«Призрак Белой Страны. Бунт теней исполненного, или Краткая история « Ветхозаветствующего» прозелитизма»

Призрак Белой Страны. Бунт теней исполненного, или Краткая история « Ветхозаветствующего» прозелитизма (fb2) - Призрак Белой Страны. Бунт теней исполненного, или Краткая история « Ветхозаветствующего» прозелитизма 1490K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Владимирович Смирнов (Владимиров) - Кирилл Мямлин

АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВ ПРИЗРАК БЕЛОЙ СТРАНЫ

Вместо предисловия

Кто сказал, что история развивается именно так, как описано в наших учебниках? И даже рассказы очевидцев не всегда есть истина; люди часто видят не что происходило на самом деле, а что сами хотят или что их заставляют увидеть. Маленькая ложь порождает большую, а она, в свою очередь, — чудовищную. Прошлое искажается до неузнаваемости, превращаясь в настоящую фантасмагорию и помогая влиятельным особам сохранять заданную идеологию и принципы жизни дня сегодняшнего. Но раз в истории множество версий — можно ли считать, все описанное в этой книге выдумкой автора, а не отражением реальных событий?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

…Мальчику было страшно: он остро чувствовал опасность; она была рядом в облике почти истлевшего старика со злыми глазами, упорно тянувшего руки к его горлу. От старика дурно пахло, беззубый рот отвратительно щерился.

Детский сон чуток, но короток, и, проснувшись, он обнаружил, что никакого злого старика нет. Точнее, старик сидел напротив и выглядел таким же безобидным и подавленным, как и все остальные пассажиры. Опасность исходила от других — двух бородатых мужиков в поношенных грязных шинелях, и еще одного — короткого, почти карлика в кожаной куртке с рыскающим взглядом и крупным горбатым носом. Несмотря на крохотный росток, он был здесь главным, отдавал резкие команды, которые бородатые тут же исполняли. Дело касалось проверки документов. Каждый пассажир переполненного вагона, волнуясь, протягивал удостоверение, а карлик надменно решал его судьбу. К кому-то проявлял милосердие, к другим был безжалостен. Его торжествующий голос звучал с хищными модуляциями:

— Что у вас в чемодане?.. Любопытно, любопытно! Нука, Вася, взгляни! Народные ценности увозим, батенька? Быстро на выход.

Ничьи мольбы не действовали. Человека хватали и уводили. Сейчас его ссадят с поезда. А дальше?

И мальчик понимал, хотя был так юн и неопытен, что плохие дяди поиздеваются вдоволь.

Карлик и его провожатые уже рядом. Опять скребущий по сердцу резкий голос потребовал документы. И страх, как огромная птица, расправлял свои крылья. Сначала карлик с сотоварищами подошли к тому самому старику. Их не смущали ни слезящиеся глаза, ни тихо шамкающий беззубый рот, ни трясущиеся худые руки. Карлик приступил к допросу с пристрастием:

— Так вы гражданин Трофимов?.. А не ваш ли сын — известный деятель партии кадетов?

— Внук он мне, — по простоте душевной ответил дед.

— И вы, значит, к нему? В центр контрреволюционного подполья?

— Какое подполье? Старый я.

— А старый контрой быть не может?

Руки еще более затряслись, старик почти уже рыдал:

— Не занимаюсь я политикой.

— Да неужели?

— Внук в Самаре. Я в другое место еду.

— О, да вы прекрасно осведомлены насчет местонахождения внука. Так, так.

Старик понимал, как осложняется его положение, но пытался отстоять себя. И тут карлик, махнув рукой, заявил:

— Давай-ка его в ЧК. Там выясним, кто таков наш несчастный дед.

— Позвольте! — снова прошамкал старик. — Это же полное беззаконие!

— Так ты, белогвардейская сволочь, обвиняешь советскую власть в нарушении закона?! Вася, то есть товарищ Дрыночкин…

Подручный карлика сгреб лапищей старика и потащил; у выхода их поджидали какие-то люди.

А карлик уже переключился на отца мальчика:

— Гражданин Кузьмин?

— Да.

— А это ваши жена и сын?

— Да.

— Так, так.

— У меня что-то не в порядке?

Вертя в руках документы, карлик задумчиво спросил:

— Из какого сословия будете?

— Из мещан.

Мальчик так и не мог до конца понять: почему отец обманывает? Почему скрывает, что он — князь, из рода Горчаковых. Что жена его — дочь богатого купца. Но родители предупредили: этого говорить нельзя.

Выходит то, чем он раньше гордился, приходится скрывать?

Теперь карлик посмотрел именно на него, посмотрел так холодно и жестко, что душа мальчика сжалась в комочек. Но тут карлик снова перевел взгляд на отца:

— Среди мещан, гражданин Кузьмин, немало тех, кто помогал и помогает революции.

— Я ей сочувствую, — пробормотал отец.

— Так, так… Зачем же едете в Ростов?

— Голодно в столице. А там — мои родственники. Авось совместно выживем.

— Контра там недобитая! — гаркнул один из бородатых. Отец опустил голову, пожал плечами:

— Я. не знаю.

— А знать надо, — язвительно поучал карлик. — Может, и вы такая же контра?

— Да нет же, нет!

— Однако сбегаете.

— Да помилуйте, господин комиссар, чем же я так насолил революции?

— Разве я сказал, что насолили? Будь такое, с вами разговаривали бы по-другому. Пуф! — карлик приставил указательный палец к виску, а большой опустил вниз, изображая револьвер.

Это короткое слово заставило мальчика вздрогнуть. Мозг ребенка осознавал, что сделать «пуф» маленькому уродливому существу ничего не стоит. Последовало несколько невыносимо тяжелых минут, карлик продолжал изучать документы. Все висело на волоске: вдруг он что-то заподозрит?

И тут карлик выдал:

— Ненавижу колеблющихся! Их всех надо к стенке! Бегут с корабля революции. Я ведь и на Юг приду. Я повсюду приду. — И вдруг подмигнул мальчику. — Главное, малыш, ты это запомни.

Неизвестно, чем закончилось бы дело, но всех отвлек какой-то шум в конце вагона. Карлик быстро вернул отцу документы и скомандовал:

— Быстро туда!

Больше карлик и его помощники не вернулись. Поезд тронулся, увозя мальчика и его родителей на спасительный Юг.

Нет, карлик не ушел. Он нередко возвращался, терзая сознание сначала ребенка, потом юноши и уже зрелого Александра Горчакова. Девятнадцать лет прошло, сколько ужаса и трагедий пришлось пережить ему во время Гражданской войны и после нее! Однако карлик в кожаной куртке оставался для него злым гением. Александру казалось, что все пережитое — только прелюдия к чему-то еще более кошмарному. «Я повсюду приду!» — звучало тяжелым реквиемом по установившемуся временному спокойствию.

Ночь была душная, хотелось пить. Александр поднялся, направился в сторону кухни. Подошел к большому медному самовару, как вдруг. Чья-то тень! Человек опередил его, нахально уселся за стол. Александр ни секунды не сомневался: это горничная Лена. Чего ей-то не спится? Только что-то странное в ее фигуре: она будто бы сократилась в росте. И вообще. перед ним мужчина?!

Щелкнул выключатель, остро вспыхнувший свет лампы осветил сидящего спиной к Горчакову маленького человечка. Но вот он повернул голову, вываливающиеся из орбит глаза хищно сверкнули:

— Я ведь обещал, что приду.

Александр оцепенел. Но безволие быстро уступило место страстному желанию покончить с уродцем. Как обнаглел: заходит без спроса в любой дом, устанавливает свои порядки. Горчаков сделал резкий шаг к столу. В тот же миг что-то громыхнуло за окном, свет погас, но темнота не овладела миром. Он глянул в окно и ясно увидел, как над землею поднимается кровавая заря. Красные блики освещали деревья, плясали по стенам. Зачарованный жуткой картиной, Александр на мгновение онемел, а когда вновь перевел взгляд на непрошенного гостя, то заметил… что того и след простыл.

«Это что, бред?»

Позабыв о жажде и обо все остальном, Александр бросился из кухни.

Когда сон наконец пришел, то оказался он странным и тревожным. Полная женщина в кокошнике напевала любимую гимназическую песню: «Конфетки, бараночки», но закончить ее не смогла: с разных сторон на нее налетели несколько карликов в кожаных куртках и куда-то потащили.

Горчакова разбудил настойчивый голос служанки. Она несколько раз повторила: «Александр Николаевич, пора!». Александр раскрыл глаза и бессмысленно посмотрел на нее, даже брови нахмурил. Однако служанка, кокетливо поправив прическу, повторила:

— Александр Николаевич, подъем.

— Сколько сейчас?

— Половина одиннадцатого.

— Не может быть.

— Взгляните сами.

Горчаков прекрасно понимал: Лена не обманывает. На дворе — май, двадцать седьмое число, 1937 год, и на часах — ровно половина одиннадцатого. Ему пора в редакцию. Пропади она.

— Пора в редакцию, — подтвердила Лена.

Почему так тяжело вставать? Ах да, он плохо спал ночью. Ходил на кухню и. увидел там карлика.

— Лена? — спросил он, — у нас в доме ночью ничего не случилось?

— А что могло случиться? — удивилась девушка. — Лампочка перегорела.

— Лампочка?.. Надо купить другую. А сейчас — под душ!

— Потереть спинку? — ласково предложила Лена.

— Не надо.

— Почему?

— Милая, давай не будем.

— Как не будем? Никогда?..

— Никогда. На работу пора, и сон дурной снился.

— Сон — ерунда. А лучшее лекарство от кошмаров — интим.

— Мы же договорились.

— Ну да! Я не ревную вас. Как и вы меня. Свободная любовь! Так учили Клара Цеткин и Коллонтай (известные деятели мирового революционного движения, любительницы крылатого эроса. — прим. авт.).

Горчаков подскочил! Сердито бросил:

— Я просил. приказывал никогда не вспоминать эти фамилии.

— Почем-у? — пропела Лена.

— Ты с какого года?

— С семнадцатого.

— А я с десятого. Я прекрасно помню Цеткиных, Коллонтай и иных марксистов. Кстати, а откуда ты про них знаешь?

— Водопроводчик Витя рассказывал. Еще он сказал, что и вы марксист.

— С какого боку?

— Вы тоже сторонник свободной любви. Сколько женщин нашего города побывало в ваших объятиях!

— Лена, женщины и марксизм — вещи разные. Твой водопроводчик — осел. И. приготовь-ка мне лучше завтрак.

За завтраком Горчаков всегда просматривал газеты. Нет, нет, читать он ненавидел, собратья по перу раздражали его. Но он должен знать: не наступит ли катастрофа в ближайшем будущем? Что тогда? Где и как спасаться? Вот и сейчас, пробегая глазами первую полосу, пестрящую калейдоскопом мировых событий, Александр невольно отмечал: Гитлер грозит, Советы укрепляются! Добром это не закончится.

Опять перед глазами замелькали картинки его детства и чудовищные события Гражданской войны. Пьяная орда заваливается в их уютный дом в Петрограде и заявляет, что все имущество подлежит конфискации. Когда отец Александра начинает возмущаться, его избивают.

Хорошо, что не расстреляли! Некоторое время они обитали у родственников, надеялись, что прежний порядок восстановиться. Но наступил период, когда оставаться в столице стало опасно, над отцом уже витал слушок-приговор: «контрреволюционер». Поэтому однажды ночью родители и маленький Саша по чужим документам отправились на Юг. Тогда в поезде Александр и увидел карлика в кожаной куртке.

Потом был Ростов, смерть матери от тифа. Постоянное ожидание очередной пьяной своры. Недавно отошедший в мир иной отец Александра говорил: «Благоразумие не оставило наших генералов». И действительно, кто знает, что случилось бы, не объединись вовремя Колчак и Деникин, не двинь Колчак свои войска из Сибири на Юг, не перевези он сюда золотой запас. В результате и был создан нерушимый Южный бастион. Юденич и Врангель проиграли, а Колчак с Деникиным нет!

В 1920 году по инициативе обеих сторон изматывающая Гражданская война закончилась. Большевики так и не могли укрепиться на всей территории России. Но большая ее часть — Север с обеими столицами, Поволжье, Урал, Сибирь осталась под их контролем. Потом еще к ней присоединились населенная горцами часть Кавказа, все Закавказье и Средняя Азия. Красные отказались от самого слова «Россия», заменив его на «СССР». Другая же часть страны — Екатеринодар, Ставрополь, Ростов, Воронеж, Курск, Белгород, дальше на запад — Малороссия и Белая Русь образовали свое государство со старым названием «Российская Империя». Правда, никакой Империи не было и в помине. О царе остались лишь воспоминания, железный вождь Колчак уже почти два года как сложил свои диктаторские полномочия; теперь здесь господствовала демократия западного типа.

-. Так когда, Александр Николаевич? — не унималась Лена.

— Что когда?

— Спинку потереть?

— Успокойся, Лена, слишком частый интим вреден.

— Неправда!

— Правда. Ого, около Курска опять поймали перебежчиков.

— И что с ними будет?

— Поймали не наши. Так что ничего хорошего.

К северу от Курска проходила граница между двумя государствами; в последнее время участились попытки пересечь ее со стороны Советов. Видимо, число желающих жить в условиях коллективизации, голода, тотального террора все уменьшалось. Не так давно советским пограничникам был дан приказ: по всем перебежчикам открывать огонь на поражение. Гуманизм высшей пробы!

— Курск — совсем рядом с нами, — глубокомысленно заявила Лена.

Александр не ответил, его мысли прервал телефонный звонок. Он поднялся, снял трубку висевшего на стене большого черного аппарата. Женский голос возмущенно изрек:

— Он еще дома!

— Да, обдумываю тут разное. По работе, конечно!

— Может, уволишься? Я с удовольствием приму твое заявление. Будешь спокойно обдумывать все, что захочешь.

— Обманываешь. Без удовольствия.

— Негодяй!

— Скучаю, дорогая.

— Значит так, ваше сиятельство, отправляйся срочно на Ямскую.

— Зачем? — поинтересовался Александр у владелицы газеты и по совместительству главного редактора Алевтины Черкасовой.

— Убийство.

— Неужели в Старом Осколе кого-то убивают?

— Не просто «кого-то», а Зинаиду Федоровскую.

— Нашу ведущую актрису?!..

— С ней ты не спал?

— Я невинен, как младенец. Кто убийца?

— Тебе и предстоит выяснить. Будешь вести от газеты официальное расследование.

— А полиция? Как она меня воспримет?

— Твоя забота, — ответила Черкасова и положила трубку.

Недавно земское управление города решило поменять статус Старого Оскола, превратив его из небольшого сельскохозяйственного центра в новый Монте-Карло. Уже построили казино, крупный развлекательный центр, несколько небоскребов. Целый район выделили под этот проект, где и осуществлялось строительство, название ему дали Новый город. Но в Старом городе — даже машины редкость. Поэтому Горчаков поймал извозчика, и вскоре уже оказался на месте. Большой двухэтажный дом был оцеплен полицией. На известного в городе журналиста стражи порядка смотрели не слишком дружелюбно, он изрядно надоел им своими «саркастическими» статьями. Однако Александра это не смутило, он тут же завязал разговор с коренастым сержантом:

— Где случилось? В самом доме?

— Ага, — нехотя ответил тот.

— Мне бы пройти, посмотреть.

— Не положено.

— Я представитель прессы. Мы ведь не на Севере у коммунистов живем, чтобы оставаться в полном неведении.

— Не положено, — повторил сержант.

— Что ж, придется обратиться к Ивану Афанасьевичу. Имя городского головы никак не подействовало на коренастого полицейского. Он лишь скривился:

— У нас один начальник — Корхов Анатолий Михайлович. Даст добро — пройдете.

— Где его найти?

— Да вон он. Сам к вам идет.

Начальнику полиции Старого Оскола было немногим за пятьдесят, а выглядел едва ли не на семьдесят. Грузный, страдающий одышкой, он едва переступал больными ногами. Заметив надоедливого журналиста из «Оскольских вестей», развернулся было в другую сторону, однако проскользнуть мимо Александра не удалось.

— Ну? — недовольно буркнул Корхов.

— Здравствуйте, Анатолий Михайлович. Вы вроде не рады встрече?

— А чему радоваться? Я ведь не одна из ваших красоток, господин Дон Жуан.

Александр пропустил мимо ушей колкость начальника полиции и продолжал гнуть свою линию:

— Народ желает знать.

— Народу это безразлично, — окончательно рассвирепел Корхов. — Все вы, пресса.

— Как же вы нас ненавидите.

— А за что любить?

— Вы бы отлично смотрелись на соответствующей должности в коммунистической Москве или Ленинграде, — усмехнулся Горчаков.

— Почему?

— Там тоже не жалуют прессу.

Корхов посопел, слыть ненавистником прессы ему явно не хотелось. Поэтому следующую фразу он хоть и с трудом, но выдавил из себя:

— Что интересует?

— Кто убил? Какова цель преступления?

— Я не всезнайка.

— Версии есть?

— Версия — это только версия, — философски изрек Корхов.

— А можно мне пройти вовнутрь?

— Зачем?

— Но ведь убийство произошло в доме.

Корхов помолчал, посопел, затем махнул рукой: мол, что с вами писаками поделаешь. И отдал распоряжение пропустить Горчакова в дом убитой актрисы. Несмотря на внешнюю суровость, начальник полиции Старого Оскола слыл человеком душевным и сговорчивым. Некоторые даже задавались вопросом: как он вообще стал полицейским?

Федоровская занимала приличный каменный особняк с большим двором, садом и несколькими пристройками. Запертая в будке собака бешено лаяла и рвалась наружу. По лестницам и в прихожей сновали хмурые лакеи и плачущие служанки. Один из полицейских вызвался проводить Горчакова к конкретному месту убийства, сообщив по пути новые подробности дела.

Актрису убили в ее же спальне. Спать легла она поздно, попросила слуг не беспокоить. Никто и не заходил к ней. А тут рано утром депеша из Белгорода, передать велено в собственные руки. Личный секретарь Федоровской Наташа постучала к хозяйке. Ответа не последовало, тогда Наташа решилась зайти и увидела, что Зинаида Петровна мертва, преступник перерезал ей горло. Естественно — крики, паника, обмороки.

— А где труп? — спросил Александр, осматривая кровавые простыни и одеяло.

— В морге, — с удивлением ответил полицейский. — Где же ему еще быть?

— Можно переговорить с Наташей и другими слугами?

— Пресса у нас взялась за работу полиции?

— Нет. Просто поможем друг другу, — приветливо ответил Горчаков и, получив соответствующее разрешение, направился в комнату секретаря Федоровской.

Наташе было около тридцати, женщина — довольно миловидная, только слегка портила полнота. Красные от слез глаза смотрели на Горчакова испуганно, устало. Он протянул ей визитку и спросил:

— Несколько вопросов, если позволите?

— Я уже все рассказала полицейским.

Александр применил весь свой шарм и обаяние, ласково улыбнулся, блеснув белоснежными зубами, и доверительно шепнул:

— А мне можно?

Девушка горько вздохнула:

— Тяжело это. очень тяжело.

— Понимаю. Вы ведь были близки с хозяйкой?

— Не скажу, чтобы очень. Да и не могло между нами быть близких отношений. Зинаида Петровна — известная актриса, пусть периферийного театра. Ее приглашали с выступлениями в Белгород, в Ростов, в Харьков. А кто я? Мелкая служащая. Только служила всегда честно.

— Вы, как секретарь, были в курсе ее дел?

— Рабочих — да.

— А личных?

— Возлюбленными ее не интересовалась. Если намекаете на это.

— А они у нее были? — заговорщически подмигнул Александр.

— Как у любой женщины.

Наташа осеклась, боясь, что сказала лишнее. Пресса — не полиция. Здесь не следует особо раскрываться. Да еще предстоит искать новую работу. Наболтай она про хозяйку, пусть мертвую, пойдет молва: сплетница. И тогда точно нигде в Старом Осколе не устроишься. Горчаков все это понимал, но сдаваться не собирался. Как бы невзначай сказал:

— Ходили разговоры про связь Зинаиды Петровны с управляющим банком Ереминым?

— Не видела, не знаю.

— Но ведь он у вас частенько появлялся.

— Какое частенько! Заедет раза два или три в месяц. «Значит, заезжал!»

— Поговаривали, что и госпожа Федоровская к нему была неравнодушна.

— Чушь! Ей и тридцати не было, а ему — почти семьдесят. Кому интересен старик? — здесь она выразительно посмотрела на Александра.

— А деньги?

— Деньги у моей хозяйки водились.

— У актрисы периферийного театра?

— Я же говорю: бенефисы у нее были, по всей России каталась.

— Но и бенефисами, дорогая Наталья, на такую роскошь не заработаешь. Вон какой дом! А от ее нарядов все модницы с ума сходили! У жен наших фабрикантов ничего подобного не было. Моя шефиня только и обсуждала ее наряды!

— Да ну?

— Точно! Уже номер в печать подписывать, а она: «Нет, вы видели, какова была сегодня Федоровская на балу у главы города! В Париже все это куплено, в Париже! Я целую ночь не спала».

Наташа слишком серьезно восприняла его браваду и осторожно заметила:

— Может, Еремин давал ей что.

— А кого-то еще она привечала?

— Скрытная она была!

— Но раз вы секретарь, ведете ее дела, неужели не полюбопытствовали: откуда у вашей хозяйки такие доходы? Вдруг они не совсем честные?

Тут Александр понял, что явно переборщил, лихая кавалерийская атака захлебнулась. И Наташа смекнула, что этот красавчик ради своих целей запрягает ее по полной, сразу насупилась, ушла в себя. Однако Горчаков не отступал, попросил ее рассказать о событиях прошедшей ночи. Наташа с минуту поревела, а затем начала:

— Где-то около полуночи Зинаида Петровна вызвала меня и горничную Лику, объявила, что собирается встать поздно, дел с утра нет. Так чтобы без надобности не будили.

— А она всегда вставала поздно?

— Нет, только после спектакля.

— А вчера спектакля не было?

— Нет.

— Она не показалась вам взволнованной?

— Трудно сказать. Вроде бы нет.

— Чего-нибудь необычного в ее поведении не заметили?

И опять Горчаков посмотрел на нее ласково-ласково, может, растает, расколется? Но ее ответ разочаровал:

— Не заметила.

— Ну а что случилось потом?

— Мы пошли спать.

— Ничего не слышали? Ни шума, ни.

— Ничего.

— Что случилось утром?

— Около восьми — стук в ворота.

— Откуда вы знаете, что около восьми?

— Он меня разбудил, я и посмотрела на часы. Еще подумала: кто это в такую рань?

— И?!..

— Матвеич, дворник, пошел открывать. А там человек с депешей из Белгорода.

— Открыл ему точно Матвеич?

— Да. Он сам сказал. Матвеич сообщил Лике, та — мне. Я и встретила того с депешей.

— Наташа, а описать этого человека можете?

— Ему лет двадцать. Имя. вот имя забыла. Протягивает документ, мол, срочно на подпись Зинаиде Петровне. Я ему: «Будить хозяйку нельзя. Обожди немного». А он ни в какую! Ему еще обратно возвращаться. Я даже предложила расписаться вместо нее. «Нельзя, — отвечает, — документ финансовый! Вдруг у Зинаиды Петровны вопросы будут, претензии. Пусть сразу отпишет».

— Что было в том документе?

— Новый контракт на выступление в Белгородском драматическом театре.

— И что дальше?

Но секретаря Федоровской будто заклинило. Ей предстояло перейти к самым страшным событиям.

— Я вынуждена была нарушить приказ хозяйки, постучала. Только она не открыла. Постучала снова и снова. Кто-то из слуг предложил войти.

— Кто именно?

— Не помню. Я вошла, а там.

Наташа закрыла руками лицо, снова зарыдала. Горчаков помолчал, но нормального разговора уже не получалось. Он спросил: мог ли кто-нибудь ночью войти в дом? Возможно ли вообще проникнуть в спальню хозяйки, не привлекая внимания («Собак ведь в позднее время наверняка спускают с цепи, они бы лаем разбудили домочадцев»)? Не точил ли на Зинаиду Петровну зуб кто из слуг? На все вопросы секретарь качала головой и повторяла:

— Не знаю! Ничего не знаю!

И только когда Александр поинтересовался: «Не пропало ли чего ценного?», Наташа встрепенулась:

— Полиция тоже спрашивала. Все ее драгоценности на месте. А деньги Зинаида Петровна хранила в банке.

— Откуда вы знаете, что драгоценности на месте?

— Они находились в запертой шкатулке. Потом полиция ее вскрыла.

— Может, что-то пропало? Какая-то «безделушка»? — допытывался Горчаков.

— Нет! Я хорошо знаю драгоценности хозяйки, — Наташа прервалась, точно брякнула лишнее.

Следующей была Лика, оказавшаяся полной противоположностью плачущей Наташе. Разбитная, румяная, высокая, она сама налетела на Александра и перво-наперво сообщила, что учится в университете, а здесь просто подрабатывает. Смерть Федоровской девушку совсем не волновала. «На домашнюю прислугу — большой спрос. Не здесь, так в другом месте!» — безжалостно констатировала Лика.

Как и Наташа, она ничего не слышала («Крепко спала!»). Проснулась утром, когда началась суматоха из-за прибытия парня из Белгорода, точнее, ее разбудили («Чего вставать, раз хозяйка просила не беспокоить»). В комнату к Зинаиде Петровне заходила Наташа, от нее Лика и узнала о страшном преступлении.

О жизни хозяйки она могла сказать мало, поскольку работала здесь недавно. Однако эпитеты, которыми она награждала Федоровскую, не казались лестными. «Заносчивая! Хамоватая! Орала на слуг по любому пустяку». Лика заявила, что в любом случае бы отсюда ушла, «здесь ей до чертиков надоело». О драгоценностях хозяйки не знала ничего, как и о каких-либо криминальных делах. Зато едва разговор зашел о возможных любовниках Федоровской, девушку понесло:

— К ней не только Еремин заезжал. Многие — инкогнито.

— Даже так? — удивился Александр.

— Они не представлялись. Третьего дня, например, один высокий, черноволосый с усищами, постучал в ворота и потребовал: «Проведи к хозяйке!» Я было спросила: «Кто? И по какому делу?», а он вдруг перебил, да так резко: «Друг я ее. Так и передай Зинаиде: друг приехал».

— И она его приняла?

— Еще как принимала! В кабинет свой провела, закрылись. И долго-долго не открывали.

— Думаете, любовная сцена?

— Кто же скажет? Да и мало ли зачем двое уединяются. Вот мы с вами сейчас тоже вдвоем.

Судя по игривому тону, Лика была не прочь броситься Горчакову в объятия. Да и он бы пошалил с девицей. Но не сейчас. Прежде следовало сообщить редакции о своих первых выводах.

Александр перекинулся с Ликой еще парой фраз, пообщался с другими слугами. Затем вышел во двор, внимательно осмотрел дом. Спальня Федоровской на втором этаже, окно открыто. И, наверное, было открыто всю ночь. И все-таки довольно сложно сюда пробраться, не привлекая внимания.

Кто-то должен был услышать убийцу! Если только. Зинаиду не прикончил один из домочадцев? Дежуривший сержант язвительно поинтересовался: узнал ли Горчаков что-либо интересное? Александр в ответ вдруг хитро подмигнул:

— Так, кое-что.

Пусть полиция теряется в догадках!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Центральная улица города, носившая ранее название Курская, не так давно была переименована в улицу Колчака-освободителя. На такой шаг депутаты земского собрания пошли не по воле Верховного правителя России, а, скорее, против нее. Но уж очень всем хотелось почувствовать близость знаменитого адмирала. Когда-то здесь уютно располагались маленькие домики, торговые лавки, несколько церквей. Ныне все изменилось: дома взмывали ввысь, новенькие магазины пестрели заманчивыми вывесками, а кроме того — банки, конторы, здание администрации, рестораны, кафе. Короче — классический европейский город, но с русской спецификой.

Горчаков вошел в здание шестнадцатиэтажной башни. Здесь, на первом этаже и размещалась газета «Оскольские вести». Всего — три комнаты, да и штат небольшой — шесть человек. Кроме Черкасовой и Горчакова работали журналисты Альберт Стогов, занимавшийся аналитическими статьями, в том числе анализом законов, принимаемых местной властью, Ольга Филимонова — специалист по светской хронике, корректор Вера Дрожжина, и секретарь редакции Любочка.

Именно Любочка — пышногрудая, миниатюрная, с вьющимися локонами золотистых волос и встретила Александра. На его немой вопрос: «Шефиня у себя?» обиженно ответила:

— И только?

Горчаков изобразил на лице непонимание, тогда секретарь с еще большей обидой добавила:

— А ведь обещал. хотя бы цветы.

Александр мысленно отругал себя, что нарушил важнейшее правило: на работе ни с кем и никогда. Но перед аппетитной Любочкой не устоял. Впрочем, как и перед Филимоновой и самой Черкасовой. Лишь почтенная по возрасту Вера Сергеевна Дрожжина избежала его пылких объятий. Главное, чтобы дамы не поделились между собой откровенными признаниями, а то ревнивая шефиня даст им прикурить!

— Цветы потом, дорогая, зачем афишировать наши отношения?

— Мы оба — люди холостые.

— Не забывай, для Алевтины Витальевны нет ничего важнее работы. А разные амуры, лямуры — в нерабочее время и желательно на стороне. Поэтому — голос Александра зазвучал торжественно, точно на параде, — . главная у себя?

— Сейчас доложу, — понятливо вздохнула Любочка. Но, проходя мимо Горчакова, больно ущипнула его.

В ожидании вызова шефини Александр в который уже раз бросил взгляд на очень красивый календарь на стене, подарок редакции одного местного промышленника. Календарь содержал хронологию важнейших событий становления новой Российской Империи. Вновь и вновь Горчаков пробегал их глазами.

Октябрь 1919 г. Соединение армий А.В. Колчака и А.И. Деникина.

Май 1920 г. Окончательная победа над красными по всему южному направлению.

1 июня 1920 г. Образование Российской Империи во главе с Верховным правителем А.В. Колчаком.

Июнь 1920 г. Признание Российской Империи практически всеми государствами Европы.

10 июля 1920 г. Подписание с советской Россией договора о ненападении.

Сентябрь 1920 г. Антибольшевистский переворот в Минске. Белоруссия входит в состав новой Российской Империи.

Декабрь 1920 г. Окончательное подавление на территории Империи всех движений, проповедующих федерализм. Бегство заграницу Нестора Махно.

1 января 1921 г. Провозглашение А.В. Колчаком основных принципов существования государства: одна страна, один народ, одни устремления.

Март 1922 г. Подавление крупнейшего большевистского мятежа в Ростове, Харькове и Воронеже. Любая большевистская агитация объявляется вне закона.

Сентябрь 1924 г. Возобновлен экспорт сельскохозяйственной продукции в европейские страны.

Декабрь 1926 г. Уровень промышленного и сельскохозяйственного производства Империи впервые превысил на этих территориях довоенный. Ноябрь 1931 г. Проведена полная электрификация Империи.

Апрель 1932 г. Подписание договоров о дружбе и сотрудничестве с Великобританией, Францией и США.

Декабрь 1933 г. Подписание договора о взаимовыгодном партнерстве с Третьим Рейхом. Сентябрь 1935 г. Добровольное отречение от власти А.В. Колчака. Первые в истории страны свободные парламентские выборы.

Появилась Любочка и елейным голоском произнесла:

— Вас ожидают.

— Ожидают? Она не одна?

— Зайдешь — увидишь.

— Если серьезно: кто у нее?

— Стогов вернулся из командировки.

— Уже? — уныло протянул Горчаков, не слишком жаловавший своего коллегу по работе.

Александр открыл дверь в кабинет шефини. Как обычно строгая и ослепительная Алевтина слушала страстную речь Стогова. Был тут и третий. Человек сидел спиной к Горчакову. Черкасова наигранно холодно кивнула:

— Проходите. Хочу представить одного из наших лучших журналистов Александра Николаевича Горчакова, кстати, представителя известного княжеского рода.

Незнакомец повернул голову и. Александра будто током ударило! Карлик из поезда!

Лишь спустя мгновение он понял, что ошибся. Человек оказался очень высоким, и нос у него не орлиный, скорее — картошкой. Если волосы карлика напоминали смоль и вились, то у этого они — редкие, белесые. Ни одной похожей внешней черты. И все же что-то общее у них было, возможно — колкий холодок в глазах. Жестокость?

А гость Черкасовой уже схватил руку Александра, крепко затряс ее:

— Очень приятно.

В голосе явно слышался акцент. «Откуда он?». Загадка разрешилась сама собой:

— Я — Вильгельм Дрекслер, советник по делам культуры Третьего Рейха. Очень приятно познакомиться с настоящим князем.

— Господин Дрекслер прибыл к нам со специальным поручением, — сказал Стогов.

— О, да! Со специальным поручением! — гость попробовал улыбнуться, однако лицо от этого стало еще более зловещим.

Горчаков отвел взгляд от Дрекслера и осторожно напомнил шефине:

— По поводу моего задания.

— После. Я хочу, чтобы и вы послушали предложение советника.

Александр молча наклонил голову и присел.

— Очень рад, господин Горчаков, что я познакомился с вами, — сказал Дрекслер. — Надеюсь обрести нового союзника.

Александр отнесся к его словам с определенной настороженностью. Он никогда не забывал, кто виноват в трагедии России. Сначала немцы развязали войну, потом подкупили предателей в лице Ленина и его подручных, а те одним махом развалили страну. Да и сейчас вождь Рейха весьма нелицеприятно высказывается о русских.

— Своим появлением в редакции я обязан моему замечательному товарищу Альберту Стогову.

— Это так! — конопатое лицо Стогова просияло от удовольствия, а Дрекслер продолжил:

— Когда он приезжал в Рейх, мы долго беседовали и отлично поняли друг друга. Он был и в Москве, впечатление от большевистской столицы у него не слишком приятное.

— Мягко говоря.

— Красные по-прежнему мечтают о мировой революции, их аппетит огромен: Европа, Америка, весь мир должен быть включен в орбиту коммунистического влияния. Но главная цель — ваша процветающая страна. Они никогда не смирятся с тем, что значительная часть их территории (как они считают!) отторгнута.

— По уровню развития производства и качеству жизни мы вошли в десятку самых успешных стран, — как бы невзначай напомнил Стогов. — И все это отдать Советам?

— О, да! — воскликнул Дрекслер. — Потерять свою прекрасную жизнь вы не должны. Поэтому Русской Империи нужен союзник.

Здесь он сделал многозначительную паузу, окинув приценивающим взглядом и Черкасову, и Горчакова.

— Мы заключили договор о дружбе с Англией, Францией и Америкой, — напомнил Александр.

— Вы и раньше дружили! А они вас кинули. Когда во время Гражданской войны Колчак отказался переводить золотой запас России к ним в банки, они решили сдать его большевикам. И сдали бы, не соединись он вовремя с Деникиным. Та история вам известна? По глазам вижу — да!

— Но и Германия вела себя не слишком дружелюбно, — усмехнулся Александр.

— Правильно. Мы воевали! А на войне любые методы хороши. Если мы воюем, так воюем. Дружим, так дружим. Мы, немцы, никогда не продаем друзей как иуды-англичане.

Александр до сих пор не понимал, к чему клонит германский визитер. А тот все больше хорохорился:

— У нас много общего. Фюрер назвал русских братьями. Мы абсолютно идентичны внешне, схожи культурой, традициями, государственным устройством.

— Отныне у нас республика, — возразил Горчаков.

— Сейчас республика. А недавно был верховный вождь. И еще: и вы, и мы придерживаемся идеи мононационального государства; основной народ в абсолютном большинстве.

— Зато Советы подобрали всех инородцев, — хихикнул Альберт. — Русские в СССР уже в меньшинстве. С учетом же того, сколько их перебежало к нам. Дрекслер сделал ему незаметный жест остановиться, однако Горчаков его уловил. «Что же получается: нашим Альбертиком руководят из Германии?»

— Наконец фюрер и ваш Деникин едины в вопросе иудеев.

— Не совсем, — вступила в разговор Черкасова. — Их действительно не брали офицерами в Добровольческую армию, поскольку многие перебегали к красным. Война — и ничего более.

— А сколько их уехало после войны? — лукаво поинтересовался Дрекслер.

— В Москве и в Америке они нашли своих единомышленников, — пожала плечами хозяйка «Оскольских вестей».

— И они не спасались у вас от погромов?

— Погромы устраивали не Колчак с Деникиным.

— Может, перейдете к сути? — не выдержал Горчаков.

— Я уже перешел. Довольно нам, братским народам, враждовать. Да здравствует союз великих!.. Кстати, я приглашаю вас, госпожа Черкасова и вас, князь, посетить Берлин.

Было видно, что Черкасовой это приятно, и она не прочь воспользоваться приглашением. На лице Александра по-прежнему читались ирония и недоверие. Дрекслер не прекращал атаку:

— Вы женаты, князь?

— Пока нет.

— Тогда тем более следует посетить Берлин. Очень уж хороши наши девушки. Любая с удовольствием выйдет замуж за такого красавца с арийским лицом.

— В России тоже красавиц достаточно, — парировал Горчаков. — И все же, что вы конкретно хотите? Дрекслер наигранно откашлялся, новая пауза помогала ему отыскать нужные слова.

— Старый Оскол превращается в крупный культурный и деловой центр.

— До этого еще далеко.

— О, нет! Очень скоро он станет одним из новых столпов Русского государства. И Рейх готов помочь ему в процветании.

— Каким образом? — поинтересовался Александр.

— Вложением средств. У вас ведется разработка железной руды, готовится строительство крупного горно-обогатительного комбината. Фюрер хочет, чтобы немецкие компании участвовали на всех стадиях работы.

— А мы тут причем? — удивилась Алевтина.

— Даже очень причем! После войны в русском сознании образ немца утвердился как образ врага. Да еще либеральная пресса изображает фюрера монстром. Но мы стремимся разрушить старые мифы. И ищем здесь союзников. Газета «Оскольские вести» могла бы стать таким союзником.

— Что для этого нужно?

— О, госпожа главный редактор, если бы вы согласились пропагандировать идею Германии как главного друга вашей страны и показать гигантские перспективы Третьего Рейха! Мы создали бы совместный проект с одной из газет Франкфурта или даже Берлина. Безусловно, потребуются средства, Рейх готов их предоставить. Здесь я говорю как официальное лицо.

— Вы нас покупаете, — подытожил Александр.

— Создаем общее предприятие, — осторожно поправил Дрекслер.

— Ну, купить нас не просто, — усмехнулась Черкасова. — Бюджет у редакции неплохой. И администрация города поддерживает финансово. Однако предложение рассмотреть стоит.

— Еще как стоит! — воскликнул замолчавший было Альберт.

Дрекслер поднялся, поцеловал Черкасовой руку, дружески пожал ее Горчакову и с широкой улыбкой попрощался. Стогов бросился его провожать.

— Ну и как? — поинтересовалась Черкасова, когда они с Александром остались одни.

— Побывал я в доме актрисы Федоровской.

— Подожди, что скажешь о только что поступившем предложении?

— А сама как считаешь?

— Почему бы его не принять?

— С какой стати? Терять независимость? Нахваливать чужого дядю, причем — злого и хищного.

— Слышал бы Альберт. Он бы тебя.

— Разорвал. Только у него это не получится.

— Что тебя смущает?

— Не слишком доверяю Германии. Неважно, кайзер там, Веймарская республика или Рейх. Мы им нужны, вот и любезничают. А станем не нужны?.. Меня удивляет, почему ты вообще задаешься подобными вопросами.

— Видишь ли, — задумчиво промолвила Черкасова. — Возникла серьезная проблема. Другим членам редакции не говорила, тебе скажу. Газета перестала приносить доход. Тираж вроде бы не упал, но. этого мало. Надо расти! Покрывать убытки самой, тратить наследство отца я бы не хотела.

— А наша городская администрация?

— Разве от нее многого дождешься! Дрекслер это знает. Я заметила усмешку на его лице, когда сказала о финансовой поддержке газеты со стороны города. Он о многом осведомлен.

— Работа Стогова.

— Его или кого другого. Вероятно, у него есть и свои источники информации.

— Все равно, продаваться немцам.

— Еще ничего не решено.

— Но ты сказала.

— Я сказала: «Почему бы его не принять?».

Алевтина закурила сигарету и, пуская грустные колечки, резко переменила тему:

— Теперь расскажи, что там с убитой актрисой? Александр поведал обо всем, что увидел и услышал в доме Зинаиды Петровны. Информации, увы, кот наплакал.

-. Более всего смущает, что никто не слышал, как убийца проник в дом. А ведь должен был слышать. Выходит, убийца прятался в доме? Или это кто-то из своих?

— Как можно спрятаться в доме, когда вокруг постоянно снуют люди? — Алевтина постучала в напряжении пальцами по столу.

— Спрятаться можно, если тебя спрячут.

— Тогда опять приходим к тому, что в деле замешаны домочадцы. Кто-то из них показался тебе подозрительным?

— На внешний вид все они ангелочки.

— А что насчет личной жизни Федоровской? Мужчины? Карточные долги?

— Насчет карт. Никогда не слышал, чтобы она играла. Город у нас небольшой, слухи бы быстро разнеслись. Мужчины. Был у нее друг, управляющий банком.

— Я в курсе, — перебила Черкасова, не давая произнести вслух имя священной коровы, иногда подпитывающей и саму редакцию. — А еще?

Горчаков передал слова Лики о черноволосом с усищами. Вроде бы тот имел на актрису влияние.

— Любопытно: черноволосый с усищами, — Алевтина силилась вспомнить, не похож ли он на кого из ее знакомых или друзей. — Корхов ничего не сообщил?

— Дождешься от него чего-нибудь кроме ругани!

— То есть пока ты ничего существенного не узнал? Александр развел руками, чем привел Алевтину в негодование:

— Это дело мы обязаны довести до конца. Ты обязан! Прояви настоящую хватку журналиста, разнюхай все, как лучшая сыскная собака! Можешь рассчитывать на мои контакты. Только сделай это раньше полиции. Не сегодня — завтра Старый Оскол забурлит. Люди будут ждать имя убийцы! Если опять запорешь дело. Придется распрощаться. Сам понимаешь, работа превыше всего! Не огорчайся, любовниками мы останемся.

«Не надейся!» — мысленно отозвался Горчаков.

— Чего молчишь?

— Да вот думаю: когда и какое дело я завалил?

— С реальным авторством «Тихого Дона».

— Считаю, что поступил правильно. Сама посуди: приходит неизвестная дамочка и заявляет, будто роман написал ее убитый на войне дядя Виктор Севский (Псевдоним известного литератора Краснушкина В.А. - прим. авт.). Показывает какие-то непонятные черновики: листки, обрывки страниц. Мол, мальчишка-красноармеец украл их и издал под своим именем.

— Ее аргументы показались мне убедительными. В двадцать с небольшим такие романы не пишут.

— Все эти аргументы мне известны. Но пока я не поговорил с Шолоховым, выводы делать рано.

— Почему же не поехал, не поговорил?

— Советы не слишком жалуют белогвардейских деток. Да и принял бы меня Шолохов? Да еще по такому неприятному вопросу?

Горчаков не желал сознаваться в своем паническом страхе перед СССР. Боялся он не НКВД, не красной милиции, а. карлика. Ему постоянно казалось, что пучеглазое, горбоносое существо только и ждет, когда Александр пересечет границу.

— Забудем о «Тихом Доне», — милостиво разрешила Черкасова. — О Шолохове у нас в городе мало кто слышал. А вот Федоровская.

Едва Горчаков покинул кабинет шефини, на него налетел Стогов. Он выглядел злым, потрясал кулаками:

— Как ты разговаривал с господином Дрекслером?

— Нормально.

— Ты открыто язвил!

— Бред! У меня всегда такой тон.

— Ты не поддержал его!

— Для того, чтобы поддержать, необходимо полностью понять что к чему.

— И потерять золотое время? Мы живем почти у самой границы! Хочешь, чтобы Советы заявились по твою душу? В Старом Осколе есть те, кто их поддерживает. Бедные и ленивые. Даже твоя горничная наверняка не откажется в законном порядке оттяпать часть дома хозяина.

— А ты что так стелешься перед Дрекслером? Он тебе приплачивает?

Стогов чуть не задохнулся от ярости, но развернулся и быстро ушел.

Горчаков бесцельно бродил по городу, пытаясь выстроить план расследования. Однако в голове царил кавардак, из которого не могла появиться ни одна толковая мысль. Куда сейчас? В театр? Обстоятельно побеседовать с актерами, режиссером? Или еще раз переговорить со слугами Федоровской? Или. в банк, к господину Еремину?

Внезапно он увидел машину Корхова, которая остановилась почти рядом. Начальник полиции вылез и протопал в одноэтажный дом желтоватого цвета. Ба! Он здесь живет. И Горчаков решился.

Выждав пару минут, Александр позвонил. Дверь открыла круглолицая женщина лет пятидесяти.

— Мне бы Анатолия Михайловича.

Он даже не успел представиться, как женщина закричала:

— Анатолий, тебя!.. Да вы проходите, молодой человек. Обстановка довольно скромная, обыденная. Очевидно, хозяева чурались роскоши. Этого можно было ожидать: начальник полиции Старого Оскола не был щеголем, на торжественных приемах, в городской администрации и других публичных местах всегда появлялся в допотопной немодной одежде.

— Кто там, Настя?

Корхов замолчал, столкнувшись с Александром, в глазах читалась досада. Но, сдерживаясь, сказал:

— Проходите, раз пришли. Прошу за стол.

— Мне право неудобно. Незваный гость.

— Гость незваный, а за стол все равно следует сесть. Настя, борща Александру Николаевичу.

На столе появилась объемная тарелка с дымящимся, вкусно пахнущим борщом. Анатолий Михайлович открыл графинчик:

— Водочки не желаете?

— Благодарю. Пожалуй, не стоит.

— Вы не больны?

— Нет.

— Тогда извольте отведать.

Водка оказалась крепкой! Александра передернуло, зато Корхов крякнул от удовольствия.

— Еще будете?

— Ни в коем разе! Я на работе. Я хотел у вас спросить.

— Закусите, потом спросите.

Над столом только ложки летали! Единственное, о чем думал сейчас Горчаков: не объестся бы этой вкуснотищей. А Корхов предупредил, что их еще ждет бараний бок.

— Да вы что, Анатолий Михайлович.

— Ешьте! А я еще рюмочку с вашего разрешения. Александр вдруг как-то расслабился, что обычно бывает в кругу искренних, добрых друзей, ощутил желание рассказать начальнику полиции о разговоре с Дрекслером. Может, в предложении немца и впрямь есть рациональное зерно? Стоит посоветоваться с опытным человеком.

И он, как бы между прочим, поведал Корхову о визите в редакцию представителя Рейха. Однако ответ оказался для Горчакова разочаровывающим. Корхов говорил, как рубил:

— Я, молодой человек, в политике не искушен. Мое дело ловить преступников. Преступники были и при царе, и при Советах, где я служил, правда, недолго, и у нас они, и в том же Рейхе. Режимы меняются, а Корхов остается. Пришли вы ко мне не за тем, чтобы рассказать о каком-то Дрекслере. Вас интересует смерть Федоровской.

— Очень интересует.

— От меня что требуется?

— Помощь.

— То есть сообщить о ходе расследования. А с какой стати? За разглашение служебной информации меня следует разжаловать и под суд отдать. И кому разглашаю! Вдруг вы убили Зинаиду Петровну?

— Вы прекрасно знаете, что никого я не убивал.

— Ничего я не знаю. Даже если у вас алиби. Наводчиком могли быть.

— Никогда не думал.

— Что подозревать вас стану? Работа такая: подозревать всех и каждого. Шучу! Не убивали вы актрису: ни к чему вам это, да и не тот масштаб. Тут задействованы более крупные люди. С деньгами, связями, влиянием. Зинаида Петровна была женщиной непростой. Информации я вам не дам. Однако у меня есть предложение. Заключим деловое соглашение, Александр Николаевич? Я подскажу, куда направить стопы, а вы после передаете мне все разговоры. Вдруг накопаете больше моих сотрудников. Разговорите женщин, они вас любят. А женщины, чувствую, здесь замешаны!

— Стукачом хотите сделать?

— Да. И совершенно бесплатно. У полиции нет лишних денег.

— Не нужны мне ваши деньги. Я получаю достаточно.

— Тем более, — хитро подмигнул Корхов.

— Но не за стукачество.

— Дело не в стукачестве, а в том, чтобы поймать убийцу. Идем разными путями, а цель одна.

Горчаков прикидывал: насколько полезно предложение Корхова. Здесь есть рациональное зерно: можно быть в курсе многого. Старый Лис хочет использовать его. Надо использовать самого Лиса.

— Согласен.

Анатолий Михайлович кивнул. Казалось, он и не ожидал иного.

— Тогда жду ваших первых указаний.

Корхов внимательно посмотрел на своего гостя:

— Почему бы вам не наведаться в театр?

«Все-таки театр!»

— Переговорите с режиссером Степановым, актрисой Прохоренко, главной соперницей Федоровской, и актером Лапиным — он у них играет героев-любовников.

— Степанов, Прохоренко, Лапин.

— Именно.

— А если еще и с банкиром Ереминым?

— С Юрием Ивановичем? С ним встретитесь чуть позже. Пока время не пришло.

Выйдя от начальника полиции, Горчаков направился было в театр. Однако по дороге решил отомстить Черкасовой за недавние угрозы. Сейчас он ее поэксплуатирует. Как она сказала: «Можешь рассчитывать на мои контакты»?

Он зашел на почту, из ближайшего телефона-автомата позвонил Алевтине.

— Мне необходимо в театр, где работала Федоровская.

— Так иди.

— У нас пока единственный театр, дорогая начальница, просто так в него не попадешь. Билетик бы.

— Ты собираешься смотреть спектакль или говорить с людьми?

— Одно без другого невозможно.

— Перезвони минут через пятнадцать.

Через огромное окно почты Александр наблюдал за центральной улицей Старого Оскола. Люди шли неспешно, увидев знакомых, останавливались, и — разговоры, разговоры. Как не пытаются сюда внести стихию делового центра с постоянной беготней и отсутствием у каждого времени, не получается. Жизнь замерла, она почти такая же, как пятьдесят, а может и сто лет назад. Грустные лица встречаются реже; а чего грустить? Страна быстро развивается, боль Гражданской войны отходит в прошлое.

И тут. Граница совсем рядом, Советы не смирятся, что часть их территории, причем самой богатой, отторгнута. Может, прав Дрекслер: России нужен серьезный союзник?

Горчаков перевел взгляд на висевший невдалеке плакат, где красивый мужчина с золотыми кудрями широко улыбался всем посетителям почты. Александр знал лично и обожал этого кудесника слова! Сергей Есенин приезжает со своей программой в Старый Оскол. Что было бы с великим поэтом, останься он в свое время в СССР? Расстреляли бы! Или тихо бы покончил жизнь самоубийством.

«Дрекслер прав?!»

Глаза Есенина вдруг оживились, он словно подсказывал Александру: «Не верь ему!». Горчаков невольно отступил.

Реальность оторвала его от странного видения. Время! Пора позвонить Черкасовой.

— Алевтина?..

— Что Алевтина? Театр сегодня не работает. Завтра и послезавтра — тоже. Траур по Федоровской.

Теперь люди не просто шли по улице Колчака-Освободителя, а бродили здесь точно по лабиринту. А потом вдруг в окне почты показалось лицо карлика. Он кричал:

— Я приду! Я обязательно приду!..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Степанов, Прохоренко, Лапин.

И пусть театр не работает. Вполне возможно, что кто-то из них на месте.

Довольно быстро Горчаков оказался около белого с колоннами здания театра. Вокруг — небольшие группы людей, на лицах большинства из них застыли горечь и ужас. При входе — объявление с лаконичной надписью: «27, 28 и 29 мая спектакли отменяются. Траур по Зинаиде Петровне Федоровской».

Александр подошел к служебному входу, постучал. Долго не открывали, наконец, звякнули ключи, показалось сердитое небритое лицо:

— Спектакли отменяются!

— Мне нужен режиссер Степанов.

— Никита Никодимович занят, никого не принимает.

— Меня он примет.

— С какой стати?

— Я из газеты, вот удостоверение.

— Из газеты?! — дверь мгновенно распахнулись. — Значит, это вы с ним договаривались?

Горчаков понятия не имел, кто и о чем договаривался. Но удачным моментом следовало воспользоваться:

— Я.

— Проходите.

За Александром потянулась толпа, охранник зычно рявкнул, чтобы не рвались, потому что «все равно не пустит». Посыпались вопросы: «Кто убил Федоровскую?», «Кто заменит ее в «Грозе» и «Коварстве и любви»?», «Не снимут ли эти спектакли из репертуара?», «Почему кому-то сделали исключение и пропустили?» Охранник, долго не церемонясь, захлопнул дверь и вытер со лба капельки пота:

— Уф, достали! А вы проходите, господин. Никита Никодимович предупредил, что к нему приедет человек из Белгорода. Как-то бишь ваша газета?.. «Вопросы театра»?

— Именно так.

— Я провожу вас.

— Не стоит. Сам найду. Только объясните: куда? И как пройти?

Горчаков слушал и аккуратно оглядывался, опасаясь, как бы случайно не появился Никита Никодимович. Конечно, Александра в городе знают, не посмеют указать на дверь. Но и конфликта с этой неуправляемой гориллой — охранником хотелось избежать. А то вдруг выкинут, а потом извинятся. Очень нужны эти извинения!

— Понятно, сударь? — услужливо поинтересовался охранник.

— Да, благодарю вас.

Горчаков уже поднялся на ступеньку, как с губ слетел еще один вопрос:

— Госпожа Прохоренко и господин Лапин здесь?

— Никого нет из труппы. Один Никита Никодимович.

По ступенькам — на второй этаж. По коридору промелькнула тень. Или Александру это показалось? На дверях нет табличек. Куда ему? Охранник-горилла сказал: «Как поднимитесь по лестнице — четвертая комната?» Нет, через четыре комнаты?..

Похоже сюда. Вон и дверь слегка приоткрыта. Александр легонько постучал, но никто не ответил. На всякий случай он толкнул дверь и увидел пустую комнату, дальше — дверь, которая, вероятно вела в следующую. Именно оттуда донеслись обрывки фраз:

— ничем не выдать себя.

— А если докопаются? Там ведь не дураки.

Голоса принадлежали мужчинам. Через мгновение дверь открылась, они вошли в комнату, где находился Горчаков.

Одного Александр узнал его сразу: похожий на колобка, с глубокими залысинами человечек был никем иным, как режиссером театра Степановым Никитой Никодимовичем. Второй — высокий, темноволосый, с пышными усищами. «Не про него ли рассказывала Лика?»

— Я вас знаю, — голос у Степанова был нервным, срывающимся. — Вы газетчик.

— Да, работаю в «Оскольских вестях».

— Как вы прошли? Я ведь дал указание никого сегодня ко мне не.

— На то я и газетчик, чтобы проходить через любые препятствия.

— Я не намерен давать интервью.

— Всего несколько вопросов.

— Нет! Впрочем, — тут он посмотрел на черноусого и судорожно закивал. — Спрашивайте!

— Есть предположения, кому могла помешать Федоровская?

— У нее имелись недоброжелатели, — голос Степанова вдруг задрожал сильнее. — А у кого из талантливых актеров их нет? Бездари — те действительно никому не нужны.

— Недоброжелатели настолько ненавидели ее, что решились на убийство?

— В актерской среде не убивают. Зависть, интриги — да! Но уголовщина!.. Нет, увольте!

— Однако Федоровскую убили.

— Ищите преступника в другом месте, не в театре.

— А какие лично у вас были отношения с Зинаидой Петровной?

— Нормальные, рабочие.

— Никогда не конфликтовали?

— Режиссер с актерами конфликтуют всегда. Это творчество, понимаете, творчество!

— А кроме театра Зинаида Петровна чем-нибудь занималась?

— Откуда мне знать? Я с ней не ходил чай пить.

— Настоящий актер целиком отдается только искусству, — впервые вступил в разговор усатый.

— Простите, ваше имя-отчество?

— Не важно. Я человек посторонний. Ко всему, что здесь произошло, отношения не имею.

— И Федоровскую не знали?

— Никого он не знал! — взвизгнул Никита Никодимович.

— Время интервью закончено.

— Но еще остались вопросы.

— Никаких вопросов! У меня дела, траур и. привет Черкасовой!

Режиссер стремглав пронесся мимо Горчакова. Усатый усмехнулся и пожал Александру на прощание руку.

Как быстро пролетают дни. Однако сегодняшний напомнил Горчакову мгновение: вроде бы только-только наступило утро, а уже глядь — вечер! С другой стороны — сколько всего сегодня случилось! И вот он уже дома, в любимом мягком кресле, пьет из большой кружки чай. Но мозг не прекращал работу, дело Федоровской принимало все более запутанный характер.

Зачем Корхов послал его в театр? Ничего существенного режиссер Степанов ему не сообщил. Ничего?!

Горчаков еще раз проанализировал то, что услышал от Никиты Никодимовича. Основной его мыслью было то, что в актерской среде не убивают. Но ведь актеры не святоши, им свойственны те же страсти и пороки, что и другим людям. Степанов идеализирует людей искусства? Нет, он явно имел в виду другое: Зинаиду Петровну убили не за то, что она перешла кому-то дорогу на театральной сцене. Она чем-то занималась еще. Чем?..

Подозрителен его приятель с большими усами. Он упорно отрицает свое знакомство с Федоровской, хотя Лика утверждала иное. Зачем ему скрывать, если ни в чем не виноват?

Странный разговор был между этими двумя. Горчаков постарался по памяти воспроизвести его как можно точнее:

— …ничем не выдать себя.

— А если они докопаются? Там ведь не дураки.

Первую фразу произнес тип с большими усами, вторую — Степанов. Чего так боится режиссер? И кто эти «не дураки»? И вообще, о чем речь?

Их разговор явно не предназначался для чужих ушей. Почему же дверь оказалась приоткрытой? Кто-то промелькнул в коридоре. Если раньше Горчаков не был до конца в этом уверен, то теперь не оставалось ни тени сомнения. Итак, некто приоткрывает дверь и пытается подслушать. Затем обращает внимание на шаги по лестнице и бежит. Вероятно, так.

Течение мыслей было прервано появлением служанки. Лена вошла с виноватым и просящим видом.

— Александр Николаевич?..

— Ну?

— Можно. поиграть с вашим героем?

Александр отнесся спокойно к несколько обескураживающей просьбе. Он лишь зевнул и отрицательно качнул головой:

— Не сегодня. Устал, много дел переделал.

— Тогда я пойду к инженеру Щербинину? Он не откажет.

— Ох, Лена доведут тебя до беды Цеткин и Коллонтай.

— Александр Николаевич, миленький, завтра утром я вернусь. И глаз не раскроете, а завтрак уже будет на столе.

— А как отреагирует жена Щербинина? Ей это вряд ли понравится.

— Ее вызвали в Чернянку (административный центр в Белгородской области. — прим. авт.). Какой-то тяжелый случай.

— Ладно, иди к Щербинину.

— Спасибо! — захлопала в ладоши Лена.

— Но потом не забудь зайти к его жене.

— Зачем?

— Пусть осмотрит. Не принесла ли чего? Муж-инженер калечит, жена-доктор лечит.

— Типун вам на язык, Александр Николаевич, — воскликнула Лена и убежала.

Горчаков был рад остаться один. Никто больше не помешает ему сосредоточиться на деле убитой актрисы.

В который раз он попытался выстроить хоть какую-то схему расследования. Не получалось! Слишком мало фактов.

Нет, не случайно начальник полиции предложил ему отправиться в театр! Или. намеренно сбил со следа? Он — ищейка, ему надо быть первым.

Вконец обессиленный от дум, Александр в качестве успокоительного выпил рюмочку коньяка и упал на кровать. Все — завтра! Сейчас хоть немного забыться. Он не знал, что забыться не удастся, и ночь станет полна неожиданностей!

Легкий шорох. Словно кто-то крался к нему. С детства Александр привык спать чутко, мать и отец предупреждали:

— Будь готов, Сашенька, ко всему. В любой момент могут прийти плохие люди.

Плохие люди появлялись постоянно: с винтовками, штыками, пистолетами, высокие и маленькие, с бородами и без бород, в потертых зипунах и кожаных куртках. Война есть война!

Говорят, с окончанием войны исчезает и кошмар. Увы, остаются его неискоренимые следы в сознании, как вечная печать от пережитых испытаний: убийств, голода, скитаний по белому свету. И память заставляет проходить весь путь заново, проходить от начала до конца. Реальность исчезает, превращаясь в мир душевных мук.

Сначала Александр подумал, что это Лена. Инженер выгнал ее, вот и вернулась. Теперь еще потребует от хозяина пустить ее в свою постель.

Он открыл глаза, чтобы бросить ей что-то резкое, и. звуки застряли в горле. Перед Александром — тень высокого мужчины. Рука невольно заскользила по постели.

— Не надо доставать оружие, — предупредил ночной посетитель.

«Знакомый голос!»

— У меня его нет.

Белый свет резанул глаза. Горчаков увидел высокого усатого господина, того самого, что был в театре вместе со Степановым. Присев на кровати, Александр обескуражено спросил:

— Как вы вошли?

— Входная дверь оказалась открытой. Странные у вас слуги.

«Лена забыла запереть дверь? Бред! Если только она окончательно не потеряла голову от предстоящего свидания с инженером Щербининым».

— Допустим. Но вы должны были позвать хозяина, а не появляться в его спальне привидением.

— Помилуйте! Зачем же лишним шумом будоражить дом?

— Ну вы и ловкач! А как отыскали спальню?

— Благодарите проектировщиков с их однотипным мышлением. Да вы не волнуйтесь, Александр Николаевич, задумай я что худое, уже совершил бы его. Со спящим человеком справиться несложно.

Несмотря на молодость, Александр, как он считал, научился довольно быстро распознавать характер и наклонности людей. Сейчас он терялся. С одной стороны — незнакомец выглядел осторожным, основательным в суждениях, с другой — глаза его буравили. Александр решил во чтобы то ни стало противостоять этому натиску.

— Раз вы здесь, хотя бы представьтесь.

— Извините, моя ошибка. Вот визитка.

Горчаков прочитал: «Либер Жан Робертович, представитель компании Роял Датч Шелл в России».

— Любопытное сочетание имени и фамилии, — сказал Александр.

— Все очень просто, во мне намешано столько кровей — английская, французская, даже еврейская. Четвертинка, от деда досталась, как и фамилия.

— Кто вы, господин Либер?

— Друг. Вы мне очень симпатичны. Поэтому пришел я к вам с благородной целью.

— Даже так?

— Слышу легкую иронию.

— Друзья по ночам не приходят.

— Вы не правы! Друзья приходят в любое время суток, приходят тогда, когда в них появляется потребность.

— А у меня есть потребность?

— Да! Хотя сами того не знаете. Я пришел предупредить: оставьте это дело с Федоровской. Право слово, никаких дивидендов, одни неприятности.

— И какого рода неприятности?

Усы на лице черноволосого как-то странно зашевелились, губы растянулись в театральной улыбке. Он без обиняков сказал:

— С вами покончат.

От такого неожиданного заявления все внутри Горчакова перевернулось, он сделал над собой колоссальное усилие, чтобы его неожиданный визитер не заметил волнения и страха. Как можно более спокойно произнес:

— Кто?

— Это уже следующий вопрос. Ответ на него лучше не искать. Просто примите к сведению.

— Что ж, — Горчаков поднялся, накинул халат, — благодарю вас за заботу. Но у меня контракт с редакцией. И есть задание найти убийцу Федоровской.

— Вы не понимаете, в какое положение ставите себя, — уже жестко произнес Либер.

— Объясните. А то все пугаете.

— Хорошо, кое-что я скажу. Но только кое-что. Господин Горчаков, вы ведь не слишком любите Советскую Россию?

— Россию люблю, Советы — нет.

— Да будет вам известно, что госпожа Федоровская была большевистским шпионом.

— Любопытное заявление. И тому есть доказательства?

— Есть.

— А вам откуда это известно?

— Поскольку я представляю интересы дружеского Российской Империи государства, мне ведомо многое!

— Так кто же ее убил? Ваши. работодатели?

— Зачем! Она не представляла для нас опасности.

— Сначала вы заявляете, что она опасна, теперь иное.

— Не представляла такой опасности, из-за которой ее следовало бы убрать. Хотя убрать человека — раз плюнуть. У нас мощная разветвленная структура с достойными людьми во главе.

— Представляю.

— А вы, господин Горчаков, одиночка. Что позволено Юпитеру, не позволено быку.

— Так кто ее убил?! — в который уже раз воскликнул Александр.

— Имя исполнителя нам неизвестно. Да и имеет ли это значение? О заказчике остается догадываться.

— И?..

— Очевидно, советская разведка. Работа госпожи Федоровской могла ее чем-то не удовлетворить.

— Почему я должен вам верить?

— Никто никому верить не обязан, — философски изрек Жан Робертович. — Я сказал: «Очевидно».

— А вы, значит, никогда не видели Зинаиду Петровну?

— Видел. На сцене. Талантливая актриса, достойная больших высот.

Горчаков так и рвался спросить: «А как же ваш визит в ее дом?», но сдержался. Интуиция подсказывала Александру: что бы Либер не говорил, доверия ему нет ни на грош.

— Вы пришли только за тем, чтобы предложить мне бросить дело Федоровской?

— Не только. Если вы его бросите, и впрямь возникнет серьезный конфликт в редакции. А то и увольнение. Хочу предложить вам соответствующую компенсацию. Нет, не разовую: от такой навар не велик. Думаю, что пора бы в Старом Осколе организовать еще одну газету. Потребуется главный редактор. И такой редактор есть. Вы!

Горчаков присвистнул. Предложение слишком неожиданное. Однако Либер вряд ли его сделал из-за дружеского расположения.

— И что я должен делать на этой должности?

— Помогать своей стране.

— Понятие расплывчатое. А конкретно?

— Чувствую деловую хватку, — в голосе Либера слышались наигранные нотки удовлетворения. — Прежде всего, Российской Империи следует сохранить независимость. Есть те, кто этому противится, большевики, например. Или Рейх. К вам ведь в редакцию приходил Дрекслер.

«Как он информирован!»

— Сей немецкий господин наобещает вам манны небесной. Только задача у него иная: немцы давно наметили Юг России своей вотчиной. И не стоит обольщаться сегодняшним их положением, оно не слишком отличается от того, что происходит у большевиков. Тот же террор, концлагеря. Не скрою, в политике Рейха меня особо задевает собственное происхождение. Я не еврей, а мишлинге (по расовой теории гитлеровской Германии это люди, имеющие еврейскую примесь. — прим. авт.), причем второй степени. Меня никто не стал бы полностью лишать прав, заставлять ходить в специальные магазины или сидеть на отдельной, выкрашенной в ядовито-желтый цвет скамейке. Но вход на многие государственные посты был бы закрыт. Хорошо, что вы не знаете, что такое поражение в правах.

— Почему не знаю? Мою семью в свое время тоже лишили прав из-за дворянского происхождения отца.

— Весьма сочувствую. И продолжу. Сегодня ваша страна как никогда нуждается в настоящих друзьях. Вспомните историю: кто являлся ее постоянным союзником? Великобритания! Были и соперничество, и кратковременные конфликты, только суть от этого не меняется. Мы обречены на вечную дружбу. Например, недавний блок Антанта — Россия, Англия, Франция, США. Не пора ли в полной мере возродить наш союз? В противном случае два жутких монстра пожрут прекрасный мир демократии.

— Ну а конкретно моя задача?

Впрочем, Александр уже догадывался, к чему клонит ночной визитер.

— Объяснять соотечественникам кто их настоящие друзья. Некоторые, к сожалению, поддаются агитации большевиков и Рейха, видят в наших действиях коварство.

— У нас подписан договор о дружбе.

— Это фиговый листок! Нужна настоящая дружба! Искренняя, осознанная. Отчего вы вдруг заулыбались?

— Дрекслер сегодня также уговаривал дружить с Германией.

— Забудьте! Рейх — отработанный материал, хотя ни фюрер, ни его приближенные этого еще не знают.

— Они не знают, а вы уже ораторствуете? — не без иронии поинтересовался Александр.

— Все предопределено, просчитано на многие десятилетия вперед. Просчитано гениальными игроками, стратегами, которые не ошибаются. Любой человек от самого маленького до диктатора или президента свободен лишь в той степени, в какой ему это дозволено.

— Можно заиграться и диктатор выйдет из-под контроля.

— Ненадолго. Очень ненадолго, уверяю вас. Вы еще будете свидетелем, как тот же Рейх окажется в руинах. Примерно через семь или восемь лет. Пострадают те, кто прямо или косвенно был связан с ним. Главным образом — косвенно.

Либер произнес это с такой уверенностью, что Горчакову сделалось не по себе. Или здесь очередной обман, или перед ним доктор-всезнайка, умеющий заглядывать в будущее. Он спросил:

— А что же вечно?

— Сами игроки.

— И они олицетворяют британскую демократию?

— В том числе. Решайте: с кем вы?

Либер почтительно поклонился, затем произнес с той же странной, пугающей уверенностью:

— До скорой встречи.

— Только не ночью.

— Ночью как-то надежнее.

Александр проводил гостя до двери («правда, не заперта!»), некоторое время наблюдал за его быстро растворяющейся в темноте фигурой. Колоссальные возможности неведомых игроков, о которых так образно говорил Либер, слабо сочетались с одним-единственным вопросом: для чего им рядовой журналист?

Особенно жестко звучало предупреждение не заниматься делом Федоровской. Предупреждение не оставляло никаких шансов на ослушание. Но если люди Либера не причастны к ее смерти, то чего им так волноваться за судьбу Александра Горчакова?

В мертвой тишине ночного города вдруг раздался. вскрик. Неизвестно чем бы все закончилось, обрати на него тогда Александр внимание. Но он даже толком не понял, что это был вскрик. Слишком сильно поглотили собственные проблемы.

Он запер дверь на запоры, опустил на окнах ставни и отправился в спальню. Он надеялся хоть немного поспать.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Нет, поспать ему не удалось. Еще не пропели петухи, а кто-то уже колотил в дверь. Ошалевший от шума, недосыпания, главное — ночного визита, Александр с трудом поднялся, прошел в коридор.

— Кто?!

Оказалось — Лена. Она заскочила в дом и затараторила:

— А почему это вы так закрылись? На засовы! Я бы открыла своим ключом и не потревожила. Сейчас пойду что-нибудь приготовлю. А вы еще поспите, рань несусветная. Ох, и ставни на окнах закрыты. Воров боитесь?

— Ты оставила открытой дверь.

— Не может быть!.. Извините, — развела руками Лена. — Спешила. Только что-то не припомню, что не заперла дверь.

Горчаков решил не сообщать служанке о событиях ночи, просто махнул рукой: мол, он действительно еще подремлет. Но неугомонная Лена уже зашла в спальню:

— Хозяин!..

— Чего тебе?

— Вы даже не спросили, как у меня с инженером?

— Но это же твое дело.

— Он оказался импотентом.

— Вот как. Сожалею.

— Он мне стихи читал.

— Лена, если человек любит стихи, он обязательно импотент?

— Он только и делал, что читал. — И, хихикнув, добавила. — Понятно, в какие командировки ездит его жена.

— Сочувствую.

— И только?

— Лена, отправляйся-ка лучше на кухню!

Однако никакие уговоры, угрозы не подействовали. Лена быстро скинула платье, обнажив бюст с пышными формами, и шмыгнула в постель к Александру. В следующую секунду он ощутил, как удивительно мягкая рука коснулась любимого героя Лены. Несколько умопомрачительных движений — и герой вырос до гвардейских размеров. Голова Горчакова закружилась, он застонал:

— Хотела поиграть? Держись!

— Держусь, — радостно сообщила служанка.

Он не запомнил, сколько раз на нее взбирался — пять или шесть. Лена визжала, стонала и все время повторяла: «Никаких стихов!». А потом. Александр ушел в нирвану, а Лена, точно силы ее утроились, напевая и пританцовывая, побежала готовить завтрак.

И опять его самым наглым образом выдернули из нирваны! И опять Лена. Она влетела в комнату, запричитала:

— Александр Николаевич.

— Я больше не могу, — ответил он.

— Да нет же, я.

— Лена, пожалей! Тебе нужна рота солдат. И даже их усилий окажется недостаточно.

— Александр Николаевич, здесь полиция?

— Полиция?

— У нас в доме.

— И что?

Горчаков решил, что к нему пожаловал Корхов. Выясняет старик о вчерашнем походе в театр. Но, выйдя в коридор, обнаружил незнакомого молодого человека.

— Простите, господин Горчаков, что побеспокоил, — козырнул полицейский. — Дело не требует отлагательств.

— Пожалуйста.

— Вы ночью, случаем, не бодрствовали?

«Почему он спрашивает?»

Александр решил пока не говорить о визите ночного гостя. Если кому и расскажет, то самому Анатолию Михайловичу.

— Спал!

— И ничего не слышали?

— Нет. А в чем дело?

— Человека убили. Недалеко от вашего дома. Вот и хожу по улице, опрашиваю людей.

Горчакову сразу вспомнился ночной крик. Не связано ли это с убийством?

— Кто жертва? Мужчина? Женщина? Я ведь журналист, в том числе освещаю криминальную хронику.

— Мужчина. Сейчас выясняем его личность. Вот его фотография, правда, мертвого.

У Горчакова все внутри сжалось, он сразу узнал Либера. Недавний самоуверенный пророк лежал на асфальте в луже собственной крови.

— Не встречали его?

Знакомство с Жаном Робертовичем становилось опасным. Подозрение могло пасть на самого Александра. Пусть он его видел всего два раза, полиции ничего не докажешь. Им только бы найти козла отпущения.

— Нет. я не знаю его.

Полицейский как будто посмотрел на Горчакова с некоторым подозрением.

Или Александру показалось?

Оказавшись в редакции, он прямиком направился к Черкасовой, однако и рта не успел раскрыть:

— У нас в городе новый труп. Слышал, специалист по криминальной хронике?

— Слышал.

— За два дня — два трупа. И оба убиты одинаково. Может, в городе появился маньяк?

— Хотел кое-что рассказать. Но разговор будет долгим.

— Мне не нужны рассуждения. Давай конкретику. Что-нибудь известно об убийстве Федоровской?

Горчаков рассказал обо всем, что с ним произошло. Он решил ничего не утаивать от Черкасовой. Она — хозяйка и редактор, пусть решает. Алевтина внимательно слушала, красивое лицо застыло в напряжении, в чуть прищуренных глазах читался неподдельный интерес. Она почти не перебивала Александра, а когда он закончил, по привычке затянулась сигаретой, обдумывая что-то свое.

— Давай подведем итоги, — сказала Алевтина. — Убит именно тот человек, который приходил к тебе ночью?

— Он.

— А как он к тебе попал?

— Большая загадка для меня. Служанка говорит, что входную дверь за собой закрыла, однако утверждать этого не может. Спешила.

— Она по природе рассеянна?

— Нет. Но.

— Понятно: человек несовершенен, потому делает несовершенные поступки. Я склоняюсь к тому, что дверь была закрыта. Он проник в твой дом. Для профессионала такое не проблема.

— Не похож он на профессионала-взломщика.

— Разве я сказала, что он профессиональный взломщик? Он проник, чтобы лишний раз показать: ты в его власти. Тебя серьезно предупредили, на первый раз решили купить. Предложили место главного редактора, правильно?

— Да, — не без тайного тщеславия ответил Горчаков. Может, сейчас Алевтина начнет ценить его не только как любовника.

— В следующий раз поступят по-другому. Как с тем самым Либером.

Горчакова передернуло, что не укрылось от внимательного взгляда Черкасовой. С легкой усмешкой она добавила:

— Решай сам: заниматься или нет делом Федоровской?

— У меня задание!

— Ценные кадры превыше всего. Получишь другое задание, и только.

— А как же выяснение обстоятельств убийства актрисы? Публика ждет.

— Обойдется публика. Дадим общую информацию о ходе расследования. Корхов поделится, не захочет ссориться с прессой.

— Кстати о Корхове. Он тоже склонял меня к сотрудничеству. И я дал слово.

— Он уговорит любого. Недаром — Старый Лис. Однако теперь ты свободен от любых обязательств, поскольку этим делом больше не занимаешься.

— Я дал слово, — повторил Александр. — Мы ведь не в СССР, где верят не словам, а изречениям вождей.

— Что ж, продолжай расследование.

Горчаков задумался. Предупреждение Либера выглядело слишком серьезным, особенно в свете того, что случилось с самим Жаном Робертовичем. Да, за смертью госпожи Федоровской, очевидно, стоят люди непростые. Но и выглядеть трусом перед любовницей ему не хотелось.

«Лишь в этом причина?»

Нет, дело засасывало Александра, как топкое болото. Ступил не туда — и каюк!

— Куда поедешь отдыхать? — вдруг весело спросила Алевтина.

— Отдыхать?

— Лето! Люди разъезжаются. Лично я — в Таврический край (современный Крым и часть Херсонской области. — прим. авт.), любимое место отдыха последнего императора. Империя без императора, нелепо как!

— А я еще не решил.

— Можем отправиться вместе, муж обузой не станет. Сервис там не хуже, чем в Ницце. Многие состоятельные русские люди предпочитают отечественные курорты.

Горчаков догадался: шефиня специально уходит от главной темы, дает ему время на размышление. Упустить в расследовании время сейчас — упустить его навсегда. Следствие уйдет вперед, появятся новые факты, а редакции останется собирать объедки.

— Пожалуй, рискну. Продолжу дело.

Глаза Алевтины странно заблестели, Александр не понял — радостью или сожалением? Она наверняка внутренне ликовала, что журналист не испугался, решил не отстраняться от опасного мероприятия, но и боялась за него, вернее, за любовника.

— Хорошо, — сказала Черкасова. — Однако о каждом своем шаге докладывай мне.

— Как маленький несмышленыш: туда не ходи, и туда не суйся.

— Именно так, — подтвердила Алевтина. — Слишком уж все стремно. Что если здесь и впрямь замешаны слишком влиятельные люди? А ты, извини, не умеешь пока ориентироваться в обстановке. Когда надо, дам дельный совет.

— Спасибо, мамочка. Но без самостоятельности никак нельзя.

— Не юродствуй. Мамочка еще пригодится! Итак, что планируешь?

— Все-таки надо в театр. Режиссер Степанов бросил фразу, что за профессиональную деятельность Федоровскую убить не могли. Тогда за что? И еще: он знал Либера.

— А что ты думаешь о причинах ее смерти? — вдруг спросила Черкасова, глядя на него в упор.

— Разве возможно сегодня сделать выводы? Но в ограбление я тоже не верю.

— Если политика?

— Довольно смелый вывод, — полушутя-полусерьезно ответил Горчаков. — Выходит, Федоровская иностранный агент? Тех же большевиков, например, как утверждал мой ночной гость?

— Наша страна кишит агентами. Богатая, процветающая, она слишком приманчива для многих хищников.

Александру сразу вспомнились слова Либера о «гениальных игроках», он не без грусти заметил:

— И обычным людям и целым государствам не дают нормально жить. Еще не родился, а за тебя уже все расписано: как себя вести в конкретной ситуации, с кем дружить, какую позицию занимать. И попробуй не подчиниться, «вильнуть» в другую сторону. В тебя — залпом из всех орудий!

— Благодари Бога, что не живешь в тоталитарном мире.

«А есть разница?»

Перед глазами Горчакова возник знакомый несуразный силуэт карлика. Подбоченившись, уродец поглядывал победно, вызывающе и опять обещал скоро прийти.

«Нет уж, лучше как здесь, чем — как там!»

— Так ты точно решил продолжать?

— Точно! И сейчас надо еще раз встретиться со Степановым, а так же с Прохоренко и Лапиным. Они, как никто, знали Федоровскую. Вдруг выясню какую-нибудь важную деталь? Не зря Корхов меня туда посылает, ох не зря.

— Действуй, но и с начальником полиции будь начеку, не откровенничай. Да, твое слово. Засунь его куда подальше. Сам Корхов с тобой сокровенным не поделится.

— Я пошел?

— Еще одно. Моего мужа сегодня не будет. Прислугу я отпустила на целый день. Так что.

— Так что? — с тихим ужасом произнес Александр.

— С часу до трех можно отобедать у меня. Постарайся, жеребец, поработай по полной программе.

Рядом как будто раздался язвительный смех Лены. Она торжествовала!

— Перенесем на завтра, дорогая. Я вымотан работой, ночным происшествием и прочим.

Черкасова окинула «жеребца» подозрительным взглядом.

Сегодня возле тетра было спокойно. У служебного входа Горчаков опять встретил охранника-гориллу. Тот глядел на посетителя сурово, уничижительно.

— Подвели вы меня, сударь. Досталось от Никиты Никодимовича.

— За что? — Александр старался быть искренним в своем удивлении.

— Я думал, вы из газеты.

— Да, из газеты. Вот удостоверение.

— Из другой газеты.

— Понятия не имею, о чем вы думали. Но представителя «Оскольских вестей» пропускают везде. И снова мне нужен Никита Никодимович. Кроме того — госпожа Прохоренко и господин Лапин. Александр ожидал злобного рычания, однако охранник лишь недовольно буркнул:

— Проходите. Только вам придется обождать. Собрание труппы.

«Отлично! Послушаю, что скажут о Зинаиде Петровне ее коллеги».

Он заглянул в большой, наполовину заполненный зал, незаметно примостился в последнем ряду и полностью сконцентрировался на происходящем. Естественно вспоминали покойную. Выступал полный мужчина, огненно-рыжий с таким красным лицом, что хоть поджигай от него. Сначала Горчаков решил, это у толстяка из-за болезни, или от волнения. Потом понял: он под крепкой мухой. Александр узнал его — известный в городе комик. Говорят, его «девичья» фамилия Чертиков. Но он ее сменил, стал Содомским. Заявляет, что из дворян, а разные завистники брешут, будто отец его был кочегаром, а мать прачкой. Содомский злился и даже давал по этому поводу опровержение в «Оскольских вестях». Отправить бы его в СССР, где человеку с дворянской биографией дорога уготована в ад! К великому счастью для Содомского жил он в иной стране.

Горчакову повезло: он попал в зал, когда траурная речь только началась. Содомский мутноватым взглядом обвел коллег, затем провел ладонью по огненному лицу и заголосил:

— Зина!.. Зиночка!..

Так продолжалось несколько раз, пока из зала не послышалось:

— Либо говори, либо прекращай истерику.

— Кто смеет прерывать артиста?! — баском прокатилось по залу. — Я прощаюсь с ней! Слышу ее ласковый голос: работай, Содомский, создавай образы-шедевры. Ты можешь! Зинульчик! Что за актрисищей ты была! Конечно, не Ермолова, не Стрепетова, не Грета Гарбо. Но для нашего тетра сойдет. то есть для нашего театра ты звездила. А театр наш — это. по правде говоря — говно собачье. И режиссер никудышный.

— Что? Как вы смеете?! — вскочил Никита Никодимович.

— Ругается! Тьфу на тебя! Кто это только придумал: в «Бесприданнице» Лариса показывает зрителям голый зад. Это тебе что. бордель во Франции?

— Это новые веяния в режиссуре, — завизжал режиссер.

— Скоро весь мир будет смотреть только секс! Секс станет культом, символом, средством заманивания зрителя в зал. Мы утрем нос Советам. Мейерхольд (известный представитель авангардного искусства. — прим. авт.) помрет от зависти.

— Понимает, — довольно захохотал Содомский. — А раз так, то следовало бы идти до конца. Лариса не только зад показывает, но и кое-что еще. И я бы посмотрел на голую Зинку. Упокой ее душу, Господи!.. Тогда бы я сказал: молодец, Никита Никодимович! Так держать!

— Начал за упокой, а кончил за здравие, — послышались голоса.

— А вот вы, други, задумывались над судьбой нашего театра?.. Сейчас водички хлебну, то в горле пересохло.

Он достал миниатюрный штофчик, отхлебнул из горлышка. Горчаков засомневался, что там вода.

— Так о чем-то бишь я?..

— О судьбе театра.

— Судьба моя, судьба — злодейка, — вдруг запел Содомский. — Я не уверен, что Ксюшка Прохоренко так же здорово сыграет Ларису. Масштаб не тот! У Зины зад был круглый, а у этой — плоский. И грудь воробьиная, не аппетитная.

— А я не собираюсь показывать ни зад, ни грудь! — с грохотом вскочила Прохоренко. — У меня есть талант.

— На одном таланте далеко не уедешь, — вздохнул Никита Никодимович. — Современному зрителю на это плевать.

— Пусть плюется! А я раздеваться все равно не стану. Давай, Содомский, снимай сам с себя штаны. Вот хохоту будет. Аншлаг обеспечен.

— Я дворянин, — напомнил Содомский.

— А дворяне штанов не снимают? — язвительно вопрошала Прохоренко.

— Дамы и господа, давайте не ссорится, — умоляюще произнес Степанов. — Мы поминаем безвременно почившую коллегу. Кто еще хочет сказать?

— Так я не закончил, — обиделся Содомский.

— Вы уже достаточно всего наговорили, господин Содомский. Дадим слово многолетнему партнеру Зинаиды Петровны Илье Сидоровичу. Прошу, господин Лапин.

Содомский было возмутился, но потом махнул рукой. На сцену поднялся Лапин, манерный, постоянно поправляющий прическу.

«Тот самый Лапин!»

Илья Сидорович деликатно кашлянул в кулачок и укоризненно заметил:

— Никита Никодимович, о каком многолетнем партнерстве говорите? Я — человек молодой. Мне впору юношу играть. В одной из газет обо мне так и написали: «Молодая поросль».

— Я — образно, — точно в порыве отчаяния крикнул Степанов.

— Зиночку жалко. Но не о ней речь. А о театре в целом, о концепции развития. — Лапин вновь коснулся волос, проверяя, все ли они приглажены и продолжил: — Искать нужно новое, я здесь согласен. Привлекать зрителя, но не женским же задом. Тьфу! Противно смотреть. А вот если бы вы, Никита Никодимович, рискнули пересмотреть многие «истины».

— Конкретно? — попросил режиссер.

— Возьмем ту же «Бесприданницу», раз о ней столько сегодня разговору. Почему бы не изменить саму идею пьесы? Сделать ее соответствующей нашему времени?

— Конкретнее? — опять потребовал Степанов.

— Пожалуйста. Лариса и Паратов становятся любовниками. Она грозит все рассказать богатой невесте Паратова и тот вынужден заплатить отступные. Параллельно Лариса разводит старика Кнурова, скупает акции компании, а потом выходит замуж за Вожеватова.

— А где ее жених Карандышев?

— Нет никакого Карандышева. Зачем хваткой разрушительнице семейного счастья такой размазня?

— Вы хотите переписать пьесу?

— У нас есть модный писатель Огюст Апельсинов. Он переделает Островского за два дня. И еще, конец все-таки должен быть веселым, как в бродвейском мюзикле. Тогда и зритель будет, и сборы!

— Но так можно перепортачить всех классиков, — возмутилась Прохоренко.

— Ах, эти противные классики, — повел плечами Лапин.

— Перепишем, переделаем всех и очень скоро! Осовременим, освежим, придадим новый вид.

В это время Никита Никодимович повернул голову назад и увидел Александра. Даже издали было заметно, как лицо режиссера перекосилось гримасой страха. Но он быстро взял себя в руки, поднялся, напомнил выступающим, что здесь не творческая дискуссия, а панихида по убитой. Прозвучало несколько коротких выступлений, и Степанов заявил об окончании «траурного собрания».

Затем с некоторой долей обреченности ждал, когда Горчаков подойдет поздороваться. Сухо представил его труппе:

— Представитель прессы. Простите, запамятовал ваше имя-отчество?

— Горчаков Александр Николаевич.

— Да, да! Он из «Оскольских вестей». Как я понял, расследует убийство нашей коллеги.

— Так точно!

— Спрашивайте! — взревел Содомский. — Я расскажу о нашей королеве, примадонне, богине! Расскажу так, что заплачут стены!

Более всего Александру хотелось поговорить со Степановым, разузнать потом, как тот отнесся к смерти своего приятеля Либера. Однако Никита Никодимович воспользовался тем, что актеры окружили журналиста, умело ретировался и. был таков. «Жаль, — подумал Горчаков, — однако я его все равно найду!»

— Господа! — обратился ко всем Александр, — у меня задание от редакции: взять интервью у госпожи Прохоренко и господина Лапина.

— Мой милый мальчик, — елейно пропел Илья Сидорович.

Зато Ксения, похоже, не слишком обрадовалась, нахмурилась, отвернулась. Ничего, главное ее разговорить.

И тут раздалось сердитое сопение Содомского:

— А как же я? Со мной не желаете побеседовать?

— Обязательно напишу то, что услышал от вас. Добавить ничего не желаете?

— Только одно: убили Ермолову!

Горчаков удивился такой непоследовательности рассуждений (только что Содомский во всеуслышание заявлял обратное), но развивать эту тему сейчас не хотелось: ожидали дела поважней.

Не попавшие под интерес прессы актеры начали расходиться; с Александром остались только Прохоренко и Лапин. Если Ксения даже не глядела в сторону журналиста, то Илья Сидорович, наоборот, улыбался, строил глазки. Он же предложил:

— Пойдемте в буфет. Там спокойно и поговорим. Горчакову предложение Лапина понравилось. И он вопросительно посмотрел на Прохоренко.

— Только недолго, — сказала Ксения. — У меня масса дел.

Молодая шустрая буфетчица подала им пива и три порции толстых сосисок. Ксения с сомнением посмотрела на них и сказала, что попробует одну. Илья Сидорович тут же одобрил:

— Правильно! Фигуру надо беречь. Так что вторую отдай нашему славному мальчику. И я отдам свою. Александр отказался от дополнительной порции сосисок. А когда Лапин как бы вскользь заметил: «Такого красавчика я не видел давно», чуть не поперхнулся от неприкрытого мужского обожания. Нельзя сказать, что подобных Илье Сидоровичу людей он ненавидел патологически. Он их просто не понимал. Вокруг столько очаровательных существ женского пола — целуй их, ласкай, люби. И вдруг — «славный мальчик», «красавчик»!

— Значит, вы собираетесь написать статью о Зине? — спросила Ксения.

— Точнее о причинах ее убийства.

— Но полиция пока ничего не выяснила.

— А вам откуда это известно?

— Не пытайтесь меня поймать, — усмехнулась Прохоренко. — Просто я слишком хорошо знаю ее медлительность и нерасторопность. Мы успеем состариться, прежде чем наши правоохранительные органы что-нибудь найдут.

— А у вас есть предположение: кто бы мог пойти на убийство?

— Нет.

— Я тем более не знаю, — горестно вздохнул Лапин.

— А каким человеком она была?

— Сложным, — холодно бросила Ксения.

— Брось. Неплохая тетка, — возразил Илья Сидорович.

— Господа, — как можно мягче произнес Горчаков. — Я хочу узнать все об ее характере, привычках.

— Могла наорать на режиссера, на партнеров. Сдержанности — ни на грош.

— Ксюшка, ты не права. Зинка вспыхивала и тут же отходила.

— А как она залепила пощечину осветителю? Видите ли, не так осветили сцену во время ее выхода!

— Парень действительно напортачил. А потом она прощения просила. Сам слышал.

То, что Зинаида Петровна была вспыльчивой, Александр знал еще во время посещения ее дома от Лики и других слуг. Но имелась у нее еще одна черта — скрытность. Что скажут ее коллеги по этому поводу?

— Подруг у нее не было, — подтвердила Ксения. — Замкнутая слишком.

— Брось! Душа компании! — замахал рукой Лапин.

— Душа-то душа, — также холодно парировала Прохоренко, — когда речь шла о пустяках.

— О себе она хоть что-то рассказывала? Делилась проблемами личной жизни? — продолжал приставать Горчаков.

— Нет. Иногда хвасталась новыми нарядами и дорогими покупками, — поджала тонкие губы Ксения.

— Принарядиться она любила, — елейным голоском пропел Илья Сидорович. — Откуда только деньжищи брались?

— И я хотел вас спросить. Особнячок у нее отменный, обстановка — царская. Поговаривают об ее связях с Юрием Ивановичем Ереминым.

— Приезжал он несколько раз на спектакли! — в возбуждении воскликнул Лапин. — Какой мужчина! Пусть в годах, но еще орел! И богат безмерно.

— А я не могу утверждать, что он был ее любовником, — вдруг заявила Прохоренко. — Да, их несколько раз видели вместе в ресторане, других общественных местах. Но это ничего не значит.

— Вот как?

— Вокруг Зины вертелось много поклонников. Все-таки местная знаменитость, — В холодном голосе Ксении впервые появились злорадно-ироничные нотки. Горчаков еще удивлялся: актриса — и вроде бы полное отсутствие эмоций?! А ведь он видел ее на сцене, там это был динамит, готовый взорвать весь зал. И вот теперь эмоции выплеснулись. Она не терпела Федоровскую. Возможно, из-за того же богатого старика Еремина, или из-за другого ухажера? Или причиной нелюбви была профессиональная деятельность? Театр — сложный организм.

— Политикой Зинаида Петровна не увлекалась?

Актеры недоуменно переглянулись, Ксения даже расхохоталась:

— Она вряд ли знала политическое устройство страны, в которой живет.

— Политикой она не интересовалась, — согласился Илья Сидорович. — Однажды я ей сообщил потрясающую новость, что по слухам у нас может быть восстановлена монархия, уже появились претенденты на трон. Так она только рассмеялась и сказала, чтобы я лучше учил роль.

— И никакие политические взгляды не высказывала? — упорно не унимался Александр.

— Ее взгляды — деньги и наряды, — пропел Лапин.

Чем больше Горчаков выслушивал коллег Федоровской, тем сильнее росло убеждение, что ничего существенного о жизни убитой он не узнал. Так почему же Корхов предложил встретиться с ними?! Старый Лис обвел его вокруг пальца? Зачем?

— С какими-то общественными организациями она была связана?

Горчаков спросил это безо всякой надежды на удачу. Лапин лишь ухмыльнулся: «Сомневаюсь», зато Ксения высказала уже совсем неожиданное:

— Зинаида захаживала к Варваре. Сама случайно увидела.

— Ой, не произноси имя этой противной страшной старухи.

Варвара — известная в городе колдунья, вокруг которой сплотилась целая группа последователей. Она утверждала, что занимается исключительно добрыми делами — лечением болезней, предсказыванием судьбы, заклинаниями на удачу. Ну, иногда приворотами («Чего девкам в одиночестве мучиться?»). Однако поговаривали, она еще и порчу на людей насылает, а кого проклянет, с тем обязательно что-то плохое случится. Иного со службы выгонят, у другого в семье разлад, а кто-то и вовсе помрет. Александр работал над «делом» Варвары, однако, как и полиция, ничего криминального не обнаружил. Да, с ее именем связаны разные неприятные совпадения, но ведь это только совпадения.

Однако кое-что о колдунье Варваре выяснить удалось. Лапин назвал ее старухой, но она женщина средних лет. Просто ходит в платке, в обносках, специально старит себя, пытаясь выглядеть «очень мудрой и знающей». Семья ее (по утверждениям самой Варвары) погибла в Гражданскую. Но есть непроверенные данные, что близкие родственники колдуньи проживают в СССР. Чем они там занимаются?

— А когда вы видели Зинаиду у Варвары?

— Не у Варвары я ее видела, к гадалкам не хожу. Я встретила Зину выходящей из ее дома. Федоровская заметила меня, стушевалась. Я с ней вежливо поздоровалась и прошла мимо.

— И потом по этому поводу даже словом не обмолвились?

— Нет. Ее дурь, ее проблемы.

— Так может Варвара и наслала на нее проклятие? — осевшим от ужаса голосом произнес Лапин. — А что? Старуха может.

Конечно, связь Зинаиды с Варварой и последующее убийство актрисы могут оказаться совпадением. Однако первая зацепка. появилась?

— У вас еще есть вопросы? — с прежним холодком полюбопытствовала Прохоренко.

Вопросов много, только получит ли он ответы? Да и женщина спешит. Он дал Ксении визитку, попросил позвонить в редакцию, если она что-то вспомнит. И попросил разрешения вновь побеспокоить, когда возникнет необходимость.

— А мне визитку! — чуть не подпрыгнул Лапин. — И я могу что-нибудь вспомнить. Вас проводить, молодой человек?

— Нет, благодарю. Мне нужен Степанов.

Теперь Никита Никодимович не отвертится. Александр заставит его приоткрыть некоторые тайны. Однако Горчакова ждало разочарование. Степанов уже покинул здание театра.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Итак, что он вынес из разговора с актерами? От Прохоренко действительно узнал важную информацию. А вот Лапин ничего существенно не сообщил.

«Ничего?»

Горчаков прокрутил в голове все детали их беседы. Сплошные вздохи, восклицания Ильи Сидоровича, а фактов — ноль.

«Или я ошибаюсь?»

Погруженный в размышления, Александр и не заметил, как оказался в центре большой ярмарки. Подобные ярмарки организовывались в Старом Осколе минимум раз в неделю. Идешь, а вокруг лотки, лотки. Парное мясо, колбасы — хочешь из свинины, хочешь из телятины, огромные рыбины, которые вылавливали в местных прудах, икра, сыры всех видов, зернистый деревенский творог и прочее. Удивляло не разнообразие продуктов, а низкие цены, порой смешные до неприличия. У крестьян выхода не было: надо сбывать товар. В свое время предполагалось подписать договор с СССР о поставках туда продуктов. Там голод! И в Поволжье голод, и в приграничных районах с Курской губернией, и в других местах. Говорят, люди мрут как мухи. Сначала все детали договора согласовали, но потом Советы отказались. Черкасова по этому поводу сказала:

— У большевиков другая задача: согнать людей в города, согнать любым способом, даже самым жестоким. И таким образом провести свою индустриализацию. Гениальные управленцы! «Наверное, она права».

Красивая пышногрудая девица зазывала покупателей в магазин модной одежды. «Наша, Воронежская! А так же костюмы и платья из Франции, Англии, Германии!» Улыбка красавицы играла столь заманчиво, обольстительно, что Горчаков решил заглянуть, приобрести какую-нибудь безделицу.

И тут он заметил коренастого плешивого человека с приплюснутым носом. Александр не обратил бы на него внимания, если бы не одно обстоятельство: он уже видел его, когда выходил из театра. «Случайность?»

Александр зашел в магазин, обошел ряды, вступал в разговоры с продавцами, купил модную шляпу. Затем вышел и огляделся.

В толпе отыскать кого-либо сложно, однако Горчаков вновь заметил плешивого, аккуратно посматривающего в сторону магазина. Теперь стало понятно кого он выслеживает.

Александр впервые оказался объектом слежки. Следовало бы выяснить — кто этот человек? Чье задание выполняет?.. Как узнать? Подойти, поговорить? Нет, не сейчас!

Горчаков решил ничего пока не предпринимать и не показывать вида, что он раскусил преследователя. Он неспешно двинулся вдоль рынка, миновал его. Опять впереди шумная, косящая под Европу улица. А вот и переулок, укорачивающий путь.

Он вошел в этот переулок, быстро двинулся вперед. Преследователя не было. «Я ошибся?!»

Только долго радоваться ему не пришлось, плешивый вновь появился.

Александр прокручивал в мозгу разные варианты. «Если все-таки напрямик спросить: «В чем дело, сударь?» Как он отреагирует? Станет оправдываться? Пошлет куда подальше? Скорее — второе. Где доказательства, что он следит за мной?»

Был еще один вариант: врезать ему как следует. И что? Он поднимет шум, и Горчаков останется в дураках. Да и крепыш он что надо. Так ответит — мало не покажется!

Горчаков с тоской подумал, как по его ангельскому лицу пройдутся мощные кулаки. Тогда не жди откровений от милых свидетельниц.

Он двинулся дальше, то убыстряя, то замедляя ход. Соответственно вел себя и преследователь. Выйдя из переулка, Горчаков увидел несколько больших жилых домов. И сразу юркнул в один! Окно между лестничными проемами являлось отличным местом наблюдения.

Вскоре возник плешивый. Он лихорадочно осматривался, бегал взад-вперед. Затем испарился. Горчаков для верности еще немного подождал и только потом покинул убежище.

Снова те же вопросы: кто и почему?

Не случайно Либер его предупреждал. Теперь, когда журналист ослушался, его взяли под контроль. Плешивый — один, или их целая группа? Скорее — второе. Сегодня они просто преследуют, а завтра?.. Кому рассказать о случившемся? Корхову? Нет, мудрая шефиня открыла Александру глаза. Полиции он тоже не доверяет.

На первом этаже открылась дверь, послышались шум, смех, спорящие голоса. Все это напомнило Горчакову, что жизнь продолжается. Надо поспешить в редакцию! Он спустился по ступенькам и. замер. Его будто перенесли из процветающей Российской Империи в страшный СССР. На стене перед дверью висела табличка, где крупными буквами было написано: «ВКП(б)» (аббревиатура правящей тогда в СССР партии — Всесоюзной коммунистической партии большевиков. — прим. авт.). Оцепенение длилось недолго, Горчаков вспомнил, что коммунисты не так давно были легализованы. И он находился рядом с их офисом.

Легализация партии коммунистов ровно год назад привела часть общества в шок. Александр также не понимал, с какой стати разрешили открыто выступать и бороться за власть тем, кто уже однажды разрушил Русское государство? Официальный комментарий звучал так: «В условиях демократии все политические силы имеют право на выражение собственного мнения, в том числе коммунисты». Вечером того же дня Горчаков имел на эту тему серьезный разговор с шефиней. Загородный дом Черкасовой, шампанское, страстная любовница зрелых лет — все располагало к романтике, к иным разговорам: о красоте звездного неба, о далеких морях, экзотических островах. Однако Горчаков все еще находился под впечатлением непонятного решения Верховного Суда Империи. Как же так? Большевики теперь среди нас? Пятая колонна будет открыто работать на враждебное государство? Предупреждение мерзкого карлика, что он придет повсюду, уже не было обычной бравадой.

Даже в постели Алевтина не отказывалась от вредной привычки курить. Затянувшись очередной сигаретой, она спросила:

— Тебя что-то беспокоит?

— Заметно?

— Все на твоем лице.

Она рассмеялась и добавила:

— Меня не проведешь.

— Отрицать не стану.

— Хочешь, угадаю? Поссорился с любимой женщиной.

— У меня ты — любимая женщина.

— Я начальница по работе и партнер по сексу. У меня состоятельный муж и респектабельная жизнь. Так что влюбляться в меня не стоит. Наши сегодняшние отношения близки к идеалу. Иного не надо.

— Уговорила.

— Ты не ответил. Долги? Сколько? Я помогу.

— Все гораздо прозаичней. Я думаю о легализации партии Ленина.

— Безобразие! Лежит в постели с привлекательной женщиной, а думает о Ленине. У тебя нормальная ориентация?

— Я серьезно. Никого из моих знакомых эта легализация не волнует. Мол, перспектив у коммунистов никаких, ни на что серьезное претендовать не смогут. А мне все равно не по себе. Помню, как мы бежали из Петрограда. Помню лица комиссаров, особенно одного карлика. Думал, что кошмары навсегда остались в прошлом. Ан, нет! Демократия, свобода! Они нам устроят такую свободу! Неужели наши правители настолько слепы? Они напоминают петухов с закрытыми глазами, не слышащих, как к курятнику подкрадывается хищник.

— Решение Верховного Суда не слишком дальновидно, — согласилась Алевтина. — Мы живем по одним законам и наивно полагаем, что по таким же законам будет жить все общество. Однако есть те, кому мораль цивилизованного человека претит. Они совершают взрывы, убийства, а потом. начинают требовать. Сначала милосердия — помилования за совершенные злодеяния, затем признания своих политических прав и, наконец, власти. Сейчас они малочисленны, потому для общества незаметны. Но порок заразителен, проходит время, и все большее число недовольных вливается в ряды противников общественного порядка. А власть по-прежнему сыплет отговорки, типа: «Нельзя их запрещать, мы же не такие, как они».

— Наивные или. негодяи?

— Знаешь, в чем беда современного мира? Он по-прежнему обожествляет идеи Великой Французской революции. В чем ее «великость»? Обычная кровавая бойня. Робеспьер — тот же Ленин. Лозунг: «Свобода. Равенство. Братство» очень скоро заведет нашу цивилизацию в тупик, затем — к краху.

— Не слишком ли мрачно?

— Мрачно. Но так и происходит, — Алевтина затушила сигарету, откинулась на подушку и резко проговорила.

— Люди проклинают рыночную модель с ее кризисами, безработицей, но никогда не откажутся от нее. Она нужна власти и потому населению внушают: «Система может быть и плоха, но лучше ее нет». А чтобы те не роптали, не искали «пути к счастью», создают разные извращения типа Советов или Рейха. Либо одно зло, либо другое. Ну, что выбираешь?

— Успокоила, — грустно усмехнулся Александр. — Выходит полный тупик?

— Каково сознание народа, таковы и его перспективы. Мы, русские, тоже не хотим жить по законам предков. Подавай западный путь.

Черкасова достала новую сигарету, Александр заметил:

— Много куришь.

— Знаю, к добру не приведет. Хочу поделиться с тобой идеей романа. Чему удивляешься? Я уже поработала в журналистике, могу попробовать себя на поприще романиста?

— Поделись!

— Это фантастика. Представь себе: далекое будущее, колониальный мир рухнул, и его представители, томимые бедностью и бесправием, устремились в демократическую Европу. Европейцы с удовольствием принимают их. Одним нужна дешевая рабочая сила, другие — из традиционного либерализма и идей равенства, а кое-кто из власть держащих использует их как устрашающую силу в борьбе с оппонентами — профсоюзами и прочим. Постепенно мигранты заполоняют новые пространства, смелеют, наглеют, начинают устанавливать собственные правила жизни для самих европейцев.

В городах строят свои храмы, на женщин надевают паранджу. Белые сопротивляются, но как-то слабо, безвольно. К тому же принимаются новые законы, карающие за разжигание расизма, мигранта не тронь! В конце концов, мигранты становятся господами, священными коровами. И, что самое поразительное, коренное население начинает принимать это как данность. Что скажешь?

— Дерзай. Только. любая фантастика хоть как-то связана с реальностью. А того, о чем ты хочешь написать, не будет никогда. Такого просто не может быть.

Итак, он стоял перед штаб-квартирой коммунистов. Конечно, надо скорее уходить отсюда, но неожиданно у Александра вспыхнул горячий интерес к наследникам тех, кто лишил его родины. Поговорить с ними, понять их дьявольские мысли. Понять, почему они такие?!

Но у него много своих проблем. Надо срочно поделиться с Алевтиной последними новостями, рассказать о странной связи Федоровской с Варварой, главное — о преследователе. Не рано ли покидать «убежище», что, если плешивый недалеко?

«У меня есть время», — сказал себе Горчаков, постучал в дверь, вошел.

И сразу ощутил себя в логове зверя. Взгляд остановился на огромном портрете. косматого, клыкастого, готового тебя растерзать, чудовища. Вокруг него прыгал и веселился знакомый карлик. Он оглушительно кричал: «Я пришел! Пришел!»

Горчакова окружил туман, из которого его вывел новый окрик:

— Товарищ, в чем дело?

Александр мгновенно отрезвел, он увидел, что клыкастое чудовище на самом деле оказалось Карлом Марксом. А карлик превратился в молодого веселого белобрысого парня.

Парень широко улыбнулся и добавил:

— Вы к нам?

— Я из «Оскольских вестей». Горчаков Александр Николаевич.

— Знаю, знаю. Не шибко ваша газета жалует нас, коммунистов. Ну да не страшно. Проходите, посмотрите на наше житье-бытье.

Несколько небольших комнат, на столах — кипа литературы, кроме Маркса со стен ласково «поглядывали» другие вожди революции — как живые, так и почившие: Ленин, Дзержинский, Сталин. Несколько парней и девушек о чем-то увлеченно спорили. Из соседней комнаты раздался назидательный голос докладчика: ясно, там — партийная учеба.

— Вот так и живем, дружно и весело, — с той же радостной улыбкой на лице сообщил светловолосый парень. — Кусок социализма на оскольской земле. Точно в подтверждение его слов, назидательный голос перестал вещать, его сменил Интернационал. Светловолосый парень присоединился к хору, и прекрасным баритоном допел коммунистический гимн до конца.

— А теперь я вас слушаю. Зовут меня Андрей Коровин.

— Не родственник знаменитого купца Ивана Иннокентьевича?

— Дед мой, — нехотя ответил молодой человек.

— И с такой родословной вы. здесь?

— Дед мой эксплуататор. Знаете, что сделаю первым делом, когда мы придем к власти: реквизирую у него награбленное в пользу революции и бедных.

Горчаков не успел ничего ответить, потому что грянула новая песня: «Веди, Буденный, нас смелее в бой». Пришлось снова дожидаться, пока Андрей ее пропоет.

— Надеюсь, больше нас ничто не отвлечет? — спросил Александр. — Песен уже не будет?

— Нет, нет, — успокоил его Андрей. — Еще только «Белая армия, черный барон» и «По долинам и по взгорьям». «Лениниану» мы поем завтра.

— Я пытаюсь понять, против чего вы выступаете? Перед тем, как оказаться у вас, зашел я на ярмарку. Изобилие по смешным ценам! А в СССР? Голод, везде, кроме Москвы и Ленинграда, карточная система.

— А сами вы бывали в СССР? — быстро спросил Андрей.

— Бывал, — соврал Горчаков.

— И ничего не поняли. Знаете почему? Вы отравлены буржуазной идеологией потребительства.

Александр ошалело уставился на собеседника, он не мог уловить взаимосвязь между оскольской ярмаркой и идеологией потребительства. Андрей разъяснил:

— Даже умирающий от голода там гораздо счастливее жрущего в три глотки здесь. Не пытайтесь понять это сейчас, нужно пожить в СССР, тогда все станет ясно.

— Ясно — что?

— Человек посвящает себя великой идее — освобождению от оков эксплуатации. Он терпит лишения год, два, целую жизнь, кладет голову на плаху — и все для того, чтобы его мечта осуществилась. Чтобы каждый дышал свободно.

— Но я вроде бы дышу свободно.

— Это вам только кажется, — убежденно заявил Андрей.

— Вы не живете, а прозябаете под властью капитала, который затуманивает вам мозги сказками о красивой жизни.

— Российская Империя за короткий срок вошла в число процветающих стран. Конечно, у нас есть несчастные и обездоленные, но где их нет?

— Мы все здесь обездоленные: и тот, кто трудится на хозяина, и сам хозяин, потому что над ним — другой, более крупный. А в СССР все — как одна семья. Во имя этой семьи люди работают и умирают. Вот и ответ: почему умирая от голода, они счастливы. Они отдают собственные жизни единой семье.

— Но человеку невозможно породниться с целым миром.

— Возможно! И мы заставим его это сделать!

Глаза молодого человека вспыхнули фанатичным блеском, казалось, он уже готов броситься на штурм существующих устоев общества. Горчаков с любопытством спросил:

— И вы надеетесь получить поддержку у населения?

— Обязательно!

Ответ прозвучал настолько уверенно, что Горчаков оторопел. «Неужели такое случится?»

Не было больше сытых людей на ярмарке, равнодушно взирающих на царящее вокруг изобилие, зазывающей в магазин модной одежды пышногрудой девушки, веселых продавцов. Вместо них — голодная толпа в униформе; она идет строем, поет революционные песни, славит собственных мучителей. Во главе колонны. конечно же, карлик. Нет, Империя этих дьяволов отвергнет!

«Отвергнет?»

В ушах вдруг четко отчеканились слова нелюбимого коллеги Стогова: «Мы — почти у самой границы! Хочешь, чтобы Советы заявились по твою душу? В Старом Осколе есть те, кто их поддерживает. Бедные и ленивые. Даже твоя горничная наверняка не откажется в законном порядке оттяпать часть дома хозяина».

Горчаков понял: человек часто живет не перспективой, а эмоциями. И этими эмоциями — обидами, завистью, злобой умело пользуются негодяи. А когда негодяи приходят к власти, эмоции уже значения не имеют. Сам человек не имеет значения.

— Вы пойдете на выборы? — голос Александра невольно дрогнул.

— Пойдем, — лениво ответил Андрей. — Но выборы — понятие устаревшее. В условиях буржуазного строя, конечно. Ленин правильно сделал: взял власть вооруженным путем.

— Благодарю за интервью, — Александр поднялся и тут подумал о деле Федоровской. Может, коммунисты имеют какую-нибудь информацию? Вероятность этого мала, но.

— Еще одно, господин. то есть товарищ Коровин. Вы знали актрису Зинаиду Петровну Федоровскую?

Глаза Андрея часто-часто заморгали, в голосе возникли нотки беспокойства:

— А почему вы спрашиваете?

— Ее убили!

— Ужасно, — послышался почти растерянный возглас.

— Газета поручила мне журналистское расследование. Вы не в курсе каких-либо подробностей ее смерти?

— Откуда?! — Андрей отвел глаза, и Горчаков понял: «Лжет! Но тогда получается. он что-то знает?» Первой мыслью было: попробовать его разговорить. «Нет, вряд ли получится. Если у него задание молчать — промолчит. Их поэт Маяковский писал. не припомню, как там точно? Им в горло свинец, а они в ответ: «Да здравствует коммунизм!»? Фанатики.»

Тем временем и Коровин заспешил распрощаться, затряс Александру руку, предложил на всякий случай вступить в ряды ВКП(б). Журналист с наигранной веселостью ответил, что подумает и покинул партийный штаб. Выходя, он услышал, как партийцы запели очередную революционную песню.

Скрипнула дверь подъезда, Александр — на улице. Внимательным долгим взглядом охватил проходящих мимо людей. Плешивого не было; не заметил он и кого-либо другого, подозрительного. Срочно в редакцию!

Неожиданно он увидел девушку. Нет, не девушку — ангела с густо рассыпанными русыми волосами и открытым лицом. Она шла, улыбаясь, отчего ямочки на щеках играли так заманчиво! Распахнутый взор небесных глаз сиял радостно и приветливо. Уставший от чрезмерного женского внимания Александр ощутил, что теряет голову.

Теперь девушка улыбнулась конкретно ему, он шутливо преградил путь в подъезд, в тот самый, из которого только что вышел. И так же шутливо подумал: «Надеюсь, она не в штаб ВКП(б)?»

И тут заметил на ее груди значок: на красном фоне профиль лысого человека. Горчаков был осведомлен о сути этого символа. «Она — из молодежного коммунистического союза! Как его?.. Комсомол!»

Он остановился, пораженный, молча наблюдал, как неведомая красавица проходит мимо, почти касаясь его, и почти сразу попадает в лапы чудовища! Переживший мгновенное потрясение от этой встречи он бесцельно двинулся дальше. На какой-то момент события перестали для него существовать, Александр силился понять: что за девушка и зачем она там? Даже расследование отошло на второй план, где-то за пеленой тумана скрылись все персонажи последнего времени.

Но туман быстро рассеялся, рядом остановилась машина начальника полиции. Корхов распахнул дверцу, предложил:

— Садитесь.

Александр сразу вспомнил предупреждение Черкасовой не слишком доверять Старому Лису. Но отказ может вызвать у Анатолия Михайловича недоумение и подозрение. Тем более, у магазина напротив, показалась знакомая плешивая голова. Горчаков хитро посмотрел на преследователя и заскочил в машину. Кажется, у того то ли от удивления, то ли от досады отвисла челюсть.

— Мне в редакцию, — попросил Александр.

Едва машина тронулась, Анатолий Михайлович безо всякой прелюдии спросил:

— Как дела?

Тем временем, девушка, которой так очаровался Горчаков, вошла в коммунистический штаб. Коровин тут же спросил:

— Товарищ, вы по делу?

— Да, — немного растерялась девушка. — Я Валя.

— И что? А я Андрей.

— Репринцева Валя.

— Вот это да! — широкая улыбка вернулась на уста юноши. — Дочь известного профессора Репринцева?

— Она самая.

— Слышал о вашей комсомольской группе. Молодцы москвичи!

— Мы уже побывали здесь в нескольких городах — Ростове, Ставрополе, Екатеринодаре, Белгороде. Теперь вот у вас. Моя последняя остановка перед возвращением на родину.

— Как я вам завидую! Красная площадь, мавзолей Ленина, речи Сталина! А вам как у нас?

— И я в полном восторге. Белгородская губерния — родина моих родителей. Чувствуется близость южных широт. Народ веселый, добродушный, а какое платье себе купила! В Москве о таком только мечтать. Посмотрите.

Она завертелась юлой, чтобы товарищ Андрей полюбовался е нарядом. И почти тут же осеклась от его недовольного взгляда.

— Аполитично рассуждаете, — хмуро произнес он. Девушка растерялась, силясь понять: что в ее словах аполитичного? Коровин назидательно добавил:

— В этой части России пока, к сожалению, победил капитализм. За красивым фасадом скрыта свойственная буржуазному обществу ложь. Вам показалось, что люди здесь счастливы? Это не так. На их лица надеты маски. На самом деле они страдают от невыносимых условий жизни.

— Понимаю, — вздохнула Валентина.

— Нет, не понимаешь, товарищ Репринцева, — Андрей перешел на «ты». — Они никогда не скажут правды человеку из свободного общества. Они боятся репрессий: могут выгнать с работы, банки откажут в кредите. Могут. тут много чего могут! Человеку в вашей свободной стране такое и не приснится.

Коровин вновь довольно улыбнулся: провел ликбез. Затем — уже серьезно:

— Прямо перед тобой заходил к нам один журналист. Не встретила случаем?

— Выходил из подъезда парень. Очень красивый.

— Насчет красоты его не знаю, не женщина. Но пришел он к нам с определенной целью. Сам из бывших князьков, ненавидит Советскую власть и коммунистическое движение. Однажды я прочитал его статейку, где он пытается доказать, что идеи Маркса порочны по своей сути. В другом материальчике называет СССР тюрьмой русского народа, мол, люди там не только боятся против системы высказаться, но даже помыслить. Пришел, хитрые вопросики задает, а я — под простака сыграл. Пусть считает нас недоразвитыми. Мы умнее, чем он думает. Однако пока вынуждены ловчить, приспосабливаться, лучше, когда враг тебя недооценивает. Придет время, и мы их заставим ловчить! В первую очередь таких вот князьков, которые формируют общественное сознание.

— Что за бессовестный врун, — совсем уже упавшим голосом произнесла Валентина.

— Тебе, товарищ Репринцева, и предстоит вывести подобных врунов на чистую воду.

— Мне? — удивилась девушка. — Причем тут я?

— Ты ведь тоже журналист?

— Почти. Заканчиваю факультет журналистики в МГУ.

— И у тебя задание.

— Откуда вы знаете?

— Знаю, все знаю. Давай не будем о мелочах. Ты, кажется, пишешь статью?

— Мне декан поручил сделать заметки о Российской Империи. Они у меня с собой.

— Отлично! Дай-ка почитаю.

Валентина открыла сумочку, достала тетрадку, протянула ее Андрею.

— Разберу твой почерк?.. Мелковат, да ладно. А ты пока посмотри свежие газеты: «Правда», «Известия». Специально привозят из СССР. Маша, — обратился он к сотруднице, — дай товарищу Репринцевой нашу большевистскую печать.

Знакомые материалы о трудовых подвигах, перевыполнении планов, империалистической угрозе и раскрытии очередной шпионской сети.

Сердце Вали защемило, за время своей командировки она отвыкла от этого. Материалы в местных газетах выглядели совсем по-иному, авторы высказывали разные мнения (в СССР ее учили, что мнение может быть только одно; а почему?), была серьезная, спорная аналитика, попадались и простенькие, иногда пошленькие статейки. Но даже в них прочитывалась настоящая жизнь во всех ее положительных и отрицательных проявлениях, жизнь без бесконечных призывов и лозунговых страстей. Валентина переворачивала одну страницу за другой. Снова враги народа. А это что?! Арестована группа троцкистско-зиновьевских подонков (Троцкий и Зиновьев — главные оппоненты Сталина в борьбе за власть. — прим. авт.) в науке и среди них. Иван Иванович Колыванов!

Она хорошо знала профессора Колыванова, большого друга отца. Самый добрый на свете дядя Ваня вечно ходил в одном и том же сером костюме, шляпе с широкими полями и в пенсне. Вечно что-то терял, забывал, за что коллеги постоянно подшучивали над ним, но не зло. Никому и в голову бы не пришло хоть чем-то обидеть старика. Когда Валя была еще маленькой, а он приходил к отцу, то обязательно угощал ее конфетами. вкусными шоколадными конфетами.

«Дядя Ваня — троцкистско-зиновьевский агент?» Валентину охватила паника, она не сразу поняла, что Андрей обращается именно к ней:

— Товарищ Репринцева. Эй, не уснула?

— Зачиталась, — соврала девушка.

— Правильно, советской прессой можно зачитаться. А вот твоими записями.

— Они вам не понравились?

— Как сказать. Вроде бы грамотно, язык неплохой. Только это не то. Вот ты описываешь быт казаков, их традиции.

— Очень интересные традиции!

— Не спорю, но дело в другом, — Андрей посмотрел на свою сверстницу, точно умудренный опытом учитель на первоклашку. — Казаки в предреволюционные годы разгоняли демонстрации студентов и рабочих. Летом семнадцатого предлагали Керенскому помощь в поимке Ленина. Хотели его публично запороть якобы за измену Родине. Понимаешь, самого Ленина! Да за одно это всех их надо повесить, растерзать, уничтожить как класс! Уничтожили бы, окажись они в СССР. Ничего, придет время и ликвидируем. Валентина умом понимала, что следует ненавидеть казачество, ведь они хотели публично запороть Ленина. Но не могла! Эти прекрасные люди — мужчины и женщины опять у нее перед глазами. Некоторые до сих не желают становиться европейцами, даже одежда соответствующая: мужчины в костюмах из синего сукна с красными лампасами и фуражках с красным верхом, женщины — в длинных юбках, расписных платках. Старые традиции и обычаи они не отвергали, наоборот — сохраняли, как зеницу ока, не стыдясь, говорили о своей русскости. А как они потчевали делегацию советских студентов! А что за дивные песни поют! Как сливаются голоса: мужские — это грозная сила, готовая сокрушить любого, кто осмелится посягнуть на свободу Империи, женские — точно стекающие с прибрежных гор хрустальные родники.

А потом Валентину закружили в танце. Она обожала танцевать, да разве угонишься за казачьими переплясами! Здесь — Запад и Восток, торжество свободного духа, и Величие наследников Византии! И теперь она должна отплатить за все это злобным пасквилем?

— Видите ли, Андрей, — решила схитрить Валентина, — мы с ребятами решили разделиться, кто-то пишет для нашей студенческой газеты статью о казаках, кто-то о хозяйствах Ставрополья, а я — о Старом Осколе.

— Вот и хорошо! Ты напишешь именно про Старый Оскол. Но не увлекайся его внешней стороной. Покажи тяжелую, нет — невыносимую жизнь простого пролетария. Пусть советский читатель узнает обо всех «прелестях» капитализма.

— А где найти такого пролетария? — спросила Валентина.

— В самом деле. Я сам тебе его приведу. А пока, товарищ Репринцева, каковы ближайшие планы?

— Мы только что приехали. Пообещали, что гостиница будет заказана. Хорошо бы привести себя в порядок.

— Какая гостиница?

— «Белогорье».

Андрей чиркнул в своем блокноте и предупредил:

— Через два часа придет наш человек. Он и проведет экскурсию по городу, — и жестко закончил. — Без него — никуда.

СССР не желал выпускать Валентину из своих цепких объятий.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Господин Дрекслер подолгу задерживался в холле гостиницы «Белогорье»; постоянно и нарочито говорил сотрудникам отеля, как нравится ему сидеть в прохладном зале с мраморными колоннами, небольшим бассейном, наблюдать за услужливыми сотрудниками, читать свежую прессу. «Я отдыхаю здесь и душой и телом».

На самом деле Дрекслер, разумеется, не отдыхал. Тут находилась его наблюдательная точка, он мог фиксировать приезжающих в Старый Оскол «интересных людей», ведь многие из них останавливались именно в «Белогорье». Пользуясь превосходным знанием русского языка, он легко заводил контакты с администраторами, официантами, обслугой и, казалось бы, в ничего не значащих разговорах, выведывал нужную информацию.

Он опять увидел эту странную пару: мужчина около сорока, в смокинге, с окладистой бородой («Похоже, накладной») и женщина, лица которой не разглядеть, поскольку на ней шляпа с вуалькой. Подойдя к столу администратора, мужчина что-то сказал, и они с дамой направились к лифту. Дрекслер немного подождал и тоже подошел к администратору — молодой и довольно миловидной женщине.

— Как дела, Вильгельм? — широко улыбнулась администратор.

— Отлично, Аня. А у вас?

— Тоже нормально.

— Какая погода! Только малость жарковато.

— Мягко сказано! У вас в Германии летом по-другому?

— Чуть свежее. Близость моря.

Они перекинулись еще парой ничего не значащих фраз, и Дрекслер, как бы невзначай, заметил:

— Странно, не правда ли? Я по поводу тех двоих. Он — в плотном черном костюме, она — в шляпе, да еще вуаль. И это несмотря на жару?

— Немного странно, — согласилась Анна.

— Кто они?

Дрекслер дал понять, что любопытствует ради спортивного интереса. Ответ последовал таким же безразличным тоном:

— Какая-то семейная пара.

«Дальше, сука, дальше! Что-нибудь еще.»

Однако Анна оказалась прекрасно вышколена и нашпигована соответствующей инструкцией: о клиентах как можно меньше. Немец попробовал зайти с другого конца:

— Неужели они русские?

— По документам — да.

— А по поведению, манерам — иностранцы. Да и не станут русские таким образом одеваться в жару.

— Русские разными бывают.

Администратор извинилась, с дежурной улыбкой направилась к другим клиентам. «Ничего, ничего, — сказал себе Дрекслер, — остальные служащие здесь более болтливы. Все равно узнаю об этой паре. Но стоит ли овчинка выделки? — как говорят в России». Взгляд представителя Рейха вновь заскользил по большому холлу отеля. Как обычно — тихо, спокойно, приятная «мраморная» прохлада.

Но тут спокойствие было нарушено появлением троих шумных посетителей — двоих парней и одной девушки. Их внешний облик не слишком вязался с комфортабельностью отеля: одежда дешевая, мешковатая, слишком серая, в Европе так не одеваются даже нищие. Девчонка — явно славянка, один из парней с ярко выраженной восточной внешностью, другой (в данном случае досконально изучивший расовую теорию Дрекслер ошибиться не мог) — стопроцентный потомок племени Авраама.

К ребятам подошел один из служащих, после небольшой беседы понимающе кивнул, после чего направился к Анне. И с ней о чем-то переговорил.

— Любопытные ребята, — вновь «прицепился» к администратору Дрекслер. — Молодые, а одеты хуже стариков. И на груди у каждого что-то блестит.

— Насколько я понимаю — это значок молодых коммунистов. Они. (как же их называют?) комсомольцы. Из Советской России. Раньше представители Советов приезжали к нам каждую неделю. Но теперь их руководство почему-то против наших контактов.

— Но вот трое маленьких ленинцев явились в гости.

— Не трое, а четверо. Четвертая подойдет.

И вскоре появилась четвертая комсомолка, резко отличающаяся от своих товарищей. Во-первых, она была необыкновенно привлекательна, во-вторых, одета по последней моде. Молодые люди начали спорить, до Дрекслера доносились лишь обрывки фраз, кого-то обвиняли в перерождении. «Они еще и индуисты?» — изумился он.

Однако вскоре представитель Рейха понял, что трое в униформе обвиняют красавицу. Она лишь рассмеялась, повела плечом и пошла оформляться. Остальные с мрачными лицами последовали за ней. «Вот это да! — подумал Дрекслер, — Старый Оскол стал притягивать к себе очень многие силы, причем с противоположными устремлениями».

Комсомольцы поднялись на пятый этаж, парни — к себе, девушки — в номер напротив. Комната оказалась светлой и просторной, выложенная кафелем ванная, удобные шкафы, большие кровати. Валентина сразу сняла с себя платье и упала на одну из них.

— Хорошо-то как!

— Чего хорошего? — острый носик Надежды — сокурсницы Репринцевой странным образом дернулся, глазки сощурились в карие щелочки.

— Ой, ты так похожа на китаюзу, — засмеялась Валентина.

— Ничего смешного не вижу. Китайцы — несчастный народ, страдающий под гнетом империалистической Японии. Или уже забыла политинформацию?

— Забыла, здесь обо всем забыла. Правда мне кое о чем напомнили в оскольском отделении ВКП(б). Есть там такой Андрей Коровин. тяжелый человек.

— Местный коммунист для тебя тяжелый человек?! Что ты несешь?

— Я лишь в том смысле, что он. как-то давит.

— Он герой, — сквозь зубы процедила Надежда, — настоящий борец! Каждый день во враждебном капиталистическом окружении. Лично я бы не выдержала, а он. И ты еще смеешь критиковать его характер! Тебе повезло, ты выросла в прекрасной свободной стране. А родись ты в этой Империи?

«Было бы неплохо», — подумала Репринцева и тут же устыдилась собственных мыслей. Конечно же, она рада, что родилась в лучшем государстве на свете.

— Давай о хорошем, — перебила Валентина. — Я пойду в ванную. Хочу быть красивой!

— Мещанские штучки, — возмутилась Надежда. — Потратить деньги на платье.

— Не только на платье, еще и на косметику.

— Хорошенькое дело! — Надежду уже чуть трясло. — Ты из комсомольского секретаря превращаешься в буржуазную дамочку.

— А разве комсомольский секретарь не должен быть красивым? — задиристо воскликнула Валентина и побежала в ванную.

Надежда тем временем взяла платье Репринцевой, и, подойдя к зеркалу, прикинула его на себя. Даже она, невзрачная, похожая на мышонка, стала выглядеть лучше. Но до Вальки, как ни наряжайся, ей далеко!

От вспыхнувшей зависти к подруге Надежда задохнулась. Она уже знала, что расскажет о ней компетентным органам, когда вернутся в СССР. А Давид и Рустам подтвердят ее слова. Давид — трус, каких мало, Рустам за карьеру продаст родную мать. «Вот так, дорогая Валечка, любительница буржуазной морали! Можешь поставить крест на своей карьере!» Репринцева вышла из ванны, шутливо скомандовала:

— Теперь ты! Ать-два! И не задерживайся. Скоро придет человек от Андрея.

— Зачем?

— Покажет город. Без него просил не выходить.

— Правильно. Место незнакомое, гид нужен.

— И я буду писать материал о Старом Осколе. О тяжелой жизни местных рабочих. Обещали с одним познакомить.

Валентина села перед зеркалом, провела расческой по своим чудесным волосам. За окном звенел полдень, было много солнца, птичьего гама и ей вдруг захотелось вырваться наружу, побродить по городу одной. Что поведает ей о Старом Осколе представитель Андрея? Покажет места каких-нибудь революционных боев, или расстрела коммунаров. Мимо церквей пройдет, не взглянет и гостям не позволит. Естественно, близко не подойдет к ярмаркам, аттракционам в парках и иным местам «буржуазных» развлечений.

Шальное желание безумно и опасно. Но она все-таки сказала себе:

— Почему бы и нет?

Потом она оправдается перед комсомольской организацией и перед институтским начальством.

Оправдается за то, что сбежала от всевидящего ока партии и отправилась гулять по буржуазному городу. Валентина быстро сделала прическу, навела макияж (по счастью Надежда еще в ванной), подошла к двери. И в это время кто-то постучал.

Она с сожалением подумала, что вот и явился человек от Андрея. Нет, это всего лишь Давид.

— Устроились? — спросил он.

— Как видишь! Удобства высший класс.

— При капитализме удобства не могут быть высшим классом, — спокойно возразил Давид. — Это — пыль в глаза.

— Сейчас протру мои милые очи, удобства исчезнут. Ой, что-то не исчезают.

— Валя, — серьезно сказал сокурсник, — ты дошутишься.

— Не воспринимай все так тяжеловесно, товарищ Блумберг.

Вода в ванной прекратила течь, сейчас Надя выйдет и конец планам Валентины, не отстанет идейная подружка, не отвяжется! Перво-наперво выпроводить этого зануду.

— Иди к себе, Давид. И жди, за нами придет гид, специально послан то ли партией, то ли комсомолом.

— Я хотел бы поговорить с Надеждой.

— Как?! А вдруг товарищ Надя Погребняк выйдет голой? Комсомольцу нельзя смотреть на голых женщин. И аморально, и. можно ослепнуть. Ты не знал?

Валентина вытолкнула Давида из комнаты. У нее оставались секунды! Их хватило, чтобы домчаться до конца коридора и. вниз по ступенькам! Она не стала пользоваться лифтом.

Как птичка выпорхнула из гостиницы («Вдруг Надька в окно смотрит?»), добежала до угла улицы. Направо и налево от Валентины продолжал разбегаться неведомый Старый Оскол.

Валентина повернула в сторону большого моста через реку. На самой его середине остановилась, перегнулась через чугунные перила. Старая речка тихо несла свои воды, в которых просматривались тени ветвистых ив. На этих берегах когда-то ходили ее деды и прадеды. Вот бы о чем написать! Само это созерцание нашептывало ей сюжет будущей статьи. Ведь это ее родина, земля предков! В ней есть что-то магическое, тебя тянет сюда помимо воли, тянет, даже если никогда здесь не был. Теперь Валентина начала понимать живших за рубежом русских писателей. Как они стремились в родные места! Хотелось землю русскую целовать. Самая убогая деревенька становилась центром мироздания. Девушка оборвала свой душевный монолог. Ее родина — СССР, конкретно — Москва. Там построено самое совершенное общество на свете. И опять эти проклятые сомнения. Какая разница между той и этой родиной! Разница даже не в одежде, не в поведении людей, а в их глазах! У советских людей там — страх. Они глядят с подозрением, опаской, чтобы случайно не напороться на очередного врага народа. В Российской Империи смотрят просто и открыто, как и должен смотреть человек. «Мы — не рабы, рабы — не мы», — вспомнила Репринцева любимый советский афоризм. «Рабы, самые настоящие рабы! Подойти к этим людям, заговори на любую тему — о добре, любви, человеческом счастье, и услышишь в ответ дежурные фразы. Добро обязательно должно проявиться в ненависти к врагам отчизны, любовь, прежде всего, к. дорогому товарищу Сталину, счастье — в построении светлого будущего».

У Валентины кружилась голова, уже не от воздуха свободы, а от страха. В своих мыслях она перешла дозволенную черту. А теперь. она может ляпнуть это вслух. Обязательно ляпнет, такой уж характер! И что тогда? Арестованный добрый дядя Ваня тоже ляпнул лишнее. Еще шесть лет назад Валя подслушала его разговор с отцом.

— Знаешь, Алеша, — сказал дядя Ваня. — Москве скоро придет конец. Русских становится все меньше, сколько их сбегает на Юг, в Империю. Все заселяется чужаками, тем предоставляются работа, должности. Скоро уже нас совсем вытеснят.

Валя тогда не поняла: почему русские бегут? Как можно бежать из аналога рая на земле? Теперь ее душа немного прозревает.

А что дальше? Через несколько дней придется в этот «рай» возвращаться. Там ей припомнят многое: любовь к обычаям казаков, модное платье и, конечно же, бегство из гостиницы. Остается один выход: написать им нужную статью о тяжелой жизни местного пролетария.

Но не того пролетария, которого приведет Андрей. Зачем ей какой-нибудь лодырь, пьяница или просто подсадная утка? А иного и не будет! Нет, она сама подберет человека.

Репринцева шла по городу, отыскивая нужного клиента. Как назло ни одного трагического лица. И вдруг. «Есть! Нашла!»

Показалась женщина с бледным лицом, заплаканными глазами. Валентина без промедления подошла к ней:

— Простите, что вмешиваюсь, вижу у вас неприятности или даже беда. Не могу ли чем помочь?

— Спасибо, девушка, — горько произнесла женщина, — но помочь мне вряд ли кто сможет.

— Я журналист. Напишем о ваших проблемах, подключим общественность.

— Журналист? — перебила женщина и горе на лице сменилось злобой. — Напишите про этого упыря!

— У вас есть упыри?

— Есть. Гришкой зовут. И я его вам представлю. Десять лет сосал из меня кровушку.

— Я об упырях не пишу, но тема для меня. интересная.

— Я его и кормила, и обстирывала. А он возьми да перебеги к соседке Машке. Чем ведьма только приворожила его?

Репринцевой пришлось из вежливости выслушать почти всю трагическую историю любви. Она обняла несчастную, пообещала обязательно опубликовать материал о ней. Однако женщина не успокаивалась:

— Напишите, закон нужно принимать!

— Какой закон?

— Чтобы таких, как Гришка, кастрировать. Раз больше не мой, пусть и Машка с носом ходит.

Валентина извинилась («Дела! Дела!»), быстро попрощалась и отправилась дальше в поисках жертвы капиталистического мира.

Она впервые увидела двухэтажный автобус, он остановился недалеко от Валентины, на дверце крупно было написано: «Новый город». Интерес к удивительной машине был настолько велик, что Репринцева немедленно заскочила внутрь, заплатила мелочь и спросила у кондуктора о Новом городе.

— Приезжая? — спросила кондуктор.

— Да.

Кондуктор не стала выяснять, откуда она, просто сказала:

— Следует побывать там. Вам понравится.

Двухэтажный зверь взлетел на гору, заскользил по шумной улице и стремительно понесся вниз. В окне мелькали окруженные зеленью небольшие дома, за ними — уже знакомый вокзал. Кондуктор сказала:

— Есть программа по превращению Старого Оскола в крупный развлекательный центр.

— В русский Монте-Карло? — с доброй иронией произнесла Валентина.

— Точно! Так и по радио говорили: Монте-Карло. А вот вам и выходить.

— Сейчас?

— Сейчас. Новый город пока небольшой, выходите, если хотите все осмотреть.

Валентина спрыгнула с подножки автобуса; позади оставались привокзальные районы, символ патриархального прошлого, впереди — большие ультра-современные здания, каждое отлично от других дизайном, архитектурой, цветовой гаммой. Между домами — небольшие парковые зоны, в одной части которых — места «тихого отдыха», группы людей расположились прямо на лужайках, в другой — аттракционы на любой вкус. Валентина прошлась по широким аллеям и оказалась возле удивительного сооружения — почти точной копии греческого храма Артемиды, только более маленькой копии, крышу поддерживало естественно не 127 колонн. Когда Валентина впервые рассматривала литографию этого дивного творения человеческих рук, она буквально влюбилась в него. Как же она мечтала увидеть его воочию, побывать внутри. И вот теперь храм Артемиды как будто привезли из Эфеса и поместили здесь. Валентина замерла, некоторое время стояла, будто завороженная. По ступенькам поднялась вверх, сейчас она войдет в святилище красоты.

И вошла!

Толпы народа, суетящиеся официанты с подносами, толстый слой табачного дыма. К растерявшейся Валентине тут же подскочил услужливый, улыбчатый человек:

— Сударыня желает сыграть?

— Сыграть?

— Вы же в казино. Поставьте на удачу.

Только сейчас Репринцева заметила несколько покрытых зеленым сукном столиков, за которыми кипели нешуточные страсти. Ей стало не по себе: комсомолка — и. в казино. Если кто увидел ее и сфотографировал?

— Нет, спасибо, — она в смятении попятилась.

— Сударыня здесь впервые?

— Я ошиблась. Думала тут другое.

— Может, все-таки рискнете? Новичкам везет.

Однако Валентина уже не слушала его, выбежала вон! В парке немного успокоилась, но по-прежнему ощущала в душе тяжесть. И крутила головой в поисках подозрительных взглядов. Нет, никто на нее не обращал внимания. Разве что вон та группа ребят залюбовалась ею.

Одна парковая зона сменяла другую. А дальше — рощи и поля, граница Старого Оскола. Кондуктор права: Новый город небольшой, за короткий промежуток времени его обойдешь вдоль и поперек. Валентина вспомнила, что собиралась найти человека для своей статьи. Тут такой вряд ли найдется, надо возвращаться назад. Но по дороге увидела кафе, почувствовав голод, заглянула. «Надеюсь, действительно кафе, а не еще один центр азартных игр».

Официант проводил ее за столик и протянул меню. Валентина посмотрела и охнула. Новый город — новые цены. Лучше пообедать в центре, или закупить продукты на той же ярмарке.

Официант ждал и глядел на нее с некоторой иронией, что, мол, не по карману. Девушка внутренне закипела: «Думаешь, буржуйский холуй, весь этот «шик» не для меня? Не надейся! Что-нибудь возьму!»

— Стакан чая и бутерброд с сыром.

— Чай какой: черный, зеленый, с мятой, жасмином? Индийский, китайский, цейлонский?

— Обычный черный.

— Какой сыр предпочитаете?

Меню содержало множество различных сортов сыра. Поскольку в цене они почти не различались, Валентина ткнула в первый попавшийся:

— Вот.

Официант с той же, едва различимой улыбкой отправился выполнять заказ. Валентина опять ушла в себя: прикидывала — во что ей обойдется «легкое чаепитие» в этом дорогущем кафе. Внезапно она услышала:

— Вот так встреча!

Сначала девушка не поняла, что обращаются именно к ней, знакомых в Старом Осколе у нее нет. Один Андрей, да сокурсники, которые вряд ли отправятся в Новый город — место капиталистического разврата. И тут перед ней возник тот самый парень, которого она встретила у офиса партии. Андрей говорил, он журналист, только фамилии не назвал.

Молодой человек бесцеремонно плюхнулся рядом:

— Не узнаете? Нет, лично мы не знакомы, но я видел вас.

— Прекрасно помню, где мы встретились, — оборвала Валентина.

— Представимся друг другу?

— Зачем? — Валентина вспомнила, что говорил Коровин об этом журналисте: он ненавидит Советскую власть.

— Как зачем? Раз люди разговаривают, они должны хотя бы знать имя друг друга.

— Это вы со мной разговариваете.

— А вы не хотите?

Она рассмеялась — непосредственность собеседника подкупала. Она позабыла о предупреждении — не вступать ни в какие контакты с иностранными гражданами. И невольно откликнулась:

— Валентина.

— А я — Александр. Работаю журналистом в местной газете.

— Я в курсе.

— Откуда?

— Андрей Коровин рассказал. Я ведь тоже журналистка. Почти. Заканчиваю МГУ.

— МГУ? Это же в Советском союзе?

— Да, — с вызовом ответила Валентина.

— О чем сейчас пишете?

— У меня задание: описать судьбу человека из Старого Оскола.

— Напишите про меня.

— Нет. Мне нужен тот, кого сломала капиталистическая система.

— Иначе говоря, неудачник? Но зачем? Расскажите лучше об удачливом. Он гораздо интереснее публике, на его примере учатся другие.

Появился официант, он принес Валентине чай и бутерброд, Горчаков воскликнул:

— Это что такое?

— Дама заказывала.

— Значит так: две порции семги, бутылочку хорошего вина и к нему. Сам знаешь, что следует принести.

— Не надо, — гордо отвернулась Репринцева.

Официант вопросительно посмотрел на Александра, который кивнул: исполняй! И тот, учтиво поклонившись, мгновенно исчез.

— Не надо! — повторила Валентина уже более решительно.

— Не волнуйтесь, я не собираюсь вербовать или перекупать вас. Да разве истинная комсомолка может продаться за бутылку вина?

Девушка не выдержала, расхохоталась. Молодой человек привлекал ее больше и больше. И хотя Валентина не представляла — ни кто он, ни его истинных намерений, у нее возникло странное желание, чтобы он не уходил! Сидел, смеялся, шутил! Но рядом с ней антикоммунист?!

На всякий случай девушка оглянулась, и снова с ним — глаза в глаза! А на столе уже появились вино и блюда. Александр поинтересовался:

— Как вы оказались в Новом городе? Пришли посмотреть на открывшееся казино?

— Второй Монте-Карло?

— Еще не Монте-Карло, но кое-кто у нас на это надеется.

— Я ничего не знала про казино. Меня поразило здание, копия храма Артемиды. Думала, внутри тоже что-то похожее. А там.

— Обман лукав, — вздохнул Александр. — А вы, значит, видели тот храм воочию?

— Что вы! Только картинку.

Валентина с удовольствием бы добавила: «Мы в СССР наблюдаем мир лишь по изображениям». Но никогда ничего подобного вслух не произнесет. Чужой человек, чужой мир, чужая идеология. «Почему русские люди разделены на разные миры и идеологии?!»

В который уже раз она испугалась собственных мыслей, этого ресторана, где распивала вино с тем, кого местный секретарь ВКП(б) назвал антикоммунистом. А значит — врагом! Надо бы прервать эту встречу и уйти! Не хочется! Совсем не хочется. А ведь за ней, возможно, уже наблюдают. Защитники советского образа жизни повсюду!

— Вы все время оглядываетесь? — заметил Александр.

— Кого-то ждете или. опасаетесь?

Надо бы ответить ему: «Советские люди никого не боятся. Но во враждебном лагере ведут себя осторожно». Однако сказала другое — то, что было на самом деле:

— Сбежала от своих. Они наверняка меня ищут.

— Зачем?

— Зачем сбежала или зачем ищут?

— И то, и другое?

— Сбежала, потому что они мне надоели. «Они» — это группа наших студентов, две с лишним недели вместе. Ищут, потому что боятся. Одна в чужой стране.

— Зря боятся, вы уже взрослая, совершеннолетняя.

— Во-во! А они все носятся точно с маленькой девочкой.

Слегка захмелевшая Валентина засмеялась, все более и более утрачивая революционную бдительность. Ее примеру последовал и Горчаков. Однако затем с серьезным видом произнес:

— За мной тоже следят. По крайней мере, с утра следили.

— Вы чем провинились?

— Веду журналистское расследование. Одну женщину убили, актрису.

Надо бы позлорадствовать: «Вот они, язвы капиталистического мира», но Репринцева не смогла. С горечью в голосе она произнесла:

— Жалко ее!

— Жалко! Так вот: едва я занялся этим делом, мне стали угрожать, затем началась открытая слежка.

— Очевидно, в ее смерти замешан кто-то из сильных мира сего, — предположила Валентина.

Оба приумолкли. Последняя фраза Репринцевой стала для обоих холодным душем. Проблемы остались, придется решать. И их наверняка станет еще больше.

— Мне пора, — промолвила Валентина. — Сколько я должна?

— Прекратите.

— Тогда. я пойду.

— Я провожу.

— Нет! — мягко и вместе с тем твердо сказала девушка. Она шла по аллее и думала: «Неужели не бросится вслед, не догонит?»

Александр догнал ее почти у автобусной остановки. Валентина внутренне возликовала, однако нагнала на лицо удивление.

— Валя, — слегка запыхавшимся голосом произнес Александр, — у меня к вам предложение.

— Слушаю.

— Я говорил, что занимаюсь делом убитой актрисы. Оказывается, она захаживала к колдунье.

— Настоящей колдунье?

— Настоящей.

— Колдунов не бывает, — убежденно заявила Репринцева, атеистическое воспитание которой не позволяло думать иначе.

— Тем не менее, она занимается магией. И небезуспешно. Хотите отправиться к ней вместе со мной?

— Когда?

— Прямо сейчас.

— С вами? К колдунье?!.. Нет, не могу.

— Почему?

— Меня же ищут. Они всерьез беспокоятся.

— Бросьте! Вы журналист или нет? Сложное расследование, и вы участвуете в нем. Какой материал сделаете!

Последний довод превысил остальные. Репринцева согласилась и вместе со своим новым знакомым устремилась в неизвестность.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Надежда сперва не обратила внимания на исчезновение сокурсницы, посчитав, что девушка по какому-то делу зашла к ребятам. Через некоторое время она сама постучала к ним:

— Рустам? Давид?

— Заходи, — послышался голос Рустама.

Она вошла, недовольно покачала головой:

— Что за беспорядок! А ведь скоро придет человек из местной ячейки ВКП(б). Разве Валя вам не сказала?

— Сказала, — ответил Давид.

— Кстати, где она?

— Откуда нам знать? — огрызнулся Рустам. — Твоя подруга, а у нас спрашиваешь.

— Она к вам пошла.

— Нет, — шмыгая носом, возразил Давид. — Я к вам заходил, но она меня выгнала.

— Как выгнала?

— Ты была в ванной в это время.

— Наверное, спустилась вниз? — сделала предположение Надежда.

— Тогда все в порядке! Джигиты здесь хорошие, — съязвил Рустам.

— Я ни одного не заметил, — сказал Давид.

— Пойду к себе, дождусь ее, — Надя по-прежнему не проявляла тревоги.

Тревогу она забила позже. «Валька исчезла, скрылась, сбежала. Куда? Зачем?

Может, ее похитили? Захотела взглянуть на так называемую свободу!»

Надежда вторично заглянула к ребятам и сообщила:

— Валентина пропала!

— Как? — в один голос воскликнули Давид и Рустам.

— Очень просто.

— А если она того?.. В гости пошла? — сделал предположение Рустам. — Она вроде бы говорила, что родом из этих мест. Значит, родственнички есть.

— О чем ты? — лицо Надежды перекосилось от негодования. — У советского человека не может быть родственников заграницей.

— В самом деле, Рустам, — поддакнул Давид. — Как до такого додумался?

— А я что?.. Я ничего, — забормотал смущенный Рустам.

— По приезде в Москву поставим на комсомольском собрании вопрос об ее поведении. Комсомольский секретарь бегает в буржуазных шмотках по буржуазному миру.

Давид, которому было жаль Валю (да и нравилась она ему!) тихонько брякнул:

— Она могла что-то сделать по глупости. Так, Рустам? Рустам сопел своим мощным орлиным носом. Надежда вынесла свой приговор:

— Раз она секретарь, то должна отвечать за свои поступки по полной.

— У Вали вообще появились отклонения, — наконец ответил Рустам. — Не только шмотки, еще и пляски с казаками. Не исключаю, что она стала уклонистом (так в сталинский период назывались те, кто якобы отклонялся от генеральной линии партии. — прим. авт.). Как, Давид?

Маленький лопоухий Давид сразу почуял, куда ветер дует. Поэтому, после некоторых колебаний, поддакнул:

— Я тоже так думаю. Она мне показывала книгу сочинений Бухарина (один из коммунистических лидеров, член Политбюро, в 1937 г. расстрелян за измену Родине. — прим. авт.).

— Вот это да! — вскричала Надежда, — тоже мне комсомолец.

— Но это было два года назад, — точно угорь вывернулся Давид. — Тогда еще Бухарина не разоблачили.

— Она обязана была предвидеть. А ты молодец! Хоть с опозданием, но сообщил.

— Что нам дальше делать? — Рустам глядел на Надежду как обычно горделиво, но на самом деле жаждал ее решающего слова.

— Ждем местного представителя ВКП(б), он поведет нас на экскурсию.

— А с Валентиной?

— Тут вопрос тонкий, — Надежда отвернулась, чтобы ребята не заметили злобного торжества на ее лице.

Александр поймал машину, и она понесла их в другой конец города. Валентина увидела еще одно лицо Старого Оскола: деревянные дома, узкие улочки, по которым шли женщины с коромыслами. Дорогу то и дело переходили стаи гусей, лаяли собаки.

Горчаков расплатился с шофером, дальше они с Валентиной шли пешком, обходя рытвины, колдобины. Репринцева поняла, почему ее спутник отпустил водителя чуть раньше: здесь автомобилю просто не проехать.

— Недостатки капиталистической системы хозяйства, — в Валентине вновь проснулся марксист.

— Не в этом дело, дороги в России никогда не отличались отличным качеством. Вспомните Салтыкова-Щедрина: две вечные русские беды — дураки и дороги.

Репринцева промолчала, он прав! Здесь, на Юге, она хотя бы видела хорошие трассы. А в СССР отъедешь от Москвы и — полный мрак.

Они вышли на соседнюю улицу, дома — совсем маленькие и неказистые. Какой невероятно богатой казалась ей до сих пор Империя. И вдруг.

Она бы поверила коммунистическим вождям, если бы не ужасающая нищета Советского Союза. Тут есть состоятельные и бедные, но люди живут! Там — почти всеобщая нищета, а в качестве вознаграждения надежда на светлое будущее. «А придет ли оно?» Валентина трепетала от своих сомнений, несколько раз мысленно повторила: «Мы обязательно построим общество изобилия». Однако вера ее становилась все меньше. И ничего изменить в себе она уже не могла. Возникшее молчание нарушил Александр, который так же с грустью смотрел на старые и ветхие домишки.

— Одному философу задали вопрос: может ли в России победить фашизм? Знаете, что он ответил? Он победил здесь давно. Но не национальный, а социальный. Представьте себе: девятнадцатый век, граф и графиня N., зимой живут в Италии, летом скучают в своем поместье, а в промежутках закатывают грандиозные балы в Петербурге. Только кто-то ведь должен был оплачивать их роскошное существование? А это — дворовая челядь, порой не имевшая нормального пропитания. Их еще и розгами били! Разве не фашизм?

Репринцевой показалось, будто она слушает лекцию в университете. Но говорил не красный профессор, а обычный человек свободного мира.

«Я назвала этот мир свободным?»

— Из-за такой несправедливости, Валя, к власти приходят оголтелые, чтобы злобой и невежеством доконать, уничтожить все живое. Во Франции — Робеспьер, в России — Ленин.

Он назвал Ленина оголтелым! Надо возмутиться, развернуться и уйти!.. Но она не ушла, только спросила:

— Какой выход видите вы?

— Жить по нормальным, Божеским законам. Вору-чиновнику остановиться, когда хочется хапнуть еще! Судье быть неподкупным, не посадить невиновного. Налоговому инспектору взять побольше с богатого и поменьше с бедняка. Вот что должно стать нормой человеческого общества. Но как это сложно осуществить!

— Да, нелегко, — согласилась Валентина.

— А вон и дом Варвары.

Дом находился в самом конце улицы и отличался размерами, красивым фасадом. Похоже, колдунья не бедствовала.

Чем ближе подходили, тем заметнее Валентина замедляла шаг. Теперь предстоящая встреча не казалась любопытным, экзотическим приключением, девушке стало страшно! Вдруг колдунья что-то сотворит с ней?

— Смотрите! — воскликнула Валентина.

Небо, которое еще несколько минут назад было светлым, быстро темнело, подул резкий ветер, похолодало. От «материализма» Репринцевой не осталось и следа. Она прошептала:

— Неспроста это!

— Погода летом у нас меняется быстро, — спокойно ответил Горчаков, однако его уверенность не вернула Валентине душевного спокойствия. Ноги ее стали ватными.

— Да что с вами? — удивился Александр.

— Не знаю. Мне туда что-то не хочется.

— Журналист не должен ничего бояться.

— Вы столько рассказали про нее: и порчу наводит, и сглаз.

— Товарищи из комсомола устроили бы вам выволочку.

— Вы еще и смеетесь надо мной.

— Идем! — Александр подвел ее к воротам, которые открылись с большим скрипом.

Небольшой двор, за ним садик, где маленькая беседка, и там — кто-то сидит. Едва они вошли, как выскочила какая-то девка, начала размахивать руками, замычала.

— Нам бы увидеть Варвару, — промолвил Горчаков. Девка в ответ замычала сильнее, гости догадались: немая. Так что она пытается им сказать?

Немая схватила Александра за руку и повела, Валентина — за ними. Однако путь лежал не в дом, а в сад, в ту самую беседку. В беседке — женщина, вроде старуха, а вроде — нет. Вся в темном, голова обмотана платком, лицо рябое от оспы. Она взглянула на них тяжелым сумрачным взглядом, указала на скамью напротив:

— Садитесь.

— Мы. — начал было Горчаков, но Варвара опередила:

— Знаю, кто вы, и зачем пришли, — голос у нее скрипел, как несмазанная телега.

— Тогда может, в дом пройдем? Гроза идет.

— Как идет, так и пройдет. В дом приглашать не стану. Туда заходят только те, кто с добром или за помощью. Вы же — по другому делу.

Последняя фраза огорчила и Александра и Валентину, уже немного отошедшую от первоначального страха. Журналистам было необычайно любопытно побывать в самом доме, поглядеть на житье-бытье таинственной женщины.

— Раз вы знаете, зачем мы тут, тогда сразу и спрошу: вы были знакомы с покойной Зинаидой Петровной Федоровской?

Варвара рассмеялась; Валентина почувствовала, как скрипучий смех раздирает ей уши, Александр просто поморщился.

— Ты что ли в газетке своей обо мне писал? И такая я, и сякая! Против Бога иду, людей дурманю. А сам вон за помощью пришел. Ладно, зла не держу. Люди многое болтают, да на каждый роток не накинешь платок. Насчет Зинки скажу: была она у меня несколько раз.

— С какой целью?

— Полиция допытывалась, теперь ты?

«Полиция?! — подумал Горчаков, — значит, она в курсе?»

— А кто из полицейских приезжал? — вырвалось у Александра.

— Сам начальник.

— Корхов?

— Фамилии не запоминаю, зачем они мне? Ноги у него больные. «Давай, — говорю, — полечу». Он — ни в какую. На нет и суда нет. Пойдет к докторам, они его окончательно залечат.

— И что вы сказали Корхову?

— Что ему тогда, то и вам сейчас: людские секреты не выдаю. Потому и ценят Варвару.

— Он может привлечь вас к ответственности за неоказание помощи следствию.

— Пущай! Как привлечет, так и отпустит. Я к ее смерти непричастна. И боль, которую она с собой принесла, меж нас двоих останется.

— Не в курсе, кто причастен?

— Ищите. Вам за то деньги платят.

— Пытаюсь разобраться. Вдруг слушок какой?

Варвара хитро посмотрела на молодых людей и проскрипела известный афоризм:

— Слухами земля полнится.

«Что она этим хочет сказать? У нее есть информация и она готова поделиться?»

— Порой неграмотная старуха более сведущая, чем известный мудрец.

«Все ясно, хочет денег. Алевтина предупреждала! Что ж, пора договариваться».

— Сколько нужно вам старухе, чтобы просветили нас кое в чем? — спросил Горчаков.

— Я не просвещаю, я правду говорю. Платы не беру, от подаяний не отказываюсь. Жить-то надо.

— Понятно, — Горчаков протянул Варваре несколько бумажек, она, не пересчитывая, взяла, сунула в глубокий карман платья.

— Так я жду? — нетерпеливо произнес журналист.

— Чего ждешь-то?

— Ответа.

— Какого?

— Насчет Зинаиды Петровны.

— Я ведь ответила: секретов не выдаю. И еще говорю: убийцу ищешь не там.

— Где же искать его?

Варвара закрыла глаза, забормотала:

— Он рядом, и далеко. Совсем рядом и так далеко, что не видать отсюда. Ты знаешь его и не знаешь.

Варвара вновь посмотрела на Горчакова с таким видом, что, мол, ответ ты получил.

— Это общие слова, — возмутился Александр. — Никакой конкретики. Как в сказке — иди туда, не знаю куда.

— Точнее не скажу. Подумай лучше, что услышал сейчас.

До сих пор молчавшая Валентина не выдержала. Остатки страха окончательно улетучились. Перед глазами стояла группа советских профессоров, высмеивающих все сверхъестественное.

— Как вам не стыдно? — выпалила девушка. — Вы занимаетесь обычным обманом. А люди верят, деньги несут. У нас в СССР вас бы посадили на вымогательство и тунеядство.

Варвара будто бы ничуть не обиделась, она посмотрела на Репринцеву с откровенной горестью:

— Не предрекай другим той судьбы, которую сама можешь не избежать. И один, близкий тебе человек, уже не избежал.

Варвара не запугивала, она произнесла это как обычный, свершившийся факт. Но Валентина окончательно рассердилась, резко дернула Александра за рукав пиджака:

— Пойдемте, нам тут нечего делать.

— Сядь, — спокойно проговорила Варвара.

В небе сверкнула огненная молния, через мгновение всех оглушил раскатистый гром, ветер завыл, рванул ветки над беседкой. Страх вновь вернулся к Валентине.

— Сядь! — повторила колдунья, — и закрой глаза. Репринцева послушалась. В тот же миг она будто бы перенеслась из Старого Оскола в Москву, в свою квартиру. Ее отец стоял растерянный, совершенно не похожий на прежнего самоуверенного ученого Репринцева. Вокруг — какие-то люди, они рылись в его бумагах, переворачивая все верх дном. Переминаясь с ноги на ногу, в качестве понятого стоял дворник Степан. Мать была тут же, по ее щекам лились безмолвные слезы.

Один из копавшихся в бумагах людей зло выругался, профессор тут же прибодрился:

— Я же говорил: это ошибка.

Другой, рывшийся в вещах, вплотную подошел к Репринцеву, сквозь зубы процедил:

— НКВД, Алексей Иванович, не ошибается. Или вы другого мнения?

— Я не о том. Советские органы не ошибаются, они всегда на страже порядка. Ошибка произошла со мной.

— Да, да. Как и с вашим другом Колывановым. Ходили, жаловались — несправедливо его арестовали. Теперь понятно, почему. Колыванов на допросе раскололся, все рассказал и показал на сообщников. На вас показал.

— Не верю! Никогда этому не поверю! Это чушь!

— Сейчас поедите с нами, посмотрим кое-какие документы. И вы многое расскажите, дорогой профессор. Расколитесь по полной!

— Мне не в чем, как вы изволили выразиться, «раскалываться».

— У нас раскалываются все. Ни одна контра не отвертелась от наказания.

Двое повели отца, один остался, продолжая осматривать комнату, бормоча: «Хоть бы чего-нибудь…». Он даже не обратил внимания на жену профессора Анастасию Кузьминичну, которая откинулась на спинку кресла и хрипела.

— Мама! — закричала Валентина, — помогите же! У нее больное сердце.

Но разве кто бы услышал ее, невидимую в этом мире, человека по имени Никто.

— Хозяйке плохо, — засуетился Степан.

— Ну вызовите врача! — небрежно бросил представитель НКВД. И, в который уже раз выругавшись, покинул комнату.

Она снова была в беседке, рядом — ее новый знакомый Александр Горчаков, напротив — колдунья Варвара. Валентине показалось, что она отсутствовала целую вечность. А это всего лишь. видение?

Девушка вопросительно посмотрела на Варвару. Та молчала, ни один мускул не дрогнул на ее ставшем каменным лице.

— Что-то случилось? — спросил Александр.

— Она знает.

— Знает что?

По-прежнему со стороны хозяйки — ни звука. Александр уже слышал, что означает такое ее поведение. Аудиенция закончена.

— Пошли, — сказал он Валентине. — Непогода прошла стороной, но нет гарантии, что дождя не будет. Варвара молча встала.

Каждый думал о своем; Репринцева о жутком видении, Горчаков о странных словах колдуньи: «Он рядом, и далеко. Совсем рядом и так далеко, что не видать отсюда. Ты знаешь его и не знаешь». Есть ли хоть капля смысла в ее словах?

Они уже были на улице, когда Валентина оглянулась и. в ужасе прислонилась к Александру.

— Там, в окне.

Он тоже обернулся. Из окна на него глядело лицо. Нет, не лицо, а покрытая шерстью морда. Но разумный блеск в глазах говорил, что существо думает, мыслит.

Впрочем, через мгновение его уже не было. Молодые люди переглянулись: они видели неведомого зверя? Или им показалось?

— Проверим? — предложил Горчаков.

— Нет, нет, уйдем! — взмолилась Репринцева. — К тому же. надо позвонить в Москву. Позвонить сегодня, сейчас! Сердце болит от неизвестности.

Александр с сожалением вздохнул, взял Валентину под руку и повел к ближайшей остановке.

Раздался стук в дверь, Надежда крикнула: «Кто?» и, услышав, «От Коровина Андрея», сжалась в комок.

Конечно, она рада, что Валентина так неумело подставила себя, но нужно объяснить ее поведение товарищам из ВКП(б). Ее наверняка спросят: «Как же вы, комсомолка Погребняк, допустили подобное? Почему не помешали бегству? А что если она вообще сбежала?». Оправдывайся потом!

— Проходите!

Вошедший товарищ напоминал большую деревянную куклу с размеренными движениями, шаг чеканил, как солдат на строевой, на собеседника глядел, не мигая.

— Здравствуйте, Надя, — отрапортовал он монотонно. — Меня зовут Кирилл Прошкин.

— Откуда вы узнали, что это я?

— У меня есть ваши фотографии. Всех четверых. Я пришел показать город.

— Спасибо, но нас не четверо, а трое. Репринцева Валя куда-то умотала. Ох, и попадет ей, когда вернется. Мы ей устроим такую головомойку!

— Не надо устраивать ей головомоек.

— Как?! Она же.

— Хорошо, что ее нет! — оборвал Прошкин. — У меня к вам серьезное партийное поручение. Оно согласовано с. вы понимаете.

— Понимаю, — благоговейно произнесла Надежда.

— И еще: вы должны дать слово, что никогда и никому не разгласите информацию, которую сейчас услышите.

— Честное ленинское!

— Если проболтаетесь.

— Никогда! Я поклялась святым для себя именем.

— Отец Валентины арестован.

— Профессор Репринцев?

— Как агент английской разведки. Когда его забирали, матери Валентины стало плохо. Приехали врачи, однако спасти ее не удалось. И это не все. Узнав о смерти жены, профессор вскрыл себе вены.

Валентина ни в коем случае не должна знать, что случилось с ее семьей. Сами понимаете. Она может испугаться и не вернуться на родину. А она очень нужна в Москве, не исключено, что и она выполняла тайные поручения отца. Там с ней поговорят, может, она и не причастна к делам отца?.. НКВД пока не распространяется об аресте Репринцева, но как бы кто-нибудь здесь про это не пронюхал: агенты местных спецслужб, журналисты. Надеюсь, не пронюхают. Профессор не та фигура, чтобы слишком уж интересовать Запад или Юг.

«Не исключено, что и она выполняла тайные поручения», — гудело в голове Надежды. Чтобы окончательно обезопасить себя от обвинения «проглядевшая врага» Погребняк поспешила сообщить:

— Она и в поездке ведет себя подозрительно. Отплясывала с казаками буржуазные танцы, восхищалась удравшими из СССР поэтами — неким Есениным, например. А в Старом Осколе купила капиталистическое платье. И это комсомолка! Да разве комсомолка думает о тряпках? Где вы видели молодого ленинца одетого, как буржуа?

Прошкин дернулся, молча стряхнул волосинку со своего безупречного английского костюма. Затем подвел итог разговора:

— На ее ошибки внимания не обращайте. Не ругайте ее, наоборот, похвалите. Через несколько дней она будет в СССР. Там спросят за все.

— А если Валентина каким-то образом (не через меня, конечно!) узнает о гибели родителей?

— Не узнает. Ее домашний телефон не работает. Соседи проинструктированы. Несколько дней — и в этой конспирации не будет нужды. А сейчас познакомимся с вашими товарищами.

Прошкин по-военному развернулся и вместе с Надеждой направился в комнату Давида и Рустама.

Валентина безуспешно пыталась связаться с Москвой. Телефонистка повторяла: «Занято». Потом сделала предположение, что произошла поломка на линии, или не исправлен телефон. Позвонили соседям, но и они не ответили.

— Что вы так волнуетесь?

— Сама не могу понять. — Репринцева по-прежнему не хотела говорить про страшное видение в беседке. Мало ли что привиделось!

Когда Валентина окончательно потеряла надежду связаться с домашними, Александр постарался ее успокоить.

— Завтра наладится связь и все будет в порядке.

— Вы так полагаете?

— Конечно. Сделайте проще: позвоните ему на работу.

— Есть телефон кафедры, только я его не знаю. Да и бывает папа там только два раза в неделю.

— Не волнуйтесь! — повторил Александр.

— Мне пора в гостиницу, — вздохнула Валентина. — Еще немного, и поднимется международный скандал.

— Я провожу. И. давай на «ты»?

— Право, не знаю.

— Я пытался перейти еще тогда у дома Варвары, однако побоялся, что поддержки не получу.

— Хорошо.

Вечерний Оскол переливался огнями, слышалась музыка. Молодежь оккупировала маленькие открытые кафе и просто тротуары. Иногда между парнями вспыхивали потасовки, но в основном молодые люди смеялись, разговаривали, обхаживали проходящих мимо девушек. Несколько человек дружески приветствовали Александра, и, кивая в сторону Валентины, тихонько поднимали вверх большой палец. Впрочем, девушка заметила, ее спутник стал все чаще оглядываться, как она тогда в кафе. Сразу вспомнилось, что за ним следят.

Вот и гостиница. Валентина подошла к администратору, поинтересовалась, разыскивали ли ее?

— Да, — часто закивал он. — Ваши друзья будто с ума сошли! Радуйтесь, вы им так дороги.

— Можно позвонить в Москву?

— Без проблем!

Вновь гудки и, конечно же, телефон не работает!

— Не волнуйся, — повторил Александр. — Завтра спокойно свяжешься.

— Завтра. Спасибо за все. Мне пора.

— Уже?

— Ты слышал: они сходят с ума.

— Подождут еще минуту.

— А твоя работа?

— И она подождет.

Они вдруг замолчали, сказать хотелось многое, но времени на это бы не хватило. Все недосказанное утонуло в молчании.

— Кто был в окне? — наконец произнесла Репринцева. — Мы это, правда, видели?

— Не знаю, — ответил Горчаков. — Мне и самому интересно, что за чудовище там прячется. Неспроста Варвара не пригласила нас в дом.

— Она объяснила.

— Никогда не поверю такому объяснению.

— Наверное, ты прав, — вздохнула Валентина. — Так ничего и не узнал у нее.

— Одна фраза не выходит из головы.

— Догадываюсь — какая. Полная бессмыслица.

— Не будем делать поспешных выводов.

— Мне действительно пора.

— До завтра. Завтра ведь ты еще не уезжаешь?

— Не хочу отрывать тебя от расследования.

— Ты и не отрываешь, а помогаешь мне.

— Если так.

— Ровно в полдень приду к тебе. Не рано?

— Соня! В двенадцать я уже давно на ногах.

— Тогда в одиннадцать. Или в десять?

— Лучше в одиннадцать.

— Хороших снов!

Последние слова Александра — будто теплая морская волна. Ведь на сердце такая тяжесть.

Пятый этаж, ее этаж! Сейчас она переступит границу, за которой начинается зона лжи и обмана. «Господи, сделай же что-нибудь!» — впервые обратилась к Создателю атеистка Валентина.

Александр смотрел, как за девушкой закрывается дверца лифта. Потом направился к выходу и тут услышал:

— Господин Горчаков, какая встреча!

Это Дрекслер. Он долго жал руку журналиста и без лишних церемоний спросил:

— Подумали над моим предложением?

— Пока другие дела, — уклончиво произнес Александр.

— Понимаю. Нужно время, чтобы все взвесить и тогда принять решение. Только не опоздайте.

— Постараюсь.

— А девушка с вами хороша! Администратор сказала, что она из Советской России.

— Именно оттуда.

Горчаков не добавил слова «к сожалению». Ему было безразлично, откуда приехала Валя.

Надо было избавиться от назойливого немца, но тот и сам торопился (гораздо больше его интересовала сейчас странная пара в отеле), поэтому быстро распрощались и разошлись.

Вечер перешел в ночь, такую же бурную и шумную. В последнее время именно ночь в этом некогда патриархальном тихом месте стала своеобразным символом жизни. Призрак беззаботного города, нового Монте-Карло витал теперь не только над специально отведенной под казино резиденцией, но и в других частях города, одурманивал каждую улицу, каждый дом. Ловцы душ расставили сети, куда старались поймать и молодого, и старого. Люди, казалось, начали забывать о Божественной морали, нравственности, величье русской души, о своем предназначении в этом бренном мире, наконец, о том, что они не одни «во вселенной», что в любую минуту в их жилища может прийти враг. Есть только островок счастья, и деньги, которые хлынут сюда от игр и развлечений, сделают состоятельным каждого бедняка. И быть этому островку вечно!

Не так давно великая иллюзия чуть было не захватила самого Александра. И только иногда вакханалию праздника нарушали давние знакомые угрозы карлика.

Теперь никакой вакханалии не было! Старый Оскол — город уже двух убийств подряд, город, где за тобой следят неведомые силы.

Чувство опасности, которое и раньше не оставляло Александра, вдруг вспыхнуло с новой силой.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Войдя в номер, Валентина ожидала услышать несусветную ругань со стороны своей сокурсницы. Каково же было удивление, когда увидела ее ласковые глаза.

— Как провела время?

«И голос неестественный — добрый. Что она задумала? Не подлость ли?»

Почему она так о подруге? Ответ напрашивался сам собой: с некоторых пор она перестала доверять Надежде, у которой слишком сильно стали проявляться карьеризм, желание любой ценой выслужиться перед начальством. «Похоже, она хочет занять мое место секретаря комсомольской организации? Я с удовольствием его уступлю».

— Валя, ты не ответила?

— Нормально. Посмотрела город.

— Мы тоже с ребятами многое увидели. Товарищ Прошкин показал. Здесь на некоторое время установилась советская власть. Потом — переворот, коммунистов расстреляли. Мы были на месте их расстрела.

— Еще что вы видели?

— Дом, в котором находился штаб революционных рабочих, основные места боев с контрреволюцией. Да, еще прошлись по центральной улице города. А ты?..

Репринцева усмехнулась, не рассказывать же о своем походе к колдунье, не поймет. В это время в комнату вошли Давид с Рустамом. Последний крикнул:

— Наконец-то заявилась! Где вы, товарищ Валя, шатались?

— Чего пристал к девушке? — оборвала Надежда, чем сильно озадачила Рустама. Как же так? Сама недавно требовала в отношении Репринцевой карательных мер. Он не стал осложнять отношения, лишь язвительно добавил:

— Кавалера нашла. Вон даже покраснела.

— А если и так? — с вызовом бросила Валентина.

— Он симпатичный? — грустно произнес Давид.

— Симпатичный!

— Прекратите ее мучить, не станет она связываться с парнем из капиталистического мира, — в который уже раз вступилась за Репринцеву Надежда.

— Но она только что сама призналась.

— Она пошутила! Ведь так?

— Пошутила, — согласилась Валентина.

— Ничего себе шутки! — проворчал Рустам.

— Ты ведь будущий журналист, — сказала Репринцева, — спецпредметы. Слышал о таких понятиях: «Контекст», «Второй план»?

— Пролетарским писателям и журналистам не нужен никакой второй план. Говорить надо прямо, отвечать четко.

— Хоть сейчас не будем спорить, — простонал Давид. — Где ты, Валечка, была?

— Я уже спрашивала, — развела руками Надежда.

Внутри Валентины точно заиграли дух противоречия и свободы, желание утереть нос этим послушным солдатикам. Помимо воли она сказала:

— Никакого секрета нет. Я побывала в Новом городе, видела казино. Даже заглянула туда.

«Зачем себя раскрыла?!»

— Комсомолка посещает казино?! — в один голос ахнули Давид и Рустам, а, пораженная Надежда, засопела.

— Я же не играла там, — расхохоталась Валентина. — Зашла в храм, не ведая, что внутри.

И она все рассказала. До встречи с Александром, конечно.

— Все равно, переступила порог казино! — не унимался Давид.

— Не волнуйтесь, товарищи. Я ничем не запятнала честь советской гражданки, комсомолки.

— Хватит! — скомандовала Надежда. — К себе в номер, парни! Пора спать. Завтра серьезный день — новые экскурсии по местам революционной славы.

Когда девушки остались одни, Валентина спросила:

— Часом не слышала о каких-либо изменениях в нашем графике?

— Нет, нет, никаких изменений. Еще два дня здесь. В пятницу — поезд Старый Оскол-Курск. А там уже рядом граница. Пересядем на Москву и. как здорово опять оказаться на родине.

— Здорово, — рассеянно произнесла Репринцева.

— Ты будто не рада этому?

— Рада я, Надя, рада! — последовал раздраженный ответ. — Меня одна вещь беспокоит.

— Какая? — Надежда ощутила сильное волнение.

— Не могу дозвониться домой. Все время гудки.

— И только? — сквозь силу улыбнулась сокурсница.

— Соседи молчат.

— Может, телефон сломан?

«Все разумные люди говорят одно и то же. Чего я психую?»

— Наверное, телефон.

— Телефон, телефон! — чуть не завопила Надежда и тут же испугалась, что ненароком выдала себя. «Вон как подозрительно смотрит!»

— Что с тобой, Надя? Ты на себя не похожа?

Надежда призвала на помощь весь свой актерский талант:

— Рада, Валечка, рада! Скоро — дома! Никогда бы не смогла жить в этом чужом мире.

— И он по-своему хорош.

— Мир эксплуатации, денег, индивидуализма? Мир, где люди лишены цели?.. Ты завтра с нами не пойдешь?

— Не обижайся, у меня другие планы.

— Вот именно, — горько произнесла Надежда. «Потому это случится именно с тобой!»

— В чем дело?

— Ни в чем. Давай спать.

— Странная ты сегодня, — повторила Валентина. События сегодняшнего дня кружились вокруг Репринцевой будто неведомые плясуны, постепенно затягивая ее в центр круга. Был светлый плясун с лицом Александра Горчакова, но большинство здесь — темные, уродливые, предрекающие несчастья. Самым безобразным оказался тот, что кричал о смерти ее родителей. «Тебе это не привиделось! Это случилось на самом деле!»

Как бы ее не убеждали, что телефон сломан и скоро заработает, Валентина сомневалась и. безумно боялась.

Постепенно сон поглощал ее, плясуны тускнели, растворялись, пока не исчезли совсем.

Вильгельм Дрекслер начинал терять терпение. Об этой странной парочке он выяснил немногое: муж с женой, придерживаются ортодоксальных взглядов, любая новизна им претит. Они против эмансипации женщин, особенно в вопросах одежды. Их идеал — стиль и отношения девятнадцатого века. Отсюда и странности.

Дрекслер был слишком хитер, чтобы поверить подобной чепухе. Он по-прежнему был убежден, что пара оказалась в Старом Осколе не случайно, они приехали сюда с определенной политической целью. Здесь следовало бы сказать и о цели самого Дрекслера, как представителя Рейха. С некоторых пор в Российской Империи активизировались организации, желающие восстановления монархии. Претендентов на трон было двое: великий князь Владимир Кириллович (сын великого князя Владимира Александровича, третьего сына Александра 11. - прим. авт.) уже провозгласивший себя Императором Всероссийским и великий князь Дмитрий Павлович (внук Александра 11, первый сын великого князя Павла Александровича. — прим. авт.). Рейх поддерживал первого, даже не столько самого Владимира Кирилловича, сколько сына его — Кирилла Владимировича. По мнению фюрера именно последний станет главным союзником Германии в свободной России. Дрекслер догадывался, что в Рейхе уже разработан план убийства Владимира Кирилловича и всемерной поддержки восхождению на престол его сына. Но прежде необходимо было ослабить позиции сторонников Дмитрия Павловича. Монархистские группы расползались по Российской Империи, все они критиковали существующую республиканскую форму правления, призывали вернуться к монархии, пусть даже конституционной. В этих условиях Рейху надлежало продолжать аккуратно расшатывать созданную не так давно демократическую республику, создавая плацдарм для практически бескровного завоевания страны. Параллельно переговорам с Владимиром Кирилловичем Рейх всячески поддерживал сепаратистов. Была обещана независимость Малороссии и Беларуси, на Дону и Кубани предполагалось создать Казакию, а Воронежскую, Белгородскую, Курскую губернии объединить в Черноземную Русь. Таким образом, власти монарха здесь придет конец, а власть Рейха будет вечной. И появятся великолепные условия для быстрого разгрома СССР.

Но для реализации «великих идей фюрера» требовалось решить множество проблем, устранить не одного конкурента. И серьезная головная боль для Рейха — активизация монархистов «противоположного клана». По полученным из Германии данным, они устраивают тайные собрания в разных городах Империи, в том числе — в Старом Осколе. Есть фотографии некоторых активистов, похоже, мужчина-ортодокс — один из них. Жаль женщину из-за вуали не разглядеть.

Внутреннее чутье разведчика редко подводило Дрекслера. Вот и теперь он был твердо убежден, что напал на верный след. Но как завязать с этими людьми хотя бы обычное знакомство? Однажды он уже ехал с ними в лифте, попытался перекинуться парой фраз. Они не ответили, женщина отвернулась, а мужчина посмотрел отчужденно и неприязненно. «Ага, они выходят из отеля!»

Дрекслер решил проследить за ними. Такому опытному человеку, как он, сделать это несложно. Может они и выведут его в «нужное место».

Со вторым администратором — Филиппом, как и с Анной, у него сложились приятельские отношения. Дрекслер подошел к Филиппу и, как бы между прочим, сообщил:

— Прогуляюсь перед сном. Погода чудная.

Он не скрывает своих намерений. Пусть видят: он пошел прогуляться.

Едва он оказался на улице, прежняя размеренность движений исчезла. Он превратился в стремительного хищника.

«Где они? Уже стемнело, плохая видимость!.. Вот! Спускаются вниз по улице».

Дрекслер осторожно двинулся следом, толпы молодых людей являлись для него хорошим прикрытием. То, как шествовала преследуемая парочка, окончательно убедило Вильгельма в правильности первоначальных предположений: они не мирные блюстители нравственности. Те не выходят по ночам, и не озираются, точно зайцы.

Улица продолжала убегать вниз, кто-то из парней стрельнул у Дрекслера сигарету, немец сделал вид, что не услышал, нельзя терять драгоценные секунды.

— Эй, дядя, много возомнил о себе? — цепкая рука схватила его за плечо.

Дрекслер мог бы легко сломать эту руку, но завязалась бы потасовка, и парочка исчезнет из виду.

Поэтому он отдал целую пачку и быстро ринулся вперед.

«Кажется, они повернули вон в тот переулок!» Переулок безлюден, пара пошла по нему и остановилась. Мужчина огляделся.

Дрекслер прижался к стене и ждал! Он увидел то, что хотел увидеть: они зашли в подъезд четырехэтажного дома.

Полдела сделано. Вычислить хозяев квартиры уже не сложно. «Стоит попробовать это прямо сейчас? Или чуть отложить поиски?»

Дрекслер отошел от стены и вдруг. увидел еще одного человека, хорошо знакомого ему.

— Вы? — удивился Вильгельм. — Как здесь оказались? Лично я заблудился. По-моему, выход за тем домом?

— Да, — только и промолвил знакомый.

— Давайте погуляем, поговорим. Ночной Оскол чертовски хорош!.. Кстати, вы очень оригинально сегодня одеты.

Собеседник вытянул вперед руку, предлагая Дрекслеру на что-то обратить внимание. Опытный разведчик проглотил наживку, ему и в голову не могло прийти, что здесь возможен подвох.

Острая боль в горле. Ничего не понимающий Дрекслер оторопел, потеряв драгоценное мгновение. Боль усилилась, он получил второй удар, на этот раз смертельный.

Убийца проверил, довершил ли до конца свое дело, затем спокойно развернулся и ушел.

И только через несколько часов был обнаружен труп того, кто надеялся очень скоро вершить судьбы мира.

Горчаков проснулся по его меркам рано — не было и восьми. В одиннадцать он опять увидит ее! Валентина, Валя, Валюшка! Какая девушка! Жаль, что она уедет так скоро. А дальше? Увидятся ли они?

Он даже разозлился! Почему они должны расстаться? Она живет в другой враждебной стране. И что? Разве это достаточные основания, чтобы разорвать отношения? Преграды между ними построены людьми, позабывшими о том, что государства, границы, идеология — деянья рук человеческих. Сам человек — создание Божественное. Значит, его чувства выше, значительнее, чем все созданные им же самим условности. «К сожалению, в СССР живут атеисты, они рассуждают по-иному».

Он не заметил, как вошла Лена и надула пухленькие губки.

— Александр Николаевич?..

— Да? — отрешенно ответил он.

— Вчера даже не поговорили со мной.

— Ох, Лена, не до разговоров.

— Сейчас побежите в редакцию?

«Что делать с работой? Надо отпроситься! Алевтина не отпустит, слишком много дел. Сказать, что он занят, выполняет свое главное задание по расследованию убийства? Она потребует отчет, план действий. Вопрос поставлен так, что он обязан докладывать ей о каждом шаге».

Пока Александр раздумывал, какие аргументы приведет для начальства по поводу сегодняшнего отсутствия, Лена расписала план его жизни на ближайший час:

— Умывайтесь, приводите себя в порядок, и через двадцать минут к столу. Я приготовила ваши любимые блинчики.

— Спасибо, родная.

— Как приятно! Может, хотите еще одно блюдо, самое вкусное?

Она кокетливо улыбнулась, начала расстегивать пуговку на платье. Горчаков же сразу подумал о Валентине, которая ничего не расстегивала, ничего не пыталась стащить с себя. А вот из головы не идет!

— Нет, Лена! — решительно отрезал Горчаков. — Не сейчас! Я поглощен расследованием.

— Фу! Какой противный! — подытожила девушка и поспешила на кухню.

Для такого серьезного дела, как разговор с Черкасовой, нужны положительные эмоции, он их получит после любимых блинчиков. Вкуснотища! Постаралась Леночка!

Так что придумать для Черкасовой? Начальница не дура, в этом главная проблема. Не сказать же ей прямо: познакомился с милой девушкой. «Она мне такую девушку покажет!»

Размышления Горчакова были прерваны звонком, кто-то стоял у ворот и требовал аудиенции. С утра не дают покоя. Оставалось надеяться, что это молочница, у которой всегда заказывали чудное парное молоко.

Лена побежала открывать и вскоре вернулась растерянная.

— Александр Николаевич.

— Следом появился Корхов. Не сказать, что Александр был рад его визиту, однако ведь и сам он недавно приходил к начальнику полиции незваным гостем.

— Проходите, Анатолий Михайлович, присаживайтесь. С утра блинчики.

— Благодарю, я сыт. Супруга так накормила. Вы ведь знакомы с ее хлебосольством! Но, чтобы хозяина не обидеть, возьму два для приличия.

Отхлебнув чай, Корхов сказал:

— Мы с вами договаривались о сотрудничестве. Но пока дело не идет. Никак передумали?

— С чего бы мне передумать?

— Вы со мной не связываетесь, вчера отделались некоторой незначительной информацией.

— Нет информации. Зашел в тупик. Два убийства за два дня и.

— Не два, а три.

— Три?!

— Дрекслер убит. Вы рассказывали, что он приходил к вам в редакцию.

— Приходил. — потрясенный Горчаков не находил слов. — Когда и как?

— Ночью его зарезали. Почерк тот же. Убийца перерезает жертвам горло. Прыткий видать! Такого, как Дрекслер, голыми руками не возьмешь. Разведчик, приемами владеет.

— И никто ничего не…

— В том-то и дело, что никаких свидетелей. Поскольку оба убитых иностранные граждане, к нам направляют представителей органов безопасности. Ситуация грозит перерасти в международный скандал.

— Органы начнут трясти каждого, — задумчиво произнес Александр. — Следующей будет военная разведка.

— Плевал я и на органы безопасности, и на военную разведку! — Взревел Анатолий Михайлович. — Убийства совершены на моей территории. Значит я, начальник полиции Старого Оскола, несу полную ответственность.

Взгляд Корхова сказал о многом: тут была прямо-таки неистовая решимость послать (при необходимости!) и самого президента, вмешайся он в расследование, и, одновременно, растерянность. Убийца поставил в тупик даже Старого Лиса.

— Расскажите еще раз о визите Дрекслера в вашу редакцию. Только не упускайте ни одной детали. Горчаков, насколько смог, подробно все повторил. Корхов, позабыв об этикете, несколько раз его бесцеремонно и грубовато перебивал, просил уточнить детали.

— Кстати, вечером я видел Дрекслера.

— Где?!

— В холле гостиницы «Белогорье».

— А вы что там делали?

— Девушку провожал.

— Где Горчаков — там обязательно девушка, — усмехнулся начальник полиции. — Почему в гостиницу? Она не местная?

— Приехала к нам из Советской России.

— Так-так! — присвистнул Анатолий Михайлович. — Из самого СССР.

— Что вас удивляет?

— Им там все запрещено, в том числе встречаться с иностранцами. Если только. она не из НКВД.

«Валя из НКВД?!.. В такое невозможно поверить!»

— Вернемся к вашей вечерней встрече с Дрекслером. Он вам что-нибудь говорил?

— Перебросились парой фраз.

— Конкретнее, Александр Николаевич, все важно!

— Он поинтересовался, подумал ли я над его предложением о сотрудничестве «Оскольких вестей» со структурами Рейха. И. все! Похоже, он кого-то искал.

— Почему вы так решили?

— Несколько раз осмотрелся, потом. обычно такой разговорчивый, а тут сразу поспешил попрощаться. К счастью, то было обоюдным нашим желанием.

— И вы расстались?

— Хотелось домой.

— Странно.

— Чего странного?

— Со свиданий обычно идут медленно; мысленно продолжают вдыхать еще сохраняющийся любовный аромат.

Горчаков подивился такому тонкому ощущению грубоватого начальника полиции. Корхов оказался романтиком.

— Лично я, Анатолий Михайлович, со свиданий лечу на крыльях. Вам не приходилось в молодости летать на крыльях? Теперь извините, в одиннадцать я должен быть у нее.

Александр оборвал себя. «Надеюсь, Старый Лис не настучит шефине?»

— Как фамилия вашей подруги?

— Репринцева. Зовут Валентина.

Начальник полиции доел блин, поднялся:

— Спасибо за угощение, за новости. Больше ничего не желаете сообщить?

«Неужели он намекает на ночной визит Либера? Он знает или?..»

Поскольку Александр не рассказал о нем раньше, то решил смолчать и сейчас.

— Нет, — ответил он Корхову.

— Александр Николаевич, определитесь, кому можно доверять, кто ваш друг?

И, пожав хозяину руку, Анатолий Михайлович покинул дом.

Горчаков получил очередной удар. Убийства в Старом Осколе следуют одно за другим, а он ни на йоту не продвинулся в своем расследовании. В голове — хаос. И тогда он решил все превратить в систему. Достал ручку, лист бумаги и начал описывать все произошедшие события в строго хронологическом порядке.

Убийство З. П. Федоровской.

Потом подумал, перечеркнул фразу, написал другую: Позвонила шефиня и сообщила об убийстве З. П. Федоровской.

Вроде бы — то же, и уже — несколько иначе. Его сопричастность к этому делу начинается только после сообщения Черкасовой.

Теперь второй пункт.

Мне дают задание провести журналистское расследование.

Почему выбор пал именно на Горчакова? Все просто: он ведет в газете рубрику происшествий. И самим читателям Старого Оскола безусловно интересны материалы о расследовании смерти популярной в городе актрисы.

Корхов сначала недоволен моим появлением на месте преступления, а потом вдруг резко меняет тактику и разрешает допросить слуг.

Я переговорил со слугами, они рассказали о некоторых чертах характера хозяйки.

Каковы эти черты? Скрытность, заносчивость; с обслугой могла повести себя дерзко и беспощадно. Близкие отношения с банкиром Ереминым Наташа и Лика не подтвердили и не опровергли. Но были ли у Федоровской еще мужчины?

Ограбление, по их мнению, вряд ли возможно. Не получил он ответа и на вопрос: откуда у Федоровской деньги?

Еду в редакцию, встречаю там Дрекслера.

Этот момент можно было бы упустить, вроде бы Федоровская и Дрекслер — люди разных миров. Но есть одно обстоятельство: представителя Рейха тоже убили.

А что если они связаны? Чем?

Захожу в гости к Корхову. Он предлагает мне сотрудничество в раскрытии дела. Советует поехать в театр, указывает на людей, с которыми можно переговорить. А вот с Ереминым рекомендует встретиться позже.

Он искренен? Тогда почему не нанести визит возможному «другу» Федоровской?

В театре встречаю Либера. Он знает Степанова, и он же заезжал к Зинаиде Петровне.

Вырисовывается еще одна любопытная связь: Федоровская — Либер — Степанов. В чем тут дело? Политика?

Ночью меня посещает Либер, уговорами и угрозами предлагает отказаться от расследования смерти актрисы. Предполагает, что ее убили советские спецслужбы, с которыми она якобы сотрудничала. Вот она, главная несуразица: с какой стати кому-то бояться обычного журналиста? Это ведь не Шерлок Холмс, не Нат Пинкертон.

Либера убирают.

Кто и почему? Ответа в обозримом будущем не найти?

Черкасова рекомендует не заниматься больше этим расследованием, когда отказываюсь, «перевербовала» меня. О начальнике полиции Алевтина не слишком хорошего мнения.

Она права со своей точки зрения. Горчаков работает у нее, а не у Корхова.

Разговор с артистами. Режиссер Степанов сбегает.

Никита Никодимович боится расспросов, в том числе об убитом Либере. Теперь артисты. Что они сообщили?

Свою причастность к преступлению отрицают, вообще не считают его причиной творческую деятельность Федоровской. Остальное общеизвестно: она была скрытной. Как они заявляют, политикой вообще не интересовалась.

Главная новость: Зинаида Петровна посещала колдунью Варвару.

Замечаю слежку.

Кто и почему?..

Встречаюсь с представителями ВКП(б). Такое ощущение, что они что-то знают о жизни или смерти актрисы.

Сажусь в машину к Корхову, он пытается выудить из меня информацию. Отвечаю скупо и неопределенно.

Знакомлюсь в кафе с Валентиной Репринцевой. Вместе отправляемся к Варваре.

На первый взгляд — опять ничего существенного. Но фраза, эта странная фраза: «Он рядом, и далеко. Совсем рядом и так далеко, что не видать отсюда. Ты знаешь его и не знаешь». Смысл ее, увы, недоступен.

Когда Валентина пробует возмущаться, колдунья приказывает ей сесть. Не проходит и минуты, как девушка вскакивает взволнованная. В чем здесь дело? Валентина не говорит, только постоянно звонит родным.

И еще: страшное лицо в окне? Загадочное существо, которое прячет Варвара. Кто оно?

Провожаю Валентину в гостиницу, встречаю Дрекслера, его вскоре убивают.

Приходит Корхов, сообщает о смерти немца, осторожно внушает мысль о том, что Валентина может быть агентом советских спецслужб. Пытается уверить, что только он — мой истинный друг.

Горчаков несколько раз просматривал записи. Что он пропустил? Вроде бы, все основное есть. Какие-то несущественные детали, которые могут оказаться. даже очень существенными.

Он уже участвовал в нескольких проводимых газетой расследованиях. Потом на пресс-конференции шефиня сказала: «От взгляда Горчакова не укроется ничего». Зал разразился бурными овациями, Александр и сам поверил, что стал величайшим мастером сыска. Никто и не подозревал, что по следу его вела Черкасова. И вот теперь, находясь в полном свободном плавании, он резко пошел ко дну.

Пора звонить в редакцию. Что сказать шефине? Голова пустая, сердце отвергает обман. Ничего, что-нибудь придумает по ходу разговора.

Трубку сняла секретарь Любочка, торжественным голосом спросила:

— Когда же, дорогой князь, вы осчастливите нас своим присутствием?

— Очень скоро, потерпи, моя красавица. А где шефиня?

— Алевтины Витальевны нет.

— Изменила работе? Такой измены ей не простится.

— Нет же, — рассмеялась Любочка. — Она с утра на каком-то совещании в администрации города.

— Когда вернется?

— Надеюсь, не скоро. Ты ведь не хуже меня знаешь наших чиновников. Им бы позаседать да похвастаться успехами, которых и в помине нет. И еще вроде бы она собиралась к врачу.

Повезло! Не станет же он оправдываться за опоздание перед секретаршей.

— Я буду позже. Занимаюсь делом.

— Ой, ли?

— Судят, милая, по результату.

Горчаков быстро положил трубку. На сей раз судьба словно специально сделала ему подарок!

Время до одиннадцати еще предостаточно, но он не выдержал, начал собираться раньше. «Валентина, Валя, Валюшка! Никогда не поверю, что ты — агент НКВД».

Он спешил, не замечая ничего вокруг. Он заметил их слишком поздно.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

С утра Надежда начала собираться, даже попросила у Валентины косметику. Та удивилась:

— Ты недавно говорила, что комсомолка не должна пользоваться косметикой?

— Чуть-чуть можно. Сейчас придет товарищ Прошкин.

— Так ты для него стараешься?

— Для себя! — резко ответила Надежда.

Репринцева с улыбкой наблюдала, как неумело красится ее сокурсница. Не выдержала, подошла:

— Давай помогу.

Надежда для вида недовольно наморщила лоб и милостиво согласилась.

Несколько умелых движений — и она похорошела. Другая девушка!

— Тебе бы одежду сменить. Пока мы здесь, сходим в магазин. В Москве такого не купишь.

— В СССР скоро будет все! И любой одежды полно! А пока. наши временные трудности.

— Знаю, — Валентина вдруг устыдилась, что не слишком хорошо в последнее время думала о подруге, обняла ее. — Просто временные трудности. Так сходим? Я помогу выбрать, что надо.

— Нет, — поколебавшись, ответила Надежда. Ее обуял страх от осознания того, что буржуазная жизнь не так уж плоха.

— Как хочешь!

Лицо Репринцевой вновь сделалось озабоченным. Она сказала, что спустится вниз, еще раз позвонит родителям. Какой же потерянной она выглядела! И Надежда почувствовала, как ее прежняя нелюбовь к подруге сменяется жалостью. «Никакая Валентина не задаваха. Добрая, хорошая девчонка. Красивая, удачливая. Но чему завидовать? Удача скоро отвернется от нее! Что с ней сделают в подвалах Лубянки! Страшно подумать!»

Надежде захотелось броситься подруге на шею, обнять, расцеловать ее. Как только она сдержалась.

— Я пойду.

— Куда?

— Я же сказала: звонить родителям.

(«Не надо звонить!»)

Надежда молча кивнула и быстро отвернулась, чтобы подруга не заметила навернувшихся на глаза слез. Кирилл Прошкин появился в назначенное время, ребята уже ждали его и готовились к новой экскурсии. Готовились все кроме Валентины, та отказалась, сославшись на плохое самочувствие. Прошкин внимательно посмотрел на нее, красивая девушка, только уж слишком отличается от остальных. Манеры, взгляд — нет, это не типичная комсомолка. Скорее — дама из буржуазного интеллигентского общества.

— Она переживает, не может дозвониться домой, — сообщил Давид. — А мы ей говорим — поломка на линии, или что-то с телефоном.

— Не может дозвониться, и что? — Прошкин разыграл удивление. — Причин может быть несколько.

— И у меня был подобный случай, — продолжал Давид.

— Поехали в Горький на съезд юных ленинцев, а родителям не дозвонился. Целых три дня. И тоже сломался телефон.

— Три дня, — деревянным голосом простучал Прошкин.

— Раньше чем через три дня увидите своих родных. Надежда внутренне содрогнулась от такой лжи, но смолчала. Комсомолец обязан быть честным, правда, если дело касается врагов, можно и солгать. Только слишком уж непохожа Валька на врага.

— Куда сегодня пойдем? — тем временем спросил Рустам. — Вроде бы все революционные места города посмотрели.

— Я не показал вам главного, места, где когда-то находился штаб революционных сил. Потом этот дом (в народе его называли «Смольный) сожгли, взорвали по личному распоряжению Деникина.

Смотря на застывшие от напряжения глаза комсомольцев, Прошкин продолжил:

— Вы ведь прекрасно знаете, что некоторое время в нашем городе существовала Советская власть. Но положение ухудшалось, 24 мая 1919 года войска генерала Май-Маевского заняли Белгород. В Старом Осколе находились большие материальные ценности, даже определенная часть золотого запаса. Нельзя было отдавать все это врагу. Коммунисты решили драться до конца, однако враждебные силы в самой партии в лице Троцкого и Бухарина приказали сдать город.

— Шайтаны! — прошептал Рустам, — мало им досталось!

— Не удалось вывести и многие ценности, вновь помешали агенты Антанты Троцкий и Бухарин. И вот 19 сентября красные части покинули город, установился белый террор, который начался, как я уже сказал, со взрыва «Смольного».

— Но коммунисты продолжали бороться? — дрожа от благородного гнева, спросил Давид.

— Еще как! Пускали под откос поезда, убивали членов новой администрации. Однажды на них сделали облаву, подогнали специальную военную часть. А потом публично расстреляли рядом с уничтоженным «Смольным».

Комсомольцы, слушая рассказ Прошкина, готовы были растерзать врагов. И опять: все, кроме Репринцевой. Кирилл прочел это по ее отчужденному лицу, озабоченному совсем иным.

— На место казни героев! — воскликнула Надежда, а за ней и остальные.

— А после у вас выступление перед пионерами Старого Оскола, — продолжал раскрывать культурную программу Прошкин.

— Здесь тоже есть пионеры? — поинтересовалась Валентина.

— Есть. На сегодняшний день их не так много. Но. целых пятнадцать единиц.

— После встречи с нами будет сто пятнадцать! — уверенно заявил Рустам.

— Не хвастай — сказал Давид. — Их еще надо убедить в преимуществах нашей жизни.

— Убедим. Особенно девушек. Джигитов привезем, замуж выдадим.

— Какое замужество? — возмутилась Надежда. — Они еще дети.

— Девочка в 14–15 лет уже не маленький ребенок, а прекрасная женщина, — парировал Рустам. — Джигитов сюда, джигитов! Они проведут экспансию коммунизма.

— О чем вы? — приподнял брови Прошкин. — Никакой экспансии коммунизма нет, есть объективное стремление людей к социальному равенству и бесклассовому обществу. Когда у людей пелена с глаз спадет, сами, без джигитов справимся.

— Правильно! — воскликнул Давид. — Скорее покидаем гостиницу и в путь! В путь!

Валентина наконец дождалась, когда они покинули номер. Никто не уговаривал ее пойти со всеми, не убеждал, не бросал упреков. Давид вроде бы сделал попытку, да Надежда его сразу оборвала, а «деревянный» Прошкин нахмурил брови. Сначала Репринцева обрадовалась, потом призадумалась. Почему они так себя ведут? Как изменилась Надежда! Точно и не она это.

Видение в беседке по-прежнему беспокоило Валентину, она вновь с содроганием подумала об испорченной телефонной связи. Как могла, успокаивала себя, пыталась отвлечься от тяжелых мыслей. И главным «спасителем» был Александр.

Она посмотрела на часы. Он обещал в одиннадцать. Остается сорок минут, как мало и как много!

Рядом с Александром остановился черный лимузин, оттуда выскочил. тот самый плешивый преследователь. Горчаков едва успел встать в стойку для отражения удара. Однако плешивый крикнул:

— Не бойтесь. С вами хочет поговорить один человек, мой хозяин. Садитесь, он ждет.

— Нашел дурака! — ответил Александр. — Убирайся! Здесь улица и люди, свидетели!

— Садитесь! — в машине показалось седовласое лицо. Горчаков тот час узнал хозяина автомобиля: руководитель крупнейшего банка в городе Юрий Иванович Еремин.

«Сколько раз меня отстраняли от контактов с этим человеком, а теперь он приглашает сам», — с удовлетворением подумал Александр.

По знаку Еремина он сел рядом с ним на заднее сидение. Плешивый прыгнул вперед, к водителю.

— Вам куда? — величаво поинтересовался банкир.

— В гостиницу «Белогорье».

— Поезжай, куда требует гость, — последовал приказ, и машина сразу сорвалась с места. Горчаков спросил у плешивого:

— Какой я вам гость? И зачем вы следите за мной?

— Приказали, — с откровенным простодушием ответил тот.

— Я приказал, Александр Николаевич, — вновь величаво пропел банкир. — Но Арсения не стоит опасаться, он вам вреда не причинит.

— С какой же целью Арсений следил за мной?

— Необходимо было удостовериться в вашей хватке, наблюдательности.

— Я выдержал испытание?

— Вполне, — вступил Арсений. — Рассекретили меня довольно быстро и так же быстро оторвались. Кстати, а куда вы спрятались?

— В один из домов.

— Я так и думал.

— Что за испытание я должен был выдержать?

— О вас говорят, как о талантливом журналисте-сыщике, — плавный голос Еремина не позволял усомниться в обратном. — Именно вы ведете дело об убийстве Зинаиды Петровны Федоровской.

— И что?

— Вот, — Еремин протянул пачку банкнот. — Это вам.

— Хотите, чтобы я отказался от расследования? — Горчакову сразу припомнился Либер.

— Ни в коем разе! Вы должны довести это дело до конца. Отыскать преступника и передать его в руки правосудия.

— Причем здесь ваши деньги? Я получаю в редакции неплохую зарплату.

— Зарплата — зарплатой, а дополнительный заработок еще никому не помешал.

— Какой смысл в этом заработке?

— Видите ли, Александр Николаевич, актриса Федоровская была мне дорога. Да, у нее еще были любовники, но я прощал. Старость многое готова простить молодости. Потом поймете, если доживете до моих лет.

— Никогда не поверю, Юрий Иванович, что вы вот так просто бросаетесь деньгами?

— Будете сильнее стараться.

— Я и стараюсь.

— Постоянно отчитываться передо мной.

— Я отчитываюсь перед своим начальством.

— Перед ним, и передо мной.

— Никогда не являлся слугой двух господ.

— Отказываетесь?!

— Не вижу смысла. Вы предлагаете деньги, чтобы я делал то, что и так делаю.

— Пусть это станет вашим дополнительным стимулом. Безо всяких отчетов.

— Мне не требуется дополнительных стимулов. Но если хотите реально помочь, ответьте на некоторые вопросы.

— Спрашивайте.

— Вы сказали о любовниках Зинаиды Петровны. Не назвали бы их имена?

— Я их не знаю.

— Юрий Иванович, с вашими-то возможностями да не узнать?

— Я к этому не стремился, — вздохнул Еремин. — Можете считать меня человеком со странностями, но. по мне было лучше находиться в неведении. И нервы сохранишь, и здоровье.

— Может, у Федоровской не было никого?

— Кто-то имелся, — последовал тяжелый хрип; сейчас рядом с Горчаковым находился не властный человек, держащий в руках половину города, а измученный старик. — Чувствовал я.

— Деньги вы ей давали?

— Давал. Только кто-то помогал ей помимо меня. Дальше Горчаков спросил то, о чем спрашивал остальных:

— Что она была за женщина? Ее характер? Наклонности?

Еремин задумался, подыскивая нужные слова:

— Иногда она была ласковой, иногда превращалась в фурию. Чаще — второе. Но я очень любил ее и готов был пожертвовать очень многим. Я мог бы даже развестись и жениться на ней. Несколько раз подъезжал к ее дому с букетом роз, собирался сделать предложение. Однако всегда останавливался. Наверное, побеждало благоразумие?

Как можно развестись с женщиной, с которой прожил сорок лет?.. И еще, я боялся получить отказ. Извините за откровенность.

— Мне как раз и нужна откровенность. А политикой Зинаида Петровна не занималась?

Густые брови Еремина взметнулись, он непонимающе посмотрел на Горчакова.

— У вас есть причина спросить меня об этом?

— Есть. Убит еще один человек, некий Либер Жан Робертович. А он политик еще тот!

— Какое отношение Либер имел к Федоровской?

— Слуги видели, как однажды он приехал к ней, они заперлись в комнате хозяйки и долго беседовали. А сегодняшней ночью зарезали представителя Рейха Дрекслера.

— Он тоже к ней приезжал?

— Врать не стану, не слышал.

После некоторого очередного размышления Еремин сказал:

— Мы никогда не говорили с ней о политике.

— Ее не интересовало ни положение Российской Империи после добровольного сложения Колчаком диктаторских полномочий, ни наши отношения с СССР, с западными странами, с Рейхом?

Впервые Юрий Иванович улыбнулся, правда, печально:

— Зинаида и политика — вещи несовместимые.

— Какова тогда ваша версия?

— Ограбление?

— Слуги уверяют, ничего не пропало. Вы, случаем, не дарили ей какую-нибудь уникальную драгоценную вещь?

— Попали в точку! Я заказал для нее колье. Но готово оно будет через две недели.

— Выходит дело не в ограблении.

— Если ревность? Очень вероятный мотив.

— Тогда и вы под подозрением?

Горчаков подумал, что банкир начнет оправдываться, доказывать мол, он тут не причем. Нет, Юрий Иванович согласно кивнул:

— Правы, Александр Николаевич.

— Тогда разрешите полюбопытствовать: где вы находились в ночь убийства Федоровской?

— В Белгороде, на важной деловой встрече. Свидетелей — уйма. На следующий день вернулся в Старый Оскол и узнал. Понимаю, убить можно и не своими руками. Но я не убивал Зину! Слишком дорога она была для меня! Правильно говорят: самое прекрасное на свете — женщина. А разные побрякушки на ней — только. побрякушки. Величайшие творения ювелиров созданы для нее. Но они лишь статисты, подтверждающие достоинства главной героини.

Раз я тоже под подозрением, разрешаю перевернуть и мою жизнь. Только отыщите мерзавца!

Горчаков заметил, как глаза грозного банкира увлажнились. Страдания Юрия Ивановича выглядели настолько искренними, что хотелось им верить.

Они уже стояли около «Белогорья». Александр ощутил сильное волнение, мысли смешались, спутались; теперь не только до ума, но и до сердца достучалось душевное состояние Юрия Ивановича.

— Вы отказались от денег, — в голосе Еремина появились прежние величаво-властные нотки. — От иной помощи, надеюсь, не откажитесь? Если нужна какая-то информация?..

— Я обязательно обращусь к вам.

— Вот мой телефон. И еще, Арсений — мой верный помощник всегда к вашим услугам.

Плешивый поклонился и тоже протянул Александру визитку:

— Возьмите. Уверен, понадобится.

Горчаков поблагодарил и попрощался. Около гостиницы продавали розы. Он взял бордовые.

С администратором Александр говорил слегка срывающимся голосом. Даже сам себя не узнавал:

— Мне к Валентине Репринцевой.

— Она предупредила, что вы подойдете. Пятый этаж, номер 511.

Лифт мягко донес его до пятого этажа. Пока Горчаков искал нужный номер, в груди возникло легкое покалывание. Где-то далеко-далеко звучало предупреждение начальника полиции, что Валентина Репринцева может оказаться агентом спецслужб. «Плевать! Агенты тоже люди!»

Он постучал, и когда Валентина распахнула дверь, тихонько присвистнул! Она выглядела даже лучше, чем вчера. Вот уж действительно: самое прекрасное на свете — женщина!

— Проходи, — улыбнулась Валентина. — О, какие цветы! Он с удовольствием принял приглашение. Уютный двухместный номер, даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять — постояльцы живут довольно просто, не жируют.

— Хочешь чаю?

— Не откажусь. А как отреагирует твоя соседка на визит незнакомца?

— Не просто соседка, сокурсница. Ее нет. Она с группой на экскурсии. Организовало ее местное отделение ВКП(б) и комсомол. Мы ведь приехали в вашу страну по их приглашению.

— Собираешься агитировать за коммунизм?

— Собираюсь! — с вызовом бросила Валентина. И тут же как-то виновато оборвала себя. — Не будем о политике. Хотя бы сегодня.

— Не будем, — согласился Горчаков.

Репринцева разлила по стаканам чай:

— А пошли наши ребята к вашему «Смольному», поклониться павшим героям.

Александр промолчал. Для кого-то герои, для него — местные «карлики-убийцы».

— Ваши ребята это сделали зря.

— Почему?

— Не слышала местное поверье?

— Расскажи!

— Подобными визитами можно разбудить души революционеров. Они выходят из своего жуткого пристанища, чтобы вселиться в тела своих поклонников.

— И?..

— Поклонники остаются пленниками зла.

Валентине следовало бы отчитать Александра (сказать такое о борцах за новую жизнь!), но он только пересказывает легенду. И еще. можно ли за светлую идею бороться с помощью убийств и террора?

— И уже пленников не спасти?

— Все в руках самого человека. Пойдем, покажу тебе город, совсем другой Старый Оскол.

Надежда и ее спутники остановились перед руинами дома. Прошкин сказал:

— Власть специально их сохранила. Анти-памятник! Так, мол, будет с каждым! Вот до чего дошла ее ненависть к нам!

Надежда положила на руины цветы. Бледные, взволнованные Давид и Рустам застыли в скорбном молчании. Проходящие мимо люди глядели на них кто с подозрением, кто с недоумением, а молодежь — с любопытством и непониманием. Надежда с горечью произнесла:

— Как им забили головы! Хорошо сработала буржуазная пропаганда!

— Слава героям! — негромко произнес Кирилл Прошкин.

— Слава героям! — повторили одновременно Надежда, Давид и Рустам.

Мертвые развалины как будто. ожили, всем показалось, что серые тени встали над капищем красных идолов. Сначала они приняли это за мираж, однако тени направились к ним. Спохватились комсомольцы слишком поздно: тени прорвали оболочку плоти и оказались внутри каждого. Улица, город исчезли. И где они теперь?

Кирилл увидел себя в маленькой избушке, из окна виднелись ели и сосны. Он в лесу, сидит за небольшим столом, напротив — рыжий, вихрастый паренек.

— Понял задание, Анисим? — строго спросил Прошкин.

— Так точно, товарищ комиссар. Нужно взорвать поезд Курск — Старый Оскол. Только вот закавыка.

— Что такое?!

— Поезд не военный, а гражданский.

— И?..

— Бабы, ребятишки. Да и мужиков жалко. Русские, чай!

— Запомни, у нас больше нет русских. И других наций тоже. Есть мы, пролетарии-коммунисты, а остальные — классовые враги. Так вот: в том поезде — классовые враги.

— Да-а-а? — изумленно протянул Анисим. — Там много нашенских, с завода.

— Они больше не нашенские, поскольку поддержали белых.

— Так. никто никого не поддерживал.

— Все равно враги! Должны были поддержать красных, служить делу мировой революции. Там, Анисим, колеблющиеся. Именно колеблющиеся и безразличные всадили нам нож в спину.

— В поезде моя бывшая теща. Случайно узнал.

— Бывшая, Анисим, бывшая.

— Она тетка что надо. Революции сочувствовала.

— Ты вот что. — после некоторого раздумья произнес комиссар, — ступай пока. А мы покумекаем. Может, ты и прав.

Едва Анисим вышел, как комиссар кликнул еще двоих. Один крупный кавказец с огненным взором выкатывающихся из орбит глазами и орлиным профилем, другой — невысокий, лопоухий, с явными признаками вечного насморка.

— Вот что, ребята, — сказал комиссар. — Поезд тот взорвать надо. Так требует обстановка. Потом эту самую диверсию свалим на беляков.

— Ясно, товарищ комиссар.

— Помните, в каких местах следует заминировать рельсы?

— Не впервой.

— Анисим пойдет с вами.

— Правильно, — обрадовался лопоухий. — Он в нашем деле дока.

— Все гораздо сложнее. Анисим колеблется, неуверен в правильности решений партийных органов. В последний момент может передумать. Своих же и заложит. Так что вы его по дороге того. Лес большой, никто никогда не найдет.

— Он же наш товарищ! — поразился лопоухий.

— А коли продаст? Хочешь у белых в петле болтаться? Или лучше под расстрел? Тебя, еврея, первого пустят в расход.

Озадаченный лопоухий переглянулся с кавказцем и отчеканил:

— Все сделаем как надо, товарищ комиссар.

— Действуйте!

Оставшись один, комиссар устремил взгляд в какую-то невидимую точку. Он смотрел как бы через десятилетия, смотрел на своего почитателя Кирилла Прошкина, прозревая, что между ними теперь вечная неразрывная связь.

Давид и Рустам так же переместились в прошлое и увидели, как идут по начинающему желтеть лесу. Впереди шел Анисим, он, сын лесника, прислушивался к каждому шороху, принюхивался к запахам. Такой опытный человек в отряде незаменим, Давиду и Рустаму стало жаль расставаться с ним. Почему комиссар ему не доверяет?

— Нам следует свернуть вправо, — сказал Анисим. — Так ближе и безопаснее.

Они свернули, поскольку доверяли его интуиции, и он им доверял. В этой маленькой группе все доверяли друг другу. Анисим шел и рассуждал:

— Не боись, мужики, сработаем как надо. Я ведь в Первую мировую лучшим подрывником был. Пострадает только последний вагон, там и народа поменьше. И бывшая теща всегда в первом ездить любит.

— Слышь, Анисим, а почему ты пошел в революцию? — спросил Давид.

— Как почему? Землю обещали. Я ведь из крестьян, а когда семья разорилась, батя, Царствие ему Небесное, в лесники подался.

— Ты что про Царствие Небесное, большевик? — возмутился Рустам.

— По привычке. Я тепереча, мужики, Ленину молюсь. Перед портретом его стою, как перед иконой.

— Это другое дело, так большевику можно, — милостиво разрешил Рустам.

Одновременно он дал сигнал Давиду: «Готовься!». Анисим парень здоровый, он с обоими легко справится. Все решит внезапность.

Рустам аккуратно достал нож, но Анисим неожиданно обернулся:

— Слышите? Будто шорох невдалеке. Значит, услышали. Уже и нож у тебя наготове. Тут тебе он не поможет. Револьвер доставай! — и первым вытащил оружие.

У Давида душа ушла в пятки, он решил, что Анисим раскрыл их намерения. К счастью, все обошлось. Еще прошли с десяток метров. Тишина! Их будущая жертва лишь покачала головой: «Почудилось», и все успокоились.

Дело вроде бы уладилось, только вот пистолет Анисим держал наготове. Лес скоро закончится, впереди — железная дорога, уже слышен шум проходящего поезда.

— Братцы, я по малой нужде, — сказал Анисим. И Давиду. — Подержи-ка оружие.

Он встал у дерева к ним спиной совсем безоружный. Однако страх, что в случае даже внезапного нападения Анисим все равно сумеет справиться с ними, настолько сковал Давида, что он сразу выстрелил ему в голову. И еще раз!

Анисим успел повернуться и взглянуть убийцам в глаза. Он будто спрашивал: за что?

— С ума сошел! — зашипел Рустам. — Выстрелы могли услышать. А так спокойно бы ножичком.

— Что делать?

— Уходить надо.

— А задание? Комиссар не простит. И нас с тобой ждет судьба Анисима. Пойдем к белым, они вздернут.

— Ты прав, — согласился Рустам. — Задание надо выполнить.

Внезапно зашелестели кусты, и к убийцам выскочила худая невзрачная девушка со змеиными губами.

— Не стреляйте, это я! Комиссар велел узнать, как с Анисимом?

— Вот он. — Рустам склонился. — Проклятье, еще жив! Сволочь ты Давид, даже пристрелить не можешь.

И несколькими ударами ножа Рустам довершил дело.

— Минирование дороги проведем завтра, — сообщила девушка. — Поедет крупное начальство. Уходим.

— А с этим что? — Давид показал на труп Анисима.

— Отнесем его подальше в чащу. Там бродят волки, их много развелось, раньше времени нападать стали. Давид и Рустам снова переглянулись, они были там, в осеннем лесу 1919 года и, одновременно в Старом Осколе в 1937-ом. Как и в случае с Прошкиным, монстры прошлого делали будущих подражателей своей плотью и кровью.

Не избежала участи своих товарищей и Надежда: солдаты революции утащили ее в то же самое время в тот самый лес, где она была правой рукой комиссара. Она доложила ему, что задание выполнено, Анисим мертв.

— Товарищ Надя, — сказал комиссар, — после завтрашней операции со взрывом поезда надо уходить и пробиваться к своим на север.

— Думаете, нашему делу хана?

— На некоторое время этот регион для нас потерян. Конечно, придет время, мы вернемся. И не только сюда.

— Жаль!

— Есть и хорошая новость: в Советской России ты представлена к награде. Но остается одна проблема — аптекарь Кунгурцев. За ним следят. А он знает многих наших. Если его арестуют, что наверняка случится, он не выдержит пыток. И нас перехватят на границе. Выход один.

— Когда?

— Раз мы уходим завтра…

— Понятно, товарищ комиссар, я прямо сейчас отправляюсь в город. Но у аптекаря жена и трое детей.

— Они все нас видели.

Надежда спокойно кивнула. Ей не привыкать убивать детей. Через полчаса она покинула ставку. Она знала, что сможет обмануть патруль, пробраться в город и навестить аптекаря. Недаром ей дали кличку Красная Стерва.

Дойдя до очередной развилки Красная Стерва вдруг подняла голову и подмигнула. Надя поняла, подмигнула именно ей, ведь они стали одним целым. Понадобилось время, чтобы все четверо пришли в себя. Они не могли понять: было это или нет? Потом Кирилл просто предложил уйти.

Александр и Валентина стояли на высокой горе, обдуваемые ласковыми ветрами. Внизу, словно в огромной чаше, утопал в зелени еще один город — город райских садов. Слева виднелась река, справа пробегала железная дорога, разрезающая громадный зеленый массив на сектора. А вдали, за железной дорогой — новые районы современного города с их типичной суетной жизнью.

— Господи, я и не догадывалась, что Старый Оскол настолько красив! — пробормотала девушка.

Почему советская комсомолка припомнила имя Господа? Да потому что главным украшением открывшейся картины были купола церквей. Начиная с находящегося рядом Успенского храма и дальше, дальше — они повсюду рассыпали сияние, подобно солнечному! От любования им кружилась голова! Хотелось погрузиться в мир Прекрасного, в мир Вечности бытия, где невольно познаешь Истинное, а не временное, наносное.

Она даже не сразу среагировала на слова Горчакова:

— Валя, подойди сюда и посмотри вниз.

— И что?

— Теперь здесь просто бетонные ступени, — стал рассказывать Александр. — Но еще недавно на спуске с горы лежали надгробные плиты с именами монахов. Большевики стянули их сюда с монастырского кладбища, чтобы люди, идущие по спуску, попинали православные святыни.

Старый Оскол всегда был очень религиозен, в городе — одиннадцать церквей. Правда, некоторые из них коммунисты успели разрушить, извини, не хотел тебя обидеть. Но их восстановили, теперь строят еще два храма, открыли женский монастырь.

Валентина не обиделась, она знала, что разрушение храмов в СССР происходит повсеместно. Ей постоянно говорят, что строят новую жизнь. Но зачем для этого уничтожать красоту?

Они все гуляли по городу, и Горчаков продолжал рассказывать:

— А что за монашество здесь — настоящие подвижники. Они даже прославились на Афоне. Еще в 1840 году туда в Свято-Пантелеимов монастырь пришел русский монах Иоанникий, другой русский монах — Иероним, был там духовником, в пастве его находилась целая тысяча монахов. Конечно же, не за казино, а за истинной верой будущее русского народа. Чем дальше он от веры, тем быстрее бежит к гибели. Я вон и сам и посты не соблюдаю, и грешен бываю сверх меры.

— А можем мы зайти в какой-нибудь храм? — неожиданно спросила Валентина и тут же испугалась своего вопроса. У нее на родине за такое по головке не погладят. Но пока она еще в другой России!

— Без проблем. Приглашаю тебя в Александро-Невский кафедральный собор. Он недалеко.

Едва она вошла, как ощутила, что внутреннее «золото» гораздо ярче внешнего. Чудные песнопения наполнили душу Валентины великой симфонией любви. Пламя свечей было настолько живым, что хотелось к нему прикоснуться. Лики святых взирали на нее с любовью и. печалью. Внутри девушки все кричало: «Вот он, твой мир! Как ты могла его отрицать?»

Она больше не думала ни о перекошенных лицах комсомольцев, которые клеймят ее на собрании за «религиозную ересь», ни о других возможных репрессиях, сделала шаг, еще один и. пала ниц перед Распятием!

Хор пел, приветствуя приход в Мир Истины некогда заблудшей души.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— А вот здесь я работаю, — сказал Александр. Валентина, которая после посещения храма все еще находилась под сильным впечатлением, подошла к табличке с надписью «Оскольские вести».

— Никогда не бывала в буржуазной редакции, — сказала она. — Говорят, у вас женщин не берут на работу?

— Что за глупость? — изумился Горчаков. — У нас в редакции более половины сотрудников женщины.

— Можно посмотреть на твое рабочее место? Окунуться в соответствующую атмосферу?

Александр раздумывал: как поступить? Черкасову вряд ли вдохновит присутствие рядом с ним другой дамы. Как и секретаршу Любочку, и специалиста по светской хронике Ольгу Филимонову. С другой стороны, он должен появиться на работе. А вот если он придет с коллегой из СССР, да еще возьмет у нее интервью.

У дверей секретариата Александр попросил Репринцеву немного подождать, мол, он должен всех подготовить к приходу гостьи. На самом деле он хотел предупредить Любочку, чтобы та вела себя «должным образом». Но все сразу пошло наперекосяк. Секретарша вскочила и закричала:

— Явился, дорогой Дон Жуан!

— Ну что ты несешь!

— Ой-ой-ой! Какие мы скромные!

— Я пришел не один.

— С очередной пассией? Покажи! Сгораю от любопытства.

— Перестань. Она тоже журналист. Из СССР.

— Ты уже спишь с коммунистками?

— Ну это ты зря, — Александр старался превратить все в шутку. — Шефиня пришла? «Хоть бы не пришла! Я бы провел это незапланированное интервью на свой страх и риск».

Ответ секретарши его разочаровал:

— Здесь. И с нетерпением ожидает, пока ты покажешься. А сейчас давай сюда свою красавицу. Неизвестно, слышала или нет Валентина слова Любочки, но вошла она в комнату с несколько обескураженным видом.

— Привет! — сказала Любочка, бесцеремонно переходя на «ты». — Как тебя зовут, подруга?

— Репринцева Валентина.

— Ну, здравствуй, Репринцева Валентина. А я — Крынская Любовь Васильевна, или просто Люба. В редакции все зовут Любочкой.

— И я так могу вас называть.

— На «ты», пожалуйста.

— Хорошо.

— Девочки, я вас оставлю, а сам к шефине.

— Иди, получай очередную порцию взбучки! — показала ему язык Любочка.

Девушки остались одни, и Люба с интересом спросила:

— Так ты из СССР?

— Да.

— А из какого города?

— Из Москвы.

— Я много раз слышала это название. А где она территориально?

Валентина решила, что Любочка шутит. Нет, не шутила.

— Москва на севере. Ехать от вас шестьсот километров.

— А она больше Старого Оскола?

«Издевается?!».

— Москва — четырехмиллионный город, — терпеливо разъясняла Валентина.

— А у нас только пятьдесят тысяч, — вздохнула секретарша. — И то половина приехала недавно. Вроде бы запасы руды нашли, завод собираются строить. — И безо всякого перехода вдруг добавила. — А ты чего не в красном?

— С какой стати я должна быть в красном? — изумилась Репринцева.

— Но у вас все так ходят. Потому и называют: Красная Россия.

— «Красная Россия» — по другой причине. Идеология в СССР марксистско-ленинская.

— Не вижу связи.

— Эту идеологию еще называют идеологией красных. Как бы тебе объяснить? Красное знамя, красная звезда.

— Индейцы тоже были красными. Я в книжке прочитала, — важно сообщила Любочка.

— Индейцы — это цвет кожи. А у нас он белый, — ответила Валентина и вздохнула, вспомнив, как усиленно Москву разбавляют отнюдь не белые приезжие.

Неизвестно, чем бы закончился нелепый разговор с секретаршей, но в комнату заглянула Ольга Филимонова — крепкая девица лет двадцати семи, с копной вороных волос. Любочка тут же представила ей гостью:

— Познакомься, журналистка из Красной России Валентина Репринцева. А это наша «скандальная хроникерша» Ольга Филимонова.

Ольга не проявила к посланнице СССР никакого интереса, лишь слегка кивнула и спросила секретаршу:

— Шефиня у себя?

— Да. Нас почтил вниманием сам Горчаков.

— Ух, ты! И чего он откопал?

— Вот эту девушку. Хочет взять у нее интервью.

— Интервью? — не на шутку перепугалась Валя. Она не может позволить такое без согласия соответствующих органов.

— Он парень не промах, — усмехнулась Ольга.

— Нет, нет, я не готова дать.

— Дашь, никуда не денешься. Такой любую уговорит.

— Она, между прочим, из самой Москвы, — вставила Любочка.

— И что?

— Говорит, это четырехмиллионный город.

— И что? — лениво повторила Ольга. — Я туда на экскурсию не собираюсь.

Валентина было возмутилась, однако увидела, что Филимонова потеряла к ней даже каплю интереса. Повернувшись к гостье спиной, журналистка повела разговор с секретаршей:

— Слышала, княгиня Волконская родила ребенка? А ее муж известный гомосексуалист, возлюбленный актера Лапина. Любопытно, кто настоящий отец наследника родовитой фамилии?

— А мне на эту Волконскую наплевать. Работала кассиршей в книжном магазине на нашей улице. Чего мне интересоваться детьми кассирш?

— Она же княгиня! — возмущенно бросила Ольга. — Ах, Любочка, как можно не интересоваться жизнью знаменитостей?

— Это вы обо мне? — раздался мужской голос и на пороге возник конопатый вихрастый парень.

— Кому ты нужен? — скучно зевнула Ольга.

— Еще понадоблюсь! И вам и нашей Империи! Слышали новость: убили господина Дрекслера?

— Того, что вчера приходил к нам? — спросила Любочка.

— Его самого.

— Забавный мужичок, — вздохнула секретарша.

— Что в нем забавного? — возмутился конопатый парень. — Он был настоящим героем. А какое дело редакции предлагал!

— Мне он сказал, что я — настоящая карейка, — заявила Любочка.

— Кто?

— В его устах это прозвучало как знак чего-то хорошего.

— Арийка, недотепа ты эдакая! — продолжал кричать парень. — Но он ошибся. Тебе до арийки, как мне до Килиманджаро.

— Ты, наверное, выпил с горя по своему дружку?

— С чего взяла?

— Мы тут о делах, а ты о каком-то жаре?

— Сколько классов закончила, неуч?

— Сколько ни есть — все мои. Пока молодая — гуляю. Стану старухой — пойду доучиваться!

— Слышь, Альберт, — обратилась к нему Ольга. — У княгини Волконской родился ребенок.

— И что?

— Может от Дрекслера?

— Рехнулась?!

— А чего? Напишем? Дрекслер уже не опровергнет, а я рубрику в газете закрою.

Альберт затряс в ярости кулаками. Любочка призвала его к порядку:

— Прекрати хулиганить, козлище! Лучше познакомься с нашей гостьей Валентиной Репринцевой.

Стогов только теперь обратил внимание на Валентину, галантно подошел к ней, поцеловал руку:

— Вы обворожительны, фрау.

— Она из Москвы, там живет.

— Что?! — разинул рот обескураженный Альберт. — Я поцеловал руку коммунистке?!

И в панике выскочил!

А тем временем Горчаков оказался в кабинете своей начальницы. Черкасова смотрела на него и молчала. Она ждала объяснений.

— Утром ко мне заезжал Корхов. Рассказал об убийстве Дрекслера.

— Знаю, что убили. Дальше?

— Встретил Еремина, того самого.

И он подробно пересказал свою встречу с банкиром. Алевтина усмехнулась:

— Отказался от денег? Зря.

— Ты же мне платишь сносно.

— Заработка можешь лишиться, если не услышу разумного объяснения: что делал дальше? Почему являешься в редакцию, когда рабочий день давно пересек экватор?

— Я встретил интересную девушку.

— Это не новость. Ты постоянно встречаешь интересных девушек.

— Она интересна для редакции. Журналистка из СССР.

Он ожидал, что Черкасова если не запрыгает от радости, то хотя бы скупо похвалит. Но шефиня лишь поморщилась:

— Чем она интересна? Критикует советскую систему?

— Нет. Она комсомолка.

— Ты хочешь, чтобы мы предоставили газетную полосу нашим скучным недругам с Севера?

Горчаков сидел, как в воду опущенный. Он так надеялся. Что если Алевтина его приревновала? Это она только говорит, что не из ревнивых.

— Нам нужно дать первые данные по расследованию смерти Федоровской. Статья должна быть готова завтра, или послезавтра.

— Лучше послезавтра.

— Хорошо. Какова твоя версия?

Александр подумал и сказал:

— Ограбление — вряд ли. Ревность — не верю! Думаю, политика. Не случайно вслед за ней убивают некоторых политических персон. Либер точно был связан с убитой.

— Но, по словам знакомых, Федоровская не интересовалась политикой?

— Слова. Зинаида Петровна была человеком скрытным. Это подтвердили все.

— А со Степановым, который знал Либера, ты встретился?

— Он тогда в театре сбежал от меня.

— Тогда! А после?

— Времени не хватило.

— Зато тебя хватило на прогулки с юной красавицей. Я вас видела, проезжала мимо. Ты был так увлечен милой подругой, что даже не заметил своего главного редактора.

— Думал, она любопытна редакции, — решил настаивать на своем Горчаков. — Не каждый день посещает Старый Оскол комсомолка из Москвы.

— Брось, не считай меня за идиотку! — вконец рассердилась Черкасова. — У нас сейчас слишком много гостей. Мир вновь обезумел и готовится к войне. Посмотри на события в Испании; Гитлер и Муссолини перешли к открытому вмешательству в дела этой страны. Скоро германо-итальянский блок напрямую столкнется с англо-французским. В конфликт втянутся США, СССР, Япония, потому он станет затяжным и разрушительным. Это будет самая страшная война, которую когда-либо знавал мир. И наша задача выжить! А выживем, если останемся нейтралами. В военном отношении нас не так-то просто «лишить нейтралитета», даже в нынешних границах Российская Империя — не какая-то там Бельгия или Голландия. Поэтому «гости» и атакуют нас со всех сторон. А разумный молодой человек, сам в детстве переживший ужасы войны, разгуливает неизвестно с кем, веселится, не думая ни о чем.

— Слишком много гостей, — задумчиво повторил Горчаков. — Следуя такой логике, мы должны сказать спасибо убийце Либера и Дрекслера.

— Не передергивай. Именно у нас в Империи создана уникальная система управления по типу русских земств, и впервые введен закон, когда решение о праве наследования на средства производства переходит в ведение регионов или государства в целом. Мы ударили по власти ростовщического капитала, упразднив процент по кредитам, и национализировали землю. (О необходимости этого писал Сильвио Геззель, известный экономист первой трети ХХ века. Он считал, что владельцы денег должны передавать государству некоторую небольшую сумму, как плату за право пользоваться деньгами государственной эмиссии. При таком положении дел скорость оборота денег увеличивается в 10 и более раз. Эксперимент с идеями Гезелля провели в небольшом австрийском городе Вергль, где он показал неплохие результаты, но, благодаря действиям мирового финансового капитала был свернут, а имя выдающегося финансиста забыто. — прим. авт.). Скоро мы станем райским местом, как тут не позавидовать!

— Старый Оскол точно станет! Особенно когда в нем появилось казино.

— Пусть иностранцы играют в казино, таким образом, обогащая нас. Но шпионить, втягивать горожан в авантюры. О, нет!

— Ты права во всем, кроме одного: убиты люди. Даже если они и вели против нас преступную игру… преступлением справедливость не восстановишь. Сколько еще смертей случится? Утром, проснувшись, первым делом задам себе вопрос: сегодня никого не убили?

Черкасова безразлично пожала плечами и поменяла тему:

— Тебе Корхов тоже сказал, что сюда приезжают работники спецслужб?

— Сказал. И боится, что они вмешаются в его епархию.

— Обязательно вмешаются. Думаю, они уже здесь. Белгород недалеко. Будь готов к возможному разговору.

— Причем тут я?

— Ты занимаешься расследованием убийств. Пусть от газеты, но ведь занимаешься.

«Не было печали!» — подумал Горчаков.

— Договариваемся так: завтра вечером — материал. Все твои предварительные выводы.

— Пока только соображения.

— Читатель ждать не может. Поделишься предположениями.

— Как отреагирует полиция?

— Это только предположения. Будешь не с красавицами гулять, а еще раз пройдешься по своим клиентам.

«А Валентина послезавтра уезжает!»

Черкасова посмотрела так, что Александр поежился. Она читала его мысли, улавливала изменения в настроении.

— Мы возьмем у твоей москвички интервью, — неожиданно заявила Алевтина. — Но не радуйся, не ты с ней будешь беседовать.

— Неужели решила сама?..

— Зачем? Дадим ей кого попроще. Ольгу Филимонову.

— Это слишком уж просто.

— Если она действительно обычная комсомолка, то «неправильный» ответ на каверзный вопрос может стоить ей свободы. У коммунистов — шаг вправо, шаг влево — расстрел.

— Но Ольга?..

— Ольга спросит ее о любимой кошке Любови Орловой или о собаках Ильинского. На другое ее интеллекта не хватит.

— Будь по-твоему.

— Конечно, по-моему, — самодовольно расхохоталась Алевтина, — я и главный редактор и хозяйка газеты. Дождись окончания интервью, проводи ее до гостиницы, и — за дело!

У Горчакова возникла новая идея: он предложит Валентине поучаствовать в его расследовании. В конце концов, как он его ведет — никого не касается. Важен результат.

Когда покинули редакцию, Репринцева с некоторым недоумением произнесла:

— Ужасно глупое интервью.

(«Догадываюсь!»)

— Хочешь, угадаю, о чем она спросила, «Как зовут любимую кошку Орловой?».

— Не совсем, хотя фамилия Орловой звучала, — удивленно ответила Валентина. — Она пыталась выяснить: ребенок у Орловой от Александрова (известный советский режиссер тридцатых годов, муж актрисы. — прим. авт.), или от Жарова? Не представляю, какое отношение к ней имеет Жаров и есть ли у Орловой дети вообще?

Они рассмеялись, затем Горчаков вдруг помрачнел и сказал:

— От меня требуют статью. Завтра к вечеру она должна быть готова. А послезавтра ты уезжаешь.

— Дело — прежде всего. Значит, я свободна?

— Подожди! Я не могу писать статью, пока не будет новых данных. Мое расследование продолжается. Не хочешь. принять участие? Побываешь в неожиданных местах, познакомишься с любопытными личностями.

— Право, не знаю. Я буду мешать.

— Ну что ты! Наоборот, станешь вдохновлять.

— Хорошо, — согласилась Валентина. — Только одна просьба. Зайдем на телеграф, позвоню домой.

Опять те же проклятые гудки.

Прошкин говорил, что в Старом Осколе пятнадцать пионеров, но присутствовало только семь. 10-12летние мальчики и девочки в обмотанных на шеях, точно удавках, красных галстуках, выпучили глазенки на товарищей из Москвы. Малышей окружало такое же количество взрослых — сурового вида дядей и тетей. Они следили за каждым пионером, предупреждая ненужные вопросы. Прошкин, торжественно откашлявшись, заявил:

— Юные ленинцы! Вам выпала большая честь встретиться с представителями Советского Союза, страны, уничтожившей капитализм и эксплуатацию человека человеком.

По знаку одного из суровых дядей детки громко захлопали. Прошкин продолжил речь, однако первые человеческие нотки вновь уступили место монотонной «констатации фактов».

— Эти славные бойцы с мировой буржуазией расскажут о жизни в СССР. Слушайте внимательно, спрашивайте обо всем, что вас интересует. Потому что именно вам жить в счастливой советской стране. Пожалуйста, — обратился он к Надежде.

— Я, Надежда Погребняк, — волнуясь, начала девушка, — хочу пожелать моим юным друзьям поскорее скинуть оковы рабства. Чтобы вы, никого не боясь, носили этот великий для нас символ — красный галстук!

— Мы не боимся его носить, — робко заметил один из пионеров. — Обидно только, на нас почему-то смотрят как на дураков?

Тут на него цыкнули, и он затих. Надежда продолжила свою пламенную речь:

— Знаете, почему так смотрят? Одни завидуют вашей смелости, другие обмануты враждебной народу властью.

— Проще, доступнее излагайте им, — прошептал ей в ухо Прошкин.

-. Обмануты плохими дядями, которые правят вашей страной, — поправилась комсомолка Погребняк.

— Но скоро им придет конец, и вы заживете свободно и счастливо, как все пионеры нашей страны.

— А им разрешают есть мороженое? — спросила сидевшая за последним столом девочка с кудрявыми волосами.

— Конечно. Сколько угодно!

— Как я завидую. А мне мама запрещает: ангиной можно заболеть.

— Советские дети едят мороженого, сколько захотят, и при этом ангиной не болеют.

— Они никогда не болеют?

— Иногда болеют, — слегка смутилась Надежда. — Но наши доктора — лучшие в мире.

— Как здорово! — вздохнула девочка в кудряшках. — Хочу в СССР!

— Правда, что Ленин у вас лежит в саркофаге? — поинтересовался огненно-рыжий паренек.

— Не в саркофаге, а в мавзолее, — поправил Давид. — Наши люди толпами ходят туда, чтобы поклониться великому гению и его деяниям.

— А сколько стоит билет?

— Нисколько! — фыркнул Давид. — Это святое для народа место. Вон у вас темные, непонимающие люди идут в церковь. Но ведь за вход они не платят. Надеюсь, что скоро все наши вожди будут лежать в таких же мавзолеях. Все старые храмы снесем, вместо них будут новые — мавзолеи. Ходи и смотри на тех, кто создал тебе счастливую жизнь.

— И Сталина положат в мавзолей?

— Обязательно!

— А мне папа говорил, что он бессмертен, — рассуждал неугомонный парнишка.

Давид не на шутку перепугался, ляпнул лишнее. Но тут же нашелся:

— Надеюсь, что когда вождь состарится, ученые придумают эликсир бессмертия. И никуда от нас Сталин не уйдет. И мы его не отпустим.

— А что еще есть в СССР? — послышался тоненький голосок худого мальчика в очках.

— У нас есть джигиты! — воскликнул Рустам. — Вы не слышали о них?.. Ничего, когда Империи не станет, и две части единого государства соединятся под красным стягом, мы с удовольствием придем к вам, на главной площади станцуем лезгинку.

— А вас много?

— Очень много! Больше, чем можешь себе представить.

Вопросы следовали один за другим, от крайне острых: «Есть ли в СССР другие молодежные политические организации?» (У Надежды взметнулись вверх брови: «Зачем возрождать давно отжившее?», и худенький мальчик в очках радостно воскликнул: «Вот хорошо, а то нас мучают и скауты и монархисты»), до бытовых: «Разрешают ли советским пионерам носить короткие штаны?». Затем Рустам станцевал горячую лезгинку, пообещав вскоре сделать ее национальным русским танцем. Под конец все спели: «Взвейтесь кострами синие ночи.» (Знаменитый пионерский шлягер 20-х и 30-х гг. — прим. авт.), и Прошкин объявил об окончании «исторической встречи».

— Как я волновалась, — призналась Надежда. — Будто на самом сложном экзамене. Не так просто нести идеи Маркса и Ленина в массы.

— По-моему все прошло неплохо, — осторожно заметил Давид.

— Какое неплохо! Отлично! — разгорячился Рустам. — После такой встречи неплохо бы перекусить.

Они как раз стояли перед кабачком с заманчивой вывеской: «Вкусно и быстро». Однако Прошкин не согласился:

— Зачем нам буржуазная пища? На соседней улице открыли коммунистическую столовую: «111 Интернационал».

Гости согласились, тем паче, она недалеко от их гостиницы.

Находился «111 Интернационал» в подвале небольшого дома, спускаться пришлось по крутым ступенькам. Внутри все выглядело неряшливым, несколько столиков со скатертями, которые явно не меняли уже несколько дней. За стойкой стояла толстая дама в буденовке с красной звездой, она тоскливо посмотрела на посетителей и небрежно бросила:

— Чего будем заказывать?

— Шашлычок, — крикнул Рустам.

Дама в буденовке посмотрела на него как на сумасшедшего.

— Этого у нас нет.

— Тогда курочку, да с чесночком, — облизнулся Давид.

— Издеваться пришли? — вконец рассердилась «буденовка».

— Что-то же у вас есть? Пельмени? Бифштекс? — умоляюще произнесла Надежда.

— Суточные щи и картошка.

— Больше ничего? — поразился Рустам.

— Достаточно. Мы вам не буржуи.

— А что плохого в картошке? — раздался знакомый деревянный голос Прошкина. — Зато мы пообедаем в нашей столовой.

Надежда, как возможный будущий комсорг, поддержала его:

— Помните старую пионерскую: «Здравствуй, милая картошка, пионеров идеал.»?

Все тут же подхватили ее и пропели до конца. «Буденовка» равнодушно прослушала и сказала:

— Так будете щи и картошку? Тогда садитесь.

Надежду уже не столько волновало: что есть? Гораздо хуже, что не могла найти туалетную комнату. Когда спросила об этом «буденовку», та недовольно буркнула:

— Ну вот, еще и гадить сюда пришли. На улицу с этой проблемой, на улицу.

Погребняк вспомнила, что гостиница рядом, попросила ребят немного подождать ее. Рустам ухмыльнулся:

— Спокойно делай свои дела. Чувствую, раньше, чем через час нас не обслужат.

— Увидишь Валентину, скажи, что мы ее ждем, — добавил Давид. — Пусть приходит сюда, отведаем «пионерской картошки».

Надежда заскочила в номер, естественно, никакой Валентины не было. Она быстро привела себя в порядок, вышла из туалетной комнаты. Надо поспешить, что, если Рустам ошибается, и обед принесут раньше.

И тут она почувствовала, что не одна в номере. Она обернулась и. обомлела!

Перед ней в кресле сидела Красная Стерва, как две капли воды похожая на саму Надежду. У комсомолки волосы на голове зашевелились.

— Ты. Вы.

— Говори мне «ты». Ведь я — это ты. И, наоборот, ты — это я.

— Не понимаю! Абсолютно ничего не понимаю.

— Чего не понять? Ты была там и все видела, все чувствовала. Знаешь, чем закончилось дело? Я проникла в город и убила семью аптекаря.

— И детей?

— Конечно. Дети видели и могли нас опознать. Дети взрослеют, взрослые превращаются в стариков и умирают. Человек все равно умрет, есть ли разница: раньше или позже? Ни один властитель не избежал ее объятий. Вечно одно — идея! Ради нее люди жертвуют всем. Вспомни Джордано Бруно или Робеспьера, Софью Перовскую или сотни тысяч коммунистов Гражданской войны. Это тот идеал, которому веришь, возводишь в абсолют. Именно идея владеет нами, двигает нашими поступками, заставляет вертеться мир. Познавший вечность идеи познает и вечность бытия. Я исчезаю, но приходишь ты! И мы снова живем. Но если рушится идеал, прерывается цепочка наследственности, тогда мы умираем по-настоящему!

Глаза Красной Стервы так ни разу и не моргнули, точно перед Надеждой не человек, а кукла-убийца.

— Хочешь знать, подруга, окончание моей истории?.. Меня схватили на следующий день после убийства семьи аптекаря. Схватили при попытке подрыва поезда. Меня вели на расстрел, а я хохотала им в лицо и кричала: «Да здравствует коммунизм!» Солдаты пришли в ужас, они не понимали, кто я. Ведьма из преисподней? Один думал бросить ружье и бежать, я прочитала по его глазам. Бедняга так и не понял истину: я не умру, приду снова, только в ином обличье.

Надежде, как и тому солдату, хотелось бежать, однако взгляд Красной Стервы пригвоздил ее к стене. Да разве можно от нее убежать? Зловещий призрак встретит ее в коридоре, на улице — везде! Она только что сказала: я — это ты.

— Я говорила и другое, — голос бил по ушам, вибрировал. — Ты — это я! Ты не посмеешь разорвать цепочку. Для тебя это станет концом настоящим. Тебя так же поведут на расстрел, но уже никогда не возродишься вновь! Останутся — прах, проклятие потомков, затем — забвение.

Погребняк старалась не смотреть на страшную гостью. В зеркале отразилось ее собственное лицо — белое, как бумага, ни кровинки. Но тут изображение самой Надежды исчезло, вместо нее там была. Валентина. Она будто бы беззвучно вопрошала:

— За что?

Люди в форме встретили Репринцеву прямо на вокзале и куда-то повели. Сказали, что надо поговорить.

Надежда прекрасно понимала, чем закончится такой разговор!

Сегодня сокурсница Валя еще бегает по чужому городу чужой страны, завтра — прощальный бал. А послезавтра — поезд, который повезет ее к месту пыток.

И она, наивная, этого не знает! Зато сокурсница Надя в курсе.

«Надюша, почему ты не предупредила меня?»

— Даже не думай! — от голоса Красной Стервы не спрячешься нигде, беги — не беги. — Не смей рвать священную связь преемственности. Твоя подруга — ничто, просто красивая куколка, которая всегда и везде затмевает тебя. Ты же — человек великой идеи! В зеркале снова была Надежда, а дальше?.. Комната, кресло. Оно пустое!

— Тебя нет! — облегченно крикнула Погребняк. Осторожно, дабы не разочароваться в своем открытии, она скосила глаза на кресло. Красная Стерва по-прежнему сидела там!

— Мне не надо отражаться в зеркале. Я в тебе!

Ноги плохо держали Надежду.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Что за совпадение: Горчаков и Репринцева проходили мимо того же самого кабачка «Вкусно и быстро», но Валентина, в отличие от сокурсников, не отказалась от буржуазной пищи, когда последовало соответствующее предложение перекусить.

Уютное местечко, красивая официантка в кокошнике. Сделав заказ, Валентина сказала:

— Как хорошо: и вкусно и быстро.

— Ты спешишь?

— Нет. Сегодня еще нет и завтра тоже. А вот послезавтра. — она помрачнела, вспомнив о предстоящем визите домой. Кончено, она соскучилась по родителям, друзьям. Но там ей не разрешат вот так запросто зайти в храм. Зайти-то можно, да карьера ее закончится.

— Хорошо, что ты не спешишь.

— Ты спешишь, — возразила Валентина. — Надо заканчивать статью.

— Я ее и не начинал.

— Как?

— Не представляю: с какого боку подойти. Масса людей, каждый вроде бы что-то рассказывает о жизни Федоровской, на деле — невспаханное поле лжи.

— И ни одной версии?

— Предположим, политика? Убит человек, агент иностранной разведки, с которым Зинаида Петровна была связана. Но, возможно, что дела касались обычной коммерции. Один артист в театре, например, сообщил, что ее не интересовало даже возможное восстановление монархии, а когда он сообщил о претендентах на трон, она лишь засмеялась.

— Странно, — промолвила Валентина. — Любой гражданин хоть как-то интересуется жизнью своей страны. Тем более, таким принципиальным вопросом.

— Да, — согласился Александр. И тут. его точно током ударило! Либер, возможно, прав, когда называл Федоровскую агентом! Если то была игра с ее стороны? Скрытная женщина, очень скрытная! Можно любить деньги, искусство и совсем не замечать политических перемен. Но не до такой же степени! Не случайно Корхов послал его в театр. И Лапин сказал ему очень много! Нужно только было все сразу понять.

— Александр, эй, очнись!

— Извини, мне пришла мысль.

— Хорошо, когда мысли приходят.

— Это благодаря тебе.

— Тогда и гонорар пополам, — пошутила Валентина.

— Согласен, — рассмеялся Александр. — Так вот, я думаю, Федоровская специально внушала всем, что политика ей по барабану. Вроде у нее есть богатый любовник, какие-то денежные дела помимо спектаклей. На самом деле любовник посещал ее редко. Он подозревает, что у нее были и другие «близкие друзья». Однако доказательств нет, никто их не видел. Она могла пустить слух о любовниках. На самом деле все было подчинено одной цели: не привлекать внимание к главному источнику своего финансирования.

— Ты рассказывал, тебе грозили, предупреждали, чтобы бросил это дело?

— Некий Либер. И его убили, едва он покинул мой дом. Какую цель ставил убийца? Явно не защищал меня. А знаешь, ваш Андрей в курсе каких-то дел Федоровской.

— Да?

— Интуиция журналиста. Он непонятно среагировал на ее фамилию, точно не хотел или боялся говорить о ней.

— Мне хорошо известно, что такое интуиция журналиста, — согласилась Репринцева. — С ним нужно побеседовать.

— Так он и откроется классовому врагу.

— Тебе нет, а я могу попытаться. Мне обещана половина гонорара. Шучу, шучу. Я никогда не участвовала в журналистском расследовании. Но убийца не должен уйти от ответа. Подожди меня.

— Ты куда, в штаб ВКП(б)?

— Нет, — рассмеялась Валентина, — мне нужно в дамскую комнату.

Оставшись один, Горчаков продолжал размышлять над неожиданным открытием. Он слишком отвлекся от окружающей действительности, забыв о важнейшем журналистском принципе: проявлять всегда и везде максимум внимания. Иначе бы заметил двух людей — мужчину и женщину, которые вошли в ресторанчик вслед за ним, сели за соседний столик, иногда бросали взгляды в его сторону. Едва Валентина исчезла из виду, они тут же поднялись и подошли к Александру.

— Господин Горчаков?

— Он самый. С кем имею честь?

— Мы из службы безопасности, — они протянули удостоверения, от волнения Александр не разобрал их фамилии и имена.

— Слушаю?

— Вы занимаетесь расследованием убийства Зинаиды Петровны Федоровской?

— Да. От своей редакции.

— Есть что-то сообщить нам?

Волнение Горчакова сменилось яростью. С какой стати он должен делиться информацией? Сотрудники службы безопасности поняли его без слов:

— Ваш долг, как гражданина, рассказать нам все, — сказал мужчина.

— Прежде всего, мой долг перед газетой, читателями и городом.

— То есть вы не хотите с нами беседовать?

Карлики в новом обличье пытаются диктовать ему условия игры. Он не собирается быть их марионеткой. Даже Корхов предлагал ему дружбу. А эти. только увидели человека и уже распоряжаются его судьбой, отдают приказы.

— Если в чем-то виноват, предъявите официальное обвинение, а нет, то.

— Вы что-то узнали? — мужчина первым пошел на попятную, стал учтивым и галантным.

— Общие моменты, о которых вы наверняка сами слышали.

— Расскажите, пожалуйста.

— Федоровская слыла человеком замкнутым, любила деньги. Либера я видел один раз, и то — мельком. (Упреждаю ваш следующий вопрос). А Дрекслер заходил в нашу газету, предлагал сотрудничество с изданиями Рейха. Вчера вечером я встретил его еще раз в гостинце «Белогорье». Имел мимолетный разговор. Обо всем напишу в статье, послезавтра уже сможете прочитать.

Женщина по-прежнему не проронила ни слова, зато мужчина протянул ему какую-то бумажку с номером телефона:

— В случае чего позвоните.

Сотрудники службы безопасности быстро расплатились по счету и покинули кабачок. Горчаков вновь оставался в раздумье и некоторой растерянности:

«Зачем они приходили и заводили разговор, от которого пользы никакой? Показать, что я «под колпаком»?»

Валентина стояла в очереди к умывальнику. Женщина перед ней слишком долго прихорашивалась. Уже хотелось резко спросить:

— Сударыня, вы здесь не одна.

В зеркале промелькнуло лицо незнакомки, Валентина подумала: «До чего похожа на мою мать!»

Женщина обернулась, и. комок застрял в горле. Вылитая мама!

И тут Валентина услышала:

— Не возвращайся в Москву, дочка.

Репринцева отступила, задохнулась от волнения. Ей это почудилось или?.. Женщина озабоченно спросила:

— Вам плохо?

«Господи, что у меня за фантазии? Совсем незнакомая женщина!»

— Нет, нет, все в порядке.

Незнакомка ушла, а в голове Валентины еще некоторое время звучало: «Не возвращайся в Москву, дочка». Потом она сказала себе: «Наваждение!» и постаралась поскорее забыть о нем.

Тем не менее, к своему другу она вернулась настолько поглощенная в себя, что не заметила его испорченного настроения. И только потом, во время обеда, рассеянно ковыряя вилкой в тарелке, подняла на Александра глаза и увидела его напряженное лицо.

— Что-то случилось?

— Случилось!

И он пересказал ей свою встречу с сотрудниками службы безопасности. Валентина слушала и удивлялась:

— Ты вот так запросто их отшил?

— Чего с ними церемониться? Только дай слабину и на шею сядут.

«У нас с НКВД в подобном тоне не поговоришь!»

— Наверняка хотели показать, что отныне они контролируют ситуацию в городе, — продолжал Горчаков. — Хорошо ли, плохо, но я работал: повстречался с массой людей, без конца анализировал ситуацию, даже в переделку попал. А теперь выложи им все, чтобы сняли пенку!

— И что нам делать?

Валентина и сама не заметила, как прозвучало слово «нам», а Горчаков воспринял это как само собой разумеющееся. Они уже не отделяли себя друг от друга. Пока, правда, только в расследовании.

— Продолжим то, что задумали. Кстати, чтобы не терять время, можем разделиться. Ты отправишься к своим коммунистам, а я еще раз наведаюсь в театр. Хочу переговорить со Степановым. Конечно, если Никита Никодимович опять не исчезнет.

На том и порешили. Выйдя из кабачка, Александр показал на бьющий напротив большой фонтан:

— Через полтора часа встречаемся здесь.

— А вдруг кто-то не успеет?

— Ждем до упора.

— Ужасно неудобно, — вздохнула Валентина. — Хочу написать рассказ о будущем, где у каждого человека при себе телефон. И с ним можно связаться в любую минуту и в любом месте.

— Моя шефиня тоже мечтает написать фантастический роман. И она, и ты — большие фантазерки. У каждого при себе телефон для постоянной связи! Ну и придумала. Да, не исключена слежка. Если прилипнут люди из службы безопасности, отделайся от них, но аккуратно. Главное, не бойся.

Из состояния прострации Надежду вывели друзья-комсомольцы. Лицо Кирилла Прошкина было непроницаемым, холодным, зато Рустам как обычно горячился, размахивал руками:

— Мы ее ждем, ждем. Съели эти кислые щи и пережаренную картошку.

— Ты чего так о нашей коммунистической столовой? — оборвал его Прошкин.

— Оговорился. Съели эту прекрасную еду, а она не идет и не идет. Давид говорит: «Наверное решила покушать в другом месте», а я ему: «Не такой Надюха человек. Травиться. (снова оговорился!) кушать — так вместе».

— Пошли тебя искать, продолжил Давид. — Товарищ Прошкин сделал предположение, что Погребняк могли похитить работники спецслужб. Но сначала решили заглянуть в твой номер. И увидели, что лежишь на кровати бледная, изможденная. Может, позвать доктора?

Прошкин внимательно посмотрел ей в глаза и отрицательно покачал головой:

— Не надо. Как, товарищ Надя?

— Не надо, — согласилась она.

— Врачи у нас того. могут и отравить комсомолку.

— За что? — поразился Давид.

— Как за что?! За убеждения. Дайте ей воды и побрызгайте лицо.

Несмотря на все возражения Надежды, Давид протянул ей стакан, половину она отпила. Оставшуюся часть услужливый комсомолец набрал в рот и прыснул ей в лицо. Погребняк подскочила, как ошпаренная:

— Давид, либо лучше чисти зубы, либо лечи их!

— Так что у тебя случилось? — спросил Рустам.

— Не знаю, — Надежда не собиралась рассказывать о появлении в номере Красной Стервы, ее сочтут за ненормальную. — Пришла к себе и неожиданно почувствовала себя плохо. Теперь мне гораздо лучше.

— Устала, наверное, — сделал предположение Рустам.

— Переезды, новые впечатления, встреча с пионерами.

— Дело в другом, — задумчиво произнес Прошкин. — Это от нервов.

— Разве она нервничала? — удивился Давид.

— Как не разнервничаться, товарищ Блумберг? Она увидела здесь такую нищету, такое бесправие народа, какое советским людям и не снилось.

— Абсолютно верный диагноз! — тут же заявил товарищ Блумберг.

— Ничего, придут джигиты, жить научат, — вставил Рустам.

— Сделаем так, — подытожил Прошкин. — Она немного отдохнет, вы отдохнете. Я сбегаю в штаб. Не волнуйтесь, скоро вернусь, не брошу наших гостей. К вечеру будет не менее интересная программа. Прошкин исчез, а Давид и Рустам продолжали группироваться вокруг Надежды.

— Ей бы покушать, — заявил Рустам.

— Не надо, — Погребняк отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

— Я в буфет — и обратно?

— Отстань!

— Чего же ты хочешь? — пробормотал Давид.

— Чтобы вы ушли.

— Как? — в один голос возмутились студенты. — Бросить тебя одну?

— Да, одну!

— Что за буржуазный индивидуализм? — удивился Давид.

— Послушай, сверхидейный пролетарий, дай мне спокойно прийти в себя.

— Но я же..

— Появится Валя и о ней позаботиться, — успокоил его Рустам.

— Если появится.

— Как «если появится»?

— Наверняка загуляла с местным парнем.

— Отстаньте от Вали, от меня. Так надоели оба!.. Ребята переглянулись и ушли, Надежда наконец смогла спокойно предаться размышлениям.

— Мне привиделось или?.. Что за чушь! Как я, марксистка, могу верить в призрака? Я действительно устала, вот и.

Но как же реальна была ее гостья!

— Устала! — повторила Надежда. — Ни к кому из ребят незваные посетители не приходят.

Немного успокоившись, Надежда пошла в ванную, села на край, смотрела, как она наполняется водой. Что делать, если опять появится Красная Стерва?

«Ее нет! Она давно в могиле, и кости сгнили!» Погребняк скинула униформу, бросилась под теплые струи. Можно плескаться хоть час! Дома подобного удовольствия она лишена. Коммунальная квартира на восемь семей с постоянными очередями к любым местам удобств, горячую воду часто отключают.

Вода принесла ей успокоение. Она уже не думала ни о Красной Стерве, ни о будущей трагической судьбе Валентины, ни о чем другом. На всякий случай повторила:

«Красная Стерва давно в могиле!»

Она снова увидела как бы себя сидящей на краю ванны. Она и. не она!

— Не надейся, я не призрак, — беззвучно говорила ее мучительница из прошлого. — Отныне я воплотилась в тебе, так что не вздумай идти против предначертанного!

Надежда стала захлебываться, она не помнила, как, кашляя, выскочила из ванны.

А в это время в той же гостинице, только этажом выше, где останавливались привилегированные особы, происходили не менее интересные события. Таинственная пара, за которой следил Дрекслер, вернулась к себе в номер. Дама сняла вуаль, оказавшись молодой, белокурой, очень привлекательной девушкой. Мужчина был старше ее, по крайней мере, вдвое, волевое лицо и легкая проседь в волосах.

— Сударыня, — обратился он к девушке, — не смущает ли вас мое присутствие? Возможно, мне стоит выйти, пока вы будете переодеваться?

— Что вы, отец! Не смею беспокоить вас подобными просьбами. У нас две комнаты, мне вполне достаточно своей.

— В таком случае, Елизавета Антоновна, я, с вашего разрешения, выйду на балкон, перекурю.

— Конечно, Антон Алексеевич! Но позволю напомнить о конспирации. Вряд ли будет правильно, если кто-то увидит и узнает вас.

— Вы правы! Лучше посижу в кресле и почитаю газету.

— Вот мудрое решение. А я пока займусь собой.

Антон Алексеевич углубился в прессу, и через некоторое время воскликнул:

— Сударыня, не отвлечетесь ли на минутку от своих дел? У меня важная новость.

— Конечно!

Девушка вышла в просторном, расшитом золотыми нитями, халате, с любопытством посмотрела на отца.

— Вот здесь с пометкой «срочно в номер» сообщается об убийстве некоего Вильгельма Дрекслера. Это тот самый немец, что пытался установить с нами контакт. Не исключено, он следил за нами.

— Подозревал о нашей миссии?

— Возможно, весьма возможно. Рейх одержим идеей посадить на русский трон Владимира Кирилловича. Немцы идут на все! Своим сторонникам-монархистам перечисляют огромные суммы, а нас, кто желает видеть на престоле настоящего наследника — Дмитрия Павловича, могут подвергнуть открытому террору. Вы все это прекрасно знаете, Елизавета Антоновна. Но лишний раз напомнить не грех: следует быть готовым к любым неожиданностям.

— Каким образом Дрекслер вычислил нас?

— Эти люди очень высокого полета и у них огромные связи. Впрочем, рискну предположить, что он не знал, а именно подозревал. И подтвердись его предположения.

— Выходит, убийца оказал нам услугу?

— И немалую.

— Простите, отец, — Елизавета Антоновна замялась, потом рискнула, спросила напрямик. — Не вы его?..

— Нет! Как вы могли такое подумать? Мы с вами практически не разлучаемся.

Девушка села напротив отца и задумчиво поинтересовалась:

— Не соблаговолите ли рассказать, о чем вообще пишут газеты?

— В оскольской — мало интересного. Вот белгородская — да! Тут даются возможные расклады на выборах в будущую Государственную думу.

— Но до выборов еще больше двух лет.

— Тем не менее, Елизавета Антоновна, посмотрите на прогнозы. Если на прошлых выборах монархисты получили только 2 процента, то теперь должны взять четыре.

— Дорогой Антон Алексеевич, четыре процента — такая мелочь.

— Позвольте не согласиться, если с каждыми новыми выборами мы будем увеличивать представительство в два раза. Вопрос однако не в этом. Никто не знает, сколько людей реально проголосовали бы за нас. Либеральные рейтинги — сплошная ложь. Но даже они признают рост влияния сторонников монархии в Российской Империи.

— Если играть по их правилам, то пройдет вечность, пока мы добьемся своих целей. А восстановление монархии — вопрос не завтрашнего, а сегодняшнего дня.

— Согласен с вами! Но, увы, не все происходит, как мы этого хотим. Наш народ еще не может отойти от пьяного угара так называемой свободы. Поэтому и задача подтолкнуть его. Любые методы здесь хороши. Главное дискредитировать власть настолько, чтобы народ отвернулся и от нее, и от принципов республики в целом. И мы с вами этим занимаемся. Напомню, любезнейшая Елизавета Антоновна, что в противном случае мы находились бы на легальном положении. По глазам вижу: что-то смущает?

— Да, благородный отец. Я слышала, что наши действия нарушают возникшую в стране стабильность. Мол, снова прольется кровь.

— Моя добрейшая дочь, кровь обязательно прольется. И во внутренних распрях между различными монархистскими группами, и при нашем приходе к власти; все равно найдутся те, кто станут сражаться с нами не на жизнь, а на смерть. Но то лишь прелюдия. Основное начнется дальше: когда Империя станет империей не только по названию, но и по содержанию. Сейчас все смеются: «Империя без императора — нонсенс!». Поэтому правительство спешит заменить слово «империя» на «республику». Надеюсь, они не успеют.

Он прервался и деликатно осведомился, не желают ли Елизавета Антоновна кофе? Получив отрицательный ответ, продолжил:

— Как я уже сказал, главное начнется после объявления Дмитрия Павловича государем земли Русской. Мы ведь хотим создать не фиктивную, а реальную Россию. Таковой же она может стать не в этих границах, а в своих обычных, исторических. В свое время Колчак (будет проклято его имя!) отказался вести переговоры с Маннергеймом (генерал-лейтенант Русской императорской армии, впоследствии президент и маршал Финляндии. — прим. авт.) о независимости Финляндии, мол, никогда не допустит отторжения у России даже маленькой толики ее земли (это было необходимым условием помощи со стороны Маннергейма. — прим. авт.). А чуть позже подписал договор с большевиками, по которому тем отошла львиная доля территории страны. Какой бессовестный обман!.. Поэтому вторым нашим шагом будет освобождение севера и востока России от большевизма, возвращение их в лоно Империи.

Антон Алексеевич вдохновенно излагал детали грандиозного переустройства России, но, посчитав, что Елизавета Антоновна все более нетерпеливо морщится, спросил:

— Вас опять что-то смущает, тревожит?

— Благороднейший Антон Алексеевич, это же новая война, такая же, как недавняя Гражданская.

— Но зато все вернется на круги своя, белое назовут белым, черное черным. Опять одно крыло Великой Птицы будет касаться Владивостока, другое — Варшавы.

Он все-таки уговорил Елизавету Антоновну выпить кофе и ударился в воспоминания о прошлом, об исчезнувшем некогда мире. Какие были нравы, обычаи, какие танцы танцевали.

— Мазурка, вальс, кадриль — что за чудо!

Дочь из вежливости слушала отца (он повторял ей это множество раз), потом уступила его настоятельным просьбам станцевать каждый из «чудных танцев». Танцевали, естественно, безо всякой музыки, у каждого она звучала в голове.

Внезапно их последний танец прервался стуком в дверь. Отец с дочерью переглянулись. Антон Алексеевич шепнул:

— Не будете ли вы столь любезны, Елизавета Антоновна, пройти в соседнюю комнату?

Затем подошел к двери, осторожно спросил: «Кто?»

— Антон Алексеевич, — послышался голос. — Это я, Вадим Юрьевич.

В комнату влетел шустрый человек несколько неряшливого вида. Хозяин зашипел:

— Зачем вы здесь? Это опасно, можно вызвать ненужные кривотолки.

— Драгоценный Антон Алексеевич, никогда бы не дерзнул без надобности переступить ваше жилище. Однако непредвиденные обстоятельства вынуждают. Гость осмотрелся, точно боялся, что его кто-нибудь услышит, и сказал:

— Меня послала наша организация.

— В чем дело? — забеспокоился Антон Алексеевич.

— В таинственном убийце.

— Какое отношение его преступления имеют ко мне?

— Ах, Антон Алексеевич, боюсь — самое прямое. Он убивает людей политики. Все они разных взглядов, отражают интересы противоположных структур, но каждый, так или иначе, стремился вмешаться в политическую жизнь Империи. Неспроста все, неспроста!

— Почему, достопочтимый Вадим Юрьевич, вы предупреждаете именно меня?

— Не только вас! Других тоже. Каждого из наших.

— Нет никакого предположения, кто он?

— Ни малейшего.

— А наша разведка?

— Молчит! Уже и полиция втянута в дело, и службы безопасности, и пресса. Я не слышал, чтобы у кого-нибудь из них имелись на сей счет хоть какие-то идеи.

— То, что вы не слышали, еще не значит, что их нет, — попытался унять внезапно возникшую в теле дрожь Антон Алексеевич.

— Возможно, мы знаем не все. Тем не менее, прошу, умоляю: соблюдайте максимальную осторожность. Вы слишком ценный человек для организации.

— Что ж, благодарю, Вадим Юрьевич, за предупреждение.

— Откланиваюсь и ухожу.

Едва за посетителем закрылась дверь, в комнату отца вновь заглянула Елизавета Антоновна. Ее обескуражил подавленный и растерянный вид отца. Он сообщил ей о предупреждении Вадима Юрьевича. Девушка нахмурилась:

— Дорогой отец, вы находите его предупреждение столь серьезным?

— Не знаю, что и думать, милая Елизавета Антоновна. Есть много такого, что действительно настораживает. Люди разные, но их объединяло одно: каждый играл в Старом Осколе собственную игру, так или иначе затрагивающую интересы юга России.

— Недавно вы изволили говорить об услуге, которую оказал нам убийца Дрекслера.

— Не знаю, ничего не знаю! Вчера — Дрекслер. Сегодня можем быть мы. Убийца неуловим! Проникнуть в дом Федоровской, где столько слуг, расправиться с двумя профессиональными разведчиками.

— Почему все уверены, что это дело рук одного человека?

— Умнейшее замечание, Елизавета Антоновна. Возможно, кто-то решил использовать почерк убийцы Федоровской, чтобы свести счеты с Либером и Дрекслером. Только. мне представляется: здесь поработал один и тот же человек. Жесткий и неуловимый. Что делать? Вечером нам снова быть на собрании нашего общества, а как идти по ночным улицам города? Оставил бы вас в гостинице, но безумно боюсь за свое главное сокровище.

— Я могу постоять за себя.

— Это вам только кажется, дорогая Елизавета Антоновна.

— Вооружусь кинжалом, или лучше буду иметь при себе пистолет.

— Не поможет. Дело в том, что мы не представляем: кто он? Под какой маской появится?

— Что тогда делать?

— Ума не приложу.

— А ежели это пустые страхи?

— И такое возможно. Следует серьезно подумать.

— Подумайте, отец. В вашу голову приходят гениальные мысли.

Однако пока в голову Антона Алексеевича никаких мыслей не приходило. Он закрывал глаза и видел одну и ту же картину: марширующие толпы сторонников монархии, звучал знаменитый гимн: «Так за царя, за родину, за веру мы грянем громкое: ура! ура! ура!». Потом он понимал, что все это — кадры кинохроники на большом белом полотне. И вот кто-то ловко разрезал полотно. Появлялся убийца в маске, в руках у него нож.

— Кто ты?! — вопрошал Антон Алексеевич.

Убийца молчал и лишь беззвучно раскрывал рот. Он смеялся.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Горчаков обдумывал, как и где отловить Никиту Никодимовича. Он пришел в театр на свой страх и риск. В данную минуту режиссера здесь может и не быть. А если даже он в театре, охранник-горилла не обязательно пропустит, придумает какую-нибудь причину. Александр ведь не из полиции и не из службы безопасности.

Но повезло! Когда Горчаков подходил к театру, Степанов как раз выходил из служебного входа. Александр сразу крикнул:

— Никита Никодимович!

Глазки режиссера забегали, наверное, он отчаянно думал: куда спрятаться? Потом, понимая, что некуда, покорно двинулся навстречу.

— Мы с вами не договорили, — напомнил Александр.

— Не о чем говорить.

Никита Никодимович достал платок, обтер покатый лоб. Я уже все рассказал, больше мне ничего не известно.

— А как насчет вашего знакомства с Либером?

— С кем? — удивление режиссера было разыграно на редкость плохо.

— С тем господином, которого убили на следующий день после гибели Зинаиды Петровны.

Степанов отшатнулся, стал белым, как полотно, ноги не держали его. И тут на помощь шефу выскочил неутомимый охранник-горилла.

— Опять ты, журналюга?

— Опять я.

— Никита Никодимович, разрешите, я вышвырну его отсюда. А еще лучше испорчу его смазливую «визитку».

— Попробуй! — Горчаков на всякий случай встал в свою любимую стойку. — Обожаю смотреть, как с грохотом падают шкафы вроде тебя.

— Прекрати, Терентий, — с трудом выдавил из себя Степанов. — Человек из газеты. Я обязан с ним переговорить.

Горилла, проворчав под нос угрозы в адрес Александра, все же развернулся и ушел. Горчаков предложил пообщаться в скверике напротив театра. Никита Никодимович, опустив голову, обреченно двинулся за своим мучителем.

— Итак?.. — начал Александр.

— Итак? — переспросил Степанов.

— Насчет Либера.

— Разве он имеет отношение к смерти Федоровской?

— Кто знает. Однако и он мертв.

— Я его плохо знал.

— Настолько плохо, что беседовали с ним как старые друзья?

— Ошибаетесь. Он пришел расспросить о планах работы театра.

— Ой-ли? Я случайно услышал часть вашего диалога. Сейчас, с вашего разрешения, повторю его. Он сказал: «Ничем не выдать себя». Вы ответили: «А если докопаются? Там ведь не дураки». Кто и до чего не должен докопаться?

— Возможно, мы вспоминали какой-то диалог из спектакля. И вообще, говорили ли мы подобное?

— Вы меня считаете за вруна, за недоумка?

— Даже если нечто подобное и было. В конце концов, это мое личное дело!

— Убита женщина, после — еще двое мужчин.

— Я не убивал ни Федоровскую, ни кого другого, — впервые с вызовом ответил Степанов. — Так что, извините!

— Разговора не получается, — констатировал Горчаков.

— Остается одно: описать все в завтрашнем материале. И тогда вам придется объясняться уже в другом месте, с людьми, от которых так просто не отмахнетесь.

— Почему?! — взвизгнул режиссер. — Я не сделал ничего дурного!

Горчаков поднялся, давая понять собеседнику, что разговор окончен. Тот вцепился в его руку:

— Подождите! Я готов вам все рассказать, но при одном условии.

— Каком?

— Вы никогда, ни при каких обстоятельствах не упомяните мое имя.

— Как я могу обещать такое?

— Тогда и мне нет стимула «колоться», — теперь уже Степанов выкручивал журналисту руки.

— Пусть так, — подумав, согласился Александр. — Только ведь вам необходимы гарантии?

— Ваше слово.

— Слова достаточно?!

— Вы из княжеского рода. Обманите, опозорите свой род.

— Хорошо. Даю слово!

— Извините. — Никита Никодимович слегка дрожащими руками достал таблетку, проглотил ее, скорчил мученическую гримасу и начал рассказывать:

— Я действительно знаю. простите, знал Либера плохо. Видел его всего два или три раза. Случай свел нас, когда и где — значения не имеет. Он спросил: не знаком ли я в Старом Осколе с людьми, которые занимаются скупкой драгоценностей? А Зинаида Петровна украшения любила, и денежки водились!

— А почему Либеру нельзя это было сделать открыто? У нас два ювелирных магазина.

— Трудно сказать, — промямлил Степанов, и Горчаков догадался: контрабанда. Тоже любопытная вещь для газеты. Но сейчас его интересует другое.

— Я их познакомил. Федоровскую и Либера.

— Конечно, за хорошее вознаграждение.

— Нет, нет, господин Горчаков, никаких преференций себе не искал. Просто решил помочь хорошим людям. Дел их не ведал, мало того, даже вникать не собирался.

Никита Никодимович так смотрел на собеседника, точно кричал ему: «Верьте каждому слову. Честнее меня человека нет!». Поскольку соответствующей реакции от собеседника не последовало, продолжил:

— И тут Федоровскую убивают! Я перепугался, вдруг всплывет мое имя? Оно не должно всплыть, я — человек искусства, а не сомнительных делишек.

Заявляется в театр Либер: мол, в чем дело, кто и за что ее того?.. Что ему ответить, раз все это и для меня загадка? Тогда он потребовал, чтобы я молчал об их с Зинаидой Петровной делах. Мог бы и не предупреждать, мне нужна огласка как и ему.

— Почему Либер так опасался огласки?

— Как почему?! Представитель солидных структур и вдруг.

Теперь Александру стала понятна причина ночного визита Либера. Обычный страх, что журналист раскопает о его «дополнительных» заработках, за которые Жана Робертовича хозяева по голове не погладили бы. Отсюда — запугивание журналиста, попытка представить в качестве заказчика преступления советскую разведку и откровенный подкуп самого Горчакова. Возможно, последнее давно входило в его планы, и он решил совместить оба дела.

— Скажите, Никита Никодимович, а не могло быть связано убийство Зинаиды Петровны с ее коммерческими делами?

Степанов задумался. Александру показалось, что режиссер сам искал ответ на этот вопрос.

— Вряд ли. Люди, занимающиеся у нас в Старом Осколе подобным бизнесом, относительно миролюбивы (то есть я не знаю! Я слышал краем уха!). К тому же, Зинаида Петровна (опять же, по слухам) никого не кидала. По-моему, тут дело в другом.

— В чем?

— Вы взялись за расследование, так покопайтесь в ее биографии. А я товарищ посторонний.

Он поднялся, в очередной раз обтер скомканным платком лицо, коротко бросил:

— Аудиенция окончена? Я спешу. Помните свое обещание: обо мне нигде и никому?

Затем придвинулся к Горчакову и прошептал:

— Знаете, кого я боюсь больше всех следственных органов на свете и разной шумихи? Убийцу! Это настоящий дьявол! И вы его опасайтесь, молодой человек.

Вчера Валентина надеялась, что никогда больше не появится в местном штабе ВКП(б), слишком уж там тяжелая атмосфера. И вот теперь она вновь постучала в дверь и, услышав, «Войдите», зашла. Веселый внешне, белобрысый Андрей Коровин как обычно, на месте. Он широко улыбнулся, но она уже с первой встречи поняла, что может скрываться за такой улыбкой.

— Пропавшая душа, — сказал он. — Проходи, присаживайся.

Валентина присела, Коровин показал ей сплошь подчеркнутую газету:

— Видишь, каким серьезным делом занят. Материалы последнего Пленума ЦК ВКП(б). Отмечаю самое важное из доклада Сталина и других руководителей. Потом приведу их слова как обязательную директиву для коммунистов и комсомольцев Старого Оскола.

— Очень серьезное дело, — согласилась Валентина.

— А почему отделилась от коллектива? Не ходила по местам революционной славы, не побывала на месте расстрела большевиков у нашего «Смольного», не выступила на пионерском собрании?

— У меня есть задание написать статью.

— Вот это правильно.

— Я немного подкорректировала тему: преступность в Старом Осколе. Хочу показать здесь зловещую роль капитализма.

— Блестящая идея! — согласился Андрей. — У меня есть данные, их стоит посмотреть и обработать.

— Мне уже рассказали, что в городе за три последних дня произошли три громких убийства. Говорят, все преступления совершил один и тот же человек.

— Откуда это тебе известно? — подозрительно поинтересовался Андрей.

— Я журналист, — напомнила Репринцева. — Если он не обладает информацией, он уже не журналист, а пустое место. У вас я хотела бы спросить насчет актрисы Федоровской.

При этом Валентина буквально впилась взглядом в Коровина. Тот, не моргнув взглядом, произнес:

— Я не в курсе. Коммунисты не участвуют в буржуазных разборках.

Несмотря на внешнее спокойствие, что-то в лице Андрея дрогнуло. Это длилось недолго, но для Валентины решило многое:

(«Ложь! Он действительно что-то знает!»)

— А мне необходимо выяснить как можно больше о деле Федоровской, — настаивала девушка. — Общеизвестные догмы о росте преступности при капитализме никому не нужны.

— Общеизвестные догмы? — вскричал Андрей. — Да эти, как ты называешь, догмы выстраданы целым поколением. И не одним.

— Но советских людей интересует конкретика. Если я опишу это дело.

— Забудь о нем, — неожиданно резко сказал Андрей.

— С какой стати?

Посвященный Коровин мог бы сказать: «Ты уже ничего не напишешь, тебя арестуют при пересечении границы СССР», но не имел права. Информацию следовало сохранить в секрете, чтобы она случаем не передумала возвращаться. И даже перед почти репрессированной он, кому доверяет Москва, ощущал тревогу. Нельзя допустить, чтобы Репринцева встревала в расследование. Агентура донесла, что ее видели с парнем из «Оскольских вестей». Он дает ей информацию и оказывает содействие в расследовании. И она ему тоже. Это уж как пить дать!

— Мы не помогаем одним преступникам — в данном случае буржуазным полицейским, ловить других.

Фраза не отличалась убедительностью, Валентина сразу перешла в наступление:

— Если коммунисты не станут помогать своим гражданам, они потеряют доверие народа. О вашей странной позиции я обязательно расскажу в Москве. Удар был ниже пояса. Ей скоро предстоит встреча с НКВД. И она им точно расскажет!

«Как быть? Похоже, она что-то подозревает?»

Теперь Андрею необходимо было выиграть время, понять, что конкретно Валентина знает? Как это сделать? Выяснить бы, но так, чтобы она ничего не заподозрила.

Нужна пауза, чтобы все обдумать. И тут появилась девушка с кипой листов, один протянула Андрею.

— Что здесь? — спросил он.

— Дополнения к решениям Пленума ЦК ВКП(б).

— Давай посмотрим. Кстати, познакомься, Катя, это Валя Репринцева из Москвы.

— Из самой Москвы? — воскликнула девушка.

— Ну-ка, что там еще?.. О, решено усилить борьбу с диверсантами и врагами народа. Скоро никакая сволочь не сможет вам вредить.

— Давайте вернемся к нашему разговору, — несколько торопливо попросила Валентина.

— О Федоровской? А тебе что о ней известно?

— Пока немного.

— Конкретнее! — потребовал Андрей.

— Журналист до поры до времени не раскрывает своих тайн.

— Что? Тайны от своих товарищей? Удивляешь, Репринцева. У нас одна команда, одни задачи, одна цель.

— Тогда условие: мы обменяемся информацией.

— Хорошо, — согласился Коровин, точно позабыв, что он «не в курсе проблемы».

Валентина сообщила, что узнала о Федоровской немного, и даже из того, что рассказал ей Александр, выделила лишь некоторые, общеизвестные (как она посчитала) факты. Поговаривали, будто Зинаида Петровна могла иметь контакты с зарубежной разведкой (с какой именно Валентина, естественно, не имела понятия), что ее прикончил ревнивый любовник; или еще версия — деньги, жила она явно не по средствам. Андрей слушал и кивал, лишь однажды Репринцевой показалось, что в лице его опять промелькнуло волнение, а глаза слегка сузились. Но какой момент в ее рассказе взволновал Коровина?

— Ничего нового, товарищ Репринцева, ты нам не сообщила, — заявил Андрей.

— Теперь ваша очередь.

— Могу только повторить твой рассказ, не более. Знаешь что, зайди-ка завтра, я переговорю с ребятами. Не исключено, снабдим тебя интересной фактурой. А сейчас извини, работа. С большим пролетарским приветом!

Валентина покинула офис коммунистов крайне разочарованной. Она рассчитывала использовать Коровина, похоже, он использовал ее. Шансы на получение «интересных материалов» невелики. Выходит, она зря сюда приходила?

«Пожалуй, не зря!»

Валентина, естественно, не могла знать, что почти следом за ней, в штабе появится Прошкин. Андрей кивнул ему: выйдем. На улице, прячась от чужих ушей, сообщил о разговоре с Репринцевой. Тот закурил папиросу и задумчиво произнес:

— Чего боятся? Когда она вернется в Москву.

— В том-то и дело, идиот! Из нее начнут выбивать многое, в том числе, все о поездке в Старый Оскол. Сначала я предупредил ее, чтобы не занималась делом Федоровской. Мой прокол. Правда, я вывернулся, сославшись на то, что все это буржуазные дела, преступники полицейские ловят преступников обычных. Только поверила ли она?

— Каков твой план?

— Завтра подсунем ей какую-нибудь общеизвестную, ничего не значащую информацию. Пускай думает, это все, что у нас есть.

— А у нас и не может быть иного. Мы — политическая партия, а не сыскная бригада.

— Надеюсь, ты прав, и Репринцева ничего не поймет. Очень надеюсь!.. Ладно, что с той группой студентов? Прошкин рассказал о походе к «Смольному» и выступлении перед пионерами.

— Валентина, естественно, с вами не ходила?

— Нет.

— Встречалась с Горчаковым?

— С ним!

— Здорово забил ей голову этот красавчик из «Оскольских вестей». Гляди, чтобы не случилось худшего. Если она не захочет вернуться назад, нам с тобой не сносить головы.

— Не думаю, — проговорил Прошкин своим обычным монотонным голосом. — Там — ее родители, она ведь не в курсе, что осталась сиротой.

— Когда влюбляешься, теряешь голову. Сразу по боку все родные и близкие. Нельзя упускать ее из виду.

— Как не упускать, если я ее не вижу?

— А ты борись!

— Легко сказать.

— Коммунисты не пасуют перед трудностями. Придумай ребятам интересную экскурсию, куда бы и она пошла. Скажем, на Новый город, в казино.

— В казино, символ буржуазного разложения?

— Именно! Пусть советские студенты увидят, как преступная власть разлагает умы и души людей, отвлекает их от борьбы за свое светлое будущее.

— А вдруг она опять предпочтет встречу с тем журналистом?

— Вполне возможно. Слишком увлеклась проклятым расследованием. Послезавтра она уезжает. Надеюсь, — в который уже раз произнес Коровин, — за полтора дня не случится непредвиденного.

— И я надеюсь, — тяжело вздохнул Прошкин.

— Только не забывай нашего мудрого вождя Владимира Ильича Ленина. Опоздай он хотя бы на день с восстанием, вся Россия осталась бы жить под ярмом капитала.

— Не опоздаем, — убежденно заявил Прошкин.

— Действуй, Кирюша, действуй! Отправляйся к ребятам, вези их в казино (будь оно неладно!). Не забывай о Репринцевой, — он взглянул на часы, — о, мне пора!

— Срочное дело?

— Забыл? В это время мы поем «Интернационал», святую песню для каждого истинного коммуниста.

Валентина пришла к назначенному месту немного раньше Горчакова. «Значит, не успел все сделать», — сказала она себе, взяла мороженое и села на лавочке возле самого фонтана. В одиночестве скучать не пришлось, проходившие мимо молодые люди не позволяли. Один ей подмигнул, другой пригласил вечером на танцы (пришлось нахмуриться и отказаться), но самым настойчивым оказался третий — уже в годах, лет сорока, он тут же предложил Репринцевой. выйти за него замуж(?!)

— Я пока не собираюсь замуж, — изумилась Валентина.

— Зря, красавица, зря. Следует подумать о будущем.

— О будущем?

— Мужчин меньше, даже статистика здесь далеко не точна. Среди сильного пола много спившихся и, да простит незнакомка неприличное слово, импотентов. А сколько вообще избегают супружеских уз!.. Вы же — моя мечта, мой идеал, я это сразу понял. Разрешите представиться: профессор местного университета Кашин Максим Сергеевич.

— У меня уже есть друг, — рассмеялась Валентина.

— У вас с ним серьезно?

— Более чем, — Репринцева уже не знала, как избавиться от навязчивого профессора. А тот не унимался:

— Ваш сверстник?

— Он чуть старше.

— Не делайте колоссальной ошибки! Муж должен быть значительно старше жены. Природа к женщинам несправедлива, они стареют раньше. Со временем мужчина начинает искать связи на стороне. А когда жена молода, он холит, лелеет, обожает ее! Других женщин для него нет.

— Уверена, для моего друга кроме меня никого нет. Кстати, он сейчас появится. И еще: он мастер по самбо и ненавидит, когда к его даме цепляются незнакомцы.

Валентина тихонько засмеялась, наблюдая, как «слишком умный» профессор откланялся и быстро ушел. Вскоре появился Александр.

— Извини за опоздание, — сказал он. — Зато кое-что новое по делу. А ты чего такая веселая?

— Меня сватали.

И Валентина пересказала диалог с профессором. На душе было так легко и спокойно, она упивалась этим миром, пусть со своими сложными проблемами, невзгодами, горестями, даже неведомым страшным убийцей. Но здесь нет всеобщего страха, который она ощущает у себя на родине.

— В Москве к тебе тоже клеятся? — усмехнулся Горчаков.

«Наивный! Подойди ко мне кто-нибудь в Москве, заговори как этот чудаковатый профессор, обмерла бы со страху! Вдруг он из НКВД?».

Вслух же сказала:

— Бывает. Но я человек стойкий.

Послезавтра в это самое время она будет в Курске, потом пересечет границу. Как-то откликнутся ей долгие отлучки из коллектива в городе Старый Оскол? Настроение сразу испортилось, в душе возникла тревога, ее подпитывала другая: почему не работает домашний телефон?

— Не пора ли полдничать? — спросил Александр. И, не дожидаясь ответа, затащил Валентину в маленькое открытое кафе.

Заговорили о делах. Горчаков подробно описал встречу со Степановым. Главное, что он вынес из их разговора: Федоровская и Либер имели коммерческие дела. Но только ли их?

— А самого Степанова не считаешь причастным к ее смерти? — поинтересовалась Валентина.

— Вряд ли, — задумчиво ответил Александр. — Слишком он мелок и труслив. Посредничество в темных делишках — пожалуйста. Но чтобы убийство. А что у тебя?

Репринцева также детально передала разговор с Коровиным. Горчаков внимательно выслушал и спросил:

— Значит он отрицает какую-либо связь с Зинаидой Петровной?

— Отрицает. Только я не поверила. В его глазах блеснул странный огонек. испуга.

— В какой момент он появился?

— Я называла ему три возможных мотива убийства Федоровской (о чем слышала сама): контакты с зарубежной разведкой, месть любовника, деньги. В один из этих моментов он и заволновался.

— В какой именно?!

— Точно не могу сказать.

— Эх, знать бы! — и приумолк.

— О чем задумался? — девушку тронул его печальный вид.

— Три версии, но мне все же ближе одна — политическая. Ведь после Федоровской убили двоих иностранных агентов. И Никита Никодимович намекнул. нет, он прямо сказал, что сомневается, что в деле Федоровской замешан обычный криминал. Зинаида Петровна (правда, это он говорит, но, скорее всего, знает) вела дела честно.

— Что у нас дальше? — Репринцевой не терпелось продолжить дело.

— Я все вспоминаю, как Корхов предложил начать с театра. Старый Лис понимает, что делает. Только вряд ли мы что-то еще вытянем из Степанова. А вот другой наш «клиент».

— Кто же?

— Варвара.

Валентина содрогнулась и на всякий случай напомнила:

— Мы вчера уже заходили к ней.

— Почему бы не заглянуть еще раз?

— Неприятная особа, — больше всего ей не хотелось возвращаться в тот гнетущий дом. Хотя многие загадки так и не разрешились. Что за жуткое видение об аресте отца? И кто оно, то заросшее шерстью чудовище, выглянувшее в окно?

— Пойдем к ней позже, — сказал Александр, — когда станет темно. Только вот темнеет сейчас поздно.

— Почему, когда стемнеет? — полюбопытствовала Валентина.

— Представь: мы попадем на шабаш ведьм. Или вообще прилетят Воланд и его свита.

— Кто прилетит?

— А! Ты не слышала о писателе Михаиле Булгакове.

— Нет, — подумав, ответила Репринцева. — Не припоминаю.

— Он родился в Киеве, где-то в конце прошлого века. Служил военным врачом в Вооруженных силах Юга России. Но страстью его была не медицина, а литература. В двадцатые годы он приехал в Москву, несколько лет прожил в Советской России, опубликовав в газетах ряд фельетонов и рассказов. Потом вернулся в Киев, вернулся вовремя, а то над ним уже стали сгущаться тучи. И здесь он получил широкую известность — печатаются его книги, ставятся пьесы. Мало того, в 1929 году произошел крупный скандал: один советский военный деятель посетил с дружеским визитом Империю, Булгаков влюбился в его жену (имеется в виду Е.С. Шиловская. — прим. авт.) и. увел ее.

Недавно Булгаков издал новый роман, который первоначально назывался «Великий канцлер», но в самый последний момент был переименован в «Мастера и Маргариту». Началась настоящая шумиха, инициативная группа выдвинула автора на Нобелевскую премию. По словам самого Булгакова, писал он его долго, целых семь с лишним лет.

— Хватило терпения!

— У вас бы он писал его еще дольше и вряд ли бы дописал. Представляешь его жизнь в Москве?

Нищета, безвестность, а если новое творение — то в стол. А сейчас он состоятельный человек со своей армией поклонников.

— Зачем ты так? — грустно прошептала Валентина. — У нас печатается любая литература. Главное, чтобы она не носила антисоветского содержания.

— Творению нельзя ставить идейные преграды.

В который раз Валентина говорила себе: «Встань и беги от опасных разговоров!». И снова никуда не ушла. Просто поменяла тему:

— И кто такой Воланд?

— Разве можно вот так сразу пересказать гениальную вещь? Я дам тебе ее прочесть. Хотя здесь ты уже не успеешь, а увозить роман с собой опасно.

«Как жаль! — внутренне простонала Валентина. — И ведь все начнется уже послезавтра!»

— Я согласна вечером отправиться к Варваре.

— Отлично! А пока я еще покажу город.

— Мне бы своих ребят проведать, а то совсем потерялась.

— Ты не устала от них?

— Еще как устала!

— Знакомая ситуация. Когда постоянно общаешься с коллективом, он тебе до чертиков надоедает.

«Мне с ними вообще не интересно!»

— Я к ним не пойду!

Надо бы зайти на почту, позвонить. Но она вдруг испугалась постоянных гудков. Разговоры о сломанном телефоне показались неуместной злой шуткой, или попыткой успокоить ее, взбодрить. Там, в Москве что-то произошло!

Потребовалось некоторое время, чтобы разубедить себя в том. Однако на почтамт она больше не пошла, не хватило душевных сил.

Налетевший ветерок растрепал ей по плечам волосы, полуденное солнце играло золотыми лучами.

Деревья, пышные кусты, цветы — все зеленое царство, будто застывшее в томной неге, звенело и пело на разные голоса. Вступающее в свои права лето дарило радость и надежду.

Или это только обман природы?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Давид и Рустам встречали Кирилла Прошкина во всеоружии, они ждали нового сюрприза: по каким еще местам революционной славы Старого Оскола поведет замечательный гид? Все вместе они зашли в номер Надежды.

Девушка немного отошла от жуткой картины в ванной. Красная Стерва исчезла так же внезапно, как и появилась. Постепенно Надежда уверовала, что перед ней промелькнуло видение, мираж, вызванный ее усталостью. Поэтому никто и не заметил каких-либо изменений в поведении Погребняк. О недавнем недомогании не вспоминали: было девушке плохо, сейчас поправилась. Комсомолец обязан быть железным!

— Вальки снова нет? — оглушил комнату гортанный голос Рустама.

— Как видишь.

— Доиграется она! До ребеночка — точно!

Давид, которому унизительные слова резанули сердце, поспешил переменить тему:

— Куда мы теперь бросим стопы, товарищ Прошкин?

— Очень необычное место. Вы удивитесь.

— Неужели на могилы кавказских ополченцев? — воскликнул Рустам.

— У нас не воевали кавказские ополченцы, — мотнул головой Прошкин. — Все гораздо прозаичнее. Мы совершим путешествие на Новый город, недавно администрация открыла там казино.

— Мы пойдем в казино? — комсомольцы в изумлении открыли рты.

— Именно.

— Подождите. — у Погребняк язык отнялся. — Валентине влетело от меня лишь за то, что она случайно вошла туда.

«Она там была?!» — криво усмехнулся Кирилл. Но не подал вида, что узнал важную новость. И продолжил:

— Неправильно рассуждаете, товарищ Надя, комсомол обязан быть в курсе любых мерзостей капиталистической жизни. После вы опишите эти мерзости в красках. Опишите так, чтобы у советского человека появился зуд.

— Зуд будет, — пообещал Рустам. — Зачешется все, даже задница.

— Какой же ты хам! — возмутилась Надежда. — При девушке такое?..

— Что я хамское сказал? — искренне удивился Рустам.

— Когда чешется задница, исчезает всякое желание сидеть за игровым столом.

На том и помирились. Кирилл отвел ребятам недолгое время на сборы, и вот уже второй раз за сегодняшний день они отправились в путешествие по Старому Осколу.

Комфортабельный двухэтажный автобус привел Надежду в восторг. Она плюхнулась на мягкое сидение и. сразу вспомнились дребезжащие московские трамваи с их переполненными вагонами, отчаянной руганью пассажиров, криком злобных кондукторш. Как хорошо, что здесь этого нет. Сиди, наслаждайся дорогой, хочешь — закрой глаза, подремли. Надежда так и сделала, отчего рот ее расплылся в улыбке.

— Чего лыбишься? — закричал Рустам.

— Нравится! Вот бы и в Москве нам иметь такой транспорт.

— Преклонение перед буржуазным транспортом? — дернулась верхняя губа Прошкина.

Правильное замечание товарища сразу отрезвило Надежду. Будущий комсорг не имеет права поддаваться иллюзиям красивой жизни. Она посмотрела на автобус и свою поездку под другим углом. До чего тут тесно, люди трясутся сильнее, чем на танцплощадке, место жесткое, кое-где (она даже мысленно не смела произнести любимое слово Рустама) скоро появятся мозоли.

Настроение упало до нуля. Даже в окно глазеть не хотелось, а то случаем соблазнишься какой-нибудь пакостью проклятого капитализма.

И тут автобус остановился, Прошкин предложил гостям выйти.

Сначала гости широко раскрыли глаза, будто возникшая красота украла их души. Затем, опомнившись, начали ругать капиталистических архитекторов за безвкусицу, смешение стилей и прочее. Поругали — и поскорее вперед, чтобы созерцать и ругать! Ругать и снова жадно созерцать! Публика тут одевалась изысканно. На ребят в униформе, в сапожищах смотрели кто с удивлением, кто с интересом, очевидно считая, что перед ними — представители авангардной моды.

— Зыркают, косятся, — недовольно промычал Рустам. — Спрашивается: почему?

— Никогда не встречали настоящего джигита, — едко напомнил Давид.

— Пялятся на нас, как в зоопарке.

И вдруг люди, как по команде, перестали смотреть на странную группу. Дело не в том, что они услышали слова Рустама. Просто потеряли интерес.

Последнее комсомольцы опять восприняли как оскорбление. Давид сердито покусывал губу, Рустам думал сплясать у фонтана лезгинку, да вовремя остановился, Надежда начала тихонько декламировать Маяковского «Стихи о советском паспорте». Но нет, у окружающих их людей не было даже капли ненависти, о которой твердил поэт, вместо нее — самое тягостное на свете: безразличие. Парковыми дорожками друзья вышли к достойной копии храма Артемиды. Вечно унылый деревянный Прошкин вдруг с иронией объявил:

— Вот оно, главное место нашего разврата!

И тут глаза его жадно и одновременно тоскливо блеснули. Он напоминал человека, который бы с удовольствием окунулся в омут этого разврата, но возможностей нет, главное — финансовых.

— Они устроили вертеп в храме, пусть даже в языческом? — удивилась Надежда.

— Что тебя удивляет? — спросил классический атеист Давид. — Везде один обман, везде один опиум.

— Зайдем, «курнем»? — зычным голосом проговорил Рустам.

— Плохая шутка для комсомольца, — тут же одернула его Надежда, постепенно примеряющая тогу комсомольского секретаря.

Прошкин с трудом оторвал взгляд от волшебного здания и дал команду: «Вперед!».

Внутри, среди шума толпы, команд крупье, мелькающих рядом с игровыми столами официантов и официанток, у каждого из четверых возникли свои ощущения. У Прошкина постреливала одна и та же мысль: «Сыграть бы? Не сейчас, не при ребятах, но сыграть?» В отличие от подавляющего большинства оскольских коммунистов, он был человеком не бедным, мог бросить на стол приличную сумму. «Да, да, в следующий раз я сыграю, обязательно сыграю! И пусть Коровин ругается, требует «покаяния». Имею я право осуществить свое страстное желание?»

Давиду показалось, будто он видит своего деда, известного организатора всевозможных азартных заведений. Дед глядел на внука, грозил кулаком, но не за то, что Давид появился в казино. Он слал проклятия отпрыску, который теперь в рядах тех, кто лишил его прибыльного бизнеса.

Рустам выискивал хотя бы одного джигита. Он подошел бы к нему и сказал: «Зачем позоришь нас игрой в поганую рулетку?». Нет, не так: «Давай перережем эту свору, а деньги отдадим на дело революции». Однако джигитов он не обнаружил, поэтому революция пока осталась без дополнительных средств.

Надежда зажмурилась, дабы не лицезреть вертеп, что-то зашептала про себя. Но то были не слова молитвы, а ода Ленину. Вождь мирового пролетариата не смог, увы, заглушить развратное веселье, поэтому Надежда стала напевать коммунистический марш.

К друзьям подошел мужчина в безукоризненном смокинге, спросил: имеют ли желание господа сделать ставки? Давид промычал нечто невразумительное, Рустам, сурово сдвинув брови, отвернулся, Надежда умолкла и крепче поджала змеиные губы. И только Прошкин артистично развел руками:

— Не сегодня.

Лицо мужчины в смокинге тронула едва заметная усмешка. Поклонившись, он тут же исчез.

— Сдается мне, он смеялся над нами, — Рустам буквально кипел. — Если так, то я. то я.

— Заткнись! — строго оборвала его Надежда, и он сразу замолчал.

Они пошли вдоль столов, Прошкин комментировал:

— Обратите внимание, товарищи комсомольцы, на эти лица, глаза.

Он прав! Игра сделала обычных людей подобием зверей. Самые низменные инстинкты — алчность, корыстолюбие, желание во что бы то ни стало разбогатеть легким путем прочитывались здесь точно в раскрытой книге. Жизнь за стенами казино с ее радостями, проблемами, печалями умирала, в крайнем случае, оставалась где-то далеко за пределами достигаемой реальности. Только фишки, карты, голос крупье.

Нет ничего на этом свете: ни возвышенных идеалов, ни священной музыки любви. Все заменила удача! Снова: фишки, карты, голос крупье.

— Скажите, Кирилл, — тихонько произнес Рустам. — Каков смысл этой бесовской игры? Я должен поставить фишки в определенный кружок?

— Примерно так, — ответил Прошкин. Не объяснять же комсомольцу смысл игры? И самому Прошкину влетит и Рустаму. Но тот вдруг крикнул: «Я сейчас!» и исчез. А через несколько минут появился с фишками.

— Ты чего? Не смей! — возмутилась Надежда. — Товарищ Прошкин, скажите ему.

Но Кирилл будто оглох. Гордый джигит наконец-то осмелился поднять бунт против беспощадного вожака в юбке:

— Не мешай! Чтобы описать порок, нужно почувствовать его.

Он положил фишки в квадратик с цифрой 10, почему именно сюда? Он никогда бы не смог этого объяснить. Играл он и. не он?

Колесо фортуны завертелось. Надежда остервенела: «Что ты натворил, товарищ Калоев?», а он — грудь колесом! Он сыграл, смог! Теперь все родное село заговорит о смелости Рустама. Он даже не слышал, как крупье что-то сказал.

Давид душил его в объятиях, поздравлял. Ничего не соображающий Рустам посмотрел на крупье, который повторил:

— Вы выиграли.

— Много?!

— Сумма приличная.

— Новичкам везет, — кисло заметил Прошкин.

— Играю еще! — млея от восторга, крикнул Рустам. — Я обчищу все казино!

— Достаточно! — оборвал его Кирилл. — Новичкам везет только раз. Обменяй фишки на деньги и уходим.

— Я тоже думаю, что достаточно, — поддержала Прошкина Надежда.

Гордый джигит с трудом повиновался. Кирилл тут же эти деньги реквизировал:

— Они пойдут в фонд помощи местному отделению ВКП(б). Надеюсь, товарищ Рустам, ты не против?

— Нет, — хмуро промямлил гордый джигит. — Но мне и моим друзьям хоть что-то достанется?

— Эх, ты, собственник. Думай об обществе и мировом пролетариате. Немного достанется: сейчас зайдем в кафе, попробуем мороженого. Оно у нас замечательное.

Рустам посопел, поскорбел и смирился. Его деньги пойдут на самое благородное дело на свете: подготовку пролетарской революции в городе Старый Оскол!

Ребята уплетали мороженое за обе щеки и дружно благодарили Рустама.

Пылающее солнце катилось на закат. Воздух был уже не таким раскаленным, как некоторое время назад. С реки потянуло прохладой. Наступил вечер.

Валентина и Александр вновь пробирались по колдобинам к дому Варвары. Невдалеке от ее жилища остановились.

— Сначала понаблюдаем издали? — предложил Горчаков.

— Понаблюдаем, — согласилась его спутница. — Только где? Колдунья нас заметит.

— Мы спрячемся вон за тем дубом. Он такой мощный, ветвистый. Нас не видно, зато дом Варвары — как на ладони.

— А соседи?

— Местность выглядит довольно пустынной, — неуверенно произнес Александр.

Они подошли к старому дубу, осмотрелись. Вроде бы никаких любопытных глаз поблизости. Только это еще ничего не значит. Люди могли следить за ними из своих домов. Спрячутся за шторкой и наблюдают.

— Рискну взобраться наверх, наверняка увижу ее двор.

— сказал Александр.

— Что ты хочешь увидеть?

— Знать бы!

— Ужасная глупость: пришли, не имея никакого плана действий.

— План появится, когда хоть что-то произойдет.

— А если ничего?

— Этот момент мы с тобой обсуждали. Придем к Варваре с очередным дружеским визитом.

— Долгожданные визитеры!

— Есть прекрасный повод: в прошлый раз она рассказала не все. Например, что за чудовище прячет в доме?

— Так она и скажет!

— Никуда не денется, — Александр ухватился за ветку дуба, подтянулся и оказался на следующем ярусе ветвей. Затем перебрался на третий. С высоты взглянул на Валентину: мол, как?

— Прекрасно, — улыбнулась девушка. — Но что ты видишь?

Некоторое время он пристально вглядывался, затем сообщил:

— Пустой двор.

Так продолжалось довольно долго, окончательно завладевший городом вечер темнел, видимость становилась нулевой. Горчаков стал спускаться.

— Ощущение, что все там вымерло. И к ней — никого, и из дома никто не выходит.

— Что дальше?

— Мы же решили: постучим, извинимся за позднее посещение и немного поболтаем.

— Саша, я. боюсь. Там что-то неладно.

— Брось! — махнул рукой Горчаков. Однако уверенный голос был обманом, сам он так же ощущал себя не слишком уютно.

— Давай. уйдем?

— А когда придем снова?

— Завтра.

— Завтра у тебя последний день. И статью сдавать. Идем!

— Ноги не слушаются.

— А ты им прикажи: ать-два, ать-два! — пытался он ее расшевелить.

— Смотри, — оборвала его Репринцева.

Горчаков замер. Какая-то пара: мужчина и женщина двигались в направлении дома колдуньи. На даме — нарядное платье, мужчина — в выходном костюме. К сожалению, темнота не позволяла более детально рассмотреть их одежду и, естественно, лица. Не исключено, они приехали сюда на автомобиле, оставили его неподалеку, остальной путь решили проделать пешком. Во-первых, не каждая машина проедет по такой дороге без последствий, во-вторых. мало ли что за причина может быть еще.

Мужчина толкнул калитку, и они скрылись из виду.

— Ты их знаешь? — спросила Валентина.

— Почему я их должен знать?

— Старый Оскол — город небольшой.

— Не разглядел, слишком далеко они отсюда! И темно. Кажется, люди непростые.

— Зачем они туда идут?

— К Варваре разные ходят.

Пока Александр раздумывал: что следует предпринять, появилась еще одна пара. Потом следующая. Спрятавшись за деревом, журналисты неотрывно смотрели. Уже — четвертая, нет — пятая, а вот и шестая пара скрывается в доме колдуньи Варвары.

А это что?

По ухабистой дороге протарахтел автомобиль, из него с трудом вылез господин, судя по фигуре, в почтенном возрасте. Его поддерживала молодая женщина. И они тоже вошли в таинственное логово. Автомобиль развернулся и уехал.

— Очень интересно. — пробормотал Александр.

Они еще немного подождали. За это время в дом колдуньи вошли несколько новых пар (Валентина сбилась со счета). Но вот те, кто, по-видимому, оказались последними. Поток гостей иссяк?

Снова подождали. Вечер сменила ночь, сгустившийся мрак окончательно накрыл все чернотой. Никто к дому больше не подходил.

Репринцева посмотрела на своего спутника. Если недавно она не хотела туда идти, то сейчас. жадное любопытство так и прочитывалось на ее лице. Александр взял девушку под руку, повел к дому Варвары. У ворот остановились, осмотрелись. Повсюду торжествовала тишина! Но ее не должно быть! В избе — люди, много людей.

— Валя, — промолвил Александр и голос его дрогнул. — Не представляю, что ожидает нас там. Может, опасность, о которой даже не подозреваем. Поэтому.

— Говори!

— Хочу тебя поцеловать.

Валентина изумилась, потом ответила:

— Нельзя.

— Почему?

— Мы слишком мало знакомы.

— Разве?

— Только два дня.

— А мне кажется, что прошла вечность.

— Я уеду и.

— У нас впереди еще один день. Еще одна вечность. Пускай половина вечности.

— Прошу, не надо!

Мольба Валентины не спасла ее. Их с Александром губы слились в поцелуе, настолько долгом, что окружающая тишина зазвенела в ушах.

Внезапно Валентина вспомнила храм, песнопения и ее коленопреклонение перед Крестом. Ей сделалось плохо, стыдно. Раньше грешила в одном — богохульствовала, теперь занимается сладострастием.

Она резко оттолкнула Горчакова.

— Ты чего?

— Достаточно.

— Как скажешь. — Он и так был благодарен ей сверх меры. Неожиданную перемену в настроении истолковал по-своему.

Александр осторожно толкнул скрипучие ворота, которые оказались. незапертыми. Двор больше похож на ночное кладбище, и такой же уснувший вечным сном сад. Вот и беседка, где их принимала Варвара. Сейчас это место выглядело как склеп, где замурованы многие тайны.

Куда все подевались? В ад провалились, что ли?

Теперь дом с окнами, больше напоминающими черные впадины глаз слепого. Конечно, гости собрались в самом помещении. Увлеклись какими-то своими делами. Но они должны были, по крайней мере, запереть ворота, и хотя бы иногда выглядывать наружу, вдруг помимо гостей званых заявятся незваные?

Они стояли у дверей, Валентина тихонько спросила:

— Думаешь, следует постучать?

— Нет. Тогда у нас точно ничего не получится. Нас выставят.

— Что делать?..

— Сейчас увидишь.

Горчаков покопался в замке, и дверь открылась. Репринцева восхищенно произнесла:

— В тебе погиб талант взломщика.

Они вошли, Александр сразу предупредил:

— Осторожнее, здесь ступеньки. Поднимайся тихо, как мышь.

Они в коридоре. По-прежнему та же гнетущая тишина. Горчаков шел впереди, знаками показывая Валентине следовать за ним. Прихожая, кухня. одна комната, вторая, третья. В доме стояла тишина, вязкая и жутковатая.

Все точно спустились в ад!

Темнота мешала нормально ориентироваться. Тем не менее, им показалось, что сумели осмотреть все. Обычная старая мебель, скрипучие половицы, столы, посуда, прочая утварь. Из чашек недавно пили, самовар еще горячий. Но нет ни одного намека, что кроме них двоих кто-то сейчас в доме.

— Уходим? — шепнула Валентина.

— А что нам остается? — уныло произнес Александр.

Он посмотрел из окна на пустой двор и вдруг крепко сжал руку Репринцевой:

— Там.

— Что?

— Какая-то тень.

— Ты сумел рассмотреть тень в эдакой темноте?

— Сама погляди.

Теперь и Валентина увидела, как по двору движется фигура, непонятно — мужская или женская. Похоже, женская.

— Быстрее, — скомандовал Александр, — и через секунду они оказались возле ступенек, по которым начали спускаться вниз. Горчаков знаками умолял спутницу ступать как можно тише.

Перед дверью он сделал новый упреждающий знак — остановиться. И осторожно выглянул.

— И мне. посмотреть? — выдохнула Валентина.

Фигура остановилась, осмотрелась («Неужели услышала, как открывается дверь?!»), двинулась дальше.

Хорошо, что перила высокие. Спрятавшись за ними, журналисты наблюдали за дальнейшими действиями неизвестной фигуры. Она подошла к одной из стен дома и. как будто растаяла. Она исчезла прямо у них на глазах.

— Ничего не пойму! — поразилась Валентина. — Начинаю верить в колдовство.

— Здесь как раз все ясно: подземный ход. Он где-то под домом.

— Подземный ход?!

— Нам необходимо отыскать его, попасть внутрь. Не исключено, мы получим ключ к разгадке.

— Это опасно!

— Есть другие предложения?

— У тебя имеется оружие?

— Нет. Никто не заставляет тебя рисковать. Мало того, я настаиваю, чтобы ты ушла. Подождешь меня у дуба.

— Я не оставлю тебя.

— Валя, мы не представляем: что там?

— Не оставлю! — повторила девушка. — Предпочитаю быть с тобой, чем одной торчать у дуба, в незнакомом месте. Лучше скажи: как думаешь искать ход в подземелье?

— Заметила, где конкретно она исчезла?

— Очень приблизительно.

— А еще говорят, женщины более внимательны, чем мужчины.

— Я боялась шибко высунуться, — призналась Репринцева.

— Не беда. Я заметил.

Они крадучись двинулись к тому месту, где пропала таинственная фигура. Обычная деревянная стена. Что за мистика?!

Горчаков вспомнил, как исчезала незнакомка. Сперва она наклонилась, согнулась и. все!

Александр опустился на колени, пошарил рукой, кажется, что-то обнаружил. Но это всего лишь дверь от погреба или ямы. Ее здорово замаскировали. Днем не заметишь, а уж ночью.

Довольно долго он искал колечко или что-то в этом роде. Наконец, нашел, дернул. Дверь поднялась, перед Валентиной и Александром возникло пустое пространство. Горчаков сунул в пустоту руку и, видимо, что-то нащупал:

— Лестница. Но не такая, по какой спускаются в обычный погреб.

Внезапно он подумал о другой странности: дверь открылась слишком легко. Не заманивают ли их сюда специально? Варвара наверняка в курсе того, что в ее доме нежелательные, слишком любопытные люди. Вот и получите за любопытство!

Может, уйти?

С другой стороны, находится рядом с загадкой и все бросить? Стоило ли тогда начинать расследование? Выдал бы Черкасовой скучный отчет о версиях убийства, подкрепил их «логическими выводами». Довольна редактор, довольны читатели, довольны все, кроме. истины, ей опять подставили подножку.

— Я вниз, а ты — жди.

— Одна не останусь!

— Послушай, я дам тебе знать. И ты последуешь за мной. Вдруг это обычная, глубокая яма? И будь начеку. Чтобы никто не подкрался.

— Господи, спаси и сохрани! — внезапно вырвалось у Валентины.

Горчаков нащупал ногой лестницу, стал спускаться. Одна ступенька, вторая. Он поглядел вниз. Ничего не видно.

Александр поднялся обратно и, на немой вопрос Валентины ответил:

— Ход в подземелье. Думаю, именно туда «уходили» те пары.

— Даже тот, что едва держался на ногах?

— Спуск относительно простой. Человека могли поддерживать.

— И?..

В этом коротком «и» содержалось требование ответа на главный вопрос: пойдут они до конца или нет? Александр не выдержал, рассказал о своих опасениях.

— То есть нас могут там замуровать?

— Не думаю, — после очередной паузы произнес Горчаков. — Варвара не знает — предупредил я редакцию, куда иду, или нет? А я предупредил!.. — тут он специально повысил голос. — А ты вообще иностранка. Захочется ли нашей ведьмочке стать участницей международного конфликта?

— Значит, спускаемся?

— Рискнем. Я только прочту молитву.

— Подожди, — тихо воскликнула Валентина. — Я тоже хочу прочитать молитву, да не знаю слов.

— Повторяй за мной.

И он стал читать «Отче наш». По мере того, как с языка Репринцевой срывались священные слова, она начала ощущать необыкновенный душевный подъем, тело будто наполнялось мощной энергией. Она уже была уверена, что этот спуск не станет для них роковым.

Александр вторично ступил на лестницу, следом за ним — Валентина.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Надежда рвала и метала. Скоро полночь, а Вальки нет и нет! Загуляла подруга не на шутку!

С одной стороны Погребняк на нее не обижалась, еще один завтрашний день — и для Репринцевой все закончится. Но даже в такой ситуации не позорить же комсомол. Если в буржуазной газете появится статья про советскую студентку, комсомолку (из комсомола ее придется исключить!), которая, вместо того, чтобы ночью спать, где-то шатается, да еще в сопровождении репортера-антисоветчика, позор ляжет на всю группу, в том числе, на саму Надежду. «Меня точно не изберут секретарем!»

Надежда выпила стакан воды, что помогло ей немного расслабиться. И тут она призналась себе, что опасается не только этого. Если Валя передумает возвращаться на родину? Как тогда быть? Бояться следует не просто позора, а кое-чего пострашнее. Погребняк затрясло. Она могла бы прямо сейчас выскочить из гостиницы и броситься на поиски своенравной сокурсницы. Но куда бежать? В какой части города искать ее?

Надежда заметалась по комнате. «Где она может быть?!.. Где? Найду ее и. за волосы притащу обратно!»

Если бы только знать — где она?

Перед глазами возникла жуткая картина: в номер стучит вежливый полицейский, с наигранным добродушием объясняет:

— Гражданка Валентина Репринцева попросила политического убежища.

Конечно, Надежда, Давид и Рустам встречаются с ней, уговаривают одуматься. Приезжают сотрудники советского посольства. Только уговаривать ее должны отец и мать. А их больше нет. И ничто уже не заставит Валентину вернуться в Москву. Она остается прозябать в Старом Осколе, или уезжает в Белгород, Воронеж, Харьков, другой город буржуазного мира. Надежда приняла наиболее приемлемое решение: необходимо поставить в известность руководство. И тогда все узнают, как комсомолка Надежда Погребняк вовремя забила тревогу.

Бегом на первый этаж! У администратора попросила телефон, обратилась к телефонистке соединить ее с номером Кирилла.

— Товарищ Прошкин.

— Кто его спрашивает? — послышался сонный женский голос.

— Товарищ из Москвы. Погребняк Надежда.

— Слушай, товарищ из Москвы, не достаточно ли лапши на моих ушах?

— Позвольте. — начала Надежда и осеклась, не понимая, что так разозлило женщину?

Короткие гудки. Погребняк решила, что ошиблась телефонистка, или сама она назвала неправильный номер. Вторично потребовала соединить с номером Прошкина. Снова ее встретил тот же разъяренный женский голос, однако теперь упорно прорывался и другой — Кирилла.

— Товарищ Прошкин. Товарищ Прошкин! — закричала Надежда да так громко, что задремавший было администратор тут же протер глаза и начал испуганно озираться.

На другом конце провода бой, судя по всему, уже шел нешуточный. Женщина орала: «Твои шлюхи даже по ночам не дают спать!». Кирилл бубнил: «Отдай трубку! Это по работе!». Женщина опять: «Другим заливай про свою работу! Я этой потаскушке сейчас все выскажу!». «Дура, — отвечал Прошкин. — Люди действительно из Москвы. Хочешь крупных неприятностей?». «Ты получишь неприятности, дамский угодник, как оторву у тебя кое-что, забудешь и Москву, и Париж, и Лондон». «Можешь дослушать до конца?! Это чисто деловой звонок. С такой «красавицей» у меня ничего и никогда быть не может!»

Кирилл, вероятно, не ожидал, что Надежда услышит последнюю его фразу. Но она услышала.

Кровь снова ударила в виски, девушка почувствовала, что не удержится на ногах. Она не сразу ответила Кириллу, тому пришлось дважды повторить:

— Алло!.. Алло!.. Говорите.

Несмотря на пренебрежение к себе, Надежда сдержалась, взяла себя в руки. Нервно извинилась и уже более спокойным тоном рассказала об исчезновении Репринцевой.

— Уверена, что она исчезла?

— Она пока не пришла в гостиницу.

— Вот именно: пока.

— Валя никогда так поздно не гуляла.

— В СССР — да. Здесь же — буржуазные соблазны. Потерпите ее еще денек, ровно один денек.

— Боюсь другого.

— Чего ты боишься?

— Вдруг она вообще сбежала?

На другом конце провода — гробовое молчание! Лучше бы он ругался, сыпал угрозами. «Скажи что-нибудь?!» — умоляла девушка. И Прошкин разродился короткой фразой:

— Она не могла узнать о?..

— Я нема, как рыба. Ребята не в курсе.

— Нам остается только ждать. Если не появится завтра, начнем действовать.

— Только завтра?

— Раньше в полицию нет смысла обращаться. Она и пальцем не пошевелит. С утра я у вас.

— Товарищ Прошкин, а если Валя все-таки?..

— Придется отвечать. Вам!

— Мне?

— И тебе, и обоим твоим приятелям. Или вы думаете, что наша организация возьмет вину на себя? Лично я ее вообще не видел. А вы — сокурсники и друзья, знали об ее склонностях и вредных привычках. И ничего не предприняли.

— Вы мне сами сказали: не ругать ее, наоборот — хвалить. Я действовала, как велела партийная организация.

— Партийная организация не давала тебе никаких заданий! Не вали с больной головы на здоровую. — И он резко бросил трубку.

Потрясенная Надя медленно возвращалась к себе. Подставили по полной! Кто теперь ей поверит в Москве?

Она так надеялась, что Валентина вернулась и встретит ее в номере. Она бы кинулась подруге на шею, простила бы все!

Однако номер встретил тишиной.

Больше всего убийца обожал рассматривать ночное небо. Звезды так чудесно сверкали и такие водили хороводы, что забывались все мерзости окружающей действительности. Именно там, в необъятном пространстве, утверждается Великая Истина Мироздания. Там сталкиваются планеты и целые созвездия. А здесь крутится разная мелочь, не вызывающая ни восторгов, ни сожалений. Но самое страшное, что эта мелочь пытается уничтожить гармонию, нарушить плавное течение жизни, навязать собственные правила игры. И поэтому ОН освобождает от них общество, ОН — лишь посредник между жизнью и смертью, исполнитель миссии Света. ОН наказывал, и будет продолжать наказывать! Ведь если закончится ЕГО миссия, придет их время — страха и беззакония.

ОН не боялся правосудия не только потому, что никому бы и в голову не пришло подозревать именно его, было и другое, главное: Свет никогда не отдаст на растерзание правосудию тьмы своего ангела возмездия.

До чего прекрасен его город поздними ночами. Заливающие тротуары и мостовые белым светом уличные фонари становятся как бы прообразами тех самых звезд, их земными мини-копиями. В световых гаммах тонут дома. В центре — не прекращающиеся шум, гвалт, веселье, такое ощущение, что город не спит, что он ждет начала красивого праздника, а сверни в сторону — царство покоя. Люди укутались в безмятежные сны, надеясь, что никто не нарушит их, как тогда — в кошмарную Гражданскую.

Спите спокойно! Ангел Возмездия этого сделать не позволит.

Свернув в сторону центральной улицы, ОН вдруг заметил спешащую пару. Убийца узнал их: отец и дочь, но разыгрывают почему-то мужа и жену… Понятно, конспирация. Они приехали в Старый Оскол с определенной миссией: на словах — восстанавливают в России монархию, на деле. так же нарушают установившийся в городе Покой. Убийца улыбнулся про себя: «Может, покончить с обоими сразу? Девушку жаль, юна — неопытна, находится под влиянием отца. Почему он не оставил ее в гостинице? Побоялся? Кого? Меня? Что я могу явиться к ней в номер?..

Ах, как молода!»

Убийца решил не трогать пока эту пару. Пусть город на сутки отдохнет от кошмара. Мысленно пожелав девушке доброй ночи, убийца тронулся в сторону своего дома.

Елизавета Антоновна и не представляла, что спасла сегодня отцу жизнь.

Черкасова позвонила Александру и услышала от Лены, что хозяина нет дома. Конечно, для Алевтины такое поведение ветреного журналиста новостью не стало. Но он обязан завтра сдать материал. И, скорее всего, не сдаст. Девица из Москвы сильно окрутила его.

Приехал муж Валерий, он работал главным инженером Оскольского маслобойного завода. Как всегда грустно посмотрел на чужой дом, чужую жену, которая опять дымит точно паровоз.

— Где Клава? — спросил он.

— Я отпустила ее на похороны бабушки, — устало ответила Алевтина.

— Она должна была приехать сегодня.

— Приедет завтра. Или послезавтра. Какая разница?

— Дом в лице нашей служанки лишился доброй хозяйки.

— Успокойся, кое-что приготовила.

Он знал ее «кое-что». Холодный, пересоленный суп, пережаренная картошка, безвкусное жаркое. Алевтина наверняка выиграла бы звание худшего повара на свете.

Валерий со вздохом хлебал первое, Алевтина сидела рядом, взгляд казался рассеянным, она — далеко, далеко. Да и была ли она когда-нибудь с ним?

— Ты сегодня долго, — безразличным голосом произнесла Алевтина.

— Дел много, недавно заключили контракты на поставку масла с еще несколькими странами.

— Ну-ну.

— Не посещал я любовницу, — усмехнулся Валерий. — Я гулял по ночному городу и смотрел на небо. Ты знаешь, как я обожаю смотреть на звезды.

— Слишком хорошо знаю.

— Послушай, — Валерий с остервенением отодвинул тарелку, — пока Клавы нет, наняла бы временную служанку. По крайней мере, я бы поужинал.

— Зачем? Честных женщин не так много. Можно немного помучиться и без Клавы.

— Глупости!.. Насчет отсутствия честных женщин. Ты не желаешь приводить сюда человека со стороны. Даже на время.

— Если и так?

— Тогда хотя бы суп поприличнее приготовила.

— У меня и без готовки дел хватает. И денег в дом приношу побольше твоего.

— Да, ты у нас главная добытчица. Достойная наследница папенькиного состояния.

Алевтина не ответила на колкость мужа, не было ни сил, ни желания. Ее мыслями безраздельно владели иные проблемы.

Валерий внимательно посмотрел на жену:

— Что-то произошло?

— Да! Один мой журналист должен написать материал об этом проклятом убийце. И вдруг пропал.

— Как пропал?

— Влюбился в девчонку, причем из Москвы. Вместо того, чтобы заниматься делом, разгуливает где-то с ней.

— Неужели в моей дорогой женушке взыграла ревность? Не о том ли красавчике ты говоришь? Он по-прежнему твой любовник?

Следовало бы возмутиться, начать оправдываться, но опять не было никакого желания. Поэтому Алевтина лишь усмехнулась:

— Будто ты безгрешен?

— Не безгрешен я. Но у меня есть чувства. Я был бы рад, если бы они сохранились и у тебя. Пусть не ко мне, а к этому мальчику. Тебе нужен не он, а другое.

— Ты прав! Мне нужна газета! Сколько сил вложила в нее! Ради нее я готова выгнать моего. любовника, если он вовремя не сдаст материал. Жаль одно: я создала из этого недоумка образ выдающегося детектива, который раскрывает дела лучше полиции. А на самом деле он ничто, пустое место. Приманка для читательниц.

— Все ясно, — Валерий с отвращением принялся за второе. Река отчуждения между ними становилось все шире, уже и берега не видны. Алевтина даже не поинтересовалась его проблемами.

— Что думаешь об убийце?

— Об убийце? — рассеянно проговорил Валерий. — Я о нем вообще не думаю. Встретиться бы с ним не желал.

— Мне в голову пришла необычная мысль: убийца оказывает городу услугу.

— Почему?!

— Он убивает только тех, кто пытается втянуть нас в какую-нибудь авантюру.

— Этак ты дойдешь до его полного оправдания. Потом он станет своеобразным Робин Гудом, вызовет массовое сочувствие. Еще одна приманка для читателей.

— С тобой невозможно разговаривать.

— Как я могу всерьез обсуждать проблему героизации преступника?

— Я не о том. Знаешь, я бы многое отдала, чтобы лично познакомиться с ним.

— Боюсь, ты бы ему не понравилась.

— Вот как?

— Много куришь.

— Извини, — Алевтина замахала рукой, пытаясь развеять столб табачного дыма. Валерий с последней надеждой взглянул в ее глаза, надеясь увидеть там хотя бы капельку (не любви, ее давно нет!) обычного интереса к себе. Увы, она думала о своем загадочном убийце. Даже не о нем, а о том, как использовать его «романтический образ» для своей газеты.

— Не развестись ли нам? — неожиданно предложил он.

— Как знаешь. Лично меня совместная жизнь с тобой не тяготит.

— Но любви-то нет!

— Как знаешь, — повторила Алевтина. — Поздно уже. Я иду спать.

Она отправилась в спальню, разумеется, в свою, куда Валерию путь был заказан.

И вот опять банкир Еремин в любимом кресле, рядом — проигрыватель, пластинки Шаляпина. Так было много раз, когда напротив сидела Зина, также слушала и подпевала. Подпевала фальшиво и громко, отчего Юрий Иванович не мог до конца насладиться чудным голосом великого певца. Но он прощал, старость многое готова простить молодости. Прощал и слушал только ее.

На столе ее портрет — веселое, улыбчивое лицо. Этой дорогой ему женщине с фотографии невдомек, что скоро она навсегда перестанет улыбаться. Пока она полна радости.

Юрий Иванович откинулся на спинку кресла, повторяя за маэстро: «Вдоль по Питерской.». В свое время именно Еремин организовал Федору Ивановичу турне по Белгороду и Старому Осколу. Именно на концерте Шаляпина Еремин и познакомился с Зиной.

Это было ровно пять лет назад, театр был, естественно, переполнен. Публика в восхищении внимала лучшему басу мира. И вдруг из своего ложа Еремин увидел женщину в первом ряду. Он ее и раньше видел.

— Кто она?

— Наша новая актриса Зинаида Петровна Федоровская, — тут же подсказал директор театра.

В перерыве он «случайно» столкнулся с ней буфете. Зина приняла его знаки внимания благосклонно.

— Вам нравится концерт?

— Безумно, — она сложила руки в молитвенном восторге. — Особенно его обращение к русским людям. Как он переживает, что Россия оказалась разделенной на два государства.

— Некоторое время он жил в Москве. Надеялся, что пролетариат проникнется высоким искусством. Не проникся. Наоборот, над певцом начали издеваться, уплотнили. Знаете, что такое уплотнение? Когда к вам в дом подселяют разный люд из подвалов коммунальной жизни. И они занимают ваши комнаты — одну за другой. Шаляпину, например, оставили один флигелек.

— Люди из подвалов, — наморщила нос Федоровская. — Там могут быть вши, разные болезни? И как вообще можно заставить человека пускать к себе кого-то? А право собственности? А свобода личности?

— Плевали в СССР и на собственность и на свободу личности. Потому Шаляпин и здесь.

— Правда, что это вы его пригласили?

— Да.

— Спасибо, Юрий Иванович, — и она пожала его руку.

От легкого и, одновременно, сладостного пожатия, он ощутил невероятную тягу к жизни. Ему было хорошо, как никогда! И он предложил Зинаиде посетить его ложу.

Она согласилась.

Потом был второй акт удивительного действа, и знаменитая «Вдоль по Питерской.». Шаляпин исполнял ее с таким чувством, будто он опять в Москве. Как же ему хотелось туда вернуться! Поговаривают, что Шаляпин серьезно заболел, чуть не лейкемия. Если так, то Федор Иванович — не жилец. А разве сам Еремин жилец? После убийства Зины он себя растерял, изгоревал, и врачи находят у него тяжелое заболевание.

Банкир не обманывал Горчакова, когда говорил, что не интересовался возлюбленными Зинаиды. Конечно, ему это было не безразлично, но он отдавал себе отчет: все равно кто-то есть. Никто, будучи молодым, не желает лицезреть рядом старческое тело, все его изъяны, несовершенства, принимающие с возрастом уродливые формы, вдыхать не аромат юности, а вонь увядания. Так пусть же развлечется с другими, и потом, в качестве отвратительной подачки, подарит ласки ему. И он, как приговоренный к пожизненному сроку арестант, примет их, точно последний очень вкусный обед перед смертью. «Убийца, ты зарезал не только Зину, но и меня!»

Кто-то тихонько стучался к нему. Конечно, верный Арсений! Он стоял, и с преданностью пса глядел на господина.

— Чего тебе?

— Просили разузнать. Я и разузнал.

— Насчет?..

— Вы обещали тому парню из редакции выяснить все насчет возможных приятелей Зинаиды Петровны.

— Хочешь сказать, выяснил?

— Так точно.

— Вот так! Днем получил задание, на которое требуется время, вечером уже приносит результат. Арсений предано улыбнулся, протянул папку и, переминаясь с ноги на ногу, ожидал похвалы хозяина.

— Здесь все? — грозно взметнулись брови Еремина.

— Так точно!

— Факты перепроверять не стоит?

— Никак нет.

До Юрия Ивановича дошло: Арсению не нужно было «по крупицам собирать» информацию. Она у него уже была. Выходит, работающие на хозяина детективы потихоньку шпионят и за самим хозяином? Не только они ему подконтрольны, но и он им?

Арсений даже не понял, какой промах совершил. Он стоял и преданно улыбался. Затем засмущался под пронзительным взглядом Еремина.

Юрий Иванович стал листать принесенную ему папку. Сперва он улыбнулся: да, у Зины был какой-то заезжий гусар, которого давно и след простыл. Вот еще один. И только? Судя по всему, она вела весьма «благочестивый» образ жизни.

А это что?! Еремин не мог поверить собственным глазам. Такого от Зины никак не ожидал!

Ткнув пальцем в страшный листок, спросил у Арсения: «Правда?», тот утвердительно кивнул.

— Сделаем так, — заявил Еремин, закончив просмотр материалов. — Вот это покажешь журналисту, а это нет.

— Простите, хозяин, — мягко забормотал Арсений. — Одна проблема.

— Какая?

— Если изъять последние листки, он не сможет разобраться в деле. Лучше уж ему вообще ничего не давать.

— Нет, — задумчиво ответил банкир. — Мы обещали. Значит, должны сдержать слово.

— Как прикажете.

Юрий Иванович внимательно посмотрел на Арсения, тот явно хотел сказать что-то еще, да боялся окончательно рассердить хозяина.

— Что там еще? — резко бросил Еремин.

— Получив только одну часть материалов, Горчаков не только не приблизится к убийце Зинаиды Петровны, наоборот, они собьют и дезинформируют его.

— Может, это хорошо? — с горечью воскликнул банкир.

— Зину уже не вернем, зато сохраним ее честное имя. А убийца. когда-нибудь да попадется. Избранная им дорога все равно приведет на эшафот.

Однако в душе Юрий Иванович не был в том уверен. Он начинал думать, что в деле Федоровской замешаны слишком влиятельные люди.

Люди, которым всегда удается избежать наказания.

В эту тяжелую душную ночь Корхову не спалось, он беспокойно и долго ворочался с боку на бок, пока дражайшая супруга Анастасия Ивановна что-то недовольно не забормотала сквозь сон. Чтобы не беспокоить ее, Анатолий Михайлович поднялся, вышел на кухню. Достал бутылку водки, налил до краев стакан, наполовину опустошил его. С оставшейся половиной сел у окна и глядел на ночную улицу. Недалеко — грохочущий центр, а здесь старинный тихий район, живущий по своим патриархальным законам. Редкая машина проедет тут ночью, редкий прохожий пройдет мимо. Но именно в такую ночь убийца направляется на поиски своих жертв.

Корхов отхлебнул еще водки, и задался другим вопросом: почему ночью?

Тихо, спокойно, мало шансов, что тебя заметят? Или ночью в нем просыпается необоримая сила к кровавым преступлениям?

Анатолий Михайлович прикрыл глаза, попробовал мысленно влезть в шкуру убийцы, прочувствовать его желания и устремления. И это у него. получилось. Сначала он будто бы шел с ним по ночному городу, заглядывал под большую, плотно облегающее лицо маску, вопрошал: «Объясни, зачем?!..». Затем убийца сам начал быстро приближаться к нему. Их тела бились одно о другое, точно тела ошалевших любовников, и, наконец, слились в одно целое. Две противоположных стихии соединились!

Зверь в человеческом облике рыскал по городу, заглядывал в рестораны, другие увеселительные места, или же просто останавливался на улицах со знакомыми, шутил, вел задушевные разговоры. Везде ЕГО принимали, как своего. Никому и в голову не приходило заподозрить в творимой в Старом Осколе кровавой бойне именно ЕГО. Мало того, люди вверяли ЕМУ тайны, приглашали в гости. Они были обнажены перед НИМ, а ОН испытывал от этого дикое удовольствие. «Они полностью беззащитны!»

Зверь ликовал! Твори безнаказанно свои дела! Упивайся собственными «поступками»!.. Жертвы ходят рядом, выбирай любую!

«Объясни, зачем?!» — вновь допытывался Корхов, но он не слышал ответа. Есть в этом бесконечном хаосе чувств главное — само желание убивать!

Анатолий Михайлович постарался выйти из единой с убийцей оболочки, разорвать страшную связь, да не смог! Жажда новых преступлений оказалась на редкость заразительной!

Он рвался, рвался из этой «звуконепроницаемой комнаты», отбивал руки о стену, но желания убийцы опутывали его, словно удав. «Хватит! Достаточно! Я больше не желаю находиться в плену его сущности!».

Он все же сумел выбраться наружу, и теперь кровавый ублюдок был не внутри него, а рядом. Таинственная связь рушилась на глазах, он быстро удалялся. И вот уже совсем исчез!

Корхов открыл глаза, все выглядело бы сном, если бы не ощущалось как реальность. «Так я был здесь или. там, в его теле?»

Он рассмеялся: что за нелепица? Но чем дольше размышлял, тем больше сомневался: «И здесь и там. Я являлся тем самым убийцей, хотя не помню этого?»

Шорох за спиной, вспыхнул свет. Его жена Настя.

— Почему не спишь?

— Да вот решил выпить чаю.

— Хорош чай! Ночью! Толя, остановись. Ты рехнешься. Посмотри, до чего довел себя! Поймаешь одного преступника, появится другой.

— Иди. Я сейчас приду.

В голосе начальника полиции громыхнул металл. Анастасия Ивановна прекрасно осознавала: в такие минуты лучше ему не перечить. Она вернулась к себе, стала ждать мужа. А он еще постоял у окна, пытался понять, что с ним происходит на самом деле. Чье-то лицо прилипло к окну со стороны улицы. Он узнал его. «Это же я!»

Посмотри, до чего довел себя!

«Ты права, Настенька, я довел себя до точки! Отсюда и разные нелепости. Ну какой я убийца!»

Он влил в себя остатки огненной влаги, нервы уже не гудели натянутыми струнами, которые рвут руки безжалостного музыканта. Он сказал себе, что распутает дело и уйдет на покой. Или нет, в длительный отпуск.

Он говорил это каждый раз, а потом очередное дело сменялось другим. «Сволочи, когда же вы прекратите творить зло?»

В такие минуты он готов был задушить преступников. И не только их! Он проклинал пороки всего человечества. Содом и Гоморру ему! Содом и Гоморру!

Лицо в окне удовлетворительно хмыкнуло: «Значит, у тебя нет сомнений, что ты не убийца?»

— Пошел ты!

Корхов плюнул, вернулся в постель. Жена сделала вид, что спит. Нет, она не спала, она переживала за мужа.

В тишине города вдруг послышалось пение. Анатолий Михайлович знал: это убийца прославляет свою находчивость и неуязвимость.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Лестница, по которой они спускались, закончилась. Валентина и Александр оказались перед большим круглым тоннелем. Горчаков удивился:

— Никогда бы не подумал, что у нас существуют катакомбы.

— Кто их прорыл? — так же, едва слышно, промолвила Репринцева. — Неужели сама Варвара?

— Верится с трудом. Возможно, древние люди.

— Какие древние люди?

— Примерно десять тысяч лет назад на территориях Белгородской и Воронежской губерний существовала Городищенская Русь.

— Я даже не слышала о такой. По Марксу Русь возникла.

— Тсс! — прервал Горчаков. — Маркс потом.

В беспросветной темноте они сделали несколько шагов. Похоже, здесь немалое пространство. И тут. оба услышали гул. Какие-то непонятные звуки, то ли голоса, то ли что еще? Журналисты переглянулись.

— Надо поворачивать направо, — шепнул Александр. Валентина согласилась, звуки доносились именно с правой стороны. Глаза постепенно привыкли к темноте, появилась возможность хоть как-то ориентироваться. Шли недолго, уперлись в стену. Ба! Да тут дверь.

Валентине опять стало жутко, она жалобно пискнула, что может повернуть назад? И Александру было не по себе. Однако тайна голосов превращалась в наваждение. Рисковать, чтобы у заветной черты остановиться и повернуть обратно?

Пытаясь успокоить спутницу, он сказал:

— Думаю, дверь закрыта. Вряд ли кто-то вот так запросто пустит нас туда.

Он толкнул дверь, и она. легко открылась.

Их ослепили огни. После непроглядной тьмы свет горящих повсюду факелов больно полоснул по глазам. Почти интуитивно журналисты сделали шаг вперед, и перед ними возникло существо в белом балахоне и скрывающей лицо маске. От неожиданности Репринцева закричала, но крик получился сдавленным, голос пропал.

Маска сделала жест, приглашая гостей проследовать за ней. Валентина схватила своего спутника за руку, боясь сделать шаг, который может стать роковым. Александр крепко сжал ее пальцы, ободряюще кивнул. И они двинулись за фигурой в балахоне.

Они прошли комнату, потом оказалась еще одна — с такими же горящими факелами, только более крупная. Но не размеры привлекли внимание искателей приключений, а совсем другое.

На диванах и в креслах разместились группы людей; мужчины — в смокингах, женщины — шикарных бальных платьях, однако лицо каждого так же скрывала маска. В центре комнаты круг с непонятными символами, в этом круге под сладостную музыку извивалась (конечно же, в маске!) обнаженная девица. Маски, как по команде, развернулись в сторону Валентины и Александра, их несколько секунд внимательно рассматривали. Затем опять всеобщее внимание поглотила нагая танцовщица. Время шло, никаких событий не происходило. Валентина не выдержала, бремя идеологических догм напомнило о себе.

— Фу, какая гадость! — осторожно кивнула она на танцовщицу. — Еще одно порождение буржуазного мира!

Горчаков позволил не согласиться:

— Внешне все выглядит слишком привлекательным и спокойным. Что и. настораживает.

— Если для тебя привлекательна эта безвкусица, то говорить не о чем.

Александр не успел ответить, тряска сиськами закончилась, танцовщица поклонилась и под аплодисменты убежала. В это самое время появился еще один персонаж — крупный мужчина во всем красном, и на нем была маска, но не такая, как у остальных, а козлиная с рогами. В руках он нес золоченый поднос с огромным кубком:

— Приветствуем новообращенных, — громовым голосом произнес он. — Пейте до дна!

Ни Валентина, ни Александр не собирались быть «новообращенными» или участвовать в попойке на сомнительном празднике. Да и жидкость оказалась подозрительной, какой-то зеленоватой.

— Спасибо, только мы зашли случайно, — вежливо произнес Горчаков. — Заглянули на огонек, а тут вон как весело! И на счет напиточка, извините. У меня язва, нельзя. А моя подруга — в обществе трезвости. Воцарилась тишина, люди в масках снова вперили взоры в невесть откуда явившихся посетителей. Гигант укоризненно заметил:

— Войти сюда можно. А вот выйти.

— Нельзя так сурово, — Горчаков являл собой высшую степень миролюбия. — Гуляйте, как хотите, смотрите что хотите. Мы не из отдела нравственности. Искали Варвару, вопросы к ней имеются. А ее здесь, видимо, нет. Так что, дамы и господа, приятного времяпрепровождения, хороших девочек для услаждения взора. Мы пошли.

— Они издеваются над нами, — поиграла роскошным веером одна из женщин в маске.

— Издеваются, — подтвердил ее спутник. — Поэтому стоит их примерно наказать.

Мужской голос показался Александру удивительно знакомым. «Неужели?.. Нет, такое маловероятно».

Все, кроме одного, мужчины поднялись, окружили злосчастных гостей. Горчаков понял: с такой оравой ему не справиться. И с ним еще Валентина! Что сделают с ней, если он решится оказать сопротивление?

— Господа, — в последний раз попытался втолковать им Александр, — мы не враги вам, мы журналисты. Ищем преступника, совершившего уже три убийства подряд. А до вашего костюмированного праздника нам и дела нет. В редакции, кстати, в курсе, куда мы направились. Лучше бы он последнюю фразу не произносил. Круг масок стал смыкаться, Валентине и Александру показалось, что они ощущают витающий в воздухе сгусток злобы.

— Выпейте из этой чаши!

— Никогда! — крикнула Валентина. — Хотите нас отравить? Не получится. Я подданная СССР, товарищ Сталин за меня отомстит.

— Отравить? — захохотал гигант. — Не надейтесь, что кто-то испачкает о вас руки. Смотрите!

И он сам отхлебнул из кубка. И опять золотой поднос приближен к лицам невольных пленников.

— Пейте! Без этого не сможете отсюда выйти! Останетесь замурованными в подземелье!

Выхода не оставалось, Горчаков осторожно взял кубок. Он — мужчина и обязан принять удар на себя. Он будет первым.

В последний момент возникло желание уронить кубок, разбить его. Только этим проблему не решить. Им принесут новый. Отчаянные ребята, не побоялись ни Сталина, ни оскольской газеты.

Он пригубил из кубка. Валентина с опаской и сочувствием поглядела не него.

— Вроде живой, — кивнул он. И хозяевам. — Может, мы избавим от данной приятной процедуры госпожу Репринцеву? Она представитель иного государства, с которым у нас сложные отношения.

— Пусть выпьет! — грозно прорычал гигант.

Она посмотрела на своего друга, обреченно вздохнула и сделала несколько глотков.

Ничего не произошло, лишь спустя некоторое время как будто слегка закружилась голова. Гигант зычно заметил:

— Вы хотели видеть Варвару? Проходите. Только сперва наденьте маски.

Им выдали маски (хорошо, что не козлиную с рогами, как у гиганта, такую бы Валентина не надела даже под страхом смерти) и проводили в зал, где они примостились на краешке дивана. Круг в центре начал вращаться, под бликами падающего факельного света он словно зажегся. Поднялась одна из дам, вошла в центр круга, стриптиз пошел по новой.

Валентина наморщила нос, стала вращать головой («Лишь бы не видеть этого безобразия»), соседка по дивану зевнула:

— Не нравится? Согласна. Никакой экспрессии, динамики движений. Ничего, дорогая, когда на подиум выйду я, вы будете в полном восторге. Кстати, слышали новость? После Москвы Воланд со своей свитой собирается посетить Старый Оскол.

Валентина вспомнила, что так зовут героя книги какого-то неизвестного для советской публики автора. «Но ведь это же?!..»

— Все приедут: и Кот Бегемот, и Коровьев, и Азазелло. Совершенно незнакомые имена. Валентина поинтересовалась:

— Что они здесь будут делать?

— Устроят бал похлеще московского. То, что видите — даже не репетиция, а маленькое недоразумение. Скоро, очень скоро начнется настоящее действо. И если в Москве оно ничем не закончилось, — погуляли ребята и улетели, то у нас поддержка им будет капитальная, влиятельные люди в высших эшелонах власти готовы хоть сейчас повесить в кабинете портрет Воланда, и в его же честь переименовать центральную улицу Колчака. Так что пусть поживут они в нашем городе, пусть.

В это время один из господ приблизился к Горчакову и сказал:

— Очень рад, что вы с нами. Прессы нам и не хватало. Когда некоторое время назад Горчаков услышал его голос (именно он говорил о примерном наказании), то не поверил собственным ушам: совпадение. Теперь понял: не ошибся. Перед ним — заместитель главы администрации города. О, как все серьезно!

Следовало бы ответить крупному начальнику — я не ваш. Однако Горчаков решил не обострять отношений, дождаться Варвары и еще раз поговорить с колдуньей об убийстве. Поэтому он лишь ответил кивком на легкий поклон собеседника, который тут же направился в противоположный конец зала, наверное, к какому-то другому вельможе.

Танцующая девица мало интересовала Александра, он непроизвольно начал прислушиваться к диалогу Валентины с соседкой, продолжавшей перечислять достоинства компании Воланда. И вдруг она спросила:

— А кто из героев романа является вашим кумиром?

— Дело в том, что я вообще не читала его, — призналась Репринцева.

— Как? — изумилась соседка, правда тут же добавила. — Чтобы являться фанатом чего-либо, совсем не обязательно это читать.

И она повела рассказ: кто есть кто в воландовской компании. Вскоре Валентине уже показалось, что она видит здоровенного Котищу, Коровьева с надтреснутым пенсне, клыкастого Азазелло, коварную ведьму Геллу. А потом еще и летающую на половой щетке нагую Маргариту. Или они уже были тут, в этом чудовищно-странном подземном зале?

Появились из преисподней, чтобы приветствовать своих явных и тайных обожателей?

Она не смогла бы ответить, поскольку картины начали странным образом трансформироваться, очертания предметов менялись, как менялись и сами существа в масках. Они — то худели, то толстели, то делали непонятные кульбиты в воздухе.

«Что со мной? У меня галлюцинации?»

Она взглянула на Александра и догадалась: с ним тоже что-то не так. Он сделался отрешенным, будто находился в другом мире. «Напиток, — догадалась Репринцева, — это наркотическое зелье».

А гигант с подносом и кубками ходил по комнате и одаривал чудовищным напитком остальных гостей. И вскоре каждый начинал видеть свою фантазию, которая очень быстро скрыла от него реальность.

— Я должна отсюда уйти, — повторяла Валентина. Никто не обращал на нее внимания, даже Александр, обещавший… о, как много всего обещавший! Теперь он и сам был в своем мире, никак не соприкасавшимся с миром Валентины.

Единственной, кто заметила ее метания, была та самая нагая женщина верхом на половой щетке. Она опустилась рядом с Репринцевой и хитро подмигнула:

— Полетаем?

— Не хочется.

— Все равно садись ко мне. Дальше этой комнаты мы не улетим. Но даже здесь поймешь, насколько многомерна и удивительна жизнь.

Что-то в этой даме было дьявольски притягательное, так что Валентина согласилась. Села позади женщины на щетку (места хватило обеим), та сказала: «Но!», они взмыли в воздух.

Странно, вдруг видимость пропала, куда-то исчезла, точно растворилась подземная комната со всеми гостями. Одни силуэты — ничего больше. От страха Валентина закрыла глаза, вцепилась руками в «возницу». Та предупредила:

— Не делай больше так.

— Извини. Я испугалась, поэтому так и. вцепилась.

— Ты схватила меня за грудь. Я возбудилась.

— Я не хотела. Почему вокруг нас одна чернота?

— Слишком низко летаем. А тут человек видит только самую малость.

— Поднимемся выше?

— Не забоишься?

— Раз уж я села.

— Давай рискнем.

Маргарита развернулась и взмыла вверх так резко, что Валентина еле удержалась. Что это?.. Та же скрывающая видимость темнота, только силуэты внизу показались маленькими, постоянно суетящимися, как муравьи в муравейнике.

— Ничего не изменилось? — крикнула Валентина.

— Не рассчитала. Теперь взлетели слишком высоко.

— Так ведь наверху все должно быть видно?

— Только тем, кто за пределами комнаты и этого города. А так и вверху и внизу летают одни и те же. Маргарита опустилась ниже, и темнота вроде бы рассеялась. Опять те же мужчины и женщины в масках. Ничего не изменилось. Стоило ради этого постигать какую-то истину верхом на половой щетке? Нет, картины стали другими. Даже формальная невинность исчезла, публика перестала чинно беседовать, сидя на широких диванах. Стихия похоти окончательно вышла из подполья, став символом обожания и поклонения изощренной публики. Женщины срывали с себя платья, затем набрасывались на мужчин. Те, еще недавно гордые и властные, торопливо помогали снять с себя рубашки, брюки, чтобы остаться голыми, как только что появившиеся на свет младенцы. Нет, одна деталь сохранялась — маски, последний оплот их призрачной значимости.

Похоть более и более завоевывала пространство. Например, бывшую соседку Валентины ласкали двое: мужчина и женщина, каждый старался захватить как можно больше ее плоти. Совсем рядом с ней еще одна дама с достоинством королевы мочилась в рот возлюбленному. Чуть поодаль, около таинственного круга «великолепная четверка» застыла в разных позах камасутры. Были и трагикомические сцены: вот одна, судя по фигуре, совсем юная особа, впилась зубами в половой член старика (не его ли доставляли сюда почетным эскортом?), тот вопил, что не сможет, время его прошло, никакие волшебные снадобья Варвары больше не действуют. Юная особа, на секунду прерываясь, шипела: «Давай! Давай!» и работала с удвоенной энергией. Когда все ее возможности оказались исчерпанными, она подняла голову, спросила:

— Пригласим нашего друга?

— Только не того с огромным. он раздирает мои внутренности.

— Именно того, любимый.

Угроза возымела действие. Член старика встал. Девица мгновенно оседлала жертву и понеслась на нем, как тореадор на бешеном быке.

Веселье расцветало гигантским пожаром. А что же Александр? Он сидел на том же диване, отрешенный от всего. Происходящее вокруг его не интересовало. «Тоже мне Диоген (известный древнегреческий философ Диоген, в своей демонстрации отречения от мира, дошел до того, что жил в бочке. — прим. авт.) нашелся!»

Валентина не выдержала, закрыла глаза, прошептав Маргарите:

— Я не в силах этого видеть. Унеси меня куда-нибудь.

В тот же миг подземная комната исчезла уже по-настоящему, теперь они двигались (не летели, а двигались)… по ночному лесу. Но какому! Деревья столь огромные, что не видно вершин, трава по пояс, сквозь стену папоротников можно пройти лишь специальными извилистыми дорожками, которыми и вела Маргарита. Теперь она не была обнаженной, на ней — темный плащ, сапоги и шляпа, на левом запястье горел рубиновый браслет.

— Куда идем? — не выдержала Валентина.

— Туда, куда ты подсознательно стремилась попасть. В мире абсолютной свободы.

— Разве свобода бывает абсолютной?

— А ты посмотри вокруг. В этом лесу нет ни принципов, ни морали — хорошей или плохой. Все растет и развивается по законам Природы. Люди стремятся к ним и тут же создают разные условности, правила поведения. Поэтому и начинают мечтать о Воланде; именно он поможет достигнуть полного внутреннего освобождения.

— Ты его посланница?

— И да, и нет, — рассмеялась Маргарита. — Формально я — героиня одной нашумевшей у нас книги. Автор думал, что писал образ со своей жены, на самом деле это я являлась к нему по ночам, рассказывала, каким является ощущение этой самой свободы. Он просто записал мои откровения. Но так бывает часто: женщины придумывают, мужчины присваивают.

— Так кто ты?

— Дух свободы! Но чу! Слышишь, квакают лягушки? Там река, где сможешь искупаться.

Лунный свет упал на реку, вода походила на темное зеркало. Однако когда подошли ближе, Валентина услышала тихие всплески. Кто-то уже купался здесь.

— Не бойся, — сказала Маргарита, — вокруг нас обычные жители лесов, вечные носители абсолютной свободы.

В Греции их называли сатирами и нимфами, на Руси — лешими и русалками.

Из воды показались существа, лиц не разглядеть, одни силуэты. Они приветственно махали руками, приглашая обеих женщин присоединиться к ним.

— Снимай платье и — в реку Освобождения, — промолвила Маргарита.

— Почему она так странно называется?

— Ты освободишься от прежних условностей, и, точно так же, как я, сможешь летать на половой щетке. Снимай же платье…

Вода вдруг зазвучала призывно, по ней побежала легкая рябь. Воздух был наэлектризован удивительным чувством избавления от прежних условностей, насыщен ароматом свежести. На какой-то миг Валентине захотелось подчиниться требовательным просьбам Маргариты.

— Снимай платье и — в реку!..

Внезапно позади них послышался шум шагов, хрустнула ветка. Валентина обернулась и. комок ужаса сдавил горло. Позади стоял монстр, его лицо, руки были сплошь покрыты шерстью. Это его тогда Валентина увидела в окне дома Варвары.

«Он явился по мою душу?»

Перестала заманчиво петь река, куда-то исчезла сторонница абсолютной свободы Маргарита…

Монстр протянул к ней волосатую, как у зверя, ручищу. А когда она отступила, с удивительной ловкостью схватил.

Горчакова не интересовала царящая вокруг вакханалия любви, у него была иная страсть. Он жаждал появления Варвары, надеялся, что колдунья раскроет секрет своих слов: «Он рядом, и далеко. Совсем рядом и так далеко, что не видать отсюда».

— Варвара! Варвара! — бормотал он, отмахиваясь от приставаний назойливых жриц любви.

Из омута веселья возникла фигура гиганта в козлиной маске, он кивнул Александру, чтобы тот следовал за ним. За большим залом находилась еще одна комната — совсем маленькая. Здесь он и увидел колдунью, только уже не в обносках, а в приличном наряде, шикарном парике, оспинок на лице практически не осталось.

— Я пришел, чтобы… чтобы… — он не в силах был высказать мысль, язык заплетался. Колдунья усмехнулась:

— Я тебе все сказала в прошлый раз. Больше добавить нечего.

— Но я не понял.

— Твои проблемы.

— Мне нужно знать! — в отчаянии крикнул Александр. Варвара внимательно посмотрела на молодого журналиста и неожиданно произнесла:

— Будь по-твоему. Взгляни вон туда.

Александр повернул голову в указанном направлении. Там находились несколько фигур в масках, полностью закутанные в объемные плащи, так что невозможно определит ни их пол, ни их возраст.

— И что? — удивился Горчаков.

— Сорви маску с любого. Может, найдешь своего убийцу.

— Так он. среди них?

Варвара захохотала. Потом повторила свою старую фразу:

— Он рядом, и далеко. Совсем рядом и так далеко, что не видать отсюда.

«Понимай, как хочешь! Но не случайно она предложила сорвать маску. Наверное, убийца здесь, на этом странном празднике».

Колдунья глядела на него с нескрываемым интересом: рискнет или нет? Александр решился, медленно направился в сторону закутанных в плащи фигур. Он уже рядом, ощущал холод. И исходил он именно от таинственных гостей Варвары.

Горчаков остановился; желание хоть как-то приблизиться к разгадке жуткой тайны соседствовало с безотчетным страхом. Вдруг проклятая колдунья решила разыграть его?

«Сорви маску с любого!»

Что он теряет, если сделает это? А если очередной обман? Но раз он тут, почему бы не попробовать?

Он проходил мимо фигур, они по-прежнему не проявляли себя ни единым словом, ни единым движением. Александру даже пришла в голову бредовая мысль, что это замаскированные под живых людей мертвецы. С помощью каких-то приспособлений они стоят на ногах и интригуют.

«Не неси ерунды!»

— Видишь, как тяжело решиться, — иронично заметила Варвара.

Из далекого прошлого опять выскочил карлик-комиссар, который тоже язвил и смеялся… Горчаков решился. Подойдя к одной к одной из фигур, сорвал маску.

И опешил! Перед ним — Корхов. Александр повернулся к колдунье, сквозь зубы процедил:

— Сволочь! Ты ответишь за это!

— Он рядом, и далеко, — напомнила Варвара.

— Но это не может быть Корхов!

— Тогда посмотри, кто следующий?

Обычно слишком живой Корхов напоминал мумию. Однако и она с интересом наблюдала: кто ее сосед? Оказывается, не сосед, а соседка. Ей оказалась Черкасова, за ней следовал ее муж Валерий, дальше — сотрудники редакции. Потом дошла очередь до театра: Никита Никодимович сложил молитвенно руки, горилла выругался, Прохоренко не проявила никаких эмоций, зато Лапин умиленно улыбнулся: «Какой славный мальчик». Коммунист Андрей Коровин наоборот, глядел на Александра с открытой неприязнью. Не остались забытыми банкир Еремин, повелительный и одновременно грустный, его помощник, сверкающий плешью Арсений, даже те двое работников спецслужб. И, что самое поразительное, служанка Лена. Так можно подозревать весь город!

Варвара ухмыльнулась: «Он близко, и далеко». Под масками остались только двое!

Что Александру терять?! Он разоблачил предпоследнюю фигуру. Валя?!

В мозг ядовитой рекой проникали слова начальника полиции: «Им там все запрещено, в том числе встречаться с иностранцами. Если только… она не из НКВД». Нет, нет, он не поверил тогда и не поверит сейчас! Зато сильнее горело желание — открутить колдунье голову!

— Хочешь правды и бежишь от нее? — вопрошала Варвара. — У тебя остался последний!

Что Александру было терять? Не исключено, там именно тот, кто нужен ему.

Он снял маску с последнего.

Им оказался монстр с заросшим лицом из дома Варвары. Он так взглянул на Горчакова, что у того подкосились ноги.

Его разбудили лучи утреннего солнца. Александр приподнялся и огляделся: он лежал на зеленом стожке скошенной листвы. Рядом — Валентина. Потребовалось некоторое время, чтобы она пришла в себя.

— Где мы?

— Пока не представляю. Однако раз говорим и соображаем, значит, живы.

С одной стороны — лес, с другой — как будто деревня. Как их занесло сюда? Горчаков внимательно присмотрелся:

— Нет, не деревня. Это тоже Старый Оскол, один из его окраинных районов. Не так далеко дом Варвары.

— Как мы оказались здесь?

Что мог ответить Александр, когда и сам не имел о том ни малейшего представления?

— А ты что помнишь?

До определенного момента их воспоминания совпадали. Расходиться они стали лишь после того, как их заставили выпить тот ужасный напиток.

— Он так подействовал на нас? Почему?

— Наркотическое зелье, причем, сильнодействующее. Слышала о наркотиках?

— Нет, — призналась Валентина.

— Хоть в этом ваше преимущество.

— То есть я путешествовала в мечтах? А на самом деле никуда не выходила?

— Что-то вроде того.

— И была в полной отключке. Не ты меня сюда принес?

— Нет. Но есть предположение, кто это сделал.

— Кто?!

— Думаю, тот самый монстр. Не случайно именно его и ты, и я видели последним в своих видениях.

— Почему он помог нам?

— Есть одно предположение. Об этом после.

Они вышли на ухабистую улицу. Повернешь в одну сторону, дорога приведет тебя к дому Варвары, в другую — на автобусе можно добраться до центра. У Репринцевой возникло сильное желание вернуться и шугануть как следует колдунью. Она многое должна рассказать и объяснить. Горчаков ее остановил:

— Ею займется полиция за содержание притонов, распространение наркотиков, поклонение сатанинским культам. Можно написать шикарный материал, и я его напишу. Ей несдобровать, если только. у нее не найдутся влиятельные защитники в руководстве города. Но сейчас меня волнует другое: в своем расследовании мы не продвинулись ни на шаг. Мало того, кажется, я только отдалился от истины. Этот ряд фигур, с которых я срывал маски. Все знакомые люди! Убийцей может оказаться кто угодно.

После недолгих колебаний Валентина согласилась, что возвращаться в дом колдуньи бессмысленно, да и небезопасно. Вспомнила она и о том, какой вселенский шум наверняка подняли ее друзья. Надо отметиться, показать им, что она жива и здорова. Расстраивали лишь слова Александра, что их журналистское расследование фактически зашло в тупик. Правда, и здесь Горчаков постарался ее успокоить:

— У нас есть сутки, чтобы докопаться до истины. Но только сутки! Завтра ты уезжаешь, а я должен написать статью. Лучше бы сдать ее сегодня, но ничего, потерпят. Надеюсь, верная помощница не бросит меня?

— Если только сам не откажешься от моих услуг, — улыбнулась Валентина.

— Будь уверена, не откажусь.

— Тогда я готова работать дальше! — бросила она.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Они договорились встретиться через пару часов в гостинице «Белогорье», после чего каждый отправился к себе.

Увидев хозяина, Лена всплеснула руками:

— Александр Николаевич! Вы хотя бы весточку о себе дали. Понимаю, дама красивая.

— Какая дама?

— У которой вы ночевали.

— Я не у дамы был.

Лена только хихикнула, давая понять: так и поверила! Не станет же он оправдываться перед ней.

— Ко мне никто не заходил?

— Нет.

— И не звонил?

Лена вновь отрицательно покачала головой. Побежала хлопотать на кухню, любимого хозяина следует кормить хорошо. Сам Горчаков позвонил известному в городе врачу, по совместительству своей подруге, Антонине Спиридоновой. Та не слишком обрадовалась:

— Перезвонил бы позже.

Это означало, что муж Антонины дома, свободно разговаривать она не может.

— Я по делу. Нужна информация об одной болезни.

— Надеюсь не то, о чем я подумала?

— Нет. Человек сплошь покрыт шерстью: лицо, руки, вся кожа. Слышала?

— Конечно. Она была известна еще в Древней Греции и Средневековой Европе. Таких людей называли оборотнями и безумно боялись. Католическая церковь считала их продавшими душу дьяволу. На самом деле

— обычное, хотя и очень редкое заболевание. Гипертрихоз. Почему оно тебя заинтересовало?

— Так, материал для статьи. Спасибо, разъяснила.

И он повесил трубку.

Из кухни вышла Лена, приглашая хозяина к завтраку.

— Гипертрихоз! — вслух произнес Г орчаков.

— Что? — удивилась Лена. — Никаких гипхозов, никакой иностранной кухни. Будет пирог с яблоками. Пальчики оближете.

После завтрака Александр позвонил Алевтине, рассказал о том, что случилось ночью. Редактор слушала и обдумывала ситуацию. Положение непростое: необходимы были доказательства тайных оргий в доме Варвары. В противном случае газету могут привлечь к суду за клевету. Интереснейшая тема для будущих номеров. Если среди ее гостей влиятельные люди, грянет такой гром! Половина чиновников слетит. Но главное, тираж газеты вырастет минимум вдвое.

— Очень интересная тема! — заявила Алевтина.

— Интересная тема?! — взорвался Александр. — В городе кого только нет: коммунисты, анархисты. Сейчас еще сатанисты. Тебя волнует только газета и материалы.

— Правильно, пресса определяет будущее Старого Оскола. Написать так, чтобы люди вздрогнули и призадумались. Правы те, кто говорит о нашем положении приграничного города. Если нарушить наш покой, превратить мирное течение событий в хаос, не останется ничего. Здесь будут заправлять чужие орды с чужой идеологией. Сделаем так: сегодня заканчиваешь материал об убийце и переключаешься на Варвару.

— Послушай, Алевтина, дай мне еще один день.

— Нет.

— У меня кое-какие мысли. Ты ведь хочешь, чтобы статья получилась дельной.

— Выскажи доводы, предположения и достаточно.

— Но убийца.

— Его могут искать год, два, больше. Похоже, действует профессионал, который еще потреплет полиции нервы! Думаю, надо давать хронику событий.

Корхов стремится в друзья. Вот пусть периодически и сообщает о ходе расследования. А ты будешь полицейскую информацию дополнять комментариями. И полиция на коне, и мы не в накладе.

— Алевтина.

— Дело решенное.

— Только один день. Вдруг удастся добыть кое-что любопытное? Зачем плестись в хвосте у полиции? Черкасова не отвечала, Александр хорошо знал характер шефини. Его последний аргумент должен сыграть решающую роль.

— Хорошо. Но только один день!

Целый день он сможет заниматься вместе с Валентиной своим расследованием. Александру не терпелось оказаться в «Белогорье». Однако время встречи, о котором они договорились, еще не пришло. Беспокоить ее раньше он не решался.

Но надо что-то написать для газеты, не сегодня, так завтра. А никаких «открытий» нет!

Горчаков достал листок, где описал в хронологическом порядке произошедшие события. Там семнадцать пунктов. Можно продолжить, написать восемнадцатый, девятнадцатый и так далее, но Александр поступил по-другому: событиям и их участникам он давал характеристику. После чего делал выводы.

Режиссер Степанов. Утверждает, что познакомил Федоровскую и Либера для одной цели: коммерческие дела, связанные с драгоценностями. Конечно, сделки незаконные, иначе бы они стали действовать открыто. Контрабанда? Да. С убийством Степанов вряд ли связан, не такой он человек, трус страшный.

И еще: он считает, что «коммерсанты» не пошли бы на убийство актрисы. Она никого из подельников не кидала.

Либер. Познакомился с Зинаидой Петровной ради коммерческих дел. А только ли для этого? Он наверняка был шпионом, сейчас многие «представители компаний» занимаются шпионажем. Не исключено, он пытался завербовать Федоровскую. Или что-то знал об ее связях не только в криминальном мире… Убийство актрисы, похоже, стало для него неожиданностью. Почему он пошел на риск, проник ночью в дом журналиста? Не опасался ли, что раскроются его незаконные «коммерческие» связи? Крупный представитель превращается в обычного уголовника. Немыслимый скандал! А если еще докопаются и до его шпионских связей? Дело вовсе пахнет керосином.

Нет, Либер скорее всего не виноват в смерти актрисы.

Варвара. Все разговоры об ее «колдовстве» напоминают пустую болтовню. Устраивает в подземелье дома тайные оргии. Федоровская либо участвовала в них, либо что-то знала. Шантаж? Не исключено. Но стала бы Варвара ее за это убивать? Сомнительно. Раз они отпустили двух журналистов. Ей выгодно сохранять определенный, «не уголовный» статус. В случае чего, ее привлечь не за что. Так, балуются ребята, разыгрывают костюмированные представления. А убийство. есть убийство. Тут к ней и ее компании будет другой подход.

Андрей Коровин. Явно не желает, чтобы интересовались делом Федоровской. Вот здесь следует поставить знак вопроса.

Размышления Александра прервала Лена, она сообщила, что пришел какой-то господин и желает видеть хозяина.

— Пусти! — приказал Горчаков.

Вошел Арсений, извинился за свой неожиданный визит.

— Я на секундочку. Юрий Иванович передал. — И он протянул бумаги.

— Спасибо. Да вы присаживайтесь. Что предпочитаете: чай, кофе?

— Покорнейше благодарю, но мне нужно идти. Дела. Александр не стал его задерживать и быстро углубился в принесенные материалы. Однако, по мере прочтения его охватывало разочарование. Любовные контакты Федоровской не были слишком активными. Несколько старых связей: один бывший приятель переехал в Белгород, там женился, другой обитает в Ростове.

И все, что удалось раскопать Еремину? Или он что-то скрыл? Зачем? Он сам предложил Горчакову помочь в расследовании, деньги совал.

Александр окончательно сделал для себя еще один важный вывод: нет, не любовная ревность явилась причиной смерти Зинаиды Петровны.

Он бросил взгляд на часы: пора бежать к Валентине.

Объятая страхами, Надежда смогла уснуть только под утро. Она почти не сомневалась, что Валентина сбежала. Оставалось продумать, что говорить в партийной и комсомольских организациях института и. в соответствующих органах. Погребняк уже насчитала, сколько выльет помоев на бывшую сокурсницу, отрепетировала гневную речь, где призывала комсомольцев быть бдительными, тщательнее следить за своими товарищами, особенно, когда находишься заграницей. А вообще лучше туда не ездить. Ничего интересного нет, а обо всех язвах буржуазного мира и так расскажут лекторы. И во сне покоя не было. Она видела недобрые глаза декана, разъяренных комсомольцев, вопивших: «Позор!» Но объектом ярости была не Валентина, а Надежда.

Она пробудилась от шума воды. Бросилась в ванную, а там под душем — Валентина.

— Ты?! — ахнула Надежда.

— Я, — виновато улыбнулась Репринцева. — Смотрю, ты спишь и не стала будить. Как партизан, сразу — в ванную.

— Какой партизан? — подозрительно бросила Погребняк.

— Красный, конечно.

— А мы уже собирались обратиться в полицию. Где пропадала?

— Рассказать — не поверишь.

— Постарайся, чтобы поверила.

— Побывала у настоящей колдуньи. В подвале ее дома целая подземная резиденция. Люди в масках — Хватить чушь молоть, — рассердилась Надежда.

— Это правда!

— Ох, Валька, пропадешь ты.

— Я уже пропала, — и она подумала о красавце Горчакове.

— Надеюсь, сегодня не сбежишь?

— Еще как сбегу!

— Товарищ Прошкин о тебе спрашивал. Он обещал сегодня новую интересную экскурсию.

— По местам революционной славы?

— Конечно. Мы еще не все посмотрели. Например, дом, где во время Гражданской войны целый день находился один из нынешних членов советского правительства. Если и на этот раз не пойдешь с нами, то. — Надежда тщательно подыскивала слова, — то сорвешь важное политическое мероприятие.

— Я, между прочим, пишу статью о преступлениях в буржуазном мире. Тут еще более крупная политика. Валентина вышла из ванной, подошла к зеркалу и озабоченно добавила:

— Никак не могу дозвониться домой. Сегодня опять пыталась. Наваждение какое-то.

— Завтра, — хрипло произнесла Надежда.

— Что завтра?

— Все узнаешь, — Погребняк не узнала собственный голос, казавшийся чужим, отрешенным.

— Надеюсь.

Валентине безумно хотелось увидеть родителей. Но. так жалко расставаться с этим городом, с Александром!

«Смогу ли я в Москве, где за мной будет наблюдать множество глаз, вот запросто зайти в храм?

Завтра стану думать о завтра. А сегодня я еще в Старом Осколе».

Прибежали Давид с Рустамом. Первый что-то втолковывал Валентине, второй, как обычно, кричал, размахивал руками.

«Не могу больше с ними общаться, не могу!!» — внутренне простонала Репринцева.

Убийца шел по скверу, еще совершенно пустому в этот утренний час. «Удивительные люди, — думал он, — не хотят просто посидеть здесь, насладиться природой, пообщаться. Выйдите же! Позабудьте о проблемах, у вас есть главное — город, который всегда останется спокойным и тихим, ведь покой здесь охраняю я!»

Нельзя сказать, что убийца ненавидел полицейских, он просто подсмеивался над ними, как и над спецслужбами. Изо всех пятидесяти тысяч граждан Старого Оскола последним заподозрят его. Такова тупая логика охранителей закона. А ОН охраняет не закон, а своих сограждан. Убивает врагов, стремящихся подтолкнуть город к катастрофе. Уже сейчас некоторые понимают логику его действий. Настанет время и тот, кого называют убийцей, превратится в объект справедливого поклонения. Еще и памятник поставят. Только ему на это наплевать! Если бы Николай II в свое время так же прикончил врагов — и тех, кто втянул его в Первую мировую войну, и тех, кто уговаривал отречься от власти. Другая бы Россия была!

Внезапно убийца остолбенел: перед ним на скамейке

— «знатный монархист» Антон Алексеевич. По виду так никого не опасается. Очевидно, посчитал, что днем здесь безопасно.

«Правильно! Я же ночной убийца!.. Где его дочь? По каким-то причинам осталась в номере? Скорее всего». Ангел Возмездия двинулся в сторону жертвы. «Я — ночной убийца!.. Но могу преспокойно сделать это днем».

На всякий случай убийца внимательно осмотрелся. Никого! Судьба благосклонна к нему. Как иначе? Надо помогать спасителю города.

Он был уже рядом с жертвой, когда в кустах послышался шорох. Убийца вздрогнул и тут же успокоился. Всего лишь вспорхнули птицы.

— Не подскажете ли время, сударь? — произнес убийца ласковым тоном.

Антон Алексеевич поднял на него глаза, в которых читался ужас. Убийца опешил, отступил на полшага. Неужели его разоблачили?

Однако Антона Алексеевича волновало другое:

— Вы слышали, они решились! Правительство поставило перед Думой вопрос о переименовании названия страны. «Империя» станет «республикой». Будьте уверены, это случится. Возьмется решать Дума — решит. Вынесут на референдум — тоже получат нужный результат. Таковы особенности демократии. Империю уничтожили — и в одном Российском государстве и в другом. Большевики там и здесь! Одна шайка, одни разбойники.

— Сочувствую вам.

— Себе посочувствуйте! Нужно сорвать коварные планы врагов, объединиться всем русским людям, выступить против предателей. Простите, вы спрашивали насчет времени?

— Если не сложно.

— Минуточку, — Антон Алексеевич полез в карман за часами. И на какое-то время потерял бдительность.

В руках убийцы появился нож. Жертва заметила опасность слишком поздно.

Ощутив острую боль в области горла, Антон Алексеевич из последних сил потянулся к убийце. Однако тот молниеносно ударил второй раз.

Убийца проверил, не запачкана ли случаем его одежда кровью? Нет! Тогда он снова огляделся, вытер нож и неспешно двинулся по парку.

А вот и улица! Из открытого окна доносился любимый шлягер Старого Оскола 30-х «Вдоль по Питерской». Убийца специально замедлил ход, показывая прохожим, что он наслаждается пением.

И никакой суеты.

В номере у девушек вновь появился Прошкин. Надежда поздоровалась вежливо, но сухо. Она навсегда запомнит подслушанные слова о своей внешности. Кирилл на это не обратил внимание, Погребняк его не волновала. Гораздо интереснее была встреча с Валентиной. Их первая встреча!

Они друг другу не понравились. Не понравились настолько, что ощутили взаимную неприязнь. Кирилл увидел в глазах Валентины острый ум, смелость, нежелание признавать авторитеты. Такая не станет, не задаваясь вопросами, отдаваться борьбе за идеалы пролетариата. Валентине же показалось, будто на нее вылили целый поток лжи. А ведь он практически не сказал ни слова, только поздоровался.

Но ложь. она в механических движениях, повороте головы, прищуре глаз. Он напомнил Валентине старосту с параллельного курса Фому Обноскина. Когда в одной из газет опубликовали его небольшую статью, Репринцева насчитала там восемь ссылок на Маркса, на одну меньше на Энгельса, и по десятку на Ленина и Сталина. Сплошной цитатник! Чуть позже на университетском диспуте Валентина спросила у Фомы, а хоть одно его слово в материале имеется? Обноскин возмутился, заявил, что «товарищ Репринцева не правильно понимает роль советского журналиста».

И вот теперь перед ней еще один Обноскин.

— Товарищ Репринцева собирается вместе с нами на экскурсию? — голосом Фомы поинтересовался Кирилл.

— Я Валентину уговаривала, но она заявила, что у нее другие планы, — поспешила вставить Надежда. Любишь, не любишь Прошкина, дело они делают одно.

— Совсем отбилась от коллектива! — потряс кулаком джигит.

— Жаль, очень жаль, — на непроницаемом лице Прошкина промелькнула едва заметная ирония.

«Нет, не похож он на Фому, — решила Валентина. — Тот хоть и карьерист, но полный дурак. Прет напролом. А этот себе на уме. Возможно, и компартия ему нужна для каких-то личных целей».

— Валя хочет написать статью о преступлениях в Старом Осколе, — осторожно встал на ее защиту Давид. — Она нам рассказывала, что у вас убили актрису. Она была коммунистка?

— Нет, — медленно протянул Прошкин.

— Хотя бы сочувствующая?

Давид достал Кирилла, тот решил поменять тему. Однако Валентина — тут как тут. Коровин ускользнул от ответа, может из Прошкина удастся что-нибудь вытянуть?

— Вчера я разговаривала с Андреем, он пообещал интересные факты насчет Федоровской. Разве вы не в курсе этого?

— Нет.

— А вы были с ней знакомы?

Небольшое замешательство, Прошкин словно раздумывал, как лучше ответить? И Валентине сразу стало ясно: был!

— Я приходил к ней на спектакль. Хотел взять интервью для нашего издания.

— У вас же нет издания?

— Почему? Выходит боевой листок: «К победе коммунизма!». Нерегулярно — средств не хватает, но выходит.

— Она дала интервью?

— Отказалась, когда поняла, что мы критикуем буржуазное искусство.

— И все?

— Все!

— Буржуазное искусство нужно не критиковать, а уничтожать, — убежденно заявил Рустам. — У нас до сих пор носятся с разными Пушкиными, Чайковскими.

— Пушкина очень любит Иосиф Виссарионович, — оборвала его Надежда.

— Я не Пушкина имел в виду, — поправился Рустам, — а этого. Неважно. Пушкин был настоящий джигит.

— Какой он джигит? — не выдержала Репринцева.

— Как какой? Он же родился на Кавказе.

— Не родился, а просто побывал там.

— Хи-хи-хи, — засмеялся Давид. — На самом деле он был не кавказец, а еврей. Его деда звали Абрамом.

— Не деда, а прадеда. И не еврей, а абиссинец. Я понимаю, Рустам у нас национальный кадр, послан учиться по направлению из аула. Но у тебя, Давид, семья считается образованной, интеллигентной. Как не знать такого?

— Вы антисемитка? — Прошкин пытался уйти от опасной для него темы о Федоровской.

Вот тут он дал маху. Валентина увидела в его вопросе, тоне, которым он был задан, классический прием провокаторов. Стоит с ними начать серьезную дискуссию, как они сыплют традиционными фразами, типа: «Вы сомневаетесь в правильности политики нашей партии?», или «Вы уклонист, не понимаете, что происходит?», обвиняют тебя в любых грехах. Тогда Репринцева пошла напролом:

— Я так и не получила ответа на свои вопросы.

— Разве? — криво усмехнулся Прошкин.

— У меня ощущение, что и вы, и Коровин знали Федоровскую. Только почему-то скрываете этот факт. Хочу написать материал, а ваш руководитель всячески отговаривает, не советует лезть в это дело. Убийство ведущей актрисы! Позор для капиталистической системы, надо кричать, разбираться, как и в последующих убийствах. И вдруг!..

— Мы не следователи, а политические деятели, — ответил Прошкин, для которого слова Репринцевой казались хуже плетей.

Но девушка не сдавалась. Может то, что она сейчас скажет, лишь ее фантазии, но она скажет!

— Зинаида Петровна была замешана в нехороших коммерческих махинациях. Не связаны ли и вы с ними?

— Как вы смеете?!.. Обвинять партийного секретаря. В таком деле. Антикоммунистическая провокация. Причем безосновательная. — Чуть-чуть, и он задохнулся бы от возмущения.

«Попала в цель!» — догадалась Валентина.

— Партийный секретарь не есть лицо неприкосновенное. Сколько их сегодня в СССР привлекают к суду? Почему же вы себя и Коровина ставите над партией, товарищ Прошкин?

— Ну, знаете. Вы за эти слова ответите!

— И вы, — Валентина вошла в игру, из которой не хотела выходить. — Я сообщу о вашей, мягко говоря, странной позиции куда следует.

— Пожалуйста, — спокойно ответил Кирилл, хотя руки его предательски задрожали.

Давид и Рустам открыли рты, не понимая сути этой неожиданной схватки. Зато Надежда ощутила настоящую радость. «Молодец, Валька, здорово врезала ему!»

Неизвестно, чем бы все закончилось, но в дверь постучали, и с огромным букетом цветов появился Горчаков. Надежда обмерла от зависти, у Рустама загорелись глаза: «Молодец, джигит!», зато Давид грустно опустил голову: «Разве мне тягаться с таким». Лишь один человек встретил Александра с откровенной враждебностью, злобно фыркнул, отвернулся. Понятно, что это — о Прошкине.

Валентина представила своих товарищей из Москвы. Надежда кокетливо хихикнула, Давид протянул мягкую, почти женскую ручку, зато Рустам вцепился «джигитским» рукопожатием. Дошла очередь до Прошкина.

— А это?..

— Не надо, Валя, я его прекрасно знаю.

— Я тоже, — Прошкин демонстративно разговаривал с Горчаковым, повернувшись в пол-оборота.

— В классе ему частенько от меня доставалось. Помнишь, Кирюша, мои тумаки?

— Подожди! Скоро вы, князья, получите тумаки покрепче. Как в СССР!

Валентина заметила, что, несмотря на цветы и улыбки, Александр находился не в лучшем расположении духа. Что-то случилось?.. Ее догадки быстро подтвердились.

— В городе какое-то новое ЧП. Справа от гостиницы сквер. Когда я шел к тебе, то увидел полицейских. Толпился народ.

— Ты не узнал, что там? — удивилась Валентина.

— Не желаю работать без своего партнера. Сейчас сходим и узнаем.

— И мы с вами! — вскричал Рустам.

— Обязательно, — добавил Давид.

— Товарищи, у нас экскурсия. — пытался втолковать Прошкин. Однако быстро понял, ничего с экскурсией не получится. Живая история волновала ребят гораздо больше, чем полумертвая.

Все вместе они покинули гостиницу и двинулись в сторону сквера.

Народу набежало много, но в сквер никого не пускали полицейские. В толпе слышалось:

— Горло, говорят, перерезали.

— Убитый — солидный мужчина.

— Раньше ночью убивали, теперь средь бела дня.

— Полиция ничего не может. Гнать в шею начальника!

— Страсти какие! Из дома не выйдешь.

«Перерезали горло! — подумал Горчаков. — Значит опять тот же убийца?!»

Он сразу припомнил свое появление у дома Федоровской. Тогда все только началось! И когда же закончится?

Оставалось дождаться появления Корхова. А вот и он идет, грозно осматриваясь и чертыхаясь. Александр начал пробиваться к нему:

— Анатолий Михайлович!

Полиция стала его теснить, однако Корхов дал команду: «Пропустить!», Горчаков подхватил под руку Репринцеву и устремился к нему.

— Опять? — спросил Александр.

— Опять, — раздраженно бросил Анатолий Михайлович.

— А это кто?

— Валентина Репринцева из Москвы. Я вам рассказывал о ней. Помогает проводить журналистское расследование.

— Коммунистка, значит.

— Комсомолка! — с вызовом ответила Валентина.

Корхов окинул ее долгим, внимательным взглядом, будто что-то решал для себя. Репринцева смутилась. Александр спросил:

— Тот же самый убийца?

— Похоже. Почерк один.

— Убитый там?

— Да. Работают наши криминалисты. Хотите взглянуть?

Старый Лис спросил это с хитринкой. Он надеялся, что кто-то из журналистов обязательно откажется. Девушка так точно. Но все произошло наоборот. Александр тут же сказал: «Хочу», и Валентина молча кивнула. Корхову пришлось проводить их к месту преступления.

Мужчина сидел на скамейке в позе не испуганной, скорее удивленной. Неподвижные глаза застыли на смотрели в упор на подошедших. Валентина задрожала, отвернулась. Александр пытался строить из себя героя, вроде глядел на убитого. На самом деле он видел что угодно — парк, скамейку, но только не сам труп.

— Личность установили? — спросил он начальника полиции.

— Да. Некий Грязнов Антон Алексеевич.

Теперь следовало проверить догадку самого Александра. Если подтвердится, он на правильном пути.

— Анатолий Михайлович, а этот человек имел отношение к политике?

— Непосредственное. Он был активным монархистом.

— За одни убеждения убивают редко. Нужны еще и действия.

— Он действовал. По моим сведениям их группа участвовала в подготовке у нас правого монархического переворота.

— Тогда понятно.

— Что вам понятно? — поинтересовался Корхов.

— Одна идея, которая превращается в реальность.

— Эх, Александр Николаевич, — вздохнул Старый Лис, — ежели бы вы определились с друзьями, поверили бы мне, может, кое-каких трагедий удалось бы избежать. А то сперва вроде договорились, потом пошли на попятную. Так дела не делаются. Ну-с, ничего не желаете сообщить?

— Думаю, причина в политике.

— Не только вы об этом думаете. Они вон тоже. Горчаков увидел знакомых работников спецслужб, мужчина и женщина направлялись к Корхову. Мужчина коротко бросил:

— Господин начальник полиции, вы обязаны кое-что сообщить.

— С какой радости?

— У вас тут творятся дела, которые уже привели к международному скандалу. И англичане, и немцы потребовали от нашего правительства выдачи убийц их граждан.

— Фигу с маслом не хотят? Убийства произошли на территории Старого Оскола. Мы и будем их судить. По нашим законам.

— Вы не поняли, дело политическое.

— А я считаю — действует обычный уголовник. Я обязан его поймать и поймаю. О тайнах следствия, естественно, докладывать никому не собираюсь. Недовольны? Обращайтесь в высшие инстанции. А еще лучше, если президент или премьер-министр позвонит мне и скажет: «Анатолий Михайлович, введи этих людей в курс дела». Тогда расскажу все, как на духу.

— Вы пожалеете о своих словах, — впервые подала голос женщина. И опять они ушли, хотя и начальник полиции, и журналисты понимали, что скоро вернуться. И разговор будет проходить в другой тональности.

— Вот что, детки, — Анатолий Михайлович обратился теперь к Александру и Валентине. — Вот тут рядом есть кафе, кажется «Ромашка». Зайдите туда и ждите меня. Я пока кое-что здесь закончу.

— А зачем нам вас ждать? — поинтересовалась Валентина.

— Поведаете обо всех ваших изысканиях и гипотезах. Считайте это моим официальным распоряжением.

Что оставалось делать Валентине и Александру? Подчиниться.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Горчаков предложил своей подруге на выбор несколько блюд. Она отказалась, после увиденной в парке картины ее тошнило от одного только упоминания о еде. Она даже специально села спиной к залу, чтобы не наблюдать трапезу других.

— Как тебе наш начальник полиции?

— Честно, — немного подумав, промолвила Репринцева, — он мне понравился.

— Сложный человек. И смелый.

Она вдруг вспомнила прокатившиеся по ее стране аресты военоначальников. До простых людей доносились разные слухи: как маршалы и генералы поливают друг друга грязью, обвиняют в измене, стучат. Как же так? Кадровые военные, участвовали в боях и вдруг пасуют перед какими-то тыловыми крысами, нацепившими на себя мундиры НКВД? Недавно отец сказал матери (Валентина случайно услышала): «Куда пропала офицерская честь? Неужели они готовы терпеть унижения, лишь бы им продлили рабское существование? Почему не взбунтуются, не скинут этого кровавого пса Ежова? А заодно и того, кто стоит за ним?»

«Кто за ним стоит? — Валентина похолодела от слов отца. — Так ведь это же сам.»

Нет, имя вождя она не посмела произнести даже в мыслях.

— Смелый, — согласился Александр. — Но хитрый.

— Может, таким и должен быть начальник полиции? Появился Анатолий Михайлович, плюхнулся за стол рядом с ними, подлетевшей официантке сказал:

— Чего-нибудь посытнее и пожирнее. И водочки грамм сто. нет двести.

— Вы можете есть после всего, что увидели? — поразилась Репринцева.

Корхов внимательно посмотрел на нее и отменил заказ:

— Принеси мне, голубушка, обычной минеральной воды.

Едва официантка отошла, он потребовал, чтобы журналисты начали рассказ. Александр взглянул в глаза Валентине и прочел в них настоящее доверие к полицейскому. Этот факт сыграл ключевую роль.

Обо всех их приключениях Корхов внимательно выслушал. Особенно его заинтересовали оргии в подземелье Варвары. Анатолий Михайлович удовлетворенно проговорил:

— Есть за что привлечь голубушку. За организацию нелегального притона. Она, правда, станет это отрицать. Да и заступники найдутся, туда ведь многие высокопоставленные ходят. Зачем? С девушками побаловаться. Все дамы, которых вы там увидели из публичного дома мадам Жозефины (в простонародье Мани Лягушкиной). На остальное им наплевать.

— И только? — поразился Горчаков. — Но ведь там культ всякой чертовщины. Как возможно такое в православной стране?

— Э, милый, закон нужен. А его нет. Если так дело дальше пойдет, сатанисты у нас и в армии будут служить на командных постах, и министерские портфели носить. А попробуй, тронь их, тебе тут же в морду — права личности и прочая дребедень.

— Такого быть не может? — сказала Валентина.

— Не может? — усмехнулся Корхов. — А вот у вас в Свияжске в 1918 году по инициативе Троцкого и Демьяна Бедного установили памятник Иуде Искариоту. Хорошо, недолго простоял. Как говорится: раз попробовали, не удалось, во второй раз поставят его на века.

Валентине было страшно это слушать, и не потому, что дело с памятником касается страны, в которой она живет. Она чувствовала, как после посещения храма в ней что-то стало меняться, как ее угнетало все, что против Божественного.

— Обросший шерстью человек в доме у колдуньи, кто он?

— Поговаривают, сынок Варвары. Она его с детства прятала от посторонних глаз.

— Почему он спас нас? — в раздумье спросил Александр.

— Кто знает! Увидел, что людей силой привели, и пожалел. Иногда шкура звериная, а душа человечья. Но чаще — наоборот.

Затем Анатолий Михайлович попросил ребят уточнить некоторые детали их встреч с сотрудниками театра, с представителями местного ВКП(б), с банкиром Ереминым. После этого Горчаков сделал общий вывод по особо тяжким преступлениям в городе:

— Причина убийства Зинаиды Петровны Федоровской не в ее нелегальной коммерции, не в мести любовника. Я не исключаю, что она являлась агентом иностранной разведки. Все говорит за это.

— Согласен, — сказал Корхов. — По нашим данным она была связана с Советами.

— Так Либер оказался прав? Выходит, она коммунистка?

— Для того, чтобы работать на ту или иную страну, не обязательно разделять господствующие там идеи. Причина может быть очень проста: деньги. А покойница их любила.

— Получается, Коровин и Прошкин в курсе? — всплеснула руками Валентина.

— Не обязательно. Скорее, даже нет. Но у них были другие дела; похоже, они тоже промышляли золотишком. Нелегальный ввоз и вывоз. Коровин из богатой семьи, только дедушка лишил его наследства. А жить хочется, и хорошо жить!

— Вот тебе и на! — поразилась Репринцева. — У меня были кое-какие сомнения насчет этого. Только что в гостинице я сама это высказала Прошкину. А ведь Коровин предложил мне зайти к нему сегодня, он предоставит данные о Федоровской.

— Не ходите, — махнул рукой начальник полиции. — Ничего он вам не предоставит. Его информация лишь уведет вас от истины.

— Я продолжу, — сказал Горчаков. — То, что смерть Федоровской связана с политикой, говорят последующие убийства иностранных агентов Либера и Дрекслера. А теперь и монархиста Грязнова. Получается прелюбопытнейшая вещь: он убивает агентов разных разведок, а также людей, по его разумению нарушающих покой Старого Оскола.

— Согласен, — Анатолий Михайлович заинтересованно посмотрел на журналиста. — Продолжайте, молодой человек.

— Мой редактор Алевтина Витальевна считает, что у нас слишком много гостей. Среди них есть те, кто пытаются втянуть Старый Оскол в преступные игры, ликвидировать нашу независимость. И таких в городе немало. Возможно, и убийца решил, что не совершает ничего криминального, наоборот, своими действиями утверждает покой и благоденствие.

— Глупец! Он вызывает панику, страх. О каком покое можно говорить? — возмущенно проговорила Валентина. — Нет никакой логики.

— Не спеши, — возразил Александр. — Вначале люди действительно будут бояться. Потом, когда увидят, кого убивают, успокоятся. Не смотрите на меня так, господин Корхов, это может быть логикой преступника.

— Так вам сказала Черкасова? — переспросил Анатолий Михайлович.

— Имеет ли значение, кто? Как я уже сказал, она выражает мысли определенной части общества.

— Хорошо. Как бы вы охарактеризовали убийцу?

Ребята задумались, переглянулись между собой. Валентина начала первой:

— Злой.

— Нет, — возразил Александр. — То есть он злой с точки зрения нормальных людей. Но сам себя таковым не видит. Возможно, он рассматривает себя как освободителя Старого Оскола от «скверны». В отношениях с другими может выступать как милейший и добрейший человек. На такого никогда не подумаешь.

— 1:0 в вашу пользу, — бросил Анатолий Михайлович. — Характер убийцы по моему разумению очень сложный. Не исключаю, что в каких-то вопросах он способен пойти даже на самопожертвование. Поэтому никто из друзей, знакомых не рассматривает его как кровавого преступника. Что еще?

— Решительный, — промолвила девушка.

— Ловкий и смелый, — добавил Горчаков.

— Соглашусь. Каждая из названных вами черт доведена у него до абсолюта. Проникнуть ночью в дом актрисы, где множество слуг, проникнуть так, что никто тебя не увидел и не услышал.

— Если только у него не было сообщника.

— Даже если и был таковой. Риск огромный. Убить двух агентов! Наконец, совершить дерзкое преступление в парке. На такое решится не просто смелый. Звериная храбрость убийцы не знает границ.

— Жертвы могли быть знакомы с ним, — сделала предположение Репринцева.

— Вполне вероятно. Это дало ему дополнительный шанс. И у нас новая зацепка. Жертвы вращались в кругу «избранных». Не удивлюсь, если наш безжалостный освободитель относится к сливкам общества. Об этом говорит и то, что он в курсе: кто есть кто? Немногие знали, что Грязнов относится к группе радикальных монархистов. А он знал! У него есть информация из очень серьезных источников.

— Остается выяснить мелочь: кто он? — усмехнулся Александр.

— Выясним. И пресса нам поможет. Так?

— Раз я. раз мы в этом деле — конечно! — сказал Горчаков.

— Вы пишете статью?

— Пытаюсь. Фактов маловато.

— Фактов достаточно. Мы раскрыли примерный психологический портрет преступника. Надо описать его в статье. Особо выделить его комплексы: манию величия, стремление считать себя новым мессией. Заденьте его за живое, заденьте так, чтобы он вышел из себя. Пусть он предстанет не героем, а сумасшедшим маньяком. Что соответствует истине.

— Как отнесется к такому образу моя шефиня, тайно симпатизирующая преступнику? — шутливо произнес Горчаков. Однако Корхов отнесся к его словам более чем серьезно:

— Люди часто симпатизируют благородным разбойникам, но все же предпочитают видеть их на виселице.

— Статья будет сегодня! — воскликнул Александр. — И выйдет она под двумя нашими фамилиями.

— Не спешите, — остановил его Корхов. — У меня несколько иная идея. Валя, вы когда уезжаете?

— Завтра, — с грустью ответила девушка.

— В какое время?

— Поезд Курск-Москва отправляется около двух часов дня. За нами приедет машина часов в десять или около одиннадцати.

Горчаков ощутил дрожь в груди. Валя уезжает, он может никогда ее больше не увидеть! Можно приехать к ней в Лондон, Париж, Вену, куда угодно. Только не в Москву. Вряд ли кто пустит туда Александра после его враждебных советской власти статей. И самому ему не хочется переступать границу земли, где правят знакомые с детства карлики в кожаных куртках.

— Тогда, — продолжал начальник полиции, — я попрошу, чтобы фамилия под статьей стояла одна — ваша, Валентина. Надеюсь, Александр Николаевич окажет эту маленькую любезность?

— Почему только моя? — поразилась Репринцева.

— Убийце может не понравиться материал о нем. И он начнет мстить. Вам он навредить не успеет. Когда появляются газеты на прилавках?

— Часов в восемь, — сказал Горчаков.

— Правильно. Пока он возьмет номер, прочитает статью, пройдет еще время. В десять или чуть позже вы уезжаете. Я пришлю человека, который лично довезет вас до Курска и посадит в вагон. Я не утверждаю, что убийца обязательно начнет мстить. Но осторожность не помешает.

— Осторожность?! — воскликнул Александр. — Я не могу подвергать Валентину даже малейшей опасности.

— Опасности нет! Ваша девушка будет под охраной полиции. Вы можете присоединиться. Да вы и так присоединитесь.

— Но Александр останется под ударом, — испугалась Валентина. — Вдруг преступник догадается, что мы писали эту статью вдвоем? И какая разница, под чьей подписью она вышла.

— А вы не говорите, что писали ее вдвоем. Пусть даже в редакции не знают.

— Черкасова ждет материал от меня, — напомнил Горчаков.

— Она ждет материал. Вы его и принесете. Но якобы написанный журналистом из Москвы. Реальным человеком, а не абстракцией под псевдонимом. Читателям будет интересен взгляд иностранной гостьи на наши проблемы, в том числе на психологический портрет преступника. А следующий материал уже подготовите вы. Надеюсь, к тому времени поймаем убийцу.

— Как у вас все легко получается! Черкасова ждет статью от Горчакова, а вместо него — совсем другой автор. Если напишем вдвоем, еще понятно. Но когда такая неожиданная подмена.

— Для вас будет зарезервировано место?

— Естественно. На первой полосе.

— Тогда у нее не останется выбора.

— Хотите поссорить меня с шефиней? Оставить без работы?

— Вы с ней не поссоритесь. Тем более не останетесь без работы. В случае серьезных проблем полиция за вас похлопочет.

«Похлопочет! Пошлет тебя Черкасова куда подальше!»

Анатолий Михайлович взглянул насмешливо на Александра и спросил:

— Жалеете о потере славы?

— Плевал я на славу. Быть популярным в Старом Осколе — не такая уж большая радость.

— Я так и думал. Причина в другом?..

— Я уже говорил, что боюсь за Валентину.

— Она будет в безопасности. Даю слово.

— В самом деле, Александр, — вмешалась Валентина, — мы ничего не теряем. Стоит рискнуть.

— Вы рисковали ее жизнью гораздо больше, когда пробирались в подземелье дома Варвары, — напомнил Анатолий Михайлович.

— Даже не знаю.

— Чего тут знать? Вы хотите или нет разоблачить маньяка?

— Александр, поверь, он прав. А меня уже завтра не будет в городе.

Убедительные слова начальника полиции и горячая просьба Валентины сыграли свою роль. Горчаков согласился.

— Но я должен сообщить Черкасовой, что статья будет сегодня.

— Сообщите.

В кафе был телефон. Попросив разрешения, Александр набрал номер редакции.

— Все гуляешь? — Алевтина по-настоящему сердилась и, кажется, дошла до последней точки. Судьба любовника висела на волоске.

— Статья будет сегодня! — выдохнул в трубку Горчаков.

— Наконец-то разродишься! Слышал о новом убийстве?

— Слышал, — кратко ответил Александр.

— Знаешь, кто убитый?

— Некий Грязнов, политический деятель крайнеправого толка.

— И что напишешь в статье?

— Ты получишь ее, и она будет актуальна.

— Половина полосы?

— Готовь полосу.

— Если подведешь…

— Не подведу.

Он вернулся за столик и услышал, как Валентина жалуется Корхову.

— Не могу дозвониться. Постоянные гудки.

— Странно, — согласился начальник полиции. — Мне сложно вам помочь, другое государство. Если что выясню, обязательно сообщу. Напишите-ка номер.

— Я договорился с шефиней, — сказал Александр. — Статья должна быть готова к вечеру. Целая полоса, причем первая.

— У меня предложение, — начальник полиции с отвращением допил минералку. — Я должен поговорить с дочерью Грязнова. Хотите присутствовать? Вдруг это пригодится для будущей статьи?

Журналисты без колебаний приняли предложение Корхова.

Прошкина и представителей московского комсомола, естественно, не подпустили к месту происшествия. Потолкавшись среди толпы, они двинулись в сторону центра. И тут Кирилл вспомнил, что у него срочное дело, попросил ребят погулять одним. «А потом я вернусь, и обещанная экскурсия состоится». Комсомольцы без сопровождения чувствовали себя неловко, терялись, как, наверное, любой, оказавшийся во враждебном стане. Рустам попросил указать место возможных прогулок. Прошкин не без внутреннего раздражения бросил:

— Да вот хотя бы в этом парке.

— В одном парке мы уже сегодня прогулялись, — съязвил джигит. — Теперь вот сюда предлагают. Да тут кто-то кричит? Еще одно убийство?

— Не волнуйтесь, это особый парк, — успокоил Прошкин, — собираются местные писатели, поэты, музыканты.

— Как интересно! — захлопала в ладоши Надежда.

— Интересно, — согласился Кирилл. — Есть трибуна, чтобы отстоять пролетарскую литературу. Но если почувствуете, что проигрываете (тут софистов немало!), бросайте любые дискуссии и уходите! Не слушайте антисоветскую ложь!

— Где потом мы встречаемся? — спросил Давид.

— Да вон хотя бы у той голубой скамейки при входе. Погуляйте часок.

Прошкин поскакал к Коровину, пересказывать ему недавний разговор с Репринцевой. А московские гости заглянули в парк.

Широкие, окруженные пирамидальными тополями аллеи, скамейки, возле которых группировались люди, в основном молодые, они о чем-то спорили, потом кто-то возвышался над толпой, декламировал стихи. Собственное творение настолько захватывало, что целая вселенная с ее проблемами и горестями исчезала. Оставался только он, бог литературного Олимпа. Остальные внимали ему — кто с трепетом, кто нахмурив брови, недовольный тем, что «божество» его опередило. Если получалось, он читал и второй стих, и третий. Но чаще его «дружески сталкивали» с пьедестала и новый горлопан уже занимал место предыдущего.

— Подойдем ближе, послушаем? — предложила Надежда.

Огромный косматый парень в малиновом пиджаке, встав в позу, отчаянно декламировал:

…Та-ра, та-ра, та-ра! Вот такая игра! Слышали? Спели. Съели? Не успели!!!

— Необыкновенно! — прошептала, чуть не дрожа от восторга, полная девица с толстым слоем пудры и нарумяненными щеками. — Разве он не гений?!

Что ей могли ответить московские гости? Они опоздали, и начала не слышали.

— Это Борис Комаровский, основатель конкурса «Оскольская муза», — продолжала млеть девица. — Не знаете? Из какой деревни вы приехали?

И миролюбиво добавила:

— Приобщитесь к прекрасному. Здесь у нас и футуристы, и символисты, и есть немного нудистов. Надежда хотела поспорить с ней, что все это далеко от марксизма, но вовремя вспомнила предупреждение Прошкина: бросать любые дискуссии и уходить. Вдруг сейчас дама с нарумяненными щеками начнет агитировать против диктатуры пролетариата? Слова-то какие странные: «футуристы», «символисты», «нудисты».

Она подхватила под руки ребят и потащила их по аллее. Повсюду декламировали стишата, пели, аплодировали. Поэты и барды были похожи друг на друга и на Бориса Комаровского. («Интересно, кто они больше — футуристы или нудисты?»). Хоть бы один отбарабанил революционный марш!

— Не интересные джигиты, — скучно зевнул Рустам.

В одном из закутков тоже группа ребят, только они слишком отличаются от других манерами, поведением, выражением глаз. И читающий стихи человек не оглушает криками, не поражает экстравагантностью. Ребята прислушались и… заслушались.

Отговорила роща золотая Березовым, веселым языком, И журавли, печально пролетая, Уж не жалеют больше ни о ком.

В стихотворении не было ни одного коммунистического призыва, ни строчки любви к пролетариату. Оно насквозь пропитано лирикой — этой ненавистной буржуазной отрыжкой. Тем не менее, они молча наслаждались! Словно не было табу на все, что противоречит социалистическому реализму.

— Кто это? — в восторге произнесла Надежда.

— Сергей Есенин, — послышался голос позади них. Ребята обернулись и увидели мужчину лет около сорока, светловолосого с приятной, но грустной улыбкой.

— Кто он? — спросил Давид.

— Поэт с большой буквы.

— Пушкина знаю, Маяковского знаю, а его нет, — гневно взмахнул руками Рустам. — Почему так?

— В самом деле, почему? — произнес незнакомец. — В начале двадцатых он являлся одним из самых известных поэтов в Советской России.

— Мы тогда были детьми, — словно оправдываясь, сказал Давид.

— Есенин, — продолжал незнакомец, — устраивал публичные диспуты с Маяковским. И побеждал! Хотя каждый оставался при своем мнении. Он печатался во многих ваших изданиях. А потом его перестали печатать. И, чтобы не исчезнуть из сознания народа как русский поэт, уехал к нам. Живет то в Киеве, то в Белгороде, то в Воронеже.

В это время мужчина начал читать «Письмо к матери». И снова ребята слушали, затаив дыхание.

— Это он сам? — поинтересовалась Надежда у незнакомца.

— Что вы! Обычный чтец. Тот, кто любит настоящую поэзию.

— А почему его перестали у нас печатать? — подозрительно спросил Давид. И, спохватившись, добавил. — Мы из СССР, из Москвы.

— Я понял.

— Откуда? — теперь подозрение охватило и Надежду. Как он мог узнать? Он агент местной разведки? Прислан с целью завербовать их?

— Я год назад, как покинул СССР. Поэтому советских людей узнаю с одного взгляда. А еще по первой профессии я следователь.

— Вы уехали из СССР? — поразилась Погребняк. Она не представляла, как можно променять самую счастливую на свете страну на какую-то другую.

— А как вам удалось?.. — Давид прервался, но было понятно, о чем он хотел спросить: «Как вам удалось сбежать?»

— Я был в командировке в Германии, — начал рассказывать незнакомец, — обсуждался вопрос об экранизации нашего романа. Дорога шла через территорию Российской Империи. Я и остался. Сошел с поезда в Минске и все! Отрезал пути к отступлению.

— Так вы предатель? — воскликнула Надежда. — Идем, ребята, тут разговоров быть не может.

— Подожди! — остановил ее Давид. — Я где-то видел вас. нет, ваш портрет. Вы сказали о романе? Вы написали?..

— «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка». Не один, в соавторстве с моим приятелем Ильфом.

— Точно! Я читал. Но теперь они почему-то пропали с прилавков? А я так обожал Остапа Бендера.

— Ясно почему, — скривилась Надежда, — автор сбежал. Да еще роман хотят экранизировать фашисты (он был экранизирован в Германии в 1938 году под названием «13 стульев». - прим. авт.).

— Друзья, не судите меня строго, — почти взмолился собеседник. — Переговоры по экранизации книги вело советское правительство. Ильф не смог приехать в Германию, он ведь еврей. Мало того, немцы настояли, чтобы в титрах не упоминалось его имя. Мне пришлось взять на себя всю организационную часть работы.

— Пусть так, — согласилась Погребняк. — Но из СССР вы все равно сбежали.

— Я бы не уехал. Никогда не уехал, если бы не статьи в прессе о том, что моя сатира перерастает рамки советской легальности. Мне грозил арест. Я это прекрасно понимал, когда оказался в своем родном городе Одесса.

— Одесса принадлежит СССР, — напомнила Надежда.

— Еще один парадокс истории. Как умело разделили народ. Одесса — одно государство, что рядом — уже другое. Ладно бы другое, а то еще обе части единого целого враждуют. Русские враждуют, как в Гражданскую. Так можно дробиться до малого. Что останется от России? Вот уж радуются ее враги.

— Стройте с нами светлое будущее, и мы опять будем вместе, — почти продекламировала Погребняк.

— А если люди здесь не хотят его строить? Если предпочитают просто жить, любить, ходить друг другу в гости? Почему им должно быть отказано в этом праве? И наши персонажи — обычные граждане со своими недостатками. Смешные — да! Так ведь это здорово — посмеяться над собственными пороками.

Может, поэтому вы полюбили Остапа, молодой человек?

— Начинаются антисоветские разговоры, уходим! — подтолкнула ребят Надежда.

— Еще секунду! — взмолился Давид, которому до смерти было интересно поговорить с известным писателем. — Что случилось в Одессе?

— В одной из местных газет была опубликована статья, где меня открыто причислили к врагам народа. Они не думали, что я прочитаю именно этот номер. А я прочитал! Что оставалось делать? Дождался, когда снова пересечем границу и попросил политического убежища. Если бы Ильф не умер, он тоже бы не избежал ареста.

— Лучше уж быть арестованным у себя на родине, чем скитаться по чужим краям, — решительно возразила Погребняк.

— Но ведь и это моя родина, это тоже Россия.

— Идемте, — Надежда, чуть ли не тащила ребят, Давид ловко вывернулся из-под ее руки и опять допытывался:

— Говорят, что на самом деле автором «Двенадцати стульев» был ваш брат Валентин Катаев. Он не просто сюжет подарил, но и написал почти все сцены. А потом испугался и отдал его вам?

— Такого не было. Мы действительно использовали его сюжет, и то отчасти, но писали сами.

— И вы сейчас живете в Старом Осколе?

— Нет. Приехал к дальним родственникам. Прослышал об убийствах. Возможно, создам на основе фактов новый роман. Уже не сатирический.

Теперь Надежде на выручку бросился Рустам. Вдвоем они скрутили несчастного поклонника Остапа Бендера и повели к выходу. Надежда втолковывала:

— С ума сошел? Беседовать с перебежчиком, антисоветчиком?

— Но Остап Бендер.

— У тебя должен быть другой любимый герой — Павка Корчагин. Или хочешь серьезной проработки на комсомольском собрании?

Давид все-таки обернулся. Автор «Двенадцати стульев» так и остолбенел, и только грустно смотрел вслед исчезающим в зелени парка землякам.

А вокруг веселился, шумел не ведающий страха бомонд. Тут могли хулиганить безнаказанно, тень Великого Диктатора спряталась далеко на Севере.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

На дочь убитого Антона Алексеевича Елизавету невозможно было смотреть без содрогания, слезы лились из ее глаз, она их вытирала, а они опять лились. Следователь задавал ей вопросы, но она, казалось, не слышала их, отвечала невнятно, каждое слово ей давалось с трудом. На появление Корхова и журналистов не среагировала никак. Однако Анатолий Михайлович быстро взял ситуацию под контроль. Вначале он выразил девушке соболезнование. Затем, нахмурив брови, продолжил:

— Я возглавляю расследование. Убийство это не первое, так что я должен вас о многом расспросить.

— Меня уже спрашивали.

— Пожалуйста, возьмите себя в руки. Кто-нибудь угрожал вашему отцу?

— Нет. я не слышала.

— А почему в гостинице вы зарегистрировались как муж и жена?

— Это к делу отношения не имеет.

— Позвольте мне решать: что имеет отношение, а что нет.

Новые струи слез покатились по щекам несчастной. Анатолий Михайлович подождал немного, затем спросил более настойчиво:

— Вы не ответили.

— Нам так было удобнее.

— Отец выдает себя за мужа дочери?! Содомия в России запрещена.

— Какая еще содомия? — изумилась Елизавета Антоновна. — Мы не хотели афишировать свой приезд в Старый Оскол.

— Вы от кого-то скрывались?

— Что вы меня мучаете? У меня убили отца, а вы.

— А я хочу докопаться до истины. И в конце концов докопаюсь. Если на сей момент вы не в состоянии отвечать на вопросы, подождем. Но обещаю, что завтра проведу допрос с пристрастием. Не ждите снисхождения. Убивают людей, таких же отцов, у которых остаются дети. Во имя этих детей я, Анатолий Михайлович Корхов, обязан обезвредить и покарать преступника. И я его найду!

— Спрашивайте, — обреченно произнесла Елизавета.

— А я уже спросил.

— Мы приехали сюда на собрание монархического союза.

— Я не слишком искушен в политике, но партия монархистов у нас действует легально. К чему конспирация?

— Видите ли. мы не совсем легальны.

— Как это не совсем легальны? Занимаетесь противоправными действиями? Боритесь против конституции? Тогда вами займутся другие органы. А они, будьте уверены, вытащат из вас все.

— Я не преступница!

— Допустим, только вот в чем проблема: полиция в курсе того, что у нас секретное собрание монархических групп, которые ставят в качестве главной задачи свержение конституционного строя. Знает об этом и преступник. С вашим отцом он уже покончил. Кто следующий на очереди?.. Подумайте, госпожа Грязнова.

Этот полный, страдающий одышкой человек с явно больными ногами, но грозный и прямолинейный, вызывал у Елизаветы Антоновны панический ужас. Она поняла, что все секреты их организации, оказывается, таковыми не являются. Придуманная руководителями маскировка — блеф. Собрания похожи на театральные постановки. Это было вторым потрясением девушки. Она в истерике закричала:

— Да, я ненавижу нынешний порядок! Вместо настоящего двуглавого орла невесть что. Так называемую «Российскую Империю» пожрут либо коммунисты, либо Рейх, либо западные либералы. Места аристократов заняли ничтожества. А мы. мы с отцом даже обращались друг к другу по-иному: возвышенно, благородно!

Она порывалась еще что-то сказать, но не смогла, находясь во власти истерики. Корхов приказал дать ей воды, и, когда девушка успокоилась, стал задавать вопросы, на которые Елизавета Антоновна уже безропотно отвечала. Начальник полиции не спрашивал ее об организации (не его «епархия»), зато об интересующих его фактах выведал все возможное. Грязнова рассказала, что отца просили быть осторожнее, что в городе орудует маньяк, который ведет охоту за неугодными с его точки зрения политическими деятелями. Отец стал опасаться за себя, но более всего — за Елизавету. Из гостиницы выходили только вдвоем, да и то редко.

— Однако сегодня он вышел? — напомнил Корхов. — И один гулял в парке.

— Да, — тяжко вздохнула Грязнова. — Но в стране случилось такое!

— Что?

— Хотят поменять ее название. Теперь у нас будет республика. Правительство уже поставило вопрос перед Государственной Думой. Вот он и пытался отойти от шока, развеяться.

Анатолия Михайловича волновало будущее название страны, но гораздо сильнее он был обеспокоен поиском таинственного убийцы. Поэтому вернул разговор в нужное ему русло.

— Отец не намекал вам, кто может быть этот маньяк?

— Нет. Вряд ли он знал.

— И ваши люди не догадывались?

— Думаю, нет.

— Значит, никаких предположений?

Корхов решил закончить допрос, наверное, решил, что ничего уже здесь не выведает. Он сделал знак журналистам и вышел с ними, Александр с искренним сожалением спросил:

— Опять неудача?

— Все равно найдем, — буркнул Анатолий Михайлович.

— А вы — марш писать! Кстати, о вашей просьбе, Валентина, я не забыл. Как, говорите, зовут вашего отца?..

Корхов попросил соединить его с Москвой, с посольством Российской Империи. Там работал его старый друг Шумаев Виталий Андреевич. Он также начинал как полицейский, но потом перешел на дипломатическую работу. И сейчас являлся Первым советником посольства. На звонок своего приятеля Шумаев отреагировал сдержанно и немного настороженно.

— Ты будто не рад? — буркнул Корхов.

— Рад. Но ведь просто так не позвонишь. Опять пристанешь с какой-нибудь проблемой?

— Да, Виталий, нужна твоя помощь.

— Так и знал.

— Перестань ворчать. Нисколько не изменился. Наоборот, чем дальше, тем становишься капризнее. Эдакий занудливый старикашка.

— Сам статный молодец! Говори, чего надо?

Анатолий Михайлович рассказал про Валентину, что она никак не может дозвониться до дому. Возможно, повреждение на линии. Но.

— Ты ведь знаешь, я не верю случайностям.

— А от меня что требуется?

— Нельзя выяснить, что с этим профессором?

— И как ты себе это представляешь? Если я им заинтересуюсь, как сотрудник иностранного посольства, его ждут большие неприятности. Связь с иностранцами! В СССР за это по головке не погладят.

— А ты зайди к нему как частное лицо. И не говори, что иностранец.

— Ну ладно!.. Диктуй адрес. Ленинский проспект, дом 13. Завтра зайду.

— Сегодня.

— Только не сегодня.

— Именно сегодня. Завтра она возвращается обратно.

— И что?

— Может, ей не стоит этого делать?

— Хорошо, — вздохнул Виталий Андреевич. — Загляну к ним сегодня. Но ближе к вечеру. Сейчас, извини, работы столько!

— Хорошо, вечером. А вообще как дела?

— Вспомнил! Честно? Хреново.

— Что так?

— Обстановка в Европе и мире слишком сложная.

— И у меня в Старом Осколе она не лучше, — коротко ответил Корхов.

Виталий Андреевич надел серый костюм, и теперь — небольшого роста человек в очках, он выглядел неприметно. Никто не обращал на него внимания, пока он добирался до нужного дома. Рядом — небольшой дворик, где резвится детвора, все выглядит чинным и спокойным.

Однако опытный разведчик Шумаев сразу почувствовал, что спокойствие обманчивое. Словно невидимые глаза наблюдали за ним.

Он осторожно обернулся. Женщина в беседке вроде бы читает газету, на самом деле ее взор выхватывает малейшие детали окружающей обстановки.

«Или мне это только кажется?»

Нельзя останавливаться, привлекать к себе внимание. Серый человек в пенсне, больше похожий на «ученую крысу», он прошмыгнул в подъезд. И — новый незаметный взгляд в сторону беседки. Женщина окончательно оторвалась от газеты.

Четыре квартиры на этаже, нужная ему — на четвертом. По лестнице вверх!

Второй этаж. Перегнувшись через перила, Виталий Андреевич наблюдал за входной дверью. Женщина из беседки открыла ее.

«За мной следят? Нет, не конкретно за мной, а за каждым, кто появляется здесь».

Шумаев раздумывал, как повести себя дальше. Если всему «виновник» профессор Репринцев, то он лишь навредит ему и раскроет себя. Но он рискнул, поднялся выше по лестнице.

Третий этаж. Шумаев прислушался: внизу хлопнула дверь и смолкли шаги. Виталий Андреевич вторично подумал, не ошибся ли он на счет той женщины? Вдруг это просто соседка?

Четвертый этаж. Вот и квартира Репринцевых. На стене табличка с фамилией и инициалами хозяина. Шумаев выждал паузу и позвонил.

Молчание — тягостное и страшное. «Почему я решил, что оно тягостное и страшное?» Он никогда бы не ответил на этот вопрос. Подсказала интуиция разведчика.

Виталий Андреевич позвонил в соседнюю квартиру. Дверь долго не открывали, наконец, осторожный голос произнес:

— Вам кого?

— Не будете ли столь любезны переговорить со мной? — деликатно произнес Шумаев.

Дверь открылась, на пороге стояла девушка лет шестнадцати, она вопросительно посмотрела на визитера. Виталий Андреевич легонько кашлянул:

— Я, собственно говоря, к профессору Репринцеву. Звоню, и не его, ни супруги. Не подскажите, когда они появятся?

Он заметил в глазах девушки ужас. Она не ответила, только отрицательно покачала головой и быстро прикрыла дверь. Шумаев догадался: что-то случилось. Скорее всего, профессора арестовали. А что с его женой?

Виталий Андреевич спустился вниз. Женщины с газетой в руках не было ни в беседке, ни вообще поблизости. Зато невдалеке усердно мела улицу толстая дворничиха. Шумаев подошел к ней.

— Простите, сударыня, не знаю имени-отчества.

— Тетя Клава я, — ответила дворничиха, не смущаясь тем, что собеседник по возрасту был ей если не папой, то очень старшим братом.

— Я пришел к профессору Репринцеву, звонил, а там — никого. Не подскажите?..

— Подскажу, — резко оборвала дворничиха. — Там никого нет и не будет.

— Неужели Алексей Иванович в командировке? Не предупредил меня.

— Он арестован!

— Как?!

— Очень просто. Он — тайный враг народа. Некоторое время наши органы молчали. Все досконально проверяли, у нас ведь без причины человека не арестовывают. Но уже вечером — собрание жильцов. Все заклеймят предателя Репринцева.

— Он на Лубянке?!

— Там! Точнее, был там. Сказали, покончил с собой. Боялся разоблачения.

— А супруга?

— Тоже умерла. Не выдержала позора семьи. Квартиру заберут, отдадут семьям трудящихся. Подумайте: как буржуй занимал три комнаты, в таких-то хоромах живут по десять человек, а то и больше. Да еще и вредил нашей дорогой советской власти, интеллигент неблагодарный.

— Но у них есть дочь?

— Насчет дочери не скажу. Только яблоко от яблони. Кстати, а вы кто будете, господин хороший?

— Просто знакомый.

— Знакомый? — подозрительно произнесла тетя Клава, и Шумаев понял, пора прощаться. Все, что требовалось, он выяснил.

Он не прошел и нескольких шагов, а двое крепких молодцов двинулись следом. Не успел Виталий Андреевич и глазом моргнуть, как один стоял впереди него, другой — сзади.

— Он! — кричала тетя Клава. — Выспрашивал и выведывал насчет семьи Репринцевых.

— Да, я поинтересовался насчет профессора, — вежливо ответил Виталий Андреевич. — А в чем дело?

— Документы! — хмуро произнес один из парней.

— Говорит, знакомый, — не унималась тетя Клава. — Все они одним миром мазаны. У, диверсант проклятый!

— Подождите, — сказал Шумаев. — Хочу понять, за что меня оскорбляют? Я могу подать на вас в суд, женщина. И вообще, я что-нибудь нарушил?

— Шутить вздумал, папаша? — один из парней больно сдавил ему локоть. — Сейчас пошутим и мы.

Виталий Андреевич был самым терпеливым человеком на свете. Да и должность советника посольства не позволяла вступать в уличные конфликты. Но тут он не выдержал.

Он ловко высвободился из цепких объятий, заломил руку и сбил противника с ног. Второй, не ожидавший подобного, чуть запоздал с ударом. И Шумаев отправил его в небольшой нокаут.

— Нападение на сотрудников органов, — хрипел первый.

— Да с тобой такое сделают, тварь безмозглая.

— Откуда я знаю, что вы из органов? — Виталий Андреевич невинными глазами посмотрел на остолбеневшую дворничиху. — Я было подумал — бандиты.

Тетя Клава пробормотала нечто невразумительное, а второй тем временем также поднялся, вытер кровь с лица, сунул под нос документ:

— Смотри, сука! Если ты советский гражданин.

— Я не советский гражданин, — Шумаев вытащил свое удостоверение. — За угрозы в адрес Первого секретаря посольства иностранного государства вас привлекут по полной. А нужен мне был профессор Репринцев лишь по одной причине: мы собирались напечатать его статью. На нет и суда нет.

Сотрудники НКВД внимательно изучили документ, потом, злобно сверкнув глазами, удалились.

А Шумаев направился в посольство, дабы связаться с другом Корховым и сообщить ему последние новости.

Однако дозвониться до неуловимого начальника старооскольской полиции так и не смог.

Александр пригласил Валентину к себе, сказав, что лучшего места для написания статьи не найти. Девушка засмущалась:

— Неудобно.

— Почему? — Горчаков разыграл искреннее удивление.

— Дом большой, кроме нас — никого. Никто не помешает.

— В этом-то вся проблема.

— У вас в СССР равноправие полов. Стерты любые грани между мужчинами и женщинами, все товарищи и вдруг?..

— Грани стерты только в профессиональном и политическом аспектах, — напомнила Репринцева.

— То есть отказываешься?

— Нет.

— Тогда вперед!

Дверь им открыла Лена, с неподдельным интересом рассматривающая новую гостью хозяина. Валентина вопросительно подняла бровь, Александр пояснил:

— Это Лена, работает у меня. Экономка.

Лена внутренне улыбнулась такому неожиданному и быстрому повышению.

— Леночка, следует угостить нашу гостью по высшему разряду. Она из Москвы, журналистка.

Валентина вспыхнула, зарделась. Как же все мы не равнодушны к похвале!

— Проходи, посмотри на мою скромную берлогу. Скромная берлога состояла из пяти просторных комнат, кухни, прихожей, ванны. Мебель была старинная, явно не дешевая. Обычный журналист в Старом Осколе жил богаче известного на весь СССР профессора. Впрочем, Валентина не была ярой материалистской, она сразу обратила взор на стеллажи с книгами. Отличная библиотека! Правда, о многих писателях Валентина только слышала, да и то лишь критические высказывания. Интересно было бы их почитать. Например, Бунина «Окаянные дни», «Митину любовь», «Жизнь Арсеньева», или стихи Ахматовой, Гумилева, Северянина. Хотелось взять книги в руки, но она боялась к ним прикоснуться, точно они опалят ее огнем. Сколько всего!

— Есть даже Троцкий, Муссолини, Гитлер, — перехватил ее взгляд Горчаков. — Хочешь ознакомиться?

— Нет, пожалуй, — Валентина попыталась придать голосу безразличие.

— Тогда эротические романы? «Санин» (Известное произведение Федора Сологуба. — прим. авт.)? Или сказки Лабулэ, которого в СССР наверняка почитают расистом?.. Для человека не должно быть понятия «запрещенная литература», он вправе решать, что ему читать.

— Нас ждет работа, — напомнила Репринцева, однако глаза бежали и бежали по книжной полке. Она остановилась на церковном разделе. Игнатий Брянчанинов, Сергей Нилус, Иоанн Кронштадский. Валентина вдруг снова почувствовала: это ее мир!

— Правильно, пора работать, — поддержал ее Александр. — Посмотрю, что там приготовила Лена и начнем. А ты пока полистай нашу газету. Чтобы быть в курсе того, о чем тут пишут журналисты.

Репринцева удобно устроилась в кресле, взяла стопку «Оскольских вестей». Обычная буржуазная сплетница с бесконечной рекламой. Правда, есть любопытные аналитические материалы. Так, незаметно, Валентина добралась до последней страницы. Здесь статья некоего Ярослава Иванова «Прозрение». Репринцева читала сначала механически, как и все другое, но, постепенно увлеклась и теперь глотала каждое слово.

«Двадцатый век — это власть слуг дьявола. Она утвердилась в большинстве стран либо в открытой форме тоталитарных диктатур — СССР, Германия, Италия, либо как господство финансовых структур — Англия, США. Разница между ними невелика, и в одном и в другом случае — бесправие и полное подавление личности, везде — горе и страх. Остались лишь несколько островков спокойствия и благополучия. В их числе — Российская Империя. Конечно, нельзя утверждать, что здесь существует некий идеал, о котором мечтало человечество, общество «справедливости и благоденствия», но в нашем мире можно жить комфортно, поскольку сохранились нравственные законы, основанные на православных традициях, создана уникальная система распределения, исключающая моменты острого социального неравенства, а также высок уровень обеспеченности граждан. Что нам нужно? Повышать нравственность, на этой основе перейти к обществу глобальных идей. Что нам не следует делать? Превращаться в новых миссионеров, нести свои принципы другим народам. Пусть живут, как пожелают. Торгуем с ними, — да. Поддерживаем добрососедскую дипломатию, — да. И не больше. На подобных поучениях народа и захватах территорий уже сломали голову Рим, арабы, Британия. Скоро сломают Рейх и Советы. Мы же, если, станем следовать идее исключительно собственного развития, останемся вечными. Мы — не для них, они — не для нас.

Россия уже столкнулась с проблемами, когда вступила в Первую мировую войну. Это привело к революции, голоду, разрушениям. Никто не задался вопросом: зачем мы бросились защищать эти Балканы? Советскому Союзу еще аукнутся Кавказ и Средняя Азия, нельзя тесно дружить несовместимым культурам и повторять ошибки Каракаллы (император Рима 198–212 гг. — прим. авт.), решившего дать гражданство Рима всем жителям подвластных ему территорий (это случилось в 212 г. — прим. авт.). Рейх, когда начнет экспансию, погибнет внутренне, растворится в иных культурах и расах (несмотря на жесточайшие расовые законы), как захватившие в свое время Китай моголы. Нам же нужно остаться и процветать!

А для этого у нас есть все. Ресурсы, мононациональное государство, солидная территория, хороший климат. Не случайно именно здесь проживали самые древние цивилизации, древнее шумеров и Египта (на территории между южными оконечностями Белгородского и Воронежского регионов найдены городища, которым, по предположениям ученых более 10 тысяч лет. — прим. авт.).

Другой вопрос: позволят ли нам остаться в вечном нейтралитете? Это зависит от нас. Надо раскрывать врагов нашего образа жизни — и властям, и каждому человеку. Противостоять им, применять любые формы борьбы, вплоть до крайних.».

Валентина даже не сразу поняла, что Горчаков обращается к ней, приглашая за стол. Она спросила:

— Ты читал это?

— Нет. Не всегда удается просмотреть материалы собственной газеты.

— А сам знаком с Ярославом Ивановым?

— Нет. Я слышал, что такой есть. Что-то написал для нашей газеты. А в чем дело?

— Посмотри. У нашего убийцы, возможно, есть идейный сообщник. Как жаль, что я завтра уезжаю. Интересно было бы с ним познакомиться.

Пока Валентина лакомилась специальными блюдами «экономки» Лены, Александр изучал статью. Потом он серьезно посмотрел на Валентину и сказал:

— Интересные у нас авторы. Ярослав Иванов. Вероятно, псевдоним. Надо будет переговорить с Черкасовой.

— Мы обсуждали возможную идеологическую концепцию преступника, мотивы его действий, а все уже изложено до нас. Если только.

— Что?

— Если только Ярослав Иванов и не является тем убийцей.

— Глупости. Убийца не станет себя раскрывать. Это — теоретик. К тому же он ни к чему не призывает. Его слова можно трактовать как угодно.

— Во-первых, — возразила Валентина, — сама фраза «применять любые формы борьбы, вплоть до крайних» говорит о многом. Что такое «крайние меры»?.. Во-вторых, вспомни Раскольникова. Сначала он изложил свою теорию на бумаге, потом пошел убивать.

— Подожди-ка, — Горчаков бросился к телефону, набрал номер Черкасовой. Голос на другом конце провода сразу спросил:

— Это ты? Статья готова?

— Будет готова.

— Когда?

— Она уже в работе.

— Времени у тебя в обрез.

— Только подпишет ее другой человек.

— Кто?

— Мой соавтор. Мы работали вместе.

— С ума сошел? А расчет?

— Насчет этого не волнуйся. В крайнем случае, расплачусь сам.

При обычной ситуации Черкасова всыпала бы ему по первое число за подобные сюрпризы. Но сейчас время не оставляло ей шансов.

— Хорошо.

— Еще одно: ты знаешь Ярослава Иванова?

— Наш автор.

— Что он за человек?

— С какой стати ты им заинтересовался?

— Есть причины.

— У тебя статья! — взорвалась шефиня, — а ты даже в такой момент лезешь не в свои сани! Он написал о своем, ты о своем.

— Да нет, я вспомнил о нем как раз в связи со статьей. Мне бы с ним познакомиться.

— Видишь ли, — замялась Алевтина, — с ним вышел один казус. Статью принес мальчишка-посыльный, оставил в редакции. Обратного адреса на конверте не было. Еще мальчишка передал: «Если напечатаете, хозяин пришлет меня к вам за гонораром». Статью мы напечатали, только никто за деньгами не объявлялся.

— Ты решилась напечатать человека инкогнито?

— И что? — рассердилась Черкасова. — Его материал на фоне той белиберды, которую мне суют, показался изюминкой. Пишите так же, и мы постараемся меньше обращаться к помощи посторонних. Кроме того, идеи у него здравые.

— А можно о нем что-нибудь узнать?

— Появится посыльный, тогда и узнаем.

«Возможно, и не появится», — вздохнул Александр и засел с Валентиной за статью.

Дело продвигалось на удивление быстро. Репринцева и Горчаков дополняли друг друга, даже если спорили по тому или иному эпизоду. Помогли им выстроенные Александром в хронологическом порядке записи произошедших событий. Далее авторы попробовали описать личность преступника.

Сошлись на том, что это все-таки мужчина, сильный, ловкий, с маниакальной приверженностью к сохранению устоев и порядка, он не понимает, что своими действиями вносит лишь больший хаос. Некоторые ему тайно симпатизируют (как здесь кстати оказалась статья Иванова!). И кому симпатизируют?! Озлобленному, больному человеку, шизофренику. Возможны сообщники, но, скорее всего, он — одиночка. Вряд ли бы он решился поделиться с другими сокровенным. Его нужно скорее обезвредить, в противном случае он принесет Старому Осколу серьезные проблемы. Он не только будет сеять панику, убивая любого, кого заподозрит в связях с иностранными спецслужбами, но и подорвет репутацию города, поспособствует срыву крупных проектов».

— Стоп! — воскликнул вдруг Горчаков и бросился к стопке газет.

Валентина с удивлением смотрела, как он перелистывает их, пока, наконец, не протянул ей еще одну статью. Она касалась перспектив открытия в Старом Осколе залежей руды и строительства здесь крупных горно-обогатительного и металлургического комбинатов. Автор считал, что подобные проекты опасны, поскольку нарушат экологию и подорвут здоровье местных жителей, вызовут многие болезни, прежде всего, онкологические. В конце шел призыв считать сторонников подобных предложений врагами города и Империи. «Главное для России здоровье человека, творения Божественного. Все остальное: производство, заводы — дело рук созданных Им тварей. А потому не могут они нарушать законы Творца».

— Теперь посмотри на подпись, — сказал Александр.

— Иван Ярославцев.

— Поменяй местами и получится почти что Ярослав Иванов. Конечно же, опять письмо без обратного адреса.

— Поговори с шефиней.

— О чем? Вдруг она экономит на авторских гонорарах? Очень удобно и выгодно.

— Я вот о чем подумала, — промолвила Валентина, — что, если мы ошиблись, и действует не один человек, а целая группа?

Вновь звонок, Алевтина требовала статью. Действительно — вечер, все сроки вышли.

— Подписывай, Валя, — сказал Горчаков. — Твоя первая статья в зарубежной прессе.

Репринцева чуть помедлила, но подпись поставила. Потом выяснится: к добру это для нее или нет.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Они шли по ночному городу, шли, не опасаясь, хотя и было предупреждение Корхова. Статья выйдет только утром, и если убийца решится отомстить, автор уже будет далеко.

— Жаль, что нет прямого поезда Старый Оскол-Москва, — сказал Александр, — я бы сел в вагон и примчался к тебе.

— К нам не так просто приехать.

— Да, — согласился Горчаков, припомнив зловещего карлика из детства. — Лучше ты приезжай к нам.

— Как ты это себе представляешь?

— Сядешь в поезд, приедешь в Курск, а там я тебя встречу. Ах, да. Мы пришлем тебе приглашение от газеты.

— И навеки испортите мою карьеру.

— Так нам не встречаться? Это не выход.

— Не выход, — согласилась Репринцева.

— Я обязательно что-нибудь придумаю. И ты не пострадаешь. В крайнем случае, возьму командировку в Москву.

— Не писал антисоветских материалов?

— Писал.

— Тогда тебя вряд ли пустят. Персона нон-грата.

— Откуда они знают про мои статьи? Они все читают?

— Да! В отличие от нас, простых смертных.

— Так что нам делать? — почти закричал Горчаков.

— Не знаю.

Он что-то хотел сказать, но она остановила и после паузы добавила:

— За эти несколько дней в вашем городе я будто прожила целую жизнь, причем, абсолютно новую для меня. Приехав в Москву, я долго буду вспоминать каждую улицу, дом, и, конечно же, храмы. А когда закрою глаза, то в сладком сне передо мной вновь возникнет этот почти южный город с его пирамидальными тополями.

— А меня ты в том сне увидишь?

— Конечно! Разве есть сомнения?

— Но почему мы должны расстаться?! Разве не существует иного выхода?

Увы, его не видели ни она, ни он. Двое русских влюбленных, разделенные границами, политическими системами и разного рода предрассудками. Они прошли еще немного, Александр не выдержал:

— Может, ты. останешься?

— Каким образом? Завтра в десять или одиннадцать за нами придет машина. Можно было бы до Курска и поездом, но местное отделение ВКП(б) решило по-иному.

— Я через знакомых продлю тебе визу.

— Этого делать нельзя без разрешения нашего консульства и. соответствующих органов!

— А если ты. вообще останешься?

— Вообще?

— В качестве сотрудницы газеты. Разве мало советских граждан, рискуя свободой, даже жизнью, переходили границу? Тебе и рисковать ничем не надо.

Валентине следовало бы возмутиться: ее подбивают к прямому предательству, но она лишь горько вздохнула:

— Ты не представляешь, какие тогда неприятности ожидают моих родителей.

— Остается последнее средство: сделать тебе предложение руки и сердца.

— По-моему, — рассмеялась Валентина, — такой человек как ты, не стремится жениться. Ты слишком красив, а девушки на красавчиков падки.

— Ты меня раскусила, не стремлюсь, — согласился Александр, — однако в данном случае собираюсь сделать исключение.

— Я польщена.

— А я серьезно.

— Если серьезно, то. не надо. Ведь еще немного, и я сама влюблюсь, — Валентина боялась признаться себе, что уже влюбилась. — Ничего хорошего из этих отношений не получится. Мне нужно уезжать! И пусть все останется маленьким приключением.

Перед ними — узкий переулок. Направо — в гостиницу, налево — к дому Горчакова. Александр осторожно промолвил:

— Пойдем ко мне?

— Поздно уже.

— И что?

— Поздно! — вздохнув, повторила Валентина. — Завтра тяжелый день.

— Но сегодня наш последний день!

Странный грохот раздался от этих слов, Валентина вздрогнула и увидела, что темнеющее небо расцветилось яркими огнями, и множество радуг соединились в грандиозный букет. Девушка будто ощутила чье-то грозное предупреждение. Нет, никто ее не предупреждал. Она просто поняла, что не следует сейчас идти к нему. Но почему? Ведь ей так хотелось!

«Я и правда влюбилась?»

«Не должна! Не должна!» — стучало в голове.

Ей хотелось, но она не могла.

А если все-таки?.. Чем она рискует? Потерей невинности? Не такая большая потеря. С губ уже готово было сорваться согласие и тут. Новый взрыв! Еще один! Они словно до основания потрясали Старый Оскол. И опять в этих взрывах слышалось: «Не должна! Не должна!».

— Что с тобой? — удивленно спросил Александр. — Обычный салют. У нас в городе это любимое занятие молодежи.

«Не должна!»

— Надо возвращаться в гостиницу! — почти простонала Репринцева.

— Нет! — Горчаков решительно взял ее за руку, но она еще более решительно высвободилась. Он понял, настаивать бесполезно.

— Хотя бы погуляем?..

— Погуляем?.. Да, конечно!

Ночной город по-прежнему был с ними ласков, теплый ветерок обвевал лица, фонари приветливо светились огнями. Правда, народа было чуть меньше. Убийца сделал свое дело!

Валентина опять вернулась за полночь. Надежда уже вела себя смелее, времени до отъезда осталось в обрез, подруга, похоже, не думает здесь оставаться, поэтому начала открыто собачиться:

— Опять за тебя пришлось волноваться! Когда же наконец образумишься?

— Чего волноваться? Я гуляла.

— А в городе — убийца!

— Говорят, он убивает агентов спецслужб. Я не из них.

— Откуда ты знаешь, кого он убивает?

Валентина вдруг испытала к Погребняк невероятный прилив дружеских чувств. «Надо же, волновалась!» Она не выдержала, призналась подруге:

— А еще я написала статью.

— Что ты сделала?!

— Написала материал о серийном убийце Старого Оскола. Первая серьезная журналистская работа. Следовало ожидать, что Надежда спросит: «Откуда у тебя данные?» или что-то в этом роде. Однако последовало иное:

— Как ты могла?!

— Что не так?

— Любая статья, особенно в зарубежной прессе, должна быть согласована с. ты сама знаешь с кем.

— Но там нет антисоветчины. Там вообще нет политики.

— Все равно. Валька, сумасшедшая! Надо отменить!

— Поздно. Газета в печати. А может, уже напечатана. Глаза Надежды расширились от ужаса, поступок Валентины грозил неприятностями им всем. Она уверяет, «никакой антисоветчины», а вдруг что-то ненароком ляпнула?

— Тогда следует. изъять тираж! — в отчаянии прокричала Погребняк, хотя прекрасно понимала, что говорит глупость. По крайней мере, она делала попытку помешать выходу статьи.

— Да не волнуйся ты так. Я не совершила ничего дурного. Наоборот, создала рекламу своей стране.

Начинающая журналистка и вдруг — большая статья в ведущей газете буржуазного города. О чем это говорит? Советским гражданам подвластны любые рубежи. Нас похвалят. Не дрожи, ты не причем. Я все сама, даже не поставила тебя в известность. Я вообще ничего тебе не говорила. Честное комсомольское!

Надежда немного успокоилась. Действительно, в случае чего, она постарается отмазаться от любых нареканий в свой адрес. Она давно сообщала о некомсомольском поведении Валентины Репринцевой. Но, чтобы проникнуть в тайну ее поступков, надо быть волшебницей.

— Ложись спать. Завтра рано вставать.

— Не так уж и рано. Во сколько приедет машина? В десять или около одиннадцати?

— В семь.

— Как?!

— Местное руководство решило. Очевидно, хотят показать нам Курск. Да что с тобой? Наоборот хорошо, посмотрим еще один город.

— Мне надо позвонить.

— Куда?.. В Москву?

— В Москву. — Репринцева вспомнила, что так и не позвонила родителям. Вдруг линию уже исправили? И, конечно, созвониться с ним! Он придет провожать, а ее уже не будет в гостинице!

Валентина бросилась вниз. Сначала домой. Нет, опять непрерывные гудки. Теперь — ему!

Трубку сняла Лена, которая сообщила, что Александра пока нет.

— А когда он появится?

— Понятия не имею. Он мне не докладывает.

— Я перезвоню позже. А лучше так. Передайте ему, что машина приходит не в десять, а в семь.

— Вы уезжаете?

— Уезжаю.

— Доброго пути.

— Не забудете передать?

— Не забуду!

— Я буду ждать!

Однако Лена уже положила трубку. Валентина поднялась к себе в номер. Надежда спала, с головой накрывшись одеялом. Или делала вид, что спала? Репринцева разделась и тоже шмыгнула в постель. Попробовала закрыть глаза, однако сон не шел.

Она безумно хотела увидеть мать и отца, но еще больше желала остаться здесь. Страшно даже представить, что никогда больше не увидит его! Да и сам Старый Оскол неожиданно стал ей таким родным и близким. Она лишь представила, как поедет на север, как будут меняться пейзажи за окном поезда: пышную зелень сменит более скучная, подмосковная. И лица у людей будут другие, меньше открытых, свободных взглядов, вместо них — что-то заискивающе-рабское в глазах. Она не сможет вот так просто зайти в церковь.

Валентину затрясло! Внезапно вспомнилось видение, где мать предупреждала ее не возвращаться в СССР. А что ей почудилось в беседке у колдуньи?..

«Глупости! Она не колдунья, а авантюристка! И никакая мама мне не являлась. Родители ждут, наверное, не спят. Мама печет пироги и готовит прочие приятности к моему приезду».

В ночи как будто раздались жалобные звуки. Или город прощается с Валентиной? Или беспощадный убийца опять вышел на охоту, и плачут его новые жертвы? Репринцева вспомнила о своей статье и о возможной мести. Правда, начальник полиции дал слово, что она будет в безопасности. К тому же завтра в семь их увезут отсюда. Если убийца решит мстить, будет уже слишком поздно. Не поедет же он ради этого в Москву.

Однако она поднялась, на всякий случай проверила, хорошо ли закрыла входную дверь.

Вернувшись домой, Горчаков первым делом позвонил Черкасовой. Она не слишком обрадовал позднему звонку.

— Извини, я насчет материала.

— Ради этого стоило поднимать меня с постели? Я давно подписала его в печать.

— А твое личное мнение?

— Я не читала.

— Как?!

— Если его писал ты, то все в порядке.

— Мы работали вдвоем.

— Пусть вдвоем. Но ведь ты тоже приложил руку. Если подвел, и статья говно, пойдешь искать другую работу, ваше сиятельство.

— Там есть спорные моменты.

— Мы не в СССР и не в Рейхе, различные точки зрения допускаются.

— И опять насчет того самого Ярослава Иванова.

— Все завтра.

— Я чуть опоздаю.

— Снова?

— Валентина уезжает.

— Ну-ну! Одной любовнице сообщаешь, что пойдешь провожать другую.

— Слышал бы тебя муж.

— Нет его.

— Вот как!

— Где-то шатается, уважаемый человек. Небось, у своей подружки.

— У него тоже есть подружки?

— Наверное. Мне безразлично. Отстань!

Горчаков заметил, что обычно веселая Лена вела себя с ним настороженно, глаза были тревожными. Но внимание этому факту не придал.

— Я выйду подышать воздухом, — сообщил он служанке. Вечер выдался чудесным. Иным он и не мог быть: май плавно переходил в июнь, лето весело подмигивало: «Я пришло!». Как не согласиться с Тургеневым: лето — лучшее время в году, время терпких запахов, звонких птичьих песен, летних отпусков. День по-прежнему стремится увеличить свои горизонты, а ночь — крохотная, искрометная. Чуть потемнеет, и уже опять чернота тает под белыми красками; красок больше и больше, а затем вспыхивает золотом далекий горизонт, и небесное светило заступает на свое дежурство.

Но пока еще город во власти ночи! Горчаков упал на траву и глядя на темное небо, думал. Дум много и разных. Однако главная — о Валентине. Завтра она уезжает, а он?.. Так и не сможет помешать отъезду? Все остальное отошло на второй план, даже таинственный убийца. «Я мужчина или нет? Я обязан поговорить с ней еще раз, убедить ее остаться. Должна же она почувствовать, понять.»

Чем ее убедить? Какие аргументы использовать, чтобы окончательно разрушить ее сомнения? Родители останутся в заложниках. Серьезная проблема. Но у профессора Репринцева имя! Можно затребовать его через международные организации, не захотят же большевики полностью дискредитировать себя.

Стремление Валентины вернуться на родину тоже понятно. Тут для нее другой мир, с иной психологией. Но ведь и это ее Родина! Даже большая родина, чем Москва, она сама говорила, что корни ее родителей отсюда. Нельзя же любить какой-то клочок земли лишь потому, что ты там родился.

«Видимо, их в СССР так воспитали: любить родину, несмотря ни на что. Любить, как любят мать. Очень удобная позиция: человека изничтожают, а он все равно любит и считает, лучше здесь прозябать в нищете, даже умереть, чем где-то благоденствовать. Так рождается армия духовных рабов. Они не задумываются над тем, что и родина должна их точно также любить. Даже больше, как мать обожает дитя, не чураясь возможной ответной неблагодарности». Горчаков настолько ушел в собственные мысли, что не услышал телефонный звонок. Лена поговорила с Репринцевой, однако решила не передавать разговор Александру. Она вдруг ощутила дикую ревность. Раньше у хозяина были только увлечения, а теперь он. влюбился?

Она готова была простить ему бесконечные любовные связи (про свои она выдумывала, из-за желания отомстить), там все было несерьезно, а тут. Журналистка из Москвы уезжает в семь. Когда он придет в гостиницу, она будет далеко.

И они никогда больше не увидятся!

Он ее забудет, и очень скоро. Жизнь наладится, потечет как прежде. Но в ней не останется места заезжей гостье.

Александр вернулся, спросил, не звонил ли кто? Лена ответила отрицательно, а потом упала на кровать, вцепилась пальцами в подушку, терзаясь за совершенную подлость.

Она ждет и надеется! А он не знает и потому опоздает! «Какая же я сволочь!»

Корхов пришел домой подавленным и злым. Жена прекрасно понимала, что в такие минуты лучше не беспокоить его вопросами. Молча подала жаркое и рюмку водки. Анатолий Михайлович выпил, крякнул и вновь поплыл по извилистым течениям своих мыслей.

После долгой паузы наконец-то обратил внимание на жену. И то — по делу:

— Настенька, меня никто не разыскивал?

— Несколько человек. Вот я их всех записала.

Анатолий Михайлович глянул на список звонивших, и лицо недовольно скривилось.

— Опять глава администрации. Требует отчета. А я не могу отчитаться! Но отчитаюсь.

— Обязательно поймаешь этого ублюдка, — робко вставила жена.

— Еще станет уговаривать сотрудничать с органами нашей госбезопасности. Они ведь наверняка нажаловались, что я человек конфликтный. Ладно, проехали. Этот мне тоже не нужен. И следующий. Внезапно его взгляд изменился, он воскликнул:

— Шумаев звонил?

— Да, Виталий Андреевич просил тебя срочно с ним связаться. Оставил телефон для связи.

— Вот это важно.

— А он причем? — не удержалась жена. — Он ведь в Москве?

— То другое дело, — отмахнулся Корхов.

Покачиваясь на больных ногах, он подошел к аппарату, набрал номер. После нескольких долгих гудков ему ответил старый друг:

— Нашелся, неуловимый Джо!

— Накопал что-нибудь?

— Накопал.

— Рассказывай.

Шумаев вкратце сообщил обо всем, что с ним случилось. Корхов слушал и сердито сопел:

— Значит, ее отца арестовали, он умер. И мать умерла.

— Получается так.

— Девчонке нельзя возвращаться в Москву.

— Правильно мыслишь. Тут ей придется несладко. Да и не к кому возвращаться.

— Спасибо, старина. А драться не разучился. Молодец! После он сразу позвонил в гостиницу «Белогорье». Администратор сонным голосом спросил:

— Слушаю!

— Это начальник полиции Корхов Анатолий Михайлович. С кем я говорю?

— Администратор Водорезов, — сонливость сразу испарилась.

— Ваши туристы из Москвы — Репринцева и другие.

— Да, да, у нас есть такие!

— Знаю, что есть. Они на месте?

— Уже отдыхают.

— Я сейчас приеду. Хотя нет, в котором часу они завтра уезжают?

— В десять.

— Точно?

— Точнее не бывает.

— Я заеду попрощаться.

— Будем ждать.

— В случае каких-либо изменений с их отъездом позвоните мне, — Корхов продиктовал номер телефона.

— Конечно, господин начальник полиции.

— Не забудьте.

— Обязательно, господин начальник полиции. Правда я к этому времени сменюсь. Вместо меня будет Терехина Анна Игнатьевна. Я напишу ей записку.

— Спасибо.

Корхов вернулся за стол, попросил жену налить еще рюмашку. На лице ее читалось сочувствие:

— Еще что-то произошло?

— Да. Одна журналистка из Москвы Валентина Репринцева завтра возвращается к себе, а у нее арестовали отца, и он умер. И мать умерла. Она сирота, но еще этого не знает. Дома ее наверняка ждет арест.

— А ее за что? — спросила Анастасия Ивановна.

— Она дочь врага народа.

— Но лично она в чем виновата?

— Какая ты глупая и. счастливая!

Анатолий Михайлович поднялся, крепко обнял жену. Анастасия Ивановна никак не могла взять в толк, в чем ее счастье? И пусть! Она была слишком рада редким объятиям сурового мужа.

— И я перед ней виноват. Они с одним парнем написали статью о нашем убийце, а подписала ее одна Валентина. Если серьезно задето самолюбие преступника, он постарается свести с девушкой счеты. Надо будет где-то спрятать ее. Спрятать так, чтобы он не нашел.

— Я знаю это надежное место. Дом начальника полиции Корхова. Поселю ее вон в той комнате.

Корхов вторично обнял жену:

— Ты права, пусть поживет у нас. По-моему, она очень хорошая девушка. И потом, ты всегда мечтала иметь дочь.

— Она согласится остаться?

— Согласится. Я ей все доходчиво объясню.

Внезапно ему показалось, будто ощущает чье-то незримое дыхание. И следом — ядовитые слова: «Думаешь здесь самое надежное место? Не надейся. Сам знаешь, почему. Тот, кого ты разыскиваешь, рядом. Догадался, кто он?..»

Валерий вернулся за полночь. Бросил беглый взгляд на жену, которая находилась в кровати, но не спала, а что-то читала. Как обычно, вокруг нее — столб табачного дыма.

— Опять припозднился? — сказала Алевтина.

— Неужели тебя это волнует?

— Нисколько.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Все-таки ты мой муж. Хотя бы на бумаге.

— Ай, бумажный муж.

— И по улицам города разгуливает убийца.

— Я его не боюсь.

— Ты, оказывается, смелый?

— Не трус. Недаром несколько лет прожил на Востоке. Владею боевыми искусствами.

— Те, кого он убивал, тоже к слабакам не относились. Валерий посмотрел в окно на темную улицу и вдруг сказал:

— Я хорошо помню, что ты говорила об этом маньяке. Он оказывает городу услугу. И ты бы многое отдала, чтобы лично познакомиться с ним. Не поменяла свое мнение?

— Пока нет.

— Вот тебе и рассуждения христианки.

— Разве с нами всегда поступают по-христиански?

— Безумие, Алевтина! Завтра он посчитает, что именно ты, редактор «Оскольских вестей», приносишь вред Старому Осколу. Что тогда?

— Но я не совершила никакого предательства против своих соотечественников.

— Знаешь, кто первыми гибнут от рук маньяков? Их верные сторонники и почитатели.

— Это против правил.

— Как и лишать человека самого дорого для него — жизни.

Образовалась невыносимо тяжелая пауза. Первой ее нарушила Алевтина:

— У меня такое ощущение, что ты хочешь что-то сказать? Объяснить.

Валерий повернулся к жене и резко спросил:

— Почему ты разлюбила меня?

— Ты не способен на поступок. Увы! Женщины, подобные мне, любят героев.

— А если бы я. оказался тем убийцей?

— Не смеши.

— Ну почему?!

— Я уже сказала: ты не способен на поступок.

Валерий загадочно улыбнулся:

— Как знать!

В ответном взгляде жены появилось удивление, переросшее в сомнение, потом в. страх.

— Перестань так шутить!

— Да, я пошутил. Я ни на что не способен.

— Однако. — Алевтина задумалась, затем не выдержала, продолжила. — Ты возвращаешься слишком поздно. Где ты бываешь по ночам?

Он не ответил, только рассмеялся. В глазах появился странный блеск. И неожиданно он крикнул:

— Слушай!

— Что?!

— Будь очень внимательна, и все поймешь!

Они услышали оба, как в тишине ночного города раздались гулкие шаги. Казалось, это шел тот самый таинственный убийца. Он уже перестал прятаться, скрывать свои жуткие намерения под добродушной маской.

Зачем она ему, раз все равно симпатизируют.

На самом деле убийца не топал по улицам, а летал! Он поднялся высоко над домами, высматривая любую дрянь, которая мешает нормально существовать любимому городу. Любой сорняк он намеревался вырвать с корнем! Его власть ныне безгранична! Он хохотал и издевался, торжествуя окончательную победу над беспомощными стражами порядка («Не видят под самым носом, идиоты!»). А беспомощны они потому, что защищают отжившие правила и порядки.

И только он — вершитель великого вселенского правосудия!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Томимая думами, Валентина уснула только под утро, но поспать долго не удалось. Не было и шести, как Надежда разбудила ее:

— Вставай, просыпайся рабочий народ!

— Уже? — спросонья пробормотала Репринцева.

— Уже, соня! Не будешь бегать по ночам.

Внезапно она осеклась, она хорошо понимала, что совсем скоро Валентина действительно не будет бегать по ночам. Надежда заметалась по комнате, радость встречи с советской страной соседствовала со страхом за судьбу подруги. Ведь если Валя пострадает (а пострадает обязательно!) то по собственной глупости. И, чтобы не говорили про нее, никакой она не шпион, не враг.

— Что с тобой? — спросила Репринцева. — Ты нервничаешь?

— Нервничаю? Может быть. Это от ожидания встречи с Москвой, с друзьями, родными.

И опять замолчала. У Валентины больше нет родных. Только она этого еще не знает. Жалость настолько сдавила Погребняк горло, что она не выдержала, бросилась в ванную. Лишь бы Валентина не увидела ее перекошенного лица. Возникло непреодолимое желание предупредить подругу. Она еще может спастись.

И тут перед Надеждой снова возник кошмарный образ Красной Стервы. На сей раз она ничего не сказала, только приложила палец к губам.

В номер стучали Давид и Рустам. Они ввалились безо всякого приглашения, с порога закричали:

— Как? Еще в разобранном состоянии?

— Пошли вон! — по-настоящему рассердилась Репринцева. — У меня есть право хоть немного побыть одной?

— Нет у тебя этого права? — примирительно заметил Давид. — Мы все — одна большая дружная семья.

А Рустам танцевал свою лезгинку. И гордо добавил:

— Скоро увижу моих друзей — джигитов. В Москве их уже столько!

Надежда вышла из ванной, нездоровый цвет ее лица сразу заметили остальные. Валентина тут же подошла и спросила:

— Что с тобой?

— Ясно — что, — хихикнул Давид. — Прельстилась буржуазным миром. Не хочет уезжать.

— Слушай, ты! — в голосе Погребняк было столько металла, что маленький Давид отступил. Это не гнев доброй Вали.

— Дайте нам спокойно одеться и приготовиться, — последовал новый приказ Надежды.

Ребята все поняли, быстро удалились. Валентина направилась в освободившуюся ванную, не спеша приводила себя в порядок. Почему-то на сердце было тревожно. Может, не тревога, а грусть? Как же ей не хотелось уезжать. Она больше никогда не увидит его!

Но ее ждут родители, друзья. Ждут те, кто так любит ее! Ждет родная советская страна!

Неожиданно Валентина сказала себе то, в чем раньше боялась признаться: она не слишком стремится возвращаться в родную советскую страну. Больше всего ее пугал момент, когда она пересечет границу и увидит огромный плакат вождя народов.

«Ну почему здесь нет никакого вождя?»

Если раньше Репринцева боялась собственных мыслей, то теперь ее от них просто трясло. Так можно далеко зайти. В школе, потом в институте ей объясняли, что благодаря Сталину она получила счастливую жизнь. Это же ей говорили по радио, в газетах, в речах бесконечных пропагандистов. В Российской Империи Сталина не существует, а жизнь гораздо счастливее.

Что если она счастливей как раз потому, что Сталина не существует?

«Хватит! Хватит! Остановись!»

Но остановиться она не могла. Допустим, что она права? Что нищета проистекает от рабства? Еще Чехов писал, что следует каждый день выдавливать из себя по каплям раба. «Но его так просто не выдавишь. Рабское сознание пустило слишком глубокие корни. Если бы у нас вдруг решили поменять строй, то, наверное, остался бы точно такой же вождь, только уже капиталистический. Осталось то же холопство, только не перед партийными секретарями, а перед новыми собственниками».

В дверь ванной стучала Надя, она просила Валентину поторопиться, пришел Кирилл Прошкин.

— Иду! — с некоторой долей безнадежности сказала Репринцева.

Кирилл находился в комнате, он просил девушек поторопиться. Валентина поинтересовалась, чем вызвана такая спешка? Он ответил:

— Никакой спешки. Просто поменялся график. Вы сможете посмотреть Курск. Главное. — Прошкин сделал многозначительную паузу. — У вас прием в советском консульстве.

— Здорово! — прошептала Надежда. А Валентина вдруг спросила:

— Это обязательно?

— Ты что, Валька? — изумилась Погребняк. — Только представь, на каком уровне нас примут!

Даже здесь, далеко от ока диктатора, рабы не собирались менять свою сущность.

— Да, товарищ Репринцева, не по-комсомольски поступаете, — усмехнулся Прошкин. — Кстати, вы ведь так и не пришли к нам за сведениями о Федоровской.

— Спасибо, я уже написала статью.

— Как?

— Сегодня она выйдет. вышла в «Оскольских вестях».

Кирилл ничего не ответил, лишь скривил губы. Тут же заявил, что зайдет к ребятам Давиду и Рустаму. Попросил девушек через пятнадцать-двадцать минут быть готовыми.

— И отправляемся.

«Уже? А он успеет?!..»

Валентина повернулась к Надежде. Та была бледнее мела, руки дрожали. «Да что все-таки с ней?»

— По-моему ты больна? — Валентина коснулась пальцами ее лба.

— Отстань! — резко дернулась Надежда, оставив подругу в еще большей растерянности.

Сопровождаемая Прошкиным группа советских комсомольцев спустилась на первый этаж. Администратор Анна спросила:

— Покидаете нас?

— Да, — торопливо произнес Прошкин. — Едем в Курск.

— Успеха вам.

Едва они вышли, она достала записку и позвонила Корхову.

— Господин начальник полиции?

— Я.

— Это Анна Терехина из гостиницы «Белогорье». Вы хотели попрощаться со студентами из Москвы?

— Есть такое желание.

— Но они уже покидают нас.

— То есть как покидают?!

— Вышли из гостиницы и садятся в машину.

— Говорили — в десять! А сейчас только семь. Какого черта вы перепутали?!

— Они должны были выехать в десять.

— Вот что. Попробуйте их задержать.

— Каким образом?

— Придумайте что-нибудь. А я сейчас выезжаю.

У самого выхода стоял большой кадиллак 1932 года. Глаза Рустама загорелись.

— Мы поедем на этой штуке?

— Именно. Так что времени не теряем. Быстро садитесь и отправляемся.

Однако Рустам без конца обходил машину, качал головой, прищелкивал языком.

— Красотища!

— Откуда у коммунистов такая машина? — спросила Валентина. Она делала все, чтобы задержать отъезд. Вдруг он успеет?

— Подарок от СССР, — раздраженно произнес Прошкин.

— Да садитесь же. Чего ждете?

— Последний взгляд на город.

— Насмотритесь по дороге.

«Почему его нет?»

— Комсомолка Рапринцева, — раздраженно крикнул Кирилл.

— В самом деле, Валечка, мы же опоздаем на прием. «Он не придет! Не знаю, по какой причине, но не придет!»

Валентина обреченно открыла дверцу кадиллака, на правах комсорга села вперед, остальные забрались на заднее сидение. Машина резко дернулась и помчалась по улицам Старого Оскола. В это время администратор Анна выскочила из здания отеля. Но было уже поздно.

Валентина глядела на старинные улицы, уютные дома, окруженные цветущими садами, и глаза ее наполнялись слезами. Больше всего ее раздражали восторженные возгласы Рустама и комментарии Кирилла:

— Этот район называется Пушкарка, вот начинается Ламская. А сейчас — Новый город.

Знакомые современные здания, парковые зоны и похожее на храм Артемиды казино. Теперь и это осталось позади. Город закончился. Вместе с ним окончился ее едва начавшийся роман.

Они продолжали мчаться на север.

Александр вновь оказался разбуженным своей служанкой. Он с трудом открыл глаза и сразу спросил:

— Уже время?

— Время.

— Спасибо тебе, Лена. Как тяжело вставать. Но мне нужно в гостиницу.

— Не благодарите меня, — неожиданно сказала Лена. — Я. совершила подлость.

— О чем ты? — Горчаков медленно отходил ото сна.

— Она звонила вам.

— Кто?

— Ваша московская журналистка. Звонила вчера ночью. Вы были в саду.

— Звонила?! Почему же ты не позвала меня?

Глаза Лены наполнились слезами:

— Я боялась, что вы по-настоящему влюбились.

— И что?! Тебе какое дело?

— Мне было больно. очень больно. Все разговоры о свободной любви — глупость. Я вам врала насчет моих любовников. У меня не было мужчины кроме вас. Когда тот инженер. помните, к которому я ходила, стал приставать, я дала ему пощечину и убежала.

— Что сказала Валя?

— Она просила приехать раньше.

— Когда?

— В семь они уезжают.

— А сейчас?

— Половина седьмого.

— Лена, как ты могла?!..

— Простите меня, — она залилась слезами, и не в силах была вымолвить слово.

Он собрался за пятнадцать минут. Только бы успеть!

Едва Горчаков влетел в холл гостиницы, как столкнулся с Корховым. Тот хмуро спросил:

— Попрощаться с Репринцевой?

— Да!

— Вы опоздали. Как и я. Они уже уехали. Администратор не запомнила номер машины. И марку не смогла назвать. Женщина! По описаниям я понял — это кадиллак.

— Надо ее догнать!

— Ее обязательно надо догнать. У Валентины проблемы и очень серьезные!

Анатолий Михайлович быстро рассказал обо всем, что произошло с семьей Репринцевой в Москве. Сообщение привело Александра в шок. Его любимой женщине грозит опасность!

— Вы можете их остановить? Сообщить на полицейский пост, чтобы нашли предлог.

— Во-первых, я не знаю номера машины.

— Кадиллак.

— Кадиллаки здесь не редкость, — оборвал начальник полиции. — Во-вторых, на каком основании мы их остановим? Еще на территории старооскольского района я — полный хозяин, за его пределами мою просьбу могут проигнорировать. В третьих, что если сама Валентина неправильно истолкует наши действия? Посчитает их провокацией, попыткой обманом удержать ее в чужом государстве? Нет, надо найти ее в Курске.

— Курск — город большой.

— Поезд на Москву не пустят раньше. Мы отыщем ее на вокзале.

— Я не знаю вагон!

— Это самая маленькая из проблем. Срочно в мою машину! Едем в Курск!

Дорога шла красиво ухоженными полями, мелькали дома небольшие, но аккуратные. Пустых пространств практически не наблюдалось, такое ощущение, что обрабатывалась едва ли не каждая пядь земли. Валентине припомнились подмосковные деревни: перекошенные, убогие строения; отдельные дома были неплохи, но построены вредным элементом — кулаками, теперь в них поселили активистов из комитетов бедноты, а они ничего не желали ремонтировать или перестраивать.

Валентина закрыла глаза и представила, что армия Деникина не заняла бы Курск, и здесь было бы продолжение СССР. Наверняка через некоторое время наступило бы царство хаоса и нищеты. И проезжала бы она эти места уже не с радостью, а с содроганием.

Затем показались лесные массивы, вскоре машина остановилась. Кирилл скомандовал:

— Временная, но необходимая остановка. Разомнемся, перекусим.

Валентина села в траву, смотрела на лес, поля, голубое-голубое небо и вновь думала о нем. Как он мог не прийти? Может быть, он опоздал? Но и опаздывать не имел права. А вдруг?.. Она даже похолодела. Вдруг убийца узнал, что именно Александр — автор статьи? И расправился с ним? Что такое обещание полиции кого-то охранять? Похоже, от этого дьявола нет спасения.

Охваченная страхом, она не сразу услышала, как ее позвала Надежда. Подруга глядела на нее с болью и состраданием. Но почему?!

Горькие думы, тревожные ощущения изматывали Валентину, однако она постаралась не подавать виду. Даже не осознавала, как садится в машину и та мчится дальше в Курск.

Через некоторое время показался этот последний бастион между двумя государствами. Довольно красивый город, где старина соседствовала с современной архитектурой. Валентина вполуха слушала разглагольствования Прошкина о революционной истории Курска, о том, что в 19011903 годах здесь бастовали рабочие сахарных заводов, а в 1905 — встала мощная армада железнодорожников. Потом она просто перестала обращать внимание на «революционные следы», зато, когда проезжали мимо одного из храмов, вдруг не смогла сдержать порыв, перекрестилась. А дальше — испуганный возглас Надежды: «Ты что?», недоуменные взгляды Давида с Рустамом и хитрая усмешка Прошкина.

Но ей все это было безразлично.

Машина остановилась у сероватого здания с серпастым, молоткастым флагом на фасаде. Кирилл объявил:

— Выходим, товарищи. Это советское представительство.

Молодой охранник при входе по-революционному сурово посмотрел на группу прибывших ребят. Прошкин сообщил ему, кто они и зачем здесь. Охранник тут же связался с «нужными людьми» и мрачно предложил войти. Надежда ступала под своды собственного представительства с безотчетным страхом, Давид и Рустам с раболепием. Одна Валентина — с холодной отчужденностью.

Как Корхов и Горчаков не спешили, они все равно прибыли в Курск позже ребят. Но теперь, когда и они здесь, следовало решить: как им поступить дальше? Начальник полиции заявил, что следует сразу ехать на вокзал.

— А вдруг их решили отправить в СССР каким-то другим образом?

— Не глупите, Александр. Здесь только одна дорога.

— Но до отправления еще есть время. Может, стоит поискать ее в городе?

— Вы так свихнулись от любви, что перестали нормально мыслить. В Курске проживает двести с лишним тысяч. Много улиц, слобод. Где конкретно вы ее будете искать? А вот у меня план.

— Не поделитесь?

— Во-первых, мне несложно узнать фамилии всех тех, кто приобрел билеты на этот поезд. Тогда мы выясним вагон и место Валентины. Во-вторых. а вот это я скажу вам на вокзале. Беда коммунистов в том, что они слишком рано празднуют победу. Потерпите немного, не представляю, что получится из этой затеи, но. надеюсь.

Они — на вокзале. Начальник полиции подошел к главному выходу и сказал:

— Сейчас мы разделимся. Я отправлюсь к начальнику вокзала и выясню интересующие меня сведения. У вас другая задача: вон в том киоске продают иностранную прессу, в том числе советскую. Возьмете все газеты «Правду», «Известия» (что там еще?) за вчерашнее и за сегодняшнее число и внимательно просмотрите. Ищите любой материал, любую информацию об аресте профессора Репринцева.

— Вы надеетесь, она там есть?

— Не знаю. Однако рискнуть стоит. Помните, что рассказала моему товарищу из посольства дворничиха. Уже готовят собрание по поводу разоблачения врага народа. Сам Репринцев, похоже, являлся там крупной фигурой. Так что не исключено. И у нас был бы убийственный козырь для Валентины. Тогда она поверит.

— Где мы встречаемся?

— Через полчаса на этом самом месте. Ну, Саша, с Богом!

Горчаков бросился к газетному киоску. Тот пестрел разнообразием прессы, казалось, весь мир представил здесь свои основные издания — и Британия, и США, и Рейх, и Скандинавия, и даже азиатские страны.

— Мне советские газеты, — сказал Александр.

— Какие именно? — попросила уточнить киоскерша.

— Все! За вчера и сегодня.

Теперь на руках у Горчакова было не менее десяти изданий. Он примостился на стуле в зале ожидания и начал их изучать.

Несмотря на различные названия, газеты оказались удивительно похожими, точно писались под копирку одним лицом. Везде — повелительный, гневный тон; восхваление успехов страны победившего социализма и бесконечные рассказы о полном обнищании трудящихся за рубежом. Особо досталось Российской Империи. Если верить журналистам, люди на Юге России почти умирают с голоду, роются в помойках в поисках куска хлеба (взгляд Горчакова тут же упал на сидевшего неподалеку мальчишку, который с удовольствием уплетал огромный бутерброд). «Вот ведь брешут!» — возмущенно пробормотал Александр, однако вовремя вспомнил, что нужно не отвлекаться, а искать информацию о профессоре Репринцеве.

Что там дальше? Теперь советские журналисты с бешеной яростью напали на внешнюю политику зарубежных государств. Ругали абсолютно всех, не щадили ни Запад, ни Восток. Белыми и пушистыми выглядели только советское правительство и советская дипломатия.

В специальных разделах по культуре и искусству сыпались проклятия буржуазным писателям, режиссерам, актерам, уводящих людей от «единственно верной истины на свете» — учения Маркса. Тут же подробно описывалось, как в городе Коломна в отобранном у церковников храме открылся новый атеистический клуб. Выброшены все иконы, теперь вместо них — агитационные материалы о естественном зарождении жизни на земле.

Горчаков вторично приказал себе не отвлекаться на бесовщину. Глаза еще более тщательнее забегали по страницам.

Он просмотрел все вчерашние газеты. Ничего! Тогда он принялся за свежие.

Опять одинаковые авторы однотипно клеймили «негодяев всех мастей». «Да, — подумал Александр, — после такого пресса, если страна и захочет стать цивилизованной, она таковой не станет. Сами люди не дадут. Одни захотят безраздельно господствовать, другие — оставаться в роли угнетаемых».

Одна газета, вторая, третья — ничего! Наконец, нашел! Но радости не ощутил. Заметка называлась: «Новые аресты троцкистско-зиновьевских извергов».

«Враги советской власти проникли не только в промышленность, но и в науку. Именно здесь нашими доблестными органами НКВД раскрыта целая шпионская сеть. Сюда входили так называемые профессора и академики.». Далее шло перечисление не менее двух десятков фамилий, в том числе назывался А. И. Репринцев.

Корхов оказался прав. Коммунисты даже не желают скрывать своего злодейства.

Пробежав еще несколько зловещих строк, Горчаков нашел новую информацию об отце Валентины. «Пытаясь избежать заслуженного наказания, Репринцев покончил с собой. Собаке — собачья смерть!»

Афоризм воинствующего хама!

«Если и после этого она решит вернуться в СССР. нет, такое просто невозможно!»

В последней газете, которую он просмотрел, ничего об аресте и гибели Репринцева не сообщалось. Но это уже значения не имело.

Корхов ждал его в назначенном месте. Он сразу сообщил, что советские студенты действительно поедут поездом, который отправляется в 14 часов 10 минут, вагон у них четвертый.

В свою очередь Александр показал ему нужную заметку. Начальник старооскольской полиции многозначительно заметил:

— По крайней мере, теперь у нас на руках козырной туз. Однако даже он не гарантирует успех. У большинства людей в СССР очень умело повернули сознание.

— Надеюсь, Валентина не в их числе.

— Есть и другая крайне серьезная проблема, — продолжал Анатолий Михайлович. — НКВД наверняка узнал о моей связи с Шумаевым, и теперь их люди будут повсюду сопровождать Валентину. На вокзал тоже! Они сделают все, чтобы не допустить каких-либо ненужных для нее контактов.

— Вы так думаете?

— Уверен!

— И что нам следует предпринять?

— Станем действовать по обстановке.

Горчакову оставалось лишь согласиться и ждать, когда студенты появятся на вокзале.

А это еще нескоро!

Они не ожидали, что принимать их будет сам консул. Робея и теряясь, молодые люди вошли в большую комнату, где за столом сидел и что-то писал человек лет пятидесяти с гаком, с темными, кудрявыми, хотя и изрядно поредевшими волосами, выпученными глазами, хищным, как у грифа, носом. На стене, словно священная реликвия, висел огромный портрет Сталина. Человек сделал знак подождать и продолжал усердно работать. Потом соизволил отложить ручку и подошел к находящейся в смятении группе. Роста он оказался маленького, почти карлик, голос резкий, пронзительный, от бегающих глаз невозможно спрятаться.

— Здравствуйте, товарищи комсомольцы!

Здоровался он по-особому, в руку каждого будто впивался холодной клешней. Затем просил назвать имя. Руку Репринцевой чуть задержал в своей. И сделал неприятный вывод: девушка его не боится. В отличие от других плевать ей и на консула и на все консульство. Впечатление такое создается.

— А меня зовут Лев Семенович.

Он пригласил всех за стол, попросил секретаря принести чай, доверительно спросил:

— Понравилось вам заграницей?

Ребята переглянулись. Первой рискнула выступить Надежда:

— Внешне многое выглядит как будто привлекательным. Но если копнуть глубже. Люди здесь несчастны, поскольку ощущают себя не хозяевами страны, а рабами. Многие выглядят измученными, не улыбаются.

«Лицемерная ложь! — хотелось закричать Валентине.

— И ты, подруга, прекрасно это знаешь!»

— Так, так, — закивал Лев Семенович. — Что думают остальные?

— Они не знакомы с теорией Маркса, — произнес Давид.

— Потому и несчастны.

— Ни одного джигита не видел, — добавил Рустам. — Что за страна без джигитов!

— Почему вы молчите? — обратился консул к Валентине.

Репринцева почувствовала, что просто не сможет врать как остальные, поэтому ответила уклончиво:

— Чтобы судить о стране, надо хотя бы некоторое время пожить в ней.

— Понятно, — Лев Семенович вновь посмотрел на Репринцеву. — Ну, а что граждане Российской Империи думают о нашей стране?

— Уважают нас и товарища Сталина, — гордо произнесла Надежда.

— Многие мечтают жить в СССР, только боятся признаться, — сказал Давид.

— И мечтают, чтобы джигиты станцевали им лезгинку, — сообщил Рустам.

Валентина, пожав плечами, просто высказала свое наблюдение:

— Мне показалось, они вообще мало интересуются жизнью в СССР.

— Что говорит об их узком кругозоре, — тут же нашлась Надежда. — В Советском Союзе молодой человек или девушка интересуются всем!

В глазах Льва Семеновича читалось одобрение. Карьера Надежде Погребняк была обеспечена.

— Так, так! А вы рассказали им, какое счастье быть советским гражданином? О бесплатном образовании, медицине? О том, какие у нас заводы? Как крестьяне стремятся в колхозы?

— Да! — одновременно вступили Давид и Рустам. — Была встреча с пионерами. Они слушали, задавали вопросы.

— Очень хорошо, — опять произнес консул.

— А Валя написала статью для оскольской газеты! — гордо объявил неутомимый джигит.

Надежда тихонько ударила его ногой, но поздно, Лев Семенович весьма оживился:

— Что за газета? Что за статья?

— «Оскольские вести», — нехотя ответила Валентина. — Статья о маньяке, который терроризирует город.

— Любопытно. Надеюсь, вы отметили, что в СССР подобного нет и быть не может.

— Нет, об этом я не написала.

— Почему? — слегка нахмурился консул.

— Такой маньяк может появиться где угодно. Мы рассматривали другое: психологический портрет преступника.

— «Мы»?

— Я написала статью с одним местным журналистом.

— Он член ВКП(б)?

— Вряд ли.

Лев Семенович вдруг хищно улыбнулся:

— Сейчас у нас завтрак. Или уже обед. Затем наши представители покажут вам город и уже после отвезут на вокзал.

Он поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Никита Никодимович открыл футляр, в котором лежало бриллиантовое ожерелье, осторожно достал его. Сидящий напротив человек усмехнулся и сказал:

— Разрешите?

— Конечно! Оно специально для вас.

Рука в перчатке взяла ожерелье, глаза внимательно осмотрели его. Наконец человек произнес:

— Цена прежняя?

— Мы же договорились.

— Да, но в вашем бизнесе возможны любые неожиданности.

— Что вы! Превыше всего — данное слово. На том и стоим. Традиции русского купечества, как Морозов и Мамонтов (Савва Морозов и Савва Мамонтов — знаменитые русские купцы, которые, среди прочего, славились своим словом. — прим. авт.).

— Плохое сравнение. Те люди созидали. А вы, уж извините, — обычный мошенник.

— Зачем же так? — надул губы Никита Никодимович. — Коль мы начали сотрудничать.

— Коль начали сотрудничать, извольте слушать о себе правду.

Степанов вздохнул, развел руками. Его собеседник продолжал:

— Тяжело стало без госпожи Федоровской?

— Еще бы! Наш бизнес сопряжен с большим риском. Поэтому и нужен известный, уважаемый в городе человек. Такой, как вы.

— Дело прибыльное, не спорю. Но ведь и опасное.

— Полиция так ни до чего и не докопалась.

— Откуда вы знаете?

— У вас наверняка информация более серьезная. Однако. пока гуляем, — несколько нервно ответил Никита Никодимович.

— Как верно заметили: пока! И не забывайте об убийце. Он начал вершить свое правосудие именно с Федоровской.

— Вы изволили сказать «правосудие»?

— Шутка.

— Дело совсем не шуточное.

— Ладно, не буду, — вроде бы согласился сидящий напротив. И тут же опять: — Но ведь Федоровскую убили!

— По моим сведениям ее убили за политику. Она была связана.

— Она была убита, потому что убийца посчитал, такая женщина вредна для морали и нравственности нашего города, — перебил собеседник.

— Все шутите.

— Нет, не шучу.

Степанов ощутил, как по спине пробежал холодок страха. Поведение явившегося на встречу человека нравилось ему все меньше и меньше.

— Ладно, — послышалось примирительное. — Есть одно главное условие нашего сотрудничества: никто и никогда не должен узнать о моей роли в вашем «бизнесе».

— Никто и никогда! — подтвердил режиссер. — Вы появились инкогнито. Я так удивился, увидев именно вас.

Глаза собеседника лукаво блеснули:

— Вам требуются мои контакты, связи?

— Желательно бы.

— Кто именно?

— Многие чиновники и их жены в Старом Осколе захотели бы иметь такую роскошь, да по соответствующим ценам. вы меня понимаете.

— А что еще у вас есть?

— Много чего. И все, минуя таможню. Выгода полнейшая. Я сам был человек маленький, лишь иногда посредничал. А вот теперь, после смерти Зинаиды Петровны, многое пришлось брать в свои руки.

— Вы, случаем, не знаете, кто убил Федоровскую?

— Откуда?! Однако человек тот ужасно опасен и. безрассудно смел. Пробраться на второй этаж дома актрисы, когда вокруг столько слуг! И собака во дворе.

— Он проник ночью. Да и слуги — одно название. Засыпают раньше хозяев.

— Откуда вам известно?.. В таких подробностях.

— Подумаешь! — хмыкнул собеседник, — весь Старый Оскол в курсе того, что Федоровскую убили ночью. А насчет слуг. у меня ведь они тоже есть. Кому, как не мне, знать их дурной характер. Вопрос в другом: кто тот безрассудно смелый убийца?

— Да, — согласился Никита Никодимович, — вопрос остался без ответа.

— Не для меня.

— Как?! Вы в курсе?!..

— Еще бы.

— Почему не сообщите в полицию?

— Зачем доносить на себя?

Степанов нервно хихикнул. Почему-то собеседник начинал его пугать всерьез. В его постоянных, настойчивых до неприличия шутках было что-то жуткое, завораживающее.

— Вернемся к нашим делам! — чуть не в истерике воскликнул режиссер.

— Вернемся, — согласился собеседник. — Вы хотите сделать наш город центром международной контрабанды. И ждете от меня посильной помощи.

— Зачем так грубо?..

— Как уж есть. Только задача у меня другая. Как говорит наш любимый начальник полиции Корхов: «Очистить город от скверны».

— Корхов имеет отношение к убийствам? — невольно вырвалось у Степанова.

Собеседник захохотал. От этого смеха у режиссера онемели внутренности. Либо прекращать глупую игру, либо.

— Я, пожалуй, пойду, — поднялся Никита Никодимович.

— Мы же не обсудили до конца наши дела.

— Ваши. шутки. Они неуместны.

— Неужели не понятно: это не шутки. И никуда вы не уйдете. Я не могу вас отпустить.

— Как это?..

Степанов не увидел, как в руках собеседника появился нож. И уж никак не ожидал такого стремительного удара в шею. Свет перед глазами мгновенно померк, разноцветный мир провалился в пустоту.

— Еще с одной скверной покончено, — задумчиво промолвил убийца.

Снова открыта коробка, вытащено драгоценное ожерелье и засунуто убитому в рот:

— Спи спокойно, дорогой друг. Пусть все видят, что я не грабитель.

Теперь оставалось незаметно выскользнуть отсюда. Соседи бывают не в меру любопытны. И случайные прохожие могут оказаться некстати.

Убийце опять повезло, он ушел незамеченным.

Через некоторое время Степанова хватятся, станут повсюду искать, обнаружат этот небольшой офис и его самого.

У Репринцевой возникло странное ощущение, будто она и другие студенты не гости здесь, а пленники. Вместо Прошкина их теперь сопровождали два дюжих молодца — сотрудники консульства. Они добросовестно водили ребят по городу, показывали достопримечательности Курска, причем настоящие — от кафедрального собора, до знаменитого дома, где до сих пор проходили дворянские собрания. О революционных местах было сказано вскользь, да и то по обязанности. Все вроде бы хорошо, но. вели себя сотрудники консульства как тюремщики, не отпускали ребят ни на минуту. Даже когда Валентине захотелось в туалет, один из парней готов был сопровождать ее, потом потребовал, чтобы с ней пошла Надежда. На удивленный возглас девушки кратко ответил:

— Во избежание провокаций.

Репринцева никогда не видела таких комфортабельных туалетов с большими зеркалами, множеством умывальников. В одном из зеркал мелькнуло напряженное лицо Надежды. Под глазами еще ярче выступали синие круги.

«Она как больная!»

Но поскольку Погребняк снова решительно отказалась говорить о своем состоянии, Валентина спросила ее о другом:

— Тебе не показалось, что они не гиды, а конвоиры?

— Перестань молоть чушь, — огрызнулась Надежда, только в голосе ее прозвучал не гнев, а отчаяние. Валентина вздохнула, направилась к выходу и тут услышала. легкий стон. Она обернулась. Погребняк, тяжело дыша, прислонилась к стене. Репринцева кинулась к ней, но та резко оттолкнула ее.

— Отстань!

— Надя, тебе надо к врачу!

— Я здорова! Понимаешь, здорова! А виновата ты!

— Милая, в чем моя вина?

Погребняк закрыла лицо руками и зарыдала. Однако громкие голоса за дверью «тюремщиков» из консульства вернули ее к действительности. Она резко провела ладонью по лицу и сказала:

— Пошли!

— Стой! Я хотя бы осмотрю тебя, мы же не случайно прошли в университете курсы медсестер.

— Я в порядке, — простонала Надежда.

Вроде бы пульс у нее нормальный. «Она не хочет обращаться к местным врачам, — решила Валентина, — думает дотерпеть до границы».

— Мне лучше! — повторила Надежда. — Мне уже хорошо!

Представители консульства с интересом посмотрели на девушек, но ничего не сказали. Времени на осмотр города не оставалось, группа советских комсомольцев под «всевидящим оком» отправилась на вокзал.

Тут царили шум от паровозных свистков, возгласов толпы, грохотали тележки носильщиков, которые призывали всех посторониться. Публика была самая разношерстная: от изысканно одетых дам и господ до жителей деревень; многие постоянно оглядывались, пытались что-то узнать. Торгующие с лотков миловидные женщины предлагали купить пирожки, мороженое:

— Подходите, дамы и господа, дорога дальняя, следует подкрепиться.

Валентина захотела мороженого, Давид и Рустам — пирожков, у одной Надежды не было аппетита.

— Ребята, не забудьте перевести часы, — напомнил Давид.

— Правильно! — подтвердил Рустам. — Мы на час впереди (Первый раз декретное время в СССР было принято в 1930 г. — прим. авт.). Мы всегда и во всем впереди.

— А наш поезд? — поинтересовалась Валентина. — Он уже пришел?

Гудок послышался одновременно с ее словами. Поезд Курск-Москва как раз подходил к перрону. Давид и Рустам трижды радостно рыкнули: «Ура!», Валентина обреченно опустила голову, а Надежда ощутила в сердце жар. Она еле сдерживалась, чтобы не закричать:

— Валька, сматывайся, дура!

— Кажется, у нас четвертый вагон, — сказал Давид.

— Точно, четвертый, — ответил Рустам и, несмотря на тяжелые чемоданы, заплясал. Этот мир ему, человеку гор, был бесконечно далек. Не терпелось вернуться в Москву, а еще лучше к себе, в горный аул, где иное устройство жизни, иные ценности. Хотя и в Москве в принципе неплохо. Но только не здесь! Не его это, не его. Возможно, когда-нибудь все изменится, в тот же Курск или Старый Оскол понаедет много джигитов, тогда Рустам почувствует себя как на родине. Но когда такое случится?

Поезд остановился. До их четвертого вагона осталось пройти совсем немного.

-. Вы их не видите, Анатолий Михайлович?

— Пока нет. И вы глядите в оба, глаза молодые, здоровые.

Толпа густо напирала, Горчакову показалось, будто бы весь мир ополчился против него. И тут он ее заметил! Валентина несла чемодан, как и все в их группе.

— Вон они!

Александр думал ринуться к ней, однако тяжелая рука начальника полиции опустилась на плечо.

— Остановитесь!

— Но Валя.

— Да стойте же! — рассвирепел Корхов. — Можно сгоряча испортить дело. Обратите внимание на двух молодых мужчин рядом с ней.

Только сейчас Александр увидел, как двое здоровенных парней буквально отрезали Репринцеву от окружающей среды. Кто они?

— Наверняка числятся работниками консульства, — пояснил Анатолий Михайлович. — На самом деле — сотрудники НКВД. Их цель — чтобы Репринцева добралась до границы. И уже после этого ее арестуют.

— Так действуем! Действуем! — Горчаков начал терять терпение, вместе с ним и голову.

— Сейчас мы подойдем к ним. Никаких лишних эмоций. Вы приехали попрощаться. И привезли с собой газету с ее статьей.

— Газету с ее статьей? — механически переспросил Горчаков.

— На самом деле отдадите ей тот номер, где напечатано об аресте и смерти ее отца. Ручка есть?

— Есть.

— Быстро обведите нужный материал.

— А вы?

— Я просто подвез вас. У меня задание доставить в Старый Оскол преступника, которого мне должны передать коллеги из курской полиции. Но до моей скромной персоны дело вряд ли дойдет. Все ясно?.. Тогда идем. И помните: перед вами — профессионалы. Горчаков привык считать себя лидером, но тут почувствовал, как чужая воля подчиняет его. Он не сопротивлялся, главная задача спасти Валентину!

— Фу! Наконец-то, — простонал Давид, поставив чемодан.

Репринцева не отвечала. Она лишь с ужасом видела, что это четвертый вагон, сейчас она войдет в него и никогда не узнает, что случилось с Александром Горчаковым из отныне недостигаемого для нее Старого Оскола.

— Доставайте билеты, — сказала Надежда.

Валентина полезла в карман и вдруг услышала:

— Вот так встреча!

Голос такой знакомый и. родной. Репринцева обернулась и чуть не упала в обморок. К ней спешил Александр, а рядом с ним — начальник старооскольской полиции. Охранники насторожились, незаметно подтолкнули Валентину вперед. Уже открылась дверь вагона, возникла стройная белозубая проводница.

— Валя! — Александр ухватил ее за рукав. И тут один из охранников процедил сквозь зубы:

— Отстаньте от девушки! Она — подданная другого государства.

— В чем дело? — на лице Горчакова отразилось искреннее удивление. — Репринцева — мой соавтор, я обязан передать ей газету со статьей. Поэтому я и опоздал. Ездил в редакцию за номером.

— Написала и будя. — прошипел тот же охранник. — Оставьте ее себе на память.

— Как — себе на память? — возмутилась Валентина, она уже простила Александру его опоздание. Он все-таки приехал! Все-таки нашел ее!

— Разрешите представиться, господа, — тем временем вступил в разговор Анатолий Михайлович. — Я начальник полиции.

— У нас нет никаких дел с полицией, — ответил второй охранник. — Мы сотрудники советского консульства.

— Разве я в чем-то обвиняю? — Корхов сделал круглые глаза. — И вообще здесь чужая для меня территория. Я — по своим делам. Мне должны передать опасного преступника. Он сбежал из нашего города и, как выяснилось, спрятался в Курске.

Первый охранник взглянул на второго, тот одобрительно кивнул. Вроде бы эти «приставучие господа» не представляют опасности.

— Я слышал, в СССР очень активно борются с уголовными элементами, — продолжал отвлекать внимание парней Анатолий Михайлович. — Интересно изучить эти методы. Кое-что нам бы наверняка пригодилось.

Представители консульства посмотрели на него с уважением, не так уж часто официальное лицо буржуазной страны хвалит что-то в советской.

А Горчаков уже вытащил газету и ткнул пальцем в подчеркнутую заметку:

— Читай!

— Но это же. Что это?!

Охранники слишком поздно поняли, что пропустили хитрость Александра. Выигранные секунды оказались роковыми. Когда один из них вырвал из рук Валентины газету, она уже прочитала…

Она вскрикнула, непонимающе посмотрела на советских представителей, прошептала:

— Мой отец?..

И тут не выдержала Надежда, ее голос сорвался на крик:

— Твоя мать умерла, когда его арестовали. И уже в тюрьме профессор Репринцев покончил с собой.

У Валентины закружилась голова, куда-то поплыли вокзал, люди, вагон. Ноги подкосились, она повалилась на перрон.

Один из сотрудников консульства подхватил ее, но державший с другой стороны девушку Горчаков грозно предупредил:

— Не смей ее касаться!

— Парень, — сказал второй охранник, — у меня в кармане пистолет. Я умею стрелять, не вынимая рук. Так что лучше отойди.

— И я стреляю, не вынимая рук из кармана, — сердито буркнул Корхов. — Старый трюк.

— Око за око? — ехидно заметил охранник.

— Так получается. Мне терять нечего, я старый и больной. А вот ты мог бы пожить.

Произошло небольшое замешательство, сотрудник консульства решил, что старик не шутит. Умирать же не хотелось даже за ленинские идеалы и товарища Сталина. Пока он раздумывал, как поступить, послышались свистки, появилась полиция.

— В чем дело?

— Вот эти товарищи хотят насильно увезти девушку, — сказал Горчаков.

— Неправда, — вцепившийся в девушку охранник. — Эта гражданка советская подданная, а мы — представители консульского отдела СССР. Гриша, покажи им документы.

Его напарник протянул документы и сердито заявил:

— Хорошо, что вы тут. Задержите этих людей, они пытаются похитить иностранную гражданку.

— Но ей плохо.

— Обычный обморок. Наши врачи приведут ее в чувство. Сейчас позвоним в консульство.

Полицейские растерялись, связываться с представителями иного государства им не хотелось. И тут Старый Лис вновь нашелся:

— Я — начальник полиции Старого Оскола Корхов Анатолий Михайлович, заявляю, что документы у этих господ могут быть поддельными. Необходимо разобраться.

— Разберемся, — сказал подошедший полицейский чин.

— Девушку срочно в медпункт, а вас прошу за мной. Всех!

Первый раунд был выигран, предстоял следующий.

Валентина открыла глаза. Большая белая палата и женщина в одежде сестры милосердия. Именно таких сестер она запомнила из старых отцовских журналов, посвященных Первой мировой войне. Увидев, что девушка пришла в себя, женщина тут же осведомилась о ее состоянии, затем ушла и появилась вновь, но уже не одна. Ее спутница была в белоснежном халате и строгих очках.

«Врач!» — догадалась Репринцева.

Доктор села рядом, прощупала пульс, внимательно посмотрела Валентине в глаза.

— Расскажите, что случилось?

Память возвращалась быстро. Несколько минут — и Валентина смогла восстановить всю картину событий за последний час. И тут она не выдержала, зарыдала. Сестра милосердия кинулась к ней, дала что-то выпить. Валентина постепенно успокоилась и. рассказала. Рассказала, ничего не утаивая, хотя не знала, кто эта женщина и какую роль может сыграть в ее судьбе? Однако слова сами вырывались. Врач внимательно выслушала, затем произнесла:

— Кто они — люди или звери? Нет, они хуже зверей, те не уничтожают себе подобных. Чтобы так, да еще под бравурные марши!.. Я ведь и сама сбежала оттуда. Пока отдыхайте. Закройте глаза и попробуйте немного поспать.

Валентина послушалась, однако успокоиться не могла, ее лихорадило. Ей сделали укол, и она опять погрузилась в сон.

А совсем рядом развернулись нешуточные бои. Сотрудники советского консульства заявили, что если Валентину Репринцеву немедленно не выпишут из больницы, разразится международный скандал. Долечиваться девушка будет в больнице при самом консульстве, а потом уже дома, в Москве. С другой стороны Горчаков убедительно доказывал полицейским: отпускать девушку нельзя, есть реальная опасность, что дома ее ждет уголовное преследование как дочери врага народа. Начальник полиции Курска выслушал доводы обоих сторон и сделал заявление:

— Дело сложное, во многом следует разобраться. Но мне только что позвонила лечащий доктор этой девушки. Несколько дней ей придется провести в больнице.

— Как несколько дней? — возмутился сотрудник советского консульства. — Я уже говорил, что наши специалисты.

— Ничем не могу помочь, — перебил начальник полиции Курска. — Так сказала ее врач.

— На каком уровне возможно решить этот вопрос?

— Ни на каком. Даже президент не станет вмешиваться. В свое время и Верховный правитель Колчак вам бы не помог. Лечащий доктор — главное лицо. Дискуссия закрыта, господа.

Работники консульства вышли из кабинета начальника полиции в настоящей ярости. А он тем временем обратился к своему коллеге из Старого Оскола, с которым его связывала старая дружба:

— Анатолий Михайлович сделал все возможное. Но долго держать ее в больнице не сможем. И потом, вдруг она сама изъявит желание вернуться на родину?

— Не изъявит, — заявил Александр. — Думаю, что смогу ее в этом убедить.

Начальнику курской полиции позвонили, он выслушал сообщение, одутловатое лицо сразу помрачнело, морщины на лбу стали видны явственнее.

— Что случилось, Олег Васильевич? — спросил Корхов.

— Советский консул! Требует, чтобы я немедленно принял его.

— Почему бы вам его не принять?

— В самом деле.

Олег Васильевич снял трубку и кратко бросил:

— Пригласите господина. виноват, товарища консула.

— Нам удалиться? — поинтересовался Анатолий Михайлович.

— Чего уж там, оставайтесь.

Горчаков внутренне приготовился. Если потребуется, он скажет этому консулу все, что думает. Подумаешь, шишка! Александр в своей стране и представляет четвертую власть.

Но когда консул вошел, Горчаков онемел. Материализовались самые страшные видения: он увидел карлика из детства, уже столько времени терроризирующего его сознание. Да, карлик постарел, многое в его внешности изменилось. Однако это был он!

От волнения Александр не услышал начала разговора. Стоило невероятных усилий, чтобы собрать всю волю в кулак. Он обязан это сделать ради Валентины!

— Она гражданка СССР, — резкий голос снова воссоздавал чудовищные воспоминания. Тогда, в поезде, карлик распоряжался судьбами других, теперь пытается все повторить. Но уже в другой стране!

(«Я повсюду приду!»)

— По нашим законам мы не можем ее передать вам, пока не будет соответствующего разрешения лечащего доктора.

— Мы доверяем только своим врачам.

— Мне уже ваши сотрудники говорили. Однако сомневаться в квалификации Воронцовой Елены Борисовны у нас нет никаких оснований.

— Так, так. Вы ведь знаете, где она получила диплом врача? В СССР. Теперь этого диплома ее лишили. Вот документ.

— Ее лишили не по профессиональным критериям, — возразил Олег Васильевич. — Вот встречный документ о том, что у нас она прошла переквалификацию.

— Странно, господин начальник полиции, — губы консула тронула едкая усмешка. — Между нашими государствами только-только нормализуются отношения, а вы (уверен, не осознанно) пытаетесь спровоцировать международный скандал.

— Что вы, Лев Семенович! — улыбнулся и Олег Васильевич, но по-доброму. — Из-за какого-то пустяка да осложнение отношений! Два, от силы три дня, и Репринцеву выпишут. И если она захочет, сможет вернуться обратно.

— Такое положение дел нас не устраивает, — заявил консул. — Вновь напоминаю о возможном ухудшении отношений. И действительно из-за пустяка.

— Уверен, этот пустяк не испортит отношений, — вторично возразил Олег Васильевич.

— И все-таки вынужден настаивать.

Горчаков хорошо понимал, что не должен влезать в разговор, да не выдержал, сорвался:

— Зачем вам нужна дочь врага народа? Собираетесь посадить ее в тюрьму? Вы ей уже придумали обвинение?

Не повернув головы в его сторону, консул ответил:

— Если по законам СССР ей будет предъявлено обвинение, мы тем более затребуем ее выдачи. Надеюсь, Российская Империя не станет покрывать беглую преступницу?

— Она не преступница!

Корхов недовольно посмотрел на своего молодого товарища, однако по-прежнему молчал. А консул поспешил воспользоваться очередным промахом молодости.

— Это определяет суд. Не виновна — уйдет с миром, дети не должны отвечать за родителей. Если виновна. уж, извините.

— И вы извините, Лев Семенович, другого решения у меня нет, — ловко ушел с «опасной дорожки» начальник курской полиции. Его тон был на редкость любезным.

— Повидать-то ее хотя бы смогу? Или она настолько больна, что любые контакты запрещены? Тогда о каких нескольких днях может идти речь?

Удар был нанесен точно в цель. Валентина не в таком состоянии, чтобы запретить ей свидания.

— Да, навестить ее вы можете, — сказал Олег Васильевич.

— Спасибо. Я хотел бы сделать это немедленно.

— Мы свяжемся с больницей и постараемся получить разрешение доктора.

— Сколько времени на это уйдет? — не унимался настырный карлик.

— Немного.

— Мне нужно увидеть ее как можно скорее, — повторил Лев Семенович.

— В течение часа я с вами свяжусь.

— Почему бы прямо сейчас, при мне не позвонить в больницу?

— Я звонил туда как раз перед вашим появлением. Елена Борисовна на обходе. Мы договорились, что свяжемся через час. Ждите. Извините, что вам пришлось потерять столько времени. Недвусмысленный намек заставил консула подняться. Он сухо распрощался с Олегом Васильевичем, Корхову отвесил легкий кивок, а Горчакова даже не удостоил взглядом. У самой двери остановился и, как бы невзначай, произнес:

— С нетерпением буду ожидать звонка.

Когда он исчез, Александр ощутил невероятное облегчение. Похоже, подобное чувство возникло и у Олега Васильевича. И лишь Корхов как обычно оставался невозмутим.

В кабинете наступило тревожное молчание. Олег Васильевич даже не ответил на дважды трезвонивший телефон. Горчакову не терпелось немедленно выяснить мнение двух полицейских, опытных людей, каждый из которых годился ему в отцы. Но те как назло не проронили ни слова. Наконец Александр не выдержал:

— Никак нельзя помешать его посещению больницы?

— Никак, — отчеканил Олег Васильевич.

— Боюсь, он потребует конфиденциальной встречи.

— Так и случится.

— Он ей наобещает в три короба, или запугает.

— Конечно, — подтвердил Анатолий Михайлович. А начальник курской полиции добавил:

— Теперь все зависит от девушки. Поддастся ли она на обман и провокацию?

— У этого прощелыги методы отработаны, — ответил ему Корхов.

— Но не в нашей власти запретить им свидание.

— Никто и не говорит, что его следует запрещать, — Анатолий Михайлович кивнул Горчакову и тот понял его без слов.

— Я должен его опередить! — вскочил молодой человек. Олег Васильевич внимательно взглянул в его глаза:

— Уверены, что она поверит вам?

— Уверен!

— Тогда поспешите в больницу, вот адрес. 311 палата. Лечащего врача я предупрежу.

Александр вылетел в коридор, но его остановил Корхов. Он отвел журналиста в сторону, опять положил ему на плечо свою тяжелую ручищу и жестко предупредил:

— Это нужно сделать!

— Не убеждайте, Анатолий Михайлович. Я. люблю ее.

— Не натвори глупостей, — Корхов неожиданно перешел на «ты». — Не убедишь Валентину, смотри. Здоровенный кулак оказался у самого носа Горчакова, прозвучала нешуточная угроза:

— Не спущу!

— Анатолий Михайлович, я хотел вам сообщить. времени нет, но я быстро.

И он в нескольких словах рассказал о своей встрече в детстве с карликом, который превратился ныне в консула.

-. С тех пор он приходит ко мне в страшных снах.

— Тогда у вас есть возможность навсегда избавиться от этого кошмара, — старый полицейский снова произнес официальное «вы».

Горчаков бросился бежать. И опять. в ушах едкий смех карлика: «Решил потягаться со мной?»

Александр на мгновение застыл, но только на мгновение. Сбросив оцепенение, помчался в больницу.

Все страхи отринуты! Теперь он думал лишь о спасении Валентины.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Больше всего его раздражали размеренность и спокойствие окружающей обстановки. Люди никуда не спешили, останавливались, приветствуя друг друга, и погружались в долгие задушевные беседы. Александру хотелось кричать: «Послушайте, молодая женщина в опасности! Давайте спасем ее всем миром!» Только кто бы из них понял его?

Как и в Старом Осколе, машин здесь немного, легче поймать пролетку. Горчаков так и сделал, и уже минут через двадцать оказался у дверей больницы. Взбежал по лестнице, думал броситься к окну регистратуры, но. остановился. В холе находился один из тех здоровенных парней, с которыми пришлось столкнуться на вокзале. А именно — тот злобный тип, что готов был применить оружие. Сейчас он тщательно обшаривал глазами помещение. На счастье Александра, в момент его появления, глядел в другую сторону. Вот дела! Кто бы и что не говорил Горчакову о «тонкой работе» за рубежом советских агентов, у него было на сей счет свое мнение: такой, как этот, не остановится ни перед чем, при случае и впрямь применит оружие. Собственная судьба для него может оказаться менее важной, чем приказ начальства.

Александр быстро ретировался назад. Следовало решить, как проскользнуть незамеченным? Это — самый сложный для него участок, вряд кто из советского консульства «крутится» на этаже возле палаты, просто не разрешат.

Идея родилась неожиданно. Она показалась немного глупой, но вдруг сработает?..

Горчаков подошел к дежурившему у входа молодому охраннику с простоватым выражением лица, доверительно сказал:

— Требуется ваша помощь.

— Моя? — удивился тот.

— Видите напротив вас на скамейке грустную девушку?

— Вижу. Только почему вы решили, что она грустная?

— Разве нет?

— Она даже улыбается.

— Это нервное.

— Откуда вы знаете?

— Я ее брат.

— А от меня что надо?

— Там в холе разгуливает один парень, высокий такой, в темном, немодном костюме. Он сделал сестре ребенка и теперь прячется.

— Вот гад! — на лице охранника появился настоящий гнев. — А вы. а ты, как брат, что же?

— Попробуй сладь с таким боровом! Он предупредил, если попадусь ему на глаза — убьет.

— Гад! — повторил охранник. — У нас в деревне таких.

— Правильно бы поступили в вашей деревне. Но сейчас ей бы с ним переговорить. Вызови его.

— Зря девушка унижается.

— Ее решение. Вдруг он образумится?.. Только предварительно ничего ему сообщать не надо.

— Сделаем.

— Стой! А причина? Разной ерунде он не поверит. Насторожится. Агрессивный, еще и на тебя набросится.

— Не волнуйся. Скажу: больного привезли, а санитаров не хватает. Следует подсобить.

— Хорошо! Только добавь: на все про все уйдет минут пять, а то и меньше. Вреднющий у него характер. Потерянное время оценивает деньгами.

— Тьфу! Зачем твоей сестре такой подлец? Может, на меня обратит внимание? Девка видная. Я ее и с ребеночком возьму.

— Она его любит.

— Глупые бабы!

— Согласен. Но давай и мы времени терять не станем. Я спрячусь. вон там. Чтобы он не заметил меня. Охранник кивнул, вошел в холл и прямиком направился к «обидчику сестры». Более всего Горчаков опасался, как бы девушка не ушла. Спрятавшись в выдолбленной в стене нише, он наблюдал, как охранник и представитель консульства вышли и направились в сторону нужной скамейки. Александр не стал ждать развязки событий, вбежал в здание, и сразу сообщил дежурной медсестре:

— Мне к больной Репринцевой.

— Третий этаж, 311 палата, — последовал ответ.

— Спасибо, я в курсе.

— Но вам потребуется разрешение.

— Оно у меня есть!

Горчаков взлетел по лестнице. Последнее, что успел заметить: перекошенное злобой лицо представителя советского консульства. Тот просек хитрость и уже снова был в холле. Но теперь Александра ему не догнать.

Он на третьем этаже. Тут — новые охранники, Горчаков сообщил:

— Мне к Воронцовой Елене Борисовне. Я от начальника полиции Олега Васильевича.

Ему ответили, что в курсе и что она его ждет.

Александр оглянулся, кто-то стремительно поднимался по лестнице. Времени ни на что не оставалось, он быстро скрылся в лабиринтах коридора.

Коридор оказался слегка затемненным и очень тихим. Встретившаяся медсестра повела Александра к Воронцовой. Врач сидела в кабинете, что-то писала. Когда Горчаков представился, тут же сказала:

— Вас прислал Олег Васильевич?

— Он самый.

— Не волнуйтесь, состояние больной Репринцевой удовлетворительное.

— Слава Богу!

— Меня беспокоит другое, к ней буквально рвутся представители советского консульства.

— Берите выше! — горько промолвил Александр. — Сам консул!

— Вы в курсе, что их встрече я воспрепятствовать не могу? И если Валентина вдруг решит вернуться в СССР.

— Я здесь как раз за тем, чтобы помешать ее возвращению. Нам с ней нужно срочно увидеться. Не возражаете?

— Хорошо, — ответила доктор. — Надеюсь, она окажется разумной.

— А я в этом уверен.

— Вы не представляете, какой массовой психологической обработке подвергаются люди в советской стране.

— Представляю, читал.

— Нет, не представляете. Для этого нужно пожить там хотя бы некоторое время. Я сама сбежала оттуда, пока еще можно было.

— И я сбежал. Не сам, конечно. Мальчишкой родители вывезли меня из Питера в начале 1918 года. Отцу, как представителю княжеской фамилии, там бы не посчастливилось.

— Так вы из знаменитого рода Горчаковых? — воскликнула Елена Борисовна.

— Да.

— И я из дворян. Муж — Воронцов, а моя девичья фамилия Бестужева-Лада. (Воронцовы и Бестужевы-Лады — известные в царской России роды, представители которых много сделали для процветания своего Отечества. — прим. авт.).

— Пойдемте к ней! — взмолился Александр. — Неровен час, явится советский консул.

Снова коридор с приглушенным светом, вскоре они остановились у палаты 311. Волнение настолько охватило Горчакова, что хотелось выпрыгнуть из собственной оболочки. А тут еще Воронцова попросила чуть подождать и первой зашла в палату. «Нет, это невыносимо!»

Валентина была настолько подавлена, что на появление доктора практически не среагировала. На какой-то момент собственная судьба вдруг стала ей безразличной. Она не хотела знать, что будет завтра. За короткое время остаться круглой сиротой.

— Как вы себя чувствуете? — ласково поинтересовалась врач.

— Лучше. Только. какая разница?

— Так нельзя. Конечно, когда умирают родители, словно рвется нить, соединяющая тебя с предками. Но жить надо. Вы так молоды!.. Да, к вам посетитель. Кто к ней может прийти? Советский чиновник; он станет неуклюже оправдываться за содеянное? Или местная полиция, которой безразлична судьба простой советской девушки.

— Я никого не хочу видеть.

— Это хороший посетитель, — улыбнулась Елена Борисовна.

Врач вышла и еще на мгновение задержала рвущегося в палату Александра:

— Проходите. Только пощадите ее нервы.

Бледность лица Валентины расстроила Горчакова, еще больше расстроили ее глаза, где застыло страдание. Глаза эти на мгновение вспыхнули при виде дорогого ей человека, и тут же потухли.

— Здравствуй! — сказал Александр.

Валентина судорожно закивала, не было сил отвечать. Он осторожно начал говорить:

— Соболезную. Самое страшное терять близких людей. Мои родители тоже умерли. Мать — в больнице, отец — дома, практически у меня на руках. Он заболел воспалением легких, и почти тут же случился инфаркт. Никогда не забуду тех кошмарных дней. В больнице отказались его держать, докторам было ясно: дни его сочтены. Правда, мне они сказали другое: он выживет. Но через трое суток после того, как привез его домой.

Александр прервался, не желая далее мучиться воспоминаниями. Однако глаза Валентины требовали, чтобы он продолжал, требовали не ради праздного любопытства, а чтобы разделить с ним его горе.

— У нас была медсестра, его двоюродная племянница. Она ухаживала за ним, однако в тот вечер ей пришлось ненадолго отлучиться. Именно в этот момент отцу стало хуже. Он хрипел, стонал, а я не знал, что делать? Бежать за врачом или оставаться с умирающим? И тут племянница вернулась, сразу же забила тревогу, приказала — срочно за доктором, который жил всего через два дома. И картина, которая навеки у меня запечатлелась: отец приподнялся, прижался к племяннице, успокоился, даже боли его как будто прошли. Я поспешил за врачом, а когда мы с ним вернулись, отец уже ушел.

Александр присел рядом с кроватью Валентины, и она спросила:

— Почему ты не пришел в гостиницу вовремя? Только скажи, как все было на самом деле? Терзали сомнения?

— Нет. Все гораздо прозаичнее. Лена не сообщила о твоем звонке. Приревновала.

— Прости ее.

— Уже простил.

— Александр. Я хочу понять, за что? Мои родители не сделали никому плохого. Почему отец вдруг стал врагом народа?

— Мир, где ты живешь, уродлив и злобен. Забудь тот мир, он обречен! Рано или поздно его не будет, он рухнет, так что и осколки невозможно будет собрать.

— Как он может рухнуть?

— Я не пророк. Скорее всего, в крысятнике появится какая-нибудь крыса, которая захочет изменить крысиную систему. Но лишь с одной целью: прибрать к рукам бесчисленные богатства. Возможно и другое: поскольку мир ненавидит крысятник, он объединится против него основательно. И если не получится уничтожить военным способом, добьет экономически.

— Ты говоришь о моей родине, — прошептала Валентина.

— Там не твоя родина. Ты сама говорила, что твои предки отсюда. И ты должна вернуться сюда из мира мрака и беззакония. Нельзя переступать его границу, мрак просто поглотит тебя. Повсюду будет звучать реквием смерти, даже если позволят жить.

— Ты считаешь?..

— Да, нам следует вернуться в Старый Оскол. Убийца пока не пойман.

— Как я могу вернуться? Я ведь не гражданка Империи.

— Есть два способа исправить ситуацию. Первый — попросить политическое убежище. Второй. стать моей женой.

— Ты опять делаешь мне предложение?

— Кажется, я люблю тебя.

— Кажется, или любишь?

— Люблю безмерно!

На мгновение Репринцевой показалось, будто в беспросветной пелене тумана показался солнечный луч. И тут же погас, закрытый набежавшей тучей. Все затмила память о погибших родителях.

Она заплакала, Александр хотел позвать врача, однако Валентина вцепилась в его руку, зашептала: «Не надо!». Сейчас Александр был для нее надеждой, спасением, самым близким на свете существом. Только ему она могла показать свою слабость.

Но дверь палаты приоткрылась, вошла Елена Борисовна, озабоченно произнесла:

— Советский консул идет.

— Где он? — встрепенулся Горчаков.

— Уже в больнице.

Проклятый карлик важно шествовал по коридору. Он был уверен, что легко сломает Валентину.

— Я не хочу его видеть! — воскликнула Репринцева.

— Я не в состоянии этому помешать, — развела руками врач.

— Их нельзя оставлять наедине, — заявил Александр. — У меня идея.

В палате находилась маленькая кабинка, очевидно, для процедур. Горчаков нырнул туда, задернул штору.

— Так нельзя, — слабо пыталась возразить Воронцова, однако Александр бодро поинтересовался:

— К кому вы обращаетесь? Тут никого нет. Пустота.

— Сомнительное убежище, — сказала Елена Борисовна.

— В самый раз!

— Тогда, дорогая, приготовьтесь к нежеланной встрече.

Валентина приподнялась на кровати. Присутствие рядом Александра придавало ей силу и уверенность. Она осенила себя крестным знамением, прошептав:

— Господи, спаси и помилуй!

Однако уверенность испарилась, едва появился он — маленький уродец с хищным клювом и острым взглядом. Обежав помещение, взгляд устремился на свою жертву. Откашлявшись по-шакальи, он почти прорычал:

— Что случилось с нашей активной комсомолкой? Заболела? Ничего! Приедем в Москву, покажем ее лучшим докторам. Твои друзья уже там. И Наденька, и Давид, и джигит Рустам. Они беспокоятся за своего комсомольского вожака, надеются скоро увидеть его.

— За что? — едва смогла произнести Валентина, — за что вы убили моих родителей?

— Никто их не убивал!

— Я видела, читала советскую газету, которая, как вы учили, никогда не врет. И Надя все рассказала.

— Слышала звон, да не знаешь, где он, — назидательно заметил карлик. — Твоя мама умерла естественной смертью. У нее больное сердце. Отца действительно арестовали. Был донос, НКВД обязано было проверить, время такое. Капиталисты всего мира объединились против страны победившего социализма. Теперь все выяснилось, он, по-видимому, не виноват. Никто не заставлял его сводить счеты с жизнью. Слаб оказался твой отец, слаб! И у меня близкого родственника арестовали, потом отпустили. Переживал, конечно. Но продолжаю трудиться на благо Отечества.

Колючие глаза консула вцепились в нее, и она не могла не то что возражать, даже двигаться. А его голос продолжал терзать.

— Нужно позабыть раздоры. Никто не имеет права обижаться на свою родину. Ты нужна ей, и она нужна тебе. Так что долечивайся и в путь, в родную Москву. Я проконсультировался у врачей. Послезавтра тебя уже выпишут. И — на поезд.

Голова девушки кружилась, точно некая магия убивала в ней любую способность к сопротивлению. Она готова была сказать «да» и отправиться в «пролетарский ад». А карлик напирал и напирал:

— Студенты соскучились по своей Валечке. Вся группа передает тебе привет, надеется на благоразумие комсорга. Так и говорят: «Надеемся на благоразумие!» Иначе кое-кому придется ответить за твой необдуманный поступок. Особенно тем, кто был вместе с тобой в поездке. Они не имели права не заметить любых действий, дискредитирующих Советский Союз. Их судьбе не позавидуешь. Даже я не в силах помочь. Социалистическая законность прежде всего. Но я бы маловерам ответил: «Валентина не из таких, кто не вернется обратно». Угроза насчет безопасности ребят, особенно Надежды, только усилила безысходность. Карлик так быстро и удачно складывал один кирпичик за другим, что любые иллюзии насчет того, чтобы остаться здесь, таяли.

И вдруг кто-то пробил эту стену! Будто ударила молния, спалив сплошь покрытое сорняками поле — место безраздельного господства чудовища-консула. Валентина увидела удивительно светлый, идеальный в своей красоте лик. Кто это?.. Ангел?!

В душе воскресла надежда, магия черных слов превратилась в пустую болтовню. И без того маленький уродец сделался не больше горошины. Чудная музыка и такой же чудный хор! Все как в том оскольском храме, только голоса казались еще более звонкими и чистыми. Валентина не представляла, слышал ли кто-нибудь кроме нее эти удивительные песнопения, но каждый звук пробуждал поразительную духовную силу. Словно отойдя от гипнотического сна, она крикнула консулу:

— Пошел вон, урод!

Глаза карлика округлились от изумления. Он понял: девушка выходит из-под его власти. Рука с длинными, покрытыми шерстью пальцами потянулась к своей жертве. Возможно, он собирался ласково потрепать ее по щеке, или по-отечески похлопать по плечу, образумить. Однако наблюдавший эту сцену за шторой Горчаков истолковал все по-иному.

Нельзя отрицать, что мистические, жестокие слова карлика не подействовали и на него. Но то, что он увидел, окончательно вырвало его из болота детских страхов, заставило позабыть об обещании доктору сидеть тихо, о любых условностях, международных скандалах. Его заклятый враг тянет руку к Валентине! Стерпеть такое невозможно!

Он выскочил из укрытия, двинулся к карлику. Тот рассвирепел, завизжал:

— Кто вы? Как смеете появляться здесь? Мне была обещана конфиденциальная встреча. Я консул чужой страны.

— Ты не помнишь меня? Почти двадцать лет назад. Поезд, я совсем кроха вместе с родителями бегу на юг. Мы спасаемся от подобных тебе, что в кожаных куртках ходили по вагонам и распоряжались чужими судьбами. Высаживали людей с поезда! Что с ними было дальше? Наверное, казнили без суда и следствия, как того требовала революционная обстановка. Иным повезло — отпускали. А везло редким! И твое обещание, что придешь повсюду!..

— И приду, — тихо произнес карлик. — То, что произошло в России — лишь начало. Думали решить дело сразу, не получилось! Но постепенно, постепенно. сначала мы подняли против вас ваши собственные низы. Теперь поднимем низы мира. Еще станете оправдываться перед теми, кого считали изгоями. «Изгои» хлынут в ваши города, установят свои порядки, что тогда останется от так называемых наследников Рима?.. Вас не будет, зажравшиеся паразиты!

И еще, парень. никто не потерпит, чтобы рядом с могучим пролетарским государством существовал какой-то осколок прошлого. Один раз тебе подфартило, вторично такого счастья не предвидится. И забудь о девушке, она принадлежит советской стране, которой и решать судьбу каждого ее гражданина.

А дальше. Горчаков лишь помнил, как схватил этого зверька, и, когда тот стал упираться, сжал ему горло. У карлика глаза полезли на брови, он уже не визжал, а хрипел. Он оказался таким хиленьким, как мышонок, что еще секунда — и Александр бы его придушил. Валентина закричала, прибежала Воронцова, что-то говорила, о чем-то умоляла. Перед взором Горчакова возник здоровенный кулак Корхова.

Он отпустил карлика.

Откашлявшись, тот начал вопить:

— Нападение на советского консула! Вы свидетели.

— Кто на кого напал? — спросила врач.

— Этот хулиган на меня. Вы же видели!

— Ничего я не видела.

— Посмотрите на мою шею.

— Если уж вам так неймется, могу засвидетельствовать акт самообороны со стороны господина Горчакова.

— А я подтвержу, — воскликнула Валентина. — Вы, товарищ консул, ни с того, ни с сего набросились на Александра Николаевича. Он защищался. Остудил ваш пыл и. отпустил.

— Ну, знаете, — зашипел карлик. — Поглядим, кому поверят. А вы, когда вернетесь в СССР.

— Я не вернусь, — ответила Валентина. — Моя родина здесь. Я ощущаю себя частью Империи и по рождению, и по духу.

— Тут у меня две медсестры, — сообщила Елена Борисовна. — Они так же готовы дать показания насчет вашего недостойного поведения, господин консул. Ни с того, ни с сего наброситься на человека. Давайте, осмотрю вас, это моя обязанность как врача. Впрочем, и так видно: ничего серьезного.

Карлик злобно рявкнул, резко развернулся и вышел вон. Теперь уже он шел, ссутулившись, точно ощущая свое поражение. Доктор посмотрела на Горчакова и укоризненно покачала головой.

— Извините, не сдержался. У меня с этим типом давние счеты, с самого детства.

— Еще минут пять, ладно, десять и покиньте палату. На сегодня больной довольно потрясений.

— Обещаю, в ближайшее время их больше не будет. Уж позабочусь.

Он нежно посмотрел на Валентину:

— Ты твердо решила остаться?

— Да! Иначе бы не отрезала пути к отступлению.

— Я не в силах выразить словами, как рад этому!.. Ты снова грустна.

— Они убили моих родителей, Саша!

Теперь они замолчали, и в этом молчании было все — любовь, надежда, боль потерь. Появилась Елена Борисовна, напомнила, что время прошло.

— Берегите Валентину, — сказал на прощание Горчаков.

— Боюсь, они не ограничатся одним визитом.

— Не беспокойтесь, — ответила врач. — Здесь она под надежным присмотром.

В холле первого этажа Александр подумал о возможной неприятной встрече с тем обманутым типом из советского консульства. Но его не было. Зато последовал презрительный взгляд молодого охранника. Александр подошел к нему:

— Ты уж, брат, прости за обман. Поверь, не во зло я так поступил, а во благо.

Чуть позже Горчаков рассказал всю историю в полицейском управлении Курска. Олег Васильевич поморщился, а Корхов, усмехнувшись, поинтересовался:

— Что же вас остановило от окончательной расправы с карликом?

— Ваш кулак. Он словно опять оказался перед моим носом.

— Хорошо, что есть что-то, спасающее вас от безрассудства.

— И что нам делать дальше? — спросил Александр.

— Валентина Репринцева должна написать ходатайство о предоставлении ей политического убежища, — сказал Олег Васильевич. — Ответ она получит в течение трех дней, либо положительный, либо отрицательный.

— Возможен и отрицательный?

— Не волнуйтесь, второго не случится. И я посодействую, и наша бюрократическая машина не отдаст девушку на растерзание.

— Огромное вам спасибо! А что делать мне?

— Как что? — удивился Анатолий Михайлович, — быть в такую трудную минуту с Валентиной.

— У меня есть работа.

— Никуда ваша работа не убежит.

— Вы не знаете Черкасову.

— Очень хорошо знаю, поэтому сам с ней переговорю. Вы привезете ей материал, где подробно опишите, как вырываете московскую студентку из лап многоликого НКВД. Читая его, женщины зарыдают, мужчины сурово насупят брови, и все будут ждать продолжения. Главное — счастливый конец, как в голливудских фильмах. Да за такую находку шефиня станет вас боготворить.

— Кого она у нас боготворит! Разве что спасителя города — кровожадного убийцу-маньяка.

— Не хотел пока вас расстраивать, но. — Корхов сразу помрачнел.

— Опять?!

— Да. Мне доложили, что он совершил еще одно убийство. Срочно возвращаюсь домой.

Снова убийство! Не опасно ли Валентине ехать в Старый Оскол?

— Кто убит?

— Режиссер Степанов.

— Никита Никодимович? — удивился Александр. — Он-то в чем провинился? Вряд ли хотя бы одну разведку мира заинтересовал такой трус.

— Он занимался другими грязными делишками, в основном — спекуляцией драгоценностями, — задумчиво произнес Анатолий Михайлович. — Выходит, убийца решил расширить «сферу наказания», взялся за обычных уголовников. Любой, провинившийся перед законом, теперь его враг.

— Так он далеко зайдет, — заметил Олег Васильевич.

— Уже зашел. Он переступил все нормы морали и права. Эдакий Робин Гуд современности, о котором впоследствии должны слагать легенды. Не удивлюсь, если он так себя и почитает. На самом же деле — это новая копия Джека Потрошителя.

— И у вас нет даже малейшего подозрения, кто скрывается под маской «вершителя правосудия»? — поинтересовался Олег Васильевич.

— Есть одна мыслишка, — уклончиво произнес Корхов. Александр сразу вспомнил о странных статьях в «Оскольских вестях», похоже, написанных одним автором. До сих пор он сохранял это в тайне, все-таки его журналистское расследование. Однако, переполненный чувством благодарности к Анатолию Михайловичу за помощь в спасении Валентины, сказал:

— Вам незнакомы имена «Ярослав Иванов» и «Иван Ярославцев»?

— Не припомню.

— Они кое-что написали для нашей газеты. Вдруг там кроется разгадка?

Корхов с интересом посмотрел на журналиста:

— Кто эти люди?

— Если бы я знал!

— О чем статьи?

— Их следует прочитать.

Больше на эту тему они не разговаривали. Корхов простился с друзьями и отправился домой, а уже через несколько часов Александру позвонила Черкасова.

— Анатолий Михайлович мне все рассказал, — сказала она. — Твоя история может действительно понравиться жителям нашего города. Садись и пиши! Но не одну статью, а несколько. Высылать материалы будешь по почте. Да, передай своей Валентине, что ждем ее в Старом Осколе. Когда приедешь? Или, правильнее, приедете?

— Наверное, дня через три-четыре.

Горчаков решил, что все-таки стоит им вернуться в Старый Оскол. Нельзя целую жизнь прятаться от одного-единственного маньяка. И Корхов обещал охранять Валентину. С некоторых пор Александр по-настоящему доверял начальнику полиции.

Днем Горчаков занимался делами Валентины (к счастью, советское консульство от нее отстало), а вечерами подробно описывал свою историю.

Получились не статьи, не очерки, а целая детективная повесть.

Ее преследовало одно и то же видение: узкая дорога, вьющаяся между темных ухающих болот, от которых на многие версты разносился запах гнили. По пути попадались огромные деревья, хватающие ее сучьями за платье, колючие кустарники и жестокая крапива. Куда она шла? Похоже, и сама до конца не ведала, но шла!

Может все — как в том лесу, который ей уже однажды привиделся в доме колдуньи? Все слишком похоже! Выходит, путь без цели, к чему-то абстрактному? К новому тупику?..

Нет, впереди замелькали огоньки, Валентина поняла, что именно они — ее цель.

От сияния огней тьма таяла, показались контуры больших ворот. Вроде бы, до них рукой подать, только вскоре она открыла для себя совсем другое: до них очень далеко! Эту истину не просто следует осознать умом, необходимо постигнуть и сердцем.

Внезапно позади раздалось злобное шипение. Валентина обернулась: тысячи похожих на консула маленьких уродцев грозили ей, брызгали слюной, посылали проклятья. С каким бы удовольствием они разорвали ее, да не смея приблизиться к неведомым вратам, дрожали от неизвестного свечения.

— Я вас больше не боюсь, — сказала Валентина, — мои душа и тело отныне недоступны вашей власти.

Сквозь усиливающееся сияние (даже глаза прикрыла!) она смогла разглядеть за воротами контуры какого-то здания. В мгновение ока ей стало понятно все! Так вот куда вела эта дорога!

У самых ворот она услышала крик:

— Валентина!

На нее печально глядел знакомый красавец на вороном коне.

— Ты уходишь?

— Да.

— Я же люблю тебя.

— Мне безумно жаль, но иначе поступить не могу.

— Я люблю тебя! — повторил он.

— И я тебя. Но меня призвали.

Ворота открываются, она входит вовнутрь. Купола величественного храма зовут следовать дальше. Теперь этот храм становится целым миром.

Ее миром!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Эти стены слышали речи многих блестящих ученых; великие просветители прошлого смотрели на вас с портретов, физики и лирики взывали к дискуссии. И можно было предположить, что сегодня — именно один из таких серьезных диспутов.

В первых рядах сидели академики и профессора — с бородками и без, в очках или в пенсне, старые и молодые, которые уже поразили мир неожиданными открытиями. В центре и на последних рядах располагались студенты — эти ниспровергатели «устоявшихся истин», но сегодня они должны были услышать еще одну истину, которая обсуждению не подлежала.

Сцена утонула в торжественных кроваво-красных тонах. Длинный стол, стулья и, конечно же, основное украшение всего сущего — вздымающийся посредине сцены бюст вождя народов.

Несколько человек с суровыми лицами закаленных в боях революционеров чинно рассаживалась за столом. Один из них поднялся, откашлялся в микрофон, в зале установилась оглушительная тишина.

— Товарищи, — скорбным голосом произнес докладчик.

— У нас произошло невиданное предательство, которое, к сожалению, несмываемым черным пятном ляжет на всех нас. Бывший комсорг факультета журналистики, бывшая наша студентка Валентина Репринцева стала перебежчиком. Усыпив нашу бдительность, она добилась выезда за рубеж, в так называемую Российскую Империю, которая на самом деле является неотрывной частью СССР, но, благодаря засевшему там белогвардейскому отребью и поддержке враждебной капиталистической системы, считается «независимой». Она ехала туда пропагандировать наши идеи, так она говорила! На самом деле цель у этой отщепенки была иная. Заграницей она тут же связалась с антисоветскими организациями, сделала попытку установления контактов этого подполья с резидентурой в Москве, которую возглавлял ее отец Алексей Репринцев. Да, тот самый профессор, лишенный ныне всех ученых степеней и званий. Эта так называемая научная братия ставила своей целью подрыв обороноспособности пролетарского государства. Многие враги разоблачены теперь нашими славными внутренними органами. Но работа по выявлению диверсантов предстоит нешуточная. А пока скажем: позор бывшей комсомолке Репринцевой!

Зал взорвался возгласами: «К стенке таких!». После чего выступающий предложил:

— Высказывайтесь, товарищи.

Слово взял руководитель кафедры научного коммунизма Владилен Октябристов, совсем молодой, но удивительно быстро продвигающийся по научной стезе товарищ. Недавно он защитил диссертацию, где доказал, что речи товарища Сталина плодотворно действуют не только на людей, но и на животных, и даже растений. После того, как у его свекра в деревне хрюшка Машка, заслушавшись по радио вождя народов, родила рекордное количество поросят, Октябристов лично провел опыт в зоопарке: читал бородавочнику отрывки из речи вождя на съезде победителей (имеется в виду 17 съезд ВКП(б) 1934 года, большинство депутатов которого впоследствии были расстреляны. — прим. авт.). Бородавочник, затаив дыхание, внимал чтецу, потом целый час ревел: зычно, радостно. Дома Октябристов декламировал цитаты Сталина цветам. И чтобы вы думали! Они стали расти быстрее. Подобные открытия естественно привели к тому, что диссертацию одобрили единогласно. Да и кого рука бы поднялась против? Разве что у открытого противника светлых идей будущего.

Владилен Октябристов поправил галстук и буквально оглушил зал:

— Позор предателям!

Зал вскочил, точно у каждого под сидением находилась пружина, и скандировал в один голос:

— Позор! Позор!

Сверкнули стекла очков, Октябристов продолжал пламенную речь:

— Лично я с Репринцевой не был знаком. И не жалею! Еще не хватало знаться с разными подонками. Я никогда не видел ее, однако ощущаю, как в жилах вскипает благородная ненависть. Отвергнуть самое великое на свете — идеалы Ленина-Сталина! Как земля таких носит?! Вношу предложение: написать протест в Лигу Наций (международная структура, предшествующая ООН. - прим. авт.). Мы требуем, что буржуазные государства, тем более псевдо государства, каким является Российская Империя, не предоставляли политического убежища разным отщепенцам. Требуем выдачи Репринцевой и настоящего народного суда над ней!

— Правильно! — завопил зал.

Октябристов победно вскинул голову, яростно сверкнул очками и удалился под восторженные аплодисменты. Вновь поднялся председательствующий, лицо его посуровело:

— Теперь пригласим тех, кто были с ней в той поездке и проглядели предательство, ротозеи! Выходите-ка сюда. Нет, нет, по одному.

Первым появился лопоухий Давид. Накатывающаяся из зала грозная лавина гнева привела его в замешательство. Он был выпорот еще до начала публичной порки.

— Давай, Давид, товарищи ждут объяснений.

— Мы это. того. — начал Давид. — А она вон как.

— Такое объяснение не годится, — прервал его председательствующий. — Вы что же, не заподозрили неладного в ее поведении?

— Нет.

— Так какой же ты комсомолец? Комсомолец — это чекист в молодежной среде. Он обязан улавливать настроения товарищей, даже предугадывать их, помогать им встать на верный путь. И сообщать все о них в соответствующие органы. Так, Давид?

— Конечно, конечно.

— А ты проморгал.

— Я заметил.

— Что именно?

— Она с казаками танцевала.

— Буржуазные танцы?

— Буржуазные, — повесил голову на тонкой шее Давид.

— И смолчал! Что еще она делала?

— В Старом Осколе мы все отправились на встречу с пионерами, а она не пошла.

— Почему?

— Встречалась с журналистом.

— Из буржуазной газеты?

— Из буржуазной, — пискнул Давид.

— Небось, с антисоветским уклоном?

— Думаю, да. Но я уговаривал ее этого не делать.

— Уговаривал мужик лису в сарае кур не трогать, а она все равно съела.

Зал дружно рассмеялся и опять направил на Давида гневно-вопросительные взоры.

— Продолжай, товарищ Блумберг, продолжай!

— Возвращалась она поздно ночью.

— А что лично ты предпринял, чтобы прекратить эти поздние прогулки?

— Сказал Надежде, — еле ворочая языком, пролепетал Давид.

— Причем тут Надежда, товарищ Блумберг? Она тоже поздно возвращалась?

— Она заместитель комсорга. Вот я и подумал.

— О товарище Погребняк разговор особый. Антисоветскую агитацию Репринцева не вела?

— Нет.

— Ой-ли? А ее восхищение природой?.. Буржуазной природой! А платья, купленные в буржуйских магазинах? Советский человек такие вещи носить не станет. Он думает о том, чтобы быть чистым, опрятным, а не выделяться из толпы разной мишурой. А как отнестись к тому, что при виде церкви она перекрестилась?

— Ужас! — простонал Октябристов.

— Именно перекрестилась! Разве такое не должно было тебя убедить, товарищ Блумберг, что она не наша? Или ты с ней заодно? Может, тоже крестишься?

— Нет! — заорал Давид. — Я иудей.

— Кто? — грозно нахмурил брови председательствующий.

— Атеист я, атеист, — он почувствовал, как от страха намочил штаны. Однако председательствующий был неумолим:

— Что станем делать с этаким комсомольцем?

Страх доводил Давида до умопомрачения. Он боялся всего на свете: от решения собрания до своих мокрых штанов — неужели заметят?

— Исключить его! — пробасил голос из зала.

— Поставить на вид, — послышалось с другой стороны. Зал разделился, однако споры с двух сторон как-то быстро прекратились. Теперь волна шума выносила на поверхность только одно слово: «Исключить!»

— Понятно. Кто за исключение?

Поднялся лес рук, все комсомольцы голосовали «за». Не было даже воздержавшихся, не говоря уже о тех, кто бы выступил против. Председательствующий повернул к Давиду суровое лицо и сухо бросил:

— Наша организация действует на правах райкома. Так что вы исключены, товарищ Блумберг.

Давид охнул, теперь он не только обмочился, но и сотворил что похуже. Собравшиеся на сцене зажали носы и приказали ему поскорее убираться.

Пришла очередь Рустама. В отличие от своего товарища он вышел в национальной одежде — папахе и бурке.

— Ну-с, товарищ Калоев, что вы можете сказать по поводу Валентины Репринцевой?

— Зарезал бы ее, как собаку! — и Рустам действительно потянулся к ножнам.

Зал ахнул, но зря. Во-первых, жертва находилась вне достигаемости, во-вторых, никакого кинжала в ножнах не было, одна бутафория.

— По существу, Рустам, по существу.

— Я по существу! Была бы возможность, отправил бы ее высоко в горы пасти стадо овец. Она бы дурь из башки выбросила.

— Разве пасти овец в советской стране наказание? — ехидно спросил Октябристов. — Это честь! Дело настоящего джигита.

— Я бы отправил ее так высоко, куда ни один джигит не поднимался. Пусть поскачет по камням, поползает по крутым склонам.

— Хорошо, Рустам, хорошо, — перебил председательствующий. — А как она вела себя в Старом Осколе?

— Как собака вела. Поздно домой приходила.

— И ты смолчал?

— Был бы кинжал — зарезал.

— И чего же не зарезал? — ехидно спросил Октябристов.

— Кинжал отобрали на границе.

Благородное негодование Рустама явно расположило к нему зал. На первое время жителю гор решили «поставить на вид». Пришла очередь Надежды Погребняк.

Надежда хорошо запомнила свой первый допрос в НКВД, следователь — невысокий рыжеватый крепыш, долго стучал костяшками пальцев по столу, от постоянной дроби делалось невыносимо тяжко и невыносимо страшно. Потом он перестал стучать и резко поинтересовался, почему в самый ответственный момент Надежда проболталась?

Что она могла ответить? Что пожалела подругу? На следователя аргумент не произвел должного смягчающего действия. Он назвал поступок комсомолки Погребняк предательством родины.

— Только не это! — закричала Надежда.

И тогда он ударил ее. Бил долго, профессионально — без синяков. Сапогом вбивал ей в голову непреложную истину: как важно любить собственную страну и быть ей за все благодарным.

Затем ее отправили в больницу. Врач сказал: ничего страшного, поправится. Один маленький пустячок: ребенка она иметь не сможет.

И опять тот же следователь вызвал ее, потребовал, чтобы она выступила с покаянной речью на собрании университета. А ночью ее посетила Красная Стерва, она хохотала: «Я ведь тебя предупреждала!»

И вот теперь она выходит перед бушующей толпой марионеток, жаждущих от нее раскаянья. Надежда знает, если этого раскаяния не последует, расправятся с ее родителями. Это ей пообещали.

«Они не посмеют! Причем мои родители?»

Она вспомнила рассказ своей родственницы, как во время коллективизации один сосед не захотел вступать в колхоз. У него было двенадцать детей и всего одна корова. Он боялся, что корову в колхоз отберут и ораву свою кормить будет нечем. На следующий день пришли его раскулачивать. Хозяина арестовали, дом разломали, а детям — мал мала меньше сказали, чтобы уходили. Куда? Страна велика, дорог много. Дело было зимой, так что почти все ребятишки перемерли.

Они посмеют!

А что будет после того, как Надежда публично покается? Тот же арест самой Нади, ее родителей и сестер? Скорее всего.

Возникло непреодолимое желание здесь, на месте публичной казни послать их всех куда подальше. «Валька, какая же ты молодец!»

Негодующий, зудящий зал. Сейчас она им все скажет! И пусть ее голос останется одиноким, осмеянным, осуждаемым.

Но когда председательствующий грозно посмотрел на Погребняк, что-то перевернулось в ее душе. Она разрыдалась, готова была рвать на себе волосы, клясть себя и свой поступок сверх всякой меры. Потом упала на колени, вымаливая прощение. Она надеялась.

Зал бушевал! На нее сыпались оскорбления, все требовали самой суровой расправы с отщепенкой. Более других усердствовали председательствующий, которого самого арестуют через месяц за правый уклон и Владилен Октябристов — за ним придут через три месяца, предъявят обвинение: дискредитация имени вождя.

Когда Надежда вышла из института, ее поджидал черный воронок. Знакомый рыжий следователь-садист услужливо распахнул дверцу:

— Прошу, сударыня!

Если майский Старый Оскол встретил Валентину невиданной жарой, то июньский — прохладой и проливным дождем. Машина подъехала к дому начальника полиции; Анатолий Михайлович сказал:

— Итак, господин Горчаков, то, что Валентина остановится у меня, — наш с вами большой секрет.

— Понимаю.

— Конечно, вам хотелось бы поскорее увидеть ее рядом с собой, однако безопасность девушки важнее.

— Согласен.

— Зачем вы рассказали Черкасовой, что приезжаете вместе с ней?

— Просто не подумал. Не считаете же вы, что Алевтина каким-то образом связана с убийцей? Даже если по дури восхитилась им.

— Дело не в этом. Вдруг она случайно брякнет об этом не тому человеку?

— Я не могу долго злоупотреблять вашим гостеприимством, — промолвила Валентина. — Надо устроиться на работу и.

— Вы будете жить у меня столько, сколько потребуется, — перебил Корхов. — Пока мы не обезвредим маньяка.

— Когда-то его еще обезвредят, — грустно произнес Александр.

— Скоро.

Во взгляде Александра читалось: «Свежо предание», однако Анатолий Михайлович повторил:

— Поверьте, гулять ему осталось очень недолго. Горчаков сжал руку Валентины, но она высвободилась. Ей не давали покоя две вещи: судьба Надежды Погребняк и. странный сон. Александр же посчитал, что она стесняется начальника полиции.

— Отвезешь молодого человека домой, — приказал Корхов шоферу.

— Мы расстаемся, — сказал Валентине Горчаков, — но теперь, надеюсь, ненадолго. Главное, ты свободна. Анатолий Михайлович вышел из автомобиля и помог выйти Репринцевой. Дождь усилился, лило, как из ведра. У ворот стояла Анастасия Ивановна. Она обняла девушку, провела ее в дом.

— Вот твоя комната, милая. Нравится?

Комната оказалась большой, светлой, уютной. Из окна видна улица с частными домами, вдали просматривались ворота храма. точной копии того, что она видела во сне.

— Он! — прошептала Валентина.

— Что тебя так взволновало, милая? Это Успенско-Преображенский девичий монастырь. Он существовал и ранее у нас, но то ли в 1825, то ли 1828 году был закрыт. Десять лет назад его возродили, вместо двух небольших деревянных церквей создали настоящее чудо творчества. Я тоже не в силах глядеть на него без волнения.

«Не туда ли я шла?»

— Итак, тебя зовут Валя. А я — Анастасия Ивановна. «Боже мой, Анастасия! Так звали и мою маму!»

— Спасибо вам, — прошептала девушка.

— Тебе понравилась комната?

— Очень. Но. мне бы мне бы оформить гражданство и на работу.

— Чуть позже. Анатолий рассказал о твоих проблемах. Ничего, вот поймают проклятущего убийцу. Валентина промолчала. Что говорить? Чувство неловкости продолжало расти. Чужие люди приютили ее, дали кров и защиту. Нет, она так не может.

Однако нельзя и ослушаться Анатолия Михайловича, он лучше, чем кто-либо, знаком с ситуацией в городе.

— Отдохни с дороги, поспи, — приветливо произнесла Анастасия Ивановна. — Самое страшное у тебя позади. Муж говорил, что вопрос о политическом убежище решен.

— Я очень благодарна за ваши хлопоты.

— А что так тяжело? Не рада?

— Рада.

— И гражданство со временем получишь. А то выходи замуж за этого журналиста, за Горчакова. Лучше не найдешь. Хороший он человек, хоть и баламут. Валентина не решилась рассказать доброй женщине о том, сколько демонов ее терзают: смерть родителей, судьба несчастной Нади, боязнь за свою судьбу на чужбине.

Тем не менее, сон наступил мгновенно. И опять она увидела дорогу, по которой шла к сияющему храму.

Горчаков решил, не заезжая домой, сразу отправиться в редакцию. Секретарь Любочка всплеснула руками:

— Явился! А я сижу над твоим творением и обливаюсь слезами. Это все правда?

— Естественно!

— И какой счастливый конец.

— Конца пока не видно.

— Как? Агенты НКВД могут явиться сюда и похитить Репринцеву?

— До этого, конечно, не дойдет. Шефиня у себя?

— У себя. С нетерпением ожидает своего лучшего журналиста. А та девушка с тобой приехала?

— Пока нет. Ее держат в Курске, возникли непредвиденные дела, разные бюрократические формальности.

— Хорошо! — воскликнула Любочка.

— Хорошо?

— У нас есть время по крайней мере еще на одну встречу.

Глаза Александра округлились, Любочка обиженно протянула:

— Что такого я сказала? Опять все достанется ей? — секретарь кивком указала на дверь Черкасовой.

— О чем ты?!..

— Полагаешь, что никто не догадывается о ваших.

Но тут открылась дверь, появилась Ольга Филимонова. Увидев Горчакова, начала прихорашиваться, доверительно прошептала:

— Ну?!..

— Что «ну»?

— Твоя приехала?

— Пока нет.

— Сегодня я свободна. У тебя или у меня?

— Прекрати!

— Когда эта московская мымра появится?

— Не говори так, иначе поссоримся.

— Хорошо, когда приедет красавица из Москвы?

— Неизвестно. Какие-то непредвиденные формальности.

— Жаль, что сегодня занят, — подмигнула Ольга. — Но ты еще подумай.

— Обязательно.

Вновь возникла Любочка с сообщением:

— Вас ожидают, гений. — И тихо добавила. — Хотя бы с ней не ударь в грязь лицом.

Горчаков хмыкнул что-то неопределенное и вошел в кабинет Черкасовой. Шефиня смотрела на него ласково, правда, на шею не бросилась. Затушив сигарету, спросила:

— Садись. Ты один?

— Как видишь.

— А Валентина?

«И она туда же!»

— Пока не приехала. Разные дела с оформлением документов.

— Я спрашиваю не из праздного любопытства, — хитро улыбнулась Алевтина. — Стогов увольняется.

— Чего это?

— Друга Дрекслера убили. Ему здесь делать нечего. Вот я и решила пригласить на его место твою даму. Судя по статье об оскольском маньяке, стиль изложения у нее хороший, умеет давить на читательские эмоции. И она стала символом борьбы за свободу.

— Как только приедет, передам.

— Только чтобы не затягивала. Мы ведь не можем долго держать свободную вакансию.

— Спасибо за все, Алевтина.

— Тебе спасибо. Твоя история стала настоящей сенсацией в Старом Осколе. Газету рвут из рук, в киосках очереди, увеличиваем тираж.

— Вот как!

— Никогда не думал всерьез заняться литературой? Ты бы мог создать шедевр.

— Не могу тебя подвести. Ведь тогда придется уйти из «Оскольских вестей».

— Не страшно, — вновь улыбнулась Черкасова. — Тебе будет нужен продюсер. А кто продвинет на рынке лучше меня? Так что никуда от своей «мамаши» не денешься.

Вошла Любочка с чаем, обычно такое происходило, когда Алевтина настраивала сотрудников на долгий серьезный разговор. Сделав глоток-другой, она спросила:

— Каковы дальнейшие планы?

Что-то новое. Обычно она вызывала журналиста и сама давала задания, подбирала темы. Самостоятельность не слишком поощрялась. Считалось, что все гениальные идеи рождаются в голове только у одного человека — главного редактора.

— Хотелось бы продолжить материал об оскольском маньяке.

— Ты уже написал про него. Вы с Валей написали. Показали психологический портрет убийцы. Вполне достаточно.

— Однако расследование не завершено. Убийства продолжаются. Ты сама дала мне поручение расследовать дело.

— Да, — согласилась Алевтина. — Но чем дальше, тем оно все более представляется безнадежным.

— Не понимаю?

Черкасова не в силах была более выдержать «безсигаретную паузу», затянулась и задумчиво произнесла:

— Раньше убийца казался даже. симпатичным. Теперь я его боюсь. После убийства Степанова многое поменялось. Вы с Валентиной правы: он хочет очистить город от «скверны». Но понятие «скверна» у него стало слишком широким. Завтра он решит занести в черный список меня, я ведь тоже не безупречна. А я хочу жить. Понимаешь, жить хочу! Работать, пить, курить, заниматься любовью.

— Поэтому его и следует остановить. В страхе жить нельзя, можно лишь прозябать.

— Каким образом остановить? Работает полиция, даже служба безопасности подключилась. А что толку?

— Понятно, ты поддалась всеобщему убеждению, что это не человек, а дьявол.

— Все гораздо прозаичнее, — вздохнула Алевтина. — У меня возникла одна мысль. Его не случайно не могут поймать. Есть некто влиятельный и сильный, кто и не дает этому свершиться. У преступника своего рода охранная грамота. Возможно, его направляют.

— Кто? С какой целью?

Алевтина посмотрела на Горчакова с укором:

— Если бы я знала! Впрочем, хорошо, что не знаю. Возможно, те, кто направляют его, разделяют идеи «очищения города от скверны». Не исключено также, что кто-то стремится дестабилизировать обстановку. Чего гадать на кофейной гуще?

— Предположим, — размышлял Александр. — И все же: кто это может быть?

— Очень влиятельная фигура.

— Пусть так. Но не отступать же? Не отдавать на растерзание наш город какому-то кровавому шизофренику.

— Не боишься, что кровавый шизофреник прикончит тебя?

— Давай рассуждать логически: в Старом Осколе происходят убийства, а ведущая газета остается в стороне? Нас не поймут.

Черкасова нервно заходила по кабинету. Снова вошла Любочка с какими-то срочными материалами, но шефиня сделала ей резкий знак убираться. Через некоторое время она сказала:

— Ты прав. Если мы сейчас остановимся, нам будет хуже во всех отношениях. Тот же убийца заподозрит неладное. Мол, мы готовим некий сенсационный материал, который вот-вот и выплеснем.

— Логично, — поддержал ее Александр. — Поэтому нам нужна любая зацепка. Помнишь, мы говорили о неизвестном авторе?

— Ярославе Иванове?

— Или Иване Ярославцеве. Уверен, это одно лицо.

— От него больше никто не приходил, никаких материалов не приносил.

— Тебе это не кажется странным?

— Пожалуй.

— Черновика статьи не осталось?

— Обычно мы их долго не храним. Хотя стоит покопаться.

Черкасова вызвала Любочку:

— Посмотри, сохранились ли в архиве черновики статей, подписанных именами «Ярослав Иванов» и «Иван Ярославцев»? Если найдешь, тут же принеси мне.

Время, пока Любочка занималась поисками, тянулось томительно. Черкасова начала просматривать новые материалы для номера, а Горчаков глядел на пустую чашку и думал: чем им помогут сами рукописи (их еще надо найти!)? Они напечатаны на машинке? Тогда можно определить ее владельца. Сообщить Корхову и он перевернет в городе все! Но машинку могли привести из другого места. Могли ею просто воспользоваться. И потом: нет никакой гарантии, что неизвестный автор и есть тот самый убийца.

Впорхнула Любочка. В руках у нее что-то были листы.

— Вот, — быстро проговорила она, — статья Ярослава Иванова. Второй — Ивана Ярославцева не нашла. Думаю, мы ее уже.

— Хорошо, что хоть одна сохранилась, — сказал Горчаков.

— Посмотри ее внимательно, — отдала распоряжение Черкасова. — А я проработаю заметку.

Александр снова углубился в чтение статьи. Он хорошо помнил ее и ничего необычного для себя не открыл. Так это новый Раскольников или просто совпадение?

Статья в некоторых местах перечеркнута, исправлены отдельные фразы. Почерк Черкасовой, что естественно, она и редактировала.

Печатал человек, умеющий пользоваться машинкой. Какие-нибудь особенности?.. Буквы «и» и «е» немного западают.

— Что там? — Алевтина наконец-то оторвалась от своих бумаг.

Горчаков показал ей на западающие буквы, шефиня внимательно вгляделась и вдруг. изменилась в лице. В глазах появилась тревога. Слегка дрожащей рукой она схватила неизвестно какую за сегодняшний день сигарету.

— Что с тобой?

— Со мной?.. Ничего! Обычная усталость. Последние дни работала часов по шестнадцать.

«Врет! — разволновался Александр. — Дело в чем-то другом».

— Оставь меня! — с неестественным для нее порывом крикнула Алевтина. И тут же, спохватившись, добавила. — Тебе нужно отдохнуть с дороги. А мне. необходимо работать.

Прямо с порога Александр шагнул под небольшой, моросящий дождь. Ощущение свежести в легких немного успокоило и охладило. Но ненадолго. Весь путь домой Александр размышлял о странном поведении Алевтины. Какая разительная перемена произошла с ней, когда он указал на эти западающие буквы. Почему? Она догадалась, кто может быть автором статьи? Если так, то почему утаила его имя? Лена открыла дверь, виновато посмотрела на хозяина, потухшим голосом поинтересовалась:

— Мне уходить?

— Уходить?

— Разве вы не уволите меня из-за того поступка?.. Из-за Вали?

— Раз я не сделал этого раньше. Есть хочу!

— Здорово! — на щеках девушки заиграл знакомый румянец. — Какой вы мокрый! А обед сейчас сварганим. Все лучшее, что вы любите.

Наконец-то он дома! Родные стены закружили голову, он соскучился здесь по всему: спальне, кабинету, обоям. Соскучился и по вкусно пахнущей Лене. И, хотя он влюблен в Валентину, она пока далеко, а Лена рядом. Он будет с ней, а думать о Вале.

Александр вошел на кухню, где хозяйничала Лена, подошел к девушке сзади, крепко обнял. Она удивленно воскликнула:

— Что с вами? И где московская пассия?

— Застряла в Курске.

— Отстаньте, хозяин. Я — честная девушка, на чужих мужчин не зарюсь. Да перестаньте же, а то закричу!

— Ты права. Извини.

— Еще как права. Идите в зал, через двадцать минут будет обед.

Пока еще до обеда было время, он достал свои связанные с убийством записи. Вроде бы все складно, соблюдена хронологическая последовательность, только. что-то не сходится. Что?

На столе уже дымился борщ, Горчаков ел, не распознавая его вкус. Что же не сходится? О чем он не подумал раньше?

Алевтина говорила, что маньяк не один, у него могут быть покровители. Одного из них Черкасова точно узнала, когда перечитывала статью. Узнала и. испугалась.

Кого может бояться эта богатая, влиятельная женщина?

Убийце так помогают, что даже полиция бессильна. И профессионал Корхов отделывается одними обещаниями. «Скоро!» Когда скоро?

И тут Александр поперхнулся. Он вдруг догадался, кто может стоять за преступлениями маньяка.

Этого не может быть!

Тем не менее.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Он не сразу ощутил заботливого похлопывания по спине. Лена!

— Поперхнулись? Выпейте воды.

Александр обхватил голову руками, повторяя про себя: «Это невозможно!»

Нет, он не ошибается! И теперь судьба Валентины не менее страшна, чем в СССР.

Он искал выход и не находил его! Любимая женщина вновь оказалась в заложницах. Обязательно переговорить с Черкасовой! Она обязана сообщить, кто является автором статьи.

— Принесу блинчики, — суетилась Лена.

— Не до блинчиков мне! — отмахнулся Александр, позвонил Алевтине и сразу с места в карьер. — Нужно увидеться. При встрече объясню.

— Нет сейчас. У меня куча дел.

— Только сейчас! От этого зависит жизнь человека.

— Ну, хорошо.

Александр не помнил, как выскочил из дома, как добежал до редакции.

«Валя, Валя, из огня да в полымя!»

Когда Репринцева открыла глаза, эта добрая женщина была рядом. Поинтересовалась, хорошо ли гостья отдохнула и сообщила, что Валентину приглашают на работу в редакцию «Оскольских вестей».

— Анатолий Михайлович переговорил с главным редактором Алевтиной Витальевной, и та дала добро. «Это хорошо. Но когда?»

— Приступишь, когда все закончится.

Валентина поблагодарила, и подумала: «Неужели я представляю для убийцы такой интерес?»

— Пока лучше не рисковать, милая.

Валентина подошла к окну, посмотрела на улицу, точнее, на видневшуюся часть монастыря. Она почувствовала, как ее тянет туда, как взывает к Богу душа!

Она сказала об этом Анастасии Ивановне. Добрая женщина была искренне рада такому ее порыву. Но опять просила чуть-чуть подождать.

— Я не могу ждать, — мягко и одновременно твердо ответила Валентина.

Анастасия Ивановна не стала спорить, принесла какую-то старушечью юбку, платок, попросила гостью переодеться. Валентина послушалась и не узнала саму себя; теперь она на вид — тридцатилетняя женщина, скорее всего, прибывшая в город из глухой деревни.

— Можно идти, — промолвила Анастасия Ивановна. — Никто тебя не узнает, а я буду рядом.

Чем ближе они подходили к воротам монастыря, тем больше Валентина понимала: сон становится явью. Это был ее храм. Раздался знакомый хор ангельских голосов.

— Вы слышите их? — спросила она Анастасию Ивановну.

— Кого, деточка?

— Ангелов. Один из них явился мне в больницу, когда пришел прислужник дьявола в лице консула. Он спас меня тогда и хочет, чтобы я осталась здесь.

— Тебе рано уходить в монастырь. Ты еще не все сделала в мирской жизни. И. твой витязь ждет тебя. Витязь на вороном коне печально смотрит на нее, потому что она уходит!..

Она — за воротами монастыря. И Репринцевой вдруг показалось, что ей знакомы тут каждое строение, дерево, куст. Она шла по узкой тропинке к главному храму так, словно ходила по ней всегда. Внезапно раздались голоса: «Матушка Серафима!». Несколько монахинь вели под руку почти слепую старицу. Далеко по губернии разносились слухи об ее чудодейственных молитвах: и неизлечимо больных спасает, и правильным советом всегда поможет. Любой, кто приходил, был для нее раскрытой книгой.

— Это матушка Серафима, — шепнула Анастасия Ивановна. — На исцеление к ней очереди стоят.

— Я знаю, — просто ответила Валентина.

— Знаешь? — удивилась жена начальника оскольской полиции.

Неожиданно матушка Серафима остановилась. С трудом улавливающие божий свет глаза нашли Валентину. Та сразу подошла, припала к руке старицы. Серафима спросила:

— Ты пришла?

— Да, матушка, да!

— Вот и хорошо. Быть тебе вскорости здесь.

— Разве достойна я этого, ничтожная? Из-за меня может пострадать хороший человек, девушка, которая спасла меня.

— Ее плоти уже не поможешь. Молись об ее душе. Валентина залила руку Серафимы слезами. Та гладила ее по голове и приговаривала:

— Теперь все будет хорошо. Ты пришла.

Анастасия Ивановна готова была радоваться и плакать. Радоваться, что в сердце юного создания возникло искреннее желание служить Господу. Плакать, потому что понимала: Валентина уйдет, никакая сила ее не удержит. И у них с Анатолием так и не появится дочери.

Горчаков пулей влетел в кабинет Черкасовой, плотно закрыл дверь, подошел ближе, прошептал:

— Кажется, я догадался, кто убийца.

— Вот как? — лицо Алевтины дернулось, губы задрожали, она старалась прятать глаза.

— Фамилии его я не знаю, да и не в этом дело. Ты права: он не один. За ним целая организация.

— Решил повторить, что слышал от меня?

— Подожди. Важно, что за организация? Ты бросила ключевую фразу: «У преступника своего рода охранная грамота». Ты в курсе, какой пронырливый полицейский Корхов. И вдруг такая беспомощность? А что, если это не беспомощность?

— Так ты? — Черкасова начала понимать, куда клонит Александр.

— Фактов нет, но что-то мне подсказывает, что за убийствами в Старом Осколе стоит именно он.

— На интуиции далеко не уедешь.

— Он держит все нити расследования в своих руках, никого не подпускает.

— По должности положено.

— Правильно! Поэтому любое другое расследование, в том числе журналистское, замыкает на себе. Умело втирается в дружбу, выведывает секреты, а своих никому не выдает. Вроде бы он опять прав. Но одна деталь: маньяк остается на свободе и продолжает убивать. Мало того — он наглеет. Почему? Да потому что у него слишком надежное прикрытие. А кто это в состоянии обеспечить?

Алевтина слушала, затаив дыхание, для нее такой вывод стал поводом к неожиданным размышлениям. Наконец она сказала:

— Твоя версия не лишена смысла. Но Корхов должен действовать не один.

— Мы с тобой это обсуждали. Не представляю, кто входит в так называемую «Лигу спасения Старого Оскола» или как там ее еще? Глава администрации города, банкир Еремин, да кто угодно. Одного ты знаешь.

— Я?

— Когда ты увидела рукопись статьи Ярослава Иванова, то переменилась в лице.

— Тебе показалось.

— Ты кого-то боишься, — убежденно заявил Горчаков. — И в этом твоя ошибка. Когда преступник поймет, что у тебя есть насчет него сомнения, даже маленькие.

— Прекрати!

— Не надейся! Вспомни судьбу Зинаиды Федоровской и других. Ты не спасешься от него. Сложно спастись от мощной преступной организации. Поэтому надо сообщить центральным органам власти обо всем творящемся в нашем городе.

Он осекся. А как быть с Валентиной, которая осталась в заложниках у начальника полиции? Ведь до чего все хитро придумал Старый Лис!

Охваченный ужасом за судьбу подруги, Александр даже не сразу услышал слова Черкасовой.

— Я догадываюсь, кто написал эту статью. Примерно догадываюсь. Нет, такое исключено.

— Говори, Алевтина, говори!

— Я узнала машинку. Дело в том, что она. моя.

— Твоя?!

— Мне ли не знать характерных особенностей собственной печатной машинки?

— Но как?..

— Она была моей. Затем муж забрал ее и унес к себе на работу. Теперь она у него в кабинете. Но чтобы Валерий?..

— Успокойся! На него бы я никогда не подумал. Не такой он человек!

— Машинка у него в кабинете! — обреченно возразила Черкасова.

— И что? Кто-то другой мог спокойно ею воспользоваться.

Клубы сигаретного дыма густо закружились вокруг Александра. Алевтина выглядела растерянной и подавленной.

— И я так считала до самого последнего времени. Но затем все изменилось. Он стал приходить поздно ночью. Иногда отсутствовал до самого утра.

— Обычное совпадение, — пробормотал Александр.

— Да, только он отсутствовал в те дни, когда совершались убийства.

Последняя информация вызвала у Горчакова интерес. Он спросил:

— Ты уверена?

— Еще бы! Сначала я не обратила внимания на эту закономерность, а потом. И еще: он работал на Востоке, изучал боевые искусства. Справиться с человеком для него раз плюнуть.

Александр внимательно поглядел на шефиню. Он догадался: есть еще что-то, о чем она хотела бы ему рассказать, но умалчивает.

— Дальше!

— Несколько дней назад Валерий намекнул, что может являться тем самым убийцей. Правда, затем перевел разговор в шутку, однако мне показалось, он не шутил.

— Ты его серьезно подозреваешь?

— Я хотела бы верить, что это не он.

Александр задумался и, наблюдая за дымящей, как паровоз шефиней, рискнул, высказал мысль, которая еще минуту назад казалось дикой:

— Предположим, ты права, Валерий имеет непосредственное отношение к тем убийствам. Он способен быть только исполнителем, нам же следует добраться до организаторов.

— Видишь ли, — ответила Алевтина, — подозрение насчет Корхова не лишено смысла. Если он и не главный, то — один из тех, кто руководит преступными действиями организации.

— Как это доказать?

— Его следует на чем-то подловить.

— Легко сказать! Одно прозвище Старый Лис чего стоит.

— Ты прав. Гораздо легче подловить самого Валерия. Я попробую. Тоже сложно, но попробую.

— Будь осторожна. Если он и правда убийца-маньяк, он не пощадит тебя, несмотря на семейные узы.

— Какие семейные узы! — иронично заметила Алевтина.

— Мы с ним давно чужие люди. Ничего общего, даже детей.

— Тем более проявляй осторожность.

Глаза Черкасовой вдруг ярко заблестели, она прошептала:

— Ты прав. Его надо остановить! А потом уже выйти на его покровителей. Это — сенсация! Какой материал для газеты! Мы станем самым популярным изданием Российской Империи.

Такой крепко настоянный на непомерном тщеславии цинизм шефини поразил Горчакова. Все-таки речь идет об ее муже! Неужели они настолько чужие?

И он опять подумал о Валентине. Что случится с ней? Корхов убьет заложницу!

Он не находил себе места, сомнения грызли его как черви, страх в душе достигал своего апогея. Он не думал, что Алевтина это заметит. Но она заметила.

— Что с тобой?

Александр долго колебался. Надо кому-то довериться. Однажды уже ошибся, став «лучшим другом начальника полиции». Не промахнуться бы вновь!

И все-таки он ей рассказал, как они с Корховым спрятали Репринцеву в доме Старого Лиса. Черкасова слушала с интересом, на ее лице появилось изумление.

— Зачем вы ее спрятали? Вряд ли бы Советы начали мстить ей — не та фигура, и уж совсем маловероятно, что они решились бы выкрасть ее на нашей территории. Им пришлось бы похищать немало перебежчиков.

— Как ты не понимаешь?!

И Горчаков поведал свою и Корхова версию о возможной мести журналистке со стороны маньяка. Алевтина непонимающе хлопала глазами:

— Зачем убийце какая-то журналистка?

— Она раскрыла его сущность! Опозорила перед всем Старым Осколом.

Черкасова. от души рассмеялась. Теперь уже растерянным выглядел Александр: что за неожиданное веселье?

— Извини!

— Я, пожалуй, пойду, — резко поднялся Горчаков.

— Сядь! — крикнула шефиня и наконец объяснилась:

— Я изучала психологию, даже имею соответствующий диплом. Убийцы, одержимые идеей исправить мир, на разную мелочь, на сопливую журналистку, написавшую про них очередной пасквиль, внимания не обращают. Не обижайся, я уверена, что тот маньяк иначе твою Валентину и не рассматривает.

Тут она прервалась, и так посмотрела на Горчакова, что того пробрала дрожь. Он сразу уловил ее мысль:

— Корхов?

— Да. Он это тоже знал. Старый Лис обвел тебя вокруг пальца. Предугадал и парализовал возможные действия против него.

— Как нам быть?

— Вот что, — Черкасова швырнула в корзину пустую сигаретную пачку и нервно открыла новую. — Иди домой и жди.

— Чего?

— Моего звонка. Никаких действий пока не предпринимай.

-?!!

— Я сказала, что подстрою Валерию ловушку. Нужно поймать его с поличным, прижать так, чтобы он не смог вывернуться, предпринять ответных действий. Только тогда у нас появится шанс против Старого Лиса.

— Дело в том.

— Доверяй мне и ничего не спрашивай! Сейчас придешь домой, Лена приготовит тебе ужин. Отдохни после тяжелого дня. И жди известий! Сам никуда не звони, ни на какие звонки не отвечай. Кроме моего, конечно.

— Я должен выяснить, как там у Валентины?

— Завтра выяснишь. Пойми: чем чаще ты ей звонишь, тем сильнее Старый Лис привязывает тебя к себе. Ему не сложно будет переубедить тебя, снова прикинувшись другом. И выведать наши планы.

— За кого ты меня принимаешь?

— Он опытнее, хитрее.

Александр прекрасно осознавал, что от выбранного сейчас решения зависит не только его судьба, но и судьба Валентины. Колебания оказались недолгими.

— Хорошо, — согласился он.

Из кабинета Черкасовой Горчаков вышел подавленный и настолько погруженный в свои мысли, что ничего не видел и не слышал вокруг. Кажется, Любочка пыталась с ним заговорить. Или ему показалось?..

Он сделал все так, как и обещал редактору. Доплелся до дому, поужинал, упал в кровать, предупредив Лену, что его нет ни для кого, кроме Алевтины. Он закрыл глаза, попробовал заснуть, заранее зная: не получится. Однако сон, на удивление, пришел быстро. Видимо, сказались накопившаяся за последние дни усталость, нервное напряжение.

Ему снились хохочущий Анатолий Михайлович, который ехидно потирал руки: «Как я тебя?», несчастная Валентина, запертая в его жутком доме. Глаза девушки молили о помощи, но он ей помочь не мог.

Он просыпался в холодном поту и тут же засыпал снова. И опять сон был тяжелым, беспокойным. Теперь Горчакова окружала ночь, темнота плясала от радости, наверное, потому, что скрывает истинную личность убийцы. Александр бежал по переулкам и в одном из них увидел силуэт человека. Он знал — это тот самый маньяк! Неважно откуда, просто знал! Александр стал осторожно приближаться, он был готов к решающей схватке. Однако за несколько шагов от противника остановился:

— Кто ты?

Убийца молчал. Вместо лица зияло пустое черное пятно. В жутком молчании как будто послышалось:

— А ты угадай!

Горчаков начал приближаться, до смертельной схватки оставались мгновения. В руках убийцы что-то блеснуло. «Нож!» — догадался Горчаков, однако чуть опоздал с догадкой. Острая боль! Сознание угасало, он погружался в такой же глубокий вечный омут, как и остальные жертвы маньяка.

Резко проснулся! За окном действительно была ночь, только тихая и спокойная. Увы, спокойная не для него! Холодный пот выступил на лбу. Сцена собственной смерти была настолько ощутимой, что он невольно задумался: на каком свете находится? Затем поднялся, подошел к шкафу, достал пистолет. С оружием как-то спокойнее!

Это еще не все. Он прокрался к входной двери, проверил замки. Он чувствовал, как мания преследования делает его своим рабом. Однако справиться со страхами не мог.

Остаток ночи он пролежал с пистолетом наготове, вздрагивал при каждом шорохе, легком шуме. Но вот глаза его закрылись. Нет, спать не пришлось.

В коридоре — телефонный звонок! Слышно, как Лена, шлепая по полу босыми ногами, снимает трубку. Недовольным сонным голосом произносит: «Алло!». И тут же направляется в спальню хозяина.

— Ни для кого, кроме Черкасовой, — напомнил Александр.

— Это именно она. Не спится же людям.

Горчаков подскочил к телефону, услышал возбужденный голос Черкасовой:

— Я подловила его.

— Кого? — не сразу сообразил Александр.

— Моего мужа.

— Как?! На чем?!

— Не по телефону. Приезжай ко мне. Сейчас.

— А он?..

— Только что отправился на работу. Ты не поверишь.

— Алевтина!..

В трубке — короткие гудки. Почему она так резко отключилась? Или ее заставили отключиться?

Горчаков быстро оделся, на удивленный вопрос Лены: «Куда, не позавтракав?», бросил:

— Не до завтрака!

— Вас совсем не узнать, — пожаловалась служанка.

«Я и сам перестал себя узнавать с тех пор, как влез в это проклятое дело с убийцей-маньяком».

— Многие стали не такими, — прошептала Лена, — боятся, что их того. прихлопнут.

«Обязательно прихлопнут, если не предпринять меры!»

Он уже у порога. И опять та же мысль: «Алевтина отключилась сама?». Он набрал номер ее телефона.

— Еще дома? — охрипший от волнения и бесконечного курева голос возмущенно дрожал. — Я думала, ты уже в дороге.

— Иду! — Горчаков несколько успокоился. Хотя бы у нее пока все в порядке.

Пистолет в кармане. Теперь главное — спокойствие и ясный ум.

Черкасова встретила его, повела в гостиную, усадила в кресло и сообщила:

— Можно говорить спокойно, никого нет. Служанку я отправила по делам. Теперь слушай.

Однако она так и не могла начать. Видно, как ей тяжело. Даже если они с Валерием — чужие люди, он все равно ее муж.

— Слушай, — наконец повторила она. — Вот что я узнала. Обо всем по порядку. Вчера он пришел раньше, выглядел усталым, был замкнут, однако мне удалось его разговорить.

— Ну и?! — нетерпеливо крикнул Александр.

— Про его кабинет. Машинка находится там. Он на ней иногда печатает письма.

— Он? А секретарша для чего?

— Я сказала «иногда». Он любит посидеть за машинкой.

— Пусть так. Но это еще не факт для прямого обвинения.

— Ключ от кабинета находится только у него. Дубликата нет ни у секретаря, ни у кого другого. Без Валерия туда никто не заходит. Уборщица иногда.

— И он тебе все так подробно выложил?

— Надо знать приемы, — усмехнулась Алевтина. — Я, как бы невзначай, заговорила о сохранности документов, о том, что Любочка в мое отсутствие хозяйничает на моем столе. Он и раскрылся. А насчет печатной машинки просто спросила: «Цела ли?». И он ответил: «Целехонька. У меня в кабинете. Кроме меня никто к ней не прикасается».

«Хитра шефиня, ох, хитра!»

— Я очень осторожно спросила его и насчет Корхова. Насколько близко они знакомы?

— Скажет он тебе!

— Опять же: как спросить. Стыдно учить тебя, журналиста. Я начала ругать начальника полиции за непрофессионализм, а он бросился его защищать. И поведал такие факты его биографии, о которых я слыхом не слыхивала. То есть, — торжественно подвела итог Черкасова. — Они хорошо знакомы, хотя раньше мне он об этом не говорил.

— Важная улика, — согласился Александр.

— Но главная новость впереди. Валерий уехал сегодня очень рано, у меня была возможность проверить кое-что. Я проникла в его мастерскую, обшарила все, и вот, погляди.

Алевтина достала какой-то сверток, развернула, Александр увидел блестящий изогнутый нож. Черкасова прокомментировала:

— Валерий почему-то утверждал, что потерял его. А привез он это оружие с Востока. Удивительная вещь!

Любой, самый крепкий материал разрезает точно масло. И вот здесь — внимательно посмотри только руками не касайся — засохшая кровь.

Александр вздрогнул. Новая улика оказалась убийственной. Однако опять же, все могло оказаться обычным совпадением.

— Надо проверить оружие на предмет отпечатков пальцев, — сказал он. — А также выяснить, чья здесь кровь?

— Насчет первого скажу сразу: отпечатки будут мои. Валерий же наверняка свои стер. По неосторожности я взяла оружие и лишь потом догадалась об оплошности.

— В любом случае его надо на экспертизу.

— Кому собираешься отнести? Корхову?

Александр молчал, подавленный вопросом.

— И последнее. Я проверила его гардероб. Иди за мной.

Она открыла большой полотняный шкаф, где висело несколько костюмов. Один достала с вешалки.

— Помнишь, я говорила, что в те дни, когда происходили преступления, Валерий отсутствовал или появлялся поздно? В этом костюме он был во время убийства. по-моему, Дрекслера. Смотри, кто-то усиленно стирал пятна. Я специально поинтересовалась у служанки: она этим не занималась. Тогда кто? Сам Валерий!

— Уверена, что это пятна крови?

— Я ни в чем не уверена. Однако ситуация складывается странная: он не отдал костюм в распоряжение служанки, и сам что-то стирал!

После таких улик и аргументаций Горчаков был склонен согласиться, что муж его шефини имеет какое-то отношение к страшным смертям в городе.

— Я боюсь жить с ним под одной крышей, — призналась Черкасова. — Если он хоть что-то заподозрит.

— А не поехать ли нам в Воронеж или в Белгород? Расскажем о твоих предположениях, уликах?

— Им нужны факты. А какие факты ты им предоставишь? Убийцу следует поймать с поличным.

— У тебя есть план?

— Есть, — ответила Алевтина. — И ты мне поможешь. Горчаков напрягся, ловя каждое слово Черкасовой.

— Надо написать ему письмо: короткое, но емкое. Мол, мы знаем, кто совершает в Старом Осколе кровавые преступления. Выдавать его не собираемся, если он заплатит. Назначим встречу. Обычное письмо шантажиста.

— Он поверит?

— Коль не поверит, посмеется или расскажет мне, то мои подозрения беспочвенны. А если пойдет на встречу, то.

— Вдруг он покажет письмо Старому Лису? Мы готовим ловушку им, а они приготовят ее нам.

— Учла такой вариант. Мы укажем в письме, что нам известны его связи. Какие именно — не уточним. И если вздумает сыграть в нехорошую игру, имя убийцы станет достоянием общественности. Он потянет за собой остальных. А подобного ему они не простят. У него не останется выбора.

— Неплохой вариант, — согласился Горчаков. — А как передать ему это письмо?

— Нет ничего проще. Вечером оно будет лежать в нашем почтовом ящике.

— Он не заподозрит, что и ты могла его прочитать?

— Нет. Мы не интересуемся корреспонденцией друг друга.

— Остается написать письмо.

— Ты и напишешь.

— Я?

— Мой почерк он знает.

— И мой может узнать, если в дело вмешается Корхов.

— Писать будешь левой рукой. Боюсь, что у меня Валерий узнает и левую.

Горчаков подумал и согласился. Теперь оставалось продумать текст. После некоторых споров они написали следующее:

«Господин Черкасов!

Мы прекрасно осведомлены, кто скрывается под маской неуловимого оскольского убийцы. Знаем и об его связях с крупными чиновниками города. Пока мы не собирается об этом никому сообщать, однако в любой момент информация попадет в такие руки, которые не под силу обрубить даже вашим покровителям. Выход один: заплатить и мы отстанем от вас раз и навсегда. Слово чести! Сумма, которую мы просим, — 200 тысяч рублей (в тот период это были гигантские деньги. — прим. авт.). Да, это много. Но ваши преступления стоят того. Согласны получить ее частями — половину сразу, половину — потом, но не позже чем через неделю.

Деньги следует передать в слободе Ямской, около старой мельницы. Завтра в полночь приходите туда один. Если заметим «хвост», сделка не состоится. На повторную встречу мы не пойдем. Мы останемся без денег, вы лишитесь головы.

Сумку с деньгами оставьте рядом с мельницей и быстро уходите».

— По-моему, мы продумали все, — сказала Алевтина.

— Кроме одного: вдруг он решит напасть?

— Оружие есть?

— Пистолет. А у тебя?

— И у меня он есть. Но пользоваться им не научилась.

— Плохо.

— Да уж.

— В случае чего я тебя прикрою.

— Спасибо, мой защитник.

— Ты еще отшучиваешься!

— Не обращай внимания. Вся на нервах.

Они выработали стратегию поведения на завтрашний день. Вплоть до самого вечера их не должны видеть вместе. За час до полуночи они встретятся в условленном месте недалеко от мельницы. Черкасова хорошо знала этот район, знала, где есть отличный наблюдательный пункт.

— Мы все увидим, а сами останемся незамеченными, — сказала она.

— Почти двое суток. Я не выдержу.

— Выдержишь. Постарайся никому не разболтать о наших планах.

— Невысокого же ты обо мне мнения.

— Прекрати. На такое дело берут только того, кому доверяют. Итак, до завтра.

— Но что делать сегодня?

— Набраться терпения и ждать! Считай, что ты в местной командировке, — подвела итог их встречи Алевтина.

Завтра, завтра. А что будет завтра? Не исключено, убийца перевернет все их планы. Страшно даже думать об этом!

Вот и улица, что ведет к дому начальника полиции. После неожиданных подозрений Горчаков не слишком жаждал увидеть Анатолия Михайловича. Но в его доме живет Валентина! Он обещал не заходить, не привлекать внимания. Однако Корхов вырвал это обещание обманом, а Черкасова. она поймет и простит.

«Если предупредить Валентину о грозящей ей здесь опасности? Как предупредить? Поверит ли она? А я. лишь раскрою себя. И тогда полный крах для всех нас! До завтрашней ночи я бессилен. И сам Корхов не решится пока причинить ей вред, она — его козырная карта».

Он решил, что не пойдет сюда, однако ноги сами понесли к этому дому. Заглянул в окна — зашторены. На мгновение задержался у ворот. «Валя, ты видишь меня? Если нет, услышь хотя бы стук моего сердца!» Надо уходить, а ноги точно в землю вросли. Внезапно он услышал шаги на тротуаре, кто-то из домочадцев шел к воротам.

Александр увидел Анастасию Ивановну, ее добрые глаза были на удивление печальными.

— Зачем вы здесь? Это небезопасно для Вали.

— Мне так хотелось ее увидеть.

— Всего несколько дней. Анатолий Михайлович обещал поймать преступника.

«Как же! Будет он его ловить!»

— Уходите. Придете потом. Только бы не было поздно. От ее последней фразы Александр растерялся. А ворота уже захлопнулись. Ужасной глупостью было бы стучать, просить Анастасию Ивановну вернуться, объясниться.

Он пошел дальше, но слова жены начальника оскольской полиции грозным вихрем кружились в голове.

«Что она имела в виду? Неужели муж посвятил ее в свои грязные дела? Тогда бы она не предупреждала. Чертовщина какая-то!»

Завтра ночью все решится! А вдруг. Валерий не придет? А если Алевтина ошиблась, он никакой не убийца. Он лишь посмеется и порвет письмо.

Тогда придется начинать все заново!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Александр вышел из дома, когда не было еще и десяти. До встречи с Черкасовой оставалось более часа, и еще целый час до прихода возможного убийцы. Прошел дождь, ветер порывисто налетал, заставляя прохожих спешить. Совсем не летняя погода.

Непогода внешняя — полбеды, гораздо тяжелее непогода внутренняя. А она бушевала и бушевала в душе Александра: что-то произойдет в ближайшее время? Что может случится?

Он специально кружил по городу, заглядывая в витрины магазинов, останавливался у сияющего огнями ресторана. Он часто оглядывался: не идет ли кто следом?

Народ сновал взад-вперед, хотя и не в так густо, как раньше. (Не только виновата непогода, убийца также сделал черное свое дело). И попробуй угадать в этой толпе того, кто может тебя преследовать.

Александр прибегал к маленьким хитростям: прятался за угол дома и наблюдал за улицей. Со стороны это могло показаться смешным, но. вдруг он появится, этот неведомый носитель зла? Да нет, никто не бежал за ним. Горчакову оставалось лишь нервно усмехаться.

Он пришел в слободу Ямскую, посмотрел на старую мельницу, стоявшую одиноко, точно реликвия, которую оставляют лишь из жалости. Напротив — два полуразрушенных дома, их скоро снесут, на этом месте намечается какое-то бурное строительство. В одном из домов и намечена их встреча с Алевтиной. Александр еще раз огляделся, подошел к дому, через выбитое окно проник вовнутрь. Тут все было разбито, ступать приходилось осторожно, чтобы ненароком не споткнуться, не разбить лицо. Что-то тяжело хрустнуло, Горчаков насторожился, думал вытащить оружие. Но понял, что наступил на битый кирпич.

Он специально пришел чуть раньше, пришел первым, здесь и встретит Алевтину. И вместе они подберут укромное место наблюдения за мельницей. Пожалуй, оно вон у того окна.

Александр сделал шаг к окну и тут. кто-то прыгнул на него сзади и цепко сдавил горло. Послышался шепот:

— У меня оружие. Секунда — и ты труп.

«Во влип! Кого я хотел перехитрить? Профессионалов?»

Что-то знакомое в этом шепоте. Знаком и исходящий от незнакомца запах сигарет. Горчаков с трудом произнес:

— Але. ина… это я.

— Александр? — рука отпустила его. — Прости меня, пожалуйста, прости. Здесь так темно. Я решила, что убийца выследил меня и.

— Это я пришел! — сердито бормотал Горчаков. — Ну и хватка у тебя, подруга!

— Когда борешься за жизнь. Ладно, откуда будем следить?

— Из того окна?

— И я так думаю.

Они пробрались к окну, доски под ними трещали и шатались.

— Я встану с этой стороны окна, а ты с другой, — предложил Александр.

Алевтина согласилась и спросила:

— Оружие при тебе?

— Да, — мрачно произнес Горчаков. Как бы он не хотел, чтобы дошло до стрельбы. Однако Черкасова лишь подлила масла в огонь:

— Держи его наготове.

— Зачем?

— Вдруг и он придет заранее? Как и мы, решит выбрать наблюдательный пункт и заглянет сюда?

— Такое возможно?

— Не считай его валенком. И еще: он может появиться не один.

Александр вытащил пистолет, взвел курок. Теперь им оставалось только ждать.

Темнота постепенно сгущалась, и контуры углов, входа просматривались с трудом. Александр напряг зрение, слух, пытаясь не упустить ничего. Нервы — как струны. То же было и у Алевтины. Больше всего она хотела сейчас закурить, да боялась привлечь внимание. Когда эта пытка закончится?

— Ничего, ничего, — пыталась успокоить Черкасова. — Уже половина двенадцатого.

Но наступил момент, когда остановившееся время понеслось как сумасшедшее. Александр жаждал оттянуть роковую минуту встречи. Сколько там? Полночь! Однако у мельницы пока никто не появился.

— Похоже, убийца проигнорировал наше предупреждение, — грустно произнес Александр. — Если он вообще убийца.

— Я не могла ошибиться! — относительно спокойный голос Алевтины сорвался. Ее затрясло, она готова была впасть в истерику. — Неужели?!!..

Она не договорила: «Неужели ошиблась?» или «Неужели не придет?»

— Как мы написали в письме? — спросил Александр. — В полночь?

— Да.

— А может быть ровно в полночь?

— Какая разница?

— Разница есть. Во всяком случае — более четкое временное указание.

— Перестань болтать! — раздражение Алевтины перехлестывало через край.

«Странно, — подумал Горчаков, — она хочет, чтобы он пришел. Но Валерий ее муж. Неважно: плохо ли, хорошо ли они живут. Это для меня имеет значение, чтобы хоть как-то ситуация разрешилась».

Какой смысл о чем-либо размышлять, что-то анализировать. Его нет!

— Смотри! — вдруг прошептала Алевтина.

К мельнице приближался мужчина! Он воровато оглянулся, оставил сумку и исчез.

Все произошло так быстро, что ни он, ни она не успели нормально оценить ситуацию. Но он пришел! Он выполнил условия, которые ему поставили шантажисты.

— Надо взять сумку, — сказал Александр.

— Не сейчас. Он может быть где-то рядом.

— Сумка полна денег.

— И что?

— Хочешь, чтобы случайный прохожий забрал их?

— Тебе важнее жизнь или деньги?

— Плевать мне на деньги. Если там деньги.

— Вот именно.

— То есть?..

— Я не копалась в его мозгу и не представляю, что за сюрприз приготовил мой муженек.

— Так что нам делать? — Горчаков терял терпение.

— Чуть выждем.

«Удивительная женщина! В ней сочетаются расчетливый ум и мужская выдержка!»

Сумка продолжала одиноко у мельницы. Дальше тянуть было нельзя.

— Я посмотрю, — сказал Александр.

— Нет, посмотрю я. Не возражай начальнице.

— Сейчас нет ни начальников, ни подчиненных. Есть красивая женщина, которая идет на смертельный риск. Я такого допустить не могу.

— Слушай, дамский угодник, и не перебивай! — Алевтина готова была броситься и расцарапать ему лицо. — Ты станешь прикрывать меня. Если он набросится, стреляй! Только не промахнись.

Они выбрались из укрытия, сделали несколько шагов в сторону мельницы. У разбитого, потому бесполезного фонарного столба Черкасова сделала знак остановиться.

— Дальше я сама. Твои глаза уже привыкли к темноте?

— Более-менее.

— Не праздный вопрос. Стреляй точно! Иначе никогда больше не увидишь красивую женщину живой. Александр наблюдал, как Алевтина крадется к мельнице, берет сумку и подает знак: «Все в порядке!»

Она уже направилась обратно, как вдруг точно из преисподней выскочил человек и бросился на нее. Горчаков поспешил на помощь, в ушах звучало: «Стреляй!». И он выстрелил! Но, кажется, промахнулся.

Еще один выстрел!

Затем крики, какие-то бегущие люди. Все происходило, как во сне.

Люди окружили их. Александр узнал мужчину и женщину из службы безопасности, с ними еще кто-то. Мужчина крикнул Александру:

— Бросьте оружие!.. Да бросьте же, все закончено.

— Она жива?

— Жива. А вот насчет убийцы не уверен.

Алевтина широкими от страха и потрясения глазами глядела на распростертое рядом тело мужа. Ее трясло, как при сильной лихорадке.

— Он живой?! Он должен быть живой!

Женщина из службы безопасности склонилась над Валерием и отрицательно покачала головой. Мужчина обнял Черкасову, попытался как-то успокоить:

— У вас не было другого выхода. Иначе бы он убил вас.

— Я. испугалась. Когда Александр промахнулся. пришлось самой. Валерий, почему?!

— Мы во всем разберемся. А вам спасибо за своевременный сигнал, за помощь в поимке опасного преступника. Жаль, не удалось его допросить. Интересно бы узнать из первых рук — насколько были справедливы ваши предположения о его связи с полицией Старого Оскола.

— Сумка! — простонала Алевтина.

— Да, да, сумка с деньгами, — сказал мужчина. — Сколько там должно быть?

— 100 тысяч. Или все 200.

— Ух, ты!

Но когда раскрыли сумку, там оказалась лишь кипа старых газет. Убийца решил провести собственную игру.

Черкасову больше не держали ноги. Несмотря на пережитое, Горчаков вызвался проводить ее и не оставлять сегодня одну. Их подвезли до самого дома, Александр усадил ее в кресло, принес вина. И услышал, как стучат о стекло ее зубы. Выпив, она с жадностью набросилась на курево.

Одна сигарета, вторая. Кажется, Черкасова немного успокоилась. В глазах заиграл знакомый ироничный блеск. Александр наконец решился задать вопрос, который его давно волновал:

— Почему ты мне не сказала, что будем не одни?

— Справились бы мы вдвоем!

— Ты так мне до конца и не доверяешь.

— Доверяю, но. Приготовлю ужин.

— Может, я?

— Я хозяйка! Мне уже лучше. Одна просьба: забудь о моем недавнем состоянии. Я была не в себе.

— О чем ты?! Не каждый день убиваешь собственного мужа. Извини, конечно же, защищаясь.

Алевтина ушла на кухню, Александр откинулся в кресле и думал уже не об убитом Валерии, а том, как спасти Валентину. Все-таки не случайно жена Корхова бросила эту свою странную фразу.

Как было бы здорово, если бы Корхов оказался не причем.

«Стоп! А кто сказал о виновности Анатолия Михайловича? Это было лишь мое предположение, которое Алевтина превратила в теорию.

Я могу ошибаться и она тоже.

Вдруг она не ошиблась, а. специально подставила его под подозрение?

Зачем? Она помогла обезвредить убийцу. А с чего это я решил, что Валерий прикончил всех этих людей? Меня убедила в том сама Алевтина.

Но он же пришел к мельнице!»

Из кухни послышался звон посуды, разнесся запах ароматного кофе. Она всегда изумительно его варила. «С какой стати ей подставлять собственного мужа? Он ей так надоел? Гораздо проще развестись, ничего не усложнять, не придумывать нелепые схемы устранения человека. Она — состоятельная женщина, его деньги ей особенно не нужны. Нет, она искренне верила в его виновность. И он наверняка виновен!» Александру бы успокоиться, но возбужденный мозг продолжал работать.

«А что, собственно говоря, произошло? На все события я смотрел не своими глазами, а глазами Черкасовой. Она сообщила мне о своих подозрениях, показала какие-то улики — они могли быть, но могли и не быть. Затем убедила меня отправиться на поиски убийцы.

Было письмо с шантажом. И опять: какое в действительности письмо она показала Валерию? Какие аргументы использовала, чтобы заманить его на мельницу?

Зачем ей подставлять собственного мужа?!

А ты подумай.

Раз в деньгах она не нуждается, то значит.»

От такого предположения Горчаков даже подпрыгнул. Несколько раз повторил: «Быть не может!», однако все складывалось слишком странным образом. Александру дается задание расследовать убийство сначала Федоровской, затем — остальных жертв. Черкасова в той или иной мере — в курсе событий. Правда, она совершает серьезный прокол: начинает восхищаться убийцей, пытается подвести Александра к мысли, что на самом деле преступник очищает город от скверны. Откуда она знает мысли убийцы? Простая догадка? А если не просто догадка?!

Предположение о связях убийцы с влиятельными людьми Старого Оскола и начальником полиции Корховым делает сам Александр. Но она блестяще доводит «теорию» до совершенства. Для чего? Чтобы внушить ему, что преступник вовсе не одиночка?

Но не могла же хрупкая женщина. Хрупкая женщина? А как она ловко ухватила его в том заброшенном доме! Она совершила и второй промах. «Господи, неужели?!!..»

Алевтина вошла в комнату, неся на подносе кофе и булочки. Она выглядела уже по-иному: руки больше не дрожали, лицо порозовело. Как быстро она успокоилась!

И тут Горчаков решил нанести свой удар — прямой и точный. Он смотрел, как она разливает кофе в небольшие фарфоровые чашечки и неожиданно спросил:

— За что, Алевтина?

Ее взгляд стал вопросительным, непонимающим.

— За что ты их всех убила?

Мгновения невыносимо тяжелого молчания. Она не оправдывалась, только, отхлебнув кофе, спросила:

— Когда ты это понял?

— Только что.

Черкасова как обычно затянулась сигаретой, в ее взгляде, движениях не было ничего угрожающего. Как, впрочем, — и ни капли раскаянья.

— Разве они не заслуживали смерти? Я знала, чем каждый из них занимается, поскольку имела контакты с нужными людьми.

— Кто тебе дал право выступать судьей?

— Права, дорогой, не дают. Их завоевывают.

Горчаков внутренне напрягся, ожидая возможной агрессии с ее стороны, вряд ли она оставит в живых свидетеля. Однако Черкасова по-прежнему выглядела на удивление спокойной, курила, пила кофе.

— Может, принести коньяк? Такой в городе только у меня. Отличное средство снять стресс.

— Алевтина, скажи, что это не ты!!!

Глаза — в глаза. И сразу отпали последние сомнения.

— Не желаешь расставаться с иллюзиями? Так легче?

— У тебя есть все! Любая женщина с удовольствием поменялась бы с тобой местами.

— Деньги, положение в обществе — такая чепуха. Пока этого нет, стремишься получить. Когда же получишь, становится ясно: насколько все наскучило и обрыдло. Ты отчасти понял психологию убийцы. Мы должны сохранить наш Старый Оскол центром относительного благополучия.

— Не таким же образом.

— Ответь мне на вопрос: почему рушились общественные системы, империи, казавшиеся незыблемыми? С одной стороны — наступала стагнация власти, она жирела, пыталась удержаться любым путем. На каком-то этапе ее никто не тревожил, она успокаивалась, начинала пропагандировать принципы «ожирения» среди других, среди всей людской массы. И потомки бывших героев превращались в стадо боровов. И есть другая сторона: в любом обществе неизбежно появление паразитов, которые вгрызаются зубищами в его основы. Чем больше боровов, тем паразиты сильнее. Я решала обе задачи: паразиты подыхали, а боровы, вынужденные вертеться, чтобы поймать меня, худели.

— Так вот почему ты засмеялась, когда я сказал, что Корхов спрятал Валентину от возможной мести убийцы.

— Промахнулся Старый Лис! Впрочем, мужчины мыслят логическими схемами, потому мы их побеждаем. Разве у меня поднялась бы рука на беззащитную девочку? Она высказала предположения, причем, довольно точные. Но вы с ней так до конца и не осознали моих истинных глобальных идей.

— А Валерий?

— Тут все до банальности просто: он стал меня подозревать. Да! Необходимо было избавиться от него и его же выставить в качестве убийцы.

— Как ты заманила мужа на мельницу?

— Сказала ему, что газета участвует в поимке опасного преступника, возможно, того самого маньяка. Человек, который готов дать о нем информацию, потребовал крупную сумму. Мы договорились, что заплатим, принесем деньги в условленное место. «Сумку с деньгами» должен был доставить как раз Валерий. Я умоляла его нам помочь, поскольку довериться чужим мы не можем, а в редакции, после ухода Стогова, остался единственный мужчина — ты, но у тебя другое, не менее опасное задание. Когда, мол, информатор появится, следует схватить его, припереть к стенке, потребовать, чтобы он безо всяких условий назвал имя преступника, иначе его арестуют за вымогательство, за утаивание от полиции важных фактов. Валерий согласился. Либо хотел убедить себя, что никакая я не убийца, наоборот, стараюсь поймать маньяка, либо для него это было развлечением, средством от скуки. А дальше. ты все видел.

— Он не узнал тебя в темноте, попытался задержать. Ты его и.

— Да.

— Но как ты справлялась с сильными мужчинами, профессионалами?

— Не только Валерий жил на Востоке, обучался боевым искусствам и разным непривычным для европейца вещам. Я тоже. К тому же сыграл фактор внезапности. Знаешь, я ведь многое умею: воздействовать на людей, животных. Собака у Федоровской сначала залаяла, потом смолкла. А еще. Какая разница, что я еще могу делать!

Она резко поднялась, направилась к шкафу. Александр сжал в руках пистолет, он решил, что при малейшей опасности обязательно выстрелит. Однако Черкасова вернулась с обещанной бутылкой коньяка.

— Отступлю от своего правила, напьюсь! Выпьем, дорогой любовник, за успешное завершение дела.

— Оно не завершилось, — угрюмо произнес Горчаков.

— Тогда за окончание первого акта Великой Драмы, — она опрокинула рюмку. Александр пить отказался. С замиранием сердца он ожидал развязки.

— Что собираешься делать? Донести на меня? А дальше?.. Новый Либер продолжит шпионить в пользу Британии, Дрекслер — в пользу Рейха, Федоровская — Советов. Очередной Степанов разовьет преступную торговлю драгоценностями, со временем перейдет на наркотики. Ты этого хочешь? Чтобы наш остров спокойствия не устоял под натиском бешеных волн? Затонул? Стал бы придатком настоящих монстров-убийц?

«Она сумасшедшая!»

— Мне нужно время, чтобы собраться и уйти. Всего несколько минут. В отличие от других женщин, я долго не копаюсь. Возьму самое необходимое.

Она удалилась в свою комнату, оставив Александра мучиться и гадать: как ему поступить? Бежать в полицию? Обо всем рассказать Корхову? Надо это сделать, надо!

Однако он не в силах был не только куда-то бежать, но даже пальцем пошевелить. Он находился в полной прострации, его вдруг охватили безразличие и апатия ко всему.

Ночь жутких сюрпризов. Будь она неладна!

Черкасова вышла в дорожном костюме, с небольшим саквояжем в руках. Посмотрев на Горчакова, произнесла:

— Прощай, дорогой любовник. Искать меня не надо. Российская Империя слишком большая.

«Задержать ее! Навести пистолет, приказать остановиться!»

— Расскажу на прощание притчу. Взбунтовались у одного хозяина работники, подожгли его поместье, порубили скот. Было послано ему на подмогу войско, и один из солдат застрелил какого-то бунтаря. Солдата того судили, приговорили к длительному тюремному заключению.

И стали отныне солдаты бояться подавлять волнения. А бунтовщики вскоре вновь подняли мятеж. Но теперь уже прирезали хозяина и всю его семью.

Алевтина засмеялась, помахала на прощание рукой:

— Если все-таки решишь выстрелить, постарайся убить сразу. Не желаю мучиться.

Наваждение продолжалось. Женщина-призрак, кровавая вершительница судеб спокойно удалялась, а он. был даже рад этому. Мысленно просил: «Уходи скорее, уходи далеко-далеко!» Шаги становились тише и тише. Щелкнул замок, она открывала дверь.

А затем он услышал знакомый голос. Голос начальника полиции Корхова:

— Госпожа Черкасова, вы арестованы.

Александр хотел встретиться с Валентиной уже утром, спустя несколько часов после пережитого кошмара. Он буквально ворвался в дом Корхова, крепко обнял ее и, держа в объятиях, счастливо изрек:

— Теперь мы наконец будем счастливы!

Валентина глядела на него ласково, но не так, как обычно смотрит влюбленная, как женщина, съедаемая страстью. Скорее это был взгляд сестры. Она попросила Александра прийти завтра, еще лучше — послезавтра. Тогда он не придал должного значения ее словам. Тут еще Анатолий Михайлович вмешался:

— Идите и как следует отоспитесь.

— А дальше?

— Дадите показания в полиции и напишете обо всем, что произошло. Будет еще один забойный материал. Александр и правда проспал почти целый день. И снова сон оказался тревожным. Участники жутких событий не стремились отпускать на волю, кто-то смотрел на него с сочувствием, несчастный Валерий — с упреком («Я пострадал, в том числе, по твоей глупости!), но самым тягостным был взгляд Алевтины:

— Теперь ты доволен?

Хорошо хоть карлик окончательно потерялся. Как же прав оказался Корхов!

На следующий день Александр всерьез задумался над словами Валентины. Сначала Анастасия Ивановна, теперь вот она. Только ли из-за сострадания к измученному, уставшему журналисту девушка дала ему такую большую временную фору?

В полиции он дал подробные показания, что произошло у мельницы и в доме Черкасовой.

Вернувшись к себе, начал все записывать. Да, из этого получится захватывающая вещь.

Вошла Лена, сказала, что звонят из крупного воронежского издательства «Святогор». Взяв трубку, Горчаков услышал предложение написать роман об оскольском убийце.

— Почему я?

— Вы талантливый автор и непосредственный участник событий. Насчет гонорара.

Сумма называлась довольно заманчивая. Однако Александр ответил:

— Я подумаю.

Конечно, он согласится. Но они должны были понять, что Александр Горчаков не лыком шит. В трубке сразу же послышались просьбы не связываться ни с каким другим издательством, через день в Старый Оскол приедет специальный представитель «Святогора» и они обо всем договорятся. А гонорар. он может быть пересмотрен в еще более приятную для автора сторону.

Александр почувствовал приближение светлой полосы. Он был уверен, что и с Валентиной все сладится. В назначенное время появился перед возлюбленной, поведал ей о звонке из Воронежа.

— Очень рада за тебя, — ответила Валентина.

Странное спокойствие тона настораживало и. пугало. Горчаков понял, что ей совсем не важен его успех. Почему? Ведь он надеется связать с ней свою жизнь!

Валентина не стала ходить вокруг да около. Сказала, что собирается стать невестой Христовой.

— Хочешь уйти в монастырь? — закричал пораженный Александр. — Но почему?

— Когда ты впервые привел меня в храм, я поняла: это моя жизнь, моя истина. Там мне суждено остаться, служить Ему, а значит служить людям. Тебе же благодарна за то, что именно ты открыл мне глаза.

— И потерял.

— Почему ты считаешь, что потерял? Может, обрел меня, только в другом качестве.

— Валя, перед тобой открыты удивительные перспективы. Отныне сможешь жить не по указке сверху, а по велению сердца. Люби, твори, путешествуй по свету, изучай любые философские течения, взгляды. Неужели ты хочешь все это потерять? Остаться в замкнутом пространстве?

— Чтобы понять меня, вспомни бессмертную «Божественную комедию» Данте. Перед каждым три ипостаси: ад, чистилище и, наконец, рай. Я жила в аду, где тьма пыталась занять место Истины. Сейчас я в чистилище, и главная задача освободиться от прошлого. Но ведь и тут жизнь не идеальна. Если в качестве главной цели преобладает нажива, то, в конце концов, умрут нравственность, традиции, принципы справедливого управления. В Старом Осколе уже властвует казино, а осуществить возмездие пороку взялась его главная представительница.

А я стремлюсь туда, где иные законы бытия, помыслы чисты, и мораль не зависит ни от каких политических катаклизмов. Ты сказал: я теряю свободу. Нет, я обретаю истинную свободу, которая, извини, пока неведома даже тебе.

— Но я люблю тебя!

— Из всего, что у меня осталось здесь, тяжелее всего потерять тебя. Но. такова моя судьба.

Никакие уговоры, доводы не действовали. Горчаков приходил снова и снова, пока не понял: она все для себя решила.

Вскоре она ушла в монастырь. А когда через некоторое время Горчаков случайно увидел ее возле ворот монастыря, его поразили счастливые глаза девушки.

Он не подошел к ней, не рискнул. Зачем мешать чужой радости и умножать свое горе?

Впоследствии Александр стал известным писателем, женился на дочери богатого человека, уехал на тропический остров, там и прозябал в прекрасном заточении.

Корхов вскоре вышел на пенсию, однако связанные с работой стрессы добили его. Спустя несколько лет после описываемых событий он умер.

Процесс по делу Черкасовой оказался долгим, были попытки приговорить ее к смертной казни. Но адвокаты сумели доказать ее невменяемость и она оказалась в психиатрической больнице. В одном кровавая преступница оказалась права: в Старый Оскол приехали новые Либеры, Дрекслеры, место Федоровской занял очередной советский резидент. Быстро нашлась замена и Никите Никодимовичу.

А в далеком сибирском лагере томится девушка по имени Надежда Погребняк. Теперь она окончательно поняла, что за счастливое будущее подарила ей предшественница Красная Стерва. Однажды ночью она увидела склонившуюся над топчаном фигуру в монашеском одеянии. Надежда узнала гостью:

— Валя, ты?! Пришла, чтобы вызволить меня отсюда?

— Пока я бессильна. Но надейся, Свет Истины воссияет. И развеется тьма!

— Это случится?

— Обязательно.

Это был только сон Надежды. Но с тех пор она не боялась ни Красной Стервы, ни терзающих души и тела охранников. Свет Истины обязательно воссияет!

В оскольском монастыре об этом молится сестра Марфа, некогда советская журналистка Валентина Репринцева. Она верит и ждет, ведь у нее права на сомнения нет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

(хроника исторических событий)

1937 г. Рейх и Италия вмешались в Гражданскую войну в Испании на стороне Франко. Добровольцы из СССР отправились воевать за республиканцев. Российская Империя никак не прореагировала на происходящее.

1939 г. Российская Империя официально переименована в Российскую Республику. Оккупацию Чехословакии она осудила, но никаких действий не предприняла.

1939 г. После нападения Германии на Польшу и начала Второй мировой войны, Российская Республика решительно поддержала независимость братьев славян, чем вызвала гнев Гитлера. В войну страна не вмешивалась, но началось быстрое перевооружение армии и резкое увеличение ее численности. Российская Республика готовилась к отражению любой возможной агрессии.

1940 г. После присоединения к себе Прибалтики СССР выдвинул ряд ультиматумов Российской Республике. В воздухе запахло войной между обеими частями России, но до вооруженных конфликтов дело не дошло.

1941 г. Когда Гитлер напал на СССР, Российская Республика, несмотря на сложные отношения с северным соседом, не смогла оставаться в «вечном нейтралитете». Она оказывала Москве финансовую, продовольственную, военную (поставка новейших вооружений, отправка специалистов и добровольцев) и иные виды помощи. В 1943 г. Рейх объявил войну «Южной России», однако войска последней, отбив атаки агрессора, быстро перешли в контрнаступление. Весной 1945 г. Российская Республика была среди тех, кто праздновал победу над Рейхом.

1946–1953 гг. «Холодная война» вроде бы укрепила военную мощь СССР, но привела к полному обнищанию народа. Южный сосед в это время поднимался экономически, превратившись в одну из наиболее процветающих стран мира. Теперь уже для Российской Республики возникла опасность агрессии со стороны СССР, и, чтобы избежать ее, она заключила союз с блоком НАТО, но в сам блок не вступила.

1956–1965 гг. Советский Союз решил провести у себя политику демократизации. В результате огромные массы народа повернули головы в сторону Российской Республики, которая была гораздо ближе этнически и духовно, чем Запад. Культура Юга России все больше проникала в советское общество, которое всерьез заражалось идеями свободного славянства.

1965–1975 гг. Органы госбезопасности сделали в СССР «тихий переворот», пытаясь возродить в стране тоталитарную идеологию. Но их попытка закончилась неудачей. На Западе окончательную победу одержала идеология либерализма — «прав человека», а в экономике установилось полное господство финансовых структур.

1975 г. В СССР начинается перестройка, к власти приходит новое руководство. Однако эта политика оканчивается крахом. Советское государство рушится: Прибалтика, Бессарабия (Молдавия. — прим. авт.), Средняя Азия, Закавказье и Северный Кавказ выходят из состава страны. «Русские» регионы образуют свое государство — Российскую Федерацию, заключают экономический союз с Российской Республикой. Постепенно он перерастает в политический, создается конфедерация двух государств. Российская Республика вкладывает огромные деньги в северные территории, одновременно получая неограниченный доступ к их природным богатствам.

2005 г. Между двумя государствами уже не конфедерация, а федерация, наблюдается тенденция к превращению ее в унитарное государство, возникают условия для его невиданного роста.

2016–2020 гг. Начавшаяся деградация западной модели достигает своего апогея: производство окончательно переносится в развивающиеся страны, фиктивный капитал становится полным регулятором жизни. Погрязшие в военных авантюрах и финансовых операциях США перестают быть «поводырем», превращаясь в открытого агрессора. Европу захватывают мигранты и гомосексуалисты. В этих условиях Новая Россия постепенно превращается в экономического, политического и духовного лидера Белого Мира

КИРИЛЛ МЯМЛИН БУНТ ТЕНЕЙ ИСПОЛНЕННОГО, ИЛИ КРАТКАЯ ИСТОРИЯ «ВЕТХОЗАВЕТСТВУЮЩЕГО» ПРОЗЕЛИТИЗМ

В КАЧЕСТВЕ ПРЕДИСЛОВИЯ…

По сути, вся история после Рождества Христова, является борьбой «ветхозаветного» — иудаистского, и «новозаветного», — христианского — мировоззрений.

Для того чтобы осознать это, нужно вспомнить, что каноническое христианство считает Новый Завет — исполнением и завершением «ветхого». И если «ветхий завет» предполагал, что изначально Божественное Слово было доверено «избранному народу», как «хранителю истины», то с приходом Спасителя исполнились все ожидания и пророчества, и священное наследство перешло Церкви Христовой. Учение Христа не сохраняло иудейской избранности, став Откровением, обращенным ко всему человечеству.

Таким образом, «ветхий завет» был «отнят» у «избранных» и, как исполненный универсальный урок, был передан «всем».

Получается, что «избранных» больше не существует.

Но тщеславие не случайно называют «старшим дитём гордыни», которая есть «матерь всех пороков». Так же не случайно гордыню ставят первой из всех смертных грехов. Если мысленно выстроить цепочку от любого греха, непременно упрешься в гордыню. Достаточно победить её и избавишься от многих грехов. Только именно от гордыни труднее всего избавиться, поскольку она вплетается в наши мысли, желания, рассуждения, — ослепляя нас. Так действует дьявол, и не случайно говорят, что «тщеславие воистину его самый любимый грех». При этом в духовном плане потакание гордыне приносит смерть души по сути, — поскольку гордыня является и антиподом любви, — именно грех гордыни толкнул Люцифера на то, чтобы восстать против сотворившего жизнь и законы мироздания Бога…

Часть I. «ИСПОЛНЕННЫЙ УРОК ВЕТХОГО ЗАВЕТА»

1. С научной точки зрения, «ветхий завет» представляет собой сборник преданий различных народов[1]. Его достоинство — кодификация базовых моральных норм «не убий, не прелюбу сотвори» и т. д. — которые изначально были приняты христианством. Судя по ряду исторических данных, активное формирование сборника происходило в период с 5 вв. до РХ и вплоть до 2 в. по РХ[2]. При этом изменения вносятся до сих пор (по разным сомнительным артефактам, «найденным» в XIX–XX вв.).

Но собирательный образ «яхве», сконструированный создателями, и дальнейшие измышления раввинов, ростовщиков, торговцев-караванщиков и пастухов, приносивших жертвы демону «Азазелю» и практиковавших человеческие жертвоприношения и антропо-фагию[3]; а также концепция «избранности» и призывы к геноциду «неизбранных» — всё это явно не укладывается в сложившиеся нормы традиционной человеческой, христианской морали, неся все признаки расизма и разжигая ненависть[4].

«Ветхий» и Новый завет — два диаметрально противоположные учения, сведение которых в одну «книгу», если не понимать смысла его «исполненности», можно расценивать как величайшую идеологическую диверсию в истории человечества. При этом исторический и лингвистический анализ показывает многочисленные исправления в тексте, причем, сделанные в основном в пользу жрецов иудаизма, в т. ч. после Рождества Христова. Не случайно, что когда «ветхозаветная» мифология была переведена с латыни на живые понятные языки в XVI в., в общественном сознании христианской Европе произошел мировоззренческий катаклизм, приведший к раздроблению христианского мира. В результате чего разразились многочисленные «религиозные» войны и произошел отход от христианства. В России «ветхий завет» стал обще и широкодоступным лишь во второй половине XIX в. А уже в начале ХХ в. наша страна оказалась глубокой пораженной «революциями».

Во многом это обусловлено и такой «малостью», как отсутствию слова «покаяние» в ветхом завете, вместо которого предлагается приносить жертвы яхве. Поэтому ветхозаветствующие все время скатываются к принесению жертв — что мы увидим в следующих частях.

Принципиально важно в этой части отметить, то впервые книги «ветхого завета», который изначально на Руси практически не использовался при службе, начал собирать архиепископ свят. Геннадий в 1490-е годы. Делать он это начал для обличения ветхозаветствующих апостатов[5] — «ереси жидовствующих»[6] (о чём мы расскажем в следующих частях). При этом в новгородской Софийской библиотеке, одной из самых богатых в России, не нашлось книг Бытия, Царей, Пророков, Притчей, и свят. Геннадий должен был разыскивать их в монастырях. Даже исправный текст Псалтыри трудно было найти. Поэтому часть книг перевели с Вульгаты[7\. Геннадиевская Библия (1499 г.) была собрана лишь в одном экземпляре, количество списков с неё так же ничтожно мало[8].

Самым малым тиражом Новый и «ветхий» завет под одной обложкой напечатали в России лишь в 1663 году, — т. е. уже после проведения в католичестве «реформации», вызвавшей чудовищные религиозные войны — ««Восьмидесятилетнюю войну» Испании и Нидерландов (1568–1648 гг, до сих пор замалчиваются миллионы погибших), ««Тридцатилетнюю войну» (1618–1648 гг, в которой было уничтожено и изгнано 5–8 млн. человек — от 40 до 70 % населения регионов Германии). Именно в это время в России перепечатали литовскую «Острож-скую Библию», ветхозаветная часть которой оказалась изготовленной с участием неправославных редакторов по поздним спискам невысокого качества. Недостатки «Острожской Библии» были очевидны, да и владели ей лишь считанные церкви. Перевод «ветхого завета» в России для широкого распространения его среди православных впервые был начат по указу Петра /[9]. Но и тогда эта попытка провалилась — поскольку выяснилось, что протестантские и православные тексты серьезно отличаются друг от друга. Ограниченные тираж в 1200 экз. вышел лишь при Елизавете (17511756 гг.).

В 1812 г. в России появилось спонсируемое из Британии т. н. ««Библейское общество», которое занялось переводом «ветхого завета», при этом запустив в 1817 г. периодический «Сионский вестник», в котором авторы ««отвергали нужду бороться со страстями, отвергали Св. Евхаристию, крещение, исповедь, всё внешнее богослужение, а так же вечность мук и др.»[10]. По настоянию русского духовенства имп. Николай / закрыл это «библейское общество» в 1826 году. При этом переведённый с масоретского кодекса 1-й том ветхого завета был запрещён к продаже, чтобы «вследствие этого не развивалась ересь молокан, и не последовали совращения простого народа в иудейство»[11]. Весь изданный тираж был сожжён.

Широко доступным «ветхий завет» стал лишь в 1876 году[12], и уже в начале ХХ в. наша страна оказалась глубоко пораженной ««революциями».

При массовом внедрении «ветхозаветной» идеологии в общественное сознание произошла коренная смена морали и в экономике — с (а) общинной христианской («церковной», патерналистской) — на (б) индивидуальную, «капиталистическую», выдвинувшую в качестве «высших приоритетов» погоню за наживой и ростовщичество. (а) Важно знать и помнить, что слово «церковь» происходит от лат. circa — круг/община — которое в свою очередь является переводом греч. экклесия — как назывались первые христианские общины, которые в «капиталистическом» обществе считаются «вредными» и полностью игнорируются[13\.

(б) О том, что современный капитализм является экономической формой иудаизма писал и немецкий социолог В.Зомбарт, и многие другие выдающиеся ученые. При этом современный капитализм имеет все религиозные признаки. Единственное его отличие от других религий заключается в том, что эта о себе официально не объявляет, существуя ««нелегально», незримо и по своим основным установкам диаметрально противоположна христианству, — о чем справедливо замечает профессор В.Ю.Катасонов[14\, выделяя 4 основных признака религии капитализма:

1. Накопление богатства — главная цель и смысл жизни (средство удовлетворения плотских желаний «для плебса»; деньги, как страсть гордыни — «для вассалов» и страсть власти «для хозяев», но гонка за властью требует больше денег);

2. Указанная выше цель может достигаться любыми средствами — ограбление «более сильными» совершается «насильственным» (колониальная политика; конфискации) и «ненасильственными» (прибыль; ссудный процент) способами. Накопление капитала — кража и паразитирование на разжигании страстей — потребления, сребролюбия, гордыни;

3. «Святость» частной собственности (капитал

— есть кража, при этом происходит и приватизации денег — как средства общественного товарного обмена и платежей);

4. Индивидуализм как принцип личной жизни

(неизбежное при капитализме разъединение людей на «избранных» и «неизбранных» — основа протестантизма; «капитализм как организованный эгоизм»; на смену взаимопомощи приходит конкуренция; «война всех против всех»). Крайние протестанты, «образовав союз с саддукейской сектой, хоть и продолжали называться христианами, но по духу были противны учению Спасителя. Их лицемерное почитание Христа можно сравнить с поцелуем Иуды»[15\. Причем, все эти «нормы капитализма» характерны и для «избранных» по отношению к «неизбранным».

Декларируемая ныне «победа капитализма» — это «победа» иудаистского, «ветхозаветного» мировоззрения над христианским. Таким образом, в разряд «новых иудеев»/«жидовствующих» перешли все, кто разделят принципы (религии) капитализма[16]. По сути, это противостояние, отрицание высшей цели — Богу, суть которого есть Любовь. Не случайно широкое распространение получила шокирующая для конца XIX в. фраза Фридриха Ницше — «Бог умер!». При этом мало кто сегодня знает её продолжение: «Мы убили его — вы и я! Мы все его убийцы!» — так кричал Ницше «устами Заратустры»[17] (о манипуляции с учением которого мы поговорим ниже в части, посвященной восстанию иудействующей секты мазда-китов в Персии). Несмотря на стыдливое прикрытие философа зороастризмом, по сути, это был крик души немецкого народа, из которого вырывали Христа…

С повсеместным установлением опирающимся на «ветхий завет» капитализма, «избранные» вернули себе «свою прелесть» — «кольцо всевластия» — сакрализованную технологию социального доминирования. И обратили людей в рабов капитала. Поскольку с отказом от высших духовных целей, люди начали поклоняться «золотому тельцу». Таким образом, «победа капитализма» — это и возвращение в варварство.

Не случайно, что православный народ, дольше всех находившийся вне ветхозаветной пропаганды, не принимает религию капитализма — хотя «ветхоза-ветствующие апостаты» при этом обвиняют Россию в «отсталости».

2. С точки зрения христианского канона — «Ветхий Завет» — это сборник притч и сакральных наставлений, говорящих о Боге Творце и выборе им «избранного народа», а так же о явлении Христа, своей смертью искупившим первородные грехи человеческие и возвестившем о Спасении для каждого. Несмотря на многочисленные правки ветхозаветствующих апоста-тов, в Новом Завете осталось главное, о чем говорил Спаситель, во что призывал верить и чему молиться. Сохранились и слова, которые Он говорил иудеям: «Ваш отец дьявол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» (Ин.8: 44). При этом Христос «ветхозаветные» законы «исполнил» — т. е. фактически отменил, дав шанс на Спасение даже самому жестоко-выйному племени.

И речь идет не только о принципиальной смене обрядовости, десакрализации субботы, отмене «ветхозавещенного» членовредительства, употребления в пищу «запрещенных продуктов» и большей части из 613 «законов левитов».

По большому счёту, христианину «законы» не нужны — у нас есть Нагорная проповедь, где Им всё сказано. Но даже для нерелигиозных людей, при сравнении «ветхого» и Нового завета понятно, что речь идет и об отмене «сакрализованного» сребролюбия, ростовщичества, разрушения семей и насильственного отъёма земель, имущества и жизней у других народов — что оправдывалось «избранностью». В Новом Завете была отменена сама «избранность», которая оправдывала обман, расизм и геноцид «неизбранных». Так же была «исполнена»/отменена и неограниченная власть «сверхизбранных» жрецов и Синедриона над «избранными сынами израиля» — которым в свою очередь позволялось творить что угодно с «неизбранными».

Могли ли отказаться от таких «привилегий» те, кто был глубоко подвержен греху гордыни?

«Тщеславие — любимый грех сатаны». И поэтому «дети его» так хотят вернуть уже «исполненный урок ветхого завета» — в самых разных формах.

И делают они это постоянно -

Часть II. КАИНИТЫ, МАНИХЕИ, МАНДАИТЫ, МАЗДАКИТЫ… — «ВАШ ОТЕЦ ДЬЯВОЛ; И ВЫ ХОТИТЕ ИСПОЛНЯТЬ ПОХОТИ ОТЦА ВАШЕГО»

С самого начала христианской эры появляется первая ветхозаветная апостасия — ересь гностицизма. Основателем древнейшей гностической секты считается главный соперник апостола Павла — иудейСимон Волхв. «Он учился в неоплатонических школах Александрии под руководством еврея Филона, прозванного «еврейским Платоном», — пишет французский исследователь Луи Дасте[18]. Из прочих гностических сект того времени, порожденных иудаизмом, наиболее известны каиниты.

При этом и «масонские мифы говорят, что строитель Соломонова храма Гирам вел свой род от Каина, который якобы происходил от связи Евы с Люцифером. От связи же между Гирамом и царицей Савской, (также ведущей свой род от Каина), должна идти вечная дружина работников, которая во все времена соберется во имя его» — пишет масонский историк Лекуте[19]. Т. е., по сути, речь идет о детях дьявола, которые упорно воспроизводят мировоззренческую концепцию «избранности».

Изначально они действовали силой. «Во II веке евреи, составляя большинство на острове Кипре, задумали основать там еврейское государство; они неожиданно умертвили… множество греков-христиан. При этом они проявили страшную жестокость»[20]. По свидетельству римского историкаДиона Кассия, во время того восстания в Иудее в 115 г., в Киренаике иудеи перебили уже около 200 тысяч мирного христианского и нееврейского населения. То же проделали восставшие иудеи на захваченном ими острове Кипре, где они замучили и перерезали около 240 тысяч киприотов, по большей части христиан. Торжествовавшие свою победу «евреи ели плоть побежденных, бегали по улицам городов, препоясанные окровавленными кишками или замотанными в кожу зарезанных ими христиан»[21].

Ни к каким результатам это злодейство не привело, «избранные» понесли жесткое наказание, и с тех пор иудейская сила больше открыто не действовала, а постепенно замкнулась на много веков в тайное общество, стараясь лишь вносить развал и разложение в среду своих противников, которыми они считают всех «неизбранных». И прежде всего христиан — что нашло отражение в талмуде и многочисленных комментариях к нему.

С тех пор «ветхозаветное» мировоззрение «избранности» — гордыня — продолжала творить страшные преступления в куда более изощренной форме. одновременно жестко наказывая и самих «избран-ных»[22].

«Мыши кололись, плакали, но продолжали жрать кактус»…

К концу V в. в Персии сложилась религиозная химера, в основу которого легло, во-первых, учение основателя гностической секты каинитов Карпократа (чтивших Каина за то, что, породив идею убийства, он дал людям возможность отвергнуть его и обрести шанс на искупление; кроме того, предавшиеся свальному греху, поскольку «презирали плотский грех»); во-вторых,манихейство, опиравшееся на гностическое понимание «ветхого завета» и каббалы. Основателю этой секты — Манесу

— часть историков приписывает иудейское происхождение^], часть это отрицает. Между тем, вполне доказано и единогласно признано всеми, что Манес рос и воспитывался в среде каббалистической секты «мандаитов», учение которой он почти целиком перенес в основанную им «новую ересь», т. е. в манихейство[24].

Остатки секты «мандаитов» до сих пор существуют в Иране. Знатоки Каббалы и религий Востока,Франк и Бабелон[25], утверждали, что эта секта соединила в своем учении суеверие халдеев с идеями, почерпнутыми из танаха, талмуда и каббалы; книги мандаитов написаны на арамейском языке, бывшем тогда разговорным языком иудеев. Само название секты происходит от сирийского слова «манда», что значит «знание».

Отметим «стандартность» процесса иудаиза-ции: «каббала» так же означает ««знание»; кроме того, название еретических сект, созданных иудеями в первые века по РХ для борьбы с христианством, так же происходят от греч. слова «гнозис»/«знание».

В конце I в., опасаясь возможного перехода в начавшее распространяться в Персии христианство, в секте были проведены реформы иудеем Елксаем, который лукаво назвал истинным спасителем мира Иоанну Предтечу и ввел обряд крещения, полностью игнорировав Иисуса Христа.

В 226 г. по РХ на волне свержения Парфян и восстановления национальной династии Сасанидов, в Персии возникла идея восстановления чистоты национальной религии Зороастра, вместо господствующей при парфянах религии из смеси халдейских и иранских учений, в которой к дуализму Зороастра примешивалось еще и третье божество Митра (ведический, индоиранский и позднеэллинистическийбог Солнца[26], ставший в иранской мифологии посредником между верховным богом и людьми).

Этим и воспользовалась иудействующая секта манда-итов, выдвинув из себя Манеса, который сумел с одной стороны — ударить по нарождающемуся в Персии христианству, с другой стороны — по национальной религии персов, внеся всеобщий раскол и смуту.

Манес проповедовал дуализм соприкасающихся «богов добра и зла», в борьбе которых побеждает дьявол, поглотивший «божественную душу мира» и породивший материальный мир — что, по сути, копировало каббалу (или породило её). При этом победу сил тьмы иудействующие сдобрили проповедью всеобщего равенство и свободы, уничтожения всех религий, отрицанием собственности, брака, семьи и государственного управления, — в результате чего Манес смог увлечь готовых отойти от языческих религий и готовых примкнуть к христианству.

Манихейство предлагало как можно скорее расстаться со всем материальным, осуждая занятие земледелием, как «причиняющее страдание» (аналогичная установка и в иудаизме[27]). Они отрицали брак и деторождение, поскольку это «способствует удержанию духа в узах материи», одновременно допуская распущенность нравов, исключающих по возможности рождение потомства (в результате одни из более поздних последователей

— альбигойцы — отказывались от рождения детей и стремились к смерти; скопцы отсекали себе половые органы[28] и т. д.)

«Сакральность» распущенности нравов, спрятанная за проповедью о «всеобщем равенстве» на некоторое время позволили Манесу получить благосклонность местных правителей.

Манихейская секта, подобно масонству, представляла тайное общество, но всего лишь с тремя степенями посвящения: «верующие», «избранные», и «совершенные» — как у пифагорейцев и каббалистов[29]. От посвящаемых требовалось прежде всего строжайшее соблюдение тайны: «Jura, реrjura, secretum рrоdеrе nole» («клянись, нарушай присягу, но не выдавай тайны»). Что не удивительно, — блаж. Августин упоминает странный и отвратительный ритуал манихейского «крещения», во время которого вступающих в ряды «Избранных» «крестили» семенем их собратьев по вере[э0 т. Характерно, что«избранными» были названы лишь 70 человек, - столько же, как и в иудейском Синедрионе[31]. Блаж. Августин так же свидетельствует о жестокосердии манихеев ко всем, не принадлежавшим к их секте: «И если бы голодный — не манихей — попросил есть, то, пожалуй, за каждый кусок стоило бы наказывать смертной казнью»[32]. Что так же соответствует установкам иудаизма[33] (временной период и география действий манихеев точно совпадает с составлением «вавилонского» талмуда).

В результате возникновения «тайных избранных» были созданы все условия для государственного переворота. Между тем, усилиями персидских патриотов Манес был все же изгнан. Позже он снова вернулся, в 276 году был разоблачен, как «распространитель иудейской ереси, враг рода человеческого и персидского народа, чье учение разрушает брак и семью»[34\. Однако казнь Манеса не спасла Персию от плодов его проповедей, породивших множество сект.

В V в. манихейство породило движение «маздатов» — по имени одного из руководителей движения, чиновника Маздака. Нужно отметить, что само слово «маздак» — это не имя собственное, а титул главы секты, выросшей из учения Манеса[35].

В древних исторических текстах Маздак представлен как «блистательный и красноречивый казначей Ковада», второе лицо в государстве. Кроме того, его племянница была женой шаха Кавада I, которая, как и в истории с Мордехаем и Эсфирью выступила «агентом влияния» (эти исторические события отражаются в зеркале истории кровавого иудейского праздника «веселого Пурима»). Организаторские способности и красноречие Маздакаотмечает даже Фердоуси в «Шахнаме».

Нужно отметить, что на первый взгляд это учение снова выглядело «не так уж и плохо», но не зря говорится, что «дьявол в деталях». Так главный постулат маздакизма гласил, что в основе мирового процесса лежит борьба между светлым, добрым разумным и закономерным началом, — и тёмным, злым началом, представляющим собой хаос и случайность, и что эта борьба неизбежно завершится победой «добра» над «злом».

Озвучивая идеи о «взаимопомощи, равенстве и свободе», маздакизм не вышел за рамки «потребительского коммунизма», одновременно направив усилия на разрушение основы человеческого общества — семьи. Так призывая к борьбе за уничтожение социального неравенства (отождествлявшегося со «злом») и противопоставлявшегося «добру» — насильственному осуществлению всеобщего равенства, включая общее пользование женами (отметим, что эти тезисы разрушения общества были повторены и в идеологической диверсии Мордехая Леви-Маркса[36], и в практике Лейбы Троцкого-Бронштейна[37] — не сумевших преодолеть «ветхозаветность» своего мировоззрения). Так что сегодня маздакитов определили бы как «иудо-большевиков» или троцкистов — которые, по сути, были прозелитами одной из версий иудаизма.

В 491 году на Иран обрушилась целая серия бедствий

— засуха, недород, нашествие саранчи. Недавно взошедший на трон шах Кавад попытался предотвратить голодные бунты, открыв амбары с резервным зерном, но волнения всё же вспыхнули. Тогда, как пишет Л.Н.Гумилев, «один из вельмож, Маздак, предложил шаху свою концепцию спасения государства. Она была дуалистична, но в ней, в отличие от манихейства, "царство света" наделялось качествами воли и разума, а "царство тьмы" — качеством неразумной стихии. Отсюда вытекало, что существующая в мире несправедливость — следствие неразумности, и исправить ее можно средствами разума: введением равенства, уравнением благ (т. е., конфискацией имущества богатых и разделом его между маздакитами) и… казнями "сторонников зла", т. е., тех, кто был с Маздаком несогласен»[38] — отметим для себя эту ещё одну черту «маздакитского коммунизма», роднящую его с иудо-большевиками.

Л.Н. Гумилёв выделяет суть учения и действий мазда-китов: «Маздак считал, что поскольку все люди происходят от одних и тех же общих предков, они имеют равные права на женщин и богатства друг друга. Это, утверждал он, положит конец всем ссорам и раздорам, которые возникают по одной из этих причин… Маздак провозгласил общность женщин и сделал богатство и женщин свободно и равно доступными для всех мужчин, как доступны огонь, вода, пища…».

Это движение приняли с распростертыми объятиями молодежь и развращенные слои общества, и. шах Кавад, который хотел ослабить влияние кланов знати. Начались конфискации имущества, при этом перешедших на сторону шаха не трогали. Т. е. были введены двойные стандарты.

Поощряемое монархом, учение Маздака распространялось как лесной пожар, и весь Иран был ввергнут в сексуальную анархию. На поводе безудержной похоти и доступа к чужому имуществу многие невоздержанные люди превратились в «рьяных маздаки-тов». Прошло немного времени и они обратились уже к Каваду, угрожая, что свергнут его с трона, если он не обратится в их «веру». Шах уступил, и официально отменил законы о традиционном браке в 496 году. Движение стало настолько мощным, что каждый мог зайти в дом любого человека и завладеть его женой и имуществом. Вскоре уже никто не имел права ни на свое имущество, ни на семью. Дело дошло до того, что ни родители не признавали своих детей, ни дети родителей (что так же поразительно напоминает настойчиво насаждаемый иудеями троцкизм, причем в ранних его стадиях даже форма одежды совпадала, поскольку маздакиты одевались в красные и черные кожаные куртки[39]).

Вскоре «каинито-троцкистские» маздакиты окончательно превратили шаха в марионетку на троне, фактически заточив его, и развернули в стране неслыханный террор. В 501 году Каваду удалось сбежать от своих «министров» к эфталитам (бактрийцам и согдианам — светловолосым ариям Ср. Азии) и привести в столицу верные ему войска. Но маздакизм обрел в стране такую силу и размах, что не поддавался никакому контролю. Правление шаха носило номинальный характер.

И только более чем через два десятилетия (!) хаоса вставшему на защиту своей матери и рода царевичу Хосрову удалось свергнуть Маздака (528 г.). Эта история изложена в «Книге песен» Абуль-Фарадж аль Исфахани: «Однажды перед Ковадом была его супруга с царевичем Ануширваном, и тут вошел Маздак. Увидев ее, он сказал Коваду: «Отдай ее мне, я хочу удовлетворить с ней свое желание». Так как маздаки проповедовали общность жен, а царь был богобоязнен и поглощен делами веры, он ответил: «Бери». Царевич же «бросился к Маздаку и неоттупно просил и умолял его позволить увести прочь мать. Наконец он поцеловал ему ногу, и тогда Маздак отпустил их… Когда Хосров получил полную власть в государстве и всемогущий жрец явился к нему с наставлениями, Хосров воскликнул: «Ты все еще здесь, сын блудницы? Богом клянусь, вонь твоего чулка все еще не покинула моего носа с той поры, как я целовал твою ногу»[40].

Хосрову начали угрожать и вызвали на суд. Он призвал на помощь старца — мудреца из Фарса, который поставил Маздака в тупик фразой — «ежели десять мужчин будут иметь сношения с женой шаха, кто, скажи мне, должен считаться отцом?.. Ты пришел затем, чтобы уничтожить родовое древо иранских шахов». Одновременно был разоблачен цирковой трюк Маздака с «вещающим огнем», который давал ему возможность представляться «великим пророком». С помощью людей, вставших на защиту своих семей и традиций, царевич казнил Маздака и многих его сторонников, зарыв их в ров вниз головами.

Большая часть местных иудеев, очутившихся в Персии после поражения от римлян во II в., с самого начала являлись горячими сторонниками троцкиста Маздака и приняли самое активное участие в этом шабаше. Характерная черта — богатых иудеев, чье богатство многократно возросло(!) в течение нескольких лет бедствий персидского народа, «мазадакитские коммунисты» не трогали — точно так же, как во время революции 1848 «парижские коммунары» не тронули ни один из 150 домов Ротшильдов[411. Не сложно предположить, что «олигархи», значительно обогатившиеся во время восстания маздакитов, входили в «высший круг посвященных» — по аналогии с «70 избранных Синедриона»[42].

Когда начались «хосровские репрессии», иудеи-маздакиты бежали из Ирана. Л.Н.Гумилев так охарактеризовал эту эмиграцию: «Связанные с маздакитс-ким движением евреи тоже удрали на Кавказ, подальше от разъяренных персов. И очутились они на широкой равнине между Тереком и Сулаком…». Здесь вирус избранности и «затих» на 220 лет, пока в VIII в. иудаизм не решил принять род одного из вельмож в Хазарии[43]…

Подводя итог произошедшей «революции» в Персии, нужно сказать, что манипулируя доверием шаха, «троцкист» Маздак разжигал мятежный дух в обществе, открыто призывал к убийствам и грабежам коренного населения страны, устанавливая материальное «равенство» разбойными методами и инстинктами толпы. Все споры он стремился разрешить, бесцеремонно убирая несогласных с ним. Его отношение к женщинам, которыми при случае мог воспользоваться каждый желающий, провоцировало разрушение генетического древа и вело к вырождению древних персидских родов.

Отметим, что это был «чисто иудаистский ход» по вырождению народов. Сложно однозначно говорить о первопричинах того, почему изначально «ветхий завет» вел родословную по мужской линии, — «Исаак родил Якова, Яков родил Иоанна…» и т. д., - а потом произошел мировоззренческий переворот. Стал ли он следствием ликвидация мужской части постоянно восстающих «избранных» — после того, как они вырезали 440 тысяч христиан в Киреинаке и на Кипре; или это был «сакрализованный блуд» храмовой проститу-ции[44]; или изощренные измышления раввинов[45] — однозначно сказать сложно. Но можно с уверенность констатировать, что именно в период между II–V вв. в «вавилонском талмуде» произошла принципиальная смена принципа ведения родословия — не по мужской, а по женской линии. Сегодня эта концепция доведена «избранными» до экстремального состояния, жесточайшим образом травмирующего психику детей и разрушающего семьи[46].

Как бы то ни было, но после идеологическо-духовной диверсии «иудо-маздакитов» в «Денкарте» (кратком изложении и толковании авестийских текстов), было дано предупреждение, как распознавать подобного рода манихеев: «всякое учение, каким бы духовным оно себя не называло», надо тщательно проверять и искать «средство против тех, кто сеет смуту, ибо существуют такие еретики, которые вносят в религию раскол и объявляют себя пророками; они учат, что родословную надо вести по материнской линии, и они подобны волкам, ибо утоляют свои желания с той же ненасытностью, как волк и его потомство. Они ведут родословную по матерям, покупают своих женщин [словно] овец, отстаивают спои корыстный интерес даже в ущерб интересам сына или брата, лгут даже [своим] детям, обладая таким образом преимуществом нарушителя договора… никогда им не верь!»[47].

Но главный, непоправимый ущерб был нанесен образу мироздания персов. Была разрушена традиционная иерархия ценностей этого родственного нам народа, — накопленная поколениями «защитная оболочка», которая была заменена новой идеологической системой, основанной на «блуде мысли» и похотливых инстинктах.

Несмотря на ликвидацию главных идеологов системной дегенерации, своё дело в разрушении древней Персии секта маздакитов сделала. «С подобными анархистами во главе государства катастрофа была неизбежна: Персия вскоре попала в руки арабов-мусульман. Тайные еврейские общества, особенно те же маздокисты, завели деятельную пропаганду своих разрушительных учений среди победителей, дабы в свою очередь совратить мусульман… Между прочим основалось тайное общество с семью степенями; соединявшее в себе все учения, могущие убить мусульманскую веру». В ней, как в секте Маздака, «преподавалась тщета всякой религии и безразличие всякого человеческого поступка. Учение это распространялось даисами (посланниками, прозелитами — К.М.); один из них, по имени Кармат, сделался основателем секты карматов»[48].

«Персидские халифы употребили целое столетие на уничтожение шаек карматских анархистов. Когда это движение было окончательно подавлено, один из даисов, по имени Абдалла, бежал из персидской тюрьмы в Египет и имел там такой успех, что явился основателем династии Фатимидов или Измаилитов, властвовавшей с 909 по 1171 год»[49].

«Абдалла выдавал себя за правнука Алии — мужа Фатимы, дочери Магомета, на самом же деле он вовсе не был потомком Фатимы, а был сыном еврейки»[50].

«Измаилитские сектанты… в продолжении более трех веков являлись действительными хозяевами Египта в нынешнего Туниса. Они основывали ложи, называемые «собрание мудрости», в которых имелось девять степеней посвящения. Все обучение велось так, чтобы привести учеников к полнейшему скептицизму… Учение секты измаилитов сводилось к следующему: ни во что не верить и на все дерзать… Каирская ложа распространяла свое учение посредством даисов; они имели под своим начальством рефиков или товарищей: рефики и даисы наводняли всю Азию, и один из последних, Гассан-бен-Саббах, основал новую ветвь секты — восточных измаилитов или ассассинов»[51].

Забегая вперед скажем, что в 1256 г. «государство исмаилитов» было уничтожено «монгольскими»?) войсками, лишивших секту «избранных ассассинов» возможности править большими территориями. Чтобы правильно понимать суть мировоззрения этой секты, достаточно вспомнить, что к середине XIV века слово «ассасин» приобрело в итальянском, французском и других европейских языках значение ««убийца». Например в португальском языке появились заимствованные однокоренные слова assassino — убийца, предатель; assassinar — убивать; assassinato или assassmio — убийство и т. д.

Маздакитский государственный переворот стал первым крупномасштабным целенаправленным идеологическим подрывом общества «иудействующими». И в какие бы времена не происходили революции, все они развивались по одной и той же схеме, которая была построена как сатанинская пародия на церковь с «революционными кумирами», руководствующимися своей гордыней. Прочную матрицу «мировоззрения избранные» с поразительным упорством продолжали воспроизводить в более поздних учениях и теориях «социального разрушения» — начиная от богомилов и альбигойцев[52], заканчиваяхлыстами, скопцами[531], марксистами, «троцкистами» и современными «иудо-либералами» — как порождениями мировоззрения несмирившихся с исполнением «ветхого завета», продолжающих лелеять смертный грех своей гордыни.

МАСОНЕРИЯ — ИГРА НА ТЩЕСЛАВИИ ОБЫВАТЕЛЯ И КУЗНИЦА КАДРОВ

Этим же порождением стала идеология масонерии, целенаправленно отбирающей «избранных» в свои секты. Причем делали это не по недомыслию, а намеренно. Вот что писал масон из ложи Alta Vedita «помощник банкира» под псевдонимом «Пикколо-Тигр», каким образом происходит «отлов душ человеческих» на крючок любопытства и порока тщеславия:

«Ввиду того, что мы еще не в состоянии сказать свое последнее слово, найдено полезным… встряхивать все, что стремится к движению… рекомендуем вам стараться присоединять возможно большее число лиц… но при условии, чтобы в них господствовала полная таинственность… старайтесь подпускать наших в эти стада, управляемые глупым благочестием… Под самым простым предлогом… заставьте других создавать, разные союзы, сообщества… затем маленькими дозами впускайте яд в избранные сердца; делайте это как бы невзначай, и вы вскоре сами удивитесь полученным результатам. Гпавное — это отделит человека от семьи и заставит его потерять семейные привычки. По самому складу своего характера всякий человек предрасположен бежать от домашних забот и искать развлечений и запрещенных удовольствий. — Исподволь приучайте его тяготиться своими ежедневными трудами, когда же вы окончательно разлучите его с женою и детьми… внушите ему желание изменить образ жизни. Человек рожден непокорным; разжигайте в нем это чувство непокорности до пожара… Внушив некоторым душам отвращение к семье и рели (одно неизбежно следует за другим), вызывайте в них желание вступить в ближайшую ложу. Принадлежать к тайному обществу (по постройке храма соломонова) до того обыкновенно льстит тщеславию простого обывателя, что я каждый раз прихожу в восторг от человеческой глупости… Правда, ложи по своей деятельности мало приносят пользы — там больше веселятся и пьют, — но зато… в ложах мы овладеваем разумом, волей, душой человека, мы просматриваем, изучаем его, узнаем его наклонности, вкусы, привычки, а когда видим, что он для нас созрел, направляем его к тайному обществу, по отношению к которому масонство является лишь плохо освещенной передней»[54].

Не сложно понять, каких моральных дегенератов из «тщеславных обывателей» призвана отбирать эта кузница кадров для «синедриона избранных».

Характерен портрет Пикколо-Тигра: «Деятельность этого еврея неутомима, и он, не переставая, колесит по всему миру с целью создать новых врагов Христовых. В 1822 году он играет крупную роль среди карбонариев. Его видят то в Париже, то в Лондоне, иногда в Вене, часто в Берлине. Повсюду он оставляет следы своего пребывания, повсюду он присоединяет к тайным обществам адептов, на нечестие которых он может рассчитывать. Для правительств и полиции он является продавцом золота и серебра, банкиром-космополитом, погруженным только в свои дела и торговлю. Но если проследить его переписку, то этот человек окажется одним из самых ловких агентов подготовляемого разрушения. Он служит невидимою связью, соединяющей в один общий заговор все второстепенные «подполья», которые работают над уничтожением Христианской Церкви»[55]. Характерно, что с ним же находились в переписке и декабристы, даже уже будучи в ссылке[56].

Что касается упомянутой ложи, то, по мнению графа А.Череп-Спиридоновича, речь идет о ложе «Alta Vendita», которая с 1814 по 1848 гг. «руководила деятельностью всех тайных обществ» (эксперт Джордж Дилон). Именно в это время в Италии находился«Карл» (Калман Майер) Ротшильд -банкир королевства Сицилии и Неаполя (характерно, что именно эти регионы Италии до сих пор считаются наиболее криминогенными).

Большое число историков, Неста Вебстер, в част-ности[57], пишут, что «Alta Vendita» возглавлялась «благородным итальянским юношей» под псевдонимом Нубиус[58]. Его руками водил «Пикколо Тигр», путешествующий по Европе и «маскирующийся под странствующего ростовщика», который развозил указания карбонариям и «возвращался нагруженный золотом». По всем признакам, это был молодой Лайонел (Лев) Ротшильд, который в то время жил у своего дяди (Калмана «Карла» Майера) в Неаполе, много ездил по родственникам, в т. ч. долго гостил во Франкфурте у -Амшела Майра «Ротшильда» - так же известного своей хвастливой фразой: «Дайте мне право выпускать и контролировать деньги страны, и мне будет совершенно все равно, кто издает законы!»[59\. «Гордыня — любимый грех дьявола», за ним следуют и стяжательство…

Характерно, что именно в этом время Рим легализовал и оправдал взимание банками процентов несколькими актами 1822 — 1836 годов. Но это было мало. Спонсируемые Ротшильдами «карбонарии» не успокаивались. Более того, во время революции 1848

- 1849 годов в Папской области и убийств чиновников Ватикана, папе пришлось бежать из Рима. Ему удалось вернуться лишь год спустя — с помощью французских штыков и кредитов Ротшильдов, с котором у папского престола с тех пор образовался тесный союз на основании секретного соглашения 1849 года[60], начав продвигать интересы Ватикана через банковскуюгруппу Сантандер. С момента своего основания в 1857 г. банк Сантандер находится в сфере влияния группы Ротшильдов, с которой связаны представителисемейства Ботин, возглавляющие банк до сего времени[61].

Интересно другое — после того, как папа оказывается связан соглашением с «избранными» ростовщиками, руководимая «Маленьким тигром Ротшильдом» ложа Alta Vendita фактически прекращает свою вооруженную активность, переключившись на подрыв христианского мировоззрения в католической церкви изнутри.

Впрочем, вернемся к основной теме и последуем за оставленными нами ранее носителями «ветхозаветной гордыни», бежавшими из ввергнутой в хаос и идеологически раздробленной Персии в Хазарию…

Часть III. КАК «ИЗБРАННЫЕ» РАЗРУШИЛИ ХАЗАРИЮ

Как перешла под контроль и погибла под иудаистским управлением «первая» Хазария (650–969 гг. по РХ) — контролировавшая территории Предкавказья, Нижнего и Среднего Поволжья, современного северозападного Казахстана, Приазовье, восточную часть Крыма, а также степи Восточной Европы вплоть до Днепра?[62]

Столица Хазарского каганата, созданного кочевым народом -хазарами - первоначально находилась на территории современного Дагестана (вБеленджере и Семендере), в результате войн с арабами в XIII в. была вытеснена в низовья Волги (Итиль). Но подлинное начало падения Хазарии связано не с войнами, а с принятием иудаизма — «идеологии гордыни» — частью правящей элиты. А окончательный разгром каганата произошёл уже в результате военного похода Древнерусского государства.

Первоначально, произошедшие из тюркских и угорских племен, хазары придерживались традиционных языческих верований. Главное место в пантеоне занимал бог неба Тенгри, живым воплощением покровительства которого считался вождь хазар — каган. Он обладал «кут’ом» — особой жизненной силой, которая обеспечивала счастье народа. Кроме того, хазары поклонялись богу молний Куару[63], женскому божеству плодородия, верили в богов дорог, поклонялись солнцу и луне. Так же широко был распространен культ священных деревьев.

Расположение на стыке христианского и исламского миров, а также расположение торговых путей[64], привело к проникновению в Хазарию всех трёх основных направлений монотеизма. Однако основное население Хазарии оставалось языческим.

Хронологически первым в пределы языческой Хазарии вошло христианство. В 682 году один из хазарских вассалов — дагестанский князьИлп-Илитвер - крестился и уничтожил местный языческий «священный дуб»[65]. Из вассалов каганата крупнейшей христианской территорией стала Кавказская Алания (хотя в VIII в. под давлением аланский царь на время перешёл из христианства в иудаизм). Таким образом, христианскими стали юго-западные территории каганата.

Ислам вошел в Хазарию во время арабо-хазарских войн. После поражения, понесённого от арабов в 737 г. по РХ, по ряду источников, каган временно принял ислам для предотвращения дальнейшего разгрома Хазарии[66]. В вытесненной из Дагестана на Волгу новой столице Хазарии — Итиле — стала возникать очень небольшая мусульманская община. С IX в. исламской стала и гвардия бека (халифа), но эта религия смогла укрепиться в этом регионе только во время Золотой Орды, принявшей ислам в качестве государственной религии лишь в XIV в. Т. е. только через три века после падения Хазарии.

Иудаизм проник в самую верхушку хазар лишь в 740 г. — через 3 года после поражения от арабов, исповедующих ислам. Тогда один из хазарских военачальников в Дагестане — Булан — принял иудаизм[67] — решив быть равноудаленным от христианства и ислама, и получив поддержку местной общины иудеев. Как мы разобрали в предыдущей части, иудейские общины в расположенном на южной окраине Хазарии Дагестане, куда они бежали в VI в. после провала «маздакитской революции» в Иране в 528 г. При этом сам факт массового бегства иудеев из Ирана наталкивает на мысль, кто был подлинным идеологом и выгодополучателем провалившегося восстания — в виде насильственного осуществления «данной богом» смеси манихейства и извращенного зороастризма «протокоммунизма», — который «по непонятным причинам» обогатил иудейскую «олигархию» Персии.

Между тем, принятие Буланом иудаизма и финансовая поддержка торгово-ростовщических общин «избранных» изначально укрепили позиции его клана, — в то время как положение правящей языческой династии стало ухудшаться из-за сокращения военной добычи.

Окончательное проникновение раввинистического иудаизма в правящую верхушку разделенной несколькими религиями Хазарии произошло через 60 лет — в начале IX века, когда потомок Булана -Обадия - занял второй после кагана пост в государстве, сосредоточив в своих руках реальную власть. Именно он выстроил синагоги, ввел изучение иудаизма в школах, и способствовал миграции идеологов иудаизма из других стран, выплачивая «иностранным специалистам» щедрое вознаграждение. С этого момента в Хазарии установилась система двойного правления, при которой номинально страну продолжали возглавлять каганы из старого царственного рода, но реальное управление осуществлялось от имени «исповедующего избранность» клана Буланидов[68].

Реформы иудея Обадии ознаменовались конфликтами в хазарской верхушке, что привело к скорой смерти самого Обадии, его сына Езекии, а затем и внука — Манассии, которые правили достаточно мало. После этого реальная власть перешла брату Обадии — Ханукке, за линией которого она и сохранялась вплоть до разгрома каганата[69] русским князем Святославом Храбрым в 964–965 гг. по РХ[70]. Который освободил из-под хазарского ига славянское племя вятичей.

Отголоски этих событийсохранились в Русских былинах, как тщательно это не пытались позже скрыть[711

ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОСТЬ ПАДЕНИЯ ХАЗАРИИ

— заключается в том, что предназначенный «исключительно для «избранных» иудаизм не предполагает обращение «неизбранных». Археологические источники, где следы иудейского культа ничтожно малы[72], доказывают, что иудаизм исповедовала только «правящая верхушка», превращая остальное разобщенное множеством религий население в объект манипуляции. Принятие «идеологии избранности» высшим слоем правящего класса стало началом конца Хазарии.

Уже во времена Обадии значительная часть тюркских народов Хазари — в т. ч. кавары - восстали против правления принявшей иудаизм верхушки[73] и ушла к венграм. И не случайно. Формальный пост кагана был нужен его иудейским соправителям для того, что бы в случае несчастья, происходившего со страной, его можно было обвинить в неудачах и сместить, сохраняя собственную власть над Хазарией.

Более того, сама жизнь кагана была жестко ограничена множеством запретов. Начнем с того, что церемония возведения на престол предполагала удушение кагана шёлковым шнуром, до тех пор, пока он в полубессознательном состоянии не называл сам число лет своего предполагаемого правления. По прошествии этого срока его убивали. Если же каган называл непомерно большое число лет, его всё равно убивали по достижении 40-летнего возраста, так как считалось, что с возрастом «божественная сила кут’а покидает его»[74]. Большую часть жизни каган проводил взаперти внутри своего дворца, выезжая оттуда только во время ежегодной ритуальной церемонии или во времена бедствий. Т. е. фактически каган стал пленником у своих «иудейских заместителей» (что напоминает президентов в капиталистических странах — когда «демократически избранные» политики выполняют церемониальные функции при владельцах корпораций, банкирах и прочих «олигархах»).

И если в доиудейский период династия каганов прочно контролировала армию и поэтому легко избегала сакральных ограничений, то после создания параллельной схемы управления кланом «избранных», реальная власть оказалась у «формально второго лица» в государстве — «бека». На иврите его должность называлась «мелех» (от «первосвященника, царя Мелхиседека»)[75]; арабы передавали его должность как «малик» или «халиф» — дословно «заместитель». Внутри же новой иудейской династии «халифов» власть передавалась строго от отца к сыну[76].

При таком «новом порядке» за каганом остались формальные «сакральные функции», а всеми земными делами руководил бек, который внешне выказывал почести кагану, глумливо преклоняясь перед своим пленником во время ритуальных церемоний[77]. Не случайно, что к середине X в. каганский род оказался на грани вырождения, а один из его представителей, если верить источникам, вообще торговал на базаре[78]. Разве не тоже самое произошло с империями, когда истеблишмент стал состоять из «избранных» банкиров?..

Основным источником существования Хазарии были поборы с торговых караванов, шедших северной частью «Великого Шелкового пути», и торговля рабами. Зная, что «тщеславие избранности» смотрит на «неизбранных» как на «животных» — не сложно понять, кто и почему в Хазарии и на ее осколках занялся этим грязным «бизнесом».

«ИЗБРАННЫЕ И РАБОТОРГОВЛЯ»

Расположенный в Крыму город Каффа (совр. Феодосия) в XIV в. контролировался торговой империей Генуи. Но в VI веке город принадлежал хазарам, как и весь Крым. Принявшая иудаизм верхушка Хазарии контролировала торговлю, львиная доля которой приходилась на торговлю тюркскими, кавказскими и славянскими рабами.

Генузцы везли серебро и оружие, покупали благовония, специи, древесину и т. д. Но именно рабы были «стратегическим товаром» для порта Каффы, ставшим перевалочным пунктом на дороге в Европу. Цена на раба иногда достигала 600аспров (серебряная монета Каффы с изображением Генуи и латинской надписью на лицевой стороне), что приблизительно равнялось стоимости шести вьючных лошадей. Наиболее высокий спрос на невольников пришелся как раз к моменту перехода Каффа генуэзцам — которые в Италии «пользовались большим спросом». Если посмотреть на картины начала эпохи Возрождения — не сложно заметитьтюркские иславянские лица среди слуг и домочадцев, на фоне которых зачастую любили запечатлеть себе «вельможи»[79].

Кто поставлял «живой товар» в Каффу? Основными работорговцами являлись «избранные». «В темные века торговля в Западной Европе была большей

456

частью в его (еврея) руках, в частности работор-говля»[80].

Известный швейцарский востоковед Адам Мец в книге «Мусульманский Ренессанс»[81] об истории работорговли в средневековой Европе писал следующее:

«В Европе работорговцами были почти исключительно евреи. Товар поступал главным образом с Востока из славянских земель. ЕпископАгобард Лионский (IX в. н. э.) упоминает в своей книге «De insolentia ludaeorum» ряд случаев, когда иудеи похищали у франков-христиан детей или даже получали от христиан детей для продажи и продавали их испанским мусульманам. С торговлей рабами связано расселение евреев в восточносаксонском городе Магдебурге… Во время транспортировки рабов этих работорговцев добросовестно обирали… немцы; так, например, таможенное уложение Кобленца требовало с каждой головы раба по 4 динара, а епископ г. Хура в Швейцарии взимал на таможенной заставе в Валленштадте по 2 динара. В X веке Прага была средоточием работорговли. Св. Адальберт сложил с себя в 989 году сан епископа Праги из-за того, что не в состоянии был выкупить всех христиан, закупленных одним еврейским купцом»[82].

«Еврейские купцы везли славянских рабов в мусульманские страны. Женщины и девушки предназначались наложницами в гаремы, а юноши, после кастрации, в евнухи. По законам ислама кастрация запрещена и мусульмане предоставляли эту работу еврейским врачам. Средневековый арабский историк ал-Мукаддаси пишет, что основным поставщиком белых евнухов в мусульманские гаремы были «славяне, страна которых лежит позади Хорезма; их кастрируют, а затем вывозят в Египет. Славян доставляли в испанские города, населенные иудеями, которые и кастрировали их. Иудеи в империи франков так же практиковали кастрацию, причем особой известностью пользовались в этом отношении иудеи Вердена»[83].

«Во время кастрации взрезают скротум и извлекают яички. Зачастую во время этой операции мальчик пугается и одно яичко уходит наверх. Врач-иудей его ищет, однако найти его не всегда удается, и опускается оно потом, когда разрез уже зарубцуется. Если это левое яичко, то у евнуха будет и либидо и сперма, если же это правое, то растет у него борода… Лишь малая часть рабов выживала после такой операции, но выжившие стоили очень дорого»[84].

«Евреи были среди наиболее влиятельных работорговцев в европейском обществе»[85\.

И если в Амстердаме (позднее и в Нью-Амстердаме, ныне известном нам как Нью-Йорк[86]), как важнейшем составляющем «треугольной торговли», базировались торговавшие африканскими рабами иудеи-сефарды[87], то в Каффе торговали православными славянами, жителями Кавказа, монголами и тюрками преимущественно иудеи-хазары. Таким образом, через невольничьи рынки Крыма было продано порядка 3 млн. человек[881.

Что касается «генуэзцев», то нужно помнить, что в Римской империи италийцы не считались гражданами. К таковым относились и жители севера Аппенинского полуострова. Гражданами не могли быть и ростовщики. Видимо, поэтому основные торговые и банкирские кланы оказались на севере Италии. Но если сохранившиеся древнерусские летописи называют венецианцев — «Фрязами», то торгующих рабами генуэзцев — «Жидами»[891…

Между тем, именно работорговля довела Каффу до того, что в засушливый 1348 г. крепость осадили войска тюркского хана Джанибека. Почему — поясняет Л.Н.Гумилев: «У генуэзцев была иная этика. Они считали, что главное в жизни — выгода, что монголы и тюрки почти не люди, а объект для коммерческих операций. Когда они сильны, их надо использовать, когда ослабли — выкинуть. По сути это была психология зарождавшегося капитализма.

Этика, базировавшаяся на капиталистических общественных отношениях, была несимпатична ни русским, ни татарам, ни византийским грекам. Экономические интересы, господствовавшие в условиях зародившейся в романо-германской Западной Европе формации, были им непонятны, проявления их вызывали отвращение. Даже хан Джанибек, узнав, что случившимся в причерноморских степях массовым падежом скота, вызвавшим голод, воспользовались генуэзцы, чтобы по дешевке покупать у татар детей для работорговли, возмутился и двинул войско на Кафу. Ему было просто непонятно, как можно использовать беду соседа для легкого обогащения. С его точки зрения, это было очень дурно»[90].

Впрочем, мы несколько отклонились от темы.

Часть IV. «ЗОЛОТОЙ ВЕК ИЗБРАННЫХ» КАК ПРИЧИНА «ПОТОПА» И ЛИКВИДАЦИИ ПОЛЬШИ

После разгрома деградировавшей под управлением иудеев Хазарии Святославом Храбрым IX в. на территории современной России, и последующего разгрома остатков хазарских княжеств на территории Кавказа и Курдистана в X–XII в., включая подавление бунта очередного иудейского лже-месии Давида Шломовича Алроя[91], - иудейская «параллельная элита» хазаров, как носители «ветхозаветного мировоззрения» окончательно трансформировавшегося в экстремизм талмудизма, были выдавлены в сторону Европы, где наиболее успешно им удалось закрепиться в Польше. Здесь они вошли в доверие к престарелому королю Болеславу IV (прав. 1146-73) — настолько, что тот доверил им заведовать монетным двором. В начале XIII в. «избранные» начали чеканить имена польских королей на иврите. Затем на иврите возглавившие монетный двор иудеи стали чеканить на монетах уже собственные имена. А к концу века все надписи на польских монетах были уже на иврите

— когда «избранные» получили монетный двор на откуп (создав тем самым в Польше «прообраз ФРС»).

В 1284 корольБолеслав «Благочестивый» издал специальную грамоту, приравнивающих иудеев к дворянству, шляхте — а, с точки зрения «экономической свободы» — превышающие возможности дворян.

Пик проникновения в польскую элиту произошел при Казимире III «Мудром (1333–1370), который, захватив русскую православную Галицию и часть Волыни (Малую Русь)[92], стремился колонизировать эти земли, привлекая на них льготами «еврейских» купцов и ремесленников, чтобы, разбавив русское православное население пришлым элементом, прочнее привязать эти земли к Польше. Ужев 1334 г. по специальному указу (эдикту) иудеи стали именоваться «людьми короля» — одновременно король закрепляет рабский статус польских крестьян (кстати, крестьянин

— от слова христианин).

Причиной особого благоволения короля Казимира «Мудрого» к иудеям была и его любовь к красавице Эстерке (Эсфири). Дочка портного настолько овладела королём, что он поселил её в своём дворце близ Кракова, где она родила королю Польши двух дочерей (которых воспитывала в иудейских традициях), и двух сыновей, Пелку и Немира, которых всё же крес-тили[93]. Из Польши иудеи проникли в Литву еще при Гедимине, который также снабдил их обширными привилегиями.

В 1385 в результате междинастического брака образуется Польско-Литовский союз, закрепленный в «Кревской унии» (зафиксируем для себя эту дату и отложим от нее 100-летний отрезок времени.).

Тем временем в Польше начался резкий рост числа «избранных» — которых к тому стали гнать из Европы. В XV в. их стало уже около 100 тысяч, в 1648 г. — 300 тыс. человек. По переписи 1765 года иудеи составляли уже 10 % населения Польши. «Имея столь солидную демографическую базу, они освоили все профессии, монополизируя некоторые из них, и самоорганизуются в некоторое подобие государства в государстве. Эта организация приобретает в 16 веке окончательные формы, так что с этого времени Польша на века становится главным мировым центром иудаизма» -пишет «еврейский» историк Леон Поляков[94].

Занимаясь ростовщичеством, иудеи фактически монополизировали экспорт пшеницы, леса, мехов и кожи, становились управляющими хозяйств шляхты — т. е. господами над миллионами польских, литовских и русских крестьян. Крестьянских и военных специальностей в списке их профессий не числись (каиниты и манихеи так же презирали землю). Зато они стали фактическими владельцами деревень с полями, лугами и крепостными крестьянами, получили право арендовать православные церкви, занимали крупные государственные посты и получали на откуп сбор налогов и таможенные сборы.

Экономика Польши и её народ не могли долго выдержать такое количество «избранных». По сути, христиане попали под двойной гнёт — «надстройки» в виде шляхты и иудеев, сплоченных собственными религиозными догмами и не имеющих никаких моральных ограничений по отношению к «неизбранным».

Упадок монархии и государственного управления происходит в то время, когда польским «избранным» были дарованы их важнейшие привилегии, включая учреждение «Комитета Четырех стран» («Ваад Араба Арцот») — органа иудейского управления Польши, где они начали доминировать в экономической жизни. Сами иудеи позже назвали этот время «Золотым веком еврейства».

К тому времени вся Польша оказалась разделена на территориальные кагалы («ваады», комитеты), подчинившие все местные общины без исключения. «Ваады» начали играть ведущую роль в Польше с 1519 г. Центральная власть из 30 главных раввинов составили совет верховного кагала или «Ваад Четырех Земель Польской Короны» — это и парламент, и правительство, и суд в одном лице, заседавшее на ярмарке в Люблине[95].

По сути, «всепольский кагал» воспроизводил схему «коллективного бека Хазарии» — когда при номинальном короле (сегодня — президенте) управляет «олигархия избранных», не имеющих никаких моральных ограничений. Позже эту абсолютно антихристианскую схему внук одного раввина лукаво закамуфлировал под «научным термином ‘капитализм’» — говоря про некий «исторический закон» и «обязательную стадию развития общества». Но разве это не был шаг назад — в тот «закон», который Иисус Христос уже давно «исполнил»?

Четкую характеристику «Вааду четырех стран» стран дал упомянутый нами выше историк Л.Поляков: «Современники не без основания сравнивали его с Синедрионом в Иерусалиме. Никогда евреи не пользовались в Европе столь широкой авто-номией»[96]. Ваад, или «польский Синедрион», стал религиозным и политическим центром тогдашнего Мирового «еврейства», начав смешение понятий вероисповедания и национальности. Отсюда шли законы, постановления и советы. Отсюда же осуществлялся и контроль не только над иудеями Европы, но также и Азии, и Африки. Согласно «еврейскому» историку Г.Грецу, даже всегда заносчивые иерусалимские иудеи в 1705 году обращались за советом и за указаниями к польским раввинам[97]. Например, спрашивали совета: оставлять ли в Талмуде листы белыми, где хула на Иисуса Христа, или печатать глумление над Ним. Что подтверждает и французский историк Флавиан Бренье[98].

Венцом скрытого управления «ваада» в 1569 стало заключения политико-валютного союза между Польшей и Литвой в форме т. н. «Люблинской унии» (по месту заседания «центрального ваада»). Оба государства объединялись в одно -Речь Посполитую - с общим королем, общим сеймом, единой внешней политикой и единой монетной системой, однако обе части сохраняли свою администрацию, казну, войско и суды. Т. е. в рамках «местечковой глобализации» была произведена «либерализация валютной системы и торговли».

Характерно, что название созданной самой большой на тот момент империи в Европе — «Речь Посполи-тая» — является дословным переводом с латинского на польский слова «Республика»; по-русски — «общее дело»[99]. Среди татар, турок и казаков в XVI–XVII веках Польшу часто называли Ляхистан, Лехистан (лях — поляк), но понятно, что корень у этого названия можно было бы взять и из названия другой этнико-религиозной группы…

В XVI–XVII вв. при «Вааде четырех стран» функционировало представительство иудеев Великого Княжества Литовского, но в августе 1623 года литовские кагалы образовали самостоятельный «Ваад главных общин Литовской Земли». Большую часть его истории этот Ваад возглавлял глава раввинского суда Брест-Литовска (где в 1919 году Троцким подписывался позорный договор с Германией). Отношения между польским и литовским «ваадами» регулировались представителями, которые съезжались для этого в Люблин. Оба «ваада» просуществовали до 1764 года, когда были ликвидированы резолюцией Польского сейма, установившей новую систему взимания подоходного налога с иудеев.

Помогло ли это создание в 1589 году политиковалютного союза между Польшей и Литвой укреплению государственности «Жечи Посполитой» — при условии доминирования «избранных» и их капиталов?

Увы, уже через три года — к 1572 году король окончательно превратился в декоративную фигуру, избираемую шляхтским сеймом. В качестве иллюстрации можно вспомнить хрестоматийный пример, когда «некий пан Самуил Лящ (Лащ) за убийство шляхтичей, изнасилование их жен и дочерей, захваты имений был приговорен польскими судами 236 раз к баниции (изгнание из страны) и 37 раз к инфамии (лишении чести). Приговоры тогда писали на пергаменте. Не лишенный юмора пан Лящ собрал приговоры и велел сшить из них себе кафтан. В оном кафтане Лящ появился в Кракове на балу у короля и даже сетовал дамам, что-де кафтан у него коротковат»[100]. Это объясняет, почему польские магнаты периодически вели войны и с собственным королем.

При этом «Жечь Посполитая» и ее составные части, прежде всего Польша, вели активную мировоззренческую, идеологическую и военную экспансию на Восток.

DRANG NACHT OSTEN И ОТВЕТНЫЙ «ПОТОП» КАК ОЧИЩЕНИЕ РУСИ

Несмотря на децентрализацию и практическое отсутствие королевской власти, обладавшая собственными «частными армиями» шляхта (ведомая гордыней и олигархами «ваада»), объединившись для наживы, подмяла под себя огромные территории, на которых жили русские православные люди.

При этом «Золотой век Ваада» совпадает и со смертью (убийством) Ивана IV Грозного (|1584), смертей его сыновей Федора Иоанновича (|1598), и царевича Димитрия (|1591), отравлением Бориса Годунова (|1605) и смертью его сына царя Федора II (|1605).

Лже-Димитрий I — он же Гришка (Юрий, Юшка) Богданович Отрепьев — был внуком выходца из Литвы с характерным именем Давид Фарисеев, получившего свое прозвище «Отрепьев» от царя Ивана III, изгнавшего «жидовствующих» с их ересью из Руси (см. следующую часть статьи).

Одни ли католики-иезуиты готовили захват власти на Руси? Кто составлял этот заговор и кто выдал этому авантюристу его польскую жену — Марину Мнишек (дочь одного из первых кальвинистов) — которая, после ликвидации Лже-Димитрия I (1605 — |1606), словно эстафетная палочка перешла к следующему самозванцу — Лже-Димитрию II (прав. 1606-|1610)[101]?

Ведь Лже-Димитрий II был не менее любопытный экземпляр: «разумел, если верить одному чужеземному историку, и язык Еврейский, читал Талмуд, книги Раввинов», «Сигизмунд послал Жида, который назвался Димитрием Царевичем»[102] «Евреи входили в свиту самозванца и пострадали при его низложении. По некоторым сообщениям.

Лжедмитрий II был выкрестом из евреев и служил в свите Лжедмитрия 1»[103].

В 1610 на московский престол приглашают уже Владислава — сына польского короля Сигизмунда III

(так же номинального, зависимого от магнатов и «ваада»), а в Москву вступает польский гарнизон. Как его «приняли» на Руси — известно.

В то «Смутное время» (1598–1612) казалось, что раздираемая междоусобицами оккупированная держава уже больше не поднимется. Но уже в 1612 году ополчение Минина и Пожарского выкинуло оккупантов из Кремля. Освобождение российской столицы от интервентов создало условия для восстановления государственной власти.

Между тем, ликвидации династии Рюриковичей, хаос «Смутного времени» и разграбление Руси хронологически (и мировоззренчески?) совпали с пиком «Золотого века еврейства» в Польше.

Процесс переселения «избранных» на оккупированную Малую Русь/«Украину» — особенно активизировался в XVI — нач. XVII вв., когда номинальный польский король раздавал магнатам обширные латифундии. Нуждаясь для управления новыми владениями в администраторах, магнаты охотно назначали иудеев управляющими или сдавали им поместья в аренду. В результате на «Украине» иудеи монополизировали почти всю внутреннюю торговлю, включая оптовые закупки сельскохозяйственной продукции, и её экспорт. В их руках сосредоточились: виноторговля, производство селитры и поташа, рыболовство, охота. Они брали в аренду корчмы, молочные хозяйства и мельницы. Резко увеличилась численность и расширилась территориальная экспансия «избранных» на Малую Русь/«Украину». Если в начале XVI в. здесь было 80 иудейских общин, то в 1648 г. — уже 115.

По сути, та же схема иудейского доминирования была воспроизведена и на современной ««Украине» — со всеми её закономерными последствиями.

При этом двойные нормы морали, по отношению к «неевреям», вытеснение коренного населения из наиболее доходных производств, торговли, а зачастую и лишение собственности, наряду с фактами надругательства над Православной верой, усиливали ненависть к захватчикам — именно так переселенцы и воспринимались. «Иудейские» источникиподтверждают, что православное население Украины ненавидело «евреев», считая их своими главными угнетате-лями[104]. Это и стало главной причиной восстания русских Малой Руси/«Украины» — названного иудеями «катастрофой» или «потопом». Которым и завершился их «Золотой век».

В течение всего XVII века в Малороссии с интервалами в 5-10 летвспыхивали казацкие восстания. «Потопом» иудеи назвали «зачистку паразитического класса» на территории, исторически принадлежащей Древней Руси и позднее захваченной польской шляхтой, которую провели русские казаки и крестьяне, охотно вставшие под командование гетмана Хмельницкого.

Как мы помним, в «исполненном» уроке «ветхого завета» (ставшим для иудеев вторичным, по сравнению с талмудом), «потоп» означал очищение от накопившихся грехов и скверны. Так и в период с 1648 по 1658 в освобождаемой от «польской оккупации» Малой Руси практически не осталось и уцелевших иудейских общин. А на восточном берегу Днепра не осталось ни одного «самоизбранного». Нужно отметить, что много мудрее них оказался даже портовый грузчик Л. Валенса, который в своё время говорил: «Профсоюзы должны вести себя как умные бактерии. Им нельзя разрушать организм, на котором они паразитируют».

Освобождение Малой Руси стало огромной потерей для «избранных», многие из которых бежали в Голландию — к единоверцам-сефардам, которые разбогатели на торговле специями, драгоценными камнями — и, баснословно разбогатели — на продаже негритянских рабов а Америку[105]. В этой ситуации основная часть потомков хазар оказалась, в положении «неизбранных».

«СЕФАРДЫ ПРОТИВ АШКЕНАЗОВ». ИСТОРИЯ СТОЛКНОВЕНИЯ

Хотя бежавшие из Малой Руси «ашкеназы» быстро установили торговые отношения со странами Восточной Европы и Германией, стали зарабатывать посреднической деятельностью при кредитных операциях голландских и немецких банков и на обмене валют, и даже сумели вторгнуться и в «святая святых сефардов» — продажу бриллиантов, — в целом все ниши уже были практически заняты, поэтому разбогатели далеко не все. Ашкеназы отличались от сефар-дов по происхождению, языку, образованию, имущественному положению. Их основными занятиями сталикоробейничество, торговля скотом и служба в качестве прислуги в богатых сефардских домах.

Неравенство в «еврейской» среде вылилось к 1696 в погромы — когда «ашкеназские пролетарии» начали бить «сефардских капиталистов». Сложно сказать, способствовал ли этот погром выводу сефардских капиталов в Англию, или сам протест был результатом вывода капитала, но всего за два года до этого события в Лондоне появляется Банк Англии (клон Банка Амстердам).

Предшествующая этому история свидетельствует об участии иудейских ростовщиков в захвате английской короны и смене династии на своего ставленника Вильгельма Оранского. Так капиталы иудейских работорговцев слились с капиталами английской протестантской элиты и английских пиратов. Впрочем, не будем теперь разделять этот мировоззренчески закономерный «иудо-протестантский союз избранных», ведь торговля рабами стала привилегией Британской короны[106].

Вся эта история явно способствовала и оттоку сефардов — к 1780 г. в Нидерландах проживали лишь 3 тыс. сефардов против 27 тыс. ашкеназов.

В самой же Польше иудеи ещё некоторое время существовали под покровительством шляхты[107]. А затем не стало и самой Польши и Литвы, остатки которых достались России и Германии. Так при 100летнем доминировании иудеев, в государстве не только развалился союз Польши и Литвы, но и сами и эти государства надолго пропали с карты истории. Впрочем, в наследство «победителей» достались не только территории, но и более 50 % от всего мирового количества «самоизбранных» со своим неизжитым смертным грехом гордыни, игнорирование которого жестко аукнулось и России, и Германии, и всему миру… Но все это было позже.

Мы же вернемся к концу XV века.

Часть V. «ЕРЕСЬ ЖИДОВСТВУЮЩИХ» ИЛИ ПЕРВАЯ АТАКА НА ПРАВОСЛАВИЕ В РОССИИ

К началу расцвета теневого иудейского доминирования в «Жечи Посполитой», в 1471 г. в Великий Новгород, — форпост торговли с Ганзейским союзом, — прибыл князь Киевский Михаил Олелькович.

Этот Гедиминович, приходившийся родственником Казимиру IV, должен был стать Новгородским князем. В его свите находится иудейский прозелит-проповедник, известный как Схария Жидовин (Захарий Скара)[108], который, после провала миссии князя Михаила, остался в Новгороде. Есть все основания полагать, что он был целенаправленно послан иудейскими религиозными структурами.

Появлению иудейского проповедника способствовало несколько факторов. Во-первых, в ходе Реконкисты началось вытеснение арабов с Пиренеев, что положило конец и иудейскому влиянию в Испании. Католики начали изгонять иудеев или принуждать их к принятию католицизма. Во-вторых, нужно учитывать, что «хазарские мигранты» уже давно проникли в Польшу, на долгие годы ставшую страной с самой большой в Европе численностью «еврейского» населения, которым становилось тесно в польско-литовских пределах

— при том, что католическое духовенство тогда всё же пыталось остановить процесс «иудоизации» — направленной деградации христианского мировоззрения общества.

Эти процессы можно отследить по документам из Константинополя, который после захвата ослабленной католиками православной Византии турками в 1453 году превратился в один из «мировых центров иудаизма» (кроме Каира, Польши и уже в меньшей степени Иерусалима).

«КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЕ ИНСТРУКЦИИ»

История этой переписки такова. В 1487 г. после присоединения Прованса к Франции король Карл VIII повелел всем многочисленным местным иудеям либо креститься, либо покинуть королевство. Не помогли ни просьбы, ни взятки. Указом 1493 г. король изгнал иудеев из прованского города Арля и из других своих владений[109].

Письмо иудеев Арля к иудеям Константинополя:

«Уважаемые евреи, привет вам и почтение!

Вам должно быть известно, что король французский, который снова стал владетелем Прованса, заставляет нас либо насильно креститься, либо покинуть его владения. Христиане Арля, Экса и Марселя стремятся захватить наше добро, угрожают нашей жизни, громят наши синагоги и причиняют нам много бед. Все это повергает нас в недоумение, что предпринять во славу закона Моисеева. Посему просим мы вас указать нам, как поступить.

Шамор, раввин евреев в Арле.

13 января 1489 года».

Ответ:

«Возлюбленные о Моисее братья!

Мы получили жалобу — с изложением бед и страданий, терзающих вас. Они причиняют столько же горя нам, как и вам самим. Вот каково решение великих сатрапов и раввинов.

Если король принуждает вас креститься, — исполните это, так как вам, очевидно, нельзя поступить иначе, но священный закон Моисея да сохранится в ваших сердцах. У вас грозят отнять имущество, — сделайте, стало быть, своих детей купцами, и пусть они отберут все, что есть у христиан. — Покушаются на вашу жизнь, говорите вы, — готовьте же из своих сынов фармацевтов и врачей, и они отнимут жизнь у ваших врагов. По вашим словам, уничтожаются синагоги, — проводите детей ваших в клир гоев и да разрушат они их капища! В виду же ваших сетований еще на другие невзгоды, устраивайте своих детей адвокатами и нотариусами, равно как на государственной службе, с тем, чтобы, преклоняя христиан под иго свое, вы стали господствовать над миром и могли отомстить за себя. Не удаляйтесь же от приказа, который мы вам даем, ибо не замедлите убедится сами, что, как бы вы не были унижаемы, — он поднимет вас на вершину могущества.

Юсуф, князь евреев в Константинополе 21 ноября 1489 года».

Копия первого письма, написанного на провансальском наречии, была «точно снята со старой копии архивов одного из известнейших монастырей Прованса». Второе, писанное по-испански (бывшим «протокольным языком» константинопольских иудеев), «было найдено хранителем саламанкской библиотеки в архивах Толедо при поисках древностей испанского государства»[110].

Исследовавший письма в XIX в. аббат Шаботиотмечал: «В наш век эта стародавняя переписка, несмотря на ее многочисленные испанские рукописи, вероятно вовсе не обратила бы на себя внимания за исключением, может быть, нескольких ученых, если бы Европа и даже, можно сказать, весь мир не стоял бы в данную минуту лицом к лицу с весьма серьезным еврейским вопросом. Вследствие этого документы эти приобретают необычное значение и неожиданно становятся весьма современными. Уже не со снисходительной улыбкой к минувшему должны христиане XIX века читать и разбирать эти старые рукописи. Нельзя не поразиться при виде всего, что происходит ныне, тем, что предначертания еврейского князя XV века оказываются осуществленными до мельчайших подробностей. Это доказывает, что эти предначертания, высказанные в форме приказаний, были выполнены с непреодолимой и устрашающей настойчивостью. Блестящие результаты, к которым они привели и которые мы видим теперь, несомненно должны убедить окончательно всех в подлинности этих писем»[111].

Формально адресованное иудеям Арля и Прованса, как руководство к действию письмо из Константинополя было адресовано всем «избранным». Причем приказывать могли воистину властьимущие. Аббат Шаботи замечает: «С разрушения Иерусалима и до нашего времени евреи большею частию жили и были управляемы, как громадное тайное общество. Они были уже приучены к этому роду тайного управления еще до своего рассеяния, ибо секта “ревнителей”, которая была столь могущественна в Иудее и проникла во все слои населения, была лишь обширным политическим обществом, тщательно скрытым под внешним видом якобы исключительно религиозного единения»[112].

«ЕРЕСЬ ЖИДОВСТВУЮЩИХ»

Очевидно, что программа прозелитизма «избранности» — в виде «Реформации Христианства» — стартовала ранее упомянутых писем и наставлений. В 1471 г. Новгород привлек внимание прозелитов далеко не случайно. Специфика торгового центра, где сложились особые условия терпимости к иным вероисповеданиям и характерный для купеческой среды рационалистический менталитет, выглядел наиболее уязвимым местом Православной Руси.

Трудности предприятия Схарии требовали участия в нем помощников. Поэтому Схария через какое-то время выписал из Литвы Моисея Хануша и Иосифа Шмойлу Скоровея[113].

В целом «план иудоизации» был подобен всем гностическим схемам. «Ветхозаветные» прозелиты отрицали Божественную природу Иисуса Христа, описывая его лишь как сына человеческого и проповедника, подобного Моисею. «Жидовствующие» отметали и православную обрядность, как более ненужную — отрицая монашество, церковную иерархию, отвергали поклонение иконам, мощам и кресту. По некоторым свидетельствам, «жидовствующие» отрицали и загробную жизнь. Кроме того, в счислении лет «от сотворения мира» они опирались на иудейский календарь, а не на принятый на Руси счёт, воспринятый от византийских хронографов. Все христианские праздники отвергались. Зато прозелиты совершали настоящую иудейскую Пасху. Фактически речь шла об отрицании христианства и возврата в иудаизм[114].

Антиправославная пропаганда велась тайно и на высочайшем уровне конспирации. Иудаизм к XV столетию накопил огромный многовековой опыт в этой области. Создавалась сеть ячеек — «тройки», «пятерки». Но и о своих соседях рядовые представители, как правило, ничего не знали. В результате такой тщательной конспирации о деятельности «жидовствующих» церковные власти ничего не знали в течение целых 17 лет. За это время движение это успело выйти далеко за пределы Новгорода и перекинуться в столицу, где пропаганда велась почти исключительно среди высших кругов общества. В Новгороде прозелиты распространяли ересь, в первую очередь, среди наиболее образованных и влиятельных слоев населения — новгородского духовенства и купечества, имевшего большой вес в обществе, но духовно неглубокого, нетвердого в своем Православии и привыкшего благодаря своим заморским путешествиям снисходительно относиться к верованиям других народов.

Первыми и наиболее влиятельными последователями Схарии стали два новгородских священника — попы Денис и Алексей. Совращены были и члены их семей

— жены, дети. Последователи оказались настолько преданными учениками Схарии, что даже хотели принять обрезание (отсечение крайней плоти — важная «метка»). Но сами иудеи воспротивились этому — вероятнее всего потому, что как всегда при иудейском прозелитизме, в намерения Схарии не входило делать из новгородских попов «народа избранного». Поэтому отказ был мотивирован соображениями конспирации — когда обращенным доходчиво объяснили, что в случае обрезания они могут быть через это легко уличены в «жидовстве». Но, чтобы новоявленные ревнители «закона Моисеева» не огорчались, им позволили тайно переменить имена. Алексей получил имя Авраама, а жена его стала Сарой. Учителя русских «жидовствующих» явно сыграли здесь на тщеславии протопопа-еретика. Ему льстили как родоначальнику будущего народа, который якобы станет «новым хозяином Руси». «Тщеславие — любимый грех сатаны».

В современной исторической литературе у ряда авторов можно встретить мнение о том, что движение «жидовствующих» вовсе не было попыткой водворения иудаизма на Руси, пытаясь представить новгородское «жидовство», как некое близкое к европейскому «Ренессансу» явление, — эдакое либеральное, культурно-гуманистическое движение, которое якобы стремилось просветить дремучую Русь, закосневшую в своем «православном консерватизме». Некоторые авторы в этом движении умудряются усмотреть даже некий антифеодальный пафос. Эти взгляды особо упорно пропагандировал советский историк Яков Соломонович Лурье, который предпочитал всю эту историю «комментировал таким образом, чтобы читатель верил: «вся история про Схарию выдумана от начала до конца»[115].

При этом «жидовствующим» удалось привлечь расположение московского князя Ивана III, требуя от монастырей отказаться от владения земельными угодьями и крепостными. (Вспомним рассмотренный нами во второй части пример «пророка» Маздака, начавшего манипулировать шахом Ирана именно с «установления справедливости». Ситуация отличается от произошедшего в Персии лишь тем, что на целомудренной Руси «пророк» Схария не решился проповедовать сексуальную распущенность).

Вопрос о церковном землевладении на Руси в ту пору приобрёл остроту во многом из-за того, что землевладельцы, ожидая скорую кончину мира (которая по неизвестно кем распространённому тогда слуху должна была состояться в 1492 г.), передавали монастырям свои владения на «помин души».

После присоединения Новгорода Москвой в 1478 Иван III изъял в свою пользу более половины земельных владений новгородских монастырей. При общей неприязни новгородцев, необыкновенное почтение и любовь к московскому князю выразили всё те «жидовствующие» священники Алексий и Денис. Неудивительно, что Иван III приближает их к себе, и в 1480 году они получают места протопопов в Успенском и Архангельском соборах Москвы. Их проповедь привлекла к ереси многих москвичей, в том числе невестку великого князяЕлену (племянницу Михаила Олельковича), и приближенных великого князя, в числе которых были Иван Чёрный, а также дипломат и писатель дьяк Фёдор Курицын[116].

Между тем, в Новгород в 1484 г. был отправлен архиепископ Геннадий, который лишь волей случая узнает о ереси в 1487 году, когда в подпитии еретики начинают переругиваться между собой, о чём становится известно новому епископу. Геннадий доносит великому князю и митрополиту об открытой им ереси, но никаких последствий донесение тогда не имело. Епископ в это время поступал с ними довольно мягко: приносившие покаяние были вновь принимаемы в общение церковное через особый чин отречения от ереси.

Несмотря на противодействие митрополита Московского Геронтия, Геннадию удалось заручиться поддержкой влиятельных епископов, и в 1488 созвать собор, на котором нераскаявшиеся новгородские еретики были осуждены. В дальнейшем противники жидовствующих встретили серьёзные трудности: митрополитом стал слабовольный Зосима, полностью следовавший политике великого князя и, по некоторым сведениям, сам придерживавшийся еретических взглядов. И только благодаря Иосифу Волоцкому, написавшему обличительную книгу «Просветитель», власти были вынуждены назначить сыск, и новый собор в 1490 отлучил еретиков от церкви и предал проклятию. Противники ереси, однако, были разочарованы слишком мягкими приговорами — никто даже не был казнён, а ведь требовали отступников «жечи и вешати»[117].

После собора политическое влияние «жидовствую-щих», которые прильнули к нестяжателям, не пошатнулось: Зосима оставался митрополитом, к тому же, так и не состоявшийся в 1492 конец света дал сильнейший аргумент в свою пользу. Только в 1495 удалось сместить Зосиму, а в 1499, посредством сложных дворцовых интриг, вызывать гнев великого князя на главных сторонников ереси при дворе. Одновременно Иосиф Волоцкий и его сторонники вели борьбу против нестяжателей. Хотя позиция нестяжателей в вопросе о церковном имуществе импонировала великому князю, в его глазах они запятнали себя поддержкой опальных бояр.

Когда на соборе 1503 года великий князь поднял вопрос о церковных имуществах, Иосиф Волоцкий призвал его на старости лет свершить душеспасительное дело — розыск и наказание еретиков. Иван III поддался нажиму. В 1504 году под председательством митрополита Симона был созван собор, специально посвящённый искоренению ереси. Собор носил политический характер и был направлен против царицы. Видные приверженцы ереси были преданы анафеме и сожжены[118], вскоре после чего ересь прекрат-лась. Во всяком случае, жидовствующие оставили Россию до Раскола (который стал возможен с исполнением заговора против Рюриковичей, последующей Смуты и сменой династии на Романовых).

Что касается «реформы Никона» (1666–1667). Поскольку патриарх не знал греческого языка, то Раскол фактически произошёл под негласным влиянием «монаха еврейского происхождения» Арсения Грека, — «еретика, иезуита, бесермена, жидовского обрезанца»[119], который сделал многое, что бы уничтожить славянские книги и летописи, и ввести «новые переводы» Библии. Этот воспитанник иезуитской коллегии в Риме, неоднократно переходивший из православия в католичество, униатство и обратно, принимавший магометанство, и «сознавшийся, что обрезан» лишь при угрозе медицинского осмотра.

Среди «оригиналов» по которым «правили» священные книги, например, оказался никем непроверенный «греческий молитвенник» венецианского (!) издания 1602 г. Нужно отметить, что именно в Венеции былаодно из крупнейших иудейских гетто Европы и именно здесь, втипографии Д. Бомберга, в 1520 г. впервые былнапечатан Талмуд (отсюда же пошла и секта социан, которая по мнению Л. Ларуша и Х.Грэхэма Лоури, изначальнополучила контроль над Банком Англии[120Р.

В своих трудах доктор православной истории проф. Н.Д. Успенский неопровержимо доказал, что образцами для исправления служили современные греческие богослужебные книги, изданные преимущественно в иезуитских типографиях Венеции и Парижа. Чтобы скрыть этот факт, «правщики», фальсифицируя, писали в предисловиях некоторых книг, что исправление проводилось согласно «с древними греческими и словенскими» образцами (служебник 1655 г.)[121].

Принципиально важно напомнить, что именно свят. Геннадий впервые на Руси начал собирать «ветхий завет» — который изначально на Руси практически не использовался при службе. Сделал он это лишь для обличения ереси жидовствующих, но количество экземпляров «для служебного пользования» было минимальным.

Не будем повторять всю историю попыток издания этого собрания книг иудеев и борьбы ветхоза-ветствующих апостатов по подмене смыслов, которая закончилась сожжением всего тиража переведённого смасоретского кодекса ветхого завета в 1826 году. Укажем, что общедоступным синодальный перевод некоего «еврейского подлинника» стал лишь в 1876 году[122]. И уже в начале ХХ в. наша страна оказалась глубоко пораженной «революциями».

Между тем, что не удалось в России Рюриковичей — изначально получилось провернуть в Европе с католичеством, где иудеи и «жидовствующие» стали незримыми идеологами «Реформации» — стоя за спинами Лютера и Кальвина — в 1520-30-х г. — «после Константинопольской переписки» и возникновения «Банка Амстердама» — города, втянувшего в себя изгнанных иудеев и еретиков со всей Европы.

Другим таким городом стал Мюнстер.

Часть VI. АНАБАПТИСТЫ. ИУДОБОЛЬШЕВИКИ ОБРАЗЦА 1534 ГОДА [123]

«ДЬВОЛ В ДЕТАЛЯХ»

Первопричиной кризиса католичества стало поведение погрязшего в разврате и стяжательстве иерархов Рима. Папа был объявлен не только высшей, полной, непосредственной, вселенской и ординарной властью в Католической церкви, но и «приемником князя апос-толов»[124]. Вершину светского могущества папской власти ознаменовал документ, известный как «Диктат папы» (1075 г.), который провозгласил, что Папа «обладает вселенской юрисдикцией и непогрешимостью». В результате объявленной априори «непогрешимости», «наместники бога» впадали в тяжкий разврат, пополняя бюджеты торговлей индульгенциями через монастыри.

Ответом стала идеяМартина Лютера, устранившего в Западной Европе монопольную трактовку христианства Римом. Реформация заключалась не только в переводе Библии с латыни на понятный всем немцам язык, но и призыв всех к труду и аскезе, а самым тяжким грехом объявлялась бесполезная трата времени.

Казалось бы, что здесь плохого?

Между тем, Лютер начал Реформацию церкви по принципу «убрать из церкви всё, что явно противоречит Библии», аЖан Кальвин пошёл дальше и убрал из церкви всё, что Библии, на его взгляд, не требуется. Он предельно рационализировал учение, не оставив в нем ни малости мистицизма и свободы воли человека. Центральная доктрина кальвинизма — Тоталитарный Бог. Ликвидировавший церковную обрядность, кальвинизм отрицает и необходимость помощи духовенства в спасении людей. При этом было объявлено, что «представитель мирской аскезы должен обладать известной счастливой ограниченностью и не проявлять интереса к вопросу о “смысле” мира» [125].

Кальвинизм сформулировал религиозно-философские идеи, которые стали идеологией самой беспринципной части капитализма, отдав все симпатии олигархической форме правления. Опыт Лютера (чьё учение вызвало восстание, призывающее к возврату к нормам раннего христианства) ему показал, что к Евангелию и идеям раннего христианства взывать опасно, свой упор Кальвин сделал на «ветхом завете», фактически вернувшись к «злому и мстительному иудейскому богу», которого в Новом Завете нет. Не случайно, что кальвинизм породил еще большие беды.

«ОНИ ОТОРВАЛИ ОТ СЕБЯ ХРИСТА, ЧТОБЫ ВОЗВРАТИТСЯ К МОИСЕЮ»

При этом Реформация была подготовлена тайными обществами т. н. «гуманистов», находящихся под влиянием матрицы иудаизма и каббалы. Основные проблемы начались именно тогда, когда Лютер совместно сФилиппом Меланхтоном в 1523 году перевели на немецкий «ветхий завет»[126], способствуя осуществления одной из наиболее серьезных идеологических диверсий в истории человечества.

Точно так же и переводчик «швейцарской» версии «ветхого завета» Кальвин был изначально допущен в иудейские иешивы, что даже по сегодняшним временам осуществить практически невозможно -«гой, который изучаетъ законь, достоинъ смертной казни»[1271. Эти необыкновенные привилегии были проведены через родственника Меланхтона — гебраиста и каббалистаЙогана Рейхлина, предлагавшего открыть в каждом немецком университете по две кафедры иврита.

Про него, как негласного «Отца Реформации», французский публицист Жорж Бато писал так:

«Этот ученый гуманист представляет один из совершеннейших типов гуманиста-знатока еврейского народа, который, вместе с возвратом к истокам древности, привел к возврату к истокам иудаизма. Когда некий монах, сам обращенный иудей, по имени Ифеферкорн, потребовал уничтожения и запрещения Талмуда, Рейхлин стал на сторону иудеев и их книг… Когда после различных прений, Рейхлин был окончательно осужден Римом, он подчинился, но именно в его партии недовольных, оставшейся сильной и единой, Лютер навербовал впоследствии своих первых последователей и самых твердых помощников»[128\.

«… (реформаторы) кончили тем, что нашли в Ветхом Завете то, что там действительно находилось: дух еврея и основные идеи иудаизма. Это было наглядно, особенно в кальвинизме, который, в конечном счете, есть не что иное, как иудаизм, расширенный, освобожденный от своих узких пристрастий, национальных и племенных… Кальвин создал восторженное учение логиков, культ и мораль пуритан, и правительство демократов… Он приготовил в Женеве верование и правление для всех тех, кто отбросят веру и возмутятся против правительств своих стран…совершеннейшее выражение кальвинизма… состоит из странной смеси фанатизма и барышничества, преданности и духа восстания, утилитаризма и утопии. жестоки и упрямы, полны страстями и воспоминаниями об еврейском народе, который, поражая своих врагов, защищал и мстил за своего Бога. Тем и другим жертва жизнями были за обычай, и пролитая кровь их вовсе не ужасала… Как и иудеи, Пуритане считают себя народом Божиим, народом, избранным Богом для выполнения его велений; они все взяли от иудеев, исключительность — в той же мере, как дух непрестанного восстания… Сходство полное и безусловное»[129\.

Иудаистская сущность «реформации» наиболее ярко проявилась в изуверской секте анабаптистов. Подконтрольная европейская литература почти начисто замолчала историческое явление «Царства Сиона в Мюнстере». Иудейские фальсификаторы истории в очередной раз устранили из памяти человечества кровавую страницу, обличавшую злобную сущность иудаизма по отношению ко всему миру.

Член Комиссии Думы «по еврейскому вопросу»Н.Е. Марков в 1928 году провел подробное исследование, в котором в т. ч. использовал и выдержки изредкой книги виконта де Бюссиер[130] -

«ИСТОРИЯ АНАБАПТИЗМА»

С 1524 года — всего через год после перевода «ветхого завета» — в большом германском городе Мюнстере началось лютеранское движение, имевшее не только религиозное, но и экономическое значение. В 1525 году начались волнения «бедных» евангеликов против богатых католических монастырей и духовенства. В то время в Мюнстере царствовал принц-епископ Фридрих фон Вид.«Своевременная чума» 1529–1530 гг. еще больше ослабила систему власти, пока лютеранство все более увеличивало свои требования. Часть католического духовенства перешла к реформации и стала по главе движения, принимавшего все более «социалистический вид».

Декларировалось, что анабаптисты жаждали возродить дух раннего христианства с замечательными постулатами: понимание Церкви как братства, живущего согласно принципов ученичества и следования за Христом с добровольным присоединением по вере; выражение христианской жизни в любви и непротивлении; отказ от применения оружия; отношение к богословию как к вспомогательному инструменту, а не цели. Церковь как сообщество спасенных (искупивших свой грех) должна быть отделена от государства, существующего для наказания грешников. Такие постулаты вели и к преобразованию социальной системы в целом, тем более, что какая-либо форма феодальной зависимости и социального неравенства, признавалась антихристианской.

Но далее «начинались детали». Само понятие «анабаптизм» означало «перекрещение», поскольку крещение, производимое в младенчестве, они (подобно альбигойцам) посчитали «оскорбляющей Бога формальностью».

Во что превратили это движение, мы увидим ниже. «Иудей стоял сзади этих возмутителей и этих расстриженных клириков; его еще не было видно и не сразу еще увидят; но он уже делал приготовления к своему выступлению. Лютеранство, собиравшееся истребить католичество, в Мюнстере, в свою очередь должно было быть потреблено анабаптизмом»[131].

Анабаптисты, как и их более поздние последователи, пуритане «.были иудействующими фанатиками, они закрывались учениями и практикой Ветхого Завета, ставшего для них единственным источником жизни… Еженедельный праздник, посвященный Церковью памяти воскресения Спасителя, они превратили в иудейский шабаш. Они искали правил судопроизводства в Моисеевом законе и указаний направления своей обыденной жизни в книге Судий и Царств. Одежда, походка, говор, занятия, увеселения этой суровой секты были установлены по правилам, подобным фарисейским»[132\.

23 февраля 1532 г. «друзья чистого Евангелия», воспламененные расстриженным священником Бернардом Роттманом разбили и разграбили церкви Мюнстера, выбросив всю священную утварь. Вместо борьбы с мятежниками, принц-епископ Фридрих Вид удалился на покой в Кельн. Каноники великого Мюнстерского Капитула избрали ему преемником герцога Эриха Брауншвейга, но он тут же был отравлен и умер. Тогда каноники избрали нового принца-епископа, графаФранца фон Вальдека.

10 августа 1532 г. «друзья чистого Евангелия» захватили все храмы и воспретили всякие богослужения, разрешив только проповеди. Сенат города Мюнстера дошел до того, что предложил католикам, которые тогда были еще в большинстве, воздержаться от святого причастия на Рождестве Христовом, дабы не раздражать евангеликов. Ободренные уступчивостью Сената, реформаторы объявили по Мюнстеру запрещение крестить младенцев. С 1533 года происходит разрыв «евангеликов» с Лютером, Меланхтоном и лютеранством. Расстрига Роттман объявляет «новую систему», основные положения которой следующие: «суббота установлена Господом, а воскресение изобретение людское»; «вот уже 14 веков, как не существует истинных христиан, Христос был последним священником, даже апостолы не имели этого сана»; «ростовщичество воспрещено христианству, ему запрещается платить или получать проценты на деньги, все вещи должны находиться в общем обладании, как во времена апостолов».

«Новая система» стала настоящей системой «иудо-коммунизма»: празднование шабаша соединилось с одномоментным обобществлением собственности. Знакомому с предыдущими частями статьи историческим обзором, выявившим определенные закономерности, не сложно предугадать и появление «избранных». Собственно, именно так и произошло, когда из Голландии, тогдашнего мирового финансового центра сефардов, явилось сразу два Жана (Иоанна) -Жан Бокельзон иЖан Маттис. Последний сразу назвался «пророком Енохом». Бокельзон, воспитанник иудеев-портных из Лейдена, поначалу назвался «Илией», но имя не прижилось и его стали именовать Иоанн Лейденский. Когда тов. «Лейденский» прибыл в Мюнстер в 1534 году, ему было всего 24 года; в Голландии он был уже женат на богатой вдове, но успел разориться. В город он прибыл в сопровождении рыжей Дивары, владелице передвижного борделя из 17 повозок. Как отмечает летописи, «Дивара предпочитала обоих — ‘Еноха’ и ’Илию’».

Оба «пророка» ходили в длинных, ветхозаветного покроя, одеяниях (позже отчасти повторными у движения хиппи). «Пророки» сразу объявили в Мюнстере «огненное крещение» для избранных анабаптистов. Кощунственная пародия огненного сошествия Святого Духа на Апостолов закончилось поголовным свальным грехом в доме главного мюнстерского палачаБернарда Книппердоллинга.

В городе началось безумие. «…Все на базаре пророчествовали — даже дети 7 лет. Женщины делали удивительные прыжки. Безбожники же говорили: они безумны, они напились сладкого вина»[133].

Свою власть анабаптисты показали в страшном погроме, произведенном 24 февраля — уже через 3 дня после выборов. Были разрушены монастыри, церкви, разбиты статуи, сожжены иконы, мощи святых выбрасывались на улицу. Злобу их вызывало не только все, что связано с религией, но и вся старая культура. Статуи, окружавшие базарную площадь, были разбиты. Драгоценная коллекция старинных итальянских рукописей, собранная Рудольфом Фон Лангеном, была торжественно сожжена на площади.

Картины знаменитой тогда вестфальской школы были уничтожены так основательно, что теперь она известна только по рассказам. Разбивались даже музыкальные инструменты.

Бокельзон-«Лейденский» до времени оставался в тени, добровольно уступив первенство «пророку Еноху», который объявил в городе законы «истинного Израиля». 27 февраля анабаптисты начали «изгнание безбожников», то есть граждан, не принявших учения «пророков». Маттис-«Енох» настаивал на том, чтобы их всех убить, но побоялись, что за кровь начнут мстить. Пришли к решению изгнать из города всех, кто откажется принять второе крещение. Было созвано собрание вооруженных анабаптистов. «Енох» сидел погруженный в транс, потом очнулся и начал кричать: «Долой детей Исава! Наследство принадлежит детям Иакова!».

Мюнстер был переименован в «новый Иерусалим». Тут же начались насильственные крещения взрослых людей: раздетых мужчин и женщин гнали по городу голыми и погружали в ледяную воду реки (была уже зима). Всех, кто отказывался перекрещиваться, грабили, раздевали и выгоняли из города под крики «вон безбожников!». Множество раздетых и босых граждан с детьми и стариками погибли, замерзнув в окрестных полях и лесах.

«Енох» ежедневно выходил на площадь и взывал: «Последователи Исайи! Это место, этот новый Сион, этот дом принадлежат сынам Иакова, истинным израильтянам!». Далее он объявил отобрание всех ценностей и уничтожение всех книг, кроме «ветхого завета». Все книги и библиотеки были сожжены.

По-видимому, помешательство Маттиса было действительно серьезным, ибо, когда принц-епископ граф Вальдек собрал войска и осадил мятежный «Новый Иерусалим», то Маттис на одной из общих трапез, которые совершали анабаптисты, неожиданно воскликнул: «Да будет воля Твоя, а не моя!» — и стал прощаться, целуясь с присутствующими. Оказывается, ему было видение, что он должен вызвать неверных на бой по примеру Самсона. На следующий день с несколькими «учениками» с громкими проклятиями он вышел из ворот города на неприятеля. Естественно, его тут же порубили на куски — на глазах у анабаптистов, усеявших стены города в ожидании гибели «неверных» по слову «пророка».

После гибели «Еноха» власть над Мюнстером перешла к «Иоанну Лейденскому». Сначала ему «Господь замкнул уста на три дня», после чего тов. Бокельзон-Лейденский объявил, что ему было откровение — о новом правлении в городе. Новый Судия Израильский тут же взялся за дело: упразднил Сенат, хотя тот состоял весь из послушных «пророку» анабаптистов и вместо Сената назначил совет «старейшин двенадцати колен израильских». Ими, без всяких выборов, стали влиятельнейшие из голландских проповедников. Изданная Бокельзоном конституция из 33-х статей, а том числе гласила: «Все, что Старейшины решат для блага Нового Иерусалима, будет сообщено общему собранию израильтян через пророка Иоанна Лейденского, верного слугу Высочайшего»; «Обеды будут вкушаться всенародно сообща; каждый примет все то, что ему подадут, будет есть скромно, в тишине; братья и сестры будут разделены и в сосредоточении будут слушать чтение, которое им предложат из Ветхого Завета». Согласно 29 статьи «Всякий иностранец иной веры, который войдет в город, будет допрошен Книппердоллингом. Разговоры с иностранцами не дозволены никому, кроме Старейшин; остальные дети Израиля должны избегать сношений с язычниками».

Ссылаясь на пример ветхозаветных патриархов, «Иоанн Лейденский» объявил обязательным многоженство. Новому закону благоприятствовало то, что после изгнания «безбожников» в Мюнстере оказалось в 2–3 раза больше женщин, чем мужчин. Введение многоженства было дополнено законом, согласно которому все женщины, возраст которых этому не препятствовал, были обязаны иметь мужа. Начался дележ женщин. Тех, кто отказывался — предавали казни.

Очевидцы рассказывают о насилиях и самоубийствах. Об атмосфере, в которой осуществлялся этот закон, говорит другое постановление, запрещавшее при выборе жены врываться толпой в дом. Можно себе представить, какова была жизнь новых семей. И в нее ещё вмешивались власти, время от времени устраивая публичные казни непокорных жен. «Пророк» само-ручно отрубил голову той, которая ему отказала, а другие его жены в это время пели «Слава Богу Всевышнему». При таком законодательстве в Новом Сионе начался такой разврат и насилие, что в городе не оставалось ни одной девственницы старше 10–11 лет.

«Они единодушно порешили, что все имущество должно быть общим, что каждый должен отдать свое серебро, золото и деньги. В конце концов все это и сделали».

На этом «пророк» не успокоился («жид, что мешок, никогда не насыплешь»), поэтому в городе появился новый еврейский «пророк» — Дузентшнер из Варен-дорфа, который провозгласил полученное им от Бога указание — помазать «Иоанна Лейденского» в Цари Всего Мира. Это божественное указание было выполнено, и Дузентшнер возвел Иоанна «на престол его отца Давида» и всенародно помазал его елеем на царство Сиона. Вице-королем был назначен главный палач Книппердоллинг («почти как Дзержинский»).

Из реквизированного золота и камней свежеиспеченному Царю Сиона сделали две короны — царскую и имперскую.Его эмблемой стал земной шар с двумя скрещивающимися мечами — знак власти над все миром. «Царь» появлялся под звуки фанфар, в сопровождении конной гвардии. Впереди шел гофмейстер с белым жезлом, позади — роскошно одетые пажи; один нес меч, другой — книгу Ветхого Завета. Дальше следовал разодетый в шелка двор. Все встречные должны были падать на колени.

«Тов. Дивара возглавили культурный сектор». Для жителей «революционного Мюнстера» она вместе с остальными служительницами борделя устраивала театральные представления, в некоторых пародировалось богослужение. Другие представления имели социальное направление — например, «разговор богача с Лазарем». Улицы города и все известные здания были переименованы. Новорожденным давали вновь изобретенные имена.

Однажды на пир к Царю были созваны 4200 жителей. Царь и царица угощали их. Потом пели гимн «Слава Богу Всевышнему». Вдруг Иоанн Лейденский заметил среди гостей кого-то, кто показался ему чужим: «Он не был в брачных одеждах». Решив, что это Иуда, царь тут же отрубил ему голову. После этого пир продолжался.

Царь Сиона и Всего Мира имел видение, из которого он узнал, что никто не должен иметь больше одного кафтана, двух пар чулок и трех рубашек. Этому должны были подчиниться все, не принадлежащие ко двору. Все остальное имущество было отобрано и снесено в склады Царя Израильского. Многие мюнс-терцы пробовали соединиться и низвергнуть тиранию анабаптистов. Однажды восставшим удалось схватить и посадить в тюрьму всех «пророков» и старейшин израильских, но были окружены голландцами и фризами, сохранившими верность тов. Бокельзону. Восставших привязали к деревьям, Бокельзон подбадривал: «Кто сделает первый выстрел, окажет услугу Богу». Далее казни происходили почти каждый день: например, 3 июня 1535 г. казнили 52 человека; 5 июня — 3; 6 и 7 июня — по 18 и т. д.

Все это время войска фон Вальдека осаждали город, который храбро защищало воинство Cиона. Впрочем, к тому времени большая часть коренных жителей Мюнстера была либо в изгнании, либо погибла, а город кишел иудействующими фантиками со всей Европы, в особенности из Голландии.

По-видимому, существовал план поднять восстание в окрестных городах, который был частично выполнен. В Фризландии анабаптисты захватили и укрепили монастырь, в котором выдержали долгую осаду. Победа над ними стоила 900 человек убитыми. Эскадра кораблей анабаптистов двинулась с целью захватить Девентер, но была перехвачена флотом герцога Гельдернского. Под Гроннингеном собралось войско анабаптистов силой около 1000 человек, чтобы пробиться к Мюнстеру. Его тоже рассеяли войска герцога Гельдернского. Но наибольшую силу анабаптисты-выкресты имели в Голландии. Здесь в 1535 г. им удалось даже ненадолго захватить ратушу Амстердама, но власти скоро оказались хозяевами положения.

Бокельзон отобрал войско, с которым собирался прорваться, если из Голландии придут на помощь, и строил передвижную баррикаду из повозок. Ночью, босой, в одной рубашке, он бежал по городу и кричал: «Радуйся, Израиль, спасение близко!», потом созвал все войско на площадь, чтобы двинуться на прорыв. Когда все собрались, он явился в короне и царских одеждах и сказал, что час выступления еще не настал, он лишь хотел испытать их готовность. На всех был приготовлен пир — всего было около 2000 мужчин и 8000 женщин. После обеда он вдруг сообщил, что складывает с себя царскую власть. Но «пророк Дюзентшнер» возвестил, что Бог призывает «брата Лейденского» оставаться царем и покарать неправедных.

Таким же представлением было и «избрание герцогов». В 12 частях, на которые делился город, было проведено тайное голосование. Записочки с именами кандидатов были положены в шапку, откуда их вынимали специально для этого назначенные мальчики. Избранными, естественно, оказались близкие Бокельзону «пророки». Каждый из «избранных» получил в дар одно из герцогств Империи — одну из 12 частей города, а заодно и контроль над примыкавшими к ней воротами.

В конце концов, богатые запасы истощились, и в Мюнцере начался голод. Съели лошадей, а тем самым и свою надежду на прорыв. Пророки конфисковали все припасы, было запрещено под страхом смерти печь дома хлеб, все дома обыскивались, никто не имел права запирать дверь. Жители стали есть траву и корни. Царь Сиона провозгласил, что «это нисколько не хуже хлеба». В это время он созвал «апостолов», свой двор и своих жен на роскошный пир во дворце. Очевидец (Грозбек), впоследствии бежавший из города, говорил: «они вели себя так, как будто собирались править всю жизнь»[134].

В качестве громоотвода служил фанатизм. Царь приказал: «Все высокое будет уничтожено», и жители стали разрушать колокольни, верхушки башен. Все расширялся террор. Обнаруживались все новые и новые заговоры. Один обвиняемый (Нортхорн) был разрублен на 12 частей, его сердце и печень съел один из «голландских пророков».

Все более стесняемый осадой «Иоанн Лейденский» попробовал повторить историю Юдифи и Олоферна, подговорил красавицу Хиллу Фисон отправиться в лагерь осаждающих, и там, прельстив графа Вальдека, отравить его. Для этого была заготовлена особая, пропитанная ядом, рубаха. Замысел расстроила неконтролируемая болтовня анабаптистов, «новая Юдифь» была схвачена в шатре принца-епископа и казнена. Финально граф Вальдек взял штурмом Мюнстер, пленил Царя Сионского и весь совет Старейшин Израильских, поместив их в открытые клетки, развешенные на соборе. Характерно, что Бокельзон во время штурма скрывался в самой надежной городской башне, а потом сдался в плен. Под пыткой он отрекся от своей веры, признал, что «заслужил смерть и десять раз» и пообещал, если ему сохранят жизнь, привести к покорности всех анабаптистов. После суда все «пророки» и «герцоги» анабаптизма были казнены 22 января 1536 года.

Выяснилось, что за время своего владычества, они истребили более половины всего мюнстерского населения. Зато на золотой короне «Иоанна Лейденского» красовалась вырезанная надпись: «Ein Копд бег Gеrесhligкеit иЬег а11» («Царь справедливости выше всего»). Собственно, так все идеи, с изначально привлекательным зерном, после прикосновения к ним носителей матрицы «избранности», повторяют историю про царя Мидаса. Только превращаются они совсем не в золото.

КРОМВЕЛЬ. ЕЩЁ ОДИН «ПРЕДТЕЧА ТРОЦКОГО»

Иудеи проникли в Англию ориентировочно в середине XI в. Вскорости в Норвиче произошёл первый зафиксированный в истории случай ритуального убийства христианского ребенка.

Вильям Норвичский (William of Norwich) — восьмилетний мальчик, чьё полураздетое израненное и распятое мертвое тело с деревянным кляпом во рту чудом нашли в лесу под Норвичем 26 марта 1144 года. Мальчик был признан местным священно-мученником. Описание этого случая в «Житие и чудесах святого Вильяма из Норвича» было составлено в 1150 г. монахом-бенедиктинецем Томасом Монмутским[1351. На фоне продолжающегося притеснения английских христиан иудейскими шинкарями и ростовщиками, это привело к тому, что с сентября 1189 по март 1190 годов по стране прокатилась волна антииудаистских погромов.

В 1255 году история повторилось — с распятием и выцеживанием крови из восьмилетнего Хью Линкольнского. Иудей по имени Копин под гарантии местного судьи о неприкосновенности дал показания, что мальчик был распят во время иудейского ритуала. Впрочем, сам факт так возмутил Генриха III, что 18 извергов-соучастников все же были казнены.

В 1290 г. специальным указом короля Эдуарда I все иудеи были высланы из страны — главным образом в Польшу (см. четвертую часть этой статьи).

После упомянутого выше изгнания иудеев, случилось так, что их общины в Англии и Америке были основаны почти в одно и то же время. В 1654 году в Новом Амстердаме (нынешнем Нью-Йорке), высадились 23 иудея, сбежавших из Бразилии, где они попытались захватить власть, уничтожив португальцев. Британские иудеи в свою очередь, ведут отсчет «еврейской истории» с 1656, когда Оливер Кромвель вновь впустил их в страну, — через три с половиной века после того, как они были изгнаны королем Эдуардом 1[136].

Хотя большинству англичан Кромвель известен только, как «человек, который обезглавил короля и вернул в Англию изгнанных из нее в свое время евреев», он известен и массовым уничтожением всех жителей и священников вДрогхеде[137]. Как писали историки, это был первый и единственный случай за всю историю Англии. Дуглас Рид и вовсе характеризует Оливера Кромвеля, как «одну из сионистских марионеток». Мы бы охарактеризовали Кромвеля как «типичного носителя ветхозаветного мировоззрения»

Лучший друг высокопоставленного масонаТомаса Ферфакса, Кромвель был первый из многих после него, которые называли себя «ветхозаветными христианами», и уже одно это показывает антихристианскую сущность этих устремлений. Кроме католической Ирландии, вторым объектом патологической ненависти Кромвеля была Шотландия, в которой при малейшем намеке на сопротивление он разрушал замки роялистов и католические церкви. Лишь одна часовня (в Росслине) пережила его поход, и то благодаря тому, что Кромвель знал, что на самом деле она является масонским мавзолеем[138].

Кромвель был олицетворением тех «жидовствующих» псевдохристиан, которые хотели бы одновременно служить Богу и мамоне. Женившийся на дочери «богатого торговца мехами», а затем разорившийся (как и «анабаптист Иоанн Лейденский»), в поисках «справедливости» он лично водил в бой одурманенных сектантов, распевая псалмы и держа в одной руке молитвенник, а в другой — меч. В его армии был введен институт «комиссаров», роль которых выполняли пуританские проповедники. Главным оружием «буржуазного революционера» были религиозные разногласия, но не только между католиками и протестантами. Кромвель представлял ветхозаветст-вующую секту «шабадников», сторонники которой мало чем отличались от иудеев. Так, к примеру, они предлагали принять «законы Моисея» и ввести «шабад» — религиозный субботний день отдыха, вместо воскресенья в христианстве.

В Англии, по сути, повторился «шабаш ветхозаветст-вующих», который устроили анабаптисты в Мюнстере в 1534 год. Только с ещё большим размахом — поскольку «.от армии Кромвеля или в Парламенте… приготовляли для иудеев особо блестящую роль в царстве святых. Толкуя буквально некоторые выражения Пророков, один пуританский проповедник, Натанель Хольмес (Хомезиус) выразил желание стать слугой Израиля и служить этому народу на коленях. Общественная жизнь, как и проповеди, носили… израильскую печать. Если бы члены Парламента говорили по-еврейски, можно было вообразить себя в Иудее. Один писатель выразил желание праздновать, как день отдыха, субботу, а не воскресение. Другие требовали, чтобы Англия приняла политические законы Торы..»[139].

Томас Кольер заканчивал свои писания так: «Мы должны поставить евреев высоко! Будем же ожидать славного дня, в который им будет отведено место во главе народов! О, уже близко то время, когда будет чувствовать себя счастливым всякий, кому доведется хоть прикоснуться рукою к одежде еврея»[140].

Этот энтузиазм хорошо подогревался. Финансирование «гуманитарного проекта 'Кромвель'» шло через ещё одного его «лучшего друга» — крупнейшего судовладельца Антония Карвахала, выкрещеного иудея из Португалии, первым получившего английское гражданство. Именно он стал основным поставщиком продовольствия для армии Кромвеля, и имел большое влияние в парламенте. По свидетельству «еврейского» исследователя Б. Якубовича, через Карвахала Кромвель дал понять иудейской диаспоре, что их петиция о возвращении в Англию будет благосклонно рассмотрена правительством[141].

Впрочем, уничтожение христианства и проникновение «иудействующих» в Англию при Кромвеле шло постепенно. Но началось оно, «как водится», по «чисто экономическим причинам». Сначала, в 1651 Парламент принял т. н. «Закон об ограничении ростовщичества» («An Act for restraining the taking of Excessive Usury») фактически узаконивающий само ростовщичество в Англии.

Судя по всему, в тот период «доктор Кромвель» и «подписывает окончательный договор с Мефистофелем».

«ПРОДАЖА ДУШИ ЛОРДОМ-ОХРАНИТЕЛЕМ»

Дуглас Рид отмечает, что Кромвель не только запрещал праздновать Рождество Христово, но сжигал церкви и убивал игуменов. При этом иудеи собираются провозгласить его своим Мессией. Причем, не только, чтобы «купить душу лорда-охранителя», а по «внутренним причинам». Дело в том, что Кромвель пришел к власти в то время, когда ещё один «мессия» -Саббатай Цеви, обещая близкий «триумф Сиона», — доводил «еврейские» массы до исступления, потрясая при этом основы талмудистского правительства.

Рид предполагает, что талмудисты задумали использовать Кромвеля, чтобы он обезвредил Саббатая. Как бы то ни было, но иудейские эмиссары были срочно отправлены из Амстердама в Англию, чтобы выяснить происхождение Кромвеля. Очевидно, что сионским мудрецам так же импонировало усердие Кромвеля в «полном уничтожении католичества».

В 2011 году вышла книга доктора Ричарда Сагга из Университета Дурхэма, «Мумии, каннибалы и вампиры. История европейской трупной медицины от Ренессанса до Викторианской эпохи»[142], исследующая самую мрачную сторону человеческих заблуждений, — а именно практику «употребления человеческой плоти в лечебных целях». В книгеговорится о том, что ещё в конце XVIII века члены королевской семьи Британии употребляли части человеческих тел. Автор отмечает, что подобная практика являлась не только привилегией монархов, но и была широко распространена в высших и наиболее обеспеченных кругах Европы.

Даже тогда, когда британские монархи публично осуждали каннибалов Нового света, в то же время они использовали, пили или носили прах египетских мумий, человеческий жир, плоть, кости, кровь, мозги и кожу. Так опухоли, извлечённые из мозгов убитых солдат, использовали в качестве лекарства от кровотечения из носа.

Как пишет Сагг, части человеческого тела, например мясо, кровь или кости, широко использовались в качестве терапевтических средств в самых распространённых методах лечения». Наряду с Чарльзом II, список известных ныне «лекарей» и пользователей рецептов трупной медицины, включает Франциска I, хирурга Елизаветы I Джона Банистера, графиню кентскую Элизабет Грей, Роберта Бойля, Томаса Уиллиса, Вильгельм III Оранский и его «супругу» — королеву Мэри (номинальная супруга, поскольку ставленник «амстердамских капиталов» Оранский был содомитом).

Среди прочего д-р Сагг отмечает: «в XVIII веке крупнейшим импортом из Ирландии в Великобританию был импорт человеческих черепов. И сложно сказать, было ли всё это намного хуже современного чёрного рынка человеческих органов». При этом он не упоминает, что «крупнейшему импорту черепов из Ирландии», предшествовало её усмирение генералом Кромвелем, которое стоило жизни 5/6 ирландцам. От последствий этого геноцида Ирландия уже не оправилась никогда[143].

Может быть поэтому «избранные» собирались объявить Кромвеля «мессией»[144]?..

Сложно сказать, по каким причинам в родословной Кромвеля у талмудистов не нашлось «указаний на происхождение от Давида», но можно уверенно сказать, что сам «лорд-охранник» с удовольствием бы сыграл роль «машиаха». Его приверженцы с их лозунгом «меч и Библия» и так считали, что своими кровавыми делами они «выполняли библейские пророчества», и что возвращение иудеев в Англию было первым шагом на пути к обещанному «тысячелетию». При этом Кромвелю рекомендовали устроить его Государственный совет по точному образцу Синедриона — из 70 членов (см. вторую часть). Сам «мессия», будучи «реальным политиком», охотно разглагольствовал о «религиозной свободе» и «выполнении пророчеств», одновременно травя христианских священников и духовных лиц.

Но «главной политической задачей» Кромвеля было, разумеется, обеспечить себе финансовую поддержку богатого амстердамского «еврейства» (чья история развивалась в согласии с основным правилом иудейского закона: давать в долг всем и не занимать ни у кого).

ИУДЕЙСКИЙ МЕФИСТОФЕЛЬ

1655, сентябрь — Кромвелю поступает официальная петиция от иудейских общин Голландии, долгое время финансировавших «гуманитарный проект лорда-защитника» (дата обращения совпадает с моментом переселения «ашкеназов» из Малой Руси к «сефар-дам» Голландии).

1655, октябрь — в Лондон прибывает «главный спонсор проекта» — глава и идеолог амстердамской секты сефардский талмудист Менассия бен Израиль. В своём обращенной к английскому Парламенту воззвании под названием «Надежда Израиля», талмудист идеологически обрабатывал руководителей секты пуритан, внушая им идею «скорого прихода Мессии» — чему обязательно должно предшествовать возвращение «народа Книги» в Англию. При этом, куда более прагматичному Кромвелю, по «еврейским» данным, было предложено £500.000 за продажу иудеям собора Святого Павла с Бодлейской библиотекой Оксфорда в придачу(!).

Как пишет Дуглас Рид, петиция Манассии бен Израиля напомнила ему воззвания сиониста Хаима Вейцмана к британским премьерам и американским президентам о «воссоздании «израиля». Так, прося о «возвращении» иудеев в Англию, Манассия туманно намекал о неприятностях со стороны иеговы тем, кто захочет этому воспротивиться, одновременно расписывая щедрые награды за сговорчивость. Фактически же от Кромвеля требовали открытого подчинения иудейскому «закону», а не «возвращения евреев», поскольку фактически они Англию никогда не покидали. Иудеям же требовалась только легализация существующего положения.

1655, 12 ноября, — отрабатывая свою часть сделки, «лорд-защитник» Кромвель распоряжается созвать конференцию с участием теологов, юристов и торговцев Англии, чтобы «положительно решить наболевший вопрос».

1655, 4 декабря — в Лондоне начались заседания национальной Ассамблеи, созданной Кромвелем для обсуждения петицию о допущении в Англию иудеев, предоставлении им права строить синагоги, заниматься торговлей без всяких условий и судиться по собственным законам. К счастью, здравомыслие тогда еще не совсем оставило английский народ, и большинство приглашенных, в первую очередь священников, пообещали скорее «лечь костьми», нежели допустить отмену эдикта о высылке иудеев.

1655, 18 декабря — на этом финальном и решающем заседании национальной Ассамблеи Кромвель пытается оказать силовой давление на делегатов. Но в зал врывается большая толпа, и, угрожая оружием, требует не допускать иудеев в страну. Таким образом, «легитимность» возвращения «народа Книги» оказалась сорвана. Видя, что дело не имеет шанса на успех (а награда уплывет из рук), Кромвель резко прерывает дебаты, высмеивая противников проекта в позорной иронической речи.

1657, 4 февраля — Кромвель единолично разрешает иудеям «возращение», позволяя им «исполнение религиозных обрядов» (при том, что указ Эдварда I об их изгнании официально так и не был отменен).

Так из пламенного борца с монархией Кромвель окончательно превращается в кровавого диктатора, готового основать «жидовствующую» королевскую династию взамен низложенной христианской, и только промыслительная смерть кровавого диктатора в 1658 году не позволяет осуществить задуманное.

Тогда же выяснилось, что помощь тогдашнего «глобального еврейства» не пошла на пользу ни лично Кромвелю, ни бюджету Англии. Государственная казна был настолько пуста, что даже для его похорон пришлось прибегнуть к займам. Однако дополнительные пожертвования

«неизвестных доброжелателей» для этой церемонии, позволили произвести захоронение «лорда-охранителя» в Вестминстерском аббатстве — древней усыпальнице христианских королей.

Но и эти сребреники не принесли ему успокоения. Через 3 года после реставрации монархии Стюартов, по указу нового короля Карла II, сына казненного Кромвелем монарха, прах «лорда-охранителя» извлекли из могилы, отсекли голову, и, насадив на копье, выставили её на обозрение толпе неподалеку от королевского дворца.

Однако, все эти 3 года Карла спонсировали все те же иудеи. Который в законодательном порядке и легитимизировал возвращение «сынов израиля» на берега Альбиона. Но его династии это так же не пошло на пользу, так как амстердамские иудо-протестанты одновременно финансировали и экспедицию Вильгельма Оранского против брата и преемника Карла II, католикаЯкова II, который также потерял корону и бежал во Францию, что стало концом династии Стюартов[145]. Попутно «законом» был закреплен запрет на престолонаследие католикам (характерно, что об иудеях этот «закон» умалчивает). При этом захват власти в «сохранявшей признаки суверенности» Англии был цинично назван «Славной революцией».

А «между делом», в 1696 году был образован Банк Англии, точно копировавший схему Банка Амстердама. Так Англия стала переформатироваться в «Великобританию», населенную «расой избранных господ». Кстати, этимологию названия «Британия» возводят не только к кельтскомуплемени бриттов, но и к слову «завет» (якобы, звучавшему как «брит» на др. — евр. лпз). А в широко внедренной в Британии «ветхозаветной идеологии», само понятие «завета» было широко распространённым типом взаимоотношений, которое выражалось в торжественном соглашении сторон, сопровождаемом произнесением клятв. Участвовал ли в этом действии иегова, однозначно сказать сложно. Зато, через смену названия, иудеи «идеологически закрепили за собой» этот несчастный остров.

Так в борьбе за трон Кромвеля со Стюартами победили «еврейские» ростовщики.

Часть VII. ИУДАИСТСКИЕ КОРНИ МАРКСИЗМА

В XIX веке с началом переформатирования общества по «ветхозаветному принципу ‘капитализма’» иудеи начали выход из своих гетто, которые тогда являлись привилегиями, и начали трансформироваться в «свободные организации» со «светской идеологией», в основе которых лежал и т. н. «реформистский иудаизм», заявивший об устранении «этнического фактора». «Освобождению» теперь подлежали не только «евреи», а все, кто будет следовать «реформистскому учению». А вот решать, что соответствует учению, а что нет, будут, естественно, «избранные еврейские Учителя», взявшие на себя нелегкое, но благородное бремя освобождения всего человечества. Учение декларировалось как универсалистская и мессианская религия.

Мессианство заключалось в явлении себя «нееврейскому» миру «истинной» религией, ведущей мир к «высшим универсальным этическим нормам», якобы заложенным в иудаизме[146].

Реформисты ссылались, в частности, на цитату «иудаизм — это «свет для всех народов» из книги пророка Исайи. Основоположники течения заявляли, что «иудаизм выжил, чтобы стать Царством священников, проповедующих человеческой расе открывшуюся им абсолютную правду»[147] (Нахман Крохмаль).

Мессианством обосновывалась и необходимость сохранения этнического сепаратизма «евреев», как «особой группы», способной обеспечить выполнение этой общечеловеческой миссии. Но, несмотря на заявленную «универсальность», в среде «реформизма» по-прежнему практиковалась этническая самосегрегация в виде внутригрупповых браков, как главный фактор поддержания гомогенности, сохраняющий «генетическую и расовую чистоту перед Богом»…

При этом «реформированные евреи» объявили себя «особой» группой, предназначенной Богом в качестве «морального образца» для просвещения остального человечества, представляясь носителями униве-сальной религии. Притом, что это единственная религия, где «духовность» и «приближенность к Богу» передается по наследству по материнской линии.

Нельзя сказать, что эти заявления внушило доверие другим народам[148], зато оно вдохновило много «еврейских» идеологов — от основателя социал-сионизмаМозеса Гесса, до деятелейроссийской и немецкой компартий (напр.Густава Ландауера изрекшего — «преданность еврейскому делу — есть дело всего человечества»).

Дети и внуки раввинов ицадиков, отринув догмы иудаизма, сохранилитрадиции, поведенческие установки, психологию, мораль, ценности и мироощущение предков, начали поиск универсалистского решение экономических, социальных и национальных проблем своего народа, в том числе и «еврейского» пролетариата. И как истинные «универсалисты» они искали эти решения в «мировом масштабе». Поэтому не случайно, что отцом учения о «всемирной коммунистической революции» стал внук раввина, профессиональный философКарл (Мордехай Леви) Маркс.

Мечтая об «освобождении всего человечества», новое учение, как и «реформистский иудаизм», осуществляло освобождение не всему человечеству, а «избранными». Только у Маркса «избранность» шла от некоего «исторического прогресса», разделившего человечество на две части: на избранный, «прогрессивный» класс (пролетариат), и на «реакционный» класс (буржуазию и крестьянство).

При этом, следуя традиции «реформистского иудаизма», Маркс заявил, что и у буржуазии и «у пролетариата нет ни национальности, ни Отечества», таким образом, превратив освобождение человечества в глобалистский проект. При этом Маркс полностью проигнорировал понятие приоритета интересов нации и патриотизма, наследуя отсутствие чувства государственности, свойственное иудейской среде, ставя проблемы исключительно «мирового масштаба». Определив глобальную суть «еврейства», как «экономическую суть — ростовщичество, торгашество», он сампоследовал «экономо-центризму», поставив экономику на первое место в иерархии ценностей.

Причиной популярности его учения стал изначально принимаемый универсализм и совпадение с ожиданиями соответствующих социальных групп. При всем несомненном таланте экономиста,его европоцентризм со специфичными национальными корнями, определенное упрощенчество методологий и механицистское отношения к обществу свели все многообразие хозяйственной жизни различных человеческих обществ к единой упрощенной схеме с ограниченным набором критериев, не рассматривая зависимостей от внешних факторов, природных, культурных и традиционных особенностей социумов. Абсолютистским суждениям были подчинены философия и сформулированы социальные мифы. Таким образом, экономическая теория сама превратилась в подобие религии.

При этом нужно особо отметить, что идеологи иудаизма всегда активно нападали на христианство. И у этого явления есть две основы. Первая кроется в установках иудаизма, согласно которымхристианство является главным врагом - ради «восстановления первородства» и «иудейской избранности». Вторая причина заключалась в бессознательном желании войти в национальные элиты. Так, установки теории Маркса гласят, что национальные интересы у классов практически отсутствуют, поэтому и «еврейский» банкир, как и пролетарий, будет в первую очередь отстаивать интересы класса, а не народа или религии. Подвергая критике в своих доктринах религию, в том числе и иудаизм, Маркс и «еврейские» социалисты с одной стороны следовали традициям своего народа, с другой стороны, считали, что в глазах немцев (французов и т. д.) становятся не «евреями», а «немцами» (французами). Таким нетривиальным ходом универсалисты «расчищали себе дорогу» в европейскую цивилизацию. При этом в реальной жизни «универсалисты» общались и всячески поддерживали преимущественно своих соплеменников, включая «классовых врагов».

Из сотни членов Генерального Совета 1-го Интернационала, не менее половины были выходцами из иудаизма. При этом подавляющее большинство из них — политические эмигранты и профессиональные революционеры, осевшие в Лондоне и жившие на деньги не только Ф. Энгельса, но иП. Зингера,Г. Кремье, Д. Аронса, Э.Ротшильда. Последний весьма щедро финансировал социалистическое движение, поскольку считал его «еврейским учением». И он был не одинок.

«Сам еврей, он имеет вокруг себя, как в Лондоне, так и во Франции, но особенно в Германии, целую кучу жидков, более или менее интеллигентных, интригующих, подвижных и спекулянтов, как все евреи, повсюду, торговых или банковских агентов, беллетристов, политиканов, газетных корреспондентов всех направлений и оттенков, одним словом литературных маклеров и, вместе с тем, биржевых маклеров, стоящих одной ногой в банковском мире, другой — в социалистическом движении и усевшихся на немецкой ежедневной прессе — они захватили в свои руки все газеты, — и вы можете себе представить, какая из всего этого получается мерзкая литература. Так вот, весь этот еврейский мир, образующий эксплуататорскую секту, народ-кровопийцу, тощего прожорливого паразита, тесно и дружно организованного не только поверх всех государственных границ, но и поверх всех различий в политических учреждениях, — этот еврейский мир ныне большей частью служит, с одной стороны, Марксу, с другой — Ротшильду, Я убеждён, что, с одной стороны, Ротшильды ценят заслуги Маркса, а с другой — Маркс чувствует инстинктивное влечение и глубокое уважение к Ротшильдам» — писал в 1871 г. в Локарно в своей рукописи«Мои отношения с Марксом» тесно столкнувшийся с этим миром «социалистов» Бакунин[149].

Из всего вышеизложенного следуют вполне определенный вывод, что болезненная казиэтническая связь между «евреями»-социалистами и «евреями»-банкирами была более значимыми, нежели их классовые, социальные противоречия, отбрасывая в сторону «универсалистские» наднациональные доктрины, вроде всемирной коммунистической революции.

«Гордыня избранности», правящая многими поколениями иудеев стала их родовым проклятием, которое преодолеть смогли только считанные единицы…

«МОЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ РЕБЕ»

При этом Маркса нельзя назвать единственным разработчиком «новой теории». У ее истоков (как и у 1-го коммунистического Интернационала), еще стоял его старший приятель — один из основателей сионизма — Мозес Гесс (1812–1872). Он был на 6 лет старше Маркса, раньше защитил докторскую диссертацию по философии и раньше начал писать статьи на философские темы. Именно Гесс приобщил Энгельса к идее коммунизма. Маркс называл Гесса своим «коммунистическим раввином».

Мозесу Гессу принадлежат многие идеи «сокровищницы марксистской мысли», традиционно приписываемые его младшему товарищу. Например, идея о полагании человека творцом истории или религиозномессианское послание о том, что «Небесное Царство может быть достигнуто на Земле через революционный социализм». Уже в 30-х годах XIX века Мозес высказал мысль, что индустриальное развитие общества ведёт к прогрессирующему обнищанию трудящихся и катастрофе.

Причина этой исторической несправедливости становится понятной, если знать, что Мозес Гесс был не только социалистом, но и одним из основоположников еврейского религиозного мессианства. «Этот народ был изначально призван, чтобы завоевать мир не так, как языческий Рим, силой своей мышцы, но через внутреннюю возвышенность своего духа… Этот дух уже пронизал мир, уже чувствуется тоска по укладу, достойному древней Матери[150\. Он появится, этот новый уклад, старый Закон вновь явится в просветлённом виде».

К середине 60-х Гесс переходит от «универсализма и мессианства» к расовой борьбе «нации избранных» и пишет в своём творении «Рим и Иерусалим» («настольной книге сиониста»): «Прежде всего — расовая борьба, борьба классов — второстепенна…. Иудаизм не знает кастового духа и классового господства». «Всякий, кто отрицает еврейский национализм — не только отступник, изменник в религиозном смысле, но и предатель своего народа и своей семьи… Каждый еврей должен быть прежде всего еврейским патриотом».

В противоположность реформистскому иудаизму, Гесс считал, что «главным условием еврейской (!) революции является возвращение еврейского народа на свою родину». Любопытно, что он определил, что после создания еврейского национального государства большинство евреев Запада останутся на своих ключевых финансовых и политических позициях, а переселяться должны евреи из «восточных варварских стран». При этом конечным пунктом процесса «освобождения», который ознаменует «завершение исторического процесса и наступление мессианской эры», будет «Шабад истории» (он же «коммунизм» в терминологии Маркса). Вся разница в то, что согласно Гессу, приход «Царства Божьего — Шабада истории, случится лишь после того, как Израиль возродится».

Еще одна характерная фраза Гесса из работы «о сущности денег»: «Евреи, которые в естественной истории мира должны были выполнить функцию превращения человека в дикого животного, исполнили это как профессиональную работу»[151\.

Нетрудно увидеть, что основоположник социал-сионизма Мозес Гесс своими статьями и книгами невольно разоблачал Маркса, будучи одновременно его предтечей. Так же можно предположить, что «еврейские» идеологи середины XIX века не были удовлетворены результатами либеральной эмансипации еврейства и решили испробовать два различных варианта решения еврейского вопроса: «патриотический» (сионистский) и «космополитический» (интернациональный). Подобные «метания» между интернациональным коммунизмом и националистическим сионизмом продолжаются до сих пор.

Так что нет ничего удивительного в том, что «евреи» России, Европы и Америки, особенно, реформисты и светские «евреи», находили в идеях и целях марксизма много общего с идеологией и практикой иудаизма. Как писала в 1919 году лондонская «The Jewish Chronicle»: «Концепции большевизма находятся в полной гармонии с большинством положений иудаизма»[152], поскольку основа марксовой доктрины, обещавшей искоренение зла на этой земле, созвучна вере евреев в приход Царства Божьего на этом свете.

Для евреев же из бедных классов «всемирный коммунистический проект» Карла Маркса был особенно заманчив, поскольку он обещал не только раз и навсегда решить «еврейский вопрос», но и устранить «во всемирном масштабе» бедность и нищету, в которой находились еврейские массы в XIX — начале XX века. Поэтому в странах, где к началу XX века образовались большие еврейские общины — России, Польше, Австро-Венгрии, Германии, США, Румынии — возникли многочисленные социал-демократические (марксистские) партии, в которых евреи играли ведущую роль (при этом в Венгрии, Германии, Румынии, США руководство компартий состояло из одних евреев).

В России и странах Восточной Европы, где евреи, в основном, были либо ортодоксами, либо хасидами, в марксизме победило направление, не доверявшее пролетариату в создании «истинного коммунизма», переложив на себя роль интерпретаторов и «хранителей священных текстов», подобно раввинам и цадикам.

В союзе с «революционным еврейством» в рядах социалистов выступало и множество неевреев (пусть и в меньшем процентом отношении). Нужно отметить, что партнерство сторонников марксизма составляли атеисты и антипатриоты, в подавляющем большинстве являющиеся «воинствующими безбожниками» и ненавистниками христианства. Что вполне отвечало эволюции самого Маркса, начавшего свой «поход» не против социальной несправедливости, а против религии, в которой он видел основное препятствие для утверждения приоритетности материального бытия, как базовой ценности. Христианство ставило личности непреодолимую «преграду» для принятия им тезиса о «Шаббате истории».

Отщепенцы от русского народа, принявшие космополитическое мировоззрение марксизма, в котором культурно-цивилизационный подход был заменен на «классовый», русские марксисты готовы былисотрудничать с кем угодно, лишь бы уничтожить ненавистную им русскую «реакционную и варварскую» христианскую цивилизацию. Т. е. заменить национальную идеологию, национальные интересы и религию на «классовые» интересы и ценности марксизма, либо на либерально-космополитические ценности «ветхо-заветствующего» капитализма.

Сегодня, когда ситуация все больше погружается в цивилизационный кризис, нужно четко понять, что основные проблемы с той же «социалистической революцией» в России крылись не в Русском Народе и его мировоззрении, как многие пытаются представить, а в тех, кто не хочет считать ветхий завет исполненным и в своей гордости продолжает строить мир из «сконструированных иудаизмом» деталей. В которых, как известно, и «кроется дьявол».

И пока не будет определен и публично назван точный диагноз существующих проблем, пока общество продолжает манипулироваться и разлагаться пораженными «гордыней ветхозаветной избранности», мы продолжим раз за разом наступать на одни и те же грабли.

ПРИМЕЧАНИЕ

[1] К.Мямлин,

«Православие требует очищения от ветхозаветных мис тификаиий». Институт Высокого Коммунитаризма

[2] К.Мямлин,

«Православие требует очищения от ветхозаветных мис тификаций. Часть II», Институт ВК

[3] В Лев. 16:7-10 описан ритуал принесения в жертву двух козлов, очевидно берущий основу в культах синайских пастухов. Синодальный перевод этого места звучит так: «И возьмет двух козлов и поставит их перед лицом Господним у входа скинии собрания; и бросит Аарон об обоих козлах жребии: один жребий для Господа, а другой жребий для отпущения; и приведет Аарон козла, на которого вышел жребий для Господа, и принесет его в жертву за грех, а козла, на которого вышел жребий для отпущения, поставит живого пред Господом, чтобы совершить над ним очищение и отослать его в пустыню для отпущения». Но в оригинале торы на иврите буквально говорится [Adam Clarke's Bible Commentary, Leviticus 16], что один козел должен быть принесен hwhy (la-yahweh, для яхве), а другой lzaz[l (la-azazel,для «Азазела» - существа, которое противопоставляется яхве). Изкниги Еноха мы знаем, что Азазел выступает как вождь падших ангелов, сбивающих человечество с истинного пути (Ен.2:38,8:63, 8:72, 10:65,11:11). Нередко он отождествляется с Сатаной (в книге Юбилеев «князь Мастема»), но в данном случае он выступает как демон пустыни. Таким образом, иудеи «умилостивляли» обоих богов, исповедуя языческий дуализм. В Лев. 17:7 слово yyry[Kl (las-sheirim) [Adam Clarke's,Leviticus 17] в синодальном переводе переведено как «идолы». Однако на иврите это слово означает «мохнатые», «косматые», «козлы». Имелись ввиду козлообразные демоны, поклонение которым было перенято у язычников-семитов. Само имя «Азазел» восходит к слову z[az (эз) — «козел». Соответственно образу этого демона приносились и жертвы.

Что касается ритуального каннибализма, то в варварские культы часто сопровождаются человеческими жертвоприношениями. Многочисленные места «ветхого завета» свидетельствуют о том, что израильтяне практиковали кровавые человеческие жертвоприношения и сожжения, совершая служение Ваалу, Астарте и другим идолам. Так один из самых ужасных культов — «молох» — был распространен еще со времен исхода из Египта, что подтверждаетсякнигой пророка Амоса, где говорится, что во времена странствования по пустыне иудеи «носили скинию Молоха» (Ам. 5:26). При этом глагол kohan, от которого в иврите происходит слово «коэн» («жрец»), изначально имеет значение «приготавливать», в смысле приготовления пищи — (см. исследование А.Одинцова, цит. по К.Мямлин, «Иудеи. Сломанное сознание париев человечества. Часть III», Институт ВК, 14.08.2012)

[4] когда сионисты заявляли свои «права на 'Израиль'», они говорили ««Тора — наш мандат» [речи Бен Гуриона, цит поНодар Джин, «Книга еврейских афоризмов», Нью-Йорк, 1984]. При этом тора/«ветхий завет» гласит, как еврейский бог яхве приказывает «предать заклятию», то есть уничтожить поголовно, все соседние народы: «Хеттеев, Гергесеев, Амореев, Хананеев, Ферезеев,

Евеев и Ивусеев» (Втор.: 7; 1–3); он требует: ««Истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим, на высоких горах, и на холмах, и под всяким ветвистым деревом; и разрушьте жертвенники их, и сокрушите столбы их, и сожгите огнём рощу их, и разбейте истуканов богов их, и истребите имя их от места того» (Втор.: 12; 2–3); «не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла» (1-я Царств 15,9) «И всё дышащее, что находилось в нём, в тот день предал он заклятию» (кн. Иисуса Навина) и т. д.

[5] апостасия (греч. Anoorada — отступничество) — отступничество от христианства, вероотступничество; апостат — вероотступник; см. цикл статей К.Мямлин, ««Против ветхозаветной апостасии…», Институт Высокого Коммунитаризма;

[6]

[7] кн. Паралипоменон, Ездры, Неемии, Товита, Иудифь, Премудрости Соломоновой, Маккавеев и части кн. Эсфири

[8] единственная сохранившаяся полностью рукопись библейского кодекса датирована 1499 г. (ГИМ. Син. № 915, на 1007 листах in folio, в кожаном на досках переплете)

[9] Накануне начала издания Библии в России Пётр совершил в 1697-98 годах (временисоздания Банка Англии) заграничное турне, во время которого он консультировался с английскими протестантами по церковным вопросам. «О широком интересе Петра I к церковной жизни Англии не только в её официальной, но и в её сектантских частях, сохранилось довольно много свидетельств. Он беседовал с епископом кентерберийским и другими англиканскими епископами всё о церковных делах. Архиепископы кентерберийский и йоркский назначили для Петра специальных богословов-консультантов. К ним присоединился и Оксфордский университет, назначивший консультанта со своей стороны. Вильгельм Оранский, получивший английскую корону, но воспитанный в левопротестантском духе, ссылаясь на пример родной ему Голландии, советовал Петру сделаться самому «главой религии». В 1698 году Пётр заказал в Англии проект коллегий на случай введения их в России. В проекте имелась и коллегия, названная — для пропаганды христианской религии». Для успеха протестантской пропаганды Пётр получил в 1711 году следующий совет: «хорошее управление может быть только при условии коллегий, которых устройство похоже на устройство часов, где колёса взаимно приводят друг друга в движение».

[10]Н.Д. Тальберг,«История Русской Церкви 1801–1908 гг.»: см. Мямлин, «О проникновении ветхозаветной апостасии», Институт Высокого Коммунитаризма:

[11] Проф.ИЛ. Чистович, «История перевода Библии на русский язык», втор. изд., 1892, стр. 117

Г12! в 1858 году Синод постановил начать издание Библии, включавшей ветхий завет, на русском языке, «для одного лишь пособия к разумению Священного писания». В 1860 году редакторы приступили к переводу на русский язык ветхого завета «с еврейского подлинника», и.е. с масоретского кодекса, и закончили работу через 15 лет. Библия в русском переводе впервые была издана в 1876 году под названием — Синодальное издание. (см. подробнее Мямлин, «Русская Матрица. Как победить в столкновении цивилизаций», Институт Высокого Коммунитаризма);

И3! см. наприм. Мямлин,Духовный кризис РПЦ как составляющая кризиса на Украине и не только. Часть I. «Смерть приходов», Институт Высокого Коммунитаризма, 13.07.2014

И4! В.Ю.Катасонов,«Религия денег. Духовно-религиозные основы капитализма». «Кислород», 2013

И5! В.Ю.Катасонов.«Бумажный бог капитализма». Институт Высокого Коммунитаризма, 20.08.2014

И6! Кроме того, существуют различные формы скрытого противостояния принципам Нового Завета, на первый взгляд кажущимися совершенно «невинными». К примеру — разрушение единства человеческого и Божественного — через «гуманизм», подменил базовые понятия. Ведь изначально эта «прогрессивная идеология» не означает «торжество любви к человеку» или «защиту его прав», а утверждает человека в качестве центра мира и самоцели, т. е. противополагая тому, что «над ним».

Такой «прогресс» становился началом дегрессии. Без высшего духовного императива человек умаляется, упрощается и стремится, в пределе, к границе небытия. Это упрощение — внешне легкий и приятный процесс,«как головокружение растратчика, который предается сладостному потреблению благ — до тех пор, пока этих благ хватит». Декларация «гуманизма», накопление материального и растрата духовного — есть основа атеизма. Разрушение такого общества демонстрирует наша история после «революции».

Человек — одно из центральнейших понятий религии, являясь составной частью Целого — единства с Высшей Духовностью, «свобода для». «Гуманизм самоутверждения» — «свобода от», как «суть либерализма» — становится смертью общества. Духовность человека рождается, если становится на службу Высшего начала, и гаснет, когда начинается циклиться на себе, ставя себя центром мироздания.

Принципиальное выделение человека колеблется между сатанинским самоутверждением, абсолютизированием личности и христианским отнесением ее к Иному; между «гуманизмом», утверждающим антропоморфизм Бога, и «гуманизмом», утверждающим теоморфизм человека.

Пафос единобожия, сведенный к одному человеку — это та же «старая гордыня сатаны». Кто пытается нас толкнуть в его объятия?

[17! Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого» (нем. Also sprach Zarathustra.

Ein Buchfur Alle und Keinen, 1883–1885)

[18] L. Daste (A. Baron), «Les Societes Secrets», стр. 192 (здесь и далее цит. по А.Селянинов,«Тайная силы масонства», С.Петербург, Отечественная типография, Шпалерная, 26, 1911, - стр. 49)

[19] Le Couteulx, «Les Societes et Societes Secrets», стр. 21, (L.Daste (A. Baron), «Les Societes Secrets», стр. 263)

Г21! Dio Cassius, Epitome of Book LXVIII, Dio’s Roman History, Volume VIII,The Loeb Classical Library, 1925, сс. 421-423

Г22! не случайно говорят: «евреи — первые жертвы иудаизма»

Г23! Е. Смирнова, «История христианской Церкви», (здесь и далее цит. по Н.Л. Бутми,«Каббала, ереси и тайные общества», С-Петербург, 1914); что касается каинитов, то их картинную характеристику этой древнееврейской секты дает писатель Д.С. Мережковский в своем романе«Юлиан Отступник» (1914 г.): «Благословенны,

— проповедовали каиниты, — гордые, непокорившиеся братья ваши: Каин, Хам, жители Содома и Гоморры, семья верховной Софии, сокровенной Мудрости. Придите к нам все гонимые, все восставшие, все побежденные. Благословен Иуда. Он — единственный из апостолов, который был причастен высшему знанию — гнозису… Посвященный в нашу мудрость должен переступить все пределы, на все дерзнуть и, отдавшись всем грехам, всем наслаждениям плоти, достигнуть последней чистоты духовной»

Г24! Deschamps «Les Societes Secretes et la Societe»; Barruel, «Memoires», и т. д.

Г25! Яаков бен Иехуда Лейбович (Франк) -саббатианец, «борец с талмудом», каббалист, основатель секты последователей Шабтая Цви;Эрнст Бабелон (Ernest Babelon) — археолог, нумизмат и историк

Г26! в христианскую традицию вошел в качестве «митры» — сферической шапки митрополитов, символизирующей языки пламени, сошедшего на апостолов в Пятидесятницу

[27] «нет более презренного занятия, как земледелие» (XXIV, Иебамот, 63а), зато «единственное же занятие, достойное еврея, кроме изучения талмуда — это торговля» (Иебамот, 63а)

[28] в России эта ересь начала распространяться с XVIII в. параллельно с началом внедрения «ветхого завета». Сектанты различными способами отрезали/прижигали себе половые органы, стремясь сделать невозможным деторождение. Первый суд над сектой состоялся в 1772 году, когда судили целую общину в количестве 246 человек, ноживучесть скопчества поразительна. Совращение часто происходило путем обольщения материальными выгодами, втягивания в долговые обязательства, найма в услужение мальчиков или покупки детей. Ересь о необходимости оскопления сектанты подкрепляли измышлениями, против которых трудно было возразить неграмотному человеку. Во-первых, это выдернутые из контекста тексты из Библии. Во-вторых, физическому страданию от операции и преследованию со стороны правительства, сектанты старались придать строго религиозный характер. Наконец, для «слабых верою» секта делала снисхождение, дозволяя отлагать принятие оскопления. Секта представляла довольно стройное целое со значительными капиталами. В результате доходило до того, что добровольно «убелялись» целые деревни. Восторженные неофиты порой действовали силой, шантажом, подпаивая и обманывая совершенно посторонних людей. Так некий отставной солдат Маслов гордился, что так «осчастливил» 114 мужчин — и каторжный приговор счел «страданием за истину». Скопцы нередко «убеляли» и своих детей и родственников (см. напр. К.Мямлин, «Гомункулы псевдорусского национализма», Институт Высокого Коммунитаризма) [291 см. К.Мямлин,«Пифагор, халдеи и «Комитет 300», как создатели иудейской и каббалистической идеологии», Институт Высокого Коммунитаризма, 28.05.2012

[301 Блаж. Августин, «De Manichaeism»; Lieu S.N.C. Manichaeism in the later Roman Empire and Medieval China. A historical survey. - Manchester, 1995

[311 согласно ветхозаветной книге Чисел, гл. 11:16-17

[321 Блаж. Августин, «Исповедь» (Книга 3, Глава 10)

[331 см. Шулхан Арух: «…и даже несмотря на то, что он рассказывает правду и нет в его рассказах ничего позорного, —..это страшное преступление, приводящее к убийству евреев.»; «…Запретили мудрецы есть хлеб, испеченный неевреем… если (еду) сварил или пожарил нееврей, даже в посуде еврея и в доме еврея, запрещена как гойское варево… человеку, заботящемуся о своей душе, следует запретить себе и нееврейское пиво… а также какао и чая у нееврея — … время от времени, делать это постоянно запрещено… Из молока, которое надоил нееврей, за которым при этом не наблюдал еврей, нельзя даже сделать сыр… если между евреем и местом дойки стоит дом нееврея, необходимо, чтобы при дойке

присутствовал еврей……Нееврейский сыр запрещен.»;

«…обмануть нееврея, назначив неправильную цену, разрешается…. Запрещено предавать еврея в руки нееврея, идет ли речь о жизни еврея или о его имуществе; и не важно, делается ли это посредством какого-либо действия или словами; и запрещено доносить на него или указывать места, где спрятано его имущество. И всякий предатель лишается доли в будущем мире…»

[341 Н.Л. Бутми,«Каббала, ереси и тайные общества», СПБ, 1914

[351 см. Г. Соколова, Т. Разговорова, «Митра», № 4, 1999 г

[36] Маркс: ««Буржуазные разглагольствования о семье и воспитании, о нежных отношениях между родителями и детьми внушают тем более отвращения, чем более разрушаются все семейные связи в среде пролетариата благодаря развитию крупной промышленности. Коммунистам нет надобности вводить общность жен, она существовала почти всегда. Буржуазный брак является в действительности общностью жен. Коммунистам можно было бы сделать упрек разве лишь в том, будто они хотят ввести вместо лицемерно-прикрытой общности жен официальную, открытую» (К.Маркс, Ф.Энгельс,«Манифест Коммунистической партии», 1848 г.)

[37] Бронштейн-Троцкий: «Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый «семейный очаг»… Вместо семьи, как замкнутого мелкого предприятия, должна была, по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания… Коллективизация, как возвещалось вначале, должна была произвести решительный переворот и в сфере семьи: недаром же у крестьян экспроприировались не только коровы, но и куры…

Но началось отступление. Вожди заставляют не только склеивать заново черепки разбитой семьи, но и считают ее священной ячейкой победоносного социализма. Трудно измерить глазом размах отступления!.. Тупые и черствые предрассудки малокультурного мещанства возрождены под именем новой морали (Троцкий взбешен по поводу введения Сталиным основанного на христианстве «Морального кодекса строителя Коммунизма» — прим. КМ).

…седьмая заповедь («не прелюбодействуй» — К.М.) приобретает в правящем слое большую популярность. Советским моралистам лишь приходится слегка обновлять фразеологию. Открыт поход против слишком частых и легких разводов…

Когда жива была еще надежда сосредоточить воспитание новых поколений в руках государства, власть не только не заботилась о поддержании авторитета «старших», в частности отца с матерью, но наоборот, стремилась, как можно больше отделить детей от семьи, чтоб оградить их тем от традиций косного быта…

Советский союз представляет грандиозный тигель, в котором переплавляется характер десятков народностей. Мистика «славянской души» отходит как шлак» (Л.Троцкий-Бронштейн,«Преданная революция», гл. «Семья, молодежь, культура», 1936 г)

[38] Л.Н.Гумилев«Древняя Русь и Великая Степь»

[39]журнал «Митра» № 4, 1999 г.

[40] «Знание — сила», 1993, № 8, с. 21–27; Абуль-Фарадж аль-Исфахани,«Книга песен», Наука, 1980, 672 стр.

[4И «…Кто заправлял коммуной в такой мере, что еврейская собственность осталась неприкосновенной и что ни один из 150 домов Ротшильда в Париже не подвергался нападению коммунаров? Евреи! И никто, разумеется, не докажет, чтобы осатанелым петролейщицам сожжение архива могло доставить больше удовольствия, чем разгром еврейских дворцов на Rue de la Paix, которые, тем не менее, остались нетронутыми» (А. Шмаков, «Свобода и евреи», 1906 г. — цит. работу Э.Дрюмона «La France juive devant I'opinion», p. 59, 60–63)

[42] «Синедрион» — совет из 70 старейшин при Моисее (Чис.11:16–17), в следующий раз упоминается при Антиохе Великом (223–187 г. до РХ.) под названием «Великий синедрион» у Иосифа (бен Маттафия) «Флавия» («Иудейские древности» кн.14, гл. 9). Синедрион из первосвященников, старейшин и книжников судил Христа (Мф. 26:57; Мк.14:53: Лк.22:66). После разрушения Иерусалимского Храма в 70 г. «Великий синедрион» был переведен в Ямнию, затем несколько раз менял свое местонахождение. Состоял их 71 члена, включая председателя. Считается, что этот синедрион прекратил свое существование после 4 в. по РХ. 9 февраля 1807 Наполеон Бонапарт созвал собрание, состоящее из 71 ученого, примерно 2/3 которых составляли раввины и 1/3 — миряне. Это собрание получило название «Французского синедриона»

[43] Гумилев, там же; Мямлин,«Новая Хазария на Днепре», Институт Выс. Коммунитаризма, 21.04.2014

[44] «блудили в своей молодости: там измяты груди их, и там растлили девственные сосцы их» (Иез. 23:3,8): «плата, полученная незамужней женщиной, занимающейся проституцией, может быть внесена в Храм», если незамужняя проститутка перестала заниматься своим не очень достойным ремеслом и ведет вполне добропорядочный образ жизни, то ничто не мешает ей стать женой коэна («Проституция», Электронная еврейская энциклопедия, со ссылкой на «Майм. Яд.,

Иссурей ха-Мизбе'ах 4:8»): о гомосексуальной проституции писал Исайя, именовавший иудейских правителей «князьями содомскими», а народ — «народом гоморрским» (Ис. 1:10)

Г45! Если изначально само сегрегация «избранных» предполагала: «не роднись с ними: дочери своей не давай его сыну и его дочери не бери для сына своего. Ибо он отвратит сына твоего с пути моего, и будут служить они божествам чужим; и воспылает гнев Господа на вас, и истребит он тебя немедля». (Втор.7:3,4).

То в талмуде этот стих трактуется уже совсем изощренным образом: «Нееврейка… ребёнок её — как и она [нееврей]. Откуда это? — Сказал рабби Йоханан от имени рабби Шимона бар Йохая: "Потому что говорит Писание: «сына твоего[4] от [следования]за мною…» — сын от твоей дочери-еврейки называется «сыном твоим», а сын от твоей невестки-нееврейки не называется «сыном твоим», но [называется] «её сыном». Сказал Равина: «Отсюда следует: сын дочери твоей от нееврея называется „твоим сыном“» (Вавилонский Талмуд, Кидушин 68б)

[46] концепция «избранности» доведена до безумной изощренности, когда на вопрос по интернету 9-ти летнего мальчика — «называть ли не еврея папу — папой?» — «интернет-ребе» посоветовал этого не делать, поскольку сперматозоид гоя при приближении к еврейской яйцеклетке становится «еврейским сперматозоидом». На основании этого было заявлено, что мальчику нет необходимости называть мужа своей матери своим папой, даже если его мама не совокуплялась с евреями, а только с гоем, прислуживающим (в т. ч. сексуально) их семье (маме и её детям)

[47] цит. по «Зороастрийская мифология» по ред. Рак И.В,«От Заратуштры до Фрашкарда»

[48] Daste, «Les Societes Secrets…», стр. 212

[149] Ibid. стр. 212

[50] Ibid. стр. 215

[51] Ibid. стр. 214-216

[52] масон Клавель говорит: «Теперь уже вполне доказано, что Орден Тамплиеров был ветвью гностицизма, и что учение его в большей своей части являются воспроизведением учения древней гностической секты офитов… Тамплиеры в разные времена находились в близких. сношениях с тайным союзом Ассассинов или убийц» (гл. IV), «оба союза имели одинаковую организацию, одинаковые степени посвящения, одинаковые цвета одежды (белый и красный); как Ассассины, так и Тамплиеры стремились к разрушению тех религий, которые они наружно исповедывали» (Clavel. «Histoire pittoresque de la Franc-Maconnerie», p. 355–356)

Уже цитируемый нами выше знаток тайных обществ аббат Дешан приводит следующие слова авторитетнейшего среди масонов писателя Рагона: «Крестоносцы, явившиеся в Азию с тем, чтобы завоевать Святую Землю и воздвигнуть на ней знамя Креста, познакомились там с мистериями гностиков и Манихеев, сохранившимися среди небольшого количества проживавших там христиан (вернее христианских еретиков). Таким образом Рыцари Храма в Азии были посвящены в иудейские мистерии» (Decshamp, «Les Secietes Secretes.», т. III, p. 610).

Исследователь тайных обществ Луи Дасте говорит, что, в силу изменения, внесенного в устав Рыцарей Храма, согласно которому дозволялось принимать в Орден отлученных от Церкви, после разгрома во Франции в начале XIII века манихейской секты Альбигойцев, многие

из этих еретиков в том, числе глава их Раймонд VI граф Тулузский, нашли убежище в Ордене Тамплиеров, и что, проникнув в него Альбигойцы заразили Рыцарей Храма ядом своего основанного на иудейской Каббале учения. Дасте также указывает, что Орден Тамплиеров подвергся иудейскому влиянию и на Востоке, через жидовствующую мусульманскую секту Ассассинов («La Bastille», № 409, 1910 г.). Версию о влиянии секты катаров (альбигойцев) подтверждает и влиятельный масонский историк Финдель(Финдель, «История франкмасонства», т. I, с. 41)

[53] см. Мямлин, «Гомункулы псевдорусского национализма», Институт ВК

[54] Copin-Albancelli, «Pouvoir occulte contre la France», стр. 260-263

[55] Cretineau-Joly, «L'Eglise Romaine en face de la Revolution», т. II, стр. 108

[56] Charles, «Solution de la Question Juive», стр. 349, цит. по А.Селянинов,«Тайная сила масонства»

[57] Неста X. Вебстер,«Всемирная революция. Заговор против цивилизации», 1921; русск. перевод: Киев, 2000

[58] По всей вероятности, значально речь шла о ком-то из орудующей в «королевстве двух Сцилий»» банде трех братьевДоменико, Патрииио и Донато Капоииоли или их подельниках измасонов-карбонариев. В секту, которая изначально делилась на 2 степени посвящения — «ученик» и «мастер», — затем последовательно вошли генуэзец Джузеппе Мадзини, сардинец Джованни Батиста Кунео, генуэзец Джузеппе Гарибальди и пр. Затем деление произошло на избраннх трех категорий — «дочерние веты», «материанскиее венты» «высокие венты». Впоследсвие возникло уже девять степеней посвящения

[59] подробнее см. А.Череп-Спиридонович, ««Скрытая рука. Крик души царского генерала», 1926 г., Нью-Йорк

[60] Niall Ferguson,««The House of Rothschild (Vol. 2): The World's Banker: 1849–1999», NY, Penguin, 2000; К.Мямлин,Обзор мировых Центральных банков и ЕЦБ в частности

[61] О.Н. Четверикова, «Финансовая прокладка духовной экспансии Запада в Роси: технологии Ватикана», ФСЛ, 03.11.2010

[62] К.Мямлин. «Новая Хазария на Днепре», Институт Высокого Коммунитаризма, 21.04.2014

[63] А.П. Новосельцев,«Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа»: Мовсес Каланкатваци, «Патмутюн алваниц ашхар», Ереван, 1983, с. 241

[64] Схема караванных маршрутов торговцев-рахданитовв целом совпадает с расселением ««евреев»

[65] Артамонов М. И. История хазар. М., СПб. 2001, с.256; Гмыря Л. Б. ««Царство гуннов» (савир) в Дагестане (IV–VII вв.) М., 1980, с. 8–12

[66] Новосельцев А.П., «Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа», М., 1990, стр. 148. (гл. 4.5); Гараева H. Г., «О дате принятия ислама хазарами»

[67] Blankinship, Khalid Yahya, «The End of the Jihad State: The Reign of Hisham ibn Abd al-Malik and the Collapse of the Umayyads», State University of New York Press, 1994, стр. 173-174

[68] Артамонов М. И. «История хазар»; рассказ о деятельности и обращении Булана содержится в письме Иосифа (см. Коковцов П. К., «Еврейско-хазарская переписка», Л., 1932); точная дата определяется по указанию, содержащемуся в сочинении Иегуды Галеви (см. Иегуда Галеви, «Кузаре», М.-Иерус., 1990, с. 47)

[69] Коковцев,Еврейско-хазарская переписка

[70] по другим данным в 968/69 гг.

[7И К.Мямлин, «Тысяча лет борьбы Руси против Жидовина и Змея с горы Сион», Институт Высокого Коммунитаризма, 20.11.2012

[72] Флерова В.Е., «Образы и сюжеты мифологии Хазарии», М.-Иерусалим, 2001, с. 22–23; Плетнева С.А., «Очерки хазарской археологии», М.-Иерусалим, 2000, с. 217

[73] о восстании каваров см. Константин Багрянородный, «Об управлении империей», гл.40

[74] Заходер Б.Н.,«Каспийский свод сведений и Восточной Европе. Горган и Поволжье в IX–X вв.» «Горган и Поволжье IX–Xвв.», М., 1962. с. 212. Ритуалы подробно описаны арабскими географамиал-Истахри, Ибн Хаукаль

[75] К.Мямлин, «Эсхатология битвы за Сирию. Право ариев на Иерусалим и иудо-масонерия, подпирающая «Вавилонскую башню Нового Мирового Порядка». Часть II, Институт Высокого Коммунитаризма, 20.10.2013

[76] Коковцов, «Еврейско-хазарская переписка»

[77]Ибн Фадлан,ал-Масуди

[78] Заходер, «Каспийский свод сведений… IX–Xвв», 1962, с. 166; первоисточ.: ал-Истахри

[79] например, на картинах Пизантелло — проф. С.П. Карпов,«Итальянские купцы привозили из Крыма русских жен и рабов»

[80] J. Marcus, 1952, «Jews», Encyclopedia Britannica, Vol. 13, p.57

[81] Адам Мец «Мусульманский Ренессанс», М: ВиМ, 1996 г./перев. A.Mez «Die Renaissance Des Islams», Heidelberg, 1922)

[82] А.Мец дает ссылку на Caro, Wirtschaftsgeschichte, I, стр.191

[83] А.Мец дает ссылку на Dozy, Gesch. der Mauren, 2, стр. 38

[84] А.Мец дает ссылку на работу средневекового араб. историка Ибн ал-Асира, IX, стр.39

[85] S.Grayzel, «A History of the Jew: From Babylonian Exile to the End of World War II», Philadelphia Jewish Publication Society of America, 1948

[86] W.White, «Who Brought the Slaves to America», While Publishing, 1966; Barnes Review, «Who Really Engaged in the African Slave Trade», Sept. 92; Marc Raphael, «Jews and Judaism in the United Slates; A Documentary History», New York: Behrman House, Inc. Vol. 14, 1983 (Raphael редактор «American Jewish History», журнала Американского еврейского исторического общества в Brandeis University, Массачусетс)

[87] К.Мямлин, «Системное ростовщичество. Часть III. Иудо-протестанский период: Банк Амстердама -Центробанк работорговли», Институт Высокого Коммунитаризма

[88] Д.К.Ингрэм, 1896, «История рабства от древнейших до новых времен», пер. З. Журавской, СПб.;История Турции. Часть 1: От Византии до Турции 1071–1453, Кембридж, Англия

[89] См. «Руская летопись с Воскресенскаго списка подареннаго в оной Воскресенской монастырь патриархом Никоном в 1658 году», список императорской Академии Наук 1763 года, стр. 662, (в оригинале т. VII, стр. 210)

[90] Гумилев Л.Н., «Исторические труды»: что было потом — см. К.Мямлин, «Чума на наши головы», Институт Высокого Коммунитаризма

[91]Давид Алрой - проживавший в Вавилоне выходец из находящегося в XII в. под управлением хазар Курдистана, объявил себя «мессией» и предпринял попытку военного похода на Иерусалим с целью отбить город у крестоносцев. Очевидно, что он решил приободрять свое войско на придании себе «имиджа могучего мага», поэтому использовал «магическую символику», возимую караванами из Индии.

«Ветхозаветствующего» прозелитизма

Название гексаграммы «звезда Давида», перекликающееся с мифическим ветхозаветным персонажем Давидом, было составляющей частью этой кампании, в которой вавилонский каббалист и лже-мессия Д.Алрой сделал гексаграмму «фамильным символом» своего рода (заметим, что до этого и его отец — авантюрист Шломо Алрой — пытался поднимать на борьбу с христианами горских иудеев в Дагестана, представляясь реинкарнацией пророка Илии).

При этом использование арийского философского символа (означавшего в индуизме чакру сердца), дошедшего из Индии на Ближний Восток с караванами торговцев на различных «магических амулетах» в качестве предмета иудейского культа в том же XII веке было подвергнуто резкой критике в трактате «Эшколь а-КоФэр» караимским философом Иегудой бен Элиягу Хадаси, «но было уже поздно». Предельно тщеславные иудеи через каббалистов начали разносить «магию» по иудейским общинам. В XIII–XIV веках гексаграмма появляется на фронтонах германских синагог и на еврейских манускриптах. Тогда же ей начали украшать амулеты и мезузы, а в позднем Средневековье и еврейские тексты по Каббале (см. Мямлин, «Евреи. Наши меньшие братья. Русская ведическая цивилизация и её «13-е колено»», Иснтитут Высокого Коммунитаризма)

[92] В 1254 году православныйДаниил Галицкий принял титул «короля Руси» от папы римскогоИннокентия IV, основав галицкий королевский дом. Потомки Даниила именовали себя rex Russiae или duces totius terrae Russiae, Galiciae et Lodomeriae («король Руси» или «князь всей земли русской, галицкой и владимирской»). Ещё его потомок Юрий II Болеслав в 1323–1325 годах в грамотах именуется князем Малой Руси, Dei gratia natus dux minoris Russiae

[93] с тех пор как иудеи тесно перемешались со шляхтой. Известно, что шляхтские фамилии, включая — Бжезинский, Зелинский, Пиотровский, Ясинский, Крысинский, Маевский (из этой была семьи мать Адама Мицкевича), Воловский, Заводский — идут от иудеев-франкистов, принявших католичество (о каббалисте и саббатианце Франке мы говорили выше). Но главное даже не это. Именно так часть шляхты отошла от христианства, переняв «ветхозаветное» и каббалистическое мировоззрение вместе с «особой гордыней».

В частности,Валентин Потоцкий стал «праведным прозелитом» Авраамом бен Авраамом (часто называемым просто Гер-Цедек). Знатный польский дворянин в XVIII века, перешедший из католичества в иудаизм всё же был сожжён по приговору церковного суда в Вильно 24 мая 1749 года. По легенде его останки по легенде были перенесены в склеп Виленского гаона на новом еврейском кладбище в Шяшкине (Аграновский Г., Гузенберг И. «Литовский Иерусалим. Краткий путеводитель по памятным местам еврейской истории и культуры в Вильнюсе», Вильнюс: Литуанус, 1992, с. 65). Много спокойнее за свой интерес к Каббале былоМарцину Радзивиллу, подозревавшемуся и в других преступлениях — похищении девиц, чародействе, убийстве «незаконнорожденных» детей и т. п. Он отделался домашним арестом. Но именно Польша стала рассадником самых темных иудейских культов (см. Мямлин, «Культура гогеля-могеля: «Печать обрезания», «тайна крови» и «очистительная миква», Институт ВК»

[94] Леон Поляков,«История антисемитизма», гл. Христианская Европа. Евреи в Польше

[95] «Четырьмя странами» стали: Великая Польша (гл. община Познань); Малая Польша (гл. община Краков);

«Ветхозаветствующего» прозелитизма

Червоная Русь или Львовская Земля (Львов), включая Галицию и Подолию; и Волынь (Острог или Кременец);

А.С.Ковальниикий «Теоретическое богословие евреев-талмудистов», СПБ, 1898 стр. 21.; уже в 1869 году были частично опубликованы документы из польских архивов, относящиеся к двум таким областным кагалам, из которых один действовал в воеводстве Волынском с половины XVII века до 1764 года, а другой — в Белоруссии в первой половине XVIII века («Архив юго-западной России», ч. V, т. I «Акты о городах юго-западной России», Киев. 1869, цит. по Селянинов, «Тайная сила масонства»).

[96] Поляков, указ. произв.

[97] Г. Грец, «История евреев», т. IV, стр. 308; Ковальницкий, «Теоретическое богословие евреев-талмудистов» (Селянинов, «Тайная сила масонства»)

[98] «Мы приказываем, следовательно, оставлять белыми места, где вопрос касается Иисуса Назарянина. Кружок, подобный этому "0", поставленный на этом месте, будет служить для раввинов и учителей предупреждением, что это место должно быть преподаваемо молодежи исключительно устно. При соблюдении этой предосторожности ученые назаряне (Христиане) не будут иметь повода нападать на нас по этому вопросу» (Drach, Harmonie enter I’eglise et la synagogue, I, 167, по Ф. Бернье, «Евреи и талмуд»)

[99] бежавшие из Хазарии на Сицилии образовали организацию под названием «cosa nostra»

[100] А. Широкорад, ««Как Малая Русь стала польской окраиной»,гл. 19, монография, 2012; пример с паном Лящем и кафтаном, был упомянут в т. ч. у Генрика Сенкевича

[101] потомком входившего в его свиту Лже-Димитрия польско-литовского шляхтичаЯна Петра Сапеги, умершего во время осады Кремля в 1610, был польско-галицийкий политик Лев Сапега, которогой в начале ХХ векаАвстро-Венгрия выдвинула на воображаемый «Киевский королевский престол»

[102] Карамзин, «История государства Российского»,Т. XII — Глава I

[103] Еврейская энциклопедия, цит по А.Солженицын, ««Двести лет вместе (1795–1995»

[104] Электронная еврейская энциклопедия, статья «Польша»

[105] «Еврейские купцы играли важную роль в работорговле. Практически во всех американских колониях, были ли они французскими, британскими или голландскими часто господствовали еврейские купцы… Исаак Да Коста из Чарльстона в 1750-х, Дэвид Франке из Филадельфии в 1760-х и Аарон Лопес из Ньюпорта в конце 17б0-х и начале 1770-х годов лидировали в еврейском работорговчевском бизнесе на американском континенте» — писал Марк Рафаэль, редактор журнала Истории Американских евреев, Американо-Еврейского Исторического общества Университета Брандиса, Массачучетс (Raphael, Marc, «Jews and Judaism in the United States A Documentary History» NY: Behrman House. Inc, Vol. 14, 1983);

«В Северной Америке самым крупным работорговческим центром был Ньюпорт в Род Айленде. Ньюпорт образовывал осевую точку трехгранной торговли рабами, ромом и черной патокой. Здесь, в центре работорговли, находится самая старая синагога в Америке и крупнейшая еврейская община в американских колониях. Аарон Лопез, еврей португальского происхождения и житель Ньюпорта, был одним из наиболее могущественных работорговцев Южной и Северной Америк. Ему принадлежала дюжина кораблей, на которых тысячи негров импортировались в восточное полушарие. В результате только двух путешествий его корабля «Клеопатра» погибло около 250 негров» (Platt, Virginia B. (1975). And Don't Forget the Guinea Voyage: The Slave Trade of Aaron Lopez of Newport. William and Mary Quarterly. Vol. 32, # 4);

Сведения об уровне смертности работорговли Аарона Лопеза не поражают Якоба Маркуса, известного еврейского историка: «Что еще можно сказать об этой выдающейся фигуре?» (Marcus, J. (1970). The Colonial American Jew: 1492–1776. Detroit, Michigan: Wayne State University Press). «Хотя Лопез и обогатился именно за счет колоний, он нарушал антибританское соглашение на ввоз товаров из-за рубежа в период революции, поддерживая интересы скорее Британии, чем колоний» (Marcus, J. (1974). The Jew and the American Revolution. Cincinnati, American Jewish Archives. 3/3) — подробнее см. К.Мямлин, «…Банк Амстердама — Центробанк работорговли», Институт Высокого Коммунитаризма

[106] распространяя ее не только на территорию американских колоний, но и на территории всего Нового Света: «Они приплыли на кораблях, на которых были африканцы, предназначавшиеся для продажи. Торговля рабами являлась королевской монополией, и евреи в большинстве случаев выполняли роль агентов по продаже. Они заправляли этим бизнесом в Карибском

регионе. Не только владельцы кораблей были евреями, но также члены команды и капитаны» (Liebman S. B. (1982). New World Jewry 1493–1825: Requiem/or the Forgotten. KTAV, New York, p.170, 183. [Liebman is an attorney; LL.B., St. Lawrence University, 1929; M.A. (Latin American history), Mexico City College, 1963; Florida chapter American Jewish Historical Society, 1956-58; Friends of Hebrew University, 195859; American Historical Society Contributor to scholarly journals on Jewish history).

«На Севере, начиная с XVIII века и вплоть до XIX-го, евреи владели черными слугами, на Юге же всего лишь несколько плантаторов держали рабов для обработки земли. В 1820 году 75 % еврейских семей в Чарльстоне, Ричмонде и Саванне принадлежали рабы, которых держали в качестве домашних слуг» (Marcus, J. (1989 United States Jewry). 1776–1985. Detroit: Wayne State University Press, p.586). Нужно учесть факт, что в среднем в США рабов держали меньше 10 % колонистов

[107] которая заняла первое место в Европепо количеству ритуальных убийств - согласно известного расследования В.Н. Даль, — «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их» -проведенного по приказанию Министра Внутренних Дел в 1844 г.

[108]«Послание архиепископа Геннадия Новгородского митрополиту Зосиме. 1490 г., октябрь» (см. Казакова Н.А., Лурье И.С. «Антифеодальные еретические движения на Руси XIV- начала XVI в.», М.-Л. 1955): точно происхождение его не известно, есть три основные версии: а) «переписчик из Киевской духовной академии» — что означает давнее проникновение прозелитов в православие: б) «ученый еврей из Киева»: в) работорговец гэнуэзецГизольфиЗаккарией, известный как «князь Таманский»

[109] К.Мямлин, «Константинопольская переписка (1489) и «Всемирный еврейский центр»». Институт ВК

[110] переписка впервые издана в 1583 г. наваррским дворяниномЮлиано Медрано вкниге«La Silva curiosa» de Julian de Medrano (испанский текст). В 1640 г. она была напечатана аббатом Буи (l'abbe Bouis) в Авиньоне («La Royalle Couronne des Roys d‘Arles, dedice a Messrs les Conculs et Gouverneus de la Ville») В 1880 г. переписка публикуется в Париже в журнале «Revue des etudes juives», основанном под покровительством барона Джеймса Ротшильда (упоминание на русском см.Флавиан Бернье, «Евреи и Талмуд»)

[11И Copin-Albancelli,«Conjuration juive contre le monde chretien», стр. 359–366 (цит. по Селянинов, «Тайная сила масонства»)

[112] там же

[113] поскольку знаков препинания в древнерусских письменных источниках нет, возможно речь идет о нескольких иудеях

[114] Подробнее см. К.Мямлин, «Столкновение цивилизаций. «Ересь жидовствующих»», Институт Выского Коммунитаризма

[115] Петрушко В.И.,Курс лекций по истории Русской Церкви,лекция 16

[116] по другой версии Фёдор Курицын, известный дипломат, встречался с Схарием еще во время своих путешествий, и был обращен, будучи в турецком плену

[117]А.В.Карташов,«Очерки по истории Русской Церкви», т. 1, «Московский период. Ересь жидовствующих»

[118] казни через сожжение предали главных еретиков, жгли в специально построенных деревянных срубах, видимо, не желая демонстрировать собравшимся ужасы предсмертной агонии

[119] Карташев «Очерки по истории Русской церкви. Т. 2»

[120] Х. Грэхэм Лоури, «Лейбниц и Свифт против венецианцев», Шиллеровский Институт Науки и Культуры, Бюллетень № 4 (4)

[121] проф. Н.Д.Успенского, «Коллизия двух богословий в исправлении русских богослужебных книг в XVII веке», Журнал «Богословские труды», М.: Издание Московской Патриархии, 1975 г., Сборник 13 (посвященный проф. Н. Д. Успенскому), с. 148–171.

[122] см. подробнее Мямлин, «Русская Матрица. Как победить в столкновении цивилизаций», Институт Высокого Коммунитаризма;

[123] использовались материалы книг Н.Е. Маркова«Войны тёмных сил» и И.Шафаревича «Социализм как явление мировой истории»

[124] «Successor principis apostolorum» и «наместник Сына Божьего на земле» — Vicarius Christi; приГоигооии XIII (1572–1585) и вовсе говорилось, что «Papa est vicarius Dei» («наместник Бога на земле»)

[125] М.Вебер, «Избранное. Образ общества», стр.206

[126] Sanchedin, 59a; Aboda Zara, 8b

[127] отдельно заметим, что это был не только идеологический, но и коммерческий продукт. Цена на Библиюсоставляла 1,5 золотых гульдена (в то время, когда на 8 гульденов можно было жить весь год), спрос на перевод Лютера был настолько велик, что до его смерти в 1546 году вышло 13 изданий. Всего виттенбергский книгопечатник Ганс Люфт с 1534 по 1584 год напечатал примерно 100000 Библий — громадный тираж для своего времени

[128] Georges Batault, «Le Probleme Juif», Sedition, Paris, 1921, р 174

[129] там же, стр. 177–185; в той же книге Georges Batault (Жорж Бато), бывший зятем Плеханова, писал: «…Россия теперь агонизирует под властью еврейской диктатуры и еврейского террора»

[130] Marie Theodore Renouard Bussierre,«Les anabaptistes: histoire du lutheranisme, de I'anabaptisme, et du regne de Jean Bockelsohn a Munster», 1853

[131] ЖанДро, «Старая Франция», 1922, № 307, стр. 31

[132] Масо1ау, «His^i^ d'Anglеtеrrе dерuis i'аvеnеmеnt dе Jасquеs II», ^. I

[133] F. Bezold. Geschichte der deutschen Reformation. Berlin, 1886, стр 707-708

[134! L. Keller, «Geschichte der Wiedertaufer und ihres Reichs zu Munster», Munster, 1880, стр.237

[135] см. Raphael Langham,William of Norwich. The Jewish Historical Society of England;St William of Norwich, M.R.

James, Cambridge University Press; McCulloh J., Jewish Ritual Murder: William of Norwich, Thomas of Monmouth, and the Early Dissemination of the Myth // Speculum. 1997. Vol. 72. P. 731—732

[136] Подробнее см. Мямлин, «Слово в поддержку британских идеологов или почему Кромвеля нужно сравнивать с Троцким», Институт Высокого Коммунитаризма, 22.12.2013

[137] Дуглас Рид,«Спор о Сионе (2500 лет еврейского вопроса)»

[138] масонские свидетельства в Найт Кристофер, Ломас Роберт, «Ключ Хирама. Фараоны, масоны и открытие тайных свитков Иисуса»

[139] Г. Грец, «История евреев», т. V, стр. 164–165, 108

[140] Там же, т. IV, стр. 108

[141] здесь Д.Рид выражает своё удивление своеобразию иудейской логики — когда в 1939 году он был в Праге, один из пражских раввинов проповедовал, что Гитлер — это еврейский Мессия. Впрочем, здесь мы согласимся с «сумасшедшим» раввином, поскольку именно Гитлера ряд серьезных исследователь считают истинным создателем «Израиля». Во всяком случае, никто не сможет отрицать тот исторический факт, что немецкие нацисты и еврейские нацисты (сионисты) были близкими союзниками -имея взаимные договоры о сотрудничестве, включая военное — в т. ч. против Англии

[142] Dr Richard Sugg,«Mummies, Cannibals and Vampires. History of European corpse medicine from the Renaissance to the Victorians», Routledge, 2011, 384 стр.

«Ветхозаветствующего» прозелитизма

[143] см. Мямлин,««Сравнительная история зверств» (Часть 2) Члены британской королевской семьи употребляли в пищу человеческую плоть в ««медицинских целях» и мародерствовали». Институт Высокого Коммунитаризма, 20.08.2013

[144] De Blossiers Tovey,««Anglia Judaica», 1738; D. S. Katz, «Edmund Gayton’s anti-Jewish poem addressed to Menasseh ben Israel, 1656», JQR, 71 (1980-81), pp. 244-47; Katz, «Philo-Semitism», pp. 179-80, 206-07; Katz, «Jews in the History of England», pp. 119-21 и др.

[145] дочь Якова II — Марию — насильно выдали за содомита Вильгельма Оранского, что по понятным причинам, не могло закончится рождением наследника. В результате к власти в Англии пришла тесно связанная с иудейской мифологиейГанноверская династия - скромно переименовавшая себя во время Первой Мировой в «Виндзоров». Хотя по ««официальному преданию» эта династия «вдет свои корни от Аттилы», документально подтверждается только тот факт, что некая состоятельная семья приобрела владения в Верхней Швабии в середине VIII века. Откуда она взялась — сказать сложно.

Скорее всего, далее их история развивалось по схеме сказки о «Золотой рыбке», поскольку рассматривающий «актуальные новости в свете Библии»сайт «Cahiers de Geopolitique biblique», отмечает, что королева Виктория (правившая с 1837 года по 1901 год) была убеждена, что британские монархи ««являются потомками царя Давида». И, согласно желанию королевы, ее четырем сыновьям (всего у королевы было 9 детей), в том числе и будущему королю Эдуарду VII, было сделано обрезание

[146] О.Попов, «Еврейский этнос, иудаизм и этническая конкуренция», pravaya.ru, 2005 г.

[147] сравните с постулатом талмуда:«раввины обладают монаршей властью над Богом: что они захотят, он обязан исполнить, непременно»

[148] но уже к началу ХХ века двухсотлетняя пропаганда «универсальной» природы иудаизма все же дала свои плоды: значительная часть европейского (а затем американского) образованного сословия приняла тезис, что иудаизм такая же «универсальная», то есть мировая религия, как и христианство, и ислам. Но главным достижением стало принятие большинством европейского и американского обществ тезиса о т. н. «иудео-христианской цивилизации»

[149] М.Бакунин,«Мои отношения с Марксом», Локарно, дек. 1871; см. так же Шафаревич, «Трехтысячелетняя загадка», где автор так же говорит парадоксальной связи — в которой Маркс и Лассаль находились под сильным влиянием экономиста-иудея Риккардо, одновременно враждуя между собой — в переписке Маркс любил называть Лассаля «жидком», а Лассаль, в т. ч. имея в виду Маркса, отвечал, что «евреев надо держать подальше от социал-демократии». При том, что в юности Лассаль был ярым еврейским националистом и мечтал встать во главе своего народа, чтобы повести его к освобождению «пролитием христианской крови»… Да и своё «наследство» Маркс и Лассаль оставили почти исключительно «евреям». Еврейский магнат Пауль (Пинхус) Зингер, открывал партийные съезды социал-демократов, затем возглавил организованный Лассалем «Немецкий рабочий союз» — одновременно возглавляя религиозную иудейскую общину («почти Коломойский»). Первое социалистическое немецкое «Рабочее братство» организовал в 1848 г. Буттермильх (под всевд. Стефан Борн). Первую социал-демократическую газету на немецком начал издавать еврей Карл Хохбер.

«Ветхозаветствующего» прозелитизма Центральным органом социал-демократии стал «Форвертс» по очереди руководили Бернштейн, КЛибкнехт и Курт Эйснер. Когда партия раскололась редактором стал австрийский еврей Штампфер, а затем Куттнер. Каутский редактировал социал-демкоратически «Ди Цукунфт» и «Ди Нейе Цейт». «Ди социалистише монатсхефте» финансировал мультимиллионер Аронс, а редактировал Блох.

Марксизм ревизовал Бернштейн, ему возражал Каутский. Немецкую социал-демократию также возглавляли Остадтхаген, Шёнбанк, Аронс, Парвус (Гельфанд), РЛюксембург, Гаазе, Браун, Франк, Вурм, К.Цеткин, Гильфердинг, Леви, Кон… Робер Михэльс в «Социологии партий» добавляет, что и во главе местных организаций стояли почти исключительно евреи.

«Совершенно очевидно, что более половины агитаторов в так называемом большевистском движении — евреи. В декабре 1918 года, в руководстве Северной коммуны Петрограда, возглавляемой человеком по фамилии Апфельбаум (Зиновьев), из 388 его членов всего лишь 16 человек были настоящими русскими. Остальные, за исключением негра из Америки, называющего себя 'профессором Гордоном’, были евреи» — из показаний жившего в те годы в Петрограде пастора Джорджа А. Саймонсакомиссии Юридического комитета Сената США

[150] что откровенно отдаетхассидской ересью о некой «Шехине» - «жене Бога».

Исследователь иудаизма Пранайтис писал: «Мистицизм еврейства весь сосредоточен вокруг ожидаемого пришествия Мессии. Само появление Мессии будет результатом одного из таинственных соединений Бога Его Шехиною (Женой, Царицей Небесной)… последствием и должно быть явление Мессии… Гоешники, то есть не-хасиды, своими молитвами, вызывают у Шехины появление месячных очищений, чем противодействуют соединению Бога с Шехиною и, таким образом, отдаляют момент пришествия Мессии. Посему хасиды, во время молитвы, должны производить телодвижения, которые напоминали бы жесты при соитии, дабы ими споспешествовать указанному выше соединению Бога с Его Шехиной…» (Пранайтис И.Е., «Тайна крови» у евреев, СПб, 1913, с. 22).

Еврейский историк Г.Грец добавлял: «Молитва есть род брачного союза между человеком и божеством (Шехиной) и потому должна происходить в состоянии возбуждения» (Грец Г., «История евреев», Одесса, Б.г., т.12, т 12, с.98). Отсюда и раскачивания при молитве, имитирующие коитус — тем самым, «благочестивые помогают Богу и Шахине произвести Мошиаха».

История про «древнюю мать» повторена и в манихействе, где «божественная матерь жизни» производит первобытного человека-христа (у каббалистов Адам Кадмон); из царства же мрака происходит первобытный диавол, который вступает побеждает «первобытного христа» и поглощает частицу божественного духовного света. Эта частица света, т. е. самого «бога добра», поглощенная материею, делается «Душою Мира» (сравните с каббалистическим учением о «божественных искрах»). Диавол заключает «Душу Мира» в узы материи и творит вселенную и человека.

Чтобы душа человека не узнала о своем божественном происхождении; диавол запрещает человеку вкушать от древа познания.

Частица «первобытного христа», поглощенная материею и ставшая «Душою Мира», называется также «страждущим Иисусом». Другая же часть его, оставшаяся свободною от материи, называется «бесстрастным Иисусом» и помещается в солнце, подобно языческому Митре. Для освобождения своей страждущей в узах материи половины, «бесстрастный Иисус» дважды сходит на землю, один раз — в образе змея и научает человека вкусить от древа познания, другой раз — принимает вид человека-Иисуса и открывает людям их божественное происхождение, а также учит их, как освободиться от материи. Апостолы извращают учение Спасителя. Поэтому Христос посылает Духа-Утешителя в лице самого Манеса, который возвещает людям истинное знание. Душа же Иисуса снова соединяется с Солнцем, куда должны переселиться и души избранных, очищенные после многих перевоплощений и пребывания на звездах и луне (сокр. цит. по Н.Л.Бутми)

[151] Moses Hess, «Ober das Geldwesen», In: Rheinische Jahrbucher zur gesellschaftlichen Reform. Bd. 1. Darmstadt, 1845. S. 1-33 (цит. по Шафаревич, указ. произв.)

[152] «Jewish Chronicle», April 12, 1919

Оглавление

Вместо предисловия

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

КИРИЛЛ МЯМЛИН БУНТ ТЕНЕЙ ИСПОЛНЕННОГО, ИЛИ КРАТКАЯ ИСТОРИЯ «ВЕТХОЗАВЕТСТВУЮЩЕГО» ПРОЗЕЛИТИЗМ

  В КАЧЕСТВЕ ПРЕДИСЛОВИЯ…

  Часть I. «ИСПОЛНЕННЫЙ УРОК ВЕТХОГО ЗАВЕТА»

  Часть II. КАИНИТЫ, МАНИХЕИ, МАНДАИТЫ, МАЗДАКИТЫ… — «ВАШ ОТЕЦ ДЬЯВОЛ; И ВЫ ХОТИТЕ ИСПОЛНЯТЬ ПОХОТИ ОТЦА ВАШЕГО»

    МАСОНЕРИЯ — ИГРА НА ТЩЕСЛАВИИ ОБЫВАТЕЛЯ И КУЗНИЦА КАДРОВ

  Часть III. КАК «ИЗБРАННЫЕ» РАЗРУШИЛИ ХАЗАРИЮ

    ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОСТЬ ПАДЕНИЯ ХАЗАРИИ

    «ИЗБРАННЫЕ И РАБОТОРГОВЛЯ»

  Часть IV. «ЗОЛОТОЙ ВЕК ИЗБРАННЫХ» КАК ПРИЧИНА «ПОТОПА» И ЛИКВИДАЦИИ ПОЛЬШИ

    DRANG NACHT OSTEN И ОТВЕТНЫЙ «ПОТОП» КАК ОЧИЩЕНИЕ РУСИ

    «СЕФАРДЫ ПРОТИВ АШКЕНАЗОВ». ИСТОРИЯ СТОЛКНОВЕНИЯ

  Часть V. «ЕРЕСЬ ЖИДОВСТВУЮЩИХ» ИЛИ ПЕРВАЯ АТАКА НА ПРАВОСЛАВИЕ В РОССИИ

    «КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЕ ИНСТРУКЦИИ»

    «ЕРЕСЬ ЖИДОВСТВУЮЩИХ»

  Часть VI. АНАБАПТИСТЫ. ИУДОБОЛЬШЕВИКИ ОБРАЗЦА 1534 ГОДА [123]

    «ДЬВОЛ В ДЕТАЛЯХ»

    «ОНИ ОТОРВАЛИ ОТ СЕБЯ ХРИСТА, ЧТОБЫ ВОЗВРАТИТСЯ К МОИСЕЮ»

    «ИСТОРИЯ АНАБАПТИЗМА»

    КРОМВЕЛЬ. ЕЩЁ ОДИН «ПРЕДТЕЧА ТРОЦКОГО»

    «ПРОДАЖА ДУШИ ЛОРДОМ-ОХРАНИТЕЛЕМ»

    ИУДЕЙСКИЙ МЕФИСТОФЕЛЬ

  Часть VII. ИУДАИСТСКИЕ КОРНИ МАРКСИЗМА

  «МОЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ РЕБЕ»

ПРИМЕЧАНИЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg