«Лейтенант из будущего. Спецназ ГРУ против бандеровцев»

Лейтенант из будущего. Спецназ ГРУ против бандеровцев (fb2) - Лейтенант из будущего. Спецназ ГРУ против бандеровцев (Выйти из боя - 8) 1677K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юрий Павлович Валин

Юрий Валин Лейтенант из будущего. Спецназ ГРУ против бандеровцев

Автор благодарит:

Евгения Львовича Некрасова – за литературную помощь и советы;

Ивана Блажевича – за помощь и технические советы;

Михаила Рагимова – за литературную помощь;

Юрия Паневина – за помощь и советы.

Автор просит считать все совпадения имен, фамилий и географических названий не более чем совпадениями.

Пролог

19 июля 201? года. Москва, расположение отдела «К» 10:20

«…Молодеет древний край. От Байкала до Амура мы проложим магистраль», – приглушенно, но бодро пообещали динамики компьютера.

Насчет магистрали все было правильно, уже построили, вот только нынешняя суточная сводка ФСПП особым оптимизмом не радовала.

Сыктывкар. Лобовое столкновение автобусов. 16 погибших, 32 пострадавших. По предварительным данным, один из водителей инфицирован.

Саратов. Нападение на интернат, попытка подрыва СВУ. Четверо пострадавших. Инфицированная женщина-подрывник уничтожена охраной.

В Москве было относительно спокойно, лишь на Волхонке произошла массовая драка: хотя полиция неизменно пыталась развести «хвосты» очередей из страждущих припасть к мощам Пахома-пустынника в Храме и поклонников Брайда Мордена, с ночи занимающих очередь на выставку в новом зале музея им. Пушкина, преуспеть в сем сложном деле вновь не получилось. По непостижимому стечению обстоятельств скучающие очереди непременно сближались и вступали в очный спор. Проезд по Волхонке оказался заблокирован, но водометы с ситуацией справились, и теперь умытые и встрепанные участники религиозно-искусствоведческой дискуссии давали интервью дежурным телерепортерам.

Капитан Коваленко поморщился и переключился на международную сводку. На Ближнем Востоке, естественно, напряженно, но действия боевиков истолковывать как «рост эпидемиологической активности» сложно. Исламисты и до прихода Психи особой адекватностью не отличались.

Великобритания. Лондон. Несколько тысяч подростков продолжают удерживать торговые центры на Эссекс-роуд. Полиция блокировала окружающие улицы, пытаясь предотвратить продолжение затянувшегося флешмоба. Сообщается о трех десятках погибших, двух сотнях пострадавших. О количестве инфицированных точных данных нет.

Республика Корея. Пусан. Групповой суицид в курортном районе Тоннэгу. Число погибших от 84 до 160 человек, инфицировано 80 процентов погибших (данные предварительные).

Франция. Аэропорт Орли. Сообщения СМИ об инфицировании известной телезвезды пока официально не подтверждены. Требование раздеться для личного досмотра Арсения Общак выполнила, но одеваться категорически отказалась. Оказала сопротивление сотрудникам службы авиационной безопасности и с криками «Долой кровавый режим!» выбежала в транзитную зону, где приковала себя к перилам кафетерия…

Коваленко вновь поморщился и поспешно закрыл сводку. Все это безобразие непосредственно к службе Отдела отношения не имело. То, что в обиходе называлось «эпидемия Психи», имело множество неприятных, а чаще жутких проявлений. Бороться с глобальной угрозой надлежало комплексно, и перед войсковой частью «Колонна 3945» стояла своя, узкая, но немаловажная задача.

Вот именно что «стояла». Сигнала на проведение операции пока не поступало. Сейчас работали партнеры, обе опергруппы Отдела – основная и резервная – могли лишь шлифовать детали разработанной операции. Но как их шлифовать, если персоналии не подтверждены, да и конкретный вариант действий не ясен?

Капитан потрогал пластырь на шее – шрам под ним нудно чесался. Трогать нельзя, действовать нельзя, от аналитической работы уже мутит, из коридора доносятся мерзкие звуки – компьютерщики Расчетной группы, пыхтя, подтягиваются на перекладине. Безумное новшество, разрешенное ИО начотдела в минуту временного помрачения рассудка. Понятно, что у компьютерных людей ум за разум заходит от бесконечных расчетов, но теперь на турнике постоянно кто-то висит, «расслабляя мозг». Не дай бог проверяющие нагрянут… Это все Земляков с его пропагандой «планового чередования нагрузок».

Сержант Земляков, кстати, с переводом писем затягивал. Понятно, эпистолярные загадки с понятными лишь адресату шифровками, – головоломка еще та. Да и вряд ли там можно выловить хоть сколько-нибудь важные подробности. Идти нужно и разобраться на месте…

Коваленко злобно посмотрел на стену. Между двумя сувенирными пистолетами висело небольшое живописное полотно, выполненное в современной труднообъяснимой манере, но весьма реалистично изображающее влажное пятно мерзостных буро-желтых оттенков. Кто приволок эту гадость в штаб и чья рука прилепила на раму название «Подвиг улитки», осталось невыясненным. Изначально назидательную живопись пристроили в пищеблоке, но там шедевр вызывал чересчур оживленные прения по толкованию сюжета, и капитан забрал предмет искусства в свой кабинет. В качестве наглядной назидательной агитации. Чтобы можно было многозначительно указать пальцем без всяких там «урою!» и «чтоб как у кота яйца».

Тьфу, постмодернизм с авангардом. Образованная курсант-координатор Уварова настаивала, что манера письма художника близка к фовизму – не издевалась, действительно водилась такая хрень у лягушатников. Кто его знает, что подразумевал тот художник с вернисажа на Крымской, намалевавший «Подвиг У», но картина со своей целью справлялась.

Суетиться не нужно. Иначе одна клякса от тебя и останется.

Отдел (ныне официально именуемый Колонной 3945, но все равно оставшийся для личного состава Отделом-К) не суетился. Но спешил. Обстановка поджимала, руководство требовало, да и бойцы важность задачи осознавали. Начинался новый этап отлова-выуживания «Кукушки». Нехорошая Horfkucuck[1] продолжала гадить в своем военном 1944-м. Мутная, как сказали бы сейчас, «неправительственная» организация, имеющая скрытую поддержку в верхах Третьего рейха. Проводящая опыты с «протыканием» пространства и добившаяся определенных результатов. Катастрофических результатов. Не для своего времени, разумеется, а для невеселой современности. Есть такая теория «кругов на воде»[2]. Впрочем, Отдел занимается грубой практикой. Задача проста: «Кукушка-Horfkucuck» должна быть выявлена и зачищена. Кое-что сделано, цепь последовательных операций Отдела в июне 1944 года едва ли можно назвать удачными, но ухватить ниточку удалось. Ниточка, правда, оказалась путаная и гниловатая – так и норовила порваться. Сейчас ее пытались связать коллеги в Германии, Австрии и Украине. Напряженно работал и переброшенный на направление «Норфика» полноценный сектор АЧА[3]. Работали, искали, нащупывали, готовили операцию и там, в 1944-м. У Отдела имелась уйма союзников, профессиональных и не очень, но делающих свое дело. Напряжение стянутых в кулак сил не могло не дать результата.

Работают люди, и лишь капитан Коваленко сидит, пялится на фовизм и тупую мысль думает. М-да, суровый сгусток возмездия, так сказать, жалящий клинок Вооруженных Сил. Между тем, требования на технику в Департаменте ресурсного обеспечения в очередной раз завернули, ведомости от начфина не подписаны, опросник из ФСПП заполнять некогда…

Капитан Коваленко сдержал вздох и придвинул папку с ведомостями…

Нужно ждать подтверждения.

17 сентября 1957 года Байрейт ФРГ 12:40

Лейтенант бундесвера Отто Хольт

Агент сдержал вздох и попытался поестественнее держать руки в карманах. Пальто было слишком длинным, непривычным. Странное ощущение – попасть в прошлое. Пусть и не совсем своей линии widerspiegelung[4]. Русские называют эти множественные отражения-двойники «кальками». Обычная тяга московских коллег – упрощая, усложнять.

Банхофштрассе не слишком изменилась. Немноголюдная, чистенькая, немногочисленные портреты Аденауэра[5] и смешные плакаты СДПГ[6] – выборы в бундестаг закончились два дня назад. Страна оправилась от ужасов войны и разрухи, вернула Саарскую область и стремительно богатеет. Вернее, часть страны. В Восточной Германии все несколько иначе.

Отто Хольт покачал головой – историю он знал и любил, но одно дело – знать, как страна жила, разделенная стеной и всякими «занавесами», другое дело это прочувствовать. Впрочем, командировка краткосрочная, посему долой сентиментальность.

Дом номер 42. Аккуратный, никаких турок и иных «этнических немцев» вокруг. Война городок почти не затронула – в Том апреле танки Паттона проскочили с ходу, спеша к Нюрнбергу, грозя флангу и тылам 1-й немецкой армии. Мирный городок с роскошным оперным театром.

…Дверь без домофона и электронных замков. Чистая лестница увела на второй этаж. Отто смотрел на дверь. Ничего страшного, абсолютно рутинная работа. Да, минус шестьдесят лет, не совсем своя реальность, но можно быть уверенным, что стрелять в тебя не начнут.

Все равно страшно.

Отто побренчал в кармане монетками с лобастым профилем физика-теоретика[7] и решительно крутанул ручку звонка.

Открыла неюная фройляйн в оборчатом переднике.

– Добрый день. Фройляйн Визе?

– Да, что вам угодно? – хозяйка смотрела настороженно, если не сказать подозрительно.

– Отто Хольт, управление архивов пенсионного обеспечения, – гость снял шляпу, многозначительно подправил вмятину на тулье. – Наше управление хотело бы задать несколько вопросов относительно некоего Карла Визе. Штурмбаннфюрера Карла Визе. Вы ведь его дочь?

Испугалась. Откровенно испугалась. Бледные губы дернулись. Злая несчастная баба, отец пропал без вести, брат погиб, мать умерла. О женихе никаких сведений найти не удалось, была слишком юна, или и в юности отпугивала лошадиной челюстью…

– Послушайте, господин Хольт, я уже все рассказывала. Я почти ничего не помню. Мне было шестнадцать лет, когда я в последний раз видела отца. И он не был преступником! Просто врач. Очень хороший врач. Да, он носил форму СС, но никаких преступлений…

– Бог мой, мы далеки от мысли предъявлять обвинения вашему отцу, тем более лично вам. Прошу вас успокоиться, к сто четвертому закону[8] наш разговор не имеет ни малейшего отношения. Иные времена, фройляйн Визе. Пора привести в порядок документацию. Вы только представьте, сколько документов сгорело, пропало, было похищено или сознательно уничтожено. Мы обязаны навести порядок в архивах. Прошу вас, давайте вернемся в то нелегкое время…

…Отто пил чай – надо признать, довольно неплохой. Фройляйн Визе успокоилась, вспоминала последний приезд отца, разговоры с матерью. Нужно уметь слушать. И спрашивать. Отвратительное чувство «шпионства» исчезло. Это в любом случае уже история. Или нет? Коллега Земляков ненавидит нацистов. Воспитанный человек, не дает чувствам взять верх, но это чувствуется. И он ходил Туда. Возможно, стрелял в брата этой несчастной фройляйн Визе. Возможно, убил его. Хотя маловероятно. Коллега занимается той же работой – задает вопросы. Интересно, мог бы он ненавидеть своего соотечественника? Грозить, кричать, светить лампой в лицо, возможно, даже избивать, как показывают в фильмах о жутком СМЕРШе? Впрочем, у русских все очень сложно…

От разговорившейся фройляйн Визе дознаватель вышел через четыре часа. Полезного было не так много, но главное подтвердилось. Значит, все-таки Lemberg? По-русски – Львов. Город зверя льва. Везде следы призрака «Кукушка», даже над львами. Нащупают коллеги?

* * *

Приказ на начало операции отдан, и теперь от отдельных людей мало что зависело. Иной масштаб, иной уровень. Оперативная группа «Отдела К» лишь одна из частей огромного механизма, кого еще подхватит и понесет, не угадать. Стать частью спасательной машины или быть затянутым под шестеренки, раздробленным и перемолотым, человек всегда решает сам. У каждого есть свой перекресток, своя дверь или люк самолета. Прыгнул, досчитал, рванул кольцо, встряхнул, раскрываясь над головой, купол парашюта. Или не встряхнул, и несешься ты к земле, крича в пустоту…

Проблема в том, что прыгать в жизни отнюдь не единственный раз приходится.

Капитан Коваленко еще раз просмотрел шифровку. Хорош философствовать. Работаем…

1. Герои легенд

19 июля 201? года. Львов. Улица Медовая. Геріатричний пансіонат (Дом престарелых) 3:40

…Из окопов танки кажутся небольшими, почти нестрашными. Ломаная, неровная цепь железных жуков проявляется из-под прикрытия зелени гая, разворачивается. Далекие, медлительные…

И враз, прыжком приближаются. По ушам бьет грохот двигателей, лязг гусениц, взлетают шлейфы сырой пыли, качаются зрачки башенных орудий. Тусклая краска, белесые знаки и номера, уродливые швы брони. И грохот, грохот бешеных, в четыреста пятьдесят лошадей, двигателей, грохот необрезиненных катков. Рвут траки несчастную украинскую землю…

Не стреляют, еще не видят затаившуюся, замаскировавшуюся роту. Не видят, но чуют…

Сверлит уши грохот. Почему молчат противотанковые пушки?! Будет поздно. Уже поздно…

…Еще прыжок – они рядом. Блеск отполированных о сухую землю траков – бешено кружатся, сдирают сочную траву. Дрожь брони и насилуемой земли, торжествующий рев разболтанных дизелей. Это плохие танки, с примитивной трансмиссией, капризными фрикционами, полуслепые, стреляющие почти наугад…

Плохие танки, неумелые, наскоро обученные экипажи. Трусливые солдаты, загнанные комиссарской палкой в ненадежную машину. Они всегда побеждают. И если чудо их остановит: врежет в лоб, вышибет люк механика-водителя, пронзит броню борта, заставит танк замереть… тогда из истерзанного гая выползут новые машины. Их не остановить… Никогда не остановить…

…«Тридцатьчетверка» прыгнула вплотную, заслонила мир. Левое крыло тяжелой машины помято – вздыбилось-оскалилось уродливым клыком, подпрыгивает подвязанное к гусеничной полке бревно, раскачивается кривая петля-удавка наспех закрепленного буксировочного троса. Десанта на броне нет: уже спешился? Или и не было?

Микола не видит стрелков врага, не видит дрожащего поля и сырой земли бруствера, не слышит крика гауптшарфюрера-булавного[9]. Взгляд прикован к «перископной» щели на скошенном лбу танка. Глядит оттуда сквозь свои слепые стекляшки механик, скалит неровные зубы, сжимает рычаги. Раздавит. Нарочно раздавит, клятый москалюга.

Шутце[10] Микола Грабчак, забыв о винтовке и гранатах, приседает на дно траншеи. Пальцы вцепляются в ремень шлема, пытаясь надвинуть поглубже. Не получается: каска и так глубока, надежная, германской стали, – один нос из-под нее торчит. Дрожит земля, скатываются по стенам укрытия комки подсыхающей земли.

Боже, спаси. Прикрой и сохрани. Жить хочется…

Останавливается сердце от танкового грохота…

Пальцы с трудом вылущивают из блистера вторую таблетку. Не слушаются пальцы, совсем чужими стали. Всхрапывают соседи по палате – молодые – едва седьмой десяток разменяли – счастливые своими совсем иными июльскими снами-кошмарами.

Застиранная мягкая пижама холодит спину – медленно старческий пот подсыхает. За окном еще темно, чуть слышно шелестят остатки старинного сада. Спит дежурная медсестра, спят ходячие и неходячие, из разума вовсе выжившие и в своем уме оставшиеся. Нянька дремлет, лишь вечно врущие настенные часы в коридоре звонким затвором щелкают, пули-секунды отмеряя.

Ничего, Микола Грабчак будет покрепче садовых яблонь и дряхлых соседей. Сейчас вот сердце успокоится… Нет у москалей больше танков. А если и осталась рухлядь, то не придут они сюда. Кончилась их сила, не даст мудрая Европа вольную украинскую землю гусеницами утюжить. Победил Грабчак, не зря свою кровь проливал, номер зэка носил, через себя переступал, перед Советами каялся, план на работе перевыполнял. Сколько хлопцев полегло, чтоб той свободы добиться. Ничего, даст Европа с Америкой кредиты, гарнизоны свои расставит – уймутся москалики. Навсегда уймутся.

Сердце стучало ровнее, почти как часы коридорные. Утро уж скоро, из города автомобиль обещали прислать, на торжество отвезти. Ценят. Хоть и тяжко на жаре сидеть, речи слушать, но долг шутце-стрельца на том торжестве быть. Пусть смотрят на ветерана. Пусть гордятся. Единицы их, бойцов «Галичины», героев огненных Бродов в живых осталось.

Форму сиделка погладила. Десять гривен взяла, дупа жирная. Ну, ничего. Пенсию каждый год добавляют. Вот опять надбавки своим ветеранам горсовет принял. Ценят, помнят…

Бывший шутце вернулся из уборной, прилег. Спали соседи. Завидуют, не любят. И пенсии хорошей завидуют, и славе. А ведь и правда мало истинно украинских ветеранов осталось, тех, что на правильной стороне бились. Даже из Франции журналисты приезжали, интервью брали. Хотя и маловато двести евро за такой рассказ, ну, да что уж… Да, все помнил борец за свободу Микола Грабчак, все крепкая память держала.

…Строй с оружием застыл, хор мужественных, пусть и дурно говорящих на немецком языке, голосов:

«Ich schwöre bei Gott diesen heiligen Eid, dass ich im Kampf gegen den Bolschewismus dem Obersten Befehlshaber der deutschen Wehrmacht, Adolf Hitler umbedingten Gehorsam leisten und als tapferer Soldat bereit sein will, jederzeit für diesen Eid mein Leben einzusetzen…»[11]

Нет, до этого, до присяги, еще мальвы были. Сама хата и лица родительские дымкой времени давно задернулись, а рожини[12] яркие остались. Как вчера цвели.

Был такой поселок – Глибоч. Может, и сейчас есть, да только что толку о том спрашивать? Давно ушел из дома Микола Грабчак, давно иную жизнь выбрал.

Житомирская область, Барановский район. В детские годы – приграничье. Микола, народившийся в 1924-м, ранние самые беспокойные годы Советской власти, понятно, не помнил. Кое о чем батько проговаривался, да и дид[13] нет-нет, да и вспоминал, как в старину весело жилось. «До клятых Советов»… Та из ветвей Грабчаков, что потолковее да похватче, до революции шорную мастерскую держала. Господами не жили, но верную копейку имели. Не то что нынче в артели на государство горбатиться. А артель-то в той же мастерской и закрепилась. Второй цех построили, думают, забылось, кто хозяин по закону…

Бегал Миколка в поселковую школу, но учили там скучному, да и вообще замучили: всеобуч, семилетка зачем-то, да еще к шестому классу русский язык обязательно изучай. Получал младший Грабчак от родителей по заднице за регулярные «неуды», убегал с хлопцами по садам лазить. Семья небольшая: старший брат в Киев уехал, сестра учиться в Житомир подалась.

Скучно в Глибоче жилось. Изредка пограничники шпионов дефензивы[14] ловили или контрабандистов гоняли. Но все одно тек через поселок ручеек запретный: сигареты душистые, шарфы да чулки неприличной красоты, прочая галантерея, что в городе с руками рвут, а обратно, на ту сторону, шла «штуками» недорогая, но спросом пользующаяся советская мануфактура. Была выгода, была. О драгоценном марафете[15] говорили лишь шепотом – но деньжищ на том товаре – ахнуть можно… Кое в чем помогал рисковым людям ловкий Миколка, по мелочам, конечно. Здесь гривенник, там рубль – раз заработал, человеком себя чувствуешь. Может, и незаконно, так до вольной Польши считаные версты – а там разворотистых людей уважают. Хоть и пшеки, а Европа, знают, как красиво жить.

Дед шамкал, предсказывал, что вернутся старые порядки. Царя, может, обратно и не посадят, но рассыпятся Советы. Кацапы, они ж ленивы да покорны, это все жидки мир из зависти взбаламутили. Не по-божьи и не по-людски так жить. Уж лучше как в Варшаве – с президентством. Неужто работящая Украина хуже? Вон, рассказывают, в восемнадцатом году тут рядышком, в Житомире, правительство сидело[16]. Пусть и недолго. Свалят москалей, и жизнь иначе пойдет, правильнее.

Только брехал дед – не менялось ничего. После школы пошел Микола, как фамильной судьбой прописано – в артель, пока в подсобники, но с прицелом на учетчика, а то и бухгалтера. Таскал вонючие кожи, учился лекала для раскроя делать. Так всю жизнь и проведешь – в цеху скучном…

В 39-м и вправду сдвинулось все разом. Только в иную сторону. Микола с двоюродными братьями ходил смотреть, как движутся к границе войска. Много Красной Армии двинулось. Большая сила: кавалерия, трехдюймовки батарея за батареей катили…

Отодвинулась граница, приработка не стало – откуда ночью тайные мешки возьмутся, если кордон теперь аж за Львовом? Ну и що в том «освободительном походе» корысти? Нету грошей, только зарплата и осталась. Разве то жизнь для умного да толкового хлопца? Одна радость, что на лицо гладок, улыбчив – девки заглядывались.

– Война на том не кончится, – утверждал двоюродный брат, легковерный и рябой Петро. – Буржуазность и фашизм не дремлют.

– Нам-то что? – хмыкал Микола, без спешки подтачивая на наждачном камне резцовый нож. – Вот в армию призовут, так и попадем под самую раздачу. С финнами управились, так на них мир не кончается. Слыхал, какие у германца пушки? Снаряды ихние «чемоданами» называют.

– То давно было, – возражал упрямый Петро. – Сейчас у нас пушки передовые…

Про «чемоданы» в то воскресенье радио промолчало. Петро на танцы в клуб собирался, мамка загодя рубаху и штаны выгладила. Тут сосед с улицы кричит: опять война какая-то.

Танцы отменили, артель в цеху собралась – у шорников продукция «стратегическая», нужно срочно план давать. «Час нелегкий, родной Красной Армии треба…»

А мальвы пыльными стояли – дождя в Глибоче давно не было.

…Как оказались с телегами посреди тракта, Микола помнил смутно. Совсем одурел район в те дни. Сначала говорили, что Житомир и Киев германец вообще вкрай, до последнего кирпича, разбомбил и уже десантом с аэропланов высаживается. Потом сказали, что Советы контрударом двинули и немец мира запросил. Потом оказалось, что нимало непобедимая Красная Армия к старой границе откатывается и как раз здесь бой принимать планирует. Нет, сильно невзлюбил Микола Грабчак в те две недели Советскую власть – слаба оказалась. На горло брала, а как до дела дошло… И главное, никакого передыху не давала: работай, грузи, таскай, вывози… Если человек армейскому призыву по возрасту не подлежит, значит, его нужно трудом без отдыха мордовать и гробить?

…Стояли отупевшие сопровождающие у своих телег посреди большака. Продукцию в очередной раз повезли сдавать, но на полпути к городу враз опустевшая дорога напугала. Ни потока эвакуированных, ни красноармейцев. Поля, брошенная сломанная повозка – ничего интересного в ней нет – дядьку Потап уже проверил.

Сам дядьку – старший в группе сопровождающих товар – сидел на телеге и вдумчиво раскуривал цигарку.

– Так что делать будем? – растерянно спросил Петро.

Микола молчал, гадал: если попросить городского курева, раздобрится дядьку или нет? Куркуль еще тот. Ладно, пусть команду даст, потом и просить будет удобнее.

Молчал дядьку Потап. Звенел над полем жаворонок, дальше к горизонту, где-то над городом, жужжали самолеты. Стрельба, что с час назад растарахтелась за Товшей, стихла.

– Повертаться будем, – делая последнюю, уже подсмаливающую усы затяжку, решил дядьку Потап. – Видно, нет начальства в городе. Ежели, как говорят, из Житомира партактив утикал, то уж здесь-то… Опять же стрельба под боком.

– Да как повертаться?! – испугался Петро. – Накладная же. Упряжь первого сорта, ее ж прямо в армию…

Дядьку Потап покосился на тюки хорошо увязанной продукции.

– Так то хорошо, що первого сорта. Раз большевики до Киева подались, стало быть, власть отменяется. Видали мы такое. Сначала до Киева, потом уж и до Московии своей повтикают…

– Ты шо говоришь?! – возмутился дурной Петро. – Думаешь, Советская власть уже кончилась? А вот как возьмут тебя за шиворот…

– Ты, что ли, возьмешь? Возмилка еще не отросла. Богато я всяких властей повидал, встречались и пострашней рожей.

Рябой Петро покраснел.

– Вот и молчи, – дядьку Потап взялся за вожжи. – Пропадет добро, кому отвечать? То-то… Да и выработку сверх плана нам кто оплатит? Германец? Раз совдепия кончилась, сами реализуем. Мы трудились, имеем полное право…

Подводы развернули, до дому двинулись, но далеко уйти не успели – навстречу, из тени реденького леска, шли люди.

– То армейские, – пробормотал дядько Потап. – От британских морей их завернули, непоборимых. В сторонку, хлопцы, бери…

Брели толпой по большаку красноармейцы, пыльные, от усталости равнодушно-бесчувственные, кто в бинтах, кто просто обдертый. Головным боец шагал: пулемет со «сковородкой» поперек груди, руки тяжелое оружие то ли придерживают, то ли об него опираются. Взгляд из-под каски пустой, страшный – сквозь подводы, сквозь зыбкий от жара полуденный воздух – словно в смерть человек смотрит. Красноармейцев было немного: с полусотню. Волокли пулемет на колесиках, раненых на шинелях…

Лошади шагали медленно, подводы катили по самой обочине. Почти разминулись. Глянул старшина в пропыленной насквозь фуражке – дядьку Потап ссутулился еще больше – вовсе старый дид, немощный.

– Куда едете?

Эх, почти прошли мимо, почти обошлось. Но окликнули: голос у старшины резок, скрипуч, насквозь москальский.

– Так в цех, продукцию сдавать, – дядько Потап, вытер изнанкой кепки потное лицо. – Накладные у нас. Строго…

– Поворачивай, – приказал старшина.

– Указанье у меня.

– Заворачивай. Немцы там.

Тюки свалили на обочину. Сажали раненых. Лысоватый военный, без гимнастерки, с обмотанной рыжими бинтами грудью, всхрипывал, словно сказать что-то хотел, да не мог.

– Бумагу, бумагу какую дайте, – дядьку Потап суетливо помогал укладывать ноги умирающего.

– Вернемся – напишем, – безразлично пообещал старшина.

– Так с меня же за тех коничков…

– Война, – исчерпывающе объяснил узколицый старшина.

Смотрели ограбленные возчики вслед уходящей армии. Микола кривился – разве то по справедливости? Обидранцы бродячие, ни командиров, ни строя. Вот она, москалья порода.

Дядьку Потап утер усы.

– Обошлось. Могли и мобилизувать заодно с конями.

– Я б и сам пошел, – пробубнил Петро.

– Та иди, – усмехнулся мудрый дядько. – Штаны подтяни, да поспешай. Догонишь партийных – руку потискают. Повезет, так ружье старое дадут и звезду на картуз. Успеешь по немцам пальнуть, за жидка какого великое геройство проявишь.

– Я не за евреев. За Родину!

– Дурной ты, хлопец. Там за Советы москальско-жидовские война идет. А наша землюка здесь, – дядьку Потап повел широко растопыренными пальцами над полем, указывая на жайвориные[17] трели и жарко-голубое летнее небо.

– Малая у тебя батькивщина, – насупленно буркнул Петро. – У меня побольше будет.

– Иди-иди, подставляй свою макитру[18] за ту Сибирию. Отблагодарят.

Петро вдруг подхватил отцовскую тужурку, что у ног лежала, и зашагал вслед красноармейцам.

– Ты що?! Куда? – изумленно окликнул двоюродного брата Микола.

Дурень не оглянулся, лишь отмахнулся заношенной тужуркой.

– Сгинет, – пробормотал Микола. – Шо я тетке Ганне скажу?

– Та Ганна и сама невеликого ума. Переживет. Ушел и ушел. Германец покрепче всыплет, вернется дурник рябой, – дядьку Потап усмехнулся. – Вот же дурень. Было б за кого ноги топтать.

– Совсем дурень, – согласился Микола.

О родиче только к вечеру вспомнил: пока тюки в роще прятали, пока до Глибоча доплелись – употели до крайности.

Сбрую дядьку Потап потом почти год по малостям распродавал – осторожничал. С выручкой, понятно, обжуливал, да Миколе уже наплевать было на ту мелочовку. Служил, добрые гроши завелись…

Немцы в Глибоч заглянули, должно быть, через неделю. А через две недели Микола Грабчак поступил служить в полицию. Само как-то вышло: батько сказал, что тому, кто к новой власти раньше придет, тому и веры будет больше. Да и записывались в полицию люди всё знакомые, рассудительные. То, что зеленоват Микола, не помешало – отец поговорил с кем надо, приписали лишку полгода.

Охранная команда шуцманов Глибоча… Хорошая служба была. Пусть утомительная, но спокойная. Ходил Грабчак с трехлинейкой и белой повязкой на рукаве, десяток патронов бренчал в кармане. Порядок поддерживали, как приказано. Немцы особо не вмешивались. Магарыч и гроши от торговцев, пусть по-скромному, зато каждый день. Микола сам не пил – свою долю, как дед советовал, во флягу сливал, потом мать на рынке продавала. Сослуживцы посмеивались, но не злобстовали – хозяйственность, она всегда уважаема. Дважды окруженцев подловили, по тупоумности на базар сунувшихся, норовивших вещички на харч выменять. Да и иных подозрительных типов арестовывали: время-то беспокойное. В «штаб» отводили, там начальник поселковой охраны тряс-допрашивал сомнительный элемент. Кого отпускали, кого… Что и говорить, время военное. Начальство Миколу Грабчака, пусть рядового и молодого, не обделяло – в штабу отцов кум сидел, приглядывал. Деньжата, сапоги, ох, и хорошие достались – определенно партийные – сносу им не было.

В ноябре украинскую полицию разогнали. «Шума» организовывался[19]. В те дни Микола и задумался – так ли уж умна немецкая власть? Понятно, Гитлер великий вождь всей Европы и кому с ним равняться, но дела-то на фронте похуже пошли. Забуксовали немцы. Им бы доверять истинным украинцам – уж кто горше от большевизма натерпелся, кто насмерть с комиссарами и жидами за самостийность бился? Так нет, контролировать придумали, на каждый шаг гавкать.

Впрочем, раздумывать было некогда – за службу всерьез взялись. Занятия, лекции, строевая подготовка, даже на стрельбище дважды водили. Стрелял Микола так себе – винтовка дурная, расхряпанная. Дали бы немецкую, тогда бы…

Нового оружия немцы не выдали, зато обмундированием одарили. Мать галифе и китель подогнала – орлом ходил молодой Грабчак. Обещали старшим наряда назначить – дело выгодное, у старшего и доля побольше. Пусть и начальствовал теперь немец, но на базаре полицейские сами себе командовали. Как ни крути, а старший патруля – царь и бог. Гроши в руки сами так и шли.

Одно было плохо: народ наглел. Как немцы под Москвой затоптались, так и начались брожения и саботажество. Гаражи спалили неизвестные злоумышленники, на дорогу доски с гвоздями подбрасывали. В районной глуши шайки партизан объявились. Полицию начали по тревоге поднимать. Оцепления, холод, снег, иной раз и стрельба случалась. Ездили и на «чистку» в Жаборицкое гетто. Добираться долго, да и барыша никакого – всю контрибуцию подчистую сами немцы выбирали. Нет, барахло кое-какое, конечно, в Глибоч привезли: швейную машинку, одеяла добротные, сервизик… Но из золота лишь два колечка и досталось. Да и то одно такое дрянное, что Верке подарил, не пожалел.

Девки ясноглазому да молодому Грабчаку не отказывали. Чего ж ломаться: рослый, в форме, на лицо приятен. А если какая красуня кривляться думала, так уже умел Микола прижать дуру крепкой рукой, втолковать, что власть нужно уважать.

Кончилась хорошая жизнь, когда в шуцбатальон[20] перевели. Отвертеться не удалось, хоть отец с кумом и дали «на лапу», все одно ехать пришлось. Казарма, строевая, немцы орущие… Облавы, облавы, снова облавы… В Старый Яр подозрительный элемент конвоировали, но в самих ликвидациях Микола не участвовал – там своя команда имелась с добротным жалованьем…

Летом, казалось, война вот-вот кончится. Немцы уже где-то на Кавказе воевали, к Уралу подходили, но вновь затянулась кампания…

А к зиме партизаны вовсе озверели. Банды в лесах так и шныряли, крупные, с кавалерией, пушками…

…Снег липкий, ноги вязли, бежать трудно. От хлопцев пар валил, как от лошадей. В орешнике вновь хлопнул выстрел…

– Вот паразит. Хорошо, что криворукий, – выругался Красницкий.

Шуцманы, развернувшись короткой цепочкой, осторожно пробирались через кустарник. Следы бандитов виднелись отчетливо – цепочка тех, что пошире, забирала влево. Другие следы тянулись сплошной бороздой – шел бандит тяжело.

– Подбили мы сучонка, – с удовлетворением крикнул Красницкий, заметивший розовые пятна.

Партизан пытались взять еще в селе – наводка была точной, но бандитские связные успели выскочить из хаты. На выгоне по беглецам палили, как в тире, но разве из винтовки возьмешь? Был бы пулемет… Теперь вот в лес придется лезть, рискуя напороться…

Микола уже чувствовал себя мишенью: зеленовато-светлого хаки польская шинель (не греет, зараза), черные брюки и кепи – на снегу вроде подпаленной вороны скачешь. Всадит партизан пулю…

Выстрел… Полицейские попадали, Грабчак тоже поспешно зарылся в ненадежную белую защиту. Брюки мигом промокли, в голенищах таял снег. Микола передергивал затвор, стрелял в подозрительные сугробы. Где гаспид[21]?

– Стой, стой, хлопцы, попусту не палите, – закричал Юрко. – Вон он, видползает!

Красницкий тщательно прицелился…

Сразу подходить к дважды раненному партизану не рискнули – сначала Юрко кинул гранату. Взрывом сшибло с высоких кустов снег. Отряхиваясь, подошли.

– Еще жив, мерзотник, – удивился Красницкий.

Валялась в снегу винтовка с открытым затвором, торчали клочья красной ваты из обильно посеченной осколками спины – партизан все еще слабо шевелил ногой, словно опору нащупывал.

– Вставай, жидок, вставай, – приказал Красницкий. – Кончим как человека.

Юрко ногой подцепил тело, поднатужился, перевернул и принялся обтирать испачкавшийся сапог о снег.

– Шо, отбегался, злочинец? – Красницкий смотрел в лицо раненому.

Бандит размазал кровь у рта – кисть дрожала от боли – и ответил хриплым матом. Никакой, понятно, не еврей и не комиссар – по роже и словам тутошний, небось, родом из этой Яновки и будет.

– Кончай его, Грабчак, – озираясь, приказал Красницкий, – не ровен час, набегут дружки краснопузые.

Микола поднял винтовку – бандит глянул в ствол, потом поверх. На подбородке висела слюна кровавая, но лицо спокойное, пустое. Нагляделся на такие лица Микола, потому сразу на спуск нажал…

Потом волокли убитого обратно к селу. Красницкий как старший шагал налегке, Юрко тоже разом о «простреле» в пояснице вспомнил и лишь трофейную винтовку нес.

Микола крепче хватался за ворот засаленного бандитского ватника – тянулась за мертвецом глубокая борозда, и снег все подлипал, саботажил…

На том заснеженном выгоне пришла Грабчаку мысль, что все это надолго, а то, не дай бог, и вовсе навсегда…

Снова перевели Миколу – в Житомире было легче – 110-й батальон из города на операции не выходил. Но все равно чуть не убило.

– …В молчанку играть будешь? – следователь[22] и сам баловался пистолетом, презрительно оттопыривал губу, нависая над девкой. Та плакала, сжавшись на табурете, закрывала ладонями лицо. Правильно закрывала – с такой мышиной мордой, да этакую худосочную, и на кровать запрокидывать никому неохота.

Микола стоял у двери, на всякий случай прикрывая прикладом оттопыривающийся карман – дом обыскали наскоро, жили здесь сущие торбешники[23], кроме баночки малинового варенья, ничего и не подвернулось. Зато на пачку припрятанных листовок сразу наткнулись, да лично Грабчаку-то что в них толку? Это следователь отрапортует, что еще одно подпольное большевистское гнездо ликвидировано, немцы ему великий «гут» и скажут.

В большой комнате плакала мать дуры-девки, хрустели черепки посуды да стекляшки сбитых со стены фото – полицейские топтались, со скуки второй раз шкаф потрошили.

– …Ты скажи, кто подучил? – напирал гестаповец. – Не своим ты умишком домирковуволася ту брехню распространять, ох, не своим. Переписывала вранье, не ленилась. «Сталинград наш, Красная Армия скоро придет. Не верьте фашистским сволочам». Да знаешь ли ты, дурья башка, что тот Сталинград давно уж под немцем? Окружили там целую армию москалей и мордвы, теперь не знают, куда гнать полоненных…

Девка тупо всхлипывала. Следователь и сам был из кацапов, потому вворачиваемые им украинские словечки звучали смешно и неубедительно. «Домирковуволася» – вот чудик гнилозубый. А еще из интеллигенции.

– Ты скажи, кто заставил. Жалко ж тебя, дурочку, – следователь сердито мигнул Миколе.

Грабчак постарался рявкнуть грубее, как учили на курсах по допросу:

– Да що с ней говорить, пан следователь? Отдать шкуру комсомольскую в подвал, там Стецко из нее клещами правду мигом вытянет. Ноготочек за ноготочком повыдерет, потом на «козла» посадит…

– Жалко. Молодая ведь совсем, – вздохнул добрый следователь. – Пан Стецко привык девушек изнутри рвать, замучает, что ту муху.

Девка всхлипнула чуть громче.

– Чего ты там? Ясней говори. Да не бойся, в подвале дней десять посидишь, потом выпустим, – подбодрил следователь.

– Я напишу, – прохлюпала девка.

Микола сдержал вздох – это сколько ж здесь еще торчать? Может, в погреб слазить, соленых огурцов к ужину набрать? Вроде добрые огурцы. Ведро там имелось…

– Пиши, – оживился следователь. – Адреса, фамилии, кто агитировал, откуда сводку взяли. Сейчас бумагу и карандаш дам…

– У меня своя есть. Только я не все адреса знаю… – девка тяжко поднялась с табурета, шагнула к этажерке. Видимо, машинально подняла сброшенную на пол кружевную салфеточку, зачем-то отодвинула от стены хлипенькую этажерку, сунула в щель руку…

Микола, занятый мыслями о ведре и огурцах, сразу не сообразил. Зато следователь, взвизгнув, кинулся к девке – та уже держала в руке РГД – граната была давешняя, на рубчатой оборонительной «рубашке» краска подоблезла.

– Отдай, сучка! – следователь пытался вырвать или выбить гранату, девка, еще больше ссутулившись, вывертывалась. РГД в ее руках казалась огромной, полудетские бледные пальцы неумело пытались сдвинуть чеку-предохранитель…

– Да стрельни в её! – опомнившись, заорал Микола и попятился в дверь спаленки.

Растерявшийся следователь попробовал вскинуть пистолет к голове девки, та с ловкостью собачонки цапнула мелкими зубами за кисть, сжимающую «браунинг», – гестаповец, ахнув, отдернулся…

Ох, спаси и сохрани! Граната старая, может, и не взорвется?!

…Дальнейшее Микола не видел – упал за дверью под стену, пополз прочь от спаленки. Внутри бахнул пистолетный выстрел, заорал кинувшийся к двери следователь… Громыхнуло…

…Когда начала оседать пыль, закричала хозяйка дома. Ее уж и прикладами, и сапогами затыкали – все одно выла истошно…

Неприятностей тогда Микола нагреб – едва унес. Командир батальона чуть зубы не выбил, и, главное, за що? Вовсе не Грабчак ту комнату обыскивал, и откуда ему про гранату знать? Следователь недосмотрел, так его и убило. При чем тут Грабчак? И сам ведь истинным чудом уцелел, да еще все пальцы изрезал, когда осколки разбитой банки из кармана выгребал. Загубил шинель, конечно.

Лицо безумной девки осколки гранаты пощадили – ниже всё расковыряло, а рожа конопатая целехонька. Сидела мертвая девка у стены, глаза открыты, смотрят… И та богопротивная пустота в них, словно видит мертвячка что-то… Вспоминалось потом, шоб ей… И пулеметчик тот, что давным-давно на восток шагал, и девка дурная, и другие… Всем неверующим, самогубцам и жидам в рай дороги нету – то Микола знал давно и твердо. Так на що они смотреть могут?

Понизили, перевели в охранную роту. Пути у Сортировочной охраняли. Мерзнешь каждый день и прибыли никакой…

Потом Микола догадался, что ему повезло. Поспокойнее здесь, у станции, было. А подальше от города Житомира, ох, как партизаны активничали. Считай, в каждом районе по отряду, а уж севернее… Чуть ли не бандитские дивизии в лесах орудовали, болтали, что из Москвы им даже танкетки на парашютах сбрасывают.

К Рождеству навестил отец, привез гостинцев, корил, что родителей сын вовсе забыл, не шлет домой ничего. Микола отговаривался строгой службой – о том, что из вагонов «утряска» по удобному случаю организовывается, упоминать не стал. Зачем родителям гроши? Все одно старые, свое отжили…

К весне немцы что-то заподозрили – на допросы вызывать стали. Вроде что такого – эшелоны так и прут, ну, на ящик или коробку поменьше доедет, – велика ли разница? Что за крохоборская нация? Готовы расстрелять за консервы паршивые.

Поразмыслив, Грабчак написал два рапорта, изъявив желание уйти в «боевое подразделение на перший край боротьбы с большевизмом».

После месячных курсов попал в другой батальон, отправили в сельский гарнизон, но спокойный. Подразделение числилось серьезным, в резерве держащимся. Среди прочих и хлопцы из расформированного 201-го шуцманшафт батальона[24] служили. Ох, и повидавшие жизнь люди, знающие, политически подкованные. Присмотрелись, в свой гурт[25] допустили. Микола, как самый молодой, понятно, при постоянной заботе оказался: сбегай, подай, принеси. Пили, конечно, много. В селе по всем хатам подряд шли: выставляй «четверть» с закусью, небось, не москалей или германцев угощаешь, своих защитников кормишь. Село было большое, сознательное. Лишь пара хат сгорела невзначай – так за глупость и жадобу бог дурных людей непременно накажет.

На облавы и в засады ходили редко: гарнизон сильный, но это пока в крепких дзотах сидит. Просто уймища партизан расплодилась: считай, в полной осаде батальон сидел. Но имелись в лесах и свои люди: то на поляков наведут, то о маршруте краснопузых бандитов предупредят. С немцами можно разную политику вести, но кацапа или ляха стрельнуть – то на великую пользу неньке-Украине.

– Очистим землю, – говорил улыбчивый морщинистый Евген Бобель.

Бобелю можно было верить – он еще у Петлюры воевал в героической армии УНР, потом полякам послужить довелось. Железный человек. Врагов казнил револьверным шомполом – вставит в ухо, ладонью легонько по кольцу пристукнет – только дернется ворог, даже не осознав, что смерть пришла. Да, привычка к войне нужна, точный навык и боевой опыт.

Рассказывали батальонцы, как и где служили, как у немцев диверсиям обучались, как Львов в 41-м от жидовской и большевистской скверны чистили. Да, нужна Украине своя армия. Свое государство, вовсе независимое. Заслужили, сполна историей своей тяжкой, кровью обильно пролитой заслужили.

– То, что немцы с москалями на фронте друг друга истребляют – то нам только на пользу, – говорил, разливая по стаканам крепкий подкрашенный самогон, опытный Гонзюк. – Нехай. Придет и наше время. Немцы управиться с жидами помогли, москалей сильно обескровили. Теперь их черед пришел дохнуть. Пусть война дольше идет, пусть молодые хлопцы учатся пулеметом владеть. За такими, как Микола, будущее. Признает Европа и Англия вольну и независиму Украину, если мы силу покажем, армию создадим. Опять же панов-поляков надобно под корень вывести…

Микола кивал, вливал в себя самогон, печеным яичком закусывал. Но на сердце кошки скребли – на фронте Советы напирали, и попробуй с ними без Гитлера, без танков и бомберов германских, справиться. Многих умных и дальновидных людей обстановка беспокоила: приходили и из леса бандеровцы, выменивали патроны и оружие, наведывались мельниковцы, за взрывчатку договаривались, о политике разговаривали, спорили. Мечтали за свободу Украины, гадали, що дальше делать, как заодно с нежданно надорвавшимся Рейхом ко дну не пойти. По всему выходило, что пока умнее будет Германии помогать – Советы сейчас опаснее. Вот как до капли истощат друг друга угнетатели западные и восточные, тогда и возродится единая Украина от Балтики до Урала. Но нельзя дать Советам прочухаться, дух перевести.

Сложная была обстановка, тревожная. И когда прошел слух, что в Галицийскую дивизию СС пополнение требуется, снарядили туда часть верных бойцов. И Миколу. Не очень-то спрашивая, снарядили, о чем шутце Грабчак под Бродами сильно пожалел.

…Так и не заснуть. Светлело за окном. Памятный день. И семьдесят лет назад не спал Грабчак в такое утро, сидел в окопе. Нет, связным же был – унтерштурмфюрер-хорунжий, командир взвода, Миколу тогда в село посылал. В траншею уже позже загнали. Ну, то детали, мало кому нужные…

…Снова лязг призрачный в ушах. Дрянные, грубые, истинно зверячи, те «тридцатьчетверки» – верно в газетах пишут и по телевизору рассказывают. Но когда та негодная броня траншею утюжит, об ином думаешь. Да что там думаешь, обсираешься, да и все…

Смотрел в темный потолок отставной стрелец Грабчак. В голову лезло ненужное, из того, что юным хлопцам в вышиванках и камуфляжных штанах не расскажешь. Да, герои легенд в тех траншеях навсегда сидеть остались, те борцы, що до последней гранаты большевистские танки жгли. Пусть так и будет. Все равно проверить некому – один Микола Грабчак остался. Один. С храпом соседей по палате, с повышенной пенсией и старческими немощами, с двумя юбилейными медалями и уважением понимающих земляков. «Слава Украине, героям слава!» – это ему кричать будут. Заслужил.

…Опять отчего-то мальвы вспомнились. После лагеря не рискнул Микола в родной Глибоч вернуться. Да ну его к бесу – могли и кости переломать – ветеранов, что по иную сторону фронта, по совковую, воевали, в поселке хватало. Родители все едино, наверное, к 54-му уже померли. Не осталось Грабчаков на свете…

Ошибался шутце-герой. Очень далеко, так что даже объяснить трудно, сидел на лавке другой Грабчак, на воду смотрел. Уж рассвело, над озером туман развеялся. Почесывал лысину Петро Грабчак, пытался сосчитать – какое ж число по самому старому стилю? Без хорошего календаря запутаться легче легкого, но по всему выходило, что до юбилея три дня осталось. Про последний свой «тамошний» бой старик частенько рассказывал. Теперь уж праправнукам. Эх, бежит время, уж и самому то давнее и далекое странной сказкой кажется. Но слушают, рты пооткрыв. Правда, объяснить, что «Львов» – это город, а не боевая машина, трудновато. «Пантеры», «тигры», «львы»… Э, да що там говорить, любой в этаком немыслимом зоопарке запутается. Немного довелось тогда повоевать Петро Грабчаку, иная военная судьба ему выпала, мучительная. Но пусть и недолго, но честно воевал. Чего ж перед потомками скрывать? Дата, пусть и не очень точная, семейным праздником стала. Съедутся гости, отметим сообща…

Младшее колено потомков оказалось легко на помине: стайка высыпала из ворот усадьбы, с визгом и писком скатилась по склону, расшвыряв рубашонки, с разбегу врезалась в воду. Взвыли еще звонче – вода Глибоч-заводи утрами по-горному студена. Ну, ничего, как кое-кто говорит – «гвардия без закалки вообще не гвардия».

2. Сводная группа

19 июля 201? года. Москва. Расположение Отдела «К». Младший сержант Земляков. 17:10

До пищеблока Женька доплелся на автопилоте. Виски ломило, под теменем гудела малоприятная, этакая чугунная пустота. Того и гляди, череп треснет. Вот что это за профессия – переводчик? Берешь чужие мысли, пропускаешь через свои и опять превращаешь в чужие мысли, доступные людям, привыкшим думать на одном-единственном языке. Вредная профессия, за вредность пиво давать нужно, а лучше водку. Ну или молоко, хотя бы.

Молока не было – пуст холодильник, если не считать чьих-то домашних котлет, забытых еще с добелорусских времен. Выбросить бы надо.

Изнуренный младший сержант срочной службы Земляков включил чайник и плюхнулся на стул. Пищеблок был пуст, в коридоре расчетчики спорили о векторных допусках, и от этого в толмаческой башке опять загудело. Женька оперся локтями о стол и обхватил ладонями голову. Сразу стало полегче. И на стол с порядком затертой пластиковой скатертью смотреть приятно – никаких тебе строк, сокращений, и вообще натуральные рыжие узоры, а не мониторное сияние.

Последние три дня прошли в попытках подселения переводческой души в загадочную личность штурмбаннфюрера Карла Визе. Нет, нельзя было сказать, что Визе, чтоб его arsch[26] на Panzerfaust надело, оказался такой уж полностью демонической персоной. Медицинский факультет университета Людвига-Максимилиана[27], практика в диагностической клинике, в 1932 году вступил в НСДАП[28], с 1936 года в СС, направлен в IKL[29], служил в Ораниенбурге. Смутность начиналась позже, в 1939 году. Был переведен в аппарат Равенсбрюк[30], но в работах группы Зоннтага[31] числился в длительной командировке, сослуживцы его фамилии не упоминали и, похоже, вообще не подозревали о его существовании. Тем не менее доктор Визе аккуратно получал жалованье (уцелевших ведомостей с замысловатым автографом сохранилось с лихвой), регулярно приезжал домой в отпуск и столь же регулярно отбывал назад, к месту таинственной службы. Здесь ясности не имелось. Косвенно фигурировали Данциг и Кёнигсберг. Судя по всему, служба шла размеренно – два сохранившихся письма были спокойными. В июне 42-го скромный, но работящий врач получает звание гауптштурмфюрера. Но в марте 43-го что-то случилось – Визе пропал на три месяца. Никаких документов и свидетельств за этот период не сохранилось, кроме воспоминаний некоей фрау Шиммель, подруги жены доктора. Из стенограммы, присланной немецкими коллегами, было понятно, что на тот момент фрау Визе была уверена, что муж погиб. «… Рыдая, повторяла, что дикари наверняка бросили тело в песках, даже не похоронив. Негры чудовищно бесчувственные животные, и бедный Карл там остался лежать под палящим солнцем…» Откуда нервная Визе взяла негров, было абсолютно непонятно, поскольку гауптштурмфюрер объявился в Ростоке и ни о чем особо экзотическом не упоминал. Сентиментальное письмо было заучено пытливым сержантом Земляковым практически наизусть – единственный темный намек расшифровать так и не удалось. Впрочем, целый сектор АЧА тоже не смог дать однозначного ответа. Возможно, блудный Визе всего лишь вспоминал какую-то личную интимную историю. Позже письма шли регулярно. Даже получив легкую контузию во время налета союзников (справка госпиталя изучена и перепроверена), гауптштурмфюрер продолжает исполнять свой долг и служить рейху и фюреру. Мелькнул в Пиллау, присылал янтарь. Истинный ариец, примерный семьянин, предан, благонадежен, трудолюбив. И эта гадина постоянно переписывалась с двумя профессорами из Мюнхена. Письма шли не почтой, доставлялись с оказией общими знакомыми. Уцелело четыре послания, и «малявы» тоньше шести листов среди них не было. Визе весьма интересовала тема нарушения трофики[32]. Охренеть можно, сплошные der Muskelfasern[33] и Salz-Inhalt[34] – отнюдь не профиль тов. Землякова, да и библейскими иносказаниями доктор баловался. Очень интересные исследования и идеи, да. Материала хватало. «Результат нельзя назвать обнадеживающим, но сейчас я ужесточил отбор объектов для эксперимента и…» Объектов, не крыс или кроликов. И косвенные следы: «Белжец», Собибор[35] и Львов. Визе (уже штурмбаннфюрер) курсировал в этом треугольнике, пока не сгинул. Почему он задержался во Львове, так рискуя? Имелись правдоподобные версии, но не имелось доказательств. В последний раз Визе видел живым некто Фессман – обер-лейтенант вермахта, 101-я горная дивизия, знаком c доктором еще по довоенным временам. «Я едва узнал Карла, он был в форме саперного лейтенанта, осунувшийся, возбужденный. В город уже проникли партизаны, с чердаков по нам стреляли. Визе искал транспорт, с его машинами что-то случилось. Я предложил ему поговорить с нашим полковником, он поспешил к церкви, где стоял штабной бронетранспортер. Больше я его не видел. В пригороде мы наскочили на русские танки, от батальонной колонны мало что осталось…»

Батальонная колонна этого Фессмана столкнулась с советскими танками не совсем в пригороде, а где-то у Ставчан, но это к делу отношения не имело.

Младший сержант Земляков дотянулся до пластиковой миски-вазы и с глубокой печалью, но без особого удивления обозрел крошки, оставшиеся от «Цитрусовых». Вот же жрут товарищи по оружию – утром три пачки было.

В дверь заглянул лейтенант-расчетчик:

– Что там с водой в кулере? Есть?

– Есть. Вафли и печенье того… приговорили.

– Сейчас изыщем что-нибудь, – лейтенант поправил модные очки, оглядел переводчика. – Что-то ты кислый. Замудохали бумагами?

– Вообще жопа какая-то, – пробурчал Земляков.

– Рассосется к выходу. Дух переведи, чайку шарахни…

Лейтенант отправился скрести по сусекам, а Женька купал в кружке чайный пакетик и думал о том, что действительно должно «рассосаться». Полностью вскрыть анкету гадского доктора никак не получится. Имеет смысл побыстрее найти этого Визе живьем и спросить в неофициальной обстановке: что ты, урод, с людьми творил и какими целями руководствовался? И главное, какая связь у медика с проклятой Hopfkucuck, которой теоретически нигде нет, но практически она везде есть?

Дверь на миг приоткрылась, и в пищеблоке появилась Ирина Кирилловна: строгая, в безупречном комбинезоне, волнующе перетянутая ремнем с маленькой, щегольски сдвинутой на левую сторону, «по-иностранному», кобурой. Женька, подперев кулаком щеку, полюбовался на рыжее чудо, по немыслимому стечению обстоятельств считавшееся невестой и без пяти минут женой младшего сержанта Землякова, абсолютно недостойного столь щедрого подарка судьбы.

– Спасать пришла? Надо же, какие у нас чуткие расчетчики.

– Вот еще. Я и так уже шла, да никак не могла из хохлов факс выжать.

– Ты, товарищ Уварова, так не говори больше. Нехорошо. Сопредельные товарищи по оружию на некорректное название «хохлы» могут обидеться.

– Как есть, так и говорю. Вчера у них на связи сидел нормальный боец-украинец – и всё мгновенно летало. А сегодня хохол заступил и тупит. Наверняка умышленно, из майдаунистых саботажников, хорёк упертый.

Земляков не спорил – прохладные ладошки суровой оперативницы второй категории легли на переводческую голову, мягко сжали виски, и это было так приятно, что…

– Ты почему на обед не ходил? – прошептала Иришка.

– Не хочется. Перед самолетом вообще вредно наедаться.

– Сколько еще до того самолета… И вообще я нервничать начинаю.

– Не стоит. Сама знаешь, там боев не было. Ну, практически не было.

Иришка молчала. Все она, конечно, знала. И об оперативной обстановке в районе предстоящих действий группы, и о проблемах с переброской комплекта стартовой аппаратуры. Впрочем, сложностей всегда хватает. Но очевидные сложности, они не очень большие сложности. Куда неприятнее сюрпризы…

* * *

Взлетели с «Чкаловского» на рассвете, и ровно через два часа «борт» благополучно сел в колыбели галицийской демократии. Моросил дождик, взлетное поле казалось болотом, и вообще настроение было поганым. Коллеги встречали – подтянутый капитан-украинец в камуфляже поздоровался и не замедлил сообщить, что возникли проблемы с принятием груза – таможня вопросы имеет. Коваленко кивал, расчетчики возмущались, младший сержант Земляков прогуливался под пахучим крылом Ан-12 и представлял, в какой сейчас ярости пребывает тов. Уварова – у Ирки насобиралась целая папка переговоров-согласований с придирчивыми мытнями-таможнями, все вроде бы уладили, и вот опять тормознули.

Впрочем, устаканилось – Коваленко сходил, покивал в кабинете начальника таможни – ощущение угрозы, веющей от немногословного гиганта, нервировало даже очень ушлых людей. Вообще, начальник Отдела в штатском производил сильное впечатление – появлялось в нем что-то ряженое, голливудское. Вполне мог бы в роли полковника КГБ отсняться: любителя играть Чайковского на балалайке и пытать юных либерально настроенных афроамериканок.

Размышляя об афроамериканках и Иришке, младший сержант догадался, что на аэродроме и в полете успел отдохнуть.

Наконец самолет начали разгружать, команда расчетчиков и старший лейтенант Нерода остались наблюдать и руководить, а Женька с начальством слушали оправдания украинского капитана. В принципе было известно, что у незалежных коллег из спецтехники и прочего интеллектуального вооружения имеется лишь пара компов, кабинет в Киеве да пустой ангар в Александровке. Что-то там случилось в их Войсковом Историко-Исследовательском Бюро пару лет назад: подразделение разогнали, кого-то под суд отдали, но потом реабилитировали, наградили, разжаловали, уволили, сдали в металлолом аппаратуру, заказали новую в России, но не смогли полностью оплатить… В общем-то, стране, планирующей по два майдана ежегодно, легкие технические неувязки вполне простительны. Симптомы Психи здесь разнообразны: есть острые очаговые, есть вялотекущие, томительно-бытового характера.

Далее в повестке дня значилась рекогносцировка, но армейский микроавтобус за группой не пришел. Опять же по смутным техпричинам. Загрузились в любезно предложенную украинскими офицерами личную «Рено Логан» – хозяин, капитан Марчук, сел за руль, крупногабаритный Коваленко устроился на «командирском» месте. Наконец выкатились с военных задов «Даниила Галицкого»[36]. Дождь перестал, пробивалось неяркое солнце. Женька, сдавленный между хмурым старшим лейтенантом-украинцем и дверью, слушал пояснения военных гидов, смотрел на бесконечную Городоцкую улицу и размышлял – какого черта командир взял в машину переводчиков, а не командира резервной группы?

Львов выглядел примерно как на фото: ретро с вкраплениями отметин развитого, но уже обветшавшего социализма и аляповато-прогрессивных «евромаркетов». Миновали площадь Григоренко – бывшая Смольки, украшенную зданием областного управления МВД – как положено, серо-решетчатым, угрюмым. В Те времена здесь располагалось городское управление ЗИПО, – впрочем, к моменту прибытия опергруппы в здании будет пусто – смылись нацистские полицейские заблаговременно.

Далее оперативники проинспектировали вполне узнаваемую улицу Леона Сапеги – ныне С. Бандеры, – мимо проплывали часовни и костелы, памятники, «утюг» бывших жандармских казарм, корпуса Политехнического, снова часовни… Пришлось сворачивать – улица оказалась перекрыта – торчал гаишник, за ним виднелся хвост колонны – молодежь пела и что-то неразборчиво скандировала.

– У нас тут мероприятия исторического характера, – с некоторым смущением пояснил капитан Марчук.

– Наслышаны, наслышаны, – пробормотал Коваленко, рассеянно глядя сквозь фигуры в рубахах-вышиванках и немецких штанах-флеках[37].

– В соответствии с решением миськрады[38], – уточнил второй украинец-старлей. Подчеркнуто вежливый, он часто сбивался на мову, неизменно извинялся и повторял фразу по-русски. Угу, щирый такой украинец – будто людям с лингвистическим образованием не догадаться, какой язык для него родной.

Машина неспешно катила по старинным улочкам, негромко погромыхивали по рельсам трамваи, высаживали туристов и местных почитателей «Галичины» – юбилей битвы под Бродами для города был событием немаловажным. Зрители стекались к площади, где должен состояться митинг и театрализованный парад. Гаишник в парадной форме вновь указал – «объезжайте». Марчук, чертыхнувшись, свернул. Проехали по Сахарова – бывшей Вулецкой…

В рекогносцировочной группе «Ланцета» чувствовалось определенное напряжение: новый отдельский переводчик лейтенант Спирин молчал как рыба, но по всему чувствовалось, местное юбилейное мероприятие он крепко не одобрял. Старлей-украинец наоборот – готов грудью отстаивать право горожан праздновать что захотят. Сидели эти двое плечо к плечу, и было понятно, что пакостно не только им. И зачем было сводный состав опергруппы громоздить? На перспективу, с прицелом на будущую дружную работу? Намудрили. Впрочем, начальству виднее.

– Извиняюсь, а что тогда было с дорожным покрытием? – Женька принялся усиленно всматриваться в пешеходные дорожки. – Подозреваю, тротуарная плитка попозже появилась?

Украинцы принялись рассказывать о деталях былого городского быта – оба оказались не львовянами, но город знали неплохо.

Проехав по парковой Стрийской, свернули на узкую Кацюбинского – Супинского. Горбатый асфальт вывел наверх – вот и Цитадель…

Граненые невысокие башни-гайки из красного кирпича и тесаного камня, зелень непролазных кустов – словно сто лет нога человека здесь не ступала – и рядышком ровненькие бордюры, окультуренные газоны, чуть в стороне здоровенная мусорная куча…

Странное это место – Цитадель. Три высоты, когда-то господствовавшие над малоэтажным городом: Шембека, Познанская и Жебрацкая. Сейчас отдельных холмов уже не различишь – кажутся единым искусственным плато, не таким уж гигантским. До возведения Цитадели считалось хорошим тоном ставить здесь орудийные батареи и палить по городу. Стреляли русские, турки, австрийцы… Но нужно признать, особой яростью те обстрелы не отличались – богобоязненные времена были, сдержанные. В середине XIX века австрийцы расстарались и возвели фортификационный комплекс: крепкостенные казармы, шесть довольно мощных оборонительных башен. Попозже Цитадель усилилась траншеями и вспомогательными фортами, но в боевых действиях этим укреплениям так и не довелось участвовать.

Час недоброй славы Львовской Цитадели наступил в июле 41-го. Вошедшие в город немцы живо дополнили систему дотами, натянули погуще колючей проволоки и создали лагерь военнопленных Stalag-328…

Через ворота Цитадели прошло двести восемьдесят тысяч человек. Сто сорок тысяч человек здесь погибло. Цифры приблизительные – точных данных не знает никто, даже педантичные основатели шталага. Женька успел глянуть документы – но все равно трудно осознать…

– …Цены, наверное, европейские? – поинтересовался Коваленко, разглядывая старинные чугунные пушки и стилизованный «под старину» вход в башню – обильная роспись над низкими дверями выглядела довольно нелепо.

– Пять звездочек. И ресторан, говорят, неплохой, – сказал, глядя куда-то в сторону, капитан Марчук.

Да, Большая Максимилиановская башня № 2 разительно преобразилась. Экий лоск, лишь по очертаниям и можно опознать оборонительное строение. Женька видел аутентичные фото: толстые стены, канцелярия, допросные, в подвале низкие камеры смертников. Заключенные называли башню № 2 «Смертной». Сейчас бы не поверили. Чистенько, нарядненько, на стенде рекламные буклеты с роскошно-бордельными интерьерами. Да, иной век…

Ужас отсюда почти ушел. Если тщательно забыть, решительно выдавить из себя нормальную человеческую память – ведь очень красивое место. Экзотическое, с этакой эксклюзивной, загадочной аурой старины…

«Отель «Citadel Inn», двухместные «стандарты» и «люксы», Європейська кухня, free Wi-Fi зона, жива музика…»

– Полагаю, оценивать достижения дизайнеров нам не обязательно, – Коваленко озабоченно глянул на часы. – Давайте по плану…

В молчании двинулись к автостоянке. Спирин сосредоточенно смотрел под ноги. Остальным тоже было не по себе. Украинский старлей откашлялся, но благоразумно промолчал. Конечно, времена меняются, жизнь идет, нельзя вечно жить прошлым. Всё верно, всё логично. Здесь, собственно, меньшая часть узников сожжена и захоронена – основные партии трупов и смертников в Лисиничивський лес вывозили.

…Сто сорок тысяч. Тиф, дизентерия, холод, расстрелы, экономичное забивание палками и резиновыми шлангами…

Непонятно, как люди в парке и отеле не чувствуют. Смерть и ожидание смерти. Булыжные души? Или просто не знают и знать не хотят? Но ведь это в воздухе. Нет, не висит, не душит, но тени здесь всегда искажены. И замечаешь краем глаза, как движется рядом еще кто-то. Давняя тень, оставшаяся здесь навсегда. Бывают такие места, не всегда даже музейные и широко известные. Хотя, конечно, и живые люди, что приходят вспомнить и поклониться, часть своей тени оставляют. Женьке как-то рассказывали о мысе Херсонес…

Впрочем, младшим сержантам противопоказано о душе и мистике рассуждать. Скоро в истинную Цитадель придется войти, охраняемой стоянки и халявного кофе там не предвидится. Расположение башен ясно, с ориентирами определились, где стояли малые доты охраны, вполне понятно…

…Снова улицы и костелы. Здания, которых тогда еще не было, фото тех зданий, что были, но не дожили до сегодняшнего дня… Улица Шевченко – Яновская, мрачные строения исправительной колонии в периметре свежей колючей проволоки, снаружи памятный камень с надписями на трех языках. Здесь уничтожено от 140 до 200 тысяч, – опять же всё примерно, всё ориентировочно – давние, досадные, почти забытые времена.

Едва ли штурмбаннфюрер Визе здесь, в опустевшем гетто, отсиживался. Хотя имелись кое-какие странные загадки с эвакуацией последних заключенных Яновского лагеря…

Потом оперативники покатили к Высокому Замку – смысл озирать город с высоты неочевиден: большая часть доминант и ориентиров изменилась. Но панорама впечатляющая, да и ждет тактичный Марчук, когда рассосутся с площадей напраздновавшиеся наследники «Галичины».

От древнего польского замка уцелел лишь фундамент, на холме зеленел парк, имелась смотровая площадка и телевышка. Лестницы, декоративный грот, одинокая, явно откуда-то притащенная «по случаю» скульптура льва с жалобно приподнятой лапкой. Бродят туристы, активно фотографируют крыши и шпили дивного старинного города…

Уползало солнце, таяли в сумерках крыши…

Подошел Спирин, оперся о чугунное ограждение, закурил.

– Знаешь, я все равно не понимаю…

– Угу, вопрос философский, тонкий, – согласился Женька, щурясь на сигаретный дым.

Спирин спохватился, помахал ладонью, разгоняя нездоровую завесу.

– Извини. Не на те детали я, видимо, обращаю внимание.

Отделу со Спириным повезло: переводчик опытный, о вермахте познания энциклопедические, с архивами работает профессионально. Разговорный язык, конечно, чуть хуже. С физподготовкой… Гм, ну, теперь она уже есть, физподготовка, пусть и в зачаточном состоянии. Пришел человек с сидячей работы, возрастом за тридцатник, чего тут ожидать? Звездочки на погоны, соответствующие жизненному опыту, и надлежащую оперативнику поджарость заработает в ближайшем будущем. Сложнее с интуицией и реакцией. Как-то сказал: «я живу в ту войну». Для историка хорошее качество: неравнодушный, всё через себя, через нерв, всё всерьез. Но «та» война закончена, и мы ведем нынешнюю войну, с новыми целями и новыми средствами. Глупо спорить, сравнивать, пренебрежительно тыкать пальцем – люди героями были, а ты, Земляков, кто вообще такой? Понятно, не герой. Рядовой военнослужащий, решающий свою узкую, локальную задачу. Как кое-кто, бывало, говаривал: «нам на все времена единственной Великой войны хватит. Наше дело – своевременно собственное дерьмо подтереть, приличный мир детям оставить. Задача скромная, но офигительно актуальная».

А ведь тогда о Психе в Отделе и вообще в Москве толком еще не знали. Может, и началась эпидемия, оттого что регулярную уборку игнорировали? Забился мозг аллергенной пылью, долго ли тут «крышей поехать»…

– …Вот не понимаю, как так можно, и всё тут, – продолжал Спирин. – Какое-то чувство самоуважения обязано присутствовать. Выдумать себе историю, знать, что лжешь, и убеждать себя? Плевать на могилы, разбивать памятники, ставить на старые постаменты новые бюсты…

– Кладбищам свойственно зарастать. Мы еще те символисты – однохордовые, – вздохнул Земляков. – Знаменитым маршалам и героям – кино многосерийное, многотомные поэмы и памятники титановые в сто саженей ростом. А стрелковому отделению, в блиндаже бомбой накрытому, – строка в ЖБД[39]. Но это вопрос опять же философский, труднорешаемый. Скажите лучше, товарищ лейтенант, что ваша интуиция подсказывает, на град суровых львов глядючи?

– Мы же на «ты» вроде?

– Не при коллегах, – Женька кивнул на украинцев, разговаривающих с Коваленко. – Уместнее дисциплину боеготовой и мобильной российской армии подчеркнуть. Так что интуиция шепчет? В Цитадели его возьмем или побегать придется? Город немаленький.

Спирин смотрел на панораму города – Львов загорался желтыми теплыми огнями. Красивый сказочный город. Город без сердца.

– Знаешь, Жека, не верю я в интуицию и прочую экстрасенсорику. Иное у меня воспитание и образование. Допускаю, что кому-то чудится, мнится и внутренний голос регулярно шпаргалки зачитывает. Но со мной такого не случалось. Ты уж извини мое ретроградство. Не колдун.

Спирин, со своей привычкой морщить высокий, с наметившимися залысинами лоб и с недописанной кандидатской, на колдуна действительно не походил. Проживал в крошечной двухкомнатной квартире с мамой, в былые спокойные времена посвящал все свое нерабочее время сочинению скрупулезных исследовательских работ по истории обороны Ленинграда, за свои средства заказывал за границей документы по интересующему периоду. Увлеченный человек. Еще он ежевечерне гулял с глуховатой мамой – на Беговой они жили, весьма скромно. Женьке как-то довелось в гостях побывать. До Отдела Спирин работал референтом в представительстве крупной стирально-машинной корпорации, регулярно ездил в Берлин и Мюнхен: переводы, договоры, переговоры… Немыслимо представить, что такой человек затянет командирский ремень, навесит на пузо кобуру и двинет во фронтовой город, ловить особо вредных эсэсовцев. С другой стороны, год назад и сам Земляков…

– Интуиция – чувство малопредсказуемое, – согласился Женька, разглядывая башню ратуши (венский классицизм, однако, весьма внушает). – Может, проявится, а может, нет. Но я сам видел, как товарищи командиры прямо-таки нюхом на цель группу выводили.

– Нет, в обостренное обоняние я вполне верю, – заверил Спирин. – У меня после полосы препятствий гимнастерка так интуичит, что…

Женька засмеялся:

– Себя некогда будет нюхать.

Пора было двигаться в военную «гостиницу». Но стоило выехать на Коперника, как уперлись в пробку. Несколько машин стояло, терпеливо пережидая, когда минует перекресток жиденькая цепь молодежи. Один из пареньков встал на проезде, взмахивая самодельным факелом, что-то прокричал. Юные львовяне с хохотом принялись подпрыгивать. Стайка светлорубашечной молоди доскакала до тротуара, повернула обратно…

– Кто не скаче, тот москаль! – с восторгом повторял факелоносец.

Одна из машин одобрительно просигналила, остальные покорно дожидались окончания патриотической акции. Марчук вздохнул и дал задний ход. Факелоносец что-то негодующе заорал вслед.

– Номера у нас киевские, – сумрачно пояснил Марчук. – Не любят их здесь.

– Галичина – дивізія героїв! – надрываясь, вопили вслед…

Кружила переулками машина, объезжая шествие. Опергруппу одолевали мысли об ужине и дурном туристическом обслуживании.

– Спросить бы нужно дорогу, – намекнул Коваленко.

– Да, вон остановка, сидит кто-то. Только вы по-русски не говорите, – уже напрямую предупредил украинский капитан.

На кривоватой лавочке сидел ссутулившийся мужчина.

Марчук, открыв дверь, спросил «як на Городецкую виїхати?» – сидящий лишь покосился на номер «Логана» и промолчал.

– М-да, традиция, – насмешливо шепнул Спирин.

Женька, несколько подуставший от туристической жизни, распахнул дверцу:

– Sind Sie ein Einheimiseher?[40]

Мужчина в плаще вздрогнул и быстро встал. Ну, относительно быстро – Женька с некоторым смущением понял, что старикана на ноги поднял – отсвет фар лица коснулся – сплошь морщины. Черт, неудобно получилось, под плащом у деда форма какая-то, медалька и значки блеснули.

– Werden wir zu Gorodetsky Straβe gekommen?[41]

Старик кивнул – судорожно, казалось, шея обломится.

Младший сержант Земляков хлопнул дверью:

– Правильно едем.

Марчук лишь покачал головой…

Старик, замерший в сутулой стойке «смирно» остался позади, оперативники ехали в молчании.

– Это что, заслуженный бандеровец был? Или вообще патриарх-петлюровец? – наконец поинтересовался Спирин.

– Не знаю. Я не разглядел, – буркнул Женька.

Вспоминать почтительно подскочившую старческую фигуру не хотелось. Ну его к черту, этот туризм – вечно не то, что хочется, увидишь.

* * *

Утро не совсем задалось: старт был назначен на 7:00, но напряжение в сети скакало, дизель не работал, и пришлось отложить до 8:45. Поправку ввели синхронную – встречающие будут нервничать, но тут уж ничего не поделаешь. Груз транспортировали хоть и увесистый, зато не хрупкий, и волноваться за его сохранность было бессмысленно.

Стартовать с полевой площадки непривычно: бетонные плиты за ангарами опустевшей военной части, брошенные как попало кабели. Где-то имелись часовые, но вообще-то ветхие навесы и забор, местами залатанный новеньким профнастилом, производили странноватое впечатление. Не военнослужащие, а сталкеры какие-то.

– Готовы? – Коваленко поправил полевую сумку.

Личный состав опергруппы уверенными взглядами и втянутыми животами выразил полную готовность и двинулся к стартовому периметру. От прощаний с расчетчиками и остающейся резервной группой воздержались: тут сглазить – раз плюнуть. Женька лишь вскинул ладонь к пилотке, заверяя командира резервной, что проблем не создадут, – старший лейтенант Нерода кивнул.

За ограждением Женька подумал, что надо было Иришке все-таки позвонить. В частном порядке, и наплевать, что народ подумает, да вздумает ли хохмить. Канал связи с Москвой держали постоянный, из динамиков компьютера доносились голоса координационного центра Отдела. Смена была не Иркина, но подруга наверняка сидела в «Ситуационной». Даже голос ее, кажется, слышался. Пусть работает. Нет, правильно, что не позвонил. Девчонки у нас стойкие, но не железные. А от прилюдного рева и хлюпанья боеспособность подразделения однозначно падает…

– …Отсчет пошел…

Через мгновение земля толкнулась в подошвы сапог. Пахнуло сырой зеленью, и капитан Марчук прошептал:

– Уже, а?

Задача опергруппы «Ланцет»:

Оперативные мероприятия по выявлению и задержанию штурмбаннфюрера Карла Визе, подозреваемого в причастности к работе организации «Hopfkucuck».

Сроки по отсчету «Кальки»: 21–26 июля 1944 г.

Район оперативных действий: с. Пасеки – г. Львов. Взаимодействие с спецгруппой ГУКР СМЕРШ. Контакт с частями 10-го гвардейского добровольческого корпуса.

Расчет привлеченных сил и средств:

1. Командир группы – капитан Коваленко Валерий Сергеевич (ВС РФ)

2. Заместитель командира группы – капитан Марчук Сергей Николаевич (Повітряні Сили Збройних Сил України)

3. Специалист-переводчик, лейтенант Спирин Вадим Алексеевич (ВС РФ)

4. Специалист-переводчик, младший сержант Земляков Евгений Романович (ВС РФ)

Переброску осуществляет полевой пункт координации «Л-1». Старший стартовой группы ст. лейтенант Гавриков А. Р.

Оперативная обстановка:

13 июля 1944 года войска 1-го Украинского фронта начали Львовско-Сандомирскую операцию.

15 июля на Рава-Русском направлении оборона немцев была прорвана частями 3-й гвардейской и 13-й армии.

16 июля в прорыв введена конно-механизированная группа.

17 июля в сражение введена 1-я гвардейская танковая армия. Войска 1-го Украинского фронта вышли на территорию Польши.

На Львовском направлении бои носили более упорный характер. Под ударом немецкая оборона устояла, 15 июля силами двух танковых дивизий противник контратаковал. 16 июля советское командование ввело в бой 4-ю танковую армию. Активизировала действия наша авиация и артиллерия. 16–17 июля в узкий коридор у города Котлова вошли две советские танковые армии.

К исходу 18 июля немецкая оборона была прорвана на обоих направлениях. В районе Бродов в котле оказалась крупная группировка противника. В их числе была и 14-я гренадерская дивизия СС «Галичина»…

3. Непроходимые Броды

– Schneller! Schneller![42] – понукал немец-ротенфюрер.

Повинуясь приказу, Микола пытался бежать быстрее, но не выходило – сапоги от чуть подсохшей земли отрываться не хотели. Проще упасть и сдохнуть. Не, не дадут сдохнуть, бить будут.

Во всем были виноваты немцы. Подставили, на самый опасный участок загнали, под танки сунули, заткнули дыру прорыва. Ведь с самого начала дивизионники рассчитывали занять отлично оборудованные позиции на другом участке фронта. Нет, загнали сюда, к Суходолам[43]. Стояли батальоны, укреплялись, с селянами контакт налаживали. Многим стрильцам места были знакомы – не так давно хлопцы здесь порядок наводили[44]. Когда кругом свои, оно поспокойнее. Хоть немцы-командиры и орали, но в село заскочить, стопку махнуть, с женским населением поболтать украинские эсэсовцы успевали. Небось не Нойхаммер проклятый[45]. Наведывались к дивизионникам и хлопцы из местного УПА – неподалеку в лесах базировались две чоты. Вроде договаривались действовать сообща, но на чем именно столковались, Микола, понятно, не знал.

Шутце Грабчак числился в батальоне связи, но в последние дни был прикомандирован к артиллеристам. Оно и к лучшему – у связистов Вуттиг[46] зверствовал, украинцев за людей не считал, только на своих батальонных немцев рассчитывал. Вообще-то, у артиллеристов было не лучше, разве что в тяжелом дивизионе украинец командовал, своих хлопцев берег. Еще имелось два батальонных командира из украинцев в 29-м полку.

Бегал Микола с проводами: тяни, сними, перетяни, обрыв найди. На аппарате сидел старший вистун-ротенфюрер – по-немецки он куда лучше Грабчака понимал и даже слегка сам разговаривал. Налетали советские бомберы, мешали работам, но в целом дело было знакомое, – учили немцы крепко – под бомбами голова тупеет, сердце в брюхе от страха стучит, а руки работают.

Спокойная жизнь заканчивалась. Советы беспокоили все чаще, авианалеты становились все точнее. Окопы и блиндажи не спасали, в разы прибавилось раненых и убитых. Погиб командир III артдивизиона.

12 июня началось всерьез. Дивизию переподчинили 1-й танковой армии, и все сразу зашевелилось: полки снимались с насиженных мест, перебрасывались на новые позиции, вся артиллерия стягивалась в кулак…

Пока спешно шли навстречу канонаде, было жутко: на дороге сожженные немецкие машины, повозки, трупы – чуть ли не сплошняком. Авиация Советов отработала здесь безжалостно. Возились у дороги немногочисленные немцы из похоронной команды, собирали и сортировали куски конских и человеческих тел. Галичане смотрели на ряды тел и свертков разорванного мяса в молчании, шли, вслушиваясь в небо – но было еще слишком темно, обошлось…

Потом Микола бегал по околице Подгорец, сращивал нитку связи – клятые немецкие бронетранспортеры все время рвали провода. Батальоны и батареи дивизионников вновь спешно окапывались. Говорили, что у русских тысячи танков – лавами так и прут. Немцы отходили растрепанные, повозки ранеными плотно набиты. Уже в сумерках единственный цугмашинен тяжелой зенитной батареи, по очереди перетаскивавший 8,8-сантиметровые орудия, вырвал из двух линий куски метров по пятнадцать – Микола проклинал зенитчиков так, что тем точно икалось.

Ночью Грабчака подняли – приказано было идти в 30-й полк, там готовились контратаковать прорвавшуюся пехоту Советов и требовали обеспечить надежную связь с артиллерией. Чуяло сердце – дурной день будет. Микола командиру насчет ноги напомнил – ведь подвернул давеча, все же видели. Камрад штурмфюрер, может, толком и не понял по немецко-галицийски, но под зад врезал так, что Гробчак аж язык прикусил.

…Светало. Многочисленная русская артиллерия настойчиво кидала снаряды куда-то левее, дивизионные батареи им отвечали. Связисты, нагруженные катушками и аппаратами, рысили по лесу – вокруг копошились окапывающиеся дивизионники, но штаб батальона все не находился. Наконец, отыскались. Было около шести утра, от росы все отсырело, разгоралась пулеметная перестрелка, старший вистун озабоченно сказал, что где-то пробой замыкает, и двинулся по «нитке» в тыл. Микола не успел подивиться хитроумию старшего по команде, как его самого послали с штурмфюрером-подхорунжим в качестве связного…

…Грабчак полз, перебегал, стараясь не отставать. В ветвях деревьев свистело, стучало, стрельба все ширилась, и Микола догадался, что это уже настоящий бой…

…Подхорунжий скатился в неглубокую траншею, Микола свалился следом, пытался поправить шлем – тот все время норовил съехать и закрыть обзор. Рядом длинными очередями, почти непрерывно, строчил пулемет.

– Идут! Идут! – как оглашенный орал второй номер, дергая из коробки хвост ленты. Подхорунжий, приподнявшись, смотрел в бинокль, у Миколы выглядывать из-за бруствера не имелось никакого желания – посвистывало густо. Подхорунжий толкнул ногой – по траншее вперед!

Все вокруг вели огонь: треск винтовок был почти не слышен за захлебывающимися пулеметными трелями, разрывами снарядов и мин. Громыхало, с жалобным треском валились расщепленные деревья в глубине гая. Микола споткнулся, неловко перепрыгнул через сидящего в траншее эсэсовца – шея у стрильца почернела, на пятнистой куртке расплывалось слишком большое для камуфляжа пятно. Господи ты боже, спаси и сохрани, – его ж прямо здесь и убило!

…Бойцы ожесточенно стреляли. Микола с ужасом увидел, как немец-ротенфюрер готовит гранаты. Проверил свои – нет, не потерял – на поясе оба «яйца»[47]. Неужто большевики так близко?!

…Врага Грабчак увидел, когда переползали вдоль рухнувшего ясеня. Еще левее, за кустами, открывался дымный простор неширокого поля, и Микола абсолютно ясно увидел, как вскакивают двое советских – согнувшись, метнулись чуть наискось, вновь упали-залегли, мелькнул и пропал горб «сидора»…

Больше всего молодого шутце Грабчака потрясло спокойствие советских – они ж почти на открытом, по ним из стольких стволов бьют, а они как дома шныряют…

…Ротный командный пункт был засыпан свежими комьями земли – близкая воронка еще дымилась. Оберштурмфюрера зацепило лишь слегка – санитар бинтовал ему плечо. Двоих убитых втолкнули за бруствер.

– …panzer! – кричал немец, указывая в сторону русских позиций. Оберштурмфюрер-поручник огрызался – показывая на телефониста, возящегося с аппаратом – связи с артиллерией не было, а рацию разбило в начале боя. Немец закричал на телефониста – потом командиры вновь принялись смотреть в бинокли на опушку далекой рощи. Микола, наконец, разглядел танки – приземистые, почти не различимые на фоне зелени. Временами там блекло сверкало – русские танки поддерживали атаку пехоты огнем с места…

Подхорунжий торопливо дописал записку.

– Бегом. Пусть срочно огонь переносят. И рацию сюда. Немедленно! Рацию не жди, бегом сюда возвращайся.

– Слухаюсь, – Микола спрятал записку.

Выбраться из траншеи показалось спасением. Грабчак прополз мимо воронок, поваленных деревьев – на одном стволе, обняв иссеченную осколками кору, лежал стрилец-шутце. Выглядело это до безумия странно – будто солдат пытался дерево поднять, на место поставить.

…Микола бежал, придерживая ремень винтовки, прыгал на заду гонца цилиндр противогаза, лупила по бедру лопатка. Свистел в вышине большевистский снаряд, и валился в траву Грабчак, вжимался изо всех сил, разрыв пережидая. Воняла лесная земля раздавленным чистотелом, прелью грибной, могилами… Микола взял, видать, в сторону, выскочил к позициям минометчиков – заряжающий механически совал в ствол мину – хлопало, улетало, ходили пьяно-оглушенные солдаты, несли, роняя, лотки с минами. Из трех минометов работал один – поляна была испятнана мелкими воронками – чем ее засыпали москали, Грабчак так и не понял, но минометы были разбиты, валялись пробитые каски и амуниция…

…На тропке встретились раненые – брели в тыл. Хромающий солдат махнул рукой, показывая, где штаб батальона.

…Командира батальона на месте не было. Начальник штаба выхватил из рук связного записку. Бормоча кацапские ругательства, сел к телефону…

Микола послушал его крики, попил воды из фляги и признался, что возвращаться приказано.

– Сиди, дурень! Там уже гранаты в деле, все равно не пройдешь.

Микола замер, сжался и даже зажмурился, чтобы прилившего облегчения никто не заметил…

…Кричали, что русские обходят командный пункт. Сначала с той стороны побежали группки дивизионников, потом застрочила пара пулеметов, прикрывавших штаб батальона. И все начали стрелять. Грабчак разряжал винтовку куда-то между деревьев, вталкивал в магазин обойму за обоймой. В ухо заорал, потом затряс за ремни унтер – Микола с перепугу не мог понять ни слова по-немецки. Ах, да, взять раненого…

…Тащили немца – тот, не открывая глаз, кашлял пробитой грудью.

– Свезло нам, – пропыхтел напарник – пожилой, видать опытный, вистун. – Ты послухай – сбили батальон.

Микола, ничего, кроме непрерывной стрекотни и разрывов, различить не мог. Разве что русских автоматов прибавилось – стрекот приметный…

К ночи все роты 30-го полка СС оказались выбиты с позиций. Собственно, нескольких рот практически уже не существовало: полк потерял половину личного состава и всех ротных командиров.

Остатки разгромленного 30-го были выведены в тыл. К ночи Советы вроде бы поубавили напор. По всему выходило – начали выдыхаться. Грохотало севернее – там немцы вели ожесточенный бой с русской пехотой. Микола сидел с артиллерийскими связистами, ел остывший кулеш. Так и не доел – усталость сморила…

С рассветом снова началось: советские самолеты почти беспрерывно бомбили и штурмовали позиции и тылы дивизии, но, к счастью, узел связи и батарею пока не нащупали. Дивизионные гаубицы продолжали поддерживать оборону огнем, радисты пытались наладить связь с полками, там вроде бы держались, но к вечеру прошел слух, что Куты уже отданы москалям. В селе остался дивизионный медпункт со всеми ранеными – четыреста хлопцев. Говорили, что немцы вывезли своих раненых на штурмовых орудиях. Галичан они на броню не брали…

Мучительный был день, бесконечный.

…Подзатихло к утру. Микола уже спины от тяжелых катушек не чувствовал. Заснул мигом, но тут же растолкали – уже рассвело, снова начиналось…

…Днем Грабчак оказался в запасном батальоне – было велено заехать, забрать провод и возвращаться к артиллеристам. Возвращаться не очень хотелось – здесь было спокойно. Микола с ездовым Зарембой аккуратно загрузили кабель, сели пообедать – в запасном батальоне кухня уцелела, горячим кормили. Но тут появился гад Кляйнов[48], приказал всем строиться. Связисты попытались живо на повозку сесть да кабель срочно доставить, но оказались в общем строю…

Стояли немногочисленные шеренги – с сотню солдат из запасного, да такие приблудные стрильцы, как Грабчак. Гауптштурмфюрер кратко пояснил обстановку: батальон связи внезапно атакован, ведет бой, нужны добровольцы для «удара взаимопомощи». Выручить камрадов и не допустить выхода врага в тыл дивизии есть благородный долг и обязанность каждого честного солдата рейха.

…Гул боя, рокот вездесущих советских штурмовиков, едва слышный топот сапог выходящих из строя добровольцев… Только немцы из строя и выходили. Бледнел от злобы гауптштурмфюрер, брезгливо смотрели на неподвижных галичан самонадеянные германцы.

Микола стоял как положено – смотрел строго перед собой, мимо командира батальона. Нема дурных. Чем тому батальону связи теперь поможешь? Що он там, на старых позициях, сидел и ждал? На все божья воля. И вообще во всем немецкое командование само виновато – откуда Советы в тылу взялись, а? Куда разведка и господа начальники смотрели? Непобедимый германский порядок, стойкость и предусмотрительность… Теперь вот погибнут хлопцы ни за що…

…Катили связисты обратно к дивизиону. Рассудительный Заремба вздыхал:

– Вот оно как – не сдержали москалей на фланге. Прорыв вышел. Пропадут хлопцы. Ни за что пропадут. Там, говорят, кавалерия у Советов. Лютуют, все сплошь башкиры. Эх, беда, ведь не пробьются наши.

– Я ж там, в батальоне, каждого стрельца знаю, – хмуро сказал Микола. – Золото, а не хлопцы. До последнего стоять будут. Немцы могли бы танками помочь. Так ведь не дадут брони, суки.

– Бросят, как пить дать бросят. Слышь, Микола, а ведь хлопцы могут в лес пробиться. Сообразят, точно говорю. Там свои люди…

– Ты помалкивай. Еще неизвестно, как дело обернется…

Вечером появились точные сведения, что батальон связи полностью полег, со всей техникой и машинами. Говорили, что в плен советские гвардейцы никого не брали. Вроде бы подошел после боя чекистский батальон из СМЕРШа и всех пленных шашками порубал. Микола вместе с камрадами-связистами выпил шнапса за помин душ, геройски загыблых, но в шашки не очень поверил – небось просто постреляли хлопцев из пулемета. Не, сдаваться в плен никак нельзя. Жестоки краснюки к СС. Плохо дело. И заначку потерянную было до слез жалко – десятник хозяйственного взвода клялся, что ранец как свой сохранит, да разве теперь с мертвяка спросишь? Эх, портсигар нужно было с собой носить – ведь чистое серебро. Да и шоколад жалко. Девять плиток… Москали клятые, чтоб вас…

Ночью куда-то перешли, окопались, Грабчак успел подремать, потом сдернули с криком и пинками…

…Неслись упряжки противотанковой батареи, трясся ошалевший Микола, цеплялся за неудобный поручень передка, придерживал коленом катушку, пристроившийся рядом кривоносый шарфюрер сопел, норовил заехать в лоб стволом прыгающей винтовки. Ездовой гнал с гиком, свистом – батарея неслась, не разбирая дороги. Как попал на безумный артиллерийский передок шутце Грабчак, за что судьба так наказала – не понять. Противотанковую батарею с позиций сняли одним мигом, бросили навстречу прорвавшимся советским танкам. Но Грабчака-то за что?! У протипанцерников свои связисты имеются, раз не их всех разбомбило, так пусть догоняют и сами…

…Поздно. Летел молодой шутце, кинутый безжалостным приказом, навстречу своей гибели, старался катушки довезти. Ой, за що, за що так?!

…Село осталось правее, батарея на рысях вынеслась к полю. Русских пока видно не было, словно вымерло все кругом, лишь темнела цепочка неглубоких пустых окопчиков вдоль проселка. И качалось поле, на которое вот-вот танки Советов выйдут… плоское, с нечастыми копнами и скирдами, да одиноким, видать, брошенным из-за неисправности грузовиком. Слетела с дороги быстроногая батарея, гарцевал на гнедом скакуне пидхорунжий, взмахивал плетью, указывая позиции:

– Разворачивайся, не медли! Минуты по счету…

…Ржали кони, расчеты снимали с передков приземистые панцертовки[49]. Артиллеристы спешили – и последнему дурню ясно, что выйдет, если «тридцатьчетверки» застигнут батарею неразвернутой. Хоть слегка окопаться бы успеть…

– Та разве здесь позиция?! – стонал ездовой-вистун, пытаясь успокоить разгоряченных лошадей. – Зарыться не успеем, упряжки девать некуда. За скирдой прятать, что ли?

Миколе было не до лошадей: сгреб три катушки, а куда бежать, где командир батареи, разве разберешь?

– Вон они, по леву руку. На те две скирды смотри, – крикнул грузный усач – командир орудия. – Та не топчись, как столб фонарный…

Расчет успел развернуть орудие стволом к пологому подъему, развели станины…

Микола, бормоча ругательства, двинулся до командования. Ох ты ж, божечки, все жилы так порвешь. Висящий на шее телефонный аппарат норовил ударить по коленям. Где старший телефонист, с инструментом да вторым аппаратом? Свалился в скачке да потерялся? Гнали жутко, хотя вистун и сам собой до того хитрожопый…

Как следует обложить старшего вистуна Микола не успел. Лязгнуло, заскрипело металлически, и с ближайшей скирды посыпалось сено. Оживали скирды. Оборачивались к ним изумленные взмыленные артиллеристы… Из сена полыхнуло…

…Как можно было не разглядеть спрятанные под сеном танки, объяснить вовсе невозможно. Наверное, со спешки и тряски не всмотрелись. Ведь учили протипанцирников всем этим хитростям. Приказ спешили выполнить, дурни этакие. А невиновным связистам потом погибай зазря…

Впрочем, шутце Грабчак связистом уже не считался, поскольку отступал налегке. Бежалось быстро, даже винтовку и прочую амуницию чувствовать перестал. Как на крыльях несло. За спиной ахали танковые выстрелы – на отдельного человека наводчики пока не разменивались, практически в упор уничтожали орудия, передки и упряжки. Разрывы, ржание лошадей, крики раненых… Минута, две… Потом снаряды начали рваться среди удирающих к селу дивизионников, засвистели над головой строчки свинца танковых пулеметов… Но Грабчаку везло – сразу взял верно – к овражку, домчался одним из первых, скатился в благословенную сырость, пополз прочь… Единственный раз обернулся перед оврагом: бегущие, падающие люди и лошади, за ними осевшие скирды, и неспешно шевелящиеся бронированные жуки, показавшиеся удивительно небольшими[50]…

До своих артиллеристов Грабчак домчался быстро – артдивизион, до сих пор не понесший больших потерь, казался местом надежным, солидным, только за него и держись. Микола пытался рассказать о мгновенной гибели батареи, но немец-обершарфюрер шагнул сзади к кричащему Грабчаку, развернул… врезал в левый глаз, но у Миколы из обеих искры посыпались. Немец гавкнул про паникера и вонючую жопу, отшвырнул к брустверу… Потом хлопцы налили полкружки шнапсу, сглотнул стрилец, и пришлось вновь за провода взяться. Даже покурить не дали, ироды…

К вечеру поползли слухи, что Советы в тыл прорвались, пытаются от резервов отрезать…

Во тьме дивизион отошел назад, связь и прикомандированных телефонистов оставили в распоряжение переместившегося к селу штаба фузилёров.

Настроение у офицеров было хуже некуда – открыто говорили, что немцы «дурни биснувати». Нужно прорываться, пока Советы окончательно кольцо окружения не замкнули. Фрайтаг[51] специально медлит – решил дивизию положить, шоб германцы из котла выскочили.

Грабчак понял, что все здесь и полягут. Но бояться сил не осталось, усталость такая навалилась – хоть в лоб стрелять будут, не пошевелишься. Микола заполз в какую-то яму и на оклики командира связистов не отзывался. Плащ-накидку на голову намотал, и идите все к бисовой матери.

Только с рассветом понял, что под крупом убитой лошади спал. Ладно, що смердела, все одно не до девок Грабчаку гулять. Но примета скверная…

Примета сполна оправдалась – день истинно адовым стал. С утра Советы атаковали с нескольких направлений: у Подгорец, на Сасово, на Колтив… 31-й полк держался из последних сил, немцы временами перебрасывали подкрепления, поддерживали. Москали наседали, вновь ударяли «катюшами» и бомбами – казалось, ничего живого не останется. У Опак дивизионники многократно сходились с русской пехотой вплотную, «тридцатьчетверки» в гущу не лезли – мели огнем издали…

– …Ко второй роте пойдешь. Вот приказ – пусть один взвод налево оттянут и фланг держат. Знаешь, где второй роты позиции?

– Да я же с дивизиона и…

– Знайдешь! Тут овражком, як поднимешься ще километра два и поближе к кладбищу. Не проскочишь…

Микола пошел, зная, что не дойдет. Отводить полк нужно, тут любому дурню понятно. Тяжелый дивизион москали разбили, никакой телефонной и радиосвязи не осталось, танков немцы совсем не дают. Как скот подсунули – на убой. Сами отходят, а здесь подыхай как муха…

Овражек был неглубок и набит немцами: вышедшее из боя подразделение пыталось привести себя в порядок. Казалось, здесь больше раненых, чем стоящих на ногах. Микола протрусил поверху, по склону, внезапно оказался на прореженной осколками опушке – впереди шел бой…

Пехота Советов, в выгоревших гимнастерках и драных телогрейках, немногочисленная, но сплошь с автоматами, уже уцепилась за развалины крайних хат. Устанавливали пулемет, перебежками кидались через огороды. Горели хаты, дым прибивало к земле. От центра села и от кладбища в этот дым строчили галицийские пулеметы – старались москалей к земле прижать. В ответ издали, размеренно, как часы, бил русский танк или самоходка – прикрывал подход своих подкреплений. Через поле растерзанного низкорослого соняшника[52] спешил взвод Советов…

Микола залег под молодым дубком и попытался разглядеть, что у москалей стреляет. На занятиях учили разбирать типы русских танков и штурмовых орудий, но сейчас издали да сквозь дым разве разберешь… Вернуться нужно и доложить. Вторую роту сейчас искать – все равно что гузном на мину садиться…

Внезапно ударили по захваченной русскими окраине минометы: взрывы лопались среди развалин и огородов, разлеталась земля и картофельная ботва. Советская пехота мигом исчезла. Минометный налет был краток: два десятка мин, и галичане кинулись в контратаку. Меж кладбищенских крестов поднялась чуть ли не рота фузилеров: с примкнутыми штыками, с напористым криком «Слава!» немецкий гауптштурмфюрер и украинский поручник, пригибаясь, подбадривали героев взмахами пистолетов…

Славно хлопцы шли, геройски. Но недолго. Едва миновали ограду кладбища, как навстречу ударили автоматы. Густо строчили, будто батальон москалей у околицы в засаде поджидал. Падали дивизионники, но шли вперед. Лопнуло несколько гранат, и Советы нараз сами на «ура» поднялись. Вставали из воронок и грядок изрытых, согнутые и линялые, вроде разрозненные, но тут же озверелой, единой горстью сыпанули навстречу остаткам фузилерной роты. На миг смешалось все: очереди в упор, блеск штыков, пистолетные и винтовочные хлопки. Ни «Слава!», ни «Ура» уже не слышно – только одинаково матерное и вой звериный. С поля спешило подкрепление москальское, откуда-то танки явились, перемалывая на поле последние соняшники, к околице ползли…

Микола привстал, поднял винтовку, собираясь пальнуть в сторону москалей, но передумал. Хоть и далеко, но могут заметить. Да и нет приказа связному в бой вступать. Иная задача. Не нашел вторую роту, так нужно доложить что неприятельские танки атакуют. Дисциплина превыше всего…

Насчет танков шутце Грабчак не доложил. Так уж обстоятельства сложились. У овражка наткнулся на хлопцев – сказали, что командир 31-го полка убит и есть приказ отходить. Насчет приказа было не очень понятно, но Микола рассудил, что приказ все равно непременно будет, да и вообще какой с шутце спрос? Вон, у фузилеров унтер есть, на него сослаться можно.

Уходили через реденькую рощу, чудом под обстрел не попали – тяжелые москальские мины легли позади. К группке прибилось еще несколько стрильцов, так и шли, пока разъяренный немец-обер наперерез не выскочил. Грозил на месте застрелить, затвором машингевера[53] щелкал. Но обошлось. Оказалось, на позиции 29-го полка вышли и здесь всех стрильцов собирают…

* * *

Следующие дни для Миколы слились в один. Ад, истинный ад. Налеты, обстрелы, попытки уйти в безопасное место, бесконечная беготня и поиски пропадающих солдат. Повезло, что хорунжий Тимкевич взял легконогого связиста в связные. Микола числился вроде как при штабе: сначала так и не переформированного батальона, потом роты, потом «боевого отряда прорыва». Все смешалось: немцы, галичане, «хиви»[54]. Еще держали позиции разрозненные группы 454-й охранной дивизии, но севернее обороны практически не имелось, большевики сбивали заслоны, сжимали кольцо. Говорили, что извне «крышку котла» пробивают штурмовые орудия 8-й танковой, но Грабчак не верил – не сунутся в этот ад немцы.

…Отходили дивизионники в одну сторону, поворачивали, пережидали обстрел и бомбежку. Овраги, поля, истерзанные гаи…

…Приказано было пробиваться через железную дорогу в сторону Подольских высот. Хорунжий Тимкевич пытался разглядеть в бинокль позиции противника – где-то там постукивал пулемет, но в вечернем сумраке ничего разобрать не удавалось. Микола и обершарфюрер – старший десятник Зачепков старались держаться рядом с офицером – вроде ординарцев и охраны. Андрий Зачепков служил во взводе полевой жандармерии, коих дивизионники не шибко любили, но сейчас все так перепуталось, що… Вообще-то Зачепков был коренаст и силен – без труда волок, кроме своего, и ранец с офицерскими консервами – умней пока держаться гуртом…

Бомбежки уже кончились – темно для авиации Советов. Вечер пришел, теплый, еще безлунный, благословенный. Но Миколу озноб бил – чуяло сердце, всех в прорыве положат…

Сгущалась темнота, и разом стрельба усиливалась. По всей долинке двигались группы прорыва: многочисленные, настроенные отчаянно, некоторые немцы с пулеметами, «панцерфаустами» и «офенрорами»[55], но остальное тяжелое оружие и раненые уже давно оставлены. Как сказал хорунжий, «на кон поставлено усе».

…Коротко крикнул немец – командир группы. Встали, пошли во тьму, навстречу взлетающим нитям трассеров, взрывам мин…

…Микола шел, бежал, падал, боясь одного – потерять хорунжего. Офицер наверняка вывести должен – он образованный, умный, из Львова, с самого начала войны ушел давить жидов да поляков университетских.

…Дергалась сырая тьма от бега солдатского, где-то рядом текла речка, пахло тиной и спокойствием. За ивняком густо рвались мины, но то в стороне. Грабчак молился, бежал за пятнистой, перечеркнутой ремнями спиной хорунжего…

…Забор, хата – нежданно оказались в селе. Улица, сломанные ограды и развалины, где-то визгливо ругалась баба. Отряд спешил через село, обходил зарева горящих домов. Чьи-то трупы у кустов, внезапно вспыхнувшая близкая стрельба… Околица, приказ «закрепиться»…

– От Почап немцы густо подошли, – хрипел Зачепков. – С батальон будет. Точно говорю, проломимся.

Микола кивал – шлем вновь сползал на нос. Грабчак подтягивал подбородочный ремень – пальцы тряслись. Какое там «проломимся», всех положат. Будь тот день проклят, когда «добровольцем» зачислился. Застрелят Советы на месте, как настоящего «эсэсса». Даже руки поднимать нет смысла. Господи, ну чем Грабчак виноват?! Ну почему «эсэсовец»? Это ж не специально…

…Ощупью жрали сардины из плоских банок. Микола торопливо сглатывал жирные куски, вытирал пальцы о траву.

– Ты харю утри, – шептал обершарфюрер. – Унюхает…

– Да знаю, – Микола клоком жесткой травы утирал губы. Хорунжий действительно был рядом – у соседней клуни совещался с двумя немцами-офицерами. Заметит, що консерву самовольно поделили…

…Засвистели высоко в небе снаряды – уцелевшая гаубичная батарея пыталась поддержать прорыв.

– Vorwärts![56]

…Выбежали из-под прикрытия крайних хат, рванулись по неровному полю. Темнела полоска леска, плыла над ним луна, дымом подернутая. Миг темноты проскочил – и засверкал лесок искрами вспышек, встретили Советы пулеметами…

Вновь бежал Микола за пятнистой спиной – она в сторону метнется, и Грабчак за ней. По окраине болота прорывались – туман клубился, пули над головой свистели. Бежали вперед, не стреляя, полторы сотни солдат. Иногда кто-то падал: вставал или нет, никто не смотрел…

Потом москали накрыли минометами – осколки косили бегущих, Миколу обдало мокрым песком, брызгами, как железом не задело – неведомо. Бог спас…

Проскочили болотистый луг – начался подъем. Пустые ямки-ячейки, россыпи гильз – отошел русский заслон. Впереди хаты…

– Закрепиться!

…Валялся Микола под стеной сарая. Сил хватило лишь флягу наполнить да впрок нахлебаться – у колодца топтались десятки солдат, набирали воду почти на ощупь. Стрельба поутихла, но мины изредка рвались между хат…

Офицеры вновь совещались, небо светлело. Микола мучился: и живот после жирных сардин без хлеба страшно крутило, и душа требовала – идти, быстрей идти, пока темно, пока уцелеть можно. Появился Зачепков, повесил автомат на жердь и упал на землю. Микола унюхал аромат первача.

– Откуда?

– Дед потчует. Пьяный в дымину, – Андрий хихикнул и полез за сигаретами…

Курили, прикрывая сигареты. Втягивая дрянной дым, Микола пробормотал:

– Побьют нас.

– Проскочим. У большевичков здесь «катюш» нету и оборона клочковата. Немцы свое дело знают, выйдем.

Микола хотел спросить «а потом що?», но смолчал. Прикроет длань божья, и Грабчак глупостей творить не станет. Дурних нема.

Начало светать, и обстрел усилился – видимо, москали артиллерию подтянули. Горели хаты, от дыма стало трудно дышать. Кричали раненые…

…Хорунжий перешел в канаву на задах – ровик прикрывала груда камней. «Штабные» перебрались туда же. По всему выходило, что командование не знало, как быть. Зачепков украдкой прикладывался к фляге – ох, щедрым тот дед был, щоб ему…

Застучали выстрелы – пехота Советов сунулась на разведку. Тут же с другой стороны заорали:

– Panzer!

…Микола видел «тридцатьчетверки» – несколько машин проползло за развалинами крайних хат. Один из танков развернул башню и ахнул по крайнему дому – взлетели обломки, за облаком пыли жутко заскрежетали гусеницы, ворочалось бронированное чудище…

Наперерез «тридцатьчетверкам» побежали немцы с «офенрором». К штабной яме подполз немец-унтер. С руганью требовал отражать танки – хорунжий клялся, что нечем – даже гранат нет. Немец грозил пристрелить. Тимкевич, брезгливо скалясь автоматному стволу, велел собирать гранаты, вязать связки. Микола и Зачепков выползли из ямы…

…Грабчак полз, перебегал между хат. Дивизионники прятались, кто как мог. Гранаты, понятно, имелись, но идти навстречу танку – верное самогубство.

– Лежи, – посоветовал десятник с забинтованной головой. – Отойдут танки. У них пехоты нэма.

Танки действительно в село не лезли – двигались поодаль, время от времени наугад бухая из орудий. Одну из «тридцатьчетверок», неосмотрительно подползшую ближе, немцы подбили из гранатомета. Экипаж успел удрать, и танк стоял с приоткрытыми люками. Казалось, дело не так плохо. Микола видел, как молодой вистун, взяв «панцерфауст», пытается подстеречь еще одну «тридцатьчетверку». Дивизионники следили, как лихой хлопец переползает и перебегает, прикрываясь полуразваленным забором и стеной дома. Замедлил ход, зарычал, разворачиваясь на месте, советский танк – словно чертик из коробки подпрыгнул вистун, вскинул трубу гранатомета. Из танка его явно не видели: удалец пробрался между стеной хаты и земляным горбом погреба. Микола и все наблюдатели затаили дыхание…

Хлопок гранатомета почти не слышен в танковом скрежете. Куда угодила граната, Грабчак не понял – наверное, над коптящим двигателем «тридцатьчетверки» пролетела. Но вистуна-фаустника видели все: вырвавшаяся из сопла гранатомета огненная струя ударила в слишком близкую стену хаты, отразилась и обдала спину стрелка. Вистуна швырнуло вперед – спина его пылала, донесся короткий вопль…

Жив гранатометчик или нет, Микола не узнал. Разом легли на улице два снаряда, осыпало дивизионников землей. В небе завыло – налетали штурмовики…

…Держаться до темноты нечего было и думать. Разбомбят в кашу, потом танками проутюжат. Микола думал снять куртку и содрать предательские руны с петлиц – может, в плен удастся сдаться, если сразу не пристрелят. Жизнь, она хоть какая лучше, чем под гусеницы ложиться. Но пока кругом немцы и те дивизионники, что идейные до полной чугунности, они ж Грабчака раньше большевиков пристрелят…

…На прорыв пошли под солнцем, на верную смерть. Впереди тянулось шагов четыреста голого луга, потом насыпь железной дороги, за ней опять поле – там мелькали красноармейцы подошедшей стрелковой роты. Еще дальше – лесок. Добраться до того гая – жив останешься. Советские танки от села отошли – четыре или пять машин разворачивалось у насыпи…

…Перерыв между налетами оказался коротким – снова взревели в небе двигатели – шла новая волна штурмовиков. Подстегиваемые этим ревом и криками командиров, прорывающиеся высыпали на луг. Микола удивился количеству бегущих – казалось, в селе всего несколько десятков солдат уцелело, но сейчас бежало несколько сотен: вермахтовцы, дивизионники, шайка «хиви» – смуглых, безоружных, визжащих испуганно и дико. Хиви-азиаты бежали кучей и выглядели целью очевидной. Хорунжий сразу взял от них в сторону, Микола и Зачепков держались следом…

…Пели-свистели очереди советских пулеметов, кричали солдаты, бежали вперед, падали… Середина луга, русло крошечного ручья. Волнами тянулся дым от горящего села, отчаянно неслись сквозь него солдаты… На насыпи красноармейцев пока не было – по прорывающимся стреляли в основном справа. Но Микола как-то враз, спинным хребтом, почуял – не пробиться. В этот миг хорунжий вскрикнул, упал на колено. Микола хотел проскочить мимо, но почему-то присел рядом с офицером, с другой стороны упал хрипящий Зачепков. Мимо пробежали отставшие солдаты группы прорыва, заячьим скоком пронесся скулящий и поддерживающий простреленную руку «хиви»…

– Пластунами по канавци, – приказал, кусая тонкие губы, хорунжий. Особо раненым он не выглядел – споро пополз на локтях. Грабчак двинул следом, повинуясь не смыслу, но уверенному тону. Тимкевич ящерицей втиснулся прямо в грязь крошечного ручейка, брыкая своими дивно хорошими сапогами, заизвивался, уползая по руслу. Микола лег в воду – как раз пузу места хватило, двинулся следом. Сзади пыхтел Зачепков…

Хорунжий оглянулся:

– Кто дупу вздымет, пристрелю!

Пластуны глянули на пистолет, закивали…

Ползли, прохладная трава и грязь позволяли скользить легко, хотя и пробуксовывали пластуны временами. Ложбинка крошечная, но если втискиваться, как надлежит…

Над лугом все свистело, рвались припозднившиеся мины. Но это уже за спиной – ведомые хорунжим бойцы уползали влево. На миг остановились дух перевести, офицер оглянулся:

– Глянь, що там?

Микола осторожно приподнялся: оказалось, не слишком далеко уползли. Луг, усеянный телами, насыпь… Залегшие под ней солдаты – раз шевелятся, значит, еще живые. А по насыпи ползли танки. Не стреляли – остатки прорывающихся скрывались в мертвой зоне. Отсрочка им…

– Двинулись, – приказал своим «штабным» Тимкевич.

Месили грязь дальше, следом канавка оставалась – не дай бог, выдаст след. Микола жалел, что не первым ползет, пить так зверски хотелось, что искал впадинки с водой почище, мордой совался, потом грязь выплевывал…

Стрельба за спиной разгорелась с новой силой. Беглецы осторожно приподняли головы: уцелевшие прорывавшиеся отходили от железной дороги – обратно к селу. С насыпи поочередно били танки: четыре выстрела – четыре разрыва. Оседает земля и дым – меньше бегущих. Четыре новых разрыва – еще меньше…

…К оврагу беглецы выбрались лишь часа через три. Весь спасительный ручей пропахали, по уши грязные у криницы оказались, но хорунжий толком напиться не дал – вперед, не медля! По ответвлению оврага поднялись, и опять на пузе к рощице. Везло – сплошного кольца у Советов не имелось, лишь опорные пункты. Прошли, должно быть, рядышком. Микола слышал голоса, стук лопат – окапываются пулеметчики. В селе все еще шел бой, доносились глуховатые выстрелы танковых пушек…

Уходили на запад. Тимкевич сказал, что в Сороках у него есть крепкие знакомые. Немцев Советы даванули, пусть теперь с истинно народной, украинской войной попробуют управиться. Микола шел и думал, что в партизанах сидеть – безысходное дело. Насмотрелся на них. Советы своим бандитам хоть патроны и харч с самолетов сбрасывали, да обнадеживали приходом Красной Армии. А украинцам кто поможет?

…Шли осторожно, дорог избегали. Москалей в округе было не так густо: видимо, большая часть большевистских частей окруженный корпус добивала или южнее наступала. Над головами то и дело проходили эскадрильи – но громыхало где-то в отдалении. На Львов метят Советы, прорыв развивают…

– Связали мы большевиков, – говорил хорунжий. – Не зря хлопцы смерть приняли. Столько сил держали, измотали душегубцев. Теперь у москалей сил на штурм Львова не хватит. Встанут там, видит бог, встанут…

Микола и Зачепков кивали. Из уважения к хорунжему. Без него куда идти? У Миколы знакомцы в лесных куренях имелись, да где их сейчас искать. Нет, нужно за Тимкевича держаться…

Ночевали в лесной яме. Дождь прошел, плащ-накидки только две. Зябко…

Утром дальше. Солнце всплыло, трава и листья каплями сияли, словно праздник какой. Даже живот голодом поменьше сводило. Ушли ведь от войны, ушли…

…Дорогу нужно было пересечь. Место холмистое, не то чтобы открытое – липовый гай краем подступает, но опасно. Перебежали, оглянулись – внизу, у подошвы холма, меж кустарника, возы стоят. Вроде и трупы вокруг. Наверное, разбомбило кого.

– Нужно глянуть, – решил хорунжий. – Нам еще суток трое идти. Провизия нужна, шинели…

Подходили осторожно, держа наготове оружие. Убитых немного, и воронок не видно. Похоже, обоз обстреляли с воздуха: уцелевшие лошади выпряжены, груз брошен, ездовые разбежались…

Микола пошевелил ногой флаконы из лопнувшего ящика: пахнуло резким, поганым. Медицина, но не спирт.

– Ветеринарная служба, – пояснил Тимкевич, ловко знающий по-немецки. – Консервы ищите, должны быть…

Микола нашел шинель, короткую, но вполне годную, наткнулся на торбу с кукурузными зернами. Хорунжий внимательно изучал надписи на коробках с ампулами, Зачепков морщился – ничего толкового отыскать не мог. Постукивание копыт казалось столь мирным, что Микола с опозданием из-за воза выглянул…

Двое солдат вели под уздцы коня – видать, поймали на опушке. Коняга, крупная и мосластая, нервно фыркала. Солдаты были как солдаты – потрепанная немецкая форма, винтовки за спиной… Миколу смутило отсутствие противогазов – собственный надоел до смерти, но за его утерю, как за винтовку – верная дорога под суд и в штрафной батальон. Потом уж разглядел повязки на рукавах, фуражку странную… Это ж польская!

– Хальт! – крикнул хорунжий, вскидывая пистолет.

– Руки вгору! – поддержал Микола, поспешно хватаясь за свою винтовку.

Лошадь и неизвестные одинаково застыли, уставившись на явившуюся из-за повозки засаду.

– От курва, – растерянно прошептал тощий поляк.

– Мародеры, вашу мать… – с ненавистью прошипел Тимкевич. – Постреляем на мисци…

Один из поляков суетливо вскинул руки:

– Не вбивайте!

Второго прикрывала лошадь, он вроде тоже руки поднимал, но неловко. Микола, догадавшись, выстрелил и упал на землю. Заржала раненая лошадь. Откатываясь в кювет, Грабчак успел заметить темный кругляш «лимонки», упавший за повозкой…

Ахнуло…

…Брыкалась, дергалась на земле лошадь. Строчил из автомата Зачепков, убегали поляки… Вот пригнувшиеся фигуры исчезли в ложбине, Микола только раз успел и выстрелить вслед. Ну, що это за винтовка? Под немецкую кривую руку делана, нормальному человеку хоть как прикладывайся…

Громко стонал Тимкевич: гранатные осколки порвали ему бедро и колено. Зачепков возился, накладывая повязку. Еще громче хорунжего стонала-плакала лошадь с пробитой шеей.

– Да уйми ты ее, – злобно приказал Зачепков.

– Жалко скотину, – Микола подошел, попробовал вставить ствол в ухо, но конь шибко дергался. Пришлось бабахнуть в лоб.

– Уходить нужно, – Зачепков озирался. – Нашумели…

…Хорунжего пришлось волочить на шинели – Тимкевич при каждой встряске вскрикивал и ругался. Миколе мешало ведро, в которое кукурузы сыпанул, да и вообще было неудобно и тяжело. Кое-как дотащились до опушки, укрылись в лещине.

Положенному на твердое хорунжему чуть полегчало. Отдышался, простонал:

– Приказываю меня не бросать. Сейчас найдем убежище, один со мной останется, второй в Сороки записку отнесет. Меня там знают. Пусть вывозят или верным людям передадут. Тут в селах наши есть.

– Так и сделаем, не сомневайтесь, – Зачепков утер лысеющий лоб, вновь надел каску. – Пишите, пан хорунжий. Сейчас жерди срубим, носилки смастерим. Микола, штык давай…

Отошли, отыскивая подходящие деревца. Зачепков приглушенно пробубнил:

– Ну куда его волочь? Расковыряло глубоко, кровит весь. Да и шуму. Если б в госпиталь. А так не жилец. К вечеру воспаленье пойдет…

– Так и я ж говорю. Оставим. Может, отлежится или санитары подберут.

– Да, оно правильнее будет. Записку возьмем, да вдвоем пойдем.

Для успокоения раненого срубили две горбылины, вернулись. Тимкевич, постанывая, торопливо писал в блокноте, положенном на полевую сумку. Поднял глаза на Миколу:

– Ты пойдешь. Ты молодой, ловкий, и крови твоей украинской доверяю. Своего не оставишь…

– Не сомневайтесь. Я мигом сбегаю.

– Сутки туда, сутки обратно, – хорунжий заныл от отчаяния. – Успей, Микола, Христом богом прошу. Пусть фельдшера пришлют. Обезболивающее я подобрал, но шприца нет…

– Я як молния, – заверил Грабчак, делая вид, что возится с жердями.

Тимкевич снова писал в блокноте, но пистолет держал под рукой. Сложил записку:

– Это Чубу передашь. Я с его братом учился, он поможет. Сейчас еще две строчки напишу. Если я… если… Пусть это жене передадут. Он адрес знает, но я напишу… Вдруг…

Писал, черкал… Солдаты переглядывались – ждать невмоготу – от дороги, считай, и не ушли. Не ровен час…

– Вот, – Тимкевич сложил листок окровавленными пальцами. – Перенесите меня вглубь, и ступай живей, Грабчак…

Микола спрятал письма.

– Сейчас переложим вас, пан хорунжий… – Зачепков придвинул жерди, просунутые в шинель, и внезапным пинком отшвырнул «вальтер» подальше от офицерской руки.

– Ты… – задохнулся Тимкевич.

– Пошли, Микола, – не глядя на раненого, приказал принявший командование обершарфюрер Зачепков.

– Так мы еще вернемся, – на всякий случай пробубнил Микола, подхватывая ведро.

Дивизионники пошли в лес. За спиной кричал и матерился Тимкевич. Вот уже и просвет впереди – склон холма открылся, а вопли все слышны.

– Не дело, – хмуро буркнул Зачепков. – Шумно помирать собрался. Накличет кого.

– Верно. И вообще дурно выходит. Человек, он ведь не хуже коня.

– И я ж так думаю. Только пошли вместе милосердие проявим. Шоб не было искуса для дурной болтовни.

Микола кивнул, поставил ведро.

Вернулись. Тимкевичу не лежалось – пытался до пистолета доползти, да не получалось.

– Вот из интеллигенции вы беспокойной, да шумной, пан хорунжий, – посетовал Зачепков. – Достоинство офицерское не блюдете.

Упрямый Тимкевич смотрел с ненавистью, захрипел матерное… Микола бил прикладом, обершарфюрер – лопаткой. Потом вытерли инструмент, Зачепков подобрал пистолет, приказал:

– Кобуру с него сними. Хорошая кобура.

Микола, вздыхая, присел над мертвецом. Это что ж за жизнь? Туда, сюда, беги, стой, снимай… кругом паны начальники…

Кобура слегка забрызгалась, пришлось отирать.

– Слышишь, может, нам конины кус отрезать, пока не ушли далеко? – предложил Микола.

Зачепков, увлеченно потрошащий офицерскую сумку, кивнул:

– Давай, Миколка. Только пулей, одна нога здесь, другая тоже здесь.

– Ну, так конешно… – Грабчак выпрямился. Патрон давно загнан в патронник, тянуть нечего. Пан обершарфюрер на тихий щелчок предохранителя лишь вздрогнуть успел…

Стрелял Микола с пяти шагов, предусмотрительно не в голову целил, а в спину – тут и немецкий винтарь не подведет. Рухнул Зачепков, захрипел, пальцы в сырую землю впились…

– Не грабастай, кацапья морда, не твоя земля, – посоветовал Микола, взмахивая винтовкой. – Откомандовался, дурень жадный.

Не, прицельность у оружья так себе, но приклад добротно окован, и обтирать его легко.

Да, лишним стал обершарфюрер. Вести его до борцов за свободу – к себе доверие подрывать. Время сложное, доверие заслужить нужно. И таким сомнительным кацапам в национальном подполье места нету. Сегодня раненого хорунжего предложил добить, завтра и здоровому товарищу в спину стрельнет. Дрянной человек, фельджандарм, одно слово. Да и язык распустить может. Имелась у Миколы одна думка, как дальше половчее действовать…

На душе полегчало: не мальчишка Микола Грабчак – сам себе командовать способен. А то умники собрались, довели человека до края, чуть не сдох ни за что. Понятно, никто в Сороки не пойдет. Нема там перспектив. До города добираться нужно. Пока москали Львов обложат и осаду создадут, проскочить можно. Остатки «Галичины» наверняка на переформирование отведут, и Микола на муштру в запасном полку вполне согласен – все ж не под бомбами штурмовиков лежать. А там, глядишь, война и кончится…

Грабчак сходил за ведром, собрал полезное имущество – у Зачепкова плащ-накидка поновей была. Сапоги офицерские, правда, брать не решился – уж очень приметные. Осталось конины нарезать, да к городу поспешить.

Решение было ох как верное, – спустился к дороге Микола осторожно, с другой стороны вышел и тут же на лежащий в кювете велосипед наткнулся. Надежная армейская машина – на таких в полку обучали ездить. На ходу, и насос пристегнут. Вот что значит решенье умное – бог рассудительному человеку всегда поможет…

…Крутил педали Микола Грабчак – тропинка сама под колеса ложилась. Главное – подальше от звуков канонады держать. Карта есть, харч есть, а ориентироваться в непростом мире Грабчак умеет…

4. От исходных

20 июля 1944 года Поляна (30 км юго-восточнее Львова) Опергруппа/младший лейтенант Земляков. Время не уточнено.

– …Уже, а? – прошептал капитан Марчук.

– Типа того. Поздравляю с успешным выходом на орбиту, – ободрил оперативную группу Коваленко.

Все озирались, словно в пещеру артефактов плюхнулись. Неизбежная реакция. Младший сержант Земляков, очередной раз, пусть и временно, повышенный в звании, справедливо считал себя опытным оперативником, но все равно башкой вертел и поудобнее увесистый мешок перехватывал. Должно быть, со стороны смешно выглядит.

Трава, неожиданно тяжелая, влажная, пахнущая недавним теплым дождем. Реденькая роща. Небо, недавно просветлевшее, ветра нет, душновато. Пахнет летом и… В общем, глубоко сельской местностью попахивает. Рокочет на горизонте. Нет, гроза ушла в другую сторону. Это артиллерия. Физиономии у Марчука и Спирина одинаково потрясенные – не слыхали офицеры такого количества стволов. Но пока до них далеко…

– О, встречающие, – Женька увидел трех человек, поднявшихся из кустов на краю поляны.

Марчук и Спирин вздохнули, кажется, с облегчением. Коваленко – наоборот. Вот же странный человек ИО начальника Отдела – нет бы улыбнуться сердечно.

Встречающие подходили, и товарищ Торчок, забрасывая за спину ППС, уже издали поприветствовал:

– Здравия желаем, товарищи офицеры. Тож с благополучным прибытием.

Павло Захарович не сильно изменился: все тот же компактный, длиннорукий, по-пехотному близкий земле, на мятых погонах одинокие ефрейторские лычки. Пилотка поперек головы, вид сугубо фронтовой, обтрепанный, хотя гимнастерка новая. Старшина Шведова тоже та самая – лицо строгое, дабы миловидность изгнать и спрятать как можно дальше. И сумрака на том лице вроде бы поменьше – впрочем, Женька старался не разглядывать: неприлично, да и есть кое-кто, кому старшина поинтереснее.

Со старыми знакомыми встречал опергруппу и капитан: сухощавый, среднего роста, с эмблемами войск связи на погонах. ППШ за плечом, ничего особенного. Впрочем, именно таким и должно быть доверенное «лицо контактной группы».

Товарищи офицеры проясняли обстановку, Спирин вслушивался и пытался прийти в себя, Женька беседовал с младшим командным составом.

– Нормально, – сказала Марина. – Подготовились основательно. Транспорт, охрана, связь. Осталось Львов освободить. Только я так и не поняла – почему этот ваш эсэсовец в городе остается? Диверсант?

– Пока не ясно, – Земляков с некоторой нервностью оглядел старых друзей. – Слушайте, а как со стволами? Вроде бы должны нас снабдить.

– То попозжей, – объяснил Торчок. – Оружие, имущество – всё подвезут.

Шведова молча расстегнула полевую сумку, извлекла знакомую кобуру.

– Вот понимающий человек, – Женька покосился на офицеров. Марчук смотрел на кобуру с нехорошей завистью, Коваленко упорно не желал поворачивать голову – понятно, не на пистолет, а на старшину опасался глянуть.

Подмывало проверить «Лахти» – привычка есть привычка, но возиться на глазах безоружного командования было нетактично. Женька спрятал кобуру за пазуху.

Двинулись к транспорту: «виллис» был замаскирован срубленными ветками в рощице. Сложили груз, с трудом втиснулись сами, свешивая ноги и иные части тел. Торчок старался не упираться сапогами в «импортные» мешки:

– Оборудование? Тож помнем случаем…

– Опирайтесь, вполне безопасно, – разрешил капитан Марчук.

Капитан «контактной группы», назвавшийся Поповым, сел за баранку. Перегруженный «виллис» закряхтел, дернул с места, подминая ветки и кусты. Женька, приобняв старшину, крепче вцепился в борт:

– Извиняюсь, исключительно в целях техники безопасности.

– Да ладно, товарищ младший лейтенант, я ж вас знаю. Держитесь. Не женились еще?

– Нет. Но добился твердого согласия.

Шведова по-простому улыбнулась.

Машина выбралась из леска, дунул свежий ветер.

– Вот, проветримся, – с облегчением сказал Марчук. – А то духотища.

– Это, товарищи, не духота, а последствия пребывания немецко-фашистских захватчиков, – пояснил крутящий баранку Попов. – Не знаю уж, что за кавалерия за рощей стояла, но гадили их першероны изрядно. Мы пока вас ждали, и так, и этак, с наветренной стороны… Впору противогазы надевать.

– Да, с точкой рандеву мы не очень угадали, – пробормотал Коваленко. – Еще и ждать нас пришлось.

– С санитарной точки зрения, ничего страшного, – заверила Шведова. – Пехотные части в этом отношении намного опаснее.

Засмеялись. Виллис катил под горку, стиснутые и перемешанные с «аборигенами» оперативники начали акклиматизацию.

* * *

По большаку прокатила колонна машин – заправщики и грузовики спешили догнать ушедшие вперед танки своей бригады, и дорога вновь опустела. Та странная полоса относительной тишины: фронт прорван, немцы частью огрызаются в больших и малых котлах, частью поспешно отходят на запад. Где-то наши танки движутся с опережением и грозят новым котлом, где-то вообще нет никаких крупных соединений и жизнь замерла в шаткой неустойчивости. Прорывы, клещи, котлы, паническое бегство…

Впрочем, здесь, у сгоревшего, должно быть, еще в 41-м хуторка, царил порядок и относительная тишина. Проверялась техника, пехота набиралась сил, наверху стояли часовые, бдили наблюдатели у крупнокалиберных зенитных пулеметов. Тут имелось все: два взвода автоматчиков, грузовики, новенькие виллисы, мотоциклы, трофейный тягач, полевая кухня, санитарный фургон-полуторка (правда, довольно потрепанный). Спецотряду придавалась и ударная сила: крошечный БА-64[57], танковый взвод в количестве трех Т-34-76, полугусеничная ЗСУ М17[58] и пара роскошных, кажется, еще пахнущих заокеанской краской, ощетинившихся пулеметами «Скаутов»[59]. Кроме танковых радиостанций в отряде имелись и прикомандированные связисты с надежными «Северами»[60] и прочей радиотехникой.

Все это вверялось командованию опытного московского смершевца – майора Коваленко. «Потяжелевшая» звезда на погоне начальнику Отдела не давила – вошел в курс, командовал уверенно и, главное, стал смотреть во все стороны, даже и в старшинскую.

Женька со Спириным ознакомились с бронетранспортерами, на которых предстояло двигаться, пообщались с водителями и пулеметчиками машин. Спирин не мандражировал – интеллигент, конечно, но в пределах разумного. Для порядка осмотрели ЗСУ.

– Собственно, кого мы ждем? – поинтересовался Спирин, присаживаясь на корточки и осматривая ходовую бронированного чуда противовоздушной обороны. – О, в Спрингфилде изощрялись. Смотри, как натяжитель оригинально усовершенствовали.

– Полагаю, начальство мы ждем и выдачи личного оружия, – пробормотал Земляков, все же сомневающийся, что вся эта группировка техники и живой силы призвана облегчить работу одной-единственной опергруппе. – Ты, Вадим Алексеевич, бронетехнику, конечно, изучай, она мощная и интересная, но в пустой кобуре хотя бы огурец положено иметь.

– Насколько я понимаю, мы головами должны работать, а не пистолетами, – заметил лейтенант Спирин и попросил: – Жека, а Жека, одолжи у своих знакомцев нормальный карандаш. Я пока специфику зарисую. Мы же все равно ждем…

– Дождались, – Женька увидел свернувший от большака «виллис».

Товарищ Попутный сидел в джипе плотно, истинно по-полководчески, окидывал технику и бойцов орлиным взором, от коего ничто укрыться не способно. Женька невольно подтянулся и попытался локтем сдвинуть подальше за спину неуставную финскую кобуру.

Водитель «виллиса» лихо тормознул, высокопоставленный седок повел плечами, стряхивая небрежно накинутую кожаную куртку – сверкнули золотом полковничьи погоны, пара орденов. Блистающее начальство изволило высадиться, обернулось, но пассажир из кургузого кузова джипа уже и сам успел выпрыгнуть на разбитую гусеницами и колесами твердь…

Женька онемел…

– Личная снайперша? – пробормотал Спирин. – Вот устроился полковник. Кстати, она на эту, вашу, похожа…

Масккостюм в стандартных «амебах», ремни, солдатские сапоги – вполне можно и обознаться. Но манера закидывать на плечо СВТ и пилотка, неподражаемо сбитая набок и непонятно каким чудом держащаяся на светло-золотых локонах, – неповторимы. Ну и, конечно, манера двигаться…

Улыбалась издали…

Прошли мимо, направляясь к торопящимся навстречу товарищам офицерам. Женьке старший сержант Мезина украдкой подмигнула, Попутный вообще не заметил – деловито отряхивал фуражку…

Коваленко рапортовал, полковник требовательно обозревал технику и бойцов – лейтенант автоматчиков уже прокричал «становись!».

– Так это она и есть? – уточнил Спирин. – Откуда? Она же вроде бы того…

– Иногда они возвращаются, – промямлил ошеломленный Земляков.

Из-за бронетранспортера высунулся Торчок:

– Отож, товарищи лейтенанты, дело нынче пойдет? Раз такое подкрепленье…

…Стояли в строю. Полковник Попутный прошелся вдоль шеренги, отечески поправил чехол с диском юному автоматчику и выступил с краткой речью: мыслью по древу растекаться не стал, на удивление лаконично и без шуточек напомнил о «важности задания и осознании ответственности». Выглядел он крайне убедительно: не иначе прямиком из Ставки, а то и вообще боязно сказать откуда…

Армейцам было приказано «вольно, разойдись». Опергруппа осталась стоять, начальство махнуло Мезиной, ждавшей в сторонке, и приблизилось к короткому строю опергруппы.

– Вижу, здоровы и готовы к выполнению, – Попутный соизволил поручкаться с каждым из оперативников. Отдельно поздравил украинского капитана с прибытием, Спирину сообщил, что «без него работали как без рук». Ефрейтору Торчку было рекомендовано «все-таки научиться по-человечески бриться, поскольку Красная Армия выходит к границам Европы, а народец там нервный, будут потом всякие бредни о сибирских неандертальцах выдумывать». Товарищу Землякову указали на то, что времена партизанщины закончились и ношение трофейных пистолетиков есть «манерничанье, недостойное звания советского офицера». Наконец, полковник представил личному составу старшего сержанта Мезину:

– …Принято решение укрепить опергруппу. В связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Товарищ Мезина – опытный оперативник, полагаю, сработаетесь. Задача старшего сержанта Мезиной – на завершающем этапе уточнить у взятых пленных определенные технические детали вредоносной работы «Кукушки». Кроме Мезиной, вопросом никто не владеет, прошу это учитывать и авантюр не допускать. Товарищ старший сержант, встаньте в строй!

Катерина встала на левом фланге. Женька подумал, что она здорово изменилась. Понятно, волосы подлиннее и загар охренительный, но и еще что-то…

Попутный снял фуражку, утер отглаженным платком лоб:

– Да, жарко, товарищи. И будет еще жарче! О значении предстоящей операции напоминать не стану – все в курсе. Но напомню о том, что операция не последняя. Нам еще работать и работать. Из чего логически вытекает, что все вы обязаны остаться живыми и невредимыми. Вводить в оперативные мероприятия новых людей нам некогда. Прошу и требую учесть это обстоятельство. Всем ясно?

Опергруппа ответила «так точно!».

Полковник вздохнул:

– Мне бы вас на месте проконтролировать. Есть в рядах личного состава люди, склонные к легкомыслию и позерству, не изжиты и иные недостатки и пережитки. Но у меня самолет «под парами», ждут в столице и еще много где. Порваться на части я не имею права. Так что разгружайте гостинцы, и вперед! Мезина, покажите бойцам, что забрать…

Из «виллиса» выгрузили мешки с оружием и формой. Попутный еще переговорил с Коваленко и Поповым, подошел к машине:

– Пора мне, товарищи. Где сувениры?

Женька вытащил из транспортного мешка «импортный» бронежилет. Бэжэ был новенький, со склада, но к немедленной эксплуатации годился ограниченно – металлические пряжки и наконечники ремней сняли в Отделе. Впрочем, основным керамическим бронеэлементам изделия Прыжок повредить никак не мог.

Полковник поскреб ногтем штамп на подкладке, потом примерил-приложил «панцирь» к груди, задумчиво пошлепал губами:

– Да-с, нонсенс, однако. Ладно, разберемся. Упаковывай, Евгений, в одном экземпляре. Второй передаем в пользование товарищу Мезиной. В качестве именного личного оружия.

Шведова, стоящая с мешком одежды, изо всех сил старалась не ляпнуть дерзость – аж полосы румянца на скулах запунцовели. Попутный повернулся к ней, назидательно взмахнул пухлым пальцем:

– Вот это правильно, старшина. Сдержанность – вторая мудрость! Для вас, кстати, ношение сей кирасы столь же обязательно, как и для всех оперативников. Дисциплинка у тебя, Шведова, еще та, но узнаю, что манкировала защитой – накажу старшего по команде, и вообще кого попало, подряд и выборочно. А я определенно всё узнаю.

– Так точно, – пробормотала Марина, от злости пламенея уже до ушей.

– С кем работать приходится, – проворчал полковник. – Бардак бессознательный. Торчок, ты у меня все помнишь?

– Отож. Как конспект.

– Ладно. Работайте, товарищи, – полковник обернулся к молчавшей Мезиной и сделал невероятную вещь…

Шведова аж задохнулась, Павло Захарович ухмыльнулся, а младший сержант Земляков позавидовал. Нет, конечно, приходилось видеть, как джентльмены-аристократы целуют ручку истинной леди, но то преимущественно в кино или на театральной сцене. В быту как-то не помнилось. Но ведь как изящно выглядит – воистину «приложился к руке».

– Екатерина Георгиевна, я вас убедительно прошу… – Попутный не спешил отпускать пальцы старшего сержанта.

– Не волнуйтесь, Виктор Иванович, постараемся сосредоточиться исключительно на мозговых штурмах.

– Верю, – полковник забрался в машину, барственно укутался в кожаный реглан, кивнул водителю: – Гони, голубчик. А вам, товарищи, – успешного выполнения задания. Евгений, жду открытку.

«Виллис» взревел, запрыгал прочь по колеям от гусениц.

– Еще и открытку? – процедила Шведова. – Поздравительно-рапортующую?

– Полагаю, на приглашение на свадьбу намекалось, – объяснил Женька.

– Развели мещанство, курорты с опереттами, – Шведова в упор глянула на камуфляжную, но насквозь обуржуазившуюся красавицу-сержантку.

– Не надо меня жечь огнеметами, – попросила Мезина. – Это не у меня свадьба. Я вообще человек простой, насквозь не романтичный.

– Я так и поняла, – отрезала старшина. – Кирасу не забудь напялить, снайперша московская.

Мезина, игнорируя нелестную классификацию, протянула руку ефрейтору:

– Рада видеть, Павло Захарович. Вспоминала. И тебя, и винтовку твою рекордную.

– Да, было дело, – согласился Торчок, степенно пожимая ладонь старой знакомой. – Повоевали. А чего ж вдруг сержантка? Начудила?

– Не особенно. Для конспирации. Служба, сам понимаешь.

– Отож я и думал, шо уж не меньше капитана, – кивнул Торчок.

– Капитан Немо, – усмехнулся Женька. – Внезапное всплытие.

– Ага, в некотором роде импровизация, – улыбнулась товарищ старший сержант и так сгребла за шею, что Женька невольно охнул. – Жив, здоров и уже женится! Офигеть можно…

Все-таки приятно обниматься с красивой женщиной, даже из чисто дружеских побуждений…

Спешно переодевались и вооружались. Катрин объяснила, что стволы пристреливали в Москве, и весьма тщательно, амуниция и снаряжение проверялись, одежда подобрана по размеру, но обувь, понятно, не привезли – разнашивать времени нет. Подбором снаряжения занимались знающие люди, полковник сказал: «можно доверять». Действительно, всё добротное, ничего не заедает, даже вечно тугие петли подсумков словно на заказ подгонялись.

Кажется, капитана Коваленко появление сержанта-блондинки не особенно шокировало. Видимо, был разговор в верхах. Посматривал без восторга, настороженно, но без возмущения – что ни говори, рекомендации свою роль играют.

Колонна техники уже выстроилась, жужжала, ревела и плевалась выхлопами, посему было приказано окончательную подгонку снаряжения произвести на марше, а сейчас – «по машинам!».

* * *

Сиденье было неожиданно удобным, и хотя бронетранспортер потряхивало, процесс шел успешно. Катрин работала финкой, сужая ремни, Женька крепил пряжки. Фурнитуры отсыпали порядочно, и хотя железки не совсем подходили, бронежилет принимал рабочий вид.

– Да, нож могли бы и нормально заточить, – проворчала старший сержант.

– Грех жаловаться. Прошлый раз вообще по-вохровски бегали – с одними карабинчиками.

– Наслышана. Товарищ полковник шибко возмущался нескоординированностью действий. Но ты ничего. Уверенность появилась, хвост отпал. Уже «Жека».

– Ты, как весгда, удивительно добра и великодушна. Наверное, полковник генштабовским обедом угощал.

– Поснидали наспех, но вполне прилично. Давай-ка ситуацию растолкуй. Конечную цель я осознаю, но о конкретной обстановке в городе Попутный не знает – «не его уровень», понимаешь ли…

Земляков рассказал. Бывшая наставница выслушала, задала наводящие вопросы и резюмировала:

– Выходит, непосредственно о боестолкновениях на улицах почти ничего не известно?

– Наоборот, излишне много известно. Наши одно пишут, поляки другое, от немецких источников лишь ошметки уцелели, опереться на них трудно, а «бандерлоги» о своем самостийно-геройском врут.

– Значит, на месте придется разбираться. Но город мы точно уже взяли? А то вкатим, а там какая-нибудь егерская дивизия в полном составе на нас удивится.

– Это вряд ли. Немцы лишь прикрытие оставили, да всякие запоздавшие подразделения через Львов спешно драпают. Собственно, наши уже на окраинах, но подошли разрозненно: где танки без пехоты, где пехота без танков и артиллерии. Со связью не очень, посему до подхода уральцев глубоко втягиваться наши не рискнули.

– Ладно, город большой, мимо не проскочим. Меряй давай…

Женька поерзал в непривычном бронежилете – жить можно, но движения стесняет. Впрочем, бегать не придется, а защита от случайного осколка и пули вполне приличная.

Обернулся стоящий у своего «браунинга» пулеметчик, встревоженно крикнул «воздух!». Тревога оказалась ложной – над дорогой проскочили свои истребители, возвращающиеся с запада.

– Быстро катим, – заметила Катрин, подгоняя ремешок каски. – Прямо все условия созданы. Эти бы колеса с крыльями, да пораньше…

Женька подумал, что, может, она единственная в колонне, кто вернулся. Вернулся сюда, в эти поля и дороги летней Львовщины. В 41-м здесь контратаковали, огрызались, отступали, пробивались из окружений. Сейчас обратно, на запад. Понятно, что Катерина не единственная: их еще много, помнящих тот июнь и начало июля…

Земляков вздохнул и решил, что обходить больное глупо:

– Я все равно не пойму. Мы наступаем, рвем вермахт в клочки. Дыры во фронте по двести верст. А потом это напрочь забудется. Только начало, разгромы, отступление, колонны наших пленных… Но было же и это: широкие удары, котлы, разбитые группы армий. Ведь умели мы. В смысле, умеем…

– Это у вас здесь ум за разум заходит от зажратости и гнойных комплексов. Я своим всё рассказываю: и о том, как наши фронты лопались и мы от танков бежали, и о том, как потом фрицев за кадык взяли и по Европе размазали.

– Хм, ты там о тактике танковых групп рассказываешь? У вас же немножко иные времена, ну, сплошь кавалеристы…

– При чем тут кавалеристы? Я детям рассказываю…

До проницательного младшего сержанта-специалиста, наконец, дошло. Этак служишь, служишь, теоретики-расчетчики рядом, модели временные, коррекции… А осознать реальность невозможно.

Мезина сняла каску, поправила волосы:

– Ну и как? Только честно.

– Не, сейчас навру и комплиментами засыплю, – пробормотал Женька. – Что сказать… Выглядишь блистательно. Черт его знает, как сравнивать. В общем, тамошний климат тебе на пользу. Прическа очень идет. Взгляд стал спокойнее…

– «Спокойнее»… Ты о лице скажи, кожа там, складки, морщины…

– Ну, в Харькове ты выглядела значительно грязнее и усталее. Смешно, честное слово, – ну, какие складки? Кать, у вас там зеркал вообще нет, и окружающие все подряд тебе льстят?

– Зеркала встречаются. Но к отражению привыкаешь. И народ у меня предвзятый…

Женька не выдержал, заухмылялся.

Наставница покосилась:

– Значит, я еще ничего?

– Вопрос абсолютно надуманный и неактуальный. А сколько, извиняюсь, биологических годков-то прошло?

– Ну, допустим, десять, чуть больше, чуть меньше…

– Виноват, вопрос некорректный. Но о детях-то можно спросить? Сколько?

– Спросить-то можно, вот с ответом я затрудняюсь. Где-то шесть-семь.

Земляков поперхнулся:

– В смысле?

Товарищ старший сержант усмехнулась и принялась загибать пальцы:

– Двое близнецов и младшенький… Старший, он вроде бы приемный, но надо же и его сосчитать. Невестки – обе-две до жути самостоятельные, но круглые сиротки, и мы их, паршивок, любим. Внуки… Опять же, будущая невестка подрастает – небось, не чужая, как такое сокровище не сосчитать? Нет, больше семи выходит…

– Хватит, – поспешно запротестовал Женька. – Понятно, ты счастлива, это, собственно, и так видно. Подробности позже законспектирую, а то меня Ирина запытает…

– Да, вернемся к делам насущным. – Катрин улыбалась…

Младший лейтенант Земляков считал, что он человек независтливый, но вот, поди ж ты, как везет людям…

– Товарищ лейтенант… – окликнул пулеметчик, по-прежнему стесняющийся прямо взглянуть на яркую «разведчицу из Москвы»…

Колонна спецотряда проходила мимо сгоревших и разбитых машин, повозок и прочего, трудно поддающегося определению. Немцев не разбомбили – их догнали наши танки.

– М-да, отвыкла я, – призналась Мезина, глядя на половину лошадиной туши – остальное было вмято и развезено по дороге на десяток метров. Дальше бурые пятна тоже попадались, иные с вкраплениями расплющенных коробок противогазов, исковерканных деталей оружия и прочими не лошадиными предметами.

– Раньше с танками приходилось наступать? – неуверенно спросил пулеметчик, явно впервые видящий жуткое месиво.

– Мы на Воронежском с танковой бригадой шли, – пояснил Земляков. – Весьма маневренные бои шли, чего уж там, насмотрелись…

– Мы, товарищ лейтенант, тогда чуть с танка не свалились, – напомнила Катрин. – Ну, опыт в этом деле мигом наживается…

Она разговаривала с пулеметчиком, и через минуту боец уже забыл о глазах изумрудных и прочей нестерпимой сержантской столичности. Все-таки талант у товарища Мезиной: без панибратства и малейшего кокетства становиться своим, сугубо военным, человеком. Ничего особенного: о «браунинге», о дождях, сейчас совсем ненужных. И она не специально – видимо, само собой получается. Интересно, в каких она званиях там, у себя ходит?

Колонна замедлила ход, потом и вовсе остановилась. Прокатил мотоциклист, сквозь стрекот проорал: «Старшие машин в голову колонны!»

– Пошли, Катерина Георгиевна, пока ты пулемет не приватизировала, – сказал Земляков и спрыгнул на дорогу.

В отдалении, но отчетливо, протарахтела автоматная очередь. Затрещало в ответ, стихло…

…Ценные указания были выданы одни, потом отозваны и даны новые. Уже в сумерках Коваленко и Попов вновь собрали офицеров.

– Выходим с рассветом, – уведомил командир Особого отряда. – Наши уже в городе, продвигаются осторожно. Но радиосвязь с ними неустойчива. Особого сопротивления пока не встречают: немецкие подвижные группы обстреливают разведчиков и отходят. Ситуация с польскими партизанами не ясна – появляются их связные, но действовать совместно не удается. Видимо, у «аковцев» внутренние разногласия. Нашей пехоты в обрез, отстала, но к утру должна подтянуться. По плану мы продвигаемся сразу за танками бригад. В районе Рынка закрепляемся и, когда позволит обстановка, выбрасываем две поисковые группы: к Цитадели и к Соборной. Вариант ранней высылки группы наблюдателей к Соборной площади признан нецелесообразным. Немцев там много, район сложный, момент контакта нашего объекта с обер-лейтенантом Фессманом удастся засечь лишь при очень большой удаче, а отследить его дальнейшие действия будет невозможно.

Женька пожал плечами – рискнуть-то имело смысл, но раз «признано нецелесообразным»…

– А если немцы контратакуют? – спросил старлей, командир танкистов. – Отрежут наши группы, и того… Может, раз известно, что ваш обер с этим гадом эсэсовским встречу назначает, сразу к тому месту прорваться и засаду устроить.

– Сроки и место ориентировочны. Фессман не наш разведчик, об их предстоящей встрече стало известно совершенно случайно, – пояснил капитан Попов. – К тому же, напоминаю, нам нужно взять объект живым.

– А как он хоть выглядит, этот фриц? – полюбопытствовал командир автоматчиков. – Ну, там звание, усы, бородавка под носом?

– Внешность и бородавки менять – дело нехитрое. Враг опытный, подготовленный, легко его взять не получится, – Коваленко указал на переводчиков. – Вот, товарищи работали специально по этой личности, добывали фото и иные разведданные.

На Спирина и Женьку посмотрели с уважением: может, эти скромные офицеры, надев вражескую форму, чуть ли не до Берлина добирались, чтобы врага сфотографировать?

Слово взял капитан Марчук: кратко обрисовал особенности города, раздал армейцам «исправленные карты». Было приказано изучать документы, ужинать, и отдыхать.

– Как-то неудобно, – бормотал Спирин, изыскивая в темноте спуск к прудику-ставку. – Люди абсолютно не знают город, но пойдут впереди, нас прикрывая. А мы и туристами были, и карту изучали, но за их спинами будем прятаться…

– Чего это мы будем прятаться? – Женька выругался, поехал по скользкой глине и чуть не оказался в воде – примолкшие западенские лягушки разочарованно заквакали. – Тьфу, истоптали здесь всё. Умывайся, товарищ лейтенант, ужин ждет. А завтра мы свое дело будем делать. Надо будет, так и на броню с автоматами сядем…

…Разросшаяся оперативная группа деятельно стучала ложками. Перловка с тушенкой была вполне себе, хлеба вдоволь да шмат сала не показался лишним. Ужинали почти на ощупь, в тени бронетранспортера. Вокруг было неспокойно: бродили какие-то недобитки – часовые дважды открывали стрельбу.

У столичной гостьи ложки не оказалось, орудовали на пару Женькиной, впрочем, это на скорости процесса не сказывалось. Попутно Катрин шинковала сало и хлеб ломтиками идеальной толщины – бутерброды так и улетали.

– Вы, товарищ Мезина, осторожнее с ножом, – посоветовал Коваленко. – Зацепите в потемках пальцы, выведете себя из строя.

– Кто не рискует, тот сало не ест, – отозвалась старший сержант. – Собственно, оно, сало, уже иссякло.

– Чувствуется большой опыт, – съязвила Шведова, забирая очередной бутерброд. – Такие руки, да не ценить…

– Вы, товарищ старшина, немножко не объективны, – мягко намекнула Катрин. – Руки у меня нормальные, продукты не роняю, ножи тоже. Если ваша фронда к чему иному относится, так товарищ полковник в прошлом человек искусства, глубоко интеллигентный, знаток театра и прочих изящных искусств. Можете его после войны за лацканы взять, тряхнуть и спросить: что ж ты, гадина трусливая, ручки бабам чмокал и в Москве отсиживался, когда мы в атаку ходили? Или он тоже автомат порой брал, не брезговал? Ну, когда было нужно?

Шведова промолчала.

– Вы, товарищи девушки, осторожнее темы выбирайте, – негромко предостерег Попов.

– Мы исключительно о театре, – заверила Мезина. – Я с товарищем полковником с довоенных времен знакома, страшно сказать сколько лет. Не поверите, в один театральный кружок ходили. Эх, какие времена были!

– А я сразу понял, что вы актриса, – заметил капитан Марчук. – Да, що война с нашими женщинами делает.

– Ничего, мы еще вернемся к мирной жизни и всё наверстаем, – заверила Катрин. – Будем по стране ездить, по театрам ходить. Кстати, как тут во Львове с театром? Ориентир годный?

Разговор вошел в техническую колею, и это было правильно. Потом Коваленко приказал отдыхать.

– Надо бы хоть пару часиков вздремнуть, – прошептала Катрин, глядя куда-то вверх. – Что-то я нервничаю. Действительно отвыкла. Нельзя сказать, что у нас сплошь пасторали со свинюшками-пастушками, режемся в меру сил, как же без этого. Но здесь масштабы. Полгоризонта громыхает…

– А я уж как-то не замечаю, – признался Женька. – Слушай, а что у тебя за духи? Что-то столичное, эксклюзивное? Сугубо из практических соображений спрашиваю – Иришке такой букет наверняка понравится.

– Что, еще чувствуются? – слегка смутилась старший сержант. – Это еще тамошние. Вроде бы смывала тщательно.

– Экзотика там у вас… – Земляков пощупал ППС под боком и не заметил, как глаза закрылись.

Еще до рассвета механики спецотряда начали заводить двигатели…

Оперативная обстановка:

7 июля «Командующий Львовского округа» полковник Армии Крайовой Филипковский получил из Англии приказ генерала Соснковского начать львовскую часть акции «Буря». Задача: овладеть Львовом и, опережая приход советских войск, создать польскую администрацию. Непосредственно в городе у поляков имелось около трех тысяч вооруженных бойцов: так называемые «5-я дивизия пехоты», «14-й полк улан» и отряды добровольцев. Подпольные группы и партизаны мобилизованы, но активных действий пока не предпринимают.

Немецкая администрация и большая часть тыловых подразделений вермахта уже покинули город.

Войска 3-й гвардейской танковой армии и 4-й танковой армии подошли к городу и частично обошли его. В руках немцев остается Стрыйское шоссе (юго-западное направление). Штурм начнется в ночь на 22 июля. Первой в город войдет 63-я гвардейская танковая бригада 10-го гвардейского танкового корпуса. Спецотряд идет следом…

5. Пан дезертир и другие

Город Львов, улица Святого Яцка Микола Грабчак идейный дезертир 17:20

…Опять взялась всхлипывать-давиться. Уймется или нет? Микола осторожно, боясь, что тонкая дужка хрупнет, поставил на блюдце чайную чашечку.

– Вы, пани Олена, не сокрушайтесь так. Супруг ваш истинным героем погиб, честью не поступился. До последней возможности прорыв возглавлял, командовал. Смерть истинного лыцаря. Когда ранило, думали, вынесем, эх… У москалей снайперов сотни…

Про лыцаря, кажется, уже говорил. Пани кивает, платок к глазам жмет, опять всхлипы грудяные, словно собака кашляет. Да що ж в том толку? Все одно не воскресить…

Мучил Грабчака скулеж бабский. Хотелось успокоить, взять двумя пальцами за шейку хрупкую, сдавить, словно ту чашечку с фаянсовыми загогульками, и пани к себе притиснуть. Пусть живого мужчину почувствует. Вон, и диван имеется…

Вообще, пани Тимкевич не только с тылу была гладка. Воспитанная дамочка, с лица приятная, только нервна излишне. В письмецо вцепилась, слезы-всхлипы, то да сё, но без обмороков. Приказать, чтобы переодели да обед разогрели, не забыла. Девка-прислуга, ахая и слезу пуская, Миколу накормила, дала панские вещи (не обноски, все вполне приличное, хотя и тесноватое). Потом пригласили чай пить и рассказать «о хвылине страшной[61]». Отчего ж не рассказать? Все давно придумано, еще тогда, когда Микола покойницкую записку у дороги перечитывал…

Прислуга, круглолицая, на домашнюю кицьку похожая, сейчас в дверях залы торчала, тоже слезы утирала, носом хлюпала. Вот сволоцюга, мешает ведь. Надо бы дело решать, а тут еще диван на глаза так и лезет – суп горячий, да щедрая стопка настойки солдатские мыслишки разогрели. Но не время: бабы две, дите в спаленке – запросто расшуметься могут. Тут решать да сбегать нужно, иначе «хвилина страшна» и самому Грабчаку очень запросто может прийти…

…Днем в город шутце Грабчак вкатил на удивление легко. Не по шоссе, понятно, а пригородной улочкой, тропкой между заборов, и очень скоро на знакомой Казневской улице оказался. Патрули не попадались, бог миловал, но неспокойно в городе: винтовки перестукивали, а то и вовсе граната грохнула. Но то поодаль, а пока, пригнув голову в надежном шлеме пониже, Микола накручивал педали и по булыжной мостовой летел-трясся неутомимой молнией. Город он знал неплохо: и пленных конвоировать сюда приходилось, и когда дивизию доформировывали, бывал. Вывернув на Панэнску, с перепугу чуть не завалился – тянулась колонна немецких грузовиков, бронетранспортер с автоматической пушкой. Но приняли за своего, прокричали что-то о партизанах на крышах. Микола ответил «данке, камрад!» и покатил дальше.

Везло Грабчаку: не было партизан, вообще никого не было – улицы будто смертная холера вычистила. По тротуару ветерок волок бумаги, порой покрышка велосипеда оставляла ребристый отпечаток на подвернувшемся исписанном листе. Проезжая мимо полицейского участка с распахнутыми дверьми и окнами, Микола догадался: сбежала и власть львовская, и германцы, не будут они осаду держать. А что от них, кобелей трусливых, еще ждать? Бросила фронт, едва припекло, немчура поганая. Чего ж им город оборонять, небось не свое, не жалко.

Вихрем, в шипении шин, Грабчак выскочил за угол к Ризьнецкой – впереди торчала группа каких-то людей, кажется, в немецкой форме. Закричали, что-то приказывая. Нет уж, объясняться да виниться Микола никак не желал. Соскочил, живо развернул машину и обратно, за угол. Вслед вновь заорали, выстрелили – кажется, в воздух, но Грабчак уже укрылся за углом. В седло и ходу. Так-то – нынче шутце сам себе хозяин. Добрался до улицы Святого Яцка, счастливо проскочил мимо пустых казарм, квартиру хорунжего отыскал – боялся, что опоздал. Нет, везло – не додумалась пани Тимкевич вовремя уходить, ждала чего-то…

…Тю, да когда ж она уймется?

– …Пани, видит бог, слезами горю не поможешь. Мне бы связаться с хлопцами из подполья. Приказано, если кто живым прорвется, в «Башту»[62] уходить. Долг наш таков…

Утерла глаза, воспитанно высморкалась в кружавчики носовичка:

– Сейчас я вас отведу. С дочерью пока Олена посидит…

– Непременно посижу, – прислуга вновь сунулась в залу. – Только вы послухайте, що творится…

Микола прыгнул к окну, осторожно приподнял тяжелую складчатую штору, со второго этажа видно плохо: на улице ругались, кто-то завопил по-польски… Десяток человек с повязками на рукавах… винтовка, вторая… Усач в фуражке размахивал револьвером…

– Поляки! Это к вам?! – обмер Микола.

– Внизу семья сотника квартирует. Мстить явились, свиньи ляшские, – с ненавистью прошипела пани Тимкевич.

– Уходить нужно!

Микола метнулся на кухню, схватил винтовку, подсумки. Есть две гранаты, пистолет… Сдурел? Бой принимать?! Да не дай бог…

Винтовку и ремни сунул за плиту – может, не найдут. Гранаты в карманы – вроде бы узковатые брюки разом вниз поползли, норовя стреножить. Кобуру к черту – «вальтер» за пояс, второй магазин в карман. Документы и часы хорунжего…

За столом в зале пани Тимкевич что-то торопливо писала.

– Уходить надо! – зашипел Микола, слушая, как орут в подъезде – на первом этаже хрустела выламываемая дверь, зашлась в визге женщина…

– Я вам адрес дам. Уведите Олену и нашу доню. Кныш их спрячет, вам поможет…

Микола схватил записку. Вот же дура, да пусть себе сидит…

Олена волокла перепуганного ребенка, пыталась девчонку в пальтишко втряхнуть…

– До черного ходу…

Микола побежал следом. Застряли у двери, девчонка придушенно заплакала.

– Не возися! – шепотом гаркнул Микола.

– Та ключ… – руки у девки дрожали.

– Та отперла вже. Засов… – Грабчак отстранил неловкую прислугу, отодвинул задвижку. Тяжелая дверь распахнулась, с глубины темного подъезда тут же кто-то закричал. Микола живо захлопнул дверь обратно, лязгнул засовом:

– Сторожат!

– Ох, боженька! По галереи, да на крышу?

Побежали по коридору обратно. Дите ныло и словно нарочно руки растопыривало.

– Та держи ее крепче! – зашипел Микола.

Мелькнула зала: пани Тимкевич так и сидела за столом. Меж игрушечных чашек стояла открытая шкатулка, в ней какие-то письма, ленточки, револьверчик крошечный…

Не, ну бывают же такие дуры-бабы…

В квартиру уже ломились – словно молотом в дверь кто-то бухал…

Микола прорвался на застекленный балкон – поддалась фрамуга, сволочь такая, наконец… Пробежали по проходу, густо уставленному фикусами и геранями. Малое отродье Тимкевичей скулило всё громче…

– Сюда! – Олена указала на приподнятую раму – за ней тянулись железные перила, за ними спуск на крышу пристройки…

Микола поднатужился, вырвал задвижки с подгнившим «мясом», мигом соскочил вниз.

– Прими, малю, – Олена совала в проем малую девку.

– Да куда вам по крышам? Небось вас и так пожалеют, – Микола, стараясь не греметь сапогами по жести, побежал от балкона. Вслед ругалась придурковатая Олена, но Грабчак не оборачивался. Ну, що тупой девке объяснять? Громыхать и визжать по крыше начнут, да и поскользнуться-свалиться, не дай бог, сподобятся…

Пожарная лестница во двор торчала рядом, но Гробчак-то был не так прост – во дворе ждать, ох, как могут. Полонезская кровь, она коварна… Бывший шутце пробежал до брандмауэра соседнего дома – по краю глухой стены тянулись скобы – жутко, но жить захочешь, взберешься…

Взлетая по ржавым скобам, Грабчак слышал крики из окон, потом захлопали едва слышные револьверные выстрелы…

…Хранила счастливая звезда Миколу – крыша, еще крыша, меж труб протиснулся, никто не видел, дальше, еще дальше…

…Удача изменила, когда уже спускался – обломился прут, за который второпях ухватился дивизионник Грабчак. Видать, шляхта лестницу строила, а то и австрияки – они ж разве сделают на совесть?

…Рухнул Микола на пристройку подвальную, прогнул гузном жесть, скатился как по горке и крепко приложился боком. Сгоряча вскочил, к воротам кинулся – решетка заперта…

Как плененный тигр, тряс Микола Грабчак кованые завитки решетки. Всё, конец! Опомнился, назад, во двор метнулся – спрятаться, отсидеться. Левой ноги почти не чуял – всю ляжку намертво отбил – и как граната в кармане кость не сломала, то уму недоступно. Запрыгал на одной ноге к дворовым сараям, ища укрытие. Нет, не взяли еще! Только суньтесь!..

Окраина Львова. Особый отряд/младший лейтенант Земляков. 6:25

– …Живописно, вот только соваться туда не хочется, – Катрин смотрела вниз – дорога здесь спускалась с холма, бронетранспортер катил осторожно, впереди виднелись по-настоящему городские дома, крыши железные и черепичные.

– А вы, товарищ Катя, и не высовывайтесь, – попросил пулеметчик. – Не ровен час снайпер стрельнет, а вас велено в живости и целости доставить – переводчиков у нас мало.

Мезина не спорила, опустилась под защиту пусть легко, но все же бронированного борта.

– Спокойно пока идем, – заметил Женька.

– Тут город такой, специфический, – проворчала Катрин. – По-европейски тактичный и пакостный: в лицо гостям вежливо улыбается, в спину плюет и немножко стреляет.

– Преувеличиваешь. Город сложной судьбы, с комплексами и психами, но большинство горожан – обычные люди. Они же не виноваты, что через них все ходят.

Мезина промолчала. Держала старший сержант между колен самозарядку и о чем-то своем думала.

Колонна продвигалась медленно, но без сложностей. Впереди временами вспыхивала стрельба – танки и мотострелки вошедшей в город еще ночью бригады сбивали немецкие заслоны. Но среди лязга гусениц по булыжнику и урчания двигателей машин Особого отряда та стрельба едва угадывалась. Правда, теперь двигалась колонна еще медленнее: две головные «тридцатьчетверки» ползли по разным сторонам узковатой улицы, чуть развернув башни – орудия смотрели на окна домов противоположной стороны, туда же вглядывались автоматчики десанта. Следующий танк присматривал, соответственно, за иной стороной. За танками катил верткий БА-64, воинственно вращал башенкой с единственным пулеметиком. Дальше грузовики, тягач, бронетранспортеры и «виллисы»… Замыкали колонну зенитная установка и танк с десантом.

Все шло спокойно, хотя и медлительно. Женька смотрел над бортом: проплывали стены старых домов, плотно закрытые пыльные окна, забавная вывеска аптеки… Переулок с горбатой мостовой…

– Сейчас, – выдохнула Катрин.

Земляков успел обернуться, увидеть ее побледневшее лицо. По броне хлестнула очередь…

…Бой был скоротечен: по колонне открыли огонь из переулка – слегка досталось переводческому бэтээру, но основной огонь противник сосредоточил по шедшему следом «виллису» – наверное, немцы посчитали его командирской машиной. 20-миллиметровые снаряды разворотили джипу капот, автоматные и пулеметные строчки исчеркали кузов – машина, чуть развернувшись к тротуару, замерла, водитель и сержант-автоматчик лежали на сиденьях… Колонна ответила через секунду: ссыпались с «тридцатьчетверки» автоматчики, танк дернулся вперед, прикрывая броней подбитый «виллис», развернул башню… Но первой врезала по переулку ЗСУ – счетверенный «браунинг» зашкворчал всеми стволами – немецкий бронетранспортер с 20-миллиметровым автоматом мгновенно спрятался. «Тридцатьчетверка» с некоторым опозданием всадила снаряд в угол дома, прикрывшего шустрый «Ганомаг»[63]. Громыхнуло, поднялось облако дыма. Из окна дома поближе еще тарахтел немецкий шмайсер – по нему застрочили наши автоматчики, начала задирать орудие «тридцатьчетверка», но прежде успела зенитка. Вихрь тяжелых пуль – дождь осколков стекол и кирпичной крошки… Мигом стало тихо, только красное облако затянуло исклеванную стену дома.

– Солидно, – сказала Катрин. – Давай-ка, Земляков…

– Ага, – Женька уже переваливался через борт бэтээра.

Шмякнулся неуклюже – бронежилет вроде бы пытался пораньше хозяина приземлиться, а руки-ноги, автомат и все остальное слегка не успевали. Катька была уже впереди, у самого джипа. Тут же возникли и автоматчики-десантники. Разобрались живо: убитого сержанта – на броню танка, раненого водителя в «Скаут». Запрыгнули сами – в бронетранспортере сразу стало тесно. Машина поползла вперед, оказавшийся в «Скауте» санинструктор, солидный с рыжими усами, смахивающими на обувную щетку, разрывал пакет первой помощи и ворчал:

– Вот куды поперед батьки? Тут кто медицина? Я – медицина! Слухать меня надо…

Катерина поддакивала, раненый постанывал – у него было прострелено плечо и в двух местах задета нога. Совместно оказали помощь – Земляков был на подхвате – поддерживал поврежденную ногу водителя, доставал нож, открывал флягу…

– Жить будет, – сообщил санинструктор.

Бинты под лохмотьями разрезанной гимнастерки и шаровар напитывались алым, раненый застонал:

– Врешь ведь. Помру, наверное.

– Что за сомнения, боец? – удивилась Мезина, вытирая руки – чистую ветошь передал водитель. – Сказали «живи», значит, живи. После войны приедешь, город посмотришь, семье покажешь, где ранило. Что за улица, а, лейтенант?

Женька рассказал про улицу, раненый слушал, моргал согласно. Санинструктор свернул самокрутку, посмотрел на Мезину:

– Не пойму, из штабных или тож медицина? Навык приметен.

– Меня с медкурсов выгнали. И из штаба тоже поперли, – поведала Катерина. – Теперь в резерве – куда надо, туда и направляют.

– Оно и видно, – покачал головой санинструктор. – Вы, девки, нынче и собой интересные, и дерзкие. Оно по-прогрессивному, конечно. Но замуж вас, таких самоумных, редкий дурень возьмет.

– Это уж точно, – вздохнула Мезина.

– Вы курить в машине не вздумайте, – предупредил, не отрываясь от своего агрегата, пулеметчик. – У нас тут строго.

– Я так слюнявлю, – заверил рассудительный усач. – Для нервов. Не дадут нам покурить. Вон оно нарывается…

Впереди шел бой. Бухали танковые орудия, растрещалась ружейно-пулеметная пальба. Но Особый отряд начал сворачивать, колонна пересекла площадь с памятником – Женька определился с местом – можно считать, добрались до района развертывания…

…Закрепились. Прежде в особняке располагался один из отделов WED[64] – Женька успел глянуть разбросанные по углам бланки. Съезжали вражеские экономисты в спешке, мусора осталось предостаточно, но загажены комнаты не были. Оперативная группа устраивалась: окна укрепили взятыми снизу мешками с песком. Приволокли уцелевший письменный стол. Шведова нашла в шкафу старый телефонный аппарат – подключили к оборванным «соплям» – как ни странно, заработал. Появились Катерина и Торчок с термосами.

– Война войной, а обед по расписанию, – напомнила старую аксиому Мезина.

Подошли старшие товарищи-офицеры.

– Бронетехника и бойцы на местах, периметр держим, связь есть, – уведомил оперативников Коваленко. – Можно переходить к следующей фазе операции. Товарищ лейтенант, у вас там по сути вопроса документики?

Спирин, просматривающий какую-то Dienstanweisung[65], поспешно отложил брошюрку.

Гречневая каша проскочила между делом, чай оказался светленьким, что компенсировалось количеством сахара. Марчук уже расстелил карту…

– На данный момент наши части продвигаются в трех направлениях. Обстановка нестабильная, имеются сведения, что в центре города остались группы противника численностью взвод-рота. Плюс подвижные немецкие заслоны с «пантерами» и штурмовыми орудиями. В районе Цитадели тихо, там действуют поляки – есть подтверждение. Туда выдвигаем группу немедленно. Позывной – «Отель». С выдвижением группы «Чат» есть вопросы. Обстановка на том направлении неизвестна. Теоретически у Соборной площади действует усиленный танковый взвод нашей бригады, связь с ними поддерживается, но доложить свое местоположение командир взвода пока затрудняется, – майор Коваленко почесал карандашом переносицу. – Похоже, они слегка заблудились, что немудрено без проводника. В общем, нашу группу выбросим туда чуть позже.

– Товарищ майор, разрешите возглавить группу «Чат», я тот район хорошо знаю, – попросил капитан Марчук.

– Разрешаю. В вашей группе переводчик Земляков и ефрейтор Торчок. В группе «Отель» – лейтенант Спирин, старший сержант Мезина и я. Капитан Попов и старшина Шведова остаются здесь, на связи. Группы огневой поддержки и эвакуационную группу держать в постоянной готовности, – командир Спецотряда обвел взглядом подчиненных, ожидая вопросов, уточнений и возражений. Последние, учитывая разнородный состав оперативников, вполне могли случиться – вон как старшина челюсти стиснула – не желает в штабе прохлаждаться. Впрочем, Шведова сдержалась, Спирин хотел что-то уточнить, но передумал. Майор взглянул на Мезину, явно ожидая язвительного замечания, но старший сержант хранила непроницаемый вид.

– Так, теперь о средствах транспорта… – продолжил слегка разочарованный Коваленко.

…Группу «Отель» проводили. Коваленко взял с собой пару «виллисов», трескучих мотоциклистов и, для поднятия авторитета в глазах «аковцев», бронетранспортер с зениткой. Еще один бронетранспортер и полуторка-санитарка, забрав раненого Особого отряда и побитых бойцов из танковой бригады, ушли искать медсанбат.

Женька и Марчук сидели с водителями оставшихся броневиков и танкистами: двигаться было решено налегке, двумя броневиками, но «тридцатьчетверки» должны понимать примерный маршрут, дабы прийти на помощь, если возникнут сложности. Женька надеялся, что если сложности возникнут, то их удастся разрулить без участия танковых орудий и брони. Ибо «плечо» оказывалось длинноватым, да и заплутать в городе проще простого. Тут и с картой трудно что-то понять.

От рации выглянула Шведова: передовые танкисты сообщали, что имели краткое столкновение с пехотой немцев – враг был рассеян, а танкисты пересекли Стрыйскую дорогу и движутся в сторону парка или какого-то сквера.

Город Львов 12:50 Оперативная группа «Отель»/лейтенант Спирин 12:50

Все было как-то не так. Во-первых, мешал автомат – Вадим пытался пристроить его и так и этак: если между ног, то короткий ППС неприлично высовывался рылом компенсатора, если положить поперек – норовил упереться стволом в кого-то из спутников. Красавица Мезина вроде бы неуклюжих маневров с оружием не замечала – демонстрировала безупречный профиль – впору на аверсе золотых дукатов-дублонов чеканить, и иногда вперед поглядывала. Излучает уверенность – в данном случае определенно весьма сродственную самонадеянности. Кстати, кажется, лишь Афину Палладу в шлеме-каске на монетах чеканили – ну, та и родилась в доспехах. Все-таки отталкивающе красива эта старший сержант, которая на самом деле особа абсолютно непонятного звания и ведомственной принадлежности. По существу, персонаж какой-то манги бессмысленной…

Но гораздо важнее «во-вторых». Резво катили «виллисы», тарахтели впереди мотоциклисты-разведчики, лязгал, не отставал М17 с зенитной установкой, и в этом движении имелось необъяснимое пренебрежение элементарной логикой. Напоремся, непременно напоремся…

БУП[66]-38 и 39, БУП-42, устав бронетанковых и механизированных войск 44-го года, сотни отдельных инструкций и памяток… Некоторые из этих наставлений Вадим Спирин мог цитировать наизусть параграфами и пунктами, а то и целыми страницами. Нельзя идти вот так, наобум, «на дурика». Сколько раз напарывались, и в те первые отчаянные и безнадежные годы войны, и в эти дни небывалых наступлений и прорывов…

Единственная пулеметная очередь из окна или подвала – и вся операция насмарку. Важная, действительно важнейшая акция, способная вывести Отдел к истокам бедствия, оттянуть катастрофу… И влететь сейчас под пулемет, под «кулак» фаустпатрона, будет абсолютной и непростительной глупостью. Или поймать пулю снайпера. Скорость не так велика, но если майор не удержит руль…

Коваленко уверенно крутил тонкую и широкую «баранку», джип свернул за мотоциклистами в узкую, неприятно тенистую улочку. Сейчас упадет с крыши связка гранат, стукнет длинной деревянной ручкой по капоту…

«Виллис» – очень уязвимая машина. Недаром янки в Нормандии и Италии пытались ее бронировать подручными средствами. А пассажиры джипа – грибы-поджарки на сковороде. Практически открыты со всех сторон. Любая пуля, понимаете, любая…

В принципе Вадим осознавал, что иного выхода нет. Невозможно зачистить, прочесать все дома, установить на каждом перекрестке бронетехнику, уничтожить затаившегося противника хорошо подготовленными штурмовыми группами. Нет сил и средств. Командование 1-го Украинского фронта о Психе и важнейших задачах опергруппы ничего не знает, а знало бы, не поверило. Все происходящее – очевидная нелепость и кустарщина. И вмешательство напыщенного полковника Попутного (явного прощелыги и авантюриста) абсолютно ничего не решит. Пусть полковник и изыскал технику и людей – странно, как это ему удалось в условиях уже начавшегося и перешедшего в малоуправляемую на местном уровне фазу наступления – но риск неоправдан. Существует порядок, и порядок всегда бьет класс. Закон мироздания, пусть напрочь сухой, пусть лишенный поэзии и блеска порывов личного и массового героизма, но закон…

Вадим много знал о войне. Знал ее бухгалтерию, ее заблуждения, ее мифы. Знал механику и логику этих грандиозных событий. И знал случайности войны, те моменты, когда от пренебрежения мелочами, от слепой пули, от наезда на мину менялась история…

Как будто они не понимают. Коваленко, пересадивший шофера в кузов и уверенно ведущий джип, пулеметчик, пристроивший «дегтярева» на опущенном и треснутом лобовом стекле. Сам шофер, сжимающий обшарпанный карабин и с любопытством поглядывающий на фронтоны старинных зданий. Мезина, демонстративно отстраненная, словно всю жизнь прокатавшаяся с самозарядкой по чужим городам…

Мотоциклы притормозили – вертел головой сержант на головном трескучем аппарате. Коваленко ободряюще махнул рукой, указывая направление – машины разведчиков плюнули сизым дымом, застрекотали по подъему. Так это уже Каличий проезд, до Цитадели рукой подать…

Подъем… Густая колючая проволока, надписи на немецком, приоткрытые ворота… Коротенькая колонна остановилась. С «виллиса», шедшего вторым, спрыгивали саперы… Обернулся Коваленко:

– Давай, Вадим. Поспокойнее, без суеты.

Это вам говорят, товарищ Спирин. Глупо, чего сидел и ждал, сейчас же тебя не туристом возят.

Вадим, стараясь выглядеть решительным, спрыгнул на дорогу. Ждали саперы, ждал пулеметчик. Ждала, делая вид, что осматривает заграждения, насмешливая Мезина.

Вадим пошел к воротам. Чувствовал, что выглядит нелепо: к массивному бронежилету привыкнуть решительно невозможно – болтаются карманы с «неродными» магазинами, ремень автомата за что-то зацепился…

…Наезженные колеи, но вокруг бурьян, блеклый и пыльный. Кирпич, кажущийся даже древнее, чем семьдесят лет спустя. Парадокс, да… Вадим развернулся боком – совершенно напрасно, створки открыты достаточно широко, но отчего-то сам себе кажешься громоздким…

Сжимая автомат, лейтенант Спирин первым вошел на территорию Stalag-328…

Вошли следом бойцы, пулеметчик занял позицию сбоку – сошки «дегтярева» оперлись о выступ австрийской стены. Впереди простирался плац Цитадели, местами мощеный, местами земляной, вытоптанный до каменной твердости. Возвышались строения трехэтажных казарм…

– Вы пошустрей, – посоветовала Мезина. – Здесь недавно проезжали, но вдруг сюрпризы…

…Это она саперам. Действительно, нужно технику завести…

– Видим, что проезжали. Не отвлекай попусту… – деловито намекнул старшина саперов…

Ворота были проверены, Мезина и трое саперов, негромко переговариваясь, потянули створки. Спирин машинально сделал несколько шагов в сторону – не покидало безумное ощущение, что он здесь один и вся Цитадель на него смотрит…

Стало легче, когда вкатила техника. Странно, смысла облегченно вздыхать, когда мимо лязгает бронетранспортер, нет, но ведь определенно легче…

– Что, вообще пусто? – с некоторым разочарованием поинтересовался Коваленко.

– За той постройкой кто-то шляется, – предположила Мезина. – Доски там роняли.

Вадим ничего не слышал, да и как в звуках двигателей можно расслышать что-то постороннее?

– Проверяем, – скомандовал майор, делая знак машинам.

Вадим едва успел впрыгнуть в «виллис» – покатили, неоправданно резво, в последнее мгновение отвернули от клубка колючей проволоки, мелькнула стена, и, завернув, джип едва не влетел в группу людей – те брызнули в сторону от двери и тележки, на которую грузили ящики. Вскинутые винтовки, крики… Человек в совершенно невоенном светлом плаще пятился от дула самозарядки Мезиной, целился в ответ из браунинга. «Девятьсот десятый»[67], машинально отметил Спирин, не зная, на кого, собственно, направлять ствол своего автомата. Отскочившие от джипа фигуры жались к стене: разномастные, в мундирах и пиджаках, с винтовками, пистолетами, охотничьими ружьями…

– Спокойно! – рявкнул Коваленко. – Кто такие? Что происходит?

– Armia Krajowa! – с вызовом крикнул сухощавый, перетянутый ремнями поляк, показывая на бело-красную повязку на своем рукаве, потом на флаг, кривовато впихнутый в щель над дверью. – Za kogo ty sik, їe sik nie podoba?[68]

Коваленко неспешно сошел с джипа, слегка прогнулся, упершись рукой в «засидевшуюся» поясницу, и бросил ладонь к каске:

– Комендантская служба 1-го Украинского фронта. С кем имею честь?

– Porucznik Lwow. Fort podjkte polskiej armii i…

Заявление польского представителя оказалось порядком заглушено лязгом прибывшего бронетранспортера. Нельзя сказать, что полугусеничная машина производила так уж много грохота, но близость стен отражала звук, земля слегка завибрировала, отчего символ польской государственности вывалился из расщелины и, слегка задев по мятой «конфедератке» одного из повстанцев, свалился под дверь. Поляки поспешно схватились за знамя, чуть не наступили на полотнище…

– Фи, что за символичность дешевая, – проворчала Мезина, сбрасывая каску. Тряхнула головой – блеснули желто-золотые локоны. Аковцы уставились на явленное чудо, а снизошедшая с «виллиса» Афина Паллада, белозубо улыбнулась и шагнула к поручнику с протянутой ладонью:

– I’m happy to see the heroic rebels![69]

Поляк оторопел. Преобразившаяся Мезина энергично трясла руку поручнику, майор Коваленко, явно не ждавший такой импровизации, сориентировался:

– Это, товарищи, представитель союзников. В смысле, союзница и представительница. Так сказать, наблюдает и освещает.

– Correspondent for The New Bridge news[70], – с восторгом частила Мезина, хлопая по плечам ошалевших аковцев. – Panove! I wanna shoot you right now. Where`s my Kodak?[71]

– One minute, miss, – Вадим полез в полевую сумку, вытащил фотоаппарат…

– Товарищи! Товарищи, спокойнее! – Коваленко принялся оттирать деятельную корреспондентку от «героических повстанцев». – Мы в зоне боевых действий, съемка крупным планом только по особому разрешению.

Мезина, вежливо отгороженная могучим майорским торсом, корчила разочарованные гримаски…

– Извиняюсь, этакая красавица-репортерша пронырливая, – вполголоса доверительно пожаловался майор командиру поляков. Аковец кивал, стараясь не смотреть на размахивающую каской и восторженно лепечущую «корреспондентку».

– А если они понимают? – по-английски спросил Вадим, сам разбиравший едва ли половину идиоматических выражений «репортерши» – груба была товарищ Мезина, как патентованная уроженка Гарлема.

– Я из страны самой демократичной демократии – мне можно, – заявила Мезина, продолжая расточать абсолютно лживые улыбки.

Коваленко между тем продолжал беседу с аковцами – поляки утверждали, что взяли казарму штурмом – немцы из охраны отступили после боя, потому все трофеи принадлежат Армии Крайовой и будут немедленно отправлены для «вооружения гарнизона». Майор Коваленко на три десятка винтовок и патроны не претендовал, поскольку «приказа не имелось», зато настойчиво интересовался, куда делись бежавшие немцы и не видели ли «товарищи поляки» здесь еще кого. Под шумок аковцы поволокли к воротам груженную трофеями тележку, поручник заверил, что кроме охраны арсенала его бойцы никого не видели, и поспешил распрощаться.

…Опергруппа вслед за саперами шла по коридору: толстенные крепостные стены, в спешке перевернутая канцелярия, разбросанные формуляры, оборванные провода…

– Похоже, оружие складское и было забыто драпанувшими фрицами, – заметила Мезина, озирая вскрытые ящики и разбросанные принадлежности для чистки оружия.

– «Мосинки» образца 1891-го. Видимо, с давних польских времен уцелели, – определил Спирин.

– Черт с ними, с винтовками, – хмуро сказал майор. – С кем поляки перестреливались, вот в чем вопрос. Бой был скоротечный: с этой стороны два десятка гильз МП и горсть от «машингевера» – вряд ли это охранники сего стратегического арсенала демонстрировали свою оснащенность автоматическим оружием. А куда делся противник, поручник представляет смутно.

– Искать нужно, – Мезина поддела сапогом старые брюки-фельдграу. – В любой крепости щелей уйма.

– Очень правильное предположение. Вы, товарищ Екатерина, человек опытный, но впредь от всяких фокусов прошу воздержаться. Что еще за корреспондент «New Bridge»? Откуда и зачем? – сухо поинтересовался Коваленко.

– Ну, внештатный я корреспондент. Виновата, импровизация случилась. Мы как-то неожиданно на поляков вылетели. Вроде бы планировался дипломатический контакт, переговоры в русле конструктивного диалога? А их поручник едва от бампера увернулся.

Коваленко глянул хмуро:

– Дипломатией пусть специально обученные офицеры занимаются. Мне главное – результат. Контакт установлен, поляки отвалили, переходим непосредственно к поискам. Всё по плану. Разделяемся на поисковые группы… – майор глянул на Спирина. – Вы пока в одной группе поработайте – у Вадима в разыскном деле маловато практического опыта…

…Кирпич башен и сводов, решетки и камень. И везде следы исчезнувших людей. Десятков тысяч людей, прошедших через этот плац и казармы, живших здесь и погибших здесь. Армейские котелки и консервные банки, ставшие котелками, жутковатые башмаки и бесформенные опорки из изношенных до сплошных дыр сапог, надписи, выцарапанные в укромных углах, самодельные деревянные гребешки… Груды лохмотьев: форма – французская, итальянская, русская, ставшая в куче почти неразличимой. Вонючий холодок под сводами даже летом не прогревшихся казарм, отполированные миллионами прикосновений горбыли нар и лежаков…

…А потом Вадим шел вдоль каменной невысокой стены и знал, что сейчас увидит. Пытался думать о назначении стены: видимо, недостроенный контрэскарп или эскарп – мысли все время сбивались. Вдоль стены тянулся наскоро выкопанный ров, жиденько прикрытый хворостом. Рядом уже стояли сапер и автоматчик…

Смрад был слабее, чем ожидал Спирин. Запах съел хлор – сыпали щедро, хотя и в спешке…

Казалось, туда втиснулось единое тело: просто у него слишком много суставов, клочьев волос, костлявых рук и босых темных стоп. Оно, это многоголовое тело, сжалось, скалилось из-под хвороста безумным множеством желтых, темных, белых, мелких ровных и неровных зубов. Господи, зачем ты такую смерть посылаешь? Нельзя же вот так…

Бойцы отошли, Вадим и Мезина двигались вдоль рва до истоптанной кучи земли, потом поднялись на стену.

– Здесь негде, – машинально сообщил Спирин, озирая бугристую истоптанную поляну и колья проволочного заграждения. – Нужно у башен внимательнее искать.

– Ладно, пошли, перекурим, – хрипло сказала Мезина.

…Лавка на витых ножках, похожая на садовую, стояла у внутренней линии «колючки». Мезина плюхнулась, положила самозарядку на колени, вынула папиросы – яркую, очевидно, московскую коробку.

– Куришь, что ли? – вяло удивился Спирин. – Рассказывали, что спортсменка-рекордсменка.

– Врут. Курю. Редко и не в затяжку, – она неловко чиркнула спичкой, все ж зажгла…

Пахнуло ароматом хорошего табака. Вадим сел рядом – Катерина пыталась пускать дым короткими кольцами – похоже, бессознательно. Не по себе сержанту. Не железная.

И тут лейтенант Спирин догадался. О Мезиной и вообще о людях. Всё ведь проще и понятнее. Просто истина лежит в иной плоскости. Они: весь 1-й Украинский, и остальные фронты, учебные полки и училища, банно-прачечные отряды и огромный тыл, – все они, эти миллионы людей разных возрастов и разных талантов, все они вообще не мыслят категориями целесообразности, они не осознают размаха стратегических наступлений-отступлений, не понимают элегантности штабных решений по контрударам и «клещам», не задумываются о проблеме гибкого предполья и своевременного введения промежуточного патрона. Они себя и своих родных защищают. Выбора у них нет. Защищаются от этого рва, от бомб и голода, от окрика «Halt, russische Schwein!». Защищаются, учась на своих страшных ошибках, уже умея безостановочно клепать танки, зарываться в землю, вести разведку и гнать впереди себя сплошной вал артогня. Научившись побеждать и рисковать…

– А что, товарищ лейтенант, у тебя во фляжке? – поинтересовалась Мезина, разочарованно следя за рахитичным колечком дыма.

– В смысле? – Вадим пощупал ремень и вспомнил, что флягу забыл в машине. Нет, кажется, еще в «Скауте» оставил.

– Фляга – не только предмет подотчетной амуниции, но и крайне полезная в хозяйстве вещь, – Катерина извлекла собственную фляжку. – Ключевая вода великолепно восполняет потерю организмом жидкости, иные напитки тоже чего-то там восполняют. Здесь «иные»…

Спирин кивнул.

Коньяк, взболтанный в алюминии посудины, получает весьма странный привкус. Глотнули поочередно, глядя поверх стены и рва…

– Пошли, – Мезина еще разок затянулась и отшвырнула свою роскошную папиросу. – Начальство возникло, видимо, следующий этап процесса грядет.

– …Подвалы мы нащупали, мин внизу в избытке. Бойцы работают, но там задач на несколько суток, – сообщил Коваленко. – Завтра танкисты должны подойти, у них полноценный саперный взвод. Нашими силами быстро управиться проблематично.

– Едва ли штурмбаннфюрер Визе будет сидеть в потернах и ждать, когда его разминируют, – заметил Спирин.

– Это верно. Какие предложения? – сухо поинтересовался майор.

– Если Визе застрял именно здесь, то ночью он попробует уйти. Засаду бы организовать.

– Периметр великоват. Мы не охватим, а приданные бойцы скорей завалят клиента, чем живого возьмут.

– Если у нас разыскные мероприятия и как бы следствие, то, может, свидетелей поопрашивать? – предположила Мезина. – Ну, в детективах так принято.

– Ирония, что ли? – мрачно осведомился Коваленко. – Мы в подвалах нашли тела, но они вряд ли заговорят.

– Здесь-то понятно, вот там… – сержант качнула стволом СВТ в сторону колючей проволоки, за которой виднелись крыши и верхние этажи домов. – Земляков говорил, там свидетели жизни шталага имелись. Наблюдали в окна, потом живописали быт и все такое. Отчего бы им и последние дни не запомнить? Телевизора у них нет, смотреть некуда. Вдруг подскажут что полезное?

– Логично. Берите двух бойцов, опросите жителей. Если кого найдете. Да, тут к нам мальчишка-поляк приблудился – требует karabin выдать. Размовляет вполне внятно, возьмите, может, пацан контакт с обывателями легче наладит.

Город Львов Оперативная группа «Чат»/младший лейтенант Земляков 15:35

– Активно воюют, – заметил Марчук, прислушиваясь.

Бой шел в стороне, видимо, за районом Бернардинского монастыря. Можно было различить выстрелы танковых пушек, сериями ложились мины. В переулке, в котором застрял «Чат», было тихо. Наверняка из окон кто-то из обывателей бронемашины видит, но задернутые шторы не шевелились, ни единого движения – вымер благоразумный старинный город.

Проезд преграждал ров – не то чтобы глубокий, но колесной машине не перепрыгнуть. Да и на той стороне высился бруствер из аккуратно вынутой брусчатки – даже и не поймешь, оборонительное заграждение возводилось или просто водопровод так вовремя вздумали чинить.

– Придется в объезд, – наконец решил Марчук.

Малогабаритный «шесть-четыре», разворачиваясь, лихо крутанулся, заскочил на тротуар, «Скауту» пришлось пятиться – пулеметчики обоих «браунингов» водили стволами, с опаской поглядывая на окна и решетки палисадников.

Крошечный разведотряд повернул направо, к Таможенной, проскочил квартал, и вновь пришлось тормозить. Впереди тарахтела перестрелка: палили довольно бессмысленно, сшибая лепнину с фасада магазинчика. Откуда отвечал противник и отвечал ли вообще, было непонятно.

Из башенки «шесть-четыре» высунулся командир броневика – коренастый широкоплечий старший сержант, непонятно как помещающийся в восьмиугольной «шайбе»:

– Проскочим?

– Нет, обнаружим себя, забеспокоятся, – покачал головой Марчук.

На взгляд Женьки, можно было бы и проскочить – запальчивые снайперы, проникшиеся малообъяснимой ненавистью к беззащитному магазинчику, встрепенутся, но вряд ли вздумают преследовать бронированный отряд. Тут в переулках и танковый батальон легко затеряется. С другой стороны, капитан Марчук прав – задача наблюдать и выслеживать, следовательно, позиция должна быть подобрана спокойная.

– Давай назад, и в тот переулок, – приказал командир.

Попятились, свернули. Марчук указал на серый четырехэтажный дом:

– Поднимемся на чердак, определимся. Сержант – с нами!

Женька спрыгнул на тротуар. Дверь, парадная, вся в старинных завитках, филенках и переплетах, оказалась заперта, Марчук подергал бронзовую рукоять:

– Обойти и по пожарной, что ли?

Женька переглянулся с сержантом: карабкаться по пожарной лестнице на крышу – само по себе занятие веселое, а когда тебя из соседнего дома могут как куропатку «снять», так и вообще обхохочешься. Сержант стукнул прикладом автомата в стекло, засунул руку, нащупал засов.

– Немудрено тут. Прошу, товарищи офицеры!

Высокая дверь с торжественным скрипом открылась. Марчук посмотрел на осколки стекла:

– Частная собственность все-таки…

Нырнули в полутьму подъезда, здесь стоял столик с цветочными горшками, выше висел плакат: из дебрей настоящей герани и рисованной пшеницы высовывались двое вооруженных храбрецов – «Ставайте в ряди стрiлецькоi «Галичини» – в братерствi зброi з найкращими вояками свiту!».

– Ишь, притаились. Будто война мимо пройдет, – пробормотал сержант.

Стараясь не топать, двинулись вверх, окна вдоль пролетов шли сплошняком, в стекле мелькали пыльноватые отражения пятнистых теней. На четвертом этаже в глаза ударило солнце, тоже чуть пыльное, но яркое. Проскочили к низкой площадке у чердака…

– Собственно, вон она, Соборная, – указал Марчук.

За полукруглым переплетом зиял провал узкой улицы, потом крыша, а дальше – лабиринт скатов, труб и шпилей сливался в сплошную мозаику, – главным ориентиром торчала башня ратуши.

– На вот том красноголовом доме НП – лучше не придумаешь…

С капитаном трудно было не согласиться: указанный дом стоял близко к перекрестку, обзор обещал завидный. Отличный наблюдательный пункт. Конечно, если там никто столь же умный еще не обустроился.

– Подъехать не удастся, бронетехнику вон в том дворе оставим. Сами налегке проскочим…

Стоило спуститься, и Земляков уверенность несколько подрастерял – красноголовый дом исчез за близлежащими, словно и не было его. Впрочем, Марчук действовал уверенно: отступили чуть назад, сломали решетку на воротах – «Скаут» протиснулся в подворотню с некоторым трудом. Выставили пост в воротах. Капитан поколебался: брать ли с собой радиста? Решил оставить. Если удастся вычислить Визе, немедленно вызывать подмогу бессмысленно – все равно не успеют. Придется или «вести» немца, или попытаться взять собственными силами.

– Сержант, с нами. Остальным ждать сигнала.

…Шли дворами. Вроде бы недалеко, а заборов, словно на республиканской заборной выставке. Капитан подготовочку имел, Земляков тоже особых трудностей не испытывал, вот сержант с такой дворовой гимнастикой не очень дружил. Преодолели очередную преграду, оказались в дворике: здесь стеной стояли сараи с низкими и широкими, обветшавшими створками. Валялась на скамейке посеревшая от дождей старая кукла, растопыривала бесформенные руки-ноги. Женька подпрыгнул, ухватился за край крыши, подтянулся и спрыгнул обратно с обломком дряхлого бруса в руках.

– Брось сувенир, – Марчук ухватил сержанта за рукав. – Ну-ка…

Сержант догадался – сплели руки, создавая ступеньку.

– Только от души не швыряйте – перелечу, – Земляков коротко разбежался. Товарищи, крякнув, удержали толчок переводческого сапога – Женька оказался на крыше, чехол с биноклем двинул прыгуна по носу, пятнистые штаны, понятно, зацепились и затрещали. Земляков огляделся – вроде спокойно. Развернулся на животе, опустил руки:

– Давай…

Втащили-затолкали сержанта. Марчук взлетел практически сам. Лежали, отдувались…

– Слушай, Жека, в тебе сколько живого веса? Чуть кисти не оборвал, – шепотом возмутился капитан.

– Это не во мне. Это бронежилет, – уклонился от выдачи закрытой служебной информации переводчик.

Разведчики лежали на щелястой крыше. Окна окружающих домов недобро смотрели в спину пришельцам. Впереди возвышался искомый дом.

– Подъезда два, но, похоже, заперты, – примеривался капитан. – Эх, надо было ломик прихватить. Двери, хоть и задние, но вон какие… европейские. Черта им в…

– Давайте по помойке проскочим и до гаража, – сержант показал на солидную пристройку, вход в которую прятался за углом двора. – Оттуда и в подъезд ход должен иметься.

– Верно, – Марчук легко подскочил. – Двинулись.

Женька, успевший поудобнее пристроить футляр увесистого бинокля, хотел уточнить, почему «по помойке», но через пару шагов по крыше догадался – снизу неслабо завоняло. Видимо, питались обитатели красноголового дома вполне исправно и регулярно.

– Если что, прикроете, – капитан присел у края крыши. – Что-то не нравится мне этот дворик.

Женька и сержант, прислушиваясь к звукам не такой уж отдаленной стрельбы, изготовили автоматы.

– Сержант, тебя как по имени? – спросил капитан, подтягивая ремень каски.

– Сержант Жатьков. Василий.

– Ты, Вася, постарайся потише действовать. Понятно, подготовка у тебя не та, но все же… – попросил капитан.

– Есть. В смысле, постараюсь, – заверил сержант.

– Ну и добре, – Марчук мягко скакнул вниз. Через мгновенье там раздался душераздирающий вой – Женька от испуга и напряженных нервов едва не нажал на гашетку пэпээса…

Мелькнула рыжая молния, удирающая через двор, – контуженый кот, на которого метко десантировался капитан Марчук, спасался бегством. Донеслось приглушенное капитанское проклятие – разведчик, чуть прихрамывая, бежал к углу гаражной пристройки…

Женька успел спрыгнуть и разогнуться, как из-за угла высунулся носатый мужчина: худой, в штатском свободном пиджаке, широких брюках. Узкое лицо, озадаченное истошным кошачьим мявом, мигом побледнело – буквально в шаге застыл пятнистый капитан, целящийся в грудь горожанина из автомата.

– Шо надо? – шепотом поинтересовался Марчук. – А ну, геть отсюда.

Носатый медленно поднял руки и на цыпочках пошел в сторону, куда показывал автоматный ствол.

– Вдома сиди, война тут, – посоветовал раздосадованный многочисленными дворовыми сюрпризами капитан.

Носатый втянул голову в плечи и меленько затрусил через двор.

– Черта им в… Пошли живее, – приказал Марчук.

Разведгруппа нырнула за угол – здесь обнаружились приоткрытые ворота.

– То не гараж, а склад, наверное, – прошептал сержант Вася, глядя на штабель фанерных коробов.

– Да и черта им в… – капитан тронул стволом автомата приоткрытую створку ворот.

Ворота оказались хорошо смазанные – петли не скрипнули, зато за ними оказался сюрприз – разведчики увидели бампер и радиатор грузовика.

– Все ж, гараж, – прошептал Марчук, протискиваясь между стеной и подножкой грузовика. – «Рено»[72] припрятали, в антиквариат готовят…

Женька пролез с другой стороны машины – от кабины шибало бензином и вонью разогретого двигателя. Похоже, грузовичок вполне себе на ходу числился.

В полутьме громоздились коробки и ящики, со стеллажа свисала полуразвернутая штука материи – сатин в мелкий жизнерадостный цветочек. Борт «Рено» был откинут – в кузове тоже что-то лежало.

– Удрать не успели, – догадался сержант.

– Барахло нас не касается, пусть его интенданты считают, – намекнул капитан.

– Так я разве к этому, – обиделся Вася.

– Вот и хорошо, что к иному. Вон она, дверь, – Марчук двинулся к ступенькам у левой стороны склада-гаража.

Разговор и звуки отдаленного боя отвлекали – и на шорох к другим дверям, что в торце помещения, Женька повернулся поздновато. В дверном проеме шевелилось что-то угловатое – ага, коробки в руках, башка носильщика над ними едва торчит. Смутный грузчик, разглядевший подсвеченную из ворот пятнистую фигуру с автоматом, замер.

– Стоять! Хальт! – тихо скомандовал Земляков…

Коробконос и так стоял столбом, но за ним кто-то был, и этот «кто-то» оказался суетливый – дернулась полутьма, сверкнула вспышкой… Выстрела Женька не слышал – крепко двинуло в район солнечного сплетения, и переводчик Земляков мгновенно ответил очередью. С другой стороны гаража поддержал автомат капитана. Верхняя часть дверного проема очистилась – внизу слабо дергались лежащие, в соседней комнате кто-то закричал. Женька стеганул экономной очередью по груде на ступеньках, метнулся к ним. За стеной выстрелили, но явно наугад. Через мгновенье Земляков стоял на коленях на чьем-то теле и расстреливал темноту за порогом. Рядом возник Марчук, ствол его пэпээса тоже засверкал пламенем. За дверью становилось не так уж темно: пули дырявили ставни широких окон, оттуда начали пробиваться лучи дневного света, освещали мебель, груды ткани, странные сплошные столы, от которых отлетала щепа… Треск автоматов на миг стих – Женька скатился с трупов, и, нашаривая в кармане бронежилета новый «рожок», слушал, как осыпаются стекла… За дверьми кто-то замычал, то ли ругаясь, то ли застонав…

– Готов? – выдохнул Марчук, взводя затвор своего автомата.

– А то… – Женька готовился вскинуться к мертвому брустверу.

– Так дайте я их гранатой, – прошептал за спиной сержант Вася.

– Давай…

Брякнула, покатилась по полу и осколкам стекла закинутая лимонка… Бойцы сунулись ближе к стенам…

Бабахнуло… Разведчики слушали, морщась от пыли. Тихо… только иногда стекла позвякивают.

Марчук, пригибаясь, вошел в дверь.

– Готовы…

Женька перешагнул трупы и коробки. Понятно, магазин: ставни, ставшие больше похожими на жалюзи, стекла осыпали разбитые шкафы-витрины, вокруг груды коробок и осколков, лежащие тела. Пахло дымом, пылью и отчего-то свежевыделанной кожей.

– Здесь трое, да в дверях парочка, – Марчук сапогом отбросил подальше от руки мертвеца пистолет. – Это вообще кто? Местные «черные кошаки»?

– Не, эти двое в форме, видимо, действительно немцы. Остальные гражданские. Наверное, сводный приватизационный интернационал – совместно спасали материальные ценности от ужасов наступающего коммунизма. А кошаки, те во дворе были… – пояснил Женька.

– Очень остроумно, Земляков. Ну и що стоим? Нашумели, нагремели. Наверх, живенько…

Разведгруппа вернулась в гараж, оттуда боковая дверь вывела на лестницу подъезда. Здесь было тихо, словно раскрошенный за стеной магазинчик за километр остался.

– На крышу, обережненько и без эксцессов, – приказал Марчук и посмотрел на переводчика так, словно это лично Земляков загнал в лавку шайку ушлых, но неудачливых мародеров.

Разведчики устремились вверх. Лестница была хорошая, но широкие мраморные ступени слегка повыщербало время – наверное, еще шпорами по ним тренькали.

…Верхняя площадка, дверь добротная, железом окованная – словно не на чердак, а в стилизованную под старину рюмочную.

– Опять замок? – возмутился Марчук.

Да, с автоматом и физподготовкой у товарища капитана все в порядке, но опыта ведения действий в условиях военного времени пока явно недостаточно. Тут все несколько проще: согласованиями со штабом, комендатурой, муниципальными органами, как и прочими формальностями, можно и пренебречь. Сержант Вася уже ухватился за крайний прут металлических перил, Женька помог, – выкрутили-отодрали железный стержень. Замок висел добротный – кило в два весом, но крепление «ушек», как водится, слабовато. В четыре руки нажали на импровизированную фомку – взвизгнули выдираемые гвозди…

– Да тише вы! – зашипел Марчук, заглядывая в глубокий пролет лестницы – подъезд хранил настороженное молчание.

Разведчики вошли в душную полутьму чердака. Пахло голубями и чем-то старинно-пыльным, видимо, исконно львовским.

Слуховое окно оказалось рядом.

– Ну вот, десять минут, и мы на месте, – удовлетворенно заметил капитан. – Жатьков, ты здесь тылы прикрываешь, а мы наблюдаем. Смотри, задремать не вздумай…

По аккуратной лесенке Женька выбрался на крышу. Лежал вокруг город, ухал разрывами и стрекотал пулеметными очередями. К счастью, бурлило в отдалении. Разведчики, пригибаясь, прошли к углу крыши.

– Значит, ты, Жека, берешь переулок и приглядываешь за боковым проездом, а я целиком на улице сосредотачиваюсь. Замечаешь что-то интересное – наводишь меня.

– Задача ясна, – Земляков располагался на теплом железе. Капитан уже смотрел в бинокль.

Размышляя, отчего это военная судьба так часто заводит переводчиков на крыши, Женька занялся наблюдением. Оптика приблизила проулок и тротуары: пока ничего интересного в поле зрения не имелось. Садились и взлетали голуби, встревоженные приглушенным грохотом орудий, – похоже, бой у вокзала разгорался не на шутку. Улица пока была пуста. Обзор Землякову частично заслонял одноэтажный дом – крыша у них, наверное, течет – экие разводы на стене. Приглушенно заурчало на улице – Земляков отвлекся от несвоевременной оценки коммунального состояния столицы Галиции:

– Немцы едут.

– Слышу, – ответил Марчук.

Прокатил грузовик – трех солдат в кузове Женька успел разглядеть – ни малейшего сходства с Объектом. В кабину, естественно, не заглянешь.

– Что там с эмблемой?

– «Лучники» 101-й егерской, вряд ли наш клиент в машине, – прокомментировал капитан, успевший разглядеть тактический знак на крыле грузовика.

Потом прокатили еще два грузовика, «кюбельваген», набитый солидного вида металлическими ящиками, на которых подпрыгивал очкастый лейтенант, и потянулись обозные фуры…

– Вовремя мы, – заметил, не отрываясь от бинокля, Марчук.

Женька отлично осознавал, что пытаться выявить штурмбаннфюрера Визе, зная лишь ориентировочно место и время его появления, задача практически нереальная. Но на войне и случайные удачи случаются. Вот несколько минут сидим, а немцев понесло, как на параде. Не исключено, что капитан Марчук вообще везунчик и ему те черти, коих он поминутно поминает, помогают…

Обоз оказался длинным – Женька разглядывал ездовых – солидные швабы, лошадей подгоняют исправно, но без паники. Вон тот красноносый ефрейтор еще и закуривает на ходу…

– Твою… – Земляков выругался.

– Что там? – сердито спросил Марчук.

– Кажется, к нам…

Бинокль приближал тротуар изрядно, и казалось, переводчик-наблюдатель практически встретился взглядом с егерским фельдфебелем. Немцев было шестеро, видимо, из охранения колонны, шагали они устало, но широко, и смотрели на дом. Туда же указывал и семенящий сбоку мирный обыватель: в приметном свободном пиджаке, да и вообще вполне знакомый разведчикам – оптика позволяла разглядеть носатую физиономию, беззвучно открывающийся рот…

– Вот же бандитская харя, привел, значит, – прошептал капитан.

– И не говори. Нет бы, раз драпанул с шухера, так домой нырнуть, заныкаться плотно…

– Слушай, Жека, а ты точно из «пиджаков»[73]? – поинтересовался капитан, напряженно размышляя.

– Не похож, что ли? – обиделся переводчик-недоучка. – У меня и очки есть. Уходить будем? Или рискнем?

– Вот, що б им черта… В самый нужный момент. Попробуем пересидеть. Может, заглянут в магазин, огорчатся, да пойдут своей дорогой. Ты к сержанту спустись, предупреди…

Женька протиснулся в слуховое окно, призывно зашипел – сидящий у двери сержант обернулся.

– Немцы внизу! – прошептал Земляков.

Сержант Вася кивнул, указал автоматным стволом в щель приоткрытой двери. Женьке стало малость не по себе – получалось, что немцы уже в подъезде. Ну да, толкнулись в запертую дверь магазинчика, решили обойти через подъезд. Или носатый их сразу так повел?

Нехорошо. Выходит, разведгруппа в мышеловке. В смысле, в голубятне, но все равно с надежно подпертой неприятелем дверью. Земляков призывно замахал капитану, но тот не реагировал, увлеченный биноклем. Пришлось бежать по крыше.

– Немцы в подъезде!

– Постой, постой, Жека…

– Да куда стоять?! Мы же не Карлсоны, с крыши не слетим…

– По пожарной… – Марчук не отрывался от оптики.

Женька яростно рванул его за штанину масккостюма:

– Постреляют, как уток.

Капитан выругался, уже без всяких культурных чертей, по-русски, вскочил:

– Да що ж не вовремя так…

Пропихнулись на чердак – имелось у товарища переводчика ощущение, что от бронежилета сплошные помехи – как черепаха в нем.

Сержант Вася уже приготовил гранату:

– Гавкали внизу, сейчас примолкли.

– Нужно проскочить, – прошептал Марчук.

Разведчики выбрались на лестницу, на цыпочках начали спускаться. Внизу кашляли – Женька видел в лестничном пролете камуфляжное шевеление – егерь топтался в полутьме на площадке первого этажа. Вот задрал бледное пятно лица – разведчики отпрянули к стене.

«Не проскочим», – жестом показал Марчук.

Женька тронул рукоять финки.

«Шумно выйдет», – изобразил ладонью капитан.

Женька и сам понимал – подъезд гулкий, определенно выдаст. Но можно заговорить по-немецки, отвлечь…

Сержант Вася усиленно тыкал кулаком с гранатой в ближайшую дверь – выбить, и из окон квартиры на свободу. Этаж второй, высокий, но если с умом…

– …Bloedling, – выругались внизу и загремели сапогами – из магазина возвращались егеря…

Марчук резким жестом указал на дверь и куда-то вглубь, кивнул сержанту и взялся за массивную ручку двери…

– Schau oben[74], – сказали этажом ниже. Мелькнула взявшаяся за перила рука, в прицел земляковского автомата вплыла макушка шлема в камуфляжной сетке. Женька взял чуть ниже и нажал спуск. Прогремела короткая очередь, в тот же миг Вася выпустил из ладони «эфку»…

…Закричали немцы… Женька успел увидеть, как капитан уперся сапогом в стену и оттягивает створку двери на себя. Внизу грохнуло, в облаке дыма и известковой пыли Земляков врезался в дверь плечом – ух, маму ее, как скала дубовая… внизу орали – кого-то задело осколками.

– Жека! – прохрипел капитан.

Земляков почти ощупью рванулся на повторный таран, Вася поддержал – врезались в створку одновременно. Показалось, ключица хрустнула, но и дверь не устояла. Ввалились в коридор – «до конца!» – рычал Марчук. Сокрушая и сметая все подряд, разведчики кинулись в глубь квартиры. Двери в комнаты, портьеры, истошный женский визг из-за кадки с пальмой…

– Сюда! – подгонял капитан.

Женька обнаружил, что бежать неудобно – легкая гнутость наделась на ногу и застряла. Пытался стряхнуть, но легенькая этажерка уцепилась, как капкан – пришлось врезать предметом мебели об угол.

На кухню Земляков выскочил последним – капитан уже расколотил оконное стекло и выбивал автоматным стволом верхние крупные осколки.

– Пошел!

Высота оказалась небольшая – под окном была крыша гаражной пристройки. Женька спрыгнул – лопнули под сапогами осколки стекол… Треск винтовочного выстрела – стрелял немец от подворотни. Земляков упал за конек крыши, ответил очередью – егерь успел спрятаться за угол. На крышу свалился сержант, за ним слетел Марчук…

– Немец в арке, – объяснил Женька.

– Вниз давайте!

Внутри дома дважды ахнуло, на голову разведчикам посыпались остатки стекол – немцы с лестничной площадки забрасывали квартиру гранатами. Баба внутри примолкла, потом завизжала с новой силой…

Женька спрыгнул с крыши в тупичок между гаражом и стеной двора. Марчук уже метнулся к высокому кирпичному забору:

– Давай!

– Не, с окна срежут…

С окон забор действительно был как на ладони – кто-то перепрыгнуть успеет, а кто-то и нет…

Отскочили под прикрытие гаража, к воротам. Вася попробовал высунуться во двор – винтовка «арочного» немца мгновенно ответила выстрелом – пуля стукнула в угол гаража.

– Ушлый, сука, – заметил сержант.

– Давай через магазин обойдем…

Только продрались в гараж мимо знакомого грузовика – на шум ударил автомат – один из егерей засел во внутренней двери подъезда.

– Так не пойдет, – прохрипел, пятясь, капитан. – Через двор пробиваться нужно.

– Машина на ходу… – сказал Женька…

…Понятно, «Рено» не танк, но и не линию Маннергейма предстоит штурмовать. Марчук молча рванул дверь кабины – двигатель завелся мгновенно. И то добре…

Вспрыгивая на заднее колесо и собираясь перевалиться в кузов, Женька почувствовал, что сейчас по нему будут стрелять. Пуля, видимо, действительно просвистела, но переводчик уцелел – уже запрыгнувший в грузовик Вася дал очередь из своего ППШ и пуганул высунувшегося из внутренней двери фрица. В треске очередей и реве двигателя «Рено» пихнул бампером прикрытую створку ворот и выкатился на свет божий. Поворот во двор тесноватый, капитан выкручивал руль, но все равно зацепил крылом забор. Толчок пошатнул вставшего было Женьку, и всадить очередь в подворотню не получилось – пули выколотили рыже-белую пыль из стены слева. Впрочем, «арочный» егерь, напуганный неожиданным явлением механизированного противника, второпях выстрелил и драпанул на улицу. Грузовик свирепо газовал и судорожно дергался – капитан Марчук пытался разобраться с непривычными передачами, – и покатил в подворотню. Сидевший между коробками и прочим барахлом сержант дал очередь по окнам над пристройкой – там мелькнул кто-то из егерей…

В прямоугольник подворотни «Рено» все-таки вписался, промелькнул над кабиной низкий темный свод. Грузовик вынес наружные решетчатые ворота, с визгом и лязгом волочащегося по булыжнику металла, выскочил на улицу…

– Russen[75]! – орал удирающий вдоль дома егерь.

Женька ожидал, что сейчас по грузовику начнут палить из карабинов-автоматов, но дело обстояло хуже: у подъезда стоял немецкий грузовичок, из него выпрыгивали егеря, а чуть дальше притормаживал разведывательный бронеавтомобиль 221-го типа[76] – высовывающийся из башенки пулеметчик с изумлением смотрел на выскочивший грузовик: ошалелый, ощетинившийся погнутыми прутьями решетчатых ворот…

Марчук резко крутанул руль вправо, «бортстрелки» из кузова в два ствола полили немцев и их технику: падали на тротуар егеря, пулеметчик успел спрятаться за броню…

«Рено», завывая, несся по брусчатке, одна из створок ворот зацепилась за столб, заякорилась, потянула вторую решетку – грузовик завилял, вспрыгнул одним колесом на тротуар – бортстрелки попадали. Вовремя: пронеслась пулеметная очередь, зацепила борт, угол кабины – пулеметчик в немецком «разведчике» оказался опытен…

Освободившийся «Рено» вильнул к другой стороне улицы и свернул в переулок.

– Немцы за нами рванули! – крикнул Вася.

– Может, отстанут… – Земляков вбил в автомат новый «рожок»…

Что-то крикнул из кабины Марчук, расслышать было трудно, да и не до того было. Сержант и Женька сапогами толкали к заднему борту коробки и ящички, туда же запихали «штуку» шерстяного сукна…

Вынырнул из-за угла преследующий бронеавтомобиль, сразу запульсировал пулеметом. Сержант пытался привстать с автоматом, Женька удержал:

– Лежи! У тебя что, бронебойные?

– Так пугнуть…

Какое там пугнуть, лежали, вжавшись в истертые доски днища кузова: пули дырявили задний борт, и вообще все подряд. Женька ужасался тонкости досок кузова, легкости своей каски и бесконечности немецкой пулеметной ленты. Подпрыгивали коробки, под носом оказалась новая рыжая женская туфля – между прочим, довольно уродливый фасон, Иришка такой ни в жизни бы не надела…

…Пулеметчик теперь бил по скатам. Хлопнула покрышка, «Рено» повело в сторону, чуть-чуть не задели стену, Марчук свернул в какой-то проезд…

…Очередной двор. Груда бочонков. Капитан дал задний ход, закупоривая проезд телом истерзанного бедняги «Рено». Бортстрелки спешно высадились с кузова, Марчук спрыгнул из кабины:

– Там проход, живее!

Побежали через двор – в проезд уже лез бронеавтомобиль, выталкивал упирающийся грузовик. Ударил пулемет, но стрелку мешала кабина «Рено»…

…Палисадник, красивая ограда из дикого камня…

– Дальше нельзя, – отдуваясь, сказал капитан. – Там улица, немцев полно.

Женька сообразил что столь стремительно отошедшая разведгруппа оказалась в узком квартале у Бульварной – и теперь совсем рядом отходящая колонна немцев. Надо бы срочно к основной части «Чата» прорываться…

– Через дворы верней… – начал Марчук, но тут разведчики услышали топот сапог на улице…

– Вот, черта им в… – процедил капитан.

Первого немца срезали, но через забор пришлось прыгать уже под выстрелами. Следующий дворик: совсем узкий, за воротами видны проезжающие по улице грузовики, вот проволокли длинный прицеп…

…Сзади закричали, Женька мельком увидел егеря – тот сидел на заборе, целился из автомата. Капитан отмахнулся – полетела «лимонка»… Немец благоразумно свалился за забор. Разведчики проскочили в щель между сараями – за спиной бабахнуло, осколки «эфки» заколотили по доскам. Впереди был выход в проулок – там тоже стреляли…

– Зажмут ведь, – заметил Вася, вставляя новый диск.

– Давайте без панических настроений, – пробормотал капитан, пытаясь рассмотреть в просветах, что происходит в переулке. Стреляли где-то левее, там даже пулеметы включились. Впрочем, сзади тоже стреляли, пусть и пожиже, но уж точно по разведчикам. Женька невольно пригибался, когда в сарай стучали пули…

– Вперед и не останавливаться. Жека – правый фланг, сержант – левый. Главное, переулок проскочить…

…Пока проскочили лужу на въезде во двор. Переулок, вроде и переплюнуть можно, а прямо проспект, когда вдоль него бьют. И улица рядом: катил груженый грузовик, пригнувшийся у кабины немец беззвучно раззявил рот, ухватился за винтовку. Вот зад обезьяний, будто иных дел у него нет…

…Женькина очередь, наверное, немца лишь напугала. Зато рядом уже высилась стена дома – переулок переводчик Земляков форсировал успешно. Что-то орали товарищи – Женька оглянулся: прямо на них летел броневик. Но вполне хороший броневик – правильной зеленой окраски. Значит, «шесть-четыре» не стал в «засадном дворе» отсиживаться. Высунулась голова в танкошлеме, тоже что-то орала. Женьку толкнули в плечо:

– Садись, черта тебе в…

Урчащий «шесть-четыре» принялся разворачиваться, Земляков запрыгнул на броню.

– Живей-живей! – торопил пулеметчик.

Броневичок был хороший, только потрясающе тесный. Женька, пытаясь втянуть живот, втиснулся рядом с пулеметом – хозяин ДТ отклонился, освобождая пространство. За края башенки уцепились остальные разведчики:

– Да куда ж тут?!

Снизу испуганно заорал невидимый водитель. Марчук, оглядываясь, ухватил за шиворот, сунул в башню сержанта:

– Лезь, черта тебе…

«Шесть-четыре», не закончив разворота, каким-то чудным пируэтом рванул назад задним ходом. Земляков, обомлев, увидел немецкую разведывательную бронемашину, сворачивающую в переулок. На ее броне сидели егеря. Та же самая, приставучая бронежестянка – перехватить разведчиков вознамерилась…

Встреча с русским броневиком для немцев тоже оказалась сюрпризом – четверка егерей мгновенно ссыпалась на землю, пулеметчик спешно разворачивал башню…

– Во, гадюка! – выдохнул пулеметчик «шесть-четыре», приникая к пулемету. – Ховайтесь, хлопцы!

«Дягтерев-танковый» и МГ открыли огонь одновременно. Если бы «шесть-четыре» удирал как положено, мордой вперед, разведчиков мгновенно бы сдуло свинцовой струей. Но водитель уводил крошечную бронемашину задним ходом: висел за кормой, цепляясь за запаску, капитан, провалившийся в узость башенки вниз головой Вася, поджимал ноги, колотила по броне дробь бесконечной пулеметной очереди. Матерясь, строчил в ответ наш пулеметчик, на каску переводчика Землякова отскакивали гильзы, а перед глазами Женьки почему-то оказался аккумулятор – подпрыгивал на стенке в довольно несолидном креплении…

«Шесть-четыре» отступал, немецкий броневик вроде бы наступал, звенели рикошеты, – пулеметчики от страха мало что видели-соображали, просто жали на спуск… Неполная лента в МГ кончилась первой…

«Шесть-четыре» выкатился задом на узкую улочку и стремительно рванул направо.

– Жив, капитан? – спросил снизу Женька, видевший лишь одну из кистей Марчука, мертвой хваткой вцепившуюся в скобу башни.

– Жив вроде, – ответили из-за брони.

– Добьют сейчас, – заорал пулеметчик. – Диск дайте!

Броневичок несся по кривой улице, пассажиры пытались подать полный диск из боеукладки, но сделать это в немыслимой тесноте не получалось. Земляков чуть не орал от боли в колене, по которому била штанга крепления, Вася, так и торчащий вверх ногами, охал, сумевший оседлать запаску и кативший с относительным удобством капитан давал ценные советы. Наконец Женька смог разогнуться, и пулеметчик дотянулся до диска. Водитель о чем-то предупреждающе заорал, и в этот миг «шесть-четыре» выскочил на улицу и чуть не столкнулся с огромным «крупповским»[77] грузовиком, буксирующим противотанковое орудие…

Про черта Марчук досказать не успел – разведчики начали стрелять. Пользы от пальбы было немного: капитан бил с одной руки, Женька толком и развернуться не мог, но перекосившийся «шесть-четыре» (правые колеса катили по тротуару) несся вдоль артиллерийской колонны, лупил вокруг двумя автоматами и матом пулеметчика, которому никак не удавалось поменять диск. Помогало то, что броневичок выскочил в середину колонны и летел навстречу немецкому движению, мелькая мимо артиллеристов так быстро, что те успевали осознать происходящее с опозданием. За удирающим «шесть-четыре» гнался до омерзения упорный егерский разведывательный автомобиль – раньше на извилистой улочке стрелять немецкому перезарядившемуся пулеметчику мешали дома, сейчас он боялся зацепить артиллеристов на машинах.

«Шесть-четыре» свернул в переулок – броневичок занесло, Марчук ахнул, слетая со своего колесного «седла» – Женька едва успел ухватить командира за бронежилет.

– Сейчас он нам даст, – крикнул пулеметчик, глядя, как следом сворачивает немецкий бронированный «разведчик»…

Но дал не немец, а врезали спереди. У башни так крепко засвистело, что согнувшийся Марчук врезал каской по танкошлему пулеметчика, а Женька сам не понял, как вернулся вниз к уютному аккумулятору.

– Давай-давай! – кричал пулеметчик…

Навстречу медленно катил «Скаут» – броня у бронетранспортера была не очень надежна, но крупнокалиберный «браунинг» бил внушительно. Большого сородича поддерживал «младший» пулемет, вдоль стены дома бежали разведчики, деловито прикладывался к автомату ефрейтор Торчок…

Немецкий броневик пусть и без видимых повреждений, но отвалил мгновенно. Группа «Чат» тоже не стала задерживаться – живо отступила в другую сторону. Остановились у какого-то скверика.

– Встать дайте, – взмолился сержант Вася.

Женька выковырялся и спрыгнул с броневичка, общими усилиями извлекли сержанта – у того шла кровь носом.

– Нос щас спечется, – заверил Торчок. – Отож все целы?

Группа потерь действительно не понесла. Но задание было сорвано…

– Я его, наверное, с крыши видел, – мрачно сказал Марчук. – В «парке» новой, не по росту, и в солдатском кепи. Но рожа похожа. Вот, черти ему в… Ведь почти рядом были. Кстати, Визе весьма невысок для настоящего «эсэса»…

Действительно, точных сведений о росте штурмбаннфюрера Визе до сих пор получить не удалось. В документах разнобой, а фотографироваться в группе и в полный рост эсэсовский доктор почему-то не любил. Может, неарийского роста стеснялся?

6. Накладки и сопротивления

Город Львов Штаб спецотряда. Старшина Шведова. 17:20

– У «Чата» не вышло, они отходят. «Отель» работает, но результатов пока нет, – известил капитан Попов, вкладывая шифровки в папочку.

– Только начали, – Марина не очень понимала, почему капитан сообщает детали операции. Понятно, что спецотряд, люди к секретной работе допущены, собственно в СМЕРШе иной работы и не бывает. Но старшина Шведова – кто? По штату санинструктор. Пока медицинской работы нет, остается на штабном подхвате: этого позвать, того найти, воды принести, еще один стул найти… Это правильно. И правильно, что капитан не все о Марине знает. Потому что некоторые личные подробности к делу не относятся, и вообще санинструктор к себе снисхождения не допустит. Ладно, эти… «гости потомственные», по понятным причинам лишнее знают.

Капитан завязал тесемки папки аккуратным бантиком, глянул искоса – иногда он здорово походил на товарища Попутного, что жутко настораживало. Ядовитого полковника Марина терпеть не могла – такая гадина стопроцентная, вездесущая и хамоватая. И в Севастополе за это время трижды появлялся, и на московском аэродроме его все знают: пилоты почтительно здороваются, водители за что-то благодарят, случайно встреченный комкор интересуется о погоде «там» с таким выражением, словно это «там» вообще в Африке… Может, и действительно в Африке?

Имелись у Марины подозрения, что полковник никакой не «потомственный». То есть, может, и оттуда, из будущего, прибыл, но сначала туда был переброшен. «На укрепление» или по обмену опытом, черт его поймет.

Попов уже не косился, смотрел на карту, потом на сосредоточенно прижимающего к голове наушники радиста.

– А что, товарищ Шведова, с точки зрения младшего командного состава, оно как выглядит? Если сугубо неформально? На что наши прибывшие издалека товарищи рассчитывают? У нас ведь тут задача, схожая с той потерянной иголкой. Только не в стоге сена, а в большом городе.

– Они везучие, – машинально сказала Марина. – Да и отступать им некуда. Как и нам.

– Думаешь? – капитан осмотрел карандаш, достал маленький перочинный ножичек, принялся затачивать грифель. – Значит, доверяешь командировочным товарищам целиком и полностью?

– Товарищ капитан, если проверяете, так я присягу Родине давала. И подписку. Если приказ будет, с любыми африканцами готова плечо к плечу воевать.

– Не горячись. При чем тут африканцы? Я для собственного уразумения спрашиваю. Ты с ними уже задание выполняла, опыт имеешь.

– А что задание? У них в головах слабость, а так… Вполне подготовленные.

– Положим, переводчики у них вроде наших штабных растяп. Интеллигенция…

– Второго я не знаю, а Земляков спортивный. Хоть и не особо атлетичный. В рукопашную ходил, я видела. Есть у них, конечно, и так… циркачи с самомнением.

Попов кивнул. Вроде бы и без всяких намеков, но Марине стало неприятно.

Радист заерзал, застрочил в блокноте. Капитан и старшина замерли… В тишине ухал не очень далекий бой, да похрапывали лежащие на диване бойцы: второй радист и водитель «виллиса» зря времени не теряли.

– Это из бригады. Передовыми группами прорвались и ведут бой у вокзала. В окружении. Немцы упорно контратакуют. Спрашивают, можем ли помочь. Положение сложное.

Попов спрятал листок шифровки, задумчиво подергал себя за ухо. Для Марины дело было ясным: здесь три «тридцатьчетверки» без толку стоят, а в разметавшейся по городу бригаде сейчас каждый боец на счету. Понятно, у Особого отряда своя задача, но здесь спокойно, да и с каких это пор СМЕРШ взялись танками охранять? Контрразведчики вполне способны и сами управиться.

Капитан крякнул:

– Рискнем. Здесь недалеко, если что, перебросить силы успеем. Давай, Шведова, командиров танков ко мне…

Через полчаса три «тридцатьчетверки» с отделением десантников ушли к вокзалу. В резерве Особого отряда осталось восемнадцать человек, включая группу управления, водителей и радистов. Впрочем, скоро должен вернуться бронетранспортер, увезший раненых. «Скаут» – машина надежная, связь с группами обеспечит…

Город Львов. Угол улицы Махнацького и Хмельовского тупика. Оперативная группа «Отель»/лейтенант Спирин. 17:30

Дома по сравнению с московскими казались провинциально скромными, но квартир и всяких мансард и получердаков в них хватало. Прочесывали только «по верхам», но от лестниц и тупичков уже в глазах рябило. Спирин поднимался по очередным ступенькам, держал наготове автомат и размышлял о сомнительном очаровании старины. Казалось бы, лифты известны с VI века, первые цивильные пассажирские уже в середине XIX работали, а тут…

Мезина с юным аборигеном шли сзади – негромко беседовали. Спирин, конечно, понимал суть, но не без некоторого труда: не суржик, не галицко-буковинская мова, а коктейль какой-то самогонный…

Мальчишку звали Анджеем. Поляк, львовянин, отец был коммунистом, погиб еще до войны. На вид Анджею было лет пятнадцать, что он понимал в политических воззрениях отца, сказать трудно. Просто мышление у мальчишки такое – подпольное. Три года в «Народной гвардии»[78]. Может, и врет, – организация практически полностью разгромлена весной, проверить трудно. А может, в ином врет: и отец не коммунист, и подполье несколько иной идейной направленности. Но оружие – германский штык и гранату-толкушку[79] имеет, немцев и бандер ненавидит истово: как о них, так через слово мат, и пани-офицера грубиян не стесняется. Кстати, с чего он взял, что «пани» – офицер? На масккостюме и бронежилете знаков различия не найдешь.

– Здесь проверяем? – Вадим обернулся к болтунам.

На площадке две квартиры, но лучше сразу с верхнего этажа начинать – третий более обещающий, хотя и отсюда часть лагеря может просматриваться…

…Вместо ответа Мезина вскинула винтовку, едва не задев стволом лейтенанта по лицу, одновременно оттолкнула мальчишку вниз. Спирин с опозданием услышал тихий скрип – открывалась одна из квартирных дверей. Вадим вскинул автомат – черт, чуть не выстрелил…

Пожилая женщина открытой ладонью перекрестилась на ППС, оглядела Вадима, подняла бровь на стоящую на одном колене Мезину, неодобрительно поджала бледные губы…

– Czy babcia? – спросил снизу Анджей.

– Bandyci ukraiсscy, – одними губами произнесла полячка и указала сухим пальцем в потолок.

Дверь так же бесшумно закрылась.

– Вот, не все так плохо, население нас поддерживает. – прошептала Мезина и поинтересовалась у мальчишки: – И що с гранатою будем робити?

Анджей держал в одной руке «колотушку», другой уже натянул шнур с кольцом.

– Так зазжучу. В дзверь.

– Снайпер. Видскоче и пана поручика подшибет.

Мальчишка хмурился. Вадим, догадываясь, что о тормозных «поручиках» будут вспоминать в последнюю очередь, прошептал:

– Вы с гранатометанием не спешите. Я не совсем понял, кто там наверху?

– Есть мнение, что там нехорошие люди, на войне лаконично именуемые «врагами»…

Дверь на верхней площадке имелась единственная – опять что-то вроде местного аналога мансарды. Выглядела дверь довольно крепкой. Вадим в принципе знал о действиях штурмовых групп очень многое. Можно подорвать дверь тротиловой шашкой, можно связкой гранат. Но оперативно-техническое средство «Импульс», изделия «Питон» и «Ключ», да и иные достижения цивилизации исключаются по понятным причинам. Спецлом и модифицированная кувалда тоже пригодились бы. Или, рассчитывая на эффект внезапности, грубо выбить дверь, ворваться, надеясь на бронежилеты… Сначала нужно спуститься вниз, предупредить бойцов – двое автоматчиков дежурят снаружи у двери подъезда…

– Лейтенант, у меня кое-какой опыт по этой части, – прошептала Мезина. – Нам бы войти помягче, поговорить, расспросить, чего они здесь сидят. Позволишь попробовать?

Спирин кивнул. И зачем она спрашивает? Вроде бы даже всерьез. Даже если о Мезиной наполовину врут, у нее спецназовского опыта на порядок больше. Хотя если от нуля считать, все будет «на порядок»…

Мальчишка метнулся вниз, предупреждать бойцов. Мезина тоже на миг исчезла, но тут же вернулась с несколькими пожелтевшими газетами, прихваченными среди хлама этажом ниже. Осторожно смяла в комки:

– Устарела пресса. «До перемоги». С фоткой, хм, «Райхсфюрер СС Гимлер слухае пояснень боэвих вправ на карти». Юмористы… Серники дайте кто-нибудь…

Спирин полез за спичками, воительница пока шептала – ставила задачу мальчишке.

…Газеты разгорелись, Мезина подождала, принялась затаптывать, разбрасывая недогоревшие хлопья сапогом. Лестничная клетка наполнилась дымом.

– Ой-ой-ой! – громко сказала сержант. – То пожежа!

– Запалилось! Поджар! – тонким голосом поддержал Анжий. – Води!

Мезина, сложив руки рупором, поохала, обращаясь к темной нижней лестнице, и метнулась вверх. Через секунду с топотом взбежал Анджей, заколотил в дверь:

– U was swieci? Dym skad?

Мезина пригнулась в узком простенке: в руках самозарядка, пистолет почему-то вынут из кобуры и примитивно лежит у сапога.

– Pali siк! Gdzie siк pali?! – надрывался мальчишка, колотя кулаками в дверь, – в правой руке у него был штык, и разнотонные удары грохотали на весь подъезд…

Лязгнул засов. Мезина отшвырнула мальчишку и ударила прикладом в приоткрывшуюся щель – снизу вверх, коротко и очень сильно. По звуку не промахнулась – словно в чурбан окованный приклад врезался…

…Кажется, выпущенная из рук винтовка еще не упала на пол, а Мезина с подхваченным пистолетом нырнула в дверь – очень низко, почти на четвереньках…

…Прыгая по ступенькам к двери, Вадим видел, как падал подсеченный сержантом человек: подлетели вверх ноги в галифе и сапогах, рухнул с тяжким грохотом. Дальше, в глубине квартиры, что-то происходило – стукнул одинокий пистолетный выстрел, заскрипело, словно заваливался огромный шкаф…

В двери Спирин столкнулся с Анджеем, подхватившим самозарядку. Пропихнулись в коридор…

– Держи его! – рявкнул Вадим, указывая на лежащее под сбитой вешалкой тело, и рванул в глубину квартиры…

Нет, уронили не шкаф – это стул вдребезги разлетелся и стол опрокинулся. Из-под круглой крышки стола торчала пара ног и рука – замерла, вытянувшись к откатившемуся автомату. Второй человек лежал ближе к окну, держался за лицо, – этот, судя по корчам и стонам, был еще жив. Мезина вышла из соседней комнаты:

– Здесь пусто.

Екатерина, держа наготове ТТ, ловко подцепила ногой и вернула в цивилизованное положение довольно массивный стол:

– Увы, неопознанный гражданин проявлял нездоровую склонность к применению автоматического оружия. Вследствие чего умер.

Мезина оказалась совершенно права – пулевое отверстие на лбу кудрявого парня располагалось чуть левее середины – обычно с такими дырочками в черепе не живут.

– Що то есть? – спросил Анджей от входных дверей – мальчишка изо всех сил упирал ствол самозарядки в спину лежащего человека. Тот был без сознания.

Вадим подумал, что о Мезиной не так уж много привирают. Кумулятивная молния Перуна, а не баба.

Катерина ласково постучалась сапогом в бок стонущей жертвы:

– Жив? Ну-ка, что там, в обывательских чуланчиках-карманчиках?

В «чуланчиках» оказалось прилично: на телах, живых и мертвых, нашли два револьвера и парабеллум, гранаты. Анджей с восторгом сносил оружие на стол: трофейный автомат немедленно навесил на шею, но арсенал все увеличивался. Еще один автомат, две винтовки – одна изуродована кустарной переделкой в карабин. Патроны в пачках и россыпью, две матерчатые ленты к «максиму». Самого пулемета, правда, обнаружить не удалось. Зато Анджей отыскал кортик: в ножнах с финтифлюшками, с отделанной костью рукоятью и бронзовой гардой – оружие немыслимой красоты и бесполезности.

– Гм, это что ж за хозяева такие предусмотрительные? – вслух размышляла Мезина, словно мешки сволакивая связанных пленников «до кучи». Трещали, отрываясь, вороты рубах, взвизгивали пружины продавленного дивана: все трое оказались сидящими на дряхлом предмете мебели – мертвец полулежал посередине, исподлобья смотрел в потолок. Убитый выглядел самым благопристойным – один из его товарищей пускал красные слюни и тщетно пытался выплюнуть осколки зубов. Другой запрокидывал голову – из сломанного носа обильно текло, на светлой рубахе уже широченная манишка заалела.

– Молчите? – Мезина повертела в пальцах ремень, найденный с оружием – «вилы» к бляхе самодельной пряжки были приклепаны кривовато. – Это правильно, панове. Даю пять минут подумать.

– Що? Ми по-московськи не розумэмо, – прогундосил бандеровец в «манишке».

– Так учитесь, – Катерина еще раз глянула в окно и ушла в соседнюю комнату. Было слышно, как выдвигаются ящики комода.

Спирин и Анджей переглянулись. Что она там делает? К чему этот повторный обыск? Зачем вообще здесь задерживаться? Сдать националистов автоматчикам, пусть отконвоируют в Цитадель. И продолжать выполнение задания. Не изымать оружие и арестовывать бандер сюда шли…

Зачем она в окно смотрела? Зелень деревьев, за ними склон, ряды колючей проволоки, Цитадель… Кое-что отсюда можно разглядеть. Даже очень можно. Но что толку – эти трое едва ли следили за последними днями существования Шталага-328. Собственно, абсолютно непонятно, что оуновцы здесь вообще делали. Судя по бардаку, квартира не их. Вооружены до зубов, боеприпасов на взвод хватит, бинокль…

Бинокль лежал на подоконнике. Может, Катерина не в окно, а на него смотрела?

В комнате было нехорошо. Мертвец наваливался на плечо беззубого товарища, тот пытался отпихнуть неживую тяжесть. В тишине надрывно посапывал безносый. Анджей посматривал на троицу, морщился. Убрать бы мальчишку от этого зрелища.

– Время, – Мезина вышла из двери. – Ценные мысли возникли?

– Що? – прогундосил безносый. – Не розумэмо ми.

Мезина кивнула и улыбнулась. Без каски, с слегка встрепанными золотистыми локонами она была хороша. Помародерствовать успела, перчатки натянула: сейчас любовно разглаживала складки: перчатки длинные, диковато-канареечного цвета, чуть ли не театральные. Концы шелковых пальцев наспех обрезаны, тесноватая тонкая ткань едва не лопается. Катерина с восторгом сжала и разжала кулаки:

– Истинный шелк. Европа, а?

Страшно она выглядела: пятнистая, высокая с нелепо-нарядными кистями рук. Загорелое лицо, точеные жесткие скулы, губы стали ярче. И глаза злобно сияют…

Еще раз сжались кулаки в неровно обрезанном шелке, потом пальцы извлекли из ножен финку… подбросили, игриво поймали…

Подошла к Анджею:

– Дай-ка клинок на пару хвилин.

Мальчишка протестующе открыл рот, но не пикнул, когда пани офицер вытащила из его ножен немецкий штык.

Тускло блестели клинки, резвились в желтых руках…

– Финочку все знают, – сказала вроде бы сама себе желтоволосая сержант. – Иностраночкой была, теперь наша, смершевская. А немец тоже неплох. Весьма приличный экземпляр образца 98/05 годов. Нет, приличная вещь, серьезно. Еще как может рубить, получше некоторых мачете. Да я и считаю его мачете, поскольку термин butcher bayonet – «мясницкий нож» режет ухо и обижает столь роскошную вещь…

…Тек голос бархатный, нежный, до дрожи пугающий. Хотелось то ли попятиться, то ли, наоборот, ближе шагнуть… к голосу обещающему, к игре отточенной стали…

– …Клинок однолезвийный, с долом с обеих сторон и расширением в нижней трети. Он, конечно, массивен, но великолепно сбалансирован…

Вадим понимал, что сие действо сродни гипнозу. Какая-то экзотическая форма воздействия на сознание. Но пленные сейчас едва ли восприимчивы – оба ранены, боль должна отрезвлять. Да еще труп рядом…

Но анализировать не получалось – Вадим смотрел на игру клинков, на шепчущие губы – они всё гуще пунцовели, наливались ярким цветом…

– …поскольку часть рабочего веса перенесена в лезвие и не отягощает руку, не дает мышцам устать, это реально нож из серии – продолжение руки…

– Не треба руку! – невнятно застонал беззубый. – Не чипай мене, видьма!

Он попытался вскочить с дивана, бежать все равно куда, но сапог уперся в грудь, вдавил в спинку дивана.

– Навшо вы тут? Кого чекаэмо? – нежно нашептывал желтоволосый ужас. Клинки ножей скользили, беззвучно пересекаясь, целясь в зрачки паникующего человека…

Вадим взял за плечо зажмурившегося мальчишку, выпихнул в коридор. В комнате наперебой забубнили, вскрикивая, умоляя…

Катерина вышла через несколько минут:

– Видимо, засаду здесь нужно оставлять. Интересные гости намечаются. Вполне возможно, и к нашей запутанной проблеме имеют отношение. Нужно с майором обсудить…

Она протянула штык рукоятью вперед:

– Забирай.

– Не можно, – отшатываясь, пробормотал Анджей.

– Я не пачкала, – сухо пояснила Мезина.

– Та я розумею. Але тзебе барздо потребней.

Мезина с одним из автоматчиков спешно отбыла в Цитадель. Второй боец присматривал за лестницей, а Спирин с мальчишкой остались охранять пленных. Один из оуновцев безмолвно плакал. Вадим дал пленным напиться, потом вместе с Анджеем выволокли мертвеца в коридор, прикрыли старым пальто.

– Ты не думай, – тихо сказал Спирин. – Это технология допроса такая. Бесконтактная.

– Та я и инны видзел, – прошептал мальчишка, – всездко едно стурусил.

Пленные сидели неподвижно. Казалось, что в комнате душно. Висело в воздухе что-то. Вадим распахнул окно – шелестела листва, громыхали где-то в кварталах орудия, стрекотал пулемет, стукнули близкие винтовочные выстрелы, но сразу умолкли. Спирин подумал, что сейчас бы не помешали фронтовые сто грамм. Отпустило бы…

Город Львов. Подвал на улице Красинского. Боец-подпольщик Микола Грабчак. 19:10

…Графинчик-то хрустальный, а шнапс немецкий, поганый.

– Давай еще по стопке, полковник. Слабоват шнапс, все одно не возьмет.

Хозяин дома поспешно принялся разливать по стопкам. Не дождется, когда гости уйдут. Иуда очкастая.

Шнапс ушел в горло, дружно захрустели луком. Стопки на точеных ножках Миколе нравились. Только размером маловаты. И колбасу хозяин резать не умеет.

Кныш как раз глянул на хозяина дома:

– Вы, пан полковник, ступайте. Мы тут посидим, время скоротаем, до ночи еще долго.

Хозяин, бородатенький, дряблый, в коротком халате с кистями, похожем на вышиванку, с готовностью пообещал:

– Да, пойду, панове. Обстановка сложная, наблюдения требует. Мы в ужасном положении. Возможно, лучше было уйти с немцами. Да-да, они враги, но… Хорошо-хорошо, предложение было риторическим. Мы с вами понимаем, что победа Советов маловероятна. Но муссирование этого вопроса, эти слухи, а некоторые только им и доверяют, дают сигнал коммунистическим бандитам, польской спеси, всем негодяям – не бойтесь, беритесь за свои кровавые сабли. Люди озлоблены, околдованы, они отворачиваются от истины. Они не понимают, что, вешая ярлыки, призывая продолжать войну и сокрушать цивилизованную Европу, они сами теряют человеческое лицо. Да, разобраться в ситуации, поддержать словом и делом тех, кто действительно этого заслуживает, – Великий Поступок…

Тю, вышел, наконец. Микола посмотрел вслед болтуну:

– Умно говорит.

– И с избытком, – кивнул Кныш, разливая остатки шнапса. – Зато крыивка[80] надежна. У пана Булка жена из польских курв – подозренья отводит.

– Так, а она, баба… не того? – осторожно поинтересовался Микола.

– Вдовец пан полковник. Безутешный, – улыбнулся Кныш. – И присмотреть за ним есть кому.

Да, работала боевка «Башты» надежно. Отсидевшись в сараях, бывший шутце благополучно добрался по полученному с таким трудом адресу. Кныша там не оказалось, но тамошний дед – с виду песок сыплется, а как начал записку нюхать, да усердно выспрашивать, так куда там энкавэдистам. Перенаправил беглого дивизионника – Микола по городу шнырять опасался, но нужная улица была рядом, с божьей помощью проскочил. Кныш оказался чотовым недоверчивым, слушал, записку читал, сто раз переспрашивал. Пистолет и гранаты отобрал, но вроде бы поверил. Тут прибежал молодой хлопец, сказал, что поляки по украинским домам облавничают и нужно уходить в надежное место…

В подвале у полковника Булка сиделось неплохо – обжитое место, видать, хлопцы здесь постоянно ховались. Хотя самому глупому Булку пуля в затылок не помешала бы – суетливый, спасу нет. Такие вечно, как до дела дойдет, слабы кишкой делаются. Впрочем, здесь долго задерживаться не придется…

– Вовремя ты, Грабчак, – закуривая, начал чотовый. – Дело есть срочное, вояки с опытом нужны до зарезу. Наши-то в лес ушли, хлопцев в городе мало. Заданье боевое, рискованное.

– Так я готовый, – предусмотрительно не стал возражать Микола. – Только нога у меня…

Хромал Грабчак почти непритворно – если у кого желанье проверить возникнет, так там вся ляжка синяя. Сказал, что контузило, когда в прорыве большевистский танк подбивали – танк не ляжка, его-то проверять точно не пойдут.

Кныш щурил маленькие глазки, объяснял намеками. Ночью нужно будет пробиться, группу за город вывести. Человек десять-пятнадцать. Проводники для такого дела готовы, а охраны маловато. Задача – вывести группу благополучно, дальше беглецов другие примут, а Львовская охрана в лес уйдет. В курень к Гусаку – там пока относительно спокойно.

Заданье выглядело выполнимым: москалей в городе пока не густо, поляков обойти можно. Главное, в бой не угодить – немцы арьергардами прикрываются, если под перекрестным огнем окажешься…

– Там подводы или машина нужна, – признался в главном Кныш. – Сами они уйти не смогут.

– Раненые, що ли? – сдержал неприятное удивление Микола.

– Ну. И с ними немцы-доктора.

Видимо, Грабчак полностью скрыть удивление не смог, потому как чотовый, цокнул зубом:

– Надо сделать. Не в немцах дело. Хотя там их двое или трое. Но дело принципа: нам помогли, мы помогаем. На будущее задел готовим…

Микола понял, что чотовый темнит. Что-то ему посулили, а может, уже и аванс получил. Где это видано – чужих раненых таскать? Но раз серьезный интерес есть, возражать глупо…

– Раз надо, пробьемся.

– Надо. И желательно всех вывезти. Сейчас хлопцы автомобили пробуют раздобыть. А вечером начнем.

– Далеко они? Успеем?

– Успеем. Место надежное, намоленное, дождутся в целости, – Кныш улыбнулся. – Отдыхай пока.

Отдохнуть Микола и в сараях успел. Сейчас делал вид, что спит, но размышлял. По всему выходило, что дело сложное и опасное. Интересно, сам Кныш туда пойдет? Если пойдет, то можно и рискнуть. Но ухо нужно востро держать…

А про полковника Микола осторожно спросил – оказалось, смеются над полоумным хозяином. Не от УПА его чин, а купленный в старые времена. Общество какое-то Галицийско-Волынское собиралось, для сбора пожертвований и прочей глупости. Хотя звучит ведь – «полковник». Если разбогатеть, подняться, то отчего ж… «Полковник Грабчак» – звучно…

Город Львов Штаб Особого отряда. Старшина Шведова. 21:20

…Стрельба поднялась внезапно. Оклик часового – и сразу пистолетные выстрелы, потом ударил пулемет, посыпались стекла. В штабной комнате все попадали на пол, радист подхватил рацию, свалившийся с продавленного лежбища водитель с руганью лез под диван за карабином.

Пулеметные очереди широко полосовали фасад – словно для острастки лупили. Немногочисленные бойцы Особого отряда заняли оборону: со двора уже доносились автоматные очереди. Попов, крикнув – «рации прикрывать», убежал вниз. Марина подползла к окну – над подоконником, прикрытым мешками с песком, показываться было неразумно, да и так понятно – пулемет, гадина такая, с дома, что через улицу, шьет. У соседнего окна пригнулся водитель, примеривался.

– Со слухового окна лупит.

Вражескому пулемету начал отвечать «дегтярев» со двора – видимо, во дворе было худо – он почти весь простреливался.

– Ты куда?! – крикнула Шведова второму радисту, готовящему автомат. – На вас связь.

– Так побьют же, – сержант махнул рукой в сторону задней стены – с тыльной стороны дома доносились взрывы гранат.

Марина выругалась и скомандовала:

– По команде, по пулемету. И сразу падаем. Раз!

Встали, ударили в два автомата и карабин. Марина видела, как ее очередь легла ниже слухового окна, лишь жестяной желоб исковыряла…

– Ложись!

Вновь попадали на пол, усыпанный немецкими бумажками, сержант-радист, видимо, в бою еще не бывший, зазевался – водитель его за шаровары дернул. Но вражеский пулемет не ответил – наверное, напугали.

– Присматривайте! – скомандовала Марина, и, пригибаясь, побежала к двери…

На втором этаже оказалось лишь двое водителей: отстреливались из окон, выходящих во двор и к боковому забору.

– Осторожней, дочка, – предупредил боец в возрасте. – На флигельке, кажись, снайпер.

– Не, у тебя там на флигеле пердун какой-то, – возмутился его товарищ с расцарапанной щекой. – Снайпер с садика бьет.

Марине стало чуть легче – бой внезапный, но славяне паники не допускают. Не то время, научились. Собственный страх подотпустил, Шведова поправила каску:

– Нам бы сюда пулемет – садик прочесать.

– Так он, пулемет, при деле, – заметил пожилой боец.

«Дегтярев» во дворе действительно дал длинную – в полдиска – очередь, еще добавил, но его дробь заглушили новые разрывы гранат – сразу с дюжину…

– Наши их за забором глушат, – объяснил поцарапанный и, приподнявшись, выстрелил в зелень соседнего сада. – Подбираются, суки…

В стену клюнула ответная пуля…

– Я ж говорю, – снайпер, – с удовлетворением отметил боец.

– Может, оно и двое, – не уступал старший.

Марина, наконец, заметила врага – скакнула суетливая фигурка из-за угла флигеля, кинулась к забору. Очередь гада не достала – лишь крутанулся с испуга на месте, шмыгнул обратно. Винтовку бы хорошую – тьфу, трофейная «снайперка» в Севастополе осталась. Трижды ходила Марина на стрельбище, пыталась к оптическому прицелу приноровиться. Конечно, снайпер из товарища Шведовой, как из того продукта боеприпас, но получалось ведь иногда. Убить бы еще одного или двух, пока…

Вообще-то немец на немца не походил – в кепке, без амуниции, только карабин в руках.

– Это кто вообще к нам лезет? – с некоторым опозданием удивилась Марина. – Гражданские какие-то?

– Власовцы они переодетые, – авторитетно объяснил поцарапанный. – Или бандеры националистские. Фрицы их тут уйму расплодили.

– Да какое различье? – пожилой боец выстрелил, мгновенно передернул затвор, добавил. – Ага, лежит голубь…

Марина дала короткую очередь по углу флигеля и перебежала в штабной «зал» – оттуда слышался голос Попова.

– Бегаешь? Воюешь? – с намеком спросил капитан. – На «тринадцатую»[81] живо и группы вызывай. Твой голос командиры знают, без шифра быстрей выйдет. Пусть на помощь идут. Противник скапливается, сейчас нас прижмут. Танкистов не дергай – все равно не успеют. Давай, Шведова, некогда вошкаться…

Атаковать начали, когда Марина еще не успела за микрофон взяться. Уцелевшие бойцы штабной группы отошли в дом, держать связь мешал пулемет, устроившийся в комнате напротив – эхо очередей пробивалось под наушники.

«Чат» ответил сразу – радист послал по адресу, но Марина орала, чтоб «москвича» или Павла Захарыча на связь дали. На миг у рации появился обычно воспитанный Евгений, выматерился, сказал, что скоро будут. «Отель» ответил чуть позже – их радист «прямой текст» игнорировал. Только когда Шведова пообещала ему губастый рот за уши натянуть и о «столбовом майоре» проорала, ответили.

– Что у вас? – голос Коваленко узнать было трудно – то ли осип, то ли давился чем-то.

– Ведем бой в окружении. Противника до двух взводов. Окажите помощь. По возможности…

– Сейчас подойдем. Прямо сейчас. Ма… Мариночка, вы держитесь…

Вот же… циркач глупый. Язык у него заплетается. Марина успела сказать о скоплении противника в садике и за соседним домом. Потом пришлось браться за автомат – сволочи просочились на первый этаж…

…Бойцов на ногах осталось мало, исходил кровью раненый радист, но перевязывать было некогда. Лестницу держал Попов с уцелевшим водителем, а старшина Шведова била по двору: там горел «Студебеккер», дым мешал стрелять, скрывал фигуры, норовящие проскочить, спрятаться за машины. Марина перебегала от окна к окну, перепрыгивала через лежащего поцарапанного бойца – нет, уже не поцарапало – грудь пробита. Старшина ругалась, что лег парень неудобно, и стреляла – экономно, угадывая в черном дыму движение. Изловчилась, закинула гранату к забору, за машины. Непонятно, чего сволочи туда так упорно лезут, но если им надо, значит, не пустим…

…В нагрудном подсумке оставался еще полный магазин, Марина вбила «рожок» в автомат, дернула затвор. Удобные эти подсумки, только стыдно кирасу носить, когда все кругом в обычной форме. Не понимают «потомственные» некоторых элементарных вещей…

Марина выдала экономную строчку по уползающему за горящую покрышку гаду. Со стороны улицы стрекот пулеметов явно усилился – неужели группа подошла? Старшина на миг замерла в дверях: увидела, как пронесся по улице легкий отрядный броневичок – пулемет задран, лупит по крыше. Почти одновременно в переулке по другую сторону горящего двора зарокотало: счетверенная установка бронетранспортера прибывшего «Отеля» прореживала садик…

…Лишние полсекунды стоять никак нельзя. Марина Шведова это понимала. Но она была обычной ростовской девушкой – рядовым советским солдатом, без личного ангела-хранителя и отшлифованного годами боевого чутья. Марина так и не узнала: один был снайпер или все-таки двое.

…Первая пуля попала в плечо, чуть ниже пластины бронежилета и развернула девушку. Упрямая старшина не хотела падать – и вторая пуля ударила в голову – пробитая каска звякнула, ударившись о стену в вылинявших обоях. Марина села, а потом легла в крошку штукатурки…

Центр города Львова Опергруппа/младший лейтенант Земляков. 21:55

– Поднажми! – Марчук склонился к спинке кресла водителя.

– Да она ж машина тяжелая, – проорал тот, вращая рулевое колесо.

«Скаут» несся по брусчатке, разогнаться из-за узости переулка не получалось. Пытались срезать и выскочить на улицу – проезд загораживала брошенная немецкая машина. Пришлось пятиться. «Шесть-четыре» умчался вперед, а груженый бронетранспортер отставал.

– Отож наши, – пробормотал Торчок, глядя на клубы дыма, поднимающиеся над домами.

Выскочили на перекресток – сбоку мелькнули спины убегающих людей. Вроде в гражданском – может, обыватели в панике мечутся? Один из беглецов оглянулся, не целясь, пальнул в сторону бронетранспортера – «Скаут» успел ответить из бортового пулемета, но улочку уже проскочили…

…Вот он – штаб, со двора черный дым валит, словно нефтебаза пылает. Валяется труп – пиджак задрался, торчат из-за брючного ремня магазины МР. Дальше по улице пятился «шесть-четыре», крутилась башенка – пулемет поймал оконный проем, дал очередь…

Бойцы ссыпались с бронетранспортера, Земляков одним из первых влетел во двор, чуть не выстрелил в возникшую из дыма фигуру.

– Я те пальну, очки надень! – завопили знакомым голосом – Катька спрыгнула с капота джипа – подбитый «виллис» осел на спущенных скатах, за ним пылал грузовик. – Смылись, бандерлоги. – Мезина спешно перезарядила СВТ. – У вас там санинструктор есть? У стены раненый…

– А остальные? – спросил, холодея, Женька.

– В доме, надо думать. Кто-то огонь оттуда еще вел…

На лестнице, изъязвленной пулями и осколками гранат, валялись тела, вот наш в выгоревшей гимнастерке, дальше разномастные бандеровцы… Катрин ухватилась за расщепленные перила, перемахнула на следующий пролет, Земляков запрыгнул следом…

– Санитар где?! – ревел в коридоре майор Коваленко.

…Над старшиной сидели на корточках санинструктор и всезнающая Катька. Шведова еще дышала – неровно дергалась жилка на шее – кровь стерли бинтом, но медленно натекала новая. Темные волосы влажно блестели…

Коваленко прислонился спиной к простенку, молчал. На него было лучше не смотреть.

– Щас отойдет девушка, – пробормотал санинструктор, безнадежно готовя бинт. – Не довезем.

– Всякое бывает, – Катрин подняла голову. – Женя, рискнешь с эвакуацией?

Глядя на спокойно-сосредоточенное лицо под каской, Женька подумал, что может и получиться. Несмотря и вопреки. Собственно, если и не получится, нельзя не попробовать. Не глядя, сунул кому-то автомат, начал раздергивать пряжки бронежилета:

– Кать, а с наводкой как? Она же ростовская, уведет бессознательно.

– Подавишь. У тебя получится. Опытный. И чипы сдвойте. Есть такая возможность?

На майора и Катрин не могла взглянуть, но Коваленко сил хватало себя в узде держать – понял, рванул с себя бронежилет, выхватил финку…

– Всем лишним – во двор! – с некоторым опозданием закричал Попов.

– Да что ж шуметь так? – заворчал санинструктор, осторожно заматывая пробитый череп Шведовой.

Женька бросил бронежилет, ремень с оружием, хлопал-ощупывал себя, проверяя на завалявшийся металл.

– Надежнее в расположение, потом ее машиной перекинете, – посоветовала Катрин, срезая пряжки со старшинского бронежилета.

– Не, я прямо в эвакопункт ход нарабатывал. Слушай, может, вдвоем? Точнее будет.

– Уже не будет – у меня личный лимит выработан. Сама только с проводниками хожу. Сейчас, в цейтноте провожатого не вызвать.

– Жаль. С тобой спокойнее.

– Справишься, Жека…

Обычное дело на войне: справишься – не справишься – значения не имеет. Нужно, значит, сделаешь.

Женька схватил с майорской ладони скользкую капсулу чипа. Масса у Маринки, конечно, иная, хорошо, что бронежилет двенадцать «кагэ» добавит, чуть скомпенсирует. На биометрию с чувством наплюем…

Ну-с, товарищ Земляков.

Рука у Маринки была холодная. Будто уж совсем… На хрен такие мысли, лучше о чипах – как активировать сразу два, да еще одной рукой?

– Зубом скуси, – подсказала Катрин, отходя в сторону.

Вкус чужой крови и биопластика напрямую ассоциировать с эвакопунктом труда не составляет…

…Попали. Только почему-то в коридор. Замер в дверях ошалевший медик ФСПП – в зубах торчала незажженная сигарета…

– Курить вредно! – рявкнул Земляков. – Принимай! Она в крайне тяжелом.

…Закрутилось. Каталка на устрашающе-бесшумном резиновом ходу, медбригада: уверенные люди, точно знающие свой маневр. Исчезло пятнистое тело на каталке за сияющими дверьми – увез нержавеющий лифт. Еще дышит старшина, значит, шанс есть.

– Ну? – спросил маленький кругленький фээспэпэшник.

– Работаем, – заверил Женька. – Дай руки помыть, и на Фрунзенскую ускоренно переправляй.

В машине хорошая связь имелась, в Отделе об эвакуации уже знали. Уточнили координаты для возвращения. Не первый раз, алгоритм действий предельно ясен. Потом Земляков позвонил с мобильного Иришке – на дежурство рыжая товарищ ФСПП-оперативница второй категории только утром заступала. Сказал, что пролетает транзитом, все нормально, только вот Шведову слегка подранило. Сочли целесообразным раненую сюда перебросить. Было слышно, как Иришка вдавливает поглубже в себя сотни ахов и вопросов. Кое-что уточнила и сказала, что «целует».

– Хорошая жена – великое дело, – заметил водитель.

– Еще бы, – Женька вернул телефон. – Повезло мне. Ну и ей тоже нехило подфартило.

Засмеялись…

Москва зажигала огни теплой летней ночи, за спиной осталось желто-сиреневое сияние Старо-Андреевского моста, оперативная машина, тактично взблескивая мигалкой, свернула к Фрунзенской. Задерживаться и задумываться не будем, в опергруппе ждут…

Город Львов. Штаб Особого отряда. Лейтенант Спирин. 22:40

…Ночь спустилась дымная, душноватая. Бой у вокзала стих – надо думать, наши все же подстерегли и раздолбили досаждавший немецкий бронепоезд. Возможно, танки, ушедшие от Особого отряда, в том деле решающую роль сыграли – командир отрядного взвода «тридцатьчетверок» о действиях бронепоезда знал чуть больше, чем зажатые на вокзале танкисты.

…Вадим вполне приноровился – желтые патроны вставали в магазин сами собой. Ну, почти сами собой. Вообще-то, странное это ощущение – пытаться осмыслить свой первый бой. Лейтенант Спирин выпустил примерно двадцать – двадцать пять патронов. М-да, нужно было точно посчитать. Статистического значения точная цифра, конечно, не имеет, просто любопытно. Черт, ну и ерунда в голову лезет…

Полчаса назад Вадим впервые стрелял по людям. Представляя, как это будет, мелькали мысли о нравственном выборе и прочая достоевщина. Нет, не было особого выбора. Маневренный уличный бой, для подошедшей группы весьма скоротечный. Лично довелось увидеть одного из стрелков противников – на долю секунды мелькнул за забором. Что скрывать, ощущалось некоторое разочарование: рассчитывал встретиться с подготовленными вояками «Кукушки» или хотя бы с егерями 101-й горной. А тут националисты. Сунулись опрометчиво, попали под раздачу. Неудачно. И для этих бандитов, и для Особого отряда. Три машины уничтожены, разбита одна из раций, пять человек погибло, шестеро раненых, среди них капитан Попов. Без здешнего куратора работать будет сложно.

А Марина, видимо, умрет. Даже если успеют доставить в современный госпиталь. Череп практически разбит, кома, потом…

Вадим поспешно переключил мысли на иное. Свидетелей «эвакуации» чересчур много. Обязательно слухи пойдут. Стратегические планы подготовки долгосрочного сотрудничества смяты. Надо полагать, полковник Попутный поставит на вид бессмысленное раскрытие опергруппы. Стоила попытка спасти единственную жизнь полного сбоя стратегических планов? Видимо, нет. Но как можно не попробовать помочь?

Выбор – очень сложная штука. Выбор между целесообразностью и моралью попросту жуток. Кстати, пример прошлой операции показателен. Коваленко «запустил маркер» в 9-м танковом корпусе. Воздействие дало длинный вектор: окруженную Пружанскую группировку противника добили, генерал-майор остался жив, никаких бронебойных и иных снарядов в его машину не прилетело. Успешно командовал до победы: это его танкисты прорвались под Штрасбургом и Деммином и первыми вышли к Эльбе. Уже после победы получил звание Героя…

Не стал Героем и генерал-лейтенантом другой человек. Командир 1-го гвардейского танкового корпуса погиб 17 июля восточнее Минска. Машины конвоя обстреляла бродячая группа немцев. Абсолютная случайность – кроме комкора оказался легко ранен лишь автоматчик охраны.

Вектор оказался длинен, но узок и на общую ситуацию не повлиял. Оба генерала-танкиста были храбрыми и достойными людьми. Но как оценить «маркер»? Целесообразность или глупость? По существу, капитан Коваленко вздумал примерить на себя тунику мойры. Довольно тесная и колючая одежка, что и говорить…

…Нет, нужно на что-то отвлеченное, лирическое переключиться. Вот сидят на раскуроченном диване Мезина и Коваленко: оба рослые, красивые, боевые до мозга костей и даже глубже. Мухина[82] с них бы запросто изваяла что-нибудь типа скульптурной группы «Разведка и ОСНАЗ». Высотой метров в пятьдесят, из легированной стали. И чего бы Валере с этой непробиваемой зеленоглазой моделью свои чувства не связать? Старшина Марина слишком земной была, слишком хрупкой. Жаль девчонку…

– …Группа захвата будет в квартире: человека четыре, там тесновато, развернуться негде. И три группы снаружи – блокируем бандерлогам отход, – палец «сержантки» скользил по схеме квартала.

– Здесь принято говорить «окружаем», – глухо напомнил Коваленко.

– Нехай «окружаем». Они шустрые, обратно ломанутся.

– Уверенности нет, что оуновцы с нашим делом связаны. Твои «расколотые» сами толком ничего не знают.

– Косвенная причастность вполне вероятна, – Попов, устроившись на трехногом стуле, баюкал подвешенную на бинте раненую руку. – И иных вариантов у нас пока нет.

– Это точно, – согласилась Мезина. – Ты бы в санбат заехал, капитан. Воспалится, забот не оберешься.

– Непременно заеду. Но утром.

– Подытоживаем. Технику загоняем в лагерь, к позициям выходим мелкими группами. Мы с Мезиной на явке, остальные в заслонах. Двинулись, – майор резко встал с взвизгнувшего дивана.

– Да, пошустрей бы, а то у нас там двое бойцов с подследственными. Наверное, уже беспокоятся, – я им реактивной ласточкой вернуться обещала, – Катерина, морщась, отцепляла от камуфляжных шаровар диванную пружину.

Не успели выйти, как загремело за дымящимися машинами. Бойцы рассыпались, занимая оборону, но, судя по комментариям из дыма, там были свои.

– Вот кто «ласточкой», – ухмылялась Мезина.

Женька кашлял, хлопал по прожженному искрами масккостюму, двуязыко ругался и требовал свое оружие…

На оставшейся технике Особый отряд двинулся к Цитадели…

Город Львов. Хмельовский тупик. Казак-подпольщик УПА (псевдо «Шокол») Микола Грабчак Вечер.

Имелись у Миколы сомнения, ох, имелись. Знает ли чотовый, что делает? Що-то не те командиры Грабчаку в последнее время попадались. Вовсе не к победам вели, а чаще наоборот…

Вернулись хлопцы – Микола разговора толком не слышал, но догадался – не так у них пошло. Мордатый Сашко все на шепот-крик срывался, автоматом тряс, Кныш на подчиненного шикал. Микола перестал притворяться, что спит, сел на топчане. Чотовый позвал к столу:

– Не взяли мы нормальный транспорт. Двумя подводами придется идти.

Выходить надлежало через час, когда окончательно стемнеет. Новому подпольщику дали винтовку, и Микола сел чистить оружье. Не, ну разве выйдет толк? Опять русская винтовка, да еще загаженная. Настоящему бойцу один позор с таким оружием кацапским и устаревшим.

– Ну, хлопцы, большое дело мы делаем, – внушал Кныш. – Трудно будет, но надо. Советы не так сильны, как кажется. Сейчас у нас редкостный шанс их сломить и в могилу свалить.

Хлопцы помалкивали, готовились. Вскрыли тайник в углу подвала: патроны, гранаты. Хозяин, полковник Булк, принес чайник, поужинали. Колбаса оказалась прогорклой и окаменевшей, хлеб черствым, а вареные яйца мелкими. Миколу вновь начали одолевать сомнения: с провизией дело дурно, боеприпас заскорузлый, идти непонятно куда… Не лучше ли отстать и командира поменять? Грабчак – вояка опытный, повидавший, но тут никакой уверенности…

Кныш, словно догадываясь, нехорошо улыбнулся:

– Ты, Шокол, верь. Как по сметане проскочим. У меня рука легкая. Що хлопцев в акцию вести, що брюхо взрезать – не дрогнет.

– Сомнений не спытываю, – заверил Микола. – Винтовка заботит. У меня карабин ладненький был, пристрелянный. Эх, имелись бы тогда патроны, разве оставил бы карабинчик. Може, еще мимо будем проходить, откопаю.

– Всё може быть. А пока иное заботит, – чотовый ткнул пальцем вверх. – Надежнее, хлопцы, нам хозяина трошки приструнить. Ненадежен пан полковник, языком трепать слишком любит, наболтает лишнего.

С паном Булком поступили по-простому. Чуял що-то недоброе хозяин, даже к двери попробовал бежать. Да куда ему, дряблому. Микола держал полковника за одну руку, Сашко-Кнут за другую, а Тарас-Снежка ремень на шее затягивал. Пан полковник хрипел, ногами меленько и часто переступал, словно спешил куда-то. Наконец отяжелел, обвис в руках.

– Тута крюк есть, – сказал стоявший в дверях и наблюдавший за акцией Кныш. – Поднимите его.

Подвесили хозяина, вернулись за оружием и снаряжением. Протискиваясь в дверь и отводя в сторону непослушное тело повишеника – пан полковник щурился неодобрительно, седой бородкой укоризненно поводил, – Микола подумал, что неловко сделали: кто ж на ремне вешает? Этак любой следователь раскусит, глянув на узел да на следы на шее. Нужно было веревкой удавить, да толком подвесить – в былые добрые времена в полиции по таким делам толк знали. Впрочем, Грабчак здесь человек новый – що ж с непрошеными советами лезть? Вот халат с кистями у покойника хорош – надо будет после войны себе такой справить. Можно бы и этот, вишневенький, снять, но куда ж трофей денешь? Эх, война…

Ночь была темной, тревожной. Постреливал город, не спал. Подпольщики шли дворами и дырами в заборах, Микола через пять минут ориентиры утерял, просто за Тарасом шел, бежал, да в щели протискивался. У переулка застряли: проносились по улице очереди пулеметные, взблескивали редкими трассирующими светляками. Вот же погань беспорядочная: наугад ведь постреливает, мог бы и аккуратность проявлять. Нет, у германцев все ж нужно учиться – те как по хронометру строчат…

Сидел в пахучей, облюбованной кошками нише казак Грабчак и невеселую думу думал: о немцах, что предательски несчастную Украину на полпути бросили, в Новую Европу так и не вывели, о поражениях нелегких. Но больше о своем собственном, сложном грабчаковском положении размышлял. Не думает чотовый в город возвращаться, раз ликвидировал хозяина такой надежной крыивки. Ох, опасно. Тут своей головой рискуй, заданье выполняй, а как выполнишь, и тебя самого того… Вот что немцы Кнышу посулили, раз чотовый так дупу рвет? А если надорвется? К примеру, шальная пулька в затылок клюнет? Сможет шутце, с честью из окруженья вырвавшийся, то важное задание до конца довести и к немцам достойно выйти? Какая награда будет? Не, рано о том думать, надо выждать.

Подпольщики выждали, и когда пулемет паузу сделал, улочку преодолели. Еще квартал, второй… Выбрались к овражку заросшему, Кныш вперед ушел, чуть слышно пароль назвал…

Две подводы, трое бойцов, с ними баба молодая, – эта обнимала лошадиную морду, пиджаком прикрытую, не давала испуганной кобылке голос подавать. На бричках лежало несколько мешков, стояли четвертные бутыли и полные ведра – Микола принюхался – глупо, зачем-то воду везут.

Кныш распорядился: подводы идут в обход, боевка двинется напрямую. Продрались сквозь кусты: впереди высились зады домов, смутно угадывался склон – Микола разглядел холм Цитадели. Прошли ближе, вокруг было тихо. Осторожный чотовый закончил присматриваться-проверять, оглянулся на группу:

– По сигналу к склону выйдем, – Кныш показал направление, покачал головой. – Совсем мало нас, хлопцы, а работы будет до горла. Если кто брезговать и носом вздумает вертеть… – чотовый многозначительно взмахнул стволом «вальтера». – Сейчас ждем. Просигналить должны. Я с Тарасом наверх поднимусь, как бы не проспали хлопцы. А вы начеку будьте.

Зашли в подъезд, осмотрелись, чотовый с охранником двинулся вверх по лестнице. Микола остался в компании тощего парня охранять нижнюю площадку. Еще один боец снаружи затаился.

В темноте подъезда было сыровато. Микола с сожалением вспомнил о шинели. Разве ж куцый пиджак греет? Вот курва та пани Тимкевич, не могла хоть полупальто какое дать. Наверняка и пшеки в крови у покойницы отметились – жадибна была, просто невозможно.

– Скоро сигнал-то? – прошептал Грабчак.

– Так кто ж знает. Как зажгут, – ответил худосочный боец. – Там що у Бродов? Неужто всех наших положило?

Ответить шутце-счастливчик не успел.

Наверху что-то треснуло – будто дверь нараспашку открыли, кто-то громко охнул, донесся вскрик Кныша:

– Засад!..

Затопали по лестнице…

Микола дожидаться не стал – кинулся к двери. Но худокостый оказался ловчее – уже впереди, схватился за дверь. Распахнулась – в глаза ударил луч фонаря, под ним мелькнули наставленные автоматные стволы:

– Стоять! Работает СМЕРШ!

Грабчак пхнул тощее тело вперед, на автоматы – худосочный телепень взвизгнул. Стрелять там, правда, не стали – двинули дурня по тощим коленям, свалили…

…Микола происходящее лишь обострившимся слухом улавливал – ловким котом отпрыгнул назад, в темноту, неистовым прыжком взлетел по лестнице – на втором этаже окно, выпрыгнуть, и сразу вдоль дома… Нет, не взять им Грабчака – не оттуда у москалей руки растут…

…Вот она, площадка второго этажа. Темно, в рамах окна половины стекол нет, рейками забиты… Навстречу катилось по ступеням, полосатым от лунной тени, тело – неловко пыталось удержаться – то Тарас-Снежка кувыркался, сверху лестницы сшибленный. Микола смотреть не стал – швырнул винтовку в нижнюю, застекленную четверть окна – зазвенели стекла. Прикрываясь руками, Грабчак сунулся в дыру – сзади мелькнула огромная тень: вся пятнистая, сплошь в буграх и наростах. Чувствуя, что не успевает, Микола взвыл… Рванули за штаны – выдернули из окна, припечатали к стене:

– Куда, малахольный?

Расплющенный по облезлой стене, казак-подпольщик Шокол осознал, что висит в воздухе.

– Руки!

Микола с отчаянием вскинул руки – треснул пиджачок под мышками, но палаческая смершевская длань перестала бывшего шутце о стену размазывать, опустила, позволила ногам опору найти… Кто-то уже обыскивал, выворачивал, выдирал карманы. Порвут, всю одёжу порвут, выродки кацапские…

Пленных стаскивали на лестничную площадку. Мычал, держась за разбитое лицо, Кныш, всхлипывал тощий хлопец, ногу пытался выпрямить. Возвышался над пленниками огромный москаль, вдумчиво автоматом поигрывал. Микола почуял, что медлить никак нельзя, попробовал сесть ровнее и сказал, упирая на правильное московицкое «р»:

– Товарррищи! Я мобилизованный насильно. Я вас ждал. Я сррразу винтовку бррросил. Здесь гнездо националистическое. Они сигнала ждут…

– Это что за грассирование столь самобытное? – удивился русский бронированный автоматчик с отвратительно городской и насмешливой харей.

– Галицийский гасконец или що? – с угрозой прорычал великан.

Микола хотел объяснить, что совершенно напрасно его «гасконцем» ругают, он свой, советский, житомирский, но не успел.

По ступенькам бесшумно слетела еще одна пятнистая фигура, нежданно женским голосом сообщила:

– От склона семафорят!

– Там еще подводы дожидаются… – успел подсказать мученик-житомирец – его сгребли за шиворот, и Николай Грабчак, полный решимости искупить невольную вину и всесильно помочь родной Советской власти, побежал вместе с автоматчиками…

Город Львов, Цитадель. Особый отряд/лейтенант Спирин 4:10

Ничего толком лейтенант не видел: в темноте едва угадывались колья колючей проволоки, дальше темнота. За спиной строения Цитадели, где-то там, за ними, машины Отряда, но все это во тьме отдалилось как будто на километры. Хотя порой голоса доносятся, звяканье металла – в сумерках подтянулось подразделение саперов, разгружаются.

Спирин лежал на плащ-палатке, устроив ствол автомата на подвернувшийся кирпич. Да, как говорится, – «ни зги». Даже дыру в заграждении, на всякий случай прорезанную Торчком, уже не угадаешь. Напрашивается мысль, что без ПНВ[83] или осветительных ракет здесь и сейчас воевать бессмысленно. Ракеты имелись: и у ефрейтора, и у сержанта-автоматчика, что сейчас лежал где-то справа, наготове ракетницы, но применять «люстры» решено лишь в случае захвата, дабы не вспугнуть «клиента».

Не придет штурмбаннфюрер. Вадим знал это наверняка. Опергруппа работает примитивно, практически даже не пытаясь просчитать действия противника, лишь импровизируя и надеясь на слепую удачу. Грубый метод, весьма далекий от профессионализма. И Коваленко, и Попов с Марчуком отнюдь не разыскники. О Катерине и говорить нечего – методика и подход к делу откровенно первобытный. Если говорить мягко…

Вадим понимал, что несколько некорректен. Это раздражение. Злиться имело смысл исключительно на себя. Слаб и не подготовлен лейтенант Спирин. В сон его, понимаете ли, клонит. Практически невыносимо клонит. Вот же нелепость, ведь серьезность задачи осознается в полной мере. Например, Павло Захарович знаком с обстоятельствами лишь поверхностно, оба автоматчика знают лишь, что задача «важна». Они просто воюют. А лейтенант-переводчик Спирин осознает цену бессмысленно уходящих часов. Нужен доктор Визе. Трудно переоценить значение этого проклятого специалиста-диагноста, захватить и разговорить эсэсовца нужно любой ценой. Возможно, он и «Энигма»[84], и Knickebein[85] в одном лице. А у лейтенанта Спирина, понимаете ли, глазки закрываются, баиньки ему хоца…

Вадим попытался опереться подбородком об автомат – вроде легче, бодрит прохладный металл…

В принципе вполне закономерно: первый бой, выброс адреналина, взрыв эмоций, переход на иной психологический уровень – все это чудовищно изматывает человека. А до боя Вадим видел ров… С фото и кадрами кинохроники этот ужас равнять бессмысленно. Там видишь жуткое, масштабное, но исключение. Здесь – осознаешь будничность. Это твой ров. Ты мог в него лечь, как и в сотни тысяч иных ям, траншей, воронок, кюветов и болотных топей, ставших братскими могилами…

Тела из рва Цитадели вынут еще не скоро. Некогда сейчас. Вокруг полно мин, подвалы крепости набиты взрывчаткой. Собственно, почему казармы и башни заминировали, но не взорвали, вообще малообъяснимо. Не успели немцы? Схалтурили?

Мысли вновь к близкому ужасу рва вернулись. Через плац пройти, потом левее к эскарпу… Этих людей так и похоронят, безымянными. Часть архивов Stalag 328 сохранилась, найдутся жетоны узников, но кто и где лежит, не выяснят и через семьдесят лет. Собственно, кому нужно выяснять? Живые заняты своими делами. Это только Катерина со своим экзотично-шокирующим мировосприятием обмолвилась, что мертвые не всегда уходят от живых.

…На дремотные суеверия лейтенанта Спирина потянуло. Вадим с ожесточением потер глаза – поплыли радужные круги. Глупо. О живых нужно думать. Стреляют в городе, дребезжит в отдалении что-то немецкое, автоматическое и малокалиберное, но жутко настойчивое. Изредка отвечает ему наша сорокапятка. Кто-то сейчас обтирает от смазки орудийные патроны, кто-то пробирается подвалом или наблюдает с крыши. Честное слово, им даже легче – не нужно таиться, не нужно раздирать себе слипающиеся веки.

А дом с засадой тих и темен. Тут напрямую всего-то с сотню метров. Спят обыватели, измученные страхом, боящиеся даже свечку зажечь, бойцы опергруппы уже догадались, что никто не придет, оставили часового и повалились на пол конспиративной квартиры. Наверное, Коваленко сторожит, мучается. Да, жаль девочку…

Вадим определенно не спал, но по сапогу его двинули абсолютно внезапно. Что за привычка у ефрейтора в людей автоматным стволом тыкать? А если пластина предохранителя соскочит?

Спирин сдвинул рукав масккостюма, глянул на светящийся циферблат:

– Еще пяти нет.

– Отож воистину бесценна познанье, – прошептал Торчок. – Ты сигнал зришь, чи ни?

Вадим всмотрелся: в окнах ни проблеска.

– Та башку повороти, лейтенант, – рассердился Торчок. – За кусты, до тех горбылин глянь…

Спирин пытался рассмотреть – тьма одна. Кусты кое-как угадывались, помнилось, что за ними груда строительного хлама, видимо, по приказу коменданта шталага рассортированная на отдельные кучи: булыжник, белый камень, старые доски… Но не видно же ничего.

Голубоватая вспышка, через паузу две короткие, еще одна, подлиннее…

Глупейшую мысль об экране случайного смартфона Вадим отбросил. Естественно, сигнальный фонарик с фильтрами. Вот оно!

– Обходное нужно, – прошептал Торчок. – Наши оттуда набегут, оно пождет, разглядит, и до бегов. А тута мы.

– Командуй, Павло Захарович.

Отползли к автоматчикам, те сигналы тоже засекли. Торчок в двух словах объяснил диспозицию.

– Только живьем брать, – напомнил Спирин, чувствуя, как начинает колотиться сердце.

– Сделаем, – прошептал один из автоматчиков. – Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, я в разведроте до ранения служил.

Отползли чуть дальше от проволоки, развернулись малочисленным фронтом к складу «стройматериалов». Вадим одного из автоматчиков сразу потерял и полз, весьма приблизительно понимая, что и как нужно делать, за ефрейтором, старался быть бесшумным. Что за черт, о тактике разведгрупп лейтенанту было известно почти все, но непосредственно в данной обстановке…

– Отож поспели, – с удовлетворением прошептал Торчок. – Мы крутим, ты разговариваешь, так, лейтенант?

– Наоборот вряд ли выйдет, – согласился Вадим.

Тишина томительная, только аж за парком, у Дирекции железной дороги, неизвестный стрелок спешно опустошил магазин винтовки, умолк… И, словно отвечая, прогремела близкая автоматная очередь. Вадим видел вспышку у ствола «штурмгевера» – через мгновение злобно закричали снизу, от дома, потом оттуда ответили автоматным огнем…

Метнулись от груд камней фигуры – одна огрызнулась огнем.

– Порснули, – едва слышно возмутился Торчок.

Фигуры действительно рассыпались – их оказалось три. Одна бежала почти на оперативников. Павло Захарович, пригибаясь, почти сливаясь с землей, шмыгнул наперерез. Вадим пытался понять, что должен делать, но думать стало некогда – Торчок бросился под ноги бегущего – тот, ахнув, покатился по неровной земле – ефрейтор вис на противнике некрупным, но увесистым грузом, цеплялся за автомат. Рядом возник сержант, навалился на брыкающихся соперников. Спирин опомнился, прыгнул к ним, разглядел морду противника – кепи свалилось, враг тряс светлой челкой. Боролись за автомат, хотя Торчок успел выдернуть из МП магазин и колотил им немца в шею. Вадим преодолел мгновенную нерешительность, вжал ствол ППС в бледный лоб. Немец мычал, но лейтенант нажал крепче.

– Вот и ляжи, – просопел Торчок.

Они с сержантом крутили пленнику руки. Вадим смотрел в распахнутые от ужаса глаза немца, тот выдохнул «mein Gott» и окончательно перестал сопротивляться. Спирин опустил автомат, потянулся к ножу – ворот пленному обрезать.

– Уйдет, уйдет, падла мелкая! – закричал второй автоматчик, глядя куда-то в сторону.

– Возьмем! – крикнул Вадим, отпуская рукоять финки. – Павло, ворот немцу сдерите…

– Та вон разумный, жить полагает, – заверил Торчок.

Спирин уже не слышал – бежал, несся почти ощупью, ориентируясь на направление бегущего чуть впереди автоматчика – боец что-то видел, действовал… Стреляли правее, ревел командный голос – определенно это майор Коваленко нагонял страху. Пронеслись в темноте трассирующие пули – кажется, самозарядка указывала направление.

– Вон он, гад! Как раз мелкий! – автоматчик дал очередь из ППШ. Факел выстрелов порядком ослепил Спирина, пришлось зажмуриться, по инерции нащупывая сапогами неровную землю. Закричал:

– Только живого!

– Да я его прижимаю! – в азарте крикнул боец.

Это верно. Напугать, прижать, заставить остановиться. Вадим вскинул своего «судаева». Где немец?

Встречные торопливые выстрелы оказались абсолютно неожиданными. Оторопевший Вадим машинально шагнул в сторону, автоматически нажал спуск. Собственно, и не целился – просто взял повыше коротких вспышек…

…Автомат колотился, пока магазин не опустел…

– На, сука! – мелькнувший впереди боец ударил прикладом, кажется, бил плашмя. Бросил автомат, упал на смутно-темное, охнул…

Вадим, отшвырнув пустой ППС, в два прыжка подскочил к борющимся.

– Du Arschloch![86] – рычал пойманный.

– У, ты, мля, – удивлялся автоматчик.

Бойца отбросил мощный пинок коленом, немец в разодранной камуфляжной парке попытался сесть и схватить автомат, но лейтенант Спирин рухнул сверху, стараясь своим весом вбить драгоценную говорящую добычу в землю. Немец выставил локоть, и вдолбить врага в землю не слишком-то получилось. Правда, и удар локтем в бронежилет повредил больше локтю, чем оперативнику…

Кажется, у немца за ремнем торчал пистолет, Вадим отталкивал от оружия немецкую лапу, бодал врага каской. Тот, молча, норовил ударить в лицо. Подкатился автоматчик, ухватил немца за руку:

– Держи, держи его, лейтенант!

– Дык, – Вадим крякнул, получив удар в живот – даже сквозь бронежилет весьма ощутимый. Немец выворачивался, как здоровенный угорь, перевернулся на брюхо, норовил уползти, хотя за него вдвоем цеплялись. Только бы пистолет не выдернул…

Каска сползла Вадиму на глаза, не совсем уловил, когда над дерущимися возникла фигура, мелькнул приклад самозарядки – немец, отхватив окованным прикладом по спине, длинно выдохнул и замер, словно парализованный. Катерина оперлась в спину пленника коленом, мелькнул клинок штык-ножа – отлетел в сторону отхваченный ворот немецкой парки. Кромсая все подряд у шеи добычи, Мезина озабоченно пробормотала:

– Живой вроде, а?

– А то, – промычал, морщась и облизывая разбитую губу, автоматчик. – Лейтенант огнем удачно прижал. Живехонек фриц. Только чаго-то крупён. «Мелкий, мелкий», а едва скрутили.

– Да не особо он мелкий, – прохрипел Вадим.

– Разберемся. – Катерина ловко, словно всю жизнь только этим и занималась, срезала с пленника ремни, распарывала одежду… Лейтенант Спирин удерживал немца за толстокостное запястье и думал, что только абсолютно сумасшедшая дама рискнет душиться в полевых условиях столь дорогими духами…

Где-то рядом гремели выстрелы, повисла ослепительная ракета…

Город Львов. Хмельовский тупик. Особый отряд/младший лейтенант Земляков. 4:20

…Выскочив из подъезда, обогнули дом.

– Они полевее должны прррятаться, – частил пленный бандерлог. – Там их четверо…

– Боец, придержи говоруна, тыл охраняйте, – на бегу приказал Коваленко. – Рассыпаться и вперед.

К черту бандеровцев, не до них сейчас. Выскочили во двор, Женька оказался на правом фланге недлинной цепи. Было неуютно – сверху, от Цитадели, двор как на ладони – на выбор можно бить. Но сигнальщик, видимо, сильно удивился – автомат ударил, когда большая часть оперативников уже проскочила под прикрытие забора. Ответили из автоматов поверх склона – не дай бог зацепить оппонента. Женька саданул сапогом по доске – у, зараза, крепкий заборчик, даром что на вид трухляв. Доска все же проломилась, пронырливый переводчик протиснулся в щель – вокруг были заросли бурьяна, отлетело из-под ног нечто дребезжащее – кувшин жестяной-дырявый. Впереди уже взбирался по склону кто-то ловкий – ага, капитан Марчук настроен агрессивно.

Женька кинулся догонять.

– Поспокойнее, не напоритесь, – приказывал из темноты майор…

Сверху уже не стреляли, зато из темноты возникли колья ограждения. Ножницы для резки проволоки у оперативников имелись, даже в двух экземплярах, но переводчику столь ценный инструмент, понятно, не доверили. А колючки здесь многовато…

– Проход! – раздался Катькин голос.

Катрин стояла на колене, смотрела поверх самозарядки.

– Они разделились.

– Сколько?

– Трое или четверо.

Командиры уточнять и рассусоливать не стали, проскочили в проход: проволока здесь действительно была разрезана, концы аккуратно отведены и зацеплены за колья.

– Давай, давай, Жека. Они шустрые, уйдут, – Катрин все еще всматривалась в темноту, словно там что-то разглядеть возможно.

Земляков проскочил за тройную линию заграждения, оперативников догнали отрядные автоматчики.

– Вдоль заграждения отсекаем, – командовала Катрин. – Еще проход должен быть. В глубине их возьмут, а кто проскочит – ваш. Двое за мной!

Женька хотел спросить, что значит «ваш», но командирша и пара бойцов уже исчезли. В темноте ударил автомат, заорали. Земляков сплюнул и кивнул автоматчикам:

– Вдоль колючки. Отсекаем.

Земля была натоптанная, идти легко. Слева, на фоне неба, темнел силуэт ближайшей башни. Довольно уродская, нужно сказать, архитектура. Но там было весело: разрозненно стреляли, матерились. Мелькнули трассеры…

– Товлейтенат, может, помочь ребятам? – спросил невысокий боец.

– Терпение, мы уже вовсю помогаем, – пробормотал Женька, вглядываясь в темноту.

Левее кто-то от души дал из автомата – не иначе целый магазин высадил. Эх, нашпигуют штурмбаннфюрера.

– Не видно ж ни черта, – прошептал боец с «дегтяревым». – Может, ракету подвесить?

– А шо, у меня имеется, – признал коренастый старший сержант. – Получил, как приказано было.

– Давай, вешай, – Женька не был уверен в правильности решения, да и вообще как-то не приходилось раньше ракетными делами заниматься. Но не стоять же без толку.

Старший сержант шепотом выругался – взвод у новенькой ракетницы тугой. Хлопнуло, с шипением ушла в небо ракета, вспыхнула яркой белой лампой…

…И в это мгновение Женька увидел долгожданного штурмбаннфюрера Визе. Вытянутое лицо, хрящеватое ухо, очевидная плешь – ее на архивных фото не видно, но угадывалась. Определенно он, медик эсэсовский. Правда, сейчас больше на загнанного зайца смахивает. Простоволосый, в распахнутой парке, скакнул к проволоке, упал на живот…

– Halt! – взревел Земляков голосом, лишенным малейших интеллигентных ноток.

Визе почему-то не послушался, мелькнула нога в грязном сапоге – уползал штурмбаннфюрер вертким пятнистым червяком.

Женька дал очередь по кольям, надеясь напугать: отлетели щепки, зазвенела проволока. Но беглеца это вряд ли остановит: там ложбинка, задницу свою он обезопасил. Ах, черт, всего-то метров двадцать оставалось.

– Давай за ним.

Побежали, впереди торчал дот охранения – видимо, живчик-штурмбаннфюрер на него и ориентировался. Да, вот закрепленный хвост проволоки – подготовлен был проход. За ограждением короткий пустырь, двор дома, низина заросшая… Ведь уйдет, гад.

– Прижми его из пулемета. Только осторожно! – Женька нырнул под проволоку.

– Понял, – пулеметчик отскочил к неровному бетону дота, изготовился.

Автоматчики держали проволоку, младший лейтенант с проклятием продирался, – колючки цеплялись за бронежилет.

– Где он?! – зарычал подскочивший к ограждению Коваленко.

– Исчез… не, вон он, к кустам… – пулеметчик приложился – «дегтярев» застучал – трассирующие указывали направление.

Поднимаясь на ноги, Женька успел заметить пятнистое шевеление – удирал Визе удивительно шустро для медика.

– Я его… – Коваленко полез под проволоку, бойцы оттягивали прикладами нижнюю нитку.

Пулеметные очереди напугали эсэсовца – не оглядываясь, упал, но упорно полз на четвереньках. Женька бежал следом, судя по звону проволоки, Коваленко уже вырвался из пут заграждения. Сейчас помогут…

В небе повисла вторая ракета – светло, как днем, но бежать вдоль склона все равно трудно – бурьян цепляется почти как Stolperdrahtsperre[87]. Пулемет умолк – диск меняет… Осмелевший Визе вскочил, метнулся к кустам.

– Halt, freak![88]

Мимо Землякова крупной молнией пронесся майор – Женьке стало досадно – вроде бежишь во весь галоп, а как на месте. Не, не успеть настичь до кустов…

Коваленко отставал от добычи шагов на десять – нырнул в заросли прыткий штурмбаннфюрер, буквально через секунду с хрустом врезался в кусты майор. Из низинки раздался абсолютно нечеловеческий вопль…

Автомат Женька закинул за спину, успел выдернуть из кобуры ТТ – в таком ювелирном деле будет понадежнее. У самых кустов переводчика обогнал Марчук:

– Страхуй, Жека!

Капитан прыгнул вниз: там творилось что-то невообразимое – нормального переводчика такие истошные discanto в тупик ставят. Да что ж там такое?

М-да, порастряс мозг товарищ Земляков, отупел малость. Это лошадь такая визгливая. И тесновато там. Внизу…

Внизу не то чтобы дрались, скорее с ума сходили: рвалась прочь испуганная лошадь, сталкивалась со второй телегой, сыпались ведра и какое-то барахло. Вокруг метались люди с оружием, Коваленко их расшвыривал, кричал капитан Марчук, прижавший кого-то к земле. Собственно, орали все. Человечек в теплой драповой куртке пытался вскинуть винтовку – майор вырвал оружие, двинул стрелка прикладом по спине:

– Фриц где?!

Лошадь ржала не умолкая, вторая телега двинулась в кусты, застряла. В этом бедламе Женька едва расслышал, как сзади крикнули:

– Сядь, дурак!

Логично. Сжимая пистолет, офигевший толмач поспешно присел. Катрин пролетела мимо – не к загулявшей лощинке, а наискось, ко двору, проезду, выводящему на улочку. Бронежилет и винтовка старшему сержанту не мешали – с ходу перемахнула скамейку во дворе, мелькнула у угла…

Среди криков у телег хлопнул пистолетный выстрел. Женька видел, как пошатнулся Коваленко, но майор устоял, дотянулся прикладом до присевшей у телеги фигуры – сшибленный, как кегля, человечек покатился, вновь вскинул руку с наганом…

Евгений Земляков снайпером себя не считал, да и – ТТ оружие специфическое. Но и тренировки дают результат – пуля переводческого пистолета пронзила предплечье ворога – бандеровец закричал. Да что ж они все такие писклявые?!

– Всем стоять! Работает СМЕРШ! – взревел Земляков со своей стратегической высоты.

И правда, бандеровцы замерли. Кое-кто даже присел. Смотрели вверх, белели в бликах гаснущей ракеты испуганные лица.

– Свет закиньте, – сказал Женька, не оборачиваясь, – там топотали подоспевшие автоматчики.

Хлопнула ракетница, зажгла ярко-холодную звезду. Со стороны ограждения подбегали бойцы группы капитана Попова…

Все было: кучка плененных бандерлогов, пара помятых, но вполне способных разговаривать немцев, гужевой транспорт, тоже напуганный, но вполне невредимый и на ходу. Даже девица твердых националистических принципов имелась – норовила плеваться и кусаться. Но не было среди богатых трофеев штурмбаннфюрера Визе.

Бойцы обыскивали кусты и ближайшие дворовые постройки. Коваленко, схлопотавший револьверную пулю в верхнюю часть бедра, сидел на земле и скрипел зубами – кость ему вроде бы не задело, но жгут кровь пока не остановил.

– Ищите, ребята. Не мог фриц уйти.

– За ним вроде бы Мезина пошла, – догадался Женька.

– Ищите.

Марчук с тремя бойцами побежали следом за переводчиком, но на улочке преследование и закончилось – навстречу шла Катрин.

– Ушел, крыса медицинская. Там переулок и дворы: драпать позволяется на все девять сторон света. Да, надо было нам нюхливую собачку с собой прихватить…

Машины решили не подгонять, майора и раненого бандеровца напрямую на руках подняли в Цитадель. С допросами не тянули, клиенты особо не упорствовали – оба оказались солдатами разведбатальона 101-й егерской, бывшей «легкопехотной». Женькин унтер рассказал, что днем они «с камрадом ефрейтором» вызвались добровольцами – помогать в вывозе особо важной медицинской документации – и поступили в распоряжение штурмбаннфюрера. Имелись в словах добровольцев кое-какие интересные подробности, но свою конкретную цель и задачу егеря не знали. «Он приказал следовать за собой, и нам должна была помочь местная агентура». Егерский ефрейтор, которого допрашивал Спирин, показал примерно то же.

Допрашиваемые рядовые оуновцы ничего толком не знали, их чотовый-командир говорить не желал, и вообще допрашивающему Марчуку было сложно. Там еще и Анджей мешал, требуя «strzelac zabojcow»[89]. Пришлось мальчишку силой выволакивать.

Женьку вызвали из канцелярии, временно занятой под штаб Особого отряда, во двор.

Коваленко полулежал в кузове «виллиса»:

– Мы, товарищи оперативники, сейчас скатаем в санбат на обработку и обратно. Вытрясайте из подследственных всё до донышка, нужно определяться, – майор вытер взмокший лоб. – Вообще-то обидно, товарищи. Ведь в руках паршивец был. Короче, работайте. Старшим пока капитан Марчук. Готовьте план оперативных мероприятий, утром продолжим. Вас, Катерина, прошу продумать ситуацию с тактической стороны. Интуиция нам нужна, что уж тут говорить.

– Напрягусь, – пообещала Мезина.

Начальство под охраной укатило в санбат «на техобслуживание». Марчук и Спирин ушли продолжать допросы, а Женьку придержала старший сержант:

– Сядь на пару минут. Обменяемся впечатлениями по итогам истекшего дня.

Женька сел на дверь, которую кто-то уже положил на кирпичи, создав военно-полевую лавку. Катрин достала помятую пачку папирос.

– Вот это совершенно напрасно, – намекнул Земляков. – Помнится, ты очень доходчиво объясняла.

– Правильно я объясняла. Но у меня аллергия, и в носу жутко чешется. В Москве и самолете так вообще полная фигня творилась, хоть и снадобья глотала. С дымом чуть полегче. К тому же это лишь четвертая папироска.

– Не оправдывайся. Майор вернется, наряд вне очереди влепит. За подрыв антиникотиновых идеалов.

– Он сейчас не вернется. Дырка в бедре – штука выматывающая. Я проверяла. О, Павло Захарович, присаживайся…

Торчок принес котелок с чаем, полбуханки хлеба:

– Отож саперское. Хитляв чаек, конешно.

Прихлебывали по очереди. Катрин вздохнула:

– Надо было рискнуть. Визе у меня на прицеле сидел, можно было аккуратно подстрелить. Но далековато, и от «ствола» я отвыкла. Пока заграждение обогнула, пока на улицу выскочила. Как сгинул…

– Может, еще найдется. Что-то важное ему нужно. И громоздкое.

– Тож истинно загадка, – согласился Торчок. – Две брички пригнали. Шо здесь можно нагружать?

– И вода у них была. Надо бы утром осмотреться тщательнее.

– Уже светает. Пойду-ка я с егерями еще поболтаю.

– Это правильно. Только не слишком гаркай. А то это «Работает СМЕРШ!» я за два квартала слышала.

– О, то звучно было, – ухмыльнулся Торчок.

– Это Евгений к семейным отношениям готовится. Попросить жену носки подать, еще что бытовое – тут навык нужен.

– Приземленные вы люди, – грустно объявил Земляков. – «Носки-носки» – банально. Мы с Ирой решили в Крым съездить, если отпуск дадут. Встанем на Фиоленте, и я всему миру громко объявлю: Ириша, я твой навеки!

– А она что в ответ возопит? – с интересом осведомилась Катрин.

– Ей-то зачем вопить? Просто поцелует мужа.

– Шо ш, гарно, – пробормотал ефрейтор. – Лишь бы закруглилась та война. Я, пожалуй, тоже в Крым вернусь. Если допустят. Я же тамошний.

– М-да, что такое «тамошний» и кто такое «пришлый», – Катрин по-кошачьи чихнула и потерла переносицу. – Ты, Жека, допрашивая, держи в уме, что наш немецкий друг себя здесь как дома чувствует. Отчего-то. Конечно, Лемберг своим гостеприимством на всю Европу известен, но все-таки странно…

7. Тьма разного цвета

Ад. № 14005 военнопленный Петро Грабчак Безвременье.

…Стреляют где-то или в ушах звенит? Тьма неподвижная. Петро знал, что ничего не слышит. Внутри смерти тихо. Сколько раз подступал к краю – спокойно за ним. Лишь брось бороться, и всё – покой. Пить уже не хотелось, значит, вовсе рядом конец. А що, могила как могила. Уже не такой и узкой кажется, башмаки Андре в бок не давят. Как затих друг, так вроде и меньше ростом стал.

Четырнадцать человек в нору-могилу набили, Петро крайним оказался. Сначала чувствовал, как щиколотки сквозняк холодит. Сейчас уже отмерли ноги, ничего не чуют. Скоро уже. Да и то, сколько мучиться можно? Вся команда отошла, один номер 14005 упрямится. Часть подопытных, конечно, и в карантине едва дышала – их бессознательными в нору втискивали. Остальные сами еще могли шевелиться, руками и ногами двигать. Руки лазаретный оберкапо перед самой норой посвязывал. Во тьме Петро первое время пытался кистями шевелить, мышцы разминать. И Андре лбом пихал, чтоб француз не забывался. Банку с водой двигали вдоль тел осторожненько, не расплескивая, отпивали аккуратно…

Не шевелится Андре, и окликнуть не выходит. Ссохся рот, в мышиную жопку сузился. Находил мальчишка когда-то в сарае мышей высохших. Все как люди – оскал последний, шерсти клочочки. Сухая смерть, глупая, а ведь в щедром Глыбоче и речушка текла, и колодцев полным-полно. Узвар[90] в погребе летом всегда стоял. Всегда вода имелась, хоть дождевая, хоть какая. Господи, сесть бы на минутку, выпрямиться и хоть глоточек из банки выцедить. Потом бы и помереть можно с легкой душой. Ведь так много воды в мире…

Может, жив еще Андре, спит замучившись? Окликнуть сил нет, организма даже на кашель нутряной, убивающий уже не хватает…

В плен Петр Грабчак попал в сентябре. Под Пирятином это было…

Село за стеной камыша-очерета и за вербами едва разглядишь. Тарахтели автоматные очереди, бухтели двигатели – за плетнями шевелилось серое-угловатое – то ли грузовик огромный, то ли танк. На луг спустилась, подскакивая и переваливаясь на выбоинах, мотоциклетка с коляской, объехала убитого бойца, остановилась. Привстал с седла немец, поднес к глазам бинокль…

– Сними гада, – прохрипел сержант Зыков. – Все одно сквозь нас смотрит.

Сережа Коваль поднял карабин, примерился.

– Не глупи, – проворчал Сидко. – Порешат нас здесь вмиг. Что смыслу за одного фашиста подыхать?

Красноармейцы стояли по колено в воде, шелестящий рогоз кое-как прикрывал сгрудившуюся кучку, но ведь чесанут по зарослям – вон, германец в коляске уже развернул пулемет, расселся наготове, для удобства сапогом в люльку уперся.

– Рус, сдавайсь! Жив будешь!

Остатки взвода стояли не шевелясь, лишь вода пруда тихо плескалась. Петро не мог поверить, что здесь и убьют. День ясный, по-летнему жаркий, ветлы длинными лапами-ветками ласково покачивают. Ну, с чего умирать?

– Хлопцы, может, поплывем?

– Що, Петька, рыбы тебе больше фашиста нравятся? Не, я уж лучше в землю приноровлюсь – все ж прикопают.

Петро и сам понимал – старшина с тремя красноармейцами переплыть ставок пытался, да на дамбе немцы уже два пулемета поставили. Неспешно строчили, попеременно, как на стрельбище… Не скроешься на воде – там только на дно залечь и можно.

– Жить нам надо, ребята. С нас еще польза будет, – сказал Сидко. – Лишнее в воду бросайте.

Петро вынимал из подсумков обоймы – булькали в бурую воду, словно подкормку карасям кидал.

– Выходить, оружье кладать! – орал с мотоцикла веселый горластый немец.

Зыков осторожно в воду «ручник» опустил, вдавил сапогом поглубже в ил «сковороду» диска.

– Готовы или що? – Сидко вздохнул и вышел из камыша, широко разводя руки – в одной карабин с надетой на ствол пилоткой, в другой противогазная сумка с имуществом.

Поднимать руки было трудно. Петро понимал, что пулю принять и в воду обличием сунуться – то ни Грабчаку, ни Красной Армии на пользу не пойдет. Но всё одно, не хотели руки подниматься…

– Петька, ты скажи, что ненароком. Нестроевой, к лошадям тебя взяли, – вполголоса наказал Зыков. – Поверить должны, ты на ряшку сопливый…

Петро бессмысленно кивнул, зачерпнул воды взбаламученной, лицо потное вытер…

Выходили из камыша остатки последнего взвода последнего эскадрона истерзанного полка. Не было уже кавгруппы, не было лошадей и лихого комэска. Всё в огромном котле у Днепра выварилось – целый фронт там сгинул…

…Звякали карабины, в кучу складываемые, шашка уцелевшая туда же легла. Патроны сыпались, гранат уже не было…

Петро обратно к камышам чуть не рванулся, когда сердитый конопатый немец начал по карманам хлопать, вещички выгребать. Ворчал что-то непонятное, нашел нож скорняжный, по уху брезгливо стукнул…

А у камышей перестукнули недолгие выстрелы – не вышел кто-то из кавалеристов, предпочел пулю врагу выдать, да в воду лечь.

Долго потом Петро Грабчак завидовал тому мудрому человеку. Лучше человеком помирать, чем номером 14005…

Вкус воды прудовой, пахучей помнился. Так хотелось еще хоть разок ее на лице почувствовать, вдохнуть свежесть лягушачью…

…Брел в колонне на запад пленный Грабчак, нес мятый без дужки котелок и шинель кавалерийскую – длинную, добротную, хоть и грязную. Везло. Или не везло? В первые ночи, когда две сотни пленных прямо на околице ночевали и немцев часовых всего четверо стояло, трудно ли было драпануть? Своих кавалеристов в другую толпу-колонну распределили, сговориться было не с кем. Петро посматривал, но окружающие смирно сидели. Лишь утром узнавал – исчезли четверо хлопцев в темноте. На следующую ночь двоих смельчаков-беглецов зоркий немец застрелил. И страшно стало. Ох, дурак, еще не знал, что дальше жить страшнее.

Три дулага[91], допрашивали там мимоходом. Петро показывал ладони в шрамах-порезах: шорник, упряжь чинил. «Гут, гут, ступай, junge Sattler[92]».

В переполненной «Яме» немцы пленных почти не трогали. Просто не кормили. Утром требовали вынести умерших из огромной толпы на «мертвец-плац», положить ровно, шеренгами по шесть тел.

Не было у Грабчака красноармейской книжки, только справка-бумажка полкового штаба и оттого путал неправильный Петро строгую немецкую бюрократию. Сдохнуть не успел, снова переслали, сказали, что отпустят скоро.

Нет, не отпустили. Не везло Грабчаку – поздно в 328-й попал. Выпускали из лагеря украинцев в конце сентября, но потом немцы опомнились. А Петро в ноябре попал, когда щедрый тиф тысячами пленных отпускал – в тот край, что воистину спокойным называют. Эпидемия еще раньше началась, но когда немцы из Равы-Русской[93] больных привезли и аккуратно по десятку человек по блокам распределили, вымирать начала Цитадель.

Болезнь свою Петро плохо помнил: жар пришел с бредом ярким, но те цвета из памяти норовили ускользнуть, хотя и помнилось что-то чудесное, вовсе не пугающее. Не боялся Грабчак умереть: шинель вшивая, пол цементный-ледяной, тела, рядом лежащие, – то горячие, то холодные, – всё отступило. Сказочное виделось и за собой звало. Кто-то больного поил, кто-то холодные тела убирал, новых тифозных в подвал затаскивал. Жизнь копошилась, а Петро ее отталкивал, прочь гнал.

Цепкая она, жизнь, в теле молодом. Бред ушел, холод остался. Не отапливался блок, из казарменного подвала перестроенный. Живучих спасала теснота и низкие потолки: в кучу собьешься, до утра дотянешь. Звенел рельс на плацу, выползали живые, строились под присмотром лагерной полиции, долгую-долгую «зарядку» делали. А неживучих потом, после утренней «зарядки», вытаскивали, считали, складывали. Приходил немец, заместитель коменданта лагерной полиции Шерстогубов акт на подпись отдавал, картонные жетоны демонстрировал.

Петро упражнения делал с трудом, били палкой, но что уж там, не держали человека ноги, сами в палки превратившиеся. На работах в городе мог бы подкормиться, да не брали доходяг на рабочие команды.

Случай спас. Сапог у капо порвался, и кто-то стуканул, что Грабчак по кожам и шитью специалист.

– Сделаешь? – капо морщился, смотрел на чучело ушастое, затерявшееся в складках огромной шинели.

– Що ж не сделать. Шильце да дратва нужны…

Сделал. Три картошины дали, да внеурочную кружку кипятка. Не того пойла, чуть теплого, что «кофем» назывался, а истинно обжигающего кипятка, кровь и желудок разом согревшего.

Везучим был Петро, этого не отнять.

К весне в мастерской вполне освоился. Сидели в тесной каморке втроем, печурка имелась – для согрева клея. Паек перепадал полноценный. Шили ремни и портмоне. Мирон умел монограммы тиснить – заказчиков хватало. Немцы-охранники к мастерам заглядывать не гнушались – памятные вещички всегда спросом у солдат пользуются. Сиди себе, работай, только не останавливайся.

Ад отделяла щелястая дверь мастерской. Допросная рядом: крики предсмертные, мат с хохотом, удары. Якуш[94] допросы лично проводил: все выискивал затаившихся командиров и евреев, штаны с пленных спускал, петлицы ощупывал – подозрительных каждый день вели. Кровать там специальная стояла: через железную спинку человека перегнут, руки-ноги свяжут и палкой по спине. Не ври, что армянин, жидовская морда, тебя тут насквозь видят…

У Петро та кровать все время перед глазами стояла. Грабчак заставлял свои глаза швы видеть, руки не дрожать. Работай, 14005, пока жить позволяют.

Лето прошло. Мирон от поноса умер, вместо него молчаливого башкира посадили. С прессом Петро научился управляться, хорошую кожу и инструмент из города регулярно поставляли. Жить было можно, только не жизнь то была. На плацу объявляли о победах немецких неизменно «окончательных и бесповоротных». Только эта многократная бесповоротность и давала сил, не позволяла Грабчаку резцом себя в шею ткнуть.

Но жизнь все-таки шла. Украдкой шла – к двоим своим, мастеровым, доверья не имелось – точил в тайную Петро на наждаке железки, их потом Сашка-Танкист забирал. В тайники клали гвозди и скобы ценные, что из города с таким трудом проносили, шепоток осторожный – «сделай». Слухи об упорных боях, о Ленинграде, насмерть стоящем…

– …То есть Кёльн, – фельдфебель тыкал пальцем в фотографию замысловатого собора. – Май фатерлянд.

– Ия, ия, – соглашался Петро. – Гут…

Фельдфебель вздыхал:

– Делать скоро. Фронт, Кавказ…

– Ия, ия, то криг, – сочувствовал Петро, перерисовывая на кожу островерхие башни сраного фатерлянда.

Фельдфебель, после ранения охранявший лагерь, получил свой портсигар и уехал на Кавказ или куда там еще заслал гада их крысиный фюрер. Наверное, издох, как издохли многие промелькнувшие среди охраны немцы. Осенью пошли слухи, что забуксовала Германщина. Дошла до самого Сталинграда и уперлась…

…Коптила крошечная печурка, побулькивал поставленный для отвода глаз клей – за перерасход дров Петро уже получал резиновым шлангом по тощему горбу, но уж очень холодный день выдался. За работой разговаривали о всяких пустяках.

– …Перемрут у нас французы, – со знанием дела обещал Панченко. – Вот увидите, ни один до весны не дотянет. Африканцы, что с них взять. Им пальмы нужны.

Петро точно помнил, что Франция расположена не в Африке. Кажется, колонии у них там имеются, это да. Но смуглых людей среди пригнанных перед Новым годом французов действительно было полно. Черт их разберет. Называют французами и еще голлистами. Один это народ или два? Да, всё война перемешала…

Панченко и сам до весны не дожил. Воспаленье легких его схватило, за мастерскую всё цеплялся, пока кровью верстак не захаркал. Убрали полицаи мастера умирать, а вместо него француз сел. По-русски ни слова, но толковый. С грехом пополам, через немецкие словечки, объяснил – цех имел в какой-то Провансе. О таком городе никому слышать не приходилось, наверно, деревенька замшелая. Но руками этот деревенский эксплуататор кое-что делать умел.

Разговаривали на смеси трех языков:

– Ты не ври, нельзя целому веркхалю[95] с женских ридикюлей либен[96] делать, – усмехался Петро, раскраивая заготовку.

– Но ридикюль. Ичх мадам – дюже делекат. Индивидуалите, панимай? Ошень белле.

– Фирштейн. Та що нам те мадам. Не по нашему верфлюгингу[97].

Длинноносый улыбался, кивал:

– Весна, Питер, весна…

Весну Грабчак надеялся пережить, да и лето малость прихватить. Немцы, правда, после Сталинграда злы стали. Но лето в шталаге удачливый № 14005 так и не перетянул…

…Утренний «транспорт», набитый приговоренными, ушел в расстрельные Песчаники, рабочие команды двинулись в город – очередной день начался, похожий на другие летние лагерные дни. На плацу музыка играла, французы спектакль репетировали. Театр им позволили собрать. Грабчаку видеть представление не приходилось – из мастерской днем выходили лишь по делу. Но от бодрой музыки на душе полегче становилось. Да и Андре отдельные песенки переводил:

– Дивчина ждет солдата, а за ней сосед хлестывает.

– Обычное дело, – проворчал Грабчак. – Только не «хлестывет», а «ухлестывает». Фирштейн, камрад Андрэ?

В дверь ударили, ввалилось двое полицейских. Длиннорукий Вано-Сука без разговоров начал бить палкой. Мастеровые падали с табуретов, прикрывали головы от града ударов.

– Що, суки, доигралися? – прыгал в дверях обезьянистый Пашка-Вор, норовил ударить куском шланга, но тесновато в мастерской было.

– Встать! – заревел уставший Вано. – К «корыту» вышли!

– За що? – спросил Петро, заранее прикрывая голову.

Пальцы, казалось, палка вовсе раздробила.

– За что, да?! – Вано был в ярости. – А это у кого нашли? Не ваше, случаем? Выродки комунячие, кормили вас, берегли…

Лицо Грабчак успел прикрыть, железка лоб рассекла. Знакомая железка – сам клещами выгибал. Просили скребок для нужного дела сделать. Сделал, без лишних вопросов. На скребке, конечно, не написано, кто да как его гнул. Видать, сдал кто-то из землекопов.

– Побег удумали? – Вано допрашивать и не думал. Не здесь спрашивают, у «корыта». Там скажешь или не скажешь – все одно забьют.

…Сапогами и палками выгнали во двор. Андре ругался по-французски, его по лицу норовили ударить.

– Молчи! Молчи! – шипел Петро.

Да что молчать, сейчас так кричать начнешь, пока легкие кусками не начнут выплёвываться.

Повернули за угол, к «корыту». Экзекуция внеплановая предстояла, без общего построения заключенных. Колода с веревками, что «корытом» называлась, ждала. Якуш резиновым шлангом помахивал, хмурился сурово:

– Вот они, Андрей Емельянович, – доложил старший полицейский. – Глаза вылупили…

– Умолкни, сщас разберемся, – комендант лагерной полиции указал: – Этого первым.

Петро ощутил странное и глупое облегчение – не меня первым, еще минуту или пять поживу.

Дрожащего человека бросили на «корыто», несчастный закройщик заверещал:

– Я ничего! Богом клянусь!

– Вот атеистская морда, – хмыкнул Якуш. – Сейчас и маму вспомнишь, и Аллаха с товарищем Кагановичем…

Из-за башни неспешно вышли два немецких офицера. Одного Петро знал – эсэсовец Штольце. Второй, коротконогий, тоже с эсэсовскими знаками различия, с любопытством смотрел на «корыто» и обреченных заключенных.

Якуш побежал докладывать начальству – офицеры подошли ближе, переговаривались. Штольце с сомнением покачивал головой.

Петро выпрямился – знал, что без команды бить не будут. Еще минута отсрочки.

Беглый немецкий язык Грабчак понимал плохо, что-то о физкультуре говорили, кажется. Невысокий немец смотрел на него, словно приценивался. Снял фуражку, потер плешь, указал на Петро, что-то спросил.

– Дер гегенвартиг украинер[98], – с готовностью заверил Якуш.

Эсэсовцы еще поговорили, Штольце неохотно кивнул, указал на Грабчака и стоящего рядом Андре.

– К лазарету, бегом! – гаркнул русский комендант.

Петро бежал, сзади раздались крики с «корыта». Господи, еще отсрочку дали.

Вечером отправленная из шталага команда из десяти заключенных сидела в крошечной камере у караульного помещения. Дремал у телефона пожилой немец-ефрейтор. Свистели паровозы на путях. Предстояло номерам 14005 и 46395 далекое путешествие.

Ночью трое немцев прикладами загнали команду в вагон. Теплушка была разгорожена перегородками – за одной из металлических решеток лежало несколько мешков, стояла бочка и валялась пара ведер.

Лязгнул замок на решетке, немцы спрыгнули на насыпь, в вагон заглянула смутная голова, шевельнула в полутьме седыми усами, скрипуче приказала:

– Stille, die Schweine![99]

Закрылась дверь. Заключенные топтались в полной темноте, кто-то пощупал мешки:

– Братцы, тут жратва. Живем!

Вялая проросшая картошка кончилась через четыре дня. Оставалось еще немного сухарей и вода на дне бочки. Зато парашные ведра переполнились, и в тесноте это стало насущной проблемой. Но жить еще было можно.

Куда везут, догадаться было сложно, собственно, по большей части вагон стоял – из Львова выехали утром, потом два дня простояли на каком-то полустанке, опять чуть-чуть проехали. Народ подобрался разный: два таджика или узбека, ни по-русски, ни по-немецки практически не понимающих, эти все больше молились, поляки – сын с отцом, тоже особняком держались. Был еще немец – объяснял, что социал-демократ, темпераментный алжирец – на таком французском говорил, что его даже Андре с трудом понимал. Еще Арсен утверждал, что дагестанец, но имелись на тот счет сомнения – не иначе еврейчик уцелевший. И еще говорун Кащеченко – весельчак, душа-парень. Вот только веры таким общительным хлопцам у Грабчака, два года проведшего за колючкой, уже давно не имелось.

…Снова стояли под солнцем, в духоте нестерпимой.

– Кажись, Холм…

– Найн, Люблин…

Бормотали рядом с вонючим ведром узбеки, на похудевший мешок с сухарями поклоны били. А що, сухари спасали. С жучком, конечно, так жучок на вкус вроде тмина. Все одно в потемках насекомых не видно…

Постучали колеса недолго, снова встал эшелон, прошел мимо кто-то, по-польски ругаясь, вагон отцепили, отогнали куда-то. Попозже зашерудели, пломбу с вагона снимая, лязгнула, откатываясь, дверь.

– Oh mein Gott, na und Schwein![100] – заглядывал седоусый старикан. Нацепил очки круглые, поправил непонятную фуражку и вытащил из-под кителя без погонов длинноствольный пистолет.

Узники вагона отшатнулись от решетки.

– Zurück![101], – прохрипел надсмотрщик.

Старичок угрожающе наставлял пистолет, смачно выругался и, убедившись, что заключенные отошли от решетки, вскарабкался в вагон.

Отпирал надзиратель решетку очень осторожно, приказал одному из узбеков и Кащечку взять поганые ведра, запер замок.

«Дневальные» успели натаскать воды – плескали сквозь прутья в пододвинутую бочку. Тут засвистел паровоз, старикан закричал, заторопил, под стволом пистолета запихал водоносов за решетку. Поспешно забросил в вагон мешок и задвинул дверь…

В мешке оказались зерна кукурузы.

– Уморит, бабай сивоусый, – вздохнул Петро, осторожно разжевывая каменные зерна – зубы и так шатались.

– Найн бабай. Посткомандер, – объяснил Андре.

– Почтарь? А мы що? Посткарты?[102]

Друг оглянулся на дремлющих совагонников – спать приходилось посменно, маловата клетка была, – и прошептал:

– Так, оно. Мы иллигальте, гехейме посткарты. Надобность яка? И сейн зель[103] не ястно.

Над непонятностью Петро и сам много думал. Словно нарочно в вагонную команду напихали разные национальности. Интернациональный шталаг формируют? Так и поляки, и немец, вовсе и не военнопленные…

День стояли, день ехали. В щель удалось разглядеть – мимо Гродненского вокзала проехали.

Кукуруза кончилась, воду хоть и экономили, но банка-кружка уже о дно шкрябала. А вагон все стоял на запасных путях.

Почтарь-конвоир в темноте вернулся. И не один…

– …Arbeiten, Schweine! – гавкал старикан, держа наготове свой шпалер. Два человечка в полосатых робах возились в потемках, затаскивая бочку, поднимая ведра с водой. Пахучего загона, в котором примолкли старожилы вагона, новые водоносы сторонились. Петро присматривался-присматривался, все понять не мог.

– Дивчины. Концентрационен, – прошептал Андре.

– Stille, die Schweine! – завопил почтарь.

К вагону подвели группу заключенных, гавкали конвойные, полосатые человечки, подбадриваемые прикладами, забирались в вагон. Петро отчетливо слышал всхлипывание – и правда бабы. Сердитый Почтарь запер решетку, о чем-то тихо поговорил с солдатами. Те ушли, но дверь вагона почему-то не задвигалась. Возился седоусый конвоир, забрасывал в вагон охапки соломы, приколачивал доски поперек входа. Потом послышались странные звуки, блеянье, заругался седоусый конвоир, и в вагон начали поднимать овец. Теплушка наполнилась запахом шерсти и навоза, испуганные овцы шарахались в тесноте, истошно голосили.

– Schweinen, – утомленно прокряхтел свое Почтарь, и дверь задвинулась, лязгнул наружный замок.

Топтались овцы, прислушивались люди, потом Кащеченко спосил:

– А що, красавицы, землячки-то среди вас есть?

Его вполголоса послали. Были землячки, как не быть…

Дурное это было путешествие. Вагон отцепляли, прицепляли, отгоняли в тупик, снова перегоняли. Текла под дождем крыша, било в щели яркое солнце. Иногда вагон стоял в тупике по нескольку дней. Почтарь то приходил каждый день, то надолго пропадал. Где-то у Вильно вагон почти безостановочно гоняли туда-сюда четыре дня, заключенные остались совсем без воды. Умер старший поляк, околело несколько овец. На стоянке пришел надсмотрщик, сказал о тупых свиньях. Петро с одним из узбеков посчастливилось выйти из вагона: в темноте, под дулом пистолета, оттащили распухших овец и поляка в проход между пакгаузами, спрятали за кучей гравия. Почтарь велел закапывать, но руками и ногами в опорках кидать камень получалось плохо.

– Schneller, die Schweine! – шипел конвоир.

Воду набирали из пожарной бочки, Петро подавал ведра в вагон, на ногах едва стоял – от свежего станционного воздуха голова бешено кружилась…

Утром лязгнули буфера, покатил чуть полегчавший вагон дальше.

– Похоже, нас уже нет, Питер, – шептал Андре. – Найн ордунг. Наус секретс.

– Все одно лейчи[104], – ответил Грабчак.

Ни о чем серьезном в голос не разговаривали – провокатор в вагоне наверняка имелся и, видать, даже не один. С бабами перешучивались, перезнакомились – у них тоже смешной интернационал оказался, даже эфиопка имелась, правда, почти «безъязыкая». Голландка, австриячка, две румынки, тихая Сара из Минска, немка фрау Матильда, татарка Зарема. И двое русских: Маша из Смоленска и чванливая Антонина-киевлянка. Наладили баночную почту – по переброшенной нитке жестянку пересылали: горсть кукурузы на картошину меняя. Почтарь, сука, мешки к решеткам наугад швырял, об очередности пайка не заботился.

Петро с другом все чаще о побеге размышляли: стены крепкие, то тайком проверили. Железок, чтобы с болтами и досками справиться, нет, окно с решеткой, да еще наглухо забито досками – не прогрызешь и гвозди не вытащишь. Поднять бы жесть с пола, да дно вагона проломить. Так ведь нет в узниках согласья: узбеки про волю Аллаха бормочут, поляк, видать, умом двинулся – уверен, что раз отец умер, ему теперь воровство лекарств простят и на волю отпустят.

…Одна из овец сдохла и нестерпимо воняла, воды в бочке не было второй день. Вагон стоял на огромной станции, доносился звук работающих механизмов, мелькал маневровый паровоз.

– Звек[105]? Хде звек муков, Питер? – хрипел Андре.

– Нэма «муков». Муки или мучения. Бес его знает тот звек, не должны же убить, раз фахрен[106].

Девки кричать вздумали, что помирают, проходящий мимо по-немецки пригрозил, что стрелять начнет…

Пришел все-таки Почтарь. Овцу убирать не стал, зажимая лицо тряпкой, плеснул в бочки по ведру воды. Народ пихался, ныряя в бочку, хлебал горстями, Петро выждал из последних сил, подошел с банкой. Все уже валялись, обессилев от счастья. Грабчак зачерпнул, блаженно потянул жидкость, ни вкуса, ни запаха не чуя.

– Не пить, – пытался подняться Андре.

Петро глянул с удивлением, почуял, что ноги подгибаются. Отравили все-таки…

Очнулись заключенные в комнате: койки двухъярусные, даже с тюфяками. Стол, табуреты. В углу дверь: сортир с толчком кафельным и водой в бачке. Роскошь такая не к добру, понятно. Головы у всех болели, и тихо было, словно оглохли. Но когда ключ в двери залязгал, вздрогнули заключенные. Зашел немец здоровенный, за ним офицер – Петро с трудом узнал того эсэсовца, что в шталаге об «украинстве» интересовался. Без фуражки и в белом халате эта сволочуга и вовсе низкорослой казалась.

– Versuchskaninchen Mannschaft[107]? – улыбнулся офицер.

Петро понял, что всех опытами замучают.

Остригли заключенных, обрили, вымыли из шланга, поменяли лагерные обноски на ношеную, но стираную польскую форму – Грабчак к странному воротнику трудно привыкал – шею натирало. Башмаки так вообще какие-то гражданские выдали, хотя крепкие и вроде как даже размер подобран.

Дней десять, наверное, откармливали, давали спать, позволяли даже днем лежать на койках. Опыты начались, но не очень мучительные: кровь у заключенных брали, температуру и давление мерили, на весах взвешивали, в рот и даже в жопу заглядывали. Прогулок не предусматривалось, только в амбулаторию водили – двадцать шагов по коридору: глухому, без окон, только кабеля по стене ветвятся и лампы тусклые светят. Иной раз какие-то громкие сигналы доносились, свет мигал, – алжирец говорил, что как на корабле. Но, скорее, под землей команда «Versuchen» пребывала…

…Обед тогда был простым, но плотным: макароны – миска с верхом, эрзац-кофе по две кружки. Мелькнуло у Петро нехорошее подозрение, и точно – в глазах через пять минут поплыло, соскользнул с табурета…

А очнулась команда «Versuchen» уже на Акне[108].

* * *

Холодно здесь было и дыханья не хватало. Стоило начать работать, как странное удушье распирало легкие, рот распахивался, тщетно втягивая воздух, и голова кружилась так, что человека вело из стороны в сторону, и он, теряя равновесие, ронял груз или запутывался в сетке. Но на работу команду «Versuchen» выводили редко, не каждый день, и заключенные мерзли в своем блоке, бессмысленно глядя в прорехи брезента, трепещущего на прутьях.

Мгновенно всходило солнце, едва мелькнув, ныряло в чернильно-лиловую тьму облаков – буйная пелена неслась над пиками с неистовой скоростью, и смотреть на это безумство даже после двух недель на Акне было жутко. Всполохи бирюзового сияния разрывали бурлящие облака, ослепляли. Если вдруг вспыхивало в зените, немцы оставляли работу, надевали сварочные темные очки-консервы, команда «Versuchen» в своей клетке становилась на колени – лечь сразу всем было негде – и вжималась лицами в холодный пол, набрасывая на головы меха и толстые одеяла. Зазевавшийся немец-социалист практически ослеп на левый глаз – уж очень не любило здешнее Солнце, когда на него гости смотрят.

Петро помнил свои первые минуты на Акне, когда очнувшиеся пленники с воем расхватывали стеганые фуфайки и брюки, совали ноги в массивные чуни. Кричал на очумевших узников немец с висящим на груди намордником дыхательного аппарата, на одеяла указывал. А холод пробирал до мозга костей, мысли вымораживал. Блок клетки висел над пропастью, вокруг торчали немыслимо высокие горы-шипы, и взгляд этому ужасу отказывался верить. Не шипы, а «crкte-пики» – позже поправил Андре. Понятно, Грабчак никаких гор и в глаза не видел, разве только в кино и на картинках. Здесь, конечно, вообще не похоже – вся земля, насколько глаз хватало, топорщилась иглами, как огромный еж. Да и была ли там, глубоко внизу, земля? Взлетал с крыши штабного блока немецкий стрекочущий аппарат с удивительным винтом поперек себя[109]. Кружился над площадкой, вспыхивающей искрами сварки, уходил к ближайшим вершинам, скрывался из вида. Возвращался примерно через десять минут, натужно кренясь и упрямясь порывам ветра, садился. Немцы на миг прерывали работы, смотрели на выбирающегося из открытой кабины отчаянного пилота. Тот махал рукой, и все снова работали. Видимо, безрадостными те разведки выходили.

Немцы трудились в три смены, непрерывно разрастались вокруг «пятака» лагеря сварные металлические конструкции, нависали над пропастью новые метры площадки, натягивались предохранительные сети. Без защиты никак нельзя – почти ежедневно немцы потери несли. Андре говорил: «психик не держать». Не держала, это точно. То немец ни с того ни с сего в «ворота» попытается прыгнуть, словно не видя решетки. Другой фриц меховой капюшон откинул, шапку снял, на прожектор аккуратно повесил, да кувалдой себя по лбу – двумя руками, умело… А то драки вспыхивали. Как-то схлестнулись: несколько слов, один строитель ударил бригадира обрезком швеллера, мигом подскочили к драчуну еще двое, повалили, забарахтались, неуклюжие в теплой одежде. Сварщик деловито подтянул шланг, склонился с горелкой… Порывы ветра доносили до блока вонь горящей шерсти и жареного мяса. Бунтовщик дергался, вырваться пытался. Наверное, кричал, но звуки в бесконечном жужжании заряжаемых генераторов и свисте ветра гасли. Подбежали немцы, что жандармами числились, растолкали строителей, но бунтовщик уже вытянулся неподвижно – брюхо ему насквозь прожгли. Повозились, оттащили к «воротам», отстегнули сетку – и улетел труп землю искать. Должно же хоть где-то дно у пропасти иметься?

Сходили с ума люди. Снова и снова немцы на сетку кидались, один из узбеков пытался себя задушить, алжирец на поляка кинулся, нос откусить хотел, визжал как бешеный. Навалились, напинали слегка, успокоился. Только вроде бы онемел запальчивый смуглокожий. На Петро и на самого что-то находило – в глазах темнело, зубы стискивались, скрежетали сами собой – ярость такая, что сейчас только схватись – никакие прутья не удержат, всех немцев голыми руками порвешь. Но Андре был рядом, слегка по плечу похлопает, скажет неважно что. Ну и наоборот бывало – французы тоже не железные, вполне дурить могут.

Кормили однообразно: плитка шоколада, горсть изюма, шесть таблеток. Таблетки не ядовитые, наверное, витамины, немцы их и сами жевали. Воды строго по полкружки – не имелось на Акне своей воды, только привозная. Может, от сухости и в головах мутилось?

…Жужжали генераторы, непрерывно заряжая аккумуляторы, сотнями стоящие на площадках-балконах. Взвывала сирена – истошный сигнал сразу сбивал и уносил ветер, мигал прожектор, прятались немцы. И словно огромный великан вздохнул: закладывало уши, кратко вздрагивал лагерь, выбирались из укрытий строители, появлялся комендант, – спешили к «вагону-цистерне», подвигали пандус, отвинчивали болты круглого люка. «Цистерна» – черная, из непонятного материала, висела над скальной площадкой, закрепленная тросами на мачтах-растяжках. Как в ней появлялись грузы и пассажиры, догадаться не получалось. Понятно, что электричество использовалось, но ведь к самой «цистерне» кабели не подходили, только к сетке металлической, что стартовую площадку окружала.

Толстостенная шлюз-цистерна была не особо вместительной, грузов помещалось не так много, людей оттуда доставали по большей части в бессознательном состоянии. Иногда в чувство так и не приходили – немец, что у строителей за попа считался, читал скорую молитву, и свежее тело вниз за «ворота» спихивали. Вынимали из шлюз-цистерны вместительные фляги с водой, новые балки-рельсы, баллоны для сварки, и снова за работу. Спешили немцы, на мертвецов и холод внимания не обращали. А генератор снова гудел, батареи готовя…

Наблюдали жизнь Акна узники. Брезент, что клетку блока накрывал, на глазах превращался в лохмотья. Петро, да и вся остальная команда «Versuchen», понимали, что живыми их отсюда не выпустят. Секретный объект, лишнего уже по самое немогу насмотрелись. Для опытов пленных привезли. Может, на лебедке вниз станут спускать, испытывая, сколько и как глубоко человек в ущелье сможет прожить. Или еще что-то. Гадать не хотелось, да и вообще мозги на Акне медленно работали: то ли действительно промерзали, то ли ветром выдувало.

К клетке подходил лишь повар-раздатчик – выдавал паек. Измучен был немец не меньше узников. Очки на лоб поднимал: глаза запавшие, кожа местами облезла, белесыми лохмами висит, хотя рожа сплошь мазью намазана. Немец не разговаривал, отсчитывал плитки, разливал в кружки чуть теплую воду. Через день к заключенным ненадолго поднимался немец-офицер: проверял, все ли живы, сличал номера на ватниках, заставлял каждого присесть, руки раскинуть, до кончика носа дотронуться. Этот тоже не особо разговорчив был, даром что штабной и ученый. Не снимая теплых перчаток, заполнял журнал и возвращался в свой штабной домик. Андре этого писаря называл «астролгом». Действительно, ученый немец вместе с комендантом часто поднимался на верхнюю площадку штаба. Топтались в тесноте, заставленной приборами и антеннами, возились с телескопом.

Ветер, холод и недостаток воды изводили до последней степени. Иногда сквозь площадку базы проходили снежные заряды – немец предупредил, что жрать снег нельзя. В здравом уме никто бы и не рискнул попробовать – серая крупа, попадая на открытую кожу, обжигала так, что следы-язвинки оставались. Заключенные зарывались в тряпье, накрывались листом жести. Лежа в тесноте, Петро точно знал: не было бы сетки-решетки, не задумываясь в пропасть сиганул. Нет смысла жить в такой безнадежности. Немцам надо – вот пусть и мучаются, суки.

Но самогубиться не имелось никакой возможности, и оставалось дожидаться опытов, что всему конец дадут.

Вышло по-иному. Как-то утром взвыла сирена, ударило сотрясением очередного прибытия груза, немцы на удивление шустро побежали к капсуле. Оказалось, груз живой – выволакивали бесчувственные тела. Кто-то там очнулся, завизжал пронзительно – ого, никак знакомцы прибыли – женская команда.

Немцы позволили себе час отдыха. Двух девушек в штаб отволокли, остальных запихали в палатку, где кислородные баллоны хранились. Очередь выстроилась короткая, остальные строители продолжали балки крепить, но поглядывали с нетерпением.

– Ордунг. Животный ордунг, – сказал Андре, наблюдая, как очередной сварщик откладывает резак и спешит к вздрагивающей под порывами ветра палатке.

– То тварий ордунг, – поправил Петро.

Большие часы, что на штабе висели, отсчитали ровно час, вышел комендант, в рупор забубнил. Строители, да и жандармерия сделали вид, что не слышат – к палатке повторная очередь встала. Комендант поправил меховую шапку, пожал плечами, ушел. Через минуту он и «астролг» вышли с оружием. Выстрел карабина был почти не слышен – четверо у палатки оглянулись, но остались стоять. Комендант что-то крикнул, вновь пожал плечами и прицелился. Стрелял он неплохо – строитель рухнул как подкошенный, только сварочные очки, поднятые на лоб, слетели, по рифленому железу настила покатились. «Астролг» дал короткую очередь из автомата – строители рысцой разбежались по местам. Полицейские опомнились, занялись делом, – убитого сразу убрали за «ворота», девкам нашвыряли ватников и чуней, погнали к лестнице.

– До нас?! – изумился Кащец.

Стало совсем тесно, последними запихнули «офицерских» черненькую и Тоньку-киевлянку.

Бабы плакали и тряслись, Кащец подбадривал гостей дурными шутками.

– Под одеяло лезь, там оденешься, – подсказал Петро девицам, что в их угол втиснулись.

Перепуганная Машка послала его в жопу. Андре галантно встряхнул меховое дранье:

– Сидайте, мадмуазель. Си ковер…

Петро запихнул ступни австриячки в чуни – ох, вообще дурища деревянная, щиколотки, как хворостины, и туфли, считай, без подметок. Ничего, в те чуни по две ноги разом всунутся, но тепло они дают.

Пополнение сбилось в общую кучу под тряпьем, ревело в голос.

– На слезы изойдут, – озабоченно сказал Кащец. – А мы задубеем. Поделить их, а? Раз уж комендант распорядился.

Петро подумал, что если кое-кому ноги между прутьев всунуть, да надавить толково, немцы то хорошее костоломное дело пресечь не успеют. Андре поможет, да и Алжирец с Социалистом подмогнут…

Но нарушить ордунг не успели, завелась сирена – новый груз прибывал…

Всё как-то быстро завертелось. Врач-майор быстро очухался, поковылял к клетке с удвоенной командой «Versuchen», что-то выгружали из «шлюз-вагона», а заключенным было приказано срочно пить кофе. Термос врач открыл, оттуда пахло горячим. Принимая кружку, Петро подумал, что ничем не рискует. Андре кивнул, чокнулись мятыми посудинами.

– Кюн[110] дывчины, – француз подмигнул девчонкам. – Гирше нихт.

Машка утерла нос, кивнула. Австриячка (тогда почему-то забылось, что ее Анкой зовут, в смысле Анни) тоже кивнула, и огромная прозрачная слеза у нее на кончике носа повисла.

Слезу ветром сдуло, и до дна влил в себя Грабчак горячую бурду. Помнилось, как кружка из рук выпала, как тьма накатила…

Да, тьма разная бывает. Тогда еще непонятная, а сейчас окончательно последняя. У всего конец есть. Может, там, наверху, уже свои, советские в лагере? Эх, и що у покойника за вопросы?

* * *

…Кто-то стонал, и солнце жарко грело. Лучи слепили, били сквозь веки, Петро попытался сесть, замотал головой. Мир качался, плескал, потрескавшуюся кожу щек гладил мягкий, хотя и прохладный ветерок. Грабчак, по-китайски щурясь, попытался осмотреться.

Камни на светло-желтом песке, лежащие люди, задравшаяся телогрейка Андре: ну и хребет у него – острыми костяшками хоть бревна торцуй. Вода… Много. Накатывает легенькая волна, песок то темненький, то светленький. Бредет от берега Кащеченко – без фуфайки, в распахнутом кителе. Тепло здесь, кусты зеленеют…

Кащец на ходу глянул, прохрипел:

– Очнулся? Силен ты, Петька. Глазами не лупай. Вода-то пресная – хоть упейся.

Петро попытался что-то сказать, не смог – в горло словно горсть ржавых гвоздей забили. Пополз к воде…

Пил, суя голову всё глубже в прохладу, пока губы песка не хватанули. Отфыркался, еще попил. Зачерпнул горстями, капель стекающих не жалея, пополз к Андре. Француз уже глаза раскрыл, но не особо смыслил. «Дождь» прохладный ему ума живо прибавил – встрепенулся, поспешил к воде, заполз как был, на четвереньках…

Оживала «Versuchen», пила, охала. Вернулся Кащец, подпоясанный, за веревочным поясом торчал топор. Хрипло сообщил:

– Хозяева-то нам гостинцы оставили, – и тоже сунулся мордой в воду.

…Брюхо раздулось, хлебать друзья больше не могли. Сидели у кустов, мокрые кителя на ветвях развешивали.

– Вас ис дас? – пробормотал Петро. – За що плоджич[111] снисхожденье?

– Опыт, Питер, ехсперемент. Ахтунг потребен, – предостерег мудрый француз и глянул на Грабчака. – Ты скелет, Питер.

– Сам-то що…

Молились узбеки, бродили по песку лысые полосатые девки, озирались. Потом столпились у неподвижной румынки.

– Тоде[112], кажется, – присмотрелся издали Петро.

– Мыслить шпето[113], – Андре поскреб макушку. – Странностей богато.

– Не, думкать потом будем, – Грабчак с трудом поднялся. – Смотреть треба, пока следы не затоптали.

Мучила Петро некая несуразность. Хоть и мелкая, но раз она в глазу застряла, уже не сморгнешь. Досаждают эти мелочи, а що делать…

Комок беленький, маленький, ветерок его катал-играл, да волоконце за сучок в песке зацепилось. Петро поднял ватку, нюхнул и дал понюхать другу. Андре поморщился:

– Салмагист?[114] Наштырь? Откуда?

– Не обертайся, – предупредил Петро. – Шпур[115]…

Отпечатки на песке были скромней – не чуни, сапоги, добротные, на рифленой подошве. Собственно, четких следов осталось всего два – там, где песок сыроват. Дальше все смешалось, да и сухих неразборчивых следов уйма – на лежбище «Versuchen» вышли. Грабчак смотрел на свои чуни – значит, вот так лежал, очнулся, солнце этак светило. Здесь Кащец шел – он первым очухался, пошел от воды, пил-плескался уже потом. А сначала двинул туда – к топорику?

– Ер[116]? – прошептал догадливый Андре.

– Мы ж не трибунал. Контролирен треба…

…Румынка плакала у тела землячки, остальные топтались среди кустов. Андре на миг присел, глянул в лицо покойницы – непонятно, с чего умерла. Просто жить, наверное, надоело.

– Пошли. После биграден[117] сделаем, – Петро гнал от себя непонятное опьянение. Голова легко и приятно кружилась, ну точно стакан бражки хватанул. Вода здесь такая, что ли? Или воздух густой и веселый?

Среди кустов лежали картонные коробки с консервами – упаковок десять, не меньше. Мешки: похоже, с крупой. Котел, немного посуды, лопаты: большая и малая. Кащец выгребал из потрепанного рюкзака мелочовку:

– Ого, и крючки есть! Живем, камрады. Держи, Арсенка, не растеряй.

Маленький Арсен подставлял под крючки и коробки со спичками ладони, моргал ошеломленно.

– О, и зальц! – радовался Кащец, размахивая банкой с солью.

– То щедро, – согласился Андре.

– Шо тебе не гут, носатый? – удивился исследователь сокровищ. – Не гут, так и вали отсюда. Тока инструкцион не позабудь лесен[118] сделать.

Картонка с «инструкцион» была привязана к кусту:

«Achtung! Verlassen Basis ist verboten! Minen und Raubtiere!»[119]

– Mörder[120] хэровы, – сказал Социал, утирая пот с лысины, – солнце припекало изрядно.

– А що, дробовик нам не аусзахлен[121]? – на всякий случай поинтересовался Петро. – Или еще оружие какое?

– Не, только топор да ножик, – ухмыльнулся Кащец. – Я «перо» отдал Тоньке. Она по кюхе[122] главной будет.

Статная киевлянка с вызовом вздернула подбородок.

– Та нехай. Сейчас девку биграден бы надо. – Петро со вздохом потянулся за лопатой.

Позволили инструмент взять. Уже хорошо…

…Копали могилку повыше от воды, песок шел легко, только лопаты о камни иногда звякали. Один из узбеков помогал землю отгребать, другой на корточках сидел, завороженно уставившись на водную гладь. Может, столько воды не видел, а может, не в себе человек. Работая лопатой, Петро подумал, что многие из команды не в себе: словно дергает их що-то – замрут вдруг, головой контуженно вертят…

От «кухни» командные возгласы долетали, дымком тянуло – обед там готовили.

Могилку вырыли, девки вновь носами захлюпали.

– Вы бы униформ сняли. Пригодится, – посоветовал Петро.

– Неприлично голой хоронить, – заупрямилась Машка.

Ну, неприлично так неприлично. Положили в яму легкое тело, полосатой шапочкой лицо прикрыли. Андре «саперкой» песок осторожно сдвинул. Прикопали, послушали, как фрау Матильда молитву читает. Социал, все говоривший, что «атеисте», тоже стоял, слушал. Вроде нормальный человек, хоть и германец. Сейчас делиться на «нормальных» да «дурных» ох как придется.

– Э, фриссен[123] идете, чи ни? – позвал от костра энергичный Кащец.

Петро неспешно ел кашу с мясом, жмурился на солнце да помалкивал. Собственно, Кащец и так за всю команду разглагольствовал. И как надобно жить объяснил, и где лагерь ставить, и о разведке осторожной поведал. Ну и насчет «ордунга» непреложного напомнил со значением. Миску новый капо себе отдельную заимел, остальным по посудине на четыре рыла досталось. С ложками тоже не особо богато – по кругу шли. Петро брал от Андре, передавал Машке, потом ложка доставалась австриячке – та, видать, разумом где-то на Акне застряла – смотрела в никуда, но зачерпывала и жевала исправно, только прозрачные ушки шевелились.

…Остров это был… Длинный, с мысами-загогулинами, глазами-озерами, зарослями кустарника, названия которого никто не знал. Возвышенностей мало, крупных деревьев вообще нет – с десяток пней, довольно свежих, пильных, и всё. Берега озера, или пресного моря все ж виднелись: днем вполне разглядишь не только горные вершины, на иглы Акна вовсе не похожие, но даже сосновый лес на берегу. Но далековато…

…Темнело неспешно, островитяне мелкого хвороста насобирали, ужин готовили. А когда Луна в небе появилась, начала команда «Versuchen» с ума сходить…

…Первым узбек завыл. Смотрел в небо, где два глаза-месяца разгорались, и вел тонкое бесконечное «иииииииииииии!». Народ сбился в кучу, отполз подальше. Земляк попрыгал рядом с безумцем, тоже отскочил. Закрыла лицо руками голландка, кричать принялась. Кащец топором грозил, Тонька за капо цеплялась, зубами клацала. Потом чуть ли не все орали, к песку пригибаясь, с ужасом вверх глядя… Темнело небо, смотрела разноглазая двойная Луна на людишек сумасшедших, звезд становилось все больше и ярче, и скользили они, кажется, все быстрее, черный бархат неба вспороть грозили.

Петро понял, что и сам сейчас заорет. Андре зубы скалил, в «саперку» двумя руками вцепился: сейчас зубами черенок грызанет. Машка-землячка голову локтями прикрыла, по песку елозила, словно зарыться в него пытаясь. Нужно было что-то делать, пока все сглузду не съехали.

Грабчак, пошатываясь, доковылял до пожитков, подхватил котел. Прошел мимо Сары – сутулая еврейка сидела, плотно зажав ладонями уши, смотрела на воющих человеков широко распахнутыми глазами, но, вроде бы, в рассудке оставалась. Петро зачерпнул воды, вернулся к своим и окатил Машку. Девка взвизгнула, лысо-ежистую голову из ямки выдернула:

– Охренел, хохол вонючий?!

– Панику отставь, дурка!

Машка отряхивала ежик волос от песка и пшена: котел вымыли дурно, зато студеной водицы он с избытком вмещал. Андре сам собой в разум пришел, сбегал за водой, пытался поить австриячку, та отбивалась, обратно под ватник голову прятала. Но не визжала, просто трусилась всем телом. Петро принес еще водицы, кивнул французу, тот задрал Анкин ватник – вода осторожно полилась на девчачью голову – та зафыркала, затрясла ушами-льдинками.

Вой унялся: узбек убежал куда-то во тьму, остальные охрипли, в себя пришли или вода помогла. Вот к голландке поздно подошли – вроде и сидела та молча, от мира ладонями заслоняясь, а оказалось, кровь на песок капает – выдавила девка себе глаза. Бинтовать кровавые дыры пытались, слепая все молчала. Умерла под утро. А узбек всю ночь завывал. Ходили искать – убегал по низким зарослям, в воду бросался и снова выл с дальнего мыса. Плюнули, в лагерь вернулись, выставив двух часовых, спать легли.

Узбек так и сгинул. Может, и к лучшему: держать умалишенных негде, если вязать, так и веревки всего с два метра имеется. К тому же почти у всех подряд с головой не совсем гут.

Кащец в лагере командовал, друзья сказали, что рыбу идут ловить – никто не возражал.

– Так що те оба месяцы? – бурчал Петро, подвязывая к короткой расплетенной бечевке крючок. – Може, в рацион що накидали? Помутнение хирна[124]?

– Но. Это ты твердый. Кожный. Найн паник.

На «твердокожего» Петро не обиделся. Тут всю жизнь с кожами работаешь, отчего ж самому не затвердеть? Да и не должен комсомолец приступам религиозного страха поддаваться. Ладно, может, и не религиозного, но все равно не должен.

Нацепили улитку, пока не клевало. Надо бы удилище толковое найти. Да и вообще как-то с умом осмотреться. Солнце пригревает, размаривает, но ведь нужно о деле думать.

– Кому, мы, Андрий, доверять коннен[125]?

– То вопрос. Социал, Арсен… так?

– Социал – гут. Арсен… хм…

– Он – юде.

– Гут, помозгуем. Из мадмуазелей? Машка стерво, но своя. Тетка Мотя, Сарка-иудейка…

– Анни, – ухмыляясь, подсказал француз.

– Що ты смехаешься? – рассердился Петро.

К бережку явился капо в сопровождении Тоньки-киевлянки. Кащец начальственно огляделся, положил на китель топор, начальственно погрозил рыболовам – не подсматривать! Принялись раздеваться, Тонька, повизгивая, полезла в воду. Петро машинально глянул, замер…

– Що? Богато шлюхости? – поинтересовался Андре.

Грабчак опомнился, перевел взгляд на леску. Осмыслив, спросил:

– Слухай, а ты давно трусы видел?

– Труса? Найн, округ смиливцы и храбривцы.

– Нихт храбрость. Трусы, одежка, фирштейн?

Понятно, с трусами в шталаге напряженно было. Кальсоны еще можно выменять, но трусы… Француз кинул беглый взгляд на купающихся: вода даже в полдень студена, глубоко не вошли, бесстыже стояли по колено, головы себе золой терли. Тонька для заключенной выглядела ничего, – видать, не врала, что недавно в лагере, мослы из-под кожи еще не так выперли, хотя бледна, как покойница. Кащеченко, как все в шталаге, на воздухе вдоволь наработался – спина коричневая от загара. И ноги смуглые, если на ладонь от колена и пониже смотреть. Повыше бледный.

Андре шепотом выругался.

– Може, цуфаль[126]? – предположил Петро. – Всяко бывает.

– Якой цуфаль, флюштен[127] треба. А шпик-песок скормить их шлюха.

– Не спеши, приглядимся.

Тонька, игриво взвизгивая, погрузилась, поплыла, голову высоко запрокидывая. Кащец что-то сказал, ответить девка не успела – исчезла. Капо замер…

Миг тишины, потом вода взбурлила, мелькнула задранная Тонькина нога, что-то широкое, серебристое, похожее на огромный рыбий хвост. Кащец кинулся из воды к берегу…

Петро осознал, что они с французом уже метрах в десяти от кромки воды, и все еще пятятся, правда, удилище в руке осталось. Голый Кащец, с топором в руках, топтался и приседал на песке, всматривался в воду – поверхность озера была спокойна.

– Тут рыбалить с оглядкой треба, – прошептал Грабчак, чувствуя, как сердце колотится где-то под горлом.

Вечер выдался теплым, озеро лежало безмятежно-спокойное, на западе облака розовели. Друзья сопроводили Машку, помогли котел вымыть. На воду поглядывали – Кащец клялся, что водяной на них набросился, но понятно: в водах озера водится рыба типа акулы или вообще крокодил необъяснимый. Набрали котел, вернулись к костру. Сидел «Versuchen», в молчании…

Обе луны уже всплыли в темнеющее небо, но было не так жутко, как давеча. Вот когда густая тьма подступила, заныли люди. Петро окатывал бившихся в конвульсиях товарищей водой, бегал к берегу котел наполнять. Да что ж за дурь такая?! Крокодила опасаются, но в меру, а звезды и лунные «глаза» их, дураков, до падучей доводят. Алжирец язык себе прокусил, кровью брызгал. Зарема голосила безостановочно, Кащец топором им грозил, если не заткнутся. Узбек головой о песок бился – пришлось связать. К середине ночи вроде бы обессилели, поутихли.

Утром оказалось, что двое повесились. Петро и не думал, что так бывает: камень-валун по грудь человека, веревка короткая, на пару петель и перекид через валун едва хватает. Изловчились, однако. Песок изрыли ногами, умучились, но справились. Узбек себя за колени держал, румынка спокойно обвисла…

Пополнилось песчаное кладбище. Днем удалось пару рыбок выудить, решили консервы экономить, крупяную уху варить. Кащец был мрачен, но с фрау Матильдой заговаривал, намеки делал.

После обеда, охраняя мойку посуды, друзья осторожно с девчонками и Арсеном поговорили. Дагестанец-еврей, несмотря на свою зачуханность, проявил храбрость и, вооружившись каменюками, тоже пришел крокодила сторожить. Ситуацию все трое восприняли правильно, Машка сказала, что капо ей с первого взгляда ясен был, но нужно, конечно, проверить. Анни и Арсен подтвердили, что приглядывать будут.

Но приглядывать не пришлось. В сумерках капо момент выбрал и фрау Матильду в кусты увлек. Через мгновенье оттуда треск веток донесся, ор-мат, немецкий и обычный. Островитяне пошли разбираться.

Костистая фрау Матильда сидела на груди капо и орала в том смысле, что она вдова, человек верующий и не позволит всяким там херам протухшим полное бесстыдство творить. Кащец пытался вывернуться, но вдова не только уйму немецкой ругани знала, но и вмять мужчину умела не хуже якоря. Анни и француз стали говорить, что нужно успокоиться, немка, фыркая, поднялась. Освобожденный Кащец вскочил, молча выхватил из-под кителя кинжал. Оружия утаенного и этакой прыти от капо никто не ожидал, фрау Матильда, взвизгнув, едва успела за поляка спрятаться.

– Що творишь? – закричал Петро. – Остынь, дурень!

– Да вы… я вас… вы хто?! – рычал капо. – Плесень пробирочная, все одно вас на кровь сведут… Я старшим здесь, и та сука…

Фрау Матильда из-за спины поляка крикнула про вонючий русский жоп. Кащец зарычал, ткнул кинжалом поляка, отшвырнул того в сторону… Фрау Матильда, голося, попятилась…

На капо навалились все разом: Петро руку с кинжалом выворачивал, Андре гада по почкам двинул, Машка зубами в шею вцепилась, эфиопка, Арсен и Анька на ногах провокатора повисли. Повалились на песок всей кучей визжащей, Алжир двинул капо по зубам. Выворачивая из пальцев фашистского пса кинжал, Петро пропыхтел Социалу, держащему вторую руку врага:

– Не ломай. Он сказать должен.

– Гут…

Но «гут» не получилось, упало в возню еще одно тело, мелькнула рука с зажатым камнем, стукнуло-хрястнуло, и на нос Грабчаку брызнуло теплым…

…«Versuchen», отдуваясь, расцепилась и поднялась. Капо лежал на песке, пальцы рук еще подрагивали, но що-то толковое рассказать с пробитым черепом Кащеченко едва ли мог.

– Ты що?! – спросил донельзя расстроенный Петро. – Он же говорить должен.

Сарка пожала сутулыми плечами и бросила камень:

– Капо. Сволочь. Разве таким жить нужно?

…Поляк умирал трудно – воспалился у него живот прорезанный, намучился парень. Девки ухаживали, пока в песок бедняга-пшек не лег. Кладбище уже порядочное выросло.

Вжились в остров остатки «Versuchen». Быт наладился, без нового капо обошлись – «демократиш» решали или если по-нормальному сказать, общими собраниями. Немецкий штык носил дневальный наблюдатель, чудные ночи народ перестали пугать, разведку регулярно проводили, рыбу ловили и перловок на отмели собирали. С крокодилами выяснилось – не ящеры, а странные твари вроде мавок-русалок. Судя по сиськам, вполне женского полу, но кровожадные и наглые. Петро одной такой топором с берега пригрозил, так та тварюга, скалясь, что-то вроде бурульки[128] в ответ скрутила.

В общем и целом, задача стояла одна – переправиться на большой берег. Идея имелась единственная и всем понятная – сделать плот или лодку. От сисястых мокриц на плаву вполне удастся отбиться – они вроде невооруженные. Дело было за малым: стройматериал отыскать…

Месяц прошел, другой. Ночи стали прохладнее. С едой особых проблем не имелось: рыба ловилась исправно, крупу в уху только для вкуса добавляли, консервы экономились. Трижды в день патрулировали берег, собирая все деревянное, выброшенное озером. Повезло с цельным стволом: крепким, даже с корнями. Еще имелись в наличии толстые ветки и стволик молодой сосенки. Друзья рискнули, на маленький соседний островок сплавали. Оружие наготове держали, но мавки-мокрицы пловцов не тронули. Зато подтвердилось, что дольше пяти минут плыть никак нельзя – вода ледяная. У Андре ступню на полпути свело – едва выволок друга Грабчак. Воды наглотались, добыли длинную ветку и массивный сук – но що толку? Слезы одни, а не материал для корабля.

Вечером сидели у костра, и Социал сказал то, о чем все думали:

– Вернутся за нами. Скоро.

Молчала «Versuchen». Петро чувствовал, как подрагивает сидящая рядом Анька. Сердечна она, деликатна, но закалилась, слезу уже не пускала. Ну, фрау Матильда еще тем твердым политруком была, умела настроить, личный пример подать.

Помолчали, потом Андре сказал:

– Мобилизацион треба. Полный. Мозг и денкен[129].

Мобилизовались. На мозгах, понятно, не поплывешь, но хоть що-то сделать волевым усилием можно. Андре называл проект «пирогой», а по сути, бревно с противовесом-балансиром получалось. Алжирец с татаркой веревки из тряпок вязали, Петро с другом «крейсер» строили – с перемычками хлопот хватало. Социал, на руки не очень способный, зато в математике-физике очень смыслящий, наблюдал за природой, лучший курс высчитывал. Дело сложное, от ветра многое зависело. Остальные хозяйственной работой занимались, ну и к главному собранию личные тезисы готовили.

…Парус из мешковины сделали, но использовать его было сложно – мачты-то нет. Петро пытался растянуть полотнище и так и этак – ерунда получалась.

– Хер с им. Полатко буде, – сказал Андре, подгребавший большой лопатой.

Арсенчик, сидевший на носовой части пироги с «саперкой», уже дрожал. Оно и верно: десять минут на плаву, и опущенные в воду ноги льдышками становились.

– Поворачиваем.

Завернули к портовой бухточке, Петро энергично подгребал ладонями, но по скорости бревно так бревном и оставалось. Эх, надо было нос все ж заострять. Сантиметры палубы сэкономили, а толку…

– Ничего, прорвемся.

Собственно, корабль готов, нужно решаться.

…Причалили, вытолкали пирогу на песок.

– Пошли, чаю глотнем, – приплясывал замерзший Арсен.

– Та идите, – Петро пытался просунуть палец под веревку, скрепляющую распорку балансира, – надо бы еще одну палку-закрутку вставить. Не дай бог, ослабнет в пути…

Повозился, вставил закрутку, вытер руки – прохладно, однако. По всему видать, осень пришла. Дожить бы до льда, уйти на большую землю…

Петро оглянулся: к берегу вышла Сарка, держащая под мышкой сложенный мешок.

– Рыбалить или що? – удивился Грабчак. – Снедать же собрались…

Сутулая девка поджала губы и вынула руку из мешка…

…Петро смотрел в ствол нагана. Вот оно що. Прав был Андре, и у баб свой шпик таился. Эх, перебрали ведь все кандидатуры, но не догадались. Ведь мышь сутулая, иудейская, що ей-то…

– Сдурела? – сыграл под дурня Грабчак. – Не игрушка. Где нашукала?

– Сталкивай, – приказала Сара.

– Що? – недопонял Петро.

– Бревно на воду, живее, – жестко процедила сутулая девка.

Грабчак почуял, что заговорить зубы не выйдет. И получалось, пристукнут здесь дурного судостроителя, поскольку отдавать пирогу озеру он по-любому не будет. Тьфу, надо было с народом идти чай пить.

– Та не буду лодку портить. Вовсе тоды пропадем, – проворчал Петро, лихорадочно соображая, что толкового можно предпринять.

– Не сдохнете. Заберут вас сегодня-завтра, – злобно прошипела еврейская мышь. – Вы – ценный эксперимент. Бревно столкни, пусть плывет.

– Що? Хто? Нас заберут? – удивлялся и не понимал Петро, пытаясь хоть что-то придумать. Получалось, что кроме лопаты ничего под рукой и нет. Не достать сучку. А насчет лодки она врет: кроме нагана в мешке еще что-то. Наверное, харч прихватила, на островке отсидеться думает. Если с револьвером засядет, ее там хрен возьмешь.

Сарка угрожающе наставила наган:

– До трех считаю. Раз…

– Да ты що?! Сама ведь лодку не спустишь. И не можна меня стрелять. Услышат.

Девка бросила узелок мешка, стряхнула с плеч ватник, направила ствол оружия через плотный рукав.

– Заглушит. Два…

Стрельнет. Точно стрельнет. Да що ж такое?! Крыса-стукачка какая-то…

…Камень пролетел мимо плеча Сарки, разбрызгал озерную воду. Девка обернулась, вскидывая револьвер, – Анька-камнеметательница, ойкнув, присела за реденькую защиту кустов. Щас застрелят дурочку. Петро, забыв о лопате, кинулся вперед. Понимал, что не успеет – фашистская иудейка повернулась навстречу, хладнокровно вытянула руку – ствол уже без ватника целился прямо в грудь. Щелчок курка… осечка. Ага, не вышло…

…Петро сшиб руку с револьвером, Сарка успела еще раз нажать спуск, грохнул выстрел, но пуля ушла в сторону озера. Грабчак выкручивал тощее запястье с оружием, девка визжала и норовила укусить. Подбежала Анька, упала на колени, придавила башку голосящей вражины, зачерпнув песка, пихнула в визжащий рот.

– Обережней! – испугался Петро. – Ей ще говорить треба.

– То до хофликайт[130], – заверила подруга, пихая следующую жменю песка.

Прибежала остальная «Versuchen», наган уже был у Грабчака, шпионка плакала, кашляла и выплевывала песок. Нужно было ее водой отпоить и срочно допросить.

Не хотела упертая иудейка разговаривать. И черенком лопаты ей грозили, и железом каленым, и иными способами – знали их в избытке, но стерво молчала, как камень. Не, разговорить можно, только время это займет. А думалось Грабчаку, що времени как раз и нету. Засиделись в отдыхе.

– Молчишь? Ну, гут, – Петро проверил узлы на руках-ногах шпионки, за шиворот отволок подальше в кусты – незачем ей разговор слышать. Вернулся к костру.

– То так, – одобрил Андре. – Пора резудр ин проблем[131].

Умный Социал кивал, мудрая фрау Матильда свое «йя, йя» сказала. Арсенка отложил тетрадь, что у шпионки нашли:

– Дневник. На идиш написано, я только пару слов разобрал.

– Обязково с собой возьмете. Передать, кому нужно, потребно.

– Кто возьмет? – удивился Арсенка. – Я що, поц якой?

– Ты лайшт[132], – сказал Социал.

Спорили, и так и этак прикидывали. Надо сказать, народ в «Versuchen» остался правильный. Не за себя болели, оттого и спорили до хрипоты. «Крейсер» мог удержать двоих с припасами или троих гребцов налегке. Понятно, что жизнь подороже харчей – на воле человек самого себя как-нибудь пропитает. Потому сразу на полном экипаже договорились. Петро понял, что легкая и мелкая Анька точно уйдет, и на душе сразу полегчало. Дальше выбор сузился: шибко костистые кандидатуры отпали, а из легкокостных до этого дня немногие дожили. Арсен категорический самоотвод взял – мужик, що там говорить. Машка говорила, что она «тяжела в жиле», но ей-то точно нужно было идти – на берегу лес, и одна она северный лес знает. С Анни сразу решилось – на полголовы всех ниже. Взвешивали на руках Зарему и Эфиопу – примерно одно нетто получалось. Пришлось жребий использовать: разумными людьми метод очень нелюбимый, но що ж поделать. Длинную «корабельную» палочку вытянула Эфиопа. Потом девки ревели, обнявшись, а народ покрепче духом технические проблемы решал.

Уладили, до рассвета еще время оставалось. Андре с Социалом объясняли дивчинам насчет нагана и патронов весьма сомнительных. Анька слушала и на Петро смотрела, потом, не скрываясь, протянула руку. Грабчаку было неловко, но последние ведь часы, да и понимающий народ вокруг. Взял ватник, пошли сквозь кусты на заветную прогалину. Ладошка у Анни была теплая и такая маленькая.

– Не плакай.

Закивала согласно, а обнимая, все равно плакала…

С отплытием не затягивали: рассвело, туман еще не рассеялся. Вода хоть и ледяная, но по всему видно, днем будет солнце, и то, конечно, к удаче. Фрау Матильда, приговаривая утешительное, домазывала девчонок жиром – в немецких консервах жирности не особо много, но все ж польза. Петро с остальными корабелами проверили крепеж – пока веревки держали, но в пути повнимательнее нужно следить.

– Нихт за хвист тянуть, – напомнил Андре.

Попрощались, Грабчак последний раз обнял цыплячьи косточки любимой. «Темный интернационал» тоже расцепиться не мог: Эфиопа своему Алжиру все какое-то заклинанье повторяла – отсталые они в своей Африке все-таки, просто ужас.

Вывели «крейсер» на глубину: команда сидела в боевом порядке, груз закреплен. Осадка пироги глубоковата, но должны гребцы сдюжить.

– Если що, ватники бросайте, – напомнил Грабчак. – Ну, с богом. Маша, я на тебя надеюся, не посрами советский комсомол.

– Иди ты на хер, – по своему обыкновению отозвалась боевая смоленка, и «крейсер», решительно всхлипывая, погреб к далекому, невидимому в тумане берегу.

…Уже не различить взмахов весел-лопат, косынок, в которых тщательно увязаны спички и рыболовные крючки – уходила в пелену черточка «крейсера». Хвостатых мокриц пока видно не было. Доберется команда. Должна.

Остатки замерзшей «Versuchen» вернулись к костерку, подбросили ветки сушняка – уже можно было не экономить. Попили травяного чая. Пусто как-то было.

– Раз киндер найн, мож юнгер манн[133] согревать хладный вдова? – фрау Матильда смотрела на Андре.

Бабой немка была хорошей, отчего не согреть? Ушли. Социал смотрел-смотрел на Зарему и тоже взяли телогрейки и до зарослей подались.

– Вот що безделье с бойцами творит, – пробурчал Грабчак.

– Тебе-то повезло. И им чуть-чуть, – Арсенчик был по натуре великодушным хлопцем. – А у нас дело.

Алжирец согласился, тяжелый сук взял.

Сарка, хоть и связанная, а уползла далеко, только спрятаться на острове особо негде. Ничего толком шпионка так и не сказала: кричала, что невежды и дикари, про великий эксперимент и горизонты науки. Арсен пытался спросить, как она, сука такая, додумалась фашистам служить – обозвала «узколобым дрочилой и сионистом». Вот же фря.

Нет, пытать и выспрашивать не хотелось – ни к чему были те секретные сведенья обреченным остаткам «Versuchen». Даже убивать эту жалкую, из ума выжившую мышь было как-то неловко. Но и оставлять нельзя – и без своего дневника знала Сарка чересчур много. Не дай бог догонят немцы крейсерский десант, такого допускать никак нельзя. Но не поднималась рука на связанную девку, хоть и тварь она распоследняя.

Пришла фрау Матильда, скомандовала «фрей хеден[134]» и, когда отошли хлопцы, придушила шпионку. Да, иной раз бабы куда решительнее.

Тело закопали на другой стороне острова, подальше от кладбища. Разровняли песок, потом порядок навели: повскрывали почти все банки консервов, наелись от пуза, расшвыряли недоеденное по кустам и берегу. Сплетенные с таким трудом верши утопили с с грузом камней, навес завалили, подрали в клочки лишние тряпки. И делать стало совсем нечего…

Два дня прошло, и вздрогнул остров, озеро рябью покрылось, ударил в уши гулкий звук-вздох, так знакомый по Акну. Петро в тот момент на прогалинке сидел, камешки на ладони подбрасывал, молился, чтоб у Аньки и вообще у десанта получилось выжить. Крики раздались, гавканье глухое немецкое. Грабчак со вздохом поднялся с ватника, разодрал на себе остатки кителя…

…Гонялись неуклюжие в противогазах и тяжелых резиновых плащах немцы за визжащими и воющими островитянами. Отбивался суком Социал, рвала свои отросшие волосы и плевалась Зарема, увертывалась от ловцов фрау Матильда. Петро успел кулаки ссадить и крепко врезать по яйцам здоровому немцу, пока не опрокинули на песок. Дольше всех продержался Алжир, уплывший на Малый остров. Немцам пришлось на надувной лодке под летящими камнями форсировать пролив. Повязали и Алжира. Эх, можно бы и правильную оборону организовать, но тогда правильное сумасшествие разве разыграешь?

…Как через Акно переправляли и дальше, Петро помнил плохо – снотворное вроде бы уже не действовало, но очень уж худо друзьям было. Потом, уже в подземном кубрике, когда «Versuchen» на исследования и допросы таскали, совсем подыхали «кролики»: от страшного кашля задыхались, головы совсем отупели, да еще понос изнурял. Но умерла лишь фрау Матильда. Остальные жили, но не выздоравливали. На допросах Грабчак и сам не соображал, что врал и выдумывал. Об Анке и других точно смолчал, а остальное бредом выходило, разобрали что немцы или нет – неясно.

Уехала офицерская комиссия, но доктор Визе от подопытных не отходил, даже спал в кабинете у лаборатории. Що у него за результаты высчитывались да какие выводы делались, понять опять же не получалось. Петро пытался запоминать подробности исследований, но сил не имелось, да и надежды вырваться не было.

Зарему забрали, а потом как-то вдруг и в спешке отправились выжившие «Versuchen» обратно в лагерь. Снотворное, вагон, стояли долго, потом еще шестерых узников подсадили. Один из новых бормотал безостановочно, у остальных что-то с мышцами случилось – двигались с трудом. Узкоглазый китаец или кореец в той группе чуть поживее казался. И у всех загар желтоватый, что на себе не замечаешь, он только по сравнению с «не бывавшими» в глаза бросается.

Разговаривать о «тамошнем» не решались, да и очень тяжко было. Мерзли, печки не имелось, за вагоном тянулись поля белые, заснеженные. На остановках кормили хорошо, даже баночки с эрзац-медом кидал Почтарь заключенным. Но люди помирали: Артурчик не проснулся, потом высокий парень из новых…

…Встал вагон, дверь откатили, приказали выходить. Сползали судорожно кашляющие люди на шпалы, плевались кровью, строились. Грузовая машина повезла, холодно было дико. Петро осознал, что это опять Цитадель, Шталаг 328. Встречал машину доктор Визе…

…Блок крошечный, отдельный, сразу за стеной лазарета. Не выпускали, только в лабораторию водили. Гад-доктор анализами изводил. Крови в венах Грабчака почти и не осталось, кашель чуть отступил, кровью уже не каждый раз харкалось. У остальных было похуже. В начале апреля Социал умер, Андре с Алжиром держались, но совсем плохи были.

Цепок и настойчив оказался доктор Визе – очень желал причины тех смертей и болезней распознать. Да вот хрен ему. Петро точно знал, что не в легких и бронхах дело. Тоска сжирала остатки «Versuchen». Немыслимо тянуло к тем двум лунам, к сиянию звезд и безбрежному небу. У Петро еще и Анка там осталась, но о небе да воздухе легком и Андре шептал, и Алжир…

Эх, жалко было помирать, когда такие места в огромном мире имеются. Довелось ведь глянуть. Тянулись дни взаперти, а война шла, наши-то немца гнали, лагерь эвакуировался, почти опустел, беспокоился и суетился гад-доктор. Надеялись хлопцы на чудо, да вот не суждено…

…Да когда ж она сомкнется, эта тьма? Сколько ждать нужно? Не умеет помирать № 14005.

8. Бег с препятствиями

Город Львов. Цитадель Сводная оперативная группа/младший лейтенант Земляков 5:35

Егеря истощились – унтер уже пытался назвать переводчиков «геноссе» – выжать из немцев еще что-то толковое не представлялось возможным. Пришлось отправить пленных отдыхать в камеру.

Чотовый ОУН сотрудничать не желал. Переводчики послушали вопросы капитана Марчука и однообразные ответы пленного – неспешная, не слишком “загаличенная” украинская речь была вполне понятна.

– Может, имеет смысл другими заняться? – шепнул Спирин. – А этого пусть Мезина возьмет и выжмет. У нее получится.

Женька с некоторым удивлением посмотрел на коллегу: с каких это пор в Отделе все знают, что товарищ Мезина этаким авторитетом в области дознания считается? Особенно не афишировалось. И вообще Катрин всегда излишне прямолинейными решениями увлекалась. Впрочем, изменилась наставница, это конечно.

– Марчук – старший. Решения ему принимать. Давай пока остальных бандерлогов еще разок процедим. Они хоть и мелочь, но вдруг…

Мезина встретилась в коридоре – несла товарищам офицерам вычищенные автоматы.

– Что там? Молчит?

– Интеллигентная, но унылая беседа, – вздохнул Женька. – Не умеет капитан земляков «колоть». Собственно, и мы не совсем по этой части.

– Неудивительно. К такому деликатному делу природные склонности нужны и большой навык. А остальная шушера что? Не вызрела?

Пошли к «шушере»…

– …Товарррищи, я всей душой. Я момента ждал, думал, ррасстрреляют сволочи националистические, – крепкий парень в кургузом лопнувшем костюме бил себя в грудь грязным кулаком и все порывался повернуться к сидящей сбоку Мезиной, явно считая ее главной. Катрин благосклонно кивала и показывала на сидящих переводчикам – им говори, им…

– Поподробнее, – подбадривал Земляков. – Тебя привели к чотовому и…

Бандерлог говорил поспешно, сглатывая, непонятно зачем налегая на «эр» и не забывая повторять, что «иного ходу у мобилизианта» не имелось. Память у молодого говоруна была недурна – о чае и сахаре очень подробно рассказывал и о том, как хозяина квартиры «каты-бандеры» убивали.

– Еще раз, без суеты, – сказал Женька.

Катрин вроде бы одобрила, хотя не поднимала головы, занимаясь своими ногтями. Ногти и так выглядели элегантно, но старший сержант озабоченно вертела пилочку, подшлифовывая и подравнивая, и почему-то эта сосредоточенность и ерундовый маникюрный инструмент навевали жутковатые ассоциации…

Земляков задавал вопросы, слушал, но что-то отвлекало. Может, то, что лейтенант Спирин сидел с совершенно отсутствующим видом и внимательно смотрел в пустой угол. Зато бандерлог вещал охотно и многословно, так и сыпля подробностями. Понятно, осознает, что пока спрашивают, к стенке не поставят. Или его шуршащая пилочка сейчас больше пули пугает?

Слушал опытный товарищ Земляков, слушал, но все равно бы пропустил, если бы в движениях пилочки крошечная задержка не промелькнула.

– …Почему до бабы? – машинально уточнил Женька.

Бандеровец тоже сбился, помолчал растерянно. Потом пробормотал:

– Та а куда ще? Он недолга ходил. Вернулся такой… смехотливый.

– Может, просто до ветра отлучался?

– Не, до ветра ближче, – кругломордый допрашиваемый напряженно поразмыслил: – И еще от него шоколадом дыхнуло та наливкой. Вишневой.

– Угу, значит ты, Грабчак…

– Так точно. Николай Грррабчак, насильный мобилизиант…

– Мы поняли, поняли. Ты, Николай, значит, книгами и дедуктивным методом увлекаешься?

– Що? Не, я в их националистическу пррропаганду вообще не верррю. Я насильно, они винтовку понастовляли и…

– Ладно, а откуда логика: он вышел – шоколад – наливка – вишня – баба?

– Та я слышал, як хлопцы казали. То есть говорррили. Мол, хлопцев побило, а Кныш знову до своей крали шмыглял. Сгинем через нее.

– Кто конкретно говорил?

Может, и ложный след, но…

Уточнили у остальных. Один из пленных ссылался на забывчивость, зато толстый национал-бандюк подтвердил: была у Кныша зазноба, ценная связная по кличке Лозанка.

Оперативники вернулись в «кабинет» Марчука. Капитан и подследственный изнуренно пили несладкий чай.

– Вы крепкий не пейте. Сна не будет, – посоветовала Мезина.

Оба глянули недобро, Кныш ухмыльнулся углом разбитого рта – сидел бандеровец на табурете, руки связаны, ссадины на морде подсохли, ссутулился устало.

– Я вас, товарищ капитан, попрошу еще раз повторить основные вопросы. Для профилактики. И будем закругляться, – Катрин подняла ящик картотеки, поставила «на попа», села за спиной у допрашиваемого, вынула свою пилочку.

– Имья, призвище, рик народження, – неохотно начал по очередному, уже двадцатому кругу Марчук.

– Кныш, я ж казав. Рик народження не знаю, я сирота…

Вопросы, пустые ответы, в паузах едва слышный скрип дамской пилочки. Звук чуждый, нелепый, раздражающий. Нервирующий до полного изумления. Как выдерживал капитан, понять трудно, у Женьки челюсти сводило, а лейтенант Спирин, кажется, очень хотел в коридор выйти.

– …Яке у вас було завдання?

– Яке завдання? Я ж кажу, ми на нимцив шли, окупантив бити. Випадково сюди вийшли…

– Славно тебя баба подставила. И как ты, дурилка, ей поверил? – нагнувшись, прошептала Катрин в ухо допрашиваемому.

Улыбалась она столь отвратительно, что вообще смотреть невозможно. Кныш не выдержал – попробовал ударить лбом в красивое лицо. Катрин, несомненно, этого ждала – встречное, снизу вверх, движение плеча – бандеровца подбросило, на ногах он не устоял. Рухнул, отлетел табурет и кружка с недопитым чаем. Плюясь кровью и матерясь, Кныш елозил по полу, пытался достать мучительницу сапогом и орал. О суках и «видьме», о нимце клятом, о шибеницях для москалив и воле народу, про те, що за все розплата прийде…

– …Нет, разрешить не могу. Людей в прикрытие практически нет, распылять силы бессмысленно, – Марчук на старшего сержанта не смотрел, перекладывал листы недописанного протокола. – Вернется майор, он примет решение.

– Да когда он вернется? – Катрин оправляла ремень с кобурой, на капитана тоже не смотрела. – А время поджимает. Пока эта Лозанка уверена, что ночью группа вышла из города. Но слухи пойдут, беготню со стрельбой обыватели наблюдали. Уйдет от нас девушка.

– Послушайте, Мезина, при чем здесь вообще эта женщина? Кныш здесь дома, он местный, естественно, у него есть связи, родственные и сердечные привязанности. Кричал в истерике бессвязно, а вы ухватились…

– В общем-то, конечно. Маловероятно, что с этой Лозанки какой-то профит выйдет. Но нужно же что-то делать. Раз имя всплыло, проверим для порядка…

Марчук помолчал и неохотно согласился:

– Добре, сейчас съездим.

– Да вам-то, товарищ капитан, зачем ехать? – удивилась Катрин. – Это же для проформы. Тут добираться десять минут, а если вдруг барышню найдем, привезем сюда, побеседуем под протокол, как положено, очную ставку устроим. Хотя вряд ли. Сбежала наверняка потаскушка. А гада Визе нужно здесь искать, сюда все следы ведут. Вы бы еще раз местность проверили…

Марчук морщился, не нравилась ему Мезина, не нравилось, что львовских дивчин «потаскушками» этак, походя, клеймят.

– Хорошо, проверьте адрес и немедленно возвращайтесь. Земляков, возьмешь броневик в прикрытие. Времени у вас ровно час. Задача ясна?

– Так точно, понял, – Женька кинул ладонь к пилотке.

…Двигатель «виллиса» завелся сразу – машина хоть уже и помятая, но «неубитая».

– Могешь, – Катерина протягивала самозваному водителю каску. – Котелок прикрой, не на прогулку.

Женька затянул ремешок шлема, поерзал на сиденье – эргономичность еще та, конечно, и пристегнуться не получится.

– Что тут трудного, Кать? Управление доступное, если не сказать предельно упрощенное.

– Я еще более упрощенная. Водила, как положено блондинке. Сейчас вообще забыла, где газ-тормоз.

– Ну, ты, помнится, весьма осторожной блондинко-водительницей была. Поясни-ка мне один момент…

– Шо еще? Любознательный ты, Жека, стал, как в звании повысили. Что там у вас, кстати, с «боевыми»? Перестали задерживать?

– Перестали. Не финчасть, а хронометр. Ты мне зубы не заговаривай. Как я догадываюсь, мы на таинственную Лозанку большие надежды возлагаем? Не, я понял, что о «клятом нимце» и «жадибной суке» Кныш, истеря, в одном смысловом ряду упомянул. А еще обнадеживающие доводы есть?

– Какие тут доводы? Всплыла соломинка, за нее и хватаемся. Ситуацию стоит упростить. Работал Визе в шталаге долго, следовательно, регулярно кушал, спал, читал газеты и слушал патефон. Пусть он и упертый медик-фанатик, но и иные потребности у него имелись. Судя по собранному досье, сексуальные предпочтения клиент имел скучные, банальные, то есть спал с бабами. Раз эвакуироваться вовремя не смог, значит, произошел организационный сбой и центральная «Кукушка» своему эскулапу почему-то не оказала содействие. Доктор пытался получить помощь у вермахта, но полностью раскрываться не рискнул – видимо, считает ставку достаточно весомой, раз обратился за содействием к националистам. А как он на бандерлогов вышел? Мог через местную барышню, кнышевскую знакомую?

– Мог. Я примерно так же рассуждал. Но отчего ты Марчуку всю логическую цепочку не изложила?

– Какая тут цепочка? Одно звено, пусть неподтвержденное, но довольно очевидное. Капитан его видит, а если не видит, значит, о чем-то напряженно думает.

– Ладно, чего ты иронизируешь. Тяжело капитану. С идеологической точки зрения. На родном языке ведь допрашивает. Но мужик он честный.

– Не сомневаюсь. Вот пусть сосредоточится и свои национал-атавизмы превозмогает. Целей будет. Замнем для ясности. Где наше прикрытие и эта птица-говоррррун?

«Насильно мобилизованный» гражданин Грабчак под конвоем уже спешил к машине. Вел его сержант Вася, боец проверенный, добровольно вызвавшийся прокатиться с опергруппой. Загрузились, Женька махнул «шесть четыре», и обе машины покатили к воротам Цитадели.

– Спускаемся и сррразу направо, – с готовностью подсказывал говорливый проводник. – Когда меня насильно мобилизовали, я специально все запомьятовувал, для свидетельства…

Крутить рулевое колесо «виллиса» было весьма непривычно, Женька сосредоточился на управлении – не хватало еще ворота зацепить, но тут машина качнулась…

– Ошалел?! – возмутился сержант Вася, норовя спихнуть нагло запрыгнувшего в кузов дополнительного пассажира.

– Справди, що за самодеятельность, Анджей? – осведомилась обернувшаяся назад Катрин.

– Охроронить того бути, – мальчишка-поляк замахнулся автоматом на сжавшегося «насиль-мобилизианта». – И мисто я вьем. Усих зловимо…

Вздыхал город орудийными выстрелами, вспугнутые голуби хлопали крыльями под отдаленный пулеметный треск, кружились над пустынными улицами. С тревогой и многовековым терпением ждал древний город Львов-Львив-Львув-Лемберг – чем дело кончится…

Практики вождения тов. Землякову явно недоставало. На улицах еще так-сяк, а когда «парковался» в узком дворе, так вообще взмок. Двор остался под охраной экипажа «шесть-четыре», а Женька пошел в дом, где опергруппа уже начала следственные мероприятия.

В гостиной стоял Анджей и смотрел на лежащего на ковре покойника. Женька похлопал мальчишку по плечу, подтолкнул к голосам – совершенно незачем мертвеца разглядывать: и лицом старик так себе, и халат на покойнике какой-то вульгарно-альтернативный.

Прошли под обрезком удавки. В угловом кабинете Катрин с Васей из-под прикрытия штор оценивали улицу и соседние дома.

– …Опять аптека, – бурчала старший сержант. – Нет, вряд ли у нас клиентка провизорша. Хотя с другой стороны…

– Рррядом, рррядом она живет, – клялся мобилизиант. – Вот не успел я ррразведувать.

– Действительно, невнимательны вы были, гражданин Грабчак. Не обломится вам почетной грамоты и значка «Юный чекист». Анджей, принеси, пожалуйста, торбу из авто…

Поляк сбегал за «сидором», который Катрин перекладывала из машины в машину из непонятных женских соображений. Мезина мрачно поблагодарила и поднялась с багажом на второй этаж. Оперативники разглядывали улицу, наблюдали, как семенит вдоль домов осторожный горожанин с увесистым бидоном.

– Молоко понес, – вздохнул сержант Вася. – Вроде война кругом, а они…

Оперативники философски помолчали, было слышно, как изголодавшийся мобилизиант тайком грызет найденные в серванте сладкие сухари.

– Война – войной, но и жить горожанам нужно, – заметил Женька.

– Золотые слова, – одобрила вернувшаяся Мезина.

Бойцы обернулись, молчали. Опять же в философском плане, но с другим оттенком. Разительно изменилась старший сержант без свободного «амебного» масккостюма. Синее цивильное платьице со скромным белым воротничком, расчесанные локоны. Очень было бы мило, если бы не…

– Шо? Очень мятое? – хмуро поинтересовалась Катрин.

– Нет. Нормально. Только сапоги из ансамбля выпадают, – со вздохом пояснил Женька. – Собственно, не только сапоги. Ты весьма странное впечатление производишь. Чуждое.

– Угу, мне уже как-то намекали. Пригасим, – Мезина сняла с вешалки мужской пиджак.

– А туфель у тебя в мешке случайно нет?

– Случайно есть. Всучил товарищ главный консультант. Но они с белыми носочками, что категорически не соответствует моему душевному настрою. И так сойдет.

– А это зачем? – решился спросить ошалевший сержант Вася.

– Попробуем наладить контакт с местным населением, – проворчала старший сержант, запахивая пиджак и брезгливо отряхивая лацканы. – Анджей, раз уж ты все равно пистоль приховал, в мои кавалеры назначаешься. Автомат сдай на збереження, працуемо «под прикрытием» и с легким вооружением. Эй, мобилизиант, ты бы рожу утер, що ли.

Грабчак поспешно смахнул крошки с раззявленного рта.

Женька принял самозарядку, передал наставнице второй пистолет. В свободном пиджаке Катерина выглядела приемлемо: сгладилось то вопиющее чувство, будто таращишься на ожившую журнальную обложку.

Не, все равно осталось в нынешнем облике товарища Мезиной вопиюще антивоенное – вышли во двор, – экипаж «шесть-четыре» от охраны вверенного периметра мигом отвлекся. Старший сержант погрозила кулаком.

– Не, мы с пониманием, – заверил водитель броневичка, но дверцу приоткрыл пошире.

Агенты подошли к калитке.

– Вот же демаскирующий камуфляж, – проворчала Катрин, одергивая легкий подол.

– Может, тебе косынку повязать? Или кепку надеть. Для смягчения, – предложил Женька.

Анджей с готовностью протянул «злачетной пани»[135] свой головной убор.

– Гм, вообще клоунство, – наставница надела кепку.

Земляков подумал, что и в натурально клоунском колпаке с помпонами товарищ сержант будет у мужчин мгновенно дыхание сбивать. Бывает же так: только военная форма и самозарядка естественно на человеке выглядит…

Пара «под прикрытием» отрабатывала квартал, бойцы, не высовываясь, со двора прикрывали. Женька выглядывал через забор, нервничал, когда следственная группа из поля зрения скрывалась. Потом пришлось на крышу пристройки перебираться…

Анджей прибежал где-то через час:

– Знашли! Тут крызь дворы обок!

И правда, рядом оказалось. Малозаметную дверь в углу двора сам же догадливый товарищ Земляков «виллисом» и заслонил.

Гида-мобилизианта оставили под присмотром экипажа «шесть-четыре». Прошли за забором, через кладези рассохшейся мебели – весьма запасливые хозяева здесь обитали. «Частный сектор», он по жизни такой, скуповатый. Следующий дом, задняя дверь…

Катрин в сдвинутой на затылок кепке покачивалась на гнутом стуле и курила, сосредоточенно стряхивая пепел в фарфоровую вазочку. С кровати доносились сдавленные рыдания: там вниз лицом лежала молодая женщина – судя по округлой корме, не очень пострадавшая от военных лишений. Страдалица прикрывала голову подушкой в кружевной наволочке и казалась чрезвычайно огорченной.

Старший сержант указала папиросой на ноги в нарядных шерстяных носках:

– Знакомьтесь, пани Ганночка. Для своих – Лозанка. Девушка крайне чуткая, живо соображающая и намеки понимающая с полузвука. Ситуация вкратце такова: клиент обещался быть в ближайшее время. Забрать это хитрозадое сокровище и свои вещички. Насчет красавицы я сомневаюсь – в фатерлянде ей абсолютно нечего делать. Но документацию Визе действительно постарается забрать…

Женька присел перед выдвинутым из-под кровати ящиком: Hygienekontrollbuch[136]… один, второй, третий… Тетради, исписанные мелким четким почерком…

– Ух ты!

– Именно, – Катрин сунула окурок в вазочку. – Но есть проблемка. Вы двором шли?

Проблема действительно имелась. Штурмбаннфюрер был осторожен, тоже привык с заднего крыльца визиты наносить. Да еще предварительно к соседям заглядывать – через забор обитал пожилой часовщик смутных австро-венгерских корней, вполне сочувствующий национал-социалистическим идеям. Засек старикашка визитеров почти наверняка. Пришлось мудрить.

Первым во двор вышел Василий, подгоняющий Анджея, отягощенного «награбленным». За ними выскочила хозяйка, искренне подвывая, поцеплялась за роскошную подушку – злодей-автоматчик кружевную добычу не отдал. Безутешная Лозанка вернулась в дом. Готовили второй акт.

– …Що ж он такой драный? – красавица Лозанка, шмыгая носом, втиснулась в шаровары масккостюма.

– Ты дорви, дорви, – Земляков с болью в сердце наблюдал за неумелой эксплуатацией родного камуфляжа.

– Ничего, ты тут в домашних, оранжерейных условиях посидишь. Главное, не расслабляйся, прояви артистические способности, войди в роль, – намекнула Катрин.

– Если ты насчет юбки – так я в ней запутаюсь, – обозлился переводчик, не разделяющий современных западных увлечений.

– Юбку не обязательно, но бронежилет не забудь надеть, и вообще…

Ушли… Лозанка в камуфляже и надвинутой на чернобровое личико каске и с разряженным автоматом конвоировала беззащитную, чуждую здешнему кварталу, блондинку. Малость пухловата и бедраста автоматчица, но есть надежда, что соседи больше на подконвойную внимание обратят.

Женька прошелся по опустевшим комнатам, сказал отражению в трюмо:

– Дожил? Призрак бандеровского замка.

Впрочем, привидения в зеркалах отражаться не должны, да и недотягивали пошлые рюшечки-салфетки и многочисленные статуэтки уютного гнездышка пани Лозанки до роскоши замковых апартаментов.

Женька проверил крючок на входной двери и занавески на окнах. Странная засада получается: наблюдать нельзя, нужно хозяйничать и вести себя естественно. Визе или сам постучит, или учует подставу, и его снаружи примут. Или он вообще не придет.

Ноги как-то сами принесли на кухню. Потрескивали, догорая, полешки в печке – специалист по южнобаварскому и австрийскому диалектам подержал ладонь над конфоркой, хмыкнул и полез шарить по кастрюлям…

…Скворчало, вытапливаясь, сало, Женька стряхнул на сковороду кубики крупно нарезанного хлеба, глотая слюну, подождал, пока подрумянятся, перевернул и принялся заливать яйцами. Соль нашлась в буфете, да и вообще любвеобильная немецко-украинская подпольщица жила сытно. Не помешала бы, конечно, нормальная газовая плита, но в этих краях с газом вечные проблемы.

Несколько стыдясь своего эгоизма и аппетита, товарищ Земляков сожрал яишенку из шести яиц – больше на сковороду не поместилось. Шо делать, раз уж такая боевая задача, нужно возиться, изображать домашний уют. Женька вытер корочкой сковороду, чайник уже позвякивал крышкой, закипая. Оставалось найти заварку…

После сладкого чая опытного оперативника потянуло в сон. Налив еще стакан, Земляков принялся прогуливаться по комнатам, прихлебывая, прислушиваясь и размышляя. Постоял над кроватью, вызывающей мысли не столь неприличные, как убаюкивающие. Гм, вот здесь штурмбаннфюрер и полеживал. Кровать удобная, хозяйка хоть и не арийка, но тоже ничего. Но как-то глупо прятать под кровать и задницу подпольной связной результаты судьбоносных исследований. Может, «липа» в тетрадях? А зачем ее подставлять? «Horfkucuck» уверена, что «эта сторона» ведет свои работы с опережением. Это и так, и совершенно не так, поскольку Отдел применяет иную методику. У нас отточенная игла, а у кукишкоидов безумный молот Тора, крушащий все подряд и уничтожающий правнуков. Ну, немцы этого не знают, а мудрый товарищ Земляков осознает в полной мере. Что, кстати, делает его завидной добычей для этих самых немцев.

Стало неуютно, Женька подозрительно посмотрел на громоздкий, как шестой Panzerkampfwagen, шкаф, проверил пистолеты и, кряхтя, надел бронежилет. Что-то тяжко. То ли с яичницей перестарался, то ли третий стакан чая лишний был.

Поскрипывали половицы, за занавесками вовсю сияло солнце, грохот орудий стал слышнее. Воюют наши, выпрут сегодня немцев из города окончательно. Нет, не придет Визе. И так слишком засиделся эсэсман, рванет из города, попадет под шальную пулю, сволочь этакая… Женька пихнул сапогом ящик с документами – тяжелый, на себе такой не утащишь. Надо полагать, неуловимый врач самое ценное с собой носит. Впрочем, в парадоксах Прыжков отнюдь не очевидно, что ценное, а что так себе…

Женька замер, потом пошел и срочно налил себе еще чая. Дошло, значит, до умника. «Назад в будущее» – фильм такой старинный. А блокбастера «Идиот-переводчик» пока не было. Просто «Идиот» был, а переводчиков киношники игнорируют.

…Там у нее плюс десять лет. И не «калька», а то, что продвинутые в теории эфэспэпэшники именуют «реалом», а Катерина называет своей второй родиной. Детей воспитывала, загорала, вершила суд синьорский, поднимала сельское и прочее хозяйство. Связи с Отделом не теряла, следовательно, она знает, чем закончится эпидемия Психи.

Женька поставил подстаканник и поскреб пыльную голову. Надо бы волосы помыть и постричься. Ибо совсем отупел. Отож, нет, не получается классической Машины Времени. Где-то развилка, лакуна, и миры там разошлись во временных координатах. Не может же Катька…

Или может? Она, бесспорно, та же самая, но изменилась…

В дверь негромко постучали. Кажется, уже повторно. Тьфу, ходют штурмбаннфюреры разные, отвлекают. Земляков взвел курок ТТ и пошел знакомиться…

Как-то не задалось. Предусмотрительно держась за косяком, Женька сбросил крючок – тот гостеприимно звякнул, но тянуть на себя, открывать дверь пришелец не спешил. Хотя слышалось посапывание и нетерпеливое переступание на месте. Может, это вообще не Визе?

Спрашивать игривым голосом «хто там?» товарищ Земляков не рискнул. Осторожно толкнул дверь стволом пистолета – скрипнули петли.

…Дверь неохотно приоткрылась и внезапно отчаянно взвизгнула. Женька не понял, что с ней, с несчастной, такое творят, но явно что-то нехорошее. Пригибаясь, Земляков выпрыгнул на крыльцо, увидел улетающую наверх ногу в довольно грязном сапоге…

– Держи его! – заорала Катрин со двора.

Женька уже и сам сообразил – хитроумный гость дождался, когда дверь отворится, коварно использовал дверную ручку как ступеньку и теперь взбирался на козырек крыльца. Видимо, учуял все-таки засаду. Земляков резво подпрыгнул, схватил беглеца за ногу…

…Нельзя сказать, что не достал, довольно цепко ухватил за подъем толстокожего сапога. Только гадский гость мгновенно двинул каблуком свободного сапога по пальцам, сбил переводческую хватку. Женька зарычал от боли – да что ж, мать его, делает гаденыш?! Прямо не эскулап, а дрыгун-танцор какой-то. Может, это действительно не Визе?

Женька вспрыгнул, одной ногой оперся на перила крыльца, второй наступил на дверь. Левая рука с отшибленными пальцами не очень-то слушалась, но Земляков подтянулся, навалился животом на жестяной козырек…

– Хальт! – с чудовищным английским акцентом проорала подбегающая Катька.

Беглец, уползающий на четвереньках к коньку крыши, оглянулся. Бледное костистое лицо, расширившиеся от страха глаза – нет, определенно он – медицинский штурмбаннфюрер. Кроме характерного носа и запоминающихся куцых бровей, Женька разглядел пистолет – «вальтер РРК» – весьма удачная модель, но только не тогда, когда в тебя целится…

Земляков успел пригнуть голову, вспышку выстрела видел лишь краем глаза. По плечу словно ломиком врезали – Женька осознал, что летит вниз, что и подтвердилось весьма неприятным соприкосновением со ступеньками. Хорошо, что деревянными…

Над головой часто застучала самозарядка – Катрин пыталась напугать, прижать верткого беглеца к крыше, но штурмбаннфюрер, дрыгнув ногой, уже перевалился за конек.

– Ну, гадина! Ты жив?

– Вроде…

Женька уже сидел, чувствовал себя живым, но сильно ушибленным. Болело левое плечо, ребра с правой стороны, крестец… Ну, много чего болело, но больше всего пальцы, опять же левой руки.

– Давай через калитку! – Катрин уже неслась в обход дома.

Женька, кряхтя, подскочил. Захромал к калитке, проверяя, за поясом ли второпях заткнутый пистолет – слава богу, на месте «токарев». С сарая спрыгнул сержант Вася:

– Фриц на дерево сиганул!

Подбежали к калитке – увидели еще раскачивающиеся ветки невысокого деревца. Немец, видимо, уже перескочил на забор и на улицу…

Бойцы выскочили за калитку – беглец, проявивший столь непредсказуемые обезьяньи таланты, пересекал улочку.

– Прижми!

Вася приложился к ППС – очередь заставила беглеца шарахнуться в сторону. Женька бежал следом. За спиной затрещали доски – товарищ сержант решила не терять времени на возвращение к калитке, проламывала забор…

Визе юркнул в ворота – дом приличный, хотя и одноэтажный, но с каменной аркой. Земляков поднажал – злость подступила: пальцы на левой руке болели зверски, да вообще нет приличных слов – за каким-то полумерком эсэсовским и столько беготни…

…Очередной двор, детские качели, шустрое пятно эсэсовской камуфляжной куртки метнулось в угол, к проходу… Знает, подлец, округу…

Вася подотстал, зато левее мелькнуло разъяренное «амебное» пятно – нет, не растеряла Екатерина Георгиевна спортивную форму, догнала и обогнала переводчика, молнией пронеслась мимо качелей…

…Короткий пустырь, заборы… Визе свернул направо – это он напрасно, там перекресток, улица широкая, кажется Кульпарковска… Штурмбаннфюрер обернулся, нырнул за угол…

Катрин опережала шагов на тридцать, долетела до угла, на ходу прикрыла лицо винтовкой, опасаясь пистолетной пули. Исчезла и тут же отпрыгнула назад.

– Что? – прохрипел Женька.

– Немцы. До хера…

Земляков выглянул…

…Действительно, до хера. Метрах в ста. Целая колонна или механизированная боевая группа. «Пантера», за ней «Ганомаг», еще что-то гусенично-бронированное… К дому жались настороженные пехотинцы, смотрели навстречу. Загнанный Визе, отплевываясь и оглядываясь, почти неспешно шел к своим. Не боится, гадина.

– Halt! Werde Schieβen![137] – крикнул Женька.

– Nein, wirst du nicht. Ich brauche lebendig[138], – насмешливо прохрипел эсэсовец и остановился: – Und wenn Umgekehrt? Sie sind nicht irgendwelche hartnдckige Kommunisten?[139]

Мудрит доктор, мудрит… Женька машинально принял сунутую ему СВТ. Катрин пробормотала:

– Я зубы заговариваю, ты снимаешь. Осторожно.

У товарища Землякова на языке вертелась уйма уточнений, вопросов и междометий, но безумная старший сержант уже шагнула из-за угла к поджидающему ответа штурмбаннфюреру…

Опергруппа/старший сержант Мезина. 12:20

…Пустые ладони лучше держать на виду – Катрин двигалась неспешно, хотя очень хотелось поторопиться. От немецких машин отделилось четверо фрицев – шли неуверенно, вглядывались в остановившихся – с их стороны трудно понять, что происходит. Вообще-то Катрин и сама не очень понимала. Логичнее было с ходу продырявить скользкого Визе и прихватить раненого. Если язык не отстрелить, то заговорит, шмондец этакий, никуда не денется. Но раз хитроумный эскулап готовность к импровизации проявил, то отчего ж отказываться? Оценим, чья импровизация импровизированнее.

Загнали эсэсмана: задыхается, легкие ему воздух рвут – не выдержал, согнулся, одной рукой о колено уперся. Но пистолет направлен – левша, в левой у него вальтер. Явно понял, что на преследователях защита – короткий ствол ниже бронежилета смотрит. Экая наглость – в приличную даму так неприлично целиться. Рука подрагивает, но в меру – уверен в себе Визе…

– Гутен таг, – проявила скромные познания в немецком Катрин.

– Добрый утро, – согласился Визе и сплюнул – густая слюна повисла на подбородке.

– Фу, – позволила себе быть утонченно-женственной товарищ Мезина.

– Ecсе номо[140], – штурмбаннфюрер усмехнулся и вытер хлебало. – Вы есть спортсмен?

– Физкультурница. Citius, altius, fortius![141] Фирштейн?

– О! Конечшно! Я вас знать.

– Польщена. Герр Найок делился впечатлениями? А вы из буршей, что ли? – Катрин не слишком воспитанно показала пальцем на старый шрам под негустыми волосами собеседника.

Визе вновь улыбнулся. Загнанный, в распахнутой куртке – под ней изгвазданный мундир лейтенанта-сапера. Готов рисковать, падла. Да, весьма хладнокровный типчик для доктора. И ведь затягивается беседа, затягивается. Немцы осторожно подступают, с машин десяток стволов смотрит, хорошо танк свою дуру не нацелил. А Жека чего-то ждет. Пора бы…

Смотрел испытывающе Визе, осторожно топали сапоги приближающихся солдат. Слева булыжная мостовая, узкий тротуар, справа стена дома. Наверное, мастерская: большое окно в частом переплете, часть стекол разбита…

– Фройляйн, нам есть о чем говорить? – Визе приглашающе кивнул в сторону техники.

Нехорошо. Что-то молчит Евгений. Немца Катрин загораживала собою, но обе докторские ноги на виду. Неужели сложно с тридцати шагов мишень подковать?

Опергруппа/младший лейтенант Земляков. 12:21

– …Да чо она делает-то?

– Замри, Васька…

Дыхание запыхавшегося сержанта дико отвлекало. Догнал, понимаешь ли, так и сиди спокойно.

Что-то самозарядка дико тяжелой казалась. Внезапный снайпер Земляков лежал на пузе, выставив ствол с дульным тормозом за угол. Мешало все: и пальцы левой руки, что отказывались уверенно поддерживать четырехкилограммовое оружие, и бронежилет, выперший комом и давящий на грудь. Надо было сразу стрелять, как только остановились собеседники…

Катерина стояла уверенно, ноги широко расставлены, пустые руки чуть приподняты, ладони расслаблены – издевательски напоминает, что не вооружена. Даже слишком издевательски – еще чуть-чуть и заскачет-запрыгает пятнистым зайчиком с детского утренника.

Как стрелять? Тут шагов тридцать, а немца почти не видно. Только его сапоги, да и те почти заслонены свободными шароварами Катькиного масккостюма. Пару сантиметров в сторону, и сумасшедшую сержантку зацепишь. А прицел «светки» не совсем привычен и…

Мелькнула трусливая мысль отдать винтовку Василию. Может, он вообще ворошиловский стрелок, их обучали…

Совсем спятил Евгений Романович. Твое это дело, и не хрен…

Слабины на спуске отрегулированной СВТ не имелось. Бить в ступню Женька все же не решился. Вспугнуть, а второй пулей…

Четко стукнула «светка» – пуля ударила между сапог Визе…

Опергруппа/старший сержант Мезина. 12:21

– …Разговор есть смысл… – закончить эсэсовец не успел – взвизгнула рикошечущая пуля между сапог, Визе подпрыгнул юным козликом, рука с нацеленным вальтером машинально опустилась… Катрин оказалась рядом, прихватывая кисть с пистолетом, развернулась – мелькнуло искаженное лицо противника – штурмбаннфюрер пытался отпрянуть, но кисть, «сложенная» во внешнюю сторону, уже выпустила оружие. Вальтер еще не успел лязгнуть по булыжникам мостовой, а Катрин со всей силы рванула живую добычу в противоход – к стене. Визе был весьма шустрым индивидом, но легковесным – оторвался от земли и со звоном и треском снес собою переплет окна внутрь строения. У старшего сержанта мелькнула мысль – «перестаралась», ибо летел штурмбаннфюрер как-то растопыренно, да и целил лысоватым лбом точно в переплет. Впрочем, вроде бы вписался в цель, да и разглядывать некогда. Катрин нырнула в окно следом, стараясь не зацепить торчащие «клыки» нижних стекол. За спиной часто колотила самозарядка, затрещали в ответ «шмайсеры»…

…Не мастерская, а кладовая – пустые стеллажи вдоль стен, посредине куча старого кирпича – Катрин ожидала каких-то верстаков с малоприятными «чугунивыми» тисками – а по кирпичам удалось относительно мягко перекатиться. Паршивец Визе уже вскочил на ноги: харя порезана стеклом, но оскал злобен, в руках нож – не армейский, но серьезный. Нет, удивительно шустрый лекарь попался…

– Брось! – посоветовала Катрин, подхватывая увесистый кирпич.

Эсэс хохотнул, прыгнул навстречу. Несомненно, из школы классических фехтовальщиков эсэсовский доктор. Но нож – это тебе не буршевская рапира, да и знать, на кого скачешь, нужно. Клинок был принят на середину кирпичного «щита» – удивиться Визе не успел – получил другим, вполне «бескирпичным» кулаком в ухо. Успел тряхнуть головой, почувствовать, как заворачивают руку за спину. Нож выпал, штурмбаннфюрера несло вперед, едва успевал ногами перебирать…

– Schisshase[142]!

– Позже, – пообещала Катрин, вбивая пленника в дверь – к счастью, преграда оказалась легкой-фанерной. Снесли преграду, за дверцей мелькнул тамбур и распахнутая дверь во дворик. Штурмбаннфюрер, молодец, рычал, но не падал, даже через ящик с песком догадался перескочить. Управлять его заломленной рукой было удобно, но на забор пленник таким макаром определенно не запрыгнет. А на «хвосте» уже висят…

Над забором показалась голова в каске и сердитым переводческим голосом подсказала:

– Сюда!

– Лови! – Катрин, выпуская заломленное запястье, толкнула пленника к забору и немедленно сунула руку в разгрузку «броника». Граната – не совсем то, что предписано, но иного оружия, кроме штык-ножа, у старшего сержанта на сей момент не имелось…

..Катрин вырвала чеку – из суперсклада доносился шум – карабкались по тамошним завалам немцы. Лимонка улетела в распахнутую дверь. Сержант прыгнула к забору – рванула вверх пленника – Женька уже тащил его за шиворот, но фриц то ли от оплеухи не опомнился, то ли пофилонить вздумал.

– Гранатен! – намекнула Катрин.

В полсекунды все перевалились за забор, во дворе ухнула «лимонка». Опергруппа и пленник обрушились на тротуар, на улице строчили автоматы-пулеметы, отвечал из-за угла ППШ Васи…

– Уходим! – закричала Катрин, подхватывая пленника и вырывая у товарища переводчика свою законную винтовку. – Туда!

Перебежали переулок, Василий, пригибаясь, тоже драпал. Лязгали за углом гусеницы, кричали в складском дворике немцы. Экий у них боевой энтузиазм, однако…

Опергруппа отступила за сомнительное прикрытие сетчатого забора и кустов. Дальше пустырь, с другой стороны переулок, не шибко от простреливаемого пустыря отличающийся. Плохо.

– Руки ему вяжи. Где веревка? – парни уткнули добычу мордой в траву, возились.

– Стоп! – Катрин сорвала с пленника просторную пятнистую парку, набросила веревочную петлю на кисти, затянула – Визе замычал. – Василь, выжидаешь, буксируешь красавца к броневику. Дотащить любой ценой и в целости. Мы фрицев оттянем.

– Так я… – заикнулся сержант.

– Пасть фрицу заткни, – Катрин бросила перевязочный пакет. – Выполнять!

…Вдоль забора и обратно через проулок – из-за угла уже выворачивал громыхающий «ганомаг»…

– С ходу, Жека!

Одновременно взлетели на забор склада – с бронетранспортера хлестнула очередь, расщепила доски под ногами. Сваливаясь на груду подгнивших плах, Катрин увидела егерей во дворе – согнувшиеся над раненым товарищем, солдаты оборачивались к беспокойному забору. Габаритная самозарядка никак не хотела слушаться хозяйку…

…Распластавшийся на гвоздистых плахах, Женька лупил из ТТ, как в тире – сшиб двоих, третьего Катрин завалила из наконец-то подчинившейся «светки»…

…Кричал раненый у дверей, в ужасе пытался отползти – Катрин, держа его на прицеле, прошипела тов. переводчику:

– Нацепляй и соответствуй.

Земляков, лежа за грудой досок, поспешно влезал в немецкую парку и неинтеллигентно сквернословил…

– Пошли, – Катрин пятилась к углу двора и пихала «подконвойного» товарища, тот, припадая на обе ноги и держа пятнистые руки за спиной, ковылял и вскрикивал «майн гот». Переигрывает, дубина…

Дали себя рассмотреть, и довольная старший сержант выстрелом свалила немца, выглянувшего со склада – налезли уже туда с улицы. Выбив доску в углу забора, остатки опергруппы покинули гостеприимную складскую территорию…

– Придется через улицу, – прохрипела Катрин…

Опергруппа/младший лейтенант Земляков. 12:32

…Мамой у нее Импровизация, а папой – Парадокс. Неудивительно, что дочь у них уродилась шалее некуда…

…По узости меж заборов выскочили прямиком на улицу – до ближайшего танка метра три. Собственно, «пантера» от следующих машин и пеших немцев и заслонила. Нырнули между танком и кормой «Ганомага» – Катрин почти в упор застрелила обернувшегося с бэтээра немца. Пробегая перед танком, Женька встретился взглядом с изумленным стрелком-радистом – торчала из люка голова в засаленной пилотке набекрень. Рука Землякова сама вскинулась – пуля ТТ пронзила лоб немца, на выходе густые брызги окропили пыльную броню…

– Левее!

Повинуясь, Женька взял левее – вломился в колючие кусты, ноги застряли, едва вырвался. Стена дома, дорожка, камнем аккуратно выложенная…

– Давай, давай!

Катрин на ходу зашвырнула гранату назад: на улицу, в крики и рев двигателей за увитым вьюнком забором…

…Сзади вжучили из десятка стволов, но резвых беглецов уже дом заслонял. Взрыв гранаты, треск пулеметов, вопли…

– С дома добавим, и ходу. Снизу страхуй, – Катрин вспрыгнула на приставную лестницу, кошкой взметнулась на крышу пристройки, что торчала в глубине двора.

– От подстрахуя слышу, – проворчал рассудительный Земляков, приседая за бочкой. Двор уже следующий, до улицы двадцать метров, дома отделяют. Удирать есть куда – за штакетником заросший сад, правда, тесноватый…

Женька успел наметить пути отступления и вставить в «токарев» свежий магазин. На улице продолжали вполне солидно воевать, внезапно глухо ухнуло 7,5-сантиметровое орудие «пантеры», земля вздрогнула, бочка плеснула на товарища переводчика теплой водицей. Женька потер ладонью шиворот – пальцы на левой руке по-прежнему болели, да еще и вроде бы порядком отекли…

Застучала с крыши СВТ – снайперша, не скрываясь, разрядила магазин и, судя по хрусту лестницы, решила вернуться на бренную землю. Перезаряжаясь, озабоченно признала:

– Шо-то не обращают внимание.

– Иным увлеклись, шалопутники эт… – договорить Женька не успел. На улице звонко и коротко лязгнуло, утробно вздохнуло, и над забором поднялось облако дыма – загорелось у немцев что-то механическое. Тут же забор зашевелился, начал широко выпячиваться в сторону порядком остолбеневшей опергруппы. Металлическая сетка и вьюнки лопнули, обнажив танковую корму – круша всё подряд, во дворик пятилась разворачивающаяся «пантера»…

Борьба с танками пистолетно-винтовочными средствами в задачи опергруппы не входила, посему пришлось драпать и довольно быстро. Тем более во дворе норовили укрыться и пешие егеря – кто-то здорово прижал немцев на Кульпарковской…

* * *

– …Я, пожалуй, сниму, – с трудом выговорил Женька, выпутываясь из немецкой парки.

– Давай, да и вообще нужно осмыслить, – Катрин присела на лавочку. Опергруппа очутилась где-то у Любенской улицы. Тесный двор замер, притих, бой вроде бы удалился дальше к югу. Там еще гавкали танковые орудия, но пореже.

Женька сел на облезлый образчик дворово-парковой мебели, задрал голову: опергруппу прикрывал двухэтажный угловой дом, над крышами, казалось, высоко-высоко, голубело небо и кружились птицы.

– Будем надеяться, дошел до наших Василий с этим хорьком поскакучим, – пробормотала Катрин.

– Резвый, – согласился Женька. – Как-то даже неожиданно. Еще сбежит, гадюка.

– Вряд ли. Каннутский узел намертво стягивает – только срезать получится.

– Слушай, может, это все-таки не Визе? Он же только врач, а этот индивид скользок до невозможности.

– Если не Визе, значит, его брат-близнец. Я рассмотрела. Кстати, очень осведомленный и наглый «брательник». У тебя с рукой-то что?

…Женька объяснял, что не нарочно пальцы ломал и вообще травмы – дело слепого случая. Хотя, конечно, обидно, когда вражеский сапог тебя этак обтаптывает.

– …Вы как дети малые, – обличала Катрин, откалывая и обстругивая шину-реечку от сиденья. – То руку не туда сунут, то пригнуться забудут…

Женька морщился, терпел, пока прибинтовывали пальцы. Вот сейчас очевидно, что, хм, повзрослела товарищ сержант и в придирчивости резко прибавила. И всё у нее во множественном числе, прямо все подряд с пальцами поломанными…

Из окна первого этажа осторожно выглянула женщина, спряталась, снова выглянула. Катрин улыбнулась, жестом показала: воды бы…

– А если траванут? – хмуро поинтересовался Земляков, примериваясь к перевязанной неудобной длани. – Они здесь такие… на всю голову незалежные.

– Не сейчас. Они еще не решили, кого в главные оккупанты назначать. Вот выгонят поляков и прочих «выродоков», в укропную избранность уверовают…

Вместо женщины вышел старикан с кувшином и большой кружкой. Дал напиться и умыться: сливал понимающе и экономно. Катрин сказала «дзенькуе», вынула помятую коробку папирос. Курящие задымили. Старикан, придирчиво оценивая московский табак, спросил:

– Довго ще воювати?

– Кончаем, – заверила Катрин.

Женька подумал, что вообще-то никакой войны с танками здесь, у Любенской, не предусматривалось. Видимо, уже «маркер» сказывается, диспозицию путает…

Город Львов. Черт его знает что за улица. Опергруппа/лейтенант Спирин. 14:35

Покрышку вырвало клочьями, колесо нелепо вывернулось, подогнулось почти в горизонтальную плоскость – броневичок, уткнувшись в бордюр, припал на левую переднюю лапу – да, теперь в ремонт волочить «шесть-четыре»

– Безобразие, – мрачно повторил капитан Марчук.

Выехавшая вроде бы по пустяковому делу группа Землякова натворила дел и практически исчезла. Двое раненых, «виллис» брошен, бронемашина подбита, командир группы исчез, «сержантка», как именует неугомонную Мезину красноречивый Торчок, тоже сгинула. Зачем-то ввязались в боестолкновение наших танков с сильным отрядом немцев. Где теперь оперативников искать, предсказать трудно. Хорошо, если вообще живы…

…Ругался Анджей с какой-то миловидной, но абсолютно нелепой бабенкой в камуфляжных шароварах – оба гавкались запальчиво и малопонятно – только русскую табуированную лексику в перепалке и разберешь.

– Цыц, шаленые! – рявкнул Марчук на заводных местных уроженцев и перешел к пленному. По одной из версий данный немец с намертво стянутыми за спиной руками считался искомым штурмбаннфюрером Визе. Так, по крайней мере, успел прохрипеть сержант, доставивший пленного. Потом вырубился – два проникающих пулевых в грудную полость – и как довел немца, непонятно. Раненого сержанта и водителя броневика отправили в госпиталь, и уточнить детали было не у кого.

Оставшиеся оперативники в сомнениях смотрели на немца: мелкий, в разодранном мундире, один погон крылышком болтается. Воротник отодран, карманы вывернуты, документов нет, смотрит напуганно и бессмысленно. Физиономия изрезана, в запекшейся крови, один глаз заплыл, редкие волосы слиплись и торчат дыбом. Правое ухо чудовищно вспухло. Похоже, оглушен и зверски избит.

– Единственное, что подходит, – это рост, – пробормотал Марчук. – Хотя если умыть… Да нет, где тут опознать, он же сейчас практически одноглазый…

– Вы же, товарищ капитан, того Визе уже видели, – напомнил Вадим.

– С крыши? Маловато для уверенной идентификации.

– Отож он и есть, – влез Торчок. – Представляется сейчас, ирод. Раз наши его взяли, тому видны весомые обоснования.

– Разберемся. Вы бы, товарищ ефрейтор, пошли даму в чувство привели. Що-то она опять голос повышает, а меж тем вроде бы обязана опознать пленного.

– Есть паненку определить, – Торчок направился к вновь начавшей истерично взвизгивать свидетельнице.

– Пожалуй, нужно провести предварительный допрос, – предположил Спирин. – Так сказать, «полумомент истины».

– С этим-то прибитым? Думаешь, он способен сейчас говорить?

Мучимые одинаковыми сомнениями, офицеры смотрели на изуродованного немца. Надо бы ему медпомощь организовать для начала…

Верезгливая дамочка спешить с очной ставкой не желала, пятилась от ефрейтора и Анджея, отпихивала мужские руки. Заголосила «не займайте!».

Марчук сжал зубы, пошел к ним разбираться.

Все же война полна мучительно-безобразных, стыдных деталей. Например, допросов раненых и контуженых людей. Вадим поддернул свободные шаровары на коленях, присел перед пленным и перешел на немецкий:

– Ваше имя и звание?

Сапер с трудом открыл спекшиеся губы:

– Простите, господин офицер. Что вы спрашиваете? Я контужен и почти не слышу.

Спирин повторил отчетливее:

– Как вас зовут, лейтенант? Хотите пить?

– Благодарю…

Немец, звякая зубами, глотал из фляги – два передних зуба у него были выбиты, алюминиевое горлышко пачкалось розовым. Вадим пытался отогнать неуместную брезгливость.

– Спасибо, господин лейтенант, – счастливо поблагодарил пленный. – Я – Отто Шлюман, командир саперного взвода первого батальона. Переведен в полк неделю назад.

Вадим кивнул – лейтенант «свежий», у егерей он недавно, определенные неувязки в форме и иные мелочи это вполне объясняет. Например, отсутствие «лука» на рукаве.

Немец облизал вздрагивающие губы:

– Господин лейтенант, мне не хочется взывать к милосердию победившего врага, но нельзя ли приказать, чтобы мне по-иному связали руки? Видит бог, у меня повреждено запястье, и эта веревка истинная пытка…

– Конечно, лейтенант, – Вадим обернулся. Командир бронемашины возился в узости боевого отделения, остальные стояли у вздорной бабы, та взмахивала рукой, указывая непонятно куда, и повторяла о «свией домивке».

Пленный заерзал на заднице, разворачиваясь и подставляя руки. Веревка действительно оказалась затянута безжалостно, и узел какой-то садистский – ослабить вообще не получалось. От немца разило потом, остатками какого-то на редкость отвратительного одеколона. И слегка мочой…

Стараясь не дышать чуждой вонью, Вадим достал финку. Пальцы немца скрючились и мелко, жалко вздрагивали. Как бы не порезать. Клинок поддел одну петлю, вторую…

…Видимо, немец ударил затылком – Спирина спасла каска – удар пришелся в верхнюю кромку, иначе нос переводчика был бы сломан. Но и так в глазах потемнело. Пленный, словно подброшенный катапультой, уже бежал прочь…

– Стой! – поправляя каску, растерянно крикнул Вадим – лейтенант оказался нелепо сидящим, раскинувшим ноги, как Петрушка…

…Пленный несся к проходу во дворы. Выглянувший из броневика пулеметчик и водитель Марчукского «виллиса» схватились за автоматы.

– Не стрелять! – отчаянно заорал капитан. Он, ефрейтор и Анджей неслись наперерез беглецу. Вадим опомнился, подскочил и кинулся следом. Как же так?! Ведь едва живым сидел немец…

Лживый гад уже свернул к подворотне. Нырнет во двор, шмыгнет в щель…

Немец юркнул в узкую тень арки. Топоча сапогами по тротуару, Вадим замычал от отчаяния и тут же увидел беглеца – тот пятился из полумрака и поднимал руки. Следом из арки вышли двое, и Мезина, угрожающе покачивая прикладом винтовки, поинтересовалась:

– Это что еще за дежавю?

– Попитка есть питка, – немец иронично усмехнулся. – Я есть неудач.

– Sitz![143] – гавкнул Земляков, целясь из пистолета в колено беглеца.

Немец, поднимая руки выше, поспешно опустился на мостовую.

– Где, интересно, вы ходите? – капитан Марчук с облегчением закинул автомат за спину.

– Заблудились во дворах, – Катерина не спускала глаз с покорного немца. – У нас вроде «браслеты» имелись? Такой непоседливый клиент, что просто «ах»…

Наручники в «виллисе» действительно имелись – даже шесть пар. Позаботился предусмотрительный товарищ Попутный, не пожалел дефицитного спецснаряжения.

Пропащая часть опергруппы выглядела не очень: Женька с перевязанной ладонью, весь подранный, в нелепо выглядящем на обычной гимнастерке бронежилете. На Отдельской красавице масккостюм висел клочьями, кое-где зияло нагое загорелое тело. Но, похоже, Мезиной было глубоко плевать – сосредоточенно приковала свое запястье к немецкому, другую руку пленника прищелкнул к себе Торчок. Так, цепочкой и влезли в кузов «виллиса». Зла была Катерина – Марчук предпочел наводящих вопросов не задавать, Вадим вообще молчал – стыд лейтенанта крепко мучил. Ведь практически упустил… нет, действительно упустил такую долгожданную добычу…

Город Львов. Вокруг Цитадели. Опергруппа/младший лейтенант Земляков. 17:55

А ведь сделали. Криво, косо, но сделали. Сидит скованный красавец Визе и, несомненно, заговорит. Пусть не сейчас, но обязательно потянет его на разговоры. Сразила штурмбаннфюрера нелепая случайность – это же надо прямо на знакомых в подворотне наскочить. Приходилось товарищу Землякову видеть на вражеских лицах потрясение и отчаяние, но эту эсэсовскую гримасу стоило запомнить. Да, есть справедливость во всех мирах и «кальках»…

Плененное сокровище укатило вперед, а Женька со своим джипом и группой технической поддержки добирался до Цитадели много дольше. Пока ждали грузовик-тягач, пока брали на буксир «шесть-четыре». В середине процесса, когда потребовалась грубая физическая сила, вспомнили об «мобилизианте» – оказалось, смылся под шумок несознательный гражданин Грабчак. Черт с ним, хлопот и с бандеровской панночкой хватало – то рыдала Лозанка, то бранилась, то сбежать норовила. Злобный контрразведчик Земляков, наконец, наручники на девицу надел и к «виллису» приковал. Просил шаровары вернуть, – не возжелала, «спидницы»[144] у нее, понимаете ли, мятые.

Наконец добрались да временного штаба, Женька сдал под замок вздорную подпольщицу и вздохнул с облегчением. Из госпиталя вернулся Попов, начальство вело допрос, переводил Спирин, помощь там пока не требовалась. Зато ожидался полноценный обед…

Сидели на свежем воздухе. Супец поостыл, но ничего, наваристый, – Женька работал ложкой и жевал нарубленный толстыми фронтовыми ломтями хлеб. Остальной рядовой состав опергруппы отобедал раньше и теперь неспешно пил чай, одновременно лузгая семечки, добытые всезнающим Анджеем.

– Позволительно подвести самые предварительные итоги, – сообщила Катерина, элегантно сплевывая шелуху. – Общий результат удовлетворительный. Немец взят, документация тоже наша.

– Марина в тяжелом, Васька вот тоже… – напомнил Женька, выгребая из котелка гущу. – Командир в санбате застрял…

– Отож война, – вздохнул Торчок.

Кивал, дожевывая круто посоленный ломоть, повидавший жизнь Анджей.

– Война есть война, а у нас задача не только ногами, но и мозгом работать, – Катрин посмотрела в сторону лагерной канцелярии. – Надо бы, Женя, поприсутствовать при беседе. Такой резиновый фриц нам попался, что до дна выжать его будет крайне трудно.

– В центре поговорим, с чувством, с толком…

– Это правильно. Но и фактор времени нужно учитывать. Скорее всего, Визе отсюда биоматериал пытался отправить.

– Що, микроскопы с колбами? – удивился Торчок. – То на авто должно грузиться, иначе как уволочь.

– Да, на машину. Или на подводы. Но биоматериал он бывает живой и, иногда, даже человеческий. Кушать хочет, пить и все такое…

Женька вздрогнул. Вода на ночных бандеровских подводах имелась. Да нет, негде здесь людей прятать. Все ведь обыскали. В смысле, живых негде прятать, а ликвидированных к чему забирать.

Катерина покосилась, насыпала из газетного фунтика себе в ладонь еще семечек:

– Без суеты. Имеется лишь гипотетическая вероятность. Напрямую спрашивать не выйдет – Визе «на горло» и суеверной обработкой не взять. Нам бы догадаться, как точнее вопрос ставить. Хотя все равно маловероятно.

– Я пойду посмотрю, как там, – Женька поспешно хлебнул из кружки, взял пилотку.

Катрин тоже поднялась:

– Потолкусь с вами рядом, если позволят.

По пути к канцелярии Женька прошептал:

– А ты про людей точно знаешь?

– Нет. Косвенно. Слухи и догадки такие имелись. Непроверенные…

Допрос шел туго. Штурмбаннфюрер сидел забинтованный, с мытыми руками. Признал, что он Карл Визе, но разговориться не спешил. Намекал на «сотрудничество под гарантии». В общем, бодяга с ним предстояла долгая. Женька задал пару вопросов – получил расплывчатые ответы – разговаривать со своими непосредственными пленителями доктору явно было неприятно. Вставшая за спиной старший сержант его нервировала, но от состояния «поплыл и потек» он был далек. Марчук перекрестным вопросам не мешал, но явно не понимал их смысла. Катрин села перед Визе, задумчиво глянула в лицо – эсэсовец выдержал, даже щербато улыбнулся и сказал что-то о правах военнопленных медиков.

– Товарищи командиры, есть гарантия, что этот тип под какую-нибудь амнистию не попадет? – тихо спросила Мезина.

– Да що ему за амнистии? – удивился капитан Марчук. – Приехал эскулап по полной программе.

Визе слегка побледнел, но промолчал.

Не выходило ничего. Женька был уверен, что «кое-кто» разговорить немца вполне способен, но ведь попортится драгоценный «язык». Начальство безмерно огорчится, да и вообще… Не наши это методы.

В дверь стукнули, сунулся Торчок:

– Виноватый, товарищ капитан. Тут тако дело… – ефрейтор оглядел офицеров и остановил свой взгляд на Катерине. – Вопросец есть…

Анджей говорил захлебываясь и размахивая руками: «podziemny przebieg» «oni kopali, kopali…»

Город Львов. Цитадель и улицы. Старший сержант Мезина. 22:45

Кляла себя Катрин. Видят боги, нужно было четче переключаться. Слишком плотно связана проблема с Теми делами, чтобы следовать здешней логике. Надо было переключиться, потеряла чуткость, дура толстокожая…

Подкоп… элементарная нора в земле. Весной рыли пленные, готовили побег, им помогало подполье, но кто-то заложил. Подпольная группа была расстреляна, ход ликвидирован под присмотром лагерной полиции. Зарыли, естественно, не всё, только верхние три-четыре метра. Дальше нора уцелела. Кто знал о подкопе, кто подал идею доктору, не столь важно. Плохо, что опергруппа примитивную версию с норой просто не рассматривала. Вспомнил что-то слышавший, но не знавший деталей Анджей. Метнулись в город: один адрес пуст, другой человек в городе, воюет, третий… Цепочка мучительно длинная: знающих людей и свидетелей не найти – кто погиб, кто исчез. Женщина из немецкой кухни – слышала о подкопе на склоне, мальчишка, чистивший офицерам сапоги, передавал пленным записки… Слухи, догадки… Восточный склон, но где именно? Нашли, везли мужчину, чудом выкупленного весной из шталага – на Подвальной «виллис» обстрелял непонятный снайпер, чуть не убил водителя… Город, еще взрывающийся стрельбой, на ратуше красный флаг победы, но еще горят танки, мелькают немцы, скачет по булыжникам «виллис», рискуют люди…

…Снова Цитадель, склон у прорезанного проволочного заграждения… Гильзы… Ночью здесь шныряли, воевали. Догадывалась ведь, дурища… Где-то здесь, но как найти? Вон он дом с «крыивкой» бандер, вот здесь прятался Визе с егерями… Кучи старого кирпича и строительного мусора…

…Полузабитую землей трубу, лишь на пару сантиметров торчащую над поверхностью земли, отыскал один из саперов. Хорошо, что почти всех бойцов в Цитадели на розыски мобилизовали…

…Спешно работали лопатами опытные мужики, углублялись вдоль ржавой трубы-вентиляции. Земля шла рыхлее, торопил бойцов Попов… Провалился грунт, пустота размером с барсучью нору, дохнуло оттуда смертью…

…Расширили, нащупали ноги в чудовищных опорках, потянули из смрада…

– Жив!

…Дальше пошли лишь трупы. Заползал сапер в противогазе, светил тусклым фонариком, цеплял веревку – вытаскивали то, что было когда-то человеком…

Катрин всматривалась в мертвые лица – черепа, обтянутые бледно-серой кожей. Поздно. Запоминай, леди. Вы делали важные дела, спасали мир и целые цепочки миров. Остановиться, подумать, догадаться о дюжине отдельных жизней было некогда. Просто измученные люди, судя по истощению, и под солнцем уже вовсе не жильцы. Сильно отравленные они были, умирающие. Еще неделя жизни, месяц, полгода… Трудно оттуда вернуться, иным людям и вовсе невозможно. Обречены. Стоило бегать, леди, из-за умирающих, обреченных на смерть совсем не тобой?

Запоминай. Детям расскажешь…

…Живого пытались поить водой – глотал слабо, бессмысленно водил глазами. В госпиталь его нужно…

9. Шелудивый лев

Непонятно где. Петро Грабчак, человек.

…Качался пол, встряхивало – нет, не вагон. Машина, наверное. Темно, под головой что-то мягкое – вещмешок? Петро пытался оглядеться – глаза видели дурно. И в груди что-то квакало. Грабчак кашлянул, почувствовал во рту медную кислятину. Да, вот же история, – вроде бы и дышишь, а нечем.

Про то, как вытаскивали, помнилось смутно – красноармейцы с лопатами, луч фонарика так и выжигал глаза. Поили. Вдоволь поили…

…Снова в груди квакнуло. Петро не знал, куда сплюнуть – на кузов неудобно, да и сапоги пассажиров рядом. Склонился человек:

– Жив?

Голос женский, лицо смутное, глаза… Мелькнула дурная мысль об Анни – ох, радость да горесть – хоть жива, но разве здесь ей быть можно?! Не, не она – у этой светлый локон из-под пилотки со звездочкой падает, да и слишком правильное лицо, таких красивых и вообще не бывает. Петро понял, что ему подбородок влажной тряпицей вытирают – от уверенной руки порохом тянуло и еще чем-то… тонким, сказочно-дразнящим, нездешним… Так там, у Озера, могло пахнуть…

Бредит Петро Грабчак – совсем плох…

Город Львов. Опять же непонятная улица. Опергруппа/младший лейтенант Земляков. 2:15

Улицы темные, ориентиров не видно. Машину остановили закрепившиеся на перекрестке бойцы, усиленные расчетом «сорокапятки», потом джип двинулся вниз на смутный свет и звук, чуть не врезался в корму самоходки – отставшая от своих ИСУ-152 пыталась ощупью починиться. И снова вперед по затаившимся улицам. Где-то рядом санбат, тянулась длинная тенистая аллея…

– Праворуч, – указывал стволом автомата Анджей, на правах проводника устроившийся на «командирском» месте.

Женька, бормоча ругательства, сдал назад, свернул. Ага, вот и указатель на ограде. Они бы, фокусники, еще повыше фанерку прикрутили. Вообще-то, ночная езда без фар многих талантов и навыков требует, кои у товарища переводчика отсутствуют. Пока…

– Ту леве, – руководил Анджей, успевший побывать в санбате.

…Часовой с винтовкой под мышкой… грузовик… ступеньки особняка, утопающего в зелени…

– Я разберусь, – Катрин спрыгнула с кузова.

Женька оглянулся на груз – легковесный костяк полусидел, тянул тонкую шею…

– Зовсим он мрець, – прошептал Анджей.

Подошел санитар, Катрин помогла извлечь живой трофей из джипа – человек-скелет порывался шевелиться сам, но сил-то имелось, как у воробья. Старший сержант ворчала, требовала, чтоб за шею держался. Унесли-увели болезного.

– Анджей, ты за транспортной единицей надзирай, – приказал Женька. – Я до командира пока наведаюсь.

Мальчишка уверенно похлопал по автомату – будьте покойны.

Земляков поднялся в дом, уточнил у сонного санитара, где офицеры располагаются, и на втором этаже немедленно заблудился – особняк был весьма просторен и малоосвещен…

Трепетал в банке огонек огарка свечи. Майор Коваленко, сидя на койке, беседовал с подпаленным танкистом – тот был обнажен по пояс, плечо и спина в густом слое мази.

– Здравия желаю. Не спите? А то поздновато мы вторглись, – извинился Женька.

Тактичный танкист побрел курить к окну.

– Тяжелых отправили, одни мы, симулянты, бездельничаем, – с досадой объяснил Коваленко. – Ну, излагай…

Женька изложил, опуская всякие незначительные детали, вроде беготни между танками и прочей ерунды.

– Хорошо отработали, – сумрачно признал начальник Отдела. – Спирин не подкачал. И Марчук неплохо себя показал.

– Толковый офицер, сработались, – согласился Женька.

– Ну и хорошо. Что там этот… выкопанный? С психикой все нормально? Транспортировать можно?

– Тут не скажу. Если по виду – до утра может не дотянуть. Тень одна от человека. Катерина сейчас с ним разбирается.

– Хм, ну, ей-то с вами не прыгать. Пожалуй, пусть выкопанный здесь отлеживается, я за ним присмотрю, пока гонец не прибудет.

Обсудили план дальнейших действий. Коваленко с Безымянным-Копаным оставались в санбате ждать связного с новыми чипами. Начальник Отдела мрачно посоветовал с данным спасательным визитом не тянуть, ибо отчетность не ждет, да и уколы здесь впендюривают особого садизма, будто штрафникам. Не шприцы, а полная хрень.

Появилась товарищ старший сержант, спросила «как нога», поставила винтовку и нагло завалилась на пустую безматрасную койку. Скрипя пружинами, извлекла пачку папирос.

Оперативники переглянулись, и Женька осторожно спросил:

– Умер?

– Нет еще, – Катрин лежала с папиросой, но не закуривала. – Врач говорит: три-четыре дня. Или неделя. Парень пока в сознании, можно беседовать.

– Вот черт. А я еще подумал – «везучий какой», – покачал головой Женька.

– Дистрофия? – уточнил майор.

Катрин помолчала, помяла папиросу.

– И дистрофия. А еще у него «дорожки» по рукам, словно черви изъели. И на спине перфорация – пункцию, наверное, гнали. Кровь на анализы высосали, всё из человека высосали… Но главное, легких у него почти нет. Не туберкулез, а… Онкологическое, видимо. Впрочем, доктор не уверен, там исследовать нужно, и, понятно, не в условиях санбата…

– У нас специалисты будут. Вытащат. Завтра же эвакуируем, – решил Коваленко.

Катрин села, сунула пострадавшую папиросу обратно в коробку:

– А если неофициально, товарищ майор? Давай я этого человека заберу. У него шанс будет. Там, у нас.

Товарищи офицеры переглянулись и Женька осторожно спросил:

– Откуда шанс-то в ваших условиях? При всем уважении, с медициной у вас ведь не ахти…

– Да, имеются еще отдельные недостатки в здравоохранении, не изжиты, – глухо согласилась Мезина. – Но, по сути, парень Там остался. Бывает с людьми: некоторые Там выжить не могут, а он, наоборот, вернуться не смог. Оказывается, и этак бывает.

– Догадки умозрительные, – пробурчал Коваленко. – Требуется подтвердить научными методами. Он чрезвычайно ценен. Ты понимать должна.

– Понимаю. Только вы его убьете. Что вам, покойников мало? В Цитадели лежит десяток. Они возражать не станут – исследуйте. Часть тел Попов заберет, часть вы эвакуируете. Препарируйте, вскрывайте, спиртуйте…

– Не наезжай. Я не по этой части, – обозлился майор. – Но исходя из ценности данного свидетеля, оставить его попросту не могу.

– Фиг он вам чего скажет. У него ни желания, ни возможности. Скорее всего, умрет по прибытии.

– С чего ты взяла? Он же разговаривает, следовательно, не так плох. Катерина, я тебя весьма уважаю, но так дело не пойдет.

– Пойдет. Именно так и никак иначе. Зачем глупости творить? Я с парнем говорила. Он душой остался Там. Верну человека целиком, может, и оклемается. Он, вроде бы, шорник толковый. Нам такие нужны.

– Охренеть. Шорник? Ну, это же все меняет. Тоды, конечно. Ты в своем уме, Катерина? Что за мелкособственническая логика?

– Просто логика, – Мезина ухмыльнулась. – Я забираю человека, взамен пересылаю его показания: подробнейшие, сухо запротоколированные, с моими дополнениями, а также изложенные в свободной мемуарной форме. Да хоть зарифмованные – у меня есть специалист. Документы получаете через Виктора Ивановича, он их сопроводит правильным комментарием.

– А мой отчет кто сопроводит «правильным комментарием»? – поинтересовался Коваленко.

– Ставим формулировку «в связи со сложившимися обстоятельствами и необходимостью выемки медицинского архива «Horfkucuck» свидетель был переброшен непосредственно к полигону немецкой полевой группы».

– Що? Какой архив? Откуда?

– Архив скромный, – призналась Катрин. – Но подлинный. Передам через Виктора Ивановича.

– У тебя их архив?! – изумился Женька. – И ты молчала?

– Что это я молчала? Была такая версия, обсуждалась.

– Это с Попутным, что ли? – разозлился Коваленко. – Ты с кем работаешь? С ним или с нами?

– Я с вами немцев ловлю. А научно-политические вопросы решаются по иной линии. Что, на мой взгляд, довольно логично.

Помолчали. Логика у изворотливой старшей сержантки, несомненно, наличествовала. Но по сути было несколько обидно.

– Вы чего, ребята? – пробормотала Катька. – Ну, невозможно же все сразу объять. У вас активная оперативная работа, горячая фаза, самая передовая, можно сказать. А мы с Витюшей пытаемся связать концы с концами. С прицелом на отдаленное будущее.

– Пакостная ты баба, Катерина. Двуличная, – в сердцах сообщил Коваленко. – Прямо как некоторые, только что упомянутые.

– Не спорю. Циничные мы.

– Ты хоть бы про те документы нам сказала, – сумрачно упрекнул Женька.

– Да я откуда знала?! Одни догадки были. Десять минут назад парень это подтверждение накашлял. Мы ту тетрадь прочесть не могли. Мне ее передали с лаконичной сопроводительной запиской. Рукописному артефакту восемьдесят с лишним годков, он мок и высыхал фигову тыщу раз, и мы лишь несколько слов расшифровали. У меня команда хорошая, грех жаловаться, но на идиш никто почему-то не читает. И связать содержание тетради со здешними бурными событиями было трудновато – мне, знаете ли, не каждый день из Отдела сводки опускают.

– Иди ты к черту, Катерина. И парня забирай. Если ты на Попутного ссылаешься, что я сделать могу? Приоритеты я помню, хер с вами, – Коваленко попытался встать, закряхтел.

– Да что за суета? – заворчала Мезина. – Что случилось-то? Придет в себя парень, вызовете на допрос. Геморройное, конечно, дело, но мы сделаем, перебросим к вам. Ладно, пойду, скажу, чтоб готовился. Поддержать его должно…

– Да иди. Его как вообще-то зовут?

– Петр Грабчак. Под Киевом он до плена воевал, – Катрин подхватила винтовку, ушла.

– Опять Грабчак какой-то, – вздохнул майор, поудобнее устраивая ногу.

– Их тут, этих Грабчаков, что у нас Ивановых, – заметил Женька. – Ты не нервничай. Ее-то уж точно наша медицина вытащит, там без всяких фокусов, точно по их профилю…

Понятно, вовсе не о многослойной Мезиной начальник Отдела волновался. Оттого и вернуться в «ноль» спешил. И боялся вернуться.

Санбат. Петро Грабчак. Ранбольной. Перед рассветом.

Серело небо за окном. После укола стало лучше и кашель не так доставал. Петро посмотрел на эмалевую посудину – нахаркал-то сколько, кто убирать-то будет? Белье дали не новое, но чистое. Только размер сильний, запутаться можно. Ничего, придет в себя Грабчак. Утром позавтракать дадут, не кашкой разведенной, а по-настоящему.

Андре и других жалко. Чуть-чуть ведь дотерпеть друзьям оставалось. Старшина сказала – никто не выжил. Может, ошиблась? Резкая девка, такой не до мелочей, все по херу.

Об Озере она откуда-то знает. Неужели дошли десантницы? Спросил – сказала, что не знает наверняка, уточнять нужно. Из СМЕРШа она, теперь долго спасенного допрашивать будут…

За дверью забубнили – худосочная военврач-дежурная возмущалась.

В дверь влезла сержант-контрразведчица, оглядывая, отрезала:

– Отстаньте, товарищ лейтенант. Оружие оставлять не имею права – винтовка именная, с секретным отводом пороховых газов.

Подмигнула пытавшемуся сесть Грабчаку:

– Не спишь? Тогда сразу переходим к делу. Есть предложение направить тебя для прохождения реабилитации и дальнейшего укрепления тылового обеспечения. Убудешь в особый район.

Петро кашлянул:

– То куда, а? Я бы подлечился, да на фронт. Должен я немцам.

– Понятное дело. Но война идет к концу, а тебя все одно комиссуют. Не боевая у тебя нынче морда и телосложение – не веришь, в зеркало глянь. Уж как-нибудь без тебя Красная Армия фашиста добьет. А так при деле будешь, тем более условия на заставе тебе знакомые.

– То що? – обмирая, прошептал Грабчак.

– То самое. Район Амебер-озера. Не то чтобы совсем рядом, но те самые края.

…Кашлял Петро долго, в миску сплевывая, рот полотенцем утирал. Запачкал вконец. Сержант терпеливо ждала, прореху у себя на колене наспех стягивала.

– Там що, наши уже есть? – наконец, успокоил дыхание Грабчак.

– Наши везде есть. Хотя и немного. Врать не буду, работы полным-полно, условия чуждые, специфические. Практически партизанские. Но подлечиться дадим, дальше от тебя зависит.

– Я що… Я б пошел. Только, может, загнусь я вскорости…

Светловолосая сержант усмехнулась:

– Кладбище там тоже есть. Хорошее, спокойное, с видом на реку.

– Раз с видом…

Засмеялась:

– Всё, боец, поступаешь в мое распоряжение. Отдыхай пока, сейчас оформим и двинемся. Потерпеть в дороге придется, потом полегче станет…

Петро лежал с закрытыми глазами, слушал, как перепираются с врачихой – та казенную шинель давать не хотела. Сержант, ворча, писала расписку от лица СМЕРШ…

Господи, неужели вернуться доведется? Прямо туда, под небо необъятное, под глаза обеих лун? Вдруг Анни найдется? Или хоть похоронить ее по-человечьи. Под тем небом и правда могилы добрие.

…Кое-как доплелся до машины Грабчак. Шатало, кашель душил. Лейтенант с перевязанной рукой и мальчишка-партизан помогли забраться в кузов странной кургузой полумашины. Петро сел на шинель. Сержант сунула промасленную телогрейку:

– Накройся. Терпи, тут недалеко.

– Мне бы письмо батькам написати.

– Напишешь-напишешь. Вот товарищ лейтенант переправит…

Затарахтел мотор. Петро смутно слышал, как вполголоса лейтенант и мальчишка обсуждают, что «прочумався малость доходяга». Сержант сидела сзади, смотрела в мелькание рассветной дымки, держала наготове свою самозарядную винтовку. Снайпер она, наверное. Может, они там, у Озера, разведшколу обустраивают?

…Видать, задремал малость Петро, поскольку короткое «Немцы!» как молотом по темени стукнуло…

Город Львов. Где-то между улицами Гданьской и Власна Стриха Опергруппа/младший лейтенант Земляков. 5:25

…Приглушенно урчали двигатели, лязгали гусеницы – короткая немецкая колонна двигалась вниз по спуску, и Женька очень надеялся, что «виллис» немцы не успели рассмотреть. Удирал джип опергруппы задним ходом, остолбеневший Анджей целился из автомата в бесформенную бронемассу головного танка. Как бы не нажал спуск мальчишка…

– За ограду! – зашипела сзади Катрин.

Сосредоточенный «пилотированием» товарищ Земляков с опозданием крутанул рулевое колесо, «виллис», подпрыгнув, пересек тротуар и вкатил под прикрытие полуразрушенного забора. Женька перевел дух – забор, пусть с невысоким каменным цоколем и частично отсутствующими фрагментами кованых решеток, кое-как заслонил машину.

– Ты куда смотрел, Жека? – поинтересовалась старший сержант.

– Думал, наши. Откуда здесь немцы?

– Да все оттуда же. Отходим в сторонку, тактично пропускаем… – Катрин уже стояла на земле, закинула за спину винтовку, сгребла вместе с шинелью живой скелет.

– Да дай помогу, – возмутился Женька.

– Не топчитесь, – Катрин вскинула чучело человека на плечо, ускоренно поволокла к дому. Женька с юным партизаном поспешили следом. Дом, двухэтажный, с остатками лепнины и пустыми проемами окон, – что называется с «отложенной реставрацией», – встретил гостеприимно: сразу пришлось перешагивать кучу дерьма. Катрин закряхтела:

– Кость, однако, тяжелая, серьезная.

Несчастный Грабчак на ее плече что-то забормотал.

Свернули: дверь, массивная, в хлопьях краски, на четверть вросла в слой мусора на полу. Через окно было видно, как проползают мимо немецкие машины: Marder[145], «Пантера», грузовик, волокущий на сцепке собрата – на каждой из боевых единиц сидели, стояли и висели молчаливые солдаты.

– Просочиться норовят, – заметила Катрин. – Нормальные герои всегда идут в обход, ну и так далее…

– Чего они здесь идут?! – возмутился Женька. – Не было здесь никаких немцев. Я абсолютно точно помню – боестолкновения кончились в этой части города еще вчера. У собора какая-то заваруха с оуновцами случилась, но о том бое крайне смутные подробности, как всегда с бандерлогами.

– Тебе за рулем сидеть вредно – перенапрягаешься, – посочувствовала ядовитая товарищ Мезина.

Женька поморщился. В общем-то, конечно. Сначала бандеровцев потрепали у временного штаба Спецотряда, и вектор дал поправку. Вчера немцы проявили незапланированную активность у Кульпарковской, получили по бронированной харе, и всё опять скорректировалось. В смысле, не всё, конечно, но на тактическом, районно-квартальном уровне…

Нахохленный Грабчак, как его посадили на бревно, так и сидел, изумленно моргал запавшими в глубины обтянутого черепа веждами. Да, не в себе человек…

– Кать, а фрицы случаем на санбат не выйдут?

– Вряд ли. Он в стороне, а они за город норовят. Собственно, что мы можем сделать? Или у тебя в джипе в бардачке ПТР затерялось?

– Нету там бардачка. Слушай, может, обогнать, предупредить?

Ответить Катерина не успела: застучали по мостовой копыта, затарахтели колеса – неслись по улице брички и телеги, набитые людьми с винтовками, развевался бело-красный флаг, сияли яркие повязки на рукавах – настигала отступающего врага геройская городская Армия Крайова.

– Ешчэ Польска не згинэўа! – завопил Анджей, имевший с прозападно настроенными соотечественниками определенные политические разногласия, но гордящийся храбростью несгибаемой тележных улан…

Застучали винтовочные выстрелы – похоже, преследователи открыли огонь прямо с колес, им тут же ответил немецкий МГ, заржала раненая лошадь, затарахтели автоматы…

– Вот, блин, – прокомментировала Мезина, хлопками ладони по разгрузке проверяя наличие полных магазинов к самозарядке. – Как-то неприлично получается. Петро, ты здесь обожди, что ли.

Грабчак забормотал что-то протестующее, принялся подниматься с бревна…

Опергруппа выскочила во двор, жаждущий немедленных подвигов Анджей рванул к улице – Катрин едва успела ухватить за пиджак:

– Куда, очманулый?! Мы моторизованные…

Женька завел двигатель – экипаж уже занял места, кашлял с трудом перевалившийся в кузов Грабчак. Ниже по улице разгоралась стрельба – похоже, «аковцы», вцепившись в хвост колонны, остановили немцев.

– По параллельной нагоним, – крикнул Женька, поворачивая в противоположную сторону…

Когда влетели в узенький переулок, мелькнула в голове переводчика Землякова вполне трезвая и разумная мысль – а какого, собственно, хрена? Не ставилась задача опергруппе зачищать блудных немцев. И специализация иная, и вообще…

Мысль была правильная, но она тут же исчезла, поскольку, выкатившись на соседнюю улочку, «виллис» чуть не угодил в дурацкое ДТП, едва не столкнувшись с грохочущей ломовой повозкой. Бравые ездовые поляки повскидывали винтовки и ружья, седоусый дядька силился развернуть пулемет неизвестной конструкции, но матерное, с вкраплениями украинскоязычных междометий, предостережение старшего сержанта внесло ясность. Дядька щегольски, двумя пальцами отдал честь красноречивой Катерине. Мгновение массивная, неслабо грохочущая подвода и джип неслись рядом, едва не сталкиваясь в узости улочки, потом американские шестьдесят «лошадей» взяли свое, и к перекрестку пилот Земляков пришел первым.

– Тормози! – предостерегла Катька.

Женька прижал «виллис» к стене, экипаж высадился. На соседней улице, за переулком и высоким трехэтажным домом палили вовсю.

– Анджей и Грабчак – у машины, – скомандовала Катрин.

Юный поляк, отравленный анархизмом партизанского подполья, энергично выразил свое несогласие и дернул по тротуару. Мезина настигла и остановила, мальчишка продолжал возражать.

– Малокультурный пример подаете, – намекнул Женька, втискиваясь в матерную дискуссию.

– Оружие, ирод, проверь, – рявкнула на мальчишку старший сержант. – Потом башку под пулю пидставишь.

Подкатила польско-военная колесница. Размахивая руками, выяснили общую диспозицию, языкового барьера не возникло, ободранная боевая старший сержант и седой пулеметчик друг друга вполне поняли. Потащили пулемет к высокому дому (элегантное название Ckm wz.30[146] наконец-то вспомнилось технически отсталому переводчику). Катрин обернулась:

– Переулок держите, фланкируйте. К танкам не лезть!

Анджей метнулся следом за боевой группой. Женька в сердцах сплюнул – носишь на погонах практически настоящую офицерскую звезду, а тебя ни один черт ни в грош не ставит.

– Так, Грабчак, остаешься у транспорта. За тылом приглядывать кому-то нужно. – Женька вынул не очень нужный пистолет, протянул болезному. – Справишься?

Живой скелет взял «Лахти», но смотрел отсутствующе. Женьке захотелось вытереть свою ладонь – господи, будто мертвец коснулся – не пальцы, одни костяшки.

Двое поляков топтались у подводы, один с охотничьей двустволкой, второй неуверенно примерялся к фаустпатрону. Земляков ужаснулся:

– Стой! В смысле, почекай. Ты как берешь?! Это що, тэбэ Schaufel[147]? – Женька потянулся к противотанковому средству.

Молодой поляк в съезжающей на нос, видимо, отцовской конфедератке возражал, не очень понятно, но запальчиво. Тьфу, как же ему объяснить, что самоубьется. Или в лучшем случае дупу себе поджарит.

Тихо и сипло заговорил Грабчак. Смесь разноязычных слов, вполне гармоничная, если не вдумываться в нелепость сочетаний. Коснулся острым пальцем предохранителя ударного механизма.

– Именно! – вдохновился Женька. – Обережно, feuerstrahl[148]! И пространство сзади иметь нужно…

Советскому офицеру наконец доверили один из двух фаустпатронов. Видимо, оттого что поляк-«охотник» заумное фашистское динамо-реактивное оружие не очень-то жаждал применять.

– Выдвигаемся к, тьфу, как это… к рогу, если панцер прорвется, бити в гусеницу или гузу, – Женька помогал себе жестикуляцией, хотя переводчик-доходяга сипел вполне исправно. Дожил Земляков, дипломированного толмача на международно-галицийский переводят самопально…

Порысили к углу, сзади донеслось странное шлепанье. Женька оглянулся – Грабчак норовил бежать со всеми, опорками чудовищными шаркал.

– Останься, нельзя же без тыла, – взмолился младший лейтенант Земляков.

– Ни, мне хочь одного потребно, – человек-скелет пытался крепче сжать пистолет.

Женька понял, что просто не может смотреть в глаза умирающему. Жуть какая-то: шинель нараспашку, под ней солдатские галифе чересчур короткие с болтающимися завязками, нижняя рубаха, шея торчит, как у курицы обглоданной. И эти чуни…

– За мной держись, товарищ Грабчак…

Пока проясняли порядок боевого построения, поляки рванули к углу и довольно опрометчиво высунулись. Видимо, противник был недалече: новоявленный поляк-фаустник лихорадочно завозился со своим оружием, «охотник» встал на колено, приложился… В треске пулеметно-ружейного огня выделился хлопок дробовика. Тьфу, что он делает?! Дуплетом, как по зайцам. Сейчас ведь ответят…

Поляки, видимо, тоже догадались, что «ответят». Метнулись назад вдоль дома, но не успели: вспух угол, разнесенный снарядом, широко разлетелась шрапнель каменных осколков. По переводческой каске застучало – оказалось, успел залечь догадливый товарищ Земляков и даже откатился за прикрытие ступеней входа в подъезд. Кашляя, Женька обернулся – Грабчак тоже лежал, судя по всему, не зацепило. Ну, в его символическую тень попасть затруднительно, разве что в шинель…

Рассеялся серо-рыжий дым: лежал неподвижно «охотник», валялась на середине мостовой саморазобравшаяся на две части двустволка. Молодой фаустник стоял на четвереньках, мотал головой – конфедератка исчезла, с лица кровь капает, винтовку на грудь перебросило, вверх прикладом задрало…

Раненого поляка отволокли под стену, он что-то бормотал, распоротую щеку зажимал. Женька сунул перевязочный пакет:

– Граб, замотай его.

– Сам справитися, – сипел подопечный, снимая с раненого покоцанную трехлинейку…

Младший лейтенант Земляков сплюнул скрипящей на зубах пылью. Нет, кругом бардак и ахинея, работать невозможно. Поляки, безалаберные, тактически архаичные, позиция ни к черту. В дом бы сунуться, через окно уличную обстановку оценить… Женька подергал крупную ручку подъезда, ударил плечом: фиг там, намертво заперто, хоть гранатой подрывай этот дубовый антиквариат.

Грабчак поглядывал на опытного офицера, пихал в карман шинели горсточку винтовочных патронов. Обобранный поляк не возражал – худо ему было.

Наконец ожил пулемет в доме через проулок. Лупил эскаэм короткими очередями. Ему живо ответили из орудия – дом вздрогнул, поднялась пыль, но, видимо, немецкий танк был слишком близко, орудию не хватало угла возвышения – явно ниже цели снаряд влепил. Пулемет продолжил свой экономный стрекот. Ему отвечали с улицы из автоматов, там урчало, лязгало и вроде как надвигалось…

Противника Женька по-прежнему не видел, и это здорово раздражало. Ставя на боевой взвод ударник фаустпатрона, напомнил:

– Ты за спиной не маячь.

Грабчак кивнул – стоял почти по уставу, винтовка у левой ноги, правда, двумя руками стрелок об оружие опирается. Ну да, тяжеловата ему трехлинейка.

– …Товсь! – донеслось откуда-то сверху, должно быть, с крыши облюбованного эскаэмом дома.

Малость полегчало Землякову. Все ж очень утешительно, когда опытные товарищи о тебе не забывают, следят углом глаза. Женька ухватил динамо-реактивную «булаву» поудобнее, сжал под локтем, быстро оглянулся: Грабчак втиснулся в нишу подъезда, почти и не видно. Да, в худобе и свои плюсы имеются. И вообще толковый парень, жаль, что совсем не жилец…

…Эх, все-таки не имеется у переводчиков истинно боевого чутья. По лязгу казалось, еще есть секунда в запасе, а вынырнула самоходка из-за изуродованного угла абсолютно неожиданно. Громыхали гусеницы, строчил из-за орудийного щита автоматчик, задирал ствол «штурмгевера» все выше. Пригнувшись, трусили за «мардером» пехотинцы, смотрели сюда, в переулок…

Постарался товарищ Земляков те вражеские взгляды игнорировать, но, видимо, не совсем получилось. В прицеле качался борт боевого отделения, Женька нажал пусковую кнопку, граната с шипением ушла к цели… Но почему-то ахнуло уже за самоходкой – не попал криворукий переводчик, только стену дома напротив отвратительной дырой изуродовал…

Скорбно выругавшись, Женька швырнул ядовито воняющую трубу, потянулся за вторым «фаустом». Болели сломанные пальцы, вокруг свистело и визжало: немцев за самоходкой накрыло клубами пыли, палили оттуда наугад, зато густо. Стукнула трехлинейка Грабчака – старался прикрыть огнем товарищ бывший узник, сосредоточенно затвор передергивал. Это правильно, тут без паники нужно. Женька втиснулся в нишу подъезда, зачем-то втягивая под бронежилетом живот, подготовил к выстрелу второе противотанковое приспособление. «Мардер» словно нарочно замер в нерешительности, дразня подставленным боком. Только высунуться и прицелиться было трудновато – пыль осела, немецкие автоматчики строчили прицельно, товарищ Земляков пытался расплющиться в своем ненадежном убежище так темпераментно, что дверная ручка грозила позвоночник сломать. Нужно было оторвать ее, падлу…

…Над бортом самоходки автоматчик больше не показывался, зато «кормовые» германцы вскочили с мостовой, побежали в переулок. Женька видел оскаленный рот переднего: зубов до хрена и небритый. Глупо: не бабахать же в него из гранатомета? Гранату бы зашвырнуть…

…Выстрелил Грабчак, бегущего вторым немца качнуло к стене, вскрика боли в пальбе не расслышать… Тут донесся стук самозарядки…

…Есть такое чувство – великое облегчение. Вот оно как раз и было. Превеликое. Падали немцы, как кегли. Тот урод-фельдфебель, что гранату доставал, как на стену налетел. Крепыш со «шмайсером» плашмя рухнул. Двадцать пять метров – расстояние смешное, но иной раз непреодолимое…

– Файно, – просипел Грабчак, втискивая патроны в винтовку.

Это да. Женька перевел дух, вскидывая «фауст», выпрыгнул на мостовую. Сейчас, сука…

Сука-«мардер», словно почуяв, зашевелилась, залязгала. Показалось, разворачивается в проулок, но скорее самоходка пыталась попятиться, не давя своих раненых. Разглядывать было некогда, Женька вскинул гранатомет на плечо, поймал в рамку прицела часть железяки, что казалась поуязвимее. Хлопнул «фауст». Плюхаясь на камни, истребитель самоходок услышал взрыв. Не, сейчас не в стену – по-иному ахнуло…

Поправляя каску и готовя автомат, товарищ Земляков уяснил, что «мардер» чуть сдвинулся, но стоит, растянув порванную гусеницу. Странно, явно не туда целился противотанкист. Впрочем, и так сойдет. Грабчак стрелял куда-то за самоходку, с крыши, надрываясь, орали матом – судя по звонкости и загибам – благородная леди разорялась. Запарившийся толмач осознал, что это именно ему рекомендуют немедленно покинуть «мостовую голожопую», и метнулся на другую сторону переулка. Махнул напарнику – Грабчак догадался, но на перебежку его действия мало походили – едва брел.

– Дай-ка, – Женька забрал винтовку. – Не переживай, на позиции верну…

…Ворота приоткрыты, двор пуст, истребители танков беспрепятственно дотащились до двери в подъезд. Женька прислушивался: наверху, с окон, постреливали по улице. Немцы отвечали, похоже, готовились к новой попытке прорыва…

По темной лестнице скатился Анджей: воняющий порохом, сияющий.

– Позаглушили!

– Добре. А що там с танками? Добили?

– Ни, ще живе скодник…

Женька оставил партизан у пролома на лестничной клетке, проскочил вверх по уцелевшим ступенькам…

Товарищ Мезина занимала позицию на крыше и в данный момент беседовала с аковцем – решали, что делать. Отошедшие в большой двор немцы перегруппировывались. Горел грузовик, под прикрытием дыма ворочалась «пантера». По танку постреливали, но взять крепкобронированную кошку было нечем.

– Сейчас сюда поползет, а спешенные фрицы дворами обойдут, – предрекла Катрин. – А если в дом напротив залезут, так собьют нас к чертям свинячьим.

Поляк насчет «дьяблов» соглашался. Скромный боезапас эксклюзивного пулемета уже весь высадили, а винтовками и парой автоматов много не навоюешь.

«Пантера» бахнула из пушки – «болванка» ушла в окно первого этажа, не причинив зданию особого вреда. Немецкий танк, взревев, двинулся вперед, курсовой пулемет врезал по дому, явно для психологического воздействия. Фрицы намеревались проскочить мимо и не получить сюрприза.

– Идиотизм, – проворчала товарищ Мезина. – Пару бутылок КС, и горел бы как миленький. А тут ни гранат, ни ума. Сэкономил бы ты, Жека, «фауст», всадили бы сейчас панцеру в жопу.

– Мне оттуда диспозиция смутно виделась, – оправдался фаустник.

– Идиотизм, – повторила старший сержант и, иллюстрируя свое неудовлетворение сложившейся обстановкой, пальнула по танку…

Бесчувственная 45-тонная громада скрылась в мертвом пространстве под домом. Стрелки прогромыхали по кровельной жести, перебираясь на другой конец крыши. Еще имелся шанс потрепать пехотинцев врага – должны же они выскочить из дворов?

Поляки все же пытались остановить «пантеру» – неуклюже вращаясь, полетела связка из трех «колотушек», стукнулась о надгусеничную полку, отскочила и безвредно лопнула на тротуаре. Танк, словно в насмешку, окутался выхлопом и облегченно рванулся вперед…

…Что произошло, Женька не совсем уяснил – просто стена дома напротив лопнула и кусок ее осыпался – в кладке осталась дырища метра в два диаметром.

– Офигеть! Мазилы херовы! А если в нас?! – Катрин вскинула к глазам бинокль.

Ниже по улице появилось что-то бронированное, крупное, родного темно-зеленого окраса. Женька поднапрягся и догадался, что это та самоходка, наконец, дочинилась и выдвинулась к месту событий. Рядом с ней еще что-то шевелилось – ага, и сорокапятку наши с перекрестка прикатили.

Замершая в неприятном удивлении «пантера» опомнилась, гавкнула в ответ – видимо, снаряд прошел выше цели. Наводить немецкому наводчику мешал достаточно крутой спуск. Блеснуло рядом с бортом нашей самоходки – даже чуть раньше донесся звук удара по броне – сорокапятка била точнее, но бронебойно-трассирующий отрикошетил ото лба «пантеры». Терять немцам было нечего – танк рванул вперед, выстрелил на ходу. Наверное, не попал – ИСУ-152 стояла неподвижно, словно нарочно медля с ответным снарядом. Зато сорокапятка лупила как полуавтомат. Провизжал вдоль по улице снаряд, второй задел башню «пантеры»… Немцы неслись вниз, словно спятив и набирая скорости для тарана… Нет, норовили шмыгнуть в переулок. Бронированная тяжелая дура притормозила, сворачивая, и в этот момент ее настиг снаряд нашей самоходки…

Да, раздельное заряжание – большой минус. Зато уж прилетит так прилетит…

Сорокакилограммовый фугасный снаряд угодил в двигатель – «пантеру» почти развернуло, зашвырнуло кормой на кирпичный забор. Танк замер, потекли по бортам струйки дыма. Люки не открывались, должно быть, экипаж оглушило ударом…

…Собственно, и самому младшему лейтенанту Землякову показалось, что рядом с ним по наковальне молотом стукнули. Очень большим таким молотом. Хотя до злосчастного немецкого танка уже с сотню метров насчиталось…

…Кричали от восторга поляки, вновь разгорелась ружейно-пулеметная стрельба – ничего еще не кончилось, немецкая пехота, огрызаясь, отходила в глубь дворов. И отпускать фрицев никто не хотел. Снизу по улице подходили наши автоматчики, сверху спешили поляки…

…Все порядком перемешалось. Аковцы били с крыш и зачищали подвалы, опергруппа прикрывала расчет советского «максима», подавлявшего особо упорные точки. В целом немцы закрепиться не успевали, отходили, и сорокапятка, следующая за штурмующими, только раз и вступила в дело. Женька тоже разок проявил профессионализм и склонил к сдаче в плен ошалевшего сопливого ефрейтора, вознамерившегося геройски обороняться в угольной яме. Пусть народное хозяйство восстанавливает, саксонская морда.

Азартный Анджей расстрелял все автоматные магазины и размахивал парабеллумом. Грабчак кашлял и обессиленно улыбался. С другой стороны площади подошли «тридцатьчетверки», и остатки немцев начали сдаваться…

Женька помог старлею-танкисту втолковать пленным, что и как, полоненных построили, колонна двинулась искать штаб бригады, а утомленный переводчик вернулся к своим. Дождик вроде бы начался – ощутимо накрапывало. Кажется, еще там, на крыше, по жести застучало. Вот жизнь, даже на небо некогда взглянуть.

Оказалось, Анджей уже смылся – с товарищами по подполью встретился и умчался вылавливать оставшихся немцев. Передавал горячий привет товарищу «подпоручнику».

Остатки личного состава сидели на широких ступеньках. Вернее, усталый Грабчак полулежал, завернувшись в шинель, а Катрин слабовольно дымила столичной папироской. Каска товарища старшего сержанта была нахлобучена на голову каменного льва, украшавшего ступени. На поцарапанном металле расплывались редкие капли летнего дождя.

– Видел? – Катерина ткнула пальцем за спину, на двери с разбитыми стеклами. – Опять аптека.

– Угу, заботятся они здесь о здоровье, – Женька покосился на кашляющего в рукав бойца.

– Не особо помогает. Ни им, ни нам, – Катрин сунула окурок под сапог. – Садись, Жень, на дорожку. Пора нам собираться да убираться.

– Что, и до штаба не поедете? Я бы только машину забрал и…

– Подальше от начальства, поближе к кухне. Так, Петро? У нас еще всякие мелкие дела, сборы…

Грабчак слабо кивал.

– Ладно, тебе виднее, – Женька вздохнул.

– Не сопи. Вообще-то я тебе бы «лещей» навешала. Вот за это, – бывшая начальница бесцеремонно впихнула палец в отверстие на переводческом бронежилете. – Здесь и здесь… Ты чем думаешь, а, товарищ Земляков? Не толмач опергруппы, а какая-то томно движущаяся мишень. «Бегущий кабан», «стоящий осел», «интеллектуальный баран».

– А это откуда? – удивился Женька, нащупывая на хаки необъяснимую третью дырку.

– Эх, а еще краткий «Жека». Осиротишь Ирину Кирилловну.

– Не-не, ты чего несешь?! – замахал пострадавшей дланью суеверный переводчик.

– Сюда смотри, лейтенант, – чуть иным тоном приказала Катерина.

…А глаза у нее стали еще зеленее. Пропасть какая-то колдовская-магическая…

– Шо-то ты совсем того, Григорьевна… Понял я. Не пугай.

– Если уж на то пошло, то «Георгиевна». Вечно путают. А еще лингвист фигов с образованием. И не пугаю. Времена к нам идут нелегкие.

– Это мы догадываемся. Слушай, а раз уж такой, гм, парадокс… Если я, к примеру, спрошу, что там за углом стрясется? За временным? Это допустимо?

– Допустимо. Но бессмысленно. Поскольку всё от вас зависит. Ну, и от нас, немножко. На фига тебе сценарий, который ты стопроцентно перепишешь?

– Да я так спросил. Из любопытства. Узнать, насколько далеко «жисть» отрывает благородных леди от рядовых лингва-лейтенантов.

Катрин улыбнулась, так же как улыбалась и в свои бесшабашные двадцать.

– Не дождетесь. Свидимся, спишемся, а то и созвонимся. Кстати, товарищ Жека, если совсем прижмет, то гавань для временного отстоя мы обеспечим.

– Данке, но у нас вроде как служба. Полагаю, нужная Родине.

– Не сомневаюсь, вы не как некоторые, вы дезертирства не допустите. Но обстановка бывает разной, иной раз лучше детей подальше в тыл отправить.

– Ух ты! Это ведь точно. Спасибо. Хотя нам рановато думать…

– Думать никогда не рано. У нас отличный климат, уйма разнокалиберных спиногрызов, неординарный педагогический коллектив. Да и вообще неплохо. Встретим как родных.

Женька кивнул.

…Обнялись. Катрин заверила, что отчеты передаст «как только, так сразу». Передала приветы команде: «толмача весьма перспективного подобрали, и капитан Марчук достойным командиром станет, когда в войну до ушей войдет». Торчку посылался отдельный пламенный привет, Мариха очухается – напомнить, «о чем говорили». Сдала товарищ Мезина спецоружие, поразмыслив, отдала и штык-нож:

– Отнеси на стену, что ли. Скучаю я по Отделу. Эх, и с чего я такая противоречивая и непоследовательная?

– Да, жуть как без тебя скучно, – согласился Женька. – Броник оставляешь?

– Мне тоже сувенирчик полагается. Витюша в курсе.

Наполнялась площадь войсками, еще постреливали в кварталах, но было ясно, что город взят окончательно. Разворачивались перед памятником грузовики, отцепляли полевую кухню…

Поднялась опергруппа, чтобы разойтись, но тут наскочил говорливый капитан с «лейкой» на груди и круглыми «толмачевскими» окулярами на носу. Потребовал сняться для газеты. Катерина, улыбаясь, намекнула, что не пропустят в газету фото смершевцев. Капитан заверил, что если не для газеты, так для истории. Конечно, фотогеничная старший сержант ушлого фотокора зацепила, что вполне понятно и простительно. Пожала плечами ободранная леди, улыбнулась еще ослепительнее.

…Щелкнулись втроем на фоне каменного льва в советской каске. Жутко смущался Грабчак, но разве сержантке возразишь. Хватило сил на минуту прямо встать, оружие взять. Корреспондент защелкал затвором камеры, одобрительно головой качал – оценил композицию. Оставили координаты капитана Попова – газетчик обещал снимки прислать.

– Ну, счастливо, Жека.

– Счастливо, Кать. Дай знать по возможности. А ты, Петро, выздоравливай. Дел у нас полно…

Потащилась куда-то в переулки странная пара, зашагал товарищ Земляков в иную сторону, раздумывал над фокусами ехидного мироздания. Но недолго Женька философией страдал, поскольку свернул не в тот переулок, а за брошенный «виллис» было несколько беспокойно.

Впрочем, машина оказалась на месте, и покатил Земляков в Цитадель, где наверняка начальство заждалось. А улицы Львова вновь изменились: народ штатский на тротуарах проявился, стариканы аккуратные, барышни улыбчивые. Флагов на домах стало полно: где красные-советские, но чаще бело-красные, польские. Патрули наши армейские и аковские, где совместные, где отдельные. Странный все-таки город. Особенно если дважды по Вилеской проезжаешь, упорно тупя с нужным поворотом и время теряя…

Город Львов. Цитадель. Опергруппа/младший лейтенант Земляков. 13:50

Повозившись, Женька все же вычистил самозарядку – оружие надлежит сдавать в приличном виде.

Торчок, упаковывающий стволы в матерчатые чехлы, заметил:

– Отож будет ждать техника. Скоро продолжим, так?

– Смысла нэма затягивать, – согласился Женька. – Конечно, пока наш фриц созреет, пока план операции скоординируем… Но в общем и целом придется поторопиться.

– Отож и наша заявится? – ефрейтор кивнул на чехол со «светкой». – Не, ныне напарник у тебя в языках уверенный, капитан-хохол напористый – правильные кадры. Но с сержанткой как-то посолиднее выходит. Вроде политрука, только навыворот.

Земляков хмыкнул:

– «Политруки навыворот», наверное, не одобряются вышестоящим начальством. Не та формулировка, Павло Захарович.

– Не в формулярах дело. Мы верно к победе идем, союзно. Всеми республиками, фронтами и наркоматами. И этими всеми… мирозданьями, – ефрейтор постучал ребром ладони по чехлу, отмеряя доли чего-то труднообъяснимого, но весьма глобального. – Я, отож, всегда подозревал – существует. Нет, в рай елейный я не шибко веровал, но, отож, предвидел, що разнообразно должно быть. Да, задушевно рассказует Катерина, прям и самому глянуть пожелалось.

– Это да. Может, удастся в гости заглянуть. Естественно, после того как…

– Отож, понятно. До победы какие гостевания? Но в уме держать будем.

– Слушай, Павло Захарович, а когда она вообще успела столько нарассказать? Мы ж тут оголтело метались, толком присесть-перекусить некогда было.

– Молодой ты ще, Женя, – снисходительно улыбнулся ефрейтор. – Отож, не всё зришь.

Женька, собирая вычищенный «токарев», кивнул – ладно-ладно, пусть «молодой», оно тоже неплохо. Время солидностей донабирать еще придет. Если позволят Психа и прочие сложности нашего крупно нарубленного бытия. А пока хотелось товарищу Землякову спать и жрать. С обедом можно и подождать, а глаза так и закрывались…

Пока оружейники-философы стволами занимались, начальство закруглилось с передачей документации. Процедура блюлась тщательно: акты передачи подготовили, предварительными служебными записками обменялись. Капитан Попов волновался: все же впервые столь специфические бюрократические вопросы решать приходилось. Останется подшитым в архивах, и если что не так… Впрочем, еще на сутки-двое оставался в распоряжении куратора «контактной группы» скучающий в санбате майор Коваленко – будет время бумаги подправить и рабочие вопросы уточнить.

Женька сдал по акту бронежилеты – свой передавать было стыдновато – уделал за краткий срок защитную амуницию, будто год не снимал. Зато полегчало товарищу Землякову: без арсенала, с легенькой полевой сумкой – хоть взлетай. Несколько отягощал совесть контрабандный штык-нож, завернутый в старое кожаное голенище и припрятанный под гимнастеркой на переводческой пояснице. Ладно, не в первый раз.

Штурмбаннфюрер Визе мирно спал – дозу снотворного ему в кашу тщательно отмеряли, избежит нехороший доктор лишних волнений. Марчук проверил связанные запястья эсэсовца – готов багаж.

– Ну, товарищи, будем ждать вестей, – капитан Попов пожал оперативникам руки. – Успеха вам, гладкой дороги.

От помощи уходящие товарищи отказались, подхватили посапывающий живой груз, понесли подальше от строений. Дождик кончился, но землю слегка развезло.

– Тяжелый, мерзавец, – удивлялся Спирин, волокущий пленника под одну руку.

– Это в нем знания золотые, – успокаивал капитан Марчук.

Женька, которому достались ноги трофея, помалкивал. Спать хотелось практически непреодолимо. И как в таком состоянии Прыгать? Занесет в какой-нибудь вневременной диванный тупик…

Под прикрытием кустов опустили груз на влажную землю.

– Итак, товарищи офицеры, как с состоянием и готовностью? Лишнее снимаем, психологически сосредотачиваемся. Що у нас с лишним? – Марчук подозрительно смотрел на подчиненных.

Пришлось признаться в контрабанде. У Вадима, кстати, тоже оказался заначен редкостный егерский нагрудный знак.

– Как немовлятки, – возмущался исполняющий обязанности командира опергруппы. – И що с вами делать?

Женька объяснил, что по массе и иным физическим свойствам штык вполне допускается к перемещению. Пользоваться клинком вряд ли придется, но как сувенир проскочит…

– Нет, разве это «мясницкий нож»? – критиковал Спирин, вертя сомнительный сувенир. – Вот как она, эта ваша-наша, переводила, а? Butcher – мясник, bayonet – штык. «Штык мясника» получается. И насчет баланса… Это смотря для какой цели. Ветки рубить действительно можно, но обычное мачете для дровозаготовок подходит лучше. Уши резать категорически неудобно, а фехтовать винтовкой с тяжеленной железякой на конце опять же не лучший вариант. Кстати, в рейхсвере бучеров вообще было немного, а в вермахте – исчезающе редкий вид. Использовались всякой нестроевщиной типа похоронных и трофейных команд. Нарваться на такой девайс в здешнем Львове все равно, что выиграть в Спортлото…

Все это было любопытно и весьма умеряло неизбежный мандраж перед стартом, но в сон несознательного переводчика тянуло уже попросту неумолимо. Марчук тоже потер глаза:

– Всё, ховайте цацки. Вам, в конце концов, виднее, вы опытные. Давайте двигаться. А то очнется наш саквояж поганый…

Чипы, сосредоточиться на картине периметра полевой-стартовой… Пошли…

Город Львов. Недалеко от площади Святого Юра. Отставной старший сержант Мезина. 17:30

Сидели под навесом портика, шпиль-ориентир торчал на виду, погода, правда, подкачала – опять дождик капал. И безделье ожидания угнетало. Катрин нашинковала яблоко помельче, но ел больной парень медленно, оставляя на мякоти розовые следы. М-да, с деснами у него паршиво и зубов некомплект. Тяжковато человеку будет. Если будет. Леди-сержанту приходилось умирающих видеть. Примерно так они и выглядят…

Катрин посоветовала:

– Ты осторожно. С голодухи вообще-то не рекомендуется, но ведь витамины. Как в целом-то?

– Хорошо, – прошептал Грабчак.

Держится человек. Это он молодец. Быстрей бы домой. Если бы знали, что так будет поджимать, можно было время рандеву поближе сдвинуть.

Связь… Что-то нужно с ней делать. У Попутного формируется коммуникационный центр, но там сложно: сам полковник пока на полулегальном положении, и афишировать активность центра преждевременно. Фельдъегеря Эльдорадо точны и бесстрашны, но они именно курьеры, принимать оперативные решения не могут. По объективным причинам, но тем не менее… По иным направлениям ситуация со связью еще сложнее, на местах сидят консулы без опыта, без общего понимания складывающейся обстановки. Да и посыльные с пакетами оттуда такие заявляются, что вздрогнешь. Хаос и броуновское движение. Тьфу, сейчас спецслужбы и дипломатия слились в этаком экстазе, что…

Все меняется пугающе скоротечно. Прыгают-мечутся по временам люди и нелюди, артачась и брыкаясь, скачет само напуганное время. Колбы песочных замковых часов исправно пустеют и наполняются, но это блеф и иллюзия. Понять и осознать общую ситуацию невозможно: непременно видишь еще этаж, еще слой или тысячу слоев… Торт-наполеон, липкий, крошащийся, бесконечный. И единственное, что спасает, – уцепиться за надежное: за друзей и родных, за свою землю, за надежные стены и оружие. По сути, смешные и хрупкие якоря, но иных нет и не будет. Демоны его знают, может, и всегда так было? Если не суетиться, если смотреть строго из своего окна – мир вполне стабилен…

Старый Мир накрывает, захлестывает волна. Отдел сделает все что может, и тупоголовая «Horfkucuck» сгинет. Ее раздавят в Пилау или Фишхаузене – вектор не ясен, пока равновероятны оба варианта. Шаг за шагом, цепь скоротечных операций, победа будет за нами. Потери… ну, куда же без них. Но воевать мы умеем и дело сделаем.

Сложнее с головами. С мозгами тех сапиенсов, которые твердо уверены, что мир им что-то должен. Айфон – забавная вещица. Но отнюдь не заменяющая человеческой памяти и инстинкта самосохранения…

…Екатерина Георгиевна Мезина осознавала, что к некоторым вещам относится предвзято. И к некоторым людям тоже. Ну, если кто абсолютно безгрешен, пусть зашвырнет в товарища старшего сержанта гранату своей фугасной святости.

…Тихонько жевал человек-скелет, смотрела на шпиль собора неспокойная молодая дама. А ведь сгинет здесь все. Была страна, пусть инфантильная, вздорная и противоречивая, но искренне единой страной себя считала, одним народом. Что несколько спорно, но они-то были уверены. О Психе думать категорически отказывались, повторяли, что «все буде добрэ». Понятно, упертые эти наши родственники просто донельзя. Но вдруг задумаются? Нельзя же отказывать в шансе.

Катрин глянула на небо – еще с час и чуть больше. В сумерках проводник явится, так договаривались, да и ей удобнее. А до собора и резиденции гордых греко-католиков два шага. Шо мы теряем, кроме шматка истрепанных нервов?

– Петро, ты как относишься к попам и прочим служителям культа?

Мучитель яблок вынул нежующуюся шкурку и просипел:

– А що попы? Забув я про них. Вот бога порой дюже просил, хоча то и не по-комсомольски.

– Есть мнение, что комсомольский актив свои принципы скорректировал в духе времени и с богом великодушно замирился, – пробурчала Катрин. – Посиди-ка ты с яблоком, а я прогуляюсь…

Через несколько минут оборванная старший сержант подошла к приоткрытым воротам. Каменная ограда была исклевана пулями – бандеровцы тут слегка повоевали. Впрочем, сам собор, весь такой барочный и пилонистый, не пострадал. Катрин окинула неодобрительным взглядом памятник архитектуры XVIII века, коробку немецкого противогаза, валяющуюся у ступеней, и свернула к двухэтажному зданию митрополичьих палат. Прошла под невысокую колоннаду, оправила пилотку и аккуратно стукнула в створку двери прикладом трехлинейки.

Дверь открылась, бледный священник опознал в воинственном посетителе даму и испугался еще больше:

– Никак не можно, пани.

– Не надейтесь, я не искушать приперлась, – заверила гостья. – Митрополит у себя? Пакет. С самого верха, срочно. Лично в руки гражданину Шептицкому.

Служитель неизвестного поповского звания пытался возразить, но грязноватая благородная длань уперлась ему в грудь, отодвинула от входа.

– Веди, гражданин архангел. Мне в вашей обители задерживаться вовсе не уперлось.

Шла товарищ старший сержант за возмущенным проводником и размышляла, что бы такого свежего митрополиту сказануть. Чтобы сразу слушать начал. Обычно не складывалось у Мезиной общение с религиозными функционерами. Да и вообще монастыри стойкое отвращение вызывали.

У кабинета граждане монахи пытались дорогу заступить, но гостья не в том настроении пребывала. Оставив за спиной охающих святых отцов, Катрин вошла и прикрыла тяжелую дверь. Ага, он, Шептицкий. На фото выглядел пободрее. Ну, оно и понятно – болеет.

– Здравия желаю, ваше святое сиятельство. Секретаря извольте отослать погулять. Допуска к разговору у него нет.

– Думаю, не заарештовувати мене пани-солдатив зявилася? – старик-архимандрит сделал знак – секретарь исчез где-то в глубинах покоев.

– Я в звании старшего сержанта, – Катрин закинула облезлую винтовку за плечо. – Весточку вам велено передать. Личную.

– От кого, позвольте спросить? – перешел на русский язык Шептицкий.

Катрин ткнула пальцем в пол, потом в темный потолок:

– Оттуда или оттуда, это уж вы сами решайте. Давайте непосредственно к существу вопроса перейдем. Умрете вы, Роман Иванович, первого ноября сего года. Человек вы нездоровый, но мужественный и прозорливый, и уточнение вас вряд ли напугает. Вот с другими новостями похуже. Хотя время еще есть, сделать можно многое…

Поверил. Взял и сразу поверил. Вот не любила сержант Мезина монастырских крыс в старших званиях, но уважала. За интуицию и расчетливость. Весьма неоднозначной личностью был Шептицкий[149], но решения он принимал быстро…

…Поговорили. Теперь он думать будет. Что-то сделает. Возможно, не то, что нужно, и даже совсем наоборот, но тут разве угадаешь? Прыгнут времена и на новый круг все повернут. Наступает безумное время мира, а уж здешнее, украинское… Гопак одуревший, вечно за собственным беспамятным хвостом гонящийся…

Предупредительно распахнулась дверь резиденции – не держали здесь гостью незваную, избавиться спешили…

На свободе Катрин ускорила шаг. Сумерки во двор Святого Юра сели. Запаздывает товарищ старший сержант…

…Сидели под портиком двое, смотрели на капли дождевые. Грабчак пистолет сжимал, но не особо крепко – слаб парень, потому не слишком его новое знакомство напугало. Но, видать, раскашлялся – у проводницы в руках тряпка запятнанная. Ну, ее-то кровью едва ли напугаешь.

– Привет желтокожим. Вижу, ознакомились, – констатировала Катрин, расстегивая пряжки бронежилета.

– Сюрприз слабый, – прошелестела проводница, мерцая янтарными глазами из-под капюшона. – Спешим?

– Сама видишь, – Катрин помогла больному встать.

Отошли в угол двора, старший сержант стремительно разобрала ТТ, зашвырнула затвор в соседний двор, взялась за винтовку… Разлетелся от удара приклад, Катрин, воткнув в щель между камнями, согнула ствол многострадальной трехлинейки.

– Серьезно, – удивилась проводница.

– Да городок такой, шебутной, – им стрелялки лучше не оставлять, мигом дурить начинают, – пояснила отставной сержант, беря под мышку бронежилет. – Идем, что ли?

– Идем, – проводница протянула узкую ладонь едва стоящему на ногах парню. – Страх?

– Не особливо, – Грабчак осторожно взялся за бледную руку.

– Наш человек. Давай, о воздухе тамошнем думай, – посоветовала Катрин…

Опустел угол двора, только щепки расколотого приклада на влажной земле светлели…

Город Львов. Где-то за улицей Зиморовича. Тяжко пострадавший от Второй мировой войны, советско-коммунистического режима, нацистского Третьего рейха, польского национализма, итальянского фашизма, всемирного сионистского заговора, преступного бездействия Великобритании, алчности американского империализма, многократно мобилизованный, покаявшийся и все осознавший гражданин Микола Грабчак.18:40

…Отсиделся! Повезло. Микола выбрался на улицу, бдительно огляделся. Выстрелов давно не слышно, утихло. И еще не стемнело. Пора к власти обратиться. С покаянием…

Да, долго думал Грабчак, как изловчиться. Получалось, что надежнее к кацапам идти. Комуняки суровы, но и надурить их легче. Вон – уже столкнулся. Поверили, даже не охраняли толком. Правда, под пули чуть не завели. Ну, кацапий ум, он известный. А теперь що ж – Грабчак «оказывал содействие», официальные свидетели тому есть. Потом отсекли пулеметным огнем, заблукал малость. Но сам явился, добровольно. Осудят, конечно. Но много не дадут. Кровь не лил, смалодушничал по молодости лет, служил, как немцы заставили. Станцию и рельсы охранял. От воров. Как только получилось, так разом дезертировал. А иное попробуйте докажите. Где они сейчас, свидетели? Война, кого побило, кто с немцами ушел, кто во рвах догнивает…

Нет, имелись у Миколы серьезные сомнения. Насчет крови и вообще… Вдруг просочится? Но придется рискнуть. Нужно туда, в Цитадель идти. Ужасы про ихнюю контрразведку рассказывают, а на самом деле не до отдельного человека тому СМЕРШу. Бегают, гоняются… Ведь в руках Грабчака держали – даже толком не взглянули. Э, кацапы, що их, дурных, исправит. Оно и к лучшему.

Иные варианты Микола тоже тщательно рассматривал. К немцам идти? Опасно, далеко, да и опять на фронт попадешь. Поганый германец разве когда жалел украинскую кровь? В лес до своих хлопцев подаваться? Землянки, холод, воши, да опять под пули и облавы ходить? И еще спросят на краивке: как да що с Кнышом вышло? Все время на подозренье останешься – чуть що, мигом пулю в лоб. Да и кормежка там поганая…

Нет, лучше к москалям. Срок со снисхождением дадут, тут как раз война кончится. Работы Микола не боится, сдюжит. Главное, щоб не на фронт, не под танки, и срок дали невеликий. А за що большой?! Ничего ведь не делал, только с винтовкой на часы ходил. С незаряженной. Три патрона выдавали, да и те в кармане носил. Автомат, сволочи, ни разу не дали…

Не, про автомат не нужно. Неправильно поймут. Они хоть и туповаты, те Советы, но ухо с ними нужно востро держать.

Главное, к полякам не попасть. Эти вообще могут не разобравшись шлепнуть. Такая шляхта гонористая. Правда, им англичане собираются помогать, под свою европейскую руку взяли. Серьезная нация, богатая, с довольствием у них хорошо, шоколад в пайке. И ботинки крепкие.

Нет, тут рисковать нельзя. Поляки дурные, а до англичан попробуй доживи.

Микола осторожно шел по улице, прислушивался – откуда-то доносилась музыка. Митинг? Вроде не советская песня, а що-то легкомысленное. Поляки-обыватели, наверное. Вот же немцы три года чванились – нет бы город очистить. Дурни арийские. Теперь вот рискуй – через дом висят флаги бело-красные.

Грабчак огляделся, подпрыгнул и отодрал от деревянной стены один из флажков. Вот шляхетство криворукое – и прибить толком не умеют. Прихватил гвоздем и усе! А древко?! То ветка в шелухе, а не древко.

Флаг был невелик, Микола пристроил его у плеча, расправил тряпицу и пошел увереннее. На перекрестке пришлось призадуматься: налево, направо? Судьба подсказала – по той улице, что налево, заурчали моторы – двинулась советская колонна.

Не, наскочишь на свирепого офицера или патруля, недобро выйдет. Микола двинулся направо. Оглядывался – по улице все катили и катили большие грузовики с пушками. И откуда у москалей столько силы? Голодрань ведь вечная, крепостные душонки. Ну ничого, погодьте еще, воспрянет вольна Украина…

Судьба що-то не то подсказала: вывернул Грабчак прямехонько к толпе. Играл патефон, стояли бабы и мужчины с оружием – метрах в тридцати, а то и ближе. Обернулся рослый солдат: в немецкой форме, в шлеме, с автоматом на пузе.

Ой, божешьтымой! – удержал вермахт город. То ведь немецкая колонна двинулась, не разглядел, не догадался уставший Грабчак. Бес и хмарость попутали.

Понимая, что поздно, швырнул Микола флажок проклятый под ограду. Надо сказать, что с дома сорвал, от скверны стены чистил…

– Господин фельдфебель… – Грабчак осекся…

Да нет же, они сами под бело-красными флажками стоят. Даже под двумя. И у солдата брюки гражданские навыпуск и повязка на рукаве. Ох, бес попутал, ослеп, не разглядел с ходу. И дальше торчит плешивый хрен с винтовкой – явный пшек. И паненки…

Микола нырнул в бурьян за флагом. Э, трава как нарочно налипла. Отряхнул спасительный символ, решительно шагнул к глядящему на него люду. Тут главное – уверенность, мол, споткнулся, уронил, с кем не бывает…

– Панове!..

…Та какая ж то решительность?! Точно ослеп?! Вон же парень с советским ППШ и флаг у него красный. Определенно красный, он о стол древко упирает, – флаг-то большой, тяжелый, советский. Они же, те Советы, аж с 20-х всех белополяков разом в расход пускали…

– Товарррищи!..

Микола в панике попробовал смотать флажок, но кривая деревяшка из рук чуть не вырвалась.

Понимая, что сворачивать поздно, Грабчак решительно шел к людям, к музыке, к вытащенным на мостовую столам, за распахнутыми воротами тоже виднелись столы, сидели люди в разномастной солдатской форме. Поляки? Русские? Или вообще хто?

…Мелькнула у запаниковавшего Миколы мысль об англичанах. Десант высадили! С техникой и маскировкой! Нужно що-то об их короле сказать! Или у них королева?! Ой, забыл, дурень. Да кто ж их, клятых, разберет…

– Англия с нами! – словно в холодную воду бросаясь, возгласил заблудший Грабчак…

…Люди смотрели как на полного дурня. Офицер (без фуражки, но с орденами на груди) с удивлением спросил у представительного старичка-поляка:

– А шо, звеняюсь, то за дурненький? Контуженый?

Миколе стало чудовищно обидно. Они ж сами! Сами все запутали! Комунячий флаг, польский, вон и британский – пусть маленький, но его замысловатый разноцветный крест Грабчак еще год назад на всякий случай заучил. Зачем людей путать? Да, штани нынче у человека куцые и пиджак лопнутый, и що? Над чем смеяться?! Небось когда в новом мундире дивизионника и с винтовкой ходил, не скалились, сволоцюги? Рожи тогда поднять боялись, так?!

Многое хотелось Миколе Грабчаку в лицо той толпе выкрикнуть. Но терпелив и мудр был галицийский воин, потому сдержался, улыбнулся и на тарелку указал:

– Пирижка-то угостити, панове?

Полячка, что близко стояла, жалостливо морщинистые губы поджала, тарелку протянула – на той всего два пирожка и осталось. Всё клятые москали сожрали. Но пахли пирожочки чудно. Пусть дура-полька Миколу за больного принимала, питание все равно на пользу пойдет…

Потянулся к пирожку Микола, но тут несправедливость произошла, кою Грабчак потом долго-долго вспоминал. Расталкивая крепенькими плечами народ, полезла к столу девка. Передник на дуре нарядный, но сама припухшая, словно и не праздник на улице. Направленно так шла, на ходу руки полотенцем вытирая, словно сказать что торопилась…

– Вы що, пани? – Микола сжал пирожок и улыбнулся беззлобно, как истинно блаженному и надлежит. С контуженым дурачком гладко выходило – в госпиталь отправят, а там легче пойдет…

Девка глянула в глаза, будто невесть кого видела. Глаза у нее были красными и вообще дурновата собой. Оскалилась и на чистой мове прошипела:

– У, сука…

По щербине в зубах и узнал девку Микола. Чудны дела твои, господи, – эта ж та тупая послугачка, що у покойницы пани Тимкевич за дитем ходила. Как там ее кликали… Олена, чи що? Экий день неудачный, ведь начнет сейчас языком болтать…

Растерялся Грабчак. Вот на долю секунды растерялся, подлого удара не ждал. Всего-то коленом вдарила, но Микола поверить не мог, что такая немыслимая болища на свете бывает. Потом-то говорил, что лошадь лягнула – и врачи верили, и соседи по бараку. Но то потом было, а тогда взвыл Грабчак на весь освобожденный город. Смертельно раненным львом взревел, тоскуя грозно…

…Как сдуревшую Олену оттаскивали, как на тачке в больничку пострадавшего везли, Микола не помнил. Боль все застила. И главное, за що?! За що?!

Удалил доктор непоправимо расплющенное – операция хорошо прошла, воспаленья и гноя почти и не было. Но две недели Грабчак на продавленной койке пролежал. Приходили из НКВД, но разрешили долечиться. Потому судили по-быстрому, впаяли пять лет, и поехал гражданин Грабчак в Вологодские леса. В общем-то, опять же к лучшему вышло: на фронт не попал, в лагере по инвалидности послабление делали, да налог «за бездетность» потом всю жизнь не платил – справку о ранении показывал. Но как вспоминал, так обида накатывала – нет, за що?! И всегда твердо помнил Микола – придет время, восстанет народ, разогнется, отмстит за всех загиблых да безвинно пострадавших. Придет время! Слава Украине, героям слава!

10. С прибытием

Город Львов. Полевой стартовый комплекс у аэропорта «Даниил Галицкий» «Колонна 3945»/младший сержант Земляков. Время не уточнено.

…Попадание было исключительно точным. Периметр ограждения, бетонная площадка, залатанный забор военной части… Все оперативники на месте, внутри стартово-финишного периметра, спящий герр штурмбаннфюрер слегка приложился затылком о покрытие и засопел с иной, обиженной, интонацией. Удивительная точность для возвращения.

От ангара спешило четверо, за стеклом аппаратного пункта расчетчиков, под который приспособили бывшую контору армейского склада, маячила физиономия командира расчетной группы Саши Гаврикова. Что-то он бледный – на воздухе нужно чаще бывать. На порог вышел улыбающийся старлей-украинец:

– З прибуттям! Ми вже ждали-ждали.

Капитан Марчук кивнул:

– Дякуемо. А що у вас здесь такое?

Женька и Спирин тоже с удивлением смотрели на подбегающих встречающих: двое в армейском камуфляже, но на одном почему-то потрепанный английский DPM[150]. Передним бежал сплошь черноголовый парень в сугубо гражданской спортивной куртке жизнерадостно-травянистого колера и с АКСУ наперевес. До Землякова дошло, что и остальные бегуны безликие – на головах трикотажные маски-балаклавы.

– Чорта вам у дупу… – прошептал капитан Марчук, видимо, что-то начавший понимать. Он успел сделать шаг за ограждение, как ему в спину заорали:

– Стоять! Руки вверх!

Марчук обернулся к коллеге – напарник-старлей целился в капитана, двумя руками удерживая пистолет. Уверенно целился, сразу видно, регулярно захаживает в тир человек.

Капитан Марчук угрожающе напомнил:

– Ты що?! Договоренность имелась. На самом высоком уровне. Мы договор о сотрудничестве подписали.

Чернявый усмехнулся:

– И ты Москве веришь? Той брехне про их Психу? Нет, хватит. Только дернись, Серега…

Сопели хлопцы в масках, смотрели на спящего немца.

– То не эсэсовец, – засомневался долговязый черноголовый, крутя в руках новенькую, с еще не стершейся наклейкой бейсбольную биту.

– Звирим уси, – пообещал старлей, вновь переходя на правильную мову. – Раз притягли, значить, потрибна та людына. Вяжить москалив, хлопци. Обережно, вони прудки…

– Нет! – яростно сказал Марчук. – Мы вместе ходили!

– А то я не бачу, що ви разом, – лицо чернявого напряглось…

Женька понял, что сейчас будет. Но сделать ничего не получалось. Ну, совсем ничего. Стояли за спиной черноголовые: один в спину Землякова ствол автомата направил, второй в затылок Вадиму из какого-то импортного пистоля целился. Хрен с ним, биту третьего можно не считать, но с трех шагов эти хлопчики точно не промахнутся.

…Старлей выстрелил еще до того, как Марчук к нему шагнул. Пуля попала в расстегнутый, с нитками от срезанных пуговиц ворот гимнастерки. Марчук вздрогнул, ссутулил плечи – двинулись погоны со следами от капитанских звездочек. Наверное, на память хотел украинский капитан старинные погоны сохранить, не отстегнул истертую пустяковую мятость. И шел сейчас офицер распоясанный, непоправимо проштрафившийся, на своего сослуживца.

Не дрогнула верная рука патриота Новой Великой Украины – вторую пулю в нагрудный карман всадил, третью в лоб…

Марчук все равно, падая, вперед шагнул, – снайперу-пистолетчику пришлось отскакивать, начищенные берцы уберегая.

– Нет! – взвизгнул Женька, падая на колени. – Нас не стреляйте! Я в плен! В плен! Вяжите!

Старательно закидывал руки за спину малодушный младший сержант Земляков, истово кланялся полированной бите и уродцу-АКСУ. Спиной к упавшему человеку поворачивался и в глаза никому смотреть не желал.

Гадкое это дело, комедиантство. Воротит от него. Вот и Спирина передернуло.

– Да идите вы на хер, суки, – злобно сказал интеллигентный Вадим, шагнул к ограждению, перегнулся, ухватился за цевье автомата. Пытался развернуть ствол в сторону, как учили… Вот только мало учили рукопашному бою лейтенанта Спирина – всегда ведь под прикрытием переводчики работают, штабные они, ценные, неприкасаемые…

Испуганный автоматчик пытался свое оружие освободить, бейсболист двинул битой Вадима по спине – лейтенант охнул, через трубу заграждения перевалился, но автомат не выпустил. Хозяин АКСУ поволок напавшего за собой, тщетно пытаясь стряхнуть с оружия. Бейсболист бил снова и снова – норовя по голове – пилотка с короткостриженого затылка Вадима свалилась. Хлопцы матерились, «англичанин» с пистолетом шагнул сбоку…

…Понимал Женька, что опять не успеет. Далеко они стоят, и вообще скверно все сложилось. Пальцы уже на рукояти сомкнулись. Пусть и сквозь кожу толстую оружие держал, но не «голый» уже товарищ Земляков, еще секунду дайте…

…Хлопнул пистолетный выстрел, второй…

…Не смотрел туда Женька, полностью на перекладинах заграждения сосредоточившись. Просвет узкий – в бронежилете точно бы не протиснулся…

…Цеплялся за автомат, наверное, уже мертвый Вадим, стряхивали хлопцы, отдирали упорного москаля от оружия…

…Прыгать с колен, когда за спиной стоит меткий гад с «пээмом», – это уметь нужно. Женька не умел, да и кому такое идиотское упражнение в голову придет? Влетел переводчик между оградительных стоек-труб, точно зная, что застрянет: руки со свертком вперед вытянуты, ноги свершают резкие и корявые лягушачьи-брассовые движения. Нелепо донельзя…

…Что-то крикнул старлей-ублюдок… Женька уже за ограждение влетел, зацепился левой ногой – развернуло в том диковинном нырке-полете. Даже к лучшему – покатился на боку. Выстрел… Не задело. Женька ударил изношенным прохудившимся сапогом в колено автоматчику, подкосил… «Англичанин» с пистолетом разворачивался навстречу, тянул руку с оружием – медленно, словно нехотя… Земляков пытался стряхнуть упаковку с контрабандного штыка – тьфу, мля, зачем так тщательно шнурком стягивал?! Нет, проклятое голенище все ж сваливалось, но медленно-медленно. Да шо ж все такое тормозное?!

…Ткнуть в открытый бок «англичанина» все же успел…

…Еще падал автоматчик, еще не осознал, что ранен любитель иностранного камуфляжа, а товарищ переводчик спешно откатывался за их ноги и зады, прятался трусливо от пули, что вот-вот достанет…

…Два тела на сырой земле, приседает «англичанин»… Искушения перехватить такой близкий, такой блестящий пистолет Женька избежал. Не успеть…

…Выстрел…

…Слава богу, мимо…

…В глазах вспыхнули искры, на миг мир померк. Но разум переводческий, хоть и крепко сбило-швырнуло его в левую сторону тесного черепа, продолжил функционировать.

Не пуля…

дубинка это, та

из чуждого вида спорта…

…Где стоял спортсмен, помнилось уверенно, поскольку руку с деревянным оружием перехватывал Женька исключительно на ощупь и на авось…

…О, не пускает – экие они прижимистые. Да нехай…

…На хлопце красовался короткий черный милицейский бронежилет, но от ударов в пах та защита отнюдь не спасала. Глубоко вошли сантиметры немецкой стали…

…Сжался ушлый товарищ Земляков за защитой насаженного на штык, дергающегося тела…

…Выстрел…

…Вздрогнул и обмяк спортсмен-бейсболист – девятимиллиметровая пуля горло пробила, чудом не задев трусливого переводчика…

…Перекатился дальше Женька, ухватил за куртку вяло уползающего «англичанина» – просторная, удобная одежка для хвата…

…Пистолет и правда никелированный, попсовый, вывернуть из слабой ладони оказалось просто – сомлел хлопец, видимо, достал штык-нож почку…

…Опаздывал Женька, понимал, что сейчас сдвинется, шагнет пару раз в сторону старлей, влепит пулю без помех. Ну, тут уж что поделаешь…

…Поганый пистолет норовил выскользнуть из окровавленной скользкой ладони. Эх, так и не научился Земляков с левой руки лупить…

…Автоматчик выл невыносимо – изо рта в черном окаймлении трикотажа брызги летели, как из лейки душа. Хватался за сломанную ногу веселый зелено-курточный хлопец и одной рукой пытался кургузую «ксюху» на цель наставить. Отпустил бы ты конечность, бандера травянистый, куда она, поврежденная, денется…

…Сомнительный пистоль все же не подвел – всадил пулю исправно. Осекся крикливый парень, выгнулся, автомат выронил…

…Зная, что на месте торчать никак нельзя, рванулся Евгений Земляков на локтях, шустрой ящерицей в сторону…

…Выстрел…

…Ногу рвануло в сторону – опять левую. Женька перекатился, пытаясь поймать на прицел старлея-стрелка. Фу, да где же он?!

…Пятился старлей к стекляшке полевого «стартового». Целился и пятился…

…Женька пытался поймать в прицел отступающую фигуру – у никелированного чудо-пистоля на редкость дурацкий целик оказался…

…Не успеть…

…Звякнуло разбитое стекло – изнутри аппаратной чем-то в окно швырнули. Ага, это Гавриков буйствует…

…Шарахнулся старлей, обернулся…

…Женька плавно потянул спуск – выстрел. Затвор никелированной дряни застыл в задней задержке – пуст магазин, однако. Но не зря сжег патрон товарищ Земляков…

…Старлей выпрямился, как-то недоуменно головой качнул и завалился к белой кирпичной стене…

…Ладно, хрен с ним. Женька слышал нехороший шум за спиной и чрезвычайно спешил на четвереньках к автомату.

…Теплая рукоятка, взведена машинка…

…Женька перевернулся: точно, бегут от ангара. Вот, маму их… человек десять. Двое одновременно выстрелили. Это что за выхлопы такие фейерверковские?!

…Упав на пузо, сержант Земляков открыл экономный оборонительный огонь…

…Переднего, самого быстроногого, завалил (ага, это у хлопца обрез двуствольный на вооружении состоял, по бетонным плитам, обгоняя хозяина, запрыгал), остальные орлы шарахнулись, а поскольку на голой площадке особо шарахаться некуда, то обратно к ангарам они и драпанули.

…Разить противника в спину меткий Евгений Романович не стал – неясно, сколько в «ксюхе» патронов, а процесс в самом разгаре. Зашарил по телу автоматчика. И руки вытрем, и помародерствуем. Добыча мизерная – магазинов вообще нет, только с десяток автоматных патронов Женька вывернул вместе с карманом армейской куртки…

…Зацепив за веревку на ногах спящего Визе, кинулся товарищ Земляков к «стекляшке». Вслед стреляли, но, видимо, из пистолета или еще чего-то неубедительного…

…Бежать было неловко – левая ступня подворачивалась. Видимо, голеностоп зацепило. Женька оставил немца, присел у тела старлея: ПМ, запасной магазин из карманчика кобуры… Гадиной был старлей, но служивой, уставной гадиной. Таких шмонать очень удобно…

Дальше…

…Ствол АКСУ толкнул дверь «стекляшки».

– Лежать! Работает СМЕРШ! – ободрил себя по старой доброй привычке Земляков.

…Тут и так лежали: старший лейтенант-расчетчик Гавриков, в странной позе вытянувшись на кресле, пытаясь достать ногой шкаф. Какой-то незнакомый гражданин забился в угол, за перевернутый стул и вытягивал оттуда вперед руки, то ли демонстрируя какие они у него чистые, то ли сдаваясь…

…Осматривать крошечное помещение было незачем: системные блоки, кабели, хрень всякая, из ворогов разве что в шкафу кто-то карликовый затаился.

– Кусачки там! – взмолился Сашка Гавриков, оставляя тщетную попытку зацепить носком кроссовки приоткрытую дверь шкафа.

С Сашкой было все ясно – левая рука прикована к перекладине конторского стола. Наручники, металлический тросик – определенная подвижность у пленника сохраняется, но у дворовой собаки ее куда побольше…

…Клещи Женьке отчего-то не попались, схватил ножовку по металлу – старинную, еще с деревянной рукоятью.

– Дерзай!

Гавриков, бормоча нехорошее, принялся терзать тросик ржавым полотном.

…Женька поглядывал в окно – в разбитом стекле застряла компьютерная клавиатура, столь удачно воплотившая в жизнь отвлекающий маневр компьютерного старшего лейтенанта. Дальше виднелась стартовая площадка, погнутое ограждение, неподвижные тела… Еще дальше торчали ангары, рядом угадывалось шевеление. Перестраиваются, засранцы. В лоб на автомат не пойдут, скорее в обход двинут. Позиция неудобная, сзади вплотную могут подобраться… Да кто они вообще такие?

– Ага, сука! – Гавриков с удовлетворением бросил выполнившую свое предназначение ножовку. – А хорошее полотно. Умели делать.

Женька положил на стол ПМ и запасной магазин:

– Вооружайся, и делаем ноги. Пока забор с тылу не перекрыли. У нас еще немец довеском. Он, засранец, костистый.

– Жив? А ребята? Мне показалось, вас всех как в тире…

– Почти. Их – наповал. А немец спит. Он важный. В смысле, нужный.

– Жека, аппаратуру нельзя оставлять. У этих на нее планы, – старлей-расчетчик показал пистолетом куда-то за спину.

Женька глянул на съежившегося штатского – тот умоляюще поднял руки еще выше. Да что он все своими лапами взмахивает? Кстати, странные они у него…

…Больших пальцев на обеих руках нет, лишь обрубки дергаются. Ага, вот оно как…

– Знаешь, кто это? – пробормотал Гавриков.

– Догадываюсь.

Старлей-расчетчик быстро вскинул пистолет и выстрелил во вскрикнувшего человечка. Пробитую голову сидящего толкнуло в угол, забрызгало светлый кирпич, человек сразу вытянулся, стал крупнее.

– Их сразу нужно. Без жалости, как бешеных собак, – сказал Гавриков.

– Ладно. Готовь аппаратуру в металлолом, да попробуем прорваться.

Видимо, к переводу стартового комплекса в разряд металлолома опытный расчетчик готовился, поскольку сразу полез под стол и начал вырывать провода. В стекло звякнула пуля, клюнула стену. Бойцы отдела «К» пригнулись. Обеспокоенный Женька высунулся за дверь и заволок внутрь штурмбаннфюрера. Визе открыл глаза, поинтересовался:

– Wer ist das?

– Замри, – посоветовал Женька по-русски.

Догадливый доктор прикрыл глаза.

Раздавливая на полу ценную компьютерную плату, Гавриков заметил:

– А почему такой хлипкий немец? Он же вроде «о-го-го» должен быть?

– Маскируется. Ты давай, не отвлекайся. Время – деньги.

– Не уйдем мы, Жека. Их тут что юнитов в дурной игрушке. Батальон формируют. Львовская нацгвардия. Оружия маловато, зато энтузиазма – хоть жопой ешь. Я их митингов наслушался…

– Ни фига я не понял, что вы тут такое заварили, да и ладно. Наша задача ясна, ее и выполняем.

– Кто спорит, – Гавриков, сидя на корточках, споро снимал жесткие диски сервера…

По стенам вновь стукнули пули. Это из «мосинки», что ли?

– Я на крышу, – вздохнул Женька. – Держимся, может, из города милиция-полиция какая нагрянет. Или из аэропорта…

– Не подойдут. Тут у них все круто изменилось…

– Я уже догадался. За фрицем следи. Скользкий. Что бы тут ни менялось, герр Визе следует прямиком в Отдел. Или никуда не следует. Но это, естесно, если до самой жопы досидимся.

– Найн, – прошептал чуткий штурмбаннфюрер. – Найн…

От ангара постреливали, но неубедительно. Видимо, и стволы не те, и не успело осмыслить ситуацию черномордое воинство. Женька, кряхтя, забрался на крышу «стекляшки». Столбы рядом с внезапным «редутом» были сложены, бочки со старой краской: материалы иные, а атмосфера та же – военно-разбитая. Будто и не миновало семь десятков лет. Земляков прополз по старому, в кляксах смоляных заплат, рубероиду, занялся наблюдением.

У ангаров продолжали мелькать суетливые фигуры. Стукнул очередной выстрел – вздрогнула, прошитая насквозь, жесть забора. Да, с этим ограждением неудачно выходит: подберутся вдоль него к «редуту», это уж точно. Приглядывая за обстановкой, младший сержант дозарядил рожок автомата. Осталось еще четыре лишних патрона – роскошь неимоверная.

Донеслось урчание мотора – мелькнул за ангаром подъехавший микроавтобус, за ним легковушка. Надо полагать, не диетический обед черноголовым орлам привезли. И дождик начал накрапывать. Пустырь за забором крепко запах влажным бурьяном, дикостью первобытной, а дальше во влажной дымке угадывались дома.

– Красивый город, да дуракам достался, – пробурчал Евгений Земляков.

Промокала гимнастерка на спине стрелка, и ждать, когда полезут, становилось невмочь. Голова ушибленная болела сильнее, мозжило сломанные пальцы, остальные побитые части тела тоже дружно решили о себе напомнить. С левой ногой вообще глупо: пистолетная пуля каблук сапога ковырнула, практически оторвала. Ступать неудобно, контуженую пятку саднит – ну все как обычно у везучего толмача. Да когда ж они полезут, сволочи?!

…Полезли, конечно. Вдоль забора двинулись, оригиналы этакие. Переводчик огня АКСУ стоял на «од», Женька подождал, пока смельчак в камуфляже, густо облепленном непонятными нашивками, протиснется сквозь щель между гремучими листами профнастила, и щелкнул героя в грудь. Тот выронил пистолет, повалился. Второго Женька, вовремя сообразив, ранил одиночным в бедро – хлопец вопил, его выволакивали назад, шаткий забор чуть не обрушили. Пройти бы парой очередей по эфемерному прикрытию – двух-трех бандер точно бы задел. Но имелось у младшего сержанта волевое решение стрелять наверняка, и характер тов. Земляков твердо выдержал…

…Палить наугад, сквозь забор пришлось, когда через профнастил полетели самопальные бутылки КС. Две пивные поллитры безвредно лопнули на бетонных плитах двора, одна разбилась об внешний угол «редута», потекла жиденьким пламенем. Земляков экономно проперфорировал забор, кого-то зацепил – снова орали и непатриотично матерились на клятой кацапьей мове. Один из черномордых неосторожно отбежал из-под забора дальше на пустырь: то ли сдуру, то ли высмотреть стрелка пытался. Женька стукнул любознательного – не особо удачно, на шестидесяти метрах АКСУ свой невеликий снайперский потенциал резко утерял. Хлопец схватился за плечо, кинулся обратно под спасительный забор. Ну, нехай – вряд ли этот херой активной единицей останется. Из-за забора поспешно зашвырнули еще две бутылки и отошли. Снаряды до полустеклянного «редута» не долетели: одна разбилась на бетоне и вообще не загорелась, другая шлепнулась на бочки-доски, что было хуже…

…Разгоралось пламя, дым в иную сторону валил, но иной раз черные густые клубы и на крышу бросало, и Женька паниковал, считая, что рубероид занялся. Горящая проклятая краска и разогретая смола примерно одинаково воняли, но крыша пока держалась…

…Паникуй не паникуй, деваться некуда, значит, сиди и стреляй экономно. Отбил товарищ Земляков лихую фронтальную атаку. Набежали черномордые довольно густо, подбадривая себя стрельбой, но пальба из пистолетов и бандеровских «лупар»[151] несла чисто психологический характер. Имелось на вооружении противников один или два автомата и неопределенная винтовка, но, похоже, с боекомплектом дело обстояло примерно так же, как и у тов. Землякова, и подавить «на-крышную» огневую точку бандеры не могли, да и дымовая завеса им мешала.

…На бетоне Женька завалил двоих. Еще одного подранил. Атакующие частью повернули назад, частью упорствовали, и даже пытались поджигать и кидать бутылки с коктейлями. «Ксюха» вдумчиво, в четыре патрона, пресекла это безобразие, поджигатели, волоча за собой раненых, повернули к ангарам. Женька в спины не стрелял, зато Гавриков бахнул из пистолета в одного из затоптавшихся ворогов и, что характерно, даже попал. Раненый бандерлог, пригибаясь и что-то крича, кинулся к ангарам, упал, вскочил, снова упал… Его подхватили, утащили в укрытие…

Женька прокашлялся и поинтересовался у нижней части гарнизона, с чего это там оружие ближнего боя раньше времени в ход пускают? Снизу ответствовали в том духе, что глупо задыхаться и концы отдавать с кучей патронов. Дискуссию прервала стукнувшая по рубероиду пуля – черномордый стрелок с винтовкой догадался забраться на сторожевую вышку и теперь открыл зрячий огонь. Земляков, отползая в клубы дыма, сообщил об этом неприятном обстоятельстве старлею – «стекляшка» уже не была стеклянной, и с вышки часть помещения бывшей конторы наверняка просматривалась. Старлей, сидящий в осколках и дыму, ответил неясно, потом сильно заругался. Приподнявшись, Женька увидел, как у пылающих бочек мелькнуло что-то серое и шустрое, повадкой весьма напоминающее пронырливого камрада Визе. Тьфу, досиделись…

С крыши Женька спрыгнул довольно неуклюже. Блин, и обувь неспортивная, да и надышался порядком. Гавриков, выскочивший из двери, уже исчез в дыму. Земляков кинулся догонять, от ангара палили, но тут в черных клубах и себя-то не разглядишь…

…Забор – Сашка уже протискивался в щель под загнутой жестью:

– Туда гад рванул…

Женька заерзал, подныривая под забор, увидел бегущего по бурьяну Визе – штурмбаннфюрер находился не в лучшей форме – шатало как пьяного…

…Злился товарищ Земляков: на бурьян, нелепые обстоятельства, безрукого расчетчика Гаврикова, упустившего добычу, на черномордых, так вовремя вмешавшихся в действия профессионально подготовленных людей… Ну и на себя лютовал, и на сапог проклятый – это как на дамской «шпильке» скачешь…

…Женька брыкнул ногой – разношенный сапог, болтая подметкой с каблуком, полетел в высокий куст лебеды. Портянка, даром что липкая, тоже слетела. Заскакал товарищ переводчик кособоко, но облегченно. Очень хотелось беглеца между лопаток пулей клюнуть – нашел время, лекарь хренов, в бега пускаться. Там-то и подождать десять минут осталось…

…Не выстрелил Земляков, не столько из-за расчетов высоких и стратегических, как жаль патрона было. Пригодится…

…Два шага всего. Уворачивается, как заяц, Визе, но бегун он нынче неловкий… Еще чуть-чуть, и врезать ему по горбу…

…Женька наступил босой ногой на что-то острое, с проклятьем сделал титанический прыжок и все-таки вмазал прикладом «ксюхи» по фельдграудной спине. Приклад у АКСУ игрушечного веса, но немцу много и не нужно. Свалились в жесткую траву…

– Wo bist du, Karl?[152] – переводчик жаждал врезать прикладом по германским зубам.

– Nein, nein! – Визе норовил заслониться чем-то странным, металлическим…

…Рухнул в бурьян Гавриков, от души ткнул немца стволом «пээма».

– Не, ну не сука ли?! Да как он развинтился?

Женька сообразил, что в руках штурмбаннфюрера подлокотник офисного кресла с пристегнутым наручником и болтающейся цепью. Эких разнообразных талантов эскулап – умудрился тайком разобрать предмет мебели и рвануть прямо с мебельной деталью и спецсредством.

– Я же говорю – скользкий он. Как черная мамба, – Женька ухмылялся, глядя на негритянскую от сажи харю и бинты беглеца. – Вот какого хера мы за ним бегали? Все равно ведь кончать.

– Nein, ist es nicht das Ende![153] – хрипел эсэсовец…

…Но это был все-таки конец: бежали от забора черномордые бандерлоги, рассыпались цепью. Уходить от них по пустырю было бессмысленно – разве что за грунтовку успеешь проскочить.

– Ну, по крайней мере, на природе, – нашел повод для оптимизма Женька. – Давай в ту ямку…

Волоча полного нехороших предчувствий Визе, отползли в старую, заросшую колею. Женька выбросил из последнего бастиона оперативников пластиковую баклажку от знаменитого местного пива, поудобнее пристроил автомат:

– Я на средних дистанциях, ты на ближних. О клиенте не забудь.

– Обижаешь. Я МИФИ[154] оканчивал, считать мало-мало умею, – обнадежил Сашка…

…Перекликаясь, приближались бандерлоги. Бормотал молитву Визе.

– И здесь всё не этак, – вздохнул Земляков, заметив двигающиеся по объездной грунтовке машины.

Катил самосвал, за ним ковыляла дряхлая «шестерка». Понятное дело: резерв бандерлогов двинулся в обход, с удобством, надеясь отсечь беглецов от заросшей ложбины. Впрочем, разница небольшая. Патронов семь-восемь в «ксюхе» и магазин в «макарове».

– Пожалуй, я на мотопехоту переключусь. А ты этих подпускай…

Не стал самосвал приближаться, остановился резко, и с него дали огня. Два пулемета, автоматы…

…Треть черномордых мгновенно срезало, остальные попадали в бурьян, та часть, что поглупее, рванула обратно к забору…

– Это что, кавалерия прибыла? – не поверил отягощенный долголетним изучением точных наук Сашка.

– Бывает и так, – неуверенно предположил Женька, глядя, как ссыпаются с самосвала бойцы. Командовал ими крепыш в новой «цифре» и бронежилете – общего со старинной «амебой» или немецким камуфляжем маловато, но поди не узнай старшего лейтенанта. Весьма громок и свиреп Нерода. Но вовремя подкатили, ничего не скажешь…

Компьютерный старлей захохотал весьма неподобающе для интеллигентного выпускника МИФИ и принялся палить из «пээма» в сторону удирающего противника…

…Самосвал развернулся, попер задним ходом через пустырь и снес кузовом две секции забора. Немногочисленная группа бойцов заскочила следом, трещали автоматные очереди, из крепкого, практически бронированного самосвального чрева лупил РПК…

…Женька в контратаке не участвовал, ковылял к «жигулю», конвоируя Визе. С другой стороны немца пихал пистолетом товарищ Гавриков.

– Остальные? – мрачно спросил Нерода.

– Коваленко подранен, заберем с «кальки» на днях. Остальные там лежат… Забрать бы тела.

– За ними и пошли. Датчик на ваше прибытие сработал, микрофон включился, транслировал, хотя и погано. Успели установить, до того как нас под автоматами в самолет посадили. Пришлось круг делать и незваными возвращать. Вот только ближе группу спрятать было негде – место людное, открытое. Грузитесь, время поджимает…

Самосвал с «мотопехотой» уже катил назад – тела убитых забрали, остатки расчетно-компьютерного стартового комплекса тоже загрузили…

Перед тем как запихивать добычу в «жигуль» на загнанного штурмбаннфюрера напялили бронежилет. Положили между сидений, набились, как шпроты в банку, и ветеран автопрома, чиркая по грунту мостом, покатил к асфальту. Женька оберегал разутую ногу, прижимал колено к переднему сиденью – болела пятка зверски. Нерода обернулся с командирского места, протянул упаковочку влажных салфеток.

– Да мне бы посмотреть, шо там на ноге, – возмутился Женька.

– Посмотрим. В команде медик из ФСПП, только он сейчас с пулеметом – совмещает. А вы рожи вытрите – смотреть страшно…

Женька стирал со щек и лба копоть – действительно, почернели с Сашкой ужасно. Мелькнула у Землякова мысль и трофей в порядок привести, но штурмбаннфюрер лежал внизу, и в какую сторону мордой его расплющило, не вспомнить. Но жив – кряхтел… Ладно, не товарным видом эсэсман ценен…

Дальше было проще – вырулили на трассу, «жигуль» не развалился, о старом бодром ЗИЛе и говорить нечего. На асфальте проблем не возникло – гражданские машины катили по своим делам, единственная попавшаяся навстречу машина ДАИ[155], явно что-то слыхавшая про безобразие у «Даниила Галицкого», заблаговременно свернула с трассы и спешно удалилась в голое поле.

Через пять километров вооруженная колонна Отдела тоже свернула на грунтовку. Проскочили за овражек, обогнули рощу. Там уже шевелились вовсю пятнистые люди, стягивали с винтокрылой техники маскировочные сети. Через несколько минут два «Ми-8» завели двигатели…

…Визе сидел рядом – для надежности немца приковали двумя наручниками, хотя особо деваться штурмбаннфюреру из вертолета было некуда. Хотя кто его знает. Неслись грохочущие машины «на бреющем» на север – в сторону белорусской границы. Под рев двигателей медик-пулеметчик пытал несчастного переводчика, извлекая протертым спиртом мультитулом железную занозу из пятки. Как можно на пустыре отыскать голой ступней саморез – уму непостижимо. Да еще такой ржавый?

Ногу товарищу Землякову потом и в Москве чистили, хотя уже и не болела практически ахиллесова пята.

Закончилась операция «Ланцет». Так, как и заканчивалось большинство операций того 1944 года: с потерями, с временными неудачами и ошибками, но и с полностью выполненной задачей.

Бывали в работе Отдела «К» совпадения, которые совпадениями назвать трудно. Почему именно в дни операции в Киеве очередной майдан бабахнул, почему резервную группу и большую часть расчетчиков так оперативно под дулами автоматов в самолет запихнули и в Москву выслали – установить уже было трудно. Имелись догадки, но актуальные проблемы поджимали, Отдел работал по своей линии. Психа, она ведь не только на бывшей Украине резвилась.

11. Вместо эпилога

15 октября 201? Года. Москва, Нескучный сад. Лейтенант Отдела «К» Земляков. 7:35

Осень высадилась в Москве как-то внезапно и вероломно. Хорошо, еще стояло относительное тепло, пусть и ветреное. Бежал товарищ Земляков по длинному парковому маршруту, временами сухая листва поднималась с тропинки, взлетала взбалмошным круговоротом, точно просясь обратно на ветви ясеней. Ну, «очей очарованье» Земляков и сам не любил – мрачно как-то, и аутентичные кальсоны приходится на задание поддевать. Ужасный предмет мужского туалета, как себя ни уговаривай.

Евгений напомнил себе, что с кальсонами теперь завязано надолго, если не навсегда, и взбодренно запрыгал вниз по широким ступенькам к реке. Осень – что она, осень. Главное, нос дышит и сопли не текут. А то приволок с Матуа[156] этакое ОРЗ устрашающее, что носового платка на полчаса хватало. Хорошо, что Ирка ту сопливую заразу не подцепила.

Да, с островным «аккордом» закруглились, да и вообще успешно завершилась вся противокукушиная эпопея. Зачистили, хвосты нашли, размололи, гм, в пыль и ту кучку тщательно обеззаразили. В разгаре процесса прямо продыху Отделу никакого не было: операция за операцией, сутки-двое на отдых и вперед. Мемель, Радуевац, Петсамо, Кёнигсберг… «И на Тихом океане свой закончили поход». Теперь бы с отчетностью управиться – писанины на месяц скопилось, это если по самым оптимистичным прогнозам.

Спустившись на широкую аллею, лейтенант Земляков воровато огляделся – никого не было, дальние велосипедисты не в счет. Разбег, почти баскетбольный прыжок – звонкий шлепок ладони поприветствовал тыл чугунной дамы-пловчихи, застывшей в вековечной готовности к прыжку в недосягаемые воды Москвы-реки. Статуя на легкие фривольности не обижалась – все же своя прыгунья, практически коллега. Хотя, конечно, оскотинился товарищ Евгений, шуточки пошловатые себе позволяет. Что несовместимо с высоким званием российского офицера…

Звездочки на погоны получил тов. Земляков месяц назад. В совершеннейшей запарке пребывал, к высадке в Вилково готовясь, но начальство погнало в университет, «договориться и наконец закончить с образовательной бодягой». Договариваться в общем-то не пришлось. Проректор Лидия Алексеевна посмотрела сурово и заявила:

– Могли бы вы, Евгений, и сами прийти. Без всяких предварительных звонков сверху. Мы, между прочим, ситуацию осознаем и относимся с пониманием.

– Некогда, – искренне заверил Женька. – Не поверите, Лидия Алексеевна, столько переводов, что аж глаза на лоб лезут.

– Поверю, – проректор поджала губы, требовательно поправила ворот Земляковской «цифры». – Это СМИ я не верю, но верю собственному опыту. Ступайте в канцелярию, Евгений. Документы готовы, я лично проверила.

Получил товарищ Земляков диплом буднично, в казенном пакете, только девчонка-секретарша и поздравила. Зато через день на плацу поздравили куда громогласнее и погоны вручили. А надел их Женька уже после Румынии…

…Сейчас Пушкинская набережная почти пустовала. Даже утки с реки куда-то исчезли, и, видимо, надолго. Менялась Москва, пустела потихоньку. В выходные парк еще бывал многолюден, в будни гуляющих почти нет. Спортсмены только и мамаши с колясками…

…Квартиру будущие молодожены сняли в переулке Толстого – от расположения четыре минуты бодрым шагом. Хозяин узнал, что наниматели оба в погонах, скинул аренду на треть, еще извинился – на Амур-Восточный переезжает, на обустройство деньги нужны. Дети там космодром достраивают, бабуля с внуками сидит, вот и сам перебирается, в меру сил помочь, раз уж так сложилось…

Иришка скептически смотрела на кровать космодромных пенсионеров:

– Нет, не наш формат…

Софу подняли «на попа» и завесили шторой, съездили за матрацем – едва заволокли покупку на пятый этаж.

– Фух, вот он – дом. Пойду, кофе сварю, – пообещала довольная невеста.

Женька принялся снимать полиэтилен с фундаментально-основополагающего предмета семейного быта, потом передумал и тоже пошел на кухню… Ирка высказала версию, что семейная жизнь как-то размереннее и приличнее должна проистекать, хотя, с другой стороны…

Оказалось, что новый матрац и каньоны полиэтилена вполне способны разительно и волшебно преобразить однокомнатную квартиру. Очень хрустящий и запоминающийся эпизод бытия выдался, это да. Потом Иришке на смену заступать нужно было, ползали, с паническим хохотом кобуру с ПСМом в пластиковом лабиринте разыскивали…

…Улыбаясь, бежал физкультурник Земляков вдоль реки.

…А свадьба забабахалась сама собой. Майор Коваленко выделил три часа на культурно-просветительское мероприятие, пообещал выписать пропуска «гражданским консультантам» и потребовал сэкономить на необязательных напитках.

Когда в тот знаменательный день «Тигр» с новобрачными вкатил в расположение, всё было готово. Столы теснились на плацу, салаты и пирожки засыпали скатерти со скорострельностью автоматического гранатомета. Нарядные родичи брачащихся и немногочисленные гражданские гости празднично пестрели среди моря военной «цифры». Земляков-старший, доставивший коробки с «облегченным и практически безалкогольным» вином, не постеснялся и прицепил на свой дорогущий костюм медаль «За отличие в охране госграницы СССР».

Хорошая свадьба получилась.

Товарищи бойцы и командиры поздравили душевно, пожелали хорошего, потом вспомнили ушедших. Мамы всплакнули, потом молодая жена Землякова-старшего преодолела совершенно не идущую столь длинноногой особе стеснительность и неожиданно сказала:

– За Победу, да?

Правильно сказала. Выпили за ту Победу, к которой все присутствующие, пусть и символически, но были причастны. И за новую, до которой еще идти и идти…

Вино (и правда просто удивительной легкости) закончилось, перешли к чаю и тортам. Тут к Женьке пробился дежурный по КПП и сказал, что какой-то гость, припоздавший и без пропуска, заскочил и подарок оставил. Сказал, что улетает срочно, бежит-спешит в Шереметьево, но «покорнейше просит передать и засвидетельствовать».

– Иностранец, похоже. Акцент странный и вообще весь из себя…

– С тросточкой? – догадался Женька.

– Ага. Но он уже слинял. Пакетик оставил…

С пакетиком разобрались позже. А тогда приехал Варшавин со своей психологической королевой и поздравили от лица «ФСПП и всей службы в самом широком смысле».

Опустели блюда и столы, мгновенно самоочистился плац, уехали родичи. Шустро работавшие метлами на плацу комендачи последними пожелали новобрачным счастья и неспокойной ночи.

Женька волок пакеты и коробки с подарками.

– Что ты все заграбастал? – удивилась Иришка. – Давай, небось, не безрукая жена тебе досталась.

– Не, ты так иди, – взмолился новобрачный.

– Вот ты фетишист, – польщенно улыбнулось дивное видение.

Воистину прекрасна была Ирина Кирилловна в фате, форменном комбинезоне и на высоких каблуках.

С подарками потом, урывками между службой, разбирались. Много было надарено хорошего, не столько ценного, сколько полезного и памятного. Но тот отдельный пакетик, конечно, потряс молодых. В смысле, конечно, не сам совершенно обычный из дьюти-фри пакет, а содержимое.

Собственно, открытка и духи там лежали. Флакон грубоватого, неровного дутого стекла в кожаном футляре. На коже вытиснен силуэт замковых башен – видимо, фирменный знак. На другой стороне футляра пейзаж: озеро, берег, густым лесом заросший. Выжжено было тщательно, пусть и не слишком изящно, но любовь к тем озерным берегам художник сполна в свою работу вложил. Ну и грусти в том пейзаже тоже хватало.

Непосредственно о духах можно сказать много, но лучше не говорить. Очень уж неблагопристойно получится. Ирина Кирилловна считала, что это не аромат, а «афродизиак с вкрадчивым напалмом», Евгений полагал, что секрет в букете, чрезвычайно удачно подобранном и безупречно подходящем рыжеволосому объекту. В общем, не нужно об этом болтать. Лучше о главном подарке…

Открытка оказалась полна загадок. Лицевая сторона, расписанная вручную, иной раз вводила в замешательство слегка суеверного товарища переводчика. Вроде бы всего лишь орнамент, пусть сложный и профессионально выполненный. Но аллюзии и ассоциации он каждый раз иные вызывает. Ломкие линии, неяркие цвета и что-то вроде магии. Иришка могла завороженно разглядывать и восторгаться, а мнительному супругу больше нравилось внутреннее содержимое поздравительного послания.

Да, многие на внутреннем развороте отметились. Центральную часть занимало старательно накорябанное детское поздравление: похоже, выписывали строчки всем детсадом и с разным уровнем боевой орфографической подготовки. Еще всяческими дамскими почерками по-английски поздравляли, а неизвестная землячка Дарья желала счастья и передавала привет Якиманке на чистом русском языке. Мужчина с четким мелким почерком и инициалами КВ поздравлял на странноватом диалекте опять же английского и намекал, что «люди нужны, есть работа увлекательная». Очень разными языками поздравляли и разными чернилами. Даже по-немецки передавали наилучшие пожелания от таинственной Mannschaft[157]. Была строчка красивой вязью от старшины Торчка. А в верхнем углу стояла красная карандашная резолюция п-ка Попутного с требованием немедленно активизировать работу по ускорению планового роста численности младенческого народонаселения. Сбоку, по вертикали, передавала поклон некая Мариэтта Тимуровна с семейством.

– Слушай, Джогнут, откуда у тебя этакие широкие знакомства среди иномирового женского общества? – интересовалась Иришка.

– Да я почти ни о ком и не слышал. Вот эту Тимуровну точно бы запомнил.

– Вот что у тебя за начальница была? Нет бы прийти как все люди, на свадьбе погулять. Ты ведь приглашал?

– Естественно. Ну, у нас служба, у нее служба. Но намекает ведь…

Екатерина действительно намекала – внизу ее знакомым почерком было приписано: «В краткий отпуск собираемся. Лично поздравим. Если получится».

– Что за времена? – вздыхала Иришка. – В нормальный отпуск люди не могут съездить.

– Не намекай. Не до экзотики. Мы «на юга» съездили, уже хорошо.

В Крым действительно слетали. Оттуда опергруппа ходила в Румынию, а тов. Уварова нервничала и обеспечивала координацию филиала с «Фрунзенской». На отдых это мало походило, хотя в Севастополе успели пару часов погулять, знакомые места посмотреть-показать.

Переформируют скоро «Колонну 3945». Новый профиль работы, новые задачи. Неизвестно, актуален ли будет боевой опыт групп Отдела… Хотя что глупости говорить? Когда это боевой опыт был неактуален?

На ФВМК[158] у Отдела своя аллейка имелась. Первыми легли под гранит украинец капитан Марчук и русский лейтенант Спирин, потом пополнялась шеренга бойцов. Под Ригой тяжко пришлось, да и в Дыре много людей потеряли…

Сжимала миры своим напряжением безжалостная пружина Психи. И что дальше с людьми живыми и мертвыми будет, на то ни гарантий, ни обещаний никто дать не может. Работать будем, отбиваться и наступать.

…Длинный физкульт-маршрут близился к концу, Женька поднажал и взлетел по ступенькам к Зеленому театру. Ага, вот и девушки подтягиваются. Всё по графику…

Физические нагрузки Марине строго дозировались – шагала свой оздоровительный километраж точно по секундомеру, пульс сама замеряла, не доверяя продвинутым устройствам. В общем, взялась за ум старшина, подтянула гайки самодисциплины. А всего-то правильно наорать на нее нужно было. Правда, орал сам Варшавин, а для того чтобы вывести из себя Сан Саныча, очень нужно было постараться. У Марихи получилось.

Тяжко Шведова в себя приходила. Ранения – это само собой, но адаптировать к новой жизни человека с Того фронта оказалось для специалистов задачей непосильной. Психологов Марина принципиально не понимала, те тоже со старшиной буксовали. С врачами общение сложилось относительно нормально, с Иркой упрямая «прабабка» препиралась безостановочно, но по-свойски. Собственно, товарищ Уварова и была первой, кого Марина, выйдя из комы после операции, увидела из немедиков. Земляков еще гулял во Львове, подруга о нем, да о служебных делах и спрашивала – раненая старшина моргала «да» и «нет». В общем, свои люди, свои проблемы. Потом была вторая операция, сразу третья…

С болью Шведова и раньше общалась тесно, болью старшину не напугаешь, но когда узнала, что ни на фронт, ни вообще в Те правильные времена ей уж не вернуться, такой кризис бахнул – мама не горюй. Вообще человеку, узнавшему, что у него восемь квадратных сантиметров черепной коробки теперь из металла, пусть и очень хорошего, нелегко эту весть пережить. Теоретически могли череп и пластиком починить, но хуже он подходил по медицинским показаниям. Так уж вышло. Вообще-то, Марину не латка на голове убивала, а то, что Прыгнуть назад она никогда не сможет…

Ирка бывала в госпитале каждый день кроме дежурств, сам Женька навещал по возможности – иных посетителей Шведова принципиально не воспринимала. Коваленко дважды пытался наведаться – его вообще встречала истерика безмолвная. Оно и понятно – бинтов и капельниц стесняется человек. Потом как-то заехал Сан Саныч. Говорил со старшиной наедине, о чем, можно догадаться. Оба знали покойного Варварина, и дела тех времен знали. Марина слегка протрезвела, осознала, что жива и работать нужно. Сначала Ирка у нее всякие мелочи аутентичные уточняла, в блокнот записывала. Потом Женька принес ноутбук и потребовал делом заняться. Лежала старшина Шведова, тыкала одним пальцем в клавиатуру, материлась и критиковала планируемые этапы подготовки. Сначала толку от тех неловких замечаний набиралось ноль целых, ноль десятых, потом наработали методику. Телевизор старшина по-прежнему на дух не выносила, но осознала, что и в этом мире своих боевых фронтов хватает, а не сплошь курортно-ташкентские армии бездельничают. Начала вставать, в парк выходить. Колбасило девушку, конечно, да и специфика физического состояния сказывалась. С «плановым ростом рядов младенческого народонаселения» все обстояло благополучно, хотя врачи и удивлялись. Случился и еще кризис нервов, когда все отдельские в командировку отбыли, но Сан Саныч выручил, «на горло» взял…

…Женька, отдуваясь, замедлил шаг. Оздоравливающиеся девушки шли навстречу, обе в форме «по-спортивному» – Марина, кстати, к яркости спортивных костюмов относилась нормально – не мини-юбки какие-нибудь, декольтированные. Крепкий она человек, пусть и с предрассудками. Вполне закономерными.

Ирка помчалась «на малый круг», а выполнившие свой долг физкультурники неспешно пошли вдоль пустующих скамеек.

– Ну и как оно вообще? – спросил Женька.

– Вот что вы одно и то же? Не стеклянная, не развалюсь.

– Вежливость требует. Я человек интеллигентный, мне сразу с «ё-моё» начинать не полагается. Я, может, офицер и вообще очки когда-то носил.

Старшина прыснула:

– Я помню. Дурным таким выглядел. А сейчас-то зачем? «Как оно вообще». Прямо спросить не решишься?

– Що за мир? Не девушки, а гвозди какие-то, железнодорожные. Все в лоб, все бронебойно.

– Железнодорожные гвозди называются «костылями». Не подпирай меня, Жека.

– Ладно. Поедешь?

Шведова поправила трикотажную шапочку на остриженной голове, потрогала неочевидный живот:

– Хоть ты не размазывай. Ирка меня уже заела агитацией. Я бы поехала. Мне, может, даже хочется поехать. Но будет ли такой факт естественным? Нужна я ему? Или из жалости ко мне ходит? Если честно?

– Фигня вопрос. Ты человек наш, отдельский. Дите в тебе тоже наше. Мы, как ни крути, все тут родственники. Даже вон Катерина, пусть и в даль несусветную забралась, но вполне наша. И что тут неестественного, если тебя сослуживец и хороший мужик на свидание приглашает?

– Вот так просто?

– Наверное, еще проще, но я же подлиннее сказать люблю. С тонкостями и образностями перевода. А насчет остального даже не комментирую. Ну кто к хорошенькой девушке из жалости цепляется?

– Совсем дурак?

Женька усмехнулся и пожал плечами.

Шведова вздохнула:

– Врешь, конечно, но все равно спасибо.

– Не за что. Куда повезет-то? В кино, небось, не захотела?

– Какое у вас кино?! Одно дерьмище. Валера Кусково посмотреть звал. Там отреставрировано все графское, но вроде музея. Не только для буржуев.

– Хорошее дело. Если сгинет парк, хоть дитю расскажешь…

День был будний, обычный, осенний. У кого-то выдался редкий выходной по службе, и этот день стоило провести с хорошим человеком, а кто-то спешил принять душ и отправиться на боевой пост. Война стала иной, бесконечной. Да и вообще всё изменилось. Хотя трудно быть уверенным. Мир ведь всегда менялся, возможно, и жуткая Психа соседствовала с людьми изначально. Просто сейчас она собралась прыгнуть.

Примечания

1

Horfkucuck (нем.) – «глухая кукушка». В разговорах сотрудников Отдела употребляется сокращенное «Норфик».

(обратно)

2

Подробнее о Horfkucuck и ее деятельности упоминается в романах «Карельский десант» и «Болотный десант».

(обратно)

3

АЧА – Агентство чрезвычайной аналитики.

(обратно)

4

Отражение, отсвет (нем.).

(обратно)

5

Конрад Аденауэр – федеральный канцлер ФРГ (1949–1963).

(обратно)

6

СДПГ – Социал-демократическая партия Германии.

(обратно)

7

На монетах ФРГ номиналом в две марки был изображен Макс Планк – немецкий физик, основоположник квантовой физики.

(обратно)

8

«Закон об освобождении от национал-социализма и милитаризма» был принят в 1946 году в американской зоне оккупации. На основании «Закона № 104» создавались судебные палаты, принимающие решение о вине нацистов: 1-я категория – главные виновные, 2-я – виновные, 3-я – незначительно виновные, 4-я – попутчики, 5-я – невиновные.

(обратно)

9

Гауптшарфюрер (булавний) – одно из младших унтер-офицерских званий галицийской дивизии СС. Поскольку геройские дивизионники откликались на эсэсовские звания, но шепотом и за спиной у немецких хозяев именовали себя «стрiлецами» и «хорунжими», в тексте встречаются любые варианты.

(обратно)

10

Рядовой ваффен-СС. Самоназвание рядовых в дивизии «Галиция» – «стрiлець».

(обратно)

11

«Я присягаю перед Богом цією святою клятвою, що в боротьбі проти большевизму буду беззастережно слухатись найвищого воєначальника німецького вермахту Адольфа Гітлера і хочу як відважний солдат посвятити своє життя постійному виконанню цієї клятви.» (Приводится вариант текста присяги и украинский перевод, взятый с официального сайта поклонников 14-й добровольческой гренадерской дивизии СС. Поскольку задокументированного текста присяги не сохранилось, автор полагает, что наследникам галицийских эсэсовцев лучше знать, как именно клялись их кумиры вождю Третьего рейха).

(обратно)

12

Цветок мальвы (укр.).

(обратно)

13

Дід – дед (укр.).

(обратно)

14

Дефензива – в данном случае широко бытовавшее, но не совсем корректное название польской разведки.

(обратно)

15

Марафет – кокаин.

(обратно)

16

В 1918 году в Житомире временно располагалось беглое правительство УНР (Украинской Народной Республики).

(обратно)

17

Жайворонок (укр.) – жаворонок.

(обратно)

18

Макитра – здесь: башка, голова.

(обратно)

19

«Шума» – местная вспомогательная полиция, получила название «шуц-маншафт», или «шума» (Schutzmannschaft, Schuma). Подразделялась на несколько структур, в данном случае речь идет о «шуцманшафт» индивидуальной службы (района)» (Schutzmannschaft-einzeldienst).

(обратно)

20

Шуцбатальоны – «закрытые части шума» (Schutzmannschaft-bataillonen, или Geschlosenen Einheiten der Schutzmannschaft), территориальные охранные части из местных добровольцев под немецким командованием. Основу батальона составляли три стрелковые роты с легким оружием.

(обратно)

21

Гад (укр.).

(обратно)

22

Представители СД, гестапо и криминальной полиции составляли единую службу под названием «полиция безопасности и СД» (Sicherheitspolizei und SD) и из-за нехватки кадров задействовали в операциях охранную полицию.

(обратно)

23

Нищие (укр.).

(обратно)

24

201-й батальон охранной полиции (нем. Schutzmannschaft Bataillon 201) сформирован из легионеров специальных подразделений «Нахтигаль» и «Роланд», созданных абвером в начале 1941 года. Костяк батальона составляли сторонники и члены ОУН (б). В 1942 году батальон действовал на территории Белоруссии, был расформирован в начале 1943 года.

(обратно)

25

Круг, компания (укр.).

(обратно)

26

Задница, жопа (нем.).

(обратно)

27

Мюнхенский университет, назван в честь основателя герцога Баварско-Ландсхутского Людовика IX.

(обратно)

28

Национал-социалистическая немецкая рабочая партия.

(обратно)

29

IKL (Inspektion der Konzentrationslager) – Инспекция концентрационных лагерей – центральное ведомство СС, управлявшее системой концентрационных лагерей Третьего рейха.

(обратно)

30

Равенсбрюк – концентрационный лагерь, располагавшийся на северо-востоке Германии, в 90 км к северу от Берлина.

(обратно)

31

Гауптштурмфюрер СС Вальтер Зоннтаг в 1940–1943 гг. руководил группой врачей СС, проводивших медицинские эксперименты над заключенными.

(обратно)

32

Изменения биохимических процессов в тканях неврогенного характера.

(обратно)

33

Мышечные волокна (нем.).

(обратно)

34

Солевое содержание (нем.).

(обратно)

35

«Белжец», «Собибор» – лагеря смерти на юго-востоке Люблинского воеводства в Польше.

(обратно)

36

Львовский международный аэропорт имени Даниила Галицкого («Скнилов»).

(обратно)

37

Имеется в виду камуфляж флектарн (нем. Flecktarn), весьма популярный у националистов Западной Украины.

(обратно)

38

Горсовета (укр.).

(обратно)

39

Журнал боевых действий.

(обратно)

40

Вы местный? (нем.)

(обратно)

41

Мы попадем к Городецкой улице? (нем.)

(обратно)

42

Быстрее! Быстрее! (нем.)

(обратно)

43

В районе Суходол располагался крайний правый, выдвинутый вперед фланг дивизии – разведывательный батальон и 1-й дивизион артполка. Остальные части «Галичины» располагались севернее – до района Турья.

(обратно)

44

29-й полк СС занимал позиции в четырех километрах от «пацифицированного» польского села Гута-Пеняцка. Ранее (23–24 февраля 1944 г.) 1-й батальон 4-го полицейского полка СС проводил зачистку: сожжено 172 дома, убито около тысячи жителей. 9 июня рядовой состав 4-го галицийского полицейского полка СС был распределен по частям дивизии «Галичина».

(обратно)

45

Учебно-тренировочный лагерь Нойхаммер в Силезии, где формировалась дивизия «Галичина».

(обратно)

46

Командир батальона связи гауптштурмфюрер СС Вольфганг Вуттиг.

(обратно)

47

Eihandgranate M39 – ручная граната образца 1939 года.

(обратно)

48

Командир запасного батальона гауптштурмфюрер СС Иоханнес Кляйнов.

(обратно)

49

Имеются в виду нем. «Panzerjägerkanone» – противотанковое орудие.

(обратно)

50

В составе советских танковых бригад, действовавших против «Галичины», было достаточно много легких танков Т-70.

(обратно)

51

Командир дивизии «Галичина» оберфюрер Фриц Фрайтаг (Фрейтаг).

(обратно)

52

Подсолнечник (укр.).

(обратно)

53

От немецкого Sturmgewehr 44 – штурмовая винтовка образца 1944 года.

(обратно)

54

Хиви (нем. Hilfswilliger, «желающий помочь») – добровольные помощники вермахта, набиравшиеся из местного населения на оккупированных территориях СССР и советских военнопленных.

(обратно)

55

Офенрор (нем. Ofenrohr – «печная труба») – немецкий ручной противотанковый гранатомет калибра 8,8cm R.Pz. B.54.

(обратно)

56

Вперед! (нем.)

(обратно)

57

Легкий бронеавтомобиль советского производства на базе легкового автомобили ГАЗ-67. Вооружение – один пулемет ДТ.

(обратно)

58

ЗСУ-М17 американского производства, поставлялась по ленд-лизу. Создана на базе полугусеничного бронетранспортера М2, вооружена счетверенной установкой Browning калибра 12,7 мм.

(обратно)

59

Scout Car M3 – легкий бронетранспортер производства США, штатно вооружался одним 12,7-миллиметровым пулеметом и одним-двумя 7,62-миллиметровыми.

(обратно)

60

«Север» – советская переносная коротковолновая радиостанция.

(обратно)

61

О минуте страшной (укр.).

(обратно)

62

«Башта» – «1-й Военный округ» львовского подполья УПА под командованием В. Харкова – «Хмары».

(обратно)

63

Немецкий средний полугусеничный бронетранспортер SdKfz 251.

(обратно)

64

Wirtschaftserfassungsdienst – служба экономического учета на оккупированной территории.

(обратно)

65

Служебная инструкция (нем.).

(обратно)

66

Боевой устав пехоты.

(обратно)

67

Самозарядный пистолет конструкции Д. Браунинга FN Model 1910, выпускавшийся с 1910 года.

(обратно)

68

Кто вы сами такие? (польск.)

(обратно)

69

Я счастлива видеть героических повстанцев! (англ.)

(обратно)

70

Корреспондент «Нью-Бриджских новостей» (англ.).

(обратно)

71

Сейчас фотосъемка, панове! Где мой «Кодак»? (англ.)

(обратно)

72

Бескапотный 3,5-тонный армейский грузовик «Рено-АHN» выпускался в 1940–1944 гг.

(обратно)

73

«Пиджак» – офицер после военной кафедры гражданского вуза.

(обратно)

74

– Посмотри наверху (нем.).

(обратно)

75

Русские! (нем.)

(обратно)

76

Sd.Kfz.221 (leichter Panzerspaehwagen (MG)) – легкий бронеавтомобиль, разработанный в 30-х годах и устаревший к 44-му году. Вооружен одним пулеметом МГ-34.

(обратно)

77

Широко распространенный в вермахте грузовик «Крупп» L2H143 с двухместной открытой кабиной. Масса – 2,45 т, грузоподъемность – 1,15 т. «Огромным» может считаться лишь по сравнению с миниатюрным БА-64.

(обратно)

78

«Народная гвардия» – подпольная организация, действовавшая на территории Львовской области и города Львова. Ядро организации составили бывшие члены Компартии Западной Украины и Компартии Польши. Вела активную борьбу с оккупантами и националистами.

(обратно)

79

Немецкая граната M-24 (Stielhandgranate 24), в вермахте ее называли Kartoffelstampfer – «толкушка для картошки».

(обратно)

80

Тайник, схрон.

(обратно)

81

13-Р – советская коротковолновая армейская радиостанция с батарейным питанием.

(обратно)

82

Мухина Вера Игнатьевна (1889–1953) – скульптор и художник, автор множества монументальных работ, в том числе знаменитой скульптуры «Рабочий и колхозница».

(обратно)

83

ПНВ – прибор ночного видения.

(обратно)

84

«Энигма» – немецкая портативная шифровальная машина. В данном случае Спирин имеет в виду не саму систему шифра, а операцию английской разведки по захвату образцов секретных машин.

(обратно)

85

Новейшая, но не очень удачная радионавигационная система немцев, известная как «лучи Геринга».

(обратно)

86

Ах ты, дерьмо! (нем.)

(обратно)

87

«Спотыкач», малозаметное проволочное заграждение на низких кольях (нем.).

(обратно)

88

Стой, урод! (нем.)

(обратно)

89

Расстрелять убийц (польск.).

(обратно)

90

Компот.

(обратно)

91

Дулаг – транзитный или пересыльный лагерь военнопленных. В дулаге проводилась первоначальная регистрация и внесение пленного в регистрационные списки («Aufnahmelisten»).

(обратно)

92

Молодой шорник (нем.).

(обратно)

93

В Раве-Русской располагался «головной» шталаг № 325. На тот момент шталаг в Цитадели считался «подлагерем».

(обратно)

94

Комендант полиции шталага № 328 Якушев А. Е. Бывший лейтенант Красной Армии, осужден и расстрелян в 1977 году.

(обратно)

95

Искаженное немецкое Werkhalle – «цех, рабочее помещение».

(обратно)

96

Жить, существовать (нем.).

(обратно)

97

Искаженное, неладное. Verpflegungszuteilung – «довольствие».

(обратно)

98

Искаженное немецкое Der gegenwärtige Ukrainer – настоящий украинец.

(обратно)

99

Молчать, свиньи! (нем.)

(обратно)

100

О, мой бог, ну и свиньи! (нем.)

(обратно)

101

Назад! (нем.)

(обратно)

102

Искаженное немецкое Postkarte – открытка.

(обратно)

103

Искаженное немецкое sein Ziel – конечная цель, пункт назначения.

(обратно)

104

Искаженное немецкое Leiche – трупы.

(обратно)

105

Искаженное немецкое Zweck – цель, смысл.

(обратно)

106

Искаженное немецкое fahren – везли.

(обратно)

107

Команда (в спортивном значении) подопытных кроликов.

(обратно)

108

Akne – прыщик, угревой прыщ (нем.).

(обратно)

109

Легкий разведывательный вертолет немцев типа WNF-342.

(обратно)

110

Искаженное немецкое kühn – «отважные».

(обратно)

111

Искаженное немецкое plötzlich – «вдруг», «внезапно».

(обратно)

112

Искаженное немецкое тode – «смерть».

(обратно)

113

Искаженное немецкое später – «позже, спустя какое-то время».

(обратно)

114

Искаженное немецкое salmiakgeist – «нашатырный спирт».

(обратно)

115

Искаженное немецкое spur – «след».

(обратно)

116

Искаженное немецкое er – «он».

(обратно)

117

Искаженное немецкое beerdigen – «похоронить».

(обратно)

118

Искаженное немецкое lesen – «читать».

(обратно)

119

«Внимание! Покидать базу запрещается! Мины и хищники!» (нем.)

(обратно)

120

Убийцы (нем.).

(обратно)

121

Искаженное немецкое auszahlen – «выдать, передать».

(обратно)

122

Искаженное немецкое küche – «кухня».

(обратно)

123

Искаженное немецкое fressen – «жрать».

(обратно)

124

Искаженное немецкое hirn – «мозга».

(обратно)

125

Искаженное немецкое können – «можем».

(обратно)

126

Искаженное немецкое zufall – «случай, случайность».

(обратно)

127

Искаженное немецкое flüchten – «бежать, убегать».

(обратно)

128

Дуля, кукиш.

(обратно)

129

Искаженное немецкое denken – «мышление».

(обратно)

130

Höflichkeit – вежливость, учтивость (нем.).

(обратно)

131

résoudre un problème – решить задачу (фр.).

(обратно)

132

Leicht – «легкий, нетяжелый» (нем.).

(обратно)

133

Junger Mann – «молодой человек» (нем.).

(обратно)

134

frei haben – гулять, отдыхать от работы (нем.).

(обратно)

135

Искаженное польское szlachetna pani – «благородная дама».

(обратно)

136

Санитарный журнал (нем.).

(обратно)

137

Стой! Буду стрелять! (нем.)

(обратно)

138

Нет, не будешь. Я нужен живым (нем.).

(обратно)

139

А если наоборот? Вы же не упрямые коммунисты? (нем.)

(обратно)

140

– Се человек! – цитата из Евангелия от Иоанна (11:5), имеющая много смыслов, в том числе и значение «вот тот, кого вы требовали» (лат.).

(обратно)

141

Быстрее, выше, сильнее! (лат.)

(обратно)

142

Немецкое ругательство (букв. дерьмо+заяц) – засранец.

(обратно)

143

Сидеть! (нем.)

(обратно)

144

Юбки.

(обратно)

145

Marder III – легкая противотанковая САУ вермахта. Вес – 11,5 т. Вооружение: орудие калибра 7,62 см или 7,5 см. Экипаж – 4 человека.

(обратно)

146

Ckm wz.30 – польский станковый пулемет, модификация американского пулемета. «Браунинг M1917».

(обратно)

147

Лопата (нем.).

(обратно)

148

Струя огня, выхлоп (нем.).

(обратно)

149

Митрополит Андрей (в миру граф Роман Мария Александр Шептицкий) род. 29.07.1865 – умер 1.11.1944. Предстоятель Украинской греко-католической церкви в 1900–1944 годах. Выступал за независимость Западной Украины, писал письма Сталину и Гитлеру, сотрудничал с оккупационными властями, выступал против межнациональной резни, спасал евреев и активно участвовал в создании 14-й гренадерской дивизии СС «Галичина».

(обратно)

150

Устаревшая форма британских вооруженных сил.

(обратно)

151

Лупара – обрез охотничьего ружья. Название произошло от итальянско-мафиозного lupo или lupu – «волк».

(обратно)

152

Куда же ты, Карл? (нем.)

(обратно)

153

Нет, это не конец! (нем.)

(обратно)

154

Московский инженерно-физический институт.

(обратно)

155

ДАИ (укр.) – Державтоінспекція – Госавтоинспекция.

(обратно)

156

Матуа – остров средней группы Большой гряды Курильских островов. 27 августа 1945 года японский гарнизон без боя капитулировал. Опергруппа отдела «К» выясняла некие странные обстоятельства тех событий.

(обратно)

157

Экипаж, корабельная команда (нем.).

(обратно)

158

Федеральное военное мемориальное кладбище в Мытищах.

(обратно)

Оглавление

Пролог

1. Герои легенд

2. Сводная группа

3. Непроходимые Броды

4. От исходных

5. Пан дезертир и другие

6. Накладки и сопротивления

7. Тьма разного цвета

8. Бег с препятствиями

9. Шелудивый лев

10. С прибытием

11. Вместо эпилога Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg