моему благополучию и могуществу – или хотя бы даст мне возможность не умереть с голоду? Ведь кормиться милостыней крестьянской долго точно не получится. Так что для начала проведем "инвентаризацию" знаний и умений.

Ну, дифуры я знаю, на четверку сдал. Очень это, конечно же, актуально в деревне Ерзовке… Химию на пятерку сдал в прошлом году. На кафедре кибернетики химия конечно была – Менделеев обзавидуется… Еще чего? А вот лучше всех в этом времени я умею чинить 'Урал'! Никто тут "Урал" чинить не умеет, а я – умею! И движок 'ЗиЛ-375', в прошлом году мы с Василичем этим движком тоже намучались. В экспедиции-то у нас два "Урала", дизельный кунг и бензиновый тентованный, а Халмат, гордый уроженец Самарканда, перепутал куда что лить. После этого движок ЗиЛовский я теперь переберу с закрытыми глазами. Так, давайте мне сюда ЗиЛ, я буду движок перебирать! Нету ЗиЛа? Тогда движок перебирать не буду… Эксель, Ворд – очень нужные здесь и сейчас знания и умения. Так, с интеллектуальным запасом – ясно. А что с материальным?

Я, кряхтя, слез с печи, открыл сумку. Электробритва 'Филлипс' на аккумуляторах, это хорошо. Трое трусов и три футболки от трудолюбивых китайских братьев. Запасные штаны (китайские), две пары носков (не знаю чьи). Набор автоинструментов – Василич его называет 'хром-индиевый'. Вообще-то инструмент как бы хромомолибденовый, но индийского производства. И индийского же качества. Правда к нему два отечественных напильника и небольшой набор плашек с метчиками – приржавевшие болты и гайки иногда заново перерезать приходится. Брусок корундовый, брусок алмазный. Рулетка китайская, с дюймами и сантиметрами, трехметровая. Дрель бошевская на батарейках, тоже китайская, понятное дело, аккумуляторы новые – Василич каждую экспедицию новые ставил. Фонарик китайский с генератором и выходом для подзарядки телефонов. Телефон – а где телефон? Черт, я же его на торпеде оставил. Так, еще топорик складной, отечественный, лопата – вон в углу стоит, нож складной, мультитул с плоскогубцами, пилкой и тремя отвертками, китайский. Мультиметр, я его сам лично покупал за восемьдесят семь рублей, с термопарой – интересно, а кроме топора и лопаты у меня не китайские вещи есть вообще? Ах да, хром-индий… Запасная батарейка к мультиметру. Вот, пакеты с семенами…

С инструментом – понятно, у Федорова аппаратура вся сильно незаводская, и ремонт ее в поле – дело не просто частое, а постоянное, поэтому я его в сумку и сунул: неизвестно было, что у рефлектора не так. Фонарик – он в рюкзачке моем и живет. Прочее – тоже понятно, а семена-то откуда? Хотя – тоже понятно, я же на майские к бабушке на дачу собрался, небось мама и сунула их в карман чтобы потом не забыть. Что тут: редиска гигантская, морковка гигантская (любимые бабушкины сорта, ясно), пакетик с капустными семенами. Может, посадить их у Димы на огороде?

Ёкарный бабай, тут же еще 'зеленая революция' и не начиналась! Таких сортов еще лет шестьдесят, а то и восемьдесят не будет! Где там пшеница? Ага, вот она. Со стакан будет, это мой золотой фонд. Кстати, куда я там помидорку откинул? Тоже на семена пойдет.

Это что? Пакеты полиэтиленовые пятьсот штук, новая упаковка. Скотч упаковочный, один новый рулон. Картошка, семь клубней. Мелочь всякая – кусок проволоки, гайки какие-то, болтики в плоской металлической коробочке, пара запасных свечей. Зачем Василичу свечи с дизельным-то "Уралом" – мне неведомо, тентованный с другими водителями ходил. Теперь уж и не узнаю. А что еще? Вроде все. А, еще пакет с лекарствами, мать всегда его в карман сумки совала в экспедиции, и флакон "противовшивого" шампуня. Не помешает, хотя болеть и вшиветь не стоит. Мыло "Пальмолив" упаковка новая, купленная у метро, три куска. Ну теперь точно все.

А теперь подумаем, как всем этим богатством распорядиться. Упаковав все обратно в сумку, я залез на печку – думать. На печке было тепло, думалось хорошо. Я еще укрылся армячишком Диминым (или как это пальтишко называется?), пригрелся – и довольно быстро задремал.

Дремал я однако не крепко, и услышал – а потом и увидел – как в дом зашел местный поп, видимо как раз отец Питирим, к которому Димка бегал. Хозяин мой его вперед пропустил, потом сам зашел, поклонился попу низко, руку поцеловал – и пулей выскочил за дверь. Мне такое не понравилось, вот еще, руки целовать всяким! Я уже стал прикидывать, как бы мне отвертеться от такого счастья, но тут поп меня удивил:

– How do you feel, господин Волков? Извините, по батюшке не знаю…

– Ну это… I'm feel well, thank you. Not exactly well, but not too bad. Отчество мое – Владимирович, а вас как зовут?

– В миру – Кирилл Константинович, а в служении – отец Питирим. Как вам удобнее будет.

Батюшка, когда я слез с печки и пригляделся, на вид показался довольно молодым. Так что я решил именовать его на мирской манер – не дорос он до "отца" на мой взгляд, а он и не возражал.

– Извините, Кирилл Константинович, а почему вы со мной по-английски заговорили?

– Ну вы же из Австралии, я и не знал, по-русски вы говорите или нет. То есть сообразил уже, но долго заранее готовился, английским-то я почти и не владею – вот и получилось так.

– А с чего вы решили, что из Австралии?

– Так вы же сами и сказали, Егорию Фаддеевичу сказали, околоточному нашему. Вы тут почти в беспамятстве были, так он взял на себя смелость в сумке вашей в кармане бумаги посмотреть. И карточки ваши и нашел, а вы ему и сказали что из Австралии, с Аделаиды значит.

Понятно, с Аделаиды…

С Делькой мы, скажем так, познакомились прошлым летом, на Ишымбае. У нее был небольшой бизнес, копировально-печатный, и я через день к ней катался "печатать красивые отчеты", которые Федоров нефтяным боссам отсылал. Ну и… в общем, узнав, что она у меня первая, сделала и подарила мне "визитки" с надписью "Александр Волков, Мастер – Университет Аделаиды". Сказала, "чтобы помнил и гордился". Я эти визитки в карман сумки и запихал – смешные они. Что же про "университет"… Делька тогда сказала что в Австралии как раз есть такой университет, элитный. Но ее "университет" гораздо элитнее. Помнить и тем более гордиться мне как-то не довелось, а сейчас пачка шелкографических бумажек очень помогла. Правда бумажки эти были как бы "неофициальными", но сама по себе объемная печать на бумаге "Верже" (если я правильно название запомнил) впечатление обеспечивала очень солидное. Да и тисненый золотом герб неплохо смотрелся. Я тогда еще засмущался, что мол такие дорогие – но Делька меня успокоила, сказала что по ошибке местному мэру вместо Россиянского цыпленка-мутанта царского орла забабахала, вот на этих заготовках мне визитки и сделала.

Ну а сейчас с этими визитками я, похоже, неплохо залегендировался:

– Я же к вам с таким вопросом: вероисповедания вы православного или англиканского?

– Ну, вообще-то православного. Только ведь в Австралии с православными церквами дела обстоят неважно, так что многие таинства мне неведомы.

– Я помогу вам, в удобное для вас время приходите, спрашивайте что вас интересует. Я же с прискорбием должен заметить, что не только таинства церковные дворянство наше в заграницах забывает, но и вере изменяет: не в обиду вам, но ведь многие русские дворяне в заграницах перешли кто в католичество, а кто и англиканство.

Так, похоже визитка с золотым орлом меня уже и дворянином сделала? А отец Питирим продолжил:

– Но вы от веры отцов не отреклись, это делает вам честь. И хотя приход наш не из богатых, некоторую помощь до вашей поправки мы оказать сможем. И известим близких ваших о вашей такой задержке. Вы, собственно, куда направлялись и как оказались в наших краях в столь бедственном виде?

И тут я сообразил, что и понятия не имею, что на такой простой вопрос ответить. Видимо, работа мысли (или ее отсутствие) так сильно отразилось на моем лице, что Кирилл Константинович с тревогой спросил:

– Что с вами?

– Со мной? Нет, со мной ничего… только я не помню. – Мысли мои завертелись с утроенной скоростью: – я остался один в Австралии и решил поехать к родне, обратно в Россию, где никогда и не был… Продал все, поплыл… а потом – не помню.

– А кто тут у вас из родни?

– Вроде бы в Петербурге, у меня записано… было. Надо найти бумаги…

– Вы сказали, что "все продали" – и много ли денег у вас с собой было? потому как при вас не то что бумаг – одежи теплой не было.

– Не очень много, тысяч пять – я машинально назвал сумму "аванса", полученную перед выездом.

– Рублей? – с ужасом почему-то воскликнул батюшка.

Поняв, что я ляпнул что-то явно не то, быстро поправился:

– Нет конечно, фунтов…

– Благословенна страна Австралия! – как-то пафосно произнес Кирилл Константинович, а затем, совсем не пафосно и как-то печально продолжил: – боюсь, что бумаг ваших, как и денег, найти нынче не удастся. Сдается мне, что поразившая вас молния жизнь вам спасла, отняв зато память. Вам следует…

Что мне следует – я не узнал. В дверь просочился Дима, что-то шепнул попу, тот поднялся и, глядя на меся с явно читаемым сожалением, быстренько распрощался:

– Извините, Александр Владимирович, мне срочно нужно вас покинуть – душа, мир сей покидающая, об исповеди просит. Я душевно рад, что вы живы и чувствуете себя лучше, и рад бы поговорить еще, но придется отложить. Надеюсь, мы еще встретимся до вашего отъезда…

– Дима, какая молния? Что он тут мне говорил?

– Так это, барин, я уж тебе говорил – да ты видать и это позабыл. Я же в твою сторону и свернул что молния ударила. Гляжу – ты лежишь, а рядом прям – дым, огонь небесный горит… Я-то сам не видел, а по тому, как землемер Федулкин заорал с испугу, так понимаю что молния аккурат в тебя и стукнула…

Понятно, в этот мир я вошел сверкая.

– Только чудная молния была: ее и в Пичуге народ видал, а грома почитай и не было…

Уточним – сверкая, но не грохоча. И – что очень важно – потеряв изрядный кусок памяти. То есть воспоминаний. А теперь – я устал и хочу снова спать. Надо поподробнее обдумать менее сверкающий вариант, потому как есть еще и Егорий Фаддеевич.

Глава 2

Егорий Фаддеевич Епифанов еще раз прочитал написанное:

"Сим докладываю, что Седьмого числа Марта месяца сего года крестьянин Дмитрий Васильев Гаврилов подобрал в степи человека раздетого, молнией оглаушенного. Сего человека видал и уездный землемер Федулкин, каковой от молнии испужался и уехал с криками. О чем Гаврилов упомянутый по приезде полиции рассказал.

От молнии с человеком приключилась забывчивость, что последние месяцы где был и что делал, не помнит он совершенно, как и про случившееся с ним. Человек был раздет, избит с синяками, одет остался в тужурку иностранного покроя и штаны, в каковых иные матросы иноземные ходют, тулупа либо иной одежи теплой и шапки не имел. Но в справном иноземном же исподнем, брит и чист телом и волосами. Из обуви на нем сапоги короткие, со шнурами, выделки иностранной и цены, со слов, очень дорогой.

По бумагам человек сей инженер с Университета Аделаиды, со слов оного в Австралии, так же со слов подданства Русскаго, вероисповедания Православного. Крест нательный так же в отсутствии, но бечевка для креста шелковая имеется, с замочком хитрым. Так же ладанка с крестом золотая. Не жид.

Росту восьми вершков, волосы светлые русые, глаза карие, родимых пятен и иных примет не имеет. По русски говорит свободно, но иначе нежели мы. Пишет споро, но не грамотно вовсе, что прикладывается. Немецкого языка не знает.

Денег и прочих богатств при нем не было, кроме сумки инженерной конструкции, в коей инженерные же инструменты в изобилии. А так же при нем лопата имелась вида иноземного.

Дознанием найдено, что человека под видом найма в инженерные работы неведомые завезли в степь, и ограбили. Денег, со слов, при нем было до пяти тысяч в англицких Фунтах, кои исчезли, равно как и бумаги, в портмоне бывшие, вместе с портмоном. Случай в виде землемера Федулкина и крестьянина Гаврилова не дал неведомым довершить грабеж, либо оные спугнулись молнией. Каковую и в Ерзовке многие видали и засвидетельствовали случай.

Звать человека Волков Александр Владимирович, потомственный дворянин, записан во второй части Книги. Герба своего нету, но на бумагах личных пользует герб Государев, свидетельствующий род из служивых дворян.

Претензиев не имеет, по беспамятству.

К сему прикладывается самолично таковым Волковым Александром Владимировичем о том написанная расписка.

Рапорт представил Околоточный надзиратель Епифанов"

Егорий Фаддеевич удовлетворенно кивнул, сложил бумагу, запихнул вместе с небольшой запиской в конверт. Встал, отнес в соседнюю комнату почтарю Бубонину, велел назавтра же утренней почтой отправить в уезд. Вернулся в комнату, отведенную волостной полиции, налил чаю из самовара, сел поудобнее. И снова подумал о странном молодом человеке, привезенным в Ерзовку Федькой.

Интересно, а вот ежели эта фазенда была бы важная – это пришлось бы тут прямо с ней разбираться?

Следующее утро принесло несколько сюрпризов, и не все оказались приятными. Например, выяснилось, что солома – неважная замена туалетной бумаге, а на улице за домом температура заметно ниже нуля. Дима – он встал раньше меня – ругался с соседкой, точнее, было слышно что соседка ругала за что-то моего гостеприимного хозяина, но за что – я не расслышал. Однако показалось, что и ругань эта как-то связана со мной. Похоже, не очень тут чужих любят…

Но вот каша за ночь в печи разварилась отлично, и ее на этот раз было много, по крайней мере я почувствовал себя наевшимся задолго до того, как закончилась вторая миска.

– Вот и хорошо, – ставя чугунок, в который он сгреб кашу из оставшихся трех мисок, в нишу в стенке печки, сказал Дмитрий. – Вечером еще поедим, много каши принесли, но до завтра навряд ли достоит она в тепле-то. Я тебя вот что спросить хочу – а деньги-то у тебя есть?

– Знаешь Дим, с деньгами-то у меня никак. То есть нету денег сейчас. Были – а куда делись – не знаю.

– Ты не подумай чего – он как-то вдруг опять засмущался, – я скрасть их и не собираюсь вовсе, только вот тебе ехать куда надо, а без денег-то как? До города я тебя, скажем, довезу – но в городе без денег никуда.

Денег у меня не было совсем, даже из двадцать первого века: в экспедиции ими распоряжался Василич и я свои карманные финансы просто клал в бардачок. Так что за завтраком, продлившимся довольно долго, мы обсудили перспективы поправки финансового положения. Заодно я выяснил и некоторые особенности современной крестьянской жизни. И – по ходу разговора – слегка себя 'залегендировал'.

– Я вот что думаю, никого в степи не было. Федулкин может твою одёжу забрал, только это вряд ли: я его все время видел, не останавливался он возле твоего места. Да и сам ты навряд ли так раздетым в степь ушел, не иначе злыдни какие тебя опоили и ограбили да в степи помирать и бросили, вот и болит у тебя все: били сильно. А одёжа твоя сильно дорогая была? Поди магазинная?

– Магазинная…

– Тогда не иначе мы их и спугнули, не успели тебя навовсе раздеть. А то и молнии испужались, хотя навряд ли, молнию-то Федулкин видал. Его поспрошать надо, может он и татей тоже видал. Но скорее увидели, как мы едем и убежали.

– Это точно, выходит дважды ты меня спас – мне идея с ограблением понравилась, поскольку объясняла и отсутствие денег с документами и мое неожиданное появление в голой степи в десяти верстах от ближайшего села одетым явно не по сезону.

– А ты каких будешь?

– Что значит – каких?

– Говоришь ты чудно. По-русски, не как немцы какие там, а чудно. Ты не русский что ли?

– Ну да… то есть нет. Я на самом деле русский, просто родители в другую страну уехали когда меня еще не было. Я и родился совсем в другой стране, а в Россию попал как один остался. Тут родня-то какая-нибудь, да найдется. А не найдется – так на родной земле всяко лучше чем в иноземщине.

– Ну, а что же тебя в степь-то понесло?

– Не помню. Как на пароходе плыл, помню, как какой-то помещик уговаривал меня ему в имении машины наладить – помню. Денег-то у меня русских и вовсе не было, так что решил подзаработать по дороге. А то ведь родню найти – это сколько же денег-то нужно! А что потом было – нет, не помню.

– Ну и ладно, потом вспомнишь. А без денег – беда… небось твой помещик этот тебя и обобрал. Так верно он и не помещик был, а разбойник какой. А давай ножик твой трактирщику заложим? Хороший ножик, трактирщик рубля три даст, кабы не пять. Купим пшена мешок, или даже два, а потом деньги будут – выкупишь ножик. Трактирщик у нас свой, не зажилит.

– Наверное так и сделаем – ладно, фиг с ним, с ножиком, у меня и мультитул есть. – А ты вот расскажи, как тут люди живут, чем деньги зарабатывают?

Разговор мы продолжили во дворе: Дима что-то вырубал потихоньку из палок, я же просто сидел на каком-то обрубке бревна, прикрытым для мягкости сложенной овечьей шкурой, и вырезал себе деревянную ложку – Дима намекнул, что он бы и сам мне ее сделал, да времени нет. Все-таки похоже ничего серьезного я себе не отбил – задница еще болела, но уже гораздо меньше. Сидеть уже можно, вот ходить пока еще больно. Так что руки у нас были заняты, а языки – свободны, и мы активно ими пользовались. Правда я все больше слушал, лишь иногда задавая все новые вопросы.

И я узнал, что Ерзовка того (или нынешнего) времени была селом довольно зажиточным. И – очень большим, дворов поболее полутысячи, одно слово – волостной центр. Народ в основном занимался садоводством и огородничеством, хлеб, конечно, тоже сеяли, но не сказать чтобы много – степь "выпахали" и изгадили еще деды нынешних селян и чуть не три четверти земель вокруг были к пахоте практически непригодны. Однако почти каждая семья занималась еще и извозом – благо спрос на эту услугу на Астраханском тракте был высок круглый год, да зимой можно было вполне прилично заработать на заводах в Царицыне – но это если повезет работу найти. В общем, народ, по Диминым словам, не бедствовал.

Были, конечно, в селе и бедняки (у ним Дмитрий относил тех, кто жил впроголодь, чуть ли не умирая с голоду), но таковых было немного, в основном "бездельники" или, как и сам Дмитрий, "одинцы". То есть те (из молодежи в основном), кто как-либо разругавшись с родней, выделялся из семьи в отдельное хозяйство. Дмитрий "выделился" из семьи дядьев (сам он оказался сиротой с 12 лет, да у дядьев несладко было, вот по осени и ушел от них), и "обчество" ему по традиции помогло построить какой-никакой домишко и выделило землю. И, так же по "традиции", земля была "неудобной", или, если отбросить политкорректность, для земледелия мало пригодной. Собственно, сам он как раз позавчера на надел и съездил с землемером (это который с воплями умчался, как я понял), а на молнию поглядеть повернул чтобы хоть как-то развеселиться и развеять состояние охватившей его полной безнадёги.

Хотя сам себя он пока "бедняком" не считал: за зиму (точнее с прошлого сентября) заработал на заводе около восьмидесяти рублей, лошадь прикупил, по хозяйству кое-что. Но вот в селе народ имел иное мнение, и иначе, как "неуважительным" именем "Димка" его мужики и не звали. На что он сильно обижался.

Были в селе еще и "неустроенцы". Их никто бедняками тоже не считал, но и на богатых они никак не тянули. Потому что были абсолютно, беспробудно нищими и жили они лишь милостью общины. А вот бездельниками они не были: "неустроенцами" называли те семьи, которые "пока еще" не смогли отстроиться и, соответственно, завести хоть какое-никакое хозяйство после пожара семьдесят девятого года, в котором село сгорело почти полностью: из пятисот домов целыми осталось меньше сотни. Так что они пока жили у тех, кто побогаче был, за житье – батрачили, но наделы – сохранили. И, если свободная минутка выдавалась, на своих наделах работали. Вот только мало у батрака свободных минуток-то.

Узнал я кое-что и про местный агропромышленный комплекс. Комплекс был довольно сложен и, тем не менее, весьма уныл. Уныл в смысле его, комплекса, эффективности.

Быстренько пересчитывая в уме пуды в центнеры и десятины в гектары (последние для простоты один к одному), я прикинул что урожай в 8 центнеров пшеницы с гектара тут шел за рекордный, а четыре – за неплохой, рожь давала соответственно семь и три, ячмень – до десяти, но раз в пять лет, картошка же давала до ведра с сажени (это с трех метров примерно), да и то лишь по берегу Волги, и сажали ее совсем немного, да не крестьяне, а "огородники", которые ничем, кроме огородов, и не занимались. Так что большинство крестьян жило только зерном – причем именно "жила", на продажу оно почти не поступало – для себя лишь и сеяли. Крестьянин в год распахивал гектара, то есть тьфу, десятины три-четыре, и то если семья большая, на прокорм вроде хватало. При том, что четверть, а то и треть (чаще как раз треть) зерна шла на семена. Больше было просто не вспахать – сам же Дима планировал "поднять" десятины полторы, хорошо если две – но вряд ли. То есть с голоду в основном тут не мерли – это считалось по местным меркам "середнячество", но "на внешний рынок" село поставляло исключительно вишню – вишневые сады были тут поливными, да на них собственно вся доступная вода и уходила. Кроме же садов на поливных землях ничего не выращивали просто потому что были эти "земли" склонами оврагов и никакая пахота там была невозможна: все пахоты смыло бы дождями. В садах же росла почти одна лишь вишня, и в сезон ее крестьяне продавали в Царицыне рублей на тридцать, а то и на пятьдесят – правда, в урожайный год. А в неурожайный – рублей на пять, может на десять. Ну а в голод – в голод крестьянам вообще не до вишни было.

Скотины в селе было немало, причем больше волов и – еще больше – верблюдов, используемые в извозе. Коров же держали не столько для молока (хотя молоком и не брезговали конечно), сколько для разведения "на тягло" – то есть для выращивания тех же волов: на одну корову в селе приходилось по два вола. Овец в селе было вообще больше чем людей – их пасли в высохшей степи, свиньи же были наперечет и только у сильно зажиточных крестьян: жрут много. Лошади были в каждом приличном доме, но в основном для того же извоза. Дима же купил лошадку потому, что на пару волов денег не хватало, а на одном пахать (в отличие от одной лошади) невозможно. На лошади же много не вспашешь, но уж всяко лучше чем самому в соху впрягаться (а многие семьи, да чего уж – почти все – впрягались, нормально это было – есть-то всем хочется, а так и лишняя десятина запахивается. Ну, полдесятины уж точно).

Под пшеницу – пахали (сохой в основном – плуги в селе были меньше чем у четверти крестьян), потом тем же годом рожь озимую сеяли уже без пахоты – по жнивью, боронили только. Ну а потом – землю бросали, лет на пять-семь уходила она под залежи. Но урожаи все одно с каждым годом падали.

Вот, собственно, и весь местный агропром. Грустно все это – работали мужики все лето от зари до зари, а всего лишь с голоду не мерли. Богатеями местными (коих на селе аж две дюжины семей было) считались те, кто ел от пуза и пару рубах в год купить мог, да раз в пять лет сапоги новые справлял. Дома часы с кукушкой имел, а у двоих уж вовсе богатых крестьян даже были буфеты в городе купленные и зеркала в комнате висели в полроста. Прям олигархи, чего уж говорить.

Да уж, с моими-то познаниями в сельском хозяйстве до олигарха долго расти. Кое-что я конечно знал: бабушке на даче помогал с раннего детства, но одно дело – вырастить пучок укропа для удовольствия, и совсем другое – прокормить себя в течение года. Впрочем, попробую – деваться-то мне всяко некуда. А может и что иное придумаю, вокруг еще снег, конец февраля. Или стоп, тут же еще "старый стиль", то есть уже начало марта по-моему то. А конкретно – девятое марта нынче… или нет, до тысяча девятисотого разница была в двенадцать дней, и сегодня восьмое. Но ведь Волгоград – это же юг, а почему тогда снега много?

На мой вопрос Дмитрий ответил с полным пониманием:

– Так вот весна нынче запоздалая идет. Снегу зимой было куда как больше обычного, да и холода посильнее, вот весна-то и опаздывает. Ну ничё, через недельку снег стает, потом и Волга вскроется – тогда и работа будет. А мы подождем. Много снега – урожай будет больше. Ты как – идти-то сможешь уже?

Идти предстояло недалеко: в плане излечения моих синяков (подозреваю, что у меня вся задница была синяя, да и не только она) Дима договорился с соседкой насчет бани ("настоящая банька будет, на дровах топлена"), поскольку своей у него не было. Точнее, он к соседке (которая вроде как местной коновалкой числилась) обратился за советом, как избитого лечить, а она – обругав Дмитрия за то, что не обратился к ней сразу, это-то я утром и слышал – велела меня отправить к ней в баню на лечение. Заодно он получил от соседки и старенький тулупчик для меня. Соседка оказалась вдовой, а тулупчик от мужа ее остался. Слегка маловат, но все равно теплая одежда лучше чем ее отсутствие.

Ну, банька – это хорошо. Белье чистое есть, мыло взял. Только того, что "парить" меня эта соседка сама будет, я несколько не ожидал. Впрочем, она же коновалка…

Сначала я представил, что она намажет меня какими-то целебными народными мазями – и все сразу пройдет. Как же, размечтался! Евдокия – как раз эта соседка – довольно долго меня мяла, потом сказала что все кости целы, а синяки и сами пройдут. Просто тут с лечением. Хотя банька от синяков помогает, да и какой-то массажик она мне сделала. Пальцы у нее – как клещи. А сама – да таких на рекламные фотки Освенцима снимать надо.

Для мытья она принесла бадейку с какой-то мутной жижей. Я поинтересовался – оказалось, что это разведенная водой зола, называется "щелок", и ей вместо мыла пользуются. Мыться я этой жижей не рискнул, мыло использовал. А Евдокии после бани новый кусок подарил – на всю жизнь мне всяко моего запаса не хватит, а ей все же приятно. Правда она сразу отнекиваться стала, говорить что барское мыло не пристало простым крестьянкам на себя тратить. Но в конце концов взяла.

Пока я "лечился", к Дмитрию пришел местный околоточный, по мою душу наведался. Высокий дядька в мундире и шинели, с густыми усами и коротко стриженой бородой, он мне напомнил виденный где-то портрет царя Александра II (или III, я их не очень различаю). Сообщил, что по должности обязан расследовать возможный разбой, и под этим предлогом долго и нудно расспрашивал о том, как я тут оказался. Пришел он не сам – Димка еще с рассветом сбегал в местную полицию: во-первых, доложил, что "барин оклемался", да и родившийся вчера вариант с возможным ограблением для него был основанием для привлечения правоохранителей.

Впрочем, дядька этот, Егорий Фаддеевич, занудой был именно по должности. Спрашивал, записывал ответы мои в тетрадочку какую-то. Попросил еще раз – уже "официально" – показать ему визитку. "Допрос" Егорий Фаддеевич "снимал" в доме у Евдокии, куда мы после бани зашли чайку попить: у Димы-то и самовара не было, а мне все же каких-то травок принять следовало. Так что за визитками мне пришлось к Диме бежать. Но когда я принес (сразу всю сумку, как раз и мыло для Евдокии захватил), а он прочитал (или просто осмотрел) карточку, то вопросы у него почти что сразу и закончились. Уточнил, правда, где эта Аделаида находится, и я минут десять рассказывал ему про Австралию всякое. Затем почему-то спросил, шпрехен ли я дойч, на что я честно ответил "найн". Ну а под конец я, отвечая на прямой вопрос, сказал, что к полиции претензий не имею, поскольку ничего не помню и не знаю деталей возможного ограбления. И даже – по просьбе околоточного – ему в этом расписку написал. Заодно, мимоходом, сказал что координаты потенциальной родни были в исчезнувшем бумажнике, так что пока – если Дима не возражает, поживу в его хоть и неказистом, но уютном домике, а там – посмотрим.

Хороший мужик этот Егорий Фаддеевич. Ну а раз я ему "висяк" не устроил, то, надеюсь, и у него ко мне претензий не будет. Я уж попробую сам как-нибудь обустроиться, без помощи полиции. И для начала пойду в трактир и заложу ножик.

Глава 3

Кузька Мохов на жизнь не жаловался, хотя она над Кузькой посмеялась изрядно. Причем начались насмешки эти с самого рождения: поп, то ли спьяну, то ли недовольный размером подношения записал в книгу его именно Кузькой, а не Кузьмой. Это, конечно, мелочь, кто там эти книги читает, но и дальше жизнь не оставляла Кузьку в покое. Сначала невеста Кузькина померла за неделю до свадьбы, потом вторая, к которой он собрался свататься, оказалась на сносях незнамо от кого. Третью же невесту он и присмотреть не успел: в пожар семьдесят девятого года рухнувшая горящая изба так ловко метнула обломок бревна, что левая рука и вовсе работать перестала, а увечному невесту все же нелегко найти.

Так и остался к своим тридцати трем годам Кузька бобылем, но вот одиноким стать не довелось: две сестры Кузькины, сгоревшие на пожаре уже девяносто первого года, оставили брату наследство: двоих мальчонок-одногодков. Никого у них, кроме Кузьки, не осталось: один человек родни лишь у них нынче, да и тот однорукий.

Хотя может судьба с рождения о Кузьке заботилась так изрядно? Привыкший к дразнилкам с раннего детства, он наловчился доказывать превосходство свое не кулаками, а делами. И с людьми ладить научился на диво: много раз Кузька помощь получал от людей там, где другой отделался бы лишь тумаками. Так что сумел Кузька и племянников поднять, и сам не помереть. Не в богатстве и достатке конечно, но с голоду не помирали. И то слава Богу.

Не помирали, но иной раз сколь мало до той грани оставалось. А как в зиму и кобылка последняя околела, приготовился Кузька племянников в люди отдать, а самому помирать: не выкормить далее однорукому пацанят-то. Ещё бы годика два прожила кобылка-то, глядишь – и подросли бы ребята чтобы самим уже земличку пахать, но вот не повезло.

Совсем уж Кузька смирился с грядущим, даже копеечку малую отложил на панихиду по себе, да появился у соседа гость иноземный. Из самой Астралии гость!

Чудные в этой Астралии люди: этот вон вообще из столбовых дворян вроде, а лопатой машет – пятеро мужиков не угонятся! Но и дворянство свое блюдет: земелька-то вроде как и Димкина, а он хозяином на ней правит. Огороды копает, плотину вон в овраге ставит. Даже отдельный сарайчик для отхожего места выстроил. И все сам!

Но оно-то и понятно: на огороде ему нужду справлять не по чину, учён соседский гость, ох учён. Давеча тремя каплями масла старого и себя прокормил, и вон детишек с улицы обихаживает. А еще грозит, что кто по его велению делать будет, зимой и сыт и пьян жить станет. Пожалуй, надо послушать его. Тремя каплями масла десятерых кормит. А ежели ему целую бутыль дать? Нет, бутыль ему вроде и не нужна. А вот корзины с глиной пожалуй поносить стоит. Глядишь, и помирать не надо будет.

Где там корзина-то старая стояла?

Вообще-то трактиров в слободе было три, и все были собственностью общины. Но два были 'на откупе' – их арендовали сторонние люди, платившие общине ежегодно фиксированную сумму. А в третьем трактирщик назначался общиной, поскольку стоял он на самом выгодном месте и прибыли давал столько, что у откупщиков просто денег не хватало и его 'откупить'. Но этот общинный, 'свой' трактирщик, кроме того что не продавал вина ерзовцам вообще, еще и ссуживал ерзовцев из текущих доходов под залог. Потому что трактир этот был не просто так, а от местного кредитного общества – это что-то вроде крестьянской кассы взаимопомощи. В него-то мы и направились.

Ножик мой трактирщик оценил в пятиалтынный.

– Нет, не пойдет, я его почти за двадцать долларов покупал – начал было торговаться я. Говорить, что за пятьсот рублей – не стал, понял уже кое-что про нынешние деньги, а перевести в уме "свои" цены в теперешние просто не сумел. Я их – теперешних цен – и не знал вообще-то совсем.

– Ножик хороший, слов нет, одна перламутра красная денег стоит – согласился было со мной трактирщик – Только ведь если что, то задорого я его не продам, господа тут не ездют. Потому вот двадцать копеек, мое последнее слово. Ну а нет – так нет, тебе, барин, вольно продавать аль не продавать, а мне перед общиной ответ держать.

Ножик за такие копейки я не продал. А по дороге домой все размышлял, что еще тут можно продать. И пришел к печальному выводу, что при нынешнем спросе на изделия хайтека максимум, на что могу рассчитывать – рубль, ну полтора. Нет у народа денег, потому и не продать мне ничего за нормальные деньги.

Однако все же что-то хорошее все же произошло: Кирилл Константинович вчера на вечерней проповеди рассказал про "несчастного меня" и призвал паству помочь кто чем может в деле пропитания и согревания "христианскую веру не продавшего" юного дворянина. Так что народ – по горсточке, по капельке – притащил крупы всякой довольно много (Димка потом безмен у однорукого соседа взял, взвесил – оказалось что с полпуда будет), с дюжину яиц, а на дворе появилась небольшая поленница дров. Причем я дровам больше всего радовался: у "хозяина" моего их и вовсе почти не было, камышом печку топил.

Вечером доели кашу, Дима запарил новую порцию, на завтра. При этом он так вдохнул, что я понял – вопросами пропитания своими силами необходимо озаботиться максимально быстро. Того, что сельчане принесли с подачи отца Питирима, надолго не хватит: если есть все же не совсем впроголодь, то максимум месяц продержаться можно, а я себя в еде что-то не очень ограничивал. Правда и Диму заставлял есть досыта, упирая на то, что мне нужна помощь, а от голодного реальной помощи ждать не приходится. Он вздыхал, жалел "зря потраченную" еду – но пока было сытно. А вот что будет через месяц…

А через месяц будет уже конец марта, а по европейскому календарю – середина апреля. А Царицын – все же какой-никакой, а юг (по сравнению с Москвой хотя бы). И если сделать небольшую тепличку из пакетов, то можно будет наверное уже и помидорки посадить. Правда было бы неплохо для ускорения процесса озаботиться рассадой. Только вот в чем ее вырастить-то? Из подходящей посуды у Димки всего одна миска есть, но он из нее кашу ест…

Пошел к соседке, Евдокии. Когда объяснил, что мне надо – получил неплохой блюдцезаменитель: дно от разбитой крынки. Оно было изъято из игрушек Дуниной дочки: ну да ей – игрушки, а мне для дела надо. Заодно попросил и немного землицы плодородной: та, что за домом была, доверия не вызывала: глина-глиной. Ну и копнул с краю навозной кучи…

Пообещав соседке, что все обратно закопаю, я очень радостно бежал домой, прикрывая ладошкой от холодного воздуха червяков: немного, но в тепле под кучей трех я откопал. Дома землей вычистил коробку от плавленного сыра, в которой лежали разные мелкие винтики-гаечки, распорол ручку от сумки и, распустив кусок, получил метров двадцать синтетической толстой и прочной бечевы. Из куска пружинистой проволоки (всегда нужна водителю, бензопровод прочистить или еще что) со второй попытки согнул приличный крючок, затем еще два…

Рыбу я ловить не умею, и в жизни этим занимался пару раз в детстве. Но кое-что читал, кое-что видел. Кто-то из местных богатеев пожертвовал в мою пользу с четверть ковриги пшеничного хлеба, и я им тоже воспользовался. Не всей четвертушкой, отщипнул лишь немного. А потом – снова пробежался по соседям. У Евдокии нужного мне масла не было, а вот у сухорукого соседа Кузьки, что жил в следующем доме, масло нашлось. Точнее – пустая из под него бутылка, но три капли на комок хлеба нацедить удалось. Причем масло было, понятное дело, нерафинированным и вонючим – но, согласно вспомненной мною книжке, такое и требовалось.

Так что ближе к полудню я, одетый в полушубок, сидел на льду Волги. То есть не сидел: складным топориком ковырял лунку во льду. Сначала просто ковырял – боялся распугать рыбу, потом – долбил. Лед оказался довольно толстым, сантиметров в двадцать пять – но в конце концов лунку я сделал. И даже не лунку, а небольшую прорубь, но куда снасть забросить у меня теперь было.

Зимняя рыбалка – это хобби не моё. Я вообще никогда зимой не рыбачил (да и летом – тоже). Но жрать захочешь – будешь ловить как миленький. Сел я на кучу камыша, который нарубил тут же, у берега, а ноги обмотал поверх ботинок захваченным у Димы большими кошелками, из того же камыша похоже и сплетенными. Налепил на один крючок хлеба, на два – червяков, и приступил к рыбной ловле.

Не знаю – то ли сработало "счастье новичка", то ли масло оказалось уж очень ароматным, но где-то через час, когда ноги у меня окончательно замерзли, я поймал уже с десяток мелких рыбешек. Каких – не скажу, но скорее всего ершей: ну очень колючие плавники у них были. Еще на червей поймались два окуня (этих-то я знаю), но больше ловилось именно на хлеб. Правда он-то как раз уже и закончился, но все же уже получилась неплохая прибавка к скудному рациону.

Последняя рыбка была уж совсем никуда, и я, подумав, нацепил ее на самый большой из крючков и снова закинул удочку. Может потому что Волга еще недостаточно изгажена была, а может и просто повезло – но минут через десять, когда я уже собрался с рыбалкой закончить, "леска" в руке моей дернулась очень сильно.

Рыбину я подтянул к лунке очень осторожно. Большую рыбину. Хорошо, что я когда-то посмотрел в интернете фильм "Счастливые люди" про какую-то деревню на Енисее: там все рыбалкой кормились, и диктор сказал, что налим в воде себя тащить позволяет, а вот из проруби вытащить – так сразу дергается и сорваться может. Так что я аккуратно достал нож, открыл крестовую отвертку и в воде воткнул ее рыбине под жабры – после чего рыбина легко вытащилась. Действительно большая, тут и на полный обед двоим хватит.

Вернулся я часа в три. Дмитрий очень обрадовался моему возвращению:

– Я уж думал, что ты навовсе ушел, а полушубок-то Евдокии вернуть и позабыл. А ты и не ушел вовсе…

Когда же он увидел пойманную мною рыбу, то обрадовался еще сильнее. Рыбину мы сварили в его чугунке, просто так – для ухи никаких приправ и в помине не было. Но поели с огромным аппетитом, и Дима сказал что "в прошлый раз" рыбу он едал аж пару лет назад. Надеюсь, что эта рыбина – не последняя. Потому что из того же фильма, если я правильно помню, почерпнул что налим ловится долго, но верно: там мужики мальков на наживку запасали по одному мальку на будущего налима – и оставляли удочки в реке на сутки. Поэтому, уходя, я пару мелких рыбок тоже на крючки нанизал и в реке оставил. Привязал, конечно, лески свои к палке, срубленной на берегу, а лунку камышом, на котором сидел, и прикрыл: морозы тут уже слабые, авось не успеет сильно замерзнуть. Кусок рыбы отнес Кузьке – за что потребовал бутылку из-под масла: там еще несколько капель оставалось.

Вечером на реку не побежал – устал сильно, но на следующий день рванул на Волгу уже с первыми признаками рассвета. И не зря: два налима поймались. Так что на реке я провозился ещё часа три наверное: прорубил еще две проруби, в старой – поймал пяток мелких рыбешек и поставил три удочки на налимов. Заодно и понял почему на первую удочку так хорошо ловилась всякая мелочь: похоже, прорубь получилась как раз над ямой с этими рыбками, а грузилом у меня была тяжелая гайка. На прочих же удочках грузила были хиленькие, рыбки-наживки течением сносило довольно далеко – а там-то налимы и клевали.

Домой я пошел мимо трактира: решил выменять одного налима на всякие приправы к ухе, хотя бы луку выпросить. Трактирщик же, как только я вошел, увидел этих налимов и тут же сказал:

– Что, рыбу принес продавать? А ее я как раз куплю, – и, подумав, добавил: – Поменьше которая – за три копейки, а большую я, пожалуй, и за пятак возьму. Хорошая цена, соглашайся, барин. Вот и мужики подтвердят – хорошая цена.

Мужики в трактире дружно загудели, что цена лучше чем на рынке, и я, подумав, взял пять копеек. Давая ее мне, трактирщик тихо сказал:

– Вот, и ножик свой хороший сберег. А ежели еще рыбу принесешь, то я ее всю и возьму, по три копейки за фунт возьму.

Трактир работал, на мой взгляд, вообще круглосуточно, так что и в последующие дни утром и вечером я относил туда пойманную мною рыбу. Иногда – пару, иногда – три или даже четыре. Худо-бедно, но в день я получал с этого помысла в среднем копеек по двадцать-тридцать, да и домой по рыбине приносил. Дмитрий купил на отданный ему рубль три пуда пшена, да еще лукошко морковки и связку лука для ухи, так что проблема пропитания несколько отошла на второй план.

Но встала проблема моей 'интеграции' в Димино хозяйство, а точнее – в местное сельское хозяйство, со своим уникальным семенным фондом. Однако Дима, хотя и сказал что огород можно копать 'вот отсюда и до оврага', добавил, что 'все одно ничё не получится' потому что дом стоял на возвышении и к началу июня уже воды тут не будет и все засохнет. На вопрос 'а овраг чей' он ответил, что овраг конечно ничей, и если мне хочется, я могу его себе взять и использовать как угодно, но только после таяния снега и в нем воды нет.

Я в хлебопашестве конечно ни уха, ни рыла, а вот насчет огорода – бабушка дала мне массу базовых знаний и умений. Это сейчас воды тут с июня нет. А если хорошо постараться, то будет. И я пошел стараться.

От дома до оврага было метров сто пятьдесят. Сам овраг был шириной метров десять и глубиной посередине метра три. Вверх по склону он шел еще метров на двести, и, по моим прикидкам, площадь водосбора у него была с четверть квадратного километра, а то и больше. И пока на этой площади лежал снег, неглубоко, сантиметров на десять-пятнадцать, и уже сильно осевший под мартовским солнцем, но лежал. Поэтому я, взяв свою лопату, приступил к строительству плотины.

Лопата у меня была хорошая, в свое время ее сделали на первом ГПЗ. Бабушка научила экономить силы при перекопке огорода, поэтому я всегда точил лопату до остроты бритвы. Ну, может и не бритвы, но копать ей было легко. С Дмитрием съездили (уже на телеге) к Волге, где нарубили полную телегу ивовых кольев. Ну а после приступил к собственно строительству.

Принцип 'бери больше – кидай дальше, отдыхай пока летит' работает хорошо, вот только спина потом почему-то плохо гнется. Тем не менее в первый же день работы, десятого марта, я смог насыпать основание плотины метра на полтора в высоту посередине и метров пять в длину – в самом овраге земля почти не промерзла под довольно толстым слоем снега, наметенного туда за зиму. Снег я разгреб и попросту перекидывал глину со дна оврага в кучу, которая получилась в ширину метра два. Не ахти, но лиха беда начало.

Увидев результат, с утра Дима снова скатался к Волге и привез еще пару возов кольев. Не совсем кольев, толстых прутьев – но и то хорошо. Я же работал как кролик с Энерджайзером в заднице, и к вечеру плотина поднялась еще на полметра. Дмитрий весь день возился со сбруей и сохой, но ближе к вечеру тоже принял некоторое участие в празднике труда и перетаскал в деревянном ведре с кубометр глины. А на следующий день ко мне присоединилось человек пять соседских детишек и однорукий Кузька. Плотина росла, в длину и ширину в основном, так что подняли мы ее всего сантиметров на тридцать. Причем теперь приходилось не столько 'брать и кидать', сколько таскать глину на гребень. Зато детишки приволокли еще приличную кучу ивовых прутьев и камыша, и плотина получалась хоть и не очень сильно, но армированной.

Так что работу я себе нашел. С утра – бегал за рыбой, вернувшись – до заката строил плотину. Обеспечивая себя таким образом и питанием, и занятием. Но нынешняя крестьянская жизнь, честно говоря, меня в восторг не приводила.

Больше всего меня донимал холод. Уже на третий день до меня дошло, что подразумевал Димка словами "банька дровами топлена": дрова были для местного населения роскошью. Практически все деревья в округе были употреблены на различные нужды еще видимо дедами нынешних жителей, так что практически единственным источником дерева для села были беляны, ходившие с Камы в Царицын (с них крестьяне покупали бревна для ремонта жилья) или рынки (питающиеся из того же источника). Поэтому основными видами местного домашнего топлива был кизяк (смесь соломы с навозом, а вовсе не сушеный навоз, как я думал раньше) и камыш (который, впрочем, было необходимо еще собрать и привезти с Волги).

Ну а такое топливо диктовало и местные рационы: для выпечки хлеба печь нужно было хорошо прогреть, поэтому в основном тут варили кашу (на камыше). Камыш горит жарко, но недолго, и каша в основном получалась полусырая. Крестьяне все же немного дров покупали – и раз в две недели пекли хлеб. Который, впрочем, тоже получался не очень…

Так что принесенные сердобольными соседями дрова Димка тратил очень бережно, и температура в доме вряд ли поднималась выше десяти градусов. Меня такое положение дел не грело – тут уже в буквальном смысле этого слова. В Ерзовке был свой "дровяной рынок" при местной лесопилке, но цены…

Хотя, если вдуматься, цены были более чем божеские: сажень дров (березовых) стоила три рубля. Сажень – это "кубик" со стороной чуть больше двух метров, дрова так "кубиками" и сложены были, я померил рулеткой – почти десять кубов. Только вот хозяин лесопилки продавал эти дровишки лишь саженями. Поскольку трех рублей у меня не было, я разорился на четверть сажени "худых дров" – обрезки горбыля с лесопилки вперемешку с тонкими березовыми хлыстами и всякими кривыми ветками. За "розницу" пришлось отдать целый рубль – практически все, что получил за неделю от трактирщика, но дальше жить в холоде я просто уже не мог. Ну да ничего, рыбалка у меня шла очень удачно, в день получалось продать до десяти фунтов рыбы – возмещу затраты быстро. Тем более что с соседским Колькой мы начали таскать рыбку уже дважды в день, утром и вечером, и доходы суточные тоже возросли – копеек аж до сорока.

Следующие десять дней все свободное от рыбалки время я проводил на плотине. Снег – видимо от тепла выкопанной земли – начал довольно быстро таять, и приходилось глину таскать уже с краев оврага. А таскать – это не перекидывать, скорость строительства сильно упала. Тем не менее дело продвигалось. Детишки, конечно, помощниками были не богатырскими, но они все же обеспечивали мне "арматуру" – плетенки из камыша. Да и просто утаптывали глину, что тоже экономило мне время. Ну а поделиться лишней рыбкой на обед (тем более что "рыбки" редко меньше килограмма попадались) – это не жалко.

Вот правда ивовых прутьев брать уже стало негде – мелкая заросль ивы в Татаркиной балке как-то быстро закончилась. Поэтому, поразмыслив, пришлось потратить ещё два рубля на полсажени дровишек – в основном осинового "тонкомера", из которых получились неплохие колья.

Снег таял уже очень быстро, и вода в овраге поднялась уже почти на два метра. Поэтому четырнадцатого числа, густо набив колья по гребню, я заполнил пространство между двумя плетнями глиной до самого верха оврага и сколотил из извлеченного из кучи дров горбыля примитивный водосброс – чтобы вода не размыла с таким трудом построенную плотину. Сколачивал я горбылины дубовыми шплинтами (благо было чем дырки под них сверлить), потому что гвоздей не было вообще, а дубовую палку (точнее, обрубок ветки) я нашел в тех же дровах. Получилось неплохо, поднявшаяся вода весело журчала по деревянному желобу, а я еще два дня наращивал плотину снаружи.

Но, честно говоря, плотину я строил, очень мало имея в виду будущие свои успехи на поприще огородоводства. И копал я до изнеможения, чтобы ночью быстро вырубиться от усталости и не истерить в подушку, вспоминая дом и родителей. Да, я знаю, как "сделать правильно" – напишу им через "ФедЭкс". "Назад в будущее" все же смотрел. Но ведь, скорее всего, мир уже изменился, и я даже не могу сказать – а родятся ли вообще мои родители, бабушка, тетка с племяшкой, вообще все те кого я помню и люблю. И лопатотерапия мне помогала – вырубался я лишь только ложился. Ну а к концу строительства и истерика как-то поутихла.

Шестнадцатого марта снег в основном уже стаял и Дмитрий отправился на пахоту. Делянка его располагалась верстах в десяти от Ерзовки, поэтому ехал он на целую неделю. Поскольку 'выделившись', он получил надел на целине, то и решил начать распашку как можно раньше, в надежде успеть распахать своей сохой две полных десятины. Я же занялся 'вспашкой' огорода.

Мне было лет десять, когда бабушка откуда-то принесла британскую 'Энциклопедию огородника' на русском языке. Там было много забавных советов, типа высадки помидор из парника в грунт в начале марта, но один совет оказался действительно полезным: насчет перекопки огорода на два штыка в глубину. Сначала верхний слой снимается, потом земля снова перекапывается на штык и после этого первый слой возвращается на место. Я, конечно же, над советом посмеялся, но в порыве детского энтузиазма метра полтора грядки так и вскопал. Результаты меня (да и бабушку) убедили: посаженый на грядке горох вымахал метра на два в высоту. Тот же горох на продолжении этой же грядки, но вскопанной обычным способом, был вдвое ниже и пожелтел в середине июля, в то время как 'глубокий' зеленел и цвел почти до конца августа. Посаженная грядке на следующий год на 'глубокой' грядке морковь выросла квадратного сечения: морковки получились такими громадными, что плотно, как брусчатка на мостовой, прилегали друг к другу. Так что мы с бабушкой старались перекапывать так грядки хотя бы раз в три-четыре года. И тут я начал копать грядки именно так.

Первая грядка у меня была вскопана под редиску. Небольшая, примерно семьдесят два сантиметра шириной и длиной в пять метров сорок сантиметров. Примерно – просто я сделал парник из упаковочных пакетов, которые были тридцать шесть на пятьдесят четыре. Их я аккуратно разрезал пополам, потом сваривал получившуюся пленку зажигалкой, и вставлял в рамки из ровных ивовых прутьев. Пленка конечно же тонкая, но думаю ураганов тут не будет, какое-то время она выдержит. Каркас для парничка я сделал из ивовых же прутьев потолще.

На изготовление парника у меня ушло полдня, хорошо еще что скотчем легко пленку к рамкам приклеивать. Зато к вечеру, померив температуру мультиметром, я увидел что земля – по крайней мере с поверхности – прогрелась аж до семнадцати градусов. Так что утром следующего дня я уже посеял редиску. Сеял я ее квадратно-гнездовым способом, через десять сантиметров. И из двух пакетиков семян в результате у меня полтора осталось нетронутыми: мелкие у редиски семена, много их в пакетик влезает.

Второй парник я делал уже побольше, под помидоры. Площадью – примерно такой же, но еще и в высоту поднял его на пятьдесят четыре сантиметра. В смысле, сделал еще и боковые стенки. Помидорных семян у меня из гамбургера набралось семнадцать штук, и я их замочил в блюдце. Ну, то есть, не совсем – это была боковушка от всё той же разбитой крынки. Но я ее напильником подравнял – и получилось почти что блюдце. Кривенькое, но функциональное.

Соседкина дочка, Оленька, шустрая девчонка лет шести, принесла мне еще целую пригоршню черепков от разбитых крынок, и в этих черепках мы с ней тоже рассаду потом посадили. А парничок уже у себя на огороде она сама поставила, правда совсем маленький. Я ей два пакета дал – думал, поиграет и выкинет, но парничок она всерьез построила. Пакетов ей хватило на половину одной стенки, так она вместо пленки бумагу на рамки пришила – обрывки бумаги были выпрошены в бакалейной лавке. Затем она их пропитала парафином из свечного огарка – правда тут ей брат помог, Коля, парень лет десяти, с которым мы как раз и рыбачили. Свечи тут парафиновые сами делали, благо в лавке парафин с нобелевского нефтяного завода продавался очень дешево. Выпрошенной бумаги ей правда все равно не хватило, но я ей выдал еще пяток пакетов – и у нее получился парничок метра на полтора длиной. Для парничка ей я специально шесть помидорных кустов потом выделил, больше в него не помещалось, да и пару десятков капустной рассады отдал: уж очень ей было интересно с огородом возиться.

Не забывал я дважды в день, утром и вечером, бегать на Волгу. Продолжалось правда это недолго: двадцатого марта Волга вскрылась и приработок мой прекратился. Хорошо еще что сосед однорукий меня предупредил, что завтра ледоход начнется, не пропали удочки мои. Точнее, две все же пропали, я решил, что может Волга не с утра вскроется и рыбку поймать все же получится – и парой "удочек" рискнул. Не получилось, и две удочки 'уплыли'. Но все же почти два рубля я заработать успел – сверх уже потраченного.

А на следующий день вернулся с пахоты Дмитрий – у него соха сломалась. По правде говоря, я вообще не представлял, как такой палкой землю пахать. Соха у Димы была старая, еще отцова, дядья сохранили. Чтобы ее починить, требовалась какая-то специальная дубовая палка, а дубы в округе еще деды нынешних жителей все повывели. Купить же таковую можно было либо во время навигации, с проплывавших по Волге белян, либо – как сейчас – только на Царицынских лесопилках. В Ерзовке же лесопилка была небольшая, и дуба на ней не было, только ель и сосна, да береза "на дрова". Так что, наскоро собравшись, мы отправились в Царицын. В этом смысле повезло, что сломалась соха рано утром, так что, запрягши лошадку в телегу, мы добрались до городских предместий уже к полудню – все же земля была еще подморожена и дорога не превратилась в пропитанную навозом трясину.

По дороге у меня появились новые темы для обдумывания "вписывания в местный менталитет". Я просто не сразу сообразил, но когда уже выехали на тракт, я задал Диме в общем-то естественный вопрос:

– А что, Федор, в селе ни у кого вообще палки нужной нету?

– Да есть, почему не быть? – немного подумав, ответил он. – Почитай у кажного найдется – соху починить, ежели что, или для иной какой надобности.

– Так может проще у соседей попросить? Или даже купить у них? А то ведь весь день потратим.

– Нет, не даст никто, и за деньги не даст – убежденно ответил он. – А ежели у них соха сломается, или еще зачем палка нужна будет? Нет, не дадут. А на рынке купить – так на то и рынок, чтобы продавать.

Да, странные тут на селе отношения. Незнакомого парня подобрать, обогреть и накормить – это запросто, а палку дать – так ни за что. Есть над чем подумать. И этим-то я и занимался оставшиеся два с лишним часа пути.

Глава 4

Евдокия Петровна хозяйкой была справной, да и жила милостью Божьей не обиженной: из пяти детей трое живы, да и дом в достатке был. Пока муж не простудился два года назад и ее не оставил вдовой. Пахоты конечно в аренду сдать пришлось, чтобы было чем налог подушный оплатить, да уж вышли те денежки, только три рубля с двадцатью копейками и остались. До осени еще конечно можно до шести рублей денег набрать, молоко в город возить – корова еще в силе, ну а чем зиму пережить – об этом и думать страшно.

Было думать страшно. А тут – появился у соседа, у Димки, инженер гостем, из Астралии иноземной – и все иначе стало. Чудной инженер: сам молодой совсем, а детишек со всей улицы привечает, кормит да обиходит. Огороды вон сам копает, да и других заставляет: воды, говорит, на все огороды хватит, картошки да капусты посадим – и весь год сыты будем. А ведь и впрямь пруд поставил – утонуть можно. Вроде и невелика хитрость, а кроме инженера никто и не додумался овраг перегородить запрудой этой. А запруда-то – глянуть страшно, больше дома, а он почитай один ее и насыпал. Что там Кузька однорукий ему напомогал-то? Али дети малые – ну сколько они нарыли-то? Воды же – саженей в сто пятьдесят пруд тот длиною, на огороды – точно хватит. Сыты – не сыты, а уж с голоду не помереть может и получится: еще снег не везде стаял, а у него в прозрачном домике уже зелень вовсю.

Грит, что у него энер… как его, жайзер в заду. И детям такой же поставить грозится. А Колька – в бане давеча с ним был – грит что задница у него как у людей, нет там ничего… но все копает, строит – и без устатку! И помогать всем помогает. Косу вон поправил – на лету солому режет! Оленьке вон тоже домик прозрачный построить помог, пузырь тонюсенький для стенки подарил. Вот у Димки соха сломалась – так с ним же в город и поехал, обратно помогать. Хороший этот инженер Александр Владимирович, добрый, к людям обхождение имеет.

Одно странно: вроде православный, а в церковь не ходит, и не крестится на нее. Димке, правда, сказал что в Астралии этой нету церквей православных, вот и не знает он таинств – но может врет? Хотя ведь точно не жид, в бане жиду не спрятаться. У них, у жидов-то сразу видать, а у русских мужиков…

Ой, прости Господи за мысли срамные. Александр Владимирович сказал, что его лопатой огород мне копать, пока нету его, чтоб лопата не простаивала. А как лопата-то простаивать может? Ой… копать надо, копать! Дай Бог здоровьица Александру Владимировичу…

Город я почуял издали. Причем именно почуял – ветерок вдруг донес волну запахов, сравнимого с ароматом огромной свинофермы. Хотя сама дорога – Астраханский тракт, как мне Дима сказал – тоже навозом вымощена и пахнет ни разу не "Шанелью", но тут пахнуло – так уж пахнуло. И сразу, только проехали небольшой пригорочек, открылся город: скопище каких-то хибарок с одной стороны дороги – и явно заводские корпуса с другой. Запах шел не от завода.

– Ну в Царицыне и запах! – поделился я с Димой ценным наблюдением. Не для того, чтобы "открыть ему глаза", а просто чтобы хоть что-то сказать: последний час мы ехали вообще молча и мне показалось что Дмитрий на меня чем-то обижен.

– Дык не город это, до городу-то еще верст пять будет. Завод это французский, Урал-Волга называется.

– Как?

– Урал-Волга, вон там дома – называется "маленькая Франция". А это – он указал рукой – ихний поселок, рабочие, стало быть, живут тут. Ох и ужасти тут! Я-то подальше работал, на Бранобеле – тетка помогла наняться. Я-то у тетки жил, а иные – больше тут. У Бранобеля свой городок есть, однако там только рабочие живут, кто на все время. А кто из крестьян на зиму работать нанимается – вот тут же живут, у Бранобеля вся земля ихняя, жить не разрешают.

– А в городе жить?

– Так и в городе не разрешают, да и места там нет. В другой раз в город поедем – сам увидишь.

– А почему в другой раз?

– А тут торг ближе, и запрашивают меньше. Здесь палку и купим, на лесопилке. Вон там, с того краю на рынке.

Да, это я просто разбаловался на свежем воздухе в деревне. И пахло вовсе не как в привокзальном сортире Мухосранска, а вовсе как в двадцати шагах от него. Неприятно, но терпимо. А на рынке, куда мы завернули, и вовсе знакомый запах конского навоза полностью забивал прочие ароматы. Хорошо еще, что дорога шла высоко над рекой: тракт был почти сухим и грязи было немного. А вот то, что Дима назвал словом "рынок", было уже очень грязным местом и мне туда не хотелось. И вдруг я увидел напротив рынка у завода довольно большой домик с чуть менее большой вывеской: на вывеске в половину стены была надпись 'Скобяные и иные железные товары т-ва Урал-Волга'. Договорившись встретиться у этого магазина, мы разошлись, каждый в своем направлении.

Магазин меня приятно удивил. Главным образом – ценами. Оказалось, что листовая сталь толщиной около полутора миллиметров (она почему-то называлась "лопатной") стоила тут всего рубль сорок за пуд! Полудюймовый (шестилинейный) пруток стоил столько же, а трехлинейный – рубль пятьдесят пять. Топор – небольшой, без топорища – стоил сорок пять копеек, такой же (в смысле без ручки) молоток – двадцать пять, полупудовая кувалда – рубль, а маленькая, в четверть пуда – полтину. Лопата же (тоже, понятное дело, без рукоятки) тоже стоила полтинник – что меня удивило: весила она гораздо меньше трети пуда, ожидаемой по цене лежащей рядом лопатной стали в листах.

Глядя на все это "богатство", я прикидывал, чем из перечисленного можно было бы воспользоваться для резкого подъема собственного благосостояния. Рубль у меня был (и даже почти два), а как раз рубль стоил лист "лопатной" стали размером, как написано, аршин на два. А что? можно вон сколько лопат понаделать! А можно и не только лопат…

Дима подошел к магазину минут через пятнадцать, и донельзя довольный: нужную ему палку он сторговал даже не на лесопилке, а на дровяном торге (где продавались отходы с этой лесопилки), причем всего за семь копеек: кривое двухметровое бревнышко (а, скорее, просто толстую дубовую ветку) он решил обтесать сам. Причем имея в виду воспользоваться моим складным топориком, поскольку его топором только дрова рубить и можно, да и то – плохо. Потом настроение его резко испортилось, но все же после получасовых уговоров он вытащил из-за пазухи семьдесят копеек и я купил в магазине все, что хотел. То есть не что хотел (хотел-то я все и еще немного), а то, без чего обойтись было невозможно: маленькую кувалду и зубило за пятнадцать копеек. Свой рубль я отдал за "лопатный" лист, а остальное потратил на проволоку и небольшой кривой обрезок листа толщиной миллиметров в пять (видимо двухлинейного, насколько я понял текущие "единицы мер и весов").

В результате всю обратную дорогу я был очень доволен жизнью, а Дима, напротив, дулся на меня – за "выброшенные" деньги, на себя – за то, что дал себя уговорить, да и вообще на жизнь беспросветную. А тут еще и дорога подтаяла – так что домой мы вернулись уже в пятом часу.

Дима тут же приступил к обтесыванию бревна. А я, взяв обломки сохи (там как раз одна палка, которой, собственно, земля и пахалась, лопнула), принялся мастерить задуманное. Димин топор как нельзя лучше годился для использования в качестве молотка – достаточно тяжелый, ухватистый – зубило пробивало стальной лист почти насквозь. Ну а дальше все, как обычно: дрелью сверлились дырки, напильником зачищались края… Очень удачно я выторговал за пятак в магазине кусок "трехлинейной" проволоки-катанки длиною около метра – из него получились вполне приличные заклепки. Цена такой оказалась потому что проволокой что-то перевязывали (видимо, железные прутки), так что досталась она мне по цене лома – но мне и распрямить ее недолго было.

Удачно, что не пришлось отвлекаться на готовку – Евдокия к нашему приходу сготовила приличный обед (он же – ужин). Рыбу Колька принес, много – и перекусили мы не только наваристой ухой, но и жареной рыбой. Слегка подгоревшей, но лишь немного, есть можно. Хотя в том, что рыба подгорела, я сам виноват: уезжая в город, отдал свою лопату соседке и велел ей тоже вскопать делянку под огород, ну "чтобы лопата не простаивала". Так-то у большинства крестьян лопаты вовсе деревянные, много не накопаешь – а ей троих детей кормить.

Доводку своей конструкции я продолжил с утра – вечером работу пришлось прервать "на самом интересном месте" просто потому что вменяемого искусственного освещения на селе никакого не было. И к полудню я работу закончил. Как раз к тому самому моменту, когда Дмитрий Васильевич, утерев пот со лба, закончил обтесывать свое бревнышко: дуб – он довольно твердый все же, а палка для сохи требовалась довольно непростая.

– Вот, – довольно сказал он, – теперь только рукоять приделать, железом оббить – и можно будет завтра снова на пахоту отправляться. А ты это что сделал?

– А это – такой, скажем, плуг. Небольшой, как раз, думаю, твоя лошадка его осилит. Сейчас полозья поставлю – и можно будет пробовать. Ты на какую глубину землю пашешь?

Дима задумался.

– Ну, вершка на два, а то и на три, а что?

– Мало это, я тогда поставлю на четыре вершка – ответил я и, отмеряв рулеткой нужное расстояние, просверлил в рукоятке дырку. Затем шпилькой (которую я нарезал из проволочины) закрепил "опорные салазки" на нужной высоте – Все, теперь можно пробовать.

Из листов железа (довольно мягкого, чуть получше легендарной "стали гвоздевой 3", но иначе я бы и не справился) я сварганил (на дубовой болванке) что-то вроде небольшого плуга с отвалом. Из метрового куска доски и двух крепких палок сделал какое-то подобие ручки плуга, а вместо опорных колесиков поставил небольшие салазки, оббитые снизу железными же полосами. Все это было скручено вместе стальными шпильками. Правда "гайки" из того же "лопатного листа" были практически никакие, но навернутые по три штуки с каждой стороны держали они вполне достойно, да и контрились без особых ухищрений. По "старой привычке" плуг я заточил до остроты если не ножа, но уж всяко лучше Диминого топора, и рассчитывал, что вся конструкция должна будет работать вполне прилично. Хотя – вполне возможно – и не очень долго.

Осмотрев мою высокотехнологическую конструкцию, Дима внес рационализаторское предложение, важность которого было сложно переоценить:

– А лошадь как цеплять к этой штуке? – спросил он.

После короткого обсуждения (и примерно часа работы) на плуге появилась проушина, через которую веревка от лошади и была привязана. Дима опробовал "плуг" на моем огороде, после чего радостно погрузил это чудо сельскохозяйственного машиностроения на телегу и помчался пахать целину. А я – продолжил вскапывание огорода. И рыбалку.

Пару крючков я выточил из каких-то мелких обрезков 'лопатной' стали, а для лески снова использовал капроновую (или нейлоновую – не понимаю я в синтетике) нить, которую добыл из ручки моей сумки. Ручка все равно была вдвое длиннее, чем надо, так что укоротив её на пятнадцать сантиметров, я получил ещё метров наверное с полста прочной толстой нити. Грузила у меня уже железные были, из обрезков трехлинейного прутка, просверленных насквозь. Поплавки я вырезал из куска сосновой коры, которую отковырнул от бревна, лежащего перед чьим-то домом. В первый же день мне удалось наловить с десяток мелких рыбешек, а на второй я уже поймал и средних размеров налима. Которого съел сам, тем более что рыбу стали ловить уже 'профессиональные' рыбаки из села со странным названием Погромское с другого берега Волги и расценки на нее резко упали: на небольшом рынке возле трактира средний налим шел по семь-восемь копеек и конкурировать с ними было бесполезно. Впрочем, чаще рыбу я ел с соседскими детишками, а иногда и с самой соседкой: лук и морковка шли из ее запасов, она же и варила уху – если в этот день не батрачила. Рыбы у меня много ловилось, всем хватало, а на готовке я экономил немало времени.

За неделю я вскопал довольно большой участок. У огородников с Татаркиной балки я добыл три ведра картошки (мелкой, не чета моей), немного семян репы, укропа, небольшую связку чеснока и крынку (литра на полтора) лука-севка. 'Моя' картошка пустила обильные ростки и я, вспомнив какую-то детскую книжку, где девочка с одного клубня, укореняя оборванные проростки, получила чуть ли не тысячу кустов, проростки ободрал и посадил их укореняться в корзину с песком. Тысяча – не тысяча, а с полсотни проростков успешно начали расти. В глиняных черепках, поставленных в "помидорный" парничок: в нем хоть тепло было, в отличие от дома – потому что лишних дров, чтобы дом отопить, не было. То есть печь мы топили, но лишь вечером. А, поскольку днем в доме не сидели, и он выстывал довольно сильно. Парничок тоже выстывал, но ночью, когда, по моему мнению, растения и так особо не росли – зато им было днем и светло, и тепло.

Из помидорных семян проросли всего девять, и за почти три недели помидорки вымахали сантиметров на двадцать. По бабушкиному методу я оборвал вершинки и поставил их укореняться в воду. Чуть позже так же поступил и с боковыми веточками, обильно появившимися после отрывания верхушки. Так что к пятнадцатому апреля у меня было уже с полсотни помидорных кустов разного размера.

А еще были готовы к посадке чуть ли не две сотни маленьких капуст.

В воскресенье двадцать девятого марта я снова собрался в Царицын. Собственно, и не собирался, просто Евдокия сказала что "бабы поедут на рынок молоко продавать", и я решил напроситься с ними. Бабы в город отправились по реке, на лодке, собрав лодочнику по три копейки за проезд. У меня копеек уже не было, но я поговорил с лодочником и проезд "оплатил" греблей. Все-таки грести больше двадцати верст против течения – дело утомительное, и лодочник моему предложению обрадовался. Тем более и по течению столько грести – тоже не подарок.

Отплыли мы еще до рассвета, и уже часам к восьми приплыли в Царицын. Со стороны пристаней Царицын оказался таким же грязным и вонючим, как и со стороны тракта, но все же это был именно город: с реки были видны двух- и даже трехэтажные дома, дымили многочисленные трубы, возвышались несколько колоколен. Но главным признаком именно города был для меня гудок паровоза.

В обратный путь народ собирался отправиться часа в два, так что времени у меня было сколько угодно. Со временем проблем не было, были проблемы с финансами, точнее, с полным их отсутствием. В город-то я не просто так приехал, была у меня идейка небольшая – но вот денег на ее реализацию не было и железнодорожная станция давала мне небольшую надежду на ее исполнение. Точнее – помойка при железнодорожных мастерских.

Станцию я нашел довольно быстро, минут за двадцать – и удивился, что проход в станционные мастерские был совершенно свободным. В сами мастерские я заходить не стал, а с полчаса бродил вокруг, выискивая, куда тут сваливают всякие производственные отходы. На меня не то чтобы никто внимания не обращал – и куртка моя, и ярко-синяя сумка-рюкзачок выглядели очень необычно, но мастеровые (я думаю, что мастеровые – все в каких-то одинаковых черных куртках), бросив на меня взгляд, как-то быстро уходили. Но вот где-то через полчаса из мастерской вышел мужчина в том, что безо всяких сомнения я бы назвал мундиром, и быстрым шагом направился прямо ко мне:

– Вы из какого ведомства? И что тут ищите?

– Я не из ведомства, а ищу что бы тут ненужное украть…

– Извините, что? Украсть? – в голосе его было больше изумления, чем возмущения.

– Не совсем украсть… Видите ли, я инженер, русский инженер – но из Австралии, сколь ни странно это звучит – и волею судеб остался без денег и документов. Чтобы заработать какие-то деньги, решил изготовить одну конструкцию – но мне нужно несколько кусков металла, небольших – а купить мне их не на что. Вот я и подумал – может быть мастерские выбрасывают какие-то ненужные обрезки? Мне-то совсем немного нужно…

Мужчина ненадолго задумался и вдруг спросил:

– Where are you from, you say?

– Actually I'm from Adelaide, Australia. Graduated at Adelaide University as an electrical Engineer, but being Russian citizen after losing a family decided to come back to Russia. But… Anyway, to make a long story short I'm here without any money but I have to do something for my rescue guy. And I really needed with couple of pieces of iron…

– Извините… может, я смогу вам чем-то помочь? Какую-то сумму денег…

– Спасибо, но не надо денег. То есть деньги мне конечно нужны, но я предпочитаю их все же заработать. Так что я бы предпочел помощь в виде обрезков железа.

Мужчина помолчал немного, а потом предложил:

– Мы вообще-то железо сдаем в лом на заводы, но, я думаю, в вашем случае дорога убытков не понесет. Пройдемте в мастерскую, посмотрим, что я смогу для вас сделать.

Мастерская оказалась довольно просторным помещением (с двумя рельсовыми путями метров по тридцать), в котором сбоку стояла пара забавных токарных станков – длинными ременными передачами "привязанные" к валу, проходящему под потолком. Было там и пяток слесарных верстаков с тисками. Я вообще-то имел в виду как раз "попроситься" в какую-нибудь мастерскую – в мое время это обычно делалось без проблем, и поэтому-то и захватил инструмент, а уж к тискам тут, думаю, меня допустят – все равно за ними никого не было. А в углу стоял большой ящик, в котором лежали разнообразные обрезки железа.

Достав рулетку (сопровождающий меня мужчина посмотрел на нее с явным интересом) я быстро нашел несколько пригодных для моих целей обрезков листа. Подумав, что на коленке резать их будет менее удобно, я спросил, указывая на тиски:

– Разрешите воспользоваться?

– Вам рабочих позвать?

– Лучше я сам. Ну какой это инженер, если не может сделать все лучше любого работяги? – процитировал я любимую поговорку Василича. Правда Василич ее применял для того, чтобы послать меня сделать что-то вместо него… но на местного инженера она произвела очень положительное впечатление. А еще большее впечатление на него произвела бошевская дрель, которой я быстренько насверлил в железках нужные мне дырки.

– Какой интересный у вас инструмент! От чего он работает? Это австралийского производства? Думаю, что нам стоит заказать такой тоже. Он очень дорогой?

– Он, извините за прямоту, бесценный. Экспериментальный образец, и больше таких в мире пока нет.

– Жалко, конечно, уж больно ловко вы отверстия их сверлили. А сами сверла? Тоже экспериментальные?

– Нет, сверла обычные, быстрорежущие – сверла у меня были самые что ни на есть отечественные, но Василич предпочитал заокеанские, к чему и меня склонял с историческими примерами, так что ответ я вроде бы знал – Rapid Drill, такие есть германские, английские есть, но сейчас американские – самые лучшие. Но и тут я вам помочь не могу – сам не знаю, как фирма называется, которая их делает. А вот вы мне помогли очень сильно – я уложил железяки в рюкзачок, запаковал и убрал дрель. – Еще раз большое спасибо, но мне уже наверное пора идти.

– Да, конечно. Ой, извините, забыл представиться: Илья Ильич Архангельский, инженер, помощник начальника станции.

– Очень приятно. Меня зовут Александр Волков, тоже инженер, но просто инженер – я улыбнулся.

– Если вам ещё что-то понадобится, то вы заходите, спросите меня – я всегда постараюсь помочь. Если опять на воскресенье придется, то сразу попросите мастеровых ко мне домой проводить, я недалеко живу. Ведь у вас, как я понял, своей мастерской нет?

– Нет, но будет. Не сразу конечно, но заработаю немного – и будет.

– А вы где остановились?

– В Ерзовке. Так получилось…

– Ах, ну да, ну да… До свидания! И успеха вам!

Отобранные мною железки были обрезками той же самой, похоже, "лопатной" стали, длиной сантиметров по сорок и шириной – по семь. В мастерской я лишь сточил заусенцы – чтобы рюкзак не порвался, согнул как мне надо и просверлил по паре дырок для крепежа. Кроме них, я захватил пяток обрезков стальной проволоки, на вид миллиметров пять толщиной и еще обрезок железа величиной с ладонь толщиной миллиметра три. И под конец – пару десятков совсем уж обрезков листа, сантиметра два-три шириной и десять-пятнадцать – длиной.

По дороге обратно на пристань я немного осмотрел город – точнее, пару прилегающих к вокзальной площади улиц, но ничего особо интересного не увидел. После этого, уже на пристани, мы с лодочником обсуждали рыночные цены (в которых я ничего не понимал), затем – просто сидели и ждали ерзовских баб. Затем – часа четыре, меняясь местами, гребли – до Ерзовки было все же почти двадцать пять верст, и хорошо что ветер был в общем-то попутный и небольшой парус облегчал наш тяжкий труд. Впрочем, лодочник мне уже рассказал, что к тут ветер почти всегда попутный: утром дует к Царицыну, а после четырех – к Ерзовке. Эх, яхту бы построить! Ну да ничего, мне пока в Царицыне больше ничего и не надо, поэтому рано мне в олигархи с яхтами. Мне бы насчет пожрать досыта.

Огород я свой вскопал уже весь – в смысле, на сколько у меня хватит семян и саженцев: огорода-то было соток пятьдесят, а я вскопал не больше десяти. Поэтому у меня появилось "свободное время" и я приступил к изготовлению сеялки. Собственно, добытые в Царицыне железки нужны были мне для сошников, а все прочее я собирался деревянным сделать.

Сошников у меня получилось шесть штук: я попарно свинтил (нарезав из проволоки шплинтов) по паре заготовок, согнул их, свинченный край – опять заточил до остроты ножа. Из неиспользованной для ремонта сохи дубовой палки сделал ось сантиметров семи в диаметре, насверлил в ней дырок для зерен, потом соорудил ящик для зерна… Один обрезок железа пустил на нож для небольшого самодельного рубанка. Нож получился паршивым, тупился быстро – но я все же смог настрогать довольно ровных дощечек из дров, лежащих в поленнице.

Колеса – сантиметров по тридцать в диаметре – я вырезал из дощечек, положенных накрест друг на друга в три слоя, и по ободу обил мелкими железными обрезками. Получилось даже грунтозацепы на них сделать: концы железяк я на пару сантиметров загнул. Но безусловно самым трудным было сделать именно ось: ровную и цилиндрическую. Да, без напильника я бы такую точно не сделал бы никогда, а тут – получилось более-менее нормально.

С сеялкой я провозился дней десять. Можно было ее и быстрее сделать, но я старался сделать точно так, как было у китайской пластмассовой сеялки на даче у бабушки (с учетом масштаба и материала конечно), и некоторые детали оказались явно излишними – но об этом я догадался только после того, как их сделал. Тем не менее агрегат получился. Плохонький, но уж всяко лучше, чем знакомый по картинкам "сеятель с лукошком".

Одиннадцатого "с пахот" вернулся Дмитрий. Вернулся совершенно счастливы от проделанной работы: с моим плугом ему удалось распахать почти четыре десятины земли. Причем – по моему настоянию – он и вспахал ее дважды, вдоль и поперек поля, и проборонил. А увидев сеялку, он вообще стал буквально лучиться счастьем. Вдобавок, хотя пахота – тяжелый труд, он даже поправился. Потому что с едой у него в поле было очень неплохо: рыбы у меня ловилось много, и каждое утро соседкин Колька относил с килограмм вареной рыбы Диме на поле: за это я ему еще столько же (ну разве чуть меньше) отдавал – в дополнение к тому, что сам кормил его – и он "зарабатывал" и на прокорм всей семьи, чем очень гордился.

Обсудив с Димой "план посевной", я завершил изготовление сеялки: из расчета плотности посева я насверлил на оси еще дырок для зерна с тем расчетом, чтобы на квадратный метр высевалось триста зерен. По моим прикидкам это все равно было вдвое больше чем нужно, но в брошюрке по сельскому хозяйству, которую я нашел у Кузьки, было написано что всхожесть у пшеницы сейчас всего около пятидесяти процентов. Так что сеялка зарывала в землю четыре пуда на гектар, и местные мужики столько же сеяли. Правда без сеялки, а с лукошком.

Внизу, ближе к Волге, земля была еще мокрой и холодной, а тут, наверху, она уже достаточно прогрелась. Четырнадцатого апреля Дима, как и большинство крестьян, отправился в поля, на посевную, так что я, опираясь на 'крестьянскую мудрость', так же приступил к посадкам на своем огороде. Четырнадцатого лишь потому что тринадцатого никто сеять не желал, несмотря на понедельник.

За день я посадил картошку (и 'свою', и три ведра, купленные – точнее, выменянные на рыбу – у огородников), лук, чеснок, посеял укроп, репу, морковку, горчицу и еще какую-то траву – ее семена я тоже у огородников выменял. А второй день я посвятил севу пшеницы. Её я тоже скорее не сеял, а сажал квадратно-гнездовым методом с шагом в двадцать сантиметров. Так что примерно стакана зерна хватило почти на полсотки: посеял я две тысячи зерен. Еще чуть меньше трех сотен оставил на случай всяких катаклизмов – а вдруг засуха или саранча? А это же для теперешнего времени зерно суперэлитное! Сажал ручками, каждое зернышко отдельно – но сеялки-то у меня не было, ее Димка увез. Ну ему-то четыре гектара засевать, а у меня тут – тоже четыре, но грядки.

Про рыбалку я не забывал, дважды в сутки, на утренней и вечерней заре я сидел по часу-полтора на берегу Волги. Как-то незаметно число моих помощников увеличилось, и теперь со мной на Волгу бегало с семеро пацанов и четыре девчонки – я их назвал "отряд помогальников". Крючки мои – хоть и не самые хорошие – рыбу цепляли исправно, и в день у меня получалось рыбы килограмм десять. Так как из всех продуктов питания проблем тут не было лишь с солью, больше половины рыбы я солил и сушил. А мелочь всякую я вообще отпускал в свой прудик: пусть растет, потом съедим.

Итак, судя по всему, голод мне не грозил. Питание было правда очень однообразное, в основном вареная рыба да пшенная каша, Евдокия иногда наливала молока кружку, но жить – можно. Однако с финансовым благополучием пока ничего не вырисовывалось: денег не было. На последние три копейки я купил у кого-то из селян двух цыплят: если вырастут, то хоть супчика поем, ну а не вырастут… Но денег уже совсем не было. И на какие шиши "спасать Империю", я пока не знал.

Глава 5

Дина Ягужинская с детства считала, что судьба ее обманула, поместив вместо блистательного Петербурга в провинциальный Царицын. Причем с местом рождения судьба ее лишь обманула только в первый раз. А во второй раз судьба уже вволю поиздевалась – лишь к окончанию гимназии Дина узнала, что старинный род графов Ягужинских к ее собственной семье не имеет вообще никакого отношения: отец ее, простой приказчик из Варшавы был переведен в Царицын (хотя и на должность старшего приказчика) каким-то безродным купцом из Рязани, торговавшим ситцем во многих городах Империи.

Открытие этой специфической детали собственной биографии так неприятно поразило Дину (и положило конец мечтам о выгодном замужестве и переезде в Петербург или даже Париж), что гимназию она закончила предпоследней в классе. А последней была Зинка Петракова, которая почти прямо с выпускного бала отправилась венчаться с каким-то захудалым князьком из Москвы, после чего уехала с мужем в Берлин, где этот князишка служил при посольстве.

Дина же в Берлин не поехала, а после полугодовых исканий и метаний поступила на службу к книготорговке Абалаковой. Конечно жалования эта жадная старуха платила мало, всего пятнадцать рублей – но и делать было почти ничего и не надо: сиди себе в читальном зале и смотри чтобы мужики страницы из книг не вырывали. Вдобавок можно и книжки любые читать – тут есть и сочинения господина Скотта, и господина Дюма. Читать – и представлять себя благородной дамой из их романов, а вовсе не служанкой при книжной лавке.

В которую, между прочим, ходит всякое отребье, не имеющее денег чтобы нужные книжки купить. Вот и сейчас крестьяне какие-то неумытые пришли, малец да девка: малец на книги смотрит как будто в цирк попал. А девка-крестьянка – так вообще достала булку какую-то, и есть стала. В читальне ест – ну деревенщина! А Дине сидеть в одной комнате с ними и следить чтобы книжки не порвали.

Впрочем, вот и приличный юноша зашел. Сразу видно – приличный, одет весь по-заграничному, не оборванец вроде этих мужицких отродий.

А вот и старуха подбежала – девка шепнула ей что-то. Тоже видит, что непростой гуляка с улицы? А он – нет, невежливый какой-то, да и одет как клоун – на Дину и не взглянул даже. И дурак-дураком, крестьянина этого вонючего спрашивает, что простые слова означают. А старуха-то лавку даже закрыла, сидит, тоже слова поясняет. Тот еще и записывает – видно забыть боится что слова означают. А книжка-то – не роман интересный, а какая-то рванина старая…

Наконец-то этот клоун ушел. Старуха его аж до двери проводила, пригласила еще заходить. И чего ей с этого надо? Видно же, что ничего никогда в лавке не купит. Голодранец.

Старуха-хозяйка вернулась, оглядела оставшихся читателей. Перекрестилась на висящую в красном углу икону, пробормотала про себя: "Господи помилуй…" Дина хозяйку не любила, а иногда – и просто ненавидела. Но она была хозяйкой, и Дина решила проявить вежливый интерес:

– А что это за шут гороховый заходил-то? Одет как клоун, да и чудной – даже слов простых не знает.

– Кто? Юноша этот? Это из Ерзовки, блаженный. Его, сказывают, молнией зашибло – память потерял, и мнит себя инженером иностранным теперь. Даже дворянином… грех не помочь блаженному-то.

Точно, сразу же видно что место ему в дурдоме. На чем я остановилась? Ах да, вот:

"… на равнине, похожей на большое озеро пыли, произрастают там и сям редкие пшеничные колосья, которые местные садоводы, вероятно, выращивают из любопытства…"

У давешнего железнодорожного инженера денег я не взял по одной простой причине: я не знал, что с ними делать. Ну разве что еды купить – но ведь деньги тогда и закончатся, а мне нужно было эти деньги зарабатывать. В Ерзовке заработать было невозможно: сельской работы я не знаю и делать ничего, кроме как копать – не умею. Но копальщиков таких тут и без меня хватало. С металлом работать? Да, тут я кое-что сделать могу, из остатков "плуга" соседским детишкам даже лопатки сделал, "почти настоящие" – маленькие у меня остатки были. Но "остатки" у меня уже закончились, да и по металлу тут и без меня есть кому работать: в слободе семь кузниц, десять кузнецов – и любой кузнец в этом деле куда как лучше меня. Да и кто поделки мои купит-то? Дорог для селян металл, тут почти у всех лопаты, чтоб грядки копать – и то деревянные.

Хотя железные и лучше. Оленька вон как своим совочком копает! Невелика конечно у нее грядка, но редиска уже растет. А у меня растет, кроме всего перечисленного, еще и три подсолнуха. В кармане сумки нашел четыре семечка, и три – проросли. Тоже польза, но до осени пока еще далеко, так что и полузгать нечего. Впрочем, лузгать и некогда, работы хватает на весь день. Земля-то на моем огороде – вовсе не чернозем, невероятным плодородием не пышет. Но рядом тракт, и по тракту вовсе не Камазы с Жигулями катятся. Так что сколотил я пару ящичков на манер плотницких, и таскал с тракта переработанное современными транспортными средствами топливо. Я и раньше таскал, грядки у меня всяко уже удобренные, но подкормить чуть позже – не помешает: урожаем я же кормиться потом и буду. А кормиться все же всяко лучше не впроголодь, про тутошние зимние рационы мне Евдокия уже рассказала.

В городе работу искать – тоже занятие малопродуктивное. Инженеру Архангельскому я представился как "тоже инженер", но, честно говоря, с точки зрения инженеров нынешних я элементарных вещей не знал. Так что какой я инженер? Слесарь я по нынешним временам, причем начинающий слесарь, и не очень наверное даже умелый. И остается мне (надеюсь, что только "пока") лишь сельское хозяйство. Причем вовсе не потому даже, что я "лучше знаю", а лишь потому что у меня семена гораздо лучше нынешних. Так что решено: остаюсь пока "на земле", а там – посмотрим.

Семнадцатого апреля мне удалось провернуть "сделку века": удалось заработать полтинник используя "будущие" инструменты. У одного из местных богатеев сломалась "хранцузская" сеялка, и кузнец прибежал ко мне за помощью:

– Александр Владимирыч, ты хоть глянь – как ее чинить-то? Мы сами починим, но как – не поймем, а ты погляди и скажи, что делать. Мы тебе и денег заплатим, только помоги! Он сказал, что если до полудня починим – вдвое заплатит…

Денег – это хорошо. Оказалось, что лопнул один из болтов, которым крепился зерновой ящик – видать, перекаленный болт поставили. Ящик перекосило, и зерно из него больше не высыпалось. Кузнецы, впрочем, с этим и без меня разобрались. Ремонту – на пять минут, но проблема была в том, что для замены сломавшегося нужно было сначала отвернуть четыре других болта, которыми колесо крепилось – чтобы ухватить и вывинтить обломок, а с клещами кузнечными туда не подлезть было. С ключами же гаечными в кузнице было неважно: все же кузница, а не автопарк. Так что я минут за пять торцевым ключом (сеялка была французская, так что болты, как и ожиалось, оказались метрические) что нужно – отвернул, через полчаса – завернул обратно, и полтинник оказался у меня в кармане. Хороший такой полтинник, большой, тяжелый – но один. Жалко, что на все село сеялок таких штуки три всего.

Однако полтинник – это уже серьезные деньги. Одного пшена можно купить пуда полтора. Не пшена – проса, но уж очистить его – нетрудно. Можно и пшена пуд купить. А можно и не покупать – три пуда еще есть, а рыба – она вполне себе питательная. И много ее – вон, полторы дюжины детишек с моей рыбы кормятся, еще и остается на зиму запас сделать. Но – себе сделать, не на продажу: мужики говорят, что в Царицыне сейчас половина российской рыбы солится на зиму, и с купцами-миллионщиками мне конкурировать трудновато будет.

Раздумывая на тему, куда бы "выгодно вложить" свалившееся на меня богатство, я вернулся из кузницы домой. Ребятишки сидели на бревне, уложенном перед Димкиным домом, и ждали меня: вареная рыба была уже готова, но без меня есть не начинали. Однако сегодня кроме детворы у дома стояли и двое мужиков. Одного я мельком знал: отец Мишки и Таньки Харченко, эти двое в моей "команде" почти с самого начала, а Таня – вообще первая начала на всех уху готовить. Другого мужика я не знал, но – судя по нахохлившимся пацанятам – он тоже был чьим-то родителем. Харченко жил, как и Дима, на Шиловке – улице, проходящей вдоль Сухонькой балки (того оврага, верх которого я превратил в пруд), был – по местным понятиям – моим "хорошим знакомым", и потому первым начал именно он:

– Слышь, Александр Владимирыч, мы тут с мужиками погутарили… Вот детишки наши у тебя работают, забесплатно, а это не по справедливости будет. А то они у тебя забесплатно работают, рыбу ловят, на огороде опять же – а это, стало быть, убыток один – второй мужичонка тоже собрался с духом и мысль продолжил:

– Мы так решили: забесплатно это дело не пойдет, так что вот наш приговор: три копейки в день с головы. Справедливо это будет.

Так, хитромудрые крестьяне решили резко поправить свои финансовые дела. Молодцы! Давайте все так делать! А то у меня дюжина детишек надрываются ложками по котелку ворочать – и все забесплатно.

– Так, Миша и Таня, вы сейчас идете домой и больше ко мне не приходите. Только пообедайте сперва. А вот это – чей отец?

– Мой – робко отозвался парнишка, всего дня три как начавший бегать со всеми на рыбалку, я ещё и имя его не запомнил, Ваня, что ли?

– И ты тоже поешь – и домой иди. Извините, ребята, отцы ваши не согласны, чтобы я вас тут бесплатно кормил. Коль, отдай им сегодняшнюю долю рыбы, завтра сами ее уже делить будем. И все остальные, кроме соседей – сегодня последний день. Поужинаете – и все. С завтрашнего для мы и вшестером справимся.

– Эй, погодь, Александр Владимирыч… – начал было Харченко-старший – ты это, того…

– А чего годить-то? Вы предложили – я согласился. С завтрашнего для за каждого ребенка, за которым следить буду и кормить – три копейки. – Посмотрев на Таню, которая уже расплакалась, добавил: – Ну, за девчонок я и по две копейки согласен. Если за месяц сразу платить будете, то дешевле возьму: за парня семьдесят пять копеек, за девчонку – пятьдесят. А то и правда – чего это я с ними забесплатно вожусь?

– Так мы это… – неуверенно замычал второй мужик.

– Всё, мое предложение – окончательное. Дальше – решайте сами, а мне впустую языком молоть некогда, работы много. До свидания, всего вам хорошего. Так, ребятишки, быстро рыбу поделили – и приступаем к еде. Кто сегодня дежурный?

Дежурный у меня был. Положено молитву перед едой прочитать, а я-то ни одной и не знал. Так что сделал просто: один из старших ребятишек был "дежурным по молитве". Сегодня, как на грех, "дежурной" была как раз Таня. Она, глотая слезы, что-то прошептала, и мы "приступили к трапезе".

Грустная была трапеза. Ошарашенные мужики молча ушли, а Ваня – точно, вспомнил я его имя – очень печально сказал:

– Не заплатит папаня, откуда у него столько деньжищ-то? – и заплакал.

– Так, никому не плакать. Денег ни у кого нет, я и сам знаю. Но родители ваши дня через три сами прибегут, просить чтобы я обратно вас в свой отряд взял – и я возьму. Так что потерпите до конца недели – и отцы вас сами сюда за руку приведут.

Ваня плакать перестал, но, хлюпая носом, спросил недоверчиво:

– С чего приведут-то? Он денег хочет, а ты сам с него денег хочешь взять.

– Ты у меня сколько тут? три дня?

– Пять уже…

– Вот и смотри: пять дней ты приносишь домой по полтора фунта рыбы. Сам сытый, других кормишь. А теперь приносить перестанешь, и сам голодный останешься. Отцу-то рыбы небось снова захочется, а у погромских покупать – денег надо. Вот он и придет просить, чтоб назад я тебя взял.

Таня слушала, приоткрыв рот и забыв даже есть:

– И наш папаня нас приведет? – за эту пару говорила всегда она: ей уже почти девять было, а Мишка – на полтора года младше.

– Приведет. Всех приведут. Только договариваемся так: до следующего воскресенья, или пока отцы сами ко мне не придут, ко мне не бегать. Всем понятно?

Все закивали головами, а маленькая Оля спросила:

– И нам не приходить?

– Тебе – приходить, мамка ваша ко мне вас отнимать не придет.

Оказалось, что жадность (или рачительность) крестьянскую я сильно недооценил. Харченко-старший появился у моего крыльца уже через день, в воскресенье, сразу после обедни в церкви:

– Александр Владимирыч, извиненья просим. Неправы мы были, насчет денег… Возьми обратно детишек в помогальники. Бес попутал, истинное слово, плату с тебя просить. Твоя правда – ты детишек и кормил, и хоть какому делу учил… Только вот где ж я возьму деньжищ-то? Может так сговоримся – зерном возьмешь? Есть у меня зерна маненько. Али еще чем – а не набрать мне денег-то… – голос его был заискивающий, но глаза были такие хитрые-хитрые.

– Ну, наверное можно и договориться. Пуд муки пшеничной, два фунта постного масла, двадцать крынок молока – молоко по крынке через день носить, и пять цыплят, курочек, до сентября еще и денег полтину – и до осени я твоих двоих забираю в отряд.

Предложение было гораздо выгоднее предыдущего: пуд муки – если свое зерно мололось на одной из ерзовских мельниц – стоил в слободе не больше рубля, максимум полтора – если мука "ситная", то есть просеянная через сито. Молоко по копейке-полторы за крынку шло, да и не покупал его никто. Масло – еще копеек двадцать. И гривенник суточные цыплята. То есть предложение мое было максимум рубля на два – за три месяца. Ну, еще полтину осенью. А рыбы детишки домой таскали по рыночным ценам копеек на семь, а то и десять в день.

– Так нет у меня цыплят-то, не сажали наседку…

– Вот и посадите. А как вылупятся – заберу. По рукам?

Харченко глубоко вздохнул, и с видом, что последнее отдает, махнул рукой:

– По рукам! Ребятам-то как – завтра придти или сейчас уже остаться? – Таня и Мишкой стояли поодаль и внимательно на нас смотрели – А муку я нынче же принесу, фунта два пока, остальное – завтра: смолоть надо будет.

– Оставляй ребят.

Харченко-старший (так я и не узнал его имени) громко сокрушаясь, пошел домой, за мукой. Как будто я не знал, что минимум половину рыбы продавал он в трактир – трактирщик платил за фунт мелочи по две копейки. Ну да это дело не мое: я свою рыбку на зиму запасал, а что пацаны наловили, так пусть делают с ней что хотят. Васька Константинов – половину сушит, а половину сам дома и варит: когда отец и двое старших братьев домой приходят – им и еда готова. Девять лет парню – самостоятельный уже. Живут без матери, так что забот у парня хватает: ко мне он только на рыбалку бегает и на обед. А Ковали – всю рыбу сразу в трактир и несут: у них зимой корова пала, каждую копеечку они на новую копят.

Самый самостоятельный у меня – Андрюша Пименов. Десять лет ему. Ходит с сестренкой, ей летом три года будет. Мать у них батрачит где-то, отца – нет, живут вовсе в землянке – и больше о сестренке заботиться некому. Так он уже в субботу пришел, протянул мне три копейки:

– Дядь Саша, я тебе за сестренку завтра денег отдам: продам рыбу и отдам.

Деньги я взял. Нельзя было не взять.

У огородников, что обосновались рядом с Волгой, выменял на рыбу лука фунтов пять, ведро картошки. В лавке – купил чугунную сковороду (двадцать пять копеек), у трактирщика за две копейки купил хлебной закваски: хлеб он пек очень неплохой. Два фунта муки пшеничной купил. Вообще-то кусок закваски стоил у него полкопейки, но мне сразу много нужно было. Поэтому вдобавок ко всему взял я у него и полфунта сахара – дрожжи размножить быстро.

Обед слегка подзадержался: я нажарил лука с картошкой, потом поджарил самых больших сазанов из пойманных утром. И напек блинов, точнее – оладьев с картошкой. Как раз с поля приехал Дима, он там героически воевал с сусликами, целая колония которых разместилась на его земле. Не очень большая – но как раз из нор полезли молодые суслики и жрали они, по словам Димы, все что растет. Причем пшеницу особенно за деликатес считали.

Война у Димы протекала в общем-то успешно: он уже с десяток сусликов поймал и сам съел, да ещё семь принес домой – меня мяском побаловать. Мяска правда было небогато, суслики, на мой взгляд, были с домашнюю крысу – но когда Димка стал их жарить, я понял как соскучился именно по мясу. Так что обед получился просто роскошный: Евдокия еще щи сварила на бульоне из сусликовых голов с редисочной ботвой – очень вкусно получилось.

Поскольку народу за обедом было много, то если мы на улице – и видать "улица" обед оценила. Поэтому то, что Харченко прибежал обратно детей "сдавать", было не удивительно. Не удивился я особо, когда за ним еще пятеро пришли – новых пацанов "устраивать". Денег ни у кого не было, что и понятно: ко мне прибились детишки из очень небогатых семей (с моей точки зрения – так вообще нищих по меркам двадцать первого века), но тем не менее "сторговал" я у них еще два пуда пшеничной муки, три – ржаной, два литра постного масла и по мелочи в будущем – немного яиц, молока (с тех, у кого корова была).

С совсем уж нищим людом договорился я так, что дети будут выполнять кое-какую работу и сами "заработают" – так же, как я предложил Андрюше Пименову. Собственно, работа-то у меня не очень и сложная – огород поливать летом. Проблема же была в том, что в доме у Феди было одно ведро (деревянное, тяжелое и неудобное) и две крынки. Воду не в чем носить было – и родители пообещали тарой для переноски воды детей обеспечить.

А еще к четвергу у меня снова появились деньги. Андрюша договорился, что трактирщик будет у меня забирать ежедневно десять-двенадцать фунтов рыбы (лещей, сазанов, судаков – в общем, большую рыбу) и платить по три копейки за фунт – чуть дешевле, чем на рынке, но зато с гарантией. Так что в четверг утром у меня появился уже целый рубль. Рыбы мы уже ловили раза в четыре больше – но в основном мелочь. Совсем мелкую пускали на уху, покрупнее которую – жарили.

Теперь, когда народу стало гораздо больше, оказалось что "проблема пропитания" решается достаточно легко: Волга на рыбу оказалась весьма богата. И мне пришла в голову простая идея.

До тракта от Фединого дома было с четверть версты всего, причем – уже довольно сильно за слободой. Я попросил Евдокию (она уже с полудня дома была, посевная закончилась и дел для нее у хозяина было мало), и она испекла мне в печи с дюжину небольших булочек. Я же, как раз получив в качестве "подневной оплаты" два яйца, нажарил из рыбной мелочи котлет – и девчонкам пришлось изрядно потрудиться, аккуратно выбирая из рыбы все кости.

Большие получились котлеты – с ладонь, и толщиной с палец. Из вареной рыбы с яйцом: по мне, так очень даже вкусно получилось. Дальше – знакомая всем "технология": булку – пополам, к котлете – зелени всякой (у огородников в свое время взял с ложечку семян салата какого-то – они "дачникам" его продавали, и грядку его посеял для себя), ломтики редиски, лука, затем все "гамбургеры" сложили в корзину – и девочки пошли к тракту продавать. Цену назначил я. Разумеется, после долгого разговора с Евдокией и Кузькой: они в городе бывали, цены общепитовские знают не только по ерзовскому трактиру…

Движение по тракту было сильно неравномерным. С утра отправлялись в Царицын довольно немногочисленные возчики, ночевавшие в Ерзовке, часа к одиннадцати утра – подходили обозы из Царицына, к часу-двум – те, что шли в Царицын из Дубовки, к пяти-шести – возвращались ушедшие в Царицын утром. И, по мои предположениям, "голодными" шли "одиннадцатичасовые" обозы. Поэтому девочки с корзинкой вышли к тракту как раз к этому времени.

"Гамбургеры" я уложил в полиэтиленовые пакеты – чтобы не запачкались: пылища с тракта разлеталась в стороны на полверсты. А продавать я их велел заворачивая в бумажку – в кармане сумки я неожиданно для себя обнаружил небольшую пачку салфеток. И первый опыт вроде бы увенчался определенным успехом: при цене "три копейки штука, пара – пятачок" две пары обозники купили довольно быстро. Воодушевленный хорошим началом, я оставил девочек (под присмотром двух парней) торговать дальше и пошел, почти побежал договариваться с Евдокией о новой порции булок. Но к часу – когда я вернулся к тракту, а поток обозов сильно завял, девочкам удалось продать еще всего два бутерброда. А я-то надеялся! Ещё дюжину принес на продажу!

Но довольно скоро выяснилось, что "предчувствия меня обманули", причем самым наглым образом. "Царицынские" обозы подходили к Ерзовке в ожидании трактира (ну, те из них, кто был платежеспособен), и возчики, сжимая в потном кулачке трудовые копейки, в уме подсчитывали лишь сколько удастся им потратить в винной лавке. А те, кто из Ерзовки выезжал в послеполуденное время, винную лавку (удачно или не очень) миновали, и их ожидал пяти-шестичасовой переход до города. Большинство из них трактир все же пропускало мимо – простой обед из пары блюд стоил там копеек пятнадцать. А три копейки – это уже гораздо меньше.

И все оставшиеся бутерброды были распроданы за полчаса. И выручили мы за все булки шестьдесят две копейки.

Я смотрел на нарастающий поток обозов со стороны Дубовки и буквально рыдал (в душе конечно) по так и не полученным медякам: эта же какая прорва народу мои копейки проносит мимо! А через час-полтора, когда сготовится следующая порция, тракт снова опустеет. Обидно буквально до слез!

Пока воодушевленная Евдокия пекла следующую дюжину булок (в печь ей просто больше не помещалось так, чтобы пропекаться одновременно), я подсчитывал баланс. Шесть булок – это фунт муки и ложка сахара, лук покупной, еще немного постного масла и яйцо. Как ни крути, все укладывается в пять копеек. Если рыбу мы не покупаем. Получается гривенник чистой прибыли. А рыбу мы не покупаем, и зелень не покупаем. Мы это ловим и растим. Ловить больше – это мы сможем. А растить?

Ужинали мы все собственными "гамбургерами". И по бутерброду каждый их детишек домой отнес: по их собственным словам "такого хлеба в Пичуге отродясь никто не едал". А проезжавшие вечером по тракту мужики остались без гамбургеров – сегодня праздник у нас! Я придумал, как денежку зарабатывать – и это дело просто необходимо было отметить. Праздник, точнее именно ощущение праздника не покинуло нас и на вечерней рыбалке – чему очень поспособствовала и клевавшая как бешеная рыба.

А на следующий день мы продали уже почти сотню котлет. И ограничила продажи, как это не покажется странным, нехватка яиц. Мало было кур в Ерзовке, нечем зимой их кормить, а без яиц котлеты не лепились. Вот разве что попробовать котлеты мукой слеплять?

Три рубля – это уже не просто деньги. Это – серьезные деньги. Пока что с общепитовских доходов мы купили только дюжину яиц, поскольку лук я давно уже с запасом на рыбу наменял, масло – тоже было, а уж муки – так просто завались. Не совсем завались, конечно – но дней на десять такой торговли хватит. Успеем еще купить.

Я же, запихнув довольно тяжелую кучу медяков во внутренний карман рюкзака, свежевыстиранный и наглаженный (студенческая жизнь научила правильно сушить одежду) в субботу отправился в город. С удобствами отправился: на пароходе. Небольшая пароходная компания из Царева (это маленький городишко, хоть и уездный центр соседней, Астраханской, губернии) запускала с первых чисел апреля крошечный пароходик под громким именем "Рюрик" по маршруту Дубовка – Царицын. Проезд на нижней палубе стоил всего пятачок, и до Царицына пароходик шел всего полтора часа. Правда назад – два с половиной, но это вечером, когда дела уже все сделаны и спешить некуда. А утром (пароходик отваливал от устья Пичуги, что в паре верст от слободы, около восьми) мне было куда спешить.

Ехал я не один: со мной в город отправились Колька-сосед и самая старшая из "моих" девочек, с удивившим меня именем Павла. Была она дочерью местного шорника – человека уважаемого и зарабатывающего (по меркам слободы) "бешеные деньги". Денег он и вправду зарабатывал много, зимой иногда и до сотни рублей за месяц выходило. А вот летом шорник все заработанное пропивал – и почти что четырнадцатилетняя Павла с двумя младшими братьями добывали летом пропитание себе самостоятельно, причем на себя и на папашу. Поэтому когда эта тройка попросилась ко мне "в отряд" – я возражать не стал: и они прокормятся не впроголодь, и мне польза. Теперь же польза получилась очень даже приличная: Павла на окрестных рынках чувствовала себя очень уверенно – а я "заодно" вез на продажу и невеликий урожай первой редиски.

Урожай-то невелик, редисок я посеял ровно триста пятьдесят штук. С десяток мы уже потратили на "зелень для гамбургеров", да и сами съели раза в два больше. Но редиски оказались и на самом деле "гигантскими", каждая выросла со средних размеров яблоко. Не зря я земличку удобрял! Так что двадцать пять пучков редиски (по шесть штук всего) тянули на полпуда – и была обоснованная уверенность в том, что их получится продать за приличные деньги. Евдокия (и, понятное дело, Колька) считала что три копейки за пучок – цена хорошая. Но Павла убеждала меня, что и пятачок мало будет.

В Царицыне Павла с Колькой отправились на рынок выяснять, кто из них был прав, я же пошел немного в другую сторону. Не очень немного, до нужного мне места оказалось идти почти версту, о чем и сообщил городовой. Благо, у пристани их я увидел сразу троих и тут же спросил ближайшего о цели моего путешествия:

– Извините, не подскажете, где тут городская типография?

– За что извинять-то? И вам, господин, какая именно типография потребна?

– Да мне любая, которая поближе.

– А, понятно. Да они все в одном месте, угол Астраханской и Покровской. Тут недалече, с версту всего. Прикажете извозчика кликнуть?

– Спасибо, я прогуляюсь.

Вежливая сейчас полиция. Но насчет прогуляться – я видимо все же слегка погорячился. Улицы в городе были широкими, светлыми. Окруженные двух-, и иногда – и одноэтажными, но именно городскими домами, они казались почти что проспектами. Однако было одно мелкое неудобство: замостить их явно забыли. Снег сошел больше месяца назад, дождей еще не было – и улицы были покрыты слоем мелкой глиняной пыли сантиметров на пять, а то и десять. И идти по ним было наверное труднее, чем американским астронавтам топать по Луне. Каждая телега поднимала огромный шлейф пыли, а двигались эти телеги по улице внепрерывную – в общем, остаться хотя бы относительно чистым возможности не представлялось. Я еще подумал, что если дождей в ближайшее время не будет, то ведь и поля крестьянские в такую же пыль превратятся, и даже вспомнил подходящую случаю цитату из "Графа Монте-Кристо". С другой стороны, если будет дождь, то улицы превратятся в поток грязи и в городе будет только хуже, так что уж лучше пыль…

Да места я добрался примерно через полчаса, весь пропитавшись этой пылью. Оказалось, что городовой сказал верно: тут в соседних зданиях размещались сразу все четыре городских типографии.

К моему удивлению, в первой же я нашел в небольшом коридорчике веник, висящий на стене на гвоздике – им я кое-как отряхнулся от пыли, и умывальник, наполненный чистой водой: умыться тоже было явно нелишним. Секунду подумав, в вошел в дверь, за которой явно слышался шум машин. За дверью оказалась большая комната ,в которой стояла и работала вероятно как раз печатная машина: что-то большое и очень шумное. Двое мужчин у машины мельком взглянули на меня и продолжили заниматься своими делами. Но третий – которого я сразу не заметил, потому что он сидел за чем-то вроде комодика – встал и подошел ко мне:

– Господин, контора находится за соседней дверью! – он говорил довольно громко, почти кричал – да и то слышно его было неважно из-за шума.

– А мне контора и не нужна, я хочу спросить…

Мужчина взял меня за руку и вышел в коридор, затем закрыл дверь и повторил:

– Контора – за этой дверью. Тут – типография.

– Мне типография и нужна. Вы что делаете с концами?

– С чем?

– Ну, с заправочными концами, которые остаются после заправки печатной машины.

Он задумался:

– Наверное выкидываем. Или в печке сжигаем – кому нужна мятая бумага?

– Мне нужна. У вас же их много остается?

На лице мужчина отразилась напряженная работа мысли. Немного подумав, он снова взял меня за руку, провел в типографию, подвел к большой корзине в углу. В корзине были свалены мятые куски бумаги – на вид вроде бы большие.

– Вам это нужно?

– Да, именно это.

– А… Эй, Семен, подь сюды! – крикнул он стоящему у машины молодому парню лет пятнадцати. Не иначе, подмастерье или ученик тут – Вот, за бумагой господин пришел – и ткнул в меня пальцем. Подошедшему парню я постарался объяснить подоходчивее:

– Мне нужны вот такие концы бумаги, вы же их все равно выбрасываете? А я возьму их все, сколько у вас их будет, за деньги возьму. Единственное, я бы попросил не мять их сильно, а просто складывать…

– Вы кто, откуда будете? – неожиданно поинтересовался Семен.

– Инженер Волков, из Ерзовки… вообще-то из Австралии, но вот…

– Странно…

– Что странно?

– Обычно за бумагой лавочники деревенские приходят, кулачишки начинающие, а тут – целый инженер, да еще из Австралии. Вы же небось для обертки бумагу хотите взять? Так не годится она для обертки! В масле концы, причем в касторке неочищенной. Мануфактуру – так напрочь испортит, про еду какую – и говорить вовсе неприлично: ядовитая касторка-то неочищенная, пронесет что душу вывернет – так счастье будет что жив остался… – и, качая головой, Семен развернулся и пошел обратно к машине. Неожиданно остановился, повернулся ко мне:

– А вам чего заворачивать-то?

Заворачивать мне ничего было не надо. Откровенно говоря, мне просто надоело вытирать задницу пучком соломы – и про иное использование обрывков бумаги я даже не задумывался. Но мысль такая показалась интересной:

– Да мне, собственно, не столько заворачивать… а если заворачивать, то гамбургеры.

– Гамбургеры? Какие гамбургеры? – в голосе его было откровенное недоумение.

– Вот такие, австралийские – и я достал из рюкзака пакет с парой гамбургеров, захваченных мною на обед.

– Интересно… а это тоже бумага?

Да, поаккуратнее надо быть с полиэтиленовыми пакетами…

– Нет, это я из Австралии привез, акулий пузырь. А заворачивать мне здесь нужно будет в бумагу – маловато акул в Волге…

– Нет, нет у нас такой бумаги. Много вот какой остается, обрез это – и он показал мне пачку узких листов, шириной сантиметров десять и длиной около полуметра. Этой продать мы можем сколько угодно, в день пуда два остается. В лавке при конторе продаем по две копейки фунт, но если вам много надо, то дешевле отдам. Да она вам не годится, разве что склеивать – да кому нужна такая морока?

– И сколько этот обрез стоит?

– Давайте по полтине за пуд – если нужна она вам.

– Надо попробовать. Я пока куплю фунта два… лучше пять – для пробы. Или шесть – нет у меня полушек – и я полез за деньгами в рюкзак.

– Для пробы берите так. – Он отошел куда-то за машину, затем вернулся, держа в руках не очень толстую пачку бумаги: – Вот, возьмите пока. А если больше нужно будет, то приходите или как сейчас в субботу, или вечером, после пяти – я в гимназии раньше. А то сразу к папеньке в контору и заходите, я скажу ему что сговорился с инженером из Ерзовки на такую цену.

Я поблагодарил этого Семена и откланялся. Интересно, это сын хозяина что ли? Впрочем, бумагу – хоть и не совсем ожидаемую – я получил. А насчет склеить – эта мысль интереснее, чем думает Семен.

По дороге обратно на рынок я зашел в небольшую лавку "скобяных изделий" и купил жестяной рукомойник, такой же как был у бабушки на даче – с пипкой внизу. И такой же, какой был в типографии – он мне и напомнил, что так умываться удобнее и быстрее. Да и чище, что уж говорить-то. Тут это чудо из оцинкованной жести стоило сорок копеек, что было совсем недешево – но мне он был очень нужен. Еще купил ведерную жестяную лейку. Она стоила тридцать копеек, и я бы взял несколько – но больше не было. Впрочем, узнав о моем желании лавочник пообещал, что в следующую субботу лейки будут – все четыре, которые мне нужны. Но раз леек не было, то купил оцинкованное ведро – и тоже за тридцать копеек, хотя на нем висел ценник с указанием стоимости в тридцать семь копеек (почему более сложная в изготовлении лейка стоила дешевле, я понять так и не смог). Не иначе, как "оптовая скидка", может быть из-за планов на новые лейки. Так что на рынок я пришел не очень тяжело, но довольно объемно нагруженный.

На рынке меня уже ждали. Черт, надо было самому за торговлей следить: рядом с сидящими на бревне у въезда на Базарную площадь Колькой и Павлой вышагивал полицейский чин, судя по мундиру – далеко не просто городовой. Ну вот, дождались… и хватит ли у меня денег на "выкуп" ребятишек?

Набрав в грудь побольше воздуха, я подошел к ожидающим. Однако сказать ничего не успел – Колька радостно ткнул в меня пальцем и закричал полицейскому:

– Вот, господин пристав, пришел!

Полицейский повернулся ко мне:

– Уважаемый Александр Владимирович, извините уж меня, но я к вам с просьбой большой. Горничная, дура такая, у ваших ребятишек редиску увидела – и не купила, решила что дорого. Но супруге моей про редиску – рассказала. А я как прибежал – так уж всю и распродали. Но мальчик ваш сказал что у вас еще есть, а у меня жена в положении, чуть не плачет – так редиску хочет…

Тяжело вздохнув, он достал из кармана серебряный рубль и протянул мне:

– Вы уж войдите в положение, это ребятам вашим чтобы доехать, а за редиску я отдельно заплачу – но пошлите вы кого завтра ко мне с редиской, пучков пять возьму, или десять даже. Тут недалеко совсем от рынка. Поверьте, мне сейчас без редиски этой хоть домой не возвращайся. Я с вами даже в Ерзовку бы съездил – да ведь назад возвратиться не на чем до завтра. Могу я жене пообещать хоть завтра редиской угостить?

Я оглядел сияющих ребят:

– Кто завтра с редиской поедет?

– Мы вместе и поедем – заявил Колька – Она тут продавать будет, а я вот господину приставу домой отнесу, и быстрее получится, да и назад с деньгой вместе ехать не страшно.

– Обратно пароход когда, в четыре? Коля, сейчас пойдешь с господином приставом, адрес узнаешь…

– Что узнаю?

– Ну, где живет, узнаешь. Денег у господина пристава нынче не брать, завтра и рассчитаемся. И отдельно за дорогу тоже не брать, все равно на рынок поедем – Паша при этих словах нахмурилась, но промолчала.

Договорившись с Колькой встретиться у пристани, мы с Пашей пошли "еще чего посмотреть по лавкам". И по дороге я выяснил, что в споре о "справедливой цене" более правой оказалась именно Павла: начав торг с "достойных" по ее мнению десяти копеек она выяснила, что по восемь редиску покупатели буквально расхватывают. Аргумент, который Павла переняла у меня, когда продавали гамбургеры у тракта, подействовал неплохо: на замечания покупателей, что "уж больно дорого" она вежливо предлагала походить по рынку и поискать у кого дешевле. Поскольку и продавец, и покупатели знали, что дешевле редиски на рынке нет (хотя нет и дороже: кроме нас редиску, естественно, никто не продавал), народ торговаться переставал. Монополия (а хоть бы временная и очень локальная) в бизнесе – великое дело!

Субботний рынок, объясняла мне эта юная торговка, совсем не похож на рынок воскресный. Субботний – это рынок "барский", городские баре закупают продукты на неделю, и закупают продукты хорошие и дорогие. А в воскресенья на рынке в основном простой люд, и народ покупает что подешевле. Так что, по мнению Павлы, завтра такого успеха у нашей редиски, как сегодня, не будет. Сегодня-то все за полчаса продали, а завтра – хорошо если к концу дня расторгуемся.

Я же по этому поводу не волновался вовсе. Сегодня мы продали ровно половину "стратегического запаса" редиски, и на завтра, если говорить честно, товара уже не оставалось. Ну еще продадим редиски на четыре рубля – а что будем в гамбургеры пихать? Приставу (он представился как Ферапонт Федорович Черкасов) отказать просто было неудобно, а на самом деле больше на рынок нам ехать и не с чем. Вдобавок, может знакомство – хоть и такое странное – и пригодится: вот у меня, например, документов никаких нет…

Павле же я объяснил, что брать с человека явно лишние деньги за товар – негоже. И вовсе не потому, что нам деньги не нужны, а наоборот, потому что нужны. И в следующий раз, если наша цена будет и выше, чем у других, то человек – зная, что лишнего мы не берем – купит у нас только потому, что значит у нас товар лучше раз дороже других. Девочка явно имела иное мнение, но спорить не стала. И то хорошо.

Поскольку до парохода еще оставалось четыре с лишним часа, то от нечего делать мы (Колька нас уже догнал, оказалось что пристав действительно живет буквально за углом от Базарной площади, на Царицынской улице) побродили еще улицам, посетили несколько лавок, а потом даже зашли в неожиданно увиденную мною библиотеку. Вывеска "Книжный магазин и библиотека Абалаковой" размещалась между "Национальными номерами" (очевидно, гостиницей) и магазином какого-то Вервейкина, с выставленными в окна манекенами и надписью по верху окон "Большой выборъ Сезонныхъ новостей". Под "новостями" оказывается подразумевались новинки современной моды, я понял это сунувшись внутрь в надежде почитать свежую газетку. Но газетки оказались все же именно у этой Абалаковой.

Читальня (как и библиотека) была платной, но цены – достаточно умеренными. За копейку можно было хоть весь день читать газеты, книги же доставлялись за копейку первая и по полкопейки каждая следующая. Газет было штук шесть, каждая – в больших подшивках, причем в полном доступе были газеты текущего и прошлого годов. Более старые газеты тоже были, но на старые подшивки цены были такие же как и за книги. Читальный зал был размера скромного, три высоких "стоячих" бюро для чтения газет и четыре небольших стола, вроде школьных парт. Обслуживала читальню какая-то старушка лет шестидесяти и молодая девчонка. Молодая, впрочем, только присматривала за читателями (точнее, делала вид что присматривает, а сама увлеченно читала какой-то роман), старушка же сразу поинтересовалась, что меня интересует.

Тут я крепко задумался: меня интересовало всё. Потратив на обдумывание пару минут (а старушка терпеливо и с приветливой улыбкой спокойно пережидала мою растерянность), я попросил что-то "на тему". И старушка (она представилась как Анна Ильинична Абалакова, наверняка она и есть хозяйка этого магазина-читальни), поинтересовавшись, читаю ли я по-немецки или по-французски, и, услышав ответ, принесла книжку на русском, сказав с видимым сожалением, что на английском книг у нее вообще нет. И не надо, мне на русском читать проще.

А может быть и не проще – мало того, что везде в тексте яти с твердыми знаками и фитами, так еще половина слов неизвестно чего означает. Причем и слова-то вроде знакомые… Ну кто бы догадался, что означает "земляная охра", и чем она лучше чем "охристая земля". Кое-какие слова мне Колька объяснял, а большую часть – эта самая Анна Ильинична, услышавшая как я Кольке задаю "такие простые вопросы". Хорошо что я бумажкой запасся – за три часа, проведенных в читальне, я принесенную старушкой книжку законспектировал почти всю. И только к самому концу своих трудов обратил внимание на то, как Анна Ильинична смотрит на мою гелевую ручку…

Домой мы ехали в очень приподнятом настроении. На четыре рубля наторговали – и это невероятно радовало ребятишек. Знаниями новыми обогатились – это сильно радовало уже меня. Да и вообще день прошел весело, а три часа плыть по Волге на пароходике, наслаждаясь закатом – это само по себе удовольствие немаленькое.

Вернувшись домой я узнал что и "отряд помогальников" зря времени не терял, касса пополнилась ещё тремя рублями с мелкими копейками. Евдокия на всю команду наварила борща на настоящем бульоне, купив на эти "мелкие копейки" у трактирщика большую "мозговую" кость с кусками мяса. И я впервые с момента попадания почувствовал, что жизнь начала налаживаться.

Но лишь начала. А чтобы она окончательно наладилась, нужно было сделать еще очень многое. И кое-что из этого "многого" я собрался начать делать уже завтра.

Глава 6

Михаил Федорович Мельников – помощник уездного Предводителя дворянства и "замещающий" (то есть исполняющий обязанности) Председатель уездного собрания – задумался. Саратовский губернатор – Борис Борисович Мещерский – к вопросам народного просвещения относился трепетно, и сообщать ему о закрытии очередной сельской школы у Михаила Федоровича желания не было ни малейшего, тем более что за прошлый год из-за отсутствия учителей школ закрылось уже две. Тех двух учителей господин Мельников прекрасно понимал: села были не из богатых, на ремонт средств не выделяли, а жить в разваливающихся избах – удовольствие не для слабых духом. Но в Ерзовке-то и школа хороша, и мужики к окладу учителя добавляли немало – но поди ж ты, приспичило этой паршивке замуж!

Решение, правда, вроде бы "само пришло" – какой-то безродный дворянский недоросль вроде как к селу прибился и даже интерес проявил к обучению детишек, но ведь и запросы сразу показал дворянские! Впрочем, денег ведь он не просит, а вот то, чем он занимается, вполне можно "подать" в губернию как, допустим, "летнюю школу для крестьянских детей". Дети-то крестьянские? И если он и в самом деле деятельность сию продолжит, то и рапорт о том, что в Ерзовке народная школа отсутствует, можно будет и не писать. Вот правда с дворянством его вроде что-то непонятно. Впрочем…

– Так вы говорите, что дворянство его околоточный свидетельствует?

– Так точно, Ваше превосходительство – ответил Мельникову ожидающий решения волостной старшина, – говорит, что самолично его бумаги смотрел.

– Тогда так и решим – Мельников повернулся к секретарю – записывай: "по личной просьбе владельца включить усадьбу дворянина Волкова в состав усадебных земель слободы Ерзовка".

Закончив диктовать, Мельников снова повернулся к старшине:

– Продавайте ему этот пустырь. Решение схода пусть староста сам напишет, а мужикам о том и знать не нужно. Да, как, говоришь, зовут его?

– Волков его зовут, Александр Владимирович. Во второй части род его, околоточный говорит…

– Ладно, готовь ему бумаги. И пока учителя в Ерзовку не найдем – в деле детишек обучения ему помогайте. Букварь ему купите, что ли…

Приказав секретарю проследить, чтобы необходимые бумаги были тотчас же оформлены в канцелярии, Михаил Федорович задумался. Дворянин, записанный во вторую часть родословной книги и в вонючей слободе – это странно. Но про такое – не врут, проверить легко. Врал бы – на пятую или шестую часть отнесся бы, там и вовек не проверишь. А вторая…

Впрочем, ладно. Нужно будет – так и проверим, а пока если через него в Ерзовке можно школу действующей числить – и то слава Богу. Кстати, а уж не об нем ли говорила давеча Анна Ивановна? Но вот по запросам своим – не блаженный, так что ошибается госпожа Абалакова. А кто он на самом деле – узнаем. Если потребуется.

Меня, откровенно говоря, дом Дмитрия не устраивал. То есть жить-то в нем вроде и можно, но уж больно неуютно. И – холодно, точнее – сыро и зябко: глиняный пол что ли эту зябкость обеспечивал?

Среди всех прочих торговых точек, которые я осмотрел в городе, посетили мы и лавку (или контору – вот уж не сказать наверняка) одного из местных кирпичных заводов. Офис – потому что заказывали кирпич на строительство тут, а везли его покупателю сразу с завода. А лавка – потому что если нужно было скажем крышу или печь подправить, то тут же можно было и купить пару дюжин кирпичей, и пачку черепицы, или изразцы.

Кирпич оказался довольно дорогой, тысяча штук с доставкой по всему Царицыну стоила четырнадцать рублей. И в Ерзовку его везти – тоже крайне накладно получалось: телега обходилась в рубль-полтора (как договоришься), а в телеге помещается лишь четверть тысячи. Можно, конечно, и на арбе с волами – цена почти та же, а влезает вдвое больше. Но все равно недешево. Да и денег у меня всяко нет.

А цемент оказался вроде бы довольно дешевым, десятипудовая бочка цемента стоила пять рублей – в бочках тут цемент продавался – но и это меня совсем расстроило. На мои-то мерки это всего три мешка! Для меня это было все же слишком дорого. Так что забег по строительным магазинам оказался вполне себе депрессивного свойства – чтобы дом нормальный построить, мне еще пару лет гамбургерами торговать придется.

Зато книжка, которую мне давеча принесла Анна Ильинична, мне упавшее было настроение подняла, поскольку оказалась она совершенно противоположного свойства. Вдохновляющего. Выпущенная аж в тысяча восемьсот пятьдесят втором году под названием "Наставление, как строить усадебные строения и приготовлять все потребное для строительства там же", она содержала под одной обложкой сразу три руководства: по изготовлению кирпича и черепицы, по изготовлению цемента и – что меня особенно поразило – по устройству водопровода. Последнее было не очень актуально, а вот первые две… Главное, что я из книжки понял – самому все получится сделать в разы дешевле, чем покупать.

Собственно, у меня было все необходимое сырье для изготовления и кирпича, и даже цемента. Для цемента не хватало гипса, но это было решаемо – его немного нужно, да и в строительных лавках он продавался. Но еще у меня не было топлива, а более точно – угля. Не было даже и дров, но на дровах всяко кирпич не сделать, а уголь в Царицыне был, и не очень дорогой, всего по гривеннику пуд за плохой и по двенадцать копеек – за хороший. Каменный уголь, а еще продавался и древесный, но он был уже по двадцать пять копеек за пуд. Я бы даже каменного угля и купил бы – но везти далеко, а если платить по два рубля за полста пудов, что влезали на телегу – то разорюсь. Точно разорюсь: денег у меня пока как раз на одну телегу с углем и хватит.

Так что я пока строил планы – а жизнь их рушила. Но я, после краха очередных планов, тут же начинал строить новые, благо строительство планов особых расходов не требовало. И я, для начала, запланировал получить много денег. Осталось, правда, спланировать процесс получения – ну да это несложно, главное – в тот момент, когда в голове родится план, имеющий шанс не рухнуть, его не пропустить. И я, похоже, не пропустил.

А ставку я сделал на то, что уже сейчас каждый из дюжины работающих у меня детишек приносил в копилку по тридцать копеечек в день. А вот если таких детишек привлечь человек сто… даже и сто не надо.

Ерзовка – село зажиточное. В среднем. Пять сотен домов, три трактира, вокруг – сады и поля. Народу более пяти тысяч человек живет. Только вот ведь сразу-то до меня не дошло: в семьях тут хорошо если человек семь (если с дедом и бабкой в доме семья живет), а больше – по четыре-пять человек. Умножаем, вычитаем… Где еще две тысячи народу?

На северо-западной окраине Ерзовки, в овраге с названием "Хохловская балка" – целый "микрорайон", где жили полторы тысячи человек. Рязановка называется. Батраки-"неустроенцы"-то у хозяев проживали если только семьи не имели. А женился – геть со двора! Или – просто надоел, тоже "геть"… А куда "геть"? В овраге -то землянку можно быстро выкопать, поэтому – туда, в овраг. Сухая балка, садов не развести – поэтому "живите кто хотите". Вот и жили. Десятка два домишек, правда, жители Рязановки выстроили. Не хуже того глиняного сарая, в который меня Дима Гаврилов привез. Но у Димы – своя земелька усадебная, хозяйство – а тут ни хлева не построить, ни конюшни, ни сарая завалящего. То есть вовсе не напрасно Димка Гаврилов не считал себя бедным – по сравнению с рязановцами он был вполне себе зажиточным мужиком.

Народ там жил больше батрачеством, да сдачей своих наделов в аренду более удачливым сельчанам. А посему – скота нет, наделов – нет, и детишки тамошние обычными сельскими работами были очень недогружены. Я подумал – и пригласил еще два десятка детишек-"рязановцев" от десяти до двенадцати лет возрастом себе в помощь. Не сказать, чтобы моя инициатива вызвала бурю восторга у Дуни или Кузьки – но они смолчали. Что же до Дмитрия, то он как раз воспринял это дело нормально: раз барин – то батраков нанимать для него правильно.

Первым делом я слепил из глины печку-хлебопечку. Лепил я ее по совершенно "неправильной" технологии, но зато на строительство у меня ушло меньше недели. Обычно кирпич-сырец должен сушиться неделю, а то и две – я же замесил глину с соломой и класть печку начал через день после лепки кирпичей. Глину мальчишки копали в овраге, паршивую глину, в общем-то для кирпича негодную. Но ее быстро размешивали с водой, песок и прочая дрянь в пять минут оседала – а через пару часов в бадье, сколоченной из купленных на местной лесопилке досок, на дно садилась и более-менее нормальная глина. Погода – теплая, ветерок дует – так что если процесс начинать утром, то в полдень глина готова для лепки кирпичей, которые – для простоты – делались тоже в дощатых формах.

Печка у меня была небольшая – метр на метр внутри, но сделал я ее по типу духовки: топка была отдельно от основного объема, снизу – и отделялась от него железным листом. Да и вместо печной заслонки я сделал дверь из двух железных листов, между которыми положил слой глины – так что духовка получилась очень удобная, и – после того как я добавил "этажерку" из толстой проволоки – булки в печке можно было печь сразу на трех противнях. По сто штук одновременно. Но главное, что в отличие от русской печи, мою хлебопечку не нужно было предварительно прогревать, а потом – выгребать золу и угли: духовка работала все время, пока в топку подбрасывали дрова. Да и дров для нее нужно было гораздо меньше, и вообще ее можно было топить хоть кизяком.

А чтобы печку "загрузить", я как раз и воспользовался рязановскими излишними трудовыми ресурсами: кроме Евдокии (ее батрачество закончилось вместе с посевной) в мой "колхоз" пришли поработать еще две женщины: одинокая старушка лет сорока пяти баба Лена и вдова Епифанова. Епифанова "пришла" со своими двумя детишками, девочками-погодками семи и восьми лет. А еще к компании "присоединился" молодой – двадцатилетний – парень Евсей Евсеев, из "одинцов". В этом году его "одинцовство" дошло до "логического завершения" – весной пала единственная его лошадь, и он решил, что иного пути для выживания у него не осталось. Собственно, правильно решил – в одинцы он ушел четыре года назад, разругавшись не только с родней, но и со всеми соседями, но за прошедшее время даже отстроиться толком не сумел, в землянке так и жил.

Кстати, Евсей помог мне решить и еще одну проблему. Детишки в большинстве босыми бегали – причем, как я обратил внимание, почти сразу как снег сошел. Ну не было у них обувки, совсем не было – собственно поэтому и большинство "рязановских" рубчтишек примкнули к отряду помогальников уже в мае, когда тепло стало. А Евсей, как оказалось, умел обувку делать. Не модельные туфли, и даже не сапоги, а что-то, напоминающие сандалии. И такие сандалии он на всех детишек и наделал – я лишь купил пару свиных шкур и специальные сапожные нитки, именуемые дратвой. Расход оказался небольшой, уложился в шесть рублей всего – а сопливость среди "помогальников" резко снизилась. Что очень было неплохо, особенно если вспомнить слова Кирилла Константиновича о том, что в селе чуть ни четверть детских смертей вызвана именно простудными заболеваниями. И не только детских, но мне бы только со своими заботами справиться.

Так что "коллектив" у меня подобрался приличный – по численности. А по производительности – по производительности тоже неплохой. Три бабы (и несколько девчонок) могли испечь в день по пять-шесть сотен булок, два десятка парней обеспечивали производство рыбой. Еще с дюжину ребятишек из числа сельской молодежи ревностно ухаживали за огородом, обеспечивая поставки зелени и помидор.

Булок напечь – дело нехитрое. А вот продать их – это уже сложнее: на тракте больше полутора сотен гамбургеров продать никак не удавалось. Но полторы сотни – это уже четыре рубля с копейками, причем в день. Уже есть чему радоваться и с чем строить планы на будущее. Правда, на печку пришлось денег потратить рублей шесть, да муки и прочих продуктов подкупить, не говоря уже о дровах – но в конце концов все статьи расходов временно "исчерпались" и пошел процесс чистого накопления капитала.

В субботу, второго мая с Колей и Пашей мы снова съездили на рынок в Царицын. То есть они – на рынок, а я – за бумагой. Которой закупил сразу два пуда. А на рынке ребята продавали помидоры: в парнике созрело их килограмма три. Да, немного – но при цене в рубль за фунт ехать на рынок стоило.

Бумага, хоть и неудобного формата, но очень пригодилась в торговых целях. Парень из типографии верно сказал, что склеивать – мороки много. Однако почти два десятка ребятишек с работой этой справлялись очень быстро, и гамбургеры продавались теперь в бумажных пакетах, склеенных из узких лент мучным клейстером. Не ахти какая хитрость, но сейчас у тракта в день продавали гамбургеров уже по полторы сотни, что за неделю только чистой прибыли мне принесло двадцать рублей. А с "помидорными" деньгами да с выручкой за воскресенье у меня накопилось уже чуть даже больше тридцати рубликов.

Тридцатка – сумма солидная, и я знал на что ее потрачу. В понедельник с Федором и Евдокией мы отправились в станицу Пичугинскую, что находилась верстах в десяти выше по Волге. Мне предстояло впервые познакомиться с казаками в родной, так сказать, среде обитания и любопытство меня так и распирало: "Тихий Дон" я смотрел и мне было интересно, насколько будущее кино соответствует нынешней жизни.

Оказалось, что соответствует, но не очень.

Первыми на въезде в станицу нас встретили мальчишки. Было их человек пять, сидевших на ограде из жердей, и они были первыми, от кого я услышал в "этой жизни" матерную брань – так незатейливо они выражали свое отношение к въезжающим в станицу крестьянам. Вторым нас встретил уже взрослый казак: он выглянул в ворота второго или третьего от околицы дома (в отличие от Ерзовки здесь все дома были за глухими заборами явно выше двух метров, и через открывшиеся ворота выехал нам навстречу уже на коне. Казак был очень похож на киношного: с торчащим из-под фуражки чубом, в штанах с лампасами. Подъехав к телеге, он, глядя на нас сверху вниз, очень брезгливым тоном поинтересовался:

– Кто такие? Чего надо?

Не знаю, что на меня нашло, но ответил я еще более по-хамски:

– Барон Александр Волков, инженер. У вас что, в станице щенки матерно лают на всех или только дворянам такая честь?

Морда казака мгновенно из надменной сделалась какой-то раболепной:

– Извините, ваша светлость, мальцов за дерзость выпорем, вы не сомневайтесь. Сей же час выпорем, чтоб знали, шельмы…

– Выпороть – это правильно. А я вот по какому делу: мне сказали, что в станице можно лошадь обозную присмотреть недорого. Не подскажите, кто продает?

– Соизвольте до есаула проехать, я сейчас же все узнаю – и казак ускакал вперед. Я начал было осматриваться в поисках у кого бы узнать куда нам ехать. Станица, впрочем, была крошечной, домов на тридцать-сорок вся, так что спрашивать не пришлось – казак оставил коня в пяти домах от околицы. Вышедшему пожилому казаку, очевидно упомянутому есаулу, встретивший нас что-то тихо сказал и, снова вскочив на коня, уехал куда-то в переулок. Есаул же подошел, по-военному четко представился и лишь затем сказал:

– Не извольте беспокоиться, Ваша Светлость, казачат сейчас проучат. А вот по поводу коней… ярмарка-то прошла давно, так что есть лошади, да не самые хорошие…

Мне его слова доставили огромную радость: лошади были сейчас хоть и не очень дороги, савраски безродные вообще от пятнадцати рублей на ярмарке шли – но хорошая могла и за сто пятьдесят продаваться. Поэтому я, скрывая радость, слегка скривился и ответил:

– Сгодится и не самая хорошая, лишь бы лето телегу протаскала нормально. Совсем плохих-то у казаков небось и нет?

– Никак нет, Ваша Светлость. Ну а под телегу… Пойдемте, посмотрите. Тут недалече, два дома всего.

Поскольку сам я в конях не разбирался вообще, пришлось взять "профессиональную коновалку" Евдокию за консультанта – она, по словам не только Димы, но и Кузьки, и в самом деле в слободе чуть ли не лучше всех в лошадях разбиралась: дед ее, Фрол Гераськин, был настолько крупным спецом, что к нему обращались со всех окрестных сел и даже из Дубовки – и на заработки он даже оплатил больше половины старой деревянной церквухи (которую в слободе так Гераськинской и звали). А Дунька по малолетству с ним все время была и науку сию постигала. Так что когда она тихонько кивнула мне, увидев выведенную кобылу, я не сомневался: хорошая скотина, хотя на мой взгляд была она слишком тощая.

После довольно скучного торга кобылка досталась мне за двадцать восемь рублей: у казаков все кони были как на подбор орловцами, а это – не пойми что. Вдобавок, когда Евдокия начала напирать на то, что кобыле уж пятнадцать лет как минимум, хозяин вынужден был признаться, что он точно не знает, но, по его мнению ей никак не больше двенадцати. Однако после того, как Евдокия сказала, что Фрол Гераськин – ее родной дед, торг тут же и закончился: судя по всему Гераськина вся округа знала очень хорошо.

Когда же станица осталась далеко позади, Евдокия объяснила:

– Это вообще битюг, чистых кровей. Только казакам они и не нужны вовсе: пашут они на волах, а ездют – на орловцах. Небось у кого-нибудь за долги взяли – а продать на ярмарке не продали. Или уж после ярмарки она хозяину досталась. Зимой казаки рабочих коней все кормят не досыта, только верховых обиходят – а на выпасе кобылка отъесться еще не успела, вот и выглядит тощей. Битюгам ведь вообще корму вдвое против простой лошадки надо… Но откормится быстро, а в тарантас ее хоть сейчас запрягать можно: шустрая. А зубы сточены – так крестьянской лошадка была, зимами небось ковыльным сеном кормили, а то и соломой, лет же ей всего девять-десять. Вдобавок кобылка жеребая, так что выгодно ты, Александр Владимирыч, купил ее.

Действительно выгодно. Правда тарантаса у меня нет, и простой телеги нет. Ну да это дело наживное, при таких доходах-то!

Доходы конечно же были великие, по крестьянским меркам. В день рубля четыре получалось, а то и пять. А больше – уже никак: больше просто гамбургеров на тракте не покупали – не было у обозников денег. А уж мы-то старались: и лучок хочешь простой, а хочешь – маринованный, и горчички по вкусу, и ломтик сыра на котлету клали… С сыром-то до пятерки прибыли в день и добрались, продажи выросли аж до двух сотен штук. Но больше – не получается продать, и хоть ты дерись! А с пятеркой Империю мне явно не спасти, тем более прибыли-то с пятерки разве что трояк и выходил.

Впрочем, трояк в день – все же деньги настолько существенные, что в слободе про них знали практически все. И поэтому телегу мне удалось купить в кредит: тридцать рублей с рассрочкой на месяц. Очень хорошая штука эта телега: оказывается, что нормальная грузоподъемность этого вроде и незатейливого агрегата составляет три четверти тонны. Сорок пять, а то и пятьдесят пудов! По стольку я, впрочем, и не возил – пуда по два поначалу лошадка таскала, но она прибыли мои более чем удвоила: гамбургеры стали активно продаваться у ворот завода Урал-Волга, восемнадцать верст до которого кобылка пробегала часа за два.

В субботу девятого мая я в городском управлении получил замечательную бумажку: разрешение поставить на Царицынской улице временную палатку для торговли гамбургерами. Обошлось мне это разрешение в рубль шестьдесят копеек гербового сбора и неделю нервотрепки. Но – получилось. В чем значительно помог Ферапонт Федорович: оказалось, что он – пристав именно первого участка (на Царицынской же улице и располагавшегося). Собственно, он и предложил палатку там поставить, когда я, в очередной раз привезя свежих овощей, поинтересовался, где и как в городе можно начать торговлю бутербродами. Царицынская же улица была застроена всего лишь с одной стороны, и вела от пристаней к вокзалу, так что народу по ней шастало много. Место для палатки было удачным – если не считать того, что размещалось оно практически в овраге. Однако Ферапонт Федорович "вошел в положение" и за неделю "арестанты" (за драки на рынке мужиков сажали на неделю не в тюрьму, а в арестантскую полицейских участков) отсыпали на краю оврага подходящую площадку. А заодно и жена пристава обеспечилась свежими помидорами – их у меня выросло уже довольно много, в парнике-то да у Царицына в мае разве что ананасы не созреют. К чести Черкасова должен сказать, что за помидоры сам он платил исправно строго по рыночным ценам.

"Пуск в эксплуатацию" нового ларька (получившего название "Царицынские закуски") состоялся в воскресенье семнадцатого мая, и состоялся довольно удачно: в первый же день ларек принес три с полтиной. Причем торговля закончилась уже в четыре часа, маловато мы приготовили гамбургеров, ну да ничего – наверстаем. У меня "совместным трудом для моей пользы" уже занимались ровно тридцать ребят. И четверо взрослых, не считая меня. Причем – так уж получилось, что взрослые меня стали считать чуть ли не святым, а уж Евдокия и вовсе разве что не за наместника Бога на земле держала. Случайно получилось, такого я не хотел – но получилось.

Из Дуниных детей по воду – огород поливать – бегали двое, Колька и шестилетняя Оленька. Вот она-то и умудрилось соскользнуть с глинистого берега в пруд. Хорошо, что неглубоко было, выбралась. Но, хоть и побежала она в дом греться, переодеться ей было не в чего. А печки – по теплой погоде – уже практически не топили крестьяне. И на следующий день девочка слегла.

Я про это узнал только на следующий день к вечеру, когда, поставив наконец опостылевшие мне лейки в сарайчик, зашел к Евдокии попросить самовар ненадолго: своего у Димы не было, а чайку горячего хотелось. Евдокии в доме не было, а Оленька лежала на лавке, укрытая тулупом, и тихонько разговаривала сама с собой.

– Что случилось-то, малышка? – спросил я ее, оглядевшись и не увидев хозяйку. – И где мама твоя? – и тут я, наконец, разобрал, что девочка тихонько молится.

– Заболела Оленька, – раздался Колькин голос с печки. – А мамка пошла в церковь, помолиться за нее. Ну и про похороны договориться.

– Какие похороны? – тут до меня дошло, что малышка не просто молится, а заупокойную молитву читает. По себе…

– Да фершал давеча приходил, сказал что помрет Оленька. Пнимания у нее, вот. – Колька слез с печки, по лицу была размазана грязь. Видно было, что плакал он там, на печке.

– А я там папку встречу, на небе? – спросила вдруг Оля. – А то я его не помню вовсе, как узнать-то мне его?

– Встретишь – узнаешь, но только не скоро, – сказал я сердито. – Не помрешь ты пока, мне капусту поливать некому. Сейчас, погоди минутку.

Сам я в детстве пневмонию пару раз перенес, помню, что кормили меня тетрациклином. Вроде в аптечке было пару упаковок… так что я побежал домой. Да, было, и не совсем пара: все лекарства для походных аптечек мама брала у подруги, которая работала медсестрой в какой-то дорогой частной клинике. Лекарства были "почти просрочены" – то есть реально просрочены, но, по ее словам, вполне еще были пригодны в случае чего еще годик-другой, причем доставались они ей бесплатно. В клинике их выкидывали, а мамина подруга такие "таблетки на выкид" пересыпала в пластиковые флаконы и уносила домой, раздавая подругам. Так что терациклина было у меня всего один пузырек, но таблеток на двести. Прикинув вес девочки, я ей для начала дал одну таблетку, а потом решил давать по половинке.

В книжках "про попаданцев" я читал, что антибиотики на предков действуют как волшебная палочка. Может мне "не те" предки попались, но Оленька хотя и выздоровела, но более-менее в норму пришла лишь на третий день, а окончательно поправилась через неделю. Но и то слава богу, я с фельдшером-то местным поговорил, по его словам от пневмонии смертность сейчас была почти стопроцентной. Причем только в Ерзовке каждый год от нее с десяток человек умирало, если не больше. А Оленька – не померла, и Евдокия меня после этого случая буквально боготворила.

Да и среди детишек у меня появился какой-то "неземной" авторитет, теперь даже самые маленькие пыхтели с полной отдачей сил. А сил уже потребовалось очень много: в Царицыне было четыре полицейских участка. После обстоятельного разговора с Вячеславом Викентьевичем Василевским, занимающим должность полицмейстера, "пришлось" строить ещё две палатки: "нижние чины" очень быстро оценили качество, низкую цену и удобство фастфуда. Вдобавок им же кормили и арестантов: казна, вообще говоря, выделяла на прокорм их по тридцать две копейки в день, но выделив, часто забывала деньги эти полиции перевести. А гамбургеры обходились по семь с половиной копеек в день на арестанта.

Палатка – ладно, ее построить – десять рублей уходит, а вот котлеты рыбные из Ерзовки возить становилось накладно. И пришлось опять тратиться – на заводе француза Барро срочно заказывать небольшие железные печки, на которых котлеты жарились уже по месту потребления. Так что следующий раз, когда наступил славный момент под лозунгом "не нужно ничего покупать", пришелся на субботу тридцатого мая. Хороший день получился – чистая прибыль составила целых двенадцать рублей. Конечно, день был базарный, продажи – большие, но сейчас я мог твердо рассчитывать как минимум на ежедневный червонец – а с такими деньгами можно приступать и к выполнению собственной жилищной программы.

И первым элементом этой программы стало строительство кирпичной печи. Причем – на своей земле.

Околица, на которой стоял Федин дом, была наверное самым высоким местом в слободе, и за околицей уже не было ничего интересного. Вероятно, когда-то там было что-то "общественно полезное" – поля там, или выпасы какие. Но это, если и было, то было очень давно, а сейчас – благодаря активной деятельности местного населения – это был пустырь, поросший чахлыми кустиками травы. Высохшей травы – вода вся ушла с верхотуры ещё в апреле. Дуня сказала, что эта земля на ее памяти вообще никогда не распределялась в земельные наделы, бесплодность ее была очевидна для всех – и я решил небольшой участок выкупить для собственного "поместья".

Процедуру "выкупа" я начал еще двадцатого мая, и начал ее с Ерзовского старосты, точнее – с довольно грубого на него наезда. Что-де я весь из себя такой дворянин из второй части тружусь аки пчёлк, плотины строю и всячески способствую процветанию села, а мне никакой благодарности. И намекнул, что далее способствовать процветанию буду, но только если и сам стану заслуженным местным жителем. Заслуженным в том смысле, что и усадьба моя будет соответствовать заслугам.

Когда же мужик растерялся, я и предложил продать мне пару-тройку десятин "вон того пустыря за околицей". Староста несколько удивился моей непритязательности, но не сказал "нет" – и уже двадцать девятого в волостной управе (находящейся в том же доме, вместе с полицейским отделением и почтой) была составлена купчая, в которой русским по белому было записано, что "урожденному дворянину Волкову Александру Владимирову, приговором общего схода и Ерзовского волостного правления, в слободе Пичуге, она же Ерзовка, продано в усадьбу из удобных земель две десятины и шесть сотен саженей, в окончании Улицы Сухонькой ", план надела прилагался. "В усадьбу" – это означало, что участок этот становился частью слободы и изымался из "податных" общинных земель, так что общине от такой продажи даже мелкая выгода получалась, ну а я получал право делать на этой земле что хочу. Там еще отмечалось, что "к сему дополнительно в собственность продано земель неудобных одна десятина и четыреста саженей" – что переводило мой пруд из явления непонятной принадлежности во вполне понятный кусок моей собственности. И за все это счастье я должен был уплатить в срок до первого июня восемьдесят семь рублей. Сорок я уплатил сразу – поднакопилось, а остальное – заплатил через неделю. А вдруг они передумают? – а тут уже все, денежки уплочены, сделка закрыта.

И теперь на своей земле я решил приступить к строительству усадьбы – раз уж земля "усадебная". И начал со строительства кирпичного "заводика".

Вообще-то кирпич в слободе делали сами, поскольку возить кирпич из города было просто неприлично. "Жгли" кирпич, по заказу конечно, местные гончары, причем не в печах, а в специальных ямах: выкапывалась траншея, в нее укладывались необожженные кирпичи вперемешку с углем, затем все поджигалось. И – погодя – доставали готовую продукцию. Или – не доставали. Потому что способ имел два недостатка: угля требовалась прорва, а он – дорогой. Поэтому уголь использовали самый дешевый, мелочь, с мусором (в смысле – кусками пустой породы), и часто кирпич получался недожженный. Или – тоже часто – недожженной получалось примерно треть, а треть трескалась при обжиге. Мне эти гончары сказали, что качество часто определяется вообще погодой – а это меня никак не устраивало.

Поэтому я построил печь "по книжке": с полуметровыми кирпичными стенками, с толстым сводом, с трубой правильной и большой дверцей для загрузки и выгрузки продукта.

В книжке приводилось разных конструкций печей чуть ли не десяток, но я выбрал ту, что именовалась "дворцовой". Именовалась она в книжке так не потому, что на дворец была похожа, а потому, что в ней за сезон можно было кирпича нажечь как раз на средних размеров дворец.

"Правильная труба" у этой печки проходила через вспомогательную камеру предварительного обжига вчетверо больше самой печки, зато в самой печи можно было сразу запускать собственно обжиг, и теоретически она могла выдавать две садки кирпича в сутки – предварительный обжиг, на который требовалось пара дней при температуре в сто градусов Реомюра, фактически "в трубе" и происходил . "Садкой" же называлась загрузка печи уложенным специальным образом сырцом.

Печка обошлась мне в восемнадцать рублей: одного железа ушло на нее шесть пудов. Клал я ее конечно из необожженного кирпича, который сам же (с ребятишками) и налепил, но железо пришлось покупать. И кое-что, петли для двери например, пришлось заказывать в кузнице. Но получилась печка хорошая, в нее сразу влезло на обжиг две тысячи кирпичей. И двадцать пудов каменного угля: его, покупаемый по четырнадцать копеек за пуд (более дешевая "мелочь" все же не годилась), возила из Царицына с угольных складов моя лошадка, получившая кличку "Царица".

Откровенно говоря, печь поначалу я и не собирался делать, думал строить себе домик из необожженного кирпича – но после небольших дождей, оросивших "сырцовую" хлебопечку, я осознал что лениться – неправильно. И я не поленился – две недели строил эту печку и еще неделю ждал пока она просохнет. Правда местный печник, смеясь, сказал что печь должна сохнуть минимум три недели, да и то если внутри дома, но я решил что "и так сойдет" – тем более что погода в общем была очень теплой и достаточно сухой. Вдобавок эта печь все же не в доме была, и если потрескается – то и наплевать, не угорю.

К моему удивлению первый мой "блин" вышел не комом: кирпич получился замечательный. Я, конечно, в сортах кирпича разбираюсь не очень (честно говоря, не разбираюсь вообще), но то, что было вытащено после обжига, звенело и в воде не размягчалось. Больше всего меня порадовало то, что первые две тысячи у меня получились за шесть часов, все в полном соответствии с книжкой. Правда, чтобы готовый кирпич из печки вынуть, пришлось еще восемь ждать пока печь хоть немного остынет – но еще через два часа можно было печь разжигать снова.

Проще оказалось запускать печь раз в сутки, поутру – тогда кирпич можно было и руками выгружать, но и одной партии в сутки хватало.

Глину для кирпичей я теперь брал в одном и том же месте, в котором, собственно, и собирался строить дом, так что котлован у меня получался сам собой. Но немного погодя в котловане вместо рыжей глины (которой хорошо если на метр толщины было) пошла какая-то темно-серая земля. У меня "закрались смутные сомнения" – я кусочек залил уксусом и убедился, что извести в этой земле много. А если очень тщательно разболтать и дать отстояться, то прорисовывается (в стеклянной банке) и слой рыжей глины, только тонкий. Похоже, это как раз то, что в книжке называли "мергель".

Печь для цемента была куда как проще кирпичной, ее поставили за два дня – сырца, из которого ее возвели, было уже запасено много. С мергелем цементная печка справлялась отлично. По книжке в него надо было известняка добавить, но с этим проблем как раз не было, весь берег Волги кусками его завален. Так что цементный клинкер у меня получился. А вот чтобы из него цемент сделать, пришлось потратиться. Одних пудовых шаров, по два рубля за штуку, пришлось дюжину купить! А еще – построить ветряк, чтобы железную бочку с этими шарами вертеть – это оказывается так шаровая мельница устроена, шары в железной бочке вертячей. Ветряк, конечно, деревянный поставил, но и просто бревна для башни ветряка в четвертной билет обошлись, правда вместе со строительством самой башни. В сумме "цементный заводик" обошелся в сто сорок пять рублей, но о затратах я не жалел: я-то думал поначалу цемент покупать и поставить ленточный фундамент для деревянной избушки, а со своим цементом стал строить уже нормальный кирпичный дом с большим подвалом и бетонными перекрытиями.

Домик строился почти два месяца, но занимался я не только строительством. Каждый день с шести – загрузка и запуск кирпичной печи, а с семи до девяти утра и с восьми до десяти вечера я поливал свой огород. До пруда-то шагать метров сто пятьдесят, но пока польешь все эти сотки – прошагаешь километров десять. Хорошее изобретение – коромысло! Затем – в качестве "отдыха" – я часик отвлекался на запуск очередного обжига клинкера. А ребятишки под руководством женщин – готовили гамбургеры из пойманной с утра мальчишками рыбы.

С десяти и до часу дня проходили "уроки в школе" – все, не занятые в производстве и продаже гамбургеров детишки обучались грамоте и арифметике. Собственно, "школа" входила в "оплачиваемые услуги", крестьяне мне детей ведь не только ради прокорма отправляли. Заодно и я осваивал современную русскую письменную речь, удалось узнать много нового и интересного. Происходили эти "уроки" обычно на лужайке перед домом, а если погода не баловала – то под покрытым камышом навесом, где сушился кирпич. На "переменах" мы все дружно таскали кирпичи, месили глину, лепили из мергеля "гранулы" для получения клинкера… А после "уроков" – три часа занимались строительством. Обычно строили я и человек десять парней, остальные – копали, месили, рубили, пилили, строгали…

Затем – "самостоятельные занятия". Два часа дети делали "домашнюю работу", а я героически учил немецкий язык. Самоучитель купил. Без немецкого языка – никак, практически все технические книги – на немецком. Вот странно: завод в Царицыне – французский, а книжки – немецкие. И добро бы вокруг немцев, к техническому знанию тянущихся, толпы бродили – так нет! Рядом с Царицыным – Сарепта, самое "продвинутое" поселение немецких колонистов. Настолько продвинутое, что даже я в своем прошлом будущем по него что-то слышал. Оказалось что да – продвинутое. Полторы тысячи каких-то сектантов (причем сектантами их "заводские" немцы и называли), крупнейший пивзавод в округе и паровая мельница с небольшим горчичным заводом. В самом Царицыне таких горчичных заводов уже семь, и самый маленький больше Сарептского раза в три. Но вот книжки технические в магазинах – немецкие, вдобавок и недорогие. Просто много их немцы у себя в Германии печатают. Даже в Царицын они добираются, книжки в смысле…

В полшестого – ужин, потом – еще два часа у печки, на стройке или на укреплении плотины, затем – огород (вечером уже без помощи ребят, разве Федор иногда помогал). И наконец – нет, еще не спать – я готовился ко дню грядущему: проверял "домашние задания" и придумывал новые уроки. Ну уж потом – спать.

Хорошо, что фонарик китайский у меня "захватился" с генератором. Светодиод яркий, читать-писать и ночью вполне можно. А заряжать аккумулятор – так это вовсе не проблема: утречком прицеплял я его к ветряку (для чего специальный шкив выстрогал) – и за час три комплекта батареек заряжены. Три потому, что ветер утром дует не по расписанию, не каждый день. А ременную передачу сделать было несложно.

То есть расписание у меня было плотным, хотя каждую субботу я и выбирался в город – главным образом в книжный магазин Абалаковой. На обратном пути обычно заглядывал в железнодорожную мастерскую – там мне удавалось изготовить какие-нибудь деталюшки, или в магазин французского завода (то есть в "Урал-Волга"), где я закупал нужные куски железа. Самое смешное, что в этом магазине я получил скидку на все покупки: с начала июня я наладил продажу гамбургеров с фургона (сделанного для удобства торговли на базе еще одной телеги), который привозился к заводу к обеду – и "завмаг" брал с меня меньше (как будто с крупного оптовика) за то, что мои ребятишки притаскивали приказчикам еду прямо в магазин. Не свое же продавали, так чего бы и не порадовать хорошего человека?

Я и радовался. Кроме гамбургеров в моих палатках стал продавать я и "кофе котловой с молоком и сахаром", для чего на десять верст в округе детишки выкопали весь придорожный цикорий, а с реки навезли пудов двадцать корней камыша. Который, как все мы знаем, на самом деле рогоз – с коричневой "сигарой" сверху. Знаем, но все равно называем камышом – впрочем, самому рогозу на это плевать. А если взять самый низ его – в смысле, корневище, высушить, обжарить и смолоть – то "кофе" получается не хуже, чем из желудей. Наверное – из желудей мне попробовать как-то не довелось. Впрочем я и натуральный кофе в напиток добавлял: два фунта на пуд молотых цикория с камышом. Копейка за стакан – цена вполне оправдывала качество. А четыреста копеек в день оправдывали дополнительные труды и купленную за три рубля ручную мельничку.

В общем, жизнь налаживалась. Первого августа, в очередную субботу, я отправился покупать стекла для окон уже достроенного дома. Хороший дом получился, в середине на первом этаже большая прихожая, гостиная и сверху – "библиотека-кабинет" и спальня в секции шесть на десять метров, а по бокам – два двухкомнатных "флигеля", каждый восемь на пять, в них размещались кухня, небольшая столовая и две гостевых комнатки. Светлые, уютные комнаты, большими окнами. Вот за стеклом для всех этих окон и я поехал в город.

И сразу понял, почему даже в богатых домах окна такие маленькие и с частыми переплетами. Оказывается, оконное стекло пока еще делалось по технологии, известной еще в древних Помпеях: выдувался стеклянный пузырь, разрезался, стекло раскатывалось на столе… В результате самое большое оконное стеклышко в местных магазинах было размером примерно фут на полтора и стоило оно рубль. Или полтора рубля – если стекло получалось относительно ровным. Конечно были и более крупные и более ровные стекла. Итальянские, зеркальные, которые делались, как мне сказали, на расплавленном олове. Но стоили они совершенно безумных денег: зеркальное стекло размером аршин на полтора продавалось по тридцать рублей.

Так что я – со своими "привычными" размерами окон оказался в крупном пролете: на стекло для четырех окон спальни и кабинета (а рамы я делал естественно двойные) ушло пятьдесят рублей, а остальные окна пришлось закрыть досками. Жаба задушила покупать больше, да и деньги все вышли. То есть в банке-то еще кое-что оставалось, а эти пятьдесят рублей я получил "сверх плана", удачно продав ерзовскому богатею Зюзину двести пудов моего цемента. Но транжирить денежки мне не хотелось. Да и в книжке той было написано, как самому стекло сделать – так что с окнами погодю.

Вместо окон рядом с домом я построил еще два здания, площадью метров шестьдесят каждое. Одно – конюшню (оно же – хлев) с маленькими окошками под потолком, другое – что-то вроде мастерской. Фактически это были просто кирпичные сараи, но с отоплением.

А отопление у меня было просто замечательное: я купил на заводе Барро угольный котел типа водогрейной колонки, всего за шестьдесят рублей, поставил его в подвале и от него протянул по всему дому и в смежные "сараи" железные трубы (которые обошлись всего вдвое дороже, я купил старые с паровозных котлов). На них я надел жестяные радиаторы, которые лично сам вырезал из кровельного железа – и получилась шикарная система центрального отопления всех моих помещений. Насколько шикарная – это предстоит уточнить зимой, но ставить в доме несколько печек мне было попросту лень, а француз Поль Барро, первым построивший в Царицыне "металлический" завод, построил завод именно котельный – и его четвертьвековому опыту были основания доверять. Но теперь я счел дом законченным и десятого августа торжественно "переехал" на новое место жительства. Переезжать было недолго – всего имущества, кроме многострадальной сумки, у меня было два раза с корзиной бельевой сходить. Ну, а после переезда я занялся, наконец, действительно очень важными делами. Подготовкой к сбору урожая.

Глава 7

Елена Андреевна Архангельская едва сдержалась, чтобы не рассмеяться в голос. Вот уж точно сказано! Надо будет запомнить и рассказать при случае дамам в собрании, и они повеселятся, и ее, Елены Андреевны, статус повысится.

Елена Андреевна поначалу, когда Илья стал приводить по субботам в гости этого странного юношу, слегка взволновалась: уж больно облик и манеры гостя не вязались с ее понятиями о "воспитанном человеке". Но быстро к нему привыкла и успокоилась: манеры были вполне светскими, только, оказывается, австралийскими – то есть почти британскими. И манеры – оттуда же, из бескрайних саванн и прерий, все же Елена Андреевна была дамой умной и понимала, что в жизни жители этих прерий общаются вовсе не так, как написано в романах. А у Ильи, похоже, появился в городе настоящий друг.

Илья с этим Александром каждый обед обсуждали какие-то технические вопросы, Елене Андреевне понятные мало и неинтересные. Интересным же было то, что каждый раз вопросы эти были разными и вовсе не связанными с железной дорогой (беседами о которой она была сыта по уши, встречая в гостях сослуживцев мужа). А еще было интересным, как Саша обсуждал эти вопросы. Иной раз то, что он говорил, и понять было не сразу можно, но когда сказанное укладывалось в голове, оставалось лишь удивляться, сколь тонко у этого, в общем-то, деревенского, парнишки чувство юмора. Понятно – британское чувство. Вот и сейчас, когда она отправилась на кухню, мужчины обсуждали странный вопрос: как поднять авторитет инженера у рабочих. Инженер – он же изначально важнее!

А когда Елена Андреевна возвращалась, она услышала сквозь приоткрытую дверь то, что едва позволило ей сдержаться от неприличного хохота:

– Да чем твои рабочие от детей-то отличаются? Пиписька побольше да игрушки подороже! А уважают они не самого сильного, а того, кто – по их понятиям – все умеет делать лучше любого из них. Причем тут важно именно "всё". Так что если не уверен в чем-то – то приезжай ко мне, как мастерскую закончу. Потренируешься – и покажешь им класс. А тогда они для тебя все сделают, чтобы доказать что и они умеют не хуже…

Да уж, лучшего определения мужчины Елена Андреевна еще не слышала. Но – пора подавать сладкое. Она, вздохнув, сделала серьезное лицо и вошла в столовую.

После того, как я переехал в новый дом, каждую пятницу мне приходилось встречать гостей. Ну не то чтобы приходилось, мне даже нравилось, что Кирилл Константинович с супругой зачастили ко мне. Я и раньше довольно часто с местным попом общался – он свое обещание "попозже наведать" выполнил на сто один процент. И довольно сильно помог мне освоиться с новыми для меня реалиями, а заодно и резко повысить свой авторитет на селе.

Буквально через пару недель после первого визита он навестил меня на строительстве плотины. Минут пять извинялся, что не навестил меня раньше, потом минут десять расспрашивал о всякой ерунде. В ответ я рассказал ему кое-что из "австралийской жизни", главным образом пересказывая содержание детской книжки про ослика Мафина и украшая рассказ "деталями" из фильма "Крокодил Данди". Ну а потом отец Питирим перешел, как я понял, к основной цели своего визита:

– Ну, судя по вашему рассказу, нравы в Австралии довольно пуританские, не то что в Англии. Но все же считаю долгом предупредить, так как человек вы молодой и силушкой, смотрю, не обижены. Вы уж извините, если что… но вы уж насчет баб поаккуратнее. В Империи у нас, видите ли, народ довольно болезный, заразы много. И сифилис у нас – дело обычное. Нет, в Ерзовке больных вроде немного, а в Собачьей балке – так там больных почитай уж один на дюжину точно, а то и поболее.

– Так, Кирилл Константинович, это – действительно интересно. Мне вообще-то пока не до баб, но заразиться и без этого вполне возможно, так что за предупреждение – спасибо. А что еще может поджидать тут неосторожного иностранца? В смысле болезней?

– Насчет чахотки Ерзовку Бог миловал, ее в уезде вроде и вовсе нет. Так, обычные болезни у людей. Чесотка, дизентерия – понос кровавый в смысле. Зимой тиф бывает, летом – говорят и холера приходит, но я тут почитай меньше года, так что холеру не застал…

На тему всяких болезней мы проговорили еще с полчаса, и мне все это очень не понравилось. Лекарству меня, конечно, есть немного – но насколько их, вдобавок уже и просроченных, хватит?

Поэтому чуть позже, когда поток копеечек в мои карманы стабилизировался, навестил я одну из городских аптек, по словам пристава Черкасова – лучшую в городе. Держал ее немец, Эдуард Карлович Кольман, по-русски говоривший со страшным акцентом. Примерно минут десять мне пришлось объяснять аптекарю, что я не болею ни сифилисом, ни чесоткой, ни прочими страшными болезнями, но после того, как объяснения до немца дошли, разговор стал гораздо более продуктивным. Поскольку мне пришлось переспрашивать его по несколько раз, то визит мой затянулся почти на час – но я не пожалел ни единой минуты.

Окинув мысленным взором мою идею избавить от чесотки по крайней мере Ерзовку, фармацевт предпочел поделиться со мной рецептом лекарства от нее – простой серной мази на свином жире – и продать мне просто серу (хотя, как я подозреваю, и втридорога). Узнал я, что сифилис – лечат, но лечат какими-то ртутными препаратами, и процентов восемьдесят пациентов благополучно помирает, но не от болезни, а от "лекарства". Тиф – не лечат вообще, так же как и холеру с дизентерией. А от жара в аптеке есть "прекрасные немецкие порошки "Пирамидон" и сушеный липовый цвет.

Поскольку посетителей в аптеке за все время нашего общения не случилось, мы как-то естественно переместились в соседнюю комнатку – лабораторию, где, после озвучивания стоимости полутора фунтов серы, я взял стоящий на полке флакон с желтым порошком. На что Эдуард Карлович рассмеялся:

– Вы, юноша, ошиблись, вам это еще рано приобретать. Сие есть средство от геморроя, и, хотя в названии и есть буквы "сера", серы в нем нет ни грана. Это называется ксероформ.

Флакон был большой, а слово было мне знакомым. Честно говоря, это было вообще одно из двух первых слов, которые я прочитал сам.

– А касторовое масло у вас есть?

– Если у вас затруднения с испражнением, то есть.

– Сколько стоит этот ксероформ?

– Это есть довольно дорогой лекарство. Драхма будет стоить тридцать копеек, унция выйдет дешевле – два рубль.

– А фунт?

Немец задумался:

– Если в ваш Ерсофка весь мужик получит геморрой, то фунт будет достаточно для них. Но если вы желать всех заставить работать на геморрой, то вам это будет стоить двадцать рубль. Аптекарский фунт, прошу отметить, чтобы потом вы не приходиль ругаться, он на осьмушку меньше.

Из аптеки я вышел, сопровождаемый радостным хохотом Эдуарда Карловича, а ведро касторки он обещал продать мне на следующей неделе. Но а я обрел не только лекарство от чесотки (которой начал всерьез опасаться: кое-кто из "моих" ребятишек действительно яростно чесался). Когда мне было еще меньше пяти, на даче бабушка лечила мне загноившуюся царапину вонючей мазью, взятой у соседки. И я, уже слегка с буквами знакомый, торжественно прочитал: "Ксе-ро-форм одна часть, де-готь – одна часть" (с ударентем на "готь"). Бабушка поправила: "дёготь", и так я запомнил состав знаменитой мази Вишневского. Сколько в ней было касторки, я не запомнил, но решил мешать "по наитию и консистенции". Потому что каждый второй в моей "команде помогальников", не считая каждого первого, бегал с какими-то чирьями…

Березовых дров я закупил уже много – булки печь для гамбургеров, так что дёготь нагнал из бересты самостоятельно (благодаря тому же фильму про деревню на Енисее процесс слегка представлял), и уже через неделю все гнойники у детишек прошли. А через месяц Эдуард Карлович уже торговал "Линиментом бальзамическим по Волкову" по три копейки за небольшой флакончик. Прибыли мне с него было чуть меньше чем нисколько, но репутация моя резко выросла не только в Ерзовке: жена Ильи Архангельского – между прочим урожденная княжна – тоже стала относиться ко мне с видимым уважением. А по ее словам и прочие уважаемые граждане города "заинтересовались" инженером из Ерзовки. Насчет "уважаемых граждан" – не знаю, но в магазинах я это уважение даже ощутил: по крайней мере в магазинчике Эккерта, торгующим всякими охотничьими и рыболовными принадлежностями, у меня приняли заказ на рыболовные крючки из Германии без практически обязательного в таких случаях залога. А когда они пришли, сами доставили их мне в Ерзовку.

Но все же главное – уважение "по месту жительства", поскольку благодаря ему мне удалось избежать практически обещанной попом "злой зависти" (и, соответственно, мелких хищений) со стороны крестьян. И что важнее – позволило (в обмен на мелкое лекарство) получить серьезную помощь в деле усадьбостроения, по крайней мере курятник и свинарник мне полностью поставили ерзовцы, я только бревна закупил. Да и никто больше не возникал по поводу "эксплуатации крестьянских детишек", так что все это позволило мне все намеченное на лето сделать досрочно, и со спокойной совестью заняться главным в моей сельхоздеятельности – сбором урожая.

Август одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года выдался хорошим: погода – теплая и сухая, но никаких тебе суховеев. Да и вообще лето удалось, жары особой не было, а дождики шли регулярно, вот все и произрастало на полях изобильно. Ну, не очень изобильно, но что-то все же произросло. Крестьяне на полях дружно и с песнями собирали урожай. С песнями – это не форма речи, это гимнастика такая дыхательная: поди покоси поля бескрайние серпом-то. Или пожни. Вот и пели они, чтобы дыхалка не сбилась от этих поклонов чуть не каждому колоску – редковато все же эти колоски выросли.

А я уже не в первый раз тут урожай собирал. Ту же редиску, например: за лето она у меня четыре раза "плодоносила": может летом корнеплод из нее и никудышный, а семена – очень даже кудышные. Их у меня теперь полная двухфунтовая банка набралась. Хотя и сама редиска: если ее правильно растить, то растет она летом даже лучше. Ей же что надо? – чтобы было влажно и… и темно. Бабушка где-то об этом прочитала – и все лето у нее свежей редиски завались было: она в шесть вечера летом грядку закрывала черной пленкой, а в восемь утра – открывала, и редиска росла сочная и большая все лето. С черной пленкой у меня неважно было, но маты из камыша тоже тень давали густую, так что все лето свежие редиски давали неплохой приварок к прибыли, рубля по полтора, а то и по два в день давали – этой редиской я засадил сотки четыре, а летом, не в сезон, пучок в шесть редисок меньше чем за пятачок и не уходил. Я, смеху ради, "редисочные" деньги отдельно складывал – узнать, сколько можно на этом продукте крестьянину заработать…

Но редиска – это мое, "барское" развлечение, а "урожаем" тут именовали строго урожай зерна. Вот его-то крестьяне и собирали.

Собрал урожай и Дима, очень неплохой – на целине, да с хорошей погодой вышло у него аж по двенадцать почти центнеров с гектара. По семьдесят два пуда с десятины, если уж быть совсем точным. Собрал быстро, без потерь – я ему купил хорошую ростовскую косилку за сто двадцать рублей. Не сказать, что Дмитрий очень таким урожаем был недоволен, но вот закупочные цены у него даже оторопь вызвали. Да и у меня тоже: перекупщики предлагали всего по сорок – сорок пять копеек за пуд пшеницы. И это при том, что мало кому удалось собрать и по двадцать пудов с десятины.

Очень удачно я не промотал почти сто "редисочных" рублей – отговорил Диму от продажи зерна, выдав ему денег на уплату налога, да и сам подкупил пшеницы аж двести пудов. Я-то не перекупщик какой, я полтину крестьянам предлагал. Поначалу Зюзин собрался было на меня "наехать", причем грубо и физически (мне батрак один Зюзинский рассказал, чей сын в мою "школу" ходил), но потом, выяснив мои "аппетиты", передумал: для него двести пудов – не объем.

Свой же урожай пшеницы я собирал без песен. Потому что не серпом собирал, а вообще ножницами. Чтобы ни зернышка не потерять. "Моя" пшеничка созрела позже чем в полях, наверное из-за того, что все лето ее обильно поливали и у нее было больше времени на просто рост. Поэтому ножниц было двое, Дмитрий помогал, освободившись от забот на своем наделе. И в процессе этого помогания у него происходил и параллельный процесс полного офигевания.

Сколько у меня там этой пшеницы-то было – всего с полсотки. Но с полусотки этой собралось практически два пуда. Конечно, колосья зерно не теряли – при ручном-то сборе каждого колоска, да и "обмолот" мы провели ручками (специально две пары кожаных перчаток купил). Но Дима-то видел сколько зерна я посеял, и урожай "сам-триста" его морально убил. А когда он пересчитал "на десятину" – я и сам обалдел, как говорится в старом анекдоте. Получалось шестьдесят центнеров с гектара – таких урожаев тут никто, нигде и никогда еще не видел. Хотя наверное про "нигде" и "никогда" я загнул, Болотов, если мне память не изменяет, еще почти сто лет назад под Петербургом больше девяноста собирал. Но это было давно и под Петербургом, а тут, у Царицына, точно таких урожаев никогда не было.

Понятное дело, что огород мой – не фитотрон ни разу. Но земелька удобрена была что "хоть ешь ее", как Дима говорил, поливали вовремя и обильно, сорняки всякие пололи, да и с погодой повезло – вот и получился урожай. Для его хранения Дима даже сделал специальный ларь, железом окованный – чтобы мыши зерно не попортили. Небольшой, но солидный такой сундучок, в два червонца встал. Хотя все равно зерна оказалось едва дно прикрыть – тяжелое оно, зерно-то.

А вот картошка – легкая. Одна. Грамм сто – сто двадцать всего. Но четыре окучивания за сезон, удобрения опять же, прополка – "моей" картошки собралось два мешка. Тоже не ахти, но с семи клубней – это достаточно. Так что и для хранения картошки тоже было выделено отдельное место в подвале нового дома – есть ее точно никто не собирался. Что же до капусты – то она пока росла. Капуста – она такая: пока тепло и воды достаточно – растет. Нет, несколько кочанов мы уже съели, но еще пара сотен набирала вес, и – по предположениям Дмитрия, собирать ее стоило где-нибудь в конце сентября. Капуста была какая-то "не такая", то есть от местных сортов очень отличающаяся: кочаны плотные, как каменные, и довольно тяжеленькие. Худо-бедно, но пудов сорок соберем. Вдобавок я-то знал, что "амагер" – бабушка всегда именно этот сорт и сажала – в принципе до следующего лето храниться может. И капусту я конечно сохраню – которую не съедим, а вот насчет семян – отдельно заботиться нужно. Корневища, как мне местный огородник рассказал, нужно будет выкопать отдельно и отдельно же хранить – на следующее лето и семена на них появятся. Да и морковка – она тоже двухлетняя.

Так что подвал пришлось срочно превращать в овощехранилище. Небольшое, конечно – одной секции подвала, под кухней, на все хватило – но от идеи хранить в подвале и уголь на всю зиму для котла пришлось отказаться. Но уголь – не картошка, не вымерзнет, поэтому рядом с домом появился "дровяной сарай". Именно сарай, из горбыля сколоченный безо всяких изысков, правда вместо дров там уголь кучей складывался. А Царица теперь бегала в Царицын аж два раза в сутки – я углем запасался на зиму. Хорошая порода битюг, выносливая. Только вот жрет много. В день – пуд овса вынь да положь. А овес-то нынче дорог! Хотя и не очень: "грязный" овес и по двадцать пять копеек за пуд купить можно, крестьянам налог платить надо – вот и продают. Ну а раз можно, то почему бы и не купить? Суточный доход мой достиг аж пятнадцати рублей даже по будням, это после того, как в начале августа (при содействии Ильи Архангельского) точка по продаже гамбургеров и "кофе котлового" появилась на Грязе-Царицынским вокзале. Вокзал – место оживленное.

Вдобавок неожиданно оказалось, что изготавливаемые мною глиняные кружки для кофе (в кирпичной печке место есть – почему бы и кружек не запечь?) тоже пользуются "определенным спросом". Мы в залог за кружку копейку брали – так в день полсотни кружек не возвращались. А осколков вокруг – не видно. В общем-то оно и понятно: на рынке подобная кружка стоит пятачок, в лучшем случае три копейки. Но мне не жалко, ребятишки на "уроке труда" урон возмещают – для кружек я болванок наделал, так что лепить их стало очень просто.

Так что жизнь наладилась окончательно. Я ведь даже унитаз сумел себе слепить! Не с первого раза, а с четвертого, и не белый, а вовсе даже коричневый – но для использования по назначению вполне пригодный. И канализацию проложил, до оврага, из глиняных же труб. Ну сколько с одного унитаза натечет в овраг-то? Природа – она переработает стекаемое, а мне – приятно. Вот правда водопровода в доме нет, и освещение не электрическое. Но и керосиновые лампы вполне даже годятся для освещения, вон бочку керосина – двадцать пудов, между прочим, четыреста литров почти – за червонец на заводе Нобелей купил. И с водой придумал: еще одну бочку такую же, на четыреста литров, на чердак затащил, и к ней из чуланчика в прихожей насос приделал (сработанный с паровоза мне Илья Архангельский отдал). В чуланчик все равно ведрами приходится из колодца водичку таскать, но уж дальше – по трубам, как у больших (хотя насосик и ручной).

А еще я, подумав о вкусной и здоровой пище, поставил неподалеку от дома "реактор биогаза" – большую забетонированную яму, куда напихал навоза, соломы всякой и прочего мусора. Яму закрыл крышкой их пропитанных битумом для герметичности досок, а рядом поставил газгольдер – в другой яме, уже с водой поместил так же вымазанный битумом железный перевернутый "стакан" объемом кубометров на пять. Поначалу, правда, подумал, что сотворенный агрегат получился неправильным, но оказалось, что для его запуска нужно какое-то время: газ "пошел" дней через десять. Неплохо так пошел, с избытком хватало его на поставленную в кухне четырехконфорочную газовую плиту. Которую сам и сделал – но из купленных в Царицыне готовых горелок: с газом в городе народ уже умел обращаться и, хотя использовали его в основном для освещения, в магазине нашлись и "отопительные" горелки.

Сам дом мне обошелся в четыреста рублей (именно в виде денежных затрат), правда без отделки еще, но жить вполне даже можно. Ну а "евроремонт" – это дело наживное. Сделаю как-нибудь. Вон у Василия Ивановича Якимова оказывается можно и паркет дубовый заказать недорого. Очень недорого, квадратный метр в пересчете получается по сорок три копейки. Правда сам Василий Иванович так похоже и не понял, что за дощечки я у него просил сделать и для чего их применить можно. Тут паркет или уж фигурный, или полы совсем простые, дощатые. На мой взгляд простые – а так, из двухдюймовых дубовых плах – они вовсе даже и не простые. Хотя чаще все же действительно простые, сосновые. Как у меня. В спальне и кабинете – во всех остальных комнатах так бетонный пол и остался. И даже хуже, чем у меня: я-то пол сделал их шпунтованных досок, приклеенных на цементную стяжку битумным лаком, чтобы не скрипело, а обычно на бревенчатые перекрытия прибивали простые доски гвоздями.

Хороший получился дом, уютный. Но все же электричества мне не хватало. На носу – зима, а бегать на улицу заряжать аккумуляторы от ветряка – дело, очевидно, не самое приятное, да и фонарик на морозе испортиться может – чем тогда я бриться буду? Ведь аккумуляторы бритвы я тоже фонариком заряжал… А денежка у меня "лишняя" уже появилась: закончив утепление павильонов к зиме, я разместил в них и небольшие железные печки – для отопления и для жарки котлет на месте, чтобы уголь зря не тратить, и вот уже после установки печек мне пришла в голову очень интересная идея.

Когда я поделился изначальной идеей с Ильей Архангельским, он довольно долго смеялся, но потом с удовольствием согласился мне помочь. Я, собственно, общую идею в книжке высмотрел – но у него был профессиональный опыт. Потому что занимался он, среди прочего, и мелким ремонтом паровозов, а сделали мы с ним небольшую паровую машинку. Очень небольшую, блок цилиндров – три дюйма в диаметре и десять – в длину. И это – снаружи, со всеми клапанами и трубами. Машинка была так называемая "прямоточная", без хитрого парораспределителя, работала на давлении пара атмосферы в три-четыре и – что было особенно приятно – вместе с котлом была размером с небольшую тумбочку. Причем сама машинка – то есть цилиндры (точнее, фактически один, только пар с обеих концов поочередно подается) и все прочие вращающиеся части – размещались сбоку тумбочки-котла, а сверху нее получалась обычная плита типа кухонной. На этой плите ставилась хитрая низкая кастрюля с дыркой посередине (или высокая кольцевая сковородка), а над кастрюлей ставился бак с дозатором, приводимым в движение машинкой. Еще машинка – через передачу – вращала внутри кастрюли еще один поддон, решетчатый, и две хитрых лопатки. Короче, получился у нас настоящий пончиковый автомат на паровом ходу!

Павильон напротив полицейского участка на Царицынской улице первым подвергся перестройке: вместо будки с окном наружу был поставлен небольшой дощатый домик, разделенный пополам стенкой с большим окном. В одной половине вдоль стен была прибита высокая полка-столик, а в другой – стоял пончиковый автомат и небольшая плита для жарки котлет. Над плитой я поставил мощную вытяжку (в которой вентилятор тоже крутился этой же паровой машинкой), так что особо котлетами и гарью в павильончике не пахло. А пончиками – пахло, да еще как!

Самым сложным делом оказалось никелирование латунного бака и дозатора. Гальваника – штука несложная, но это когда под рукой есть электрическая сеть и тиристорные выпрямители. А когда их нет, то возникают всякие непреодолимые трудности. К счастью "изобретать" еще и мощный источник постоянного тока мне не пришлось: Илья нашел книжку, в которой был описан чисто химический способ никелирования металла. Так что все у меня получилось быстро и хорошо (если не считать почти тридцати пяти рублей, потраченных на реактивы). Ну и двадцати рублей, которые я отдал рабочим, изготовившим мне некоторые детали этого агрегата. Все детали, честно говоря, за исключением поршня, который тесто колечками делает.

Поскольку весь механизм изготавливался в мастерской Ильи Архангельского (я практически каждую субботу там и проводил), установку для гальваники я там все же сделал, хотя она мне и не пригодилась. И Илья очень данным процессом заинтересовался. Ну я ему конечно рассказал (все, что сам помнил, то есть не очень-то и много), но на парня мои невеликие знания произвели большое впечатление. И после этого я каждый вечер ужинал у Ильи в гостах, благо по субботам "Рюрик" делал два рейса на Дубовку и последний отправлялся в девять вечера. Илья где-то достал книжку, в которой гальванопластика расписывалась подробно, и постоянно "уточнял" у меня разные вопросы. Нашел, что называется, у кого уточнять…

А пока пончиковый автомат на глазах восторженной публики пёк пончики, десять штук в минуту. И мои девочки продавали по шестьсот пончиков в час: я и не ожидал, что в Царицыне столько народу живет! Конечно, народ больше приходил поглазеть на "механизму", но пончики разбирал. Часть пончиков продавалось и у вокзала – их просто девочки в специально сделанных ящичках носили, благо идти-то было минут пятнадцать, но большую часть я продавал именно у автомата. С позволения городских властей (и по отдельному ходатайству Черкасова, который снова помог с арестантами для насыпи) рядом с палаткой была поставлена за два дня большая беседка (главное – с крышей, дожди осенью – не редкость).

Полиция ходатайствовала не ради моих красивых глаз, а потому что господа гимназисты, у которых началась учеба, устраивали чуть ли не драки (и это – прямо напротив участка!) за право урвать пончик: маленький павильончик у меня, на толпы учащихся не рассчитан был. Поэтому специально для них пончики продавались через внешнее окно-прилавок – и четверть тыщщи городских гимназистов и гимназисток завтракали и обедали стандартным набором: два пончика и кружка "кофе". Правда, на обед большинство еще и один-два гамбургера брали, но ради гимназистов автомат приходилось запускать уже в полшестого утра – не только гимназистам понравилось завтракать пончиками.

Главное же в этой истории то, что денег у меня стало заметно больше и я решил наконец побаловать себя домашним электричеством. Те более, что при наличии денег делом это было несложным: Сормовский завод производил так называемые "судовые электрические станции", состоящие из паровой машины в двадцать сил и двенадцатикиловаттного генератора. Электростанция была "правильная" в том смысле, что обороты держала при любой (допустимой, конечно) нагрузке, а регулятор скорости вращения управлял мазутной форсункой топки котла. Мне у этих ребят понравилось то, что генератор они делали "по требованиями заказчика", и я, заплатив всего триста двадцать рублей, получил электростанцию на двести двадцать вольт и пятьдесят герц. Не сразу, конечно, получил, уже в ноябре.

А в октябре Илья неожиданно сделал мне два подарка. Первый был в общем-то предсказуемый: я неоднократно говорил ему о том, что собираюсь оборудовать собственную мастерскую всеми необходимыми станками, включая токарный, фрезерный и всякими другими. Поэтому, когда он узнал, что в Ростове небольшой заводик распродает по дешевке станочный парк, его "коллега" и бывший однокашник с Ростовской железнодорожной мастерской внес необходимый залог и мне осталось лишь эти станки забрать (оплатив, конечно, остальную часть запрашиваемого). Ну, или потерять пятнадцать рублей залога. Однако "терять" ничего не пришлось: станки, хоть и не самые новые, были в прекрасном состоянии, а токарный, фрезерный и какой-то "долбежный" станки германского и шведского производства все вместе стоили четыреста пятьдесят рублей. Плюс полсотни – за разборку, перевозку и сборку их на новом месте.

Впрочем, монтировал станки я уже сам, удивляясь "изгибам" отечественной промышленной истории: вполне себе преуспевающий заводик закрылся после смерти хозяина лишь потому, что наследники вообще не знали, как с заводом управляться. В смысле – где брать сырье и кому продавать готовую продукцию. И это при том, что на выяснение этих вопросов у меня ушли те полдня, в течение которых купленные станки разбирались и укладывались в ящики: металл завод закупал у французов (как раз моих "соседей") и где-то в Мариуполе, а продавал готовую продукцию (какие-то части для косилок) на соседний завод сельхозтехники. Но наследники жили в Париже, и им такие детали были не очень интересны…

Так что мне повезло: с учетом того, что только такой же фрезерный в "новом" состоянии стоил поболее тысячи рублей, выгода покупки была неоспорима.

Второй же подарок был несколько иного свойства.

Как уже упоминалось, в конце августа, опять при протекции Ильи, я открыл еще одну "закусочную", на этот раз непосредственно в здании вокзала. А в октябре в ней установил и пончиковый автомат. Это заведение обошлось мне в четыре сотни рублей, а приносило поначалу разве лишь червонец в сутки – но оно стало "лицом" моей нарождающейся на глазах "империи быстрого питания". Потому что по сути дела это был стеклянный "фонарь", поставленный наполовину в зале второго класса, а наполовину – в зале первого, пончиковый же автомат был установлен в прорубленном в стене окне и виден из обеих залов. А небольшие площадки рядом с фонарем были огорожены канатами красного бархата, укрепленными на никелированных столбиках, за которыми стояли несколько столиков-стоек (во втором классе) и несколько удобных столов с креслами (в первом). Отличались две половинки "фонаря" и ценниками: в первом подавались пончики по две копейки и кофе натуральный со сливками за пять, а во втором – пончики (эти же) по копейке и "кофе котловой с молоком" тоже по копейке (с копейкой залога за кружку).

Но в целом (за исключением мебели и девочки-официантки в первом классе) все было "почти одинаково" и заведение в городе именовалось (не буду говорить с чьей подачи) "самым демократичным буфетом России".

Впрочем, "самый" не значит "совершенно": в зале первого класса один столик был выгорожен дополнительно и предназначался он строго для железнодорожного начальства. Ну и для меня. Неудивительно, что очень скоро мы с Ильей по субботам обедали исключительно за этим столиком, тем более что нам сюда же приносили и нормальную еду из вокзального ресторана.

И вот, когда мы покончили с очередным обедом и приступили к кофе (с пончиками, как же без них-то!), Илья вдруг неожиданно спросил меня:

– А как ты относишься к социалистам?

Вопрос был неожиданный, так как за обедом мы обсуждали мою идею поставить на вновьприобретенных станках электрические моторы вместо ременных приводов от паровой машины. Поэтому я не нашел ничего лучшего, как выдать старую (для меня) шутку:

– Как я отношусь к женщинам? Да никак, я отношусь к мужчинам!

Илья минутку подумал, проникся, и, улыбаясь, продолжил допрос:

– Я серьезно спрашиваю…

– Я что, похож на социалиста? Никак я к ним не отношусь, а что?

– Я просто вот подумал… нашего рабочего Никанорова ты знаешь, видел его по крайней мере. Он тебе шестерни к автоматам делал…

– Помню его, шестерни замечательные, а при чем тут мое отношение к социалистам?

– Так он и есть социалист оказывается! Его не сегодня-завтра полиция арестует, рабочие другие на него жаловались. А руки у него золотые, жалко дурака. Вот я и подумал, что если тебе все равно, то возьми его в свою мастерскую работать. Тебе – польза, да и с Черкасовым вы вроде приятельствуете. Никаноров из города уедет, в твоей мастерской других рабочих нет, агитировать ему некого будет кроме тебя. А ты – человек разумный. Поговори с Черкасовым – тебе он не откажет насчет одного единственного твоего рабочего.

– А ты что, социалистам симпатизируешь? – не удержался я.

– Нет конечно. Но кроме Никанорова паровозный кондуктор у меня никто починить не может. Работа редкая и вроде мелкая, но ответственная, а не отправлять же паровоз на такой ремонт в Нижний? А если я тебя раз в месяц-два попрошу помочь с мелким ремонтом – ты же не откажешь?

– Илья, у тебя в родне точно евреев не было? Уж больно ты шустро выгоду из всего для себя находишь… Договорились. Когда Никанорова забирать?

Черкасов, которому я рассказал о планируемом найме на работу "социалиста", лишь рассмеялся:

– Нанимай, мне же легче будет. Арестовывать твоего рабочего никто не будет, а вот других – пришлось бы: он вроде мастеровых и впрямь бастовать подбивал, а на станции жалование у них ох большое! Хорошо, если просто морду набили бы, так ведь скорее покалечили бы – а нам потом разбираться. Нанимай и увози его из города – а там хочешь сам морду ему бей, хочешь – мужичков найми. Епифанов, околоточный ерзовский, поди без твоей просьбы мордобой расследовать ведь и не начнет?

Об этом разговоре и Илье, и самому Никанорову я лишь упомянул вкратце, не вникая в подробности. Зачем они им? А у меня в мастерской появился настоящий и очень квалифицированный (если верить Архангельскому) рабочий. Очень мне нужный: один я все задуманное точно сделать не успею. Да и не смогу: мелкий (а даже и средний) ремонт "Урала" и промышленное производство – это две очень разные вещи.

Электрический генератор пришел в начале ноября, и две недели я развлекался его установкой и проведением в доме электропроводки. А когда закончил, начал делать трансформатор: лампочки электрические в продаже были (хотя и стоили три рубля за штуку), но были они все американские, исключительно на сто десять вольт. Мне повезло в том плане, что "соседи" – завод Дюмо – время от времени выполнял заказы на изготовление "генераторной" стали и купить пуд трансформаторного листа у них удалось. Ну а дальше – как обычно: ножовка по металлу, зубило, напильник… Оказывается, я еще не забыл, как рассчитывать трансформаторы и сделал вполне работоспособный пятикиловаттный тороидальный автотрансформатор. Тороидальный потому, что вырезать Ш-образные железки мне было очень лениво. Провод для трансформатора я там же в Сормово и купил – с целью возможного ремонта генератора, поскольку гарантии на этот агрегат сормовчане не давали. Так что к концу ноября я, наконец, зажег в спальне первую люстру. Лампочек было в ней три штуки, ватт на шестьдесят каждая, и были они очень смешными: никакого цоколя у них не было и в помине, а из стеклянной колбы просто торчали два довольно длинных неизолированных проводка. Крепить эти лампы было то еще развлечение, да и светили они не ярче, чем лампочка из холодильника, но все же я почувствовал себя почти как дома.

Первая лампочка перегорела через два часа. Оказалось, что некоторые стереотипы очень сильно мешают правильному восприятию прочитанного: на коробках с лампочками было ясным американским языком указано рабочее напряжение в сто вольт, а вовсе не в сто десять. Ну да ничего, это дело поправимое, всего-то перемотать полторы тысячи витков на трансформаторе. Но чего-то не хотелось заниматься снова этой весьма "творческой" работой наугад, и, прежде чем приступать, я решил уточнить некоторые детали у людей более опытных. А самыми опытными были в это время судовладельцы.

Пароходы на Волге были уже в значительной степени электрифицированы. Не все, но очень многие. В Царицыне было три "собственных", то есть исключительно царицынских, пароходства, и владельцы их в Царицыне же и проживали. Самым продвинутым в техническом плане было крошечное "пароходство" Александра Ионова, состоящее из единственного буксира под названием "Нил". Но буксир этот был новеньким и представлял собой современный технологический шедевр – мощная машина, которой можно было управлять прямо из капитанской рубки и две электростанции. Две потому, что одна использовалась для питания прожекторов с дуговыми лампами (и с напряжением в тысячу вольт), а вторая – для навигационных огней.

Саша Ионов и сам был "очень современным", еще тридцати лет не исполнилось. С ним я познакомился как-то на очередном ужине у Архангельских, где он рассказал мне о своих достижениях – мне было довольно интересно узнать, как тут живут современные бизнесмены и я его расспросил довольно подробно. "Нил" он купил всего три года назад, первые два года сам на нем же и капитанил, и очень многое на нем сделал собственными руками (в том числе и электрифицировал его). Поэтому я направился за советом насчет электрического освещения именно к нему.

Встретил он меня очень приветливо, восхитился "пончиковым автоматом", пригласил чаю попить. Ну а потом поинтересовался, зачем, собственно, он мне нужен. Про "зачем" мы разговаривали больше двух часов, и разговор оказался для меня очень интересным и познавательным. Я, например, узнал, что пароходы каждый владелец электрифицирует как Бог на душу положит – а души у всех разные. Поэтому и никаких стандартов нет – корабельные сети бывают постоянного и переменного тока, с напряжениями от двадцати четырех до тысячи вольт. Кое-какое однообразие наблюдается лишь в прожекторах – все они высоковольтные и с дуговыми "свечами Яблочкова". Но и сами свечи – разные, есть и на тысячу, и на семьсот вольт, и на пятьсот. Именно поэтому сормовчане, например, электростанции делают именно "под заказ".

Но больше всего меня удивило то, что на каждое напряжение на пароходах ставится свой отдельный генератор. Чаще всего их два, на некоторых пассажирских пароходах – вообще по три. Потому что про электричество владельцы знают, что "оно есть", продвинутые судовладельцы – еще что "оно бывает разное". В результате разговора, начавшегося утром и закончившегося после обеда, я покинул гостеприимного хозяина, пообещав ему к началу весны изготовить ему для "Нила" трансформатор. Высоковольтный генератор был на судне переменного тока, и его должно хватить на все нужды.

Дом у судовладельца Ионова был меньше и гораздо старше моего, одноэтажный и деревянный, но очень уютный. И трансформатор Саше захотелось получить в том числе и потому, что второй генератор (после того, как я поделился своей идеей электрификации своего дома) он тоже решил использовать для домашних нужд. Ну а когда я рассказал, куда лучше девать "лишнее" тепло от паровой машины, то тезка мой тут же решил стать моим "лучшим другом" и в результате домой я поехал с двумя коробками по дюжине лампочек накаливания в каждой – такой был подарок нового "друга". И с очень удивившей меня информацией в голове: оказывается, лампочки для судовладельцев делал какой-то парнишка в Нижнем Новгороде. Адрес парнишки я взял.

Три дня у меня ушло на перемотку трансформатора и на установку электропроводки уже по всему дому. А затем, пощелкав на прощанье выключателем (который тоже сам сделал – выточил из эбонита), я отправился в Нижний.

Глава 8

Дарья Федоровна жарила и парила разную еду сразу на четырех конфорках. И в очередной раз жалела, что не тут ее дровяной плиты, на которой можно и шесть, а то и десять кастрюль и сковородок поставить. Но, положа руку на сердце, конфорки эти куда как удобнее плиты. И дров не надо, и растапливать их не нужно по полчаса. Да и жаром управлять куда как сподручнее. Хотя иногда – как сейчас, перед Рождеством, четырех конфорок явно не хватало: ведь не просто обед какой готовится, а рождественский, праздничный!

Дарья Старостина была женщиной решительной. И когда племянник ее, Димка Гаврилов, пригласил тетку "на заработки" в далекую деревню, думала она всего-то дня два, после чего встала и поехала.

Собственно, и деревня далекая была не очень далеко, да и не деревня – село все же. Но вот "встать и поехать" было все же трудновато. Потому как Димка звал ее не на пару дней, а на зиму, и с собой нужно было не только одежды чуть не воз брать, но и самую драгоценную вещь в доме – швейную машину из самой Америки. Но деньги-то какие хозяин племянников-то сулит! Так что собралась Дарья Федоровна – да и поехала.

Работу ей определили вроде простую: обшить барина. Но не очень-то и простую, потому как барин обшивать велел как он скажет, по заграничному фасону. А там, в заграницах-то все такое! Стыдобища одна: синюю парусину желтыми нитками шьют, да еще и швы эти внаружу выставляют. А с исподним – вообще сущие мучения. Одно хорошо: барин велел хоть и сделать "все как тут", но и денег приказал не жалеть зазря, и в помощь, если потребуется, брать кого без смущений – так что ленты тянучие с каучуковыми нитями сплели знакомые царицынские бабы.

Одно хорошо, а другое – плохо: живет барин молодой как последний голодранец. Не голодует, конечно – но ест в основном бутиброды своего изобретения, и пьет кофий с утра до ночи. А нет, чтобы отобедать спокойно, или там отужинать не спеша. А уж что он со своей одёжей делает! Понятно, что ходит он весь как мастеровой какой: ежели одежу кучей на стул сваливать, то как ей не помяться? А у него и утюга в доме даже нет!

Так что потихоньку пришлось Дарье Федоровне и домашнее хозяйство в порядок приводить. Что получилось невпример проще, чем дома: тут и вода из трубы с краном течет, причем хочешь – простая, а хочешь – горячая. И помои выносить не надо, и не только помои… Александр-то Владимирыч вроде и не замечал такой заботы, да как бы и не за что: ведь кроме жалования в сорок рублей Дарье и прокорм был от пуза, и жилье не хуже барского. А вот к Рождеству, как жалование платить – выдал вполовину больше. "За Инициативу", сказал. Вот узнать бы, кто это Инициатива и почему за нее он именно Дарье денег дал?

Так что святой долг ее, Дарьи, сготовить этот праздничный обед так, чтобы Александр Владимирович порадовался. И она этот обед сготовит!

Дарья Федоровна сняла с керосинки сковородку с "эскалопами" (ишь как в книжке-то свинину обозвали-то!) и поставила другую – с осетром. До позднего рождественского обеда оставалось всего шесть часов. Да еще закуски все эти сготовить надо – хорошо, что Дуня помогает. Но видать – не судьба Дарье Федоровне спокойно все сготовить, ишь – гостьям нужно "удобства" показать, да рассказать все… Ладно, чай барышни образованные, не дуры деревенские, быстро поймут куда там что и как… Разобрались? Ну и славно, а я дальше готовить пойду.

Вот казалось бы – из Царицына в Нижний Новгород съездить – велика ли проблема? Но если из Волгограда в Нижний скататься – неполный световой день, то из Царицына – уже оказывается двое суток. На поезде. На пароходе – трое, точнее трое – обратно, а туда четверо, зато в каюте. Но зимой пароходы не ходят, а в поездах похоже еще такую вещь как купе не придумали. Потому что то, что тут сейчас именуют словом "купе", правильнее было бы назвать "конурой".

Правда есть еще "салон", но во-первых, билет из Царицына в Нижний в "салоне" стоит аж восемьдесят два рублика, а во-вторых, этот "салон" катается раз в неделю. Но денег – жальче, так что отправился я в "купе" за двадцать два рубля.

Наверное лучше было бы ехать "вторым классом" (на мои мерки – плацкарт). Там хоть печка стоит посередине вагона и в общем-то тепло. Если одеться хорошо. А в купе печки нет, но дует так, как будто вагон из горбыля кое-как сколочен. Хотя все же я придираюсь: в вагоне печка есть и относительно теплый воздух в купе все же пробирается через решетки в дверях, так что температура все же выше нуля. Да и в качестве "постельной принадлежности" дают, кроме простыни-наволочки, и толстенное стеганое одеяло из верблюжьей шерсти. Так что в пути удалось выжить и даже не простудиться (вагон-ресторан в поезде – по настоящему теплый).

В Нижний я поехал конечно же не за лампочками: я поехал покупать электромотор. Станки, которые я приобрел, должны были приводиться в движение через ременные передачи от паровой машины – но ее-то у меня как раз и не было. А электричество – уже было, и я решил трансмиссию станков крутить электричеством. Кроме того, в каталоге этой же нижегородской торговой компании я нашел провода в лаковой изоляции, столь нужные для изготовления трансформаторов. С мотором и проводами все получилось просто: зашел, оплатил, отправил ящики в камеру хранения вокзала. А избыток денег брать с собой вредно, потому что он был тут же потрачен на маленький генератор уже постоянного тока и второй электромотор, поменьше, примерно на "половину лошадиной силы", и из лавки я вышел всего с двумя десятками и одной пятеркой в кармане.

Таким незатейливым манером у меня осталось денег в упор на обратную дорогу, но не удержался и зашел все же хотя бы посмотреть, как "лампочки делаются на коленке" – благо, адрес я записал, а до дому и вторым классом доехать можно.

Правда он оказался немного неверным, поскольку в доме по записанному адресу проживал какой-то мелкий купчишка. А мастер-ламподел оказывается жил в небольшом флигилечке (если можно так назвать бревенчатый сарай с парой крошечных окон под потолком) в глубине примыкающего к дому сада, метрах в полутораста от улицы. Именно жил, потому что уже пять дней как помер. Купчишка, правда, сказал, что в сараюшке пока остались дети мастера ("что же я, изверг какой, детей зимой на мороз гнать") и все его вещи. Вещи он как раз велел детишкам продать, чтобы оплатить проживание до весны…

В сараюшке меня встретила девица лет так пятнадцати:

– Вы за лампами небось пришли? А – нету. Помер папаня, а вчера один господин и лампы последние выкупил. Но если вам нужно – я сама сделаю, за день с полдюжины сделаю, только вы уж или три рубля вперед давайте, или сами наймите кого, мужика сильного, насосом работать. Тяжелый он, мне не совладать…

– Каким насосом?

– Да вот этим – она показала на хитрую конструкцию, чем-то напоминавшую небольшую нефтяную качалку, от которой тянулись к верстаку стеклянные трубы, почему-то посеребренные изнутри.

– А может, я и сам, без мужика, справлюсь?

– Нет, дяденька. Тут здоровый мужик нужен, четыре пуда ртути внутри налито – понятно, вовсе не серебрёные трубы-то.

Честно говоря, мне было интересно поглядеть как в "домашних условиях" делаются лампы, но мужику ведь платить придется…

– Ну и ладно, не справлюсь – так и без ламп обойдусь.

Девочка посмотрела на меня каким-то осуждающе-печальным взглядом:

– Зря вы, дяденька. Я хорошие лампы делаю. Мы со Степой уже почитай год как вдвоем все лампы делали, папаня только насос ворочал – он же совсем почитай слепым уже был. А все говорили, что лампы наши только лучше стали. Я бы и сама мужика для насоса наняла бы, да все деньги мы хозяину за жилье отдали…

Мужика я нанял, да не одного, а сразу четырех, да еще с лошадью и телегой: уж больно все "ламповое" оборудование тяжелое, не говоря уже о ртути (которой оказалось вообще семь с лишним пудов). Купчина деньги, что он за следующий месяц с детишек брал – вернул: "не изверг" слупил с них за проживание до марта пятьдесят рублей (при том, что подобная "квартира", но в хорошем доме, в Нижнем обходилась в семь). Но изготовление ламп требовало много газа – и домовладелец, протянув медную трубу к флигельку, цену повысил, хотя в газовой компании о "росте потребления" сказать, похоже, забыл: деньги он сам предложил вернуть как только я заикнулся о том, что хочу узнать сколько газа потребляла установка. Ну да Бог с ним, с купчиной – я возвращался в Царицын вместе с Мастерами По Изготовлению Электроламп, Марией (ей, оказалось, почти пятнадцать и есть), Степаном двенадцати лет и двумя их младшими сестрами-погодками, шести и пяти лет от роду. Ладно, дом у меня большой, есть где разместиться. Вот только насчет ртути – вряд ли стоит ее в дом тащить. Да и газа у меня нет.

А еще и мозгов нет. Я же лампочки делать не собирался, из интересу зашел. Но вот когда увидел этих худющих детишек – что-то внутри меня перевернулось. То есть и в Ерзовке дети от ожирения не страдали, но эти… Ну какой из меня этим детишкам получится опекун? Хотя прокормить их я, пожалуй, и смогу, да и то не сам. Дарья лишь тяжело вздохнула, когда я ей "представил" новых жителей дома (ну а куда? больше-то жилья у меня нету!) и пошла готовить куриный суп. Я в какой-то книжке про войну читал, что после голодания людей как раз куриным бульоном отпаивают, потому что организм ничего другого не принимает. У этих ребятишек – принимал, но уж лучше бульон.

А пока я катался за проводами, Никаноров "добыл" для меня подарочек. В тупике за вокзалом давно уже стоял довольно старый паровоз, который руководство железной дороги собиралось отремонтировать и использовать для маневров – и привлеченный на какую-то работенку Василий "свинтил" с него шток поршня: почти метровой длины стальную трубу диаметром в три с половиной дюйма снаружи и два с половиной – внутри. Этот шток был с дефектом, труба снаружи сильно поцарапалась. Но сталь была просто отличная, и Василий этот шток принес имея в виду использовать трубу в качестве цилиндра машинки для пончикового автомата. Правда прежние были бронзовые, и с дюймовым внутренним диаметром цилиндра, но бронза – она ведь сильно мягче стали, и я уже озвучивал идею переделки паровиков.

Но я, увидев эту трубу, представил себе несколько иной двигатель.

Две недели мы с Василием буквально не вылезали из мастерской. Сначала на базе маленького электромотора я соорудил довольно мощный "пылесос", конструкции "имени Винтика и Шпунтика" – в жестяной трубе с двумя жестяными же крышками с дырками, как в старом советском мультфильме. И это чудище стало компрессором для "печки", в которой плавилась бронза (два здоровенных глиняных горшка, сделанных по заказу ерзовскими гончарами). Форму для отливки мы сделали по парафиновой модели, выплавляемую – уж больно деталька была сложная. Но через две недели я торжественно "запрессовал" кувалдой в отливку шестидюймовый отрезок трубы – и у меня в руках оказался цилиндр мотора воздушного охлаждения. Ну, не совсем готовый цилиндр, трое суток было затем потрачено на хонингование (детишки по очереди крутили колесо "качалки", к которой была кое-как приделана моя бошевская дрель), но к двадцатому декабря я приступил к сборке мотора. Головка и картер его были целиком бронзовые, клапана (переточенные из каких-то тоже паровозных), шатун и то, что я решил считать коленвалом – стальные. Для зажигания я лично "изобрел" и изготовил магнето (пришлось как-то участвовать в починке старой "Дружбы", как раз эту штуку и перебирая в качестве "будущего инженера"), ну а свеча у меня была. При ходе поршня в восемь с лишним сантиметров получился объем в четыреста "кубиков", и даже на местном бензине (при степени сжатия меньше пяти) я надеялся получить приличную мощность…

Карбюратор – штука несложная, но она несложная в массовом производстве. А в "наколенном" – очень даже оказывается непростая. Так что для первого своего бензинового мотора мне оказалось гораздо проще сделать "моновпрыск": на притирку одной плунжерной пары "примерно такого размера" ушел всего день. И после обеда двадцать третьего мы с Василием запустили настоящий бензиновый мотор!

Поскольку бензин я закупил в аптеке в небольших бутылочках, то запаса его хватило примерно на полчаса. Ну а затем мотор мы разобрали, посмотрели, что сломалось. Но не сломалось ничего, и даже не исцарапалось, так что на следующий день с пятью сваренными на скорую руку двухсотлитровыми железными бочками я отправился на завод Нобелей. Бензин был недорог, с меня "содрали" аж по двенадцать копеек за пуд – потому что кроме меня бензин покупали в основном аптекари, и мало кто брал больше ведра. А в основном он шел на "отопление" большой ямы неподалеку от завода – его в нее попросту сливали и раз в неделю – жгли. Собственно, платил я больше за "работу" по переливанию бензина в мои бочки.

Но это лишь пока бензин недорогой, так что всю следующую неделю мы "пользовались моментом". Вася точил из обрезков котловых труб (старых, паровозных) горловины бочек, я – собственно бочки и варил. С помощью ранее сделанного сварочного агрегата на базе купленного генератора постоянного тока – агрегат получился слабенький, но со сваркой тонкого листа справлялся. Еще двое рабочих, которых пришлось нанять, занимались нарезкой заготовок из "лопатного" листа. Худо-бедно, но где-то тонн десять бензина я запас. А потом приступил к изготовлению "потребителя" запасенного.

По прикидкам и замерам мотор получился сил примерно в пять, и я решил построить себе мотоцикл. А чего – станки – есть, как мотоцикл сделан – я знаю. Ну, примерно знаю: рама, руль, колеса, мотор… цепь еще. Мужики, поднаторевшие в гнутии металла, из того же лопатного листа нагнули мне "труб". Просто трубы бесшовные на рынке были, но уж больно хреновая сталь для труб использовалась, да и тяжеловаты они. А из листа рама получилась вполне себе подъемная, ну а что трубы получились "сшовные" – так это и вовсе неважно. Куда как важнее оказалось другое.

Все-таки когда есть квалифицированные помощники любое дело делается быстро. И рама мотоцикла с укрепленным на ней мотором была закончена как раз за день до Рождества. Правда, мотор как поставили, так и сняли: все-таки голое железо рамы – это не то, о чем мечталось. Раму надо сначала засурить, потом – покрасить. Потом еще много чего сделать – но "железные работы" были, по крайней мере, понятны и предсказуемы. Непредсказуемым элементом оказались колеса: шин не было. Вообще-то я даже читал, что в России даже кареты на пневматических шинах уже выпускаются (ну, в рекламе были слова "на дутых шинах" – наверняка это они и есть). Но, похоже, таковое встречалось где-нибудь в столице, да и то не часто. Что же до Царицына, то тут "шины" представляли собой железную обивку деревянных колес. Мотоцикл на деревянных колесах меня не устраивал абсолютно, и пришлось решать проблему тем же путем, что и с мотором: делать все самому. Я все же нашел в Царицынской библиотеке в каком-то журнале рекламу французских надувных шин, причем не только велосипедных, но и "автомобильных". Честно говоря, в своем прошлом будущем я был хорошего мнения о продукции "Мишлен", однако реклама дала мне понять, что хорошее мнение пока что является преждевременным, а практически "велосипедные" колеса нынешних "авто" – мера сугубо вынужденная.

Так что проблема колес плавно перенеслась на год будущий, а в Рождество положено отдыхать и веселиться. Тем более, что благодаря Илье царицынская публика воспылала интересом к моему "инженерному дому" и праздновать мне предстояло в довольно большой компании гостей: кроме собственно Ильи и Лены в гости ко мне собрались приехать Ионовы, инженер с французского завода Евгений Иванович Чаев (до меня ему было ехать чуть ли не ближе чем до города, а с ним я успел свести довольно тесное знакомство) и, некто Александр Александрович Ястребцев. Этого человека я вообще не знал, но Саша Ионов очень упрашивал позвать и его. Позвал – с супругой, мне не жалко, заодно и познакомлюсь с Сашиным приятелем.

Ионовы, как и обещали, приехали к полудню. Ястребцев, прибывший вместе с ними, оказался врачом, причем, по словам Саши, врачом очень неплохим – а ко мне он напросился из-за моих "успехов в создании новых лекарств". Надо будет учесть при случае, хотя все же хочется воздержаться от "профессиональных" с ним контактов, достаточно и просто приятельствовать: Александр Александрович оказался довольно интересным собеседником. Мы попили чаю, затем – вместе с приехавшими чуть позже Ильей и Евгением Ивановичем – пошли в мужской компании осматривать мою мастерскую, а женщины пошли изучать "удобства" в сопровождении Дарьи.

Часа через полтора, когда осмотр мастерской и демонстрация мотора были закончены, мы вернулись в дом. К моему удивлению все женщины собрались на кухне и с увлечение слушали, как Дарья рассказывает им что-то вроде бы кулинарное. И на наше предложение вернуться обратно в гостиную и слегка перекусить, поскольку обед будет поздно, женщины ответили дружным отказом. Правда вот жена Александра Александровича поначалу как бы пошла с нами, но, не доходя до гостиной, повернула обратно на кухню.

Мы, решив, что женщины всяко с голоду не помрут сидючи на кухне, поднялись в гостиную и, перекусывая чем Бог (в лице Дарьи) послал, занялись любимым мужским делом – обсуждением "технических новинок". Ну а самой новой новинкой был, конечно же, мой мотор.

– Ну и сколько же весит ваш мотор?

– В "сухом" виде сам мотор весит ровно три с половиной пуда. С коробкой передач и после заправки маслом – четыре. Но если картер сделать не бронзовым литым, а сварным стальным – полегчает почти на пуд. Я думаю, что мотоцикл с этим мотором сможет ездить со скоростью верст в семьдесят в час.

– Невероятно! Хотелось бы это увидеть… А так как вы устанавливаете два сиденья, то и самому попробовать – Саша Ионов все же фанатик самодвижущихся механизмов.

– Скоро не получится, мне для мотоцикла нужны пневматические шины, и я не знаю сколько времени мне потребуется для их изготовления.

– Так можно купить готовые – вмешался в разговор Илья, – насколько я знаю, в Саратове есть большая каретная мастерская, где такие шины имеются.

– Имеются, диаметром в полтора аршина. А у меня, если ты успел заметить, колеса должны быть вдвое меньше. Я что-то подходящее лишь в объявлении фирмы Мишлен видел, но даже не представляю, где ее продукцию можно приобрести в России…

– Я могу заказать из прямо из Франции – подал голос Евгений Иванович, – привезут буквально через неделю. Мне тоже было бы интересно поглядеть на готовую машину… то есть, как вы ее назвали, мотоцикл. Признаться, может и себе бы такую попробовал сделать, но боюсь этот ваш охладитель требует очень большой фрезерной работы, а у нас на заводе подходящих станков и не сыщется.

– Радиатор литой… а давайте так договоримся: вы мне поможете сейчас шины заказать, а я вам тоже мотоцикл сделаю.

– Я и без подобных условий помогу, но от предложения не откажусь… вот только один вопрос: а во сколько такая машина… такой мотоцикл обойдется? Не хотелось бы оказываться несостоятельным заказчиком, знаете ли.

– Скажу лишь примерно. Не знаю, сколько шины стоят, а на мотор бронзы идет как раз три пуда, я лом покупал по семи рублей. Но надо посмотреть, мне кажется что охлаждение явно избыточно, можно и в полтора пуда поместиться, а картер, как я сказал, стальной сварной сделать. Так что думаю рублей в двадцать пять – тридцать с мотором уложимся. Прочее же – лопатное железо, рубля на три. Коробка передач – простая, мы в десятку уложились. Ну еще химикатов для никелирования на пять рублей. Единственное, чего не знаю – столько сталь стоит для цилиндра и для цепи, я-то из старой паровозной штанги цилиндр сделал, а оконечную часть, что с вырезом была, в местной кузнице перековали в пруток и в ленту. Но не дороже же бронзы, так что думаю, что рублей в пятьдесят все выйдет.

Неожиданно сразу трое из моих гостей – Илья, Саша и Евгений Иванович рассмеялись.

– Саша, дорогой – сквозь смех едва выговорил Илья, ты "Борзиг" шестьдесят шестого года с нашими заводами не путай. Нету в России такой стали. Что-то похожее лишь на Ижорском заводе варят да на Александровском. Только, считай, вся их сталь для Адмиралтейства забирается да на Обуховский завод. Ладно, на цепь мы стали изыщем, но вот на цилиндры… сейчас штанги шатунов делают сплошными и более тонкими, труб таких нету, и в Россию их никто не продаст: это же лучшая пушечная сталь. А самому за границу ехать – золотыми твои цилиндры станут.

– Ну что же, хоть помечтал – добавил Евгений Иванович, – но на своем-то мотоцикле не откажите меня прокатить?

– На ещё один мотоцикл у меня трубы кусок остался… даже на еще три. Так что каждый из вас получит, будете по городу кататься – все обзавидуются. А вы, Александр Александрович, не желаете себе мотоцикл завести? Как врачу вам он очень пригодится: ведь иногда быстрота может спасти жизнь больного.

– Нет пока… да и как быстрота во врачевании помочь может? Вот нынче, скажем, супруга господина Черкасова, пристава, вы его знаете – так сейчас она умирает от пневмонии. И как бы мотоцикл помог мне ее вылечить? Хотя, с другой стороны, ежели роды внезапные… – врач о чем-то задумался и не окончил фразы. Но теперь задумался я – правда очень ненадолго.

Понятно. Лизу Черкасову – любительницу апрельской редиски и майских помидор – я помню. Правда сам я ее разве что пару раз видел, но из-за нее у меня собственно и общепитовский бизнес процветает. А даже если бы и не процветал – у нее ребенку нет и полугода… Я высунулся в дверь и заорал:

– Евдокия! Пусть Колька срочно Царицу в сани запрягает! Бегом запрягает! Через пять минут чтобы у крыльца стояла!

Ну а затем, повернувшись к гостям, сообщил:

– Извините, господа, мне ненадолго отлучиться надо, так что попрошу некоторое время повеселиться без меня. Чувствуйте себя как дома, а я скоро вернусь.

Царица – лошадка шустрая и выносливая, а замерзшая Волга – дорога ровная, так что до города я добрался за час с небольшим. Ферапонт Федорович поначалу и впускать меня не собирался, но, когда я сообщил ему о привезенном лекарстве, проводил меня в спальню.

Елизавета Яковлевна Черкасова нас уже не заметила. Ферапонт Федорович на первый взгляд слушал внимательно, но все же было видно, что он не слышит ни слова. Пришлось слегка даже наорать на него, а потом, скормив Лизе две таблетки, заставить записать инструкцию на бумажке и проследить чтобы он поставил будильник – в этом доме он, слава Богу, был.

На обратном пути я все раздумывал – растреплется Черкасов о моем вмешательстве или нет? Предупредил же его, что таблетки делал не я, а того, кто их делал – вообще на свете нашем уже нет, так что распространяться не стоит дабы народ на меня обид не затаивал. Ну он-то вроде вполне себе вменяемый, однако – кто знает?

Да, весело-весело встретим Новый год… Хотя народ, как я уже понял, к смерти относился более… спокойно, что ли. Верили, что попадут в рай – ну или куда-нибудь попадут. Так что к словам доктора все гости мои отнеслись спокойно и не связали их никоим образом с моим временным отсутствием. Вот и славно: после моего возвращения к шести часам все дружно приступили к праздничному обеду, затем, слегка отдохнув, пошли в церковь (храм-то Ерзовский на всю губернию славился).

За обедом доктор Ястребцев рассказал еще одну причину того, почему он так навязчиво стремился ко мне в гости:

– Видите ли, весною ко мне привели землемера нашего волостного, Федулкина. Он тремя днями раньше приехал как раз из Ерзовской волости, причем – пьяным до изумления, и кричал что на Землю снизошел диавол. Мол, в огненном шаре фиолетовом снизошел, а за ним два черных служки, с крылами на манер летучей мыши, по одному крылу на каждом. Так три дня и пропьянствовал, ту же байку повторяя. Ну я ему валерианы прописал, и Федулкин наш вроде как и успокоился. Но вот нынче осенью встретил он на вокзале вас, Александр Владимирович, с Ильей Ильичом вместе, и снова нечистого вспомнил – что-де теперь диавол уж и в город пришел. Супруга его вновь ко мне привела – но не знаю, поправился он или нет: следующим же днем он со службы в отставку вышел и из города уехал, со всей семьей уехал. По всему получалось, что он за диавола вас и принял, и уж извините, но мне весьма любопытно стало: что он в вас такого дьявольского увидал?

– Ну, разве что куртка моя фасону не русского была… а шар огненный – это видать он ту молнию и увидал, что меня оглушила. Хотя, допускаю, что и слова я произносил при том непотребные – синяки у меня были пострашнее, чем от удара копытом. Но за слова – не поручусь, не помню – и собравшиеся, посмеявшись рассказанному, вновь вернулись на "мотоциклетную" тему, большей частью обсуждая где какой материал для производства можно было бы купить без особых проблем.

Ну а уже совсем поздно, после возвращения из церкви, когда мужчины спустились покурить в подвал (а у котла моей домашней "ТЭЦ" было на удивление уютно и курящий Вася там давно сделал что-то вроде курилки с удобными креслами и небольшим столиком – мощная печь мгновенно вытягивала дым и воздух там был всегда свежим), кто-то из инженеров задумчиво произнес:

– А хорошо бы, чтобы и в России можно было делать все нужные материалы. Да хоть бы и самим таким производством заняться – да кто же позволит-то?

Глава 9

Камилла Синицына – дочь воронежского купца второй гильдии – вся пошла в деда-гусара. И это радовало всю семью – но ровно до тех пор, пока родители не сообразили, что избытка поклонников у ставосьмидесятисантиметровой девицы может и не оказаться. А отсутствие у купца Синицына миллионного состояния (да что там говорить, хотя бы и десятитысячного) делало матримониальные перспективы очень смутными.

Предчувствия родителей не обманули: к своим двадцати двум годам дочери не было сделано ни одного предложения. Да что там предложения: к ней никто не подходил даже с приглашением на танец на купеческом балу! Впрочем, сама Камилла особо по этому поводу не переживала.

Переживала она совсем по другому поводу – ей хотелось заняться делом. Не тем делом, которым занимался отец: с ним прекрасно справлялись трое ее братьев. Ей же хотелось заняться настоящим делом, Делом с большой буквы. Вот правда понять, каким именно – она поначалу не сумела. И, для того чтобы понять, она училась. Училась всему, чему удавалось и везде, где получалось. С отличием закончила гимназию, затем – полгода проучилась вольнослушательницой в Сельскохозяйственной академии. И там она поняла, что ее Дело называется "химия".

Благодаря родителям, решившим "ни в чем не отказывать несчастной дочери (в разумных пределах)", она устроила во флигеле отчего дома настоящую химическую лабораторию и с жаром принялась практически постигать изложенную в толстых книжках науку. Однако через два года, когда "книжная наука" была исчерпана, Камилла очень захотела (во первых) расширить горизонт своих знаний и (во-вторых) применить эти знания с пользой для людей. Мыловаренный заводик, который она походя построила и производимое на нем душистое мыло "Камилла" (утроившее, между прочим, доход семьи Сининыных) она за "пользу" не считала.

Из выписываемого отцом "Волго-Камского" листка (газеты, всеми купцами очень уважаемой), Камилла узнала, что Казанский университет устраивает пробные трехмесячные "химические курсы" для всех желающих (имеющих законченное гимназическое образование и способных заплатить по сто рублей). Сомнений у нее не было: это же Университет! Источник Новых Знаний! А деньги – папа конечно даст, ведь это недорого, всего сто рублей!

Папа, продающий теперь душистого мыла за день больше чем на сто рублей, дал сразу триста – чтобы было где жить и чем питаться. Не самой Камилле, а горничной – поскольку дочь, кроме своей химии, ни о чем не думала и нуждалась в присмотре. Занятия начались в мае, но уже через месяц Камилла поняла, что именно "новых знаний" ей тут не получить. Однако она продолжала посещать лекции и работать в лаборатории: "старые знания" теперь открывались новыми сторонами, многие известные ей уже вещи делались все же иначе, удобнее и безопаснее. Заметили ее и преподаватели университета: все же девушка "руками попробовала" многое из того, что сами университетские химики все же знали лишь теоретически.

Но сама Камилла чувствовала, что и преподаватели, и слушатели все же относятся к ней как к забавному недоразумению: девушке-химику. Все остальные слушатели были все же мужского пола. Над ней даже пытались шутить: однажды кто-то из слушателей даже спросил, уж не в честь мыла ли ее назвали родители. Камилла ответила, что мыло она назвала в честь себя, потому что сама его и придумала – и на этом шутки закончились. Впрочем, закончилось и общение со всеми слушателями – чему девушка не придала ни малейшего значения.

Слушая очередную лекцию, Камилла машинально поправила преподавателя, сказавшего, что "в результате вы почувствуете запах ванили":

– Извините, вы оговорились – будет запах яблок. Все арсениды имеют сильный запах свежих яблок.

Зная уже о практическом опыте этой странной девицы, преподаватель поблагодарил ее, и лекция продолжилась. Но сразу после лекции какой-то молодой человек подошел к ней и спросил:

– Скажите, а зачем вы вообще пошли на эти курсы – ведь вы же знаете все лучше этих профессоров?

– Наверное, все же ради практического опыта. У меня знания лишь из книжек – а книги написаны довольно давно, и многое я делала не так, как это делают сейчас. – Камилла внимательно оглядела собеседника. Раньше она его на курсах не видела. Хотя нет – вчера он сидел на заднем ряду аудитории, а раньше… нет, раньше его тут точно не было.

– И где же вы практикуете, позвольте спросить?

– В домашней лаборатории. Кому нужна женщина-химик?

– Интересный вопрос. Скажите, вы знаете из чего делают соду?

– Знаю, из соли и извести.

– Тогда мне нужна женщина-химик. Которая сделает мне много соды.

– А зачем?

– Чтобы сделать жизнь ярче. А для начала – разрешите пригласить вас на обед? Чисто деловой – мне вы действительно нужны. Как химик, который знает как сделать много-много соды. И нам уж точно есть что обсудить.

После Нового года мне пришлось все же вплотную заняться изготовлением шин для своего будущего мотоцикла. Потому что Евгений Иванович выполнил свое обещание и прислал мне сразу четыре шины знаменитого французского производителя. Неплохие вполне себе шины – для настоящего времени: диаметром в два дюйма, толщиной "протектора" (если это можно так назвать) миллиметра в три. Резиновые. В том смысле, что кроме собственно резины в них больше ничего и не было. Хотя вру, был корд. Его я обнаружил, попросту разрезав одну из шин пополам. Корд был однослойный из чего-то, что бы я назвал "брезентовой марлей": толстые нитки с промежутками миллиметра по три. Я когда-то в какой-то книжке прочитал, что первые автошины имели пробег до полного износа в пятьсот километров, и, помнится, очень тогда смеялся явной ошибке автора. Получив шины живьем, я рассмеялся еще громче: тот автор сильно польстил изготовителю, эти шины порвутся в клочья еще на первой сотне.

Ставить такие шины на мотоцикл было явно опасно, а, учитывая, что обода колес (дисковых, некогда мне еще со спицами возиться) я заранее сделал шириной по пять дюймов, еще и технически невозможно. Так что пришлось вернуться к старой идее – делать все самому. И кое-что даже удалось сделать: в одной из лавок я каким-то чудом закупил два пуда каучука – сырого. А в аптеке Гельмута Брука – три фунта сырой резины: германец, будучи и провизором в собственной аптеке, из нее делал всякие пробки и уплотнители для перегонных кубов и прочих нужных агрегатов. Он же мне и сказал (продавая "излишки"), что вообще-то сырую резину можно купить в Петербурге, на фабрике "Треугольник" – но лишь не меньше пуда за раз. По крайней мере лет семь назад он там резину и покупал. Аптекари Царицына (после того, как Кольман заключил двадцатитысячный контракт на поставки в Германию "линимента Волкова") старались мне всячески помогать в моих начинаниях…

Почта Российской Империи работала довольно быстро, ответ с "Треугольника" я получил всего через десять дней после того, как опустил конверт в почтовый ящик на Царицынском почтамте. Нет, на один мотоцикл можно и потерпеть… но если я собираюсь делать их много (а я как раз и собирался), то шинки по восемьдесят с лишним рубликов – это перебор. Причем это – лишь стоимость сырья. Но в течение этих десяти дней я выяснил, что сырой каучук вполне можно купить в практически неограниченных количествах в Казани у купца Половцева по вполне божеской цене всего в двадцать рубликов за пуд. Вот правда как превратить каучук в резину, я представлял довольно смутно – и поэтому поехал в Казань. Но не к купцу, а в университет.

В университете я направился на химический факультет, где буквально у первого встречного поинтересовался, кто мог бы мне помочь в решении "резиновой проблемы". "Первым встречным", на мое счастье, был студент-третьекурсник Володя Чугунов, который – узнав, что помощь хорошо оплачивается – сообщил, что "лучше него никто не поможет". То есть много кто поможет, но это обойдется много дороже. Вероятно, говорил он чистую правду – его совет обошелся мне всего лишь в один приличный обед в трактире рядом с университетом.

– Тут все просто – радостно делился сокровенным знанием Володя, поедая заказанный обед – нужна сера, сажа голландская, ну и машинка, чтобы все это тщательно смешивать. Я вам нарисую…

– А отечественная сажа не подойдет? – ехидно поинтересовался я.

– Да что вы! Это же не из печной трубы ее скоблить: нужна чистая газовая сажа, как для красок. В России никто ее и не производит, а голландской она только называется, ее в основном из Франции привозят. Еще германская есть, только она хуже. А серу можно и нашу купить, ее, правда, отдельно очищать нужно, но это просто делается, я вам напишу…

По результатам обеда удалось договориться о том, что с мая по начало сентября Володя наладит у меня изготовление сырой резины всего за триста рублей наличными. А чертежи машинки он пришлет через неделю, совершенно бесплатно. И уж совсем даром он отвел меня к лаборанту факультетской лаборатории Севастьяну Варюхину…

Информация о том, что в России какую-то сажу найти невозможно, поразила меня, что называется, в самое сердце. Ну ладно сталь какую-нибудь хромованадиевую или там подшипники прецизионные, но сажу! И моим удивлением я несколько эмоционально поделился с Чугуновым. Володя, выслушал сказанное (и попросив кое-что повторить, чтобы запомнить и при нужде воспользоваться), сказал, что если уж я так горячо болею "за отечественное производство", то лучше Севастьяна Варюхина мне никто не поможет.

Варюхин в лаборатории был ответственным за подготовку всех опытов, проводимых студентами. И – по утверждению Чугунова – мог сделать буквально "все из всего". Насчет "все" – не уверен, но по поводу сажи у меня сомнений не осталось. Правда, поначалу предложенная Севастьяном идея показалась мне несколько бредовой, но затем, прикинув действующие цены, пришлось согласиться с тем, что его вариант сейчас наиболее оптимальный. А предложил он добывать газовую сажу из бензина.

Я не совсем понял, почему довольно немаленький котел, в котором этот бензин кипятился, называется "карбюратором", но суть процесса уловил. Как и то, что детальные чертежи агрегата я получу через все недели после уплаты ста двадцати рублей, причем выплаченных вперед ("мне еще чертежнику оплатить работу надо будет"). Но деньги – небольшие.

Действительно небольшие деньги: в Казани я на подготовку собственного резинового производства потратил ровно столько, сколько мой "общепит" приносил меньше чем за один день. Елена Андреевна Архангельская кроме того, что состояла в супружеских отношениях с Ильей, состояла (будучи все же княжной) и в очень дружеских отношениях с рядом супруг высокопоставленных чиновников Саратова. Включая и жену саратовского губернатора. Конечно, железные дороги напрямую губернатору не подчиняются, но если о полудюжине пончиков к завтраку благодаря общительности Лены начинают мечтать и в губернаторском доме… так что в конце января в губернском же, но городе действовали уже три пончиковых, причем сразу две – на вокзале, отдельно для "господ" и "простой публики". С учетом заведений в Камышине и Балашове уже восемь закусочных способствовали увеличению моих капиталов.

А одна-единственная мастерская на окраине Ерзовки сводила все их усилия практически на нет. В сарайчике-конюшне у меня стояло уже пять лошадей (из которых – два относительно чистокровных жеребца-шайра, купленных мною на зимней ярмарке в Иловле и один уже вовсе чистокровный клейдесдаль, выписанный прямо из Шотландии). Шайров продавал Михайловский конный завод – выяснив, что родословные на коней оказались поддельными (хотя по внешнему виду шайры были как шайры – иначе бы они раньше осознали бы "фальсификат". Хотя шайров я раньше не видел и вряд ли по названию отличил бы от пони, ну а они-то профессионалы?) А про клейдесдалей я прочитал в февральском выпуске ("книжке", как тут говорили) "Трудов" Вольного экономического общества, и очень мне захотелось заполучить эту лошадку двух метров в холке. Вот правда сто фунтов – это две тысячи рублей, а шайры оказались даже побольше размером – но мне жеребец понравился. А рубли – рубли заработаю. У меня и так в банке скопилось почти восемнадцать тысяч (причем половину я получил уже после нового года, с пуском четырех новых забегаловок), но я еще больше заработаю. Вот начну массово продавать мотоциклы – и заработаю.

Когда начну. Потому что оказалось, что слегка просчитался я и с "железячными работами". Вот казалось бы: что может быть проще велосипедной или мотоциклетной цепи? Я понимаю, лом все же проще будет, но и цепь – штука совсем несложная. И рабочие (коих к марту стало уже четверо) без особых проблем наточили с большим запасом и роликов, и втулок. Осталось только придумать как из листовой стали наделать звенья, при условии пользования даже очень неплохими, но токарными и фрезерными станками. Мысль моя до таких высот не поднялась, и пришлось пойти за советом к Чаеву – благо он был "заместителем начальника механического производства" французского завода. Ну а поскольку начальником был французских техник, а Евгений Иванович все же являлся дипломированным инженером, фактически руководством механического цеха всецело занимался именно он. И совет русский инженер мне дал исключительно полезный, после чего мой банковский счет резко полегчал: из Германии в Царицын прибыли две "стационарных клепально-вырубных машины". А вырубной штамп для цепных звеньев делали уже "всем миром".

По совету того же Евгения Ивановича Илья приволок обломок от паровозного шатуна. Собственно рабочую пару (пуансон с матрицей) из этого обломка изваял Вася Никаноров (с помощью моей бошевской дрели и чьей-то матери), а все остальные детали штампа изготовили "в порядке частного заказа " в мастерской завода Дюмо (не забыв все же поставить клеймо "Урал-Волга"). Поскольку сталь "французского соседа" по качеству довольно сильно варьировалась от плавки к плавке, Евгений Иванович выбрал лучшую, по его словам, партию и поставил мне две тысячи пудов листа, специально для меня прокатанного на толщину в четверть линии. Просто меньше "на заказ" они не делали – минимальная "заказная" партия была на одну плавку мартена, а нужен был именно лист "нестандартной" толщины.

Все это мило и хорошо, но в шестидесятиметровом моем сарае станки было ставить уже некуда. К моему удивлению, и эта проблема решилась на редкость удачно. Местная купчиха, богатейшая хлебопромышленница голода госпожа Шешинцева вдруг предложила мне взять у нее в аренду всего за пятьдесят рублей в месяц простаивающий хлебный склад. Конечно, этот склад "простаивал" с момента пуска Царицынско-Калачевской железной дороги, когда все хлебные склады чуть ли не в одночасье переместились поближе к Ростову. Но полста рублей за шестисотметровый кирпичный склад высотой в семь метров, да еще с правом выкупа за четыре тысячи – это называется "невероятная везуха", не обошедшаяся, впрочем, без участия Елены Андреевны. Конечно же отказываться я не стал, и пятого марта склад начал превращаться в "цепной завод": чисто декоративные "оконные проемы" превращались в настоящие окна, внутри начало расти перекрытие между двумя уже этажами. Перекрытие я сразу делал бетонное, а в качестве арматуры задействовал приобретаемые у железной дороги списанные рельсы.

Поскольку для строительства я запустил сразу три цементные печки, то был шанс уложиться с модернизацией склада за месяц (цемент в основном шел именно на перекрытия), даже у учетом того, что и в "усадьбе" началась новая стройка.

Маша Векшина, которая была Мастером По Изготовлению Электроламп, со стеклом была совершенно "на ты". Вот только для работы с ним Маше требовалась отдельная варочная печка – которую тоже было некуда ставить, и поэтому как только сошел снег я приступил к строительству ещё одного "сарайчика", исключительно для Машиных нужд. Сам сарайчик поднялся уже к десятому марта, и девочка с братом приступила к строительству собственно печки. А кроме печки они занялись и установкой всего вывезенного из Нижнего оборудования – а вывез я, кроме здоровенного ртутного насоса, и довольно много прочих "хитрых" приспособлений. Только вот все это "оборудование" была рассчитано на использование газа, а до Царицына с его газовым заводом было далековато…

Неподалеку, в Бекетовке, стоял стекольный завод купца Воронина. И работал этот завод безо всякого газа, на угле. Вот только Воронин не горел желанием поделиться технологиями, и пришлось технологии у него "умыкать" вместе с "носителями". Да и у меня рабочих прибавилось – так что кроме "сараюшки" радом поднялся и жилой дом для рабочих. Начал подниматься – трехэтажный, кирпичный (на своем кирпиче он дешевле деревянного мне обходился), а два подъезда по дюжине квартир. Не ахти какие квартирки, "однушки" и "двушки" хрущевской планировки – но по нынешним временам это было очень даже неплохо. Настолько неплохо, что сразу трое настоящих мастеров-стекольщиков решили из Бекетовки переселиться в Ерзовку. Воспоследовавшие попытки испортить жизнь – не мне, а перекупленным рабочим – были весьма споро остановлены городской полицией, давно и прочно осознавшей выгоды от экономии 'арестанстких денег'.

Собственно, этот дом я построил "по согласованию с профсоюзом", который я же и учредил. Назывался он "профсоюз помощников Александра Волкова", а председателем его стал Вася Никаноров.

Довольно быстро я выяснил, что Василий нахватался "социалистических идей" сугубо в устной форме, работая на Кунавинском механическом заводе под Нижним. "Учителя" его тоже особой грамотностью не отличались, вплоть до того, что именовали поселок "Канавино" – но идея о "всеобщей справедливости" Васе понравилась. Собственно, попытки эти идеи воплотить и привели его в мою мастерскую.

Поскольку я работал наравне со всеми (если не больше остальных), довольно быстро мы перешли не только на "ты", но и постоянно обсуждали разнообразные "рабочие" вопросы – в том числе и "социальные". И вот во время одного такого обсуждения и возникла идея создания этого профсоюза.

– Вот ты мне, Саш, скажи – разве это справедливо, что рабочий на заводе получает пятьдесят копеек в день? – Вася все еще переживал по поводу своей неудачи в железнодорожных мастерских.

– Ты про мой завод говоришь? У меня столько детишки получают, которые за лошадьми навоз выносят.

– Нет, я вообще…

– А вообще – справедливо. Я же, как капиталист, рабочего силком к станку не гоню, плеткой работать не заставляю – он сам на мою зарплату соглашается.

– А если не соглашается? Просто ему больше идти, может, некуда? Он может и рад бы больше получать, но ведь вы его с такой просьбой сразу выгоните!

– То, что ему некуда идти – это его личное дело. Не согласен – пусть проваливает, на его место сто человек в очереди стоят и ему завидуют. А мне, как хозяину производства, несогласный работать рабочий просто не нужен. Смотри сам, в городе все рабочие получают примерно одинаково, причем хорошие рабочие получают много больше. Сам знаешь, на железной дороге хороший рабочий поболее инженера зарабатывает. Так что рабочий не ныть должен, а хорошо работать – тогда он и будет больше получать.

– А если вдруг все не согласятся? И забастовку учинят? Что – всех увольнять хозяева будут? – выдвинул Вася главный нынче "социалистический" аргумент.

– Если просто работать не будут – всех и уволят. А если новым рабочим работать не дадут – то это уже называется разбой и воровство, и тогда с рабочими будет разговаривать полиция. Вот ты сам смотри – допустим, на железной дороге ты учинил бы забастовку – чтобы рабочим больше платили. Дорога – остановится, за перевозку грузов денег она не получит – и из чего даже не больше, а хоть бы по старому платить?

– Дорога всяко больше денег получает, чем рабочим платит…

– Все больше убеждаюсь, что слова "социалист" и "дурак" в России означают одно и то же. Вася, дорога на Калач возит хлеб и уголь. Расценки установлены государством, и они сейчас ниже, чем даже затраты на перевозку. Чтобы окупаться, другие грузы возят, пассажиров – но прибыли невелики, а ведь еще и банкам надо кредиты отдавать, что на строительство брались. Сейчас дорога зарплаты повысить не может – иначе она просто обанкротится и закроется, и рабочие вообще никаких денег не получат.

– Как же! Вон, хозяева дороги получают сколько! Я годовой отчет прошлогодний читал, по семь процентов с вклада получили!

– Семь процентов – это очень много, да… То есть не пройдет и пятнадцати лет, как они вложенные деньги обратно получат. Вот ты согласишься свои деньги отдать, с тем, чтобы тебе их вернули через пятнадцать лет? Только учти – получили они эти проценты не от дороги, а от государства, которая вкладчикам эти семь процентов гарантировало, а дорога пока ещё прибыли почти и не дает.

Вася задумался, но минут через пять снова поднял тему:

– Ну а рабочим-то такое откуда знать? У тебя-то я знаю, куда деньги уходят, но мне ты и рассказываешь, а прочие – …

– Откуда знать? Слушай, а это неплохая мысль! Между рабочими и хозяевами должны быть более тесные отношения, чтобы и рабочие знали что к чему, да и хозяева чтобы были в курсе рабочих забот. Но с каждым хозяину общаться просто некогда, а посему сделаем так: общаться по всем рабочим поводам я буду с тобой, ну а ты уже – с остальными рабочими. В Англии это называется тред-юнион, по нашему будет профсоюз. Только учти – платить больше, чем другие платят, я рабочим не буду, поскольку лишних денег у меня нет.

– Про деньги я знаю. Ну а тогда к тебе рабочие с Царицына и не пойдут: деньги те же, а до Ерзовки и далеко, и дорога сколько стоит! А тут жить негде, разве что сарай под жилье снимать. Мне то и на чердаке твоем хорошо, ну а какие с семьями, да и чердак у тебя невелик…

Лишних денег у меня не было, а вот стройматериалы – в изобилии: с Рязановки в отдельные дни приходили "подработать" до сотни человек. За копанье глины и мела я платил по гривеннику в день всего, но зато кормил "от пуза": для гамбургеров уже ежедневно покупалось по бычку и щей "на костях" хватало. А на пшено для каши и муку для хлеба всяко уходило не более чем пятачок на одного кормимого, так что денег на строительство уходило до изумления мало – при том, что "рязановцы" часто приходили с семьями и у меня часто кормились и неработающие дети, и старики, и бабы.

А вот времени строительство отнимало очень много, при том что основной моей целью было все же изготовление мотоцикла. Пришлось основательно вспомнить как раз "дифуры" – а год назад я еще сам себя высмеивал за "ненужные в Ерзовке" знания. Оказалось – нужные: с бронзовым радиатором мотор, конечно, не перегревался… он вообще выше шестидесяти градусов не грелся, и радиатор действительно можно было радикально уменьшить. Правда сначала пришлось выписать кучу всяких ценных книжек (учебников для нынешних, причем немецких, университетов) и заново освоить умножение в столбик, а хорошая (опять немецкая) логарифмическая линейка оказывается мало того что стоит пятнадцать рублей, так ее еще из самой Германии тоже выписывать надо!

Но к началу мая все как-то неожиданно "устаканилось". Заработал цепной цех в Царицыне, первые рабочие вселились в новенькие квартирки позади моей усадьбы, Маша сделала первую дюжину двенадцативольтовых лампочек для мотоциклетной фары, а Илья в литейке своих железнодорожных мастерских отлил сразу полторы дюжины новых блоков цилиндров для мотоциклетных моторов: "температурные" расчеты показали, что можно делать из целиком чугунными. Вдобавок один из сманенных бекетовских рабочих был специалистом не столько по стеклу, сколько по тиглям для него – и вот он-то изготовил мне керамические детали свечей зажигания. Вася Никодимов поколдовал – и у меня этих свечей стало уже много, почти полсотни сразу. Осталось дождаться Володю Чугунова – и можно приступать к массовому выпуску мотоциклов. Штук по двадцать – тридцать. В год – больше имеющимся "персоналом" не сделать.

Ну, допустим, буду я их продавать по сто рублей, даже по сто пятьдесят. И получать безумную прибыль аж по восемьдесят рубликов с машины – это уже больше ста процентов. Две с половиной тысячи рублей – бешеные деньги! Только вот на пончиках с гамбургерами я получал столько же, но за неделю.

С другой стороны – я же их не для прибыли делаю, для удовольствия. Первый мотоцикл уже почти готов даже, Никодимов уже формы для вулканизации шин закончил, осталось их отникелировать только. И второй уже на подходе – можно будет скоро устраивать гонки на мотоциклах. Между мной и Евгением Ивановичем. А можно – между Евгением Ивановичем и мной, поскольку Илья – человек осторожный, Елена Андреевна за его осторожностью бдит непрерывно.

В общем-то, княжна Елена Андреевна – чудесная женщина. А как именно княжна – еще чудеснее: когда на очередной субботнем обеде у Ильи я на эту тему заикнулся лишь, она, с простотой необыкновенной, сразу же поинтересовалась:

– А чего вы, Саша, не станете больше ваших мотоциклов выделывать?

– Да где их выделывать-то? Вы же были у меня, видели мои мастерские.

– Так выстройте мастерские побольше!

– И где? На огороде?

– Ну зачем на огороде… купите земли сколько надо да выстройте. У вас же, я слышала, прибыли немаленькие? За день небось десятин на десять-двенадцать выходит? А для мастерских-то и нужно немного. Если желаете, я поговорю с Михаилом Федоровичем, чтобы с бумагами задержек не было.

Я пожелал – кто, как не единственная в Царицыне урожденная княжна сможет вот так запросто попросить о небольшой услуге заместителя уездного предводителя дворянства? С другой стороны, зачем княгине вникать в мелкие детали сделок – на это мужчины есть.

А мне давно приглянулся один кусочек земли – по берегу Волги ниже Мокрой Мечетки, не доезжая до металлургического завода. Лежащий между трактом и Волгой, он, похоже, никому был не нужен. Правда в процессе оформления бумаг выяснилось, что участок числился в "удобных землях", но видимо "удобной" земля эта была еще во времена палеолита: она была выпахана и полностью убита лет так пятьдесят, а то и семьдесят назад. Поэтому, хотя "официальная" стоимость удобных земель по уезду была установлена в двадцать шесть рублей, мне ее продали по двенадцать. Предварительно списав в "неудобья", с назначенной ценой в полтора рубля за десятину. Я обеднел разом на пять с половиной тысяч рублей (а Предводитель со товарищи – случайно забогател на четыре с половиной), но взамен получил четыреста пятьдесят десятин ни на что не годной земли. Ну почти ни на что.

Но не пожалел я, что господин Мельников улучшил свои материальные условия, совсем не пожалел: вся земля вся эта была переписана мне "в родовое поместье". Что означало мое полное право творить на ней все, что мне будет угодно не испрашивая ни у кого особых разрешений. А то те же французы потратили почти два года на 'согласование' места для размещения своего завода. И при этом платили за землю еще и арендную плату ежегодно, причем сумма эта превышала все мои затраты на покупку. Вдобавок Михаил Федорович намекнул (в ответ на прямой вопрос), что и земля 'за трактом' тоже легко может быть переведена в 'неудобные'. Понятно – высохшая степь ведь, а через полгода предстоят выборы нового уже Предводителя…

Аналогичная высохшая степь на противоположном берегу великой реки стоила (по кадастровой оценке) всего девяносто пять копеек за десятину. Потому как лежала эта степь уже в Царевском уезде Астраханской губернии и изначально числилась в неудобьях. Не с самого берега, но уже в трех верстах от Волги представляла она то, что в трезвом уме я бы назвал скромно 'полупустыней', да и то по весне и чисто из вежливости. Поэтому когда я по этой цене приобрел сразу две тысячи десятин, Саша Ионов соизволил мне сообщить, что переплатил я минимум по девяносто четыре копейки за каждую. И он еще не знал о дополнительных пяти сотнях – но именно благодаря этой 'неучтенной наличности' овраг, идущий от Волги к моим новым 'угодьям', тоже вошел в состав моей личной собственности. А купил я ее исключительно 'впрок': Мельников в разговоре случайно заметил, что 'у соседей' уездному начальнику всего-то три месяца до отставки осталось – и я рассудил, что возьмет он немного, лишь бы дали.

Оформление документов на землю закончилось в конце июня. В соседней губернии – с 'местной' властью я, благодаря Лене, договорился меньше чем за неделю. Жалко, что разговор о 'нехватке земли' состоялся так поздно, а том мог бы сразу построить стекольню на новом месте. Но нет худа без добра: сейчас мои планы в отношении именно стекольного производства резко изменились. Просто, увлекшись тепловыми расчетами, я заодно и подсчитал (развлечения ради) потребную длину линии для непрерывной разливки листового стекла. На самом деле я начал считать, во сколько мне обойдется остеклить новые мастерские – и вот…

По всему выходило, что 'просторные и светлые цеха' у меня получатся лишь при снижении стоимости оконного стекла минимум впятеро. И если катать лист так, как я видел в фильмах, то цену так снизить получится. Правда длина стеклопрокатного цеха получалась чуть больше даже ста пятидесяти метров. Что в принципе нестрашно – на своих кирпиче с цементом даже такой длинный сарай выглядел вполне подъемным. Неподъемно выглядела сама стеклопрокатная линия…

Так что "временно" стекольный цех начал строиться 'частично', с одной деревянной торцевой стеной: нужно будет – цех легко удлинится. А сначала важнее был 'моторный' цех. И его я выстроил по тому же проекту, что и купленный (я воспользовался опционом и выкупил целиком) у Шешинцевой склад, лишь увеличив длину вдвое. Цех получился размером с хрущевскую пятиэтажку и обошелся мне всего в четыре с небольшим тысячи рублей. Правда, не считая остекления окон (которое я просто отложил 'на потом'). То есть до завершения строительства своей стекольной мастерской.

Ну а пока все это строилось, я 'увлекся' новым проектом. То есть проект был самый что ни на есть старый – двигатель внутреннего сгорания – но 'количеством перешедший в качество': я изготовил сразу четырехцилиндровый мотор. То есть я тоже принимал участие и в изготовлении, например картер сварной целиком сам сделал. Сварил в смысле сам.

Хороший получился мотор, мощный. С чугунными блоками цилиндров, которые оказались чуть больше первого, бронзово-стального, двухлитровый мотор развивал почти двадцать восемь лошадиных сил. Правда весил он почти сто килограмм, но для моих нужд это было вполне подходяще. Потому что с этим мотором я начал делать трактор.

В самом начале весны Евдокия, Кузька, баба Лена, Епифанова и Евсей Евсеев с Димкой организовали (под моим 'чутким руководством') колхоз, именуемый официально 'товариществом по обработке земли'. Вообще-то в Ерзовке таких было уже три или четыре, но разница была в том, что всю землю моих 'колхозников' я выкупил и теперь, в соответствии с законом, их 'подушные десятины' были выделены их общинного надела каждому единым участком, ну а я недорого подсуетился, чтобы все их земли была нарезана одним куском. Невелик получился надел, в шестьдесят две десятины всего, да и вдобавок далековато от села, почти в десяти верстах. Но, получив надел на самом краю 'общинного поля', я смог выкупить и примыкающие двести пятьдесят десятин из уездных 'неудобных земель', так что можно было уже и 'размахнуться'.

Для меня же проблема состояла в том, что 'размахиваться' особо было нечем: да, пять породистых лошадей – это для одного крестьянского хозяйства очень даже хорошо. А вот для 'колхоза' – явно маловато. Очень хорошая пара лошадей на пароконном плуге в день могла распахать с полдесятины. А пахота хорошо если три недели длится, в этом же году по погодным условиям на пахоту удалось уделить десять дней. И из шестидесяти с лишним десятин в общем-то не самой хорошей, но все же пахотной земли распахать удалось всего пятнадцать. А на 'неудобьях'-то и вовсе ковыльную степь пахать, лошадками ее и не поднять вообще.

Все это мне изложил Димка в простой и доступной форме:

– Саш, зря ты, наверное, землю в голой степи прикупил-то. Не поднять нам ее, даже если пару волов купить – не поднять. Казаки-то, ежели целину поднимать, шестерых волов в упряжь ставят, тогда целину поднять можно. А лошадьми… У тебя лошадки, конечно, знатные – но как их хотя бы четырех-то в плуг запрячь? Разве что упряжь хитрую сделать – но и то, четырех жеребцов вместе поставить не выйдет.

– А если простых лошадей купить, то сколько нужно?

– Я даже и не знаю… А вот ты моторы свои делаешь, говоришь, что в моторе прячется лошадей аж двадцать восемь голов. Так может ты придумать можешь, как мотор твой запрячь?

Так что я начал делать именно трактор, хотя поначалу имел в виду автомобиль построить. И делать я стал не 'Фордзон-Путиловец' какой-нибудь с разными колесами, а 'классический' мини-трактор с четырьмя одинаковыми. Относительно небольшими, с двадцатидюймовыми дисками. Но, хотя трактор был и 'мини', делать я его стал 'по большому' – с электростартером, электрическими же фарами, с восьмискоростной двухступенчатой коробкой передач – потому что для нового цеха я купил австрийский зуборезный станок за двадцать восемь тысяч полновесных рубликов. Раму для трактора склепал из списанных рельсов, кабину застеклил (для чего в свежепостроенном стекольном цехе наладил отливку 'больших' стекол на олове), кузов сделал 'красивый'… Уже заканчивая изготовление первой машины, сообразил, что слишком легкий трактор будет плохо тянуть плуг и на раму поставил дополнительные коробки для грузов, увеличивающих сцепной вес, а у Евгения Ивановича заказал два десятка двухпудовых чугунных 'утяжелителей' – без них трактор получился весом всего в семьсот килограмм. Готовый трактор вышел из цеха в начале августа.

Но еще раньше я 'изыскал' новый источник дохода. С середины апреля доходность моих предприятий стабилизировалась в районе десяти тысяч рублей в месяц, и это было (по нынешним временам) очень даже неплохо. Если тратить деньги на 'жизнь в свое удовольствие' – неплохо. А вот для строительства 'промышленной империи' – очень мало, потому что хороший станок стоил гораздо больше десяти тысяч. Были станки и подешевле: токарный станок братьев Бромлей стоил всего-то от трехсот до тысячи рублей, но на нем разве что тележные оси точить… Хотя – вру: тележная ость – она длиной в три аршина, а самый большой Бромлеевский станок мог обрабатывать детали не длиннее трех футов. Столь нужный мне для изготовления карданных валов станок с базой в семь футов стоил уже двадцать четыре тысячи рублей – а после покупки зуборезного станка копить на него мне предстояло еще месяца три.

Так что пришлось озаботиться ростом поступлений. И даже не то чтобы я специально 'изыскивал', просто задумался над проблемой переправки трактора на другой берег Волги, где у меня находилась большая часть 'угодий', в плане "а не распахать ли целину". И быстренько ее 'решил' – соорудил своеобразный паром, фактически понтон с моторчиком. Моторчик поставил одноцилиндровый, в семь сил примерно, а сам понтон сварил из 'лопатного' листа (из которого же сделал и ребра жесткости, благо 'листогнутная машина' у меня уже была и наделать уголка из листа проблем не составляло). 'Капитаном' на пароме у меня стал соседский Колька, и он начал его 'испытывать' по маршруту от Ерзовки до села Среднее Погромское на правом берегу реки. За переправу он брал 'по-божески': копейку с человека или гривенник с телеги. Но за день паром туда-сюда успевал сплавать раз по двадцать, так что червонец чистой прибыли это жестяное корыто мне приносило. А поскольку мне это корыто обошлось чуть больше ста рублей, включая покраску асфальтовым лаком, то уже к началу августа у меня по Волге плавало пять таких 'корыт', названных мною 'Драккарами'. Два занимались переправой у Царицына и у Дубовки, а еще два работали уже за пределами уезда – у Саратова. Причем один из них занимался перевозкой исключительно крупного и не очень рогатого скота (как, впрочем, и царицынский 'Драккар-2') – при цене в семь копеек за крупную скотину и в три – за мелкую (то есть за овцу) каждый из скотовозов приносил мне по пятнадцать рублей в день: переправа скота на бойни оказалась делом очень выгодным в связи с отсутствием достойных конкурентов (десяток лодочников были не в счет).

Конечно, суммы менее двух тысяч в месяц были невеликим прибытком, но благодаря этому дополнительному доходу у меня появилась денежка на наем десятка квалифицированных рабочих или инженеров. Вот только где их взять…

Большинство рабочих я просто сманил у соседей, а двоих – опять с Бекетовки. Потому что с приближением зимы вопрос остекления новых цехов становился все более острым. У Барро я заказал 'большой офортный станок', который использовал для раскатки стекол. Стекла получались конечно же очень кривыми, но вполне прозрачными и для окон у цеху вроде бы вполне годились. Вот только я недоучел фантазию стекольщиков. И главным 'фантазером' оказалась Маша.

Бекетовские рабочие все же привыкли иметь дело с свежесделанным стеклом, а Маша занималась в основном переплавкой готового материала и видимо поэтому лучше ориентировалась в процессах 'вторичной переработки'. Именно ей пришло в голову кривое прокатанное стекло положить в оловянную ванну и немного там его выдержать. В результате готовый ровный лист с 'огневой полировкой' получался не за полтора часа, как при отливке листа сразу на олове, а всего за пятнадцать минут. И даже с учетом того, что 'сырье' я закупал довольно дорого (во всех моих забегаловках принимались битые бутылки по полкопейки за штуку) лист полированного стекла размером метр на полтора обходился мне в сорок пять копеек.

Стекловары у меня работали бы уже круглосуточно, но вот народонаселение не достаточно охотно било водочные бутылки. У меня просто не хватало сырья для стекольных печей. Тем не менее в сутки я стал продавать местным стекольщикам листов по двадцать, по три с полтиной за лист. А мог бы и сотню, между прочим!

Прикинув, что только на стекле я могу как минимум удвоить доходы, я, поизучав 'рынок битой стеклотары', пришел к однозначному выводу: стекло надо варить самому с нуля. В чем получил полную моральную поддержку со стороны старых бекетовских рабочих. Они и варочную печь поставили за три недели, и даже два горшка для нее "испекли" – по полкубометра каждый, вот только помогло мне это не очень: оказалось, что и для варки стекла сырье не очень доступно. То есть песку – море, известь под ногами валяется, а вот с содой, выяснилось, были проблемы.

Сода была недорогой, и ее было много. Было, в магазинах – пока я не решил заняться варкой стекла. Во всех магазинах Царицына я закупил соды достаточно, чтобы стекла сварить тонн десять – и больше ее не было. Как я узнал, в России был один большой содовый завод, и его продукция была 'расписана' чуть ли не на годы вперед. Было и несколько маленьких заводиков, но их продукции едва хватало для торговли в местных лавках. Обидно – ведь такие деньжищи проплывают мимо! Разве что и самому поставить собственный содовый заводик? Вот только в институте по химии я не проходил содового производства…

За консультацией далеко идти не пришлось, Володя Чугунов рядом трудолюбиво налаживал резиношинное производство.

– Тут я тебе не помощник – сразу же отмел мои поползновения 'консультант', дело это в общем-то несложное, но времени требует – а у меня учеба снова начинается через две недели. Но ты вот что сделай – на это лето в университете организовали что-то вроде курса для вольнослушателей, там любителей химии собралось несколько дюжин. Для соды-то особо широкие знания не нужны, может найдешь себе помощника на этих курсах?

И я снова отправился в Казань.

Володя написал мне что-то вроде рекомендательного письма на кафедру общей химии, с которым мне разрешили присмотреться к слушателям. Хотя, по большому счету, присматриваться было не к чему: большинство из них были великовозрастными сынками купцов-промышленников, интересовавшихся лишь чисто прикладными вопросами, связанными с родительским бизнесом. На общем фоне выделялась лишь одна девица, не заметить которую было просто невозможно – даже если бы девиц было бы несколько. Мало того, что она была 'баскетбольного' роста, она еще и постоянно поправляла лекторов, причем, к моему удивлению, лекторы ее за это еще и благодарили.

На мой недоуменный вопрос заведующий кафедрой химии ответил:

– Ну а что вы хотите? Эта девушка дома прошла полный курс химии Ахенского университета и Сорбонны, и довольно много из того, что нам известно больше в теории, она своими руками изучила на практике в своей лаборатории. Вдобавок у нее и память феноменальная. Честно говоря, я вообще не понимаю, зачем она к нам на курсы пришла.

– Я же по старым книжкам учила – ответила мне на этот вопрос девица, когда я подошел к ней в перерыве между лекциями, – а сейчас довольно многое делают совсем иначе. Интересно же!

– Камилла – имя девицы я узнал на кафедре, – вы же знаете больше всех этих университетских преподавателей. Почему вы не устроитесь на работу куда-нибудь? Ведь химики, насколько я знаю, сейчас очень востребованы?

– Да? Но кому нужна женщина-химик? Я вон отцу рецептуру мыла придумала пару лет назад, но даже ему от меня больше ничего не нужно…

– А вы знаете, как делается сода? Чтобы было недорого и много?

– Знаю – с некоторым недоумением ответила Камилла. – Это так называемый процесс Сольве, нужна соль, известь и немного аммиака…

– Тогда мне нужна женщина-химик. Вы не согласитесь сейчас отобедать со мной? Чисто деловой обед, а за обедом мы обсудим некоторые производственные вопросы. Потому что мне просто позарез необходима женщина-химик, которая знает как сделать много-много соды…

Глава 10

Простой русский инженер Юрий Феоктистович Луховицкий был, в общем-то, простым русским инженером. За малым исключением – приват-доцент Морозов, помешанный на статистике, сообщил ему при вручении диплома:

– Вы, молодой человек, должны испытывать особую гордость и нести особую ответственность за свое инженерское звание. Поскольку, согласно моим расчетам, вы становитесь теперь четырехтысячным действительным инженером нашей Империи.

Не верить Морозову у Юрия Феоктистовича не было ни малейших оснований: приват-доцент славился именно точностью любых статистических данных, которые он собирал из всех возможных источников. Так что к вопросу выбора места работы молодой инженер решил подойти в полном соответствии со своим 'юбилейным' статусом. Вот только выбор оказался удивительно небогат, выпускнику Императорского Технического училища никто наперебой не предлагал занять важную и ответственную должность. Впрочем, и с неважными и неответственными должностями дело обстояло не очень – невооруженным взглядом было видно что производство сокращается и увольняемые с прежних мест работы уже набравшие опыта инженеры быстро занимали все хоть сколько-нибудь подходящие места. Четырехтысячному инженеру 'без опыта работы' опыта набираться было просто негде.

Попытав счастья в обеих столицах и убедившись в отсутствии перспектив, Юрий Феоктистович направил свои стопы в Нижний Новгород, в надежде на Сормовский или Канавинский заводы. И имея в виду в случае неудачи добраться до Перми, где, по слухам, Мотовилихинские заводы всегда были готовы предоставить работу инженерам (не очень высокооплачиваемую, но на жизнь хватит). Однако судьба распорядилась иначе: в валявшемся в номере дешевой гостиницы позавчерашнем номере 'Волго-Донского листка' оказалось забавное объявление, гласящее, что в Царицыне срочно требуются 'молодые инженеры'. Юрия Феоктистовича удивило в первую очередь то, что слово 'молодые' было набрано заглавными буквами – до этого он не то чтобы не встречал, но даже и не слышал о том, что кому-то нужен именно молодой специалист. Ну а та часть объявления, где упоминалось жалование, и вовсе поставила его в тупик:

'Жалование более чем достойное, плюс полный социальный пакет'. Про социалистов молодой инженер слышал, с некоторыми был знаком, но идей их не разделял. Но тут вроде про что-то иное говорится, понять бы про что… Ну а облегчению процесса понимания способствовала приписка в конце объявления: 'соискателей просим писать по адресу… подходящим кандидатам проезд на собеседование оплачивается'.

А вот Генрих Мюллер был обыкновенным немецким инженером. Совсем обыкновенным, и совсем немецким – невзирая на тот факт, что родиться его угораздило в Саратове, он даже внешним видом олицетворял эталон германского мужчины, напоминая актера Янковского в молодости и фильме "Щит и меч".

В Саратове проживали отец и мать Генриха (равно как дед, прадед и еще несколько поколений предков), но тем не менее он, как и родители, оставался немцем. Поэтому-то отец, владевший, в полном соответствии с фамилией, паровой мельницей, и послал сына учиться в Берлинский университет.

Оказалось, однако, что немцы в Саратове и немцы в Германии – люди совершенно разные. Поэтому Генрих, получив в университете из-за своего старогерманского произношения довольно обидную кличку Muller, der Sohn des Mullers, по окончании оного довольно скоро вернулся обратно в Россию.

За время учебы его немецкий стал не отличим от "хохдойча", да и работа на одном из крупнейших заводов Линца, предложенная талантливому студенту еще до окончания учебы, была интересной. Но вот некоторая презрительная снисходительность окружающих (возможно, лишь воображаемая) раздражала, и через менее чем два года после окончания учебы в Саратове появился новый инженер.

Появиться-то он появился, но вот не было в Саратове заводов, подобных Линцевским, так что пришлось довольствоваться (опять-таки в соответствии с фамилией) работой на крупнейшей паровой мельнице купца Бугрова.

Платил Николай Александрович немало, но уж больно скучной была эта работа. И именно поэтому Генрих Алоизович, прочитав объявление в газете, в тот же день купил билет и, сев на "самолетовский" пароход "Лермонтов", отправился в Царицын. Письмо, оговариваемое в объявлении, он посылать не стал, считая, что запрашивать "оплату проезда" для инженера неприлично, не голодранец он, а вполне обеспеченный человек.

Извозчик на пристани, узнав, куда надо доставить седока, запросил три рубля. Рассудив, что платить тут почти половину стоимости пути из Саратова в Царицын будет несправедливо, а от вокзала, где извозчиков может быть больше, и запрос может оказаться существенно меньше, немецкий инженер до вокзала дошел пешком. И правильно сделал: услышав, что какой-то господин торгуется с другим извозчиком о стоимости проезда "в имение Волкова", предложил незнакомцу разделить стоимость проезда.

В дороге возникла некоторая напряженность: случайно выяснив, что оба едут по одному и тому же объявлению, инженеры восприняли попутчика как прямого конкурента. Но господин Луховицкий вовремя вспомнил, что в объявлении говорилось об "инженерах", а не о "инженере", и неловкость в разговоре не то, чтобы полностью пропала, но значительно стушевалась.

А окончательно она пропала, когда уже в кабинете встретивший их молодой человек произнес:

– Ну что, господа, сейчас вам покажут ваши квартиры, устраивайтесь – и начинаем работать.

Договорившись с Камиллой, что она приедет в Царицын сразу после завершения курса, я вернулся к своей обычной жизни – то есть к кручению на манер белки в колесе. Сначала занялся уборкой зерновых и не очень зерновых сельскохозяйственных культур. Весной-то я на небольшом поле, вспаханном на берегу Волги, одной пшеницы посадил целую десятину. Сажал я ее, как и в прошлом году, на грядки (чтобы поливать было удобнее), но уже погуще, благо посевного материала было у меня два пуда. Постоянная забота (о пшеничке заботились три десятка мальчишек и девчонок, вывезенных для такой цели из Ерзовки) принесла свои весомые плоды. Вес плодов составил уже двести с лишним пудов. Тридцать два центнера с гектара – это, безусловно, далеко не мировой рекорд, но по нынешним временам – все рано очень неплохо. А если учесть, что почти сорок процентов площади 'поля' занимали дорожки между грядками, то даже и вовсе хорошо.

Подсолнухи так и совсем порадовали – хоть и небольшое, но все же именно поле, украшенное тридцатисантиметровыми корзинками, выглядело просто сказочно. По сравнению с местными (или современными) сортами, с корзинками сантиметров по десять-пятнадцать, оно было буквально 'полем чудес'. Впрочем, именно оно порадовало не только меня. Хорошо еще, что детишки мои первыми про это сообразили – и заранее все оружие, высвободившееся после залегания сусликов в спячку, перенесли поближе к подсолнухам. Где, начиная буквально с начала августа, и начали его активно применять.

Колючую проволоку вроде еще не изобрели (по крайней мере в Царицыне про такую никто не слышал), но обычная была в достатке – и детишки быстренько подсолнуховое поле обнесли проволочной оградой с "контрольно-следовой полосой" шириной аршин в пятнадцать. Пролезть через ограду было несложно, но она – увешанная жестяными бубенчиками – оказалась неплохой 'охранной сигнализацией'.

А детишки в возрасте лет десяти – двенадцати по-моему самые благодарные ученики, все усваивают быстро и – главное – творчески. От моего механического цеха до поля было метров сто, рядом Маша фары для мотоциклов-тракторов делает… Так что по любому подозрительному шуму вспыхивали установленные на каждом углу прожектора, составленные из шести фар, и – если шум издавался не ветром – в сторону источника шума начиналась пальба. За первую неделю вооруженной до зубов охраны детишки палили раз пять, и громкие вопли демонстрировали некоторую действенность соли крупного помола. Но когда ребятишки действительно ошиблись (ну, они мне именно так и сказали) и шарахнули картечью…

Мужику повезло, ему по ногам зацепило, и в больничке царицынской его выходили. Второго (судя по следам) вообще лишь очень сильно напугало – но больше попыток украсть подсолнух не было.

Ну а двадцатого августа началась уборка урожая пшеницы уже на колхозном поле. Исключительно чтобы опробовать 'новую технику', я прицепил к трактору ростовскую 'пароконную' жатку и 'пробежался' с ней по колхозному полю. Через полчаса ко мне в кабину трактора влезла Павла, а еще через полчасика она осталась там одна: трактор спокойно двигался на четвертой передаче (в переводе на 'автомобильные' – на первой), управлять им было легко (гидроусилитель руля – великое дело!), а при необходимости трактор и бегом догнать можно…

Двадцатого же августа уборка урожая на пятнадцати десятинах и закончилась, причем закончилась аккурат к обеду. На четвертой передаче трактор ехал со скоростью верст двенадцать в час, а захват у жатки был побольше трех метров, так что убрать пятнадцать гектаров оказалось делом нехитрым. А вот собрать потом валки в копны, а затем перевезти хлеба на ток – на это было потрачено еще пара дней. Сразу после жатвы Павла было заявила, что она теперь сама с трактором управится потому что все освоила:

– Вот эту палку вот так ставить, эту – вот так, на 'четыре', на ту штуку наступить и эту пипку повернуть. Теперь наступить на эту штуку, ту потихоньку опустить – и трактор поедет. А куда ему ехать – этим колесом крутить надо, всех-то и делов!

– Отлично, вези меня домой тогда – я прикинул, что бензина в баке хватит еще верст на пять. Ошибся, датчик у меня неточный получился и трактор доехал почти до дома. Но – все же именно 'почти'.

– Ну а теперь что делать?

– Я не знаю… он сломался совсем? – Павла чуть ли не плакала.

– Нет, пока еще не сломался. В нем бензин закончился, надо его налить.

– А куда налить?

– В трактор, кроме бензина, еще масло машинное наливать надо, воду. За электричеством следить, за температурой мотора – и все это надо делать правильно. А чтобы все делать правильно, нужно довольно долго учиться – назидательно произнес я, наливая из припасенной канистры бензин в бак.

– Ну так учи!

Да, набрал я детишек на свою голову! У меня работали (и учились) их человек сорок, и большинство из них относились ко мне как к старшему товарищу, а вовсе не как к дворянину из второй части родовой книги. Но двое общались со мной вообще запанибрата. Первым был Димка конечно – но я и сам настоял, чтобы он со мной общался не как с 'благородием'. Ну а вторым человеком как раз была Павла. Потому что она была уже буквально 'моей собственностью', но факт сей она воспринимала несколько своеобразно.

По окончании моего первого лета в этом времени я перестал брать плату 'за обучение и прокорм' с детишек, и, более того, стал сам платить им мелкую копеечку за работу (сверх того, что кормил их, а так же уже и обувал и одевал). Немного, гривенник в день – но для большинства родителей лишний трояк в месяц, приносимый ребенком, был вовсе не лишний, и никто против работы детей у меня не возражал. Почти никто – шорник, отец Павлы и ее мелкого братца, решил, что за его 'великовозрастную' дочь такой суммы явно недостаточно. Скандалить ко мне он приперся явно с сильного похмелья, причем с похмелья безденежного, и заявил, что 'за пользование дочерью' я должен платить ему по тридцать рубликов в месяц.

– Да я за тридцать рублей такую девку насовсем куплю – решил посмеяться я.

– Ну и купи совсем, но за тридцать рублей! – неожиданно согласился шорник.

Не знаю, какая муха меня тогда укусила (наверное, вспомнились синяки на физиономиях Павлы и Мишки), но я тут же, взяв шорника за шкирку, направился к старосте и в его присутствии заставил алканавта подписать бумагу о том, что за тридцать рублей наличными он передает мне навеки все родительские права на обоих детей. Ну а поскольку по возрасту 'в отцы' Павле я не подходил, она стала меня трактовать как 'очень старшего брата'. Хорошо еще, что у нее хватало ума демонстрировать такую трактовку исключительно наедине.

Тем не менее пришлось ее учить водить и обслуживать трактор. И не только Павлу – тракторов-то у меня все равно было уже два, а задница – всего одна, да я и не собирался в одиночку сидеть на этих и всех будущих тракторах, так что для обучения была набрана группа в шестнадцать человек, все – из ерзовских, точнее из 'рязановских'. Критерий отбора был один – умение читать и считать по крайней мере до сотни. Было бы грамотных побольше – может и группа тоже побольше получилась, а так – старшему в группе было почти тридцать лет, младшей – вовсе двенадцать, и это были все 'грамотеи' Рязановки. Ну, почти все – из взрослых мужиков я все же брал исключительно несемейных, а бабы – сами не шли учиться.

Научил я их, конечно, немногому: как заводить, как скорости переключать, куда и что и сколько лить. Но и это хорошо уже – на трех тракторах (а третий был готов к середине сентября) удалось распахать и засеять озимой рожью почти восемьдесят гектаров целины. Потому что я к этим тракторам еще и трехкорпусные плуги сделал. Лемеха купил ростовские, а остальное – на заводе рабочие сделали.

Но это колхозники мои уже без меня справлялись, я же вплотную занялся очередным строительством. Пока я возился с тракторами и урожаями, пришли новые станки, и места в мастерской просто не осталось. Так что пришлось строить новый цех, слесарно-сборочный. Огромное количество всяких деталей мало было выточить, отшлифовать и отхонинговать – их еще и собрать вместе надо. Причем очень качественно собрать: в моторе только всяких бронзовых подшипников скольжения, требующих как минимум притирки по месту, было с десяток. Бронзовое литье я уже наладил – правда "печь" была вообще из нескольких больших горшков сделана, но жару и дыму давала она немало, так что и литейку пришлось отдельную строить. Да еще выяснилось, что просто покрасить кучу железа современными красками – дело не простое, так что рядом взгромоздился и покрасочно-сушильный корпус. Рабочих на моем производстве снова прибавилось, а "мастерская" моя все более приобретала черты настоящего завода.

С Васей Никаноровым мы каждое утро ездили на работу из Ерзовки на мотоцикле, прочие металлисты – на телеге. Летом-то вроде и неплохо, а вот зимой кататься за пятнадцать верст вовсе не с руки. Вдобавок 'новички' – а их уже с дюжину набралось – вообще в каких-то халупах рядом с заводом Дюмо обитали, а там – один из основных городских рассадников всякой холеры, дизентерии и вшей с клопами. Мне перспектива заполучить рассадник заразы уже на своем заводе не улыбалась, так что пришлось заняться жильем для рабочих и на новой площадке.

Для рабочих я выстроил дом почти такой же, как и в Ерзовке, разве что "повысил" его до пяти этажей. А заодно – имея в виду планы на наем инженеров – рядом со своей новой усадьбой поставил и пятиэтажку "инженерного дома". С двумя стапятидесятиметровыми квартирами на каждом этаже, начиная со второго, а на первом – что-то вроде клуба с рестораном… Но главное – это была, конечно, новая моя усадьба (рядом с которой все прочее и стоилось) – трехэтажный домина площадью около пятисот метров.

Строительство этих трех домов практически полностью исчерпало мои невеликие "финансовые резервы". То есть все, что было собрано "непосильным трудом" пекарей, речников, стекольщиков – все это было истрачено. Плюс – до копеечки был истрачен перехваченный в Волжско-Камском банке тридцатипятитысячный кредит: пришлось закупить очень много цемента в Вольске (моё самопальное производство сильно отставало от потребностей), а для внешней отделки усадьбы и инженерного дома – еще и тесаного камня. Денег-то я и зимой заработаю, а вот строить зимой сейчас еще не научились.

Но все же основные затраты пришлись на небольшой и неброский "сарайчик", поставленный чуть поодаль. Потому что в этом "сарайчике" я разместил свою "приусадебную ТЭЦ" – электростанцию на шестьсот киловатт. Три двухсоткиловаттных генератора из Будапешта обошлись мне по восемь с небольшим тысяч каждый, и это было очень недорого: мне повезло купить уже готовые машины, от которых отказался предыдущий заказчик. А паровые машины мне достались вообще почти бесплатно: благодаря помощи Ильи я купил "на металл" два списанных паровоза. Причем паровозы были "почти что новыми" – вот только не подлежащими восстановлению после аварий. Котлы для машин пришлось, конечно, делать заново и самому, а машины оказались вполне ремонтопригодными – для моих, стационарных, нужд.

К концу сентября удалось запустить лишь один генератор – но тепла на отопление домов уже хватало. Поэтому, когда Камилла, наконец, прибыла в Царицын, она сразу же поселилась в просторной и теплой квартире "со всеми удобствами". Мне, правда, пришлось с ней сильно поругаться на следующий же после вселения день, объясняя, что химлабораторию в жилом доме устраивать категорически нельзя – после чего пришлось срочно придумывать, как эту лабораторию построить на зиму глядя.

А первого октября я получил несколько неожиданный "отклик" на размещенное в Волго-Камском листке" объявление о найме инженеров: ко мне приехали сразу двое. Причем одного – Юрия Луховицкого – я ждал, поскольку он предварительно написал мне письмо. А вот второй оказался сюрпризом. Да еще каким!

Подъехавшую к усадьбе городскую коляску я увидел в окно и вышел встречать гостей на крыльцо:

– Добрый день, чем обязан? – местный, точнее современный, этикет как-то незаметно уже въелся в сознание.

– Добрый день, я – Юрий Луховицкий, мы договаривались… А это – Генрих Алоизович, тоже по вашему объявлению – у вас ведь не одно место, я правильно понял?

– Не одно, верно, так что замечательно, что вы тоже решились приехать! Проходите, господа. Чай, кофе, что-нибудь покрепче? – поинтересовался я, рассаживая гостей в своем кабинете. Собственно, кроме кабинета и небольшой спальни на третьем этаже, в доме не было отделанных помещений, о чем я тоже сообщил инженерам. – Тут еще стройка не закончена, так что пока выбор невелик… вы не беспокойтесь, обед сюда доставят, голодными вы не останетесь. А теперь – к делу. У вас есть какие-то специальные вопросы?

– Есть – господин Луховицкий прямо-таки светился нетерпением – скажите, что означают слова "социальный пакет" в вашем объявлении? Я, видите ли, не хотел бы заниматься противоправными деяниями…

– Спасибо, впредь буду тщательнее подбирать слова, я, видите ли, из Австралии приехал, иногда неправильно использую термины. А слова эти означают набор житейских, так сказать, благ – бесплатное жилье, бесплатное медицинское обслуживание, бесплатное образование для детей… У вас дети есть?

– Я пока холост…

– Ну, это не помеха, но понятно.

– У меня двое детей, но им еще и в школу рановато – подал голос до того хранивший молчание Генрих Алоизович.

– Скоро ведь вырастут… но, думаю, с этим разобрались. Теперь о работе. Я, знаете ли, делаю моторы, разные моторы. И с ними делаю мотоциклы, трактора… Но пока делаю их очень мало, а хочу делать много. Для чего мне нужно построить соответствующий завод. И несколько других заводов, это строительство обеспечивающих. Например, мне нужен свой цементный завод…

– Видимо я смог бы заняться таким строительством – снова подал голос Генрих Алоизович. – В Линце я работал на заводе, изготавливающем оборудование для цементных печей и довольно неплохо представляю их конструкцию…

– Вот и отлично, одна гора с плеч… А вы, Юрий Феоктистович, насколько я в курсе, пока ничем еще не занимались?

– Нет, но я готов… я изучал главным образом проектирование механизмов и машин, но…

– Так, о деталях работы поговорим позже. Для начала – какие у вас материальные запросы?

– Что, извините?

– Ну, какую вы хотите зарплату…

– Я получаю сейчас у Бугрова двести рублей оклада. Но, если вы говорите, что жилье бесплатно… – подал голос Генрих Алоизович.

– Понятно. Значит у меня инженеры получают пока по двести пятьдесят рублей в месяц. Жилье – да, бесплатно. И медицина, и прочее все… Если вас это удовлетворяет, то давайте сейчас вам покажут ваши квартиры, и, если вам все будет по душе, встретимся за обедом, скажем, часика в два. И – начнем работать. Генрих Алоизович, вы когда сможете уволиться? И, кстати, вы так и не представились, фамилия ваша как будет?

Этот высокий немец, окончательно переехавший в усадьбу через две с половиной недели дней, оказался очень толковым инженером. И не только инженером – по моей просьбе он, закончив дела в Саратове, съездил в Нижний и там в представительстве компании " Любимов и Сольвэ" законтрактовал тридцать тонн соды. Ее пришлось вывозить из Березняков, для чего два "Драккара", после установки на них двадцативосьмисильных моторов, сплавали вверх по Волге и Каме. Корыта эти успели вернуться в Царицын буквально за неделю до ледостава, но ведь успели же!

Хороший мне попался инженер. Но уверенный, что лишь наличие двух маленьких дочек стало причиной того, что вслед за мной никто не называл его иначе, как "папаша Мюллер".

Кстати, мне повезло, что инженеры приехали не неделей позже. Через неделю у Дарьи Федоровны кто-то из родни помер в городе, и она почти на десять дней уехала, "отпросив" заодно и Дуню, чтобы сготовить на поминках. И тут-то оказалось, что и одежда сама не стирается и не гладится (что наплевать, в цеху и не заметно это особо), и из еды в доме почему-то есть лишь хлеб и молоко. В цеху столовая неплохая конечно, но, боюсь, современные инженеры не оценили бы такого "комфорта" – ну а в результате Юра и особенно Генрих (задержавшийся из-за закупки соды на две недели) "хозяина" класса "студент голодный, самостоятельный" так и не встретили и формального уважения к "главе фирмы" не потеряли.

Кроме соды я до ледостава успел запастись и песком. Казалось бы – эка невидаль! Только вот стекло, сваренное на местном песке, оказалось приятного бутылочно-зеленого цвета. Судя по книжкам, из-за наличия железа в этом самом песке. Но вот недалеко от Камышина мне удалось приобрести (строго за наличный расчет, поскольку все поступления в банк шли в погашение кредита) купить десяток десятин земли, где песок был гораздо чище. Место не очень удачное, до Волги было верст десять, а до железной дороги и вовсе полста – но с окончанием сельхозработ крестьянские савраски высвободились и я натаскал к себе песочку этого тонн пятьсот. Стекло все равно получалось немного зеленоватое, но лишь чуть-чуть, в окнах зелень была уже почти незаметна.

В ноябре стекольный цех заработал, наконец, на полную мощность. Невелика она была, эта мощность, в сутки едва-едва делалось по три сотни полутораметровых листов оконного стекла. Или – по две сотни "зеркального", шестимиллиметрового. Но при нынешних ценах местный рынок я практически монополизировал и мастерская сразу стала приносить почти тысячу рублей ежесуточно. Уже – прилично, правда если не принимать во внимание того, что запаса соды мастерской этой хватит от силы на пару месяцев.

А если принимать – то "предчувствия меня не обманули": варка стекла остановилась аккурат за день до Рождества. Обидно – но за два месяца стекло принесло мне ровным счетом пятьдесят тысяч дохода – и это после того, как я рассчитался по всем кредитам. Теперь уже есть, на что Россию спасать, точнее – есть, с чем начинать это спасение. И это – радует.

Глава 11

Павел Никитич появился в городе, будучи тридцати шести лет от роду. Откуда и почему судьба закинула его в Царицын – осталось покрытым мраком тайны, и не потому, что в истории его появления было что-то действительно тайное, а просто потому, что это было никому не интересно.

Впервые приехав в город, Павел Никитич носил гордое имя Поль, отчества не носил, а фамилия его за последние четверть века так и не изменилась. Поэтому на воротах основанного им металлического предприятия именно фамилия и значилась: белые буквы "Котельный завод Барро" на выкрашенной синим цветом жестяной вывеске буквально стали визитной карточкой Царицына. По крайней мере для тех, кто въезжал в город по железной дороге, поскольку завод располагался рядом с вокзальной площадью и эта вывеска была первым, что видели выходящие из вокзала люди.

С годами старейший металлический завод города рос и расширялся, но и хозяин завода не молодел. И если вначале своей царицынской карьеры он большую часть времени проводил в цеху, собственным примером показывая рабочим, как правильно делать всякие железяки, то теперь в цех он заходил лишь посмотреть, как скоро будут выполнен очередной заказ. Впрочем, и это он делал больше по привычке: срочных заказов почти не стало, а не срочные – их тоже было гораздо меньше, чем мог выполнить завод. На окраине города соотечественники выстроили новый, воистину огромный завод, на который и ушло большинство столь нужных Полю Барро заказов.

Но хуже всего было то, что основной заказчик – железная дорога – вообще перенесли срок последнего заказа на полгода, и на горизонте явно обозначился призрак банкротства: кредит, взятый для закупки сырья, отдавать было попросту нечем. Поэтому Павел Никитич, когда к нему в контору пришел посланец бельгийской компании, долго не раздумывал: лучше быть достойным французским рантье, попивающим винцо со своего виноградника под Орлеаном, чем нищим разорившимся промышленником в оказавшейся столь коварно негостеприимной России.

Но и в России есть вполне достойные люди. Например, молодой инженер, на заказах которого завод фактически и держался последние полгода. Надо бы ему на прощанье сделать небольшой подарок – ведь если контракт с бельгийцем будет подписан, то и подарок получится за его счет. Действительно – а пусть бельгийцы подавятся!

– Александр, сегодня вы можете сэкономить множество денег…

Пятьдесят тысяч – это уже очень приличные деньги. Конечно, на всю Империю их не хватит, но на личные нужды очень одинокого попаданца этого вполне достаточно. Хотя, наверное, все же не вполне. Скажем, на первоочередные нужды.

Последний раз книжку "про индейцев" я читал классе так в третьем. Не Фенимора какого-нибудь Купера, в вовсе даже вроде как бы Брет Гарта – но точно не помню. Короче, что-то про нелегкую судьбу индейцев и про то, как злобные белые убивали бизонов, а мясо оставляли гнить в саванне.

Чуть позже, классе в четвертом-пятом, я прочитал, что гадкие белые делали это вовсе не назло индейцам, а ради ценных шкур – и живо представлял себе бравых ковбойцев, бороздящих заснеженные просторы прерий укутанными в теплые бизоньи шубы. Но классе в шестом, увидев бизона в зоопарке, я вдруг сообразил, что шуба из коровьего меха, пусть даже и заокеанского, может придтись по душе лишь мазохисту или наоборот религиозному фанатику: тяжелая как бревно, жесткая как фанера шкура, да еще не греющая – это не для слабых духом граждан. Так что вновь я решил, что шкуры – лишь гнилая отмазка, а бизонов белые убивали чтобы индейцев голодом заморить.

И лишь сейчас, после того как прошедшая через фёдоровскую адскую машину молния отправила меня сюда, мне открылась истина: бизонов убили не борцы с индейцами. Бизоны пали жертвой промышленной революции.

Все приобретенные мною станки (равно как и практически все станки в мире, мною не приобретенные) приводились в движение от паровой (водяной, или, как у меня, электрической) общей машины через трансмиссию. Приводились не духом святым, а ременными передачами. И вот эти-то ремни и делались из бизоньих шкур!

Конечно, делались они и из других шкур тоже: свиных, коровьих… Только вот Россия избытком свиней не страдала, а коровья шкура была куда как тоньше и слабее бизоньей, так что даже в Нижнем владельцам заводов приводные ремни предлагались больше американские, как раз из бизонов. Из свиней тоже были – и сильно дешевле. Но и сильно хуже, так что народ предпочитал все же заокеанские.

Лично мне бизонов было жалко. А еще больше было жалко выкидывать деньги на ветер. Потому что даже бизоний ремень редко выдерживал больше месяца работы, а стоил он очень немало – для токарных станков я брал их по двенадцать рублей, а для зуборезного один ремень стоил четвертной, а нужно их было два. Но и это не столь важно, важно то, что станки, вращаемые общим приводом, сильно влияли друг на друга, что часто вызывало брак. Дошло до того, что при изготовлении поршней, поршневых колец и коленвалов пришлось запрещать одновременную работу нескольких станков: при той точности, которая требовалась для этих деталей, брак от рывков привода был практически гарантирован.

Поэтому первоочередной нуждой одинокого попаданца оказалась электрификация станочного парка. Тем более электричества у меня стало уже завались: перед Рождеством был запущен второй генератор и мощность "приусадебной ТЭЦ" достигла четырехсот киловатт. Поскольку у меня был свой зуборезный станок, коробки передач для модернизируемых станков я мог сделать сам – и посему Юра Луховицкий занялся их проектированием. Ну а я занялся электромоторами.

Мне, правда, проектировать их не требовалось, электрические моторы продавались, причем самые разные, и купить их был совсем не сложно. Вот только в силу каких-то неведомых мне обстоятельств моторы в продаже были все как один на тысячу, или полторы тысячи вольт. И даже – на три тысячи, а на двести двадцать или триста восемьдесят вольт – ни одного. Поэтому точнее будет сказать, что "мне не требовалось их проектировать с нуля".

Однако моторы были не очень дорогими (хотя и очень большими и неуклюжими): сименсовский мотор "на три лошадиных силы" в Нижнем продавался всего за пятьдесят пять рублей. Пришлось вспомнить курс физики, даже залезть в библиотеку Казанского университета – больше нигде нужных книжек не нашлось, но мне удалось пересчитать обмотку сименсовского мотора для переделки его на триста восемьдесят трехфазных или двести двадцать однофазных вольт. И за две недели до Рождества я приехал в Царицын с тремя такими моторами.

Одно было у моторов хорошо: они изначально предназначались для ремонта. Длиною в десять дюймов и диаметром в пятнадцать эти "колеса" обеспечивали идеальный доступ к обмоткам (которые вероятно предполагалось ремонтировать чуть ли не каждый день). Так что выкинуть старые обмотки и намотать новые оказалось делом нехитрым, хотя и очень грязным: изоляцией проводам служил асфальтовый лак. Сам по себе он не очень пачкался, но провода (нагреваясь при работе) его слегка размягчали, и обмотки слипались – так что разматывать их приходилось тоже горячими. Но ничего, справились – и к Рождеству у меня появились три трехкиловаттных мотора на двести двадцать вольт.

Этими тремя моторами я запланировал переоснастить три новеньких токарных бромлеевских станка, но выяснилось что данный корм оказался совсем не в коня: шпиндели станков (которые изначально вращались со скоростью меньше сотни оборотов в минуту) были так хреново сбалансированы, что станки начинали дико трястись уже на трехстах оборотах. Поскольку Юра Луховицкий все же занимался другой работой, балансировку он "спихнул" на Васю, а Никодимов – переманил мастера-токаря с французского завода. Что стало поводом визита (хотя, как я понял, довольно формального) Евгения Ивановича Чаева:

– Александр Владимирович, лично я понимаю ваши нужды в хороших рабочих, но должен сказать, что руководство завода уже выражает некоторое недовольство уходом к вам наших лучших рабочих. У вас это лишь личные мастерские и вы в обществе заводовладельцев не состоите, но думаю, вас стоит знать что владельцы в городе имеют договоренность высокими окладами рабочих друг у друга не сманивать – и ваши действия могут быть неверно поняты многими…

– Но я и не сманиваю, у меня оплата ниже, чем на вашем заводе. Если вы насчет Портнова – так у вас он получал в месяц шестьдесят рублей, а у меня его оклад – сорок пять. Про договоренности владельцев заводов я знаю, но я, хоть сам и не договаривался, их не нарушаю.

– Тогда не очень понятно, что же к вам лучшие рабочие-то уходят – неуверенно произнес Чаев. Обвинять меня в прямой лжи он не хотел, но и поверить моим словам не мог – Или я чего-то не знаю?

– Вероятно, просто не обращали внимания. У меня рабочие получают удобную и недорогую квартиру от завода, дети их обучаются в заводской школе. Питание бесплатное в цехах, опять же недорогая столовая для семей рабочих. Мелочи, и мелочи копеечные – но рабочим это нравится больше чем высокие оклады. Ну и, вероятно, тоже немалую роль играет то, что работа просто интереснее…

– Вот уж не думал, что рабочих интересует чем они занимаются.

– Интересует, если за этот интерес они премии получают. Вот у меня в цехе, на специальном щите, висит список задач, которые нужно решить. Не школьных – рабочих. Например, придумать как что-то сделать быстрее, лучше и дешевле. И для каждой задачи написан размер премии за ее решение. Скажем, у меня висела там задачка как поршневые кольца делать быстрее и точнее. Двое рабочих решение придумали – и получили по сто двадцать пять рублей каждый. А таких задачек в списке – с полсотни…

– Так это значит инженеры ваши плохо работают, такие задачи решать – это их забота.

– Ну, инженеров у меня пока лишь двое, и у каждого своих задач больше, чем можно решить вдесятером. Мюллер проектирует цементные печи, а Луховицкий – целый содовый завод. Рабочие же станки в общем-то знают, да и сметка есть – и вполне способны несложные задачи решить самостоятельно. Не все рабочие, и не все задачи – но результат все равно получается положительный. И для рабочих, и для меня. Ну а если вы знаете инженеров, которые ищут лучшей работы – то буду благодарен, если вы им меня отрекомендуете. Мне вот, например, сейчас станков двадцать надо на электротягу перевести… Кстати, я как раз собрался принимать у строителей инженерный дом – не желаете посмотреть, какие условия я инженерам хочу предложить?

Чаев жил не в самом Царицыне, а в жилом городке французского завода, именуемом "маленькая Франция". Вообще у завода таких "городка" было два – еще "большая Франция", где жило руководство завода – но там было всего с десяток особнячков. В мелкой же "Франции" домов было три десятка, и в них жили французские техники и русские инженеры (каждый в своем доме) и рабочие-французы в небольших квартирках в трех многоквартирных домах. Правда, в "большой" дома стояли в окружении маленьких садиков, так что "маленькая" была на самом деле меньше, но только по площади. Оба городка были с мощенными кирпичами улицами, обрамленными кустами, а между ними размещался небольшой парк. То есть, по местным понятиям, жил Евгений Иванович в элитарных условиях. Но осмотр нескольких квартир в моем "инженерном доме" наглядно показал ему убогость нынешней "элиты". И ладно бы теплый сортир с унитазом – я уже выяснил, что такого устройства Россия пока не знала (впрочем, не знала и "просвещенная Европа" тоже, насчет Америки – не в курсе), однако в моем доме он такое уже видел, равно как центральное отопление и горячую воду.

Но вот кухня со встроенной мебелью его почему-то добила:

– У вас действительно есть что предложить вашим работникам. Откровенно говоря, я бы и сам с удовольствием перешел бы к вам, но у меня, к сожалению, контракт на пять лет, и осталось почти три до его истечения…

– А за нарушение контракта какие наказания?

– Я буду должен выплатить полугодовой оклад, так что…

– Насколько я помню, у вас оклад что-то меньше двухсот рублей?

– Сто семьдесят.

– Я вам могу предложить подъемные, это у нас в Австралии принято платить специалистам за переезд к месту работы… Тысячу рублей, возвращать их не надо. И – тоже контракт, но не на срок, а, скажем, на перевод всех нынешних моих станков на электромоторы. Я думаю, что тут работы примерно на полгода, а то и год – но потом, надеюсь, мы и дальше продолжим сотрудничество. Тем более, что оклады инженеров у меня – двести пятьдесят рублей.

Евгений Иванович думал над моим предложением до следующего утра, но я практически не сомневался в его согласии. И не считал, что сильно переплачиваю – Юра проектировал перевод на электромотор одного станка почти два месяца, а у меня разных моделей станков было шестнадцать: одинаковых было как раз три токарных "бромлея" и два кунавинских сверлильных, кое-как переделанных для хонингования цилиндров.

А деньги на зарплату новому инженеру – были. Еще в начале декабря все восемнадцать моих тракторов (семь было сделано в октябре и восемь – в ноябре) получили новые коробки передач. От старых они отличались дополнительной ступенью, и на этой новой, "автомобильной" по сути ступени они могли ехать уже довольно быстро. Например, по льду Волги с прицепленными санями на пять тонн груза они мчались со скоростью до сорока километров в час. Конечно, сорок было максимальной скоростью, в среднем тракторные обозы давали все же чуть больше тридцати, но и это было раз в пять быстрее конных саней. Правда колеса для этого ставились уже просто железные с шипами, а полозья саней с отогнутым вниз стальным рантом льду работали как коньки – но трактор с грузом за день совершал по Волге рейс до Камышина и обратно. При стоимости перевозки всего гривенник за пуд (что в полтора раза дешевле обычной "обозной" цены) каждый из тракторов приводил мне почти по пятьдесят рублей в день – при том, что экипаж из двоих трактористов на машину в день получали по два рубля с полтиной: тракторные сани ходили полностью груженными в обе стороны. В декабре была построена еще дюжина тракторов, а после того, как третий (специально закупленный) кунавинский станок стал первым электрическим хонинговальным, уже в феврале моя "приусадебная мастерская" стала выпускать по трактору в сутки.

Уже с декабря трактора стали выпускаться с тридцатишестисильными моторами: я просто повысил степень сжатия до шести вместо прежних четырех с половиной. Правда обновленный мотор уже не мог, в отличие от прежнего, работать на керосине, но пока и бензин был дешевле керосина, и нехватки бензина не было. Да, бензин был откровенной дрянью, с октановым числом вряд ли больше шестидесяти, но с добавкой десяти процентов спирта он получался очень даже приличным. Со спиртом же у меня проблем не было.

Камилла свое обещание насчет содового завода исполнила досрочно, и вместе с Юрой спроектировала установку по производству почти что тонны соды в сутки. Я даже удивился, насколько несложным оказалось это содовое производство – самой действительно сложной его частью была установка по регенерации аммиака, состоящая из трех "водяных" и двух "воздушных" насосов. Аммиачная вода "добывалась" правда далековато, в Юзовке – ее производил тамоший коксовый завод, но на установку ее нужно было всего полсотни пудов, а потери аммиака при регенерации составляли менее процента в сутки, так что расходы на ее доставку были, в общем-то, невелики.

Поскольку простой стекольной печи из-за отсутствия соды больно бил по моему карману, строительство содового цеха я начал уже в ноябре, сразу после появления эскизного проекта, причем строить я его начал фактически зимой, внутри большого деревянного отапливаемого сарая. Такой подход стоимость строительства минимум удваивал, но уж больно велика была ожидаемая выгода, тем более что в цеху я намеревался поставит сразу две установки. Насосы, трубопроводы и прочую техоснастку я заказал на Сормовском паровозостроительном, кое-какие мелочи взялся изготовить Илья…

А Камилле стало вдруг почти нечего делать. То есть она немного следила за стройкой – проверяла качество возводимых внутри коробки цеха "реакторов", представлявших собой примерно двухкубовые ванны, покрытые изнутри кафелем, писала "должностные инструкции" будущим рабочим и мастерам-технологам, но в общем-то работы у нее было часа на два в день и ей было скучно. Вдобавок она вдруг решила, что раз работа практически сделана, то я ее вероятно скоро уволю – и с таким настроением как-то в середине ноября она пришла ко мне:

– Ну что, Саша – мы с ней перешли на "ты" практически с первого дня работы – теперь женщина-химик соду почти сделала и она снова никому не нужна? Я все инструкции закончу через неделю… мне уже начинать собираться?

– Ну, во-первых, соды ты мне сделала маловато, всего тонну в сутки, да и то я этой соды видел фунта с два, а остальное пока лишь обещано. Хотя сделать ее больше народ и без твоего участия теперь сможет, это да. А вот многое другое без тебя пока мне сделать никто не сможет. Мне, например, шины к тракторам делать не из чего. А ты сможешь мне сотворить дешевую резину?

– А чего ее делать, тебе ее Володя Чугунов сделал. Сажа у тебя своя, сера – есть, а каучук – он в Америке растет…

– Дорого он там растет. Ты мне искусственный сделай, химическим способом. Для начала например бутадиеновый… а лучше – сразу бутадиен-стирольный.

– Какой? А как? – с лица Камиллы сразу исчезло выражение печального расстройства – стирол я знаю, а бутадиен – это что?

– В справочнике посмотришь. Основной вопрос – не что это, а как его много получить. Я знаю, что получить его можно из обычного спирта, а вот как – придумай сама.

– Из спирта дешево не получится, спирт сам дорогой…

– Как дешево получить спирт – это я тебе потом расскажу, ты мне сначала бутадиен из него сделай.

– Но тогда мне нужно будет очень много спирта для опытов… наверное.

– Тогда сначала сделай ректификационную колонну и начинай гнать спирт…

В результате этого разговора рядом с коробкой ТЭЦ за неделю возникло полдюжины избушек-времянок с бродильными чанами, госпожа Шешинцева выгодно продала двенадцать тысяч пудов отрубей, а еще через десять дней в подвале моего особняка заработали сразу пять стеклянных "лабораторных" установок, выпускающие почти двести литров спирта-ректификата в сутки. Ну а трактора потребляли спирта в день по пять литров… Правда, недели через две я сообразил, что простой перегонный куб проблему качественного бензина решает проще и дешевле, но главное – удалось закрепиться на весьма прибыльном рынке. Ибо прибыль очень нужна для спасения России от всех бед. Собственно, только она и нужна: остальное – купим.

Причем купим, как оказалось, довольно легко – уж больно дешевы стали некоторые товары производственного назначения. Кризис перепроизводства – так там у классиков? Причем дешевело не только сырье и материалы.

Познакомился я с Полем Барро – владельцем первого в городе "металлического" завода – довольно близко, как может познакомиться лишь человек, чуть ли не еженедельно заказывающий на его заводе всякие железные штуки. Общий же интерес привел к тому, что и в "пончиковой" на вокзале мы обедали вместе довольно часто, обсуждая текущие и предстоящие мои заказы. Почти еженедельно – но в связи с Рождеством и Новым годом я не встречался Барро уже с месяц. Однако настало время новых заказов, и я снова оказался в знакомой конторе напротив вокзала.

– Александр – Поль всегда называл меня именно так, только полным именем и без отчества – сегодня вы имеете возможность заказать все что угодно и сэкономить множество денег. На все заказы вы получите скидку в тридцать процентов. Так что заказывайте как можно больше, все, что вам может понадобиться до апреля.

– У вас какой-то праздник?

– Можно и так сказать. Я уже не молод, вдобавок новый завод отнял у меня заказы на болты к рельсам, а они у меня составляли две трети работ. Так что я решил отправиться на покой, а завод продать. Точнее, мне предложили продать завод и цену хорошую назвали – мне хватит и на виноградник под Орлеаном, и на то, чтобы на этом винограднике ничего не делать.

– И сколько, если это не секрет? И кому продаете?

– Бельгийский торговый дом Гардиена предложил четверть миллиона франков. Это очень неплохие деньги, мне вполне хватит прожить остаток жизни в уюте, и внукам будет что оставить.

Я быстренько (насколько сумел) прикинул в уме:

– Это, если я правильно прикинул, чуть больше девяноста тысяч рублей?

– Девяносто две с половиной. Сейчас приму ваш заказ – и отвечу им согласием. А в апреле вы будете договариваться уже с новым управляющим, я слышал, что они собираются назначить некоего Валлеса. Он, по крайней мере, инженер – в отличие от меня.

– Поль, вы сообщили мне не самую приятную новость. Но я на самом деле рад, что вы поделились ею со мной. И я столь же открыто поделюсь тем, что я по этому поводу думаю. – Поль уже давно познакомился с моим несколько непривычным для "здесь и теперь" лексиконом и с интересом поглядел на меня.

– Я предлагаю вам продать ваш завод не каким-то бельгийцам, а мне. За это я вам обещаю, что имя ваше останется на вывеске завода. Ну а поскольку франков у меня нет, я вам предложу за завод сумму в рублях, но тоже круглую: сто тысяч. Заодно сэкономите и на телеграмме в Бельгию…

– С вами всегда было очень интересно говорить, Александр. И очень приятно. Знаете, я приму ваше предложение, и не потому что вы предлагаете больше денег, а потому, что вы сначала подумали о моем имени. И когда вы сможете выплатить мне ваши сто десять тысяч?

– Поль, не нарушайте красоту картины. Пятьдесят наличными, и я принимаю на себя ваши обязательства по кредиту в Волжско-Камском банке.

– Но там меньше пятидесяти тысяч…

– И уже почти пять тысяч процентов набежало, все вместе больше ста двух будет. Договорились?

С одной стороны я, конечно, несколько переплачивал: наверняка бельгийцы эти реальную стоимость завода подсчитали до копеечки. Ведь самые "молодые" на заводе два токарно-винторезных станка были выпущены в далекой Франции в восемьдесят втором году. Но, с другой стороны, у Барро мало что работало почти сорок человек с приличной квалификацией, у него имелась и очень неплохая чугунолитейка. Я, может, и получше бы построил (и давно собирался это сделать) – но на строительство уйдет месяца три-четыре, а тут – готовое производство, да еще на трех с лишним гектарах в центре города у железной дороги. Плюс еще небольшой (все же поболее чем в полгектара) пустырь за заводом. Так что о затратах я не пожалел.

Тем более что я поставил еще одно условие:

– Только уговор такой будет: до первого апреля – если я не найду толкового инженера раньше – вы продолжите оперативное управление заводом.

Поль предложение принял – хотя я в этом практически и не сомневался: понятие "банковской тайны" по крайней мере в городе было незнакомо (о сумме его долга я вообще случайно в банке услышал), а то, что Барро пятидесятитысячный кредит отдать будет не в состоянии, было понятно всем: основной продукцией завода теперь были все же не котлы, а болты для рельсов, ну а когда заместителем начальника станции становится зять второго в стране производителя рельсов…

Хотя не совсем, в общем-то и зять: Елена Андреевна была что-то вроде двоюродной племянницы того самого Белосельского-Белозерского, но и такого родства хвалило, чтобы рельсы на дорогу шли не с соседнего французского завода, а с далекого Урала. Ну а чтобы хоть как-то компенсировать (для акционеров, по крайней мере "внешне"), удорожание рельсов, болты к ним заказали подешевле, на новой французском заводе. Понятно, что у Барро в такой игре шансов на выигрыш не было. А у меня как раз нужная сумма на счету поднакопилась, и сделку мы оформили в тот же день, двадцатого января.

Своя литейка убирала огромное количество проблем, и главное – позволяла мне самому планировать производство моторов (на французском заводе литье было паршивого качества, а в железнодорожной мастерской литейка вообще запускалась один-два раза в месяц). Правда и завод Барро высоким качеством литься не "страдал", мой первый заказ на полсотни цилиндров рабочие сделали, отправив на переплавку больше сотни полностью бракованных, да и мне пришлось просто выкинуть пару десятков со скрытыми дефектами. Так что сейчас большой заказ на отливку цилиндров и головок я разместил в Нижнем, у купца, торгующего каслинским литьем. В результате заготовки цилиндра с головкой выходили мне почти в десять рублей, но на местных чугунолитейках я тратил даже больше из-за огромного процента брака. Однако у Поля не было денег, чтобы нанять более умелых литейщиков, а у меня были и деньги, и желание эти проделать.

Поэтому Вася Никаноров уже вечером двадцатого отправился в Касли, формально – как "представитель заказчика" с просьбой ускорить поставку, а фактически – с задачей сманить тамошних специалистов. С задачей он справился очень легко – оказалось, что уральские мастера тридцать рублей в месяц рассматривали как величайшее счастье, а уж подмастерья… На предложенные Васей пятьдесят рублей клюнули сразу трое, и в середине февраля я получил уже собственные изделия. Вот только понять бы, как их выгодно пристроить в условиях этого самого кризиса…

Глава 12

Федор Иванович Чернов никогда не читал романов Булгакова. По той простой причине, что Михаил Афанасьевич не успел их еще написать, поскольку едва только буквы выучил. Но мысли, крутившиеся в его голове во время часовой поездки за город, были вполне булгаковские.

– Вот свезло, так свезло – размышлял Федор Иванович, – и ведь в голову не могло придти, что небольшой заказ от местного судовладельца так круто – и, главное, приятно – изменить жизнь провинциального техника-строителя.

Вообще-то жизнь техников – вовсе не сахар с патокой. И, если уж совсем быть честным, и не сахар даже без патоки. В особенности для молодого "архитектора", без имени. Впрочем что – имя? Купцы, чьи заказы могут принести хоть какой-то доход, выделываются друг перед другом, норовя разместить заказ в какой-нибудь французской архитектурной мастерской. Плевать, что для Царицына французский проект столь же пригоден как шалаш из пальмовых листьев для Сибири, главное, чтобы иностранный был.

Повезло, когда молодой совсем судовладелец, Саша Ионов, с которым еще в гимназию вместе бегали, заказал проект нового дома. На новый пароход потратился, вот и заказал проект подешевле. Двести рублей за три месяца работы – деньги невелики, но все же заработок: обычно на строительстве домов для мещан и таким деньгам радуешься, разве что при этом и за стройкой следишь – а тут, кроме рисования, ничего и не требовалось. Строить-то Саша собирался года через два.

Зато приятель его этот дом строить взялся уже в конце апреля. Странно строил, необычно – но быстро. И – удобно. А когда оказалось, что от исходного проекта в доме вообще мало что осталось, совсем было Федор Иванович решил сменить профессию, считая себя к ней более не годным. Да не случилось – приятель этот его же, Федора Чернова, к себе в партнеры позвал. Да, работы теперь стало невпроворот – но и денег появилось много. Все теперь хотят дворцы по цене плохонького домишки получить, вон уж и на другой год заказов набрали за три дюжины. И сейчас Федор Иванович Чернов снова ехал в поместье своего партнера – узнать, брать ли еще на будущий год шесть больших заказов. Самому-то боязно столько работы набирать – а вдруг не справимся?

Мутновато-полупрозрачный кусок какой-то дряни Камилла бухнула мне на стол в конце января девятисотого года. После чего села на кресло с другой стороны стола и, хитро прищурясь, стала меня молча разглядывать. Не дождавшись ожидаемой реакции, она порылась в сумке и выложила рядом кусок чего-то желтовато-молочного.

– Ну и что это? Если ты ждешь какой-то реакции, то напрасно – я не умею взглядом пронзить вещь и познать ее суть.

– Это – то, что ты просил, бутадиеновый каучук. А это – бутадиен-стирольный.

– Послушай, как тебе это удалось? Ведь и месяца не прошло…

– Почти два. Ну с бутадиеном – понятно, это просто – чтобы из спирта сделать дивинил, нужно сначала его дегидрировать, а потом дегидратировать. Дегидрация делается на диатомтиовой земле, по Гофману, дегидратация – понятно, на окиси цинка. Ну а для конденсации уже самого дивинила – окись магния. Только чтобы все три процесса одновременно шли, температуру пришлось поднять на сто градусов, поэтому на неделю подзадержалась – не сообразила сразу. Дальше – вообще просто, полимеризация на натрии, по Кракау – он в Вестнике Электротехнического института в позапрошлом году описал способ. Вот со стиролом пришлось помучаться, пока нашла описание Фриделя на французском – почти месяц и прошел. Но учти – спирта нужно много: на фунт бутадиена нужно даже больше двух фунтов спирта. Так что давай, рассказывай как дешево получить много спирта. Но учти – я уже попробовала сернокислый синтез из этилена, и он мне не понравился.

– Отлично. Правда, из всего что ты сказала, самое понятное для меня слово – кракау, так что перейди на русский и расскажи как получать тысячи тонн каучука. А насчет спирта – ты слышала такое слово – "гидролизный спирт"? Опилки там, или торф кислотой превращаются в сахара, а потом обычные дрожжи…

– Я знаю. Вот только для этого нужно много соляной кислоты. А чтобы ее сделать – нужно много серной. Ты мне построишь завод для выделывания серной кислоты?

– Да хоть два завода, если ты скажешь из чего ее делать и как. И не словами скажешь – уточнил я, увидев, что Камилла уже готова снова поделиться со мной новыми химическими терминами – а напишешь на бумажке, и приложишь к ней чертежи всего того, что будет эту кислоту делать…

Да, с ее абсолютной памятью на всякую химическую белиберду оказывается и синтетический каучук сделать просто. Все уже придумано до нас: вон, оказывается, и стирол уже с четверть века широко известен, и все катализаторы для синтеза каучука в справочниках описаны. Фиг придумаешь что-то новое! Правда, пока найдешь хорошо забытое старое… судя по всему, у Лебедева, который в моем будущем этот каучук придумал, не было Камиллиной "домашней библиотеки", в которой, по-моему, было все, изданное в Европе за последние полвека и хоть немного относящееся к химии. И тем более не было Камиллиной памяти.

Гениальные люди гениальны во всем, а в том, что Камилла гениальна, сомнений у меня не было. Поэтому я даже и не удивился, когда на следующий же день получил от нее документ, в котором подробно описывалась технология строительства спиртозавода (а заодно и всего промышленного производства резины). С разбивкой по пунктам, простым и понятным языком:

"а) Для производства каучука нужно много спирта, для производства спирта нужно много кислоты. Проще получать серную кислоту, поэтому найми инженера, который спроектирует и построит тебе завод серной кислоты.

б) Нужен еще металлический натрий, поэтому найми другого инженера, который спроектирует и построит завод по получению натрия (например, из соли). Заодно получится много соляной кислоты, которая тоже пригодится.

в) Заодно найми толкового инженера, который спроектирует и построит тебе сам каучуковый завод.

г) А если хочешь каучук бутадиен-стирольный, тем же способом построй завод по производству этилена, стирола и других нужных реактивов. Список всего нужного прилагается.

P.S. А в гимназии, которую я окончила, строительству заводов не учили, так что в следующий раз сперва подумай, кому чего поручать, потому как ты инженер, не я".

И, самое обидное, она была права на сто процентов.

"Волжско-Камский листок" получил от меня очередные двадцать пять рублей и две недели честно давал объявления о моих новых вакансиях. Несмотря на то, что объявление было, по современным меркам, дурацким – "На постоянную работу требуются инженеры, умеющие проектировать и строить химические заводы", его размещение в довольно популярной газете привело к частичному успеху – частичному лишь потому, что откликнулся лишь один инженер, взявшийся построить завод по производству серной кислоты. Александр Антоневич, несмотря на свою вроде бы польскую фамилию, был белорусским дворянином из старинного, но беспоместного рода, проживающего более ста лет в Орше.

Из Орши он принес своеобразную манеру разговора (в городке почти треть жителей были евреями) и заметную нелюбовь к "иудиному племени", а из Варшавского университета – расширенный набор знаний и умений, так как учился он в нем шесть лет, и первые два года – на химика.

От завершения химического образования от отказался, по его словам, из-за "вонючести занятия", но и основы оного помогли ему легко найти общий язык с Камиллой. Но вот от проектирования нового – резинового – производства он отказался.

Остальные перечисленные Камиллой заводы строить было некому, и пришлось мне – опять же по совету этой гениальной дылды – ехать в столицу. Но перед этим – все же поставить Антоневичу задачу.

Саша Антоневич приехал ко мне в поместье, предварительно прислав телеграмму, так что его тут ждали. Я и раньше слегка "обюрократился" (главным образом по причине постоянных занудливых "поучений" Дарьи), кабинетом обзавелся, секретаршами – и вообще переехал в квартиру в инженерном доме, используя теперь свой особнячок исключительно в роли офиса. Так что господина Антоневича я принял, что называется, при всем параде.

Откровенно говоря, мне его круглая физиономия, обрамленная какой-то шкиперской реденькой рыжеватой бороденкой и снисходительный взгляд не очень понравились, но особо выбирать не приходилось: все же он был единственным, кто откликнулся на мое объявление. Поскольку я в химии понимал лишь то, что это – наука, то в качестве "должностных обязанностей" я зачитал ему запросы Камиллы в части производства кислоты, сообщил, что работа – не контрактная, а постоянная и оклад у меня инженеры имеют по двести пятьдесят рублей в месяц.

– В вашем объявлении написано что предоставляется благоустроенное жилье. Можно его посмотреть или я все же должен его подыскивать сам, а вы его потом оплатите? И еще вопрос, даже два: где намечено строительство и оклад будет выплачиваться с начала строительства или с начала проектирования?

– Сейчас вам секретарь покажет квартиру. А оклад вам будет начисляться с момента вашего согласия на эту работу.

Послав одну из секретарш с Антоневичем осматривать жилье, я, как и всегда до обеда, занялся бумажной работой: ее стало уже очень много, и она отнимала у меня ежедневно часа минимум по три.

Но в этот раз серьезно поработать я не успел. Не прошло и получаса, как дверь в кабинет открылась и Антоневич, все с такой же миной брезгливого превосходства, проследовал в "гостевое" кресло и голосом, полным явно демонстрируемого недовольства, поинтересовался:

– Ну и где прикажете кровью расписываться?

– Кровью?

– Конечно. Ну не будете ли вы мне, глядя в глаза, утверждать, что человек, предлагающий интересную работу и при этом предоставляющий райские условия, не является посланцем дьявола? Хотя, глядя в ваши честные глаза, я склонен даже думать, что как раз это-то вы утверждать и сможете, поскольку на такое способен лишь дьявол собственной персоной. Так что будем считать, что мою бессмертную душу вы уже купили, но один вопрос остался: где строить?

– Вот об этом я еще и не подумал – процитировал я по памяти незабвенного Хитруковского Винни – надо сначала прикинуть, где можно будет сырье нужное добывать, а я просто не в курсе что для этого производства нужно. Так что – жду ваших предложений.

– Тогда – наводящий вопрос: а сколько вы собираетесь вырабатывать кислоты?

– А мне-то откуда знать? Кислота Камилле нужна. Много. Раз ей потребен завод, то, наверное, тысяч сто тонн в год. Или миллион – у нее уточните, я в данном случае работаю лишь как передаточное звено.

– Я вот сижу сейчас и размышляю: измельчал нынче дьявол или, наоборот, опыта набрался? С одной стороны, подписи кровью больше не требует, чернилами обходится. А с другой – и без крови так соблазняет! У вас небось уже и контрактик подготовлен? Давайте, я подпишу.

– Скажите, господин Антоневич, вы желаете платить квартирный налог?

– Извините?

– Видите ли, у меня нет наемных рабочих, нет наемных инженеров… у меня в поместье живут мои гости, которые – сугубо из личного любопытства – занимаются различными изобретениями и делами. Ну а я – из чистого альтруизма и по дружбе, конечно же, им в этих делах слегка помогаю… в том числе и финансово. Я понятно объясняю?

Антоневич задумался:

– Как дворянин, квартирный налог я не плачу, однако у вас, я гляжу, очень интересный взгляд на вещи. Так это у вас там – он указал в окно – вовсе не завод стоит?

– Что вы, это моя домашняя мастерская. Люблю, знаете ли, на досуге с железками поковыряться.

Мой визави улыбнулся:

– Я тоже… люблю, знаете ли, строить всякие химические мастерские. С детства люблю, меня ведь хлебом не корми – дай построить заводик химический. Дорогой друг Саша, ты не против, если я через недельку приеду к тебе погостить с семьей? До зимы хотя бы.

– Буду рад. Но, поскольку не могу потерпеть, чтобы друзья мои мою же дружбу оплачивали из своего кармана, прошу зайти в кабинет на первом этаже, где на двери смеху ради написано "Бухгалтерия", и возьми рублей двести на переезд. И, кстати, мебель, кроме особо памятных вещей, везти с собой не советую: если ты обратил внимание, гостевые квартирки неплохо уже меблированы.

Не через неделю, а через десять дней Антоневич снова появился в моем кабинете. Ну, задержался со сборами, с кем не бывает. Тем более претензий у меня к нему не было: за время отсутствия он открыл неподалеку, в Саратовском уезде, целых три месторождения пирита – который, по его словам, являлся лучшим сырьем для производства этой самой кислоты.

Снова пришлось княжну Белосельскую попросить "о небольшой услуге", и в конце марта у дворянина Волкова появилось еще одно "родовое поместье". Очень странное – состоящее из трех совершенно отдельных земельных участков. Да, задолжал я Елене Андреевне изрядно…

А кроме месторождений (которые Саша "открыл" на обычной карте, купленной им на вокзале Саратова), он приготовил и примерную смету заводика по производству пятнадцати с чем-то тысяч тонн олеума (миллиона пудов). В предложенной смете меня удивила одна позиция – среди всяких чугунных освинцованных агрегатов и прочих кирпичей затесалась строчка с надписью "оксид ванадия" и суммой в пятнадцать тысяч рублей.

Выяснив, что "без ванадия тоже можно, но получится втрое дороже", я попросил построить заводик "в двойном размере": Антоневичу так и не удалось выяснить у Камиллы сколько же ей нужно кислоты.

Да и ни кому не удалось бы: Камилла была очень занята.

К марту выпуск моторов достиг необыкновенных величин, в сутки заводик выпускал два четырехцилиндровых "тракторных" моторов и по пять уже одноцилиндровых для мотоциклов. Собственно и всех прочих деталей для мотоциклов делалось по пять комплектов – и на складе, под который пришлось задействовать весь подвал механического цеха, к концу марта лежали части для сборки чуть ли не сотни мотоциклов. А вот собственно мотоциклов выпускалось всего один-два в день.

И проблема была не в том, что рамы, скажем, не успевали делать. Их не успевали красить.

Чтобы не было подтеков краски, раму красили семь раз очень тонкими слоями. И перед этим – еще и сурили. А после покраски – крыли в три слоя лаком. Да, работы в общем-то много, но главное заключалось в том, что все эти слои должны были еще и просохнуть перед следующим этапом, а на это в камере с температурой в пятьдесят градусов уходило сутки. При более высокой температуре краска начинала пузыриться, так что в красильном "цехе" каждая рама проводила аккурат двенадцать суток. А в сушильную камеру как раз дюжина рам с трудом и влезала…

Вот я в сердцах (и в присутствии Камиллы) как-то вслух и пожалел об отсутствии хотя бы глифталевой эмали: мол, и сохнет час, и блестит. А женщины – они же ушами не только любят, но и слушают. А если женщина – химик-фанатик, то незнакомый химический термин может легко довести ее до экстаза.

Чего только не наслушаешься в колхозных мастерских или в гаражах! Поэтому мне не составило труда объяснить влюбленной (в химию) женщине, что слово это – исконно русское, состоящее из глицерина (2 части, потому что в "гли" согласных две) и фталевого ангидрида (три части, потому что "фталь" содержит три согласных буквы). Ну а как их смешивать, чтобы получилась лаковая основа для краски – пусть останется задачкой для самостоятельного исследования, ибо мне некогда.

Способ получения глифталевой "олифы" она придумала довольно быстро, а теперь развлекалась, придумывая способы получения глицерина и этого самого фталевого ангидрида в промышленных количествах "из чего бог послал".

Ну а мне пришлось отправляться в столицу: видимо в Поволжье незанятые инженеры и химики закончились.

Звакафедрой столичного университета оказался веселым сорокалетним мужичком, с которым общий язык был найден буквально за минуту, пока я рассказывал ему зачем мне нужен химик.

– Так вы говорите, что строите сразу три химических завода?

– Ну, не строю… хочу построить. Есть некоторые мысли по органическому синтезу, у меня работает замечательная девушка-химик, она много интересного придумала. Я ей только сказал, что мне нужно, а дальше она сама справилась. Но вопрос в том, что как химику-исследователю ей цены нет, а как химику-технологу – цена есть, и равна она максимум копейке. Вру, конечно – думаю, что немало найдется сейчас купцов, кто с радостью заплатит ей рублей семьдесят за работу на мыловаренном заводике, но мыловаренных заводиков – много, а Камилла – она одна такая.

– На мыловаренном, говорите? Это правда… и, кстати, наверное мы с вами проблему вашу тут же и решим. Знаете, молодой человек, сейчас как раз на мыловаренном, как вы сказали, заводике и работает выпускник мой, Сережа. Химик неплохой, и как раз мыло у Жукова и варит. Я, честно говоря, буду очень рад если он все же будет работать именно по специальности, так что, если других планов у вас сейчас нет, давайте-ка на завод Жукова и поедем. Сейчас у университета извозчика поймать крайне несложно…

Сергея Васильевича мы все же посетили вечером – Алексей Евграфович попросту не знал, где расположен тот самый мыловаренный завод купца Жукова. Небольшая двухкомнатная квартирка (действительно небольшая, общей площадью метров в сорок) казалась довольно уютной, но на мой погляд была явно тесновата, однако для одинокого инженера – сойдет. На первых порах, надеюсь.

– Сережа, принимай гостей – профессор Флоренский буквально лучился от радости. – Знакомься, это – Волков Александр Владимирович, он сейчас собирается построить несколько химических заводов и мне кажется что эта работа как раз для тебя очень подойдет.

– Добрый вечер, рад познакомиться. Да вы проходите, проходите! И какие же вы собираетесь строить заводы, если не секрет? – поинтересовался он, когда мы уже расселись на столом в небольшой гостиной.

– Для начала – гидролизный, завод по выработке натрия, соляной кислоты. Завод серной кислоты уже строится, а содовый – почти уже и построен. Ну а остальное – это пока коммерческая тайна. Правда условия работы – не тайна ни капли. Я предлагаю всем своим инженерам месячный оклад по двести пятьдесят рублей, бесплатное жилье, медобслуживание, оплату обучения детей вплоть до университетов… ну и очень интересную работу.

– Предложение заманчивое, даже очень – тогда я спрошу, а за что предлагаются столь интересные условия? Вы обещаете больше чем предлагают на пороховых заводах…

– Ну, во-первых, все это обещается в Царицыне, точнее даже неподалеку от него. Поначалу там, поскольку заводы я все же предполагаю строить в разным местах страны. Во-вторых, все будущие заводы тоже будут строиться вдали от столиц. Потому что в-третьих информация о способах производства многих продуктов будет оставаться секретной, и особенно – информация о технологиях производства. Поэтому в-четвертых вы подпишите обязательство во время работы на моих предприятиях и пять лет после увольнения не выезжать за границу, кроме разве как по прямому моему поручению – во время работы, или письменному разрешению – если вы уже у меня работать не будете.

– Боюсь, меня такие ограничения не радуют. Разве что… Вы сказали "гидролизный завод" – что он будет производить?

– Сахар. Точнее, сахаров, способом кислотного расщепления целюлозы. Еще точнее – на первых порах завод будет производить раствор сахаров из камыша.

– И что вы собираетесь делать с такими сахарами?

– Алексей Евграфович, пообещайте, что никому не расскажите, хотя бы года три, то, что сейчас услышите.

– Вы меня заинтриговали, но – обещаю.

– Из сахаров с помощью дрожжей я буду вырабатывать спирт – оба химика скривились и вполне угадываемые слова уже были сорваться с их губ – а из спирта я буду вырабатывать каучук. Химия процесса уже отработана, а при использовании дешевого, хотя и плохого, гидролизного спирта он будет минимум вчетверо дешевле натурального. Это – раз…

– Вы придумали как синтезировать каучук? Это невероятно…

– Придумать-то я придумал, но пока я вынужден покупать в лавках водку для его синтеза, смысла моя придумка не имеет.

– Вы правы. И когда мне нужно будет приступать к работе?

– Вчера – по привычке сказал я, но увидев, что оба собеседника впали в прострацию, быстро добавил: – Но, поскольку сие невозможно, так быстро как вы сможете уволиться от прежней работы.

Мы засиделись у Сергея Васильевича допоздна. Профессор Флоренцев время от времени ахал, слушая мой рассказ о достижениях Камиллы, и постоянно обещал "наведаться в удобное время" ко мне в Царицын, а "юный химик" Лебедев прикидывал, как ему побыстрее уволиться и приступить к новой и явно интересной для него работе. В конце концов договорились, что при любых условиях он приедет ко мне не позднее первого марта.

Поразмыслив, я сразу от него отправился на вокзал: ночной поезд на Москву отправлялся незадолго до полуночи, и я на него вполне успевал. А через двое суток, проснувшись уже в своей царицынской квартире, я снова занялся "текучкой" – ну не получалось у меня никак начать срочно "спасать Россию", все время приходилось тратить на какие-то пустяки.

Еще в конце февраля мне, наконец, пришло в голову, что "работать дома" и "жить на работе" – это несколько разные вещи. Да, большую часть времени я проводил в мастерских (точнее, уже в цехах), делая всякие железяки. Но все же часов несколько в день я был все же вынужден заниматься уже работой сугубо бумажной – и в результате мой личный кабинет превратился в самую настоящую контору. Вплоть до того, что перед кабинетом уже постоянно сидели две секретарши, а еще одну комнату пришлось отвести для курьеров – которые тоже редко сидели на месте. Ребятишкам, конечно, было очень лестно и интересно целыми днями носиться на мотоциклах, перемещая бумажки из имения в Царицын и обратно, но усадьба окончательно превратилась в проходной двор. Поэтому местом жительства была выбрана квартира на втором этаже "инженерного дома", а трехэтажная усадьба стала исключительно офисом моего довольно уже немаленького хозяйства.

Со мной в квартиру "переместилась" только Дарья, всем же прочим вход в квартиру был дозволен лишь по специальному приглашению или в случае пожара.

Впрочем, было и исключение – Камилла. Ее никакие ограничения не останавливали: гвардейских статей девица легко отодвигала с пути сухонькую "страушку", а на сердитые вопли Дарьи Камилла вообще не реагировала.

Впервые она вломилась ко мне в первое же утро после переезда, причем – сразу в спальню, где я раздумывал, пора вставать или можно еще поваляться, и с порога заявила:

– Саша, я вот подумала: раз уж ты меня соблазнил, то просто обязан выполнять мои капризы. Но так как ты соблазнил меня в первую очередь не как женщину, а как химика, то и капризы мои будут химические. Купи мне двести пудов нафталина.

– У тебя развелось столько моли? – попытался сострить я в процессе просыпания – Дешевле будет выкинуть шубы на мороз.

– У меня не из чего делать фталевый ангидрид, поэтому нафталин я уже заказала у Юза. Твоя теперь забота – оплатить заказ, причем сегодня же, иначе нафталин придет неделей позже…

Конечно, Камилла "не злоупотребляла", домой ко мне она врывалась лишь строго "по делу", однако дел у нее было довольно много и я уже привык, что во время завтрака – если завтракать доводилось дома – приходится объяснять девушке, что заказанная химическая посуда из Берлина не может прибыть раньше чем через неделю, или же рисовать бензольные кольца и рассказывать, почему правильно писать СООН, а не писать снизу от кислорода маленькую двоечку. Поэтому когда я не увидел Камиллу, ждущую меня за столом на кухне, я отправился к ней в соседнюю квартиру.

Глафира, ее горничная, встретила меня как обычно, с плохо скрываемой неприязнью (по ее мнению я загружаю девушку работой сверх меры), и сообщила, что "барыня не выйдет, она приболела". Постучав в дверь, я все же зашел в спальню. Камилла поглядела на меня взглядом свежеубитой газели и тихонько произнесла:

– Уйди, голова болит – а ты топаешь как слон. Дай помереть спокойно, помру – тогда приходи.

Дожидаться этого радостного события я все же не стал, и вернулся через пару минут, со стаканом сладкого чая и двумя таблетками аспирина:

– Проглоти, запей чаем, и через полчаса жду тебя на завтрак. А если голова не пройдет, придется заняться тобой уже всерьез.

Камилла не пришла, а прискакала минут через двадцать:

– Саш, что ты мне дал съесть?

– Прошла голова?

– Еще не совсем, но уже почти не болит. У меня раньше мигрень была, так несколько дней голова буквально раскалывалась. Я и сейчас приготовилась страдать, а тут ты со своими пилюлями. Говори, что за пилюли? У меня голова несколько раз в год болела раньше.

– Аспирин. Ацетилсалициловая кислота, если тебя химическая формула интересует.

– Аспирин? Слышала, это немецкая химическая компания Баер делает. Но это же от жара?

– Это – от всего. Ну, от много чего. Делают, если тебе интересно…

– Знаю, из салициловой кислоты и уксуса. А салициловая кислота…

– Это из коры ивы добывается.

– Из осины, Баер из осины добывает. Слушай, а где взять много осины? Я бы и сама кислоту эту сделала, зачем зря деньги тратить.

– Я тебе открою страшный секрет: ее можно тоже синтезировать. Путем карбоксилирования фенола – когда-то я прочитал это слово в википедии и запомнил. Видимо, в силу полного его непонимания.

– То есть карбоксильную группу сразу присоединяют к фенолу? А как? – похоже, это страшное слово Камилле что-то говорило.

– Гвоздиком прибивают… кто у нас химик – ты или я? Сразу предупреждаю: второй вариант неверный.

– Вот ты так всегда: говоришь что, а не говоришь как. Ну и ладно! – с этими словами Камилла, допив чай, вскочила и скрылась за дверью. Ну а я пошел в контору – дел, как и всегда, было много.

Рабочих в моей "мастерской" стало уже прилично за сотню, и большинство из них жило либо в "общежитии" на чердаке "рабочего" дома, либо в наскоро сколоченных вагончиках-времянках, но Вася, как профсоюзный лидер, всем пообещал "отдельную благоустроенную квартиру" этим же летом. Для рабочих завода Барро, численность которых "в свете новых задач" должна была удвоиться к лету, я так же задумал построить дом – как раз на пустыре за заводом. Квартиры им построить было несложно: кирпича было много, и цемента хватило бы – тем более, что Генрих уже закончил проект большой печи "непрерывного действия" производительностью в сто тонн цемента в сутки и обещал запустить ее уже в середине мая. Вот только заниматься еще и этим новым строительством времени у меня не было совсем.

Так что пришлось на это дело нанять специалиста – и им стал царицынский "техник" Федор Чернов. То есть по моим понятиям – архитектор, но сейчас для получения этого звания мало было закончить профильный институт, но требовалось еще и построить несколько зданий, после чего именитые архитекторы, уже это звание имеющие, могли его соискателю присвоить. Или – чаще – не присвоить: звание давали за строительство действительно "выдающегося" здания, а заказывали в основном что-то попроще и подешевле.

Федор (по моей просьбе) спроектировал и подрядился построить два жилых пятиэтажных "рабочих дома" (в девичестве – хрущевские башни-девятиэтажки, укороченные и слегка облагороженные), с возможностью в дальнейшем установки лифтов и удвоения числа этажей, школу на пять сотен детишек (ее я имел в виду использовать и как клуб), больничного здания с поликлиникой, ну и общую инфраструктуру заводского городка. И вот в процессе уточнения различных деталей Чернов проговорился, что он уже спроектировал прекрасный особняк своему приятелю по гимназии Саше Ионову – но вот жаль денег у судовладельца на строительство не хватает…

Оказалось, что по действующим ценам на материалы этот особнячок тянет тысяч на пятьдесят с лишним – но мой, как бы не побольше размером, лично мне встал в двенадцать – и это с учетом очень навороченной "инженерии". Прикинув, что заложив стопроцентную рентабельность я "обрушу" цены на жилищное строительство минимум вдвое, я решил заехать к Ионовым.

– Мне сейчас новый дом никак не поднять – поделился своими заботами Саша. Новый буксир уже почти достроен, я в него прибыли все и вложил. Так что строительство года на три-четыре откладывается, хотя и очень жалко: в начале лета мы наследника ждем, а в старом доме все же тесновато. Да и то, я думаю поначалу два этажа поставить, ну а третий – когда еще денег подкоплю. Договорился-то я на трехэтажный дом, а Федя мне все же проект двух этажей пока закончил.

– Так давай я тебе новый дом построю…

– Нет, я должником быть не хочу. Ты сам посуди: у меня нынче и десяти тысяч нет, ну к лету может двенадцать будет. А дом, как ни крути, дешевле полусотни и не встанет…

– Я тебе денег давать и не собирался, у самого лишней копеечки нету. Но проект Чернова я уже смотрел, и дом такой, даже пожалуй и получше, я тебе как раз за десять-двенадцать тысяч и выстрою. Только с одним уговором: ты никому не говори, во что тебе дом встанет.

– Ты мне избу строить собрался? – усмехнулся Саша – Федя-то Чернов смету очень точную посчитал, дешевле только саманный дом получится.

– Ты у меня в гостях сколько раз был? Новый мой дом встал как раз в двенадцать тысяч, а у тебя дом по проекту поменьше будет. Ты пойми: у меня кирпич свой, цемент, стекло – думаю, что и двенадцати не понадобится. Соглашайся!

– Ну ладно… одного не пойму – что ты меня так горячо уговариваешь? Я слышал, у тебя в усадьбе строительства невпроворот, так ты еще и тут строить хочешь? Зачем?

– А затем. Твой дом в десять тысяч встанет, а я скажу, что отстроил его всего за двадцать пять. В городе богатых купцов много, а в домах живут – в Ерзовке у иных крестьян получше будут. Как ты думаешь, сколько я заказов за лето соберу? Но это – если хоть один дом построю, чтобы народ увидел. А из приличного в городе только твой проект с властями согласован – так что выбора у тебя, почитай, и нету: хочешь – не хочешь, а дворец я тебе построю. По цене саманной избушки…

Со строительством это я здорово придумал – если сметы Федора Чернова и на самом деле соответствуют действительности. Богатеев в торговом городе было действительно много, и пыль в глаза отечественные купцы пускать умели и любили. Вот только до осени я смогу заказчиков порадовать лишь в том случае, если заказы поступят в крайнем случае до конца июня. А посему строительство "дворца Ионовых" было решено произвести темпами исключительно ударными и как можно раньше.

Подряженный Сашей Ионовым Федор Иванович Чернов составил (при некотором моем участии) обновленный, уже именно трехэтажный, проект дома, и в четверг первого апреля строительство началось. Саша с женой переехал в гостиницу, и специальная артель тут же приступила к разборке старого дома. Обычно на такие работы нанимались небольшие артели, человек по пять-шесть, и дом разбирался недели две минимум, а то и месяц. Я же нанял на разборку сразу двадцать человек и посулил им изрядную премию если они уложатся за неделю. Плюс еще большие бонусы за каждый сэкономленный день – и в результате в понедельник пятого эта же артель приступила к рытью котлована под фундамент.

Так рано в Царицыне никто и никогда строительство не начинал – хотя бы потому что кладка на известковом растворе на холоде очень долго не застывает. Поэтому и две артели каменщиков найти в городе особого труда не составило. Трудно оказалось объяснить этим "профессионалам", что на цементном растворе можно и нужно класть больше двух рядов кирпича в день, но уже в среду стройка пошла нормальными для меня темпами. В субботу утром котлован был закончен, а вечером – закончилась и кладка фундамента: поскольку я велел котлован рыть от краев к середине, то стены фундамента ставились одновременно с рытьем ямы.

Фундамент ставился на толстые листы картона, обильно пропитанные гудроном: его на заводе Нобелей просто сливали в ямы и никак не использовали, и гудрон для гидроизоляции я "добывал" вовсе бесплатно. Этим же картоном (дополнительно склеенным тем же расплавленным гудроном) выстлали и все дно котлована.

Уже довольно поздно вечером в субботу на дно котлована была положена арматура из трехлинейной проволоки-катанки и его залили тонким, сантиметров в десять, слоем бетона: такая стяжка нужна не столько для гидроизоляции, сколько для "укрепления стен": в Сети я в свое время прочитал, что когда-то пятиэтажка-лагутенка просто сложилась из-за того, что грунт сдавил стенки фундамента и вдавил их внутрь подвала. Может это и вранье было, но я решил не рисковать.

В воскресенье уже бригада с завода Василия Ивановича Якимова поставила опалубку для отливки части перекрытий подвала и пола первого этажа. А в понедельник сразу четыре артели каменщиков начали возводить стены.

Наем большого числа специалистов обходился довольно дорого, только каменщикам, которых было уже восемь человек, я платил по три рубля в день – а всего на зарплаты уходило ежедневно по пятьдесят рублей. Но в результате трехэтажная коробка была поставлена всего за шестнадцать суток.

Хорошо что Федор Иванович Чернов при этом строительстве не присутствовал: он уже приступил к строительству новых домов у меня в поместье и теперь жил там безвылазно, в Царицын не приезжая вовсе. Хорошо потому, что проект его я еще несколько "модернизировал": из него исчезли все украшательства в виде фигурных карнизов, выложенных из кирпича полуколонн и прочие "архитектурные излишества". Еще хорошо, что и сам будущий хозяин особняка был по горло занят приемкой нового буксира в Сормово и тоже на стройке не появлялся. Так что издеваться над кирпичной коробкой "хрущев-стайл" получалось лишь многочисленным зевакам. Особенно народу понравилось смеяться над многочисленными железными крючьями, там и сям торчащими их стены сантиметров на пять.

Однако двадцать шестого апреля поводов для здорового смеха у зевак убавилось: густые леса, опоясывавшие дом, были закрыты от нескромных взглядов полотном. Поэтому народ и не увидел, как приехавшая из-под Рязани небольшая артель каменотесов надела на крючки сетку из толстой проволоки и по ней облицевала цоколь полированными гранитными плитами, а затем по той же технологии приступила к облицовке самого дома известняком.

Известняк любого качества в России – вещь доступная. И за не очень большие деньги мне удалось закупить светло-желый в Одессе, снежно-белый – как раз в Рязани, а у какого-то бакинского купца – вообще розовый. Самое забавное заключалось в том, что баржу с розовым известняком в Царицын из Баку (точнее, уже из Астрахани) притащил Сашин "Нил", но Саша даже и не знал, что груз направляется ко мне и предназначен для его нового дома.

Одновременно с внешней отделкой дома началась и внутренняя, и ей занялся уже лично Федя Чернов, в соответствии с составленным им проектом – после того, как долго и изысканно матерился по поводу внесенных мною изменений в экстерьер. Мелкие поправки в проекте все же пришлось сделать: с помощью сварочного аппарата я сделал радиаторы водяного отопления иной, нежели было изначально предусмотрено, конструкции и иных размеров, изобилие полированных каменных плит позволили изменить (и в лучшую стороны) отделку большинства комнат, да и кипарисовые панели (привезенные вместе с розовым камнем из Баку) очень украсили интерьер. Но в целом внутри дом получился даже "слишком" современным – с позиции конца девятнадцатого века. И одновременно с последним гвоздем, вбитым в медную кровлю дома, внутренняя отделка так же была закончена.

Ранним утром в воскресенье шестнадцатого мая, буквально с первыми лучами солнца рабочие сняли с лесов полотно и разобрали сами леса. Чтобы сделать это именно быстро и тихо мне пришлось специально нанять на разовую работу всех рабочих с завода Якимова. Но они дело сделали как и было задумано, так что проснувшиеся царицынцы увидели на месте непонятной тряпичной коробки настоящий дворец. Выстроенный за сорок пять суток.

Особо желающие увидели и объявления в двух местных газетах, гласящее, что "Товарищество на паях "Домострой" (вникнув в суть "моих" строительных технологий Федор Чернов с удовольствием стал моим "младшим партнером") принимает заказы на проектирование и быстрое строительство недорогих дворцов, особняков и домов". Причем никто их прочитавших это объявление не рассматривал его как шутку: судовладелец Александр Ильич Ионов ну никак не мог считаться очень богатым человеком, и в то же время новый его дом затмевал роскошью (по крайней мере внешней) любые здания города.

Вообще-то домик обошелся мне в девять тысяч, из которых четыре ушло на закупку отделочного камня, и четыре с половиной – на выплаты нанятым рабочим. Ну, это если не считать "внутренних затрат" на кирпич и цемент – но на это я потратил от силы тысячи две-три, причем и на те материалы, из которых строился и мой новый особнячок. И если не считать также всяких прочих затрат на перевозку многих сотен тонн всего, из чего дворец и строился… В общем, к Сашиным десяти тысячам я добавил почти столько же.

Чтобы обеспечить стройки готовым кирпичом, пришлось "слегка" модернизировать печь.

Прежде всего она стала не двух, а фактически пятикамерной: между секцией глубокой сушки и собственно секцией обжига появилось два шлюза (в одном температура медленно поднималась до трехсот градусов, а во втором – уже до шестисот пятидесяти). А за секцией обжига появилась и секция, где кирпич медленно остывал до шестисот – пятисот градусов (после чего его можно было вынимать без того, чтобы он растрескался).

Для перемещения между секциями внутри печки были проложены два рельсовых пути, по которым садки кирпича перемещались на тележках, ну а тележки тянулись с помощью мощной (хотя и ручной) лебедки.

Такая "реконструкция" – ведь печку пришлось фактически перекладывать на 80 процентов) позволила получать готовый кирпич через каждые три часа, то есть в сутки из печки выходило уже шестнадцать тысяч готовых кирпичей.

Но мне для обеспечения моего строительства нужно было все же больше – и поэтому одновременно с началом строительства Сашиного особняка началось строительство и второй кирпичной печки. А через неделю – еще двух. Ну а в конце мая – строго для "красоты картинки" – были поставлены еще две печки, и суточное производство поднялось до ста тысяч штук.

Вот только на выжиг кирпича у меня стало нужно тысячу пудов угля в сутки (и это не считая цементных печей), так что пришлось нанять "специалиста" по приобретению угля, что, впрочем, оказалось нетрудно при моих зарплатах: первый же приказчик с угольного склада, которому я предложил сто рублей в месяц, уже через два часа работал в "Домострое – товариществе на паях".

Все это, конечно, было очень хорошо, но новые печи тоже влетели в копеечку.

Тем не менее Сашин "дворец" меня не разорил, а как рекламный объект окупился многократно. К тому же и камня облицовочного у меня осталось еще на пару таких же "дворцов", а Федя Чернов в течение недели принял ещё пять заказов на строительство "особняков дворцового стиля". Чему изрядно поспособствовал и устроенное Сашей новоселье с приглашением "наиболее уважаемых" купцов города. Знали бы эти купцы, что для изготовления двух белых унитазов и двух фаянсовых белых раковин я скупил каолин в аптеках четырех городов! Вообще говоря, каолин (правда грязный какой-то, светло-коричневый) я покупал у какого-то тульского крестьянина на ярмарке: он привез самодельные миски продавать, ну а я их увидел и сторговал телегу "исходного сырья" за тридцатку. Но для красоты изделия я все же покрыл тонким слоем снежно-белого продукта, из которых аптекари "катали пилюли".

И не прогадал: заказы посыпались сразу после того, как Ионовы отпраздновали (широко отпраздновали) новоселье. Причем во всех заказах "белый унитаз" оговаривался отдельно…

Оговаривался – поставим, насчет стройкомплекса в свете грядущих заказов у меня волнения особого не было. Правда оставалась одна тонкость…

От Сашиного дома на Балашовской улице до речки Царицы расстояние было саженей сто, и на этих саженях иных строений не наблюдалось. Поэтому канализационную трубу я, не мудрствуя лукаво, просто протянул в окружающий Царицу овраг – все равно овраг был загажен не меньше станционного сортира времен первой пятилетки. В овраге (выше по течению Царицы) располагались лачуги местных бедняков, лишенные, естественно, каких-либо "удобств", и ассенизационные обозы данный "район" не обслуживали. Так что отходы примерно пяти тысяч человек вольно текли по Царице – и добавление таковых же еще от двух-трех человек кардинально картину не меняло. Однако сейчас только "дворцов" было заказано пять, а еще на очереди было с полсотни заказов на "обычные особняки" и дома, и все в обязательном порядке требовали сортиры с унитазами – а канализации в городе не было вообще. Так что потихоньку я задумывался и над этой проблемой. А пока – ставил во дворах домов "санитарные танки": бетонированные ямы с крышкой, откуда продукт по старинке будут ассенизаторы вывозить.

Дома я подряжался строить с полной предоплатой, и таким образом к концу мая набрал одних авансов почти на семьсот тысяч – при том, что потратить на строительство имел в виду никак не более трехсот. Столь значительная "экономия" подкреплялась двумя существенными факторами- наличием собственного цементного завода и собственного грузового транспорта.

Цементный завод, как и обещал, Генрих Мюллер запустил в последних числах мая, причем запустил сразу две печи. Вот правда завод встал довольно далеко от Царицына (и от Ерзовки) – в тридцати верстах выше Камышина. Там мне удалось купить под "летнюю резиденцию" – то есть опять "в поместье" – тридцать десятин, на которых, между двумя меловыми холмами, приютилась небольшая долина, заполненная неплохой по качеству глиной. Место, правда, от реки отстояло почти на семь верст, но и меловой, и глиняный карьеры были буквально рядом – а перевозку угля с реки и цемента к реке обеспечивали трактора с трехтонными прицепами.

Что же до дальнейшей транспортировки, то для этого были сварены десять пятидесятитонных корыт-плоскодонок, с двумя четырехцилиндровыми моторами на каждой. Плавали корыта неспешно, километров двенадцать в час в груженом виде выдавали – но зато и стоили они всего рублей по четыреста каждое. Ну а поскольку князь Александр Чавчавадзе, исполнявший роль царицынского инспектора по судоходству, тоже строился, получить сертификат годности на эти кораблики было делом несложным – тем более корытца эти, со странными для нынешних времен названиями "Волжский Сухогруз ?…", я предполагал использовать исключительно для "личных нужд".

Вот я и разжился вполне осязаемой суммой. Очень кстати разжился, поскольку кроме заказанных домов предстояло еще строительство самого главного на текущий момент объекта. Даже двух. И я решил посвятить этому все мое время и все силы, тем более, что мне как раз удалось решить основную мою проблему с финансами – с их учетом.

Потихоньку чисто бумажная бухгалтерская работа стала занимать у меня большую часть времени. И, как я не старался, результаты этой работы становились все более и более плачевными: чаще всего я свое финансовое положение представлял с точностью до сотни рублей. Это было не очень важно, пока через меня проходили суммы не больше тысячи-двух в месяц, но теперь-то я начал влезать в "большой бизнес", а в нем каждая копеечка должна быть на учете.

Вот я и просиживал по полдня за бумажками, понимая, что хотя этим и краду у себя время, но иначе я украду у себя саму возможность "выйти в люди". И я уже начал себе представлять свое славное будущее в роли помеси гобсека и канцелярской крысы, но случай помог такой будущности избежать. Случай – он всегда помогает тем, кто его старательно ищет и образует в свою пользу.

В этот раз случай предстал в виде молодой и красивой блондинки – что и не удивительно, в Царицыне почти все женщины были блондинками, а многие при этом были еще и молодыми.

Блондинку я случайно встретил в банке, куда пришел в очередной раз "забыв" сколько у меня на счету осталось денег. Пожилой банковский служащий тихо разговаривал с сидящей перед ним девушкой, а второй – к которому обратился я, отошел чтобы посмотреть мое "состояние" по приходным книгам. И я от нечего делать стал вслушиваться в разговор за соседним столом.

– Мария Иннокентьевна, вы же сами почти счетовод и должны понимать, что банк не может вам представить дополнительную отсрочку: места у вас и оклада жалования нет, так что официально банк должен обратить на ваше имущество взыскание. Вы же знаете, я вашему батюшке большим приятелем был, но и против правил пойти не имею права. Так что примите совет: или изыщите денег, или продавайте дом. Потому что если вы не оплатите процент, то дом ваш продавать будет уже банк, и в таком случае вы вообще ничего с него не получите…

Бухгалтер, вот кто мне нужен! Я не удержался и, со всей простотой неотесанного иностранца (к которой в банке уже привыкли), вмешался в разговор:

– Девушка, а вы бухгалтер? То есть, счетовод? Ну, хотя бы разбираетесь немного в этом деле? Мне как раз очень бухгалтер, ну, счетовод нужен…

Мария Иннокентьевна Соколова оказалась правда не девушкой, а вовсе даже вдовой, а вдобавок – и сиротой, несмотря на свои двадцать четыре года. Жила она в крошечном домишке на окраине Царицына, настолько крошечном, что и жильцов не взять для поправки дел – но в своем. Овдовела полтора года как, кроме оставшегося от мужа дома иных богатств не имела. Но зато имела за плечами школу счетоводов, причем очень неплохую: она умела работать на арифмометре Однера, и он у нее даже был.

Одна беда – сейчас на работу счетовода купцы (да и купчихи тоже) брали исключительно мужчин. Мария Иннокентьевна перебивалась (в буквальном смысле этого слова) мелкими разовыми заработками у городских торговцев – а ведь нужно было ей и выплачивать ссуду, взятую покойным супругом (под залог того самого дома) для устройства красивой свадьбы…

Банковский клерк действительно очень хорошо отнесся к дочери покойного приятеля: получив от меня заверения в том, что его клиентка уже получила работу с приличным окладом жалования в пятьдесят рублей, быстренько оформил ей трехмесячную отсрочку платежа.

Так что со следующего дня мои царицынские общепитовцы стали трудовые копеечки носить в маленький домик на окраине города, а я – перестал корпеть над бумагами: их курьеры на мотоциклах отвозили туда же. Впрочем, это продолжалось очень недолго: уже через две недели в бухгалтерии образовалась должность инкассатора (что очень облегчило работу общепита), а Мария Иннокентьевна, продав все же дом, переселилась в мое имение: в начале мая было закончено строительство "дома техников" с удобными (хотя и довольно небольшими) трех- и четырехкомнатными квартирками.

Раз в неделю (иногда – чаще) бухгалтер Соколова приносила мне что-то вроде сводных отчетов, и я, наконец, перестал путаться в доходах и расходах. "На службе" она всегда появлялась в одном и том же темно-сером костюме английского покроя, и я про себя стал именовать ее "Серой Машкой" – чтобы отличать ее от Машки Векшиной, "Белой", стекольщицы – чему в изрядной степени способствовало ее тихое и, я бы сказал, очень "незаметное" поведение. Незаметное – но все необходимые мне данные оказывались у меня всегда, когда в них возникала нужда. Потихоньку это естественно и неотвратимо превратилось в "Серую Мышку", а чуть позже – с той же неотвратимостью я к ней и обратился как к Мышке… Благодаря Мышке я, наконец, смог получить реальную картину доходов и расходов – и картина меня не очень порадовала. Денег было много – но нужно их было для воплощения замыслов больше. Гораздо больше.

Глава 13

Степан Андреевич даже не счел нужным скрывать свое удивление:

– То, что вам никто не стал специально разъяснять – это понятно, в обществе считается, что такие вещи узнают еще в детстве. Но то, что вы сами раньше не соизволили поинтересоваться о своих привилегиях… Впрочем, уже поинтересовались, так что постараюсь удовлетворить ваш интерес.

Статус служивого дворянства ввел Петр Алексеевич, и почему нас довольно часто и именуют "птенцами Петра". Хотя некоторые семейства получили дворянское достоинство уже во времена Екатерины Великой, но таких уже немного. Во вторую часть книги записывались те, кто получил дворянство на службе воинской, но при том не за звание, а за известные подвиги. Как правило, мы титулами не одарены, но действительно есть у нас привилегии, коими и титулованные особы из третьей части похвастать не могут – привилегии за службу Отечеству.

Прежде всего – и это, я слышал, вы знаете, в отсутствии титула мы имеем право на пользование гербом Российским в своих бумагах. Что дает нам привилегию в должных случаях действовать от имени Государя и Империи – наверняка и батюшке вашему случалось исполнять консульские службы в отсутствие в Аделаиде этой Российского консула – порт, вы говорите, большой, наверное и российские корабли туда ходили. Опять же, если действия сии делами службы не связаны, то и отчет за них мы несем лишь перед Государем.

В уездном дворянском собрании, в отсутствие иных лиц, упомянутых в части первой и второй Книги, мы можем забаллотировать любое решение, отвечая за данное действие лишь в вышестоящем собрании, а отменить наш запрет дозволено лишь Великим князьям и самому Императору либо губернатору – но последний об отмене таковой обязан сообщить уже лично царю. В губернском же собрании наш голос перевешивает на один все прочие голоса от нашего же уезда.

Еще из общих привилегий у нас есть право визита к царю без запроса, иные же дворяне, за исключением Великих князей, должны запрашивать об аудиенции. Это, собственно, всё… хотя нет, вам же иное скорее интересно. Как и дворяне из шестой части книги (то есть как и боярские роды), мы не должны испрашивать разрешений на учреждение любых собственных фабрик и рудников в своих землях, а если строительство желательно в государевых землях, то довольно будет известить соответствующий департамент – и если таковое запрещено не будет в срок до полугода, то таковое отсутствие запрета считается разрешением. Однако в таком строительстве нельзя использовать иные средства, кроме собственных капиталов. Дело сие весьма выгодно, но и капиталы потребны немалые, так что из наших родов вы, вероятно, первым промышленником будете. А из боярских – тоже по пальцам перечесть можно, я, пожалуй, кроме Константина Эсперовича и не назову никого…

– Константина Эсперовича?

– Да, князя Белосельского-Белозерского, да вы его наверняка знать должны – супруга Ильи Ильича ему племянницей приходится. Хотя сие не важно, это я для примера упомянул его.

– А насчет дорог, каналов, прудов – как?

– Да так же. Особо о них не оговаривалось в статусе, но обычно применяют формулу "мануфактуры, копи и иные строительства к пользе Отечества примененные" и к прочим инженерным сооружениям. Про каналы не ведаю, а прудов и дорог в Усть-Катаве Константин Эсперович поставил изрядно, этого не отнять. Надеюсь, мои скромные познания вам пошли на пользу. Если же вам желательно детальнее с Уставом ознакомиться, то тут я не лучший рассказчик – сам, знаете ли, лишь в отрочестве изучал, да кое-что по работе позже узнавал. Вам лучше у Предводителя справиться, Устав у него обязательно имеется…

Выходя из кабинета, Степан Андреевич с некоторой усмешкой подумал, что предстоящая работа неинтересной точно не будет: здесь, похоже, сначала делают дело, а уж потом задумываются о том, можно это или нельзя. И, прикинув, сколько за свои сорок пять лет он видел так и нереализованных "потому что нельзя" проектов, окончательно решил, что "скучно тут не будет". Но он и представить себе не мог степень этой "нескучности".

Задолго до того, как Саша Ионов узнал о том, что ему предстоит поселиться в первом царицынском дворце , построенном в конструктивистском стиле, у меня развернулись иные фронты работ.

Первого марта, как и обещал, ко мне приехал Сережа Лебедев. Занимать отдельную квартиру он не стал – по той простой причине, что мы сразу же решили, что завод гидролизный он будет строить недалеко от Саратова, там, где Саша Антоневич ударными темпами заканчивал завод по производству серной кислоты. Пока он жил в моей квартире, в "гостевой" комнате – благо, что всего комнат было восемь и я просто не очень понимал, зачем столько вообще может пригодиться. А вечером в понедельник шестого марта неожиданно "вне расписания" ко мне опять завалилась Камилла:

– Вот! – она поставила на стол пятифунтовую банку, наполовину заполненную каким-то белым порошком.

– Садись, пирожки будешь? Сегодня Дарья расстаралась, пирожки с курицей сделала и с рисом и яйцами.

– Тебе не интересно, что я сделала?

– Ну, судя по твоей хитрой физиономии, это не соль. А судя по тому, как ты подпрыгиваешь на стуле, ты и сама сейчас признаешься, что же это такое.

– Это – ацетилсалициловая кислота! Чистая! Полностью синтезированная!

– Молодец, бери пирожок с курицей – заслужила.

Камилла надулась. Гениальная девица, а ведет себя как взбалмошная девчонка лет двенадцати.

– Камилла, ты же и сама прекрасно понимаешь, что я просто слов не нахожу от восхищения. А британское воспитание не позволяет мне от восторга снять штаны и бегать, вопя от счастья. Ты – просто молодец. А теперь – давай, рассказывай как ты этого добилась. И Сергей Васильевич с удовольствием послушает.

– Да, я догадалась, что карбоксилирование фенола просто так не получится и что надо карбоксильной группой что-то заранее присоединенное заменить. А проще всего – щелочной металл, и я сначала сделала фенолят натрия…

Лебедев действительно слушал Камиллу с огромным интересом и задавал ей кучу вопросов. Я тоже изображал огромный интерес, хотя не понимал и половины произносимых слов. А когда девушка наконец замолчала, я тихонько поинтересовался:

– И сколько ты сможешь аспирина изготовить?

– Тут – три фунта… а сколько надо?

– Сейчас прикину… в сутках тысяча четыреста сорок минут… ну, если фунт в минуту – то будет очень неплохо.

– Сколько?

– Это – очень неплохое лекарство от простуды, от головной боли, от сердечных приступов и еще фиговой кучи всяких болезней. А в губернии только от простуд в год помирает пара тысяч человек. И губерния – это совсем не вся Россия, я понятно объясняю?

– Понятно – притихшим голосом ответила Камилла, – завтра с утра сяду и распишу весь этот твой техпроцесс. Только вот что: в городе дюжины две гимназисток-бесприданниц, точнее, кто уже гимназию закончил. Можно я их сколько-то наберу на аспириновый завод? А то я одна не справлюсь.

– Можно. И даже нужно. А еще, как писанину закончишь, съезди-ка в Казань, поговори с выпускниками-химиками в университете. Завод – это не твое, пусть им инженеры занимаются, а ты – исследовательница, не инженер.

Через неделю Камилла вернулась вместе с Севастьяном Варюхиным: лаборант рискнул предложить свою кандидатуру на должность директора аспиринового завода. И риск его полностью оправдался, тем более что заводик он предложил разместить в продающемся недорого немного недостроенном фабричном здании как раз в Казани. Фабрика предполагалась швейная, тихая, поэтому и место у нее было удобным, недалеко от центра. Ну а то, что здание одноэтажное – то со временем это легко исправляется: почти метровой толщины стены и три этажа выдержат.

За "недострой" – кирпичную коробку без окон и крыши – просили всего семь тысяч, я даже торговаться не стал. А вот оборудование заводика – причем по производству всего лишь килограмм ста аспирина в сутки – тянуло тысяч на семьдесят. Не было еще в мире нержавеющей стали, и кислотостойкие автоклавы делались из серебра, точнее, покрытые изнутри толстым слоем этого серебра. Предложенный Варюхиным стеклянный автоклав я отверг: в прежней жизни я часто слышал о "пользе" фенола, даже испаряющегося микрограммами из ДСП, и сообразил, к чему может привести лопнувший агрегат с сотней килограммов этой гадости в центре Казани. Но насчет нержавейки стоит подумать.

За две недели Лебедев успел набросать примерный проект гидролизного завода и отправился на встречу с Антоневичем в Саратов. Я как раз занялся проектом "массового строительства дворцов", но Камилла каждое утро все так же встречала меня на кухне и просвещала меня в вопросах химии. И где-то в самом конце марта она вдруг высказала весьма удивившую меня идею:

– Саш, я поняла. Ты же на самом деле учишь меня именно заниматься наукой. Ты сам уже знаешь, как делается то или иное, но специально делаешь так, чтобы я сама догадалась. И знаешь что? Мне понравилось. Я увидела, что тот же аспирин ты умеешь делать по другому, но мое решение тебе тоже очень понравилось, потому что оно не хуже твоего, а может даже и лучше. А это значит, что я тоже кое-что умею делать сама. Так что давай, расскажи мне еще про что-нибудь нужное, а я попробую это сделать.

– Хорошо – я стал судорожно вспоминать хоть что-то химическое, что может мне пригодиться в этом времени. В голове вертелись всякие "вкусы, идентичные натуральным" и "блески жожоба", но вдруг в памяти всплыла надпись на другом флаконе из моей аптечки:

– Сульфаниламид. Вот этот сульфаниламид ты мне и сделай.

– А как? И формулу ты поподробнее скажи?

– Это и есть формула. Я тебе даже дам немного для анализа, если сама не сообразишь, как структурная формула выглядит. Но как его делать – не скажу. Довольна?

– Хо-ро-шо – пробормотала по слогам Камилла, вставая из-за стола и уже полностью переходя в мир химии. – Я сама придумаю как. Сульф-анил-амид, я поняла, запомнила.

Да, ей на память жаловаться не приходилось. По крайней мере в той части, которая касалась химии. Но вот пообедать она могла и забыть, приходилось Глафире за ней присматривать. Ну нет в мире совершенства!

У меня тоже память была не абсолютной, но кое-что я все же помнил. Например то, что две с лишним сотни рабочих и сотня крестьян регулярно ожидает оплаты своего труда. И чтобы им платить, нужны денежки. Конечно, зимний "извоз" денежки мне приносил немалые, но Волга уже вскрылась, в по тракту много не навозишься, да и трактора давно уже в поле пашут. Так что срочно нужно было придумать что-то, пользующееся спросом и приносящим большую прибыль. Появление же собственного литейного производства эту задачу резко облегчило.

Для мотоцикла я уже в феврале, сразу после покупки завода Барро, сделал еще один мотор, одноцилиндровый в двести пятьдесят кубиков. Мощностью всего в две с половиной лошадиных силы, но ставился он на то, что правильнее было бы назвать "мопедом" – хотя и без велосипедных педалей, но всего с одной скоростью, даже без коробки переключения передач. Выкрашенный черным асфальтовым лаком этот агрегат смотрелся вполне себе на сто рублей, хотя в производстве обходился всего в сорок восемь. А видимая дешевизна объяснялась просто: за образец ценообразования я взял гостиницу "Экономическая" из бессмертного "Незнайки на луне". За сто рублей покупатель получал маленький мотоцикл, состоящий из рамы, колес, мотора, цепи и сиденья. Шины я сделал для этого "мопеда" узкие, трехдюймовой ширины, так что каждая обходилась мне в семь рублей. В результате прибыль от продажи мотоцикла едва превышала сто процентов. Что в принципе неплохо. Но еще за двадцать пять рублей можно было дополнительно прикупить крошечный генератор с небольшим шестивольтовым аккумулятором и фару с лампочкой, а еще за трояк – и задний фонарь. За дополнительную десятку – получить второе сиденье, или два багажных отсека, устанавливающихся у заднего колеса, или стальной шлем, за семь рублей – тросик с замком для пристегивания транспортного средства к столбу, за пятерку – получить никелированный бак вместо черного или крыло ("базовый" вариант ими не снабжался), или набор ключей и "аптечку" для шин. Но главное – за те же пять рублей можно было приобрести "мотоциклетные" очки с затемненными стеклами. В роли "мотоциклетных" у меня выступали очки, полностью содранные с "авиаторов". Рецептура особого "дымчатого" стекла была простой: пять фунтов зеленых винных бутылок на один фунт коричневых "аптечных" пузырьков смешивались с десятью фунтами обычных водочных (прозрачных) бутылок. И, после того, как Маша освоила "штамповку" стекол в никелированных формах, стоимость очков у меня приблизилась к гривеннику.

В феврале было сделано двенадцать таких мотоциклов и продано четыре. Но уже в марте завод среднесуточный выпуск достиг пять штук и все они тут же уходили – благо, Камилла все же наладила небольшой, но вполне для моих нужд достаточный выпуск глифталевой грунтовки и проблема с окраской рам ушла. Нет, в Царицыне не начался мотоциклетный бум, просто пятого марта в Саратове открылась очередная "конная" ярмарка, и на ее открытии мы с Евгением Ивановичем, Ильей (которому Лена все же разрешила пользоваться мотоциклом) и Юрой Луховицким устроили "показательную гонку". И сразу же после завершения гонки я подписал контракт на поставку сотни мотоциклов в месяц с купцом из Нижнего.

"Мотоциклетные магазины" сам я открыл в Саратове и Царицыне, и они не пустовали вообще никогда. Конечно, поначалу редко продавались в них хотя бы два мотоцикла за день, но и меньше двух десятков очков тоже уходило нечасто, хотя большая часть посетителей просто таращилась на "самобеглые механизмы". Да и шлемы (мне они обходились в полтора рубля) продавались не меньше чем по полдюжины на один мотоцикл – среди гимназистов покупка шлема как бы демонстрировала возможность скорого приобретения и самого транспортного средства.

Мотоциклы стали мне приносить примерно по пятьсот рублей дополнительного дохода ежедневно. Но, что гораздо существеннее, они привлекли внимание нескольких отечественных энтузиастов, мечтающих о всяких новейших средствах передвижения. Ко мне (точнее, к Чаеву) перешел работать еще гимназический приятель Евгения Ивановича Савелий Крутов, с энтузиазмом включившийся в подготовку оснастки для производства, а бывший паровозостроитель Святослав Серов активно включился в работу над мотоциклами.

Благодаря Серову, "творчески переработавшему" мою идею, уже в апреле была выпущена еще одна модель: трехколесный "развозной" мотоцикл с будкой. Этот продавался уже по двести рубликов, но только в своих магазинах я продавал их по пять штук в день. Таких результатов удалось достичь благодаря каслинским мастерам, обеспечивающим литьем выпуск уже по двадцать моторчиков в сутки, и Евгению Ивановичу, очень удачно "превратившему" дюжину бромлеевских сверлильных станков в хонинговальные. Да и я постарался: в выстроенном в марте новом (хотя и небольшом) цехе поставил семь сварочных постов, на пяти из которых варились разные трубы мотоциклетной рамы, а на двух – варилась уже сама рама.

Двадцатого апреля общий выпуск двухсильных мотоциклов достиг двадцати четырех штук в сутки – и на этом рост производства остановился. Причем – по независящим от меня обстоятельствам: мне просто не хватало шариков для подшипников. В России их вообще не делали, и все нужные шары я покупал в представительстве шведской фирмы в Петербурге. И как раз максимум того, что они продавали, мне на две дюжины мотоциклов и хватало. Конечно, покупались они не каждый день, поставки шли мне каждые две недели. Но вот выпускать мотоциклов больше, а потом несколько дней ждать новой поставки смысла не было, а увеличить поставки шведы по каким-то причинам не пожелали. Скорее всего, просто у них больше не было – потому что шары большего размера, которые у меня тратились на тракторы, они были готовы поставлять в любых количествах. Ну, почти в любых, мне пока их хватало.

Трактора тоже выпускались без перерыва, но их выпуск ограничивался уже возможностями "механического" цеха. Довольно сложные коленвалы и коробки передач ограничивали выпуск сорока штуками в месяц. Попытка увеличить производство закупкой двух новых прецизионных немецких станков большим успехом не увенчалась: на станках просто некому было работать. Даже то, что удалось сманить двух мастеров с Канавинского завода (видимо, безграмотность победила: городок стал наконец официально именоваться "Канавино"), помогло не сильно: мужики опыт имели огромный, но им просто не хватало образования – оказывается, даже чтобы просто правильно замерить деталь микрометром, тоже нужно в школе поучиться.

Тем не менее к посевной (а сев начался в первых числах апреля) тракторов было уже больше сотни на ходу (хотя с десяток уже и вышел из строя – все же моторы оставляли желать лучшего). Поэтому я с удовольствием познакомился с новыми властями соседнего Царевского уезда. Они тоже были весьма рады новому знакомству, и взаимная радость выразилась в увеличении уездного бюджета сразу на пятьдесят тысяч рублей. Я же обеднел на семьдесят пять, но теперь фамилия Волковых появилась и в родовой книге Астраханской губернии, а поместье дворянина, эту фамилию носящего, выросло в Царевском уезде до шестидесяти тысяч десятин. Не обидел вниманием я и местные, Царицынские власти – правда, тут поместье выросло всего на три с половиной тысячи десятин (и всего-то за восемь тысяч рублей). Но больше всего приятности мне доставило знакомство с донскими казаками: шесть тысяч десятин Области Войска казачьего так же присоединились к угодьям дворянина второй части, что обошлось мне почти в сто тысяч. Просто потому, что две тысячи ближе к Дону удалось выкупить лишь по "хорошей" цене в тридцать рублей за десятину, зато теперь мое "царицынское" поместье простиралось от Волги до Дона.

Из всего этого богатства распахать удалось четырнадцать тысяч десятин под яровую пшеницу. И целых двадцать (причем уже не тысяч) – под подсолнух. Что же касается картошки, то для нее я распахал делянку уже под Саратовом – некое подобие лесов на приобретенных участках давало надежду на более подходящую для картошки погоду.

Да, прошедшей зимой подавляющую часть времени я провел в цехах. Но все же больше я думал о своих теперь уже почти бескрайних полях и огородах. Где-то в глубине мыслей проскользнуло то ли воспоминание, то ли ассоциация странная, но почему-то я был почти твердо убежден в одном: на каких-то голодоморных хохлосрачах кто-то доказательно писал, что в двадцатый век начался с многолетнего голода, в котором померло чуть ли ни пять миллионов народу. А мне помирать с голоду не хотелось совсем – и тем более не хотелось, поскольку очень малоснежная и морозная зима все больше склоняла к мысли, что те слова о голоде были на чем-то основаны.

Так что в поля я выгнал всех, способных хоть как-то пахать: и мужиков, и баб, и даже мальчишек лет от десяти и старше. На трактора были посажены и рабочие с завода – среди крестьян все же подготовленных трактористов было меньше чем тракторов. Чтобы народ на всякие мелочи не отвлекался, для младших детишек устроил отдельный детский сад – для чего были "со стороны" наняты четыре девицы от тринадцати до пятнадцати лет и две бабульки. Еще и батраков было нанял, но удалось найти всего пару десятков, из Собачьей балки: ерзовские (те, кто в "колхоз" решил не идти за отсутствием детишек школьного возраста) работали у ерзовских же богатеев и менять хозяев категорически не хотели. Так что всего "в поле" работали почти двести семьдесят человек. А все, кто в данный момент не пахал, строили плотины на двух оврагах (образующих верховья сухой Мечетки). Лопаты я на французском заводе купил, плохонькие, но уж всяко лучше деревянных. Да и не очень-то и плохонькие, это я разбаловался с ГПЗ-шным изделием, а завод делал лопаты нормальные, да их все же профессионалы делали: на заводе уже полгода действовал отдельный именно "лопатный" цех. А носилки мне Якимов сделал, причем удивляясь заказу: не было тут такое изделия высоких технологий известно еще, по крайней мере в Царицыне.

Четырнадцать тысяч гектаров (да еще большей частью – целины) были вспаханы за двенадцать суток. Затем за неделю поля пыли засеяны – и на этом посевная закончилась. А началась охрана посевов: сусликов в степи было более чем достаточно, и пшеница очевидно считалась у них любимым лакомством. Для борьбы с "проклятым сусликом" на "колхозном" поле за Ерзовкой – оно получилось гектаров в четыреста всего – были закуплены еще ружья, два "монтекристо" ижевских и две уже серьезных охотничьих "тулки" шестнадцатого калибра. А для того, чтобы борцы все время пребывали "на страже завоеваний", у слияния двух оврагов поставили две небольших избенки. Пока две, и действительно небольших, примерно три на четыре метра каждая – но с печкой-буржуйкой в ней было очень даже возможно неплохо жить, и две семьи "неустроенцев" с радостью заступили на вахту.

Что же до "астраханских" полей, то на них борьба с вредителем полей велась иначе. Мне кто-то из крестьян сказал, что суслик дальше сотни саженей от норы кормиться не ходит – и огромное поле было попросту опахано полосой метров в триста шириной. Чтобы земля не выдувалась ветрами, на полосе этой был посеян клевер вперемешку с тимофеевкой – такую смесь мне удалось купить у какого-то тамбовского помещика, адрес которого я обнаружил в написанной им статье в Трудах Вольного экономического общества, подписчиком которого я стал. Не знаю, что получится, но помещик свою смесь очень хвалил, а журнал за репутацией следил и чушь как правило не публиковал.

Пахали и сеяли, конечно же, крестьяне и рабочие, от меня им доставались лишь "ценные руководящие указания". Иногда – весьма одобряемые (как, например, насчет строительства плотин в оврагах), иногда – высмеиваемые (это насчет распашки степи в основном). Но работа все же шла, и особых личных моих усилий не требовала. Поэтому удалось "совместить" и строительство Ионовского особняка, и сельхозработы, и судостроение, причем все "без отрыва от производства". Правда в день приходилось на мотоцикле проезжать верст по сто – но не пешком же!

На заводе Барро появилась новая печь переплава. Маленькая, всего-то на три пуда стали, но, работая на кислородно-водородном топливе, она вполне обеспечивала температуру до тысячи семисот градусов, Цельсия естественно. Топливом печку обеспечивал электролизер, работающий от динамо-машины, которую крутил сорокасильный бензиновый мотор.

А печка нужна была для того, чтобы отливать цилиндры новых моторов, на этот раз – стальные.

Я где-то когда-то прочитал, что на знаменитых "рус фанерах" как раз стояли простенькие моторы как раз со стальными цилиндрами, и именно сталь позволила сделать первый отечественный авиационный мотор. Авиация у меня в списке приоритетных задач не стояла, но хороший мотор в этом списке был – и он получился. Не совсем сразу – но уже в конце апреля на трактора стали ставиться новые сорокасильные моторы со стальными цилиндрами и головками. В результате новый мотор полегчал до всего лишь шести пудов – причем "дополнительные" по сравнению с чугунной моделью десять сил были получены исключительно увеличением оборотов. Потому что стальной цилиндр получился гораздо тоньше, охлаждаться стал лучше – тем более, что количество пластин воздушного радиатора удалось увеличить вдвое по сравнению с чугунным вариантом.

Печку же я построил исключительно из жадности. Пока первые мотоциклы делались на основе сломанного шатуна из "Борзига", Илья пошуршал справочниками и нашел-таки подходящую сталь, по крайней мере для клапанов (цилиндры тогда уже было решено делать чугунными). Подходящую сталь делала небольшая шведская компания Улофа Линда – и сталь эта была ванадиевая: похоже у шведа как раз и было одно из месторождений "природно-легированной руды", в которой ванадий и был обнаружен впервые.

Правда, продавал швед эту сталь исключительно в виде шестиугольных дюймовых прутков, и для выделки из нее подходящих заготовок приходилось изрядно потрудиться кузнецам. Но даже после этого в стружку уходило больше восьмидесяти процентов металла, а стоила эта сталь хотя и полтора рубля, но не за пуд (как "соседская"), а за фунт. На один мотоцикл дорогой стружки выделывалось полтора фунта, а на трактор – уже и вовсе шесть, так что "жаба задушила" и пришлось выдумывать печь исключительно для переплава этого очень ценного сырья.

Однако пользы печка принесла гораздо больше задуманного изначально.

Прежде всего, печь получилась очень даже высокотемпературная, и в ней удалось сварить нихром. Оказывается, этот незатейливый сплав еще никто не придумал. А еще никто не придумал и нержавеющую сталь. Самое забавное, что высокохромистые стали уже варили, но вот хрома чуть-чуть недокладывали. Но мне пока было не до нержавейки – оказалось, что их печки сильно перегретую (и сильно жидкую) сталь можно легко разливать по кокилям и теперь каждые полтора часа восемь новеньких ребристых отливок отправлялись на дальнейшую обработку. Хотя, вообще-то, отправлялось максимум шесть, а чаще пять – остальные браковались. Но и этого пока хватало на все текущее производство с запасом.

А вот чугунолитейные мощности высвободились – и для их загрузки был быстренько разработан новый мотор.

На самом деле "новый" мотор стал значительным "шагом назад" в деле моторостроения: обороты упали, компрессия в нем была всего четыре с половиной, зато вырос объем до четырехсот пятидесяти кубиков на цилиндр, и это чудо легко развивало на тысяче двустах оборотах мощность в двадцать четыре силы. Причем – используя в качестве топлива хоть керосин.

Новое "чудо моторостроения" весом получалось за двести килограмм, работало с зажиганием от магнето, а заводилось простым "кривым стартером" – и с тоже "новой" трехступенчатой коробкой ставилось на "новый" же трактор.

А трактор этот у меня заказал Барро. Как мы и договаривались, он проработал на заводе до первого апреля, постепенно передавая штурвал в руки нового директора – приглашенного самим Барро инженера Емельянова Осипа Борисовича, ранее работавшего на механическом заводе в Коломне. Но за три месяца Поль увидел и достаточно хорошо разобрался в том, что на заводе стало делаться – и где-то в середине апреля пришел ко мне с предложением:

– Александр, должен признаться, что ваши машины полностью меняют представления о правильной работе в поле. И я бы с удовольствием купил у вас ваш трактор – но дело в том, что дома, во Франции, мне будет нечем его топить. Покупать бензин в аптеке – это безумие, а я специально написал сыну письмо и он подтвердил, что в иных местах бензин практически недоступен. Но ведь у вас были вначале моторы, которые вроде бы могли работать и на простом керосине? Поэтому я хочу вам кое-что предложить…

– В принципе, я наверное смогу переделать для вас мотор под керосин…

– Я и не сомневаюсь в этом. Но предложение мое иное: если вы сделаете другой трактор, с керосиновым мотором и цена его окажется приемлемой – а ваши цены выглядят более чем приемлемыми – то я берусь за продажу этих тракторов во Франции, причем думаю, что смогу продавать несколько сотен в год. Через месяц сын приедет в Царицын помочь мне с переездом, и я был бы раз получить ответ к этому времени. Положительный ответ, разумеется – закончил он с непроницаемой, как и всегда, физиономией.

Мышка подсчитала реальную себестоимость моего "Т-40", и оказалось, что трактор обходится в пять с половиной тысяч рублей. А Барро озвучил "приемлемую цену" в районе пяти тысяч – так что, имея в виду хотя бы стопроцентную рентабельность, агрегат существенно упростить. И в результате получился буквально "Фордзон-Путиловец": железные колеса без шин (большие сзади, маленькие спереди), рулевое управление – реечное, никакой электрики кроме магнето, открытая кабина и железное сиденье. Максимальная скорость трактора составляла около восьми километров в час, а на пахоте – около трех. Но зато трактор отпускался "со склада в Царицыне" по цене всего четыре тысячи девятьсот рублей – и Барро был счастлив. Я – тоже, потому что после подобного "дауншифтинга" стоимость трактора упала до тысячи трехсот пятидесяти рублей.

Барро уехал во Францию в середине мая, увозя первые двенадцать тракторов Т-24 "Бови" (в смысле "bouvillon ", или, по-нашему, "бычок"), двадцать мотоциклов М-2 "Еруслан" (ну не "Волгой" же называть это "самобеглое чудо экономии на всем") и столько же трехколесных мотоциклов М-3 "Пони". Причем уезжая, он оставил взамен присланные ему сыном из Франции два десятка пудов подшипниковых шаров и обещание их поставок в любом нужном мне объеме.

Мне идея получать дополнительные рубли уже из Франции очень понравилась, и не только потому, что одновременно решалась проблема расширения производства. Для меня отечественный рынок очевидно ограничивался сезонными перевозками, оконным стеклом и – по мелочи – общепитом. Трактора, кроме Барро, вообще никто не пожелал купить, мотоциклы копились на складе – продажи так и не перевалили за три сотни в месяц. А у "заграницы" и денег побольше, и народ побогаче – то есть рынки пошире, есть куда расти.

Но это – в будущем. А настоящее требовало совсем других действий – но, по счастью, у меня появилась возможность их выполнить.

Кризис – это хорошо! То есть это конечно плохо, но и из всего плохого при определенной ловкости можно извлечь пользу. Поднимая отпускные цены на хлеб, как это быстро сообразили поволжские хлеботорговцы, или сманивая квалифицированные кадры, чем занялся уже я.

Профессор Фаворский еще с марта начал интересоваться, нужны ли мне еще талантливые химики – потому что выпускники университета не могли себе найти работу даже на мыльных фабриках. Хотя мало было этих выпускников… но Камилла сагитировала на работу у меня всех четырех выпускников-химиков из Казани, так что в апреле я приготовился принимать пополнение и из Казани, и из Петербурга.

Но первым ко мне приехал простой русский инженер с простой фамилией Иванов и с простым русским именем-отчеством Нил Африканович. Инженер Иванов, не окончив три года назад Императорское училище в Москве, отправился на заработки в Будапешт, где и проработал на заводе общества "Генц" до тех пор, пока кризис не заставил завод расстаться с иностранным недоинженером.

С Африканычем я пообщался буквально полтора часа – столько времени занял обед, сопровождаемый бурным обсуждением генераторов, трансформаторов и электромоторов – после чего недоинженер стал моим "закадычным другом детства по электрической части".

А через неделю – уже с подачи Африканыча – ряды инженеров пополнили сорокалетний Герасим Данилович Гаврилов и Степан Андреевич Рейнсдорф. Гаврилов, как и Иванов, был специалистом по электрическим машинам, а Рейнсдорф – специалистом по машинам уже паровым – правда судовым. Однако самым интересным оказалось то, что Степан Андреевич озаботился рекомендательным письмом, и письмо это было от моего Петербургского "родственника".

"Александр Владимирович, весть о вашем появлении в Царицыне застала нашу семью буквально через неделю после похорон моего отца и вашего дяди Александра Николаевича, и вы, надеюсь, извините нас, что мы не смогли встретиться с Вами сразу же. А позже перипетии корабельной службы и вовсе помешали нам посетить Вас…" – так начиналось это письмо. В общем-то, мне и рекомендации Африканыча хватало, но письмо стало уже реальным подтверждением успешности моего легендирования: "родственники" меня признали. А это значит… Хотя неизвестно, что это значит, однако – все равно хорошо. Спокойнее как-то. Вдобавок сам факт того, что "дворянин из второй части книги" Рейнсдорф приехал ко мне с рекомендательным письмом от аналогичного дворянина Волкова, в глазах местного дворянства легитимировало меня совершенно – некоторая снисходительная презрительность к тому, кто "работает руками", полностью исчезла, и даже некоторые дворянские "недоросли" сочли достойным просить у меня места. А мест для людей с образованием у меня было много. К тому же Степан Андреевич объяснил, наконец, чем "дворянин из второй части" отличается от прочих – и это в некоторой степени поменяло и мои старые представления об истории, и мои планы на грядущее. Вновьприбывшие инженеры тут же приступили к работе. Не по профилю – но сейчас было не до "профилей": наступало лето тысяча девятисотого года. И оно диктовало свои условия работы.

Глава 14.

Зима тысяча девятисотого года выдалась малоснежная и морозная – и результат проявился уже в мае. Кое-что было, впрочем, заметно и в апреле – например, напрочь вымерзшие поля озимых, но глубина надвигающихся неприятностей к середине мая предстала во всей красе.

Видимо, снега было мало не только вокруг Царицына: Волга в самый пик разлива поднялась метра на три – вместо обычных восьми-девяти метров. Народ тут же вспомнил про страшный тысяча восемьсот семьдесят девятый – когда у Казани реку можно было просто перейти вброд. Тут же взлетели цены на перевозку грузов вверх по Волге: вместо прошлогодних двух-трех копеек за пуд на сто верст владельцы пароходов запрашивали от пяти до гривенника. За неделю номерной "Сухогруз" успевал, пробежав от Царицына до Саратова и обратно, принести в клювике тысячу с лишним рублей прибыли: три тонны бензина, которые "сухогруз" сжигал на маршруте, пока ещё стоили меньше сорока рублей. И если на строительство первых десяти "кораблей" тратилось по три недели, то в мае полный цикл строительства сократился до шести суток и с двадцатого мая со "стапелей" сходило по два корыта в сутки. Чтобы достичь такого результата, пришлось перейти на секционную сборку: пятиметровые секции варились прямо в цехах, а на берегу из них быстро сваривалось готовое корыто. И их даже не сурили – некогда было, так что "сухогрузы" отправлялись в маршрут, наспех вымазанные снаружи в два слоя лишь асфальтовым лаком. Внутри секции понтона красились в один слой ещё в цехе, а в сварные швы красили внутри в процессе сборки на стапеле. Ну а "палубу" и надстройку – вообще красили на маршруте. "Одноразовые" получались кораблики – но только за июльские перевозки удалось получить (со стопроцентной предоплатой, разумеется) чуть больше трехсот тысяч. Тут не до долговечности – к июлю по расчетам Волгу должны были бороздить минимум полсотни "Сухогрузов", иначе не успеть. А успеть – надо, поэтому у князя Чавчавадзе новый особняк уже украшался родонитом и габбро.

Но если маловодье на реке сулило весьма приличные барыши, то в недалеких ее окрестностях засуха грозила серьезными неприятностями. Девятьсот тонн пшеницы, закопанные в землю в качестве семян, могли легко стать лишь не очень качественным удобрением. Поля все же зазеленели, так как земля успела немного воды впитать, но во-первых впитала она очень немного, а во-вторых, дополнительной воды у природы, похоже, не было. И двенадцать тысяч десятин в левобережной степи могли очень скоро стать пустыней.

Если ничего не делать – то безусловно стали бы, потому что даже вполне себе "удобные" поля практически на берегу реки стали демонстрировать признаки увядания. Но есть такое очень хорошее слово: "кризис". То есть слово-то само по себе никакое, а явление, им обозначаемое – и вовсе очень неприятное. Но это – в общем. А в частности в случае этого кризиса встречаются и вполне себе "приятные" детали. Например, избыток рабочей силы.

Очень даже приличный избыток: на мое объявление только в городе откликнулось чуть меньше трех тысяч человек. Объявление было очень даже кризисное: "Требуются землекопы. Оплата – 30 копеек в день при трехразовом пропитании (при выполнении урока). Обращаться в любой павильон "Царицынские закуски" или в контору". Уроком сейчас именовали дневную норму, так что всем все было понятно.

Три тысячи человек с лопатами оказывается в состоянии выкопать семикилометровый "магистральный" канал за неделю. Канал шел от Волги по оврагу и заканчивался почли километровой длины прудом (правда, шириной тот пруд был с полсотни метров в самом широком месте). Еще канал был поделен на шесть участков, каждый из которых был выше предыдущего на пять метров – мои угодья в ровной, как стол, степи были метров на тридцать выше уровня Волги. Перед каждой плотиной канал расширялся с пяти до двадцати саженей (то есть с восьми метров до тридцати примерно, и "одевался" в бетон, а по сторонам плотины встали двадцатипятиметровые столбы с ветряками. Столбы были тоже железобетонные, а ветряки с тремя восьмиметровыми лопастями приводили в движение мощные насосы-камероны. Причем насосы эти ставились по два на каждый ветряк: при среднем ветре пропеллер обеспечивал мощность под семьдесят "лошадок", а насос качал не больше ста пятидесяти литров в секунду. Можно было и по три поставить, но не удалось придумать как "подцепить" их к ветряку. По четыре ветряка на каждой плотине качали вверх больше кубометра в секунду, и это было хорошо. Вот только пруд был вполне ограниченного объема, а поля от пруда тоже были не очень близко. Так что второй магистральный канал того же профиля был выкопан уже вдоль реки.

"Поле" представляло собой кусок земли километров двадцати длиной и около шести шириной, лежащий в пяти километрах от Волги вдоль реки. Слова о том, что степь была "ровной как стол", не были "поэтической метафорой" – перепады высот на поле не превышали пары метров. Поскольку никаких плотин и прочих прелестей не требовалось, то канал (уже силами пяти тысяч человек) отрыли тоже за неделю. Норма (то есть "урок") для землекопа в летнее время была в три кубических сажени ("мерных" сажени, почти десять кубометров) – и мужики ее выполняли.

Одновременно с прокладкой второго магистрального канала еще пять тысяч человек копали поливные каналы – шириной и глубиной в сажень, через каждые двести метров в направлении "от реки" (и от магистрального канала). Каждый – длиной в шесть верст, общим числом сто штук. Лопатами. И пятнадцатого июня – ровно через месяц после начала работ – последняя канава на поле была закончена.

Но уже с пятого июня вдоль первых отрытых канав двинулись свежесделанные поливальные машины.

Сам бы я, конечно же, такую работу ни организовать, ни проконтролировать бы не смог. Но, как уже упоминалось, на дворе бушевал кризис. А в кризис прежде всего уменьшаются зарплаты, но вдобавок к этому начинают расти цены на продовольствие. Немного – в городе, например, цена двухфунтовой буханки хлеба выросла на копейку – но народ почему-то таким изменениям не радуется. И даже напротив – возмущается.

Народ возмущаться начал уже с марта – насчет малоснежных зим местное население видимо было в курсе, в апреле случилась забастовка на французском заводе – да такая, что разбираться приехал вице-губернатор. Ну а в мае – как раз тогда, когда уже купечество начало паниковать насчет перевозок своих грузов – забастовали грузчики на пристанях. Забастовали они пятого мая, а десятого в город вошел "на постой" 226-й Бобруйский резервный батальон. Видимо направлен он был все же до начала забастовки, но прибыл "очень вовремя": забастовка в тот же день закончилась.

То, что городские власти довольно давно просили о расквартировании в городе войск, я что-то слышал чуть ли ни год назад. И вот к просьбе города прислушались – но оказалось, что батальон прибыл буквально "в чисто поле": размещать его было негде. Понятно, что для солдат просто поставили палатки в этом самом "чистом поле", а вот офицеры с матюгами бросились искать себе более приличные пристанища.

Офицеров было много. Резервный батальон отличается от обычного тем, что в случае войны он должен быстренько развернуться в полк. Поэтому на четыре роты "мирного времени" в батальоне было не семнадцать офицеров, а почти шестьдесят. Еще – восемь фельдфебелей, тридцать два старших унтер-офицеров, почти полтораста младших унтеров… Кроме этого, в батальоне было одних врачей четверо, а всего "гражданских" было с десяток. Это – только женатые (хотя офицеры были семейные все), но они все очень хотели жить в приличных условиях (хотя уровень "приличности" и был существенно зависим от чина). Грандиозного скандала с мордобоем не случилось лишь потому, что у меня как раз в начале мая было закончено строительство "дома техников" – не такого шикарного, как "инженерный дом", но с сорока вполне приличными трех- и четырехкомнатными квартирками.

Командира батальона я пригласил "с месяц погостить" в единственной пустующей теперь квартире "инженерного дома", ротных командиров с заместителями и врачей (общим числом в двенадцать семей) так же временно – на месяц – разместил в "доме техников", и сообщил, что если батальон займется не строительством бараков, а нужным мне делом, то через месяц все офицеры разместятся в приличных свежевыстроенных квартирах, а до осени и солдаты разместятся во вполне качественных капитальных казармах.

Так что всем строительством оросительных каналов очень заинтересованно (а потому и качественно) заправляли военные. Офицеры составляли детальные проекты и планировали работы, унтера – доводили планы до солдат, ну а солдаты уже командовали бригадами мужиков. Мне же оставалась лишь "механическая" часть работ.

Например, закупка лопат. У "соседей" я купил их чуть больше четырех тысяч, но это были складские запасы, результат почти трехмесячного производства (ну мало лопат делалось, спрос на них небольшой). Так что шанцевый инструмент пришлось везти из Ростова, Мариуполя, Нижнего и даже из Москвы. Но лопаты – это всего лишь вопрос денег. А вот с доставкой воды непосредственно на поля, к жаждущим колоскам, пришлось приложить уже и руки, и мозги.

Наловчившись делать вполне приличные турбины для судовых водометов, мне с инженерами удалось соорудить и неплохой турбинный насос для поливалок. Насос этот ставился на тележку, жестко сцепленную с трактором, воду он сосал из поливного канала (фактически, из канавы), причем сосал по сто литров в секунду и под давлением в двадцать с лишним атмосфер плевал ее на сотню метров. А крутил этот насос новый, уже шестицилиндровый V-образный мотор мощностью около шестидесяти сил. Жрал он, конечно, по пуду бензина в час, но в этот же час качественно поливал почти десятину поля. Чуть меньше – но двадцать десятин в сутки водой одна поливалка худо-бедно обеспечивала. Всего (если не считать затрат на изготовление всего этого монстра) за пять рублей, потраченных на бензин и масло.

По прикидкам, поливать нужно было по крайней мере раз в десять дней, то есть за заволжское поле мне нужно было шестьдесят поливалок. Массовые увольнение у французов после прошедшей забастовки позволили легко утроить число рабочих уже на моих заводах, так что круглосуточным трудом заводы выдавали по пять агрегатов в сутки, правда, прекратив выпуск собственно тракторов. Так что к концу строительства оросительной системы как раз столько поливалок и было готово. А к концу июня их уже стало сто двадцать – и поля теперь поливались раз в шесть дней, потому что часть была задействована уже на полях Правобережья. Нобели очевидно очень радовались тому, что удалось пристроить никому не нужный бензин, а я горестно считал вытекающие "в трубу" деньги. За сезон предстояло их "вылить" по пятерке на десятину. Семьдесят тысяч полновесных рубликов в дополнение к тем двумстам, которые были потрачены на каналы и еще будут потрачены на военный городок.

Хотя оказалось не семьдесят, а больше ста. Потому что ветряки качали все же около полутора кубометров воды в секунду, а поливалки ее тратили по двенадцать кубов. Да еще очень много воды просто впитывалось в землю, испарялось, еще куда-то исчезало. Так что пришлось и на плотины ставить ряды насосов – хорошо еще, что отработанные турбины судовых водометов в "насосном" режиме качали почти по полкубометра в секунду. Так что воды для полива хватило – но сил и нервов было потрачено много. Да и каналы с канавами требовали постоянного ухода, а на мутной водичке турбины поливалок выходили из строя чуть ли не за пару недель. Вот уж буквально отлились кошке мышкины слезки… но недостаток воды мне не только "отлился". К счастью, он еще и "отбился": в начале июля пароходы перестали ходить выше Царицына и спрос на услуги "Сухогрузов" резко вырос. Вместе с ценами – те, кто пожалел выдать мне предоплату в мае, теперь грызли локти, но вынуждены были платить уже по гривеннику с пуда. Впрочем, дальше цены задирать было уже бессмысленно – заказчики перейдут на железную дорогу, но у меня по-прежнему на воду сходили и отправлялись за денежкой по два новых "Сухогруза" в сутки, а на первое июля их стало уже семьдесят два. Уже больше десяти тысяч рублей в день, даже с учетом "бесплатных" перевозок по ранее выплаченным авансам, при том, что на август предоплаченных фрахтов еще не было.

В воскресенье второго июля я предавался безделью и радовался достигнутому благополучию. А утром в понедельник третьего настроение мне испортили.

Камилла не беспокоила меня по утрам уже две недели – она уехала в Казань помогать Варюхину налаживать производство аспирина. Поэтому, когда за завтраком я услышал стук в дверь, то решил, что Камилла справилась с задачей и мне предстоит выслушать рассказ о том, как она успешно преодолела все химические трудности. Но к моему удивлению Дарья привела в кухню Машку Белую. Прозвище такое она получила вовсе не потому, что была блондинкой – в Поволжье процентов девяносто жителей были светловолосыми, а потому, что на вопрос Дарьи "от какой такой вешки род их идет" она спокойно пояснила, что не от вешки, а от векши, а векша – это бела. Белка, то есть, и сейчас у нее был вид именно белки, у которой злые люди отняли все запасы орехов.

– Саш, – начала она, едва войдя в кухню, – беда у нас. Уголь закончился.

– Какой уголь, где закончился?

– Стекло варить уголь закончился.

– За углем нужно к Никифорову идти, а не ко мне. Ты ела с утра? Садись, позавтракай со мной.

– У Никифорова угля больше нет, и он к тебе идти боится. И у меня кончается, но я не боюсь – сообщила Машка, усаживаясь за стол. Вообще-то сейчас она жила в отдельной квартирке в "техническом доме" и для ухода за малолетним семейством ее я нанял специальную домработницу-кухарку, но от Дарьиных пирогов девочка отказаться не могла.

– Ну, передай ему – пусть срочно купит, если сам сообразить не может. А почему боится?

– Ты же его с места выгонишь, а он не виноват.

– Если работу не выполняет – значит виноват. Но сначала нужно все же разобраться, почему не выполняет.

– Не виноват, ему Иван Николаевич обещал вчера пять тысяч пудов, но нынче сказал, что не привезли еще. Никифоров еще со вчера на станции сидел, хотел уголь забрать прямо с вагонами, но и правда не привезли. А на дороге сказали, что еще неделю не привезут…

– У тебя уголь совсем закончился, печи больше топить нечем?

– Не совсем, на сегодня есть и еще на завтра хватит. А если огневую полировку остановить, то еще на три дня хватит. Я уже остановила.

– Ты молодчина, за это получишь премию. В размере месячного оклада. А насчет угля я разберусь.

Насколько я знал, уголь относился к грузам, всегда доставляемым "медленной скоростью", то есть конкретный эшелон мог идти от отправителя до получателя и неделю, и две. Но в Царицын ежедневно приходило минимум пять поездов с углем, и суть происходящего я не понял: кроме Ивана Москалева в городе было еще минимум пять крупных торговцев углем. Поэтому за разъяснениями я отправился к Илье, причем отложив все прочие дела: торговля оконным стеклом в день мне давала уже порядка шести тысяч рублей.

Илья меня не порадовал:

– Казенный заказ, дороге поручено из-за прекращения навигации по Дону и Волге обеспечить ежедневно пять полных эшелонов угля на Тамбов, Рязань и Тулу. Всего – полста эшелонов за десять дней.

– Но это ведь другое направление… а разве до Тулы из того же Лисичанска поезда не ходят?

– Там дорога встала на несколько дней, мост подломился, чинят. Да, направление другое, но нам сначала уголь надо привезти из Калача. А из-за подъема на Крутой на Калач поезда идут по двадцать пять вагонов, не больше – но на Тамбов мы отправлять должны сорокавагонные эшелоны. Получается, что не хватает восемь пар поездов на Донской линии, у нас там и так шестнадцать пар в сутки ходит – все спешат хоть что-то по Волге отправить пока река вовсе не обмелела.

– А больше пустить – вера не позволяет?

– Что? Какая вера? А… Нет, я как раз и сижу, думаю как расписание уплотнить. Но – не получается. Вот, сам смотри – он показал мне на расстеленную на столе схему, – тут два перегона по двадцать верст, поезд проходит его за час. Мы пускаем по два поезда – разъезды больше не позволяют, и получается что две пары проходят перегон за полтора часа. Шестнадцать пар – больше никак не выходит.

– В почему двадцать верст за час, что так медленно-то? Я думал, что поезда ходят по сорок верст.

– По сорок – только пассажирские. А товарные – только двадцать две версты могут, потому как нет у нас сквозных тормозов на поездах, быстрее нельзя.

– И каков вывод?

– Две недели нового угля а городе не будет.

– Понятно, надо закупаться в Калаче и возить телегами…

– Не выйдет. Как раз в Калаче казна весь уголь на складах казна и скупила…

– Плохо, у меня через три дня стеклянные печи встанут… Хотя погоди, как не будет? У меня же и кирпич, и цемент!

– Сочувствую, но ничем помочь не могу. Мне сегодня утром Вербин специально сказал, что с запаса дороги никому угля не продавать. Тебя имея в виду – знает, что мы дружны. Впрочем, и у нас самих запаса на месяц всего, меньше нормы.

– Понятно, с начальником не поспоришь. Так это чего, все заводы в городе встанут?

– Почему? Беляны все, почитай, в Царицын пришли, дров много. А уголь, по большому счету, только тебе и металлическому заводу потребен. Французов нам особо велено обеспечивать, так что, получается, ты один и пострадаешь. Ну еще купцы, чьи грузы задержат, но они как раз сейчас подводами все и перевезут.

Погрузив свое тело на мотоцикл, я отправился обратно в "усадьбу", по дороге размышляя о превратностях судьбы. Семен Никифоров у меня работал уже больше года – сманил я младшего (сорока шести лет) приказчика с угольного склада купца Ивана Николаевича Москалева, и с тех пор ни разу никаких проблем с топливом не испытывал. Мужик в "деле" крутился уже больше двадцати лет, всех знал – да и его все знали. Москалев же даже радовался такому переходу: Никифоров "по старой памяти" все больше у бывшего хозяина уголь брал, так купец продажи угля утроил.

Но ведь он не только стеклодельню углем обеспечивал – интересно, прочие производства тоже теперь без топлива останутся?

Но встреча с самим Никифоровым меня немного успокоила:

– На электрической станции запас есть, тысяч восемь пудов. Сегодня уже возить оттуда стали к стекольной фабрике, я же понимаю, что важнее. Только у меня на это дело нынче одна только телега осталась, остальные-то в городе, ждали угля. Завтра вернутся – тогда и перевезем сколько потребно. Однако и станции оставить нужно, ведь пудов по пятьсот жжет, а вы велели запас на две недели держать самое малое. Ну, на неделю, на две справился, а потом, если поставки не начнут снова, хоть на дороге разбой учиняй. Ведь ежели с мазутными котлами беда какая – чем электричество крутить будем?

Я и забыл почти, что старые паровозные котлы велел починить по возможности и использовать их во время ремонта мазутных (которые, к моему великому неудовольствия, требовали "профилактического" ремонта практически ежемесячно: форсунки оказались действительно слабым их местом. Но наличие такого запаса меня образовало. Семен, листая свою "учетную" тетрадку, тем временем продолжал:

– Господину Мюллеру с мая отгружалось угля по два сухогруза, у него запасу должно быть поболее двухсот двадцати тысяч пудов. Но у него новая печь давеча запущена, так что запасу у него на два месяца, а они затребовали втрое больше – иного пути-то, кроме как рекой, к нему и нет. Я как раз собрался для него уголь закупить у Горюнова в Саратове, у него склады там на два миллиона пудов. Думаю, он нынче и по двенадцати копеек отдаст – нет иных покупателей-то, вывозить-то нечем нынче…

Быстренько прикинув, что в сутки производства сжирают почти сотню тонн, я прервал Семена:

– Бери сразу миллион пудов. По чугунке еще неизвестно сколько и когда подвезут, а ведь нам и на всю зиму запас нужен будет.

– Это я сделаю. Но, Александр Владимирыч, я вот что думаю. Ежели нам, к примеру, свой склад поставить, да хоть в Калаче, и по Донцу "Сухогрузы" пустить – скажем, тем летом – то уголь с Лисичанска у нас будет на складе том в четыре копейки встанет, по крайности пять. Ну а с перевозом по чугунке – восемь, ну девять.

– А если опять, как сейчас, дорога возить не будет?

– Да и тогда не пропадем: лошадей у нас много, сотней лошадок заводы обеспечим.

– Спасибо, хорошо придумал. Я помозгую на эту тему, а ты пока давай, с Горюновым все реши.

Мысль Никифоров подал действительно интересную. В Лисичанске уголь, насколько я знал, продавался в среднем по три копейки за пуд, и перевозка его в Калач на "Сухогрузе" добавляла к стоимости меньше копейки. То есть для обеспечения моих потребностей нужно на Дон перекинуть всего десяток корыт – и даже не перекинуть, а там же и собрать из готовых секций. Секции большие, но не очень тяжелые – перевезти их несложно. Только не в Калач, а к устью Сакарки – там, на своей земле, я могу делать все, что хочу. Заодно и угольный склад там же поставить…

Впрочем, сейчас не об этом думать надо – нужно придумать как из Саратова на пятидесятитонных корытах перевезти шестнадцать тысяч тонн груза, и сделать это без ущерба для коммерческих перевозок. Потому как уголь очень нужен, но и деньги очень нужны. Причем – много.

Глава 15

Денег действительно было нужно много. На "непредвиденные обстоятельства" – то есть на обводнение полей – в сумме ушло чуть больше трехсот тысяч рублей, то есть весь доход с речных перевозок. Из семисот тысяч "дворцовых" денег было потрачено уже пятьсот – как на строительство этих самых "дворцов", так и на дальние заводы: Антоневич истратил около двухсот (даже чуть меньше сметы), а Варюхин на аспириновый завод потратил сто двадцать (вместо семидесяти по смете). Правда третьего июля завод выдал первый аспирин, и вернувшаяся Камилла уверила меня, что на выпуск ста килограммов завод выйдет уже в августе, а в конце сентября – удвоит производство.

Больше всего меня порадовал (и немножко расстроил – чисто финансово) Сережа Лебедев. В пяти верстах выше Саратова (рядом с сернокислым заводом) он построил и уже запустил первую очередь завода уже гидролизного, и эта первая очередь уже выдавала почти три тонны спирта в сутки. Но главное – на той же площадке он поставил и установку по производству каучука, которая эти три тонны полностью перерабатывала – видимо, сама судьба назначила его пионером производства синтетического каучука. В качестве "отхода производства" гидролизный завод еще вырабатывал тонн по пять гипса – тоже вещь нелишняя, Мюллер "бесплатному сырью" порадовался. Я – тоже, но вот на завершение кислотно-спирто-каучукового производства потребовалось, как выяснилось, ещё около миллиона рублей. Ну, как только будет лишний миллион – завершим, даже полторы тонны каучука в сутки пока мои потребности закрывают.

Пока закрывают – Поль Барро прислал вагон стальных шариков и заказ на две тысячи мотоциклов. И на пятьсот "Бычков", что меня действительно сильно обрадовало. Результатом "борьбы за урожай" стало, сколь ни удивительно, увеличение выпуска моторов. Впрочем, не очень и удивительно: чтобы успевать собирать моторы и для "Сухогрузов", и для поливалок, и для мотоциклов, пришлось внедрить конвейерную их сборку. Вроде как конвейерную: моторы собирались на перемещающихся по рельсам тележках-платформах. Поскольку, по большому счету, моторы выпускались двух типов, она на этом "конвейере" очень удобно "расположились", не мешая друг другу: первая смена собирала четырех- и шестицилиндровые "стальные" моторы для поливалок и сухогрузов, а вторая – "чугунные" моторы для мотоциклов и "бычков". Причем смены на сборке были восьмичасовые.

Пришлось, правда, слегка "вдохновить" рабочих мотоциклетного производства на новый "трудовой подвиг" – от которого они давно отвыкли. Но удалось, с учетом складских запасов, отправить Полю восьмого июля сразу пятьсот мотоциклов "полной комплектации" (причем Поль обещал – вопрос был согласован по телеграфу – полностью оплатить партию в течение месяца). А Слава Серов, творчески восприняв идею конвейера, был готов довести выпуск до двух тысяч мотоциклов в месяц (правда, предоставив смету "на развитие производства" в двести с чем-то тысяч рублей). Перебьется пока…

С перевозкой из Саратова в Царицын угля проблема решилась почти что сама собой: все же грузопоток вверх по реке был вдвое больше, чем вниз, и уже с середины июля каждую неделю от тридцати до сорока "Сухогрузов" попросту брали "попутный груз". А чтобы сократить простои на погрузку-разгрузку, уголь перевозился в больших ящиках-контейнерах по две тонны, которые перемещались на борт и на берег козловыми кранами-лебедками. С ручным приводом, то все же баржа на погрузке стояла теперь всего пару часов. Правда, пришлось проложить и в Саратове, и у Камышина, и в Царицыне рельсовые пути, чтобы эти контейнеры перемещать, но пути были небольшие, метров по триста пятьдесят – а рельсы стоили меньше двух рублей за метр, так что получилось очень даже выгодно. Ну а то, что рельсы были восьмифунтовые – так это же не Транссиб какой-нибудь.

Выпуском "Бычков" занялся приехавший из Брянска инженер Евгений Сергеевич Ключников – бывший вагоностроитель. Ключников перешел ко мне на работу исключительно из-за повышенной зарплаты, но подразумевая, что за такую зарплату и объем работы повышается. С собой он из Брянска сманил шестерых рабочих. Казалось бы – ну что там шестеро, когда только рамный участок насчитывал рабочих больше полусотни? Но в каждом техпроцессе есть свои "узкие места" – и Евгений Сергеевич поставил брянских рабочих именно на эти сложные операции, после чего в сутки цех стал выдавать по десять рам.

Рамы, правда, были довольно сложными: по сути это был почти готовый трактор без мотора, колес и капота. И с установкой колес эта рама по сути превращалась в "деталь конвейера", на которую в сборочном цехе ставили все недостающее на двенадцати подготовленных постах. Из сборочного цеха трактора выходили каждые двадцать минут – целых четыре часа, потому что собирались еще и один-два "старых" сорокасильных трактора. А потом – простой до следующего дня, потому что моторов для собственных машин не хватало.

Не хватало потому, что не хватало стального литья. И пришлось быстро-быстро строить новую кислородо-водородную печку (уже килограмм на двести стали) и, соответственно, новый, более мощный электролизер. Дело несложное, справились меньше чем за неделю. А потом – запустили построенное.

В электролизер залили слегка подкисленную воду, но чего-то кислород с водородом пошли слабо: похоже, проводимость у раствора получилась маловата. Чтобы не "тянуть резину в долгий ящик", я, как учили в школе, сыпанул в ванну пачку соли, взятую из столовой (новая столовая-то располагалась прямо на территории завода Барро, а кислоту везли из усадьбы). Поглядев на бурную реакцию, я успел выключить мотор генератора и проорать, чтобы все немедленно, все бросив, выбежали из цеха: из электролизера попер хлор.

До усадьбы на мотоцикле я доехал минут за пять, а назад с Камиллой пришлось ехать на пролетке с полчаса. Камилла, после того как я снова запустил генератор, посмотрела на электролизер и велела перевезти его в свою лабораторию, откуда Глафира, да и то с моей помощью, смогла вытащить ее только через сутки. Но оказалось, что моей заслуги в этом особо и не было:

– Ты знаешь, я все поняла. Мне нужно десять таких ванн, штук двадцать вот таких асбестовых пластин – она показала руками размер – и… и генератор на тысячу киловатт.

– И что это будет? – с нескрываемым ехидством в голосе поинтересовался я.

– Это будет завод по производству щелочи. Едкого натра. Очень полезный реактив, между прочим. Ну а попутно мы получим много соляной кислоты – ты же до сих пор не построил завод для соляной кислоты?

– А у тебя случайно нет информации, где я могу получить такой генератор?

– Есть. Гаврилов обещал, разве он тебе его еще не построил?

Новую печь все же запустили, через четверо суток. С новым мотором и новым генератором – Камилла напрочь отказалась отдавать "добычу".

А я пошел к Гаврилову, узнавать насчет мегаваттного генератора.

Герасим Данилович с момента поступления на службу занимался обслуживанием электростанции. До его приезда на этой должности был позапрошлогодний выпускник Первой городской гимназии, освоивший премудрость управления электрохозяйством в процессе установки генераторов мастерами из Будапешта. И, как сказал Гаврилов, лишь чудом генераторы не вышли из строя до его приезда. Паровые машины на электростанции обслуживали бывшие машинисты с железной дороги, и с ними было все хорошо, а вот с генераторами… Но удалось их уберечь от поломки.

Электричества у меня потреблялось много, кроме станков было еще и множество сварочных агрегатов со своими разномастными генераторами – и их тоже приходилось обслуживать Герасиму Даниловичу, так что работы ему хватало. Но, похоже, в "свободное время" он еще и занимался проектированием новых генераторов?

– Да что вы, Александр Владимирович, какое проектирование! Я просто так, прикинул, как можно сделать более удобный генератор. Вот сейчас у Сименса выпущен новый генератор, как раз в один мегаватт. Так он весом больше чем в шесть тонн! А вот если использовать иную компоновку, гляньте сюда – похожа на ту, что у моторов Иванова, то с шеститонного генератора можно будет поболее двух мегаватт снимать. Даже сильно больше – если, думаю, вот так поставить охлаждающую систему, то почти два с половиной выйдет.

– Ну что же вы мне не сказали-то? Сейчас бы уже глядишь – и у нас был бы такой генератор!

– А зачем говорить-то? Вот, у меня есть набросок и генератора в один мегаватт, в двести пудов весом всего. А что толку? Нам его вращать-то нечем. Германский-то во вращение приводят две машины по девятьсот лошадиных сил. А у нас – три машины по триста, и чтобы хотя бы двести киловатт с генератора снимать, машины все время при повышенном давлении работают. Машины, конечно, хорошие – все три от "Борзига", еще год-другой выдержат. Но станция электрическая больше нынешних шестисот киловатт все равно не выдаст.

– А если турбину поставить?

– Я уже поинтересовался. Англичане в Россию турбины не продают, и даже в Германию не продают…

– Тогда нужно самим и турбину построить.

– Я уже не говорю насчет потребных станков и подготовленных рабочих, но ведь патент англичане тоже не продадут.

ПАТЕНТЫ!!!

– Какого года патент? Восемьдесят четвертого?

– И восемьдесят девятого, сейчас действует только последний.

– Герасим Данилович, а вы не смогли бы достать текст этого патента?

– Я попробую. У меня есть хороший знакомый в Морском ведомстве, думаю, что у них описание должно быть.

На этом, собственно, Камиллин "повышенный запрос" и застрял: спустя неделю я выяснил, что самый мощный из построенных в настоящее время генератор с приводом от турбины Парсонса имеет мощность в пятьсот сорок киловатт. Ну и ладно, не очень-то и хотелось.

Потому что хотелки у меня росли совсем в другом направлении.

Судя по полям – в особенности по левобережным – урожай получится довольно неплохой. В смысле зерна. А вот насчет кормов для скотины ситуация была сильно хуже: на противосусликовую полосу поливалки не доставали, и травы выросло очень немного. Конечно, сколько-то сена удалось накосить, но немного.

А скотины у меня уже завелось порядочно: только перевозкой угля было занято сто двадцать лошадей, а еще лошади были у папаши Мюллера – таскали мел и глину для цемента, поставил изрядные конюшни Саша Антоневич – пирита из карьеров ему тоже возить – не перевозить. И это не считая многочисленных коровок и овечек, которые держали в хозяйстве "колхозники". Насчет овечек (и свинок) я не очень в курсе, а про лошадей и коров уже знаю точно: в день им нужно по пуду сена. Что для моего небольшого хозяйства означало шестьсот пудов на день. Почти десять тонн.

Вот ведь широка страна моя родная, а занесло меня в именно голодную степь, где ничего, кроме ковыля колючего, и не растет. В особенности в засушливый год: на "царевской" стороне Волги, поскольку разлива-то толком и не было, заливные луга стояли пустые и сухие. Ну, почти пустые и почти сухие, настолько пустые и сухие, что сена там накосить было невозможно: с почти тысячи десятин, засеянных травой в противосусликовой полосе мне, например, удалось накосить чуть меньше даже тридцати тысяч пудов сена. А в нормальный год сто пудов с десятины – далеко не предел.

Но, с другой стороны, ведь лето же на дворе, если бы дождик пошел – ух как бы трава расти начала! И в свете текущего хренового положения с кормами я решил заняться дождиком.

На противосусликовой полосе с этим было довольно просто: пшеница уже почти созрела и ее вроде было можно уже не поливать. Поливалки переключили на луговину, но они доставали всего метров на сто, да и то половинками кругов – так что много там не прибавилось. Зато у "средних" и "нижних" погромцев удалось очень недорого взять в аренду четыреста десятин так и не залитых в этом году заливных лугов. Трава там в принципе еще росла, но так, что погромские крестьяне даже и не надеялись получить оттуда хоть пару дополнительных копен. А я – надеялся.

Володя Чуев, сразу после того, как из Саратова стал массово поступать каучук, наладил по моей просьбе и выпуск резиновых шлангов. Двухслойных, с кордом из дратвы – они спокойно выдерживали давление до десяти атмосфер. Но – тяжелых, конечно. Зато в час он их мог делать по пятьдесят метров.

Эти шланги латунными винтовыми втулками прикреплялись к одному из четырех двухкилометровых трубопроводов, проложенных посреди арендованных лугов ( они тянулись полуверстовой полосой на почти восемь верст вдоль реки). А на другом конце – или к следующему шлангу, или к брызгалке, которая медленно крутилась на треноге, поливая все вокруг метров на пятнадцать. Бригада из четырех мужиков обслуживала восемь брызгалок, переставляя их раз в час на новое место. Четыре брызгалки запитывались от одного шланга и сразу поливали четверть гектара – и бригада эта поливала по двести метров поля по обеим сторонам трубы.

Мужикам, правда, приходилось трудиться практически круглосуточно, переставляя агрегаты и перетаскивая шланги. Не совсем, они все же спали по очереди, но мало: таскать треноги могли минимум трое, так что на сон можно было выкроить часов шесть. Но – было за что трудиться: обильно поливаемый луг начал быстро и густо зеленеть.

Правда, пользы от этой травы было бы немного: мужики сразу предупредили меня, что-де "трава не созреет для покосу". Поэтому все луговые мероприятия я начал уже после того, как решил, что с этой травой делать.

У одного мужика в дачном товариществе был какой-то забавный мини, или даже точнее, микротрактор, на который вешалась при нужде газонокосилка. И года три назад я ему помог с мелким ремонтом – нож поменять. Сейчас же, вспомнив "невероятную сложность" конструкции, решил ее повторить – и повторил! Не в одиночку, разумеется, с посильной помощью местной инженерной мысли. С позволения сказать "рама" того (и моего) агрегата представляла собой стальной лист с загибом по краю. С дыркой посередине, через которую от мотора крутился нож этой косилки, и через которую трава выдувалась в мешок-травосборник. У меня и нож был побольше – полуметровый, и мешок пообъемнее – литров как бы ни на двести. Вот только Вове Чуеву пришлось срочно изготавливать оснастку для выделки шин на двенадцатидюймовое колесо, ну да это мне показалось не очень трудной задачей. Он справился – хотя и долго ругался.

С этими же колесами и этим же семисильным мотором были изготовлены и мототележки, по сути – трехколесные мотоциклы с большим жестяным кузовом. Косилки – косили подросшую траву, тележки – водили мешки к переправе, а уже на моем берегу трава силосовалась в бетонированных ямах. Худо-бедно, а тонн двадцать в сутки (то есть одну яму) силоса закладывалось.

Успех омрачало только одно. Этого было катастрофически мало: уже запасенных кормов и тех, что планировалось собрать, моей скотинке хватило бы месяца на четыре, да и то только крупной (рогатой и безрогой). А в хозяйстве уже завелись и свиньи, и овцы. Так что нужно было изыскать дополнительный источник кормов – при том, что "разведка донесла" – в Поволжье, причем вплоть до Твери, избытка сена не ожидалось. Как говорится, от слова совсем. Не было и прочих именно кормов, а тратить на скотину зерно мне было все же очень жалко: люди же голодать будут, а я все же решил бороться именно с голодом среди людей.

Но неожиданно кстати в голове всплыло еще одно понятие из моего столь далекого будущего – и с целью хоть часть этого "светлого будущего" приблизить, я отправился в Саратов. Правда, слегка подзадержавшись.

Добрая фея и по совместительству жена Ильи Архангельского Елена Андреевна обратилась ко мне с несколько странной просьбой. К Илье проездом из Николаева в Баку должен был заехать его приятель институту, некто Березин. Заехать на три дня – о чем была достигнута предварительная договоренность. Но из-за аврала на дороге Илья все дни проводил именно на работе, и "развлечение" гостя в дневное время он решил взвалить на плечи жены. Елена же Андреевна, решив, что с ней гостю будет скучно (потому что у нее самой было всяких планов громадьё), обратилась ко мне с аналогичной просьбой. Ну а мне-то что: инженер, да еще судостроитель – лучший объект для "развлечения"! Поскольку у меня было чем кораблестроителя повеселить…

Поэтому, заехав с утра в дом Архангельских у вокзала, я предложил Сергею Сергеевичу Березину посмотреть на мои "кораблики". Судостроитель был человеком вежливым, и мы отправились к реке – там, как и каждый прочий день, под погрузкой или разгрузкой стояло с дюжину "Сухогрузов". Не могу сказать, что "Сухогрузы" его очень впечатлили: корыто – оно корыто и есть. Но все же мы зашли на один, уже почти загруженный, кораблик и Березин с некоторым интересом поглядел, как на борт встают мои двухтонные "контейнеры". Затем "капитан" корыта – а на сухогрузах капитанами были мальчишки не старше шестнадцати, проорал:

– Дядь Саш, уходи уже! Отплываю!

Мы сошли на бревенчатый причал, я и мужики-грузчики привычно сбежали на берег, а вот Сергей Сергеевич, несмотря на мой призыв, остался стоять на краю причала – все же, как именно судостроитель, он успел "обратить внимание" на мотор и винт судна. Ему, вероятно, было интересно узнать как же это корыто все же плавает по реке, да еще против течения. Ведь моторчик был даже сильно меньше, чем на мотоцикле, на котором мы на пристань приехали. Ну лоханка в движение и пришла…

На "Сухогрузах" давно уже в носовой части ставился мотоциклетный моторчик с десятисантиметровым винтом в кольцевом кожухе: эдакое выносное подруливающее устройство. Матрос (такой же пацан, но лет двенадцати-тринадцати) дернул заводную ручку, повернул моторчик к берегу – и судно плавно повернулось носом к реке. А затем уже капитан завел ходовые моторы и из сопел водометов ударили две мощных струи – прямо в стенку причала. Ну, а если учесть, что через каждое их двух сопел водомет выплевывал по три куба в секунду, эффект получился совершенно ожидаемый. Всеми, кроме господина Березина.

– И какой же мощности машины стоят на этом… судне? – поинтересовался судостроитель, безуспешно пытаясь стряхнуть с себя "брызги". Все же инженер остается инженером, даже облитый с головы до ног далеко не чистой волжской водицей. – И какую скорость оно развивает?

– У вас есть во что переодеться? А то давайте ко мне заедем, у меня для вас, пожалуй, найдется сухой костюм. А потом – сами прокатимся по реке, я Елену Андреевну предупредил уже, что на обед мы не придем…

На самом деле это Елена Андреевна сообщила, что дома обеда – как и ее самой – не будет, но везти насквозь мокрого инженера в какой-нибудь ресторан было бы неправильно. Но, к счастью, Сергея Сергеевича мои кораблики уже заинтересовали:

– Ну, если вас это не затруднит… да и погода жаркая, просохну.

Все же я настоял на том, чтобы он переоделся – вода в реке была и правда грязная. А затем мы спустились уже на причал моего завода, и погрузились в всего неделю как достроенный прогулочный катер. На нем капитанил уже двенадцатилетний Колька, сын Евдокии, ну а с ним, как почти всегда, в рубке сидела и Оленька.

Катером я гордился: такого на реке точно не было. Во-первых, он был стальной. Сваренный из того самого четвертьлинейного листа. Во-вторых, он был большой: два метра шириной и почти восемь – длиной. Каюта, правда, была всего метр шестьдесят на четыре и выстроена, как и палуба, из дерева, да и высотой она была всего метра полтора – но в "сложенном" состоянии: крыша попросту поднималась на аршин, сдвигаясь назад – и можно было наслаждаться пейзажем и свежим воздухом. На корме был небольшой гальюн, ну а целом катер сбоку напоминал "Метеор" – лишь сзади с каждой стороны на полметра торчали своеобразным заборчиком по двенадцать полуметровых никелированных выхлопных труб.

Коля завел моторы и катер неторопливо отчалил.

– Красивый катер – поделился впечатлением судостроитель, – удобный, но уж какой-то… простоватый.

Да, никаких бронзовых завитушек и резных панелей на катере не было.

– Я просто не знаю, как нужно катера украшать. Но это дело поправимо. Я предлагаю Вам перейти ко мне на работу и построить уже правильные корабли. А то что "Сухогрузы", что катер – сразу видно: построено дилетантом. Я же никогда раньше никаких кораблей и даже лодок не строил, а тут – просто нужда заставила.

– Так это ваши конструкции? Судя по тому, что я уже увидел, не такой уж вы и дилетант. Но, боюсь, предложение ваше мне не очень подойдет. Во-первых, работа у меня очень приличная, вдобавок и увлекательная – просто для меня строить настоящие корабли интереснее, чем такие… маломерные суда.

– Ну что же… – я выдержал небольшую паузу – будем уговаривать вас всерьез. Начну с того, что инженеры у меня получают по двести пятьдесят рублей в месяц, поначалу получают. Еще – бесплатное жилье, медицинское обслуживание, обучение для детей вплоть до университета, причем – любого университета в мире. Но это – так, для затравки. А пока мы совершим небольшое путешествие, и я по дороге расскажу вам почему у меня и работа все же интереснее. Коля – я повернулся к "капитану", сидящему на кресле в рубке впереди от каюты – мы спешим, поехали!

– И куда мы на этот раз поплывем? – с улыбкой поинтересовался Сергей Сергеевич.

– В Саратов. У меня там небольшое дело, думаю, за полчаса управимся – и назад. К ужину дома будем.

Господин Березин очевидно хотел что-то съязвить по поводу моего высказывания, но Коля дал моторам полный газ и мы отправились в Саратов.

Такого катера больше ни у кого на Волге не было. И вообще нигде не было. Двухтонный катер с двумя стадвадцатисильными моторами на подводных крыльях разгонялся до скорости почти в сто километров в час. Насколько "почти" – я не знал, но за два дня до этого Коля "слетал" до Камышина и обратно за четыре часа – так что время поговорить у нас было. Тем более после того, как мы опустили крышу и закрыли дверь, в каюте стало довольно тихо.

– Надеюсь вам прогулка понравится. А сейчас – давайте перекусим, и я поделюсь своими судостроительными планами, если вам интересно, конечно же. Оленька, что там у нас сегодня на завтрак?

Ответить девочка не успела. Что-то сильно стукнуло, катер клюнул носом и как-то слишком резко затрясся, сбрасывая скорость. Раздался противный скрежет, и Коля заорал, повернувшись к каюте:

– Дядя Саша, правый мотор встал!

В каюте запахло бензином.

– К берегу, быстро! – я вдруг подумал, что двух двухсотлитровых баков на борту хватит не на одно барбекю из пассажиров.

– Уже, саженей с полста осталось.

– Все бегом на берег, ничего не брать! – скомандовал я, откинул крышу каюты и, схватив Оленьку в охапку, полез на нос катера. Березин, уже получив некоторый опыт на причале, молча полез за мной. И, как только катер ткнулся в берег, мы все бегом бросились подальше, причем Колька, хотя и спрыгнул на берег последним, бежал впереди всех.

Отбежать мы успели метров на сто, после чего катер громко пыхнул и загорелся – сразу весь. Сильного взрыва не получилось, но горел он хорошо, разбрызгивая фонтаны огня из раскалившихся баков. Березин встал рядом со мной, тоже посмотрел на полыхающие остатки моей гордости:

– А с какой скоростью он плыл перед тем как сломаться?

– Не знаю, на катере у меня нет спидометра. Думаю, верст поболее ста…

– И где мы сейчас?

Колька, оглядевшись, тут же сориентировался:

– А вот это – Татаркина балка. До Ерзовки две версты будет, так что не пропадем.

Спустя минут пятнадцать, когда мы уже прошли полдороги и слобода открылась перед нами, Сергей Сергеевич вдруг обратился ко мне:

– А вы, Александр Владимирович, пожалуй правы. Мне точно стоит перейти на работу к вам – у вас работа куда как интереснее.

Глава 16

Капитан Эжен Арно, стоя в рубке "Лю Гёлль", пытался разобраться: повезло ему или, наоборот, судьба повернулась к нему тылом.

"Лю Гелль", небольшой – всего лишь в две тысячи восемьсот регистровых тонн (и грузоподъемностью в две с четвертью тысячи тонн метрических) – грузо-пассажирский корабль, был построен всего лишь четыре года назад. Эжен заступил на вахту сразу же после спуска судна на воду, но поначалу – всего лишь третьим помощником капитана.

Судно предназначалось для Гвианских линий, и генеральным грузом для всех кораблей серии (за пять лет было построено двенадцать систершипов) назначался каучук, кофе и какао. Но оказалось, что Франции столько какао не нужно, и "Лю Гелль" с уже первым помощником Арно был переведен на линию Марсель – Ростов, благо в трюмах было очень удобно перевозить зерно.

Правда капитан Люка ушел с корабля после второго рейса в Россию, и Анри теперь его понимал: погрузка двух с лишним тысяч тонн пшеницы с шаланд, занимающая две, а то и три недели, изматывала до предела. А в июне "Лю Гелль", уже прибывший снова в Ростов, и вовсе оказался без фрахта: наглые русские хлеботорговцы отказались отпустить заказчику фрахта зерно в кредит и судно больше двух месяцев стояло на рейде, ожидая, пока в конторе на найдут новый фрахт.

Такой нашелся лишь в сентябре, и Эжен было обрадовался, когда получил телеграмму о том, что через четыре для он, наконец, покинет этот постылый рейд. Но когда прибывший из Одессы представитель компании изложил детали, капитану стало грустно: судно сдавалось в аренду до тридцатого апреля следующего года какому-то местному промышленнику, причем ни характер грузов, ни маршруты перевозок были заранее неизвестны.

Впрочем, первый маршрут капитану был известен, и маршрут этот Эжена Анри несколько удивил. А то, что на борт немаленького, в общем-то, судна погрузили лишь около трех сотен тонн груза, удивило его еще больше. Впрочем, благодаря этому на борт был загружен и почти тройной запас угля – а пассажиров оказалось столько, что часть пришлось размещать уже в трюме.

И все это было так необычно, что заставляло французского капитана еще и еще раз задумываться о том, во что же он ввязался.

С одной стороны, простой почти два месяца в этом забытом Богом и людьми порту в варварской стране везением никак не назовешь и то, что "Лю Гелль" следующие девять месяцев почти наверняка в такую передрягу не попадет, было приятно – все же жалование при простое составляло всего лишь треть от оплаты в море. Но с другой стороны, еще неизвестно, куда захотят отправить судно арендовавшие его варвары. Конечно же варвары – из всех пассажиров на борту лишь один, да и то очень плохо, говорит по-французски.

Хотя те же англичане по-французски вообще чаще всего не говорят, а арендатор судна – вполне себе приличный джентльмен, и его английский хотя и забавный, но вполне понятный. И, кажется, этот джентльмен прекрасно знает чего он хочет. А варвары на борту – это всего лишь нужная для каких-то неизвестных дел прислуга.

Так что, решил капитан Арно, будем считать что судьба все же повернулась лицом – и на лице этом сияет приветливая улыбка. Что же до капризов этого, видимо все же американского, джентльмена – то ведь он платит, причем – наличными. И не требует никаких расписок…

В Саратов я прибыл через два дня после неудачного путешествия с Березиным. Сергей Сергеевич, пообещав что сразу же по возвращении из Баку он уволится и переедет в Царицын, отплыл к родственникам, ну а я отправился в путь нормальным способом – на поезде. И по прибытии отправился сразу же к Лебедеву. У него я застал не только всех моих "казанских" химиков (Антоневич уже, как оказалось, закончил и вторую очередь сернокислого завода и ребята плавно переместились на строительство и наладку завода уже гидролизного), но и забавного старичка, которого Сергей Васильевич представил как приват-доцента Забелина. Старичок действительно был приват-доцентом Петербургского университета, и вдобавок – крупнейшим специалистом в стране по дрожжам: в университете он, кроме обучения студентов-медиков, занимался и разработкой как раз отечественного классификатора грибков – в том числе и дрожжевых.

Лебедеву его помощь понадобилась для того, чтобы все же наладить производство спирта, так как обычные хлебные дрожжи очень быстро погибали в той химической жиже, которую выдавали гидролизные ванны. Касьян Петрович Забелин довольно быстро подобрал нужную Лебедеву культуру, и завод заработал довольно стабильно, но старому ученому захотелось изучить поведение других культур в этих экстремальных условиях, и вот уже два месяца он занимался своими экспериментами. Лебедев не возражал – поскольку благодаря работе специалиста-биолога ему удалось наладить чисто химический, как он полагал, процесс, тем более что Забелин за свою исследовательскую работу денег не просил.

Решив, что это будет не совсем честно, я сразу решил проводимые работы оплатить – и, конечно, обратить их в свою пользу. Тем более в данном случае наши с Забелиным интересы совпадали.

– Касьян Петрович, а что нужно сделать, чтобы, допустим, установки вместо выработки спирта вырабатывали в результате именно дрожжи?

– Да ничего особенного и делать не нужно. Спирт дрожжи вырабатывают при недостатке кислорода, и если в ванны подавать большое количество воздуха, то дрожжи будут сами расти, а не вырабатывать алкоголь. Однако не вижу в этом большого смысла: в ваннах и так дрожжи растут, и их все рано приходится уничтожать – так что для заселения новых ванн культуры всегда будет в избытке.

– Но ведь можно и сами дрожжи использовать?

– Эти? Нет, они не годятся для хлебопечения, и для, скажем, пивоварения они не годны.

– Я имею в виду как белковый продукт…

– Я бы и хлебные дрожжи не назвал вкусными, а уж от этих… тем более, что для лучшей их работы в ванны добавляется в известных количествах птичий помет. При перегонке на спирт, тем более на спирт строго для технических нужд, это значения не имеет. Но использовать такое для еды – это уж слишком! Вдобавок в культуре имеется несколько разнообразных видов, и некоторые потенциально патогенные. А лечить грибковые заболевания крайне трудно – и, хотя патогенность нынешней культуры довольно сомнительна, рисковать я бы не советовал.

– Не для еды, а для корма. Скотине. Высокобелковый дрожжевой корм – да еще смешанный с каким-нибудь сеном, мне кажется, будет очень неплох.

– Ну если так вы ставите вопрос, то, пожалуй, это имеет смысл. Одно лишь скажу: для использования дрожжей как корма грибок следует все же убить. Например, нагревом до температуры градусов в шестьдесят пять – семьдесят по Реомюру.

– А вы бы не смогли еще некоторое время потратить тут, на заводе, чтобы наладить такое производство? Вам, конечно же, будет выплачиваться вознаграждение, как и всем инженерам, в двести пятьдесят рублей ежемесячно. Ну и все прочие блага – думаю, Сергей Васильевич вам их успел обрисовать.

– Успел что сделать? А, ну да, он мне много рассказывал про вашу систему найма. Мне нравится, тем более что на текущий год у меня и занятий-то иных нет: в университете сейчас мою должность из конкурса убрали, а исследования будут передавать в Москву, в Петровскую академию, то есть это сейчас сельскохозяйственный институт. Высокие чины сочли дрожжи не грибками, а продуктами… Хотя и у вас, получается, вроде то же самое – но у вас, я вижу, сие получается с полным пониманием и общей картины, если первым делом именно о возможном вреде поинтересовались.

Я, честно говоря, ни о каком "возможном вреде" и не помышлял, но Забелин согласился заняться производством кормовых дрожжей – и если нужно, на Библии ему поклянусь что только этот вред этот меня и волновал. Тем более что Касьян Петрович тут же предложил (ну а я тут же согласился) пригласить и знакомого ему специалиста уже именно по кормам, неплохого зоолога из бывшей Петровской академии. Я попросил Лебедева (который тут оставался за старшего в связи с предстоящим отъездом Антоневича) оформить все финансовые и бытовые аспекты деятельности биологов, после чего со спокойной совестью вернулся в Царицын. Где дел у меня ожидалось просто невпроворот: предстоял сбор очередного урожая.

К уборочной было все подготовлено: кроме ста шестидесяти "старых" тракторов было поставлено в строй и полторы сотни "Бычков" (ну, получат их французы парой недель позже – не помрут). В Ростове были закуплены три сотни жаток, по пять сотен веялок и молотилок. Очень кстати тут оказалась новая "стальная" печка: благодаря ей было изготовлено больше тысячи одноцилиндровых семисильных мотора, от которых все эти веялки-молотилки и крутились, ведь изначально они предназначались для работы от локомобилей. Ну и полевые тока были поставлены буквально через каждые триста метров вдоль "верхней" границы заволжского поля.

Впрочем, и "старые", правобережные поля техникой были не обижены, так что собственно жатва на пшеничных полях была закончена буквально за три дня. Но "скосить" хлеб – это вовсе не значит "убрать": нужно было скошенные колосья хотя бы перетащить с полей на тока. А это было то еще занятие! Весь каждая жатка у меня накосила хлеба примерно на сорока гектарах, и на каждом из этих гектаров теперь лежало тонн по пять скошенных колосьев, а может и больше. Два мужика с телегой при работе от зари до зари теоретически могли собрать и перевезти на ток скошенное от силы с гектара – а этих гектаров у меня только в Заволжье было двенадцать тысяч. Мужиков же было всего около пятисот.

Зато и на заводе у меня было мужиков немало – благодаря все тому же кризису только из Нижнего (точнее, из Сормова и Канавино) ко мне переехало человек двести, а ещё народ подтянулся и их Казани, и из Харькова, и даже из Москвы. Так что к началу уборочной мне было чем занять почти три сотни новых, но довольно умелых, рабочих. И они немедленно "занялись", а французы с соседнего завода видимо лапки потирали от удовольствия: ежесуточно с соседнего завода на мой перевозилось тонн по пятьдесят разного железа.

Фактически на базе газонокосилки (то есть мини-трактора с "рамой" из стального листа) были на скорую руку изготовлены подборщики, аккуратно (ну… относительно аккуратно) перекладывающие скошенные валки в прицепленный кузов. Ну а чтобы не допускать простоя ценного оборудования, кузовов делалось по три штуки на подборщик, а уж их по полю таскали "газонокосилки" без косилки, с маленькими двухсильными моторами – и их у меня делалось по десять штук на дню. Главным преимуществом этой "малой механизации" было то, что работали на подборщиках в основном мальчишки от двенадцати лет (хотя были и десятилетние), а на "тягачах" основной рабочей силой были вообще девчонки – и народу на уборке у меня хватало (хотя на технику я все же девчонок младше четырнадцати не сажал): при действующей натуральной оплате в пуд зерна за день работы крестьяне сами мне детишек на работу приводили.

Так что мужикам приходилось на телегах вывозить лишь то, что оставалось на полях после подборщиков (остатки сгребались в небольшие валки конными граблями), и практически все зерно вывезти на тока удалось уже через две недели.

Забавно: если весной те же батраки с Рязановки в большинстве отказывались перейти на работу ко мне, то сейчас уже почти все ее население трудилось на моих полях. Да и с Собачьей Балки народ косяком повалил, так что пришлось даже специально договариваться о карантинном фильтре с врачами из Бобруйского батальона: больных я старался на работу не брать чтобы заразу не распространять. После того, как в середине июля весь командный состав батальона поселился в весьма благоустроенных квартирах, с этим составом было достигнуто полнейшее взаимопонимание и "взаимовыгодное взаимодействие". В том числе и с работниками медицинского фронта: за небольшое вознаграждение они проводили осмотр "кандидатов в колхозники" и даже занимались лечением больных в заводской больнице.

"Взаимодействие" было достигнуто и с рядовым составом, их усилиями на левобережье была быстренько проброшена узкоколейка в двадцать пять верст для вывоза зерна с токов на берег Волги. Хиленькая дорога, с самыми легкими восьмифунтовыми рельсами. На эту дорогу мне пришлось дополнительно затратить даже чуть больше ста тысяч полновесных рубликов, но оно того стоило: зерна пришлось вывезти почти семнадцать тысяч тонн.

А еще – даже больше ста тысяч тонн соломы. Сильно больше – после покоса хлебов косилки были пущены уже и вовсе в "голую степь", где были скошены уже чуть более двадцати тысяч гектаров ковыля "на солому". Сено даже из молодого, совсем еще зеленого ковыля, крестьяне именовали исключительно матерным словом – и это, как я увидел, было единственным случаем всеобщего употребления данного слова: в таком контексте слово употреблялось даже в присутствии женщин и детей (женщинами и детьми – тоже), и крестьяне при его произношении не крестились, отгоняя грех. Ну а уж солома из ковыля – для нее в русском языке и слова-то не нашлось. До меня: я слово нашел. Причем вполне даже цензурное: сырьё.

Шестнадцатого августа из Саратова в Царицын приехал Борис Коростылев – один их "новых химиков" Камиллиного "казанского" набора. Приехал не просто так, а строить завод кормовых дрожжей по технологии Лебедева-Забелина. От Лебедева тут была гидролизная часть, благодаря которой (двухступенчатый процесс, где на первом соляная кислота давала тридцатипроцентный раствор сахара, а на втором уже серная "выжимала" остатки целлюлозы) из тонны растительного сырья (а хоть бы и соломы) получалось чуть больше центнера сахаров. А Забелин придумал как из этого сахара добывать уже полтораста килограмм совершенно сухих дрожжей.

Завод, правда, ставился в расчете на переработку всего лишь пятидесяти тонн соломы в сутки, но ведь можно и не один такой завод поставить. Хотя и не сразу: только стоимость рекуператоров соляной кислоты была больше пятидесяти тысяч рублей, а всего нужно было потратить на завод тысяч двести. В принципе недорого, но денег все же не хватало.

Денег всегда не хватало, несмотря даже на то, что только из солнечной Франции в день "капало" почти по сорок пять тысяч рубликов. Тридцать семь тысяч – с тракторов, остальное "добавляли" мотоциклы. Но и траты росли: ведь для хранения урожая нужно было построить какой-никакой элеватор, да и про овощехранилища не забыть надо было: собранные в прошлом году пять килограммов капустных семян в этом "вылились" в почти четыреста тонн капусты. Из одного грамма-то полсотни кочанов вырастает, а амагер – капуста тяжелая. Я уже не говорю про пятьсот тонн морковки, редиску, картошку и прочие ценные овощи. Причем строить пришлось именно овощхранилища, чтобы сохранить урожай не для еды, а как ценный семенной материал.

Жалко только, что "ценный семенной материал" так медленно увеличивается в объеме: если современная пшеница-"белоярка" дала на поливных полях урожай по четырнадцать центнеров с гектара (что было рекордом для Царицынского уезда, но хоть и большим, но не удивительным достижением для других мест), то "мой" сорт (который я, для определенности, поименовал "Царицынским") выдал в тех же условиях тридцать шесть. Это не просто рекорд, это уже буквально чудо – но "чудо" сие случилось лишь на полудесятине: всего-то семян было лишь два пуда. И если не произойдет никакого нового чуда, то в следующем году можно будет засеять почти что двадцать десятин. Нескоро такими темпами крестьяне с голоду пухнуть перестанут.

Впрочем, потерпят… наверное. Урожай по губернии был хотя и не очень высокий, но, вероятно, рассказы о "голоде начала века" были все же преувеличены: народ собрал центнера по четыре с половиной с гектара. Не густо – но до голода куда как не дотягивает. Что же до скотины – ковыльное сено хоть и хреновый, но все же тоже корм. Раньше слегка недоедая жили – и сейчас, поди, проживут.

С подачи Забелина ко мне приехали трое агрономов из Московского сельхозинститута. Задачу я им поставил простую: прикинуть чего в земле не хватает для рекордных урожаев. Или просто для нормальных: на левобережье у меня почему-то урожай чем дальше от Волги, тем был больше: ближе к реке центнеров двенадцать, а там, где земля по определению была суше – по шестнадцать. Может, сильно воды переливали? На будущий год начала распахиваться степь ещё на шесть верст дальше от реки, так что я и урожай ждал повыше, но в любом случае уточнить стоит.

Василий Портнов – он как раз был "почвенник-докучаевец", как он представился – вскрыл мою ошибку буквально на следующий день после приезда:

– Александр Владимирыч, ну какой идиот вам так каналы спроектировал? Земли-то засоленные, вы соль поливами вымывали, да канал ей стечь-то и не давал. Ещё годик – и получите вы сплошной солончак! Канал надо поверху пускать, а тот что есть – как дренажный использовать, рассол в реку сливать. Денег, конечно, немало потрачено, но коль не хотите вы земли вконец угробить – так потратьте еще толику малую, но по уму сделайте. Получится и на нижний канал все же не зряшние траты проведены, и землю не более чем за год и восстановите.

– Василий Павлович, у меня к следующему году нужно мелиорировать ещё пятнадцать, а то и двадцать тысяч десятин. Давайте-ка вы этим и займетесь. С окладом в двести пятьдесят рублей и бюджетом, скажем, в сто тысяч на местный институт почвоведения…

Зашедший в этот момент в мой кабинет Саша Антоневич хмыкнул и добавил:

– Соглашайтесь, Василий Павлович, соглашайтесь. Это только посланец дьявола может пообещать и не исполнить обещанного. А сам Александр Владимирович вдвое, втрое больше обещанного дает…

– Саша, очень рад тебя видеть! Что нового на строительстве? Или ты с каким важным вопросом ко мне?

– Со строительством – все. Два миллиона пудов кислоты ты получишь, сейчас обе линии в работу пущены. И управляющего на завод, как ты просил, подыскал. Он сейчас сильно занят, но через месяц приедет, представится. Зовут Виталий, отчества не носит, а фамилия его – Филипп, с двумя "п" на конце. Учился в Сорбонне и Филадельфии. Но несмотря на это – русский, православный и даже не дурак. В том числе и выпить, но дело знает и излишнего не позволяет. А я к тебе все же с вопросом, тут ты прав. Ты свои дела закончишь когда, пошли кого-нибудь домой, я к жене и детям пойду.

– Да мы уже вроде как и закончили – сообщил Портнов. А насчет почвенного института – это у вас шутка была?

– Я же говорю – соглашайтесь не глядя, этот непосланец никогда о делах не шутит.

– Верно, – добавил я. – И если вам эта идея нравится, я бы попросил вас набросать примерные штаты такого института, потребности в лабораториях, что там еще потребуется? Вы же специалист. Я, впрочем, вас не тороплю особо, если, скажем, завтра к обеду набросок подготовите – будет вполне приемлемо.

Антоневич неприлично заржал, усаживаясь в кресло:

– Не обращайте внимания, Василий Павлович, это мастер шутить изволит. Шутки у него такие – но, с другой стороны, сейчас как никогда ваше будущее буквально в ваших руках. А раз вы закончили, перейдем к моему вопросу. Он буквально на пару минут, так что если вы, Василий Павлович, соизволите немного задержаться, то я вас приглашаю к себе на обед, а заодно и расскажу побольше о том, куда вы попали. Значит так, дорогой личный друг – продолжил он, обращаясь уже ко мне. Серной кислоты ты сейчас будешь получать два миллиона пудов в год – и это хорошо. Но на заводе в результате получается в качестве отходов четыре с лишним миллиона пудов угадай чего?

– Не томи, я же не химик.

– Не прибедняйся, нехимик, а подумай, куда нам девать четыре миллиона пудов чистой окиси железа. Впрочем, можешь не утруждаться произношением надуманного, я уже прочел твою мысль и готов выстроить и металлический завод. С детства, понимаешь, люблю строить железоделательные заводы, в особенности если кто-то даст мне на это дело шестьсот восемьдесят тысяч твоих рублей. Но это – только на завод, поэтому для рабочего городка ты мне еще отдай Чернова на пару месяцев. Чернова на пару месяцев – раз, Чернова на пару месяцев – два…

– Договорились, продано. Только не Чернова, у него сейчас неплохой помощник образовался, некто Кочетков Иван Федорович. Бери его – не пожалеешь, тем более что он един в трех лицах.

– То есть?

– Он сам, его брат, а ещё – еще один брат, но младший – пока студент, работает еще вполсилы.

– Ладно, беру. Марии Иннокентьевне сам скажешь или мне придется у нее миллионы униженно выпрашивать?

Кроме Портнова в кабинете у меня сидели и двое других агрономов, Вадим Кудрявцев и Станистав Викентьевич Леонтьев. Последний – сорокавосьмилетний вдовец – был, что называется, "чистым ботаником" и неплохим – по словам Забелина – специалистом по злакам, а двадцатитрехлетний Вадим – согласно той же рекомендации – "юным фанатиком картофеля".

Скажу честно: то, что они услышали и увидели за получасовое ожидание – а в особенности мой стиль принятия решений – потрясло их в сильнейшей степени, поэтому на предложение учинить у меня в городке еще и институт растениеводства с занятием там соответствующих должностей оба ответили согласием, не приходя, как говориться, в сознание. Ничего, со временем придут – главное, что у меня теперь появились настоящие агрономы. А то моего дачного опыта было явно недостаточно для прокорма населения РКМП.

Да и недосуг этим лично заниматься – мне же строить надо, и строить много!

Строительство дворцов, особняков и просто домов в Царицыне было практически завершено, лишь в полудюжине зданий завершалась внутренняя отделка. А вот в рабочем городке и на примыкающей (с моей подачи) воинской части это строительство было в самом разгаре. У военных строились четыре казармы, отдельная столовая (офицеры были совсем не дураками и быстро осознали пользу централизованного питания). Что же до моего городка, то тут требовалось поселить почти что тысячу семей рабочих, для чего начал строиться целый квартал из дюжины восьмидесятиквартирных домов, строилось новое помещение школы и заводской больницы – и это не считая строительства сразу шести новых цехов. Ну а кроме рабочих и солдат у меня были еще и крестьяне – я решил воспользоваться удобным случаем и переманить в свои "колхозы" всех тех, кто активно участвовал в моих сельскохозяйственных начинаниях.

Очень удачно я тут вспомнил про прочитанную в какой-то книжке, валявшейся у бабушки на даче, про массовое сельское строительство в пятидесятых годах прошлого (или, смотря с какой точки считать) будущего двадцатого века. Одноэтажные сельские домишки со скоростью свиста возводились из материала, именуемого "камышебетоном". Рубленый камыш заливался цементным раствором – и получался не очень прочный, но теплый и дешевый стройматериал для стен. Я попробовал (Василий Иванович Якимов сделал мне несколько деревянных форм для стеновых блоков) – и выяснил, что стандартный "сельский коттедж" шесть на шесть метров четверо мужиков поднимают за день. А еще за два дня – ставят крышу, двери и окна. Конечно, для превращения этого строения в полноценное жилье еще много чего сделать надо – но вот организованная мною бригада из сорока человек под названием "Сельстрой" в день сдавала "под ключ" три дома.

Руководить сельским строительством я подрядил одного из царицынских "техников"-архитекторов, Дмитрия Петровича Мешкова. Все эти "техники" благодаря моему "Домострою" остались практически без заказов – но ничего не попишешь, ребята просто "не вписались в рынок". Так что Мешков, получив предложение, особо артачиться не стал. Мужику под сорок, семью кормить надо – а тут гарантированная и высокооплачиваемая работа. Так что, поручив ему задачу по созданию уже "треста "Сельхозстрой", я занялся более интересными работами.

Например, железной своей дорогой, точнее – подвижным ее составом. А ещё точнее – позволил им заняться Илье Архангельскому.

Идея купить для строящейся железной дороги готовые паровозы и вагоны мне даже не пришла в голову: узнав, что узкоколейный паровозик Путиловского завода стоит почти двадцать тысяч и вдобавок весит двенадцать тонн, я решил обойтись своими силами. Причем сил у меня было больше, чем у путиловцев: их паровозик был стосильный, а у меня завелся уже мотор в сто двадцать сил. И не один – на сгоревшем катере их два было. Откровенно говоря, поначалу я решил что это мотор взорвался, но, изучив обгоревшие остатки, выяснил, что на самом деле под напором воды оторвалось крыло и эта острая железяка попросту пропорола борт и перерубила бензопровод. Сам же мотор был не виноват.

Да и с чего ему быть виноватым? По сути это был сдвоенный шестицилиндровик, причем даже мощность снималась с коленвала посередине между двумя "блоками". Так что мотор "чудом технической мысли" не был – он был обычным двенадцатицилиндровым мотором. Ставить такой на трактор (или еще куда) смысла не было: длиной мотор получился чуть ли не в полтора метра, для "Сухогруза" мощность такая была не нужна – скорость с ним увеличивалась всего на пять-семь процентов по сравнению с простым четырехцилиндровым, а на тракторах даже шестицилиндровик легко ломал шестерни коробки передач. Но вот если такой двигатель поставить на небольшой локомотив – лишние его силы оказывались очень не лишними. Ну Илья и спроектировал узкоколейный "тягач" на его базе. То есть спроектировал под двигатель двенадцатиступенчатую коробку передач – и теперь по выходным строил сразу три локомотива на моем заводе. Елена Андреевна поначалу пришла ко мне ругаться, но, когда я показал ей готовящийся для Ильи Ильича "сюрприз", она свои возражения сняла: Илье я делал прогулочный катер – вещь несомненно весьма престижную. Сюрприз, который я начал готовить для нее, так сюрпризом и остался – нечего даже добрым феям все знать заранее.

Не остался без сюрпризов и я, причем первый оказался не очень-то приятным.

Глеб Зюзин – самый богатый ерзовский купец – на меня очень обиделся и даже стал подыскивать каких-нибудь "злодеев" с целью моего физического устранения – о чем мне сообщил (всего за рубль) местный "головорез" Степан Кружилин. Я его понимал – ведь для того, чтобы засеять освободившиеся поля, я скупил на корню весь урожай ржи в Ерзовке, Собачьей Балке, в Рынке (это деревня такая, называлась она "Рынок") и всех трех через реку лежащих селах Погромских. Пришлось зайти к нему в гости и объяснить, что даже при неудавшейся попытке хотя бы набить мне морду сам Глеб Трофимович, дом его вместе с домочадцами, и все прочее движимое и недвижимое имущество будут преданы всеочистительному огню. Причем я особо озабочусь о том, чтобы глава семьи этому огню был предан живьем. Купчина объяснению поверил, в особенности учитывая то, что заходя в гости я попросту пристрелил из револьвера выскочившего из конуры цепного пса.

Откровенно говоря, я очень испугался – и только поэтому повел себя таким образом. Но больше всего меня удивило то, что этот поступок довольно сильно поднял мой авторитет среди крестьянства. Хотя, возможно, росту авторитета способствовала последняя моя фраза, брошенная Зюзину уже при выходе из ворот его усадьбы: "Это же произойдет и при нанесении любого вреда и моим людям или их имуществу".

Пожалев на будущее, что я не помнил отдающих архаикой удачных фраз из того же "Крестного отца". Ведь добрым словом и пистолетом можно добиться большего, чем одним только пистолетом…

Камыша мне требовалось все больше, поэтому двадцать шестого августа на расчистку Ахтубинских ериков отправился "камышеуборочный комбайн", построенный на базе "Драккара". Два насоса подмывали корни камыша, после чего камыш просто собирался сетчатым транспортером и переваливался либо на порожний "Драккар" – если было очень мелко, или сразу же на сопровождающий "Сухогруз". Варварский метод, согласен – но во-первых камыша было ну очень много, во вторых корни мне были тоже нужны для обеспечения общепита, а в третьих не так уж много камыша я выгребал: "комбайн" за сутки чистил от силы с полгектара. Ну а сто тонн сухого камыша (и тонны две корней) мне покрывали и текущие нужды, и обеспечивали запас сырья на зиму. Это, собственно, был уже второй сюрприз – я никак не ожидал, что "урожайность" камышовых корней так велика. Хотя разобравшись, убедился, что все же мала: столько корней вырастало за несколько лет.

Третий сюрприз мне подарила Мышка: в воскресенье двадцать восьмого она приволокла мне в подарок огромную корзину винограда, еще большую корзину с грушами и яблоками, "торт такой огромадный" и даже ананас. А "на сладкое" – шесть бутылок шампанского. То есть не сама принесла (она бы просто не подняло столько), все это тащили трое здоровых мужиков – и притащили как раз к завтраку, который, по вернувшейся традиции, проходил в обществе Камиллы. А по традиции новой – еще и в обществе Машки: с утра она теперь четыре часа "обучалась наукам разнообразным" – причем в качестве учителей были мобилизованы все мои инженеры и их супруги (при наличии таковых), так что завтракать теперь она тоже приходила ко мне (точнее, к Дарье, за ее замечательными пирожками).

Когда в дверях появилась и Мышка, да еще с такими подарочками, все мы слегка удивились (то есть буквально рот открыли от изумления), и лишь после того, как она уселась за стол, я смог спросить:

– По какому случаю банкет? Уж не выходишь ли ты замуж и это пищевое изобилие – твой прощальный дар осиротевающим нам?

Мышка хихикнула:

– Нет, это не мой дар вам, а твой дар нам! – И, оторвав большую гроздь винограда, продолжила:

– Было бы просто неприлично простому русскому инженеру-миллионщику не угостить шампанским присутствующих здесь дам!

– Согласен, но все же повод-то для угощения какой?

Мышка повернулась к Камилле и с демонстративной досадой "поделилась сокровенным":

– Поверь мне, милочка, мужчины – они все такие несообразительные. Пока их носом не ткнешь – они так ничего и не поймут, придется все разжевывать, как дитятку неразумному …

Но удержаться долго она все же не смогла, и, встав в вычурную позу, громогласно объявила:

– Вчера в пять часов пополудни Александр Владимирович стал миллионщиком! – а затем, перестав изображать из себя античного оратора, нормальным голосом пояснила: – У вас, после поступления денег их Саратовского магазина мотоциклов, на счету в банке стало больше миллиона рублей!

Первой отреагировала Машка:

– Ну теперь, дядя Саша, ты мне выстроишь новый стеклянный завод?

Не удержалась и Камилла:

– Мне сейчас попросить новую электрическую станцию или сперва мы все же позавтракаем?

Сюрприз был очень приятный, хотя я и знал, что большая часть этих денег "испарится" уже в сентябре. С другой стороны…

– Мышка, вот ты про наши деньги все знаешь. Поэтому задам тебе простой вопрос: а сколько денег мы вообще тратим ежемесячно? И сколько получаем? Я почему-то думал, что тратится почти все получаемое…

– Тут, Александр Владимирович, сразу ответить трудно. А если очень примерно взять, то за лето всего было потрачено три миллиона, а получено четыре. Сейчас только по действующим контрактам в месяц должно поступать по миллиону семьсот тысяч, а трат вы пока наметили чуть меньше или больше миллиона – это по конец года. Но ведь с конца октября перевозки по реке встанут, а это – почти триста пятьдесят тысяч доходов за месяц. Расходы же, напротив, вырастут – так что на конец года вряд ли сумма в банке вырастет сильно. Тысяч на двести, может триста… А давайте о делах завтра поговорим, воскресенье нынче все же! Отдыхать нужно, а не дела делать!

– Кому отдыхать – а мне опять учиться – пробухтела, хотя и очень тихонько, Машка: по воскресеньям супруга Чаева, Дора Васильевна с ней занималась литературой.

– Да, кстати, тебе наверное уже пора идти на урок. Но ты не переживай, мы тебя дождемся и вместе все отпразднуем, брат-то с сестрами поди все равно в воскресной школе до обеда?

Мы еще немного посидели, поболтали о совершенно "нерабочих" мелочах. Затем, договорившись, что "всерьез" событие отметим торжественным обедом в шесть вечера, разошлись.

Машка снова появилась у меня через полтора часа и, усевшись на кухне, стала читать "заданную" Дорой Васильевной книгу. Я когда-нибудь Дарью точно выгоню: стоящая на столе "неиссякаемая" корзина с пирогами очень вредно влияет на фигуру. Собственно, именно поэтому Машка на кухне и сидела, "заедая" книжку творениями вредной (для фигуры) Димкиной тетки. Не удержавшись, я налил себе кружку чаю и уселся рядом с девочкой.

Машка вдруг засмеялась, да так, что на самом деле свалилась со стула на пол.

– Ну что, слово смешное попалось? – поинтересовался я. Помню, в прошлый раз похожий приступ веселья у девочки вызвало слово "батрахомиомахия". Но она пояснила:

– Нет, просто такой дядька важный – она показала на портрет автора – а пишет ерунду, вот послушай: "Осенью, то есть в апреле и мае, нередки проливные дожди". Осень-то – она в октябре, а в апреле – весна. Или это дядька так специально для смеха написал?

"Дядька" на портрете был мне знаком, да и книжка называлась "Дети капитана Гранта". Я даже примерно помнил, в чем там суть, поэтому и ответил даже не задумываясь:

– Так они путешествовали в южном полушарии, на другой стороне земного шара. Помнишь, я тебе глобус показывал? Так вот, там где они путешествовали, времена года точно наоборот: когда у нас лето – там зима, а когда у нас зима, то у них лето. Где они сейчас едут, в книжке?

– В аргентинских пампасах, а это где?

Глобус я себе купил – в целях "просвещения молодого поколения", даже два. Один я уже отдал в ерзовскую школу, а второй – заказал для новой, строящейся. И он пока стоял у меня в комнате. Я не поленился, сходил, принес его в кухню…

– Они там сейчас едут по тридцать седьмой параллели, это вот тут? она ткнула пальцем чуть ниже экватора.

– Нет, ты же сама сказала – аргентинские пампасы – и я показал, где это.

– Чудно, вот у нас сейчас осень наступает, а у них только весна начинается?

– Да, сейчас там начинается весна… А ты, Машка, просто чудо. Значит так, тебе назначается премия в размере месячного оклада, а я сейчас быстренько скатаюсь по делам. Не забудь брата и сестер на праздник вечером привезти! – крикнул я уже из прихожей.

В понедельник утром газета "Ростовский вестник" поместила странное объявление: "На постоянную работу срочно требуется человек, свободно говорящий по-испански (знание иных европейских языков приветствуется). Желательно несемейный (работа предполагает длительные отъезды) и крепкий здоровьем. Желающих занять вакансию просим обращаться письмом по адресу…"

В этот же понедельник агент французской пароходной компании выехал утренним шестичасовым поездом в Царицын, ну а в среду он же уехал уже в Ростов. Туда, где стоял зафрахтованный мною пароход. Мышка, оплачивая пятидесятитысячный счет, что-то пробурчала насчет "порчи красивой цифры, не мог до пятницы обождать", но после небольшого – и чисто рабочего – разговора со мной ее недовольная мина сменилась загадочной улыбкой.

Ну а в четверг у меня состоялись обстоятельные переговоры с есаулом Головиным – старостой, или как его правильно называть, соседней с Ерзовкой станицы Пичугинской.

– А если, не приведи Господь, война будет? – попытался не согласиться со мной Иван Михайлович.

– Во-первых, войны не будет. Во-вторых, если будет, то всех взрослых казаков я в течение месяца привезу обратно. В третьих, скотину-то чем кормить будете? – в качестве одной из форм оплаты я предложил корма по сто двадцать пудов на каждую рогатую скотину в станице.

– Насчет корма – оно, конечно, верно – но, с другой стороны, кто кормить-то будет?

– Ну вы сами же и распорядитесь.

– Э, нет. Я-то сам уеду, нельзя же без меня казаков отправлять, неправильно так будет. Ну да ладно, кого оставить – найду. А прочая оплата – как? по полста рубликов в месяц – это без прокорму? а почем еда там, та же греча?

– Еще раз повторяю: прокорм за мой счет. Пятьдесят рублей в месяц на человека, если кто сынов, к примеру, захочет взять, то сына – кормлю, а денег ему не плачу.

– Та это на круг выходит по тыщще рублей в месяц? – на всякий случай уточнил есаул – или начальству больше положено?

– Если, Иван Михайлович, вы лично команду возглавите, то, понятно, сто рублей в месяц вам пойдут сверх общей оплаты. Только мне людей отправлять не позднее чем через неделю нужно будет.

– Вы уж об этом, Александр Владимирович, не беспокойтесь, вся команда будет в сборе, при конях и оружии.

– Коней как раз не надо, на месте купим если нужно будет. Ну что, по рукам?

Последующие восемь дней я работал часов по восемнадцать в сутки. Ну да ничего, время отоспаться будет. А в пятницу в помещении "инженерного клуба" на первом этаже первого "инженерного дома" (сейчас таких стояли уже три) я собрал весь инженерный и научный персонал своей "корпорации" – за исключением разве что химиков из Саратова. Среди собравшихся очень гордо восседали и два совсем не инженера: Вася Никодимов как "председатель профкома" и Машка – как технический руководитель стеклозавода. А ещё присутствовали специально приглашенные Илья и Елена Андреевна Архангельские.

Для собравшихся был приготовлен замечательный обед, но народ с некоторым недоумением и волнением пока его игнорировал, лишь Машка (да и то потихоньку) мела Дарьины пирожки.

– Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие, – начал я, – вы мне все надоели и я от вас уезжаю. Точнее, вы мне, конечно же, не надоели, но я все же уезжаю, и надолго: месяца на два, а то и три. В связи с этим некоторое время заниматься руководством предприятиями я не смогу, и эту часть я перекладываю на вас. А чтобы никто из вас не надорвался, разделю обязанности между несколькими лицами.

Финансовым руководством всей нашей деятельности будет заниматься Мария Иннокентьевна, и я буду очень признателен, если никто из остальных руководителей не будет заниматься вымогательством у этой славной женщине. Потому что это – бессмысленно, Мария Иннокентьевна и без того все требуемые суммы обеспечит, а лишнего у нее даже мне получить не удается.

Мышка улыбнулась, но вид у нее был довольно усталый – все восемь дней ей тоже приходилось работать часов по двенадцать.

– Что же касается технического обеспечения производства, – продолжил я – то его будет обеспечивать уважаемый Евгений Иванович Чаев. У него будет, как впрочем и раньше, забот выше головы, поэтому прошу так же не приставать к нему с немотивированными запросами. Лучше расскажите ему, что вы хотите сделать – а уж как лучше это обеспечить, он и без вас разберется.

Евгений Иванович тихонько хихикнул: согласно намеченным с ним планам ему предстояло за следующие три месяца чуть ли не утроить станочный парк.

– Электричеством обеспечивать всех вас будет, как и всегда, Герасим Данилович, а недостаток электричества всем нам обеспечит Нил Африканович, напропалую творящий электрические моторы и сующий их в каждое нужное место. Поскольку в данной гонке молодость имеет явное преимущество, то опыту и мастерству мы предоставим финансовую фору, доступ к которой будет исключительно у Гаврилова.

Гаврилову было выделено шестьсот пятьдесят тысяч на подготовку собственного производства сконструированных им генераторов и еще триста пятьдесят – на закупку новых мощностей у нынешних изготовителей. А Африканыч буквально на днях сманил еще двоих инженеров из Москвы и в приобретенном в Камышине старом складском здании собирался организовать завод по выпуску как тракторных стартеров, так и электрических моторов. Обещал уложиться в шестьдесят тысяч – конечно, после получения станков у Чаева.

– Господин Серов, столь сильно мечтающий об увеличении выпуска мотоциклов, запрошенные двести тысяч в мое отсутствие не получит. А получит триста пятьдесят, с целью выстроить отдельный завод где-нибудь в другом месте, скажем в Коврове. Вот тут у меня некоторые предложения по мотоциклам нового завода, потом посмотрите – и я передал Славе толстый конверт.

Со Славой я еще ни о чем не договаривался за недостатком времени, но, думаю, его энтузиазм поможет в реализации намеченного мною.

– Теперь разрешите представить Сергея Сергеевича Березина, – судостроитель как раз вчера вечером прибыл в Царицын – он у нас теперь главный по судостроению. Разве что к обязанностям своим он приступит через пару месяцев, поскольку сейчас уезжает со мной. Так же со мной едет Станислав Викентьевич, а вот господин Кудрявцев едет совсем в другую сторону…

Вадим позавчера тоже было намылился "примкнуть", но, после того как я объяснил некоторую преждевременность данной поездки, возжелал все же осуществить задуманное "в местных условиях" – и теперь в понедельник отправлялся в Ленкорань, сжимая в кулачке дополнительное финансирование в сумма двадцати тысяч рублей.

Все прочие господа будут отвечать за то, чем они занимались и раньше, но еще всем вменяется в обязанность подыскивать и новых специалистов для расширения своих участков работ. Но это делать это нужно без фанатизма, искать только проверенных специалистов и притом хороших людей, потому что вам же с ними и работать в дальнейшем. А если в ходе выполнения работ возникнут транспортные проблемы, то Илья Ильич обещал по возможности оказать помощь – и с такими вопросами всех прошу обращаться непосредственно к нему. Ну а если возникнут проблемы, скажем, административного характера – то тут помощь сможет оказать лишь наша добрая фея Елена Андреевна. И, чтобы никто не перепутал, я позволю себе преподнести Елене Андреевне небольшой подарок – и с этими словами преподнес ей изготовленную на манер советского Ордена Победы брошь. Только вместо Кремля в медальоне был изображен миниатюрный портрет самой Елены Андреевны анфас, а надпись на ленте была в две строчки: "Добрая фея Царицына".

– Напоследок напоминаю – кто в мое отсутствие зайдет в запретную комнату – за исключением особо допущенных лиц – тому я по возвращении отрублю голову. Лично отрублю. Всем все понятно?

– Дядя Саш, а куда ты уезжаешь-то? – поинтересовалась Машка.

– Ладно, так и быть, открою страшную тайну. Я уезжаю на отдых в Аргентину. Если кому-то что-то срочно нужно из этой Аргентины привезти – не стесняйтесь, заказывайте. Корабль большой, все что нужно довезет. Ну а сейчас давайте все же поедим – я, честно говоря, изрядно проголодался.

Идея ехать в Аргентину, где сейчас всего лишь весна, осенила меня во время давешнего разговора с Машкой. И оказалось, что идея эта легко осуществима: судов, свободных для почти любого фрахта, было более чем достаточно и даже в Ростове вот уже два месяца маялся без дела океанский сухогруз. Его-то я и арендовал, причем сразу на восемь месяцев. Фрахт обошелся в семьдесят пять тысяч рублей, правда жалование экипажу и все расходы на обслуживание судна так же были за мой счет. Французская компания решила, что они обвели меня вокруг пальца: на таких условиях столько стоил годовой фрахт судна стоимостью в полтора миллиона франков. Но они несколько просчитались: в контракт я включил условие, что если судно я не смогу вернуть в срок, то попросту обязуюсь его выкупить, доплатив еще четыреста пятьдесят тысяч рублей. То есть фактически я мог выкупить у французов судно со скидкой в тридцать тысяч от начальной цены. Конечно, оно уже четыре года отработало, и фактическая его цена была несколько меньше – но такую переплату можно считать "платой за кредит". Хотя, откровенно говоря, французы точно дураками не были, и избавиться от ненужного им судна были бы и рады, но во-первых, никто сейчас новые корабли не покупал, а во-вторых, во Франции были какие-то непонятные ограничения на продажу таких судов именно в Россию. Так что по большему счету, контракт был взаимовыгодный – настолько, что первоначальный платеж был всего в пятьдесят тысяч, а оставшиеся двадцать пять (или, скорее, уже четыреста семьдесят пять) французы были готовы получить и в апреле.

Судно было "не совсем сухогрузом" – на нем присутствовали и двенадцать пассажирских кают (довольно скромных по современным меркам, двухкомнатных кают первого класса было всего две), так что заодно я решил захватить и крестьян, которые зимой вырастят и преумножат ценный семенной материал. Жалко, картошку так размножить не получится: водится ли в Аргентине колорадских жук – я не знал, но рисковать не решился. Так что Вадим отправился разводить картошку в Ленкорань – там зимой погода как раз подходящая.

С собой было решено захватить десяток тракторов (даже если сломаются, то двадцать-тридцать гектаров прерии все равно вспашем), по нескольку штук жаток-веялок, прочий сельхозинвентарь. Взяли и два десятка мотоциклов, а для охраны всего этого богатства я и уговорил Головина выставить двадцать казаков. Ну а пахать сеять – это уж крестьяне. Двадцать пять парней, двадцать пять девиц-механизаторов, и два десятка взрослых мужиков и баб.

А еще в поездку отправилось сразу полсотни парней покрепче – от шестнадцати и старше – которые у меня работали на "Сухогрузах". По отдельной договоренности с капитаном "Чайки" – так называлось судно – и за отдельную плату эти ребятишки в пути должны были обучиться матросским премудростям. Ну, основам оных.

Переводчиком с нами плыл найденный по объявлению в газете бывший суперкарго, некто Мухонин. С должности он ушел по инвалидности – в шторм упал и сломал руку, в результате правая рука почти не действовала. Но иных проблем у него не было, прилично знал Петр Пантелеевич шесть европейских языков, а ругаться – по его словам – мог не меньше, чем на дюжине.

"Le Gull" вышел с ростовского рейда ранним утром в понедельник двенадцатого сентября. Поскольку груза у нас практически не было (триста бочек с бензином и два десятка кубов досок – не в счет), свободные трюмы были заполнены мешками с углем, что более чем удваивало дальность плавания. Но капитан предпочел не рисковать, и маршрут пролегал через Алжир, Дакар, Ресифи – и уже оттуда в солнечную Аргентину. Три недели нам предстояло изнывать от скуки, и чтобы скука нас не победила, все дружно принялись изучать испанский язык. Мухонин именно испанский знал чуть ли не лучше родного русского, но почему-то первым делом обучающиеся освоили испанскую ругань – что очень веселило двух матросов-испанцев. Впрочем, уже в Ресифи, до которого мы добрались на семнадцатые сутки плавания, судовой кок, испанским владеющий, уже понимал что мы хотим получить на обед – так что была от путешествия и определенная польза.

Вот только в Аргентину мы так и не попали – за ненадобностью.

Глава 17

Василий Никаноров на работу прибежал чуть позже шести часов. Утра, конечно – но в цеху он оказался вовсе не первым. Хотя – с какой стороны посмотреть: остальные-то рабочие и вовсе домой не уходили. Как раз к приходу Василия они застелили пустой верстак газетками, разложили на тарелках нарезанную колбасу, хлеб и расставили кружки.

– Тебе наливать? – поинтересовался выходящий из кухни с большим жестяным чайником слесарь Решетнов.- Чай?

– Нет, кофий. Проснуться же надо, закончили-то уже часа в четыре только.

– Наливай, мне тоже проснуться не помешает – улыбнулся Никаноров.

Рабочие расселись вокруг импровизированного стола и приступили к завтраку.

– Придет? – спросил кто-то из них.

– Конечно придет. Вчера-то его специально отговорили, а нынче – точно придет.

Разговор завял. Часа два ничего не происходило, если не считать того, что кто-то включил вентилятор вытяжки и народ уселся под ним перекурить. Молча.

Около восьми вдруг приоткрылась входная дверь. Народ вскочил на ноги, но, увидев, что через дверку, вставленную в большие ворота, вошла Машка, расселся обратно.

– Проснулся – сообщила присутствующим Машка.

– А когда к нам придет?

– Я не знаю. У меня же каникулы, я завтракать к нему не хожу сейчас. Просто из стекляшки видно его окна – у него как раз свет зажегся в спальне. – Машка выбрала стул у верстака и взгромоздилась на него – Попить есть?

Кто-то – опять молча – налил ей кружку кофе и пододвинул поближе хлеб и колбасу.

Еще через час кто-то из молодых робко предложил:

– Может, пока мотор соберем?

– Цыц.

Никаноров подумал, что ранний завтрак имеет, кроме определенных преимуществ, и отдельные недостатки. Взглянул на часы – половина одиннадцатого, поднялся и угла, который он занял после этого завтрака, вытащил из кармана рубль:

– Миронов, дуй в столовую, "Царицынских" с мясом на все купи.

Молодой рабочий пулей выскочил за дверь, а Вася уже во всю распоряжался:

– Так, быстро новый чайник поставить, сейчас перекусим. А то что мы тут все как сонные мухи? У нас же все готово?

– Конечно готово! Можешь сам снова проверить – с обидой в голосе ответил мастер Овсянкин.

– Да не дергайся ты, сам как на гвоздях сижу…

Миронов принес гамбургеры – то есть "Царицынские бутерброды", народ, преувеличенно радостно галдя расхватал еду и налитые кружки. Но как раз в этот момент дверь открылась, и вошедший в цех Александр Владимирович, поздоровавшись со всеми, поинтересовался у вскочившего Васи:

– Ну, как дела? Что успели сделать пока меня не было?

– Все успели! – рот Василия расплылся в улыбке – Показывай, Овсянкин!

Старый мастер неторопливо и важно убрал брезент…

Морские путешествия оказывают положительное влияние на здоровье. В особенности – на психику: человек овладевает таким терпением, что после такого путешествия сможет с азартом наблюдать за гонками виноградных улиток.

Если ему повезет – как везло нам в первые две с половиной недели.

Ну а если не повезет, то психика станет еще устойчивее, и человек не будет впадать в панику даже находясь внутри падающего в пропасть автобуса, набитого девицами из института благородных их.

Первое я усвоил еще до захода в Ресифи, а второе – на пути в Город Хорошего Воздуха.

Наш капитан, Эден Арно, пообещал что в Буэнос Айрес мы прибудем вечером пятого дня. Если ничего не случиться, конечно.

Однако в этот раз предчувствия его обманули – и мы попали в шторм. Правда Арно пытался убедить нас, что "это еще не шторм", но утлое корыто меньше сотни метров длиной решило с этим не согласиться.

Повезло еще что шторм был "попутный", так что – по словам бывшего суперкарго – ход у нас был узлов под двадцать пять, но это единственное, что было хорошо. Все остальное было плохо.

Раньше я думал, что водителя экспедиционного "Урала" может укачать разве что десятибалльное землетрясения, но теперь понял, что это мнение было неверным. Однако это было сущей ерундой – на четвертый день сломалась судовая машина.

Одна машина, а на "Чайке" их было все же две, так что ход мы не потеряли.

Я где-то читал, что то ли французы были хреновыми судостроителями, то ли у них было свое, отличное от общечеловеческого, мнение о том, что есть хорошо – но результат мы ощутили сразу. Две машины "Чайки" крутили два винта – причем каждая машина – свой. И теперь, когда у судна работал только левый винт, прямо можно было плыть только при сильно отклоненном руле – и скорость судна упала узлов до пяти. Технические детали мне сообщил все тот же Мухонин, но легче от этого знания никому не стало.

Легче стало всем следующим утром, когда три дня трепавший нас шторм прекратился, причем как-то сразу. Может и не сразу, но спать я пошел с трудом держась за стенку, а утром проснулся когда на море был почти что штиль.

Пять узлов – это очень немного. Но вечером, когда уже изрядно стемнело, Мухонин показал мне на мигающую над горизонтом звездочку:

– Маяк.

– Какой маяк?

– Думаю, Монтевидео. Неважно какой, нам порт нужен, а сейчас Монтевидео для нас будет лучше всего, так бухта тихая.

Подойдя поближе к берегу мы немедленно спустили катер (хорошо еще, что одну шлюпку я перед плаваньем я заменил на такую же, но с мотором) и на берег отправились шестеро сильно обварившихся при аварии машинистов. Ну а все остальные ждали до утра.

Утро в Монтевидео, очевидно, наступает часов в десять: именно в десять мы увидели отплывающую от берега лодку с лоцманом. А в час "Лю Гелль" встала у причала: поскольку нам требовался срочный ремонт, я предпочел заплатить "причальный сбор" в двести долларов и не мучиться с перевозкой всего нужного на лодках.

Наконец я понял, что за авария случилась с машиной (лучшей в мире, по уверениям капитана). К каждой машине было подключено по четыре котла – трубы в них довольно регулярно прогорали и на время ремонта машина работала на трех (или даже на двух) котлах. Разумно, вот только перед машиной паровые трубы всех котлов объединялись – и как раз эта объединительная труба и лопнула. Труба эта была чугунная, поэтому лезть со своим сварочным аппаратом я не стал. Если бы выхода не было – полез бы, чугун я тоже как-то варить умею, но капитан и Березин, после посещения руководства порта, сообщили, что в местной мастерской все починят дня за три.

Три дня – это довольно много, а качка на борту уже и так изрядно надоела, так что я, Березин и Леонтьев решили немного пожить на берегу. А для осмотра окрестностей – выяснив, что никаких особых формальностей тут не предусмотрено – выгрузил и пару мотоциклов. Мотоциклы мы с собой взяли "тяжелые", М-1, получившие наконец собственное имя "Русак", да еще с прицепными колясками – мало ли что перевезти придется на чужбине.

После чего я отправился в гостиницу просто спать, Березин – пошел в портовую мастерскую "следить за ремонтом", а Леонтьев пошел "гулять" с целью "пообщаться с народом и узнать про местное сельское хозяйство".

Спалось на берегу после шторма в море очень неплохо: продрыхнуть (с одним небольшим перерывом на ужин) мне удалось до следующего утра. Ну а часов в семь, когда сил на спанье больше не осталось, я, слегка перекусив чем бог послал (ресторан в гостинице в такую рань не работал, но на кухне мне пару бутербродов с холодным отварным мясом все же сделали), отправился "осмотреть город". В сопровождении двух вооруженных казаков, ожидавших меня в холле ("Иван Михайлович сказали без охраны не гулять").

Посмотреть было на что: всем своим видом этот небольшой (под сто тысяч народу, как я узнал позже) город давал понять, что он не просто так, а Столица. Причем – Столица Приличного Государства Не Хуже Других. Вот, скажем, Петербург – тоже столица, и улицы там вымощены деревянными плахами – а пахнет все же сортиром. А два шага в сторону от центральных проспектов – так вообще трущобы какие-то. Тут же мало того, что все мостовые вымощены каменными плитами, и тротуары с каменными же бордюрами (очень хорошая, между прочим, защита пешеходов от неадекватных водителей – один такой чуть колесо не сломал, но меня телегой не переехал), так ещё и везде по краям улиц видны каменные же щели ливневой канализации. И неливневая, похоже, тоже имеет место быть – воздух чистый. В Ресифи я на берег тоже сходил – так там "запах большого города" присутствовал – а тут нет.

За небольшую денежку (кинул в кружку для пожертвований серебряный доллар) мне позволили подняться на колокольню местного храма имени святого Франциска, откуда весь город был виден как на ладони, после чего пришлось вернуться в гостиницу за мотоциклом: в ширину-то Монтевидео был метров пятьсот, но в длину тянулся явно на несколько километров.

Покатались мы (на этот раз сопровождающим у меня вызвался быть лично Иван Михайлович Головин) часа три: уж больно город был непохож на Царицын и все было очень интересно осмотреть. А ближе к полудню решили осмотр прервать и пообедать. Но – не удалось.

Едва мы подъехали к гостинице, нам навстречу выскочили Леонтьев с Мухониным:

– Как хорошо, что вы вовремя вернулись. Александр Владимирович, нам неожиданно предложили тут неподалеку купить поместье, десятин так в восемьдесят тысяч. И недорого, хозяин просит всего семьдесят пять тысяч франков – объяснил мне причину такой несколько неожиданной встречи Станистав Викентьевич.

– Недалеко – это где? И кто предложил?

– Если тут используют испанские лиги, то всего верстах в двадцати пяти, а если португальские – то все равно верст до тридцати будет – пояснил Петр Порфирьевич. – Станислав Викентьевич за завтраком стал хозяина гостиницы пытать насчет местных урожаев, цен на землю – вот какой-то местный господин и сказал, что у него-де приятель как раз продает. Сначала убежал, не доев завтрак, а вскоре прибежал снова и к приятелю своему на разговор и позвал.

– И что?

– Ну, сходили – это рядом, напротив муниципалии тутошней, секретарь чиновника какого-то и продавал. Он от тетки поместье вроде как наследством получил, но пока собирался сам помещиком стать – поместье-то крестьяне тутошние и обнесли. Даже, говорит, гвозди из стен выдрали. Ну а нам-то земля нужна, не гвозди…

– Мы как раз сговорились поехать посмотреть. У них, у местных, перерыв в работе днем, сиеста – так у него часа три свободных есть. Думали, сначала сами съездим, посмотрим что к чему – но уж лучше с вами.

Поскольку переговорщики сами мотоциклом "не владели", за руль сел один из молодых "механизаторов", ну а на втором мотоцикле (в коляске которого и был размещен "продавец", некий сеньор Леонардо) за водителя остался я. До "поместья" по одометру оказалось двадцать семь километров, которые мы проехали даже чуть меньше чем за час. Мощеная камнем дорога закончилась где-то в километре от центра города, но и грунтовка была очень неплоха: широкая, с канавами по бокам и не очень изъезженная. И понятно почему: суда по встречному трафику основным средством местного передвижения были ноги.

Уже на полдороге сеньор перестал дрожать от страха перед техникой и стал долго и пространно объяснять, что продает он поместье исключительно дабы обрести благосклонность папаши сеньориты его души. Я, конечно, испанский перед этим учил очень усиленно, и поэтому некоторые слова понимал – но далеко не все, и за точность перевода не поручусь. Вдобавок Мухонон с нами поехал не просто так: местные говорили даже не на испанском, а на удивительной смеси испанского и португальского – но бывший суперкарго понимал и это наречие, благодаря знанию обеих языков.

Место оказалось довольно неплохим: через поместье протекала парочка небольших речек и пяток больших ручьев, причем не пересыхающих на лето, как удалось выведать у окрестных крестьян, к тому же в этих ручьях водились массово местные зверюшки, именуемые "койпу" – или, как мне сказал Леонтьев, болотные бобры – а они-то уж точно без воды не живут. Земля же – уже по наблюдению Станислава Викентьевича – была весьма плодородной, так что смысл ее приобрести – был.

– Ну и сколько вы хотите получить за эту землю – слово "поместье" я не употребил специально.

– Вам, сеньор, я сделаю огромную скидку. Вы поймите меня правильно: мне нужно всего лишь предстать в достойном виде перед старым пердуном. Деньги – они такой вид придают, и это несомненно. Но если вы согласитесь вместо части денег отдать мне вашу замечательную машину, то я соглашусь на шестьдесят пять тысяч французских франков – судя по всему, цены в франках были вызваны флагом "Чайки".

– Машины эти сложны, трудны в обслуживании и требуют специального топлива. Мы, конечно, можем вас научить всем этим знаниям и умениям, да и достаточно топлива оставить но… Шестьдесят тысяч и мотоцикл – или давайте говорить исключительно о деньгах.

Бюрократы всех стран – братья навек. А уж в одной-то стране – вообще близнецы. Так что секретарю главного канализатора Монтевидео понадобилось на подготовку всех нужных для продажи поместья документов всего три часа. Ну а то, что мне для обеспечения темпа пришлось потратить пару сотен франков – не в счет. Так что уже следующим утром из трюмов были выгружены трактора, мотоциклы и прочая техника, которая тут же приступила к перевозке запасов бензина, сельхозинвентаря, стройматериалов и прочего добра в уже мое поместье, получившее странное для испаноговорящих граждан название Koljoses Lope de Vega. Лопе де Вегу народ местный – включая именно народ, а не интеллигенцию – знал (в городе было четыре очень неплохих – в смысле архитектуры – театра), но сообразить обругал я его или похвалил – не смог. Решили считать, что похвалил – и еще через два дня уже лично алькальд вручил мне паспорт. Уругвайский – оказывается, что вложивший в экономику страны больше десяти тысяч долларов США (точнее, тысячи британских фунтов) имеет право на гражданство.

Отказываться от великой чести стать уругвайским гражданином я не стал – ведь теперь "в любой стране мира посол Восточной Республики (так страна называлась официально) придет вам на помощь в трудную минуту". Но – главное – теперь на купленную земличку никто не сможет претендовать: в Уругвае действовало в отношении земли "американское право", то есть если в отсутствие хозяина кто-то пять лет на ней будет вести хозяйство, то может землю забрать себе. Но это лишь в случае, если хозяин – не гражданин. Я поначалу было удивился, но алькальд мне пояснил, что "граждан" в стране с почти миллионом жителей будет тысяч сорок – это лишь те, кто имеет право "избирать и быть избранным", для чего имелся имущественный ценз – и я его прошел.

По поводу "обретения нового гражданства" пришлось устроить званный обед (на который пришлось потратить одну десятую от сэкономленного за счет мотоцикла на покупке поместья), но потратился на него я очень не зря: познакомился с уважаемыми людьми и узнал много нового и интересного. Например то, что уголь в Монтевидео стоит примерно раз в пять дороже чем в Ресифи: ну нет в стране угля. То-то я удивлялся, что в порту почти одни парусники стоят! Ладно, сейчас это не очень важно – у меня в трюме угля до Дакара доплыть хватит. Гораздо интереснее оказались "новые знания" о местном сельском хозяйстве.

Сельское хозяйство в Уругвае было. И кормило исправно все девятьсот тысяч населения, из которого больше восьмисот как раз кормильцами и были: крестьяне, однако. Но так как природа крестьян баловала, то и они не утруждались, поэтому приобрести тут хотя бы пару тысяч тонн пшеницы – чтобы не пустым обратно плыть – было практически невозможно. И уж тем более – весной. И это было очень досадно.

Еще более досадным оказалось то, что и с деревом (в качестве стройматериала) было тут совсем не как в Царицыне. Дерево конечно было, только вот строить из него невозможно, оно только на дрова годилось. Для строительства деловую древесину покупали в Буэнос-Айресе, куда его сплавляли по рекам опять же с отрогов Кордильер. Что было сильно недешево, поэтому и строили тут в основном из камня – тут даже у последний пеонов домики каменные были. Так что удачно захваченные "щитовые домики" местных пейзанам дворцами покажутся – но десяток сараюшек по пятнадцать квадратных метров на почти восемьдесят человек – это явно маловато будет. А в поместье стоял лишь полностью ободранный двухэтажный домик. Отремонтировать – можно, но тогда уже и сараюшек не останется, а народу-то где-то минимум полгода жить надо!

Так что после завершения ремонта машины пришлось послать "Лю Гелль" в Аргентину. Сто миль – немного, шесть часов ходу. Но пока найдешь все нужное, пока купишь и погрузишь – в соседней стране народ тоже перегружать себя работой не желал. Так что пришлось мне в Уругвае задержаться ещё на десять дней, что знаний мне сильно добавило.

Местные мужики из соседней деревушки для моих крестьян домики (метров по пятьдесят, да еще с такого же размера "верандой" с тростниковой крышей) построили за неделю. Десять домиков для казаков, с двумя маленькими спаленками внутри и восемь – для "механизаторов" (тут спален не предусматривалось). За строительство каждого я уплатил по три рубля серебром – и это с "материалом исполнителя работ"! Оказывается, труд тут вообще ничего не стоил. То есть стоил, конечно – но даже грузчик в порту за сутки мог заработать копеек пять на наши деньги, а скорее – три. Но все же лес из Аргентины мы не напрасно везли: надо было еще и гаражи для сельхозтехники строить, да и конюшни те же – тут и камышовая крыша не пойдет, стропила нужны нормальные, да и дом в усадьбе починить – тоже бревна нужны: климат тут теплый, за несколько лет без крыши в доме все перекрытия сгнили напрочь.

Впрочем, дожидаться окончания строительства и ремонта я не стал, и, сразу после разгрузки закупленного в Аргентине я отправился обратно. Со мной возвращался лишь Березин – Станислав Викентьевич остался руководить выращиванием урожая, в Мухонин – переводчиком. Березин до самого Ресифи сиял как начищенный пятак: в Буэнос-Айресе он не только затоварился лесом, но и совершил "сделку века": он поменял полторы тысячи тонн донецкого антрацита на две тысячи тонн бобов. То есть черной фасоли, хотя местные именовали это не frijoles, а именно habas. Да , и в Аргентине уголь недешев…

После Ресифи, когда в угольные ямы был загружен уже местный уголек, сияние его слегка угасло: в шторм-то было незаметно, а в хорошую погоду вонючий какой-то дым быстро пропитал все помещения судна. Да и пар держать на нем было сущее мученье, быстрее шестнадцати узлов кораблик разогнать не удавалось. Но тем не менее до Дакара доплыли, а там уж рукой подать и до дома.

Руку мы подавали еще две недели, потому что при отсутствии почти сотни "добровольных помощников" на борту бункеровка что в Дакаре, что в Алжире занимала по двое суток с хвостиком. Однако восьмого ноября "Лю Гёлль" пришвартовался в Ростове, и первое мое заграничное путешествие закончилось. Ещё сутки – и голова моя встретилась с подушкой в уютной квартирке "инженерного дома".

А утром меня разбудили женские голоса в кухне: довольно печальный – Дарьи и радостный, с прорывающимся смехом – Камиллы.

– Об чем смеемся? – поинтересовался я, заходя в кухню.

– Да я вот, Александр Владимирыч, решила за завтрак бобы эти иноземные вам сварить – но они уж час варятся, а все как каменные! – пожаловалась Дарья. Я уж думала, что не для еды они, по какой иной надобности вами привезены, а я испортила их…

– Да говорят тебе, не бобы это, фасоль. Только какая-то слишком твердая, ее варить небось часа три нужно… – Камилла повернулась ко мне – А зачем ты ее привез? Она что, вкуснее нашей?

– Там, оказывается, пшеницу и вовсе не продают, так Березин, рабочим и крестьянам на прокорм, фасоль закупил. А так да, вкусно – только я нашу не ел еще, какая вкуснее – не знаю.

– Ладно, ты, Дарья, не волнуйся – упокоила неудачливую повариху Камилла, – я специально на обед зайду фасоли поесть. А ты, Саш, давай заканчивай завтрак и пошли в лабораторию. Я тебе должна кое-что показать…

– Да отстань ты от Александра Владимирыча, – заступилась за меня Дарья, – дай отдохнуть человеку! Слыхано ли дело – почитай два месяца в дороге!

– Ну ладно, тогда, Саш, я за тобой завтра зайду. А ты бы тогда в Ерзовку, что ли, съездил – Евдокия от тебя чего-то срочно хочет. А делами всяко лучше завтра заниматься – отдохнешь хоть с дороги.

Да, отвык я уже от Камиллы за завтраком… Так, а где остальные?

– Так Машка-то сейчас к нам не ходит, каникулы у нее. Она нынче с семи часов уже на заводе, если нужна – то сразу на стекольный кого и пошли – поделилась сведениями Дарья. – А Мария Иннокентьевна нынче в отъезде, с Герасим Данилычем они в Калугу уехали. Вернуться обещали через неделю уже – и, попробовав в очередной раз булькающие в кастрюле бобы, с досадой добавила:

– А ты Березину своему в другой раз передай: пусть нашу фасоль покупает. На заводе-то ладно, а ежели на деревне – ну где крестьянину столько дров-то найти, чтобы три часа фасоль эту проклятущую варить?

Да, получилось что-то не совсем удачно с этими бобами. Да и Машки нету: от работы я ее, конечно, отрывать не буду, вечером осчастливлю. А пока действительно поеду-ка я в Ерзовку: Евдокия окончательно наладив поварское хозяйство на заводе, покинула "усадьбу" и вернулась домой. Почти домой – сейчас и она, и Кузька со всеми их детишками жили (вместе с Димкой, конечно) в моей ерзовском "особняке". Люди-то они теперь не простые: Кузька за всю сеть пончиковых ответственный, Дуня – руководитель гамбургерного производства. Да и вообще, по словам Димки, скоро на работе семейственность разведут. А я Оленьке подарок привез – думаю, ей понравится. Мне – понравился.

Когда я уехал из Ерзовки в новое поместье, старое никуда не делось. Сам особняк остался именно жилым домом, а вот "сараюшки"-мастерские потихоньку превратились в небольшой заводик, на котором делались исключительно поршневые кольца. Я же тогда собирал токарей-фрезеровщиков очень высокой квалификации, да и жилье им построил неплохое – вот они и остались на старом месте. Только Чаев – в рамках общего плана электрификации станочного парка – все стоящие там станки тоже перевел на электротягу, чему изрядно поспособствовала "новая" электростанция: Гаврилов перекупил на заводе Нобелей их старый генератор когда на Бранобеле ставили новую электростанцию. Генератору было уже с четверть века, но свои семьдесят киловатт он давал – а в Ерзовке этого было вполне достаточно.

Вот только вода в Ерзовке (как, собственно, и во всем уезде) была довольно жесткая, поэтому машину запитывали дистиллированной – ну а пар конденсировался и вновь направлялся в машину. Для охлаждения конденсатора был вырыт небольшой – в четверть гектара – прудик глубиной метра в два, и вот в этом прудике вода даже зимой не замерзала. Я как раз про него вспомнил в далекой Аргентине. Точнее, в Уругвае – когда увидел в ручье тех самых болотных бобров. Потому что Леонтьев на следующий день – видимо, покопавшись уже в местной библиотеке – про зверей мне рассказал кое-что еще. Немного – но мне хватило: оказывается, по-английски звери эти назывались river rat (что понятно) или nutria – а про такого зверя я слышал еще в прошлой жизни. И даже видел – в магазине. Только не в зоомагазине, а в продуктовом, и, как бы помягче выразиться, без шкуры.

Поэтому местные пейзане были подряжены на ловлю дюжины молодых зверушек (неизвестно, сколько выживет после путешествия через океан), и за ними присматривать был приставлен единственный мальчишка-казак, взятый отцом в экспедицию. Мишка Головин (сын есаула) за зверями ухаживал хорошо и, назначенный моим денщиком, занимался зверями и на обратном пути: отец, после того, как Мухонин рассказал про постоянные гражданские войны и крестьянские бунты в Латинской Америке, решил что дома сыну будет поспокойнее.

Я же помнил, что морозы зверям нипочём – шкура теплая. Но вот подо льдом они гибнут – прорубь найти не могут. А если пруд не замерзает, то никаких проблем.

Так что я отправился в Ерзовку с подарками: выжившие десять зверят вполне в прудике поместятся. Пока побудут декоративными животными, а если размножатся – так в магазине мясо нутрий считалось (по цене судя) куда как деликатеснее мраморной говядины и кенгуриных хвостов.

По дороге зашел в подготовительных цех, где, среди всего прочего, делали и сетку-рабицу для штукатурных целей. Чернов считал это "излишеством", но мне идея штукатурить по дранке не нравилась изначально: это лишь на деревянных домах терпимо получается. Сетку, правда, плели практически вручную, очень медленно – но уж снег выпал и строительство приостановилось, так что пару сотен метров ее было готово.

В Ерзовке мужики бросились ставить вокруг прудика забор, а я пошел рассказывать Оленьке как правильно за зверями ухаживать: на обратном пути я испанский изучал по брошюрке с инструкцией по созданию койповой фермы (оказывается, в Аргентине нутрий уже начали разводить – янки проявили интерес к шкурам болотных бобров, и нужную мне брошюрку Леонтьеву удалось "выкупить" в библиотеке местного университета). Ну а чтобы Оленька ничего не перепутала по малолетству, Михаил Иванович Головин был оставлен в Ерзовке "передавать передовой опыт" – тем более дома мне денщик точно был не нужен.

Девочка зверюшкам очень обрадовалась, в особенности когда на вопрос "а они вкусные?" я честно ответил, что "очень вкусные". Да, крестьянские дети – большие прагматики, и это радует. Потому что "накормить голодающую Россию" без этих самых крестьян и их детей у меня не получится.

Поговорил насчет еды и с Дуней – она тоже в этом отношении была прагматиком. Сейчас Евдокия отвечала за все производство гамбургеров, и "отвечала" неплохо: именно она реализовала идею торговли вразнос, и теперь "царицынский бутерброд" можно было купить не только в полутора дюжинах (уже!) "пончиковых", но и на любой железнодорожной станции в пределах Саратовской губернии, а так же в Ростове и даже Тамбове. Я-то думал, что вразнос торговать ими невыгодно – ну сколько их человек донести сможет! Но если не носить, а возить в будке, установленной на трехколесный мотоцикл – то можно и до следующей станции доехать, и довезти достаточно для прибыли. Причем – без особых рисков: Дуня с "непокобелимой уверенностью" доказывала всем местным полицейским, что любой городовой имеет неотъемлемое право на пару гамбургеров в день бесплатно – я ей когда-то рассказал нечто подобное про якобы "австралийских копов" (вспомнив американские детективы). И рядовой состав полиции данный факт очень одобрил.

Но на этот раз я с ней говорил не о гамбургерах, а о фасоли – и разговор мне не очень понравился.

– Горох – он бы пригодился, или чечевица. А на бобы эти уж больно много дров нужно. А не варить ежели, так боб этот наскрозь и пролетает, хоть мой его и по новой употребляй. Зря ты бобов этих купил, не годен он крестьянину. Он, слова не скажу, скусен – но уж больно варить его морока. Ну хоть бы белых купил, они все быстрее варятся…

Домой я вернулся к вечеру, и там снова Дарья уже напомнила мне о неудачной покупке:

– А Камилла-то на обед, как и обещалась, пришла. А бобы-то так и не готовы оказались! Я-то, грешным делом, конфорку-то завернула, да снова зажечь и забыла… Но сейчас-то уж сварились бобы, давай я тебе положу…

Впрочем, получилось все же вкусно, вкуснее чем они же, но в уругвайском исполнении: Дарья не поскупилась на всякие ароматные травки. Ну и ладно, в рабочей столовой готовить будем: там печи на угле работают, сварится как-нибудь.

Следующим утром мы с Камиллой все же пошли в лабораторию. Она была – в отличие от цехов завода – в сторону Царицына, и вчера я не обратил внимание на какой-то новое строительство. А сейчас пришлось идти вдоль какого-то здоровенного забора. Это что, Антоневич решил металлургический завод тут что ли строить?

Но обдумать эту мысль мне не удалось: Камилла уже по дороге начала меня грузить своими химическими проблемами:

– Комарову нужно строить отдельную лабораторию, прямо на заводе Барро…

– Кто такой Комаров и зачем ему лаборатория?

– Ну это… он же химик из Казанского университета! А лаборатория ему нужна на заводе для экспресс-анализа, а то он состав стали определяет через час после того, как ее уже разлили. Да и шуму от него много…

– А от тебя что, мало?

– От меня – мало – совершенно серьезно произнесла Камилла, – у меня только иногда насос форвакуумный стучит – а у него в ступках образцы стали толкут!

– Ладно, решим вопрос…

– Ну вот, смотри – продолжила Камилла, после того как мы вошли в ее комнату в этом довольно немаленьком двухэтажном здании – это то, что ты задавал сделать – она показала на этот раз не банку, а небольшую колбу с чем-то белым.

– Я наверное много чего просил сделать…

– Не много, а это – сульфаниламид. Наверное – по анализу совпадает с тем образцом, что ты мне дал, но я не уверена. Может ты знаешь как точно проверить – то это или не то?

– А не цианид ли это часом?

– Ты что! – возмутилась девушка – за кого ты меня принимаешь?

– Я просто так спросил… а какой чистоты?

– Четыре девятки – Камилла уже освоила предложенную мною шкалу чистоты веществ.

Ну и кто тут должен помнить качественные реакции на всю эту органическую химию? Хотя одну-то я точно знаю. Так что, вытащив из колбы пробку, я сыпанул порошок на ладонь и лизнул.

– Ты что? Это же реактив! – а я и не знал что Камилла так умеет визжать.

– Это – стрептоцид. Ты же не просто женщина-химик, а гигант химического синтеза. Я в переносном смысле про гиганта… – попытался поправиться я. – Ты не дуйся на меня как мышь на крупу, а иди выбирай самое красивое платье и бегом в парикмахерскую делать самую красивую прическу.

– Зачем? – все же через всю ее ученость частенько проглядывала любопытная девчонка.

– Будем с тебя статую лепить. За этот стрептоцид благодарное человечество в моем лице должно поставить тебе золотой памятник, а ты же не хочешь предстать перед потомками в этом халате и непричесанная?

– Да ну тебя… – но было видно, что девушка очень польщена – Если эта работа закончена, то что следующее делать?

– Ты не спеши. Тут сколько? – я показал на колбу – Грамм двадцать наберется? А мне нужны тонны. Так что сначала техпроцесс составить и производство наладить нужно.

– Это – потом. Чтобы все это сделать, мне сначала нужен газовый завод.

– Я помню, и электростанцию на сто мегаватт. Что еще?

– Да ну тебя! Газовый завод все рано нужен: тут и анилину делать нужно много, и нафталину у нас не хватает. Опять же аммиак нужен – на содовый завод воду аммиачную приходится аж с Перми теперь возить. Ну водород конечно, и прочее все…

– И где я тебе газовый завод возьму? А главное – когда он построится-то?

– Губанов сказал, что к Рождеству достроит.

– Так… я что-то пропустил, пока плавал в Америку. Кто и почему начал строить газовый завод?

– Строить начал Губанов, Юлий Прокофьевич. Это мой сосед, бывший сосед – он в Воронеже уже газовый завод строил. Поэтому я его и попросила – так что по моей просьбе. Ну мне же нужен газовый завод!

– А, извините, на какие шиши? Завод, думаю, не три копейки стоит?

– Двести сорок тысяч – мне пока маленький завод нужен, а денег Мария Иннокентьевна мне дала. Ты же сам ей сказал, что мои запросы вне очереди финансировать?

– Ясно… А чего нового я еще не знаю?

Оказалось, что "нового" я не знал очень много. И узнавать это новое было очень интересно.

Камилла все случившееся в Царицыне после моего отъезда расписывала чуть ли не по минутам и до копеек. И, пока она вело свое неторопливое повествование, в комнату заходили какие-то девицы в белых халатах, совали ей какие-то бумажки – и Камилла одновременно с рассказом эти бумажки читала, иногда – кивала головой и отсылала девиц взмахом руки, иногда – что-то подписывала. И лишь один раз рассказ прервался и зашедшая девица получила вербальное указание:

– А теперь то же самое с ноль-пяти до одной десятой.

Из всего сказанного я понял главное: мою заповедь "не проси у Мышки денег сверх плана" нарушали все, причем в особо извращенной форме и неоднократно. Хорошо еще, что в "запретную комнату" толпой не поперлись… Но рассказ изобиловал кучей мелких деталей, которые я не хотел знать – и уже начал думать, как бы потихонечку свалить. Но Камилла (возможно заметив мои поползновения) неожиданно закончила "дозволенные речи":

– Ну а мимо завода мы как раз сюда и шли, тут он строится. Это – все… я больше ничего не тратила! Но ты от вопроса-то не уходи, а то знаю я тебя: сейчас побежишь всё смотреть да проверять, и не скажешь.

– Что не скажешь? От какого вопроса?

– Как это "что"?! Не скажешь, что мне новое придумывать как делать. Сульфаниламид… а почему ты его назвал "стептоцид"? – но я его тебе сделала. Теперь что делать?

– Стрептоцид он потому что убивает микробов, именуемых стрептококки. А делать… сделай-ка мне вот что – и, изо всех сил напрягши память, я, наконец, выдал что-то очень химическое – дихлордифенилтрихлорметилметан, вот что!

– Это тоже лекарство такое? – глазенки у Камиллы заблестели.

– Нет, это – яд. Но – хороший: убивает только насекомых. Сделаешь – и забудем мы про тараканов и клопов. И про малярию забудем, и про тиф. Потому что не будет вшей и малярийных комаров. Давай, трудись! Только осторожно: в больших дозах он и людей не очень любит.

Возвращаясь из лаборатории, я сделал большой крюк и прошелся по всей территории и завода, и жилого городка. Да, пока меня тут не было (всего два месяца, между прочим) все вокруг прилично изменилось. Был полностью достроен "второй квартал" – двенадцать рабочих пятиэтажек, поднялось здание заводской больницы (хотя пока – только коробка, рабочие как раз устанавливали окна и двери), был подведен под крышу третий "инженерный дом", а два "технических дома" поднялись до четвертого этажа и сейчас одевались в "теплушки" – так рабочие именовали утепленные леса, позволяющие класть кирпич даже в небольшие морозы.

На территории завода выросли пять новых цехов, причем один – длиной в двести пятьдесят метров: он предназначался для тракторного сборочного конвейера. Ну и газовый завод внешне был закончен – хотя предназначения большого, высотой метров в двадцать, кубического здания без окон я не понял. Ну да ладно, потом спрошу.

Возвращался я все же не домой, а в ту самую "запретную комнату", которой я стращал народ перед отплытием. В отличие от замка Синей бороды, "комната" находилась не в подвале, а попросту занимала часть первого этажа механического цеха и была большой, около ста метров, но она действительно была "запретной": в ней я занимался разработкой прототипов всего, что выпускал завод. Тут стояли разные станки – токарные, фрезерный, сверлильный – все самого высокого качества, родом из Швеции. Вдоль стен стояли верстаки, и на одном из них сейчас стоял почти готовый новый мотор – дизель, четырехцилиндровый аналог столь знакомого мне "ЯМЗ-236". Почти готовый, не хватало насоса высокого давления и форсунок было пока только две сделано, но к Рождеству мотор точно заработает. Однако сейчас меня интересовал не мотор.

Я зашел в комнату (единственное помещение на всем заводе, где ворота были снабжены тамбуром чтобы никто не увидел, что там внутри делается) и спросил у Васи Никанорова:

– Ну, как дела? Что успели сделать пока меня не было?

Вася хитро заулыбался, махнул одному из рабочих рукой. Тот вскочил и, как-то суетливо подергиваясь и гримасничая, стащил здоровенный брезентовый чехол, которым был укрыт мой "сюрприз" для Елены Андреевны. Я внимательно оглядел его и остался доволен: "сюрприз" получился именно таким, каким я его и замыслил. Передо мной стояла почти точная копия Фольксвагена "New Beetle", с черным капотом и красным в черные точечки кузовом. "Божья коровка" мощностью в шестьдесят лошадиных сил.

Глава 18

Варфоломей Иваныч Малютин – старший из братьев – задумался лишь на пару секунд. Да о чем тут и думать-то было?

Лет уж двадцать как Варфоломей вместе с братом Михаилом учредили городской банк. Батюшка перед кончиной так ловко имуществом распорядился, что у купцов Малютиных только и осталось два дома в городе да денег некоторое количество. А лавки, склады, пристань – все перешло в чужие руки. Ну не умели сыновья на глаз да на ощупь отличить хорошее полотно от дурного, да и пеньку от лыка не отличали. Зато как деньги приумножить – это у них получалось изрядно. Вот и приказал отец, вручая сыновьям известную сумму, работать только с деньгами.

Банк оказался в городе к месту. При капитале в пятьдесят тысяч – вроде бы и небольшом – он пользовался доверием у местного купечества, поскольку Малютина-старшего знал весь город. Да и отсутствие мучительной бюрократии, присущей большим банкам, играло свою роль. Так что уже через пять лет и самих братьев в городе признали, а городская казна перетекла в городской же банк.

Но времена меняются. Сначала большая часть торговли по реке перетекла в Алексин – на Тульско-Московской линии грузы по железной дороге возить дешевле было чем напрямки от Калуги. А затем, с открытием уже Сызранско-Вяземской дороги, и сухопутная торговлишка стала покидать город.

Тем не менее банк все же прибыль давал, не вся торговля из города ушла. Да и сам город потихоньку рос, что давало возможность братьям Малютиным смотреть в будущее с некоторой уверенностью. Такой, что построили они для банка новое здание – небольшое, всего двухэтажное – но с двухэтажным же подвалом для надежности сохранения денег.

Деньги теперь хранились в безопасности. Вот только почему-то их стало меньше – в ста тридцати верстах Москва обрастала фабриками и заводами, и денежный народ потихоньку стал город покидать. Да и неденежный тоже: за последние пять лет население города уменьшилось на три тысячи с лишком, и каждый уехавший уносил с собой и мелкую долю возможных вкладов. Да и казенные счета уходили: сначала счета на народное образование ушли в казенный банк, затем и прочие исчезли. Так что банк держался главным образом на старых вкладчиках – благо, народ подобрался солидный и счета их росли.

Но вот уж второй год и у них дела пошли неважно. Настолько неважно, что чугунный завод под банкротство пошел, и механический задолжал почти столько, сколько сам стоил. А пуще всего плохо стало, когда в городе за нехваткой денег сразу четыре новых особняка строить бросили – а ведь под них кредитов банк выдал аж на восемьдесят тысяч.

Поэтому, когда приезжий инженер стал скупать в городе и уезде все подряд, Варфоломей Малютин, как бы в шутку, предложил тому и банк у них купить: ведь если следующим годом великого урожая не случится, то банку уже тысяч сто, а то и поболее, не хватит с вкладчиками рассчитаться, разве уж свои отдавать – а свои-то жалко. К удивлению банкира, инженер шутку всерьез принял и через неделю приехала в Калугу очень молодая, но очень серьезная девица. Очень серьезная – когда братья Малютины поняли, что насчет продажи разговор нешуточный получился, позволили ей банк свой проверить – и она всего-то за четыре дня справилась. Хотя считать-то она на машине все стала – но все равно очень быстро.

И – очень точно. В течение получаса она сейчас расписала состояние дел в банке даже детальнее, чем сами владельцы знали. И поэтому, когда она назвала сумму своего предложения, Варфоломей Иваныч долго думать не стал:

– Согласен. Когда бумаги подписывать будем?

В свое время я как-то не задумывался, почему старинные моторы (бензиновые, конечно же) при огромном литраже были столь маломощными. Ну а в этом времени до меня дошло: они были такими, какими лишь и могли быть. Делая свои моторы я очень внимательно следил и за "зарубежной передовой мыслью", и поначалу удивился столь низким характеристикам. А потом разобрался: в общем-то "предки" снимали с моторов почти такую же мощность, что и "потомки", "конструкционный" прирост мощности составил от силы процентов десять-пятнадцать. Вот, к примеру, взять новейший пятилитровый мотор Майбаха – так он развивал мощность практически такую же, что и пятилитровый мотор от "Майбаха", только вот при условии, что и последний будет крутиться на восьмистах оборотах.

Я же изначально "изобретал" высокооборотные моторы, просто потому что мне и в голову не приходило конструировать бензиновый двигатель на шестьсот оборотов. На мотоциклах у меня моторы нормально работали на двух с половиной тысячах – и я считал, что это очень мало. А аналогичный по мощности (две силы) почти полуторалитровый мотор производства француза Левассера давал максимум четыреста пятьдесят оборотов. Понятно, что момент мои моторы обеспечивали очень маленький – "Еруслан" вообще рекомендовалось перед отпусканием сцепления катнуть вперед чтобы мотор не заглох. Но в основном я за счет редукторов "выползал" – зуборезный "шестереночный" станок фактически спас мой подход к "моторизации народного хозяйства".

Однако высокие обороты означали и высокую температуру, ведь за то же время мои цилиндры "подогревались" в несколько раз чаще. И тут меня спасло уже "послезнание" – я просто видел и хорошо представлял, какими должны быть радиаторы моторов воздушного охлаждения. Но вот отсутствие нужных материалов (хотя бы того же алюминия) на этом пути ограничивали увеличение мощности. И в результате мне пришлось перейти на более сложный, но и более эффективный мотор с жидкостным охлаждением.

На "Жуке" стоял именно такой мотор. Не "шестерка", а "четверка", объемом чуть меньше двух литров и с степенью сжатия в семь с половиной. Да, бензин такому мотору нужен не хуже чем семьдесят второй, но у меня уже была налажена перегонка нобелевского "сырья", и на одну-две машины нормального бензина хватит.

Благодаря литому блоку цилиндров габариты мотора оказались вполне приемлемыми, и в кузов "Фольксавена" он вставал без проблем. Хотя кузов был похож на оригинальный "New Beetle" только внешне, да и внутри машинка выглядела совсем не так как немецкий "оригинал".

Зато с краской все получилось просто замечательно. Камилла сделала мне с ведро нитролака (нитрирование целлюлозы было уже всем известным и рутинным процессом), ну а я в одной пятифунтовой банке в этот лак насыпал молотой слюды. И после того, как окрашенную глифталевой эмалью машину сначала "обслюдили", а потом ещё в пять слоев "облачили", машинка стала сверкать не хуже выставочных образцов моего старого будущего.

Пока меня не было, не только кузов вылизали. Мужики откалибровали спидометр и одометр, Машка сделала гнутые стекла, Лебедев придумал как сделать пористую резину из которой были сделаны сиденья. На одном из тракторов "отработали" пятиступенчатую коробку передач – и в результате машина была полностью готова к эксплуатации. Что меня радовало, поскольку "сюрприз" я хотел сделать княжне ко дню ее рождения в конце ноября (а Рождество было принято за "резервный вариант" если не успеем). Но – успели, и это меня радовало.

Но кроме радости меня охватывали и многочисленные заботы. Много интересного мне Камилла рассказала – и я, честно говоря, не совсем представлял текущее положение дел. Из рассказа Камиллы я понял лишь одно: за два месяца перерасход превысил миллион рублей. Но насколько превысил – это так и осталось пока загадкой. Предупреждал же всех: денег сверхплановых не просить, и все вроде как и прониклись.

Но, конечно, кот из дома – мыши в пляс!

Причем – сразу: с первой "срочной просьбой" к Мышке пришел Герасим Данилович спустя всего лишь час после того, как "Лю Гёлль" отошел от причала в Ростове.

И отказать ему не было совершенно никакой возможности: организованная год назад "Новая Московская трамвайная компания" решила, что трамвай в Москве – далеко не самая нужная вещь и срочно распродавала имущество. Имущества было немного, но среди него была и совершенно новая, "ненадёванная" шестисоткиловаттная электростанция. Отдавали ее недорого, всего за шестьдесят пять тысяч рублей – вместе с доставкой и монтажом на площадке покупателя.

Электричества у нас не хватало просто катастрофически, поэтому Гаврилов станцию купил – и только после уплаты узнал, что генератор-то оказался постоянного тока. Правда, так называемой "универсальной" сименсовской модели: для получения нормального трехфазника переменного тока нужно было всего лишь заменить токосъемники, и на это даже времени потребовалось бы не более недели, но лишь в случае, если эти токосъемники есть. Обсудив проблему с Африканычем, он решил новые токосъемники сделать своими силами, отложить переделку на весну и использовать в дальнейшем агрегат на строящемся (точнее, запланированном) мотозаводе в Коврове.

Камилла, узнав про агрегат, тут же потребовала его себе – и через три недели (!) в Коврове заработал электролизный цех по производству щелочи (и соляной кислоты в качестве "отхода производства"). "Мыловаренное" прошлое помогло Камилле гарантировать окупаемость нового производства еще до Рождества: сорок две тысячи, которые были потрачены на строительство этого заводика – деньги небольшие, а щелочь ее отец "законтрактовал" всю на пару лет вперед, так что Мышка уже "растрату" компенсировала. Ну, как бы компенсировала: для того, чтобы "кислота зря не пропадала" в том же Коврове начал усиленно строиться и гидролизный завод, так что Камилла в обшей сложности "создала бюджетных трудностей" на сто двадцать тысяч.

Поначалу – пока ей не понадобился газовый завод…

Вторым к Мышке пришел просить денег Африканыч: о выделении участка "электростартеров и электроинструментов" в отдельное производство мы с ним говорили еще в середине лета, а тут подходящее помещение прорезалось: в Камышине продавали старый полуразвалившийся склад. Склад Африканыч выторговал вместе с примыкающим участком на семь гектаров, и при этом из бюджета не вышел: при запланированных десяти тысячах на строительство отдельного заводика он потратил всего три. Да и на восстановление (и даже на возведение второго этажа) денег уходило не больше пяти тысяч, но площадь купленного склада оказалась втрое больше запланированной мастерской и Иванов решил докупить станков с целью расширения производства. Тоже – в рамках бюджета, да и вообще все это случилось в августе.

Ну а в сентябре, через неделю после моего отплытия, он нашел где эти станки купить незадорого: обанкротилась австрийская станкостроительная фирма "Август Рихтер" и на первый аукцион ее завод был выставлен целиком. Понятно, что устроители не ожидали, что кто-то польстится на все сразу, они просто "закон соблюдали", да и Африканычу было нужно-то из списка продаваемого оборудования станков шесть-семь. Но у фирмы (которая и основана-то была всего четыре года назад) были токарный станок для обработки заготовок длиной до двадцати одного фута и карусельный для деталей до семи футов в диаметре – так что двести восемьдесят тысяч рублей были потрачены с огромной пользой.

Станки еще не прибыли в Царицын, чудом можно было считать уже то, что два самых больших Африканыч успел перевезти до морозов в Констанцу (что давало надежду на то, что "дома" они окажутся еще до весны) – но финансовые резервы сократились уже на семьсот тысяч (поскольку газовый завод Камилле уже понадобился).

И это было только началом!

Папаша Мюллер, трезво оценив растущие потребности моего хозяйства, за девяносто пять тысяч американских долларов купил американскую же (что понятно) лицензию на вращающуюся цементную печь. То, что в цену лицензии входили механизмы для одной такой печи, делу очень помогало – но кроме этих механизмов требовалось еще много всякого, так что к ста девяноста тысячам рубликов, ушедших за океан, прибавилось еще почти двести, отправившихся в Линц – как раз туда, где Мюллер раньше работал сам. И претензий ему не предъявишь: пользуясь старыми знакомствами и выяснив реальное положение дел на заводе, от с австрияков выторговал скидку почти в двадцать процентов.

А дополнительные триста тысяч тонн цемента на следующий год явно будет куда потратить, так что и эту трату нельзя не признать необходимой.

Поскольку денег стало резко не хватать, были мобилизованы все возможные ресурсы. И первым таким "ресурсом" стало производство Володи Чугунова.

Каучука из Саратова стало поступать в избытке, и кто-то предложил использовать "свободное сырье" в народнохозяйственных целях. Кто придумал – осталось неизвестным, но через неделю из вулканизационной паровой "печки" выползла первая пара галош, а сейчас выпуск достиг тысячи пар в сутки. Поскольку бутадиеновый каучук был у меня сильно дешевле натурального, то и оптовая цена на галоши у Чугунова была меньше, чем стоимость сырья на них же на "Треугольнике", и контракт на двадцать тысяч пар по цене рубль за пару ростовский купец Яремский подписал (и оплатил) уже в начале октября. Да и несколько других купцов подтянулись и ждали лишь когда мы уже будем готовы им галоши продать.

Но дополнительные двадцать пять тысяч ежемесячной прибыли (и даже пятьдесят, обещанных Володей к концу года) проблему не решали – так что пришлось изыскивать новые источники.

Основной упор был сделан на профильные производства, и вторым источником дополнительных финансов стало увеличение выпуска "Бычков" – уж больно прибыли с каждого много шло! Выпуск "Бычков" удалось поднять до четырнадцати в сутки, что давало в месяц всяко больше четырехсот тысяч дополнительных денег, и баланс начал было выправляться – но дело шло к зиме и мало того, что иссякли поступления от перевозок грузов по реке, так еще и потребности Барро в тракторах сократились: он бы и взял их побольше, но по железной дороге везти их долго и дорого, а морские перевозки приостановились.

Большинство тракторов отправлялось во Францию через Ростов, морем. Поскольку судов из Ростова в Марсель ходило много, отправка шла партиями от двадцати до пятидесяти машин. Но к зиме интенсивность судоходства сильно снизилась, и поэтому "Дю Гёлль", после разгрузки фасоли, отправился в следующий маршрут с тремя сотнями тракторов на борту продукцией двух последних недель. А до конца года была запланирована всего лишь еще одна отгрузка – да и то уже через Одессу, поскольку с декабря (уже по европейскому календарю) Ростовский порт стоял практически пустым: зима, Дон замерзал. Так что и усиленное производство тракторов быстро поправить финансовое положение не позволяло.

В результате единственным относительно стабильным источником денег был стеклозавод, так как оконное стекло даже зимой охотно покупалось: нижегородские торговцы его "медленно и печально" переправляли на европейские рынки, куда при наших дорогах оно добиралось месяца через два – а там уже и весна придет. Но стеклозавод и так работал на пределе возможностей.

И все же Мышка выкарабкалась бы, если бы Герасим Данилович вдруг не нашел "очень хорошую площадку" для своего нового завода. Настолько "хорошую", что Мышке пришлось, бросив все прочие дела, срочно ехать с ним в Калугу – а я так и не смог разобраться, зачем именно и в каком плачевном состоянии находятся теперь мои финансы.

В раздумьях на тему "как бы заработать много денег" я завалился домой и, не имея возможности разлечься на диване перед телевизором, отправился на кухню. Дарью точно гнать взашей нужно: корзина с разнообразными пирогами, как и всегда, нагло стояла посреди обеденного стола.

Попросил эту вредительницу заодно уж и чаю вскипятить и принялся в тетрадке рисовать всякие загогулины, долженствующие изображать другой автомобиль: Камилла, будучи "допущенной" в "секретную комнату" (а кто бы ее туда не допустил?) про сюрприз для Елены Андреевны знала, но на предложение сделать для нее такой же ответила отказом. Не сразу – сначала она уселась на водительское место – но потом заявила, что "к сожалению этот клоп для нее маловат". Так что у меня зрел проект машинки "побольше", вроде KIA Soul – все же по моему убеждению Камилле не размер был маловат, а "круглая" крыша просто давила ей на психику .

Поскольку рисую я, мягко говоря, не очень, то резкий свист чайника меня изрядно напугал. Дарья купила этот чайник со свистком еще летом, но обычно я предпочитал пить чай из самовара и совсем забыл, что для пары чашек Дарья предпочитает использовать "свистуна".

Ругаясь, я сдернул с носика этот пыточный элемент и чуть не ошпарился струей пара: давление в чайнике резко упало и струя ударила метра на полтора. Ну не совсем на полтора…

Чай я так и не попил: уже через пять минут мотоцикл нес меня в Царицын, на завод Барро.

Осип Борисович был очень хорошим инженером и очень хорошим директором этого небольшого завода. Он меня внимательно выслушал, затем сделал контрпредложение – и в его словах оказалось гораздо больше смысла:

– Я могу сварить в газовой печи такую сталь, у нас есть и запас никеля, и феррохром в достатке. Но давайте сначала сделаем то, что вам нужно, из обычного котлового железа и посмотрим две вещи: получится ли требуемый результат и сколько нам понадобится этой, как вы сказали, нержавеющей стали. И понадобится ли вообще – я думаю, что и простая эмалированная кастрюля будет ничем не хуже. А может быть и лучше, поскольку простой стали у нас сколько угодно, а если варить специальную сталь, то придется сократить выпуск моторов.

– Попробовать-то можно даже и без эмалирования – тем более неизвестно как оно делается и сколько времени для этого понадобится.

– Александр Владимирович, вы не беспокойтесь – я знаю как эмалировать металл, и даже знаю где приобрести нужные смеси. Ведь в любом случае придется ждать пока нужную резиновую деталь исполнят – а к тому времени мы и с эмалью все изготовим.

– А скажите – уже исключительно из любопытства спрашиваю – где вы собираетесь эмаль саму взять?

– На складе в заводе. Котловое производство мы хоть и оставили, но запас материалов остался. Конечно, черная эмаль будет, основа – но ее вполне достаточно, а если на продажу кастрюли такие делать будем, то светлые и зеленые эмали выделывают даже в Саратове. Кстати, раз уж вы пришли… я понимаю, это очень некстати если речь идет о кастрюлях… господин Вербин неофициальным образом интересовался, нельзя ли к заводской канализации подсоединить дома, что от железной дороги. Расходы они сами все понесут, единственное что он просит – отпустить им должное число унитазов. А если есть возможность, то и сам вокзал – в этом случае расходы уже железная дорога оплатит.

– И какие проблемы?

– Да, собственно… – Емельянов замялся – от завода и рабочего дома труба в Царицу лежит. Если только дома добавить, то вроде и незаметна прибавка будет, а если и вокзал… Такой вопрос надо уже с городской управой решать.

– Хорошо, я подумаю. Зимой все равно трубы класть уже поздно, время есть.

Время есть… Когда строился дом для рабочих завода Барро, городской санитарный врач нашел в луже на дороге пять сотенных билетов. И на радостях подписал бумагу о том, что стоки от одного дома эпидемиологической опасности не представляют. Ну да, восемьдесят квартир – ну сколько они нагадят? А через вокзал народ проходит тысячами… никаких луж не хватит: вокзальные сортиры ассенизаторы чистят чуть не каждую неделю. Желание начальника станции понятно, и ссориться с ним по поводу дерьма какого-то явно нежелательно – но получать по башке за чужого дядю тоже не хочется. Ладно, сейчас поважнее проблемы есть – надо денежки изыскивать.

Изыскания шли неважно. Правда, к вечеру одна прогрессивная мысль мне в голову пришла – и за ужином мысль эту мы тщательно обсудили вместе с Дарьей (как "экспертом" по швейным делам) и Володей Чугуновым. Идея-то простая: наладить выпуск дешевой обуви типа кед. Больше того, идея народу понравилась – но вот на подготовку такого производства, по нашим прикидкам, уйдет не меньше месяца. Тем не менее было решено этим заняться, и Володя даже пообещал найти человечка на должность технического руководителя новой фабрики, которую видимо нужно будет построить в Саратове. Выбор места определился просто: в губернской столице весной была приобретена старая развалившаяся казарма (еще елизаветинских времен). Кроме кирпичных стен там уже ничего не осталось, но с казармой шел участок в семь десятин на окраине города, а денег власти просили всего пару тысяч – вот и купили. Антоневич купил, имея в виду при необходимости именно нам наладить производство кислоты – но вскоре удалось выкупить более подходящий участок на берегу Волги – и казарма осталась невостребованной. Однако стены Саша все же успел немного отремонтировать, а крышу можно и зимой поставить.

Кеды выпускать – это неплохо, но от них денежка пойдет, скорее всего, не раньше февраля – а копеечка нужна уже сейчас. Причем нужна еще больше, чем утром – расходы на обувную фабрику по минимуму составляли восемнадцать тысяч.

Ночью мне снились разные кошмары. Сначала приснился Барро, выгребающий из ломового фургона десятки бракованных тракторов и мотоциклов и требующий неустойки за поставленный некондиционный товар, а ближе к утру – губернатор Борис Борисович Мещерский, кому-то докладывающий о нарушении экологического законодательства на гидролизных заводах и сообщающий, что все эти заводы нужно в недельный срок перевезти в Аргентину…

Проснулся я с тяжелой головой, злой и не выспавшийся – за ночь просыпался раз пять. Но, услышав доносящиеся из кухни женские голоса, все же встал и отправился завтракать.

Слух меня не обманул – Мышка вернулась. И вернулась с довольно хорошими вестями.

Во-первых, я совсем забыл про зимний извоз – а Машка уже организовала прием заявок и только на них уже получила около сотни тысяч предоплаты. Во-вторых, она успела договориться и с Волжско-Камским банком о возможности получения полумиллионного кредита. Который всяко понадобится в начале декабря, но, по планам, будет легко погашен уже в марте-апреле. Так что с финансами будет хотя и очень напряженно, но жить можно.

А Калугу же она поехала не из-за финансовых проблем, а вовсе даже наоборот. То есть проблема у Герасима Даниловича возникла, но очень специфического рода: после того, как он скупил в городе три завода, ему предложили купить и городской банк.

Калугу Гаврилов выбрал, в общем-то, практически случайно: в привезенной капитаном очередного "Сухогруза" местной прессе Герасим Данилович увидел объявление о продаже с торгов местного чугунолитейного завода за очень смешные деньги, а в другом номере, вышедшем неделей позже – и о продаже завода сельскохозяйственных машин. Правда, оба завода оказались подлинными "гигантами индустрии": на чугунолитейном работало девять человек, а на "машиностроительном" – целых двадцать семь, но цена действительно была очень небольшой – и Гаврилов их купил. А заодно – купил и один кирпичный, один кафельный и один гончарный заводы – на них вместе взятых трудилось еще семь человек. Вот только к кафельному заводу "прилагался" участок в три десятины за рекой с карьером, откуда владелец черпал каолиновую глину (хотя и довольно грязную), а к гончарному – участок уже в семьдесят десятин. И он был интересен тем, что на нем мало того что глины было много, но и гипс имелся в промышленных масштабах – и все это добро лежало всего в трех верстах от города.

На все закупки Гаврилов потратил около сорока тысяч рублей, что было немало, но давало экономию на закупке кирпича, строительстве собственных плавильных печей, вдобавок экономило время – да с десяток квалифицированных рабочих лишними не окажутся. Прикинув "экономию", он не стал отказываться и от предложенных сельхозугодий (памятуя о моей основной цели – наладить эффективное сельское хозяйство), приобретя четыреста десятин около старой деревни Бабынино в тридцати верстах от Калуги и семьсот с небольшим – в восьми верстах дальше, купив целиком владенье помещика Которгина.

Человек, вот так просто тратящий почти восемьдесят тысяч рублей, не мог не вызвать интереса у местных банкиров. И самые "калужские" из них – владельцы Калужского городского банка братья Малютины – решили сделать ему "очень выгодное предложение". Калуга же – город торговый, то есть был когда-то, и когда-то банк этот и был учрежден. А теперь частному городскому банку стало трудновато конкурировать с тремя государственными: Крестьянским, Дворянским и собственно Государственным. Поэтому, когда в их поле зрения появился "человек при деньгах", они решили избавиться от потенциальной обузы. Если получится – а у них, после проведенного Мышкой аудита, получилось. Поскольку красивое двухэтажное здание был в собственности Малютиных, а не банка, и его пришлось "покупать отдельно", то в сумме сделка обошлась в семьдесят тысяч с копейками.

– Мышка, а зачем мне банк? – поинтересовался я, выслушав ее рассказ. – Денег и так не хватает, а мы теперь чьи-то долги покрывать обязались? Да еще и заплатили за это…

– Сейчас у банка в кредитов с риском невозврата выдано немного, тысяч на восемьдесят, да и по ним в залогах по нынешним ценам тысяч на двадцать получить можно будет. А вклады у банке – больше ста сорока тысяч, и около ста можно будет до конца года выдать в кредит тому же Гаврилову. Но, думаю, сильно больше: сейчас по вкладам банки дают два, два с половиной процента дохода – а я сейчас предложила три и три четверти. Местное купечество наверное оценит такую выгоду, и тысяч триста вкладов мы еще получим. Чем брать кредит в чужом банке под пять процентов, лучше в своем и под те же четыре…

– Это хорошо, но банком же управлять как-то надо…

– Там хороший управляющий, как ты говоришь – старой школы. Ну а проверять – на это, думаю, у меня сил хватит.

– А не побьют нас другие банкиры-то?

Последний вопрос остался без ответа. Точнее, Мышка просто пожала плечами – похоже, на эту тему она просто не задумывалась. Ну и я пока не буду – мне над чем подумать и без того хватало.

Может показаться удивительным, но мне просто катастрофически не хватало бензина. Удивительным потому, что еще пару лет назад бензин попросту сжигался в ямах, а сейчас Новебевский завод не мог обеспечить и половины потребности – и драгоценное (в буквальном смысле слова) топливо приходилось возить по железной дороге: из Баку бензин везли в Петровск (как я понимаю, будущую Махачкалу), а оттуда – кривым путем в Царицын. В день Нобели привозили мне только по железной дороге от тридцати до ста тонн топлива, и все это немедленно "выпивалось" моторами.

Хорошо еще, что расплачивался я не деньгами: в оплату "нефтяные короли" принимали обычные стальные бочки, причем сталь для бочек они же сами и покупали.

Понятно, что делали они это не из сострадания к бедному мне, просто самый большой цех на Нобелевском заводе делал именно бочки. Но – деревянные, из осины, и были эти бочки одноразовыми. Стальные же позволяли нефтяникам решить сразу несколько проблем. Первая – такие бочки было легко перевозить в обычных вагонах, в то время как специализированных вагонов-цистерн остро не хватало. И вторая – бочки стали "возвратной тарой", что сокращало "непроизводственные расходы".

Что же до причин нехватки бензина около "самого большого завода Нобелей", то она была проста: в Царицыне был завод, заточенный на производство масел. То есть не только бензин, но и керосин тут были "побочным продуктом", и тридцать тонн бензина в сутки завод стал выпускать только после проявления моих "неслыханных аппетитов" – до этого бензин при перегонке нефти сразу сжигался в факеле.

Ну а мои "возрастающие потребности" обеспечивались даже не тракторами, я об урожае заботился.

Даже в прошлый достаточно хреновый год снег на полях все же был. А снег зимой – это урожай летом, поскольку – вода. А воды тут не хватало всегда, да и поливальные машины требуют уж очень развитой мелиорации.

Так что было решено не теряя даром времени пополнить запасы воды на полях заранее. Именно зимой. Конечно, пришлось немного "поработать сверхурочно", причем больше рабочим и инженерам, нежели мне – но прошлым летом народ опыта в этом поднабрался и все в очередной раз получилось.

Самыми сложными деталями снежной пушки были ШРУЗ, с помощью которого крутился вентилятор, и собственно пропеллер. Основной проблемой стало то, что рабочие просто не могли понять какую форму нужно придать лопасти, и пришлось первую делать самому. Ну а поскольку плотник из меня немногим лучше, чем оперный певец, что-то удобоваримое удалось сделать примерно за неделю.

Однако после того, как образец был сделан, то профессиональные "древоточцы" удивительно быстро наладили массовый выпуск очень симпатичных деревяшек.

Пропеллер был трехлопастный, с регулируемым шагом – тут мне очень Юра Луховицкий помог, с трубами у меня проблем давно уже не было, а всякие форсунки и спринклеры на заводе Барро не умел делать разве что бухгалтер, так что первая пушка ожидалась где-то в районе первого декабря: раньше и смысла, похоже, не было ее делать из-за сильно припозднившейся зимы.

Озадачив рабочих и Юру Луховицкого новой игрушкой, я решил все-таки заняться очень неотложным делом. Бывают такие дела, которые нельзя отложить даже на день – так что прочее все пусть подождет. И прежде всего подождет Гаврилов – не маленький, сам справится, тем более и Мышка ему финансовую подушку обеспечила знатную. А не справится – тогда и буду думать, как ему помочь – не раньше.

.

Глава 19

Елена Андреевна прильнула к мужу:

– Как ты думаешь, может он в меня просто влюбился?

– Может быть – улыбнулся Илья Ильич. – Но скорее всего ему просто надоело тратить на дорогу к нам лишние полчаса времени. Но подумал, что ты не захочешь переезжать если до магазинов тебе придется ехать целый час.

– Да ну тебя! – демонстративно надулась Елена Андреевна, – То есть ты хочешь сказать, что вовсе не все мужчины падают к моим ногам, сраженные неземной красотой?

– Падают, падают. И очень хорошо, что мне удалось упасть первым.

– Ну ладно, поверю тебе. А на самом деле – в молодой женщине проснулось любопытство – почему он делает нам такие подарки? Ты меня прости, но я не смогла удержаться… у Добина мне сказали, что эта брошка феи стоит никак не меньше двадцати пяти тысяч. А сколько стоит работа и они не смогли сказать. Если бы я сразу знала, то не приняла бы такой подарок, а теперь просто поздно отказываться…

– Про брошь я не знал, но знаю про другие подарки, которые он делает людям. И я скажу тебе, что я думаю: ему просто нравится делать людям приятно, а что сколько стоит – ему это просто не интересно. Ну сама смотри: у него все инженеры в компании живут в таких квартирах, что Большая Франция кажется глухой деревней. И все у него живут в этих квартирах совсем бесплатно.

– Но ведь они у него работают…

– Французы тоже работают, но они получают за работу только оклад жалования. И за квартиры платят. Но тут не в квартире дело… и он не только инженерам подарки такие делает. Ты знаешь, что он просто так кормит, обувает и одевает больше ста детишек деревенских? И мужикам помогает.

– Я знаю, но ты же у него вовсе не работаешь…

– Ну, все же мы с ним много чего вместе сделали. Тот же пончиковый автомат. А эти новые локомотивы для вывозки соломы – я их сделал. Для удовольствия – но он их всерьез использует и выгоду получает.

– Но это ты, а я?

– Я неудачный пример привел. Ты ведь у Ионовых была?

– Была конечно. Но ведь Саша им дом за деньги построил?

– За деньги… Только никому не говори, я случайно узнал: он с него денег взял как бы не втрое меньше чем сам потратился. Просто он узнал, что у Ионовых денег на новый дом нет, но им дом очень нужен был – и дом ему на самом деле подарил. Но так, чтобы Саша Ионов и не догадался про это: тогда-то у него никаких заводов не было, и он в подарок Ионовым почитай последние копейки свои истратил.

– Но потом-то он на строительных подрядах вон сколько заработал!

– Заработал, но именно потом. Я тебе еще одну тайну скажу: с Марией Иннокентьевной я месяца не прошло о деньгах говорил, насчет строительства еще одного локомотива, так она сказала что у него сейчас денег вовсе нет и до весны и не будет. Боялась, что рабочим плату задерживать придется, вот как! А у него характер такой: работает больше рабочих на заводе, всеми силами лишний рублик заработать стремится – а все одно подарки всем делает. Ты, кстати, про девушку эту, Машу Векшину, знаешь?

– Что? Я слышала, что она дочь какого-то мастерового…

– Он ее с сестрами и братом забрал из Нижнего, они сиротами были, без всего. Дарья рассказывала – он их привез, кормил, одевал, учил всякому. А потому поставил ее на стекольное дело, отец у нее вроде по этой части был – и к ученью призвал всех жен инженеров своих. Нынче, Дарья говорила, уже гимназический курс ей целиком дали, а сейчас по его просьбе готовят в университет.

– Я слышала… нет.

Что?

– Ну…, в собрании говорили, что полюбовница она… каждым утром к нему бегает.

– В вашем собрании любого из зависти оболгут. К Дарье она бегает, за пирогами – сама ела, поймешь. Я бы тоже бегал, но далеко… хотя теперь может вместе побежим.

– А ты откуда все знаешь? – Елена Андреевна вдруг напряглась.

– Да Дарья мне все и рассказывала, я как-то к нему зашел, а его не было, ждал сидел. Она и жаловалась, что мол по утрам полный дом девиц, а он ровно как папаша строгий всем урок на день определит – и бегом работать. Спрашивала, может я ему найду девушку хорошую, а то с работой своей он и не женится никогда. Ну а я как ее найду? У меня из знакомых хорошая всего одна, и та замужем.

– Это кто еще? – в голосе Елены Андреевны прорезалась сталь.

– Да так одна знакомая… Еленой Андреевной звать. Хорошая, но ревнивая!!!

– Поймал меня, коварный муж мой! Сдаюсь! Да… а как ты думаешь, что дороже: дом или автомобиль?

– Конечно дом. Автомобиль – он же маленький… давай спать, завтра хлопот много.

– Спокойной ночи… знакомый Елены Андреевны.

Утро двадцать восьмого ноября было светлым. В буквальном смысле слова: ночью выпал снег и все вокруг стало белым и сверкающим. Таким же, как и надраенный автомобиль "Божья коровка", которому сегодня предстояло обрести хозяйку.

Собственно, мысль построить для Елены Андреевны нормальный автомобиль возникла у меня после того, как Илья на нее пожаловался:

– Ну что мне делать? Лена просит сделать ей такой мотоцикл, чтобы можно было в платье им управлять. А я же инженер по железным дорогам, придумать для нее разве что паровоз могу!

Поскольку именно благодаря Елене Андреевны у меня весь бизнес так успешно в гору и пошел, я счел жалобу друга "призывом о помощи" – и автомобиль как раз такой помощью и являлся. Бескорыстной помощью. Если насчет ордена Победы (то есть броши "Добрая фея") я точно знал, что она стоит тридцать с небольшим тысяч, то про авто я и считать не стал. Правда Мышка как-то меня укорила, что в "секретную комнату" ушло гораздо больше ста тысяч денег, но ведь это и станки, и куча других разработок, да и рабочим и "модельном цехе", как комната именовалась официально, я меньше сотни в месяц не платил. Так что, думаю, машинка получилась не дороже брошки – хотя и гораздо практичнее.

Хотя, если посмотреть с другой стороны, под машинку были сделаны в обычном резиновом производстве новые формы для шин и камер – изготовленных всего в десяти экземплярах, Машка фары переделывала раз десять, пока не получились какие надо – тоже в счет затрат стекольного завода. Я уже не говорю про гнутые стекла – только под закалку (чтобы при ударе разбивались на мелкие крошки) было истрачено их два десятка. А как Лебедев делал вспененную резину для сидений, сколько сил ушло на эбонитовый руль и клей для кожи, которой был обтянут салон – я и вспоминать не хочу. В любом случае от машинки пользы больше, чем от брошки.

Илья, как и его супруга, несмотря на вторник сидели дома: я заранее предупредил, что будем праздновать событие в полдень. И так же заранее сообщил, что праздновать мы будем вовсе не в небольшом домике у вокзала, так что и готовить ничего не надо. Я точно знал, что лично у меня все к этому празднику готово, поэтому всю ночь спокойно просопел в подушку и снегопада не видел. Да и проснулся поздновато, поэтому Камиллу в кухне я встретил уже позавтракавшую.

– Ты мерзавец и негодяй – объявила мне женщина-химик, едва я вошел в кухню – у тебя на уме только одно: обмануть бедную женщину и потом посмеяться над несчастной мной. Ты зачем это сделал?

– Что сделал? Как я тебя обманул и насмеясля?

– Не делай лицо оскорбленной добродетели. Раз ты знал формулу, то знал и способ синтеза, а раз знал способ – то знал кто его придумал.

– Так, понятно. Только уточни – синтеза чего?

– Да этого твоего дихлордифенилтрихлорметилметана. Это же, если разобраться, вовсе даже дихлордифенилтрихлорэтан, а его синтез придумал Цайдлер почти тридцать лет назад. Ну что скажешь – не так?

– Камилла, я не химик, и поэтому не знал что это одно и то же. И с Цандером этим я не знаком – тридцать лет назад я как-то упустил возможность с ним встретиться…

– Точно не знал?

– Не знал. Я тебе что, врал раньше?

– Да нет, не врал… только мне-то что теперь делать? Я опыт Цайдлера повторила, результат проверила. Техкарту – и ту написала, и отправила Комарову. Но все рано делать его он будет после пуска газового завода. Так что даже наладкой на заводе не могу заняться. И что мне, теперь сидеть тут и Дарьины пирожки есть с утра до вечера?

– Ну, слегка потолстеть тебе не помешает. Но целиком гардероб тебе менять тоже смысла нет, поэтому я тебе предложу на выбор две задачки. Причем могу гарантировать, что этого никто никогда и нигде раньше не делал. То есть делал конечно, и я даже знаю кто – но как неизвестно. А без тебя и известно уже не будет.

– Это приятель твоего отца, который сгорел в лаборатории? Он, конечно, был гением – но если он придумал, то повторить-то я смогу. А что?

– Что – что?

– Что синтезировать?

Я вышел в спальню и вернулся с небольшим флакончиком из своей аптечки:

– Значит так. Задача первая: вот тут четыре пилюли. Сразу скажу: синтезировать это вещество невозможно. Но очень желательно придумать способ однозначно определять наличие этого вещества во всяких органических материалах. То есть определять, есть ли оно или нет. Потому что оно вырабатывается некоторыми плесенями, но только некоторыми. И вроде бы выделить его из плесени нетрудно – но для этого нужно точно знать что оно там есть и еще желательно знать – сколько его там.

– А зачем? То есть вещество это зачем нужно? Опять яд?

– Нет, на этот раз – снова лекарство. В сто раз сильнее, чем стрептоцид, и излечивает даже такие болезни, которые считаются неизлечимыми. Я слышал, что даже чуму лечит, хотя и не уверен.

– Понятно – придумать качественный и количественный анализ.

– Только учти – нагревать вещество нельзя, оно разлагается. Сильно нагревать – то есть даже кипятить… я точно не знаю, но уверен лишь в том, что при сорока градусах оно вроде еще не портится.

– Учту. Это все?

– С первой задачкой – все, я просто ничего больше про вещество не знаю… то есть вот что еще знаю: его вырабатывают плесени пеницилловой группы, поэтому называется вещество пенициллин. Только вот плесеней таких – сотни, а вырабатывает лишь несколько, или вообще одна. Теперь – точно все, но есть и вторая задачка. Относительно флакона. Он не стеклянный – возьми, потрогай – это такой же полимер, как, например, и каучук искусственный. Но, в отличие от каучука, в природе он не встречается. Зато из него можно делать хоть посуду, хоть искусственное волокно для изготовления ниток и тканей, хоть пленки… все можно делать. Называется эта штука полиэтилентерафталат, сокращенно – ПЭТ, и если ты придумаешь как его синтезировать, то золотой монумент женщине-химику будет стоять на платиновом постаменте высотой с твою лабораторию.

– Ну если высотой с лабораторию, то я, пожалуй, попробую. У тебя таких пилюль много еще?

– Камилла, в этом флаконе лежит сейчас жизнь одного заболевшего пневмонией человека. Если будет нужно – ты получишь еще несколько жизней, но у меня их очень немного. Еще вопросы есть?

– Я поняла. Сегодня я буду думать… попроси Дарью мне домой пирожков принести. С мясом и с капустой. И зайди в лабораторию, скажи что я сегодня не приду, пусть сами делают – они знают что. Впрочем, они и так знают, что я не приду…

Да, похоже загрузил я Камиллу всерьез. А теперь можно и позавтракать.

Но позавтракать опять не сложилось: едва я сунул в зубы первый пирожок, как раздался звонок и в кухню зашла уже Мышка. Причем в сопровождении какого-то старичка:

– Александр Владимирович, разрешите представить Сергея Игнатьича. Он – очень хороший счетовод и большой специалист по финансовым проверкам.

Старичку было где-то около шестидесяти, и выглядел он, прямо скажем, неважно. Впрочем и я выглядел неважно, потому что проголодался всерьез. Поэтому я очень настойчива пригласил всех к столу (благо, пирожков у Дарьи всегда было достаточно – для любого числа потребителей), и выслушал последующую информацию в процессе насыщения.

Господин Водянинов в более молодые годы состоял на службе в армии, где дослужился до капитана. Вот только никакими войсками он не командовал, поскольку звание свое он заслужил в финансовых подразделениях. Последние семь лет службы он провел в Польше, инспектируя польских подрядчиков – и инспектировал он их настолько качественно, что практически каждый второй из его клиентов оказывался под судом, а потом – и в тюрьме, так как результаты проверок штабс-капитана Водянинова ни один адвокат оспорить не смог. Ну а покинул он Польшу (да и армию заодно) после того, как кто-то из родственников очередного подследственного решил, что в отсутствие "главного свидетеля обвинения" подследственному можно будет избежать каторги – и уже капитан в отставке Водянинов больше года мотался по госпиталям. Каторги подследственный не избежал, правда на нее он отбыл уже с родственником – но это Водянинова утешило мало и к дочери в Царицын он приехал с лютой ненавистью ко всем полякам.

К счастью, поляков в городе было мало, а пенсию по ранению заслуженному воину платили немаленькую (чему в немалой степени поспособствовало финансовое управление армии), так что лет уже десять Сергей Игнатьевич вел размеренную жизнь хорошо обеспеченного пенсионера. И все бы было хорошо, но с каждым днем такая жизнь навевала на борца с коррупцией все большую скуку, и постепенно бывший капитан полностью замкнулся в своем крошечном мирке воспоминаний. Когда его дочь пришла к Мышке с просьбой взять старика хоть на какую-то работу (причем она была готова и сама оплачивать ее, втайне от отца), тот уже и из комнаты своей выходил разве что по нужде, а из дому не выходил месяцами.

Мышка пожалела старика и навестила его "с предложением о работе". А через два часа разговора решила упросить меня взять его на должность главного финансового контролера всей моей… компании? организации? ну, в общем, всех моих заведений. Собственно, Мышка и пришла с этим вопросом ко мне лишь потому, что старика она теперь мечтала взять не в бухгалтерию, а на позицию "рядом с бухгалтерией", и позицию не менее важную (и, главное, оплачиваемую), чем ее должность главного бухгалтера. Ну а поскольку ей я платил уже по тысяче рублей в месяц…

Мне идея понравилась – а больше всего понравилось то, что Мышка нашла действительно очень профессионального помощника. Ведь в любом случае финансовый контроль идет после финансового планирования – так что в моей иерархии Мышка все рано будет главнее. Ну а кто сколько получает… При моем уровне прибыли тысяча в месяц не нанесет непоправимого ущерба.

– У меня нет ни малейших возражений. Тем более что и зарплату Сергею Игнатьевичу начислять тебе придется, а не мне. Так что все нужные бумаги ты и подготовь, а сейчас прошу извинить – уже опаздываю, очень срочные дела. Да, кстати, ты-то не забыла?

Время уже приближалось к десяти – иногда утренние беседы получаются весьма длительными. Главное, чтобы польза от них была – но я действительно почти опаздывал: ведь чтобы праздник начался, как я и обещал, в полдень, мне нужно было Архангельских забрать не позднее одиннадцати. Так что я, даже не дожидаясь, пока Мышка и Водянинов уйдут, побежал в "секретную комнату".

Когда-то, в той, еще "прежней" жизни, я искренне думал, что шоссе еще до Великой отечественной именовались "шоссированными дорогами", да и появились они уже при Советской власти. Но оказалось, что никогда они так не назывались, а с самого начала именовались либо просто "шоссе", либо – сильно реже – шоссейными все же дорогами. Правда от привычных мне шоссе нынешние были одеты в щебенку, а не в асфальт или бетон, но были очень даже приличными. По сравнению с проселочными, конечно же.

В своем городке я все дороги сделал именно "шоссейными". Причем даже особо на это не потратился: щебень у меня для бетона выделывался в изобилии, так что все расходы свелись к приобретению стапятидесятипудового конного катка. Точнее, двух катков, которые, после установки на общую раму с мотором, стали уже именно одним дорожным катком. Одна из "внутренних" шоссейных дорог шла от завода к пристани и, чтобы не пришлось потом грузы перетаскивать с обрывистого берега, она плавно спускалась от завода у берегу фактически по дну небольшого оврага. Так как навигация уже закончилась, дорога эта была пуста, и по ней, ниоткуда не наблюдаемой, за последнюю неделю "Коровка" набегала с полторы сотни километров. Вчера же машину тщательно проверили, вычистили, вылизали все что можно было вылизать – и в половине одиннадцатого я отправился на ней в город.

Не могу сказать, что машина произвела в городе какой-то фурор. Фурор – это когда экзальтированные толпы народа бегают суетливо, кричат восторженно… Тут никаким фурором и не пахло: город просто в очередной раз проявил спокойный, вежливый интерес к очередной придумке этого "австралийского", но уже "своего" и вполне привычного, инженера. Из первой гимназии привычно, соблюдая дисциплину и не роняя строй, вышли по-классно учащиеся во главе с учителями, полиция так же привычно выставила оцепление вокруг дома железной дороги, к которому я подъехал, мужики столь же привычно заняли наблюдательные посты у входа второго класса вокзала.

Такие мероприятия происходили тут примерно раз в месяц-два, иногда затягиваясь на несколько дней: если первая отправка тракторов во Францию была ширнармассами практически пропущена, то вторая – когда на станцию своим ходом пришла почти сотня машин, народ проторчал у вокзала два дня, а самые любопытные ушли лишь на четвертый день, после отправки эшелона в Ростов. Затем царицынцы подобным образом встречали и провожали "газонокосилки" – так как они своим ходом шли на завод Барро, где на них ставились собственно косилки. Потом – мои старые, но новые для городского населения отправляемые за океан трактора Т-40 со "стеклянными" кабинами. А вот сейчас по улицам проехало ещё одно, но вполне себе очередное изобретение. Ничего экстраординарного… но ведь интересно же!

К моему некоторому удивлению Елену Андреевну не пришлось ждать еще минимум полчаса, но я просто недооценил женское любопытство: мне Илья шепнул, что его жена была уже полностью готова к выезду еще до десяти утра.

И не только она. Девчонки из вокзальной "Пончиковой", которые вынесли мне большую корзину свежих пончиков, шепнули, что половина местных "дам света" уже с половины десятого собрались в зале первого класса. Их, конечно, тоже пригласили на праздник – но лишь в субботу, в ресторан "Национальных номеров": все же четвертьвековой юбилей единственной в городе княжны не отметить было нельзя. Но как они узнали о том, что я субботы ждать не буду, для меня осталось загадкой.

Так что, когда я поставил пончики в багажник и только повернулся в сторону дома, супруги Архангельские уже выходили. Я пригласил их занять места в машине:

– Елена Андреевна, вас, как виновницу торжества, прошу занять почетное место рядом со мной. А супруг ваш сядет сзади и будет охранять корзину с цветами.

Усадив пассажиров, я уселся на водительское кресло и "начал напропалую хвастаться":

– Посмотрите, Елена Андреевна, как выгодно отличается этот автомобиль от мотоцикла. Чтобы его завести, нужно всего лишь вставить этот ключик вот сюда и повернуть его, а затем – вот мотор уже и завелся – просто отпустить его. Теперь переключаем скорость двигая вот эту ручку – и машина уже едет. А если нужно ехать быстрее – просто, вам тут не видно, но это важно – я нажимаю на педаль сцепления, переключаю этой ручкой на другую передачу, отпускаю сцепление – и вот мы уже едем со скоростью тридцать верст в час. Причем – обратите внимание – тряски никакой нет, разве что машина немного покачивается на ухабах…

В общем-то машину трясло изрядно, но по сравнению с нынешними каретами и прочим конно-приводным транспортом тряска была небольшой.

– Вообще машина может ехать со скоростью и в восемьдесят, а может и в сто верст в час – но нам сейчас это просто не нужно. Вам нравится автомобиль?

– Очень – совершенно искренне ответила Елена Андреевна. – У вас получился просто замечательный автомобиль. Я видела картинки автомобилей во французских журналах, но там они какие-то… как недоделанные экипажи. А у вас это получилось так необычно. И краска на ней – автомобиль так красиво сверкает, как жемчужина. И, действительно, похож на божью коровку.

– Я очень рад, что вам понравилось.

– Саша, – Елена Андреевна погрозила мне пальчиком, – я знаю, что вы безбожно хвастаетесь. Но вы вправе хвастаться, потому что вы выделываете замечательные вещи и машины. И вы знаете, что я знаю что вы хвастаетесь, поэтому вы можете и поумерить свой пыл: я все равно знаю, что вы гениальный инженер и восхищаюсь вами. А еще я знаю, что вы все же хвастаетесь не просто так, и потому спрошу прямо: мы сможем когда-нибудь купить у вас подобный автомобиль? И сможет ли Илья научиться управлять им? Ведь вы не напрасно показываете мне, что управление автомобилем довольно простое…

– Я, право слово, не знаю, как и ответить. Вот, кстати, мы и приехали. Давайте пройдем, и уже в доме я постараюсь ответить на все ваши вопросы.

Дом для торжества я приготовил сильно заранее, он был полностью готов еще в сентябре. Правда, оставалась внутренняя отделка, но Федя Чернов тут превзошел самого себя.

– А вот тут мы, надеюсь, и отпразднуем ваш день рождения в относительно узком кругу. Я счел возможным пригласить нескольких человек, возможно вам незнакомых, но имеющих к этому празднику самое непосредственное отношение – и я распахнул дверь из обширной прихожей в гостиную. Она и сама по себе была немаленькой, около шестидесяти метров – но выглядела она еще больше, поскольку широкие стеклянные двери в зимний сад были открыты настежь.

– Елена Андреевна, позвольте представить вам Федора Ивановича Чернова – человека, который придумал и построил этот дом.

– Ну, Федора Ивановича весь город знает, очень приятно встретиться с вами снова…

– Познакомьтесь с Марией Петровной Векшиной. Эта юная особа сделала дом этот таким светлым и радостным. Она – наша добрая волшебница стеклоделия, творец окон и фонарей: и окна домов, и стекла машин – это ее рук дело.

– Очень приятно – Елена Андреевна была просто сама вежливость. Вот что значит дворянская кровь: ни жестом, ни мимикой, ни интонацией не показала мне, что представлять княжне в качестве гостей каких-то работяг – это, вообще-то, хамство…

– А это – Камилла Григорьевна Синицына, не побоюсь этого слова, величайший ученый-химик нашей Империи. Я сейчас срочно коплю деньги за золотую статую этой девушке – но этого все равно будет несравнимо с ее заслугами перед наукой.

– Очень приятно познакомиться с вами – княжна проявила уже неподдельный интерес. – Если уж Саша вас так описывает, то я не сомневаюсь, что знакомство с вами – огромная честь для нас.

Илья, как всего лишь "сопровождающий супругу", молча кланялся и целовал девушкам руки. Все же "работа с людьми" делает людей более душевными – Машке Илья тоже руку поцеловал.

– Ну и наконец, позвольте представить Марию Иннокентьевну Соколову, благодаря которой все у меня делается вовремя. И благодаря которой у меня все и делается собственно.

– Очень приятно.

– А теперь давайте перейдем к столу и приступим к торжественной части нашего собрания. А поскольку у хозяйки дома сегодня день рождения, то, по традиции, начнем с подарков.

– У гостьи… – поправила с улыбкой Елена Андреевна.

– Ну раз уж мы начали с подарков, то теперь у хозяйки, потому что от лица всех работников моих фабрик и заводов, и так же лично от главного архитектора Чернова, технического руководителя стекольного завода Векшиной, научного руководителя химического департамента Синицыной и финансового директора Соколовой мы просим принять этот дом в дар. Ну не можем же мы допустить – пояснил я, глядя на действительно ошарашенные лица Архангельских – чтобы добрая фея Царицына жила не во дворце.

Даже у княгинь иногда естественные рефлексы превозмогают воспитание:

– Я… мы… я не знаю…

– Это неважно, Елена Андреевна, мы все очень рады, что подарок от компании вам так понравился. Ну а от себя лично я дарю вам этот маленький ключик. Вместе с понравившейся вам "Божьей коровкой" – ей вы сможете легко управлять и в платье. Маша с удовольствием вам поможет освоить управление – это, как вы и сами заметили, довольно просто. Ну а теперь давайте отметим этот замечательный день рождения не менее замечательным обедом.

Все же рефлексы – рефлексами, а воспитание остается воспитанием. Елена Андреевна горячо всех поблагодарила, а после обеда, когда пошла осматривать зимний сад (в котором только пальм стояло шесть штук) Машку просто расцеловала:

– Вы действительно волшебница!

Вообще воспитание – великая вещь. Год непрерывного воспитания силами жён моих инженеров и Машку сделал довольно стрессоустойчивой:

– Да что вы, мне даже несколько неловко. Я не волшебница, Александр Владимирыч говорит что я только учусь…

В общем, день действительно оказался светлым. Во всех отношениях. Иногда очень полезно отринуть от себя все заботы и просто повеселиться. Подарить другу – нет, не что-то дорогое и вычурное – просто радость. И самому радоваться вместе со всеми. Где-то часов в пять, показав друзьям дом, мы разошлись. А перед этим Мышка с княжной где-то час обсуждали в зимнем саду как выращивать "китайские" розы и еще какую-то домашнюю зелень. А затем, в наступивших сумерках, Машка показывала как правильно включать всю иллюминацию оранжереи и рассказывала Илье правила замены перегоревших лампочек. Илья и Федя еще обсуждали как устроить мастерскую в подвале, а Камилла учила Елену Андреевну нанесению лака на ногти: я ей как-то рассказал о таком "украшении", а уж сделать перламутровый лак для химика – не проблема. И она, считая, что ее вклад в общий подарок как-то маловат, отдельно преподнесла имениннице набор из дюжины флакончиков. Причем мне показалось, что этот подарок доставил юбилярше чуть ли не больше удовольствия, чем остальные.

Вечером, договорившись, что завтра пришлю Илье несколько тракторов с прицепами для перевозки вещей, отвез счастливых и обалдевших от свалившегося на них счастья Архангельских в старый дом. И отогнал машину назад, в новый – на первое время Елене Андреевне будет назначен водитель из рабочих, так что теперь она будет "при машине" даже не умея пока ее водить. Миронов, молодой рабочий, водить научился еще год назад. Правда, опыта он набирался на тракторе, гоняя его с грузами по Волге – но управление и там было практически "автомобильное", так что "Коровку" он освоил быстро и больше половины обкатки за рулем сидел именно Миронов.

Хорошо прошел день. И я, вспоминая сегодняшние события за ужином (пара пирожков с чаем, больше в меня не влезало), улыбался. Видимо, на радостях дверь в квартиру я не запер – привык, что этим Дарья занимается, а она задержалась, занимаясь уборкой и мойкой посуды у Архангельских – ведь их прислуга осталась в городе. Так что Камилла появилась у меня в кухне без обычного звонка в дверь:

– Послушай, Саш – каким-то неуверенным голосом произнесла она, загребая с блюда пирожок – а ты точно ничего не перепутал?

– Что я мог перепутать? По моему праздник прошел как по нотам, все остались очень довольны.

– Я не про праздник. Я про вещество. Там точно "тера"? Может я не расслышала и ты сказал "тере"?

– Какая "тере"? Ты о чем?

– Ну, может полиэтилентерефталат?

– А я что сказал?

– Ну, значит, я не расслышала, извини. Просто я все думала-думала, и не могла понять – что же за формула-то получается у этого полимера. А теперь поняла. Только вот как его сделать – пока не придумала.

– Ты о чем-нибудь кроме химии можешь думать?

– Могу… – неуверенность в ее голосе усилилась и дополнилась какой-то истеричной ноткой – А… а можно я у тебя немного поживу? Я Глафиру отпустила на какое-то время, у нее кто-то дома заболел. А мне одной страшно ночью…

– Ну поживи, что ж с тобой делать? – усмехнулся я. Места всем хватит, так что смело занимай любую из гостевых комнат. Только подожди, скоро Дарья придет, она все сделает.

– Да я и сама постель застелить смогу. А ждать… я ведь рано привыкла ложиться, сейчас уже глаза совсем слипаются. Так что я пойду, принесу все и спать лягу. Только ты Дарье скажи, а то испугаю ее утром.

Да уж, вот такие у нас большие девочки-химики. Самостоятельные, верят не в бога, а в науку. Могут каучук синтезировать, или даже полиэтилентера… то есть терефталат, будь он неладен. А остаться одной в квартире – боятся. Ладно, Дарья с готовкой-стиркой и на двоих справится, а нет – так еще кого наймем. А места хватит.

Я вдруг вспомнил крошечную глиняную халупу, в которую меня почти три года назад привез Димка. Думал ли я тогда, что скоро буду жить в квартире, в половине комнат которой я и не побывал ни разу? Точнее не так – мог ли я себе представить такое?

В "старой жизни" – нет, не мог: без копейки денег и без знакомств никаким трудом так вырасти нельзя было. В новой – тут же ничего, кроме собственного труда, не было – а Мышка, подбивая промежуточные итоги, оценила мои капиталы к предстоящему Рождеству в семь с лишним миллионов. Значит, не напрасно я "спасаю РКМП". Правда, пока я ее не очень-то и спас – но с каждым днем спасаю все больше и больше. Правда еще столько нужно всего сделать! Но этим я займусь уже завтра.

Сообщив вернувшейся Дарье о некотором увеличении населения квартиры, я отправился спать. Праздник закончился – впереди были суровые будни. Ну что ж, проживем их так, чтобы следующий праздник настал пораньше. Кстати, чего я нанамечал на завтра?

Утром я этого не вспомнил – не до того было. Ночью, вставши по нужде, я здорово оцарапал руку о выключатель в ванной. Крышки выключателей были везде деревянные, и от влаги видимо их покоробило, ну а в темноте, шаря рукой по стене, я об этом больно узнал. Так что наша следующая утренняя беседа с Камиллой прошла по несколько непривычному сценарию. Не дожидаясь, когда Камилла приступит к изложению своего видения новых течений в вонючей науке, я поинтересовался:

– А скажи мне, прекрасное создание, много ли в твоей сокровищнице спрятано формальдегида? Я спрашиваю лишь о нем, поскольку точно знаю о наличии тоже нужного мне фенола в достатке. Быстро отвечай, а то мне кусок в горло не лезет! – закончил я вопрос и впился зубами в свежеиспеченную Дарьей плюшку.

– Я пожалуй воздержусь от ответа, – пробормотала, как бы раздумывая, девушка, – если это называется "кусок не лезет", то ответив тебе я рискую остаться и вовсе без плюшек. Однако если тебя удовлетворит формалин, то ведро-другое найдется. А зачем он тебе? – в глазах ее зажегся профессиональный интерес.

– Слова не в состоянии выразить охвативший меня восторг. Я лучше покажу… вот только завтрак ради этого прерывать не стоит – добавил я, увидев, что Камилла отодвинула тарелку и чашкой и приготовилась бежать в лабораторию. Почему-то нормально идти в том направлении по утрам она была не в состоянии.

В лаборатории, подумав, я решил использовать не чистый кристаллический фенол (которого было все же немного), а карболку, которая была доступна в любых количествах. нагрев пятифунтовую банку, наполовину наполненную карболкой, градусов до шестидесяти, стал потихоньку вливать в нее формалин. Воняло изрядно, хотя все и проделывалось в вытяжном шкафу – о пользе этого нехитрого устройства я сообразил еще на уроках химии в школе. Но, кроме вони и некоторого помутнения раствора, мне ничего добиться не удалось.

– И что ты хочешь получить? – поинтересовалась с любопытством смотрящая за моими действиями женщина-химик.

– Соединение фенола с формальдегидом. Смолу фенолформальдегидную.

– Ну так ты ее и получил. Правда, если считать, что в банке в растворе у тебя сейчас фенола грамм пять от силы, – перейти на метрическую систему я волевым решением заставлял всех своих сотрудников и Камилле это удалось сделать довольно быстро – а формальдегида ты уже влил граммов двести, то, думаю, твоя смола и есть эта муть. Только зачем она тебе? Кастан еще лет шестьдесят назад писал, что это – ядовитая гадость, и отмыть ее от посуды можно только щелочью. Сам отмывать теперь посуду будешь.

– Мне – надо.

Камилла внимательно поглядела на банку, что-то прикинула:

– Похоже, что смола эта получилась тяжелее воды, смотри, оседает потихоньку – она показала на прозрачный тонкий слой раствора вверху банки. – Можно подождать, пока твои граммы осядут, а можно еще фенола в раствор добавить – и, отодвинув меня от вытяжки, она щедрой рукой сыпанула в банку граммов сто белого порошка. – Это надолго, фенол медленно в воде растворяется, так что ты помешивай иногда, а я займусь пока своими делами.

Все же оказалось, что это – не очень "надолго", и примерно через час на дне банки собрался слой медового цвета смолы. Прикинув, что со стакан "меда" уже набралось, я слил остаток раствора в другую банку, а смолу поставил сушиться под вакуумный купол – его, вместе с масляным форвакуумным насосом Камилла приволокла еще из своей домашней лаборатории в Воронеже. Крутить ручку насоса было довольно тоскливым занятием, но я не помнил при какой температуре смола превращается в жесткую пластмассу.

Наладить производство фенолформальдегидной смолы в нужных мне количествах оказалось несложно: городской газовый завод карболки выдавал сколько угодно, да и в городе уже действовали два "древохимических производства", так что и фенола, и формальдегида было достаточно. Даже более чем достаточно: в изготовленных формах все выключатели и розетки, нужные для замены в трех инженерных домах, были сделаны буквально за три дня. Я потихоньку велел заменять электроарматуру и в остальных зданиях, начиная с цехов заводов – но в основном сырье пока что запасалось впрок: некогда было пластмассовое производство развивать.

Да и некому – лично у меня появились новые заботы, и – как всегда – очень срочные.

Глава 20

Емельянов принес готовую скороварку первого декабря. Причем принес не одну, а сразу пять штук:

– Извините, Александр Владимирович, быстрее ну никак не получилось. Пришлось все же эту вашу сталь нержавеющую варить, без нее клапан ну никак не получался: эмалированный давление не держит – не притрешь его, а черного железа – ржавеет пока еда варится. Но тут, как видите, только клапан из стали этой и сделан, так что недорого ваш автоклав обходится.

Кастрюли внушали: покрытые черной эмалью тяжеленные емкости наводили на мысль о какой-то страшной алхимии. Но в применении оказались довольно удобными. Единственное, что их отличало от знакомых мне с детства – их нельзя было быстро охлаждать водой, иначе эмаль вся потрескается и отвалится. Повара в заводской столовой поначалу было плевались: шум им, видите ли, мешает, да и пробу не снять. Но уже через день отношение к посуде у них изменилось: возможность сварить кашу за пять минут и мясо за пятнадцать позволило появляться на кухне для приготовления завтрака рабочим почти на час позднее.

Ну а фасоль в скороварке прекрасно разваривалась за сорок минут и даже за полчаса – я четко помнил "первое правило химии": при повышении температуры на десять градусов скорость реакции увеличивается вдвое. А тут, при тридцати градусах сверху, получалось в восемь раз быстрее.

Рабочие классические "бобы по-мексикански" приняли на ура. Еще бы не приняли: кормежка у меня была в основном бесплатной, но по принципу "лопай что дают". И если давали бобы – лопали бобы, однако Вася доложил, что с бобов рабочие дольше сытыми ходят и потому им очень рады. Да и, честно говоря, вкусно получалось. Так что проблему приготовления фасоли я решил… интересно, сколько нужно кастрюль чтобы сварить две тысячи тонн?

Емельянов получил заказ еще на сотню скороварок, причем восемьдесят из них должны были предстать в "мобильном" варианте: на повозке с мотоциклетными колесами устанавливалось сразу две скороварки, и под каждой ставилась собственная керосиновая печка типа большой паяльной лампы: на дровах управлять режимами скороварки было практически невозможно, а мобильность была нужна для использования котлов "в поле" – я же крестьян кормить собрался.

Осип Борисович сначала стал отказываться от предложенной ему высокой чести стать серийным изготовителем этих высокотехнологичных изделий. Но после того как причина была выяснена, нашлось и ее решение, и Емельянов пообещал "к февралю заказ исполнить". Причина же была проста: кастрюля варилась из двухлинейного стального листа ("котлового железа"), но перед сваркой дно оковывалось так, чтобы получилось "тарелка" с загнутыми краями. И кузнец тратил на такую работу половину рабочего дня. Но вот если поставить паровой молот – задача сильно упрощается (да и много других задач – тоже), так что Емельянову было поручено такой молот купить, благо стоил он всего-то тысяч пятнадцать, а дно для кастрюли полуторатонный, скажем, девайс выковывал одним ударом. Правда я имел в виду купить отечественный, в Канавино – однако Чаев, закупкой станков заведовавший, решил иначе – и в январе на заводе появился немецкий пневматический молот Арнса, почти такой же, как "штамповочные" станки, на которых звенья цепей делали. Только высотой не в два с половиной метра, а в шесть.

Ну а я – поскольку все прочие дела казались мне сделанными, занялся доводкой нового мотора – дизельного.

Я давно успел уже убедиться, что в начале двадцатого века можно было сделать практически все (за исключением разве что электроники), что и в конце этого же века. Разница была лишь в количестве, цене и сроках, да и то зачастую разница в цене была в пользу начала века. Ну а сроки – просто умелого народа было подготовлено мало.

Дизель мне делали ребята из модельного цеха, и было их всего лишь двенадцать человек. Однако реально мастерами были лишь пятеро из них, включая Васю Никанорова, но он работал руками чаще часов по шесть-семь в сутки: обязанности "профсоюзного лидера" с него никто не снимал.

Остальные рабочие – они тоже без дела не сидели: взять хотя бы "Божью Коровку". Так что мотор делался, скажем так, постепенно. Но делался – и теперь осталось лишь немного доделать и установить насос высокого давления. К сожалению, с ним были проблемы: я в прежней жизни "ураловский" мотор разбирал весь , кроме этого самого насоса. Так что пришлось много "домысливать" и пробовать "в металле". Однако в конечном итоге насос получился. И, хотя он весил почти что пять пудов, нужное давление обеспечивал. Правда в ходе "доводки напильником по месту" у него сильно изменились посадочные места и пришлось с нуля отливать картер двигателя…

Окончательно собрать мотор удалось лишь восьмого декабря. В цеху была выгородка под вытяжкой – как раз для таких целей, а вовсе не для удобства курильщиков, как рассказывали рабочие цеха своим менее квалифицированным собратьям по заводу. И вот а этой выгородке мотор был установлен, заправлен и запущен. А через четыре часа работы на малых оборотах – остановлен и разобран.

Детали мотора начали буквально под микроскопом изучать на предмет всяких дефектов (именно для таких целей и был куплен германский микроскоп), а я занялся подготовкой испытаний мотора на предмет выяснения его надежности и, главное, мощности. После некоторых размышлений было решено мощность определять с помощью присоединенного к мотору генератора, который как раз Африканыч и сделал. Он уже наладил собственный выпуск моторов для вновь приобретаемых станков, и моторы у него получались весьма приличные. Поэтому он был дополнительно озадачен (еще до моего отъезда в Аргентину) и сейчас в цех был притащен тяжеленный продукт его творчества: динамо-машина мощностью до двухсот пятидесяти киловатт.

Нил очень гордился этим генератором: для нынешнего времени его восьмидесятипудовая машина была больше чем вдвое легче ближайшего "зарубежного аналога". Ну и я тоже имел повод погордиться: минимум сорок киловатт в этом генераторе были "моими".

А в генераторах существенную проблему представляет то, что они, заразы, греются, когда по проводам внутри них течет ток. Понятно, что сопротивление проводов стараются делать поменьше и поэтому делают их из электролизной меди – современные электроинженеры уже выяснили, что примеси резко уменьшают ее проводимость.

Химию у нас в школе преподавала старая бабка, злобно впихивающая в нас свои "никому не нужные" знания. С среди прочих знаний она кое-что "впихнула" и насчет редкоземельных металлов. Например, я знал, что их количество на земле куда как больше чем количество, скажем, свинца. Просто когда их открывали, про это еще не знали… Ну это так, к слову, в данном же случае важно, что я узнал и вовремя вспомнил про конкретный редкоземельный элемент. Про церий, добавка одного процента которого к меди уменьшает ее сопротивление на пять процентов.

Добычей церия был озабочен присланный Флоренским юный петербургский химик Миша Шитиков – и он его добыл. Церий в изобилии водился в отходах шведских компаний, производивших калильные колпачки к газовым лампам: туда пихали окись тория, а его как раз выделяли из монацитового песка. Про лантаноиды в отходах шведы знали, только им выделять "редкие земли" было невыгодно – и Шитикову десять тонн окиси всяких лантанидов достались всего за пять тысяч рублей. Как он их дальше чистил – я не в курсе (знаю только, что очень, очень долго), но тонну "модифицированной" меди Африканыч для генератора получил. И сразу "добавил" к мощности генератора двадцать киловатт.

А еще столько же (а может и все тридцать) тридцать Африканыч добавил, применяя в качестве изоляции фенолформальдегидный лак вместо асфальтового. Асфальтовый при нагреве немного "плыл", и во избежание замыканий провода под лаком сначала обматывали нитками. Генераторные и моторные – шелковыми, чтобы потоньше было. Но всяко теплоизоляция получалась неплохая. А чистый лак мало того что был тоньше, он тепло и пропускал лучше, и температуру выдерживал гораздо более высокую – так что "нагревать" провод можно было и посильнее, обмотка все равно не перегревалась. Так что в тот же габарит намотали больше провода – ну, по крайней меря я так понял объяснения конструктора – и мощность вместо изначальных двухсот поднялась до двухсот пятидесяти. Впрочем, это все теория – генератор мы пока еще не запускали.

В качестве нагрузки к генератору подсоединили мощный электролизер: очень просто определять мощность по объему произведенного газа. Ну а чтобы газ не пропадал зря, я отправился варить баллоны высокого давления.

Завод Барро все же производил паровые котлы, и со всякими там манометрами-давленометрами народ был знаком. Сами манометры тоже делать умели и – самое главное – умели их подсоединять куда надо. А в процессе разработки насоса высокого давления к дизелю получились некие промежуточные образцы, работающий атмосфер до ста пятидесяти – ста семидесяти. И с их помощью газ предстояло закачивать в баллоны – вот только баллоны еще предстояло сделать.

К моему удивлению, на складе даже оказалось из чего их делать – стальной лист полудюймовой толщины вполне подходил. Причем сталь была легированная – но зачем и кем она была закуплена – я и понятия не имел. Рабочие, правда, сказали, что это-де "остатки от заказанного госпожой Камиллой", но Камилла – последний человек, кому может понадобиться такая сталь… разве что она надумала себе подводную лодку делать? Книжку Жюля Верна я у нее видел. Но подводную лодку – точно нет.

Так что сталь я забрал со спокойной совестью. На заводе Барро была кое-какая оснастка для изгибания толстого железа, и за неделю рабочие нагнули мне дюжины три толстостенных труб. В кузнице "из того же материала" выковали полусферические торцы, ну а затем я электродами, опять сделанными из обрезков того же листа, все это сварил. Вставили бронзовые краны, все зачистили, покрасили – ну а потом я все-таки пошел и взял справочник по сопромату и подсчитал, сколько сделанный мною баллон выдержит. Оказалось, что гораздо больше ста атмосфер, на которые я понадеялся. Но и манометры были сделаны на сто, и швы могли оказаться слабее теоретических – так что было решено на этом и остановиться. А еще было решено арифметикой подзаняться: вычисляя габариты я ошибся и вместо сорока запланированных литров баллоны получились почти шестидесятилитровые.

Все это заняло мое время почти что до Рождества. Двадцатого декабря вновь собранный мотор, в котором никаких дефектов обнаружено не было, был запущен снова – но уже присоединенный к генератору.

В общем, даже сто киловатт – это очень мощно. Если эти киловатты подать на электролизер с электродами всего в один квадратный метр. Хорошо еще, что никто рядом не курил, а генератор все же стоял рядом с мотором, а не рядом с электролизером. Но теперь мы могли с уверенностью говорить, что на тысяче восьмистах оборотах мотор выдавал порядка ста шестидесяти сил.

Плюнув на дальнейшие замеры, мотор поставили крутиться вхолостую. До Рождества – на тысяче двухстах оборотах, а потом, до Нового года – еще прибавив тысячу. И мотор не развалился, что было очень хорошо.

Ну а в день перед Рождеством я торжественно открыл первую в моем хозяйстве куриную ферму. Забелин со своим знакомым запустили производство очень интересного корма, сделанного из дрожжей. Дрожжи они смешивали с перемолотыми корнями того же камыша, или с сеном, затем получившаяся "замазка" рубилась на мелкие кусочки и обваливалась в известковой муке. А потом – высушивалось при температуре около восьмидесяти градусов – и получались "зерна" размером в полгорошины. Сделанная установка "зерен" этих в сутки выдавала чуть больше двух тонн, и получившийся корм очень неплохо (в смысле переработки в мясо) потреблялся курами. Вот только чтобы сожрать две тонны, кур нужно было много – и было принято решение строительства фермы. Потому что корм с известью – он только для кур годится, чтобы яйца несли – а без извести гранулы пока слипались. Правда Забелин сейчас делал новую установку, имея в виду использовать какие-нибудь отруби или еще что-то, и использовать корм уже для четырехногой скотины – но не выкидывать же то, что уже есть – так что пришлось разводить кур.

Кур я сам выбирал – по принципу "побольше". Одна из пород, приобретенных для фермы, называлась "юрловская голосистая" – наверное, петухи орали громко – но для меня главным было то, что куры были килограмма по три весом, а петухи – так и вовсе до пяти кил. Причем Забелин сказал, что на кило курятины потребуется всего три кило этого корма. А вторая – старинная русская порода, не такая голосистая и чуть поменьше размером, но "тоже хороша". Официально именовалась "орловской ситцевой", но лишь когда я этих кур увидел – понял, почему курочка была именно "Рябой". Вдобавок для этих кур прирост мяса обещался в кило на два с половиной килограмма "зерен" – да и росли они, если верить справочнику, гораздо быстрее юрловских.

Пока что на ферме были построены два курятника, каждый на двести пятьдесят кур. И один домик поменьше, в котором был поставлен инкубатор. Для каждой курицы была сделана клетка с автопоилкой и кормушкой, и всю эту автоматику (включая так же автоматический инкубатор на две тысячи яиц) сконструировал и изготовил Юра Луховицкий, наконец закончивший восьмую (последнюю) очередь содового завода. Точнее, перевез под Камышин и запустил "первую очередь" из моей усадьбы, и теперь завод мог выпускать восемьдесят тонн соды в сутки. Вот куда бы эту соду пристроить?

Зимой все же массово строить новые здания было невозможно, и идея строительства нового стекольного завода плавно отодвинулась на весну, но у меня и без того "развлечений" хватало. Причем народ развлекался массово: над моими новыми агрегатами потихоньку хихикали буквально все. Ну а самом деле – что может быть смешнее машины, делающей снег зимой?

А снежная пушка эти уже пошла в массовое производство. Моторов у нее было два: чугунный от "Бычка", слегка доработанный под бензин, крутил пропеллер, а стальной от мотоцикла М-2 приводил в движение насос. На мой взгляд конструкция получилась дурацкая, но главное, что пушка работала – и работала хорошо.

В начале декабря температура держалась в районе минут пяти днем и минус пятнадцати ночью, так что пушка выдавала от тридцати до ста кубометров снега в час. Ну а в середине декабря, когда и дневная температура упала до десяти-двенадцати градусов, у меня со снегом стало совсем хорошо: от ста до ста двадцати кубов снега выплевывали уже дюжина пушек.

Так как составляющие пушки основном уже выпускались серийно, то с пятнадцатого декабря в сутки с завода выходило по четыре пушки – и они немедленно отправлялись в поле: ветряки исправно качали воду в каналы и она даже замерзнуть толком не успевала. Конечно снежные пушки были несравнимы по мощности в поливальными машинами, но за зиму каждая должна была высыпать на поля тысяч по сто тонн снега. И они – сыпали, а Нобели подгоняли все новые эшелоны с бензином – в зимнюю навигацию на Волгу вышло уже больше двухсот тракторов.

Снежные пушки – это хорошо. То есть, когда они работают. А когда не работают – то плохо. Шестнадцатого декабря одна пушка сломалась, в семнадцатого – еще две, причем один крестьянин был просто убит отлетевшей лопастью пропеллера. Осмотр показал, что ничего критического в конструкции не было – просто где-то недокрутили, где-то болт в раму кувалдой забили, а разлетевшийся пропеллер был вообще вырезан из сучковатого полена. Так что утром восемнадцатого по моей команде все, хоть немного причастные к изготовлению пушек, были собраны в сборочном цехе.

Мне Вася Никифоров уже говорил, что рабочие-де смеются: вот, мол, хозяин развлекается: специальную машину для снега сделал чтобы вокруг красиво было. Да ему и самому смешно было, а я решил, что это не очень-то и важно. Ну ладно, посмеялись – и будя.

Наверное впервые после запуска цеха в нем установилась такая тишина: мало того, что выключили все машины, еще и сами рабочие были порядком напуганы – такое мероприятие у меня проводилось впервые. Ну ничего, я сейчас всех вас еще больше напугаю…

– Ну что, господа рабочие, – начал я свою речь – смеемся над барской затеей и работаем не прикладая рук? Тут гайку не докрутили, там негодное бревно взяли и – убили человека. Молодцы, что тут сказать…

Я оглядел всех суровым (как мне представлялось) взглядом и продолжил:

– А жрать вы все любите? Бесплатно в заводской столовой? А на жратву каждому тратится в день по тридцать копеек. И чтобы вы сытыми были – бобы аж из Америки завозятся. А почему? Потому что на родной земле урожая не было. А если озимые вымерзнут – что жрать будете? Хлебушек-то подорожает, как бы не вдвое подорожает – и вам же на те же тридцать копеек еды будет куплено вдвое меньше. Понравится вам в половину меньше на обед получать?

Значит так, объясняю проще, чтобы вы понять смогли. Каждая снеговая пушка за зиму даст снега для урожая в десять тысяч пудов. Сегодня у нас сломано три пушки, и на ремонт каждой понадобится два-три дня. То есть тысячу пудов хлеба из-за того, что у кого-то руки из жопы растут, мы уже не получим. Не я не получу – вы не получите. Ну так сами подумайте: нужны ли мне такие рукожопые рабочие? А еще подумайте – а нужны ли они вам самим?

Поясню еще: вы все живете в хороших квартирах, сыты, одеты, обуты – но все это вы заслуживаете сами, своей хорошей работой, и только ей. Я понятно объясняю? Вопросы ко мне есть?

А цехе стояла тишина.

– Хорошо, я думаю все всё поняли. Сегодня три человека подвели всех собравшихся тут. Вы сами знаете, кто забивал болты кувалдой, кто ленился закручивать гайки, кто вместо хорошей доски взял суковатое полено. Меня не интересует, почему эти люди так делали – меня интересует лишь кто из вас не достоин тех благ, которые получают рабочие на моих заводах. Вы мне это и скажете до обеда, через бригадиров, мастеров или через профсоюз. А если я этого не узнаю, что буду вынужден считать, что вы все поддерживаете бракоделов – и мне будет проще поменять рабочих на этих производствах полностью. Ну а теперь митинг закончен, принимайтесь за работу.

Вася, стоявший во время моего выступления у дверей цеха, догнал меня по дороге в контору:

– Саш, а ты чего собираешься сделать с этими… бракоделами?

– Уволю их немедленно, чтобы завтра их не было не то что на заводе, а даже в городке.

– Ну как же так! Ведь у них, поди, семья – и куда они пойдут?

– Вот это меня вообще не волнует. Меня волнует то, что сегодня три пушки сломаны, а мороз с каждым днем сильнее. Ты сам не из крестьян будешь?

– Нет, отец у меня тоже рабочим был, а что?

– А то. Возьми мотоцикл, съезди-ка ко мне в колхоз и посмотри что крестьяне делают.

– А что они делают? На печке сидят – зима же…

– Они все в поле. Все – и мужики, и бабы, и дети кто уж сам ходить может. Они снег, что пушки делают, по полю разносят. Каждая пушка в сутки три-четыре десятины снегом укрывает – и на этих укрытых десятинах озимые может и не вымерзнут. Чугунов срочно шланги высокого давления делает, чтобы пушки можно было подальше от каналов ставить – а крестьяне ждать не могут, им посевы нужно как можно быстрее укрыть. Сейчас в колхозе под снегом уже триста десятин – а под озимыми две тысячи, и они, если их снегом не прикрыть, вымерзнут нахрен. То есть если опоздать, то десять тысяч пудов зерна окажутся выброшенными – только в колхозе. А на левобережье озимых уже двенадцать тысяч десятин – и снега нет. Так что увольнять я их буду не за эти три пушки, а за те десятки пушек, которые из-за таких, как они, будут сломаны зимой. Или – если их уволить – сломаны они не будут.

– Но ведь жены, дети их не виноваты…

– Я знаю. Знаю даже, что очень может быть из жены и дети даже заболеют от холода и помрут. И сами они с голоду помрут. Если по одной жене и по два ребенка – помрет двенадцать человек…

– И ты так спокойно про это говоришь! А я-то всегда считал тебя добрым, думал что ты о рабочих заботишься…

– Я о людях забочусь. А они – нет. И они не помрут – наверняка денег немного поднакопили на моих зарплатах-то. А вот они – эти трое – уже убили, и не одного, а под сотню человек. Ты посмотри вокруг-то! Не то что в уезде, в губернии, даже, считай по всему Поволжью вымерзнут все озимые нахрен! Голод будет, страшный голод. И каждый пуд зерна – это, может быть, одна спасенная жизнь. А десять пудов – это наверняка один не умерший. Так и считай: каждые десять потерянных пудов – это еще один покойник в деревне. Лично я именно так и считаю – а еще я знаю, что если ничего не делать, то помрет в этом году два миллиона человек. С голоду помрет.

– Это что, как в девяносто первом будет?

– Хуже будет. Если не делать ничего. Так что нужно делать – и каждая снежная пушка спасает тысячу человек из этих двух миллионов. Ладно, ты иди, надо до Нового года маршрутки закончить, хотя бы одну…

После обеда, когда бригадиры принесли мне данные бракоделов, всех троих пришлось, как я и обещал, уволить нахрен. И я ни капли не пожалел их, а пуще всего не пожалел плотника, сделавшего пропеллер – лично отправил Никонороваза губернской стражей. Рабочие из столярной мастерской не просто назвали его имя, а добавили, что "сэкономленный" кленовый брус он использовал для изготовления табуреток, которые его жена продавала в городе на рынке. А я-то удивлялся, зачем лопасть делалась из отходов – ведь для этого усилий нужно приложить в разы больше! А тут все стало понятно: гражданин спер с работы ценнейшего материала на пятнадцать копеек – и мало того, что убил человека, но и разбил мотор ценой в полторы сотни рублей…

Вася дня три ходил очень задумчивым, со мной даже не здоровался демонстративно. Я его понимал – очень неприятно выкидывать из квартир женщин и детей. Неприятно – но надо. В конце концов Никаноров, похоже, осознал это. И смирился – даже несмотря на то, что, как я узнал уже к лету, семеро детей и один уволенный с женой, зимой скончались.

Я не знаю, что он говорил на очередном собрании бригадиров и мастеров, устраиваемом "профсоюзом" каждую неделю, но уже двадцатого декабря завод выпустил восемь пушек.

Рождество я отмечал у гостях у Ильи, в новом доме – Архангельские устроили "Рождественский обед". Были приглашены все участники новоселья, Чаев, Ионовы, еще несколько человек из тех, кого я знал. И с десяток семейств из тех, кого я не знал, и мне это не понравилось. То есть познакомиться с новым человеком для меня не проблема… но вот если у каждого их этих "новых человеков" обязательно имеется дочь в возрасте от шестнадцати до восемнадцати, с которой я тоже "обязан" познакомиться и даже "подружиться" – это напрягает. Причем напрягло это не только меня: минут через пятнадцать после того, как мы пришли и процедура представления гостей друг другу закончилась, подошла Камилла и тихонько сообщила:

– Мария Иннокентьевна просила передать, что ни она, ни я не заржавеем если ты кого-то из нас нежно приобнимешь невзначай прилюдно. Убежать тебе все равно не удастся, Елена Андреевна обидится, а так хоть девицы к тебе приставать меньше будут.

Я внимательно поглядел на неё. Снизу вверх.

– Она – старая, а тебя невзначай приобнять трудновато будет, хотя идея мне нравится. Как насчет Машки?

– Не воспримут, она же не из света. А Иннокентьевна не старая, это ты зря ее обзываешь.

– Я знаю, просто шучу я так. А без обниманий нельзя?

– Не знаю. Но охота на тебя уже открыта, так что сам думай. Мы – женщины глупые, ничего другого пока не придумали…

– Вы – умные. И очень добрые – но что про вас думать и говорить начнут? Потерплю как-нибудь…

К счастью, особо терпеть не пришлось: Илья заранее позаботился об устройстве "курительной комнаты", куда мужская часть присутствующих быстро стеклась сразу после обеда – и большую часть времени я провел там, в обсуждении различных технических новинок. В основном, конечно, обсуждалась "Божья Коровка". Поначалу народ интересовался возможностью заказа аналогичного автомобиля, но после того как я озвучил цену, почему-то начали обсуждать именно техническую сторону.

А цену я узнал от Водянинова. Сергей Игнатьевич к работе приступил с радостью, и буквально за пару недель прошерстил всю документацию – после чего пришел ко мне с докладом:

– Мария Иннокентьевна в целом дела ведет очень хорошо, но вот сами вы ведете их в сильном беспорядке. А потому, боюсь, картина у вас складывается неверной. Для примера, у вас – из-за отнесения расходов в иные производства, нежели те, где они проистекают, цены на продукцию изрядно занижаются либо завышаются. И, как результат, больше сил уделяется производствам менее выгодным в ущерб более доходным.

– Например?

– Производство, например, тракторов учитывается по ценам выше, нежели реальные траты. "Бычок" вас встает в тысячу сто девяносто семь рубликов, а учитывается по тысяче триста девяносто. Потому что в это производство относятся и расходы, которые следовало бы отнести на мотоциклы – которые, в свою очередь, встают дороже, нежели учитываемые на них затраты. Вот тут у меня показаны все реальные расходы по каждой статье производства…

– А по строительству вы тоже такой переучет произвели?

– Конечно, я же сказал – по всем статьям.

– А во сколько, например, обошелся новый дом, который был подарен Архангельским? И уж заодно – сколько автомобиль Едены Андреевны на самом деле стоит?

– Дом довольно дорого встал, в пятьдесят две тысячи. Подобные – и даже лучшие – дома в городе обходились до тридцати тысяч – но тут большой расход был по камню для отделки и по зимнему саду. А автомобиль вышел – не знаю, дорого это или нет – в шестьдесят пять тысяч без малого. Но тут больше затрат на одноразово использованные приспособы и оснастки, если выделывать подобных автомобилей до ста в год, то затраты можно будет свести к восемнадцати тысячам примерно…

Да, оснастки было изготовлено очень много. Но вот делать по сотне "Коровок" в год я точно не собирался. Рождественский обед показал, что даже весьма зажиточная часть населения больше пяти тысяч на "средство передвижения" тратить не готова от слова "нифига". Ну и не очень-то и хотелось.

Поскольку большинству гостей предстояло еще возвращаться в город, разошлись мы довольно рано, в районе шести вечера. До "инженерных домов" нам было идти совсем недалеко, и по дороге было принято предложение Камиллы зайти ко мне и отметить праздник в более тесном кругу. Понятно, что меня тут никто и не спрашивал…

Дома мы посидели еще часа три. В гости к тетке в кои-то веки приехал Димка, много рассказывал про Ерзовские дела. Сказал, что три нутрии пропали, но остальные вроде пообвыкли и жрут теперь как не в себя. А Кузька и Евдокия наконец обвенчались. В колхоз попросилось ещё с полсотни мужиков, но почти все с Рязановки. У колхозного поселка появились волки, Димка ездил в станицу Пичугу и договорился, что казаки помогут волков забить – но требуют за это по весне выделить им трактор на две недели, с бензином по потребности. А так все хорошо…

Хорошо когда все хорошо. Прошло уже почти три года, как я тут – и все три года приходилось вкалывать практически без перерыва. Но теперь-то вроде все налаживается, и можно будет себе устроить Рождественские каникулы. А то сколько можно работать? И именно с этой мыслью я заснул.

А в Европе уже шесть дней как шел новый, тысяча девятьсот первый год. Первый год двадцатого века.

Глава 21

Мастер кузнечно-прессового цеха Потапов, получив очередной заказ хозяина, несколько удивился. Да тут кто угодно удивится: хозяин приказал сделать очень странные тазы. Однако удивление – удивлением, а работу делать надо, и за две недели до Рождества матрица и пуансон были изготовлены. С трудом, но все же удалось установить громоздкую – аршин в диаметре – железяку в основание пневматического молота, а затем почти неделя ушла на этого молота доработку: пришлось к рабочему цилиндру приделывать клапан, поддерживающий давление втрое больше обычного и подводить трубу от воздушного насоса – иначе таз не штамповался, а сминался.

Заказ был выполнен, и пара сотен тазов отштамповали за час – и стоило ли две недели корячиться ради этих железяк? Ну, хозяину виднее – работа уже сделана и можно про нее забыть.

Однако забыть не удалось: еще через три дня эти тазики, но уже с тщательно завальцованными краями, снова вернулись в цех – и к ним было приказано приклепать – внутри приклепать! – кожаные петельки. Вроде как щит получится, что у сына в книжке нарисован (Потапов, пока сын не видел, с интересом читал учебник по истории, выданный мальцу в школе). Только великоват щит-то, да и вряд ли щит будут из такой тонкой жестянки делать. Опять же петли маленькие: рукой-то держаться можно, а вот просунуть руку чтобы как на картинке повесить – никак не получается.

Интересно стало мастеру: что же за железяки-то он наделал? И поэтому, когда начальник цеха кликнул добровольцев с тазиками этими отправиться к хозяину в городок и там за ними следить, Потапов вызвался в числе первых. Набирали народ, правда, в "добровольную народную дружину" – ну чтобы за порядком присматривать, но Потапов сразу объявил, что будет присматривать за порядком как раз у тазиков.

И вот сейчас он стоял на большой деревянной горке, куда ему двое рабочих из его же цеха стаскивали эти тазики, а он с важным (хотя и ошалевшим) видом вручал их каждому, на горку поднявшемуся. Поначалу-то с горки в тазике мальчишки одни катались да девчонки, что посмелее. А потом и парни подтянулись из рабочих, кто помоложе. И еще и девиц с собой тащили – вот визгу-то было!

А хорошо придумал хозяин, таких праздников раньше Потапов не видел. На площади стоит елка огромная, вся изукрашенная шарами стеклянными, а внутри шаров – лампочки светят. И вокруг площади на столбах – тоже лампочки, так что уж скоро полночь – а вокруг светло. Рядом – павильоны дощатые, в одном – пончики пекут, с чаем и кофеем за копейку продают. В другом – блины затеяли, за ту же копейку уже пару блинов, да с медом, или вареньем, или – если кто сладкого не желает – можно уже за две копейки с мясом завернутый или с рыбой. А чай с блинами – и вовсе бесплатно стакан дают, сладкий.

Хороший праздник получился! Захотелось и самому Потапову в тазу с горки прокатиться – да несолидно вроде…

Но когда у него тазы взяли инженер Архангельский с супругой (а она, говорят, настоящая княжна будет), уверенность в необходимости солидность блюсти у мастера поколебалась. Ну а когда сама госпожа Синицына со смехом в тазик уселась и вниз понеслась – и вовсе рассеялась.

Потапов позвал одного из стоящих внизу рабочих:

– Подойди, временно поручаю мою должность исполнять. А я сейчас… – и с этими словами, плюхнувшись в тазик, помчался вниз.

Даже не буду повторять избитую сентенцию о том, что не ничего более постоянного, чем временное. Глафира, уехавшая по семейным делам в Воронеж, семейные дела устроила лучшим образом – для себя. Она срочно вышла замуж и Камилла осталась без горничной. То есть отец прислал ей какую-то другую девицу, но женщина-химик ее выгнала обратно, сказав, что не хочет привыкать к капризам новой обслуги. А еще сказав, что и без горничной прекрасно обойдется – имея в виду что все необходимое ей и Дарья обеспечит. Дарья была не против, но вот чтобы она Камиллу обеспечивала, последняя решила "навеки поселиться" в приглянувшейся ей "большой гостевой" комнате уже в моей квартире. А что, комната хорошая, с отдельным совмещенным санузлом, с альковом, в котором так удобно размещалась кровать и платяной шкаф… Меня, понятное дело, просто поставили перед свершившимся фактом.

Но мне-то места не жалко, я в этой комнате так и не был ни разу, у меня еще две комнаты вообще пустыми стояли. Да и за ужином веселее стало. А все остальное время меня все равно в квартире не было – дела заставляли крутиться с утра и до позднего вечера, ведь денег с каждым днем требовалось зарабатывать все больше. Я, правда, решил себе устроить рождественские каникулы – но сачкануть удалось всего один день.

Двадцать шестого зразу после завтрака ко мне зашел Водянинов, и практически с порога приступил к делу:

– Александр Владимирович, я к вам пришел с совершенной ересью. Но вы уж выслушайте еретика – и, возможно, сами перейдете в новую веру. – Он довольно рассмеялся, затем достал из принесенного портфеля довольно тонкую пачку бумажек, разложил из на столе и продолжил:

– Я хочу вам предложить для начала остановить выработку тракторов. Всех тракторов, и "Бычков", и Т-40.

– Оригинальное предложение, а зачем?

– А затем, чтобы вырабатывать их больше и дешевле. Вот смотрите – он положил рядом два листа и начал водить по ним пальцем – сейчас за день выделывается четырнадцать "Бычков" и два, всего два Т-40. А больше не получается, поскольку большинство рабочих должной квалификации заняты на ремонте старых машин…

Для "зимней навигации" было подготовлено двести десять тракторов. Всего было уже построено чуть больше трех сотен Т-40, но треть из них уже сломалась. Точнее, сломались почти все, причем многие даже не по одному разу, так что даже двести рабочих тракторов были неплохим результатом. Ломалось на тракторах, конечно же, тоже всё – но, например, коробки передач с синхронизатором даже неопытный тракторист ломал редко, хотя и находились умельцы. А вот с моторами была просто беда. Даже две беды.

И первая была даже ожидаемая – абразивный износ цилиндров. Пыль в них попадала, несмотря на довольно неплохие фильтры. Вообще фильтр занимал четверть, если не треть, подкапотного пространства – сначала стоял циклон, после него – коробка, набитая промасленным конским волосом. И летом, несмотря на то что фильтры через день мыли бензином и заново промасливали, цилиндры изнашивались сильно. Ну эта беда была предсказуема и методы борьбы были предусмотрены: изношенный цилиндр довольно легко заменялся на новый, а старый слегка растачивался и с новыми кольцами на поршнях ставился на другой ремонтируемый мотор. Конечно, каждая партия цилиндров имела свои "особенности", поскольку качество стали было непостоянным – но в целом срок жизни цилиндра до ремонта составлял около пятисот часов. И можно было бы даже гордиться таким достижением, поскольку у Майбаха ресурс моторов был раз в десять меньше – но я не гордился, поскольку знал каким должен быть хороший мотор.

А вторая беда была именно бедой: механические поломки деталей. Лопались кольца поршней, отламывались пальцы, разлетались острыми осколками клапана. Рвались цепи синхронизаторов и даже переламывались коленвалы. Причем все это – при многократном и тщательном контроле поступающих материалов. На вид сталь вроде была годной – но почему-то выточенный из нее коленвал лопался через несколько часов работы. Или от клапана, обработанного по всем правилам, откалывался кусок шляпки – и предсказать, что это произойдет с какой-то конкретной деталью, было невозможно: фактически каждая партия поступающего со стороны металла имела свои, иногда резко отличные от ожидаемых, свойства.

Так что на ремонт ежедневно поступало два-три, редко четыре мотора с "естественным износом" – и от пяти до десятка с поломками. Причем последние как правило поступали с одним-двумя совершенно запоротыми цилиндрами, а минимум один мотор в сутки проще было выкинуть чем починить. Но приходилось именно чинить – на новые моторы просто не хватало ни частей, ни людей. А теперь Водянинов что, предлагает вообще оставить только ремонт? Хоть пара, но вполне исправных новых машин все же гарантировала какую-то стабильность перевозок.

– Предлагаете все силы бросить на ремонт?

– Нет конечно. Вам я бы порекомендовал уволить от должности Евгения Ивановича, с его работой господин Крутов справляется великолепно.

– Извините, не понял? Уволить Чаева? Этого я точно сделать не могу, я ему обещал…

– Поверьте мне, это необходимо. И Евгений Иванович полностью со мной согласен – ведь если сейчас не подготовить нужные станки, через два месяца все хорошие мастера будут целиком заняты на ремонте поломавшихся машин и делать новые будет просто некому.

Да, сколько лет тут живу, а к специфике языка все не привык: ведь "уволить" пока что не означает "выгнать нафиг", а только "освободить от обязанности".

А Водянинов тем временем продолжал:

– Вы сами посмотрите, я все производства опросил: в заводах мастеров сорок семь человек, еще шестеро в вашем модельном цехе. А Серов весной в Ковров собирается отправить десять человек, и Герасим Денисович на шестерых метит, так что если сейчас этим не заняться, потом будет просто некому все делать.

– Спасибо, Сергей Игнатьевич, я подумаю. Должен сказать, что мне ваше предложение не очень нравится, но смысл в нем есть…

– Да мне и самому не нравится, я просто пока другого выхода не вижу.

– Я подумаю… но, честно говоря, я и не подозревал, что вы так хорошо разбираетесь в производстве. Хотя я не совсем представляю, как хонинговальный станок приспособить для расточки опорных подшипников.

Водянинов опять рассмеялся – очень по-детски, открыто и радостно:

– Да откуда мне в производствах ваших разбираться-то, я же все строго по финансам предлагаю. Мне бумажки несут – я и вижу, что сколько стоит и как дальше деньги вести себя будут. А уж про станок хонинговальный я знаю лишь сколько он стоит, и покажи мне его – я не отличу хонинговальный от этого… зуборезного.

Ну что, с этим все понятно. То есть если ничего не предпринять, то в конце февраля трактора будет делать некому. Все более-менее квалифицированные кадры будут чинить старые. Потому что трактора ломаются быстро, цилиндры у них изнашиваются…

Разговор с Водяниновым занял в общей сложности часа полтора, ведь в промежутках между словами мы довольно долго ползали по принесенным Сергеем Игнатьевичем бумагам. Так что Машка, закончившая утренний урок по математике и забежавшая за очередным пирожком, застала меня еще дома.

– Маш, твоя машина для выделки стеклянных палочек-трубочек на ходу?

– Нет, я на той неделе наделала на месяц вперед. А зачем она тебе?

– Да так, мысль одна в голову пришла. То есть если я машину эту на недельку попользоваться возьму, я тебе производство ламп не нарушу?

– Возьми. Только через две недели она мне снова нужна будет, так что не сломай.

Несколько лет назад, в прошлой жизни, я случайно на ютубе увидел ролик как делают стекловату. Оказалось очень просто: струю жидкого стекла пропускали через некую фигню (случайно заметив похожую фигню в местном каталоге паровых машин я очень удивился – она была уже известна и называлась сопло Лаваля), в котором сильно дул поток воздуха. И струя воздуха стекло вытягивала в тонкие нити. Спутанные, конечно, из сопла вылетали именно клочья ваты – но сейчас мне именно это и нужно было. Простой и безотказный девайс для изготовления стекловаты…

Когда я пришел с готовой насадкой а стекольный цех, Маша послала меня… обратно в модельный цех:

– Ты что, Саш, ты же пипку остудишь и стекло в ней сразу застрянет! Надо горячим воздухом дуть, очень горячим, а лучше так вообще паром!

Приделать к моей насадке паяльную лампу было несложно, и Вася справился с этой задачей за полдня – так что вторая попытка произошла часов в шесть вечера. Произошла удачно – если под удачей понимать получение пары кубических дециметров именно стекловаты. Но вот жестяное сопло прогорело секунд через двадцать после запуска агрегата. Маша философски отметила, что теперь никто ей не помешает наделать стеклянных трубочек еще на два месяца вперед, так как агрегат все равно стеклом заправлен…

Три дня керамисты "свечной" мастерской "бросив всё" делали мне уже керамическое сопло. Точнее, после того как два изделия были поломаны при попытке насадить керамику на стальное сопло паяльной лампы (при зажигании металл расширялся и керамика лопалась) была изготовлена керамическая вставка в стальную оправку. И после обеда тридцать первого декабря машина была запущена снова.

Хорошо, что я в молодости со стекловатой некоторые "контакты" имел и всех причастных заставил облачиться в маски с респираторами и толстые резиновые перчатки. Володя Чугунов – создатель экзотической спецодежды – тоже не удержался и пришел на пуск нового агрегата.

Ну что, агрегат показал себя во всей красе. И примерно пару кубометров продукта мы получили. Ну а затем я лично упихал эти пару кубометров в жестяную коробку с сетчатым дном (густым ситом из конского волоса), закрыл короб такой же сетчатой крышкой, воткнул ее в специально сделанный на скорую руку пылесос и принялся пылесосить пол в цехе. Не в стекольном – Машка очень тщательно следила за чистотой в своем ведомстве, так что мы переместились в сборочный цех тракторного производства. Пылесосил пол я очень тщательно, а участники всего действа с огромным недоумением наблюдали за моими действиями. Ну а когда пол стал чистым, мы вернулись обратно (причем с нами пошел и Ключников – начальник этого цеха, очень заинтересованный увиденным) и я, раскрыв коробку, стал слой за слоем вынимать стекловату.

– Я думаю, толщины в полфута будет достаточно – первым прокомментировал мои действия Евгений Сергеевич – но, вероятно, стоит поставить после этой ваты и какую-нибудь байку или просто полотно. А то осколки этой стеклянной ваты оторвутся – и как бы хуже не было, чем с конским волосом.

– Бумагу. Если поставить метра два такой же бумаги, как в масляном фильтре, то воздух будет проходить почти свободно. И даже самая мелкая пыль не просочится – да, Ключников действительно хороший инженер, сразу сообразил зачем я пол пылесошу. Но интересно, а откуда уже весь завод знает о стекловате?

– Вы, я гляжу, все уже продумали. И когда можно будет ставить новые фильтры на моторы?

– Думаю, что скоро. Где-нибудь через неделю…

– Я ваты смогу хоть завтра сделать на десять коробок – сообщила Машка. – Мне все равно машинка не нужна будет теперь до конца февраля…

– Вата – это хорошо, но все равно нужно будет бумажный фильтр делать…

– Маш, ты мне пластин стеклянных нарежь, фут длиной и два дюйма шириной, шлифованных по краям – я завтра посажу уже каких-нибудь баб бумажный фильтр делать – попросил Вася – а оснастку я нынче же и сооружу.

– Завтра Новый год, все сидят по домам и веселятся! – сообщим я присутствующим. – Или забыли на радостях? И вообще, а не пора ли всем по домам?

Первое января у меня был объявлено праздничным днем – и народ разошелся праздновать. Праздновали не так бурно, как прошлый новый год – все же магия "двух нулей" и на грамотный народ сильно влияла, но внеплановый выходной народ порадовал. Легко тут сыскать "народную любовь": объявить понедельник выходным. По воскресеньям народ, впрочем, тоже работал – но в основном ремонтники, так что для большинства это был может быть первый в их жизни двухдневный перерыв в работе.

Для пущего веселья площадь перед школой и ее окрестности были обильно засыпаны снегом их снежных пушек, была сделана деревянная горка, обильно политая водой – и желающим прокатиться выдавали в качестве "транспортного средства" жестяные тазы, вокруг площади с горкой были поставлены два десятка столбов с яркими лампами (дуговыми, чтобы действительно светло было), так что народ гулял всерьез.

Но для меня все же Новый год – домашний праздник. Так что отметил я его именно дома, в узком кругу. Бой курантов не передавали за неимением хотя бы радио, так что шампанское было выпито под бой напольных часов, которые мне (в "отместку" за дом и машину подарили на Рождество Архангельские). Затем забежали на огонек и Илья с Еленой Андреевной – и им удалось уговорить Камиллу идти кататься в тазиках на горку. Дарья праздновать уехала в Ерзовку, к племяннику – так что вскоре я просто пошел спать.

А рано утром первого января проснулся, полный новых грандиозных планов. И увидел на подушке рядом с собой копну светло-русых волос.

Глава 22

Варвара Андреевна была женщиной порядочной. В том смысле, что всегда и во всем соблюдала установленный порядок.

В реальном училище, где она преподавала арифметику, ученики за глаза именовали ее "Горгоной" – видимо за взгляд, которым она пронзала не приготовивших домашнее задание. Но уже давно никого "пронзать" не приходилось, и не сказать, что Варвара Андреевна была этим недовольна.

Довольны были работой Варвары Андреевны и попечители, и директор училища – ведь не только в губернии, но и в Москве, и даже в Петербурге работа училища не раз удостаивалась похвалы. А уж как были довольны некоторые ученики! Ведь окончивший реальное с похвальным листом мог учиться в университете! Правда, вольнослушателем, но ведь и таким образом у некоторых получалось стать инженерами. А похвальные листы за работы по математике ученики Варвары Андреевны получали регулярно.

Варвара Андреевна прежде всего воспитывала в учениках дисциплину – ведь именно дисциплина была, по ее мнению, важнейшей основой твердых математических знаний. И, воспитывая дисциплину в других, она то же самое требовала и от себя самой. Порядок и размеренность – это было по ее понятием залогом успеха. И, в соответствии с раз и навсегда установленным порядком, Варвара Андреевна писала ежемесячное письмо сыну.

В письме, как и всегда, она подробно перечисляла большие и малые события, произошедшие как дома, в семье, так и случившееся с близкими и просто знакомыми – если дома особых событий не происходило. Письмо сыну всегда писалось на шести листах – потому что именно столько помещалось в конверт без доплаты, а облегчать жизнь почтальонам за свой счет Варвара Андреевна считала несправедливым.

Письмо было уже почти закончено, оставался последний лист. Но прошедший месяц оказался скуп на события… Варвара Андреевна подумала, окинула мысленным взором всех друзей и знакомых – и, хотя некоторые возможно даже почувствовали некоторое неудобство, никаких иных событий, достойных упоминания, с ними не произошло. Однако si vis pacem, para bellum… в смысле praemonitus praemunitus – в латыни все же Варвара Андреевна была не сильна, гораздо меньше, чем в дисциплине и планировании. Поэтому у нее в запасе была и новость для еще одной страницы, не самая, конечно, свежая, но все еще актуальная. Других-то Бог не послал, а страница все еще пуста…

Учительница арифметики обмакнула перо в чернильницу и принялась заполнять чистую бумагу ровным учительским почерком:

"Доктор Варшавин, что получил в прошлом месяце наследство, нынче намерен обратить его в деньги, кои потратить собирается на деяния весьма достойные…"

Закончив писать, Варвара Андреевна дождалась пока чернила высохнут, сложила шесть листов бумаги пополам, загнула краешек, чтобы бумага вошла в конверт, а затем, положив письмо внутрь и наклеив марку, тем же ровным почерком написала адрес:

"Г-ну инженеру В. Чугунову, Царицын, имение Волкова"

Воздушный фильтр из стекловаты трактора получили лишь восьмого января. Оказалось, что на самом деле для получения именно годного фильтра было нужно сделать чуть больше чем дофига.

Чтобы вата была именно ватой, волокна стали потоньше и не трескались при сжатии, в стекломассу потребовалось добавить буры, слава богу что Машка об этом способе "умягчения" стекла знала. Ну а потом, чтобы вата не разлеталась, пришлось готовый продукт еще пропитывать эмульсией, получаемой в качестве отхода при производстве формальдегидной смолы и после чего тщательно высушивать при высокой температуре чтобы остатки смолы полимеризовались и вата не разлеталась от ветра – для чего пришлось и специальную сушилку делать. Ну и наконец с бумажным фильтром тонкой очистки пришлось повозиться. Сделать-то его было несложно, но вот для масляных фильтров покупалась бумага аж в Италии, запас ее оказался маловат.

Но все когда-нибудь заканчивается, закончилась и эпопея с фильтрами. И результат порадовал почти сразу. Нет, сразу увидеть повышение долговечности цилиндров не удалось, но вот масло получилось менять втрое реже: если раньше процедура выполнялась еженедельно, то с новыми фильтрами масло становилось заметно грязным недели через три.

Что же до "еретической" идеи Водянинова, то ока как-то в жизнь и не воплотилась. До Нового года просто некогда было, а после…

Второго января в рейс вышла первая "маршрутка" – что-то вроде микроавтобуса для доставки людей их моего городка в Царицын. Все же в уездной "столице" у меня было целых два завода, а жилой дом был выстроен только для рабочих, так что инженеры и техники большей частью ежедневно катались в город. Раньше катались в специально закупленных экипажах с лошадьми, но на дорогу тратилось слишком много времени.

Маршрутка внешне напоминала… ничего она мне не напоминала. Разве что размером была с УАЗовскую "буханку", а так – прямоугольный железный "сарай" с большими окнами, с прямоугольным же капотом и на колесах. Но народ проникся: как же, теперь на работу их авто доставляет!

Водителем на пепелаце был посажен мой "денщик" Гаврила – сын все еще пребывающего на чужбине есаула из Пичуги. Нос мальчишка задрал выше некуда: он же теперь "водитель транспортнаго средства повышенной опасности", как я написал в инструкции по вождению. Однако это были проблемы его личного носа, а репутация моя именно у казаков выросла изрядно.

Маршрутка ходила по тракту – снега все еще не было, а обозы все же переместились на более ровную реку, так что, засыпав с десяток ям на дороге, я предпочитал передвижение дорогих механизмов по суше. Да и пассажиры – тоже: один из тракторов, занятых в "зимней навигации", все-таки провалился под лед. К счастью, проваливался он довольно долго – незамеченная трактористами прорубь была не очень большой, и люди выскочить успели. Но машину потеряли, да и за груз пришлось расплачиваться.

Третьего января в Царицын вернулся Березин. Он провел на "Лю Гёлль" второй рейс, тщательно изображая, как и в первом рейсе, ученика старшего механика, и после прибытия судна в Одессу закончил свое "обучение". По дороге в Царицын он заехал "на минуточку" в Николаев и дальнейший путь проделал в сопровождении двух десятков мастеровых.

Верфи там переживали далеко не лучшие времена, зарплаты у народа упали, а про мои заводы, как оказалось, среди рабочих уже легенды складывались. Особенно в низах отмечалось "царское" жилье для работающих, школа для детей и бесплатное трехразовое питание в цехах.

Правда насчет жилья вновьприбывшие слегка "обломались" – свободных квартир у меня не было и рабочих расселили временно по "общежитиям": небольшим каморкам, устроенным на чердаках каждого из рабочих домов. Но народ был доволен: во-первых, их Березин предупредил, что "царское жилье" будет не сразу, а во-вторых и в общагах моих был теплый сортир и душ с горячей водой, хотя и общие.

Рабочих Сергей Сергеевич привез под свою, оговоренную еще до путешествия за океан, программу – но пока всех рабочих передали Чаеву и хоть частично, но проблему изготовления новых станков закрыли.

А учитывая, что по весне из Николаева ожидался еще один "десант", уже человек на пятьдесят, то я решил не дергаться.

Тем более, что кроме рабочих из Николаева приехал еще один человек, Север Капитонович Дементьев. Инженером Капитоныч, как его сразу стали все именовать, не был – но он стал "приобретением" покруче любого инженера. В Николаеве он работал сменным мастером кузнечного цеха и занимался главным образом закалкой различных корабельных деталей – включая поворотные механизмы артиллерийских систем. И вот как раз Север Капитонович, с его огромным опытом, и поставил финальный крест на "еретической идее": осмотрев парочку лопнувших коленвалов старый (лет ему было уже сильно за пятьдесят) термист выдал свое заключение:

– Проковать забыли и калили неправильно. Но дело это поправимо…

Усилиями Чаева и Серова в цепном цехе штамповка звеньев была в значительной степени автоматизирована, и один пресс сейчас вырабатывал по сто пятьдесят пластин в минуту, так что второй пневмомолот высвободился. За неделю Дементьев его перетащил на завод и перед началом токарных работ заготовку начали тщательно проковывать – ну а готовое изделие закаливать стали совершенно иным, одному Капитонычу известным, способом. Испытания "методом кувалды" показали значительное улучшение, и было решено производство не прекращать.

Но Березин привез не только новых рабочих. Второй рейс был немного поближе, в американский порт Галвестон (откуда "Чайка" доставила еще пару тысяч тонн бобов), и в американском порту он "неожиданно вспомнил" об одном из наших с ним разговоров. Разговор был, собственно, ни о чем – просто болтали два изнемогающих от скуки пассажира посреди океана. Но болтали все же о смысле путешествия "за три моря" (Черное, Средиземное и Атлантику), то есть о сельском хозяйстве. И упомянул я про неких курочках, которые "хорошо бы завести побольше".

И когда он в порту услышал знакомое слово, он этих курочек там же и купил. Капитан Арно был явно недоволен, когда в пассажирских каютах третьего класса появились новые пассажиры (и, главным образом, пассажирки), но двести девятнадцать (из двухсот сорока) курочек и тридцать из трех дюжин петушков-леггорнов прибыли в Царицын живыми и даже здоровыми. Так что курятники "птицефабрики" пополнились уже импортными обитателями.

Из-за невысокого прошлогоднего урожая несколько разгрузилась железная дорога, и удалось договориться о перевозке тракторов в Одессу по вполне умеренному тарифу, так что некоторый поток денег из Франции возобновился. Однако не такой "густой" как ожидалось: неожиданно довольно сильно упал спрос на мотоциклы. Барро даже прислал сына, чтобы обсудить сложившееся положение, а положение оказалось довольно серьезным: какой-то прохиндей наладил во Франции выпуск аналогичных механизмов. Не совсем таких же, похуже – но и подешевле: привод на французских машинах был не цепной, а ременной, мотор гораздо более примитивный: объемом в триста кубиков и мощностью силы в полторы. Но из-за проскальзывания ремня "мопед" не нужно было на старте подталкивать ногами, да и лить в бак можно было все тот же керосин. Но главное – за него просили только двести пятьдесят франков, а наш мотоцикл Барро продавал за триста пятьдесят, причем – в "базовой" комплектации.

Патентная система, как оказалось, была ещё весьма далека от совершенства – в том плане, что патентуемые изделия запрещалось лишь производить в той стране, где выдавался патент. Что же касалось иностранного производства, то к ввозу запрещались лишь те патентованные товары, которые производились "по той же технологии". С одной стороны, это играло мне на руку – ввозимая во Францию техника успешно обходила все зарегистрированные парижские патенты, а моими патентами на производство самых "прорывных" деталей семейство Барро озаботилось в первую очередь. С другой стороны, это никоим образом не мешало местным умельцам изменять техпроцесс, а Поль обеспечивал продажи более чем семисот мотоциклов в месяц, да еще продавал кучу аксессуаров. Так что плюнуть на "лишние" почти миллион рубликов в год было бы опрометчиво. Проблемой пришлось заняться всерьез – благо, Барро прислал вместе с сыном два экземпляра "конкурирующего изделия" и нам было понятно, с чем бороться.

Володя Чугунов как раз наладил выпуск трехдюймовых шлангов высокого давления для снежных пушек, а суточное их производство пушек достигло десяти штук, так что можно было заняться и мотоциклетной проблемой. И, для начала, Полю было предложено устроить "распродажу прошлогодней модели" по триста франков в базовой комплектации (за мой счет, естественно). А мы, со своей стороны, гарантировали поставку "новогодних" в ассортименте.

Первая "новинка сезона" от старого "мопеда" отличалась двумя вещами. Во-первых, она стала, наконец, именно мопедом: две велосипедных педали вместо одного кик-стартера цену машины увеличили на сорок копеек. Второе отличие было более серьезным: рама теперь красилась в темно-красный цвет глифталевой эмалью (мне неделю пришлось упрашивать Камиллу придумать красную краску, но при этом не киноварь), а руль стал никелированным (прежний был всего лишь вороненым). Поскольку прочее производство было уже окончательно отлаженным, себестоимость мопеда составила теперь сорок два рубля без малых копеек.

Была проведена и небольшая доработка мотора, точнее – возможность доработки: новая головка цилиндра, которую можно было поставить вместо штатной при продаже, обеспечивала работу двигателя и на керосине (снижая, правда, мощность до полутора сил).

Ну а вторая была действительно новинкой: настоящий мотоцикл (на той же раме) с мотором уже в три с половиной силы (то есть тот же мотор, но обороты были повышены с тысячи восьмисот до трех тысяч) с двухскоростной коробкой передач и возможностью пристегивания коляски. Коляска (вместе с запасным колесом) предлагалась за полтораста франков, а сам мотоцикл – уже за пятьсот (то есть сто восемьдесят пять рублей). Не очень дешево, но теперь фара с генератором и аккумулятором были уже в стандартной комплектации. А в пакет опций входили теперь большое гнутое ветровое стекло на мотоцикл, ветровое стекло на коляску, комплект инструмента для мелкого ремонта (молоток, "семейный" ключ, ключ для спиц и набор для заклеивания проколотых камер).

В начале февраля новая линейка мотоциклов пошла в производство, ну а насколько это поможет нам победить конкурентов – покажет время.

За неделю до выпуска новых мотоциклов был выпущен гораздо более важный продукт: первого февраля был запущен газовый завод.

Но первое февраля запомнилось народу не только пуском газового завода. В этот день на дорогах заводского поселка появилось сразу четыре новых автомобиля. Два были "копиями" Киа Соул – и их счастливыми обладательницами стали Камилла и Мышка. А два – "осовремененными" версиями УАЗ-469, и достались они Илье Архангельскому и, естественно, мне. "Осовременивание" – если отвлечься от внутренностей – свелось к установке восемнадцатидюймовых тракторных колес.

Но самый большой сюрприз я получил уже второго, вместе с ответом на вопрос, а зачем Камилле понадобился газовый завод именно здесь и куда она собирается девать собственно получаемый газ. В городе газовый завод уже давно был, и нужные продукты углепереработки (такие, как фенол, нафталин, а после проведенной небольшой "модернизации" – естественно "за мой счет" – и аммиак) Камилла получала практически на месте.

Ну а кроме "полезной ядовитой химии" газовый завод вырабатывал лишь угарный газ и водород – и Камилла творчески подошла к стандартной, в общем-то, продукции.

Обычно народ газ использовал для освещения и (несколько в меньших объемах) для "кухонных нужд", городской завод был в основном для осветительных целей и построен. Ну а Камилла же – мастер "нетрадиционных" решений.

Меня удивило, что очень вредный угарный газ для нее оказался очень ценным сырьем – и в небольшом кирпичном "кубике" рядом с газовым заводом началось производство этилена. Очень, наверное, нужное для Камиллы производство. Но угарного газа завод выдавал мало, а водорода – много. И вот этот водород – весь водород – Камилла пустила в другой цех.

– Солнце моё – не удержался я от вопроса – и кто тебя надоумил этим заниматься? Вообще, кто все это придумал? Признайся, я тебя не трону – а просто пойду и оторву этому мерзавцу голову.

– Будет очень интересно посмотреть как ты отрываешь голову самому себе. Однако твое признание меня радует…

– Почему себе? И какое признание?

– Ну ты же сам сказал, что ты мерзавец. Мне иногда так хотелось тебе это сказать – но раньше я стеснялась. А раз уж ты и сам себя так величаешь…

– Забудем про мерзавца. А когда я тебе говорил про эти установки?

– Как раз перед отъездом в Америку. Ты еще тогда сказал, что и масло у Нобелей плохое, и бензин. А когда я тебя спросила, где взять хорошее, ты сказал что самой сделать, из мазута. И сказал как. Я после твоего отъезда попробовала сделать гидрокрекинг в лаборатории и получилось очень хорошо. Большой реактор мне Лебедев помог спроектировать, он его и строил, а Мария Иннокентьевна денег на постройку дала…

– Ну ладно. Ты мне только на один вопрос ответь: там же катализатор нужен…

– Да, ты про него говорил. Но молибден мы все равно для Машки покупали, просто купили побольше, а никель с завода взяли.

Про производство бензина с помощью гидрокрекинга я знал лишь то, что процесс именно так и называется, и вроде бы помнил, что хорошие масла тоже этим способом делаются. Но вот про то, какой там используется катализатор – точно ни сном, ни духом! Пришлось допросить Камиллу "с пристрастием" – мне же самому стало интересно: а вдруг в глубине моего сознания запрятана вся технология двадцать первого века и я сам того не замечая, ее тут потихоньку внедряю. Оказалось, что – увы – не запрятана, все было гораздо проще.

У Машки стала подходить к концу проволочка, из которой нити для лампочек делались. Вот только оказалось, что проволочка эта была вовсе не вольфрамовая, а из молибдена. То-то мне казалось, что лампочки как-то тускловато горят… но другой проволоки не было, и пришлось озаботиться пополнением запасов. Камилла в этой работе была озадачена выяснением состава проволоки – оказалось, что там еще и тория около процента.

Молибден купили где-то в Германии, насчет тория тоже подсуетились – там очень немного надо было, Машкиного полуфунтового запаса хватило тысяч на двадцать ламп и еще много оставалось, так что не разорились, купив сырья на почти миллион ламп. Но оказалось что сплавить молибден с торием не удается – не плавился молибден в отечественных печах. Кто-то вспомнил, как я нихром делал – и, не подумав, сделали сплав молибдена с никелем. Понятно, что для ламп этот сплав не годился – вот Камилла и пригрела образец для своих опытов. Ну а дальше – проще: опытный (настольный) реактор Камилле сделали из простой черной стали, и она – дабы защитить металл от разъедания – покрыла внутренность реактора фольгой, как раз из того заныканного сплава. Ну а когда в уже "напольном" прототипе реактора реакция не пошла, роль никель-молибденовой фольги и прояснилась. Случайность, в общем-то – но для Камиллы вполне закономерная.

С гидрокрекингом Камилла очень вовремя все сделала. Потому что десять дней назад пришло известие, что завод Нобелей в Баку сгорел. Правда, еще неделю вагоны с бензином будут поступать (из Петровска вагон до Царицына больше двух недель ползет), а потом что бы мы делали? А теперь – ясно что. Правда теперь этим занимается Лебедев, а он, насколько я понял из разговора, больше на производство масел настроен – впрочем, "расстроить" его не очень трудно.

– Кстати, – прервала мои размышления Камилла, – я придумала как делать этот твой полиэтилентерефталат. Только долго получается, и дорого. Сейчас, когда газовый завод заработал, проще стало – из этилена получается этиленгликоль, а потом все просто… Я думаю, что если построить нормальную установку для перегонки метилового эфира терефталевой кислоты, то можно в день хоть тонну ПЭТ делать.

– А сейчас?

– А сейчас если все всё бросят и будут делать тебе только это, то фунта с два за день может быть и получится. У меня же в лаборатории всего двадцать два человека, и у каждого есть чем заняться. А что, тебе срочно зачем-то нужно получать тонну ПЭТ в сутки?

– Нет конечно, мне бы тонн двадцать-тридцать. У тебя нет на примете кого-нибудь, кто смог бы мне соответствующий заводик построить?

– Нет. Заводы ты строишь, мне это неинтересно. Не потому что это не важно, мне просто неинтересно то, что я не понимаю. У Флоренского спроси. Да, кстати, если будешь просить – проси еще и электрика: там нужна будет прорва кислорода, а Африканыч больше генераторов постоянного тока не строит.

– Зачем кислород-то?

– Этилен окислять, чтобы потом этиленгликоль делать.

– Ты что, прямое окисление этилена выдумала? Кто тебе на этот раз про катализатор сказал? Я-то точно помню, что не говорил.

– Не выдумывай, там все прекрасно само окисляется. Я только давление немного повысила, до десяти атмосфер…

– В стекле?

– Саш, ну что ты меня за дуру все время держишь? Я у Ильи Архангельского взяла трубу высокого давления от паровозной топки… ой, она же изнутри серебреная… ты хочешь сказать, что это опять реакция каталитическая? Что ты на меня так смотришь?

– Я вот думаю, вдруг ты где случайно возьмешь хлорид титана, смешанный с триэтилалюминием…

– А это тоже катализатор? Для чего?

– Забудь пока… все равно денег нет. Вот подзаработаю чуток – расскажу.

Подзарабатывать надо было срочно, потому что, по Мышкиным расчетам, на апрель намечался дефицит баланса примерно на миллион рублей. Ну, это если лед на Волге не задержится, на что надежды было маловато. А вот "надежда" на то, что придется пересеивать больше половины озимых, была ну очень большая.

Снег все же выпал, во второй декаде января. Но снега было немного, а земля промерзнуть успела прилично: морозы никто не отменял. Хотя свои поля мне удалось как-то снежком укутать, в уезде уже вымерзших полей оказалась чуть ли не треть – и, судя по результатам прошлого года, народу пересевать их было просто нечем. А если рассмотреть губернию в целом… а если рассмотреть не только "мои" уже три губернии… в общем, по прикидкам мне и десяти миллионов маловато будет. Но десять миллионов – это все же из области совершенно несбыточных мечт, а вот насчет миллиона Мышка договорилась с Волжско-Камским банком.

Кстати, новогодняя история продолжения почти не имела. После того, как я вернулся из ретирадника, Мышка, уже одетая, чмокнула меня в щеку и, со словами "завтра поговорим", убежала. Если бы я проснулся позже шести… а так она исчезла никем не замеченная.

Весь день первого я обдумывал случившееся и решил, что жениться уже можно. Но Мышка, точнее Мария Иннокентьевна, утром второго января мои размышления обломала. Начать с того, что она извинилась за то, что позволила себе меня соблазнить! И сообщила, что если мне будет угодно, то она уедет куда глаза глядят завтра же, ну а если я соглашусь ее простить и забыть "инцидент", то пусть все останется по-прежнему. Ну а замуж выходить за меня она отказалась наотрез. Ладно, хороший главный бухгалтер многого стоит, а любви (в смысле возвышенных чувств) тут похоже и не было, так что на этом все и закончилось – лишь спустя две недели Мышка мимоходом намекнула, что "последствий" не будет.

Впрочем, я особо об этом и не думал – с утра и до позднего вечера занимался "спасанием РКМП". И проспасал до конца февраля: вместе с Ключниковым удалось довести выпуск "Т-40" до пяти штук в сутки. Я же не из придури себе делал именно дорогие трактора, а исключительно из соображений экономии. То, что трактор был помощнее "Бычка" – это не очень важно, гораздо важнее то, что управлять им мог любой мальчишка. А мальчишки – они и учатся быстрее, и – главное – над ними еще не довлеют крестьянские стереотипы. То, что Т-40 еще и за грузовик зимой работал – всего лишь "приятный бонус" для сельского-то хозяйства – мне просто некого было сажать на "Бычки". В прошлом году пришлось на посевную рабочих из цехов снимать, и оказалось, что это получается очень накладно.

Но пришлось заниматься не только тракторами, одолевали заботы о хлебе насущном. Не для себя, конечно, тем более хлеба-то я и не ел практически, мне Дарьиных пирогов хватало. А в уезде в селах было не до пирогов – там и хлеба-то почти не осталось. Так что пришлось Кузьке (то есть уже Кузьме, справил он запись в церковной книге за копеечку малую) заняться и мобильными точками общепита. Я что-то помнил про "исключительно честных офеней", с помощью которых издатель Сытин заработал много денег. Оказалось, что центр кучкования этих торговцев в разнос находится недалеко от Коврова, в селе со странным названием "Холуй". Кузька туда съездил, поговорил…

В Царицынской уезде – самом маленьком в губернии – сел и деревень было чуток за шестьдесят, а уже в соседнем Камышинском – сто шестьдесят. Всего же по губернии сельских населенных пунктов было чуть больше тысячи – и в каждом людям хотелось жрать. Не все два миллиона крестьян голодовало, а всего лишь примерно половина. Так что помощь почти семисот офеней (или офень, не знаю точно) оказалась более чем кстати: вместе с ними на раздачу еды крестьянам Кузьке удалось отправить тысячу двести человек.

Бобы – это, конечно, хорошо, а десять тысяч тонн бобов – даже звучит внушительно. После того, как их сварили, получается на человека – в Саратовской губернии – почти по восемь кило. Месяц можно губернию подкармливать. Однако зима-то гораздо длиннее, и очень кстати оказалось, что те же французы гречкой лошадей кормят: лошадиного корма удалось купить уже двадцать шесть тысяч тонн. Вроде уже и на всю зиму почти хватает – но кушать хотелось и калужским крестьянам, и ковровским, и в результате я узнал, что в Стамбуле очень активно и недорого продают сорго, а в Болгарии имеются приличные (и не очень дорогие) запасы пшена. Всего же только за февраль удалось купить почти шестьдесят тысяч тонн различного зерна и бобов, затратив чуть больше четырех миллионов рублей.

Двадцатого февраля ко мне в кабинет завалился Саша Антоневич:

– Ну что, дорогой друг, ты уже готов ехать на запуск своего металлического завода?

– Ты построил завод за четыре месяца?

– Не сейчас, сейчас ехать холодно, я, пока доехал, совсем продрог. Запускать будем в начале апреля, там на самом деле еще работы много. А я просто зашел спросить, не надо ли тебе еще какой заводик построить – а то мне просто неудобно от тебя такой оклад получать и ничего не делать.

– Ну ты же завод строишь…

– Уже не строю. Нанял американцев, Джонов Смитов. Они очень даже были рады поработать за полторы сотни долларов в месяц – у них, знаешь ли, сейчас с работой совсем плохо. Настолько плохо, что на мое объявление откликнулись сразу трое – вот я всех троих и нанял.

– Негусто, если на всю Америку нашлось только три незанятых инженера.

– Ты не понял. Я дал объявление, что нужны инженеры, которые уже строили металлические заводы, и которых зовут Джон Смит. Шутка такая была, но только американцы насчет работы оказывается не шутят – только Джоны Смиты и откликнулись. Причем инженеры, судя по всему, неплохие: двое у Карнеги работали, домны ставили, а один – специалист по мартенам. Так что две домны по три тысячи шестьсот футов уже почти закончены, и еще будут два мартена построены. А газовый завод для мартенов даже совсем закончен, и сейчас их интересует будешь ли ты коксовую батарею ставить. Сразу скажу – батарея встанет еще тысяч в двести сорок, а так дорого потому что по дороге к тебе я Камиллу встретил. Если ты до принятия решения с ней поговорить не успеешь, то батарея обойдется тысяч в сто-сто десять. Впрочем, Джоны Смиты тебе сами все в деталях расскажут – через неделю самый бойкий как раз к тебе с докладом ехать готовится. Ну а новых-то заводов ты строить не собираешься?

– Собираюсь, но весной.

– Весна уже считай пришла. У тебя же на столе лежит "Берлинер Цайтунг", ты на дату посмотри – а она сюда пять дней добиралась.

– Так это в Берлине, там тепло. А у нас – почти Сибирь. Так что рассказывай, что тебя на трудовые подвиги так сильно толкает?

– Трудовые подвиги… вот умеешь ты, дорогой друг, красиво все сказать. Ну да ладно, откровенность за откровенность: ты меня раскусил, я на самом деле хотел у тебя попросить сколько-то денег авансом. Поместье в родовой деревеньке продают. Там всего-то двести пятьдесят десятин, да просят по сорок рублей. Дорого просят, на треть дороже честной цены, но я бы купил все равно. Но у меня, даже с твоими окладами жалованья, тысячи четыре накопилось: и сестре помочь надо было, и отцу, да и просто промотал конечно. А тут – если до марта не купить, с торгов пустят, и уйдет родовое поместье Антоневичей жидам.

– Почему обязательно жидам? И чего их ты так не любишь?

– Жидам – потому что любавичевские жиды скупают все в округе. На торгах – втрое переплатят, но купят. А насчет "не люблю" – не девки они, чтоб любить их. Но ты ними рядом не жил, тебе не понять…

Было видно, что что-то глубоко спрятанное рвется у него наружу, но, глубоко вздохнув, Саша постарался взять себя в руки:

– Ну что, душу ты мою теперь целиком увидел. Покупать будешь? Недорого продаю, всего за шестнадцать тысяч… Мне-то поместье не нужно, ну какой из меня помещик? Главное – чтобы им не досталось. Так что ты уж лучше купи мою душу.

– Мне душа твоя без надобности. А поместье в Оршанском уезде – пригодилось бы, картошку сажать. Если я куплю – это тебя успокоит?

– Если ты – вполне.

– Тогда я тебя, дорогой друг, попрошу об одной услуге. До нашей весны еще времени много, так что если тебя не затруднит – возьми денег двадцать тысяч и выкупи для меня твое родовое поместье. Как именуется? Антоневичи?

– По спискам – Антоновичи уже. Антоновичи-то – витебские дворяне, а Антоневичи – могилевские, но списки когда в шестьдесят четвертом делали, видать перепутали – Антоновичи-то гербовые, их все знают.

– Вот, купишь мне поместье Антоновичи, под картошку. И, как купишь, возвращайся назад – хватит тебе уже вдали от семьи строить. Мне тут нужно будет маленький судостроительный заводик соорудить – сможешь? Или опять американцев наймешь?

– Судостроительный говоришь… – Саша снова стал веселым и ехидным – тут без американцев обойтись конечно можно, но с ними веселей получится. Как ты смотришь на то, что судостроительный тебе будут строить Френсисы Дрейки?

– Лучше – Питеры Блады – пошутил я, сочиняя записку Мышке. Но, похоже, шутка не удалась и Саша задумчиво покрутив головой и пробормотав "ну, как скажешь", отправился с запиской в бухгалтерию.

Двадцать четвертого из Одессы стали один за одним приходить вагоны с оборудованием, которые "Чайка" притащила из второго своего рейса в США (на этот раз из Филадельфии), И Березин, ругаясь, начал изыскивать куда бы его пораспихать до весны. Впрочем, вопросы распихивания у меня решались довольно просто: бригада рабочих-плотников срочно сколачивала очередные контейнероподобные сараюшки на деревянных полозьях и ставила их на охраняемой площадке. Так что опять радость доставил Василию Якимову – сейчас-то лесопильные заводы в основном простаивали, и Якимов кормился практически лишь с моих заказов.

Двадцать шестого Володя Чугунов пришел ко мне с письмом от родителей (письмо не мне, ему конечно было) и сказал, что в Ярославле выставлен на продажу небольшой механический заводик, так что если мне надо… Судя по тому, что заводик делал вагонные оси, мне было надо, и пришлось ехать в Ярославль – первым же поездом, уходившем из Царицына в Москву в четыре пополудни.

А утром первого марта в гостиницу в Москве мне принесли срочную телеграмму от Мышки: неожиданно началась весна.

Глава 23

Василий Васильевич Бояринов довольно откинулся в кресле. И довольству этому были две причины. Первая – что он смог помочь старому другу в небольшом, но, видимо, важном для него деле. А вторая – что в результате друг, с которым они не виделись вот уже лет пятнадцать, скорее всего приедет в гости.

Познакомился Василий Васильевич с Сергеем Игнатьевичем еще на Турецкой войне. Именно тогда штабс-ротмистр встретился с поручиком Водяниновым. Поручик вел дело по поводу возможного хищения выдаваемых на пропитание солдатам средств – и благодаря ему эскадрон Бояринова к Никополю подошел не только сытым, но и полностью обеспеченным фуражом и амуницией. Настолько обеспеченным, что с марша пошел в атаку и первым ворвался в город – за что сам Бояринов получил первого Георгия.

Офицеры подружились, и, хотя после войны служба разнесла их в разные концы Империи, постоянно переписывались, а иногда и встречались. Чаще – неофициально, а однажды – снова по служебным делам. Причем инициатором этой "служебной" встречи был Сергей Игнатьевич, и именно во время нее он совершил единственное, по-видимому, серьезное должностное преступление за всю карьеру.

Узнав, что Екатерина, жена друга, больна чахоткой, он напросился на проверку дел в гарнизоне Батума, где в то время служил Бояринов – и там, поймав на крупных махинациях поставщика, греческого купца из Крыма Патракиса, отпустил грека, вынудив того "подарить" Бояринову дом в Феодосии: крымский воздух считался спасением для чахоточных. Боярский подал в отставку, переехал с женой в Крым – и это дало Кате еще десять лет жизни.

Поэтому, получив от Водянинова письмо с просьбой о небольшой помощи, ротмистр в отставке и член городской управы Бояринов приложил все усилия для того, чтобы ее оказать. Все же усилий понадобилось немало, пришлось долго уговаривать уездных чиновников, а кое-кому просто дать денег. Но сейчас все хлопоты закончены, уездная комиссия приняла нужное решение и даже все необходимые бумаги были в канцелярии подготовлены. Василий Васильевич достал из стола в своем кабинете письмо, близоруко прищурясь, еще раз прочитал адрес, и вздохнув, встал с кресла. Чтобы дело полностью закончить, осталось лишь послать телеграмму, но до почты еще дойти надо – а по такой жаре и молодому ходить тяжко, что уж говорить о стариках…

В Ярославль я приехал ровно в полдень. Москва – город купеческий, а Ярославль – основной московский порт, через который проходило чуть ли треть московских грузов. Поэтому первый поезд из Москвы в Ярославль отправлялся в шесть утра. И в поезде было всего два зеленых вагона (третьего класса), но по четыре желтых (второго) и синих. Вот в синем я и ехал. Думая о том, как несправедливо поступила со мной судьба, в первую мою поездку на поезде подсунув старый, разбитый вагон второго класса. Я и сейчас мог бы с комфортом ехать вторым классом – на Ярославской дороге старых вагонов просто не было, но меня встречали хозяева завода, и приходилось "держать марку".

Поэтому больше я все же думал о продаваемом заводе. Точнее, о том, что я с ним делать буду. Мысли были разные – но мысль о том, что завод можно и не покупать, в голову мне так и не пришла.

На вокзале меня встретил приветливый, дорого одетый молодой человек, представившийся Валерием Афанасьевичем. И по дороге на завод рассказал, почему он его продает:

– Заводчик из меня никакой, я сам врач. Отец думал, что завод брату отойдет, но он умер еще в начале прошлого года, а месяц как раз назад владельцем завода стал я. У отца-то все работало, он знал кому он делает и что, где все необходимое покупать, как с рабочими ладить – а сейчас завод просто стоит. Рабочих я собираюсь рассчитать, да они всяко уж третью неделю на завод не ходят – делать им нечего. А жалко – отец говорил, что рабочие у него лучшие в городе. Так что заплатил я оценщикам – и объявление дал. Вот только никто, кроме вас, и посмотреть не захотел… вот, кстати, мы и приехали.

Завод меня удивил. Нет, я уже привык, что сейчас словом "завод" именуют даже сарай, в котором стоит наковальня и слесарные тиски – а этот был все же именно "заводом" в моем понимании. Центром был большой механический цех, в кирпичном здании примерно двадцать на семьдесят метров. У одного торца стояла довольно большая паровая машина ("девяносто лошадиных сил", как уточнил Валерий Афанасьевич), а от трансмиссии под потолком тянулись приводные ремни к двум небольшим токарным станкам, стоящим у противоположной стены. А прямо посередине цеха стоял еще один токарный станок. Точнее, СТАНОК – со столом длиной метров в семи ("двадцать один фут" – услужливо подсказал хозяин). Судя по конструкции (станина напоминала восьминогий стол) станку было лет сорок, и все это время он кормил и поил владельцев, первым из которых был еще дед этого врача.

Не знаю, какой извращенный ум придумал это чудо – у станка привод перемещался по станине (сейчас он был установлен посередине), шпиндели были установлены с обеих сторон привода, а по краям стояли две бабки (тоже, как оказалось, съемные). И самым интересным извращением было наличие двух суппортов – по обеим сторонам от станины, причем соединенных хитрым пантографом. Поэтому хозяева на одном станке обрабатывали сразу по две вагонных оси (второй резец по сути зеркально копировал движения первого) силами одного токаря. И, судя по валявшимся у стены заготовкам, периодически и в брак отправлял сразу по две.

– Никогда не видел такой хитрой конструкции – сказал я, указывая на пантограф.

– Понятно, что не видели – это мой отец сам придумал и сделал – ответил Валерий Афанасьевич. – Но, должен честно признаться, работает сейчас этот привод не очень хорошо, ему уж лет двадцать, поизносился.

– И сколько вы на самом деле хотите за завод? – поинтересовался я, крутя разные ручки у станка-монстра и разглядывая с торца, насколько ровным был стол.

– Сто тысяч – в объявлении о продаже, судя по письму родителей Володи, говорилось о ста сорока – А этот станок, что вам так, гляжу, понравился, вы получите и вовсе даром: оценщик сказал, что его только в лом сдавать, он шестьдесят четвертого года. Идемте дальше, я покажу остальное, если вам интересно.

Интересно мне было – рядом с механическим цехом была в отдельном (довольно небольшом) здании размещена кузница с двадцатипятипудовым паровым молотом, сделанном лет десять назад в Канавино, а еще на заводе стояли три металлургические печи. Две печи были обычными вагранками на полтораста пудов каждая, а вот третья печь была бессемеровским конвертером на четыреста фунтов (английских): такая рекламная надпись была отлита на станине. А для перемещения расплавленного металла в литейном цехе был размещен козловой кран на паровом ходу. Интересно, я за гораздо менее оснащенный заводик у Барро больше платил – ну и где меня обманули?

Приняв мою задумчивость за сомнения, владелец завода уточнил:

– Если вы всерьез думаете о покупке завода, то лучше вам вряд ли предложат. Я цену ниже не скину, давайте пройдемте в контору, я вам оценку покажу – она сильно больше ста пятидесяти тысяч будет. Но сто тысяч мне нужно на строительство больницы, причем быстро – проект уже готов, и поэтому я и продаю столь недорого.

– Подрядчика нашли уже?

– Да. Идемте в контору?

– А проект больницы можно посмотреть?

– Можно конечно… а вам зачем? Да он у меня не здесь, дома… – в голосе его явно прозвучала растерянность.

– Мне просто интересны больницы. У меня, знаете, несколько заводов, и в рабочих городках нужно больницы выстроить – вот я и интересуюсь.

– Тогда давайте пройдем ко мне, заодно и отобедаем – было видно, что доктору ужасно хочется показать проект тому, кому это на самом деле интересно.

Выходя с завода, я обратил внимание на стоящее рядом здание. Очень высокое для двухэтажного, оно стояло торцом к дороге, и поэтому я сразу не разглядел насколько оно велико. И – довольно красиво, несмотря на заколоченные досками окна.

– А это что за дом? – поинтересовался я у доктора.

– Склад купца Ремизова, только он третий год пустой стоит.

– А с купцом этим можно встретиться?

– Разве что вам придет в голову мысль посетить кладбище. Впрочем, с дочерью его встретиться несложно будет, я вас могу познакомить – и второе предложение он проговорил с какой-то странной интонацией. Немного погодя я понял, почему.

За обедом, после того как Валерий Афанасьевич показал мне проект своей будущей больницы, мы договорились, что завод я покупаю за двадцать тысяч, а больницу ему строю сам – причем не двухэтажную, как было в его картинках (чертежами у меня язык бы не повернулся это назвать), а трехэтажную, причем "со всеми удобствами". Если ему понравится проект Чернова (уже воплощенный в кирпич, стекло и прочие стройматериалы). А если не понравится – то сто тысяч, но у меня практически не было сомнений в том, что платить не придется. А после обеда он отвел меня в небольшой особнячок где-то в центре Ярославля и представил Анне Петровне Ремизовой.

Анна Петровна была пациенткой Валерия Афанасьевича. Особо она ничем не болела, разве что только мигрень ее одолевала, да и то потому, что она безвылазно сидела дома. А дома она сидела с шестнадцатилетнего возраста, то есть уже больше половины своей жизни – после пожара, на котором она получила страшный ожег лица. Поэтому и встреча проходила в комнате с плотно задернутыми шторами, в полумраке.

– Очень приятно, что вы соизволили меня посетить, Александр Владимирович – сказала она после того, как доктор меня представил. – Могу я поинтересоваться, какая нужда привела вас ко мне?

Голос у нее был низкий. Можно сказать, обычный такой голос. Но если ее посадить диктором на какое-нибудь всесоюзное радио, вести ночную программу – демографическая проблема будет решена раз и навсегда. У меня аж мурашки по спине побежали, когда она меня спросила о цели моего визита. Большие такие мурашки, которые так громко топали, что у меня буквально дух перехватило…

– Господин Волков не ищет благотворительности, Анна Петровна. Он – промышленник, и пришел, насколько я понял, поинтересоваться вашим складом – кстати пояснил мой провожатый.

– Вы хотите купить у меня этот склад? Или арендовать?

– Да – выдавил из себя я, – купить в смысле.

– Ну что же, это позволит мне больше дать страждущим. У вас уже готово предложение?

– Пока не готово, но склад, точнее то, что я увидел снаружи, меня заинтересовал. Мне Валерий Афанасьевич сказал, что он пустой стоит, и, если здание в относительном порядке, мы могли бы начать разговор тысяч, скажем, с пятнадцати…

– Я вам дам ключи от склада, посмотрите сами. Ну а после, если склад покажется вам годным для ваших целей – заходите, и мы продолжим разговор… скажем, тысяч с двадцати пяти – судя по голосу, она улыбнулась.

Вечером я сел в поезд, отправляющийся в Москву. Этой тетке точно надо на радио работать! А двадцать пять тысяч – не такие уж и большие деньги, тем более что из металлического завода и этого склада получится неплохой завод по выпуску моторов. А что, Ярославский Моторный Завод – звучит? Осталось, правда, довести до ума мой вариант ЯМЗ-236. Или даже 238…

И с этой мыслью я лег спать. Поезд обратно в Москву шел не спеша, и утром, вполне выспавшийся, я отправился уже из Москвы в Царицын. Честно говоря, я очень спешил: Мышка в давешней телеграмме сообщила, что по мою душу в Царицын приехал некто Джон Смит (из-за него одного я так спешить может быть и не стал бы) и какой-то генерал из Артиллерийского управления. А вот генерал – это серьезно. Так что голова была занята размышлениями о том, что от меня понадобилось Артуправлению – скорее всего им тракторов захотелось, но были и варианты по поводу Бобруйского батальона: уж очень я его в корыстных целях часто задействовал. И только вечером, подъезжая уже к Тамбову, я сообразил, почему в конце телеграммы была приписка "у нас наступила весна". Не из-за календаря: когда я осматривал склад, с крыши бросил взгляд на Волгу и пожалел, что нет времени сходить посмотреть ледоход…

Весна наступила даже намного более неожиданно, чем в моем прошлом будущем наступала зима для городского хозяйства. Двадцать восьмого февраля Волга вскрылась, причем – как я узнал по приезде – от Нижнего до Астрахани, а температура в Царицыне ближе к вечеру поднялась до пяти градусов тепла. Четвертого поля почти полностью очистились от снега (кроме моих, все же за зиму пушки его насыпали много), и талая вода хлынула в реку. Хотя воды-то было немного – снега тоже за зиму выпало хорошо если сантиметров пятнадцать.

Ну а в моих угодьях вода буквально за три дня заполнила пруды. На правом берегу прошлым летом все овраги были перегорожены плотинами, через каждые километр-полтора, и превращены в каскады прудов. Дешевых работников было много, копать – особая квалификация не нужна, да и наделанные при рытье каналов тачки не простаивали. И сейчас я потихоньку радовался, что все насыпанные земляные дамбы я все же в приказном порядке снабдил бетонированными водотоками – иначе их все бы уже размыло.

Проблема была одна – больше полусотни тракторов застряли в разных местах с недоставленными грузами. Везли-то их на санях, и, хотя ни один трактор под лед не ушел – о ледоходе народ сообразил для за два – они стояли на разных берегах в ожидании разве что нового снега. Для вызволения грузов (и тракторов) с правобережья были посланы трактора уже на "летних" колесах с грузовыми тележками, но штук тридцать пока остались на левом берегу.

Была еще и проблемка: если такая погода продержится еще с неделю, то земля прогреется и нужно будет уже пахать и сеять, а "Лю Гёлль" был еще на пути в Уругвай. Но эта была именно проблемка, не поздно будет сеять и недель через три, а, в отличие от двух предыдущих рейсов, судно шло не в экономичном, а в крейсерском (наверное, так называется) режиме. Короче, не двенадцать, а восемнадцать узлов.

Генералу действительно понадобились трактора. Точнее, мне было предложено предоставить парочку для испытаний тракторов в качестве артиллерийских тягачей. Только приехал не сам генерал, а подполковник, который успел до моего приезда придти в полный восторг от городка Бобруйского батальона: ведь кроме офицерский квартир "со всеми удобствами" я, как и обещал, выстроил казармы. Трехэтажные – по этажу на взвод, с отдельными комнатами на каждое отделение и комнатками при них для взводного командира (если тому приспичит переночевать не дома), с взводными сортирами на четыре унитаза и душевыми кабинами на десять человек в каждой роте. Централизованная солдатская столовая привела его в состояние некоторой эйфории, ну а Дом офицеров… На самом деле я построил что-то вроде гарнизонного клуба. С корыстной целью построил – частью его помещения использовались для различных кружков, в которых занимались дети рабочих. Там же была размещена библиотека, в которую записывались одинаково что солдаты, что рабочие с завода. Моя же выгода была в том, что Дом офицеров был оплачен из средств на обустройство батальона и находился он на территории, которую город отвел армии – а у меня и так места было не избыток. То есть мне просто жалко было занимать территорию, на которой можно построить еще дом для рабочих или новый цех…

Но из всего увиденного подполковник сделал неправильный вывод, будто я готов всеми силами патриотично армии помогать и в оснащении новой техникой. Пришлось вывод этот ему сильно поколебать.

Сначала я показал товарищу завод термического крекинга и сообщил, что "вот этот завод в состоянии обеспечить топливом примерно три сотни тракторов". Затем повел в мотороремонтный цех и сообщил, что в отсутствии оного трактор проработает хорошо если два месяца. Все это энтузиазм представителя Артуправления пригасило. Ну а когда он узнал, что "вот этот хлам" – то есть "Бычок" – стоит всего пять тысяч, а Т-40 я готов (строго из патриотических чувств) отдавать армии всего за десять, он от предложенных испытаний отказался. Чем немало порадовал командование Бобруйского батальона – я-то знал, что имеющиеся в батальоне три пушки являются исключительно психологическим оружием. То есть – орудия в батальоне были, я их несколько раз даже сам видел. Подозреваю, что были они даже исправными – ни пятнышка ржавчины я на них не нашёл, да и колёса не скрипели, когда мы с инженерами обсуждали регламент смазки и обслуживания тракторов в поле. Но в процессе "кадрирования" бывшего Бобруйского полка в резервный батальон – артиллеристов из батальона исключили. А пушки – нет. Похоже, что традиции армейского "порядка" пришли в знакомую мне российскую армию не из Непобедимой Советской, а из гораздо более давних времён…

Чтобы уж совсем подполковника не расстраивать, я все же сообщил, что мол если "Родина в опасности", то трактора я и так дам, да и надежность их с каждым днем растет, а цена, напротив, снижается. Так что если сейчас военным их покупать смысла нет, то потом, лет через несколько, может смысл и появится – а посему было бы неплохо на базе уже стоящего тут Бобруйского батальона учинить курсы солдат-трактористов. С этим предложением (и небольшим подарком – традицiя-съ) представитель Артиллерийского управления и убыл обратно в Петербург.

Для меня же этот визит был неприятен главным образом тем, что на него пришлось потратить четыре дня. При том, что дел было невпроворот. И главным было доведение до ума уже четырех изготовленных дизелей – а в работе было ещё шестнадцать. Первые четыре были шестицилиндровыми, и предназначались они для морских судов, которые усиленно строил Березин. Небольшие суда, на них и сташестидесятисильный мотор годился: поскольку задача формулировалась как "прокормить народ", было решено для начала построить небольшие траулеры. А вот следующие моторы были уже восьмицилиндровыми, сил так на двести двадцать – и их, по две штуки, предполагалось поставить на рыбовозы-рефрижераторы. Собственно, зимой для них холодильные агрегаты и были закуплены в Филадельфии – ближе не нашлось.

Сами же кораблики я предложил Березину строить по принципу амазонской ферри: широкие плоскодонки с несущим сварным корпусом грузоподъемностью тонн по пятьсот – я эту конструкцию углядел в фотках на Панорамио. Сама по себе лоханка шириной четырнадцать метров и длиной восемьдесят получалась весом в сто пятьдесят – двести тонн, так что с пятью сотнями тонн груза осадка получалась сантиметров шестьдесят-семьдесят. При том, что было судно вполне даже мореходным: на амазонских ферри фактически не было палубы в обычном смысле этого слова, и высокий, почти шестиметровый борт позволял нормально пережить даже приличный шторм – если иллюминаторы хорошо закрыть (или вообще их не делать). А малая осадка была очень важна потому, что на входе в Волгу Каспий был очень мелким, обычные пароходы иногда стояли и ждали попутного ветра (который нагонял воду) недели по две, а такая "ферри" могла пройти когда угодно. Ну а чтобы они не ждали в море пока небольшие траулеры наловят столько рыбы, строилась еще и морозильная плавбаза – лоханка примерно такого же размера (на двадцать метров длиннее), где дополнительно ставился и небольшой "цех по разделке рыбы". Должен был ставиться – чтобы планы стали реальностью, нужно сделать моторы – и сделать быстро.

Более скоростной весны я еще не видел: восьмого марта на березах и тополях распустились листья, а температура днем достигла двадцати градусов имени товарища Цельсия. Конечно, по европейскому календарю было уже двадцать первое – но все равно что-то рановато. Впрочем, и от такой погоды была польза: целину в степи на левом берегу можно было уже пахать, и крестьяне этой возможности не упустили. В смысле, выгнанные пинками в поля трактористы (четверо невовремя запивших мгновенно оказались на улице) приступили к круглосуточной работе.

Начался "трудовой праздник" и у строителей – в широком устье оврага на отметке двенадцати метров над уровнем Волги началось строительство судостроительного завода – начал подниматься сборочный цех. Там же Саша Антоневич поставил на открытом воздухе и четыре деревянных стапеля для сборки "амазонских ферри", причем параллельно со строительством стапелей на них началась и сборка (точнее, сварка) судовых корпусов – благо железо было нарезано для четырех плоскодонок почти полностью. Было очень интересно смотреть, как плотники собирали из брусьев стапель, а толкающие их буквально локтями рабочие взгромождали на уже построенный кусок свои железяки и приступали к сварке. Впрочем, плотники успевали быстрее – так что еще два стапеля для небольших траулера были поставлены еще до того, как началась сборка корабликов.

Где-то в это же время началось и половодье. Двенадцатого марта Волга у Царицына поднялась на семь метров и народ было вздохнул с облегчением – но больше вода не поднималась, а уже четырнадцатого стала довольно быстро спадать.

Крестьяне из-за капризов погоды работали в авральном режиме. За зиму часть озимых померзла, но немного, всего лишь с четверть всех посевов. Хотя в Камышинском уезде выбило морозами до трети озимых, а севернее Саратова, по слухам, уже больше половины полей пришлось пересевать.

Ну а у меня все шло в основном по плану, разве что трактористы несколько раньше времени с перевозок отправились в поля. Пятьсот с лишним тракторов и чуть больше тысячи трактористов…

Неплохо получается – а насколько неплохо? Я задал вопрос Водянинову и узнал, что только техники на полях у меня сейчас работает почти на три миллиона, да миллион с лишним "закопан" в каналах, прудах и окружающую инфраструктуру с насосами и поливалками. А поливать пришлось уже с последней декады марта – там, где зимой снега не набросали высохшая земля при вспашке пылила.

С началом полива выяснилось, что топлива не хватает даже больше ожидаемого. В насосы пришлось заливать смесь ротшильдовского бензина (что-то вроде марки "Калоша") со спиртом и гонять их на малой мощности, благо в прудах пока вода была. Лебедев заказал еще одну партию легированной стали в Швеции и обещал уже в конце мая запустить еще две установки гидрокрекинга, что позволит довести суточное производство бензина до сорока пяти тонн. Ну а пока получалось чуть больше двадцати – и было совершенно непонятно, куда девать вырабатываемые вместе с бензином шестьдесят с лишним тонн дизельного топлива. Пока оно девалось в срочно сваренные стальные резервуары, емкостью по тысяче кубометров – но очень не хотелось занимать этими "бочками" всю территорию завода…

А с дизельными моторами дела шли неважно. Первые четыре кое-как удалось довести до ума (причем для этого пришлось отлить одиннадцать блоков цилиндров), но вот с восьмицилиндровыми пока не получалось. И основной сложностью было изготовление именно блоков цилиндров – точнее, с их хонингованием. Хонинговальные станки, сделанные Евгением Ивановичем, были очень даже неплохими, но вот стол у них был маловат для восьмицилиндровика: под весом отливки его немного перекашивало и крайние цилиндры в блоке выходили несоосными с внутренними. Понятно, что использовать их было нельзя, и из шестнадцати запланированных моторов сделать получилось только три, остальные были просто отправлены в переплавку. Хорошо еще что кокили от шестицилиндровиков никто в переплавку не отправил, так что в конечном итоге было заложено еще двенадцать шестицилиндровиков. Была надежда, что хоть половина будет готова к моменту окончания сборки кораблей.

Кстати, конструкцию их Березин – по результатам моторостроительных экспериментов – слегка пересмотрел: теперь на каждую лоханку предполагалось поставить по два мотора. А на "плавбазу" – и вовсе четыре, даже пять – если считать сорокасильный бензиновый мотор для носового подруливающего привода.

Двадцать девятого марта в Ростов прибыл "Лю Гёлль", привезший, кроме обычной партии бобов, и пятьдесят тонн пшеницы для посева. Для перевозки ее пришлось заказать литерный эшелон, но уже вечером тридцатого "Царицынскую" стали сеять на специально отведенном поле на правом берегу Волги. На следующий день – на другом поле, недалеко от Саратова, и второго апреля (все же поезда тут медленно ходят) – под Калугой. Моей пшеницей было засеяно чуть больше шестисот десятин, а всего в этом году под пшеницу у меня было сорок пять тысяч гектаров. И четырнадцать – рожью. Ну а вдоль рек, речек и ручьев пять с половиной тысяч десятин ушло под огороды.

Пот со лба я утер двенадцатого апреля – именно в этот день закончилась посевная. Руководил ей, конечно, Портнов – он еще десяток знакомых агрономов привлек к мероприятию, а "старшим по огородам" стал Кудрявцев, вернувшийся из Ленкорани с неплохим урожаем картошки и большим запасом морковных и капустных семян. Но пот пришлось утирать и мне.

Двенадцатого апреля в два часа дня температура в Царицыне поднялась до двадцати семи градусов.

В Саратове, где я пребывал в этот момент, погода была попрохладнее – всего двадцать пять, но вот у мартена, который был торжественно запущен в полдень, было очень жарко. Джоны Смиты не подкачали, завод был построен даже с небольшим опережением графика и чугун из первой домны полился в первый мартен на три дня раньше запланированного. Но больше всех не подкачал Иван Федорович Кочетков, строивший рядом с заводом жилой городок, и четыре сотни рабочих уже с середины марта радостно "осваивали" и новое жилье, и новое производство. Ну а если кто в Мариуполе или Юзовке по этому поводу и расстраивался, то так тому и надо. Собственно, в марте Джон Смит и приезжал спросить, набирать ли рабочих до завершения строительства: думал, придется меня уговаривать, поскольку в Европе (в отличие от США) рабочих начинали набирать лишь когда завод был полностью готов.

Так что пуску нового завода я порадовался. По прикидкам получалось, что только на металле у меня выйдет экономия тысяч по тридцать, а то и по пятьдесят в месяц, а денежки мне были нужны. В основном, конечно, на покупку новой земли: практически все, что у меня было, уже распахано и засеяно, а хотя бы для трехпольной системы получалось, что на следующий год сеять-то и негде будет. Конечно, было запланировано истратить на покупку новых земель еще миллиона полтора-два, но вот будут ли землю продавать? То есть понятно, что будут – меня интересовали цены. Мне было жизненно необходимо на покупке земли "крупно сэкономить" – ведь тот металл, который будет давать металлургический завод, нужно превратить в полезные вещи. А заводов, способных "переварить" тридцать тысяч тонн стали, у меня пока не было.

В принципе, я знал куда может потребоваться столько металла – но пока что все это оставалось лишь мечтами. На практике же все мои механические заводы тратили около трети того, что обещал дать металлургический, и мне предстояло поставит заводов, получается, вдвое больше чем уже есть. А на какие шиши?

Валерий Афанасьевич Варшавин – врач из Ярославля – приезжал посмотреть мою заводскую больницу в середине марта и предпочел ее деньгам. Поэтому Чернов, с бригадой из двух десятков строителей, отбыл на новую стройку, а вслед за ним убыл и Иван Федорович Кочетков – строить жилой городок будущего Ярославского моторного. Но архитекторов у меня не убыло, а, наоборот, сильно прибыло: перед отъездом в Ярославль Федя взял на работу сразу четырех выпускников Московского строительного училища. Так что два корпуса судостроительного завода находились под плотным присмотром – как и сборочный корпус судостроительного, строящийся на берегу Дона. Стоился и Варюхин – наконец он смог получить разрешение у городских властей Казани на достройку своего заводика до трех этажей, так что без работы архитекторы не остались.

Все были при деле – один я мучился с моторами. Все же для "амазонок" сто шестьдесят сил было маловато: рефрижератор – штука дорогая, и даже удвоенный расход топлива при увеличении скорости на десять процентов окупался. Но дизеля и ста шестидесяти не давали, потому что на полных оборотах мотор мог выдержать максимум часов тридцать. Так что первые две "амазонки" (сошедшие со стапелей в начале мая под именами "Укаяли" и "Мараньон", написанными сразу на двух языках – я же гражданин Восточной Республики, имею право!) медленно и печально плыли к Каспию со скоростью пятнадцать километров в час. И это – вниз по течению.

Вместе с "амазонками", даже неделей раньше, ушли на Каспий и первые два траулера. С ними Березин не заморачивался особо, шестнадцатиметровые суденышки были целиком слизаны с какого-то готового проекта. Разве что теперь они были сварные, а не клепанные, да и двигатели были не паровые. А вот холодильники в них были уже "самостоятельной разработки": абсорбционные агрегаты работали на очень хитрых горелках, в которых сжигалось дизельное топливо. Впрочем, и американские холодильники на "амазонках" тоже пришлось сильно дорабатывать: "оригиналы"-то отапливались исходящими газами топок пароходов, и выхлопа дизелей им явно не хватало.

Да и самих дизелей не хватало, сто лошадок, которые получались на полутора тысячах оборотов (при таком режиме мотор работал довольно долго) было не очень много и для одного лишь вытаскивания трала. Но первый же практический выход в море показал, что рыбу на МРМТ (малый рыболовный морозильный траулер) ловить можно. Если повезет – то трал вытаскивает полста пудов, если не повезет – то уж десяток пудов рыбы все же попадается, и за день судно тонны две-четыре рыбы обеспечивает. Правда, по планам, нужно мне этих траулеров было никак не четыре, а минимум штук двадцать – а вот моторов-то к ним до сих пор не было.

Причем нет только моторов. Вместе в Борисом Силиным ко мне приехал еще один инженер, Мефодий Теохаров. В Николаеве он занимался установкой и ремонтом паровых машин на небольших судах, поэтому работа с медными трубами была ему знакома. И когда встал вопрос об изготовлении холодильников для траулеров, этой работой занялся как раз болгарский парень Теохаров. Хорошо занялся, сейчас его небольшой (занимающий фактически сдвоенную избу-пятистенок) цех выдавал один десятитонный холодильник каждые три для. Иван даже предложил "Чайку" переоборудовать в рефрижератор – но пришлось отказаться, а Мефодию я предложил пока сделать кое-что другое, раз время есть. Оказался я потому, что после последнего рейса в Испанию (откуда было приведено еще две с лишним тонны бобов) корабль был возвращен владельцам.

Честно говоря, покупать судно я и не собирался: во-первых – дорого, во-вторых – гнило. У французов проекты судов были довольно неплохими, но исполнение – хромало. Машины надежностью не отличались, да и материалы были менее долговечными, чем, скажем, у англичан. Поэтому я просто сделал вид, что собираюсь его купить – и французский капитан не препятствовал гонять судно с полной нагрузкой. А Березин мне еще до того, как корабль арендовали, сообщил что при полной нагрузке машины придется через год в лучшем случае капитально ремонтировать. Так что Сергей Сергеевич попросту изучил в деталях проект французского судна, благо их (проекты) не патентовали, и на этой базе приступил к составлению собственного, уже русского проекта – на будущее. А пока – проектировал и строил суденышки попроще, типа тех же траулеров.

Для которых я не мог сделать работающие моторы.

Поэтому, когда в середине мая ко мне приехали устраиваться на работу сразу шестеро инженеров, я взял всех и тут же троих – кто раньше работал с паровыми машинами – "пристроил" на доведение моторов до ума. Причем – не только дизелей. Стадвадцатисильные бензиновые моторы тоже были, честно говоря, хреноватыми. Коленвалы и на четырехцилиндровых ломались (хотя, с приходом Дементьева, гораздо реже), а уж на этих "гигантах" ломалось буквально все.

Две недели инженеры вникали в проблему, а затем было проведено совещание по типу "брейнсторма". Идей было накидано много, и полезными оказались сразу три.

Первая идея касалась габаритов мотора. Поскольку новых хонинговальных станков в ближайшее время не ожидалось, было предложено просто уменьшить мотор так, чтобы блок цилиндров на столе не перекашивало. Поэтому четырехцилиндровая секция сократилась в длину сразу на шестнадцать сантиметров. Ну а чтобы компенсировать более тонкие стенки цилиндров, было предложено использовать стальные вкладыши в чугунной отливке. Результатом стало уменьшение диаметра цилиндра до восьмидесяти четырех миллиметров (а объема – до шестисот пятидесяти кубиков). Изготовление стальных труб нужного размера (с трехмиллиметровыми стенками) было возложено на нового инженера-металлурга Александра Белова, благо небольшой опыт в трубопрокатке у него уже был.

Этот проект был интересен тем, что предполагал получение четырехлитрового восьмицилиндрового мотора с жидкостным охлаждением мощностью почти что в сто восемьдесят сил, или восьмидесятипятисильного рядного четырехцилиндрового. У этих моторов коленвал (по сравнению с существующими) укорачивался процентов на сорок и вероятность его поломки резко снижалась.

Вторая идея выглядела внешне противоположной, но по смыслу была близка к первой. Было предложено увеличить диаметр цилиндров с нынешних пяти дюймов до шести (остановились на шестнадцати сантиметрах), но изготавливать их по два в блоке – и в восьмицилиндровом варианте между парами блоков ставить промежуточную опору для коленвала. Объем цилиндра увеличивался почти до трех литров, и при гораздо меньших оборотах мощность мотора все равно повышалась: при полутора тысячах оборотов мотор, по прикидкам, мог выдать сил четыреста. Этим мотором занялся Валера Тимофеев.

А третья идея была моей – ее я выдал в плане "доведения до абсурда" предложений по укорачиванию коленвала, но все инженеры ее дружно поддержали. А предложил я сделать мотор-"звезду", такую же, как на старых самолетах. И, понятное дело, сам же взялся за ее реализацию, с помощью Кости Забелина, представившегося "инженером по паровым и иным машинам".

Правда было еще одно предложение, от Владислава Павлищева – выпускника Московского Императорского технического училища. Но предложение неинтересное: ничего не переделывать, а подумать как довести до ума существующую технологию. В принципе,мысль-то здравая – но вот времени на его реализацию не было. Так что двадцать восьмого мая создавшаяся явочным порядком группа, названная мною скромно "Центральное конструкторское бюро моторостроения", приступила к работе. Правда, без меня…

Пока мы "штормили мозгами" по поводу моторов, пришло сразу три довольно важные телеграммы. Первая была от Анны Павловны Ремизовой из Ярославля, и в ней эта дама сообщала, что в ближайшее время обанкротится местный заводик по изготовлению всяких кожаных изделий. Деловым предложением телеграмму нельзя было назвать, Ремизова переживала о том, что без работы останутся сразу полтораста рабочих. Но, прикинув, что механический завод, перейдя в мои руки, начал резко расширяться, подумала что и с кожаным произойдет что-то подобное. И вообще, телеграмма была "напоминанием о письме", которое я как-то пропустил. Вообще-то письмами у меня занималась специальная секретарша из городских "гимназисток-бесприданниц", и пропускал я из довольно много – в день до полусотни их приходило с разными просьбами "помочь материально", а Анна Павловна свое послала в конверте с вензелем "Ярославского общества общественного призрения" – поэтому секретарша даже конверт не распечатала.

Письмо нашли – выкидывать корреспонденцию я все же не велел, в нем было подробное описание завода – и Володя Чугунов отправился на малую родину обустраивать Ярославский шинный завод. Это я видимо из настольгических соображений так придумал, потому что претендентов на вполне приличное помещение было много.

Вторая телеграмма была из Харькова, и она была гораздо более интересной.

Один из новых инженеров – Владислав Павлищев, выпускник Харьковского Технологического института рассказал байку о "мертвом заводе" в Харькове – якобы полностью построенных цехах, в которых живет дух бывшего хозяина, не пускающий никого – и потому завод стоит пустым и заброшенным. Услышав это с заверениями, что "каждый может лично убедиться", я отправил в разведку Водянинова. Теперь он телеграфировал, что все это не только правда, но и существует реальная возможность эту неплохую недвижимость приобрести – но так как Сергей Игнатьевич в заводах не разбирается, мне нужно выехать и посмотреть, что же я покупаю.

А третья телеграмма пришла из Феодосии. Там агент, нанятый по моей просьбе Сергеем Игнатьевичем (и какой-то его старый знакомый) присмотрел неплохой участок под застройку.

Так что, оставив разбираться с моторами новичков, я снова погрузился в поезд. Мой путь лежал в Харьков. А в соседний поезд усаживался Березин – Сергей Сергеевич должен был встретить меня в Феодосии.

Устроившись поудобнее в купе (специально заказал отдельное), занялся просмотром подготовленных сотрудниками кратких отчетов. С финансами было все в порядке: низкая вода на Волге обеспечила изрядный приток заказов на перевозки всякого добра "Сухогрузами" (которых теперь было уже больше полутора сотен штук). Вдобавок две дюжины были перетащены зимой по снегу в Дон – и перевозки по Дону вверх от Калача оказались даже более выгодными, так что сейчас в устье Сакарки срочно варилось еще три дюжины таких же корыт. Силин – приятель Березина, перешедший ко мне из Николаева, обещал всех их спустить на воду ещё в июне. Вдобавок Ключников довел выпуск "Бычков" до двадцати штук в сутки и почти половина теперь уходила в Германию: двоюродный братец папаши Мюллера, Отто Шеллинг, открыл в Лейпциге специализированную торговую компанию.

Портнов сообщал, что в целом посевная прошла успешно, но просил еще поливалок в дополнение к тем тремстам, что уже работали в поле. Кудрявцев же особо про сев не распространялся, но сообщал что в начале июня в учрежденный мною "Институт растениеводства" приедут сразу пятеро выпускников Сельскохозяйственного института и просил утвердить штатное расписание "овощного" отдела на двадцать пять человек.

Серов прислал довольно длинное письмо из Коврова, в котором долго расписывал трудности, мешающие ему запустить мотозавод вовремя. Трудности носили "характер непреодолимой силы" – то есть им непреодолимой, так что придется на обратном пути в Царицын сделать небольшой крюк и трудности преодолеть лично. Все же в этом мире визитка с золотым гербом очень часто помогает там, где не помогает и несколько тысяч бумажек с тем же гербом, но даже не позолоченным…

Довольно быстро пролистав отчеты, я взялся за толстый конверт, который буквально к поезду принес мне Антоневич. Со словами "почитай, если будет скучно" он сунул его мне в руки и тут же убежал. Ну что же, будем считать что мне уже скучно. И я открыл конверт.

Глава 24

Борис Борисович ещё раз, уже более внимательно, перечитал написанное:

"За три года скупил земли для сельского хозяйства и иных нужд более восьмидесяти тысяч десятин, большей частью в Астраханской губернии (Царевский уезд), Саратовской губернии (Царицынский и Камышинский уезды), Области Войска Донского. Имеет так же земли в губерниях: Калужской Могилевской, Ярославской и Владимирской, а так же и в иных местах.

Для обработки земель использует машины, выделываемые на выстроенном им же заводе в собственном имении у Царицына, изрядное количество машин продает во Францию и Германию, в России продаж таких машин не ведет. Так же выделывает мотоциклы, в России продаваемые, но так же большей частью вывозимые в иные страны.

В своем же имении наладил выпуск малых речных судов, дающих до пятой части перевозок по Волге, особенно в верхней части выше Нижнего Новгорода. Судов этих выстроено более трехсот, в эту навигацию до пятидесяти подобных судов выпущены им и в Донские воды. Все суда, равно как и сельскохозяйственные машины, принадлежат лично ему и в никаких обществах не участвуют.

В обеспечение новых строительств им учреждены, так же в личных усадебных землях, два завода по выработке цемента, наибольшие в России и дающие ныне до пятой части всего выпуска. Так же, для собственных нужд, выстроен завод по выработке серной кислоты, ныне вырабатывающий более половины таковой в Империи, и заводы по выработке кислоты соляной, производящие четверть таковой в государстве. Подобным образом, выстроенный содовый завод так же вырабатывает более половины Российского производства, а силами завода оконных стекол не только закрыт ввоз оного их иных стран в суммах более пяти миллионов рублей за год, но и силами многих отечественных и иностранных купцов обеспечивается изрядный их вывоз. Однако в случае стекол количество произведенного точно учесть нет возможности.

Выстроил у Саратова металлический завод, с выпуском вполовину от Царицынского, Общества "Урал-Волга", но имеются сведения, что нынче он работает менее чем вполсилы.

Всего же в губернии заводов выстроил общим числом шестнадцать, в иных губерниях заводов до десяти и более. Строит новые, но непонятного назначения, инженеры его зачастую сами не знают для чего иные заводы строятся, до из запуска.

Упорен в установлении народного здравоохранения: его усилиями в Царицынском, Саратовской и Камышинском уездах искоренена чесотка, сифилис значительно уменьшен, равно как и ряд других болезней. В Казани наладил выпуск новейших лекарств, врачами высоко ценимых. Так же в указанных уездах младенческая смертность снизилась более чем в три раза в православных деревнях и вдвое в магометанских. Матерям из семей бедняков и детям выдает продуктовое и вещевое пособие.

Зимой и весной нынешнего года из своих средств оказывал помощь продовольствием свыше миллиону крестьян губернии, с так же в иных губерниях неизвестному числу. Результатом по губернии смертей от голода учтено не было.

Изрядные успехи и в сельском хозяйстве, урожай пшеницы на личных землях превысил двести пудов с десятины тогда как в среднем по губернии был не выше сорока. Сходно и с другим зерном, равно как и с овощами.

Имеет, по слухам, до восьмидесяти тысяч десятин в Восточной Республике Уругвай, с целью растить хлеб когда у нас зима (а там лето).

Отстроил военный городок для 226-го Бобруйского резервного батальона, так же большей частью из своих средств.

Известен щедрыми подарками, своим друзьям денег нимало не жалеет. Дарит дома и машины, но только те, что делает сам.

Заботлив к рабочим, равно как и к солдатам, лично следит за прокормом на заводах и в казарме Бобруйского батальона…"

Борис Борисович закончил чтение первой страницы, пересчитал оставшиеся.

– Это все один человек? И он проживает в моей губернии?

– Так точно, Ваше Превосходительство! – начальник Саратовской жандармерии позволил себе слегка улыбнуться. – Тут еще и перечислено только самое важное.

– И сколько же ему лет?

– Официально – двадцать шесть. Но в кругу друзей он как-то говорил, что приписал себе три года… чтобы в университет раньше поступить?

– Ну что же, хорошо… Однако все это мы пока Государю посылать не будем. Он придвинул к себе лист бумаги, взял перо и размашистым почерком написал:

"Благонадежен, в делах успешен, в благотворительности щедр."

Немножко подумал, но добавлять ничего не стал, лишь привычно подписался:

"Губернатор Саратовский князь Мещерский".

Отсутствовал я в Царицыне целых три недели, и первое, что сделал по возвращении – пришел в ужас. И было от чего. Поезд в город пришел около десяти утра, но выспаться мне совершенно не удалось: вряд ли за всю ночь температура снижалась ниже градусов двадцати восьми, а перед заходом солнца наверняка было под сорок. Их вагона я вышел в ожидании хоть какой-то прохлады, но мне показалось, что в лицо мне дунуло из какого-нибудь промышленного фена.

На вокзале меня ждал, в соответствии с посланной телеграммой, Миронов, часто исполняющий роль чьего-нибудь шофера.

– Что за погода такая? И давно тут дышать нечем?

– Да третий день, Александр Владимирович. Суховей…

Слово мне было знакомо, по каким-то книжкам из далекого детства. Но в реальности за ним скрывалось что-то действительно страшное. Выйдя из вокзала, я обратил внимание что деревья в небольшом парке напротив выглядели довольно свежими, а вокруг двух "железнодорожных" домов мало отличались от гербария.

– Так Емельянов велел парк поливать все время – ответил на невысказанный вопрос молодой рабочий. – Сейчас-то ребята, видать, на перекур пошли, скоро снова поливать будут…

Когда мы дошли до машины, стоящей метрах в тридцати в негустой тени от деревьев, я увидел, что несколько человек в спецовках завода действительно стали поливать деревья. Не корни, а кроны.

– И что они тут поливают?

– Так господин Портнов велел листья поливать. Суховей ведь, лист высушивает за четверть часа. Хорошо еще что Осип Борисович трубу от Волги протянул, есть чем поливать. А на станционные дома трубы-то нет, вечером ставить будут. Только, думаю, поздно уже…

– Так, вези к Портнову, надо узнать что с полями.

– Дык нету господина Портнова, он как раз за рекой, в полях где-то и есть. Да и я вам расскажу что там деется – машина очень неспешно, поднимая огромный шлейф пыли, двигалась по Волжской улицы в сторону моего городка. – Нынче же это уже второй суховей, первый дней как десять был, только на один день. Поля вроде как побило, но не сказать что сильно – я видал, сам Василия Павловича возил туда, на машине госпожи Камиллы. Ну Василь Палыч и велел днем быстро все поливать, чтобы, значит, траву намочить. Сейчас все и поливают, а на канал новые насосы поставили, чтобы, значит, больше воды с реки качать. Только Василь Палыч давеча говорил, что ежели суховей еще дня два простоит, то вода все равно кончится…

Подумав с минуту, я велел отвезти меня в модельный цех – там было все, что могло помочь в такой ситуации. Отдав нужные распоряжения, отправился домой – все равно работать в такую жару невозможно, так хоть в ванне отлежусь.

Дома я застал практически голую Камиллу, валяющуюся в гостиной на диване и какой-то книжкой. При моем появлении она лишь вяло сделала некое движение, изображающее попытку прикрыться полой халатика, и продолжила чтение.

– Тебе не стыдно?

– Не стыдно. Мне хочется не только одежду, но и кожу снять… и вообще, мне плохо, душно и скучно. В лаборатории никого нет, работать все рано невозможно. Так что если это облегчит твои моральные терзания – просто отвернись и не мешай мне страдать.

– Мешать не буду, страдай. Только все равно пойди надень что-то поприличнее, сейчас рабочие придут, принесут средство спасения. А у меня к тебе простой вопрос: бутана у нас много получается?

– Где получается? На газовом заводе – немного, а на крекинг-реакторах – много. То есть на новых реакторах, каталитических. А тебе зачем?

– Нужно. Только мне нужен не нормальный бутан, а изобутан.

– Этот тоже есть, процентов двадцать, а то и больше.

– Ты разделить из сможешь?

– Я – нет, а вот Сергей Васильевич, думаю, сможет. Там все просто, надо ректификационную колонну сделать, а он по этой части мастак. А для чего он тебе?

– Это просто: если изобутан сжать атмосфер до трех-четырех, то он сжижается. А при испарении – охлаждается, до минус двадцати наверное, или даже больше.

– Ну так он при сжатии нагревается…

– Нагретый жидкий газ можно охладить в любом прочном радиаторе… – договорить мне не удалось, Камилла вскочила с дивана и убежала в свою комнату. Через минуту выскочила уже одетая и пулей умчалась – видимо в лабораторию.

Через полчаса двое рабочих притащили из модельного цеха заказанную мною машину. Машина была проста: обычный вентилятор, такой же, какой ставился перед радиатором автомобиля, только насаженный на ось небольшого электромотора. Перед вентилятором – две решетки из никелированных трубок, одна сверху и одна снизу. И все это дело закреплено в жестяном тазике.

Я варварски располосовал простыню на полосы шириной с трубку в решетке (чистый лен, между прочим), сострочил на Дарьиной машинке в одну кольцевую ленту (пришлось тащить весь механизм к машинке), закрепил верхнюю решетку так, чтобы лента натянулась, налил в тазик воды, протянул полотно так чтобы оно намокло целиком и включил вентилятор. И из-за мокрого полотна подула мощная струя холодного воздуха.

Рабочие, которым было велено подождать, с интересом следили за моими действиями.

– Значит так, следующий вариант сделать чуть посложнее. Трубки на решетках должны свободно крутиться на подшипниках, в этом углу валик сделать толстый, с прижимом и ручкой – чтобы не руками полотно протаскивать. А если получится – вообще через редуктор к мотору присоединить, или через ременную передачу. Сделать до завтра, заодно – подготовить чертежи и отдать в цех Теохарову. Себе, в модельный, тоже пару штук сделайте – вам много работы намечается, а вареные вы наработаете…

Рабочие, обрадованные явной перспективой обрести прохладу, ушли, а я, нежась в струях холодного (всего двадцать два градуса!) , стал обдумывать сложившуюся ситуацию. С погодой что-либо сделать мне было явно не под силу, так что обдумывать нужно результаты поездки и дальнейшие перспективы. И то, и другое – в отличие от погоды – выглядело неплохо.

В Харькове меня, как и предполагалось, встретил Сергей Игнатьевич, и поделился невероятной (или, наоборот, до слез ожидаемой) историей появления "завода-призрака". Правда в изложении Славы Павлищева она была более, что ли, драматической.

Некий богатый купец, торговец тканями и владелец парочки кирпичных заводов, неожиданно решил построить в Харькове паровозный завод. Несколько лет он строил огромные цеха, но потом деньги закончились: ведь кирпичи шли не на продажу, а исключительно на собственное строительство. Затем, когда рядом стал строиться ныне действующий завод, купец стал судиться в директором нового завода, доказывая, что у того нет прав на такое строительство, ну а когда завод был выстроен, попытался помешать его пуску напоив всех его рабочих. А еще через год этот несостоявшийся паровозостроитель тихо помер, и теперь его призрак на завод никого не пускает: любой, кто собирался наладить там какое-то производство, быстренько отправлялся вслед за бывшим хозяином…

В изложении же Водянинова история выглядела более реалистично. И более жестоко.

Через год после отмены крепостного права в Харькове поселился молодой крестьянин. Молодой да шустрый, он наладил поначалу торговлишку ситцем по окрестным и не очень деревням, а спустя всего лет пять в Харькове у бывшего крестьянина работало уже два магазина, в которых продавалось все от дешевого ситца до китайского шелка и персидской парчи. Город быстро строился, и забогатевший купчишка вложил часть средств в кирпичные заводы, а немного погодя – и завод по производству разнообразной керамики. Доходы его быстро росли, и в тысяча восемьсот восемьдесят первом первый зарубежный магазин купца Горюнова открылся уже в Париже, а еще спустя два года а Харькове заработала его фабрика по производству сельскохозяйственных орудий.

В тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году Горюнов затеял построить в городе паровозный завод. Купцом он был очень не бедным, поэтому купил сразу тридцать десятин земли сразу за границей города, в конце Петинской и Корсиковской улиц, и приступил к строительству. Один приступил: все, кого он пытался привлечь к соучастию, отказывали на том основании, что паровозов-де никто нынче не покупает и выгоды от строительства завода не будет. Действительно, в том году в стране всего было куплено меньше ста двадцати паровозов. Но Горюнов оказался упрямым, и, приговаривая "нынче не покупают, потом вдвое больше покупать будут", строительства не прекращал. Тратя на него все свободные средства.

В девяносто третьем Горюнов построил четыре больших заводских корпуса и деньги у него закончились полностью: на станки и оборудование почти ничего не осталось. Попытки получить кредит в отечественных банках большим успехом не увенчались – Земской банк выдал лишь сто тысяч под залог дома и полтораста – под залог всех харьковских заводов и магазинов, но Горюнов не сдался. Деловой хватки ему было не занимать (иначе бывший крестьянин не смог бы за неполных двадцать лет с нуля заработать более двух миллионов рублей), и он, предоставив очень качественное обоснование, получил недостающий кредит уже в Societe Generale, благо в Париже у него было уже два магазина и с французским капиталом купец дело имел давно.

Вот правда условием предоставления кредита было размещение заказов на станки исключительно во Франции, и Горюнов заказал оборудования на миллион франков на парижском заводе, принадлежащем некоему Стефану Буэ.

Случилось это знаковое событие в октябре одна тысяча восемьсот девяносто четвертого года.

А декабре того же года некий Филипп Буэ приехал в Петербург с обоснованием Горюнова и приступил к поиску российских "партнеров" по строительству собственного паровозного завода. Партнеры нашлись быстро: директор Петербургского Частного коммерческого банка и директор Петербургского биржевого комитета.

Небывалыми темпами было получено не только разрешение на учреждение акционерного общества, но и правительственная гарантия на закупку почти пятисот паровозов – эта гарантия для еще даже не спроектированного завода была выдана не министерством путей сообщения, а лично министром финансов Витте. Еще через месяц было учреждено соответствующее акционерное общество, где должность директора занял Филипп Буэ.

На поставку оборудования это акционерное общество заключило контракт с уже упомянутым Стефаном Буэ, причем контракт был заключен на следующий день после того, как Societe Generale отозвал так и не использованный кредит у Горюнова, с формулировкой "за невостребованностью", а Стефан Буэ отказал русскому купцу в поставке "за неуплату суммы контракта". Отказавшись при этом возвращать "аванс". Горюнов подал на Стефана в суд (французский, естественно), а тем временем в Харькове, буквально через дорогу от его неукомплектованного завода, началось строительство уже французского предприятия. Стефан, от лица поставщика нового завода, приобрел акций ровно на один миллион франков…

Дальше началась практически комедия – не будь она столь печальна как для Горюнова, так и для России. За свой миллион франков Стефан получил исключительное право на десять процентов прибыли завода. А если прибыль маленькая, то ему гарантировалось ежегодно минимум полмиллиона – причем с момента регистрации общества. Пятьдесят процентов годовых – это неплохо, да. Правда за это "Общество Буэ" гарантировало передачу всех своих разработок новому заводу "безвоздмезддно, то есть даром" в течение последующих двенадцати лет. Вот только "Общество Буэ" никогда и ничего не разрабатывало. Братья Буэ выпускали лицензионные станки, и "передавать" в Харьков ничего не могло в принципе…

В конце лета тысяча восемьсот девяносто седьмого года Парижский суд постановил, что "авансом" Стефан Буэ может считать сумму не более половины полной стоимости заказа, а остальное постановил вернуть Горюнову. Вот только изготовленные для Горюнова станки Стефан продал брату уже за четыреста двадцать тысяч рублей – и в октябре харьковский купец получил на счет чуть больше двенадцати тысяч: из сумм к возврату суд не забыл удержать "судебные издержки". Осознав, наконец, что русского паровозостроения в Харькове не будет, эту "выручку" Горюнов потратил на выпивку для всех рабочих нового завода. А еще через несколько месяцев, потеряв, видимо, интерес к жизни, он тихо и незаметно скончался.

Так и получился "мертвый завод": наследники купца пытались продать ненужные корпуса, но из-за кризиса никто так и не рискнул выложить запрашиваемые или поначалу полмиллиона рублей. Сейчас за завод просили уже триста тысяч, но и при такой цене желающих не находилось. Пока я не приехал.

Впрочем, и мне денег было жалко, так что я предложил "за все" четверть миллиона, но сразу и наличными – и уже через три дня стал владельцем тридцати с лишним десятин со всеми цехами и прочими постройками. Окончательным оформлением бумаг занялся Сергей Игнатьевич, а я отправился в Феодосию – куда Водянинов тоже собрался приехать через пару дней.

В Феодосии, не агент, а старый друг Водянинова – ротмистр в отставке и член городской управы Василий Васильевич Бояринов – подготовил разрешение и все документы на продажу мне, опять-таки "в усадьбу", ста двадцати десятин казенной земли на самом берегу. Землю я приобретал довольно дорого, по восемьдесят рублей за десятину, но зато получал "совершенную свободу пользования" всей купленной территорией. По счастливой случайности (или из-за причуд ландшафта) продаваемая мне "казенная" земля располагалась вокруг озера Ащиголь – вся прочая уже давно была чьей-то собственностью. Правда для "свободного пользования" этим участком мне предстояло построить две с половиной версты дороги от Феодосии до Керчи, так как нынешняя как раз отрезала озеро от моря, да и половину приобретения как раз это озеро и составляло – но меня это вполне устраивало. Бумаги все были оформлены в тот же день, и Березин тут же отправился "на местности" посмотреть расположение своего будущего завода. А я на следующее же утро отправился в Ковров.

В Коврове Слава Серов столкнулся с чисто бюрократическими трудностями. Сам завод был построен в версте от вокзала и почти в полутора верстах от городской управы, на отшибе. И от завода до нынешней границы города тоже было метров триста. На этом пустыре Серов и затеял строительство жилого городка для рабочих – но как только первые два дома поднялись до второго этажа и стали расти дальше, городские власти потребовали немедленно строительство прекратить. Вообще-то эта территория юридически тоже числилась моим поместьем, но городская управа потребовала согласования проекта домов и всего строительства в целом с местными властями. Попытка Серова как-то разрешить проблему (в пределах десяти тысяч рублей) успеха не имела, более того – лишь дворянской статус Святослава не дал местным властям посадить его в тюрьму.

Поначалу я в ситуации не разобрался, думал – творчество местных самодуров, и попытался наехать на городского главу (с тезисом "моя земля, что хочу – то и строю"). Но заместитель ("товарищ") городского главы Василий Мытарев и сын действующего главы Степана Мытарева в довольно хамском тоне сообщил, что "чужих здесь не любят" и посоветовал продать все уже построенное владельцу местной ткацкой фабрики Ивану Треумову, потому что "все равно мы вам дозволения на строительство не дадим".

Пришлось в проблему вникать по-настоящему. Вот почему-то с полицией у меня отношения быстро выстраиваются хорошие, и местный пристав посвятил меня в нынешние ковровские расклады. Власть в городе, как выяснилось, принадлежит двум купеческим семействам – Мытаревым, которые уже лет восемьдесят практически постоянно занимают должности городского главы, и Треумовым – на фабрике которого работает две трети местного пролетариата. Железнодорожные мастерские тут считаются "казенными", и на них внимания власть имущие не обращают, принимая их наличие как неизбежное, но не очень большое, зло. А вот иных источников подрыва абсолютной власти в городе эти купцы иметь не хотят – и не имеют. Пристав Зотов намекнул, что насчет более давних времен он не в курсе, но вице-губернатор Урусов подношениями не брезгует и как бы не полста тысяч в год из Коврова ему перепадает.

Стало понятно, почему на мою реплику "придется губернатору жаловаться" Василий Мытарев дерзко ответил "да хоть бы и царю!". Хама, конечно, приучить надо, а мысль он подал неплохую. В иных условиях я бы, наверное, что-то иное придумал, но у меня как раз за заводом было поле засажено моей "элитной" картошкой, пятнадцать десятин. И для полива Слава трубу протянул с Клязьми, в две версты – а эти подонки приказали ее сломать. И сломали – не Серов, понятно, а ковровцы, силами заключенных уездной тюрьмы.

Так что пришлось последовать совету ковровского купчишки. Тем более был и формальный повод – у царя родилась дочка. А у меня и подарочек соответствующий образовался. Жалко его было – для себя же делал, но я еще один сделаю – а из-за того, что завод запустить в Коврове не удается, у меня убытки по триста тысяч в месяц…

В Петербург я приехал четырнадцатого июня, в рано утром в четверг. А через час с небольшим был уже в Гатчине. Очевидно вид экипажа, на котором я приехал, так потряс охрану, что меня никто не остановил и я подъехал прямо к центральному входу. Как получать аудиенцию у царя я не знал, даже примерно не представлял – и потому решил спросить у вахтера. Почему я решил, что за этими огромными дверями обязательно сидит вахтер, даже мне совершенно непонятно.

За дверьми действительно сидел, только не вахтер, а офицер в каком-то "дембельском" мундире, с золотым аксельбантом. Когда я только приоткрыл дверь, он тут же вскочил и поспешил мне навстречу:

– Позвольте узнать ваше имя и цель визита? – поинтересовался он таким голосом, что стало понятно: лучшее, что я могу сделать – это незаметно раствориться в воздухе. Но растворяться, да еще незаметно, у меня не получается, поэтому я ответил на вербально озвученный вопрос:

– Александр Волков, дворянин, из второй части Родовой книги – и, протягивая визитку, добавил – хочу встретиться с государем по личному делу, а так же преподнести ему подарок к рождению дочери.

Визитка с гербом несколько смягчила взгляд офицера:

– Будьте любезны, присядьте тут, пожалуйста – он указал на стоящие у стены кресла, – я сейчас доложу по команде.

Но никуда докладывать он не стал, а снова уселся на стул за небольшим столиком. Все же у него была какая-то сигнализация: меньше чем через минуту в холле появился, судя по виду, гораздо более высокопоставленный офицер. Судил я именно по виду: тот, которого я счел дежурным, даже не встал. Пришедший подошел к дежурному, они перекинулись шепотом буквально парой слов, затем старший офицер подошел ко мне:

– Императору будет доложено о вашей просьбе. Где вы остановились? Вам сообщат о дате аудиенции. А сейчас будьте любезны убрать ваш экипаж от входа.

– Я еще нигде не остановился, думал, что в соответствии с привилегиями моего рода могу не испрашивать аудиенции неизвестно когда. А это – я указал на дверь – не мой экипаж. Это – новейший автомобиль, принадлежащий отныне исключительно государю. Мой ему подарок.

На лице офицера явно проявилось состояние глубокой задумчивости:

– Извольте подождать… я полагаю, не более получаса. Если вам потребуется ретирадник, или покурить пожелаете, сообщите поручику, он сейчас выйдет к вам и при нужде проводит.

– Спасибо, я не курю, а вот первое – пожалуй…

Обещанный поручик просто возник из ниоткуда через несколько секунд после того, как за старшим офицером закрылась дверь. Ну что сказать, у меня туалет куда как комфортнее царского ретирадника. Хотя царь все же видимо в другой ходит…

Ждал я минут двадцать. Затем старший офицер вернулся и сообщил:

– Император вас примет после обеда. Позвольте, я вас проводу в комнату, где вы можете отдохнуть.

– Спасибо. Да, кстати, – мне вдруг пришла в голову очень простая мысль – а что делать с автомобилем? Куда его-то поставить? Я все же думаю, что вы правы – место перед входом для него не самое лучшее, а без меня вы его просто не передвинете.

Он снова задумался, но очень ненадолго:

– Давайте пока поставим его немного в сторону, я покажу куда.

После того, как я откатил машину от входа, меня проводили (уже двое офицеров, один – точно капитан, а звания второго я не понял) в небольшую комнату. Точнее, комнат было две, но в первой – из которой дверь выходила в длинный коридор – остался капитан. В комнате стоял диван, небольшой столик, два кресла. Выглянув в окно, я увидел стоящий напротив "подарок императору" – и только сейчас сообразил, сколь странно он выглядит здесь и сейчас.

Внешне эта шестиколесная машина была практически копией Мерседеса Спринтера-Сити, удлиненного, на четыре ряда кресел в пассажирском салоне. Точнее, на три ряда широко расставленных кресел – я же не маршрутку делал, а машину для себя, любимого. От "оригинала" машина отличалась все теми же восемнадцатидюймовыми "тракторными" колесами и "УАЗовской" эмблемой вместо импортной звезды.

Внутри, конечно, все было сильно иначе: кузов из трехмиллиметрового стального листа (пришлось делать такой, иначе кузов просто вело – не умею я кузова рассчитывать!), приборная панель, напоминающая о трудной судьбе "горбатого" Запорожца. Зато в машине был кондиционер! Водяной: мощный пропеллер охлаждал мокрое полотно, натянутое на никелированную медную пластину, а с другой стороны пластины другой пропеллер прогонял охлаждаемый воздух. Всего таких пластин была дюжина, и воздух конструкция охлаждала прилично. Конечно не так, как предложенный Теохаровым аммиачный холодильник, да и тратил аппарат ведро воды в час, но рисковать утечкой аммиака мне не хотелось.

И уж тем более делать гадости царю. Не то, чтобы я к нему как-то особо уважительно относился, зная о результатах его правления. Но вот если ОН ко мне отнесется без уважения…

Где-то в районе полудня принесли обед. Я пригласил было капитана присоединиться к трапезе (принесенного и на четверых бы хватило), но от отказался:

– Не положено.

– Извините, но я исключительно из соображений этикета. Видите ли, образование я получил вдали от Родины, и просто не в курсе, как донести до царя мою просьбу. Ну, хотя бы как к нему обращаться? Я был бы очень благодарен, если вы уделите мне некоторое время разъяснив хотя бы основы дворцового этикета. А за совместным обедом это не выглядит как нравоучение…

– Разве что так… только я разве что немного, для удобства разговора возьму…

В два-пятнадцать в комнате появился какой-то лакей, в расшитой ливрее – и попросил следовать за ним:

– На аудиенцию вам отведено пятнадцать минут. Изложите свою просьбу кратко, если Император встанет – значит вам пора откланиваться. Прошу – и он остановился у двери, которая, как показалось, открылась сама собой.

Честно говоря, царя я представлял несколько иначе, но тут виноваты фотографии, на которых Николай запечатлен в более зрелом возрасте. А сейчас-то ему только тридцать три! Причем в белом мундире без знаков отличия он выглядел еще моложе. Старше меня, конечно, но ненамного. И этот довольно молодой еще самодержец сидел в очень просторной комнате за письменным столом, украшенном инкрустациями. Комната действительно была большая, и когда я прошел лишь половину пути от двери до стола, Николай встал.

– Извините, Ваше Величество, мне лакей сообщил что если вы встали, то мне пора откланяться…

– Ну может же император просто размять ноги – улыбнулся Николай, – будем считать, что аудиенция еще не началась. – Он подошел к окну, из которого была видна стоящая во дворе машина. – Мне сказали, что вы желаете подарить нам автомобиль, но это просто вагон какой-то! И что мне с ним делать?

– Я вам его уже подарил, а делать… Вам стоит пару офицеров из свиты отдать мне на обучение управлению этой машиной, и когда они его освоят, использовать по прямому назначению – ездить на нем. Езда в автомобиле много комфортнее, чем в карете – трясет гораздо меньше, вдобавок там есть устройства, охлаждающие или нагревающие воздух и в машине всегда приятная температура. Вдобавок в этой машине гораздо безопаснее передвигаться: кузов не пробивается пулей из пистолета, и самодельную бомбу выдержит. А еще – быстрее: по хорошей дороге эта машина может ездить более ста верст в час.

– Интересно… мне уже сказали, что по дороге в Гатчину вы значительно обгоняли поезд. Я благодарю вас за этот дар. Но мне сообщили, что у вас есть и какая-то просьба. В чем она заключается?

– Я делаю много различных машин. Но какие-то купцы в Коврове смеют запрещать мне, дворянину, на своей земле выстроить новый завод. Более того, они посмели насмехаться над представителем дворянского сословия Империи! Посему я прошу подтвердить мое право на моей земле строить все, что мне угодно строить во славу России.

– Во славу России?

– Безусловно. Мои машины очень охотно покупают во Франции и Германии, и просят продавать из больше и больше.

– Так мы что, продаем МАШИНЫ французам? И много?

– И французам, и немцам. И англичанам – эти приобретают их во Франции. Примерно на три с четвертью миллиона рублей в месяц. Продавали бы и больше, но я просто не успеваю их выделывать. Из-за задержки строительства завода в Коврове я уже потерял шестьсот тысяч, которые собирался потратить на помощь голодающим…

– А если я указом подтвержу ваше право строить все что вы пожелаете, насколько вырастут ваши продажи за рубеж? Скажем, через год?

– Извините, Ваше Величество, на этот вопрос ответить довольно трудно. Через месяц – увеличу на триста тысяч в месяц, а через год… если все пойдет нормально, то миллионов десять-пятнадцать.

– В месяц?

– Да, Ваше Величество.

– Очень интересно. То есть Вы, на своих землях, сами, не требуя никаких денег с казны, через год дадите четверть от хлебного экспорта?

– Если мешать не будут, то скорее всего обеспечу.

Николай на меня посмотрел с какой-то усмешкой:

– Скажите, а на заводе в Коврове Вы такие же машины выделывать собираетесь? И сколько она стоит?

– Нет, в Коврове я собираюсь делать мотоциклы. А такие машины я делаю для собственного удовольствия. И сколько она стоит – я просто не знаю, не считал. Мне это, честно говоря, не интересно. Знаю, что машина вчетверо меньшая, что я подарил княжне Белосельской, обошлась чуть больше шестидесяти тысяч…

– Мотоциклы я видел, так это вы их выделываете? И продаете их французам?

– Да. И не только французам. Но продаю больше сельскохозяйственные машины.

– А где вы выделываете эти машины и ещё строите свои заводы?

– В Саратовской губернии, В Ярославле, в Калуге, Феодосии… много где.

– Интересно… – Николай отошел от окна, вернулся за стол, сел и повторил: – Очень интересно.

Затем встал и снова с улыбкой посмотрел на меня. Словно что-то ждал. Ах, да…

– Разрешите откланяться, Ваше Величество?

– Идите. Можете в Коврове строить что вам угодно, им сообщат. И – спасибо за подарок.

После аудиенции (а длилась она минут пять, не больше) я послал телеграмму Серову и поехал домой. Через Ярославль и Ковров.

Шестнадцатого в Ярославле я – неожиданно для себя – встретил Сашу Антоневича. Встретил его на "Ярославском моторном", где он на великом и могучем языке русских прорабов общался с широкими народными массами.

– Привет, вот уж не ожидал! Что ты тут делаешь?

– И я рад тебя видеть, дорогой друг! Степан Андреевич попросил помочь подготовить производство. И Евгений Иванович решил этот монструозный станок до ума довести, так что помогаю стразу обоим. Подожди, сейчас закончу, покажу тебе сметы на наладку завода. Очень недорого получается, думаю, тысяч в тридцать пять уложиться можно. А ты надолго сюда? Кочетков, между прочим, уже тутошний инженерный дом отстроил, так что остановиться есть где.

– Я в основном Чугунова проведать – как он?

– У Володи я уже был. Там работы месяца на два: цеха в приличном состоянии, но инженерное оборудование – никакое. Он сам справится, моя помощь ему не потребуется. Сегодня в Москву поехал, с кем-то договариваться насчет работы на новом заводе, но если до завтра останешься – поговоришь.

– Нет, я собираюсь еще в Ковров заехать, а дома, небось, дел накопилось по горло…

– Тогда могу предложить свой мотоцикл. В Иваново я отсюда часа за два доехал, а оттуда до Коврова – еще ближе. Ты небось и за три часа доедешь.

– А зачем тебя в Иваново носило?

– Так там родители Ольги, жены моей. Навестил, подарки передал. А больше мне мотоцикл пока и не нужен – тут пешком быстрее будет.

– Ну тогда давай ключи… кстати, письмо я твое прочитал. Но пока – думаю. Насчет письма думаю – а за то что ты его написал, отдам тебе твое родовое поместье, в качестве премии. Если хочешь, конечно.

– Спасибо, понял. Тоже думаю. Ладно, через неделю в Царицыне снова встретимся, думаю надумаем – и он снова превратился в обычную ехидину. – Только еще одной души у меня нет, так что сам решай что еще тебе от меня нужно. До свидания! – и, повернувшись к стоящим несколько в сторонке рабочим, выдал ещё одну великорусскую фразу.

Оказалось, что от Ярославля до Коврова действительно четыре часа пути, а вовсе не полтора суток. И, оказалось, царская бюрократия умеет работать быстро – когда около пяти я добрался до города, стройка на заводе гудела. Слава сообщил, что первых рабочих из Царицына он начнет перевозить уже через неделю, а в середине июля выпустит первое изделие. Выяснив, что в ближайшее время тут вроде бы проблем не предвидится, я ночным поездом отправился в Нижний, и оттуда – в Царицын. Где и сидел, наслаждаясь потоками прохладного воздуха.

Примерно через час в дверь позвонили. И это была не Камилла, привычно забывшая ключ, а моя секретарша:

– Александр Владимирович, – проговорила она с видом мышки под веником – к вам военные приехали. Трое. Из свиты.

Вот так, называется – отдохнул с дороги. Еще раз подставив лицо под струю прохладного воздуха, я отправился в контору.

Глава 25

Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая Николай Вторый помнил практически все. Другое дело, что очень много из того, о чем он помнил, интересовало его чуть менее чем вообще никак, но в данном случае интерес подогревал (точнее охлаждал) забавный механизм, преподнесенный ему вместе с автомобилем ("чисто из дружеских побуждений, дабы первый из дворян России не страдал от жары"). Механизмов было четыре – и очень простых, но вот воздух они охлаждали изрядно. Поэтому Николая даритель оного весьма заинтересовал.

Откровенно говоря, не забыл бы Николай этого странного юношу и по иной причине: последний раз привилегию визита к императору использовалась более десяти лет назад – и то, с корыстной целью. А тут, дворянин всего лишь просил высочайше подтвердить и без того принадлежащее ему право – да и обуздать зарвавшихся купчишек. Как он сказал – "сегодня дворянину безнаказанно нахамят, а завтра на кого пасть раззявят?" Верно юноша это отметил, хамов непременно наказать нужно – да так, чтобы никто и думать после не смел о подобном. А то Витте слишком много купцам позволять стал, обнаглели они. Но и о самом юноше разузнать поболее было бы интересно – и сейчас Император, наслаждаясь невероятной нынче прохладой, с интересом выслушивал доклад Дмитрия Петровича Зуева, к которому обратился с соответствующей просьбой три дня назад.

Просьба Императора – это дело совершенно неотложное. И генерал Зуев отнесся к ней со всей серьезностью:

– …особо отмечается, что как в Саратовской губернии, где он дела ведет практически во всех уездах, а так же в тех уездах иных губерний, где у него есть хоть какая собственность, в прошедшую зиму и весну население вырастало обычным порядком, в то время как во всех других местах наблюдается некоторое уменьшение числа людей.

– Благотворительность?

– Присутствует, Ваше Величество, но главным образом иное. Организует большие работы с привлечением множества народу, с денежной оплатой небольшой, но с прокормом всей семьи. Позволите продолжить? Далее, земли скупает в изрядных размерах, но с обязательным условием присоединения оных в виде неотъемлемой части личного поместья…

– Взятки дает?

– Не без этого, но довольно мало. Чаще мелким чиновникам, до начальника уездной канцелярии – и то, чтобы бумаги быстрее готовили. Говорят, что если сделка требует более трех дней, то отказывается, независимо от произведенных расходов и грядущих выгод.

– Женат? Любовницы?

– Не женат. Проживает в одном доме с девицей, старше него – но все утверждают, что относится к ней как к младшей сестре. В окружении его есть еще дама и девица, но достоверных сведений у нас нет.

– Что еще? Только вкратце.

– С конца прошлого года скупает разоряющиеся заводы по всем губерниям, сразу начинает из расширять, а в округе скупает земли и ставит новые деревни. Крестьяне в них идут охотно – даже в недород в его деревнях еды хватает. Урожаи же в его поместье втрое, а то и больше, чем на соседних полях. В уездах, где есть его предприятия или земли, размер винного акциза уменьшается, но прочих сборов поступает невпример больше, так что польза казне от его работ несомненна.

Есть еще большое поместье в Уругвае, где силами русских профессоров и агрономов в зимнее время готовит семена для русских полей. Есть сведения, что и уругвайцев приводят к православной вере…

– Что-нибудь еще интересное?

– Да. Никогда не соглашается ни на какие партнерства и товарищества, невзирая на сулимые выгоды. Да, вот еще: чинами, званиями не считается, но со всеми ведет себя как будто он родом выше прочих. Не показывает сего явно, однако вот урожденная княжна Белосельская отмечала, что не то что просьбы, желания его чувствуешь выполнить должным, как будто сам Государь просил…

– Спасибо, достаточно. А что же князь Мещерский так скромно отписался?

– Вероятно счел, что рапорт саратовской жандармерии, который и так весьма не мал, повторять депешей будет не совсем верно, и потому сообщил лишь самое важное.

– Хорошо, спасибо, генерал.

Николай придвинул к себе подготовленный указ и размашисто подписал его. Затем, немного подумав, взял второй экземпляр, подготовленный для канцелярии, и дописал на нем:

"Препятствий в покупке оным земель казенных и уездных не оказывать, в покупке земель частных и заводов от собственников способствовать, в прочих начинаниях помогать".

Затем, повернувшись к секретарю, уточнил:

– Этот – с офицерами, что назначены водителями автомобиля, доставить самому Волкову, а этот – он указал на экземпляр с припиской – разослать по всем губернаторам.

И добавил, обратясь уже к Зуеву:

– А вы там посмотрите за ним…

А когда Зуев покинул кабинет, подумал:

– Ну что, Сергей Юльевич, посмотрим как Вы теперь будете требовать уменьшения прав дворян…

За лето суховеи накрывали губернию еще трижды. И в Царицынском уезде, не считая моих (интенсивно орошаемых) полей не выросло совсем ничего. Но, честно говоря, это было не самой большой бедой. Бедой было то, что всяких там Франциях с Германиями тоже урожай был незавидный. В связи с чем цены на зерно на мировых рынках слегка подросли – и в той же пропорции подросли цены и на рынках Российских: Царицынские хлеботорговцы, словно сговорившись, отпускную цену на зерно подняли до двух рублей шестидесяти копеек.

Очень неплохо – если переводить на деньги еще нетронутый мой прошлогодний урожай: три и три четверти миллиона рубликов. И очень хреново, если зерно для прокорма народа закупать: моего-то запаса, даже если только в губернии народ подкармливать, хватит месяца на полтора. А подкармливать уже надо было – причем не только в деревнях.

Кризис – все же очень неприятная штука. Спрос на товары падает. На несъедобные товары, конечно – и в результате у Царицына скопилось почти полтораста выставленных на продажу белян. Оно и понятно: в городе и окрестностях штук сорок деревоперерабатывающих заводов обычно лес скупали довольно быстро – но тут все склады были уже завалены непроданными досками, и беляны были уже никому не нужны. То есть потихоньку их все же покупали, но уж очень потихоньку. И разбирали на бревна – тоже потихоньку, так что тысяч десять мужиков, ранее этим делом промышлявшим, остались без работы. И, соответственно, без денег.

Без денег – за потерей работы – осталось еще тысячи полторы работников собственно лесопилок, грузчиков на пристанях и на железной дороге. Ну а дальше пошли мелкие торговцы, прочий мелкослуживый люд – и специальным распоряжением губернатора Мещерского двести двадцать шестой Бобруйский резервный батальон был приведен в полную боевую готовность: власти ждали бунта.

И не только власти: резко возрос спрос на "срочные грузоперевозки" со стороны рыбных воротил – купцы боялись грабежей рыбных складов.

На общем паническом фоне островками стабильности выглядели мои закусочные: я цены на гамбургеры и пончики поднимать запретил. Вот правда пришлось резко поднять численность работников: если прошлым летом в Царицыне хорошо если продавалось по три-четыре тысячи гамбургеров, то сейчас в день уходило их до тридцати тысяч. Похоже, что для большинства населения города эти нехитрые "изделия из хлеба и була" стали основным видом питания. Власти в городе тоже это поняли – и Евдокия (как заведующая всем общепитом) получила разрешение на установку в городе "любого потребного числа палаток для торговли Царицынскими бутербродами и иной едой безпошлинно". А полиция (мне об этом сказал Черкасов) получила негласный приказ эти палатки усиленно охранять.

Вот только городские пекари меня очень невзлюбили – в булочных торговля печеным хлебом упала практически до нуля. Да и хлеботорговцы в восторг явно не пришли. Хотя для них ежедневные тонн двадцать муки (потребляемые обычно городом) и немного, но все рано обидно – ведь двух с половиной тысяч прибыли ежедневно я их лишал. И добро бы себе эту прибыль забирал – это понятно, это конкуренция, так ведь ни себе ни людям!

Решив, что "подружиться обратно" с хлеботорговцами не выйдет (если не поступаться собственными принципами), я затеял "недружбу" резко усугубить, причем уже навсегда. Кузька прошелся по унылым пекарям, с четырьмя нашел общий язык. А Юра Луховицкий быстро-быстро (буквально за неделю) все нужное сделал (или просто купил). Ему это было несложно, с апреля он занимался тем же самым – делал хлебные печи – для растущей гамбургерной промышленности. И печки у него были неплохие, за сорок минут в них выпекалось по сто фунтов булок. Десять новых печек были поставлены в подходящем кирпичном складе на окраине моего рабочего городка, восемь – расставлены в существующих пекарнях. И через две недели на прилавках четырех булочных появился "новый" хлеб – хлеб по "старой" цене.

Однако с моего приезда от царя прошло уже целых три недели, и ожидаемый "бунт" все же успел состояться. Вот только получился он какой-то несерьезный, полиция с ним справилась даже без привлечения войск (чему в батальоне, откровенно говоря, все были очень рады). "Бунтовать" начали мужики, традиционно занимающиеся разборкой белян, и грузчики с железнодорожной станции. Утром в воскресенье первого июля человек пятьсот собрались на Базарной площади, требуя немедленно "выдать народу" хлеб из хлебных складов. Судя по всему, зачинщики рассчитывали на массовую поддержку голодного народа, но в городе такого было маловато. Поэтому, накричавшись всласть, "бунтовщики" по Княгининской улице в сторону центра, но им даже не удалось перейти через Царицу: их остановил Ферапонт Федорович Черкасов, пристав первого участка. Не один остановил, с ним было еще четверо специально подготовленных полицейских. И два специально оборудованных мотоцикла.

Камилла – просто чудо. Когда я произнес нужное слово, ей потребовалось меньше минуты, чтобы извлечь из памяти нужную информацию:

– Если я не ошибаюсь, то у Гребе написано, как его делать. Тебе сколько нужно?

В коляски двух мотоциклов были засунуты баллоны высокого давления, накачанные, для разнообразия, обычным воздухом. А на железных треногах были приделаны обычные пульверизаторы для краски, которые использовались у меня в покрасочном цеху. Вот только вместо банок с краской к ним были приделаны снизу по пятилитровому стальному баллону с полупроцентным раствором хлорацетобензола, который Камилла мне синтезировала за пару дней.

Агрегаты эти я для себя готовил – боялся, что толпа рванет к зерновым складам, выстроенным на окраине поместья, почти что сразу за французским заводом. Но когда узнал о толпе на Базарной площади – тут же направил мотоциклы Черкасову. Тем более у него как раз было четверо полицейских, изделия освоивших: на всякий случай я предварительно провел испытания агрегата в чистом поле, и попросил полицию поучаствовать – чтобы потом в случае чего не отвечать, если кого-то в толпе затопчут.

Ветер летним утром всегда дует от реки, и Черкасов просто поставил два распылителя в полусотне саженей ниже моста через Царицу. Ну а когда разгоряченная толпа к мосту подошла, велел "запускать механизмы". Минут через пять "бунт" закончился – и все благодаря царю нашему, Николаю.

Из Петербурга до Царицына я все же добирался почти неделю, а три офицера свиты, имеющие соответствующий приказ – всего за трое суток. Когда, вызванный секретаршей, я вошел в контору, то увидал знакомые лица – и первым был давешний капитан.

– Капитан гвардии Ладейников, прибыл по личному распоряжению Его Императорского Величества – доложил он. – Позвольте представить, это поручики барон Нольде и барон Рамзай. Этот господин подполковник – не с нами… – он кивнул в сторону уже знакомого мне представителя Арткомиссии. – Нам поручено научиться управлению автомобилем, на что отведен всего один месяц. Имею так же пакет лично для вас.

– Вы уже устроились?

– Никак нет, но эта милая девушка сообщила, что нам предоставят места в заводской гостинице… – при этих словах он скорчил рожу – и извините за неприличный вопрос, у вас что, поприличнее места не найдется для офицеров свиты?

Я бессовестно рассмеялся:

– Капитан, у нас тут своя терминология. В смысле, язык профессиональный. Заводская гостиница – это лучшее место для командированных на расстоянии в пару тысяч верст отсюда. Впрочем вы и сами увидите, так что пройдемте в кабинет. Не желаете что-то выпить? Чай, кофе, что-то покрепче? И давайте все же по именам – я человек невоенный, могу в звании напутать или не так что сказать…

– Как скажете. Андрей Васильевич Ладочников. Вам Государь приказал передать собственноручно подписанный указ – и он протянул мне конверт с красными сургучными печатями.

Указ был втрое короче подписи под ним:

"Настоящим подтверждается родовое право дворянина Волкова Александра Владимировича на своей земле строить в пользу Отечества все, что ему будет угодно".

– Все губернаторы уже извещены или будут извещены в самое ближайшее время, так что отныне никаких препятствий вам не будет. А скажите, Александр Владимирович, это возможно – научиться управляться с автомобилем за месяц? Мы, конечно, все усилия приложим, но…

– Насколько мне известно, княжна Белосельская освоила эту премудрость за неделю. Вам, конечно, потруднее будет… Не стоит обижаться, господа – вам самого Государя возить, и придется изучить гораздо больше. Но через пару недель вы будете неплохими водителями. Начинающими, но неплохими водителями, поскольку для полного освоение управлением вам потребуется несколько лет. Это вы уже освоите сами – мастерство достигается исключительно практикой. Сейчас вас проводят в гостиницу, завтра с утра вас начнут обучать – а сегодня вы можете, например, посетить расположение Бобруйского батальона. Там в клубе бывает интересно.

Указ мне развязывал руки в одном "тонком" вопросе – и я, выпроводив гостей, поехал к "соседям". С пуском своего завода металл я у них больше не покупал, но у меня выпускались только листовой металл и профили двух размеров. А тут мне понадобились рельсы, которые, среди всего прочего, и делали французы.

У меня уже давно из головы не выходило предложение Никифорова – самостоятельно покупать уголь на шахтах и возить за заводы. Уголь я теперь покупал – но вот с доставкой были проблемы. И основной проблемой была перевозка его от Калача до Царицына – дальше по Волге я его снова транспортировал сам. И мне показалось, что строительство собственной дороги, узкоколейки от Дона до Волги проблему решит. Настолько сильно показалось, что я давно уже и расчеты предварительные провел, и даже маршрут наметил. Однако в России строительство дорог сопряжено с очень большой чисто бюрократической волокитой, осложненной происками конкурентов – а мне этим было просто некогда заниматься. И дорога не строилась – но тут картина кардинально поменялась. Я достал свои старые расчеты и пошел к соседям узнавать во сколько мне все это обойдется в реальности.

Ответ на мой вопрос был примерно таким, как я и ожидал: пятьсот девяносто тысяч рублей и три месяца. То есть через три месяца я, заплатив столько денег, смогу получить рельсы и все остальное железо для постройки двухпутной дороги от завода до устья Сакарки. Да… Но строить – надо, мне уже сейчас угля не хватает, а производство все растет. Железная дорога от Калача уже полностью загружена, ведь только металлургический завод "пожирал" два эшелона угля в сутки, а в Саратове у меня вообще три завода работали. "Свой" уголь при доставке в Саратов обходился мне в девять копеек за пуд – и пять стоила перевозка его от Дона до Волги. То есть в сутки со своей дорогой я только на металлургическом экономил бы больше тысячи, а всего, получалось, мог сэкономить побольше миллиона рублей в год. Вот только чтобы не потратить больше на угле для паровозов, мне и тут нужны были свои локомотивы, типа тех, что построил Илья для перевозки соломы.

Так что из конторы металлического завода я направился к Илье.

Ильи в конторе не оказалось – народ все же предпочитал важные дела делать уже ближе к вечеру, когда жара спадает, и я, что называется, "сцепился языками" с другим помощником начальника станции, Иваном Михайловичем Лоскутовым. Лоскутов фактически был ответственным за все станционные и подъездные пути, которые все время там или сям ремонтировались, и разговор с неизбежностью сполз на этот перманентный ремонт. И случайная фраза, сказанная Иваном Михайловичем, меня очень заинтересовала:

– Жалко, что дорогу строили на русских рельсах, сейчас много путей износилось, рельсы менять приходится часто – и приходится опять же русские рельсы закупать. Стальная компания Карнеджи весьма условия выгодные дает, куда как лучше наших – на замене рельсов могли бы сильно меньше тратить. Но у нас-то рельс второго типа, а с американским рельсом размер не совпадает, хоть все пути целиком перешивай.

– А что, разве у американцев рельсы не такие же?

– Да в том-то и дело! И разница-то крошечна, а вместе рельсы класть не годится: американский рельс или на линию почти выше нашего, или, напротив, ниже на полторы. Да вы и сами убедиться можете: у нас стрелки выходные американские – сталь больно хорошая – и под все дополнительно как раз линейное железо подложено. Нынче как раз новый заказ готовлю, правление наконец решило все стрелки американские установить, чтобы ремонт этот уже закончился…

После того, как и вернувшимся в контору Ильей мы быстро обговорили возможные сроки и способы строительства новых локомотивов, я, сжимая в потном кулачке адрес конторы Carnegie Steel Company, по дороге домой заехал на почтамт и отправил телеграмму. Уже после до меня дошло, что фирма-то называется "Карнеги" – интересно, он еще оказывается еще и стальной магнат?

Ну а через три часа я понял, "как добиваться успеха". В далекой заокеании была глубокая ночь, но кто-то к заказам клиентов относился очень серьезно – и на вопрос "почем будет железо для строительства восьмидесяти пяти миль дороги из восьмифунтовых рельсов" я получил развернутый ответ:

"Мистер Волков, Карнеги Стил Компани не производит восьмифунтовых рельсов, но мы можем предложить на выбор семь и десять фунтов на фут, семифунтовые – только двадцать футов, а десятифунтовые – в двадцать или сорок футов длиной…"

По мне и восемь – маловато, а что там с десятифунтовыми?

"… полная стоимость с доставкой в порт Ростов составит что девяносто две тысячи долларов, срок доставки – тридцать два и тридцать четыре дня…"

Так, это триста восемьдесят четыре тысячи, чистая экономия двести с лишним тысяч и еще минимум два месяца. Неплохо. А что там еще?

"… с момента оплаты аванса в пятьдесят процентов, полная оплата по доставке груза в порт. При полной предварительной оплате сразу четыре дюжины стрелок – две левых и две правых – бесплатно".

Понятно – фактически скидка почти на десять тысяч. И в результате километр дороги выйдет мне в три тысячи в железе. Прочее уже было подсчитано: шпалы, работа – это еще примерно сто тысяч, то есть дорога получится меньше четырех тысяч за километр. Узкоколейка, конечно – но, судя по изученным за последние дни материалам, даже узкоколейка меньше шести тысяч за версту ни у кого не выходила.

В недолгой борьбе между патриотизмом и здравым смыслом победил последний.

В пятницу солдатики Бобруйского батальона снова выдвинулись в поля – руководить пятью тысячами мужиков с лопатами. Официально это называлось "удаление неблагонадежных частей населения из города", да и фактически таковым и было. Вот только население "удалялось" вполне добровольно: хотя денег я платил и немного, снова по тридцать копеек, но во-первых, кормил от пуза, и во-вторых, кормил вместе с семьями: систему учета работников и обеспечения из семей провиантом предложил Водянинов, а для "отоваривания" народа в городе как раз очень пригодилось полученное Евдокией разрешение "на установку любого числа палаток".

Палаток действительно было нужно много: продукты получали "за работников" почти три тысячи баб. Хотя большинство приходили не каждый день, все же пришлось два десятка времянок поставить: за день работы кроме денег рабочему начислялось крупы три фунта (достаточно и семью голодом не морить, и запас сделать). Чтобы толкучку не создавать, я распорядился, а Кузьма реализовал расфасовку крупы в пакеты непосредственно на складах, что очень оказалось удобно. Да и, как оказалось, фасованная крупа самим фактом "заводской упаковки" резко "повысила доверие народа", и спустя неделю за продуктами бабы стали ходить не ежедневно, а раза два в неделю.

Дел было опять невпроворот, и опять все делалось при моем активном отсутствии, даже подготовку пути узкоколейки делал вызванный командиром Бобруйского батальона Разуваевым его приятель из саперной части, стоящей в Саратове. Я же все силы направлял на строительство завода в Харькове – а с вопросом, чем он будет занят, я определился окончательно после разговора с подполковником Карповым. Разговор же наш состоялся на следующий день после встречи в конторе, поскольку он изначально определен обеими сторонами как долгий и обстоятельный.

Карпов с подарком моим распорядился именно как представитель военной организации, определяющей направления технического совершенства армии – он передал его на испытания. А подарил я ему всего лишь велосипед: для удобства разъездов унтер-офицеров по моим полям было изготовлено пара десятков машин, очень похожих на знакомую мне с раннего детства советскую "Украину". И армии велосипед понравился. Впрочем, с велосипедов разговор только начался, а закончился он опять же тракторами.

– Валерий Георгиевич, – сказал я, выслушав все доводы подполковника о пользе тракторов для артиллеристов, – давайте напрямоту: я просто не хочу поставлять армии тракторы. Ни Т-40 не хочу, ни "Бычки" с переделанной, как вы предлагаете, коробкой передач. И не потому вовсе, что не хочу, чтобы наша армия была слабее, а потому что эти именно трактора ее сильнее не сделают. Я уже не говорю про относительно невысокую надежность техники, с нею, я думаю, армия постепенно справится – хотя это и влетит в немалую копеечку. Просто я знаю – поверите вы в это или нет – что именно нужно армии. И кое-какие образцы я вам покажу сегодня же, что же до велосипедов, то их я смогу армии поставлять – да и кому угодно поставлять – не раньше начала следующего года. Просто я их еще массово не делаю, те, что вы видели сделаны в опытном цехе исключительно для обкатки конструкции.

– Странно, наши специалисты сочли, что велосипед ваш изготовлен на хорошо подготовленном заводе, для многих деталей очевидно была изготовлена весьма дорогостоящая оснастка. Но я имел в виду нечто иное…

– В общем-то вы правы, для велосипедов специально изготовлены были ведомая шестерня, втулка педалей, ведомая шестерня цепной передачи и, собственно, рама – да и в ней использованы элементы серийно выпускаемой машины. Это маленький мотоцикл, именуемый у нас мопедом, изготавливаемый в основном для Франции. Он и в России продается довольно широко, странно, что ваши специалисты не обратило на него внимания. Но мопед армии не нужен, а нужно кое-что другое. Идемте, я покажу…

– Вот это – я продолжил разговор уже в "модельном" цехе – тяжелый мотоцикл, идущий у нас под маркой М-7. В коляске, обратите внимание, установлен пулемет Хочкисса – и, поверьте, это будет весьма грозной боевой машиной. Если коляску не пристегивать, то мотоцикл развивает скорость до семидесяти верст в час, а с коляской – до пятидесяти. Пулемет, конечно, дрянь – но лучше для этой цели пока нет.

– Мы считаем, что пулемет Максима лучше подходит для нужд армии.

– Коляска переводит максимум сто двадцать килограммов, то есть триста фунтов. А "Максим" сам весит пять пудов. Если найти пулеметчика весом в три пуда, то сюда можно и "Максим" поставить – только уже без патронов. Увы, но здесь иного варианта пока нет. Управление может сам мотоцикл купить в магазине, например здесь или в Саратове, а коляска… пять тысяч рублей – и забирайте эту, вместе с пулеметом, потому что пять тысяч я сам за пулемет платил. Сама коляска – сто рублей, ее в магазине не купить – она бронированная. Не сильно, но пулю из "Нагана" в упор держит. Только если вы пожелаете их массово закупать – опять, до следующего года я их много сделать не смогу. И последнее, – добавил я, когда мы уже выходили из цеха, – годный для нужд армии трактор я пока построить вообще не могу. Он даже еще не спроектирован. Я знаю, какой он должен быть, но показать его смогу лишь через год, может быть – следующей весной. Так что снова повторю – нет у меня сейчас ничего, что вы можете у меня закупать.

Подполковник, слушая мою речь, почему-то улыбался. И когда мы вернулись в кабинет, с той же улыбкой сказал:

– Александр Владимирович, мне говорили, что вы родом из Австралии и кое-чего в жизни в Империи неправильно воспринимаете. Но, признаться, степень вашего непонимания меня даже смутила. Артиллерийское управление не имеет в виду, что вы немедленно начнете поставки всей этой вашей, безусловно замечательной, техники. Те же испытания тракторов мы имели в виду провести в течение самое скорое года. Что же до поставки десяти тысяч велосипедов, то опять мы не думали, что вы их поставите на следующей неделе – как раз и рассчитывалось, что в следующем году – и не обязательно с января – вы только начнете из поставлять, а вся партия будет поставлена за несколько лет. А насчет мотоцикла с пулеметом, то мне кажется – лично мне – что вы придумали действительно вещь, которая может быть армии весьма полезна. Но, к сожалению, я не располагаю названной вами суммой – он горестно вздохнул – Безусловно, я доложу начальству об этой машине, но когда требуемая сумма будет выделена – я даже примерно сказать не могу. Знаете, если бы вы запросили за что-то тысяч, допустим, сто или больше – то вопрос так или иначе был бы решен быстро. А пять тысяч – сумма небольшая, и насчет нее можно и год решения прождать.

– Валерий Георгиевич, тогда у меня будет несколько иное предложение – мне неожиданно пришла в голову забавная мысль и я, пока не забыл, решил с подполковником ею поделиться. – Я хочу предложить вам, не как офицеру Арткомиссии, а как просто русскому офицеру, сделку. Нет, ничего бесчестного – поспешил я добавить, увидев, как он дернулся – просто договоренность двух частных лиц, равно недовольных бюрократами. Вы, как человек, оружие знающий и любящий, увидели у меня забавную игрушку – и я вам ее дам поиграть, бесплатно естественно. Наиграетесь – отдадите, ну а нет – так я себе еще сто штук таких наделаю. Ну а вы, видя, что сам я в оружии понимаю мало, порекомендуете мне парочку артиллерийских офицеров в отставке – ну мало ли, может кто по ранению к службе не годен или с начальством не ужился. Пусть они все мои поделки у меня же и испытывают, до ума доводят. Но это – еще не все.

Мысль моя стремительно зрела в голове, и я спешил ее выпихнуть до того, как голова от необозримости перспектив лопнет:

– У меня в Харькове есть подходящий заводик, который пока ничем не занят. Я там начну как раз велосипеды делать, а Артуправление, считая велосипеды товаром военного назначения, пусть выделит небольшой отряд – скажем, роту – для его охраны от вражеских шпионов. И там, в закрытом цехе вроде моего модельного, и мотоциклы начну производить, а потом – и специальные военные трактора.

– Интересное предложение, я думаю, что начальство на такое вполне согласится.

– А для серьезных испытаний техники я устрою где-нибудь в глухой степи специальный полигон. Не от армии, а свой, личный. Испытателями казаков найму… только я вас попрошу еще вот о чем. Подъесаул Головин меня в казаки принял – ну чтобы с его парнями нормально разговаривать в Уругвайской экспедиции. Но пока – пластуном, да еще почетным. А мне бы хоть какое, да командирское звание получить, хоть старшиной назначить. В отставке – получится вроде и формальность, а уважения со стороны казаков прибавится, и народ на полигон проще набирать будет, и порядку на нем прибавится… Но это уж – как получится – добавил я, видя, что улыбка на лице Карпова расплывается шире лица.

– Я доложу о ваших пожеланиях начальству. А вы действительно предлагаете мне сейчас забрать этот мотоцикл?

– Настаиваю, я сейчас распоряжусь, чтобы его упаковали и подготовили к отправке. И еще… Валерий Георгиевич, я понимаю, что военная служба непредсказуема. Но если будет возможность – вы телеграфируйте о своих – или еще чьих – визитах ко мне, хотя бы дня за три.

Подполковник убыл в Петербург, увозя мотоцикл и пулемет, ну а я занялся подготовкой Харьковского завода к выпуску велосипедов. И начал с того, что попросил у Емельянова отлить бронзовую доску с надписью "Харьковский велосипедный завод".

Глава 26

– И как это у него получается? – задумчиво пробормотал Герасим Данилович.

– Что? Машины изобретать? Так наверное в этой, как ее, Аделаиде, его научили как.

– Мне тоже было интересно, я знакомых попросил узнать – не учат там этому всему. У них курсы учебные – как в Эдинбургском университете, только профессора там лишь те, что в Британии никто в университеты не взял. Ты знаешь, как сам он Аделаиду назвал? Дырочкой в жопе мира! – и Герасим Данилович довольно рассмеялся.

– То есть как дырочкой? – не понял Нил Африканович.

– Вот и я давеча спросил. А он сказал – именно дырочкой. Вроде и светло, и воздух вокруг хороший – а все равно жопа.

– Верно, – тоже засмеялся Иванов. – Постой, но ведь в Эдинбурге электрических инженеров не готовят!

Немного помолчав, Герасим Данилович продолжил:

– Да я и не о том вовсе. Вот как у него получается не про машины придумывать? Я уже и так, и сяк поручение его рассматриваю: с любой стороны получается, что лучше и не придумать. А в деньгах, если посчитать, так только экономия и выходит. Вот ты скажи: почему никто другой не додумался сделать так, что рабочий вроде как и меньше других получает, а с завода его никто не сманит? Я тут тоже посчитал: квартиры, что он рабочим выделяет, стоят ему в двести маленькая, в триста пятьдесят большая. Примерно. Плату он берет от семи до десяти рублей, получается – за три года у него дом окупится. Рабочий, за вычетом платы за квартиру, получает рублей двадцать в месяц – не мастер, простой рабочий. На прокорм рабочему тоже выходит в месяц рубля три-четыре, потом копейки идут на выплату врачу, в школу для детишек… Вот и выходит, что всех расходов на рабочего у него на рубль в день – меньше, чем у многих. А и рабочий лучше живет, и ему выгода сплошная.

– Ну считает-то он хорошо – усмехнулся Иванов.

– И другие не хуже считают, но у других-то так не получается!

– Народ-то вокруг не слепой, посмотрят как у него устроено – и переймут! – убежденно произнес Нил Африканович. – выгода-то – она каждому видна.

– Вот мне и интересно, как это у него получается: ко мне приятель старый с месяц как заезжал, посмотрел, конечно, как тут у меня все устроено. У него в Москве фабрика небольшая, ботинки да сапоги выделывает. Ну мы с ним вместе и так считали, и так прикидывали – все в разорение фабрике выходит. А у него – что ни сделает, так в выгоду…

Инженеры замолчали, задумавшись. Затем, вздохнув – и видимо, так ни к какому внятному выводу не придя, Иванов отметил:

– Вот поэтому-то он и хозяин тут всему. А нам остается радоваться, что при нем работаем. Ты как рабочих-то делить собираешься?

Закрутившись в делах с новыми заводами я как-то потерял из виду старые – то есть не особо был в курсе что там делается. Так что лишь в понедельник девятого июля я выбрался на судостроительный, выбрался просто посмотреть как идет дела и что нужно срочно сделать чтобы дела все же шли. И попал я на завод очень вовремя: готовился спуск на воду очередного траулера.

Саша Антоневич придумал очень интересный стапель для этих небольших корабликов: после завершения строительства он целиком приподнимался на восьми гидравлических домкратах, рабочие вытаскивали подпирающие брусья – и после того, как домкраты отпускались, вся конструкция целиком скатывалась по рельсам в воду. Скатывалась довольно медленно – ее придерживали мощные лебедки, но спуск корабля – хотя и без вздымающихся волн – мне понравился.

Судя по всему, на стапеле корабли был полностью доделан – на нем сразу после спуска завели мотор и кораблик плавно пошел куда-то вдаль. Поскольку проблема с моторами еще не выветрилась из моей памяти, я поинтересовался у Бори Силина, ставшего начальником завода, какой двигатель у этого конкретно траулера.

– Все стандартных "восьмерки", калильные (этим словом я поименовал дизель, дабы не вызывать ненужных ассоциаций).

– Каких "восьмерки"?

– Стандартных, на двести сил. Павлищев их аккурат по штуке в день делает, так что и на траулеры хватает, и на "амазонки" уже поставили.

– На обе? – я, честно говоря, немножко обалдел от услышанного.

– Да, и на старых тоже. Кроме самой "Амазонки" – на ней пока так и стоят четыре "шестерки", но ей хватает, она же больше в дрейфе стоит.

– И что я пропустил на этот раз? Борь, ты извини, я на месяц из производства выпал… сколько у нас сейчас "амазонок" и траулеров? – и я посмотрел на "большие" стапеля, где по-прежнему стояли два еще некрашеных полусобранных корпуса "амазонок".

– Траулеров – если этот считать – пока шесть, "четверку" сейчас обратно тащат на буксире, на мель села и винт потеряла. А "амазонок" – сама плавбаза, "Мараньон, "Укаяли", "Мадейра"… послезавтра "Тапайос" в достройке закончится и на Каспий пойдет. Но мы быстро наверстаем – сейчас на сборку траулера всего неделя уходит, так что на неделе два и спускаем.

– Тапажос…

– Что – Тапажос?

– Река так называется, по-бразильски. Ладно, баржа пусть "Тапайосом" будет, на русский слух получше будет. Кто названия-то придумал?

– Да это Маша Векшина… ей кто-то сказал, что два судна без названия, она и прибежала с книжкой. А я сам-то и не прочитал, что написано – с некоторой грустью ответил Силин.

– Да в книжке небось так и написано, как назвали – ну кто у нас португальский-то язык знает? Ладно, не печалься – и так чудеса трудового героизма показываете.

– Это все Никодимов, он тут среди рабочих собрание провел, все рассказывал как народ в деревнях с голоду мрет и как нам нужно быстрее траулеры да рефрижераторы собирать – рабочие сами постановили, что до льда будут работать по двенадцать часов. Понятно, за дополнительную плату – но ты же мое решение отменять не будешь?

– И сколько ты платишь за это?

– По плану они работают на два часа больше, так что на двадцать процентов больше и получают.

– Переработку, два часа эти, оплачивай в полуторном размере. С первого для, пересчитай выплаты, если нужно. Рабочую инициативу поощрять нужно! И твою тоже – с сегодняшнего для переходишь на тарифную сетку "старых кадров". Кстати, что там за новый корпус у заводской пристани Антоневич строит? Я вроде такого в плане завода не припомню.

– Это не Антоневич, это Мефодий строит. Склад, говорит, холодильник будет. А у пристани – так это чтобы рыбу не размораживать. Ты к нему зайди, он сейчас с Ключниковым маршрутку-холодильник мастерит.

– Да, вот так отойдешь на минутку пописать – а тут уже новый склад построят или дюжину кораблей на воду спустят – рассмеялся я. – С кем я связался? Ну ладно, у меня секретари записали на сегодня ещё по железной дороге к Емельянову заехать, а тебе – еще раз спасибо.

– Только ты непременно у Мефодию загляни сначала, а то они с Ключниковым без тебя точно подерутся – сегодня как раз с утра и ругаться начали.

Женя Ключников фактически стал руководителем всего тракторного производства, и к делу относился очень серьезно. По крайней мере трактор в сборочном цехе находился чуть больше пяти часов – после чего своим ходом выкатывался на испытательную площадку. За это время из заготовок строилась рама, собирался кузов, устанавливались мотор и трансмиссия, вся электрика и все-все остальное, включая стеклоочистители (для Т-40, конечно). В новом сборочном корпусе, построенном весной, трактора передвигались уже не на своих колесах (которые теперь ставили вообще на последнем посту), а на настоящем конвейере – Женя очень творчески отнесся к моим рассказал о пользе оного.

Ну а в старом цехе, больше чем вдвое более коротком, сейчас собирались тракторные прицепы – и именно там я застал процесс "взаимодействия" Мефодия и Жени:

– Я еще раз говорю: не потянет трактор твой холодильник! Поэтому и на производство я телегу эту ставить не буду.

– Женя, мы уже проверяли – трактор прекрасно все тянет.

– Ты бы еще его по Унтер ден Линден пустил, там трактор и две таких телеги потянет. А по нашим дорогам – не потянет…

Увидев меня, Женя сменил агрессивный тон на назидательный:

– Вот и Александр Владимирович скажет. Александр Владимирович, ну разве потянет Т-40 по нашим дорогам десятитонный прицеп?

– Какой прицеп?

– Десятитонный! – в голосе Ключникова прозвучало торжество. Вот, посмотрите – он указал рукой на довольно-таки небольшой фургон, стоящий около ворот цеха. Четыре тонны железа и еще он собирается туда шесть тонн рыбы в ящиках запихнуть!

– А с грузом испытывали? – Мефодию было под сорок, и почему-то я никак не мог назвать его на "ты", хотя он неоднократно и просил.

– Нам рессоры Архангельский считал, поставили как на пассажирских вагонах, двойную подвеску. Илья Ильич сказал, что десять тонн только груза выдержит…

– А без рессор и рамы, только фургон – сколько весит?

– Три тонны, больше даже. Тут же медь да олово, холодильная машина тяжелая получается.

Я подумал, потом кое-что вспомнил "из прежней жизни".

– Так, господа, вы оба неправы. Женя, ты неправ потому, что на первой передаче трактор и двадцать пять тонн вытянет. А вы Мефодий, неправы потому, что даже десять тонн тянуть никому не нужно. Трактор-то вытянет, даже на нашей дороге. Вот только потом по этой дороге только трактор и проедет – прицеп ее разобьет. Причем – даже шоссе разобьет: давление на колеса получается слишком большое. Но, – продолжил я, – рефрижератор сухопутный нам все равно нужен. Поэтому мы вообще сделаем иначе. Вы, Мефодий, постарайтесь сделать холодильный шкаф небольшого размера, литров на пятьсот. Из четвертьлинейного листа, его еще у нас много – а стенки сделайте сантиметров десять толщиной, и в качестве теплоизоляции возьмите листы стекловаты – какую в воздушных фильтрах используют, переложенные картоном. Мне кажется, что для перевозки мороженой рыбы в таком шкафу хватит и семилинейной керосиновой горелки – по крайней мере она поможет рыбе не растаять в течение нескольких часов. А ты, Женя – после того как Мефодий шкаф готовый тебе покажет – сделай тележку, на которую таких шкафов поместится штук шесть. В этом случае прицеп получится максимум тонны в четыре – тоже для дорог не очень хорошо, и чтобы дороги не разбивать, колес мы поставим не четыре, а восемь, по два колеса с каждой стороны на ось.

Мефодий немного подумал, затем сказал:

– Зачем ждать? мы сейчас с Женей полчаса вместе подумаем, о размере договоримся – и можно начинать. Завтра уже "Мараньон" с рыбой приходит – как возить будем?

После "общения" с этой парочкой я зашел к Славе Павлищеву – уж очень мне было интересно узнать, как он моторы для судостроительного так ловко делать стал. Но оказалось, что все довольно просто:

– Александр Владимирович, я же насчет станков подумал: ведь мотор у вал получился хороший, работающий – и выделывать из станки не позволяют. И ведь проще станок исправить, чем сызнова мотор придумывать. А Бромлеевский сверлильный, из которого Евгений Иванович хонинговальные делает, мне хорошо знаком. И что станина у него слабая – я тоже знаю. Станок переделывать – это новая станина нужна, а там все переделывать придется. Так я сделал, как в мастерской института, когда тяжелые детали фрезеровать надо было. Поставил роликовый подпор, на винтовых ножках чтобы высоту регулировать, и теперь стол станка при сходе со станины сразу на ролики и опирается. Вот только сам стол пришлось с нижней части выровнять – так это на фрезерном станке Никифоров и сделал. Там ведь главное чтобы ровно было, а уж высоту подпора точно ножками-винтами и выставляем. Четыре станка доработали, и сейчас, при нужде, можно и по два мотора в день выделывать…

Хороший подход, мне понравился: вместо того чтобы изделие под станок проектировать, станки под изделие приспособить. На конструкцию Павлищева я поглядел, не так все просто там было: с помощью хитрого пантографа роликовый стол сам выставлялся в одной плоскости и справа, и слева от станка – так что гарантировалась соосность всех цилиндров блока (приме, судя по размерам, теперь можно и по шесть в блоке делать).

– Ну а если потребуется не два, а, скажем, десять в день делать?

– Можно и на таких станках, только их уж не четыре, а дюжины полторы нужно будет. Но в этом случае дешевле все же будет свой станок сделать. Я же сначала проект нового станка и сделал, а уж потом понял, что очень дорого он встанет.

– А новый твой станок сколько времени делать?

– Не знаю… месяца два-три точно пройдет. Да и действительно дорог он будет, я прикинул – и выходит, что если самим даже делать, то тысяч в тридцать встанет, если не больше. ..

– Слава, мне нужно будет к весне делать по десять таких моторов в сутки. Начинай изготовление своего станка.

По дороге к Емельянову я вспомнил о том, что уже завтра прибывает первый рефрижератор с рыбой с Каспия – и теперь народ в полях не будет потихоньку, но роптать, что "одной кашей кормят".

Рыба – это хорошо. А еще лучше куры и, если верить опыту европейцев – яйки. Птицеферма разрослась очень быстро: инкубатор – вещь очень продуктивная, да и куры – если их хорошо кормить – тоже стараются не отставать. Так что сейчас в клетках четыре тысячи несушек-леггорнов насыпали в корзинки птичниц почти четыре тысячи яиц каждый день. Голосистые и пестрые яиц давали раза в полтора-два меньше, но зато уже скоро они дадут очень заметную прибавку на мясном столе: пять тысяч голосистых петушков уже начали делиться с народом сотней килограмм мяса в день, а курочки потихоньку разбредались по ещё десятку ферм, которые строились в окрестностях прочих заводов.

"Колхозным" своим крестьянам в выстроенных деревушках я тоже отдал кур на вырост, по двадцать пять на семью – подходящего размера курятники Мешков ставил в каждом доме. Условия были простые: корм курам крестьяне получали бесплатно, за что обязались сдавать половину яиц и зимой половину кур сдать на мясо. С инкубатором-то куры очень быстро размножаются, мне из теперь было просто негде выращивать, а крестьянских домов – много. Причем учет поголовья и яиц велся донельзя просто: сколько корма получил – столько продукта и сдай. А завод Забелина-Коростылева в сутки кормовых дрожжей выдавал по пять тонн – этого на полста тысяч кур должно хватить, и сейчас таких заводов строилось еще сразу пять. Так что в перспективу светлого (и, главное, сытого) будущего я смотрел с уверенностью: тонн десять курятины в сутки осенью можно будет начинать стричь. А это – полноценное питание тысяч на пятьдесят человек. Не сказать, что много в масштабе Империи, но свой "передовой отряд рабочих и крестьян" я накормлю досыта.

А насчет "непередового отряда" землекопов надо было еще думать, причем быстро. Кроме пяти тысяч, которые строили насыпь будущей дороги, было еще пятнадцать, которые рыли многое другое. На дорогу в основном народ из города был вывезен, но в уезде было еще сто тысяч крестьян. А в соседнем – Камышинском – этих крестьян было уже триста тысяч. И все очень хотели жрать.

Благотворительность – это, безусловно, дело хорошее – вот только нету у меня на нее денег. Пять с лишним миллионов ухнули зимой в никуда – и что? Да, народ в губернии вроде как массово помирать не стал. Но не помер зимой – помрет летом, потому как урожая в этом году точно не будет. А, судя по тому, что и в европах виды на урожай неважные, хреново с погодой не в одном лишь Поволжье. И мне – хоть я из штанов выпрыгни – всю страну не накормить, зима это очень хорошо показала.

Так что пока есть какие-никакие запасы корма, нужно этот корм превращать не в благотворительность, а в капитал. То есть в нечто, способное народ прокормить и в следующем году: все же, помнится, на форумах говорили, что голод был несколько лет подряд?

Слава и почет Папаше Мюллеру! Не найдя в свое время общего языка с властями Вольска, он за какие-то смешные деньги купил для меня полсотни десятин на самой границе губернии, у крохотной деревеньки под названием "Черный затон" и поставил там второй цементный завод с вращающейся печью уже "собственного изготовления". Что само по себе неплохо. Вот только в полуверсте на запад от деревеньки (и в полутора от Волги) начинался овраг, верст через пятнадцать "впадающий" в речку Терешку. Правда, по нынешней погоде воды в Терешке вообще уже не было – а на речке этой, сто пятьдесят верст "текущей" в сторону Саратова, стояло два десятка деревень, в которых без воды расти ничего не желало. Меня же благородная идея спасти от голода (за свой счет) еще тысяч тридцать народу совершенно не грела, поэтому крестьянам еще весной были розданы семена капусты амагер (счетом, по сотне на дом)и условием вернуть десять процентов урожая. Еще и морковки отсыпали – а теперь насосы качали воду из Волги в овраг через стометровый перевал. Чтобы качать было удобнее сейчас две тысячи крестьян рыли через меловой холм канал глубиной метров в двенадцать, попутно обеспечивая завод мелом и глиной.

С Иловлей было хуже: ближайший к Волге водораздел в верховьях был верстах в десяти, а речка было куда как более заселенной, так что тут уже почти десять тысяч человек рыли три каскада каналов. И еще чуть больше трех тысяч человек рыли каналы в степи Царевского уезда. Конечно, глупо сеять там, где без полива в засуху даже ковыль не растет – но ведь засуха когда-нибудь, да закончится, так что рыли опять "впрок".

И вот эти пятнадцать тысяч человек (а с семьями – уже тысяч шестьдесят, а то и побольше) тоже должны были "выпасть" из списка "благотворительно кормимых" зимой. То есть по губернии, получалось, вместо миллиона голодающих… у меня будет тысяч восемьсот всего.

У Осипа Борисовича в связи со строительством железной дороги тоже возникла проблема. Рельсы-то я заказал, даже с подкладками – а вот болты для из скрепления и костыли – нет. Потому что завод Барро при прежнем хозяине как раз болтами в основном и промышлял в последние годы – и я разумно счел, что и сейчас справлюсь с задачей своими силами, тем более и станки остались, и рабочие, которые эти болты делали. Но вот оказалось, что рабочие эти нынче тоже не бездельничали, а, "повысив квалификацию", обеспечивали болтами и гайками производство тракторов и мотоциклов, а так же судостроителей. На тех самых станках, которые я опрометчиво счел свободными. И если с рабочими все было просто – найти безработных где-нибудь в Ростове, Харькове или даже в Москве было бы нетрудно, то вот со станками было хуже: свободных у меня не было. И вот в связи с этим Емельянов предложил частично перенести заказ на знакомый ему механический заводик в Тамбове. Правда нынешнего состояния заводика он не знал, но еще три года назад на нем работало человек сорок, и парк станков вроде бы мог обеспечить выполнение нужного нам заказа.

Правда были еще варианты, например – заказать требуемое в Сормово или Канавино. Но с этим были хоть и небольшие, но проблемы: заводы-то заказ бы выполнили, но месяца через три – большие заводы обрастали обширной бюрократией. Так что тамбовский вариант по крайней мере мог бы дать нужные (уже через месяц) изделия если и не полностью, но вовремя – а там и продукция с Канавино подтянется.

Адреса (почтового) заводика Осип Борисович, понятное дело, не знал, и я в очередной раз погрузился в душный вагон, благо поезд до Тамбова шел в основном ночью. А в десять утра на следующий день я грустно озирал заколоченные ворота завода.

– Барин, ты чего, к заводу за делом пришел, или просто так смотришь? – какой-то малец лет десяти с любопытством на меня уставился.

– Даже если и по делу – так что? Завод-то, гляжу, закрыт уже.

– Так дай пятак, я тебя к хозяину отведу. Ежели по делу пришел – так он завод-то и откроет.

– А за три копейки отведешь?

– Ладно, давай три. Пошли, тут недалеко, только сначала денежку давай.

Идти было действительно недалеко, хозяин завода, как выяснилось, вообще жил в соседнем доме. Малец, радостно смеясь, скрылся в переулке, а на мой стук дверь открыл пожилой мужчина в мятой рубахе и с недельной щетиной на не менее помятом лице. Такое впечатление, что как раз неделю он и бухал без перерыва – вот правда перегаром от него не пахло.

– Вы по какому поводу, господин хороший?

– Мне сказали, что тут живет хозяин вот этого завода.

– Я это, а вам что за дело ко мне? Вам сказали, что я завод продаю?

– Ну, в общем, … да.

– Ну тогда проходите, чего на жаре стоять – и, уже в более прохладных сенях, пожаловался: – Жарко очень, а я жару эту на дух не переношу. Чудно однако – в мастерской у печи жару как бы и не чую, а ежели просто на улице печет – так сил нет, сразу голова болит. Так вы в самом деле завод купить хотите? – в голосе его было какое-то недоверие.

– Мне нужен завод, который может изготавливать болты для рельсов. Ваш – может?

– Так чего ему не мочь-то? Вы погодите, сейчас холодного хлебну, да пойдемте посмотрим, покажу его вам. А вы где про то, что я завод продать хочу, прослышали? Я же вроде только вчера в газету объявление отнес.

– Знакомый сказал – не стал уточнять я.

– Вот, смотрите – сказал хозяин заводика, открывая небольшую дверку сбоку здания: завод представлял собой довольно просторный цех с выходящими на улицу (и заколоченными) воротами, но сбоку был еще один небольшой вход в огороженную контору. В цеху же стояло несколько станков, у задней стены громоздилась паровая машина.

– Машина у меня не новая, восемьдесят две силы, английская. Вполне исправная, хоть сейчас запускай. А тут вот – станки, токарно-винторезные, как раз болты делать можно – станков было три, все одинаковые – но видно было, что один по крайней мере изрядно изношен.

У стены стояли пять больших верстаков, а посередине вдоль цеха располагались деревянные лари.

– Тут можно заготовки хранить, или еще что, а вон там – хозяин указал на стоящий у стены железный шкаф – инструмент хранится. Опять же, уголь для машины завезти – и сразу работы начинать можно.

– И сколько вы просите за все это?

– Так еще не все, там, во дворе еще и кузня стоит. Вот, смотрите – сказал он, когда провел меня в кузницу через очень небольшой, но все равно выглядящий просторным, двор, – молот паровой, четыреста фунтов, горн опять же. А вот тут – угольный склад, в него до трех тысяч пудов влезает…

– Неплохо, так сколько же?

Мужчина задумался:

– Ежели за все сразу, то, пожалуй, тысяч сорок пять – не очень уверенно произнес он. Вы сами смотрите: сама мастерская, кузня опять же, машина паровая…

– Ладно, а как насчет рабочих? Их тут в Тамбове набрать-то можно?

– А почему нельзя? Все они, то есть кто раньше работал, тут же и живут. Работы-то нигде нынче нет, куда деваться-то? Мастер мой, Филимонов, так он вообще на этой же улице и живет, да и других только кликнуть…

– Последний вопрос: а кто у вас заводом управлял? Мена не интересует, кто принимал заказы и продукцию продавал, а кто управлял именно рабочими?

– Так я же и управлял. У меня отец, что завод этот выстроил, мастером был на чугунке, а потом вот свое дело завел, так меня и выучил. Вот только нынче никому железные вещи не надобны, второй год завод так и стоит без дела. Но все бумаги у меня в порядке – торопливо добавил он, долгов за заводом нет, и налог уплочен, я покажу.

Я ещё раз прошелся по заводу, покрутил ручки у станков. Следовавший за мной хозяин что-то порывался сказать, но, видимо поняв, что станок – вещь для меня вполне знакомая, сдержался.

– Ну что, … извините, вы так и не представились.

– Что?

– Ну звать-то вас как?

– Тимофеев я, Клим Иваныч.

– Ну что, Клим Иванович, мое предложение будет такое: я вам за завод готов заплатить двадцать тысяч рублей – не стоит он нынче большего. Но при условии, что вы ко мне же на завод поступите начальником, рабочих завтра же наберете и начнете производство. Народ вы знаете, так что с вами все получится быстро. А без этого мне завод ваш и не нужен.

– Так это, двадцать тысяч-то маловато будет… да и угля нет, железа. Как работы-то начинать?

– Оклад жалования вам предлагаю двести пятьдесят рублей, с планом справляться будете – то есть если завод будет делать все хорошо и вовремя – будет больше. Рабочим – как обычно, но это мы еще обговорим. Уголь – я отдельно денег на это выделю, металл через пару дней привезут. А пока и станки проверить надо будет, и машины. Устраивают вас мои предложения?

– Двадцать тысяч, говорите… ну что же, давайте так. И когда вы собираетесь бумаги готовить?

– Так сейчас же пойдем в управу да все и оформим. Деньги желаете наличными получить или в банк перевести?

– Так это… мне бы в цирюльню по дороге зайти, я же неделю из дому по жаре не выходил-то. А то в управу идти – несолидно, скажут что Тимофеев вовсе как босяк последний. Вы зайдите ко мне, кваску там попьете, а я как раз одежу хорошую надену – сразу же и пойдем.

В управе, куда мы явились в час дня, тоже царил дух уныния и лени, вездесущие мухи сидели на окнах и даже не жужжали. Но две розовых бумажки с красивыми циферками "два" и "пять" на час превратили этот затхлый прудик в кипящий водоворот : через три четверти часа все необходимые бумаги были подготовлены. Но все же видимо я был не совсем прав в своих оценках царской бюрократии: в юридическом отделе и секретариате безо всяких "ускорителей" документы были зарегистрированы вообще за пятнадцать минут. Так что в три пополудни, открыв в Тамбовском городском банке счет для Тимофеева, куда я перевел двадцать тысяч, и счет завода – на него легло уже тридцать, с делами в этом городе я закончил. Обсудив фронт предстоящих работ, я со спокойной совестью отбыл из Тамбова шестичасовым поездом. Но не в Царицын – путь мой лежал в Калугу: Гаврилов давно просил заехать, а тут, раз уж все равно из Царицына уехал – так чтоб два раза не ходить…

Гаврилов встретил меня, весь раздуваясь от гордости и лучась от счастья. Нет, он вовсе не моему светлому лику так радовался, просто уж больно вовремя (для него) я в Калугу заявился. Как раз в этот день завершалась сборка первого детища его нового завода: паровой турбины мощностью в мегаватт. Там же вертелся и Африканыч, ведь детище было "совместным" их творением: мегаваттный генератор переменного тока, изготовленный Ивановым уже на своем заводе в Камышине, был установлен на одном валу с турбиной. Если честно говорить, то я не понял как на одной оси можно именно собрать два столь разных агрегата, да еще на разных заводах – но специалистам виднее, они это как-то сделали.

Агрегат предназначался для Царицынской электростанции и в сборе весил пять с половиной тонн. По мне – так немного, но в том же цехе собирался еще один агрегат, немногим больше по размеру – и оба инженера с энтузиазмом рассказывали, что вон та машина, весом всего в двенадцать тонн, выдаст уже больше трех мегаватт. По мне и мегаватт – уже хорошо: после отъезда Герасима Даниловича в Калугу из новых мощностей на электростанции появилось всего два генератора по сто восемьдесят киловатт и электричества не хватало просто катастрофически, вплоть до того, что освещение в цехах снова перевели на калильные лампы, благо газа теперь было достаточно. Сварку же вообще вели исключительно "мобильными" генераторами по шестнадцать киловатт, питаемыми керосиновыми моторами – благо и то, и другое делалось своими силами.

– А когда будет готов новый генератор? – поинтересовался я у восторженных инженеров после того, как турбина медленно завертелась на малом ходу. Гаврилов, тщательно выслушивающий работу турбины через стетоскоп (эту нехитрую штуку я внедрил в своей больнице, послал и в Калугу – но видно, Герасим Данилович нашел ей лучшее применение), неопределенно махнул рукой, а Африканыч, подумав, ответил очень неопределенно:

– После того, как я генератор сделаю, месяца через два, может через три.

– Уточняю вопрос: когда электростанция в Царицыне получит следующий генератор, мне, пожалуйста, дату скажите.

Тут Гаврилов, с улыбкой на лице – видимо услышанным в недрах турбины он остался доволен – уточнил диспозицию:

– Если вы об этом, трехмегаваттном говорите – то, думаю, к новому году мы его и закончим. Но пока будем над ним работать, будем выпускать такие же, как этот, по мегаватту. Сейчас срок работы по графику составляет три месяца, в работе – две турбины. Следующая, стало быть, будет закончена через полтора месяца. А ускорить – добавил он, видя что я именно это и собираюсь спросить – нельзя. И больше турбин заложить нельзя. Места нету, а главное – рабочих нет. У меня лопатки большие только два человека делать и могут. С улицы не видно было, но там, позади, сейчас новых цех строится. Как раз к новому году его обустроим, и новые турбины там собирать будем – тогда, может, и таких будем выделывать по одной в месяц – но это если рабочих найдем. А так – сами знаете, рабочих-то полно, а вот кто работу так делать умеет – пойди поищи!

– Так самим готовить надо.

– А как? Я вам честно скажу: я большую лопатку сам ни в жизнь не сделаю. Тут станок чувствовать надо, опыт иметь, навык. Но я же не могу поставить к станкам новичка: деталь они испортят быстро, а навык получат разве что через пару лет.

– Поставьте новичков к мастерам своим, пусть они опытом делятся.

– Так не хотят! Зачем, говорят, других учить, нас-то никто не учил, сами до всего доходили. И я так их уговаривал, и сяк – но не хотят!

– И сколько эти мастера у вас получают?

– Вы не поверите – по сто двадцать рубликов я им плачу. И другим бы платил – так нет других-то!

– И что, они так без брака лопатки и делают?

– Не без того, конечно. Но в брак идет не больше трети, а другие, сколько ни старались, хорошо если одну из пары дюжин хорошую сделают.

– Когда же успевают-то?

– Так в ночную смену-то станки стоят, вот некоторые специально в ночную и просятся, чтобы попробовать: ведь если получится, то зарплата как бы не вдвое вырастет. Но не получается ни у кого…

– А давайте сделаем так, Герасим Данилович… есть у меня мысли, как сделать чтобы захотели мастера других учить. Очень захотели. Пойдемте в контору, что ли. Африканыч, тебе тоже полезно послушать будет…

Парсонс был талантливым инженером – разве что знаний у него не хватало. Меня же господь талантом не наградил – но вот знания, которых так не хватало Парсонсу, в меня буквально мимоходом впихивали еще на первом курсе. Поэтому у британца на турбинах было по тридцать-сорок рядов лопаток, простых, как грабли: они тупо крутили вал за счет плавного снижения давления пара между рядами. Ну а в турбине Гаврилова, которую тот создал после моих скорее менее, чем более подробных разъяснений, ступеней было всего одиннадцать. Но лопатки были хитрой формы, работали как своеобразные сопла Лаваля и использовали не только давление, но и температуру: пар, расширяясь и ускоряясь на каждой ступени, тратил и кинетическую, и потенциальную энергию. Поэтому КПД у моей уже турбины был как бы не вдвое больше парсоновской, а габариты – вчетверо меньше. Вот только чтобы изготовить лопатку такой турбины, рабочему нужно было иметь ну очень высокую квалификацию. Счастье, что Гаврилов хотя бы двух таких рабочих нашел. Но чтобы турбины эти делать массово, мне их нужны десятки. И где их взять?

– Давайте сделаем так: разделим рабочих, в зависимости от того, что они делать умеют, на разряды: первого разряда – кто станок сам включить только может, а шестого – кто любую деталь сделает, и сделает хорошо. Мастерам разрешить – еще раз, не обязать, а разрешить – брать учеников. Скажем, не больше двух за раз. Сдаст ученик на следующий разряд – мастеру месячная зарплата на рубль поднимается. Точнее за второй и третий разряд – на полтиник, там обучение несложным будет, за третий и четвертый – рубль. За пятый – два, даже три, а за шестой разряд – пятерку. Подготовил рабочего второго-третьего разряда – рубль этот целый год платиться будет, четвертого разряда – три года, пятого разряда – пять лет. А подготовил мастера, то есть шестого разряда – всю жизнь, причем даже если с работы уйдет по старости или еще по какой причине. Но если рабочего подготовил, а он в течение трех лет с работы сам ушел, или выгнали его за пьянку – вся добавка обратно из зарплаты вычитается. Так что я попрошу вас в ближайшее время сделать описание навыков, что рабочий какого разряда должен уметь делать, отдельно по разным специальностям, и рабочим это объявить. А чтобы рабочие сами учиться хотели – зарплату тоже в зависимости от разряда установить, чтобы высшего разряда рабочий за такую же работу хоть немного, но больше получал.

– Так это что, подготовит мастер десяток других – и может вообще не работая каждый месяц полсотни рублей в кассе получать? – поинтересовался Гаврилов.

– Пусть получает – у вас будет десять новых мастеров работать.

– Интересный подход…

– И еще, я не знаю, сколько времени на обучение уходит, какие работы сложные, а какие простые… Я расценки на обучение примерно назвал. А вы тоже подумайте, какие на самом деле определить. Причем так, чтобы мастер за пять лет смог себе – если он нормальную смену подготовит – получить прибавку к жалованию рублей семьдесят пять, а то и сто. Лучше сто – сто пятьдесят. Договорились?

– Полтораста рублей прибавки? За это рабочие точно все силы на обучение кинут. А работать вообще некому будет – усмехнулся Иванов.

– Ну так условие поставьте – все это только при выполнении нормы, в смысле – урока. Ну сами придумайте, как все обставить. Будем считать, что на ваших двух заводах проводится эксперимент по повышению квалификации рабочих. Получится – очень хорошо, не получится – будем еще что-нибудь придумывать…

По дороге обратно в Царицын поезд почему-то надолго остановился на станции города Козлов. Говорили, что на мосту через Воронеж сошел с рельсов товарный вагон и его пытаются оттуда стащить, но это получится не очень скоро. Проводник сказал, что часа два точно простоим, так что я отправился "оборзеть окрестности". В здании вокзала увидел знакомый мне по другим местам стеклянный "фонарь" пончиковой, обрадовался. Не тому, что Кузьма уже и Тамбовскую губернию охватил выгодным общепитом, а просто свежим пончикам. За пончиками стояла небольшая очередь во втором классе, что меня порадовало тоже (хотя, возможно, это всего лишь результат задержки нескольких поездов), да и в первом почти все столики были заняты. Но "демократия" Царицынского заведения проникла и сюда, так что я смело уселся за огороженный столик под двумя пальмами в кадках.

– Извините, господин хороший, этот столик не для посетителей – робким голосом, но изображая твердость, сообщила мне девочка-официантка. – Вот же, тут написано – на столике стояла табличка с надписью "для служащих Железной Дороги", причем именно с заглавными буквами.

– Девочка, я – Волков, Александр Владимирович, хозяин пончиковой. Мне тут тоже сидеть можно, так что принеси пару пончиков и попить чего-нибудь холодненького.

Девочка отошла, но через полминуты рядом возник городовой:

– Извините, господин…

Я вытащил визитку, показал городовому:

– Я – хозяин пончиковой. И всех остальных на всех прочих вокзалах России. Еще вопросы ко мне есть?

Когда испуганная официантка принесла мне пончики и запотевший стакан морса, я поинтересовался:

– Как тебя зовут-то, чудо?

– Вера… – обреченным голосом выдавила их себя девица.

– Вот тебе, Вера, за хорошую и правильную работу рубль, ты все правильно сделала. А откуда морс такой замечательный?

– Так это управляющий тутошний по осень яблоки да вишню скупает, сироп варит… ой!

К столикам первого класса подошли двое железнодорожников и, немного потоптавшись на месте, решительно направились в мою сторону.

– Добрый день, господа, я – Александр Волков, владелец этого заведения. Но вы присаживайтесь, я уже закончил. Верочка, обслужи господ, я дальше сам…

Другая девица, постарше, отправила меня в подсобку в зале третьего класса, где управляющий – довольно угрюмого вила мужик – мешал тесто в большой эмалированной кастрюле. При виде меня он сердито посоветовал пойти подальше… оценив одежду, уточнил – в первый или второй класс, вон там – но, после того как я представился, отставил кастрюлю в сторону:

– Чего изволите?

– Я вот морс попробовал…

– Так это, публика в жару-то холодненького просит, а не кофий с чаем. А ежели нету холодненького попить, так и пончики не берет, так что я уж для пользы дела морс-то предлагаю – начал оправдываться он. Понятно, небольшой побочный бизнес, ну да ладно.

– Я не про то, сироп-то сам варишь?

– Ну, сам…

– И много?

– Шесть ведер по осени сварил, и еще четверти с две.

– Хороший сироп. А если я попрошу ведер, скажем, сто сварить – сможешь?

– Да побойтесь Бога, в день-то разве что пару четвертей и получается. Да и обратно, сахару-то где напастись столько? Да и вишни, поди, столько не купить. Яблок-то, пожалуй, и найдется, а вишни – точно нет.

– Давай так договоримся, ты за неделю напиши, как сиропы варишь, сколько чего кладешь. Писать-то умеешь?

– Обучены мы…

– Вот и хорошо, это напишешь, потом подумай, сколько чего надо чтобы что ведер за неделю сварить: ну, тазов там, прочего, сколько народу надо. Тебя Кузьма нанимал?

– Да, Кузьма Егорыч…

– Вот он приедет, все посмотрит. А ты мне морсу сейчас с четверть сделай, отнеси в поезд вон тот, седьмой вагон, второе купе – я протянул ему рубль. – И учти – если что полезное придумает кто – лучше мне сразу о том и сообщать, я за полезные придумки больше заплачу, чем ты сам на морсе этом получишь.

Мужик четверть принес, причем засунутую в ведро с колотым льдом. И, когда поезд, наконец, выехал из городка, я, попивая холодный напиток, пытался вспомнить что-то очень важное, как-то связанное именно с Козловым. Но жара и покачивания вагона меня разморили, и вспомнить я не успел – заснул. А когда проснулся – мне стало совсем не до Козлова.

Глава 27

Генерал-лейтенант Арсеньев с некоторым удивлением посмотрел на закрывающуюся дверь. Причем удивлялся он больше себе, точнее, охватившим его чувствам.

Дмитрий Гаврилович, в отличие от многих других, с уважением относился к работе жандармерии – и жандармерия платила ему тем же. Видимо поэтому папка с нужными бумагами появилась на его столе еще утром. Но бумаги – это всего лишь сухой перечень различных событий, ни в малейшей степени не отражающий глубинной их сути – и теперь, после разговора с молодым человеком, генерал Арсеньев понял, насколько эти бездушные строчки на листах могут исказить реальный облик человека.

Папку он эту уже читал – давно, месяца два назад, когда получил немного странный указ Императора и попросил у местного начальника жандармерии немного информации об упомянутой в указе личности. И при чтении этих бумаг перед глазами вставал прожженный деляга, ловко пользующийся чужими затруднениями и скупающий за полцены имущество неудачников, обращая его в свою пользу. Добавления в папке, прочитанные сегодня утром, лишь углубили образ "героя" и окрасили его уж в совсем дьявольские тона: делец этот буквально отнял владения несчастной девушки-сироты в Ярославле, а затем и вовсе заставил крестьян отдать ему все имущество деревни бесплатно. Поэтому, когда секретарь доложил, что упомянутая личность ожидает аудиенции в приемной, Дмитрий Гаврилович приготовился принять нагловатого мужчину лет сорока-пятидесяти с фальшивым раболепием в глазах и выслушать от него просьбу о совсем небольшом, и только в качестве исключения, послаблении закона по отношению к просящему.

Но вместо этого в кабинете появился молодой человек, совсем еще юноша – который, с видимым интересом оглядев обстановку, тут же сообщил о том, что дарит губернии какие-то свои машины. А когда генерал-лейтенант поинтересовался, ради какой корысти преподносятся сии дары, он с удивительной наивностью сообщил, что для защиты общественного порядка. Причем слова его были настолько естественны, что Дмитрий Гаврилович чуть было не поверил в их искренность – и только некая смешинка в глазах юноши подсказала ему, что тут все обстоит гораздо интереснее. Юноша не каялся во взятке, и не был наивным простаком – он проверял, насколько его собеседник умен. Причем проверял так незаметно, что генерал-лейтенант, прошедший немало битв – как воинских, так и сугубо административных – вдруг почувствовал даже гордость за то, что этот "экзамен" у своего гостя он прошел.

Удивило губернатора и то, что молодой человек вообще ничего не просил. Он просто сообщил, что теперь в круг его интересов входит и подчиняющаяся Арсеньеву губерния, а посему губерния вправе просит у него изрядных размеров помощь. То есть – и с этим бывший генерал-губернатор Амурской области и нынешний губернатор Пермской губернии сталкивался впервые в жизни – уже ему отводили роль просителя! Но сделано это было настолько тактично и необидно…

Тогда, два месяца назад, генерал Арсеньев так и не понял причин, побудивших Императора издать тот указ. И лишь теперь, провожая глазами молодого человека, он решил, что замысел Императора ему открылся. Этот молодой человек, выросший вдали от Родины, настолько проникся тем, что он один отвечает за всю страну, что и мыслит, и действует исключительно так, что все остальные, с ним встречающиеся, невольно проникаются этими мыслями и действиями – а затем, столь же неосознанно принимая то, что молодой человек в этом имеет больший опыт, следуют ему и стараются помочь. Он и сам, после буквально пары минут разговора с ним, действительно захотел помочь чем может. И, дай Бог, помощь его хоть и невелика будет, но пойдет на пользу общему делу.

Общему? А, пожалуй, да – губернатор – тоже чин, действующий на пользу России, и именно это делает дело общим.

Кстати, он просил составить ведомость по голодающим селам и деревням. Ну это-то есть кому поручить… кстати, и самому не мешало бы с ней ознакомиться. Да и вообще, что там в губернии с провиантом творится – он же сказал, что в следующем году "будет еще хуже"?

Дверь за странным посетителем давно уже закрылась. Да он, наверное, уж и из управы давно ушел… Но вот кое-что он него в кабинете осталось: напор и уверенность в том, что все дела будут сделаны. Дмитрий Герасимович вызвал секретаря и стал диктовать ему несколько новых распоряжений. Как там этот молодой человек сказал? "Время не ждет"?

Неприятности никогда не приходят поодиночке. Первая неприятность была очень неприятной: Полю отказали в патенте на трактор. То есть германский (точнее, берлинский) патент Поль получил: немцы вообще на все что угодно патенты выдавали, а вот французы заупрямились. Тогда Поль тут же подал заявки на кучу разных отдельных частей трактора, но тут уж как повезет. В качестве некоторой моральной компенсации можно была рассматривать патент на новое изделие Ковровского завода – его Поль запатентовал и целиком, и по частям. Что очень радовало: поставка первых пяти ковровских мотороллеров с оригинальным названием "Kovrov" показала, что интерес к машине очень велик. Первенцы не продавались, использовались для демонстраций – и по результатам Поль набрал почти полтысячи предварительных заказов на довольно дорогой – больше тысячи франков – аппарат.

Ну а вторая неприятность оказалась вовсе не человеческой природы. "Внезапно" выяснилось, что на всем протяжении охваченных высокой агрокультурой речных долин – то есть в огородах вдоль Терешки и Иловли (не говоря уже про Волгу и Дон) капуста расти не захотела. От слова "вообще". То есть как растение она росла, но даже намека на кочаны не было: по виду росшее больше напоминало горчицу-переросток и даже в массовом порядке пустило стрелки. Ну вот, а говорили – двухлетняя культура… Никакой культуры, сплошной обман! Однако что-то надо было делать – и пришлось фактически обманутым крестьянам пообещать обмен капустных (все же капустных, я специально у Кудрявцева проконсультировался) семян на зерно из расчета пять пудов пшеницы за стакан капустных зернышек. Ну да, с погодой не повезло, но ведь эта же капуста прекрасно (то есть терпимо) росла и у Коврова, и у Калуги.

Вот еще где-то нужно хлебом разжиться – а у Царицынских хлеботорговцев его просто не было. В прошлый год еще практически под метлу в зарубеж продали… И вот тут у меня наступила все же небольшая, но везуха.

В верховьях Вятки, Ветлуги и многочисленных их притоков деревенек было много, хоть большинство и небольших. Хлеботорговцы там не промышляли: с целой деревеньки хорошо если пару сотен пудов зерна возьмешь, да еще туда пойди доберись: выше Шарьи, допустим, и в обычные-то годы большая лодка не везде пройдет, а уж в такую-то засуху водного пути почти совсем не было. Вот крестьяне тамошние хлеб-то и не продавали в основном, только когда приспичит – сами вниз по реке свозили на рынки и продавали. Я раньше слышал, что хлеб оттуда только в пищу хорош, а сеять его не годится: зерно, прежде чем в обмолот идти, годами, бывало, в снопах так и хранилось.

Оказалось, что мне не врали – хранилось, и – довольно много. Ну а куда не могли добраться "драккары" и их осадкой в один фут, добирались новые корыта, под названием "Ветлуга": жестяной тазик шесть на два метра и с осадкой в десять сантиметров легко перевозил по тонне зерна. А если река позволяла – то и по две. Пара же моторчиков от "Еруслана" с небольшими водометами давала возможность зерно доставить на элеваторы в приемлемые сроки. Конечно, "Ветлуги" зерно свозили лишь до более тяжелых собратьев, но и "Сухогрузы" особо не простаивали: две сотни "малюток" шустро освобождали затерянные деревушки от "избытков" зерна. Причем большей частью "торговля" была в виде натурального обмена – косы, топоры, лопаты пользовались хорошим спросом (поскольку обменный курс был крестьянину довольно выгоден), да и обувка (очень недорогие кеды) не залеживались. При "цене" пуд зерна за две пары кед обувку обычно прижимистые крестьяне покупали даже детям.

Но выявился и еще один очень интересный источник продуктов, о котором я поначалу не подумал. На "Ветлуги" я опять посадил офеней, благо контактов с ними было налажено много. Мужики эти отличались не только феноменальной честностью, но и здравым смыслом. Так что когда в августе небольшая их группа пришла ко мне с интересным предложением, я и думать не стал.

Этих малодоступных деревенек на реках было много, сотни – ведь офени тихой сапой добирались по Унже и Костроме аж в Вологодскую губернию. Пару тысяч тонн зерна они мне собрали, что само по себе неплохо. Но они начали закупать и продукт, которого в деревнях могли заготовить десятки тысяч тонн – соленых грибов. Могли – но не заготавливали, потому что избытка соли в деревнях не было. Ну что, сделаю немножко поменьше соды – она и так на складах пока оседает, зато хоть как-то компенсирую неурожай капусты.

Зато семян у меня будет в этом году очень много! И что с ними делать? Капустка – растение явно не степное. Ладно, под Калугой у меня есть полторы тысячи десятин, еще сколько-то у Коврова, опять же под Оршей какое-никакое имение… но этого явно маловато будет. А землицу желательно закупить там, где есть вода, потому как у Калуги избытка воды точно нет. Я вообще сколько капустных полей видел – то все где-то в поймах рек. Рек в России много…

Кузьке бы агитатором работать на выборах: с его способностью уговаривать людей он и дауна протолкнул бы в спикеры парламента. Но не тут выборов – и не надо, Кузьма Егорович, получив довольно невнятное указание цели, уговорил целую деревню "продаться" мне в "колхозники". Вместе с землей, естественно.

А получилось все довольно неожиданно – хотя что-то подобное я давно планировал. Капитаны "Сухогрузов" таскали мне все доступные газеты со всего Поволжья – мало ли где еще заводик продать захотят. Но кроме газет собирали они и изустную информацию: постоянно общаясь с купцами, они были в курсе окрестных новостей, в том числе в газеты не попадающих. И вот кто-то из них притащил известие, что некий мелкий помещик из Епифани собирается продавать очень неплохое имение, потому как уж больно много задолжал. Информация была уточнена на месте, и вскоре за довольно умеренную сумму (порядка тридцати рублей за десятину) мне досталось полторы тысячи десятин в самом верховье Дона. В таком верховье, что при известной сноровке Дон можно было просто перепрыгнуть: шириной великая река была метра четыре.

Имение представляло собой местами заболоченную луговину, тянущуюся вдоль реки верст на пять. Что меня удивило, никаких признаков хозяйственной деятельности на участке обнаружить не удалось. Правда, крестьяне лежащего через реку села Люторич кое-где луговину выкосили, но без особого фанатизма: на луговине больше осоки росло, чем приличных трав, да и по погоде все приличное давно уже напрочь выгорело. Несколько рощиц так же подверглись разграблению на дрова, но опять-таки народ деревья в основном не рубил, а таскал сухостой – так что мне досталась почти что "первозданная природа".

Всем хорош был участочек, вот только в паре верст от Люторича, с севера имение "подрезалось" землями деревеньки со старинным названием Бело Озеро, и местные жители предъявляли некоторые претензии на четыреста с лишним десятин луговины: они утверждали, что земля эта сдана им прежними хозяевами в многолетнюю аренду под выпасы. По бумагам – был такой договор, с четверть века назад хозяева участок действительно сдали, но – только на десять лет. Ну я и попросил Кузьму довести эту информацию до селян – мне капусту на следующий год тут сажать.

Кузьма пообщался с местным населением, вник в их проблемы – после чего пришел ко мне с "предложением, подкупающим новизной":

– Александр Владимирыч, тут ведь вот какое дело… Деревенька-то землицей и сама небогата, да и землица тут неважная. Так что выпас этот им жить-то и дает, нет тут иных угодий для скотины. Забрать выпас – так вся деревня по миру пойдет, а скорее и вовсе вымрет. Но и не забрать – тогда где нам все сажать да сеять? Так что я вот что думаю: а давай ты всю деревню в колхоз себе возьмешь? Мужики-то работящие, они тебе в тот год все и посодют, и посеют. Обратно наших мужиков сюда везти не нужно будет. А народ тут справный, у них жизнь устроена, почитай, как в колхозе, разве что победнее, конечно. Обратно, кулаков в деревне вовсе нет, так что никто супротив и не будет. Тут бы тракторов пару, ну штук пять – сразу и тебе выгода будет, и людям полегчает. Мужики-то не против, твоего решения ждут…

Поскольку все мероприятия по покупке имения проводились даже не мной, а специально нанятым адвокатом-поверенным, местоположение новой собственности я представлял лишь примерно. Но, выслушивая Кузькину идею, я все же на карту взглянул и понял, что в тех местах я уже бывал.

За два года до "переноса" мы с Василичем за каким-то нужным для института добром ездили в Новомосковск. Приехали в пятницу рано утром, имея в виду до обеда вернуться и честно свалить на дачу пораньше. Но, как водится, нужное было еще не готово, и заводское начальство предложило нам "передохнуть" до понедельника на заводской базе отдыха – видать, чем-то им институтский заказ важен был. Агитировали изо всех сил, хвалили рыбалку в старых карьерах… Когда Василич сообщил, что приедем снова в понедельник, а стоимость бензина пусть институт из контракта вычтет, нужное нам добро тут же нашлось – но насчет карьеров я запомнил. И – теперь поехал в далекую деревню.

Деревенька по моим меркам была небольшой – дворов сорок с небольшим, но по местным – вполне себе немаленькая. И была она не то, чтобы "победнее" – а абсолютно нищей. Земли при деревне – чуть больше пятисот десятин, всей земли, пахотной – десятин двести. Вроде как и не мало по нынешним меркам, вот только выпахали землю эту еще, небось, при Петре Первом, так что большая часть угодий представляла собой чахлые луговины. Высохшие, как и поля: единственным источником воды в окрестностях был протекавший в двух верстах Дон (он все же из озера какого-то вытекал, не пересох), но ведь оттуда – не натаскаешься! Даже с питьевой водой было напряженно – неглубокие колодцы тоже пересохли.

Но был в этой деревне какой-то порядок и спокойствие, все тут жили одной дружной, почти семейной общиной. Все друг другу помогали, никто на соседях не наживался. Бедно жили – но одинаково бедно. И вместе боролись с трудностями – как могли, конечно. Сейчас, когда совсем хреново было, все запасы зерна лежали в двух общинных амбарах, да и невеликие запасы сена никто по домашним сеновалам не прятал: его, сено, хранили по сортам, а не по хозяевам. И до моего приезда, как я понял, так же совместно планировали, кто в нынешнюю зиму на погост отправится, а кто будет жить дальше, поскольку на всех еды не хватит.

Но планировали, работы не прерывая: тощие лошадки упорно таскали с реки бочки с водой, обеспечивая хоть и недостаточный, но полив нескольких огородиков.

– А чего же колодцы-то поглубже не сделали? – спросил я, узнав, что колодцы и безо всякой засухи почти каждый год пересыхают.

– Так глубже-то вода негодная, вонючая да бурая. В ту большую засуху отрыли глубокий колодец, на десять саженей – так людишки с той воды и померли. Вот колодезь тот и зарыли обратно, чтобы кто случаем не выпил.

Так, похоже предчувствия меня не обманули. Ну, с этой деревенькой понятно, продуктов немного завезем, курятников понаставим – за зиму деревенька отъестся. А имение-то я очень удачно прикупил. Договор с деревней в деньгах обошелся мне совсем в ничто: вся земля тут была давно у Земельного банка выкуплена, и за присоединение деревенской территории к имению я только пошлину заплатил в двадцать рублей. Ну а то, что придется всякого имущества сюда направить – так я это "имущество" сам и делаю.

Двадцать четвертого августа в Царицын приехал Леонтьев. Станислав Викентьевич привез ещё пятьдесят тонн "Царицынской" пшеницы – она в Уругвае даже тамошней зимой неплохо растет, еще полсотни нутрий и молодую жену. Не совсем молодую, красавице-креолке было под тридцать, но самому-то ему уже за полста давно перевалило.

Однако – это его личное дело, главное – "общественное" не пострадало. Леонтьев организовал на моем ранчо весьма неплохую семенную станцию, и, вдобавок, сильно поспособствовал прокормлению русского народа: с десятком тракторов он вспахал больше пяти тысяч гектаров полей и собрал с них четыре тысячи тонн фасоли. Я, несмотря на трудности с ее готовкой, предпочел закупать именно ее: в книжке прочитал, что фасоль в три раза питательнее мяса. И, судя по реакции кормимых фасолью рабочих, в книжке не очень и наврали. Но фасоль – все же не "русская" культура – климат для нее не лучший. А вот насчет пшеницы – иной разговор.

Тем более что пшеницей Леонтьев даже не сказать что был очень доволен. Излагая мне свои впечатления, он только что по столу не прыгал от радости:

– Александр Владимирович, это же такой сорт, такой сорт! Очень положительно реагирует на поливы, у меня вот тут все графики составлены. А уж как отзывчива на удобрения! Я на небольшой участке использовал чилийскую селитру, в весьма умеренных дозах – и собрал урожай вы просто не поверите какой: двести восемьдесят пудов с десятины!

– Впечатляет. А какие почвы были? у нас-то что-либо похожее есть? Я-то на опытной делянке в свое время собрал, в пересчете на гектар, шестьдесят центнеров, то есть… сейчас прикину… почти четыреста пудов с десятины. Но – с опытного участка, где за каждым зернышком отдельно ухаживали.

– Да что вы, никто у нас так не ухаживал. А анализ почв я конечно же провел. Если взять нашу почву, ту же степь заволжскую, то по сравнению с уругвайской наблюдается некоторая недостача калия и фосфора, но именно небольшая. Вот азотных соединений – нехватка довольно сильная, но в первый год целина обещает очень приличные урожаи. Что же до земель в средней полосе, или тут, на правобережье, то почвы да, бедны чрезвычайно. Несколько лет выращивания клевера помогут восстановить потребное количество азотистых веществ, но фосфора все равно будет большая недостача. Германцы для фосфора активно вносят шлаки с металлических заводов, может и нам перенять этот метод? Мне сказали, что у вас теперь имеется большой металлический завод…

– Завод-то есть, но фосфора в шлаках нету – рудой у нас служит огарок от сернокислого производства. Но это – решаемо. Правда вот нескольких лет клевером все засевать у нас нет. Я где-то читал, что есть какой-то однолетний клевер, горный, что ли – так он и сена очень богатый урожай дает, и почву улучшает. Вдобавок, неплохо растет и в засушливых местах. Вы не посмотрите при случае, где можно семена его купить?

– Посмотрю, обязательно. Но однолетний – не знаю, не знаю. Чтобы достаточно азотистых веществ скопилось, клевер нужно выращивать все же лет пять…

– Станислав Викентьевич, у вас какие планы? Снова уезжаете в Уругвай или здесь остаетесь?

– Ну, еще одну зиму там побуду, я же приехал чтобы несколько знакомых туда на работу пригласить – вы очень хорошо придумали семена растить и зимой и летом, селекционерам от этого огромная выгода по времени. И станцию в Уругвае забрасывать никак невозможно – но мне уже эта работа не по годам. Вот опыт молодым передам – и по весне окончательно домой вернусь. А супруга моя нынче поедет в Ленкорань, на тамошнюю станцию. Она, знаете ли, дома-то у себя большую ферму по выращиванию нутрий завела, в Ленкорани им климат подходящий будет. Я вас попрошу – вы уж окажите ей в том содействие, а пользы от болотного бобра изрядно нам будет.

– Конечно, конечно… вы сейчас в Москву собираетесь?

– В Москву на пару дней, а потом – в Петербург. Я, знаете ли, списался с Университетом, мне сообщили что есть несколько весьма талантливых студентов – вот и попробую их уговорить со мной поехать.

– Это очень хорошо, тем более – Университет. Вас не затруднит профессору Фаворскому письмо мое передать?

После разговора с Леонтьевым я немедленно направился в лабораторию к Камилле:

– Эй, женщина-химик! Мне нужна срочная химическая консультация. Как разделить хлористый натрий от хлористого калия? Вот у меня есть тысячи тонн смеси, а нужно в одну кучку сложить почти чистый калий, а в другую – вполне съедобную поваренную соль. Уточняю: ты этим заниматься не будешь, а заниматься будут простые мужики без химического образования. Возможно, и без церковно-приходского тоже.

– А деньги у тебя есть?

– Камилла, солнышко, сколько тебе на этот раз надо? Я куплю тебе все что ты захочешь – но только после ответа на мой вопрос и, возможно, не сразу.

– Мне денег не нужно, просто потребуется много дров или угля. Потому что надо все это растворить в кипятке, а затем остудить – и хлористый калий выпадет в осадок. Потом в этой же воде снова растворять твою смесь – и то, что не растворится – это будет поваренная соль. Я тебе потом напишу на бумажке, сколько надо воды и смеси, но примерно и так понятно: воду надо много раз кипятить и охлаждать, а если ты говоришь, что у тебя смеси тысячи тонн, то дров потребуется очень много. А тебе зачем?

– Мне – нужно. Я тебе сегодня оставлю самый вкусный пирожок, спасибо!

Не знаю, когда у меня начнется спокойная и размеренная жизнь весьма небедного дворянина? Пирожок я Камилле оставил, потому что не успел его съесть: поезд снова уносил меня вдаль. Для начала – в Москву: знал я там одно местечко. А со мной – впервые – ехала Мышка: предстояли немаленькие расходы, а кроме нее вряд ли кто-нибудь смог бы удержать меня от разорения. Потому что земля в Подмосковье стоит несколько дороже, чем в Поволжье.

Впрочем, восемьдесят верст от Москвы – это все же достаточно далеко для того, чтобы цены не взлетали до небес. Восемьсот восемьдесят десятин земли напротив села Воскресенское обошлись мне всего-навсего в сто тысяч – правда при том, что вообще-то земля в этом районе шла хорошо если по шестьдесят-семьдесят рублей за десятину. По счастью, подходящий участок целиком принадлежал не очень богатому дворянину из Коломны, весьма обрадовавшемуся случаю заметно поправить свое финансовое состояние – ну а я, откровенно говоря, был готов к тому, что придется землю скупать мелкими кусочками. Оформление всех бумаг я взвалил на Мышку, а сам отправился уже совсем далеко – в Пермь.

На этот раз моим попутчиком стал некто Киселев Афанасий Петрович, бывший приват-доцентом Императорского Технического училища. О нем я несколько раз слышал от своих инженеров, это училище закончивших: его характеризовали как преподавателя въедливого, но дело знающего. Я же обратился к нему, поскольку в разговорах промелькнуло упоминание о том, что когда-то кому-то он проектировал шахты где-то в Тульской губернии.

Афанасий Петрович на мое предложение заняться практической деятельностью ответил категорическим отказом – и упорствовал в своем мнении ровно до момента, когда я озвучил размер заработной платы. Жалование приват-доцента составляла всего сто пять рубликов в месяц, и это считалось очень неплохими деньгами – даже при том, что почти три месяца летом жалование не платилось. Поэтому за тысячу в месяц русский приват-доцент был готов оправиться хоть в пустыню Гоби (причем – пешком).

Вот меня всегда удивляло одно: сначала Волга впадает во вдвое большую ее Оку, а немного погодя – вообще сбоку в полтора раза превосходящую ее Каму. Но в Каспийское море впадает все же Волга.

Кама – не Волга. Даже в такое суровое лето воды в реке было достаточно, и через три дня после нашего туда приезда в Пермь прибыла новинка Царицынского судостроения – пятисоттонная самоходка "амазонской" серии "Маронья". В отличие от каспийских рефрижераторов на ней не было шестиметровой высоты борта, а капитанская рубка вообще стояла на двух "подпорках", установленных вдоль бортов. Конструкция на первый взгляд совершенно дурацкая, но брат-близнец этой баржи, "Токантин", сейчас готовился работать железнодорожным паромом на линии Свияжск-Казань. Да и просто разгружать такую баржу на необорудованном берегу было очень удобно – а нам предстояло делать именно это.

Чтобы не усложнять ситуацию, сначала я направился с визитом к Пермскому губернатору. Дмитрий Гаврилович Арсеньев, насколько я разузнал, человеком был суровым, но справедливым. Заботился о развитии подведомственных ему территорий – ранее, в бытность военным губернатором Амурским, очень много чего там полезного сделал. Ну а в Перми он особо заботился о поддержании правопорядка, в частности – учредил специальную фабрично-заводскую полицию.

Поскольку сам он, по слухам, носился по губернии как электровеник, лично проверяя как идут дела, то в качестве небольшого подарка я привез автомобиль – близнец УАЗика. А в довесок к нему – десять мотоциклов с коляской, для нужд полиции. Встретиться с губернатором оказалось довольно просто: я пояснил секретарю, пытавшемуся меня направить в канцелярию для записи на прием, что и к царю без записи в гости прихожу. Секретарь как-то недоверчиво хмыкнул, но губернатору о моем приходе доложил – и Дмитрий Гаврилович буквально через пять минут меня пригласил в кабинет, где я озвучил список доставленных даров.

– Вам не кажется, молодой человек, что ваши так называемые подарки как-то корыстно выглядят? – не очень приветливо прокомментировал сказанное мною Арсеньев.

– Да я вам больше скажу, Дмитрий Гаврилович, я их исключительно из личных корыстных интересов и привез сюда. Ведь я собираюсь купить кое-какую собственность, строиться буду – и мне было бы очень неприятно, если разбойничающие элементы что-то украдут или поломают – а я с таким уже сталкивался. Поэтому везде, где я веду деятельность, я стараюсь максимально помочь силам правопорядка охранять мою собственность. Но не путем выставления, скажем, особой полицейской охраны у моих домов – это, во-первых, бесполезно, а во-вторых, малоэффективно: мне дешевле мужиков с дрекольем нанять. Но если полиция создаст атмосферу всеобщей безопасности, пресекая антиобщественную деятельность на корню, то такой подход даст мне больше гарантий в том, что мои интересы не пострадают. Нельзя быть единственным сытым в толпе голодных, нельзя получить персональную безопасность когда все вокруг пропитано криминалом. Я же просто облегчаю полиции ее работу – а полиция, свою работу выполняя лучше, помогает мне.

– Интересно вы рассуждаете: вроде как бы во взятке каетесь, а разобраться – так все на пользу делу действуете. Но с другой стороны, ладно – мотоциклы ваши полиции действительно весьма полезны будут. А мне автомобиль дарите – тоже, скажете, для государственной пользы? – Арсеньев уже явно веселился.

– Нет, опять исключительно для моей. Вы, насколько я знаю, много делаете для поддержания порядка среди рабочих. Но это очень не нравится разным, извините за неприличное слово, революционерам. Зимой вон министра застрелили, за наведение порядка в университетах. И ведь люди вроде воспитанные – а вот тебе! Я же в губернии собираюсь закрепиться надолго, планов у меня много. И надеюсь, что мы и далее найдем общие интересы для дальнейшего сотрудничества. Однако мне было бы очень неприятно каждый раз, приезжая в губернию, знакомиться с новым губернатором… а автомобиль – он же не только быстрее кареты ездит. Его и пулей не пробить – по крайней мере ни один пистолет его даже в упор продырявить не может. Думаю, он и бомбу выдержит – из тех, что революционеры эти сделать могут.

Арсеньев хмыкнул, но от комментариев воздержался:

– Ну а что вы намереваетесь купить? И что строить думаете? Вы сказали, что планов у вас много…

– Для начала – займусь соляным делом. Хочу в Соликамске или недалеко от него купить участок, и начать добычу всерьез. И на этой соли начать химическое производство.

– Соду выделывать собираетесь? Так Любимов и Сольве вас задавят, у них-то вон какой завод уже выстроен!

– Любимов и Сольве пока что милостью моей не разорились. У меня завод втрое больше их соды делает, да я сейчас еще два строю. Только соду не продаю – вы и сами не захотите, чтобы в губернии появилось ещё тысяча безработных, когда в стране голод.

– Недород, молодой человек, – неожиданно жёстко возразил губернатор.

– Пусть недород, сути это не меняет. Прошлой зимой я в губернии только Саратовской недородающих миллион кормил – и в губернии народ с недорода не вымирал. В других местах, где заводы мои или земли – еще двести тысяч кормил. А где не кормил – народу-то поубавилось. Так что незачем мне вешать себе на шею и тех рабочих, что Любимов с Сольве сейчас кормят. Думаю, что по Пермской губернии мне и без них кормимых хватит.

– Вы кормили миллион человек? Я знаю, что князя Мещерского государь особо отметил, но…

– За то, что мне не мешал. А в этом году – и вас отметит. Да и в следующем: следующий год как бы не хуже нынешнего будет.

– Вы так думаете?

– К сожалению, я знаю. Так же знаю, что за дело, за губернию вы болеете, но возможности у вас все же ограничены.

– А у вас – неограничены? – недоверчиво хмыкнул генерал.

– Тоже ограничены, но, пожалуй, их у меня побольше будет. Возможностей. Так что еще раз повторю, уже совершенно серьезно: у нас есть очень много общих интересов, и мы обречены на сотрудничество. Сейчас я буквально на минутку к вам зашел, почтение засвидетельствовать и подарки отдать. Но, думаю, довольно скоро нам нужно будет встретиться уже для обсуждения серьезных вопросов.

Арсеньев задумался, но буквально через полминуты задал вполне конкретный вопрос:

– А в Соликамске вы что приобрести сейчас желаете?

– Участок десятин хотя бы в сто-двести, а лучше – в пятьсот, и желательно с выходом к реке.

– Рядом с городом, между Соликамском и деревней Нижние Борова лежит казенная земля – он подошел к большой карте губернии, висящей на стене – вот тут. От реки и вот до сюда…

– Если можно было бы версты на четыре-пять вглубь…

– Так это выйдет тысячи две десятин.

– Мне чем больше, тем лучше – с земли же еще и рабочих кормить. Продадите две тысячи?

– Да, вам палец в рот не клади. Хорошо, я распоряжусь, завтра все документы на купчую подготовят. Земли тут второй категории, по восемь рублей, если я правильно помню. Я бы отдарил, но сие есть собственность не губернская, а казенная…

– Дмитрий Гаврилович, давайте не будем создавать неловкости в наших отношениях. Дело есть дело, и не стоит его портить из-за копеек. Я вполне платежеспособен, да и не даурский какой-нибудь хан, чтобы мои подарки мне же и отдаривали.

– Ну что же, желаю успеха, Александр Владимирович!

– Спасибо! Был очень рад встрече с вами. Я, вероятно, снова приеду в Пермь через месяца полтора-два. И если вы сможете тогда что-то сообщить о голодающих деревнях, мне это сильно поможет… если это будет максимально полная информация. Я, конечно, и сам могу информацию собрать, но на самодеятельность такую потрачу слишком много ценного времени, а у вас же наверняка есть чиновники, которые только этим и занимаются.

– Хорошо, я постараюсь сделать ее… полной. Буду ждать новой встречи!

Через три дня "Маронья" доставила нас в Соликамск. Город меня удивил: при населении в четыре тысячи (меньше, чем в Ерзовке) он был очень даже городом. В нем был даже ботанический сад! Гостиницы тоже были вполне пристойными, но – главное – был телеграф. Его вообще-то всего года два как провели, но теперь связь с миром обеспечивалась нормально. И мы этой связью тут же и воспользовались: "Токантин" в испытательный рейс отправился именно в Соликамск. Навигация заканчивалась, а для строительства шахты (нормальной в моем понимании) был нужно очень много бетона: строить шахту с деревянным срубом в стволе в полуверсте от Камы в намывном грунте я счел мазохизмом.

Вот правда местный народ отнесся к нашему появлению настороженно. Настолько настороженно, что на разгрузку "Мароньи" людей нанять не получилось, пришлось своими силами разгружать. Хорошо еще, что два десятка строителей приплыли с нами: были у меня веские основания считать, что специалистов-бетонщиков в Соликамске найти не удастся. Так что пока Киселеву придется обходиться "своими силами", а на "Токантине" еще тридцать мужиков приедут – справится.

Еще через два дня "Маронья" доставила меня (и воспользовавшегося попутным транспортом полицейским – околоточным надзирателем из Пермского губернского управления, который доставил в Соликамск какие-то ценные указания от начальства) обратно в Пермь, откуда я уже поездом отправился домой.

И успел вернуться к замечательному событию: наконец заработал гидролизный завод на левом берегу Волги напротив моего "родового поместья". Завод этот строился еще с прошлой осени, и именно для доставки сырья к нему была выстроена первая железная дорога – но тогда была запущена только небольшая опытная установка, перерабатывающая тонн пять соломы в сутки. Тоже неплохо, но пятнадцатого сентября был запущен промышленный комплекс по переработке уже пятидесяти тонн ценного сырья. Причем – гораздо более "промышленный", чем я планировал вначале.

Если бы меня спросили, каким одним словом охарактеризовать Юру Луховицкого, то я бы ни минуты не задумываясь, ответил бы просто: "жадный". Юра был просто патологически жадный: ему каждая напрасно потраченная калория, каждый крошечный кусочек неиспользованного сырья доставляли просто физиологические мучения. Именно поэтому в спроектированном им содовом заводе был введен тройной цикл рекуперации аммиака, а сода получалась чуть ли не вдвое дешевле, чем на знаменитом заводе Любимова в Березняках. Поэтому, когда Березин пожаловался на острый недостаток воды в Крыму, Юра спроектировал опреснитель, потребляющий в час один пуд угля и выдающий две тонны пресной воды. И мало что спроектировал – он его на заводе Барро и построил всего лишь за месяц!

Ну а теперь он, по своей жадности, выстроил завод, который из тонны соломы вырабатывал почти семьдесят килограммов чистой пищевой глюкозы и четыреста килограммов сухих дрожжей.

– Понимаешь, – объяснял мне Юра, – в соломе целлюлозы почти что шестьдесят процентов, и теоретически всю ее можно перевести в сахара. Даже можно перевести все в глюкозу, но это получится слишком дорого: если выработанный из этой глюкозы спирт пустить на топливо для установки, то топлива этого не хватит. Так что большая часть все же остается на полисахара, которые дрожжи потребляют для роста, нам же корм для скота нужен, спирта для резины у нас достаточно. Но кормить скотину глюкозой – слишком расточительно. Я тут по методу Симонсена первый контур пустил, очень эффективно получается: два пуда кислоты на тонну соломы сразу дают четверть тонны сахаров, из которых до сорока пяти килограммов уже глюкоза. Но ведь жалко же: половина целлюлозы не используется, так я очищаю остаток от лигнина – в пересыщенной соляной кислотой обрабатываю. Ее-то можно почти полностью рекуперировать, так что ее тратится на втором этапе меньше двух килограммов – а сахаров еще двести килограмм выделяется. Жалко, что азотистых соединений не хватает, дрожжи все равно весь сахар потребить не могут, ну да спирт, хоть и ведро с тонны соломы, тоже на пользу идет. Ты не знаешь, где бы нам побольше карбамида найти? А то приходится в бродильные чаны куриный помет сыпать…

Все установки Луховицкого отличались тремя параметрами: они были очень большими, очень дорогими и безумно эффективными. Настолько эффективными, что про первый и особенно второй параметр все забывали почти сразу: нынешний завод обошелся в шестьсот восемьдесят тысяч рублей, но только три с половиной тонны глюкозы в сутки – при рыночной цене в рубль за фунт – окупали все строительство меньше чем за три месяца. А с учетом стоимости вырабатываемого корма для скота завод вообще за месяц должен был окупиться полностью.

– А куда ты лигнин деваешь? – в прежней жизни я слышал, что различные ЦБК именно лигнином Байкал-то и травили.

– А лигнином я завод и топлю. Точнее, делаю из него уголь – Камилле все, что возгоняется, зачем-то очень нужно, а уж полученным углем и топлю. А остатки угля – тоже Камилле отдаю: она из него какие-то фильтры делает.

– Ты с заводом, я смотрю, закончил? Тогда у меня к тебе есть еще одно небольшое дело: для Соликамска мне нужна установка, чтобы разделять соль от хлористого калия, или хлористый калий от одноименного магния. Там тоже все время рассолы нужно сначала нагревать, а потом охлаждать, я тебе сейчас все подробно расскажу…

Год – в сельскохозяйственном смысле – завершался удачно. Несмотря на засуху средний урожай пшеницы составил четырнадцать центнеров с гектара, а ржи – двенадцать (ну не южная это культура – рожь). С капустой, конечно, вышел полный облом, но вот морковка не подкачала, да и сентябрьский урожай редиски позволил крестьянам немножко компенсировать потери: в среднем семья на поливаемых огородах собрала ее пуда по два. Урожай, конечно, невелик – но все же определенное подспорье для тех, кому просто жрать нечего, да и пара пудов засоленной ботвы – это тоже хоть и неважная, но вполне себе еда – а редисочная ботва в щи не хуже капусты идет, сам едал. Так что, хоть смешно и звучит, но почти сотне тысяч крестьян редиска месяц пропитания обеспечила – ну а морковка еще пару месяцев голодными не оставит.

К исходу сентября и финансовая составляющая хозяйства заметно поправилась: Серов в Коврове довел выпуск новых мотороллеров до запланированного объема пятьдесят штук в сутки – что чистой прибыли обеспечивало (в основном из-за рубежа, конечно) почти полмиллиона рублей ежемесячно. Но больше всего порадовали трактора: ежедневно Ключников отправлял потребителям по шестьдесят "Бычков", причем у нас появился и торговый агент в США. Цену пока удавалось держать практически на прежнем уровне, трактор уходил с завода по цене в четыре тысячи восемьсот рублей при себестоимости в тысячу сто – что в месяц приносило больше шести с половиной миллионов. Конечно, "конкуренты" не дремали – какая-то компания во Франции начала выпуск похожих машин, продавая их на треть дешевле, да и из Германии шли слухи о готовящемся производстве. Но на моей стороне были два существенных преимущества. "Бренд" – все же про "Бычка" народ уже что-то второй год слышит, и качество – за полтора года производства были "излечены" очень многие "детские болезни" моторов и вообще тракторов в целом. Вдобавок мы очень сильно улучшили репутацию именно "бренда" тем, что в течение трех лет гарантировали бесплатную замену вышедших из строя моторов – а редко кому удавалось "убить" даже первые, несовершенные моторы за год. Новые же три года выдерживали практически наверняка.

Производство тракторных моторов – и керосиновых, и бензиновых – было в сентябре окончательно перенесено в Ярославль. Туда же переехал и Володя Чугунов вместе со всей своей "резиной", а на высвободившихся площадях было налажено производство двух новых машин. Первая – модификация "Муравья" с семисильным мотором и двухступенчатой коробкой передач, и это "будку на колесах" по триста семьдесят пять рублей, выпускаемую по десять штук в сутки, буквально в драку разбирали отечественные покупатели – уж больно она пришлась по душе владельцам различных магазинов. А вот вторая машина была уже "предметом роскоши", и я постарался сделать ее как можно больше похожей на прототип. Прототипом же машины была "инвалидка", знакомая каждому по фильму Операция"Ы", и этот агрегат, с двухцилиндровым мотором сил так в десять-двенадцать (обороты были ограничены до двух тысяч шестисот) и трехскоростной коробкой передач я планировал вывести на рынок по тысяче рублей. Пока что производство только налаживалось, но уже в начале октября я надеялся, что штук десять в день выпускать получится: двухцилиндровый мотор уже был отлажен в производстве, его ставили на тяжелый мотоцикл.

В октябре же – правда в самом конце октября – планировалось и завершение строительство уже моей железной дороги от Волги до Дона. Узкоколейка вообще строится быстро, в особенности если строится она в чистом поле силами сотни мужиков на километр, и ее почти уже и закончили (правда, пока лишь один путь). А сейчас Иван Михайлович Лоскутов занимался, вероятно, самым увлекательным делом в жизни: не прерывая движения по дороге строил железнодорожный мост в чистом поле. Мост строился железобетонный, и, вроде бы, это был первый такой железнодорожный мост, поэтому дело было действительно интересным. Ну а когда он будет закончен, останется прокопать под ним проем и проложить там рельсы.

Все это было очень интересно, но мне интереснее все же было повозиться, наконец, с новыми моторами. Старые – усилиями Ключникова и Рейнсдорфа – были, наконец, доведены до работоспособного состояния. Причем в деле доведения моторов очень много сделал Комаров: он, своими постоянными анализами металла, наконец выяснил те составы сталей и чугунов, которые не ломаются. А когда я вдруг вспомнил, что в клапана для лучшего теплоотвода заливается натрий, то моторы стали, наконец, работать гораздо больше двух месяцев без перерыва.

После того, как Валера Тимофеев построил опытный образец своего мотора, давдцатичетырехлитрового монстра на четыреста с чем-то сил, Илья официально уволился с железной дороги и перешел ко мне – проектировать дизельные локомотивы. Причем он спелся с Африканычем и теперь проектировал дизель-электровозы на четыреста и восемьсот лошадиных сил (второй – с двумя моторами и генераторами). Мне такие монстры были и нафиг не нужны, да и мотор пока существовал в единственном (и не очень работоспособном) экземпляре, но кто его знает, что в будущем пригодится? А поскольку идеи свои Илья "обкатывал" на двух строящихся для новой дороги двухсотсильных тепловозиках, мне его проекты не мешали, и я увлеченно занимался новым мотором с водяным охлаждением.

Хотя, по большому счету, мотор новым не был, просто сильный износ цилиндров и необходимость их постоянного ремонта естественным образом привели меня к старой (для меня) идее делать блок цилиндров не монолитным, а со вставками. Чугунные "пистоны" очевидно были слишком хрупкими для того, чтобы их запрессовывать в корпуса, и сами цилиндры естественным образом превратились в стальные – то есть точно такие же, как были в моем первом моторе. Вот только размер их был теперь выбран исходя из ранее придуманной идеи хонингования блока на старом станке – Саша Белов уже наладил выпуск труб внутренним диаметром в восемьдесят четыре миллиметра, и теперь под эту трубу "доводился" существующий мотор для автомобилей.

Доводился он в двух вариантах сразу – на четыре цилиндра в ряд (получался мотор в сорок с небольшим сил) и V-образная "шестерка" (мощностью в шестьдесят пять лошадок). То, что моторы выходили менее мощными, чем предыдущий вариант, было объяснимо: все же материалы в этом времени стабильностью свойств не отличались, и максимальные обороты были снижены с пяти до двух тысяч восьмисот оборотов. Судя по набранной почти за два года статистике, в таком варианте двигатель мог проработать пару дет без капитального ремонта – а это было уже очень неплохим достижением.

Собственно, моя деятельность по доводке мотора сводилась к придумыванию различных методик его испытания, а так же к расчетам нескольких вариантов коробок передач – появилась вполне своевременная мысль о необходимости строительства и настоящих грузовых автомобилей. Сейчас никто рекордной скорости от грузовиков не ждал (немцы вон – наладили выпуск грузовика, бегавшего со скоростью вообще двенадцать километров в час и радовались), так что коробки я готовил на четырехтонку, бегающую со скоростью до пятидесяти километров, и на машинку-копию ГАЗ-51, которая – по моим прикидкам – сможет и семьдесят пять выдать. В деле ее создания отметились и присланные подполковником Карповым два отставных инженера-артиллериста. Конечно, опыта проектирования грузовиков у них никакого не было, но один – Евгений Журавлев – принимал участие в проектировании лафета для трехдюймовой полевой пушки, а второй – Михаил Харитонов – после выхода в отставку несколько лет работал над модернизацией американских паровых экскаваторов (механических лопат, как они сейчас именовались) для нужд саперных войск. То есть общий уровень знаний и навыков был у них довольно высокий, и новым делом занялись не только с энтузиазмом, но и изрядным профессионализмом.

В общем, дела наладились. Урожай был собран, техника планово ремонтировалась на заводе, новых технологических прорывов не намечалось – и даже нигде не банкротились годные для приобретения заводы и фабрики. Так что с конца сентября жизнь приобрела, наконец, столь необходимую предсказуемость и плавность течения. И даже утренние посиделки на кухне, в которых периодически стали принимать участие и Илья и Еленой Андреевной, стали восприниматься как именно завтраки в семейном кругу, а не как поводы сорваться с места и мчаться через полстраны. Даже Камилла все реже грузила окружающих химической терминологией – хотя все же обсуждение планов на день и оставалось основной темой утренних разговоров.

В октябре, когда в очередной раз ко мне на завтрак пришли Архангельские, Илья пожаловался:

– Я вот одного не могу понять: каждый день я говорю рабочим одно и то же, и каждый раз они что-нибудь, да перепутают. Может тебя они лучше послушают? А то я им уже четыре дня объясняю, что желтым проводом нужно к минусу подсоединять, а красным – к плюсу, и в конце дня выясняется, что опять кто-то перепутал и испытания начинать нельзя…

– Да запиши ты свои указания на пластинку да крути им ее через граммофон каждые полчаса.

Машка вдруг задала мне очень неожиданный вопрос:

– Саш, а вот машину, чтобы пластинки к граммофону делать, ты можешь построить? Сейчас Анюта и Сонька так сами смешно поют – вот я и думаю, если пластинку с их песнями сделать, а потом уже им послушать давать, так они тоже порадуются. А то я граммофон купила, а слушать можно только песни, что продают. Ты же знаешь как песни в пластинки превращают?

Я на секунду задумался, пытаясь осмыслить вопрос. Мы же про тепловоз говорили, при чем тут песни? Наконец, до меня дошло:

– Знаю, но мы сделаем немножко иначе. И ты мне в этом очень сильно поможешь, договорились?

– Хорошо, я помогу. А когда?

– А об этом нам сейчас скажет Камилла. Женщина-химик, ответь на важнейший для нашей молодежи вопрос: как у тебя обстоят дела с производством полиэтилентерефталата?

– Хорошо обстоят, а тебе сколько нужно?

– Много. Ты не знаешь, Юра сейчас у себя?

Глава 28

Василий Николаевич Никаноров из детства своего помнил только отца – мать умерла, когда ему и двух лет не было. Но именно отцово воспитание сделало из него мастера – лет с пяти он все время проводил с отцом на заводе. Небольшом – два станка и три рабочих – но заводе. Поэтому годам к десяти он уже умел работать и на токарном станке, и на фрезерном, и, пожалуй, смог бы самостоятельно изготовить любую из производимых на заводе деталей. Поэтому, когда в двенадцать он остался сиротой, Вася отправился в Сормово – говорили, что на завод мальчишек там учениками берут.

Слухи не обманули, и Василию удалось там пристроиться, и хотя зарплата "ученика" была почти символической, на жизнь, в общем-то, хватало. Хватало, но с большим трудом, поэтому пару лет спустя Вася, прибавив себе пару лет (благо, вымахал он довольно здорово), устроился уже токарем на Кунавинский механический завод – и там молодого рабочего, равно хорошо владеющего и токарным станком, и фрезерным, заметили. Заказов у завода было много, много было у владельцев и денег – поэтому новые станки привозились часто. И ставили к этим станкам в основном рабочих пожилых, опытных – но уже через пару лет первым ко всем новым станкам вставал именно Василий: заметили мастера, что молодой парнишка лучше всех разбирается с незнакомыми машинами.

Разбираться-то он разбирался, но вот чертеж он прочитать не мог, и начальник цеха, инженер Андронов, как-то хитро договорился, и Василий стал по утрам бегать учиться в ремесленное училище возле завода. Только учился он там лишь грамоте, арифметике и прочим "классным" наукам – работе со станком он и сам мог тамошних учителей обучать.

Четыре года познавал Никаноров школьные науки, и в восемнадцать он уже свободно мог читать чертежи, да и мастерство его заметно подросло. Вместе с зарплатой: Василий, как один из лучших рабочих завода, стал получать уже рублей по сто в месяц. Что сделало его завидным женихом, и мастер цеха уже практически сосватал ему свою дочь…

Но в ремесленном не только грамоте учили: преподаватель черчения, недоучившийся студент Горного института, активно с учениками обсуждал и вопросы "социальной справедливости", которые Василию – в силу возраста и силушки молодецкой – оказались весьма близки.

А еще через год, когда мастер выгнал из цеха сразу пятерых рабочих, стал подговаривать оставшихся устроить по этому поводу забастовку. В результате мастер выгнал и Васю – при полной поддержке оставшихся рабочих: пятерка-то эта, собирая паровую машину для мельницы, намудрила так, что при первом же пуске сломались две шестерни и вал – и все в цеху (включая мастеров) были оштрафованы на половину месячного оклада.

Не арестовали Василия благодаря стараниям инженера Андронова: пожалел он талантливого парня, дал рекомендацию знакомому в Ростов – и полиция явилась на опустевшую квартиру. Повезло.

Так же везло ему и в Ростове, затем – в Харькове, потом – в Казани. Да и в Царицыне лишь это везенье и Илья Ильич не дал борцу за социальную справедливость пропасть ни за грош – но вот только прожив, по сути дела, в постоянных переездах почти десять лет Василий так и оставался холостяком. Не успевал он к девушкам присмотреться, некогда было: борьба – она много времени отнимает.

Отнимала. А сейчас ему за "борьбу" эту еще и приплачивают. Да и "бороться" стало как-то легче – а, главное, борьба в рабочее время свободного времени не отнимает. И свободное время позволило, наконец, Василию вокруг себя оглядеться…

Вот правда с духом Вася собирался как бы не год, ну не было у него опыта в этом очень непростом деле. Василий и так думал, и сяк – а потом думать перестал и просто подошел к той, что завладела его сердцем, с простым и ясным предложением:

– Выходи за меня замуж.

– Я бы с радостью, но как же без благословения? Да и что с сестрами будет?

– А я их усыновлю!

– Дурачок, а я буду сестрам родным мачехой?

– Ну, усестрю тоже… то есть… не оставим мы их, я их лучше родного отца любить и холить буду. Вот те крест!

– Верю. Но без благословения – не пойду.

– Тогда пойдем и его попросим. А у кого?

Первые два, а то и три шага они прошли величественно: ведь теперь не просто так, а почти что жених и невеста. Но вот на большее их терпения не хватило, и, взявшись за руки, они побежали. Так, как будто от того, как скоро они получат благословение, зависела их жизнь. Хотя, возможно, и на самом деле зависела.

Говоря, что главной характеристикой Юры Луховицкого является "жадность", я вовсе не имел в виду, что прочие человеческие свойства в нем отсутствуют. Присутствуют, все присутствуют. Например, он еще и весьма вежливый человек. Поэтому, когда я подкатил к нему насчет решения еще одной технологической задачки в самые, естественно, сжатые сроки, то он совершенно не стал посылать меня в надлежащее место. А очень вежливо сделал вид, что вопроса моего просто не слышал:

– Саш, у меня что-то никак не получается с этим теплообменником. Если трубы серебрить изнутри и снаружи, то поначалу вроде все хорошо, но серебро – мягкое, и очень скоро оно просто обдирается. А в горячем рассоле медь тает просто как сахар! Ну не делать же трубы из чистого никеля?

– Сделай из нержавейки. Попроси Емельянова – он тебе сварит ее сколько нужно.

– И что я со слитками делать буду? Мне же нужны трубы, причем очень тонкие…

– Насчет труб – это к Белову. Он тебе любые трубы сделает. Только учти такую вещь: сваривать нержавейку даже я пока не умею. То есть умею, конечно, но место сварки будет ржаветь не хуже простого гвоздя. Так как насчет моего вопроса?

– Ну можно и на гайках крепление сделать, с резиновыми уплотнителями. Спасибо, я так и сделаю, пожалуй – вот только теперь всю систему снова пересчитывать. Ты не помнишь коэффициент теплопроводности нержавейки?

– И тебе спасибо… Успеха! Когда думаешь установку закончить?

– Как трубы получу, так через месяц-два и закончу. А как ты думаешь, может и баки из нержавейки сделать?

– Делай…

Видя, что выдернуть Юру из мира его технологических грез в реальный в ближайшее время мне вряд ли удастся, я написал письмо Фаворскому в Петербург, а сам с Машкой занялся самой сложной частью проекта: подготовке электронных компонент.

Конечно, я знал как записываются граммофонные пластинки. Ну, примерно знал – колебания усиливаются и прорезают бороздки в каком-то материале вроде воска. И, думаю, при очень большой нужде я бы даже смог сделать что-нибудь достаточно работоспособное. Но мысль моя была проще: зачем делать что-то сложное, если можно сделать что-то очень простое? Например, магнитофон.

Ведь у меня (благодаря Камилле) есть полиэтилентерефталат, он же – лавсан, он же – майлар, он же ещё сто тысяч разных других слов, включая, между прочим, и флисс. А из майлара делают ленту для пленки в кассетах – собственно, к Юре я и зашел на предмет быстрого изобретения и изготовления машины по выделке пленки из ПЭТ. Но ведь к магнитной пленке нужен магнитофон – а это уже девайс сугубо электронный. То есть механика там тоже есть, но с нею и Африканыч справится. А вот насчет электроники – лучше меня сейчас специалистов нет. И поэтому мы с Машкой начали делать электронные лампы.

Честно говоря, это было не очень сложно. Когда-то, увлекшись "теплым ламповым звуком", я посмотрел на ютубе фильм про то, как какой-то иностранный мужик сам делал лампы из стеклянных трубок и всяческой фигни. А в комментариях к фильму прочитал, что делал он их неправильно, без геттера, поэтому лампы его больше часов пятидесяти не проживут. В связи с этим я прочитал и про геттер – и затем честно на этот "теплый ламповый" начхал. Но в памяти все же кое-что сохранилось.

Самое главное – теперь у меня было сколько угодно вольфрамовой проволоки. Если угодно не больше пары килограмм: Комаров, после того как я узнал про использование Машкой молибдена, был озадачен получением проволоки именно из вольфрама, причем – по возможности – уже в сплаве с торием. Но вменяемые люди мне быстро объяснили, что вольфрам фиг расплавишь. Однако, из памяти я тогда извлек информацию, что есть такая штука – порошковая металлургия. Когда спекают порошок разных металлов, вроде. Ну Комаров его и спек: где-то килограмма два без тория и килограмма три – с одним процентом тория. Сейчас он потихоньку строил в Царицыне, напротив завода (и вокзала) отдельный небольшой завод для производства вольфрамовой проволоки, но именно что потихоньку: килограмма нити достаточно для изготовления примерно ста пятидесяти тысяч ламп накаливания, так что никто никуда не спешил. Впрочем, пока и строился не сам завод, просто Комаров купил (очень недешево) усадьбу на углу Гоголя и Волжской – точно напротив "железнодорожных" домов и сейчас как раз пока на ее месте строил четырехэтажный дом для железнодорожного начальства. А на месте старых домов, по письменной уже договоренности с дорогой, он и поставит "вольфрамовую" фабрику.

Ну а молибдена для вводов и держателей у нас теперь было просто завались, ведь закупку сырья в свое время поручили Камилле, и… в общем, молибдена было очень много.

Первую лампу – триод – мы изготовили как раз к седьмому ноября. Причем сразу в шести экземплярах. Казалось бы – ну чего там делать три-то с лишним недели? Если, конечно, не считать необходимости трижды откачивать воздух ртутным насосом и каким-то образом (не имея высокочастотного сварочного аппарата) сваривать многочисленные детальки. Но вот геттер… Вроде и идея простая: испарил этот самый барий на раскаленной нити, он на колбу осел – и давай остатки воздуха поглощать! Вот только кто бы этому барию сказал, что коротить контакты внутри лампы категорически нельзя… В общем, пару дюжин ламп пришлось просто выкинуть, но в конце концов что-то приемлемое получилось.

Заодно сделал и простенький динамик. И даже угольный микрофон. Ну, как сделал… Заказал шведский телефон (дорогая штука, между прочим!) и разобрал. Все же не напрасно в институте людям физику преподают: у меня хватило знаний сделать между микрофоном и сеткой лампы гальваническую развязку из бумажного конденсатора. Так что седьмого ноября я торжественно взял в руки микрофон (уже не боясь, что меня шарахнет током) и не менее торжественно произнес "С праздником, дорогие товарищи!".

Ну что, чувствительный микрофон попался – дикий рев в динамике подсказал мне, что неплохо бы что-то сделать насчет положительной обратной связи. Впрочем, провод к микрофону я почему-то взял метров пяти длиной, поэтому когда зашедший вечером Илья поинтересовался, что же за странный агрегат стоит на столе вместо традиционного самовара, я совершенно естественно (из коридора) выдал знакомую с детства сентенцию "Мальчик, пошел нафиг!"

Дарья, уже переставшая креститься при издающихся динамиком звуках, добавила гротеска в общую картину, успокаивая вскочившего со стула Илью:

– Сидите, Илья Ильич, сидите, это он так шутит…

Вскочил Илья неспроста: двухваттный динамик, да еще довольно паршивого качества, звук издает довольно громкий и противный. Но зато потом, когда он все же сел, поднять его стало трудновато. Где-то в девять ушла домой Машка, через полчаса и зевающая Дарья поделала всем спокойной ночи и отправилась на боковую – а я все рассказывал Илье, как электроны в вакууме с катода на анод бороздят просторы Вселенной.

В начале одиннадцатого я все же, сообщив Илье, что не желаю лютой смерти из рук Елены Андреевны, смог отвести его домой. А восьмого утром даже сказал, что продолжение лекций по электронике последует не раньше, чем строящийся тепловоз притащит первый эшелон с углем на газовый завод. Но уже в субботу десятого ноября мне пришлось делиться знаниями с обеими членами этой семейки. И мне показалось, что Елена Андреевна как-то быстрее улавливает суть процессов – вероятно, отсутствие "современных" знаний об атоме не мешало воспринимать концепции свободно летящих в вакууме электронов, Илья же, выяснив наконец, что у ламп КПД измеряется процентами, а мощности для тепловозных моторов все равно не хватит, интерес начал довольно быстро терять. К теории – он уже успел предложить поставить "матюгальник" станционному диспетчеру, раздающему указания рабочим и машинистам. Ну что, тоже вещь полезная…

Жалко, что к Арсеньеву я снова не попал – некогда было. Я написал Дмитрию Гавриловичу "покаянное" письмо, пообещал выбраться в Пермь уже весной – но, честно говоря, не был в этом уверен. Зато свое обещание по поводу продовольственной помощи выполнил на сто процентов, особо даже не напрягаясь. В смысле – не тратя силы на доставку продуктов трем миллионам жителей губернии – или сколько их там голодали. До морозов – с благословения Дмитрия Гавриловича – силами Мешкова и его "Сельхозстроя" были выстроены большие продовольственные склады в Перми и Екатеринбурге, куда только по Каме (а в Екатеринбург – ещё и по железной дороге из Перми) было завезено четверть миллиона пудов (четыре тысячи тонн) разного зерна, главным образом – бобов (то есть черной фасоли). Вот с чем-чем, а с дровами в губернии проблем особых не было, да и климат требовал, чтобы печи в избах топились чуть ли не внепрерывную, так что здесь продукт оказался очень к месту. Ну а развозкой бобов по многочисленным деревням занялась, по указанию того же Дмитрия Гавриловича, полиция.

Не знаю, хмыкал ли Арсеньев, читая мое письмо с этим предложением, или глубокомысленно хмурил лоб, но предложение мое он принял. А у меня для такого предложения было два резона. Первый, понятно – укрепления доверия ширнармасс к полиции как таковой. А второй резон был свойства сугубо технологического: полицейские радостно занимались "бета-тестированием" моего нового девайса.

Володя Чугунов в Ярославле совсем освоился и резиной снабжал не только Ковров и Царицын, но и чуть ли не половину Российской Империи (не по площади, а по населенности). Саратовский каучуковый завод в сутки выдавал Володе по двадцать восемь тонн сырья, и последний минимум двенадцать из них превращал в галоши, резиновые сапоги, кеды и прочие товары народного потребления. Ну а остальные шестнадцать превращались в шины, всяческие ремни для разнообразных трансмиссий, прочие технологические изделия. И вот среди этих прочих появилась забавная лента.

Давно уже я умудрился купить у соседей-французов две тысячи пудов стального четвертьлинейного листа для изготовления роликовых цепей. У меня же глаз – буквально алмаз: коэффициент преломления куда как больше чем у какого-нибудь стекла. Вот он и "преломил" воспоминания о велосипедной цепи таким экзотическим образом. Понятно, что для изготовления мотоцепей всё же пришлось закупать нормальную полулинейную сталь, причем вообще шведскую, легированную. А эти две тысячи пудов куда я только не тратил! Кабины моих тракторов из нее клепал, женщинам автомобили строил – все не кончается, зараза… тем более, что половину я сразу успел нарезать на ленты для вырубки цепных звеньев.

И вот Володя вместе с Папашей Мюллером придумал, как такие цепи использовать: соединяя их по несколько штук параллельно двухдюймовыми перемычками и запрессовывая их в резину они получили достаточно прочную ленту для транспортеров, которыми Генрих Алоизович стал поднимать глину и известь из карьеров. Понятно, что сталь эта закончилась мгновенно и пришлось Саратовскому заводу катать ее еще и еще. Ну а я, увидев плоды инженерной мысли, заказал "такую же, но без крыльев" – и Володя стал мне в Царицын присылать "ленты для транспортеров" шириной в сорок сантиметров и длиною в два с половиной. Закольцованные.

Небольшая модификация конструкции тяжелого мотоцикла – и вот с конвейера Царицынского завода поползли снегоходы с очень оригинальным названием "Буран". Эти-то "Бураны" и начали активно "тестировать" пермские полицейские. Тестирование шло довольно успешно: с прицепом-"лодочкой" машина довольно легко тащила по снегу двадцать пудов груза (при двух седоках), а по льду замерзшей реки – так и вовсе пудов тридцать. К моему удивлению, особых рекламаций на "Бураны" не поступало – резиновые гусеницы морозы выдерживали сносно, а моторы тоже оказались весьма качественными. Вдобавок, поскольку я в Пермь посылал и качественное масло, и приличный бензин в нужных количествах, полиции не приходилось заправлять двигатели всякой дрянью – что тоже способствовало долголетию движков.

В общем, Арсеньев был весьма доволен нашим "сотрудничеством", и на мой "неприезд" не очень обиделся. Ну а мне было уже просто не до разъездов: даже когда Герасим Данилович пригласил меня на тестовый запуск новой турбины на шесть с половиной мегаватт, я не поехал. Некогда было – в магнитофоне-то, оказывается, не только лампы нужны. Там ведь еще всякие сопротивления, конденсаторы требуются. Я уже не говорю о печатных платах…

На Машкином стеклозавода появились два новых инженера. Оба – немцы, и оба – немецкие немцы, из Германии. В каком-то техническом журнале (немецком, естественно), я прочитал статью о способах изготовления "искусственного шелка", и меня зацепила в ней фраза о том, что "нити делались так же, как и стеклянные". С пометкой, что если ткань из стеклянных нитей хоть и красива, но никуда не годится, то из искусственного шелка ткани уже очень даже неплохи. Мне про шелк было не очень интересно читать, а вот слова насчет стеклоткани меня очень заинтересовали. Настолько, что я не поленился и написал в журнал письмо с просьбой прислать мне более подробную информацию. Немецкие журналы (как и русские) к запросам читателей относились внимательно – и в ответ мне прислали адреса этих самых немецких немцев, которые и развлекались изготовлением стекловолокна. Именно развлекались, поскольку особого смысла в развлечении не видели: красиво, забавно, довольно трудоемко и совершенно бесполезно. Однако предложенные оклады заставили из свое мнение о бесполезности слегка пересмотреть.

С собой они привезли установку, которая выдавала примерно два километра стеклянной нити в сутки. Это не то, чтобы дофига, это вообще ничто – поскольку для получения нитки для ткани эту нить нужно было еще скрутить с двумя сотнями таких же. Но у них, кроме установки, было еще и знание как ее построить (и, главное, как сделать очень тоненькие фильеры). Сейчас они активно строили машину на тысячу двести фильер, а Юлий Прокофьевич Губанов строил вторую очередь газового завода – новое производство газ должно было потреблять в количествах неимоверных.

Немцы обещали запустить первую очередь – на двести фильер – уже в январе, и я попросил Камиллу придумать для меня что-то вроде эпоксидки. Если мне память не изменяет, то фенолформальдегидные смолы не только температурой отверждать можно – так что если она придумает, то будет и вовсе хорошо. А заодно – ну исключительно чтобы два раза не ходить – придумать и ацетатную пленку, раз уж майларовую делать некому. То есть опять-таки не придумать, в вспомнить, не придумал ли кто-нибудь это "уже давно".

Честно говоря, меня не очень удивило, что да, оказывается, кто-то уже ее придумал. Удивило другое – Камилла выдала ответ не сразу, а только на следующий день. Впрочем, и ответ ее на этот раз несколько отличался от предыдущих: она привела к завтраку какую-то девицу из числа своих лаборантов и сообщила:

– Разреши представить: Лозовая Галина Никитична. Она у тебя будет главной по пленкам, там все просто довольно, только много времени нужно – а у меня его сейчас нет. Только ты ей сам уже помоги: у Кросса все же по-английски написано, а кто лучше тебя английский-то тут знает? Я его вообще не знаю, а к Илье Ильичу сейчас лучше вообще не подходить, у него паровоз этот электрический никак не получается. Я Елену Андреевну хотела попросить – так она с Машкой из стекляшки не вылезает… кстати, ты видел, каких она красивых звериков стеклянных делает? Только не спрашивай, может она их на Рождество готовит…

На Рождество у меня был назначен "общий сбор" всех инженеров моей – чего уж там стесняться? – корпорации. И Елена Андреевна действительно приготовила к этой встречи замечательные подарки: каждому досталась сделанная из стекла смешная зверюшка. Причем смешная она была не карикатурным исполнением, а "очеловечиванием": мне, например, достался довольно натурального вида ёжик, вот только обутый в валенки и в очках, сидящий на пеньке и читающий книжку. И только Илье достался не зверь – но все присутствующие были просто поражены этим подарком. Елена Андреевна изготовила стеклянный паровоз. Целиком стеклянный, и даже фитиль спиртовки был изготовлен из стеклянной нитки. Скажете, на настоящем паровозе нет спиртовки? Ну нет, а на этом – была. И когда ее зажигали, то в стеклянном котле по-настоящему закипала вода, пар по стеклянным трубам шел к стеклянным цилиндрам, а стеклянные поршни в них приводили в движение стеклянные колеса. Конечно, ехал паровоз очень медленно, но он ехал!

Я тоже приготовил инженерам подарки. Все они получили по автомобилю, правда "ведущие" – включая Виталия Филиппа, с которым я на этом празднике и познакомился, и Варюхина – который формально инженером не был, получили по "УАЗику" в нынешнем исполнении, то прочие – "инвалидки". Но, во-первых, никто, кроме меня не знал что они именно "инвалидки", а во-вторых по нынешним временам и эти авто были вершиной хайтека. И народ эти подарки тоже оценил правильно.

Но больше всего подарков досталось все же мне. Я заранее предупредил, что "приму в дар лишь производственные достижения", но народ все же "вывернулся", и тридцать шесть человек – в порядке общей очереди – принялись одаривать уже меня.

Виталий Филипп не стал, конечно, дарить мне бутыль с серной кислотой, но красивая литая медная банка с сульфидом молибдена из первой промышленной партии порадовала меня несказанно. Конечно, в пиритовых месторождениях Саратовской губернии халькопирита была немного, а уж молибдена в нем было и вовсе почти ничего, но Валера научил работников минералы сортировать, и почти пять тысяч тонн неплохой медной руды перерабатывал самостоятельно. А поскольку полторы тысячи тонн меди он очищал электролизом, выделить сульфид молибдена из сильно обогащенного им электролита было для неплохого химика делом не сильно сложным, но весьма полезным – главным образом, для опорных подшипников автомобилей и тракторов.

Березин с Антоневичем (который очень много делал для строительства там судостроительного уже завода) привезли из Феодосии модель парохода с действующим турбинным двигателем. Не стеклянную, но тоже действующую – в смысле, турбина и сама крутилась и винты парохода крутила. Модель для плаванье не предназначалась, но интересна была тем, что была не просто моделью абстрактного судна, а масштабной моделью уже заложенного на заводе сухогруза на три тысячи тонн. Правда турбина была не масштабная, и пока одна – но вот уже Герасим Данилович привез в подарок красивые фотографии уже изготавливаемых двух силовых турбин для этого парохода, и обещание, что в марте готовые изделия будут отправлены в Феодосию.

Машка подарила дюжину стоваттных лампочек для домашнего использования – и интересны они были тем, что в них спираль уже была вольфрамовой и, вдобавок, двойной – это Комаров (я только здесь узнал, что у него есть имя и имя это – Вениамин) придумал как их изготавливать: тончайшую нить он наматывал на тонкую железную проволоку, получившуюся фигню наматывал на проволоку потолще – а потом растворял железо в кислоте. Так что подарок был сразу от четырех человек: кроме этих двоих в создании подарка участвовали Евгений Иванович, придумавший и изготовивший намоточный станок, и Миша Шитиков – который обеспечил Комарова нужным для лучшей светимости ламп торием. Этот подарок мне очень понравился, поскольку лампочки были первыми в этом времени, которые светили действительно ярко, как в давно прошедшем будущем…

Но от Машки я получил еще один подарок. И в этот раз – совместный со всеми моими "агрономами" – большую корзину с помидорами и огурцами. Электростанция-то заводская становилась все мощнее и мощнее, и тепла ей приходилось сбрасывать в окружающую среду все больше и больше. Машка и решила это "лишнее тепло" использовать, построив за электростанцией теплицу на две с лишним тысячи метров. Огурцы "агрономы" вырастили какого-то местного сорта, а вот помидорки оказались именно "мои". Я все же думаю, что в гамбургере был какой-то гибрид – уж больно разными получились тогда помидоры на разных кустах. Но пара кустов давала помидорки ровные, красивые – и я их в первую зиму "выдержал" дома, а потом размножил пасынками и черенками. На следующее лето мне стало уже не до них, но Димка почин поддержал, а следом и Вадим Кудрявцев подтянулся – и теперь этот явно тепличный сорт поспел как раз к празднику. Кудрявцев сказал, что теперь в день будет получаться килограмм по пятьдесят, а то и по сто: в теплице кусты вымахали на полтора метра в высь и все были увешаны зреющими плодами – уж больно Портнов грунт хороший им подобрал.

А Камилла, после того как я благодарил инженеров за прочие подарки (включая трехколесный мотороллер-"такси" с закрытым двухместным кузовом и настольные часы в литом чугунном корпусе), скромно потупив глазки, подарила мне катушку ниток. Обычную катушку с белыми нитками. На взгляд, так примерно двадцатый номер:

– Саша, тут тебе все дарили вещи очень нужные и большие. А я тебе подарю вещь маленькую, потому что тебе уже подарки складывать некуда. Но она хоть и маленькая, но тоже полезная: вот оторвется у тебя пуговица на рубашке, а ты возьмешь эту нитки, да и пришьешь. Крепко пришьешь, чтобы снова пуговица уже не отрывалась. Потому что нитка эта не простая, а подарок от всей души – и именно частица моей души поможет пуговице больше не отрываться.

Камилла замолкла и все присутствующие – тоже: не каждый раз вот так просто услышишь практически объяснение в любви. Но было у меня некоторое подозрение, что все тут далеко не так просто, я же бок о бок с этой девицей прожил уже почти полтора года. И поэтому, выдержав должную паузу, я задал, глядя в блестевшие хитринкой глаза, простой вопрос:

– А кроме частицы что еще?

– А еще – то, что нитка эта будет попрочнее стального каната. Она скручена из ста двадцати отдельных полиэтилентерефталатных волокон. Здесь, на катушке, намотано двести метров нитки. И сейчас каждую минуту на большую бобину в лаборатории наматывается столько же. Надеюсь, ты счастлив?

– Камилла, перед лицом всей нашей инженерно-технической общественности торжественно заявляю: буквы на платиновом постаменте твоей золотой статуи будут изготовлены из бриллиантов. Причем товарищи еще не в курсе, но бриллианты принесут Володя Чугунов, Слава Серов, Нил Иванов… затем – все женатые, затем – все, у кого дети есть. Ну а я лично вообще оставлю тебе самый вкусный пирожок. Кстати о пирожках – а не пора ли всем к столу?

На следующий день первые две бобины с ниткой увез в Ярославль Володя – ремни для мотороллеров с льняным кордом выдерживали около полутора тысяч километров пробега, а с лавсановым – я не стал забивать себе голову придумыванием нового названия – надеялся довести пробег до пяти тысяч. Евгений Иванович, который так же принимал участие в изготовлении "лабораторной установки", приступил к изготовлению ещё дюжины таких же: Камилла лукавила, машина, хоть и стояла в лаборатории, была вполне себе промышленной. Только для ее запуска требовалось участие десяти человек, хотя обслуживать в процессе работы мог и ребенок.

Остальной народ тоже разъехался – то есть те, кто работал не в Царицыне. Поскольку я все же немного устал (все же четвертый год без отпусков работаю), то было решено заняться хотя бы на недельку-другую бездельем. Книжки там почитать, на диване поваляться. Тем более что благодаря Сереже Лебедеву, придумавшему, как делать пенорезину, диван у меня теперь был просто замечательный: в отличие от большинства нынешних изделий пружины бока не наминали. Так что двадцать седьмого декабря, раздав за завтраком кучу ценных указаний, я развалился, наконец, на этом диване и открыл еще нечитанный роман Жюля Верна. Что-то там про путешествие на воздушном шаре.

Вот только что там – я прочитать не успел. Звонок в дверь возвестил об очень неожиданном приходе Станислава Викентьевича. В прихожей он церемонно снял пальто, передав его Дарье, разулся (все же в валенках в комнаты не заходят), причесался у зеркала – все я это наблюдал через приоткрытую дверь. Наконец он вошел в гостиную, поздоровался, сел в кресло, поерзал, устраиваясь поудобнее – и только после всего этого сообщил трагическим голосом:

– Александр Владимирович, я вынужден был вернуться потому, что дел мне больше в Уругвае нет. Там случилась засуха, и все наши посевы практически погибли, и мы были вынуждены оставить ваше уругвайское поместье. Я добрался с британским лайнером, но место было лишь одно, а все остальные, равно как и имущество семенной станции, будут позже. У вас будет сейчас время выслушать отчет?

– Безусловно найдется. Только вы, я гляжу, ко мне прямо с поезда примчались. Вы хоть позавтракать-то успели? Давайте-ка пройдем на кухню, и вы мне там за завтраком все и расскажете, а то мне и голодом вас морить стыдно, и новости ваши мне очень и очень интересны.

Но до кухни мы дойти не успели: едва выйдя из гостиной я услышал еще один звонок в дверь. Дарья естественно у двери оказалась первой, и, когда она ее открыла, в прихожую буквально ввалились Машка и Вася. Ввалились и тут же остановились, тяжело дыша и тупо глядя на нас с Леонтьевым.

Остановились и мы, причем я почему-то стал прикидывать, что могло на производстве сломаться такого, что эта парочка явно бежала бегом и довольно далеко, суда по из пыхтенью. Бежали-то явно ко мне, но я уже довольно давно на производстве ничего исправить или починить не мог. Видимо, поэтому ничего действительно страшного придумать не успел к тому моменту, как оба они, причем взявшись за руки, вдруг бухнулись передо мной на колени.

"Не иначе, как изувечили какой-нибудь из стекольных станков", подумал я – и не угадал. Сначала Машка, как-то всхлипнув, а затем и Вася подняли на меня молящие взоры и слабыми голосами, но дружно изложили, наконец, причину своего появления:

– Александр Владимирович, благослови…

Глава 29

Василий Павлович Портнов с некоторой печалью поглядел в спину уходящего начальника. Нет, не понял он всей трагичности ситуации – да и зачем ему? Мария Иннокентьевна, пока они ожидали прихода руководства, смеясь, сообщила, что начальник теперь официально стал самым богатым человеком России. Потратив, между прочим, прошлым годом только на благотворительность более десяти миллионов рублей. Ну, потратит нынче вдвое больше – и все равно удвоит свои капиталы: уж очень выгодно продаются трактора в другие страны.

По чести сказать, Василий Павлович никак не мог понять одного: почему за границу отправляются такие надежные, простые и в общем-то недорогие машины, а себе этот молодой человек оставляет дорогие, постоянно ломающиеся и весьма сложные в изготовлении аппараты. Конечно, этими тракторами и ребенок управлять сможет (что чаще всего и происходило), но неужели взрослых мужиков в России не осталось?

Мужики же у него все лопатами машут. Однако, и тут нельзя не признать, машут они с большой пользой для земли. Как ни крути, а почти восемьдесят тысяч десятин совершенно бросовой земли были превращены в отличные сельскохозяйственные угодья. И даже в прошлый, невероятно плохой, год урожаи были собраны такие, что в других местах и в лучшие года не выходили. Получалось странно: в землю были буквально "зарыты" миллионы рублей – но "удобренная" большими деньгами земля тут же деньги и вернула, причем даже с некоторой прибылью. Да уж, что-что, а считать этот молодой человек умеет.

Деньги считать – умеет. Но деньги-то есть не будешь – а сегодня разве что это и остается. Не будет урожая, как землю ни поливай, как ни удобряй. И это было особенно больно думать человеку, чья жизнь была посвящена именно плодородию почв – главным образом потому, что, сложись все иначе, год нынешний мог наглядно показать верность Докучаевской теории.

Ну не в этот год, так в следующий, такие катастрофы, слава Богу, далеко не каждый год случаются. Но опять непонятно: как, каким невероятным чутьем этот юноша узнал, где делать нужные приобретения? Осенью, совершенно неожиданно для всех, вдруг срывается, покупает втридорога землю, тычет пальцем и говорит "копать здесь". Мужики, посмеиваясь, копают – и уже весной специально изготовленные прицепы рассыпают в полях фосфорит из подмосковного карьера. Но кто про этот фосфорит, лежащий в пятнадцати саженях под землей, мог знать? А он тут же мчится через полстраны и в тысячах верст от Москвы снова покупает кусок никуда негодной земли и немедленно закладывает там шахту. Опять ткнул пальцем "копать тут" – а на поля вместе с фосфоритом сыпется и хлористый калий, с той самой шахты выкопанный. Ну как он про калий-то узнал, что закопан на семьдесят саженей?

Хотя читает он много, может где и прочел. И удачами этими, более случайными, уверовал, что теперь он может все. Многое может, но вот так уверенно сообщить, что найдет средство и промыслом Божьим побороться?

Станислав же Викентьевич с грустью смотрел на уходящего, чего уж сомневаться, друга – хотя и младшего, но именно друга – по причинам несколько иным. Вспомнив, как переживал он из-за потери семенной станции в далеком Уругвае. Но тут уж стихия: не только в России засухи бывают, а в Уругвае случилась уж засуха так засуха: в прерии трава высохла вся так, что после степных пожаров (или, может быть, прериевых?) в земле и корней целых не оставалось. А на земле – оставалось много чего. Кому там раздолье было – так это стервятникам: прерия вся была усыпана тушами подохшего с голоду скота. Да и в таких условиях на семенной станции можно было бы со стихией побороться, если бы не бандиты: за две недели казакам пришлось трижды вступать в перестрелки. А никто не такое не рассчитывал – и, когда патронов к русским винтовкам осталось лишь "на один хороший бой", пришлось все бросить и все, что можно вывезти – увозить обратно в Россию. Хорошо еще, что подвернулась та американская шхуна, а то пришлось бы вообще все бросить (Петр Пантелеевич уже и баркас какой-то нашел, чтобы трактора в Ла-Плате топить – не велено было Т-40 в чужие руки отдавать ни при каких условиях).

Да, потеря серьезная – но ведь это разве что год потеряем. Хотя, если по семенной пшенице считать, то два. А с нынешней неприятностью – так и все четыре выходит. Или больше – у Иловли-то в Камышинском уезде под "Царицынскую" пшеницу уже пять тысяч десятин и распахали, и засеяли уж как бы не половину… Сорт, слава Богу, все же не потеряем, ей, пшеничкой этой уже и под Калугой поля засеяны будут, и, теперь уже, в верховьях Дона. Хотя в иные годы зараза эта и по семьсот верст ходила, а такого обилия вообще никогда не было – так что даже Калуга ничего не обещает.

Понятно, с таких переживаний легко потерять связь с действительностью – ведь обидно-то до чего! Но, может, он все же не совсем с ума сходит, а лишь растерялся? Кто знает? Другие-то с растерянности, правда, так себя не ведут… Может, это у меня с расстройства ум за разум заходит?

Повернувшись к Василию Павловичу, господин Леонтьев, демонстративно, но несколько неестественно улыбаясь, спросил:

– Я не ослышался? Он собирается справиться со всем этим сам?

– Не ослышались – голос господина Портнова был полон досады и злости, – вероятно он возомнил себя равным Господу с собирается с ним бороться.

– А вот господин Антоневич – ехидно посмеиваясь, сообщил Сергей Игнатович, – считает его дьяволом собственной персоной. Так что, выходит, не собирается, в продолжает.

– Неправда! – вскрикнула Мария Иннокентьевна, и, покраснев, пояснила: – в Ерзовке, да и почитай, по всей губернии, крестьяне его за посланца Господа чтят. А то как же это – Господь нам зло посылает, а Диавол с этим злом борется? Так что должно нам делать, как он сказал – да поможет нам Господь.

– Да поможет ему Господь – уточнил Василий Павлович.

"А мы поможем Господу помочь ему" – подумал Станислав Викентьевич и тут же перекрестился, отгоняя от себя эту, явно богохульственную, мысль.

Тысяча девятьсот второй год начался обычно – то есть с празднования на площади перед школой в рабочем городке. Разве что выходного первого января не было – вторник все-таки, работать надо. А работы было много, потому что денег много очень требовалось.

Я как-то уже смирился с тем, что задача "накормить Россию" в этом году решена не будет, но все же очень хотелось хоть немного, но сократить смертность среди населения – и благодаря очень активной деятельности Васи Никанорова заводчане тоже прониклись этой идеей.

Васю с Машкой я конечно же благословил – мне что, жалко что ли? Люди они хорошие, Машке с Васей точно плакать не придется. Вот только после благословления на пороге моей квартиры я Василия в сторонку отвел и намекнул, что Машке малообразованный муж может скоро стать не очень-то и интересен. Все же Машу Векшину сейчас инженерские жены выучили куда как лучше, нежели в гимназии, и для продолжения обучения я начал потихоньку вытаскивать в Царицын преподавателей разнообразных университетов и институтов с "краткими курсами лекций". Курсы были действительно краткими: например, Фаворский курс читал всего две недели – неделю в конце сентября и неделю в декабре. Ну а то, что в сумме получился сточасовой курс по основам химического машиностроения – так это все моя натура "эксплуататора": знания из профессора "выжимались" по восемь часов в сутки.

Понятно, что не одна Маша Векшина пользовалась такими "выжимками", курс того же Алексея Евграфовича слушали почти все Камиллины лаборанты, да и вообще все эти "курсы" посещало большинство работающих у меня "гимназистов". Конечно, выпускникам гимназий это систематического образования не заменяло, но некоторая польза все же была: так, все семь работающих теперь гидролизных заводов управлялись такими "специалистами".

А что поделать – настоящих-то специалистов не хватало. Поначалу-то я губки раскатал: кризис, прям щяз я лучших инженеров к себе сманю – но что-то не очень получалось. То есть сманил, еще как сманил – на первое января у меня на многочисленных (уже) заводах и фабриках работало больше одного процента российских инженеров. Но если учитывать, что всего этих инженеров было хорошо если четыре с половиной тысячи, то в штуках (или по головам) выходило не очень-то и много. Не знаю, сколько инженеров (настоящих инженеров, имею в виду) работало, скажем, на Сталинградском тракторном, а у меня собственно на тракторном работало их целых три человека – если считать Валеру Тимофеева, который, вообще-то, занимался дизельными моторами и вовсе не для тракторов, и Антоневича, строившего новый сборочных цех.

В старом Ключников достиг "технологического предела", выпуская в сутки по семьдесят пять "Бычков" – больше не позволяли размеры цеха. Установка мотора или трансмиссии, например, занимали по пятнадцать минут, а разместить хотя бы два "моторных" поста было уже негде. В новом цеху Саша Антоневич сейчас устанавливал изготовленные Евгением Ивановичем электрические лебедки, к постам подводились трубы сжатого воздуха для пневматический гайковертов, куча другого вспомогательного оборудования, как "самодельного", так и свозимого со всей Европы и из Америки. По расчетам пооперационное время можно было сократить вдвое – но и сам конвейер становился длиннее – и Федя Чернов выстроил для него цех длиной в четыреста пятьдесят метров.

А второй огромный цех – длиной уже в полкилометра – заполнялся оборудованием на северной окраине Камышина. При ежемесячных прибылях в почти восемь миллионов рублей потратить три из них на "настоящий" стекольный завод было вполне разумно. Настоящий – это с листопрокатной машиной в четыреста метров длиной и с туннельной печью. Правда, запустить все это хозяйство трое новых, нанятых специально для этого завода, инженеров обещали не раньше конца мая, но лучше уж поздно, чем никогда получить ещё один заводик мощностью в миллион рублей прибыли ежемесячно…

А вообще стеклозаводов у меня стало уже три. Второй был построен в Петровске, и выпускал он исключительно трехсотграммовые стеклянные банки. Со стеклянными же крышками. Из Ярославля в Петровск поездами возили резиновые колечки, а из Саратова – проволочные пружинные замки-держалки для этих крышек. Обратно – опять же по железной дороге – вывозились уже готовые банки, с крышками, резинками и защелками. Ну а чтобы не возить просто воздух, в банки запихивали рыбу. В пять тысяч банок запихивали копченую каспийскую кильку в масле, а в десять тысяч – ее же, но в томатном соусе. А еще в пятнадцать тысяч таких же банок клали уже каспийскую селедку, но в соусе уже винном.

Австрийского производства машина (точнее, целый комплекс машин) для выделки тридцати тысяч банок в сутки стоила не очень дешево, почти триста тысяч рублей. Но она того стоила – и еще один точно такой же завод появился уже в Феодосии. Правда Феодосийский завод пока работал в половину мощности – на Каспии по зимнему времени у меня образовался даже некоторый переизбыток траулеров и очень много рыбы приходилось просто солить в бочках. А в Феодосии Березин успел построить их всего четыре, и рыбоконсервному заводу пока просто не хватало сырья. Но Сергей Сергеевич обещал к весне построить их еще десяток, так что мне пришлось задуматься о приобретении ещё одного "баночного" комплекса. Правда не в смысле "купить или не купить", а в смысле "а не начать ли их делать самому" – но мысли эти у меня были где-то на заднем плане.

Там же были и заботы по продуктовому обеспечению голодающих. После того, как Касьян Петрович подготовил "сертификат" годности кормовых дрожжей для питания людей, гидролизно-дрожжевые фабрики наладили выпуск так называемой "белковой каши" – гранулированной смеси дрожжей и муки из камышовых корней. Ну а доведением продуктовой помощи до нуждающихся занялась церковь.

В этом лично мне оказал неоценимую помощь Кирилл Константинович, то есть отец Питирим. Из Ерзовки (где он на самом-то деле был "временно замещающим" попом до назначения постоянного батюшки), он уехал ещё в конце девяносто девятого года. Но когда рабочий поселок вырос у меня до размеров, Ерзовку превышающих, рабочие скинулись и выстроили уже "заводскую" церковь. Не такую "роскошную", как в Ерзовке, конечно. Когда-то давно, классе в шестом наверное, скатался я на экскурсию с мамой в Тотьму – крошечный городок на Вологодчине. И Тотьменские сияющие церкви произвели на меня просто неизгладимое впечатление. Настолько сильное, что, узнав об инициативе рабочих, я тоже слегка поучаствовал в начинании – и за полгода на окраине городка выросла почти точная копия тамошней церкви входа Господня в Иерусалим. Ну а когда это чудо (вместо известковой побелки "выбеленное" резными мраморными плитами) было почти готово, выписал через Саратовскую епархию на постоянную работу батюшкой именно Кирилла Константиновича. Это было не очень трудно: думаю, тысяч за двести церковные власти мне бы и митрополита прислали настоятелем, отец же Питирим мне всего в семьдесят "обошелся". Но чем дальше от столиц, тем церковники были ближе к народу – а с Кириллом Константиновичем я уже был знаком довольно хорошо. И в выборе не ошибся – он, на самом "низовом" уровне организовал весьма эффективную структуру обеспечения помощи именно голодающим. Именно через нее двести тонн "белковой каши" ежесуточно адресно доставлялись почти миллиону человек. Еще двум миллионам доставалось по двести грамм крупы – немного, но при наличии хоть минимальных запасов это было очень существенным подспорьем.

Благодаря помощи церкви общее число "кормимых" составило что-то около четырех с половиной миллионов человек, так что данную деятельность я предпочел считать успешной. По крайней мере, деньги-то улетали со свистом. Но не все, и строительство новых производств шло в общем-то в соответствии с планами.

А я занимался изготовлением магнитофона. Галя Лозовая изготовила все-таки ацетатную пленку – рулон получился шириной в фут и длиной метров в пятьсот. С помощью Вени Комарова был изготовлен и магнитный лак: все же специалист по "порошкам", придумал, как делать "чистую ржавчину" в виде пылинок субмирконного размера. А лично я сообразил, как эту пыль, размешанную с раствором ацетатцеллюлозы и уксусом, нанести ровным слоем на пленку. Африканыч по моим эскизам изготовил двухмоторный агрегат, который пленку должен равномерно протаскивать (во скоростью около фута в секунду) мимо головок, его же умельцы сделали и сами магнитофонные головки. Ну а мне оставалось "изобрести" лишь усилители.

И вот в этом деле я обрел совершенно неожиданного помощника, точнее – помощницу. Елена Андреевна, видимо изнывая все же от скуки, очень заинтересовалась принципами работы электронной лампы. А когда я ей эти принципы, как сумел, рассказал, она принялась думать сама. И – задавать разные "уточняющие" вопросы. Причем – по делу задавать: в устроенной на "стекляшке" небольшой электротехнической лаборатории она проводила многие часы, измеряя токи и напряжения закупленными напряжометрами. Измеряя и делая свои выводы, поэтому первый "деловой" вопрос был вполне себе по делу: почему при достижении определенного напряжения ток в лампе расти перестает, а потом – вообще падает?

Хороший оказался вопрос, годный – и через две недели она продолжила свои эксперименты уже с тетродом. Точнее, с несколькими тетродами: когда княжна просит, ей невозможно отказать в предоставлении пары помощниц, и самые ловкие девицы из Машкиной бригады ламподелиц вместо вульгарных осветительных лампочек стали собирать "фантазии Доброй Феи". А фантазии у нее оказались очень даже неплохие, так что выходные каскады своих усилителей я теперь пересчитывал на тетроды с коэффициентом усиления больше двух сотен. Лампы, конечно, были большими – размером с обычную лампочку накаливания, но я особо насчет габаритов не беспокоился. До тех пор, пока Елена Андреевна не притащила свое новое "творение" размером с двухфунтовую банку.

Причем это было именно ее творение: анод лампы был изготовлен из молибденовой трубы, по которой прокачивалась вода. В общем-то это было понятно: мощность лампы составляла ватт пятьсот. Для магнитофона это чудо явно не годилось, но в результате (спустя ещё три недели) у меня появился агрегат для высокочастотной сварки электродов прочих радиоламп. А еще некоторое время спустя – несколько очень забавных усилителей…

Собственно, отвлечься от радиодела меня буквально вынудила Камилла. В понедельник двадцать первого января она появилась за завтраком с очень хитренькой физиономией. Понятно, опять придумала что-то новое и гениальное:

– Доброе утро. Раз тебя снова видеть такой серьезной и задумчивой, настолько рад, что даже не буду спрашивать, что ты придумала нового. Ты, как мне кажется, сейчас и без каких-то вопросов расскажешь, как изобрела пенициллин.

– Нет, не изобрела еще, не получается. И вообще, ничего такого, чего ты сам не знаешь, я тебе не скажу.

– Тогда скажи то, что я и сам знаю.

– Хорошо, но учти – ты сам попросил, я не хотела. Ты – мерзавец, и это ты и без меня знаешь, вот.

– Да, я такой. А теперь поделись, почему я мерзавец на этот раз.

– Да потому, что я потратила почти год, чтобы понять для чего использовать этот катализатор. А еще столько же потратила, чтобы понять зачем тебе нужно столько изобутана.

– Сколько? В смысле изобутана?

– Ты же сам сказал, что тебе нужно несколько тонн в день. Я сделала холодильную машину на изобутане, точнее Нил сделал – но для нее нужно полфунта изобутана, даже меньше. Значит, тебе изобутан был нужен для чего-то другого…

– Для холодильников нужен.

– Ну да, для холодильников тоже. Но ты же не собираешься выделывать по пять тысяч холодильников в день? Так что тебе меня обмануть не удалось, и я сделала из него изобутилен! А дальше – все просто, и сейчас Саша Антоневич уже готовит проект для постройки завода по выпуску настоящего каучука.

– Настоящего – это какого? Мы же уже каучук выпускаем.

– Так выпускаем бутадиеновый и бутадиен-стирольный. А это будет настоящий, изопреновый. Но это неважно, ты все равно меня обманул – я думала, что твой катализатор для этого каучука нужен, а он не нужен. Я же говорила, что ты мерзавец – но я тебя все рано перехитрила!

Изопреновый каучук – обалдеть! Если мне склероз не изменяет, его же только после второй мировой начали делать…

– Погоди, а как ты придумала с каучуком изопреновым?

– Да ничего я не придумывала, сам прекрасно знаешь. Вильямс все придумал еще сорок лет назад, я только придумала как изопрен из изобутанола сделать. Но ты что, не мог мне сказать, что этот катализатор для изопрена не нужен?

– Какой катализатор?

– Какой-какой… вот этот – и Камилла бухнула на стол мутный пакетик с какими-то мелкими белыми гранулами.

Ну, пакетик знакомый, интересно, что там внутри? Я взял его, развязал. Вроде ничем не пахнет…

– Лизать – можно?

– Лижи!

Вкус у мелких легких скорее все же хлопьев, чем гранул мне определить не удалось. Не было его, вкуса.

– Сдаюсь. И что же это такое?

– Да это же твой полиэтилен – голос Камиллы от восторга сорвался в какое-то сдавленное пищание, – и пакетик – тоже из него сделан! Вот только я не пойму – у тебя пакетики такие были совсем почти прозрачные, а у меня все же мутные получаются. А я проверяла – чистота продукта минимум четыре девятки, твои пакетики грязнее. Я уже пробовала добавлять такую же дрянь, все равно прозрачно не выходит. Так что сам говори – что я делаю не так? И если его делать по фон Пехманну – он получится прозрачный?

– Пехманн у нас кто?

– Ну немец, который его при тысяче атмосфер делал. Только я так не могу, у меня насосов таких нет. Самое большое – триста пятьдесят атмосфер в лаборатории получить можно, а скорее – триста.

– Тогда у меня к тебе вопрос – как долго делать установку, чтобы полиэтилена получать хотя бы килограмм пятьдесят в день?

– Недолго. Но сначала надо на три четверти разломать ту, которая уже в лаборатории стоит – у меня получается в день килограмм двести. А тебе зачем? Пакетики делать?

Пакетики делать – дело хорошее. Но я давно уже мечтал о телефонизации городка (и, главным образом, своей собственной квартиры и конторы). Телефоны в продаже были, но вот налаживать всю телефонную сеть мне было некогда. А нанять – некого. Да и телефонные железные провода, десятками висящие по столбам в той же Москве, меня не очень радовали – так что первым использованием получившегося продукта стало изготовление телефонной "лапши". Довольно немудрёную оснастку Вася Никаноров сделал дня за четыре, и, пока я не сообразил что "что-то тут не то", рабочие, крутя ручку "механизмы", успели лапши этой наделать километров пятнадцать.

"Не то" заключалось в том, что сейчас телефонные и телеграфные провода делались железными. Много проводов нужно было, а железо куда как дешевле меди. Вдобавок, железо прочнее – и столбы можно было ставить не так часто. Так что, поскольку я параметры уточнить забыл, мне рабочие закатали в пластик тридцать верст полумиллиметровой стальной проволоки. Я уже было расстроиться решил, но вдруг вспомнил, что "лапша" со стальной жилой тоже активно применялась. Правда, не для телефонов…

Весь февраль и март не покладая рук трудились не покладая рук работницы нового моего производства. Хорошо еще, что осенью был выстроен детский сад-ясли для детишек их рабочего городка и жены рабочих тракторного и судостроительного заводов оказались свободны. Но все рано пришлось нанять десяток столяров для моего "деревяшечного" производства, чему очень не обрадовались несколько Царицынских древопромышленников: у меня, хотя жилья свободного для рабочих и не было, репутация среди местного пролетариата была безупречной, и лучшие мастера с завода Максимовых и с завода братьев Голдобиных решили, что мое предложение отвергать не стоит, а с жильем и подождать можно. Впрочем, сманиванием рабочих занимался Василий Иванович Якимов, чей завод я "сожрал" еще прошлой весной. Легко так сожрал – просто пришел к нему и предложил его заводик мне подарить. Правда взамен я предложил ему стать директором уже моего деревяшечного цеха, со стандартным окладом в тысячу рублей, что, хотя было вроде как и немного меньше его прежних доходов, но меньше очень не на много. И гарантированно. Да и прочие бонусы были немаленькие, так что теперь всю "деревяшку" я тоже делал сам. Да, сам – и сам сделал две тысячи красивых деревянных ящичков с красивой передней стенкой, напоминающей полуоткрытое жалюзи.

Последнюю декаду марта рабочие, занимающиеся электропроводкой на заводе и в городке, прокладывали новую сеть по всем жилым кварталам, а первого апреля в шесть часов утра рабочих разбудил вовсе не заводской гудок.

Гудок, о котором часто упоминали в старых книжках и фильмах, был народу необходим хотя бы потому, что на весь Царицын, к примеру, будильников было хорошо если штук десять. Причем все – вовсе не у рабочих. Рабочих же поднимал именно заводской гудок. Штука хорошая, но этот самый гудок отличался на редкость низкой избирательностью и будил всех в радиусе километра (а то и дальше). К гудкам привыкнуть удалось довольно скоро и, точно зная, что "это не мне", я просто поворачивался на другой бок и продолжал спать дальше. Но все равно – мешает.

Так что первого апреля гудок не прогудел. Вместо него уже я, довольно вредным голосом, произнес в микрофон "Доброе утро, начинаем утреннюю гимнастику!", а два пятисотваттных усилителя разнесли мой голос по трем тысячам динамиков "трансляции". А затем – после того как я перещелкнул тумблер – зазвучал записанный несколько дней назад на магнитофон местным любительским оркестром "Марш Авиаторов". Без слов, конечно.

Два "стеклянных самовара" первое получасовое включение отработали отлично. "Самоварами" лампы прозвала Машка – и не зря: КПД у этих ламп был хорошо если процентов пятнадцать, и из сети жрали они киловатта четыре – большая часть из которых тратилась на нагрев самой лампы. В сварочном аппарате это было не сильно заметно – включение на полсекунды раз в пару минут лампу перегревало не сильно, а для постоянной работы на режиме пришлось изобретать водяное охлаждение от водопровода. Хорошо, что у Камиллы мне рассказали про йенское борное стекло, из которого стеклянную посуду для химиков делали. И не только посуду, так что "самовары" не лопались. И первая радиотрансляция удалась – вот только на работу опоздали все до единого рабочие: сначала они дослушали трансляцию до самого конца, и потом еще некоторое время обсуждали "новое чудо от Александра нашего Владимировича".

Мне же первое апреля запомнилось совершенно другой шуткой: мои "военные инженеры-артиллеристы" закончили изготовление сразу двух вариантов "ГАЗ-51". Один – вполне знакомый мне "ГАЗ", второй – на метр двадцать длиннее и трехосный, но уже с грузоподъемностью в четыре тонны. Еще на втором была пятиступенчатая коробка передач, обеспечивающая на первых четырех более сильный момент, но в целом унификация машин была очень высокой. Вот только шестицилиндровый мотор они сделали не V-образный, а рядный, объяснив свое техническое решение очень просто:

– Так на станок-то теперь и шестицилиндровый блок влезает, а рядный мотор и делать проще, и обслуживать.

Прокатившись на обеих машинках, я отправился в контору – Мышка и Водянинов обещали мне какой-то "сюрприз", но, вроде бы, приятный. Хороший получался день – первое апреля тысяча девятьсот второго года: один приятный сюрприз за другим. Но вот перед сюрпризом от бухгалтерии я получил еще один: в конторе меня ждали Портнов и Леонтьев. И от них я ожидал чего-то приятного: снег (включая насыпанный за зиму снежными пушками) стаял довольно рано, но не быстро, вода впитаться в землю успела. Да и посевная уже началась, и началась успешно: все-таки только в районе Царицына на поля вышло пятьсот с лишним "Т-40", а всего по разбросанным в разных концах страны кускам моего поместья их уже за тысячу было. Однако в этот раз я оказался в корне не прав:

– Ну что, Александр Владимирович, – начал Василий Павлович без лишних предисловий, – можно посевную отменять?

– Ну, если вы так говорите… как отменять? Почему??

– А… вы докладную нашу не прочитали – догадался Станислав Викентьевич, – тогда сообщу вкратце: вся степь южнее Царицына забита саранчой.

– Какой саранчой, ведь еще холодно…

– Видите ли, Александр Владимирович, прошлым летом было известное нашествие саранчи, но, по счастью, не особо изобильное, и в силу прочих неблагоприятных условий на нее особо внимания не обратили. Однако разлететься саранча успела, и, как показали нынешние наши наблюдения, были ей отложены мириады яиц. Благодаря мотоциклам мы смогли провести наблюдения верст на двести к югу, и буквально повсюду смогли обнаружить огромное число таких кладок. Конечно, до того, как новые поколения этой напасти вылупятся, пройдет около месяца, может, недели три с нынешней теплой погодой. Да и с месяц пешая саранча расти будет – но уже в июне, не позднее числа десятого а то и раньше, все эти мириады поднимутся в воздух и полетят в наши края.

– И что делать?

– Обычно места гнездовий не столь обширны, и обычные меры могли бы дать хоть сколь-нибудь заметный результат. Но нынче… Обильные гнездовья лежат как бы не на полтораста верст от Волги в любую сторону, но особо много их по Сарпинским озерам. В общей сложности пятнадцать тысяч верст практически сплошных гнездовий, вряд ли что тут можно сделать. Так что нужно решать: срочно искать новые земли под посевы сильно севернее и перемещать трактора туда или же просто сберечь семенное зерно на следующий год…

В кабинете вместе с нами сидели и Мышка с Сергеем Игнатьевичем. Судя по их ошарашенным физиономиям, они тоже были не в курсе, а Станислав Викентьевич продолжал:

– В губернии тоже относятся к этой проблеме очень серьезно. Борис Борисович, хотя с должности губернатора и отошел, по просьбе Александра Платоновича лично отправился к Газенкампфу в Астрахань, договариваться о том, что сделать можно. Что же до Области Войска Донского, там, кажется, важности вопроса не понимают, саранчевую повинность по крайней мере вводить отказались…

– Какую?

– Сразу видно, что недавно вы в России-то… при набегах саранчи население должно бесплатно какой-то срок заниматься саранчи уничтожением. В девяносто втором так и справились: табунами саранчовники вытоптали, в канавах пешую саранчу собрали – потому и не было нового голода. Но нынче – никаких канав не хватит…

– Хорошо… в смысле, очень плохо, но я понял. Подождите пару минут, дайте подумать… а пока Мария Иннокентьевна, Сергей Игнатьевич – случаю вас теперь. Что ты хотели мне сообщить?

– Ну мы-то с хорошими новостями придти думали, а оно-то вон как. Тем не менее наша новость вас хоть как-то порадует. Даже две у нас новости, и начну я со своей – первым ответил Водянинов, – поскольку моя новость о России-матушке будет. Я тут давеча в Петербург съездил, с приятелями старыми поговорил. Так что финансовое управление Армии весьма поддержит вашу идею создания испытательных полигонов. Денег, они, конечно же, не дадут – у них их и так нехватка большая. Но мне там подсказали интересную идею, и ежели вы решите земли купить к востоку от Челябинска – сильно поддержат со стороны Армии. Поскольку вы, из личных средств, размещаете для армии полигонные участки, то перевозки между таковыми могут так же считаться как бы уже внутриармейскими – а, поскольку зерном вы не торгуете, то все перевозки ваши между Сибирью и, скажем, Царевским полигоном, пойдут помимо Челябинского порога… об это я и отношение из Артиллерийского управления привез. И с отношением я, кстати, и карты привез, с отметками, где земли казенные купить можно. Но это – потом посмотрите, а сейчас Мария Иннокентьевна поведает уже о делах заморских.

– У меня новость тоже неплохая – вступила в разговор Мышка, – Мухонин, Петр Пантелеевич по дороге из Уругвая задержался в Америке. Знакомого старого встретил, тоже суперкарго был, только на корабле американском. А нынче тот торгует по всей Америке машинами сельскохозяйственными: жатки, молотилки… Так в компании у него больше тридцати магазинов по всей стране. Станислав Викентьевич осенью в Уругвай два десятка керосиновых тракторов взял, поскольку бензину там вовсе нет – а не пригодились, вот Мухонин их приятелю-то и продал: на пароход чтобы билеты на всех купить, наличных денег не хватило. Так вот, Петр Пантелеевич в Америке с приятелем компанию новую организовал, называется "Machine Shipping", аванс заплатил за новый сухогруз – выгодно он трактора продал. Я ему уже остаток перевела, так что как раз сегодня вы стали владельцем сухогруза на пять тысяч двести тонн. Компания американская, приятелю этому и самому Петру Пантелеевичу по одной акции выделено, а вам, Александр Владимирович, остальные девятьсот девяносто восемь. Мы тут с Сергеем Игнатьевичем посчитали – компания "Lehmann Harvester", это его приятеля, готова брать до десяти тысяч "Бычков" в год в порту Филадельфии по две с половиной тысячи долларов. Судно куплено за двести десять тысяч, так что если самим трактора в Филадельфию возить – окупается за три рейса. А Ключников обещает на первое мая запустить новую сборочную линию, так что тракторов для него хватит.

– Отличная новость. Как с Петром Пантелеевичем связаться?

– Он обещает через три недели сам уже в Ростов прибыть. Пароход-то он уже готовый купил – прежний заказчик обанкротился до завершения строительства. Так что, как прибудет – так лично и поговорите.

– Ну что же, новости неплохие. А насчет саранчи… я не представляю, что можно сделать со стаей в пятнадцать тысяч квадратных верст.

– Да стая-то поменьше будет, – сообщил Василий Павлович, – каждая до одной версты, а то и меньше. Просто стай будет этих очень много. Обычно стая собирается верст со ста – то есть верст на десять в каждую сторону, но тут и получается, что ожидать придется как бы не две тысячи таких стай – а за ними и не проследишь, и народ их уничтожить не отправишь. Бороться, конечно, будут – и, быть может до сотни стай сильно подавят – а с остальными-то ничего не сделать… так что решите-то?

– А вы знаете… решу я просто: посевную продолжаем в прежнем режиме. А я уж как-нибудь с саранчой разберусь. Своими средствами.

Когда я выходил из кабинета, спиной я буквально физиологически ощущал взгляды оставшихся там агрономов и финансистов. Не удержался, у двери обернулся. Агрономы смотрели на меня с какой-то грустью – видимо, не разделяя мою уверенность в победе над стихией. Ну что же, я ее тоже не разделял – но у меня была волшебная палочка-выручалочка. Большая – метр восемьдесят два ростом.

Глава 30

Два года назад жизнь Александра Антоневича изменилась резко и бесповоротно. Бесповоротно потому, что Саша понял – по старому он больше работать не сможет. Впервые он получил возможность работать так, как он считал нужным – и нести полную ответственность за свою работу.

Да, новая работа тоже не была лишена недостатков: часто приходилось довольно надолго оставлять семью, мотаясь по стройкам, но зато теперь Саша был уверен в благополучии семьи. Да и расходы на постоянные поездки к жене и детям всегда отныне в бюджет очередной стройки закладывались изначально. Не то, чтобы велики они были, эти расходы – в особенности по сравнению с нынешней зарплатой, но все рано такая забота о работниках со стороны Волкова была очень приятна.

Еще одним недостатком можно было считать постоянно меняющийся профиль работ. Пришлось строить химический, металлургический, судостроительный заводы, перепрофилировать старые заводы и фабрики на выпуск совершенно новой продукции. Но это было интересно. И инженер Антоневич впервые с момента получения диплома задумался не о текущем задании, а об общей цели строительства всех этих разнообразных предприятий. Задумался – и мысли свои изложил в пространном письме, которое при удобном случае отдал своему странному работодателю.

Отдал – и некоторое время с нетерпением ждал ответа. Любого – от острого неприятия до детального обсуждения. Но ответа не последовало. Лишь много позже, когда и сам Антоневич почти забыл о своем письме, Волков, причем как-то мимоходом, отметил, что мысли в письме, конечно, правильные – но лишь в случае, когда цель известна. Так это что получается, у Волкова цели нет? Так зачем же он строит все эти свои многочисленные заводы?

Ответ на этот вопрос Саша постарался получить самостоятельно. И пришел к очень неожиданному для себя самого выводу: Волков пытается улучшить жизнь простых людей, но действительно не знает как это сделать. То есть не знает, как это сделать вообще – и реализует какие-то спонтанно приходящие в голову замыслы, часто друг с другом мало связанные.

И еще – почти что никому, кроме самого Волкова непонятные – ровно до того момента, как замысел будет воплощен. Ну кто бы мог подумать, что совершенно, мягко скажем, странная идея производить зимой снег приведет к удивительному увеличению урожая? Но тут люди все же увидели прямой и очевидный результат – хотя и через полгода. А вот почему для собственных нужд он производит втрое более сложные и вчетверо более дорогие трактора, нежели продаваемые за границу, так и осталось непонятным. Но вероятно какой-то умысел тут был, просто скрытый глубже, чем доступно пониманию простого инженера: ведь производство этих очень дорогих и сложных машин не только не прекращалось, а развивалось, причем в сторону еще большего усложнения тракторов.

Зато с продукцией двух построенных Антоневичем заводов никаких вопросов не было: турбинный завод в Калуге и генераторный в Камышине обеспечили невероятный рост производства на всех других механических предприятиях. На электростанции, построенной в устье Сакарки, сейчас монтировался третий (и на станции, и в мире вообще) шестимегаваттный генератор, а Герасимов с Ивановым уже готовились выпускать двадцатимегаваттные агрегаты. И в этом будущем производстве Саше Антоневичу отводилась очень важная роль: именно ему было поручено спроектировать и построить новые цеха для изготовления этих уникальных изделий. Проекты были готовы, можно было уже приступать к строительству – осталось лишь дождаться ответов от германской и американской фирм, чтобы выбрать подходящий станок для изготовления роторов. А после этого – внести мелкие изменения в проекты соответствующих цехов…

Сам Саша склонялся в пользу германского оборудования, но американцы обещали поставить станки чуть ли не втрое быстрее… так что сейчас инженер Антоневич на черновиках чертежа быстренько прикидывал объем переделок проекта для установки более длинного американского станка. Но закончить ему не удалось – в комнату неожиданно ворвался Волков.

– Саша, у меня к тебе будет маленькая просьба. Надо все бросить и построить мне еще один завод. Причем в этот раз так, как ты предлагал в своей записке: исключительно своими силами. С нуля построить. Пойдем-ка обсудим детали…

Вот чего в Саратовской губернии не было – так это вшей.

Почти год как не было – благодаря Камилле и неведомому Цайдлеру, который разработал синтез ДДТ тридцать лет назад. Правда, Камилла долго бухтела, что-де коварный я сманил ее вершинами науки, а заставляю опять делать опостылевшее мыло – но мыло она разработала и даже вполне самостоятельно наладила массовый его выпуск – все же опыт уже, как я понимаю, был. Не простое мыло, а мыло "ДДТ" – и вот с его помощью губерния от вшей и освободилась.

Когда я "прибыл" в это славное время, народ был вшивым практически поголовно: ну трудно уберечься от веселой живности даже богатым купцам и знатным дворянам, когда ползает насекомое привольно на горничных и камердинерах. Но когда средство борьбы с заразой было изыскано, то народ и сам с радостью от "гостей" бросился избавляться. Тем более было это очень недорого: на заводе и вообще в рабочем городке, а так же в колхозах моих вшей гоняли вообще бесплатно, а четьвертьфунтовый кусок прочим продавался по пятачку. Вовремя же пущенный слух, что "вшивым помощи продуктами не будет" очень стимулировал использование мыла в деревнях, ну а то, что на "общественные" работы у меня тоже нанимали лишь "чистых", сделало мыло популярным и в городах.

Так что вшей в Саратовской губернии не было. А вот производство ДДТ – было: конечно, на семьдесят тонн мыла, потребовавшегося на "зачистку" губернии, отравы потребовалось меньше четырех тонн, но на препарат обратила внимания армия – и мыльному заводику потребовалось новое сырье. Хотя и в количестве тонн десяти на текущий год. Для моих нужд – маловато, и я, вечером "дня дурацких шуток", поинтересовался у Камиллы:

– Скажи мне, величайшая из женщин-химиков, как скоро ты мне сможешь сделать тонн так сто ДДТ?

– Лет через пятьсот, и то, если ты меня будешь к этому варварски принуждать. Я его не делаю и не собираюсь – для этого специальный заводик есть, а тебе зачем?

– Голову мыть, чтобы вши не завелись… А еще – чтобы пообщаться с саранчой, которая сейчас потихонечку готовится сожрать весь урожай этого года. Мне агрономы донесли, что такого урожая саранчи в наших краях вообще никогда не бывало, и, если ей не объяснить всю неуместность такого поведения, она вырастет и оставит губернию вообще без единого зеленого листочка. И не только нашу – они опасаются, что при таких количествах она объест все вплоть до Калуги. А в Уругвае тоже, между прочим, засуха – так что и за границей зерна купить не получится…

– Спасибо, я поняла. А сколько на самом деле тебе надо?

– Не знаю. Честно не знаю – знаю только, что на Сарпинских озерах пятнадцать тысяч квадратных верст гнездовий этой казни египетской.

– Восьмой…

– Что – восьмой?

– Восьмой казни египетской. Но ведь обычно саранча по Манычу гнездилась?

– Там тоже есть, и еще много где. А ты откуда знаешь, ты же вообще из Воронежа?

– Ты не поверишь, но в Воронеже тоже газеты печатают – научилась у меня Камилла мелким подколкам, и использовала их весьма умело. – Так что и на Маныч тоже считать потребность?

– Мне сказали, что на наши поля саранча с Сарпинки пойдет, так что нужно в первую очередь ее проредить – но, думаю, избыток не повредит.

– Не будет избытка – но все же попробую посчитать. Завтра скажу…

На завтрак Камилла не появилась. На мой вопрос Дарья ответила с некоторой укоризной:

– Дык ведь еще в шесть утра увеялась, даже пирогов ждать не стала…

– Кстати, Дарья, давно хотел тебя спросить: а почему ты каждый день пироги печешь? Пироги у тебя замечательные, слов нет – но ведь это же столько труда!

– Дык, Александр Владимирыч, чего ж их не печь-то? Муки много, всего прочего – досыта имеется. Да и какой труд – радость это, ежели есть из чего печь. А уж если всегда есть – так это втройне радость. А вам что, не нравится? Ежели не угодила, вы скажите, я не буду – но видно было, что приготовление пирогов для нее – действительно счастье.

– Мне – очень нравится. Так что пеки, сколько хочешь, я просто подумал – а вдруг ты недовольна, что каждый день приходится пироги печь? Ну ладно, сегодня пироги – как и всегда, впрочем – хороши получились. Пойду и сам поработаю…

Вечером Камилла пришла часов в восемь, и в состоянии глубокой задумчивости молча прошла в свою комнату. Откуда, переодевшись, направилась в кухню, где так же молча приступила к уничтожению ужина. На меня, нетерпеливо ерзавшего на стуле, внимания она не обращала. Но все же, когда ее тарелка опустела, она поглядела на меня каким-то отстраненным взглядом и (не мне, а куда-то в пространство) изрекла:

– Паршивый из меня получается химик-технолог.

– Вообще никакой – согласился я, – ты – чистый исследователь высочайшей пробы. А технологов у нас и без тебя хватает.

– Не хватает. На Сарпинские озера, как мы подсчитали, нужно потратить минимум семьсот пятьдесят тонн ДДТ. Только на Сарпинские озера – а если все остальное бросить, то у нас получится делать по тонне в сутки.

– Почему? И что надо, чтобы делать больше?

– Потому что на десятину, то есть на гектар, нужно фунт с четвертью, то есть полкилограмма реактива – это мы с Василием Павловичем подсчитали. Примерно, конечно, но, думаю, хватит. А чтобы делать больше… Фенол у нас есть. Спирту нужно в день тонн двадцать. Но сейчас весь спирт на каучук уходит.

– Сколько уходит?

– Все, что делается. Двести сорок тонн.

– Считай, что спирт у тебя есть. Что еще нужно?

– Барботажные колонны. И хлор, много хлора. Вот я тебе говорила, что мне нужен мегаваттный генератор?

– А у тебя нет? Ты же, если мне память не изменяет, у Африканыча один выцыганила?

– Два… – вид у Камиллы был виноватый – но мне же щелочь еще делать нужно. Они на производстве щелочи оба задействованы.

– Сейчас важнее всего саранчу победить. А колонны эти, как их…

– Барботажные.

– Во-во, их-то где взять?

– Я с Юрой говорила, он сказал что за неделю сделает если нужно. Керамические, из труб, что в Казани делают. Но это обойдется в полторы тысячи рублей…

– Камилла, скажи честно: тебя давно пороли?

– Как?

– Ремнем. По попе. Ты мне зарабатываешь в день по сто тысяч, или даже по двести – не знаю, это вообще подсчитать невозможно – и думаешь о полутора тысячах?

– Я не буду… но я все равно не знаю, как все это организовать. Я знаю, сколько чего взять, куда положить и что со всем этим сделать. Но как сделать чтобы люди делали именно то, что надо – я просто этого не понимаю – и она чуть не расплакалась. – А ведь без этого действительно саранча все сожрет!

– Не волнуйся, у нас есть человек, который все это как раз понимает. Завтра с утра озаботим Сашу Антоневича – и через неделю у нас все будет.

Через неделю у нас ничего еще не было, разве что из Казани привезли керамические трубы. Хорошие трубы, в аршин диаметром (внутренним), и длиной по двенадцать метров. Юра Луховицкий, проникнувшись важностью задачи, на этот раз спроектировал что-то очень простое и недолговечное ("Сами понимаете, Александр Владимирович, больше пары месяцев насосы не выдержат в атмосфере хлора"). Но "быстровозводимое" – пятнадцатого апреля дюжина этих самых барботажных колонн перегоняли спирт на хлораль. Процесс требовал большого количества серной кислоты – но уж в этом у нас недостатка не было, как не было недостатка и в чугунных ретортах для перевозки кислоты из Саратова.

Еще дюжина реакторов из этих же труб активно вырабатывала хлорбензол. Тут "химия" была пострашнее, но все же работа с фенолом была уже отработана и технику безопасности народ понимал туго: несмотря на довольно теплую погоду никто к реакторам близко не подходил, не напялив "придуманных" мною противогазов с активированным углем. Ну а сама Камилла в ручном режиме управляла дано уже изготовленном реактором, в котором две вышеупомянутые гадости в серной кислоте превращались в третью. Со скоростью чуть больше тонны ДДТ в час.

Как говорится, дуракам везет. В том смысле, что производство сотен тонн отравы из сотен тонн другой гадости не сопровождалось кучей несчастных случаев. Для чего, впрочем, пришлось из Казани вместе с трубами вывезти и всех работников Варюхинского аспиринового завода – людей, с фенолом хорошо знакомых. Ну да аспирин подождет – тут ситуация складывалась вполне себе критическая, а других профессионалов взять было просто негде.

Я же, вовремя сообразив, что от несчастных случаев все же никто не застрахован, большую часть вредного производства догадался разместить в глухой степи, в сорока верстах от Волги на левом ее берегу. Так что если мы чего и напортачили, то, по крайней мере, никого не убили.

С "химией" все вроде получилось – а вот как эту "химию" доставить на место? Ведь доставлять ее нужно, равномерно рассыпая по полкило дряни на гектар. У меня, вообще говоря, эта деталь процесса особых вопросов не вызвала…

Пока Камилла, Юра Луховицкий и Саша Антоневич (плюс еще сколько-то сотен человек) разворачивали "большую химию", я занялся "средствами доставки". Тем более, что для изготовления таких "средств" у меня почти все уже было готово. Некоторые сомнения вызывала одна деталь, и я вспомнил, наконец, о поручении, которое дал Косте Забелину.

– Саш, у меня пока два мотора готовы. Вот тут – на семь цилиндров, он получился весом в двести десять килограмм. И на девять – он уже триста килограмм почти весит. Соответственно сто двадцать и сто сорок пять сил.

– А как с надежностью?

– Девятицилиндровый еще не испытывали на ресурс, а семицилиндровый – уже второй сделан. Первый как раз я на износ и гонял, наработал почти сорок часов. Твоя идея с двойными маслосъемными кольцами оказалась очень удачной, горячее масло все же успевает в коллектор стекать и нижние цилиндры работают практически в том же режиме, что и верхние. Сейчас на втором моторе я как раз решил попробовать хромированные кольца, думаю, что ресурс еще минимум на четверть вырастет. А первый мотор послезавтра снова на испытания поставим – гильзы цилиндров поменяли. И я хочу попросить, чтобы ты Никанорову отдельную премию выписал: он придумал ставить съемные седла клапанов, так что мотор после ремонта от нового вообще не отличается…

– Подожди ставить на испытания, мне сейчас срочно полностью рабочий мотор нужен. На машине заодно ресурс и проверим…

Очень удачно получилось, что вполне рабочий мотор как раз в начале апреля у меня оказался. Потому что только его мне и не хватало. Остальное – пришлось лишь по мелочи доработать.

С эпоксидкой у Камиллы, конечно, не очень пока получилось – придуманный ей отвердитель превращал смолу в камень меньше чем за минуту. Но оставался и обычный, "горячий" способ изготовления карболитовых изделий – и для ветровых насосов было изготовлено уже с десяток стеклопластиковых лопастей. Небольшая доработка, конечно, потребовалась, но именно что небольшая.

Виртуоз металлообработки Вася Никаноров планетарный редуктор для мотора сделал за два дня. Благо качественной стали у меня было теперь просто завались – для изготовления одного планетарного редуктора весом в четырнадцать килограмм, конечно.

Раму я сделал из стальных тонкостенных труб, которые были сделаны для почти готового велосипедного производства в Харькове. А обшивку рамы – опять из стеклопластиковых листов. И даже растяжки были изготовлены из "ниток, которые прочнее стали" – лавсановые.

Народ взирал на новую машину с очень большим недоумением. Я про себя тихонько хихикал, слыша самые разнообразные предположения о ее назначении. Хотя в общем народ был прав: машина делалась для распыления "вредной химии": последние сомнения на эту тему исчезли после установки на редуктор "главной детали" снежной пушки. И народ лишь гадал, как именно будет распыляться порошок.

Но гадал он недолго, уже первого мая начались испытания нового агрегата. Без "химии", конечно. И испытывал машину, естественно, тоже я. Больше было просто некому.

Усевшись на водительское сидение, я завел мотор, прислушался. Вроде все нормально, мотор работал ровно и как-то даже умиротворенно. Прибавив газу, я осторожно прокатился по дороге пару раз туда-сюда, проверяя, как работают тормоза и как машина слушается руля. Тоже вроде бы все нормально. Ладно, перед смертью не надышишься. Прибавив газ до максимума, я разогнал машину и, взяв ручку на себя, поднял этот стеклопластиковый клон "По-2" в воздух.

Хотя, конечно, не совсем клон. Если мне память не изменяет, то размах крыльев "оригинала" был все же меньше "моих" четырнадцати метров: от восьмиметровых лопастей ветряков я отрезал только расширяющуюся часть. Да и в "деревянном" исполнении По-2 весил наверное побольше моих восьмисот килограмм. Но основные принципы я, похоже, уловил правильно: верхнее крыло наполовину выдвинуто вперед относительно нижнего, что мешает машине входить в штопор, и передние колеса сильно выдвинуты по отношению к центру масс – что позволило мне все же сесть обратно на дорогу, не перевернувшись.

Правда, после того, как я этот трюк проделал, вылезти из кабины я не мог еще минут десять: ноги не держали. Это на земле кажется, что управлять самолетом легко и приятно. Но в кабине самолета почему-то все мысли сконцентрированы даже не на том, как бы развернуться и сесть обратно, не разбившись – а на том, что с мокрыми штанами вылезать будет настолько позорно, что проще просто врезаться в землю и сгореть нафиг.

Но штаны я все-таки не намочил.

А пока ноги восстанавливали способность держать мое бренное тело, думал. О том, что поднять самолет сможет килограмм двести-триста. Камилла, для лучшей "распыляемости" яда, развела его в двадцать раз соляркой, так что за один полет получится опрыскать гектаров тридцать. Три полета – квадратный километр. В лучшем случае. А на пятнадцать тысяч квадратных километров вылетать придется всего лишь сорок пять тысяч раз… двадцать две с половиной тысячи: все же в запасе был еще один "самолетный" мотор.

Как там говорится: с приехалом!

На мое счастье в конкурсе на конструкцию распылителя участник был не один, а целых трое. Еще один участник был "коллективный": Камилла и Юрой придумали, как цеплять к трактору трехтонную бочку на колесиках и запитывать именно распылитель от вала отбора мощности трактора. Камиллина тут была идея (поскольку она и придумала растворять ДДТ в солярке), а техническое воплощение (включая относительно гибкий вал отбора мощности) было за Юрой. Причем воплотить Луховицкий успел почти сотню установок.

А последним участником забега стал, как ни странно, Африканыч. Недоинженер Иванов тоже придумал, как разбавлять ДДТ. Вот только использовал он не солярку (которой было, в общем-то, ограничено), а каолиновую пудру (которой было сколько угодно). А для распыления полученной именно пыли он, не мудрствуя лукаво, предложил использовать снежные пушки, поставив "на выхлопе" дозатор. Пушка, "отвязанная" от шлангов с водой, оказалась очень эффективным решением: столб поднимаемой ею пыли разлетался при небольшом ветерке на пару километров, а трактор спокойно тащил ее со скоростью километров десять в час.

Так что с саранчой "своими средствами" побороться удалось довольно успешно. Когда в конце апреля поползли первые, еще мелкие и черные, насекомые, пушки весьма существенно подсократили их количество. После второй линьки в середине мая, когда саранча уже сбилась в стаи и волнами поперла через степь, подключились и распылители жидкой отравы. Да и мой труд все же даром не пропал. После третьей линьки саранчи самолет днями напролет патрулировал степь в поисках новых стай – куда немедленно отправлялись "установки быстрого реагирования": распылители "порошка", смонтированные на четырехтонных автомобильных шасси – мои "артиллеристы" для проведения армейских испытаний успели изготовить десяток таких машин, да и я – имея в виду попробовать запустить в серию самосвалы – поручил опытному производству изготовить две дюжины шасси (благо, мотор был сразу же поставлен в серийное производство). А пилотом самолета был в основном поручик Свешников из Бобруйского резервного батальона: лично я с трудом заставил себя пару раз "вывезти" поручика в небо, а дальше он уж как-то сам разобрался. Мотор за две недели Забелин менял два раза, но не из-за поломок, а просто для проверки износа – после чего Костя гарантировал сто часов его бесперебойной работы.

Конечно, всю саранчу извести не удалось. Но результат все равно был просто потрясающий: на Саратовскую губернию в июне было зафиксировано только три нападения сколь-нибудь внушительных стай – да и то одну их них мы успели накрыть с грузовиков. В области Войска Донского – куда прилетали стаи с Маныча – саранча сократила урожаи на четверть, однако севернее этой напасти зафиксировано не было вообще.

И нельзя не признать, что огромную помощь в борьбе с насекомым оказал Александр Платонович Энгельгардт: благодаря в самой значительной степени именно его усилиям мы смогли вовремя получить такой "пустячок", как двенадцать тысяч тонн каолина. Причем не только получить, но и вовремя доставить его после смешивания с ДДТ до распылителей: губернатор своей волей мобилизовал четыре тысячи лошадок с телегами. Ну и с мужиками, конечно. Как он договаривался с железной дорогой, для меня так и осталось загадкой, но пригнать за месяц тридцать эшелонов с глиной сверх всяких расписаний и графиков – для этого нужна была железная воля.

В конце июля, когда стало окончательно ясно, что саранча больше не полезет, Александр Платонович совершил еще один, я считаю, гражданский подвиг: он поехал с докладом о ситуации в Петербург к императору. То есть в самом докладе или тем более поездке ничего особо героического не было. И вообще, как оказалось, крестьяне даже дохлую саранчу собирали, на корм себе и скоту. С, как оказалось в этом году, трагическими последствиями – не помогли даже постоянные разъяснения того, что нынешняя саранча отравлена. Но там, докладывая Николаю, он сообщил, что его роль в победе над саранчой столь мизерна, что особого внимания и не заслуживает. А вот чья роль действительно существенна…

Этот, чем-то похожий на Чехова, пятидесятивосьмилетний мужчина в мундире гофмейстера, после возвращения из Столицы не погнушался приехать ко мне:

– Я уж и не знаю, Александр Владимирович, особая ли милость к вам у императора, или же наоборот, немилость какая. Камилле Георгиевне он, сверх моего прошения, не только дворянство потомственное дать повелел, но и жаловал титул баронессы. Ну а, вы уж извините, вам, сказал, и того что есть, видать достаточно. А недостаточно – так, сказал, вы к нему сами приезжайте и испрашивайте…

Разговор наш происходил в так называемом "президентском" номере заводской гостиницы: губернатор, хотя обычаем было заведено останавливаться у местного предводителя дворянства или же у городского головы, правилами пренебрег и остановился у меня. Ну не на квартире же, а "президентский" номер был, по сути, такой же восьмикомнатной квартирой – и удобствами превосходил, конечно же, все, что ему могли обеспечить в городе. Вдобавок, и визит этот был неофициальный…

Очень неофициальный. Александр Платонович был, кроме как губернатором, еще и писателем, и ученым – и сейчас он составлял справочник по сельскому хозяйству.

– Вы, Александр Владимирович, просто перевернули мои представления о правильном ведении хозяйства. Говорят, вы и в прошлом году получили весьма изрядные урожаи, а в этом, тоже не самом лучшем, ваши поля просто поражают воображение. Вам непременно нужно написать руководство по сельскому хозяйству! Я, конечно, с вашего позволения, мои наблюдения изложу, и если вы не против, попрошу их посмотреть и исправить, если что-то будет неверно. Но почему, скажите на милость, вы продаете ваши трактора французам и немцам, а не русским хозяйственникам?

– Так не покупают русские-то. Дорого им. Дешевле на мужика с сохой посильнее надавить. Да и если бы покупали… Вы знаете, Александр Платонович, не окупится у наших, как вы говорите, хозяйственников, трактор. Чтобы трактором пользоваться успешно, нужно и все прочие орудия труда новые закупить. А потом – что гораздо сложнее – научить крестьян со всем этим обращаться.

– Но у вас-то все получается, и к выгоде немалой…

– Нет. Прока еще – нет, не получается к выгоде. Вот Сергей Игнатьевич, финансовый контролер мой, все давно подсчитал, так по его подсчетам выгода получаться будет лет так через десять.

– А французы, немцы – они что, считать не умеют?

– Умеют. Но французского крестьянина грамоте учить не надо, он инструкцию прочитает – и уже трактором сам управлять готов. А сломается трактор – так он его везет к французскому механику, который тоже грамотен, и по инструкции его починит. У меня же приходится держать отдельный трактороремонтный завод, я уже не говорю, что крестьян учить до того момента, когда они не просто прочитать, но и понять инструкцию смогут, нужно будет еще лет десять. Вы же небось справлялись, знаете, что у меня тракторами управляют в основном дети. А для этого мне приходится для себя – то есть для России – трактора строит впятеро более дорогие, нежели те, что я за границу продаю. Два года назад решил я, что и на дешевых тракторах землю вспахать можно будет – так из сотни тракторов за неделю семьдесят мужики сломали! И ведь не крестьян я на них сажал, а рабочих, которые эти трактора на заводе и делали. Которые знали, как этот трактор сделан и где у него какой механизм! Да вы ешьте, ешьте пирожки. Таких вы точно нигде больше не найдете: в Царицыне ко мне в гости на Дарьины пирожки придти за счастье считается.

– Спасибо, я попробовал… но вы уж не обессудьте, в питании я нынче очень ограничен. Чуть не то съем – сразу как ножом в живот тыкают. Но что же тогда нам делать, чтобы сельское хозяйство-то поднять, у вас есть общие соображения?

– Общие – есть… – я увидел, как губернатор старается скрыть гримасу боли, и поднялся: – Вы меня подождите минут пять, Александр Платонович, я сейчас же вернусь…

Среди прочих лекарств в аптечке у меня лежала бутылочка Альмагеля – единственного не просроченного лекарства. То есть теперь-то оно может уже и просрочено, но портиться там точно нечему было. Так что я бегом добрался до своей квартиры, взял пузырек и так же бегом вернулся обратно. Энгельгардт вел светскую беседу с ошарашенной царской милостью баронессой Синицыной, и Камилла ему втирала мои "страшилки" о вреде ядохимикатов:

– Саша специально говорил, что просто ситуация слишком запущена, а так всю природу травить не годится. Ведь не только саранча погибла, все насекомые исчезли. А нет комаров – нет мотыля, нет мотыля – нет рыбы. Да и птицам многим нынче потомство выкармливать нечем будет, так что поэтому-то все химические установки уже разобраны. Еще лет несколько саранчи точно не будет, а потом, по словам Саши, будет куда как выгоднее на гнездовья саранчи кур с птицеферм вывозить. Это сейчас пока кур на фермах и ста тысяч не наберется, а лет через пять счет на миллионы уже пойдет – они всю саранчу-то и съедят…

– Вероятно, вы правы. Только вот про миллионы кур – откуда им взяться-то?

– С ферм, проще говоря, со строящихся у меня птицефабрик – вступил в беседу я. – Будут миллионы, хотя и не сразу. А вы, Александр Платонович, примите-ка десертную ложку вот этого лекарства. Что-то мне подсказывает, что морщиться вы перестанете и разговор наш будет не только полезным, но и приятным…

Проговорили мы еще часа три. На прощанье, выяснив, что губернатору действительно сильно полегчало, я постарался его обнадежить:

– К сожалению, сейчас дать вам с собой еще такого лекарства я не в состоянии. Но, надеюсь, очень скоро усилиями баронессы Синицыной вы получите его столько, сколько будет необходимо для того, чтобы больше вам не думать о том, что можно есть, а что нельзя.

Когда же мы покинули губернатора, я, по дороге домой, попросил Камиллу:

– Ты же знаешь, как я не люблю, когда меняются чиновники. А если у Энгельгардта язва желудка, то ему без этого "молочка" долго не протянуть. Так что очень прошу: сделай анализ из чего эта штука сделана. И, по возможности, придумай, как нам самим такое же лекарство производить…

Как всегда, возможности Камиллы я недооценил. Смесь гидроксидов алюминия и магния она получила довольно быстро, буквально через день. Собственно, именно это я и имел в виду получить. Но в подарок Александру Платоновичу еще через месяц был отправлен ящик с дюжиной новых флаконов, уже ничем не отличающихся по составу от того "молочка", которым поил губернатора я. Не обратив внимания на букву "А" после названия препарата.

А Камилла, завершив синтез, не преминула отметить:

– А ты знаешь, что этот эфир аминобензойной кислоты любую боль снимает?

– Знаю. Ты мне сейчас это сказала.

– Эйнхорн диэтиламиноэтиловый эфир для обезболивания разработал, который назван новокаином, а ты сказал синтезировать простой этиловый эфир… это же проще. Ты знал!

– Ладно, знал. А теперь ты знаешь, как его делать – так что ты куда как умнее Эйнхорна получаешься. Молодец. Кстати – а может быть и не очень кстати… ты придумала, как этот ДДТ нейтрализовать? Мы же распылили почти шестьсот тонн яда, и потихоньку продолжаем его делать. Со вшами бороться надо – но если он не разлагается, то скоро и люди того гляди целыми селами вымирать начнут…

– Кое-что придумала. ДДТ состоит из трех изомеров, и два почти совсем на насекомых не действуют. Их можно убирать из продукта, но для этого нужно много раствора нитрата аммония. Зато тот, который насекомых убивает, разлагается в растениях быстро, месяца за три – а если добавить в раствор или порошок нитрид меди, то вообще меньше чем за месяц. И те изомеры, которые не разлагаются быстро, но и на саранчу не влияют, можно разложить азотной кислотой. Все это хорошо, но, сам видишь, нужно очень много азотной кислоты – а где ее взять? Сейчас чилийскую селитру только военное ведомство закупает, да и то немного: не продают. Армия даже с коксовых заводов аммиачную воду почти всю забирают, скоро соду будет не с чем делать… Так что остается надеяться, что к следующему нашествию саранчи у тебя на прицефермах вырастет миллион кур.

Ну вот, и тут нужно много азотной кислоты. Почему-то все ее просят, но никто не хочет ее делать. Может, самому заняться?

– Камилла, ответь мне на такой вопрос: а ты сможешь эту азотную кислоту сама сделать? Я имею в виду, из аммиака? А то я просто не знаю, как ее делают. Аммиак – знаю, а азотную кислоту – нет.

– Так я тебе говорю: сейчас военное ведомство постановление выпустило, что всю аммиачную воду с коксовых заводов положено сдавать казенным предприятиям. А если кому нужно для производства, то покупать ее можно только с казенных складов. Хорошо, что у нас на содовых заводах запас сделан, тонн двести, так что пока производство продолжается. Но если азотную кислоту начать делать, то скоро и соду выпускать не с чем будет. При возгонке лигнина аммиак, конечно, получается – но его едва-едва на рефрижераторы хватает…

– Еще раз. Я правильно тебя понял, что если будет много аммиака, ты сделаешь кислоты сколько угодно?

– Да. Но аммиак взять негде, я тебе…

– Все, спасибо. Я тебя попрошу подготовить предложения по строительству завода на, скажем, двадцать тысяч тонн азотной кислоты в год. Или на сто тысяч тонн – посоветуйся с Юрой. А аммиаком я тебя обеспечу.

Про производство аммиака я знал почти все. Ну то все, что можно было вынести из пятнадцатиминутной лекции человека, который занимался этим много лет.

Экзамен по химии после первого курса я сдавал отдельно от группы, досрочно – поскольку по расписанию он был последним, а в экспедицию выехать надо было двумя днями раньше. Так что я просто пришел на кафедру с разрешением из деканата, и преподаватель, отведя меня в лабораторию, сунул билет, дал полчаса на подготовку и куда-то увеялся. Химия у нас была на уровне, понятное дело, детского сада, на вопросы я ответил почти сразу, вот только с одним запутался – как раз вопрос попался по производству аммиака из водорода и азота воздуха. Ну не могу я запомнить: там пятьсот градусов и триста пятьдесят атмосфер или наоборот триста пятьдесят градусов и пятьсот атмосфер?

В лаборатории было пусто, только в уголке сидел какой-то парнишка, по виду – лаборант из старшекурсников. Вот к нему-то я и обратился:

– Парень, сделай доброе дело, глянь в учебнике что там и как… на странице двести одиннадцать – сумка с учебниками под строгим взором преподавателя была положена под преподавательский стол у двери и я резонно опасался лезть туда самому.

– Да зачем? – ответил мне лаборант, – я и так помню. А что конкретно тебя интересует?

– Все интересует. А в особенности – пятьсот – это градусы или атмосферы – ответил я, поглядывая на входную дверь.

Парнишка же спокойно пересел ко мне за стол, и очень подробно рассказал весь процесс синтеза аммиака. Что-то спрашивал – больше о том, правильно ли я понял сказанное, иногда "отклонялся от темы", рассказывая различные смешные и не очень случаи из жизни аммиачного производства – в общем, минут за пятнадцать он вопрос изложил мне так, что я был практически готов сесть дежурным оператором этой самой установки. А затем, когда в дверь, наконец, вошел преподаватель, парнишка весело его спросил:

– Витя, это твой? Ставь ему "отл", я с ним уже поговорил.

Уже осенью я узнал, что парнишка этот оказался замзавкафедрой химии, доктором наук – и диссертация его как раз была посвящена повышению эффективности аммиачных заводов. А еще чуть позже, встретив его в коридоре, поинтересовался, с чего бы он решил мне помочь.

– Знаешь, я эту главу сам писал. Но вот номера страниц – не помню. Вижу – человек предмет действительно учил, но волнуется, бывает такое. Так почему бы и не помочь?

Я не стал ему говорить, что номер страницы наобум ляпнул, потому что учебник и вовсе не открывал… но вот как делать аммиак – теперь уже знаю.

И с этим знанием отправился ловить Антоневича.

– Саша, – начал я издалека – я сейчас попрошу тебя построить еще один завод. То есть все бросить и построить один завод. Вообще все остальное бросить и построить один очень секретный завод, после чего благодарное человечество воздвигнет тебе золотую статую чуть-чуть поменьше Камиллиной. Но тут есть два тонких вопроса: завод этот будет абсолютно секретный – это раз. И два – никто не должен будет знать не только то, что завод будет делать, но даже где он будет находиться. Никто, кроме меня и тебя. Поэтому строительство завода будет для тебя последней работой – не в смысле, что по завершении я тебя убью, а в смысле, что после завершения ты его и возглавишь. Так что пойдем ко мне и обсудим детали…

К Антоневичу я с этим поручением обратился не просто так. Уже года два назад он написал мне обстоятельное письмо с предложениями, как, по его мнению, нужно подходить к вопросам строительства промышленной империи. По сути своей он изложил в письме основы хозяйственного планирования. И я бы с огромным удовольствием воплощал бы его предложения в жизнь, но мешало одно обстоятельство: для их реализации нужно знать, что должно получиться в результате. А я – не знал. Раньше не знал.

Теперь же у меня появилась хоть и небольшая, но вполне определенная цель, которая – в силу различных обстоятельств – должна быть достигнута исключительно "своими силами", то есть все оборудование нового завода должно было быть исключительно собственного производства. Ведь только таким образом можно было сохранить в тайне от иностранцев не только технологию получения аммиака, но и сам факт ее наличия. А ведь аммиак – это азотная кислота. Это – удобрения, это химизация сельского хозяйства в широком смысле (включая безопасные ядохимикаты), это – не побоимся громких слов – обеспечение сытой жизни народа. И – безопасной жизни, потому что это – порох, тол – то есть патроны, снаряды…

Вот такую задачу – построить все своими силами – я перед Сашей и поставил.

– А строить все это богатство мы будем в Кологриве.

– Почему в Кологриве?

– Места – глухие, а по Унже вполне доступные. На "Амазонках" доступные, обычные же пароходы до Кологрива не пройдут даже в половодье. Опять же земля там дешевая, можно купить очень много – и наладить приличное сельское хозяйство. Для картошки, капусты – самые хорошие места. А посему потребуется трактороремонтный завод, ну а чтобы не создавать новых сущностей – еще какое-нибудь полезное механическое производство поставим. Например, пусть экскаваторы делают – а то у меня острая нехватка экскаваторов.

– Нехватка чего?

– Ну, механических лопат…

– Так ты же механические лопаты не выпускаешь…

– Потому и нехватка. Ладно, это я для примера. Главное, что ближайший иностранец не ближе, чем верстах в двухстах появиться сможет. Давай прикинем, во сколько нам все это обойдется…

Глава 31

Александр Платонович не первый раз оказывался в этом кабинете, но сейчас он нервничал. Не сильно, однако он понимал, что откровенное признание в том, что заслуги его в полученном результате почти и нет, могли быть расценены как скрытое прошение об отставке – а отставки он не желал. Впрочем, он был готов и на отставку – все же в последнее время болезнь все чаще давала о себе знать, и некоторый отдых наверное был бы и полезен. И если Император решит этот отдых от дел, то Александр Платонович его примет…, наверное, даже с определенной благодарностью.

Обычно аудиенции с губернаторами Император проводил наедине – если вопрос не касался сразу нескольких губерний. Но сейчас в кабинете присутствовал какой-то незнакомый артиллерийский подполковник и фон Плеве, саратовскому губернатору, напротив, хорошо знакомый. О чем Николай говорил с артиллеристом, Александр Платонович не узнал – разговор уже закончился, а вот то, о чем говорил Вячеслав Константинович, губернатору понравилось, хотя и звучало очень… неожиданно:

– По словам же мужиков, перед работой все они по приказу Волкова молились за здоровье губернатора и императора, им такого губернатора поставившего. Так же сообщают, что дама эта, Синицына, говорила, в том числе и публично, что будь в Области Войска Донского столь же умный и деятельный начальник, как губернатор, то саранчи бы и вовсе не было…

– Спасибо, – Николай остановил министра внутренних дел и повернулся навстречу входящему Энгельгардту. – Вот как раз умный и деятельный губернатор подошел, так что и у него кое-что спросим. Александр Платонович, вы, как я понимаю, в господином Волковым во время борьбы с саранчой часто встречались. Скажите, по вашему мнению способен он командовать, например, полком? Не по воинским знаниям, а как инженер… инженерным полком?

– В военных делах я не специалист, но мое мнение – он и инженерной дивизией командовать сможет. Фактически у него под началом с саранчой боролись почти десять тысяч человек – включая и Бобруйский резервный батальон, и по моему мнению организация всех работ была просто отменной. Я думаю…

– Спасибо, Александр Платонович, – прервал его царь, пододвигая к себе и подписывая какую-то бумагу. – Вот передайте ему – он протянул документ подполковнику, – думаю, что это его обрадует. А теперь вернемся к вашему вопросу. Вы считаете, что ваши заслуги в борьбе с саранчой не большие, нежели заслуги этого юноши и девицы Синицыной?

– Совершенно уверен в этом, Ваше величество.

– Ваши же успехи вполне заслуживают того, чтобы быть отмеченными. Но вы считаете, что их следует отметить не ниже?

– Никак не ниже, Ваше величество, а, думаю, выше.

– К сожалению, пока это невозможно… Но вы правы – тут нужно отметить из особо… – и император, подвинув к себе несколько листов, что-то вычеркнул, исправил текст и подписал. Затем, протянув два подписанных документа саратовскому губернатору, сказал:

– Ну а это уже вы вручите имениннику… Спасибо.

Выходя из кабинета, Александр Платонович снова краем уха услышал, как Государь Всея Руси уточняет в фон Плеве:

– Так говорите, приказал молиться за императора?

Год закончился удачно. И в смысле борьбы со злой природой, и в плане борьбы с тупым чиновничеством. "Злая природа" принесла мне семнадцать центнеров с гектара пшеницы – со всех пятидесяти семи тысяч этих самых гектаров, засеянных "белояркой". Сто тысяч тонн пшенички – это уже кое-что. Если не считать двадцативосьмицентнерового урожая с пяти с половиной тысяч десятин, засеянных "Царицынской" пшеницей из моего прошлого будущего – но эти шестнадцать тысяч тонн пойдут на семена.

Рожь тоже не подкачала, так что все четыре выстроенных за лето элеватора – семидесятипятитысячника были заполнены под завязку. Да и два стареньких, на пятнадцать и двадцать тысяч тонн, не стояли пустыми.

Был получен неплохой урожай овощей: картошки, капусты и морковки было много. Особенно капусты: в прошлом году неожиданно был получен огромный урожай семян. Так что в плане "насчет пожрать" все было хорошо. Да и запуск за год еще двенадцати заводов кормовых дрожжей делу способствовало: корма хватало теперь на тот самый пресловутый миллион кур. Поголовье, правда, еще немного отставало от возможностей, но это дело наживное: полсотни ферм уверенно его наращивали.

А еще я занялся разведением коров. Местные коровки производили на меня удручающее впечатление, и я, вспомнив "нужные слова", закупил в Швейцарии довольно приличное стадо коров симментальской породы. Целую тысячу коров. А еще – сто бычков. Причем за покупкой отправил известного ярославского корововода Угрюмова. Я, конечно, про него вообще ничего не знал и даже имени его не слышал, но Анна Ремизова мне его для этой цели горячо посоветовала. Что ей было сделать нетрудно: с сентября она проживала у меня в городке и работала диктором местной радиостанции.

Сподвигнул меня на разведение коров Мухонин: в первом своем трансатлантическом рейсе он перевез, кроме всего прочего, и по две дюжины коров и быков голштинской породы. Сказал, что это – самая молочная порода в Америке. Я не проверял, но молока они дают действительно много, и молоко жирное, вкусное.

Ну а я в ноябре запустил новый завод, который полностью сам и спроектировал. Кологривский электродный завод.

Электродов у меня тратилось очень много, и, поскольку никто их не производил, делать электроды приходилось самому. Дело-то нехитрое (если знаешь как и из чего): бери себе проволоку, макай в обмазку и жди пока высохнет. Потом – еще раз макай…

С собой в экспедиции мы с Василичем всегда брали пару килограмм силикатного клея и мешочек доломитовой муки. Это на случай, если вдруг варить придется в поле, "гвоздем". Мешаешь клей с доломитовой мукой, добавляешь уже пшеничной муки или крахмала, макаешь, сушишь… Но лучше конечно в мастерской колхозной нормальный электрод взять. А если нет?

Самое тоскливое поначалу было напильником пилить кусок ферромарганца, добытого на французском заводе. Но для раскисления сварочного шва без него никак. Потом, когда появились нормальные станки, с этим делом стало гораздо легче, но все же "чего-то не хватало". И тут, совершенно неожиданно, Камилла (а как же без нее?) вдруг попросила меня купить ей гору… любительница горных пейзажей, тоже мне. На мое резонное замечание, что в окрестностях Царицына я гор как-то наблюсти не могу, она уточнила, что гора ей нужна не любая, а вполне конкретная, и не рядом с Царицыным, а вовсе неподалеку он Нахичевани. Выслушав се это, я, наконец, с полным основанием смог "вернуть" девушке ее любимый вопрос:

– А тебе зачем?

После того, как я узнал зачем, я тут же пообещал взять ее в любимые жены (сразу после того, как овдовею): оказалось, что эта конкретная года как бы не целиком состоит из рутила. Ну не то чтобы целиком, но рутила там много… то есть там его можно найти в довольно приличных количествах. В таких количествах, которые заметно перекрывают потребности Камиллы в титане.

Гору я купил. А для производства рутиловых (а уж заодно и всех прочих) электродов выстроил завод. Конечно, Кологрив довольно далеко от Нахичевани, но скоро там столько всего варить придется!

Хотя место я выбрал действительно "секретное": хотя я и ошибался насчет пароходов (в половодье они до Кологрива могли добраться – просто незачем было), глухоманью Кологрив был знатной. Для строительства завода пришлось везти все, кроме леса: в городе с населением почти в две с половиной тысячи человек кирпича не делали. Впрочем, у меня сложилось впечатление, что в городе вообще ничего не делали. Зато всему учили.

Правда, не всех. Что меня удивило, так это наличие в городе (точнее, рядом, практически на окраине Кологрива) именно "Низшего сельскохозяйственного училища". Еще в городе была женская прогимназия на полсотни учениц (мужчин, видимо, кологривцы считали излишним), уездное училище (мужское, для народа), церковно-приходская школа. Зато пятнадцать процентов населения были "почетными гражданами" города, и еще в городе жило больше полусотни дворян.

Еще в городе было с десяток гостиниц. Но, поскольку я приехал в разгар местной ежегодной ярмарки, мест в гостиницах не было – чему я нимало не расстроился. Две недели, что я провел в городе, я прекрасно ночевал на борту доставившей меня в город "Мароньи", благодаря чему так и не познакомился с толпами клопов и тараканов. Тараканов я своими глазами видел в уездной управе, где оформлял многочисленные свои приобретения, а про клопов мне красноречиво поведали постоянно чешущиеся купцы – посетители ярмарки.

Захолустье – оно захолустье и есть. Местное население свято уверено, что стоит им только вырваться "в столицы" – и уж они себя покажут! Вот только средств на "вырывание" не хватает. Поэтому у местных "частновладельцев" за очень умеренные деньги (в среднем рублей по шесть-восемь за десятину) удалось купить почти восемь тысяч десятин земли "первой категории" – то есть на которой хоть что-то могло расти и почти шестнадцать тысяч – земель второй и третьей категории – земли, на которой что-то когда-то произрастало.

Два участка оказались очень удачными. Один – на котором я, собственно, и выстроил электродный завод – размером в триста с небольшим десятин начинался сразу же за северной границей города и тянулся версты две с половиной на северо-восток. Другой – почти в пятьсот десятин размером – располагался в пяти верстах к северу от города и верстах в трех от Унжи. Там, по моим прикидкам, стоило поставить аммиачный завод – до города в общем-то недалеко, а место – абсолютно со всех сторон закрыто лесом.

Но Кологрив мне не понравился не только своей "уединенностью" и засильем местной "элиты". Нравы в городе были… скажем, сомнительные. Я уже привык, более того, вжился в современную асексуальность царицынского населения. Точнее – той его части, что называлась "чистой публикой" – и в этом названии крылось куда больше, чем я себе раньше представлял. Может быть, сказывалось провинциальное воспитание, но в Царицыне женщины и девушки были не только внешне именно асексуальны, но и поведение их было, прямо скажем, обескураживающим. Малейший намек в разговоре с девушкой – и в лучшем случае ты оставался в "гордом одиночестве", а позволявшие себе чуть больше вольности молодые офицеры Бобруйского батальона пощечины воспринимали практически как неизбежность.

Конечно, в Царицыне были публичные дома, но проституток и актерок вообще за людей не считали. И это не считая довольно легкомысленного отношения к гигиене…

В силу моего статуса (и, как я подозреваю, действий некоторых особ из моего ближайшего окружения) я более или менее постоянно испытывал "матримониальное" давление со стороны как родителей девиц подходящего возраста, так и самих этих девиц. Но в очень мягкой форме и, без сомнений, с четкими планами на дальнейшие строго семейные перспективы (безотносительно подлинных мотивов подобных инициатив). Но такого, как в Кологриве – когда местный "предводитель дворянства" простыми и понятными словами предложил мне "попробовать" его дочку, "а не понравится, я вам завтра другую приведу", я себе и представить не мог.

Хотя, с другой стороны, не мог я себе представить и нищеты, в которой обитали местные жители. В городе более или менее прилично, на мой взгляд, жило не более трех-четырех десятков семей. Остальные – что мещане, что даже "почетные жители" или мелкие купцы – жили вряд ли лучше ерзовских "середняков". Поэтому, наверное, местные жители и были готовы торговать своими дочерьми (да и женами тоже, были и такие "предложения") в надежде хоть как-то облегчить свое беспробудно-печальное существование.

Ладно, дочерей и жен я пристрою, правда несколько иным способом: "макать и сушить" электроды я нанял на завод почти сто человек, причем большей частью – именно женщин. С удивлением узнав, что предлагаемое жалованье в пятнадцать рублей почти вдвое превосходит уровень местных зарплат для "сильной половины". Ну ничего, вот скоро начнется строительство остальных заводов – и в Кологриве жизнь станет куда как веселее.

И только по дороге обратно в Царицын я, с некоторым опозданием, сообразил, что эта жизнь – реальность для сотен маленьких городов Империи. Просто как-то раньше проходившая мимо меня, поскольку очень мало где я умудрялся задерживаться больше чем на пару дней. Но Петербург, Москва, Харьков или даже Калуга – это несколько иные сущности. А Россия – она большей частью именно такая, захолустная глубинка.

Ничего, потихоньку и глубинку приведем в нормальное состояние. Для этого ведь так немного нужно: вот построим завод – и превратится Кологрив в приличный город. А что стоит построить завод?

Сам по себе завод стоит относительно недорого. Даже совсем недорого, учитывая, что ректор на двадцать килотонн аммиака в год будет сделан из нержавейки: всего-навсего миллион двести тысяч рублей. Еще какие-то копейки (которые даже считать неприлично) уйдут на строительство рабочего городка – вся инфраструктура которого вряд ли встанет больше двухсот тысяч, и это включая школу, больницу, клуб…

Вот только аммиакоделанье – штука довольно энергозатратная. По расчетам Саши Антоневича, для производства тонны аммиака нужно потратить около девяти мегаватт-часов энергии. Из которых шесть – строго электрической (остальные три – что пойдет на нагрев смеси в реакторе, можно и углем добрать. Даже обязательно углем – с газового завода, который будет водород производить). Так что нужен еще газовый завод. И электростанция: для производства двадцати тысяч тон аммиака в год электростанция нужна всего-навсего мощностью в двадцать мегаватт. В двадцать два мегаватта. Не считая потребностей городка, расходов на освещение самого завода… Четыре шестимегаваттных генератора (при том, что в мире сейчас всего четыре таких и есть, на моей электростанции на Дону) обойдутся еще в полтора миллиона рублей. Вот ведь загадка природы: удельная стоимость киловатта мощности с ростом единичной мощности растет, хотя повышается и экономичность агрегата. Впрочем, Сергей Игнатьевич (который, естественно, был приглашен к планированию проекта) сказал, что это временно. И он прав – все же в стоимость первых генераторов много привнесли возведенные Антоневичем цеха, а я считал именно полную стоимость всей системы.

Зима – неплохое время для проведения сложных расчетов. Например, финансово-экономических. Хорошо – в полях тихо, заводы мерно работают, сиди себе и считай с утра до вечера. Чем я, собственно, и занимался с Мышкой. Дарья только пироги подтаскивать успевала.

С финансовой стороны все было более чем в порядке: ежесуточно за кордон отправлялось по двести двадцать пять "Бычков", что уже давало девятьсот тысяч рубликов чистой прибыли. А еще в далекие страны отправлялись мотоциклы, мотороллеры, велосипеды – так что нетто-поток прибыли из-за границы составлял миллион рубликов в день. "Добрые" французы попытались было этот поток подсократить (в свою пользу, естественно), запретив на законодательном уровне экспортировать в Россию шары для подшипников. Но мир не без добрых людей, а добрым людям из-за океана было вообще наплевать кто и что покупает – лишь бы деньги платили, так что нехватки подшипников у меня не было. А на французов я сильно обиделся. Не на всех – с Полем Барро у меня отношения оставались самыми дружескими, но вот на нацию в целом…

Я, конечно же, понимаю: обидно, когда французские фермеры отказываются покупать французские трактора подешевле и демонстративно берут русские и подороже. Но и фермера тоже ведь нужно понять: не готов он покупать трактор, у которого мотор клинит через неделю работы. Ну а мне объяснять французским бракоделам тонкости техпроцесса изготовления поршневых колец просто некогда… и тем более некогда рассказывать про балансировку коленвала.

Кстати о велосипедах. Харьковский велосипедный заработал в сентябре. Причем сразу начал выпускать по сотне велосипедов в сутки, а к октябрю выпуск достиг двухсот пятидесяти машин. Но, по хитрой договоренности в Артуправлением, велосипеды были всего лишь "крышей" – и именно поэтому бурные вопли рижского Липгарда власти оставили без внимания: он свои драндулеты продавал по сто рубликов, и, когда я вылез на рынок с проверенной буквально веками моделью "Украины" (которую назвал все же "Русь" – нафиг нам сепаратизм?), продаваемой по сорок девять рублей, пошел по миру. Вслед за ним отправился и Юлиус Меллер, оставив мне "в наследство" завод "Дукс". Впрочем, на мой погляд на этом заводе не было совершенно ничего сколь-нибудь достойного внимания, и купил я его собственно ради здания в Москве. А основной продукцией Харьковского велозавода стали грузовики. Пока их выпускалось по двадцать четыре штуки в сутки, но к лету я рассчитывал на учетверение производства.

Но была еще продукция "неосновная", точнее – в планах была. Илья на производственной базе завода потихоньку готовил выпуск дизель-электровозов. Два Тимофеевских дизеля вращали шестисоткиловаттный генератор, от которого, в свою очередь, запитывались двенадцать пятидесятикиловаттных тяговых мотора. Эти моторы Африканыч делал давно уже десятками – оказалось, что траулеры с электрической "трансмиссией" получаются и надежнее – нагрузки на дизель становились более равномерными, и более технологичными – не требовались прецизионные валы от двигателя к винтам. Да и сами винты стали меньше – хотя теперь их ставилось по четыре штуки, судно стало маневреннее и в обслуживании проще. Хорошие траулеры получились. Немцам они очень понравились, а Березин их теперь в Феодосии собирал по две штуки в день, германский траловый флот лишних полста тысяч рубликов мне в карман ежедневно подтаскивал. Мне самому-то много траулеров не нужно: после того, как Мухонин договорился с очередным своим приятелем – уже греческим, и строго греческая "Пирейская рыбная компания" арендовала у меня этих корабликов сто двадцать штук (за девяносто процентов улова), мне рыбу стало просто некуда девать. Два сухогруза-морозильника по три тысячи тонн, так же построенных Березиным в Феодосии, раз в десять дней рыбу привозили из Эгейского моря – по три тысячи тонн и привозили. Хорошо еще зима на дворе – удавалось мороженую рыбу растащить по городам и селам Российским до того, как она протухнет. А вот что с ней летом делать?

Вот я и считал. И Мышка считала. Но чем дальше, тем расчеты становились грустнее:

– Получается, Александр Владимирович, что у нас уже в мае будет острая нехватка угля. Сейчас, Сергей Игнатьевич говорит, спрос на уголь уже растет, в Лисичанске от теперь уже по три с половиной копейки, в к лету по четыре с половиной будет, если не по пять. И это если наши закупки не считать. А с нашими потребностями, выходит, и до семи подымется, и все равно мы не сможем купить столько, сколько потребно будет. Вот сами смотрите: только на новые электрические станции, которых каждый месяц по две штуки, потребуется…

Неожиданно Камилла, спокойно жевавшая пироги и вроде как внимания на наши расчеты не обращавшая, спросила:

– Господа счетоводы, а когда вы жениться-то собираетесь?

– Что?!

– Когда вы жениться будете, спрашиваю. А то мне Юра предложение сделал, а я возьми да брякни: после Саши предложение приму. А я же теперь не абы кто, баронесса, мне слово держать надо. Вот мне и интересно стало, можно платье венчальное заказывать или придется еще подождать. Только долго ждать мне не хочется, так вы уж поскорее…

Мышка резко покраснела и, судя по всему, готова была высказать Камилле много теплых и ласковых слов. Но не успела:

– А что, Мария Иннокентьевна, Камилла-то у нас не совсем дурочка получается. Есть, есть у нее светлые мысли в голове. Ну что, не дадим девке в девках остаться?

– Что?

– А то. Выходите-ка вы за меня замуж.

– Я… я не могу. Скажут, что я вас из корысти… вы же нынче самый богатый человек в России, а я кто?

– Это я из корысти. Даже из двух: во-первых, на зарплате бухгалтера сэкономлю деньжищ немеряно, а во вторых лень свою потешу: не надо будет вставать и одеваться, чтобы узнать собственное финансовое положение. Так что выхода у вас нет, придется предложение принимать. Вы же все же бухгалтер, должны понимать важность экономии на зарплате.

Мышка, считая, что я все свожу к шутке, уже более спокойно ответила:

– Ну, я не знаю… разве что как бухгалтер.

– Зато я знаю. Камилла, тебе поручается проследить, чтобы моя невеста была самая красивая – и чтобы она, как бухгалтер, не занималась мелочной экономией на бриллиантах там и прочих мелочах. Учти – царица должна от зависти локти себе кусать, а весь город – пусть вообще от зависти сдохнет. Сроку тебе дается неделя, денег миллионы, время пошло. А что же до угля, я думаю мы проблему решим. После свадьбы – ведь до мая еще далеко, так ведь, милая моя?

– Хорошо, я согласна, Александр Владимирович. А сейчас, если вы не возражаете, я пойду – мне нужно побыть одной…

После того, как Мышка ушла, я высказался:

– Камилла, ты все же дура. Ну кто так делает? Поставила Мышку в неудобное положение, по сути вынудила ее согласиться…

– Я не дура и не вынудила! Она тебя любит, я знаю! И ты ее тоже – вон, все время Мышкой зовешь, пока она не слышит… А ты сам дурак, так бы и сидел бобылем до старости, опасаясь предложение сделать.

– Ладно, проехали. Но все равно неудобно получилось. Так что беги к ней, скажи, что я тебе давно говорил что хочу на ней жениться, только не знал как предложение сделать… Беги, чего расселась?

Откровенно говоря, о свадьбе я до этого момента и не думал. Оставшись в этом мире один, я как-то очень быстро стал считать близкое окружение чем-то вроде своей семьи, точнее кем-то вроде родственников. К Камилле и Машке Векшиной вообще как к сестрам относился, Сергей Игнатьевич был кем-то вроде старого дядьки… К Мышке тоже отношение было похожим, и даже случившееся два года назад наших отношений почти не изменило. По крайней мере моего к ней отношения. Но когда Камилла так неожиданно выступила, я вдруг подумал, что она наверное все же права: сестрой Мышку я точно представить не мог. А женой…

Ладно, всяко хуже не будет. А лучше – очень может быть.

Чтобы мешать бурным свадебным приготовлениям (а свадьба Юры и Камиллы была назначена на тот же день, сразу "после" моей), я отправился на недельку в Ковров. Там как раз намечался пуск нового завода. Ковровского экскаваторного.

Экскаватор – штука полезная, особенно в свете моих сырьевых потребностей. Можно, конечно, руду и лопатой с кайлом добывать, но экскаватором – быстрее и дешевле. Поэтому в Императорском техническом училище я подобрал молодого и незашоренного выпускника, который за лето спроектировал мне гидравлический экскаватор с ковшом на четверть кубометра. И рискнул начать строить завод под этот проект, не имея ни одного хоть сколь-нибудь работоспособного опытного изделия. В Коврове – все же Кологрив был уж очень неудобен в плане логистики. Рискнул – потому что в мире пока не было ни одного прототипа такой машины: все действующие (паровые) экскаваторы имели тросовые приводы и машинами были все же крайне ненадежными (на мой взгляд) и капризными. Коля Скоробогатов – так звали этого юного гения – поначалу предложил мне повторить "опробованный и доказавший эффективность" вариант, с заменой паровой машины на бензиновый мотор. Но после того, как мы с карандашом в руках посидели пару дней, мнение свое изменил: по прикидкам получалось, что гидравлическая машина с ковшом на четверть куба по производительности минимум втрое превосходила лучший американский тросовый "паровик" с двухкубовым "черпалом". И сейчас мне предоставлялась возможность в этом убедиться – или не убедиться.

По заведенному у меня негласному правилу "пуском" завода считался выпуск первой продукции. Первый экскаватор Ковровского завода сошел со стапеля (до конвейера тут дело не дошло, уж очень штучная это была продукция) третьего января тысяча девятьсот третьего года. Сошел своим ходом – четырехколесное шасси имело привод от одного из двух установленных на машине моторов. Сошел, поднял ковш – и встал. Намертво встал: лопнула цепь синхронизации моторов и оба двигателя (использовались "ГАЗовские" шестицилиндровики) заклинило.

У Коли чуть сердечный приступ не случился по этому поводу, так что пришлось его даже успокаивать, причем с заранее выстроенной трибуны перед толпой всех рабочих завода:

– Если машина заработала с первой попытки, значит что-то мы не заметили. Все идет нормально, завод объявляю действующим, а цепь синхронизатора надо просто попрочнее сделать. А лучше – вообще двойную. Так что – вперед, стройте экскаваторы, улучшайте их – стране нужно много экскаваторов. Всем работникам завода в связи с пуском назначается премия в размере месячного оклада. А если кто завтра придет на работу пьяным или с похмелья – будет немедленно уволен. Премия – не для пьянства, а для радости, так что семью порадуйте: жене платье новое купите, детям обувку какую. Сами подумайте. Вы же теперь все экскаваторостроители, а не пьянь подзаборная. Так что высокое звание не позорьте, и всем будет хорошо.

А после митинга (и после того, как поломка была осмотрена), в узком кругу я развил свою точку зрения Коле и Славе Серову, который тоже пришел на пуск к соседу:

– Сейчас зима, строить не получится – но весной, как погода позволит, построить вокруг заводов четырехметровую кирпичную стену и поверху пустить колючую проволоку.

– Какую?

– Колючую, я к весне в Америке закажу сколько нужно будет. А сейчас – наймите охрану, лучше из отставных солдат, купите винтовок сколько потребуется – и установите круглосуточную охрану по периметру заводов. На заводы пускать только рабочих, никого посторонних, включая жен и детей, на территории быть не должно. Рабочим же до весны всем сделать пропуска, с фотографиями. Пропуска хранить на проходных, на руки не выдавать за территорией. К вечеру я все в деталях напишу, ну а вы теперь думайте где взять фотографов и все прочее.

– А зачем все это?

– А затем, что очень сомневаюсь, что звено в цепи само прорезалось почти на всю глубину в месте, которое снаружи и не видно. Вы, ребята, со скольких заводов лучших рабочих сманили? Так что кто-то нас очень сильно не любит. Еще вот что, пока вспомнил и не забыл: надо сделать так, чтобы рабочие по всему заводу не шатались, каждый чтобы имел доступ только к своему участку. Детали от позиции к позиции, от рабочего к рабочему передавать под расписку – чтобы всегда было видно, кто конкретно делал ту или иную деталь или узел. Могли ведь и кого-то из рабочих подговорить, чтобы нагадил. Ладно, до вечера, пойду писать. Всю эту бодягу теперь на всех заводах устраивать потребуется… Да, Коля. Я все знаю про доводку новой конструкции, про всякие заранее непредусмотримые проблемы. Но я тебя очень попрошу: к началу марта мне очень нужны будут несколько экскаваторов. И подготовленными машинистами. Постарайся, а?

Двенадцатого января, в воскресенье, в храме рабочего городка состоялось венчание. Сначала обвенчались мы с Мышкой, а сразу после нас – и Юра Луховицкий с Камиллой. После церемонии, когда мы все вышли на крыльцо церкви, сияющая Камилла расцеловала Мышку, а затем, несколько смущенно, подошла ко мне:

– Саш, а можно я все равно буду на завтрак к вам приходить? А то Юрина кухарка совсем-совсем не умеет печь пироги…

– Можно. А еще можно, чтобы Дарья вам пироги относила по утрам.

– Но на кухне же они вкуснее!

И это дитё сегодня вышло замуж? Бедный Юра…

На свадьбе (то есть на свадьбах – праздновали мы обе свадьбы вместе) гостей было немного, в основном инженеры с моих заводов, которым отдельным приказом было запрещено дарить молодоженам дорогие подарки. Но было и несколько очень неожиданных гостей, с подарками тоже очень неожиданными.

Первым из таких "неожиданных" гостей был Александр Платонович Эренгардт, который в качестве "подарка" привез мне и Камилле (в соответствии с царским указом) по "Анне" – небольшому такому ордену, вот только – что несколько удивило и самого Александра Платоновича – ордена были второй степени. Как он сообщил, теоретически допускалось награждение сразу более высшей степенью ордена, но на практике он столкнулся с этим впервые. Ордена мы получили "за выдающуюся победу над саранчой".

Вторым, еще более неожиданным гостем, стал капитан Ладейников из свиты государя. И подарочек у него был под стать – более чем неожиданный. То есть "для публики" Ладейников вручил мне подарок престижный, но незатейливый – фотографическую карточку самого Николая с крошкой-дочкой на коленях и довольно ехидной, на мой взгляд, дарственной надписью. А "не для публики" он дал мне полный вариант царского указа, подтверждающего мои "исконные родовые права". И эта бумажка направила мои мысли в новом направлении.

Ну а третьим гостем стал подполковник-артиллерист Карпов, который тоже привез мне царский указ. В соответствии с которым мне все же было присвоено звание казацкого старшины. То есть указов было три, и все на одном листе бумаги: я призывался на воинскую службу, мне присваивалось звание, и я тут же отставлялся от службы. Смешной такой указ – не потому, что на одном листе, а потому что знания мои оказались, мягко говоря, мало соответствующими действительности: я-то думал, что старшина – это что-то вроде прапорщика ("Я – офицер, – сказал прапорщик. А я – конь, – сказал осел"). Но оказалось, что у казаков войсковой старшина – это вообще-то подполковник… Ну да ладно, дали – и дали, зато теперь среди казаков авторитет мой заметно повысится.

За прошедший год мне удалось изрядно прирастить свои земельные владения: по пятьдесят тысяч десятин я "ухватил" в окрестностях Кургана и в самом центре Курской магнитной аномалии – про нее, оказывается, было известно еще с прошлого века. Урвал я еще изрядный кусочек в глухой Киргизской степи – точные координат я не помнил (да и не знал никогда), поэтому по цене в тридцать копеек я прикупил сразу сто тысяч десятин "в ста двадцати верстах от озера Тенгиз" – на будущее, надеюсь, что недалекое. И еще удивлялся, как легко (и недорого) удавалось мне отъесть большей частью казенные земли… Теперь все стало понятно, но для "жабы" души моей ознакомление с указом открыло новые перспективы, и упускать их "жаба" не собиралась.

И как-то очень некстати в день собственной свадьбы я вдруг вспомнил, что через год начнется война – от чего "жаба" вообще перевозбудилась. Так что мой "медовый месяц" и инженеры, и рабочие запомнили надолго…

Глава 32

– Вот, сами посмотрите – Александр Платонович Энгельгардт протянул собеседнику письмо.

– Ну и отлично, – ответил тот, прочитав бумагу. – Вы получаете повышение, причем более чем заслуженное. Я вам больще того скажу – это, скорее всего, лишь первая ступенька в вашей дальнейшей карьере. Поздравляю!И что за причина расстраиваться?

– Назначению, откровенно говоря, я рад. А изучив уже ваш опыт, думаю, что пользу изрядную смогу принести Отечеству – тем более, что вы и в дальнейшей помощи не отказываете. Но речь не обо мне, а о моем преемнике. Боюсь, что напортит он дела в губернии изрядно.

– И кто же это?

– Пока достоверно неизвестно, но ходят слухи. И слухи мне не очень нравятся.

– И с чего? Кто он такой?

– Выскочка. Еще в позапрошлом году – уездный Предводитель в каком-то Ковно. Почему не Царевского Предводителя на губернию посадить? – он-то хоть с условиями тутошними знаком.

– Но может быть просто толковый?

– Если бы так… женился на приданом, тесть его и двигал. Университет закончил коллежским советником, через четыре чина скакнул, ну а как тестя не стало – так десять лет секретарем в земельной канцелярии прослужил. Как граф Зубов преставился, так его замещающим Предводителя и назначили – ох и натворил он за три года в губернии дел! Мало со всеми прочими поссорился – так мать и братья с сестрами ему от дома отказали. И – жесток, особо нравится ему мужиков лично мордовать. Дворянское собрание трижды Императора просили отставить его с должности, с третьего раза государь просьбу исполнил. Но Вячеслав Константинович, под давлением, говорят, в Гродно его губернатором поставил – так не поверите, за восемь месяцев императору четыре прошения об отставке его пришло! Нынче он вроде без дела, но Вячеслав Константинович отписал, что в Сенате опять ему губернаторство подыскивают – а другого-то сейчас свободного и нет… Ох, чует сердце мое – сюда его и назначат. Ну, надеюсь, вы не дадите ему губернию испохабить и похерить нами сделанное.

– Спасибо, что предупредили. Не дам, конечно – а теперь и заранее подготовится смогу.

– У меня к вам еще просьба будет… личная. Сын у меня, знаете, все рвется на благо отечества труды приложить. А работа-та такая весьма опасна бывает. Вы его с собой не возьмете? С вами-то спокойнее, а в тягость он вам точно не будет, да и в университете хвалили его.

– Даже рад буду. Ну что же, вам удач в новой должности, если помощь какая потребуется еще – так без стеснения обращайтесь.

После ухода гостя Александр Платонович оглядел кабинет – не забыл ли чего? – и, вздохнув, вышел из него. Навсегда.

Закручивание гаек началось буквально на следующий день после свадьбы. А всеобщему недовольству по этому поводу вероятно поспособствавал буран, начавшийся в ночь с воскресенья на понедельник. Мышка, подойдя утром у окну, как-то печально прокомментировала бушующую за окном пургу:

– Природа вот так решила отметить нашу свадьбу…

– Это не природа, – тут же ответил я, – это вздох разочарования всех девиц России, прочитавших в утренней газете о нас. Зависть… все они просто тебе жутко завидуют. Но мы на их зависть внимания обращать не будем, нам некогда. А пурга – она на улице, а нам с тобой туда не надо идти.

Мы и не пошли, но циркуляр "Об укреплении трудовой дисциплины и введении пропускного режима на предприятиях" уже начал внедряться. И народу это не очень понравилось – прежде всего тем, что теперь на заводы перестали пускать детишек. Раньше они по заводу бродили толпами, в особенности в обеденное время: рабочие часто прикармливали своих из бесплатных обедов. Хоть копеечная, да экономия – а теперь она стала недоступна. Ну а второй причиной недовольства стало ограничения шатания по заводу, что – с точки зрения рабочих – заставляло их трудиться больше (c моей точки зрения – тоже, но ведь и зарплату они получали именно за работу, а не за нахождение на территории завода).

Впрочем, народ немного поворчал, да и перестал: в школе для детей рабочих питание тоже было бесплатным, так что детишки стали просто меньше уроков прогуливать, а премии "за перевыполнение норм" у меня всегда выплачивались очень четко.

А вот появление на территории вооруженной охраны народ принял в штыки: не забыли еще про "подавление бунта" на французском заводе. По этому поводу пришлось задать Васе Никанорову серьезную взбучку, после чего он провел через свои "профсоюзные" структуры определенную воспитательную работа и ропот несколько стих. Не до конца, но на охрану рабочие открыто больше не ругались.

На "незаметно приватизированной" территории между моими владениями и французским заводом (я ее не покупал, мне границу владений писарь из царицынской управы "подвинул" за сто рублей) за прошлое лето был построен небольшой комплекс, называемой внутри завода "военной приемкой": трехэтажный дом, в котором трудились "военные инженеры", две довольно просторных одноэтажные мастерские и испытательный трек, размером с небольшой стадион – где была и кольцевая "шоссейная" дорога, и – внутри кольца – "опытные участки" от песчаной "дюны" до глинистой топи. Сейчас, по специально насыпанному глубокому снегу, территорию полигона бороздил лишь "всепогодный артиллерийский трактор" – трехмоторное творение моего "сумрачного военного гения". Сами военные инженеры, по-моему, до сих пор не поняли, зачем это чудо нужно, но способность агрегата, оснащенного высокоскоростным шнековым снегоуборщиком, прокладывать в заснеженной степи приличные дороги на скорости до сорока верст в час их впечатляла.

Но сейчас, утром двадцать третьего января, им было точно не до снегоуборщиков. После того, как Журавлев с Харитоновым довели практически до серийного производства "ГАЗ-51" и его трехосного собрата (названного мною "ГАЗ-53", пусть все хоть мозги сломают, думая, почему я их так назвал – а мне так проще), они по моей просьбе уже самостоятельно (хоть и с помощью приятелей из Артуправления) собрали целое конструкторское бюро из отставных военных инженеров. И теперь все шестнадцать человек сидели в большой комнате, где я сделал для них коротенький доклад.

– Александр Владимирович, – очень вежливо и тактично обратился ко мне подполковник в отставке Юрьев – вы, вероятно, не очень подробно знакомы с задачами артиллерии во время военных действий. Мне кажется, и меня вероятно поддержат все присутствующие, что предлагаемая вами конструкция не обеспечит должной эффективности боевого применения. И даже напротив, использование столь примитивных систем способно повергнуть уже наши войска в уныние, тем уже фактом, что продемонстрирует отсутствие возможности или желания командования оказать войскам артиллерийскую поддержку.

– Господа офицеры, – я тоже постарался быть вежливым и тактичным, – я понимаю, что у меня вообще нет никакого боевого опыта. А еще я понимаю, что нет у меня и завода, подобного Обуховскому или Мотовилихинскому. У меня есть только то, что есть, включая шестнадцать человек, к оружию отношение имеющих, весьма ограниченный бюджет и четкое понимание, что через год нас ждет серьезная война. Для ведения которой у Армии тоже нет денег.

– Армия вполне успешно перевооружается! И на нее выделяются очень немалые средства!

– И из этих немалых средств Армия смогла закупить у меня тысячу велосипедов по половинной цене и целых двадцать четыре грузовика в качестве арттягачей, а на мотоциклы с пулеметами денег у Армии не хватило, я в курсе. Именно поэтому я не собираюсь дискутировать по поводу приемлемости или эффективности этого оружия. Я просто поручаю вам его сделать, испытать на полигоне и сообщить мне о результатах испытаний. Причем испытаний не только оружия самого по себе, но и испытаний времени подготовки слаженных расчетов. Для чего испытательный отдел с сего момента преобразуется в опытно-конструкторский институт с штатной численностью в пятьсот человек. Сотрудников – как из числа отставных офицеров, так и из числа отставных солдат и казаков я предлагаю набрать вам самим. Директором института я прошу стать вас, господин подполковник, и вас же попрошу составить потребное штатное расписание. В финансировании работ я особо не ограничиваю, но мне крайне желательно иметь сто единиц готовых изделий с подготовленными расчетами в октябре.

Оставив военных инженеров удивляться причудам "самого богатого промышленника России", я раздал кучу ценных указаний прочим подразделениям, после чего отправился в гости к Луховицким.

– Привет, Камилла, ты уж извини, но мне срочно понадобился твой муж. Причем не целиком, а только его мозги – прочее можешь оставить пока себе.

– А мои мозги тебе больше не нужны?

– Очень нужны. Но сперва – твоего мужа. Просто ему рассказывать – дело пяти минут, а потом он быстренько все сделает. Ну а тебе – долго рассказывать и еще дольше делать. Так что пока поешь пирожков, я специально захватил, и давай сюда мужа на растерзание.

Камилла с подозрением посмотрела на корзину с пирогами, но, вздохнув, пошла звать Юру.

– Так, мне нужна твоя инженерная мысль. Ты видел подарочек, который мне сделали в модельном цехе? Так вот, к нему нужно сделать небольшой прицеп с буровой установкой. Требования к установке простые: она должна перетаскиваться двумя машинами, в лучше – вообще одной, и бурить нефтяные скважина на глубину до полутора сотен метров – а после пары таких скважин ей можно и развалиться от старости на части. Всё. Ах да, не всё, мне эта установка нужна в готовом виде не позднее первого марта. Теперь – точно всё.

– А я? Ты уже все сказал Юре, теперь мне говори – тут же влезла Камилла, уже ополовинившая корзинку с пирожками.

Я все же бездушная скотина. Для Камиллы у меня было простое и незатейливое задание: быстренько придумать мне тринитротолуол и гексоген. Насколько я помнил, последний из уротропина как-то добывался, а уротропин Камилла уже во вполне промышленных количествах изготавливала, делая из него что-то еще очень ей нужное. Но вот так взять и сказать ей "а сделай-ка мне кучу взрывчатки, только постарайся сама при этом не взорваться" я не смог.

– Камилла, ты наверное в курсе уже насчет новых правил допуска на заводы.

– Да, я слышала, девочки в лаборатории по этому поводу уже хихикали, а что?

– Так вот… там всем рабочим нужно будет сделать фотографические карточки на пропуска, а это – дело весьма хлопотное. Поэтому я хочу тебя попросить сделать фотографическую пленку, на основе ПЭТ. Это раз – уйдя с неудобной темы, фантазия моя стала двигаться легко и непринужденно – а два – придумать, как готовый пропуск наглухо заваривается в такую пленку – чтобы злоумышленники не могли потом фотографию подменить.

– Ну, – в голосе Камиллы прозвучала обида, – это не мне задание, а Гале Лозовой. Я ей передам, конечно…

– Это – задание твоей лаборатории. А тебя лично я попрошу о другом. У меня скоро должно появиться много прямогонного бензина, но октановое число у него, сама знаешь, низкое. Придумай, как без спирта – там его не будет – и без тяжелого промышленного оборудования, а только с помощью каких-нибудь присадок октановое число бензина повысить. Только тетраэтил свинца не предлагать.

– А что делает тетраэтил свинца?

– Я же сказал – не предлагать. Октановое число повышается, но штука эта очень ядовитая. В особенности – для будущих детей, так что смотри у меня!

– Хорошо, я подумаю… Нет, про свинец я все поняла, я про другое подумаю – срочно добавила Камилла, увидев мою физиономию.

– Ну и отлично. Юра… а где твой муж?

Отвлекать Юру, сидящего за столом в соседней комнате и что-то рисующего на бумаге, мы уже не стали.

Разработка техпроцессом по изготовлению тола была поручена все же военному инженеру, Бенсону Павлу Афанасьевичу. Образование у него было вполне себе профильное, и он успел пять лет послужить на Казанском пороховом заводе, но после того, как в восемьдесят четвертом завод взорвался, оглох и службу оставил. Но опыта не растерял, еще десять лет работал там же уже в гражданском статусе. И за порученное дела взялся с радостью.

Раздав все "ценные руководящие указания", я занялся, наконец, тем, что делать умел именно лучше всех – готовить "Урал" к экспедиции. Это я себе такой подарочек на свадьбу организовал – причем машин было сразу две. Две практически полных копии "Урала" с копиями ЯМЗ-238! Я уже убедился, что современная технологическая база позволяет изготовить практически все (кроме электроники), что делалось и в начале XXI века, только не очень быстро и очень дорого. Сергей Игнатьевич по моей просьбу подсчитал: каждый из двух "Уралов" обошелся мне в двести сорок шесть тысяч рублей. И даже если их поставить на конвейер, то машина дешевле пятидесяти тысяч не получится, а для первой пары тысяч цена будет ближе к восьмидесяти пяти тысячам. Но две тысячи таких машин никому не нужны, а вот пара штук – очень даже нужна. Мне. Чтобы их чинить…

Но, готовясь к экспедиции, я не забывал и о прочих делах. У французов, точнее, на фирме "Хочкисс и Компания", я заказал сразу сто пулеметов – под патрон "Арисака". А американская компания "Machine Shipping" заказала уже в Японии тысячу винтовок и к ним двести тысяч патронов. Маловато, но не хотелось привлекать к сделке внимания, а потом японцы сами наладят поставку боеприпасов… Во Франции заказ тоже особых вопросов не вызвал, так как точно такой же пулемет, под такой же патрон уже три года как производился для шведской армии – и у шведов я заказал еще миллион патронов. А у японцев патроны я заказал чтобы понять, насколько их изделия подойдут и не придется ли пулеметы еще дополнительно дорабатывать.

Слава Серов срочно готовился к выпуску полутораста тяжелых мотоциклов с коляской – с бронированной коляской. Срочно – потому что для них пришлось делать фактически заново моторы: сейчас вся техника "средней мощности" переводилась на стандартные цилиндры размерностью 84х110. Работы было много, но и мотоцикл с мотором в двадцать две силы должен был получиться удачным. По крайней мере я надеялся, что к такому мотоциклу на коляску можно будет и "Максим" установить: от пулеметных мотоциклов Артуправление отказалось лишь потому, что "Гочкисс" не вписывался в новую российскую систему вооружений, а на старом мотоцикле "русский" пулемет просто не помещался.

Американцы тоже не остались без заказов: я законтрактовал на "Магнуме" сто тысяч папковых охотничьих патронов восьмого калибра "Long" и к ним – сто тысяч фунтов бездымного "охотничьего" пороха "для переснаряжения патронов". Американцы, наверное, ржали: в патрон пороха помещалось двенадцать грамм, а бумажную гильзу переснарядить можно хорошо если раза три-четыре. Но заказ, разумеется, приняли.

Мышка, оплачивающая все мои заказы, становилась все более грустной, а когда Хочкиссу отправила почти полмиллиона рублей, спросила:

– Саш, ты с кем воевать собрался?

– Солнце мое, я воевать ни с кем не собираюсь. Просто я вижу, что в отдельных местах русская армия не столь сильна, как нужно для безопасности страны – и, соответственно, нашего счастья – вот и решил потратить малую толику на его, счастья нашего, защиту.

– А куда ты собираешься ехать? И надолго? Все говорят, что ты готовишь какую-то экспедицию, но никто не знает куда и на сколько.

– Это секрет. Но тебе я конечно же его открою: на Сахалин. Пока действует царский указ о том, что мне дозволено беспрепятственно покупать казенные земли, я хочу там тоже кусочек застолбить.

– Что сделать?

– Ну ты же читала про американских золотоискателей: кто вбил столбик со своим именем – тот и владелец земли. В Австралии тоже так, но для пастбищ. Вот я слово и перевел на русский – это значит, получить землю в собственность.

– Зачем тебе собственность на Сахалине? Ты хочешь открыть собственную каторгу?

– Тоже мысль хорошая. Но – нет, там земли богатейшие. И это богатство нужно на пользу обратить. А поеду я – потому что без меня там, к сожалению, ничего не получится, как только Юра сделает мне буровую установку. И придется уже моей женушке всем хозяйством заправлять. Так что давай-ка займемся делом: я тебе расскажу, что нужно будет сделать пока меня не будет…

К экспедиции подготовка шла полным ходом. У причала Феодосийского завода стоял уже полностью готовое пятое судно на три тысячи тонн, построенное Березиным. Секционный метод сборки кораблей оказался весьма удачным, и с этого года с двух стапелей Сергей обещал спускать по дюжине судов ежегодно – не считая "мелочевки". На борт были уже погружены оба "Урала", восемь "ГАЗ-53", два десятка тракторов Т-40, триста тонн бензина и сто тонн солярки в стальных бочках, два десятка готовых срубов для быстрого возведения жилья.

Корабль был построен в варианте "карго-лайнера", в каютах которого (мало отличающихся, правда, от купе в железнодорожном вагоне) могло разместиться двести человек. Не считая двух кают "первого класса" – по нынешним нормам их с натяжкой можно было отнести ко второму. Но "класс" меня не беспокоил – это было исключительно "деловое" судно. Настолько "деловое", что основаниями носовой и кормовой лебедок служили бронированные артиллерийский башни, снабженные пушками Барановского: их мне удалось выкупить со складов Артуправления. Пушка, конечно, почти игрушечная – два с половиной дюйма, и стреляет всего на пару километров – но вот пароходик какой японский потопить вполне может: специально изготовленные для нее фугасные снаряды, начиненные толом, дырку в обшивке современных "торговцев" делали в полметра в диаметре – проверили на полигоне. А снаряды для нее делал "небольшой механический заводик" в Тамбове.

К Климу Тимофееву я наведался в середине февраля. С момента покупки заводик существенно преобразился, теперь на нем размещалось тридцать токарных станков, а рядом с кузницей поднялась и небольшая чугунолитейка. Да и цех немного "подрос": усилиями Федора Чернова там появился второй этаж, на котором, кроме конторы (освободившей место для станков на первом), разместились и сварочные посты. Основной продукцией завода были простые метизные изделия (гайки, болты) и собственно метизный инструмент – метчики и плашки. А не основной – все, что можно сделать на токарных станках, и мелкое чугунное литьё: Тамбов, например, полностью теперь обеспечивался чугунами и утюгами с этого завода. Ну и передние колеса к "Бычкам" – там и точить, и варить много чего требовалось.

– Опять бомбы делать? – поинтересовался Клим Иванович, разглядывая чертежи, – или это что иное будет? На бомбу не очень похоже… – Тимофеев, только что выполнивший заказ на две тысячи снарядов к пушке Барановского, считал себя теперь специалистом по снарядам.

– Бомба это, бомба. Только для другого оружия. Поэтому и чугунная. Я ведь из-за этого и приехал, посоветоваться: тут же вот какая резьба должна быть, по чугуну-то ее сделать получится?

– Да всяко получится. Опять же, смотря какой чугун брать: если немного его повыжечь подольше, чугун и сам помягче будет – не сталь, конечно, но нарезать уже совсем просто получится. Тут ведь стенки-то, поди, в пару линий, как у простого чугунка делать? Ну, скажем, десятую часть и поколем, дак переплавим сами же и снова в дело пустим. Сделаем. И сколько таких бомб наделать надо? Как тех, две тысячи?

– Минимум двадцать тысяч. До октября. А по хорошему бы – тысяч сто…

– Сто говорите… Нет, не получится сто. Это же как чугуны лить, только размер поменьше будет. Понятно, что точить да резать и сто бы успели, ежели прочее все отставить, но по литью никак, думаю, больше двух сотен в день не сделать. Ладно, так скажу: пятьдесят тысяч до октября сделаем, это обещаю. А больше – стараться будем, но обещаний не дадим.

– И еще, Клим Иванович. Сюда нужно вот такую штуку навинчивать, а ее, сам видишь, сваривать нужно. Евгений Иванович Чаев обещал автомат для сварки через месяц сделать, но получится у него или нет – неведомо. Так что пока налаживай сварку этих штук вручную, тут уж сколько сделаешь.

– Займемся. Вот только людишек на все работы не хватит может. Мне бы еще человек двадцать нанять…

– А есть кого?

– Есть. Тут же у рабочих, у кого сыны постарше, на заводе я им присматриваться не мешал к работе-то. Так иные нынче и родителю не уступят в умениях, а где им в городе по металлу-то работу найти? Иные нынче на чугунке в мастерских, учениками али как – а ежели их обратно сюда в завод взять, то и им, и заводу пользы больше будет.

– Сам, небось, учиться-то им помогал?

– Не препятствовал, скажем так.

– За то, что не препятствовал – получишь премию в два месячных оклада. И подумай, как организовать уже постоянную учебу, причем не только для детей своих рабочих. Новых рабочих нанимай, конечно – работы еще больше будет, лишними они не окажутся. Ну а пятьдесят тысяч бомб ты обещал, буду ждать.

Самым долгим перед отъездом был разговор с Евгением Ивановичем. Чаев уже два года занимался исключительно станочным парком всех моих заводов, причем многие станки уже производил сам, в отдельно выстроенных цехах. Оказалось, что чаще самому проще станок построить, чем переводить существующий на электротягу – и теперь из-за границы везлись лишь уникальные, очень сложные или очень большие станки, а для большинства – заказывались лишь "запчасти" типа шпинделей, суппортов и прочих прецизионных деталей. Поэтому у Клима Тимофеева все станки были уже собственного производства. Ну а теперь остро возникла потребность в уникальном оборудовании, которого за границей тоже никем не делалось.

Двадцать четвертого февраля Луховицкий провел пробное бурение с помощью сделанной им передвижной буровой машины и за день пробурил скважину свыше шестидесяти метров глубиной. Дальше я велел испытания не проводить – время было дорого. Установка отправилась в Феодосию, собрался туда и я. Юра тоже очень просился, но ему было выдумано какое-то новое срочное задание и он от меня с просьбами отстал. Камилла после этого демонстративно принесла мне пирожок…

Но с выездом все же пришлось немного задержаться: от Энгельгардта пришло письмо с просьбой его срочно посетить.

Когда я приехал в Саратов, оказалось, что Александра Платоновича отозвали с должности губернатора и назначили товарищем (заместителем, по сути) министра сельского хозяйства. Собственно, из-за этого он и попросил меня заехать:

– Я вам, Александр Владимирович, хочу оставить экземпляр рукописи моей по упорядочиванию сельского хозяйства. Посмотрите, если найдете что-либо сомнительное – не откажите в любезности, известите меня. Я слышал, вы снова уезжаете – опять в Уругвай? Надолго ли?

– Посмотрю, непременно посмотрю. А уезжаю я все же в Россию, на Дальний Восток. Думаю, месяца на три. Но прочитаю я быстро, и если что – письмо вам отправлю, думаю, уже из Порт-Саида. Так что долго вам ответа ждать не придется.

– Я особо попрошу рассмотреть часть, где сельскохозяйственные машины и их применение описаны. Сдается мне, что ваши слова об убыточности пользования тракторов несколько устарели. Мне вопросы эти интересны, и я узнал, например, что Алексей Александрович Бобринский, например, специально закупил во Франции до полусотни тракторов "Першерон" французской выделки. Цены на них на треть ниже ваших, и это, скорее всего, делает использование таких машин делом уже прибыльным.

– Ну, мне его не жалко, сам виноват. Трактора у него весной же все и сломаются, где он их чинить собрался? Сами французы, обратите внимание, пока предпочитают покупать трактора у меня, хоть и дороже. Причем не только потому, что мои машины много лучше, но и потому, что у Барро, который мои трактора там продает, сейчас как бы не шесть дюжин мастерских по всей стране создано. Бобринский мастерские ремонтные тоже купил?

– Об этом не неизвестно…

– Ладно, пока не стоит об этом – надо смотреть по результатам, осенью. А то получается, что я конкурента хаю – улыбнулся я. – Но рукопись я непременно прочту, тем более на пароходе дел особых и не предвидится.

– И еще, Александр Владимирович, это вам в знак моей особой благодарности: знаете, от вашего молочка у меня очень существенная поправка здоровью получилась. Так что не отказывайтесь, примите – и он протянул мне дарственную на небольшое поместье в две сотни десятин. – Думал, задержусь тут еще годика на два, купил нынче осенью – да теперь уж и не получится воспользоваться. А вы всяко землю с пользой для Империи применить сумеете – там ведь, кроме собственно земли, и нет ничего.

Отказываться я не стал, неудобно. Да и сумма в шесть тысяч для губернатора – не очень-то и великие деньги. А мужик – хороший, не зря ему в модельном цеху именной "УАЗик" собирают…

– А на мое место прочат некоего Петра Аркадьевича Столыпина. Я с ним незнаком, слышал только, что последний год был Гродненским губернатором, а до того в какой-то глуши пребывал уездным предводителем дворянства. Надеюсь, с вашей помощью он тут дел не наворотит, и вы с ним подружитесь…

В словах Энгельгардта явно звучала неприязнь к выскочке. Да и у меня почему-то особых надежд на "дружбу" не было…

В день отплытия, уже в Феодосии, получил я письмо и от Арсеньева. Дмитрия Герасимовича тоже отзывали с поста губернатора Перми и отправляли на пост градоначальника в Одессу. В письме Арсеньев выражал уверенность, что теперь мы сможем видеться чаще, поскольку на меня у него уже появились определенные планы. А еще он сообщал – в качестве забавного анекдота – что теперь и он, и я оказались в Перми увековечены: там появилась Александровская площадь и Арсентевская улица.

В Перми я последний раз был довольно ранней весной, по дороге в Соликамск, где как раз пускалась первая установка по очистке хлористого калия. И навестить губернатора было бы очень невежливо. В разговоре сначала речь зашла об устройстве электрического освещения – и я, естественно, предложил свои услуги: Герасимов уже сделал четыре мегаваттных генератора, которые, в общем-то, были мне уже не нужны, у себя я предпочитал поставить новые, на шесть мегаватт. Ну а затем разговор коснулся и постоянных беспорядков, с которыми (благодаря некоторой моей помощи и слезоточивому газу) Арсеньеву удавалось довольно успешно бороться.

То есть беспорядки успешно подавлялись, но почему-то сразу начинались новые. И Дмитрий Гаврилович у меня поинтересовался, как же я все устроил так, что никаких беспорядков в Саратовской губернии и вовсе нет?

– Если безобразия невозможно прекратить, то следует их возглавить – изрек я свежую (для данного времени) мысль. – Просто у меня все рабочее движение управляется моим же профсоюзом, но в этом мне повезло с руководителем оного. А уж после того, как я ему создал правильную репутацию у рабочих, никаких безобразий, кроме тех, что я лично санкционирую, и быть не может. А хотите, я и вам так же сделаю? Человека я пришлю, найду подходящего, сейчас у Никанорова толковые помощники появились. С вашей небольшой помощью ему тут репутацию создадим – и будете вы сами своими безобразиями руководить, как хормейстер церковным хором.

– Интересно, как вы сможете "создать репутацию"? Репутацию, насколько я понимаю, завоевывают, и среди рабочих это сделать ой как непросто. Ведь рабочим нужно увеличение выплат, сокращение времени работ – на это промышленники не пойдут, в особенности в такое трудное время.

– Вы не совсем правы, репутацию можно "создать". Вот смотрите, у меня на заводах зарплата не выше, а чаще и ниже, чем у других. Но у меня рабочие получают возможность жить в хороших квартирах. И они знают, что если с работы их уволят, то и их квартиры безусловно выгонят…

– Так где же их взять-то, хороших квартир? Они денег стоят… хотя о ваших "рабочих городках" я уже наслышан.

– Просто никто толком посчитать не может. Вот, сморите: у меня дом на восемьдесят квартир обходится в девять тысяч. Сто десять рублей за квартиру, в среднем. Плата за нее – тоже в среднем – семь рублей, затраты – рубль в месяц. Получается, что строительство только на квартплате окупается за два года. А так как рабочим я и плачу меньше, то окупился бы дом за год – но мне и три года не мешают. Поэтому я строю еще школу, больницу, клуб для рабочих – и все окупаю за два года с небольшим. Но рабочий у меня уже никогда бунтовать не будет! А если подать это дело так, что не мы все это придумали, а наш профсоюзный человек это из нас "выбил" – то будут такому профсоюзному лидеру рабочие доверять?

– Лидеру? Ах, да… вожаку, вы же из Австралии. Хитро. Но где взять денег на все эти работы? Да и не занизили ли вы расценки?

– Денег я не дам, самому мало. А дома и все прочее – построю. За вами будет лишь выделение земли под строительство, скажем, рабочего городка в Мотовилихе. Я там еще и церковь поставлю, очень красивую, по образцам храмов Тотьмы – там самые красивые во всей Империи стоят. Соглашайтесь?

– И в чем ваша выгода тут будет?

– Да помилуйте Бога, Дмитрий Гаврилович, какая выгода? Речь-то о наведении порядка в губернии идет! И что, по сравнению с этим, значат какие-то пятьдесят процентов годовых?

Тогда Арсеньев долго смеялся, но предложение принял. И успел до отставки побывать на освящении новой церкви. Разместившейся, по предложению профсоюза рабочих Мотовилихи, на Александровской площади, от которой к новому зданию заводской больницы шла Арсеньевская улица. Ладно, вернусь с Сахалина – специально сгоняю в Пермь и надеру этому "профсоюзному лидеру" уши.

Пока я читал письмо Арсеньева, судно (окрещенное "Thunderbird" – "американский" корабль все же) отплыл. Я вышел на палубу, проводил взглядом Феодосию. И отправился читать Энгельгардта – плыть предстояло долго.

Глава 33

Николай Георгиевич, сидя в крошечном кабинете в Джанкое, злился. Впрочем, злился он с самого утра, еще по дороге в этот кабинет. А перед этим он злился вчера, отправляясь из кабинета в гостиницу. Да и чего уж там, он злился уже последние две недели – с того самого момента, когда пронесся слух, что Южнобережную дорогу, проектированием которой он занимался последние полгода, строить не будут: нет денег. И хуже всего было то, что денег не было уже сейчас, поэтому под большим вопросом стояла и ближайшая зарплата – а финансовых запасов у Николая Георгиевича почти не было. Конечно, "Русское богатство" предложило ему описать изыскания в большой статье, и это безусловно будет сделано – однако написание потребует времени, а деньги заканчиваются уже сейчас…

Но, кроме того, что он злился, Николай Георгиевич еще и скучал. Ведь все бумаги были уже написаны, и делать было практически нечего. Однако, чтобы оставить хоть призрачную надежду на грядущую в конце недели выплату, прихожтлось являться в эту контору и сидеть в ней с девяти до пяти. Ну, хотя бы до четырех – даже уходя в четыре пополудни Николай Георгиевич покидал помещение конторы последним.

Сейчас же было уже без двадцати четыре, и он снова остался один. Но, ка оказалось, не совсем: дверь "кабинета" приоткрылась и в проем просунулась голова мужчины. Кроме головы показалась и рука, явно просунутая в рукав железнодорожного мундина:

– Разрешите, Николай Георгивевич?

– Входите – хозяин кабинета пожал плечами. – Что вас привело ко мне?

– Видите ли, я сейчас занят строительством одной небольшой железной дороги. Частной дороги, причем одной из примерно десятка, которые необходимо построить в ближайшие пару лет.

– Вам нужна консультация?

– Нет. Нам нужны вы. Видите ли, дорога у нас небольшая, всего-то верст на сто. Вот только построить ее требуется до морозов…

– До декабря?

– Дорога не в Крыму, а в Сибири. И нужна она через три месяца. Кроме вас, я приличных специалистов по узкоколейным дорогам не знаю, из особо незанятых. Да и из занятых, пожалуй, тоже. Но не в этом дело… – гость как-то поморщился, звонко чихнул и продолжил:

– Вообще-то это так, разминка. Вы нам особенно нужны, поскольку хорошо знакомы с особенностями Дальнего Востока, а там уже в следующем году было бы желательно выстроить дорогу верст так на тысячу сто… и еще три-четыре небольших дороги тоже. Тут, насколько я в курсе, вас никто держать не будет – у устроителей найти финансирование дороги не получилось. А у нас с финансированием все в порядке, оклад составит от тысячи рублей в месяц, плюс, конечно, все расходы за счет компании и изрядные премии за выполнение работ.

– Я даже не знаю, что вам сказать на это…

– Ничего не говорите – просто соглашайтесь. Работа будет очень интересной, тем более дорога будет сразу делаться под тепловозы.

– Под что?

– Это локомотивы с электростанцией на двигателях внутреннего сгорания и с электрическими моторами. У меня уже шесть таких сделано, так на одной заправке они таскают по тридцать вагонов полную смену. Шестьсот верст. Там еще много чего интересного – не желаете взглянуть? Кстати, экскурсия будет платная, вам за нее выплатят двести рублей – по пятьдесят рублей в день включая дорогу. А здесь вам сидеть до пятницы все равно смысла нет: я узнавал, деньги в Джанкой Компания Южнобережной дороги переведет разве что через неделю.

– Вы прямо-таки искуситель…

– Хороший учитель. Мой товарищ, который в компании занимается строительством заводов, искренне считает, что хозяин даже не посланец нечистого, а сам собственной персоной он и есть: уж больно его предложения притягательны для любого думающего инженера. Да, извините, я все же был невежлив… разрешите представиться: Илья Архангельский, бывший помощник начальника вокзала, а сейчас – начальник железных дорог компании и конструктор локомотивов – И вдруг, совершенно утратив официальный тон, гость добавил:

– Соглашайтесь пожалуйста, Николай Георгиевич. Моя жена – поклонница ваших литературных талантов – мне уже плешь проела просьбами вас пригласить…

– Ну раз жена… – Николай Георгиевич оглядел кабинет, хмыкнул, и застегивая мундир, неожиданно для себя закончил. – Поехали. А куда?

Месяц плаванья до Владивостока пролетел как-то мимо сознания: каждый день вокруг море да море. "Буревестник" (как и четыре его предшественника) был, по нынешним временам, судном очень современным: в движение корабли приводился не вульгарными паровыми машинами тройного (или даже четверного) расширения, а двумя турбинами, такими же (почти такими же), какие ставились на шестимегаваттные электростанции. Это, а еще и более чем "современная" форма корпуса позволяла кораблику легко двигаться со скоростью в двадцать узлов можно сказать "экономичным ходом". На шестистах тоннах угля (столько вмещалось в основные угольные ямы) судно могло пройти таким ходом около пяти тысяч миль. На всякий случай в трюмы было погружено еще триста тонн донецкого антрацита, но именно "на всякий случай": при нужде его все равно пришлось бы пересыпать в штатные ямы, откуда шнековые податчики отправляли его почти прямиком в топки. Почти – потому что и топки были очень нестандартными: после того, как я где-то упомянул о сжигании угольной пыли, Мефодий Теохаров временно оставил изготовление холодильников (немного их и нужно было-то) и разработал топку, работающую и на этой пыли, и на мазуте. Поэтому сначала уголь все-таки попадал на "теохаровские мельницы".

И поэтому мы "подзаправились" в Порт-Саиде, потом – еще и в Сигапуре, а оттуда – прямым ходом добрались до Владивостока. Приход во Владивосток лайнера под "матрацем" – судно шло под американским флагом – вызвало некоторый ажиотаж, но когда народ разобрался в том, кто мы и откуда – ажиотаж исчез. Я же сел в поезд и отправился в Хабаровск.

Губернатором Приморья был генерал из сербов, по фамилии Субботич. То ли он на самом деле по-русски разговаривал исключительно на "военно-командном", то ли прикидывался, что не понимает чего я хочу, но в Хабаровске я провел целую неделю и даже начал относиться к сербам не совсем по-братски. Однако нервничал я все же напрасно: оказалось, что в царской канцелярии "все поняли правильно" и указ про меня разослали всем губернаторам. А Деян Иванович был генерал-губернатором, и ему оказалось "не доложено". Сразу, по-военному, меня послать у Субботича рука не поднялась: в качестве "пропуска" я предъявил все же царскую фотографию, ту самую, что Николай прислал мне на день рождения. С ехидной надписью "дорогому другу Саше от Николая". И подписью.

Деян Иваныч поступил, как и положено было поступить российскому генералу на ответственной должности: отправил запрос вышестоящему начальнику и стал ждать. Детальный запрос, и получил детальный же ответ. И в результате даже "жаба" моя подавилась: земли на пятьдесят верст от Амура вверх по Бире и Биждану – и все, что между ними(!) – я получал по тридцать копеек за десятину "по мере освоения", то есть должен был платить только за то, что собираюсь прямо сейчас и использовать. Причем цену Субботич назначил, спросив, почем я самые дешевые земли покупал. Вот цена и уровнялась с "киргизской степью". За участки в районе севернее и западнее Тихменевского поста, где я собирался добывать уголек, он сразу взял с меня в казну сто тысяч, за которые десять тысяч десятин я могу взять в тех местах, где мне приглянется. "Кроме каторжных земель и поселений", уточнил он. Что же до Охи, то весь Сахалин к северу от южного берега залива Байкал мне отдавался просто бесплатно "в имение": "никто там все рано не живет, рыбаки разве что пристанут – ну так ты их не гоняй. Им разве что водицы пресной нужно".

Все это случилось именно в соответствии с "детальным ответом", который мне Субботич, немного поразмыслив, счел целесообразным показать. Царский ответ был лаконичен: "Поступать в соответствии с указом, руководствуясь здравым смыслом и пользой для Империи". А, поскольку кадастровой оценки для указанных земель не существовало вообще, то "здравый смысл" подсказал Субботичу, что если за освоение севера Сахалина не придется из казны платить, то уже хорошо. За "будущий уголь" он просто взял с меня столько, сколько сахалинский уголек давал казне лет за десять: ведь с меня потом пошлины в полкопейки с пуда вряд ли слупишь – а так вроде как бы и уплачено уже. Что же до долины Биры и Биджана, то вообще-то земли тут поселенцам бесплатно и предлагались – но подразумевалось, что лет через пять поселенцы начнут платить налоги, поэтому с меня, налоги платить явно не собирающемуся, какую-то копеечку в казну было взять справедливо. Но рыночной-то цены на земли эти не было – вот он и выставил мне "минимальную цену".

Подумав, я подарил Деяну Иванычу два "ГАЗ-51" (на Сахалине пятьдесят третьи всяко лучше, пятьдесят первые я просто так, "для кучи" захватил), и, после того, как я отправил Мышке оговоренные телеграммы, десятого апреля "Буревестник" отправился к Охе. С очень подробной картой острова (тоже подарок Субботича) место найти было несложно – сложно было высадиться. Но с четырьмя "Драккарами", которые "Буревесник" притащил с собой, получилось и это: все же сажать океанский лайнер на мель в местах, где другое судно разве что случайно появиться может, не стоило и разгружались мы, стоя на рейде в паре верст от берега. Спустили на воду и "Сухогруз" (при спуске чуть не утопив его), зато потом сразу выгрузили на берег оба "Урала" с буровой установкой и пяток четырехтонных "ГАЗов". На радостях я сразу же направился к речке, по имени которой потом и был назван город, выбрал место посуше и, ткнув пальцем, сказал "Бурить здесь!"

Дурное дело – нехитрое. Мужики подкатили Юрину буровую, за час ее собрали. Для начала поставили простой лопастной бур, типа того, каким на даче яму под столбы заборные я в детстве сверлил, только лопасти чуть побольше. Подразумевалось, что сначала будет просверлена небольшая дыра в земле, в нее поставят стальную трубу метров пятнадцати длиной, забетонируют оголовок скважины – и по трубе, как по направляющей, начнут бурить собственно нефтяную скважину. Но не сложилось сделать все "по правилам": когда бур с очередной порцией грунта поднялся с глубины метров в десять, вслед за ним из дыры в земле потекла темная жижа.

Не было никакого фонтана, которые так любили показывать в фильмах про нефтяников, поэтому я не сразу сообразил, что же это такое. Когда же сообразил – "экологического бедствия" из скважины вылилось уже тонны три. Ну, мужики скважину все же довольно быстро закидали землей, кое-как заткнули – а потом в ударном темпе, с матом и прибаутками, с "Буревестника" разгрузили вышеупомянутую трубу, мешки с готовой цементной смесью, прочие запасы…

Через три дня всеобщего стояния на ушах скважина была просверлена снова, правда на этот раз – через отверстие в метровой толщины бетонной плите размером десять на десять метров. Из плиты торчала метра на два полуторафутовая стальная труба, на которой был привинчен блок с четырьмя огромными шаровыми кранами. А от кранов трубы тянулись к четырем "самоварам" – простеньким перегонным кубам, выдававшим по тонне прямогонного бензина, керосина и солярки в сутки.

Вообще-то апрель на севере Сахалина не очень похож на апрель юга Саратовской губернии: снег окончательно сошел лишь к концу месяца, когда была закончена, наконец, разгрузка "Буревестника". То есть – разгрузка "нефтяных" грузов: на борт были погружены и чуть более пятисот тонн грузов для шахтерского поселка в районе Тихменевского поста. Так что лично я счел свою "миссию" на Охе законченной и отправился на юг – а "за старшего" остался Александр Энгельгардт, только не Платонович, а Александрович, сын бывшего губернатора. По образованию (и по призванию) геолог, он находился чуть ли не с младенчества под плотной опекой отца (рано овдовевшего) и очень по этому поводу переживал. Ну а "со мной" отец его отпустил – и даже на Сахалин, так что Энгельгардт-младший постарался развернуться вовсю. Мне он задал по существу единственный вопрос: как я так точно тыкаю пальцем? На что получил ответ, что трудно ткнуть пальцем мимо там, где нефть сама из-под земли сочится, и ответом был полностью удовлетворен: в соседнем болотце действительно до нефти (правда, "выветрившейся", вроде мазута) можно было жердью достать.

Уезжал я с "напутствием" от геолога: по его словам, в этой нефти масел было гораздо больше, чем бензина или керосина, так что не построить завод по выработке нефтяных масел тут было бы неправильно. Ну да Сережа Лебедев знает, как масло из нефти доставать, уже один завод построил – построит и еще один.

У Тихменевского поста "Буревестник" простоял еще неделю, выгрузив остатки снаряжения, полусотню казаков охраны (на Охе охраны оставили всего десять человек, поскольку все мужики-"нефтяники" были набраны из отставных солдат и обеспечены "Арисаками". Для данной местности оружие было вполне пригодно. А на случай какой-то неприятности на Охе остались две пушки Барановского (со "штатным" боезапасом – чугунными гранатами) и два новых "Гочкисса".

Во Владивосток я вернулся с Сахалина пятнадцатого мая – и встретил там "младшую сестру" "Буревестника" – "Чайку", только на этот раз все же "американскую", "Seagull". На ней прибыло еще двести человек (на этот раз большей частью "шахтеров"), экскаватор, десяток самосвалов "ГАЗ-53" и – самое "важное" – рыбоконсервный завод. В данном случае завод состоял из оборудования для стекловаренной печи, четырех больших автоклавов для собственно производства консервов и изготовленного Чаевым комплекта машин по изготовлению стеклотары. Лицензию я у австрийцев не покупал – Чаев машины сделал несколько иные, а устанавливать все оборудование прибыл (уже по железной дороге) специально нанятый инженер Михайловский. С ним приехал и спецотряд "Сельхозстроя", которому предстояло много чего во Владивостоке быстренько построить. А так же – австрийский инженер Милош Лежич, специалист по строительству угольных шахт, нанятый для наладки угледобычи. Видимо в Австрии спрос на новые шахты из-за кризиса сильно упал, поэтому австрияк венгеро-македонского происхождения с удовольствием подписал трехлетний контракт всего за пятьсот рублей в месяц. Ну а когда по приезде во Владивосток он узнал (от меня), что еще и премия с выработки шахты полагается немаленькая, он послал пригласительную телеграмму ещё и своему брату, тоже инженеру-горняку.

Потратив на уточнения заданий еще три дня, я, наконец, с относительно спокойной совестью сел на поезд и отправился домой, в Царицын – там у меня было еще очень много дел. А времени, как всегда, не хватало – так что месяцу пути в комфортабельной каюте "Буревестника" я предпочел провести три недели в довольно паршивом купе. И оказалось, что жадность (в данном случае до времени) бывает полезна: "Буревестник" бесследно исчез где-то на пути к Сингапуру…

В Царицыне меня ожидало сразу три важных новости. Первая новость была из разряда "ожидаемых" – американская компания "Lehmann Fishing Cannery" (опять на девяносто восемь процентов принадлежащая мне) отправила из Сан-Франциско в Порт-Артур новенький угольщик-восьмитысячник "Sakhalin-1", перевозящий (чтобы пустым не плыть) оборудование для "настоящей" консервной фабрики (то есть чтобы делать консервы в жестяных банках) и рельсы от компании Эндрю Карнеги, . Она же заказала у меня на Феодосийской верфи и два десятка немного странных рыболовецких корабликов: тридцатиметровые траулеры шириной всего в пять метров с двумя четырехсотсильными дизелями были очень неплохи. Судостроителям оставалось лишь непонятно, зачем траулеру ход в двадцать два узла и автономность плавания в тридцать суток.

Вторая новость оказалась для меня сюрпризом: за время моего путешествия Мышка "съела" Ярославский и Екатеринбургский городские банки, а теперь "дожевывала" Городской Банк Перми. Вдобавок она успела зарегистрировать объединенный (вместе с Калужским) банк под именем "Русский Городской Банк" и сейчас выискивала новые "жертвы" (то есть будущие отделения) этого банка в тех городах, куда я сам еще не дотянулся.

Ну а третья новость, хотя и была "плановой", но сильно "досрочной" – мои артиллеристы успели изготовить, испытать и даже наладить более-менее серийное производство моего "чудо-оружия" – миномета, и, вдобавок, разработать для него еще парочку новых боеприпасов. А так же – набрать уже две полных роты (именуемыми "испытательными отделами") минометчиков, причем как рядовой, так и офицерский состав.

Правда, конструкция вундервафли несколько отличалась от предложенной мною: ствол получился в два аршина длиной, и первый аршин был "двуслойный". Трубу артиллеристы впихнули наполовину в другую трубу, большего диаметра и обильно оребренную, что сильно помогало стволу не перегреваться при непрерывной стрельбе с одной стороны и пулять двенадцатифунтовые мины на пять с половиной километров с другой. К "изобретенным" мною осколочно-фугасным минам артиллеристы добавили стальную чисто фугасную (с почти тремя килограммами тола внутри) и зажигательную – тоже стальную, внутри которой кроме полукилограмма тола находилось еще две дюжины ампул с фосфором. Я попросил Бенсона "попробовать" сделать еще и мину на базе окиси этилена – но это уж как получится. Все же с толом оно проще…

С толом у меня было все хорошо: Саша Антоневич не подвел. То есть аммиачный завод он еще не построил – на это, по прикидкам, еще минимум год потребуется, но вот он "не смог поверить, что все так просто" – и запустил небольшое "опытное производство", изготовив реактор из ствола старой морской пушки. Мощность реактора была, конечно, очень небольшой – но почти четверть тонны аммиака в час Саша получил. Если учитывать, что все мои коксовые производства выдавали аммиака порядка сотни тонн в год, это было весьма крупным достижением – и Камилла "достижением" воспользовалась по полной: азотной кислоты у меня стало достаточно для того, чтобы Бенсон успевал заряжать поступающие из Тамбова мины толом.

К войне я готовился всерьез – ведь именно проигрыш в этой войне, согласно исторической науке, и привел к "первой русской революции" – а мне революция была совершенно не нужна. Но проблемой было то, что война – дело очень затратное, а станка, чтобы просто печатать деньги, у меня не было. Станки же, изготавливающие что-то для продажи, стали давать досадные "сбои".

Прежде всего уменьшились продажи тракторов. То есть в "штуках" трактора раскупались полностью, уже по триста в сутки – спасибо Ключникову, который довел производство до совершенства. Но вот чтобы объем продаж не падал, пришлось на "Бычки" цены снизить, причем – значительно: кроме постоянно улучшающихся французских "Першеронов" на рынок вышли немецкие тракторы "Buffel" (если с техникой у немцев было хорошо, то с фантазией – не очень: название "Буйвол" конечно что-то символизирует, но скорее всего именно отсутствие креативности). Несмотря на явно "слизанное" название трактор был весьма неплох: двигатель в тридцать две заявленные силы и цена в семь тысяч марок делало его серьезным конкурентом "Бычкам". Так что европейская цена на "Бычки" были снижена до трех тысяч рублей, что больно ударило по моему карману.

К счастью, ненадолго. Рейнсдорф в Ярославле моторами занялся очень серьезно, и в первую очередь занялся именно их унификацией. Для начала он занялся переводом всех ярославских моторов на стандартный размер цилиндра 84х110 мм – сначала бензиновых моторов, конечно, и теперь "Т-40" стал выпускаться с новым, уже сорокачетырехсильным мотором с водяным охлаждением. Но после того, как технология была полностью отлажена, и керосиновые моторы начали переводиться на новый стандарт, так что удалось быстро, буквально за месяц, "модернизировать" шестицилиндровый "ГАЗ-овский" мотор под работу на керосине. Мощность его, конечно, снизилась по сравнению с бензиновым, но все же сорок с небольшим сил он выдавал – и появилась возможность "Бычок" существенно улучшить. Мы с Ключниковым его и улучшили (то есть я тоже присутствовал рядом… иногда). "Туру" ("Taureau"), то есть уже "Бык" получился на полтонны тяжелее, но на себестоимости это отразилось мало: с завода трактор выходил за тысячу двести семьдесят рублей с копейками. А на производительности и прочих "потребительских качествах" новведения отразились существенно: трактор теперь легко тянул пятикорпусный плуг по целине, с новой (старой от Т-40) коробкой передач он мог ездить по дорогам со скоростью в двадцать четыре километра и при этом тащить за собой трехтонный прицеп. Правда, для производства прицепов пришлось срочно строить новый завод в Канавино, но уже в середине июля с конвейера сошел последний "Бычок", и проблема с поступлением "тракторных" денег вскоре должна была полностью закрыться: "Бык" во Франции пошел "на ура" уже по цене семнадцать тысяч франков, из которых мне доставалось по шесть тысяч рублей. Забавно, что в Америке и Германии (куда они шли под "латинским" названием "Taurus") они продавались еще дороже – но лишь потому, что в этих странах трактора распространялись уже "моими" компаниями.

В Америке (в отличие от Европы) неожиданно для меня стали очень популярны мотоциклы. Нет, не мопеды, а именно тяжелые мотоциклы, правда с одноцилиндровым мотором в десять лошадиных сил, которые получили внутреннюю кличку "полутяжелые". Очередь на приобретение М-10 только в Филадельфии "растянулась" на полгода – правда и делалось их очень мало. Ковровский завод с трудом справлялся с производством мотороллеров, настолько с трудом, что мопеды (пользующиеся спросом в основном в Германии) пришлось теперь делать на заводе в Серпухове. Там же собирались и "полутяжи", но всего по три-четыре в день: их действительно просто собирали из деталей, поступающих с харьковского "велосипедного" завода, где постепенно развертывалось производство именно тяжелых мотоциклов для моих "военных забав". Но разворачивалось "очень постепенно": пока что было налажено лишь производство мотоциклетных рам и колес, остальное производство было просто негде размещать, так как практически все свободные площади были заняты выпуском грузовиков и собственно велосипедов. Да еще Илья под тепловозы занял целиком самый большой цех – так что в день завод выдавал хорошо если два мотоцикла.

Решив, что неплохо бы было поддержать "историческую справедливость", я попросил Федю Чернова построить цеха нового мотоциклетного завода в Ирбите. А что – город крупный, ирбитская ярмарка не так давно уступала лишь Нижегородской… Федор, уже получивший давно заслуженное им звание "архитектора", за дело взялся с огромным удовольствием – так что об отсутствии в городе железной дороги я узнал лишь в конце августа. Эндрю Карнеги забогател еще на миллион долларов – у меня и мысли не возникло закупать рельсы "дома". Честно говоря, я вообще не понимал, почему в России строят железные дороги из отечественных рельсов: только получив от Карнеги первую партию, я понял что американские "десятифунтовые" рельсы ближе к российским двенадцатифунтовым – ну тяжелее американский фунт. В результате рельс, доставленный через океан, оказывался почти что вдвое дешевле отечественного на складе изготовителя – так что сто верст от Талицы до Ирбита вагонам предстоит бегать по американскому железу. Причем бегать уже скоро: Илья сумел соблазнить на строительство дороги самого Михайловского. Инженером он был довольно известным, но особым "спросом" – не пользовался: Николай Георгиевич был страстным сторонником "дешевых узкоколеек", а строили в основном все же дороги "широкие". И именно тот факт, что у меня предполагалась именно узкоколейка (причем – далеко не первая), сыграл решающую роль в принятии им решения перейти ко мне: оставив работу по планированию какой-то дороги в Крыму, писатель отправился в Ирбит.

Хотя вероятно Николаю Георгиевичу было интересно и то, что дорогу в сто верст я планировал построить за три месяца, и планировалось применение самых современных технических средств: на станцию Троицкое были отправлены десять экскаваторов и полсотни самосвалов. Вдобавок, с Михайловским была достигнута договоренность, что в следующем году он возглавит строительство железных дорог на Сахалине… не знаю, что он скажет после начала войны, но пока он предложением очень заинтересовался.

Ну а нам с Мышкой оставалось лишь добывать деньги на все эти проекты. Банковская деятельность моей жены к сентябрю принесла весьма ощутимые плоды: после того, как она прибрала к рукам и Ирбитский банк, я мог в любой момент получить кредит под свои занятия в размере до двадцати миллионов рублей. Было не нужно – но сама возможность в нужный момент воспользоваться серьезными деньгами радовала. Пока же кредиты раздавала Мышка – и нынешние пять процентов годовых обеспечивали "Городскому банку" почти два миллиона чистого дохода в год: ведь раздавала жена под процент мои деньги. Истратить полтора миллиона рублей в сутки я просто не успевал.

Не успевал, хотя и очень старался: если Мышка "брала банки", то я увлекся заводами. Сильно увлекся, в результате чего в Царицыне к сентябрю осталось всего четыре лесопильных завода – кроме Максимовых и Голдобиных от моего "недружелюбного поглощения" удалось отвертеться лишь братьям Федору и Федору Дедушенко, объединившим свои заводы в Ельшанке и самом Царицыне, да лесопилке Бауэров в Сарепте. Затейниками оказались братья Федоры – как и их отец, назвавший их такими именами (правда старший писался "через ферт" – то есть обычную букву ф, а второй – "через фиту" – и имена эти, по церковным правилам, считались разными) – и, когда я пришел "с предложением, от которого невозможно отказаться", они возможность отказаться все же нашли: объединившись, они смогли взять кредиты (причем каждый – под гарантию брата) в Волжско-Камском банке и избежать банкротства. Сарепта же мне была совершенно неинтересна: лесопилка в основном работала на внутренний, Сарептский, рынок – а эти сектанты покупали лес только "у своих".

Впрочем, крупные лесопилки я скупал в основном ради приписанных им лесных дач – участков, выделенных под рубку леса, что обеспечивало Камиллу ценным сырьем. А несколько мелких, дачами не владеющих, я приобрел "для кучи" – чтобы не мешали мне сбивать цены на лес, доставляемый в Царицын независимыми владельцами лесных угодий. Дешевый же лес позволял мне и на рынке сбивать цены на пиломатериалы, из-за чего разорялись лесоперерабатывающие заводы в других городах – так что уже и в Саратове "чужих" лесопилок осталось не более десятка.

Впрочем, "брал" я не только заводы. Саша Ионов еще с прошлого года фактически возглавил мое "пароходство", а с апреля третьего года – официально стал его директором: все же управлять компанией с пятью сотнями судов куда как престижней (да и выгоднее), чем "пароходством" из двух небольших буксиров. Сейчас же работы ему прибавилось настолько, что только в Царицыне "дирекция пароходства Волкова" насчитывала более полусотни человек. Оно и понятно: сильно упрощенная (и исключительно речная) одномоторная версия "Амазонок" выпускалась (под серийным названием "Волгарь") Борисом Силиным в количествах по две штуки в день, а производство "Сухогрузов" закончилось судном под номером шестьсот восемьдесят. Впрочем, закончилось лишь в Царицыне, Сарпинский цех продолжал выпускать их (слегка модернизированные) для Дона, спуская на воду новый кораблик каждый божий день кроме воскресений.

Чтобы обеспечить флот командами, в Царицыне была открыта "школа специалистов Речфлота", в которой готовили мотористов и капитанов-речников. Одновременно в ней обучалось пятьсот человек, и для нее пришлось построить сразу три здания (включая отдельный "мотороремонтный" корпус). Зато мотористов теперь хватало не только речникам, и если раньше мальчишки-мотористы знали лишь как запустить или остановить мотор, то теперь они же, разве что чуть повзрослевшие и обученные, могли на ходу и мотор перебрать. Причем – любой из использующихся у меня судовых моторов (кроме, разве что, турбин морских судов).

Мотористов-турбинщиков готовил в Калуге Гаврилов. А капитанов вербовал Мухонин – через какого-то очередного своего приятеля в канцелярии военно-морского флота он приглашал мичманов-отставников. Их оказалось на удивление много: если за десять лет службы мичман не получал повышение, то его с флота выгоняли – и сейчас таких "капитанов-мичманов" у меня работало более сотни человек. Не всем, конечно, доставались океанские лайнеры…

Все были при деле. И только мы с Мышкой в основном считали. Деньги, заводы, людей… Вроде бы должно хватить на "отмену революции".

Десятого октября в Царицын приехал Михайловский и я познакомился, наконец, со знаменитым писателем. Николай Георгиевич был просто в восторге от "новой техники", ведь ему действительно удалось практически закончить дорогу до Ирбита: вся трасса была уже проложена, отсыпана большая часть насыпи и сейчас рельсы укладывались со скоростью три километра в сутки – то есть первый тепловоз почти наверняка пройдет по новой трассе уже в ноябре. Тепловоз его тоже поразил: сутки локомотив таскает вагоны и ни разу не останавливается на долив воды или погрузку угля. Но это он еще не видел монстра, который Илья для широкой колеи доделывал.

Вообще-то Михайловский приехал исключительно по делу: было необходимо решить вопросы по станционному хозяйству в Ирбите (что было просто) и Троицком (что было гораздо сложнее из-за "козней" руководства Транссиба), но после обсуждения рабочих вопросов мы все же разговорились и на общие темы. И, среди прочего, говорили и о Маньчжурии, где Николай Георгиевич был не так давно.

Транссиб уже полностью запустили, только вот через Байкал летом вагоны паромом возили, а зимой – по льду. Причем по льду возили на конной тяге: паровозы были слишком тяжелые. И именно поэтому еще в сентябре Илья со своим первым харьковским "творением" – четырехсотсильным дизельным локомотивом для широкой колеи весом всего в десять тонн – отправился в Петербург, в министерство путей сообщения. У этого трехосного "маневрового тепловозика" путейцы нашли лишь один недостаток: он был один, в смысле количества. И если он сломается посреди Байкала… Так что Илья сидел безвылазно в Харькове, где делалось еще два таких же локомотива.

Ночью, после встречи с Михайловским, Мышка, положив голову мне на грудь, неожиданно сказала:

– Ты готовишься к войне с Японией. С самого первого дня, как ты тут оказался, к ней готовишься… Все эти заводы, все, что ты делаешь – ты делаешь чтобы победить в войне. Почему ты только про нее думаешь?

– Нет, дорогая. Я не к войне готовлюсь, а к счастливой жизни для всех. К сожалению, иногда счастливой жизни мешают войны. Не с Японией, а вообще. И я просто знаю, что если мы, вся Россия, будет достаточно сильной, то враги на Россию не нападут – а это одна из важнейших составляющих счастья. Сейчас же, оказалось, на нас хочет напасть именно Япония – и то, что я к этой войне… мы, Россия, к этой войне благодаря мне, тебе, всем нам оказалась готова – это значит, что в России будет меньше горя. Меньше убитых, раненых, меньше вдов и сирот. Но это – лишь маленькая часть того, что мы делаем. Разве большие урожаи – это подготовка к войне? Это подготовка к миру, где все люди будут сыты, одеты и обуты.

– Ты поедешь на войну?

– Нет. В смысле – сам воевать я не буду. Я не солдат и не полководец. Я – инженер. Но ты, наверное, все же правильно спросила: мне, как инженеру, нужно все же быть поближе к войне – чтобы лучше помочь солдатам и полководцам. А на войну поедет Юрьев со своим институтом.

– Я могу что-то еще сделать, чтобы тебе помочь? Я хочу поехать с тобой…

– Да, можешь. Только тебе туда ехать не надо. Ты же английский язык знаешь?

– Нет, только немецкий. Но я выучу, если нужно.

– Давай завтра поговорим, поздно уже. У меня кое-какие мысли есть, но мне их еще немного подумать надо…

– Спи, завтра подумаешь.

– Спокойной ночи!

Ночью мне снились почему-то французские трактора, везущие куда-то пушки по заснеженной степи, Поль Барро, сидящий рядом со мной в кресле напротив огромного плазменного телевизора и объясняющий, почему блондинке, вещающей с экрана, нельзя верить…

Утром я выехал в Одессу, куда со своим сухогрузом приплыл Мухонин. Сутки с лишним пути – это долго, но требовалось все обсудить лично.

– Ну, попробую поискать – ответил на мой вопрос Петро Пантелеевич, – и скорее всего, найду. Где только нашего брата нет!

– А как у вас там с деньгами?

– У Карла брать неприлично, ему наоборот денег дать стоило бы. Но на счетах пароходства тысяч тридцать долларов найдется.

– Мало, я попрошу жену перевести полмиллиона. И предупрежу ее – если тебе понадобится больше, телеграфируй прямо ей.

– Думаю, что хватит, но если что – я так и сделаю. Сколько самое большое я могу потратить?

– Сколько надо. У нас не будет другого шанса.

Из Одессы я заехал в Феодосию, к Березину. Сергей Сергеевич как раз заканчивал достройку девятого судна "птичьей" серии, названный, в силу бедности моей фантазии, "Smart Penguin". На двух стапелях в разной степени готовности стояли ещё один "Буревестник" – только на этот раз "Petrel" и еще один "Альбатрос" – "Mallеmuck". Хороший у англов язык: слова – разные, а суть – одна. Если все правильно перевести…

Березин пообещал встать на уши, но закончить "Буревестник" до конца ноября. Мне, в общем-то, было не к спеху, но лучше раньше чем позже: "птицы" все же возили важные грузы во Владивосток и Порт-Артур. А плановым грузом для "Буревестника" должны были стать сборочные комплекты для двух десятков новых траулеров: на Сахалине рыба тоже очень нужна, ведь туда уже почти две тысячи человек отправлено. Ну а "Умный Пингвин" – он уже через неделю должен отправиться с рейс с чрезвычайно важным грузом: Клим Тимофеев в Тамбове свое обещание перевыполнил и теперь на складах судостроительного погрузки ждали двадцать тысяч "сверхплановых" мин.

Еще летом, опять-таки благодаря старым связям в Артуправлении, "Lehmann Fishing Cannery" получила право на строительство консервного завода и причалов для своих траулеров рядом с лесными складами на территории концессии Безобразова. То есть артиллеристы меня с Александром Михайловичем просто познакомили, а уж обо все прочем я сам с ним договорился – и в начале сентября "Albatross" выгружал там все необходимое для строительства.

Впрочем, само строительство продолжалось очень недолго – там всего-то строить было пару цехов для разделки рыбы и склады-сараи. Все простое, из обычных досок, с простыми жестяными крышами. Правда складов было довольно много – все же предназначались они для хранения минимум пяти тысяч тонн консервов, но к строительству активно привлекалось местное население и в сентябре фабрика заработала. Хорошо заработала: ежесуточно из автоклавов выходило до десяти тонн рыбы в железных банках. Но "американский аппетит" был раз в десять больше – и строительство продолжалось, как продолжался и завоз оборудования.

Корейцы, составляющие большинство населения, были весьма шокированы размером предлагаемой зарплаты: "Lehmann Cannery" за разделку рыбы платила раз в пять больше, чем получали рабочие-лесорубы. Но и требования к работникам предъявлялись высокие, брали далеко не всех, причем приоритет отдавался женщинам. Тем не менее в целом отношения с местными были очень дружественными – и они особо в дела "консерватории" не лезли. А когда уже в конце ноября потребовалось загрузить на пришедший "Пингвин" почти семьсот тонн консервов – жители почти всех окрестных деревень дружно бросились помогать. Что очень дело ускорило: море тут было мелкое, судно ближе десяти верст к берегу подойти не могло. Благодаря их помощи погрузка заняла всего трое суток (как и разгрузка прибывшего оборудования) – все же разгрузить почти тысячу тонн двумя "сухогрузами" было трудновато.

Как сообщил мне позднее директор консервной фабрики Юрьев, за всю погрузку и выгрузку был безвозвратно утоплен лишь один ящик. Но он предпочел списать потерю, чем вызвал бурную признательность корейских трудящихся, так и не сообразивших задуматься, а зачем хозяева фабрики, собственно, почти половину ящиков с консервами привезли обратно на склады.

Вообще-то у Безобразова лесная концессия была не только на пограничье Кореи с Китаем, но и на острове Дожалет – на другой стороне Кореи, в Японском море. Сам Безобразов островом не заинтересовался: далеко, да и бухт подходящих на острове не было. Единственное место, которое можно было назвать "бухтой", было проломом между двумя скалами, метров пятьдесят шириной и полтораста длиной. Но, поговорив со своими "мичманами", я решил и этим островком заняться – лес рубить, естественно. Для начала туда отправилось сотня шахтеров и строителей – вырубать в скалах хоть какие-то проходы и построить приемлемое жилье. Местного населения на острове было меньше тысячи, так что пришлось делать все самим. Бухту же было решено использовать в качестве дополнительной базы тралового флота, для чего там было построено к декабрю хранилище для солярки и прочих расходных материалов. Охранять остров и склады я уговорил астраханских казаков, поначалу – сотню человек.

Новый тысяча девятьсот четвертый год я встретил правильно – в кругу семьи. В гости к нам с пятого этажа спустились Юра с Камиллой, повосхищались новогодней елкой. Ровно в полночь по трансляции раздался бой курантов (предварительно записанный на магнитофон). Народ – что уже стало традицией в городке – высыпал на площадь, мы тоже сходили туда, на горке покатались. Нормальный такой Новый год получился – потому что в старом было сделано очень много.

Очень много: у деревни Бело Озеро отрыт и начал выдавать на гора уголек карьер – именно для него в Коврове были изготовлены первые два десятка экскаваторов. В Ирбите были собраны первые сто тяжелых мотоциклов с колясками. На Бире и Амуре были выстроены четыре новых деревни, и полторы тысячи саратовских крестьян новый год праздновали уже на новом месте. Во Владивостоке была построена новая (хотя и небольшая) верфь, где к работе приступили уже две сотни рабочих. А в Кологриве был запущен первый агрегат электростанции и выстроен (пока еще пустой) главный корпус аммиачного производства.

Удачно год сложился и на продуктовом фронте – хоть и понемногу, но удобренные поля выдали довольно ощутимую прибавку урожая. Настолько ощутимую, что "в колхозники" захотело записаться почти восемьдесят процентов саратовских крестьян. А Епифанский и Ковровский уезды стали целиком "колхозными". Я не выкупал эти земли – просто крестьяне сами сорганизовались, под обещание направлять на поля технику с организованных в уездах МТС. Не бесплатно – за треть валового урожая. Но и того, что крестьянам останется, будет более чем достаточно: по зерну урожаи вырастали почти втрое против "традиционных", по капусте и картошке – минимум впятеро. Так что с прокормом народа вроде все складывалось пока замечательно.

Все замечательно, только надобно эту замечательность и на будущее сохранить. Для чего нужно победить в будущей войне. И поэтому второго января я сел в поезд: впереди меня ждал Сахалин: я же обещал Мышке на войну не соваться, а обещания надо держать.

Глава 34

Карл Густав Леманн, американец родом из Берлина, с удивлением посмотрел на собеседника. Другого после такого предложения он послал бы очень далеко, причем, скорее всего, с сотрясением мозга – но с этим русским так поступать не стоило. Пару лет назад этот моряк встретился ему в портовой пивнушке – и за эти два года Карл превратился из мелкого торговца лопатами и граблями в миллионера, чье имя знала половина Америки. Но предложение все рано было очень странным.

– Я чего-то не совсем понял, что мне нужно сделать?

– Повторяю: следующей весной к тебе придут корреспонденты из разных газет. Два, три, десять – неважно. Твоя задача – рассказать им то, что написано в этой бумаге. Не прочитать, а рассказать, с выражением и заламывая руки. Больше ничего тебе делать не придется…

– А как же это?

– Это – всего лишь выражение твоих чувств. Никто всерьез эти слова не воспримет… поначалу.

– А потом?

– А потом ты станешь национальным героем. И если национальный герой слегка поднимет цену на трактор… ты сколько с каждого получаешь? Сотню, чуть больше?

– Ну да, примерно…

– Если национальный герой поднимет цену на сотню, жалкую сотню долларов во имя великой цели – ну кто откажется ее заплатить? Или тебе не хочется удвоить прибыль?

– Ну, если так рассуждать… А они точно придут?

– Придут. И будут трепетно ждать твоего рассказа – у моего босса очень хорошо разведка поставлена, он все новости заранее узнает. А это не просто новость, а сенсация – так что не просто придут, а прибегут. Выучи слова наизусть, перед зеркалом потренируйся правильно рожу скорчить. И – готовься загребать новые миллионы.

Карл усмехнулся. Не то, чтобы он до конца поверил этому русскому – но ведь в прошлый раз все получилось именно так, как он и обещал. А цену… для такого цену можно поднять и на полтораста долларов. А может – и на все двести!

Оглядев кабинет, Карл вызвал секретаря:

– Билли, мне кажется, что если на той стене повесить зеркала, то будет светлее. Постарайся, чтобы они висели тут уже завтра. Большие зеркала. Цена не имеет значения.

Война началась по расписанию. Наверное по расписанию: я точных дат не помнил, более того, уверен был, что она начнется в апреле – но безобразие случилось уже в январе. Хорошо еще, что я все заранее подготовил, и особенно врасплох меня новость о начале войны не застала: в течение двух суток на Сахалине, куда я успел уже добраться, все японцы были арестованы и согнаны в заранее построенные лагеря. Ну, не совсем все: около полусотни человек казаки в процессе ареста поубивали – но что еще было делать с теми, кто начинал стрелять в людей?

А казаков на Сахалин я успел перевезти две с половиной тысячи, причем – при лошадях. А еще – при мотоциклах: особую привлекательность моему предложению "годик поработать на Сахалине" обеспечивало то, что по окончании "контракта" каждый казак этот мотоцикл забирал домой.

Японцам объяснили (и продемонстрировали), что при бегстве одного будет расстреляна вся оставшаяся бригада, и, безусловно, члены их семей – после чего всем взрослым дали в руки кайло и отправили работать: Родине уголек потребуется. Поэтому и лагеря были устроены непосредственно у подготовленных копей.

После того, как с этим делом было покончено, две тысячи казаков отправились (с помощью "рыбаков") за "дополнительной рабочей силой" на Курилы – и пятнадцатого февраля японцев не осталось и на Парамушире с Шумшу. Все же хорошие получились "спецтраулеры", четыреста человек "десанта" перевезли туда за сутки. Но главное – ни одно японское судно не выпустили. Из всех четырёх штук…

Семнадцатого казаки организовали "плацдарм" на Итурупе – и за трое суток "итурупская группировка" достигла двух тысяч человек. А двадцать второго почти все казаки плавно переместились на Кунашир.

Самое забавное, что обо всех этих моциях японцы и понятия не имели – как, впрочем, и русские официальные и военные власти на материке. Сахалинские же знали лишь об аресте всех японцев, но никому об этом сообщать не стремились – им своих забот хватало. А о том, что казаки заняли Кунашир, сообщать было некому – десяток "старых" траулеров с пулеметами не выпустили с острова ни одну лодку. Так что даже произошедший двадцать седьмого февраля захват Шикотана тоже удалось скрыть от мировой общественности.

Общественность была не в курсе, но я знал буквально все детали проведенной операции: у меня была с казаками постоянная радиосвязь. И благодаря этой связи я с удивлением выяснил, что на всех Курилах японцев было даже меньше чем туда отправилось казаков: если не считать четырех сотен айнов, со сдержанной радостью воспринявших наше вторжение, всего на Курилах было обнаружено чуть более полутора тысяч человек. Всех японцев казаки вывезли на Сахалин, что почти удвоило число "лагерников", а айны – получив заверения, что "японцы больше не придут", остались на Кунашире и Шикотане, причем почти все мужчины попросились в ополчение, на случай "а вдруг все-таки придут". Понятно, что ни казаки, ни я по-айнски или японски не говорили, но в экспедицию (после того, как японцев согнали в лагеря) удалось привлечь с десяток сахалинских айнов и нескольких русских, владевших японским – так что договориться удалось.

Радиостанция была и во Владивостоке, так что был я в курсе и материковых событий. Мне они не очень нравились, но сделать чего-либо существенного я не мог. Существенное делал Илья – он строил "армейские вагоны". Для перевозок по Транссибу он передал железной дороге сразу четыре тепловоза и ударными темпами собирал еще шесть. Собирал бы и больше, но в Харькове просто места больше не было (впрочем, и рабочих, умеющих строить тепловозы, тоже не было). Но и сделанные очень делу помогали: самый тяжелый участок от Иркутска до Петровского завода эшелоны проходили теперь не за сутки с лишним, а за двенадцать часов. Пустячок вроде бы – но это обеспечило возможность пропуска восьми пар поездов вместо четырех, а лишний эшелон – это лишняя тысяча солдат в сутки.

Но это в Харькове места не было. А вот в Ярославле место было: осенью для моторного завода был построен, но не оборудован новый большой цех, и именно там сейчас ударными темпами собирались специальные вагоны. Тоже разработка Ильи: ходовая часть представляла развитие узкоколейного "соломовоза". Дело в том, что для этих вагончиков я предложил использовать подшипники, пневмотормоз и автосцепку.

Поскольку рассчитать подшипник я не мог, ролики делались диаметром в пять сантиметров: по опыту этого было достаточно. Тогда было построено всего с десяток вагонов, но после пуска дороги между Доном и Волгой Илья решил все вагоны сделать на подшипниках. Вагонов было нужно много – и чтобы сделать их быстро, были приобретены швейцарские высокоточные станки, причем – сразу четыре штуки. После того, как Чаев их "доработал", в день получалось сделать по три сотни этих роликов – только уже не нужно было столько. А теперь "резервная мощность" и "складские запасы" очень пригодились: Илья в габарите нормального вагона делал вагоны исключительно "пассажирские" – грузоподъемностью всего в шесть тонн, на хребтовой раме (что дало возможность использовать автосцепку) и – главное – со "сквозным" пневмотормозом. Весил такой вагон всего три с половиной тонны, вмещалось в него (на манер сельдей в бочке) сорок четыре человека. Отличие же от обычной теплушки было не в четырех дополнительных местах, а в наличие туалета и электрического освещения, и – это было для армии главным – поезда из таких вагонов могли передвигаться со скоростью курьерских. Илья собирал по два эшелона в неделю (на Транссибе эшелоны были короткие, по двадцать пять вагонов), и каждая такая неделя давала возможность поставить дополнительную пару поездов в один из дней двухнедельного маршрута. К маю будет уже девять пар в сутки, а в сентябре и десять. Хотя, наверное, даже раньше: в Канавино к маю заработает новый вагонный завод, на десять вагонов в сутки. Работают люди, пользу стране приносят – а я сижу на Сахалине и ничего не делаю.

Хотя тоже "пользу приношу": Алексееву уже штук десять телеграмм послал с просьбой "категорически запретить Макарову выходить в море лично": если правильно помню, то он как-то дурацки потонул и из-за этого все стало плохо. А если не потонет, то наверное все будет хорошо – так что я такую же телеграмму дважды и Николаю послал. Ответа, впрочем, ни от кого не дождался – хотя не очень-то и хотелось. Ждал я совсем-совсем другого.

Илья стал "большим другом" различного железнодорожного начальства, поэтому и мне кое-что перепадало. В основном – личный состав, поскольку матценности я все же завез заранее. Почти все – но недостающее я предпочитал таскать морем: суда под "матрацем" и англичане через Суэц пропускали, и японцы не трогали.

Хотя кто их, японцев, знает – увидят, что "матрац" идет во Владивосток да и сделают какую-нибудь глупость… Обязательно сделают! Так что десятого марта я, плюнув на все, отправился во Владивосток сам. Сутки с лишним в штормящем море на крохотном катерке – а плыл я во Владивосток на "странном траулере" – это очень погано. Настолько погано, что экипаж меня на руках вынес на берег. Хорошо еще, что встретившие меня на берегу инженеры с моей верфи догадались захватить с собой коньяка. Так что во вменяемое состояние я пришел уже минут через пятнадцать и тут же отправился к Алексееву. На мое счастье, пешком до него было не дойти – все же Мукден далековато от Владивостока, и к Наместнику я прибыл в полной гармонии с окружающей природой и действительностью.

Евгений Иванович не сказать, чтобы был очень счастлив меня видеть. Но не принять он не мог – и вовсе не потому, что я числился "другом царя". Летом я притащил – частью на Сахалин, а частью (большей) во Владивосток очень много рельсов. И тут выяснилось, что если все разъезды сделать не двухпутными, а четырехпутными, то число поездов на дороге можно просто удвоить. Но чтобы проделать такой трюк, нужны как раз рельсы, а их по эту сторону от Байкала не было – ни у кого, кроме меня. Ну мне же для Родины ничего не жалко – и все разъезды от Харбина до Порт-Артура уже стали трехпутными (дальше было ещё слишком холодно для строительства путей), и поэтому я был в некотором роде persona grata.

Но и Евгению Ивановичу для Родины было ничего не жалко – так что мне он выдал по полной программе. Большой морской загиб Петра Великого очевидно все моряки учат еще в младших классах школы, а затем до конца службы полируют мастерство.

– И вы ещё утверждаете, что являетесь войсковым старшиной? – изумленно спросил он после того, как основная часть приветствия была завершена.

– Да, особым рескриптом Императора, за особые же заслуги. И тем более считаю себя не в праве уклоняться от службы России, хотя бы и в такой форме.

– Ну раз считаете не в праве, так служите – в сердцах бросил Наместник, подписывая самый дурацкий, по его мнению, указ. Еще бы: я просил его разрешить мне из своих служащих организовать отряд ополчения (под моим командованием), чтобы наносить врагу "всяческий вред и склонить его к сдаче в войне". А ведь наверняка Алексееву уже доложили, что человек двадцать рабочих с Владивостокской верфи Волкова каждое утро по полчаса ходят строем с деревянными макетами ружей в руках и орут песни. Точнее – одну: "Зеленою весной под старою сосной…"

Так что с точки зрения Алексеева я был очередным "героем", желающим потом, после победы, кричать "и мы пахали!". Но у меня были несколько иные мотивы: участники ополчения официально являются комбатантами. Так что я с идиотской улыбкой спросил:

– Ну так что, я пойду уничтожать врага?

– Идите и уничтожайте, если найдете – и эта прощальная фраза Наместника уже не сопровождалась "великим и могучим".

Ну что, приказ я получил, так что, выйдя от Алексеева, я тут же направился на телеграф. У "самого богатого юноши России" есть одно преимущество: на такого не распространяется запрет на отправку частных телеграмм. И во Владивосток сразу ушла одна, очень короткая: "Приступайте к плановой работе".

Еще одна, полученная из далёкого города Парижа, содержала лишь короткое перечисление торговых позиций фирмы Барро и конкурентов. По крайней мере, именно так она и выглядела, я очень на это надеялся. Эта телеграмма обошлась мне в очень солидную сумму – как я рассчитывал, тщательно спрятанную в столбцах бухгалтерских книг. Ибо кары, которые незамедлительно последовали бы, случись кому из телеграфного ведомства узнать ее истинный смысл, были бы воистину ужасными.

Я весьма сомневался в своих талантах флотоводца. Весь мой военно-морской опыт сводился к нескольким сотням боёв в World of Warships и убеждению, что "Симакадзе" в опытных руках – страшный инструмент нагиба школьников (я непатриотично прокачивал японскую ветку эсминцев). Однако что-то мне подсказывало, что пятьдесят три процента побед в рандоме служат недостаточным подтверждением моего профессионализма – и именно поэтому отказался от какого-либо участия или воздействия на Российский Императорский флот.

В чём же я был абсолютно уверен – так это в талантах Рожественского и прочих адмиралов, которым по итогам войны в моей истории было присвоено неофициальное звание "самотопов". То есть в том, что столкновение русских и японцев на море закончится "Цусимой" в любом случае. А подобный вариант событий меня не устраивал от слова "совсем".

Но, вечная слава Новикову-Прибою, который пока ещё не написал так захватывавший меня в детстве одноименный роман! Сам того не ведая, он подал мне мысль о том, как избежать неизбежного.

Эскадра Рожественского, напуганная слухами о коварных японских миноносцах, должна была обстрелять рыболовную шхуну. Дело это было весьма ответственное, так что пускать ситуацию на самотёк было черевато – а ну, как я уже изменил историю так, что канониры промахнутся, или рыбаки сдуру не окажутся в нужное время и в нужном месте? Или вообще, не придадут слухам должного внимания?

Деталей я и сам не знал. Но шхуна, слухи и канониры оказались собраны воедино. Обошлось мне это, по уверениям неприметного и скромного человека, торгового агента по фамилии Лебедев, всего в пятьсот сорок тысяч рублей. Испанскую шхуну "Рамон" под французским флагом разметало начисто. В чем лично я подозревал не столько "удачное" попадание, сколько заблаговременно заложенные динамитные шашки. Для гарантии.

Выход из территориальных вод Рожественскому, разумеется, был немедленно запрещён, до окончания разбирательства. А в то, что оное затянется как минимум на полгода, сеньор Антонио Маура и Монтенер гарантировал лично.

Не знаю, поверили ли адвокаты и господин министр в то, что их услуги решила вскладчину оплатить возмущённая испанская общественность. Рассчитывать на наивность акул политики и юриспруденции было бы глупостью. Но вот тот факт, что чек был передан отлично говорящим на испанском языке азиатом – должен был повернуть их мысли совсем в другую сторону.

И мысли русской разведки – тоже. Если вдруг.

Траулер – небольшое, но вполне мореходное судно. Только не очень быстрое. Однако если вместо одного двухсотсильного мотора поставить два по четыреста, то при нужде плыть он может довольно шустро. А если вместо восьми тонн рыбы в трюме запасти восемь тонн солярки – то и довольно далеко.

Пушка Барановского – тоже небольшая, но вполне себе стреляющая пушка. Только стреляет не очень далеко. Но если вместо черного пороха воспользоваться бездымным, то и снаряд полетит подальше. А если вместо десятифунтовой бомбы с шестьюдесятью граммами пороха в нее зарядить специально разработанный стальной двенадцатикилограммовый снаряд с почти тремя килограммами тола, то и результат будет более чем внушительный.

Четырнадцатого марта в Японское море вышли тридцать шесть траулеров. С пушками Барановского. Снаряд из которой в полудюймовом листе стали (обычной, не брони, конечно) делает дырку почти метрового диаметра. На расстоянии в три километра.

До такого снаряда додуматься могла только моя больная фантазия: диаметром в шестьдесят четыре миллиметра и длиной в восемьдесят сантиметров для пушки со стволом в метр двадцать длиной. Чтобы запихать его в пушку – и то надо повозиться, хотя и без особых физических усилий: медные пояски для нарезки располагались лишь в хвостовой его части. Просто неудобно было.

В Артуправлении на складах хранилось сорок шесть пушек. У меня осталось сорок четыре: две были полностью изношены на испытаниях нового боеприпаса, благодаря чему выяснено, что пушка может стрельнуть раз пятьдесят – а потом окончательно сломается, несмотря на новый откатный тормоз и новый накатник. Две пушки остались на Сахалине – мало ли чего случится, а шесть сейчас ожидали своего часа на Кунашире. Оставшиеся – плыли очень экономичным ходом где-то в Японском море, ожидая встречи с любым японским транспортом. И каждый траулер нес по пятьдесят снарядов "Гарпун".

Современная война, как я понял, дело неспешное. Ну мы никуда и не спешили, до острова Дажалет траулеры шли больше суток. Так как сказать сколько им придется проплавать без заходов на базу никто не мог, все они там дозаправились соляркой (на что ушло еще почти сутки) и тройками рассыпались где-то в районе Цусимского пролива и на севере Восточно-Китайского моря. Удачно довольно рассыпались: первые сообщения о потоплении японцев радиостанция на Дажалете получила уже поздним вечером восемнадцатого марта: какой-то пароход был потоплен в проливе между островом Чеджу и Кореей. А утром девятнадцатого, полутора сотнями километров южнее, тройка этих мини-рейдеров отправила на дно сразу трех японцев, двигавшихся, судя по всему, из Нагасаки. Техника потопления японцев была проста: один-два снаряда в корму – после чего очередная" сука-мару" теряла ход, затем – неспешное и вдумчивое пускание снарядов по бортам: экономить их нужно было, и задачей ставилось не изрешетить корпус, а просто потопить судно. Поэтому на каждый транспорт тратилось снарядов пять-десять. Чаще – пять: суденышки попадались в основном мелкие, им много было не надо.

Но это – как повезет. Двадцать первого, уже из Желтого моря, пришло сообщение что какой-то вполне себе большой транспорт буквально взлетел на воздух после второго попадания – не иначе, снаряды или мины перевозил. А всего двадцать первого марта ряды японского торгового флота покинули одиннадцать судов. И это было действительно просто: японские моряки героизмом не страдали и, как правило, после первых двух-трех выстрелов бросались спускать шлюпки. "Рейдеры" им в этом нимало не препятствовали – их задача была транспорты топить. Ну а после того, как само судно отправлялось на дно, так же вдумчиво и спокойно расстреливали шлюпки стандартной шрапнелью – шарпнельных снарядов было взято по две с половиной сотни на пушку.

С экипажами мне пришлось на эту тему изрядно поработать, все же на каждом "траулере-крейсере" было по два морских офицера – капитан и мичман-двигателист, и у них были несколько отсталые, на мой взгляд, понятия о гуманизме. Но и до них дошло, когда я объяснил ситуацию:

– Господа, вы должны чётко понимать одно: ваше крейсерство продолжается ровно до тех пор, пока ни один японец не доплывет до берега и не скажет, что сухогрузы топятся маленькими траулерами. После этого топить начнут уже вас. И я прекрасно понимаю, что вы вполне готовы идти в бой с превосходящими силами противника и даже героически погибнуть. Но вот только после вашей гибели японские военные транспорты пойдут уже беспрепятственно, и вместе с вами погибнут уже тысячи наших, русских солдат. Так что у вас есть простой выбор: дать спастись десятку японских моряков и погубить десятки тысяч русских солдат – или поступить строго наоборот. Учтите: первое – это, как ни крути, будет прямым предательством, поэтому если вы не готовы к миссии – говорите сразу, вас заменят и никаких обид к вам не будет, я пойму ваши чувства.

Как ни странно, существенная часть мичманов отказалась, и они отправлены на другие траулеры, действительно ловить рыбу. Пятеро же, решивших искать справедливости у генерал-губернатора, как стало известно значительно позже, утонули вместе с паровым катером, вышедшим во Владивосток с Сахалина. Отставной жандармский ротмистр, за немалое шестизначное спасибо отрекомендованный начальником жандармского управления на КВЖД "для организации борьбы с контрабандирами в Сахалинском имении", дело своё знал.

Откровенно говоря, на душе было очень погано. Но, вечером двадцать второго марта, пять троек, перекрыв пролив между островом Фукуджима и островком Мешима (по которому шли почти все суда из Нагасаки в Корею) устроили японцам глобальную зачистку флота: из двадцати двух судов до Желтого моря не добралось ни одно. Причем тут впервые досталось и военному флоту: ко дну пошли и два старых миноносца. Они просто не заметили в темноте выкрашенные в серый и оливковый цвета траулеры, не испускающие снопов искр из труб, а вот траулеры их заметили. Военные моряки – они специалисты по военным судам, и один миноносец получил снарядом прямо в торпеду (хотя и случайно), а второй – получив сразу два попадания в машину, остановился – и вскоре тоже пошел ко дну. Сопротивляться он не смог: миноносцы были атакованы сразу двумя тройками, и два рейдера шрапнелью просто не подпускали японских моряков к пушке. Вот никогда бы не подумал, что шрапнель будет столь полезна в морском бою. Однако разрозненной стрельбой, чуть ли не из личного оружия, были убиты и двое русских моряков. Первые мои потери на этой "неправильной войне"…

Потратив почти половину боеприпасов, шесть троек потихоньку стали пробираться обратно к Дажалету – и шансы у них были вполне приличные, поскольку их никто (кроме потопленных японцев) еще не видел: сами они не дымили на полнеба, а дымящих японцев (и всех прочих) днем они обходили. Ну а еще шесть троек, охотой не занимавшиеся еще, построились в Желтом море, милях в шестидесяти-восьмидесяти вокруг Чемульпо. Там было сложнее: народу плавало много, причем кроме транспортов были так же всякие корабли с пушками, и все почему-то очень не любили русские корабли.

Но место было удобное, и за неделю два десятка японских пароходов до Чемульпо тоже не дошли. Японцы по этому поводу очень нервничали: корабли пропадают, причем и поодиночке, и стаями – а никто ничего не видел. Оно и понятно: топили их в основном ночью, а в темноте видно все же плохо. Однако сказать, что японцы – полные идиоты, я бы не рискнул: с двадцать восьмого марта транспорты из Японии стали ходить исключительно конвоями в сопровождении настоящих крейсеров, и моим рейдерам было предложено отойти.

Для отхода они собрались в кучу, и это дало им напоследок устроить японцам еще одну крупную пакость: встретив очень крупный транспорт ("тысяч на восемь, не меньше"), идущий в сопровождении крейсера в Чемульпо, они, игнорируя крейсер, подошли в темноте почти вплотную к судну и просто изрешетили его "Гарпунами". Полсотни "Гарпунов" лишили судно плавучести очень быстро, но судьба продолжила свои насмешки над сынами Ямато – какой-то "Гарпун" скорее всего случайно попал в спонсон крейсера, да так удачно, что внутри него сдетонировали снаряды. Мичманам этот фейерверк понравился, и практически все остатки "Гарпунов" были выпущены в борт военного корабля. Я подозреваю, что им просто очень хотелось записать на свой счёт хоть какой-то НАСТОЯЩИЙ БОЕВОЙ корабль – расстрелы транспортов и экипажей тяготили почти всех моих "пиратов ХХ века", несмотря на солидные премии. А с расстояния в пару сотен метров попасть было не очень трудно, да и первый результат показал, что противостоять моим снарядам броня крейсера была не способна. В довольно скоротечном, по местным меркам, морском бою, крейсер был потоплен, что почти полностью опустошило боезапас траулеров. Главный калибр японцы не могли задействовать: траулеры находились слишком близко и орудия не могли наклониться достаточно, чтобы достать крохотные кораблики.

На крейсере также были маленькие пушки. И мачтовые пулемёты. Они стреляли. Недолго.

Траулерно-пиратский флот, почти в полном составе, прекратил своё существование.

Первого апреля до Владивостока дошла информация о моих проделках: оказалось, что рейдеры изувечили крейсер "Сума" и утопили транспорт, на котором перевозился целый полк японских солдат. "Пиратам" было чем гордиться – Япония лишилась первого корабля японского флота, построенного на японских верфях по японскому же проекту. Ну а что ушло на дно вместе с остальными более чем пятью десятками пароходов, так и осталось неясным, хотя по непроверенным слухам у японцев в Корее начались проблемы с патронами и снарядами.

Впрочем, со снарядами и у меня проблемы были: за первый рейд "Гарпунов" было истрачено больше тысячи – и только на крейсер их ушло почти четыреста. Оставшиеся были распределены между оставшимся десятком траулеров, патрулирующих Цусимский пролив – и там они два-три раза в неделю подлавливали зазевавшихся японцев. А пятого апреля во Владивосток пришел и первый трофей рейдеров: сухогруз на пару тысяч тонн с продовольствием.

На этот раз экипаж был отпущен – погрузили всех уцелевших после абордажа на шлюпки и отправили в свободное плавание. Поскольку корабль "взяли" в семидесяти милях от Ниигаты (и милях в двадцати от ближайшего берега), была надежда, что японцы до суши догребут – и это было важно, так как в этот раз рейдером "работал" купленный в прошлом году в Америке не новый, но довольно шустрый и совершенно пассажирский пароходик "Восток". Маленький, на триста пятьдесят тонн, он, как бывший пассажирский паром, обладал единственным достоинством: шестнадцатиузловым ходом. Впрочем сейчас к достоинствам добавились и три французских семидесятипятимиллиметровых пушки, которые мне "добыл" Александр Барро. То, что к ним прилагалось всего двести десять снарядов, пугать японцев не мешало: парочка мелинитовых гранат, выпущенных по курсу транспорта с интервалом в пару секунд были достаточным аргументом для немедленной остановки судна. По крайней мере, пока.

Второй трофей был доставлен во Владивосток двенадцатого апреля. А там и третий подошёл…

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14.

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg