«Андреевское братство»

Андреевское братство (fb2) - Андреевское братство 2703K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Василий Дмитриевич Звягинцев

АИ • БИБЛИОТЕКА • BORA ЦИКЛ КНИГ • ОДИССЕЙ ПОКИДАЕТ ИТАКУ • КНИГА ПЯТАЯ АНДРЕЕВСКОЕ БРАТСТВО

АНДРЕЕВСКОЕ БРАТСТВО * * * АННОТАЦИЯ

Судьба щедро наделила журналиста Игоря Ростокина редкой способностью выходить сухим из воды в самых невероятных ситуациях. И, как водится, на испытания для него не поскупилась. Разыскивая свою подругу Аллу Одинцову, Игорь становится участником последствий жутковатого научного открытия, которое сделали коллеги Аллы. Им удалось экспериментально подтвердить принципиально новую гипотезу смерти и выделить ее универсальную причину, названную ими «фактор Т». Чудом оставшись в живых после встречи с зомби на тихоокеанском островке, Игорь и его возлюбленная при помощи своих новых друзей Андрея и его жены Ирины попадают в форт Росс, где вливаются в ряды «Андреевского братства» — организации Новикова и его друзей, взявшей на себя функции службы безопасности Реальностей.

И, сразу же первое испытание: из реальности форта Росса — в Россию 1924 года накануне контрреволюционного переворота, который, как оказалось впоследствии, готовили не столько оппозиционеры-большевики, сколько «Система» — мировая властная «закулиса». «Братству» становится понятно, что это столкновение — не последнее…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРАВО НА СМЕРТЬ * * * Глава 1

Не избегнешь ты доли кровавой,

Что живым предназначила твердь.

Но молчи! Несравненное право —

Самому выбирать свою смерть.

     (Н. Гумилев).

Пожалуй, все-таки правы те, кто сравнивает космический полет с тюремным заключением. Сам я, правда, не отбывал — знающие люди рассказывали, зато весь последний год я не видел ничего, кроме пещер и куполов базовых станций на бескислородных планетах, кают и отсеков десантных крейсеров, а то и автоматических транспортов. И ни одного глотка нормального, естественного воздуха, и переменная гравитация, и все тому подобное…

Отвыкший от земного тяготения, от того, что бывает больше двух метров свободного пространства над головой, неуверенной походкой я спустился по трапу посадочного модуля на желтый пенобетон Критского космопорта и задохнулся от горячего, пыльного, но все же пахнущего близким морем ветра.

Утреннее солнце чуть не прожгло меня насквозь августовской мощью своих лучей, сорокаградусная жара показалась невыносимой после неизменных кондиционированных двадцати двух по Цельсию.

К счастью, в пассажирском павильоне температура оказалась нормальной, и я смог перевести дух.

Увы, я отвык не только от земного климата. Умственные способности за время межзвездных скитаний тоже ощутимо ослабли, иначе отчего бы это не меньше минуты я беспомощно водил глазами по расписанию, тщетно пытаясь сообразить, как быстрее и удобнее добраться до Москвы, чтобы четко состыковались все транзитные рейсы. В конце концов я просто ткнул пальцем в кнопку информатора, и он выдал серию оптимальных вариантов. Оставалось только решить, что для меня важнее — цена, количество пересадок или время в пути.

Чтобы не ждать завтрашнего прямого рейса, я выбрал вариант с пересадкой в Стамбуле. Скоростной дирижабль отправлялся через полчаса.

Стамбульский аэропорт отнял остатки моей физической и нервной энергии. Казалось, весь Ближний Восток вкупе с Балканами сорвался с места, спасаясь от неведомой опасности, — столько здесь было мужчин, женщин и детей всех возрастов, рас и национальностей. Со всеми вытекающими последствиями в виде шума, суматохи, жары и запахов.

На последний сегодня московский экраноплан билетов не было ни в туристском, ни в первом классе. Что позволило без душевных терзаний взять люкс. Платить за двухчасовой перелет тройную цену, конечно, абсурдно, но не пешком же идти!

Стараясь держаться с достоинством и невозмутимостью арабского шейха, я прошел в свой персональный салон номер два, растекся в обширном кресле, подрегулировал температуру и аромат льющегося из индивидуального кондиционера озонированного воздуха, взял с подноса у склонившейся в полупоклоне очаровательной турчанки рюмку коньяка, попросил принести самый крепкий из возможных кофе и, едва допив его, мгновенно заснул, не дождавшись даже взлета.

И лишился тем самым всех остальных положенных особе моего ранга жизненных благ.

Ничего существенного мне не снилось. За 5 минут до посадки я проснулся удивительно бодрым; взглянув налево, увидел турчанку с подносом, направо, в иллюминатор, — стремительно приближающуюся землю и родные подмосковные рощи.

Возвращаясь, я всегда испытываю легкое приятное возбуждение и приподнятость духа, а сегодня вдобавок Москва встречала меня такой погодой…

Ярко-синее прозрачное небо, светлое золото берез и густой багрянец канадских кленов, свежий, чуть знобящий ветерок, пахнущий лесной сыростью и прелыми листьями, горьковатый дым далеких костров, серебристый блеск летящих паутинок.

Бабье лето в своем самом что ни на есть классическом воплощении.

И сразу вдруг далеко-далеко отодвинулось все, чем я жил долгих четыреста с лишним дней, и странно было представить, что еще сегодня утром Земля выглядела лишь голубоватой туманной звездочкой на стереоэкранах.

Мысли сразу нахлынули чересчур прагматические, и потребовалось определенное усилие, чтобы не смазать первые, самые яркие и чистые ощущения. Ведь что ни говори, я вернулся, живой (что бывает не со всеми и не всегда), здоровый (тьфу-тьфу, не сглазить бы), впереди три месяца отпуска и Алла… Как это она изящно выразилась: «Отчего мы с тобой так редко встречаемся и так часто расстаемся?»

Таможню я без задержки миновал по зеленому коридору, а выйдя в зал, невольно рассмеялся.

Над дверями банковских офисов полстены занимала новая красочная реклама: «Русский золотой червонец — лучшее помещение капитала!» И означенный червонец в облачении Ильи Муромца по уши вгонял в землю шипастой палицей худосочный, видимо, страдающий язвой желудка крюгерранд. (Прим. автора — крюгерранд — золотая монета, находившаяся в обращении в государствах Южно-Африканского Союза, приблизительно равная 20 долларам).

А рядом — табло с ежечасно меняющейся котировкой валют.

Взгляд на него доставил мне дополнительное удовольствие. В червонцы я свой капитал еще не поместил, но и обычный рубль стоял так, что за счет разницы в курсе я мог позволить себе двухнедельный бесплатный отдых в экзотических странах.

Кстати, Алла как-то намекала, что неплохо бы, мол, на Гавайях, к примеру… эту идею я тут же и осуществил, заказав по телефаксу двухместный номер в отеле «Вайкики Холидей Инн» с оплатой вперед.

Как говорится — лови момент.

И сразу набрал из соседней кабинки (городского интеркома у меня с собой не было, естественно) заветный номер, ощутимо волнуясь и торопливо конструируя в уме первую, непременно небрежно-остроумную фразу. Лишь секунд через двадцать я осознал, что Алла на вызов не отвечает. Такое могло быть лишь в двух случаях: или ее нет в пределах прямой связи — а это тысяча километров, — или интерком отключен.

Неизвестно, что для меня на данный момент хуже… Настроение поехало вниз. Не потому, что я сразу подумал о чем-то уж слишком неприятном, а так — от несовпадения ожиданий с реальностью.

Что подруга явится встречать меня с цветами к трапу — я не слишком рассчитывал, но хоть дома-то ждать с нетерпением могла?

Еще на прошлой неделе я дал по гиперсвязи телеграмму с датой возвращения, а вот смотри ж ты…

Уже не в столь радужном расположении духа я вышел на кольцевую галерею, убеждая себя, что драматизировать не стоит, мало ли что случиться могло… Длительная командировка, предположим, или коллективный выезд за грибами…

«Ага, на Шпицберген», — ехидно подсказал внутренний голос.

…За время моего отсутствия кое-что в порту изменилось. Слева за белоствольной рощей воздвиглось некое ребристое сооружение, отсвечивающее плоскостями густо-медного стекла, и исчезла наконец архаичная решетчатая платформа монорельсовой станции вместе с уходящими вдаль дугообразными опорами. Сколько лет шли разговоры, что пора ликвидировать это техническое чудо начала века, и вот, значит, дошли руки. Еще что-то исчезло из жизни постоянное, с детства привычное…

Вместо монорельса в глубину леса уходила тонкая серебристая полоска волновода, над которой бесшумно скользили плоские, с закругленными гранями вагоны на гравимагнитной тяге, или, как их называют во всем мире, эмбусы.

Проходя через площадь и потом стоя на посадочной аппарели, я, чтобы отвлечься, занялся своим любимым делом — наблюдением за окружающими, систематизацией и анализом впечатлений. Кто эти люди, куда и откуда едут, зачем… Игра, конечно, но отнюдь не бесполезная. Тренировка воображения и проницательности. Да вдобавок та или иная колоритная фигура может в будущем стать необходимым элементом очерка или рассказа.

Вот, к примеру, немолодой седеющий мужчина, кирпично-загорелый, с массивной изогнутой трубкой в зубах — скорее всего бизнесмен средней руки из Южной Африки. Брахман в бежевом костюме — не иначе как представитель ЮНЕСКО, плотная группа японцев — просто туристы…

При таком экспресс-анализе все идет в ход: обрывки разговора, манера поведения, наклейки на чемоданах, покрой одежды…

А это уже интереснее — две откровенно русские девушки в пестро-красочных и абсолютно при этом прозрачных платьях. Безусловно, последний крик моды. Когда я улетал, такого еще не было. Причем вся хитрость в том, что ткань преломляет свет очень специфически — видно все и в то же время ничего, как если бы созерцать Венеру Милосскую через колеблющуюся газовую накидку. Так сказать, не конкретные тела, а обобщенные образы. Но — весьма! Куда интереснее, пожалуй, чем на самом деле…

Впрочем, мне сейчас, после года монашества, все в этом смысле интересно. Вон тоже великолепный экземпляр, а вот еще… Я проводил взглядом очередную, вызывающе роскошную красавицу, чуть даже повернулся, чтобы не выпускать из поля зрения ее окруженных пышной бело-лиловой юбкой ног и…

То, что я увидел, напрочь отбило все грешные мысли.

Он стоял шагах в десяти-двенадцати от меня, в центре сгущающейся к краю перрона толпы, удивительным образом не сливаясь с ней.

Наверное, прежде всего меня удивил его костюм. Не то чтобы слишком необычный, но здесь неуместный. Грязноватый, оливково-желтый, похожий покроем на тропическую ооновскую униформу, хотя без погон и нашивок, гармонично дополненный высокими ботинками со следами рыжей грязи. Я мельком подумал, что парень не иначе как дезертир, а может, и новая разновидность радикалов, против чего-то протестующих… Или наоборот. Потом я увидел его лицо, неестественно, необъяснимо бледное, обрамленное растрепанными, немытыми лохмами и бородой тоже странного серовато-пыльного цвета, будто припорошенными цементом.

Да и это все — пустяк. И не такое видеть приходилось. А вот что меня действительно поразило — выражение его лица и глаз. Они-то и задержали мое внимание, ничто другое. Честно, такого я в жизни своей еще не встречал. Лицо было абсолютно, запредельно отрешенное… Хорошо исполненная маска человека, чуть-чуть более живая, чем в музее Мадам Тюссо, и ровно настолько же более страшная.

И глаза, вот именно глаза… Словно после атропина — чуть навыкате, влажно блестящие, с огромными зрачками…

Может, новый вид наркотика?

Я передернул плечами, отвернулся, постарался вновь отыскать взглядом ту самую красавицу.

Поздно, она уже бесследно затерялась среди десятков спин и затылков.

С легким шелестом подплыл очередной вагон. Перешагивая через невысокий порог, я машинально оглянулся.

Лучше б я этого не делал.

Вновь столкнувшись с невидящим, абсолютно пустым взглядом того самого парня, я испытал ощущение, какое бывает, когда вдруг наступишь босой ногой на крупного таракана, и он хрустнет этак…

Вагон уже летел среди белых стволов берез и ржавых кустов боярышника, а я все никак не мог подавить тошноту и омерзение.

Но постепенно отпустило.

Я огляделся.

Рядом со мной сидел сухой жилистый старик никак не моложе ста лет, а напротив — уже упоминавшиеся девицы-студентки в прозрачных платьях. Я обрадовался такому удачному соседству, поскольку размышления о тенденциях современной эротической моды позволяли счесть все предыдущее не столь уж важным.

Девушки перешептывались и пересмеивались, старик углубился в потрепанную толстую книгу, а я, откинувшись на спинку кресла и чуть прикрыв глаза, поглядывал то на ноги девушек, то на пролетающий за прозрачной стенкой пейзаж.

Старик перелистнул страницу. Незаметно повернув голову, я заглянул в книгу. К моему удивлению, это были стихи.

Позабыть на одну минуту,

Может быть, написать кому-то,

Может, что-то убрать, передвинуть,

Посмотреть на полет снежинок,

Погадать — додержусь, дотяну ли,

Почитать о лихом Калигуле.

Были силы, но как-то не вышло,

А теперь уже скоро крышка

(И. Эренбург).

Интересные стихи. Неужели ему приятно их читать? Хотя, с другой стороны, что я могу знать о психологии такого возраста? Это ведь только кажется, будто впереди — бесконечная жизнь. На самом деле — пролетит время, и настанет момент, когда до могилы — считанные дни, и, может быть, вспомнится вдруг именно сегодняшний день и древний старец с его книгой, и останется только затосковать о бесследно промелькнувших днях и годах…

От таких перспектив настроение снова начало падать. А старик уловил мой взгляд и не слишком деликатно закрыл книгу, навсегда лишив меня возможности узнать, чем закончил свой печальный стих неведомый автор, судя по стилю и лексике, середины прошлого века.

За окном вагона оборвался дремучий лес и потянулось то, что когда-то называлось ближними пригородами. По обе стороны, сколько хватало глаз, стояли ряды 25—30-этажных бетонных коробок, давным-давно заброшенных. Бывшие улицы и дворы густо заросли кустарником и хилой древесной молодью, наперегонки пытающейся дотянуться до солнца. Кое-где растительность закрепилась и на крышах, и в проемах выбитых окон.

Зрелище, знакомое с детства, и все же… Нет, все понятно, разбирать эти панельные небоскребы бессмысленно, взрывать — тем более, рано или поздно лес окончательно скроет их от людских глаз, как забытые города в джунглях Индостана.

— Я вижу, вам это тоже не нравится? — услышал я хрипловатый голос старика.

— Вы о чем? — не сразу понял я.

— Об этом… — он ткнул пальцем в сторону зданий и задал следующий, совершенно не относящийся к теме вопрос: — Как вы думаете, сколько мне лет?

Я решил ему польстить.

— Сто двадцать? — после определенного возраста такие долгожители любят, когда им прибавляют года.

— Совершенно верно, как это вы угадали? Обычно мне дают не больше девяноста… Ну, в таком случае вы тем более должны меня понять. В свое время я был главным архитектором Москвы… — и стал рассказывать, как он разрабатывал Генеральный план, в том числе и на эти самые районы, как все было красиво и рационально, как радовались люди, получая здесь квартиры, полные воздуха и света. И как все пошло прахом, когда началась децентрализация, население Москвы за несколько лет сократилось с двенадцати миллионов до трех…

— Нет, я не спорю, тогда тоже не все было хорошо. Смог, само собой, транспортная проблема… Однако, осмелюсь утверждать, то был по-настоящему великий город. Не уступавший Нью-Йорку, Токио, Лондону… В нем кипела жизнь… Мы гордились, нам было с чем сравнивать… Вы не представляете, что испытываешь, спроектировав и построив район на полмиллиона жителей… С нуля и под ключ!

Он продолжал, все более распаляясь, излагать мне свой технократический символ веры, да и не свой только, всего их ушедшего поколения, а я вспомнил видеофильмы тех самых лет, тот жуткий муравейник, немыслимо грязный, названный старцем «великим городом». Закопченные дома, бурое небо, улицы, забитые миллионами машин. Нет, к счастью, не каждой «великой цели» удается достигнуть.

Мне как-то ближе нынешняя тихая зеленая Москва, город широких безлюдных проспектов и обширных парков, сотен музеев, театров, библиотек и храмов, туристских центров и отелей, культурный и научный центр полумира. И я уж как-нибудь проживу без металлургических заводов и химических комбинатов чуть не на Красной площади, как бы ни был мил сердцу моего соседа такой индустриальный рай.

— Скажите, а Покровский собор не под вашим руководством взрывали? — спросил я заинтересованно.

— Вы что? — его голос задребезжал от возмущения. — Это было за пять лет до моего рождения.

— А! Ну, тогда ничего… — я зевнул, не слишком вежливо показывая, что разговор меня утомил.

Старик, похоже, обиделся и, поджав губы, вновь раскрыл свою книгу.

А я вдруг устыдился. Чего ради я обидел деда? Что он мне сделал? Извиниться бы… А с другой стороны — за что? Обязан я знать, кто когда родился и что взрывал? Я-то, конечно, знаю, так у меня профессия такая, а нормальный обыватель?

И все равно я ему не судья. Вообще никому не судья, даже Алле, хоть она и не встретила меня… Знал, на что шел. С такой экспансивной особой, как она, способной на самые непредсказуемые поступки, надо быть готовым ко всему. Если в свое время она ради меня (а это тоже вопрос — ради меня ли?) резко сломала свою предыдущую жизнь, то какие я имею основания считать, что невозможен очередной поворот? Она мне никогда ничего не обещала. Я, честно сказать, никогда и не знал, кто же мы с ней друг другу… Так что успокойся, братец, и принимай жизнь как данность…

Конечно, такие стоические рассуждения нисколько меня не успокоили, даже наоборот. Слишком долго и красочно я воображал подробности сегодняшнего дня.

А эмбус уже мчался в густом потоке вливающегося в город транспорта. Слева блеснула в лучах солнца излучина Москвы-реки, справа, в просвете мачтовых сосен, я увидел шпиль старого Университета.

— Извините, — обратился я к старику, — а куда мы едем? Разве не к Парижскому вокзалу?

— Отнюдь, — мстительно усмехнулся архитектор. — Лично я еду в Домодедово…

Вагон начал плавно тормозить.

Надо же так промахнуться! Это меня тот тип сбил с панталыку…

— Площадь Ермолова… — объявил бархатистый женский голос.

Я подхватил свою сумку, кивнул старику и метнулся к выходу.

Кроме меня, здесь не вышел никто.

Легкая алюминиевая площадка коротким маршем лестницы соединялась с бегущей над площадью пешеходной дорожкой. Отсюда открывался прекрасный вид до самого Кремля, и я задержался на секунду-другую, чтобы осмотреться.

Жемчужно-серый вагон с жужжанием магнитогенераторов рванулся вперед, набирая скорость по крутой дуге виадука.

Все произошло на моих глазах.

В верхней точке эстакады, уже прилично разогнавшись, эмбус вдруг клюнул носом, словно магнитная подушка под ним мгновенно исчезла, начал приподнимать корму, накренился и, сминая ограждение, рухнул вниз с пятидесятиметровой высоты.

Я в ужасе зажмурился и втянул голову в плечи.

Мне приходилось видеть разные аварии и катастрофы, но здесь было совсем иное…

А удар вагона об дорогу прозвучал неожиданно глухо и не перекрыл душераздирающего слитного вскрика десятков людей.

Я ничего не мог сделать. Даже броситься к месту катастрофы. Стоя у перил бегущей дорожки, я медленно проплывал над площадью. Ни задержаться, ни повернуть назад. Разве только отвернуться, не видеть смятой и перекрученной груды металла и пластика, внутри которой остались и старик, и девушки, и еще полсотни человек, пересекших материки и океаны, но так и не доехавших до дома… А я, выходит, опять вывернулся…

Возвращаться я не стал. Там уже вовсю завывали сирены машин аварийно-спасательной службы, с разных направлений планировали черно-желтые патрульные дископланы, толпа любопытствующих все густела.

Отойдя метров на пятьсот, я свернул в скверик, надежно отгороженный от площади и улиц рядами увешанных рубиновыми гроздьями рябин.

Присев на скамейку перед тихо журчащим фонтаном, прислушался к себе.

И что же мы имеем? Очередной счастливый случай или все же интуиция?

Смутная тревога и беспокойство, возникшие сразу после звонка Алле. Внезапный импульс, толкнувший к выходу из вагона, парень, заставивший меня сесть именно в этот поезд. Толковать происшедшее можно и так, и наоборот. Главное, невозможно прийти к объективной истине, как ни рассуждай. Я легко придумал десяток доводов за и против каждого варианта. Потом встал и вышел на ведущую к центру города аллею.

Не следует считать, будто я такой бесчувственный тип, способный безмятежно тешиться умственными играми через несколько минут после катастрофы и гибели десятков людей.

Просто смертей я повидал достаточно, как и много чего другого, и усвоил: есть ситуации, зависимые от нашей воли, и есть противоположные. Надо уметь их различать.

Под ногами похрустывали желтые листья каштанов, я шел и думал, что повернись все чуть иначе, и везли бы сейчас то, что от меня осталось, в наглухо заклеенном пластиковом мешке в ближайший морг. Даже не дав времени обидеться на неизящную шутку судьбы…

Глава 2

Автопилот привел меня на Балчуг. К двери полуподвала, откуда вырывались соблазнительные запахи, а жестяная вывеска сообщала, что здесь находится «Настоящий кавказский духан «Остановись, голубчикъ».

Под низкими сводами было прохладно и тихо, грубые деревянные столы тщательно выскоблены, каменный пол посыпан опилками. И почти безлюдно. Два угловых стола заняты постоянными клиентами, играющими в нарды, остальные свободны.

Духанщик Резо, с которым мы были знакомы уже лет десять, но так, полуофициально, встретил меня без удивления, дежурной шуткой:

— Здравствуй! Что давно не заходил? Денег не было? — Профессионально рассмеялся, положил на стойку жилистые руки. На правом запястье просвечивала сквозь густую шерсть крупнозвенная золотая цепь.

— Что кушать будешь? Вино хорошее привезли. «Хванчкару» хочешь? Или «Цоликаури»?

Сегодня у меня не было настроения поддерживать национальный колорит.

— Смотри сам, Резо. Я у тебя в гостях…

Немаловажным достоинством Резо и его заведения было то, что в нем проводили время личности, как правило, сомнительные, и навязываться клиенту, хоть с разговорами, хоть с услугами, считалось дурным тоном. Оттого я и любил сюда ходить. Меня здесь считали своим и, хоть наверняка знали обо мне все, что требуется, любезно поддерживали иллюзию моего инкогнито.

В свою очередь я соглашался верить, что экзотический духан с натуральными кавказскими винами и закусками может быть рентабельным, всегда оставаясь практически пустым.

Я сел под забранным решеткой окном, напротив телевизора. Кстати, тоже местная достопримечательность. Древний аппарат с плоским экраном в громадном полированном ящике. Резо им очень гордится и всем желающим сообщает, что дед его деда купил это чудо на Дезертирском рынке в Тифлисе в 1923 году. Вполне можно допустить. Но самое поразительное, что телевизор работал! Сколько технической смекалки пришлось приложить предкам, чтобы добиться преобразования трехмерного объекта в двухмерное изображение…

Как раз сейчас на экране шел экстренный выпуск новостей и показывали кадры, снятые на месте катастрофы. Выглядело все еще страшнее, чем в натуре, потому что подробно и крупными планами. «Из пятидесяти двух пассажиров остались в живых семь…»

— Восемь… — машинально уточнил я.

Резо, как раз ставивший на стол запотевший глиняный кувшин, посмотрел на меня как-то слишком внимательно.

— Лобио есть будешь? — спросил он.

— Все буду, и лобио, и сациви, и шашлык. Год настоящей пищи не ел…

Из духана я еще раз позвонил Алле, и опять она не ответила. А больше мне никого не хотелось видеть сегодня — ни друзей, ни главного редактора.

И я вновь, не торопясь, брел по улицам и переулкам, освещенным предвечерним светом, одновременно и расстроенный, и умиротворенный. Когда некуда спешить, никто нигде тебя не ждет, прошлые заботы недействительны, а будущих еще нет, чувствуешь себя не как обычно. Прибавьте к сему, что вечер этот — после возвращения первый, а жизнь, можно сказать, и вторая. Потому что если я раньше и избегал смерти, то далеко не так наглядно.

Через Красную площадь я вышел на Никольскую, потом через Мясницкую к бульварам. И хоть старался думать только о приятном — не получалось. Опять вспомнился старик-архитектор, царство ему небесное. Хотя, может быть, как раз он и уцелел. Судьба любит такие шутки.

С его точки зрения, все это возвращение к стилю далекого прошлого, реставрация и реконструкция центра города — недопустимая измена идеалам и принципам. Теориям Корбюзье и Нимейера. А мне — в самый раз. Как и тем миллионам туристов, что съезжаются сюда со всех концов света, чтобы окунуться в неподдельную атмосферу «серебряного века». Между прочим, туризм приносит городу прибыль во много раз большую, чем вся бывшая тяжелая и легкая промышленность, вместе взятые. Не считая тех сумм, что оседают в бесчисленных ресторанах, трактирах, театрах, кабаре и казино…

Я был очень рад, когда удалось снять квартиру здесь, на Сретенском бульваре, в самом сердце московской богемной жизни. С поправкой на местный колорит можно считать, что живу я на самом что ни на есть Монмартре пополам с Пикадилли. Не зря прямо под моими окнами соорудили пятизвездочный отель «Славянская беседа».

Переулок круто сломался, открывая вид на трехэтажный ампирный особняк под зеленой шатровой крышей. Когда я улетал, в нем помещался Охотничий клуб, а сейчас его перестраивали. Окна без рам зияли чернотой, легкая переносная ограда пересекала тротуар и половину мостовой. Но работы на сегодня закончены, вокруг — ни души. Время такое — для кого-то уже поздно здесь ходить, кому-то еще рано.

Лучи закатного солнца, бьющие в спину, окрашивали все вокруг в дымно-розовый цвет. Я уже миновал стройплощадку, задержался на минуту перед афишной тумбой, заклеенной рекламой близлежащих увеселительных заведений. Сделал шаг, чтобы вернуться на тротуар, и — совершенно рефлекторно, не успев ничего подумать и понять, — бросился ничком на брусчатку. Не помню, на что я так четко среагировал — на шелест рассекаемого воздуха за спиной или на мелькнувшую тень. Главное — я успел! Упав, я перекатился на бок, и в ту же секунду в полуметре надо мной пронеслась гибкая лапа строительного крана-манипулятора. С зажатым в ней пучком чугунных труб!

Словно взмах косы смерти. Порыв ветра, свист, и я, оттолкнувшись руками и ногами сразу, метнулся, словно вратарь за мячом в правый нижний угол, перелетел наискось пятиметровое расстояние до забора, одним рывком перевалился через него, кулем плюхнулся на землю.

От второго мощного удара пластик забора с треском лопнул. Но и тут мне повезло. Трубы заклинило между стойками ограды. На четвереньках я вбежал в открытое парадное, проскочил дом насквозь, со скоростью преследуемого собакой кота вспрыгнул на штабель досок и с него, рискуя сломать ноги или шею, — вниз, в соседний, еще более узкий и глухой переулок.

Окончательно я счел себя в безопасности и приобрел способность действовать осмысленно только на бульваре. Оглянулся. За мной никто не гнался, и крыша особняка с прозрачным куполом кабинки крановщика-оператора над нею отсюда была не видна.

Я попытался вспомнить, был ли в ней кто-нибудь или автоматика сработала самостоятельно? И не мог. Начисто выпало. Цвет кровли помню, даже диаметр труб, которыми меня чуть не убило, а самого главного не приметил.

До дверей моего подъезда было совсем близко, однако преодолевал я эти полсотни метров в три приема, ожидая чего угодно — выстрела в спину, внезапно вылетевшего из-за угла автомобиля, даже прямого попадания метеорита, если угодно.

Только взбежав вверх по широкой чугунной лестнице (в лифт я войти поостерегся), отгородившись от ставшего чужим и опасным мира тяжелой армированной дверью, я перевел дыхание и вытер пот со лба.

Раньше первые часы после возвращения домой были по-особому радостны и приятны, а теперь и собственная квартира, казалось, таила в себе неведомую угрозу.

С опасностями и риском мне приходилось иметь дело не раз, но то были абстрактные ситуации, теперь же некто охотился за мной лично. Охотился, чтобы убить… Совсем другое ощущение, требующее принципиально новых реакций.

Случайностью все происшедшее быть не могло. Чтобы понять это, хватало и моих познаний в теории вероятности.

Однако — почему? Или — зачем? Кому я нужен? Меня не было на Земле больше года. И тем не менее в первые же часы по возвращении меня начали убивать. Старательно и не считаясь с последствиями. Что произошло за время, пока я отсутствовал? Наследников у меня нет, ни прямых, ни косвенных. Да и какое там наследство? Смешно говорить.

Ревность? Трудно вообразить у Аллы поклонника, столь изощренно-злонамеренного. Тогда что?

Заблокировав входную дверь, я переключил обслуживающую автоматику с режима консервации на работу по обычной схеме.

Включился свет в комнатах, громче зашелестел кондиционер, холодный стерильный воздух стал теплеть, потянуло запахом полуденной летней степи.

А в квартире ничего не изменилось. Так же лежит на столике книга, которую я читал в последний перед отъездом вечер. И Алла с большого стереопанно смотрит на меня, прищурясь. Губы полураскрыты, наверняка готовятся сказать очередную колкость. Лучше бы ей быть сейчас подобрее, мне и так не по себе…

Не переодевшись даже, я первым делом включил свой мощный, высшего класса универсальный компьютер. Выдал задание на поиск Аллы по всем каналам информационных сетей. Человек ведь оставляет массу следов — от заказа на авиабилет в любой из транспортных компаний мира до…

Я вдруг в буквальном смысле похолодел, потому что до последнего не позволял себе вспомнить о больнице и даже морге… А если с ней произошло то, что пока миновало меня?

Присев на подлокотник кресла, я стал ждать, машинально сделав мизинцем и указательным пальцем левой руки «рога» — магический жест, отгоняющий злых духов и недобрые вести.

Облегчением оказалось то, что совсем недавно было бы почти трагедией.

Алла исчезла бесследно. То есть две недели назад она ушла в законный трудовой отпуск, после чего сведений о ней не поступало. Она не умерла скоропостижно, не попала в больницу, если угодно, ушла в подполье. Ее телефон не отвечал, она не совершала никаких финансовых и иных официальных операций, не снимала номеров в отелях…

Разумеется, такой поиск, как я только что провел, доступен далеко не каждому. Он предполагает знание многих закрытых каналов и кодов, но не зря же мой лучший друг Виктор Скуратов получил Нобелевскую премию за исследования по компьютерной логике. Кое-каким хитростям он меня обучил.

Несколько успокоившись, я заварил крепкий чай, включил тихую музыку и начал мыслить систематически.

В практическом смысле исчезновение Аллы могло иметь два варианта объяснений. Либо она решила провести некоторое время в глубоком уединении, например в палатке на берегу глухого лесного озера, либо — и это, увы, теперь гораздо более вероятно — вынуждена скрываться от нешуточной опасности.

Теперь обо мне. Если рассматривать мой случай изолированно, допустима такая гипотеза — сам того не подозревая, я стал обладателем некоей тайны. Достаточно важной, похоже. Но какой и при каких обстоятельствах? Пункт первый пока установить невозможно, остается заняться вторым. Где? Очевидно, здесь, на Земле, потому что в космосе я самостоятельных открытий давно уже не делал, а если и узнал невольно что-то неподходящее, то там бы и остался. Способы нашлись бы, вполне убедительно оформленные под несчастный случай.

Значит, все произошло до командировки. И меня ждали. Установив, что со звезд я вернулся живой и, по известным не мне признакам, сохранил свою опасность, а то и увеличил ее…

Интересно. Вот только вспомнить нечто, о чем не имел понятия и год назад, я сейчас заведомо не могу. А вот те, кто за мной охотится, безусловно, уверены в обратном.

На память вдруг пришел тот мерзкий тип в аэропорту. Не он ли? Романтично, но скорее всего нет. Это только в книгах девятнадцатого века негодяи наделялись отталкивающей внешностью.

…Я вышел на балкон. Просторный, вымощенный цветной керамической плиткой, с антикварной чугунной решеткой ручной ковки.

Солнце давно ушло за горизонт, но светлые опаловые сумерки позволяли видеть Москву далеко, до куполов Донского монастыря и шпиля Университета.

В парках и скверах уже начали загораться фонари, с открытой веранды ресторана доносилась тихая сентиментальная музыка, громада комплекса ЮНЕСКО за Самотечной площадью казалась на фоне перламутрового неба зубчатой горной грядой.

Как ни хорошо смотреть на привычный пейзаж просто так, любуясь панорамой «третьего Рима» с легкой душой, но, увы… Я теперь оценивал прилегающую местность исключительно с точки зрения личной безопасности. Впечатление неутешительное. То есть от серьезной попытки довести начатое дело до конца не спасет ни высота семи этажей, ни то, что вокруг нет подходящих зданий, чтобы сразить меня точным выстрелом. Можно спуститься с крыши, можно подлететь на бесшумном дископлане, наконец, просто взорвать весь дом целиком… Все можно, вопрос лишь в технической оснащенности моих загадочных врагов, а моральных тормозов у них не имеется, судя по акции с эмбусом.

В любом случае наилучшим выходом будет на время исчезнуть. Как, возможно, поступила и Алла.

Приняв решение, я начал готовиться. Все привезенные с собой материалы, видеозаписи и надиктованные кристаллы я перевел в память редакционного компьютера, сочинив попутно для шефа более-менее убедительное объяснение своего «ухода по-английски».

В походную сумку сложил самые необходимые на первое время вещи и дискету с рукописью почти готового романа. Больше ничего ценного у меня не было. Уйти я решил под утро. А пока прилег на диван, положив на всякий случай рядом единственное в доме оружие — пятизарядное пневматическое ружье для подводной охоты. Черноморского катрана оно, между прочим, пробивает насквозь.

…Не знаю, что заставило меня проснуться. Едва слышный звук, движение воздуха или просто ощущение чужого присутствия в комнате.

При свете полной луны я увидел обнаженную женскую фигуру. В первый миг мне показалось, что это Алла. Только она знала код дверного замка. И лишь проснувшись окончательно, понял, что ошибся.

Ночная гостья была выше и тоньше. И Алла не имела таких пышных волос. И грудь у незнакомки куда более впечатляющая… Кстати, девушка оказалась не совсем обнаженной, я различил на ней светлые обтягивающие шорты…

Неслышно ступая, загадочная дама подбиралась к поблескивающей в лунном свете панели компьютерного блока.

Страх сжал сердце. Не естественный испуг человека, считавшего, что он один в ночной квартире, и понявшего, что это не так, а иррациональный мучительный страх, похожий на тот, что испытал в детстве, заблудившись в пещере и разбив фонарь…

Диван скрипнул от неосторожного движения.

Женщина резко обернулась, превратившись в черный силуэт на фоне освещенного окна, и в глаза мне ударила ярчайшая бело-фиолетовая вспышка.

Будто разряд молнии…

…Вначале я видел только синие пятна на багровом фоне, потом сквозь них проступил контур окна. Диск луны успел переместиться в правый угол, и я понял, что был без сознания довольно долго.

Потом до меня дошло, что я лежу на полу, в ушах пульсирует болезненный гул, к горлу подкатывает тошнота. И еще ощущался резкий запах. Похоже — озон в высокой концентрации.

В общем, несмотря на шок, соображал я вполне четко и логично.

Вначале на четвереньках, потом держась за стену, добрался до ванной. Припав к крану, долго пил воду. Дважды меня вырвало. Напрочь, до горькой желчи. Но зато сразу полегчало.

Включив подсветку зеркала, я всмотрелся в свое отражение. Вроде бы все в порядке, разве что бледен в прозелень. И лицо в испарине. А так ничего. Пациент будет жить. До следующего раза…

Тоже мне террористы, спящего человека убить не могут!

Нет, надо бежать и немедленно…

Положительный эффект от третьего покушения был налицо. Он наконец упразднил в моей интеллигентской натуре всякую склонность к рефлексиям. Я начал думать и действовать как робот-разведчик после приземления на чужой планете.

Прежде всего подключился к диагносту. Он сообщил, что я вполне здоров, и порекомендовал принять успокоительное. Тут я с ним не согласился и, наоборот, проглотил сразу две таблетки сильного стимулятора.

Чувствуя быстрый прилив бодрости, оделся, как для выезда на рыбалку в приличном обществе.

Попутно взглянул на результаты визита голой дамы.

Она стреляла в меня из плазменного разрядника. Впрочем, маломощного. Будь у нее настоящий, боевой, я бы сейчас интересовал только судмедэкспертов. А так заряд ударил в стену чуть выше моей головы, и все обошлось контузией.

Как именно сия красотка попала в квартиру, я выяснять не стал. Не суть важно. Гораздо существеннее — грамотно уйти самому.

Возможно, моя гостья сообщила своим, что со мной кончено. И мой труп они оставят в покое. Но не исключено, что некто, пославший ее, как раз сейчас поднимается сюда, чтобы убедиться лично и произвести контрольный выстрел.

Я вышел в холл и заблокировал автоматику. Ломать дверь придется долго (в том числе и мне, если доведется вернуться).

А путь для отступления у меня имелся. Весьма рискованный, на практике не испытанный, но для такого случая как раз подходящий.

Я, помнится, когда только поселился здесь, смотрел из кухонного окна во двор и подумал, что вот — убедительная деталь для детективного романа, если мне вдруг захочется его написать.

Перекинув через плечо ремень походной сумки, я отключил сервопривод оконной рамы, придерживая ее рукой, вылез на карниз, помедлил секунду и аккуратно отпустил. Пластина толстого полихромного стекла в стальной окантовке с мягким щелчком стала на место. Теперь обратной дороги нет.

В слабом лунном свете в пяти метрах от окна виднелась древняя пожарная лестница. Бог знает, почему ее не срезали при очередном ремонте.

Замысел состоял в том, чтобы сделать как можно более длинный шаг вправо по карнизу, прижимаясь спиной к стене, а потом прыгать — вбок и вниз, в расчете поймать руками тонкие ржавые прутья-ступени. Или — не поймать.

Высоты я не боюсь, но все же был рад, что сейчас ночь и мне не видно дна того колодца, куда, возможно, придется падать в случае неудачи.

Однако обошлось. Хотя удар в ладони был сильный, да еще и коленом я зацепился так, что чуть не закричал от боли.

Спустившись вниз, я соскочил на тротуар и прислушался. Тишина.

Дворами вышел на бульвар, долго осматривался, прячась в тени деревьев, не заметил ничего подозрительного, перебежал на другую сторону и перебросил тело через невысокую ограду, окружающую парк «Славянской беседы».

Глава 3

В нижнем холле центрального корпуса, куда я вышел через галерею, ведущую к теремам-люкс, было пусто и тихо. За стойкой клевал носом дюжий молодец в древнерусском красном кафтане.

Раньше здесь бывать мне не приходилось, но вряд ли нравы персонала зависят от географических координат заведения и сильно отличаются от таковых в отелях Азии и обеих Америк.

Подойдя к бело-золотой колонке банкомата, я сунул в прорезь кредитную карточку и набрал на клавиатуре сумму. Когда отправляешься в дальний путь, следует иметь кое-какую наличность.

Мелодичный звон гонга, сопровождающий выдачу денег, заставил сидельца вскинуть голову.

Под его внимательным взглядом я сунул пачку купюр в нагрудный карман. Подошел к стойке и, симулируя североамериканский акцент, с трудом подбирая русские слова и прослаивая их английскими глаголами, сообщил, что мы с друзьями собрались на фишинг, «он Селигер-лейк», бат я, к сожалению, несколько проспал и вот теперь прошу оказать мне небольшой хелп. При этом как бы между прочим положил на стойку красно-зеленую бумажку с портретом Дмитрия Донского и слегка постукал по ней пальцами. Другой рукой я придерживал ремень сумки, из которой торчал приклад подводного ружья.

Суть моей просьбы заключалась в том, что мне нужен был «ренткар», срочно, минут через пятнадцать…

Портье посмотрел на меня слишком, как мне показалось, внимательно. Не исключено, что просто оценивал, соответствует ли вознаграждение хлопотам.

— О'кей, — ответил наконец былинный богатырь с добротным ярославским выговором, и бумажка исчезла у меня из-под пальцев, будто ее и не было никогда. После чего снял трубку телефона.

— Мне нужен автомобиль — джип, — уточнил я. — Фо сикс мэн. Энд вумен. — Подумал и добавил: — Плачу наличными…

Я пошел выпить кофе, чтобы не стоять столбом посреди холла. Огромные шестиметровые окна по всему периметру, за которыми притаилась тьма, меня нервировали, а стойка буфета удачно укрывалась в углу за колоннами.

Шустрого вида паренек появился в дверях. Портье указал на меня пальцем.

Машину парень пригнал отличную. Полноприводной газотурбинный «тур», оснащенный так, что прямо от ворот отеля можно включаться в ралли Якутск — Дакар.

Но и цена тоже впечатляющая…

Я расписался в бланке заказа и внес сумму за неделю, прибавив солидные чаевые.

— Может быть, мне придется сдать машину в вашем агентстве в Твери… — предупредил я.

— Хоть во Владивостоке… Счастливой рыбалки…

Когда машина выезжала из переулка, свет фар мазнул по дому напротив, и не знаю, так ли оно было, или это игра травмированного воображения, но мне показалось, что рядом с парадным подъездом мелькнули две тени. Если так, то ушел я очень вовремя.

…За час, что оставался до рассвета, я в хорошем темпе проскочил город и больше полусотни километров по Ярославскому шоссе.

В известном только мне месте, убедившись, что в поле зрения нет ни одной машины, я свернул налево, в лес.

Эта моя поездка могла бы стать очень приятной. О чем-то подобном я с тоской мечтал там, где не только о пышной золотой осени, прохладном лесном воздухе и посвистах ранних птиц, но и о простой прогулке за пределами станции без тяжелого скафандра нечего было и думать.

А сейчас вот было вроде бы все это, только за минусом умиротворения и радости.

Допуская возможность погони, хотя и непонятно, откуда бы она взялась, я начал путать следы. Сначала километров двадцать действительно ехал в сторону Твери, а потом по заброшенным грунтовкам и просекам стал уклоняться все сильнее вправо, к северо-востоку.

Причем окончательного решения у меня не было, я колебался между несколькими вариантами и не мог (или не хотел?) даже мысленно назвать цель. «Уж не думаешь ли ты, что они и мысли читают?» — прямо спросил я у себя и так же прямо ответил: «А хрен их знает!»

Проще всего и, наверное, правильнее было направиться туда, где помощь и безопасность заведомо гарантированы — на базу дальней космической разведки. У меня там много хороших знакомых, к проблеме они отнеслись бы с доверием (а так ли?), и средства у них на вооружении имелись соответствующие. Но что-то мешало выбрать этот вариант. Неужели обычная гордость? Или именно его кажущаяся надежность?

Второй путь традиционный — прибегнуть к защите Закона. Сделать официальное заявление и «дать делу ход». Но его я отмел сразу.

И выбрал вариант третий, нетривиальный, оставляющий мне самое главное — свободу маневра и возможность самому добраться до истоков тайны, наверняка слишком глубокой и увлекательной, чтобы отдавать ее в чужие руки.

Как всегда, после принятия решения мне сразу стало легче. Оставалось лишь следовать логике развития событий, соблюдая одно важное условие — по-прежнему не позволить себя убить.

Езда на приличной скорости по узкой лесной дороге сама по себе хорошее средство успокоить нервы. Неожиданные повороты, торчащие из земли узлы корней, низко нависающие ветки и острые сучья требуют мгновенной реакции и не оставляют времени на посторонние мысли, кроме самых элементарных. Например, почему пришедшая по мою душу девица была так неожиданно одета? Трудно представить, что она разгуливала по самому центру Москвы в столь экзотическом виде. На берегу моря, в турпоходе, на даче — ради Бога, но на вечернем бульваре? Моветон… Шорты на голое тело, в руках лучемет… если даже она подъехала на машине к самым дверям, вопрос остается. Ну чисто практически — зачем? В конце концов физически неудобно бегать и стрелять, тряся незакрепленными полушариями солидных размеров.

Но факт налицо. Нужно как-то встроить его в систему моих гипотез. Самое простое — предположить, что она сумасшедшая. Но это — неинтересно и бесперспективно, поскольку логика душевнобольного при неизвестном диагнозе непостижима в принципе.

Можно допустить, что она — член тайного ордена. Вроде средневековых «ассасинов». Или даже пуще того — амазонок-мстительниц. Не знаю, правда, за что мстить именно мне? К женщинам я всегда относился предупредительно…

А вот такой ход уже ближе! Узнать бы, не происходило ли вокруг моего дома чего-то вроде съемок фильма с участием полураздетых баб или аналогичное шоу в ближних заведениях… Тут есть рацио…

Одним словом, имеется с чем поработать. Зарядить в компьютер, придумать программу, проиграть все подходящие прецеденты за ближайшие 100 лет…

Дело сдвинулось. Я крутил руль своего «тура», строил версии, надиктовывал идеи на кристаллофон, слушал по радио последние новости и даже понемногу начал любоваться природой.

Душевное равновесие, достигнутое на базе определившегося социального статуса: «журналист, ведущий частное расследование», — вернуло мне утраченный было вкус к краскам и звукам окружающего мира.

Под вечер я оказался почти у цели.

В дебрях вологодских лесов, неподалеку от старинного городка Кириллова, была у меня дача. Даже не то чтобы в полном смысле этого слова дача, а крепкая рубленая изба, слегка переоборудованная, стоящая вроде и в черте престижного дачного поселка, но и на отшибе, отделенная от крайних домов оврагом. Так что истинные дачники меня своим не считали. Меня это устраивало, избавляя от необходимости участвовать в общественной жизни здешнего социума.

Наезжал я сюда нерегулярно, с интервалами от месяца до года, когда появлялось вдруг желание поработать «вдали от городского шума» или просто расслабиться…

В Москве мало кто знал о наличии у меня сего «приюта отдохновения», для аборигенов здесь я тоже как бы не существовал, поэтому в нынешней ситуации убежище показалось мне надежным…

…Я едва успел затормозить. Прямо мне под колеса вылетел рослый вороной жеребец. Осаженный чересчур нервным рывком поводьев, он поднялся на дыбы, крутнулся на задних ногах и стал поперек дороги, шумно всхрапывая.

— Опасно ездишь, Марк Аврелий, — приветствовал я всадника, выходя на дорогу и разминая затекшие ноги и спину.

Он спрыгнул с коня, звякнул шпорами. Пятнадцатилетнего, если не ошибаюсь, отрока, соседского сына, действительно звали Марк, а дополнительные римские имена я придавал ему без всякой системы, по настроению. Прошлый раз, кажется, он был Марк Юний Брут. Я старался не повторяться, но на Аврелии мои запасы исчерпывались. Надо будет полистать первоисточники. Светония там, Аммиана Марцеллина…

— Здравствуйте, дядя Игорь! Вернулись наконец? — Парнишка был искренне рад. Приятно, когда твое появление вызывает у человека положительные эмоции, а не выстрел в упор, к примеру…

Мы присели на обочине и неторопливо начали обмениваться информацией. Меня в данный момент интересовало лишь одно: не появлялась ли здесь Алла? Но спросил я о ней между прочим, когда все достойные мужской беседы темы были исчерпаны.

Ответ Марка меня расстроил. Я все же не на шутку надеялся, что Алла догадалась использовать дачу как убежище. Теперь все становилось совсем уж беспросветно…

— Да, дядя Игорь, зато вас сегодня тип какой-то спрашивал. Я когда вас увидел, удивился даже, какое совпадение, а потом заговорился и забыл, а сейчас вспомнил.

— Ну? Очень интересно, — я напрягся, но не подал вида. — И какой из себя?

— Мне он не понравился… Такой… членистоногий… — мальчик повертел пальцами в воздухе и довольно похоже описал вчерашнего аэропортовского незнакомца.

Все мои надежды рухнули разом. Убежища больше нет, и — что страшнее всего — любые мои замыслы для них открытая книга.

— …перед обедом. Походил по поселку, потом увидел меня, я как раз Агата выводил, и спросил, не видел ли я вас. Я показал ваш дом и сказал, что вас с прошлого лета не было… — продолжал объяснять Марк. Очень обстоятельный, педантичный даже юноша.

— И все? — спросил я.

— Все. Ушел по Пихтовой аллее. Я думаю, на станцию. Он без машины был… А я потом пообедал и поехал в лес. Тут у меня одна поляна есть, для тренировок. Я стипль-чезом думаю заняться. А тут и вы подъехали…

— Ладно, Марк… — мне очень не хотелось вмешивать парня в эту историю, но другого выхода просто не было. Надо только прямо сейчас сочинить сказочку поубедительней. — … Я на тебя очень надеюсь. Дело в том, что, похоже, у меня наметились крупные неприятности… Помнишь историю про пришельцев с Антареса?

— Конечно! — У Марка глаза округлились от предчувствия.

— Боюсь, что та история не закончилась. Но — тайна! Они, очевидно, вышли на мой след… А твой тип слишком напоминает их агента… Понял? Мне придется временно скрыться. Только ты можешь мне помочь… Прежде всего — никому ни слова. Ни отцу, ни матери, ни друзьям. И каждый день, на закате, когда солнце скрывается за лесом, жди меня на северном берегу озера. Знаешь, где бани. Как бы между прочим подъезжай туда, задержись, на озеро посмотри, подпругу поправь… Если меня не будет, уезжай. На другой день — снова. И наблюдай. Если что узнаешь, заметишь, услышишь, сообщай мне… Да, какой у тебя личный номер на компьютере? Возможно, я и так с тобой свяжусь…

За несколько минут мы с Марком согласовали еще ряд условий конфиденции.

— И вот что — переключи на себя мой закрытый канал… — я объяснил, как это сделать. — И запомни еще раз, очень прошу тебя, в буквальном смысле никому ни слова. Даже и Алле, если она вдруг объявится. Только после встречи со мной…

Марк ускакал, переполненный впечатлениями, а я вновь направил вездеход в самую глубь леса.

Петля затягивалась настолько туго, что становилось трудно дышать.

Один только, самый последний шанс остался у меня.

Враги знают о моей даче, но ищут меня скорее наобум. Иначе не шлялся бы здесь этот тип. Раньше, чем я реально мог сюда приехать. Значит, выследить не смогли, мой трюк в отеле прозевали, и бороться с ними можно. Впервые за двое суток я опередил их в темпе. Следующий же мой ход просчитать вообще невозможно, ибо знать об этом варианте не может ни одна душа в мире… За исключением Марка. И Аллы. Да и им вряд ли вспомнится.

Я дождался ночи, спрятав вездеход в густых зарослях орешника, не выпуская из рук своего гарпунного ружья и прислушиваясь к каждому звуку.

Летние северные сумерки тянулись чересчур долго, особенно если учесть, что я не ел уже сутки.

В полной темноте я вышел по берегу озера к тяжелым башням монастыря. Слева от арки Водяных ворот тускло светилось забранное решеткой оконце.

Нервно озираясь, я постучал…

Глава 4

С отцом Григорием я познакомился десять, скорее даже одиннадцать лет назад. В лавке букиниста на Ильинке. Мы разговорились, как сейчас помню, о первоизданиях Бодлера на русском.

Несмотря на почти трехкратную разницу в возрасте, что-то нас друг в друге заинтересовало.

Он сказал, что бывает в этой лавке по понедельникам, и предложил встретиться следующий раз.

О том, что он монах, я узнал лишь через год, а то и больше.

Но этой стороны его жизни мы еще долго не касались. Только когда я обзавелся дачей, встречи вышли за пределы магазинов, лавок, литературных кафе и трактиров. Мы, например, стали ходить по грибы. И рыбачить на монастырские пруды. Отец Григорий, в выгоревшей поношенной рясе, скуфье, старых сапогах, да на фоне вологодских пейзажей, выглядел персонажем допетровских времен. И это при том, что в первой своей жизни дослужился до полковника, а сейчас занимал в монастырской иерархии немалый чин — не то келаря, не то казначея. Но в парадном облачении я его не видел ни разу.

Вот и сейчас, вызванный привратником, он появился, неподвластный времени, невысокий, поджарый, с седенькой бородкой.

Я начал сбивчиво извиняться, что вот позволил себе потревожить, но он остановил меня движением руки.

— Раз пришел, значит, имеешь в том нужду. Пройдем ко мне, там все скажешь. А приют страждущим обитель наша предоставляет без всяких условий…

В подбашенной галерее было тихо, темно, гнетуще, я бы сказал, — но в других обстоятельствах. Сейчас же, наоборот, толщина стен, нависшие своды, громоздкие дубовые ворота создавали ощущение покоя и безопасности. А когда привратник задвинул кованый, толщиной в руку засов на калитке, стало совсем хорошо.

— Только… Не могли бы вы сказать, что если меня будут спрашивать… Не меня даже, а вообще, не появлялся ли тут некто на меня похожий…

Григорий молча кивнул, зашел в каморку и что-то сказал монаху, после чего увлек меня в глубь башни.

— Не следует заставлять послушника лгать. Хотя бы и во спасение. Лучше сменить его. Новый же привратник на самом деле ничего не видел.

Мы пересекли небольшой внутренний дворик, еще одни ворота, несколько раз повернули между разбросанными в беспорядке темными строениями, и я потерял ориентировку. В этой части монастыря мне раньше бывать не приходилось, стены окружали со всех сторон, а освещение вряд ли отличалось от того, что было в древности. Внешних фонарей не имелось вообще, а слабый желтоватый свет из редких окон едва-едва позволял различить мощенную белым камнем дорожку.

Я спросил отца Григория, почему так темно?

— Нет необходимости. Спать монахи ложатся рано, а кому нужно, и так не заблудится. В кельях же хватит и свечей. Живой свет успокаивает душу.

По длинному коридору, миновав несколько лестниц и открытых галерей, мы наконец достигли цели.

Отец Григорий занимал довольно просторную, но скудно обставленную келью. Два окна в глубоких проемах, беленные известью стены, стол, два табурета, топчан в углу. Самодельные полки для книг.

Несколько икон, перед ними — горящая лампада. В левой стене еще одна дверь из мореных досок, стянутых железными полосами, и с ручкой в виде неровного кольца.

— Есть хочешь? — спросил монах, подвигая мне табурет. — Можно сказать, чтоб принесли из трапезной. Грибная солянка, жареная рыба… Или просто чаю?

Я не ел по-настоящему очень давно, но голода не было. Нервы. У одних от переживаний аппетит обостряется, у меня наоборот. Да и затруднять пожилого человека…

— Чаю, пожалуй, выпью.

И только после чая с черствыми бубликами и сахаром вприкуску я перешел к сути дела.

Отец Григорий выслушал меня внимательно, не стеснялся перебивать для уточнения мелких деталей, которые сам я упустил или не придал им должного значения. Несколько раз он предлагал вернуться назад и отдельные эпизоды разложить буквально по минутам. Во время долгого, более чем трехчасового разговора святой отец отнюдь не выглядел тихим богомольным старичком. Напротив, глядя на него сейчас, я очень отчетливо представил, каким он был бравым офицером, и не где-нибудь, а в мобильных частях ООН. Первая половина нашего века, как известно, спокойствием не отличалась, работы ооновским коммандос было выше головы. И хоть потом почти тридцать лет отец Григорий усердно замаливал грехи, прежняя хватка осталась, достаточно было вглядеться в его прищуренные, далеко не смиренные глаза. Он сжал в кулаке свою не слишком роскошную бородку, задумался, покачивая носком потрескавшегося от старости сапога.

— Ну, стало быть, ладно. Сегодня, сын мой, можешь отдыхать спокойно. Здесь тебя никто не найдет и не потревожит. Стены обители надежны, братия многочисленна и крепка духом… — он усмехнулся. Встал, зевнул и мелко перекрестил рот. Подошел к маленькой двери и открыл ее.

За дверью оказалась еще одна комната. Совершенно в ином стиле. Тут стояла добротная кожаная мебель, массивный письменный стол, мощный компьютер. Две стены занимали застекленные книжные и глухие иного назначения шкафы, пол устилал ковер, к третьей стене прислонился громоздкий металлокерамический сейф. Еще две двери справа от сейфа. И узкое окно напротив стола, забранное прочной решеткой.

Я понял, что это — рабочий кабинет монаха. И сам он скорее казначей, чем келарь. Если здесь хранятся монастырские ценности, спать я могу на самом деле спокойно.

Отец Григорий пожелал мне доброй ночи, осенил крестным знамением и исчез, притворив за собой дверь.

Я лег на диван и действительно почти тотчас уснул.

Проснулся среди ночи непонятно отчего. Разве что от непривычной тишины. Как в сурдокамере. Или в каюте звездолета. Лежал на спине, глядя в невидимый потолок.

Все пережитое за двое суток представилось вдруг сюрреалистическим абсурдом, и только текущий миг — реальностью.

А потом где-то очень далеко, за Сиверским озером, вдруг послышался тоскливый собачий вой. А может быть, и волчий. Вой этот перемещался вдоль горизонта, как будто передавался эстафетой. Замолкал в одной деревне или хуторе и начинался в другой. Я постарался представить карту окрестностей, чтобы сообразить, возможно ли это, и в полудреме мне привиделся один-единственный зверь, но огромный, бегущий краем озера.

Выспаться мне удалось хорошо. Даже, пожалуй, лучше, чем когда-либо за последнее время. Мало того, что меня никто не беспокоил (а ночной вой не приснился ли?), так еще и погода за ночь изменилась, похолодало, опустился густой моросящий туман, и в келье царил приятный полумрак, а по жестяному козырьку окна негромко постукивали дождевые капли.

Отца Григория в келье не было, на столе меня ждал постный, но вполне приемлемый завтрак. Я надеялся, что в современно оборудованном кабинете монаха найду какое-нибудь средство связи с внешним миром, однако ошибся. Кроме компьютера, ничего радиоэлектронного там не оказалось, да и компьютер включить не удалось, система кодировки не соответствовала ни одной мне известной. Вполне возможно, что и подключен он не к общемировой, а к какой-нибудь специально-церковной информационной сети, а машинным языком мог быть, к примеру, даже и церковнославянский.

Оставалось либо снова завалиться спать, либо развлечься чтением духовной литературы. Или, наконец, просто наблюдать из окна за будничной монастырской жизнью. Если б окна выходили во двор музея-заповедника, было бы, конечно, лучше. Туристки там и тому подобное…

Отец Григорий появился только после обеда, который мне принес молчаливый послушник. Он вошел в мокром подряснике и заляпанных грязью сапогах, пока переодевался в сухое, грел руки перед зеркалом изразцовой печи, не произнес ни слова. А я терпеливо ждал, понимая, что не просто так он полдня бродил где-то под дождем.

— Как желаешь поговорить, сын мой, — отец Григорий сел на табурет, положив на стол маленькие жилистые кулаки, — в мирском плане или же в духовном?

«Начало многообещающее», — подумал я.

— Не хочу показаться грубым материалистом, отец, но сфера духовная, по-моему, сейчас не слишком актуальна. Поскольку духовное бытие я не мыслю отдельно от бытия телесного. Если не удастся обеспечить второго, то и первое… — я пожал плечами.

— Пусть так. Хотя я мыслю иначе и не стал бы категорически противопоставлять одно другому. Я много размышлял над твоим делом. Ты прав в одном. Рациональное объяснение тому, что произошло, найти не просто трудно, а скорее всего невозможно. По крайней мере три момента в обычной системе координат необъяснимы. И значит, твоя безопасность полностью гарантирована только здесь. При тех возможностях, что продемонстрировали твои враги, полагать иное — крайне безответственно…

Я и сам так думал в глубине души, но из врожденного оптимизма надеялся как-нибудь выкрутиться. Потому слова монаха меня не удивили. Правда, чтобы прийти к такому выводу, не требовалось размышлять ночь и полдня.

Но дальше он начал говорить вещи, которые в чем-то могли быть истиной, а в целом вызвали не то чтоб неприятие, а недоумение.

Выходило так, что люди здесь, в общем-то, почти и ни при чем. Просто в мир пришло некое абстрактное зло чуть ли не всеобъемлющего плана. И направленное не только против меня как отдельно взятой личности. То есть я — лишь субъект проявления указанного зла в его мирском воплощении.

Всерьез с такой позицией спорить было невозможно. Да и просто невежливо. Надо было выкручиваться. Искать деликатные формы возражений. Я и сказал, что, на мой взгляд, «мировое зло» проявило себя действиями чересчур земными да вдобавок и неквалифицированными.

— Вот тут твоя ошибка. Очеловечивать потустороннее — нет ничего более неправильного. Разумеется, земной противник в чистом, скажем так, виде сумел бы разделаться с тобой успешнее… Могу даже рассказать, как такие вещи исполняются… А тут другое. Не требую, чтоб ты поверил мне сразу. Сам был такой, знаю…

Отец Григорий говорил все это резко, что так не походило на его обычную манеру.

— Ну допустим, — кивнул я. — Но что из этого следует? Смириться? Приготовиться к неизбежному? А может, постриг принять? Как считаете, против монаха эти силы зла бессильны?

Он кивнул.

— Возможно. Думаю, в этих стенах ты в безопасности.

«Вот тебе и вербовка, — подумал я. — Или, лучше сказать, обращение. Десять лет общались, а теперь отец-миссионер решил, что клиент созрел…»

— Только ведь зло при этом не исчезнет? Найдет себе иную точку приложения. И добьется своего. А чего именно? Я впервые увидел монаха раздраженным. Или, вернее, утратившим обычное спокойствие.

— Нет, ты до сих пор ничего не понимаешь. Думаешь, повредился дед на религиозной почве? Что я тебе, апостол Павел? Если бы я знал, в чем тут дело! Я так чувствую, понимаешь?.. — и тут же крякнул смущенно, опустил глаза, несколько раз перекрестился. Видимо, это показалось ему недостаточным, он встал, повернулся к самой большой из икон в тусклом серебряном окладе, начал вслух читать молитву:

«Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшего и поправшего силу диаволю и даровавшего нам тебе, Крест свой Честный, на прогнание всякого супостата. О Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми Святою Госпожею Девой Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».

Глава 5

Под вечер разразилась сильная гроза, необычная в это время года, и я долго стоял под навесом башни и наблюдал за потоками серой воды и лиловыми кустистыми разрядами молний.

Однако к назначенному времени дождь утих, и я собрался на встречу с Марком. Невзирая на все ранее услышанное от монаха.

Отец Григорий решил составить мне компанию, хоть я и отказывался, считая, что неудобно злоупотреблять гостеприимством и дружелюбием пожилого человека, заставляя его тащиться за несколько километров по грязи, лужам, мокрой траве. Тем более что не было и уверенности в пунктуальности мальчишки.

Но зря я так думал о своем юном друге. Он не только пришел вовремя, но и привез мне письмо от Аллы, отпечатанное принтером компьютера. Правильно я сообразил переключить на него свой индекс.

Письмо само по себе уже было счастьем. Значит, она жива и с ней все в порядке.

Первая половина текста ничего особенного не представляла. Слова привета, извинения, что не смогла меня встретить, и тому подобное. Я еще усмехнулся вводной фразе: «Если ты прилетел, то…» Женская психология. А если я не прилетел, то о чем речь?

Однако дальше начинались уже дела по-настоящему странные.

«…прошу отнестись к моей просьбе со всей серьезностью. И сохранить полную тайну. Никто из наших общих знакомых, да и вообще, не должны ни о чем знать. Это важно крайне! Постарайся, не привлекая ничьего внимания и тем более не разглашая конечной цели, попасть не позднее двадцатого в Гонолулу. Там у портье отеля «Принцесса Каиулани» тебя будет ждать пакет. Захвати с собой все, что обычно берешь в командировки. Целую. Я».

Вновь тайны мадридского двора. Но здесь, кажется, не такие страшные. Алла настаивает только на осторожности, но отнюдь не намекает на какую-то опасность.

Забавное совпадение — опять Гавайи. И дата почти совпадает. Я заказал номер с восемнадцатого. Только с отелем не угадал. Впрочем, не так это и страшно. Наверняка мы с ней не раз упоминали в разговоре пресловутые острова, а может быть, она имела в виду именно данный случай. Наверняка тут имеется связь с ее работой. Если только она не решила участвовать в конкурсе красоты, скажем…

Отец Григорий по моему лицу догадался, что все в порядке. И тут Марк, сидевший в гордой позе, не покидая седла, преподнес мне следующий сюрприз.

— Боюсь, вам будет неприятно, дядя Игорь, но дача ваша сгорела… — сказал он, глядя на метр выше меня.

— То есть как? — удивился я.

— Молния. Прямо в крышу. И дотла. Даже тушить не было смысла. Как раз в самую грозу… — он, очевидно, не забыл, что я назвал его Аврелием, справился в информатории, что сие за персона, и теперь явно ему подражал. И позой, и манерой речи.

Я даже не огорчился. Не до того. Да и ценность этой дачи невелика. Новую поставлю. Если жив останусь…

…Возвращались мы в быстро густеющих сумерках и беседовали на богословские темы. Не в первый уже раз. Я объяснял отцу Григорию, почему остаюсь атеистом, невзирая на очевидную нелогичность такого поведения.

— …не помню, кем сказано: «Бога нет, и все позволено». Вот с этим и не согласен. Не желаю быть нравственным из-под палки. Мол, Бог не велит, потому и не ворую. А нет Бога — на дорогу с кистенем. Считаю, что в роли верховного надзирателя Бог мне ни к чему. И, кстати, вот вам парадоксик, попробуйте ответить: кто Бога заставляет быть нравственным? Над ним-то никого, и все равно он всеблаг, а не наоборот. И раз я — по образу и подобию, то точно так же могу опираться на собственный нравственный императив, а не на заемный…

Монах слушал мою тираду молча, очевидно, собираясь разгромить все содержащиеся в ней несообразности одним махом.

Ближе к выходу из леса тропинка сузилась настолько, что рядом идти стало неудобно. Я пропустил отца Григория вперед. Он шел легким и быстрым шагом, почти не касаясь тропы и не задевая ни одной ветки, наверное, так он ходил в свое время в конголезских или парагвайских джунглях. У меня таких навыков не было, мокрая трава скользила, я приотстал шагов на восемь-десять.

Дальнейшее запомнилось, будто серия стоп-кадров.

Горло вдруг стянуло петлей. Не могу ни вздохнуть, ни крикнуть.

Сквозь застилающую глаза мглу вижу опрокидывающиеся на меня деревья.

Взмахнув руками, пытаюсь сохранить равновесие.

Осознаю, что кто-то захватил меня за шею локтевым сгибом и тащит в лес.

Делаю отчаянную попытку освободиться, перебросить нападающего через себя, но уже поздно, ноги почти не касаются земли и рывка не получается.

А потом вдруг чувствую, что горло мое свободно, а сам я спиной валюсь на мокрую траву.

В глазах светлеет, и я успеваю увидеть совершенно немыслимую сцену.

Справа от меня на земле копошится нечто, напоминающее человеческую фигуру, а слева в позе самурая эпохи сегунов замер отец Григорий. Черный подрясник, черные в полумраке щелочки глаз. Непонятное существо оторвалось от земли, стало походить на выпрямляющегося гоминида. Но разогнуться до конца он не успел. Неуловимый бросок монаха, тяжелый с хряском удар — и человек-обезьяна вновь опрокинулся навзничь. Секунда, новый его рывок — и снова удар, гулкий, будто по футбольному мячу.

Только я начал приподниматься, чтобы тоже принять участие в битве, как все завершилось и без меня.

Наш противник, поверженный, но не побежденный, тоже кое-что умел. Немыслимым кульбитом он отлетел назад, вскочил в полный рост, постоял мгновение, широко раскинув руки (тут я его узнал!), и, вместо того чтобы принять бой, исчез… Глаза едва успели заметить стремительный прыжок вбок, сквозь сплошную завесу лещины. Затрещал под его ногами валежник. И все. И тишина.

Прежде всего я ощутил стыд и растерянность. Ведь действительно позор! Здоровенный мужик (то есть я!), спортсмен, регбист валяется на земле, а его защищает семидесятилетний старик!

Отец Григорий снял свою скуфью и вытер лицо. Дышал он тяжело и неровно.

Я только думал, что и как сказать, а он уже рассмеялся тихим хрипловатым смехом.

— А ничего! Нормально получилось… Однако пойдем, тут мы сейчас живые мишени…

Перед мостом, ведущим к главным воротам, он наконец остановился. Перекрестился несколько раз.

— Слава те Господи…

— Вот видите, отче, опять то же самое… Четвертая попытка. И снова мимо. Но тут уж ваша заслуга…

Удивительно, но страха на сей раз я не испытывал. Привык, что ли, а вернее — на миру и смерть красна.

— Прав я был, прав… — монах словно не расслышал моих слов. — Не человек то был…

— Да что вы?! Человек, самый натуральный. Тот самый тип, из Шереметьево. Да не будь он человеком, как бы вы с ним справились?

— Что ты понимаешь, — отмахнулся он. — Ему сейчас мертвым лежать, а он сбежал, и хоть бы что. Я пусть старый, выносливость не та, сам видишь, но реакция есть. Таких ударов человеку не вынести. Череп — вдрызг. Ну пусть промазал, вскользь задел — час, два оглушенный бы лежал. Проверено…

Я поразился, как взбодрился старый монах, и представил, что за боец был из него лет тридцать-сорок назад!

— А как же насчет непротивления злу? — спросил я неожиданно для себя, хотя спросить хотел совсем о другом. — Не грех ли — вот так?

— Грех не в том, — отец Григорий вздохнул сокрушенно и опять стал только монахом. — Главный грех — гордыня! Возгордился я, похваляться начал… — он опять перекрестился, прошептал что-то неслышно. — А с врагом рода человеческого всяко бороться надо. Когда перстом, а когда и пестом… Пойдем под защиту святых стен. Слышишь, как собаки воют? Чуют…

Страх вновь осенил меня своим крылом, как писали в позапрошлом веке. И ночью я слышал такой же вой. Неужто прав монах? Мистика, абсурд, однако за ним ведь не просто суеверие, а тысячелетний опыт… Очень все может получиться логично. Стоит сделать всего одно допущение. Уверовать, короче говоря, в Бога и в дьявола.

— А это? — отец Григорий указал рукой мне на грудь.

Я опустил глаза. Правый карман был оторван почти напрочь. Тот самый, куда я сунул письмо Аллы. По счастью, оно уцелело. Смятый комок пластика застрял в углу кармана.

— Не сходится, отец. Зачем бы… — я чуть не сказал «дьяволу», но воздержался, — мистическим силам такой пустяк? Вроде все им про меня известно, а ерунду прозевали: мой договор с Марком и что письмо от Аллы получил. Проще простого было с пацаном справиться, а не на двух мужиков бросаться. А письмо ему край нужно. Следил он за нами из кустов, шел по пятам, увидел, как Марк что-то мне передал, и рискнул…

— Пошли, пошли, дома обо всем поговорим, — отец Григорий даже в виду монастыря не чувствовал себя в безопасности.

…К разговору отец Григорий выставил бутылку крепчайшей настойки на целебных травах, сковороду жареных грибов и душистый окорок.

— «Сущим в пути и на брани пост разрешается», а мы такие и есть…

Поначалу он долго излагал классификацию всякого рода нечисти, отнеся нашего знакомца к одной из разновидностей оборотней. Признаться, странен был наш разговор на склоне XXI века, пусть даже приводимые монахом доводы звучали убедительно. В конкретном контексте.

Я же склонялся к материализму. По моей гипотезе, ниточка тянулась к Алле. Работала она в серьезном институте, исследования там велись весьма актуальные, и нет ли здесь промышленного шпионажа? Алла скрывается, это безусловно. Шпионы потеряли след, и я у них последний шанс… Ну и так далее.

— Не рядом получается, не рядом… — отец Григорий сидел напротив, подперев щеку кулаком, в другой руке вертел полупустую чарку, но рассуждал четко. — Начали они с того, что хотели убить тебя прямо по пути из порта. Без предупреждения. Так не делается, если охотятся за информацией. Хотя… Что их интересовало в твоей квартире? Дневники, документы, компьютер? Или Алла там побывала, могла что-то спрятать? Убить тебя, чтобы спокойно обыскать квартиру?

— Опять же, зачем? — теперь мы вдвоем наперебой опровергали свои же гипотезы. — Зная день прилета, они могли все сделать накануне…

— И то. Если время позволяло. Нет ли фактора, как-то ограничившего их по времени?

— Знаете, отче, так можно плести кружева (вологодские, кстати) до бесконечности. Информации исходной по-прежнему — ноль, а посему все наши построения — тьфу…

Отец Григорий налил еще по одной.

— А вдруг это биоробот? Высшего класса, из новых? Я таких не видел, но могли же где-то сделать?

Вспомнив звук, с которым сапог монаха входил в тело врага, я передернул плечами.

Отец Григорий потряс бородой рассерженно:

— Будто я совсем дурак! Чувствую я, нутром чувствую, понимаешь? А, где уж тебе…

— Ну а чего ж он руками меня стал душить, а?

Где-то вдали опять завыли собаки.

— Вот! — поднял палец монах. — И ты еще споришь! Истинно говорю: оборотень!

После третьей чарки отец Григорий, расчувствовавшись, вдруг начал рассказывать, как в 2009 году он закончил Владимирское воздушно-гренадерское училище, потом Академию войск ООН в Монреале и дальше двадцать лет не вылезал из самых поганых заварушек на планете, командовал батальонами, полками и бригадами и даже некоторое время исполнял обязанности генерал-губернатора одной скороспелой империи в теплых краях.

— Вот уж мерзость! Твердой земли всего полторы тысячи квадратных миль из полумиллиона, остальное — малярийные болота и мангры, а сверху летит вулканический пепел. И больше — ни-че-го! Империя! Однако крови и там пролилось… — он сокрушенно махнул рукой.

Попутно отец Григорий инструктировал меня о правилах поведения в джунглях просто и джунглях мангровых, а также в лесостепи и саваннах, коснулся тактики городских партизан, рассуждал о преимуществах тех или иных способов рукопашного боя, порываясь то и дело перейти к практическим занятиям, посвятил в тонкости обычаев «тигров ислама» в сравнении с «внуками Монтесумы» и «белыми призраками Ньянмы», и даже объяснил, насколько и почему патагонские сепаратисты свирепее тибетских панбуддистов.

Все это было крайне поучительно и интересно. Мне даже пришло в голову, что неплохо бы по наступлении более спокойных времен подвигнуть батюшку на изготовление остросюжетных мемуаров. Под псевдонимом, естественно, и при моем соавторстве. Время от времени отец Григорий поднимал свою чарку с дежурным тостом:

— Повторим, сказал почтмейстер, наливая по шашнадцатой… — но пил совсем мало.

Потом, твердой походкой подойдя к сейфу, порылся в его недрах и вернулся с потертой и поцарапанной офицерской сумкой.

— Что б мы с тобой сейчас ни на решали, а подраться тебе придется. Хочу подарок сделать. Берег как память… о греховной жизни своей.

Он протянул мне массивный синевато-черный пистолет с пластинами пожелтевшей слоновой кости на рукоятке. Еще прошлого века, по-моему.

— Красавец! «штейер-Г», калибр девять миллиметров, магазин — восемнадцать патронов. А бой… — в голосе монаха прозвучала мечтательная грусть. Он покачал пистолет на ладони, вскинул на уровень глаз. Рука совершенно не дрожала.

— Опять грех, прости Господи. Ну, отмолю как-нибудь. Возьми, пригодится. Пользоваться-то умеешь?

— Вообще да, а таким не приходилось.

— Ладно, покажу. И запомни: в нашем деле сначала стреляй, потом думай. И будешь жить долго-долго. Убить ты его, пожалуй, не убьешь, а с ног свалишь обязательно, не хуже, чем оглоблей… А там уж как Бог поможет. Особенно, если у пуль носики спилить.

И потом почти до утра мы обсуждали самые разные проблемы: и практические, и чисто умозрительного свойства. Обсудили и то, как мне добираться до назначенного Аллой места.

Глава 6

Покидал я гостеприимную обитель вместе с молодыми монахами, направлявшимися на стажировку и для обмена опытом в Афон.

Не в Новый, что на берегу Черного моря, а в настоящий, греческий.

И меня отец Григорий включил в их группу, экипировав соответственно.

Пистолет я спрятал под рясой, заложив за брючный ремень. В случае чего можно было стрелять прямо через рясу, у которой я аккуратно распорол карман. Монахи, семь человек, были ребята крепкие, спортивные, и чувствовал я себя в их обществе вполне уверенно.

Вылетели мы рейсом Москва — Афины и через два часа были уже на месте.

В Греции я оказался впервые и, увидев белые колонны Акрополя на фоне индигового неба, возблагодарил судьбу, что довелось дожить и до этого. Но погрустнел, вспомнив, что гораздо больше достопримечательностей еще не видел на Земле, и кто знает, успею ли… И на Цейлоне не был, и в Новой Зеландии, и еще в десятке заслуживающих внимания мест. И чего носит меня в космические дали?

Чтобы потом два месяца в году валяться на пляже и не считать денег на всякую ерунду?

Но тут я, кстати, вспомнил анекдот про человека, что падал с небоскреба, и успокоился.

Ближе к вечеру мы добрались до Салоник, где остановились на ночлег в гостинице для паломников.

Весь день я был настороже, по-прежнему опасаясь преследователей. Но ничего подозрительного не заметил. Как, впрочем, и раньше. Любая направленная против меня акция совершалась внезапно.

В конце концов я просто устал все время думать об опасности. Вместе с братией поужинал в общей трапезной, а потом незаметно отстал от группы и, прихватив из комнаты сумку, вышел на задний двор, примыкающий к кладбищу.

Там, побродив между памятников, среди которых попадались весьма любопытные (в том числе и офицерам русского экспедиционного корпуса, погибшим в Первой мировой войне), я дождался темноты.

Остальное заняло минуты. Сбросив монашеское облачение и спрятав его под кустами у часовни, я преобразился в обычного среднеевропейского туриста и вышел на улицу. Через квартал остановил такси. Можно было надеяться, что от возможной слежки я оторвался.

При этом я осознавал, что всего лишь играю в примитивную полудетскую игру. Если за мной охотится хоть чуть-чуть серьезная организация, шансы мои нулевые. В нашем мире, при всей его очевидной обширности, скрыться «с концами» невозможно. И если я до сих пор жив, противник мой — еще больший дилетант, чем я.

Но раз так, отчего же и не поиграть? Это намного интереснее, чем вести себя как подобает серьезному и здравомыслящему члену общества. Стоить, правда, такие игры будут недешево, но как представишь, что я уже четыре дня мог бы выглядеть стандартной урной с горстью пепла внутри, то вопрос о деньгах не кажется слишком существенным. Месяца на три-четыре моих сбережений хватит.

На рассвете я вылетел в Белград. Там сменил гардероб в соответствии с наиболее безвкусным, на мой взгляд, стилем, закрыл пол-лица модными полихромными очками и стал похож… Ну, возможно, на сутенера из Касабланки.

Снял номер в отеле на улице князя Михаила, неподалеку от Калемегдана. И лег спать. Отель был старомодный, третьеразрядный, для беднейших туристов, с темными коридорами и скрипучими лестницами, но меня такой именно и устраивал.

Проще всего прямо отсюда лететь до Гонолулу и там, на коралловом песочке, дожидаться назначенного Аллой дня, но такой вариант я отмел. Поступки мои должны быть бессмысленны и непредсказуемы. Как и у моих противников. Тогда есть шанс попасть с ними в противофазу.

Проспав до вечера, я поужинал в уличном кафе, а потом направил свои стопы в казино. Некоторая доза сильных положительных эмоций казалась мне весьма желательной.

Действительно сама атмосфера витающего над столами концентрированного азарта не позволяла думать о чем-то постороннем.

Наблюдая за вращением колеса и бегом шарика, воспринимаешь свои проблемы как нечто весьма преходящее, как неизбежные в жизни случайности.

Подкрепляясь у стойки бара кофе с коньяком и пересчитывая еще оставшиеся фишки, я вдруг подумал: «А что, если мной занимается не одна организация, а две? Тогда много становится понятнее. Одна считает, что меня следует ликвидировать, а другой я нужен живым. Это вселяет оптимизм. И все опять же завязано на Аллу. Цели и тех и других мне так или иначе неизвестны, но допустим, что одним достаточно, чтобы я с ней не встретился, а другие желают через меня ее разыскать или использовать для шантажа. Или, наоборот, одним нужен лично я, а их противникам нужно, чтобы я им не достался живым… Главное, кто из них найдет меня раньше. А еще они могут ввязаться в драку друг с другом… Появляется простор для маневра».

— Сэр, вы не ставили сегодня на семнадцать? — прервал мои построения голос бармена, рыжеватого серба лет сорока.

— А почему вас это интересует? — удивился я. Обычно в заведениях такого класса персонал по своей инициативе гостей не беспокоит. Тем более что русского он во мне не узнал и говорил по-английски.

— Хотите пари? — мой вопрос он небрежно проигнорировал. — Поставьте свои фишки на 17, и если выиграете, дадите мне сто долларов.

— А если нет? — мне идея показалась забавной. Не в смысле корыстном, а психологически. Он, значит, уже пересчитал мои фишки, определил возможную сумму выигрыша и запросил процентов двадцать.

— Я обещаю бесплатно угощать вас до конца недели…

Если это новый метод ловли дураков, то для них годится.

Просадив все деньги, я, разумеется, оплачу вперед любую выпивку, даже если буду заказывать по десять порций ежедневно. Тем более что ходить сюда пить задаром и не сыграть снова — кто удержится? А если сдуру выиграю, верну им ни за что сотню. Для казино очень неплохо.

Но и для меня есть свой смысл. Раз я все равно собирался играть до конца, то такой вариант позволит хоть немного компенсировать разочарование от проигрыша. И в другой раз прийти именно в это казино.

Кивнув бармену, я подошел к игорному столу. Положил стопку фишек на номер и вдруг понял, что волнуюсь.

Золоченое колесо остановилось, указав стрелкой на семнадцать.

Получив в кассе деньги, я вернулся к стойке и протянул бармену пять бумажек. Спросил еще один коньяк.

— Если не секрет, в чем хитрость? Я думал, вы просто провокатор.

— Я работаю здесь пятнадцать лет, — серб самодовольно усмехнулся. — Кое-чему научился. У вас лицо удачливого человека… А 17 не выигрывало уже два дня. Я люблю играть, но мне запрещено. Вот я и придумал. Выбираю подходящего человека и предлагаю сделать ставку. В конечном счете я всегда в выигрыше. Надеюсь, вы меня не выдадите?

— Разумеется. Желаю дальнейших успехов…

Глава 7

Утром я вылетел в Будапешт. На углу проспекта Ракоци и площади Фельсабадулаш жила мать Аллы. Отец-то у нее русский, а мать мадьярка, что, возможно, и объясняет некую непредсказуемость ее угро-славянской натуры.

Мадам Илона Варашди угостила меня кофе, мы светски с ней поболтали, но ничего существенного узнать не удалось. Последний раз Алла звонила матери месяц назад и речи о чем-то необычном не вела.

Пришлось откланяться, постаравшись не заронить в материнское сердце тревоги.

Правда, мадам Илона больше интересовалась нашими с Аллой жизненными планами, нежели смыслом моего нынешнего визита.

Сложный зигзаг через Европу, Канаду — и к исходу третьих суток я наконец увидел в иллюминаторе аэробуса игру солнечных зайчиков на зеркальной воде Жемчужной бухты.

Вот, значит, и привела меня судьба на сказочные Гавайи, пусть и в довольно странной роли. И вряд ли на сей раз удастся овладеть искусством серфинга.

Отель «Вайкики» представлял из себя бело-голубую сорокаэтажную пластину из пенобетона, изогнутую, как надутый ветром парус.

Стоя у окна комнаты, где мы могли быть с Аллой, ни о чем не думая, предаваться радостям любви и наслаждаться видом бескрайнего океана, я пытался определить, чего во мне сейчас больше: тревоги и страха или все же злого азарта?

А потом пошел на пляж. Лег на пресловутый коралловый песок и начал знакомиться с обществом. Пока — визуально.

Кстати, глубоко заблуждается тот, кто считает, что пляжный народ одинаков на всех морях, широтах и меридианах.

Поскольку выбор того или иного моря, или, шире говоря, курорта, определяется соответствующим складом характера, состоянием духа, ну и материальным положением тоже, то, безусловно, публика в Серебряном Бору, Ялте, Дубровнике, Палм-Биче и вот здесь — разная. И сплоченная внутри себя духовной общностью, может быть, сильнее, чем любой другой коллектив, возникший на вроде бы куда более серьезной основе.

Философствуя, я лежал, поглощая ультрафиолет, и провожал заинтересованным взглядом каждую входящую в воду и выходящую из нее наяду, нимфу — или какие там есть еще наименования для загорелых, длинноногих, крутобедрых и так далее прелестниц? Тем более что в духе старогавайских традиций дамы здесь купались исключительно «топлесс».

А я, увы, обречен лишь издалека любоваться их формами, лишенный морального права немедленно приступить к практическому выявлению особ, наиболее близких мне по духу.

…Отель «Принцесса Каиулани» не такой романтически-авангардистский, как мой, а старомодно-массивный, в стиле испанского средневековья, расположился довольно далеко от моря, посреди пальмовой рощи, металлически шелестящей круглыми перистыми листьями. Постояльцы в массе тоже были постарше, пореспектабельнее, что объяснялось и ценами, и местоположением. Меня это как-то неожиданно задело. Алла словно намекнула, что у нее вкусы на порядок выше моих. Тоже близко к теме моих пляжных размышлений.

У портье я получил фирменный шоколадный с золотой каймой конверт.

Письмо, не разрешив многих недоумений, все же успокоило. В обтекаемых выражениях Алла просила извинения, что не смогла меня дождаться, и тут же переворачивала вопрос так, будто я ничего не потерял, раз мы все равно собирались отдыхать здесь, а перелет в одиночку я, видимо, как-то пережил. И тем более что я предпочитаю большую часть времени проводить как раз в одиночку, то есть без нее. А вот она в этот раз ну никак не могла: эксперимент, к которому она готовилась не один год, отлагательства не терпел. Суть эксперимента она здесь объяснять не будет, а просьба хранить тайну связана с тем, что вокруг тьма врагов-завистников и они могут помешать. Потому лучше всего, если я возьму напрокат катер и прибуду к таким-то координатам, где находится остров, а на острове — она. Если я успел завести в Гонолулу любовницу, ей говорить, куда я плыву, не надо. Собутыльникам тоже. Оказавшись на острове, делать вид, что попал туда случайно, или — что даже интереснее — выследил ее, мучимый ревностью. Но ни в коем случае не ссылаться на то, что Алла сама меня позвала. Обо всем прочем поговорим лично. Эксперимент меня как журналиста может заинтересовать. А если даже и нет, то что-нибудь она все равно придумает.

Я привожу ее письмо в пересказе потому, что стиль моей подруги в оригинале труднодоступен. Вдобавок значащая информация составляет процентов 15–20, неравномерно разбросанных по тексту, имеющему смысл только для меня.

Просчитав маршрут, расстояние до указанной точки с учетом ветров, течений и скоростей различных видов морского транспорта, я определил, что выйти в море мне следует не позднее, чем завтра поутру.

Я никогда не думал, что, располагая деньгами, так трудно арендовать на неделю хорошую яхту. Куда бы я ни обращался, мне с извинениями отказывали. То нет в наличии, то лишь для членов клуба, то отсутствует некая отметка в едином паспорте, а то и просто слабы гарантии. Можно было вообразить, что у каждого клерка имеется моя фотография с категорическим указанием не обслуживать ни под каким видом.

И только на другом конце острова, в городке Макуа, я нашел искомое — двенадцатитонную яхту «Лаки Билл», но запросил ее владелец сумасшедшие деньги.

Прикинув общие расходы, я решил, что исполнение каприза женщины обошлось дороже, нежели женитьба на ней же с банкетом в загородном ресторане и последующим кругосветным путешествием на «Куин Мери».

Это если брать от момента получения ее первого письма.

Ну а в море было великолепно. Трехбалльный ветерок позволял спокойно идти по 8 узлов, автомат-навигатор четко следил за курсом, а я мог лежать в шезлонге и размышлять.

Что вот неплохо бы пригласить сюда Дика Меллони, моего приятеля, литературоведа-слависта из Лондона, который так отзывался о моем увлечении парусным спортом: «Да, это очень интересное занятие. Примерно как стоять в пальто под холодным душем и рвать деньги».

Сравнение меткое, но справедливое скорее для Северной Атлантики. Впрочем, насчет денег — и для южных морей тоже.

Приятнее же всего было думать об Алле. О том, как мы прощались и как встретимся, о ее лице и фигуре, о взбалмошном характере и пылкой нежности… И обо всем прочем, накопившемся за время разлуки.

Мастерски увернувшись от двух коротких, но свирепых шквалов, к утру следующих суток я вышел в район чуть южнее Мидуэя.

Координаты были те самые, но локатор показывал вокруг целую россыпь мелких островков, и я решил подождать утра.

Остров, к которому я подошел, был не тот, что мне требовался, но имел удобную бухту, окантованную серым галечным пляжем, из покрывающих крутые скалы зарослей срывался игрушечный водопадик, нашлась и укрытая от шторма стоянка за естественным брекватером, и вообще мне здесь понравилось. Вот бы где пожить, подобно Стивенсону или Джеку Лондону, в бамбуковой хижине, а лучше в каменном коттедже. Уж тут-то я за полгода закончил бы свой роман.

Определившись по навигационным спутникам, я увидел, что до цели всего три мили строго к Весту.

И добраться туда проще всего на надувном клиперботе с подвесным мотором.

Заведя за береговую скалу носовой и кормовой швартовы, я стал готовиться к последнему переходу.

Глава 8

С первых же шагов обнаружилось, что остров обитаем, причем очень давно. А мне казалось, я увижу обычный в этих местах никому не нужный атолл с палаточным лагерем на берегу.

В полусотне метров от расселины, удобной для высадки, в море выдавался полуразрушенный бетонный пирс. Рядом с ним я увидел притопленный мореходный катер, большой, с закрытым черно-белым кокпитом. Подошел к нему с вновь возникшим чувством тревоги. Катер лежал на дне, сквозь прозрачную воду отчетливо различались две пробоины в левом борту. Края их были вывернуты наружу. И затоплен катер совсем недавно, на его корпусе не видно не только водорослей, но и донного песка.

От пирса в глубь острова, сплошь заросшего переплетенными лианами и бамбуком, вела вымощенная потрескавшимися плитами дорога. Тоже непонятно, когда и для чего она проложена. Ни курортного, ни какого-нибудь промышленного значения остров иметь не может.

И уж тем более он не походил на место расположения научного центра. Мне приходилось бывать на самых разных станциях и базах, там издалека ощущается активная творческая жизнь. Ноосфера, если угодно. А здесь — глушь в самом прямом смысле. Глушь и мрачность запустения, причем с недобрым оттенком.

Кроме катера, ничто не намекает на возможность найти здесь Аллу и ее коллег.

Впрочем, поднимаясь вверх по дороге, врезанной в склон, я заметил следы цивилизации. Вначале — пустую банку от пива на обочине в траве, потом — смятую обертку от австралийских крекеров.

Сквозь плотную завесу зелени блеснуло солнце, наконец выбравшееся из окутывавшей горизонт плотной дымки, затрещала костяным голосом неизвестная птица, ей ответил целый хор писков, скрипов, скрежетов и стонов, обычных для тропической фауны и заменяющих привычное птичье пение.

Обойдя коническую осыпь, завалившую бетонку до середины (и лишний раз подчеркивающую забытость этого места, потому что сквозь песок и щебень успели прорасти деревья в руку толщиной), я остановился. Даже непроизвольно сделал шаг назад.

Между осыпью и склоном в неестественной и неудобной позе, вытянув одну ногу и поджав под себя другую, обхватив руками голову, лежал человек. Он, безусловно, был мертв. Тут не ошибешься.

Кисти рук покрыты засохшей кровью, на бетоне и траве тоже видны ржаво-черные пятна и потеки.

Я не стал прикасаться к трупу, только убедился, что затылок у него раздроблен, как принято говорить у экспертов, «тупым тяжелым предметом».

И был он, конечно, свежим трупом, потому что в тропиках мертвые тела недолго сохраняются.

По спине и бокам у меня покатились крупные капли горячего пота. И ладони стали влажные. Я тщательно вытер их о брюки, потом вытащил из-под ремня пистолет.

Лицо убитого я рассмотреть не мог, да и не стремился. Похоже, от чего ехали, к тому и приехали. Затвор щелкнул, досылая патрон. Катер, этот несчастный… Что меня ждет дальше?

Я чувствовал одновременно злость, отчаяние и страх. Не индивидуальный, а общий, разлитый в воздухе, как ядовитый газ.

А вдруг за следующим поворотом — Алла? В таком же виде, а то и хуже…

Какого черта ее потянуло в эти дурацкие игры? Конспираторы, так их и так… Значит, все-таки мафия всемирного масштаба? Ведь научные споры так не заканчиваются. Что ей стоило предупредить меня как следует? Или в кругах московских биофизиков за время моего отсутствия сильно изменились нравы?

Прижимаясь спиной к откосу и держа на отлете «штейер» стволом вверх, я выглянул за поворот. Там было пусто. По крайней мере — до следующего поворота.

…Кажется, я наконец понял все. Никаких особых загадок в этом деле не было с самого начала. Кроме одной — чем именно Алла с коллегами занималась и кому они мешали. Все остальное — проще некуда.

Некая группа решила их ликвидировать, то ли чтоб завладеть научными результатами, то ли чтоб таковых не допустить. И все у них было четко спланировано. Только одного они не учли. Что Алла сообщила о своем отъезде мне. А когда об этом проболталась, им пришлось принимать срочные меры.

Если б не я, до скончания века никто и понятия бы не имел, куда пропала некая Алла Одинцова и иже с нею. И подвела этих ребят сущая мелочь: не учли они, что вздумалось мне сначала сесть не в тот вагон, а потом так же внезапно из него выскочить. Так у них все спланировано и рассчитано было верно, ну а когда сорвалось — пошла чистая самодеятельность…

Но зато теперь я пришел сюда сам.

Наверху, где дорога выходила на плоскую вершину горы, я обнаружил лагерь. Два экспедиционных шатра, оранжевый и синий, и все положенные компоненты походной жизни: солнечная печь, стол и стулья под тентом, тарелка спутниковой антенны. И разбросанные вокруг мелочи вроде посуды, консервных банок и тому подобного.

Я сунул пистолет в карман и собрался тщательно осмотреть лагерь. Возможно, найду что-нибудь, способное приоткрыть завесу тайны. Заодно проверю, работает ли связь, и если да — вызову гавайскую аварийно-спасательную службу или ближайший морской патруль.

Казалось бы, все ясно, осталось только найти тело. Но представить Аллу мертвой у меня не получалось. Не позволяла интуиция. Мне казалось, что ее скорее могли захватить, увезти куда-то, но не убить…

Кругами обходя поляну и тщательно осматривая каждый метр, чтобы не упустить самую мелкую деталь, могущую оказаться жизненно важной, я приближался к шатру, в котором, наверное, жила Алла, — на растяжке тента болтался цветной купальник. И остановился, вздрогнув. Невдалеке, в полукилометре, может быть, раздался гулкий металлический удар. Потом еще и еще. С интервалами секунд в пять-семь.

Как будто сваи забивают.

Странно, но я совершенно не подумал, что это могут быть враги. Будто затмение нашло. Вначале я сделал несколько шагов, прислушиваясь, чтобы точнее определить направление, потом побежал.

Чуть не сорвавшись с откоса, я вновь спрыгнул на ту же дорогу, но уже с другой стороны холма. Теперь она вела вниз, серпантином огибая остров.

Удары прекратились, но я теперь знал точный азимут и бежал напрямик, лавируя между деревьями с губчатой морщинистой корой.

Чудом удержался на ногах, шарахнувшись от куста, похожего на гигантское алоэ, усаженное полуметровыми, жутко острыми на вид шипами. Крутанулся на каблуках, выпрямился, но через десяток прыжков все же упал, поскользнувшись на чем-то мягком.

«Хорошо, что не в колючки», — подумал я, а когда, вставая, поднял голову, то похолодел. Пусть даже это слишком приблизительное определение.

Передо мной, метрах в пяти, с массивной кувалдой в отведенной для удара руке стоял тот самый тип — аэропортно-вологодский. И лицо у него было такое же омерзительное, если не хуже.

Пожалуй, мне повезло, что в тот миг я напрочь забыл про пистолет. А то лежать бы мне на той полянке с раздробленным черепом.

Впрочем, нет, судьба моя оказалась бы намного ужаснее, как ни дико это звучит.

В общем, я стоял перед ним в неудобной позе и с глупейшим выражением лица.

— Ну вот и встретились, — сказал он, едва шевеля губами. Я отметил странный тембр его голоса, словно сдвинутый по частотам и с непривычными обертонами. — Стоило так долго бегать…

Я молчал, тупо глядя не на него, а на кувалду, словно надеялся рассмотреть на ней следы крови. Да и что я мог сказать? Горло сжимала досада и предсмертная тоска.

— Не бойся. Умирать совсем не страшно, — он откровенно издевался, и я почувствовал, что во мне на смену страху и отчаянию поднимается ярость. Хороший признак.

— А… — я кашлянул, прочищая горло. — А зачем, собственно? Что я тебе сделал?

— Это ты скоро узнаешь, — он качнул своей кувалдой.

Да, черт возьми, он же просто псих. Сумасшедший убийца. Как все маньяки, хитрый и изобретательный, раз гонялся за мной по всему свету.

Но я ему тоже не баран, который будет покорно ждать удара в лоб. Кроме регби, я ведь чуть не стал чемпионом Москвы по фехтованию. А молот — не сабля. Как только он начнет замахиваться, я — флешем вперед, батман левой, а пальцами правой в глаза. Ну а там посмотрим.

Однако он тоже не зевал, сделал два шага назад, будто прочел мои мысли.

— Не будем торопиться. Поживи еще, если тебе это нравится. Заодно поможешь мне. Иди вперед. И положи руки на затылок. Лишнее движение — и тебе конец. Ясно? Твоего монаха здесь нет…

Тут я и вспомнил о «штейере». Ощутил кожей бедра его угловатые выступы, его надежную тяжесть.

Поглядим еще, кто из нас дурак. В подходящий момент я резко рвану вперед, в сторону, выхвачу пистолет…

Одновременно я продолжал думать о судьбе Аллы и о том, как маньяк смог меня опередить? Москва — Токио — Гонолулу, а дальше? Гидропланом?

Насколько я понимаю в психологии, такие патологические типы часто склонны к резонерству. Не поворачивая головы, я спросил как можно небрежнее:

— Слушай, а на кой я тебе, действительно? Мы вроде и не знакомы даже. Ты ничего не перепутал?

Расчет был верный.

— С чего ты взял, что нужен мне? Незачем было совать нос в дела, которые тебя не касаются. Занимался бы космосом, и никаких тебе забот. Ну, а раз сам захотел…

Контакт, похоже, начал устанавливаться.

— Я тебя не понимаю. Ты начал охотиться за мной прямо в порту. Ни в какие дела я не лез, и уж тем более в твои. Я и вижу-то тебя впервые. Если в лесу тоже был ты, так я не разглядел…

Он коротко и глухо рассмеялся.

— Зачем сейчас-то врешь, перед смертью? Первое, что ты сделал в Москве, — заказал номер в Гонолулу. И на тот самый день. Что с тобой оставалось делать? Не получилось, правда, да, может, и к лучшему. Здесь от тебя больше пользы будет… — и опять так же мерзко рассмеялся.

«Господи, неужели все так глупо? Такое нелепое совпадение? Стоившее жизни десяткам людей…

Да нет, не сходится. Чтобы узнать про Гонолулу, нужно ведь было встретить меня, следить за каждым шагом, чуть ли не через плечо заглядывать… Только не время сейчас для таких тонкостей, нужно суметь вывернуться еще раз, а уж потом…»

— Верь — не верь, но я так-таки ничего и не знаю. На Гавайи мы еще в прошлом году договорились… И нужно мне только одно — разыскать Аллу. Где она? Скажи уж, перед смертью…

Он промолчал.

Дорога кончилась, уперлась в вырубленную в скале площадку. Слева обрыв круто падал вниз, к морю, а справа я увидел врезанную в скалу массивную стальную дверь, некогда выкрашенную серой краской, от которой теперь остались только отдельные потрескавшиеся лишаи. По краям на двери видны были свежие забоины, вмятины, обнажившие из-под ржавчины блестящий металл. Похоже — от той самой кувалды. Неужели за этой дверью удалось укрыться остальным членам экспедиции? И труп на дороге был единственным?

— К стене! — услышал я команду за спиной. — Лицом к стене, руки не опускать…

Скосив глаза, я увидел, как мой все еще безымянный враг подошел к двери и ударил кувалдой по загудевшему металлу.

— Слушай! Ты видишь меня и кто со мной. Сейчас ты откроешь дверь. Иначе я убью его на твоих глазах. И все равно доберусь до витатрона. Тебя я тогда тоже убью. А если сейчас откроешь, я отпущу вас обоих. Вы мне не нужны…

Но я совершенно точно знал, что он врет. Не только потому, что он сам обещал мне скорую смерть без всяких условий, но и так, исходя из психологии. Глупо думать о доверии к словам… нет, человеком его называть мне бы не хотелось, к словам монстра, спокойно убившего множество людей просто так и вдруг якобы решившего дать жизнь и свободу свидетелям, единственным, по всей видимости. Алла там одна, иначе он обращался бы не только к ней.

— Алла, не открывай. Пока я сам не скажу! — крикнул я по-венгерски, чтобы монстр не понял. Я допускал, что поблизости могут оказаться его соучастники. Трудно поверить, что все он проделал в одиночку. Хотя бы та рыжая…

— Эй ты! Я сказал — молчать! — он не понял меня и взъярился от звуков незнакомого языка.

Задвижка, прикрывавшая изнутри «глазок» двери, дрогнула, сдвинулась чуть-чуть.

Я рванул пистолет из кармана. Меня, в который уж раз, спасло то, что я неотрывно следил за его руками.

Кувалда свистнула мимо щеки буквально в сантиметре и врезалась в скальную стенку. Запоздай я на десятую долю секунды — и все!

Ну у него и реакция была нечеловеческой. Пока я вскидывал пистолет, он уже пролетел половину разделявшего нас расстояния.

Три выстрела громыхнули подряд. Прав был отец Григорий — ударами пуль его почти перевернуло в полете и швырнуло на землю. Я даже видел, как из его рубашки вылетали клочья при каждом попадании.

И все же буквально через несколько секунд он зашевелился, заскреб руками по щебню, сделал попытку приподняться.

Вот кого он мне все время напоминал — понял я наконец — огромное насекомое!

Это у них только может быть такой бессмысленный взгляд и такая живучесть. Хотя — не зря ведь я вспомнил в Москве о звуке раздавливаемого таракана!

Подавляя тошноту и озноб отвращения, я снова поднял ствол. Выстрелом с двух шагов я вдребезги разнесу ему голову, и уж тогда все!

Вместо оглушительного грохота я услышал негромкий хлопок.

Осечка? Да нет, не похоже, капсюль-то сработал.

Отчаянно дернул затвор, и тоже бесполезно. Гильза осталась в патроннике.

Это был предел. Нервы больше не выдержали.

— Алла! — выкрикнул я. — Открывай!!!

Монстр уже поднялся на четвереньки.

Потом, позже, я подумал: надо было схватить кувалду и бить, бить, бить… На том бы все и кончилось.

Однако не зря говорил отец Григорий: «Есть предел, его же не перейдеши». Если бы и догадался, все равно бы не смог.

Тяжелая дверь наконец распахнулась. Мне вспоминается, что, увидев Аллу, я потерял последние силы. Чудовище уже выпрямилось во весь рост, а я медленно пятился к двери, выставив перед собой никчемное оружие.

Алла за рукав втащила меня в галерею, захлопнула дверь, со скрипом провернула колесо кремальеры и только потом с рыданием упала мне на грудь.

А мне стало невероятно стыдно.

Глава 9

Внутри острова скрывалась целая подземная крепость. Построенная японцами как тайная база для подводных лодок в годы очередной войны с Пасифидой, то есть Тихоокеанской конфедерацией. Так мне потом рассказала Алла. Победившие японцев конфедераты базу демонтировали, все, что им было не нужно, уничтожили и забросили островок на добрых полсотни лет. Самостоятельного значения он не имел.

А года два назад его заново открыл и решил использовать для своей лаборатории научный руководитель Аллы. Кирилл его звали.

Впрочем, про все про это мы говорили с ней уже позже. А вначале, когда она немного успокоилась, мы долго шли вниз по наклонной галерее. Тут я и обратил внимание на то, как Алла одета.

Совершенно как рыжеволосая дама с лучеметом. Только, кроме шортов, на Алле была еще легкая куртка того же цвета и узкая некогда белая майка.

За спиной вновь раздался гулкий удар. Здесь он звучал гораздо громче и неприятнее, направляемый и усиливаемый бетонной трубой коридора.

Алла вздрогнула.

— Не бойся, — сказал я. — Тем молотком он год колотить будет, и без толку. Это же на прицельный артогонь рассчитано…

— Он со вчерашнего дня колотит… Ужасно… Я чуть с ума не сошла…

Коридор вывел нас в обширный каземат, весь центр которого занимала сложная научно-техническая конструкция. Из того, что я знал, эта установка больше всего походила на полевую операционную, развернутую в двигательном отсеке звездолета.

Пришлось, наверное, потрудиться тем, кто все это сюда тайным образом завозил и монтировал.

К главному залу примыкала небольшая комната, очевидно, помещение дежурных операторов — там был стол, заваленный проводами, микросхемами, паяльниками и Бог знает еще чем, контрольные щиты и пульты, а также два надувных походных дивана. Работал климатизатор, так что душно не было, хоть и находились мы глубоко под землей.

Гул ударов сюда почти не доносился, особенно когда я прикрыл дверь.

Я обнял Аллу, привлек к себе, не замечая ни ее грязного лица, на котором слезы прочертили две светлые дорожки, ни спутанных волос, явно дня три уже не чесанных…

Она была жива, вот главное! После того как я мысленно с ней простился. (Но ведь я не верил же до конца!)

Алла тоже обхватила мою шею руками, прижалась грудью и животом, сама подставила раскрытые губы…

Значит, все в порядке, подумал я. С этой женщиной мне всегда было трудно общаться. Я никогда точно не знал, кто мы с ней на данный момент — страстные любовники или хорошие друзья. Независимо от того, виделись мы последний раз месяц назад или, напротив, провели накануне великолепную ночь любви.

Моментами такая неопределенность злила, но она же и придавала нашим отношениям здоровую увлекательность.

Женщина, которую каждый день надо завоевывать заново и каждый вечер соблазнять без всяких гарантий на успех, не может надоесть.

А тут она с трудом прервала поцелуй и сама повлекла меня к ближайшему дивану, торопливо сбросила куртку, потянула майку через голову.

Пережитые ли потрясения растормозили ее подсознание, или она действительно искренне по мне соскучилась, но давно нам с ней не было так хорошо.

…Ставший уже привычным грохот ударов в дверь прекратился. Я наконец вернулся к реальности.

— Так что все-таки происходит? — спросил я. — Этот кретин наверху — взбесившийся робот?

С чего-то же надо было переходить к делу.

— К сожалению, нет. Все гораздо ужаснее… Не знаю даже, как тебе все это объяснить.

— Можно — с самого начала. Спешить нам, похоже, некуда…

И тут же я вспомнил, что практически безоружен. Поднял с пола «штейер», оттянул затвор. С помощью отвертки извлек застрявшую гильзу. Наверное, порох в патроне от времени разложился, потому и выстрел прозвучал так глухо, и пуля застряла в стволе. Пришлось повозиться, чтобы выбить ее наружу. Перезарядив пистолет, я вышел из комнаты и сделал контрольный выстрел вдоль коридора.

Будем надеяться, что остальные патроны не подведут. А их в магазине теперь только тринадцать. Может, счастливое число, а может, и роковое…

Алла тем временем привела себя в порядок, умылась и причесалась, сообразила кое-какой обед из имевшихся в ящике продуктов (но оказалось их здесь удручающе мало, все запасы остались наверху) и лишь потом начала свой рассказ.

Все выходило гораздо абсурднее, но и намного страшнее, чем я мог предположить.

Их там, в институте, собралась целая группа молодых интеллектуалов, вообразивших себя гениями. Скорее всего так оно и было, но от этого теперь никому из них не легче. Вначале они занялись проблемой паралетальных состояний.

— Паралетальные — это клиническая смерть? — спросил я, проявив определенную эрудицию.

— Нет, это гораздо шире. Сюда входят биологические, психологические, энергетические и ряд других процессов и явлений, сопровождающих реакцию организма на ситуации, связанные не только с моментом умирания, но и вообще приближения смерти и пребывания на ее грани и за гранью. Одно дело — закономерная агония после длительной неизлечимой болезни, совсем другое — реакция организма на смертельную травму или даже стресс, вызванный реальной опасностью гибели… Тут сотни вариантов и проблем, касающихся самых разных отраслей знаний…

Их группа вначале состояла из четырех человек, потом к ним присоединялись еще волонтеры. Чем дальше они влезали в свое дело, тем больше возникало побочных эффектов и вопросов, выходящих за рамки известных представлений. Вначале практический смысл работы они видели в том, чтобы выделить факторы, повышающие жизнестойкость организма.

Но в дальнейшем…

— Наверное, вся беда в том, что мы пошли на поводу у Ивара… Он профессиональный танатолог и философ-любитель. Его очень увлекала теория русского мыслителя Николая Федорова о грядущем воскрешении всех умерших…

— «Общее дело», — кивнул я. — Читал, приходилось. Только боюсь, что ваш Ивар понял ее совершенно превратно…

— Сейчас это уже не имеет значения. Но он воспринял ее буквально, как текущую задачу, и убедил нас, что она разрешима. Самым горячим его сторонником оказался Артур… Вот он сейчас там, наверху…

— Так он ваш…

— Не перебивай, слушай до конца…

По словам Аллы выходило, что им удалось экспериментально подтвердить принципиально новую гипотезу смерти.

Известно, что ни один еще человек на Земле не умер «своей смертью», то есть прекращение жизни в каждом конкретном случае наступало от каких угодно причин, но не от того, что организм до конца исчерпывал запас «жизненных сил». Даже двухсотлетние долгожители умирали случайно, от того же, от чего свободно могли бы умереть в детстве. И наоборот, в любой даже самой страшной эпидемии никогда не умирали все люди, оказавшиеся в ее очаге, причем выживали не всегда самые крепкие и здоровые.

В конце концов Алле с товарищами удалось выделить универсальную причину смерти, названную ими «фактор Т» (от слова «танатос» — смерть). Для того чтобы особь умерла, необходимо сочетание: «причина + фактор Т».

В физический и биологический смысл «фактора» Алла вдаваться не стала, да мне оно и ни к чему, в биологии я профан полный. В объеме курса гуманитарного лицея.

Но когда они подошли к данному рубежу, на их исследования был наложен полный и категорический запрет.

Здесь Алла не то чтобы уклонилась от правды, но постаралась коснуться ее мельком, как чего-то несущественного. Однако я и так знал, что целый ряд исследований в генетике и прилегающих областях отнесен к категории особо опасных и есть специальные учреждения, пресекающие безответственное любопытство. С чем я, кстати, совершенно согласен. Но это к слову.

Наши же мудрецы, как говорится, закусили удила, группу свою они формально распустили, подлинники лабораторных журналов сдали куда следует, но на самом деле…

Неважно как, но все необходимое оборудование они за много приемов переправили на этот остров, оборудовали лабораторию и заработали еще азартнее. Кто-то отлаживал установку, кто-то в Москве, Риге и Аделаиде делал расчеты и ставил промежуточные опыты, и все вместе сильно напоминало процесс сборки атомной бомбы. До момента, когда остается только свести вместе нужное количество плутониевых сегментов.

Полгода назад этот момент настал.

— Но до последнего дня большинство из нас просто не верили, что чистый опыт удастся.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Я имею в виду реальное воскрешение стопроцентно мертвого человека.

— Реальное — это как?

— Возвращение к жизни индивида, необратимо перешедшего рубеж биологической смерти, окончательную гибель динамических структур всех уровней. Как в Евангелии написано про Лазаря, помнишь?

— Помню, конечно. «И труп уже смердел…» Но все равно не представляю, как можно восстановить разлагающиеся ткани. А мозг? Электропотенциал стерт, и личности уже нет. Даже если тело живет… Если же и тело… того…

Алла улыбнулась иронически-снисходительно. Что, мол, с дурака возьмешь.

— В обыденном смысле это так. Но все дело в том и заключается, что мы нашли способ подойти к проблеме с противоположной стороны. Только я совсем не расположена читать сейчас популярную лекцию…

— А ты в двух словах. Мне сейчас интереснее факты, чем их объяснение.

— Если так… Когда мы все продумали, нам потребовался труп. Достаточно мертвый. С помощью определенных методов в его тканях выделялось наличие «фактора Т». Способ нейтрализовать его, предварительно определив момент, когда он проник в организм, у нас уже был отработан.

— Что, как вирус?

— Да, похоже. «Фактор Т» поражает организм извне, подобно инфекции, и как только человек заражен, дело лишь за способом смерти. Он может умереть от болезни, от острой сердечной недостаточности, от несчастного случая, наконец…

— Даже так? — тут я не скрыл изумления.

— А что? Тебя разве не удивляло, что один человек выходит живым из самых невероятных переделок, из-под снежных лавин, обвалов, из сражений, остается целым даже в авиакатастрофе, а другой погибает от совершеннейшего пустяка. Споткнувшись на ровном месте или заболев гриппом…

— Невезучесть как заразная болезнь! Оригинально. Хорошее название для очерка. А каков инкубационный период? Вы установили? Кстати, насчет вакцины не думали? Прививки от смерти — шикарно! Вот где можно провести серию роскошных экспериментов: что будет, если вакцинированный прыгнет с самолета без парашюта? Просто ударится о землю, отряхнется и пойдет, или произойдет нечто непредвиденное: стог сена подвернется или водоем, к примеру? — меня понесло. Это такая форма защитной реакции на запредельные перегрузки.

Алла не разделила моего игривого настроения.

— Самсон, наш хронофизик, предложил поместить объект эксперимента внутрь первичного контура хроноквантового двигателя…

Теперь я понял все. Замысел столь же простой, сколь и невероятный по своей бредовой гениальности. Куда уж проще: изнутри контура возникают зоны ускоренного и замедленного времени, направленного не только вперед, но и назад. С живой тканью, тем более с людьми, никто, насколько я знаю, не экспериментировал. Ввиду полной бесперспективности и бессмысленности таких опытов. Но здесь-то они имели дело с тканями уже не живыми…

Вот что значит журналистская привычка заниматься проблемами, о которых только что не имел никакого понятия, и даже находить оригинальные повороты сюжета там, где специалисты их не усматривают!

— Ясно. Смещение по времени, контроль за «фактором Т», его нейтрализация до момента внедрения.

Алла смотрела на меня, словно видела впервые. Как же, они столько работали, а я сразу понял. Неужели не знала, что делать оригинальные открытия трудно, а проследить путь, зная результат, — ничего особенного.

— Скажи мне лучше, где вы взяли труп? По жребию, что ли?

— Нет, что ты! Это вышло совершенно случайно. Мы еще только обсуждали… Хотели с животных начать. Потом Ивар сговорился со своими коллегами в Аделаиде, там крупный биоцентр, просил подобрать что-нибудь. Даже самолет частный заказал. И вдруг такое совпадение… Ужасно, конечно, кто бы мог представить… Артур вообще хороший ныряльщик, везде с собой снаряжение возит, а здесь такие условия — коралловые рифы, богатейший подводный мир. Не знаю, что с ним под водой случилось… Он один нырял и вовремя не выплыл. Пока мы поняли, что его нет, пока у него в вещах Кирилл разыскал еще одну осмотическую маску — мы знали, что он всегда с собой запасной комплект берет… Но ты же знаешь, как искать, не зная где… Кирилл два часа нырял… Артура под скалу затянуло, и маска была сорвана. В общем, мертвый… Мы все, конечно, в шоке, и тут Ивар и предложил… Все равно уже, а вдруг выйдет? Терять нечего…

Из дальнейшего рассказа я понял, что получилось у них более чем успешно. После всех необходимых манипуляций Артур воскрес. Сначала телеметрия показала, а потом он шевельнулся и сел на столе витализатора…

— Так ты мне свой факс послала, когда он, ваш дружок… того? Чтоб независимый свидетель под рукой был?

— С чего ты взял? Я сразу, как в Гонолулу прилетели…

— Ин-те-ресно… — я увидел на столе металлическую коробку бразильских сигар, раскрыл ее, достал одну и закурил… Я, почти некурящий, но тут меня допекло. Всему есть пределы. От первой же затяжки голова плавно закружилась.

— Получается, покойничек пришел по мою душу ровно за неделю до своей безвременной кончины…

Теперь уже Алла выглядела ошарашенной. И мне пришлось излагать ей свою историю. Как если бы шах взял на себя функции Шехерезады.

Дойдя до девицы в шортах, я обратил внимание, что Алла одета так же.

— Да, мы с Верой все время ходили только в шортах. Жарко… неужели и она?.. — Алла помолчала, а затем продолжила: — Очнувшись, Артур, словно не замечая своих друзей, восхищенных и потрясенных, опустил ноги на пол, посидел минуту-другую, потом встал и пошел к выходу из зала. На запоздалую попытку остановить его словами не отреагировал, а когда Самсон преградил ему путь, довольно грубо оттолкнул и исчез в зарослях.

Само собой, все кинулись его искать. Разбрелись по окрестностям базы, звали, потеряли друг друга из виду… Алла спустилась до самого берега, пошла обратно. И в лесу недалеко от лагеря увидела Кирилла. Он был мертв. Скорее всего задушен…

В ужасе Алла заметалась. С криками бегала между деревьями, звала друзей, но никто не откликался. Она не помнит, через час или через три вновь оказалась возле входа в бункер.

И тут увидела Артура. Он уже был одет. Алла сделала шаг навстречу, но вдруг остановилась, встретившись с ним взглядом. По ее словам, такого страха она не переживала никогда в жизни.

Охотно верю. Особенно в той обстановке.

Она рванулась назад, заскочила в галерею и успела закрыть дверь. Артур подошел и стал уговаривать впустить его. Что-то пытался объяснить, она не понимала, а вот сейчас…

Алла прервала рассказ и закрыла лицо ладонями. Я обнял ее и прижал к себе.

Того, что ей пришлось пережить, не выдержал бы каждый второй мужик. Из тех, кого я знаю.

…Прошло довольно много времени, пока она вновь смогла рассуждать спокойно.

Просчитав все варианты, мы пришли к выводу, что пока Алла бегала по острову, Артур как минимум успел убить Веру (а скорее и всех остальных тоже), принес ее тело в бункер и проделал с ней ту же операцию, что только что была совершена над ним.

— А Артур, царство ему небесное, он как, с детства отличался дурными наклонностями? — этот иронический тон тоже, наверно, следует отнести к форме психологической защиты.

— Нет, как раз он был очень такой вежливый, спокойный, деликатный. Не представляю, что с ним произошло…

Я чуть не выругался грубо. «Что с ним произошло?» Ах-ах! Помер он, и все. А потом воскрес. Но между этими моментами своей биографии претерпел принципиальные изменения. Знак поменял. Так я понял его метаморфозу.

Но вслух этого не сказал.

— Давай дальше. Значит, выходит, что он и Вера после смерти и воскрешения превратились в нечто нечеловеческое… Непреодолимая потребность убивать… Кстати, в легендах тоже всегда воскресшие покойники, русалки, вампиры, оборотни враждебны людям… Отчего бы? Неужели и здесь вы далеко не первые? И эмпирические знания опережают научные… — порассуждать тут было о чем, но я опять прервал себя. Слишком хорошо я знал за собой слабость к долгим разговорам по любому подходящему поводу.

— Давай лучше сообразим, как получилось, что ваш дружок научился еще и во времени перемещаться? Больше чем на неделю в прошлое?

— Как только ты сказал, что Артур за тобой приходил, я все время об этом думаю, — ответила Алла. — Хронофизикой у нас Самсон занимался, я тут не слишком разбираюсь, но можно предположить. Колебательный контур каким-то образом разрушил нормальное положение Артура в потоке времени… Может, я и чепуху говорю, конечно… Вдруг для него теперь расширились границы настоящего? Для нас оно — доли секунды, точка на оси времени, а для него — уже не точка, а отрезок, как раз примерно в неделю. Или в две — плюс-минус, в прошлое и будущее…

Вот тут я себя почувствовал в своей стихии.

— Нормально согласуется. Особенно если и вправду взад-вперед он может… Зная свое будущее на неделю вперед, он узнал и то, что я сюда прилечу и тебя спасу, махнул в прошлое, встретил там меня, попытался ликвидировать. И не смог. Как раз потому, что я все равно в данном варианте будущего к тебе добрался. После монастыря он меня потерял, так как я не успел тебе рассказать, где я был и каким путем сюда добирался. Теперь у него остается всего три дня… При условии, что действительно диапазон перемещений недельный…

И мы с Аллой начали перебирать все известные нам факты, поражаясь, насколько точно они ложатся в совершенно наобум выдвинутую гипотезу…

Глава 10

Утро я начал с подробного изучения подземной крепости. Как ни интересны были теоретические построения, а жить-то надо было в реальности. Продуктов у нас здесь имелось совсем чуть-чуть. Растянуть их, конечно, можно и на месяц, если б было чего ждать. Но перспектив в смысле помощи со стороны не просматривалось. Нравов же и способностей вурдалаков, зомби и прочей нечисти я не знал.

А равно и замыслов. Но будь я на их месте и учитывая то, что Артур сотворил с Верой, я поступил бы так: нашел способ проникнуть в бункер, естественно, нас с Аллой… ликвидировать, потом воскресить, как и прочих своих друзей — Самсона, Ивара, Кирилла, а уж потом… Теплая компания из семи покойничков, высокообразованных и беспринципных, да, похоже, еще и бессмертных (раз «фактор Т» отсутствует), вполне способна осуществить федоровскую идею… Но с обратным знаком — всех живых переделать в покойников.

Ничего себе перспектива!

Причем, с их точки зрения, они бы делали доброе дело, поскольку для себя они подлинно живы, а мы как раз мертвы.

…План у меня сложился простой до крайности. Выждать подходящий момент, выйти наружу и с боем пробиваться к морю. Опыт показал, что штейеровская пуля с ног Артура сбивает и довольно надолго. При том, что я в него стрелял с перепугу и попадал в наиболее безобидные места. А если в голову?.. Хотел бы я посмотреть, как он будет за мной гоняться, когда ему снесет полчерепа. Уж по крайней мере не увидит, куда бежать… А можно и в колени, тоже должно быть эффективно. Однако возникает вопрос о пределах его способностей к регенерации.

К сожалению, подойдя утром к двери и приоткрыв заслонку смотровой щели, я увидел, что Артур изменил тактику. По-прежнему неутомимый и вполне оправившийся от ран, он сделал выводы из предыдущего и теперь не бил бессмысленно кувалдой в железо, а чем-то вроде зубила врубался в скалу. При должном усердии он вполне мог за пару дней продолбить между ней и рамой достаточных размеров дыру.

Но хуже всего то, что к нему присоединилась Вера. Не знаю, где она болталась накануне, а сейчас была здесь. И это ломало все мои расчеты. Против ее лучемета выходить рискованно… Итого в наличии две высокоподвижные цели, превосходящие меня по огневой мощи… Тогда я приступил к подробному осмотру подземной крепости.

Все ее нижние этажи были затоплены много десятилетий назад, в лестничных колодцах стояла неподвижная черная вода. Однако не могло же столь мощное сооружение иметь всего лишь один выход на поверхность. Обойдя за полдня все закоулки, я нашел два бронеколпака с люками. Но металл настолько заржавел, что я так и не смог сдвинуть засовы. А силу применять было опасно — слух у Артура наверняка не хуже моего, да и ничего подходящего, чтобы сбить замки, у меня не имелось. Кувалда на базе была лишь одна.

И все же поиски мои увенчались успехом.

Изучая одну из заваленных взрывами галерей, я обратил внимание на то, что воздух здесь гораздо более свежий, чем в других казематах.

Сдвинув с места обломки висящих на прутьях арматуры бетонных плит, я проник в узкий лаз, который вывел в отсек, наверное, в свое время не обнаруженный конфедератами.

Явно за последние десятилетия здесь не ступала нога человека. Перед длинной, прикрытой броневой заслонкой амбразурой стояло на рифленой поворотной площадке артиллерийское орудие примерно стомиллиметрового калибра. Конечно, изъеденное коррозией и к работе не пригодное. Оно прикрывало подходы к базе со стороны открытого моря. Сектор обстрела отсюда открывался хороший. На узких стеллажах — приготовленные к бою снаряды. Тоже заржавленные, но не очень: видимо, в свое время были хорошо смазаны. Там же — позеленевшие гильзы полузарядов. Но мое внимание сразу привлекли герметически закрытые коробки на нижней полке.

Стараясь быть как можно осторожнее, достал одну и взрезал крышку прикрепленным к ней проволочкой ключом.

Как я и думал, в коробке оказались ударно-дистанционные взрыватели. Пять штук, блестящих, под тонким слоем масла, будто только что с завода.

Осталось только проверить — смогу ли я пролезть сквозь щель амбразуры. Позвав Аллу, объяснил, что я задумал и что следует делать ей.

Самым трудным было не выбраться наружу, а карабкаться вверх по почти отвесной стенке да еще с сумкой на плече, в которой едва поместился пятнадцатикилограммовый снаряд.

С вершины скалы, примыкавшей к полянке, я увидел, что Артур, даром что покойник, отнюдь не уступает мне в изобретательности. Правда, и возможности у него пошире, судя по всему.

И помедли я еще хоть немного, часы наши с Аллой были бы сочтены.

Он ведь не просто так долбил стенку возле двери. Он где-то раздобыл взрывчатку и собирался ее использовать.

Как раз напротив запиравшей дверь изнутри штанги засова Артур долбил глубокий шурф и, судя по всему, уже заканчивал свой труд. Вера же, при всех своих прелестях, осененная сверкающей под солнцем медной гривой, сидела по-турецки в десятке шагов от него и связывала вместе длинные кремовые цилиндры. Прочитать издали черные буквы на них я не мог, но и без этого знал, что это такое. Приходилось видеть и пользоваться…

А еще поодаль, с краю от дорожки, я увидел три тела, небрежно прикрытых куском пластика. Все здесь: Кирилл, Самсон, Ивар. Приготовлены к перевоплощению, так сказать. И мы с Аллой, предполагается, тоже никуда не денемся.

Однако мне стоило поспешить. Времени осталось совсем ничего.

Маскируясь за кустами, я по гребню скалы перебежал на ее правый острог, нависающий точно над входом в бункер.

Позиция великолепная для исполнения моего плана. Но попытка возможна только одна. И отступать некуда.

Расчеты основывались на том, что ни пентолит, которым снаряжались в прошлом веке снаряды, ни тетрил взрывателей практически не подвержены воздействию времени. И сработать должны безотказно. Остальное будет зависеть от моей ловкости. Я сильно надеялся вот еще на что — раз Артуру до сих пор не удалось справиться со мной, так, может, у меня тоже пока «фактор Т» отсутствует? Если только действительно смерть не заразна…

А вокруг ее многовато. Достаточно, чтобы невзначай подхватить.

…Все получилось, как задумано.

Артур закончил шурф, и Вера поднесла ему готовый заряд из шести полукилограммовых патронов. Чтобы вырвать из стены нашу дверь — выше головы хватит.

Я обратил внимание, что оба зомби не сказали за все время друг другу ни слова. Значит ли это, что они вдобавок владеют телепатией или просто такие неразговорчивые? А о чем, кстати, они вообще могут разговаривать, какие у них загробные интересы?

Удивительно, какая ерунда приходит в голову в самые острые моменты.

Артур начал укладывать заряд.

Я был по отношению к ним выше и сбоку, и меня прикрывал выступ скалы.

Снаряд с прикрученными к его головной части пятью коническими взрывателями тяжело ударился дном о землю, качнулся и упал набок между Артуром и Верой.

Артур вскинул голову. Больше всего на свете я не хотел еще раз встретиться с ним взглядом.

Из пистолета с десяти метров промахнуться в смертоносную полуторапудовую чушку трудно и не слишком опытному стрелку. Я же и на полста шагов в консервную банку попадаю свободно.

Не помню, сколько именно десятых или сотых долей секунды требуется на то, чтобы от удара пули сработал взрыватель и потом сдетонировал снаряд. Но спрятать за камни голову я, кажется, успел.

Фонтан взрыва ударил вверх и в сторону, но все равно у меня чуть не лопнули барабанные перепонки, рот и нос забило густым ядовитым дымом, и страшно долго в воздухе свистели обломки гранита и снарядные осколки.

Думаю, что окончательно в себя пришел я минут через пять.

В трех метрах от входа в бункер дымилась глубокая воронка. На мое счастье, не взорвался приготовленный Артуром фугас. А то бы я вряд ли уцелел.

Тела оборотней, похоже, отбросило далеко в кусты по обе стороны поляны, и я не стал их искать. Да и не был уверен, что там вообще что-нибудь осталось…

Иссеченную осколками и перекошенную дверь открыть удалось с трудом.

На прощание я несколько раз ударил тяжелой аккумуляторной коробкой в самые чувствительные места дьявольского изобретения, будто в насмешку названного витализатором. Не знаю, что там дальше решат светлые умы человечества, но именно этот прибор уже никто не восстановит.

По самым скромным подсчетам, Артур, не вмешайся я по чистой случайности, за пару лет смог бы преобразовать биосферу Земли в некросферу.

А то и быстрее, поскольку обзавелся бы тьмой помощников.

Несмотря на очевидную победу, меня не оставляло тревожное ощущение, что это еще не конец. И правильнее всего было пойти и поставить последнюю точку в этой мрачной истории, но я просто не мог себя заставить.

Понадеялся на русское «авось» вкупе с японским снарядом.

Алла по пути вниз забежала в свой шатер.

— Что ты там? С туалетами не можешь расстаться?

— Нет, — не приняла она шутки. — Тут все кристаллы и диски с полной записью эксперимента…

«А ведь кому-то еще придется отвечать — перед научной комиссией или перед судом, — подумал я. — Вся группа, кроме нее, погибла. И плюс московские жертвы. Но напоминать ей обо всем этом сейчас не стоит».

На середине спуска Алла оглянулась. Такого пронзительного крика я от нее никогда не слышал.

Ковыляя по бетонке, нас догонял Артур. От одежды на нем остались отдельные обгорелые лохмотья, левая сторона головы была покрыта толстой коркой смешанной с грязью крови, и хоть мотало его из стороны в сторону, как пьяного в последней стадии, но передвигался он достаточно быстро. Значит, осколки его тоже миновали, а на ударную волну ему в достаточной мере наплевать… Жаль.

Алла оцепенела, вцепившись зубами в кулак, изо рта у нее вырывался тихий скулящий стон.

Я с размаху ударил ее по щеке.

— Бегом вниз! Не оглядывайся! Справа от пирса шлюпка — заводи мотор!

А сам, расставив ноги, двумя руками начал поднимать пистолет. Пуля развернула Артура как флюгер на оси, он покачнулся и упал на бок.

Второй раз я сбил его с ног, когда Алла уже отталкивалась от берега коротким веслом.

— Что с мотором, не заводится?

— Я не умею, — голос у нее был жалобный, совсем не похожий на обычный.

Артур на четвереньках подбирался к началу пирса.

А если бы у меня были серебряные пули?

Или лучше осиновый кол?

Больше стрелять я не стал, перевалился через тугой борт, нащупал рукоятку руль-мотора.

«А вдруг не заведется? Такого просто не может быть, но вдруг?»

Двигатель, разумеется, запустился сразу, под кормой вспух бурун, клипербот, набирая скорость, стал выходить на редан.

«С яхты свяжусь с гавайской береговой охраной, — думал я, выбирая дорогу между во множестве разбросанных вокруг коралловых рифов, — пусть делают, что хотят. Высылают штурмовую группу, заливают остров пирогелем или святой водой. Только попробуй еще по радио доходчиво объяснить, что здесь у нас творится…»

Алла смотрела назад, через мою голову, в бинокль, который она взяла в рундуке под банкой.

— Игорь… Там на берегу появилась Вера… И они что-то делают возле нашего катера…

— Ерунда…

Но сам-то я знал, что заделать две пробоины и откачать мотопомпой воду — на час работы. За этот час я должен ломаными галсами уйти за горизонт. Или… Мысленно пересчитал патроны и впервые в жизни пожалел, что увлекся таким, на первый взгляд, красивым и романтичным парусным спортом…

Глава 11

Домой, в Москву, я возвращаться не хотел. Категорически. Можете называть меня трусом и паникером. Ради Бога. Хотя лично я не уверен, что такой оценки заслуживает человек, не желающий добровольно лезть в мышеловку, как бы привлекательно ни выглядела в ней приманка.

После того как удивительно удачно (хотя и вполне безрассудно, с точки зрения чисто навигационной) я проскочил между двумя крыльями очень вовремя подоспевшего жуткого тайфуна, и ценой всего лишь одного сорванного паруса и выбитых стекол кокпита мы с Аллой избавились от казавшейся неминуемой встречи. Нашим покойничкам не оставалось ничего другого, как подстерегать нас в Москве по хорошо им известному адресу.

Если, конечно, мы вообще им теперь нужны.

Разумеется, логика представителей загробного мира может оказаться абсолютно непредсказуемой, но тогда говорить вообще не о чем. Никаких других способов мышления, кроме общедоступных, в моем распоряжении все равно не имелось, я мог только, по возможности оригинально, комбинировать стандартные блоки идей и поступков в надежде, что противник в итоге запутается и потеряет след.

Добравшись до Гонолулу, мы чуть не сутки просто отсыпались в номере, потому что последнюю неделю я ни разу не спал больше двух часов подряд.

Зато, проснувшись на рассвете, подойдя к панорамному окну, увидев со стометровой высоты черно-синюю вогнутую чашу океана под бледным куполом неба, готовым принять в себя обещающий вот-вот вынырнуть из волн солнечный диск, я с неожиданным облегчением ощутил, что все плохое — в прошлом.

Я подождал — а что, как эта внезапная эйфория столь же неожиданно пройдет? Так со страхом ждешь возвращения вымотавшей всю душу и вдруг утихшей зубной боли.

Нет, не возвращалась. Даже наоборот. Уверенность, что все образуется, только окрепла.

Побрившись и вообще приведя себя в цивилизованный вид, я спустился в круглосуточно работающий в цокольном этаже торговый центр и на свой вкус выбрал для Аллы легкое, светящееся изнутри платье цвета морской волны, по которому порхали райские птицы, изящные туфельки на каблучках и еще кое-какую мелочь.

Когда она вышла из ванной в белом купальном халате, я уже разложил на обширном диване то, в чем ей предстояло выйти в свет.

— Что это, Игорь? Для меня? Ты думаешь, я это должна надеть?

— Естественно. Мне как-то поднадоели за последнее время дамы, напоминающие беглецов из лагеря военнопленных… Да и местная публика вряд ли отнесется к твоим грязным шортам с пониманием…

— Ты совсем сумасшедший, милый. Это наряд для вечернего коктейля, в лучшем случае, а не для утреннего выхода в город.

— А мне нравится. Впрочем, в город можешь идти в чем хочешь, а завтракать уж придется в этом…

Солнце оторвалось от края океана, и хрустальные призмы потолка засияли красными, синими, золотыми искрами.

— Ну, хорошо. Выряжусь, как дама полусвета. Только в награду за твой героизм в борьбе со стихиями. Однако до завтрака еще минимум три часа, и я бы хотела просто погулять по набережной.

— Думаешь, это лучший вариант? Можно придумать и поинтереснее…

Легкая эйфорическая волна, будто после пары бокалов шампанского натощак, продолжала нести меня, и держался я с Аллой неожиданно раскованно, раньше так не получалось, стиль общения и пределы допустимого поведения не явно, но твердо определяла она.

Чтобы убедиться в достигнутом и развить успех, я потянул ее к себе за длинный конец пояса. Одинарный узел легко распустился. Алла, тоже удивленная сменой ролей, уронила с плеч халат.

…Мы ведь с ней впервые оказались по-настоящему одни после года разлуки в приличном номере с широкой и чистой постелью, а не в сыром и душном бетонном бункере, и сама Алла была отдохнувшая, вымытая в ванне со всякими ароматическими и смягчающими кожу солями и шампунями, а главное — не сковывал ее тяжелый многодневный стресс.

Я и не помню, когда последний раз испытывал нечто похожее. Есть особое упоение в том, что женщина, обычно холодновато-сдержанная, удерживающая на расстоянии одним лишь коротким взглядом, вдруг теряет голову, погружаясь в сумрачную пучину страсти и инстинктов… То тяжело дышащая, одновременно агрессивная и покорная, шепчущая бессвязные ласковые слова и жаждущая их, то бессильно распластавшаяся на смятых простынях, едва отвечающая на поцелуи мягкими губами, и вновь, после короткого отдыха, жадно требующая новых изощренных, мучительно-сладостных ласк…

В такие моменты почти невозможно представить эту жрицу любви другой, надменной, строго и элегантно одетой, когда сама мысль об обладании ею кажется кощунственно-абсурдной. Потом, опираясь спиной о высоко взбитую подушку, заложив руки за голову и глядя в окно на затягивающие горизонт тяжелые темные тучи, она будто в шутку спросила:

— А может, лучше вообще никуда не ходить? Нам, кажется, и здесь не так уж плохо. Закажем завтрак в номер…

— И обед, и ужин…

Я вообще-то могу представить себе и такой способ проведения отпуска, но сейчас хотелось несколько большего разнообразия. За стенами как-никак Гонолулу, а не осенняя Вологда.

Вот и пришлось напомнить Алле о ее недавнем желании.

Наверное, лучше бы я этого не делал.

Пока мы сумели наконец выйти на улицу, погода окончательно испортилась. Западный ветер — отголосок пронесшегося над океаном тайфуна — пригнал густо пропитанные водой тучи, и по набережной нам гулять не пришлось. Первые крупные капли перешли в ровный, звенящий и шелестящий дождь.

От горячих плит тротуара поднимался пар, океан, только что густо-синий, приобрел тусклый оловянистый блеск.

Зато очень уютным оказалось кафе на крыше нашего отеля… А уж вид из него открывался абсолютно сказочный.

За завтраком она попыталась было осторожно завести разговор о наших планах, но я сразу понял, к чему она клонит, и достаточно твердо пресек эту тему.

В любом случае сегодня такой вопрос не стоит. Пятьсот миль штормового океана — надежная гарантия от неприятных встреч. Отдыхай и развлекайся, как подобает здесь и сейчас. Все прочее — не твоя забота. Мужчина знает, что говорит…

Не знаю, насколько убедительными показались ей мои слова, но она кивнула, улыбнулась и слегка погладила меня по щеке.

Выбор блюд шведского стола не оставлял желать лучшего, тем более что все было оплачено заранее, и мысли о печальном состоянии наших финансов не омрачали гастрономических утех. А выдержанный в иронической манере рассказ о моих похождениях среди звезд окончательно вернул нас в безмятежное прошлое.

Да и дальнейшее будто бы подтверждало мой утренний оптимизм. Я уже как-то отмечал, что теория вероятности имеет целый ряд канонических постулатов, в том числе и такой: при достижении определенной концентрации маловероятных событий процесс входит в режим автоколебаний, и исключения становятся правилом.

Жаль только, что неизвестен алгоритм, включающий этот механизм, да вдобавок история учит, что подобные флюктуации редко заканчиваются благополучно. Взять того же Поликрата с его пресловутым перстнем.

Часа через полтора дождь прекратился. Выглянуло солнце, и мы отправились на пляж. Накувыркавшись в волнах всемирно знаменитого прибоя, я оставил Аллу нежиться на коралловом песке и отлучился в ближайший бар освежиться пивом.

А там, в прохладной тени магнолий, увидел навалившуюся на стойку массивную фигуру, облаченную в пятнистый тропический масккостюм с наплечными нашивками «Пресса». Это был не кто иной, как Майкл Панин, человек, который в нынешней ситуации при грамотно проведенной «артподготовке» мог оказаться для нас полезнее, чем кто-либо другой. И о котором я совершенно не вспоминал — ни сейчас, ни все последнее время. Да и с чего бы вдруг?

Виделись мы последний раз года полтора тому назад, незадолго до моей последней экспедиции, но вообще дружили второй десяток лет, встречались обычно в разных нестандартных и острых ситуациях, с которых он по преимуществу кормился.

Вот и сейчас, судя по наряду, он либо направлялся в очередную горячую точку, либо только что из оной вернулся.

Панин меня тоже увидел, не то боковым, не то затылочным зрением, и приветственно, жестом римского патриция поднял руку, а затем указал на соседний табурет опущенным вниз большим пальцем.

— Что будем пить? — спросил он по-английски вместо того, чтобы произнести нечто более уместное при такой встрече, и тут же перешел на русский: — Третий день пошел, как не просыхаю, и ни одного знакомого… Тяжело без компании…

— Терпение вознаграждается. Пиво, — ответил я в принятой между нами манере.

Сделав первый глоток из приятно увесистой кружки, я уже точно знал, что мое утреннее чувство не было напрасным. И не зря я велел Алле не тревожиться о дне грядущем.

— Ты тут как, Миша, уик-энд проводишь или делаешь деньги?

— Я всегда делаю деньги. Что принципиально отличает меня от тебя.

— Так и должно быть. Моя славянская натура не приемлет вашего прагматизма. Я работаю, чтобы жить, ты — наоборот. Ничего не попишешь. Разве нет?

— Попишу. Материала у меня — вот сколько… — он чиркнул себя пальцем по второму подбородку.

Я рассмеялся. Он посмотрел на меня с подозрением, но причины не понял.

— Я тоже славянин, — возразил он с вызовом, — так что не в этом дело.

— Но — выродившийся. За полтораста лет твой генотип безнадежно деформирован. И язык твой русский… — я махнул рукой, давая понять, что не желаю признавать сленг, на котором он изъяснялся, за «великий и могучий…».

Подобной пикировкой мы забавлялись постоянно, правда, сейчас выходило натужно. Панин перебрал, я отвык.

Дело в том, что Майкл — чистокровный русский. Дворянин. Но американец, потомок той еще, первой эмиграции времен майской революции. Сохранивший и язык, и привязанность к родине предков, и некую национальную сентиментальность, которой я умею в нужные моменты злоупотреблять. А в остальном — типичный янки, весьма преуспевающий владелец информационного агентства, поставляющий материалы в полсотни газет и журналов большей части мира. Казалось бы — невозможное дело при абсолютном переизбытке и кажущейся общедоступности всех и всяческих новостей.

Решив для себя, что бесплатно я Панина из своих рук не выпущу, но предварительно нужно создать условия, я предложил:

— Пойдем отсюда. Будешь представлен необыкновенной женщине. Таких ты точно не встречал. Да у вас таких и нет. Опять же и остановиться пора. Разве забыл — ни капли до захода солнца?

— Я ничего никогда не забываю, — выговорил он чересчур старательно. — Просто я — как это по-русски? — «поправляюсь».

— Тем более хватит. Истинно русские люди поправляются не виски, а рассолом. Огуречным, из бочки. И знаешь почему? В настоящем рассоле — отнюдь не в маринаде — идеальная концентрация и пропорции калия и натрия для восстановления нарушенного алкоголем ионного равновесия…

— Покупаю, — кивнул Майкл. — Куда-нибудь я это пристрою. Можно даже наладить выпуск и продажу… — когда речь заходит о бизнесе, он рассуждает цепко и здраво в любой стадии нетрезвости. Впрочем, для выпивки и работы он вполне мог использовать разные полушария мозга. — А посерьезнее товар имеется? Насколько я знаю, у себя ты ничего нового пока не давал… Плачу по высшей, сам знаешь…

— Товару у меня на миллион долларов. Только говорить будем не здесь и не сейчас.

— О'кей. — Панин почесал седеющую грудь под расстегнутой до пояса рубашкой. — А где?

— Да где угодно. Но желательно — за пределами этих островов. Если ты оплатишь два билета до Штатов и подбросишь достойный меня аванс, я тебе такого надиктую… Про дела небесные и земные…

— Забавно, — он даже присвистнул. — Не похоже на тебя. Неужели за две недели спустил все до нитки?

Он еще раз подтвердил свою квалификацию, назвав почти точно сроки моего пребывания на Земле. Впрочем, это его работа, а информацию о возвращении нашей экспедиции и ее составе он пропустить не мог.

— Так уж вышло, ничего не поделаешь, — развел я руками. — Были обстоятельства. Но ты рискни, не прогадаешь.

— О'кей, — еще раз кивнул Майкл. — Пойдем представляться твоей даме. Похоже, она действительно должна оказаться интересной… А о прочем разберемся…

В своих ожиданиях он не ошибся и после необходимых церемоний повел нас обедать в ресторан «Океаникум» — длинную полукруглую галерею, продуваемую прохладным кондиционированным бризом, пахнущим морской солью, йодом, водорослями, экзотическими кушаньями, полный список которых принес нам в тяжелой папке из выделанной акульей кожи официант-канак.

Это вам не шведский стол для небогатых туристов.

Пока нас ублажали блюдами и напитками двух континентов и трех цивилизаций, Майкл изображал стареющего ловеласа, очарованного прелестями Аллы, на грани приличия шарил глазами по ее телу, заглядывал в глубокий вырез платья, произносил замысловатые комплименты, тонко острил, изумлял парадоксальными афоризмами а-ля лорд Генри, но я ощущал, что он не весь здесь, его слишком заинтриговало мое неожиданное и, как он подозревал, неслучайное появление, и непонятный на данный момент социальный статус, и малообъяснимая сговорчивость. Он наверняка просчитывал, что ему с меня можно выгадать и каковы окажутся, в свою очередь, издержки.

К сожалению, Панин принадлежал к тому типу людей, чьи в целом блестящие способности и глубокий ум в немалой степени обесценивались слишком уж очевидным трудолюбием. Он даже разочаровывал при тесном общении, как покорившая тебя балерина, вдруг увиденная вблизи, за кулисами, сразу после танца, тяжело, со всхлипами дышащая, в промокшем от пота наряде.

За обедом он почти не прикасался к спиртному, выбор которого тоже был выше всяческих похвал, что меня особенно насторожило и заставило на всякий случай ограничиться лишь «Кампари» с ломтиком ананаса.

Убедившись, что пробалтываться я пока не собираюсь, он вдруг сообщил, что, если у нас нет других предложений, вылетать можно сегодня же.

— Куда? — не сразу сообразил я.

— Ты же хотел во Фриско? У меня здесь собственный «Спейс шарк». А там — недурственная хижина. И все совершенно бесплатно.

О Фриско я как раз ничего не говорил и готов был задуматься, но Алла радостно подняла руку, изобразив безусловное согласие.

Панин ей явно понравился, равно как и обрисованные им перспективы. Но важнее всего была для нее возможность исчезнуть отсюда поскорее. Попытка убежать от самой себя путем перемещения в пространстве. Ведь я видел, что, несмотря на мои утешительные речи, ее терзал особого рода страх при мысли, что, кроме полоски морской глади, нас от Артура и Веры ничто не отделяет. Вроде как в ночной степи, где присутствие близкого врага кажется страшнее, чем в лесу.

Я бы, конечно, еще пару-другую дней попользовался оплаченными радостями бытия, но и в предложении Майкла были свои резоны.

…Тускло-синий двухмоторный стратоплан, расписанный рекламными текстами и разрисованный весьма фривольно, производил впечатление аппарата, довольно потрепанного жизнью. Помнится, Панина даже сбивали (но не окончательно) на этой машине не то над Мавританией, не то над Корсикой. И я, пока не уехал заправщик, искал на фюзеляже следы пробоин и думал, что вряд ли рискнул бы летать в одиночку над океаном на самолете с таким пятном в биографии. Тут, очевидно, нужно иметь совсем другую степень храбрости или же благоприобретенный полуазиатский фатализм.

Но вообще «космическая акула» была оборудована хорошо и служила Панину в его перемещениях по миру и домом, и офисом, и узлом связи. В переднем отсеке салона размещалась целая батарея компьютерных терминалов, факсов, пультов неясного назначения. Тут же был пристроен крошечный, но настоящий письменный стол, похоже, принадлежавший в позапрошлом веке какой-нибудь мадам де Сталь и выдававший его тайную страсть к литературному рукоделию, а не грубой прозе репортажей и обзоров.

А за переборкой — уютный будуар с бархатными диванами, и на задней стенке, среди стереокартинок с изображениями звезд стриптиза в рабочей обстановке, мой подарок — этюд Ферапонтова монастыря тусклым мартовским днем. Грязная слякоть внизу и крупный снегопад наискось со свинцового неба.

Увидеть его здесь было приятно. Наверное, и космополиту хочется иметь пусть условную, но вечную точку опоры в глубине своей души.

— Он что, сексуальный маньяк? — спросила Алла.

— Не без этого. Но скорее — просто стимулы. Творческие. А вот это нравится? — спросил я, указывая на картину.

— Колорит великолепный. Особенно отблеск заката…

— И все?

— Не считай меня дурой. Я знаю, какого ответа ты ждал, но что из того? Слишком быстро после прощания с островами она стала возвращаться к обычному стилю общения.

Высоту Майкл набирал как на стратосферном перехватчике. И нам стало не до разговоров. Если б не гравикомпенсаторы, нас размазало бы по креслам.

Выйдя на траекторию, Панин перебросил управление на автоматику и ввалился к нам.

Раскрыл походный бар, выставил на столик несколько бутылок, извлек из шкатулки и раскурил длинную зеленоватую сигару, попыхтел, добывая нужную порцию дыма.

На мой дилетантский взгляд, воняло от сигары мерзостно.

— Поговорим серьезно? — предложил он, плеснул мне и себе виски на треть стаканов, вопросительно посмотрел на Аллу.

Она оглядела этикетки остальных бутылок и тоже молча указала пальцем на подходящую.

В иллюминаторы было видно только густо-фиолетовое небо, зато на большой экран транслировалась панорама океана вплоть до западного берега Америки. И красный огонек — проекция нашего самолета.

— Серьезно я готов говорить почти всегда, — ответил я, подержав виски во рту, чтобы оценить тонкость вкуса и степень щедрости хозяина. — Просто сейчас не вижу смысла. В таких неопределенных условиях мне трудно будет формулировать и точно, и убедительно. Я все время буду отвлекаться…

— Боишься, что ли? — с тайным чувством превосходства поинтересовался Панин.

— Я вообще мало чего боюсь. И налетал… — я пошевелил губами, загибая пальцы, — примерно в тридцать триллионов раз больше твоего. Просто учитываю варианты и не хочу делать работу, которая может оказаться напрасной… В случае, если все же не долетим…

— Это у него такая манера, — сочла нужным пояснить Алла. — Особо утонченный способ маскировки одолевающих комплексов…

— Я привык, — сообщил Майкл и посмотрел на нее так, будто признал в ней единомышленницу и предлагает тайный союз.

Взболтав кубики льда в стакане и послушав, как они позванивают о стенки, я предложил:

— Ты бы лучше рассказал, как падал вместе с этой штукой и что при падении думал. Даме будет интересно. Что при этом говорил — воспроизводить не надо…

Панин охотно выполнил мою просьбу и не пожалел самых ярких красок и впечатляющих подробностей.

И совершенно естественно мы перешли от этого конкретного случая к проблемам удачи, везения, предопределенности, судьбы, если угодно.

Как всегда, я увлекся, тем более что напитком Майкл угощал нас первоклассным, и, почти забыв о своем намерении отложить настоящий разговор до лучших времен, спросил Панина:

— Кстати, а как ты относишься к мистике?

Он поморщился.

— Уже пролетело. Неходовой товар…

— Отчего же? Добротная информация — всегда товар. Независимо от моды. А что бы ты сказал насчет лекарства от смерти?

— Как-как? От чего лекарство? — подался он вперед, нюхом ощутив, что вот теперь я не шучу, мгновенно прокрутил в голове варианты и выдал самый реальный: — ТАМ надыбал? — он ткнул пальцем в потолок. Когда Панин говорит по-русски, то иногда ставит в тупик своим сленгом. Даже не определить, из каких эпох он извлекает эти слова и выражения.

Я покачал головой и так же лаконично указал на пол.

— Понимаешь, Майкл, я бы хотел договориться. Продавать кошку за кролика, вешать лапшу (это в ответ на его стиль) и совершать иные неэтичные поступки я не собираюсь. Мне просто незачем. Я тебе расскажу, ты послушаешь — и решай, как хочешь. Стоит ли это чего-нибудь, а если да, то сколько?

Алла толкнула меня коленом. Я не понял, что она имела в виду. То ли предостерегала от излишней откровенности, то ли призывала не продешевить.

Я успокаивающе сжал ее ладонь.

— Но, как я уже намекнул, всерьез будем говорить на берегу. А пока, если хочешь, — конспект сказочки с веселым концом… Жил-был один страшно умный хронофизик, и был у него глупый друг биолог. А возможно, и наоборот, уже не помню…

…В полутысяче километров от берега Майкл меня остановил, впрочем, я и так уже добрался до финиша.

— Пойду. Надо на глиссаду выходить. Дома закончишь. Пока твоя сказочка на полсотни тысяч баксов тянет. Если продавать как вечернее чтение в «Фар вестерн еллоу стар». Чтобы счет пошел на другие суммы — подумай еще.

— Зачем ты? — тихо спросила Алла, когда мы остались одни.

Во время всего моего монолога, иногда, пожалуй, слишком ернического, хотя и со многими жутковатыми натуралистическими подробностями, она сидела молча, только губы у нее временами подергивались, и тогда она прятала их за краем стакана.

Если бы я знал — зачем? Очень часто я действую импульсивно, и сам потом не могу разобраться в причинах и поводах.

Но объясниться тем не менее надо.

— Во-первых, нам с тобой нужны деньги. Я действительно на нулях. А все далеко еще не закончилось. Майкл же явно заинтересовался, и пусть заплатит хоть сколько. Так что определенный плюс имеется. До каких пределов можно откровенничать — бой покажет. А потом — ты же говорила, дома ваши исследования официально запрещены. В том еще, безобидном варианте. Меня же «фактор Т» и все из него вытекающее сугубо интересует. Не знаю пока, под каким соусом, но здесь можно попытаться окончательно с ним разобраться… Если, конечно, ты согласна, — спохватился я. — Права все у тебя. Единственная наследница… — и понял, что сказал не то. — Извини, я не подумал… Хотя ведь так оно и есть… Хочешь — не хочешь. В общем, тебе решать. Времени хватит, чтоб подумать. Следует, пожалуй, сориентироваться в правовых и прочих аспектах… Или отыграть все назад. И ехать домой сдаваться. Не знаю, правда, кому…

— Кто раньше успеет… — она поняла мою мысль правильно, и улыбка от этого вышла у нее не очень веселая. — Хорошо, — сказала Алла после паузы, — делай как знаешь, только перед решительными шагами все же меня предупреждай. И молчи про материалы. Пока до конца не прояснится, козыри нужно держать при себе…

— Безусловно. Тем более что в технических моментах я ничего не понимаю, а ты у нас специалист…

Для себя же я решил, что лучше всего как можно быстрее разыскать Виктора Скуратова. Он тоже специалист, тем более нобелевский лауреат, и через него проще всего найти нужных и надежных партнеров. Или, может, все-таки сразу к Маркину? Там на моей стороне окажется вся мощь космической службы безопасности. И все же, пожалуй, к нему не стоит.

Адмирал — человек строгих принципов. Я даже представил себе его холодные римские формулы: «Dura lex — sed lex», «Pacta sunt servanda», и тому подобное.

— Я тебя, Игорь, уважаю, — скажет он, сверля душу своим ясным взором, — только давай, как положено… — и нажмет кнопку, вызывая… Кого? В лучшем случае, своего личного юрисконсульта, а может, и главного гарнизонного прокурора…

Так что данный вариант мы смело отметаем. Лекарство вполне свободно может оказаться хуже болезни.

— Отец Григорий, — сказал я, чтобы не молчать слишком долго, — предлагал мне остаться в монастыре и впоследствии принять постриг. Возможно, он был прав. Не пора ли действительно начать заботиться о душе, а не о теле?

Алла сделала озабоченное лицо.

— А мне куда? В соседний монастырь?

— А я, кстати, не очень-то шучу. Отец Григорий — человек не только приближенный к Богу, но и до чрезвычайности бывалый… В светских делах искушенный. Он сказал, что Артур — это знамение…

Мои слова подействовали на Аллу слишком буквально.

— А вдруг и правда? — по лицу ее мелькнула тень пережитого. — Эти его перемещения… Что если он уже ждет нас?

До сих пор, успокаивая друг друга, мы согласились считать, что угроза Артура на ближайшее время миновала. Тайфун просто должен был опрокинуть их катер. Какая там у него мореходность? Баллов на пять, от силы шесть. И как Вера с Артуром себя повели, оказавшись в бушующем океане? Вплавь до берега? Или пешком по дну?

— Да черт бы с ним! Пусть даже и ждет. Если уж на острове отбились, так на большой земле тем более. И что ему теперь с нас? Чисто спортивный интерес? Витализатора больше нет. Так что лучше выбрось из головы. Один знакомый сотрудник кладбища говорил: «Ты мертвых не бойся, ты живых остерегись…»

…Приземлились мы на маленьком тихом аэродроме для личных самолетов с двумя всего лишь взлетно-посадочными полосами.

И тут я постепенно начал понимать, что Панин — весьма богатый человек. Не то, что я или прочие ребята из нашей братии, даже получающие самые высокие из возможных оклады и гонорары. А по-настоящему. Конечно, и личный «Спейс шарк» стоит порядочных денег, но здесь его встретил роскошный бело-золотой кабриолет «Кроун империал» ручной сборки с шофером-телохранителем, а дальше — больше.

До сих пор я просто не задумывался на подобные темы. Да и некогда было. Встречались мы с ним в рабочей обстановке, жили в обычных, то лучше, то хуже, отелях, ходил он всегда в не слишком новой форме ооновских войск, видимые расходы ограничивались совместными ужинами в ресторанах да несколькими порциями виски или водки то за его, то за мой счет.

Тут же выходило на несколько порядков другое.

Погруженные в глубокие сафьяновые кресла, изолированные от горячего пыльного воздуха прохладной ароматизированной завесой, мы промчались десятка два миль, на перекрестке с указателем на Рейвуд-сити свернули влево, на узкую асфальтовую дорогу, и ехали еще полчаса, пока не пересекли границу, обозначенную рядом силовых стоек с покачивающимися головками лазерных визиров.

— Вот это уже моя земля, — сказал Майкл с непривычной в его устах гордостью.

— А раньше чья была? — не сразу понял я, решив, что он имеет в виду, так сказать, родную землю.

— То была федеральная, а это — лично моя. Прайвити. Сто двадцать квадратных миль! Лучше всего вкладывать деньги именно в землю. Прибыль почти условная, зато надежно. Акции, сертификаты, недвижимость, даже золото — преходящи. Депрессии, кризисы, войны — сам знаешь, а это — навсегда мое. Тут я любую заваруху переживу.

— Ну уж и любую? — усомнился я. — Что-то у тебя взгляды стали раннефеодальными. На дворе развитой посткапитализм, а ты…

Майкл с довольной улыбкой обратился не ко мне, а к Алле.

— Игорь сейчас раздолбает меня по шестнадцати позициям и будет совершенно прав. Беда лишь в том, что пользы от умных слов столько же, как и от всех прочих его идей. Я еще не встречал человека, который был бы способнее Ростокина, но, так сказать, умозрительно. Ей-богу. А на практике? Любой дурак и хам, наделенный даже тенью предприимчивости, давно миллионер, а наш друг до сих пор работает за разъездного репортера… Вас это не шокирует?

Ход, конечно, точный, высветивший Панина с совершенно новой для меня стороны. Ах ты, старый козел-перехватчик…

Большинство Майкловых квадратных миль представляли собой живописную, но пустынную местность. Когда мы вылетали на вершины холмов, слева проблескивал океан. Иногда виднелись заросли чаппареля и редкие сосны. Хоть бы скотоводством каким занялся…

Потом окрестные холмы стали повыше, и за очередным поворотом, на подъеме, мы увидели довольно массивные ворота из темного кованого металла под грубой каменной аркой. Но приличествующей воротам ограды в наличии не оказалось. Только когда шофер притормозил, ожидая, пока створки распахнутся, я обратил внимание на радужную словно бы паутину, протянувшуюся в обе стороны.

— О, это последняя новинка! — воодушевился Панин в ответ на мой недоуменный взгляд. — Раньше тут действительно был обычный забор, а теперь так. Нейтридный мономер. Толщина нити — две сотых миллиметра. Прочность на разрыв — что-то около полутонны. Причем самое интересное — приложить такое усилие практически невозможно. Ударишь палкой — разрежет, как лазером. Попробуешь перелезть — то же самое. Бывает, заяц с разбегу наткнется — крошит его, болезного, на спагетти…

Мне стало неприятно, когда вообразил, как сверхтонкая нить входит в тело. Еще противнее, чем бритвой. Аллу, кажется, тоже передернуло.

Дом себе Панин воздвиг не в старорусском, как можно было ожидать, а в каком-то индейском стиле. Нечто подобное я видел в книгах по истории Америки. Культура пуэбло? Похоже на огромный амбар из плит дикого камня с пристроенным сбоку усеченным конусом башни. И узкие, едва заметные щели-бойницы окон. Впрочем, здесь, в соответствующем ландшафте, такое сооружение смотрелось, конечно, уместнее, чем ампирный барский особняк с колоннами или боярский терем.

Парк же, роскошный, буйно-тропический, английского, с поправками на климат и эпоху, облика, тенистый из-за обилия фонтанов, ручьев и водопадов, прохладный, несмотря на тяжкую жару вокруг, размещался позади дома, в глубокой лощине, окруженной широким поясом калифорнийских красных кедров. И, глядя с фасада, нельзя было догадаться о его существовании. Но конечно же, к созданию этого великолепия сам Панин не имел никакого отношения. Судя по возрасту деревьев. А происходила здешняя ветвь рода Паниных из Новой Англии, так что на родовое гнездо поместье явно не тянуло.

Впрочем, парк мы изучили гораздо позже.

По длинным коридорам, украшенным индейскими божками и тотемами, ацтекской керамикой и испанскими гобеленами, по нарочито скрипучей деревянной лестнице Майкл провел нас в гостевые комнаты. Небольшие, полутемные после невыносимо яркого солнца снаружи, с окнами, выходящими на изумрудную лужайку, где успокоительно ворковал каскад водопадиков.

— Отдыхайте. Через три часа спускайтесь вниз, будем завтракать. А для вас, Аллочка, если позволите, маленький презент. — Извинившись, он отвел ее в сторону и что-то прошептал на ухо. Разулыбавшись, она несколько раз кивнула. Старый сатир ей явно польстил.

— Что он тебе там плел? — поинтересовался я как бы между прочим, когда дверь за Паниным закрылась.

— Так, пустяки. Потом увидишь, — отмахнулась она, стягивая через голову платье и бросаясь навзничь на широкую деревянную кровать, застеленную домотканым покрывалом причудливой раскраски. — Ох, как я устала, — томно протянула она.

Да, с учетом полета навстречу солнцу сутки вышли длинноватые, и попали мы практически во вчерашнее утро.

— А здесь так спокойно, прохладно… живут же люди…

Обойдя и осмотрев комнаты, я вернулся в спальню и залюбовался, остановившись на пороге.

Косой луч солнца, поднявшегося над кронами деревьев, упал прямо на кровать, высветив Аллу, словно лучом прожектора.

Бронзово-смуглая, в ореоле рассыпавшихся вокруг лица волос на желто-красно-сине-черных треугольниках и кругах покрывала, выглядела она фрагментом трехмерных натюрмортов Андросова. Только не в пример соблазнительнее. Жаль только, что не для одного меня.

— А Панин твой вполне мил… — ответила она на мою мысль. — Чувствуется порода.

— Насчет породы большой вопрос. Разобраться еще, из каких он Паниных… — и прикусил язык. Ни к чему опускаться до такого уровня, независимо, из дворян он или вовсе из конюхов… Не успел я придумать ничего поумнее и заодно налюбоваться на живую, невзначай возникшую композицию, как она уже вскочила, отбросила обеими руками пряди волос с лица за спину, выглянула в окно.

— Ох, а тут-то как чудесно! И бассейн… Пошли купаться! — и сразу же передумала. — Нет, не сейчас, попозже. Лучше я быстренько в душ, у меня ж еще дело есть…

— Остерегись. Если надумала мне с Майклом изменять… — я тоже подошел к окну, положил руку на изгиб ее бедра. Бассейн внизу и вправду был хорош. Как подсвеченный снизу звездный сапфир в обрамлении зеленого бархата.

Алла обернулась, подняла на меня глаза. Чуть прищурилась.

— Изменять… тебе… с ним?.. — оценивающе прищелкнула языком. — Нет, пока — нет…

— И на том спасибо, — я обнял ее чуть поосновательнее, поворачивая к себе лицом. Она, поддавшись на мгновение, подставила моим губам щеку, но тут же вывернулась.

— Время у нас еще будет, да? — кивнула, сама с собой согласившись, и оставила меня наедине с очередными рефлексиями-мыслями.

…Их с Паниным секрет заключался в том, что буквально на днях на гасиенде оборудовали внепространственный канал доставки, разумеется, экспериментальный и страшно дорогой. Торговая фирма, внедрившая это новшество в жизнь, славилась своим девизом: «Ви энджой пипл» — «Мы радуем людей», имея в виду, разумеется, вполне кредитоспособных.

Вот Майкл и предложил Алле в знак дружбы сей рог изобилия испытать. За его, разумеется, счет. Поскольку сегодня же вечером он вознамерился устроить в нашу честь прием. И доказать друзьям и соседям, что «есть женщины в русских селеньях».

Короче, усадив ее перед пультом, вооружив кассетой каталога, Майкл предоставил Алле полную свободу.

Я успел уже вздремнуть и посидеть с банкой холодного пива на примыкающей к нашим комнатам галерее, когда она возвратилась, нагруженная коробками, пакетами и иными вместилищами, с не успевшим погаснуть от азарта поиска и мук выбора глазами.

Наткнувшись на мой, очевидно, не слишком христианский взгляд, она смутилась совсем чуть-чуть. И нашла достойный ответ.

— Разумеется, Игорь, мы с ним полностью рассчитаемся. Вообрази, будто он просто проводил меня до ближайшего супермаркета…

О сумме счета она предусмотрительно умолчала.

Нет, я, конечно, был рад за нее. Чем еще отвлечь женщину от тягостной прозы жизни? А главное, перед ней стояла грандиозная задача — затмить дам, о которых она не имела ни малейшего представления. Куда там Наполеону накануне Аустерлица…

— А как со мной? Фрак, к примеру…

— Я уже все решила.

Успокоенный насчет своего будущего, я прихватил из холодильника еще две банки и удалился в парк «под сень струй».

Вода журчала усыпляюще, и пиво было в должной степени холодным и горьким, только вот недавнего безмятежного счастья как не бывало. Врожденным волчьим чутьем я вновь ощущал подступающую опасность. Она, можно сказать, была разлита вокруг. Раньше в подобных случаях я избирал простейшее решение — по возможности быстро исчезал из внушающего тревогу места. Сейчас исчезать было некуда.

Но в чем все-таки дело? Смену настроения я уловил, когда проснулся. Наверное, на грани сна и яви шестое (или какое там по счету?) чувство наиболее обострено. Означает это приближение Артура? Или нечто локальное, вроде кобры под подушкой? Я прикрыл глаза и всмотрелся в глубь себя. Нет, на ощущение нацеленного в затылок ствола не похоже. И рядом с Артуром я чувствовал себя иначе. Само место? Дом? Пронизывающие парк космические флюиды? Не пойму. А может быть, виной всему лично Панин?

«Не ревнуешь ли ты, парень?» — спросил я себя. И твердо ответил: «Отнюдь!» — «Не завидуешь?» — «Господи, да чему тут завидовать? Наоборот даже. Испытываю одну лишь искреннюю благодарность. Старик, можно сказать, в лепешку разбивается. Плащи в грязь…» Но вот думать о нем я стал по-другому. Не лучше, не хуже — по-другому, и все.

Ну да Бог с ним, с Майклом. О другом сейчас нужно позаботиться. Пусть желающие встречают опасность с открытым забралом, мне бы успеть его вовремя опустить…

Алла окликнула меня из окна.

«А не от нее ли потянуло мне за шиворот знобящим холодком?» — по привычке не оставлять без внимания даже самых абсурдных вариантов подумал я. Однако по мере приближения к ней тревога как раз ослабевала, сменяясь куда более положительными эмоциями. Ладно, не впервой, прорвемся…

Глава 12

Общество Майкл собрал у себя, на мой взгляд, достаточно пестрое. Объединенное по неясному пока принципу.

Понятны были представители старейшего русского населения. Времен еще первой колонизации XVIII века. За триста с лишним лет не забывшие своих корней и языка, хранившие его, как знак касты. В глубине души считающие американцев в Калифорнии не то оккупантами, не то гастарбайтерами.

Таких тут было две пары. По возрасту лет около пятидесяти, вполне рафинированные, но заметно отличающиеся от генерации панинского образца. Супруги Дерябины и супруги Ляпины.

Два негроида без жен. Один — типичный англосакс по внешности, только черный. Второй похож на кафра. Первый мистер Пол Зиннер, а имя второго я сразу не разобрал и не стал переспрашивать.

Ортодоксального вида еврей в ермолке, возраста почти библейского, со спутницей, сорокалетней итальянкой. Странный союз.

Худой, как индийский йог, араб в белом смокинге, шейх Джабер — и так далее… Одним словом, кто-то ибн чей-то.

И две чисто американские супружеские пары примерно наших с Аллой лет. Похожие на университетских профессоров и ими же оказавшиеся. И мужья, и жены. Из Стенфордского университета. Мистер и миссис Слейтер, мистер и миссис Гендерсон.

Мы с Аллой и Майкл. Вот и вся компания.

Происходил прием в огромном, занимающем половину первого этажа холле, через раздвинутые двери переходящем в английскую лужайку. Камин там был, охотничье оружие всех стран и народов на стенах и в витринах, шкуры и головы кабанов, тигров и носорогов, якобы добытых хозяином и его предками. Вряд ли все, но пусть…

С должным намеком на русскость накрытый фуршетный стол.

Немыслимо обильный бар.

В общем, типичнейший американский прием в честь русских гостей. Чуть позже я сообразил, что состав гостей, хотел того Панин или нет, отразил всего лишь национальный состав штата Калифорния. Статистика. Ну а роль истинно русской дамы досталась полумадьярке Алле.

Она-то, кстати, свою роль поняла и исполнила как надо. Я и то, когда увидел ее, выходящую из своей комнаты, не то чтобы был сражен наповал — иммунитет имелся, но испытал смешанную с опаской гордость.

Происходил прием по давно всем известным канонам, то есть, на мой вкус, смертельно скучно. Ни душевных разговоров, ни запальчивых, до крика, дискуссий. А так…

Впрочем, Майкл старался, как мог, настойчиво формируя мой имидж эксцентричного русского космопроходца, авантюриста и ловца удачи, набитого леденящими душу историями, каковые сам за меня и изображал в лицах.

Гости вежливо восхищались и задавали наводящие риторические вопросы.

Алла с милой улыбкой принимала комплименты мужчин и знакомила дам с некоторыми особенностями жизни женщин в России.

После четвертого бокала, когда наступила фаза релаксации, сиречь расторможенности и благодушия, Майкл вдруг повлек меня в глубь своего дворца.

В смежной с его большим кабинетом комнате я увидел целую стену из мощных компьютеров.

— Вот. Вот где основа моих успехов и благосостояния. Я с тобой откровенен, как ни с кем. Цени!

— Может, лучше не надо? — засомневался я. — Вдруг не сумею должным образом оценить?

— Во-первых, ты мой друг. Во-вторых, возможный компаньон. И в любом случае не конкурент. Так что можно. Знаешь, почему Панин первый среди равных? Вот из-за этого. Здесь смоделированы все мои главные клиенты. Вот в этих блоках. А в этих постоянно идет анализ всей новейшей информации. И моя продукция всегда оказывается самой лучшей.

— Так, а в чем здесь тайна? — не понял я. — Все примерно так делают. И ты тут вообще ни при чем. Я понимаю, когда ты успеваешь ухватить действительно сенсацию…

— Вот-вот-вот!.. — обрадовался он. — Это вы все так работаете. Согласен, твой товар бывает хорош. За пять лет три роскошные сенсации. Но — три! И все. Потому ты не всегда можешь заплатить за стакан виски и содержать свою даму, как она того заслуживает… Нет, парень, самое главное — программа. Программа! Я ж не просто предлагаю то, что и так может взять каждый. Нет. В любую секунду я имею то, чего как раз позарез не хватает конкретной редакции. Это может быть чепуха, бред собачий. Но как раз его они и желают. Тут работает чертова уйма факторов. Состав читателей, общая начинка номера, сегодняшнего и трех предыдущих, верстка полос, содержание изданий ближайших конкурентов, настроение тещи главного редактора, да Господь Бог не знает, что тут еще имеет значение! И я сажусь, веду пальцем по списку клиентов. Вот! «Гамбургер вохеншау». Соединяюсь и говорю: «Гроссфатер Кноблаух, спорим, что у меня есть то, что твои думмкерли ищут уже третий час?» Он знает меня и говорит: «Спорим. На сколько?» Я говорю: «На пять тысяч рейхсмарок». Я никогда не торгуюсь. Если ему действительно нужен гвоздь, он соглашается. Если нет, я могу в следующий раз позвонить через полгода. Будет звонить мне сам и выпрашивать материал, я заломлю тройной тариф. Он и это знает. Я передаю факс. Он читает, думает минуту и орет: «Майн брудер, это гениально!» «Зер гут, — говорю я, — номер моего счета вы знаете…» Самое смешное, что в другой газете это дерьмо не стали бы и читать, а у него оно играет…

Панин извлек из внутреннего кармана серебряную фляжку, звучно отхлебнул.

— Хочешь освежиться? — протянул посудину мне.

По запаху — кукурузное виски, оно же «Бурбон».

— Так какого же черта ты тогда мотаешься по миру, суешься, куда голова не лезет? Ну и сидел бы…

— Как ты сказал? Интересная поговорка. Запомню. А потому лезу, что мне интересно. А также для поддержания реноме. Весь мир знает, что старина Майкл — классный драйвер, гиена пера… — он снова расхохотался.

«С того ты и пьешь, что ли? И точит тебя, и мучает сам не поймешь что? На душевный эксгибиционизм потянуло?»

Раньше я за ним такого не замечал.

— Ну а в чем же главный-то фокус? В редакциях же не дураки сидят. Механику твою не так трудно и разгадать… Раз, другой, третий — и принцип ясен…

— Это тебе он ясен, но не все ж такие умные. Да и к чему им что-то разгадывать? Я ж говорил, программа у меня. Тут каждый редактор смоделирован. Его личный психоаналитик в нем хуже разбирается, чем я. Вот, почувствуй на наглядном примере. Ты, скажем, султан, выбираешь новую девочку для гарема. Купец привел тысячу невольниц. Все красавицы, все «хай стандарт». От изобилия ног, глаз, грудей, попок тебе делается дурно. Тебе хочется всех и сразу. И сверху, и снизу ты чувствуешь себя сотней буридановых ослов одновременно. Тут появляюсь я, признанный дипломированный эксперт по комплектованию борделей, и говорю: «Самая лучшая — вот!» Беру за руку и ставлю перед тобой. И самое смешное, что я прав. Чем больше ты смотришь, тем больше убеждаешься — она, и только она. А все прочие — не более чем смазливые шлюхи.

Да, картинку он нарисовал убедительную.

— Понял теперь. Ну а программа такая замечательная откуда?

Он покачал перед моим носом толстым пальцем с массивной палладиевой печаткой.

— В том-то и дело. Вот почему Майкл Панин велик, а вы все — способные ребята, и не более. Вот станешь компаньоном старого Майкла — и сам будешь батистовые портянки носить.

Надо же, какой оборот выкопал. Я и то раньше не слышал. У Гиляровского, что ли? Счет опять в его пользу.

Разговор о компаньонстве я снова пропустил мимо ушей.

Он еще глотнул из фляжки. Очень, по всему видно, хотелось ему меня достать.

— А вот такой поворотец хочешь? С моей программой и наоборот ведь можно… Вообрази, что мне взбрело в голову… Я даю команду, и ящик выдает материал за тебя! Напишет, используя твою лексику, манеру, стиль мышления, вкус. Выберет из ситуации тему, на которую только ты мог глаз положить, остальные просто не заметили бы…

— Так что, я у тебя тоже смоделирован?

— Ну, я ведь только для примера… Именно на тебя программу готовить, пожалуй, не окупится… А в принципе отчего ж…

Очень мне вдруг это не понравилось. Даже в виде примера. Разве что заврался Майкл, цену набивает. Стиль-то, конечно, а личность целиком?.. Но надо будет у Виктора проконсультироваться, мало ли куда за мое отсутствие техника шагнула…

Когда мы вернулись в холл, там окончательно царила Алла. Она была в ударе и не заметила ни моего ухода, ни возвращения. Я присел в сторонке, рядом с профессором Слейтером. Или Гендерсоном, как-то они у меня перепутались.

Итальянка Джильола Ревелли как раз, наслушавшись Аллы, высказывала свое восхищение нынешней жизнью в России, где она недавно побывала. Как там у нас пасторально… А в Петрограде вообще… Словно в Венеции двести лет назад.

Ей с неожиданной горячностью стал возражать негроевропеоид. Не имея, что оспорить по существу, принялся обличать византийское коварство, с которым мы в очередной раз обманули весь цивилизованный мир. Хитро соскочили с тележки, взвалив на Америку все тяготы мира, а себе оставив лишь удовольствия. Его отчего-то особенно волновало, что мы переложили на США свою долю пресловутого «бремени белого человека».

Отказались от промышленности, сбросили массу избыточного населения, устроили чудовищный демпинг квалифицированной рабочей силы.

Он возмущался так, что с точки зрения респектабельных белых американцев это выглядело даже неприлично.

С негодованием, достойным очередной речи Цицерона против Катилины, мистер Зиннер обвинял нас в том, что англосаксы вынуждены исполнять роль мексиканцев в собственной стране, где российские концерны и тресты скупили контрольные пакеты, монополизировали рынки золота, алмазов и идей, вообразив себя евразийской Швейцарией.

— Мы уже задыхаемся в прямом и переносном смысле…

— Задыхаетесь? — я стоял рядом и демонстративно втягивал носом воздух, пропитанный ароматами экзотических растений парка. — Ну а если даже и так, кто из нас и в чем виноват? «Кто взял, тот и прав», — кажется, это как раз американская поговорка? То, о чем вы говорите, началось не при мне и не при вас. Полсотни лет назад, если не больше. Какие правила были нарушены? Мы покупали, что продается, и наоборот. Бизнес есть бизнес. Допустим, какие-то ваши фирмы оказались неконкурентоспособными и попали под контроль русских деловых людей. А если б китайских, лично вам было бы легче? Да в конце концов кто вам мешал поступить так же? Демонтировать заводы, забыть про индустрию, заняться туризмом, искусствами и фундаментальными науками? А тяжелую промышленность оставить японцам и немцам?

— Ну что вы говорите? — вдруг поддержал меня шейх. — Как же они могли? Тогда как раз начался невероятный бум, бизнес пошел слишком хорошо, вы покупали все, что угодно, и ни один промышленник не мог отказаться от сверхприбылей. А когда разобрались, стало уже немного поздно. Просто никто не ожидал, что вы выберете наш, кувейтский путь.

— Семейство Пола потеряло в тот кризис двести миллионов, — любезно сообщил Майкл. — И он до сих пор не может этого забыть и простить. Тем более что и в истории с ураном он тоже отчего-то винит русских. И даже предъявляет претензии мне, хоть я и доказал, что мой род от вечных российских эксцессов пострадал никак не меньше, но значительно раньше…

— Это ваши внутренние проблемы, — огрызнулся Зиннер. — И твои предки, конечно, виноваты. Тем, что позволили их ограбить. А за что страдаем мы?

— По той же самой причине, — лаконично бросил Майкл.

— Ну вот, ну вот, — вмешался еврей в ермолке, — встретились два русских, и опять началась смута…

— Среди американцев, — тут же вставил араб.

— Умом Россию не понять, — мечтательно сказала госпожа Ляпина.

А ее муж добавил:

— За тысячу лет следовало бы привыкнуть. И выработать соответствующие алгоритмы поведения.

Я постарался не дать разыграться своему азарту спорщика, и совместными усилиями беседа была переведена в менее скользкое русло.

А когда я почувствовал, что дальнейший, вновь ставший бесцветным и безвкусным разговор мне смертельно надоедает, Майкл вдруг пригласил мужчин в курительный салон.

Был предложен армянский коньяк и умопомрачительный выбор табачных изделий. Целый резной дубовый шкаф, разделенный внутри на секции и ящички, занимала коллекция сигар, сигарет, папирос, трубочных и курительных табаков со всех концов света, а на специальных стеллажах разместились сотни трубок — вересковых, эвкалиптовых, пенковых, фарфоровых и глиняных, а также индейских из кукурузных початков и медных китайских для курения опиума.

Там он и совершил ту пакость, которой я подсознательно ждал. Без всяких подходов и ссылок на сказочные сюжеты и иную лирику он объявил заседание открытым и довел до сведения присутствующих, что сэр Игорь владеет информацией об открытии, которое сулит куда более серьезные последствия, чем создание пенициллина, вакцины против рака или изобретение компьютера.

Первым моим порывом было немедленно пресечь это никчемное и нарушающее все мои планы заявление, но я сумел сдержаться. В конце концов и такой поворот имеет право на существование, при определенных обстоятельствах из него можно извлечь некоторую пользу. Дезавуировать же Панина, доказывать, что ничего такого не было и нет, просто недальновидно.

И я промолчал, сделав значительное лицо.

Не мешает выяснить, как он намерен вести себя дальше.

Надо отметить, что Майкл избрал осторожную тактику. Что есть, мол, сведения относительно открытия в биохимии и сопредельных науках, позволяющего не только с достоверностью определять, как он выразился, «предрасположенность к смерти», но и возвращать процесс умирания вспять с любой его стадии. Чему имеются экспериментальные подтверждения. То есть довольно грамотно вычленил из моих побасенок рациональное содержание, имеющее рыночную стоимость. А в завершение предложил создать нечто вроде компании по… ну, скажем, предварительной проработке данной проблемы. Финансировать сбор первичной информации, ее анализ, создание экспертной и при необходимости научно-производственной групп, с перспективой в случае успеха монополизировать это дело и стать единственной на Земле корпорацией… указанного профиля.

— Даже имея в виду возможность неудачи, попробовать стоит. Первоначальные расходы большими не будут, а уж при успехе…

— О какой сумме идет речь? — поинтересовался шейх.

Взоры обратились ко мне. Отвечать, тем более перед явными знатоками финансовых проблем, я был не готов и стал нечто такое мямлить, будто и информация у меня поверхностная, и цен на исследование и аппаратуру я не знаю. Но меня остановили.

— Вопрос именно к вам. Во что вы оцениваете ВАШУ часть информации? Остальное мы сумеем просчитать…

Что значит отсутствие навыков делового человека! Я и в самом деле не знал, как быть. Назвать конкретную сумму, связать себя обязательствами дать в обмен нечто существенное, а там или остаться в дураках, или?.. Действительно ведь масса проблем возникает, нравственных, юридических, не знаю, каких еще…

Любым способом надо уйти сейчас от конкретного ответа, а потом уже думать и думать. Потянул же меня черт за язык…

Они же мои колебания расценили иначе.

Еврей в ермолке, отрекомендованный чуть ли не лучшим в стране адвокатом, принялся убеждать меня, что в случае успеха я могу рассчитывать не меньше чем на пять процентов акций корпорации, а также посулил неограниченную и бесплатную юридическую помощь, как только она мне потребуется.

«Значит, заведомо ждет эксцессов», — сообразил я.

Чтобы прервать ставшую для меня тягостной паузу, я сказал, что если им угодно, то свои уже понесенные расходы я оцениваю в двести тысяч, и если такая сумма принимается к оплате, то в течение ближайших недель готов предоставить документальные подтверждения. За особую, само собой, плату.

— Подтверждения чего? — прищурившись, спросил профессор Гендерсон.

— Того, что такие исследования имели место и прошли успешно. Возможно, сумею раздобыть записи итогового эксперимента.

— И все? — удивился Зиннер.

— Разве мало? Ну, естественно, название организации, где это делалось, фамилии участников…

Высокое собрание развеселилось. Проявлялось это по-разному — улыбками, телодвижениями, междометиями.

— И кому, по-вашему, нужна такая информация? — очень вежливо поинтересовался профессор Слейтер. — Какая нам польза от того, что мы будем знать, где и кем сделано открытие? Смысл имеет только подлинная документация, причем с гарантиями, что мы станем ее единственными обладателями…

— Так, по-вашему, я должен выкрасть документы и уничтожить целый институт? Взорвать вместе с персоналом?

— Зачем же утрировать? Из сообщения мистера Панина я понял, что вы достаточно близки к авторам открытия и можете сделать то, о чем я сказал. Если это плановая разработка государственной или солидной частной фирмы, для нас она интереса не представляет. Мы, знаете ли, в отличие от вас с Майклом сенсациями, как таковыми, не интересуемся…

Тут бы мне и уцепиться за сказанное и красиво выйти из боя, а я прозевал.

— Если потребуется техническая помощь, то можете на нас рассчитывать, — добавил африканец. — Люди у нас есть…

Что дело может быть миллиардным, я, слава богу, наконец понял. Возьмутся они всерьез, раз такие акулы собрались, создадут сотни клиник по всему миру, и пошло… Разве не заплатит владелец сотни миллионов или миллиарда хоть бы и половину своих капиталов за гарантию неограниченно долгой жизни? Или хотя бы солидную отсрочку вплотную надвинувшейся смерти?

«Влетел ты, господин Ростокин, ох и влетел!» Приходилось слышать, что бывает с лохами вроде меня, попавшими в чужие игры такого размаха.

А ведь вцепятся они в меня мертвой хваткой и с живого не слезут, пока своего не добьются. Беда моя еще и в том, что Алла произвела на Панина слишком сильное впечатление, и как бы он не начал сейчас банковать на двух столах сразу…

«Соображай, — приказал я себе, — и побыстрее, да ври поубедительнее, иначе труба. Похуже, чем тогда на Крюгере».

— Вас понял, — ответил я, сделав сообразительное лицо. — Цели ясны, задачи определены, как сказал однажды известный исторический деятель. Надеюсь, кое-что сделать можно. Какую сумму я вправе предложить лицу, обладающему всем вас интересующим? Чтобы он, значит, перешел на нашу сторону и обрубил все концы?

Я поймал взгляд, которым обменялся Панин с господином Дерябиным, самым, как мне казалось, безобидным из всех. Вяловатый такой, стареющий фермер средней руки, прибывший вместе с супругой… полюбоваться на знаменитого соотечественника. Специально ради такого случая на вертолет разорившийся.

Взгляд у Дерябина хозяйский был, разрешающий как бы. Он чуть-чуть веки приопустил и кивнул едва заметно.

— Если так сделаешь — миллион ему, полмиллиона тебе. И пять процентов акций, как и сказано. Делиться сами будете… — Майкл улыбнулся простецки. — Контракт составим, все по закону… А чтобы дивиденды были подходящие, тут уж мы постараемся…

— О'кей, — ответил я. Мне сейчас главное разговор было закончить. Измотал он меня. — С деньгами у меня туго, сам знаешь, потому я хотел бы все же аванс. Расходы покрыть, с долгами рассчитаться, и представительские расходы намечаются, в России без этого никак. Думаю, недели через две-три представлю полный отчет. Устроит вас — будем дальше говорить. Нет — лишнее верну, и все права на беллетристику — твои…

— Как, джентльмены, устраивает вас предложение Игоря?

— А почему именно три недели? — спросил Зиннер.

— В Москву ехать, на нужных людей выйти, работу с ними провести… У нас там не Америка… Одной водки сколько выпить надо…

— Пусть будет так. Надеюсь, о мерах безопасности и коммерческой тайне вас предупреждать не нужно? Никаких имен, никаких ссылок. Это ваш бизнес. До получения первого результата… — и уже обращаясь к Панину: — Соответственно, дальнейшие переговоры отложим до возвращения мистера Ростокина. Аванс выплатите из собственных средств, если считаете нужным. В случае успеха мы его учтем…

Мне показалось, что итоги заседания их разочаровали.

На чем официальная часть и закончилась.

После прощального коктейля на лужайке гости отбыли. И мы остались втроем.

Майкл, не подавая вида, что расстроен и мной недоволен (а так оно и было, я его настроения легко читаю), с улыбкой рубахи-парня сказал, что прием, слава богу, удался. Но сейчас самое время посидеть по-нашему, по-русски, выпить-закусить, как положено, за столом и поговорить наконец душевно. Хорошо, что я во время переговоров налегал на коньяк, и хоть фактически выпил немного, но по количеству бокалов достаточно, чтобы убедительно изобразить приличное опьянение. А также внезапно вспыхнувшее на его фоне вожделение.

Не отводя разбегающихся глаз от Аллиных высоко открытых бедер, я нетвердым языком сообщил, что несколько устал, желаю слегка развеяться на свежем воздухе, а потом с удовольствием готов продолжить.

— Боюсь, как бы совсем не раз-вез-ло. Считай, вторые сутки на ногах, и выпили… дос-та-точ-но… А душевно поговорить с-со-вершен-но необходимо…

Мне под любым предлогом нужно было остаться с Аллой наедине и обсудить происшедшее. И не допустить, чтобы Майкл выведал у нее нечто, не соответствующее сказанному мной.

Майкл покивал сочувственно, но в его взгляде — я вдруг вспомнил такой точно взгляд, когда мы с ним в Гизе созерцали танцы животов, — я уловил и любопытство, и нетерпение.

Меня осенило! Из подсознания всплыл факт, который днем не привлек внимания, но в памяти зафиксировался. И теперь заиграл так, что вывернул наизнанку мои расчеты и планы.

Ну подожди, друг разлюбезный…

— Ради бога, Игорь, прогуляйся. Можешь даже в фонтан залезть. А мы с Аллой пока тут распорядимся…

— Нет, мы с ней пойдем. Ночью в парке одному скучно. И страшно…

У Аллы мое поведение и особенно подразумеваемые намерения вызвали острое раздражение. И согласилась составить мне компанию она только затем, чтобы без свидетелей устроить сцену.

Приобняв ее за талию, чувствуя, как напряжены мышцы ее спины и как нарочито замедленным шагом она демонстрирует свой протест, я повлек Аллу в слабо освещенную аллею.

Через несколько шагов, на глазах Майкла, она резким, почти грубым жестом отбросила мою руку.

А в саду было хорошо. Ночь, прохладный бриз с океана, влажноватый, успевший по пути прихватить запахи прерии, аромат неизвестных мне растений, среди которых я узнавал только ночную фиалку, светильники, спрятанные среди ветвей. Треск цикад, бирюзовые блики от освещенного изнутри бассейна.

— Ты что выдумал? — зло прошипела Алла. — Пить разучился? Стыд какой! Ты б еще не глазами, а руками мне под юбку полез… Убери руку, я тебе говорю! Ложись в бассейн и отмокай… — она не на шутку разгневалась. Пожалуй, даже слишком. Может, ей тоже повод нужен? — Я с тобой сейчас никаких дел иметь не собираюсь. И не уверена, что в ближайшее время захочу… Да еще в парке… Надо же такое придумать!

Вот логика! Но сыграл я, значит, убедительно. И намерения свои обозначил вполне явственно. Для всех заинтересованных сторон.

Не обращая внимания на слова и тон, я нетерпеливо привлек ее к себе, приблизил губы к уху, так что издали это выглядело неловким поцелуем, и прошептал:

— Все правильно. Продолжай так же. Нужно срочно поговорить. В доме невозможно. Мы под контролем. Вырвись и иди прямо по дорожке, потом свернешь. Я буду приставать, ты сопротивляйся, но не очень. Говорить о деле будем так, как сейчас…

Она почти ничего не поняла, но задачу уловила правильно. Я знал, что в серьезном деле на нее положиться можно. А она про меня это знала.

Звучно шлепнув по моей руке, Алла возмущенно вскинула голову.

— Я же сказала — оставь меня в покое! Ненавижу пьяных, пора бы знать! Скажи спасибо, что мы в гостях!

И пошла решительным шагом, звеня каблуками по плитам дорожки. Вот единственное слабое место моего плана. Вдруг Майкл сообразил, что по логике-то ей естественнее было вернуться в дом, а не углубляться в заросли…

Я качнулся взад-вперед, пробормотал что-то сокрушенно и поспешил следом, громко убеждая ее в чистоте своих намерений и абсолютной функциональной трезвости.

Тут надо сказать вот что. Вчера, прогуливаясь по парку, я заметил в ветвях деревьев монитор следящей системы. Заметил и пропустил мимо сознания, а когда вспомнил, то сообразил, что мониторов должно быть много. Чтобы удержать под контролем всю территорию поместья. Иначе какой смысл? Да и реакция Панина на наш совместный променад мою догадку подтвердила. Он, негодяй, оживился, поняв, что имеет шанс насладиться пикантной, а главное — подлинной интермедией. Вот я его и развлеку.

Но вспомнив про мониторы здесь, я подумал — а если и в самолете у него микрофоны были? И пока он пилотировал, прослушал наш с Аллой разговор. Вот откуда его деловой азарт, вот и разгадка внезапного совещания. И понятна теперь их напористость. Они все про нас знают. В том числе и то, что документы и материалы у нас с собой!

Тогда, отпустив меня сегодня, что они задумали?

Будто ища наугад местечко поукромнее, я вывел Аллу на небольшую, со всех сторон закрытую полянку, где и находилось следящее устройство.

Вопрос лишь в том, действительно ли Майкл сидит сейчас перед экраном, готовясь потешить свои визионерские наклонности. Если я просчитался, осуществится только половина моего плана. Да нет, не упустит он столь заманчивого сюжета.

Место было хоть куда. Низкая скамейка на гнутых чугунных лапах стояла под пышным кустом, точно в поле зрения объектива. Внизу — густая шелковистая трава. Все вокруг заливает зеленовато-серебристый свет полной луны. Очень подходящая обстановка для вурдалаков, оборотней и прочей нечисти… И для уединенных бесед… очевидно, для того и скамейка здесь поставлена.

Алла, когда я вновь перешел в атаку, оттолкнула меня, громко возмущаясь таким поведением. Но я сжал ее запястья и, как бы ловя ее губы своими, быстро прошептал:

— Есть серьезная опасность. В твоей сумке… Какие материалы на каких кассетах? Где самое важное?

— А в чем дело?

— Все вопросы потом. Громко ругайся и побольше возни. Отвечать тихо и в самое ухо…

Словно бы для настроения я включил ручной интерком, настроенный на волну ближайшей музыкальной станции. Звуки блюза должны дополнительно заглушить наш шепот.

— Да что ты за хам такой?! Сказала же, что не хочу… — поняв задачу, почти выкрикнула Алла, отталкивая мои руки, и тут же прошептала:

— Там все, полностью, что именно тебя интересует?

— Ну подожди, я ничего такого… — вновь пытаясь привлечь ее к себе, ответил я заплетающимся языком. А на ухо: — То, что нужно, чтобы повторить процесс.

Так дальше и разговаривали.

— От тебя перегаром несет, не выношу! Убери руки. (Схемы витатрона — кассеты два и семь…)

— Я ж тебя люблю… Мы год не виделись… (А технология?)

— Ой, ты мне больно делаешь! (Процесс на трех кристаллах в футляре с красной полосой. «Фактор Т» — четвертая кассета…)

Силой усадив Аллу рядом с собой на скамейку, я делал все, что диктовала роль, а она, сопротивляясь, уворачивалась от поцелуев.

— Мне надо сегодня списать все на отдельный кристалл, а оригиналы слегка подпортить… Майкл нас продал, и они могут все украсть. И мы в дураках…

Когда я прикасаюсь к ее телу, то быстро теряю голову. Но сейчас важность момента помогала сохранять выдержку.

В нескольких фразах я обрисовал ситуацию и дальнейшие планы.

А ее тело и губы вдруг стали слишком податливыми.

— Не выходи из роли, сопротивляйся. Когда вернемся, тебе надо пофлиртовать с Паниным. Разыграем серьезную ссору, я уйду. А ты его задержи хоть на час. Как бы назло мне с ним полюбезничай. А сейчас порезче…

Алла послушно рванулась, оттолкнула меня и сама, не рассчитав, упала со скамейки. Я едва успел ее придержать, чтобы она не ударилась затылком о землю.

От неожиданности она довольно грубо выругалась.

— Правильно, молодец. На час, лучше — полтора. Не любой ценой, конечно. Сейчас вырвись, вскочи, можешь ударить. И пойдем.

Раскачиваясь, я держался за край скамейки, стоя на коленях, будто не зная, что делать — помогать ей встать или наоборот.

Момент был кульминационный, Панин наверняка затаил дыхание, уставившись на ее сверкающие в лунном свете ноги.

Но Алла-то о камере ничего не знала и замешкалась. Я качнулся вперед, сам чуть не ткнулся лбом в траву возле ее лица.

— Ты что? Бей!

Она опомнилась, сдвинула колени, и от толчка я опрокинулся навзничь.

Алла вскочила и начала одергивать юбку, приводить в порядок прочие детали туалета. Лицом к объективу и крупным планом.

То, что надо. Я на мгновение вообразил себя режиссером. Застегиваясь, она громко ругалась по-венгерски: «Бассом ас…» и другими непонятными, но явно малопристойными словами.

Остальное тоже было разыграно, как замышлялось.

Она стремительно шла по дорожке, растрепанная и возмущенная, я плелся следом и нудно каялся.

Когда мы вернулись, Майкл уже сидел в кресле и тянул бледное вино из высокого бокала. По его глазам и чуть вздрагивающим пальцам я понял, что он все видел.

Стараясь держаться как ни в чем не бывало и говорить даже с некоторым оскорбленным достоинством, я выпил какой-то слишком горький вермут и вскоре откланялся, весь облитый Аллиным презрением и лицемерным сочувствием Панина.

Глава 13

Пока Алла не освободилась, я сделал все, что нужно. Материалы уместились на одном многослойном кристалле. А чтобы не оставлять возможное зло безнаказанным, я изготовил для тех, кто заинтересовался бы оригиналами, маленький сюрприз.

Виктор обучил меня некоторым тайнам своей науки, и я загнал в каждую запись по нескольку очень хитрых и коварных вирусов.

Их хитрость и подлость заключалась в том, что при попытке воспроизведения или перезаписи через компьютер они не стирали и не искажали информацию, а вносили глубокие деформации в управляющие программы, подсознание и логику машины. Что именно произойдет в итоге — предсказать заранее невозможно, как и любой существующей техникой установить сам факт присутствия вируса.

В идеальном варианте возможно даже гипнотическое воздействие на личность самого оператора, временно превращающее его в функционального кретина. А, скажем, сыворотка для выявления «фактора Т», изготовленная по внешне безупречной технологии, с равной долей вероятности может оказаться жидкостью против перхоти у гуманоидов Антареса, абсолютным растворителем, напалмом или новым наркотиком.

Снять же заклятие с записей могу во всем свете только я. Компьютеры же придется просто выбросить.

…Алла пришла гораздо позже полуночи, можно даже сказать — под утро. Я слышал, как Панин, провожавший ее, долго что-то на прощание бормотал под дверью теперь уже по-настоящему заплетающимся языком, а она в ответ громко и вызывающе смеялась. Тоже подвыпив, конечно.

Дождавшись, пока звук его нетвердых шагов затих в глубине дома, я вошел к Алле в комнату. Сбросив платье и туфли, она стояла перед зеркалом, отстегивая замок изумрудного колье. Раньше его на этой шее не было.

Обернувшись, она пронзила меня сердитым взглядом. Я молча сел напротив, ткнул пальцем в кнопку музыкального синтезатора, сцепил на колене руки и стал ждать, что она скажет.

Так же молча Алла повернулась и направилась в ванную подчеркнуто вызывающей походкой. Но без высоких каблуков это получалось у нее не слишком убедительно.

Испытывая мое терпение, она не возвращалась около получаса. А потом, успокоенная контрастным душем, лишенная грима, украшений и прочих придающих женщине уверенность аксессуаров, утратила и большую часть агрессивности.

Кутаясь в лиловый пушистый халат, она опустилась на ковер рядом со мной.

— Ну и как? — я провел ладонью по ее влажным волосам.

— Твой Майкл, должна сообщить, вполне законченная свинья, — она положила голову мне на колено. — Когда ты ушел, он казался почти трезвым, и мы поначалу беседовали нормально. Однако, очевидно, для храбрости, он все время добавлял, коньяк и вино вперемешку, и быстро поплыл. Изощрялся в комплиментах моему уму, образованию и воспитанию, стал выяснять родословную, потащил в библиотеку, и в толстенных геральдических справочниках мы долго искали общих предков, начиная с четырнадцатого века, только мне все время приходилось стряхивать его руки с разных частей тела. Между прочим, выяснилось, что по матери я близкая родственница королей из династии Арпадов…

Ценное открытие, жаль только, что эта династия сошла со сцены лет 700 назад. Постепенно он отбросил всю эту дипломатию и принялся впрямую расхваливать мои ноги, плечи и прочие стати. Он, мол, всю жизнь поклоняется женской красоте и вот на старости лет встретил наконец долгожданный идеал…

— С ним можно согласиться, — искренне сказал я, поглаживая ее шею под шалевым воротником халата.

— Подожди, дальше еще интереснее… Он сказал, что не простит себе и мне, разумеется, если его холл не украсит моя статуя…

— Ого!

— Что значит «ого»? Он объяснял, что всяких фото, стерео и голограмм у любого извращенца сколько угодно, а вот мраморное изваяние дамы сердца — это «хай класс»…

— Теперь ты, значит, дама сердца? Поздравляю…

— Отчего бы нет? Не содержанка же…

— Ну и дальше?

— И дальше все было нормально. Он установил видеосканер, и я попозировала. Ты же сам велел занять его поосновательней. Я не сразу согласилась, поломалась, сколько требовали приличия, а потом уступила. В конце концов на пляже раздеваюсь, и ничего… Исключительно в интересах эстетики. У него там программа «Фидий» заложена… Чем я хуже Афродиты Таврической?

— А почему сразу не Милосской?

— Что ж я, по-твоему, такая толстая? А Таврическая — в самый раз…

— Пожалуй, — согласился я. Фигуры у них и вправду схожи. Но как представил ее позирование и рожу Панина при этом… А также, что он теперь будет рассматривать ее каждый день, хвастаться перед гостями и делиться живописными подробностями… Или вообще сделает не мраморную статую, а муляж из подходящего материала.

Она почувствовала мое настроение.

— Успокойся, больше ничего не было. А утром он пообещал, что закажет подходящую глыбу мрамора, и я тогда стану бессмертной…

«Не многовато ли бессмертных на мою голову?» — чуть не спросил я вслух. Но сдержался.

— И что дальше? — насчет колье для меня оставалась тревожная неясность.

— Дальше он стал рассказывать, какой он богатый и удачливый, и я не пожалею, если выйду за него замуж. Обещал очень выгодный контракт. Три жены у него уже было, но я — совсем другая. И наследников у него нет…

— Вполне солидное предложение…

Она пропустила мое замечание мимо ушей, и это мне тоже не слишком понравилось.

Хотя, казалось бы, обнимая пока что принадлежавшую тебе женщину, нелогично расстраиваться по поводу того, что у других она вызывает аналогичные чувства. Иначе придется признать правоту древнего грека, заявившего: «Истинно целомудренна лишь та, которую никто не пожелал».

— И вот тут он решил наконец закрепить свой предполагаемый успех. Поскольку выпил больше, чем мог, хотя и меньше, чем хотел, он вообразил, что моя художественная обнаженность предполагает и допускает остальное. Справиться с ним оказалось нетрудно. Потом он никак не хотел подниматься с колен, прося прощения и заверяя, что я его неправильно поняла. А что тут понимать? Я не знала, успел ли ты сделать все, что собирался, и приняла его извинения вместе с бабушкиным колье… Правда, в наказание оделась. Пока язык у него еще ворочался, он объяснял, какой он одинокий, и если я скрашу его одиночество, благодарность его не будет иметь границ… Чтобы его осадить, я спросила, как быть с тобой?

«Неужели?» — подумал я.

— Он сказал, что ты его друг, но роли это не играет. Раз я тебе не жена, он имеет право участвовать в честной борьбе. Пусть победит достойнейший. Но если ты проиграешь, он тебя не обидит. Например, подарит тебе свою нью-йоркскую контору вместе с клиентурой. И ты тоже станешь миллионером. И никто ведь не помешает тебе, если сумеешь отбить меня обратно…

— Майкл действительно благородный парень. Не часто встретишь… А про ЭТО он ничего не говорил?

— Ни слова. Ты все сделал, как хотел?

— Все нормально. Кристалл с записью в надежном месте. Но это так, на всякий случай. Да, может, и ерунда все. Мания преследования. Предложения мне тоже поступили вполне солидные. Не хуже, чем тебе. Если выйдет, оба миллионерами станем, даже без замужества… Однако хватит о делах, сколько можно? Вон, уже светать начинает. Пошли спать…

— Пошли, — она истолковала мое предложение в известном смысле и уточнила: — Ты к себе, я к себе. Хватит на сегодня сильных ощущений…

…За поздним завтраком Майкл выглядел сильно помятым и угнетенным как физически, так и морально. И на меня старался не смотреть.

Впрочем, допускаю, что душевные терзания тут ни при чем, а виной всему банальная адреналиновая тоска с похмелья. Национального лекарства у Панина в хозяйстве не нашлось, лечился он космополитическим пивом, которое вскоре оказало нужный эффект.

Разговаривать нам пока было не о чем, а за ночь западный ветер и сюда пригнал дождевые тучи, в аллеях сгустился сероватый туман, так что бассейн уже не манил своей голубизной и прохладой, и я попросил у Майкла машину, чтобы прокатиться в город.

— Я сам вас отвезу… — начал он изображать радушие, но я заподозрил, что он просто боится выпустить нас из-под контроля.

— Да зачем тебе утруждаться? Мы просто по улицам покатаемся, Фриско посмотрим, а к ужину вернемся, — стал я ненастойчиво отговариваться, а Алла очень к месту напомнила его обещание сегодня же предъявить мраморное изваяние.

— И если оно мне не понравится, оставляю за собой право разбить его молотком публично. Так что вам следует постараться…

В итоге он предоставил в наше распоряжение маленький красный «Кейзер-ландо». Я и тут усмотрел с его стороны подвох, поскольку на такой машине ни от погони не оторвешься, ни в городе не затеряешься, больно слабосильная и приметная. Но моих планов это не нарушало, и я его искренне поблагодарил.

Города мы не знали, и Майкл лично запрограммировал автоштурман на посещение центра и всех достопримечательностей.

По пути я кратко пересказал Алле суть вчерашнего собеседования. Не исключая возможности подслушивания, постарался убедить ее и прочих заинтересованных лиц в серьезности своих намерений, мимикой же показал, что спорить ей со мной сейчас не следует.

— В городе заскочу на узел связи, прозондирую, что там и как в Москве делается. Если все в порядке, через пару дней полетим…

— А зато когда получится — разбогатеем мы с тобой, — поддержала разговор Алла, — может, где-то поблизости и виллу купим, не хуже панинской… — и стали мы воображать, какая у нас в перспективе роскошная жизнь намечается.

…Фриско — это, конечно, Фриско, ничего не скажешь. Жемчужина Запада, самый европейский из американских городов, как сказано в путеводителе. Мы в этом убедились. По сравнению, скажем, с Нью-Йорком, город добродушный, неожиданный и уютный. Его неровный силуэт изрезан высокими элегантными зданиями начала века и столетней давности небоскребами, живописные кварталы легко поднимаются на гребни холмов и круто падают вниз. Роскошные коттеджи расцвечивают яркими крышами сбегающие к берегам залива откосы. Я подумал, что в этом городе, пожалуй, смог бы жить. До встречи с Сан-Франциско таких городов, кроме Москвы, я насчитывал всего четыре.

Однако и здесь попадались огромные заброшенные, разрушающиеся кварталы. Не помню точно, сколько населения было во Фриско век назад, два или три миллиона, но сейчас никак не больше пятисот тысяч.

Только в отличие от Москвы руины занимали не окраины, а непосредственно примыкали к центру. И от этого людей на широких улицах встречалось непропорционально мало.

Покатавшись часа полтора, я решил приступить к реализации своего замысла. Тем более что условия для этого представились как бы сами собой.

Напротив центра международной связи мы увидели громадный трехэтажный «Эллери-пассаж», очень похожий на здание Парламента в Будапеште, выходящий сразу на три улицы. От цоколя до крыши он был изукрашен рекламными экранами, щитами и надписями, бегущими, мигающими, змеящимися по поверхности стен и просто повисшими в пространстве над зданием и вокруг.

Алла сразу загорелась.

— Игорь, давай зайдем! Страшно люблю всяких гадальщиков и предсказателей. Нам с тобой узнать свое будущее совершенно необходимо!

А судя по рекламе, большую часть пассажа заполняли именно представители этих почтенных профессий. Хотя оставалось достаточно места и для магазинов, баров, массажных салонов и увеселительных заведений.

— Давай, тем более что я вижу еще и рекламу лучшего в обеих Америках татуировщика. Всю жизнь мечтал запечатлеть на груди твой образ…

— Рискуешь… Следующая подруга сдерет его вместе с кожей…

Приткнув машину недалеко от главного входа, мы вошли. Действительно, чего там только не было! Расходящиеся веером галереи первого этажа оккупировали гадальщики буддийские, индусские, еврейские, чуть ли не халдейские и ассирийские, предсказатели с компьютерами, звездными таблицами, вертящимися барабанами, попугаи и обезьяны с билетиками, хироманты, френологи, иридодиагносты, нюхатели пота и прочих выделений, графологи… И еще масса специалистов, род занятий которых при беглом взгляде не угадывался. Не было, пожалуй, только гадальщиков по внутренностям животных, очевидно, из соображений санитарии и гуманизма.

Нельзя сказать, чтобы все это было мне в новинку. Но в таких концентрациях… Наверное, дело в том, что дальний запад европейского мира смыкался здесь с Азией во всех ее бесчисленных ипостасях и с остатками всех предыдущих цивилизаций Америки. Перекресток, одним словом. А что будет, когда хлынут наконец на Землю еще и всевозможные инопланетяне, более или менее гуманоидные…

Будь у меня время, я бы с удовольствием пофилософствовал насчет полюсов человеческого разума и взаимодействия суеверия и науки. В том смысле, что век господства научного, рационального мировоззрения заканчивается, и вновь вступают в свои права всякие эзотерические учения, в полуподполье дожидавшиеся своего часа. Как реакция простого человека на прогресс, давно ушедший за пределы понимания большей части обитателей «цивилизованных стран», и на мир, в котором легко и удобно чувствуют себя столь немногие.

— Давай найдем трех-четырех прорицателей самых противоположных направлений, а потом посмотрим, что совпадет…

От азарта и любопытства у Аллы даже щеки разгорелись.

— Интересная идея. Вот ты и начни тут общаться с трансцензусом, а я от тебя отстану на короткое время. Только не увлекайся, а то потеряемся. Пройдись пока вот по этой линии и жди меня, если задержусь, ну хоть вон в том скверике у фонтана…

— Как это мы потеряемся? По интеру всегда свяжемся. И что ты опять выдумал? Не хочу я без тебя…

Опять ей надо спорить. А если я не хочу без крайней нужды пользоваться открытой связью? Ведь как-то же Артур нас пеленговал? В Москве он появился как раз после моего звонка Алле. И потом, в квартире, тоже… После поисков Аллы, что я предпринял с помощью компьютера, появилась Вера… Объяснять все это я не стал — зачем пугать лишний раз? — просто еще раз с нажимом повторил место и время встречи. Она больше не стала спорить, я чуть придержал шаг, и людской поток тут же нас разделил. Несмотря на многолюдье, в своем белом в обтяжку костюме из индейской замши, в высоких мягких сапогах, с распущенными по плечам волосами она долго еще выделялась в толпе.

А я постоял немного, прислонившись к стене, пока перестал ее различать. И в сердце мне вдруг кольнула тревога. Без Аллы я сразу почувствовал себя одиноко.

Через подземный переход я вышел в центральный зал трансконтинентальной связи. Сейчас мне был нужен Виктор. Только он поймет меня с полуслова, сделает все, что попрошу, да вдобавок, со своим знанием всех возможностей земной интеллектронной сети и нетривиальным мышлением, наверняка подскажет такое, о чем я, дилетант, не в силах и помыслить.

…Отыскался он не где-нибудь, а в Антарктиде, на базе Амундсен-Скотт. Словно именно на южном подшипнике земной оси его и не хватало. О чем я первым делом и спросил его, бородатого, утирающего пот с обширного лба, восседающего за столом, заваленным кассетами, рулонами графиков, многомерными моделями чего-то и просто бумажным мусором.

Не слишком удивленный моим появлением, он с ходу объяснил, что тут делает и почему. Около половины я понял. И посоветовал открыть форточку, раз там так жарко.

— Какую форточку, ты откуда свалился? — и лишь через пару секунд оценил тонкость моего юмора.

После чего разговор пошел всерьез. Информативную часть своей проблемы я вложил в два десятка фраз, но ему хватило. На эмоции он время тратить не стал.

— Что-нибудь конкретное имеешь?

— О чем и речь. Куда переслать, сюда или домой?

— Лучше домой. Хотя дома я буду только дней через пять-семь. Время не ждет? Давай сюда, сразу и запущу в работу. Завтра поимеем уже нечто конкретное. И тебе с пустыми руками спокойнее будет, и шансов больше…

— Но, соответственно, их меньше станет у тебя…

— Ну-ну-ну… У тебя самого за спиной никто не стоит?

Я обернулся. Люди в зале были, но внимания на меня, кажется, никто не обращал, да и кабина герметичная, а засечь, с кем я говорю, даже теоретически на этих системах невозможно.

— Чисто все.

— Вот и прекрасно. Гони сюда свой кристалл. Сохранится, как в холодильнике. К нам на базу регулярных рейсов нет, если вдруг экстренным кто прибудет — все на виду, обратно улетаю чартерным супером, без посадки, ну а дома остерегусь, если потребуется…

Я вложил капсулу в приемник и почти сразу увидел, как там у Виктора замигал индикатор.

Все же здорово техника шагнула!

— Вот она. Полный порядок, — он показал мне кристалл.

Хоть один камень с души свалился.

Мы договорились о следующем сеансе связи.

— Жаль, что на личный блок ты меня не достанешь, — сказал я, — придется снова сюда ехать.

— Кто ж тебе виноват, что ты у своих эсбэшников настоящую ЭР-шестую достать не можешь…

— Ага, так они для меня и разогнались. У них каждая пара на спецучете.

Речь шла о внепространственном приемопередатчике с неограниченным радиусом действия и абсолютной защитой от помех и перехватов.

— Ну так и говорить не о чем. Бывай. Желаю дожить до завтрашней встречи.

Экран погас, а на табло высветилась такая сумма, что меня аж передернуло. Не догадался на Виктора оплату переадресовать, а теперь поздно, быстрее надо было думать. Я с грустью посмотрел на жалкий остаток своего актива и спрятал карточку в карман. Ощущение похоже на то, когда в баллонах кончается кислород, а до купола станции еще идти и идти.

Подключая Виктора, я надеялся, что он не просто сбережет кристалл, а, прогоняв информацию на своих сверхмощных установках, разработает для меня эффективную стратегию поведения не только в противостоянии с Артуром, но и сымитирует псевдореальность, пригодную для игры на равных с моими новыми компаньонами. Сам-то я запутаюсь и выдам себя в первом же деловом разговоре.

Теперь можно и поинтересоваться, что там утешительного напророчили Алле ее авгуры. Раз люди занимаются этим какую уже тысячу лет, должно у них и для нас найтись доброе слово.

…В назначенное место Алла не пришла. Еще минут пятнадцать я ждал ее спокойно, всматриваясь в перспективу галерей и стараясь угадать, откуда она может появиться. Потом стало нарастать беспокойство. С каждой минутой оно усиливалось, я уже не сидел, а ходил кругами по скверику, одновременно и уговаривая себя не нервничать, и будоража всяческими неприятными домыслами.

Можно понять женщину, думал я, они все вообще склонны к анархии и могут терять представление о времени, но не в таких же обстоятельствах! Сколько раз говорено, что бывают моменты, когда нужно не следовать своим прихотям, а четко соблюдать предложенные условия. Не слишком ли быстро она вернулась к обычной беспечности? Будто и Артур ей уже не Артур…

Подавляя сильное желание самому нарушить договоренность и углубиться в дебри галерей на поиски, я дал ей мысленно еще десять минут. Кто знает, может, она наткнулась на особый род гадания, с непрерывным и длительным процессом?

Все сроки вышли, и я начал вызывать ее по интеркому. Ничего не получилось. Сплошной фон. То ли наводки всевозможных токов и полей, в изобилии витающих вокруг провидцев и экстрасенсов, то ли небывалая концентрация мистической энергии, заполняющей весь объем здания, а может, наоборот, целенаправленное блокирование неуместных здесь приборов, могущих помешать общению с потусторонними сферами.

Я понял, что дальше ждать бессмысленно. За этот тревожный час я передумал многое. Но вариантов выходило все равно лишь два. Или до нее таки добрался Артур, или ее увели отсюда силы вполне посюсторонние, вплоть до того же Панина, не до конца решившего свои проблемы. А также не исключена и самая примитивная, безадресная уголовщина. Заманили в любой из бесчисленных закоулков — а там что угодно… Как, например, в Маниле в дни пятой гражданской войны сотни людей исчезали бесследно, войдя в лавчонку три на три метра. А еще помню, ночью на рынке в Джайпуре…

И ни одного полицейского в поле зрения. Разумнее всего обратиться к полиции, времени прошло немного, возможности у них почти неограниченные, вполне вероятно, что и найдут…

Только делать этого мне совсем не хотелось. Во-первых, неудобно как-то, вдруг все еще само образуется, да и интуиция подсказывала, что нужны здесь совсем другие методы. Просто даже исходя из теории вероятности.

Я решил попробовать один нетривиальный ход. Хуже в любом случае не будет. И потом, еще древние советовали лечить подобное — подобным. Если исходить из первого варианта, то есть дела земные оставить на потом, а начать с дел потусторонних.

Метрах в двадцати за перекрестком я увидел ясновидца, который мне понравился. Старик лет девяноста, то ли японец, то ли таиландец, сидел в глубокой нише, окруженный своими мистическими принадлежностями, будто бы в полудреме, но сквозь приспущенные веки посверкивал отнюдь не стариковскими глазами. А окружавшие нишу надписи на трех мне известных языках и на других, исполненных чуждой европейцу графикой, сообщали, что в числе прочих услуг почтенный Премтинсуланон (таиландец все-таки) владеет и искусством розыска без вести пропавших. Что мне сейчас и требуется. Случай идеальный, чтобы мудрец подтвердил свою репутацию.

Извинившись, что отвлекаю его от возвышенных размышлений, я изложил свою беду.

— Господин уверен, что ему нужна именно моя помощь? — старик говорил, едва шевеля губами, но голос его я слышал удивительно ясно, несмотря на заполнявший галерею гул.

— …Несоразмерность целей и средств. — Я вдруг сообразил, что говорит он мне по-русски, хотя и не очень чисто. И сразу поверил в его квалификацию. На что, очевидно, и был расчет. Впрочем, потом он перешел на английский.

— Когда у вас нарыв на пальце, вы обращаетесь к семейному врачу, а не к Генеральному хирургу, — пояснил ясновидец. В принципе он был прав, потому что если каждый, потерявший свою женщину в супермаркете, станет привлекать для поисков сверхъестественные силы…

Я возразил, стараясь попасть в тон:

— А если есть подозрение, что нарыв лишь симптом более серьезной болезни, например… — я поискал сравнение, — сибирской язвы, скажем, или еще чего похуже… Тогда не только к Генеральному хирургу, а сразу во Всемирную организацию здравоохранения надо…

Старик посмотрел на меня если не с уважением, то с интересом.

— Что ж, я готов. И не надо думать, что я ищу предлог отказаться, опасаясь быть уличенным в шарлатанстве. В этой стране действует закон о недобросовестной рекламе. И за последние семьдесят лет претензий ко мне не было ни у закона, ни у клиентов. Сядьте в кресло, положите руки на колени, закройте глаза и как можно отчетливее представьте вашу даму такой, как вы видели ее в последний раз…

Он что-то сделал рукой, и нас отделила от галереи завеса коричневой искрящейся ткани. И вспыхнул тусклый, слегка мерцающий свет.

В узких бурых ладонях старика неведомо откуда появился резной шар слоновой кости размером с крупный апельсин. И мне показалось, что он висит, не касаясь рук.

Аллу я увидел совершенно отчетливо и в цвете. Видение было гораздо ярче, чем это возможно в нормальном состоянии. Словно я принял сильный галлюциноген. Сколько я так просидел, сказать не могу. И открыл глаза я тоже будто не своей волей, а по команде извне. Старик был уже без шара.

— Ваша дама в нескольких милях отсюда. И перемещается с некоторой скоростью по направлению… кажется, на северо-восток. В закрытом, видимо, металлическом, объеме. Это может быть автомобиль. Она жива и здорова. Не испугана, а скорее сильно взволнована. Жизни ее в обозримом мной будущем ничего не угрожает. На ее эманацию накладывается другая, и не одна. Я бы предположил, что рядом с ней три человека. Больше пока сказать ничего не могу. Через несколько часов я мог бы постараться определить ее местонахождение с точностью до мили… Если движение прекратится… С вас пятьдесят долларов.

Деньги перешли из моих рук в его тоже с мистической быстротой. Старик вполне мог в молодости работать шулером высокого класса.

— Разрешите еще вопрос. Если нужно — за отдельную плату.

— Разумеется.

«Вот странная загадка, — подумалось мне. — С глубокой древности всевозможные маги и волшебники испытывают непреодолимую тягу к золоту и его эквивалентам, хотя, казалось бы…»

— Скажите, не связано ли исчезновение моей спутницы с потусторонними силами какой-нибудь из религий? Ну там демоны, джинны, нечистая сила…

— Потусторонние силы едины и не имеют отношения ни к одной из религий. У разных народов всего лишь свои названия и представления о них, которые, конечно, определяются исповедуемой религией…

Теперь он не брал в руки шара, а направил на меня ладони с раздвинутыми веером пальцами.

— Как большинство людей, вы открыты для темных сил, — услышал я его шелестящий шепот, от которого по спине вдруг побежали мурашки. — И в вашей ауре я вижу следы их воздействия. Недавно вы избегли большой опасности, и вам следует быть осторожным. Я сообщу вам мантры, которые помогут стать менее уязвимым. Хотя природа этих сил мне не очень ясна… — он бормотал все тише, в речи его я различил несколько странных созвучий, которые могли быть теми самыми мантрами, но запомнить их я не успел, он снова перешел на английский. — Я вижу, что в данный момент вы в безопасности… Ореол темных сил рассеялся, хоть и не до конца… Если в ближайшие три дня не произойдет ничего неожиданного, они могут оставить вас в покое… Их отвлекает нечто более могущественное, способное защитить вас. Удивительно, я не сталкивался ни с чем подобным. Мне бы хотелось познакомиться с вами поближе. Несколько сеансов. Совершенно бесплатно. Это даже полезнее мне, чем вам. Но и вы обретете новое знание. Сейчас же я советую вам остерегаться людей, не духов. Я ощущаю обращенную на вас сильную и злую волю весьма опасного человека.

Старик замолчал. Туман у меня в голове рассеялся. Я как будто вынырнул на поверхность после глубокого погружения.

— Благодарю вас. Не сейчас. Мне нужно сначала найти подругу. Если не сумею, я, с вашего позволения, снова приду вечером.

— Конечно, конечно. Почти уверен, вы скоро с ней соединитесь… И еще один совет на прощание. Не теряйте бодрости. Пессимизм, уныние и страх перед будущим способны существенно ухудшить вашу карму.

— Спасибо. Интуитивно я всегда это знал…

Глава 14

Я вышел в галерею, освещенную солнцем сквозь высокий стеклянный купол. Выпил стакан сока в экспресс-баре — отчего-то сильно пересохло во рту. Стоял и думал, не понимая, негодовать мне или смеяться. Старик, конечно, классный гипнотизер и психолог. Национальность мою четко вычислил. Но ведь почти то же самое и я мог бы нагадать кому угодно. Если поверить, это успокаивает. А сильная и злая воля, чья она? Кого-то из панинской компании? Или старик говорил наобум?

Правда, многое другое тоже сходится. С тем, что говорил отец Григорий. Так что же принять за рабочую гипотезу? Похищение с целью выкупа? Но, во-первых, без подготовки это не делается. И Алла не выглядит миллиардершей или дочкой особо важной персоны. Захват для подстраховки, чтобы заставить меня вернуться в Москву? Так если они знают о кассетах или даже изъяли их, к чему им Алла, да и я сам? Или меня просто вышибают из игры, решив сотрудничать с ней напрямую? А что мешало провести это более цивилизованно? Там же, у Панина. Скрыть его к этому причастность? Невозможно, раз был уже вчерашний разговор.

Просто посмотреть, что я буду теперь делать? Как может повести себя человек в условиях растерянности и паники?

Старик сказал — на северо-восток? Там залив, а вилла Майкла на юго-западе.

Одним словом — полный туман.

И, взяв себя в руки, я решил для начала повести себя так, как должен поступить перепуганный… ну, не совсем дурак, за дурака меня Панин не держит, а так, сверх меры взволнованный недоумок.

На пересечении двух галерей второго этажа я отыскал целый ряд старомодных телефонных кабин, поставленных здесь как раз с учетом того, что не работают интеркомы. Забота…

Соскочив с движущейся ленты тротуара, я зашел в первую попавшуюся и набрал номер Майкла. Он ответил сразу. Будто ждал. Или вот именно, что ждал. Меня или нет — другой вопрос.

Стараясь, чтобы мой голос звучал как должно, я сообщил, что Алла исчезла, и будто бы, по словам очевидцев, неизвестные люди посадили ее в машину и увезли. Сказал, что собираюсь обратиться в полицию, и нет ли у него там знакомых, потому как, понятное дело, чужаку трудно ориентироваться. В Москве я бы знал, что делать. А тут…

— Подожди. Возьми себя в руки, — голос его после короткой паузы зазвучал вполне уверенно и спокойно. — Главное — без истерики. Слава богу, если ты еще глупостей не наделал. Никакой полиции. Садись в машину и гони прямым ходом сюда. Все обсудим… Просто так даже у нас людей на улицах не хватают. И поаккуратней езжай, совсем ни к чему, если сам в эксиденс влипнешь… — сейчас это был как раз тот Майкл Панин, которого я знал — трезвый, уверенный в себе, абсолютно точно знающий, что, кому и как следует делать. И я почти поверил, что он тут ни при чем, искренне озабочен судьбой Аллы и моей тоже.

Он опять замолчал на пару секунд, будто задумавшись, я слышал в трубке его громкое хрипловатое дыхание, и вдруг оно прервалось. Полная тишина. А потом вновь раздался голос, только интонации изменились.

— Знаешь, лучше не так. Не надо тебе никуда ехать. Только время потеряем. Жди там… Уточни, где находишься…

Я объяснил.

— Сейчас я свяжусь кое с кем, есть у меня подходящие люди, тебя найдут и подскажут, как быть… Понимаешь, если б это было похищение с целью выкупа… Оно не так происходит. Значит, тут другое… Но не будем терять времени. Жди, а поговорим обо всем, когда разберемся.

Он отключился, я повесил трубку и, выходя из кабины, увидел направляющихся в мою сторону двух молодых парней. Они привлекли внимание именно тем, что не ехали на движущейся дорожке, а шли пешком параллельно ей. Один своей круглой рыжей головой и лицом в веснушках напоминал классического ирландца, а второй был скорее скандинав, оба крепкие, плечистые, но вполне приличного вида. Это я оценил уже потом. То есть ни на бандитов, ни на кадровых полицейских они не походили.

Однако я настолько уже был напряжен и готов к чему угодно, что все равно почуял недоброе и подобрался. Оказалось, не зря.

— Мистер Ростокин? — спросил ирландец. — Мы за вами. Вас ждут. Мисс Алла просила вас встретить и отвезти…

Он говорил очень мягко и предупредительно улыбался, но я увидел глаза его напарника. Как бы поточнее определить — они были равнодушно-безжалостные, что ли… Как, скажем, у палача, который собирается исполнить свою работу, ничего против вас лично не имея.

Поэтому, кстати, любые сотрудники спецслужб заведомо проигрывают, общаясь с хоть чуть-чуть интеллектуальными людьми. За что они нас так и не любят, и профессионально, и по-человечески.

«Сейчас они мне ничего не сделают, — мелькнуло в голове. — Если я спокойно пойду с ними, у меня несколько минут в запасе будет. Хотя бы пока на улицу не выйдем…»

— Где она? — я выдохнул вопрос со страхом и облегчением одновременно. — Я тут черт знает что успел передумать…

— Все в порядке, никаких оснований для беспокойства. Просто она вас потеряла, а у нее возникли некоторые проблемы. Вот она и попросила вас найти. Делать объявление по громкой трансляции сочли неудобным, но она вас очень хорошо описала…

— Мы из службы безопасности пассажа, — пояснил скандинав. «А может, и правда? Мало ли что бывает? Недоразумение, например, забыла за что-то заплатить…» — версию они придумали хорошую, и если б только ирландец не сказал «отвезти»… куда? Служба безопасности должна находиться в этом же здании. А в ином случае я мог бы проглотить наживку запросто.

Но теперь их изобретательность (не слишком согласованная) сыграла наоборот. Я убедился, что проводится целенаправленная операция, никакой случайностью и не пахнет, и Майкл скорее всего в ней замешан. Его люди не могли появиться так быстро.

Мы спустились на первый этаж и направились, как я предполагал, к выходу на улицу.

«Еще чуть-чуть…» — приготовился я. Они шли от меня по бокам и на полшага сзади, подсказывая, когда и куда повернуть.

А за десять метров от широченных вращающихся дверей, в которые втекали и вытекали густые потоки людей, сопровождающие придвинулись, почти сжали меня плечами, я ощутил прикосновение к правому запястью. И чисто рефлекторно отдернул руку. Вернее, попытался, потому что внезапная тяжесть, повисшая на ней, чуть не пригнула меня к земле.

Руку словно парализовало.

«Гравибраслет!» — сообразил я. И хоть ждал чего-то другого, но общая готовность к действию бросила меня вперед.

Второй мой конвоир, который собирался проделать то же самое и с левой рукой, опоздал. На какую-то долю секунды… Он хотел защелкнуть браслет и одновременно включил его. Почти невесомое в инертном положении кольцо выскользнуло из его пальцев и гулко ударилось о мраморный пол.

А я, прижав свинцовую руку к животу, как мяч, и согнувшись, словно очутился на игровом поле, рванул к выходу через встречный поток, расшвыривая ошеломленных посетителей.

За спиной у меня образовался затор: сбитые с ног, испуганно и возмущенно кричащие люди, просто любопытные, жаждущие увидеть и понять, что тут случилось…

Уклонившись от провернувшегося мне навстречу полотнища крестообразной двери с острыми, обитыми медью углами, я отбросил назад необъятного толстяка африканца в ярко-пестрой галабее и почти на четвереньках вывалился на улицу. Преследователи безнадежно увязли в устроенной мною свалке. Зато, пока я на секунду замер, соображая, куда метнуться дальше, из стоящей прямо напротив дверей сиреневой «Дакоты», привлеченный шумом и криками, выглянул худощавый, средних лет мужчина, понял, очевидно, что план срывается, с маху распахнул дверцу и бросился мне навстречу. Это была с его стороны большая ошибка.

Он никогда не играл в регби или американский футбол, иначе поостерегся бы так делать.

У него был один только шанс — подкатиться мне под ноги. Но тут нужна специальная подготовка.

Я снес его, как резиновый манекен, и, подчиняясь уже не разуму, а инстинкту, перемахнул через ограждение тротуара, заметался среди потока машин и, будто подтолкнул меня ангел-хранитель, повис на подножке между кабиной и кузовом серебристо-алого рефрижератора.

Скорость у него была небольшая, миль двадцать в час, иначе бы я не удержался со своей парализованной, неподъемно-тяжелой рукой.

И еще одна удача — рефрижератор сразу же свернул вправо и ушел в длинный, освещенный оранжевыми фонарями тоннель.

Затискиваясь в щель поглубже, чтобы меня нельзя было увидеть сзади, я полностью положился на волю судьбы.

Выйдя из тоннеля, разгоняясь на крутом спуске, рефрижератор понес меня в сторону порта, по сторонам замелькали глухие заборы складов и пакгаузов, полузаброшенные и совсем покинутые дома с выбитыми окнами, а я все висел, как обезьяна на дереве, и думал, как быть, если меня все-таки настигнет та самая «Дакота».

Не знаю, что помешало им меня догнать. Скорее всего никто просто не заметил, куда я делся. Многолюдье, беспорядок, а водитель машины крепко приложился спиной и затылком о тротуар и моего броска на рефрижератор засечь был просто не в состоянии.

И как только грузовик слегка притормозил, я прыгнул в сторону, ловя ногами улетающий бетон дороги, кое-как удержался, выпрямился, со свистом пронесся под аркой грязной подворотни… В шахтообразном дворе остановился, ловя ртом воздух, постоял, озираясь, и будто лис с капканом на лапе, начал искать подходящую нору, чтобы отсидеться и сообразить, как освободиться и запутать след.

Под лестницей, ведущей в подвал, я рассмотрел наконец этот самый гравибраслет, о котором раньше знал лишь понаслышке.

Узкое, в палец шириной кольцо синеватого металла с выступающей кнопкой, шкалой пронумерованных делений и прорезью для ключа.

Кнопка стояла против третьей риски. Или они решили, что такого веса хватит, чтобы обездвижить меня, или просто не успели включить на полный режим. Впрочем, скорее всего сделано все было правильно. Если один браслет весит сейчас килограммов тридцать, то два — соответственно. Можно устоять на ногах, но уж никак не бегать.

А при передозировке веса я просто свалился бы на пол, да еще, упаси бог, начал орать, и что бы они тогда со мной делали? Тащить к машине стокилограммового, да еще и отбивающегося ногами мужика — проблема.

Впрочем, это теперь не имеет значения, мне надо побыстрее освободиться и — ходу. Потому как эта штука наверняка снабжена маячком: не могли конструкторы упустить возможность побега и с их сверхнадежным устройством. Арестанты ведь такие зловредные существа, что ухитряются бегать во все времена и при любом развитии полицейской техники. И в Древнем Египте бегали, и сейчас…

Но вообще-то придумано гениально — пока браслет расстегнут, он ничего не весит. А как только «щелк» — все! На десятом делении и в камеру запирать не нужно, сажай на пол в любом месте — клиент не шевельнется до второго пришествия.

Я попробовал сдвинуть регулятор назад. Не получилось. Но, на мое счастье, между рукой и браслетом остался зазор в полсантиметра, да и его толщина тоже сантиметр с лишним. Я достал из кармана пистолет, поднял рукав повыше, долго прилаживал дульный срез так, чтобы не слишком опалило кожу и рикошета опасного избежать. А потом отставил руку подальше от лица и — выстрелил.

До последнего я боялся вот еще чего — вдруг от удара разрядится аккумулятор или что там — гравиконденсатор? Тогда не только руку оторвать может…

Удар был, конечно, крепкий, удивляюсь, как плечо не выбило из сустава, ведь энергия пули больше полутонны, но, очевидно, замок лопнул раньше. Я отбросил ногой вновь ставший невесомым кусок металла, смочил слюной багровый ожог с густо вонзившимися в кожу порошинками и поспешил исчезнуть из своего ненадежного убежища.

Жизнь, можно сказать, вновь входила в ставшую уже привычной колею. На меня охотятся, я до поры до времени убегаю. Если б не Алла, это можно счесть всего лишь очередным щекочущим нервы приключением. А так придется думать всерьез, не позволяя себе увлечься древней игрой в сыщиков и воров. Тем более что я вовремя вспомнил разговор с Паниным насчет возможного моделирования моей личности.

При наличии таких, как у него, компьютеров не составит особого труда спрогнозировать все варианты моих возможных действий в любых заданных условиях. И чтобы выиграть, мне сейчас нужно изловчиться и полностью сломать собственные стереотипы.

Главное, чего они не знают, так это объема информации, которым я могу располагать. На этом и сыграем.

Заглянув в первую же встреченную на пути к центру аптеку, я взял анестезирующий пластырь и вновь позвонил Майклу. Коротко пересказав все происшедшее и выслушав то, что он нашел нужным мне ответить, я категорически отклонил его на первый взгляд разумные предложения.

— Знаешь, боюсь, что или тебя прослушивают, или ко мне какую-то гадость прицепили и пеленгуют. Так подождем встречаться. Делай, что можешь, по своим планам, а я пока сам. Сюрприз я для своих партнеров приготовил — полный абзац! Попозже еще позвоню. Привет.

До темноты я с пользой провел время в самом, на мой взгляд, безопасном месте — библиотеке. Там нашлось все для моих целей необходимое. Заодно я разработал три достаточно непротиворечивые версии сегодняшних событий и соответствующие им схемы действий. Проблема была лишь в одном — угадать, какая версия правильная. От точности ответа зависела судьба Аллы, ну и моя в какой-то мере.

Как в преферансе — мизер на руках практически неловленый, но все зависит от первого захода.

Закончив свои разработки, я перекусил в баре библиотеки, выпил двойной коньяк и чашку очень крепкого кофе. Там же, у бармена, приобрел упаковку сильного нейростимулятора. Вскоре мне потребуются и выносливость, и утроенная скорость реакции.

Через полчаса я был полностью готов к разведке боем. Очередной контакт с противником должен почти наверняка состояться в ближайшее время. Если те, кто похитил Аллу и охотится за мной, не сумеют его обеспечить, я разочаруюсь в способностях специалистов Дальнего Запада.

Правда, если все так, как мне представляется, работают со мной пусть и профессионалы, но не того профиля. Не думаю, что мои партнеры сделали заказ в специализированную фирму. В целях конфиденциальности вполне могут ограничиться силами, допустим, личных секьюрити…

Положение-то мое, строго говоря, хуже некуда. В чужом городе и чужой стране, почти без денег и без друзей. Не имеющий никакого специфического опыта, кроме, скажем так, определенных навыков поведения в острых ситуациях и нормального курса космодесантной подготовки. По обычным меркам, на успех я рассчитывать не могу. Однако, с другой стороны, прожив тридцать пять лет, побывав на десятке планет и на шести войнах, ухитрившись не только не сломать себе шею, но и добиться кое-чего в этой жизни, могу же я надеяться на удачу и в дальнейшем? Если персонажи подлинных и вымышленных детективных сюжетов с честью выкручиваются и из более лихих переделок, отчего я должен оказаться хуже?

Успокаивая себя подобными умопостроениями, я вышел из здания «на тропу войны».

Плохо, что Панин оставался для меня непонятен. В своей нынешней роли. Что он загорелся идеей, я видел. Что ради достаточно приличного куша готов почти на все — допускаю вполне. Тем более что эта авантюра может оказаться последней в его жизни. Нет, не в том смысле… Просто, исходя из его возраста и размеров ожидаемых доходов, он получит возможность до конца дней жить на дивиденды, не утруждая себя поисками дополнительных заработков. И где в таком варианте проходит граница его принципов?

…Известно, что достаточно квалифицированную слежку заметить нельзя. Особенно если она ведется с применением соответствующих средств. Но мне ее обнаруживать и не требовалось. Даже наоборот. Я старался создать для преследователей наиболее благоприятные условия. Чтобы в решающий момент им ничего не помешало. Ну и мне, конечно. А вот если нападения не последует, я получу абсолютную гарантию, что оторвался вчистую, и перейду к следующему этапу своей схемы.

Участок города примерно в одну квадратную милю, прилегающий к библиотеке с юга, я знал теперь не хуже центра Москвы.

И смог наметить маршрут так, чтобы он полностью соответствовал моим целям и в то же время выглядел логично и убедительно, как будто я не просто бестолково мотаюсь по улицам, а направляюсь туда, где мое присутствие для неприятеля явно нежелательно.

Причем иду напрямик, по кратчайшему пути. И на этом пути имеется одно-единственное место, удовлетворяющее одновременно и моим, и их запросам. Чрезвычайно удобное для нападения, но еще больше — для отступления после выигранного сражения. Как Бородино у Кутузова.

Я уже упоминал, что во Фриско большая часть заброшенных кварталов расположена почти в самом центре, между холмом Твин-пикс, Русской горкой и юго-западным берегом залива. И издавна является прибежищем наиболее деградировавшей и никчемной части здешних люмпенов. Даже уважающим себя преступникам здесь делать нечего. Поскольку объекты грабежа не забредают сюда даже случайно, а встречающиеся в трущобах, деликатно выражаясь, особи женского пола способны вызвать отвращение у самого непритязательного сексуального маньяка.

Я шел, держась внешнего края замусоренного тротуара, чтобы избежать «случайного» кирпича или куска карниза на голову, а иных форм агрессии не боялся. Вид у меня достаточно внушительный, чтобы отпугнуть спившегося бродягу или недобравших дневную норму нищих.

Серьезные же, многочисленные и немотивированно-агрессивные банды и команды тинейджеров оперируют гораздо севернее, по ту сторону Маркет-стрит. Вот туда соваться я не стал бы ни при каких обстоятельствах, как и в кварталы Чайна-тауна. Одиночки, пусть и вооруженные, шансов на выживание там не имеют. Ночью во всяком случае.

Эти, а также многие другие полезные сведения я почерпнул из ежемесячных отчетов местного ФБР, криминальной хроники, а также удивительно полезного курса для слушателей полицейской академии штата. Что значит иметь навыки работы с основными фондами библиотеки и архива, а в особенности — знать основы компьютерного высшего пилотажа!

Все получилось именно так, как и задумывалось.

На пересечении Эвербери-роуд и Пелл-стрит располагалась давно заброшенная и превращенная в свалку автомобильная стоянка. Уверен, что под грудами мятого железа, мусорных контейнеров, старых покрышек, окаменевших пластиковых мешков с пищевыми отходами и совсем ни на что не похожей дрянью при планомерных раскопках можно обнаружить культурный слой чуть ли не начала века. А то и конца прошлого, если повезет.

Отличное место. Редкие фонари выхватывали из мрака фрагменты грязных бетонных и кирпичных стен, из глубоких вентиляционных колодцев поднимались, клубясь, струи серого пара.

Если бы не ровное розоватое свечение затянутого облаками неба, было бы совсем темно, а так дорога просматривалась на полсотни метров в каждую сторону.

Лично я устроил бы засаду здесь. Тем более что с тыльной стороны к свалке подходила под углом гораздо более широкая, но тоже пустынная Морхауз-стрит, и, двигаясь по ней на автомобиле, преследователи имели бы полную возможность фиксировать мои перемещения через широкие просветы между блоками.

Конечно, ничто не мешало им взять меня в любом месте прямо посреди улицы — подъехать с двух сторон и ткнуть в лоб пушку посолиднее. Правда, для такого варианта нужна немного иная степень самоуверенности. Как в случае со стеклянными дверями. Вскрыть замок и проникнуть в дом тайно может почти каждый преступник, а вот разбить стекло — отнюдь. Мешает что-то в глубинах психики. Да и в пассаже я им показал, что не слишком похож на человека, с которым можно делать что угодно.

Они выбрали промежуточный вариант. Я как раз поравнялся с серединой ограждающего свалку забора из крупной металлической сетки и был в высшей степени готовности. Стимулятор действовал, в голове — ледяная пронзительная ясность, шаги приходилось сдерживать, чтобы не запрыгать, как в корабле с пониженной гравитацией.

Из-за угла бесшумно вывернулась низкая темная машина. Марку я определить не успел, ослепленный четырьмя яркими до голубизны пучками света. Согнутой рукой я прикрыл глаза, зажмурился и отскочил назад, на середину улицы. Через секунду, когда я открыл глаза, фары уже были притушены: своих людей им ведь тоже слепить и выставлять напоказ незачем.

Сколько их было в машине — не знаю, а на тротуаре стояли четверо, появившихся из пролома в заборе. Оружия у них в руках я не заметил.

— Подними руки, полиция… — хрипловатым голосом сказал кто-то из них. Я неторопливо подчинился, как и любой законопослушный американец при магических словах.

— Иди к машине, — предложил тот же голос. До нее было метров пятнадцать, и я даже удивился, почему не подъехали вплотную. Удобней же. А чуть позднее заметил, что помешала полузасыпанная траншея поперек мостовой.

Увидев, что я медлю, все четверо шагнули с тротуара, развернувшись цепочкой с метровыми интервалами. Хриплый — чуть впереди.

Как я его ударил! Левой сверху и наискось в основание шеи. Это только в кино после таких ударов клиент поправляет прическу и дает сдачи. Мой лег сразу, даже не крякнув.

Второго я встретил прямым в печень. И тоже удачно. Пока на моей стороне был фактор внезапности. Сверхбыстрая реакция и сто килограммов тренированных мышц. (А чем еще заниматься в свободное время на космических базах?)

Но затягивать бой было нельзя. Долго я бы против троих не устоял, да и неизвестно, сколько их еще в машине.

Только навык фехтовальщика позволил мне отклонить голову и избежать удара ногой в висок. Но задел он меня все равно крепко, чуть сзади уха: череп не треснул едва-едва.

Зато повод упасть ничком был самый убедительный. Подвернутой якобы рукой я сжал рукоятку «штейера» и вытащил пистолет из-под ремня.

— Готов? — раздался вопрос, одновременно и заинтересованный, и встревоженный.

— Совсем — не должен бы. Но с полчаса полежит… — ответил тот, кто уложил меня на землю, тоном уверенного в своей квалификации хирурга.

— А что с Патриком?

— Сейчас посмотрю… — и еще через пару секунд: — Боюсь, что плохо. Как бы он ему позвонки не вышиб…

— Если дышит — ничего…

Приоткрыв глаза, я охватил взглядом всю диспозицию. Патрик лежал неподвижно, второй наклонился над ним, третий, постанывая, поднимался с колен и опасности пока не представлял, а четвертый подходил справа. Из машины же так никто и не появился. Только тускло светили подфарники.

«Не главный ли шеф там засел?» — подумал я.

Плеча моего коснулась чужая рука, теперь я точно представлял его положение в пространстве, и когда он сделал усилие, чтобы приподнять мое безжизненное тело и перевернуть на спину, я ему чуть-чуть помог.

Взлетая вверх и разгибаясь, почувствовал, как мой выброшенный вбок локоть погружается в упруго подавшийся живот. И уже стоя на ногах, я догнал отваливающееся назад, смутно белеющее лицо рукояткой пистолета.

Убивать я никого не хотел, это сразу перевело бы наши игры в другую плоскость, оттого, стреляя в последнего, оставшегося на ногах, сознательно завысил прицел. И все равно грохот, языки пламени, шмелиный гул прошедших над головой пуль заставили его, распластавшись, вжаться в грязный асфальт.

Продолжая нажимать на спуск, я круто развернулся и, словно в мишень, послал три пули под верхний скос автомобильной крыши.

Одновременно со звоном лопнувшего закаленного стекла взвыли на реверсе турбины, длинный плоский лимузин со скоростью стартующего истребителя унесся задним ходом во тьму. Что они там думали, бросая на милость победителя четырех своих павших бойцов? Неужели сразу списали? Вот тут бы мне остаться и побеседовать по душам… Многое могло бы пойти иначе…

Но я через пролом ограды, через узкий извилистый проход, как бы не специально подготовленный для операции, промчался сквозь недра свалки и оказался на Морхауз-стрит.

Совсем рядом, прижавшись к ограде, стояла та самая «Дакота», что стерегла меня у пассажа. Значит, кое-кому досталось уже по второму разу. А я даже и не узнал старых знакомых. Ключ, по глупой американской привычке, торчал в замке…

Не наблюдая за собой «хвоста», я доехал до российского консульства и остановил машину на стоянке возле запертых ворот. Когда найдут — пусть думают, не здесь ли я укрылся?

По крутым лестницам, заменяющим на склонах холма тротуары, я спустился к сверкающему на фоне черной воды залива восьмиграннику Северного морвокзала.

Теперь мне следовало исчезнуть, прекратить свое существование в качестве данной, чересчур засвеченной личности.

Оставив последний след в памяти здешних компьютеров, я снял со счета остаток денег и приобрел на них кредитную карточку на предъявителя. Под своей фамилией взял билет и зарегистрировался на рейс Сан-Франциско — Салина-Крус — Панама. Смешавшись с толпой пассажиров, пересек линию контроля и поднялся на борт отходящего через два часа гигантского катамарана «Ронкадор».

Глава 15

Времени должно было хватить на все. Устроившись в тесной, но отдельной каюте, я прежде всего изучил подробный план корабля.

Посмеиваясь над собой, над тем, что я превратился в профессионального беглеца, с собственным набором приемов и сложившимся почерком, мельком подумав, как бы это не осталось на всю последующую жизнь вроде своеобразного нервного тика, я направился в пока еще безлюдный фришоп на верхней палубе и полностью обновил свой гардероб.

Сложив покупки в мексиканскую сумку, заглянул в парикмахерский салон и избавился от едва оформившейся бороды. А усы и прическу привел в соответствие с латиноамериканской модой. Волосам придал умеренно темный цвет. Немного дольше пришлось потрудиться, чтобы приобрести естественную смуглость креола.

Далее, проникнув в жилую палубу экипажа, позаимствовал в незапертой каюте синий рабочий костюм механика.

У себя переоделся, разбросав не нужные теперь вещи по спинкам стульев, и слегка разворошил постель.

На автомобильной палубе как раз шла погрузка, работали и матросы, и береговые такелажники, так что во всей этой суматохе я спокойно, надвинув на глаза козырек каскетки, через кормовую аппарель вышел на пирс и на попутной грузовой платформе доехал до выхода в город.

Судя по всему, концы я обрубил начисто. Где-где, а в недрах двенадцатипалубного левиафана уследить за мной невозможно даже целой бригаде сыщиков, а ни одного предмета, к которому чужая рука могла бы пристроить «клопа», у меня с собой теперь не было. Только пистолет. Но его, кроме Аллы, никто даже не видел.

И вот теперь только я счел возможным отдохнуть как следует и приготовиться к решающим событиям.

В отдельном номере турецких бань я часа полтора нежился на теплых мраморных лежаках, дышал густым содовым паром, испытал все прелести средневекового массажа, после чего, умиротворенный и обновленный, затолкал морскую форму в окно утилизатора, переоделся в легкий и очень меня украсивший костюм из сиреневого тропикаля. Тщательно изучив свой новый облик в зеркалах, я убедился, что только очень близкий знакомый мог бы узнать меня в этом молодом креоле.

Взяв такси, я поехал в аэропорт. И оттуда вновь позвонил Панину.

— Что случилось? Я очень волнуюсь. Где ты пропал?

— По-русски нужно говорить — «куда пропал». Но это к слову. Извини, если заставил тебя нервничать. Но так уж получилось. Я временно покинул город. Потом все расскажу. Для меня новостей нет?

— Где ты? Я пришлю машину, если нужно.

— Не стоит, я в безопасности. И довольно далеко. Завтра снова выйду на связь. И советую подумать вот о чем. Если Аллу захватит кто-то из твоих компаньонов, передай, что напрасно. Она ничего в этом деле не значит. Те вещи, что лежат в ее сумке, без меня и цента не стоят. Чтобы был толк, нам все равно нужно в Москву. Обязательно — вдвоем. Если ее отпустят, я зла держать не буду. Сочту за недоразумение. А шантажировать не советую, может плохо кончиться…

— Игорь, о чем ты говоришь, при чем тут мои друзья? У нас ведь был честный договор…

— Я все сказал. Поразмышляй на досуге. А я сейчас проигрываю другие варианты, кое-какие возможности у меня есть, ты должен знать. Если на тебя выйдут похитители — потребуют выкуп, а это возможно, других знакомых у Аллы здесь нет, — ты заплати. Потом сочтемся. Вот пока все. Привет…

Нет, на их месте в самом деле лучше бы отыграть назад. На что они рассчитывают? Со мной ведь действительно проще было решать дело полюбовно. Если Панин понял намек (а он должен был понять, я не раз упоминал о тесных связях с Галактической службой безопасности), то сообразит, что проблематичная пока выгода возможных неприятностей не компенсирует.

Ночевать я вернулся в порт. Как-то мне там казалось спокойнее. Близость моря, топография окрестностей, само здание…

В правом крыле размещалась автоматическая гостиница Хадсона, как они есть в любом подобном месте, где возможны скопления больших масс транзитных путников. Обычно, впрочем, хадсоновские отели называют ночлежками, и приличные люди ими не пользуются, но меня это сейчас не волновало.

По обеим сторонам трехъярусного зала тянулись сотни одинаковых овальных дверей. Как в камере хранения или благоустроенной тюрьме. На некоторых горели красные лампочки, но на большинстве — зеленые. Полумрак, тишина, довольно тоскливо и неуютно. Пройдя почти до конца, я поднялся на второй ярус и постоял минут десять, ожидая, не появится ли кто подозрительный у входа. Но — никого.

Сунул в прорезь двери с номером 723 край кредитной карточки. Щелкнул замок, зеленый огонек сменился красным.

Само по себе обиталище приличное, но не для страдающего клаустрофобией. Тамбур, в котором едва можно было стоять, не сгибаясь, площадью метр на метр, справа за шторкой умывальник и туалет такого же размера, прямо — спальная ниша. Водяной матрас, кондиционер, телевизор, плафон над изголовьем. За стеклянной дверцей мини-бар и кнопка вызова дежурного на случай чего-то непредвиденного. И все. Достаточно, чтобы провести ночь одному или вдвоем, как угодно.

Раздевшись, я выпил пару рюмок коньяку, включил местный канал ТV. В программе «Шериф информирует и предостерегает» ничего, имеющего отношение к исчезновению Аллы или моим подвигам, не сообщалось. Неопознанных женских трупов за сутки также не появилось. Да я и не сомневался, что тут другой случай.

Погасил свет. Тишина, как в космосе. И сна — ни в одном глазу. Стимулятор плюс естественное перевозбуждение. Думать связно тоже не получалось, мысли разбегались, в голову лезла всякая ерунда.

Пришлось вновь прибегнуть к помощи бара. Выбор напитков был как раз в меру уважения фирмы к постояльцам. Я откупорил стограммовую бутылочку калифорнийского бренди, запил горьким тоником и лишь после этого плавно соскользнул в сумбурный и вязкий сон.

Утро началось неприятно. Бреясь, я с тоской думал, что ничего хорошего мне не светит, только под влиянием возбуждения и азарта можно было надеяться на победу. Алла неизвестно где, и состояние ее, наверное, еще хуже моего, и может быть, правильнее всего было б на самом деле поехать в консульство, все рассказать, сделать заявление для прессы и положиться на благоразумие похитителей.

Вдобавок в обойме пистолета осталось всего три патрона. Я давно не имел дела с огнестрельным оружием и забыл, что следует считать выстрелы и беречь боеприпасы.

Найти же патроны к антикварному «штейеру» вряд ли удастся.

И тем не менее в самой глубине души шевелилась необъяснимая логикой надежда, что как-нибудь все образуется.

Я поднялся вверх, постоял у балюстрады, откуда открывался вид на затянутые легким туманом Золотые ворота, мост, гигантское волнующее пространство залива, и почувствовал сосущий голод. По-настоящему я не ел уже больше суток. Только спиртное, кофе и стимуляторы.

На открытой веранде рыбного ресторана из десяти столиков был занят лишь один. Я сел, чтобы получше был виден пейзаж, заказал ассорти из морских гадов и только потом уже обратил внимание на своих соседей. А они этого заслуживали.

Их было двое, мужчина и женщина. Заинтересовала меня, в первую очередь, конечно, она. Мало сказать, что она красива. Просто я таких женщин не видел никогда. Ни в жизни, ни на экране, ни во сне. Может, только Заря, девушка с Крюгера, к ней приближалась по своим данным. Но то ведь был, кажется, фантом.

Я читал, что кто-то экспериментировал с наложением образов, и в итоге, при использовании нескольких тысяч прототипов, получался портрет женщины, которая казалась абсолютной красавицей любому. Сравнить бы тот артефакт с дамой за соседним столиком.

И еще в ней было то, что модельеры называют «супер», — неброский, необъяснимый словами, но очевидный шарм.

Причем следует отметить, что я весь был поглощен мыслями о судьбе Аллы, то есть отнюдь не расположен, разинув рот, бежать за любой более-менее привлекательной женщиной. Даже несмотря на синдром длительного воздержания.

Одета она была во все белое, простое по замыслу, но удивительно ей идущее… Ровно настолько, как нужно, открывающее и длинные загорелые ноги, и высокую шею, и руки, украшенные массивными браслетами.

Тонкий прямой нос, надменного выреза губы, не делающие, впрочем, ее облик слишком уж неприступным, роскошные пепельные волосы. Но главное — глаза! Огромные, небывалого фиалкового цвета. У меня даже холодок пробежал по телу от восхищения. И другого, более сложного чувства. Будто и зависть, и тоска, и мгновенная платоническая влюбленность, и готовность к преклонению. Вот именно. А я ведь никогда эдаким уж Казановой не был, женским чарам поддавался с трудом.

Даже в более, чем сейчас, безмятежные времена.

Честно сказать, подобное я испытал, когда впервые увидел Аллу. Но сейчас эффект был даже сильнее.

Спутник прекрасной незнакомки ничего особенного собой не представлял. Ну, высокий, крепкий, следящий за своей формой, тоже очень загорелый, одет, как богатый яхтсмен, в светло-синие брюки и белый блейзер с бронзовыми пуговицами, лицо вполне правильное и располагающее, но все же… Подобных мужиков девять на дюжину, а ТАКОЙ женщине нужен был другой кавалер. Не знаю, какой именно, не мое это дело, но — явно другой.

Наверное, я слишком уж бестактно на них смотрел, потому что женщина наклонилась к спутнику и что-то тихо ему сказала. Как я понял, в мой адрес. Не разбирая слов, инстинктивно, по тональности и артикуляции, догадался, что говорили они по-русски.

В первый момент меня это неприятно поразило. Слишком напомнило встречу с Паниным. Возможно, Алла тоже на него подействовала, как на меня сейчас незнакомка, с чего все и началось.

Упаси меня бог от подобных соотечественников.

Но, с другой стороны, во Фриско обширная русская колония, ничего обычного в факте русской речи нет.

А если они не просто соотечественники, а земляки из России, то чем не повод? Узнаю чуть больше о сказочной красавице, да и время скоротаю, все лучше, чем сидеть и терзаться дурными предчувствиями.

— Простите великодушно, — сказал я, обращаясь к мужчине, поднявшему на меня благожелательно-любопытствующий взгляд, — я журналист из Москвы, услышал, что вы по-русски говорите, и мучаюсь, наши вы или местные. Такая у меня профессиональная слабость — разгадывать людей.

Они переглянулись. Мне показалось, что женщина чуть заметно качнула головой, будто предостерегая спутника.

Но он не внял.

— Ну и как, что решили?

— Вот именно, ничего определенного. Обычно я легко угадываю, а тут осечка. Отчего и подошел, не сочтите за нескромность…

— Ради бога. Присаживайтесь к нам, пообщаемся… на чужбине. Шампанского хотите?

— Хочу, — сказал я, сразу почувствовав себя легко. И все же ощущение какой-то странности от разговора осталось.

Я представился. Он назвал женщину — Ирина, и себя — Новиков Андрей.

— Мы, видите ли, путешествуем. Вокруг света. На яхте. Дома не были довольно давно. Вчера пришли сюда. Через пару дней — дальше… И как там сейчас, на Родине?

«В каком смысле?» — подумал я, а он уже продолжал:

— Мы в море новостями не интересуемся, отдыхаем от всего. Как бы отшельничаем. Знаете, вроде Летучего Голландца. Раз в столетие он сходил на берег на одну ночь, а с рассветом снова в путь.

— Забавно. Я почти в том же положении. Полгода-год в космосе, и когда возвращаюсь домой — словно в чужой стране… И тоже яхтсмен. Не раз мечтал, как вы… Яхта. Южные моря, полгода без захода в порты… Только постоянно что-то мешает… Однако на днях все же прогулялся… В тайфун «Элли» влетел. Еле выбрался. Вы не с веста шли?

— С веста. И краем он нас тоже прихватил…

Минут пять мы с увлечением говорили о тонкостях хорошей морской практики, вспомнили и Джека Лондона, и Чичерстера, и Завьялова, а он еще и неизвестного мне Лухманова, который тоже принадлежал к настоящим марсофлотам, по словам Андрея, и много интересного написал о парусных плаваниях.

В чем мы еще сошлись, к взаимному удовольствию, так это в оценке последней книги Фолсома «Феноменология альтернативной истории». Он ее купил в Вануату и как раз на днях закончил читать.

Вообще говорить с ним было интересно и слушать неутомительно, что большая, замечу, редкость.

При этом я мог вволю смотреть на Ирину. Она в разговоре не участвовала, больше рассматривала панораму города, но время от времени вставляла не слишком тривиальные замечания. «Умная вдобавок, — подумал я, — а при такой красоте это перебор. А может, наоборот, как раз при такой немыслимой красоте неизбежен и интеллект. Если считать красоту знаком высшего совершенства».

Через полчаса мы уже чувствовали себя почти как старые знакомые. Они пригласили меня составить им компанию в экскурсии по городу, а затем отобедать у них на яхте.

Я заколебался, и тут Ирина вдруг спросила, что меня так гнетет? Она, мол, это чувствует, я словно время от времени отключаюсь, что-то меня очень беспокоит. Андрей тоже посерьезнел, сказал, что сразу это заметил, отчего и пригласил за свой стол, решив, что вот человеку плохо и надо помочь ему справиться с депрессией.

Неужели я так разучился владеть собой? Но ведь все наоборот, и, пусть это и стыдно, беседуя с ними, я почти не вспоминал об Алле. И впервые мелькнула мысль, что вдруг на самом деле я Аллу не люблю, что это так, привычка, а еще — затянувшаяся на годы тщеславная гордость победителя?.. И она все время это же чувствовала, отчего и вела себя так непредсказуемо…

Под влиянием неожиданного сочувствия моих новых знакомых и собственных эмоций я неожиданно и безрассудно, словно мало жизнь меня учила, взял и рассказал им, не все, конечно, а только то, что касалось похищения Аллы и связи этого с некими секретными разработками. Просто для облегчения души.

Андрей помрачнел, а Ирина поджала губы и вновь, как мне показалось, сделала неуловимый отрицательный жест.

— Интересно, — словно отвечая не мне, а своим мыслям, протянул Андрей. — И вы надеетесь достойно из вашей истории выпутаться?

— Соображаю… Есть наметки, варианты кое-какие. А вообще, конечно, кисло…

— Если б вы обрисовали все поподробнее… — с сомнением начал он, а Ирина не выдержала и сказала открытым текстом:

— Андрей, ну о чем ты? Зачем обнадеживаешь человека? Да в конце концов у нас и времени совсем нет…

На что он ответил замысловато и с усмешкой:

— Ну, не человек для субботы, а суббота для человека… Тем более что уже были прецеденты…

Лицо у нее стало не то чтобы недовольное, а скорее озабоченное. Вздохнув, она протянула руку, и Андрей тут же извлек из кармана большой и тонкий золотой портсигар с искрящейся алмазной монограммой. Ирина взяла длинную сигарету, прикурила от встроенной в портсигар зажигалки, медленно выпустила дым через тонкие ноздри.

Мне вдруг приоткрылась какая-то интересная сторона их взаимоотношений.

— Ничего, ничего, Ирок, случай-то больно интересный…

Непонятно, что он тут мог найти интересного? Не зная предыстории. Без нее все как раз в высшей степени банально.

— Я, конечно, располагаю весьма ограниченными возможностями, — сказал он, помолчав. — Но, кажется, мог бы оказаться вам полезен. Особенно если вы поделитесь со мной тем, о чем пока старательно умалчиваете… Какая, например, связь между вашей профессией, морским путешествием, похищением Аллы в чужом для вас городе и нежеланием обращаться куда следует?

Я вновь насторожился. А что, если разыгрывается просто очередной тайм? Вполне возможно вообразить, как напуганный моими словами Панин срочно изменил тактику и вместо вечерних головорезов подставил мне эту милую пару. Вопрос только в одном — как такое осуществить практически? Я ведь не обязан был приходить в этот именно ресторан и приставать со своим странным предложением познакомиться к абсолютно чужим людям. Разве что вновь обратиться к сфере сверхъестественного…

Не найдя подходящего ответа на вопросы Новикова, я ограничился признательностью за сочувствие и обещание помощи, присовокупив, что как раз сейчас мне необходимо мчаться на архиважную встречу. Но если уж они проявили ко мне искреннее участие, то я непременно дам о себе знать при любом исходе. Кроме крайнего. И если вдруг что — ловлю на слове, — попрошу посильной помощи. Постарался сказать с юмором — если возникнет необходимость уносить ноги, а иным способом это окажется невозможно.

Ирина не стала скрывать удовлетворения таким исходом, а Андрей, похоже, испытал разочарование, как болельщик, которому не дали самому сесть за игорный стол.

— Что ж, и мы, и наш «Призрак» к вашим услугам… Пару суток здесь еще побудем. Добро пожаловать.

И он показал мне в сторону Золотых ворот, где левее Голден-гейт-бриджа в миле от берега виднелся, словно вырезанный из полупрозрачного пластика, силуэт парусника. Похоже — трехмачтовая шхуна. Без бинокля и против солнца подробности не рассмотреть.

Мы стали прощаться, и я подумал, что, наверное, ошибаюсь в своих подозрениях. Мало того, что трудно представить женщину с таким лицом и такими глазами, выполняющую черновую работу у всякой сволочи, ее непроизвольные реакции показывали, насколько она не заинтересована в нашем контакте. Да и в поведении Андрея легко читается скорее благородный азарт, нежели злой расчет.

…Магазин, названный в рекламе лучшим оружейным в Калифорнии, таким и оказался. Он сочетал в себе признаки небольшого, но богатого арсенала, музея и клуба для настоящих мужчин.

В застекленных витринах красовались образцы оружия, начиная с первых «кольтов» и «винчестеров», на втором этаже клиентов ждал стилизованный под салун уютный бар, где члены Национальной стрелковой ассоциации, равно как и все желающие, могли за чашкой кофе и стаканом виски побеседовать о любимом предмете, полистать свежие каталоги и номера «Солдата удачи», а также предложить свои услуги организациям и частным лицам, нуждающимся в парнях, которые знают, что делать по любую сторону от мушки.

В секции легкого стрелкового оружия продавец, внешностью и манерами похожий на полковника морской пехоты в отставке, поприветствовал меня легким наклоном головы и осведомился, чем может быть полезен.

Я положил перед ним патрон.

— Мне нужно полсотни таких же. Это возможно?

Полковник повертел патрон в пальцах, взглянул мельком на маркировку.

— «Штейер»… Проще было бы предложить вам купить новый пистолет. А если вы любитель старины, то «маузер» или «борхарт-люгер» все равно обойдется вам дешевле.

— Я пока спросил — есть ли у вас именно это?

Он пожал плечами, подбросил патрон, как монетку, поймал и поставил передо мной на прилавок.

— Подождите… — ушел в глубь магазина, заметно приволакивая левую ногу.

Не было его довольно долго. Я вообразил, как он, бормоча проклятия, бродит между стеллажами, роется в зеленых, окованных металлом ящиках, спотыкается о лафеты безоткатных орудий и пулеметные станки. Мне даже стало неудобно, что я так обременяю своими прихотями почтенного пожилого человека.

Когда он вернулся, лицо его выражало сдержанную радость. Он положил передо мной синюю лакированную коробку.

— Прошу вас, сэр. Если фирма «Говард и Клайд» обещает, она держит слово. Не думаю, что кто-то еще смог бы вам помочь. Здесь сто штук. Этого достаточно или возьмете еще? Запасы ограничены, и новых поступлений не ожидается, как вы понимаете. Нет спроса…

— Благодарю. Пока хватит. Но теперь я всегда буду обращаться только к вам.

— Разумеется, сэр, лучше нас настоящего стрелка никто не обслужит. Вы представьте, на днях пришел человек, который заказал патроны к винтовке «бердан номер два». И что вы думаете…

Я готов был поддержать разговор и порассуждать о сравнительных качествах винтовок и патронов, а также обо всем, к этому относящемся, но внезапно остро ощутил за спиной присутствие Артура. Со всеми сопутствующими симптомами.

Обернулся я довольно резко. И ничего не увидел. Но не проходило мерзкое чувство, как будто тонкие холодные пальцы касаются не только затылка, но и обнаженного мозга.

И вместо всего, что я хотел ответить продавцу, я спросил:

— Не знаете ли вы случайно, где можно заменить в нескольких патронах пули на серебряные?

На мгновение его лицо дрогнуло. Кажется, я уловил мысль: «Я думал, пришел серьезный любитель оружия, а оказывается…»

Однако ответил он с прежней суровой любезностью:

— Вопрос не по нашей части. Но адрес я вам скажу… Да, знаете, что… Я не специалист по вашей проблеме, но мне кажется… Зачем цельносеребряная пуля? А если нанести покрытие — ноль один, ноль два миллиметра? Эффект в принципе должен быть тот же… Или тут важна критическая масса? Как вы считаете?

Похоже, тема его заинтересовала. Как человека, всю жизнь занимавшегося своим ремеслом и вдруг увидевшего в нем абсолютно новую грань.

— А может, дело в баллистике?

— Я с удовольствием обсудил бы с вами все аспекты, но пока сам имею о них поверхностное представление. Может быть, позже…

— Заходите, интересно узнать, что у вас получится. Например, мистер Джонсон-младший, возвращаясь с очередного сафари, всегда делает у нас сообщения…

Жаль, что я не мистер Джонсон.

…По названному адресу я пришел не только потому, что слишком уж испугался тени Артура за спиной и уверовал в силу серебряных пуль как способа борьбы с нечистой силой, но и по привычной склонности к изучению альтернативных вариантов. К тому же я имел достаточно свободного времени, провести которое иначе не видел возможности.

Салон на Оук-стрит оказался заведением совсем другого рода, чем оружейный магазин. И по интерьеру, и по стилю обслуживания.

Я с искренним интересом рассматривал бесчисленные приборы, устройства и средства, предназначенные для борьбы с представителями потустороннего мира, отправления самых фантастических культов и обрядов.

Какой же мощный интеллектуальный потенциал привлекается для изобретения и производства подобных штук…

Самодовлеющая система. Чтобы все это продавать, нужна соответствующая индустрия пропаганды всяческой чертовщины и оккультизма. С чего и кормятся миллионы людей.

Как только я приблизился к интересующему меня отделу, ниоткуда возникла старший эксперт мисс Нора Шелтон, как значилось на ее нагрудной карточке. Высокая, рыжеватая, в веснушках. Происходившая, судя по ее внешности, непосредственно от кельтских жрецов, или как там их называли — друидов?

— Поделитесь с нами вашей проблемой, и мы постараемся вам помочь, — она повлекла меня в удобное кресло возле работающего дисплея, по которому бегали разноцветные кривые.

«Почему бы и нет? — подумал я. — Вообразим, что мне пришлось попасть на прием к врачу. Причем не к нашему, культивирующему традиции старинных земских медиков, деликатных гуманистов в чеховских пенсне, а именно к американскому, которого не нужно стесняться и который сам всегда предельно откровенен, изъясняясь примерно так:

«Раздевайтесь, на что жалуетесь, так, ясно, у вас неоперабельный рак, примерная дата смерти такая-то, если будете принимать вот это, проживете на полгода дольше. Одевайтесь».

Стараясь быть сугубо конкретным, я сообщил:

— Меня преследует зомби. Огнестрельное оружие с обычными пулями на него не действует, хочу попробовать серебряные пули, можете ли вы их изготовить под предлагаемый боеприпас? До сих пор мне удавалось от него спасаться, но он как-то узнает о моем местопребывании, и все начинается сначала. Пока он меня потерял. Как быть дальше?

— Благодарю вас, все понятно, — пальцы ее запорхали над сенсорными полями компьютера.

— Зомби? Африканский, гаитянский? Где вы с ним встретились впервые? Не путаете ли вы его с инкубом, вампиром, сомнамбулой?

— Зомби у меня европейский. Даже точнее — русский. Факт смерти подтверждается документально. Воскрешения — тоже. Пистолетная пуля сбивает его с ног, но не более…

Мисс Шелтон работала на компьютере, как пилот космоплана при аварийной ручной посадке.

— Сложный случай, — сказала она. — Не укладывается в обычные схемы.

— Возможно, потому, что я хуже ваших постоянных клиентов знаком с первоисточниками? — вышло грубовато, как бы намек на некое шарлатанство. Не умею я общаться со специалистами из сферы чуждых идеологий. То прорицателя задел, теперь эту…

А ведь мисс Шелтон куда как любезна и доброжелательна, за что ее обижать?

Однако она не уловила иронии.

— Мы умеем работать с любыми клиентами… — и продолжала задавать вопросы, быстрые и подчас неожиданные, как на тотальном тестировании.

Закончив сбор информации, она убрала со лба прядь отливающих старой медью волос.

— Достаточно. Полную распечатку вашего случая и все рекомендации мы сможем выдать вам завтра… Устроит?

— Ради бога. Но как насчет серебряных пуль? Я-то подожду, а зомби?

Она посмотрела на меня с сомнением.

— Вы уверены? Ну хорошо, покажите образец…

Я подал ей патрон. Она кивнула.

— Дайте остальные. Будет готово через час.

Оказывается, у них тут целый комбинат.

Когда она вернулась, я не сдержался. Девушка-то на вид вполне здравомыслящая.

— Скажите, Нора, а вы-то сами в это верите?

Ее зеленоватые глаза с желтыми искорками взглянули на меня очень внимательно.

— Мы не психиатры. Мы должны верить нашим клиентам…

В ожидании своих патронов я побродил по салону и увидел массу интересного. Например, изготовленный в виде массивной трости пружинный арбалет, стреляющий аккуратными осиновыми кольями, распылители меловой суспензии для нанесения защитных кругов, аэрозольные баллончики со святой водой, кристаллы с записями молитв и заклинаний на любых языках и для любых конфессий, индикаторы нечистой силы, складные пентаграммы и множество иных средств нападения и защиты, исполненных с учетом новейших достижений эргономики и технической эстетики. А также огромный выбор справочной и библиографической литературы.

Вручая мне патроны со свеженькими, блестящими головками пуль, любезная мисс Шелтон заботливо предупредила:

— Имейте в виду, наши специалисты очень сомневаются, что серебро эффективно против истинных зомби. Но если вы из России, то там эндемичны вурдалаки. На них серебро действует… Думаю, вам повезет… Не забудьте зайти завтра.

— Даже если только для того, чтобы увидеть вас…

Глава 16

Остаток дня я провел на заросшем соснами и можжевельником обрывистом склоне Голден-Гейт-парка, наблюдая в специально приобретенный панкратический бинокль за яхтой «Призрак». Название-то к случаю пришлось. Совпадения, бывает, если начнутся, то косяком идут.

Мало сказать, что яхта мне понравилась. Этот двухсоттонный примерно парусник, оснащенный как трехмачтовая гафельная шхуна, великолепно имитировал лучшие образцы деревянного судостроения конца девятнадцатого века. И стоил, очевидно, сумасшедших денег. Работа, безусловно, штучная, ручная. Насколько я знаю, подобные вещи сейчас делают только в Глазго и Корсакове.

Узкий белоснежный корпус с зеленой подводной частью, длинный бушприт, чуть склоненные назад мачты, гладкая палуба с застекленной рубкой на полуюте, точеные балясины трапов и леерных стоек… Сколько я ни смотрел, не смог заметить никаких анахронизмов и нарушающих строгость конструкции деталей.

Я изучил все подробности архитектуры и оснастки «Призрака» так, что при необходимости мог бы ориентироваться на палубе в полной темноте.

Ближе к вечеру на вишнево отсвечивающем полировкой бортов моторном вельботе к яхте подошли Андрей с Ириной.

Меня и раньше удивило, что экипажа на «Призраке» не было. Очевидно, хозяин предоставил своей команде выходной, но чтобы отсутствовал даже вахтенный?! Андрею самому пришлось заводить тали и поднимать вельбот на шлюпбалки. Впрочем, получалось у него все очень профессионально, как у настоящего марсофлота.

И еще я пережил волнующие минуты, когда Ирина, спустившись вниз, через короткое время вернулась на палубу в одних лишь микроскопических плавках и устроилась с толстой книгой в шезлонге на ходовом мостике.

Новиков же, будто и не замечая ее присутствия, переоделся в грязноватые шорты и, открыв кормовой люк, занялся регулировкой механического рулевого привода.

Я, как уже говорилось, за долгое время, проведенное вдали от Земли, основательно отвык от вида неприкрытого женского тела, реагировал на него чересчур эмоционально, и Алла отнюдь не успела восполнить дефицит подобных впечатлений. Но только этим не объяснишь того гипнотического воздействия, что на меня оказала заполнившая все поле зрения бинокля Ирина.

В конце концов не мальчишка же я, млеющий от всего, что чуть выше коленок. Тут снова срабатывал фактор, не позволявший раньше оторваться от созерцания ее лица. Нечто запредельное, необъяснимое в категориях формальной логики и психологии. Словно бы враг рода человеческого рассчитал все соотношения размеров, каждый изгиб и линию этого чуда природы на погибель нашему брату…

И ведь лежала она на прогнувшемся под ее весом полотенце так, будто не просто отдыхала на безлюдной палубе, а позировала для художника или мастера эротической голографии. Если моя Алла довела Панина до исступления, то что бы с ним случилось, попадись ему на глаза Ирина? А ведь вроде бы анатомически они вполне аналогичны. Тут мне и пришла в голову дикая мысль, что Ирина не просто женщина, а, как в свое время Заря, биомодель, созданная для каких-то тайных целей.

Чтобы разубедить себя, я оторвал от глаз бинокль и тут же ощутил острый дискомфорт. Но одновременно увидел, что солнце успело до половины скрыться за горизонтом. Так сколько же мое созерцание продолжалось?

Не помню, где я читал насчет предмета, который полностью парализовывал волю человека, начинавшего его ощупывать. Осязательный наркотик. А Ирина — зрительный. Так, может быть, вот в чем ее истинная роль, для этого ее мне и показали. И те, кто это сделал, пребывают в полной уверенности, что теперь я на поводке и никуда от нее не денусь…

Так и буду крутиться поблизости, пока не возьмут меня голыми руками.

Я сложил бинокль, сунул его в футляр и резко поднялся. Ничего у них и сейчас не выйдет. Недооценивают они Игоря Ростокина!

…Переехав по мосту в Окленд, я дозвонился до Панина. Ждал он меня, ждал и нервничал, это было понятно сразу. Говорил я с ним по видеоканалу, и лицо его выдало.

— Ты с ума меня сведешь, — облизнул он губы. — Не надоело Солка изображать? Зачем ты монитор закрыл?

— Солк — это кто? — спросил я с интересом.

— Солка не знаешь? Ах да, действительно. Персонаж видеосериала, неуловимый мститель…

— Что ж, подходит. А прикрыл я объектив затем, чтобы ты или кто другой не видел, где я и кто со мной рядом. Не время…

— Слушай, — лицо его стало напряженно-злым, — давай начистоту. Я тут действительно ни при чем. Согласен, доля моей вины есть… Что не послушал тебя. Но я хотел как лучше. Откуда мне было знать, что среди вполне надежных людей окажется… такой… Короче, кое-кто решил сыграть в одиночку. У нас так обычно не делается, бизнес ведется честно. Но уж больно большими деньгами запахло. Да и не деньги тут главное. Сам же понимаешь…

— Каяться будешь перед смертью, а сейчас дело говори. Ну…

— Вот тебе и «ну»… За ночь этот кое-кто все обдумал и послал своих ребят. Они собирались взять вас обоих, привезти в известное место и договориться… сепаратно. Вреда никто вам причинять не собирался. Просто… предложили бы сменить флаг. Возможно — за большую плату. Проиграли бы только мы. Но ты все спутал. Я тоже ничего не знал, клянусь. Когда ты позвонил, я был поражен и действительно направил ребят, чтобы помогли. А они опоздали. Зато ты сумел заставить тех людей запаниковать. Они обратились ко мне. Не буду пересказывать, о чем шла речь, но… Меня убедили. Нашлись способы. Как и твою Аллу, кстати…

— Врешь, — только и сказал я.

— Зачем мне врать? Нет, с ней все в порядке, никакого насилия, но… Выхода у нее не было. Она ведь всего лишь слабая женщина. Она выдала все записи и рассказала, что на самом деле никаких людей в Москве нет. Только вы двое… На этом все могло и кончиться. Ты оказался не нужен. И Аллу бы они сразу же отпустили. С хорошими деньгами. Куда дешевле, чем убивать. Они же вполне законопослушные деловые люди. И опять ты все испортил. Тебя ведь уж и искать прекратили… Не знаю, что ты сделал с пленками, и Алла не знает, только недавно со мной говорили… очень плохо.

Я видел, что он скорее всего не врет. И его версия мало расходится с моей, разве что в деталях. Слишком у Панина было отчетливо все на лице написано. На фоне растерянности и обиды — злость. Он меня ненавидел. За все. И что дело верное сорвалось, и что пришлось от кого-то испытать унижение, возможно, — не первое… И что сейчас он выглядит передо мной подлецом и трусом, а не тем, что раньше, великим Майклом. Тут в нем славянство прорезалось, перед своими ему бы так стыдно не было…

— Плохо держишься, драйвер, — сказал я с издевкой, — ты же сам этого хотел… А выходит, кусок больше рта оказался.

— Сам-то не очень геройствуй, — огрызнулся он. — Куда ты денешься? В Москву сбежишь? И там найдут. А Алла? Бросишь? Я бы подобрал, только она пока еще тебя забыть не хочет… Если б захотела, всем лучше б стало. А пока ты бегаешь, ее ведь не отпустят. А далеко убежишь — совсем станет плохо…

— Не твоя забота…

— Увы, и моя тоже. Я ведь к вам обоим по-прежнему хорошо отношусь. И все еще можно исправить…

Я подумал, что разговор слишком затягивается и группа захвата, возможно, уже на подходе.

— Стоп. Я меняю позицию. Позже договорим…

— Да хватит тебе бегать! Неужели еще не понял? Сейчас они все силы в дело бросили, их люди город перекрыли, полиция подключена и многое другое… Через час тебя по всем экранам покажут как опасного преступника в розыске… Деться тебе совершенно некуда. Я откровенно говорю… И предупреждаю по-дружески — никаких глупостей не делай… Вполне возможно — при попытке к бегству…

— А уж вот это — хрен! Я ж вам живой пока нужен… — отвечая и храбрясь, я понимал, что он прав и гулять мне недолго, если…

— Вот почему мне и поручено передать: ты возвращаешь перезапись, она при тебе, это известно, Алла уже сказала. Взамен получаешь деньги вместе с женщиной — и свободен. Само собой — отказываешься от всех претензий. Ей-богу всем будет лучше. Умей проигрывать. Бери такси и езжай сюда. Я все сказал…

— Какая же ты сволочь, — процедил я. — Если даже сдамся — где гарантии?

— Гарантии… Мое слово, если угодно. Пусть даже я тот, что ты думаешь, но не настолько же… Повторяю, не нужен ты им… Мало в истории случаев, когда люди не только свои, а государственные секреты продавали, — и ничего, жили и благоденствовали… Что ты за фигура такая, чтоб из-за тебя руки и совесть пачкать? А что ты партнер серьезный и уважения заслуживаешь, ты уже доказал.

— Ну, разболтался… Кончили. Я с тобой буду после разговаривать. И не думай, что легко отделаешься. Мне кое-что обдумать надо и подстраховаться. Не забыл, на что я намекал?

— Не делай этого, Игорь, умоляю. Тебе даже они не помогут. Сам пропадешь и девчонку погубишь. Хотя бы ради нее…

— Подумай лучше, кто тебе поможет…

Я отключился. Пусть ждет и нервничает. Не все же только им людей пугать.

Пока мы говорили, успело окончательно стемнеть. Я прямо физически ощущал приближение опасности. И назло страху убегать, изображая обезумевшего зайца, не стал. А пересек улицу и сел за столик на веранде уличного кафе. Я находился во французском квартале, и заведение было вполне парижское, и гарсон, и меню тоже.

Не успел я сделать первый глоток божоле, как, завывая сиреной, через перекресток пролетела полицейская машина, навстречу — еще одна. Они блокировали квартал с обеих сторон, и тут же подскочил юркий желтый «Растрохеро» на гравиподушке, за ним, чуть поодаль, остановился микроавтобус без окон.

Не обманул Панин, работа пошла с размахом.

Из джипа выпрыгнул похожий на репортера парень в короткой пестрой гавайке, на плечевом ремне — массивный прибор, похожий на видеокамеру. Но, очевидно, другого назначения.

Он направил его на ту кабинку, из которой я звонил. Потом повел раструбом вдоль улицы. Я с такими штуками незнаком. На что она настроена? На запах, внешний облик, изучение маячка-опознавателя или мои биотоки?

Нас разделяли каких-то пять метров, и он, отступая назад и продолжая ощупывать окрестности, все приближался. Но сообразить, что объект спокойно сидит рядом, охотник, очевидно, не мог.

Я же, расстегнув пуговицу пиджака, ждал. Если он все же обернется и засечет меня, выход один — стрелять в упор, потом махнуть через низкий заборчик во внутренний двор, и, может, еще раз удастся скрыться…

Нет, конечно же, нет. Шансы нулевые. Вокруг десяток полицейских, по их сигналу другие патрули перекроют все окрестности. Возьмут с оружием в руках, и никому уже ничего не докажешь. Лучше просто сдаться…

Но внешне я оставался невозмутимо-спокойным, продолжая тянуть кисловато-терпкое вино, и, как все окружающие, с любопытством наблюдал за происходящим.

«Следопыт» уперся спиной в ограждение веранды, выругался и опустил камеру. Ничего не вышло. Добыча снова ускользнула. Он перекинул ремень камеры через плечо, повернулся. Мы встретились глазами. Я улыбнулся. Он, машинально, тоже, потом махнул рукой официанту.

— Эй, гарсон… два коньяка. Тройных.

Его напарник вышел из машины, и они, оперевшись о балюстраду, выпили.

— Проклятый кретин, — сказал оператор, — не мог подержать его на линии еще хоть пару минут.

Второй не ответил и длинно сплюнул на тротуар.

…Тихо спустившись в темную воду, я поплыл сначала на спине, чтобы не подставлять затылок угрюмому мраку берега, и лишь удалившись на сотню метров от скал мыса Сан-Рафел и огней городка Глен-Эллен, когда гребни волн и мгла туманной ночи надежно скрыли меня, перешел на брасс.

Вот чего я не предусмотрел днем, когда намечал свой курс и запоминал ориентиры, — на том берегу пролива сиял сплошным морем света Сан-Франциско, и на его фоне разглядеть с воды ночные огни «Призрака» было невозможно. А ведь спланировал я все вроде бы хорошо. Переехал по мосту на северный берег, по зарослям чаппареля вышел к намеченной точке, убедился, что вокруг ни души. Сверху яхта была видна отлично, ничего подозрительного на палубе не наблюдалось.

А сейчас меня охватил страх. В тумане я собьюсь с курса, течение пролива снесет меня в океан, а до утра в не слишком теплой воде не продержаться.

Надежда была только на Голден-гейт-бридж. «Призрак» стоял на якоре примерно на милю правее третьего с моей стороны пролета.

Тревога, близкая к панике, все нарастала, пока на исходе второго часа я наконец различил огни яхты и почти тотчас же — на фоне собственного шумного дыхания — услышал гулкие всплески, удары волны о корпус.

Держась за якорную цепь, я отдыхал и осматривался, пока не убедился, что ничего за последнее время на яхте не изменилось.

Если бы Андрей с Ириной решили вдруг провести ночь на берегу в каком-нибудь, положим, казино или дримклубе, включив сторожевую систему, положение мое ухудшилось бы до чрезвычайности.

Однако судьба мне по-прежнему благоприятствовала. Они были тут, вдвоем, наедине с тихоокеанской ночью, сидели в креслах под тентом на кормовом мостике, беседовали о чем-то или слушали доносящуюся до меня музыку…

Подтянувшись на руках по туго натянутой цепи, я достал до леерной стойки, перевалился на палубу, полежал, обсыхая, на теплых досках. Потом вытряхнул из мешка свое имущество, натянул брюки и рубашку.

Вдруг из тамбура носового люка появилась громадная лохматая собачья голова. Я замер, ожидая, что зверь сейчас оглушительно залает, а то и молча вцепится в глотку. Но пес молча, как бы даже доброжелательно смотрел на меня. Поразительно, что я не обнаружил его присутствия днем, разглядывая палубу в бинокль.

Сохраняя достоинство, я медленно сделал первый шаг. Пес посторонился, пропуская меня, и зацокал следом по настилу здоровенными, судя по звуку, когтями.

Стараясь на запутаться в многочисленных снастях стоячего и бегучего такелажа, я выбрался на шканцы.

Да, моим новым друзьям нельзя не позавидовать. Звуки скрипки, плывущие над палубой, мягкий свет плафонов на стойках тента, накрытый для позднего ужина стол, серебряные горлышки бутылок. Вина ниже, чем шампанское, здесь, очевидно, не пьют. Времяпрепровождение людей, для которых вопрос — когда сниматься с якоря и куда идти дальше, на Фиджи или в Новую Каледонию — едва ли не самый сложный во всем обозримом будущем…

Пес лег под трапом, считая свою задачу выполненной, положил голову на лапы, не спуская с меня, впрочем, выпуклых блестящих глаз.

Кашлянув, чтобы тактично привлечь внимание, я постучал согнутым пальцем по полированным перилам и поднялся чуть выше средней ступеньки. Изображая всем видом, что вот, мол, вы меня приглашали в гости, ну я и заглянул на огонек. Попросту, без церемоний. Извините, если вдруг не вовремя.

Новиков, повернувшись в кресле, смотрел на меня с явным интересом, пожалуй, одобрительным. Можно подумать, что я подтвердил его ожидания. Вот-вот и воскликнет, обращаясь к Ирине: «А я что говорил?!»

Но ничего он не воскликнул, а привстал, наклонил вежливо голову и сделал приглашающий жест в сторону третьего кресла, стоящего чуть в стороне, у леерного ограждения.

Понять можно двояко, но я предпочел более решительный вариант. Взял кресло и поставил его к торцу стола, между Новиковым и Ириной.

Она, взмахнув длинными ресницами, перевела взгляд с него на меня, и губы ее дрогнули намеком на улыбку. И я окончательно успокоился.

Взял наполненный для меня бокал. Полусухое «Абрау-Дюрсо» смыло с губ жгучий вкус океанской соли.

— Вплавь? — сочувственно спросил Андрей. — Долго добирались?

— Часа полтора… С того берега, — я показал рукой.

— Нормально. Если рекордов не ставить. Видишь, Ирок, я не ошибся… — (Ну вот, хоть и с запозданием, а сказано!) — Игорь все же принял наше приглашение. Похоже, дела у него не очень. Настолько, что даже катер взять не потрудился. Некогда было? Или не на что?

— Скорее первое… И вас засвечивать не хотел, — я вновь почувствовал себя с Новиковым легко, как со старым приятелем. И спокойно, как раньше бывало в обществе командора Маркина. В том смысле, что и с тем и с другим можно расслабиться, сбросить с себя груз ответственности за принятие жизненно важных решений.

— И следует понимать, что во всем Западном полушарии помочь, кроме нас, оказалось абсолютно некому?

— Тоже недалеко от истины. Не могу не отдать должного вашей проницательности.

— Чего уж там, — простодушно улыбнулся Андрей. — Специальность у меня такая…

— Профессиональный защитник всех гонимых и обиженных, — в тон ему продолжила Ирина.

И опять мне захотелось излить душу, и немалого труда стоило удержаться хотя бы для того, чтобы «сохранить лицо». Никто не любит слабаков, даже если рады им помочь.

Новиков уловил мое настроение.

— Ну, что у вас за это время случилось? И чем сейчас могу быть полезен?

В нескольких фразах я обрисовал им ситуацию после нашего расставания. Ирина слушала меня с явным сочувствием, возможно, представив себя в положении Аллы. Новиков же рассеянно курил свою трубку, подливал шампанское, в нужных, на его взгляд, местах ободряюще кивал.

— Так. Понятно. Только вот беда, среди местной полиции или мафии у меня приятелей не имеется, собственных боевых отрядов тем более.

— Знаете, может, я лучше пойду? — сказал я, почувствовав себя ужасно глупо. — Извините, что нарушил ваше уединение…

— А вот это зря. Нельзя быть таким… обидчивым. Если уж начали… Не помню, кто сказал: «Бей в барабан и не бойся».

— Гейне, — подсказала Ирина.

— Точно, — согласился Андрей. — Но ведь какие-то соображения у тебя все-таки были, пока ты плыл сюда через ночь и туман? Вот и давай… — внезапно перешел он на «ты», и я принял это как совершенно естественный с его стороны шаг. Но и тут он оказался на высоте — поднял бокал и продолжил: — Давай на брудершафт, не люблю я этих церемоний…

— Да я и не собирался… обижаться. Тебе показалось. И просьба у меня вполне скромная. Во-первых — до утра воспользоваться вашим гостеприимством…

— А я вроде и не предлагал сразу после ужина за борт прыгать. Дальше…

— А дальше… По известным тебе причинам я не могу распоряжаться своими московскими счетами, а здесь у меня денег почти нет, да и появляться в людных местах… не стоит.

— То есть — нужны наличные?

— Именно. Но не только… Вот мои документы… Как только все кончится — рассчитаюсь. С любыми процентами… Новиков повертел в руках мою корреспондентскую карточку, посмотрел на голографию, на меня, протянул Ирине.

— Ну допустим. Сочтемся. Сколько?

Сначала я хотел попросить две, но в последний момент подумал, что вернуть долг могу и не суметь, и сказал — «тысячу». И тут же предупредил насчет возможной моей «неаккуратности».

— Ну, это не сумма… — при этих словах Ирина неизвестно чему улыбнулась.

— Что можно сделать с тысячей? Возьми хотя бы десять… А касательно прочего… «И отпусти нам долги наши, яко же и мы прощаем должникам нашим…»

Тут уже я опешил. Такая щедрость по отношению к совершенно незнакомому человеку… Странно как-то.

— Сам ты странный, Игорь, — ответил он на мои возражения. — У тебя похитили любимую женщину, есть шанс ее спасти, а ты о ерунде. Словно на серьезное дело идешь, тебе автомат с полным магазином предлагают, а ты скромничаешь: «Да ладно, да мне бы пару патрончиков…» Смешно. А если б я изъявил желание лично поучаствовать с определенным риском для меня, но с солидным шансом на успех, ты б тоже стал девочку изображать?

— Андрей… — тихо сказала Ирина.

— Ну что — Андрей? Впрочем, пардон. Я имел в виду, что нечего теперь по волосам-то плакать… Да, не та нынче пошла молодежь…

А сам старше меня, ну, лет на пять максимум, а может, и вообще мой ровесник, если сделать поправку на загар, обветренность и умудренный взгляд. И в то же время он чем-то неуловимо напоминал мне того стодвадцатилетнего московского архитектора.

Зато яхте его сто лет точно. Теперь, вблизи, это сомнения не вызывает. Настоящая вещь, не новодел. По нынешним временам тут одного дерева на миллион…

— А вот о личной помощи я как раз и хотел попросить…

…Туман постепенно сгустился настолько, что продолжать беседу на мостике показалось неприятно. Мы спустились вниз, в небольшой, с низковатым подволоком, но удобно и рационально оформленный салон, или, как Андрей назвал его, кают-компанию. Там на самом деле было все, что подразумевало название. Застеленный пушистым ковром паркет, глубокие кожаные кресла, из которых не выпадешь даже при сильной качке, обеденный стол с решетками для посуды, стойка бара, заполненная всем, что за века изобрела неукротимая фантазия пьяниц и их алчных потворщиков — самые неожиданные формы и цвета бутылок, штофов, фляжек, шкаликов и мерзавчиков, радуга этикеток, геральдических зверей и птиц, золотых и серебряных лент, восковых и сургучных печатей, эти произведения искусства можно созерцать часами так же, как и писанные маслом картины старых мастеров, коллекционные ружья, винтовки и автоматы в застекленных шкафах, и множество книг, и настоящий кабинетный рояль «Стейнвей», на котором чуть позже Ирина исполнила несколько пьес Чайковского…

Мне показалось, что Андрей до сих пор наслаждается самим фактом обладания и своей яхтой, и ее прекрасной хозяйкой, и всем, что я уже назвал раньше. Словно невзначай он задерживался перед книжными стеллажами, касался пальцем стволов оружия… Стоящий у двери кормового балкона со смутной улыбкой на губах, он выглядел безмятежно счастливым человеком, воплотившим в жизнь идею древнего восточного хана, написавшего на своем перстне: «Да текут дни по желанию моему».

Не скрою, меня это задело. Очень тяжело, когда от тревоги и тоски ноет сердце, выносить чужое благополучие, тем более — так мало скрываемое.

Подавляя столь недостойное чувство, я рассказал им о своих приключениях на Крюгере, потом как-то незаметно перешел к подробностям непростых отношений с Аллой, и это неожиданно заинтересовало Ирину, причем настолько, что Новиков несколько раз оставлял нас вдвоем, то ссылаясь на необходимость проверить положение якоря, то принести нечто свежее и горячее с камбуза, а то и просто так.

Эта ночь осталась у меня в памяти как одна из самых неожиданных и приятных за последние годы, невзирая на все сопутствующие обстоятельства, а Ирина была столь внимательна ко мне и тактична, что ушел я в отведенную мне каюту только из чувства приличия. Почти влюбленный в нее, пусть и в совсем другом смысле.

По крутому трапу Андрей свел меня вниз. Открыл первую по правому борту дверь.

— Устроит? Впрочем, остальные такие же точно…

Два на три метра каюта со столом, креслом и платяным шкафом, с огражденной высоким бортиком койкой показалась мне самым уютным местом на Земле.

— Отдыхай. А о прочем побеседуем на свежую голову. Глядишь, еще что-нибудь придумаем. Да, чтобы не забыть, а то ведь, чего доброго, ты второй раз и не напомнишь…

Он вышел и вернулся с деньгами.

Если б и остальные мои проблемы решились так же легко и непринужденно…

Ворочался я на койке, несмотря на хмель в голове и плавное покачивание яхты, очень долго, то успокаивая себя надеждами на счастливый исход, то терзаясь чувством вины за свое неуместное поведение, моментами, кажется, проваливаясь в сон и снова просыпаясь. Перед самым рассветом, измученный, вышел на палубу, услышал через открытый световой люк голоса.

Заглянул я в люк и тут же отстранился. В глаза бросилось прекрасное, совершенно обнаженное тело Ирины, и смотреть на нее так, из-за угла, показалось мне недопустимым. Но слова, что я успел услышать, меня заинтриговали. Спустился к себе и наконец заснул. А утром никак не мог понять — и до сих пор не понимаю — это было на самом деле или все же приснилось.

Глава 17

Утром по палубе шелестел обложной дождь, под который я провалялся в койке до полудня, добирая за все предыдущие беспокойные ночи. Стесняясь своего непрезентабельного вида, я мрачно пил за поздним завтраком кофе и много минеральной воды.

Новиков съехал на берег, и, когда его вельбот скрылся за дождевой сеткой, мы с Ириной остались вдвоем, если не считать того самого пса с необычной кличкой Парадокс.

Одета она была сегодня очень просто, и лицо без всякого макияжа, отчего и говорить с ней выходило легко, и никакой неловкости от вчерашней откровенности я не испытывал.

Пока она листала толстую кулинарную книгу, выбирая, чем бы этаким удивить Андрея за обедом, я как бы между прочим вспомнил о своем якобы сне.

— Интересный сон, — губы ее сложились в мягкую улыбку. — Во всяком случае, он не так уж далек от истины. Андрей обожает ввязываться во всякие авантюры. И не всегда угадаешь, во благо или на беду…

— А кто же он все-таки? — решился я на вопрос, пусть и бестактный в моем положении, но настолько же и естественный.

— Знаете, Игорь, это слишком сложно. Достаточно вам того, как он сам себя называет — «землепроходец и мореход». Появилась у него такая возможность некоторое время назад. А вообще он профессиональный психолог, а еще когда-то был вашим коллегой. Если все у вас сложится благополучно, может, и вернемся к этой истории. Как вы считаете, такой вот примерно вариант обеда вас устроит?

Обнаглев от ее благожелательности, я не удержался.

— Вы знаете о действии, которое производите на мужчин? — и я пояснил, что имею в виду.

Она вздохнула.

— Далеко не на всех, Игорь, далеко не на всех… Вам бы с Андреем поговорить. Впрочем, лучше не стоит. Обещаете? Так вот, он довольно давно придумал теорию насчет людей разных генетических серий. Об этом спросить его можете. Эта теория вам кое-что разъяснит. Возможно, какая-то часть наших с вами генотипов совпадает. Вот и вы мне кажетесь довольно подходящим, заслуживающим внимания и дружбы человеком. А кто-то вас терпеть не может. Пожалуй, тем же людям и я не понравлюсь. Так что никакой особой загадки во мне не ищите. А вот с Аллой вам явно не хватает синтонности. Однако, пока она не с вами, говорить так… нехорошо. Согласны? Вот когда вернется… Думаю, вы не откажетесь побыть нашими гостями… Какое-то время. Если вы не против, постараемся вместе во всем разобраться…

— Вашими бы устами… То есть, когда Аллу выручим, с удовольствием…

— Обязательно все получится. Если Андрей за ваше дело взялся… Ему и не такое удавалось.

Теперь уже я почувствовал в ее словах затаенную печаль. Невероятно, но мне показалось, что она (ОНА!) терзается чем-то вроде неразделенной любви. Или, в мягком варианте — неполным взаимопониманием. Абсурд, конечно, но тем не менее.

…За ужином, который можно было считать и поздним обедом, в ходе долгого и извилистого разговора я, когда пришлось к слову, спросил:

— А вот как ты, Андрей, считаешь — если существует много религий, соответственно, много и богов, то ведь и демоны всякие, дьяволы, нечистая сила тоже должны быть разными, в каждой системе свои. Так или нет?

— Интересно. Я об этом как-то не задумывался. Но предполагаю, что так. Если принять как данность, что боги действительно разные, а не преломления в людском сознании одного и того же объекта…

— А я не согласна, — включилась Ирина. — Боги непременно разные у различных народов, иначе что же получается? Когда, скажем, религиозные войны… Бог, один на всех, всемогущий и всеблагой, нарочно поделил своих детей на разные партии, заставляет их убивать друг друга, во славу свою, а сам наслаждается? Внутренне разделился на ипостаси и гордится, если сторонники его, как Аллаха, перебьют больше сторонников его ж, но как Христа?

— Это если он их считает своими детьми… Но сказано ведь — «раб Божий». А рабов назначить гладиаторами и заставить сражаться — милое дело.

— А не кощунствуем ли мы таким образом? — поинтересовался я.

— Не знаю, — пожал плечами Андрей. — Я атеист. Ты, видимо, тоже… Вот если б мы верующих таким образом смущали…

— Да, я скорее всего тоже атеист. Хотя знакомый игумен давно и старательно пытается меня обратить. Только мы не туда заехали. Я интересовался демонами. Вселенная, допустим, или, как говорят отцы церкви, «тварный мир», разделена на сферы влияния. Разные боги чужую паству не замечают? А демоны тоже? Может мне какую-нибудь пакость джинн или ифрит сделать, или я исключительно в юрисдикции русских чертей, кикимор и леших?

Ирина тихо засмеялась.

— Неверно ты вопрос ставишь, Игорь. Признав себя атеистом, ты попадаешь в еще более сложную ситуацию. В лучшем, идеальном, варианте ты не входишь ни в чью сферу интересов, экстерриториален как бы, но в худшем — принадлежишь всем сразу. И любая пакость может сделать с тобой что хочет, ибо нет у тебя покровителей. То есть из дипломата, который пользуется правом иммунитета в чужой стране, ты превращаешься в бродягу без подданства и вне закона…

Здорово она объяснила, а главное — обнадежила. Умная женщина, ничего не скажешь. Не менее умная, чем красивая.

— В общем, мы опять уперлись в ту же проблему. Исходную. Бытия Божьего. Либо Бог есть, он объективная реальность, и мы его подданные независимо от волеизъявления, либо его таки нет…

— И все позволено?

— Увы… А вообще так скажу. Хоть мы и атеисты, кое-что я почитывал и знаю, что «не поминай всуе…». Вот давай этому совету и последуем. Я старый теперь уже мореход, и помню — за каждой инструкцией не только опыт, но и кровь. Веришь — не веришь — лучше не нарушай…

…Андрей снял на свое имя пентхаус — виллу на крыше небоскреба. Конечно, по-настоящему какая там вилла — довольно средненькое бунгало из трех комнат с чахлым садиком вокруг. Уважающий себя миллионер и смотреть бы на него не стал. Но зато не слишком дорого и с любого места хорошо виден «Призрак» у выхода из пролива.

В сумерках Новиков привез меня туда и, прикрывая от портье и возможных агентов полиции большим, никак не желающим закрываться зонтом, провел к лифту.

Хотя в огромном, почти на всю высоту здания, полном людей холле на нас и так никто не обратил внимания.

На прощание он снова меня удивил. Такое впечатление, что колебался Андрей до последнего и, уже допив последнюю чашечку лично им сваренного кофе, вдруг сказал:

— План-то у нас хороший. Как у товарища Жукова… Однако черт его знает. Дам я тебе, пожалуй, одну штуку. Глядишь, и пригодится…

И протянул черный кожаный футляр.

В нем лежал черный же массивный браслет, похожий на старинные часы.

— Что это?

— Там, внутри футляра, инструкция. Когда я уйду, прочитаешь и поймешь. Категорически настаиваю — надень и до следующей нашей встречи не снимай ни при каких условиях. Это тебе как летчику парашют. Ко всему прочему, по этой штуке я тебя найду в любом месте и в любой момент. А от греха — дай, пожалуйста, руку…

Он сам защелкнул пружину. Я, вспомнив гравинаручник, непроизвольно дернулся. Андрей посмотрел удивленно, наверное, подумал, что прихватил кожу.

— Теперь и захочешь — не снимешь. Если угодно — гарантия моих капиталовложений. Средство для ненадежных должников. Чтобы не думал, будто я такой уж альтруист… — он ободряюще подмигнул, поднес два пальца к правой брови и задвинул за собой диафрагму индивидуального лифта.

Размышляя, что бы все происшедшее значило, я дождался, пока вспыхнет огонек, что лифт вернулся обратно, и открыл футляр.

Инструкция была отпечатана на желтоватой, похожей на слоновую кость пластинке, прикрепленной к внутренней стороне крышки.

«Гомеостат портативный, полууниверсальный. Предназначается для поддержания и стимулирования приспособительных реакций организма, направленных на устранение и максимальное ограничение действия различных факторов, нарушающих относительное постоянство внутренней среды организма. Максимально эффективен при постоянном ношении, может также использоваться кратковременно для диагностических и лечебных целей. Включается автоматически при замыкании браслета на левом или правом запястье пациента. При соответствии внутренней среды организма генетической норме цвет экрана зеленый. Желтый сектор указывает на степень нарушения внутренней среды. Сплошная желтая засветка экрана свидетельствует о степени нарушения, несовместимой с жизнью. Во всех остальных случаях гомеостат обеспечивает полное восстановление нормы в период от 4 до 6 часов в зависимости от тяжести нарушений. При постоянном ношении гомеостат гарантирует 100-процентную регенерацию тканей организма в случае механических, термических и химических повреждений (если таковые не вызовут одновременного полного разрушения организма вместе с гомеостатом), исключает воздействие на организм любого вида инфекций, токсинов, органических и неорганических ядов, алкалоидов, ионизирующего излучения и т. д. Запрещается: вскрывать гомеостат, подвергать воздействию магнитного поля напряженностью свыше 1 млн. гаусс, нагреву свыше 2000° К. Срок действия гомеостата не ограничен. Питание встроенное, в подзарядке не нуждается».

Прочитав, я ощутил некоторое недоумение. Может ли это быть правдой? Ни о чем подобном мне слышать не приходилось, готов поручиться. Даже у десантников таких приборов нет, а следовательно, и ни у кого другого быть не может. Тем более фирма-изготовитель не указана. Если лабораторный образец — неуместен стиль инструкции. Но, с другой стороны, и насчет оживающих покойников и нестандартных случаев применения хроноквантового двигателя я тоже до последнего времени не подозревал.

И только потом мне пришло в голову, что это ведь в принципе одно и то же. Данный прибор, он тоже подходит к проблеме «фактора Т» и практического бессмертия, только с другой стороны…

Значит, Андрей — или те, кого он представляет, — занимались аналогичной с Аллой проблемой, но решили ее куда раньше и эффективнее?

Я бы даже сказал — изящнее.

«…За исключением одномоментного полного разрушения организма вместе с гомеостатом…»

Зеленое поле занимало практически весь экран, желтый сектор был совсем узкий. Ну, о том, что здоровье мое в полном порядке, я знал и так. Последний медконтроль проходил перед посадкой, и в случае любого недомогания меня бы просто не выпустили из корабля на Землю.

Осталось получить экспериментальное подтверждение. Будучи человеком решительным, я взял вилку и резко чиркнул острыми зубцами по левому предплечью, чуть выше браслета. Из глубокой царапины выступила кровь.

Примерно через полчаса кожа в том месте была гладкой, как и раньше. Ни малейших следов…

…Последний разговор с Паниным получился коротким. Я посочувствовал Майклу, наверное, имевшему неприятность за вчерашний конфуз, и передал адресованную ему оценку сыщиков. Насчет кретина. Чем заодно ненавязчиво подчеркнул свои возможности.

Местом встречи назвал отель, якобы наугад выбранный из справочника.

— Ну вот, хотя бы «Уэстберри»… — на самом деле это четырехзвездочное заведение занимало три нижних этажа моего небоскреба. — Пусть ваш представитель обратится к портье, там будет пакет… На чье имя?

— Да не все ли равно, можно и на мое… — Панин был сегодня тих и сговорчив, на него произвело впечатление все случившееся.

— О'кей. В письме я изложу, что и как делать дальше. Главное условие, сам понимаешь, чтобы привезли Аллу. Доставили ее туда, где я буду ждать. И обменяемся. В людном месте и под прикрытием моих друзей… А в качестве компенсации меня устроит миллион… Естественно — долларов. В виде туристской карточки на предъявителя.

Я был уверен, что при таком варианте они мне ничего не успеют сделать. Получив Аллу, я тут же поднимусь в пентхаус, заблокирую лифт, позвоню Андрею, и он снимет меня с крыши на заранее заказанном вертолете… Должно получиться.

— Но тогда уже от тебя потребуются гарантии, — сказал, подумав, Панин. — Вдруг ты подсунешь пустышку?

Тут он угадал, так я и собирался сделать.

— Ну, парень… Взаимно. Мы же деловые люди. И подлинники у вас. Есть в них некоторые хитрости, но то уже повод для отдельного разговора… Гарантией они в любом случае служить могут.

В итоге мои условия были приняты.

…На самом же деле все вышло далеко не так.

Встретились. Стороны представляли два вполне приличных джентльмена, ничего общего с предыдущими ребятами. Скорее адвокаты, чем громилы. Поговорили. Будто невзначай я коснулся нагрудного кармана, где лежал только что купленный кристалл с полной записью вагнеровского «Кольца Нибелунгов». По-моему, необходимая каждому приличному меломану вещь. Тем более в исполнении «Берлинер-штадт оперы». Чуть ли не под руководством автора…

Мы сидели в креслах в холле третьего этажа под густыми филодендронами. Вдали по коридору бой катил столик с напитками, в дверях номеров появлялись и исчезали постояльцы. На втором этаже у дверей конференц-зала толпились участники съезда офтальмологов, еще ниже, в главном вестибюле, тоже было многолюдно. Часто проезжали по стеклянным трубам светящиеся изнутри фиолетовые кабинки лифтов. Нормальная, деловая обстановка.

— Одним словом — все в порядке, господа. Ведите мою даму, готовьте чек, и расстанемся к взаимному удовольствию…

— Разумеется, сэр…

Я полностью расслабился, уверенный, что выиграл. И как-то не заметил, что в перспективе сходящихся к холлу коридоров вдруг стало пусто. И лифты отчего-то прекратили свое бесконечное скольжение вверх и вниз.

Один из парламентеров поднес к губам микрофон, будто собираясь доложить своим о завершении переговоров, а второй так же спокойно выстрелил мне в бок из искровика.

Прожег грудь насквозь, слева-вверх-направо. Сознание я потерял сразу. Но минуты через две-три очнулся.

Они споро отволокли меня в эркер, за огромную фарфоровую бочку с тропическим растением. Гибкие мохнатые ветви до самого пола.

Обшарили карманы, выхватили кристалл, ничем больше не заинтересовавшись, а «штейер» просто не заметили сзади под ремнем.

Все это я видел и осознавал, как сквозь липкий туман. Мой труп пристроили так, что найти его можно было только случайно или не раньше большой утренней уборки.

Не помню, сколько я там пролежал. Наверное, около часа. Когда немного полегчало и появилась способность двигаться, кое-как добрался до лифта. Со стороны, если кто видел, я производил впечатление мертвецки (прошу прощения за каламбур) пьяного.

С трудом вспомнил код, открывающий выход на крышу, выпал из кабинки и вновь отключился.

При следующем просветлении осознал себя на диване. Волнами накатывалась тошнота, нестерпимо пекло в легких, каждый вдох приходилось делать в несколько приемов. Но голова была ясная. Достаточно ясная для того, чтобы понять: спас меня только браслет. Припомнив анатомию, я определил, что разряд прошел через оба легких и сердце. Рана как у Лермонтова. С той только разницей, что я все-таки остался жив.

Поднес к глазам браслет. Экран желтый больше чем на две трети. За окнами смеркалось. Или в глазах все еще темно? Но, судя по тому, что гласит инструкция, к полуночи буду как новый. Еще полежу часик и попробую связаться с Новиковым.

А как же теперь Алла? Стало страшно и обидно за нее до слез. В буквальном смысле…

Дверь скрипнула, и в комнате появился Артур!

Прибыл по мою душу, будто ангел смерти?

…Он сильно изменился с момента нашей последней встречи. Или лучше сказать — прощания на берегу.

Отличался от себя прежнего не только одеждой — сейчас он был одет вполне прилично, — но и всем обликом. Словно наконец сумел приспособиться к своей потусторонней внешности. Без специального заинтересованного внимания и не заметить того ощущения абсолютной чуждости нашему миру, что исходило от него раньше и так поразило меня еще на станции эмбуса.

А из-за спины его вышла и присела в уголке Вера, тихая, скромная, в темном кожаном костюме, совсем не похожая на посетившую меня в Москве обнаженную по пояс рыжеволосую фурию.

Едва не поставившая точку в моей короткой, но бурной жизни.

Стараясь не выдать себя резким движением, я начал приподнимать лежавший рядом с подушкой пистолет, снаряженный в предвкушении этой долгожданной встречи тяжелым, не успевшим еще потускнеть серебром.

Лишь бы хватило сил в вялых пальцах выжать тугой спуск…

— Не нужно стрелять, зачем это? Знал бы ты, как больно, когда пуля ударяет. Тем более что для меня это все равно почти безвредно. Сравни укол шилом в сердце или палкой по спине… — услышал я его тихий голос.

Он сел в кресло напротив меня. Вид у него сейчас был совсем не пугающий, скорее устало-печальный.

— Опять ты не захотел умирать? А зря… Я ждал тебя. Ты разве не почувствовал?

Я уронил пистолет на диван, но рукоятку из пальцев не выпустил. Мало ли что он сейчас такой безобидный…

— Разве ты ничего не почувствовал? — настойчиво повторил Артур. — Ты ведь умер уже, я тебя видел…

— С чего ты взял? Как я мог умереть, я только слегка отключился. И сам добрался сюда, и говорю с тобой… Обошелся даже без реанимации…

— Этого я теперь тоже не понимаю. Я знал, что ты вот-вот придешь, уже с утра я знал это точно. Так и получилось. Я ощутил миг твоей смерти, я успел увидеть, как разорвалась завеса, мелькнула тень… И все кончилось. Знаешь, так бывает, когда утопающий последний раз почти выпрыгивает из воды, пытается уцепиться хоть за воздух и тут же проваливается в глубину. Только круги по воде…

А он, оказывается, еще и поэт. Владеет даром образной речи. Я тоже представил себя, прорвавшего некую неведомую завесу, очевидно, между тем и этим миром, но сумевшего ускользнуть обратно. Вот, правда, аналогия должна быть противоположная. Не тонущий человек, а вытащенная на берег рыба. Еще чуть-чуть, и все. А она подпрыгнула — и обратно в родную стихию…

— Ну и что? Ты пришел исправить ошибку? Помочь мне «выплыть»?

— Да что уж теперь… Я и так сделал, что мог. Думал, будет достаточно. А нет так нет. Я сильно изменился, как ты правильно заметил, обвыкся в своем старом теле, вспомнил, как полагается вести себя человеку. А тогда…

Считая, видимо, нужным объяснить свое давешнее поведение, Артур стал излагать мне все с самого начала…

Как, зацепившись за коралловую ветвь, сорвал с лица маску, как задыхался, пытаясь выбраться из грота, что при этом чувствовал. Детально описал стадии собственной агонии. Самые натуралистические подробности доводил до моего сведения спокойно, даже равнодушно, как мог бы говорить о своей работе старый прозектор.

У Толстого в «Иване Ильиче», например, процесс умирания описан не в пример трогательнее.

На Веру смотреть было значительно интереснее. Не знаю, какое впечатление она производила в своей предыдущей жизни, а сейчас казалась девушкой, начисто лишенной темперамента. Хорошо воспитанной. Ее пригласили в незнакомый дом и не уделяют особого внимания, вот она и сидит, где посадили, осторожно посматривает по сторонам и ждет, когда и к ней наконец обратятся.

Но судя по твердой линии рта, высоким скулам и сведенным к переносице бровям, в случае чего на решительные и неожиданные поступки она вполне способна. В чем лично я успел убедиться.

Счет у нас с ней в попытках убить друг друга — один-один, и взаимных претензий в будущем вроде бы быть не должно.

Артур же перешел к тому, что случилось после его безвременной кончины.

— Время перестало существовать. Я как бы растворился в океане совершенно, каждая моя молекула смешалась с тысячами молекул воды. Небытие самое полное и, возможно, бесконечное. Ничего подобного тому, что мы получали в эксперименте от пациентов. Никаких тоннелей со светом в конце, картинок прошлой жизни, взгляда извне на свое тело… Зато я «вскоре» ощутил, как вновь мое естество консолидируется, рассеянные частицы группируются вместе. Весьма своеобразное, ни на что не похожее, по-особому приятное чувство. Только что тебя не было, и вдруг ты заново рождаешься как личность. Снова все вспоминаешь, осознаешь, как мир вокруг тоже возникает, словно впервые… Слияние с мировым разумом в момент Большого взрыва… Понимаешь, о чем я говорю?

— Чего ж не понять, учили кое-чему и нас…

— Этот возникший мир был прекрасен. Как первое осознанное воспоминание детства. Раньше было просто серым туманом с обрывками слов, тенями вместо людей и предметов, а тут, неизвестно откуда, — летнее утро, немыслимое синее небо над головой с ослепительным утренним солнцем, трава в росе, огромная пестрая бабочка подрагивает крыльями… И внутри всего — ты, именно ты, со своими собственными мыслями, восторгом, счастьем, ощущением бессмертия, и главное — ты ведь, вспоминая того, впервые увидевшего большой мир младенца, осознаешь свою с ним идентичность, знаешь все, что вместилось в вашу с ним общую жизнь…

Вот и я, оформившись в том неизъяснимом мире, был переполнен счастьем настолько, что не хотел вспоминать, откуда я, где нахожусь на самом деле. Знал это, но оно как бы не имело никакого значения. Нет, пожалуй, я не сумел передать… Счастье было такое, как после долгого перехода через пустыню, после сводящей с ума жажды дойти до источника и пить не отрываясь и благословлять пустыню и жажду, потому что без них ты никогда не испытал бы неземного блаженства — пить холодную воду сколько хочешь…

Гораздо позже — это я для тебя говорю «позже», — на самом деле там нет времени в вашем смысле, память о земном существовании все же восстановилась, и я вдобавок узнал, кто я теперь и в чем смысл всего происшедшего…

Смерть, жизнь — ничего не значащие слова. Какое дело бабочке до смерти куколки? Я успел понять и почувствовать, что потребуются сотни тысяч слов, чтобы хоть приблизительно рассказать об этом. И столько же новых слов и понятий придумать… Я уже говорил об отчетах пациентов, якобы переживших клиническую смерть. Не верь, все такая же чепуха, как монография евнуха об ощущениях султана, пережитых им с каждой из своих наложниц…

И тут он точен в выборе аналогий, подумал я, именно эта сфера жизни наименее выразима словами, особенно для того, кто всю жизнь был всего лишь евнухом…

— Я приготовился войти в новый мир — давай для удобства назовем его «раем», — как астронавт готовится перешагнуть порог открытого шлюза. Пока что я видел и знал лишь то, что успел увидеть глазами, но самое интересное еще впереди — невообразимые впечатления… Дальше домысливай сам. Ты летал к звездам, ты знаешь… Только представь еще, что твой корабль способен в доли секунды доставить тебя на любую из видимых в небе звезд, и в твоем распоряжении вечность, но эта планета — первая… Ты жаждешь встречи с ней, как первой близости с девушкой, в которую так долго был безнадежно влюблен, и вдруг она сказала: «Да!»

Такое впечатление, что Артур очень долго ждал возможности высказать кому-нибудь то, что говорил мне сейчас. Раскрывает истерзанную душу. Или, вдруг подумал я, убеждает, словно не лишенный артистизма вербовщик-профессионал, наняться на каравеллу Магеллана…

— Но… Но тут меня вдруг стало всасывать обратно… Как течением в ту самую подводную пещеру… Или как в гигантскую мясорубку. Через те же самые чувства и страхи, что я пережил, умирая…

Нет ничего омерзительнее и безнадежнее, чем обратная дорога через смерть. С чем можно еще сравнить? Ты немыслимо долго лежал в жуткой палате, истерзанный и израненный, однажды проснулся здоровым, поверил в исцеление, вышел в цветущий весенний сад с поющими птицами и плещущимися в пруду прелестными девушками, успел погрузиться в прозрачную чистую воду, увидел совсем рядом капельки воды на смуглом обнаженном теле… И вдруг очнулся в той же палате, закованный в гипс, брошенный в стократ тягчайшую боль, неподвижность, зловоние…

«Ты сентиментальные романы для женщин не писал часом?» — хотел я спросить Артура, но спросил другое:

— Неужели так плохо в нашем мире? А я до сих пор считал, что воскреснуть — великое благо. Раз мы так с тобой вдруг разговорились, я тоже скажу… Действительно видел я красивые места. Там, у далеких звезд… Гавайский пляж рядом с теми морями и пляжами — как берег протухшего болота… Но все равно тянуло домой. Не понимаешь?

— Это ты не понимаешь. И зря я стал сейчас об этом говорить. Я только не хочу, чтобы ты считал меня монстром и убийцей, взбесившимся трупом… Воскреснув в камере витализатора, я мучительно захотел обратно. Людей вокруг воспринимал как жутких и жалких уродов. Не помнил, что они были моими друзьями. И я решил, что взять их с собой в тот мир — великое для них благо. И сделал так. Только Алла успела скрыться… Я стоял среди трупов и вдруг понял, что они-то уже там, а я навеки останусь между… Что в человеческом теле я стал бессмертным… в том смысле, что никаким образом не смогу еще раз по-настоящему умереть… «Фактор Т», как мы его назвали, не вирус смерти, а катализатор для перехода в иную форму бытия… При «воскрешении» его из меня вымыли полностью… Тело и душа утратили способность к эволюции… Да, вот именно… куколке решили не позволить стать бабочкой, хитиновый футлярчик пожалели… Вот и я теперь как Агасфер. Нет, все же куколка, наделенная сознанием и чувствами…

И спасти меня могло только одно — вновь повторить процесс в витализаторе, только с обратным знаком. Но сам я сделать этого не мог. Алла, напуганная, скрылась в лесу. Тогда я воскресил Веру…

— Почему ее?

— Она была мне ближе всех. И профессионально работала на аппаратуре. Но Алла все равно была нужна… Чтобы отправить следом за мной Веру. Пока мы ее искали, она заперлась в бункере… А я уже знал про тебя. Догадывался, что приедешь на остров и все испортишь. К тому времени мы еще немного изменились. Вспомнили, как перемещаться во времени и пространстве. Я видел, как ты прилетел, и решил избавиться от тебя. Для меня в том не было греха и преступления. Предоставить человеку отпуск на неделю раньше… — он усмехнулся. — Но не получилось. Четыре раза подряд. Почему? Не знаю. Не успел узнать или еще не вспомнил. Как не знаю, отчего первые дни умел перемещаться по времени в телесном облике, а теперь не могу. Зато научился кое-чему другому… Какая-то закономерность. Связь между материей и энергией. Раньше легче было управлять материальными процессами, теперь энергетическими…

— И все равно хочешь обратно? По-моему, с твоими способностями на Земле тоже интересно жить…

— Расскажи покрытому пролежнями паралитику, что лежать в прекрасной квартире с телевизором и кондиционером намного приятнее, чем бродить с ружьем по Африке, спать на голой земле и питаться полусырым, зажаренным на углях мясом…

— Ну и что же теперь? Не вижу своей вины. Кто мешал тебе спокойно все обсудить? Думаю, договорились бы. Не в Москве, так потом, на острове…

Он опустил голову. Пока мы беседовали, я все старался понять, испытывает ли он сейчас какие-нибудь человеческие чувства? Или просто более или менее удачно имитирует?

— Не знаю. Видимо, я потерял способность вести себя логично. В вашем понимании. Вернее, еще не восстановил тогда. А может, знал, что ты все равно не поверишь…

И я подумал, что он не так уж далек от истины. Чтобы мы сейчас могли говорить почти нормально, нужно было произойти всему случившемуся и с ним, и со мной. А так, сразу? Даже и на острове при его тогдашней агрессивности… Кто готов поверить незнакомцу на слово, что умереть сейчас же лучше, чем продолжать жить?

Я посмотрел на Веру. Хотелось понять, что кроется за ее пассивностью — согласна ли она с Артуром, успела пережить там то же, что он? Или ее опыт совсем другой, а соответственно, другое и отношение к происшедшему? И увидел, что она находится словно бы в трансе. Голова запрокинута назад, черты лица обмякли и расплылись, действительно как у самой обыкновенной покойницы.

Теперь я мог вообразить, что пережил в старой церкви Хома Брут у гроба панночки. Дело за Вием.

Артур проследил направление моего взгляда.

— Она сейчас не здесь. Она наблюдает за Аллой. После того как убили тебя, могут с ней сделать то же…

— Как? — я не имел в виду способ. Это просто было недоуменное восклицание. Однако Артур понял меня буквально и принялся многословно объяснять механизм взаимодействия с многомерным континуумом. В максимально адаптированной к моему образованию форме.

Так я узнал, что теперь им дано своим, так сказать, астральным телом перемещаться в пространстве, только слишком часто случается это почти непроизвольно. И тело тогда становится таким вот безжизненным и беззащитным. Что, естественно, крайне неудобно. Как при внезапной потере сознания у нормального человека. И если с телом что-то произойдет, приходится тратить массу сил на регенерацию, устранение всех последствий. В конце концов просто морально тяжело.

Да уж… Вернулся в тело, а оно уже в морге. Или на столе у патологоанатомов. Вот и думай, куда сбежать, унося под мышкой детали своего полуразобранного организма, как потом восстановиться, раздобыть одежду…

Мне стало донельзя муторно.

— Тело вообще ужасно обременяет, — продолжал Артур. — Нужно заботиться о нем, как о старом автомобиле, а бросить совсем невозможно… По крайней мере — пока. Вот и приходится большую часть времени проводить в достаточно укромных местах, чтобы с телом ничего не случилось. Хорошо еще, что мы с Верой приспособились жить асинхронно. Пока один здесь, он следит за физической оболочкой другого. Я все время чувствую, что могу и должен управлять этими процессами, что я это знаю, только никак не вспомню… Эта проклятая полужизнь! Словно глина в голове, жидкая такая… Мысли вязнут, как ноги в болоте…

— И что тогда, если вспомнишь? Научишься точно и произвольно перемещаться? Вернешься в прошлое и не дашь мне, к примеру, выскочить из вагона?

— Зачем же? Я думал об этом. Правильнее всего будет вернуться чуть раньше и не дать себе утонуть. Мне чудится, что когда я уже захлебнулся, я видел мелькнувшую рядом тень… Вдруг это как раз я и был?

— Здорово. Но ведь не спас же… А если бы? Что тогда произойдет со мной, со всеми нами?

— Думаю, ничего особенного. Все вернется в ту же точку…

— А ты? Вот этот ты? Сольешься с прототипом? Трудно представить. А я вновь окажусь на борту «Рюрика»? Буду подлетать к Земле и ждать встречи с Аллой? То есть я нынешний фактически умру?

— Почему же умрешь? Допусти, что ничего как бы не было, ты живешь еще там, в прошлом… И все станет на место.

— Нет, Артур, не надо… Я вот он, здесь. Я живу сейчас. У меня есть память о прожитых днях. И какая принципиальная разница — вернешь ты меня в ту же точку или просто стукнешь вот этой хрустальной вазой по голове?

Что мне от того, что две недели назад я существовал? И сейчас я — тот, там и существую… Но для моей нынешней физической ипостаси смерть будет самая что ни на есть настоящая…

Мы с ним повертели сей казус, как средневековые схоласты, рассмотрели и с той стороны и с этой. Доводы его теоретически выглядели неуязвимо. Только вот я, когда дело доходит до шкурных интересов, становлюсь ужасным догматиком и напрочь отметаю пусть и разумные, но грозящие моему благополучию аргументы. В самом деле, смерть — это грубая и очень наглядная реальность, гарантии же воскрешения сомнительны, тем более что даже претензий по неисполненному контракту я не смогу предъявить…

Прекратил дискуссию сам Артур.

— Мало того, что ждать, когда ко мне придет полная власть над собой, можно бесконечно долго. Нечто подсказывает, будто закономерности происходящего вообще вне любой, самой сильной воли…

— Предопределение, рок?

— Если угодно. Или законы настолько высоких порядков… Процесс идет самостоятельно. Я вот, кажется, наверняка знал, что ты умрешь сегодня, и сделал все необходимое, а ты жив…

— То есть как? Что сделал?

— Пожалуйста. Это я вывел на тебя тех людей. И постарался им внушить, что тебя обязательно надо уничтожить…

— Ничего себе… Ну а предположим, им бы удалось… Тебе-то что? Теперь…

— Я не был уверен, что ты сумеешь или захочешь собрать установку и девитализировать нас. Они бы справились лучше, в промышленных масштабах…

«Спасибо тебе, Андрей», — мысленно вознес я хвалу своему спасителю.

— А теперь передумал, да? — я опять стиснул рукоятку пистолета. Сил у меня уже было достаточно, чтобы выстрелить. Он пропустил мой вопрос мимо ушей.

— И еще я чувствовал, что, когда ты умрешь, ты поможешь мне. Перейдя в высший мир, осознаешь свое новое предназначение, свой долг передо мной, сделаешь что-то, что освободит меня от бремени ненужной псевдожизни…

— Неужели? Я стал бы твоим ангелом-хранителем, что ли?

— Ирония тут ни при чем. Я так чувствовал. Если обитатели высшего мира помогают тем, кто от них зависит на Земле, они ускоряют свой путь к совершенству…

— Вот даже как? — я наконец разозлился и нанес ему неотразимый удар. — Что ж не помогли тебе твои друзья? С кем ты работал, кто действительно в долгу перед тобой? Или они считают, что ты перед ними виноват больше, и потому предоставили тебя мукам ада? А что, неплохое название для твоих терзаний. Если вот это и есть АД? За то, что твоим друзьям не хотелось умирать, за тех девочек в вагоне и за всех остальных… Может, им всем в раю показалось не так уж великолепно, как тебе…

Он растерялся. Долго смотрел на меня пустым взором. Снова как там, в Москве.

— Я… Я не знаю… Я не думал о них. Я весь был замкнут на тебе…

«Если кинется — стреляю… А там посмотрим…»

— Мне кажется, — неуверенно заговорил Артур, — дело в том, что они теперь далеко. За какой-то гранью. И что-то мешает связаться с ними. Контакта нет. Словно у кинозрителя с героями фильма. А тебя я чувствую. Я ждал, что ты умрешь и мы встретимся на переходе. В серой зоне… Я тебе все сказал.

Было и жутко, и жаль его, но не настолько, чтобы отправиться в «серую зону»… Звучит больно плохо…

— Не горюй, Артур, — решил я его подбодрить. — Кажется, мы сможем договориться. Если восстановим витализатор и открутим все назад, тебе обязательно полегчает. Но сначала нужно выручить Аллу. Без нее ничего не выйдет… И если ее убьют…

— Не убьют. Я же сказал. Когда будет нужно, Вера успеет вмешаться.

— Но как? Телесно она ведь здесь…

— Есть способ переместиться. И я помогу. Алла сейчас заперта в очень защищенном бункере. Обыкновенным людям туда не прорваться. А Вера войдет. И если возникнет угроза для жизни Аллы — примет меры…

— Но ведь наружу она вывести ее все равно не сможет?

— Я все тебе объясню. Я уже придумал. Но — завтра. Сейчас тебе лучше отдохнуть…

— А вы?

— Мы будем здесь. Не бойся, если нужно, защитим и тебя.

— От кого? Я сейчас для всех тоже покойник. Ты не обижайся, но я прошу, чтобы вы ждали в другой комнате… Не люблю спать в чужом присутствии… Да, напоследок, чуть не забыл спросить — как вы все-таки с острова выбрались? По моим расчетам, тайфун прямо по вам ударил…

— Так и было. Мы отставали от тебя примерно на час хода. Я не моряк и заметил приближающийся шквал слишком поздно. Развернулся и стал полным ходом убегать под прикрытие островов. Когда понял, что не успею, задраил дверь рубки и люки. Сам по себе катер непотопляемый, поэтому нам ничего не грозило. Нормальным людям там не выжить, конечно, — задохнулись бы, или о борта насмерть побило…

Унесло нас миль на двести к северу, и такое было впечатление, что весь путь мы проделали в железной бочке, катящейся с горы… А там нас подобрал патрульный гидроплан. Остальное несущественно. Главное, что мы все же нашли…

…Заперев дверь изнутри, я по интеркому вызвал Андрея. Он спросил, с чем меня поздравить.

— Хотя бы с тем, что браслет работает в соответствии с инструкцией.

— Даже так? Напланировали… Впрочем, конечно, поздравляю. И сильно?

— Почти наповал. Но уже в порядке.

— Мне приехать?

— Думаю, не стоит. Сейчас я в безопасности. Хочу поспать после встряски…

— Стоп, а как же Алла?

— Вот завтра все и решится. По-прежнему рассчитываю на гостеприимство.

— Само собой. Но я все же сейчас подскочу. Объяснишь свои действия, а то опять…

— Ей-богу, Андрей, завтра. Часиков в девять. Обещаю, что без тебя отсюда ни ногой. И все изложу в деталях. Тут совсем другая история заворачивается…

— Будь по-твоему. Хозяин — барин. В девять ноль-ноль я у тебя. Сверяй часы, мичман…

— Почему мичман? — удивился я.

— Заслужишь — будешь лейтенант… Адиос, мучачо…

Похоже, что сегодня я значительно упал в глазах Новикова. Он относится к особому типу людей, для которых ошибка хуже преступления.

Глава 18

К месту добирались на двух арендованных машинах. Но порознь. Мы с Артуром и Верой спрятали свой «Ле сабр» в жиденькой роще на вершине холма, изображая для возможных наблюдателей легкий пикничок, а Андрей, которого так и не удалось уговорить держаться от нашего дела в стороне, остановил тяжелый фургон-вездеход прямо на дороге, для маскировки открыв кожух двигателя. Он должен был, в случае чего, обеспечить прикрытие и имел на вооружении кое-что посолиднее моего «штейера».

Убедившись, что вокруг полная тишина и спокойствие и мы никого не заинтересовали, Новиков по ложбинке поднялся вверх и, взяв у меня бинокль, тоже стал изучать объект.

Под огражденной территорией не слишком большого производственного комплекса, безлюдного по случаю воскресного дня, размещались, как сообщил Артур, подземелья бывшего пункта управления третьего американского флота. Пятнадцать жилых и технических этажей, высшая степень противоатомной защиты, абсолютная автономность и все прочее, обязательное для такого рода сооружений.

Название компании, владевшей предприятием, нам ничего не говорило, а для того чтобы установить ее связь с кем-нибудь из друзей Панина, требовалось слишком много времени, да это и не имело практического смысла.

Артур также сказал, что сначала Алла содержалась на самой обычной вилле в черте города, но вчера, как бы не после моих намеков и угроз, ее перевезли сюда. И добавил — не в упрек, а просто констатируя, что лучше бы я был посдержаннее, не нервировал противника.

Мне оставалось только пожать плечами. Не станешь же препираться с покойником и выяснять, кто из нас не верблюд или кто первый начал…

— Только все это невозможно, — заключил Артур. — В бункер мы войдем свободно. Трудности возникнут на обратном пути.

— Конкретно? — спросил Андрей.

— Если мы… — Артур замялся, подбирая слово, — … ликвидируем всех, находящихся в здании, проблем не будет. Но это сложно. А оставшиеся в живых успеют вызвать на помощь. После этого вам… трудно будет добраться до города и… дальше тоже.

Тут он прав. Оставить за собой гору трупов и рассчитывать, что удастся благополучно покинуть Америку… Да и вообще такие методы совсем не по мне.

Значит, опять тупик? Я думал, Артур предложит что-нибудь более реальное, основанное на сверхъестественных возможностях.

Пока я размышлял, чувствуя себя шахматистом, оставшимся с королем и конем против полного комплекта вражеских фигур, Новиков, кажется, уже нашел решение.

Я-то думал, что, узнав об истинной сущности Артура и Веры, он хоть ненадолго, но впадет в изумление, а он, наоборот, словно даже обрадовался. Как натуралист, поймавший неведомого науке жука. И раньше нас всех догадался, как именно воспользоваться специфическими способностями моих новых друзей. Точнее, не друзей, а соучастников в предприятии с сомнительными шансами.

— Может кто-то из вас проникнуть внутрь базы в сколько-нибудь материальном облике? Чтобы оказывать воздействие на всякого рода датчики?

— Вера уже настроилась. Я тоже. Она сейчас сформирует там свое астральное тело, а потом за счет свободных частиц и полей придаст ему любую нужную консистенцию: хоть газообразную, хоть металлоподобную.

— А эта… ну, оболочка, останется здесь?

— Да, я уже говорил Игорю… В этом главное неудобство.

— Сейчас как раз нормально… И вот если, находясь там, Вера сможет включить системы сигнализации, вообще устроить приличный шухер…

По части знания всяких жаргонных словечек Андрей, пожалуй, не уступит Панину.

— Великолепно! — воскликнул я. — Ты гений! Сыграть им пару-тройку раз тотальную тревогу, поднять на ноги всю охрану, заморочить голову, а там они махнут рукой, убедившись, что опасности нет, а просто системы барахлят, и Вера попытается вывести Аллу наверх…

— Нет, это вряд ли. Пара живых часовых на выходе — и никуда она ее не выведет. А вот в то, что о происходящем охрана доложит куда следует, я уверен. И если паника будет действительно хорошая, любой толковый начальник предпочтет от греха перевести охраняемый объект в более спокойное место. Тут мы и вмешаемся. По пути или уже там, куда ее доставят.

Нет, наверняка Андрей имел — или сейчас имеет — отношение к специфическим организациям, где подобными делами занимаются профессионально.

…Вера окончательно превратилась в безжизненный манекен, а Артур прикрыл глаза, сосредоточиваясь, и откинулся на сиденье, стиснув руками подлокотники.

— Как ты считаешь, табачный дым им не повредит? — спросил Андрей, указывая на наших сообщников.

— Вряд ли…

Он закурил, и я тоже взял у него сигарету.

Мы отошли метров на пять от машины и присели на траву.

— Грек Эпиктет как-то сказал, что человек — это душонка, отягощенная трупом, — Андрей медленно выпустил несколько одинаковых колец дыма. — Не перестаю удивляться, насколько умные они там были мужики, в эпоху развитого рабовладения…

Минут через пятнадцать мы убедились, что план наш начал осуществляться.

До того полуоткрытые железные ворота, хорошо видимые в бинокль, пришли в движение и перекрыли узкую бетонную дорогу.

От низкого одноэтажного строения в правом углу двора прямо через газоны рванули два джипа, битком набитые охранниками в светло-коричневой форме. Двое не успели запрыгнуть и побежали следом, прижимая к груди короткие автоматы.

Еще несколько человек высыпали из главного корпуса. Все они направлялись к тому сооружению, что выглядело трансформаторной подстанцией.

Охранников было слишком много. Шансов пойти туда и вернуться с Аллой у нас действительно не имелось никаких.

Один за другим охранники скрывались в здании, и за последним опустилась массивная броневая заслонка.

О том, что происходило внутри, мы узнали гораздо позже.

…Рыжеволосая девушка, одетая в обтягивающий костюм из черной лайки — короткую юбку и едва сдерживающий полную грудь жакет с глубоким вырезом, — материализовалась в одном из тупиковых коридоров верхнего яруса. Вызывающе раскачивая бедрами и сверкая коленками, она появилась на площадке перед амбразурой передового поста, призывно улыбнулась и поманила пальчиком скучающих охранников. Те, увидев это чудное явление, вначале, как и положено молодым засидевшимся парням, просто вытаращили глаза, и можно представить, что за мысли со скрипом прокручивались у них в черепах. Впрочем, относительно быстро до них дошло, что даже и такой красотке здесь находиться не положено.

Один из постовых распахнул дверь будки и окликнул Веру.

Она улыбнулась еще завлекательней и развратно-разболтанной походкой скрылась за поворотом. (Все этажи там изломаны короткими отрезками с целью облегчения обороны объекта.)

Охранникам потребовалось еще некоторое время, чтобы понять абсолютную невозможность появления в зоне контроля посторонней женщины, не зафиксированной входными датчиками. Даже если бы ее привел для себя кто-нибудь из начальства.

Проявив глубокое знание инструкций, они врубили сигнал общей тревоги.

Загудели и завыли сирены, с чавканьем стали спускаться перекрывающие горизонты металлокерамические щиты, разблокировались фотоэлементы и сенсоры пулеметов и боевых лазеров.

Любой человек, не остановившийся там, где его застал сигнал, должен был умереть в ближайшие секунды. Интересно бы, кстати, узнать, чем занимаются здесь и что прячут, кроме Аллы, те, кто держит в полной боеготовности столь мощную и смертоносную инфраструктуру. Но Вера не была не только человеком, но и вообще материальным образованием. Скорее, ее следовало определить, как сгусток холодной плазмы, достаточно плотный, чтобы приводить в действие следящие и убивающие системы, но в то же время способный проникать сквозь двери и стены.

Черно-рыжий призрак стремительно перемещался по этажам и ярусам, оставляя за собой грохот и вспышки лазерных лучей, удивленные и испуганные крики, деморализуя охрану и вселяя ужас в тех, кто видел, как тусклые в ярком свете плафонов огоньки трассеров, вонзаясь в цель, гаснут в ней бесследно. Развлекаясь, она время от времени дико завывала и хохотала. В разгар поднятой ею паники Вера исчезла. Скрылась в стене, не дойдя до этажа, где томилась в заточении Алла.

Постепенно все стихло. Перестав получать тревожную информацию, главный компьютер проанализировал обстановку, прозвонил сигнальные и питающие цепи и выдал результат, посеявший сомнения в его нормальности у того офицера, который имел право и возможность вникать в показания автоматики.

И в самом деле — что следует думать, узнав, что в течение двадцати минут в поле зрения прицелов попало шестнадцать объектов, идентифицированных как удовлетворяющая условиям цель, произведено семь тысяч пулеметных выстрелов и послано двести двенадцать смертоносных импульсов, линии контроля пересечены пятьдесят семь раз, фиксирующие мониторы сработали сто четырнадцать раз, количество жертв — ноль!

О происшествии было сообщено куда следует, не выдержавшие нервного напряжения часовые сменены с постов, пострадавшим от собственных несогласованных действий оказана медицинская помощь.

И едва только старший офицер охраны пришел к выводу, что неплохо бы, отвлекшись от компьютерной логики, опросить всех очевидцев, как тревога повторилась.

Теперь Вера слегка изменила направление главного удара, избрав своей целью менее специализированные структуры защитной схемы.

И начали заклиниваться механические приводы дверей, дымить силовые щиты, работать на вытяжку вдувные вентиляторы, самопроизвольно срабатывать противопожарные устройства.

Поскольку личный состав объекта и количественно, и по уровню подготовки значительно уступал тем матросам и офицерам, которые в свое время его основали и обслуживали, устранение последствий Вериных действий заняло намного больше времени.

Тем более что компьютер в очередной раз подтвердил, что хотя никакого постороннего вторжения на объект не зафиксировано, но тем не менее срабатывания защитных устройств вызваны воздействием, по всем параметрам такому вторжению соответствующим.

Раздраженный испорченным отдыхом некто, имевший право принимать самостоятельные решения, наслушавшись маловразумительных рассказов не то о призраке, не то о ведьме, появившейся на охраняемой территории и настолько реальной, что наиболее мужественные очевидцы заметили даже расстегнутые пуговицы на блузке, но в теле которой крупнокалиберные пули пропадают без следа, приказал ждать дальнейших инструкций. А если все-таки выяснится, что все происходящее не бред, а целенаправленная враждебная акция, то при малейшей угрозе захвата «объекта ноль» данный объект ликвидировать. Без колебаний.

Но поскольку, как это часто бывает в организациях со сложными и разветвленными структурами, число лиц, имеющих право принимать решения, не ограничивается одним и каждое имеет собственные каналы информации, почти одновременно другим исполнителям поступила и другая команда — во избежание недоразумений «объект ноль» немедленно эвакуировать.

…Когда из машины вдруг исчез и Артур, оставив на сиденье лишь свою бренную оболочку, Андрей, сохраняя внешнее спокойствие, повернул ко мне голову.

— Тебя действительно ничего в этой истории не удивляет?

Совсем недавно я хотел задать аналогичный вопрос ему.

— Хотел бы я порассуждать обо всем на досуге. А удивляет меня, пожалуй, все… По-моему, ты лучше должен ориентироваться. Я год не был на Земле и просто не улавливаю многих тонкостей. Иногда я думаю, что вернулся вообще не на ту Землю…

— Да ты что? — непонятно чему восхитился Андрей. — Не поверишь, но у меня такое же чувство. Ты — год в космосе, я — в морях и странах… экзотических. И теперь мы оба чувствуем себя дураками…

Он совсем неуместно веселился, а любому нормальному человеку в такой ситуации должно бы быть… ну, тоскливо и неуютно.

— Андрей, я все жду, когда ты решишь что-нибудь рассказать о себе. Кто ты такой есть. И Ирина тоже…

— Да, может, и расскажу. Скрывать особенно нечего. Только сейчас ведь не место… Что ты нервничаешь? Лучше в карман переложи…

Это он заметил, как я непроизвольно все время касаюсь рукоятки пистолета под пиджаком.

Паника на территории укрепрайона продолжалась. Больше всего он походил на основательно растревоженный муравейник. Каждая служба действовала по своей программе, а единой, рассчитанной на такую вот ситуацию, с поступлением взаимоисключающей информации, схемы действий у них не имелось, отчего беспорядок достиг всех мыслимых пределов.

Артур внедрился в главный пост координации и очень грамотно — специалист все-таки — отключал и замыкал коллатеральные связи, с трудом налаживаемые доведенным до отчаяния компьютером. Заодно он выдал на дисплеи, вместо осмысленных данных, тайком введенные персоналом в память азартные игры и эротические видеозаписи, полностью расстроил работу кондиционеров и одораторов, отчего в герметизированных помещениях находиться стало практически невозможно…

Пожалуй, именно он и подтолкнул противника к крайним мерам. Начальник поста, отвечающий непосредственно за содержание пленницы, именуемой также «объектом ноль», сделал из полученного приказа о ее ликвидации собственный вывод.

Раз объект все равно должен быть ликвидирован, а ситуация явно этого требует, то не воспользоваться напоследок весьма привлекательной и раздражающе надменной женщиной было бы, с его точки зрения, по меньшей мере нерационально.

Отчета же, как именно прошли последние минуты пленницы, скорее всего никто не спросит.

Оставив вооруженного часового за дверью, он отпер кодовый замок комфортабельной трехкомнатной секции, в свое время предназначенной как минимум для вице-адмиралов.

…Отделенная от происходящего на базе бедлама многометровой толщиной бетона, пластика и дерева, Алла больше всего страдала от глухой давящей тишины, одиночества и полной неопределенности. Хотя ее и заверили в абсолютной личной безопасности и скором освобождении, третьи сутки одиночного заключения она переносила с трудом.

Включив во всех комнатах полное освещение, Алла лежала на широком кожаном диване и подряд смотрела записи из составленной лет двадцать назад, наверное, видеотеки.

Громкий звук из динамиков заглушил щелчок открывавшегося замка и шаги по пластмассовому паркету.

Она обернулась, лишь ощутив рядом присутствие постороннего.

Не оставляющее сомнений в его намерениях выражение лица знакомого, ранее безупречно корректного охранника, заставило Аллу вскочить и метнуться к двери спальни, где имелась внутренняя задвижка.

Но реакция профессионала была, конечно, лучше.

Подсечкой он сбил ее с ног, не дав подняться, прижал к ковру и, срывая застежки, за лацкан куртки перевернул на спину.

Кричать было бессмысленно, Алла это понимала и боролась молча. Известно, что молодая и сильная женщина может успешно сопротивляться насилию, но не в таких, конечно, условиях, и не выстоять ей против специалиста, умеющего не только крошить кирпичи и кости, но и знающего на теле все болевые и парализующие точки.

Противодействие только распаляло его азарт.

Стоя на коленях над уже беспомощной жертвой, он расстегнул пряжку и потянул вниз ее узкие замшевые брюки.

И вдруг что-то необычное увидел в распахнутых от ужаса и отчаяния глазах Аллы.

Привыкший реагировать на малейший признак опасности, охранник обернулся.

К нему подходила, призывно улыбаясь и протягивая руки, рыжеволосая красавица, куда более соблазнительная, чем распростертая на полу Алла, притом совершенно обнаженная и с формами, от которых захватило бы дух у самого Рубенса…

Понять, что никого из посторонних здесь быть не могло, и даже попытаться вскочить, потянувшись к оружию, охранник не успел; инстинкты, начав действовать, всегда тормозят благоприобретенные навыки… Пары секунд ему не хватило. Впрочем, сейчас скорость его реакции не имела никакого значения.

Вера сомкнула ставшие каменно-твердыми пальцы на горле врага.

Оттолкнув от себя обмякшее тело, она жестом предложила едва владеющей собой Алле застегнуть пояс и вернуться на диван.

Говорить в этом воплощении она, естественно, не могла, но написала все, что нужно, на экране телевизора, напрямую подключившись к входному контуру.

…Мы видели, как Аллу вывели из двери бункера под конвоем двое автоматчиков. Еще четверо блокировали ближайшие подходы к вертолетной площадке.

Свистя турбинами, вертолет поднялся вверх и взял курс на юго-запад.

— Теперь все будет нормально, — сказал Артур, возвращаясь в свое тело. — Я знаю, куда они летят. Можно ехать не спеша, тут недалеко, и времени у нас хватит.

Следом за ним ожила Вера. Впервые я услышал и ее голос.

— Лучше бы нам поторопиться. Алла долго не выдержит…

…Наконец-то я убедился в правильности своих самых первых подозрений. Аллу привезли на виллу Майкла.

Я знал, что при попытке ее освобождения могут быть жертвы. Слишком много всего случилось, чтобы они отдали ее без боя. Но мне этого очень не хотелось. И я, несмотря ни на что, надеялся на… Ну, пусть не на дружеские чувства, а хотя бы на здравый смысл Панина.

С детства у меня сложилось мнение, что любой человек способен принять правильное решение, если ему все как следует объяснить. Не скажу, что всегда оно подтверждалось, но все же…

Потому и попросил своих спутников до поры оставаться в машине, а сам пошел к воротам виллы.

Майкл встретил меня радушно, однако в его улыбке прочитывались недоумение и растерянность. Его эмоции я теперь ощущал, как собака запахи.

— Ты?.. А мне сказали, что произошла трагическая случайность…

— Как видишь, слухи оказались преувеличенными. Что же касается случайности… Мне показалось, совсем наоборот, все было тщательно спланировано. Надеюсь, хотя бы здесь в меня не будут стрелять без предупреждения?

Мы сидели в его кабинете, совсем как три дня назад, и вполне можно было подумать, что ничего не произошло, мы по-прежнему довольные обществом друг друга старые товарищи, вот только руки Панина, когда он наклонял над стаканом бутылку виски, заметно дрожали. А я был на удивление спокоен.

— Как ты можешь так говорить? В моем доме… Здесь, кроме нас, никого и нет. Лучше расскажи, что все же произошло? И вместе подумаем, как быть дальше. Мне вчера позвонили, сказали, что ты нарушил договоренность, устроил засаду, ну и в возникшей потасовке… И ты ведь действительно подсунул пустой кристалл?

— Для точности — я никому ничего не подсовывал. Мало ли что могло быть в карманах… моего трупа. Я же сказал, что товар — в обмен на Аллу. Но твои друзья выбрали самое, на их взгляд, простое решение. Теперь, сам понимаешь, ставки изменились…

— Подожди… Разве ты не видишь — меня сейчас не это интересует. Когда я узнал, ну… о тебе… я сразу сказал, что рву с ними всякие отношения. Чтобы на меня больше не рассчитывали. Но как же тебе удалось спастись?

— Пусть это будет моей маленькой тайной. Игра пока не окончена. Я не зря говорил, что вам пора думать не о барышах, а о собственных шкурах. Сколько там по американским законам набегает по совокупности? Позвони адвокату, проконсультируйся. Тебе, кажется, тоже кое-что светит. За соучастие… или сразу как организатору.

Он неприятно оскалился.

— Уж тут я совершенно ни при чем. Единственно, в чем я признаю свою вину, так лишь в том, что поделился твоей историей с несколькими людьми… С которыми ты, кстати, согласился вступить в сделку. А что было после…

— Ну-ну, старик, зачем так уж скромничать? Не просто поделился. Я только сразу не понял, чего они так загорелись… Ты им выложил, о чем мы с Аллой в самолете говорили, то есть навел на мысль, соучаствовал в похищении, выступал посредником при шантаже, всеми силами старался передать меня в их руки, знал и не сообщил в полицию минимум о двух тяжких преступлениях — похищении и убийстве, — опять же, если только не сообщил, а не сам участвовал… Не так уж и мало…

Он заметно сник. Его мясистая физиономия утратила тонус, приобрела бабьи черты.

Я решил его немного подбодрить.

— Но все не так и плохо. Я ж тоже не мальчик и не ангел, само собой. Можно как-то договориться, раз уж… Правда, теперь исключительно на моих условиях…

Я обошел вокруг, затягивая паузу, стал перебирать бутылки на его столе с доской из черного кварца, смешал себе жуткий коктейль, попробовал его и выплеснул в кадку с пышным лимонным деревом.

— Условия, скажем, такие… Пять миллионов за моральный ущерб после возвращения Аллы — в целости и сохранности, разумеется, ну а потом, в цивилизованной обстановке и в присутствии моих адвокатов и консультантов, можно будет вернуться к первоначальному раскладу… Понимаю, с моей стороны все похоже на совершенно неуместное толстовство, однако… Люди мы не чужие, воспоминания об общем боевом прошлом как-то сближают… Других компаньонов еще искать и искать, а вы люди денежные и в курсе проблемы. Свою заинтересованность подтвердили вполне убедительно…

— Игорь, — ответил мне Панин. — Ты все время переоцениваешь мое участие в этом деле. Я тебе уже поклялся — моя роль почти такая же случайная и… глупая, как и твоя. Я ничего не могу решать сам. Я передам твои предложения. Надеюсь, ты не блефуешь и тебе будет чем подкрепить свою позицию. Здесь не любят, когда берут на арапа. Ты сможешь доказать в суде, что все было так, как ты говоришь? Против тебя выступят лучшие адвокаты, масса безукоризненных свидетелей, да, наконец, каждый твой шаг уже нейтрализован соответствующими, документально подтвержденными фактами, зафиксированными полицией… Боюсь, что и Алла даст показания не в твою пользу…

Чего-то в этом роде я от него ждал. Конечно, за прошедшее время у них была возможность подстраховаться. Хотя после моей убедительной смерти они не могли не расслабиться… А если наоборот? Вот черт, вдруг сообразил я, ведь в полицию еще утром должен был поступить сигнал о том, что найден труп убитого постояльца… А раз его не было?

— И тут ты прав, сын мой, — процитировал я царя Соломона. — Только ведь все равно тебе будет хуже всех. Ты слышал, что даже выстрел в упор меня, оказывается, не убивает? А вдруг я бессмертен? С тобой во всяком случае успею посчитаться… И от виллы твоей один дым останется. А, дружок?

Я сделал движение, будто собираюсь протянуть через стол руку. Панин взвизгнул и стал оседать, стараясь спрятаться под столешницу.

В зеркальной стенке шкафа я уловил движение за моей спиной, оттолкнулся ногой от тумбы, крутнулся в вертящемся кресле и навскидку трижды выстрелил в появившегося из-за портьеры человека, уже поднявшего ребристый ствол плазменного деструктора.

Такая штука спалила бы меня, невзирая на браслет: инструкция ведь и предостерегала от одномоментного полного разрушения организма… Да заодно и Панина. На нем тоже, выходит, крест поставили.

Серебряные, приготовленные для Артура пули швырнули неудачливого убийцу на ковер.

А я уже стоял на коленях за креслом Майкла и упирал ствол пистолета в его жирный бок.

— Никак, сволочь, не успокоишься? — прошипел я, приходя в настоящую ярость. — Прикажи всем, кто тут еще есть, выходить и бросать оружие… Или через пять секунд стреляю…

И, клянусь, в тот момент я не шутил. Почти наверняка выстрелил бы.

Панин, колотясь от озноба, подчинился, и еще два вооруженных типа появились из-за драпировок.

— Лицом к стене, руки за голову…

По моим подсчетам, оставался еще один, видимо, непосредственно охранявший Аллу. Если в доме не было других охранников, кроме прилетевших с ней.

— Ствол будет у тебя под ребром, пока сюда не приведут Аллу. Кончай думать об интересах фирмы. Подыхать придется лично тебе. Если твои идиоты считают иначе — тем хуже… И прикажи открыть ворота, там ждут мои ребята…

…Когда в холл вошли Андрей и Артур, я разжал сведенный на спуске палец. И первым делом решил взглянуть на валяющееся с раскинутыми руками тело. На его счастье, карбоновая кольчуга под пиджаком выдержала. Но полутонные удары пуль основательно вышибли из него дух. Только минут через десять он начал стонать и шевелиться.

— Пригласишь сюда кого-нибудь из главарей? — поинтересовался я, когда Алла уже была с нами, медленно приходя в себя после пережитых потрясений. Мне хотелось обнять ее, успокоить, но времени совсем не было.

Панин, убедившись, что ни стрелять, ни бить его я не собираюсь, отрицательно мотнул головой.

— Ну, твое дело. Сам будешь выкручиваться. Глядишь, еще тебя потом и обвинят… В сговоре со мной. А что? От тебя и этого ждать можно. Загадочная славянская душа, непредсказуемая и коварная…

Он внимательно следил за моими зигзагообразными перемещениями по комнате, видимо, пытаясь понять, как следует трактовать эти рассуждения. А я просто давал выход чувствам. И — вот что забавно — не испытывал больше к нему ненависти. Злость была, но несколько благодушная, вроде как на неразумного ребенка, сдуру натворившего бед, благополучно, впрочем, разрешившихся.

— Как, Алла, этот толстый придурок тебя не обижал?

Она мотнула головой.

— Нет. Я его и не видела ни разу с тех пор, как мы уехали. Со мной все время занимался тот молодой профессор…

— Гендерсон, — с готовностью подсказал Панин. — Его назначили исполнительным директором.

— А самый главный кто? — спросил я.

— Джильола, жена Абрамовитца… — ответил Панин. — Она все придумала, Джильола Ревелли, миллиардерша, все тут так или иначе у нее в руках…

Мне осталось только присвистнуть. А я, дурак, на старичка ставил. Что значит стереотипы! Психолог из меня…

— Ну бог с вами, разбирайтесь сами. Только передай очаровательной синьоре, что вот это как раз знаменитый Артур и есть. Если что — он с удовольствием нанесет ей визит. Как он любит — в самое неподходящее время. Почему и советую вести себя очень тихо. А теперь, значит, так. Мы сейчас поедем. Куда — наше дело, тебя прихватим с собой для вящей безопасности…

— Не надо, — Артур впервые вмешался в разговор. — Я здесь с ним побуду, а после вас догоню…

Наверное, так действительно будет лучше, вот только бедняге Панину лишние переживания. Шутка ли, наедине с настоящим зомби остаться, на уединенной вилле…

— Договорились. Теперь дальше. Вопрос о компенсации остается в силе. Хотя ставки снова меняются. Десять миллионов ты платишь мне сейчас, а уж потом с коллегами промеж собой разбросаете, на паритетных началах, в меру вклада каждого. Сам понимаешь, твое неконструктивное поведение непосредственно влияет на финансовую сторону…

Панин без звука полез в сейф.

— А кстати, где все наши записи?

— Не знаю. Гендерсон забрал. — Майкл достал из сейфа несколько кредитных карточек, вложил в компьютер. — Какой у тебя счет?

Я протянул ему свою визитную карточку на предъявителя.

— Ободрал ты меня как липу, — печально сказал Панин, глядя на дисплей.

— Ничего, зато у вас останутся все материалы. Даст бог — сумеете воспользоваться. Желаю успеха.

И тут меня позабавила Алла. Порозовевшая от коньяка, она подошла к Майклу, как-то очень проникновенно посмотрела ему в глаза.

— А это ведь великолепно подтверждает ваши слова. Насчет того, что если б Игорь был умнее, давно бы стал миллионером. Вот он и решил сделать вам приятное.

Я не сдержался и расхохотался совершенно беззлобно.

Да и сам Панин не сдержал улыбки. В общем, ему ничего не оставалось, кроме как радоваться. Отделался он удивительно для его положения легко… Небось не последнее отдал, а жизнь у него пока еще одна…

Глава 19

Казалось бы, теперь-то что мешало мне отвлечься от всего, что за эти дни случилось, перевернуть страницу и начать жить попроще, как большинство людей, достаточно разумных, чтобы наслаждаться настоящим, не горюя о несбывшемся и не заглядывая во все равно не представимое будущее?

Сбылась еще одна моя детская мечта — я иду путем старинных чайных клиперов на настоящем трехмачтовом паруснике. Вокруг «виноцветное море», пустынное, как в начале времен, под ногами плавно раскачивающаяся палуба, в воздухе витают пленительные запахи смолы и нагретого дерева, просоленных манильских канатов, кофе и пряностей. Последние, увы, не из трюмов, набитых колониальными товарами, а из приоткрытого камбузного люка, но так ли уж это важно?

Почти полный бакштаг выгибает тугие полотнища парусов, поскрипывают обтянутые ванты, и шкоты гудят едва слышно, в тональности контрабасных струн.

При внезапных порывах ветра точеные спицы штурвала упруго отдают в ладонь, но курс яхта держит великолепно, да и пятибалльный пассат настолько устойчив, что «Призрак» несется к зюйд-весту, словно по рельсам, свободно делая четырнадцать узлов.

В положенное время сдвоенные удары рынды отмечают, что еще полчаса прошло и недалек конец вахты.

Три прелестные женщины оживленно беседуют под кормовым тентом, и взгляд, отрываясь от картушки компаса, надолго задерживается на их загорелых телах.

И главное — все так и есть на самом деле. Несмотря на несколько нарочитую красивость этой сцены.

Когда, чуть слышно работая моторами, «Призрак» выбрал якоря и над его мачтами проплыли фермы моста Голден-Гейт, в борта плеснула первая океанская волна, а огни Сан-Франциско слились за кормой в мутное электрическое зарево, я ощутил не то чтобы облегчение, а истинную свободу. От страха, от ответственности за Аллу, от финансовых, если угодно, проблем.

Пока Андрей готовил яхту к выходу, я посетил несколько припортовых банков и сначала перевел полученные от Панина миллионы в абсолютно анонимные золотые сертификаты, а потом половину разменял на десять пятисоттысячных кредитных карточек на предъявителя.

Теперь при всем желании мой старый друг не сможет аннулировать сделку, а главное — выследить меня. В том, что первым же его побуждением будет именно это, я не сомневался ни на грош и знал, что с его возможностями такая операция займет буквально минуты. Хорошо, что Артур остался его докарауливать.

О цели нашего плавания мы не говорили. Да мне думать о будущем не слишком и хотелось. Куда бы мы ни проложили курс, до ближайшей земли как минимум две недели ходу. Достаточно времени, чтобы разобраться в своих намерениях и желаниях.

Ну а пока — все прелести хорошо организованного южного круиза. Оправдывающий свое название океан, приятная компания, трюмы, набитые провизией, что позволяет Ирине баловать нас кулинарными изысками всех веков и стран, рыбалка прямо с борта и купание, особо щекочущее нервы, потому что под ногами пятикилометровая глубина и легкий риск внезапного появления акул или барракуд. Затягивающиеся за полночь застолья при луне и долгие, неспешные беседы обо всем, что может прийти в голову не обремененным повседневными заботами людям.

Нет, тут я, конечно, слегка приукрашиваю действительность. Заботы были. Прежде всего меня беспокоило состояние Аллы. Стресс для нее, прожившей почти тридцать лет «на солнечной стороне жизни», не привыкшей даже и к любовным неудачам, оказался слишком силен. Трагедия на острове, и та потрясла ее меньше, чем произошедшее во Фриско. Предательство так ей поначалу понравившегося Панина, похищение, подземная тюрьма, страх смерти, попытка изнасилования, встреча с подругой-покойницей — многовато за три дня для привыкшей лишь к победам и всеобщему поклонению женщины. Вот она и сломалась. Смотреть на нее было тяжело, и здесь не мог помочь даже волшебный новиковский браслет, поскольку психические травмы он лечить не умел. Надежда у меня была лишь на Ирину, на ее ласковую и деликатную психотерапию. Ну и на время тоже.

Однажды утром, когда только-только рассвело, мы с Андреем оказались на палубе вдвоем. Я просто любовался вечной прелестью всплывающего из-за горизонта солнца, а Новиков работал над собой. Как следует размявшись с гирями и штангой, он в заключение поднялся на руках по вантам до грота-салинга и, выбрав подходящий момент, нырнул с сорокаметровой высоты в зеркальную штилевую воду. Вот уж на это духа у меня бы не хватило.

Поднявшись на борт, он вытер мокрое, довольное собой и просто жизнью лицо. Хотя и был на полголовы меня ниже и килограммов на двадцать легче, мускулатура его внушала уважение. Не удивлюсь, если он может ломать подковы или завязывать узлами кочергу.

— Нет, специально как-то не пробовал. Лом однажды удалось согнуть, но там была ситуация… — ответил он на мой вопрос.

Потом, естественно, коснулись других околоспортивных тем, он упомянул своего товарища, который на вид далеко не Геракл, однако может разорвать целиком колоду карт, пальцем проткнуть человека насквозь, а я рассказал про таланты отца Григория.

— Да вот и кстати, — сказал Андрей без всякой как бы связи с предыдущим, — а ты вообще когда планируешь домой-то возвращаться?

Я дернулся, подумав, что, кажется, переоценил степень воспитанности Новикова. Он понял ход моих мыслей.

— Нет, что ты, что ты… Вовсе не о том я говорю. Просто делать этого пока не следует, если вдруг имеешь такое намерение. Хочется думать, что в данный момент вы с Аллой надежно потерялись. А дома вас уж непременно ждут. Да и вообще где угодно в пределах цивилизованного мира. На уютную жизнь вам в ближайший год рассчитывать опрометчиво. — И пояснил, что, на его взгляд, глупо надеяться, будто Панин и его компания согласятся признать свое поражение.

— То, что поначалу он напугался, — это факт. Как, впрочем, не менее непреложный факт, что никакой серьезный «деловой» просто так не простит потерю десяти миллионов, плюс унижение, причем публичное, и не откажется от перспективы гигантских барышей вкупе с надеждой на личное бессмертие. И уже сейчас, железно, половина московской и федеральной полиции, а также часть контрразведки тебя с нетерпением ждут.

— Считаешь, они и наших купили? — усомнился я.

— И покупать не надо. Оформят у себя во Фриско дело, подпадающее под международное право, и потребуют выдачи. Доказывай потом. А можно и еще проще…

Я снова подумал, что Новиков явно не дилетант в подобных вопросах.

— Поэтому наилучший вариант — покатаемся по морю, а потом ко мне в Новую Зеландию. Уединенное поместье, всевозможные удобства жизни и… Впрочем, о другом позже поговорим. — Он снова непринужденно перевел разговор, причем сделал это так, что не оставил повода продолжить интересующую меня тему.

Вообще против прогулки, хотя бы и в Новую Зеландию, я не возражал. Там я тоже еще не был, а Москва меня влекла очень мало еще и потому, что и без помощи Панина Алле неминуемо пришлось бы как минимум давать объяснения в «надлежащих инстанциях», что при ее состоянии я допустить никак не мог.

Однако помнил я и о том, чем закончилось тоже вполне невинное и разумное приглашение Майкла. Куда ни кинь, одним словом. А дни все текли в неге и роскоши. Кроме общепринятых на «Призраке» развлечений, я нашел себе еще одно, персональное. Как я уже упоминал, на яхте не было экипажа, что поначалу меня несколько удивило. А он и в самом деле оказался не нужен, разве что Новиков с Ириной пожелали бы вести абсолютно барскую жизнь.

Автоматика управления была настолько совершенна, что участие судоводителя требовалось лишь при швартовке или каких-то трудно представимых форс-мажорах. Компьютер сам следил за курсом и погодой, управлял парусами и двигателем, умел маневрировать в полном соответствии с обстановкой и правилами предупреждения столкновения судов. Так оборудованных частных судов я еще не встречал.

Потому и мог Новиков в одиночку бороздить океаны на трехсоттонной трехмачтовой яхте с гафельным вооружением.

Однако, несмотря на автоматику, я выговорил себе право стоять ночные вахты — с нуля до четырех, а чаще — с четырех до восьми. Опять же как дань детским романтическим мечтаниям.

Уж больно хорошо, отключив автопилот, стоять на зыбком мостике, смотреть на освещенную зеленоватой лампочкой нактоуза картушку компаса, чутким ухом ловить по гулу такелажа момент, когда — но ни секундой раньше — следует брать рифы и брасопить реи, чтобы не лишиться мачт, но и узла скорости не потерять напрасно, воображая, что за кормой стригут гребни волн «Катти Сарк», «Фермопилы» и «Чаллиндж» в извечном стремлении первыми доставить в Лондон груз драгоценного цейлонского чая…

Новиков, все правильно понимая, отнюдь не возражал, да иногда и сам поднимался ко мне, чтоб поделиться вдруг пришедшей в голову и заслуживающей обсуждения мыслью или просто молча покурить, облокотившись о дубовый планширь.

И о многом мы успели переговорить за последнюю неделю. Андрей по своему психотипу относился к людям, которым необходим собеседник или даже просто слушатель, способный понимать извилистый ход их мыслей. Например — об истинной сущности Артура. К примеру, нам обоим хотелось понять, о чем все время он так напряженно думает? Неужели же только и по-прежнему о своем пресловутом праве на смерть? Неужели совсем не трогает его красота окружающего мира, прекрасный миг такой короткой, единственной человеческой жизни? Вот это все — прозрачная на десятки метров вглубь вода, жемчужные облака на зеленовато-розовом закатном небе, ощущение ласкающего обожженную солнцем кожу соленого ветра, предвкушения ужина с неторопливой дружеской беседой под ледяное шампанское и густой бенедиктинский ликер с геджасским кофе, таким крепким, что каждый глоток нужно запивать пузырящейся минеральной водой… Неужели для него все это — по-прежнему лишь тоска и мерзость убогой больничной палаты?

Еще Новиков часто — о чем бы мы ни говорили вначале — легко и непринужденно переводил беседу на тему моего земного и космического прошлого, и я не раз ловил себя на ощущении, что идет обыкновенный, пусть и крайне деликатный допрос.

Но куда важнее оказалось то, что совершенно неожиданно мое пристрастие к одиночным ночным бдениям сыграло еще и чисто медицинскую роль.

Одним из проявлений развивавшегося у Аллы невроза, наряду с многими другими неприятными симптомами, была поначалу удивившая меня, а потом заставившая всерьез страдать острая неприязнь к так называемой личной жизни.

Уютные, но тесноватые каюты «Призрака» вообще не слишком располагали к любовным утехам. Какая может быть раскованность и «мексиканская страсть», если и одному человеку там едва хватает свободного места, чтобы раздеться, не цепляясь плечами и локтями за шкафы и переборки (особенно при моих-то габаритах), а второму при этом пришлось бы ждать в коридоре или забираться на стол. Койка же с высоким бортиком удобна лишь тем, что из нее не вывалишься в любую качку. О звукоизоляции я вообще не говорю.

А у Аллы как раз образовался сдвоенный синдром: клаустрофобия плюс страх того, что с ней чуть не случилось в бункере. Вот и как отрезало — малейшая попытка хотя бы как следует ее обнять вызывала чуть ли не истерику.

А мне-то, при курортной обстановке и обилии постоянно мелькающих перед глазами прелестных женщин, да истомившемуся по этому делу в космических безднах, каково было терпеть принудительный целибат?

Не знаю, каким бы образом все это закончилось, если бы однажды, после особенно удавшегося ужина с фортепьянным концертом Ирины и песнями Андрея под гитару и, разумеется, с достаточным количеством шампанского, Алла не вышла проветриться ко мне на мостик, когда все остальные (я надеюсь) крепко спали.

И без специальных стимуляторов воображения ночь была чудесна — мало что просто звезды, Южный Крест на черном бархате, фосфоресцирующие блики на воде, так еще и залповые звездопады, словно лично нам адресованный салют. Ну а когда в голове вдобавок звенит коллекционный «Брют» — о чем тут еще можно говорить…

Алла была в шелестящем под легким ветром прозрачном шафрановом сари, и если бы не выгоревшие до белизны волосы, вполне сошла бы за… как там называются в индуистском пантеоне богини красоты и секса — апсары, кажется?

В общем, я не удержался, обнял ее и ощутил, что именно сейчас она не собирается сопротивляться.

Вот только где? Рядом трап в кают-компанию, но что, если вдруг снова стены и низкий потолок вызовут прежний ужас? И тут меня осенило!

Прямо перед нами затянутый чистейшим белым тентом вельбот. Чем не царское ложе? Я перебросил вперед тумблер автопилота и подхватил Аллу на руки.

Не так уж просто и легко смотать с неподвижно лежащей навзничь женщины семь метров ткани, зато потом… Под сари на ней не было больше ничего. Похоже, она все-таки боролась с собой, потому что даже при свете одних только звезд я увидел ее закушенную губу, сжатые страхом веки. И первый ее стон был отнюдь не стоном наслаждения.

Но все-таки она прорвала черную завесу меланхолии, или уж как там называется ее болезнь. Возможно, именно такая встряска давно ей была нужна, а не прописанные Ириной транквилизаторы.

Какое-то время Алла оставалась словно в полусне, безвольная и пассивная. Мне даже показалось, будто это вообще не она, а девушка викторианской эпохи, покоряющаяся неизбежному с ужасом и отвращением, не знающая даже понаслышке, как полагается вести себя в постели. А раньше все бывало наоборот, и если только удавалось ее «соблазнить», безудержность и темперамент Аллы приводили меня в изумление.

Я не силен в психиатрии, однако думаю, что импульсы вегетативной системы в какой-то миг сломали блок сознания (а может, наоборот, подсознания), и это выглядело как взрыв!

Мне даже стало как-то жутко. Почти что сцена из готического ментафильма. Вот только что со мною был почти что манекен, и вдруг она очнулась! Вцепилась мне в плечи острыми ногтями, все тело резко напряглось и изогнулось, между раскрывшимися губами блеснули зубы, а из горла вырвался низкий и хриплый вскрик. Мне кажется, она не видела меня, а может, даже и не понимала, где она сейчас и с кем. Ее тело все вспомнило само и стало жить сугубо автономно. По-моему, я весь тогда покрылся гусиной кожей, и стало мне совсем не до наслаждений. И это тоже оказалось к лучшему — она успела получить все, в чем сейчас нуждалась, и даже более того.

Она пришла в себя, поджала ноги, села, опершись спиной о борт вельбота. За время наших упражнений тент вытянулся и стал похожим на гамак.

Алла провела ладонью по влажному от пота лицу и улыбнулась, чего я так давно не видел. Не выпуская моей руки, прошептала, чуть задыхаясь:

— Знаешь, милый, мне кажется, что я все это время смотрела на мир словно сквозь запотевшие очки. Или была по-черному пьяна. А сейчас все вдруг прошло. Одномоментно. Разве так бывает?

— Наверное, — ответил я. Нащупал шорты с пачкой сигарет в кармане, подумал отстраненно, что многовато стал курить, щелкнул зажигалкой, веря и не веря, что в самом деле все прошло и Алла выздоровела окончательно.

Она привстала на колени, наклонилась надо мной, похожая на статую из храма Каджурахо с осиной талией и крутым изгибом по лекалу вычерченных бедер, коснулась упруго качнувшейся грудью моей щеки.

— Мне тоже кажется — а вдруг это только сейчас удалось, а утром все снова вернется? — прошептала Алла. — Давай попробуем еще раз?

По счастью, терапия оказалась радикальной, и проснувшись чуть ли не к обеду, она не просто стала прежней Аллой, а ощутимо изменилась к лучшему вообще. Спокойнее, сдержаннее, благожелательней ко мне и окружающим. Какой была в считанные дни нашей довольно долгой связи. Ирина не преминула это отметить, и, судя по тому, как они долго и оживленно секретничали на корме, моя подруга поделилась с ней секретом, возможно, и с живописными подробностями. Насколько я знаю, женщины это любят.

Андрей же и тут сохранил благородную английскую сдержанность, да нам и без этого было о чем говорить. Вот только по ночам стал выходить на мостик с осторожностью.

По-прежнему актуальной оставалась тема Артура и Веры. С ними явно тоже происходили какие-то изменения. Новиков выразился даже точнее: стадии метаморфоза. Имея в виду, что из банальных зомби они все больше превращаются в непостижимые для нас существа иного уровня развития.

— Так что же, можно ожидать, что они и в самом деле полностью переродятся в энергетические сущности? — предположил я, вспомнив, что они вытворяли при спасении Аллы.

— В известных мне пределах наука этого не допускает, — со странной интонацией сказал Андрей. — А то, что мы с тобой видели… Когда приедем на место, можно будет их понаблюдать с привлечением намного более компетентных специалистов, чем мы с тобой. И на подходящей аппаратуре.

— Если они тебе позволят. Они ведь с каждым днем все менее контактны… — и это было так. Артур давно уже не вел со мной прежних откровенных разговоров и хоть присутствовал, скорее по привычке, за общим столом, но ничего не ел, поглощая тем не менее огромное количество жидкости. Чаще всего — минеральную воду, по литру-два за раз.

— Заливается электролитом, — сострил Андрей. Мне это не показалось просто шуткой. Раз он действительно трансмутирует, то отчего бы не иметь ему внутри какое-то подобие аккумулятора?

С Верой происходило почти то же самое, но в гораздо более стертой форме. Не зная о ее способностях, вполне можно было счесть ее нормальным человеком.

Она вполне естественно болтала с нашими дамами, купалась в море и, ей-богу, продолжала интересоваться мужчинами. Не раз я замечал ее кокетливые взгляды, игриво-нескромные позы, да и к нарядам она вкус не потеряла.

Я даже — исключительно с позиций естествоиспытателя — подумывал подчас: а как у нее с прочими функциями? Такой, простите, экстерьер! Всего немного слишком, но очертания фигуры — блеск! И тут же мои вполне естественные мысли перебивались легкой дрожью отвращения. Вот ведь натура человека — предрассудки в нем сидят на уровне спинного мозга! Подумать только, что она покойница — и сразу отбивает все… А если допустить, что она пережила всего лишь клиническую смерть, тогда как? Ничего? Или проблема в том, что, кроме факта воскрешения, я знаю о ее новых свойствах? Да, не с моим слабым умом замахиваться на столь страшные тайны.

Тайн попроще тоже хватало.

Ближайшая из них и актуальная — сам Андрей.

Чем больше мы общались, тем сильнее мне хотелось его разгадать.

В конце концов это просто моя профессия — изучать и разгадывать людей. Пусть не всегда, пусть плохо, но в целом мне это удается. Что ни говорите, ведь и Панина я раскрутить сумел. Как ни ссылайся на случайности, вроде встречи с Андреем, но все мои действия были целенаправленны и осмысленны и завершились так, как следовало. Да и Артур… Из поединка с ним я вышел с честью. Была загадка, гипотеза исследования, анализ, синтез, результат.

Так и сейчас, я просто должен доказать себе, Алле, кому угодно, что мне под силу, не имея ничего, кроме интуиции и набора разрозненных и по отдельности ничем не примечательных фактов, добраться до чего-то… Странного? Необъяснимого? Зловещего? Все не то. Прежде чем искать, необходима хоть одна координата. Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Если определить — «куда», то находящееся там неизвестное тело или явление скорее всего и окажется искомым. Равно как и наоборот. Так что же меня столь интригует в Андрее? Ну и в Ирине, соответственно, кроме ее мистической, вот именно, «ненаглядной» красоты? Я много дней терзался в поисках «формулы обвинения», пока вдруг в памяти не всплыло английское выражение: «скелет в шкафу». Вот это к месту! Загадочная и скорее всего юридически небезупречная деталь биографии, объясняющая, а возможно, и предопределяющая его внешний статус и поведение. Достойная цель поиска и увлекательная.

Естественно, что рассказы Андрея о его полуотшельнической жизни в новозеландском поместье мне теперь доверия не внушали. Вернее, это могло быть правдой, но правдой ограниченной и ничего по-настоящему не объясняющей.

А объяснение наверняка должно быть неожиданным и невероятным. Поскольку все более-менее вероятное я уже перебрал и отринул. Проще всего, особенно исходя из моего личного опыта, предположить, что Новиков — очередной инопланетянин. Из той самой антаресской компании, прибывшей, чтобы довести до конца свою миссию по изъятию у землян излишков психической энергии, а заодно и отомстить мне за предательство. Тем более что и Ирина напоминала чем-то девушку по имени Заря. Но здесь я вполне полагался на службу Галактической безопасности. Из достоверных источников мне было известно, что ситуация жестко контролировалась и возможность проникновения антаресцев на Землю исключалась почти на сто процентов.

Заманчиво также было вообразить Новикова с Ириной своеобразным аналогом пары Артур — Вера. Почему бы и нет? Через год или десять методика ревитализации (назовем процесс подобного воскрешения хотя бы так) вполне может быть отработана и усовершенствована настолько, что прогулки туда и обратно станут самым обычным делом. И заодно будет устранен эффект внушаемой зомби каждому нормальному человеку сильнейшей антипатии? — спросил я себя. Это сейчас мы уже притерпелись, а поначалу и я, и мальчик Марк, и особенно отец Григорий ощущали буквально физически исходящий от Артура поток негативной энергии. Пусть даже так, пусть они научились менять знак и теперь внушают прямо противоположное — непреодолимое, как у Ирины, женское очарование и хорошую мужскую симпатию к Андрею. Ну и что остается спросить? Как игра ума — красиво, но главного сия гипотеза не объясняет.

…Продолжающий свое неуклонное движение к югу «Призрак» неожиданно вошел в полосу тропического дождя. Увлеченный своими изысканиями, я забыл, заступая на вахту, поинтересоваться прогнозом погоды на ближайшие часы.

Пришлось, за несколько секунд промокнув насквозь, спускаться в рубку.

Здесь все было совершенно по-другому, чем на мостике. Вместо средневекового штурвала, компаса и лага — полный комплект современного навигационного оборудования, универсальный десятипроцессорный транспьютер, всеволновой локатор, самолетного типа пульт управления и обтянутые мягким пластиком ручки манипулятора. В принципе ходовой мостик «Призрака» — не более чем эстетический изыск, дань традициям, как и сами штурманские вахты.

Я включил автоматику управления парусами и локатор, потому что обрушившиеся с неба потоки воды не позволяли видеть даже фок-мачту.

Подрегулировав упругость и наклон кресла, нацедил чашку круто заваренного чая с доброй порцией рома, позволил себе закурить сигару.

Так на чем мы остановились? Что Новиков вполне может быть зомби, но смысла в том ни для него, ни для меня никакого. А главное — Артур бы обязательно почуял в нем своего.

А на чем вообще я начал строить свои гипотезы? Кроме необъяснимой привлекательности Ирины, наличия у Андрея таинственного прибора — гомеостата — и некоторых не совсем мне понятных черт его личности? Почему не согласился принять его «легенду» о себе?

Наверное, просто потому, что натренированная за пятнадцать лет журналистской работы интуиция и наблюдательность подсказали… Или, точнее, напомнили. Вот оно! Только сейчас я понял, что мучило меня все это время. Новиков слишком похож на того человека, Юрия Лобанова, которого я то ли в самом деле встретил на пустой внегалактической станции девять лет назад, то ли пригрезился он мне в необыкновенно подробной и яркой галлюцинации. Описать ту встречу как факт я не рискнул и ограничился не привлекшим большого внимания рассказом под названием «Хотеть — значит мочь».

А сейчас вот встретил не то чтобы двойника, но весьма однотипного человека. Но если это так, что же дальше?

Допустим, Лобанов существовал на самом деле и существовал не в единственном экземпляре. Их, подобных ему, умеющих вольно или невольно перемещаться вдоль, поперек или вне времени исключительно усилием собственной, а возможно, и чужой воли, достаточно много. На данный момент как минимум трое. Тогда, значит, Андрей и Ирина попали сюда или из будущего, того, что по релятивистским законам существовало в момент посещения космической станции, или из прошлого, которому принадлежит «Призрак»… Более чем интересная гипотеза.

Меня вновь начало охватывать знакомое чувство приближения к разгадке тайны. Панин был прав, охота за сенсациями — моя стихия, и я никуда не годен в случаях, требующих спокойной, но кропотливой работы.

Сейчас мне уже стало хорошо — мысль свернула с протоптанной тропы и пошла целиной. И к месту был весь окружающий антураж — чуть подсвеченная шкалами приборов и мерцанием экрана темнота, удары волн в обшивку бортов и шелест дождя, похожие на писк морзянки звуки внутри занятого какой-то своей работой компьютера. Я все-таки разгадаю этого парня, хочет он того или нет. И тут же подумал — а ведь не исключено, что и хочет, зачем бы ему, в противном случае, было вообще со мной связываться? Демонстрировать мне свой таинственный браслет, спасать от гангстеров и брать с собой в море?

Следующий блок в выстраиваемую мной конструкцию лег уже как бы сам собой. Одной из первых вещей, о которых мы заговорили в день знакомства, была книга Фолсома — «Феноменология альтернативной истории».

В нормальных обстоятельствах эта тема меня бы не удивила. После первых же экспериментов с хроноквантовым двигателем естественным стал возродившийся интерес человечества ко всему, относящемуся к проблеме времени. Алла с друзьями зашли, возможно, дальше всех по скользкой дорожке, но первыми они не были, это точно.

А Фолсом просто талантливее других синтезировал из множества умных и не очень идей, предположений, гипотез максимально непротиворечивую, хотя и слишком беллетризированную систему.

Новиков, прочитав книгу буквально на днях, весьма эмоционально ее со мной обсуждал. С большим, чем она того заслуживала, азартом. Словно бы схоластические построения Фолсома его задевали лично. Как книги Таксиля — искренне верующих.

Понять его запальчивость в принципе можно. Предположив, что он, в свою очередь, работает в прямо противоположном направлении и на мне проверяет убедительность собственных силлогизмов.

Однако… Однако что-то мешало мне принять Андрея за очередного схоласта и софиста и на этом успокоиться.

За дни, проведенные в сократических диалогах, у меня накопилось слишком много вопросов. Каждый из них по отдельности выглядел совершенно несущественным, но в массе… В массе возникал один, но очень большой вопрос. Тот самый, над которым я бьюсь сейчас.

Я посмотрел на часы. До конца вахты времени более чем достаточно. Если задача решаема путем чистой индукции, на основе известных мне факторов, я, возможно, с ней справлюсь. Если же нет — есть два пути. Спросить его в лоб, сделав вид, что мне известно больше, чем на самом деле, или продолжить сбор информации.

Мне вдруг стало смешно. Чем я в конце концов занимаюсь?

Достаточно взрослый человек, с недавних пор — миллионер, вдобавок имеющий неплохие шансы обрести чуть ли не бессмертие, и терзается совершенно дурацкими по своей сути вопросами. Заняться больше нечем? В каюте ждет тебя красивая женщина, в баре — почти любые из существующих на свете напитков, в шкафах — книги, которые все было недосуг прочитать.

А ну, постой, сказал я себе. Я помню, что в экземпляре Новикова довольно много закладок и пометок на полях, нельзя ли кое-что из этого извлечь?

Я спустился в кают-компанию. Книга стояла на том месте, где я ее видел прошлый раз.

Заодно заварив крепкий жасминовый чай и прихватив из бара начатую бутылку рома, я вернулся в рубку.

Да, читал он книгу внимательно, страницы испещрены подчеркиваниями и пометками. Ну и какие положения привлекли его внимание?

Большинство маргиналий касалось приводимых Фолсомом конкретных фактов из истории XIX и XX веков, вызвавших отчего-то несогласие или удивление Новикова. То ли эти сведения были ему неизвестны, то ли он оценивал их с другой точки зрения.

Острый эмоциональный отклик вызвала вполне, на мой взгляд, невинная фраза: «Точно так же, иначе как спекуляцией, нельзя назвать утверждение, что поражение России в Русско-японской войне вызвало бы решающий поворот во всей мировой политике как минимум первой трети XX века. Несопоставимость экономических потенциалов этих стран и огромное военно-стратегическое преимущество России выводят данную гипотезу за пределы рассматриваемых нами реальных альтернатив. В то же время…»

Короче, пролистав с вниманием всю книгу, я убедился лишь в том, что Андрей принадлежал к достаточно мощному и влиятельному клану противников старого философа, причем отрицал он, как следовало из пометок, не столько теоретические построения, как использованные для их доказательств примеры.

Если бы я был специалистом-историком, то, возможно, смог бы понять позицию Новикова глубже, но не более того.

Но даже если Фолсом в каких-то своих предположениях не прав и из известных фактов можно сделать иные выводы, что это меняет в принципе?

Нам тогда что-то помешало продолжить эту тему, но в память она запала.

Сейчас же вдруг, на фоне только что просмотренной книги, мне показалось, что я начинаю понимать ход его мысли.

Пожалуй, тема для очередной застольной беседы определилась. Надо только еще кое-какие моменты освежить в памяти, чтобы разговор получился равноправный, а то все у нас с ним как в «Диалогах» Платона выходит — вроде все правильно говоришь, а в дураках остаешься.

Продолжающееся снаружи буйство стихии меня довольно долго как бы и не волновало. Нормальный муссонный заряд, сколько уже их было на нашем пути. Корпус яхты абсолютно герметичен, волнение умеренное, автомат бдит, сохраняя наивыгоднейшее положение парусов относительно ветра…

Как вдруг, взглянув в лобовое окно, я понял — что-то ощутимо изменилось.

Буйный ливень сменился монотонным медленным дождем. По стеклу уже не струились потоки воды, на них оседала скорее туманная морось. И стало заметно прохладнее, температура за какой-то час упала градусов на десять. Странно. Мы сейчас находились в точке с координатами примерно 15 южной широты и 175 восточной долготы, а для этих мест обычен несколько другой климатический режим.

Надо бы проверить, что подобный эксцесс может значить и какие еще дальнейшие катаклизмы нас могут подстерегать? Я запросил метеопрогноз. Компьютер померцал экраном и выдал сигнал: «С метеоспутником нет связи», встревоживший меня уже всерьез. Решив уточнить свое место, получил аналогичный ответ. Это уже нечто запредельное. Глобальная навигационная сеть держит под контролем каждый плавающий и летающий объект, отслеживая их взаимное расположение и перемещение, что и позволяет бортовому компьютеру в любых условиях прокладывать безопасный курс. А как же теперь? Допустить, что вышла из строя сверхнадежная система, без сбоев функционирующая не одно десятилетие, многократно продублированная, я не мог.

Значит, поломка в нашем автоштурвале, скорее всего — просто в антенных контурах.

Положение осложнялось тем, что мы уже покинули пустынные просторы северной части океана и вошли в район так романтизированных Джеком Лондоном Южных морей. Справа и слева — россыпи островов и атоллов: Самоа, Фиджи, Кука и тому подобное. И движение здесь куда напряженнее и беспорядочнее, чем на трансокеанических маршрутах.

Плохо разбираясь в незнакомой автоматике, я все же знал свои штурманские обязанности. И сообразил, что раз нет связи, причем неизвестно, как давно она прервалась, надо немедленно переходить на древнюю систему автономного управления. Кто знает, может, в ближайшие минуты мы окажемся на пути гигантского сухогруза или крупного катамарана, тонн так тысяч на пятьдесят, которые разнесут «Призрак» в щепки, даже не ощутив этого. Ведь перестав подавать сигнал на следящий спутник, мы как бы и не существуем для штурманов всех прочих кораблей…

После компьютерной картинки на планшете, где виден любой плавающий в радиусе сотни миль предмет с указанием его координат, направления и скорости движения, экран локатора, захватывающего лишь зону прямой оптической видимости, выглядел до крайности убого. Но даже и он, в случае чего, поможет вовремя заметить опасность. Только теперь уже зевать не рекомендуется. И я впервые представил себе, почему в прежние времена ходовые вахты никак не относились к разряду приятных развлечений.

Следующие полтора часа я так и просидел, не сводя глаз с экрана, только раз отлучившись в кают-компанию за очередной чашкой чая, хотя разумом понимал, что 15-мильный радиус обзора дает мне как минимум четверть часа, даже если встречное судно будет идти лоб в лоб тридцатиузловой скоростью. И меня на самом деле нервировала не проблематичная опасность столкновения с судном или рифом, а именно нештатность ситуации.

Однако ночь подошла к концу, и ничего не случилось. Скоро окончательно рассветет, можно будет разбудить Новикова и со спокойной душой сложить с себя ответственность.

Закурив очередную сигарету и расслабившись, я вновь взглянул на экран и не сразу заметил в северо-западном его секторе две почти сливающиеся воедино зеленоватые черточки сзади справа под острым углом к курсу «Призрака» на расстоянии около 12 миль.

Вполне возможно, что такие же, как и мы, яхтсмены. Я ввел данные с локатора в компьютер и выяснил, что скорость объекта около тридцати узлов и при сохранении скорости курса он нас догонит через сорок минут.

Из чистого любопытства я включил систему визуального контроля. Картинка на экране возникла отчетливая и яркая, будто сделанная телеобъективом в солнечный день. Но содержание ее мне очень не понравилось.

Приподняв обрамленные пенистыми бурунами носы, узкие и длинные, чем-то похожие на преследующих добычу борзых, строем уступа резали океанскую зыбь два катера тонн, наверное, по сорок водоизмещением, совершенно незнакомого мне типа. У них были низкие, зализанные очертания рубки и куполообразные остекленные башенки на полубаке. На прогулочные эти катера походили мало, да и что за прогулки в сотнях миль от ближайшей земли на скорости, при которой корпус гремит как пустая бочка по камням?

Сразу вспомнились многочисленные истории о пиратах Южных морей, которые до сих пор успешно занимаются своим промыслом, несмотря на все совместные усилия цивилизованных государств. Правда, обычно они оперируют в прибрежных водах и при малейшей опасности бесследно исчезают в укромных бухтах, а может, и каких-то подводных пещерах, а чтобы нападения совершались в открытом море и днем, я как-то не слышал. Или, подумал я (по принципу пуганой вороны), не посланцы ли это обиженной мною мафии? С них станется и спутниковую связь из строя вывести, чтобы жертва сигнал бедствия передать не смогла.

Теперь уже с полным основанием я позвонил в каюту Новикова и подчеркнуто спокойным тоном попросил подняться в рубку. Сам же в ожидании его появления приступил к уборке парусов.

Когда Андрей в майке с короткими рукавами и шортах появился в дверях, он прежде всего удивленно выругался, увидев стекающие по стеклам дождевые струйки, потом обратил внимание, что гики с наматывающимися на ролики парусами уже приводятся в диаметральную плоскость.

— Что тут у тебя, штормовое пришло? — спросил он, с трудом подавив зевок.

Я молча показал ему на экран.

— Ого! Что за явление? «Люрсен-эс», если не ошибаюсь? Слушай, ты куда нас завел, штурманец? — Тон его еще по инерции оставался шутливым, но лицо уже напряглось и глаза недобро сощурились. — Ну-ка, докладывай!

— Что, собственно, докладывать? Навигационная система отключилась, радио молчит. Десять минут назад обнаружено вот это…

— Молчит, значит… — почти под нос себе пробормотал Новиков, а сам уже забегал пальцами по сенсорам, правой рукой одновременно перебрасывая тумблеры на пульте.

— Так-так, интересно, а это — тем более, и вот так тоже… — значащие слова он обильно прослаивал нецензурно-эмоциональными, которых я от него раньше практически и не слышал.

Закончив свои манипуляции, Андрей поднял голову и несколько секунд смотрел на меня, будто все же надеялся услышать какие-то объяснения.

— А когда место последний раз определял?

— Когда вахту принял. Вот место, — показал я на карте. — А по счислению — мы сейчас должны быть здесь.

Новиков прямо пядью, без помощи циркуля отмерил на обзорной карте расстояние до ближайшей земли.

— Изволь. Атолл Пальмерстон — 400 миль к зюйду, атолл Суворова — 420 к норду, остров Тутуила — 659 на норд-ост. Понял? А у этих «люрсенов» горючки всего миль на шестьсот, насколько я помню, да и то экономичным ходом. Они же шпарят почти на полном. Что отсюда проистекает?

— Если они от берега идут, на возвращение им не хватит. Камикадзе, что ли? Правда, их в условном месте заправщик может ждать. Или с большого корабля спустили, с экраноплана даже… — блеснул я сообразительностью.

— Ага. С парохода «Великий князь Константин» (Прим. автора — пароход, база русских минных катеров в войну 1877–1878 гг.)… — смысла прозвучавшей в его тоне иронии я не понял. При чем тут какой-то князь? Но зато сообразил, что предположительно доставивший сюда катера корабль с большим успехом мог бы заняться нами и сам… Если вообще допустить, что именно мы являемся целью. Возможно, это просто очередные спортсмены. Морской спидвей.

— Как бы там ни было, — продолжал он уже серьезно, — стоит сыграть боевую тревогу. Не люблю, когда за мной торпедные катера увязываются. Значит, так. Паруса убрал — правильно, запускай движки и по газам. Тем же курсом и узлов до двадцати.

Он взял из пепельницы дымящуюся сигару, затянулся несколько раз и, кивнув, быстрее, чем обычно, сбежал по трапу.

На полном ходу без форсажа «Призрак» по тихой воде узлов тридцать дает свободно, это я сам видел, с форсажем, наверное, еще узлов на пять больше, и если катера идут на пределе, мы от них уйти сможем, особенно если их запас хода по горючему ограничен. Но командиру виднее. Откуда, кстати, он так хорошо знает их тип и тактико-технические данные? Название «люрсен» звучит как немецкое, но слышать мне его не приходилось.

Вернулся Андрей минут через десять, одетый уже по-штормовому, в герметический спасательный костюм. За ним по трапу поднялась Ирина в таком же наряде. Серьезные, похоже, дела предстоят.

— Обстановка?

— Пока без изменений. Понемногу догоняют. Думаешь, будут проблемы?

— Проблемы! — он опять усмехнулся. — Вообще-то каждый из этих тэ-ка имел на вооружении две торпеды и 20-мм «Эрликон», плюс два «МГ» калибром 7,92 миллиметра. Если у них серьезные намерения… Ир, — обратился он к Ирине, — ты пока на руле постой, а Игорь сбегает переоденется и Аллу поднимет…

Когда я уже был внизу, Новиков крикнул мне вслед:

— Заодно к Артуру загляни, только не нервничай…

Слова его меня насторожили, и я, не заходя к себе, решил посмотреть, в чем там дело.

Артур лежал на полу, подвернув голову, и выглядел сейчас настоящим покойником. А когда я наклонился к нему, понял, что так оно и есть, причем вид у него был такой, будто умер он как минимум сутки назад. А ведь еще вечером был в полном порядке, насколько это можно сказать о зомби. Возможно — очередной уход в астральные сферы? Но что-то быстро он начал портиться. Или действительно добился наконец своего?

С Верой — та же картина. Только она была вдобавок совершенно голой, видимо, собиралась спать (если они вообще это делают) или просто переодевалась, потому что ее вечерний наряд был брошен на спинку кресла, а в откинутой руке она сжимала край пестрого халатика. На боку и бедрах я увидел отчетливые трупные пятна. Зрелище крайне неприятное. И что теперь нам с ними делать? Надеяться — вдруг снова вернутся? Артур говорил, что с ними это бывает.

Алле я ничего о возвращении наших приятелей в «исходное состояние» не сказал, просто объяснил, что надвигается ураган, и помог натянуть тугой комбинезон, в котором можно продержаться в бушующем море пару суток, подавая «SOS» на всех диапазонах.

— Что, настолько опасно? — спросила она, по женской привычке не преминув осмотреть себя в зеркале.

— Не то чтобы опасно, «Призрак» — посудина крепкая и двенадцать баллов выдержит, а мало ли? Волной смыть может, если на палубе окажешься, да просто положено так… Ты лучше иди на камбуз, пожуй чего-нибудь, потом может не получиться. И без команды наверх не лезь…

На палубе я увидел, что Андрей и в самом деле был готов к неожиданностям, чем снова подтвердил мою гипотезу о наличии хоть завалящегося, но скелета.

Часть палубного настила на юте была сдвинута, и из шахты перед румпельным отсеком выдвинута вверх круглая ребристая площадка с артиллерийской установкой незнакомого мне типа. На вращающейся тумбе обтянутое черным пластиком сиденье, по бокам от него два длинных ствола в решетчатых кожухах и с раструбами дульных компенсаторов. На уровне глаз стрелка массивное устройство, напоминающее лазерный прицел, слева и справа от казенников — ребристые барабаны со снарядами. Новиков, нажимая педаль, гонял турель вправо-влево вдоль горизонта, одновременно проверяя механизм вертикальной наводки.

Уже совсем рассвело, но океан был мрачно-серого цвета, и густая дымка застилала границу воды и неба, не позволяя видеть дальше, чем на одну-две мили.

— Ну и как тебе? — коротко спросил Новиков, имея в виду, очевидно, Артура с Верой, но, может быть, интересуясь моим мнением об орудии.

— Пушка ничего, — предпочел я понять вопрос в последнем смысле, — а калибр?

— Тридцать семь, скорострельность — двести в минуту. Если нападут, попробуем отбиться. Смени Ирину у руля, она носовой установкой займется…

Через лобовое стекло я видел, как сноровисто, будто только этим и занималась всю жизнь, очаровательная даже в не слишком изящном костюме, Ирина управляется с такой же, как и у Новикова, пушкой.

Загадочная парочка! Ладно, если выкрутимся сегодня, я с ними поговорю без дураков. Хватит уже!

Судя по дальномеру, до катеров оставалось пять с половиной миль, и они нас тоже поймали своими локаторами, потому что начали перестроение — разошлись в стороны, явно планируя взять цель в клещи. Сомнений в их намерениях почти не оставалось.

Минут через пять войдем в зрительный контакт. Прицельная дальность орудий «Призрака», по моим прикидкам, кабельтов двадцать, как раз на пределе видимости.

Новиков успел еще раз заглянуть в рубку.

— Если начнется бой — маневрируй по своему усмотрению. Ты парень бывалый, сообразишь, — подбодрил он меня. — По возможности удерживай их на острых углах, борта старайся не подставлять — черт их знает, вдруг и правда торпеды бросать начнут… Кренов не бойся, гироскоп удержит, и устойчивость у нас классная… Работай не только рулем, винты не забывай. На полных оборотах и враздрай он на пятке поворачивается… На случай абордажа… — Андрей показал на закрепленный в кронштейне над дверью автомат с массивным дисковым магазином, стреляющий оперенными стрелами из обедненного урана. — Ну а если меня грохнут, — он пожал плечами, — тогда уж как-нибудь сам выкручивайся. Алла где? Скажи, чтобы в низах на палубу легла и держалась покрепче… Вот вроде все. Адьос, мучачо! — Он встряхнул над плечом рукой, сжатой в кулак, и, не касаясь ступенек трапа, скользнул по поручням. Успел еще пробежать на бак к Ирине, дал ей какие-то инструкции.

Действительно «вояка», подумал я. Невооруженным глазом виден охвативший его боевой задор. И вот теперь совсем не похож на вальяжного сибарита, любителя роскоши, тонких вин и красивых женщин. Скорее — на странствующего рыцаря, заслышавшего вдали рык очередного дракона или звуки вызывающего на поединок рога… О нас с Аллой заботится, а сам на открытой палубе, у орудий даже щитов нет. Да еще и Ириной рискует… Я, мужик, почти в безопасности, рубка как-никак бронированная, три слоя титана с кевларом, а женщина под пулями… Одновременно я понимал, что ей это тоже явно не впервой, стрелять она наверняка умеет, иначе бы Андрей ее к пушке не поставил, а я даже не знаю, где там нажимать и как целиться…

Катера появились из тумана одновременно. Судя по величине бурунов и быстроте, с которой они нас догоняли, ход у них сейчас был за сорок узлов.

Правый двигался чуть быстрее левого и через минуту вышел на траверз «Призрака». Невооруженным глазом я его едва различал среди волн и на фоне мрачного горизонта, а на экране он виден будто с полусотни метров. Носовая башенка действительно оказалась огневой точкой, и сквозь остекление видна была склонившаяся над прицелом голова стрелка.

Донесся короткий стук, в нашу сторону потянулась розоватая трасса. Она прошла в сотне метров перед бушпритом яхты, вполне доходчиво намекая, что следует лечь в дрейф.

Мне приходилось бывать в боях, но только на сухопутье. В морском сражении все ощущается совсем иначе. Прежде всего — ты совершенно открыт вражескому огню. А это очень нервирует. Потом — другая степень риска. На земле можно спрятаться в окопе, выскочить из горящего танка, сдаться, наконец, если имеешь дело с цивилизованным противником. А тут придется тонуть вместе с кораблем. Впрочем, сдаться, наверное, можно и здесь. Или нельзя? Не зря же Новиков даже не пытается вступить в переговоры. Значит, он знает, с кем имеет дело?

…Андрей и Ирина били длинными очередями на оба борта, а я не понимал, отчего они никак не попадают. Если хоть раз захватить прицелом цель, компьютер ее больше не выпустит. Или они попадают, но просто не могут пробить броню? Но что же тогда это за катера?

Я как-то не подумал, что все гораздо проще — попадают и пробивают, но не там, где надо. А так оно и было.

Из тамбура люка появилась голова ошеломленной внезапным грохотом Аллы, я изо всех сил, хоть и не надеясь, что она услышит, закричал ей: «Вниз!» Одновременно взмахнул рукой, показывая куда, и снова схватился за манипулятор. Переложил руль вправо, почти инстинктивно стараясь вывести Ирину из-под огня, и она тут же, крутнувшись словно на карусели вокруг орудийной тумбы, перенесла огонь на правый катер. Теперь она стреляла на обратной директриссе, трассы проносились совсем рядом, чуть не задевая угол рубки. Ее роскошные волосы, которые она не догадалась убрать перед боем, развевались над алым комбинезоном, словно вымпел, а спина часто вздрагивала, сотрясаемая отдачей гулких очередей.

Левый катер еще прибавил ход, оказавшись на какое-то время вне нашего огня, заложил крутой вираж, будто в самом деле выходя в торпедную атаку, я тоже двинул сектор газа вперед до упора, одновременно разворачивая «Призрак» к нему кормой. Приходилось читать, что кильватерная струя отбивает идущую в корабль торпеду. Только когда они были — те кавалерийские торпедные атаки? Кто о них вообще помнит? Разве что действительно пираты, пользующиеся оружием и техникой давно минувших войн?

А не пират ли и сам Новиков?

Я успел подумать, что на месте командиров катеров именно сейчас, невзирая на заградительный огонь, попытался бы на вираже притереться вплотную к борту «Призрака», ударить вскользь и сбросить абордажную партию. На дистанции мы рано или поздно их размолотим.

Я заложил двойной координат и увидел, как катера эффектно разошлись на контргалсах, до половины выскакивая из воды, располосовали поле боя белопенными бороздами, почти растаяли в дымной мгле и снова ринулись в атаку, заходя теперь с передних четвертей горизонта. Моим первым побуждением было вновь подставить им корму, и Новиков это понял. Оторвал голову от прицела, взмахом руки указал мне курс. Я понял, что он прав. Неприятель сейчас выйдет на ракурс-ноль, стрелять можно из всех стволов без упреждения. И я еще наконец сообразил, что на катерах нестабилизированные пушки, что было даже как-то дико! Они б еще кремневыми мушкетами вооружились! Не пираты, а клуб любителей старины какой-то. А трубы вдоль бортов — неужто в самом деле торпеды? Или все же самонаводящиеся ракеты? Тогда почему они их не запускают? Яхта нужна им целая?

Андрей с Ириной понимали друг друга не только без слов. Они просто думали одинаково. Их автоматы ударили залпом. Нескончаемыми, на расплав стволов очередями.

Такого я давно не видел, не видел никогда. Спаренная трасса Андрея поймала наконец правый катер. Он вспыхнул мгновенно, словно бросили факел в бочку с бензином. Столб бледно-желтого пламени вскинулся метров на пятьдесят.

Я довернул «Призрак» чуть левее, чтобы Новикову удобнее было перенести огонь на левую цель. С дистанции не больше мили и он, и Ирина достали ее одновременно. Но башенный стрелок катера тоже успел. Рубка яхты загудела, как дверь дота под кувалдой Артура. Меня отбросило на штурманский стол, а сверху накрыло звоном, грохотом и болью — не выдержало восьмимиллиметровое закаленное стекло.

Острые и, мне показалось, горячие осколки вонзились в щеку, шею, спину. Но, кажется, не в глаза. Чувствуя, как намокает от крови рубашка, я встал, нащупывая манипуляторы, и успел увидеть, как, не сбавляя своего сорокаузлового хода, катер зарылся носом и исчез с поверхности моря, словно ныряющий дельфин. Только что был — и нет его, остались какие-то болтающиеся на волнах обломки и радужное пятно бензина из лопнувших цистерн.

Зажав ладонью почти пополам разрубленную щеку, я посмотрел на Новикова. Он вставал с сиденья, сгребал ногами на палубу засыпавшие орудийный барбет гильзы.

На море гулко ухнуло. Взорвался пылавший, как стог сена, первый катер, в дыму летели вверх и в стороны куски металла и как бы даже люди. Но не уверен, мне могло и показаться, соображал и видел я не особенно отчетливо.

И лишь потом я глянул в нос. Откинувшись назад, касаясь волосами палубы, в кресле орудия косо висела Ирина. «Как застрявший ногой в стремени всадник» — мелькнуло в голове неуместное сравнение…

— Вояка, твою мать… Герой долбаный… Бабу послал под снаряды… — с трудом шевеля разбитыми губами и прижимая к щеке насквозь промокший густой и вязкой, как сметана, кровью платок, крыл я Новикова всеми известными мне словами, пока он кромсал десантным ножом ее спаскостюм, открывая развороченную, с торчащими обломками ребер рану под правой грудью.

— Да ничего, ничего, сейчас все в порядке будет. Сердце цело, голова цела, а это мы сейчас… — успокаивал он меня, однако руки у него заметно дрожали. Может, и не от страха, может, просто от вибрации и тряски пушечной турели.

Он резанул ножом по рукаву, распорол тугой резиновый манжет, и только тут, увидев знакомое черное кольцо браслета, я вспомнил его свойства и немного успокоился. Тут же меня сильно повело, еще я сумел опуститься на колени и лишь потом отключился.

Очнулся я почти сразу, но Ирины на палубе уже не было, а надо мной, всхлипывая, хлопотала Алла, не слишком умело обматывая мне шею и голову бинтом.

…Под вечер мы сидели с Новиковым в кают-компании и крепко выпивали. Ирина, по его словам, была уже в порядке, да и меня оказавшийся в запасе у Андрея второй гомеостат заканчивал лечить. Под повязками слегка зудело, но это еще на час, на два, не больше. Вот если б тот длинный, кривой, как ятаган, осколок, что воткнулся под ключицу, попал немного выше и рубанул артерию — тогда не знаю, совместима с жизнью мгновенная и полная потеря крови или нет.

— За мной это была охота или за тобой, вот в чем вопрос? — Новиков раздавил в тарелке окурок. Накурили мы здорово, слоистый дым висел под подволоком и неохотно выползал в открытые иллюминаторы.

— Думаю, все-таки за мной. Твои друзья нашли бы куда изящней способ…

— А у тебя такие вот друзья?

— Ну, хрен их знает… Меня тут многие не прочь, наверное, мало-мало пограбить. Примелькался, давно уже кручусь в архипелагах…

— Примелькался! А про пушки твои не знали?

— Откуда же? Я из них стрелял-то пару раз всего и без свидетелей.

— Хорошо, значит, тренировался. И Ирину научил. Она случаем в морской пехоте не служила?

Андрей усмехнулся, медленно выцедил рюмку коньяку, снова закурил.

— Она вообще женщина большой и сложной судьбы. Ты у нее сам при случае спроси, где и кем она служила.

Я не стал больше ничего спрашивать, мне показалось бестактным говорить сейчас о женщине, едва-едва не погибшей в бессмысленной и жестокой стычке. Я снова вспомнил пронзившее меня отчаяние, погасившее боль от собственных ран при виде ее безжизненного тела. «Слава тебе, Господи, что не забрал ее…» — неожиданно естественно и искренне возблагодарил я не признаваемого мною Бога и сам этому удивился. Следовало бы, наверное, еще и перекреститься, но я просто выпил, пожелав ей здоровья.

— И ведь ни одного пленного, — сказал я вслух с сожалением. — Не мог поаккуратнее стрелять, что ли?

— Да уж… — разочарованно щелкнул языком Андрей. — Пленные бы нам куда как пригодились… Все вопросы сразу долой. Увы, дюраль с бензином — адская смесь. А катапульт на катерах пока не придумали.

Чтобы отвлечься от не слишком веселых мыслей — я ведь до сих пор не привык к клубящимся вокруг меня смертям, справедливым, несправедливым, случайным, — я заговорил о более безобидных вещах, вернувшись к позавчерашнему разговору.

— Интересно, как ты считаешь, соотносится сегодняшний случай с теорией Фолсома? — спросил я, делая вид, что знаю больше, чем на самом деле. — Может быть, мы как раз и живем в какой-то параллельной реальности? Таинственные древние катера, не то пираты, не то рейдеры микадо, шныряющие в тылу врага, внезапная смена погоды, пропавшая связь, а? Ты не об этом говорил, когда советовал подумать про карточный домик?

Андрей посмотрел на меня с каким-то странным, оценивающим интересом.

…День пролетел совершенно незаметно. Сначала бой, потом хлопоты вокруг раненой Ирины, потом мы с Новиковым наводили порядок на палубе, заново стеклили рубку, чистили и приводили в походное положение пушки. Я, кстати, обратил внимание, что на казеннике одного из орудий выбита заводская марка и дата «1981 г.». Само по себе это не так уж странно, в мире сейчас циркулирует сколько угодно оружия, в том числе куда более почтенного возраста, но в плане нынешнего разговора может расцениваться как дополнительное подтверждение новиковской правоты. Логически рассуждая, столь богатый человек скорее всего установил бы на яхте нечто более современное и эффективное, раз уж вообразил, что ему есть от кого защищаться.

Начинало смеркаться, а небо по-прежнему затягивали низкие многослойные облака, у горизонта серо-черные, что могло обещать дальнейшее ухудшение погоды. И, соответственно, делало нашу надежду определить свое место по звездам почти напрасной.

Прервав беседу на полуслове, я спросил Андрея, а что же нам теперь делать с телами Артура и Веры? За всей сегодняшней суетой мы о них не то чтобы забыли, а как бы отодвинули в сторону. Я все еще думал, может, они вернутся? Тогда проблема с трупами решится сама собой. Но при вновь открывшихся обстоятельствах не следует ли предположить, что они окончательно остались где-то там… За гранью… Так хоронить их или все же пока нет?

— Ну давай их в пластиковые мешки запакуем и на палубу вынесем. Если до утра не объявятся — похороним по морскому обычаю, — предложил Андрей. Я не возражал.

Новиков сходил в каюту к Ирине узнать, как она там. С ней все было в порядке, и Алла тоже уснула рядом, в кресле, так что никто не мог помешать нам продолжить беседу.

— Вот и еще один намек на то, что мы, возможно, из твоей реальности уже вывалились. Друзья наши. Чего это они вдруг того? Думаю, ты прав. Или в момент пересечения границы реальностей они в астрале пребывали и вернуться не сумели, или таким потусторонним личностям вообще полагается в одной-единственной реальности существовать. Но это уже для богословов или антропософов задача.

Андрей замолчал, с аппетитом принявшись за тушенную с фасолью баранину. Пока он жевал, запивая острое и горячее блюдо сухим вином, я обдумывал услышанное. Привычка к невероятным событиям и приключениям позволила мне принять рассказанную Новиковым историю если и не с полным доверием, то и без внутреннего протеста. Бывает, все бывает, и нет оснований считать, что Андрей меня обманывает.

Не так ведь долго ждать осталось. Либо связь восстановится, тогда Андрей окажется просто способным фантастом, скрасившим мне не слишком веселые часы после боя, либо картинка звездного неба устранит последние сомнения. Но что я тогда буду делать?

Выйдя на кормовой балкон, под которым журчала срывающаяся из-под подзора волна, я глубоко вздохнул густой прохладный воздух. Неужели это воздух другого мира? Забавно! Все-таки полезное действие алкоголя нельзя отрицать. Универсальный адаптоген.

Андрей стал рядом, насвистывая не знакомую мне мелодию.

Темная поверхность океана медленно вздымалась, вознося «Призрак» на десятиметровую высоту, потом он плавно, чуть зарываясь форштевнем, соскальзывал в ложбину между волнами и вновь начинал взлет.

Зыбь разгулялась прямо-таки титаническая. Или — гомерическая?

Вроде не должно быть такой между островами, это больше смахивает на Дэвисов пролив, что ли…

— Затосковал, братец? — неожиданно мягко спросил Новиков. Обычно в его голосе присутствует то явная, то слегка прикрытая ирония. — Бывает с непривычки. А ты не горюй, чего уж! Везде люди живут, причем нередко — одни и те же. Тем более что у нас — совсем не скучно. Примем тебя в «Андреевское Братство», нам лихие мужики нужны…

— Андреевское? В твою честь, что ли? Еще один монашеский орден, а ты в нем великий магистр? — вяло спросил я. Сильнее всего мне сейчас хотелось спать. И лучше — с Аллой. Даже и просто так. Прижаться к любимой женщине и отправиться «в страну удачной охоты».

Но можно и по полной программе. Реакцией на прошелестевшую рядом смерть часто бывает неудержимая тяга к любви.

— Отец Григорий меня уже вербовал в монахи… Не по мне…

— Не так чтобы монашеский, — словно прочтя мои греховные мысли, усмехнулся Новиков. — И не в мою честь, а скорее флага андреевского. Хотя я тоже… — он хмыкнул, — в некотором роде — Андрей Первозванный… Цели и методы в чем-то схожие. Тебе не приходилось слышать об организациях, веками… регулирующих судьбы мира?

— Масоны, розенкрейцеры, тамплиеры?

— Близко. Однако на совершенно другой основе. Про тайну адмирала Колчака не читал часом?

— Это который попытался стать правителем России еще в ту Гражданскую? — блеснул я эрудицией.

— Он самый.

— Так он вроде году в девятьсот двадцатом или двадцать втором был убит?

— Вот в этом, господин эстандарт-юнкер, вся и суть… Но все-таки сначала шел бы ты спать. Не помнишь, кто сказал: «И я понял, что не прошло еще время ужасных чудес»? И я не помню. Да ладно…

Он вновь стал насвистывать, потом, как бы адресуясь ко мне, пропел в тон мелодии: «Good bye my friend, don't cry my friend…» (Прим. автора —

Прощай, мой друг, не плачь, мой друг…).

Хлопнул меня по уже зажившему плечу.

— Иди, иди. Завтра тоже будет день. Глядишь — не хуже нынешнего. А сразу не заснешь — полистай Киплинга. «Несите бремя белых, далек покоя миг. Усталость подавит и ропот свой, и крик…» Я бы такое в школе с первого класса преподавал. — «…Все, что свершить смогли вы, и все, что не смогли, пристрастно взвесят люди, к которым вы пришли…»

«…Все, что с нами случается, бывает по природе своей таким же, как мы сами… Никогда героический случай не представится тому, кто уже в течение многих лет не был молчаливым, безвестным героем… На всех путях вы встретите только самого себя. Если этим вечером отправится в дорогу Иуда, он обрящет Иуду и найдет случай для измены, но если дверь откроет Сократ, он встретит на пороге Сократа, а также случай быть мудрым…»

(М. Метерлинк).

ЧАСТЬ ВТОРАЯ АНДРЕЕВСКОЕ БРАТСТВО * * * Глава 1

До пят в крови, мы бьемся с мертвецами,

Воскресшими для новых похорон…

     (Ф. Тютчев).

Дождь заливал Москву, начавшийся не вчера и завтра не обещающий закончиться. Не сильный дождь, но упорный, льющийся с низкого серого неба неостановимо, словно бы просеивающийся через спрятанное в облаках мелкое сито. («Сравнения у меня начали появляться и то местные, — подумал я с удивлением, — где я какое-то сито мог в нормальной жизни видеть? Разве что в этнографическом музее?») Дождь шуршал по поднятому кожаному верху автомобиля, струйками стекал по ветровому стеклу, отчего приходилось часто накручивать изогнутый рычажок, заводя пружину стеклоочистителя.

В густеющем предвечернем тумане едва различалось низкое и длинное здание Рижского вокзала. Блестела мутными лужами мощенная булыжником площадь. Горбились на своих облучках извозчики в ожидании пассажиров скорого из-за границы. Несколько щеголеватых лихачей с фаэтонами на резиновом ходу, но в большинстве — деревенские «ваньки», запрягшие хилых лошаденок в кособокие пролетки.

Наемных автомобилей-таксомоторов было совсем мало. В отличие от процветающего, совершенно европейского Харькова, в Москве плоды коммунистической «новой экономической политики» вызревали слишком медленно, и за исключением нескольких кварталов внутри Бульварного кольца город выглядел уныло-провинциально.

Но вот за крышами станционных построек сначала появился быстро приближающийся султан черного дыма, потом раздался гудок, трижды лязгнул на перроне колокол. Ожидаемый мною поезд прибыл, причем, судя по стрелкам часов на площади, — вовремя. Все-таки жизнь налаживается и здесь. Сначала из трех вокзальных дверей на площадь потек жиденький ручеек не отягощенных багажом пассажиров первых вагонов, потом народ повалил тучей. Засуетились, забегали извозчики. Я тоже принялся заводить мотор. После нескольких оборотов магнето он взревел, затрясся, попыхивая кольцами синего дыма.

Двум хорошо одетым господам мне пришлось отказать, сославшись на то, что жду заказного клиента, а через минуту подошел и тот, кого я высматривал. Невысокий «красный командир», в шинели с тремя большими синими прямоугольниками на обшлагах и при шашке. Не ошибешься. Вероятность, что у моей машины случайно сойдутся одновременно два кавалерийских «полковника», исчезающе мала.

Однако правила остаются правилами.

— У меня дорого, — сообщил я, когда он приоткрыл, как условлено, левую заднюю дверцу. — Если в центр — два рубля. По заставам и дальше — плата в оба конца. Принимаю и валютой.

— Куда скажу, туда и повезешь, а до Лубянки и вообще бесплатно. Развелось эксплуататоров…

Свой человек. И пароль, если кто со стороны услышит, вполне в духе времени. Здешнего…

Устроившись и разместив шашку между колен, связник, не сказав больше ни слова, тоже пристально уставился на растекающихся по площади пассажиров. Иностранцы — к стоянкам извозчиков и такси, соотечественники из прицепных вагонов — к трамвайным остановкам.

— Вон она, — наконец выдохнул красный командир и указал на статную женскую фигуру в накинутом поверх светлого пальто клеенчатом плаще с капюшоном. В руке дама несла небольшой пузатый саквояж.

— За ней, и ни в коем случае не потерять. Трогай…

Незнакомка, грациозно перескакивая через лужи и горки конского навоза, добралась до свободного лихача и села в фаэтон с круглой белой табличкой номера — «47» — над правым задним брызговиком.

— Мое дело руль крутить, а ты смотри, чтоб не соскочила возле проходного двора. Лучше было бы к ней пораньше с умом подойти и в мою машину подсадить…

— Умный больно, — буркнул комполка, — сам знаю, что лучше, что хуже.

Очевидно, он принимал меня за обычного агента «наружки», по-здешнему — филера.

Пока я с совершенно невыносимой скоростью тащился по уличным колдобинам Первой Мещанской за никак не оправдывающим своего звания «лихачом», мой пассажир не произнес ни слова. Тихо сопел за спиной, дымил не слишком ароматной, громко трещащей папиросой. Я, поставив ручной газ на постоянные обороты, старательно выдерживал двенадцать верст в час. Хорошо, что движение здесь такое спокойное. Можно приотстать на квартал-другой, потом легонько нагнать, не опасаясь, что в самый неподходящий момент поток машин отрежет от «клиента».

Только когда миновали Сухаревскую площадь и въехали на узкую, зато гладко вымощенную Сретенку, молчаливый кавалерист зашевелился.

— Когда она выйдет, последуешь за ней. Найдешь способ познакомиться. Изобрази случайного кавалера, искателя приключений. Понаблюдай за ее поведением. Проверься как следует. Если увидишь, что никто за вами не следит, скажешь предварительный пароль. Это знак, что теперь она должна следовать за тобой. Лучше всего — отвези ее в приличное, не слишком людное заведение. Тоже внимательно проверься. Заметишь «хвост» или еще что подозрительное — уходи. Когда сочтешь нужным — назовешь второй, окончательный пароль. После этого она должна передать тебе пакет. И кое-что сообщить на словах.

— К чему такие сложности? Все можно сделать гораздо проще.

— Не твое дело. Получил задание…

— Ты со мной поаккуратнее, — не выдержал я, от возмущения выходя из образа. Тоже мне — нарядился в полковничью форму и вообразил о себе! — Еще не известно, кто кому задания давать будет. А спрашиваю, значит, надо. Учти, в моей власти вообще операцию прекратить, если решу, что она плохо обеспечена…

Он понял, что я действительно не простой исполнитель и нахожусь в своем праве, стал вежлив.

— Я сам не так много знаю. Просто есть предположение, что за ней сейчас две или три чужие конторы охотятся. А то и она сама двойник. Вот и решено ее предварительно как следует проверить. Посмотреть, как себя поведет, что говорить станет. Вдруг на чем и проколется. В сроках ты не ограничен — сколько надо будет, столько с ней и вожжайся, но чтобы завтра до полуночи доложил куда следует…

Совсем забавно. И увлекательно. На подобные коллизии и Александр Иванович меня ориентировал. Когда объяснял, что на агентуру из местных полностью положиться не может, а по-настоящему подготовленных своих людей у него до слез мало. Этот командир, интересно, из «своих» или из «местных»? Скорее — второе, лицо выдает человека не слишком образованного и воспитанного.

— Прикрытие у меня будет какое-нибудь? — спросил я, уже зная ответ.

— Велено передать, что в самом крайнем случае можете пробиваться на Столешников, — ответил, перейдя на «вы», связник. — А так — по обстановке.

— Понял. Тогда — свободен. Светиться не будем. Я теперь ее не потеряю.

— Не получится. Должен до места сопроводить, чтоб знать, в случае чего.

Тут мой спутник оказался умнее меня. В самом деле, дамочка спрыгнет — и в подворотню, я за ней, а там уже ждут. И все концы обрублены. Это я расслабился за спокойные дни…

На подходах к Сретенским воротам поток пролеток и автомобилей стал гуще. Но заодно и стемнело. Так что я смог прижаться вплотную к фаэтону моей подопечной, не опасаясь привлечь ненужное внимание.

Интересно, далеко нам еще ехать и что будет потом?

Если извозчик свернет налево, через десяток минут я увижу свой дом, в котором прожил несколько достаточно счастливых лет и откуда бежал в состоянии, близком к панике, два месяца назад и сто тридцать лет вперед. За проведенную здесь неделю я так и не собрался навестить его. Из непонятного мне самому суеверия, что ли…

Однако лихач пересек линию Бульваров и продолжил свой путь по Большой Лубянке.

…Шульгин ввел меня в операцию чересчур, на мой взгляд, быстро. Разве можно обучиться на приличного контрразведчика за полторы недели хотя бы и крайне напряженного курса спецподготовки? Чем вызвана такая спешка, я тогда не понял. Хотя он и сообщил мне, что обстановка в сфере интересов «Братства» неожиданно быстро начала осложняться и учить меня по полной программе нет никакой возможности.

Неужели действительно у «Братства» такой кадровый голод, что приходится вводить в бой «с колес» практикантов вроде меня? Мне воображалось, что организация у Андрея мощная, обладающая далеко выходящими за пределы воображения местных жителей техническими возможностями. Компьютеры, видео, сравнимые с нашими средства радиосвязи, автоматическое оружие и, что меня совершенно поразило, нечто вроде отменно функционирующей всепланетной транспортной системы. Внепространственного перемещения, прошу заметить. У нас, в ХХI веке, такое пока считается дорогостоящей экзотикой, а уж мыслящую материю мы не только перемещать не в состоянии, но и не представляем, как это вообще возможно.

Тут ведь вся хитрость в чем? Транспортируемый предмет, по идее, сначала разбирается на атомы, а по прибытии на место воссоздается вновь, по той же схеме. Значит — для живого существа это смерть. И если даже удалось бы его в приемной камере воспроизвести один к одному и запустить все жизненные функции, «воскреснет»-то совсем другая личность. Пусть и с тем же объемом личной памяти. Поскольку смерть есть смерть. Наш Артур, кстати, тому великолепный пример.

Но Новиков и его друзья сумели решить проблему совершенно неожиданным образом.

Я, впрочем, отвлекся. Так вот, странно, при такой технической и интеллектуальной обеспеченности, в делах якобы чрезвычайной важности они прибегают к старомодным методикам агентурного сыска…

Или можно предположить, что все происходящее — нечто вроде выпускного экзамена и им просто нужно проверить меня в деле.

Что ж, пожалуйста, постараюсь показать, на что я способен.

…Из Харькова Шульгин вывел меня в Москву. Во второй раз (первый был при переходе из форта Росс в Харьков) я отнесся к этому гораздо спокойнее. Мы просто шагнули с ним сквозь обведенный пульсирующей фиолетовой рамкой прямоугольный проем, похожий на обыкновенную дверь, и оказались в большой, полутемной, давно не убиравшейся комнате, обставленной мебелью, которая привела бы в восторг настоящего ценителя антиквариата. Достаточно разностильная, она вся без исключения была изготовлена из натурального, причем очень дорогого дерева — карельской березы, полированного ореха, резного дуба…

В остальном же — ничего примечательного, говорящего о том, что здесь располагается одна из баз таинственного «Братства». Больше похоже на логово одинокого старьевщика-букиниста из очерков Гиляровского. Много книг, и на полках, и просто лежащих стопками на столе, подоконнике, диване. И, что бросилось мне в глаза, давно не мытые оконные стекла, покрытые снаружи таким слоем пыли и грязными потеками, что с трудом различался внизу запущенный, поросший некошеной травой дворик.

По скрипучей лестнице он свел меня на первый этаж. Там царило уже совершенное запустение. Между грудами всевозможной рухляди расчищена узкая тропинка, углы стен и потолок затянуты густой, почти черной паутиной. Крыс еще не хватает, бегающих под ногами. Судя по всему, люди не жили здесь очень давно, однако кухня за полуоткрытой дверью выделялась порядком и относительной чистотой.

Туда мы и вошли. С недоступной мне сноровкой Шульгин буквально за две-три минуты разжег огонь в облицованной изразцами печи, подбросил в топку несколько поленьев, затем высыпал сверху несколько совков угля. Поставил на плиту чайник, достал из шкафчика нехитрую закуску.

— Поживешь пока здесь. Не пугайся, все это маскировка. Три комнаты наверху вполне пригодны для жизни. Даже с комфортом. Кое-какие запасы продовольствия тоже есть, хотя гостей водить не рекомендую. Но это неважно, в городе полно трактиров, ресторанов, столовых. В деньгах себя не ограничивай, только шиковать не советую. Дебоши там в кабаках устраивать, цыганам червонцы горстями швырять. Документы у тебя надежные, любопытных соседей поблизости нет, а те, кто есть, чужими делами интересоваться не приучены. Участковый надзиратель тоже прикормлен и бдительности проявлять не будет.

Твоя задача — вживаться. В сарае машина, сейчас покажу. Легенда — частник-таксист. Катайся по городу, вспоминай топографию, чуть освоишься — пассажиров бери. Для практики в языке и изучения психологии аборигенов весьма полезно. Газет читай побольше. Дня через три-четыре я снова появлюсь, обменяемся мнениями. А сейчас спешу, ты уж извини, что приходится бросать, как пацана в воду. Да оно, может, так и лучше. Долгие проводы — лишние слезы. Ты же у нас парень бывалый. — Тут мне почудилась в его голосе легкая ирония. — Пойдем, покажу машину, познакомлю с ближайшими окрестностями, еще кое-какие напутствия сделаю — и вперед. Оптимальный способ — что язык изучать, что чужую страну — глубокое погружение. Нас тоже так учили. Думаю — не растеряешься?

Вопрос показался мне несколько даже оскорбительным. И не в таких переделках бывал, а тут все же родной практически город, хотя и полуторавековой давности.

…Суждение мое оказалось несколько опрометчивым. Нынешняя Москва напоминала ту, в которой я родился и вырос, лишь в отдельных архитектурных деталях и фрагментах. Практически же это был совершенно чужой, даже неприятный своей отдаленной похожестью город. Как если бы уловить в грязной и неопрятной старухе черты женщины, которую знал молодой и красивой.

Кривые улицы, мощенные неровным булыжником, масса деревянных кособоких домишек, среди которых редкими островами высились пяти-, шестиэтажные доходные дома, обшарпанный, не слишком даже сам на себя похожий Кремль… Ну и так далее. Унылое, в общем, зрелище. Грязь, дребезжание трамваев, грохот тележных колес, вонь конского навоза. И еще вдобавок люди — суматошные, плохо одетые, какие-то постоянно взвинченные и злобные. После того как мы с Шульгиным и Аллой провели три дня в столице Югороссии Харькове, Москва показалась мне… Ну, словно какое-нибудь Тимбукту в сравнении с Марселем.

Харьков был щеголеватым, совершенно европейским городом, где била ключом энергичная, богатая и, я бы сказал, веселая жизнь. Что и неудивительно. По словам Шульгина, за последние три-четыре года «Братство» инвестировало в экономику белой России несколько десятков миллиардов полновесных золотых рублей, не считая почти такого же количества долларов и фунтов. И, как с гордостью отметил Александр Иванович, миллионером здесь не стал только ленивый. Сосредоточив у себя практически весь интеллектуальный потенциал царской России, получив свободный выход в Средиземноморье, контролируя Ближний Восток, владея вольным городом Царьградом и цепью городов порто-франко от Батума до Одессы, Югороссия привлекала сейчас деловых людей и авантюристов со всего мира. Как Клондайк в конце ХIХ века.

И мода там была на полгода впереди парижской, и за автомобилями из Екатеринослава давились дилеры Нью-Йорка и Лондона, а самолеты Сикорского и телевизоры Зворыкина вообще не имели аналогов на Западе.

Москва же… Конечно, оживление экономической жизни чувствовалось и здесь, частная торговля процветала, возле Исторического музея и в Верхних торговых рядах гудели скопища спекулянтов белогвардейской и иностранной валютой, центр по вечерам заполняли толпы гуляющих и веселящихся людей из «бывших», так называемых нэпманов, и совершенно по-харьковски одетых дам разной степени легкости, но все это терялось на фоне общей бедности и, я бы даже сказал, дикости.

Ведь «приличная публика», за исключением уж слишком больших патриотов города или убежденных сторонников коммунистической идеи, давно отъехала «на Юг». Москву же переполнили ищущие заработка крестьяне окрестных губерний, малоквалифицированные пролетарии и совчиновники с незаконченным низшим образованием.

Однако, кружа по улицам на своем «Рено», я постепенно открывал и здесь своеобразную прелесть. Как это бывает в далеких экзотических странах.

А еще я жадно изучал газеты. Местные — «Известия» и «Правду», пропускаемые с большим разбором югоросские, которые своей немыслимой ценой были доступны только избранным, и европейские, что продавались в вестибюле «Националя».

Дело не в том, что так сильно меня интересовали передовые статьи и информации рабселькоров о победных шагах социализма. Нет. С первого своего дня в Москве я обратил внимание на тревожную, предгрозовую политическую атмосферу. По разговорам с пассажирами, с извозчиками и такими же, как я, водителями таксомоторов, с завсегдатаями трактиров и пивных становилось ясно, что назревают, выражаясь здешним языком, «события».

Постепенно я разобрался в причинах и поводах.

Получалось так, что здешнее общество расколото на три «страты». Тех, кто признавал и поддерживал политику Председателя Совнаркома и Генерального Секретаря РКП Троцкого, тех, кто мечтал о низвержении советской власти и воссоединении с Югороссией, и значительную прослойку левых коммунистов, не желавших смириться с «предательской позицией» нынешнего руководства и готовивших радикальную смену курса. Не останавливаясь перед опасностью новой гражданской войны и интервенции с Юга или Запада.

А мои друзья, руководители «Андреевского Братства», каким-то образом ко всем этим грядущим беспорядкам были причастны.

…Сегодня утром, около восьми, едва я успел умыться, как у меня в спальне тихо загудел вызов портативного радиотелефона.

Искаженный грозовым эфиром голос, который я не сразу узнал, а узнав, особой радости не испытал, осведомился о моем здоровье и настроении, после чего передал от имени Шульгина задание. Довольно простое — встретить в указанное время рижский скорый, дождаться такого-то человека, получить дальнейшие инструкции. Все. В случае необходимости связь по радио, позывной прежний. Разрешается использовать все известные мне явки, по собственному усмотрению применять оружие. Бдительности не терять.

Жандармский полковник Кирсанов, уроженец данной реальности, но несмотря на это — правая рука Александра Ивановича, симпатий у меня не вызывал с момента первого знакомства. Но был он крепким профессионалом и входил в число предводителей «Братства». Я ответил: «Есть» — и вышел из связи.

Конспирация у них тут поддерживается серьезная, складывается впечатление, что все члены организации находятся под непрерывным и плотным контролем.

Странно, я привык считать, что в начале прошлого века методы и уровень эффективности тогдашних разведок и контрразведок находились на вполне первобытном уровне. Да и Шульгин, проводя со мной занятия, больше говорил о легальных и полулегальных формах предстоящей деятельности, не сосредоточивая внимания на критических вариантах.

Ну да ладно. И снова я подумал, что происходящее все больше походит на экзамен. Дай бог, чтобы выпускной. Но что случится после? Вопрос для меня далеко не праздный.

…На Кузнецком мосту состоялся еще один сеанс связи. Теперь включилась рация, вмонтированная в массивный механический счетчик-таксометр, установленный перед правым передним сиденьем. Под крышкой пряталась обычная телефонная трубка. Мужской голос, уже другой, незнакомый, осведомился — состоялась ли встреча?

— Связник инструкции передал, сейчас следую за объектом к месту контакта, нахожусь на перекрестке Кузнецкого и Неглинной.

— Задание несколько меняется. Слушайте внимательно…

Информация была неожиданной для меня, начисто исключающей гипотезу об «экзамене». Ну, что же, к тому все и шло. Вчера и позавчера разнеслись слухи о внеочередном съезде партии, о забастовках на заводах, о волнениях в гарнизоне. А с утра я обратил внимание на возросшую суетливость обывателей, закрытые железными и деревянными ставнями окна многих магазинов, подозрительно часто проносящиеся в разных направлениях автомобили. И легковые — ответственных работников высокого ранга, и грузовые, набитые вооруженными людьми. Но я до последнего не ожидал, что все это может вылиться в вооруженные столкновения. Газетные материалы, пусть и излишне нервные по тону, в целом демонстрировали уверенность властей, что политический кризис разрешится миром. А реагировать на понятные аборигенам признаки надвигающейся беды, как таежный охотник узнает о далеком еще пожаре по поведению птиц и зверей, я научиться не успел.

Я обернулся на своего спутника. Откинувшись на потертую кожаную спинку, он, похоже, задремал. Словно в поезде не выспался. Впрочем, кто его знает, может, пришлось сутки напролет проторчать в тамбуре, наблюдая за «объектом».

Толстый деревянный руль подрагивал у меня в руках, скрипели рессоры, сорокасильный мотор подвывал на слишком малой для него скорости, из выхлопной трубы время от времени с громкими хлопками вылетали клубы синего дыма. Бензин здесь отвратительный, ближе к керосину. Неужели Шульгин не мог переправить на свою конспиративную квартиру пару бочек приличного горючего?

Надоевшая мне до чертиков черная гармошка фаэтона по-прежнему тряслась и раскачивалась впереди. Мы ехали уже больше получаса, пересекли Тверскую и углубились в переулки, не изменившие, наверное, своего облика с времен наполеоновского нашествия.

И вдруг лихач остановился.

Я мгновенно прижал машину к бордюру метрах в двадцати от него и выключил фары. Надвинул на глаза ноктовизор, имеющий вид прикрепленных к околышу фуражки резиновой лентой вполне обычных здесь шоферских очков.

Переулок освещали лишь редкие ацетиленовые фонари, но в зеленоватом поле прибора картинка была отчетливой и ясной. Мой же темный автомобиль за дождем и туманом женщина увидеть не могла.

Она довольно грациозно спрыгнула на тротуар с высокой подножки, рассчиталась с извозчиком и, оглядевшись по сторонам, вошла в низкую дверь под фигурным железным козырьком. На синей фанерной вывеске значилось: «Кафе-кондитерская «Мотылек». По пятницам и субботам — театр-кабаре».

Многопрофильное заведение. Но сегодня всего лишь среда.

Вдали над крышами обшарпанных одно- и двухэтажных домов возвышалось, все в электрических огнях, десятиэтажное строение, как его до сих пор называют по-старорежимному — «Дом Нирензее», — самое высокое здание в Москве, почти небоскреб, сверху донизу забитое всевозможными конторами и трестами.

Чтобы переодеться, мне потребовалась минута. Сбросить кожаную куртку и фуражку, поверх черного свитера с высоким воротом набросить висевший на крючке в салоне рыжий верблюжий пиджак. На голову — английское кепи с длинным козырьком и пристегнутыми на макушке большой пуговицей откидными клапанами.

Нижняя часть костюма — клетчатые бриджи и коричневые ботинки «шимми» с крагами — вполне избранному стилю соответствовала. Настоящий франт по меркам идущего к концу двадцать четвертого года.

Еще минута, чтобы отклеить пышные буденовские усы, убрать смоченной одеколоном ваткой следы клея с верхней губы.

— Ну так а мне что теперь делать? — спросил мой молчаливый напарник. — Тебе про меня никакой команды не было?

— А у тебя что, собственных инструкций на сей счет нет? — ответил я вопросом на вопрос. Он в очередной раз промолчал, ожидая чего-то более конкретного.

— Тогда, для подстраховки, подежурь поблизости. Чтобы и дверь кабака видел, и машину. Я вряд ли там долго задержусь. Сядем с ней в машину, вот тогда свободен…

— А вдруг там второй выход, и дамочка уже тю-тю?.. — вдруг высказал гипотезу «командир».

— Типун тебе на язык! Накаркаешь еще… — встревоженный такой возможностью, я заспешил к двери.

На верхней площадке круто спускающейся вниз каменной лестницы я подзадержался, чтобы стряхнуть с кепки капли дождя и осмотреться. Здесь она, слава богу! Никуда не делась.

Потом начал спускаться.

В первой комнате, скорее — небольшом зальчике, помещались шесть четырехместных столиков. Пол и стены обтянуты шинельным сукном бордового оттенка.

Несколько керосиново-калильных фонарей-бра тихо шипели и разливали вокруг довольно яркий желтоватый свет.

Противоположная от входа стена занята заполненной многочисленными бутылками, стаканами и пивными кружками буфетной стойкой с широким деревянным прилавком перед ней.

На этом фоне выделялись два цветовых пятна — белое и васильковое. Белой была куртка буфетчика, голубым — платье женщины, облокотившейся на стойку. Ее плащ и пальто висели (единственные) на крючке в утопленной в стену нише рядом с лестницей, саквояж прислонился к ножке столика в самом дальнем углу.

— …пускай будет яичница, лишь бы горячее. Я очень замерзла, — услышал я произнесенные с едва уловимым акцентом слова женщины. Подошел к стойке и слегка, поскольку мы были незнакомы, поклонился в пространство. Присел на высокий табурет, в отличие от тех, к которым привык дома, — не вертящийся, а обычный деревянный, на четырех довольно грубых ножках.

Буфетчик, пожилой не то армянин, не то еврей, подвинул женщине полный стакан красного вина, обернулся ко мне, вопросительно поднял бровь:

— Чего изволите?

— Большую рюмку водки, — поискал глазами в застекленной витрине с закусками. — Бутерброды. Один с балыком, один с сыром…

Буфетчик исполнил заказ стремительно и четко, но с совершенно равнодушным выражением лица.

— Полтинничек с вас. Еще заказывать будете?

По здешним ценам полтинник за рюмку водки — очень дорого. Уверен, видимо, что по такой погоде я в другое заведение не побегу. Но меня это не волнует, в кармане, как у матерого спекулянта, приличная пачечка червонцев, только успевай разменивать на серебряную и медную мелочь.

Я мельком взглянул в желтоватые, навыкате глаза армянина.

Папаша, наверное, и кокаином, и девочками приторговывает, должен все понимать. И на желания клиентов реагировать четко…

Положил перед собой два серебряных рубля. Один лег орлом, другой решкой. Вместо орла — замахнувшийся кувалдой пролетарий. И мгновенно вспомнился Артур. На острове. Меня даже слегка передернуло. Не к ночи будь помянут, подумал я и сделал пальцами левой руки «рога», отгоняющие нечистую силу. Посмотрел в спину отходящей к своему столику женщины, легким движением головы указал на деньги, на самого буфетчика и на дверь в углу за стойкой. Постучал пальцем по стеклу наручных часов.

— Селяночку бы по-извозчичьи или бефстроганов с соломкой… Очищенной графинчик.

Армянин равнодушно смел со стола монеты в полуоткрытый ящик, кивнул головой.

— Сейчас даме заказ приготовлю. Потом вашим займусь. Порционные блюда полчаса готовить. Устроит?

— Лишь бы вкусно было, и час ждать можно… А пока и бутерброды сойдут. Дайте мне еще два с икрой, черной и красной.

За трудовой день я порядочно проголодался и с удовольствием дождался бы горячей селянки, но вряд ли успею.

Буфетчик, который, похоже, за отсутствием клиентов работал здесь и поваром, и за официанта, вышел, шаркая ногами.

Я осмотрелся внимательнее, изучая театр предстоящих действий. Слева, за полуотдернутой занавеской, дверь в другой зал, побольше, сейчас пустой и полутемный, с небольшой эстрадкой у стены. Там, очевидно, и дают представления по уик-эндам. Больше ничего примечательного. Окна маленькие, зарешеченные, под самым потолком. Опыт научил меня обращать внимание на такие детали.

Неожиданно похоже на духан моего друга Резо, только там у него имитация под старину, а здесь самая старина в натуре и есть, только таковой для всех, кроме меня, не является.

Теперь можно обратить должное внимание и на женщину, раз я собрался сыграть роль «искателя приключений».

Либо она очень уверена в себе, либо отвыкла в своих заграницах от советских реалий, плохо представляет, каково в Москве с преступностью. Явилась одна в подозрительное место, в глухом переулке, осталась наедине с незнакомым мужчиной и совсем не нервничает.

А ведь хороша, ей-богу, хороша. Лет 25–28 на вид или около этого. По здешним меркам — выше среднего роста, не худая, скорее наоборот, как говорится, «в теле», но при этом стройная и подтянутая, губы и глаза почти не накрашены, густые пепельные волосы подстрижены в «каре», едва прикрывающее уши. Сидит, опустив глаза на стакан, из которого только что сделала длинный глоток.

Очень похоже на сюжет кого-то из импрессионистов. «Абсент», кажется. Только дама там потаскана и стара, а эта — совсем напротив. С моей позиции видно, что край модного, по-европейски короткого и с разрезом платья приоткрывает округлое колено в светло-коричневом… Да, фильдеперсовом, так это здесь называется, чулке. Блестящие черные ботинки на шнуровке до середины тугой голени.

В профиль да в неярком керосиновом свете большего не разглядеть.

Вот еще что — на пальце правой руки что-то поблескивает. Обручальное кольцо, а может, просто перстень.

Непонятно только, каких она кровей — русская из эмигрантов, латышка или остзейская немка? По нескольким словам догадаться трудно, но акцентик улавливается.

Внешний осмотр занял несколько секунд. Гораздо меньше, чем рассказ о нем. Вывод — познакомиться не проблема. Тип чувственной женщины, готовой к приключениям. Даже сторонний наблюдатель, окажись он здесь, не удивился бы моему поползновению, тем более что и сам я выглядел мужчиной легкомысленным, падким на «вечерних бабочек».

Куда сложнее было бы работать, окажись моей партнершей дамочка типа «синий чулок» или краснеющая от любого мужского взгляда институтка.

А эта явно ждет встречи, только вот подхожу ли я под нарисованный в ее воображении типаж или же нет?

Вошел в кафе я с ней практически одновременно, настоящий связник так бы не поступил, сначала выждал, осмотрелся. И вообще вид у меня слишком броский для тайного агента-связника. Главное — рост неподходящий. В здешней системе измерений — 11 вершков. Подразумевается — сверх двух аршин. Дюйм в дюйм с государем Николаем Первым (Павловичем). С таким ростом только в кавалергардах или кирасирах служили. Конкретно я — исходя из возраста и типа лица — мог до революции быть не иначе как гвардейским офицером.

Слава богу, теперь здесь за это не расстреливают, но все равно смотрят косо. Если ты офицер, то отчего не уехал на Юг, а если не уехал, то не шпион ли ты? Эрго — ни один благоразумный бывший офицер в шпионы не пойдет. Скорее, если ему так нравится соввласть, пойдет служить по специальности. Или в спекулянты.

Так что женщина меня должна принять все же за ухажера, брезгующего проститутками, но готового соблазнить «порядочную женщину».

Я выпил половину стограммовой рюмки, неторопливо жевал в меру солоноватый балык, демонстрируя безразличие к окружающему, она потягивала свое вино, тоже как бы не замечая моего присутствия, но пару брошенных искоса взглядов я все же поймал. Психологически у женщины трудная ситуация.

Сидеть с каменным лицом и одновременно пить вино вроде бы глупо, а начнешь смотреть по сторонам, непременно наткнешься на взгляд чужого мужчины, который может принять это за приглашение к действию…

Но и мне для завязки знакомства нужен какой-то нетривиальный прием. Совершенно не похожий на то, что может предпринять как ожидаемый связник, так и гэпэушный филер.

Например… Женщина держала свой стакан на уровне подбородка, обхватив его у основания лишь большим и средним пальцами. Я собрался с силами и внезапно посмотрел ей прямо в глаза особым образом, когда она все-таки подняла голову, устав от неподвижности своей позы.

Стекло, ударившись о край стола, зазвенело тонко и жалобно.

— Ох, простите, я не хотел… — и, выхватив из кармана платок, принялся вытирать лужицу вина, уже готовую пролиться со стола ей на колени.

На звон разбитого стакана из двери в кухню выглянул буфетчик. — Получите за посудинку. И новый бокал вина даме. Того же самого или..? Извините, что там у вас было? — обратился я к ней.

— Мадера… — еще не придя в себя, тихо ответила женщина.

— Одну мадеру…

Восточный человек невозмутимо поставил на столик отнюдь не бокал, а такой же тонкий, с морозным рисунком стакан, налитый до золоченой риски по краю, бросил в отвисший карман куртки очередной целковый и снова исчез, чтобы принести наконец даме ее яичницу.

Я со своей недопитой рюмкой, вполне естественно, подсел за столик к женщине.

Она еще несколько секунд молча и будто бы с недоумением смотрела на темно-золотистое, как хороший чай, вино. Все произошло как-то слишком стремительно, и дама пыталась понять, что же здесь случилось, но получалось у нее плохо. Я догадывался, что ей хотелось бы встать и уйти от того непонятного, что принес с собой странный человек в безвкусном костюме.

Но расчет был правильный — любопытство оказалось сильнее. И голод тоже.

— Извините, — сказала она, быстро отделила вилкой (держа ее в левой руке) и съела несколько кусочков пузырящейся и шкварчащей яичницы с колечками деревенской колбасы. Действительно наголодалась в дороге. Сделала не по-женски длинный глоток вина. Промокнула губы салфеткой.

— Ведь это я уронила стакан. Почему же вы просили у меня прощения и сами заплатили?

Да, акцент у нее скорее всего прибалтийский, но это может быть просто оттого, что долго там живет, часто говорит на местном или нарочито ломаном, чтобы лучше быть понятой аборигенами, русском языке. Со мной тоже такое бывало.

Я допил чересчур, на мой вкус, резкую водку, отодвинул пустую рюмку. Снова посмотрел в большие, зеленовато-карие глаза, смущенно улыбнулся.

— Видите ли… — начал я. Сначала мне нужно было заморочить ей голову совершенно неправдоподобной и не очень логически связной болтовней, изображая интеллигентного, не слишком трезвого ловеласа, дождаться, когда агентесса начнет в конце концов нервничать в ожидании «настоящего связного», понять, как она станет действовать, увидев, что он не появляется.

Так прошел почти час. Но дама оставалась спокойной. Слушала, кивала, улыбалась время от времени, приподнимая тонкую бровь, пару раз пропустила мимо ушей предложение назвать свое имя и лишь на третий нехотя сказала, что зовут ее Людмила.

Все заказанное нами было съедено и выпито, оставаться в кафе больше не имело видимого смысла.

И тут, словно бы мне в помощь, по лестнице скатилась вниз разнузданно-шумная компания здешней «золотой молодежи». Трое штатских, по виду — студентов или юных нэпманов, два красных командира с незначительной геометрией на петлицах и две порядочно пьяные девушки, но явно не проститутки, слишком хорошо одеты и говорят на правильном литературном языке.

Где-то уже прилично гульнули и забрели добавить в случайно попавшееся на глаза заведение.

На нас они внимания не обратили, потребовали вина и фруктов и тут же, перебивая друг друга, затеяли или продолжили ранее начатый спор.

Я прислушался. Юноша с узким, даже при керосиновом освещении бледным лицом доказывал, что в Москве начинается народное восстание, которое сметет гнусный советский режим и позволит наконец воссоединиться с настоящей демократической Россией, а командир с тремя рубиновыми квадратиками возражал, что восстание, если и состоится, то будет как раз истинно социалистическим, против оппортунистов, евреев и разложившихся комбюрократов, за ленинский военный коммунизм.

Все тот же расклад мнений, что и в целом по Москве.

— Дураки вы все, — неожиданно звонким голосом заявила девушка с сильно накрашенными глазами. — Мой папа сказал, что первым делом нужно перевешать хамов, и красных, и белых, а потом пригласить на царство принца из Ганноверской династии. Без варягов, в данном случае англичан и немцев, России —…..! — И она отчетливо произнесла известное слово, означающее окончательный конец.

Все захохотали и громко сдвинули стаканы. Изумительная сценка. Такая полярность политических взглядов и такая в то же время эмоциональная близость.

Второй командир, чином помладше, с одним квадратиком, обнял девушку и чмокнул ее в щечку.

— Ох ты же и …., Ленка! За что и люблю. На кой …. они нам все сдались, действительно? Уехать бы отсюда в Царьград, что ли? Поедем? А с этим пора кончать, я им больше служить не намерен… — Одной рукой он полез девушке под юбку, а второй начал отдирать с малиновых петлиц свои знаки различия. — Все равно завтра…

— Заткнись! — тихо сказала вторая девушка, и непонятно было, к его непристойностям это относилось или к чему-то другому.

Моя спутница явно забеспокоилась. Испугалась, что это провокация или, наоборот, что на крамольные речи сейчас ворвутся красные опричники и станут хватать всех подряд.

Она спросила, который час, и тут же сказала, что ей пора. Мол, у нее была здесь назначена встреча с сестрой или ее мужем, но никто так и не пришел…

— Тогда позвольте вас проводить. На улицах, если вы заметили, неспокойно. А уж ночью… Обычно просто раздевают, да и то лишь до белья, но теперь может быть и хуже…

Она посмотрела на меня испуганно.

— Простите, молодые люди, — обратился я к соседям, — вы не слышали, комендантский час еще не ввели? Мы, знаете ли, приезжие…

Ротный командир посмотрел на меня неожиданно трезвыми глазами.

— Да кому же его вводить? Троцкий в штаны наложил, в Кремле заперся, а остальные… — он махнул рукой и презрительно хмыкнул. — Тем не менее по улицам бродить не советую. Присоединяйтесь к нам, до утра перекантуемся. Если денег нет — не вопрос, угощаем…

— Благодарю за приглашение, но…

— А если «но», так и вали со своей бабой, — грубо предложил до сей поры молчавший юноша в пенсне. Можно было бы дать ему по шее, но драка в кабаке сейчас не входила в мои планы, и я лишь молча поклонился.

…Я уже стоял, держа в руках ее пальто, а она вдруг замялась, засмущалась, попросила извинения, поставила саквояж и скрылась за дверью в глубокой нише слева от буфетной стойки. Я поразился, насколько мало за разделяющие нас годы изменилась женская психология. Обычно точно так же вели себя девушки во времена моей молодости, когда в общественном месте у них случалась внезапная неполадка в интимных деталях туалета или возникала непреодолимая потребность посетить означенное заведение.

…На крутой лестнице, пропустив Людмилу вперед и приотстав на несколько ступенек, я успел рассмотреть ее ноги в удобном ракурсе. На это, как считают психологи, и должен мужчина прежде всего обращать внимание в заинтересовавшей его женщине. То, что открылось моим глазам, было, как говорится, «на любителя».

И икры полноваты, и тем более бедра. Или она толканием ядра долго занималась? Но длина, форма, плавность линий выдержаны вполне. Толстой ее никак не назовешь. В каком-то старом романе я вычитал выражение: «аппетитная женщина». Возможно, в виду имелся именно такой типаж.

Интересно, почувствовала она все-таки во мне «контактера», а если нет, то почему согласилась, чтобы я ее проводил? Вышло контрольное время? И только? А куда ей, в общем-то, деваться?

На улице дождь стал еще сильнее, да вдобавок поднялся ветер.

— У меня здесь автомобиль, — сказал я. — Вас подвезти?

— Если вы будете так любезны. Да ведь мне, честно говоря, и идти особенно некуда. Сестра, к которой я уже второй год обещала приехать, да все визы получить не могла, меня на вокзале не встретила, сообщила телеграммой, что будет ждать здесь, — это единственное место, где мы с ней несколько раз бывали, и вот… Неужели с ней что-нибудь случилось? Боюсь подумать… Тут действительно назревают серьезные беспорядки? Еще в поезде проводник говорил, что в Москве положение как в семнадцатом году перед октябрьским переворотом…

— Не берусь судить, я в городе тоже недавно. Слышали, что наши соседи говорили? У большевиков назревает очередная крупная разборка. А что же к сестрице по домашнему адресу не поехали?

Людмила грустно улыбнулась, пожала плечами.

— Я ей писала «до востребования». Лиза говорила, что часто приходится менять квартиры да еще письма из-за границы соседи воруют, думают, в них валюту можно найти.

— И где работает, не знаете?

— Не знаю, — развела она руками. — Может быть, соблаговолите порекомендовать не слишком дорогую и приличную гостиницу? Остановлюсь там и буду каждый день ходить на Главпочтамт, оставлю там записку…

— С удовольствием. Может быть, не гостиницу даже, а меблированные комнаты? Знаю такие. Без суеты и случайных людей. Их содержит бывшая актриса императорских театров. Принимает постояльцев только по рекомендации…

Мы уже ехали, разбрызгивая лужи, по Страстному бульвару в сторону сада Эрмитаж, где на углу Каретного и Лихова переулков находилась одна из указанных на всякий подобный случай Александром Ивановичем Шульгиным явочных квартир.

— Только скажите ради бога, не затрудняю ли я вас, — спохватилась Людмила.

— А если даже и да, — усмехнулся я, — у вас есть другой выход?

Женщина смущенно развела руками.

— Расчет будет такой — вы поселяетесь, если меблирашки вас устроят, и мы тут же идем ужинать по-настоящему в ресторан напротив. Что там ваша яичница после длинного и трудного дня?

В темноте кабины я увидел, что она кивнула.

— Мне кажется, вы приличный человек, Игорь, я испытываю к вам доверие. Вы его не обманете?

Это что, тогда всерьез можно было задавать такие вопросы и рассчитывать получить честный ответ? Однако кто его знает, если в здешнем обществе люди по внешности еще четко делятся на социо- и психотипы, то возможны и такие пережитки сословного устройства.

Соблюдая принципы конспирации, я сначала проехал мимо нужного дома, посмотрел, все ли там спокойно, переулками выбрался на Самотеку, сделал несколько запутанных и неожиданных петель, так что в темноте и старожил потерял бы ориентировку, а потом через Цветной и Петровский бульвары возвратился к цели.

— Можно и мне папироску? — спросила она, когда я закурил.

— Да, конечно, простите, что я сам не подумал предложить…

— К незнакомым женщинам тоже нужно проявлять внимание, — назидательно сказала Людмила, принимая у меня толстый «Дюбек». Бог знает что приходится курить для соблюдения маскировки. Как будто, позволь я себе мою обычную сигару, это кого-то здесь взволновало бы.

— А вы коренной москвич? — спросила женщина немного погодя, сделав две по-настоящему глубокие затяжки.

Вот это уже ее слегка выдает. Мало кто из приличных дам ее возраста курит, как фронтовой солдат. Слишком долго сдерживала эмоции, сейчас, в темноте, решила, что можно слегка расслабиться.

— Да, прирожденный.

— Квартиру свою имеете?

— Увы, нет. Ту, что была, большевики реквизировали. В восемнадцатом я уехал, недавно вернулся, сейчас снимаю две маленькие комнатки и что-то вроде кухни во флигеле для прислуги. На Балчуге. Но туда пригласить не могу, извините.

Пусть понимает, как хочет.

— Все равно неплохо. На войне не были?

— Я принципиальный толстовец. Настолько аполитичен, что ни белая, ни красная идеи меня не вдохновили.

— Сейчас тоже?

— Сейчас тем более. Война кончилась, террор притих, граница почти открыта. А когда нет препятствий для отъезда, зачем уезжать? Москва как город мне ближе Харькова или Севастополя.

— Звучит убедительно, но в устах такого мужчины, как вы, все равно странно. — Вспыхнувший трещащим пламенем кончик папиросы осветил нижнюю часть ее лица.

— А зачем мне говорить неправду? «Эс алляль килеврет мэра мерехли джедем…» Так говорят где-то на Востоке: «Верь незнакомому, ему нет корысти обманывать…»

— Вы ориенталист?

Вот тут я напрягся по-настоящему. Слишком эта дама образована для своей роли. Даже в более спокойные времена не каждый день можно было встретить в кабачке не слишком высокого разбора столь эрудированную женщину. Хотя в гражданские войны все так перепутывается…

— Зачем же? Просто библиофил. А вы? Бестужевские курсы окончили? Или Смольный институт?

— Увы, только гимназию. В Двинске. Но с золотой медалью. Устроит вас?

— Если говорите правду, то вполне.

— Квиты, — в ее голосе прозвучал смешок. — Как вы это: «Эсс алля…

— И так далее… Запоминать не стоит, я не уверен в правильности моего произношения.

Несколько минут я вел автомобиль молча, прикидывая, что за игру она затеяла, пустившись в откровения? Тайному агенту не пристало. А почему, собственно? Легенда какая-то у всех должна быть. Тем более если она все же считает меня случайным знакомым. Да отчего бы и нет? Она — действительно бывшая гимназистка (по годам подходит, в семнадцатом ей было как раз лет 18–20), просто разговорилась с хорошо к ней отнесшимся мужчиной. Воспитанным и интеллигентным. А если догадывается о моей истинной роли — все равно. Ни на иностранную принцессу, ни на работницу с «Трехгорки» она по внешности и манерам не тянет. Волей-неволей должна изображать нечто близкое к истине.

…С устройством ее на постой в меблированных комнатах «Уютный уголок» сложностей не возникло. Состоявшая на жалованье у Кирсанова благообразная хозяйка без вопросов отвела Людмиле две хорошие угловые комнаты на втором этаже. Предложила сейчас же отдать ей в стирку и чистку белье и одежду, заверив, что к утру все будет готово, а также подать в квартиру самовар.

— Спасибо, Матильда Юрьевна, мы собираемся поужинать по соседству. Надеюсь, мы вас не обеспокоим, вернувшись попозже?

— Позвоните три раза, коридорный откроет, — улыбка была лучезарнейшая и все понимающая.

— Машину во дворе можно оставить?

— Без всяких вопросов. — И, провожая нас до лестничной площадки, хозяйка спросила меня театральным шепотом: — Может быть, вам тоже комнатку приготовить? Есть у меня, с дверью в эти номера… — она указала пальцем между лопаток идущей впереди Людмилы.

Я молча кивнул и сунул в ладонь хозяйки вчетверо сложенный врангелевский «колокольчик». Двадцатипятирублевки Югороссии, свободно размениваемые на золото, котировались в Совдепии куда выше номинала. И уж тем более в предчувствии новых потрясений.

Глава 2

Ближе к полуночи, в отдельном кабинете ресторана «Эрмитаж», когда Людмила, утомленная дорогой и стрессами минувшего дня, вдруг неожиданно и быстро начала хмелеть под дикое дребезжание бубнов и вопли цыганского хора, я положил ладонь ей на колено и произнес первый пароль.

— Вот наконец-то, — развязно рассмеялась она, отнюдь не отстранив мою руку. — А я там все ждала и ждала связного… Потом подумала — вдруг ты тот самый и есть. А нужные слова забыл. Все остальное-то вроде сходилось. Решила остаться с тобой. Тот — не тот, а ночевать в самом деле негде… Ну, тогда пошли скорее.

— Куда это? Мне здесь нравится.

— Ко мне, конечно. Пока не развезло. Ты в этих делах совсем мальчик? Сказал бы сразу, что нужно, не пришлось бы на шампанское тратиться…

— Не свои трачу, — небрежно отмахнулся я. — За чужой счет чего и не погулять с красивой женщиной…

Она посмотрела на меня с пьяной подозрительностью.

— Может быть, ты и еще чего хочешь за чужой счет?

Сейчас она уже не походила на гимназистку-медалистку.

— Это уж как получится, — пожал я плечами, делая вид, что не понимаю, о чем говорит Людмила. — В армии так принято: «Ни от чего не отказывайся и ни на что не напрашивайся».

Перед калиткой во двор «меблирашек» простиралась огромная лужа, через которую была переброшена хлипкая доска.

— Предложите мне руку, Игорь, — манерно попросила она, качнувшись.

— Если позволите… — я подхватил ее на руки, ощутив ладонью сквозь чулки мягкие и теплые ноги под коленями, и понес через лужу и дальше по темному двору к крыльцу черного хода.

— Ох, зачем вы это?

Я поставил женщину на ступеньки.

— Еще раз спасибо. До свидания?

Как играет, а? Или действительно совсем пьяна? Я щелкнул пальцами.

— За труды получить бы… Что там с вас причитается?

— Ой, правда, что это я? Пойдемте. — Людмилу снова шатнуло, пришлось поддержать за локоть. В крошечной прихожей я помог снять ей пальто. Она стояла и смотрела на меня, морща лоб.

— У меня ноги промокли. Отвернитесь, я сейчас.

— У меня тоже. Занимайтесь собой, я вернусь минут через пять.

Предусмотрительно оставленным хозяйкой в двери ключом я отпер свою комнату. Чиркнув зажигалкой, высмотрел скрытую бархатными портьерами дверь в соседние апартаменты. Откинул обычный железный крючок, приоткрыл узкую, только чтобы заглянуть одним глазом, щель.

В смежной с моей комнате было темно, а первая, большая, ярко освещалась электрической лампой под шелковым малиновым абажуром. Людмила, присев на стул, расшнуровывала забрызганные грязью ботинки. Пожалуй, она действительно была пьяна, ее заметно мотало из стороны в сторону.

Бросила ботинки в угол, подняв подол платья, принялась стягивать с незагорелых белых ног чулки. Скомкала, подержала в руке, словно не зная, что с ними делать, тоже отшвырнула в сторону. Замерла на стуле, прикрыв глаза и оперевшись руками о широко раздвинутые колени.

Потом встала, подняла с пола свой саквояж, начала в нем рыться, выбрасывая на полукруглую кушетку всякую женскую мелочь и что-то недовольно бормоча.

Я осторожно покинул наблюдательный пункт. Вряд ли можно надеяться увидеть что-то, кроме непрофессионального стриптиза.

Покурил перед форточкой, приводя мысли в порядок и планируя дальнейшие действия. Потом вышел в коридор и постучал к Людмиле.

Она, кажется, начала понемногу приходить в себя. Глаза прояснились, и речь стала отчетливее.

— А знаете, Игорь, у меня ведь нет того, что вам нужно… — сообщила она, смущенно улыбаясь.

— Как это нет?

— Обыкновенно. Я ведь дело знаю, не то что вы… Раз никто ко мне не подошел с паролем, я передачку спрятала. Там, в «Мотыльке», когда в ватерклозет зашла. Мало ли что могло случиться. Та шумная компания меня напугала…

— Едем!

— Куда ехать, милый? Там давно закрылось. Час ночи уже. Теперь только утром…

— Спрятала хоть надежно? — перешел я на «ты».

— Будь спокоен. Кроме меня, никто не найдет.

— Припомни, на словах ничего не велели передать?

Она опустилась на кушетку, небрежно сдвинув к краю разбросанное небогатое бельишко, хлопнула себя по лбу.

— Напоил меня, противный, а теперь спрашиваешь. Велели, велели, только те слова без посылочки ничего не значат. Я должна про-ком-ментировать, да. Что, откуда и какой шифр использован… Там каждая вторая страничка — ключ для первой. Да и то, если ты сейчас еще несколько слов припомнишь. А нет, так нет, с другими разговаривать буду. Так что извини, теперь только спать…

Сдерживая раздражение, я подошел к окну. В черном стекле отражался красноватый свет лампы и смутно дрожало электрическое зарево над центром города.

Пользуясь тем, что я отвернулся, Людмила прошла в совсем крошечную спаленку, большую часть которой занимала просторная железная кровать с никелированными шарами и кольцами на спинках, начала стягивать через голову платье.

— Эй, подожди немного. Ты меня слышишь?

— А как же? — она широко улыбнулась, держа перед собой платье, как матадор мулету. Вот почему у нее такая осиная талия — тело зашнуровано в тугой розовый корсет, похожий на противоперегрузочный костюм. Из-под нижнего края корсета выглядывают кружевные панталоны с оборочками, сверху выпирают круглые, как пушечные ядра времен Полтавской битвы, груди.

— И слышу, и все понимаю. Подай мне халатик вон там, в саквояже, и принеси, пожалуйста, воды с кухни. А я пока переоденусь и еще что-то вспомню… Велено было слово в слово передать, а мысли путаются…

Наполняя графин кипяченой водой из большого оцинкованного бака, я продолжал анализировать ситуацию. Мне ведь предписаны не только курьерские функции, я должен выяснить, не двойной ли она агент? А то, что она пьяна, — не страшно, даже наоборот.

Не дурака ли, кстати, она валяет, и не играет ли она со мной, а не я с нею? Да непохоже, я ведь считал — полтора стакана мадеры в «Мотыльке», две рюмки коньяка и четыре фужера шампанского в «Эрмитаже». А утром у нее наступит похмелье и адреналиновая тоска, тогда откровенного разговора может и не получиться.

Уроки Шульгина и полковника Кирсанова крепко сидели у меня в голове, и перед тем, как отнести ей воду, я зашел к себе, набрал нужный код на клавиатуре карманного переговорного устройства с жидкокристаллическим экраном.

Шульгин называл его «пейджером».

Прибор пискнул, на экране появился знак вопроса. Я передал сообщение, убедился, что оно принято, и спрятал пейджер под матрас. От греха…

Людмила лежала на своей кровати поверх покрывала, разошедшиеся полы черного халата с японским набивным рисунком открывали левую ногу как раз до того места, где она заканчивалась. Непривычного дизайна белье вместе с корсетом грудой валялось на полу у изголовья. Уснула, что ли?

— Принес воду? — спросила она слабым голосом.

Я подал ей стакан. Она привстала, осушила его в три глотка. Шумно вздохнула.

— Запри дверь. Я, правда, с непривычки слишком много выпила.

Опустила ноги на коврик. Халат совсем распахнулся. Людмила отбросила его, не торопясь легла, прикрылась одеялом до пояса. Даже без поддержки корсета грудь у нее почти не обвисала. Соски, маленькие и розовые, торчали пуговками. Значит, не рожала еще.

Ее губы приоткрылись не то в улыбке, не то в презрительной гримасе.

— Воспитанные мужчины в упор на женщин неглиже смотреть не должны. Неприлично. Тем более что ничего нового ты не увидишь, а я пьяная, и когда на меня так смотрят — за себя не отвечаю. А если нравлюсь, — она приподняла руками снизу груди и качнула ими, — лови момент. Какая б ни была, а на спине лежать могу…

Удивляясь самому себе, я ощутил, что действительно готов на это. Да просто в смысле этнографии интересно, какова она — женщина, рожденная в позапрошлом веке?

Тем более что выполнение оперативного задания никак нельзя трактовать в плане супружеской измены. Я погасил лампу и, не спеша раздевшись, лег рядом с Людмилой.

Небольшой, но многозарядный и мощный пистолет, выданный мне Шульгиным, я незаметно положил на подоконник за портьеру. Там его и утром будет не заметно, а схватить, в случае чего, можно мгновенно, просто закинув руку за голову.

Тело у нее было мягкое и горячее, а грудь, наоборот, тугая не по возрасту. Я прикоснулся к ней губами. Духами от груди, вообще от Людмилы не пахло, только цветочным мылом. И запах был довольно свежим. Я провел ладонью по приятно округлому животу, пушистому «холму Венеры», по нежным, шелковистым изнутри бедрам. Потом поднес ладонь к лицу. То же самое — запах недавно вымытого женского тела. Это меня уже всерьез насторожило.

Дорога от Риги занимает гораздо больше суток, а душевых в поезде пока что не придумали. Даже в вагонах первого класса. Умыться можно, но и только. Вряд ли в тесном, не слишком чистом вагонном туалете она снимала корсет и прочее, чтобы ополоснуться холодной водой.

Так, может быть, она подсела в поезд лишь на ближайшем от Москвы полустанке?

Тогда и «полковник», передавший ее мне, не наш, а вражеский агент?

И я сам сообщил ему, что я не простой курьер, а человек, имеющий право принимать ответственные решения.

Из этого может получиться совершенно неожиданная коллизия…

Но логика логикой, а если не спал с женщиной больше двух недель и чувствуешь ладонью все подробности рельефа ее тела, то здравые мысли отступают на третий план, если не дальше.

Довольно долго Людмила лежала совершенно безвольно, позволяя мне делать все, что хочется, и в этом был какой-то особый утонченный эротизм. Только постепенно учащающееся дыхание и легкие сокращения мышц напомнили, что она живая, а не фторвиниловый муляж.

А потом словно очнулась, сообразила, что происходит и что в таком положении следует делать.

Я часто слышал, что ни одна настоящая женщина не похожа на другую, и с каждой постигаешь нечто совершенно новое и неизведанное. Я-то сам не мог похвастаться богатым опытом, последние несколько лет общался только с Аллой, а еще раньше мои случайные подружки оказывались, как на подбор, очень вялыми и флегматичными. Похоже, что и в постель они ложились только из вежливости или потому, что в их кругах было принято время от времени отдаваться мужчинам.

Но женщина из прошлого оказалась более чем темпераментной.

Обвив меня руками и ногами с такой яростью, словно собралась немедленно переломать мне кости, Людмила дергалась и билась, словно в эпилептическом припадке, стонала, вскрикивала и рычала. Не скрою, это буйство низменных инстинктов возбуждало и затягивало. А вдобавок молодая, образованная, изысканно воспитанная женщина, переводя дыхание, бессвязно и грубо материлась, подстегивая меня и комментируя происходящее словами, которые вокзальные извозчики произносили, понижая голос.

С подобным проявлением страстей я встретился впервые. Впрочем, возможно, у здешних женщин это принято. Как знак эмансипации и равенства в борьбе полов.

Благо, стены пансионата сложены в четыре кирпича, а толстые двери еще и занавешены бархатными портьерами. А то, боюсь, на шум сбежались бы обслуга и жильцы. Если, конечно, подобные эксцессы здесь не являются привычной прозой жизни.

После потрясающего, как в вагнеровских операх, финала Людмила отвалилась к стене, нескоро отдышалась, скомкав простыню, вытерла лицо, грудь и плечи.

— Дай мне папиросу…

Я нашарил на столе коробку, едва сумел зажечь огонь дрожащими руками.

— Ты доволен? — наконец спросила она нормальным, даже тихим голосом.

— Угу…

— Я тоже… Молодец, умеешь, давно такого не переживала. У меня ведь, честно сказать, с весны ни с кем ни разу не было… Разговелась. — Теперь она ничем не походила на воспитанную тихую скромняшку из кафе. Пожившая, давно забывшая о предрассудках женщина, как говорится — с непростой судьбой. Клеопатра с пистолетом за подвязкой. С таким темпераментом — и полгода поститься. Нельзя не посочувствовать. Лукулл, испытывающий муки Тантала.

— Бросить бы все да закатиться с тобой на уютную дачку на недельку. Вот бы побаловались досыта на теплой печке… — голос ее звучал мечтательно. — А для чего ты в эти вот дела ввязался? Тебе не подходит… — спросила вдруг Людмила как-то по-другому.

— Так жить-то надо. Полгода руль крутить между вокзалами или за один вечер срубить в два раза больше. Да и тебя вот, видишь, встретил… С делами разберемся, гонорар получим, может, и вправду душу отведем? Я таких девушек сроду не встречал…

Не отвечая на мое предложение и будто забыв свои прежние слова, она протянула мне сгоревший до мундштука окурок.

— Брось в форточку. Еще будем?

— Курить?

— Нет…

— А ты хочешь?

— Хочу. Но спать еще больше. Давай утром продолжим…

Мне на первый раз тоже было достаточно, да и завтра день легким быть не обещал. За нашими играми я не обратил внимания, что в городе начали постреливать. Не слишком часто и где-то ближе к окраинам, но хлопали время от времени приглушенные расстоянием винтовочные выстрелы.

Людмила отвернулась лицом к стене и очень быстро задышала так, как дышат по-настоящему спящие люди.

Я спать (в буквальном смысле этого слова) в одной постели с женщинами с юности не выносил. Поэтому, стараясь не задеть случайную любовницу, тихо поднялся, собрал с пола свое имущество, с подоконника прихватил пистолет и выскользнул в потайную, с этой стороны оклеенную обоями и лишенную ручки дверь.

В собственном помещении почувствовал себя гораздо свободнее.

Неплохо б кофейку выпить, да и рюмку коньяка, но от самовара добрейшей хозяйки я самонадеянно отказался, а тащиться по длинному коридору к общему титану не хотелось. Проще обойтись. Я открыл пошире форточку, погасил свет, закурил и попытался разобраться в обстановке. Все неожиданно и резко усложнилось. К тому, что начало происходить, я совершенно не готовился. И спрогнозировать день завтрашний не мог. Надежда лишь на то, что мне опять подскажут и помогут. Но как же вышло все-таки, что приключение, начавшееся два с лишним месяца назад на станции московского эмбуса, привело меня пока что в постель чужой и не внушающей доверия женщины, за окном комнаты которой — зловеще-мрачная карикатура на мой любимый город.

А ведь еще недавно воображалась мне совсем другая жизнь… Когда вот так же, глядя в темный потолок, я лежал в своей каютке на крейсере-разведчике «Рюрик» и предвкушал свидание с Землей и с Аллой.

Или когда на три недели позже проснулся среди ночи…

Глава 3

«…Итак, на чем же мы остановились?» — подумал я, вставая. В комнате было темно, только слабый свет луны, то и дело скрываемой рваными, летящими по черному небу облаками, позволял сориентироваться и найти окно. Мой совмещенный с общепланетным информационным полем интерком бездействовал уже три дня. Узнать ни московское, ни здешнее поясное время я не мог. Сам по себе ничтожный, этот факт вновь кольнул сердце запоздалой болью. А уж пора было и привыкнуть. Правда, хотя и испытал я в жизни многое, особенно за последний месяц, в такие ситуации мне, старому космическому и газетному волку, попадать еще не доводилось. Время все-таки в человеческом сознании занимает несколько особое место. С пространством любой протяженности и как угодно искривленным дело иметь психологически проще.

Я нащупал непривычно устроенную защелку балконной двери, вышел на прикрытую сверху крутыми скатами крыши небольшую лоджию. Поежился от порывов холодного океанского бриза. Здешний октябрь — это весна, примерно наш апрель, причем не слишком теплый. Шальные ветры набирают разгон прямо с края ледникового щита Антарктиды и, ничем не сдерживаемые, обрушиваются на скалистые берега Южного острова. В моей тонкой фланелевой пижаме долго так не постоишь. Но минут десять можно — чтобы слегка продрогнуть и потом вновь нырнуть под теплое одеяло, постараться, чтобы не вернулись вызывающие бессонницу мысли.

Внизу справа, в полусотне метров под обрывистым берегом, маслянисто переливалась и отражала лунный свет черная вода узкого фьорда. А впереди и сзади, и по левую руку смутно угадывались окружающие фьорд и небольшую, почти круглую площадку на берегу высокие иззубренные скалы. Мы вошли сюда вчера под вечер, и я едва успел бегло ознакомиться с топографией этого таинственного места. Последние двое суток перехода выдались нелегкими, Тасманово море сильно штормило, спать можно было лишь условно, урывками по часу-полтора, сменяя друг друга у штурвала «Призрака», да и психологическое мое состояние было не очень радужным. Андрей изъяснялся со мной какими-то недомолвками, тщательно избегая любой конкретности по поводу наших пространственно-временных координат. Надо сказать, что он при этом не забывал извиняться, несколько смущенно улыбаясь. Мол, ему самому не все до конца понятно, а делиться непроверенной информацией и внушать необоснованные надежды — не в его правилах. При этом он вел себя так, будто очень чего-то опасается.

Сразу после боя с катерами мы легли на курс чистый вест и шли им полным ходом не меньше шести часов, потом повернули строго на зюйд. Если принять за исходную позицию точку последней обсервации, мы сейчас должны были по пологой дуге огибать Австралию с севера. Глухой гул работающих на пределе турбин, стеклянно отсвечивающие вывалы воды из-под острого форштевня, кипящая кильватерная струя, бьющий в лицо холодный и соленый ветер сами по себе должны были бы радовать душу, но сейчас только усиливали тревогу.

Я спросил Андрея, надолго ли нам хватит топлива при такой скорости.

— На пару суток хватит. Да и зря тебя это волнует. Лишь бы выскочить, там и без солярки, под парусами дойдем, а нет — так и того не потребуется…

— Ты, кроме катеров, еще чего-то боишься? Чего?

— Совершенно чего угодно. Пикирующих бомбардировщиков «Штукас», подводных лодок, линейных крейсеров типа «Худ» и «Гнейзенау»… Раз тут такие дела пошли.

Ответ прозвучал не слишком внятно, но прояснять мои недоумения Новиков не стал.

Он часто, стоило лишь на минуту приоткрыться небу, брал обсервацию, ловко орудуя массивным секстаном и сверяясь с не менее древним механическим хронометром. После чего долго рылся в толстом своде астрономических таблиц. Настоящий каменный век навигации. Оптимизма это в меня не вселяло. Все остальное время Андрей проводил в рубке, нацепив на голову массивные обрезиненные наушники и вращая верньеры тоже весьма старомодной радиостанции. Вообще складывалось впечатление, что яхта «Призрак» на самом деле была построена и оснащена где-то в первой половине прошлого века, а потом лишь регулярно проходила планово-предупредительные ремонты, в ходе которых на ней добавлялось современное оборудование, но и старое отнюдь не демонтировалось. Для антуража или… На такой вот случай.

Занимаясь своими делами, Андрей предоставил нам с Аллой возможность почти бессменно стоять у штурвала и обмениваться соображениями и домыслами.

Мы шли на юг, погода постепенно налаживалась, океан снова стал приобретать тропическую синеву.

И вот только сегодня, точнее, уже вчера около полудня, Новиков вроде бы завершил свои труды и успокоился наконец. Как пиратский капитан, сбросив с хвоста погоню королевских фрегатов.

— Поздравляю, — сказал он мне, опершись локтями о дубовый планширь мостика, — похоже, мы прорвались.

— Прорвались — через что? — спросил я.

— Ну, как бы тебе это попонятнее объяснить? — снова чуть улыбнулся он. — По-моему, через два или три временных барьера и парочку реальностей. И теперь мы в известном смысле дома.

— Дома — у кого?

— Если угодно — у нас с Ириной. В том месте пресловутого континуума, где мы можем существовать, не опасаясь никаких катаклизмов, за исключением метеорологических и, так сказать, проистекающих от более-менее разумной деятельности конгениальных нам людей. — Сконструировав эту маловразумительную фразу, он извлек из кожаного портсигара свою обычную бледно-оливковую сигару, предложил и мне, но я отказался, неторопливо ее раскурил, после чего сказал нормальным тоном:

— Давай, Игорь, по возможности отложим основательный разговор до берега. Ходовая вахта в приближенных к боевым условиях допускает некоторые приватные беседы, но отнюдь не научные симпозиумы на темы, малопонятные и докладчику, и слушателю. — На чем и закрыл тему. — Пойди вон к локатору и наблюдай, когда откроется берег. Предположительно — через полчаса курсом зюйд-зюйд-ост-тень-зюйд.

Так оно и получилось. На помаргивающем серо-зеленом поле экрана я увидел пересекающую наш курс извилистую белую полосу, а еще через сорок минут ее стало возможно наблюдать и в бинокль.

На расстоянии около пятнадцати миль из моря поднималась мглистая, зубчатая стена, уходящая влево и вправо за горизонт. Материк или очень большой остров, а если мы находимся там, где я предполагал, исходя из собственных догадок и познаний в навигации, то либо Тасмания, либо Новая Зеландия. Второе вероятнее, судя по погоде. Но если нас перебросило в другую точку Земли, это могло быть чем угодно, например Ирландией или районом мыса Горн, — исходя из нашего курса последних дней. Других мест, куда можно прийти с северо-северо-запада и где в это время года дуют такие постоянные и свежие ветры, я представить себе не мог.

Андрей подтвердил мои предположения. Да, именно Новая Зеландия. Как и было обещано при выходе из Сан-Франциско.

Но как же здешние места напоминают берега Норвегии! Отвесные скалы высотой в десятки и даже сотни метров, обрывающиеся в серо-голубую воду, а поверху заросшие глухим черно-зеленым лесом. Скалистая гряда изрезана многочисленными расселинами, то совсем узкими, то достигающими ширины в два, три и больше кабельтова. А задний план великолепного пейзажа образован громоздящимися в несколько ярусов горными хребтами, покрытыми сверкающими вечными снегами.

— Фьордленд, страна фьордов, крайний юго-запад Южного острова. Считается одним из красивейших уголков Земли. Только любоваться этой прелестью почти что некому. Международный туризм, увы, распространения не получил, а местные жители — народ чрезвычайно прагматичный, их больше овечьи пастбища интересуют, чем ледники да фьорды. Натуралисты порой забредают в поисках эндемичной флоры и фауны, вот и все.

Но нам это и на руку.

Андрей сам стал к штурвалу.

— Теперь, пожалуйста, меня не отвлекай, судовождение у этих берегов отнюдь не забава…

Поскольку третий день не работали все наши навигационные системы, Новикову пришлось самому провести судно через угрожающе отороченную кипящей пеной полосу рифов, а потом ухитриться попасть в узкую горловину никакими вехами и бакенами не обозначенного фьорда. Мы с Аллой и Ириной в качестве любопытствующих пассажиров наблюдали за его высшим пилотажем с крыла мостика.

Внутри фьорда волнение сразу стихло, и по маслянистой штилевой воде «Призрак» еще полчаса шел между отвесными, выше клотиков сорокаметровых мачт гранитными стенами. Алла смотрела на это чудо природы с чуть испуганным восхищением, ей все время казалось, что на одном из поворотов яхта заденет днищем за окружающие фарватер каменные клыки, а стоящая с ней рядом Ирина — скучающе-привычно, как на сотни раз виденное и знакомое.

Место для базы, конечно, выбрано с большим знанием дела. Для обороны с моря лучшей естественной фортификации и не придумать.

Негромкий стук дизелей «Призрака» многократно отражался от скал звонким, но монотонным эхом, а вообще-то тишина в глубине фьорда стояла мертвая, первозданная. Я был почти уверен, что если заглушить двигатель, то можно услышать пение экзотических птиц в темных буковых зарослях над кромкой скал.

Наконец наш путь в извилистом гранитном коридоре завершился. Прошли последний поворот, и взгляду открылся обширный, правильной овальной формы внутренний бассейн, в обрамлении все тех же молчаливых скал. А слева, в его глубине, я увидел плоскую террасу, на ней — игрушечный издали поселочек из двух десятков кирпичных и каменных коттеджей с остроконечными, под алой черепицей, крышами. Еще чуть выше по склону — большое трехэтажное здание, напоминающее стилем французские замки ХVIII века. Не те средневековые сооружения с донжонами и стенами до небес, которые воображаются при слове «замок», а нечто вроде просторного загородного дома посередине ухоженного регулярного парка.

Миленький такой, буколический пейзаж.

От поселка вниз вела дугообразная белая лестница, упираясь в длинный бетонный пирс, а к пирсу были пришвартованы высокобортный белый пароход и военный корабль, узкий и длинный, окрашенный в серовато-оливковый цвет, с тремя высокими дымовыми трубами и орудийными установками на баке, юте и вдоль бортов. Похоже — легкий крейсер полуторастолетней давности.

Выходит, то, о чем мне говорил Андрей, отнюдь не кают-компанейский треп под литр мадеры на двоих, а самая что ни на есть действительность.

Пока мы швартовались, солнце противоестественно садилось на востоке и уже коснулось снеговых вершин, окрасив на мгновение их склоны в густые алые тона. В фьорде сразу стало холодно и тревожно. Вода мгновенно почернела, воздух стал наливаться тусклой синевой.

Андрей аккуратно притер яхту к пирсу по другую сторону от крейсера и выключил моторы. Упала тишина, в которой самым громким звуком остался плеск о борт и причальную стенку коротких волн.

Скатившиеся по трапу крейсера матросы приняли носовые и кормовые швартовы. Не отдавая никаких распоряжений, лишь коротко им кивнув, Новиков шагнул на рифленую железную дорожку вдоль края пирса, почти вровень с палубой, протянул руку сначала Ирине, потом Алле.

— Ну вот, теперь с прибытием на место, господа. Сейчас разместимся, приведем себя в порядок, поужинаем, а там видно будет…

Тем самым он опять пресек попытки задавать ему несанкционированные вопросы.

— Но хоть год-то здесь какой сейчас, ты мне можешь сказать?! — позволил я себе последнюю попытку. Отчего-то это меня волновало больше всего. Хотя, казалось бы…

— Год? — Андрей с сомнением покрутил головой. — Год здесь так примерно двадцать четвертый, максимум двадцать пятый. — Подумал еще и добавил: — Тысяча девятьсот, разумеется…

Не скрою, несмотря на некоторую предварительную моральную подготовку, подобие шока я все же испытал. Но вида постарался не подать. И не такое, мол, в жизни бывало. Я вообще-то всегда предпочитал сохранять достаточную невозмутимость в самых острых ситуациях, более-менее удачно копируя стиль поведения известного в ХIХ веке журналиста и путешественника Стенли, которого с лицейских времен избрал себе за образец, а сейчас у меня вдобавок появился новый объект, с кем стоило соразмеряться, — сам Андрей Новиков, человек пусть непонятный, но уважения заслуживающий. Более независимого от влияния окружающей среды индивидуума я не встречал ни на Земле, ни в самых отдаленных рукавах Галактики.

И сейчас показать ему, что я напуган или хотя бы растерян, — значило, по моим представлениям, потерять лицо. Что недопустимо ни при каких обстоятельствах.

Алла, покачнувшись, вцепилась мне в рукав. Но не от нервного потрясения, как мне в первый момент показалось, а оттого, что за две недели разучилась ходить по твердой земле. Вестибулярный аппарат разбалансировался.

В глазах же ее я прочитал скорее изумление, чем испуг.

Она тряхнула головой и занавесила лицо густой волной золотисто-каштановых волос. Похоже, ей все равно, где жить, лишь бы не возвращаться в Москву, а может, за дни тесного общения Ирина рассказала и объяснила ей куда больше, чем Андрей — мне.

Почти никого не встретив на единственной улице поселка, протянувшейся от верхней площадки лестницы до так красиво выглядевшего с моря позднефеодального замка (а редкие прохожие, что попались нам на пути, выглядели совершенно нормальными людьми, здоровались с Андреем радушно, но без каких-то выраженных эмоций, на нас же с Аллой смотрели с естественным интересом, и не более), мы подошли к одному из коттеджей по правой стороне «улицы».

Новиков распахнул парадную дверь, толстую и тяжелую, рассчитанную, наверное, на противостояние зимним антарктическим штормам, в соответствии с духом времени изукрашенную вдобавок рельефной готической резьбой, пропустил нас с Аллой вперед, а Ирина осталась ждать на улице.

Повернул круглую фарфоровую ручку выключателя на стене в прихожей.

— Вот, можете располагаться. Внизу кухня, столовая, ванная и так далее. Наверху — две спальни. В мансарде — еще одна комната. Меблировка пока стандартная. Ничего особенного, конечно, но и не хуже, чем у вас в провинциальных отельчиках. Если останетесь здесь жить — добавим индивидуальности по вашему вкусу. Я зайду через пару часов. А пока извините — неотложные дела, сами понимаете… Слишком долго мы отсутствовали.

Новиков откланялся, а мы с Аллой остались, глядя друг на друга с некоей растерянностью. Будто молодожены, оставшиеся наедине перед первой (на самом деле для обоих первой) брачной ночью.

— Раз приказано — будем устраиваться, — нарушила молчание Алла. — Кажется, уж здесь-то можно не опасаться внезапных неприятностей. А тишина какая…

— У Панина на вилле тоже… — начал было я, но осекся. И мы стали осматривать наше временное — если только временное — пристанище. Андрей оказался не совсем прав. По степени стилизации предложенное нам жилище не уступало как раз наиболее дорогим и шикарным отелям нашего времени. Типа той же «Славянской беседы» в Москве. Разумеется, с поправкой на полтораста лет технического прогресса.

Здесь не было ни домовой автоматики, ни системы кондиционирования, ни компьютера с трехмерным визором, вообще никакой бытовой интеллектроники, а в остальном…

Так, наверное, жили в доброй старой Англии аристократы средней руки и отставные колониальные полковники.

Из просторного холла с камином довольно крутая дубовая двухмаршевая лестница вела на широкие, тоже деревянные, с фигурными балясинами перил, антресоли. А на них выходили двери спален.

— Моя комната — эта, — сказала Алла, открывая левую дверь.

На мой взгляд, правая от нее не отличалась ни на йоту, даже вид из окна тот же самый, но… Выбор женщины всегда трудно объясним, а может, она загадала что-то…

— Я пойду в душ, только ты сначала разберись, как там все устроено, а потом и вправду немного полежу. Пол под ногами так до сих пор и качается. И ноги дрожат… — сказала Алла, бросая свою сумку на стул, и тут же начала раздеваться, предварительно показав взглядом на дверь и более уже меня не замечая. Да я и сам сейчас не слишком интересовался ее прелестями. Двое суток без сна, качка, прыжки через время, таинственный поселок на краю света — вполне достаточно впечатлений. Я бы и от ужина сейчас отказался. Стаканчик виски или джина с тоником — и спать. А разговоры с Новиковым, выяснение обстоятельств, попытки догадаться, когда твой собеседник говорит правду, а когда что-то утаивает, — совсем меня сейчас не прельщали. Я ведь, за пределами своих профессиональных обязанностей, человек не слишком любопытный. Даже напротив. От избыточной информации меня мутит. Вроде как представительниц предыдущей по древности профессии не слишком тянет на секс в нерабочее время.

Так оно и вышло. В резном дубовом буфете в столовой нашлись и виски, и джин, и многое другое. Мы с Аллой, вымытые и распаренные неограниченным (что особенно приятно после скудного лимита на яхте) количеством горячей пресной воды, выпили по стаканчику, потом я проводил ее братским поцелуем в щечку и поднялся по чугунной винтовой лестнице в мансарду. Там мне показалось более уютно, чем в спальне второго этажа.

Я постелил себе на нешироком гибриде дивана и тахты, потратил несколько минут, чтобы разобраться в назначении и принципах управления громадным полированным ящиком, оказавшимся всего лишь древним радиоприемником. Вообще, пора уже отвыкать от оценочных эпитетов.

Для нас тут абсолютно все старинно и архаично. Я покрутил большие рубчатые верньеры, понаблюдал, как ползет красная стрелка по круглой светящейся шкале, на которой разноцветными буквами написаны названия столиц большинства существовавших тогда (то есть, конечно, сейчас) стран мира. Эфир был забит по преимуществу стремительными писками азбуки Морзе. Здешние корабельные и береговые радисты достигли в этом забытом искусстве невероятной виртуозности.

Не представляю, как можно успевать читать эти сообщения на слух. Сквозь хрипы, свист, треск атмосферных разрядов мне удалось нащупать только одну микрофонную передачу: сводку погоды из Сиднея. И еще вдруг внезапно прорвался, удивительно чисто, обрывок скрипичного концерта. И снова протяжный подвывающий свист перекрыл нежную музыку.

Я выключил устройство, чьи размеры намного превосходили его практические возможности, и лег в постель.

…Мне приходилось и читать, и самому писать о так называемом футурошоке, то есть невыносимом состоянии психики «среднего человека», сталкивающегося со слишком быстрым наступлением непереносимо-непонятного «будущего». Конечно, встреча с будущим, которого ты не ждал и не предвидел, тяжела. Но что сказать о шоке встречи с прошлым? В его, так сказать, чистом воплощении.

Мы так устроены, что даже след локального, твоего личного прошлого, случайно встреченного то ли в виде старой фотографии, то ли развалин дома, где прошло твое детство, то ли забытого между страницами книги письма от девушки, которую ты любил в школьные годы, вызывает душевное томление, грусть, печаль, тоску… И это ведь не только печаль по прошедшей жизни, это именно воздействие прошлого, как некоей мистической субстанции.

А если вдруг прошлое обрушивается на тебя сразу, «тотально»?

И нет вокруг тебя ничего, кроме прошлого, им пронизано все — море, небо, воздух, земля и звезды… Да, и звезды тоже, ибо они заняли совсем другое положение на небосводе и, значит, оказывают на людей какое-то иное воздействие.

По ним, кстати, с помощью древнего секстана ты и узнал о том, что прошлое наконец наступило…

Я незаметно заснул, а потом так же мгновенно проснулся и не меньше получаса ворочался на сбитых простынях, пока не отчаялся и прекратил напрасные мучения. Вышел на лоджию. Назначенные два часа давно прошли.

Выходит, что Андрей нас не разбудил. Наверное, заходил, увидел, что в окнах темно, и справедливо решил не тревожить. Но возможно и другое. Что-то случилось. Мало ли какие проблемы могли возникнуть за время его отсутствия?

И вдруг я поймал себя на мысли, что уже как данность воспринимаю то, что мой неожиданный знакомый, спаситель и вроде бы добрый приятель Андрей Новиков не просто богатый прожигатель жизни, земле- и времяпроходец (что и так достаточно дико), а некая «особо важная персона», имеющая отношение к судьбам мира, возможно, даже и не одного. В моем 2056-м он, похоже, не просто так по морям скитался. И в этом 1924-м Андрей не абориген, совершенно очевидно. Во-первых (а я же не только журналист, я еще и историк, пусть и специализировавшийся по другим временам), он просто не подходит по психотипу к людям первого послевоенного десятилетия.

Достаточно хоть книги Хемингуэя вспомнить. А во-вторых, я своими глазами видел на казенниках пушек «Призрака» клеймо — «1981 г.». Я ведь и надеялся, что попадем мы куда-то позже этой даты. Поближе к дому. Увы — не получилось.

Тогда кто же он и откуда? С какой целью скитается в дебрях годов и реальностей, вмешиваясь в дела совершенно посторонних ему людей?

В его коллекции я, безусловно, далеко не первый. Моя память, заменявшая всегда любой диктофон или блокнот, автоматически выдала абзац из невольно подслушанного в первую ночь нашего знакомства разговора Андрея с Ириной. Я тогда вышел перед рассветом на палубу яхты, измученный почти такой, как сейчас, бессонницей, направился на бак, к бушприту и, проходя мимо открытого светового люка, машинально в него заглянул. В свете ночничка увидел, что Андрей лежит на спине на широкой койке, заложив за голову руки, а Ирина, совершенно обнаженная, сидит рядом в позе скульптурной андерсеновской «Русалочки» из Копенгагена. Она и в одежде-то произвела на меня сильнейшее впечатление, а уж теперь… Я отшатнулся, чтобы Новиков меня не увидел и не подумал, что я этот, как его, вуайерист, в общем, любитель подглядывать за соответствующими сценами. Стыда до конца дней не оберешься.

Прекрасная бронзовая фигура Ирины исчезла из виду, но голос ее я слышал великолепно. Похоже, происходило нечто вроде сдержанной семейной сцены. Проявившая такое трогательное участие к судьбе незнакомца (то есть меня), попавшего в сети международного преступного синдиката, она сейчас выговаривала Андрею за то же самое.

Ирина говорила о превратившейся уже в дурную привычку манере бросаться на помощь кому ни попадя, не представляя, чем это кончится, а он отвечал, что никуда не деться, раз так сложилось, и больше, чем править мирами и народами, ему нравится изображать из себя Гарун-аль-Рашида, причем не настоящего, исторического, а сказочного, а если это ей кажется глупым, то пусть она подумает, с кем бы вела подобные беседы, не будь у него такой дурной привычки…

Стараясь не зашуметь, я тихо вернулся в свою каюту, попытался сообразить, какой смысл несут эти слова, но информации было явно недостаточно, да вдобавок перед глазами стояло «прекрасное видение». Я в конце концов заснул, а утром никак не мог понять, было это на самом деле или все же приснилось. Редкий, замечу, случай, обычно сон от яви отличить нетрудно, а тут случилось именно так. Может быть, оттого, что за ночь Ирина снилась мне несколько раз, в том числе в сюжетах настолько откровенно эротических, что уж они-то явью быть не могли ни в коем случае, но в итоге все запуталось окончательно. Да и дела с утра сразу же завязались настолько крутые, что не до теорий было.

А теперь вот давний разговор великолепно лег в общую мозаику…

…Нет, надо сначала привести всю имеющуюся информацию в систему, а потом двигаться дальше. И сделать это прямо сейчас, чтобы утром, при встрече с Новиковым (если она вообще состоится), быть во всеоружии. Так, тут же подумалось мне, а откуда вот эта идея — «если встреча состоится». Есть основание предполагать иное?

Я привык полностью доверять своей интуиции. Она меня никогда не подводила, напротив, уберегала от многих серьезных неприятностей. И в космосе, и на Земле. Да вот хотя бы и последняя история с Паниным и пресловутым «фактором Т».

Но сейчас-то? Самая простая, однажды уже отвергнутая, но не забытая, внешне крайне абсурдная гипотеза — Новиков все же сообщник Панина или кого-то из его банды. Умный, симпатичный, умеющий располагать к себе авантюрист. Они увидели, что попытка захватить Аллу вместе со всеми материалами, посвященными секрету производства препарата, обеспечивающего (возможно) неограниченную продолжительность жизни с гарантией от любых несчастных случаев, провалилась, вот и спланировали столь хитрую и нетривиальную операцию.

Заманили нас с Аллой на эту таинственную базу на краю света и теперь имеют возможности и время, чтобы выманить (или выколотить из нас) тайну. А все остальное — тонкая инсценировка, включая бой с торпедными катерами и изящные хронофилософические построения Андрея.

Так, причуды мастера, кружевная вязь миттельшпиля и эндшпиля, хотя партия выиграна еще в дебюте.

Классная, между прочим, завязка детектива, для пущей интриги замаскированного под фантастический роман.

Имея привычку не отметать с ходу любую гипотезу, даже самую на вид бредовую, я все же решил оставить эту на крайний случай, а пока поискать нечто более реалистическое.

Смешно, между прочим, у меня получается. Я, значит, уже подсознательно решил, что вариант с умным, изобретательным тайным агентом менее правдоподобен, чем идея о существовании параллельных миров и свободных перемещениях по времени в любую сторону. Полсотни лет все лучшие умы Земли бьются над совершенствованием хроноквантовых двигателей, довели их до такой степени сложности, что путешествие на противоположный спиральный рукав Галактики занимает максимум полгода чистого полетного времени, и даже теоретически не подступились к возможности создания «машины времени» в буквальном, уэллсовском смысле.

Хотя… Вот из-за этого «хотя» я и поверил Новикову, а не всем Академиям наук вместе взятым.

Артур. Я с ним познакомился на три недели раньше, чем с Новиковым, и этот самый Артур со товарищи, в число которых входила и Алла, сумели осуществить практическое перемещение во времени живого биологического объекта. Просто они ткнули наугад в том направлении, куда никому до них в голову не приходило. Хотя ребята в той группе были наверняка гениальные, мир их праху, и на их фоне прочие академики выглядят навроде тех парней из анекдота: «Что, машина не едет? — Не едет. — А ты фары протер? — Протер. — Лобовое стекло протер? — Протер. — Скаты попинал? — Попинал. — И не едет? — Нет. — Ну, тогда я не знаю». Так и с хроноквантовой теорией. А Новиков ведь человек вообще из параллельного мира, и там давным-давно кто-нибудь мог сообразить открыть капот, заправить топливом бак или поправить клемму на аккумуляторе.

Значит, принимаем гипотезу, что Новиков сообщил мне чистую правду о себе и своем мире.

Тогда совершенно в ином свете предстает наша с ним ночная беседа в кают-компании «Призрака».

А о чем мы тогда говорили, если вспомнить не только канву, но и самые незначительные на первый взгляд детали?

Глава 4

Мы, значит, беседовали о труде профессора Фолсома «Феноменология альтернативной истории».

В чем там суть? Людей испокон веку интересовали проблемы выбора жизненных путей, сопоставления реализованных и нереализованных вариантов собственных поступков, удавшейся или неудавшейся вследствие этого судьбы. Кто-то, как бы не Бернард Шоу, однажды сказал: «Каждому из нас судьба однажды стучится в двери, но чаще всего мы в это время сидим в ближайшем кабачке».

То же самое касается судеб целых стран, народов, всего в конце концов человечества.

Первым, если я не ошибаюсь, понятие альтернативной истории сформулировал давным-давно историк Тойнби, работавший, кстати, именно в те годы, где я сейчас оказался. Фолсом же пошел от противного. Читателям, впрочем, это в основном и понравилось.

Отдав дань затертой сотнями популяризаторов теории параллельных реальностей, автор сделал вывод об их принципиальной невозможности в нормальном материальном мире. Что, впрочем, следовало уже из названия книги, ибо термин «феноменология» и предполагает разговор о чем-то существующем или могущем существовать исключительно в сфере чистого разума, как бы эманация мыслящего субъекта. Тут, правда, на мой взгляд, возникал парадокс, который автор обозначил, но предпочел почему-то не развивать.

Зато, утверждая, что факт существования или несуществования подавляющего большинства жителей Земли абсолютно безразличен так называемой истории (с этим, как и со всякой банальностью, мне было очень легко согласиться), Фолсом идет дальше и пишет, что так же безразлично для истории и присутствие в ней личностей «великих». Не повторяя впрямую марксистской точки зрения, философ приходит к почти аналогичному выводу — мол, каждая «великая» историческая фигура одновременно является не только катализатором, но и ингибитором происходящих в обществе процессов, а в итоге выходит так, что, с формальной точки зрения, означенная личность как бы и вообще не существует в качестве субъекта истории. Условно говоря, тот же Наполеон мог бы вообще не родиться на свет, все равно лет через пятьдесят-сто Франция пришла бы к неотличимому аналогу Второй республики, с тем же общественным устройством, уровнем развития экономики и так далее. Ну а что при этом в ней несколько миллионов конкретных личностей не родилось бы и примерно столько же не погибло в сражениях — значения не имеет. Разве что лично для них самих это представляло бы какой-то интерес, но, не зная о том, предопределено им жить или нет, при другом повороте сюжета они не имеют оснований радоваться или обижаться в любом из рассмотренных вариантов.

Чем вся эта софистика отличается от обыкновенной телеологии, а еще более упрощенно — от существования рока, судьбы, предопределения, Бога в конце концов, я не понял. А вывод, ради которого старик исписал полтысячи не лишенных остроумия и литературного блеска страниц, прост до неприличия. Альтернативные реальности невозможны, поскольку им просто неоткуда взяться. Или, что почти то же самое по результатам, все возможные альтернативы реализуются в пределах одной и той же реальности сполна, только мы этого не осознаем.

Я столь подробно постарался воспроизвести суть этой книги, потому что вполне невинное обсуждение некоторых объявленных Фолсомом постулатов вызвало со стороны Новикова резкое, даже саркастическое неприятие. Причем отрицал Андрей не столько теоретические построения, как использованные для их доказательства примеры из реальной истории ХIХ и ХХ веков. Не далее.

Я обратил на это внимание и привел несколько фактов из истории века ХХI, в том числе и тех, в которых принимал участие сам, на Земле и в космосе. На это он рассмеялся и сказал, что как раз поэтому. Слишком наш мир нелогичен, чтобы быть единственно возможным. А я ему ответил, тоже со смехом, что не он первый это заметил. Так говорили еще французские просветители. И что бы он хотел взамен имеющегося?

— Как раз я бы ничего лучшего не хотел. Антр ну… — Андрей пожал плечами. — Да вот энтропия…

— При чем тут энтропия?

— При том, — с некоторой даже печалью усмехнулся Новиков, — что если карточный домик построить в натуральную величину, то судьба его будет уж очень предсказуема…

Что-то в его интонации меня насторожило. А беседовали мы, еще раз подчеркну, вскоре после боя с торпедными катерами неустановленной принадлежности. Ирина все еще не оправилась после тяжелого ранения, тоненькая свежая кожа, затянувшая мои порезы и ссадины, тоже пока зудела и чесалась. Андрей только-только, с наступлением темноты, успокоился, убедившись, что загадочный противник нас не преследует, собрав для этого более значительные силы.

По всем этим причинам теоретическая дискуссия-беседа имела особо тонкий привкус.

— А вот интересно, как ты считаешь, соотносится сегодняшний инцидент с теорией Фолсома или же..? — спросил я, сделав вид, что знаю и понимаю больше, чем на самом деле. — Может, мы как раз и пребываем сейчас внутри одной из параллельно осуществляющихся в нашей реальности альтернатив? Древние катера, не то пираты, не то рейдеры, внезапная смена погоды, пропавшая связь, а? Ты не это имел в виду, предлагая подумать про карточный домик?

— И это тоже, — кивнул Андрей, задумчиво разжевывая ломтик ананаса. — Ты у нас, Игорь, парень вроде как мыслящий. (Ничего себе комплимент?) Только при чем же здесь Фолсом? Вполне банально рассуждающий старичок. Субъективный, как раньше принято было говорить, идеалист. Да еще и туповатый. Нагреб Эверест фактов и ни хрена в них не понял. Как Маркс в теории прибавочной стоимости. К реальной жизни, увы, его построения никакого отношения не имеют…

И я, должен признать, вновь почувствовал себя так, как это бывало при общении с моим первым командиром, ныне начальником Службы безопасности космофлота. То есть все как бы нормально, но в какой-то момент я начинал ощущать, что ему со мной неинтересно. Как взрослому с ребенком-дошкольником. То есть никакой неприязни, доброжелательность, пожалуй, даже искренняя симпатия, если не больше, но сколько такое общение может продолжаться?

— Что значит — к реальной жизни? Как будто ты предполагаешь, что подобные теоретизирования могут иметь какой-то физический смысл? На то они и альтернативы, то есть предположения, как могло случиться, если бы… Или ты хочешь сказать, что его теория должна иметь практическое применение, скажем, для расчетов оптимального будущего?

— Ну, это тоже было. Утописты-коммунисты и так далее. Я как раз нечто другое хотел выразить. Он ведь напрочь отрицает как раз саму возможность именно физического сосуществования параллельных реальностей. И доводы приводит, пардон, совершенно дурацкие. Что, мол, по причине бесконечно совершаемых ежемоментно миллиардами людей выборов того или иного поступка количество альтернативных миров тоже должно быть бесконечным, а для этого во Вселенной просто не хватит материального субстрата… Полная ерунда.

— Отчего же нет? Я тоже, честно говоря, не представляю, как может быть иначе. При каждом почти шаге любой человек делает какой-то выбор. Ну пусть даже раз в год этот выбор окажется таким, что сможет изменить ход хотя бы его личной жизни, и лишь один человек из миллиона раз в жизни сделает шаг, способный повлиять на ход истории, ведь все равно… И, значит…

— Да ничего это не значит! — перебил он меня. — Есть люди, которые давно в этом псевдопарадоксе разобрались. Антиномия, говоришь, сиречь логически неразрешимое противоречие, как нас в университетах учили. А у меня имеется приятель, который специально только тем и занимается, что оные антиномии, как я вот эти фисташки, щелкает. Ну, такого типа: «В селе есть цирюльник, который бреет только тех, кто не бреется сам. Вопрос: кто бреет цирюльника?»

— Ну и кто? — заинтересовался я.

— А черт его знает! Может, он специально не бреется вообще. Из принципа. А я о другом. Установлено, для того чтобы полноценная альтернативная реальность вызрела и образовалась де-факто, требуется сочетание настолько многих условий, что число их достаточно конечно. Как кристаллов в минералогии. В каждом веке есть возможность для двух-трех, ну четырех развилок. Да и то они зачастую потом вновь сливаются. Ну, как объезд на дороге. Или тропинка, чтобы угол срезать. А что касается наличия потребной для этого материи, так это вообще… — он махнул рукой. — Знаешь, как по одному проводу сотни потоков информации сразу передают? По-разному их модулируют. Амплитудно, частотно, еще как-то, уж и не помню… Дело-то, братец, совсем в другом. Еще выпьешь?

— Пока не хочу, — отказался я.

— Хозяин — барин. А я позволю себе… — теперь вместо коньяка Андрей смешал «Чинзано» с джином.

— А еще реальности друг с другом могут пересекаться. Тогда бывают чудо какие парадоксики.

Он хитро и смутно улыбался, мне показалось, что Новиков уже порядочно пьян. Да и неудивительно, после такого боя, и Ирину едва-едва до смерти не убило. Пусть жизнь ее и вне опасности, но случись такое с Аллой, я и не знаю, что бы делал. Впрочем, отчего же не знаю? Примерно то, что делал на острове и в Сан-Франциско.

— Слушай, непонятно, отчего же все-таки лишь две-три развилки образуется? Я тебе навскидку в одном только десятилетии полсотни доброкачественных поводов для возникновения великолепной альтернативной реальности назову…

— Это, милый мой, заблуждение, демагогия и, как бы потоньше выразиться, — волюнтаризм. В учебнике написано, что кинетическая энергия равна массе, умноженной на квадрат скорости и деленной на два, так вроде? И хоть ты убейся, требуя от учителя объяснить, почему деленной, а не умноженной, и на два, а не на шестнадцать, умный учитель ответит просто и веско: «Потому!» Вот и я тебе точно так отвечу.

При такой постановке возразить было действительно нечего. А Андрей продолжал:

— Так вот, давай вообразим, из чисто спортивного интереса, что мы с тобой пребываем сейчас в химерической реальности, к каковому предположению подвигнул меня именно Фолсом обилием приведенных в книге примеров.

— Что значит — химерической? — спросил я.

— Да только то, что существует она вопреки законам вероятности. Имеется в прошлом вычисленная точка, где по стечению неведомых нам обстоятельств наложились друг на друга несколько событий, каждое из которых само по себе та-акая случайность… И вместо того, чтобы взаимно погаситься, как обычно бывает, они сработали в одном направлении. Оттуда и пошло, причем дальше — по сложной экспоненте. Кстати, этому даже современники тогда удивлялись, настолько все наглядно происходило, но по естественным причинам понять того, что проскочили стрелку и понесло их черт знает куда, конечно, не смогли…

— И что же это за точка, если не секрет?

— Какой там секрет! Твой Фолсом ее тоже описал, а провиденциального смысла не просек. — Словечки у него время от времени вылетали не хуже, чем у моего друга Панина! — Попробуй угадать, ты ж проницательный парень, историю знаешь лучше многих. Ну?

Я честно задумался, перебирая в памяти наиболее знаменитые события последнего века. Мне показалось, что нашел.

— Ноябрьская революция 1918 года в Германии? После нее капитуляция, распад Тройственного союза, революция в России…

— Молодец! — Новиков даже хлопнул три раза негромко в ладоши. — Почти накрытие с первого залпа. Совсем маленький недолет. Продолжай пристрелку. Правило простой артиллерийской вилки знаешь?

Я знал. И эта игра мне понравилась. Для разнообразия. Только вот какое историческое событие, более удаленное, чем 18 год, могло иметь сугубое значение? Чуть подумав, я щелкнул в воздухе пальцами, как бы изображая выстрел: революция Мейдзи в Японии, 1867 год.

— Отлично! — восхитился Новиков. — Перелет. Но по направлению точно. Дели вилку — и огонь!

Я помнил, что артвилка всегда делится ровно пополам. Но здесь — не получалось. 1892 год — абсолютно ничем не знаменит. По крайней мере — событиями, которые нашли хоть какое-то отражение в исторических хрониках. Я перебирал в памяти и ближайшие годы российской и мировой истории. Можно допустить, что факт был сам по себе малозаметен, но имел последствия. Так ведь нет, Андрей специально отметил, что события были очевидны и для современников, имели значительный резонанс. Тогда что же он имеет в виду? Студентами мы тоже забавлялись похожими загадками, и я бывал не последним в их решении. А сейчас пасую. Но, может быть, нельзя так строго привязываться к единственной дате? Что вокруг? Хотя бы в пределах десятилетия? Убийство Александра II и испано-американская война. Еще англо-бурская. Но войны слишком локальны, и судьбоносных последствий для мира, как я читал, практически не имели и иметь не могли. И я назвал 1881 год.

— Нет, Игорь, ты молодец. Соображаешь четко, и названная тобой дата могла бы иметь то самое значение, если бы… Ну, не знаю что, однако и сам отношусь к этому году трепетно. И все же не то. На двадцать три года ты промазал.

Я выразил недоумение гримасой. Дата эта мне как-то ничего особенного не сказала.

Андрей понял.

— 1904-й. Начало Русско-японской войны.

— А что в ней особенного? Довольно рядовой конфликт на дальней окраине империи, всего лишь подтвердивший реальный расклад сил и ничего в естественном процессе передела мира не изменивший. — Я еще напряг память. Читал я о той незнаменитой войне давно и лишь в пределах факультетского курса. — Кажется… Кажется, она вошла в историю тем, что там впервые состоялся ряд эскадренных сражений паровых броненосцев… — не люблю экзаменов, а сейчас вдруг Андрей заставил меня почувствовать себя студентом, очень нетвердо знающим программу. Он это тоже заметил. Улыбнулся ободряюще и даже сделал жест, будто собрался похлопать меня по плечу.

— Ей-богу, Игорь, я еще не встречал вокруг себя «нормальных» людей, которые с ходу, без подготовки могли бы сказать столь много о событиях полуторастолетней давности. Специалистов, конечно, не берем. Уважаю. Но тем не менее… Именно эта «мелкая» война перевернула ВАШУ историю, создала химерическую реальность, судьба которой внушает мне столь серьезные опасения…

— Да отчего же?

— А вот послушай небольшую лекцию знатока и специалиста. Я когда-то писал дипломную работу как раз по японской войне. А последнее время полистал еще ряд ранее мне неизвестных трудов. ВАШИХ историков. И беллетристов тоже. Вот например, попался мне труд некоего капитана 1 ранга российского императорского флота В. Семенова, изданный у ВАС в 1912 году. Называется «Непредназначенная победа». Не читал?

— Нет…

— А зря. Она наделала тогда у ВАС много шума, — и снова улыбнулся, то ли грустно, то ли иронически. — Вот кто был истинным предшественником мэтра Фолсома. В общем, слушай. И тебе интересно будет, и я развлекусь, ибо нет ничего приятнее, чем растолковывать неофитам апокрифы вероучения…

Как следует из данной книги, весьма критичной и к победителям, и к побежденным, но абсолютно точной в изложении фактов, означенная война началась вполне традиционно для грядущих времен, но для начала века — новаторски, ночной атакой японских эсминцев на корабли Первой эскадры, стоящие на внешнем рейде Порт-Артура.

Без объявления войны, что нарушало все обычаи, зато в случае успеха сулило стратегический успех.

Но то ли опыта у японцев не хватило, то ли начальник эскадры адмирал Старк проявил должную предусмотрительность, но миноносцы были вовремя обнаружены дозором русских контрминоносцев «Бесстрашный» и «Расторопный», на рубеже атаки встречены дежурными крейсерами «Аскольд» и «Диана», а затем и сосредоточенным огнем всей эскадры. Шесть миноносцев были потоплены, остальные рассеяны. А на рассвете Старк вывел в море свои 7 броненосцев и 7 крейсеров, причем старался маневрировать в зоне поражения артурских дальнобойных батарей.

Около 11 часов утра состоялось первое боевое столкновение с главными силами адмирала Того, который выставил 12 броненосцев и броненосных крейсеров. В результате длившегося около трех часов боя японский флот получил достаточно серьезные повреждения и убедился, что «блицкрига» не вышло. В затяжной же войне шансов на победу у Японии было маловато. Тихоокеанская эскадра опиралась на сильную крепость Порт-Артур, во Владивостоке базировался отряд из четырех броненосных крейсеров — океанских рейдеров, а в Черном и Балтийском морях у России имелся резерв кораблей, более чем вдвое превосходящий весь японский флот. Правда, Японию активно поддерживала Англия и неявно — САСШ, Франция сохраняла не слишком благожелательный для России нейтралитет, и у японцев была возможность пополнять свой флот за счет покупаемых за границей кораблей. Так что…

Новиков вытянулся в кресле, прикрыл глаза, окутался клубами сигарного дыма и стал до чрезвычайности похож на морского волка прежних времен, развлекающего и поучающего молодежь в кают-компании какого-нибудь фрегата или линкора. Мне показалось, что о событиях давней войны он говорил с эмоциональностью и убедительностью очевидца и участника тех былых сражений. Не хватало ему только окладистой раздвоенной бороды, обугленной трубки в зубах и золотых шевронов от обшлагов до локтей черного кителя.

— Ну и что? — спросил я. — Так все примерно и было. Откуда же здесь химера?

— Видишь ли, далее началась полоса удивительных случайностей и совпадений, на которые обращает внимание Семенов. После двух месяцев вполне рутинных операций, в ходе которых японцы то пытались высадить десанты в Корее и у основания Ляодунского полуострова, то заблокировать русский флот в Артуре брандерами, Хейхатиро Того решил дать наконец генеральное сражение. Терпеть больше у него не было ни желания, ни возможностей.

Парламент наседал, император выражал недоумение, напрасно расходовался драгоценный уголь и ресурс машин. Да просто деньги в казне кончались. Утром 31 марта (13 апреля) 1904 года почти весь японский флот приблизился к Порт-Артуру. Русская эскадра под флагом адмирала Макарова, который был к тому времени назначен командующим, не эскадрой только, как Старк, а всем Тихоокеанским флотом, вышла навстречу. Не успел дозорный крейсер «Баян» сделать по передовым кораблям противника третий залп, как у правого борта японского флагмана «Микаса» раздался сильнейший взрыв, через минуту второй, прямо под фок-мачтой и адмиральским мостиком. Броненосец затонул практически мгновенно вместе с адмиралом Того, почти всеми офицерами штаба и большей частью экипажа.

Еще через пять минут на выставленных прошлой ночью заградителем «Амур» минных банках подорвался направившийся для помощи своему флагману броненосец «Асахи». Попытка его буксировки под сосредоточенным огнем русского флота не удалась, через полчаса он также затонул. Остальные корабли японцев начали в панике отходить в море. Русские их не преследовали. Командир минзага в темноте и тумане не смог точно определить координаты своего заграждения, поэтому имелся риск подрыва на нем собственных кораблей.

Еще два месяца японцы зализывали раны и соображали, как им действовать дальше. Шансы на овладение морем стремительно таяли, а без этого были обречены на провал и операции сухопутных войск, высаженных в Корее. В верхах появились сторонники немедленного заключения мира «вничью». Мол, побаловались, попробовали, у кого носы крепче, можно и разойтись. Однако пришлось бы для порядка кое-кому обряд сеппуку совершать, а желающих не находилось, да и Англия требовала продолжать. Пообещала золотишка подбросить, пару-тройку броненосцев уступить для восполнения боевых потерь… Короче, «война продолжалась», как пел популярный у нас Дин Рид.

А в июне 1904-го Макаров двинул флот к главной базе японцев — Сасебо. Навстречу ему вывел все свои силы сменивший Того вице-адмирал Камимура. Японцы уступали русским в числе броненосцев (4 против 7), зато имели четырехкратное превосходство в броненосных и бронепалубных крейсерах, в эскадренных же миноносцах — подавляющее. Плюс близость собственной базы и моральное преимущество — теперь они защищали территорию собственно Японии и по-самурайски готовы были победить или «разбиться вдребезги, подобно яшме».

Русские же воевали за абстрактно понимаемую честь флага, мало кому понятные геополитические идеи царского наместника на Дальнем Востоке Алексеева и захолустную, неудобную базу в тысячах верст от Родины.

Бой завязался в Желтом море, на траверзе острова Чечжудо у входа в Цусимский пролив.

Японцы держались хорошо, агрессивно, стреляли грамотно, намного лучше, чем в предыдущих боях, русский флот начал получать серьезные повреждения. Несколько тяжелых снарядов попало во флагманский «Цесаревич», горели «Ретвизан» и «Петропавловск», от взрыва в кормовой башне едва не погиб «Пересвет». Был момент, когда Макаров намеревался выйти из боя и подождать более удачного случая для разгрома неприятеля по частям. Но около 17 часов 12-дюймовый снаряд «Севастополя» попал точно в боевую рубку японского флагмана «Хацусе». Адмирал Камимура, несколько чинов его штаба и командир броненосца капитан Накао были убиты, корабль потерял управление. Увидев, что флагман японцев вышел из строя, Макаров поворотом «все вдруг» перестроил эскадру строем фронта и атаковал концевые корабли неприятеля.

Андрей глубоко затянулся своей сигарой. Я видел, что он почему-то нервничает. Словно повествует не о событиях полуторавековой давности, а о случившемся буквально вчера и лично его касающемся.

— Разгром был полный. Остатки японского флота кое-как доползли до Сасебо, сохранившие боеспособность крейсеры ушли в Майдзуру и Нагасаки. Еще через месяц лишенная снабжения по морю сухопутная армия маршала Ойяма после разгрома под Ляояном отступила в Корею.

Мир был подписан в Шанхае, достаточно щадящий со стороны России, тут уж постарались англичане с американцами, примерно так, как и на Берлинском конгрессе в 1878 году, но все же Япония лишилась всех своих владений на материке и надолго выбыла из числа держав, с которыми принято считаться…

Новиков замолчал.

— Ну и что же из всего этого следует? Лекция и вправду познавательная, а еще? Думаешь, события могли развиваться как-то иначе? Противники были несопоставимы по силам, боевому опыту, экономическому потенциалу. Россия — шестьсот лет великая военная держава, а Япония еще за тридцать лет до этой войны пребывала в раннем феодализме и изоляции…

— Да? Ты так думаешь? Возможно, возможно. Однако Семенов считает, что к 1904 году Япония имела опыт современной победоносной войны на море с Китаем, а Россия на море серьезно не воевала ровно 50 лет, высший комсостав и армии, и флота не отвечал самым минимальным требованиям, качество кораблей, артиллерия и боевая подготовка у японцев тоже были выше.

А тут вдруг стечение трех крайне маловероятных случайностей, и все в пользу одной стороны. Итог — непредназначенная победа и возникновение химерической реальности. Случилось то, чего случиться не могло ни при каких мыслимых раскладах. Ты в преферанс играешь?

— А как же!

— Вот русским и выпал «полный преферанс», которого ни один игрок ни разу в жизни в натуре не видел. Ну а дальше процесс пошел уже лавинообразно. И мы с тобой живем сейчас в мире, вероятность существования которого ноль целых хрен десятых процента. — Ударение он почему-то поставил в первом слоге. — Может быть, где-то далеко после запятой какая-нибудь значащая цифирка вероятности и присутствует, но невооруженным глазом ее не видно…

— Ты так говоришь, будто знаешь, какой мир должен существовать на самом деле…

— Я и вправду знаю.

И снова я ему поверил. Безотчетно и безоговорочно, как бы это нелепо ни выглядело. Как верит на слово учителю первоклассник. Но все равно не удержался, чтобы не подколоть:

— Скажи еще, что сам там был…

Он посмотрел на меня сквозь бокал, как светская дама в лорнет. Поджав с сомнением губы.

— Ну вот сказал…

Положение сложилось глупое. У меня не было достойного выбора. Начать с ним спорить? Нелепо. Воскликнуть: «Ой, неужели? Ну, скорее расскажи, как у них там?!» Тем более. Оставалось только тоже плеснуть себе в рюмку, кивнуть и выпить. Андрей поддержал.

— Ладно, давай дальше, — избрал я беспроигрышный на данный случай вариант.

— Дальше так дальше. Удобная у меня сейчас позиция. Что ни наговорю, все в равной степени может быть правдой и ложью. А тебе по-прежнему придется мучиться, что я за странная личность такая. Или любитель от скуки сказки рассказывать, «травить», по-флотски выражаясь, или действительно уникальный времяпроходец. Но это, как говорится, твои проблемы. А я хоть душу отведу. Только если ты ждешь судьбоносных откровений или приключений, леденящих душу, так ничего такого не будет. Твои похождения не в пример увлекательнее. Давай только перейдем на диван и откроем балконную дверь. Надымили мы, как сапожники.

Дождь к тому времени перестал, и в кают-компанию хлынул влажный, прохладный воздух. Продолжало смеркаться, небо по-прежнему затягивали низкие многослойные облака, у горизонта серо-черные, что предвещало дальнейшее ухудшение погоды.

— Примем за исходную посылку, что реальность, которую ты считаешь родной для себя, хотя и возникла где-то на рубеже 1904–1905 годов, неоднократно пересекалась с этой, в которой мы сейчас предположительно находимся… — тут он с сомнением покачал головой. — Или уже и в ней не находимся, потому что как-то все вокруг стало непонятно… Ну да бог с ним, на предысторию вопроса это не влияет. Итак, допустим, пересечения имели место неоднократно, иначе как бы я вообще к вам попал? И многие другие странности в истории подтверждают мою гипотезу. Можно даже представить наши две и еще энное число реальностей свитыми в виде шнура, соприкасающиеся и взаимодействующие через определенный шаг. Но это уже задача для теоретиков. Я же не более чем путешественник, эмпирик прежних времен, который сообщает об увиденном, но избегает строить гипотезы. Очередное соприкосновение миров, — продолжил Андрей, — состоялось чуть больше полутора лет назад. Мы с Ириной совершали такое же, как сейчас, увеселительное плавание и поняли, что случилось нечто удивительное, лишь зайдя в Аделаиду. Хорошо, что у вас здесь очень либеральное отношение ко всякого рода формальностям — таможенным, пограничным… В нашем мире тебе, например, пришлось бы куда труднее.

— Они так сильно отличаются? — поинтересовался я, решив пока что воспринимать все его слова как данность.

— Иногда — чрезвычайно, а иногда почти и нет. Тоже по причине их взаимопроникновения, я думаю. Есть ведь масса деталей, изначально общих: прежде всего — история до развилки у нас одна, все построенные до 1905 года здания и вообще любые предметы, книги в том числе. Многие из них, допускаю, реально существуют и для нас, и для вас одновременно, и одновременно же используются. Это предположение, кстати, великолепно объясняет все случаи полтергейстов, загадочных преступлений и исчезновений людей, психических заболеваний, ясновидения, пророчеств, невероятных озарений. Вот черт, я все время отвлекаюсь, — виновато развел руками Андрей. — Давно не имел заинтересованного слушателя. Хочу изложить лишь факты, а тянет на философствования…

…Мне у вас очень понравилось, — продолжил он после короткой паузы. — Спокойная такая жизнь, приятная. Когда я в Москву приехал, так будто в сказку попал. Почти все так и не так одновременно. Целые кварталы и улицы совсем вроде и не изменились, в историческом центре, я имею в виду. Но вообще разница как между Восточным и Западным Берлином.

— В наше время? — уточнил я. — А почему такая вдруг разница тебе померещилась? Я в Берлине бывал, ничего особенного не заметил, даже внимания не обратил, где там солнце встает, где садится…

— Именно. Один город, одинаковые улицы, одной архитектуры дома. Только у нас после Второй мировой союзники город пополам поделили. Восточный — коммунистический, Западный — витрина капитализма. И бетонная крепостная стена посередине. За сорок лет разница получилась сугубая. Так же соотносятся ваша Москва и наша. Особенно меня Красная площадь потрясла. Кремль, Торговые ряды, Исторический музей на месте, а Василия Блаженного нет. Вместо него нечто непонятное. А главное — Мавзолей с некрополем отсутствуют.

— Мавзолей — в каком смысле? В древнегреческом?

— О, брат! Мавзолей — это альфа и омега Советской державы. Гениальное творение архитектора Щусева. Погребальная пирамида из красного лабрадора, а внутри чучело Ленина. Очень впечатляет…

Я удержался от новых вопросов, хотя многое из его слов требовало пояснений. Какая Вторая мировая? Когда, отчего? Что некая коалиция стран опять воевала с Германией, я сообразил, а детали?

И Ленин. Это имя одного из организаторов коммунистического переворота 1920 года, но он вроде бы крайне быстро сошел со сцены и пирамиды с мумией явно не удостоился.

Но ладно, успеется, решил я, сейчас главное — выслушать.

— И чем больше я странствовал по вашему миру, тем он мне больше нравился. Похоже на красивый сон и воплощенную идиллию. Настолько же удивительно, как и нереально. Почему я и сказал тебе, что все это может так же одномоментно кончиться… хлоп — и все! Энтропия свое возьмет. Знать бы только, как это на практике может выглядеть.

Однако вернемся к началу. В Аделаиде я очень быстро понял, что заехал явно не туда. С деньгами проблема возникла. Хорошо, у меня в сейфе золота в монетах сколько-то было. Кассир в банке удивился немного, откуда такие раритеты, посоветовал нумизматам продать, мол, они намного больше дадут, он же примет только по весу… Но и то ничего, мне на первый случай хватило.

А потом я и вас, людей, нашел, с которыми наладилось полное взаимопонимание. Если повезет, я тебя с ними еще познакомлю…

Итак, чуть не полгода я с архивами работал, сравнивал, отличия и сходства искал, точку бифуркации просчитывал, чтобы собственную теорию альтернативной реальности выстроить.

Одна деталь меня прямо убила. Это тоже к вопросу об исторической роли Русско-японской войны. Я просмотрел персоналии всех причастных к ключевым событиям ХХ века лиц и, знаешь, что нашел? Один из офицеров с броненосца «Цесаревич» после победы получил отпуск, поехал к родственникам в Тифлис. А там стал свидетелем знаменитой большевистской экспроприации банка и как человек решительный, тем более — артиллерист, тут же открыл беглый огонь из пистолета и убил наповал троих налетчиков, в том числе неких Джугашвили и Тер-Петросяна… — сообщив это, Андрей посмотрел на меня, будто ожидая реакции.

— Убил? Ну и что?

— Вот! — выразительно вздохнул Новиков, и по лицу его скользнула тень искренней печали. — Забыты великие имена! А вы бы должны тому лейтенанту флота памятники на каждой площади поставить. Потому как если предположить, что все вожди нашего октябрьского, вашего январского переворотов просто крысы — умные, хитрые, беспощадные и коллективно разумные, то Иосиф Виссарионович Джугашвили — крысиный волк! Всех друзей и коллег сожрал и такую развеселую жизнь в эсэсэрии устроил, что ты! Ну а без него, у вас то есть, все пошло тихо-мирно, почти гуманно. Поиройствовали, как Салтыков-Щедрин выражался, но в меру. И нэп троцкистско-бухаринский постепенно выродился в вегетарьянский, вполне меньшевистский социал-капитализм. Повезло вам, короче…

И опять мне захотелось подробностей, уж больно интригующе и увлекательно звучали мельком упоминавшиеся им факты парареальностей, но и то, что он продолжал рассказывать, было не менее интересно.

Андрей поведал, как странствовали они с Ириной по миру, изучив попутно нашу интеллектронику, которая, по его мнению, на несколько порядков превосходит имевшуюся в его предыдущей жизни. С помощью эвристических транспьютеров Ирина (а она, оказывается, по профессии социоисторик) постепенно выстроила оригинальную схему наших параллельно-перпендикулярных реальностей. А затем и пришла к выводу о неизбежном и близком схлопывании нашей, для меня пока что родной и единственной…

Глава 5

Мои воспоминания, удивительно отчетливые и яркие, возможно, обостренные пережитым стрессом, прервал скрип лестницы. Я настолько уже привык оценивать каждое изменение окружающей меня обстановки только с точки зрения содержащейся в нем опасности, что дернулся рукой к лежащему под подушкой верному «штейеру».

Хотя и глупо это, конечно. На грани психоза. Если что-то угрожает мне и в этом доме, то не поможет никакой пистолет.

Дверь приоткрылась, на пол упало пятно света, с электрическим фонарем в руке вошла Алла, одетая лишь в теплую ночную рубашку до пят. Такой фасончик она раньше не носила, значит, здесь нашла. Сообразно эпохе и климату.

— Не спишь? — спросила она, присаживаясь на край моей постели.

— Нет, как видишь. Поспал немного, и вот — бессонница…

— Анализируешь и прогнозируешь? — она легла, подвинулась к стенке, поджав ноги, жестом предложила устраиваться рядом. Такая вот она всегда. Опять я не могу понять, с какой целью она сейчас ко мне явилась. По-дружески поговорить о происшедшем или совсем наоборот?

Я погасил фонарь и попытался проникнуть ладонью в вырез ее рубашки.

— Убери, — спокойно сказала Алла. — Мне надо, чтобы ты сохранял здравомыслие. И даже немного разозлился. Хотя бы и на меня. А там посмотрим. Наш друг Андрей действительно сказал правду? — вот только сейчас она спросила то, что любая другая женщина на ее месте — в первую же минуту, как мы остались наедине. А то и еще раньше.

— Насчет того, что накормит нас хорошим ужином? — уточнил я.

— Не старайся казаться остроумнее, чем ты есть, — голосом судебного исполнителя, пришедшего описывать имущество, ответила Алла. — Мы действительно в 1924 году? Такое каким-то образом возможно?

— Думаю, не более невозможно, чем все, что вы проделали со своими друзьями, воскрешая Артура.

— Веселая у нас складывается жизнь. Помнишь, я говорила на прощание, что лучше бы ты оставался на Земле? Предчувствия у меня были нехорошие. Не улети ты тогда, и ничего последующего скорее всего не случилось бы. Я была готова бросить группу Ивара, не слишком мне импонировали его завихрения насчет «общего дела» и грядущего воскрешения всех покойников, а там, глядишь, вышла бы за тебя наконец замуж, стала куда более осмотрительной и положительной женщиной. На остров бы точно не поехала…

— Ты это всерьез — насчет замуж? — До текущей секунды она даже косвенно не намекала на возможность такого финала наших отношений.

— Абсолютно.

— Что же раньше не дала понять? Скорее всего уж это меня бы удержало.

— А зачем? Сам должен был просить и добиваться. Раз тебя устраивала всегдашняя необязательность и необременительность связи, ну и слава богу. Мне тоже не слишком нужно каждую ночь, в дело и не в дело, в одной постели с мужиком спать. Чтобы он сопел, толкался и так далее…

Вот вам великолепный пример ее логики и психологии. Но я привычный.

— Еще одно подтверждение правоты Новикова. Не улети я, ты не связалась бы с группой «фактор Т», Артур не утонул и не воскрес, не было бы встречи с Андреем и мы не попали бы в прошлое. То есть хотя бы для нас альтернативная реальность не возникла…

— Бы! — закончила она фразу. — Ты за своей речью следишь, писатель? — последнее слово прозвучало с жестоким сарказмом. — В одном предложении — пять «бы». Шедевр стиля…

Она, выходит, успевает еще и за стилем моим следить. Послушать бы ей, как мы в космических полетах разговариваем. Там не «БЫ», а совсем другие частицы через слово мелькают. Так я и сказал.

— Ваши проблемы. В мое отсутствие можешь хоть жестами изъясняться. Однако меня больше волнует, что теперь делать станем? Дай мне сигарету.

— Чего нет, того нет. Только сигары…

— Да какая разница?!

Пока Алла озаряла темноту бело-алыми вспышками затяжек, я думал, что ей ответить? Лучший ответ на все случаи жизни, подхваченный мной у Новикова, — «там видно будет». Но — малоконкретный. Попробуем уточнить.

— Мне кажется, это не случайность. То, что мы здесь оказались. Зачем-то мы Андрею нужны. По крайней мере — стали нужны с момента встречи во Фриско.

— Если не раньше, — вставила Алла. — Тоже возможно. Для того он спас меня и помог выручить тебя, потом пригласил в круиз. Я не верю в такого рода случайности и любовь с первого взгляда. Рисковать всем, чтобы помочь абсолютно незнакомому, более того — весьма подозрительному типу? Поискать таких альтруистов. Посему — следует дождаться утра. Надеюсь, нам в какой-то форме дадут понять, чего от нас хотят. А если им тоже нужен только секрет бессмертия? — спросила Алла.

— Они им и без нас обладают, ты сама видела, как быстро Ирина оправилась после абсолютно смертельной раны. Со мной было почти так же. Ты, кстати, у нее не выяснила, в чем там дело, с их гомеостатом?

— Она дамочка хоть и весьма контактная и обаятельная, но скрытная не меньше, чем ее муженек. Сказала, что это продукция неземного происхождения. Ты что-нибудь знаешь о внеземных цивилизациях подобного технологического уровня?

Я не знал. Те сравнительно разумные расы, с которыми землянам удалось встретиться за полвека бессистемных шараханий по Вселенной, не достигли и предтехнологической стадии развития. Хотя… Имелись два абсолютно странных случая, и к обоим из них странным образом оказался причастен именно я.

Планета-ловушка, которую мы с капитаном Маркиным открыли в моем первом космическом перелете, и цивилизация так называемых антаресцев, о которой не известно совершенно ничего, несмотря на захваченных «языков». Но и того достаточно. Если были эти, наверняка есть и другие, с которыми Новиков мог встречаться хоть в нашей, хоть в своей реальности. Сам факт существования гомеостата и является аргументом, не требующим иных доказательств.

— Гомеостат — это скорее аптечка скорой помощи, чем инструмент реального бессмертия. А вот «фактор Т», да еще в сочетании с гомеостатом — уж точно если не бессмертие, так очень долгая и молодая жизнь. Поэтому наших друзей такая штука может очень и очень привлекать…

И тут же она вдруг сменила тему, вскочила с постели и подошла к приоткрытой двери.

— Игорь, мне скучно. Я хочу, чтобы пошел дождь.

Странное желание, как будто мало у нас на пути было дождей, шквалов и прочих катаклизмов, но тем не менее, словно подчиняясь ее воле, дождь пошел немедленно. Или, скорее, он успел начаться раньше, но именно сейчас ветер сменил направление, и брызги стали перехлестывать через край крыши. Алла же, по свойству характера, это заметила раньше меня и использовала, чтобы продемонстрировать свою власть над стихиями.

Снаружи сильно зашумело, зашуршало по скату черепицы, и через минуту напротив нашей лоджии повисла водяная завеса.

— Не такой, — капризно сказала Алла, — я хочу, чтобы как в Подмосковье, медленный и тихий…

— Ну, ты, мать, многого хочешь. Здесь все же Южное полушарие, и широты другие…

— Мало ли что. Мелкий дождик, туман, сосновый лес, грибы… — в голосе ее прозвучала тоска.

Понять Аллу можно, досталось ей крепко, куда больше, чем мне, например. Даже для бывалого мужика чрезмерная концентрация сильных ощущений на единицу времени. В итоге все для нее закончилось тяжелым нервным срывом, из которого она только-только начала выбираться.

Но тут же она взбодрилась.

— Нам с тобой сейчас расслабляться нельзя. Сперва надо стратегию и тактику дальнейших действий разработать.

Не поздновато ли она спохватилась? После встречи с Паниным на Гавайях, когда она так опрометчиво приняла его приглашение отдохнуть недельку-другую в калифорнийском поместье, ни стратегии, ни тактики у нас не получалось, только судорожное реагирование на непрерывно возникающие форс-мажоры.

Я так ей и сказал.

— Тем не менее. Будем мы принимать участие в каких-нибудь здешних игрищах или попросим оставить нас в покое и возвратить назад, если такое возможно?

— Второе, конечно, предпочтительнее, хотя… — при мысли, что на самом деле вокруг нас совершенно иное время и иная реальность, я уже ощущал привычный азарт репортера-первооткрывателя. Стенли, чтобы разыскать Ливингстона и лично увидеть водопад Виктории, отправился в дебри кишащей людоедами и прочей вредоносной фауной Экваториальной Африки, причем сделал это во времена куда менее цивилизованные, чем даже нынешние, без радиосвязи, медикаментов, механического транспорта и надежного оружия. И ничего, и цели добился, и книги написал, и в историю навсегда попал. Я хуже его, что ли? Зато какие необыкновенные впечатления меня ждут и какие репортажи можно будет сотворить… «Хождение за три мира», роман в дневниках и письмах нашего специального корреспондента… Впрочем, такое название кто-то до меня уже использовал. Ничего, другое придумаем.

— Особенно если ты найдешь способ переправить свои творения в редакцию, — охладила мой азарт Алла.

— В крайнем случае, напечатаю то же самое здесь, но с обратным знаком. Отчет о путешествии нашего корреспондента в ХХI век.

— Ох, что ж ты за человек, Ростокин? Скоро тридцать пять лет мужику, а ветер в голове, как в пятнадцать. Не понимаю, зачем я с тобой связалась?

Она на секунду змеиным движением потерлась о мое плечо ощутимо напрягшейся грудью, прижалась бедром и снова отпрянула, не позволив себя обнять и опрокинуть на спину, что я вознамерился сделать в ответ на мимолетную ласку.

— Так вот запомни — я пока возвращаться не намерена. Если даже предложат. Полгода-год…

— А если настойчиво предложат?

— Ирине я верю. Она сказала — живите, сколько хотите. Она побольше Андрея в тонкостях процесса разбирается, считает, что проход в наш мир долго искать придется. Но в Москве мне все равно сейчас делать совершенно нечего. Здесь же, по ее словам, жизнь чрезвычайно увлекательна. Богатство, приключения, неограниченные возможности для самовыражения…

— Ну-ну, — не в целях спора, просто для самоутверждения, я выразил слабое сомнение.

— И вот еще что, — Алла приблизила губы к моему уху. — Я знаю, что тебя особенно терзает…

Я вообразил, она заявит сейчас, будто я боюсь ее измены, неважно с кем, при желании партнера она себе найдет хоть в дебрях Амазонки. Но нет, ей в голову пришло нечто другое.

— Ты мучаешься, пытаясь разобраться в парадоксах путешествия в прошлое. Так нет ведь ничего такого. Не в прошлом мы, а просто в неведомой стране. Как Гулливер на Лапуте. Ведь это параллельный мир, не так ли? С нашим имеет не слишком много общего. Из этого и исходи. Плыли, плыли и приплыли… Живи и изучай нравы аборигенов. Вот и все…

Гениальное решение! Я не успел сообщить ей своей оценки.

Резким толчком в плечо Алла вдруг повалила меня на подушку и взгромоздилась коленями мне на живот. Я едва успел напрячь брюшной пресс. Она все-таки сделала по-своему, опять завладев инициативой. Зловеще, словно классическая ведьма, сощурив глаза, блестя зубами и угрожающе рыча, Алла сжала коленями мои ребра, а сильными пальцами — плечи, приблизила лицо к моему лицу.

— Что, попался, Хома Брут? Не вырвешься, и крестное знамение тебе не поможет. Будем летать, пока петух не прокричит… — перевоплощение было настолько внезапным и убедительным, что аж холодок пробежал по спине. Впечатление особенно усиливала ее рубашка, смутно белеющая в зеркале напротив, чем-то похожая на саван.

Фу, жуть какая лезет в голову!

Глава 6

Мы проснулись от настойчивого гудка плоского телефонного аппарата вишневой пластмассы с кнопочным набором. Опять явный анахронизм, в двадцать четвертом году телефоны были большие, деревянные, с рогатыми никелированными трубками.

— Доброе утро, — раздался отчетливый и громкий голос Андрея. — Отдохнули, надеюсь? Нет желания вставать?

— А который сейчас час?

— Скоро десять. Вчера я не стал вас тревожить, а сегодня уже можно?

— Пятнадцать минут мы имеем?

— Хоть двадцать. Я буду ждать на улице…

С утра омытый ночным дождем и освещенный лучами едва поднявшегося над скалистой грядой солнца поселок показался мне гораздо более симпатичным, чем вчера. Вообще вчерашнее угнетенно-встревоженное состояние собственного духа сейчас казалось мне странным. Воистину, утро вечера мудренее. Алла вновь надела подаренный Паниным индейского покроя костюм светло-серой замши и высокие сапоги с мягкими присборенными голенищами, распустила по плечам отмытые от морской соли волосы. Бурная ночь любви, целиком прошедшая по ее сценарию и режиссуре, никак не отразилась на девической свежести лица. А ведь через месяц ей уже двадцать восемь, вдруг вспомнил я.

Андрей поднялся нам навстречу со скамейки возле дома напротив.

— Предлагаю совсем короткую экскурсию, а потом — завтрак, — сказал он после обычных коротких приветствий. — Наш поселок называется без затей — форт Росс. Можно сказать — форт Росс-3.

— А почему — три? — поинтересовалась Алла, осматриваясь. Действительно красиво. Дома стояли вдоль главной улицы на порядочном расстоянии среди обширных садовых участков, разделенных низкими, по колено, изгородями. От мощенной базальтовой брусчаткой дороги к коттеджам вели узкие тропинки разноцветного кирпича. Позади домов по холмам уступами поднимались заросли — сосны, клены, буки, еще какие-то, мне неизвестные деревья. И тишина, нарушаемая только плеском моря далеко внизу и пением экзотических птиц, издающих непривычные европейскому уху рулады и трели. По густо-синему небу над головой неторопливо плыли пухлые кучевые облака. Рай земной, если допустить, что таковой вообще где-нибудь существует. Не зря меня всю жизнь влекло в Новую Зеландию. Но постоянно что-то мешало сюда попасть.

Так и оставался в воображении миф-мечта — прекрасная земля на краю света, площадью больше Англии и с населением меньше, чем в Петрограде, где можно много часов подряд ехать вдоль восхитительных пляжей и не встретить ни одного человека…

— Почему? Первый форт Росс был основан русскими в Америке в восемнадцатом веке. Второй — нами, но в другое время и в другом месте и ныне по некоторым причинам уже не существующий. Так что этот — третий.

— Четвертому же не бывать, — меланхолически заметила Алла.

Андрей посмотрел на нее с удивлением. Мы неторопливо шли по направлению к господствующему над поселком и бухтой замку. Внизу снова блеснули воды фьорда и изящный корпус крейсера на них.

— А это что за «фрегат»? — поинтересовался я.

— Наша ударная сила, флагман флота «Андреевского Братства», дальний разведчик «Изумруд». В свое время — один из трех самых быстроходных крейсеров мира. Вошел в историю героическим прорывом через строй японской эскадры 15 мая 1905 года, в финале Цусимского сражения. После большевистского переворота во Владивостоке в 1922 году с экипажем из офицеров и гардемаринов Морского корпуса еще раз прорвался в море и попытался уйти в Крым к Врангелю, но был захвачен и интернирован англичанами в отместку за свое позорное поражение в Черном море от Белого флота. Здорово мы им тогда врезали! — глаза его азартно блеснули, словно при воспоминании о победе над любимой девушкой. То, о чем он говорил, для меня звучало непонятно. В нашей истории все опять было как-то иначе, ни таких имен, ни названных фактов я не помнил.

— Я «Изумруд» выкупил якобы для использования в качестве прогулочной яхты… Причуда богатого коллекционера… Кстати, позвольте представиться, — Андрей подобрался, лицо у него стало чопорным и значительным, — сэр Эндрью Ньюмен, член Королевского и многих других яхт-клубов, Почетный член Географических обществ всех цивилизованных стран, и прочая, и прочая, и прочая…

Я смог похвастаться только членством во Всемирном союзе журналистов и званием корветтен-капитана Звездного флота гонорис кауза.

— Так ты англичанин, что ли? — удивилась Алла.

— А кто бы позволил русскому после всего, что было, такой участочек под поместье, в полтысячи квадратных километров, прикупить? Так что здесь я англичанин. Ладно, это разговор особый.

Меня по-прежнему удивляло полное безлюдье в поселке. Только на крейсере наблюдалось не слишком активное движение матросов по палубе. Словно кроме нас здесь больше никого и не было.

— Нет, люди тут присутствуют. Не так много, но есть. У каждого свое дело, а кому совсем делать нечего, что тоже случается, проводят уик-энд в более интересных местах. Сегодня суббота, кстати, как я успел выяснить.

По дорожке, серпантином вьющейся между клумбами и альпинариями с неизвестными вечнозелеными растениями, мы поднялись к парадному входу в замок. Здесь нас встретили двое… ну не знаю, слуг, или охранников, или, наконец, исполняющих свой урок послушников, если все же считать, что мы оказались на территории военно-монашеского ордена. Крепкие парни, сдержанно-предупредительные, удивительно безмолвные, одетые в матросские форменки с черными, окантованными белыми квадратиками погонами и золотыми накладными якорьками.

Один открыл перед Новиковым глухую трехметровую дверь с бронзовыми кольцами вместо дверных ручек, второй пошел впереди по застеленным ковровыми дорожками коридорам и лестницам. Обстановка внутри тоже весьма напоминала таковую во дворцах представителей старых аристократических фамилий.

Ковры, картины, антиквариат, холодное и огнестрельное оружие последних четырех веков на стенах галерей и холлов.

В угловой комнате с многочисленными готическими окнами от пола до потолка, выходящими на фьорд и лесистые склоны гор, нас уже ждали. Как я понял — местное высшее общество.

Длинный стол посередине был накрыт по всем соответствующим времени и месту правилам. Серебряная посуда, по шесть хрусталей к прибору, конусы крахмальных салфеток и все такое прочее… В ожидании нас за стол никто не садился. Шесть мужчин и три женщины, разбившись на группки, курили у жерла колоссального камина, о чем-то беседовали, просто прогуливались вдоль фасадных окон. И я сразу понял, что гостей, кроме нас с Аллой, здесь больше нет. Все остальные — хозяева. Это ощущается интуитивно. Умение мгновенно оценить социальный статус впервые увиденного человека, определить его психотип, по возможности — род занятий, а главное — полезен он может быть в дальнейшем, опасен или «ни богу свечка, ни черту кочерга», является, без ложной скромности, одним из моих достоинств, позволяющих уже много лет входить в первую десятку известнейших репортеров-фрилансеров (сиречь котов, которые гуляют сами по себе).

Началась церемония представления. Андрей крепко меня подвел. Если бы он сказал, что соберется подобное общество, я бы надел пусть не смокинг, но хотя бы приличный костюм. А то явился в светлых брюках и куртке, с легкомысленным шейным платком.

Народ же все больше был при параде. Меня извиняла только принадлежность якобы к богеме, тем более — иных времен, и, соответственно, имманентное право игнорировать буржуазную респектабельность.

Сначала — о дамах. Ирину мы уже знали, и добавить к ее описанию нечего. Разве что была она не в купальнике или белых шортах и блузке, как все почти дни перехода от Фриско до Южного острова, а в бледно-фиолетовом, под цвет глаз, узком платье.

Еще одна, назвавшаяся Сильвией, — слегка надменная дама, несколько ближе к сорока, чем к тридцати, явно нерусской внешности, для западноевропейки довольно красивая. Светло-кофейный строгий костюм, перстни с синими и красными камнями на тонких пальцах.

При ней состоял высокий широкоплечий мужчина того же возраста, загорелое лицо обрамлено удлиненной каштановой бородой, глаза цепкие и внимательные, как… Я бы сказал, как у частного детектива, но для этого его взгляду не хватало равнодушной холодности. Скорее он мог бы оказаться человеком искусства, изучающим возможную модель или персонаж. Звали его Алексеем Берестиным.

Третья здесь женщина была гораздо моложе, лет тридцати примерно. Я еще не научился легко определять возраст людей иного мира. Темноволосая, стройная и гибкая, с узкими бедрами и еще более тонкой талией. Высоковатая для такой фигуры грудь обтянута черным платьем из переливающейся, как мокрый шелк, ткани. На шее колье из крупных рубинов с золотом, в ушах такие же серьги, обута в красные туфли на невероятно высоких и тонких каблуках. Свое имя — Лариса — она назвала мелодичным, но чуть с хрипотцой голосом.

Особа явно для того, кто ей может не понравиться, опасная. Мне она напомнила тропическую коралловую змейку, ядовитую, как три кобры или десяток гюрз. А возможно, и наоборот, не помню, кто из них страшнее. Мне в глаза она посмотрела с поверхностным интересом, а на Аллу бросила острый сверлящий взгляд и отвернулась, будто не сочла объект ни противником, ни жертвой.

Ее кавалер, Олег Левашов, совершенно не подходил в качестве партнера или мужа такому обоюдоострому созданию. Несмотря на крепкую спортивную фигуру, он казался флегматичным увальнем, где-то даже эпикурейцем, не совсем от мира сего. Улыбнулся располагающе, сказал, что рад познакомиться и при случае побеседовать насчет хроноквантовых двигателей, Андрей, мол, говорил что-то такое…

Господин Шульгин Александр Иванович, так он представился, привлек мое внимание барственной вальяжностью, обилием золота на организме и одежде: кольцо, два перстня, один с печаткой, другой с бриллиантом размером с вишню, бриллиантовые запонки и булавка, да еще и часовая цепь поперек жилета. Потом еще явились свету большой, инкрустированный алмазной россыпью золотой же портсигар и зажигалка. С килограмм желтого металла носил на себе этот человек. Посчитать его лишенным вкуса и меры нуворишем мешали только глаза, умные, как у дрессированного медведя, и мелькающая на тонких губах мефистофельская усмешечка. Возможно, весь купеческий антураж нужен был лишь для того, чтобы произвести известное ему впечатление конкретно на нас с Аллой, здешнюю компанию такие моменты вряд ли занимали.

Остальные мужчины показались мне поначалу менее интересными. Господин Басманов Михаил Федорович выглядел типичным кадровым военным больших чинов, как бы даже не генералом. Почти одного со мной роста, спина идеально прямая, плечи развернуты, рукопожатие крепкое, аккуратно подстриженные усы, взгляд уверенный, шаг четкий. Синий костюм сидит безупречно, но кажется на нем неуместным. Без мундира он сильно проигрывает.

Старший лейтенант флота Владимир Белли единственный здесь был в форме, да еще и при царских орденах — белый крестик святого Георгия, еще один — рубиновый на черно-красной ленте — мне незнакомый, на длинных ремешках золоченый кортик с алым темляком и таким же алым крестиком в головке эфеса. Тоже, видимо, награда.

Представлен как командир крейсера «Изумруд». Совсем молодой офицер, лет двадцати шести, вряд ли больше. На плечах золотые с черными просветами погоны без звездочек. В обществе старших — сдержан и застенчив, но, судя по должности и наградам, офицер весьма достойный.

И наконец, последний, Павел Кирсанов. Синеглазый худощавый мужчина, с короткой прической очень светлых волос, поначалу показался ничем не примечательным, но через несколько секунд я ощутил исходящую от него замаскированную, но агрессивную энергию. Мне даже показалось, что в любое мгновение от него можно ждать короткого, неуловимого удара в печень или ребром ладони по шее. Без всякого повода, с открытой располагающей улыбкой и даже, возможно, извиняющимся полупоклоном и беспомощно разведенными руками после. Ничего, мол, брат, не поделаешь, надо так.

На сем интересном типе, который мог быть как наемным убийцей, так и известным беспринципностью и жестокостью приговоров судьей, церемония взаимного знакомства завершилась, и не Андрей, чего я ждал, а господин Берестин широким жестом пригласил всех к столу. Завтрак сам по себе не заслуживал бы описания, поскольку, хотя и был он чудо как хорош, я такого не ел после возвращения на Землю даже в знаменитом ресторане «Океаникум» на Гавайях, ожидать иного в доме столь богатых и респектабельных людей было бы странно. Прислуживали официанты, весьма похожие на встретивших нас у входа парней, а возможно, и те же самые. Вестовые из команды крейсера, тщательно вышколенные элегантным его командиром.

Застольный разговор отличался легкостью и приятностью. Не имевшие дам мужчины произносили в адрес Аллы изысканные комплименты, и тут же, отвлекаясь, начинали спорить о каких-то недавно происшедших и непонятных мне событиях в «большом мире», к которому явно относились Россия, Европа и Северная Америка. Впрочем, в основном все старались, чтобы гостям не было скучно и одиноко.

С моего позволения Андрей вкратце обрисовал присутствующим кое-какие эпизоды наших приключений в Сан-Франциско, причем в его изложении они выглядели более забавными, нежели опасными и страшными. В принципе мои «подвиги» вызвали одобрение явно понимающих толк в подобных игрищах людей.

Да я ведь сам почти сразу, на второй уже день там, во Фриско, догадался, что плейбой по виду и бонвиван Новиков совсем не чужд опыта спецопераций и дает мне десять очков форы.

Наконец, опять не Андрей, а Александр Шульгин задумчиво оглядел стол и сказал, что не видит, отчего бы благородным донам не продолжить приятное во всех отношениях общение в курительной. А дамам, напротив, не следует ли отдать должное накрытому для них в гостиной «сладкому столу». У них наверняка должны найтись темы, которых недостойны грубые мужские уши. Именно так он сформулировал.

— А чтобы совсем уж не лишать вас галантного внимания, попросим мы Вольдемара составить вам компанию. Он, в отличие от нас, успел получить светское воспитание в Корпусе, даже на царской яхте гардемарином ходил…

Старший лейтенант Белли согласно склонил голову с тщательно расчесанным пробором.

Следует понимать так, что к определенным вещам он допуска не имеет?

Соответственно, выходит, разговор намечается серьезный.

Знаю я, чем иногда заканчиваются беседы джентльменов или пусть будет по его — «благородных донов» в курительных. На вилле Панина во Фриско все тоже были ужас как благородные.

Курительная в замке подчеркнутой роскошью не отличалась и не предлагала выбора из сотен сортов табака, сигар и сигарет, как у пресловутого Панина, но оказалась достаточно уютной, обставленной удобной кожаной мебелью, имела непременный камин с арматурой из старой, но тщательно начищенной бронзы. Приятно, наверное, утонув в глубоких креслах, коротать долгие зимние вечера за стаканчиком виски или хереса, когда за стенами свирепствуют июльские ураганы и метели, а в камине трещат буковые поленья.

Умение хозяев обеспечить себе столь высокий комфорт в далеко не идеальных обстоятельствах вселяло уважение. Более всего меня занимал вопрос — каким образом удалось все это соорудить буквально на краю света, в отрезанном от и без того пустынного Южного острова непроходимыми горами фьорде. Да еще и в начале прошлого века, когда уровень науки и техники только-только начал приближаться к тому, что мы называем цивилизованным.

Насколько я помню, даже и электричество тогда не получило еще повсеместного распространения…

— Итак, друзья, — сказал Новиков, наливая из ребристой квадратной бутыли золотистое вино в низкие бокалы, — в самом первом приближении вы ознакомлены с историей Игоря и его прелестной спутницы. Волей уж или неволей, но они на определенный срок вынуждены будут пользоваться нашим гостеприимством…

— Насколько определенный и кем? — тут же вмешался я.

— Кем — это вопрос не ко мне. Может, Богом, может, — условиями игры. А насчет длительности срока… Я, кажется, говорил уже, что периодичность и шаг межвременных пересечений нам ясны недостаточно. Господин Левашов этим вопросом занимается, результаты обнадеживают, но… Год, полтора, два — я не знаю. Могу гарантировать одно — насильно вас задерживать никто не будет.

— Если, — поднял палец Левашов, — если вообще будет куда возвращаться. Андрей вам намекал на возможность схлопывания реальностей?

— Намекал, да. Только мне непонятно, как такое явление может выглядеть практически.

Все засмеялись, по-разному, впрочем. Левашов, наверное, раньше преподавал в университете. Умел объяснять доходчиво.

— Знал бы прикуп — жил бы в Сочи. Мне кажется, процесс этот не должен иметь ярко выраженного, тем более — катастрофического характера. Обреченная реальность скорее всего просто растворяется в других, ее окружающих, словно сахар в кипятке. Как это обрисовать в доступных и наглядных примерах? Наверное, все незаметно становится несколько другим. Большая часть материальных предметов, пожалуй, сохраняется, некоторая — заменяется похожими, но в чем-то иными. У людей стирается какой-то объем памяти… У некоторых, возможно, не до конца. Из таких получаются юродивые, кликуши, пациенты психбольниц, просто алкоголики, наконец. Доказывай потом, с диагнозом «делириум тременс», что вот на этом месте, «я совершенно точно помню», должна стоять Останкинская телебашня, а не водный стадион и не тюрьма…

— Тайна сия велика есть, — вставил Шульгин, просмаковав очередной глоток вина. — Над ней трудились многие профессора черной и белой магии. Пока — безуспешно… Однако желание нашего уважаемого гостя (он отчего-то говорил обо мне в третьем лице, а не обращался прямо) узнать все и сразу пусть и понятно, но трудноосуществимо в отпущенный нам отрезок времени. Поэтому я предложил бы ближе к делу.

Я ждал, по-прежнему стараясь сохранять невозмутимость. Сейчас вот все и решится, я пойму наконец, для чего я им потребовался и какая участь нам с Аллой уготована.

— Об «Андреевском Братстве» мы уже немножко говорили, — сообщил своим товарищам Новиков, — теперь есть смысл вопрос конкретизировать. Мне будет позволено?

Все подтвердили, кто словом, кто жестом, что да, будет. Не совсем понимаю, к чему все так театрально было обставлено. Впрочем, любое общество должно иметь свои ритуалы. У масонов процедура гораздо более причудлива.

Андрей как будто прочитал мои мысли, принял наконец непринужденную позу и заговорил нормальным голосом и тоном.

— Ты, Игорь, за последнее время увидел и узнал многое, что тебя удивило и заинтриговало. В какой-то мере я тебе даже завидую. Для нас все эти чудеса стали уже несколько надоевшей рутиной. Как говорил один из персонажей Ильфа: «Я устал от катаклизмов». А если конкретнее — ты сейчас видишь перед собой людей, волею судьбы принявших на себя бремя «охраны реальности». Нам это не слишком нравится, и если бы сейчас пришлось делать сознательный выбор — не уверен, что повторил бы этот путь.

— Как будто у нас был выбор, — вставил Берестин.

— Отчего же, — опять усмехнулся Шульгин. — Выбор как раз был у всех. Кроме меня, — он развел руками. — Ты имел полную возможность не принимать предложения Ирины прогуляться в прошлое, Андрей — воздержаться от возобновления знакомства с ней же и уж тем более не ввязываться в драку с агграми, Олег — ограничиться использованием своей машинки исключительно в познавательных и корыстных целях. Только мною двигал категорический императив, я не мог отказать в помощи друзьям, попавшим в безвыходное положение…

— Ну, началось, — с привычной тоской в голосе сказал Левашов. Очевидно было, что друзья привычно, может быть, даже неосознанно, разыгрывают давным-давно отработанные мизансцены, не роли даже, а превратившиеся в стереотип амплуа.

Новиков остановил Шульгина коротким жестом.

— Хватит. Игорю и без того сложно нас понять, а так ты ему совсем задуришь голову. Сам разберется со временем, если захочет.

Так вот, сейчас дела обстоят следующим образом. По ряду причин, суммарно сложившихся в непреодолимую силу, мы оказались вынуждены вмешаться в естественный ход истории, послужили «запалом», инициировавшим процесс возникновения альтернативных реальностей, о чем уже было сказано, а теперь обречены этот процесс постоянно контролировать, чтобы не случилось худшего. Четыре года тому назад с нашей помощью возникла очередная, теперь уже здешняя «историческая химера». Антибольшевистская коалиция, которую у нас называли собирательным термином «белые», сумела освободить от «красных» значительную часть бывшей Российской империи, создать на подконтрольной территории сравнительно демократическое государство Югороссия. Соответственно, изменился расклад сил и геополитика во всем остальном «цивилизованном мире». Нам казалось, что тем самым установлен более правильный и естественный миропорядок, который не позволит повториться (или возникнуть) цепочке причин и следствий, повлекших за собой такие катастрофы, как фашизм, Вторая мировая война, ядерные бомбардировки и прочее… Долго все перечислять. Однако…

Он раскурил новую сигару. Драгоценные изделия, которые следует медленно и благоговейно смаковать, Андрей жег, как банальные солдатские папиросы. Помолчал, словно раздумывая, что и как говорить дальше. Мне все время хотелось начать задавать вопросы, потому что слишком непонятно звучало то, что он сообщал. Но я твердо решил терпеть. Гораздо интереснее выслушать то, что собеседник желает сказать без давления со стороны.

— Однако намерение, сделав главное дело, отстраниться от происходящего и спокойно наслаждаться жизнью в устроенном по нашему проекту мире, при ближайшем рассмотрении оказалось не слишком реалистичным. Были бы мы поумнее — сообразили бы это раньше. А теперь нам волей-неволей, но приходится то и дело в происходящее на Земле вмешиваться… Для чего потребовалось создать соответствующую инфраструктуру.

— Всемирная полиция нравов? — все-таки не выдержал я. Когда-то мы с друзьями-коллегами в гипотетическом плане обсуждали подобную идею, кажется, это было в Маниле, в дни пятой гражданской войны. Мы к тому времени страшно устали от постоянного риска и окружавшего нас моря крови, неэффективность ооновских сил по принуждению к миру доводила до отчаяния. Вот тогда кто-то и высказался в том смысле, что пора бы забыть о так называемых цивилизованных мерах и создать наконец тайную полицию планетарного масштаба, которая без всяких «демократических процедур» выявляла бы и в корне пресекала малейшие признаки сепаратизма, терроризма и уголовно-политического радикализма любого толка. Мол, на войне как на войне. Почему на фронте сам факт наличия на человеке военной формы противной стороны достаточен для его уничтожения почти любыми средствами, и никто не интересуется причинами, побудившими эту форму надеть, и степенью личной вины в происходящем, а некто, совершающий куда большие преступления против человечности, но одетый в штатское и называющий себя членом какой-то партии или движения, не может быть подвергнут наказанию или каре без бессмысленно долгих судебных процедур?

— Не совсем так, скорее всемирное агентство по предотвращению чрезвычайных ситуаций, — ответил Андрей. — Но все это настолько условно… Мы теперь вынуждены постоянно отслеживать главные мировые процессы и время от времени вмешиваться, если возникает серьезная опасность…

— Опасность — для чего? — опять не сдержался я. — Для вас лично, для вашего положения в этом мире, или?.. Войны, революции, перевороты, техногенные катастрофы всегда были и будут, и никому не по силам все их предотвращать или парировать. Да и нужно ли это вообще? История она и есть история…

— Хороший вопрос, — ответил мне Берестин. — Вы, очевидно, в своем мире не читали книг, написанных нашими авторами по данному вопросу. У вас, наверное, никогда не предпринимались попытки насильственного изменения менталитета целых народов и «большие скачки» по преодолению «неперспективных» исторических формаций…

— Нет, кое-что было и у нас, но скорее теоретически… Наш мир тоже далек от совершенства…

— С вашим миром мы в основном знакомы… Так вот, вмешиваться нам приходится в тех случаях, когда с высокой степенью достоверности можно ожидать действительно катастрофических последствий для человечества…

— Или когда наша реальность, тоже достаточно химерическая, начинает входить в режим автоколебаний, — добавил Левашов.

Кажется, теоретические вопросы начали меня перенапрягать. Не люблю разговоров, в которых мне понятно намного меньше половины.

— Короче, что вы от меня хотите или что можете предложить?

Шульгин удивленно приподнял бровь. Кстати, я отметил, что двое из присутствующих участия в разговоре не принимали вообще. Тот, который назвался Басмановым, явно скучая, смотрел в окно, где виднелся над вершинами деревьев кусочек синего неба, а Кирсанов сосредоточенно полировал ногти специальной машинкой со многими пилочками, щеточками и войлочными подушечками. Очевидно, ранг они занимали более низкий, чем Новиков с тремя товарищами, или просто не пришло еще их время что-то сказать или сделать…

— Да вы знаете, в общем-то, и ничего. — Александр Иванович словно даже испытал недоумение от моего вопроса. — Мы, кажется, решаем сейчас вопрос о вашей с подругой социальной адаптации. Раз уж Андрей повторил ошибку «маленького принца»… — Он увидел, что я опять не понимаю, пояснил: — Книжка такая есть. Некий Сент-Экзюпери написал. Там означенный принц говорит: «Мы в ответе за тех, кого приручили…» К вам это относится, конечно, иносказательно. Но раз с помощью нашего друга вы здесь все же оказались, должны же мы позаботиться о вашей безопасности и благополучии…

Мне показалось, что говорит он искренне. Не менее искренне, чем Новиков на палубе своей яхты, когда они с Ириной решили помочь мне найти Аллу. Может быть, действительно они обыкновенные альтруисты? Однако, глядя в глаза этого человека, не слишком верилось в его полное бескорыстие.

— Мы можем вам предложить несколько вариантов ближайшего будущего, — продолжил Шульгин. — Первый — вы остаетесь с Аллой здесь, в форте. Живите на полном пансионе до тех пор, пока звезды не обозначат благоприятный для вас расклад. Гуляйте, купайтесь, ходите на охоту, читайте книги, в меру сил и желания участвуйте в общественных работах… Пожалуйста.

Второй — мы можем переправить вас в любую точку земного шара и снабдить документами и средствами для достойной жизни по выбранному вами сценарию… В том числе и помочь разработать сам этот сценарий, поскольку вы не слишком еще хорошо ориентируетесь в наших реалиях… — он опять сделал паузу, подлил себе и мне еще вина. Такого вкусного и ароматного хереса я не пил, пожалуй, никогда в жизни. Почвы у них здесь, что ли, другие или утраченная в нашей реальности технология?

Я видел, что он еще не исчерпал набор вариантов, и молчал, ожидая, что еще мне будет предложено.

Увидев, что я не изъявляю пылкого энтузиазма, Шульгин сказал как бы разочарованно:

— Наконец, уважая права личности, мы можем предоставить вам полную и абсолютную свободу на угодных вам условиях…

— А совсем уже наконец? — решил я прекратить затянувшуюся игру.

Новиков посмотрел на меня одобрительно.

— Такому энергичному и склонному к авантюрам человеку, как ты, вряд ли пристало пассивно ждать у моря погоды. Поэтому последнее предложение — присоединиться к нам и вступить в ряды «Братства» как полноправному члену.

— Это предполагает серьезные ограничения моей свободы, обряды посвящения, «омерту», суровую расплату за предательство и тому подобное? — поинтересовался я, имея представление о порядках в тайных обществах, от сицилийской мафии до «белых призраков Ньянмы», японских «якудза» и китайских триад.

Новиков засмеялся, а господин Кирсанов впервые посмотрел на меня с профессиональным интересом. Возможно, он как раз и является кем-то вроде «хранителя обряда», или проще — начальника службы внутренней безопасности.

— Естественно, кое-какие правила у нас есть. Но они не более суровы, чем обычаи офицерской кают-компании или устав респектабельного «Хантер-клуба». Пытки раскаленным железом, закапывание в землю живьем, отрубание конечностей в программу не входит.

— Что касается предательства, — добавил ровным, хорошо поставленным (наверное, и поет недурно) голосом Павел Кирсанов, — его опасность сведена к минимуму. Вы никого там, где придется работать, не знаете, вас никто не знает, и предложить достойную цену мало кто сможет, поскольку у вас и так будет все… Разве что вопрос о жизни и смерти встанет, да и то мы вас из большинства мыслимых ситуаций почти наверняка вытащим… — тут я ему поверил. Новиков в одиночку сумел меня спасти от совершенно неминуемой смерти, а тут их вон сколько, не считая известного количества «братьев» низших степеней посвящения. Которые, разумеется, в такой организации быть должны.

— Вот разве, осмотревшись, вы вдруг собственную игру затеять решите, — продолжил своим ровным голосом Кирсанов, — так и тогда речь будет идти не о репрессиях, как форме мести, а просто вы автоматически перейдете на другую сторону, с которой поступать должно сообразно обстановке…

— Как видишь, Игорь, даже Павел Васильевич ничем особенно страшным не угрожает. А он человек суровый, мы все его в той или иной мере остерегаемся… — Если это была шутка, то никто на нее соответствующим образом не отреагировал.

А Новиков продолжил после короткой паузы:

— Так что решение можешь принимать в здравом уме и безмятежном состоянии духа…

Мне показалось, что он этими словами на что-то мне намекает.

Наша беседа, весьма для меня интересная, начала несколько затягиваться, хотя и была очень познавательна. Но я понимал, что за два или три часа все равно узнать достаточно и о новом, загадочном пока для меня мире, и о подлинных целях «Андреевского Братства» нереально. Я не хотел связывать себя какими бы то ни было обязательствами, а в то же время полностью отстраниться от происходящего и пассивно ждать, как сложится наша с Аллой судьба, не считал для себя возможным. Я же репортер в конце концов, а сейчас в руки идет совершенно невероятный материал. И неважно, удастся ли когда-нибудь опубликовать его в моем журнале или продать информационным агентствам. Это вопрос второй.

Поэтому я ответил осторожно и обтекаемо, мол, в принципе я, конечно, готов, тем более что чувствую себя Андрею обязанным, и все, что от меня зависит, сделаю для блага и пользы моих вновь обретенных друзей. И в то же время хотелось бы поглубже вникнуть в…

— Ради бога, — немедленно согласился Шульгин. — Неделю, две — сколько угодно можешь размышлять, прессу заодно почитаешь, учебник истории для десятого класса, еще что-нибудь. Мы не торопим. Заодно советую принять к сведению — если пока не дошло, — мы не альтруисты профессиональные, не организация типа «Конец вечности», где серьезные дяди с насупленными бровями, надуваясь от собственной важности, делают жутко ответственные дела, не «Союз пяти» или там «девяти», не брежневское Политбюро даже, а просто компания сравнительно добродушных циников. Гарун-аль-Рашиды и графья Монте-Кристо после завершения обязательной программы. Мы не переделываем мир в духе коммунистов-утопистов, а просто живем в предложенных обстоятельствах, стараясь, чтобы жизнь соответствовала нашим романтическим идеалам. Мы из последних «шестидесятников», это тебе тоже сразу не понять, но позже узнаешь и это, но те, кого так называли, отличались своеобразным взглядом на проблемы морали и истории. Мы считали, что коммунисты не должны были победить в нашей стране, — и мы исправили ошибку истории. Власть же как таковая нам не нужна вообще…

— Не совсем так, — вставил Берестин. — Вернее, не нужна как самоцель или даже как род занятий… Но в случае необходимости… Если угодно, задача, которую мы сейчас решаем, — это спасение нынешней, едва возникшей цивилизации. Для собственного удовольствия. Раньше мы были наивнее и считали, что каждый человек что-то кому-то должен. Вот Андрей, — Александр Иванович изобразил уважительный полупоклон в сторону Новикова, — совсем недавно считал, что уничтожить пришельцев-аггров — наш священный долг перед человечеством. Теперь он слегка изменил точку зрения. Мы все наконец просто поняли, что нам — здесь присутствующим и кое-кому еще — надо иметь место, в котором возможно жить в соответствии с некими принципами.

Ну вот на этой конкретной Земле. Эрго — мы защищаем собственную среду обитания от всех, кто может ей навредить. Совпадает это с интересами какой-то части человечества — слава богу. Нет — на нет и суда нет…

— Есть особое совещание, — без улыбки добавил Новиков. И снова я не понял, очевидно, содержащегося в этой фразе не слишком веселого юмора. Это начинало утомлять. Язык у нас вроде бы один и тот же, и люди мы близкие по возрасту и образованию, а вот общаемся как иностранцы. В лучшем случае. Разрыв в сто тридцать лет, причем прожитых на разных исторических линиях. Боюсь, мне придется здесь труднее, чем я себе вообразил. Однако — посмотрим… За мной тоже кое-какой жизненный опыт и больше века научного и культурного прогресса человечества.

Глава 7

Время в последние дни ощутимо изменило свой темп. Нет, я сейчас не о времени как о составляющей так называемого пространственно-временного континуума, я об обыкновенном, обыденном времени, ход которого обозначают обыкновенные часы, хотя бы такие, как те, что висят на стене у нас в гостиной и каждые полчаса издают мелодичный многотональный звон. Столько стремительных, подчас смертельно опасных событий было спрессовано в этом времени совсем недавно, они наслаивались и опережали друг друга постоянно, не давая «остановиться, оглянуться», даже осознать как следует происходящее. И вдруг… Все сразу замедлилось, почти замерло вокруг. Длинными-длинными стали часы и даже минуты, солнце будто ползло теперь по небу с вдвое меньшей скоростью, события как бы вообще перестали происходить, разговоры, и те из коротких, энергичных, чрезвычайно насыщенных информацией стали никакими… Будто бессмысленная, вялая болтовня сидящих на скамейках бульвара пенсионеров, смертельно надоевших друг другу за годы и годы таких вот обязательных, как развод караула, встреч.

Оттого и мое повествование ощутимо потеряло темп, перечитываю последние страницы и не совсем понимаю, стоит ли вообще фиксировать внимание на массе скучных мелочей, раз уж нет чего-то по-настоящему острого. Тоже мне, очередной Марсель Пруст. Хотя… Историческая ценность труда, подобного моему, отнюдь не определяется количеством побегов и выстрелов на единицу бумажной площади. Когда начнутся вновь динамичные события, не знаю, как кому, а лично мне будет интересно проследить, что именно им предшествовало в этой короткой, словно бы никчемной паузе. И бытовые подробности, конечно, будут представлять интерес для моих читателей в том, «настоящем», мире.

Как увлекательно читать в дневниках Стенли: «Первым делом мы со слугой отправились в магазин братьев Брукс, где приобрели для намеченной экспедиции…» (далее следуют три страницы перечисления припасов с непременным указанием цен на каждый). Весьма успокаивающее и познавательное чтение.

…Для прогулок по окрестностям форта нам с Аллой предоставили в пользование небольшой открытый автомобильчик неизвестной мне ранее марки «Виллис». Зеленый, почти квадратный, на четырех узких колесах с ребристыми шинами. Оснащенный бензиновым двигателем внутреннего сгорания. Управлялся он тонким рулевым колесом из пластмассы цвета хаки, тремя педалями и тремя рычагами, не считая всяких мелких кнопок и тумблеров.

Избыточно сложная конструкция, но обучился я довольно быстро, поскольку основные принципы вождения были те же, что и на наших машинах. Труднее всего поначалу пришлось с переключением передач. Выжать педаль сцепления, сбросить газ, выключить предыдущую передачу, включить следующую, отпустить сцепление, снова прибавить газ… Да еще и загадочная «перегазовка» в определенных случаях. Умели предки создавать себе из ничего проблемы. Как сказал Андрей, «чтобы затем их героически преодолевать». Но ничего, часа через три я смог уже довольно сносно перемещаться в пространстве со скоростью до тридцати миль в час.

Кстати сказать, ездить здесь особенно было и некуда. Километр брусчатки по поселку, еще три с половиной километра щебенчатой дороги до ровного плато, покрытого редкими деревьями и альпийским лугом, а там слабо накатанные колеи по густой жесткой траве к югу и к северу, пока не упрешься в непроходимые скальные завалы. Спокойной езды два часа максимум. Ширина плато немногим более двух километров. С одной стороны обрыв к океану, с другой — стена, прорезанная многочисленными расселинами, в которые на машине не заедешь. Только пешком или верхом на лошадях. Одним словом — «затерянный мир» Конан-Дойла.

Но красота вокруг изумительная, совершенно необыкновенная. Чистейшей синевы небо вверху и такой же океан до горизонта. Причудливые нагромождения плит то серого, то розового камня, словно окаменевшие груды книг из библиотеки сказочного исполина, поднимающиеся на невероятную высоту. Свисающие с них в беспорядке плети совершенно субтропических лиан всех оттенков зеленого цвета… А еще дальше — долина гейзеров со столбами шипящего пара высотой десять-пятнадцать метров, оловянные пятна пресных и лаково-черные — грязевых озер, на поверхности которых то и дело вспухали и лопались со своеобразным, ни на что не похожим звуком пузыри, испускающие густой запах сероводорода… И вдобавок над морем, куда ни поглядишь, парили огромные черные кресты — королевские альбатросы… Нет, всего, что мы там с Аллой видели, — не пересказать. Интересно только, в какую сумму вылилась покупка этого «поместья» у новозеландского правительства? И только ли в денежной форме выражалась эта плата?

За минувшие сутки после первой и, пожалуй, самой важной беседы никто нас больше деловыми разговорами не беспокоил. По просьбе Аллы Новиков переселил нас в другой домик, у самого края обрыва, так что теперь из окон гостиной и спальни был виден не узкий фьорд, а открытый океан. Алла моя, вволю пообщавшись с женщинами, с которыми она нашла гораздо более общий язык, чем я с мужчинами, успела узнать о технических возможностях этого сообщества и попросила оборудовать (или оформить) наш дом в настоящем старорусском стиле. Еще лучше и подлинней, чем была моя дача за Вологдой. Так и сделали. По виду стандартный коттедж представлял внутри что-то вроде боярского терема, общей площадью метров в триста, в два этажа с горницей, где расположилась настоящая, осанистая русская печь, с внутренними лестницами, ведущими в несколько уютных светелок, с верандой, имеющей вид так называемого гульбища. Не знаю, откуда вдруг у женщины, родившейся и выросшей в каменном Будапеште, появились такие запросы.

Но вышло вообще-то хорошо. На складе форта согласно предварительно поданной заявке Алла выбрала все, что ей требовалось для придания нашему пристанищу подобающего и обжитого вида, а неизменно молчаливые матросы крейсера привезли и помогли внести в дом заказанную мебель и иные предметы обихода, в том числе холодильник, микроволновую печь, довольно приличный видеомагнитофон и массу всякой посуды и продуктовых полуфабрикатов. Для чего это ей потребовалось, я до конца не понял, потому что питаться можно было и за табльдотом у Новикова в замке, и в довольно приличном ресторанчике, где бесплатно подавались обильные и вкусные завтраки, обеды и ужины для тех примерно полутора сотен местных жителей, которые не имели жен, а также и семейным парам, не желавшим затрудняться кухонными заботами.

Вообще образ жизни здесь весьма напоминал таковой в земных поселениях на кислородных планетах, на том же Крюгере, к примеру. И точно так же, как там, здесь совершенно не было детей. Тоже особенность «монастырского устава»?

На все мои вопросы Алла отвечала, что хочет наконец почувствовать себя нормальной женщиной, имеющей собственный дом и ведущей свое хозяйство, а не вечной постоялицей отелей. В принципе желание понятное, все три с половиной года нашей связи мы просуществовали именно в режиме навещающих друг друга любовников, что, в общем, меня устраивало. Алла в роли жены внушала некоторые опасения.

Но дом получился миленький. Примиряло меня с этим образцовым жилищем только то, что свою комнату в мезонине я оборудовал в соответствии с собственными военно-полевыми вкусами и отстоял право ее экстерриториальности.

Андрей и чаще Шульгин, ставший как бы моим наставником, иногда забегали на полчаса поинтересоваться, как идет процесс адаптации, переброситься несколькими не имеющими особого значения фразами, посоветовать, чем еще можно здесь занять досуг, ну, выпить по рюмочке-другой, то есть вели себя как радушные хозяева, не желающие напрягать случайно заехавших провинциальных родственников чрезмерным вниманием.

Александр Иванович, проявляя заботу, предложил мне выбрать оружие по вкусу, потому что хоть и нет здесь особо опасных хищников, но береженого Бог бережет, и болтаться по горам без ничего не слишком разумно. Свой «штейер» я особо не афишировал, предпочитал считаться безоружным. Вот и привел он меня в хранилище, не уступавшее своим ассортиментом магазину «Говард и Клайд» в Сан-Франциско.

Только там я стоял по внешнюю сторону прилавка, а здесь оказался внутри.

Длинные сводчатые подвалы без окон, напоминающие залы Петроградского артиллерийского музея, освещенные газовыми лампами, уходили, казалось, в бесконечность, уставленные с двух сторон шкафами, витринами, стеллажами.

Не буду описывать сотни и тысячи сортов и видов автоматического, полуавтоматического и совсем не автоматического оружия, винтовок, карабинов, автоматов, пистолет-пулеметов, пистолетов просто, револьверов, ружей, штуцеров и еще очень и очень разных моделей смертоубийственных изделий, заполняющих милитаристское Эльдорадо. Ходить по этому складу-музею можно было целый день, а изучить его ассортимент не хватило бы и недели.

И сам загадочно-иронический Александр Иванович среди этих бесценных сокровищ человеческого гения чудесным образом преображался. Он, словно рачительный садовник, брал эти смертоносные устройства в руки, ласково их поглаживал, неуловимым движением передергивал затворы, вскидывал экспонаты к плечу, и видно было, что именно здесь пребывает его сердце, а отнюдь не в горных высотах мировой политики.

В результате я выбрал для себя легкий и прикладистый карабин «винчестер» калибра 45 АПК с подствольным магазином на десять патронов, пятизарядный помповый дробовик для Аллы, больше похожий на изящную игрушку, но могущий стрелять не только дробью и картечью, но и весьма мощными полуоболочечными активно-реактивными пулями, что приближало его по огневому эффекту к самым солидным штуцерам, и еще два короткоствольных семизарядных револьвера 38 калибра на всякий случай. Со всей подобающей амуницией и несколькими коробками патронов.

Один из моих учителей боевых искусств говорил, что только отсутствие при себе огнестрельного оружия позволяет полностью собраться для отражения агрессии. После длительных размышлений я развил эту формулу. Дай понять врагу всем своим поведением, что у тебя нет оружия и ты полагаешься только на свои способности в карате, тэквондо и прочих изысках, заставь даже себя самого на миг забыть, для убедительности, о наличии в кармане или под ремнем «ствола», а в критический момент вместо какого-нибудь эффектного «хидари гедан маэ гири» выхвати то, о чем любил говорить полковник Кольт в плане социальной справедливости, и влепи сопернику пару пуль в лоб или колено со скоростью, намного превосходящей самый быстрый «темп».

Как это делали герои с большим удовольствием просмотренного нами с Аллой фильма «Великолепная семерка».

Тогда и наступит «момент истины».

Кроме того, мы полностью экипировались в соответствии с модой и климатическими условиями. Одежда здесь в принципе походила на нашу, но имела и некоторые существенные отличия. Например, у нас никто понятия не имел о жестких брюках из грубой синей ткани, простроченных цветными нитками и украшенных многочисленными бронзовыми заклепками, ботинках до середины голени на подошвах толщиной в три пальца и закрепляемых не шнурками, а «липучками», кожаных куртках по пояс, подбитых натуральным мехом животных. Здесь тоже чувствовалось отклонение мировых линий, пусть в таких мелочах, но повлиявшее на эстетические вкусы аборигенов. Но то, что подобная одежда удобна и создает некий архаично-мужественный облик ее носителя, не вызывало сомнений. Причем она одинаково подходила и мужчинам, и женщинам.

…Ловко вращая колесо руля, я вывел автомобильчик на край плато и остановился в идеальном для наших целей месте. В незапамятные времена с окружающих плато гор скатились три валуна в десятки тонн каждый и образовали на берегу укромную, со всех сторон закрытую площадку. О древности этого загончика свидетельствовали заросли похожих на плющ лиан.

Я выключил зажигание, мотор пару раз чихнул, что-то у него внутри последний раз провернулось, и он затих. Нас охватил первобытный покой нетронутой со времен раннего кайнозоя природы. Только далекий гул и грохот волн, набегающих на прибрежные рифы, не то чтобы нарушали, но несколько разнообразили эту тишину.

Наверное, не меньше минуты я сидел молча, оставив руки лежать на руле, и вслушивался в собственные ощущения, в окружающие звуки, в том числе и в тихое потрескивание, раздающееся из-под плоского капота автомобиля. Алла на соседнем сиденье тоже молчала.

— Так что мы теперь будем делать? — спросила она наконец.

— В смысле — сейчас или — вообще? — откликнулся я. Умеет моя подруга задавать вопросы исторического значения. На узком заднем сиденье у меня лежала свернутая палатка, надувные матрасы, туго скрученный рулон зеленого брезента и прочее необходимое путешественникам снаряжение, походный мешок с продовольствием, в том числе и с подготовленной для немедленного поджаривания на вертеле бараниной.

Шашлык не шашлык, но что-то хорошее сделать из нее было можно.

— Начинай собирать подходящие дрова, женщина, — сказал я, — остальное доверь опытному мужчине.

На всякий случай я осмотрел в бинокль окрестности по всем представляющим хотя бы гипотетическую опасность азимутам. Таковой быть не могло по определению, но уж очень меня взволновала тоже не укладывающаяся в рамки допустимого атака неизвестных торпедных катеров посередине открытого океана. Мы теперь, сказал я себе, живем вне общепринятых норм, и лучше перебдеть, чем недобдеть.

Алла вернулась из ближней рощицы, притащив солидную охапку высохших и естественным путем опавших буковых сучьев. Для начала неплохо, но мне все же пришлось пойти туда самому и принести пару действительно толстых бревен, которые смогут гореть и создавать нужный жар хоть до утра. Возвращаться сегодня в форт я не собирался.

С помощью небольшой бензопилы (еще одно полезное изобретение предков, которым меня научил пользоваться тот же Шульгин) я нарезал два десятка аккуратных, подходящих к размеру сложенного мною очага поленьев. Разжег костер, расставил и разложил на брезенте то, что должно было способствовать приятному времяпрепровождению, еще раз мысленно поблагодарил Александра Ивановича за очередной совет — насчет того, что сиденья «Виллиса» снимаются и могут использоваться как походные кресла в процессе пикника, и только тогда вернулся к вопросу, заданному Аллой:

— Так о чем ты, дорогая, хотела меня спросить? Как жить дальше? В гносеологическом, надеюсь, смысле?

Раньше я таких тем избегал, инстинктивно опасаясь прослушивания в комнатах и других общественных местах.

— Я не слишком интересуюсь теоретическими предпосылками сложившейся обстановки. Они мне неинтересны. Верю я или не верю в межвременные перемещения — тоже неважно. Я думала, ты более чуток. Моя степень вины в случившемся? Может быть, и есть. Только вина ли это? Суди сам, если хочешь. Однако… После всего, что уже произошло, я счастлива. Особенно если ты мне позволишь забыть прошлое…

Я, признаюсь, никогда еще Аллу такой не видел. Женщиной она всегда была настолько уверенной в себе, агрессивно-победительной, что даже я, человек не из последних в общем для нас с ней обществе, принимал ее манеры и стиль поведения без протеста. Даже тогда, когда она задевала мои сокровенно-самолюбивые чувства.

Но за последний месяц, конечно, ее гордость и самоуважение получили столько не щелчков даже, а тяжелейших ударов… И еще мне показалось, что она несколько превратно истолковала смысл моих слов. Или — их интонацию.

— Я не хочу возвращаться обратно, — продолжила Алла, прикуривая чужую, здешнюю сигарету от горящей веточки. — Мне там делать нечего. Тебе-то все равно, может быть, а меня даже перспектива судебного разбирательства независимо от исхода повергает в дрожь. Срок, в случае неблагоприятного исхода, может быть долгим. Ты меня ждать не будешь, я уверена. Если даже такого не случится, мне, — она увидела мой протестующий жест, поправилась, — пусть нам, придется постоянно остерегаться и ждать появления агентов твоего друга Панина. Андрей правильно сказал — никто не простит унижения, потери десяти миллионов долларов и надежды на вечную жизнь. Поэтому ТАМ, — Алла подчеркнула это слово, — мне нечего ловить. Никто меня там не ждет, кроме матери разве, да и она интересуется моими делами не чаще двух раз в год. В поздравительных открытках с Новым годом и с днем рождения. Все. Да и вдобавок нынешняя жизнь сулит гораздо больше интереса и разнообразия…

— Те дамочки что-то эдакое порассказали? — догадался я. — Поделись, если не слишком секретно. Или они тебя приняли в свой, особый, орден?

Алла не поняла потаенного смысла моих слов.

— Какой еще орден? Мы чисто по-женски поболтали о том о сем… Я убедилась, что жить здесь можно. И интересно жить. А какой на дворе год — так ли это важно? Люди в свое время уезжали из Парижей и Лондонов в американские леса и прерии и были там счастливы. У нас разве не такой же случай?

В этом все женщины, не только Алла. Трудно представить себе мужика, который ради любви к туземной принцессе согласился бы забыть предыдущую цивилизованную жизнь и переселиться навсегда в плетенную из хвороста, обмазанного слоновьим навозом, хижину. А среди женщин такие переходы из европейских дворцов в верблюжьи шатры бедуинов отнюдь не редкость. Однако Бог им судья. Я сейчас не об этом.

Я хотел выяснить, что интересного о нынешней и предстоящей жизни могли выболтать в непринужденном разговоре местные женщины, что невзначай сказать о своих мужчинах, о специфических особенностях здешнего существования и, соответственно, о реалиях обычного их «модуса вивенди». И Алла это пересказать сумела.

— Они все не отсюда. Я не меньше твоего наблюдала за малозаметными деталями. Они проговаривались, потому что не чувствовали необходимости как-то от меня маскироваться. Или просто расслабились в обществе свежей собеседницы. Они как минимум из конца двадцатого века. Если и не наши прямые современницы, то в живые бабушки еще годятся.

Оригинальное и меткое наблюдение. Я это понял еще на «Призраке».

— Итак? Что конкретного тебе было сказано и предложено?

— Ничего. Хочешь верь, хочешь нет. Девушки расспрашивали меня о модах нашего времени, о некоторых подробностях жизни, слегка — о роде моих профессиональных занятий…

— Все об этом расспрашивали? — уточнил я.

— Ирина, конечно, нет. Она и так все знает. Леди Сильвия тоже больше молчала, сдержанно усмехалась, понемножку потягивала розовый джин, а основную активность проявляла Лариса. Можно понять, она моложе всех и в чужих мирах скорее всего еще не бывала…

Хорошо, это укладывалось в продуманную мной схему.

— А что-то конкретное все-таки было? Ты не почувствовала, что тебя прощупывают, пытаются навести на нечто специфическое? Предложения, намеки?

— Да ничего не было. Что у тебя за мания преследования? Если случилось с нами непредвиденное в отдельно взятой сфере жизни, так зачем же сразу делать глобальные обобщения? Ну, говорили, что если мы захотим поехать в Харьков, в Севастополь, в Европу, то узнаем, как чувствовал себя граф Монте-Кристо со своей верной Гайде. Лариса еще пошутила, прищурив глазки, что любовников я себе смогу найти таких, что сейчас и вообразить не в силах…

Ну нет, так нет, подумал я про себя. Возможно, Алла как раз права, а я дурак, дующий на воду. Хорошо, если так. Отчего и не пожить годик в совершенно новом и неизвестном мире, набраться новых впечатлений? Уж наверняка их здесь будет больше, чем на скучной космической станции под изолирующим куполом.

— Достаточно. Не будем забивать себе голову вопросами, ответов на которые невозможно получить до того, как… Будем отдыхать и веселиться. — Я подбросил сучьев в хорошо разгоревшийся костер. До углей, приличествующих нашим целям, то есть поджариванию мяса на вертеле, было еще далеко. А солнце успело сесть, океан из темно-синего постепенно превратился в тускло-серый, а потом и совсем растворился в равномерном лунном свете, стершем границу между водой и небом. Чувствовалось, что за пределами согреваемого желто-алым огнем круга быстро холодало. Тем лучше. Гранитная стена за спиной, костер впереди, гулко плещущий океан справа внизу, густо покрывшие небосвод звезды с Южным Крестом над горизонтом… Абсолютно дико вообразить, что всего несколько недель назад я был где-то там, среди этих звезд. Носился между ними, словно яхта Новикова от острова к острову. Примерно с той же относительной скоростью… Есть вещи, которые свободно понимаешь умом, но воспринять их эмоционально не хватает воображения. Или чего-то еще, более важного.

Я хотел было спросить Аллу, что она думает по поводу предложенного мне членства в «Братстве», но тут же понял, что это — лишнее. Не следует перекладывать на близких решение проблем, которые все равно кроме тебя никто не в состоянии решить.

«Каждому достанет своей заботы», любил провторять отец Григорий. Мудрый человек. Особенно ярко его мудрость проявилась, когда он подарил мне свой старый армейский пистолет. Где бы мы сейчас без него были?

А на самом-то деле? Что за проблемы? Я жив, вполне благополучен, нахожусь сейчас на островах своей юношеской мечты, рядом со мной женщина, лучше которой я пока не встречал, так что же мне еще? Глуп тот, кто утверждает, будто есть в мире вещи, чем-то более важные, чем твоя собственная душа. А чего эта душа хочет именно сейчас? Правильно. Только сначала нужно поставить палатку, поджарить мясо и съесть его, запивая сухим и терпким красным вином, а уж тогда…

Так мы и сделали все.

Вот одна из сторон нашей безудержной космической экспансии, о которой отчего-то не принято говорить публично. Чтобы не создавать среди экипажей кораблей и обитателей инопланетных станций ненужных коллизий, все их участники, и мужчины, и женщины, проходят специальный курс кондиционирования. Абсолютно снимающий все сексуальные проблемы. Зато они возникают после возвращения. Подавленное и загнанное в подсознание либидо вырывается на поверхность, и на два-три месяца космопроходцы обоих полов превращаются в донжуанов, казанов и клеопатр.

Ничего особенно плохого в этом вроде бы и нет, подходящих партнеров на Земле в избытке, но лично меня это раздражает. Не совсем приятно чувствовать себя жалкой игрушкой буйства гормонов и подкорки.

Хорошо, если рядом Алла, а если нет? Приходится выбирать: или держать себя в жесткой узде постоянным усилием воли, или пускаться во все тяжкие…

Вот и сейчас. Пресытившись любовью, Алла уснула, задернув до подбородка зубчатую медную застежку пухового мешка, а я выбрался из палатки наружу, с особенным удовольствием выпил еще стаканчик терпкого и крепкого вина, наконец-то разрешил себе закурить (две-три сигареты или пара сигар в день — моя предельная норма, чтобы вдыхание дыма не превратилось из тонкого удовольствия в дурную привычку), пошевелил палочкой затухающие угли, и по их дымчато-алой поверхности вновь забегали суетливые язычки пламени. Не из страха перед опасностью, а исключительно ради удовольствия ощущать себя первопроходцем неведомых стран, я подвинул поближе «винчестер» со снятым предохранителем и погрузился в подобающие времени и месту размышления. Что-то тянет меня на них последнее время. Обычно, возвращаясь с небес, я валялся на пляжах, ловил рыбу в лесных озерах, любил Аллу и ни о чем не думал принципиально. Обходился инстинктами и рефлексами. А теперь вот, увы…

Но уж если не удается избавиться от мыслей вообще, лучше думать о чем-нибудь приятном. Лучше всего — о собственном прошлом, которое для всех окружающих меня сейчас людей является неопределенным будущим, и о собственном, достаточно успешном в нем пребывании. Есть откуда извлекать обнадеживающие положительные примеры.

Вот, например, история нашего знакомства с Аллой таковым примером является.

Глава 8

Личная моя жизнь к тому теплому, ясному, удивительно какому-то спокойному сентябрю энного года складывалась более чем неудачно. Не хочу вдаваться в детали, но…

Не случись тогда наша встреча, уж моя-то биография выглядела бы сегодня совершенно иначе…

Я встал с нагретого жаром костра плоского камня, обошел с карабином в руке по внешней дуге нашу естественную фортецию. Просто так, для самоощущения, поскольку, как уже было сказано, остерегаться в этих краях было нечего. Те, кто имел возможность причинить мне физический вред, могли это сделать в любой момент и в любом месте, посторонних же двуногих, а уж тем более четвероногих хищников в этих краях не водилось отроду. Хотя, конечно, маорийцы…

Судя по Жюль Верну, они были умелыми и беспощадными воинами, но, во-первых, жили, кажется, намного севернее этих мест, а во-вторых, даже попавшего к ним в плен Паганеля они всего-навсего татуировали с головы до ног…

Однако, будь со мной хорошая большая собака, чувствовал бы я себя куда спокойнее. Генетическая черта человека — опасаться обширных пустых пространств вокруг. Тем более — ночью. Тем более — у костра, когда ты не видишь никого за пределами круга света, тебя же видно издалека…

Потому я расположился так, чтобы выступы скалы прикрывали меня с трех сторон, подбросил в начинающий гаснуть костер еще несколько поленьев.

Так как же оно все тогда случилось?

В 2053 году, сразу после возвращения с планетной системы Крюгера, приятели пригласили меня для восстановления душевного равновесия провести недельку-другую на Балатоне, в приличной интернациональной компании….

Балатонфюред, курортный охраняемый кемпинг, десяток бунгало, 5–6 девушек, почти столько же мужчин. Все молодые, свободные, в той или иной мере друг другу интересные. Купание, виндсерфинг, шашлыки и коктейли по вечерам. Сосватали мне там вполне миленькую девушку в подружки, но душевного контакта у нас с ней отчего-то не возникло.

И вдруг появилась ОНА. С первого взгляда я был готов сразу и наповал.

Такого со мной не случалось с ранней юности.

Вроде бы ничего невероятного в этой Алле не было. Ну, красивая девушка лет двадцати трех или чуть больше, с пышной волной постоянно распущенных светло-каштановых волос чуть ли не до пояса. Длинноногая, большеглазая, судя по тем разговорам, в которых она участвовала, — умная.

Привлекло меня в ней другое — характер и манеры. По лагерю она прогуливалась, как римская патрицианка в своей латифундии среди колонов и клиентов. Ее буквально окружало силовое поле высокомерия и надменности. Она даже не ходила, а шествовала, с прямой, как у балерины, спиной, отчего не слишком большая грудь выглядела подчеркнуто вызывающе, а очаровательные ножки ставила на землю так… Ну я даже не мог сказать, что именно меня взволновало, однако трудно было отвести взгляд, когда она проходила мимо.

И вдобавок ее постоянно сопровождал тогдашняя «звезда» ментафильмов, секс-символ сезона, чересчур, на мой вкус, слащавый и манерный Карл Гоффенштауфен. Такой измученный собственной славой парень совершенно неуважаемого мной типа. Не потому, что он числился ее «другом», а изначально. По определению. Девушка совершенно с ним не состыковывалась. Если б рядом с ней нормальный парень оказался, я бы, наверное, и не дернулся. То есть не стал бы предпринимать никаких активных шагов. Но тут… Меня просто забрало.

Ребята, заметив мой обостренный интерес, сообщили, что по материнской линии она происходит из рода графов Варашди, по отцу же — русская, с нормальной фамилией Одинцова (я еще сострил в ее присутствии, не от Бога ли Одина ведет она родословную), и что испытывать томление духа, а также необоснованные надежды не стоит. И не таких она отсекала в предельно резкой форме…

По поводу «и не таких» я в душе возмутился. И подумал, что еще посмотрим. В былые времена, еще в студенчестве, я славился тем, что мог увести с любой вечеринки «королеву бала», с кем бы она туда ни пришла.

— А этот чем уж так заслужил? — для поддержания разговора поинтересовался я.

— Да вот уж так… — получил я на свой вопрос исчерпывающий ответ, на чем временно и закрыл тему.

Хотя, конечно, подкорка задание получила, и там эта проблема потихоньку отрабатывалась.

До ее графского титула мне особого дела не было. На Кавказе до сих пор каждый третий считает себя князем, и ничего.

В общем, мы с ней, как и бывает в достаточно большой, но все же ограниченной по месту и связанной общим времяпровождением компании, пару раз перекинулись словами, потанцевали, более-менее тесно касаясь друг друга, но как бы и не более. Особой активности я не проявлял и даже избегал говорить комплименты, поскольку не хотел нарываться на то, о чем меня уже предупредили. Однако и «отсекать» она меня не стала. Скорее, я бы сказал, мы издали друг другу «показали флаг» и разошлись на контргалсах до поры.

Но все же видно было, что дело пошло. Как и задумано. Алла начала поглядывать на меня слишком внимательно в ходе застольных разговоров, хоть я к ней лично и не обращался, иногда отвечала резче, чем нужно, на невинные шутки опять же общего характера.

Наступил момент, когда стоило сделать более решительный шаг. Например, пригласить ее для приватной беседы в кофейню или в бар. Но я не успел.

Ее Карл серьезным противником мне не казался, хотя те же «доброжелатели», о чем-то догадываясь, намекнули, что связываться с означенным красавчиком не стоит. И объяснили почему. Но я к тому времени, кроме космоса, побывал военкором на четырех или пяти войнах, где никто не вспоминал о цивилизованных нормах их ведения, потому европейцев, кем бы они ни были, не опасался в принципе.

Он, очевидно, этого не знал.

— Подождите, молодой человек, — услышал я голос из-за угла бильярдной, когда возвращался с пляжа.

— Да?..

Мне навстечу вышел одетый в совершенно бессмысленный здесь и сейчас костюм Карл в сопровождении еще одного парня, которого в нашем лагере я раньше не видел.

Вблизи глаза и лицо Гоффенштауфена показались мне еще более неприятными, чем за табльдотом.

— Я бы не мог попросить вас покинуть наше место отдыха немедленно и навсегда? — голос Карла был вежлив и отвратителен.

— Отчего же? — спросил я не менее вежливо.

— Да просто мне кажется, что ваше присутствие здесь нежелательно…

Я прикинул, чем, в случае чего, я смогу оборониться. Потому что лицо его приятеля наводило именно на такие мысли. Хотя вообще-то странно, ради чего весь конфликт? Неужели этот кумир девушек половины Европы и обеих Америк испугался моего соперничества? И если да, то неужели не смог найти более убедительную и цивилизованную форму выяснения отношений? Об этом я и спросил, вложив в слова максимум иронии.

— Здесь я решаю, кто какой формы и тона заслуживает. И два раза своих предупреждений не делаю.

Ну что ж, тогда и я свободен от норм вежливости.

— А хочешь, дружок, я тебе сейчас расшибу морду так, что ни один микрохирург ее больше толком не соберет? После чего готов беседовать с тобой и твоим приятелем о чем и как угодно. Поскольку своей мордой не дорожу совершенно… И вообще не понимаю, чего ты от меня хочешь. Поэтому — пошел вон и впредь меня своими глупостями не беспокой…

Кулаки, которые я невзначай поднял на уровень пояса, а главное — давно отработанная мерзкая усмешка подействовали на красавчика правильно.

Вот если сейчас появится на белый свет оружие…

Но я надеялся, что люди его типа великолепно понимают подобные вещи и чувствуют печенкой, когда пора давать задний ход.

— Хорошо, господин Ростокин, считаем, что беседа прошла к общему удовольствию. Но я вас предупредил.

— О'кей, мейне кюхельхен. Мы договорились.

Я и в самом деле не знал тогда, чем вызван данный демарш. Повода я ему не давал. И напарник его не испытывал желания продолжить разборку. Мне он даже показался более разумным человеком, чем сам Карл.

Но на всякий случай, за неимением другого оружия, раздобыл полутораметровый кусок тонкой стальной цепочки. В умелых руках штука весьма эффективная.

Днем позже, под вечер, я взял спиннинг, лодку и отправился к середине этого довольно скучного озера забросить блесну на предмет отлова водящихся здесь щук.

Навстречу мне промчался глиссер, у руля стояла она, Алла, а этот отвратный Карл в огненных плавках стоял рядом, хамски положив руку ей на плечо. На секунду я встретился с ним глазами, и мне показалось, что губы его скривились торжествующе-презрительно.

Одну рыбину я поймал, еще две сорвались. Вернулся в лагерь уже в темноте.

Посидел с приятелями у костра, пока в котелке булькало некое подобие ухи. Потом вдруг ощутил сильное желание выпить рюмку-другую чего-нибудь покрепче, нежели успевший надоесть «Токай». В лодке я промочил ноги и основательно продрог, к полуночи с озера потянул сыроватый и холодный ветер, сухое вино не согревало совершенно.

Короче — на душе было погано и зверски хотелось напиться. Девушка Кристина сидела рядом, но обниматься с ней и даже говорить мне абсолютно не хотелось.

По оперативным данным, на веранде ближнего бунгало должна была уцелеть черешневая палинка. Любители экзотического напитка привезли с ближайшей фермы две большие кожаные баклаги, однако сил своих не рассчитали.

Я отправился на поиски. Ночь была темна, но в узеньком окошке дома под остроконечной соломенной крышей светился слабый желтоватый огонек, который и вывел меня к цели.

На веранде действительно обнаружился дощатый стол со следами беспорядочного ужина. Я разглядел на лавке пузатую посудину и перед тем, как унести ее с собой, сделал прямо из горлышка два крупных глотка. Продукт был натуральный, без обмана, невероятной крепости, с густым фруктово-сивушным запахом. Пошарил в блюде с какими-то закусками. Попалась тарталетка с икрой.

Внутри сразу потеплело, прекратилась зябкая дрожь. После третьего глотка мне захотелось еще и закурить. На столе ничего подходящего не нашлось, и я предположил, что сигареты могут найтись в комнатах. Кто жил в этом домике постоянно, я не помнил, но курили в нашей компании почти все. И вообще нравы отличались непринужденностью, подчас многие просыпались совсем не там, где ночевали накануне.

Я вошел в небольшую прихожую. Дверь из нее в комнату была слегка приоткрыта, и оттуда доносились звуки, смысла которых я понял не сразу. Без всякой задней мысли я потянул на себя дверь. И замер, слегка ошеломленный.

В комнате было почти темно, только с площадки лестницы, ведущей на мансарду, падал слабый свет. Но его было достаточно.

С наблюдательностью у меня все в порядке, поэтому увиденная сцена намертво впечаталась в память. Стоит под настроение прикрыть глаза — и все как на ладони.

Прежде всего бросились в глаза роскошные женские ноги.

Словно спроектированные на стену с рекламной голограммы галантерейной фирмы «Араньпок». А может быть, и те же самые, поскольку в обычной жизни столь совершенные конечности встречаются не чаще сиамского ритуального слона. И точно так, как на картинке, обтянутые ультрамодными в нынешнем сезоне бирюзовыми чулками из флюоресцентной нити с широкой кружевной отделкой от колен и доверху. Эффектно мерцает, переливается, и глаз не отвести даже в нормальной обстановке.

И лишь через секунду дорисовалось остальное. Женская фигура, голубое бальное платье, скомканно-сдвинутое под грудь, запрокинутый на подушку профиль, окруженный ореолом пышных, почти черных в скудном освещении волос, и только в самую последнюю очередь — вот парадокс восприятия — я увидел и мужчину, нависшего над ней. Много чего мне доводилось видеть в жизни, но такую откровенную сцену я наблюдал впервые. Не в кино, а наяву.

Женщина при каждом движении партнера издавала тонкие и будто бы испуганные вскрики.

Во рту у меня сразу пересохло, и сердце застучало аритмично, то частя, то пропуская удары.

Но выпитая палинка смягчила стресс. Аналитических способностей я не утратил.

Любовники, похоже, только что вернулись с вечеринки в приличном ресторане или из казино, в которых не было недостатка в Балатонфюреде. И явно очень торопились. На коврике раскинул рукава вишневый смокинг, поверх него — лаковые женские туфли: одна стояла прямо, другая валялась довольно далеко и на боку; поверх всего еще какие-то деликатные предметы туалета.

Или страсть ими овладела совершенно непреодолимая, или тут произошло нечто другое, когда порядочному человеку следует вмешаться. В стонах и вскриках дамы нельзя было понять, чего больше — наслаждения или протеста. Впрочем, сейчас было уже все равно.

И только через пару секунд я узнал эту женщину. Она — Алла Варашди, гордая графиня, которую представить в данной ситуации невозможно по определению. Такая девушка — и грубый, торопливый секс!

Несовместимо.

В голове у меня шумело, и не только от спиртного. Я испытал мгновенную горчайшую обиду. Потому что, несмотря ни на что, вообразил, будто у нас с ней может что-то получиться. Не может, я считал, надменная красавица Алла иметь со слащаво-наглым Карлом столь пошлые отношения.

Медленно, чтобы не зашуметь невзначай, я отступил от приоткрытой двери. Обернулся и тут же увидел раскрытую коробку сигарет между тарелками. Удивительно, как я ее не заметил раньше.

Вот и хорошо, подумал я возбужденно-злобно, цель моего похода достигнута, и наплевать мне на все их дела и забавы.

У них своя компания, у меня своя.

Но, уходя, я все-таки не удержался и как бы мельком еще раз оглянулся.

Как раз в этот момент у них там все закончилось. Мужчина начал подниматься, а девушка по-прежнему лежала на спине, запрокинув голову.

Я выскользнул из прихожей на веранду, перемахнул бесшумно через низкую ограду, присел на скамейку в тени кустов напротив бунгало и, наконец, закурил, пряча сигарету в кулак.

Не успела легкая сигарета сгореть до половины, как дверь распахнулась. Резче, чем следовало бы. Карл, покачиваясь, видимо, был прилично навеселе, вышел на порог, застегивая брюки, а вслед ему неслась выразительная, особенно — в нежных девичьих устах, брань на венгерском, немецком и русском вперемежку. По-венгерски я разобрал только «бассом аз аньят, бассом аз иштенет…», а на двух остальных языках понимал все. Причем выражения типа «импотент», «гей поганый», «шайзе», «швайн» «шмутциг арш» были еще из самых мягких.

Кто же это ее обучил такой экспрессивной лексике?

Выходит, что парень себя не оправдал, а судя по накалу эмоций, дело было не только в том, что у него всего лишь не хватило сил удовлетворить страстную девичью натуру. Возможно, он действительно взял ее силой, да вдобавок не сумел доказать целесообразность и обоснованность своих притязаний.

Да черт их поймет, эту богему, старательно культивирующую стиль Рима эпохи упадка…

Карл что-то неразборчиво пробурчал, и в этот момент из дома вылетела Алла разъяренной молнией, взмахнула рукой. Звук двух хлестких пощечин выразительно разорвал тишину, и девушка рванула куда-то в темноту прямо через клумбы.

Вот тут я понял, что шансы мои резко возросли. Смешно сказать, но то, что я имел неосторожность наблюдать, на мое отношение к Алле совершенно не повлияло. В наши годы считать, что понравившаяся тебе девушка — непременно девственница или, скажем, весталка, более чем наивно.

И замужние подруги у меня бывали, и разведенные, и вообще всякие. Нынешний же сюжет придавал моим чувствам особую пикантность.

Впрочем, столь философский подход не помешал мне, вернувшись к ребятам, от огорчения довольно крепко надраться, чего со мной не случалось очень и очень давно.

Тем не менее, даже пребывая в состоянии нервного и физического перенапряжения, я кое-как сумел спрогнозировать дальнейшее. И, не будучи полностью уверен в правильности экстраполяции событий, все же к ним подготовился.

Наутро я встал пораньше, поплавал в холодной, пахнущей глиной и тиной воде Балатона, который ну никак не тянул на звание «европейского Байкала», принял контрастный душ, выпил большую чашку кофе и к моменту общего пробуждения был свеж, бодр, налит бронзовой силой.

Около девяти утра я увидел, что Алла вышла из своего бунгало одетая по-походному, с большой сумкой через плечо, заперла дверь и, секунду помедлив, швырнула ключ в близко подступавшие к ограде заросли жасмина. Хороший поступок, решительный, открывающий очередную черту ее характера.

…Девушка вела свой «Дюзенберг» цвета «брызги бургундского» по дороге на Будапешт с максимально допустимой скоростью и маневрировала чересчур резко, похоже, отключив автопилот. Тоже понятно — желание снять стресс и развеять гнетущие мысли. Нет, у них явно вчера случилась не просто легкая сексуальная неудача, возможная в случае излишнего подпития кого-то из партнеров.

Чтобы не потерять ее в потоке и в то же время не привлечь раньше времени внимания к настойчивому преследованию, мне пришлось использовать все свое водительское умение, значительно подрастерянное в тех местах, где автомобилями не пользуются. Она ведь может вообразить, что за ней гонится пресловутый Карл, и что в таком случае предпримет — неизвестно. Чего доброго — нечто весьма решительное и крайне безрассудное.

По объездному шоссе мы миновали Секешфехервар и продолжили увлекательную гонку. Я — за ней, она, нужно понимать, — от себя.

Мне удавалось держаться от нее на три-четыре машины позади, но по мере приближения к столице делать это было все труднее.

Вот и Будапешт. Пригороды, путаница узких улиц Буды, Цепной мост, широкая прямая стрела проспекта Ракоци. Хорошо, что я любил и досконально знал этот красивейший город Восточной Европы, а то непременно потерял бы свою беглянку. После моста я подобрался, несколько раз рискнул в опасных обгонах и прочно пристроился впритык к широкому золотистому бамперу ее машины.

Куда она направится теперь: дальше сквозь город, к российской, чешской границе, или цель ее уже близка? Второе вероятнее.

На углу площади Фельсабадулаш Алла резко и внезапно повернула влево и проскользнула в узкий переулок между серой громадой Национального банка и жилым десятиэтажным домом розового кирпича, в модном когда-то неоготическом стиле. Явно ищет, где припарковаться. Решение созрело мгновенно.

Я обогнал ее, проскочил на полквартала вперед, остановился, вышел на тротуар, сделав безмятежное лицо, и пошел небрежной походкой праздного туриста в обратном направлении.

Все получилось очень вовремя. Низкая машина с декоративной решеткой капота, напоминающей оскаленную акулью пасть, только-только притерлась к бордюру, а ее водительница сидела, бессильно откинувшись на спинку сиденья и не снимая ладоней с сенсорной панели.

Понятное дело, почти триста километров в хорошем темпе и на ручном управлении могут вымотать и профессионала.

Голубой шарф, всю дорогу вившийся у нее за плечами, как боевой вымпел, тоже успокоился и упал ей на спину мягкими складками.

Я подходил, со скучающим любопытством разглядывая архитектурные памятники габсбургских времен, и как бы случайно скользнул взглядом по эффектной девушке в коллекционном авто.

Безразличие, недоумение, радость последовательно изобразило мое лицо.

— О! Какая неожиданная встреча! А я думал, вы по-прежнему наслаждаетесь прелестями Балатона. Давно здесь? Тоже решили город посмотреть? — и обвел глазами окрестности, словно ища ее сопровождающего.

— Я думала то же самое про вас. Кажется, вчера вы еще были в Фюреде? — холодно-вежливо ответила Алла.

— Вчера и уехал. По-английски. Не в моем вкусе общество, кроме вот разве…

Тень облегчения скользнула по точеному лицу. Вчера — значит, ни о чем не знает. Да и как мог этот репортер оказаться здесь раньше ее, если бы не уехал оттуда вечером? Разве что на дископлане, и то маловероятно… Таков скорее всего был ход ее мыслей.

— Разрешите? — Я открыл дверь со своей стороны тротуара и присел на край сиденья. — Притомился, знаете ли. От горы Геллерт сюда пешком. Чудесный город. Хотите, устрою вам экскурсию. Тут есть на что полюбоваться. Рыбацкий бастион, Парламент…

Девушка сняла большие черные очки. Глаза у нее были красные. Наверное, от ветра и дорожной пыли. А может быть, и от слез тоже.

Она мельком взглянула на свое отражение в зеркале и тут же водрузила очки обратно.

— Спасибо. Я в этом городе выросла…

— Поразительно! Кто бы мог подумать! Тогда, конечно, это вы мне можете показать такое, что ни в каком путеводителе не найти. Если, конечно, располагаете временем, снизойдете к просьбе отвыкшего от приличного общества бродяги и ваш друг будет не против. Впрочем, я ему не соперник в любом случае. Причин для ревности не подам, обещаю…

Здесь я бил наверняка. Сразу три крючка забросил, наживленных в расчете на любую психологическую реакцию.

Два из них наивная, несмотря на свой победительный вид, девушка заглотнула с лету. Глаза ее полыхнули темным пламенем.

— Пусть вас не тревожат вопросы, которые вас прямо не касаются. Это — мои проблемы. Город же я вам покажу. Прямо сегодня, если желаете. Мне нужно три часа — забежать к матери, еще кое-что сделать, и я к вашим услугам. Сейчас четверть первого. В половине четвертого ждите меня на этом самом месте.

И все было сказано таким тоном, будто не свидание она мне назначала, а отдавала боевой приказ по вверенному ей гарнизону. Это мне понравилось. Надоели мягкие и ласковые девушки с неприкрытой жаждой семейного счастья в глазах. Вдобавок решительность и явная окончательность ее выбора, пусть даже продиктованные злостью и обидой на предыдущего партнера, вселяли в меня определенную надежду…

За отпущенное мне время я снял двухкомнатный номер-полулюкс в расположенном неподалеку отеле «Арпад» и, предвосхищая события, заказал столик в не менее известном, чем его парижский тезка, ресторане «Максим», до которого от дома мадам Варашди-мамаши было всего полквартала.

Она появилась секунда в секунду, свежевымытая, заново причесанная, одетая так, что и по улицам можно гулять, не привлекая слишком пристального внимания, и в самое респектабельное заведение пойти без риска нарваться на пренебрежительный взгляд швейцара и мэтра. И без темных очков.

До темноты мы бродили по историческим местам Будайской стороны, аллеям парка на острове Маргит, разговаривали на самые разные темы, осторожно нащупывая точки соприкосновения.

Алла как должное восприняла предложение поужинать, лишь чуть приподняла бровь, когда перед нами радушно распахнулись двери ресторана, куда не так просто попасть из-за вечного, невзирая на запредельные цены, аншлага.

К моменту, когда подали барашка, томящегося с фасолью и перцем в литом чугунном мангале, мы с нею поняли, что у нас достаточно общих интересов, чтобы не прерывать знакомство после десерта и кофе.

Однако в качестве повода к тому, чтобы пригласить ее после полуночи подняться в скоростном лифте на восемнадцатый этаж «Арпада», мне пришлось вспомнить, что имеется у меня с собой подлинная, оригинальная запись концерта Марины Малаховой перед десантниками системы Бетельгейзе, которая никогда и нигде больше не воспроизводилась. О том, что первая стереоорганистка мира — моя двоюродная племянница, я пока решил умолчать. Надо же иметь в запасе стратегические резервы.

В разгар второй симфонии я, преодолев внутреннее сопротивление, рискнул обнять девушку за талию, а когда протеста не последовало, легонько поцеловал ее сначала возле уха, а потом и в губы.

Понимая, что шанс только один, и если не получится — то уже все!

Нет, сорваться не сорвалось, она ответила на поцелуй, но, как мне показалось, сделав над собой усилие. Да и немудрено — после вчерашнего. Но я решил, что именно такая терапия ей сейчас нужна. Как всаднику, упавшему с коня, необходимо пересилить себя и немедленно вновь сесть в седло, иначе можно не суметь сделать этого больше никогда. И постарался быть ласковым, но настойчивым.

И Алла, вот что удивительно, вела себя как девушка, впервые наконец влюбившаяся и ожидающая предстоящего с тревожным интересом.

А вдруг и вправду она при встрече ощутила то же, что и я, а вчерашний эксцесс…

Можно допустить, что Карл таким образом привел в исполнение свою угрозу, узнав, что она решила с ним порвать. Прощальное, если угодно, оскорбление. Как раз в духе его подлой натуры…

Мы обнимались как-то слишком осторожно, боясь спугнуть друг друга.

Сквозь открытую балконную дверь видна была унизанная красными и белыми огнями полукилометровая башня на горе Геллерт, влажный дунайский ветер вскидывал кремовые шторы.

Мне на самом деле казалось, что Алла оказалась в подобной ситуации впервые. Играть так, по-моему, невозможно. То есть она вдруг, не знаю отчего, увидела во мне нечто большее, чем случайного партнера.

Сегодня я не рассчитывал на большее, считал, что и уже достигнутое — большой успех. Спешить нам некуда, неделю или даже две можно провести в прогулках по городу, вечеринках в ресторанчиках и кафе, целомудренных объятиях и поцелуях, а там, как выйдет…

Когда губы наши распухли от бесконечных поцелуев, а мои дрожащие руки бродили по ее напряженному телу, она вдруг вывернулась, стала на колени посреди просторной софы.

— Хочешь — расстегни, — показала на застежку между лопатками и посмотрела на меня в упор не то ожидающим, не то предостерегающим взглядом.

— Я не спешу, мне и так хорошо с тобой…

В словах моих не было лицемерия, я на самом деле думал, что, может быть, как раз сегодня делать этого не стоит. Я не брезговал ею, скорее наоборот, но…

— А я хочу…

Помогая друг другу, мы стянули узкое муаровое платье, потом, после очередной серии поцелуев, Алла разрешила нажать кнопочку замка между сиреневыми кружевными чашечками.

И снова началась восхитительная, но уже и утомляющая любовная игра.

Алла возбудилась достаточно, но по-прежнему словно боялась чего-то. Колени ее были плотно сжаты.

Вела себя совершенно как школьница, почти уже решившаяся позволить своему парню все и смертельно этого боящаяся.

Самое же поразительное — ни на секунду у меня не было оснований подумать, что опытная женщина ведет со мной циничную игру, прикидываясь девственницей.

И вдруг она капитулировала. Страсть была удивительно спокойная и нежная. Мы будто бы и сейчас еще боялись спугнуть друг друга.

Потом, уже торопливо одевшись, она сама меня поцеловала и прошептала по русски: «Спасибо. — И совсем тихо по-венгерски: — Минда йо…»[5] Уж это выражение я знал.

— Позвольте с вами не согласиться, кишлань (Прим. автора — девушка). От меня вам так просто не отделаться. За сегодняшний ужин вы заплатите годами любви…

С того вечера вплоть до сегодняшнего мы ухитрились ни разу не поссориться. Несмотря ни на что.

Глава 9

Утром мы свернули лагерь, проехали еще километров пятнадцать к северу, пока местность не стала абсолютно непроходимой для автомобиля, и только тогда решили возвратиться. Остановились на перевале, разделяющем окрестности нашего фьорда с территорией следующего, уже совершенно дикого, необжитого, в котором вода была странного сизо-стального цвета. Возможно, оттого, что опускающиеся вертикально в море скалы состояли из темных гранитов и гнейсов.

Интересное с тактической точки зрения место выбрал для своего форта Новиков. В случае нападения с моря достаточно иметь в этом фиорде хотя бы два-три боевых катера, чтобы нанести неприятелю внезапный удар с тыла… По берегу фиорды разделяет едва километр, а в море расстояние между их горловинами, судя по направлению, может достигать десятка миль. И вряд ли гипотетический враг будет располагать спутниковыми панорамными снимками местности. В нынешней реальности не только спутников еще нет, но и самолетов с нужным радиусом действия. Только какие враги здесь могут быть у супермиллионера, британского лорда, человека с огромной политической властью и влиянием, насколько я могу судить? По крайней мере, в моем времени у Новой Зеландии самостоятельных врагов не было, и боевых действий на ее территории не велось ни разу с момента включения в состав владений британской короны. Вот разве что здесь все совершенно по-другому, и те торпедные катера — не выходцы из чужой реальности, из чистого интереса атаковавшие беззащитную прогулочную яхту, а часть враждебных Новикову и его «Братству» вооруженных сил, оперирующих в Южных морях.

Только здесь я вернулся наконец к мучившему меня все это время вопросу: так принимать нам или нет предложение «друзей» о вступлении в «Братство» со всеми вытекающими плюсами и минусами или для пробы отказаться и посмотреть, что из этого выйдет?

Алла ответила, не задумываясь, видимо, тоже размышляла на эту тему.

— В любом варианте сидеть в здешнем захолустье и ждать у моря погоды я не собираюсь. Предложение надо принимать. Человек в совершенно чужом мире, тем более в мире чужого прошлого без поддержки не выживет. Хоть мы и должны бы, кажется, быть на столетие умнее и опытнее их. — Увидела мой едва заметный протестующий жест и уточнила: — Ладно, может, и выживет, но что это будет за жизнь? Нужно принадлежать к стае… Мы с тобой люди не самые глупые, значит, сумеем занять в ней подобающее место. Соглашайся. Тем более я же вижу — тебе этого хочется. — А ты?

— Куда мне деваться? Наш девиз: «Вдвоем против всего мира». Думаю, занятие и мне найдется. Надеюсь, совсем уж грязную работу не предложат…

— Надейся. Судя по всему, они глупостями не занимаются, и господин Новиков имеет на нас серьезные виды. А когда осмотримся, может, подвернется и самостоятельный вариант.

— А ты веришь, что нам его позволят осуществить? Где ты видал таких глупых и недальновидных вождей тайного общества? Я бы, например, не рискнула проверить это на собственной шкуре…

— Мне бы твою шкуру тоже было жалко подвергнуть такому испытанию… — Я провел ладонью по гладкой щеке и шее со вздрагивающей жилкой.

На сем и порешили. В поселок вернулись в гораздо более уравновешенном состоянии духа, чем вчера.

…О своем решении я сообщил Андрею перед обедом, когда он в непривычной праздности сидел на скамейке у обрыва. Здесь они соорудили миниатюрный, метров тридцать в длину, но совсем настоящий приморский бульвар.

— Вот и славненько, — рассеянно ответил он, щурясь на ярко сияющее в безоблачном небе солнце. — Правильный выбор — уже половина успеха.

— Успеха — в чем?

— В достижении поставленной цели.

— Даже если сам не знаешь, в чем она состоит?

— В этом случае тем более…

После столь содержательного обмена мнениями Андрей сообщил, что на некоторый срок они с Берестиным должны покинуть форт, а непосредственно моим приобщением к делам «Братства» займется Александр Иванович.

— Он у нас как бы министр иностранных и внутренних дел одновременно, ему и карты в руки. Думаю, до нашего возвращения он успеет тебя достаточно просветить, чтобы все следующие решения ты принимал не только интуитивно, но и со знанием дела.

— На чем вы отбываете? — спросил я напоследок. — На «Призраке» или на крейсере?

— Морем долгонько выйдет, если в Европу. Недели две в один конец даже полным ходом. А на круизы лимит исчерпан.

— Так у вас тут и собственные самолеты есть? Или из Веллингтона летают?

— И из Веллингтона, и из Сиднея. Техника шагает семимильными шагами. — Андрей усмехнулся по обыкновению двусмысленно и поднялся, давая понять, что деловой разговор считает законченным.

Александр Иванович принял меня во время файв-о-клока, на сей раз демонстрируя вместо ранее подчеркивавшейся русскости определенную англизированность своего наряда и манер. В небольшой комнате первого этажа, обставленной мебелью в стиле «чиппендейл» и выходящей двумя окнами в запущенный сад, так густо заросший чем-то вроде бузины, что предвечерний золотистый свет, проходя сквозь листву, окрашивал помещение странной и тревожной цветовой гаммой. Искрились и мерцали в косом луче роящиеся пылинки. Из приоткрытой форточки тянуло запахом сырости и прелых листьев.

Спиртного на столе, против обыкновения, не было.

— Итак, — произнес Шульгин, разливая по чашкам ароматный чай вишневого оттенка. — Клятву на Библии или Коране приносить не будем. Разве что потом, по завершении спецподготовки, произведем нечто вроде принятия присяги, да и то если это не поперек твоим политическим или религиозным убеждениям.

— Что понимается под спецподготовкой? — насторожился я.

— Не более чем курс теоретических знаний и практических навыков, необходимых для успешного выживания и достойного исполнения заданий, каковые могут быть тебе поручены… — Он подумал немного и добавил: — А могут и не быть… Для простоты представь, что ты чей-нибудь разведчик и готовишься легализоваться в стране, о которой почти не имеешь понятия. Правда, знаешь язык, да и то чересчур академически. Столь же уместный для повседневного общения, как оксфордский английский в доках Глазго. К примеру.

Действительно, его русский язык для понимания был гораздо сложнее, чем тот, на котором мы разговаривали с Новиковым. Но Андрей-то, по его словам, прожил в нашем мире около года…

— И все же, Александр Иванович, не могли бы вы несколько подробнее очертить круг вопросов, к решению которых я могу оказаться причастным?

— Какой осторожный человек, — хмыкнул Шульгин. — Да не ждут вас лихие перестрелки, теракты и экспроприации экспроприаторов. Ориентируйтесь на вполне рутинную, как всякая почти агентурная разведка, но иногда не лишенную приятности работу по сбору достаточно открытой информации, ее анализ, в почти исключительных случаях — определенная коррекция окружающей жизни методами иногда явной, иногда тайной дипломатии. Тем более что человек вы в общем грамотный, умеющий себя вести в нестандартных ситуациях. — Его манера обращаться ко мне то на «ты», то на «вы» слегка удивляла. Я еще не сообразил, как мне на нее реагировать. Попробовать разве тот же метод? Что-то мешало. Я решил пока, до установления более тесных отношений, ограничиваться вежливым «вы», придавая ему по необходимости различные интонации.

— А если опасаетесь, что совсем уж скучно будет на нашей службе, могу слегка утешить. Коррекция реальности штука увлекательная, хотя и обоюдоострая временами. Вот, например, занимаемся мы такими вещами, как сдерживание технического прогресса…

— Зачем? — поразился я. — Человечество всегда именно к прогрессу и стремилось…

— Кто это вам сказал? — в свою очередь, он изобразил на лице удивление. — Если вы под человечеством только Европу понимаете, тогда еще так-сяк. Да и то прогрессом она занимается от силы лет четыреста. Все же остальные обитатели Ойкумены, напротив, к прогрессу испытывают стойкую и вполне понятную неприязнь. Назовите мне навскидку любую неевропейскую страну, где к эпохе великих географических открытий за тысячу лет хоть что-то существенно изменилось, исключая, конечно, прямые заимствования у «колонизаторов». Вот то-то… Более же предметным наш разговор станет после того, как вы изучите курс сравнительной истории двадцатого века.

Далее — придется серьезно заняться тем, что на языке разведчиков именуется «обстановка». Это означает знание бытовых подробностей жизни в стране пребывания. Кто, когда, почему, какую одежду носит, какие цены в магазинах, ресторанах и отелях, когда и кому положено давать чаевые, как нанять такси или извозчика, как звонить по телефону, что делать, если вас задержит полисмен или городовой… Как ухаживать за женщинами, наконец!

То есть все то, что вы на сознательном и подсознательном уровне уже знали применительно к своей предыдущей жизни…

— Зачем так уж все знать? Всегда можно избрать для себя амплуа богатого иностранца, к примеру…

— Можно, но не всегда. И даже если так, то слишком часто это будет роль папуаса, доставленного в Париж в этнографических целях, поскольку в этом мире, как и в вашем, большинство стереотипов поведения гражданина цивилизованной страны отличаются очень мало. Нынешний русский, приехав в Мадрид или Берлин, будет допускать не слишком бросающиеся в глаза промахи и ошибки первую неделю-две, в зависимости от образованности и жизненного опыта. Вы же, уважаемый…

Мне ничего не оставалось, как признать его правоту.

— И наконец, последнее по порядку, но не по существу. Необходимый минимум общебоевой подготовки. С этим трудностей я не ожидаю. Мужчина вы крепкий и тренированный. Так, легкая шлифовка навыков рукопашного боя, владения огнестрельным, холодным и подручным оружием и, конечно, знание тактико-технических данных хотя бы основных систем, состоящих на вооружении армии и полиции все тех же «цивилизованных стран». Вождение существующих здесь автомобилей и мотоциклов для начала. Паровоз, вертолет, танк пока не обязательно…

«Ничего себе программа!» — чуть не воскликнул я. Как раз почти в пределах курса того воздушно-гренадерского училища, что заканчивал некогда отец Григорий. Но вовремя спохватился. Я вон на своей родной Земле попал в такую переделку, что без помощи старика и не выпутался бы. А здесь? Неизвестно еще, как на практике выглядит даже столь деликатно звучащая акция, как «сдерживание технического прогресса». А вдруг это подразумевает уничтожение хорошо охраняемых авиационных баз или заводов по производству боевых отравляющих веществ? Другое дело, надо ли мне вообще во все это ввязываться? Может быть, разумнее прямо сейчас остановиться, отыграть все назад и уехать с Аллой в Москву, Берлин или Лондон, где и посвятить предстоящие месяцы или годы спокойной работе в библиотеках, музеях и непосредственному наблюдению жизни с позиций того самого «иностранца из далеких нецивилизованных стран»? Назвать себя, к примеру, наследным принцем острова Раратонга…

Только вот как быть с природными качествами натуры?

— Хорошо, Александр Иванович, доводы ваши безупречны. Готов стать вашим паладином. Только с чего конкретно мы начнем?

— А как положено. Восемь часов физподготовки, восемь часов теории, остальное — личное время. Подворотничок там подшить, сапоги почистить, в самодеятельности поучаствовать, дров ротному напилить… Ты что, советским солдатом никогда не был, что ли?

И очень скоро я понял, что он имел в виду во время этого очень предварительного инструктажа. Особенно часто мне вспоминались его слова:

— Запомни, парень, никогда не станет хорошим руководителем тот, кто не научился подчиняться. В очень многих случаях — безоговорочно.

И еще одна мудрость была дарована мне господином Шульгиным, который, наверное, был в этих вещах куда эрудированнее меня:

— Уставы, братец, надо учить не потому, что этого хочется твоим начальникам для самоутверждения. Все уставы написаны кровью, и их знание необходимо, чтобы в бою освободить мозги для более нужных вещей…

И однажды пришло время, когда я сумел эту мудрость проверить на собственной шкуре. Но об этом позже.

В личном общении Александр Иванович оказался, как я и ожидал, человеком чрезвычайно приятным, остроумным и удивительно нестандартно мыслящим. Иногда невозможно было представить, что нас с ним разделяют почти полтора века насыщенной событиями и историческими катаклизмами жизни.

Физической подготовкой со мной занимались другие люди, равнодушные и неразговорчивые инструкторы с малоподвижными лицами, которые, однако, умели все. До такой степени все, что я, некогда гордившийся своими достижениями в регби, фехтовании, еще кое-каких видах спорта, в тренировочном зале ощущал себя ребенком. Мне позволялось делать только то, что инструктор считал нужным, но любая попытка хоть исподволь проверить, в состоянии ли я выиграть схватку тогда, когда мне этого хочется, натыкалась на совершенно железобетонное сопротивление. Все равно что попытаться ребром ладони перебить ствол дуба толщиной в обхват. Правда, рано или поздно я приходил к выводу, что все делается правильно и, выдержав пятиминутный тренировочный бой с инструктором, я выиграю настоящий с кем угодно из нормальных людей. Все-таки рост у меня метр девяносто пять и вес около ста килограммов, а методика отработки быстроты реакции здесь совершенно потрясающая.

Фехтование тоже входило в программу. В университете я имел очень неплохой рейтинг по сабле, однажды даже вышел в финал первенства Москвы и считал, что это позволит не особенно напрягаться хоть в этом виде спорта. Тем более что практического смысла в тренировках я не видел.

Реакцию и меткость глаза можно отрабатывать и в других, более приближенных к требованиям практики видах спорта.

Шульгин согласился принять у меня зачет и, если я покажу приличные результаты, более к этому не возвращаться.

Фехтовал он хотя и несколько старомодно, но вполне квалифицированно. Первый бой я у него выиграл, пусть и с перевесом в один всего удар, второй с таким же счетом проиграл.

За поединком, который происходил на открытой дорожке спортивного комплекса, наблюдали Алла, Ирина и Сильвия. Явно от скуки. А тут вдруг обозначилось какое-то подобие гладиаторских игр.

Перед третьим, решающим боем мы подошли к скамейке, на которой сидели и увлеченно болели за нас женщины. Подошли в разгар дискуссии. Женщины спорили о том, кто победил бы в гипотетической стычке — королевский, скажем, мушкетер, как их описывал Дюма, бретер-дуэлянт ХVII — ХVIII века или современный спортсмен. Алла, конечно, была на стороне современного, явно подразумевая меня, Ирина же утверждала, что для тех людей владение холодным оружием было мерой престижа и условием выживания, а не забавой, тренировались они всю жизнь чуть ли не круглосуточно, и спортсмену в поединке с ними пришлось бы плохо.

— Интересней было бы узнать, что по этому поводу думают специалисты, — сказала Сильвия.

Я предположил, что Ирина, наверное, права.

Оружие, мол, за 500 лет практически не изменилось, не считая прогресса в способах фиксации результата…

— Это как сказать, — меланхолично заметил Шульгин, — я вот думаю, что два дюйма стали в грудь гораздо нагляднее и бесспорнее, чем замыкание электроконтакта.

— Зато цена победы значение иметь должна, — не обратил я внимания на его ремарку. — Жизнь против выхода в финал или даже олимпийской медали — стимул куда более существенный…

— Ерунда это все, — вновь возразил Шульгин, похлопывая себя по ноге гибким клинком. — При чем тут цена победы? Выше… не прыгнешь, если не умеешь. А если умеешь, можно и зубочистку против собственной головы ставить.

— Вряд ли все так просто, — не согласилась Ирина, — современный спорт — это условность, а риск возможной гибели весьма мобилизует.

— Эх, — вздохнул Александр Иванович. — Ну вот, хотите эксперимент? Мы с Игорем мастера примерно одного класса. — Шульгин сделал в мою сторону нечто вроде реверанса с полупоклоном. — Вдобавок он обладает опытом грядущего века. Сто лет прогресса, так сказать. Бились мы с ним строго на равных. Смею надеяться — технически не хуже мушкетеров Людовика, можно по современным им учебникам проверить. Но вот если что…

— А что? — с любопытством спросила Алла. Фехтовать она тоже умела, в Венгрии женская рапира хорошо поставлена и пользуется популярностью. К тому же, наблюдая бой, она пришла к выводу, что мои шансы по сравнению с Шульгиным даже несколько предпочтительнее.

— Если вопрос встанет подраться всерьез, берусь показать уважаемому коллеге, что так называемая техника к настоящему делу отношения вообще не имеет. Равно как и желание победить…

— Да неужели? — с вызовом удивилась Алла. И, как она это делала нередко, мгновенно все за меня решила. — Если Игорь возьмет себя в руки и будет фехтовать на пределе своих способностей, а вы не станете нарушать правил, не думаю, что вы его легко победите.

— Особенно если ставка будет по-настоящему высока… — с иронией продолжил Шульгин.

— Хотя бы и так. Что вы могли бы поставить такого, ради чего Игорю СИЛЬНО бы захотелось выиграть?

Нет, на самом деле, ее поведение выходит за всяческие границы! От моего имени заключает пари, которое мне, честно говоря, принимать не хотелось бы. Но начать сейчас спорить, дезавуировать ее заявление было бы еще более глупо. Не хватало нам семейной сцены на глазах малознакомых людей. Я предпочел промолчать.

Однако тогда и выигрывать придется, кровь из носу.

— Ну, каковы будут ставки? — продолжала раззадоривать Шульгина Алла.

— Я как-то даже и не знаю… Ну, что угодно. Если проиграю — могу оплатить вам месяц отдыха в Париже, в отеле «Риц», могу публично перед строем объявить себя козлом… Одним словом, сами придумайте.

Ежели вдруг выиграю, повяжете мне на рукав свой шарфик или подвязку, как в доброй старой Англии было принято, — развел Александр Иванович руками.

Алла посмотрела на меня очень пронзительно.

— Принимается. Париж для двоих на месяц против моего шарфа и поцелуя…

Простите, а я в данном случае вообще при чем? В чем мой проигрыш и риск? Хотя, конечно, риск есть, и серьезный. Париж Парижем, а вот лицо терять придется именно мне…

Не понравилась мне эта затея. Другое дело, если бы Шульгин по-мужски мне предложил серьезный, принципиальный бой до решительного результата.

И другое тоже не понравилось. Только что мне казалось, что деремся мы в полную силу, а судя по его простодушной улыбочке, это могло быть далеко не так.

Но не олимпийский же он чемпион, в конце концов, а даже если и так, то какой-нибудь Олимпиады столетней давности. Если собраться, продержусь…

Но, самое главное, ни я, ни женщины как-то совершенно не заметили, что хитро и непринужденно изначальная посылка спора была заменена на прямо противоположную.

Сколь опрометчивы были мои надежды на победу, я понял быстрее, чем ожидал.

Мы вышли на дорожку, отсалютовали, Алла скомандовала: «Бой!» Я поднял клинок в третью позицию, готовясь к атаке… И не понял, что произошло. Только что Шульгин стоял, чуть притопывая ногой по дорожке, в шести метрах от меня, и тут же я увидел, что острие его клинка упирается мне в грудь.

«Один-ноль!» — растерянно сообщила Алла.

Второй и третий удары я получил с той же немыслимой быстротой. Один со звоном хлестнул по маске, другой — по правому боку.

Мне не было дано ни малейшего шанса. Я просто не видел его движений.

Шульгин сдернул с лица маску. Торжества на его лице отнюдь не просматривалось. Победных кликов в свой адрес он тоже не ждал.

Скорее его взгляд выражал утомленную мудрость.

А я тоже все понял. С таким противником ни мне, ни кому-либо другому не справиться. Скорость его реакции и движений превосходила все мне ранее известное минимум на порядок.

Александр Иванович аккуратно положил саблю на скамейку. Сел с нею рядом. Пристально посмотрел не на кого-нибудь, а на Аллу.

— Видите ли, девушка, вы попали в очень неприятный в сравнении с вашим мир. Самое страшное — в нем нельзя верить вроде бы очевидному. Вы думали, что Игорь умеет прилично фехтовать — и вот… Это обидно, но еще не катастрофа. Следующий раз вы очаруетесь добрейшим, на ваш взгляд, человеком — и рискуете получить перо в бок. Почитаемые добрым барином за соль земли и кладезь духовности крестьяне с наслаждением жгли его уникальную библиотеку и коллекцию картин, серебряными вилками выкалывали глаза породистым лошадям…

Я не понял, почему он обращается не ко мне, а к Алле и зачем говорит не имеющие отношения к чисто спортивному поединку вещи. А он тут же уловил и мою мысль, снова вздохнул.

— Тебя это тоже касается. Хоть что-то во мне обещало печальный для тебя исход?

Я мотнул головой.

— Следующий случай может оказаться еще хуже. Ты, кажется, имел что-то против тренировок? Или надеялся на технику? При чем тут техника?

— Вопрос, Александр Иванович, вы ставите некорректно. Если вам дадена такая реакция, то конечно…

— Об этом мы и будем говорить все время, что нам еще отпущено для тренировок…

Глава 10

На фоне всех наших занятий совершенно, конечно, особый, даже несколько болезненный интерес вызывало у меня изучение истории, сравнительной истории этого и нашего мира. Поскольку чтение книг, просмотр микрофильмов и уцелевших кинохроник для людей моего образа занятий является по большинству случаев отдыхом и развлечением (а для 90 процентов нормальных людей это, как известно, тяжкий труд), к научным занятиям я приступал уже по вечерам.

Зато уж вечера эти и ночи почти до рассвета были полностью моими.

После ужина я отправлял Аллу отдыхать и развлекаться, а сам возвращался в замок, где мне была отведена рабочая комната.

Не слишком большая, но уютная, с высокими потолками, стрельчатыми окнами, задернутыми тяжелыми темными шторами. Длинный стол под синей суконной скатертью, куда я сваливал извлекаемые из застекленных шкафов книги и журнальные подшивки, и еще один, приставленный к нему под прямым углом столик, где размещался монитор компьютера. Несколько глубоких кожаных кресел, непременный камин в углу, лампа под глухим абажуром, бар с кофейником и холодными закусками, необходимыми для укрепления сил, поскольку я просиживал там до серого рассвета.

Нельзя не оценить предусмотрительности Шульгина, которая вызывала у меня глухое раздражение. И книги в шкафах, и открытые для доступа компьютерные файлы ограничивались периодом между 1906 и 1924 годами, то есть временем от начала развилки до текущего момента. Предыдущую историю я знал и так, а последующего мне пока не показывали. «Для чистоты эксперимента», хотя мне немыслимо хотелось, пусть бегло, просмотреть, что ждет Россию и мир в грядущие десятилетия. Хотя бы до конца века.

Тонкие психологи, ничего не скажешь.

Я не спеша разжигал дрова в камине, включал электрический кофейник, настольную лампу, доставал из холодильника бутылку минеральной воды, раскладывал перед собой коробку сигар, зажигалку, пепельницу, гасил верхнюю люстру и — погружался в мир чужой жизни.

На мой взгляд, гораздо более интересной и увлекательной, чем наша. Да потому и увлекательной, что история и жизнь — чужая. Своя понятна, естественна, единственно возможна, а тут вдруг…

Как если бы узнать, что из двух одинаковых бутылок в одной, которую открыл ты, оказался обыкновенный «Токай», а в другой, доставшейся товарищу, — джинн, исполняющий желания.

Ну, пусть японская война, о которой мы разговаривали с Новиковым, здесь протекала на удивление зеркально тому, что знал о ней я. Так ведь и дальше развитие событий пошло абсолютно неожиданным образом.

Уже в ходе неудачной войны в России начались беспорядки, организованные левыми социал-демократами на японские деньги. С помощью нескольких миллионов золотых иен они сумели не только устроить бунты в Москве и Петербурге, но и парализовать движение по Транссибирской магистрали, единственному пути, связывающему фронт с центром метрополии.

Неудачный мир лишил Россию международного авторитета, флота, огромных финансовых средств, внутреннего спокойствия и десятилетиями завоевываемых позиций на Дальнем Востоке и вообще в Азии.

В результате в мировую войну она вступила на год раньше, чем у нас, плохо подготовленной, раздираемой внутренними противоречиями и конфликтами, а главное — в союзе с Англией и Францией против Германии, а не наоборот.

В нашем варианте истории Россия при поддержке Германии и Японии вела активные операции в Южных морях, без особого труда захватывая колонии Великобритании и выступивших на ее стороне САСШ. Я привык гордиться славным для русского флота сражением с американцами у Филиппин в 1917 году, после которого для нас на Тихоокеанском театре больше не возникало проблем.

И если бы не октябрьская 1918 года революция в Берлине, Тройственный Союз вполне бы мог установить свою полную гегемонию в Европе, Азии и Северной Африке.

Здесь, у них, русская армия, плохо поддерживаемая союзниками, которые боялись ее победы больше собственного поражения, вела кровопролитные и малоуспешные сражения на западном театре и в результате, после вновь организованных, теперь уже на германские деньги, беспорядков вышла из войны и получила вместо заслуженной победы позорный Брестский мир, коммунистический переворот и трехлетнюю гражданскую войну.

У нас все вышло иначе. Пролетарская революция началась в истощенной войной Германии, потом к ней присоединилась полуразгромленная Франция, и только через полгода под влиянием дурного примера союзников и противников, а также и бездарной политики Николая II нечто подобное случилось и в России. В гораздо более смягченном варианте. Да и то лишь потому, что император Николай был убит в своей ставке заговорщиками. В противном случае он, безусловно, сумел бы подавить возникшие в Петрограде и Москве беспорядки. Его же слабохарактерный братец Михаил, растерянный и напуганный, через месяц отрекся от престола и уехал в Грецию, где правила его двоюродная сестра Ольга.

На выборах в Учредительное собрание победил блок кадетов, правых социалистов-революционеров и социал-демократов-плехановцев.

Радикальные коммунисты получили в V Государственной Думе чуть больше четверти мест. И хотя устроили они в 1920 году очередной революционный переворот, захватили власть и около двух лет ее удерживали, насаждая штыками и пулями «военный коммунизм», авантюра эта по естественным причинам провалилась. С тех пор мы (то есть Российская демократическая республика) продолжали достаточно спокойное и умеренно прогрессивное развитие. Не обошлось, конечно, без внутренних и внешних конфликтов, десятка кровопролитных войн, но ничего подобного ужасной мировой войне у нас больше не случалось.

Самое поразительное (или забавное, как смотреть) заключалось в том, что Новиков в своих рассуждениях был абсолютно прав.

И наш мир — действительно химера. В сравнении с вот этим, здешним. С момента прохождения точки бифуркации у них все совершалось с железной логикой, вызывавшей то же ощущение жесткой детерминированности истории, что у меня раньше — наш вариант.

Да и не могло быть иначе — ведь изнутри все кажется таким логичным, единственно возможным, тезис, что история не имеет сослагательного наклонения, господствует в умах, и только отчаянные одиночки, вроде неизвестного мне капитана Семенова, имеют смелость настаивать, что все обстоит совсем не так, как на самом деле…

Ну вот отчего, например, тот слабый, безвольный царь Николай, что у них привел Россию к катастрофе, в нашем варианте оказался жестким, волевым и решительным реформатором, талантливым полководцем и изощренным политиком? Какие закономерности или чье сверхъестественное вмешательство так изменили личность этого человека?

Ну и так далее. Вопросы, вопросы без ответов…

Невозможно было, читая их книги, даже предположить, будто после 1906 года что-то происходило неправильно, нелогично, и каким образом могла бы наметившаяся тенденция переломиться. То есть вообразить, что в тех условиях император, Дума и руководители партий могли бы вести себя как-то иначе, не возбранялось, но реальных предпосылок к более разумному поведению не просматривалось.

И я понял, почему такой желчный скепсис у Андрея вызывали наивные построения философа истории Фолсома. Точно такие же чувства лично у меня вызвали бы суждения шестнадцатилетнего мальчика из хорошей московской семьи по поводу, скажем, исторической неуместности и случайности пятой паназиатской войны, на которой мне довелось досыта нахлебаться кровавой грязи.

Только вот события их 1921–1922 годов вызывали недоумение. Они как раз в детерминированную схему не укладывались. И я понял, что вот тут в дело и вмешались мои друзья. Но как, каким образом, я пока догадаться не мог.

Если для себя проблему невозможности обратного перемещения во времени в пределах своей исторической линии я решил, то в случае Новикова с его «Братством» она оставалась.

С помощью чего они сумели этот физически невозможный эксперимент проделать, почему несколько человек ухитрились сломать детерминизм истории, какие последствия от такого насилия над естеством можно ожидать — я не представлял.

Ни один из тысяч находящихся в моем распоряжении книжных томов ответа не давал, а мой наставник и чичероне А. И. Шульгин на вопросы только усмехался самым циничным образом.

«Мир совсем не так прост, как мы привыкли думать, — говорил он мне, — он гораздо проще. И вообще, компаньеро, не оставить ли вам на краткий миг умственные упражнения, иссушающие мозг, и не заняться ли чем-нибудь более практическим?»

А еще я смотрел старые кинохроники. Ужасно примитивно снятые, на отвратительной, исцарапанной и выцветшей пленке, со скоростью 16 кадров в секунду, отчего персонажи двигались неестественными скачками, и тут же, из этого же времени, но сделанные совсем в другой технике — нормальной цветной видеозаписи, хоть и не трехмерной, но вполне удобосмотримой.

И сразу я проваливался в невероятное. Не могу передать ощущение, которое испытываешь, почти наяву получив возможность увидеть, как из совершенно определенной точки реальности начинают расходиться, поначалу совсем почти незаметно, как железнодорожные пути после стрелки, а потом все круче и круче, и вот уже…

…Я надеялся, что еще несколько недель позволят мне не только изучить этот загадочный и интересный мир, но и подобраться к разгадкам многих тайн. Однако…

С утра Шульгин пригласил меня к себе, и выглядел он куда более серьезным, чем обычно.

— Ну что, не ослабел ли еще мученик науки?

— Нет, что вы. Только-только вошел во вкус. Может быть, вы все же откроете мне засекреченные файлы и книгохранилища?

— Я бы с удовольствием. Но… Скажи спасибо, что хватило ума не сделать этого раньше. Так ты хоть что-то успел узнать нужное, а то… Одним словом — передышка кончилась. Готов ты седлать коня?

— ?..

— Надо ехать в Россию. Сегодня же. Ситуация перегрелась и уже дымится. Есть шанс попробовать тебя в деле. Согласен?

— Сегодня? — Я был удивлен. Слишком я еще мало знаю и умею, чтобы ввязаться в перипетии чужой тайной войны. Он уловил мое сомнение.

— Конечно, можешь и остаться. Не неволю. Как и обещал. Купайся, гуляй, читай книжки и люби свою даму. Имеешь право…

Говорил он без издевки, спокойным, ровным голосом. Но при такой постановке вопроса…

— Зачем же? Я поеду. Аллу берем?

— Пожалуйста. В Харькове пока не стреляют. Ей будет интересно.

— Когда и на чем отправимся?

— А прямо вот сейчас. Пойди к себе, скажи Алле, пусть соберет самое необходимое. Из личных вещей. С учетом того, что все необходимое в Харькове есть. И возвращайтесь сюда. Дом запирать не нужно…

Было слегка тревожно, как всегда, при резкой перемене жизни, но и интересно в то же время. Увидеть Харьков, Москву, вообще «Большую землю» этой реальности — что может быть увлекательнее?

И сама поездка — на чем Шульгин собирается доставить нас на другую сторону Земли? Все-таки на самолете? Здесь это с пересадками займет дня три.

При известии о предстоящем путешествии Алла развеселилась. Сидеть без дела и читать книжки ей надоело куда больше, чем мне. Она же не историк, а человек конкретной профессии.

Через полчаса она была готова. Да ей и собирать-то было нечего. Переоделась в походный замшевый костюм, забросила сумку с женской мелочью и материалами по «фактору» на плечо.

— Присядем на дорожку? Нам в этом доме было хорошо, ведь правда?

И вот мы идем с ней по аллее, с некоторой печалью глядя на окрестности поселка.

Странно, возле замка нет машины, которая могла нас отвезти… А куда? Скорее морем мы пойдем куда-то, где есть аэродром.

— Нет, ехать никуда не нужно, — ответил Александр Иванович на мой вопрос. — Имеется другое средство. Прошу…

В соседней с его кабинетом комнате мы увидели не слишком большой, размером с письменный стол, пульт, похожий на режиссерский в телестудии. И больше ничего.

— До этого у вас наука еще не дошла? — спросил он с хитроватой усмешкой. — А мы через пространство ходим только так…

Он щелкнул тумблером, и рядом с пультом засветилась яркая сиреневая рамка. Очертив контур размером два на три метра.

Секунду внутри его было угольно-черно, потом открылся интерьер такой же точно комнаты.

— Вперед!

Сначала Алла, потом я и замыкающий Шульгин перешагнули «порог».

За окном синело небо в легких клочьях белых облаков, совсем рядом высились крутые холмы, покрытые багрово-золотым осенним лесом, чуть дальше поблескивала река.

— С приездом, господа. Вон там, левее — город Харьков, столица Свободной России…

Глава 11

Всю эту долгую ночь без сна я вспоминал прошлое, потому что о настоящем думать было практически незачем. Я понятия не имел, как станут развиваться события утром. Самое простое — Людмила проснется, как положено, приведет себя в порядок, не вспоминая об имевших место «неуставных взаимоотношениях», передаст мне то, что требуется, сообщит на словах, что ей поручено сообщить, и мы расстанемся, надеюсь, навсегда. Продолжать с ней знакомство я не собирался ни в каком варианте. Наступившая холодная ясность мысли уже заставила меня стыдиться своего недавнего порыва. Вида-то не подать я при встрече с Аллой сумею, но сам при воспоминании об этой ночи буду мучительно морщиться и поскорее переводить мысли на другое.

А может быть, и не буду, кто его знает… Измена без умысла и намерения изменить — вроде бы уже и не измена, а так, малозначительный физиологический эпизод, немногим хуже обыкновенного эротического сна или просмотра соответствующего ментафильма.

Вот можно ли считать изменой то, что у самой Аллы было с Карлом в тот вечер, когда я в нее уже влюбился, и была ли для нее изменой самой себе ночь, проведенная со мной, когда не остыли еще губы от поцелуев совсем другого мужчины?

Телеология, однако… Ассоциативно мысли мои соскользнули на более актуальную тему. Алла — ладно, с ней мы разберемся, оказавшись в более близкой для нас обстановке. А вот Людмила…

Странная, совсем не соответствующая принятой на себя роли женщина (я ощутил это почти сразу, а понял только сейчас, отвлекшись, успокоившись, проанализировав многие, вроде бы и не имеющие к конкретным фактам отношения). Ну никак не могут наложиться друг на друга два ее образа — элегантной, достаточно скромной девушки из кафе «Мотылек» и той разнузданной дамы, с которой я только что лежал в одной постели. Значит, что?.. Я встал и бесшумно подошел к двери в соседнюю комнату. Глаза уже привыкли к темноте. Женщина беспокойно двигалась во сне, постанывала, иногда что-то тихо и неразборчиво бормотала. Я сделал еще один шаг, вытянул голову. Вдруг услышу что-нибудь важное?

Однако, кроме невнятных обрывков слов, ничего разобрать было невозможно.

Отбросив покрывало, она перевернулась на спину, запрокинула голову за край подушки и вдруг стала довольно громко и неприятно всхрапывать.

Думаю, нормальная женщина, будь она даже классной разведчицей, не позволила бы себе в здравой памяти столь неэстетичного поведения, пусть и для маскировки.

Вернувшись к себе, я облокотился на подоконник, раскрыв предварительно пошире форточку, и вновь принялся размышлять и анализировать.

Вот, к примеру, я, кажется, начал постигать ту идеологию, которой руководствуются в этом мире Новиков и его друзья. (Неплохо бы еще узнать, как они сумели в него прийти и закрепиться здесь, а также и зачем им все это вообще понадобилось?)

Да, конечно, они создали могущественную тайную организацию, у них есть немыслимая здесь техника, они знают общие тенденции развития нынешней реальности на ближайший век (не конкретные события, их цепочка оборвалась в тот момент, когда они затеяли свое вмешательство), еще они знают психологические характеристики большинства современных политических деятелей и вообще людей, которые оказывают влияние на судьбы мира и отдельных его регионов вплоть до конкретных городов и губерний (тоже до той поры, пока их не заменят новые, сформировавшиеся уже в измененной реальности люди). Все это так, и достаточно для ненавязчивого управления мировой историей и ходом прогресса. Но!.. Их очень и очень мало. Допустим, два-три десятка «полностью посвященных», то есть пришедших вместе с ними из будущего данной реальности.

Имеется еще сотня-другая людей «отсюда», но безусловно разделяющих позицию основателей «Братства», те, кому они могут стопроцентно и без тени сомнения доверять. Родившиеся слишком рано, носители не реализуемых в рамках традиционного общества амбиций. Но все же остающихся людьми своего времени, и способа кардинально перестроить стиль их мышления не существует. Короче говоря, из них получились самоотверженные и верные исполнители «господских» решений, но и не более. К таковым, по моему мнению, относятся, из лично мне знакомых, генерал Басманов, полковник Кирсанов (хотя с ним сложнее, я не во всем сумел разобраться), лейтенант Белли и некоторые другие обитатели форта. Из тех, с кем я успел познакомиться.

Вот и все. Прочие аборигены, так или иначе связанные с «Братством», «полевые агенты» в полном смысле слова. Работающие из каких-то собственных убеждений, страха или просто за деньги, выполняющие задания, которые являются лишь крошечными элементами общей мозаики. Их число может достигать сколь угодно больших значений, но это лишь солдаты, расходный материал, вроде тех рекрутов прошлых веков, которые сражались там, куда их поставили, не имея подчас понятия не только о целях войны, но и о месте, где она происходит. Посадили деревенского мужика из-под Вологды на телегу или в поезд, привезли к стенам Геок-Тепе, Баязета или в маньчжурские сопки, воодушевили формулой «За Бога, царя и Отечество!», и вперед, на пушки, штыки и ятаганы.

Нередко, кстати, такая политика приносила нужные плоды. Кажется, в Крымскую войну имел место такой эпизод. В сражении на Черной речке, когда русские полки уже отступали под напором англо-французов, маршал Сент-Арно для нанесения завершающего удара бросил в бой резерв, дивизию зуавов, то есть отборной французской пехоты. Которые традиционно носили форму марокканского стиля — алые шаровары, фески и прочее.

И — вот парадокс, почти деморализованные солдаты Владимирского и Волынского полков, увидев азиатскую одежду, воспрянули духом.

— Братцы, да это же турка!

Турок — враг известный, турку били и деды, и прадеды. Страшным штыковым ударом два русских полка прорвали фронт атакующего неприятеля и обратили его в паническое бегство. Если бы не пассивность князя Горчакова…

Но это лирика. А из моих прочих построений следует простейший вывод: даже обладая самой совершенной техникой связи, прослушивания, внепространственных перемещений и изощренных средств индивидуального и массового поражения, мои друзья физически не в состоянии эффективно ее применять в пределах «зоны своих жизненных интересов».

Только в действительно критических случаях Новиков, Шульгин и прочие могут непосредственно подключаться к делу и обрушивать на неприятеля всю свою грандиозную интеллектуально-техническую мощь. Если вообразить, что сами они — фельдмаршалы, то в повседневной деятельности им приходится полагаться на «генералов», «полковников», «лейтенантов» и «сержантов». Только так. Отчего вновь подтверждается старое правило — любая цепь не крепче своего самого слабого звена. Печальный вывод для людей, теоретически обладающих здесь всеми формальными признаками божества: всемогуществом, всеведением и даже, я согласен признать, всеблагостью.

И, значит, мне впредь не следует удивляться, когда я увижу очередное несоответствие между теоретически возможными и практически осуществимыми методами достижения целей.

Суть же и смысл моего введения в «Братство» скорее всего просто попытка расширить узкий круг «генералитета». Уж я-то безусловно отношусь к людям, которые способны полностью адекватно соответствовать своей жанровой роли. Другое дело — захочу ли?

А что мне еще остается делать, позвольте вас спросить, до того момента, когда появится возможность вернуться домой?

Никем больше мои навыки и способности востребованы в этом мире быть не могут.

Цель же заявлена если и не благородная в самом возвышенном смысле этого слова, то прагматическая и разумная. Как постулат японской педагогики: «Мы не собираемся изменять характер и основные черты личности воспитанника, но научить и заставить его вести себя подобающим образом в любой ситуации мы обязаны».

Курить захотелось невыносимо. Я извлек из кармана пиджака смятую пачку. Здесь я стал курить раз в десять чаще, чем дома. Атмосфера этого мира так влияет или постоянно вздернутые нервы?

Теория теорией, а что же мне придется делать завтра? Может же случиться, что произойдет все не так, как я планирую. Явятся перед рассветом серьезные грубые люди, начнут стрелять в потолок, брать меня в плен, добиваться признаний, кто я и на кого работаю. И так далее. В этом случае мои действия?

Шестнадцать патронов в пистолете и еще несколько интересных вещиц в запасе. Можно их на всякий случай активировать. К чудесам цивилизованных времен здешние люди явно не готовы, Шульгин меня и об этом предупреждал. Все свои технические хитрости «Братство» пускает в дело так, чтобы ни следов не оставалось, ни даже подозрений, будто имело место нечто необычное.

Я снова выглянул и прислушался. Людмила спала, никаких сомнений.

Стоило бы обыскать ее саквояж и одежду.

Если у нее не было с собой миниатюрной радиостанции, навести на этот тихий приют своих людей она не могла. Выследить нас в Москве наружным наблюдением было тем более невозможно. Так мне казалось.

Прошлый раз в Москве и Сан-Франциско я тоже думал, что успешно скрываюсь от противника, а практически сам шел в руки то к друзьям Панина, то к Артуру.

Вдруг стало интересно узнать, где он может быть сейчас, и Вера тоже. Живы, то есть мертвы ли?

Несмотря на все предыдущее, выручили-то нас с Аллой именно они.

Последнее время меня вдобавок все больше интересовало, что же такое Артур увидел все-таки в своем загробном мире? Нельзя ли как-нибудь заглянуть туда и мне, оставаясь одновременно безусловно живым?

Только не сейчас бы мне об этом думать… Что же все-таки подразумевали те, кто послал меня на это странное задание? И я вдруг понял. Или показалось, что понял.

Подставка это, элементарная подставка. Они знали, что Людмила — не курьер. Она точно агент-двойник. И возможно, на той стороне занимает более важный пост, чем здесь. Опытная женщина. Во всех смыслах. А я со стороны должен казаться лопухом. Но не совсем развесистым. В меру. Слишком для полного дурака прилично и интеллигентно выгляжу. Информированным, знающим нечто полезное человеком, но не профессионалом разведки. С этих позиций и пойдет игра.

А какова должна быть моя установка? Независимо от цели, с которой меня используют. Ну, вот хотя бы так: в любой ситуации — выжить. Действовать в любой обстановке с единственной целью — вернуться живым. Все остальное вторично. Уцелел я во всех своих космических путешествиях и земных катаклизмах — желаю, чтобы так было и впредь. Точка. Нам с Аллой, может, еще и детей нарожать предстоит.

Шульгин мне рассказывал о существующем здесь государстве Израиль-в-Палестине. В моем мире, согласно договору между Теодором Герцлем и лордом Керзоном, подобное государство создано на севере Кении. На территории, некогда подвластной любовнице Соломона, царице Савской. С точки зрения ортодоксов, более легитимной, чем Палестина. Еврейское государство именно в Палестине имеет право возродить только Машиах. (Мессия по-нашему.) Так вот у них там, в армии, закон — в любых условиях военнослужащий должен прежде всего сберечь свою жизнь. Попав в плен, может принимать любые условия врага, выдавать любые военные тайны, делать, что угодно, но выжить. Жизнь настоящего еврея дороже всего. Даже стратегические планы можно изменить, а человека не воскресить! Разумная позиция. Хотя есть у них и другие законы, менее гуманные, но не менее логичные, например, о заложниках. Переговоры с террористами о судьбе заложников не ведутся никогда. Их можно пробовать спасти силой или хитростью, но выкупать ценой уступок — нет. Как сказал Шульгин: «Умерло так умерло». Тем самым ценой даже гибели нескольких невинных людей на будущее устраняется сам смысл такого рода терроризма. И в перспективе избавляются от смерти тысячи и тысячи потенциальных жертв террора.

Непривычная для европейца, но исторически, очевидно, оправданная позиция.

Вот и мне надо привыкать. Но что все-таки меня тревожит? Ладно, подождем развития событий. Ситуации надо дать созреть, говорил один из моих инструкторов, но давно и не здесь, через сто двадцать лет на базе Дальней Галактической разведки.

Перед самым рассветом я задремал, невзирая на принятую таблетку стимулятора. Совсем ненадолго смежил веки и тихо-тихо поплыл… А когда открыл глаза, в комнате было совсем светло и у изголовья стояла Людмила.

Непричесанная, в наброшенном на плечи халате, из-под которого выглядывали белые до синевы, совершенно незагорелые ноги. Сейчас ее рыхлая нагота вызвала у меня чувство, близкое к отвращению.

— Проснулся наконец? — спросила она, зевнув. — А я вчера эту комнатку и не заметила.

— Что ты вообще могла вчера заметить? — грубо спросил я. — Который теперь час?

— Половина восьмого. Нам пора. Кафе открывается в девять, пока оденемся, пока доберемся. Лучше забрать посылочку поскорее…

В давешнее кафе мы вошли ровно через пять минут после открытия, и все тот же буфетчик-армянин посмотрел на нас с легким удивлением. Не знаю, что уж он там подумал, но изобразил радушие человека, который счастлив, что его заведение понравилось случайным клиентам и они пришли в него снова.

Пока я заказывал плотный завтрак на двоих — поесть-то все равно надо, Людмила скрылась в ватерклозете.

Да и где еще наскоро спрячешь небольшую вещь в незнакомом помещении? Разве что под столешницей пристроить. Можно, но риска больше, что случайно обнаружат, хотя бы и уборщицы.

Едва я успел нацепить на вилку шкварчащую, только что поджаренную сосиску в томате, входная дверь открылась, и по лестнице спустились двое не слишком уже молодых мужчин, при взгляде на которых я сразу понял, что это не просто случайные посетители.

Лица у них были совершенно другие. Значит, все правильно, в своих предположениях я не ошибся. Я гораздо медленнее, чем мог это сделать, сунул руку в карман. Пожалуй, я сумел бы положить обоих, только зачем? Люди, очевидно, имеют ко мне какие-то вопросы. Тот, что стоял слева, направил мне в лоб ствол «нагана», который держал за спиной, а его напарник в довольно приличном темпе бросился вперед, не особенно технично, но резко ударил меня по предплечью. «Беретта» отлетела в угол. Я отступил на шаг назад и поднял руки.

Из туалета выскочила Людмила, с грацией пантеры, нет, скорее львицы (пантера для сравнения не подходит, худовата), метнулась за гулко стукнувшимся о дубовый пол пистолетом.

И мастер рукопашного боя выхватил свой «браунинг», и даже вновь возникший на пороге буфетчик оказался при тяжелом, внушительного вида «манлихере». Александра бы Ивановича сюда, полюбоваться на коллекцию стволов.

— Все, все… — я выставил перед собой ладони. — Никаких эксцессов. Против таких шансов я не играю. Что вам от меня нужно? Денег у меня три червонца с мелочью, документов при себе никаких, кроме шоферских прав, если вы из ГПУ — контрреволюцией не занимаюсь. Мирный обыватель…

И посмотрел вопросительно-удивленно на Людмилу. Мол, все у нас с тобой нормально вышло, так что же ты теперь?

Она ответила мне холодным, даже слегка презрительным взглядом.

— Здесь мы разговаривать не будем, — ответил вместо нее человек в серой в полосочку тройке из недорогого материала под расстегнутым пальто. — Будьте благоразумны, и вам ничего не грозит. Прошу вас… — И ко мне подошел второй, держа в руках широкую черную ленту.

Туго завязал глаза. Не слишком старательно меня обыскал, точнее, просто обхлопал карманы и все места, где можно было спрятать оружие, извлек бумажник и портсигар, который, судя по щелчку, открыл, осмотрел и сунул обратно.

— Идите…

Людмила взяла меня за руку, и мы пошли. Куда-то в глубь заведения. Судя по запахам — через кухню, хранилище провизии, поскольку пахло картошкой, подгнившими листьями капусты, мочеными яблоками и рассолом.

Потом по крутой деревянной лестнице вверх. Я старательно считал шаги и повороты.

А нужно ли? При неблагоприятном развитии событий живым меня выпустить не должны, зачем засвечивать такую точку? Даже буфетчик не счел нужным спрятаться на время моего захвата, чтобы потом в случае чего сослаться на полную непричастность к деятельности зашедших выпить рюмочку случайных клиентов. А как бы даже демонстративно наставил на меня пушку.

Мы вышли в мощенный булыжником двор, поскольку улица, по моим расчетам, осталась за спиной.

Меня слегка толкнули, рукой я уперся в гладкую деревянную стенку.

— Становись сюда. — Людмила направила мою ногу, я попал на узкую скобу-ступеньку и очутился внутри будки с узкой лавкой сбоку. Автомобиль или повозка-фургон.

Дверца хлопнула, зафыркал мотор, и мы поехали. В пути мы провели минут десять, мне показалось, что автомобиль описал по улицам нечто вроде восьмерки. Семь поворотов — четыре вправо, три влево и примерно одинаковые интервалы между ними. Думаю, в случае необходимости я смог бы повторить этот путь пешком, предположив, что скорость автомобиля составляла около двадцати километров в час.

Мои конвоиры сидели молча, я слышал только дыхание Людмилы у левого плеча.

Толчок, остановка, команда выходить. Стук сапог по брусчатке, скрип железной двери, два марша гулкой железной лестницы. Тюрьма? Только какая? Лубянка, Бутырка? По расстоянию, повторяю, непохоже.

Пахнущим сыростью коридором восемьдесят семь шагов. Я невзначай задел рукой за стену. Довольно гладкий кирпич, выступающие швы раствора. Похоже, эти люди владеют тайной московских подземелий, не уступающих по запутанности и протяженности знаменитым одесским катакомбам.

— Снимите повязку, — попросил я. — У меня клаустрофобия…

Удивительно, но просьбу выполнили. Я стоял перед массивной дверью из грубо обтесанных досок, схваченных полосами кованого железа. На вид ей лет полтораста-двести. Времена Екатерины I или Анны Иоанновны.

Ничего примечательного не обнаружилось и за дверью. Еще один короткий коридор, только облицован не кирпичом, а тесаным камнем. Еще дверь, теперь железная, вывела в третий, перпендикулярный второму, и совсем короткий.

Вот это уже точно тюрьма. Три двери в стене напротив и по одной в каждом торце. Засовы снаружи.

Тот, что был в пальто и тройке, пошел направо, к крайней камере, второй мужчина, в пиджаке поверх косоворотки и заправленных в мягкие сапоги брюках, по-прежнему не отводил от меня ствола «нагана», Людмила — чуть поодаль, лицо у нее суровое. Играет на коллег или на самом деле это ее сущность? Устала дамочка от вчерашней игры в интеллигентность и доброжелательность?

По пути я как-то ни о чем особенном не думал. Скорее — настраивался на предстоящий допрос. Сразу он будет или спустя время, кто и о чем будет спрашивать, с применением средств спецвоздействия или вежливо — угадать все равно нельзя. Легенду придумывать не требуется, она столь коротка и проста, что не собьешься. Позиция собственная мне тоже понятна, так чего терзаться?

Меня подтолкнули вперед, и дверь за спиной закрылась почти бесшумно. Щелкнул автоматический замок.

С прибытием, Игорь Викторович. То есть теперь уже у меня другое имя.

Камера окон не имела, да и неудивительно, здесь метров шесть ниже уровня земной поверхности. Площадь примерно три на четыре. Железная койка, застеленная по-солдатски, обычный стол, при нем две табуретки. Электрическая лампочка под жестяным абажуром на витом белом проводе. Вот и все.

Да, пол простой, деревянный, окрашен охрой, похоже — недавно. Ни умывальника, ни унитаза, ни даже параши. Значит, не тюремная камера в полном смысле, скорее — комната ожидания, отстойник.

Чье это хозяйство? Действительно организация, против которой работает «Братство», столь свободно чувствует себя в Москве, что имеет даже собственные места лишения свободы? Или использует материально-техническую базу ГПУ, военной контрразведки, еще какой-то госструктуры? Ясно, что не только к этим пяти каморкам ведет почти стометровый подземный ход.

Странно, что меня так плохо обыскали. Или это успела сделать Людмила ночью? А у меня и вправду почти ничего с собой нет. Бумажник и пистолет отобрали, остались ключи от машины, дюжина папирос в портсигаре, медная зажигалка кустарной работы. Еще довоенные наручные часы фирмы «Докса». Тяжелые, в стальном корпусе. Тикают так, что в плечо отдает. При необходимости можно кого-нибудь ими убить.

Не разуваясь, я улегся на койку, которая была мне коротковата, положил ноги на низкую спинку, закурил, стряхивая пепел на пол.

Стоило так долго убегать от зомби и гангстеров на своей Земле, чтобы сесть «за решетку» на этой?

После третьей папиросы замок щелкнул, открываясь. Готов поклясться, что вошедший был англичанином. Что в этом мире, что в нашем есть в них нечто неистребимое, во взгляде, в манере держаться, на какой бы широте и в каком одеянии вы их ни встретили. Насмотрелся и никогда раньше не ошибался в определении национальной принадлежности собеседника, если он был с Альбиона. Не понимаю, каким образом Лоуренс Аравийский ухитрялся выдавать себя за араба. Видно, очень уж был нетипичен. Или не был чистым британцем по крови.

Или, наконец, мой нюх на «гордых британцев» носит уникальный характер.

Вот и этот тоже. Напрасно он наряжался в советский полувоенный костюм — табачную гимнастерку, синие галифе и коричневые сапоги на высоком подборе, какие шьют только в славном городе Торжке, с голенищами в мелкую складочку и подколенными ремешками.

На поясе револьвер в апельсиновой кобуре. Общая цветовая гамма, на мой вкус, довольно попугайская. Он вошел, я посмотрел на него равнодушным взглядом и не сделал попытки встать. Он вежливо поздоровался, почти совершенно без акцента. Я ухитрился кивнуть, не отрывая головы от подушки.

— Вижу, вы чувствуете себя обиженным? — спросил он, подвигая стул и садясь посередине комнаты, лицом ко мне.

— А вы считаете такое обращение совершенно нормальным? Ордер на арест, например, постановление прокурора, еще какое-нибудь обоснование задержания лишним бы не показалось? Или я просто не в курсе, в Москве введено наконец военное положение и принят декрет об интернировании?

— С чего вы взяли, что арестованы? Вы были морально готовы именно к этому?

— За последние семь лет нормальный человек в этой стране должен быть готов к чему угодно. А события последней недели подводят к мысли, что все начинается по новой. Но тем не менее… То, что вы не бандиты, я кое-как сообразил. Дальше подвала с капустой они бы меня не повели. Теперь начинаю подозревать, что и к ГПУ вы отношения не имеете. У тех есть роскошное здание напротив Кремля, и внутренняя тюрьма там снабжена хоть и зарешеченными, но окнами.

— Вы американец? — спросил он ровным, чуть-чуть скрипучим голосом. И произнес очень быстро, с акцентом Луизианы или Южной Каролины по-английски: — Ваша манера поведения и семантическая отстраненность от принадлежности к России подсказывают, что вы человек американской культуры. Нет?

— Я сионист, если угодно. И одновременно гражданин мира. Почти Вечный жид. Почему и отстранен семантически как от России, так и от любой другой страны, за исключением Земли обетованной, она же — историческая родина, — ответил я на самом лучшем оксфордском, который только смог изобразить.

Самое смешное, что я был почти абсолютно честен. Так мы придумали с Шульгиным на случай, если мое знание глубинных реалий этого времени и этой реальности покажется кому-то недостаточным.

— Сионист по имени Игорь? Забавно.

— Вы не успели ознакомиться с моими документами?

— Не поверите, но и вправду не успел… — Он достал из кармана мой бумажник, вытащил лежавший сверху потертый членский билет профсоюза извозопромышленников, раскрыл.

Великолепным писарским почерком с завитушками там было выведено: «Игорь Моисеевич Риттенберг», род занятий — владелец и водитель таксомотора, год вступления в союз — 1923-й.

Удачно получилось. Он явно потерял темп.

— А вас, очевидно, зовут как-нибудь вроде Трофим Арчибальдович Стивенсон-заде? — продолжил я. Он молчал секунд пять, потом оглушительно захохотал. С холодными глазами. Извлек раскладной кожаный портсигар и протянул мне именно сигару, а не какой-нибудь «Молот» или «Иру». (Реклама: «Папиросы «Ира» — это все, что осталось от старого мира».)

— Вы — интересный собеседник. Думаю, нам с вами будет легко общаться…

— Надеюсь. Было бы о чем… Так как прикажете к вам обращаться?

— Станислав Викентьевич вас устроит?

— Нормально. То ли поляк, то ли литовец… Вполне нейтрально. И работаете не иначе как на польскую разведку? Дефензиву, так она у них называется?

Судя по выражению лица, моя бойкость начала его утомлять.

— Прошу запомнить, я работаю только и исключительно на самого себя. Если при этом мои интересы пересекаются с чьими-нибудь еще, такое совпадение следует считать чисто случайным…

— Но по возможности извлекать из него пользу, — закончил я его мысль.

Он снова на несколько секунд задумался, старательно пыхтя сигарой.

— Мне кажется, — снова повторил Станислав Викентьевич, теперь с вопросительной интонацией. — Больших хлопот у нас с вами не будет?..

— У нас с вами или У НАС с вами? — не утерпел я опять.

— Господи, — вырвалось у него, — неужели вы не можете помолчать хоть две минуты подряд?

— Простите, это у меня национальное. Вот если вы бывали в Одессе…

— Хотел бы я знать, какой идиот пригласил вас работать в разведке? — тяжело вздохнул мой визави.

— Это риторический вопрос или можно отвечать?

Кажется, хватит валять дурака, я понял это по сузившимся глазам англичанина. Еще ударит, чего доброго. Не хотелось бы, ведь придется ответить, а тогда игра пойдет уже по совсем другому сценарию. Но он, видимо, тоже это понял, или так до конца и не сообразил, действительно я придуряюсь или от природы такой? Кто их знает, этих евреев?

Он сглотнул слюну и сказал подчеркнуто спокойно:

— Считайте, что сейчас начинается классический допрос. Я спрашиваю, вы отвечаете конкретно на поставленный вопрос. В этом случае кое-что у нас еще может получиться…

Я молча кивнул.

— Тогда первое — какое задание вы получили и от кого? В данном эпизоде.

— Проще некуда. Встретить на вокзале даму из Риги, в том месте, которое она выберет сама, назвать пароль и взять «посылку». Какого рода — не знаю. Пакет с бумагами, фотопленку или какую-то вещь. Известно, что компактную можно унести в кармане… Если будет устное сообщение — запомнить дословно. Получив — доставить на указанную явку. Получить вознаграждение в сумме, эквивалентной ста югоросским рублям или десяти здешним червонцам. Все.

— От кого?

— От господина, называющего себя Виктором Петровичем. Весьма неприятный тип, смею заметить…

— Вы что, не являетесь членом организации?

— Какой?

— Это ВЫ у МЕНЯ спрашиваете?

— Естественно. Что какая-то организация имеет место быть, я, разумеется, не сомневаюсь. Цели же ее и наименование мне неизвестны. Могу предположить, что она близка к врангелевскому «Освагу» (Осведомительное агентство, в белой России аналог ГПУ).

— Вы завербованы давно?

— Порядочно. Больше года назад. Как раз в Одессе, упоминание о которой вы приняли за глупую шутку. Но чтобы вас чрезмерно не обнадеживать, скажу, что всегда выполнял разовые поручения, хотя подчас и весьма ответственные. В «штат» никогда не входил и даже предложений таких не получал.

— Почему же сейчас вам дали столь скромное, как бы даже недостойное вас поручение?

— А я такими вещами не интересуюсь. Не моя забота — оценивать важность заданий. Может быть, эта посылочка для моих работодателей дороже, чем контрольный пакет акций марсельской пароходной компании «Мессажери маритим», который я приобрел для них через подставных лиц минувшей зимой. (Такая операция действительно проводилась, только не мной, конечно.) А мне только лучше — работы меньше, оплата, пропорционально затраченному времени, выше…

— А как вы отнесетесь к предложению поработать еще на одного хозяина?

— По совместительству, значит? — Я наконец сел на койке, показывая, что раз разговор пошел всерьез, то и отношусь я к нему соответственно.

— Можно и так сказать. Двойник это еще называется…

— Моральных препятствий к этому, как вы понимаете, у меня нет. Абсолютная безыдейность и беспринципность — мой принцип.

— Удобно. Если бы это еще было правдой…

— Есть сомнения?

— Вагон и маленькая тележка, как здесь говорят.

— Если хотите, можем попытаться рассеять их вместе. Только вот беда, — я простодушно улыбнулся, — приходилось мне в университетах обучаться, философии в том числе. И овладел я софистикой в совершенстве. Начиная с Сократа, Платона и так далее… То есть я в состоянии очень долго и качественно морочить собеседнику голову, пока он совершенно не потеряет нить собственных рассуждений.

Этому меня тоже обучил Александр Иванович. Я и сам не чужд склонности к словоблудию, а он за неделю преподал мне несколько уроков вообще высшего пилотажа в этом увлекательном занятии. Станислав же Викентьевич производил впечатление человека умного и опытного, но в таких делах не слишком искушенного. Англосаксы вообще к российско-византийским талантам мало предрасположены.

— Посему, май диа френд, у нас с вами такая диспозиция получается: или поверить мне на слово, что я именно таков, как хочу показаться, и продолжить мою вербовку, раз уж затеяли, или на слово не верить и начать всякие неприятные процедуры с целью выяснить, не резидент ли я ГПУ, «Осваги» и всех прочих организаций, с которыми вы враждуете… Но все равно своих сомнений вы не рассеете, поскольку информация, полученная под пыткой, обычно куда больше соответствует сознательным или подсознательным позициям допрашивающего, чем истине.

Вот как я изящно все закрутил. А мой собеседник теперь, похоже, совершенно не понимал, что же ему следует делать. Он ждал более-менее долгого и упорного сопротивления, лжи, уверток и тому подобного. Собирался его ломать. Как дверь вышибают плечом. А она оказалась незапертой. И летит он сейчас вперед по заданной траектории, изо всех сил стараясь сохранить равновесие.

Он, конечно, знает, что я близок к верхушке «Братства», с которым они сталкиваются четвертый год и пока что несут только потери, как материальные и моральные, так и чисто физические, ничего, по сути, не выяснив о составе и даже истинных целях этой организации. Шульгин мне достаточно подробно изложил и предысторию, и историю данного противостояния.

Теперь им вроде бы улыбнулась судьба. Они перевербовали Людмилу или даже вообще заменили подлинную женщину с этим именем на своего человека, вознамерились размотать ниточку, насколько удастся. Явно поняли, что в моем лице имеют дело не с простым курьером (а откуда, собственно, они это взяли?), но вот теперь…

Думаю, Станиславу сейчас требуется тайм-аут. Так и произошло.

— Чтобы не терять времени на бесплодные дискуссии, сделаем так — я вас оставлю одного, дам карандаш и бумагу, и вы ответите со всей возможной полнотой и подробностями на поставленные мной вопросы. А потом решим, что делать дальше.

— Не возражаю. Только… По вине ваших людей я не успел даже позавтракать, хотя уже близится время обеда. Так что уж распорядитесь. Я не гурман, но есть люблю вкусно и сытно. Кухня значения не имеет — русская, китайская, еврейская. Даже на английскую согласен, если ростбиф или бифштекс будет свеж и хорошо прожарен… Вино, виски, водка — соответственно меню. И это… — Я повертел пальцами в воздухе, намекая на проблему естественных надобностей.

— Распоряжусь, — без энтузиазма ответил британец.

— А как вы из такой коллизии выпутаться думаете? — вдруг вспомнил я. — Если до вечера я не явлюсь куда следует с посылочкой, операция будет сочтена проваленной. И моя ценность как специального агента с особыми полномочиями — тю-тю…

Неужели о таком варианте он забыл? Или им неважен исход именно этой конкретной операции, они надеются через меня проникнуть гораздо глубже. Но как? Что им известно такого, что пока непонятно мне?

Так и есть.

— Это вас пусть не беспокоит. Возможно, выход найдется сам собой. А пока работайте. Еду вам принесут. И в уборную сводят…

Он вытащил из кармана галифе согнутую вдоль школьную тетрадку, до половины сточенный простой карандаш, положил на стол. Посмотрел на часы.

— Вот мои вопросы… Время вам — до семнадцати ноль-ноль.

Лежа на койке, я ждал обеда, пребывая в растерянных чувствах. Что я ему должен писать? Кое-какая канва имеется, но сочинить за четыре часа связную, непротиворечивую, способную выдержать квалифицированную проверку историю моего сотрудничества с мифической «организацией»? Нереально. Все известные мне конспиративные квартиры? Я знаю три, но должен ли их раскрывать? Имена и краткие установочные данные на руководителей «Братства», с которыми я имел контакты. Название нашей организации им тоже известно? Или это как раз для них оно и придумано?

Итог моих размышлений: то, что я сумею им сообщить, их не удовлетворит, и разговор пойдет в другой тональности.

Попытаться убежать? Еще менее реально. Захватить Станислава в заложники, когда он вернется? Тоже бред. И что остается?..

По всем законам античной трагедии сразу после того, как я без особого аппетита пообедал, сопроводив банальную гречневую кашу с приличным куском отварной говядины (мои гастрономические запросы во внимание приняты не были) двумя рюмками водки из крохотного графинчика, на большее тюремщики не расщедрились, появился «Деус экс махина». С его помощью древние драматурги выходили из любой сюжетной коллизии.

Прямо перед глазами, на расстоянии вытянутой руки, возникла знакомая пульсирующая фиолетовым огнем рамка. Вход-выход тоннеля межпространственного перехода. Но не большая, как раньше, а размером с половинку газетного листа.

В глубине рамки я увидел комнату явно технического назначения, напоминающую обилием всяких приборов и устройств рубку космического крейсера. Перед «окном» стоял Шульгин, за его спиной еще один человек, мне ранее неизвестный, но по типажу очень подходящий к остальным «фельдмаршалам» «Братства».

— Мы все видели и слышали, — сказал Шульгин тихим голосом. — Нормально. Держался ты правильно.

Я почувствовал огромное облегчение. Сейчас сделать всего один шаг — и я на свободе, среди единственно близких и понятных мне людей.

— Вот, возьми, — Александр Иванович протянул мне коробочку чуть больше спичечной, с глазком окуляра посередине. — Здесь микропленка с текстом твоих ответов. Перепишешь, раздавишь каблуком и засунешь, ну хоть за плинтус вон… Думаю, ближе к вечеру они повезут тебя по раскрытым явкам. Делай все, что скажут, абсолютно все. Бежать не пытайся, на провокации не поддавайся…

— А как же…

— Все так и задумано. Мы держим тебя под контролем. Ничего не случится. Но нам нужен в их лагере свой Штирлиц…

— ?..

— Неважно. Наш человек в Гаване. Работай раскованно и отчаянно. Соглашайся на все, что угодно, ты нам нужен там, и действующий. Эта штука, — он обвел рукой край рамки, — работает и в одностороннем варианте. Просто раньше мы тебя ненадолго потеряли. Теперь нашли.

— А они — кто? — только и спросил я.

— Люди, которые нам очень мешают жить. Грубо говоря — агенты мирового империализма. Враги «Нового миропорядка» и нас лично. Подробности, какие удастся, — выяснишь сам. Не мотивированное легендой знание тебе только помешает… Еще раз запомни — ты под наблюдением каждую минуту, и с тобой совершенно ничего не может случиться…

Он успокаивал меня так, будто я дрожал от страха и только и мечтал о том, чтобы сбежать отсюда любой ценой.

Нет, радости мне моя роль по-прежнему не доставляла, но отчего же и не поработать на общее благо, особенно не слишком рискуя.

— Это тебе на непредвиденный случай. — Шульгин подал мне тонкий, чуть толще папиросы, и длиной сантиметров двадцать уплощенный цилиндрик. Подобного я раньше не видел.

— Вот кнопка. Внутри ножик жуткой остроты, пилка алмазная по металлу на обушке, в заднем торце сильный фонарик, и еще там есть патрончик с двадцатью таблетками. Одна на стакан любой жидкости, и человек через пять минут превращается в зомби. Можешь ему отдавать любые приказы — выполнит, причем со стороны будет выглядеть в здравом уме. Через полсуток придет в себя и ничего не вспомнит даже под пыткой… То есть будет уверен, что действовал по собственным убеждениям. Две таблетки — длительная потеря оперативной памяти. Три таблетки — смерть в течение часа с симптомами инсульта. Больше — мгновенная смерть. Мало ли что, возможно, и пригодится. Смотри… — Он показал, как пользоваться полезным инструментом.

— И спрячь надежнее. Здесь толком обыскивать не умеют. В общем, мы пока пошли, а ты держись, как начал.

— А если бы пистолет, например?

— Зачем он тебе? Задача — выжить и втереться в доверие, а не палить в каждого, кто тебе не понравится… — Шульгин располагающе усмехнулся, подмигнул даже.

Рамка вместе с моими друзьями и командирами исчезла, не оставив ни следа, ни озонового или там серного запаха.

Вот тебе и техника далекого, примитивного прошлого. Если бы у них было достаточное количество таких установок и операторов при них, никакая тайная разведывательно-оперативная деятельность не нужна в принципе, и все свои проблемы члены «Братства» решали бы в момент их возникновения, а то и раньше. Но Шульгин мне дал понять уже в Харькове, что по невыясненному закону природы в пределах Земли может одновременно функционировать лишь один канал. То есть если действует проход из форта в Харьков или Москву, то остальные установки, сколько бы их ни было, просто не включаются… Таким вот образом. Значит… Очередной артефакт получается, и притом неизвестного происхождения. В моем времени таких штук еще нет, и к ним скорее всего она попала откуда-то извне.

Тема, достойная специального изучения, но не сейчас.

Папирос у меня было еще достаточно, я не торопясь закурил и принялся старательно переписывать свой «диктант». Ровно в семнадцать, ни минутой раньше или позже, явился мой англичанин.

— Жалоб нет, обед вас устроил? — поинтересовался он, как любезный хозяин, усаживаясь за стол и надевая на переносицу очки в тонкой металлической оправе.

— Безусловно, есть. Обед больше подходит для казармы, а не приличного дома, водка из древесного спирта, хуже деревенского самогона, курева вообще не принесли, а мое заканчивается. Если так пойдет дальше, не уверен, что захочу продолжать с вами сотрудничество.

Он удивленно посмотрел поверх очков, продолжая бегло вчитываться в мой труд.

По выражению его лица я не мог сообразить, нравится ли ему то, что я подготовил.

На мой взгляд, такого материала хватило бы, чтобы бежать, спотыкаясь, к своим начальникам и, брызгая слюной, докладывать об успехе операции.

Но с выдержкой у Станислава Викентьевича все было в порядке. Он аккуратно сложил тетрадку по сгибу.

— Интересно. Весьма интересно. Особенно если все подтвердится…

— Это уже ваша забота, любезнейший, проверяйте. Но ежели где-нибудь там нарветесь на пулю — меня прошу не винить. Никаких паролей, кроме действительных для встречи курьера, не имею. Там, куда мне следует явиться, меня знают в лицо… И вообще я участвовал в сем предприятии на несколько иных принципах, чем банальный шпион…

Мне забавно было представлять, что Шульгин с напарником, оставаясь невидимыми, наблюдают сейчас за нами и могут теперь сопровождать англичанина куда угодно и подготовить в любом месте любой сюрприз, приятный или неприятный, зависимо от ситуации.

— Да уж проверим. Если все так и есть, наши с вами отношения тоже непременно перейдут на совсем другой уровень…

— Не сомневаюсь, а в ожидании этого не прочь бы сменить номер. Я предпочитаю с окнами или хотя бы с одним окном и чуть больше удобств. Вот это, — я снова сделал рукой вращательный жест, — слишком напоминает мне слегка облагороженную, но камеру в замке Иф. Не приходилось бывать?

— Слава богу, нет. Но до утра вряд ли что-то можно сделать. Вы уж потерпите, уважаемый Игорь Моисеевич. Насчет ужина распоряжусь. Книгу, газеты?

— Свежую «Джерузалем пост» можете предложить? Ладно, это я так, не стоит затрудняться. Тогда «Известия» или «Правду», на ваше усмотрение.

Принесли обе газеты, и я углубился в чтение передовицы, против обыкновения — подписанной. Да еще и самим Троцким. «Демократический диктатор» с вялостью, совершенно не отвечающей остроте переживаемого страной момента, увещевал всех, стремящихся к новым потрясениям и беспорядкам, сохранять здравомыслие. Мол, возможности для компромиссов далеко не исчерпаны, и прочая словесная жвачка, вряд ли способная погасить разбушевавшиеся страсти.

Но одна фраза меня заинтересовала своей туманностью и одновременно неким содержащимся в ней намеком: «Цель оправдывает средства до тех пор, пока что-то иное оправдывает цель…» Я просмотрел остальные материалы, из которых следовало, что либо народное восстание может начаться со дня на день, либо вот-вот власть перейдет от уговоров к репрессиям. Кто — кого, одним словом…

А сейчас неплохо бы как следует выспаться. Последние месяцы спать больше чем по пять-шесть часов у меня не получалось. Вчера вообще подремал час-полтора. И вдруг появился шанс добрать все упущенное разом.

Я погасил свет, вытянулся на плоском, едва ли не опилками набитом матрасе, закутался в одеяло. Прислушался к себе. Я был спокоен, как человек, севший играть в покер и заведомо знающий, что денег у него хватит, чтобы поднимать ставки до бесконечности.

Но в то же время меня не оставляла странная мысль. То, что Шульгин решил сдать несколько приличных явок в Москве и других городах, удивления не вызывало. При их-то возможностях… Но вот люди! Выходило так, что там могут оказаться люди, которым скорее всего придется всупить в бой… Исходя из всех привходящих обстоятельств. Заранее списанные на издержки производства жертвы, расходный материал? Или, наоборот, жесткие профессионалы, ждущие гостей и подготовившие им кровавую баню?

Ну а моя ли это забота? Англичанина я как бы и предупредил. Каждый сам выбирает свою судьбу. Как вот я, например. Что у меня за странная судьба, кстати?

Я задумывался об этом не первый раз. Ни с кем из моих знакомых не происходило такого количества невероятных происшествий, каждое из которых при последовательном развитии (?) могло бы в корне изменить современную (то есть середины ХХI века) историю. И которое тем не менее закончилось практически ничем для человечества. За исключением лично меня, да и то лишь в плане расширения кругозора и осознания собственной непохожести на других. Или особого, так пока до конца и не реализовавшегося предназначения. Да вот хотя бы первый подобный случай…

Глава 12

Было это в самом начале 2042 года, то есть четырнадцать лет назад по предыдущему летосчислению. Я состоял тогда в должности корреспондента-кандидата одного из самых популярных на Земле и в освоенной части Вселенной еженедельника «Звезды зовут» и возвращался из своей первой самостоятельной командировки на линию «фронтира», то есть цепочки передовых баз и станций на планетах и астероидах, с которыми имелось более-менее регулярное сообщение.

Вначале я добрался до системы двенадцати сравнительно уже освоенных планет Ригеля, а оттуда можно было вылететь домой на грузо-пассажирском экспрессе, только его отправления нужно было ждать больше двух недель. Меня это не устраивало. Материал для двух-трех очерков я собрал, на мой взгляд, приличный, хотелось как можно скорее сдать его в печать, а кроме того, мне, по молодости лет, представлялось, что жизнь и психологию тружеников Дальнего Космоса нельзя убедительно отразить, не испытав самому всех ее прелестей и тягот. Почему и сумел устроиться в качестве единственного пассажира на разведчик галактического класса «Кондотьер», который шеф-пилот Маркин в одиночку перегонял в марсианские доки на ремонт и модернизацию.

Этот достаточно длительный и сложный рейс с тремя ускорениями и хронокорректировками сулил возможность не только ощутить себя космопроходцем давних времен, но вдобавок спокойно и творчески поработать — воспользовавшись случаем, вытянуть из известного звездоплавателя что-нибудь интересное и достойное публикации, и просто наконец на собственной шкуре прочувствовать, что это такое — не пассажирский комфортабельный перелет, а сопряженный с лишениями и риском поиск в неосвоенном пространстве.

Вначале все так примерно и выходило. Я писал, наслаждаясь тишиной и покоем в тесной, но отдельной каютке штурмана, со всей доступной мне тогда деликатностью выведывал у Маркина живописные детали его работы и личной жизни, что, собственно, было одно и то же, а вдобавок пытался овладеть хотя бы началами хронокосмогации.

Но тут дело намертво уперлось в интеллектуальный барьер. А я ведь должен был уже представлять, что существует довольно обширная область человеческих знаний, постичь которые мне не дано в принципе. Подвела самонадеянность. Кое-что, в популярном изложении, о принципах космических перелетов с помощью хроноквантовых двигателей я знал со студенческих времен и был уверен, что при должном усердии пойму и специальные труды, и практические наставления для судоводителей.

Феномен хронокосмогации относился к тем не слишком редким в человеческой истории случаям, когда открытия, революционно меняющие само направление и суть цивилизации, возникают как бы на пустом месте, с нуля, никак вроде бы не вытекая из предыдущего развития науки и техники.

Законы экспоненциального развития к ним неприменимы. Никакой Жюль Верн или Гайнц Таунсенд не предвидели и не предсказывали изобретения компьютера, аккумуляторов на сверхпроводниках, лазера или авиапушки со скорострельностью шесть тысяч выстрелов в секунду. То же и здесь. Двигатель изобрели практически одномоментно, а через пять лет первые оснащенные им корабли (вначале обыкновенные твердотопливные планетолеты, только с десятикратно усиленной обшивкой, поскольку вес теперь не имел значения) уже достигли звезд, удаленных от Земли на пятьдесят-семьдесят светолет. И параллельно уже строились крейсеры и транспорты, специально предназначенные для достижения границ Галактики, ибо с бесчисленных новооткрытых планет было что возить на Землю.

Но все, что я сумел понять из имевшихся в памяти корабельного компьютера справочников и монографий, так только несколько формул вроде преобразования Лоренца, а также попадавшихся примерно через две страницы на третью русских слов и выражений: «итак», «из чего с очевидностью следует», «нельзя не признать, что» и «можно утверждать…». Остальные сотни страниц занимали цифры и символы, сконструированные из всех известных на Земле алфавитов.

Проникшись сочувствием к моему упорству и бессильному отчаянию, пилот попытался как-то мне помочь, но популяризатор из него был никакой, и в памяти остались только пригодные для осмысленного кивания головой в компании специалистов сведения о том, что при включении хроноквантового двигателя в открытом космосе пространство и время как бы меняются местами — пространство приобретает свойства времени и наоборот. Так называемый световой барьер вследствие этого понятным образом исчезает, тела приобретают волновую природу, получают возможность проникать через материальные и энергетические барьеры. Как радиоволны сквозь стены. Полетное время становится равно нулю и даже вроде бы начинает течь вспять в каких-то теоретически определяемых случаях. Но только именно в пределах конкретного «полета». При специальном подборе компонентов массы корабля, разгонной и путевой скорости, индикаторной мощности двигателя и т. д. можно получать массу вариантов соотношения «пространство — время». То есть перемещаться на бесконечное расстояние за ноль времени (и наоборот тоже?), на ограниченное расстояние за заранее заданное время и много всяких других, недоступных здравомыслящему индивидууму деталей и тонкостей. Поэтому, кстати, перелет транспорта с грузом в миллион тонн на сотню парсеков длится меньше и стоит дешевле, чем трехместного разведчика — на пятьдесят.

— А лучше всего не забивай себе голову, парень, — сказал мне Валентин Петрович, — умеешь писать, ну и пиши себе. Я вот не умею.

С малокомфортным чувством собственной неполноценности, но и облегчения тоже я принял его совет к сведению и руководству. А трех недель полета в качестве волновой частицы хватило для того, чтобы понять, что романтика хороша только в тщательно отмеренных дозах. Мне стало невыносимо скучно. Лишенный подобной эмоции капитан, измученный моими глупо-настырными вопросами, под любыми предлогами скрывался от меня в ходовой рубке, куда таким, как я, вход был строго-настрого запрещен всеми существующими Уставами, Наставлениями и даже Временными инструкциями.

В конце концов я откровенным образом затосковал, причем депрессию углубляло отчетливое ощущение, что дальше будет еще хуже — времени до финиша оставалось гораздо больше, чем пока прошло от старта. И еще один интересный феномен я заметил: вечером, почитав на сон грядущий и выпив кофе, я засыпал более-менее удовлетворенный — слава богу, еще один день прошел, а утром просыпался в тоске — господи, опять начинается бесконечный день.

Потом и бессонница появилась. Часами валяясь на жесткой койке, я с грустью вспоминал свое пребывание в базовом лагере десантников, на 22-й планете системы Серых Звезд, где меня принимали так, как положено принимать гостя с Земли, всего месяц назад ходившего по московским бульварам и лично знакомого с Джоном Рокстоном и даже Мариной Малаховой. Я еще тогда для себя отметил, что человечество, практически случайно прорвавшись к звездам, вполне сохранило эмоции и психологические привычки предыдущей эпохи, и космопроходцы, особенно выпив по паре рюмок, ощущали себя совершенно адекватно и конквистадорами ХVI века, и русскими казаками, покоряющими Сибирь ХVII, и просто туристами ХХ века.

Не только доверчивые девушки-ксенобиологи, но и битые парни из Седьмого отряда неизвестно к чему готовых космодесантников слушали меня, раскрыв рты, а на прощание подарили панцирь рубиновой устрицы и первую модель лазерного штурмового карабина, с которыми сюда высаживались «первопоходники», отчаянные парни, не знавшие, что их ждет в чужих мирах.

Допускаю, что тогдашний мой организм не выдержал бы угнетающего воздействия «черной меланхолии», которая поначалу поражала процентов тридцать людей, опрометчиво выходивших не в привычный космос, а в какую-то вневременную субстанцию, если бы внезапно и резко все не изменилось.

В тишине моей каюты прогудел сигнал вызова, и голос Маркина из динамика спросил:

— Ты сейчас не слишком занят? Тогда зайди в рубку, есть новости.

И я вошел в святая святых, куда меня не пускали, очевидно, из принципа и где не было ничего особенно интересного. Два глубоких кресла, дугообразный пульт с десятком джойстиков и тремя изогнутыми экранами. Один — вне- и запространственного обзора, остальные — обычные выводы информационно-диагностических систем.

Стоило ли секретить от меня это тесное, ничем не замечательное помещение? Разве что в рассуждении моей потенциальной склонности к космическому пиратству.

Капитан обернулся и непривычно доверительно сказал:

— Интересно получается. Курс проложен гладко, я даже проекцию Южного Креста в трех парсеках обхожу, чтобы с наложением полей не морочиться, да и движки у нас, сам знаешь, при последнем издыхании. А тут на стыке подпространств прямо по курсу системка совершенно неуместная просматривается… Полюбуйся.

— Вам виднее… — деликатно ответил я, мельком взглянув на экран, где струились контуры взаимопроникающих многомерных торов и гиперсфер. Правда, цветовая гамма была изумительно красивая. — Насколько я понимаю, два варианта возможны. Или мы от курса сильно уклонились, или новую систему открыли, в известных координатах не зафиксированную. Второе, по-моему, лучше…

— Умный ты, Игорь, не зря я тебя учил. Тебе б каравеллой «Санта Мария» командовать, — непонятно к чему заметил капитан, сунул в рот реликтовую трубку, которую при мне никогда не закуривал, но постоянно носил в нагрудном кармане, и начал набирать команды на терминале бортового компьютера.

…Вторая, она же и последняя планета безымянного желтого карлика поразила не только меня, но и много чего повидавшего на своем веку Маркина. Человека, который действительно успел прожить, условно говоря, эпоху от сорокатонных колумбовских каравелл до турбоэлектроходов в двести пятьдесят тысяч регистровых тонн, не сходя с мостика.

Или, соответственно, от перкалевых бипланов до реактивных истребителей. А в нашем случае — от кое-как долетевших до Марса ракет на ЖРД до супергалактических звездолетов. В истории такие переломные эпохи встречаются не слишком часто, но все же… И имена людей, сумевших себя проявить на этих переломах, человечество хранит свято.

Когда наш «Кондотьер» вышел на геостационарную орбиту и включились системы универсального обзора, Валентин Петрович привстал в своем кресле и произнес нечто настолько энергично-архаическое, что я даже удивился. И показал мне рукой на цветную объемную картинку…

Внизу переливался и вспыхивал солнечными бликами ультрамариновый океан. Увенчанные белыми гребнями валы разбивались о круто падающие в воду скалы. Вправо, насколько доставал взгляд, тянулись покрытые непроходимыми лесами хребты. А левее и прямо по курсу до горизонта раскинулась перспектива пляжей всех оттенков золотого и оранжевого цветов. Такой роскошной панорамы не увидишь и на Земле, не говоря о прочих, до сего момента открытых планетах.

— Однако… — недоверчиво протянул Маркин, и я отчетливо понял, что имя в истории нам отныне надежно обеспечено. Открывателей ТАКИХ миров не забывают.

Все стандартные процедуры дистанционного исследования однозначно подтвердили абсолютную землеподобность и полную безвредность атмо-, био-, гидро- и литосферы сказочной планеты.

Пока капитан завершал предусмотреный инструкциями предпосадочный облет, я мучительно пытался уйти от назойливо лезущих в голову слащавых и заведомых банальностей, подбирая имя для свежеобретенного рая. И снимал, снимал пейзажи планеты на все свободные бортовые видеокамеры.

Осела взметенная посадочным выхлопом корабля коралловая пыль, последний раз пробежали по дисплеям колонки цифр, окончательно зафиксировав не просто безопасный, но совершенно курортный уровень всех мыслимых характеристик внешней среды, автоматика открыла выходной шлюз, и вскоре площадка лифта мягко коснулась грунта.

Мода на приличествующие случаю афоризмы и крылатые фразы давно прошла, и на почву планеты мы ступили молча.

Да и какие слова могли передать настроение людей, годами, как Маркин, или месяцы, как я, не видевших синего неба, не вдыхавших пахнущий магнолиями, орхидеями, выброшенными на берег водорослями, морской солью, йодом, горячим песком и бог знает чем еще воздуха, не слышавших отдаленного гула прибоя у нефритовых скал и шелеста умирающей у самых ног волны… И вдруг сразу все это получивших.

Мы шли возле самой воды, там, где мокрый песок глаже и тверже городского тротуара. Маркин — налегке, а я, вспомнив какой-то пункт старой, но неотмененной инструкции, а скорее всего из той же превратно понятой романтики, нес на ремне карабин.

— Охота тебе шею тереть, — пожал плечами капитан, когда мы выходили из корабля. — Сколько летаю, ни разу не слышал, чтобы даже десантникам такая штука реально пригодилась. И планет с агрессивной фауной никто не обнаружил, а если даже таковая найдется, вряд ли одним стволом от нее отобьешься…

— Ничего, Валентин Петрович, не помешает. В крайнем случае, просто так постреляем, потренируемся. Для чего-то же их вообще делают, эти смертоубийственные устройства…

— Вольному воля, — не стал больше спорить командир.

Следующее открытие, сделанное на первом же километре похода, потрясло нас не меньше, а даже, пожалуй, сильнее, потому что планет во Вселенной достаточно, и среди них могут быть всякие, а тут…

Мы обошли массивный, похожий на руину водонапорной башни утес, громоздившийся посреди пляжа, и увидели легкое, тропического типа бунгало из разноцветного пластика. Стол и несколько раскладных стульев на открытой веранде, закопченные камни импровизированного мангала и все прочие культурологические признаки неопровержимо свидетельствовали, что совсем недавно здесь отдыхала и развлекалась небольшая дружная компания безусловных гуманоидов.

— Тур-р-ристы… — Маркин явно хотел сказать что-то еще, но сдержался и приступил к систематическому изучению находки.

Выводы были несомненны и для честолюбивых наших надежд убийственны. Не более чем пару недель назад на этом месте радовалась жизни группа отдыхающих, безусловно с Земли.

— Ну ладно, это я понимаю, — бурчал себе под нос капитан, — прилетели, повеселились… Но почему в навигационных дополнениях об этой системе ничего не сообщили? Я же сам все корректировки принимал…

Я представил, что скандал, который он устроит в службе навигации и картографии после прибытия на Землю, тоже может обессмертить имя Маркина, хотя бы и в устных преданиях.

— Но ведь можно допустить, что они отсюда еще куда-нибудь полетели по свободному графику и просто не успели еще сообщить об открытии. Или вообще решили оставить планету для себя… Как хорошую грибную полянку… — постарался я смягчить гнев законника-капитана.

— Да они-то, туристы, ладно. Но у них же и профессиональный навигатор был, который правила знает. А впрочем… — и начал вспоминать похожие случаи. Как однажды три года летал в составе космофлота не внесенный ни в один реестр, а следовательно, фактически не существующий линейный крейсер. И ничего…

А эти туристы все же были молодцы, не только о себе думали, оставили в бунгало приличное количество деликатесов и напитков. Вполне достаточное, чтобы мы могли вознаградить себя за скудный корабельный стол и разбитые надежды.

Мы развели костер из выброшенных на берег обломков неведомых далеких лесов, зажарили консервированный шашлык, запили его безалкогольным шампанским и вполне натуральным виски «Джим Бим», искупались в жидкой бирюзе теплого океана, предвкушая два, а то и три дня внепланового отдыха. Капитан надеялся, что за это время сюда не нагрянет очередная партия курортников, а я, напротив, только об этом и мечтал. Смущало только, удобно ли будет оставить Маркина одного, а самому присоединиться к туристам и вернуться домой на круизном лайнере? Себе в оправдание я приводил довод, что капитан — человек привычный, устал от моего общества, а меня, наоборот, от одного воспоминания о тесных броневых отсеках начинало мутить.

Светило почти коснулось близких изумрудно-черных гор своим краем, с моря потянул приятно освежающий бриз, и Маркин поднялся с шелковистого песка, предложив заняться подготовкой к ночлегу. На корабль сегодня было решено не возвращаться. Планета, очевидно, безжизненна, а система защиты крейсера такова, что и армия крестоносцев не сумеет его раскупорить всей мощью своих стенобитных машин.

Уже ступив на край веранды, я машинально повернул голову вправо, туда, где из-за скал виднелась зазубренная игла звездолета, и буквально похолодел. Эффект был таким, будто за шиворот мне плеснули жидкого азота.

Окружающий пейзаж медленно, бесшумно и жутко менялся. Пляж, только что бывший идеально плоским, начал изгибаться по всем трем направлениям, и бунгало уже стояло словно на дне гигантского блюдца, неумолимо превращающегося в пиалу.

Мгновенно проэкстраполировав направление и скорость процесса, я сообразил, что минут через пять мы окажемся замкнутыми внутри сферы примерно стометрового диаметра.

Но Маркин понял это гораздо раньше меня. Почему он поступил именно так, что его озарило, капитан не мог впоследствии объяснить ни мне, ни одной из двух десятков комиссий, расследовавших этот случай.

Выкрикнув нечто бессвязное, но грозное, он схватил прислоненный к перилам веранды карабин и со скоростью выигрывающего Олимпийские игры спринтера рванул к звездолету. За ним, не успев даже поднять сохнувшие на камнях плавки, — я.

Когда сферическая крутизна пляжа стала непреодолимой, Валентин Петрович прижал к бедру приклад, сдвинул предохранитель и вывел движок реостата на максимум.

Из ствола ударила струя бело-фиолетовой плазмы, нависшая над головами стена удивительным образом неосыпающегося песка вскипела в фокусе луча, с шипением повалил зловонный, обжигающий легкие дым.

Сцепив зубы, Маркин бил в одну точку, и полусфера вдруг лопнула, как воздушный шар. В лица нам полетели горячие липкие ошметки.

Исчезла яркая декорация, и планета явила свое истинное лицо. Вокруг раскинулась мрачная лавовая равнина, над которой клубился бурый туман. Ледяной воздух удушающе вонял аммиаком.

Спотыкаясь на острых камнях, сгибаясь пополам от рвущего легкие кашля, исследователи прекрасного нового мира, почти теряя сознание, кое-как добрались до корабля.

Хотя и безвкусный, но чистый земной воздух сразу принес облегчение. Маркин ввалился в рубку и, едва дождавшись, пока я пристегнусь ремнями к амортизационному креслу, скривил губы в мстительной усмешке, откинулся на компенсирующие подушки и до упора послал вперед красный рычаг, прямо с поверхности давая двигателям полную маршевую тягу…

После того как мы вернулись, Маркин представил куда следует полный отчет о нашем приключении. Его, разумеется, на какой-то срок засекретили, предприняли ряд разведывательных экспедиций по записанному нашим бортовым компьютером маршруту и ничего не нашли. Вообще ничего, кроме абсолютно безжизненной, состоящей из вулканических отложений и источенной пещерами, как швейцарский сыр, планеты.

Как они там разбирались на своем профессиональном уровне — не знаю. А я дописал к своему путевому очерку такой вот абзац:

«…В глубокой пещере, скрытой в толще базальтового массива, крупный негуманоид, одетый в лиловую тогу, с досадой ударил по подлокотнику лежанки сразу тремя средними конечностями.

— Сорвалось! — надрывно выбулькнул он. — Но, бессмертные предки, нигде же не сказано, что двуногие этой породы имеют плазменные жала. Испортили такую ловушку! Я буду жаловаться…

— Что же делать, на то и охота. Никогда не знаешь, что может случиться, — не желая гневить эманацию предков, смиренно встопорщил антенны второй, одетый в малиновую тогу наемного егеря. — Пусть все будет так, как угодно достославным… Но я чую, что не далее как в сотне твербулей отсюда в пространство ввинчивается межгалактический кокон кочующих пфердов. Это тоже достойная добыча. Посмотрим, на что они обычно клюют в этот сезон…

И шлепнул на овальную крышку походной автоматической чучельницы толстый засаленный том».

Этот многое объясняющий эпизод к основному тексту был подверстан в скобках, с пояснением, что мнение официальных инстанций он не отражает. Но в штат еженедельника меня все равно зачислили. Не каждый, даже крайне популярный репортер начинает свой творческий путь с сенсации галактического масштаба.

На тему этого первого в моей жизни настоящего приключения я размышлял долго, даже вот и сейчас вспомнил. Не знаю, действительно ли нам с Маркиным не поверили или это была такая игра заинтересованных спецслужб, но развития тема, могущая перевернуть представление человечества об окружающей нас ветви Галактики, не получила никакого. А ведь я могу поклясться хоть чем, что ни тени галлюцинации в происшедшем не было. И бортовые видеокамеры записали-таки панораму «курортной зоны» со всеми оттенками цветовой гаммы пляжа и моря. Канули эти пленки в дебрях канцелярии «Особого по делам государственной важности присутствия».

Да вот самый лучший довод — через не слишком большой промежуток времени я встретил Валентина Петровича уже с адмиральскими шевронами на рукавах и в должности высокопоставленного сотрудника той самой службы галактической безопасности, которая нас с ним долго допрашивала. Это о чем-то говорит?

Моя собственная карьера с тех пор тоже развивалась вполне благополучно, словно кто-то мне деликатно, но последовательно протежировал… Или держал под присмотром «на длинном поводке».

Глава 13

Ключ в двери скрипнул как раз тогда, когда я, умиротворенный воспоминаниями о далекой, но безмятежно счастливой молодости, начал слегка задремывать. Настроившись, я собрался увидеть во сне что-нибудь доброе, даже слегка сентиментальное, и вот…

Дверь открылась, и я, не желая изображать человека неестественно спокойного, тут же рывком сел на койке. Даже ни в чем не виноватые люди в подобных местах сохраняют видимость душевного спокойствия только значительным напряжением воли.

— Пойдемте, — предложил юноша в командирской форме Красной Армии. Похожий на одного из тех, вчерашних, в «Мотыльке».

…Сопровождающий привел меня на третий этаж, в помещение, весьма напоминающее здешние «присутственные места». Две просторные смежные комнаты, в меру неопрятные. Высокие потолки, не слишком яркое электрическое освещение, разностильная мебель, собранная по царским еще департаментам и квартирам экспроприированных богачей. Окна, задернутые плотными бордовыми шторами, запахи застарелого табачного дыма и другие, которые распространяют вокруг себя люди, явно не ежедневно принимающие душ и меняющие нижнее и верхнее белье.

Кроме Станислава, я увидел здесь еще троих мужчин в такой же, как у него, полувоенной форме, отличающейся только цветом гимнастерок и брюк. И, к своему то ли удивлению, то ли разочарованию, — Людмилу, тоже одетую по-советски: в узкую шерстяную юбку, шевровые сапожки, чуть не лопающиеся на тугих икрах, коряво сшитую кожаную куртку и красную косынку. Она сидела в уголке за некогда полированным, а теперь исцарапанным и заляпанным чернильными пятнами столом и читала бумаги из замусоленной картонной папки.

Украдкой вскинула глаза и снова уставилась в плохо пропечатанные строчки.

Высокие часы в противоположном углу показывали 21 час.

— Здравствуйте, товарищ Риттенберг, — не вставая, протянул мне через стол руку главный здесь, наверное, человек, лет сорока, с кривоватой растрепанной бородкой, в чеховском пенсне. — Мы с удовлетворением восприняли ваше согласие помочь нам в работе…

— Здравствуйте, — ответил я. Нашел поблизости свободный стул, как можно бесцеремоннее подтянул его к себе, сел. — Помогать я всегда рад. Это мое даже, в некотором смысле, кредо. Ну и немножко профессия… Со всем, отсюда вытекающим.

— Ах да, да, конечно, — сообразил, что я имею в виду, собеседник. Пошевелил длинными худыми пальцами над разложенными по столу бумагами. — Первый, так сказать, взнос, которым мы с вами рассчитались, это ваша жизнь… и здоровье. О следующих можно поторговаться.

— Не согласен. Жизнь и здоровье всего лишь необходимое условие для самой возможности нашего дальнейшего сотрудничества. Так что еще неизвестно, может, это я вам пошел навстречу, не став разгрызать, допустим, зашитую в воротнике ампулу с ядом.

Один из стоявших сбоку от стола «товарищей» дернулся, но начальник остановил его жестом.

— Игорь Моисеевич шутит. Он не принадлежит к тому типу людей, которые готовы на подобные решительные шаги. Но смысл в ваших словах есть, — вновь обратился он ко мне. — После применения процедуры принуждения к сотрудничеству ваша потребительская стоимость значительно упала бы…

Видел я уже таких мужчин, с непреодолимой склонностью к разглагольствованиям там, где следует говорить коротко, сжато и по делу. Очевидно, им кажется, что таковые словесные конструкции придают им значительности и убедительности.

— Вам не приходило в голову, что все наоборот? Если бы вы начали с процедуры принуждения, то заведомо поставили бы крест на всей операции, которую, судя по всему, намереваетесь продолжить и возлагаете на нее определенные надежды. Поясняю — со мною что-то такое происходит, и вся цепочка рвется. От источника, который передал какую-то, очевидно, важную информацию через ту вон дамочку, — я показал пальцем на Людмилу, — потом через меня и до почти самой головки «Братства». Она, конечно, сама тоже выходит из игры, исчезаю я… Выводы способен сделать самый ограниченный контрразведчик. Разумеется, обесценивается сама информация, сворачивается вся сеть агентуры, причастная к делу. И вы остаетесь — с чем?

Теперь для убедительности нужно взять без разрешения папиросу из коробки на столе, закурить и ждать развития событий.

— Нет, ты посмотри, Вадим Антонович, как он нагло себя ведет! — вдруг, совершенно против логики происходящего, вскочила со своего места Людмила. — Если каждый беляк… — она даже задохнулась от праведного пролетарского гнева. — Правильно я говорила — нечего с ним нянькаться. Уже давно бы все как на блюдечке выложил и сам по всем явкам нас провел. Сейчас бы все его помощнички и резиденты сидели бы по камерам и кололись только так…

Она даже, как подлинная фурия революции, изобразила намерение схватить меня за грудки своими неслабыми ручками.

Это уж такой наигрыш, что я на секунду растерялся. Но тут же подумал: а вдруг у них подобная истеричная несдержанность в порядке вещей? Нервы у граждан истрепаны годами войн и перманентных революций…

Я нагловато ей усмехнулся и подмигнул, даже сделал руками короткий, почти неуловимый жест, напоминающий ей то, что у нас уже было, и как бы предлагающий повторить это же в ближайшее время. Вообще-то этот жест из «лексикона» тамильских сепаратистов, с которыми я имел дело во время индо-цейлонской войны, но Людмила поняла его без перевода. Она одновременно и еще больше рассвирепела, и смутилась. Наверное, сочла, что нарушила чем-то свой революционный долг, вложив в исполнение агентурной задачи слишком много эмоций.

— Сядь, Бутусова, и молчи, пока не спросят. А то вообще за дверь выставлю…

В чекистов, значит, решили поиграть ребята, в гэпэушников то есть. Какая она к черту Бутусова, выдвиженка в славные органы из беднейших слоев пролетариата, как старается изобразить? Ее вчерашняя легенда куда ближе к истине, да и то, пожалуй, в смягченном варианте. Не ошибусь, если предположу, что еще до революции, а не только последние три года ей довелось повращаться за границей, и отнюдь не в поисках куска хлеба насущного… Так что игра становится все интереснее.

— Станислав Викентьевич не ошибся, вы перспективный сотрудник. Польза от вас может быть. У нас, увы, не так много людей, способных мыслить столь четко и здраво. Допустим, я соглашусь на ваши условия. На все, — он голосом подчеркнул последнее слово. — Что реально мы можем получить взамен?

— Вас, значит, Вадим Антонович зовут? — уточнил я.

— Лучше попросту — товарищ Кириллов…

— И вы хотите меня убедить, что настолько слабо профессионально подготовлены, пытаясь говорить со мной о достаточно деликатных вещах в такой обстановке? — я обвел рукой вокруг. — Может, еще на митинге будем вопросы решать? Так и ответы будут соответственные… — И я наизусть закатил длиннейшую фразу из только что прочитанного Троцкого.

— М-мда, — сказал Вадим Антонович, и после движения его головы комната опустела.

— Я, признаться, не сразу поверил Станиславу Викентьевичу, что нам в руки попал разведчик высокого класса. Я думал — ну, курьер и курьер, ну, может быть, образованный и неглупый. Однако… И почему же вы — и просто курьер?

— Почему и нет? А если на такой как раз случай? Если ситуация настолько серьезна, что кое-кому потребовалось проверить надежность не только канала связи, но и всей московской сети? Что и достигнуто. Были бы ваши люди чуть-чуть грамотнее, уже после нашей с «Бутусовой» встречи в кабаке нужно было всю схему операции менять. А так… — Я снова посмотрел на часы. — У вас остается всего два с половиной часа, чтобы принять принципиальное решение. Или на операции крест, а меня к стенке, или…

— Что должно случиться в полночь? — быстро спросил Вадим.

— Ничего чрезвычайного. Просто выйдет контрольное время, и меня, посылку и всю операцию спишут в расход. Концы в воду, как у вас говорят. И можете ловить конский топот.

Он задумался, а я снова закурил, чувствуя неприятное жжение на языке. Неужели было время, когда я выкуривал одну-две хорошие сигары в неделю, под настроение?

Но у этого не совсем мне пока понятного человека папиросы тоже были высококачественные, турецкие, марки «Кара Дениз».

— А если, значит, успеть до двенадцати? У вас есть чем замотивировать столь долгую задержку?

— Раз плюнуть. Первая половина — в соответствии с фактами. А дальше… — я сделал вид, что импровизирую на ходу. — Кафе открылось не в девять, а почти в полдень. Меня это насторожило, я долго проверялся, заметил слежку. Водил преследователей по всей Москве до темноты, потом оторвался. Укрылся вместе с Людмилой на тайной, лично моей квартире, немножко ее подопрашивал, на предмет выяснения, не работает ли она на противника, потом со всеми предосторожностями явился на место в последний момент. Специально в последний…

— Не слишком ли примитивно? Вам поверят? — спросил Кириллов, обмозговав мой план.

— Должны. Именно потому, что, будь я «двойником», обставил бы все без задоринки. Пошел, встретил, вернулся, и ноль сомнений.

— Возможно, возможно. А для чего вам Людмила? Ее-то на какой хрен с собой тащить?

— Для достоверности и безопасности.

— Чьей? — быстро спросил Кириллов.

— По легенде — ее и всего дела. Раз была слежка, то вели, безусловно, Людмилу. От самого Лондона, возможно. Или от Риги. Оставить ее нельзя. Попади она в лапы ГПУ — что тогда? Но и свою безопасность я из внимания не упускаю. Она же у вас тоже не так просто, не девочка на побегушках. Кое-что знает, в заложницы сгодится… Или, если все гладко пойдет, будет моей связницей и еще одним вашим человеком в недрах интересующей вас организации…

— Логично, — протянул он. — Уж до того логично, что я даже и не знаю… Ведь что получается — мы отпускаем вас, возвращаем посылку (подменить ее или хотя бы исказить часть заложенной там информации технически невозможно), отдаем в заложники своего человека плюс расшифрована очень для нас важная явка — и что?

Его лицо выразило настолько естественное недоумение и обиду, что я рассмеялся. А ведь и в самом деле… Или прав Шульгин, и люди этого времени и этого мира настолько примитивнее нас в интеллектуальной (пусть даже очень специфической) сфере, что обманывать их даже несколько стыдно. Как у малыша-первоклассника конфету выманить…

А почему бы и нет в конце концов? Пусть устройство мозгов и качество интеллекта за тысячу лет у людей и не изменилось, а вот жизненный и профессиональный опыт, реальная практика политической интриги, сам способ подхода к решению определенных задач изменились очень и очень…

— А об этом, любезнейший Вадим Антонович, думать надо было гораздо раньше. Хотя я понимаю, положение у вас сложилось хуже губернаторского. Рискнули вы отчаянно, в условиях дефицита времени, но… Но ведь и не проиграли пока. Все, как я понимаю, упирается для вас в вопрос гарантий. Если я, пусть и преследуя собственные интересы, согласился пойти на вербовку и честно буду обязательства исполнять, перед вами открываются блистательные перспективы…

— Если же нет?

— Если нет… Милейший, а как вы вообще представляли себе все это? Вы же достигли своей цели — клиент сдался и пошел на вербовку…

— Не так он на нее пошел…

— Ах черт, какой же я дурак! — хлопнул себя по лбу, в искреннем отчаянии. — Мне бы сопли попускать, в ногах у вашего Викентия, то бишь Станислава, поваляться, жизнь выпрашивая, а уж потом…

— Примерно так, — кивнул Кириллов.

— Увы, не сообразил вовремя. А теперь что уж… Либо верьте, как есть — либо к стенке… Игра так и так проиграна, но там хоть в будущем сомнения мучить не будут…

— Что-то уж слишком часто вы о стенке поминаете. Это тоже какой-то приемчик?

— А как же. У меня этих приемчиков…

— Тьфу ты, черт! — Человек совершенно натурально плюнул на затоптанный пол, подошел к окну. Как и учил Шульгин, я довел его до полной растрепанности чувств. Отодвинув угол шторы, он молча смотрел на улицу. И пока он так стоял, я успел заметить на противоположном доме вывеску: «Мосгико при МОСО». Нормальная советская абракадабра, но теперь при необходимости найти их логово — раз плюнуть. Разумеется, если останусь жив.

Я совсем в тот момент забыл, что Шульгин со своей аппаратурой, безусловно, знает и это место, и любое другое…

Постояв пару минут спиной ко мне, он, похоже, нашел решение. Отчего весь расцвел.

— Мы вот что сделаем. Сначала заедем на одну из явок, которую вы нам выдали. Признаюсь, мы о ней знали, и то, что вы ее не утаили, говорит в вашу пользу. Изымем кое-какие документальные улики, по-свойски побеседуем с людьми, которые там могут оказаться. Конечно, вы примете в этом самое активное участие, а мы, что нужно, тщательно задокументируем, а потом уже — отпустим. И подписочку потребуем, о согласии работать на нас. В случае чего…

Для импровизации — неплохо. И, как это ни отвратительно, придется на такой вариант соглашаться. Шульгин же сказал, что принимать любое предложение, дело важнее сантиментов. А там — как уж сложится, может, Александр Иванович и вмешается в нужный момент.

Я пожал плечами и улыбнулся. Мог бы еще сказать непонятному человеку, в том же шульгинском стиле, что и такой остроумный вариант ничем не улучшает его положения, но воздержался. У них, может быть, к подобным делам серьезнее относятся, верят, что запачканный предательством человек никуда не денется.

…Снова появились в комнате люди, очень похожие на местных гэпэушников, но один из них втащил за собой большой деревянный фотоаппарат на треноге, с черными кожаными мехами и медным цилиндрическим, поблескивающим линзами объективом.

— Перед тем как заняться делом, давайте на всякий случай сфотографируемся. На память, — с извиняющейся улыбочкой предложил Кириллов.

— Ради бога. Особенно если карточку подарите…

Под яркие, дымные магниевые вспышки меня запечатлели индивидуально, в фас и профиль, а потом еще сделали несколько групповых снимков: на стуле в окружении дружески улыбающихся «чекистов», вдвоем с Вадимом, вдвоем со Станиславом, с Людмилой. Зачем бы это? Если как доказательство моего с ними сотрудничества, так вполне примитивно. Или — намереваются запустить портрет по своим каналам, на предмет идентификации…

Затем все скопом мы отправились вниз. Что интересно — мне опять застегнули на запястьях наручники. Очень примитивные по нашим меркам, то ли дело добротные гравитационные. Избавиться от них — не вопрос. Я так прикинул, что у меня хватит сил и выдержки просто разорвать цепочку. С некоторыми, конечно, травмами, но в основном косметического плана.

Лестница, по которой мы спускались, была довольно крутой, со ступенями из натурального, но сильно вытертого мрамора, и стены были грязные, едва угадывался на штукатурке когда-то яркий растительный орнамент.

И угольная лампочка светила тускло, только-только чтобы не спотыкаться в пути.

Чем я и воспользовался, удовлетворяя свои мелкие злобные инстинкты. Людмила спускалась на двух человек ниже меня, и, выбрав подходящий момент, я повторил вчерашнюю шутку. Заставил шедшего за ней «чекиста» оступиться и, падая, подсечь женщину.

Они покатились вниз, считая ступеньки боками и головой. С руганью и визгом. Угол наклона лестницы был как раз подходящий.

Изумленные неловкостью своих товарищей, сотрудники подняли Людмилу, начали промокать имеющимися у них, к моему удивлению, платками оцарапанную щеку и обильно кровоточащий нос. Она, тоже ничего не понимая, уставилась тем не менее на меня, а не на непосредственного виновника мечущим искры взглядом.

Осталось только пожать плечами и показать ей скованные руки. Но она-то помнила и неизвестно почему разбившийся бокал, и мой давешний намек. Который можно, при желании, толковать не только в буквальном, но и в переносном смысле. Мол, я тебе еще сделаю… Хороший намек, особенно если иметь в виду, что нам с ней предстоит остаться наедине в стане ее врагов…

В мой автомобиль, который кто-то уже перегнал внутрь глухого двора-колодца, меня подсадили довольно аккуратно. Один из охранников сел рядом, мой первый здесь знакомец, Станислав Викентьевич, — за руль, а Кириллов — на переднее сиденье.

Следом тронулись еще две под завязку набитые вооруженными людьми большие машины, похожие на немецкие штабные «ганомаги».

Поехали, как я понял, туда, где их мог ждать максимальный успех. В Марьину рощу, в засвеченный Шульгиным оперативный штаб организации, которая выражала здесь интересы «Братства».

Долго пробирались темными переулками, которые если и были когда-то вымощены булыжником, то убедиться в этом оказалось невозможно из-за полуаршинного слоя жидкой грязи.

Проехали мимо Савеловского вокзала. И снова, как не первый уже раз, меня кольнуло странное чувство. Мир совсем другой, а опорные точки в нем прежние. И здание вокзала я помню, пусть и несколько перестроенное, но в принципе такое же.

Как говорил Новиков, многие из объектов наших миров мы эксплуатируем совместно и иногда даже и одновременно. То есть в этом самом месте полтора столетия спустя толпятся мои земляки-современники, чтобы на архаичном пригородном поезде отправиться на дачу или по грибы в недалекие лесные угодья.

Вот только что я, может быть, нечувствительно задел кого-нибудь из них плечом… Да… А если вдруг как-то суметь выломиться отсюда в то пространство-время? Тем же образом, каким Андрей выдернул меня к себе… И, поразительно, я вдруг спиной и волосами на затылке ощутил близкое присутствие Артура. Совершенно так, как в Сан-Франциско в оружейном магазине. Неужто и он сумел преодолеть межвременной барьер, оставив свою бренную оболочку в каюте «Призрака»?

Но в этот раз я не испугался, скорее испытал прилив энтузиазма и надежду. Вдруг и от его появления будет какая-то польза, как тогда на гангстерской базе?

— Не боишься, Вадим Антонович, бо-ольшой заварушки? — спросил я, перейдя на фамильярный тон, когда наша машина остановилась в квартале от объекта.

В свое время я прошел соответствующий курс корректировки зрения и в темноте видел ненамного хуже, чем при свете, тем более что сквозь разошедшиеся тучи светила яркая, почти полная луна.

Место для своей базы Александр Иванович выбрал более чем грамотно. От последнего дома в переулке ее отделял промежуток, который раньше заполняли два или три дома, частично сгоревших, частично разобранных на дрова и иные хозяйственные нужды соседями. То есть стоял он на отшибе в и без того глухом и мрачном месте. Но главное было даже и не в этом. Участок вплотную примыкал к кирпичному забору, за которым возвышались покосившаяся колокольня снесенной церкви и какие-то еще полуразрушенные строения.

Удобнейшее место для засады.

— Вы не ответили — не боитесь неожиданностей, товарищ Кириллов? — снова спросил я. — Насколько мне известно, народ там может оказаться серьезный…

— Не боюсь. А вы не суетитесь, Игорь Моисеевич. Возможно, придется немного и пострелять, но не ваша это забота. В нужный момент я скажу, что делать. Пока же лучше помолчать…

И он нервничает, невзирая на показную отвагу.

Мои новые коллеги оцепили с трех сторон деревянный, не слишком большой дом с мезонином, окруженный тесовой оградой и густыми, давно облетевшими зарослями кустарника за ним. Возможно, они даже успели форсировать в каких-то местах этот забор заблаговременно. Вооружены штурмовые группы были, как я успел заметить еще при посадке в автомобили, характерно выглядевшими немецкими автоматами «рейнметалл» образца, кажется, 1918 года, с торчащим влево и вбок коробчатым магазином.

Шульгин меня хорошо натаскал на знание всей легально существующей в этом мире боевой техники. (Слово «легально» я подчеркнул потому, что была здесь еще и другая, которой пользовались только члены «Братства», сильно от местной отличающаяся.)

Еще два или три человека, как я успел заметить, облаченные в полную форму ГПУ, то есть в обычную военную плюс кожаные куртки и фуражки с василькового цвета верхом, пошли прямо к калитке. Я взглянул на часы. Зеленоватые фосфорные стрелки показывали пять минут одиннадцатого.

— Полтора часа максимум осталось, — сказал я так, будто это больше касалось меня, чем их. Никто из присутствующих в машине не ответил.

После вызывающе громкого и частого стука сапогом или даже прикладом в калитку за забором гулко залаяла собака, большая, что-то вроде кавказской овчарки, к ней тут же присоединилась вторая.

Вспыхнул свет мощного фонаря. Слишком яркого и мощного, если это не был стационарный, подключенный к кислотному аккумулятору прожектор.

— Кто там, чего надо? — послышался раздраженный голос уверенного в себе человека.

Невнятный ответ с нашей стороны, и тут же хлопнул одиночный пистолетный выстрел.

То ли человек со двора выстрелил, то ли «гэпэушник». Или нет, сначала я все-таки услышал яростный лай и хрип собаки, почуявшей и вцепившейся в добычу. И ночь взорвалась огнем.

Из удобно поставленной машины поле боя было видно отлично. По крайней мере — мне. Автоматы нападающих стреляли почти без пауз. Слышно было, как пули откалывают щепки от досок забора, с чмоканьем врезаются в стены дома и стволы деревьев, рикошетят от кирпичного цоколя водокачки. Со стороны дома хлопали редкие пистолетные выстрелы. Через минуту-другую все стихло.

— После такой артподготовки вряд ли там найдется, с кем проводить индивидуальную работу, — заметил я. — И наручники с меня вы бы лучше сняли. А то не дай бог что случится, куда я вот такой? — и протянул Кириллову скованные руки.

— Сними, — сказал он Станиславу, а тот, поворачивая ключ в замке, поинтересовался:

— А какой вариант вы имеете в виду?

— Тот, что часто случается. Начиная стрелять, не всегда знаешь, чей выстрел будет последним… И лучше прилечь возле машины, до поры…

— Зря опасаетесь. Все уже кончилось. Теперь нужно поторопиться, чтобы шум лишней тревоги не вызвал…

Мы вошли во двор. Поперек дорожки лежал убитый пес, а чуть дальше — человек. Тоже, похоже, мертвый.

…Дом внутри выглядел как раз так, как и должна выглядеть конспиративная квартира тайной организации, готовящей государственный переворот.

Прямо в первой комнате, у стен, — несколько ящиков с винтовками, пистолетами и патронами, какие-то мешки, грудами сваленные красноармейские шинели, связки сапог. На столе во второй комнате — зеленая коробка полевого телефона с уходящим в форточку проводом. Вокруг конторки в углу рассыпаны по полу десятки серых книжечек партийных билетов РКП, удостоверений личности, еще каких-то документов. Из опрокинутой чернильницы расплылась по светлой столешнице фиолетовая лужа.

Если Александр Иванович попытался создать здесь убедительную декорацию, на мой взгляд, он перестарался.

Зато, пожалуй, так не думали мои сопровождающие. Они воспринимали все за чистую монету. Звучит, как каламбур, но «монета» тут же и объявилась. Рассыпавшиеся по дому сотрудники Кириллова с торжествующими возгласами выволокли на середину комнаты приличных размеров сундук, почти доверху набитый не только пачками советских денег, но и врангелевскими сторублевками с изображением Георгия Победоносца, и даже упаковками царских золотых десяток и империалов.

Еще один обитатель этого дома лежал без признаков жизни на ступеньках ведущей в мезонин лестницы. А двое живых стояли с бледными лицами, подняв руки под дулами винтовок.

— Ну спасибо, Игорь Моисеевич, разуважили, — громко сказал Станислав Викентьевич. — Я ведь вам до последнего не верил, а теперь что ж, примите мои извинения…

Стоявший справа человек с поцарапанной до крови щекой посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью.

— Товарищ Кириллов, тут сейф, — крикнули из-за приоткрытой двери узкой боковой комнаты, или чулана.

— Сейчас посмотрим… — «Чекист» прямо лучился радостью и энтузиазмом. — Что в сейфе, у кого ключи? — обратился он к пленникам.

Оба промолчали.

— Зря запираетесь, все равно ответить придется…

— Вы не особенно увлекайтесь, — я говорил, старательно понижая голос, чтобы слышал один Станислав. — Как бы на засаду не нарваться. Трудно поверить, что такое место — и без надежной охраны.

— А это пусть вас не заботит, все предусмотрено… Лучше покажите, что вы окончательно определили, на чьей вы теперь стороне… — и протянул мне пистолет. — Возьмите. Еще раз спросите, согласны они открыть сейф? Если нет — стреляйте в любого, на ваш выбор. Оставшийся будет сговорчивее.

В такое безвыходное положение я еще не попадал. Теория теорией, но когда стоишь перед выбором… Даже ради выполнения задачи взять и выстрелить в безоружного человека я не был готов. Что бы там ни говорил мне Шульгин.

Ударить сейчас «англичанина» рукояткой в лоб и выскочить в окно? Задание будет провалено (а может быть, и нет? Такой мой шаг тоже предусмотрен?), и неизвестно, удастся ли мне скрыться под огнем десятка автоматов оцепивших дом «гэпэушников», или кто они на самом деле есть?

Однако же… Не блефует ли сам Станислав? Рискнул бы он дать мне в руки действительно заряженный пистолет, не будучи уверен в моей лояльности? Или он теперь полностью мне доверяет?

— Ну, чего тянешь? Стреляй, все равно по-вашему не будет! — выкрикнул все тот же, с залитыми кровью щекой и воротником зеленой гимнастерки. И мне показалось, что он мне подмигнул тем глазом, который Станислав Викентьевич не мог видеть. И даже слегка кивнул.

Черт его знает как быть. Но снова вспомнились слова Шульгина: «Делай абсолютно все, что скажут. Бежать не пытайся…» Да в конце-то концов, это их игры, не мои. Может, так у них заведено, не жалеть ни своих, ни чужих жизней ради «общего дела».

Зажмурившись, я нажал спуск. Пистолет оглушительно в тесном помещении выстрелил, дернулся в руке. Я открыл глаза. Человек с окровавленной щекой медленно сползал вниз по стене, прижав руки к животу. Значит, все у них всерьез. Я тупо смотрел на пистолет, не зная, что еще с ним делать.

— Хорошо. Теперь вы готовы открыть нам сейф? — обратился Станислав ко второму пленнику, не обращая внимания ни на упавшего, ни на меня. Тот показал глазами на дверь. Они вышли, и я видел, как «англичанин» начал выгребать из верхнего отделения железного шкафа груды бумаг.

А через минуту темнота за окнами снова взорвалась грохотом автоматных очередей. Но теперь стрельба велась по преимуществу извне, из-за забора, и, похоже, как раз с колокольни, на которую я обратил внимание как на удобное место для засады. Неужели люди Кириллова действительно не догадались осмотреть окрестности?

Стреляли, как я понял по звуку и темпу огня, в основном из компактных автоматов «АКСУ», тоже по своим характеристикам и качеству исполнения не принадлежащим нынешней эпохе. Гулкие, пофыркивающие очереди немецких «рейнметаллов» звучали на сей раз неубедительно.

И если подготовка «чекистов» находилась на уровне не более чем хорошо обученных пехотинцев Мировой войны, то их сейчас атаковали классные спецназовцы. Я кое-что в этом деле понимал. Вся первая половина ХХI века прошла в череде бесконечных локальных войн между мелкими полуфеодальными державами и княжествами, прекрасно организованными отрядами террористов разнообразного толка и еще более профессиональными отрядами национальных контрпартизанских и карательных ооновских войск.

Выжив в нескольких подобных заварушках, я приобрел соответствующий опыт.

Не успела смолкнуть первая клокочущая пулеметная очередь из «ПК», звук которого и огневую мощь я тоже успел узнать, пройдясь поперек комнаты, вышибая стекла из окон и кроша штукатурку, как я упал на пол сам и сбил с ног Станислава. Позади кто-то дико заверещал. Я не стал оборачиваться. Тот человек, последний из гарнизона «Братства», как мне показалось, ударил кулаком охранника с автоматом и метнулся в глубь дома.

Подталкивая в оттопыренную задницу удивительно ловко перемещающегося на четвереньках «англичанина», я скатился с крыльца на холодную, уже чуть прихваченную первым морозом землю.

Прямо напротив меня стрелял из пистолета-пулемета короткими очередями один из «гвардейцев кардинала», так я условно назвал прибывших для захвата базы бойцов.

Как положено, прячась за дерево и осторожно выставив ствол с правой его стороны.

«Ну-ка, ну-ка», — подумал я, прикидывая дальнейшие действия и за стрелка, и за его противников.

Все вышло точно так, как я и ожидал. Отстреляв полмагазина, боец решил сменить огневую позицию, что в принципе было правильно, и, привстав, стремительно метнулся вправо же, к следующему укрытию. И не добежал. На втором шаге точно посланная пуля опрокинула его на спину, и он упал навзничь, разбросав руки. Живые так не падают.

А чего же еще он хотел? Любому, хоть поверхностно знакомому с тактикой, известно, что в девяноста процентах случаев слабо подготовленный солдат уходит вправо от укрытия, в сторону своего оружия. Инстинктивно. Где опытный стрелок его и перехватывает точно посланной пулей.

— Похоже, ребята, больше здесь ловить нечего, — бросил я сквозь зубы неизвестно откуда появившемуся рядом Кириллову. Шальные пули то и дело просвистывали поверху, но кто-то ведь мог невзначай и снизить прицел. Я бы мог сейчас в два касания повышибать обоим моим сопровождающим шейные позвонки, только вот команды такой мне не поступало. Игра развивалась по каким-то другим правилам, и стоило посмотреть, куда все повернется.

— Не знаю, чекисты вы или честные бандиты, но шума подняли многовато. Пожалуй, и на Красной площади скоро будет слышно…

— Почему скоро? — не понял моего юмора Станислав. Точно — англичанин.

— Пока звук долетит…

Бой принимал позиционный характер.

И, значит, был проигран, потому что подняться теперь в решительную контратаку людям Кириллова было куда как труднее, чем сгоряча, первым броском прорваться сквозь еще не организованный заградительный огонь.

Да и потеряли они уже едва ли не половину своего первоначального состава.

Над крышей дома взлетела ярко-зеленая осветительная ракета, оснащенная парашютиком, повисла как раз над серединой переулка, высветив черные, отбрасывающие резкие тени фигуры «чекистов», и судорожно перемещающиеся вдоль проломленного в нескольких местах и все равно непреодолимого забора, и уже навсегда неподвижные.

— Смываться надо, — повторил я свое предложение. Трескотня стояла такая, что приходилось почти кричать. Давно я такой славной пальбы не слышал. — Давайте сигнал на отход, и делаем ноги. А можно и без сигнала, шансов больше. Ну…

И сам первый оттолкнулся от поверху твердой, но под тонкой ледяной корочкой по-прежнему мокрой и липкой земли.

До машины мы добежали без потерь. Я не исключал, что через приборы ночного видения нас давно рассмотрели и опознали, оттого и идут, посвистывая, пули, хоть и чуточку, но все же поверх голов.

Через забор перелетели и с тусклой оранжевой вспышкой лопнули две гранаты. Кто-то истошно, захлебываясь, заорал и смолк. «В живот», — привычно определил я. И похоже, аорту перебило, если в кишки — кричат дольше и по-другому…

— Да мать твою! — заорал я, с размаху залепил Кириллову затрещину, потому что он, свалившись в кювет, никак не мог заставить себя выпрямиться под огнем, чтобы запрыгнуть на высокую подножку автомобиля. — Не хотите уходить, дело ваше, тогда хоть пушку дайте, помирать тут с вами… Сам поеду! — и рванул застежку его кобуры. Удивительно, но он так до сих пор и не вытащил свой «наган».

Мне показалось (нет, не показалось, конечно, просто слишком это было неожиданно), что прямо возле уха раздался крик (но шепотом, так что и в шаге уже не услышать) Шульгина:

— Игорь, лежать!

Не раздумывая, рефлекторно я ткнулся лбом в грязь. И тут же за спиной что-то дважды оглушительно громыхнуло. Краем глаза я увидел слепящую вспышку и услышал сдавленный вскрик одного из моих «партнеров», кажется, как раз Кириллова.

Опять прошелестел неизвестно откуда исходящий голос Шульгина:

— А вот теперь хватай их в охапку, и деру. Переулочками в Сокольники. Здесь сейчас совсем жарко будет…

Я машинально оглянулся, но никого, конечно, не увидел. Оставалось выполнять приказ.

Глава 14

С места, в два рывка, разбрасывая узкими колесами грязь, «Рено» кое-как тронулся. Завывая мотором, который своими характеристиками несколько отличался в лучшую сторону от тех, что ставили на такие вот машинки их строители в далекой Франции, и, вихляясь по разъезженным ломовыми извозчиками колеям, скорее пополз, чем понесся в спасительную темноту.

На заднем сиденье стонал и ругался сквозь зубы Станислав. Ругался по-английски, явно непроизвольно, пребывая в шоке. Чем-то здорово его шандарахнуло. Вадим лежал молча, и неизвестно, жив он пока или уже нет.

Навалившись грудью на руль, чтобы хоть как-то видеть дорогу, я заметил метнувшуюся с обочины фигуру слишком поздно. Иначе выстрелил бы из зажатого в левой руке «нагана» через откинутый клапан дверцы. А тут я только успел вывернуть вбок ствол и узнал свою «крестницу» Людмилу.

Тормозить не было нужды, скорость у меня не превосходила обычную для не очень резвых извозчиков.

— На подножку прыгай…

Машина качнулась и просела. Килограммов семьдесят в дамочке есть, да еще на «V квадрат пополам» умножить. В руке у нее тоже был зажат пистолет, и оказался он в опасной близости от моей головы.

Рукояткой «нагана» я ткнул ей в основание большого пальца, пистолет плюхнулся мне на колени, соскользнул на пол. Людмила вскрикнула.

— Терпи, бля… — прошипел я сквозь зубы, чтобы не выходить из образа человека мстительного и грубого, и тут же проявил заботу: — Двумя руками держись, удобней будет, а то улетишь на…

Мы проносились со скоростью километров тридцать в час по глухим марьинорощинским переулкам, и я замечал выглядывающих в окна и калитки, даже выбежавших на крылечки и тротуары любопытных аборигенов. Говорят, тут постреливают частенько, бандиты друг в друга и в милицию и наоборот, но такого салюта здесь наверняка не слыхали со времен празднования трехсотлетия Дома Романовых. Или с октябрьских боев семнадцатого года.

В ближайшие пятнадцать-двадцать минут можно ждать, что появятся поднятые по тревоге опергруппы настоящего ГПУ, а то и регулярные части гарнизона.

Если только взволнует сейчас кого-нибудь еще один очаг беспорядков в охваченном смутой городе.

Впрочем, не мое это дело, я здесь человек посторонний. А вот тот, в которого я выстрелил, меня беспокоил.

Слегка вселяла надежду тщательная подготовка Шульгина по обеспечению операции. Может быть, даже — наверняка под гимнастерками у оставленных на базе людей были надеты кевларовые кирасы. Тогда я могу успокоить свою совесть. Не стал бы, на самом деле, Александр Иванович бросать своих бойцов на убой. Меня-то он вывел из критической ситуации четко и даже обеспечил легендой для продолжения…

На твердой дороге я притормозил.

— Садись, — кивнул Людмиле на сиденье рядом. Снова поддал газу. — Весело получилось? — поинтересовался у пребывающей в полузаторможенном состоянии женщины. — Вояки занюханные. И дела не сделали, и меня напрочь спалили. Хоть один из здешних наверняка ушел и уж меня-то запомнил… Достань у меня в кармане папиросы. И прикури…

Зажал зубами длинный картонный мундштук и повел «Рено» по известному адресу, который Шульгин показал мне на такой примерно случай. Не на Столешников же дорогих гостей везти.

Сначала по чуть более цивилизованным переулкам, чем давешний, поперек трех Мещанских улиц, через несколько железнодорожных переездов, и вот уже зачернел впереди массив Сокольнического парка-леса.

Я достаточно изучил эти места и на подробнейшей крупномасштабной карте, и своими ногами, чтобы не заплутать в темноте.

На берегу так называемого Егерского пруда стоял солидный бревенчатый терем, при нем участок не меньше чем в полгектара мачтового соснового леса, все обнесено тесовым забором в два человеческих роста. Если дача, то весьма неслабая, причем практически в черте города. Вот были времена… За какие заслуги Александр Иванович сумел ее оставить за собой при советской власти?

Условным стуком я постучал в калитку, в ответ на заданный грубым голосом вопрос ответил, как учили, и полотнище широких, крытых двускатным навесом ворот распахнулось.

Подогнав машину к высокому крыльцу, я с помощью коренастого бородатого сторожа в солдатской стеганой куртке и несколько пришедшей в себя Людмилы затащил моих раненых, а точнее — контуженых «друзей» в горницу.

Сторож зажег керосиновую лампу. Пришло время осмотреться. Я уже заранее понял, в чем дело. Тяжелые пластиковые пули из специального, похожего на обрез карабина, выпущенные Шульгиным сквозь межпространственное окно, попали Станиславу в середину бедра, а Кириллову — под правую лопатку. Не смертельно, но в сознание он до сих пор не пришел.

«Англичанин» тоже стонал мучительно, будто собирался отдавать концы, хотя и добрался до широкой деревянной лавки без посторонней помощи.

— Что это с ними? — спросила Людмила, которая, пережив некоторое нервное потрясение, физически оказалась невредимой.

Сторож равнодушно смотрел в сторону, будто его это не касалось, пока не поступило прямого приказа — оказывать первую помощь или добить, как начальству (то есть мне в данный момент) будет благоугодно.

— Нужно понимать — близкий разрыв гранаты. Осколки мимо пролетели, а зацепило камнем или просто комом земли. Видели мы такие случаи. Контузия.

— И что теперь будем делать? Куда ты нас привез? — видно было, что женщина находилась в таком состоянии, когда от нее можно ждать любых, самых неожиданных поступков.

Я кивнул сторожу, указав глазами на ее ремень, и медвежеватый мужик, словно фокусник-престидижитатор в цирке, извлек из аккуратной кобуры маленький «браунинг». Еще один, кроме того пистолета, что я выбил из ее руки раньше.

Она словно и не заметила этой акции.

— Привез в единственное, наверное, надежное в Москве место. Делать будем вот что — спать. Вот этому я обезболивающее введу, тому, чтобы быстрее очнулся, — стимулятор. Тебе — успокоительное. Сам — водки выпью. С хозяином дачи. А утром уже начнем думать. Другие предложения есть? — Я посмотрел на нее пристально, используя свои не слишком значительные способности гипнотизера. И не гипнотизера даже, а так, умеющего, когда надо, быть весьма убедительным человека.

— Выпей это… — я выщелкнул из ручки ножа таблетку в стакан с водой. Она послушно поднесла его к губам.

— А вы… Как вас? — повернулся я к сторожу.

— Герасим Федорыч…

Надо же, и имя словно бы нарочитое, соответствующее колориту. А может, вполне нормальное для здешней жизни.

— Проводите даму в отдельную комнату с кроватью, и пусть отдыхает. Нет, охранять не надо. Думаю, устала она достаточно, чтобы и без присмотра никуда не деться…

— Куда здесь денешься, собачки у меня во дворе такие, что и медведя на берлоге не упустят, а уж… — пренебрежительно покосился на Людмилу сторож.

— Вот и славно. Значит, спать можешь спокойно, в окно никто не влезет, — повернул я в обратную сторону смысл сообщения. — А я пока товарищей в норму приведу…

Шприц-тюбиком из полевой аптечки я успокоил Станислава, и его Герасим тоже отволок на ночлег. Оставался Кириллов, который действительно был в тяжелом состоянии. Я опасался, как бы внутреннее кровотечение у него не образовалось. Ребра поломанные, повреждение плевры, мало ли что еще может внутри случиться от удара чуть ли не кувалдой. Тут, к моему удивлению, явно малограмотный и даже туповатый на вид сторож сбросил свой ватник.

— Пусти-ка, барин, я сейчас… — Он наклонился над пациентом, положил корявые пальцы ему на запястье, сосредоточился и тут же стал похож на тибетского целителя. — Пульс малость замедленный, но наполнение хорошее. Аритмии нет. Слабый болевой шок, и ничего больше. Потери крови нет и переломов тоже…

— Откуда вы знаете? — поразился я и от удивления перешел на «вы», хоть меня и учили принятым здесь формам обращения.

— Да уж учили, ваше благородие. У нас в деревне каждый третий, почитай, то знахарь, то травник, то костоправ. Вот и я сподобился…

Но взгляд его между кустистыми бровями и доходящей почти до глаз бородой показался мне настолько ехидно-насмешливым, что захотелось допустить, будто передо мной искусственно опростившийся как минимум магистр медицины.

За две недели пребывания здесь я уже привык почти ничему не удивляться. Устройство этого мира явно выходило за рамки нормальной рациональности. Словно не в обычном параллельном прошлом я оказался, а в пространстве недоброй волшебной сказки.

— Кто вы? — машинально спросил я, тут же сообразив, что вопрос глупый и откровенного ответа я не получу.

— Я сторож здешний, — ответил он словами почти что мельника из оперы «Русалка».

— Отлично. Нам очень повезло, что вы еще и народный целитель. Как насчет прогноза?

— Прогноз благоприятный, — уже откровенно издеваясь, ответил Герасим. — К утру будет как огурчик, если других распоряжений не последует. Из той же аптечки кольните ему номером третьим и пятым, выспится, как младенец. Дня три, конечно, скособоченный ходить будет и в полную силу не вздохнет, а так ничего…

Убедившись, что оказавшиеся на моем попечении люди устроены хорошо, я вышел на крыльцо, сел, закурил, невзирая на погоду. Просто на воздухе думалось легче.

Следом вышел Герасим.

— Не нужен больше? Чайку согреть, закусочку подать, чарочку, если желаете…

— Чарочку я бы выпил.

— Сей момент. В лучшем виде, как в трактире у Тестова. А собачек не бойтесь, собачки у меня смирные, ежели их не дразнить.

Да уж. К крыльцу подошли какие-то монстры собачьего мира. Повыше метра в холке, покрытые густой не шерстью даже, а словно бы попонами из туго скрученных веревок, свисающих почти до земли. Круглые черные глаза сквозь эту завесу едва просматривались. Опущенные нижние губы приоткрывали клыки, пристойные саблезубым тиграм. Я такой породы даже на картинках не видел.

— Порода командор, — ответил на невысказанный вопрос сторож. — В бою с ней никому не совладать из ныне сущих зверей. Волка лапой убьет, медведя вдвоем задушат. А больше у нас в лесах никто подходящий и не водится. На тигра — не знаю, не ходил, но думаю, что можно. Шерсть у них так вот хитро сама собой закручена, прокусить ее — немыслимое дело. И что я еще вам скажу, не поверите — блохи в этой шерсти дохнут. Отчего-почему — не знаю, но ни единой блохи у моих собачек отроду не было. Так я пойду. Готово будет — кликну. А пока покурите. И ничего не опасайтесь. На двадцать саженей кто к забору подойдет, собачки уже учуют и сами сообразят, что им делать.

О собаках он говорил ласково и одновременно уважительно, что очень меня к нему расположило. Я и сам ко всякого рода животным весьма неравнодушен.

Протянул руку, чтобы погладить ближнего пса по загривку. Он не возражал, вывалил на сторону язык и поглядел на меня как-то очень хитро.

Полная чертовщина. Уже поужинав, попросту, но обильно и вкусно, я не успокоился, пока еще раз не посмотрел на гостей-пленников-пациентов. Герасим каждого из них в достаточной мере раздел, уложил в постели, укрыл ватными одеялами. И Людмила, и остальные дышали ровно и спокойно.

Тревожиться за их здоровье оснований не было. И за то, что кто-нибудь из них попытается выйти прогуляться, хотя бы в приступе сомнамбулизма, тоже.

Снаружи на дверях имелись надежные кованые засовы. Теперь и самому можно было отдохнуть. Все же больше суток прошло в большом напряжении духовных и физических сил. Мне сторож отвел, как это в старое время называлось, светелку на втором этаже, на двери которой внешнего запора не было, я проверил. Да и проверяй не проверяй, я все равно оставался в полной милости загадочного Герасима. Захочет он со мной что-то сотворить — никуда не денешься. Только зачем бы ему это, если он рекомендован Шульгиным как содержатель надежнейшего пристанища.

Но лечь на деревянную кровать и забыться сном под толстым ватным одеялом мне не довелось.

Только я расшнуровал и сбросил тяжелые ботинки, задернул плотные шторы на выходящем в сторону леса окне, присел на край постели, как прямо передо мной возникла знакомая фиолетовая рамка.

Глава 15

Отчего-то я ожидал, что сейчас появится Новиков. Мне казалось, что пора ему объясниться, сообщить наконец, в какую игру он меня втянул на этот раз. Однако из образовавшегося проема, размерами на этот раз соответствующего обычной двери, вновь появился Александр Иванович Шульгин. Мой, видимо, постоянный и окончательный на этом свете куратор. На сей раз он выглядел, будто собрался на войну. Одетый в командирскую форму Красной Армии, с орденом Красного Знамени на френче и с деревянной коробкой «маузера» на тонком ремешке через плечо, надетой по-кавалерийски, на правую сторону, рукояткой вперед. За спиной его видна была комната, обставленная, как рабочий кабинет, слева от письменного стола большая, во всю стену, схематическая карта Москвы, выполненная в аксонометрической проекции. На ней тщательно были вырисованы все более-менее примечательные или имеющие тактическое значение здания.

В руках он держал высокую и пузатую бутылку с черной этикеткой.

— Поздравляю, с заданием ты справился более чем успешно. — Он сел напротив меня за стол, установил посередине свою посудину, подобно восточному деспоту троекратно громко хлопнул в ладоши.

Появился Герасим.

— Огурцов соленых, помидоров, груздей, луковицу, хлеба и сала. Два стакана… — никаких вводных и вежливых слов, на мой взгляд, необходимых при встрече со своим сотрудником, хоть бы даже и такого уровня, Шульгин не употребил.

Когда сторож принес требуемое и исчез, я спросил его об этом. Вроде сейчас уже не времена крепостного права, да и тогда баре с верными слугами общались с соблюдением каких-то норм вежливости.

— А ты что, не в курсе? Это же не человек, а биоробот. Ему моя вежливость сугубо до фонаря.

— ?..

Мое изумление Шульгина явно развеселило.

— Самый обыкновенный биоробот. Андроид. Вполне человекообразный, но и не более. Может исполнять любые функции, менять внешность согласно программе и капризам владельца, абсолютно послушен и автономен. Собственной личностью не обладает. Вы у себя до такого тоже еще не додумались?

Я вспомнил, что отец Григорий вспоминал о подобного рода конструкциях, рассуждая о сущности Артура. Но именно как о теоретически допустимой возможности, не более.

— Даже и близко не подошли. Многоцелевые роботы у нас, конечно, есть, и весьма функциональные в заданных пределах, но ни человекообразностью, ни тем более способностью имитировать человеческое мышление не обладают. А это же — классическая машина Тьюринга…

— При общении с которой сколь угодно долгое время невозможно определить ее механической сущности, — блеснул Шульгин эрудицией. — Знаем, почитывали. Однако вот-с, она самая, облечена в металл и пластик. Ладно, сия тема увлекательна и необъятна, но заняться ей можно будет в другое время и в другом месте. Сейчас — недосуг. Единственно, чтобы избавить тебя от душевных терзаний, скажу, что на точке вы имели дело с такими именно ребятами. До использования своих людей в роли камикадзе моя в целом циничная натура все же пока не деградировала.

Мне действительно стало настолько легче, что остальные проблемы показались почти совершенно не значащими.

На что, возможно, и был расчет. Он разлил желтоватый напиток, не чокаясь поднес свой к глазам, взглянул на меня, словно сквозь прицел.

— Ну, побудем… За успех.

В стакане оказалось крепкое и ароматное виски, скорее шотландское, что и подтвердила довольно примитивно исполненная этикетка какого-то мелкого частного заводика из графства Хайленд.

— К чему все происходящее? — спросил я. — Не вижу никакого смысла, разве что вам потребовалось таким хитрым образом внедрить меня в представляемую моими новыми друзьями организацию…

— Именно так. Не вижу здесь ничего слишком уж хитрого. Для нас с тобой. Те товарищи, — он указал пальцем вниз, где находились комнаты с пленниками или гостями, как угодно их можно воспринимать, — не столь искушены в методологии тайных войн, в их время все было проще и наивнее, так что твой ввод в операцию должны воспринять адекватно…

— А мне показалось, что у них солидная организация и они в разведке не новички.

— Само собой. Но на своем уровне. Их беда, что они древнекитайских трактатов на специальные темы не штудировали, исключительно европейским менталитетом ограничены. Так суть нынешнего дела такова…

Мне показалось, что вдалеке я услышал нечто похожее на выстрелы, то одиночные, напоминающие звук новогодних хлопушек, то очередями, и тогда это больше походило на треск валежника в лесу.

— Это что?

— То самое. Заварушка пошла нешуточная. Тебе она будет очень и очень на руку… Часик времени у меня есть, постараюсь ввести тебя в курс дела.

— А раньше не мог?

— В Святом Писании сказано — все хорошо во благовремении. И там же, в поучениях апостола Павла, — не будьте слишком умными, но будьте умными в меру. Излишняя эрудированность тебе на этапе внедрения только мешала бы… А суть вот в чем.

И, устроившись поудобнее, сняв с плеча тяжелую коробку пистолета, закурив, что он всегда делал после выпитой рюмки, Александр Иванович начал мне излагать историю некоей организации, которую называл то «Системой», то «Хантер-клубом» и которая объединяла десятки частных и имеющих отношение к государственным структурам многих держав лиц, общим для которых было одно — гигантские материальные и моральные потери от установившейся на территории бывшей Российской империи биполярной структуры. Умеренно-коммунистический режим в Москве и буржуазно-демократическая военная диктатура в Харькове. Следствием этого явилась полная дезорганизация всей так называемой «Версальской системы», то есть фактического передела мира после поражения в мировой войне Германии и образования Советской России.

Начиная с 1919 года «Система», установившая тесные связи с большевистским правительством, делала все, чтобы не допустить победы над ним ни одного из многочисленных «белых движений», ни таких мощных и имевших явные шансы на успех, как деникинское или колчаковское, ни даже вполне марионеточных и лояльных к «союзникам» вроде правительства Чайковского — Миллера в Архангельске или семеновского и меркуловского на Дальнем Востоке.

И вдруг в двадцатом произошла катастрофа. Списанный в расход Врангель неожиданно воспрял духом, вывел свою крошечную армию из Крыма и в скоротечной летне-осенней кампании не просто разгромил Южный фронт красных, но и вынудил их к фактической капитуляции на максимально выгодных для генерала условиях.

Мало того, в двадцать первом году Югороссия заключила военный союз с турецким лидером Мустафой Кемалем, который вел тяжелую и малоуспешную войну с англо-итало-греческой оккупационной армией, за несколько месяцев выбила интервентов с азиатской территории Турции и, что совсем уже невероятно, разгромила и принудила к капитуляции попытавшуюся восстановить статус-кво британскую линейную эскадру.

Всего за один год политическая карта мира изменилась кардинально. Напрасными оказались более чем полувековые усилия ведущих европейских держав (а также и транснациональных финансовых кругов) по ослаблению и изоляции России, коту под хвост полетели жертвы, принесенные на алтарь священной задачи в ходе десятка малых войн и одной мировой.

Вместо огромной, неповоротливой, рыхлой, как непропеченное тесто, почти средневековой империи мир увидел компактную, динамичную, в случае необходимости — решительно-агрессивную Югороссию, а в дополнение к ней — плохо предсказуемую и по-прежнему занимающую 1 /7 часть планеты РСФСР, возглавляемую талантливым и абсолютно беспринципным лидером.

Ко второй мировой войне через три года после столь ужасной первой никто не был готов, и началась долгая, иногда подчиняющаяся стратегическим разработкам, иногда бестолковая и спонтанная тайная война, в которой трудно было понять, кто на чьей стороне, кто союзник, а кто враг, а главное — в ней отсутствовала хоть приблизительно сформулированная цель…

Шульгин подошел к окну, приоткрыл форточку. Выстрелы стали слышнее, и зона, откуда они доносились, значительно расширилась.

Он улыбнулся удовлетворенно.

— Ну, еще за успех! — Подождал, пока я выпью, но сам сделал совсем маленький глоток. — У меня еще много будет дел сегодня, — сказал, будто извиняясь, что не может как следует поддержать компанию. — Так вот. За два года необъявленной войны всех против всех много раз менялись направления главных ударов, вчерашние союзники становились противниками и наоборот, возникали и рушились коалиции. Подкупы, предательства, тайные и явные убийства государственных деятелей, королей финансовых империй и совершенно вроде бы ни к чему не причастных людей стали совершеннейшей нормой международной жизни. Смешно, но факт — в конце концов стал как бы теряться смысл вообще всего происходящего. Забылась, а большинству людей вообще никогда не была известна предыстория «странной войны», прямые и косвенные финансовые и политические потери вовлеченных сторон многократно превысили те гипотетические, ради которых и разгорелся сыр-бор. В общем, получилось совершенно по-человечески. Перефразируя Пруткова, можно сказать: «Амбиции все превозмогают, порою и рассудок». Очень похоже на некогда бывший в нашей реальности англо-аргентинский конфликт за Фолклендские острова. Потеряли тысячи человек убитыми, несколько боевых кораблей и полсотни самолетов, ухнули на это дело десяток миллиардов фунтов стерлингов, а сами-то острова… За сотню миллионов Аргентина с радостью бы отказалась от своих прав на них.

И наша нынешняя жизнь благодаря дурацким амбициям не такого уж широкого круга лиц приобрела отчетливые черты эпохи раннего феодализма, сопряженного с достижениями современной техники…

— А если конкретнее? — спросил я. — То, что ты говоришь, интересно, но пока не проясняет…

— Конкретнее — так это запросто. Мы же тоже не сидим сложа руки. Все происходящее нас вполне устраивает, только надо процессом грамотно управлять. Согласно тщательно проверенным сведениям, «Система», уже почти год не дававшая о себе знать, якобы махнувшая на все рукой и пустившая дело на самотек, на самом деле тщательно готовилась к «последнему и решительному».

Неслабыми аналитиками был разработан довольно грамотный план дестабилизации обстановки. Одновременно в РСФСР, Югороссии и Турции. Верхушечные заговоры, вооруженные мятежи в провинциях, провокации на границах. В идеале — свержение ныне существующих правительств, пусть даже и не всех, хотя бы в одной стране для начала. Дальше — приглашение вооруженных сил третьих стран (известно — куда и каких) для оказания помощи «патриотическим силам, свергнувшим антинародный режим», ну и так далее… Для второй половины нашего века — вполне рутинная операция. Для нынешнего времени — идея оригинальная. Выходит, мы каким-то образом и в этой сфере человеческого разума творческие процессы инициировали… — Шульгин усмехнулся, не слишком, впрочем, весело.

Мне это тоже более чем знакомо. Последние десятилетия двадцатого века и тридцать лет двадцать первого прошли в почти бесконечных переворотах, контрпереворотах, локальных войнах и миротворческих операциях. Благо, что союз России, Европы и Америки на протяжении этого бурного полустолетия оставался прочным и не позволил хаосу охватить Северное полушарие Земли. Условно говоря, тридцать пятая параллель оказалась нерушимой границей цивилизации.

— В руки наших людей попал подробный план всей этой грандиозной операции. Как раз содержащую сто с лишним листов текстов и схем микропленку и везла для передачи тебе Людмила, она же… Впрочем, знать ее подлинное имя тебе не надо, вдруг как нибудь выдашь себя…

— Такой важнейший материал — и курьером через всю Европу? — поразился я.

— Время здесь такое. Не по телеграфу же его передавать? Самолет — штука тем более ненадежная. Да ты успокойся, мы ж не дураки! Первый экземпляр плана попал нам в руки на другой день после его завершения, а остальное уже игра. Клиенты с нашей же помощью узнали об утечке информации. Просто перехватить и уничтожить посылку они не рискнули, справедливо полагая, что передача могла быть продублирована, а поступить так — значит расшифровать своих очень ценных агентов в нашей лондонской резидентуре. Они решили как можно сильнее затянуть время прохождения информации и успеть ввести свой план в действие. Одновременно — попробовать внедрить в наши ряды своего человека. Не знаю отчего, но в последний момент они сменили диспозицию и сделали все наоборот. Неужто ты им показался столь перспективной фигурой? Это вообще-то неплохо и открывает простор для импровизаций…

Параллельно, как ты видел, всю последнюю неделю велась активная дестабилизация обстановки. Что тоже поразительно — по модели, крайне напоминающей операцию «Фокус», — контрреволюционный мятеж в Будапеште. Сегодня события перешли в острую фазу. Вот-вот что-то подобное должно было начаться и в Харькове, Севастополе, Одессе, но тут уж мы меры приняли.

Через пару дней можно ждать интересных сообщений из Константинополя и Ангоры. Кемаль человек культурный, но все же турок. Вешать заговорщиков будет, очевидно, публично…

— А в Москве?

— В Москве пусть пока идет как идет. Есть у нас в запасе кое-что.

Оставалось узнать о моей личной мере участия в действительно по-средневековому организованной интриге.

— Мы с тобой поработаем по этому городу. У наших противников — гениальные озарения, за нами опыт Будапешта, Праги, Кабула, Гватемалы, Чили… Разберемся…

— А Новиков?

Шульгин рассмеялся как-то неприятно.

— У него большая политика. А мы с тобой наконец-то поработаем по мелкой…

Я спросил:

— А в чем смысл заговора в Москве и как он должен развиваться?

— А как угодно. Они планируют учинить классическое латиноамериканское «пронунсиаменто». Несколько верных батальонов плюс кое-кто из верхов ГПУ, партии и Генерального штаба устраивают капитальную кровавую кашу в городе, потом убивают или принуждают к бегству Троцкого, устанавливают якобы ортодоксальное коммунистическое правительство во главе с одним из своих агентов, сильно обиженных Троцким, и в ближайшее время объявляют нечто вроде «реконкисты» против Югороссии. Благо экономическое положение там блестящее, жирок поднакопился, снова есть что «отнимать и делить», а в РСФСР любителей этого дела по-прежнему предостаточно. В случае необходимости будут приглашены германские «добровольцы», а возможно — и британский флот войдет в Черное море. Примерно так.

Если помнишь историю, здесь сводятся в кучу сразу несколько сценариев, в свое время более-менее успешно реализованных…

Действительно, план просматривался грандиозный по масштабам и ожидаемому эффекту. Только у меня сразу возникло сомнение, всю ли правду мне говорит Александр Иванович. Чего-то здесь не хватало, чтобы выглядеть по-настоящему достоверно. Впрочем, это ведь не более чем краткий конспект, на самом деле все, должно быть, на порядок сложнее, но мне, чтобы ориентироваться в ситуации, достаточно и этого.

— А ваша роль в данном сценарии? Всерьез рассчитываете что-то в подобном раскладе выиграть? Впятером против всего мира?

— Безусловно, выиграем. И отчего же впятером? Во-первых, нас чуть побольше, во-вторых, мы же не голыми руками собираемся мир переворачивать. Действительно, рулевым веслом можно только не слишком большой галерой управлять, а на парусном бриге штурвал требуется, и к нему четверо дюжих матросов… Танкер же в сто тысяч тонн свободно маневрирует от легких движений двух пальцев на манипуляторах. У нас тот же случай. Все дело в степени автоматизации процессов и качестве сервомеханизмов. Надеюсь, мы создали достаточно эффективные…

— Видимо, так. А здесь и сейчас в чем ваша стратегия?

— Теперь уж наша, — вежливо улыбнулся Шульгин. — Или ты себя до сих пор ооновским наблюдателем числишь в очаге туземного конфликта?

— Не сказать, чтобы так, но и до конца вашими идеями не проникся. Как-то сложно сразу ввязаться в чужую войну, которая тебя ну никаким краем не касается…

— Было уже. У нас самих точно так было. — В его голосе прозвучало понимание и сочувствие. — Трудное дело. Все время хочется морализировать о правомерности вмешательства в чужой монастырь со своим уставом… Ничего, это быстро пройдет. Особенно если пулю в живот от «в своем праве находящихся» аборигенов получишь, упаси, конечно, бог. Так что лучше от иллюзий заблаговременно избавиться. Какой-то авторитетный немец верно сформулировал: «Не воображайте, что неучастие в политике убережет вас от ее последствий».

— Знаешь, Александр Иванович, давай прекратим философский семинар. Я свой выбор сделал, менять его не собираюсь, просто хочется несколько большей ясности. Вчера вы меня совершенно грубо подставили. Оно, может быть, стратегически оправдано было, но неприятно…

Шульгин в очередной раз поразил меня способностью проникать в чужие мысли и эмоции. Раньше такое же качество я отметил и у Новикова с Ириной. Телепатией в чистом виде это явно не было, но высокой степенью эмпатии — безусловно.

— Приношу свои извинения, только ведь сам понимать должен. Прежде чем генерал из тебя получится, следует еще и лейтенантом послужить. Командиру же штурмового взвода далеко не всегда комдив суть своего замысла в деталях излагает. Гораздо чаще — «занять высоту 250, захватить языка и доставить в штаб. После чего стоять насмерть до особого распоряжения…» С лейтенантскими обязанностями ты справился, теперь можно майором побыть.

— А майорам уже больший объем информации по рангу положен…

— Совершенно в точку. Потому я тебе и сообщаю — мятеж, по нашим расчетам, продлится два-три дня, после чего будет с должной степенью решительности подавлен. Что позволит товарищу Троцкому состругать еще один слой своих противников. Нам — тем более. Твоя же задача — окончательно доказать своим друзьям, что ты полностью на их стороне, контролировать их поведение, защищать от непредвиденных случайностей и, когда все кончится, оказаться в числе уцелевшей верхушки заговора. Подлинной верхушки, той, которая проскочит сквозь сито…

— Это что же, программа глубокого внедрения?

— Вряд ли… Нам главное — обозначить цель. Отследить, куда ниточка дальше потянется. А уж кто ей конкретно заниматься будет… Резидентуру «Системы» все равно целиком выкорчевать не удастся, да это и не нужно. Они нам еще пригодятся…

— А жертвы? Вам не страшно взять на себя ответственность за жертвы, которые будут оттого, что вы не пресекли мятеж в корне?

— Нет. Паллиативы всегда опаснее радикальной операции. В конце нашего века появилась опасная тенденция — в страхе перед возможными жертвами как бы поощрять террористов. Они угрожают убить десять заложников, и власти идут на уступки, не задумываясь, что завтра жертв будет в сотню раз больше. Моя позиция другая. Кому не повезло, тому не повезло. Но террорист должен знать, если он убьет заложника, то погибнет сам в ста случаях из ста. Приставленный к виску жертвы пистолет ничего не значит. Даже наоборот — стреляя в жертву, он не успеет помешать мне выстрелить в него. И уж больше он никого не убьет. Вот так. То же самое насчет провокаций. Принято было считать, что террористические намерения нужно «профилактировать», то есть брать исполнителей до теракта с поличным, заведомо считая, что вина организаторов и инициаторов недоказуема. Соответственно — оставляя их на свободе. Я же, да вообще все мы считаем, что врага можно и нужно спровоцировать на бой, заставить его выйти из окопов и уничтожить в чистом поле…

— Это жестоко…

— Только потому, что тебя перекормили идеями абстрактного гуманизма. Возможная гибель данного (вполне возможно — лично пока еще ни в чем не виновного человека) застилает тебе перспективу. А чуть отвлекись — увидишь все иначе. Почему завтрашние тысячи убитых для тебя дешевле одного сейчас?

— Да хотя бы потому, что гибель одного конкретна и очевидна, тех же прочих — пока проблематична. Вообрази себе хирурга, который ампутирует практически здоровую ногу оттого, что сегодняшняя царапина может стать причиной гангрены. Не лучше ли царапину меркурохромом обработать и следить, чтобы осложнения не случилось?

— Ну вот, еще один софист на мою голову… Только времени у меня на софистику больше нет, а тем более — настроения. Короче. Либо ты работаешь, как я сказал, либо… — он указал рукой на по-прежнему открытый межпространственный переход. — Там тихо, спокойно, можно вернуться в Нью-Зиленд, в объятия очаровательной мадемуазель Аллы. Правда, этих… — теперь его большой палец указал вниз, и я поразился вряд ли специально задуманной двусмысленности и определенности жеста. На первый этаж дома он указывал или определял судьбу, как когда-то это делали зрители в римских цирках. Он проследил направление моего взгляда и словно бы сам удивился, как интересно получилось.

— Да, вот именно. Возиться с ними, кроме тебя, будет некому.

Я испытал к Шульгину чувство, близкое к ненависти. Просто и цинично он загнал меня в нравственный тупик.

— Спасибо, Александр Иванович, на добром слове. Ваша взяла. Переходите к постановке боевой задачи… — ответил я с максимально возможной степенью язвительности и подумал, что очень бы мне сейчас пригодился совет отца Григория. И как духовника, и, в еще большей степени, как боевого офицера. Впрочем, он ведь напутствовал меня словами: «Вначале стреляй, потом думай. И будешь жить долго-долго». Весьма христианское напутствие.

Глава 16

Шульгин покинул меня ровно через час, еще раз заверив на прощание, что я нахожусь под практически постоянным присмотром и жизни моей почти ничего не угрожает. Ну, конечно, кроме неизбежных на море случайностей, впрочем, добавил он, чтобы выглядеть до конца честным.

— На сей раз браслетом я тебя снабдить не могу, они все в разгоне. Так что полагайся на пресловутый «фактор Т». До сих пор он тебя выручал, понадеемся, что и впредь… Но, думаю, воевать тебе не придется. Более того, избегай ввязываться в боевые действия до последней возможности. Надо, чтобы при любом исходе ты остался в ближайших друзьях у этих… А нужные инструкции будут.

Я наконец догадался спросить и об Алле: где она, что с ней?

— В полном порядке. Ей в наши игры пока рано играть, посему работает по основной профессии. Соображают с Ириной и Левашовым, можно ли воспроизвести на основе ее данных и нашей техники «фактор», да заодно и убедиться в достоверности «островного эксперимента»… Слишком много там непонятного и подозрительного…

Я малость оторопел. Мы же договаривались с Аллой… Каким же образом?..

— Строго добровольно, — успокоил меня Шульгин, — строго добровольно. Она сама обратилась к Ирине, сказала, что не находит себе места, должна или понять, что произошло на самом деле, или…

Одним словом, если все подтвердится, перспективы могут открыться самые неожиданные. И для нашего здешнего дела, и для ваших дел там.

— А что значит — много подозрительного? Ты что, мне не веришь или же Алле?

— Что ты, что ты! Как можно. Просто один наш мудрец говаривал: «В жизни все зачастую совсем не так, как на самом деле…» Вот и у вас там тоже…

Я не нашелся, что можно в данной ситуации ответить, но спокойствия мне услышанная новость не прибавила. Мало того, что здесь мне придется заниматься вещами далеко нравственно не безупречными, так и Алла, не посоветовавшись со мной, стала делать как раз то, чего мы договаривались не делать ни в коем случае…

— Да не переживай ты, — махнул рукой Шульгин. — Изыскания пока чисто теоретические, никаких глупостей никто не допустит. А Алла — девушка здравомыслящая, быстрее тебя сообразила, что Владимир Ильич был прав — нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. А может, это совсем даже Маркс сказал, не помню.

Одним словом — действуй по плану. На Герасима можешь полагаться стопроцентно. Я ему ввел команду — твои приказы он будет исполнять, как мои. Любые. Если потребуется изменить его внешность или специализацию — у меня в кабинете нечто вроде компьютера. Входишь в директорию «Робот», файл «Модель», откроется таблица, там с полсотни вариантов фенотипов, выбираешь нужный, кнопка «Энтер» — и порядок. Файл «Проф» — то же самое, хоть профессором филологии его сделаешь, хоть экспертом-криминалистом. Сам все увидишь. Думаю, такого адъютанта у тебя еще не было.

Оружия здесь тоже навалом, Герасим покажет. Одежонка кое-какая имеется. В том числе жилетики кевларовые, парики и кепочки пуленепробиваемые. Держись веселее, короче. Ну, привет, до скорого…

Шульгин подмигнул совершенно по-свойски и скрылся в проходе, который тут же сомкнулся за ним, словно и не было ничего.

Вот тебе и весь хрен до копейки, как любил выражаться один мой знакомый.

Разумеется, получив такую информацию о роботе, я не мог немедленно не проверить ее достоверность.

Заглянул в комнаты, где в глубоком и спокойном сне пребывали агенты могущественной «Системы», убедился, что неожиданностей с их стороны до утра можно не опасаться, и прошел в кабинет Александра Ивановича. Думаю, что он был оснащен какой-то особенной системой безопасности, вплоть до самоликвидации в нужный момент, потому что маскировкой под здешние времена в нем и не пахло, а возможность налета, подобного тому, что мы совершили на почти аналогичную базу, исключать было бы опрометчиво.

Удобная функциональная мебель производства явно не двадцатого года, да и компьютер такого класса, что и в моем мире выглядел бы достойно. Еще раз я убедился, что реальность Новикова — Шульгина, так я ее назвал для удобства, по многим параметрам опережала нашу. У нас мощная и компактная интеллектроника появилась только в самом конце ХХ века, а быстрота действия в миллиарды операций в секунду достигла только лет десять назад. Очевидно, потому, что не было в нашей истории таких мощных ускорителей прогресса, как еще две мировые войны, «горячая» и «холодная».

В обращении этот аппарат был проще и удобнее тех, к которым я привык. Достаточно только нажать кнопку включения и выбрать нужную программу, дальше на нем мог работать и ребенок. Машина сама предлагала варианты и последовательность действий, оставалось лишь отвечать «Да» или «Нет». Или, для ускорения процесса, просто набирать на клавиатуре требуемую команду в произвольной форме.

Будто с помощью лампы Аладдина я вызвал робота в кабинет, и через полминуты, не больше, Герасим предстал.

Теперь я присматривался к нему внимательнее, но по-прежнему не замечал ничего, что говорило бы о его нечеловеческой сущности. Я ведь физиономист, должен бы собразить, если что. Артура, например, я выделил из многолюдной толпы сразу, хотя он-то был человеком, пусть и воскресшим. А тут… Разве вот только (да и то, не подгоняю ли я ответ к условию задачи?) взгляд и выражение лица у него слишком неподвижны, когда с ним не разговариваешь. Да мало ли таких лиц среди «простолюдинов»? Куда более замкнутых, близких к клиническому диагнозу аутизма.

— Садись, Герасим.

Он сел на край кожаного дивана, словно боялся его испачкать, положил на колени тяжелые ладони. Имевшийся в программе управления роботом список «фенотипов», то есть внешних признаков организма, был обширен и впечатляющ. Охватывал большинство национальных типажей всех трех рас плюс возможность корректировки внутри избранного варианта. Отдельно предусматривалась возможность придания портретного сходства с конкретным лицом по тому же принципу, как криминалисты создают фотопортрет предполагаемого преступника.

Если я не упускаю какой-то тонкости, то с помощью даже одного подобного «Герасима» можно реализовывать такие интриги и комбинации… А сколькими экземплярами располагает «Братство»? Десятками, сотнями? Я тут же вспомнил матросов крейсера и прочий обслуживающий персонал форта Росс. Наверняка из этих же.

Что же, проведем эксперимент. Я выбрал типаж, ввел дополнительные параметры, тронул пусковую клавишу.

Через несколько минут передо мной сидела хотя и очень приблизительная, но копия Андрея Новикова. Ну а что вы хотели, по памяти работал. Однако случайно встретивший его в толпе человек мог бы и обознаться.

Эксперимент меня не только удовлетворил, но и озадачил. Какой же это уровень науки и техники? На сотню лет как минимум опережает наш, и притом… Загадки, загадки. Не многовато ли их для первых дней знакомства с далеким альтернативным прошлым. И снова пришла в голову мысль о пришельцах. Со звезд ли или из бесконечной, как отражения в поставленных друг против друга зеркалах, анфилады реальностей?

— Трансформация закончена, — сообщил мне Герасим пока еще прежним голосом. — Какие будут команды по изменению программы поведения?

Он прав, с нынешней внешностью роль сторожа загородной дачи получится малоубедительной.

— Никаких, — ответил я, так и не успев привыкнуть, что имею дело с механизмом и правила вежливости с ним соблюдать необязательно.

Нажал кнопку: «Отмена предыдущей команды», и так же быстро «Квазиновиков» возвратился к внешности «Герасима».

— Свободен. Продолжать службу по прежней программе. Охранять здание и наблюдать за гостями. Станут проявлять двигательную активность — разбудишь меня. А пока спать пойду.

— Будьте в уверенности, исполню в лучшем виде.

Сторож с достоинством поклонился и покинул кабинет. Ну и слава богу, без него стало как-то спокойнее на душе. Немножко смешно даже — человек эпохи дальних космических полетов, неоднократно имел дело с псевдомозгами космических кораблей, а вот общение с «простым андроидом» выбило из колеи. Какие-то глубинные черты психики сработали, о нечистой силе, големах и тех же зомби вспомнилось…

Но поспать все равно нужно, вторые сутки без сна, под нагрузкой, близкой к предельной.

И сразу же, как только прикрыл за собой дверь, закутался в толстое шерстяное одеяло, погасил керосиновую лампу и попытался поскорее заснуть, вслушиваясь в монотонный стук и шелест дождя по жестяной крыше и оконным стеклам, мысли повернули в накатанную уже колею.

Не случайность все со мной происходящее. Не может быть случайностью. Уж настолько-то я в теории вероятности разбираюсь, чтобы понять — концентрация невероятных и необъяснимых (это важно) событий, выпадающих на долю одного человека, ограничена какими-то рамками. Со мной же события, смысл которых непонятен не только мне, но и людям, специально такими явлениями занимающимся, происходят с регулярностью железнодорожного расписания.

Значит — либо я нахожусь несколько вне зоны действия нормальной теории вероятности, либо мне отведена в нашем мире некая специальная функция. Другое дело — успею ли я сам о ней узнать, или очередное приключение подведет под моими догадками и сомнениями жирную черту.

Предпоследнее приключение случилось ровно за два года до начала нынешнего (если исчислять его с момента возвращения на Землю), все еще длящегося и не обещающего завершиться в обозримом будущем.

И вот что еще непременно следует отметить — все мои приключения начинались обязательно в дороге. Неважно, между двумя рукавами Галактики или двумя остановками пригородного магнитобуса.

Глава 17

«…Не передать словами утомительную, как зубная боль, тоску захолустного космопорта, когда гравитационная буря и нелинейная деформация пространства на неопределенный срок прервала полеты, и ничего не остается, кроме как подавлять в себе раздражение, в десятый раз выслушивая одно и то же, ничего не проясняющее сообщение дежурного диспетчера…»

Пробормотав эти слова, я выключил диктофон. Работать не хотелось, вообще ничего не хотелось, поэтому фразы приходили в голову бесцветные и вялые.

Самое обидное, что и винить было некого, никто не заставлял меня выбирать именно этот маршрут с двумя пересадками, проходящий по самому краю обжитой Вселенной. Вполне можно было подождать еще неделю и улететь прямым рейсом, так нет же, захотелось побыстрее.

К слову сказать, настроение у меня испортилось давно. Считай, с самого начала. И командировка вышла неудачная, бездарная даже по замыслу, и всяких мелких неприятностей набралось по ее ходу предостаточно. А теперь вот еще и задержка на неопределенный срок. В Москве у меня были кое-какие неотложные дела, да и просто терпеть не могу бездарно терять время.

Помню, я встал тогда с полукруглого дивана, отодвинул нависавшие над ним жесткие листья какого-то рододендрона или фикуса, без цели и смысла пошел вдоль перил галереи, окружавшей центральный зал. Здание порта тоже раздражало, маленькое, тесное, построенное лет двадцать назад в стиле тогдашнего ретроконструктивизма и со дня постройки ни разу не ремонтировавшееся. Да и зачем? Всего два пассажирских рейса в месяц, а основной оборот космопорта — транспорты-рудовозы. Если б не необходимость иметь в этом секторе запасную операционную базу десантных и экспедиционных кораблей, его бы давно закрыли, пожалуй, или перевели в полностью автоматизированный режим.

И заняться здесь ну абсолютно нечем. Не только в порту, но и вообще. Планета, на которой я застрял, входила в систему красного карлика Крюгер-60, по непонятной прихоти провидения имела кислородную атмосферу и почти приемлемый климат, но известна была лишь тем, что на ней обнаружились неограниченные и легкодоступные запасы минерала крюгерита, сложнейшего металлорганического соединения, служившего сырьем для производства интеллектуальных кристаллов неповторимых свойств, обеспечивавших быстродействие компьютеров, даже с монопроцессором, до триллиона операций в секунду, причем, что особенно интересно — на базе всех известных формальных, линейных и антиномичных логик одновременно. Ничего подобного синтезировать лабораторным путем пока не удавалось, а без таких компьютеров внепространственная хрононавигация была просто невозможна. Впрочем, тут я слегка преувеличиваю. Возможна, конечно, но на уровне колумбовых каравелл в сравнении с гиперзвуковыми экранопланами.

Эти уникальные залежи и оправдывали существование земной базы, карьера, завода и порта. Более ничего примечательного на планете не было. Время от времени сюда наезжали биологи. Туристы же сей, пусть и землеподобный мир, игнорировали.

…Не тот объект. Абсолютно гладкая, лишенная гор, морей и иных радующих глаз достопримечательностей, покрытая фиолетовой тундрой, освещенная багровым угольком едва тлеющего солнца, планета ввергала в тяжелую меланхолию любого путешественника, обладающего нормальным эстетическим чувством. Я в этом убедился, лишь только взглянул на бесконечную, слегка заснеженную равнину, сизо-бурое небо и хилые земные ели, высаженные вокруг привокзальной площади.

Но даже все вышесказанное не могло до конца объяснить того тоскливо-безнадежного чувства, что охватило меня, едва я очутился в скудно освещенном вестибюле и услышал из потрескивающих динамиков роковые слова: «Транзитный рейс Крюгер — Земля откладывается ориентировочно на 12 часов в связи с неприбытием в порт лайнера «Никколо Макиавелли» по техническим причинам. Дополнительная информация будет сообщаться по мере ее поступления».

Я шепотом выругался и стал ждать. Пассажиров, желающих улететь в сторону Земли, оказалось порядочно. Даже мелькнула мысль — и откуда их столько? — но оживления, обычного в такого рода местах, здесь не было. Напротив, никогда еще я не встречал столь угнетающего зрелища. Унылые фигуры бесцельно слонялись по холлам и галереям, никто, собравшись в кружок, не пел походных песен, не толпился в баре, кегельбане и бильярдной, не осаждал игровые автоматы. Иные, правда, что-то через силу читали, смотрели на экраны видеотронов, а большинство просто спало в креслах, но чувствовалось, что и во сне им тоже скучно.

Чем-то все это напоминало инсценировку мифа о царстве мрачного Аида.

Я умел и любил быстро сходиться с людьми, но здесь народ подобрался удивительно неконтактный. Мне вроде и отвечали на вопросы, однако разговора не получалось, собеседники смотрели на меня тусклыми глазами и явно старались побыстрее отделаться от назойливого и чересчур громогласного новичка. Я быстро почувствовал себя так, как если бы пытался навязать дискуссию об итогах футбольного матча посетителям зала древних рукописей в Национальной библиотеке.

«Да что же это такое?! — мысленно воскликнул я. — Словно их тут всех муха цеце покусала…» — вспомнил я подходящее сравнение из дневников моего любимого Стенли и решил действовать. Я в конце концов репортер космического журнала, имя мое достаточно известно, надо обратиться прямо к начальнику. Пусть выручает. Я согласен хоть на беспилотный лихтеровоз, лишь бы вырваться из этого болота…

Однако никого из руководства я не обнаружил, а миловидная девушка-диспетчер в бело-зеленом комбинезоне проявила явное нежелание перейти к неформальному общению и, не приняв во внимание даже редакционного удостоверения, прозрачно намекнула на неуместность нахождения посторонних в служебных помещениях. И, не дожидаясь, пока я выйду, уткнулась в какую-то невыразимо скучную книгу, состоящую, похоже, из одних таблиц и графиков. Я почти уже смирился со своей участью, стал подумывать, не упасть ли и самому в объятия Морфея, но на глаза попался яркий, красный с золотом киоск универсального терминала всеобщей информационной сети. Последнее время мне приходилось читать только новости месячной давности, более свежая пресса туда, где я был, не доходила.

А здесь можно получить любое, самое свежее земное издание. Эта перспектива меня взбодрила. Однако пульт, зазывно подмаргивая индикаторами, ни на одну команду не реагировал. И лишь когда я набрал на клавиатуре индекс родного журнала, внутри установки началась активная деятельность. Потом с немыслимой скоростью застрекотал принтер, и в лоток вывалился свеженький, еще теплый экземпляр. Я узнал его по формату и верстке. Иллюстрации тоже были традиционно хороши, вот только текст автомат отпечатал по-корейски! Попытки исправить положение увенчались тем, что я стал обладателем еще четырех аналогичных копий.

Чувства, овладевшие мной после такого афронта, несколько рассеяли наваливавшуюся сонную одурь. Вновь захотелось сделать что-то, позволяющее если и не покинуть немедленно столь негостеприимный порт, то хотя бы придать своему здесь пребыванию более осмысленное содержание.

На одном из междуэтажных переходов я увидел малозаметную дверь явно служебного вида. И дверца эта была немного приоткрыта. На всякий случай оглянувшись по сторонам, я скользнул в словно специально для меня приготовленный вход. Зачем — неизвестно.

Внутри служебной зоны было тихо, безлюдно, горел яркий свет, вдоль длинных коридоров тянулись пучки всевозможных кабелей и волноводов, под потолком вдоль, а также и поперек шли ряды разноцветных труб, решетчатые площадки висели над машинными залами, наполненными агрегатами неведомых предназначений, и, разумеется, здесь мои мысли и ощущения не имели ничего общего с теми, что овладели мной наверху. Вместо уныния и апатии вновь появился интерес к жизни, легкое приятное возбуждение исследователя и даже неуловимое, как радиация, но вполне реальное ощущение близкой опасности.

Короче, я вновь почувствовал, что живу. Толкнув очередную массивную дверь, оснащенную кремальерным запором, я оказался в просторном помещении типа ангара или пакгауза. В углу, среди десятков ящиков, контейнеров и иных упаковок грузов, которые в старину назывались «генеральными», я увидел первого нормального на вид человека — могучего и неумеренно бородатого парня. Этот бородач, показавшийся мне смутно знакомым, возлежал на обширном ложе, изготовленном из тех же ящиков, мягких тюков и разноцветных то ли парусов, то ли тентов. Он читал толстую бумажную книгу, ел салями, откусывая от целого батона, и отхлебывал кофе из литровой термосной крышки.

Парень увидел меня и тоже узнал. Сделал приветственный жест, с усилием проглотил слишком большой кусок и вытер губы.

— Привет, журналист. Ты чего тут?

— Проездом, — ответил я, волевым усилием пытаясь вспомнить, как парня зовут и кто он такой. Одно из неудобств профессии — тебя знает гораздо больше людей, чем знаешь их ты.

— Сочувствую, — кивнул парень. — Давно?

— Что давно? — не понял я.

— Загораешь здесь давно? — спрашиваю.

— Нет. Часа четыре…

Парень презрительно фыркнул:

— Я уже третьи сутки.

Я уважительно присвистнул.

— И что, все время здесь? Хотя неплохо устроился. А что везешь? И куда?

— На Землю, конечно. А груз у меня особый. От него отходить больше чем на полчаса не положено. Ребята меня сюда прямо с поля перетащили, так и живу. Плохо, сменщика у меня нет, а то сидел бы я тут. Давно бы уже в город смотался. Тебя, помнится, Игорь зовут?

— Игорь… — Я присел с ним рядом. — Какой тут город, откуда?

— А меня — Володя. Город — это я так просто сказал. Поселок, конечно. Все равно лучше, чем здесь. Гостиница хорошая, кафе, девушки встречаются, потанцевать можно…

Это показалось мне интересным.

— А все же, что у них стряслось? Ни от кого добиться ответа не могу. Или не знают, или говорить не хотят. И народ какой-то странный.

— И то и другое. Я тут еще вчера с одной девчонкой познакомился. С узла связи. Когда РД на базу давал. Обещала выяснить. А потом пропала. Сменилась вроде. А остальные серьезные чересчур. Но получается так, что корабля скоро не будет. По ряду признаков. Боюсь, не авария ли. Тогда плохо, застрянем накрепко. А ты меня как нашел?

— Да я и не искал, — честно признался я. — Случайно в служебный ход сунулся, ну и решил посмотреть…

— Ясно, — кивнул Володя. — Располагайся. Вдвоем веселее будет. Есть хочешь?

Но мне располагаться не хотелось. Увлекла новая идея. Раз корабля скоро не ожидается, вполне можно навестить поселок. С целью ознакомления. Второй раз я сюда вряд ли попаду. Прибытия звездолета я в любом случае не прозеваю, а если уж ночевать, так лучше в гостинице, чем в пакгаузе на ящиках. Так я и сказал.

— Смотри, дело хозяйское. Тогда слушай совет бывалого человека. Вон там, где погрузочная аппарель, есть дверца. Через нее выйдешь к посадочному комплексу, потом влево по бетонной дорожке, она ведет к трассе. Недалеко, метров 500. По трассе в поселок идут автокары. С рудника. Груженые. Которые пустые, те наоборот. Не спутай. Роботы, само собой. Махнешь любому — остановится. И езжай. Когда кар свернет от ворот к заводу — спрыгивай. И вдоль ограды прямо к гостинице «Горняк» и выйдешь. А там уж — лови момент… Я бы тоже с тобой пошел, но — сам понимаешь… Вернешься — расскажешь. А если что-нибудь прилетит, я тебя вызову…

Володя многозначительно пошевелил пальцами в воздухе, но ничего больше не сказал и вновь взялся за книгу.

— Что читаешь? — по привычке спросил я, пытаясь рассмотреть обложку.

— «Дон Кихота»…

…Я вскарабкался по узкому трапу в повисшую на четырехметровой высоте над дорогой кабину автокара. Здесь было тепло, пахло нитрокраской, смазочным маслом и горячим металлом, а я успел продрогнуть, пока добирался к трассе через продуваемое резким ветром поле и ждал эту груженную доброй сотней тонн руды машину. Володя все объяснил правильно, только забыл сказать, что автокары идут с довольно-таки большими интервалами.

Сквозь лобовое стекло кабины окружающий пейзаж воспринимался совсем иначе, чем раньше. Безусловно, жить здесь хоть сколько-нибудь продолжительное время я бы не хотел. А так, в качестве туриста, начал находить в ландшафтах планеты даже своеобразную прелесть. Главным здесь были, конечно, краски. Особые свойства спектра лучей Крюгера, рефракция атмосферы, многослойная облачность создавали неповторимую, непрерывно меняющуюся картину.

Я и не подозревал о наличии такого количества оттенков красного и синего цветов.

По обе стороны от дороги тянулась припорошенная мелким жестким снегом тундра. Ползущий параллельно горизонту тускло-малиновый диск догорающей звезды подсвечивал ее так, что любая неровность дороги, любой самый незначительный холмик отбрасывал длинные багровые тени. И скользящие поперек бетонки снеговые змейки тоже отливали красным. И такой завораживающе-однообразной была эта тундра, что даже быстро убегающая под колеса дорога не создавала ощущения движения. Казалось, что машина мчится по узкой ленте неизвестно зачем установленного здесь транспортера.

Тем не менее купола и решетчатые антенны, показавшиеся на горизонте, медленно вырастали над снежной равниной, доказывая, что машина все же приближается к поселку.

Гостиницу я нашел легко и легко устроился, потому что она была практически пуста. Не все оказались такими предприимчивыми, за что и маялись в унылом зале ожидания, хотя спокойно могли бы коротать время с комфортом.

К ужину я одевался, брился и приводил в порядок свой скромный походный гардероб так тщательно, будто ждала меня в кафе прекрасная дама. Хотя и знал почти наверняка, что ужинать буду в одиночестве. В лучшем случае, в компании командированных или ищущих разнообразия местных жителей.

Я остановился на пороге, окинул взглядом небольшой, ярко, даже крикливо оформленный зал. Тропическое буйство красок било по глазам со стен, потолка, колонн, драпировок. Впрочем, наверное, именно такое оформление и нужно было здесь, чтобы люди отдыхали от монотонных пейзажей планеты. Нашел удобный столик в углу, почти у самого входа, заказал по каталогу ужин из продуктов, выращенных на местных фермах, а не синтезированных. Разница между ними чисто психологическая.

Вокруг, не обращая на меня никакого внимания, ели, пили, спорили, смеялись и танцевали молодые, давно и хорошо знающие друг друга люди, шла своя, вполне безразличная к моему в ней появлению жизнь.

«Я в этот мир пришел — иначе стал ли он? Уйду — великий ли потерпит он урон…» — мне вдруг захотелось сделать что-нибудь необычное, неожиданное, как-то обратить на себя внимание присутствующих, например, взять из рук вон того парня с мушкетерской бородкой гитару, спеть пару никому здесь не известных песен, заслужить удивленно-одобрительные аплодисменты… Да нет, куда уж…

«Старею, наверное. Или ослабел духом», — подумалось мне. И то и другое одинаково печально. Я оперся локтями о стол, положил подбородок на сцепленные пальцы. Только и остается, что, глядя на веселящуюся молодежь, предаться размышлениям о нравственности в духе позднего Сенеки…

— Извините, здесь свободно? — услышал я мелодичный голос и поднял голову. Рядом со мной стояла девушка. Вполне обыкновенная девушка, лет двадцати двух — двадцати трех, ничем не отличающаяся от сотен других, виденных мной на внеземных станциях. В меру симпатичная, но и только. Впрочем, красавицы отчего-то вообще в космосе не встречаются. Наверное, на Земле им лучше.

Девушка смотрела на меня застенчиво и смущенно.

— Там очень шумно, а мне хочется просто спокойно поужинать…

— Пожалуйста, — пожал я плечами.

Девушка села напротив, спиной к залу.

— И, если вам не трудно, не позволяйте меня приглашать, нет настроения танцевать сегодня…

— Как вам будет угодно, — кивнул я и подвинул девушке книжку каталога автоматической кухни. Пока она, наклонив голову, листала плотные страницы со столбцами индексов и названий блюд и напитков, я краем глаза смотрел на нее, стараясь понять, что она из себя представляет.

Видимо, ощутив мое внимание, девушка коротким движением убрала упавшую на глаза косую прядь волос и в упор взглянула на меня большими, редкостного бирюзового оттенка глазами. Чуть прикусила нижнюю губу.

— Вы так смотрите… Может быть, я все-таки вам мешаю?

— Нет, нет, что вы… Это вы меня извините за бестактность…

Я почувствовал себя глупо. Мне же еще приходится и оправдываться. Впрочем, девушка, кажется, не совсем ординарна. Смущается очень трогательно, и глаза интересные. Судя по всему, она не местная. На плечевой нашивке золотистой экспедиционной куртки что-то написано. Скорее всего — тоже транзитная пассажирка. Здешние девушки все в платьях и держатся раскованно.

Я решил упростить позицию, выражаясь шахматным языком, и представился. Девушка назвала себя.

— Заря? Необычное имя. Но красиво. Вам подходит. Вот только — какая? Надеюсь — утренняя?

— Это уж как на чей вкус…

— Тогда договорились — утренняя. Аврора как бы. Вечерней тут и так с избытком. Вам известно, что в зависимости от времени года закат здесь длится от 15 до ста часов?

— Нет, еще не успела узнать. Хотя и вижу, что долго…

— Только что прибыли?

— Ну, не только что, но недавно… И мечтаю как можно скорее улететь…

— Куда, если не секрет?

Заря снова улыбнулась, и улыбка ее показалась мне милой.

— Хотелось бы на Землю…

— Похвальное желание. В таком случае, если вы не против, я смогу и дальше покровительствовать вам в случае нежелательных посягательств.

Я с ходу поведал Заре несколько наиболее леденящих душу историй из практики, не выпячивая своей в них роли, но деликатно на нее намекая, подбавил немного самоиронии, но так, чтобы она тоже работала на образ, который я исподволь выстраивал, вовремя переключил разговор со своей персоны на нее, сделал несколько ненавязчивых комплиментов, прочитал подходящие к случаю стихи и с удовлетворением заметил, что цель практически достигнута. Девушка в должной мере заинтересована и заинтригована, и дальше знакомство будет развиваться уже в автоматическом режиме.

Несколько раз мы с нею, несмотря на ранее высказанное нежелание, все-таки потанцевали, и я заметил, что все труднее становилось разжимать объятия, когда музыка смолкала. Короче, к концу затянувшегося до поздней ночи вечера я увлекся девушкой гораздо сильнее, чем предполагал, имея в виду свой возраст и определенную в этих делах опытность. И как-то не обратил внимания, что случиться этого не должно было вообще, поскольку либидо мое перед командировкой надежно погасили соответствующей «прививкой», и что сама Заря ухитрилась рассказать о себе удивительно мало.

Училась в Петрограде, потом в Сорбонне, получила дипломы психолога и социолога, три года работала в экспедиции на планетах системы Антареса, сейчас летит в отпуск. Вот практически и все.

«Странно, — как помнится, подумал я, — тогда ей не меньше, чем двадцать шесть, а то и вообще под тридцать, но ни по виду, ни по манере держаться не скажешь». Удивился, но сразу же и забыл об этой здравой мысли.

Очень легко и изящно (профессионально) Заря обходила почти все прямые вопросы и делала это так, что я, поглощенный собственной сольной партией, не заметил, что весь вечер произносил один нескончаемый монолог.

— Я устала, — наконец сказала девушка. — Проводи меня.

Мы шли по плавно закругляющемуся коридору, выстеленному мягким зеленым паласом, и справа я видел то неугасимое свечение сине-малинового заката на низких тучах, то Зарю, отраженную в заполняющих простенки между эркерами зеркалах.

У дверей номера, когда я, прощаясь, по-старинному, но все так же нравящемуся женщинам обычаю поцеловал ей руку, слегка сжав пальцы на тонком запястье, Заря вдруг сказала:

— Пожалуй, если ты не торопишься, мы могли бы еще немного посидеть… Ты так интересно рассказываешь…

В номере Заря указала на кресло, а сама, сделав загадочное лицо, проскользнула в соседнюю комнату. А когда появилась вновь, я в первое мгновение даже не узнал ее. Вместо куртки и брюк на ней было надето нечто совершенно немыслимое и великолепное. Очевидно, так одевались женщины только и исключительно в системе Антареса, потому что на Земле и других посещенных за семь лет планетах я ничего подобного не видел.

Я даже привстал, увидев ее длинные, обтянутые серебристыми кружевами ноги, короткую, до середины бедер, и пышную, как китайский фонарик, шафрановую юбку из шелестящей и переливающейся ткани, загорелые плечи, прикрытые прозрачной, тоже серебряной пелериной.

Заря, довольная произведенным впечатлением, остановилась, чуть запрокинув голову и изогнув тонкую талию.

— Не нахожу слов… — Я действительно не знал, что еще можно сказать при виде такого сказочного преображения. — Наконец-то ты увидел во мне женщину, достойную своего внимания… — сказала она, полуприкрыв глаза длинными ресницами.

И тут меня кольнула в сердце игла мгновенного сомнения. Все же не двадцать лет мне было, чтобы вдруг поверить в предназначенную свыше встречу и внезапную, с первого взгляда любовь ко мне девушки, которая сто раз уже могла бы найти себе друга и моложе, и интереснее во всех смыслах. Да, вот еще — в момент преображения она показалась гораздо старше, и опытнее, и как бы похищнее, что ли…

Заря, похоже, уловила смену моего настроения.

— Что тебя тревожит? — спросила она, мельком взглянув на перстень с крупным звездным сапфиром, мерцающим на среднем пальце левой руки.

— Не знаю… Может, то, что слишком все это неожиданно и невероятно. Случайно зашел в кафе и встретил девушку своей мечты… Так ведь не бывает.

— А как бывает? — требовательные нотки прозвучали в ее голосе, и под пристальным взглядом широко распахнувшихся глаз я вдруг ощутил себя как на тренировке в искусственной невесомости.

Закружилась голова, тошнота подступила к горлу и сердце затрепыхалось, потеряв свой ритм.

Именно воспоминание о давних этих тренировках и заставило меня собрать все свои силы, стряхнуть обморочную слабость.

Я резко выпрямился, свалив легкое кресло, и, перегнувшись через стол, схватил Зарю за плечи, чтобы хоть так освободиться от гипнотической силы ее взгляда. Она дернулась, пытаясь вырваться, и я почти с ужасом увидел, как вдруг опять изменилось ее лицо. Оно мгновенно утратило все, что делало Зарю милой, обаятельной, слегка легкомысленной девушкой. Это было настолько непонятно и страшно, что, выпустив ее, я непроизвольно шагнул назад, чуть не упал, оступившись.

— Ну зачем же ты так? — Заря уже стояла рядом и опять стала точно такой, как прежде. Однако я был совершенно уверен, что внезапная в ней перемена мне не померещилась.

Она положила ладонь на мое плечо, приблизилась полуоткрытыми губами.

— Что с тобой случилось? Тебе плохо?

— Да. Сам не пойму… С головой что-то…

Стараясь выиграть время, я сделал несколько неуверенных шагов, сел на диван, откинувшись на спинку. Заря, встревоженная и напуганная, присела рядом, коснулась моей щеки.

Заставляя себя не поддаваться вновь охватывающей меня нежности к девушке и желанию обнять ее, я перебирал в уме варианты объяснений происходящего.

Что меня насторожило? То, что она так неожиданно переоделась в бальное платье? Кто вообще возит с собой такие наряды, да еще и держит их в полной готовности? Или непонятные перемены в собственном настроении и отношении к Заре? От безразличия — к острому влечению. А может, то, что произошло после ее в буквальном смысле головокружительного взгляда? Как бы там ни было, что-то было неладно с ней, с очаровательной девушкой по имени Заря.

Вот только как все объяснить? Что здесь творится? Испытание новой конструкции фантомата? Забавы местных экстрасенсов? Акция космических гангстеров, которым зачем-то потребовалось завлечь в свои сети известного журналиста?

Я провел рукой по лбу и глазам, глубоко вздохнул несколько раз, как человек, перенесший вестибулярный криз, попросил слабым голосом:

— Принеси воды, пожалуйста, или кофе… Прямо не знаю, что со мной…

Заря с готовностью кивнула, заторопилась к сервис-блоку. Походка ее, пока она пересекала комнату и холл, вновь, несмотря ни на что, вызвала у меня восхищение. И вдруг возникла еще одна мысль, которую я отбросил как совсем фантастическую, и тут же вернулся к ней опять. Почему я считаю, что такое предположение невозможно?

Только потому, что человечество, за полсотни лет достигшее границ Галактики, начавшее планомерное освоение нескольких десятков планетных систем, до сих пор не встретилось с «братьями по разуму»? Так ведь я-то как раз не был пессимистом и неоднократно публично высказывался в том смысле, что оттого, возможно, и не встречаемся, что не представляем, где, кого и как искать. Даже приводил в одной из статей такое сравнение: «Допуская, что на территории Москвы проживает всего десять или даже сто человек, можем ли мы, совершая раз или два в день пешие прогулки, надеяться случайно встретить хотя бы одного из них в течение достаточно ограниченного отрезка времени? Если же предположить, что любой из гипотетических партнеров по контакту хочет избежать такой встречи, то искать его можно неограниченно долго. Что тем не менее не может считаться основанием как для отрицания населенности Москвы, так и для прекращения поисков…» И так далее в этом же роде.

Правда, одно дело — изощряться мыслью в схоластических диспутах и совсем иное — вот так, сразу поверить, что из десятков миллиардов живших и живущих судьба избрала именно тебя… Но если все же допустить…

Заря вернулась, протянула мне большую дымящуюся чашку. Я сделал глоток обжигающего и очень крепкого кофе, еще один, отставил чашку. Вытер губы и сказал, сам удивляясь принятому решению:

— Ну, здравствуй, враг…

Лицо Зари изобразило недоумение.

— Почему — враг? Разве я дала основание так считать?

Я рассмеялся облегченно. Напряженность и двусмысленность ситуации разрядилась. Ни одна девушка, тем более влюбленная, так не отреагировала бы. Как угодно, только не так.

— Нет, я в другом смысле. Это я такую аббревиатуру придумал. ВРАГ — внеземной разумный гуманоид. Угадал?

Наверное, не меньше десятка секунд Заря смотрела на меня. Недоуменно, озадаченно, растерянно. Попыталась тоже засмеяться, но тут же оборвала смех. Лицо ее стало серьезным, даже строгим.

— Вот как получилось… Признаться, не ожидала… Но, пожалуй, так будет лучше… Однако самообладания тебе не занимать… Другой на твоем месте, если бы догадался, реагировал бы совсем иначе…

— Неужели так их было много — других? — тут же спросил я.

Заря сделала вид, что не услышала вопроса.

— Я была уверена, что ты поверил… Мой облик вызвал самые положительные эмоции в твоем подсознании… Ты всегда мечтал обладать такой, как я… И я подтвердила свою готовность уступить… Любой на твоем месте не стал бы колебаться. Но что теперь говорить? Да, ты все правильно понял. Мы действительно те, кого ты имел в виду…

Получив подтверждение своей проницательности, я совсем успокоился. Начал ощущать себя, как положено репортеру, первым оказавшемуся у истоков крупнейшей в истории сенсации. И тут же начал вести себя соответственно.

— Если я правильно понял, мне первому вы сообщаете о факте своего прибытия на подконтрольную Земле территорию? Это случайно или на то есть особые причины? Поясните, пожалуйста. И еще два попутных вопроса. То, что я вижу, — это ваш подлинный облик или…

— Подлинный, — ответила Заря. — Биологически мы с вами аналогичны.

— Великолепно. Впрочем, аналогичны мы или, предположим, гомологичны — не моя компетенция. Пусть биологи выясняют. У меня второй вопрос — откуда вы прибыли, каким, если можно так выразиться, транспортом и какова цель вашего визита? Дипломатическая, научная или, может быть… — я сделал паузу, — развлекательная? Туризм, а?

Немного юмора в сенсационном репортаже отнюдь не повредит. Больше всего я жалел, что не могу включить сейчас свой репортерский видеокристаллофон, отпрометчиво оставленный в кармане куртки, которую снял, переодеваясь к ужину. Запись была бы уникальнейшая. Я даже сделал движение, чтобы встать и сбегать, но сдержался.

— Как много вопросов сразу, — Заря изобразила шутливую растерянность. — Давай лучше отложим интервью на более поздний срок. А сейчас есть дела поважнее.

Слушая, я одновременно совсем иными глазами смотрел на ее лицо, фигуру, мимику, вслушивался в звучание слов и построение фраз, искал хоть какие-нибудь отличия и особенности, подтверждающие ее неземное происхождение. И не находил ничего.

— Мы здесь недавно, — продолжала говорить Заря. — И тщательно искали, к кому из землян следует обратиться. Ты появился очень вовремя. Твоя психограмма для контакта подошла идеально. С тобой можно будет договориться…

— Не сомневаюсь. Я вообще очень сговорчивый человек. Даже подчас во вред себе. Были прецеденты. И готов выслушать, зачем уважаемые ВРАГи искали меня в космических безднах…

— Не тебя, — поправила Заря. — Мы искали контакта с любым человеком Земли, удовлетворяющим определенным требованиям.

— Почему вы начали поиски именно здесь, на Крюгере? Мало ли более цивилизованных систем? Тот же Антарес или сразу Земля.

Кажется, Заре начала надоедать моя дотошность, а может быть, слишком несерьезный для такого ответственного разговора тон.

— Если можно, не употребляй больше этот термин — ВРАГи. Он неприятно звучит, а если с твоей помощью привьется, то психологически осложнит взаимоотношения наших народов. Пусть уж лучше, как у вас принято, — «пришельцы». И давай говорить по существу. Согласен ты вступить в официальный контакт с нашей цивилизацией как полномочный представитель земного человечества?

— Ну, это ты уже слишком. Какой из меня дипломат?

— Не беспокойся. В верительных грамотах мы не нуждаемся. По нашим правилам каждое разумное существо может представлять свою расу…

— Оригинально. Впрочем, очевидно, у вас есть на это какие-то основания. Но дело в том, что мои соотечественники придерживаются иного мнения. У нас индивидуум, чтобы представлять интересы общества, должен быть предварительно облечен специальными полномочиями. Впрочем, раз ты якобы Сорбонну закончила, зачем я тебе все объясняю? Ты это лучше меня знать обязана.

— Знаю, конечно. Но это ваша проблема. На наш взгляд, любой член общества равно правоспособен, если не страдает необратимыми нарушениями психики, конечно. Как я убедилась, ты вполне полноценный представитель своего вида, индекс разумности у тебя значительно превосходит необходимый минимум, так что для нас тут нет вопроса. Таков галактический закон. А местные юридические казусы он не учитывает.

Я подумал, что как-то все это вдруг перестает мне нравиться. Даже преамбула наводит на неприятные ассоциации, а дальше что будет? И еще. Она сказала — «галактический закон». Значит, есть у них целая сложившаяся система цивилизаций, звездная конфедерация, к примеру, а мы об этом даже и не подозреваем. Носимся по Галактике из конца в конец и считаем, что умнее и могущественнее нас никого нет…

— Мы обращаемся к тебе с важным и взаимовыгодным предложением, — говорила Заря тоном парламентера побеждающей стороны. — Мы предлагаем согласиться на переселение определенного количества землян на одну из планет нашей федерации…

Я в буквальном смысле ощутил себя ошеломленным.

— То есть как — переселение?

— Очень просто. Мы наведем внепространственный мост и переместим часть населения Земли на специально подготовленную планету с идеальными условиями обитания. Ты же не можешь отрицать, что плотность населения у вас превосходит все мыслимые нормы, у вас очень напряженная экологическая ситуация, да и прочие параметры вашей цивилизации далеки от совершенства. С нашей помощью вы значительно ускорите свое развитие.

Она говорила все это с таким убежденным в собственной правоте видом, огромные ее глаза светились такой великолепной наивностью, что я не сразу сообразил, как мне следует реагировать.

— Послушай, — наконец нашел я выход. — Идея, предложенная тобой, кажется мне заманчивой. Специальная планета, помощь слаборазвитым расам, план Маршалла как бы… Очень благородно. Однако недоговариваешь ты что-то. За что нам такая честь и какой в этом деле ваш интерес? Неужели такой уж альтруизм без берегов? Так что ты попробуй пояснить, а то мы, земляне то есть, такая странная раса, что всегда стремимся добраться до сути вещей. И не хотели бы злоупотреблять чужой добротой… Отдать вам сколько-то совершенно лишних на Земле людей и получить массу немыслимых благ. Почти то же самое, как за никчемные прозрачные камешки, что под ногами валяются, потребовать такие великолепные вещи, как карманные зеркальца и перочинные ножи… Обманывать убогих Бог не велит!

Заря действительно хорошо владела русским языком, а может, и в истории кое-что смыслила. По крайней мере иронию уловила сразу.

— Да, разумеется. Мы имеем здесь свой интерес. Скажу больше: мы жизненно заинтересованы в достижении соглашения. Нашей цивилизации грозит гибель. У нас очень мало энергии, и мы много столетий ищем ее источники. Для этой экспедиции мы использовали последние резервы и то смогли добраться только до системы Крюгера. Без пополнения ресурсов мы достичь Земли не можем.

— Не понимаю, — искренне удивился я. — Как же так? Можно сказать, повелеваете Галактикой, обогнали нас, даже не знаю на сколько, и не имеете энергии? А энергия звезд, планет, термоядерный синтез, наконец? Мы с нашими скромными познаниями и то считаем, что наши ресурсы неисчерпаемы…

— Это совсем другое. — Заря поморщилась. — Вся наша цивилизация основана на использовании психической энергии. Мы существуем миллионы лет, а сейчас едва в состоянии поддерживать минимально допустимый уровень жизни. Мы сворачиваем космические программы, наша родная планета начинает приходить в упадок… — И, наверное, испугавшись, что я превратно истолкую ее слова, тут же поправилась: — Однако это упадок только в нашем понимании. Вам до нашего уровня не дойти и за тысячу лет…

— Ах, вот в чем дело! И вам нужны люди, чтобы пополнить запасы психической энергии? Живые генераторы нужны?

— Да, ты правильно понял…

— Однако… И как же вы ее намерены извлекать?

— Очень просто. Специальные антенны будут улавливать выделяемую людьми энергию, направлять в накопители и преобразователи. Это будет полезный симбиоз. Ведь вы все равно не умеете использовать свое «богатство», оно пропадает бесцельно. Как та же тепловая энергия, которой вы согреваете космическое пространство…

— Надо же. Неужели у нас ее так много?

— Бесконечно много. Вы уникальные существа в этом смысле. Психополе Земли улавливается за тысячи световых лет…

Разговор меня все больше увлекал. Истины, открываемые Зарей, далеко выходили за пределы расхожих представлений о форме и содержании контактов с братьями по разуму. Человечество в роли источника энергии для некоей высшей расы. С чем это можно сравнить? Рабовладение, крепостное право? Или вообще следует подыскивать термины не из политэкономии, а из энтомологии, скажем?

Но положение обязывает, и я сохранял внешнюю невозмутимость. Я же только репортер, мне важны прежде всего факты, оценки и выводы пусть делают другие.

— Постой, а к чему вам вообще устраивать переселение? Ставьте свои антенны на Луне, в поясе астероидов, или где там вам удобнее, и собирайте излишки. Думаю, ради спасения долгожданных «братьев» никто возражать не будет.

— Не подходит. Излучение вашего Солнца будет мешать отбору энергии в чистом виде. Да и передача на десятки парсек нерентабельна. Потери составят девяносто процентов. Но чем тебя смущает переселение? Ведь вы осваиваете даже такие неудобные планеты, как эта…

— Есть и похуже…

— Вот видишь! А мы дадим вам планету абсолютно идеальную. С любыми заранее согласованными параметрами. Предоставим условия для неограниченного прогресса. А небольшого замедления реакций никто и не заметит, раз не с чем будет сравнивать…

— Стой-стой! А ну-ка, поподробнее насчет замедления…

Заря, похоже, чуть смутилась. Однако уходить от ответа не стала.

— Да, при активном отборе энергии могут проявиться некоторые побочные явления. Ты не обратил внимания, что люди в порту выглядят не совсем обычно? Но это абсолютно безвредно. Имеется даже терапевтический эффект — исчезает агрессивность, устраняются неврозы…

— Слушай, так вы что, уже начали от нас «подзаряжаться»? То-то я не мог понять, отчего они все сонные. И меня тоска одолела, пока я там ходил… И вот так со всеми будет?

— Не совсем. Здесь мы работаем на полном режиме, расход энергии у нас сейчас большой, а людей мало, вот и…

«Так вы вампиры, ребята, — подумал я. — Вовремя удалось выскочить…»

И спросил, вспомнив Володю в подземелье:

— А что, через стены не берут ваши приемники? Когда я из здания вышел, мне сразу полегчало. Я думал, от свежего воздуха…

— Да, через стены отбор энергии затруднен, здесь у вас использованы сильно экранирующие материалы…

— А как же закон? Он что, позволяет такие действия без согласия пациентов?

— Это вынужденная мера. Крайняя необходимость. Мы готовы принести извинения. Даже как-то компенсировать ущерб. Как только аккумуляторы зарядятся, мы отключим энергоприемники. А после переселения отбор энергии будет постоянным, но умеренным, он почти не отразится на самочувствии…

— И без моего согласия вы ничего не можете сделать?

— Нет.

— Это физическая невозможность или моральная?

— Для нас это одно и то же.

Я помолчал, глядя на Зарю, стараясь не терять любезно-бесстрастного выражения лица. «Черт знает что, театр абсурда прямо. Но ведь и понять ее можно. Миссия — не позавидуешь. Подумать только — сознавать, что от успеха или неуспеха переговоров зависит судьба целой цивилизации. В нашей истории и аналогий такому случаю не подберешь, а уж в ней чего только не было… Однако, с другой стороны, то, что она предлагает, не лезет ни в какие ворота».

— Да, кстати, — спросил я, — а сколько людей вам нужно, чтобы решить все проблемы?

— Как можно больше.

— Ну а все же? По порядку величины. Тысяча? Миллион?

— Больше. Хотя бы миллиард. Но можно и два…

— Что?! Четверть населения?

— Чему ты удивляешься? Нас двадцать миллиардов, и у нас очень большие потребности… О том, что приобретаете вы, я уже говорила…

— Ну логика! Чудо просто! Хотите лишить два миллиарда человек родной планеты, своей культуры, истории, общества, оборвать им все личные связи… Хуже, чем пожизненная каторга. А взамен предлагаете сделать место их изгнания максимально комфортабельным…

Все было настолько абсурдным, что в какой-то момент мне захотелось махнуть рукой и с обычными шуточками согласиться на все, что они просят. Мол, чепуха ведь, и не может быть правдой, а если даже и правда, так кто воспримет всерьез мое разрешение? И еще интересно, а что могу получить по дурацкому договору лично я? Вот позволю им целиком переселить Китай… Китайцам на новой планете будет хорошо, просторно и противные европейцы под ногами не станут больше путаться…

Что это со мной? Неужели — из-за взгляда Зари, такого дружелюбного, такого манящего?

Но психика пока держится, не слишком большого усилия хватает, чтобы выйти из-под ее власти и тут же понять, что соглашаться никак нельзя. Даже в шутку. Потому что если сейчас согласиться, то потом исправить уже ничего будет нельзя.

И одновременно я не перестал ей верить, ее словам о возможной гибели цивилизации. Это ведь тоже проблема, да какая! Отчего же именно мне выпало решать? Я же просто не готов. Я не могу принимать на себя такую ответственность!

Обернувшись, я увидел, что, опираясь спиной на раму двери, перекрывая выход из комнаты, стоит неизвестно откуда возникший мужчина лет тридцати, неуловимо, но сильно похожий на Зарю, и смотрит на меня безразличным или даже невидящим взглядом.

Вот здесь они переиграли. Не надо было появляться этому красавцу. С Зарей мы уже наладили какой-то внутренний контакт, как бы там ни было, и могли бы поискать взаимоприемлемое решение, а недвусмысленная поза нового персонажа слишком отдает угрозой, попыткой силового давления. А вот этого я никогда не любил. В любых видах и проявлениях, с раннего детства. От кого бы они ни исходили.

И совершенно неожиданно я вдруг увидел выход. Увидел сразу во всех деталях и подробностях, как будто подсказанный со стороны кем-то гораздо более умным и решительным. Такое со мной бывало в критических ситуациях.

— Хорошо, — сказал я, старательно игнорируя появление «врага» мужского рода. — Гибель 20 миллиардов братьев по разуму допустить, конечно, невозможно. История нам этого не простит. Но ведь и альтернатива чересчур сомнительна. Право каждого человека — самому определять свою судьбу — священно.

— Тысячи землян живут вдали от Земли, даже на абсолютно не приспособленных для жизни планетах… — мягко, но настойчиво повторила свой прежний довод Заря. — Так что в принципе ничего экстраординарного не произойдет. Для вас это будет просто дальнейшее расширение колонизации Галактики. Причем взамен проблематичного права на выбор судьбы ваши соотечественники получат неизмеримо больше… Мы готовы поделиться с вами не только знаниями и технологией…

— Человек может переносить любые лишения, даже страдания, но только сознательно. Утешением ему будет служить целесообразность тех причин, из-за которых он страдает. Это не мои слова, это еще римские стоики так считали. А вы хотите, чтобы я сейчас один все решил за всех, лишая их даже такого утешения…

— Но не можем же мы спрашивать мнения каждого из миллиарда по отдельности? Это невозможно даже технически! — в голосе Зари послышалось раздражение.

— А решать одному за миллиард — тем более невозможно. Даже за одного решать, и то безнравственно… У нас есть такая надежная, демократическая процедура, как референдумы, плебисциты…

— Не будь догматиком, — в разговор вдруг вмешался мужчина, до этого молчавший так упорно, что я почти забыл о его присутствии. — Подлинно мыслящую личность отличает способность видеть настоящую, а не воображаемую правду вещей. А ты повторяешь стереотипы. Право выбора — это великолепно. Но имеешь ли ты его, это право, если на одном полюсе абстрактные интересы индивидуума, а на другом — судьба не просто 20 миллиардов личностей, а древнейшей и мудрейшей в Галактике цивилизации? Сохраняешь ли ты в этих условиях свое право?

— Да… — сказал я почти искренне. — Это — вопрос. Но от теории давай перейдем к практике. Предположим, чисто умозрительно, что будет, если я все же откажусь принимать нужное вам решение? Пока я еще свободен в выборе, уточните — как вы поступите в случае моего категорического отказа?

Заря улыбнулась совершенно очаровательно. Я подумал, что мимику она наверняка отрабатывала по земным видеопрограммам определенного жанра.

— Безусловно, мы найдем способ убедить тебя принять нужное решение.

— Вот как? Уже интересно. И как же сие сочетается с декларациями о гуманизме и прочей свободе воли? Тем более что я считаю себя достаточно крепким физически и морально, чтобы выдержать любые воздействия. По крайней мере — пока буду оставаться в здравом уме…

— Нет, — Заря взмахнула длинными ресницами, словно всего лишь отказывалась прийти вечером на свидание, такой у нее был невинно-сочувствующий взгляд. — Нет. Сопротивляться ты не сможешь. Мы знаем такие способы, против которых никто не устоит. Ты тоже. И принцип добровольности будет соблюден, пусть и несколько формально…

— Тогда зачем вообще весь этот цирк? — с усмешкой спросил я, хотя мне стало не слишком весело.

— По той же самой причине. Мы тоже имеем свои принципы. И должны быть уверены, что исчерпаны все другие пути и способы. Наш великий мудрец учил: «Расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует более во вред, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь со множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что тот, кто стремится к истинному добру, должен приобрести умение отступать от добра кажущегося и пользоваться этим умением, смотря по надобности…»

— Это очень мудрая мысль… — сказал я раздельно, словно пробуя каждое слово на вкус.

— Вот видишь, мои доводы тебя убеждают, — сказала Заря, глядя мне в глаза. — Приятно иметь дело со здравомыслящим…

Не зря я большую часть студенческих лет отдал занятиям фехтованием, теннисом и регби. И при росте 195 сантиметров имел около ста килограммов веса. В стремительном и внезапном броске я пролетел от окна до середины комнаты, сгреб в охапку Зарю, вышиб из дверного проема ее напарника, протащил их через холл и прихожую, не заботясь о возможных травмах, и вбросил в кабину шарового душа.

Щелкнул замок. Я оглянулся в поисках чего-нибудь тяжелого, не нашел ничего подходящего и ударил по панели сенсорного управления автоматикой номера кулаком. Еще через секунду я уже летел ногами вперед из окна на покрытый снегом газон. От удара о мерзлый грунт боль отдалась в коленях и даже позвоночнике, но я только со свистом втянул воздух сквозь зубы и, прихрамывая, побежал к стоянке, где еще днем заметил несколько снегоходов. Разгоняя машину по пустынной главной улице поселка, я думал, что если здесь не чтят обычаев Средневековья и не запирают на ночь ворота города, то все будет хорошо.

Створка ворот при моем приближении послушно поползла в сторону, машина впритирку проскочила в приоткрывшуюся щель, едва не зацепив правой гусеницей столб, и, разгоняясь до предельной скорости, полетела напрямик через затянутую поземкой тундру.

Теперь все зависело от двух факторов — как быстро Заря и ее коллеги кинутся в погоню и догадаются ли они, в чем смысл моего внезапного и бессмысленного побега. Если нет — шансы на успех не так уж плохи…

Примерно в километре от порта я переключил управление на автомат, приказав машине выйти на трассу и по ней ехать к главному входу, а сам так, как давно уже не бегал, побежал к знакомой тропе.

Володя все так же возлежал на своих ящиках. Теперь он хрустел соленым миндалем, запивал его ядовито-зеленым пенящимся напитком из пузатой мягкой бутылки и смотрел приключенческий фильм, развернув под потолком гиперкуб экрана.

— О! Ты опять здесь, — констатировал он без удивления. — Хочешь? — и протянул мне пакет с миндалем.

— Кажется, нет. — Я присел на ближайший ящик, вытер с лица пот и тающие снежинки. Внутри экрана загорелая девица с визгом карабкалась на скалу, спасаясь от гигантского тарантула.

— Может, выключишь?

— А что? Довольно забавно… Там вначале еще интересней было…

Я молча взял пульт и убрал изображение. Стало тихо. Даже слишком. Володя посмотрел на меня внимательно и перестал жевать.

— Ну-ка, давай, рассказывай. Похоже, ты там не скучал…

Я вдруг совершенно успокоился. Этот десантник (теперь я совершенно отчетливо вспомнил, что Володя именно десантник, и встречались мы в базовом лагере на 22-й планете Серых солнц в позапрошлом году) наверняка сможет сделать все, что нужно. Лишь бы поверил. И как можно более четко и убедительно я стал говорить о том, что уже произошло, как я представляю себе дальнейшее и какая роль в этих планах отводится Володе.

— Пожалуй… Пожалуй, так будет хорошо… — десантник не стал задавать лишних, риторических или просто глупых вопросов. Во-первых, он доверял мне как представителю столичной прессы и не считал способным на глупый розыгрыш, а во-вторых, и это главное, всю свою сознательную жизнь Володя, как и три поколения его предшественников, готовился как раз к подобной ситуации, а все остальное, чем они занимались, было либо тренировками, либо выполнением задач, хоть и сложных, зачастую опасных, но не основных.

Мой рассказ он поэтому воспринял как одну из бесчисленных вводных на тренажере, сделав в глубине сознания пометку, что, похоже, на этот раз играть придется всерьез. И сразу перешел к вопросам практическим.

— На станцию связи пройти не проблема. Это я сделаю независимо от того, есть там кто или нет. И передам все, что надо. Не думаю, чтобы они смогли перехватить или засечь передачу. По гиперканалу это скорее всего вообще невозможно. В любом случае — это мое дело… Только… Не уверен, что так уж нам сразу поверят. Тебя-то я знаю и вижу глаза в глаза, а по радио, да через сколько-то световых лет, все иначе может прозвучать…

Я задумался. Через секунду решение пришло.

— Есть. Адресуй сообщение так: «Космофлот. Маркину, лично. Ростокин просит взять вопрос под особый контроль». И дальше — текст. Продумай сам, чтобы понятнее и покороче.

Десантник приподнял бровь.

— Маркин — это какой?

— Тот самый. Начальник службы безопасности. Были мы с ним пару раз в веселых историях. Он все сразу поймет и поверит… Лишь бы ему доложили.

— Это уж я постараюсь…

…Дальше я делал все то, что делал бы на моем месте смертельно напуганный и потерявший от страха голову человек. Я проник в верхний зал, нашел там наиболее скрытое от глаз окружающих место — узкую щель позади серебристых шкафов справочно-информационного стенда, улегся на низком коробе, теплом от проходящих под ним термоэлементов, и стал ждать. По идее, здесь можно было бы отсидеться до прихода первого же космолета, а потом тем или иным способом прорваться к трапу.

Нашли меня довольно быстро, минут через сорок. Один из пришельцев, которого я безошибочно узнал, хоть и не видел никогда раньше, заглянул в мое укрытие и поманил рукой с вполне человеческой презрительной гримасой. Я представил, как мне сейчас должно бы быть страшно и тошно на душе, и вышел, подергивая щекой.

Меня привезли в тот же самый номер, и там опять оказалась Заря. На щеке ее алела свежая ссадина, но выражение лица оставалось по-прежнему благожелательным.

— Зачем все это было нужно? — спросила она. — Неужели ты поверил, что сможешь скрыться от нас?

Я пожал плечами и не ответил.

— Впрочем, я понимаю. Гордость землянина… Подчиниться насилию — это же так унизительно… Но все же, на что ты рассчитывал? Ответь, мне интересно понять ход твоих мыслей. Я считала, что до конца поняла твой психотип, а оказалось, что между расчетным и реальным поведением есть расхождения… Нам придется подрегулировать наши детекторы…

— Долго придется регулировать, — позволил я себе буркнуть предельно мрачным тоном.

— Отчего же долго? У нас совершенные приборы и проверенная методика.

— Оттого, что мы сами себя не понимаем, а вам куда уж… Но к делу это не относится…

— Нет, как раз относится, и я надеюсь, что у нас еще будет время об этом поговорить. Но позже. А сейчас нам надо прийти к окончательному решению. Ты готов, или?..

— Альтернативы, как я понимаю, нет?

— Кое-какая есть… Либо согласие сразу и сопряженные с ним моральные и материальные стимулы, либо то же согласие, но достигнутое после ряда отнюдь не приятных процедур…

— Хорошо, тогда поговорим о стимулах… Только не представляю, чем вы меня могли бы соблазнить.

…Все в свое время кончается, закончилась и гравитационная буря. Заря сообщила мне, что через несколько часов рейсовый лайнер прибывает в порт.

Вжившийся в роль морально сломленного человека, я с трудом встал с дивана, на котором по преимуществу и провел последние двое суток.

— Да перестань ты так нервничать, пожалуйста… Смотри на вещи шире, — она говорила со мной так, будто мы бог знает как давно знакомы и нас связывают многолетние близкие отношения. — Тем более что делать тебе ничего сверхъестественного не придется. После старта ты должен найти способ вместе со мной пройти в навигационные помещения корабля, а остальное — не твоя забота…

— Что вы сделаете с экипажем?

— Абсолютно ничего страшного. Просто нам потребуется разместить по трассе полета внепространственные ретрансляторы. Без них нельзя навести мост. А для этого нам нужна навигационно-вычислительная система корабля. Вреда экипажу мы не причиним, просто… попросим не мешать. Позже они об этом даже и не вспомнят… — Заря с трогательной заботой всмотрелась мне в глаза. — Тебя волнуют нравственные проблемы? Успокойся. Мы сделаем так, что на Земле никто никогда не узнает о твоей роли…

— Да, обязательно, — рассеянно сказал я.

…Энергозаборники в порту были уже отключены, и он своей предотлетной суетой и оживлением ничем не отличался от любого другого космопорта Вселенной.

— Только смотри, чтобы больше никаких неожиданностей, — предупредила Заря. — Любая попытка сопротивления будет немедленно пресечена. Раз договор заключен, руки у нас развязаны…

Пока посадочный модуль медленно опускался на поле, пока из его трюма выгружали адресованные сюда контейнеры, а пассажиры, улетающие на Землю, подвигались к трапу, я пытался определить, кто же из них инопланетяне. Кроме Зари, я знал в лицо троих, но даже и они ничем не выделялись среди прочих пассажиров, а угадать в подвижной и довольно однотипной по внешнему виду толпе остальных представлялось мне задачей неразрешимой.

Я издали увидел Володю-десантника, но приближаться не стал, да и тот был занят на погрузке своих тюков и ящиков, в мою сторону даже не смотрел. Правда, мне показалось, что в какой-то момент Володя на миг повернулся и поднял над головой кольцом сложенные пальцы.

Сама посадка прошла на удивление гладко. То есть как обычно. Лифт поднял нас к площадке шлюза, потом модуль бесшумно и без всяких перегрузок взлетел и пристыковался к ждущему его на пятисоткилометровой высоте кораблю.

В тамбуре, обтянутом по стенам тисненой кожей, пассажиров встречал старший помощник в мундире, изукрашенном погонами, позументами и аксельбантами.

Заря держала меня под руку и прижималась так, словно мы были молодоженами, отправляющимися в свадебное путешествие. В двух шагах позади держались два тех самых ВРАГа, что изымали меня из порта, а Володя-десантник затерялся в самом конце очереди.

«Приветствуем вас на борту лайнера «Никколо Макиавелли» и желаем приятного путешествия», — лучезарно улыбнулся офицер, а стоящий позади него пассажирский помощник с пультом бортового компьютера в руке поднял голову от дисплея со схемой свободных мест, и я встретился со спокойным, даже скучающим взглядом начальника галактической службы безопасности Валентина Петровича Маркина. Кому я адресовал свое тревожное сообщение и которого никак не рассчитывал здесь увидеть «о натюрель», то есть собственной персоной.

— Многих периодических изданий корреспондент Игорь Ростокин с супругой, — от радости, что все позади и уж кто-кто, а В. П. Маркин решит все как надо, меня вновь потянуло на привычный ернический тон. Тем более что роскошное оформление итальянского лайнера располагало к высокому стилю. — У нас заказан двухместный люкс…

— Разумеется. Все в порядке. Четвертая палуба. Вас проводят. Еще раз всего наилучшего… — Маркин в такой роли смотрелся, пожалуй, лучше, чем в адмиральской. Я не отказал себе в удовольствии подольше задержать на нем вдетый в петлицу объектив видеокристаллофона. Хороший получится кадр.

В каюте, когда за нами закрылась массивная герметичная дверь, Заря вдруг расслабилась и опустилась на диван чисто по-человечески. Я подумал, что момент посадки и ей дался нелегко.

Сам же я, наоборот, успокоился. Теперь мы дома. Правда, удивляло внезапное появление Маркина. Я обратился к нему просто для того, чтобы тот сообщил, кому надо — Ростокину следует верить. А вот каким чудом сам он оказался на борту лайнера, если путь от Земли сюда занимает в лучшем случае месяц? Мне отчего-то не пришла в голову простая мысль, что адмирал к моменту получения информации о вторжении пришельцев мог по своим служебным делам находиться не на Земле, а гораздо ближе.

Пока я обходил все помещения каюты, Заря не отставала ни на шаг. Мне стало совсем весело.

— Да успокойся ты. Куда я теперь денусь?.. — спросил я с несколько издевательской усмешкой, словно действительно был мужем ревнивой жены, которая боится, как бы ее супруг не закрутил романчик с пассажиркой посимпатичнее.

«А такие здесь наверняка есть», — подумал я. — Ты лучше переодевайся в свое то самое платье, и пойдем изучать обстановку…

— Никуда ты отсюда не пойдешь, — отрезала Заря, подтверждая аналогию. — Мы выйдем вместе, и только один раз, когда отправимся занимать ходовую рубку…

— Не знаю, как у нас получится. Не можем же мы действительно сидеть в каюте весь месяц? Наверняка это вызовет подозрения. Разве нет?

К исходу второго часа дискуссии Заря наконец согласилась, что действительно пойти поужинать в один из ресторанов можно, а заодно осмотреться на местности, оценить обстановку.

— Только ты переоденься, — снова пришлось ей напомнить. — Здесь в рабочем в рестораны не ходят, не Антарес, чай… Мне бы тоже смокинг неплохо надеть или, к примеру, фрачную пару… Заказать, что ли? — задумчиво спросил я.

Заря открыла свою сумку, и мне почудилось, что внутренний объем ее значительно превосходит внешние размеры. Там свободно умещалось и вечернее платье, и иные детали туалета, и, похоже, многое другое тоже. Снаружи же казалось, что кроме обычных женских пустяков туда ничего не всунешь.

«Это до каких же пределов они в своих науках дошли, если девчонки с четырехмерными сумочками прогуливаются…» — подумал я и деликатно отвернулся, потому что Заря начала переодеваться тут же, не смущаясь моим присутствием. То ли у них обычаи такие, то ли по-прежнему из поля зрения выпускать меня не рисковала.

Я отошел к пульту сервисной автоматики, прикидывая, нельзя ли как-нибудь незаметно связаться с Маркиным. Нашел формулу вызова пассажирской службы, но, услышав за спиной шорох, обернулся. Заря стояла рядом, и взгляд ее был весьма подозрительным.

— Что ты делаешь?

— Смотрю, что у них за фонотека, на классику потянуло… — и нажал клавишу музыкального каталога. — Вот. Кшиштоф Пендерецкий. ХХ век. Очень оригинальный композитор…

В каюте загремели первые такты старинной симфонии. И за ее звуками ни я, ни Заря не услышали, как тихо открылась вроде бы надежно запертая входная дверь и в каюту боком скользнул высокий молодой итальянец в фиолетовом космофлотском кителе. Неизвестно, что он подумал, увидев весьма прелестную, притом еще и полуобнаженную девушку, но на мгновение явно растерялся, и заготовленная заранее фраза «Прошу поднять руки и оставаться на местах!» прозвучала совсем не так, как должна была прозвучать. Я успел заметить, что рука его с тяжелым парализатором качнулась, будто не зная, на кого из нас двоих направить ствол, а Заря уже стремительно метнулась к сумке, и ярко-зеленая молния пересекла каюту, отбросив парня к стене. Китель на его груди вспыхнул. Следующим выстрелом Заря наверняка убила бы меня, но я — вот уж не думал, что подобные навыки так быстро войдут в привычку, — падая, швырнул в инопланетянку подвернувшийся под руку золоченый ампирный стул, который, как городошная бита, снес со стола сумку Зари, а рикошетом задел и девушку. Это меня и спасло. Раскаленный плазменный заряд пронесся над головой, а сам я, перекатившись через голову и чудом не сломав при этом шею, вылетел в коридор.

Следующий выстрел выжег извилистую пузырящуюся борозду на кремовой переборке.

Чья-то рука схватила меня за ворот и втянула в дверь напротив. Я поднялся, машинально отряхивая брюки на коленях. Акробатический трюк даром не прошел, боль отдавала в поясницу и плечо.

Передо мной стоял Маркин. Щека у него подергивалась нервным тиком. Не помню, был ли он у него раньше.

— Зачем это, Валентин Петрович? — выдохнул я возмущенно. — Мы с ней уже договорились… Все бы нормально прошло, без стрельбы, без крови… — я махнул рукой, отвернулся. Забавное поначалу приключение обернулось печально. Перед глазами, ослепленными вспышками плазменных зарядов, стоп-кадром застыло изображение упавшего на спину парня с насквозь прожженной грудью и Зари, из руки которой бьет смертоносная молния. А воображение дорисовывало и то, что случится дальше…

В коридоре гулко хлопнула фотоимпульсная граната. Из тамбура моей каюты прогремело подряд несколько выстрелов. В ход пошли настоящие боевые пистолеты, а не безвредные парализаторы.

Кто-то оттолкнул меня, кто-то загородил спиной дверь. Я рванулся вперед, но меня крепко держал за плечо коренастый итальянец с надписью «Секьюрити» на левом рукаве.

Мимо пронесли человека, наскоро замотанного в зеленую асептическую пленку, и я почувствовал, что свободен. Вход в салон был открыт, но внезапная слабость в ногах заставила опереться о переборку и сделать несколько глубоких вдохов. Я представил, что сейчас войду и увижу лежащую на ярком ковре Зарю и рваные, в кулак величиной раны на прекрасном девичьем теле, а может быть… на том, что является ее телом на самом деле.

Заря, живая и даже не раненная, стояла лицом к стене, один из боевиков группы захвата целился ей в смуглую обнаженную спину из короткого автомата, еще двое стояли по сторонам с пистолетами неизвестной конструкции, похожими на старинные ракетницы.

Четвертый, уже не в форме корабельной службы безопасности, а в легком светло-сером костюме, погружая руки до плеч, извлекал из сумки Зари и раскладывал по столу предметы странной формы и непонятного назначения. Два его помощника осматривали их и укладывали в герметические контейнеры.

Услышав мой голос, Заря обернулась. Всю правую сторону ее лица покрывал быстро синеющий кровоподтек. И тут только я понял, что за пистолеты в руках у итальянцев. Для стрельбы пластиковыми пулями. Значит, несмотря ни на что, рискуя жизнью, они все же постарались обойтись без кровопролития. От взгляда Зари мне стало неприятно. Хотя и не чувствовал я за собой никакой вины.

Не понимая до конца, в чем причина охватившей меня неловкости, я как можно небрежней заметил, избегая смотреть девушке в глаза:

— Я же говорил, что ничего не выйдет. У нас не любят, когда гости считают себя умнее хозяев. По-другому надо было…

Заря ничего не ответила и отвернулась. Мне показалось, что она дрожит, то ли от холода, то ли от чего-то другого. Я взял со стула золотистую куртку и набросил ей на плечи.

Издалека донеслась торопливая дробь выстрелов. Похоже, привыкшие к схваткам со своей бессмертной мафией итальянцы развернули широкие боевые действия по всему кораблю.

Окончательно почувствовав себя военным корреспондентом, я запрыгнул на пролетающую по коридору гравиплощадку, перегруженную вооруженными и возбужденно переговаривающимися офицерами службы безопасности. На меня глянули удивленно, но потеснились.

Площадка влетела в просторный холл с зимним садом и остановилась. Похоже, здесь собрался весь личный состав линейного управления. Пахло озоном, порохом, горелой пластмассой. А центром всеобщего внимания была действительно странная и эффектная картина.

Переборка угловой, выходящей в холл каюты треснула и вывернулась наружу словно от метеоритного удара, и через пролом была видна прозрачная и радужная, как стенка мыльного пузыря, полусфера, внутри которой в позах буддийских монахов сидели на полу два инопланетянина. С десяток эсбэшников держали их под прицелом своих автоматов, а еще один поднес к губам блестящую фишку мегафона. Голос его гремел, отражаясь от стен:

— Предлагаю снять защитное поле и сдаться. Ваша безопасность гарантируется командованием корабля. По прибытии на Землю вам будет предоставлена возможность встретиться с представителями Генерального Совета ООН…

Пришельцы внутри купола не реагировали. Я снова увидел Маркина и подошел к нему. Обратился намеренно официально:

— Господин адмирал, несколько слов для наших читателей. Поясните, чем все же была вызвана необходимость столь решительной акции? Рассматривались ли иные варианты действий? И кто будет нести ответственность за человеческие жертвы?

Маркин непроизвольно поморщился, увидев направленный на себя объектив. Я подумал, что услышу сейчас какую-нибудь резкость, однако ответил адмирал ровным и тихим голосом.

— Считаю необходимым уточнить — жертв при проведении операции не было. Один из сотрудников, Умберто Мадзони, действительно был ранен, но жизнь его вне опасности. Необходимость быстрых и решительных действий с нашей стороны диктовалась недопустимостью пребывания на корабле значительного количества вооруженных лиц предположительно внеземного происхождения, имеющих агрессивные намерения. По вашей, кстати, оценке… Которая и подтвердилась. Инопланетяне применили смертоносное оружие первыми, не сделав попыток вступить в переговоры. Это все, что я могу сообщить в настоящее время.

— Благодарю вас. Еще один вопрос. Сколько всего инопланетян задержано и каким образом вы сумели так быстро определить, кто именно из пассажиров принадлежал к пришельцам? Я, например, этого не знал.

Маркин слегка усмехнулся.

— Видите ли, они допустили небольшой тактический просчет. Все инопланетяне имели на своей одежде или предметах снаряжения эмблемы Антаресской комплексной экспедиции. Поскольку та дама, которую вы представили как свою супругу, была «помечена» так же, логично предположить, что это — одна компания. Разумеется, мы проверили данную гипотезу. Так что позвольте, пользуясь случаем, выразить вам благодарность от лица службы безопасности космофлота, которую я здесь представляю. Извините, я вынужден прервать интервью, временем для его продолжения не располагаю…

Потом он сделал извиняющийся жест и осторожно отобрал у меня кристаллофон.

— Прошу прощения. В интересах сохранения секретности до выяснения всех обстоятельств. Впоследствии аппарат будет вам возвращен. Возможно…

Делать нечего, когда адмирал начинает говорить в такой тональности, спорить бессмысленно.

Я отошел к группе праздных зрителей, в центре которой увидел Володю-десантника. Мое появление было встречено взрывом энтузиазма.

— Вот он, наш скромный герой, гроза пришельцев! Следите за прессой! Благодаря самоотверженным действиям нашего корреспондента сорвана попытка космической агрессии! А чего это ты какой-то скучный? Все отлично! Ловко ты со своей подружкой управился. Нервная она оказалась. Но стулом ты ее здорово… А то бы она тоже сбежала…

— Постой, Володя, — перебил я его, — кто-нибудь может объяснить спокойно? Что у вас все же произошло?

— Ну, брат, это так просто не расскажешь. Сами еще не разобрались. Но вкратце так. Всех вычислили, разместили на одной палубе, входы-выходы заблокировали, стали ждать. Сначала хотели тебя как-то из каюты вызвать, но не успели…

Володя говорил так, будто именно он был руководителем операции.

— Двое их ребят вышли на разведку, мы так поняли. Деликатно их попросили поднять руки и сдать оружие, если есть. А они как-то сумели оповестить остальных. И началось… В общем, взяли тех двоих, твою подружку, да еще эти вот застряли. Остальные сумели сбежать, отстреливаясь…

— Как сбежать, куда?

— А это мы у пленных выясним — куда. Как — уже понятно. У них каждый имел при себе нечто вроде индивидуальной черной дыры, если так можно выразиться, а точнее — входную диафрагму внепространственного туннеля, — пояснил худой светловолосый итальянец с опаленными бровями и заклеенным пластырем лбом. — У твоей девушки она помещалась в сумке. Если бы ты не сбил сумку со стола, она бы в нее нырнула — и все. А так не успела. Почему эти двое не ушли, а закуклились — непонятно.

— Ничего, вытащим, — оптимистично заверил Володя. — Пленных допросим, разберемся… Сейчас вокруг них аварийный кессон поставят, и пусть сидят, пока не надоест. Деваться им теперь некуда…

…Разумеется, ничего больше об этой истории мне узнать не удалось. После нескольких «собеседований», которые правильнее назвать допросами, я подписал кучу бумаг, дал несколько подписок о неразглашении и до сих пор не имею понятия, удалось ли уполномоченным ведомствам выяснить что-то о загадочной цивилизации ВРАГов? Боюсь, что нет, иначе хоть какие-то слухи непременно бы просочились.

Я вообще иногда склонен думать, что пал жертвой внезапного психического расстройства. Иначе… Да что иначе? В шкафу у меня висит форменный китель с тремя нарукавными нашивками и крестиком «За отличие», врученный мне без особой огласки, как бы по совокупности заслуг перед Космофлотом. Вот и все. Жизнь научила меня не слишком задумываться о предметах, суть которых умозрительно постичь невозможно, а достоверной информации нет и не предвидится. Но вот теперь я начинаю подозревать, что и эта давняя история каким-то образом связана с ныне происходящими событиями.

Как именно — другой вопрос. Пока что общее во всех творящихся со мной и вокруг меня чудесах — это моя к ним ко всем причастность. Вроде бы достаточно искусственный силлогизм, но тем не менее… Другого пока нет и не предвидится.

Глава 18

С утра мои гости были в полном порядке, только Кириллов кряхтел и то и дело хватался левой рукой за бок при неловком повороте или даже глубоком вдохе. Я снова испытал опасение, не сломаны ли у него ребра (хотя какое мне, казалось бы, дело), но Герасим, еще раз его осмотрев, сказал, что ничего страшного, «зашибло сильно, а так ничего, через пару дней оклемается барин». Да и Станислав при ходьбе заметно прихрамывал.

— Так отчего вы не убежали, воспользовавшись моментом? — спросил Кириллов, пока сторож подавал плотный завтрак. — Могли бы даже, в целях повышения собственного авторитета, передать нас в руки своих коллег…

Я поднял вверх указательный палец.

— Слушайте…

Все дружно повернули головы в сторону окна. Стрельба в городе с ночи гуще не стала, но как-то расползлась, окружая центр. Слышнее всего были винтовочные выстрелы в районе трех вокзалов.

— Вот так уже часов десять погромыхивает. Откуда я знаю, что там сейчас творится? Кто, в кого и зачем? И чья берет и возьмет, тоже неизвестно. Я человек осторожный. Решил, что лучше пока в надежном месте отсидеться и на свежую голову сообразить, где теперь «патриа» и где будет более «бене» (Прим. автора — Ubi bene, ibi patria — где хорошо, там и родина). Тем более засветили вы меня… Если хоть один из тех, кто в доме был, уцелел, мне не отмазаться. Ну а с вами мы худо-бедно договорились.

Слова мои были восприняты вроде бы с пониманием, хотя Людмила по-прежнему искрила на меня своими зеленовато-карими глазами. Плохая разведчица, раз так и не научилась эмоций сдерживать. Хотя, может быть, ее истинное положение и роль в организации такого умения и не требуют.

— И что теперь? — спросил Станислав.

— Это уж ваше дело. Отдохнули, поели-попили, начинайте решения принимать. Хотите — можете уходить, а я здесь останусь, хотите — что иное предлагайте. И не забывайте, должок за вами, и за ночь он порядочно вырос.

— В каком смысле?

— В наипрямейшем. Я условия договора выполнил, сдал вам своих прежних коллег с потрохами. Как минимум вдвое сверх того, что мне от них причиталось, надеюсь с вас получить. А за спасение, лечение и ночлег с пансионом — это уж во что вы свои три жизни сами оцените… — кривляться мне было нетрудно, я вспомнил к случаю одного из своих давних приятелей и копировал его стиль поведения и манеру выражаться, хотя на ходу расцвечивал свой словарь оборотами из здешнего лексикона.

— Это он называет — сдал! — Людмила вмешалась, упорно продолжая говорить обо мне в третьем лице. — Подставил целый отряд под засаду…

Кириллов только зыркнул на нее раздраженно-недобро, а я и тут не смолчал:

— Ага, подставил! А кто предупреждал, что не отвечаю, если мышка кошке не по зубам окажется? Хотел бы подставить, где б вы сейчас были, милая мадам? Забыли уже, как вас от страха колотило, когда в машину заскакивали, Артемида-охотница? Да и прочих господ имел полную возможность… да просто предоставить собственной участи. Скажите еще, что я вас вчера за руки хватал и просил меня в плен взять. А потом уговаривал поскорее в Марьину рощу ехать. Так было, Станислав Викентьевич? Или, может, несколько иначе?

«Англичанин» молчал, видимо, соображая, как получше ответить и мне, и своей агрессивной сотруднице.

— Лучше всего будет, — продолжал я, — если вы прямо сейчас со мной рассчитаетесь, и адью. И адрес забудете, во избежание дальнейших неприятностей. Тем более что я тут тоже не задержусь. По тысяче фунтов с носа вам не обременительно будет?

Насколько я знал нынешние цены, на такую сумму можно было приобрести в Англии небольшой, но приличный домик в Лондоне и роскошный — в сельской местности. Или скромно всю жизнь существовать на проценты.

— Ну, это вы загнули, — изобразил удивленное возмущение Станислав. — Мало, что чересчур запрашиваете, так у нас с собой и десятой доли такой суммы не найдется…

— Это не вопрос. Один может за деньгами съездить, остальные здесь подождут. И счетчик включим. Час ожидания — еще сотня. Пойдет? Вы ж все время из внимания упускаете, я не идейный борец, я человек, в меру способностей зарабатывающий себе на жизнь. И только…

— Ну подождите, подождите, Игорь Моисеевич, надо же поговорить, договориться. Разумеется, сегодня обстановка совсем не та, что вчера, из данности и будем исходить, — примирительно сказал Кириллов и снова сморщился от боли.

— Травматическая невралгия, — поставил я диагноз. — Хорошо помогает перечный пластырь. Договориться я тоже не против, но исходные условия остаются прежними. Три тысячи вы мне и так и так должны, все возможные впредь услуги — по прейскуранту…

Мой скромный «Рено», основательно продырявленный пулями, чего я ночью не заметил, Герасим закатил в каретный сарай, а взамен предоставил длинную синюю «Испано-Сюизу» с полностью закрытым купе, сияющими никелем радиатором, бамперами, колесными дисками и спицами, шелковыми шторками на окнах хрустального стекла и с дипломатическим флажком Швейцарии (похожим одновременно на флаг Красного Креста) на капоте.

— Кузов бронированный, — сообщил он мне, поглаживая машину по лаковому крылу, — стекла пуленепробиваемые, шины тоже. Мотор сто сорок лошадиных сил. Под сиденьем два автомата, в кармане на левой дверце пистолет, в перчаточном ящике гранаты. Александр Иванович наказал, чтобы я проследил, бронежилет чтоб под пиджачок непременно поддели, и фуражечка вот шоферская, тоже кевларовая…

Убедительнейший тип заботливого дворецкого, провожающего барина в дальнюю и опасную дорогу.

— Паспорт вот вам дипломатический приготовил, — протянул Герасим зеленую книжку. — Швейцария такая страна, что хоть красные, хоть белые, хоть еще кто с природным уважением относятся. Бандиты всякие, те, конечно, да, им все одно, с каким документом к стенке ставить, но в Москве, да днем, особенно можно не опасаться… А может, и мне с вами поехать? Я и за руль могу, и навроде охранника…

В словесах андроида я вдруг явственно уловил интонации и скрытую усмешку Шульгина. Не кто иной, как хитромудрый Александр Иванович его программировал.

— Нет уж, ты здесь оставайся. Дом охраняй, оборону держи. Куда мне прикажешь возвращаться, если что?

— Как угодно. Дом сберегу. При всех властях берег. У меня для каждого и бумага сурьезная найдется, и что еще другое, смотря по обстоятельствам. Еще одно в виду имейте, господин Риттенберг (в паспорте фамилию мне оставили прежнюю, а имя транскрибировали в Ингвар, и был я теперь, получается, швейцарец шведского происхождения, дважды нейтрал), что в салоне между шоферским местом и пассажирским купе перегородка стеклянная, звуконепроницаемая, и пассажиры ваши, свободно себя чувствуя, разговориться могут, и даже наверняка, так на этот случай там микрофоны чувствительные, а у вас возле уха — динамик, и все вам великолепно слышно будет…

— Ну спасибо, братец. Все у тебя предусмотрено.

— Служба такая, барин, — и не был бы он роботом, я поклялся бы, что в бороде промелькнула ироническая усмешка, мол, мы ж с тобой все великолепно понимаем, но — положение обязывает валять дурака.

— Однако вы человек предусмотрительный, — сказал, увидев машину, Станислав. — И не поймешь, как с вами обходиться. То вы маклером представляетесь, за сотню фунтов готовым головой рисковать, то вдруг оказываетесь владельцем роскошной дачи и царского выезда… Странно как-то…

— Чего же странного? Вот товарищ Кириллов, кажется, специалист в таких вопросах, ему труда не составит выяснить, кто хозяином дачи числится, и соответствующие выводы вам доложить…

Я блефовал, конечно, но был почти уверен, что даже проверка по линии ГПУ, если бы они решили ей сейчас заниматься, ничего меня компрометирующего не показала бы. Шульгин в таких вещах разбирается четко.

Усаживая гостей в машину, я, демонстрируя полное доверие, вернул им оружие. Мне они ничего не сделают, не в их интересах, а в городе обстановка смутная, мало ли что может приключиться.

— Куда прикажете следовать? — поинтересовался я, как заправский шофер у пожелавших прокатиться господ.

— Вообще-то нам… — начал Станислав, но Кириллов его перебил на полуслове:

— Поезжайте в сторону центра, как если бы к Никитским воротам, только поосторожнее, нам совсем ни к чему в перестрелку попадать. Старайтесь так, чтобы и не рисковать, и увидеть побольше.

— Сложная задача. Ну да, бог даст, по дипломатам стрелять не станут. У вас какие-нибудь подходящие документы есть?

— Найдутся.

— Тогда трогаем. Имейте в виду, стекло здесь толстое, если что-то сказать захотите, вот тут переговорная труба есть. Пробку из амбушюра выдерните, тогда я услышу. Под обстрел попадем — на пол ложитесь, а я буду на скорости прорываться.

Купе в машине было просторное, в нем помещался широкий кожаный диван, еще два откидных сиденья и столик с пепельницей, кольцами для бутылок и стаканов, хрустальной вазочкой для цветов.

Поехали…

Москва еще больше, чем накануне, производила впечатление города, в котором никто не понимает, что, собственно, происходит и как должны развиваться события в ближайшее время.

Я имею в виду, разумеется, активных участников событий, а не обывателей.

Беспорядки, само собой, кем-то организовывались и направлялись, но стороннему наблюдателю представлялась только внешняя канва событий.

На площадях митинговали, но на какую именно тему — понять из движущегося автомобиля было невозможно.

В разных направлениях двигались колонны, в которых перемешались и военные, и штатские, причем вооруженных людей было на удивление мало.

Несколько раз мне попались намалеванные мелом на кумаче корявые по шрифту и смыслу лозунги. Иногда интересные: «Долой буржуйский нэп, да здравствует пролетарская революция!», «Бей жидов, спасай Россию!», «Завоеваний Октября не отдадим!», «Красноармейцы, вы с нами?», «Требуем внеочередного съезда партии».

Выходило, что смутное брожение последней недели выкристаллизовалось в массовые выступления народа против правооппортунистического правительства. Очередное возмущение «обездоленных масс» вновь наметившимся «неравенством».

Однако частные магазины и трактиры еще не громили. По крайней мере там, где мы проезжали.

И, что меня начало удивлять еще три дня назад, — явная пассивность власти. Такое впечатление, что милиция, войска, ГПУ больше всего боятся спровоцировать беспорядки, а не озабочены тем, чтобы пресечь их в корне.

Впрочем… Как я могу судить? Здесь другой мир, и у людей какая-то особенная психология. Не случайно же в моей реальности не было ничего подобного здешней гражданской войне. Моим соотечественникам и «братьям по реальности» просто не пришло бы в голову, что ради каких-то лозунгов можно ввергнуть собственную страну в многолетнее кровопролитие. Такие вещи случались, конечно, и в моем мире, но только в наиболее диких странах, чье население из всех завоеваний прогресса постигло только умение нажимать на спусковой крючок.

Кто и в кого стрелял на улицах, я тоже не успел выяснить за те полчаса, что мы ехали от Сокольников к центру. Очень может быть, что вся пальба была лишь шумовым оформлением, азартные любители свободы без берегов сопровождали стрельбой в воздух речи любимых ораторов.

Иначе не были бы так спокойны обыватели. Нет, наученные предыдущим опытом, люди, конечно, нервничают, стараются побыстрее миновать места особенно шумных сборищ, кое-где в первых этажах закрывают ставнями окна, но и не более.

В целом обстановка похожа на ту, что запечатлели кинохроники первых дней Февральской революции в Петрограде.

И в то же время… Жизненный опыт мне подсказывал, что в любой момент может полыхнуть по-настоящему. Кое-что подобное я видел полтораста лет спустя и запомнил психическую ауру, свойственную очагам начинающихся мятежей, нечто похожее на предощущение землетрясения или цунами.

Сначала мы ехали по переулкам, примыкающим к Сущевскому валу, и здесь все было практически спокойно. Иногда впереди появлялись вооруженные патрули, по всей видимости, от московского гарнизона, тогда я давил на кнопку редкого здесь электрического сигнала, и громкий музыкальный рев в сочетании с дипломатическим флажком открывал нам дорогу.

Но по мере приближения к центру города такие простые приемы уже не действовали. И вооруженных людей попадалось больше, и настроены они были гораздо недружелюбнее.

Одновременно я слушал происходящие в салоне разговоры. Удивительно, как ощущение изолированности и относительной защищенности развязывает людям языки.

— Куда мы все-таки едем? — спросила Людмила. Я впервые сегодня услышал ее нормальный голос. И говорила она сейчас не просто уверенно, но и с чувством некоторого превосходства, не знаю, правда, чем вызванного.

— Единственно, куда можно, — на Гнездниковский, — ответил ей Кириллов.

— Да вы что, с ЭТИМ? — она даже голосом выделила последнее слово, и я понял, что имела она в виду именно меня. Нет, это не женщина, а какая-то «черная вдова». Неужели только вчера я лежал с ней в одной постели и даже в какой-то момент испытал к ней вполне человеческую симпатию?

— Есть другие варианты?

— Предлагаю в Щукино. Там и в обстановке разберемся, и решим, что с ним делать…

Кириллов зашелся болезненным смехом пополам с кашлем. Мне показалось, что у него с легкими не все в порядке. Был, допустим, притушенный туберкулезный процесс, а шульгинская пуля его резко активизировала. Посмотреть бы, не кровью ли он кашляет.

— Поздно, поздно, милая Ванда… Раз уж сразу не убили господина Риттенберга, теперь за него держаться надо. Вы хоть примерно догадываетесь, кого он здесь может представлять?

— А мне … — она выразилась чересчур для женщины грубо. Неэстетично. Такое впечатление, чтобы позлить. Только вот кого?

И что их вообще объединяет? Бывшая рижанка Людмила, она же пролетарская выдвиженка Бутусова, оказалась теперь какой-то Вандой. Станислав, безусловно, британец, Кириллов, пожалуй, на самом деле русский, но на рабочего «от станка» не похож. Однако и не аристократ из «бывших». На самом деле изменивший своему долгу, а может быть, таким образом его исполняющий сотрудник ГПУ?

— Вопросы вашей физиологии — ваше личное дело, дорогая, — вежливо ответил Кириллов, — и пока я остаюсь вашим командиром, я не позволю вмешивать личные эмоции в серьезное дело. Мне, кстати, гораздо проще избавиться от вас, чем потерять столь перспективную возможность…

Похоже, начался интересный разговор, и мне стоит впредь ориентироваться именно на Кириллова, кем бы он ни был. А я отчего-то думал, что Станислав тут самый главный.

— Ладно, под вашу ответственность я потерплю. Но кажется, вы делаете непростительную ошибку, — Людмила-Ванда чуть не прошипела последние слова.

Нет, в самом деле, за что она на меня так зла? За то, что вчера уступила зову плоти?

Но как бы ни интересно было слушать голоса из динамика, внешняя обстановка требовала куда большего внимания.

По мере приближения к центру заслоны стали гуще. И постреливали теперь, как мне показалось, уже не только в воздух.

Где-то в глубине дворов-колодцев шестиэтажных доходных домов вдруг загремели часто-часто пистолеты, рвануло воздух несколько ружейных залпов — и опять тишина.

Когда я вывернул с Новослободской на Садово-Триумфальную, путь мне преградила довольно частая цепь красноармейцев с намерениями самыми серьезными.

Прорваться и здесь в принципе было можно, но далеко ли? Беглый огонь почти что полной роты сзади, а впереди может оказаться поваленный поперек дороги столб или даже целая баррикада, и что тогда?

Я выключил скорость и надавил тугую педаль механического тормоза.

К машине направился человек в обычной здесь кожаной куртке и зеленой суконной фуражке со звездочкой, перепоясанный ремнями и с револьвером в руке. Сзади его прикрывали двое солдат с винтовками без штыков.

Какую из противоборствующих сторон он представлял, я понятия не имел. Тем более что общение с местными жителями вообще рождало во мне чувство неуверенности и даже тревоги, слишком трудно было каждый раз убеждать себя, что это не воскресшие из гроба покойники, умершие больше столетия назад, а живые люди, ничуть не мертвее меня.

Но делать нечего, не дожидаясь, пока он откроет дверцу купе и обратится к моим пассажирам, реакцию которых в данном конкретном случае я спрогнозировать не мог, я сам вышел из машины ему навстречу.

И заговорил на опережение, старательно ломая слова:

— Ми есть дипломаты, Свисс… Швейцарска республик. Нейтрал, друзья ваш правительств. — Я пощелкал пальцами для убедительности, чтобы быть понятным аборигену, добавил: — Межнародный Красный Крест. Что ви хотеть, что имеет быть произойти здесь? Третий дня ми отъезжаль Тверь, все било спокойно, так. Сейчас едем — неспокойно есть. Варум?

Как удачно вышло, что я прилично знал немецкий, потому что человек в коже сразу же перешел на отчетливый «хохдойч», хоть и чувствовался в нем неистребимый московский выговор.

— Дипломаты? Паспорт имеете?

Я вытащил свой из внутреннего кармана.

— Зачем ездили в Тверь?

— Там, в машине, представители европейских фирм и ваш сопровождающий от Совнаркома. Имеют интерес к концессиям и деловому сотрудничеству в обувной промышленности. Кожи, готовые изделия из Торжка и Кимр… Вас не затруднит объяснить, что происходит в городе?

Я надеялся, что мои пассажиры слышат то, что я говорю, и имеют более-менее надежные документы.

Командир непонятной принадлежности полистал мой паспорт. Я рассчитывал, что лишних вопросов у него не будет, потому что моей «легенды» могло хватить лишь минут на пять не слишком тщательного допроса. А то, что он говорил по-немецки, внушало некоторую надежду. Раз знает язык, должен и в прочих аспектах цивилизованной жизни ориентироваться.

Я даже спросил для обострения ситуации:

— А ваш немецкий неплох. В Гейдельберге учились?

— В Мюнхене. Только не учился, а был в плену…

— Сочувствую. Но даже в столь печальной ситуации есть свой плюс — не так ли?

Я чувствовал, что он лжет. В плену даже за три года так хорошо язык не выучить. Впрочем, если он до этого окончил гимназию, а то и университет… Но лесть моя цели достигла.

— Езжайте, — он протянул мне паспорт. — Вы сейчас куда намерены?

Я почувствовал, как пот покатился по спине и мокрыми стали подмышки. Адреса швейцарского посольства в Москве я не знал. Спросит — конец.

— На Сивцев Вражек, — ляпнул я наугад. — У нас там арендован гараж и гостевые комнаты… Но, может быть, вы все же меня просветите — что тут вдруг у вас случилось?

— Езжайте, — повторил человек. — И лучше — в окружную, к Москве-реке, а там по Волхонке. Повезет — доберетесь… — он криво усмехнулся. — Очередная революция у нас здесь. Народ свергает продажный режим Иудушки Троцкого…

— Ну и как, успешно? — позволил и я себе улыбнуться, садясь за руль.

— Пока — да, — ответил, как я теперь понял, инсургент.

Я кивнул понимающе.

— Но если вдруг что-то не выйдет — добро пожаловать в наше посольство. Спросите господина Риттенберга, это я. Честь имею. Долг платежом красен… — последнее я снова произнес по-русски.

— Данке шен. Только у нас и посольское гостеприимство безопасности не гарантирует. Пан или пропал…

Я поднес два пальца к козырьку кепки и дал газ. Пожалуй, и правда лучше воспользоваться добрым советом и крутить руль вправо, потом влево, выезжать сначала на Пресню, а уже оттуда прорываться к цели через Дорогомилово, Смоленскую, Арбат. Раз здесь патрули мятежников, то где-то поблизости могут объявиться и правительственные войска…

— Вот видите, наш волонтер проявил себя совсем неплохо, — снова раздался из динамика голос Кириллова. Похоже, из троицы он относился ко мне с наибольшим доверием и симпатией, а это неплохо, раз именно он здесь «царь, Бог и воинский начальник». — Причем общался он не со своими, а как раз с нашими союзниками, так что…

— Ничего не «так что», — опять вмешалась Людмила. — Еще неизвестно, наши ли это люди или очередная подставка…

— Ну-у, вы, милочка, скоро заявите, что вообще все нынешнее восстание организовано именно для того, чтобы позволить господину Риттенбергу внедриться в наши ряды…

— А я бы и этого не исключала, — буркнула женщина, но ее агрессивный порыв явно иссяк.

— Обещаю, — невнятно из-за того, что он в данный момент прикуривал найденную в подвесном шкафчике сигару, сказал Станислав, — что, когда придет время, я позволю вам застрелить или зарезать его собственными руками. Но до этого сладостного момента прошу демонстрировать полную лояльность и дружелюбие. Вы меня поняли?

— Поняла, — с тоской в голосе ответила Людмила, — но когда будет можно, я его лучше задушу… Он же совершенно не тот, за кого себя выдает. Разве не видно?

— А вы — та? И за кого должен себя выдавать еврей, чтобы вам понравиться?

— Да какой же он еврей! — воскликнула Людмила и осеклась.

— А что, была возможность убедиться в обратном? — с ехидством и елеем в голосе спросил Кириллов, видимо, большой знаток по этой части.

— Я это, хочу сказать, где вы видели евреев под два метра ростом, светлых шатенов с серо-голубыми глазами? И совершенно не картавит. Он остзейский немец, клянусь. А фамилия?..

— Евреи бывают всякие, запомните на будущее. В том числе черные и желтые. Евреев-индейцев не встречал, врать не буду, но крючконосые брюнеты с пейсами и вывернутыми губами живут только в Польше и на Волыни, да и то не составляют там доминирующего типа. Так что успокойтесь… Если человек добровольно называет себя евреем, значит, он еврей. Стопроцентно. Исключений не бывает. Даже сам Троцкий публично заявлял, что он не еврей, а интернационалист…

Беседа была для меня крайне интересна, но впереди замаячил очередной патруль, и я сбросил скорость почти до нуля, обернулся и, отодвинув стекло форточки, перебил ее:

— Таки вы мне скажете, куда ехать, или опять будем выяснять рекомендованный маршрут у людей с винтовками?

Станислав засмеялся, настолько четко мои слова совпали с тем, что он только что говорил.

…Мы проехали мимо того самого «Мотылька», где позавчера все и началось, затем по длинному и узкому переулку позади Никитских ворот, остановились возле зеленых шелушащихся ворот под каменной аркой. Они как бы сами собой открылись, и мы оказались в небольшом, но, очевидно, типичном для того времени и этого района Москвы дворике. Вымощенном белым, сильно уже потертым плитняком, с каретными сараями справа от ворот и длинным одноэтажным флигелем слева. Посередине калитка, ведущая в крошечный чахлый садик из десятка деревьев, нескольких кустов сирени и сухой цементный фонтан в центре. С трех сторон двор окружали глухие брандмауэры пятиэтажных домов, так что ощущение изолированности, безопасности и покоя здесь присутствовало.

Через низкую дверь погреба мы ступили на крутую каменную лестницу, и через минуту я понял, что иду тем же путем, что и вчера, только теперь в качестве зрячего. Число ступенек, повороты, запахи, гулкость отражающихся от кирпичных сводов шагов — все то же самое.

Только пришли мы в совсем другое помещение, а не в то, где меня содержали вначале.

Это была типичная штабная комната, какими они бывают всегда и везде, независимо от времени и места. Столы, заваленные картами, несколько телефонов, задерганные и невыспавшиеся люди в военной и штатской одежде, табачный дым, приглушенный, но заполняющий весь объем помещения гул голосов.

Появление Кириллова и Станислава было воспринято с удивлением (конечно, они вполне могли уже числиться в покойниках или пропавших без вести) и хорошо заметным со стороны облегчением. Очевидно, тот, кто заменил их сейчас, замучился, отвечая на все более настойчивые вопросы вышестоящего командования и одновременно принимая на себя бремя решений, к которым этот человек был явно не готов. Так я сообразил, увидев открывшуюся мне мизансцену.

Этот заместитель, человек лет сорока, неуловимо похожий взглядом и манерой говорить на секретаря-распорядителя журнала, в котором я проработал последние десять лет, одетый в зеленый офицерский китель без погон, отбросил при нашем появлении толстый красный карандаш и метнулся навстречу.

— Вадим Антонович, слава тебе господи, нашлись. А то уж мы тут совсем не знали, как быть и что делать… Разрешите доложить обстановку?

— Пойдемте ко мне, Иван Ипатьевич, там и доложите. И карту захватите…

Как я понял из доклада, состоявшегося в том самом кабинете, где принимал меня Кириллов вчера вечером, мятеж (или, как деликатно называл его исполнявший роль как бы начальника штаба Центрального сектора «товарищ Иванов», «Операция Водоворот») развивался вроде бы достаточно успешно. Бой за опорный пункт Шульгина логично вписался в его первую фазу, потому что одновременно ударные отряды мятежников начали захватывать ключевые объекты города по периметру Садового кольца с выдвижением по радиальным направлениям к центру разведывательных групп. В настоящий момент под их контролем находилось пять или шесть плацдармов на подходах к Бульварному кольцу, а также практически все вокзалы.

Я сидел на стуле рядом с угловым столом, обо мне все словно бы и забыли, обсуждали свои дела совершенно свободно, не используя условных выражений, открытым текстом.

Даже Людмила словно бы меня не замечала, очевидно, категорический приказ Станислава на нее подействовал. Тем хуже для меня, в свое время она постарается расквитаться за вынужденную сдержанность с особой изощренностью. Видимо, подумал я, она страдает каким-то психическим нарушением, может быть — паранойей, ничем другим не объяснить столь агрессивной и непримиримой ненависти к человеку, который не сделал ей ничего плохого, скорее напротив.

К сожалению, я не имел возможности задавать вопросы, хотя многие моменты происходящего мне оставались непонятны.

Меня, в частности, удивила странная позиция и роль войск московского гарнизона. Он как бы оставался принципиально нейтральным, хотя прошли уже почти сутки, вполне определились и направление действий мятежников, и их цели.

Еще — ни сам Троцкий, ни кто-нибудь из членов его правительства до сих пор не выступили с какими-либо заявлениями, не призвали народ и партию к сопротивлению провокаторам и предателям, замахнувшимся на завоевания Октября, не дали даже собственной оценки происходящего. Впрочем, все это могло объясняться тем, что большинство райкомов РКП, обладавших всей полнотой власти на своей территории, или уже перешли на сторону «восставших», или занимали выжидательную позицию, сохраняя при этом контроль за местными охранными и карательными структурами.

Выходило так, что сам Троцкий заперся в Кремле, не зная, как поступить, а на улицах шли полустихийные стычки между не слишком значительными формированиями инсургентов и не имеющими единого командования, но верными центральной власти отрядами ГПУ, ЧОНа и городской милиции.

Я, несмотря на полученную подготовку, в реалиях советской жизни разбирался не слишком глубоко, однако собственный жизненный опыт и знание истории подсказывали, что здесь все не так просто.

Вокзалы, конечно, банки, почта и телеграф объекты важные, и владение ими приносит известные выгоды, но при условии, когда и весь город, и прилегающие губернии тоже находятся в твоих руках, а иначе это лишь иллюзия успеха. Признающие главенство Предреввоенсовета войска с периферии вполне могут обойтись и без вокзалов, высадиться из вагонов на окраинах, на любом полустанке и даже прямо в чистом поле и оттуда наступать к центру, блокировав все выходящие из города железные и шоссейные дороги. Телеграф тоже имеет смысл занимать, когда у неприятеля отсутствуют другие способы передачи информации, а самому есть с кем и для чего поддерживать связь. Ну и так далее.

Не проще было бы всеми имеющимися у мятежников силами нанести удар именно по Кремлю и Лубянке, арестовать правительство, а уж тогда заняться чисткой города?

Но я промолчал. Какое мне, и по легенде, да и в действительности, дело до их военно-политических забав?

Пусть Шульгин с Новиковым сами разбираются в беспорядках на подведомственной им территории.

Я же, исходя из исторического опыта, чисто теоретически предполагал, что подобная тактика мятежа оправданна лишь в единственном случае: если достижение решительного результата не планируется, а имеется в виду обозначить успех, взять центральную власть за горло и предъявить ей какие-то условия.

При этом нужно быть заведомо уверенным, что армия сохраняет и, главное, сохранит полный нейтралитет, а полицейские силы неприятеля небоеспособны.

Мои догадки тут же и подтвердились. Кириллов указал карандашом в центр карты города. С моего места не видно было, куда именно, но явно внутри Бульварного кольца.

— Когда вы рассчитываете занять Лубянку? — спросил он.

— С наступлением темноты. Подготовлено восемь штурмовых групп, которые атакуют здание и одновременно блокируют все радиальные улицы. К этому времени будет проведена вся подготовительная работа изнутри. После ареста членов коллегии и, возможно, самого Агранова мы сможем по спецсвязи дать команду о прекращении вооруженного сопротивления «восставшему народу».

А с крыши здания можно будет организовать прямой обстрел внутренней территории Кремля и корректировку артиллерийского огня, если потребуется.

— Благодарю, продолжайте работу. Возможно, я сам поприсутствую при штурме.

Иванов не слишком отчетливо щелкнул каблуками и удалился, зажав карту под мышкой.

Дверь за ним закрылась.

— Все слышали? — неожиданно обратился ко мне Кириллов.

— В основном, но я не особенно прислушивался…

— Хм! Трудно поверить…

— И тем не менее. Не имею привычки вникать в то, что меня не слишком касается.

— А разве происходящее в Москве вас не касается?

— Я сказал — не слишком. Я ведь не генштабист, даже не строевой командир. Задача брать штурмом Кремль или оборонять его передо мной не стоит. Так зачем я буду забивать себе голову? Она мне потребуется, когда придется решать непосредственно ко мне относящиеся вопросы.

— Странный вы человек, — включился в разговор Станислав. — Какие же вопросы вы считаете непосредственно себя касающимися?

— Пока — личное выживание и благополучие. Других передо мной никто не ставил, и цели моего «похищения» по-прежнему остаются для меня загадкой.

— Совершенной загадкой?

— Ну конечно, не совсем так… Используя дарованный мне Богом и природой мыслительный аппарат, я могу предположить, что вы надеетесь меня использовать в целях скорее внешнеполитических, поскольку моя личная боевая ценность практически равна нулю, и ни с Троцким, ни с Аграновым, ни с Мураловым я связей не имею. Те же люди, которых знаю я и которые знают меня, находятся отнюдь не в Москве.

— Так вы себе это представляете?

— Приблизительно так. Поскольку ничего более разумного и логичного в голову не приходит…

— В принципе рассуждаете вы в правильном направлении. Кое-что подобное мы и хотели вам предложить. Но несколько позже. Пока же вас ждет другая, хотя тоже весьма ответственная миссия. После захвата штаб-квартиры ГПУ вы пойдете парламентером лично к Троцкому…

Вот это предложение меня по-настоящему поразило. Прежде всего своей видимой бессмысленностью. Захватить в плен представителя вражеской стороны, тем более простого курьера (откуда они могли знать, что курьером окажется человек, мягко говоря, не совсем обычный?), убедиться, что этот курьер располагает довольно обширной информацией и готов к сотрудничеству, и не придумать ничего лучшего, как посылать его для переговоров с главой государства, против которого поднят мятеж.

Бред, если я хоть что-то понимаю в политике. Или игра, настолько тонкая и сложная, что мне, чужаку, незнакомому с местными традициями, постичь ее правила самостоятельно не под силу.

Примерно так, хотя и в гораздо более сдержанных выражениях, я и ответил.

— Необходимый инструктаж вы получите, — успокоил меня Станислав. — А на досуге можете поупражнять воображение. Я вас заверяю, что смысл здесь кроется глубокий. Догадаетесь — хорошо. Нет — в свое время все разъяснится само собой.

Возможно, так оно и есть, но я пока не видел ни малейших зацепок для дедукции или индукции. Разве что…

— А чтобы вам было не слишком скучно ждать, пока придет время вашей миссии, предлагаю вам нетрудную, но интересную работу… Не против?

— Отчего же мне быть против? А справлюсь ли?

— Вне всяких сомнений. Людей у нас, видите ли, не слишком много, все загружены делами выше головы. Так я вас попрошу — поработайте несколько часов фронтовым разведчиком. На верхнем этаже дома, где мы находимся, оборудовано нечто среднее между запасным командным и наблюдательным пунктом. Будете смотреть в стереотрубу, наносить обстановку на план города и каждый час докладывать ее непосредственно мне по телефону. И все. Чтобы не было скучно, товарищ Бутусова вам составит компанию. Вдвоем вы будете иметь постоянный круговой обзор. Заодно она удержит вас от опрометчивых поступков. А затем, исходя из складывающейся обстановки, мы с вами подробно побеседуем о предстоящей миссии.

…Интересно у них тут все устроено, думал я, обходя помещение, в котором оказался.

Насколько я успел узнать, это десятиэтажное, почти пятидесятиметровой высоты здание, «первый Московский небоскреб», как его гордо тогда величали в газетах, было сооружено незадолго до мировой войны на Тверской, несколько ниже ее пересечения с бульварами, в глубине узкого, изогнутого подковой переулка. Относясь к категории так называемых «доходных домов», здание состояло из нескольких десятков роскошных квартир в шесть, семь и более комнат, а нижние три этажа предназначались для всякого рода частных контор, адвокатских, финансовых и прочих… Сейчас, в частности, там помещалось представительство богатой и влиятельной газеты «Накануне», совместно издаваемой московско-харьковско-берлинскими сторонниками консолидации всех русских людей на платформе «Евразийского союза истинных национал-патриотов». И совершенно непонятно было мне, для каких целей еще в благополучное довоенное время хозяин заказал, а архитектор спроектировал и встроил внутрь дома потайной бетонный ствол, догадаться о существовании которого, из-за сложной внутренней планировки здания, ни жильцам, ни обслуге было практически невозможно.

Ствол этот шел из подвала до крыши, внутри находилась лифтовая шахта и обвивающая ее чугунная лестница. Из-за какой-то давней поломки, устранить которую, по понятным причинам, теперь оказалось некому, лифт не работал, и нам с Людмилой пришлось подниматься пешком четырнадцать маршей, вдыхая затхлый воздух, пахнущий ржавчиной и машинным маслом, которым были некогда смазаны тросы лифта.

Через каждые два этажа в глухую стену были врезаны неизвестно куда ведущие железные двери. Судя по покрывающей их пыли и паутине, они тоже не открывались очень и очень давно.

Над десятым, последним этажом располагался обширный чердак, где размещались огромные, оснащенные трехметровыми чугунными колесами машины, поднимающие и опускающие восемь «легальных» лифтов, водонапорные баки и связанное с ними хозяйство, электрощитовые и трансформаторные залы, многочисленные выводы дымовых и вентиляционных труб — одним словом, все, потребное для автономного жизнеобеспечения громадного дома. В то время в Москве общегородского коммунального хозяйства, можно сказать, и не было, всякий домовладелец полагался на собственные возможности и предусмотрительность.

Вдобавок чердак разделялся на секции несколькими глухими противопожарными перегородками.

Так что в этот лабиринт великолепно вписалось крестообразное помещение. Четыре комнаты, выходящие окнами на все стороны света, соединенные двумя узкими перпендикулярными коридорами, а на их пересечении — лестнично-лифтовая площадка. На стенах мраморные щиты с десятком больших медных рубильников. Очевидно, для независимого и тайного управления домовой электросетью. Имелись здесь и туалет, и ванная комната, достаточно большая кухня, несколько кладовых с холодильными шкафами.

Установить существование этого убежища можно было только путем тщательных обмеров дома снаружи и изнутри. Что скорее всего никому до сих пор сделать в голову не приходило.

Я сразу представил себе сумасшедшего домохозяина, решившего жить инкогнито в собственном доме, незаметно его покидать и так же незаметно возвращаться. И, судя по дверям на этажах, обеспечившего себе возможность тайно проникать внутрь чужих офисов и частных квартир.

Все это я выяснил и рассмотрел примерно за час. Насколько можно судить, сейчас постоянных жильцов здесь не имелось, в скудно меблированных комнатах везде лежала пыль, только в выходящей двумя узкими окнами на запад — было прибрано, и низкая деревянная кровать аккуратно застелена чистым бельем. Однако в примыкающей к кухне кладовке обнаружились солидные запасы консервов в ящиках, мешки с крупами, сухим картофелем, яичным порошком и сухарями, на полках — не меньше сотни бутылок с еще дореволюционной водкой, шустовскими коньяками, головы сахара, обернутые в синюю плотную бумагу, и десятифунтовые ящички с чаем. В случае необходимости здесь можно было отсидеться не одну неделю.

И все же вопрос, для чего солидному домовладельцу в благополучные царские времена потребовалось оборудовать подобное убежище, оставался. Версия с сумасшествием, конечно, отпадала. Навскидку я нашел сразу четыре объяснения.

Хозяин мог быть очень предусмотрительным человеком, может быть, даже ясновидцем, и готовился к грядущим революционным беспорядкам. Не к тем, что произошли здесь на самом деле, а гораздо более скромным, того типа, что случились в моем мире в 1919–1920 годах.

И рассчитывал эти беспорядки пережить здесь, исчезнув бесследно на время и наблюдая за происходящим из невидимых снаружи окон.

Другой вариант — домовладелец, носивший, кстати, немецкую фамилию, знал о грядущей войне и приготовил в самом центре Москвы тайную штаб-квартиру для разведчиков любезного фатерлянда. Почему в Москве, а не в тогдашней столице? А откуда мы знаем, может, и там имеется нечто подобное? Москва же в любом случае не может не представлять интереса.

А отсюда весь город как на ладони. До самых дальних, пригородных деревень и теряющихся в туманной дымке глухих подмосковных лесов.

Третий — уголовный. Здесь могла размещаться, к примеру, лаборатория фальшивомонетчиков.

И четвертый — данное помещение предназначалось не для самого господина Нирензее, а, с равной вероятностью, для жандармского управления или каких-нибудь эсеров и социал-демократов. И построено вообще без ведома хозяина. По сговору с архитектором и подрядчиком. Менее вероятно, но не исключено.

В комнате, выходящей в сторону Кремля, я нашел военный полевой телефон в футляре из толстой кожи, красный лакированный провод которого уходил вниз, в лестничный колодец, и артиллерийскую стереотрубу на треноге. Рядом, на столе, лежала карта города, на которую я должен был наносить визуально наблюдаемую обстановку. Не хватало только поблизости артиллерийской батареи, которой я мог бы давать корректировку огня.

А может быть, и есть где-то, только я об этом еще не знаю.

Вид отсюда открывался, с точки зрения туриста, великолепный. Бесконечное пространство крыш, то красных, то ржаво-желтых, то зеленых, двух-, трех-, пятиэтажные дома с квадратными и треугольными глухими дворами внутри, о существовании которых я и не догадывался, проезжая по улицам мимо, полоски и пятна покрытых осенним золотом и багрянцем бульваров и скверов…

Ни одного здания, сравнимого по высоте с этим, в поле зрения не было, разве только торчащий чуть левее модерный серый замок универмага Мюра и Мерилиза, семиэтажная коробка Лубянки, стена Китай-города, а сразу за ней кремлевские башни и колокольня Ивана Великого. Если бы на ней сидел грамотный наблюдатель с дальнобойной крупнокалиберной винтовкой или ракетным станком, он бы сумел при необходимости меня достать, а больше некому.

Я подстроил цейсовскую оптическую трубу по своим глазам, потом выглянул в коридор и прислушался. Полная, глухая тишина. Только вдалеке — легкое металлическое погромыхивание. Людмила, все время, пока я изучал помещение, ходившая за мной по пятам и злобно молчавшая, решила, наконец, заняться приготовлением обеда. Неистребимая женская сущность, или просто есть ей захотелось гораздо быстрее, чем мне.

Стараясь ступать бесшумно, но и не так, чтобы это выглядело, будто я подкрадываюсь, я пошел по направлению звука. На пороге кухни остановился. Людмила уже успела разжечь высокую и длинную, обитую черным железом печь, за приоткрытой дверцей полыхало алое пламя, рядом с топкой громоздилась куча поленьев и торчала ручка совка из помятого ведра с синевато поблескивающими кусками угля.

Сама она стояла у стола и, тихо ругаясь сквозь зубы, неумело ковыряла плоским ножевым штыком консервную банку.

Сапоги Людмила сняла, переобувшись в стоптанные войлочные шлепанцы, но револьвер оставила. Странные они здесь люди. Воображают, что наличие кобуры на поясе уже повергает в страх возможного противника. Расхаживает с отстегнутой крышкой, из-под которой торчит изогнутая деревянная рукоятка, и считает, что это я ее должен бояться, а не она меня. Не может себе представить, что человек с расстегнутой кобурой привлекает лишнее внимание и провоцирует желание у него этот пистолет отнять, пока он не совершил какой-то глупости…

Ощутив спиной мой взгляд, Людмила обернулась. И, как я и предполагал, рука у нее дернулась, возможно, и непроизвольно, к правому бедру.

Широкой улыбкой и протянутыми вперед пустыми руками я остановил ее порыв.

— Нервы, да? Понимаю. Проще всего приковать меня наручниками к водопроводной трубе в дальнем коридоре и ни о чем не беспокоиться. Я даже сопротивляться не буду. А со своими начальниками сама разберешься… Только пушку не трогай, слишком часто последствия бывают необратимыми…

Она снова шепотом выругалась. Но сумела сохранить хладнокровие.

— Кончай валять дурака. Я просто от неожиданности. Не выношу, когда тихо подходят со спины. А о том, что я говорила и как себя вела — забудь. Так было надо. Есть хочешь?

— И пить тоже, — ответил я. Что ж, если она снова меняет стиль игры — пожалуйста. Я не догматик.

— Чем угощать собираешься?

— Разносолов не обещаю. Вот бобы со свининой. Можно найти говяжью тушенку. Что-то овощное есть. Или омлет из яичного порошка. Не ресторан, сам понимаешь.

— Что подашь, то и будем. Чем могу помочь?

— Банку открой, а я сковородку погрею. Потом хлеб нарежешь…

Идиллия, можно сказать. Мы с ней выпили граммов по сто водки, причем в ее стакане я заблаговременно растворил шульгинскую обезволивающую таблетку.

Местные консервы, на мой вкус, оказались гораздо лучше тех, что изготавливались у нас. Отчего-то на войнах и в космических перелетах я ел совершенно неудобоваримые продукты. Хотя, правда, тогда они мне казались почти нормальными.

Время, пока препарат подействует, мы провели в каком-то необязательном разговоре. Я не хотел задавать вопросов по существу происходящего, она, как мне казалось, просто не определила для себя, о чем со мной стоит говорить, а о чем нет.

Но вот, кажется, контрольное время вышло.

— Ванда, — тихо сказал я, — тебя ведь Вандой зовут?

Она взглянула на меня изумленно и тут же взмахнула темными ресницами.

— Да…

Смотри-ка, все получается, не обманул Александр Иванович.

— Встань. Иди, — свистящим шепотом сказал я, и она походкой сомнамбулы вышла из кухни в коридор.

— Налево.

Она повернула и пошла в направлении своей секции.

В совсем маленькой спаленке, где едва помещались койка, стол, комод и два стула, я приказал ей сесть. Не до конца еще уверенный, что полностью овладел ее волей. Однако вряд ли эта женщина способна была столь безукоризненно изображать полную подчиненность.

— Раздевайся…

Мой приказ наложился на ее воспоминание о позавчерашней ночи, и она начала расстегивать пуговицы своей солдатской гимнастерки со странной, неприятной гримасой на лице, торопясь, не попадая в петли. Честно говоря, тяжелое зрелище видеть, как сравнительно нормальный человек по твоему приказу превращается в куклу. Валентин Терешин, который учил меня кое-каким основам гипнотических воздействий, признанный специалист и мастер психотехники, признавался как-то, что ремесло патологоанатомов кажется ему более достойным и приличным. Покойники хоть не ходят и не склонны в случае чего предъявлять претензии. А с его пациентами бывало всякое, если как следует вспомнить…

Но он же говорил, что охотно взял бы меня в свою лабораторию, мол, у меня сильный, хотя и нестабильный «эффект внушения». Слава богу, я отказался, хватит с меня и того, что этот эффект я успешно реализую путем воздействия на зрительные и слуховые нервы потребителей моего литературного творчества.

А сейчас вдобавок я использовал свой «талант» в сочетании с неизвестной мне химией вполне бесчеловечного века.

О стриптизе Людмила не имела никакого понятия, поэтому раздевалась, как солдат перед вагончиком полевой бани, торопливо и без фантазии.

Через минуту она уже стояла совершенно… Нет, не обнаженная, а именно голая, лишенная всякого эротического ажура. Даже странно. Хорошая фигура, вообще все, что не может не вызвать интереса у нормального мужчины. Но — по нулям. Ничего подобного тому, что я испытывал, глядя на нее позавчера.

Но сама Людмила, пребывая в трансе, помнила как раз о минувшей ночи и только что не мурлыкала, ожидая, когда я брошу ее на постель…

А глаза у нее были широко открытые и странно пустые.

— Сядь! — приказал я ей. Людмила посмотрела на меня с жалкой надеждой. Ее гладкое тело покрылось гусиной кожей, хотя в комнате не было холодно.

— Сначала немного поговорим…

Она с готовностью кивнула.

— Твое настоящее имя?

— Ванда Валишевская.

— Сколько уже работаешь на «Систему»?

Людмила сильно вздрогнула.

«Черт, неужели ошибся?» — запоздало подумалось мне, но тут же я опомнился. В этом мире не существует еще методик глубокого программирования личности, которые могут заставить объект самоликвидироваться, услышав одно из табуированных ключевых слов.

— Четыре года.

— Должность или, иначе — положение, которое ты занимаешь в организации?

Мне показалось, что она испытала некоторое затруднение с переводом смысла моего вопроса на употребительный здесь язык. Секунд пять она молчала, морща лоб, потом ответила:

— Старший референт-консультант восточного направления.

— Референт — чего? Английской разведки, польской, германской, чьей еще?

— Нет, не разведки, нет. Наша организация независимая, внегосударственная. Иногда мы сотрудничаем и с разведками тоже, но это мы их используем, а не они нас.

Вопросы я придумывал на ходу, экспромтом, подготовиться времени у меня не было, да и не предполагал до последней минуты, что придется вести такой допрос. И я не знал, сколько времени мне удастся держать ее под контролем. В любой момент все может закончиться истерикой или обмороком. Значит, нужно спешить. Что сейчас самое важное? Конечно, моя собственная судьба.

— Организация собирается меня убить?

— Нет, на тебя очень серьезные виды. С твоей помощью «Система» (я отметил, что методика допроса несовершенна, будучи абсолютно внушаемой, она усваивает употребляемые мной термины некритично. Спросить бы иначе, она, возможно, назвала бы настоящее имя организации, а так повторила мое, условное) рассчитывает выйти на подлинных вдохновителей вашего дела. Возможно, начать переговоры о совместной деятельности, о разделе сфер влияния. Не можем же мы враждовать вечно. Это приведет к большим убыткам и ущербу для всех. Гораздо удобнее договориться. Но сначала нам нужно иметь выгодную позицию для переговоров…

Так, это понятно, совпадает кое в чем с информацией, полученной от Новикова и Шульгина. Только что же, другого способа выйти на «Братство» у них до сих пор не было?

— А ты лично? Зачем ты собиралась меня застрелить? Что я тебе сделал?

Ее лицо опять передернула гримаса. Еще одна болевая точка.

— Отвечай, ты выполняешь еще чей-то заказ?

— Нет. Я не знаю. Я тебя ненавижу безмотивно. Мне хочется тебя убить просто так. Это… Это как навязчивая идея… Кажется, я знаю тебя всю жизнь, у нас давняя вражда… Кровная месть, так это называется, да?

— Ты ошибаешься. — Я напряг все свои силы. Неужели все-таки она уже находится под воздействием наведенного императивного приказа? Чьего?

У меня словно даже мозги задымились.

— Все, что ты обо мне думала и знала как о противнике, забудь навсегда. Приказываю стереть эту информацию со всех уровней памяти, сознания и подсознания. Там нет ни слова обо мне. Только то, что ты узнала с момента встречи в «Мотыльке». Если был иной приказ — отменяю! Ты меня любишь. Тайно и страстно. И ревнуешь к высокой красивой женщине с изумрудными глазами. Ты ее где-то видела, но не знаешь, где она и кто она. Ты просто вообразила, что готова меня убить, если еще раз увидишь нас вместе…

Никаких политических проблем. На политику тебе плевать. Пока нас связывает общее дело, ты готова на все, чтобы со мной ничего не случилось. Ни в коем случае не показывай этого посторонним, веди себя, как раньше, но помни — без меня жизнь твоя не имеет смысла…

На лице Людмилы появилось нечто вроде мечтательной улыбки, и одновременно от шеи вверх, к щекам и лбу, стала разливаться меловая бледность, на лбу выступили капли пота. Глаза подкатились под веки, так, что не стало видно зрачков. Она явно впадает в шоковое состояние. Значит, я угадал. Слишком глубоко внедренный приказ и слишком сильная психика, пытающаяся на пределе возможного противостоять внешнему воздействию. И в итоге — срыв…

— Сейчас я тебя отпущу. Ты будешь спать два часа. Когда проснешься, вспомнишь только, что мы с тобой занимались любовью. Усталость, слабость и глубокое удовлетворение…

Я был уверен, что она приняла этот последний посыл до того, как медленно завалилась на спину.

Я сжал ей запястье, нащупал пульс. Он был слабым, медленным, но ровным. Я принялся массировать ей сердце, похлопал по щекам. Какие еще под руками можно найти стимуляторы?

Разжал ей зубы, вставил между ними горлышко коньячной бутылки, аккуратно наклонил. Людмила хоть и была в обмороке, но все же истерическом, поэтому несколько раз глотнула, даже не закашлявшись. Лицо женщины почти тут же начало розоветь.

Я накрыл ее простыней, сверху одеялом. Очень быстро обморок перешел в гипнотический сон. Людмила-Ванда перевернулась лицом вниз, обхватила руками подушку, стала шумно вздыхать и постанывать. Под тонким солдатским одеялом видно было, как вздрагивает ее тело.

Так во сне, бывает, повизгивает и дергается пес, которому снится охота.

Глава 19

Узнал я, честно говоря, не слишком много. Да и как мог узнать больше, находясь внутри совершенно чуждой для меня реальности, в условиях жестокого цейтнота? Чем больше я в ней обживался, тем отчетливее понимал, насколько она для меня чужая. Еще в своем собственном прошлом я бы как-то ориентировался, а здесь… Эти люди сформированы другой историей, у них другой менталитет. Иначе не разошлись бы так сильно наши реальности. Эти люди уничтожили миллионы своих соотечественников и людей других наций в Гражданской войне, придумали фашизм, привели свой мир ко Второй мировой войне, сбросили ядерные бомбы на густонаселенные города… Мои предки сумели удержаться от всего этого. Рая на Земле они тоже не построили, но сумели хоть сохранить на ней «не ад». То, что принято называть человечностью. В моем мире за сто тридцать прошедших после Мировой войны лет во всевозможных конфликтах погибло миллионов двадцать, а здесь только до рубежа восьмидесятых годов прошлого века — наверное, полтораста. А сколько может быть убито за следующие семьдесят?

Пожалуй, Новиков и Шульгин правы, взяв на себя функцию Всемирной службы безопасности. Что-то у них, может быть, и получится? Но как поступить мне?

Кому я потребовался, кто знал обо мне еще до того, как я был принят в «Братство» и доставлен в Москву, чтобы глубоко запрограммировать эту неординарную женщину?

Никто, если только это не сами «мои друзья» постарались.

Или — что, пожалуй, вероятнее, — Людмила получила внушение лишь утром, уже после нашего близкого знакомства. Слишком разительной была перемена в ее поведении. Сколько мы не виделись после моего заточения в камеру? Часа три-четыре. Вот тут все и случилось. Но кто мог сделать это, а главное — зачем?…

Разве что… Это сделал кто-то из лидеров «Системы», имеющий другие точки зрения на дальнейшее…

Людмила… Она не ехала с нами в машине на базу Шульгина, она появилась позже и вполне могла бы меня там застрелить. Из темноты, в предписанный момент. А игра пошла не по сценарию… И если бы я не дал ей на даче в Сокольниках обезволивающую таблетку и не приказал «Спать!», она постаралась бы реализовать свою программу ночью. Так, нет?

Может быть, удастся узнать это позже.

Провести с ней еще один сеанс «химиотерапии»…

…Стрельба за окнами вновь усилилась, сухая дробь рассыпалась далеко внизу по огромной дуге от Таганки до Арбата.

В конце концов, я сюда прислан работать. В стереотрубу было хорошо видно, как перебегают от перекрестка к перекрестку крошечные, сплющенные фигурки с иголками винтовок в руках, скапливаются под арками подворотен, рассыпаются вправо и влево вдоль цепочки пылающих последним осенним золотом толстых лип.

Правительственных войск по-прежнему не было видно, но кто-то ведь сдерживает продвижение мятежников, в кого-то они стреляют?

Подкрутив барабанчик вертикальной наводки, пошарив объективами между домами на Неглинной и Трубной, я наконец понял, в чем тут дело.

Главная линия обороны (а точнее — цепь опорных пунктов, сохраняющих между собой минимальную зрительную и огневую связь) защитников правительства проходила где-то ближе к Кремлю, может, по линии стен Китай-города, по Кузнецкому мосту и Камергерскому переулку, а вдоль бульваров маневрировали несколько двухбашенных броневиков, ведущих огонь короткими очередями и постоянно меняющих позицию…

И тут же я отметил деталь, несомненно, могущую представлять интерес для моих нынешних «коллег». Довольно часто в поле зрения стереотрубы попадались две-три верткие броневые машины «БРДМ», явно не принадлежащие этой эпохе. Какое-то их количество имелось на вооружении Югоросской армии, но я знал, что «производство» и распределение этих машин находилось в руках «Братства».

Лишенные номеров и знаков принадлежности на бортах, они возникали с удивительной регулярностью в самых разнообразных местах, куда позволяла заглянуть двадцатикратная оптика. Я видел характерные угловатые корпуса и конические башни на Скобелевской площади, на Страстной, у Никитских ворот, на Трубной и даже возле храма Христа Спасителя. Замоскворечье с моего НП не просматривалось.

Нанеся на карту места и время появления машин, я экстраполировал их предполагаемый маршрут и убедился, что абсолютно прав.

Выходило так, что «БРДМ», оправдывая свое наименование, совершали зигзагообразный челночный рейд вдоль линии Садового кольца, то проникая в глубокие тылы контролируемой мятежниками территории, то выходя к позициям правительственных войск. Иначе как провоцирующей рекогносцировкой назвать это было трудно.

Я специально минут пятнадцать наблюдал только за одной машиной. Это было интересно.

Она ни разу не ввязалась в серьезную перестрелку. Выскочит в интересующее ее место, постоит, двигая тонкой черточкой пулемета, лишь иногда, без видимой системы, стрельнет короткой очередью по окнам или вдоль квартала и снова, вяло проворачивая рубчатые черные колеса, продолжает свой извилистый маршрут.

Буквально через час-другой у тех, кого это интересует, будет подробнейшая картина происходящего…

Куда уж тут с моей кустарной видеоразведкой! Следовательно, в ближайшем будущем грядут некие важные события. Да, наступающим остро не хватает самонаводящихся снарядов и вертолетов огневой поддержки. Даже обычных штурмовых карабинов, способных с пятисот метров насквозь пробить двадцатисантиметровую керамзитовую плиту. А с антикварными винтовками много ли навоюешь!

Впрочем, навоевать-то можно, дело тут в другом. И я об этом другом уже начинал догадываться…

За спиной громыхнуло, и я дернулся, уже привычно подхватив лежащий рядом на подоконнике Людмилин «борхарт-люгер». Мог бы и выстрелить из-под плеча навскидку, если бы не сообразил, что угрозы для меня сейчас быть не может. Рановато…

— Ну, вы слишком остро реагируете, — сказано было по-английски, и я неторопливо обернулся, опустив ствол пистолета.

Станислав Викентьевич стоял на пороге и потирал ушибленное колено. Табуретку, видишь ли, неосторожно я оставил у порога.

Как-то незаметно за окном по-вечернему поголубело, а здесь вообще уже стояли бледно-чернильные сумерки.

— Жизнь, прошу прощения, приучила. А вам бы я не советовал подходить столь неожиданно. Результаты, боюсь, могут оказаться печальными.

— Ничего-ничего, это входит в общие опасности профессии. А где Людмила, она должна была вас прикрывать, так сказать, с тыла?..

— Устала Людмила, день, ночь и снова день выдались трудными. Я позволил ей отдохнуть пару часиков…

Станислав не сумел скрыть недоумения и недоверия. По его мнению, такое было невозможно. Исходя из полученного ей задания и четко просматривающейся неприязни к «чужаку» она не должна была и просто не могла уйти спать, оставив меня без присмотра.

Я пожал плечами и показал стволом пистолета в направлении ее комнаты.

Станислав вернулся буквально через три минуты.

— Не скрою, я удивлен… — Он поднял поваленную им же табуретку, сел на нее, извлек из кармана свой портсигар. По его интонации и выражению лица я понял, что он увидел гораздо более того, что имело место. Пусть так, сейчас мне все было на руку.

— Допустим, допустим, что даже и так. Не осуждаю никого, но более чем странно…

— Чего же странного?

— Так. Фантазии ума, как говорил великий русский писатель. Вернемся к делу. Что вы можете сказать об увиденном за окнами? Вы же успели хоть немного понаблюдать?

— Разумеется. Конкретика — на карте. Впечатление — печальное. Если воевать подобным образом, не стоило бы и затеваться…

— Вы помните одесское выражение: «Еще не вечер»? — Помню, но вечер тем не менее уже наступил…

— Фигурально, фигурально давайте выражаться. Вечером ли, ночью, но тому, что положено, случиться…

— Не имею оснований вам не верить, однако же…

Снова я вывел его из равновесия своей манерой разговора. Отчего это даже не слишком далекие люди, не умеющие как следует излагать свои мысли, тем не менее остро чувствуют издевку, если с невинными глазами начинаешь копировать их стиль? А Станислав, или как там его, тем более не относился к разряду людей неумных. А вот поди ж ты…

— Достаточно, Игорь Моисеевич, вам не кажется?

На всякий случай я молча кивнул. Он тяжело вздохнул.

— А я ведь шел к вам, чтобы впервые поговорить спокойно, на равных, как цивилизованные люди…

— Yes, — согласился я. — Предварительно приставив ко мне даму, одержимую манией убийства.

— Да оставьте вы, — досадливо махнул он рукой. — А как же иначе? Что, оставить вас одного в сверхсекретной базе, снабженной, кстати, солидным запасом самого современного оружия?

— Простите, сэр, не знаю, как вас назвать в рассуждении серьезного разговора, но это не слова мудрого мужа. То вы собираетесь меня использовать как парламентера особой важности, то как агента-двойника в самом логове врага, а относитесь как к подозрительному перебежчику. Я вас искал? Я к вам в компанию набивался? Зачем это все? Я мог сбежать вчера вечером, мог зарезать вас бритвой во сне, мог уйти и десять минут назад. Однако я здесь. Что дальше?

Я бы на его месте просто взял бы и убил столь раздражающе-наглого пленника. Однако Станислав был терпелив, как истинный сын Альбиона.

— Ну хорошо. Вы, по вашим словам, контактировали со своими друзьями-коллегами года два, так?

— Примерно.

— И ничего в них странного не заметили?

— Заметил, и очень многое. Но люди, которые занимаются тайной политикой, не могут не быть странными по определению. Нормальный человек, имеющий десять тысяч фунтов, купил бы усадьбу на берегу реки или моря, ловил бы форель, вступил в приличный клуб, а то и просто в Индию бы уехал, где магараджи, йоги, слоны и игра в конное поло ранним утром, пока жара не наступила… Человека, который предлагает мне те самые десять тысяч за то, чтобы я украл набитый скучными бумагами портфель, я справедливо считаю дураком… А эти господа тратят не десятки тысяч, а сотни миллионов, и ради чего?

— Но вдруг содержимое портфеля стоит в тысячу раз больше?

— Во-первых, я этого не знаю, а во-вторых, десять миллионов мне не прогулять до наступления старости при самом богатом воображении…

Станислав вздохнул.

— А вот… Вот если вашими трудами будет возрожден Эрец Израэль? Неужто вековая мечта…

— Ох, бросьте, диа френд! Ведь я могу и вправду счесть вас ненормальным, вроде того, кто начал строить Шартрский или какой там еще собор. Ага, вот я поупираюсь сорок лет, помру, как полагается, от туберкулеза или от натуги, а еще лет через двести кто-то с молитвой разрежет ленточку у входа. И мир задохнется в восхищении. «Слава, слава самоотверженному Игорю Моисеевичу, притащившему на горбу краеугольный камень!»

Не желая больше втягиваться в бессмысленный и бесконечный разговор, Станислав молча вышел в коридор, повозился там, погромыхивая металлом о металл, и вернулся, неся перед собой универсальный пулемет «ПКМ» с пристегнутой сбоку патронной коробкой.

— Приходилось вам такое видеть? — спросил он, ставя пулемет на стол, на откидные сошки.

— И неоднократно, а в чем дело?

— Этот пулемет стоит на вооружении армии Югороссии, бывшей Белой…

— Да.

— А чем вооружена Красная Армия, да и все остальные европейские армии тоже?

— Мало ли… «льюис», «шош», «максим», «кольт», «гочкис», «браунинг», — я четко выдавал марки пулеметов, виденных в коллекции Шульгина. Мог бы также с ходу перечислить их тактико-технические данные.

— И вас ничего не удивляет?

— Абсолютно. Пулемет как пулемет. Аккуратно сделан, но и не более.

— А почему русский же «максим» весит 64 килограмма, а этот — 12?

— А почему «льюис» — тоже 12 или 13, не помню точно… — ответил я, в соответствии с легендой, вопросом на вопрос.

— Так невозможно же сравнивать! Этот пулемет по боевым качествам превосходит даже и «максим», а «льюис»… Самоварная труба и диск на сорок выстрелов.

— Ну и что? — не понял я хода его мысли. Прикинувшись дураком, я кое-что выиграл.

— Да то, что не должно быть такого разрыва в качестве техники! Кто его сделал, где? — Станислав быстро и умело произвел неполную разборку. Сунул мне под нос крышку ствольной коробки. — Где клеймо завода, год выпуска, номер, наконец? А вот, посмотрите, — он протянул мне затворную раму, шток газового поршня, возвратную пружину. — И это, в сущности, все. Вместо полусотни деталей, грубых и ненадежных — только вот это…

Я понял, что его волнует. Конечно, если он не совсем дурак, а еще и, скажем, инженер, несоответствие конструкции техническому уровню века обязательно должно удивлять. Но я-то по легенде не инженер. Пришлось пожать плечами и растерянно развести руками.

— Почему бы и нет? Когда мы с вами родились, простые пятизарядные винтовки были в диковинку, а уж ручные пулеметы… Ваш отец тоже хватался за голову от изумления и, как великий русский режиссер, провозглашал «Не верю!»?

Он сообразил, что я безнадежен. И решил зайти с другой стороны.

— Тогда послушайте и поверьте мне на слово, потому что именно сейчас мне подтвердить это нечем. Мы три года наблюдаем за происходящим. И удивление только нарастает. Пулемет — частность, но очень наглядная. Я держал их в руках не один десяток. И знаете что, все они совершенно идентичны!

Я в самом деле не понял его пафоса и потому удивился от души, без наигрыша:

— Так, по-моему, уже с начала восемнадцатого века любое почти оружие выпускается серийно и все детали взаимозаменяемы. А с тех пор как Форд внедрил конвейер…

— Ерунду вы говорите. То — серийность, а здесь — идентичность. Они все совершенно одинаковы, — вразрядку произнес он. — У нас есть хорошие эксперты. Они изучали, сличали, фотографировали. Снаружи — да. Там имелись индивидуальные отличия, появившиеся в процессе эксплуатации. Но внутри!.. В местах, совершенно недоступных случайному повреждению, имеются абсолютно одинаковые спилы, раковины, другие дефекты обработки. То же касается и пружин…

Мне осталось только задать последний вопрос:

— И что из этого наблюдения следует?

— А сами вы не знаете? — со смешанным любопытством и нетерпеливым ожиданием спросил Станислав.

— К глубокому сожалению — нет. И даже затрудняюсь представить, какие выводы можно сделать из столь тщательно проведенной экспертизы.

Я не лицемерил сейчас, я и вправду не знал ответа, хотя кое-какие смутные догадки у меня и появились. И собеседник мне поверил. Это сразу нас как-то сблизило. Странно, но мне даже расхотелось ерничать.

— Вот и я не знаю, — кивнул Станислав. — Чувствую, что разгадка где-то очень близко, но — увы… Согласитесь, не может же это быть просто так?

— Вы знаете, а ведь может. Принцип средневекового философа Оккама. Не нужно искать сложных объяснений, если можно найти простое. Предположим, имеется отлаженное, очень… — я хотел сказать автоматизированное, но подобрал более уместный термин — высокомеханизированное производство, специальные станки, выполняющие заданные операции с большой степенью точности и быстроты… Я не инженер, но кое-что видел. Так вот, если это все так, то дефекты резцов, штампов, каких-то суппортов могут оставлять одни и те же следы на деталях…

— Возможно, и это возможно, — без особого энтузиазма ответил Станислав, — но все же, все же… — и неожиданно сменил тему, вернее, перешел на новый ее виток.

Знаете, Игорь, я все больше проникаюсь к вам доверием. Вы — непонятны мне, но врага я в вас не ощущаю. Поэтому скажу — я же вижу, вы терзаетесь сомнениями: для чего вы нам нужны? Пытаетесь угадать, как себя вести и чего опасаться. Опасаться не следует. Вы нам нужны очень и очень. Не здесь. В Москве мы справимся сами, уже справились, завтра все будет кончено. Но и это — только эпизод в грандиозной борьбе цивилизаций, извините за высокопарность. Дело в том, что ваших прежних хозяев мы не можем выявить и разгромить уже три года, а это ведь вопрос выживания человечества! Мы даже не сумели за это время узнать — кто же они, кто за ними стоит и что им нужно. Это тоже странно. С нашими возможностями, с организацией, которая может начинать и прекращать мировые войны, смещать и возносить на трон династии, предписывать миллионам людей, что им любить и кого ненавидеть… и не в силах справиться… С кем?

— Да так ли они страшны, как вы рисуете? Я вот не знаю, с лидерами ли пресловутого «Союза» я встречался или с такими же, как я и вы, пешками… — На его лице мелькнула тень протеста. — Ну не пешками, слонами и конями, на ладью я не тяну точно. Так то были совершенно нормальные люди. Интеллигентные, вежливые… Богаты, да, богаты до неприличия, и меня они сделали богатым, но где же угроза миру, помилуйте? Ваши соотечественники говорят: «Кто взял, тот и прав». И это бесспорно. Угроза чьим-то интересам, даже глобальным — понимаю, грандиозные убытки, — тоже понимаю, но миру?! Нигде ведь не сказано, кроме как в вашем гимне: «Правь, Британия…» Сегодня Британия, завтра Америка, потом хоть бы даже и Китай… Эпоха сменяет эпоху. Закон природы.

— Не совсем так, к сожалению. Именно угрозу миру мы видим и в меру сил пытаемся противодействовать. Потому что определенный миропорядок складывается не моей, не вашей, даже не королевской и царской волей, а… — он пощелкал пальцами, пытаясь подобрать слово.

— Марксисты говорят, непреложными законами общественного развития.

— Пусть даже и так. — Он вдруг взглянул на часы. — Увы, как ни жаль, но пора прервать нашу крайне конструктивную беседу. У вас будет время подумать над моими словами, несколько позже мы вернемся к нашим баранам. Но я чувствую — понять друг друга мы сумеем. Если победим сегодня. А сейчас не сочтите за труд разбудить нашу даму, и — в путь. Ночь будет трудная и, надеюсь, удачная для всех нас…

— Вот-вот, компаньеро, сорок веков смотрят на нас с вершин этих пирамид…

Станислав посмотрел на меня словно бы даже с обидой.

— Шутить, конечно, можно. Но есть же и границы…

— Границы есть всему, но кто их вправе определять? — отпарировал я.

— Вот еще один пример разрушительного еврейского юмора…

Я молча развел руками.

Глава 20

Москву окутывал густой туман. И очертания домов, и полуоблетевшие деревья едва угадывались в этой влажной пелене. Свет редких фонарей едва-едва ухитрялся пробиться сквозь нее, коснуться грязных тротуаров, но уже в нескольких шагах от края судорожно подрагивающего круга желтоватая мгла становилась особенно непроглядной.

«Хорошее время для решительной атаки, — думал я профессионально, независимо от личных пристрастий. — Только ведь и для обороняющихся не хуже, особенно если они контролируют обстановку».

Шульгин, к моему разочарованию, на связь не вышел. А без инструкций что я мог? Только пассивно следовать развитию событий.

На телефонный вызов ответил равнодушный вялый голос: «Седьмого и четвертого в пределах моей зоны ответственности нет. Общая команда — действовать согласно диспозиции. Ваш запрос поставлен на контроль. Желаю успеха».

Я грубо выругался в трубку и сунул ее под сиденье. Робот Герасим и тот был более человекоподобен, чем этот…

На моей «Испано-Сюизе» я, Станислав и Людмила объезжали позиции ударных групп.

Предназначенная для нанесения смертельного удара в нервный узел власти штурмовая группировка, общим числом до пятисот человек, как удалось мне посчитать, сосредоточивалась отдельными отрядами по дуге от Неглинки до Мясницкой, у Сретенских ворот, на пересечении Пушечной и Рождественки, в Фуркасовском переулке.

Довольно беспорядочный, то усиливающийся, то совсем стихающий ружейно-пулеметный огонь доносился от Каланчевской площади, с Арбата, из Замоскворечья, а здесь, на наших исходных позициях, было тихо. И бойцы, готовящиеся к атаке, показались мне совсем другими людьми, чем те, что беспорядочно маневрировали по городу днем. Я был почти уверен, что тогда проводились просто демонстрации, тревожащие и отвлекающие операции, а настоящее начнется только сейчас.

И вооружены штурмовики были куда более подходящим для ночных уличных боев образом. Короткие карабины без штыков, «маузеры» и «парабеллумы» с пристегнутыми кобурами-прикладами, пистолет-пулеметы Бергмана и Томпсона, легкие ручные пулеметы. На поясах гирлянды ручных гранат. Серьезная сила. Если у мятежников есть хотя бы 2–3 тысячи таких бойцов, намеченная операция может и удаться.

Так что же с Шульгиным? Отчего он забыл обо мне? Уверен, что и так не подкачаю, нарочно заставляет поработать в автономном режиме, делая личный выбор, или настолько занят где-то в другом месте?

Я испытывал раздражение и злость. Вот уж попал в чужое похмелье. Не хватает только поймать шальную пулю для полноты впечатлений. Кевларовый жилетик в какой-то мере защитит, но ноги, руки, лоб открыты пулям и осколкам…

И не казались сейчас совсем лишенными смысла недавние слова Станислава. Что я знаю о происходящем в конце концов? Ну оказался по чистой случайности в стане «Братства», так это еще не основание считать их цели священными, а замыслы противной стороны — дьявольскими происками.

Может, и вправду куда правильнее не вмешиваться в исторические закономерности? Не отягощать, выражаясь высоким слогом, свою совесть участием в кровопролитии, никаким образом для меня не оправданном. Пусть все идет как идет…

А через несколько секунд уже эти мысли показались мне бессмысленными. Я же там еще, в форте Росс, сознательно признал объективную правоту Шульгина и Новикова, хотя и не без колебаний, так что ж теперь задергался?

Высунувшись из машины, Станислав вполголоса отдавал распоряжения человеку в кожанке с поднятым воротником и нахлобученной на глаза фуражке. Коротко махнул рукой, подводя под разговором черту, и обернулся ко мне:

— Давайте, Игорь, подъедете прямо, потом сразу направо, и станем за уголком Политехнического. Оттуда и обзор хороший, и свобода маневра обеспечена. Да и начнем, помолясь…

Я еще подумал, что британец-то он британец, но уж очень сжился со своей русской личиной. Лет пять, наверное, прожил здесь безвыездно.

Он еще успел сообщить мне свой — а так выходило, что именно он все разрабатывал и координировал, — стратегический план. Теперь сохранять тайну уже не было необходимости. Одновременным ударом намечалось захватить господствующие над местностью здания — ГПУ на Лубянке, магазин Мюра и Мерилиза в начале Петровки, гостиницу «Метрополь», Исторический музей и Городскую Думу. Храм Христа Спасителя уже занят. После этого Кремль окажется плотно блокированным, и Совнарком во главе с Троцким потеряет всякую возможность влиять на положение в городе. Утром он будет объявлен низложенным, власть примет на себя «Военный кабинет Рабоче-крестьянского правительства», а дальше или начнутся переговоры об условиях капитуляции и передачи власти, или — штурм.

Воззвание к народам России уже печатается в нескольких типографиях и утром будет передано по всем каналам связи.

Посольства великих держав проинформированы и готовы признать новую власть.

— Повторяете сценарий Октябрьского переворота в Питере? — поинтересовался я.

— Для чего выдумывать новое, когда есть оправдавший себя образец?

Я не стал напоминать, что тот сценарий разрабатывал и проводил в жизнь как раз Троцкий, и вряд ли он успел его забыть. Спросил только, заняты ли мосты через Москву-реку и хватит ли сил, чтобы надежно удерживать такие большие здания и при этом сохранить достаточно войск для маневра по улицам.

— Это предусмотрено. Как только мы займем указанные объекты, к нам присоединятся Латышская дивизия и еще некоторые полки гарнизона. Нехватки войск для обеспечения контроля над городом не будет. — Он не стал вдаваться в подробности, вытащил из полевой сумки громоздкую двухствольную ракетницу, поднял ее над головой и выстрелил дуплетом. Зеленая и красная ракеты с шелестом ушли в низкое небо, лопнули прямо над площадью искристыми шарами.

А я успел подумать, что не стал бы очень полагаться, организуя мятеж, на войска, которые ставят условием своего в нем участия достижение неких предварительных результатов.

Секунд двадцать еще сохранялась тишина, она стала даже более плотной, будто обе стороны затаили дыхание перед решающим мигом, а на самом деле, конечно, атакующие просто бежали сейчас молча, стремясь как можно быстрее проскочить простреливаемые зоны, пока не опомнились защитники.

Положение мятежников было тактически выгоднее, в ночной туманной мгле их было почти не видно, а громады многоэтажных домов довольно отчетливо рисовались на фоне сероватого, подсвеченного сзади розовым неба.

Потом где-то в направлении Кузнецкого моста гулко ударил первый винтовочный выстрел, будто бы стрелок проснулся от вспышки ракет и с перепугу нажал на спуск. И тут же загрохотало по всему окружающему Лубянскую площадь кольцу стен и переулков. В звуках беспорядочной ночной перестрелки ориентироваться трудно, но мне показалось, что плотность огня со стороны наступающих во много раз превышает нестройный ответный огонь защитников ГПУ.

Неужели «красные» так и не сумели подготовиться или, не располагая достаточными силами, заблаговременно оттянули все, что имели, под защиту кремлевских стен?

Тогда хватит десяти-пятнадцати минут, чтобы штурмовые группы, заняв первые этажи нужных им зданий и не ввязываясь в бой за вертикаль, скатились по улицам и переулкам к Охотному ряду и Манежу, по Никольской и Ильинке пробились на Красную площадь. Тогда, пожалуй, действительно Троцкому и данному варианту советской власти конец.

Кремль он или не Кремль, а артиллерийский огонь прямой наводкой по воротам и перекидной по внутренним дворикам и площадям быстро парализует оборону. Хотя, конечно, держаться на стенах, в развалинах дворцов и храмов можно долго, только это уже будет агония…

— Проспали, проспали они там, — возбужденно вскрикивал Станислав, а Людмила просто подалась вперед через спинку переднего сиденья, кусая губы, всматривалась в происходящее. Однако видно было не так уж много. Мелькающие тени людей, вспышки дульного пламени в черных тоннелях улиц, у подножия нависающей над площадью семиэтажной громады дома, с парапета Китайгородской стены.

— Вперед, подавайте вперед немного, — распорядился Станислав. — Как только ворвутся в подъезды, мы следом. Очень нужно мне там успеть кое-что найти… И наблюдательный пункт наверху будет хорош…

— Без нервов, друг, без нервов, — остановил я его, отнюдь не собираясь высовываться из-за укрытия, образованного мощной кладкой угловых выступов музея. Не верилось мне, что защитники ГПУ так легко сдадутся. Не знаю, как Шульгин, а полковник Кирсанов должен понимать ценность этого объекта.

— Вас, может, и не учили, а я знаю, в ХХ веке генералы в атакующей цепи не ходят…

На улицах было совсем темно. Но темно в обыкновенном смысле, с моей точки зрения, человека, привыкшего к постоянным огням реклам, газосветным шарам через каждые полсотни метров, сверкающим витринам и мягко светящимся окнам квартир. В моей Москве темно на улицах не бывало никогда, разве что в укромных уголках под сенью густых деревьев на бульварах и в скверах. А здесь люди привычнее к темноте, им даже в комнатах достаточно керосиновой лампы или двадцатипятисвечовой лампочки, на улицах же обходятся редкими электрическими и даже газовыми фонарями, при свете которых что-либо рассмотреть можно, только стоя у самого столба. Я бы сказал, уличное освещение здесь вообще не освещает, а лишь обозначает направление улиц.

Но все же ориентироваться можно было и здесь. В разрывах туч иногда проявлялась полная луна, и тогда различались даже белокаменные бордюры между мостовой и тротуаром, а когда луна скрывалась, на помощь сражающимся пришел наверняка никем не запланированный фактор. Совершенно внезапно там и тут темнота вдруг стала прорезаться высокими голубыми факелами. Они вспыхнули и возле занимающего центр площади бассейна с бездействующим фонтаном, и в сквере напротив музея, и вниз по Большому Лубянскому проезду. Я не сразу понял, в чем дело.

— Газ, — с досадой бросил Станислав. — Горит осветительный газ. Пулями разбивает фонари и трубы. Совсем не к месту…

Дрожащий, мертвенный газовый свет придавал окружающей местности совершенно уже мистический ореол.

Сзади из серо-фиолетовой мглы возникла смутная фигура. Человек бежал вдоль тротуара, шарахаясь от колеблющихся теней и натыкаясь на неподвижные столбы. Вначале мне показалось, что бежит сумасшедший, потерявший голову от грохота уличного боя. Наперерез ему выскочил кто-то из взвода охраны командования, то есть нас со Станиславом.

— Стой, брось оружие…

— Братцы, я связной, из главштаба. Мне Девятый нужен. Пароль — «Водоворот», никто его не видел?

— Молчи, дурак, чего разорался? Ты один?

— Один я, один…

— Оружие спрячь, руки за спину. Сейчас отведем…

Все это происходило в трех метрах от нашей машины. Связного подвели к правой дверце. Указали на Станислава.

— Товарищ Девятый, Третий передать велели, что наши вышли на подступы к Хрустальному переулку. Если у вас все в порядке, то поддержите атакой вдоль по Никольской. Будут ждать до двадцати трех ровно…

Я тут же отдернул вверх обшлаг куртки. Фосфорные стрелки показывали 22.21.

Хрустальный — это совсем рядом с Красной площадью. Мне пришла в голову неожиданная мысль. А что, если все наоборот? И Шульгин с «Братством» заинтересованы как раз в том, чтобы сегодня победили мятежники. Взять их руками Кремль, свергнуть Троцкого, а уж потом… Это стыковалось с некоторыми фактами происходящего со мной и вообще в городе.

— Много вас там? — спросил я, опередив Станислава.

— Два взвода, сорок человек…

— Сейчас поддержим…

Станислав обернулся ко мне с некоторым удивлением. Будто не ожидал моего вмешательства. Я поднял руку.

— Спокойно. Сделаем. Я возьму тех, кто под рукой, — по моим подсчетам у стен Политехнического толпилось не меньше полусотни вооруженных бойцов, — и двинусь через дворы. Главное, не терять темпа… Здесь уже все решено, а если мы еще и к Кремлевской стене под шумок выскочим…

— Я — с вами, — тут же вскинулась Людмила. Она уже несколько минут сидела сзади, как бы невзначай положив руку мне на плечо, и дышала прямо в ухо. Все-таки внушение действует. Знать бы, надолго ли и что в случае чего возобладает, моя воля или «служебный долг»?

Станислав не успел ответить. Случилось наконец то, чего я уже отчаялся дождаться. Огромное здание Лубянки словно содрогнулось изнутри (так мне в этот миг показалось), опоясавшись пламенем по всем своим этажам. Так, наверное, выглядел бортовой залп старинного парусного фрегата по пиратским бригантинам. И почти такой же огневой шквал ударил во фланг и тыл атакующим отрядам с верхних этажей Политехнического музея и из-за зубцов Китайгородской башни, запирающей въезд на Никольскую улицу.

Стреляло, наверное, десятка три пулеметов и в несколько раз больше винтовок и автоматов.

Причем момент для сокрушительного фронтального залпа, кинжального и перекрестного огня был выбран идеально точно. Ловушку готовил явно квалифицированный командир. Он дал команду в тот самый миг, когда в атаку поднялась вся масса наступающих, и от фасада Лубянского дома их отделяло всего метров тридцать. При такой концентрации свинца на единицу площади добежать до цели у первых трех-четырех шеренг шансов не было. А отступить назад тоже было невозможно.

Площадь мгновенно покрылась не отдельными телами убитых и раненых, не кучками даже, а рядами и грудами изорванных пулями тел.

Пулеметы били без пауз, то есть, конечно, какие-то смолкали, чтобы перезарядить ленту, сменить воду в кожухах или воткнуть в приемник полный диск взамен расстрелянного, но общий темп огня не снижался.

— Мать твою… — еще не испуганно, просто ошеломленно выдохнул Станислав.

Над нами и вокруг пули засвистели и защелкали тоже, рикошетящие от брусчатки и стен окружающих домов. Хорошо, что под прямые выстрелы мы пока не попали. Да и внимания на удачно скрытую густой тенью машину никто пока не обратил.

Но это ненадолго. Уцелевшие от чудовищного по своим результатам залпа бойцы начали отход. Хотя отходом то, что происходило, назвать было нельзя. Те, кто остался за пределами зоны сплошного поражения, начали просто разбегаться по дворам и переулкам. Остальные же… Под крики, стоны, верещание рикошетов, непрекращающийся грохот выстрелов кто-то пытался отползти назад, кто-то, прячась за трупами, сам старался притвориться мертвым, еще кто-то, укрывшись за ограждением бассейна, уже размахивал прицепленной на штык тряпкой — полотенцем или портянкой, что нашлось под рукой, и кричал сорванным голосом, тщетно пытаясь перекричать адский грохот:

— Сдаемся, не стреляйте, сдаемся!..

И лишь одиночки, от отчаяния, пребывая в шоке или, что самое редкое в таких ситуациях, сохраняя рассудок и боевую выучку, продолжали вести неорганизованный, судорожный огонь. Без всякого, впрочем, смысла, потому что защитники здания, убедившись в своей полной победе, наверное, уже отходили от пулеметов, закуривали, накапливались внизу для вылазки. И лишь отдельные снайперы, снабженные скорее всего ночными прицелами, продолжали для собственного удовольствия гасить последние очажки сопротивления.

К этому моменту я уже выдернул свою роскошную «Испано-Сюизу» из-под огня без малейшей царапины, задним ходом, выворачивая шею в попытках разобрать, что там делается в темноте, дополз до Ильинских ворот, развернулся, не включая фар, медленно поехал в сторону Солянки.

Станислав, по-моему, пребывал в полушоковом состоянии. Он жадно, со всхлипами втягивая дым, курил, откинувшись на спинку сиденья, и даже не спросил, куда я еду.

Понять его можно, но все же до такой степени терять лицо не стоило бы.

В 2047 году мне пришлось вести репортажи с улиц горящего Карачи, когда не удалось очередное восстание мусульманских сепаратистов, попытавшихся в четвертый раз за полвека отделиться от Индийской федерации. Ночь я провел в подвале, где генерал Айюб-Хан отдавал последние распоряжения о порядке и условиях капитуляции, после чего вышел в соседний отсек и застрелился. До последнего мгновения жизни он сохранял абсолютное спокойствие, ни губы, ни пальцы у него не дрожали…

— Может, вам коньяку стоит выпить? У меня есть. И какие дальше будут приказания?

Не знаю, возможно, в моих словах ему послышалась насмешка, но он вдруг повернулся и вцепился мне в рукав.

— Это ты! Ты все знал и не предупредил! Потому и собирался сбежать перед началом…

При свете слабых лампочек приборного щитка я увидел, что оружия у него в свободной руке нет. Не сильно, но резко толкнул в грудь.

— Успокойся. Будь мужчиной. Что я знал? Откуда? Ты мне до последнего не говорил даже, куда и зачем едем. Раньше надо было думать. Разведчики, вашу мать! Даже на верхний этаж Политеха не доперли подняться. Поставили бы сами там пулеметы… Разворачиваются для штурма, а в тылу у них вражеский батальон с тяжелым оружием. Кретины!..

— Он прав, Сидней, — внезапно поддержала меня сидевшая до того тихо, как мышь, Людмила. — Только мы здесь виноваты. С чего ты взял, что в ГПУ осталось не больше сотни чекистов и половина из них на нашей стороне? Кому ты поверил, что у Троцкого надежных войск — только кремлевский полк? Да что сейчас говорить?! Надо думать, может, еще не все потеряно…

— Так куда все-таки ехать? — вмешался я в их спор. — Налево, направо?

— Где мы сейчас?

— Налево — Яузский бульвар, направо — Устьинский мост…

— На мост, через Замоскворечье и к Арбату. Попробуем еще кое-что сделать. Рано отчаиваться. Наступление, наступление и еще раз наступление. Если мы удержим инициативу, то победим. Пусть хоть одна боевая группа выполнит свою задачу, и остальные воодушевятся. А помирать, так с музыкой…

…Надо признать, взял себя в руки Станислав, он же, как выяснилось, Сидней, так же быстро, как до этого сорвался. Глухими купеческими и мещанскими переулками Замоскворечья, где обывателям было, кажется, все равно, что там происходит в центре, мы добрались до Крымского моста, с него выехали на Остоженку.

Здесь было почти тихо, только со стороны храма Христа Спасителя изредка постреливала малокалиберная пушка. Наверное, с броневика или танка.

Дорогой мои пассажиры обсуждали положение, в котором мы оказались.

Станислав все еще не оставлял надежды, что случившееся на Лубянке — только неприятный эпизод. Что все еще можно изменить.

— Предположим, Агранов, Самсонов, Вацетис действительно нас предали. Перешли на сторону Троцкого и Муралова вчера-сегодня или даже с самого начала вели двойную игру. Но есть и другие. Нам обещали поддержку конвойная дивизия, бронедивизион, Ходынский полк, кавалеристы… Они должны были выступить одновременно с нами… Если выжидают, надо их заставить. Любой ценой. И есть еще наши два батальона. Слышишь, — он указал пальцем в сторону едва угадывающегося вдали храма, — бой продолжается. Там до Кремля тоже недалеко. Дождемся утра — посмотрим еще. А пока есть у меня одно дело…

Во дворе приземистого двухэтажного особняка толпились люди, горело несколько костров, перед воротами попыхивали моторами грузовики, в кузовах которых виднелись треноги пулеметов.

Здешние бойцы мало отличались от тех, что я видел на Лубянке. Одетые в штатское и военную форму, примерно так же вооруженные, только настроение их показалось мне не слишком боевым. Курили, перекусывали, грели над огнем руки, переговаривались хриплыми голосами.

Пока Станислав искал старшего, мы с Людмилой потолкались между кострами, прислушались к темам разговоров.

О неудаче штурма Лубянки здесь уже знали, но в основном по слухам, которые имеют свойство распространяться непонятным образом и с немыслимой скоростью. По моим часам с момента начала боя прошло лишь сорок пять минут.

Задачей этого подразделения — батальоном я бы его не назвал — было пробиться к Боровицким воротам и штурмовать их по общему сигналу. Сигнала не последовало, и передовые отряды вели сейчас вялую перестрелку с силами прикрытия «троцкистов», окопавшимися за оградой Александровского сада.

— С утра надо ехать по заводам, поднимать рабочих, раздать оружие…

— Каких там рабочих, деревня одна на заводах, настоящих за войну повыбивало…

— Глупо было, что войск не дождались, пока войска на улицы не вышли, все без толку…

— Точно, как в Питере в семнадцатом…

— Х…. городите. В Москве в ноябре семнадцатого все войска против нас были, и юнкера тоже, а за неделю разделались…

— То семнадцатый, а то сейчас, ты одно с другим не равняй. Теперь ни вождей, ни лозунгов…

— Красные курсанты если по Кремлю ударят, за час все решится.

— Они ударят, только вот по ком, в чем и вопрос.

— Брешут все, никогда армия против Троцкого не пойдет, и станут нас с вами завтра на фонарях вешать…

— Не болтай, чего не знаешь, армия не за Троцким, а за Фрунзе пойдет, а он за нас…

— Ты как хочешь, Михалыч, а я бы сейчас винтовку в кусты, и тишком-тишком домой. Хлопнут нас или те, или другие, а кто мальцов наших кормить будет?..

Обрывки этих и подобных им разговоров я слышал, перемещаясь по двору и стараясь не привлекать к себе внимания.

Пахло вокруг густо, так, что горло перехватывало. В замкнутом квадрате стен и каких-то амбаров неподвижно висела парфюмерная композиция из дыма сырых дров, махорки, дегтя и колесной мази, которыми здесь смазывают сапоги, несвежих портянок, развешанных перед кострами на палочках для просушки, переполненная отхожим местом и просто мочой, обильно стоящей лужами вдоль стен…

Людмила держалась за моим правым плечом как привязанная.

— Что-то непохоже это на лагерь победоносной армии, — тихо сказал я ей. — Или надо немедленно их вести в бой, или к утру половина разбежится. По опыту знаю — волонтерам для начала всегда нужна хоть маленькая победа, а главное — постоянная и настойчивая агитация, иначе они задумываться начинают…

— Будто я не понимаю. Сейчас Станислав вернется, посмотрим…

— Не мое, конечно, дело, но, может, его лучше вправду Сиднеем называть? Вроде как поддержку Запада символизировать…

— Да какая разница? Сейчас не слова и не имена решают, а пушки. И ты бы лучше не выведывал, кто да что. Я же не добиваюсь, как тебя правильно звать. Игорь так Игорь…

— А мне вот Ванда больше, чем Людмила, нравится…

Она как-то странно хмыкнула.

— Ну, если и это знаешь… Может, и сам признаешься, кто же ты есть? Вдруг до утра не доживем, хоть знать буду, с кем судьба свела…

— Доживем, куда мы денемся? Я вообще, по примеру того мужика, считаю, что пора винтовку — в кусты, и искать место, где отсидеться и сообразить, что дальше делать. А если тебе так интересно, могу сказать — имя у меня настоящее, национальность — русский, хотя какие-то отдаленные поляки в роду тоже были, а по натуре такой же авантюрист, как все вы тут. Ты, может быть, себя новой Мариной Мнишек вообразила?

В углу двора, рядом с крыльцом черного хода, между двумя кустами пышной, наверное, по весне сирени, а сейчас голыми, мокрыми и жалкими, оказалась почему-то незанятая скамейка на чугунных лапах. На нее мы и присели.

— Ты говорил, у тебя коньяк есть? Дай, — попросила женщина.

Я протянул ей плоскую серебряную фляжку, подаренную Шульгиным. Пока еще полную до пробки. За всю ночь не довелось причаститься.

Отпили. Я глоток, она гораздо больше.

— Какая из меня Мнишек? Я за идею воюю. Лет десять уже. Войны начинаются и кончаются, люди приходят и уходят, а я воюю и воюю. Втянулась…

— Что же за идея такая? — искренне удивился я.

— Великопольша от моря и до моря. Начинали — Польши вообще не было, кусок немецкий, кусок австрийский, кусок русский. Потом независимая Речь Посполита возникла, через двести лет, как Феникс. А все равно неполная. Опять кусок под Литвой, кусок под немцами, почти треть у красных с белыми…

— А сколько же тебе нужно?

— Вся! С Вильно, с Гданьском, с Карпатами…

— С Одессой, и Киевом, и Крымом, — добавил я. — А зачем?

Что удивительно, в голосе ее не было национального фанатизма, скорее грусть и усталость.

— А зачем вам, русским, и то, и другое, и третье, и Сибирь, и Камчатка?

— Мне — незачем. Я бы обошелся.

— Ты — может быть. А вы все — завоевываете, завоевываете и остановиться не можете. Теперь еще Интернационал придумали, чтобы дальше завоевывать…

Я подумал, что этот мир испытывает такие же проблемы, как наш. Если мы избежали крупных мировых и региональных конфликтов между «приличными» державами, так в полном объеме получили бесконечную череду локальных войн как раз на этноплеменном уровне. Рано или поздно почти каждое этническое образование воображало, что без собственной территории, армии, парламента и прочих глупостей — жизнь не в жизнь. И начиналось. Причем в итоге они теряли до половины населения и те жалкие блага цивилизации, которые имели до этого, а кое-как выбравшись из кровавой каши, начинали зализывать раны и в равной степени проклинать своих вождей и более сильных соседей.

— Русские, кстати, хотя я к этим русским (что совершеннейшая правда) и не слишком принадлежу, никогда ничего не завоевывали. В общепринятом смысле. Они, по возможности, убегали от своей центральной власти в подходящем направлении, а она за ними гналась. Вот и добежали до всех наличных океанов, кроме Атлантического, пожалуй… И никого по дороге особенно и не трогали, в отличие от вас, так сказать, европейцев… — Я постарался вложить в голос возможную степень иронии, потому что знал дальнейшую судьбу Польши, хотя бы и в моем мире.

Она не успела мне возразить или, наоборот, согласиться. По лестнице сбежал Станислав в сопровождении еще двоих человек, выглядевших куда более воинственно, чем толпящиеся во дворе инсургенты.

— Все, сейчас начинаем двигаться, — сообщил он нам.

А те люди стали командовать с выраженным прибалтийским акцентом, строить бойцов в колонну, оглашать боевой приказ.

— Это еще кто? — поинтересовался я.

— Те, кто нужно. Представители Латышской дивизии. Они только что привели целый укомплектованный полк. Через час подойдут остальные два. Вот тогда и ударим. Возможно, перелом наступает. Утром все станет ясно. Должны восстать Алешинские казармы, а в них стоит почти две дивизии, набранные из крестьян с Тамбовщины и Ярославщины. Они-то не забыли и не простили Троцкому и Тухачевскому 1918 и 1920 годы…

Можно представить, что здесь начнется, если и в самом деле на улицы выйдет несколько дивизий с той и другой стороны и разгорятся ожесточенные уличные бои…

Однако меня больше интересовало ближайшее будущее.

— Сейчас мы прогуляемся не слишком далеко. Этих, — он пренебрежительно махнул рукой за плечо, — отправим на передовые позиции, а с надежными латышами нанесем дружеский визит кое-кому…

…Во главе двух хорошо вооруженных рот полного штатного состава мы двигались в сторону Поварской улицы. Успокоившийся и даже повеселевший Станислав рассказывал нечто, вроде бы совершенно не относящееся к происходящему. Впрямую не относящееся, а косвенно, конечно, да.

В частности, он произнес примечательную фразу:

— Правильные вещи обычно случаются в неправильное время. А другие правильные вещи вообще не случаются. Этот дефект исправляют историки. В данном случае — мы!

— А что это значит? — не совсем понял я. В этом мире я вообще многое понимал не совсем так, как имели в виду мои собеседники.

— Только то, что подобную акцию следовало произвести ровно на пять лет раньше. Когда большевики прочно сидели в Кремле и готовились вот-вот добить Деникина. Если бы мы свергли их тогда, мир был бы избавлен от множества бедствий.

— И что помешало? Вы же были союзники Деникина… И если располагали такими возможностями и не реализовали их…

— Имперское мышление. Знаете, что это такое? Слишком многие власть имущие считали, что после гибели трех великих континентальных империй своими руками восстанавливать одну из них, да еще и наиболее опасную для мирового равновесия, — по меньшей мере неразумно. А с победившими, но истощенными войной и лишенными интеллектуального и военного потенциала большевиками договориться будет гораздо проще. Это была ошибка. Теперь мы имеем чрезмерно активную Югороссию и еще более непредсказуемую Советскую Россию, которая выполняет более чем странную роль…

— И что теперь, если все удастся, — интервенция?

Он посмотрел на меня подозрительно, будто я выведывал у него военные тайны, а не поддерживал начатый им же вполне теоретический разговор.

— Да господи, плевал я на ваши секреты, — пришлось мне сказать, что, кстати, было правдой. — У меня одна мечта, в отличие от вас, — уехать подальше с приличной суммой в бумажнике, а лучше — с чековой книжкой на солидный банк, и творите, что заблагорассудится. «Есть острова, далекие, как сон, и нежные, как тихий голос альта, — Майорка, Минорка, Родос и Мальта…» Поняли, к чему это я?

— Не похожи вы на человека, способного жить в таком захолустье, — вмешалась в разговор Людмила.

— А на кого же я похож? Уж во всяком случае, не на того, кто готов класть голову за бессмысленные абстракции вроде величия империи или чего-то там от моря и до моря… Скажите лучше, куда мы сейчас-то направляемся?

— Теперь можно и сказать. Сейчас мы нападем на посольство Югороссии, устроим там хо-ороший погром, вряд ли сумеем удержать массы революционных бойцов от пролетарского гнева в адрес кровопийц и золотопогонников, что скорее всего повлечет за собой врангелевский ультиматум, наподобие предъявленного Австро-Венгрией Сербии в четырнадцатом году…

— Казус белли, короче говоря. Много стрельбы и трупов, случайно найденные в посольстве секретные документы, подтверждающие все, что угодно, демарш Югороссии, оскорбительно-грубый ответ «нового» советского правительства, вторжение белых дивизий… Красиво придумано, — я говорил, не скрывая иронии, потому что мне стала понятной игра обеих сторон. Такая «тонкая» операция — вообще вершина макиавеллизма.

Больше я ничего не сказал, подумал только, что если даже опыт двух последних суток их ничему не научил, то мои слова тем более не изменят ситуации.

Просто нужно опять ухитриться не подлезть под не мне предназначенную пулю. А что их сейчас и здесь будет в избытке, я уже не сомневался.

На этот раз Станислав постарался не повторить прежних ошибок. В узком Скатертном переулке, там, где тот делал крутой поворот перед тем, как влиться в Поварскую улицу, он остановил роты, подозвал к себе командиров и четырех взводных, как на подбор, высоких и худых прибалтов в мятых, низко надвинутых на глаза фуражках, говоривших по-русски хорошо, но с неистребимым акцентом.

Разложив на коленях план объекта и прилегающих кварталов, устроил короткий военный совет. Видимо, цель похода командиры узнали только что. Водили пальцами по схеме, вполголоса высказывали соображения, распределяли направления атаки.

Это здание я знал. Огромный подковообразный дворец, расположенный в глубине обширного парка, по правую сторону Поварской улицы, неподалеку от места, где она вливается в Садово-Кудринскую. В наше время в нем размещался клуб конформистов с хорошим рестораном и казино, и я там бывал неоднократно. Хорошо знал внутреннюю планировку, мог бы кое-что и подсказать насчет тактики боя в закрытых помещениях, только зачем? Меня это по-прежнему не касается. Хотя я вроде бы теперь и член «Братства», но прежде всего — наблюдатель. Историк и естествоиспытатель.

Люди здесь подобрались явно опытные, и ночной штурм вполне мог удаться, особенно если неприятель будет застигнут врасплох. Охрана посольства, судя по информации, состояла из нескольких внешних постов от московской милиции и примерно двух десятков собственных солдат внутри. Если даже допустить, что по случаю беспорядков в городе весь состав посольства собрался на ночь в здании, это еще человек пятнадцать боеспособных мужчин, вооруженных легким стрелковым оружием, а скорее всего — только пистолетами. Против двух сотен имеющих хороший фронтовой опыт кадровых бойцов им долго не выстоять.

Следует ли мне отнести предстоящие жертвы на свой счет? Способен ли я что-нибудь сделать, чтобы предотвратить кровопролитие, от которого могут пострадать и члены семей дипломатов, женщины и дети, если их не отправили заблаговременно из Москвы?

Достойного ответа у меня не было. Оставалось утешаться своим предыдущим жизненным опытом. Репортер, где бы он ни работал, не должен принимать близко к сердцу страдания объектов своего внимания. Как и военврач на поле боя. А если потом будет погано на душе, так есть известные способы снятия стрессов. В том числе и плата, которую ты получаешь за свое видимое равнодушие…

Вразнобой защелкали затворы и спускаемые предохранители винтовок и автоматов, зазвенели по булыжнику отбрасываемые после зарядки жестяные обоймы «маузеров» и трехлинеек.

Роты, разбившись на взводы и отделения, начали рассасываться по близлежащим переулкам и проходным дворам.

Людмила, навалившись грудью на спинку сиденья, неровно вздрагивала. Внушенная влюбленность заставляла ее постоянно искать возможность быть поближе, прикоснуться к руке невзначай, а глубинная основа личности сопротивлялась столь несвойственному ей сентиментализму, и чувствовала себя она от этого крайне неуютно.

Станислав при свете квадратного, с синим стеклом электрофонарика продолжал, шепча что-то неразборчивое, водить пальцем по карте, в последний раз просчитывая известные только ему варианты.

Я поставил машину наискось перед перекрестком, чтобы из-за угла обшитого тесом полутораэтажного домика были видны ведущие в парк кованые чугунные ворота, часть фасада с темными провалами окон. В некоторых из них сквозь щели в плотных шторах пробивались лучики неяркого света.

Стараясь, чтобы мотор не загудел слишком громко, я продвинулся вперед еще на пару метров. Теперь с моего места различалось и крыльцо парадного подъезда.

Станислава этот наблюдательный пункт не устраивал, он выбрался наружу, не спросив моего, как водителя и хозяина машины, согласия, взгромоздился с биноклем на крышу, утвердив ноги в грязных сапогах на капоте прямо перед лобовым стеклом.

— Эй, ваш папа что, стекольщик? — вежливо поинтересовался я, высовываясь в окно.

— В каком смысле? — не понял «англичанин».

— Сдвиньтесь в сторону. Сквозь вас плохо видно.

Людмила фыркнула, Станислав переместился левее.

— И каблуками от азарта не топочите, лакировку попортите… — Пусть видят, что я совершенно спокоен и никаких личных пристрастий к воюющим сторонам не испытываю.

После полуночи погода стала улучшаться, дождь прекратился, тучи почти рассеялись, показалась над крышами полная луна. Она довольно прилично освещала подходы к посольству, только в парке лежала плотная тьма, а широкая аллея от ворот к подъезду поблескивала мокрой брусчаткой.

«Испано-Сюиза» тоже весьма удачно маскировалась в тени дома, за которым мы прятались.

Я пожалел, что у меня с собой не было ноктовизора. Впрочем, не слишком он мне был и нужен. Что бы ни случилось, наружу я решил не выходить и в бою не участвовать. Разве когда все кончится, сходить посмотреть, как там сейчас в этом здании внутри, многое ли изменилось?

Людмила была настроена аналогично. Было ли на то распоряжение Станислава-Сиднея, или ей самой так захотелось, но нежным шепотом в ухо она пригласила меня перебраться из водительского отделения в пассажирскую каретку. Сжав мое запястье, сказала, что выпила бы еще моего прекрасного коньяка, и еще — что ей меня жалко. И действительно, тогдашние машины этого класса были устроены так, что водительское место не имело боковых стекол, тепло от мотора шло только назад, в герметичное господское купе, а шофер за рулем имел полную возможность замерзать и мокнуть или перед выездом в рейс одеваться, как Амундсен на Северный полюс.

В салоне действительно было тепло и уютно, пахло французскими духами, которыми, наверное, пользовались еще прежние, законные пассажирки этого автомобиля.

И для занятий любовью там были все условия. Не зря же боящиеся ревнивых мужей и не желавшие снимать номера в отелях дамы приглашали своих кавалеров в машину и приказывали шоферу везти «по большому кругу», Парижа ли, Москвы или Петербурга.

Людмила задернула шторку и с ходу кинулась мне на шею. Я отнесся к этому спокойно.

Позволил ей шарить по моему лицу горячими влажными губами, но до определенного предела.

Потом пришлось деликатно, но решительно освободиться и даже пояснить, что почем.

Тем более что снаружи наконец началось. Я высунулся в боковое окно. Две редкие цепочки латышей добрались, маскируясь и прижимаясь к стенам, до парадного входа (сняв, очевидно, предварительно внешние посты охраны) и заколотили прикладами в толстые двери.

На их месте я сразу, не давая гарнизону времени опомниться, взорвал бы дверь гранатами или динамитным зарядом. Это дало бы серьезные тактические преимущества и нейтрализовало внутреннюю охрану, если она сосредоточилась в тамбуре и рядом.

Теперь же нападающие потеряли темп. Впрочем, другие штурмовые группы уже успели окружить здание и по общему сигналу предприняли атаку сразу со всех направлений.

Зазвенели разбиваемые стекла окон первого этажа, с противоположной стороны здания кто-то сдуру или по необходимости первый раз выстрелил. И пошло!

…Я еще раздумывал, чем такое начало для латышей чревато, когда ответ прояснился сам собой.

Парадная дверь то ли не была заперта вообще, то ли ее быстренько открыли. Два десятка бойцов штурмовой группы разом ввалились внутрь.

Дальнейшего я не видел, мог только догадываться по едва слышным звукам. Но догадаться было нетрудно.

Пока с заднего фасада здания громыхали беспорядочные выстрелы (что и нормально — атакующие, видимо, лезут в окна довольно высокого цокольного этажа, немногочисленные защитники отстреливаются как и из чего могут), внутри посольства решительные события уже начались.

Во время непродолжительных, но напряженных занятий с Александром Ивановичем я научился различать отчетливый дробный перестук автомата «АКСУ», и когда его услышал, то понял, что очередная авантюра товарища Станислава, или господина Сиднея, благополучно закончилась для него неудачей. Слишком деловито и спокойно звучали доносящиеся сквозь толстые стены очереди. Так стреляют люди, которым некуда спешить. Отдельные хлопки драгунских винтовок и звонкие очереди длинноствольных «маузеров» на этом фоне звучали неубедительно.

Я представлял происходящее так, будто сам находился в здании посольства.

Штурмовые группы проникли в здание, в его обширный холл перед парадным входом, и сзади в длинный, пересекающий первый этаж коридор.

Сопротивления им не было оказано специально, а потом на четырех дубовых лестницах и окружающей холл галерее вспыхнули яркие аккумуляторные фонари и ударили короткие, предписанные уставом очереди в два-три патрона, которые с расстояния в несколько метров все шли в цель.

Стрелять снизу вверх, в растерянности и панике, против слепящего света — практически безнадежно.

Думаю, поняли это и Станислав, и Людмила. Только отреагировали по-разному. «Англичанин» вскочил, вопреки моему предупреждению, яростно ударил ногой по тонкому металлу капота и заорал, адресуясь к залегшему с незначительным резервом за парапетом ограды латышскому ротному:

— Вперед, вперед, вашу мать, к окнам, гранатами — огонь!

Команда разумная, но запоздалая. Им бы с этого начать… А Людмила, наоборот, вцепилась мне в плечо.

— Скорее за руль, заводи, назад…

Заводить было незачем, мотор и так работал на холостых оборотах, но идея была здравая, только вот… Дверцу я открыл и уже поставил ногу на подножку. Одновременно увидел, как из распахнутой двери парадного начали высыпаться уцелевшие латыши, которым идея участия в ночном бою внутри незнакомого, пугающе-запутанного лабиринта лестниц, коридоров и комнат показалась совсем не заманчивой.

А тут вдруг, снова без всякого предупреждения, из-за деревьев парка ударили сосредоточенным огнем автоматы группы тыловой поддержки защитников посольства. «Засадный полк воеводы Боброка», можно сказать.

— Ну нельзя же так подставляться, — просто в азарте болельщика заорал я Станиславу. — Что ж вы, кретины, снова без разведки?!

Здесь не было такой вакханалии огня, как на Лубянской площади. Зашедшие в тыл латышам автоматчики стреляли короткими, сухо потрескивающими очередями, которые на удалении в сотню метров звучали совсем не страшно. Но зато огонь велся прицельно и, я бы даже сказал, беззлобно. Как в тире.

Судя по вспышкам и алым цепочкам трассеров, в парке нападающих поджидало всего человек десять, но хорошо умевших стрелять и не испытывавших нехватки в боеприпасах. Позиция у них тоже была идеальная. Толстые, в обхват деревья надежно защищали от ответных выстрелов, если бы таковые и последовали, никто не показывался на открытом месте, а перебежки, если они и были, совершались стремительно, где-то чуть выше уровня земли. Даже я, находясь вне простреливаемой зоны и имея возможность наблюдать сравнительно спокойно, ничего и никого не видел.

Потери отступающих даже нельзя назвать «тяжелыми». Это был расстрел мало что понимающих и уже неспособных к активным действиям и даже самозащите людей.

Совершенно аналогично той, что уже осуществилась на Лубянке, подготовленная операция. И режиссер у них явно один.

Бежать надо, немедленно бежать, спасая себя и немногих уцелевших в грамотно подготовленной (но только вот беда, без всякого учета реального противника) атаке.

Так я и хотел сказать Станиславу, но не успел. Наверняка посольство защищали отборные профессионалы кадровой белой армии, снабженные самым совершенным оружием, в том числе и приборами ночного видения.

Я даже знал, кто именно здесь был. Виденные мной на полигоне в Харькове рейнджеры Корниловской дивизии. Истинные монахи-рыцари, заслужившие свою схиму в самоубийственных, но победоносных сражениях под Ростовом, Екатеринодаром и Ставрополем еще в восемнадцатом-девятнадцатом годах.

Наверняка одетые в гибкие, непробиваемые даже винтовочными пулями бронежилеты и титановые шлемы-сферы с прозрачными бронещитками, приборами ночного видения и лазерными целеуказателями на лбу, да вдобавок исполненные холодной брезгливой ненависти к любому, носящему пятиконечную звезду на фуражке и цветные клапаны-«разговоры» на груди…

Еще три-четыре минуты, и живых латышей в ближайших окрестностях не останется.

А интересно — уж они-то здесь и сейчас за что воюют? За коминтерновское золото или за право безнаказанно убивать любого и каждого, не принадлежащего к их избранной «прибалтийской расе», при том что сами они своим же собственным народом тоже признаны предателями и ландскнехтами. Судьба, которой не позавидуешь.

Интуиция меня не подвела и на этот раз, только вот я отчего-то не подумал, что и меня касается сейчас ее предупреждение.

Оглушительно, покрывая все звуки ожесточенной перестрелки, из парка ударил противотанковый гранатомет. Совершенно машинально я отшатнулся в глубь машины, шкурой ощутив, что ракета направлена на нас. Как при близком ударе молнии гром выстрела почти совпал с разрывом под радиатором автомобиля. Я почувствовал, как днище машины ударило мне по ногам, толстые хрустальные стекла разлетелись брызгами, а окружающие дома, звездное небо и покрытая антрацитовой грязью брусчатка беспорядочно закрутились вокруг, словно «Испано-Сюиза», подобно истребителю, стремительно пошла в восходящую «бочку».

На какое-то время я если и не потерял сознание, то полностью лишился ориентировки во времени и пространстве.

Длилось это, очевидно, не слишком долго, потому что когда я разлепил чудом уцелевшие глаза, то раньше, чем звук глухих, словно через вату, выстрелов, услышал журчание льющейся на меня жидкости.

«Бензин», — подумал я с ужасом, потому что даже подсознанием помнил, каково это — гореть заживо. Но в следующую секунду сообразил, что это всего лишь вода из развороченного радиатора.

Окончательно пришел в себя и начал карабкаться наружу из кучи мятого металла, в щепу размочаленного дерева, кожаных подушек сидений, в которую превратился роскошный автомобиль, чудо современной техники и дизайна. Левая нога была тяжелая и малоподвижная, словно я ее отсидел.

Станислав, которого я увидел, привстав на четвереньки, был убит на месте. То есть он был настолько мертв, что не потребовалось даже искать пульс или предпринимать еще какие-то уместные в данном случае действия. Конкретно — целыми остались только сапоги и правая рука с зажатым в пальцах цейссовским биноклем.

«И вот все об этом человеке», — пришла отчего-то в голову стандартная фраза из «Тысячи и одной ночи».

А Людмила была жива. Я оттащил ее в переулок. Тут и пригодился шульгинский нож с фонариком. Женщина была в сознании и старалась не стонать, однако, срезав тугие пуговицы, расстегивать которые не было ни времени, ни сил, я увидел, что дело плохо.

Рваная ранка чуть ниже правой груди, судя по всему — осколочная, выглядела не слишком страшно, даже почти не кровила, зато розовая пена пузырилась на губах.

Легкие пробиты как минимум, а там еще поблизости и печень, и желудок с кишечником… В нормальном госпитале особых проблем с такой раной не было бы, да где ж тот госпиталь? Сколько у нее в запасе времени, я не знал. Не врач все-таки. Может, несколько часов, а может, минут…

Черт возьми, о чем думает Шульгин? Он же обещал, что будет постоянно держать меня под контролем!

Лично мне на его контроль плевать, но как быть с раненой женщиной?

Первое, самое разумное, что мне пришло в голову, это выскочить сейчас на улицу, размахивая белым флагом, и обратиться к милосердию врангелевских дипломатов. Должен же быть в посольстве врач, чтобы оказать неотложную помощь, или хотя бы телефон?

И я бы это непременно сделал, если бы немногочисленные латыши, отступая из парка и от ограды, не подняли совершенно бешеную, абсолютно бессмысленную стрельбу не только из винтовок, но из остававшегося в резерве при ротном командире «льюиса».

Выскакивать в таких условиях на открытое место с попыткой сдаться означало лишь гарантированную пулю с той или с другой стороны. С той — скорее, снайперы у них наверняка к толстовцам не относились.

А вскоре они окончательно разделаются с нападающими, и что потом? Выйдут на улицу и станут добивать уцелевших? Или, соблюдая принцип экстерриториальности, запрут ворота и предоставят убитых и раненых во власть законных органов правопорядка, когда и если таковые появятся?

Время же уходило. Людмила чувствовала себя пока еще не слишком плохо, жаловалась на слабость и боль в боку, но изъявляла готовность идти сама, ну, может быть, опираясь на мою руку.

Идти — куда?

— Давай постараемся добраться до «Мотылька», ну, то кафе, где мы познакомились, — поясняет, как будто я мог забыть об этом за два минувших дня, пусть и выдались они на удивление длинными. — Там наши люди, там помогут…

Возможно, и помогут, не знаю только, чем. Хотя у них, в такой разветвленной и мощной организации, должны быть и свои врачи тоже.

Добираться туда не так уж и далеко, километра два. Если по прямой да быстрым шагом, за полчаса дойти можно. А в нынешнем состоянии…

Только тут я спохватился, что и со мной не все в порядке. Нога. Я думал, просто ушиб или контузия, но боль не утихала, становилась даже сильнее. Под коленом неприятно пекло и дергало.

Посветил фонариком и увидел, что штанина потемнела от крови. Осколок гранаты или просто кусок металла от днища машины распорол голень вместе с толстой кожаной крагой, хорошо еще, что ни крупные сосуды, ни сустав не задело. Однако крови вытекло порядочно.

А у нас нет даже перевязочных средств. Усадив Людмилу под стеной, рядом с водосточным желобом, я вернулся к машине. Там, где и сказал Герасим, я нашел автомат, все тот же «АКСУ», подсумок с четырьмя полными магазинами. В перчаточном ящике три ручные гранаты. Хотя они и были со вставленными запалами, но при попадании ракеты в машину не сдетонировали. Тогда бы нам точно был полный абзац.

Сколько я ни рылся в обломках, ни аптечки первой помощи, ни даже перевязочного пакета не обнаружил. Как-то все, и я в том числе, выпустили из виду, что может сложиться и такая вот ситуация.

Я оборвал с окон каретки шелковые шторы и тут же, на месте, замотал, как мог, свою рану. Поверх тряпок и штанины перетянул ногу ремнем от подсумка. Магазины и гранаты рассовал по карманам, автомат забросил за спину.

Теперь за себя можно не опасаться как минимум до полудня. Даже если начнется заражение, к этому времени моя судьба как-нибудь да определится.

С Людмилой хуже. Перевязать я ее сумею, но что толку? Если бы хоть рана была сквозная. А так… Я не хирург, и не могу судить о реальной тяжести ее состояния. В самом оптимистическом варианте осколок мог застрять между ребрами, а кровотечение изо рта — просто следствие контузии…

И надо еще решить, куда мы все же пойдем? В ее «Мотылек» или… Примерно такое же расстояние отделяет нас от Столешникова переулка, где размещается главная база «Братства». Я был там всего один раз, но знаю, что, если суметь добраться туда, все проблемы будут решены автоматически.

Браслет! С его помощью и я, и Людмила будем здоровы сегодня же. Вот только как ее туда дотащить?

Женщина сидела тихо, стараясь почти не дышать. Мне показалось, что она теряет сознание.

— Как себя чувствуешь? Тебе плохо?

— Нет, ничего. Терпимо. Только при глубоком вдохе больно очень…

— Подожди, сейчас пойдем. Глотни для бодрости. — Я протянул ей фляжку, где оставалось еще граммов триста коньяка. — Только немного, глоток-два…

Если бы обстановка вокруг была нормальная, я бы смог донести ее до места на руках, не слишком она тяжелая, а сейчас…

Как раз там, куда нам нужно попасть, стрельба разгоралась с новой силой. Можно представить, что верные Троцкому войска, завершив первый, оборонительный этап, перешли наконец к активным действиям. И расширяют зону своего контроля как раз в том направлении, где нас ждет спасение. Если бы я был один, я все равно пробрался бы или прорвался, смотря по обстановке, невзирая даже и на раненую ногу, а с Людмилой…

Мысль оставить ее здесь и выбираться в одиночку пришла мне в голову вроде бы неожиданно, однако я знал, что она уже давно ворочалась в подсознании, вызревала исподволь, и только когда окончательно оформилась, выбралась наружу. А что — вполне разумная и логичная мысль. Кто она мне? Никто. В лучшем случае — женщина, с которой невзначай, по пьяному делу провел ночь. А не в лучшем — она мой враг, предавшая не только меня лично, но и «Братство», на которое работала, высказывавшая недвусмысленное желание при первой же возможности убить меня собственными руками. И это же благодаря ей, в конечном итоге, я оказался в теперешнем невеселом положении.

Встать сейчас тихонечко, бочком, бочком, за угол — и… Она сразу не поймет, в чем дело, а когда сообразит, я уже и голоса ее не услышу. Самое неприятное и трудное — суметь не обернуться, когда тебя позовет слабый, задыхающийся голос. Дальше — проще. Убедить себя, что война есть война, будет не слишком сложно…

Я же определил, что в этом «хождении за три мира» главная задача — выжить самому. Остальное — как получится.

Я протянул Людмиле руку:

— Встать можешь?

— Могу. — Она, придерживаясь рукой за водосточную трубу, поднялась, медленно и осторожно, словно боясь что-то там внутри себя расплескать. — И идти смогу, если не очень быстро… — голос у нее был тихий, но ровный. — Вот как неудачно вышло, — она слабо улыбнулась. — Хочется думать — это не смертельно?

— Если не наповал, то, как правило, не смертельно. Пойдем потихоньку. Держись за мой ремень, а я тебя вот так придерживать буду. Ну, потихоньку…

Она обернулась.

— А там что?

За спиной у нас было тихо.

— Там все. Не по зубам вы себе цель выбрали. Кто бежал — бежал, кто убит — убит. Завтра из газет узнаем, что тут на самом деле случилось.

— Извозчика бы встретить, — прошептала Людмила, — он бы нас вмиг домчал. Так хочется оказаться в тихом, надежном месте, лечь, вытянуть ноги…

— Скоро ляжешь, — успокоил я ее.

Людмилу нельзя бросать еще и потому, что она теперь, наверное, единственная, кто знает подробности происшедшего. Ее нельзя потерять, думал я и в то же время видел, что никуда мы с ней не дойдем. Она слабела на глазах, ноги у нее начали заплетаться. А мы прошли едва один не слишком длинный квартал. Второго она не осилит, теперь это очевидно. Людмила закашлялась и стала обвисать у меня на руке.

— Сейчас, сейчас, это пройдет, — булькающим голосом прошептала она. Я на секунду включил фонарик и увидел, что крови на ее губах стало больше. Но все же не струей льется. Может, все действительно не так плохо?

— Подожди, присядь, я сейчас…

Мы стояли рядом с небольшим, но аккуратным особнячком, смотрящим в переулок тремя окнами. По местному обычаю на ночь они были закрыты деревянными ставнями.

Рядом с резной дверью под железным козырьком — глухие ворота и калитка с массивным кольцом вместо дверной ручки. Я потрогал ее, и калитка легко открылась. Мощенная кирпичом дорожка вела в глубь двора. Дом вытянут в длину, вдоль стены — открытая веранда. В самом ее конце — наклонная лесенка, еще одна дверь и окно, за стеклами которого подрагивает слабый желтоватый свет.

Стараясь ступать бесшумно, я вернулся за Людмилой.

Глава 21

Я подвел Людмилу к двери и сделал шаг в сторону, прижавшись спиной к теплой, обшитой досками стене.

Она постучала в окно. Несколько долгих секунд в доме было тихо, потом из-за двери раздался спокойный мужской голос:

— Кто там?

Ей не пришлось играть, и говорила она совершенно искренне, и голос звучал так, как надо:

— Откройте, пожалуйста, я ранена, я истекаю кровью… Помогите, ради бога…

Еще одна пауза, не слишком долгая, но Людмиле она должна была показаться бесконечной. Брякнул засов или массивный железный крюк. Дверь открылась.

На пороге стоял, с керосиновой лампой в одной руке и револьвером в другой, пожилой мужчина, одетый в темный стеганый халат.

Людмила держалась из последних сил но, увидев этого человека, а возможно, ощутив исходящее из дома тепло, начала оползать вниз вдоль притолоки двери.

— Спокойно, — сказал я как можно более мирным голосом и шагнул в круг света, держа перед собой открытые ладони. — Извините за беспокойство. Мы не причиним вам вреда. Женщина действительно ранена. Тяжело, в грудь. Я тоже, но в ногу. Нам нужна помощь. Хотя бы перевязка. Утром я найду врача.

Мужчине было лет около шестидесяти. Правильное умное лицо, твердо сжатые губы. Коротко подстриженные волосы с сильной проседью и совсем белые усы. Револьвер в руке не дрожал. Теперь он был направлен мне точно в солнечное сплетение.

— Ранены? Где? Кто вы?

— Во время перестрелки у посольства. Вы ее слышали, надеюсь? Мы ехали на автомобиле, в него бросили гранату…

— Просто ехали, и все? Говорите лучше правду. Вы кто — троцкисты или из тех, других? Почему пришли именно ко мне?

— Это долгий разговор. Если угодно, я расскажу все. Но помогите сначала хотя бы женщине…

— Нет, — ответил мужчина спокойно. — Я вам не буду помогать. Кем бы вы ни были. Меня теперь ничего не касается. Я бывший статский советник. В молодости служил в гвардии. Штаб-ротмистр, лейб-улан. Так что стрелять умею, имейте это в виду. Мой старший сын погиб на фронте в пятнадцатом году. Младшего расстреляли большевики в восемнадцатом. Осталась одна дочь. Я вас пущу, следом придут… не знаю кто, все равно, и увезут меня на Лубянку, за помощь врагам революции. Или наоборот. Уходите. Каждый сам хоронит своих мертвецов… Чем больше вы будете убивать друг друга, тем лучше. Уже неделю я с нетерпением жду, когда же начнется очередная Варфоломеевская ночь…

Голос его был настолько ровен и равнодушен, что я понял — уговаривать старика бессмысленно. Но и отступить уже не имел возможности.

— Зачем же вы вообще открыли? — спросил я.

— Дурацкие пережитки прошлого, как сейчас принято говорить. Подумал, вдруг действительно женщина, случайная прохожая, ранена шальной пулей. А тут вы… Опять обычная советская ложь и провокация.

Он сделал движение, чтобы шагнуть назад и захлопнуть дверь, не отводя от моего живота револьверный ствол. Он даже слегка придавил спусковой крючок, потому что изогнутый клюв курка шевельнулся и чуть приподнялся.

— Подождите. Все не совсем так, хотя вы и правы в главном. Мы не красные, не те и не другие. Я вам все объясню, но сначала помогите. Ей нужна перевязка, что-нибудь укрепляющее сердце, ну я не знаю… Положите ее где-нибудь, а я побегу искать врача. Есть же в вашем районе частнопрактикующий врач? Я вам денег дам, сколько угодно…

— Зачем мне ваши деньги? Когда я просил районного комиссара ЧК отпустить моего сына, взятого на улице заложником, он, знаете ли, не снизошел. Ну а я тоже не Христос…

Я мог бы сейчас отнять у него револьвер, даже убить, только зачем? Умножение зла, не больше. И старик по-своему совершенно прав…

Не знаю, уловил ли он мое душевное движение, но словно бы заколебался. Пробормотал что-то неразборчиво. По-моему — просто выругался.

— Вон там, видите — флигелек, — он указал стволом револьвера. — Замок там хлипкий. Сломайте его и заносите свою… даму. Если что — я ничего не знал о вас. — Еще помолчал. — Схожу посмотрю, что там у меня есть. Бинт, кажется, и йод. Не знаю…

…Людмила лежала на узком топчане, накрытом старым шерстяным одеялом, обнаженная по пояс. В углу, потрескивая, разгоралась буржуйка, старик стоял рядом и без любопытства смотрел на ее большие — в других обстоятельствах — весьма соблазнительные груди.

Я обработал края раны йодом, забинтовал как можно туже, израсходовав два больших рулона бинта. Я слышал, что, если пробито легкое, надо изолировать рану от доступа воздуха. Только, наверное, все это напрасно. Кровь из уголка рта у нее сочилась, не переставая. И пульс явно слабел. Но женщина пока оставалась в сознании.

Никаких сердечных средств, кроме настойки валерианы и ландыша, у статского советника, конечно, не оказалось, да и были ли они в это время вообще?

— Займитесь собой, — сказал наконец старик, — а я попробую найти врача. Живет тут неподалеку один, насколько я знаю, в сексотах не числится… Пока не вернусь, из флигеля не выходите. И в дом войти не пробуйте. Там только дочь, но у нее ружье, заряженное картечью. Простите, доверять вам не имею оснований…

Он с сомнением покачал головой и вышел на улицу. Я накрыл Людмилу ветхой, но чистой простыней, а сверху своим пиджаком.

— Интересный старик, да? — с трудом выталкивая слова, не только из-за раны, но и сжимающей грудь повязки, прошептала она. — А он ведь совершенно прав. Ему надо радоваться тем сильнее, чем больше нас подохнет. А он еще за врачом пошел. Но я ведь все равно умираю, да?

— Глупости. Вот придет врач…

— Да чем он мне поможет? Операцию ведь не сделает, а в больницу меня везти… побоится.

— Чего ему бояться? Скажет, что на улице раненую подобрал. А пока до ГПУ информация дойдет, мы тебя выручим. Лишь бы операцию сделали.

— Нет, не утешай меня. Так и должно было кончиться. Я сама виновата. Все-таки нужно было или отдать тебе фотопленку и отпустить подобру, или там же и застрелить. Ошибка в выборе цели. Все могло быть иначе. Я догадывалась, что ты подставка. Душа подсказывала — не связывайся. Не послушалась. Все и всегда пользовались энтузиазмом дураков. Сначала думала — дурак ты, потом поняла, что — я. А легла с тобой, потому что так захотела. Расслабилась впервые за… Не помню, год, два, больше… У нас хорошо получилось. Другие мужики здесь просто кобели. Быстрее, быстрее — и в сторону. Можно было все изменить. Не сдавать тебя, а наоборот… Бросить все и сбежать. С тобой. Ты денег хотел заработать? У меня денег много. На двоих на всю жизнь хватит. Идеи — плевать на все идеи. Я бы тебя уговорила, ведь правда?

Я кивнул. Щеки у нее разгорелись, она покашливала все чаще, и тогда лицо у нее мучительно кривилось. Похоже, скоро потеряет сознание. Язык уже заплетается.

Я намочил тряпку в ведре, положил ей на лоб. Людмила благодарно кивнула.

— Ты бы согласился. Ты меня не любишь, а я вот, кажется, да… Сама поражаюсь. Думала, давно разучилась, и надо же… Ну, в постели любовь не обязательна. Года два-три мы бы продержались. Я тебя в Торунь повезу. У меня там дом. Торунь красивый город…

— Знаю, я там был. Там Коперник родился, костел есть, такой громадный, красный, ратуша с часами, стена высокая и городские ворота к реке выходят…

— К Висле… Правда, был… Видел. Все так и есть. У меня дом недалеко от рыночной площади. Из окна Вислу видно. Скоро поедем. Я мечтала быть польской Жанной д'Арк, не получилось. Теперь буду… — она снова захрипела и наконец потеряла сознание.

Сделать я все равно ничего не мог, просто сидел возле нее, курил, пуская дым в сторону приоткрытого окна, и вспоминал красивый город Торунь, где оказался случайно двенадцать лет назад, всего на один вечер и две половинки двух дней. Ничего, кроме тех достопримечательностей, о которых сказал сейчас Людмиле, нет, теперь уже окончательно Ванде, я и не запомнил. Осталось только впечатление — миниатюрный, как макет в архитектурном музее, средневековый город, в котором можно с приятностью провести несколько дней. Но вот как там жить постоянно, да еще с такой женщиной, как она, — не представляю.

Хотя именно как женщина она была интересна. В отличие от Аллы и всех других, что у меня были, — первобытная страсть, изобретательность, удивительное отсутствие налагаемых цивилизацией предрассудков. На Аллу я ее, конечно, не променял бы, однако отводить с ней время от времени душу было бы приятно.

Удивительно, какие мысли могут приходить в голову у одра умирающей женщины. Истинно сказано — мозг не имеет стыда.

Ванда начала бредить. Теперь исключительно по-польски, русский язык уже ушел от нее, как уходила и придуманная жизнь. Бессмысленно и страшно — молодая женщина, генетически созданная, ну не для любви, может быть, утверждать не берусь, но для чувственной и роскошной жизни, умирает в жалком сарайчике, в ненавидимом ею городе ради совершенно бессмысленной идеи.

Польский я знал плохо, да и говорила она быстро и бессвязно, так что понять в ее предсмертных словах почти ничего не смог.

Я ведь даже не знаю о ней ничего, кроме имени и фамилии. Кто она на самом деле, сколько ей лет. Вряд ли и тридцать исполнилось.

…Когда пришел хозяин в сопровождении такого же, как он, а может быть, и еще более старого врача, Ванда уже умерла. Слишком, по-моему, быстро. Но зато легко, в забытьи.

Врач профессионально поднял ей веки, опустил, вздохнул, изобразив сдержанную скорбь. Он ведь не догадывался, кем она мне приходится. Вдруг — жена или сестра.

— Да-с, ну что же… Мой приход на полчаса раньше ничего бы не изменил. Вскрытие покажет, но… — он развел руками. — А что у вас?

Моя рана его, очевидно, обрадовала. Здесь он мог проявить свои способности, не неся никакой последующей ответственности.

Хотя выглядела она откровенно погано. На мой непросвещенный, но заинтересованный взгляд. Ржавый перекрученный осколок металла разворотил икру так, что поразительным казалось, как нога вообще уцелела.

— Заживет. Недели через две непременно заживет, — приговаривал он, закончив ковыряться в ране, без всякой анастезии надергав оттуда массу всякой дряни, включая обрывки металла, чешуйки ржавчины, лоскуты от брюк и кожаных краг. При экзекуции я громко шипел сквозь зубы, а иногда даже и вскрикивал.

— Может быть, вам морфия уколоть? — поинтересовался врач, на что я замычал, отрицательно мотая головой, дотянулся до фляжки и допил коньяк до конца, пусть и было там не более ста граммов.

— Ну, вы молодец. Фронтовик, наверное? — сказал он, густо засыпая поле своей варварской деятельности отвратительно воняющим порошком йодоформа. — Полежать придется, само собой, перевязки через день, усиленное питание… Коньяк не возбраняется, в меру потребности. Если желаете, могу продолжить вас пользовать. Вы далеко проживаете?

— Далековато. Так что уж простите великодушно…

— Ничего, ничего, случай не сложный. Любой фельдшер справится… — То, что нам не придется более встречаться, врача обрадовало еще больше. — Тогда я пойду, с вашего позволения, — он посмотрел на часы. — Четвертый час уже, а у меня с утра визиты… — и кашлянул смущенно.

Я понял. Вытащил из кармана на ощупь несколько бумажек. Белые советские червонцы. За вызов на дом и перевязку многовато, конечно, хватило бы и десятой части этой суммы, здешний трудящийся на такие деньги полгода проживет, да мне-то чего скупиться? Я их не зарабатывал.

Однако доктор, видимо, считал, что пациент сам знает, во что ценит свое здоровье. Взял, не чинясь, аккуратно уложил в бумажник, вежливо раскланялся.

Хозяин проводил его до калитки, возвратился, сел напротив.

— Ну и что мы с вами будем делать? — поинтересовался он, выразительно посмотрев на мой раскрытый портсигар.

Прикурив и похвалив, как здесь водится, мою папиросу, он взял небрежно брошенный мной на скамейку автомат, повертел в руках, рассматривая.

— Понапридумывали… Бьет хоть хорошо?

— Получше «маузера», похуже винтовки. Тридцать патронов, на сто метров попасть в человека можно…

— Вот-вот. Легко это у вас.

— Да как будто у вас труднее получалось…

— Тоже правильно. Я-то в настоящих войнах не участвовал, на турецкую не успел, на японскую опоздал, так что в людей, слава богу, стрелять не пришлось, а учиться учился. Не только стрелять, а и палашом рубить, и пикой колоть…

— Знаете, я сейчас уйду, но не найдется ли у вас какой-то старой шинели, например? Я поменяю ее на свою кожанку, она очень хорошая, а могу еще и деньгами добавить… В шинели за рядового проще сойти, а с рядового какой спрос, глядишь, и доберусь до дому.

— Идти далеко ли?

— На Столешников…

— Может, и дойдете. Однако мне кажется, что положение на улицах с каждым часом будет осложняться. Поверьте моему опыту. Пять лет гражданских войн — это кое-что. Куда там Великой французской революции…

Старик, как принято в этом возрасте, вдруг замолчал, посидел, пыхая папироской, посмотрел на меня со странной смесью удивления и сочувствия.

— Поищем, а что же? Поищем. Генеральская шинель с красными отворотами вам, наверное, не подойдет, а другая… Где-то была старая, наверное, молью траченная, так вам это неважно… Главное, рост у нас с вами почти одинаковый, слишком нелепо выглядеть не будет.

Он ушел, на какое-то время оставив меня наедине с телом Ванды. Я не мог спокойно смотреть на ее профиль, отчетливо просвечивающий сквозь тонкую простыню. Все время казалось, что она вдруг шевельнется и начнет вставать со своего ложа. Слишком быстро все произошло, слишком недавно она была живой, не желавшей умирать и вдруг сделавшей это. Просто так, без всякого усилия.

— Вот, возьмите. — Старик вошел, неся через руку отнюдь не шинель, а темное, тоже старое пальто, пахнущее табаком, и какой-то нелепый котелок.

— Я тут подумал — шинель, зачем шинель? Вас любой просто так подстрелит. Ночь, человек, похожий на военного, пусть и мало похожий, — старик лукаво улыбнулся. — Что ж и делать, как в него не стрельнуть, хотя бы от скуки? А в штатского, да издали на юродивого смахивающего, зачем стрелять? Костылек еще возьмете… Пока подойдут, пока спросят… Документы у вас какие-нибудь есть?

— Какие-нибудь есть, — ответил я, удивляясь мудрости статского советника. Как его зовут, я так и не спросил. И он меня не спросил. Наверное — правильно. К чему? Встретились — разошлись, а знание имени вроде бы к чему-то и обязывает.

— А вы ведь не русский, милостивый государь, так ведь? — Он снова хитровато прищурился.

— Отчего вдруг такая мысль?

— Да вы и не отвечайте, мне и вашего вопроса достаточно. Я ведь, думаете, по какому ведомству действительный статский? По судебному, милейший, по судебному. В юности мне казалось, что я похож на Андрея Болконского, а оказалось — на Порфирия Петровича… Может, и обидно немного, да что сделаешь? Не мы решаем, за нас решают… Только вы меня не отвлекайте — ответьте, раз уж пришлось, — из каких вы краев к нам залетели?

Не помню, что за писатель, причем этого, XX века, употребил термин, великолепно подходящий к моему собеседнику: «Обоюдный старичок». Вот уж именно…

— Не понимаю, чем я вас заинтриговал, только русский я, стопроцентно.

— Этим и заинтриговали. Говорите по-русски, да не по-нашему. Не знаю, где языку учились, а за час нашего знакомства столько неизвестных мне оборотов употребили, столько раз ударения неправильно ставили и, главное — думаете не так. Очень быстро в уме переводите, не знаю, с какого языка на русский, но — «сапиенте сат». Это вы хоть поняли?

— Чего ж не понять. В латынях наслышаны.

— Изумительно! — Мне показалось, что не будь здесь покойницы, старик зааплодировал бы. — Что начитаны и наслышаны — сомнений нет, а вот какой стиль когда употреблять — не постигли еще. Поэтому совет примите от опытного человека. В образованном обществе вращаться можете почти невозбранно. А с простонародьем будьте поосторожнее. Они на такие вещи куда как чутки. Те же солдаты, которые с командирами из немцев общались, — особенно. Да кто ж вы все-таки есть? Попробую угадать. По облику — северный европеец. Для немца слишком легки и раскованны. Для англичанина — простоваты и остроумны. На француза совсем не похожи, я с ними жил, знаю. Швед, что ли, с примесью русской крови?

За интересным разговором я почти забыл не только о недавней смерти почти близкой мне женщины, но и об одуряющей боли в раненой ноге. Коньяк, наверное, помог, да и нервное возбуждение подстегивало.

— Знаете, господин генерал, все равно не угадаете, а тому, что скажу, — не поверите. Нет в вашем мире адекватно соответственной мне нации, посему предпочитаю называть себя евреем шестнадцатого колена Израилева…

Старик слегка опешил. Словно бы приняв мои слова всерьез.

— Шестнадцатого? Гм… Двенадцать знаю, тринадцатое как бы потерялось, а?..

— Потому что есть такой офицерский тост, не вашего, впрочем, времени. «Повторим, сказал почтмейстер, наливая по шашнадцатой…» Отсюда, наверное, и пошло…

Сам тост, признаюсь, я позаимствовал у отца Григория, происхождение же его явно теряется в дали времен. Возможно, и мой собеседник мог его слышать.

— Ага. Так, значит, — кивнул генерал, делая вид, что понимает. Или и вправду понимая намного больше, чем я предполагал. Они ведь в свои первобытные времена тоже далеко не дураками были в рассуждении общей сложности жизни.

— Тогда я вот что вам скажу. Дай вам бог здоровья, конечно, но и покойницу не грех помянуть…

Он вытащил откуда-то из-под топчана темного стекла бутылку.

— Так-то мне здоровье не позволяет и дочь препятствует, а уж тут не по-христиански будет…

Я с ним выпил. Какого-то непереносимо скверного, вонючего, обжигающе крепкого пойла. Китайский самогонный «Маотай» из проса как бы даже и не изысканнее на вкус.

Но все в конце концов кончается, и эта импровизированная тризна не могла более длиться, чтобы не стать очередным фарсом.

Мне ведь еще идти и идти, как бы это ни казалось ненужным.

Я уже было встал, собираясь откланяться, но старик меня остановил.

— А вот это? — Он показал на тело Ванды. Наверняка с моей головой что-то случилось. Я будто бы забыл о ней. Смотрел и не видел. Словно думал, что вот умерла, и все, а остальное меня не касается.

— Вы уж знаете, господин-товарищ, с чем пришли, с тем и уйти извольте. Не ставьте меня в трудное положение.

Слова его, по контрасту с нашим душевным разговором, прозвучали почти бестактно.

А мне что с ней делать? Вопрос, конечно, глупый, и не этому гостеприимному старику его задавать. Он и так сделал для нас куда больше, чем можно было ожидать.

— А может быть, вы позволите ее здесь до утра оставить? Я найду машину и заберу… А сейчас куда же? Денег вот в залог оставлю…

Не понял, чего больше было в голосе и выражении лица хозяина — возмущения или презрения.

— Послушайте, любезнейший, кажется, вы переходите все мыслимые рамки. Сожалею, если дал повод. Пусть живым я не сумел от чего-то отказать, но устраивать из моего дома мертвецкую!

Нет, как здорово он выразился: «живым»! Словно не только Ванда, но и я уже не слишком живой. А вдруг?

И мне опять вспомнился Артур, который видел меня в «серой зоне». А сейчас я в какой?

— Не будем говорить о худшем, — словно бы прочел мои мысли старый судейский волк, — но вообразите, что на следующем квартале вас тоже подстрелят. И что мне прикажете делать? В саду вашу даму закапывать или в милицейский участок с заявлением бежать? Нет уж, будьте так любезны…

И снова сменил гнев на милость.

— Если вам действительно сейчас некуда ее девать, послушайте совета. Вынесите на улицу, положите там, под кустиком где-то. Только уж попрошу, от моей калитки подальше. Утром успеете забрать — хорошо. Нет — и без вас подберут и похоронят. В общей могиле, конечно, но уж это… Реалии гражданской войны. Не нами начато… А меня избавьте. Я и так сделал для вас больше, чем можно требовать от порядочного человека. Не смею вас больше задерживать. Разве что на посошок…

— Благодарю, ваше превосходительство. Здоровье более не позволяет. Но…

А в принципе старик ведь прав. И в практическом смысле, и в том, что я действительно перешел некие нравственные пределы.

Я поднес стакан к губам. От запаха меня чуть не вывернуло наизнанку, однако я сдержался, пригубил, с омерзением наблюдая, как генерал выцедил свою порцию до дна.

— Ну хорошо, господин генерал. Спасибо за все, что вы для нас сделали. Я не хочу думать, что у вас останутся ко мне претензии.

Я взял куртку Людмилы, обшарил карманы, чтобы не оставить там чего-нибудь нужного. В левом боковом кармане — «браунинг», запасная обойма, облепленная табаком от раздавленной пачки папирос.

А зато во внутреннем кармане — перетянутая резинкой солидная пачка не чего-нибудь, а как раз фунтов стерлингов. Не о них ли она и говорила, поминая о своем богатстве?

Без всяких эмоций я протянул их генералу.

— Возьмите. В память о нашей встрече. И о рабе Божьей Ванде. Она католичка, но Богу, думаю, это безразлично. Поставьте свечку за упокой ее души. Или там молебен, не знаю, как оно принято… — я махнул рукой. — Понимаю, что давать деньги благородному человеку оскорбительно, но в нынешние времена какой может быть этикет? Возьмите, жить-то как-нибудь надо…

Что самое интересное — он взял. А я почему-то думал, что откажется из глупой гордости.

Взял, как получил карточный долг, не пересчитывая, сунул в карман халата.

— Ну, бог в помощь. Не скажу, что наша встреча была слишком приятна, но все же… Желаю дойти туда, куда идете… И автоматик свой не забудьте. Пригодится. Только под пальто от греха спрячьте…

Мудрый старик. Держа Ванду, обернутую простыней, на руках, я вышел в переулок, постоял, не зная, что делать дальше. Странно все это, в такой ситуации я еще не оказывался никогда.

Не знаю, для чего и почему, но я вернулся назад, к перекрестку, где все началось и кончилось. Бой давно утих. Настолько, что тишина была даже неестественна. Я положил Ванду рядом с исковерканным корпусом автомобиля. Постоял, склонив голову. Вроде так принято. Но скорби я не испытывал, к стыду моему, даже наоборот. Облегчение. Теперь я ничего не боялся и отвечал только за себя. Как тогда, в Сан-Франциско. А это гораздо проще. Постоял, потом захромал обратно.

Только вот сейчас я почувствовал, насколько плохо лично мне. Нога опухла, будто бревно, хотя рана была благополучно очищена, продезинфицирована, и кость не задета, от колена дергало вверх до пояса, и наступать было почти невозможно.

И куда идти? Район, в котором я оказался, представлял себе весьма приблизительно. С тем, как эти места выглядели в нашем мире, здешние улицы и переулки не имели ничего общего, а за истекшую неделю я выучить наизусть карту нынешней Москвы, конечно, не успел. Безошибочно я мог выйти к цели одним из двух кратчайших маршрутов: через Бульварное кольцо до Большой Дмитровки или же по Поварской до Моховой, а там на Тверскую или ту же Большую Дмитровку, только снизу. Даже с моей покалеченной ногой я бы добрался за час, беда только в том, что как раз на этих магистралях сейчас появляться никак нельзя.

Именно там уже начинался или вот-вот начнется давно задуманный и тщательно подготовленный моими друзьями, теперь в этом сомнений не было, процесс ликвидации мятежа. И все с этим связанное — планомерное выдвижение войск, блокирование перекрестков, прицельная и беспорядочная стрельба во все, что движется, бессудные расстрелы подозрительных, и так далее и тому подобное.

Сутки-двое благоразумным обитателям лучше сидеть за закрытыми ставнями и крепко запертыми воротами. Во избежание…

Глава 22

Я решил, что добираться к цели следует самыми глухими, непроезжими переулками. Но при этом возрастала опасность заблудиться, они здесь идут под совершенно непонятными углами и вполне способны вывести как раз туда, где появляться не следует.

Меня вдруг охватила острая тоска. Не от страха за свою жизнь, а от бессмысленности происходящего. Даже на улицах Сан-Франциско, преследуемый умелыми убийцами, я подобного чувства не испытывал.

Чужой город, чужой мир, чужое время. И для чего-то я тут нахожусь.

Стоило радоваться избавлению от смертельных опасностей дома, чтобы попасться в ловушку здесь.

Был бы я местным, я бы так не нервничал. Даже в разгар ожесточенных уличных боев обыватели ухитряются как-то перемещаться по улицам, не слишком и рискуя. Именно потому, что это их город и их время, они интуитивно знают, как себя вести и как разговаривать с вооруженными людьми, хоть красными, хоть белыми. Я этого не знаю, и каждый легко увидит во мне чужака. Как, например, сообразил это статский советник. Чужаков же проще всего убивать на месте, а не конвоировать куда-то для выяснения.

И значит, у меня теперь тоже один выход — при малейшей опасности стрелять первым, как мне ни претит такая перспектива.

Размышляя подобным образом, я брел вперед, ориентируясь по памяти и отчетливо представляя только одно — что двух опасных рубежей мне не миновать, но преодолеть их все-таки можно, если сохранять постоянную бдительность и выдержку.

Московские переулки, они даже в благополучном и цивилизованном двадцать первом веке представляли собой проблему. Старательно сохраненные и даже злонамеренно реставрированные на потребу иностранным туристам в самом центре исторической части города, где-нибудь на Чистых или Патриарших прудах, все эти Кривоколенные, Армянские, Сверчковы и Петроверигские являли собой узкие, едва ли не трехметровой ширины, щели, по бокам которых стояли тщательно отреставрированные дома в стиле чудовищно извращенного ампира.

Кое-кто называл этот стиль — «вампир».

Нормальный переулок такого типа по своей длине трижды меняет название, трижды — направление и в конце концов становится поперек самого себя. Выхода в таком случае нет. Переулок обращается в ленту Мебиуса. Даже днем без плана или без совета случайно встреченного старожила выбраться в цивилизованные кварталы города крайне проблематично.

А что сказать про те же переулки ночью, да сто двадцать лет назад? Положение практически безнадежно. Исковерканный, покрытый жидкой грязью булыжник, мертвые стены домов, ни единого лучика света из-за глухих ставень. То, что опрометчиво кажется выходом, оказывается углубленным в промежуток между домами въездом частного владения, оберегаемым собаками с очень скверными характерами.

И вдобавок в процессе передвижения с удивлением убеждаешься, что Москва действительно стоит на семи холмах, подъемы и спуски чередуются с утомительной монотонностью, и на десятой или двадцатой минуте странствий начинаешь понимать, что от лабиринта Минотавра избранный маршрут отличается только присутствием над головой грязно-серого, подсвеченного почти полной луной неба. А по луне я ориентироваться не умею. Никогда не мог запомнить, где она должна находиться в каждый данный момент ночи и каковы ее фазы.

Зато я подумал — все здесь чужое, совершенно все. А вот небо — то же самое. Как дома. Как в детстве…

Если бы я не был сейчас ранен и озабочен проблемой собственного спасения, путешествие могло показаться даже и романтическим.

Темные ущелья между глухими брандмауэрами, время от времени возникающие впереди тени шести-семиэтажных домов, по идее, намекающие на присутствие впереди нормальных широких улиц, до которых тем не менее непонятно как добраться.

Спорадически вспыхивающие справа, слева, впереди и сзади звуки коротких огневых стычек, гул автомобильных моторов, мелькающие над крышами лучи прожекторов. Но все это будто бы в другом мире. Словно из-за кулис, не выглядывая на сцену, пытаешься догадаться о содержании пьесы.

Очевидно, рана моя оказалась тяжелее, чем думали и я, и доктор, или к ней добавился травматический шок, потому что моментами я замечал, что сознание мое мутится.

Вместо черных низеньких домов мне вдруг начинало казаться, что бреду я вдоль белоснежных, освещенных мертвым неоновым светом небоскребов, и приходилось даже щуриться от этого нездешнего света.

Потом сознание прояснялось, и я с удивлением отмечал, что нахожусь совсем не там, где рассчитывал.

Однажды я вдруг понял, что стою на Тверском бульваре, по другую сторону Никитских ворот, площадь которых пересек непонятно каким способом. Поскольку там прямо сейчас шел довольно жаркий бой.

От Пушкинской с минутными интервалами раздавался гулкий гром пушечного выстрела. Резкий вой проносился на уровне вторых этажей, и снаряд разрывался где-то возле ресторана «Прага».

С крыши шестиэтажного дома на углу Большой Никитской и Леонтьевского переулка длинными очередями отвечал орудию станковый пулемет.

Кто и с кем здесь перестреливался, я не понял. Инстинкт погнал меня вправо, под защиту темных стен.

Вокруг беспрестанно мелькали огоньки дульных вспышек и на разные голоса свистели пули. Идущие над головой посвистывали тонко и нестрашно. Рикошетные отвратительно верещали, еще какие-то странным образом клекотали, будто кувыркаясь в полете. Возможно, это были распиленные для пущей убойности безоболочечные пули старых берданок.

Привалившись плечом к арке глубокой подворотни, я старался увидеть людей, участвующих в ночном сражении, но освещения не хватало. От этого казалось, что здесь бьются не люди, а какие-то уэллсовские морлоки.

Самое странное, я совершенно ничего теперь не испытывал. Ни страха, ни боли, ни даже желания жить. Просто двигался, выполняя программу, как робот, даже и не человекообразный.

Запомнился момент, когда навстречу мне выскочили несколько человек, с оружием, в коротких, перепоясанных ремнями бушлатах или телогрейках.

— Стой, эй ты там, стой! Кто такой?

Автомат оказался у меня в руках раньше, чем я подумал, что надо бы его снять с плеча. И сам собой выплеснул вперед больше половины рожка.

Очередь прошла от стены до стены переулка, и никто больше не шевельнулся, не попытался задержать меня или выстрелить в спину, хотя я ушел с этого места не спеша и не пригибаясь.

Так мне показалось. Но потом что-то с размаху ударило меня чуть повыше правого уха. Я упал на колени, опершись плечом о стену, потрогал голову.

Крови на пальцах не оказалось. Очевидно, меня достала рикошетная пуля. Кевларовая подкладка фуражки спасла, но одурел я окончательно.

Дальнейшее представляло какие-то странные обрывки впечатлений.

Я ввалился в разбитую витрину магазина. Помнится, перешагнул через бруствер из мешков то ли с мукой, то ли с сахаром. Сел на пол рядом с темной человеческой фигурой, обозначенной алыми вспышками самокрутки.

— Эй, мужик, ты че, раненый? — спросил участливый голос.

— Немножко есть, — ответил я.

— Перевязать нечем, — обрадовали меня.

— Спасибо, уже перевязался…

— А за кого воюешь, за нас или за этих?.. — непонятный человек без всякой агрессивности отодвинул в сторону упершийся ему в грудь ствол моего автомата.

— За себя воюю, остальные мне без разницы…

В темноте помолчали, хотя там угадывалось присутствие еще нескольких дышащих, покашливающих, хлюпающих носами людей.

— Дак вроде и мы так же. Выпить хочешь?

— Хочу…

Мне протянули жестяную кружку, где плескалась, судя по запаху, водка. Я сделал пару глотков.

— Закусишь?

— Не хочется.

Странные люди. Для чего им я и сами они что здесь делают?

Наверное, я спросил об этом вслух, потому что мне охотно ответили:

— Да вот ввязались сдуру в эту революцию, а потом решили, на кой оно нам нужно? Прибарахлиться чуток, тай и годи… Две телеги добра отправили, а сейчас и ждем. Что-то долго Митрич не возвращается. Мабуть, сбежал, а мабуть, и убили. Война, сам понимаешь. Ну, водки тут хватает, колбасы целая поленница. До утра посидим, а там и подумаем…

Я порадовался, как просто и спокойно настоящие люди реагируют на исторические коллизии.

— А ты, земляк, что ли из идейных?

— Почему так думаешь?

— Дак машинка у тебя серьезная. Мы вот попросту, с винтарями да обрезами, а у тебя вона что…

— На улице подобрал, — ответил я.

— Ну-ну, оно понятно, — согласился прежний голос.

— Сам-то из офицеров царских или как?

Надо же, насколько прав был судейский генерал. Простой народ, он к интонациям чуткий.

— Из анархистов я. Сам по себе, голый человек на голой земле, вот моя философия…

Это народу тоже нравится. Когда с апломбом и непонятно.

Когда я передохнул и решил отправиться дальше, мне не препятствовали.

Что происходило в следующие полчаса или час, я не помню, но в очередной раз очнувшись, я увидел, что стою на углу Трубной и Цветного бульвара. То есть я как-то сумел пересечь и Тверскую, и Петровку, и прошел гораздо больше, чем нужно было. И от Столешникова сейчас находился едва ли не дальше, чем в начале пути. Черт его знает, может быть, я даже прошел мимо спасительного дома, совершенно этого не заметив.

Захотелось сесть на тротуар и заплакать. Ноги своей я не чувствовал совершенно, но как-то она все же меня слушалась, а в подсознании, наверное, пробудился инстинкт и дух древних предков, которые и руководили моими бессмысленными перемещениями по охваченным мятежом улицам. Я словно невидимкой здесь оказался, и ни одна шальная или прицельная пуля не могла меня больше перехватить.

Надо отдохнуть, подумал я, садясь на асфальт в глубокой нише перед запертыми воротами трехэтажного особняка.

— Что, плохо тебе, герой? — раздался голос из-за правого плеча, оттуда, где никого быть не могло, потому что я ощущал спиной и грубую, холодную каменную кладку стены, и твердые, внахлест сколоченные доски.

— Ну плохо, а тебе какое дело? — ответил я, сразу узнав этот голос.

— По-прежнему не хочешь к нам присоединиться? — спросил Артур.

— К вам?

Что удивительно, услышав голос покойника, я вновь стал мыслить ясно, отчетливо и логично. Как мне тогда казалось. Подобное бывает в процессе длительной, перешедшей все границы разумного гулянки. Вдруг, часа в три ночи, наступает момент холодной, стеклянной, нечеловеческой трезвости. Видишь себя и собутыльников будто со стороны, говоришь пророческие, мудрые слова. Кажется, еще чуть-чуть, и постигнешь главную истину. Или — научишься летать. Помню, еще в студентах, на встрече какого-то Нового года, именно в такой час я осознал себя сидящим на подоконнике кухни, в чужой квартире, перед распахнутым окном. Внизу было тридцать этажей, на уровне глаз пролетали крупные снежинки, по ту сторону Москвы-реки сверкал огнями Кремль.

За руку меня держала незнакомая девушка с несколько растрепанной прической и тоже не слишком трезвая. А я ей доверительно сообщал, что если достаточно сильно пожелать, то вполне можно сейчас оттолкнуться от подоконника и воспарить над городом.

— Новый год все же, ночь чудес. Полетели вместе…

Уверен, что, если бы она сдуру согласилась, я бы постарался воплотить эту идею в жизнь, но девушка оказалась или слишком умной, или слишком трусливой и изо всех сил потащила меня внутрь квартиры. Наверное, она была права. Мы с ней еще выпили на брудершафт и отправились искать свободную комнату, чтобы познакомиться поближе… Кажется, кто-то у меня ее по дороге отобрал, но это уже несущественно.

— Зачем, Артур? Зачем опережать события? Шлепнут меня сегодня — воссоединимся, никаких проблем. А сейчас я еще побарахтаюсь. У меня две сотни патронов и граната. Если сумею встать, то еще и до Столешникова доковыляю. Дорогу покажешь, по старой дружбе? Или еще чем-нибудь сумеешь помочь?

Его фигура выступила на фоне стены, словно нарисованная светящейся краской голограмма.

— Летать, к сожалению, не могу, — ответил он, словно читая мои мысли. — В материальном виде, разумеется. А то бы донес, никаких вопросов. Хочешь — пойдем. Буду указывать дорогу и предупреждать об опасностях.

— Как Вергилий Данте? — спросил я. — И куда приведешь? На Елисейские поля? В Элизиум? Или в тот самый утренний сад с теплым озером и обнаженными девушками? Гуриями в мусульманском понимании?

— Рад бы, — ответил мне печально Артур. — Нам с тобой там было бы куда как интереснее. И ты опять очень близок к переходу. Раз я тебя вижу. Ты помнишь прошлый раз?

— Как не помнить? — Мне стало легко и тепло, словно замерзающему в степи ямщику. «Путь далек ли, жид?» Но что-то пока еще мешало отдаться убаюкивающему умиротворению духа.

— А ты, не иначе, уже прилетел, будто стервятник на свежую падаль? Не терпится тебе? Ну, попробуй. И посмотрим…

— Снова не доверяешь? Напрасно. Я не скрываю — хотел бы видеть тебя здесь. Навсегда. Но… Ты, может, и не поймешь… Я заблудился. Потерял Веру… А ты можешь указать мне путь. Если пока задержишься там, у себя…

— Знать бы, как это сделать, — ответил я с тоской, понимая, что брежу наяву и что дела мои, значит, плохи. Контузия, шок, а то и сепсис начал развиваться.

— Тогда слушай совет. Сюда направляются вооруженные люди. Идут по Неглинной. По твоим следам. Через пять минут будут здесь. Убежать ты не можешь. Сделай так — разбей ближайшее окно, в этом доме советская контора. Там есть телефон. Звони своим друзьям. Пусть тебя заберут. Не успеют — встретимся окончательно… Спасешься — не забудь обо мне. У тебя появится возможность. Пожалуйста… — его печальный голос растворился в тишине, как шелест ветерка в прибрежных камышах. Самым краем сознания я еще успел, кажется, уловить слова: — Выбирай сам…

Артур исчез, а в сотне шагов вверх по улице я действительно услышал грохот кованых каблуков по брусчатке.

Совет был здрав и своевременен. Цепляясь руками за выступы стены, я добрался до окна. Затыльником автомата ударил в нижний угол. Толстые стекла обрушились с грохотом, осколки едва не рубанули по рукам и голове, зазвенели по тротуару.

— Эй, эй, кто там, стоять! Руки вверх… — Оранжевая вспышка озарила улицу. Кто-то выстрелил из пистолета. Кажется, в воздух. И не попал.

Я ответил тремя короткими очередями, услышал, как дернулся и замер в задней позиции затвор, отбросил на мостовую пустой магазин, в долю секунды воткнул в приемник новый и с непостижимой даже для меня самого ловкостью подтянулся на руках, перевалился через подоконник внутрь помещения.

Чтобы прекратить раздражающие звуки снаружи, выбросил на улицу две гранаты. Переждал слитный грохот разрывов и стал искать телефон.

О том, что телефонная станция захвачена мятежниками или правительственными войсками и соответственно отключена, я старался не думать.

Аппарат нашелся в соседней комнате. После трех оборотов ручки индуктора станция ответила. Грубым мужским голосом:

— Центральная слушает.

— Товарищ, станция у нас? Слава богу. Дай мне 22–17. Поскорее…

— Бога нет. Соединяю.

До чего здесь простодушный народ! Я физически чувствовал, как боец мятежников или, наоборот, чекист, шевеля губами ищет нужные гнезда и сует в них длинные штекеры на толстых черных шнурах с противовесами.

А те, на улице, подобрав убитых и раненых, перегруппировавшись, с непостижимой для меня настырностью решили все же достать обидчика. Сквозь приоткрытую дверь я видел, как темные силуэты заслонили проем окна. И бросил аккуратно свою последнюю гранату, так, чтобы она пролетела над головами и лопнула на тротуаре.

Гениальное изобретение человеческого разума — осколочная граната «Ф-1» в чугунной рубашке, не претерпевшее за век с лишним никаких принципиальных изменений.

Пламя метнулось за окном оранжевым парусом, раздались крики боли и негодования. Кому-то отчего-то моя акция не понравилась.

Но пару минут я выиграл. Пока там не нашелся сообразительный человек, который ответит мне тем же.

— Кирсанов слушает, — прозвучал в трубке перебиваемый треском разрядов голос.

— Кирсанов, здесь Ростокин. — Я не стал излагать ему свое возмущение тем, что меня бросили на произвол судьбы. — Меня зажали крепко, продержусь минут пять. Выручайте, мать вашу…

— Понял. Ты где?

Я ответил.

— Вот черт! Наших близко нет. Посылаю броневик. Продержись хоть минут десять… — Я слышал, как прикрыв ладонью микрофон трубки, он кричит что-то людям поблизости. — Выехали. Держись. Голову не высовывай. Позиция у тебя приличная?

— Черт знает! Если с тыла не обойдут и фугас не грохнут, вроде приличная. Две комнаты, окно на улицу одно. Патроны есть. Вот он!..

Навскидку я дал короткую очередь по мелькнувшей за окном тени. Что этим людям надо?

Шли бы себе мимо. А то ради того, чтобы убить совершенно незнакомого человека, лезут под пули и взрывы, кладут головы безо всякого личного интереса и пользы.

Я толкнул дверь, ведущую из комнаты, где находился, в следующую, возможно, имеющую выход во двор или на улицу.

Заперта. Сломать ее сил у меня больше нет. Таща за собой уже совершенно мертвую ногу, я вдоль стены добрался до окна. Мои противники (а может быть, даже и единомышленники) суетились по обеим сторонам Неглинки, перебегали через площадь, чтобы, наверное, зайти мне в тыл со стороны монастыря. И было их гораздо больше взвода.

Вот дураки… Чего им нужно? Небо ясно… Под небом места хватит всем, но беспрерывно и напрасно один воюет он — зачем?..

Сколько времени требуется, чтобы «БРДМ» доехал от Столешникова сюда? Пусть даже заведется не сразу? Квартал по переулку, крутой поворот налево с визгом покрышек на Петровку, тут же направо в Петровские линии, налево на Неглинную и…

Я выставил автомат за окно и отжал спуск. Расстрелял, водя стволом, как брандспойтом, целый магазин, вставил третий. Выпалил и его, не целясь, но распугивая нападающих. Здесь до сих пор очень боятся автоматического огня.

Четвертый и последний использовать не успел. Услышал рокот дизельного двигателя. Вот они! Броневик вывернул на Неглинную, и тут же характерным, ни на что не похожим грохотом застучал башенный тяжелый пулемет Владимирова («КПВТ»). Его 14-миллиметровая пуля свободно пробивает навылет бетонную или кирпичную стену, а также любую туземную бронетехнику вместе с экипажем. Но стреляли пулеметчики явно лишь на устрашение, поверх голов, потому что я видел оранжевые плети трассирующих очередей, летающие вдоль улицы.

Бронеавтомобиль остановился прямо под моим окном, два человека в камуфляже выскочили на брусчатку из низкой треугольной дверцы. Такие они были резкие, худые, подтянутые, а главное — непринужденные, ничего здесь не опасающиеся, что уцелевшие местные солдаты торопливо рассосались по окрестностям, как тараканы в кухне при внезапно включенном свете.

Я крикнул что-то слабым задыхающимся голосом и, упав грудью на подоконник, почувствовал, как судорожно сокращается в рвотных позывах пищевод.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПРИВИЛЕГИЯ ЖИВОГО * * * Глава 1

Право на смерть — привилегия живого.

     (Л. Н. Гумилев).

К некоторым вещам невозможно привыкнуть. Даже если разумом понимаешь их объективную реальность, эмоционально все равно испытываешь растерянность и недоумение. К разряду таких явлений для меня относится и браслет-гомеостат.

Разглядывая гладкую загорелую кожу на том месте, где еще несколько часов назад присутствовала рваная, с размозженными краями, заполненная черными кровавыми сгустками рана, я старательно убеждал себя, что определенным образом возбужденный внутриатомный резонанс активизирует латентные программы регенерации тканей… В сущности, просто в сотни раз ускоряет процессы, которые и так сами собой происходят в организме… Но чем в таком случае объяснить, что естественным образом мышечная ткань не восстанавливается, на месте любой раны всегда и обязательно образуется рубец или шрам, у меня самого на теле их раньше было не меньше десятка, а здесь — смотри не смотри — никаких следов…

Одна из таких мелочей, которые способны перевернуть представления о действительности сильнее, чем явления не в пример более масштабные и величественные, вроде старта нового типа звездолета.

Прошлый раз мое чудесное спасение с помощью этого же браслета удивило меня гораздо меньше, вытесненное в подсознание бурным потоком последующих событий, а сейчас я мог размышлять спокойно, лежа в широкой и мягкой постели, никуда не спеша и разглядывая новенькую, с иголочки, ногу.

В квартире было тихо, как в подводной лодке, лежащей на грунте. Сквозь полураздвинутые шторы пробивался серый свет, глядя на который, невозможно сообразить, утро сейчас или ранний вечер.

Как бы в ответ на мои сомнения из соседней комнаты донесся густой и низкий бой часов. Досчитав до двенадцати, я убедился, что за окнами подень.

Проспал я почти восемь часов, и этого хватило, чтобы лечебный процесс завершился полностью. Экран гомеостата светился сплошным зеленым светом, что по предыдущим объяснениям Новикова означало стопроцентное здоровье, не только в клиническом, но и в генетическом смысле тоже. То есть в моем организме не осталось ни одной поврежденной клетки, ни малейшего возрастного или благоприобретенного дефекта. Грубо говоря, я как бы только что родился и теоретически имею теперь шанс прожить ровно столько, сколько запланировано было для меня природой, даже, пожалуй, на тридцать пять лет больше, поскольку счетчик моего жизненного «моторесурса», фигурально выражаясь, только что «сброшен на нули».

Судя по тишине в квартире, здесь, кроме меня, не было никого. А ночью, кажется, когда меня втащили на руках двое басмановских рейнджеров, здесь дым стоял коромыслом. В памяти всплыло лицо Кирсанова, который о чем-то меня расспрашивал, и я, кажется, что-то ему отвечал, но что именно — не помню.

Меня положили на диван, раздели, сунули в рот горлышко бутылки и я, давясь, пил холодную минеральную воду.

Потом откуда-то возник Шульгин, одетый в советскую военную форму. Он и распорядился перенести меня в эту спальню и сам защелкнул на моей руке браслет. И сразу наступил глубокий сон без сновидений или просто обморок.

Не одеваясь, я обошел все пять комнат, заглянул и в кухню. Действительно никого, квартира чисто убрана, невозможно представить, что всю ночь здесь толпились, следили грязными сапогами и непрерывно курили многочисленные военные люди.

Словно бы голландская хозяйка только что завершила еженедельную уборку, после чего отправилась по своим делам в город.

В этом тоже было что-то неестественное. Впрочем, Шульгин принадлежал к тому типу начальников, которые в состоянии заставить своих подчиненных поддерживать корабельный порядок даже в прифронтовой землянке.

В обширной ванной с зеркалом во всю стену я тщательно осмотрел себя. В самом деле, ни одного из украшавших меня ранее шрамов, начиная с полученных в детстве и вплоть до последнего момента, я не обнаружил. Нет — и все.

Да, если бы я успел дотащить сюда Ванду или, как догадался сделать это часом позже, просто позвонил по телефону, женщина была бы сейчас жива…

Мне стало ужасно стыдно за собственную глупость. Или не глупость то была, а подсознательное желание избавиться от неудобной личности? Кто это говорил, Шульгин или Новиков: «Нет человека, нет проблемы»?

Но постой, Игорь Викторович, сказал я себе, ты разве сам догадался позвонить или?.. Померещился мне в полубреду явившийся по мою душу Артур или он все же был и в этом мире, чтобы… Чтобы что? Чтобы уговорить меня присоединиться к себе в прекрасной загробной реальности, или «прослышал», то есть учуял, что Алла вновь занялась проблемой «фактора Т»?

Кстати, как она, где сейчас находится? С момента встречи с Людмилой я почти и не вспоминал о ней. Не потому, что увлекся прелестями случайной любовницы, а просто — на войне, на переднем крае гораздо реже вспоминают о тех, кто сейчас в тылу и в безопасности, чем наоборот.

Я растерся махровым полотенцем и, совершенно голый, подобно античному герою, прошлепал в спальню, поискать, во что здесь можно одеться.

Белье в шкафу нашлось, а из одежды подходящего размера я обнаружил только полосатый черно-зеленый банный халат.

Для начала сойдет, а там появится кто-то из хозяев и озаботится моей экипировкой.

В этой квартире я был всего однажды, и не больше получаса, но о непостижимой ее сущности кое-что знал.

Вместе с гомеостатом она была явлением какого-то иного, одинаково чуждого и моему, и здешнему мира. Никаких реальных предпосылок существования подобных артефактов ни в ХХ нынешнем веке, ни через полтора столетия в куда более высокоразвитом нашем нет, и даже теоретической возможности их появления не просматривается.

Возможно, именно постигнув суть этого феномена, мне удастся расшифровать и все остальное.

Существующая вне времени и в непонятном пространстве квартира, похоже, является коридором или тоннелем, связывающим «нормальные», взаимопроникающие и взаимодополняющие реальности с чем-то совершенно недоступным моему пониманию.

С абсолютно иной исторической линией, отщепившейся от общего ствола столетиями раньше, на которой возникла цивилизация принципиально нового типа.

Или с другой Галактикой, другой Вселенной? С мирами инопланетян, подобных тем, что перехватили меня на межзвездном полустанке? Кем и для чего была срежиссирована та странная, ничем вроде бы не кончившаяся встреча? Не может быть, чтобы и она тоже — просто так. Не верю я в случайности космических масштабов.

Я понимал, что все мои построения могут оказаться абсолютно ложными и я пытаюсь связать воедино никак не коррелирующие события и факты, общее между которыми только одно — они произошли не с кем-то, а со мной. И только…

Теоретически можно допустить, что из квартиры открываются пути и к нам домой, и в десятки других реальностей. Как-то же попали к нам Новиков с Ириной, откуда-то доставляется в двадцать четвертый год произведенные в совсем другие времена оружие и прочая техника…

И сами они — Новиков, Шульгин, Ирина, все прочие — люди ли вообще или хорошо замаскированные и натурализовавшиеся пришельцы?

Вопросы, вопросы… А что мне дадут ответы? Нужны они мне сейчас, когда не решены дела куда более практические? В чем смысл нынешних московских событий, для чего и кому потребовалось мое в них участие и чем все это вообще кончится? Вот о чем нужно думать.

А может быть, вообще думать ни о чем не нужно? Все разумное действительно, все действительное — разумно…

Я сообразил, что испытываю зверский голод. Почти сутки без пищи, нервные и физические перегрузки, да и регенерация, наверное, потребовала огромного расхода энергии, если, конечно, она не извлекается гомеостатом непосредственно из мирового эфира.

В большом белом холодильнике, выпущенном, кстати, судя по алюминиевой табличке, в 1962 году на московском заводе имени Лихачева, нашлись яйца, ветчина, чешское пиво в коричневых стеклянных бутылках. Едва я успел расколоть о край сковороды третье яйцо, в глубине коридора лязгнула входная дверь и послышались громкие голоса.

— О! С выздоровленьицем! — воскликнул, появляясь на пороге, Александр Иванович, одетый, как и ночью, в военную форму, только теперь при дневном свете я увидел на ней знаки различия комиссара ГПУ второго ранга. Отчего же не первого?

— И завтрак, смотрю, поспел. Весьма к месту. На двоих хватит или как? Ребята, вы там подождите чуток…

Я выглянул, к кому это он обращается. В дальнем конце коридора привалились плечами к стенкам двое крепких парней в неуместной здесь желто-зеленой камуфляжной форме, увешанные всевозможным оружием и амуницией сверх всяких мыслимых пределов. Словно бы готовились к двухнедельным автономным боям на Сейшельских островах.

— А отчего бы и ваших охранников к столу не позвать? — спросил я тоном, который и мне самому показался неприятным. Я испытывал сейчас сильнейшую антипатию к человеку, которого всего неделю назад готов был считать чуть ли не идеальным образцом мужчины эпохи смутного времени.

— Обойдутся. Вестовых и ординарцев к столу приглашают только в определенных обстоятельствах. Сейчас таковых не наличествует. Кстати, еще в приказе Николая II Александровича от 1896 года сказано: «…запрещается господам офицерам употребление спиртных напитков в присутствии нижних чинов, хотя бы и услужающих…» А именно означенные напитки я и имею в виду немедленно употребить…

Слегка натужное, на мой взгляд, балагурство Шульгина вызвало у меня новую волну раздражения. Он, похоже, это почувствовал, слегка сбавил тон.

— Охота вам дурака валять, Александр Иванович, — пробурчал я, ставя на стол сковороду. Меня сейчас нервировала не только его манера поведения, но и вообще весь он, неприлично веселый и благополучный после всего, что произошло за двое истекших суток. С кем-нибудь из своих близких знакомых по прошлой Земле я бы, наверное, вообще не стал разговаривать, но сейчас решил ограничиться максимально холодным тоном.

Но он если и уловил мои эмоции, то предпочел их просто не заметить.

— Когда ж и повалять дурака, как не сейчас. Ответственнейшая и важнейшая для судеб всего прогрессивного человечества операция завершена более чем успешно. Бог даст, еще несколько лет стабильности нам обеспечено, а что там дальше будет… Нет, налить по чарочке надо всенепременнейше да заодно и мнениями обменяться, уточнить кое-что, точки там над разными буквами расставить…

По-прежнему сохраняя каменное выражение лица, я слегка посторонился, когда Шульгин в обход моей спины проник к холодильнику, извлек из него покрытую инеем бутылку и резким движением большого пальца сбросил металлическую пробку.

— Ладно, за победу, штабс-капитан! — Шульгин мало что разлил пол-литровую бутылку водки за один прием в два граненых стакана, так и выцедил свой разом, медленно, но не отрываясь, будто в жару холодный апельсиновый сок. Меня аж передернуло от отвращения. Однако, чтобы не слишком уж обострять обстановку, я тоже пригубил свою посудину, сделал два маленьких глотка.

Видимо, Александр Иванович уловил мое настроение.

— Что, парень, думаешь, с алкашом дело имеешь? С утра — и стаканами! Ужас какой-то… — усмешка его была не то чтобы двусмысленная, скорее — мудрая и грустная. — А знаешь, что такое настоящий дзен? Это умение разлить четвертинку на два полных стакана. И — не выпить! Да ты не расстраивайся. Вот посмотри… — Он, потянувшись через стол, отстегнул с моего запястья браслет и надел его на руку себе.

— Водка — это что? Алкалоид и вообще яд. Значит, через N минут он из моего организма выведется полностью. Но сам процесс употребления — приятен. — И тут же посерьезнел. — У тебя, Игорь Викторович, чувствую, претензии ко мне серьезнейшие имеются. Господин корветтен-капитан, как я понимаю, до сих пор не окончательно врубился в ситуацию и предполагает, что с ним обошлись не совсем по-джентльменски. Ведь так? Охотно приношу свои искренние извинения, не упуская, однако, возможности заметить, что на войне как на войне, война же — дело грязное по определению. И ни малейших этических норм я не нарушил. Обижаться же на то, что руководитель операции, генерал, кстати, по воинскому званию, не раскрыл офицеру, забрасываемому в тыл врага, весь стратегический план, ограничившись лишь необходимым минимумом, я считаю — неуместно. Или в вооруженных силах вашего отечества иные понятия? Тогда — еще раз милль пардон!

Произнесенная с благодушной усмешечкой, но по сути довольно резкая отповедь меня несколько образумила. Да ведь и в самом деле — я просто забыл в суматохе дней о своем истинном статусе. Это я там, у себя, даже оказываясь в больших штабах, в обществе многозвездных генералов, ощущал себя независимым корреспондентом солидных информационных агентств, никому не подчиненным и лишь в самой малой степени ограниченным рамками естественной субординации, а здесь-то…

Меня подвела психология. Я слишком всерьез отнесся к нашим непринужденно-дружеским отношениям, как они сложились с первых дней знакомства и с Шульгиным, и с Новиковым. И забыл о вроде бы вскользь сказанных словах о генералах, офицерах и кандидатах в рыцари.

Осталось только с достоинством наклонить голову, словно бы принимая извинения.

Шульгин, похоже, тоже счел инцидент исчерпанным.

— Конечно, жаль, что не удалось выдернуть тебя раньше. После гибели Рейли операция утратила смысл. Однако если бы хоть Ванда уцелела… Мы еще кое-что могли бы подправить… Да что теперь говорить. Я оказался слишком занят в другом месте, чтобы следить за вами непрерывно. Думал, Сидней не такой дурак, чтобы бездарно подставиться под выстрел…

— Вы его знаете? — по-глупому спросил я.

— Кто же не знает старика Рейли? Звезда британской разведки, главнейший спец по русским делам. Нынешний Джеймс Бонд, можно сказать. Но и на старуху бывает… Вон его старший коллега Лоуренс куда круче был, а банально на мотоцикле убился, на пустой сельской дороге… Не сейчас, правда, но это неважно…

Я читал о полковнике Лоуренсе, герое африканских войн прошлого века, но о Сиднее Рейли в тех книгах не упоминалось, кажется.

Шульгин оборвал себя на полуслове, будто ему показалось, что он сказал лишнее.

— Давай-ка, Игорь Викторович, одевайся, и поедем. А выпить тебе все-таки надо. Чтобы прийти в адекватное обстановке состояние. — Он непринужденно отлил из моего стакана половину в свой, после чего буквально вставил мне его в руку.

— Давай. Залпом. Это я пью исключительно ради процесса, поскольку к состоянию опьянения испытываю стойкую неприязнь, а тебе нужно… — подчиняясь его проникновенному тону, а главное — взгляду, я выпил водку, которая оказалась действительно приятной на вкус и ударила в голову тепло и мягко.

И вдруг впервые после пробуждения я осознал, что за окнами больше не гремят выстрелы.

— Так как, Александр Иванович, все кончилось, что ли?

— А я о чем? Кончилось. Победа как бы. Однако иди в гардеробную, приоденься. Ехать надо…

В той комнате, что Шульгин назвал гардеробной, действительно висели на плечиках десятки костюмов, военных и штатских, принадлежавших, как я понял, к разным эпохам здешнего мира и очень мало соотносящихся с тем, что носят у нас. За проведенную здесь неделю научиться автоматически выбирать одежду по ситуации я не успел.

— А что надевать-то? — спросил я. — И отчего вдруг так вы заторопились? Раз уж победа, так почему не поговорить спокойно, обменяться мнениями? Уютно здесь у вас, особенно при такой погоде за бортом…

— Куда уютнее, — смутно улыбнулся Шульгин. — Моя б воля, век тут жил, тем более что истинных прелестей означенного жилища ты и не знаешь пока… Только сдается мне, тебя уже повело, парень. Вы там у себя в аркадиях Золотого века уже и водку пить разучились?

Той частью сознания, которая оставалась трезвой, я с ним согласился. Действительно, натощак выпитые двести граммов водки возбудили во мне желание покоя и долгого, тихого общения у камина, начищенную медную решетку которого я заметил в одной из дальних комнат.

— Однако в этой квартире сверх крайне необходимого времени оставаться не следует. Возьми вот это. — Шульгин указал на коричневато-зеленый костюм-тройку, оказавшийся на удивление совершенно моего размера.

— Воевать нам больше наверняка не придется, а вот явиться пред светлы очи здешнего правителя — вполне возможно. Так что давай. И туфельки вон внизу, югославские, тоже подойдут. И плащ возьми, и шляпу. Имидж твой по-прежнему — иностранный дипломат неизвестной державы. Подробности — позже.

— А почему в этой квартире оставаться нельзя? — спросил я, заканчивая одеваться. — Что за примета?

— Примета? — Шульгин даже рассмеялся. — А может, ты и прав. Именно примета. Шутка в том, что мы так до сих пор понятия не имеем, каким образом эта штука функционирует. Даже не выяснили, где у нее, так сказать, «порт приписки». Перемещается вдоль и поперек пространства и времени словно бы по собственному усмотрению. И внутри ее время течет непонятным образом. Обычно вообще-то соответствует «забортному», но бывают и сбои. То чуть замедляется, то ускоряется. Один раз вообще Андрей с Ириной через нее на семь лет вперед выскочили, слава богу, вернуться сумели без последствий… И никто гарантировать не может, что в следующий миг произойдет. Вдруг она самопроизвольно в 66-й или 91-й год опять отскочит или прямо в мезозой провалится? Поэтому мы и стараемся без крайней нужды здесь не задерживаться, а тем более на ночевку оставаться. Жутковато как-то… И еще меня страшно нервирует, что одновременно со мной это пространство, — он обвел рукой вокруг, очерчивая сферу, — еще бог знает сколько людей занимают. И из нынешних пролетариев, что в ней коммуналку устроили, и особенно из прежних «хозяев»… — последнее слово он произнес со смесью брезгливости и странного почтения, что ли? — Так что давай не будем без нужды судьбу испытывать.

Мои ощущения настолько совпадали с высказанным Шульгиным, что оделся я гораздо быстрее, чем обычно. Внизу нас ожидала машина, черный, сверкающий никелем отделки двухдверный «Мерседес-Кабриолет» с утопленными в нишах крыльев запасными колесами, широкими подножками и поднятым кожаным верхом. Судя по справочникам, которые я изучал в Новой Зеландии, — выпуска конца тридцатых годов этого века.

Человек десять охраны, тоже одетой в форму войск ГПУ, сопровождали нас на тяжелом армейском вездеходе. На турельной стойке между задними сиденьями возвышался крупнокалиберный пулемет с ребристым кожухом и длинным раструбом пламегасителя.

— Поедем в надежное место. Там и обсудим все, и кое с кем из старых знакомых повидаешься. Только сначала через центр проскочим, поглядим обстановку. Возьми на всякий случай, положи на колени и сними с предохранителя, — он указал назад, где на стеганых подушках сиденья грудой были свалены несколько автоматов вперемешку с желтыми пластмассовыми магазинами и брезентовыми гранатными сумками.

— Главные очаги мятежников подавлены почти повсеместно, но мало ли… Половина наверняка по домам и чердакам разбежалась. Кто затаится до лучших времен, а кто с отчаяния в вервольфов играться вздумает… Вон, слышишь?

Действительно, время от времени в разных концах города еще слегка бабахало, но, судя по звукам, — совсем на окраинах. Беспорядочные хлопки винтовочных выстрелов, заполошные, перебивающие друг друга автоматные залпы, а то вдруг даже звонкие, с оттяжкой, удары пушек, полевых или танковых.

Шульгин резко дал газ, покрышки взвизгнули по мокрой брусчатке. На Дмитровке мы повернули влево, на углу Кузнецкого снова влево и не спеша покатились вниз к Петровке.

— …Операцию «Никомед» мы готовили больше двух лет. Поименована она в честь одного древнего грека, принадлежавшего к философской школе киников и отличавшегося даже среди своих единомышленников редким цинизмом. Как-то он довел своими хамскими выходками одного из достойных афинских граждан до нервного срыва, тот естественным образом дал ему в морду. После чего означенный Никомед повесил себе на щеку табличку, над синяком: «В это место ударил меня бесстыжий Кратет». И все афиняне жалели Никомеда и осуждали грубого Кратета. Ну вот и мы тоже…

— Что, осуждали?

Шульгин, откинувшись на спинку сиденья и едва придерживая руками руль, рассмеялся.

— Отнюдь. Использовали его методику. Целых два года всеми силами способствовали тому, чтобы враги нынешнего советского режима создавали подпольные организации, вооружались и, наконец, выступили, вывели честных коммунистов, недовольных предательской политикой Троцкого, на улицы…

— И что? — спросил я, уже догадываясь о возможном ответе.

— А вот что… — Шульгин затянутой в узкую черную перчатку рукой показал за окно машины. Улицы, по которым мы неторопливо проезжали, несли на себе следы скоротечных, но жестоких боев.

После вчерашнего вечера и ночи у меня в памяти остались лишь довольно сюрреалистические сцены вспыхивавших перестрелок, бессмысленных ударов «растопыренными руками» во все стороны, будто драка пьяных мужиков после престольного праздника.

Сейчас же кое-какая реальная картинка начинала у меня складываться.

Со стороны правительственных войск четкий, скоординированный замысел наверняка был. Причем основывался он, что теперь очевидно, на хорошем знании обстановки и замыслов противника.

На каждом направлении главного удара противника непременно оказывались готовые к отпору силы, превосходящие неприятеля по вооружению и опережающие в тактическом развертывании. Центр Москвы представлял крайне удобный театр военных действий как для атакующих, так и для обороняющихся, вопрос был лишь в одном — в качестве разведки и в наличии единого, обеспеченного решительным управлением и надежной связью плана. На этом мятежники и прокололись. Шульгин (то есть его организация) знал о них все, заставлял выявить и главные силы, и резервы, а потом бил насмерть.

На колеса автомобиля неторопливо наматывались кривые и узкие улицы осторожно приходящей в себя после очередного шока Москвы. Вот сгоревший каркас трамвая, оставшегося на рельсах, но обсыпавшего все кругом осколками своих окон. На булыжнике — клубки медных проводов. Хорошо, хоть не видно внутри трамвая трупов: люди, значит, успели разбежаться.

Вот перекресток, где совсем недавно случился скоротечный встречный бой, и победили в нем явно «наши», потому что тротуары и мостовая покрыты россыпью свежих золотистых автоматных гильз, а у стен домов грудами серого тряпья валяются убитые. Кое-кто до сих пор сжимает в окостеневших пальцах оказавшиеся никчемными в уличных схватках длинные винтовки с примкнутыми штыками.

Двенадцати-тринадцатилетние мальчишки возникают на мгновения из подворотен, то торопливо обшаривают убитых, то тащат что-то из магазинных витрин.

Насколько все это похоже на аналогичные картины охваченных гражданскими войнами городов Азии и Африки, где мне доводилось бывать. Ничто не меняется под солнцем.

Дом на Лубянской площади встретил нас выбитыми окнами трех нижних этажей, запахом дыма и копоти, опять же грудами и рядами трупов, которые лежали здесь особенно густо.

Однако ночью все равно было страшнее. Впрочем, убитых уже начали убирать. Десяток грузовых пароконных платформ медленно двигались по кругу, и люди, похожие на каторжников, забрасывали на них тела, как дрова на лесном складе. (Вот у меня уже и местная терминология непроизвольно стала проскакивать. Что я в своей прошлой жизни мог знать о лесных складах и дровяных биржах?)

От ступенек здания наркомата иностранных дел и до самого фонтана площадь уже очистилась.

— Хорошо, погода прохладная, — сказал Шульгин, — а то б скоро санитарные проблемы возникать начали.

Даже на самый первый взгляд защитники Лубянки уложили наповал не меньше двух сотен мятежников.

— Возьми левее, — показал я рукой в проезд, где стоял ровно полсуток назад вместе со Станиславом и Людмилой.

Там тоже от стены до стены лежали трупы тех, что на короткий миг были вроде бы моими соратниками. Странно, но я подумал именно так. Остановиться сейчас, выйти из машины, посмотреть, не узнаю ли кого-то, кто ночью был жив и вместе со мной готовился к штурму ГПУ.

Хорошо, что мы с Сиднеем вовремя отсюда уехали. Судя по мелким, окантованным по краю копотью воронкам в булыжном покрытии, после того как атакующая пехота залегла, ее накрыли сосредоточенным огнем из ротных минометов. А это на голом пространстве верная смерть, от которой и не убежишь, и не спрячешься.

— Нельзя было обойтись без этого? Вы ведь все знали. Могли пресечь события в корне. Без жертв. Ну, почти…

Шульгин плавно нажал на тормоз и сцепление, выключил скорость. Остановил машину, специально или случайно, как раз посередине круга из веером разбросанных тел. Здесь 82-миллиметровая мина упала особенно удачно. Внутри коридора каменных стен осколки, даже не нашедшие с первого раза свою жертву, рикошетами летали по кругу на метровой высоте и рубили людей в капусту.

— «Никомед», парень, «Никомед», прошу не забывать. Как здорово жить на свете, убежденным, что… Ну как там у Достоевского про слезинку ребенка? Черт, не могу вспомнить! А просто дай ты этим ребятам, невинно убиенным, на твой взгляд, реализовать свое право на свободное волеизъявление, и — сколько бы еще трупов прибавилось в Москве и в мире? Очень бы многие сегодня висели на фонарях…

Александр Иванович обернулся ко мне, и впервые я увидел на его лице гримасу ненависти. Мне ли она была адресована или в пространство, я не понял…

— А почему вы думаете, что ваша позиция верна, а их нет? — спросил я. — Насколько я понял, очень многие выступали всю последнюю неделю на демонстрациях под лозунгами социальной справедливости, против нэпа, новых эксплуататоров, предателей пролетарской революции, тех, кто снова стал жить за счет трудового народа. Может быть, они тоже по-своему были правы, а их вот так вот. Сначала спровоцировали на выступление, а потом беспощадно расстреляли…

— Ничего я не думаю. Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова. А эти, — он презрительно махнул рукой, — просто недограбили в свое время. Сливки достались другим, вот и захотелось очередную дележку устроить. Настоящие идеалисты кончились сорок лет назад, на тех, что шли в народ с просветительскими целями. Тоже глупо, но понять можно. А как только в приличных людей бомбы бросать начали… С самого 1881 года судить надо было исключительно военно-полевыми судами, и либо к стенке, либо на пожизненную каторгу… Глядишь, теперь бы жили в России, как люди. Вроде как в Швейцарии или Голландии. А игра и сегодня была честная. Каждый делал, что мог и что хотел. Выиграли бы они — их счастье. Но выиграли мы.

Убив — заметь, Игорь, я специально подчеркиваю, без эвфемизмов — не уничтожив, не обезвредив, не ликвидировав даже, — именно убив, чтоб понятнее было, большую часть наших противников, то есть тех, кто захотел силой изменить установленный нами порядок вещей, мы спасли от аналогичной гибели в сотни раз большее количество людей и обеспечили им какое-то, пусть условное, но спокойствие и стабильность на ближайший десяток лет.

А то и на века… Главная ошибка гуманистов ХIХ — ХХ веков заключалась как раз в этом. В получившей широкое распространение идее, что обдуманно и целенаправленно уничтожить два десятка политических экстремистов — даже законно, по приговору суда, за конкретное преступление — недопустимо, отвратительно даже. Они, мол, нигилисты, ради святого дела бомбы в царей бросают и в городовых стреляют (между прочим, из тех же крестьян да отставных солдат на службу пришедших), посему имеют право на убийство без суда, сами же — неподсудны.

Ну а хоронить после этого тысячи совершенно посторонних и невинных покойников, в том числе и детей, нормально — закономерные издержки классовой борьбы. Главное — вовремя успеть объявить свою цель возвышенной и благородной! Угрохать пару миллионов ради захвата, скажем, Босфора с Дарданеллами — империализм и варварство, а пятьдесят миллионов ради лично мной придуманного светлого будущего всего человечества — величайший подвиг духа. Тогда ты — «Ум, честь и совесть нашей эпохи!..» Столыпина называли вешателем, а Ленина — самым человечным из людей. Ну не прелесть ли?!

Такая вспышка эмоций со стороны Александра Ивановича была мне в новинку, однако понять его можно. Он ведь тоже русский человек, несмотря ни на что, и пытается сейчас убедить и меня, «постороннего», а главное, себя, в собственной правоте.

Чуть позже мы выехали на Красную площадь. Ворота Никольской и Спасской башен были открыты, возле них стояло несколько танков, направивших стволы пушек в перспективы улиц, на башнях сидели, курили, свесив ноги, экипажи в замасленных комбинезонах, один за одним выезжали и устремлялись в город грузовики и бронетранспортеры, полные вооруженных десантников, по виду скорее югоросских, чем советских.

Я спросил об этом.

— Конечно. Так и есть. В учебнике стратегии генерала Леера написано, что основное предназначение резерва — нанесение решительного удара по неприятелю. У Троцкого в нужный момент оказалось три надежные дивизии, что начали сегодня на рассвете очистку города извне, еще один маневренный полк ГПУ был сосредоточен в Кремле. А вот то, что мы сумели втихаря перебросить сюда две ударные корниловские бригады, твои вчерашние коллеги наверняка прохлопали, — заметил Шульгин.

— Они думали, что гарнизон Москвы или на их стороне, или нейтрален, а в Кремле защищает Троцкого едва батальон…

— Что и требовалось доказать, — удовлетворенно кивнул Шульгин и слегка прибавил скорость. С Ивановского спуска мы выскочили на Москворецкий мост. — Все точки базирования главных сил мятежников, их стратегические замыслы, конкретные планы и содержание отдаваемых приказов мы знали почти со стопроцентной достоверностью. Наши люди были внедрены во все звенья их командования, линии связи были под контролем. Да и ты нам здорово помог. В самый критический момент мы через тебя протолкнули грандиозную дезинформацию, последние сутки Рейли и компания практически работали по нашему сценарию…

Перспектива Ордынки за полтора века изменилась очень мало, разве что дома были гораздо более неухоженными, запущенными, и неровное булыжное покрытие заставляло машину трястись и подпрыгивать.

Здесь, кстати, обыватели, посторонние и безразличные к происходящему в центре, перемещались по улицам свободно и почти спокойно, лавки и магазинчики были уже открыты, даже советские милиционеры, аналогичные царским городовым своими черными шинелями с красными воротниками, стояли на перекрестках, наблюдая за порядком и делая вид, что стрельба по ту сторону Москвы-реки их волнует мало.

Отвечать на слова Шульгина, пусть и хвалебные, мне не хотелось.

Опять я терзался глупым раздвоением личности. Как добровольно вступивший в члены «Братства» должен был бы гордиться своим вкладом в общее дело, а как человек с определенными жизненными принципами не мог не сожалеть, что сыграл не слишком благовидную роль провокатора, пославшего на верную, заранее подготовленную смерть несколько сот или тысяч человек. Подтверждая тем самым слова Шульгина — любит российская интеллигенция размазывать по щекам розовые сопли, жалеть преступника больше, чем жертву, а уж вынужденного стрелять защитника правопорядка вообще причисляет к исчадиям ада.

Часа два мы еще кружили по улицам и площадям, кое-где останавливались, Шульгин вступал в разговоры с воинскими патрулями, командирами взводов и рот, совершавших какие-то малопонятные для меня марш-маневры по кольцам и радиусам города, иногда даже с пленными из сгоняемых на сборные пункты колонн. Пленных, кстати, оказалось удивительно много.

Я понял так, что сейчас арестовывали уже не только тех, кто был задержан с оружием в руках, но и всех более-менее причастных к мятежу, согласно оперативным данным и заблаговременно составленным проскрипционным спискам.

В целом Москва от двухдневных уличных боев пострадала мало. Выбитые стекла, несколько сгоревших домов, меньше тысячи убитых, по моей оценке. Но это только с одной стороны, потому что правительственные войска, конечно, своих убитых и раненых уносили сразу. И еще мне было совершенно очевидно, что большинство погибших убито точно так же, как и бойцы тех групп, с которыми я был сегодня ночью. В упор, из засад, нередко — в спину, в тех местах, где по имевшимся у них фальшивым разведданным на серьезное сопротивление не рассчитывали…

— Именно так, — спокойно согласился Шульгин. — Мало толку разгромить главные силы неприятеля в открытом бою. В нем погибают лишь самые смелые и честные. Остальные успевают разбежаться или вообще отсиживаются в тылу. В том-то и замысел, чтобы заставить выступить и тех, кто на открытый бой не способен. Трусов, мародеров, предателей и перебежчиков, выжидающих, чья возьмет. Вот мы и дали им такую возможность… Урок преподан не только «активистам», но и, как писал Козьма Прутков, «их самым отдаленным единомышленникам»…

Спрогнозировать замысел противника, навязать ему генеральное сражение в нужное время и в нужном месте, разгромить наголову, конечно, здорово, — продолжал он позже. — Но, по условиям нашей ситуации, недостаточно. Имей в виду, Игорь, нас ведь всего несколько десятков человек против всей планеты, если быть откровенным, и чисто военная победа свободно может обернуться поражением, поскольку ни на одного союзника полностью полагаться нельзя, а затяжной войны на несколько фронтов нам не выдержать. Чисто физически…

Поэтому и возникла идея — не просто победить в очередной кампании, а на много лет вперед лишить неприятеля не только армии, но и каких-либо мобилизационных возможностей… Я понятно выражаюсь?

— В основном. Только что значит последняя фраза? Что-то в духе Чингисхана. Надеюсь, вы не предполагаете вырезать всех мальчиков, доросших до тележной оси?

— Что ты, что ты, отнюдь! Мы же гуманисты… Я совсем о другом. Лишить врага возможности в обозримом будущем даже помыслить о повторении подобных силовых решений.

Одним словом, план «Никомед» предполагал спровоцировать «Систему» на такие действия, которые позволили бы выявить и заставить выйти в чистое поле абсолютно всех, на кого они рассчитывали как на своих союзников. И внутри обеих Россий, и за их рубежами… Дай бог не ошибиться, но, похоже, удалось. А на это ты не смотри, — он заметил, что я опять вглядываюсь в очередную группу разбросанных на тротуаре тел. Поскольку мы подъезжали к подножию храма Христа Спасителя, я предположил, что среди них наверняка есть кто-то из тех людей, с кем я курил и грелся у костров перед налетом на югоросское посольство.

— К вечеру уберут, и все будет снова тихо и спокойно… Тебе ночью стрелять приходилось?

— Вот именно, что приходилось.

— Попал в кого-нибудь?

— Думаю, что не в одного…

— А зачем? — Шульгин повернулся ко мне, и лицо его выразило искренний интерес. И я снова попался в расставленную ловушку.

— Как зачем? В меня стреляли, хотели убить, ну и я…

— Что и требовалось доказать! Уголовный кодекс гласит, что действия в состоянии необходимой обороны или крайней необходимости могут содержать формальные признаки преступления, фактически таковым не являясь. Так что не нервничай сверх меры, дорогой товарищ.

Глава 2

Остановились мы возле очень симпатичного двухэтажного особняка в стиле «модерн» на углу Сивцева Вражка и Гоголевского бульвара. Весь примыкающий к нему квартал патрулировался вооруженными солдатами в камуфляжной форме без знаков различия и национальной принадлежности.

Шульгина они, очевидно, знали в лицо, потому что даже не попытались нас задержать для проверки документов.

Шульгин припарковал свою машину прямо перед крыльцом.

— Приехали. Надеюсь, я тебя морально подготовил, и здесь ты неуместных рефлексий демонстрировать не будешь. Народ предполагает в твоем лице видеть человека серьезного и уравновешенного…

По обеим сторонам подъезда вяло колыхались под ветром два флага — красный советский и трехцветный югоросский. А на бронзовой доске стилизованным под полуустав шрифтом было обозначено: «Культурный центр московского отделения союза беспартийных евразийцев».

Я рассмеялся.

— Для полноты картины следовало бы еще на трехцветном флаге изобразить серп и молот, а на красном — двуглавого орла.

— Посмотрим. Может, и такое будет. Входи и постарайся не выглядеть глупее, чем ты есть. Держи себя с достоинством и спокойно.

…В доме этом в царское время жил, наверное, человек чрезвычайно богатый и обладающий изысканным вкусом. И архитектура, и интерьер, и меблировка, картины на стенах гостиной первого этажа, зимний сад под стеклянным куполом второго — все напоминало об устоявшейся привычке к утонченной, аристократической роскоши. Даже удивительно, как все это сохранилось неизменным за семь лет бушевавших в стране катаклизмов.

Главное — здесь меня ждала Алла. Она, тоже одетая в полном соответствии со здешней, вернее, принятой в высших кругах югороссийского общества модой, отнюдь не бросилась мне навстречу, как можно было ожидать в подобной ситуации, а просто с выражением радости на мастерски подкрашенном лице подставила для поцелуя пахнущую терпкими духами щеку.

— Как у тебя, все нормально? — и чуть пожала мне руку.

Сначала я подумал, что она просто не хочет проявлять чувства при посторонних, а потом сообразил, что это для меня минувшие дни были наполнены опасностями и роковыми событиями, для нее же — всего лишь привычной и даже не слишком продолжительной разлукой.

Ну и я в таком случае тоже не стал изображать живую картину по известному библейскому сюжету в исполнении Рембрандта.

— А ты какими судьбами здесь? Ты ж вроде в Харькове научными изысканиями занималась?

— Ну как же? По тебе соскучилась. А тут у вас победа, разгром мятежа и даже будто бы дипломатический прием. Говорят, сам Троцкий обещал подъехать. Как можно пропустить? Я ведь женщина светская… А ты неплохо выглядишь, — сменила она тему. — Помолодел даже. Мне сказали, ты тут вовсю геройствовал. Да я и не сомневалась… — И легонько провела ладонью по моей щеке. Я, натурально, тут же и растаял.

Действительно, чего теперь грустить? Все свои живы и здоровы, а остальное — ну, будем считать, неизбежности исторического процесса. И не такое видели…

— Было кое-что, — с должной степенью небрежности ответил я. — Повоевал немножко… В глубоком вражеском тылу.

— И внес выдающийся вклад в нашу общую победу, — подтвердил возникший, как черт из табакерки, из-за ближайшего рододендрона Шульгин. Очень не ко времени, поскольку я, пользуясь уединенностью места, собирался обнять Аллу гораздо более пылко, чем допускалось протоколом.

На мой взгляд, это было несвоевременно и странно, но в «культурном центре» готовился торжественный прием, посвященный успешной ликвидации контрреволюционного и даже в некотором смысле «антироссийского» заговора «темных сил».

То есть с улиц еще не убраны тела погибших, и явно никакого следствия и суда не производилось, но политическая оценка событий уже определилась.

Ну, может быть, у них так принято, и не банкет здесь будет, а нечто вроде тризны.

В примыкавшем к зимнему саду двухсветном белом зале я встретил всех знакомых по форту Росс членов «Братства» и еще массу людей, ранее не виденных, принадлежавших к «высшему свету» столицы и, как я понял, особо проявивших себя в разгроме мятежа.

Многие — с дамами, которые выглядели гораздо пристойнее своих кавалеров. Что тоже понятно — новая советская элита подбирала себе подруг отнюдь не из беднейших слоев крестьянства и не пролетарских девушек «от станка».

— Будь морально готов, мы намереваемся представить тебя Льву Давыдовичу в качестве скромного героя тайной войны, и не исключены проявления с его стороны знаков признательности…

— Ну уж это… — Я не успел закончить, как Шульгин, похлопав меня по плечу, пресек всякие возражения: — Делай что должен, случится, чему суждено. И не вздумай объяснять Председателю Совнаркома, что недостоин и вообще к этому миру отношения не имеешь. Не порть нам дипломатию…

Александр Иванович так же внезапно и бесследно исчез, оставив нас с Аллой снова наедине. Но желание обниматься у меня прошло.

— Да, в самом деле, Игорь, к чему ломаться? Ты что, не получал туземных орденов и медалей после тех своих командировок? А оказаться в числе личных друзей советского деспота совсем не вредно. Кто знает, когда удастся домой вернуться?

Алла всегда была практичной женщиной, я только удивился, как быстро она освоилась в новом для себя мире.

Пожалуй, гораздо лучше, чем я, и держалась, что с мужчинами, что с женщинами, совершенно как равная. Впрочем, чему удивляться? По логике она и должна бы ставить себя выше их. Ну как мы это всегда представляли: наше время — вершина цивилизации, а те, кто жил раньше, — словно бы слегка обиженные Богом. Не дожили, не успели попользоваться благами прогресса. С одной стороны, это понятно, люди прошлого проигрывают прежде всего в том, что уже успели умереть, а мы еще живы, чем и счастливее их. Но с другой, в таком вот невероятном повороте — при личной встрече разделенных полутора веками поколений оказалось, что нисколько мы их не лучше, а во многом и уступаем. Но опять же не потому, что они нас в чем-то существенном превосходят, а просто они более адекватны окружающей обстановке.

— Что ты так озабочен, Игорь? — спросила Алла, уловив мою депрессию. — По-моему, все очень даже неплохо. Интересно. Я пока обратно не рвусь. А ты?

— Ей-богу, не знаю. Смутно все как-то. Непривычно. Даже выразить не могу, но… Знаю, что нет особых причин тосковать, но сосет что-то… Депрессия. А может, уехать нам куда-нибудь, отдохнуть, тогда и полегчает?..

Алла презрительно вскинула голову. Такое с ней тоже бывало не раз. Не попал я ей в тон.

— Может, ты просто ревнуешь? Как только мне становится хорошо, у тебя портится настроение.

Не хватало мне сейчас еще семейной сцены. А я знал, что одно неосторожное слово — и Алла может раскрутиться по полной программе. Просто так. Или потому, что интуиция у нее еще почище моей? Каким-то образом догадывается о Людмиле?

А я ведь про нее почти уже забыл. Ну, было что-то, а может быть, и не было. Конфабуляция, плод контузии. Мелькнула как-то мысль, что интересно было б с этой дамочкой вплотную пообщаться, вот и привиделось в бреду. Так, пожалуй, к этому и надо относиться… Не забывая русскую поговорку: «Быль молодцу не в укор».

К счастью, прием здесь был организован по вполне европейским стандартам. Скользили по залу официанты с подносами, уставленными бокалами и рюмками, на столиках теснились тарелки, блюдца и розетки с холодными закусками, и гости перемещались парами и в одиночку, сходясь, чтобы обменяться парой фраз, или задерживаясь для более существенного разговора.

Вот и к нам вовремя, словно почувствовав, что назревает конфликт, подошел Новиков под руку с супругой. Я не видел их с самого прощания в форте и сейчас искренне обрадовался. Под мягким взглядом Ирины даже Алла мгновенно успокоилась.

Я приложился к ручке женщины, на которую до сих пор не мог смотреть без замирания сердца. Причем без всякой сексуальной подоплеки. Просто так.

И вдруг моя депрессия удивительным образом прошла. Наверное, правы были средневековые рыцари, изобретя для себя понятие «дама сердца». Не вкладывая в это понятие ничего телесного, исключительно возвышенное обожание…

Я испугался, что Алла опять догадается о моих чувствах, но, к счастью, она отвлеклась на что-то другое. Или просто уже успела привыкнуть, не видя в том греха…

— Я слышала о ваших делах, Игорь, — ласково улыбнулась Ирина, — рада, что все так удачно обошлось… Простите наших «гвардейцев», они, конечно, на ваш взгляд, несколько грубоваты, но ведь не со зла…

Какая тонко чувствующая женщина. Если бы она начала говорить о признании моих боевых заслуг — не знаю! А здесь все сказано с таким тактом и сочувствием… Был бы сейчас здесь ХVI век, с каким удовольствием я упал бы перед ней на одно колено… А так пришлось ограничиться только легким полупоклоном. Даже руку ей поцеловать еще раз я постеснялся.

Еще чуть позже Алла подвела меня к молоденькой даме в жемчужно-сером узком платье, с распущенными бледно-золотистыми волосами и удивительно яркими глазами.

— Познакомься, Игорь, Анна Шульгина, жена Александра Ивановича…

Вот тут я поразился окончательно. У беспощадного прагматика и веселого циника Шульгина — такая жена? Что-то я здесь совершенно не понимаю…

Потом меня отозвал в сторонку Новиков.

— Пока время есть, поскольку товарищ Троцкий задерживается, пойдем в укромном месте парой слов перебросимся.

В небольшой комнатке где-то в глубине дома, на антресолях второго этажа, мы с ним оказались вдвоем, хотя я по привычке уже ждал очередного симпозиума с участием руководящего состава «Братства». Это и к лучшему. Устал я от непредсказуемых встреч и дискуссий с представителями всех социальных слоев и групп.

А здесь уютно, тихо, лампа под зеленым шелковым абажуром, окно в глубокой полукруглой нише, за стеклами темно, непременная бутылка какого-то коллекционного портвейна, в общем, полная конфиденция.

Тем более что пора было расставлять очередные точки… И желательно раньше, чем Андрей Дмитриевич начнет следующий цикл перманентной идеологической обработки. Потому как за оказанную мне услугу я, считай, расплатился уже сполна и дальше имею моральное право держаться с ним на равных.

В таком приблизительно духе я и выразился.

— Справедливо, — кивнул Новиков. — Тем более что я никогда и не рассматривал наши отношения в подобном разрезе. С первого и до последнего момента ты был абсолютно свободен в своих делах. Я говорил. И сейчас говорю то же самое. Можешь уехать в любой момент. В Харьков, в Париж, обратно в форт. Только сначала давай до конца объяснимся. А то так и останешься в недоумениях…

Портвейн был удивительно густ и ароматен, пить его хотелось именно так, как задумывали создатели, — маленькими глотками, наслаждаясь букетом, в сопровождении неспешной беседы.

— …Это, конечно, несколько в духе старинных романов, такое вот подведение итогов, но, думаю, семантически оправдано, — сказал Новиков, поправляя заметно мешающий ему галстук-бабочку. — Чтобы сразу все прояснить и избежать недомолвок и ненужных догадок. Я ведь тоже, наравне с тобой, оказался здесь довольно посторонним человеком. И включался в ситуацию прямо с колес. За год тут многое успело измениться. Мне проще тоже было бы постоять в сторонке, мол, ребята начали игру, пусть сами и заканчивают…

— О какой игре ты говоришь? Шульгин мне говорил, что операция по ликвидации заговора была тщательно спланирована и подготовлена. Настолько тщательно, что показалась лично мне очень похожей на провокацию…

— Не судите да не судимы будете. Многое они успели сделать, и притом неплохо, но кое-где крупно просчитались. Очень трудно, скажу я тебе, работать в обществе, о психологии которого имеешь весьма приблизительное представление…

— А как же?.. — начал я и тут же осекся. Все верно, я ведь и сам оказался в аналогичном положении. Разница в шестьдесят и даже сто лет кажется небольшой, ты воображаешь, что все тебе в людях из прошлого (или из параллельного мира) понятно, ты ведь читал их книги, смотрел фильмы, более того, застал в живых современников этого мира. Своего деда, допустим, или, как я, того старика архитектора в вагоне… А ведь на самом деле… Даже собственного деда подчас очень трудно понять, вы словно говорите на разных языках, а он ведь уже адаптирован, прожил значительную часть жизни одновременно с тобой, изменился соответственно. А мы оказались в обществе своих прадедов, в их, так сказать, исходном качестве.

То же самое, разумеется, вынужден чувствовать и Новиков, тем более проживший год еще и в моем мире.

— Мы многое прозевали, — продолжил Андрей, не отделяя себя от своих товарищей. — Когда стало ясно, что фурункул вот-вот вскроется, действовать пришлось в форс-мажорных обстоятельствах. Тебя ввели в игру потому, что ты, во-первых, действительно человек бывалый, во-вторых — не похож на здешнего русского, вообще выглядишь и ведешь себя несколько странно на наметанный взгляд, а уж у Сиднея Рейли он более чем наметан. А мы знали, что аналитики «Системы» давно нас вычислили, поняли, что все упирается в весьма странных людей, появившихся неизвестно откуда и неизвестно чего добивающихся. Поскольку вообразить, будто имеют дело с пришельцами из будущего, у людей нынешнего рационального времени воображения не хватило, они условно согласились с подброшенной им дезинформацией, будто мы — реэмигранты, представители некоего еще более тайного и еще более могущественного сообщества, чем они сами. Ты, по счастью, очень для такой роли подходил.

— Да, Рейли мне говорил нечто подобное и подошел к истине довольно близко. Например, понял, что оружие вы изготавливаете методом молекулярной дубликации…

— Даже так? Умен был парень. Ну, тем более… Одновременно с нашим с тобой прибытием в форт стало известно, что из Лондона в Москву направляется агент-координатор, причем двойник, везущий последние инструкции своим и одновременно дезинформацию для нас. Та самая Людмила-Ванда. Вот у Шульгина с Кирсановым и возникла идея. Подставить им тебя. Причем, — Андрей поднял палец, — не просто подставить, но по собственным каналам сдать. Мол, имеется близкий к руководству «Братства» человек, обладающий важнейшей информацией, амбициозный, но нестойкий. Беспринципный. Очень любящий деньги и красивую жизнь, падкий до женского пола. Готовый при первом удобном случае перебежать на побеждающую сторону. А в том, что они близки к окончательной победе, у вождей «Системы» сомнений не было.

— Да, рекомендации блестящие. Так почему же мне сразу это не сказали? И пользы больше было бы, и риска меньше…

— Вот уж нет. Если тебе заранее сообщить все — ты бы себя обязательно выдал. Если не словом, так хоть взглядом. Слишком понимающим. А так все выходило крайне естественно. Ты проявлял интерес к Ванде, понятия не имея, кто она на самом деле, а она как раз разведчик умный и опытный…

— Была, — вставил я невольно.

— Умерла? При каких обстоятельствах?

Я вкратце доложил.

— Ну, бог с нею. Хотя и жаль. Мы имели расчет на серьезное, перспективное внедрение. На ситуацию «Бой после победы». А вот тебе заодно маленькое подтверждение моей правоты. Я о смерти Ванды не знал, ты знал — и автоматически этим знанием поделился. Просто, как я понимаю, к слову, без всякой цели и умысла.

— А разве…

— Какие у разведчика могут быть «разве»? Прямой вопрос тебе задан не был, подробного разбора мы еще не проводили, собственных планов, для реализации которых следовало бы довести до меня эту информацию (довольно важную, кстати), тоже. Значит, болтнул просто для красного словца.

— Ну знаешь! — возмутился я.

— Знаю. И про себя все знаю, и про тебя тоже. Отчего и придумали тебе именно ту легенду, а не какую другую. Но давай продолжим. — Новиков взглянул на круглые стенные часы в дубовом с медью футляре. Здесь у них вообще отчего-то очень много часов, и уличных, и в помещениях. Возможно, оттого, что наручные и карманные в дефиците.

— Минут у нас еще двадцать есть, а потом придется прерваться… Но я надеюсь уложиться. На контакт с Вандой ты вышел четко, вел себя… адекватно. Когда Шульгин выяснил, что именно им от тебя требуется, он передал тебе инструкцию. Мы успели подготовить «явочную квартиру», где наши партнеры обнаружили важнейшую для себя информацию. О планах действия правительства и людей «Братства», которая и убедила их в том, что успех гарантирован…

— Да уж, информация, которую добываешь в бою и которую противник защищал до последней капли крови, как ей можно не поверить? — согласился я. — Но неужели?..

Новиков и это предусмотрел.

— Конечно, при тщательном осмотре и обыске «трупов» об имитации можно было бы догадаться, для того и устроили мы контратаку. А заодно и чтобы еще больше упрочить твое положение. Дальнейшее тебе в принципе должно быть понятно и без моих объяснений. Сам все видел.

Да, остальное я видел своими глазами. И, вопреки всем прекрасным планам, имел три отличных шанса никому и никогда об увиденном не рассказать. Кроме разве что Артура.

Но об Артуре я намеревался поговорить с Андреем несколько позже. Сейчас для разрядки, а заодно и для удовлетворения собственного любопытства я спросил о предмете, никакого отношения к драматическим события не имеющем:

— Эти ваши роботы. Я же не совсем дурак. Имею представление об основных постулатах науки и техники, довольно существенно превосходящее вашу… — я вспомнил о гомеостате и установке пространственно-временного совмещения и уточнил: — по большинству параметров.

— Так. И что с того?

— Так вот подобные роботы существовать не могут. Я там немного поэкспериментировал с Герасимом. Мыслящий искусственный мозг невозможен. У нас созданы и работают компьютеры, производящие триллионы параллельных и даже взаимоисключающих операций, но до самостоятельного интеллекта им так же далеко, как таракану до шимпанзе…

Новиков снова засмеялся. Эта тема ему доставила больше удовольствия, чем предыдущая.

— Что ж ты о таракане так неуважительно? Триста миллионов лет существует и вполне все время процветает. Значит — не дурак.

А если серьезно — при чем тут мышление и человеческий интеллект? Я, признаться, понятия не имею, какое там у нашего главного компьютера быстродействие, но его явно хватает, чтобы наши роботы функционировали как раз по принципу охаянного тобой таракана или любого другого инсекта. Тщательно проработанные программы и объем памяти, достаточный, чтобы в долю секунды реагировать на любой входящий сигнал. А число таких сигналов хоть и велико, но вполне конечно. Пусть даже полсотни тысяч слов и столько же более-менее стандартных фраз. Плюс зрительная, иная акустическая, осязательная и обонятельная информация. Думаешь, рядовой сторож с двумя классами церковно-приходской в большем объеме информации ориентируется? Это при том, я подчеркиваю, что есть еще и стандартные программы, на девяносто процентов обеспечивающие заданное поведение…

Возразить было нечего. Кроме одного.

— И ты хочешь меня убедить, что ваш уровень техники такое позволяет? Гениальный механик Левашов в своих мастерских серийно таких андроидов штампует?..

— Ну, брат, это мы уже в другую область забираемся. Здесь в двух словах не растолкуешь. Тем более… — он насторожился.

Я не слышал ничего, но у Андрея, наверное, чувства были развиты тоньше.

— Судя по характерным звукам, не иначе как товарищ Троцкий прибыли. Пора вниз. Нельзя такое зрелище пропустить. Тем более что протокол не позволяет. Пошли!

…Явление товарища Троцкого народу было обставлено со всей подобающей торжественностью. Кавалькада автомобилей с сопровождающими лицами, адъютантами и охраной, выстроенный перед крыльцом коридор почетного караула, который психологически странно смотрелся как перед зданием «культурного центра», так и тем, что составлен был — в столице одного государства — из гвардейских офицеров другого, идеологически враждебного.

Но офицеры были хороши, вызывающе хороши в своих черных мундирах с белыми кантами, фуражках с черными околышами и белым верхом, в сверкающих сапогах, белых перчатках и с внушительными винтовками «СВТ» «на караул».

Конечно, это была демонстрация, с обеих сторон согласованная, чтобы представить всем, кого это касается, невиданный в мировой истории союз.

И опять меня поразило — немыслимое в моем мире, — чтобы в день подавления антигосударственного путча местный диктатор не просто сам устраивает триумфальный банкет, что и само по себе крайне бестактно, а посещает прием, организованный иностранным государством, чьи войска приняли активное участие в подавлении, если судить формально, восстания одной части народа и правящей партии против другой их части. Конфликт чисто внутренний, и не торжествовать тут нужно в обществе ландскнехтов, а тихо печалиться о жертвах гражданской смуты… Даже если формально ты и в своем праве.

Но здесь ведь не цивилизованная страна, здесь очередная ипостась бессмертной Византии. «Москва — третий Рим, а четвертому не бывать!» И появление Троцкого — знак всем прочим, своим и чужим, чтобы не забывали, с кем имеют дело и что не прошли времена, когда не считалось зазорным устроить праздничный ужин на телах пленных вражеских князей. Финал битвы на Калке, если кому непонятно.

Неся правую руку в кожаной перчатке чуть на отлете от козырька суконного шлема с огромной красной звездой, посверкивая стеклами пенсне, даже кивая едва заметно головой направо и налево, когда проходил сквозь строй тех, с кем так отчаянно воевал три года подряд, Лев Давыдович вошел в вестибюль, встреченный приветственными возгласами ждущих его гостей, как красных, так и белых.

Картинно сбросил на руки адъютантов плащ-крылатку и шлем, предстал перед народом в великолепно сшитом голубовато-сиреневом френче с одиноким орденом Красного Знамени на клапане кармана и обрамленными лавровыми ветвями выпуклыми золотыми звездами на алых петлицах. «Маршал революции».

Успел присвоить себе чин в наполеоновском духе, пока его не переплюнул жалкий генерал-лейтенант Врангель.

Троцкий заулыбался сочными губами из-под скобки черных усов, жестом триумфатора поднял над плечом руку.

— Здравствуйте, здравствуйте! Душевно рад. И попрошу — без всяких церемоний. У нас ведь просто дружеская встреча, никак иначе. Я бы даже сказал — просто ужин после боя.

Чтобы специально это подчеркнуть, навстречу ему шагнул не занимающий никаких официальных постов, не более чем попечитель «культурного центра» А. Д. Новиков, тоже при единственном ордене на шейной ленте, правда, орден этот — святого Николая Чудотворца, полученный за разгром красных полчищ под Каховкой. А в двух шагах за его спиной, тоже как совершенно неофициальная фигура, — военный атташе при посольстве Югороссии генерал Басманов в мундире императорской гвардейской конной артиллерии.

Такая вот утонченная игра символами, того типа, когда сорт поданного на дипломатическом приеме вина или вежливый отказ Великой княжны от первого полонеза с послом Великой державы значат не меньше, а подчас и больше, чем публично объявленная резкая нота.

Ясно было, что и Андрей Дмитриевич, и Лев Давыдович давно и хорошо друг друга знают, однако сначала они обменялись просто твердым мужским рукопожатием, и лишь потом Новиков, чуть придерживая Троцкого под локоть, повлек его к парадной лестнице.

Я оказался оттеснен в сторону толпой встречающих, которые рвались оказаться поближе к вершителям — все это понимали — судеб двух сильнейших на сегодня европейских держав, но не пожалел об этом. Одна только сценка, случайным свидетелем которой я оказался, принесла мне, как репортеру, больше удовольствия, чем многое и многое из увиденного на этом банкете.

Справа и слева от арки главного входа стояли парные офицерские посты охраны. Тоже демонстративно одетые в царскую гвардейскую форму. Но с совсем не соответствующими имиджу автоматами «АКСУ» на парадных белых плечевых ремнях.

А среди адъютантов Троцкого мне в глаза бросился высокий лощеный красный командир с четырьмя алыми прямоугольниками в петлицах и таким же, как у Предсовнаркома, орденом. Он тоже приотстал, специально или случайно, и когда масса народа схлынула, устремившись вверх, обернулся к одному из охранников:

— Виктор, ты ли это?!

— Господи, Рома, да конечно же!

Красный полковник и белый капитан бросились друг к другу в объятия. Потом отошли к окну и, наблюдая со стороны за их оживленной, безусловно дружеской беседой, которая сопровождалась, кроме повышенной тональности голосов еще и частым прикладыванием к извлеченной «троцкистом» из кармана плоской фляжке, я в очередной раз понял, что водораздел в здешней политике проходит отнюдь не по идеологическому фронту.

И вообще эта сценка сказала мне о московской ситуации гораздо больше, чем солидные социологические исследования, если бы они здесь проводились. Конечно, в двадцатом году она вряд ли могла бы иметь место, а вообще-то кто его знает… Если бы иначе, как стала возможной вообще вся эта никем впрямую не признаваемая, но объективно вполне функционирующая красно-белая конфедерация?

…Речь Троцкого, произнесенная им за банкетным столом с бокалом шампанского в руке, была, как всегда (насколько я могу судить по газетным публикациям, поскольку ранее вождя РСФСР вживую не слышал), блестяща и по форме, и по содержанию. В двадцатиминутный спич он сумел вложить все: и анализ международных отношений, и оценку внутриполитической ситуации, заклеймил происки мирового империализма и коммунистов-догматиков, не понявших сути нэпа и скатившихся до роли жалких прихвостней европейских социал-предателей, популярно объяснил, почему добрый мир с генералом Врангелем (который тоже демократ, но слегка иного толка) гораздо лучше худой ссоры с ним же и со всеми другими бывшими врагами, которые, как показывает практика, куда лучше бывших друзей. Он даже развил эту тонкую мысль — что враг вообще во многом лучше, чем друг, потому что диалектика развития говорит о чем? Враг предать не может, а друг — почти как правило. Враг может эволюционировать только в друга (а куда же еще?), в то время как друг — только во врага (что, очевидно, хуже), и вообще всегда и везде предают только друзья…

Слушающие его речь улыбались, кивали, перешептывались одобрительно. Умеющие читать между строк и понимать смысл помимо слов русские люди делали для себя далеко идущие и оптимистические выводы.

Жаль, что в истории моего мира Троцкий как-то отошел в тень (возможно, оттого, что ему не довелось стать организатором Октябрьского переворота и Главкомом Красной Армии), и только во всеми забытых библиотечных хранилищах пылятся его труды по теории так и не наступившей Мировой революции и по литературоведению.

Завершился его спич совершенно блистательным афоризмом, который я тут же занес в свою записную книжку: «И пусть наши враги знают — на всякую принципиальность мы ответим абсолютной беспринципностью!»

Он вытер капельки пота с разрумянившегося лица, медленно выпил совершенно выдохшееся шампанское и поклонился Новикову.

Андрею пришлось говорить ответный тост. Я испугался, что Новиков тоже затеет нечто аналогичное. Две даже и блестящие речи подряд — это уже перебор. Но Андрей оказался на высоте. Окинув длинный, на полсотни с лишним персон, стол каким-то очень печальным, не совпадающим с общим весельем взглядом, он сказал так: «Недавно я случайно перелистывал книгу одного из величайших русских поэтов… — пауза. Все, и я в том числе про себя продолжили — Пушкина. Кто-то, возможно, вспомнил Лермонтова. Однако Андрей обманул ожидания. — …Тютчева, — сказал он. — И прочитал там строки, которые, случайно или нет, не знаю, но никогда раньше не попадались мне на глаза…»

Он опять сделал паузу. Словно колебался, говорить или нет. И все же сказал. Вот они:

В крови до пят,

Мы бьемся с мертвецами,

Воскресшими для новых похорон…

Опять помолчал. И все в зале замерли. Новиков вскинул голову и поднял бокал повыше.

— Так вот, дай нам всем бог одержать в этой мистической битве окончательную победу…

Гости еще пару секунд молчали, а потом послышались какие-то неуверенные аплодисменты, сочувственные междометия, просто вздохи. А Лев Давыдович вдруг резко поднялся, схватил левую, свободную от бокала руку Новикова двумя своими руками и выразительно ее встряхнул. И снова сел, не сказав ни слова.

…А у меня вдруг холодок пробежал по спине. Хотя Андрей, конечно, говорил о недобитых большевиках и прочих агентах мирового империализма, осужденных историей на гибель, но не желающих смириться с таким исходом, мне вдруг снова представился Артур. Непонятный и таинственный, не то спаситель, не то смертельный враг. Как правильно подметил товарищ Троцкий, — диалектика.

И глянув на сидевшую от меня через Шульгина Аллу, я понял, что и она подумала сейчас примерно то же самое…

Глава 3

Хотя Шульгин и говорил о своем недоверчивом отношении к таинственной квартире в Столешниковом, после банкета мы отправились именно туда. Мы — это я с Аллой, Шульгин, Новиков и присоединившийся к нам уже в вестибюле человек, который показался мне несколько странным. За столом он сидел у дальнего торца, и познакомиться раньше нам с ним не пришлось.

А сейчас он продел руки в рукава поданного гардеробщиком длинного демисезонного пальто, утвердил на голове широкополую шляпу, повесил на сгиб локтя туго скрученный зонт-трость и лишь после этого подошел к нам. Худощавый, высокий, пожилой уже мужчина, похожий одеждой и манерами на земского врача, а выражением глаз, некоторой всклокоченностью бороды и, главное, усмешкой — на цыгана-барышника. Такое вот сочетание.

— Честь имею, — приподнял шляпу и слегка поклонился мне и Алле. С остальными он явно был давно и хорошо знаком.

— Удолин, Константин Васильевич. Экстраординарный профессор многих универститетов обеих Россий. По совместительству — чернокнижник.

Я тоже назвал себя, пожал протянутую руку. Когда мы направились к машине, я выразил удивление составу нашей компании. Отчего столь приятные дамы, тем более жены моих друзей, не сочли возможным почтить наш тесный круг своим присутствием?

— Ничего особенного. Просто мы бы хотели побеседовать кое о чем в присутствии Константина Васильевича прямо сегодня. Дамам там делать нечего, у них свои заботы, ну а поскольку время уже позднее и перебираться еще куда-нибудь смысла нет, так Алла пускай с тобой будет. Мы еще пообщаемся, сколько нужно, а для нее тихая спаленка найдется, — ответил мне Новиков.

— Что, дело настолько неотложное, что и до завтра не терпит?

— Кто может знать, что терпит, а что нет? — вопросом на вопрос ответил Шульгин. — Жизненный опыт подсказывает, что от сделанного сразу вреда обычно не бывает, а вот если откладываешь что-то, рискуешь подчас опоздать навсегда…

Тут он прав, мой жизненный опыт говорит о том же. И еще я заметил, что, несмотря на достаточный повод и богатейше накрытые столы, оба моих приятеля трезвы совершенно. Очевидно, кроме тех самых бокалов для официальных тостов, ничего больше и не пили. Да и на меня несколько большее количество шампанского с коньяком особого влияния не оказали. Зато у Аллы глаза выдавали, что ей по-настоящему хорошо. И профессор был заметно навеселе.

Ночной город был тих и пуст. Действовал строгий комендантский час, и за исключением частых парных патрулей вдоль улиц и более мощных постов, оснащенных автомобилями или броневиками, на площадях, Москва была совершенно безлюдна. Основная работа переместилась под крыши соответствующих учреждений, где сейчас шли непрерывные допросы, из пленных добывали подробную информацию о сумевших скрыться соучастниках, пока не засветившихся руководителях и вдохновителях, оставшихся неизвестными властям конспиративных и явочных квартирах, тайниках с оружием, банковских счетах и прочих интересных вещах. Рутинная работа, чья очередь наступает после бурных и веселых дней открытой вооруженной борьбы.

Устроив Аллу на ночлег в небольшой спальне напротив ванной комнаты, я вернулся в гостиную.

Там я застал живописную сценку. Новиков перебирал древние винипластовые граммофонные пластинки, сидя на корточках возле огромного лампового стереомузыкального аппарата, а Шульгин стоял рядом с открытой дверцей резного деревянного буфета.

Профессор Удолин, видимо, отвечая на ранее заданный вопрос, агрессивно выставил вперед бороду с сильной проседью.

— Водки — да, выпью! За победу, если это у вас так называется. А главное, чтобы легче войти в нужное состояние. Как будто не знаете моей методы. Могли бы и не спрашивать…

— Это точно, — кивнул Шульгин. — Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит… В том числе и с вашей помощью, дорогой Игорь Викторович. — Он приложил руку к сердцу и слегка поклонился, увидев меня. — Компанию составите? — И, не дожидаясь ответа, наполнил четыре серебряные с чернью стопки.

Профессор выпил водку медленно и почти благоговейно, произнеся предварительно крайне лаконичный тост:

— Ну, побудем…

Шульгин выплеснул свою порцию в рот одним махом, и она пролетела, как мне показалось, даже без глотательного движения с его стороны, Новиков отпил примерно половину, а я слегка пригубил чарку и поставил на тумбочку рядом.

— Это даже как-то странно, — сделал Удолин обиженное лицо. — Первую принято пить до дна.

— Так то первую, — скупо усмехнулся Новиков. — Тем более что вам мы не препятствуем.

— Еще бы вы препятствовали! — подбоченился профессор.

— Короче, я предлагаю перейти в кабинет и за рюмкой чая обсудить не торопясь последнюю из сегодняшних проблем, — не стал вступать в дальнейший спор Андрей.

Я не понял, зачем нужно было переходить именно в кабинет, гостиная ничуть не в меньшей мере подходила для обмена мнениями. Но хозяевам, очевидно, виднее. Гораздо сильнее меня занимал вопрос — какие еще у гроссмейстеров и командоров «Братства» остались проблемы, непосредственно затрагивающие меня.

Нет, в кабинете было, конечно, уютнее, чем в огромной, освещенной хрустальной люстрой с десятком лампочек гостиной.

Шульгин сбросил свой чекистский френч, в котором он неизвестно кого изображал на приеме, оставшись в белоснежной подкрахмаленной батистовой рубахе, более подходящей светскому франту, а не суровому красному преторианцу. Уселся, закинув ногу за ногу, в глубокое кресло рядом с торшером, закурил турецкую папиросу из розовой бумаги.

Новиков занял второе кресло, сбоку от письменного стола, профессор устроился на обширном диване. А я, как бы невзначай, вынужден был сесть на последнее оставшееся место, в не менее удобное кресло, но расположенное, так сказать, в центре общего внимания.

— Ты спать не хочешь? — неожиданно спросил у меня Новиков. Заботу, нужно понимать, проявил. Я и ответил в соответствующем духе. Что в случае необходимости могу не спать и двое суток, и больше, и сегодня успел выспаться более чем прилично, но вообще в привычном мне обществе такие вопросы принято задавать до, а не после. Хотя про чужой монастырь поговорку, естественно, знаю…

— Да я, собственно, не в этом смысле спросил. Просто от тебя потребуется определенная ясность мышления. С войной мы счеты, надеюсь, покончили, пора заняться тем, ради чего мы, собственно, здесь и оказались.

— Здесь? — Я непроизвольно оглянулся, как будто в квартире что-то могло измениться в этот момент.

— Не только именно здесь, — уточнил Новиков, — вообще в нашей реальности. Думаю, ты давно догадался, что если даже наша с тобой встреча в приморском ресторане была действительно случайной или почти случайной, то все остальное — уже нет.

— Честно говоря, я был уверен, что даже и первая встреча совсем не случайна. Какое-то время я предполагал, что вы с Ириной просто очень квалифицированные агенты Панина и его партнеров. Потом убедился, что это не так, и пытался понять, кто же вы такие и что вам от меня надо.

— Значит, в полную случайность встречи не поверил? А почему? Ты ведь пришел туда абсолютно добровольно, после грамотно проведенной операции отрыва от преследования…

— Не знаю. Интуиция, наверное, она у меня неплохо развита. Почему и жив до сих пор.

— Молодой человек прав, — провозгласил со своего дивана профессор, который потихоньку продолжал прихлебывать водочку из стакана. — Его аура свидетельствует о крайне развитой интуиции и общей предрасположенности к взаимодействию с «тонкими мирами». Вам не приходилось, уважаемый, посещать астрал?

— Мне не приходилось, зато астрал меня посещал неоднократно…

— Это как, простите?

— Игорь вам изложит свою историю несколько позже. Сначала мы завершим материалистическую часть нашей беседы, — приостановил исследовательский азарт профессора Новиков. Он один здесь знал суть моих взаимоотношений с потусторонним миром в полной мере. И продолжил собственный монолог: — И все же сам факт нашей встречи следует признать случайным. То есть то, что мы оказались в то утро в одном и том же месте. Дальнейшее уже закономерно. И я, и Ирина в первые же минуты знакомства поняли, что ты как раз тот человек, что нам нужен…

— Для чего?

— Видишь ли, мы с Ириной и вправду оказались в параллельном будущем волею загадочного природного катаклизма. Я говорил тебе — нечто вроде пробоя изоляции в туго сплетенном жгуте проводов. И нам пришлось почти год просчитывать закономерности, чтобы найти условия и точки сопряжений. Слава богу, что Ирина многому научилась у Левашова в области теории межпространственных переходов, да и сама имела кое-какую подготовку. В общем, приходить и возвращаться от вас к нам мы научились с девяностопроцентной точностью…

Вот оно как, оказывается. Далекие предки, по их словам, научились за год тому, о чем наши высокомудрые теоретики до сих пор понятия не имеют. Более того, отрицают само существование альтернативных миров. И, что самое поразительное, — межреальностные переходы возможны без помощи какой-либо аппаратуры, достаточно оказаться в нужное время и в нужном месте. Вот и все.

— И много раз вы наш мир навещали?

— Раза четыре… В чисто экспериментальных целях. Для отработки метода. Ну и просто так… Жить у вас уж больно приятно, — улыбка Андрея была настолько искренней и, я бы сказал, печально-доброй, что я ему поверил.

— Только одной закономерности не уяснили, а может, ее и вообще нет — как соотносится наше время с вашим. Иногда совпадение абсолютное — месяц, проведенный в вашем мире, в точности равен прошедшему здесь, а иногда разнос огромный. Вот в последний раз… Мы с Ириной постранствовали у вас четыре месяца, потом встретили тебя, плыли еще две недели, а здесь прошло семь месяцев. Мало, что ребята испереживались, так еще и заговор успел созреть, а весьма высокопоставленные и информированные люди, что были у меня на связи, не знали, кому сообщить о готовящемся перевороте. Вот и пришлось посуетиться, понервничать… — Новиков сокрушенно покачал головой. — Если бы вовремя вернуться, можно было очень малой кровью обойтись, а то вот…

Теперь мне последние события стали понятнее. А то я все удивлялся, насколько грубо и непрофессионально проводились кое-какие мероприятия.

Но пока меня интересовало не это. В конце концов, заботы здешнего мира не так чтобы уж очень меня касаются. Но из слов Андрея следовало, что вернуться домой нам с Аллой не только можно, но как бы и очень легко. Об этом я и спросил Новикова.

— В общем-то, так. Вернуться, наверное, можно, если наши расчеты адекватны. Мы тут с Олегом прикинули. Примерно через три месяца проход должен открыться в Северной Атлантике, в вычисленной точке между Англией и Норвегией… — и тут в его тоне я услышал такое большое «но», что не на шутку встревожился. О чем и спросил.

— Катера помнишь? — ответил мне Андрей.

— Еще бы не помнить…

— Так катера были немецкие, как мы определили, и предвоенного выпуска. Принадлежали Кригсмарине тогдашней гитлеровской Германии…

Я не сразу понял, о какой войне он говорит, и лишь позже догадался, что имеется в виду бывшая здесь через пятнадцать лет после нынешнего момента и не состоявшаяся у нас Вторая мировая.

— И какой в таком случае вариант просматривается? — это спросил уже Шульгин, до сей поры не вступавший в разговор.

Они проверяют меня на сообразительность, что ли? Ну, пожалуйста, отвечу, что думаю.

— Не выходит ли, что мы сначала вывалились в какой-нибудь из годов той вашей войны, а уже потом проскочили в этот? Тогда, значит, в вычисленной вами точке существуют сразу две зоны перехода?

Сказал и почувствовал, что чего-то не улавливаю.

— Если бы так, это еще полбеды, — сказал Андрей. — Тут нечто более сложное и странное. Мы ведь в каком сейчас году пребываем? Правильно, в двадцать четвертом. Но, прошу заметить, если мы здесь и сейчас, то каким образом могла случиться та Вторая мировая? Мы же собираемся ее предотвратить, и судя по тому, что уже сделали, ей, той, что была, теперь взяться неоткуда…

Наверное, они после возвращения Новикова уже не раз обсуждали друг с другом случившийся парадокс.

— Может быть, так, что вы с Игорем оказались в точке сопряжения трех реальностей, — сказал Шульгин. — И вы сколько-то, день, или час, или даже те самые три месяца, которые «потерялись», прожили в нашей Настоящей Реальности… А уже потом выскочили сюда.

— А могли и не выскочить, так? Навсегда остались бы в реальности № 1, то есть нашей подлинной? В которую Артур дороги так и не нашел?

— Об этом судить трудно. Если уж Олег не сумел рассчитать вероятность стыковки трех реальностей, да еще со странным ступенчатым временным разрывом. Можно допустить, что война там была, но не мировая, а так, локальная, вроде фолклендской. И что вы были совсем не в той точке, а в любой другой… Ты же только по климату ориентируешься, обсервации сделать так и не сумел, а когда тучи рассеялись, оказался уже у нас…

Из всей последовавшей далее дискуссии я понял только одно — понятия о физическом смысле явления не имеет никто, но при попытке воспользоваться ранее вычисленной точкой перехода вполне можно угодить куда угодно, кроме нужного места, времени и реальности. И такую попытку до полного выяснения всех обстоятельств никто предпринимать не станет.

Однако и здесь я не угадал.

— Для момента, когда рациональная наука бессильна, имеется выбор, — кривя лицо в очень нетрезвой улыбке, провозгласил со своего дивана профессор Удолин.

Я, честно говоря, успел почти забыть об этом персонаже. Вернее — не принимал его всерьез, посчитав старым пьяницей и забыв, что ни Андрей Дмитриевич, ни Александр Иванович никогда ничего зря не делали. И если этого колоритного дедушку сюда зачем-то привели, то рано или поздно он свое слово сказать был должен. В полном соответствии с режиссерской теорией А. П. Чехова.

— Дорогу в интересный вам мир можно искать не только по прямой. Можно пойти и вокруг… — сказал профессор, выпрямился и сел на диване. — Естественно, через иные измерения. — Он уткнул палец в висевшую на стене карту мира. Здешнего мира, подчеркну еще раз. И 1980 года издания. «Москва. ГУГК СССР». Мне эту карту интересно было рассматривать еще в новозеландском форте. Слишком много там непривычных границ и неизвестных стран.

— Вот так, — Удолин черкнул ногтем от Одессы до Вены через Карпаты и Венгерскую низменность, — идти, особенно если пешком, долго, нудно, и дойдешь ли еще, неизвестно. А вот так, — он изобразил над картой баллистическую траекторию от Вены обратно к Одессе, — очень легко и быстро. Практически мгновенно. В чем суть? — обратил он ко мне взгляд экзаменатора.

— Естественно, воздушный транспорт удобнее пешего хождения, — ответил я.

— Правильно, но глупо, — удовлетворенно сказал профессор. — Суть совершенно не в этом, а… — он еще посмотрел на меня, давая мне шанс реабилитироваться, а потом заключил: — Неужели не увидели? Я же вышел из плоскости двух измерений. Поняли? Из двух — в третье. А теперь попробуем из трех — в четвертое. А?

В моем нынешнем состоянии эта идея была ничем не хуже и не лучше всех прочих. Хотя я по-прежнему не понимал, каким образом возможно выйти в какое-то еще измерение, внешнее по отношению к внепространственным. Впрочем, я и о куда более примитивной хроногации имел крайне смутное представление, куда уж со всем прочим. А они тут, как выяснилось, давно и свободно между временами и реальностями маневрируют. Откуда мне знать, может, этот пьющий старец самым главным теоретиком и является, а господа офицеры так, у него на подхвате.

Однако тут же и выяснилось, что если Константин Васильевич и теоретик, так совершенно в другой области, поскольку он начал густо пересыпать свою речь терминами дзен-буддизма и прочих оккультных наук, стремясь просветить именно меня (поскольку всем остальным, похоже, он свои воззрения изложил гораздо раньше).

Смысл последующего разговора сводился к тому, что имеется план — используя его, Новикова, с Шульгиным и отчего-то вдруг мои (интересно, какие?) способности, отыскать и, если так можно выразиться, картографировать все наличествующие на Земле точки межмировых пробоев. То есть в идеале получить функционирующую с четкостью и надежностью довоенных германских железных дорог транспортную систему, связывающую три, а возможно, и гораздо большее количество реальностей.

Смелый и масштабный замысел, ничего не скажешь.

— Ну и как же это должно выглядеть на практике? — поинтересовался я, заранее согласившись ничему не удивляться и воспринимать как должное даже самые абсурдные, на мой взгляд, идеи. Тем более что за последние месяцы сфера абсурдного для меня значительно съежилась.

— Если отвлечься от сложностей практической реализации, проблему я представляю в следующем виде… — сообщил Удолин лекторским (или менторским?) тоном.

И хоть посылка его по-прежнему не казалась мне слишком убедительной, особенно в части, касающейся непосредственно моего участия в проекте, я возражать не стал. Если это поможет нам с Аллой вернуться домой — пожалуйста, можно испытать и такой метод.

Да и в конце концов, нечто похожее излагал и Артур тоже. И раз уж он вновь пришел мне на ум, я решил стрельнуть по обоим зайцам. Андрей с Шульгиным в моих пояснениях не нуждались, и только для профессора я очень коротко сообщил суть дела. Удолин пришел в крайнее возбуждение. Мгновенно утратив интерес к транспортным проблемам, он стал жадно расспрашивать о деталях, не слишком известных мне самому. Я-то мог оперировать только информацией, полученной от самого Артура, и не при самых благоприятных обстоятельствах, кстати.

Загадка происхождения нашего друга-зомби профессора интересовала мало, а вот все, связанное с его земным существованием в этом качестве, и особенно все, что он говорил о потустороннем мире и его пограничных зонах, — чрезвычайно. Наше собеседование, больше похожее на изощренный допрос, он сопровождал потиранием рук, торжествующими вскриками, картинными гримасами и иными действиями, которые я ранее относил на счет не слишком хорошего вкуса фантазии авторов, описывающих тип «сумасшедшего ученого». А Удолин был именно таков. (Если только не отрабатывал добросовестно соответствующую легенду. Как я недавно изображал «иностранного дипломата».)

— Если вы принимаете мои слова так близко к сердцу, — сказал я, стараясь всячески демонстрировать Удолину готовность к сотрудничеству, — и феномен, первооткрывателем которого я себя смею считать, лежит полностью в круге ваших научных интересов, так, может быть, удастся применить разработанные вами методики, чтобы убедиться как в соответствии моих эмпирических наблюдений истине, так и выяснить живо меня занимающий вопрос — не последовал ли означенный Артур… то есть артефакт, за нами в межвременной туннель, и не находится ли он поблизости, ибо вчерашней ночью нечто подобное я ощутил. Благодаря чему, собственно, и нахожусь сейчас среди вас…

Шульгин из-за спины профессора показал мне поднятый большой палец. Мол, плотно выражаешься, Игорь Викторович, приятно слушать.

— Если мое предположение подтвердится, — закруглил я трудолюбиво выстроенный период, — тогда и дальнейшие наши планы могут быть исполнены с куда большей долей вероятности. Артур в них, безусловно, должен разбираться… квалифицированно.

— Вне всяческих сомнений. Немедленно же и приступим. Только сначала проясните мне один лишь вопрос — а каково в вашем мире состояние магических наук? Далеко ли вы продвинулись в постижении внечувственного восприятия потусторонних миров? Умеете ли произвольно посещать хотя бы близкие области Великой Сети? Каковы ваши отношения с Держателями?

Его слова звучали для меня как заклинания шамана. Разумеется, и в нашем мире имеется достаточное количество людей, озабоченных мистикой и всевозможными неортодоксальными культами, но превращать эти частные увлечения в популярные идеологии лет семьдесят или восемьдесят никому уже не приходило в голову. А уж тем более вводить их в состав официальных наук.

Мой ответ профессора более чем удивил. Он явно хотел услышать что-то другое.

— А мое имя вам в исторических анналах не встречалось?

— Знаете ли, специально я историей нетривиальных учений не занимался, а так вот, в общеобразовательном плане, ей-богу, ничего похожего не помню, как мне ни печально…

Профессор погрустнел.

— Странно, у вас я должен был существовать. Уже к началу века я определился в своих научных пристрастиях, а к 1910-му и первую книгу на эти темы завершил, пусть и неопубликованную. А вот интересно, а может, в вашем мире я несвоевременно умер? У нас здесь меня Яков Агранов спас от голода и превратностей судьбы, а там вдруг… Или, в лучшем варианте, вдруг у меня круг научных интересов изменился под влиянием каких-то жизненных реальностей? Надо бы повнимательнее изучить все критические точки за последнее десятилетие. А лучше всего — посетить ваш мир лично и как следует порыться в архивах…

Удолин сбросил свой сюртук, для чего-то поддернул крахмальные манжеты.

— Вы, Андрей Дмитриевич и Александр Иванович, будете мне ассистировать. Как всегда. Viribus unitis — объединенными усилиями, как принято выражаться. Нашего же юного друга мы должны включить в круг коллективного транса и активизировать его пока еще латентные задатки… Вот о чем никогда не догадывался, так о своих латентных способностях к коллективному трансу. Всю жизнь был сугубым индивидуалистом.

— Послушайте, братцы, — вдруг встревожился я. — Я от прежних ваших экспериментов едва опомнился, а вы еще что-то новенькое затеваете. Может, просветите вначале, что вы для меня придумали и зачем, главное?

На прямо поставленный вопрос мне ответил Новиков, со своей обычной спокойной доброжелательностью и убедительностью. Что их затея только выглядит странно для неподготовленного человека, но ничего особенного из себя не представляет. Каждый из них троих, здесь присутствующих, уже не раз проникал в разные уровни Гиперсети, которая по существу и является материальной и духовной составляющей всей мыслимой Вселенной. Да и я сам на примере Артура должен бы понять, что все имевшие место коллизии объясняются не чем иным, как взаимодействием нашего уровня мира с его более высокими уровнями. Он, Новиков, без всяких вопросов отправился бы в Гиперсеть сам, но проблема в том, что меня с Артуром связывают давние и, как он выразился, «деликатные» отношения, самому же Андрею пришлось бы означенные отношения только налаживать, и отнюдь не в самых выгодных условиях. Если вообще удалось бы совместиться в одном и том же «горизонте».

— И вообще, Игорь, телесно ты ведь останешься здесь, — вступил в разговор Шульгин. — А в сферы поднимешься только и исключительно в интеллектуальном смысле.

— Точно так же, как Вера ходила спасать Аллу. А теперь ты им кое в чем поможешь, — добавил Андрей.

Довод был выбран неотразимый. Под каким бы предлогом, интересно, я мог отказаться, если намек был сделан более чем прозрачный? Напомнив об акции Веры, Новиков заодно поимел в виду и себя, свое участие в крайне рискованном деле, тем самым поставив вопрос и о моей способности помнить ранее сделанное добро.

Психолог, одним словом. Отказаться я не мог, но и не понимал в то же время, что и как я должен сделать там, в совершенно для меня загадочной Гиперсети. И как в нее попасть соответственно.

— Да ничего такого делать и не потребуется. В физическом смысле. Всего-то нужно будет сесть, закрыть глаза, сосредоточиться и всей силой воображения попытаться представить себе Артура в том виде, как он являлся тебе последний раз. Или — каков он был на «Призраке». Мы, в свою очередь, организуем тебе, нет, твоей ментальной матрице выход в астрал. Там, если повезет, найдешь Артура. И договоришься с ним…

— О чем? — перебил я Андрея, начиная как-то даже увлекаться этой идеей.

— О чем мы уже говорили. Надо, чтобы он согласился поискать с «той стороны» точки сопряжения с твоей и, по возможности, с другими реальностями…

— А зачем бы это ему? — задал я вполне логичный вопрос.

— Затем, что мы теперь в состоянии помочь ему осуществить заветное желание. Даже — любое из них. Или, если угодно, — окончательно умереть, или — вернуться к полноценной жизни «по эту сторону заката». Как, устроит его такая плата?

Я подумал, что скорее всего да.

— В общем, стулья против денег, — подвел резюме Шульгин. — От тебя требуется только проявить дипломатические способности, на которые мы, увы, не способны. Так как?

Я пожал плечами, не имея выбора. Действительно, задача не из самых трудных. Оставались детали.

— А для релаксации мне никакого средства не будет предложено? — поинтересовался я. — Мескалин, к примеру, или псилоцибин. Гашиш, в крайнем случае. Говорят, очень способствует.

— Указанные препараты хороши для вояжей в вымышленные миры, — ответствовал профессор, — в нашем же случае нет ничего лучше элементарной водки. Желаете?

Я прислушался к собственным ощущениям. Пожалуй, что нет. Вообразить Артура я могу без всякого допинга. Если же попытаться достигнуть кондиций Удолина… Я скорее не Артура, а зеленых чертиков увижу.

Но друзья-то мои, но они… Вот уж никогда не мог представить себе Новикова медитирующим, распевающим буддийские мантры и вращающим молитвенную мельницу. Совершенно не стыкующиеся амплуа.

Да он, правда, ничем таким заниматься и не собирался. Они с Шульгиным просто слегка передвинули по навощенному паркету свои кресла, так что я действительно оказался если и не в круге, то в центре треугольника. Александр Иванович поворотом реостата притушил свет торшера до минимума, поудобнее устроился в кресле, скрестив руки на груди и опустив взгляд.

Андрей же счел нужным хоть кое-что мне пояснить.

— Есть предположение, что наш друг Артур пребывает где-то поблизости, раз сумел выйти с тобой на контакт. Скорее всего — в одной из ближайших ветвей Гиперсети. Что это такое — объяснять долго и не ко времени. Грубо говоря, это нечто вроде определенной ипостаси гипотетического Мирового Разума. Или — технократически выражаясь — Вселенского компьютера, который нас всех от скуки себе воображает и играет нами в свои многомерные шахматы.

Мы сейчас попробуем ментальным образом в означенную сеть проникнуть. Ничего не бойся. Телесно ты останешься здесь. Как оно будет выглядеть в натуре — то место, куда ты, возможно, попадешь, — понятия не имею. Каждый раз и для каждого оно выглядит по-своему. Обычно — как-то соотносится с предыдущим жизненным опытом. Веди себя так, как вел бы в подлинном мире. Сосредоточься и… Ну просто будь самим собой.

Давай, приготовься — и поехали!

Новиков тоже откинул голову на изогнутую высокую спинку, смежил веки. Профессор что-то невнятно забормотал.

Все происходящее удивительно напомнило мне сеанс у сан-францисского ясновидца Премтинсуланона. И звучанием выпеваемых Удолиным мантр, и тем, что мне опять надо вызывать перед внутренним взором образ знакомого человека. Что ж… Прошлый раз медитация, если это так называется, увенчалась успехом. Какой результат будет теперь?

Глава 4

Я считал себя весьма устойчивым ко всякого рода гипнотическим воздействиям, сумел устоять даже против психической атаки «пришельцев с Антареса». Но сегодня я сопротивляться не собирался, решил просто систематизировать и анализировать ощущения, которые, возможно, предстоит испытать во время мистического сеанса.

Увы, анализировать оказалось нечего. Последнее, что удалось совершить осознанно, — это вызвать не перед закрытыми веками, а где-то на внутренней стороне лобной кости довольно ясное цветное изображение Артура. Отчего-то таким, как я увидел его в самый первый раз, а отнюдь не в последний.

И будто провалился, нет, скорее вознесся в воронку смерча, составленного из мириад крупных сверкающих снежинок.

Весь период сравнительно ясного сознания продолжался не более четырех-пяти секунд. Далее — тьма и тишина. Или — тьма тишины.

Когда же она рассеялась я, к своему глубокому разочарованию, ничего подобного обрисованному Артуром райскому саду, цветам в капельках росы и утреннему солнцу на лазоревом небосклоне не увидел. Хотя и знал необъяснимым, но совершенно естественным для меня образом, что пребываю уже в потустороннем мире. Знал о сущности Великой Гиперсети, о ее структуре и предназначении и о своем в ней месте. Чувство, без всякой натяжки, удивительное. Как у студента, по совету бабушки положившего в ночь перед экзаменом под подушку учебник какой-нибудь совершенно неудобовоспринимаемой органической химии объемом в 1000 страниц, а наутро при всем своем здоровом скепсисе убедившегося, что знает его наизусть до последней запятой.

Что еще следует отметить — все эти мои вновь обретенные знания никаким образом не мешали мне воспринимать мир, в который я попал, как абсолютно реальный, подлинный, единственно возможный, и вести я себя в нем начал не как актер, играющий «в предложенных обстоятельствах», а как человек, пусть и догадывающийся, что спит, но не имеющий возможности произвольно менять сюжет и «идеологию» выстроенного подсознанием сценария.

Просто сознание мое расщепилось таким образом, что одна его составляющая воспринимала только «вещный мир «и ничего не знала о другой, а другая, мистическая, знала и понимала все, но в дела первой не вмешивалась.

…Солнце садилось в дымной и пыльной мгле. Закат был жесток, холоден и тревожен. Черная зубчатая кромка близкого леса обрезала снизу необычное, красновато-лиловое полотнище неба. Его пересекали извилистыми лимонно-серыми полосами странные облака. Химический огонь заката, удаляясь от горизонта, постепенно угасал, через розовый, кремовый, зеленоватый цвета сливался с фиолетово-серой тьмой на востоке, где озерная гладь снова встречалась с топкими берегами. И только оттуда можно было не ждать опасности.

А на западе и на юге пусть едва слышно, но зловеще погромыхивало.

Тумены кочевников, вторгшихся из Зауралья, продолжали разливаться по землям Московского и Тверского княжеств, и отважные, но немногочисленные удельные дружины не могли их сдержать.

Куда отошла объединенная великокняжеская армия и где она собирается дать генеральное сражение, я не знал. Связи не было уже два дня.

Есаул Волк с двумя сотнями степных разведчиков направился в поиск лесами в сторону Торжка, а я остался ждать. Трудно сказать, чего. Возможно, подтянутся остатки сумевших выскочить из петли окружения отрядов, возможно, вернутся с помощью посланные в Новгород и Псков эстафеты.

Здесь, на нашем последнем опорном пункте, на острове Столбном, огромные склады боеприпасов и снаряжения, которые охраняет всего один пехотный взвод осташковского ополчения.

Если кочевники прорвутся и сюда, сумев форсировать обычно непроходимые, но за жаркое лето подсохшие болота, я должен буду все это взорвать. А сам, если уцелею… Да что об этом сейчас говорить?!

«…Откуда, какие кочевники, какие князья?» — мелькнула краем сознания трезвая мысль. Вон, над крышей двухэтажной бревенчатой избы радиоантенна, из-за угла выглядывают корма и край конической башни пушечного бронеавтомобиля, у меня самого на ремне револьвер в расстегнутой кобуре, а на крыльце прислонена к перилам десятизарядная винтовка с оптическим прицелом. Двадцатый век же, несомненно, и вдруг кочевники, татаро-монголы? Не набег даже, а грандиозное нашествие из далекого ХIII века.

Но так же отчетливо я знал, что все правильно, я чином полковник, а титулом князь Игорь Мещерский, комендант Селигеро-Осташковского оборонительного района, волею солдатской судьбы оказавшийся один как перст на этом секретном командном пункте… Или до завтрашнего вечера возвратятся разосланные по всем направлениям дозоры, или придется сжечь КП и укрыться за стенами Ниловой пустыни, подключив провода детонаторов к клеммам подрывной машинки. Тридцать человек не смогут больше пары часов оборонять километровый периметр монастыря.

…Сразу после наступления темноты неизвестно откуда хлынул проливной дождь. Наверное, из тех самых, быстро сгустившихся лимонных облаков. Вода низвергалась с черного неба сплошным потоком.

— Слава богу! — Я перекрестился. — Несколько часов такого ливня, и две извилистые лесные дороги станут абсолютно непроезжими, напитаются водой моховые болота, разольются ручьи и речки. Наши-то люди все равно доберутся, хоть ползком да на карачках, а тысячным конным массам ходу не будет. Повезет, отсидимся до зимы, а там уж точно и новгородцы с псковичами, и немцы со шведами подойдут. Против танковых дивизий Ливонского ордена поганым не устоять.

Почти успокоенный, я по узкому мостику, прикрытому сверху двускатным навесом из осиновой щепы, пробежал к баньке. Надо бы растопить, вдруг ночью или под утро какой-нибудь разъезд вернется?

Как в воду смотрел, княже.

Ходики в горнице показывали уже половину первого. Я сбросил наушники, отчаявшись поймать в трещавшем и завывающем эфире хоть один знакомый позывной, и вышел на крыльцо, перекурить и осмотреться.

Ливень перешел в мерный обложной дождь. И я вдруг услышал характерный звук, понятный любому кавалеристу. Совсем близко, раз стук копыт не глушит ни шелест дождя, ни уже раскисшая до липкой грязи лесная дорога, сбивчивым галопом скачут несколько всадников.

На всякий случай, мало ли кто это может быть, я выдернул из кобуры револьвер и снял с крючка висевший в сенях аккумуляторный фонарь.

То, что произошло через минуту, поразило меня в самое сердце. Словно бы судьба, невзирая на трагические последние недели или как раз в воздаяние за пережитое, решила сделать мне царский подарок.

На поляну из леса вылетел всадник. Один. За ним на длинном поводе еще две лошади, вьючная и подседланная заводная. Только вылетел — это слишком громко сказано. Высокий вороной жеребец скакал неровным, заплетающимся аллюром, подгоняемый скорее чувством долга, нежели шпорами всадника. И сам наездник держался в седле едва-едва, вцепившись не столько в поводья, как в переднюю луку. Тяжело ранен или смертельно устал.

Увидев человеческое жилье, конь посчитал свои обязанности исполненными. Доковылял до крыльца и остановился, запаленно дыша. Мотнул мокрой головой назад, как бы указывая на своего седока, и уставился на меня блестящим выпуклым глазом, в котором отражался свет фонаря.

Верхоконный, очевидно, не понимая причины остановки, вскинулся, дернул поводья, и тут я узнал в мокром, забрызганном грязью офицере княжну Елену, младшую дочь Великого князя Михаила. Как она оказалась здесь одна, без сопровождения и охраны, как разыскала в дремучем ночном лесу единственную, выводящую к монастырю дорогу? Я едва успел подставить руки, как девушка, сомлев, повалилась с седла, успев еще инстинктивно выдернуть из стремян ноги.

Пронзительным свистом я вызвал единственного остававшегося при мне бойца — водителя броневика.

— Возьми коней, Акинф, отведи в сенник. Расседлай, оботри, попонами накрой, потом напои, да осторожней…

— А то я не знаю, княже… Из наших кто прискакал али как? Живой хоть?

— Смотреть буду. Пока вроде живой, только на ногах не стоит. С конями закончишь, выезжай по дороге, — я махнул рукой, показав направление, — до мостика, там и стой. Пушку картечью заряди. Этот проехал, и другой кто может недобрым часом…

Почти бегом я донес княжну до дверей бани. Здесь, в отдельном помещении, традиционно располагалось нечто вроде медпункта. И перевязочная, и аптека, и санпропускник. Всегда тепло, чисто, в достатке горячей воды, под крышей вдоль стен развешаны пучки целебных трав.

При беглом осмотре открытых ран на теле девушки я не обнаружил. Стянул с нее насквозь мокрый, некогда голубой гвардейский доломан с погонами сотника. Белая полотняная рубашка почти свежая, надета явно сегодня, без следов крови, но тоже мокрая.

Значит, в худшем случае, контузия, а скорее всего — смертельная усталость, отчего и обморок. Откуда она скакала и сколько, и почему одна? Кто указал ей единственно верный путь?

Я похлопал Елену по щекам. Длинные ресницы дрогнули, она открыла глаза. Долго смотрела, не понимая, где находится. Потом узнала.

— Это ты, князь Игорь? Слава богу… — Мне показалось, она снова собралась потерять сознание.

— Княжна, откуда ты? Что случилось? Ты меня слышишь?

— Из Ржева. Большое сражение. Отец послал с письмом…

— Почему тебя одну? Что там случилось?

— Не одну, с полусотней. В Селижарово засада. Письмо — здесь, — она потянулась рукой к голенищу сапога и уронила голову. Я едва успел поддержать ее, чтобы не ударилась о край лавки.

От Ржева, верхом, почти полтораста верст. Даже урожденному степняку тяжело, а тут — юная девушка, пусть даже и умелая наездница. Одно дело — княжеская охота, совсем другое — война. Рысью, галопом, карьером, через леса, буераки, речки, под вражескими пулями… Полусотня, наверное, погибла, спасая Елену… Селижарово — это плохо, это очень плохо…

Стаскивая с девушки узкие, покрытые липкой рыжей глиной сапоги, я увидел заклеенное в пергаментный конверт письмо, скрепленное красной великокняжеской печатью. Ладно, успею, несколько минут уже ничего не решают, а княжна мокрая до нитки, продута осенними ветрами, ее растрясло сотнями верст отчаянной скачки. Если даже не подхватит воспаления легких, завтра не то что в седло вновь сесть, по комнате пройти не сможет. Нам эти дела знакомы… Вот сейчас пропарить ее как следует, сделать массаж, напоить крепкой медовухой, завернуть в бурку, тогда, бог даст, и обойдется. А то поутру такое может начаться…

Когда я начал раздевать Елену, руки у меня дрожали. Чего теперь скрывать, года два уже я был влюблен в княжну до умопомрачения. Нет — почти до умопомрачения, поскольку у меня хватало сил не только избегать бессмысленных поступков, но и не подавать виду, что…

Хотя Елена, как мне кажется, догадывалась кое о чем, и обращенные на меня взгляды часто бывали благосклонны, а слова — любезны.

Хорошо, что по долгу службы мне доводилось появляться при дворе не слишком часто. И вот сейчас…

«Нет, нет, ничего не происходит. Ты просто оказываешь помощь раненому товарищу», — уговаривал я себя, сноровисто, но осторожно освобождая княжну от неуместных на ее прелестном теле предметов солдатской амуниции. Но кто-то опытный и умный собирал ее в далекий путь. Никаких не позволил ей надеть женских штучек, которые через десяток верст растерли б кожу до крови и сами расползлись бы в клочья на втором десятке.

Впервые я увидел вблизи и наяву ее остроконечные маленькие груди.

— Что ты делаешь, князь, оставь меня. — Елена вновь очнулась, дернулась назад, садясь на лавке, мне показалось — вознамерилась оттолкнуть меня ногами.

— Не думай о глупостях, Елена, я врач сейчас, а тебе очень плохо. Закрой глаза и подчиняйся. Перед дворцовым лекарем раздеться не боишься ж…

Наверное, и вправду чувствовала она себя так плохо, что прочее ей было безразлично. Она лишь слабо кивнула головой…

Не меньше часа я отогревал ее в лохани с горячей водой, оглаживал веником в парилке, проделал все приемы азиатского массажа, коему обучился в банях Бахчисарая и Тмутаракани. Я трогал, гладил, мял руками каждый вершок ее тела, к которому вчера еще не мог помыслить прикоснуться даже сквозь одежду. Запоминал каждый его изгиб, выпуклость и ложбинку, каждую родинку…

Мне показалось, что, полностью уже придя в себя, да и невозможно было не прийти после всех лечебных манипуляций, она специально изображала расслабленность и безразличие к происходящему, потому что иначе пришлось бы встретиться со мной глазами, вступить в разговор, а каково это Великой княжне признать, что в здравом уме она, обнаженная, общается наедине с почти равным себе мужчиной? Древнеримские матроны позволяли массировать и умащать себя благовониями рабам, а не патрициям, если только они не любовники.

Потом растер княжну вдобавок крепкой водкой, настоянной на травах, натянул на нее хоть и грубое, но теплое и чистое собственное белье. Завернув в черкесскую бурку, отнес в светелку за печкой.

Елена наконец ожила, лежала, распаренная, посверкивала глазами, понемногу отпивала медовуху из глиняной кружки.

— Ох, истинно рай земной! — сказала она, отирая пот со лба, и эти слова вдруг резанули меня по сердцу. Не знаю, отчего, но напомнили мне эти слова о чем-то страшном.

— Спасибо тебе, князь, спаситель мой. Ведь я на самом деле, а не для красного словца заново на свет родилась. Не представляешь, как мне было жутко. Ночь, лес, дождь, дороги нет, и мысли лишь о скорой смерти. До утра бы я не дожила…

Поверить ли в такое счастье — прекраснейшая девица Руси, завидная невеста, к которой сватались и кирай мадьярский, и круль польский, даже, говорят, сын базилевса византийского знаки внимания оказывал, к наукам светским столь расположенная, что прошлым летом экзамены экстерном за курс царьградского университета сдала, и как бы не собиралась в Сорбонне образование продолжить, лежит сейчас у меня в комнате и разговаривает не по протоколу великокняжескому, а запросто.

— Если бы с дороги сбилась — пожалуй, и не дожила. До Осташкова еще тридцать верст, никак бы не доехала… Тебе до дождя еще надо было шалашик соорудить, костерчик запалить или около коней согреваться… Но то дела солдатские, это мы знаем, как в лесу и две недели без еды и огня выжить, а ты, княжна, другим наукам обучалась…

Я говорил, а сам со страхом представлял: через версту-другую она бы непременно свалилась с седла. Только не на мои руки, а в дорожную грязь. Ну и…

— Бог миловал. — Княжна выпростала другую руку из-под мягкого войлока, вдруг провела пальцами по моей щеке. — Не только Бог, но и ты, княже. Видишь, как получилось? Давно я праздно мечтала оказаться с тобой наедине, и вот… Потому и выжила, что, и сознание теряя, помнила, к кому скачу. Самые последние трое ратников из моей охраны погоню на волжской переправе за собой в сторону Пено увлекли, а мне этот тайный путь указали и велели никуда не сворачивать. Кони, мол, сами выведут… Зачем только для нашей встречи такая страшная война потребовалась?..

Я задохнулся от удивления и радости. Значит, она тоже?! Мне захотелось тут же обнять ее, припасть губами к ее всегда надменным и капризным, а сейчас нежно улыбающимся губам, и ниже, ниже…

Однако ж нельзя. Невместно. По европейскому этикету легонько поцеловал горячую ладонь.

Елена продолжала сбивчивым шепотом:

— Отец сказал мне, провожая: «Доберешься до князя Игоря, и, бог даст, победим и живы все останемся, отдам тебя за князя. Может, тогда свои мысли об сорбоннах и флоренциях богомерзких оставишь. А ежели не доживу — сама, дочь, решай…»

— Так что же, князь Михаил знал? Про меня… и что ты тоже?..

— Великий князь все про всех знает, а уж что говорит, а что нет — на то его воля…

Чтобы совсем не потерять голову, я встал.

— Отдохни, княжна, а у меня еще дел много. Письмо князя до сих пор не прочитано, да и одежду твою в порядок привести надо, почистить, постирать да высушить. У меня для тебя сменных туалетов нет. И сам без того обхожусь…

— Ты что же, князь, женское исподнее своими руками стирать будешь? — глаза у нее расширились в изумлении.

— Оно у тебя, как замечено, — усмехнулся я, — отнюдь не женское, а солдатское тож. А я его с двенадцати лет своими княжескими ручками добела оттирать научен, когда мылом, а когда и песком. Начинай привыкать понемногу…

— У меня во вьюках и настоящее есть…

— Там тоже все промокшее, да и твое, боюсь, очень еще долго не понадобится.

В горнице я наискось резанул ножом конверт, развернул плотную бумагу, судя по почерку, собственноручно написанную Великим князем. И тут в оконное стекло тихонько постучали.

«Акинф, наверное, — подумал я, — а чего в дом не заходит?»

Открыл тяжелую, набухшую от сырости дверь и зажмурился. В лицо ударил яркий солнечный свет.

«Как же так? Утро уже? Я что — заснул над письмом?» — мелькнула мысль и сразу исчезла. Передо мной стоял Артур. Совершенно такой, как я его и представил перед началом «сеанса». В оливково-желто-коричневом тропическом камуфляже, высоких испачканных глиной ботинках, только лицо у него было теперь вполне человеческое и глаза не мертвые, а обыкновенные.

«Так и должно быть, — сообразил я, — это там, у нас, они у него были мертвые, а здесь, на том свете, — нормальные. А вот какие глаза сейчас у меня? Зеркальце бы… Но — это я тоже вспомнил — покойники и зеркала несовместимы. Не зря же их принято занавешивать.

Но как же Елена? Она же согласилась пойти за меня замуж! А татары? До Селижарова тридцать верст, вот-вот они могут появиться и здесь!..»

Я глубоко вздохнул и все вспомнил. И понял. Из каких глубин памяти они сумели вытащить это? Мне было девятнадцать лет. В турлагере — вон там, за плесом, по ту сторону монастыря, я познакомился с девочкой Леной.

Влюбился в нее мгновенно и страшно. Кстати — впервые в жизни вот так, по-настоящему. Однажды на танцах даже ухитрился поцеловать ее в щечку. Но ничего у меня не вышло. Чем-то я ей не показался.

С полгода еще мы переписывались. Чернилами по бумаге для пущей романтики. А на лекциях в университете я сочинял исторический роман про нас с нею. Вот этот самый, экранизацию которого я сейчас посмотрел.

Мне стало так горько, так тоскливо и обидно. Ведь примерно до этого места я и тогда дошел. В целомудрии своем не решился на более откровенную сцену, хотя в мыслях, конечно…

Где-то, наверное, и сейчас валяется та тетрадь. Я отправил распечатку нескольких глав Лене в Петроград, получил в ответ довольно насмешливое послание, и от злости и оскорбленной гордости забыл и девушку, и роман, который мог бы… А что, вполне мог бы быть дописан и даже стать популярным. Народ такие сюжеты любит.

И еще стихотворение сочинил для нее, уже совсем на прощание:

Тебе опять совсем не надо,

Ни слов, ни дружбы, ты одна.

Шесть сотен верст до Петрограда

Заснежены, как тишина.

А я пишу стихи, которым

Увидеть свет не суждено,

И бьют косым крылом просторы

В мое обычное окно…

Ну и так далее, много еще чего сентиментального и жалобного.

…Не владея собой, поскольку все же находился в вымышленной реальности, я метнулся в комнаты. И остановился.

Никаких следов только что здесь происходившего. Обычный деревенский дом, обставленный примерно как моя сгоревшая дача. Сердце у меня заныло так, словно я, настоящий князь Мещерский, вернулся из разведки (в которую я вправду утром собирался съездить) и увидел, что княжна исчезла, а вокруг — следы татарского налета.

Так даже в том случае у меня оставались бы шансы — догнать, снова спасти…

— Ну, сволочи! — заскрипел зубами. Однако вида показывать нельзя. — Какая неожиданная встреча! — извлек я из памяти абсолютно нелепую в данном случае фразу. — Ты что — здесь вот обитаешь? А где твоя Вера?

Артур слегка скривил губы, вдруг похлопал себя по карманам.

— У тебя закурить не найдется?

«А что, разве здесь и покойники курят?» — чуть не спросил я. Перед началом медитации сигареты у меня с собой были. Были они и у князя. Но сейчас-то на мне снова московский костюм. Я опустил руку в боковой карман и, хоть и был к этому готов, дополна набитый портсигар извлек с некоторым удивлением. Артур с плохо скрываемой жадностью почти выхватил сигарету у меня из пальцев. Мы присели на поросший мягким изумрудным мхом штабель когда-то и кем-то заготовленных для постройки или ремонта дома ошкуренных бревен. С трудом попадая кончиком сигареты в коптящее пламя бензиновой зажигалки, он прикурил и несколько раз глубоко затянулся.

Глядя, как Артур торопливо, по-солдатски «дергает», пряча сигарету в кулак, ощущая совершенно натуральный запах табачного дыма, я спросил:

— Разве ты на Земле курил? Не помню что-то.

Он щелчком сбил выросший на кончике сигареты столбик пепла.

— Когда живой был — курил. В качестве… зомби — действительно нет. А здесь я снова идентичен себе — исходному. В твоем обществе…

Я не понял, о чем это он.

— Именно в моем? Почему?

— Так никого же больше здесь нет. Соответственно — нет ни времени, ни пространства. То есть ничего. Поскольку нет для меня точки отсчета. Сейчас эта точка — ты. И отсчета, и кристаллизации. Древние греки были правы — нет более печального места, чем Аид — царство мертвых. Где души в виде полупрозрачных теней бродят в сумерках, оглашая окрестности тоскливыми стонами…

Надо же, и память у него в порядке, и даже нечто вроде иронии присутствует.

— Разумеется, — ответил я в тон. — Мусульманский рай не в пример приятнее. Фонтаны, гурии, шербет…

Артур посмотрел на меня, склонив к плечу голову с давно не мытыми всклокоченными волосами. То ли удивленно, то ли с уважением.

— Разве только мусульманский? Разве наш, российский, тебе понравился меньше? И девушка, княжна, хороша, правда? Это же ее ты беззаветно любил полжизни? Вот она, возьми… Ты сам — настоящий воин. Каким и мечтал быть. Впереди, конечно, много сражений и бед, но ведь и награда… Красавица жена, еще и амазонка вдобавок. Тесть — Великий князь, а там и на объединенный Великий стол, Тверской, Московский и Владимирский шансы у князя Игоря неслабые… Спаситель земли Русской — вполне возможно.

И еще заметь, — продолжал Артур, не обращая внимания, что у меня сжались кулаки, а может быть, как раз поэтому. — Рай совсем не в христианском духе, никаких лавровых кущ и песнопений «Аллилуйя» под звон арф у подножия Господнего престола. Вполне достойная мужчины обстановка. «Страна удачной охоты»…

Хорошо бы сейчас засветить ему как следует в морду. И вернуться… Туда…

— Не нервничай, — сказал он спокойно, видимо, уловив мое настроение. — Людям в нашем положении приличествует мудрость. Чтобы не ошибиться… Ты думаешь, это все иллюзия? Гипноз? Происки… Чьи происки? «И удалился Христос в пустыню, и там дьявол искушал его»? Совсем нет. Тебе показали еще одну реальность, созданную именно для тебя. Как реальность, из которой ты сюда пришел, создана под настроение твоих новых приятелей. Ты понял? Совершенно подлинная реальность, где ты сумеешь быть воистину счастливым.

Я подумал: «Ну а вдруг он прав?» И спросил:

— Но там же масса несообразностей. И исторических, и вообще… Реальность наскоро и примитивно выдуманная…

— Лишь до тех пор, пока ты можешь сопоставлять и сравнивать. Уйди туда совсем, и все будет оправданно и единственно возможно…

…Как будто ничего не изменилось и все же стало чуть-чуть другим. Куда сочнее и естественнее. Засверкали капельки росы на листьях пышного куста сирени, над розовыми шариками клевера с гудением закружились шмели. Вдали заржал протяжно конь, ему откликнулся другой, поближе.

— А вон тебе и гурии, в натуральном виде…

Я обернулся.

По ту сторону невысокой штакетной ограды, в глубине запущенного соседского сада, на краю заросшей иван-чаем и пастушьей сумкой поляны, распахнулась низкая дверь бревенчатой баньки. Следом за клубами пара на лужайку выскочили две… Нет, в самом деле гурии, только славянского образца.

Молодые, фигуристые, докрасна распаренные, с распущенными соломенными мокрыми волосами до пояса, с чуть-чуть утрированными, как в эротических мультфильмах, прелестями. И оказалось, это не какие-нибудь абстрактные модели, нет, а именно Алла и Ирина.

Одна — моя многолетняя подруга, другая — вроде бы женщина-мечта… Полностью игнорируя наше близкое присутствие (а не увидеть нас в нормальной ситуации они никак не могли), молодухи с радостным смехом и визгом подскочили к сорокаведерной бочке возле угла баньки, здоровенным черпаком вылили друг на друга по нескольку ведер дождевой воды и бросились обратно. Причем уже на пороге Алла влепила Ирине оглушительный шлепок по тугой ягодице.

— Красота, — меланхолически сказал Артур. — Дворовые девки веселятся. Патриархальные радости жизни. А вот и княгинюшка…

«Если Елена сейчас проявится на пороге — ох как я ему врежу!» — подумал я с ненавистью и азартом.

Артуру или тому, кто стоял за ним, не хватило ума или деликатности вовремя остановиться.

Елена появилась. Точно такая, какой я видел ее в последний раз, летом 2038 года. Вернее — какой я не успел тогда ее увидеть. Сначала я услышал голос княжны, сердито что-то выговаривающий служанкам, а потом она вышла из предбанника на порог, конечно, по замыслу режиссеров, тоже обнаженная, но величественная, тонкая, с надменно вскинутой головой. За нею выбежали прежние красавицы, уже чуть меньше похожие на оригиналы. Псевдо-Алла накидывала ей на белоснежные плечи простыню, а псевдо-Ирина, упав на колени, старалась обуть на стройненькие ножки сандалии…

Но самое смешное — как они ошиблись! Не появись сейчас Лена «в натуре», а эдак мелькни за окном легкой тенью, я скорее всего поддался бы искушению. Снова ее увидеть и, возможно…

Выходит, что пятнадцать долгих лет воспоминание о той влюбленности сверлило мою душу, как червяк, и оттого, наверное, происходили все мои странные, бессмысленные зачастую метания.

Но, увидев Лену наяву, красивую, конечно, но, искренне признаться, довольно ординарную восемнадцатилетнюю девчонку, я испытал облегчение.

Нельзя дважды войти в одну реку. И первая любовь хороша только в воспоминаниях.

И уж никак не следовало бы им изображать мою нынешнюю женщину служанкой.

Безо всякой злобы, единственно, чтобы показать, «кто в лавке хозяин», как выразился бы папаша моего альтер-эго, правоверный еврей Моисей Риттенберг, я Артуру врезал. Как давно собирался. В целях самовыражения.

Законы Ньютона в этом вымышленном мире действовали безупречно.

Тем более удара он не ждал. И поднимался с шелковой травы довольно долго. Вот только крови на его губах я не заметил.

А кровь должна была быть обязательно. И несколько выбитых зубов. На всякий случай я остался в стойке, ожидая возможной сдачи. Артур же просто махнул рукой и снова сел на бревнышко.

Девушки исчезли, хотя по этому сценарию они могли бы приветствовать мою победу радостными криками. А самая из них восторженная бросилась бы мне на шею…

— М-да, — сказал я после продолжительной паузы, увидев, что отвечать на мой демарш Артур не собирается. — Но как же так у вас выходит? Вы что мне предлагаете? Остаться здесь, без памяти о прошлой, уже прожитой жизни, значит, в итоге не получить на самом деле ничего. Какая разница вот лично мне, что там случилось с неведомым князем в искусственной реальности номер икс? Меня ведь также не волнует судьба любого моего прямого предка, жившего полтыщи лет назад.

— Но…

Я остановил Артура.

— А если память сохранится — ведь это ж будет уже полная ерунда. Я так и стану относиться к происходящему, как к цирку. Анализировать, отмечать все несообразности и анахронизмы, через неделю или две Елена надоест мне, как бездарная актерка, пытающаяся… — Я снова махнул рукой. — Сам, что ли, не понимаешь? Не гений я и уж тем более не Бог, чтобы измыслить мир, который будет мне же самому казаться единственно возможным, безупречным. «И увидел Бог, что это хорошо…» — Я рассмеялся издевательски. — А еще все время помнить о потерянном настоящем мире. То есть фактически выйдет так, что с переходом сюда все мои родные и знакомые умрут для меня. Одномоментно…

— Все это можно было бы и совместить, — сказал Артур спокойно, словно воспринимая мои слова всего лишь как очередную фазу торга.

— А ты бы заодно пошел ко мне дворецким. Или кем? Боярином думным? Согласен?

— Да, безусловно! — он даже вскинулся, намереваясь встать.

— Сиди, «боярин», — я остановил его мановением пока еще княжеской руки. — Что тебе обещали очередную псевдожизнь, я догадался, но может, скажешь — для чего все это? Зачем и кому я нужен именно здесь?

Он долго молчал, затягиваясь и медленно выдыхая дым. Глаза его подернулись пеленой беспамятства.

Что — конец первого акта? Так и оказалось.

— С чего ты взял, будто я что-то от тебя хочу? — спросил он наконец. — Откуда ты вообще здесь появился? И зачем?

— Да как тебе сказать? Сценарий-то писал не я. И даже не читал его. Наверно, так и задумано?

— Задумано… Только кем? Я что-то плохо сейчас соображаю. Ты все-таки умер наконец, или…

— Прогуляться вышел, — закончил я за него. — Ты же сам просил, вот я и пришел. Долг платежом красен. Можешь объяснить, что с тобой на «Призраке» случилось? Ну, тогда… Вечером мы попрощались, вы с Верой ушли к себе. В твою каюту. О чем с ней говорили, помнишь? Она зачем-то разделась… Когда я вас увидел, лежала на палубе… без всего, с халатиком в руке. Вы с ней что, этими делами тоже занимались?..

— Дай мне еще сигарету…

Я протянул ему портсигар, заодно, повинуясь давнишней журналистской привычке в меру сил соответствовать характеру и вкусам интервьюируемого, тоже взял сигарету, крутнул зубчатое колесико зажигалки. Еще раз убедился, что и для меня вкус дыма совершенно обычный, и запах тоже. Единственно — огонек тлеющего табака отливал непривычным зеленовато-фосфорным цветом.

— У меня такое впечатление, что на этом том свете все по правде. Телесно и материально. Сигарета вот. И ты… Челюсть как, не болит?

Он потрогал место удара пальцем. Пожал плечами.

— Не болит. Возможно, здесь все для каждого по-своему. У меня вот ботинок ногу начал тереть. Как только ты появился… — похоже, что предыдущего сюжета он уже совершенно не помнит.

Я повторил вопрос, что случилось с ним и Верой, когда они спустились в каюту.

— Она решила переодеться. Как это у живых принято. Вера вообще старалась вести себя, будто ничего не случилось. Ей так было легче…

— Ну да. Мы с Верой сидели в каюте, и — будто на мину яхта налетела. Жуткий удар — я потерял сознание и очнулся здесь. Ничего почти не помня. Долго бродил по лесу, вышел к деревне. Веру все искал, она единственное, что в памяти застряло. Мне без нее совсем тоскливо стало, да и она, казалось, заблудилась в лесу, меня ищет, зовет… — Он пригорюнился и развел руками. — Сейчас вот кое-что вспомнилось из прошлого — сам удивляюсь. Я ведь раньше хорошо соображал. Аллу твою спасали — у меня все получалось… А здесь голова будто соломой набита оказалась. Потом вдруг тебя увидел. Ночью где-то, на улице. Стрельба, трассы пулеметные воздух рубят, а ты на карачках ползешь, как краб полураздавленный. Тут я все и вспомнил, что перед этим было. Обрадовался. Убивают, думаю, тебя. Вот-вот, и напарник мне появится. Но ты снова исчез… Как тогда, в первый раз. Живучий ты, Игорь, однако… Не понимаю.

— Ты же сам подсказал, как мне выбраться. Значит, знал, что со мной на Земле случилось?

— Я?! — Лицо его выразило совершеннейшее удивление. — Мы с тобой не разговаривали. Я тебя увидел вот так, — он показал рукой расстояние до ближайшей стены. — Ты с каким-то автоматом вроде был. Очень на покойника похожий. И такой… неустойчивый, словно в туманном зеркале. Я тебя окликнул, подбежать хотел, за руку схватить… — Его гримаса вдруг показалась мне настолько двусмысленной, что холодок пробежал по спине.

— И все? И мы с тобой не разговаривали?

— Нет, — Артур снова пожал плечами.

Теперь уже я ничего не понимал. Потусторонний контакт у нас с ним состоялся, получается. А вот способ спасения я придумал самостоятельно? Пусть и в полубреду, но безошибочный, единственно в той ситуации верный.

— Как ты сюда попал? — вопрос Артура прозвучал теперь уже угрожающе. Вот странно, сидим два мертвеца (и я впервые с ужасом подумал, что вдруг я действительно умер наконец), разговариваем не поймешь о чем и чего-то боимся оба, хотя чего теперь в нашем положении можно бояться?

— Ха! Вот взял и пришел. Исключительно усилием воли. Посмотреть захотелось, так ли уж прекрасен твой загробный мир. Увы — разочарован.

— Пришел? Вот просто взял и пришел? А как обратно уйти — знаешь?

И я понял, что знаю. Этим знанием меня снабдили, провожая в неблизкий путь, как летчика парашютом. Сразу стало легко на сердце. А то ведь я с момента «переселения души» ощущал неявную, но неизбывную тоску, постоянную, как зубная боль. Именно такую, что, по описаниям, сопровождала в царстве Аида проникающих туда древнегреческих героев.

Даже когда держал за руку Елену. Но там я думал, что это от страха за нее.

— И меня сможешь вывести? — в голосе Артура прозвучала отчаянная, на грани истерики надежда.

Насколько же здешний Артур отличается от тех своих ипостасей, в которых я успел его узнать.

Был он нечеловечески жестоким зомби, был вполне благожелательным, хотя и заторможенным получеловеком, спокойным и расчетливым организаторм спасения Аллы, приятным, хотя и погруженным в себя спутником в океанском плавании… Сейчас же — издерганный, измученный, пытающийся бодриться, но глубоко несчастный человек.

Плохо все-таки на людей смерть действует. Даже такая необычная, как ему досталась. Вообще-то Гоголь об этом уже писал. Интересно, чисто эмпирически постиг суть проблемы или же?..

— А там, внизу (тут же я удивился, почему я сказал именно так? Подсознательно вообразил, что нахожусь на небе? А не правильнее ли предположить, что внизу как раз мы, в подземном царстве, Аиде, Тартаре, как там еще, а мир людей — над нами.), что ты будешь делать? Где тело возьмешь? Твое-то мы… — я осекся. Прилично ли говорить человеку, пусть даже такому, что его тело мы опустили в море, в пластиковом мешке, куда вместо традиционного ядра или колосника насыпали килограммов тридцать стреляных гильз.

— Похоронили? Ну и ладно, на том спасибо. Ты же помнишь, что мы с Верой умели?

— Да уж помню, такое как забудешь.

— Выберемся — материализуюсь… Теперь это у меня должно легко получиться. Мне бы только барьер пробить.

Я подумал, а как же будет с Верой, вдруг она действительно скитается по этим призрачным пустошам, но совсем уже одна, оглашая окрестности тоскливыми стонами? И спросил об этом Артура.

— Здесь я ее не чувствую. Может, она вообще барьер не перешла, там осталась?

Я пожал плечами. Говорить о том, что и ее тело, одетое в жесткий черный пластик, растворилось в неуютной штормовой глубине океана, не хотелось. А про судьбу «души» я судить некомпетентен.

— Может быть, с Земли мы ее быстрее найдем? Она, в отличие от меня, не грешница, а мученица. На «серую зону» не осуждалась.

— Это, получается, «серая зона» и есть? — спросил я.

Артур на сей раз промолчал. Он стал сосредоточен и мрачен. Выходит, он тоже понял, что даже на охаянной им после смерти Земле все же лучше, чем здесь? Но я же по-прежнему не знаю, каково ему было там, у нас. И, пока я еще «жив», в том смысле, что не прошел через процедуру смерти в физическом смысле, а брожу в астрале лишь мысленно, вообразить и примерить к себе то, что испытал Артур, так же не в силах, как и в день нашего первого знакомства.

— В общем, обещанный рай. Так это у вас называется? И давно ты тут?

— Тебе, может, и рай, если ты не нормальный покойник, а в качестве туриста здесь пребываешь. Для меня же — настоящий ад. И время для меня здесь тоже не существует. Иногда кажется — годы прошли, иногда — несколько часов. По твоему счету — мы давно виделись последний раз? И где?

Я ответил, что в телесном виде — три недели личного или сто тридцать лет исторического времени «назад», смотря как считать, а в «духовном», если так можно выразиться, позавчера.

Но та же вновь обретенная мудрость подсказала мне, что ни жалеть его, ни поддаваться на простенькую ловушку возвышенных эмоций не стоит. Это он сейчас такой подавленный и тихий. А вот если вспомнить сценку перед дверью бункера? Как тебе с твоими христианскими чувствами, господин Ростокин?

Говорил мне как-то битый-перебитый жизнью полицай-президент города Гамбурга:

— Не верь преступникам, Игорь, никогда, ни при каких условиях не верь. Пускай валяются в ногах, плачут, землю грызут, матерью клянутся, самые душещипательные истории рассказывают — не верь. Плюй на любые презумпции, это — для адвокатов и присяжных. Имеешь хоть пять процентов убежденности, что перед тобой профессиональный преступник, — не снимай пальца со спуска пистолета. Лучше выстрелить и объясняться с прокурором, чем лежать на всеобщем обозрении под накрытой национальным флагом крышкой гроба…

Мудрые слова.

Только как их соотнести с происходящим? Чего еще я могу ожидать плохого от Артура? Здесь, в воображаемом астральном псевдомире. И тут же я вспомнил о своем задании. Забытом в навалившихся треволнениях. (Может, для того они и были мне ниспосланы, чтобы забыл?) Мне ведь нужно добиться от Артура согласия поискать точки сопряжения реальностей.

Об этом я его и спросил. И сразу, хотя он и попытался скрыть душевное движение, увидел, как проскользнула по его лицу тень.

— Ты правда знаешь выход?

— Должно быть, знаю. А ты продолжаешь верить, что мы в загробном мире? У меня несколько другая информация.

И, как сумел, объяснил ему теорию Новикова — Удолина. В том числе и о таинственных Держателях Мира, ведущих в бесконечной Гиперсети миллионолетнюю Игру.

— Значит, по-твоему выходит, что мы вообще никто? Не более, чем два электрона, болтающихся внутри гигантской компьютерной схемы? И как же, в таком случае, отсюда уйти? Ты представляешь, как такое возможно — чтобы, пробив изоляцию провода, элементарные частицы запорхали на свободе?

— Не верится? А проклятой «душой» в чистилище себя понятней ощущать? Ты же вроде бы биофизиком был? Атеистом или как?

— «Пожил» бы в подобном качестве с мое, не знаю, чем ты бы стал себя ощущать и во что верить…

Вполне возможно, что он и прав.

Глава 5

По договоренности с друзьями я должен был провести здесь для начала два часа. После этого они начнут обратную медитацию, создадут условия для выхода. Как группа обеспечения помогает разведгруппе с «языком» пробиться из вражеского тыла через передний край и нейтральную полосу.

Только меня вдруг пронзила мысль, до того неприятная… Кто-нибудь из них знает, как соотносится время там и здесь? Даже Артур, старожил загробного мира, признался, что ничего в этом деле не понимает. А все мои беды начались как раз с того, что ухитрился Артур через свою «серую зону» проскочить в роли покойника аж на две недели раньше своей собственной смерти.

Что, если тамошние два часа растянутся здесь на месяцы и годы?

— Ладно, Артур, спокойно, сейчас мы попробуем сами… — Я попытался восстановить в памяти формулу возврата. Константин Васильевич ее мне перед началом камлания сообщил, как и некоторые несложные приемы погружения в транс. И я точно помню, что повторил ее вслух. Да и формула-то очень простая и короткая, буквально в несколько слов, только, к сожалению, не русских. Не ошибиться бы.

— Возьми меня за ремень на всякий случай, — сказал я Артуру. — И повторяй слова синхронно со мной. Желательно — без искажений, а то может получиться, что чего-то противоположного пожелаем… — Совет мой, конечно, был не так чтобы очень мудр и совершенно непрофессионален, однако же… Если что-то получится, мы с ним будем хоть как-то связаны. Если не выйдет — мы и так и так ничего не теряем…

Замысел мой был прост. В магию слов я не верил. Но предполагал, что если вообще в Гиперсети, в пространстве мыслей, где мы, по определению, пребываем, есть кто-то или что-то, заинтересованное в моем существовании, то оно позаботится обо мне независимо от каких-то слов. Пусть даже я и ошибусь в их транскрипции. Кому нужно — догадаются, что я имею в виду.

Однако я недооценил силы этой магии. Нас с Артуром встряхнуло и швырнуло куда-то так, что, теряя в очередной раз сознание, я успел подумать о том, что техника безопасности у них совершенно не отработана. Психический удар оказался не менее сильным, чем перегрузка у пилота, нажавшего рычаг катапульты.

Мелькали в глазах и мозгу огненные вспышки всех цветов спектра, вертелись искрящиеся колеса, которые могли оказаться как результатом возбуждения зрительных нервов каким-то внешним энергетическим воздействием, а могли — и я этого не исключал — видимыми с какой-то неведомой точки самыми натуральными галактиками. Шульгин мне кое-что рассказывал о собственных ощущениях при проникновении в Гиперсеть.

Только у него этот процесс происходил значительно плавнее и, если можно так выразиться — осознаннее.

Нас же с Артуром носило, вертело, подбрасывало вверх и обрушивало вниз совершенно так, как брошенную в Ниагарский водопад пустую бочку.

В какие-то мгновения я успевал что-то увидеть, например, перспективу ярко светящихся и пульсирующих туннелей, расходящихся под всевозможными углами из центра, в котором якобы находился я. Или — нечто напоминающее колонию амеб на экране электронного микроскопа. Потом — словно карту-схему транспортных потоков в центре современного мегаполиса. И так далее, причем не видел ни одного объекта, подходящего для идентификации, и ни одной секунды хотя бы относительного покоя.

Конечно, вспомнить и оценить случившееся я смог только после того, как все кончилось. И конечно же, все, что я пережил, было не чем иным, как бунтом перевозбужденных нейронов, ни о каких физических перемещениях не могло быть и речи, поскольку в собственной реальной бестелесности я не сомневался.

Удивительно, что моя личность не рассыпалась вдребезги, подобно брошенному с размаха об пол зеркалу.

Заниматься магией без подготовки, не зная даже простейших правил, весьма опрометчиво.

Выйдя из состояния, удивительно напоминавшего, если кто пережил, серьезный нокдаун, я осмотрелся.

Прежде всего Артур. Он оказался рядом, нас не разбросало по Вселенной в разные стороны. Неужели и вправду мой импровизированный приемчик помог или нам суждено было не разлучаться волею высших сил? Выглядел он не лучшим образом, что опять же подтверждало адекватность его физической оболочки внутреннему состоянию. Те, кто затеял с нами странный эксперимент, явно были реалистами старого закала и стремились к жизненному правдоподобию, даже — натурализму, в мельчайших деталях.

И — окружающая среда. На первый взгляд она изменилась очень мало. Тот же кондовый пятистенок, у порога которого мы сидели.

Только — уже вечер. И самое главное — совсем другая степень подлинности. Тогда я этого не замечал, но сейчас сообразил, что исчез отчетливый привкус бутафории, присутствовавший в предыдущих мизансценах.

— Может быть, мы все же вырвались? Очень похоже на Землю, — сказал Артур, приходя в себя.

— Это ты меня спрашиваешь? Я думал, ты легко ориентируешься, где тот свет, где этот. Однако мне тоже кажется, что мы не совсем там, где были.

— Ты знаешь, я сейчас себя ощущаю… странно. Почти как раньше. Когда… живой был. — Он улыбнулся недоуменно-растерянно.

— Я не специалист. Но живым себя тоже чувствую. Только вопрос — где? Если мы куда нужно выскочили, только слегка по месту промазали — хорошо. В ту самую Тверскую губернию залетели, в деревню Жар, что я в своем романе изображал. Тогда до Москвы за сутки-двое даже пешком доберемся. А если по времени недолет-перелет получился?

— Это похуже. Ни в прошлом по отношению к двадцать четвертому году нынешней реальности, ни в достаточно близком к нему будущем я ничего привлекательного не вижу…

— Нет, будущее все же лучше. К «дому» ближе, и друзей можно попытаться разыскать. Судя по их возрасту и возможностям, лет пятьдесят еще они прожить в состоянии, — глубокомысленно заметил я.

Мы вошли в избу. Увы. Ничего у нас не получилось. Абсурд продолжался. Тот, кто изготовил для нас очередную псевдореальность, явно преследовал тайную цель. Добротный бревенчатый пятистенок был пуст, но пуст по-особенному. В нем не было хозяев и хоть какой-нибудь утвари, однако нехитрая самодельная мебель стояла на своих местах. Окна застеклены, полы подметены, русская печь недавно выбелена.

— Чушь абсолютная, — пробормотал Артур. Но я его мнения на сей раз не разделил. Я ставил эксперимент, собрав в кулак все свои умственные силы. Утверждал же профессор, что они у меня недюжинные.

Толкнул дверь в ту спаленку, где «полчаса» назад лежала на кровати завернутая в бурку княжна.

Ее там, разумеется, не было, но, прислоненный к табуретке, стоял именно тот предмет, что я старательно воображал. Визуализировал, иными словами.

Короткий аккуратный карабин-винчестер, и рядом с ним набитый патронами пояс-патронташ.

Тот самый винчестер, что подарил мне Шульгин в форте.

До последнего мгновения не веря в подлинность изделия, я схватил его, ощутил приятную тяжесть, фактуру дерева приклада и холодный металл ствола. Передернул рычаг-скобу затвора. На пол, кувыркнувшись, со стуком упал выброшенный золотистый, бочоночком, патрон.

И как же данный парадокс трактовать? Безусловно, мы не на Землю возвратились, а попали в очередной закоулок пресловутой Сети. Непонятно для чего отобразивший именно такой квант человеческого мира.

Умеющий материализовать некоторые желания попадающих в него фигурантов. Об оружии я мечтал, оружие пытался заставить появиться именно на этом месте. Только с моделью накладка вышла. Я себе рисовал двуствольный дробовик, чтобы в случае необходимости охотиться на местную дичь в целях пропитания, если бы пришлось пешком пробираться по лесам в Москву.

Получил винчестер и к нему сорок патронов, считая те, что в подствольном магазине.

Плохо воображал, или некто счел, что в предложенных обстоятельствах именно эта штука будет мне полезнее?

Или — это своеобразный знак? Привет от друзей с намеком, что связь не утрачена и что следует, не теряясь, действовать по прежнему плану?

Вкратце я обрисовал Артуру суть дела. Он не удивился, спросил только, почему я не пожелал чего-нибудь более практичного.

— Например?

— Например, автомобиль. Или даже вертолет. Полетали бы над местностью, осмотрелись.

— А ты летать умеешь?

— Учили…

— Вот и продолжим эксперимент. Визуализируй теперь ты.

Сразу скажу, что дальнейшие попытки, ни Артура, ни мои, не увенчались успехом. Может быть, мы делали что-то не так, но ни вертолета, ни даже банки консервов с бутылкой вина или водки сотворить не смогли.

Вечерело. Для пробы я два раза выстрелил из винтовки по забытому кем-то на колу забора глиняному горшку. Он послушно разлетелся вдребезги, а вторая пуля расщепила сухую древесину. Мы по очереди поковыряли пальцами торчащие длинные щепки, Артур обратил внимание, что на дереве остались даже характерные следы нагара и частички медной оболочки пули.

— Реальней некуда. Если это иллюзия, так я даже и не знаю…

У меня мелькнула шальная мысль, что эксперимент стал бы убедительным стопроцентно, если бы взять и пальнуть сейчас в моего приятеля. Хотя бы даже в ногу. В свое время я вогнал в него пуль двадцать без всякого эффекта, а сейчас?

Забросил от греха винчестер на плечо.

— Что делать будем?

Артур пожал плечами.

— Можно к озеру спуститься, можно по дороге пройти. Обычно в России между деревнями километра по три, по четыре бывает. Взглянем, как там дела обстоят.

— Не пойдет. Если мы, скажем, в Сибири, так и полсотни верст может оказаться. И солнце садится… О! — Меня вдруг осенило: — Солнца мы не видим, облака на небе. Его, может, вообще нет. А звезды? Вдруг к ночи облака растянет, по звездам мы сразу выясним, на Земле мы или еще где…

— А если не растянет? — проявил скепсис Артур.

— Нет так нет. Ничего не теряем. А пока светло, дров надо набрать, печку растопить. Сядем у огня и будем ждать.

— Чего?

— Любого исхода. Рано или поздно нам объяснят, что почем. Ты есть хочешь?

— Я с момента смерти обхожусь…

— А я, как сюда попал, не хотел, а вдруг потянуло пожевать что-нибудь. Странность?

— Непознанная закономерность. А дрова искать не надо, вон под навесом целая поленница…

Русскую печь надо уметь растапливать. Хорошо, что я овладел этим искусством в своем вологодском «имении», иначе сидеть бы нам в холоде и темноте. А так мы устроились на табуретах возле гудящей топки и почувствовали себя почти сносно. Именно что «почти». Потому как особенно радоваться было нечему двум то ли людям, то ли фантомам, затерянным в дебрях злополучной Гиперсети.

Если это тоже приключение, то довольно унылое. Если не считать эпизода из княжеской жизни.

Предыдущие были как-то поживее, с опасностями, риском, стрельбой во все стороны и непременным благополучным финалом. А тут? Со скуки можно умереть, если это уже не случилось по другим причинам.

Артур поднял руку и коснулся им чугунной дверцы. И через мгновение отдернул, чертыхаясь, принялся дуть на обожженное место. — Больно, черт!

— А ты что думал?

— Думал — не будет. Если еще и волдырь вскочит…

Волдырь с непременностью вскочил там, где и положено.

— Нет, я решительно ничего не понимаю…

А я подумал, что и это может быть намеком. Например, на то, что я все-таки сумел переместить нас в псевдореальность иного порядка. В ту, где Артур восстановил свои человеческие качества. И тогда…

Часа через два пустопорожних, в силу отсутствия достоверной информации и конструктивных идей, разговоров я сказал ему:

— Ты как хочешь, а я еще попробую помедитировать. Сидим, как эти… потерпевшие кораблекрушение.

— Может, не стоит? Тут хоть тепло и крыша над головой. Проголодаемся — на охоту сходим. На рыбалку. Зимой санки сделаем, будем с горки кататься…

— Юмор у тебя…

— Как у висельника?

— В этом роде. Моих же экспериментов можешь не опасаться. Никаких заклинаний и прорывов сквозь мистические барьеры. Я просто хочу заняться ментальным поиском. Шульгин мне рассказывал, как он через астрал Новикова разыскивал. Нашел, между прочим. И не так себе, не на соседней улице, а через полсотни парсеков…

Артур присвистнул.

— Не врет? Шульгина твоего не знаю, а Новиков мужчина хоть и импозантный, но несколько сомнительный…

— Да уж не сомнительнее нас с тобой.

— Мы хоть современники и соотечественники…

…Что самое интересное — моя импровизированная тактика сработала. Может быть, и не так, как я рассчитывал, но все же. Либо у меня действительно талант, либо, как я и предполагал, результат был предопределен не мной…

В какой-то момент я ощутил и увидел себя словно извне. Не подлинный зрительный образ, а некую абстрактную композицию, в духе этюдов художников-ташистов, изображающих собственные эмоции в виде цветных трехмерных клубков и сгустков непонятной консистенции.

А старательно конструируемая мною модель Гиперсети приобрела такой невероятный объем, масштаб и сложность, что, если б было чем, я задохнулся бы от изумления превосходящей всякое разумение грандиозностью панорамы. И от представления о собственной ничтожности. Я показался себе светлячком, залетевшим в зону праздничного фейерверка.

Очевидно, я оказался в одном из Узлов Гиперсети, в котором пересекались информационные каналы нескольких уровней именно земной ноосферы и обеспечивающих функционирование ее внешних программ.

Перегрузка для моей слабенькой матрицы оказалась почти запредельной, еще немного, и она просто расплавилась бы, подобно микросхеме, попавшей под напряжение бытовой электросети. Но кто-то или что-то опять обратил внимание на мое плачевное положение, или просто сработала система предохранителей «Fullproof».

Однако несколько информационных пакетов, предназначенных лично для меня, я принять и усвоить успел.

В них было кое-что о моем прошлом и о дальнейшей судьбе (в целом — обнадеживающее) пояснение, что имеет место своеобразное тестирование составляющих наших личностей на предмет пригодности к работе в Сети (окончательная оценка осталась неизвестной), а также и то, что предстоящие нам испытания могут быть расценены как некий «обряд очищения» перед тем, как даровать Артуру «вечный покой» или запустить на очередной круг воплощений…

Выброшенный обратно в здешний, почти уже привычный и совместимый с моей обыкновенной сущностью мир, я довольно долго реадаптировался к чересчур уж бедной цветами, звуками, эмоциональным напряжением окружающей среде.

По-прежнему прибегая к чувственным аналогиям, я бы сказал так — разница между тем и этим как между главной площадью Рио-де-Жанейро в час кульминации карнавала и цементной два на два метра тюремной камерой-одиночкой в диктаторской стране, не имеющей понятия об элементарных правах человека.

Потрескивали жарко разгоревшиеся дрова в печи, на широкие половицы падали оранжевые блики, за окнами и в трубе гудел неизвестно когда поднявшийся ветер. Привалившись плечом к стене, подремывал или просто глубоко погрузился в свои невеселые мысли Артур. Вот и все, этим исчерпывался сейчас окружающий мир.

Чтобы не потревожить своего не слишком желанного спутника, я осторожно поднялся, едва не охнув от боли в затекшей ноге, захватил винчестер и вышел в сени.

Сел на пороге, достал с прискорбной быстротой пустеющий портсигар.

Тоже ведь странность — есть почти совершенно не хочется.

Облака так и не рассеялись к ночи, но сильный ветер истончил их слой, и время от времени в зеленовато-белесой мгле просвечивал мутный диск луны. А почему бы и нет? Зачем создавать для единственного зрителя оригинальные декорации, когда в моей памяти содержатся достоверные картины неоднократно виденных осенних ночей?

Степень доступности и совместимости полученной от контакта с Гиперсетью информации с предыдущим жизненным опытом была настолько мала, что я сейчас не чувствовал уверенности, правда ли все было так, как было, или все — лишь плод моего деформированного пережитыми стрессами воображения.

Довод «за» — я только что понятия не имел о том, что мне стало известно, и результат моей «медитации» более-менее совпадает с тем, что я пытался с ее помощью достичь.

Довод «против» — я не узнал ничего такого, о чем с уверенностью можно сказать: «Да, вот это — новое, такого еще не было под солнцем». Все, что мне привиделось, вполне может быть игрой моего подсознания, небывалой комбинацией бывших размышлений, а медитация просто вывела догадки, гипотезы и сомнения в сознание и оперативную память.

То есть у меня прибавилось пищи для размышлений, но и только.

И вот, стоило мне мысленно произнести слово «пища», как вдруг чувство голода стало очень острым.

Степень достоверности окружающей среды продолжала повышаться.

Я подумал, что, продолжая в этом же роде гонять свои мысли по кругу абсолютно неразрешимых в данных обстоятельствах антиномий, я могу только уверенно сойти с нарезки. Никакого другого практического эффекта мои догадки и логические построения произвести не в силах.

Настроение мое слегка напоминало то, что могло быть у экипажа подводной лодки, лежащей на грунте с пробитыми балластными цистернами. Всплыть скорее всего не удастся, но пока вроде все в порядке: тепло, сухо, нормально светят плафоны, регенераторы очищают воздух, на камбузе полно провизии. Умирать, видимо, придется, но не сейчас. И остается какая-то надежда. Спасатели разыщут или через торпедные аппараты попробуем выбраться. Такая вот оптимистическая трагедия.

Предаваться же отчаянию было просто скучно. Надоело. Я сидел, медленно пускал дым тонкой струйкой сквозь сложенные, как для свиста, губы, и ветер сразу же срывал его, уносил в темноту.

Ни самостоятельной гипотезы, ни разумной линии поведения у меня не складывалось. Чувствовать себя экспериментальной крысой в лабиринте было противно. Я догадывался, что оттого, как я стану теперь поступать, будет каким-то образом зависеть дальнейшее развитие событий. Жаль только — невозможно предугадать, какое именно поведение будет предпочтительнее для благоприятного исхода.

В действие слепых сил и законов природы я не слишком верил. В Бога — тоже, хотя отец Григорий приложил немалые силы к моему обращению. Если со мной произошла очередная пакость, на первый взгляд намного худшая, чем все, имевшие место раньше, значит, некто сделал свой рассчитанный ход. В то, что к моим бедам впрямую причастны Андрей с Шульгиным, мне верить не хотелось. Подобное случалось за многие годы до знакомства с ними, и на совсем другой исторической линии. Скорее наоборот, встреча с Новиковым во Фриско — очередное звено в веригах, что сковала для меня судьба, рок, да та же самая Гиперсеть, которая, очевидно, едина для всех времен и реальностей.

Даже можно предположить (я об этом пробовал думать и раньше, только вовремя останавливался), что мы с Андреем какие-то своеобразные аналоги друг друга, «ремейки», так сказать, одного и того же человеческого генотипа с поправкой на время и обстоятельства.

А слепые силы природы — нет, их вмешательства я предполагать не буду по самой простой причине. Даже если они и существуют. Одно дело, когда тебя в пропасть стараются столкнуть люди. С ними можно бороться, и неизвестно, кто победит. Совсем же другое, когда ты просто поскользнулся на обледенелой тропе и твоя судьба определяется только формулой E = mgh.

И вот еще что обнадеживает. Тело ведь мое по-прежнему (а так ли?) находится под присмотром друзей, в таинственной московской квартире, они люди достаточно опытные, с подобными инцидентами сталкивались и несомненно что-нибудь придумают. Если же перекинуло сюда вместе с телом (а это как-то объясняет и то, что я все еще здесь, и вызывающую естественность моих физических реакций), то возникает целый веер новых возможностей и вариантов. Хоть так, хоть этак — делай, что должен, свершится, чему суждено.

К месту вспомнился кумир мальчика Марка — его тезка, философ-стоик на римском троне.

Я докурил сигарету, выбросил окурок, и глаза, которые волей-неволей фиксировались на ярком алом огоньке, заново стали привыкать к темноте.

Глава 6

Вдалеке, в самом конце уличного порядка, метрах в двухстах, а может, и дальше, светился другой огонек. Бледный и слабый, похожий на проблески карманного фонаря с подсаженными батарейками. Я вскочил, подхватил винчестер, почти автоматически взвел тугой курок.

Ситуация явно усложняется. Раз здесь появились еще какие-то существа, кроме нас, значит, непонятная игра переходит в новую фазу. Миттельшпиль или сразу эндшпиль?

И мои «космические видения» приобретают гораздо большую убедительность.

Бессмысленно опасаясь каких-то еще тайных врагов, я пробирался вдоль покосившихся заборов правой стороны улицы (здесь я использовал уроки Шульгина, который учил, что в случае чего стрелять навскидку влево легче, чем наоборот).

Я проверял — да, действительно. И еще я мысленно обзывал всякими словами тех, кто сообразил перенести меня сюда в той самой одежде, что хороша на званом ужине, но крайне неудобна в походе. Узкие, парадно-выходные туфли вязли в песке, колючий бурьян цеплялся за синтетические брюки, тонкий пиджак совсем не защищал от холодного ветра.

Лучше бы я оставался в походном мундире князя Мещерского.

Приблизившись к объекту своего интереса на полсотни шагов, я понял, что ввело меня в заблуждение. Разросшиеся кусты лещины выбрались далеко за пределы палисадника, чуть ли не до середины улицы, и их раскачивающиеся под ветром ветви создавали иллюзию мигающего и движущегося источника света. На самом же деле неярким, но ровным желтоватым огоньком светилось боковое окно такой же, как наша, полутораэтажной, чуть покосившейся избы.

Картинка эта в вымершей деревне производила не самое лучшее впечатление. Более того — меня охватила смутная, но острая тревога. Людей тут не было еще три-четыре часа назад, если только они не прятались в глубоких подвалах, как во времена татаро-монгольского нашествия, и мои пробные выстрелы заставили их сидеть еще более тихо, чем к моменту нашего здесь появления.

Предположение нелепое, но и факт наличия в доме людей или любых других существ, умеющих с наступлением темноты включать осветительные устройства, опровергнуть невозможно. Естественных источников света такого спектра и интенсивности, функционирующих внутри жилых помещений, я представить себе не мог тем более.

Упирая приклад винчестера в бедро и не снимая пальца со спуска, я подкрался к окну и заглянул в его нижний угол.

Сказать, что я замер от ужаса, было бы преувеличением. Означенный ужас я уже пережил на безымянном острове, причем по той же самой причине.

Покойники. Я видел их там и снова увидел сейчас и здесь.

Причем в том же самом обличье. Они сидели по сторонам квадратного стола, в центре которого горела керосиновая лампа со слегка закопченным у верхнего обреза стеклом, неподвижно, словно группа восковых фигур из музея. Но муляжами явно не являлась. Какие-то движения время от времени каждый из них совершал. Мне показалось, что и губы у них двигаются, хотя и очень замедленно, словно ведут они какой-то свой, неслышимый для живых разговор.

Спиной ко мне сидел тот, кого я увидел на острове первым, — мужчина с разбитым затылком и засохшими потеками крови на плечах и спине.

Напротив — Вера, в том же распахнутом цветном халатике, что был с ней в каюте «Призрака», когда мы нашли ее безжизненное тело.

Справа и слева от нее — еще двое. Их я тоже видел на острове. Один, судя по его лицу, был задушен, второй — убит ударом кувалды Артура в висок. Такая же судьба ждала и меня…

Акт второй того, что казалось трагедией, а сейчас? Ее автор и режиссер вряд ли отличаются тонким вкусом. Явный срыв в мелодраму.

Или… Или эта постановка предназначена не для меня. Но тогда почему Артур, отличавшийся сверхъестественным чутьем (в буквальном смысле), не уловил сейчас столь близкого присутствия своих бывших друзей, а тем более — Веры, о разлуке с которой так печалился.

Может быть, он действительно здесь, внутри специально сконструированной псевдореальности, стал обыкновенным человеком? Сменил знак, как при переносе числа из одной части уравнения в другую?

Повторяю, страшно в обычном смысле этого слова мне не было, для охватившего меня чувства я просто не имею подходящего термина. Я ведь не Гоголь, я человек с неприлично здоровой психикой, без которой не обойтись представителям ряда профессий, от патологоанатомов до репортеров. Люди с более тонкой душевной организацией называют это цинизмом.

Выбор был невелик — повернуться и тихонько уйти или переступить порог дома. Кого-то же бывшие коллеги Аллы здесь ждут? Тем более с Верой мы в конце концов стали добрыми приятелями, а остальных — Ивара, Кирилла, Самсона — мне бояться нет оснований. Как и вообще смешно бояться хоть чего-нибудь здесь. Я ведь уже согласился, что являюсь не более чем электроном или даже элементарной частицей внутри грандиозного псевдокомпьютера.

Ну а на всякий случай, как рекомендовано в соответствующей литературе, постараюсь не смотреть покойникам прямо в глаза.

…Первой меня увидела Вера, сидевшая лицом к двери. Мое появление, как мне показалось, было для нее неожиданностью. На ее губах появилась растерянная улыбка, она даже сделала движение рукой, чтобы прикрыть халатом обнаженную грудь. Глубинный, подсознательный рефлекс, а то и предусмотренный кем-то жест, ведь в предыдущей жизни она вполне спокойно щеголяла своими роскошными формами и в Москве, и на палубе яхты.

Заодно я подумал, что по возвращении «домой», то есть в настоящую Москву ХХI века, крайне необходимо проконсультироваться с психоаналитиком, меня буквально преследуют сексуальные сюжеты, видения и ассоциации. К добру это не приведет.

— Игорь? Ты… — я догадался, что она, как до нее Артур, хотела спросить: «Ты тоже умер?»

— Здравствуй, Вера. Здравствуйте, господа. (Как же нелепо прозвучала стандартная формула, обращенная к персонам, вряд ли способным исполнить мое пожелание.) Нет, того, о чем ты подумала, я не совершал. Я, возможно, не совсем жив сейчас, но умирать — нет, такого со мной не было. А вы тут какими судьбами?

— Нам нужен не ты, а Артур, — глухим голосом сказал тот, кого я идентифицировал, как Кирилла.

— Зачем? Я тоже лицо в определенной степени заинтересованное. И это я его привел сюда…

— Скажи — пусть придет сам, — не заметив моего вопроса, продолжил покойник. А Вера, как бы стараясь снять нехорошую напряженность, добавила:

— Нам просто нужно с ним поговорить. Кое-что выяснить. А потом тебя, наверное, отпустят на Землю…

— Только меня? Нам нужно туда обоим…

«Возможно, вы все там окажетесь. И очень скоро. Только будет ли от этого кому-нибудь лучше?..» — отчетливо вспыхнула в мозгу не произнесенная, а написанная фосфорными печатными буквами фраза.

«Шизофрения в загробном мире, — подумалось мне. — С чем вас и поздравляю. Уж лучше бы я с Еленой остался…»

Одновременно я сообразил, что получил очередной сигнал по каналам Гиперсети.

Сохраняя остатки достоинства, я изобразил нечто вроде приема «На караул» своим винчестером и, твердо ступая, вышел на улицу.

…Присутствовать на «встрече друзей» меня не пригласили, да я и сам не согласился бы. Есть вещи, в отношении которых любой нормальный человек предпочитает пребывать в неведении. Выяснение отношений между убийцей и его жертвами входит в их число.

Пока они там решали свои проблемы, я, сидя на завалинке, получил возможность прочитать содержание еще одного из внедренных в мою память информационных пакетов. Теперь ко мне напрямую обращался один из тех, кого Новиков называл Держателями Мира или Игроками.

Ощущение было странное. За отсутствием адекватных терминов могу сказать, что более всего наша «беседа» напоминала фрагмент учебного ментафильма. С возможностью задавать в непонятных местах мысленный вопрос и тут же получать соответствующие разъяснения.

Причем общался я с Игроком, чья очередь сделать свой ход наступила только что.

Предыдущий «ход» его партнера (или целого клана Держателей, составляющих «команду») начался в момент моего возвращения на Землю и встречи с Артуром. Тогда они решили изменить нашу реальность путем внедрения в нее идеи «фактора Т» и понаблюдать, как это скажется на обитателях «химеры» и на ней самой.

Условия сей бесконечной и загадочной игры запрещают Игрокам непосредственное вмешательство в судьбы людей, то есть убить кого-нибудь непосредственно при всей своей чудовищной мощи они не в силах. Категорический императив. А вот изменить физическую константу мира — пожалуйста. Например, могут удвоить величину ускорения свободного падения. И посмотреть, что будет с Землей и человечеством. Пример, конечно, очень грубый, но отражает суть.

Обычно они изобретают куда более изящные ходы.

Я удивился — как же так? Существа, способные гасить галактики, забавляются судьбами исчезающих малых объектов, вроде нас с Аллой?

«А что здесь странного? — услышал я ответ. — Люди, умеющие летать к звездам и взрывом единственной бомбы уничтожить целый континент, со всепоглощающим азартом двигают на маленькой доске деревянные фигурки или следят за шариком рулетки. После чего, бывает, и стреляются. А поражение в футбольном матче способно вызвать полномасштабную войну между государствами, в которой погибает сотня тысяч человек. Так чем же хуже мы?»

«Пожалуй, что и так, — подумал я. — Еще можно припомнить Олимпийские игры».

«Ты понял — это хорошо, — сказал мой собеседник. — Тремя ходами раньше «Мы» сумели сделать так, что стал возможным стык между реальностями, и ты встретился с Новиковым. Это был изящный ход, партнеры не сумели просчитать его последствий. Дальнейшее ты знаешь. «Химера» ваша устояла. Без тебя, Аллы, Артура и «фактора Т» она опять вошла в фазу стабильности. Но — ты ведь хочешь возвратиться?»

«Хочу», — ответил я.

«Поэтому тебе предложен выбор. Останься здесь, возникнет новая реальность, с тобой, Еленой, совершенно оригинальной историей, необычайными и любопытными перспективами развития. Артур не смог тебе доходчиво и полно объяснить. Ее подлинность будет абсолютной, мы позаботимся об этом. Ведь ты же не испытывал сомнений в подлинности мира, где прожил тридцать пять лет?»

«Пока не познакомился с Андреем — нет. И… еще были те два раза…»

«А мир Новикова, Ирины, Шульгина и Троцкого совсем похож на настоящий?»

«Конечно, да. Хотя и неуютен».

«Для тебя, а им он близок и дорог. Тот мир, который мы тебе желаем дать, совпадет с тобой абсолютно. И, как люди «Братства» здесь, там уже ты станешь вершителем его судеб. Хочешь?»

Я не знал, хочу или нет.

Наверное, это было бы заманчиво. Хотя бы просто посмотреть, какая цепь непротиворечивых событий могла привести к возникновению гибрида ХIII и ХХ веков. Побыть Великим князем, а там, возможно… Кем еще можно стать в другой истории? Однако…

«А вдруг я откажусь? Я не хочу терять имеющегося ради неизвестного. И я ведь не властолюбив, ты знаешь?»

«Никто не может этого сказать, не получив возможности испытать себя на деле».

«Но все же. Сейчас я хочу вернуться. Ты меня отпустишь?»

«Тебя никто не держит. Все происходит в полном соответствии с твоими желаниями. Ты пришел сюда за Артуром? Ты его нашел. Сумеешь с ним договориться — вернетесь вместе. Нет — уйдешь один».

«А с ним что происходит вот сейчас?»

«То же, что с тобой. Проблема выбора. Они с друзьями могут договориться, тогда для них возникнет собственная, новая реальность. Например, с момента, когда они только собрались ехать на остров… Тогда все будет по-другому, и мы узнаем, как повлияет на тот мир «фактор Т».

«Тогда мы с Аллой?..»

«Для вас все останется так, как есть… Вы ведь уже начали новый виток своих судеб, когда Артур и Вера исчезли. Теперь, если ты не решишь иначе, вам, может быть, удастся возвратиться в реальность «после Сан-Франциско»…»

Если бы я находился на Земле и в человеческом обличье, мне было бы очень трудно сделать выбор. Но сейчас, свободный от эмоций, я мыслил строго рационально. Я понял главное — придется выбирать между миром, где я останусь самим собой, таким, каким сумел сформироваться без влияния извне, и миром вымышленным. Неважно, лучше он будет или хуже. Это будет макет. Не слишком даже важно, сумеем ли мы с Аллой вернуться домой. В крайнем случае будем жить в ХХ веке. Если даже он тоже придуман — но зато не нами и не для нас…

«Вы будете вмешиваться в нашу жизнь и дальше?»

«Мы никак не вмешиваемся в вашу жизнь. Вспомни — любой твой шаг был сделан абсолютно свободно. Среда вокруг тебя менялась, но решения в предлагаемых обстоятельствах принимал ты сам. Мог не плыть на остров по зову Аллы, мог не принимать помощи Новикова, а отдать секрет «фактора» Панину. Так и дальше будет».

«Тогда я возвращаюсь в Москву».

«Пожалуйста. Только спроси Артура о его решении. И — на прощание. Спасибо за участие в Игре. Мы получили удовольствие».

Я открыл глаза. Было холодно и сыро. Луну опять закрыли тучи. Вот-вот сорвется дождь.

Сколько времени продолжался сеанс связи?

Или никакого сеанса не было, я просто слишком ярко смоделировал возможный диалог с Держателем?

Сейчас узнаю.

Встал и решительно вошел в избу.

За столом сидели только двое — Вера и Артур. Никаких следов присутствия других покойников.

Так же горела керосиновая лампа, и, как мне показалось, они только что держали друг друга за руки, отдернув их при скрипе двери.

— Ну так и до чего же вы договорились? — спросил я их с таким видом, будто принял все за чистую монету.

— Мы остаемся с вами, — ответила мне Вера. Ее халатик был сейчас стянут на талии пояском. Такой элегантный, тонкий режиссерский штрих.

Не скрою, я был поражен. По всем психологическим канонам они должны были выбрать совсем другое. Чего уж лучше — вновь оказаться на острове и просто не утонуть Артуру. Он же мечтал о чем-то подобном. Когда мы разговаривали в пентхаусе на крыше небоскреба.

Или — это опять не их, а мой выбор? Ведь мне же нужно, чтобы Артур показал нам с Аллой дорогу домой.

И, наконец, вдруг они рассудили так же, как и я?

Мол, тот вариант отыгран, и жить в придуманной Вселенной им тоже не с руки.

Даже такая мысль у меня мелькнула — вдруг именно после «смерти» у Артура с Верой возникло нечто, называемое у людей «любовь». Тогда и там они были никем друг другу, а теперь… «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним…»

Но задавать вопросов я не стал.

Зачем? При случае расскажут сами.

Глава 7

Шульгин молча взял из коробки на столе папиросу, Удолин раздумчиво пожевывал губами, тоже, наверное, удивленный расхождением замысла с результатом.

— А ты неплохо выглядишь, Артур, — по праву старого приятеля первым нарушил Новиков немую сцену. — И Вера, как всегда, очаровательна…

Словно бы ничего сверхъестественного не произошло, а мы сидим не в квартире в Столешниковом, а вновь в кают-компании «Призрака».

— Мы долго отсутствовали? — поинтересовался я. — И как произошло наше возвращение?

Вопрос я задал уместный, потому что если мне нужно было всего лишь очнуться в собственном теле, то с бывшими покойниками так не выходило. По логике здравого смысла.

— Минут, наверное, пятнадцать, — ответил Шульгин. — Ты открыл глаза, встал и шагнул вперед, а следом словно бы из пустоты возникли и они…

Так оно и было. Я толкнул дверь избы, переступил порог и оказался здесь. Артур и Вера шли следом.

Но… совмещение несовместимых процессов. Они же ведь теперь телесны? И в своем прежнем обличье?

Да, выглядели они точно так, как на борту «Призрака». Тела им возвратили прежние, в которых они пересекли «барьер». Восставшие из бездны моря?

— Ты теперь совершенно жив, Артур?

— Более чем. — Он потрогал свою руку, прикоснулся к плечу Веры. Девушка неуверенно улыбнулась.

— Пойди, поздоровайся с Аллой, она будет рада, — взял на себя инициативу Новиков. — А тебе я, Артур, уж ты прости, хочу задать еще несколько вопросов. Надеюсь, что последних…

Удолин внимал Артуру с жадным любопытством, потом начал объяснять ему и комментировать случившееся с ним же, ссылаясь на то, что у человека одновременно имеются физическое, эфирное, астральное, ментальное и высшее тела, и вот после разрушения физического тела его функции взяло на себя эфирное, которое под влиянием перенесенных страданий и просветлений укрепилось настолько, что обрело материальность и теперь останется таковым до перевоплощения в высшее…

Мне стало вдруг удивительно скучно. Столько уже со мной произошло событий, объяснить которые я был не в силах, что слушать еще и заумные разглагольствования полупьяного старика…

Я пошарил глазами по столу и окрестностям, не увидел ничего подходящего и движением головы указал Шульгину на дверь. Он понял и встал, а Новиков сделал рукой успокаивающий жест и остался. Ну, ему, может быть, это нужно для дела.

В большой кухне с резным дубовым столом на пузатых ножках и примитивной газовой плитой, которая получала топливо неизвестно откуда, поскольку я знал уже — нынешняя Москва централизованного газоснабжения не имела, мы по-студенчески пристроились на широком подоконнике, Александр Иванович сковырнул пробку с белой цилиндрической бутылки, по-братски поделил соленый огурец. Сглотнули водку, как безвкусную холодную воду. Закусили.

— Хочешь анекдот? — спросил Шульгин, с пониманием глядя на меня. — А то ты как-то очень серьезно ко всему относишься.

— Покрутился бы ты с мое, не знаю, что сам бы делал…

— Да что особенного-то? Ну война, революция, ожившие покойники и живые мертвецы. Делов-то. Ты, кстати, тост Андрея четко осознал?

— В смысле?

— «…мы бьемся с мертвецами, воскресшими для новых похорон». Тут, как вообще у гениальных прозорливцев, классиков то есть, каждый может отыскивать всевозможные откровения, а также и намеки на что-то, лично нас касающееся… Лично я это так примерно понимаю. Мы живем в неожиданно нестабильном мире. Для нас, естественно. Для всех прочих он — единственно возможный и непреложный. Так? Но раз будущее, как следует из нашего с тобой здесь пребывания, существует, то отчего же не вообразить, что будущее отбрасывает сюда свою тень?

Я сделал умное лицо, будто бы соглашаясь с высказанным тезисом. А сам подумал: «Тень? Какую, собственно? Если для здешних людей будущее не наступило, о чем можно говорить? Но если мы и вправду есть, родившиеся на десятилетия и века позже, то отчего же и нет?»

— И вот, — продолжал Александр Иванович, — при сем гипотетическом раскладе отчего ж не вообразить, что по отношению к нам все нынешние люди суть естественным образом воскрешенные нашей волей или неволей покойники? Я, а тем более ты имели возможность видеть могилы наиболее известных здешних обитателей то на Новодевичьем, а то и в Кремлевской стене. Теперь же — вот они.

Я пока не улавливал хода его рассуждений, но слушать его все равно было интересно. После всего случившегося, после бесед с потусторонними Держателями Мира приятно было пообщаться с абсолютно нормальным человеком, озабоченным естественными мужскими проблемами. Выпиваем вот, закусываем чем бог послал. И, может быть, это уже — навсегда? Побеседовали со мной Игроки и забыли. Фигурка с одной из десятков досок во время сеанса одновременной игры.

А за окном, оказывается, начал падать первый в этом году снег. Медленные, крупные снежинки пролетали перед окном, словно парашютисты грандиозного десанта, и ложились на покрытый жидкой грязью булыжник переулка, где мгновенно таяли, и на бурые крыши двухэтажных домишек напротив, покрывая их нежной белой порошей.

Господи, как давно я не видел чего-то вот такого же тихого, спокойного, мирного. Все в этом мире чужое, ну почти все, а вот небо здесь такое же, и снег летит хорошо так, успокоительно… Совсем как в юности.

— И все же, к чему ты ведешь? — спросил я. — Неудобно как-то, уединились вот, выпиваем, а народ ждет…

— Да и пусть ждет. Нужно делать только то, что хочется в данный момент. Я тебе анекдот обещал. Русский с евреем решили выпить. Закуска — два огурца соленых. Большой и маленький. Выпили, еврей раз — и большой огурец в рот. Русский обиделся. «Вот всегда, евреи, вы так. Что побольше — себе». — «А в чем проблема? — спрашивает еврей. — Ты бы какой взял?» — «Конечно, маленький». — «Ну вот и бери…»

Я подумал, усмехнулся вежливо.

— Не понравился анекдот, что ли?

— Да нет, ничего. Это к нашим делам отношение имеет?

— Думаю — имеет. А если про покойников продолжить, то внимай. Люди, которых мы считаем живыми, в действительности мертвые. Потому что в отличие от тех, с кем ты живешь в нормальной реальности, которые тоже, конечно, умрут, но когда-то эти уже один раз наверняка умирали, раз мы успели родиться после их смерти. Улавливаешь? А в довершение огромное количество ныне условно живых в своем гипотетически состоявшемся будущем успели побыть гегемонами, командирами производства, наркомами и комиссарами госбезопасности. И, что самое поразительное, каким-то внепространственным способом сохранили о своем несостоявшемся будущем хоть смутные, но воспоминания.

Наш же новотроцкистский режим лишил их шансов на осуществление непрожитого будущего. Оттого они сейчас так злобствуют и, сами не понимая почему, испытывают звериную ненависть вообще ко всему настоящему. И готовы воевать против него — без всяких позитивных программ. Просто потому, что, на их взгляд, это — неправильная жизнь. Ложная.

— Опять шизофрения? — догадался я. — Массовая?

— Вот-вот. Конфликт между реальным настоящим и гипотетическим будущим. Каково?

Я знал, что Александр Иванович был когда-то врачом-психиатром, но сегодняшнее совмещение генерала контрразведки, практикующего дзен-буддиста и простодушного выпивохи показалось мне безусловным психологическим перебором.

И возник вопрос: для чего ему нужна такая игра и для чего он вызвал меня сюда, на кухню? Неужели, чтобы наскоро хлопнуть стопку водки? И тут же я догадался. Нет у него никаких тайных замыслов и желания мне что-то там еще внушить.

Это ведь я прожил только что чуть ли не еще одну жизнь, а он как настроился на волну лишь полчаса назад завершившегося банкета, так на ней и удержался. Хотелось ему поболтать на общие темы, а вот и подвернулся собеседник.

О том, что это я его позвал, я успел забыть в беспорядке мыслей и эмоций.

— Одним словом, — неожиданным образом закруглил он свое рассуждение, и я в очередной раз убедился, что ничего он не делает просто так, — партия сделана. Рад, что ты нас не подвел…

— В чем? — не сразу понял я.

— В том, на что мы с Андреем рассчитывали. Ты — человек нашего круга. Испытания выдержал все. И во Фриско, когда Андрей тебя нашел, и в Москве, и там… — Он неопределенно покрутил над головой рукою. — Не купился на предложения и посулы, которые, безусловно, были заманчивыми. Мы все через это в той или иной мере прошли. Теперь…

И что же он предложит мне теперь?

Я внутренне напрягся.

— Теперь будем жить. Андрей нам говорил, что ваш мир весьма неплох. С твоей помощью мы можем их объединить. Состыковать навсегда. Разумеется, лишь для посвященных. В известных точках оборудовать стационарные проходы. Да вот хотя бы в Нью-Зеландии, в фиорде. Денег и связей у нас хватит, приобретем на твое имя в вашей реальности тот же самый участок — и пожалуйста. Ты даже и вообразить сейчас не можешь, какие открываются перспективы. Мы здесь, ты наш наместник там — представляешь?.. В случае каких-то политических потрясений здесь, туда можно свалить.

Наладить аккуратный обмен особо избранными людьми. Нынешних посылать к вам будто на курорт, пожить в условиях победившего коммунизма или капитализма, кому что нравится.

От вас сюда принимать искателей приключений или социальных утопистов, желающих прикоснуться к истокам. Ну и так далее и тому подобное. Сам додумаешь на досуге.

А чего ж тут не додумать? И в самом деле грандиозно и очень просто. На фоне всех предшествовавших событий.

Самое же смешное, данное предложение Шульгина словно бы на ином уровне воспроизводит прежние посулы Держателей.

Явная или же замаскированная, но все равно власть над миром.

А в чем здесь очередная ловушка? Не может же, чтобы совсем без нее?

Так я и спросил Александра Ивановича.

— Да брось ты, Игорь. Все тебя нравственные проблемы терзают. Поскольку ты порядочный человек. Хочешь еще афоризм: «Порядочный человек существует лишь в зазоре между бескомпромиссностью и беспринципностью». Запомни, смирись, и все будет очень просто.

Но оказалось — далеко не просто…

Оглавление

АНДРЕЕВСКОЕ БРАТСТВО * * * АННОТАЦИЯ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРАВО НА СМЕРТЬ * * * Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ АНДРЕЕВСКОЕ БРАТСТВО * * * Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПРИВИЛЕГИЯ ЖИВОГО * * * Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg