Вадим Астанин
Последний трофей Ганнибала
Оглавление
Тайна власти, или Император
повествование фантастическое и фантасмагорическое из римской жизни, с предисловием, послесловием, примечаниями и приложениями, сохранённое и дополненное заботой и трудами ревностными современников и отдалённых потомков
"<…> вскоре оказалось, что сенаторы, народ и расположенные в городе войска испытывают одни чувства, а легионы и полководцы — совсем другие; ибо разглашенной оказалась тайна, окутывавшая приход нового принцепса к власти, и стало ясно, что им можно сделаться не только в Риме".Корнелий Тацит.
Предисловие Марка Юния Севера
Эта рукопись, а точнее беспорядочная кипа листов, досталась мне от моего товарища, префекта X когорты, VII Эдесского легиона Эгнация Кассиана, павшего в сражении близ Адрианополя [1] в числе тысяч несчастных, полегших под копытами готской конницы. День тот был днем ужасающего поражения, нанесенного римскому оружию свирепыми варварами. Избиение бегущих в панике солдат прекратилось только с наступлением ночи. Император Валент, командовавший римской армией, пропал без вести.
Я обнаружил их среди вещей, переданных мне одним из бывших сослуживцев Эгнация, уцелевшем в том бою. Удивительно, но мой друг, словно заранее предчувствуя свою смерть, оставил наиболее ценные, с его точки зрения, предметы городскому нотарию, приложив их к предусмотрительно составленному завещанию и просил в случае его смерти передать свое скромное наследство мне. Что и было в точности исполнено. Потратив несколько дней для того, чтобы привести их в относительный порядок, я смог, наконец, прочесть то, что считал необходимым сохранить несчастный Кассиан. Это были обрывки истории правления императора Цельса. К сожалению, значительная часть её была безвозвратно утрачена.
Описанию исторического периода, названного впоследствии "эпохой солдатских императоров", был предпослан отрывок из произведений Луция Аннея Сенеки [2]:
"<…> И предки наши жаловались, и мы жалуемся, да и потомки наши будут жаловаться на то, что нравы развращены, что царит зло, что люди становятся все хуже и беззаконнее. Но все эти пороки остаются теми же и будут оставаться, подвергаясь только незначительному изменению, подобно тому как море далеко разливается во время прилива, а при отливе снова возвращается в берега.
Порою станут более предаваться прелюбодеяниям, чем другим порокам, и разорвут узы целомудрия, порою будут процветать безумные пиры и кулинарное искусство — позорнейшая пагуба для богатств.
Порою будет распространяться чрезмерный уход за телом и попечение о внешности, прикрывающее собой духовное безобразие. Будет время, когда худо управляемая свобода перейдет в нахальство и дерзость.
По временам станет распространяться жестокость в частных и общественных отношениях и неистовые междуусобные войны, во время которых подвергнется профанации все великое и святое.
Будет время, когда войдет в честь пьянство и будет считаться достоинством пить вино в самом большом количестве. Пороки не ждут в одном месте: подвижные и разнообразные, они пребывают в смятении, подстрекают и подгоняют друг друга.
Впрочем, мы всегда должны заявлять о себе одно и то же: мы злы, злыми были и, с неохотой добавлю, злыми будем. Будут убийцы, тираны, воры, любодейцы, грабители, святотатцы и предатели; ниже их всех неблагодарный, если не признать того, что все пороки, о которых шла речь, происходят от неблагодарной души, без которой едва ли возросло бы какое — нибудь крупное преступление".
Рассказ о событиях, связанных с жизнью императора Цельса, перемежается хроникой правления пяти принцепсов [3], так или иначе возведённых на престол либо армией, либо преторианской гвардией.
26 сентября 398 года. Равенна.
Примечания:
[1] О битве при Адрианополе — в приложении.
[2] Луций Анней Сенека (ок. 4 г. до н. э. — 65 г. н. э.) Родился в Цельсубе, Испания. Отец Сенека — Старший был известен как ритор и теоретик ораторского искусства. Сенека — Младший был последователем стоического учения, принадлежал к философской школе младшей стои. Учитель будущего императора Нерона. После провозглашения Нерона императором стал наиболее влиятельным человеком в Римском государстве, определяя, по существу, его внешнюю и внутреннюю политику. Щедрость императора делает Сенеку самым богатым человеком Империи. После смерти друга — префекта претория Афрания Бурра, благодаря которому Нерон был признан солдатами цезарем, отошел от политики и удалился в своё загородное имение. В 65 году по подозрению в причастности к заговору Пизона получил от Нерона приказ покончить жизнь самоубийством, который и исполнил. Среди его произведений можно назвать следующие: "Нравственные письма к Луцилию", "О счастливой жизни", "О благодеяниях", "Отыквление божественного Клавдия" и др.
[3] Принцепс (princeps — первый). Во время Республики так называли сенаторов, бывших первыми в списке сената и первыми голосовавших. В Империи — именование императора. Отсюда — принципат (principatus).
Лист первый
"21 марта 276 года легионы армии Верхнего Рейна провозгласили императором легата IX Волчьего легиона Гая Максима Катула Цельса. Волчьим этот легион прозвали по двум причинам: во-первых, потому что все знаменосцы [1] носили поверх доспехов волчьи шкуры с накинутыми на голову оскаленными мордами и во-вторых, оттого, что в нем служили германцы, среди которых были и такие, кто мог впадать в воинское безумие, становясь поистине неуязвимым для врага [2]. Варвары искренне считают, что в этот момент в них вселяется душа зверя, с которым воины себя и отождествляют.
К тому времени, помимо Цельса в Империи было несколько претендентов на престол. В Сирии расквартированные там войска поддерживали наместника провинции Марка Габиния, в Македонии управление государством взял на себя центурион пограничной когорты Марций Минуций, из Африки слал эдикты бывший сенатор Анций Кальпурний, в одночасье превратившийся в Цезаря Гая Юлия Октавиана Августа II.
В Риме правил Валерий, ставленник сенатской партии…"
Примечания:
[1] Знамена легиона в виде орлов ввёл в войсках Гай Марий. Орёл по латински — аквила. Отсюда авилифер — то есть знаменосец. Во времена Республики орлы были серебряные, при Империи — золотые. Император Траян, по примеру парфян и даков, у которых боевыми знамёнами были драконы, изготовленные из разноцветной ткани и прикреплённые к древкам, ввёл в римской армии подобные знаки воинских подразделений. Знаменосцы, носящие драконов, назывались драконариями. Знаменосцы поверх доспехов носили шкуры хищных зверей, обычно львов и др. Помимо легионных знаков, свои значки имели и манипулы. У преторианской гвардии значки имела каждая когорта. На древке боевого значка укреплялся медальон с поясным рельефным изображением императора. В легионах на боевых значках крепились также медальоны с рельефными изображениями Марса, Миневры, Беллоны (богини войны, сестры бога Марса).
[2] Точнее, во вспомогательных когортах, приданных IX легиону.
Лист второй
Бесконечность войны, переходящая в бесконечность дождя — вот что такое судьба. Легионеры нестройными шеренгами проходили мимо императора. Намокшие плащи, покрывающие чешуйчатые доспехи, щиты в чехлах, перекинутые за спину, тусклые серые шлемы, неровный пунктир остро отточенных наконечников дротиков. Лица солдат терялись, утрачивая индивидуальность, сливались в одну застывшую маску войны, полную отчаяния и усталости. Знамёна легионов, гордые золотые орлы, казалось поникли крыльями, значки когорт и манипулов сиротливо ежились, подавленные безграничностью галльских чащоб. Мир был полон дождя и пропитан обреченностью.
— Солдаты устали, Флавий. В легионах зреет бунт. Когда мы остановимся, они потребуют денег. Мои осведомители не смогли пока установить зачинщиков. Но их и незачем искать. Они все зачинщики.
Цельс промолчал, только крепче сжал повод. Руф [1] не сказал ничего нового. Любой мог сказать ему то же. Даже последняя собака, оставшаяся в обозе, если бы она умела говорить. Рим был далеко, провинции, поддержавшие его, дали всё и даже больше, оставшееся он вытряс сам, обещая в будущем возместить потери сполна.
— Если мы не заплатим сегодня, то погибнем. Завтра.
— Мы не можем заплатить им, Манлий. У нас нет денег. Нет денег сегодня, не будет денег завтра. И послезавтра денег тоже не будет. Золото не падает с неба, Руф. Всё, что я могу предложить, умещается в моём кошельке. Пять монет. Думаешь, это их остановит?
— Осведомители сообщают из Города, что Валерий перебросил к Риму легион из Паннонии, четыре вспомогательные когорты из Фракии и несколько отрядов скифской конницы. Говорят, что он хочет направить их к Бельгу.
— И что ты мне предлагаешь? Бежать, пока есть возможность? А может, решил бежать сам? Бросить проигранное дело, вернуться в Рим, вымолить прощение у Валерия? Тогда будет лучше, если ты меня убьёшь. Притащишь мою голову в грязном мешке, покажешь её августу, сенату и народу. Отцы-сенаторы прослезятся, император удостоит награды за спасение отечества…
— Я думал об этом, Марк. Возможно, даже и поступлю так. Но только тогда, когда пойму, что уже ничего изменить нельзя. А сейчас тебе необходимо решить, делать дальше. Пока ты наш император.
— Да… Честно и прямо, как и полагается солдату… Руф, Руф, оглянись, посмотри вокруг… Разве здесь кто — то уже может что — то решать? Мы не свободны в выборе, выбор делают за нас. Хотя, если ты настаиваешь, то я сообщу тебе о своем решении. Позже.
— Поторопись, Марк. Я могу ждать, солдаты нет, они ждать не будут…
Желваки на лице императора взбугрились, но он ничего не сказал в ответ. Отвернулся и махнул рукой, отпуская трибуна. Руф отсалютовал и, поворотив лошадь, погнал ее в конец колонны.
Примечания:
[1] Тит Манлий Опций Руф. Военный трибун, друг и соратник Марка Флавия Цельса. После провозглашения Цельса императором стал префектом города Рима и регентом Италии. Пытался захватить престол Империи, в последний момент заговор был раскрыт. Убит по приказу императора.
Лист третий
"… Так завершился относительно спокойный период существования Римской империи, начавшийся с приходом к власти Гнея Сальвия Домиция [1]. Ему удалось остановить распад государства, реорганизовать армию, отразить наступление парфян на восточные границы и, ликвидировав внешнюю угрозу, обратиться к внутренним проблемам. В течение нескольких месяцев он вернул Империи отделившиеся провинции, жестоко подавив сепаратистские движения. Его войска действовали так, словно перед ними был чужеземный враг, безжалостно и беспощадно расправляясь с провинциалами. Домиций вернулся в Рим, получил от сената право на триумф и почетный титул Спасителя Империи. Римские граждане шли за его колесницей в цепях и оковах, после чего были проданы в рабство, как последние варвары. Народ прозвал Домиция за его жестокость Душкой Сальвием.
Правда, плодами своих побед Сальвий Домиций наслаждался недолго. Летом в Городе взбунтовались преторианцы. Они были недовольны снижением жалованья и отказом императора выплатить обещанное вознаграждение за германский поход, в котором им пришлось принять участие. Домиций сначала пытался договориться с восставшей гвардией, посылая к ней сенаторов и наиболее уважаемых командиров, но мятеж не угасал. Освободившиеся от пут дисциплины солдаты превратились в диких зверей, опьяненных возможностью поступать так как им заблагорассудиться. Поняв, что уговорами и уступками преторианцев не успокоить, Домиций приказал подавить восстание с помощью городских когорт [2]. Но тут выяснилось, что зловредные семена бунта проникли и в городские части. Их командиры собрали солдат на сходку и обратились к ним с вопросом, как следует поступить. Солдаты большинством решили, что следует пока остаться в стороне и подождать, чья сила возьмет верх. Они отправили центуриона Муция Гортана к императору с тем, чтобы Гортан сообщил августу об отказе городских когорт участвовать в междоусобице, тем более что преторианцы не сделали им ничего дурного. Императору же следует договориться со своей гвардией. Когда посыльный закончил свою речь, разъяренный Домиций швырнул на пол диадему [3] и воскликнул в сердцах:
— О, боги! До чего дошел непобедимый народ, если теперь солдаты советуют собственному императору не карать бунтовщиков, а наградить их за измену верховному командующему.
Посыльный молча удалился. Видя расширяющийся мятеж, император решил покинуть Рим. Рядом с Городом находились так называемые Марсовы лагеря, где стояли два легиона: III Горлицы и XI Квадов Губитель. Домиций рассчитывал принять над ними командование, вернуться в столицу и подавить восстание. Однако кто — то из солдат, охранявших дворец, снесся с преторианцами и сообщил им о том, что август примет их требования, пообещает выплатить причитающиеся им награды, а потом, когда гвардия успокоится, схватит всех зачинщиков и предаст казни.
Взбудораженные этим сообщением, разъяренные преторианцы направились к императорскому дворцу, ворвались в него и встретили Цезаря Домиция, собирающегося ехать в Марсовы лагеря. Толпа солдат, обнажив мечи, набросилась на августа, который, остановившись, молча распахнул плащ, показывая, что на нем нет панциря. Бунтовщики повалили его на пол и закололи.
После смерти Домиция власть перешла в руки восставших, предавшихся самому отвратительному разгулу. Преторианцы принялись грабить Город, словно он был ими захвачен. Сенат спешно собрался на заседание, но сенаторы были так напуганы, что не могли предложить ничего дельного. Тут к ним обратился с речью Юлий Домициан [4], родственник погибшего Цезаря. Начав говорить, он неожиданно для всех предложил избрать августа из своих рядов, первым назвав имя Магна Валерия, бывшего командующего испанскими легионами, прославленного воина, ставшего после выхода в отставку крупным землевладельцем в Галлии. Сенаторы большинством голосов одобрили предложение Юлия Домициана, и Магн Валерий [5] стал новым императором.
Получив императорский титул, он, не тратя понапрасну времени на пустые речи, тайно покинул Рим. Прибыв в Марсовы лагеря, Валерий собрал командиров, сообщил им о происходящем в Городе, о гибели императора Домиция и спросил, с кем теперь будет армия. Командиры единодушно признали власть нового августа и разошлись, созывая солдат на сходку. Когда все собрались на площади перед трибуналом, вперед вышел Валерий, и сказал:
— Солдаты! Волею беспринципных людей государство вновь стоит на краю гибели. Еще недавно бесконечная череда узурпаторов сотрясала наше отечество, домогаясь высшей власти и, совершенно не заботясь о судьбе империи, искала лишь мгновенной выгоды для себя. Потребовалась железная воля августа Домиция, чтобы полностью искоренить причины упадка государства и вновь придать должное величие древним институтам и установлениям. Но вот мир опять нарушен теми, кто хотел бы, ввергнув нас в хаос и анархию, приобрести, используя бедственное положение отечества, титулы и богатство.
Солдаты! Я прибыл из города, бывшего центром могущественного государства, ныне же заполненного бесчинствующей толпой, обратившей оружие против отечества и творящей насилие на улицах Рима. Солдаты! Ваш император убит преторианцами, поднявшими мятеж и тем презревшими закон, основанную на нем власть, и данную государю присягу. Видя такое положение дел, сенат именем римского народа предоставил мне всю полноту власти в государстве, избрав меня августом и императором. В другое время я бы просто потребовал беспрекословного исполнения своих приказов, но теперь, в силу сложившихся обстоятельств я хочу быть твёрдо уверен в людях, которые мне подчиняются. Поэтому, прежде чем вы услышите мое первое распоряжения, я спрашиваю вас: — Согласны ли вы признать меня вашим императором и присягнуть мне, как своему верховному вождю?
Завершив этим вопросом свою речь, Валерий стал ждать решения легионеров. Длительное молчание повисло над площадью, солдаты переглядывались и перешептывались, пока один из центурионов не выкрикнул:
— Да здравствует император Валерий!
Остальные подхватили этот крик, потрясая дротиками и ударяя мечами о щиты. Командиры забегали между солдатами, вперед выступили знаменосцы и вскоре легионы, построившись каждое подразделение под своим значком, принесли присягу новому августу. После этого Валерий отдал приказ, и войска вошли в Город.
Наведя порядок, август незамедлительно информировал провинциальные власти о произошедших в Империи переменах, потребовав от наместников немедля привести к присяге войска, находящиеся на подчиненных им территориях. Однако самое худшее уже произошло, и вскоре Империя испытала новые потрясения. <…>"
Примечания:
[1] Провозглашен императором испанскими легионами. В начале декабря 272 года, разгромив армию Петра Мавра, захватившего после смерти Корнелия Витрувия III опустевший трон, был признан законным правителем Империи. Официальное имя: император Цезарь Гней Сальвий Домиций Клавдий Юний Август Германский, Испанский, Парфянский, Божественный и Непобедимый, Спаситель Империи.
[2] Городские когорты были созданы императором Августом Октавианом. Выполняли полицейские и охранные функции. Сальвий Домиций для обеспечения собственной безопасности разместил в Городе I Италийский легион, переведя его на положение городских частей. Таким образом, в его распоряжении находилось около восьми тысяч человек, помимо шести номерных когорт.
[3] Диадема. Головная повязка. Украшенная драгоценными камнями и расшитая золотом диадема на Востоке и в Империи была знаком высшей власти царей и императоров.
[4] Юлий Домициан приходился сводным братом Сальвию Домицию, усыновлен отцом Домиция Титом Домицием Готом.
[5] Магн Валерий был провозглашен императором сенатом 16 июня 275 года. Официальное имя: император Цезарь Домиций Магн Валерий Клавдий Юний Август Германский, Парфянский и Сарматский.
Лист четвёртый
Примипил [1] Авл Бруктер, командир передового охранения, прислал посыльного, сообщившего о том, что найдено удобное место для лагеря. Солдат — тессерарий [2], передавший деревянную вощёную дощечку, с нацарапанным на ней донесением, смотрел хмуро, отводил взгляд и постоянно хлюпал носом. Глядя на него, Цельс вдруг вспомнил как Фурий Либон в своей "Хронике гражданских войн" предупреждал о необходимости снисходительного отношения к солдатам во время междоусобий. Тессерарий словно бы прочел мысли императора и дерзко посмотрел ему в лицо.
— Можно идти, август? — спросил воин хрипло и в обращении "Август" Цельс уловил откровенную издевку.
— Скажи Авлу, пусть начинает разметку лагеря. Передай также от моего имени трибуну Муцию приказ о направлении когорты в помощь.
— Слушаюсь, император. — Солдат повернулся и побрел не спеша обратно.
Примечания:
[1] Примипил или примипилярий. Центурион первой центурии первого манипула первой когорты легиона. Трибунами и центурионами первых центурий первого манипула первой когорты становились наиболее заслуженные командиры. Среди всех центурионов легиона он единственный входил в состав военного совета. В имперской армии примипил отвечал за целость и сохранность легионного орла.
[2] Тессерарий. Солдат передававший от командующего пароль. Получил своё название от тессеры — деревянной таблички с нанесенным на её поверхность слоем воска, на которой специальной заострённой палочкой для письма — стилом и был написан пароль.
Лист пятый
"… В то время наместником провинции Сирия был пропретор Марк Габиний. Он происходил из древнего и знатного рода Габиниев, первые из которых были, как передает легенда, соратниками и друзьями основателя Города Ромула. Позже они прославились как хорошие администраторы и полководцы. В их роду было несколько консулов, два цензора, множество раз они занимали другие высшие должности в государстве. Во время диктатуры Суллы один из Габиниев, будучи народным трибуном, попал в проскрипционные списки [1] и, преданный собственным рабом, лишился головы.
В молодости Марк был достаточно привлекательным юношей, отличавшимся к тому же благородством души и природной скромностью. Однажды он попал на глаза императору Витрувию, старому распутнику и душегубу. Этот увядший сатир воспылал вдруг неимоверной страстью к Марку, словно тот был прелестной девушкой. Сначала влюбленный действовал весьма осторожно, как бы обхаживая неприступную красавицу, он присылал подарки и часто появлялся сам в родовом доме Габиниев. Через некоторое время, устроив так, чтобы они остались наедине, он сделал Марку весьма лестное, с точки зрения этого чудовища предложение и получил вежливый, но достаточно твердый отказ. Молодой человек ясно дал понять императору, что он стремится быть полезным государству на поле брани, а не в постели. Речь Габиния привела императора в неописуемую ярость, молча он выскочил из комнаты и бросился прочь из дома. Но отказ только ожесточил и распалил его еще больше. Он стал преследовать молодого Габиния открыто, и дошел в своей похоти до того, что похитив предмет вожделенных желаний, взял Марка силой.
Не могу сказать почему, но через некоторое время Габинию понравилось [2] быть любовником императора и он предался разврату открыто, без стеснения принимая от Витрувия дорогие подарки за оказываемые августу известные услуги. Так продолжалось достаточно долго. Габиний занял первое место среди "друзей" и "подруг" Витрувия, составивших со временем огромный гарем, наподобие тех, что собирали вокруг себя восточные цари, и того развратного скопища, что оставил после себя император Тиберий [3]. Но постепенно деятельная натура отпрыска рода Габиниев заставила Марка требовать для себя нечто большее, чем положение императорского любовника. Он начал досаждать Витрувию требованиями предоставить ему возможность отличиться на государственном поприще. Старый сластолюбец долго сопротивлялся желаниям своего любимчика. Как рассказывают очевидцы, они устраивали даже скандалы, похожие на те, что происходят между супругами.
В конце концов, Габиний одержал верх, вынудив Витрувия назначить его наместником Сирии в звании пропретора [4]. Расставаясь с любовником, император устроил неописуемый спектакль, оплакивая Габиния так словно бы он отправлялся в последний путь. Когда Габиния несли в открытой лектике по улицам, он был разодет, нарумянен и надушен не хуже римских матрон, пришедших его проводить.
Тем удивительнее были изменения, произошедшие после того, как кортеж пересек черту Города. Говорят, Габиний мгновенно спрыгнул с носилок, стер с себя всю косметику, сорвал все одежды, делающие его похожим на женщину. Затем он приказал солдату конвоя, схожего с ним телосложением, раздеться, и облачился в доспехи. После этого он потребовал вина, и когда принесли небольшую амфору, выхватил ее из рук раба и стал пить прямо из горлышка, не разбавляя водой.
Он разогнал толпу проституток и проститутов, сопровождавшую его и потребовал себе коня, как подобает военачальнику в походе. И все время, когда Габиний делал то, что, видимо, давно уже хотел сделать, из его уст раздавались проклятья в адрес императора, да такие, что оставшиеся с ним внутренне содрогались, страшась за свою судьбу. Когда солдаты исполнили все, чего он требовал от них, Габиний, вскочив на коня, обратился к ним с краткой речью.
Он заявил, что всякий, сболтнувший лишнего о его прошлом, рискует умереть смертью ужасной и мучительной. При этом у бедолаги будет достаточно времени, чтобы пожалеть о том, что он вообще появился на свет. Взгляд Габиния пылал такой злобой, что солдаты хором поклялись никогда не допускать подобных промахов и сообщать проконсулу обо всех нарушителях данного приказа. Они были так напуганы, что сами не заметили, как назвали проконсула императором. Позже многие сочтут эту оговорку предзнаменованием значительных перемен в судьбе Габиния.
После того как солдаты обязались под страхом смерти хранить молчание, Габиний выхватил меч, и с силой ударив им по крупу коня, помчался по дороге прочь от Рима, словно бы подгоняемый неистовыми фуриями.
Он был уже достаточно далеко от Города, когда толпа ничтожных извращенцев, изгнанная им, добралась до дворца. Представ перед императором, они повалились ему в ноги, плача и причитая, протягивали к нему руки, показывая разорванные одежды, стертые в кровь ноги, рубцы от ударов, которыми вдоволь попотчевали их солдаты Габиния. Ползая перед троном, они рассказали, что с ними сделал императорский любимец, и что говорил он о своем господине. Выслушав их, император впал сначала в оцепенение, потеряв дар речи, а затем пришел в состояние необузданной ярости. Он бегал по залу, нечленораздельно вопя, брызгал слюной, потом вдруг резко остановился и повалился замертво…"
Примечания:
[1] Проскрипции. Списки лиц, объявленных вне закона и физическое уничтожение поименованных в них граждан. Впервые были введены диктатором Суллой. Проскрипции обычно сопровождались массовыми убийствами.
[2] Такое поведение Марка Габиния впоследствии дало повод недоброжелателям утверждать, что он имел далеко идущие планы, в которых "соблазнение" Витрувия было ключевым моментом. Некоторые прямо заявляли, что он постоянно вертелся на тех улицах, по которым обычно передвигался император, стараясь попасть тому на глаза. Рассказывают, что Габиний уже тогда не отличался в одежде и поведении от женщины.
[3] Вот что об этой страсти Тиберия пишет Гай Светоний Транквилл: "<…> на Капри, оказавшись в уединении, он дошёл до того, что завёл особые постельные комнаты, гнёзда потаённого разврата. Собранные толпами отовсюду девки и мальчишки — среди них были те изобретатели чудовищных сладострастий, которых он называл "спинтриями" - наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую похоть. Спальни, расположенные тут и там, он украсил картинами и статуями самого непристойного свойства и разложил в них книги Элефантиды, чтобы всякий в своих трудах имел под рукою предписанный образец. Даже в лесах и рощах он повсюду устроил Венерины местечки, где в гротах и между скал молодые люди обоего пола предо всеми изображали фавнов и нимф. За это его уже везде и открыто стали называть "козлищем", переиначивая название острова". (Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. Книга третья. Тиберий., 43, 1 — 2).
[4] В составе Империи были императорские и сенатские провинции. Императорскими провинциями управляли наместники в звании пропреторов, сенатскими — в звании проконсулов.
Лист шестой
…Его фортуна была жестоко втоптана в грязь копытами сарматских клибанариев. Цельс вспоминал это полное мрачной красоты движение множества закованных в железо всадников, их гортанные выкрики, длинные копья с бешено бьющимися разноцветными флажками, лязг сталкивающегося металла, грозное пение германцев, идущих плотным клином, стоящих за его спиной телохранители, поддавшихся безумию схватки и требующих вести их в бой. Наступил пик битвы, когда напряжение противоборствующих сил достигло равновесия и достаточно одного крохотного толчка, чтобы решить исход сражения. У него оставалась только преторианская когорта и несколько батавских отрядов [1], а командующий валерианцами Луций Бельг не поскупился на более веские аргументы, склонившие чашу весов на его сторону.
Сарматские клибанарии [2], обойдя с тыла, ударили по левому флангу его войска, остановив тем самым победный натиск его правого фланга. Попав в столь неблагоприятные обстоятельства пехота стала отступать, сначала медленно, шаг за шагом, так, как обычно отступала римская пехота, не показывая спины, и сохраняя порядок. Казалось, поражения еще можно будет избежать, но нет, сначала один боец, отбросив щит, кинулся назад, ломая строй, за ним, не выдержав, другой, и вскоре армия превратилась в толпу людей, спасающих свою жизнь. Разгром был сокрушительным, но не окончательным. Цельсу удалось собрать остатки армии и отступить в галльские леса.
…Откинув полог шатра, вошли офицеры и старшие центурионы легионов, составлявшие совет полководца [3]. За ними следовал секретарь. Они собрались у стола, шуршали картами, секретарь выложил из сумки свитки с поименными списками уцелевших подразделений. Все молчали. Горели светильники, шипело масло, потрескивали фитили. Император подошел к столу, бросил коротко: "Я слушаю". Руф ответил, глядя императору прямо в глаза:
— Из пяти легионов осталось чуть больше двух. Вспомогательных когорт полного состава две и еще около трехсот человек разрозненно. Из конницы … У нас больше нет конницы, император [4]. Метательные машины потеряны. Бросили все. Разведчики сообщают, Первая Галльская дорога перекрыта валерианцами. Если бы мы не свернули то наткнулись бы на них.
Придвинув карту, к себе, он стал показывать расположение частей противника.
— Мы почти полностью окружены. Позади нас Луций Бельг, впереди Армия Нижнего Рейна. Неподалеку был замечен конный отряд. Судя по вымпелам на копьях, германцы из вспомогательной алы Августы Треверов. Пока они нас не обнаружили, но это дело времени.
Цельс оглядел стоящих перед ним, долго и пристально всматриваясь в лица командиров. Одни встречали его взгляд твердо, другие опускали глаза, скрывая отчаяние, усталость и безразличие.
— Вы можете быть свободны, господа, — наконец произнес он. — Мне нечего вам сказать. Прошу до утра меня не тревожить. Если только не появятся валерианцы или у моих солдат не возникнет желание увидеть своего императора.
Отсалютовав, офицеры покинули шатер командующего. Манлий, задержался на мгновение, но не остался. Полог опустился.
Примечания:
[1] Батавы. Одно из германских племён. Было завоёвано римлянами. Получив статус союзников римского народа, батавы должны были оказывать римской армии военную помощь. Тацит пишет о них следующее: "Из всех этих племён самые доблестные батавы, в малом числе обитающие на берегу реки Рейна, но главным образом на образуемом ею острове; эта народность, бывшая некогда ветвью хаттов, из-за внутренних распрей перешла на новые места обитания, где и подпала власти Римской империи. Но батавам по-прежнему воздается почёт, и они продолжают жить на положении давних союзников: они не унижены уплатою податей и не утесняются откупщиком; освобождённых от налогов и чрезвычайных сборов, из предназначают только для боевых действий, подобно тому как на случай войны приберегаются оружие и доспехи".
[2] О клибанариях — в приложении.
[3] В военный совет обычно входили: наместники провинций, легаты легионов, военные трибуны и примипилы (примипилярии).
[4] Император. Первоначально почетное звание, которое давали солдаты полководцу, одержавшему победу. Позднее один из титулов верховного правителя Римской империи.
Лист седьмой
"<…> Придворные подхватили бесчувственное тело Витрувия и перенесли его в спальню. Вызвали врача. Осмотрев императора, врач заявил, что жилы августа полны дурной крови и требуется очищение организма путем кровопускания, что и было незамедлительно сделано. Действительно, лечение, предложенное врачом, оказало благотворное влияние на Витрувия. Вскоре он пришел в себя, но был еще слишком слаб, чтобы говорить, а тем более отдавать приказы. Однако никто не сомневался в том, что после окончательного выздоровления августа, Габиний поплатиться за свое поведение. Чувства злорадства, ненависти, самой черной зависти, наконец-то прорвались и демонстрировались открыто. Все ждали, наслаждаясь падением фаворита…
…Тем временем Габиний, сопровождаемый воинами, прибыл в подвластную ему провинцию. Заняв дворец наместника, он первым делом собрал должностных лиц и потребовал от них обстоятельного доклада, на дав им времени на подготовку. Не привыкшие к такому порядку ведения дел многие чиновники проявили полное незнание существа порученной им работы. Действительно, они давно переложили ежедневную заботу о делах на своих подчиненных. Видя такое отношение к порученной работе, Габиний приказал многих арестовать и посадить в тюрьму. Правда, вскоре он распорядился выпустить их обратно, но предупредил, что если они и дальше будут уклоняться от исполнения возложенных на них обязанностей, то он, наместник Империи, любезно предоставит им возможность провести остаток своей никчемной жизни в обществе крыс и преступников.
Пусть эти несколько дней послужат вам предостережением, — заявил Габиний, отпуская провинившихся, — а воспоминания о часах, проведенных в грязных, вонючих камерах, на подстилке из гниющей соломы не позволят вам забыть о работе на благо государства.
Желая в дальнейшем своевременно получать информацию о деятельности магистратов, Габиний обязал трибуна когорты телохранителей, бывшего одновременно и начальником тайной полиции, наблюдать за деятельностью магистратов. После этого он стал объезжать провинцию, проводя смотры расквартированным в ней частям, вникая в мельчайшие подробности службы легионеров и восстанавливая там, где это было необходимо, должную дисциплину старинными способами, всегда достаточно суровыми. Необходимо заметить, что длительные гражданские войны, в течение которых наступала пора безвластия, развратили солдат, ведь именно в эти периоды они оказывались фактически вершителями судеб Империи. Поэтому меры, предпринимаемые Габинием, должны были бы вызвать всеобщее недовольство, однако, проконсул сумел привлечь на свою сторону значительное число солдат. Габиний снискал искреннее уважение и любовь простых воинов и их командиров, ибо он был строг, но справедлив и по-отечески заботился о войсках. При нем жалованье солдатам выплачивалось вовремя и провиант поступал без перебоев.
Витрувий, казалось, забыл о существовании Габиния. Окрепнув, он зажил привычной жизнью, не обращая внимания на настойчивые просьбы врачей, призывавших его к умеренности, сполна вознаграждая себя за все те дни, когда он, больной, вынужден был молча сносить их назойливое присутствие.
Когда в сенате докладывали о происходящем в провинциях, и речь заходила о Сирии и её наместнике, сенаторы пристально всматривались в лицо императора, ища на нем проявления чувств, грозящих неминуемой гибелью бывшему любимцу. Но нет, никаких намеков на скорую опалу и смерть отступника не находили опытные в таких делах сенаторы, по самым мельчайшим признакам распознающие будущность человека. А однажды Витрувий даже поставил в пример деятельного администратора, твердой рукой управляющего стратегически важной частью Империи, в последнее время часто подвергавшейся нападениям со стороны варваров. Постепенно все пришли к выводу, что Август проявил в этой ситуации гораздо больше выдержки и здравого смысла, чем можно было бы ожидать от такой необузданной натуры. В действительности же Витрувий ни о чем не забыл и лишь ждал удобного случая для исполнения втайне обдуманного им плана мести.
Понимая, что открытое столкновение с Габинием может привести к гражданской войне, Витрувий решил заманить проконсула в Рим и уничтожить. Пользуясь тем, что Марк Габиний в свое время отказался получить звание сенатора, считая его незаслуженным, император просил курию исправить несправедливость, допущенную в отношении Габиния, приняв наместника в число сенаторов. Когда соответствующее решение было вынесено, Витрувий направил в Сирию легата с письмом.
"Признаться, мой друг, — писал Витрувий, — я не ожидал от тебя серьезного отношения к исполнению многочисленных и часто просто утомительных обязанностей, коими полон каждый день наместника. Тем приятнее для меня похвалы, источаемые сенатом и двором, тем более крепнет во мне чувство законной гордости оттого, что я, снизойдя до твоих настойчивых просьб, исполнил их. Теперь я вижу, что не ошибся в тебе. Хотя, если быть до конца честным, мой дорогой Габиний, даже дав свое согласие, я испытывал чувство сожаления, и не верил тому, что ты справишься с возлагаемыми на наместника обязанностями. Согласись, пропретор, школа дворцовой жизни, которую ты прошел, полная бесконечных празднеств и увеселений, мало годиться для будущего администратора, а ты, надо отдать должное, любил повеселиться. Управителю же провинции скорее надлежало бы спать в палатке и проводить время среди солдат в лагере, на учебном плацу и в самой гуще сражения.
Еще раз повторю, дорогой Габиний, что я рад был ошибиться в тебе. Видимо, славное прошлое твоего рода нашло свое достойное продолжение. Прими же мои искренние поздравления и наилучшие пожелания. Позволь также просить тебя исполнить мою настоятельную просьбу. Я хочу видеть тебя в Риме, чтобы лично поприветствовать новоизбранного члена римской курии…"
Такое послание направил бывшему любовнику мстительный принцепс, сопроводив его дорогими подарками, а также некой вещью, тщательно упакованной, приказав посланцу передать сверток лично в руки пропретору.
Получив письмо и подарки, Габиний учтиво поблагодарил вестника, велел его накормить, предоставил покои в собственном дворце для того, чтобы тот смог спокойно отдохнуть после долгого и трудного путешествия, и сказал, что завтра передаст свой ответ императору. Отпустив посла и всех, находившихся в зале приемов, он развернул таинственный подарок и обнаружил в нём великолепный женский наряд и записку, в которой говорилось, что он может распорядиться платьем по своему усмотрению: подарить его супруге, либо любимой женщине, если таковая у него есть, либо носить самому.
Намек на прошлое Габиния был более чем откровенный. Император, издеваясь над пропретором, напоминал ему, кем тот был недавно.
На следующий день Габиний передал посланнику письменный ответ, составленный в учтивых и верноподданных выражениях. Выразив благодарность за оказанную честь, Габиний вежливо извинился за то, что не сможет быть в Риме, ибо сложившиеся обстоятельства требуют его присутствия в провинции. Поэтому он просил посла передать императору свиток с составленной благодарственной речью, с тем, чтобы она была зачитана на заседании сената перед императором.
В течение всего приема он ни одним словом, ни одним неосторожным жестом не выдал своих чувств, был весел, приветлив, улыбался, к месту шутил и сам первый смеялся над своими и чужими шутками. Завершив обязательный в таких случаях обед, он проводил посланника, снабдив его и свиту всем необходимым для обратного пути, оказав ему все положенные знаки внимания, чтобы у императора не осталось ни капли сомнения в преданности Габиния.
В то время как посланник, довольный оказанным приемом, возвращался в Рим, парфяне, собрав значительные силы, вторглись в пределы Империи. Легат Деций Силан, имевший под командованием II Фракийский легион с приданными к нему вспомогательными когортами, общей численностью 9 тысяч человек, получив сообщение от постов, расставленных по границе, выступил навстречу парфянам.
По пути он присоединил к своей армии несколько отрядов сирийской конницы. Нельзя сказать, что Силан был слишком самонадеян, но в этой ситуации ему следовало бы задержаться и подождать подхода основных сил. Однако он не стал останавливаться и скорым шагом продвигался вперед. Сейчас уже достаточно трудно установить, что же произошло на самом деле, так как уцелевшие свидетели сообщали весьма противоречивые подробности. Ясно одно, легат недооценил противника и слишком доверился сообщениям разведчиков, путаным и неточным. Враги сошлись друг с другом неожиданно. Римляне, не успев перестроиться из походной колонны в боевые порядки, были атакованы тяжелой конницей парфян. Возникшая неразбериха усугубилась начавшейся паникой. Сирийские всадники, попытавшиеся помочь пехоте, были сразу же рассеяны и обратились в бегство. По крайней мере, их участь оказалась более счастливой, чем у солдат, имевших две ноги против четырех лошадиных.
Сражение, не успев начаться, превратилось в избиение охваченных паникой людей. Из-за того, что столкновение произошло на равнине, солдатам негде было укрыться. Всего римлян погибло около пяти тысяч, много раненых осталось на поле боя, остальные попали в плен, но были и те, кто сумел вырваться из окружения. Таких оказалось около тысячи человек. Честь их спасения принадлежит префекту вспомогательной когорты Юлию Бланду. Удержав солдат под значком, он провел когорту сквозь ряды парфян, присоединяя по пути беглецов, потерявших от страха всякий разум и обретающих утраченную было храбрость при виде людей, уверенно идущих под твердым командованием.
Парфяне имели около пятнадцати тысяч конницы, как тяжёлой копьеносной, так и конных лучников. На каждого всадника приходилось по одному оруженосцу, вооруженному луком. Они выполняли обязанности слуг, снаряжали своих хозяев и помогали своим господам садиться на коней, готовили им еду, оказывали помощь при болезнях и ранениях, ухаживали за лошадями, а также участвовали в битвах, прикрывая всадников и вытаскивая раненых с поля боя.
Это поражение позже сравнивали с разгромом римлян у Тразименского озера и при Каннах, а также с потерей трех легионов под командованием несчастного Вара в Тевтобургском лесу в правление Божественного Августа. Деция Силана узнали только по доспехам, бывшим на нём. Орел легиона был захвачен варварами.
Бланд, отведя остатки войска к старым Веспасиановым лагерям, отправил Марку Габинию донесение. Сообщив лаконично о полном разгроме, учиненном варварами, префект подробнейшим образом информировал наместника о количестве, вооружении и направлении движения парфянской армии. …"
Лист восьмой
Цельс забылся тяжелым, неспокойным сном, словно провалился в вязкую, обволакивающую душу тьму, полную кошмаров. Обрывки зыбких видений проплывали во мраке, грудясь, порождали чудовищный хаос, захлестывая мозг мешаниной образов и звуков. Вдруг призрачный свет заполнил пространство. Внезапно он очутился в комнате, перед пустой скамьей. В центре помещения был небольшой фонтан. Тихое журчание воды приносило облегчение и покой.
Цельс огляделся, рассматривая помещение, стараясь определить, где он находится, но в этот момент его привлек посторонний звук, вторгшийся в тишину дома. Он резко обернулся. На скамье сидела женщина, одетая в темный хитон, прикрыв лицо пепельной накидкой. Перед ней стояла прялка и тонкая серебристая нить уходила, исчезала в бесконечности. Женщина работала, негромко напевая, и незатейливая мелодия наполняла душу щемящей тоской. [1]
— Марк Флавий Цельс, — произнесла женщина, оторвавшись от работы. — Что хочешь найти ты в Стране Теней? Что стремишься узнать, не желая подчиняться воле богов?
Он молчал, охваченный страхом и волнением.
— Смотри же, вот нить твоей жизни. Ещё не пришло время ее оборвать. Боги благосклонны и терпеливы, чаша их гнева пока пуста, они заняты более важными делами. Поэтому делай, что замыслил и не терзай свой ум бесплодными сомнениями. Но помни об одном: "Торопливость будет стоить тебе жизни". Теперь же иди и не оглядывайся, иначе все сказанное мною будет сказано напрасно.
Женщина повелительно махнула рукой, отсылая незваного посетителя. Стены дома медленно растаяли, и император вновь оказался на пустой равнине, заполненной призрачным светом.
— Флавий, проснись! — донеслось, откуда — то издалека, — Да проснись же, в лагере бунт…
Земля содрогнулась, горизонт стремительно пошел вверх, император сделал безуспешную попытку удержаться, но сорвался и полетел в бездну.
— Да просыпайся же, — Его настойчиво трясли за плечо, — Солдаты требуют тебя.
Цельс открыл глаза и резко сел, мало что понимая спросонья. Руф быстро двигался по палатке, хватая панцирь, шлем, меч. С грохотом кинув их на стол, он бросился к Цельсу:
— Быстрее, Флавий, еще можно исправить положение. Одевайся. Их еще можно уговорить. Обещай исполнить все их требования, отдай последние деньги…
— Хватит бегать, Руф. Если они еще склонны слушать, пойди и скажи им, что я, их император, сейчас выйду и выслушаю всё, что они захотят мне сказать. Скажи им, пусть они немного подождут, я должен привести себя в порядок.
Руф посмотрел на Цельса, взглянул на плащ, оставшийся в его руках и швырнул палудамент [2] под ноги императору.
— Иди и скажи им это сам, — посоветовал он мрачно. И пошёл к выходу.
— Позови Апра, — бросил ему вслед император, — Пусть принесет мне воды.
Апр вошел, неся битый оловянный таз, наполненный до краев водой. Император скинул теплую шерстяную тунику, набрал пригоршнями холодную воду, плеснул её на мускулистое, крепкое тело. Он не мог сказать, почему сразу не бросился к солдатам, чтобы уговорами, лестью и обещаниями вновь выпросить для себя очередную отсрочку, но странная уверенность в том, что именно так и следует поступать, не покидала его. Возможно, происходило это под влиянием необычного сна. Вещего сна. Спешка будет стоить ему жизни. Нет, он не спешил умирать. Одевался он также не торопясь; тщательно затянул ремни панциря, проверил остроту меча, поправил перевязь, надел шлем, застегнул фибулой плащ.
Площадь перед трибуналом была полна кричащей, улюлюкающей, сквернословящей толпой. Преторианцы и телохранители, растянувшись цепочкой, еле сдерживали напирающих на них солдат. Офицеры стояли за хлипким заслоном, обнажив мечи. Когда появился император, шум начал стихать, офицеры стали оборачиваться, но тут из толпы кто-то крикнул: "На мечи их!". И все снова заорали. К Цельсу подскочил примипил Луций Гельвий, заговорил быстро, стремясь поскорее объяснить сложившееся положение. Император перебил: "Хватит. Сам вижу". Спросил в свою очередь: "Кто зачинщик?"
— Началось с шестой когорты Виктора Германика. Разговоры среди солдат ходили давно, но никто не решался выступить первым.
— Назови поименно.
— Прости, император, не знаю.
Цельс отстранил центуриона и легко вспрыгнул на невысокую площадку трибунала [3]. Вскинул руку, призывая к тишине. Шум не стихал, казалось, никто и не заметил жеста императора. Офицеры окружили трибунал, выставив вперед мечи. Преторианцев теснили назад. Толпа напирала. Еще немного и она разорвет оцепление, заполнит остававшееся свободным пространство площади и поглотит императора вместе с его немногочисленными защитниками.
Однако настроение людей незаметно меняется, крики постепенно стихают и вдруг кто-то зычным голосом советует всем заткнуть пасти и послушать, что скажет август. Это требование подхватывают остальные и вскоре в разных концах площади уже слышны призывы к тишине. То тут, то там возникают небольшие потасовки. Не добившись добром, солдаты силой заставляют наиболее рьяных крикунов замолчать. Площадь затихает.
Цельс опускает руку, оглядывает толпу и, напрягая связки, начинает говорить, почти кричит:
— Солдаты! Соратники! Я не могу назвать вас гражданами, как назвал восставших против него воинов Юлий Цезарь только потому, что вы все уже являетесь гражданами Рима. Но я могу назвать вас соратниками и братьями по оружию, ведь мы вместе проливали кровь на полях сражений. Я вел вас в бой, будучи сначала трибуном, потом легатом, а теперь и императором. Мы вместе совершали переходы, строили лагеря, ночевали в продуваемых ветром палатках. Я ел вместе с вами, я вместе с вами пил прогнившую воду, вместе с вами я стоял в строю под стрелами варваров, вместе с вами я ходил в атаки и вместе с вами испытывал горечь поражений. Вы избрали меня своим императором, вы единодушно выкрикнули мое имя, вы требовали принять этот титул, даже когда я отказывался, вы лили слезы и умоляли меня, когда я просил вас присягнуть Валерию, вы падали на колени и обнажали свои многочисленные рубцы, следы прошлых ран, призывая меня быть более милосердным к вам, моим бедным подданным, вы клялись идти со мной до конца, не предавать и не обвинять меня в том случае, если дело, на которое вы меня подвигли, будет иметь несчастный конец. Я принял из ваших рук диадему римских цезарей, я поверил вашим обещаниям, я полностью положился на вашу верность, я искренне думал, что слова присяги, которыми вы связали свою честь, не будут пустым сотрясением воздуха. И что же я получил взамен? Когда вы начинали это дело, вы должны были понимать, что победа, возможно, не будет столь легкой. Или об этом знал только я? А вы лишь догадывались или же вообще не представляли всех трудностей нашего предприятия?
Вы можете убить меня прямо здесь, если посчитаете, что я обращаюсь с вами, как с трусливыми женщинами, а не как с храбрыми мужчинами, знающими, для чего они носят оружие. Но что я еще могу сказать, если одно серьезное поражение превратило вас в стадо трусливых скотов, думающих лишь о том, что хорошо было бы получать обещанное жалованье, не жертвую ничем, а в случае, если из этого ничего не выйдет, предать того, кто был избран вами добровольно, без всякого с его стороны принуждения, и переметнуться к победителю. Что ж, если таково ваше решение, я подчинюсь ему. С этого момента вы вольны делать всё, что сочтете нужным.
Вы можете уйти, можете остаться, можете убить меня, а можете выдать врагу так легко провозглашенного и с такой же легкостью преданного императора и с помощью этого дара купить себе прощение. Я отдаю свою жизнь, свое будущее в ваши руки, солдаты, но перед тем, как вы решите действовать, я хочу сказать следующее. Мы разбиты, но не уничтожены. Противник, одержав победу, считает, что нам уже некуда деваться. Расчёт врага прост: мы окружены, все дороги перекрыты, мы загнаны в непроходимую чащу. Что остается делать в подобной ситуации? Или сдаваться, или подыхать с голоду. Но мы не сложим оружия и не будем сидеть посреди германских лесов, трусливо ожидая решения своей участи. Нет и нет, солдаты! Мы возвращаемся и идем на Рим. Невозможно, скажете вы, и будете правы. Ибо так думают и полководцы Валерия. Они не торопятся нанести последний удар. Да и зачем спешить. Голод и чувство безысходности завершат прекрасно начатое дело. Остается просто немного подождать. Они ждут, когда вы приползёте к ним и обхватив их колени, будете молить о пощаде. Что будет с вами потом? Где закончите вы свои дни? Подумайте о своём будущем. Что вы выберете: жалкое прозябание или борьбу? Рабство или победу?
"В тот момент, когда Флавий Цельс произнес последние слова, — бесстрастно отметил историк, — над лагерем появился орел. Снизившись, он сделал несколько кругов и, пролетев над головой императора, взмыл ввысь и исчез. Столь явный знак, свидетельствующий о милости богов, вселил в души людей уверенность в успехе начатого ими дела. Никто больше не помышлял о предательстве, никто больше не вспоминал о невыплаченных деньгах и наградах, все словно забыли о тех требованиях, которые только что выдвигали. Тут же начинается поиск возмутителей порядка. Толпа колышется, в ее недрах возникают мгновенные водовороты, вперед выталкивают зачинщиков мятежа. Вот они стоят перед императором; всего восемь человек. Одни затравленно озираются, словно дикие звери, попавшие в незнакомую, таящую в себе угрозу обстановку, другие озлоблены и напряжены, третьи безразличны. Император, обвиняюще простирая руку, указывает на них.
— Неужели эта жалкая горстка неудачников и отщепенцев, — гремит его голос, — смогла возмутить дух тысяч храбрецов, составляющих мою армию? Я спрашиваю вас, о боги, за какие прегрешения вы решили наказать меня таким образом? Что сделал я недостойного вашей милости, когда и где я не оказал вам подобающего внимания, если вы решили погубить меня столь мерзким способом? О, Марс-Победитель, я клянусь почтить тебя храмом, какого еще не было в Риме, о, Юпитер, Сильнейший и Величайший, почитаемый нами издавна, обязуюсь поднести к твоим стопам дары столь многочисленные и великолепные, число и вид которых затмит все даримое тебе в прошлом. Митра-Непобедимый, тебе будет принесено в жертву столько прекрасно-мощных быков, сколько будет найдено их в пределах Империи. С преступниками же я поступлю следующим образом. Отныне они всегда будут идти в бой первыми, кровью смывая свои преступления. Оставшиеся в живых не будут обойдены в наградах.
Последние слова Максима Цельса солдаты встречают бурей восторга. Кругом кричат: "Да здравствует Цельс, Любимец Богов, Марс Мстительный!", "Император, веди нас!", "Смерть узурпатору Валерию!".
Тотчас офицеры спешат в толпу, отдавая команды. Подчиняясь их приказам, солдаты строятся в обычном порядке. Вскоре это уже не подверженная страстям и мимолетным прихотям неуправляемая масса ослепленных ненавистью людей, но дисциплинированное войско, всецело подчиняющееся воле полководца. Лагерь свернут, и армия выступает в поход. …" [4]
Примечания:
[1] У римлян богини судьбы назывались Парками. Они — аналог греческих богинь судьбы, называвшихся Мойрами (доля, участь, судьба). Мойры или парки определяли срок жизни человека, могли изображаться и в образе старух. Одна из богинь — Клото пряла жизненную нить, Лахесис определяла участь человека, Атропос перерезала нить жизни.
[2] Палудамент (paludamentum) — длинный плащ, который носили полководцы. Солдатский плащ — сагум (sagum) был короче полудамена.
[3] Трибунал. В римской армии трибуналом называлось небольшое возвышение, с которого командующий обращался к солдатам. Трибунал находился на одной площадке с алтарём.
[4] Здесь цитата из "Жизнеописания августов" Фурия Камилла (Книга XII "Божественный Цельс")
Лист девятый
"<…> Столь ужасное поражение вселило страх в сердца многих и породило разнообразные слухи. Численность противника, и так достаточно многочисленного, невообразимым образом преувеличивалась, сразу же отыскались очевидцы необычайных явлений, с фанатичным блеском в глазах предрекающие скорое наступление самых черных времен, мор, глад и поголовное истребление рода человеческого.
Жрецы тихо ликовали. Молящиеся толпами устремлялись в широко распахнутые двери храмов, желая покаяться в своих грехах и умилостивить разгневанных богов, богатые подарки и подношения текли в храмовые сокровищницы полноводной рекой.
Стремясь обогатиться еще больше, самые изобретательные служители богов стали тайно нанимать профессиональных кликуш и плакальщиков, распространяющих чудовищные небылицы о невероятных событиях, свидетелями которых последние якобы были. Дело дошло до того, что целые селенья снимались с насиженных мест и бежали, куда глаза глядят. Парфяне между тем разоряли провинцию.
Смятение достигло таких размеров, что возникла реальная угроза основам управления. Необходимо было действовать быстро и решительно.
Прежде всего, Габиний издал постановление об аресте всех распространителей слухов и преданию их смертной казни как изменников государства. После этого он созвал к себе жрецов и предупредил их о том, что ему известны все способы и уловки, которые они используют для привлечения людей в храмы. Поэтому, если жрецы будут продолжать таким образом заманивать к себе верующих, способствуя дальнейшему разрастанию паники, то он поступит с ними так же, как и с нанятыми ими мошенниками. Кроме того, Марк Габиний разослал по провинции своих людей, призванных успокоить население и информировать жителей о принимаемых властью мерах по наведению порядка.
Энергичные действия, предпринятые проконсулом, способствовали восстановлению спокойствия. Не опасаясь более за тыл, Габиний обратился к отражению неприятельского вторжения.
После гибели II Фракийского легиона, на подчинённой ему территории из регулярных войск оставался III Железный и XX Дополнительный легионы, расквартированные в Лициниевых лагерях, а также XVII Пальмирский и X Верный. Два последних находились в нескольких днях пути от столицы. Кроме того, около города стоял неполный легион, состоявший из солдат, сосланных после подавления мятежа претора Гатерия Норбана подальше от метрополии. Помимо этих сил Габиний имел в городе несколько когорт, следивших за соблюдением порядка и отряд сирийской конницы.
Парфяне в это время находились уже вблизи столицы провинции, грабя окрестности. Объединив III и XX легионы, присовокупив к ним четыре из пяти вспомогательных когорт, оставив одну для сохранения спокойствия в городе, взяв всю оставшуюся у него конницу и боевые машины, Габиний направился навстречу неприятелю. Солдат, запятнавших себя изменой, он оставил на месте, объяснив, что не доверяет тем, кто уже раз изменял государству и народу, ибо ничто не может помешать им предаться исконному врагу римлян так же легко, как решиться на участие в раздорах внутри отечества.
Всего у Марка Габиния насчитывалось 16 тысяч человек: из них 12 тысяч тяжелой пехоты, 2400 человек вспомогательных войск и 600 всадников; помимо этого различные метательные машины. Когда войско выступило, прибыл гонец с вестью, что еще около 10 тысяч парфянской конницы вошли в пределы провинции, направляясь к основным силам неприятеля. Габиний приказал ускорить движение, не обращая внимания на усталость солдат.
Так как римлян теперь было меньше, чем парфян, и они не смогли бы устоять в прямом столкновении с броненосной конницей, проконсул решил пойти на хитрость. Он направил сирийских всадников и отряд пехоты, численностью в 1200 человек вперед, с приказом войти в соприкосновение с противником, завязать бой и после непродолжительной схватки начать притворное отступление, ведя парфян за собой. Перед тем как отправить эти силы, он нашел удобную долину, окруженную холмами, имевшую вид сужающегося клинка, расположенную рядом с лагерем варваров. По холмам он распорядился расставить боевые машины, а также лучников, пращников и отряды тяжелой пехоты. Остальные войска он расположил в глубине, распорядившись вырыть перед фронтом глубокие ямы и вбить в дно заострённые колья, а затем замаскировать эти ловушки. Между стоящими подразделениями установили треножники, поддерживающие такие же колья, направленные остриями вперед.
Подготовившись таким образом, он приказал избранным для этого дела всадникам и пехоте выступать. Парфяне только начали просыпаться, когда римляне атаковали их и переполошили весь вражеский лагерь. Варварам показалось, что на них напало вся римская армия. Однако парфянский полководец оказался более хладнокровным, чем его подчиненные и быстро построив воинов в боевой порядок, набросился на римлян.
Те, как и было задумано, после недолгого сопротивления отступают. Видя, что их враг отходит, парфяне начинают его преследовать, причем к тем, кто бился вначале, присоединяется остальное войско. Римляне не выдерживают натиск и отступают поспешнее, чем предусматривалось. Вскоре становится так туго, что отступление превращается в бегство и к назначенному месту устремляется уже беспорядочная толпа. Парфяне бросаются вслед за беглецами; всей массой они вторгаются в долину и видят римлян, выстроенных для боя. Не останавливаясь, варвары несутся на легионы. Увлеченные погоней, они думают, что и здесь их ждёт лёгкая победа. План Габиния срабатывает. Первые ряды неприятельской конницы со всего размаху вдруг проваливаются в ямы. Раздается неистовое ржание лошадей, ломающих ноги и шеи; вопли бойцов, на которых валятся скакавшие за ними.
Возникает давка, ряды смешиваются, но большинству все же удается отвернуть и, огибая свалку, они грозной тучей мчатся на римлян, осыпая римлян стрелами.
Когда расстояние между противниками сокращается настолько, что столкновения не избежать, Габиний подает знак, и солдаты быстро отходят назад, открывая заостренные стволы деревьев, установленные на треножники. Парфяне снова, теперь по всему фронту, врезаются в преграду из торчащих кольев. В этот момент открывают огонь расставленные по холмам боевые машины. Баллисты выбрасывают огромные камни и сосуды, наполненные горящей нефтью, катапульты пускают огромные копья, скорпионы мечут копья поменьше. К ним присоединяются многочисленные стрелки, воздух наполняется гудящими стрелами, дротиками и свинцовыми пулями, щедро отпускаемыми пращниками. Атака парфян захлебывается окончательно, передние бойцы сброшены с лошадей, задние напирают, и каждый в отдельности мечтает только о спасении. Отдельным воинам удается вырваться из этого хаоса, и они без оглядки мчатся к выходу из долины, вновь испытывая свою удачу, потому что в спины им летят смертоносные снаряды, пущенные опытной и безжалостной рукой.
Габиний посылает вслед бегущему врагу остатки сирийской конницы, а сам в это время перестраивает войско и кидается в погоню. Воодушевление солдат столь велико, что они словно бы забывают о доспехах, отягощающих их тела и скорым шагом, больше похожим на бег, устремляются вперед.
Лагерь парфян находился не так далеко от долины, и римляне преодолели этот путь достаточно быстро. Варвары бежали, не останавливаясь, бросив имущество, пленных и захваченные трофеи, в том числе и легионного орла.
Победа, последовавшая вслед за поражением, возвращение утраченного знамени, освобождение плененных товарищей, бегство врага, казавшегося непобедимым, все эти события, произошедшие за столь короткий промежуток времени, наполнили ликованием сердца людей и возвысили вождя, восстановившего честь римского оружия. Все восхваляют душевные качества Габиния, восхищаются его талантом полководца, отдают должное его уму, отмечают его храбрость и предусмотрительность, превозносят его заслуги как воина и администратора.
Впоследствии очевидцы с восхищением рассказывали, как солдаты подняли его на своих щитах посреди вражеского лагеря, провозгласили императором и спасителем отечества, после чего трижды пронесли вокруг поверженного шатра парфянского полководца, швыряя под ноги золото и дорогие ткани.
Взгромоздив затем огромную кучу драгоценностей, они заявили, что всем этим добром Габиний может распоряжаться по своему усмотрению, а они отказываются получать причитающуюся им часть добычи.
После того, как радость от победы несколько поутихла, Габиний, созвав солдат на сходку, поблагодарил их от лица отечества за проявленную стойкость и отказался от предоставленного ему права бесконтрольного распоряжения трофеями.
— Каждый из вас, стоящий здесь, достоин своей доли, — сказал наместник воинам, — ибо он жертвовал самым драгоценным, что только есть у него — самой жизнью. Поэтому та часть богатства, которая сегодня достанется вам, будет лишь незначительной компенсацией за вашу службу. Было бы непростительно для меня, вашего командира, если бы я воспользовался предложением, высказанным под влиянием душевного порыва, связанного с восторгом от блистательной победы, и стал производить траты, совершенно забыв о тех, кто проливал свою кровь ради её достижения.
Все, принимавшие участие в битве, получат вдвое от обычного вознаграждения, а центурионы и другие командиры впятеро от того, что им бы причиталось. Оставшуюся часть я обращу в деньги с тем, чтобы компенсировать собственникам их потери.
Речь Габиния была встречена гулом одобрения. Так он окончательно завоевал сердца солдат и мог теперь делать всё, что ему заблагорассудиться, опираясь на войско, верно преданное ему.
Возвратившись в Антиохию во главе победоносной армии, Марк Габиний отправил императору подробный отчет о всех предпринятых администрацией мерах, способствовавших восстановлению мира, порядка и спокойствия на части территории Империи, вверенной его надзору, усыпав послание к месту и не к месту чрезвычайно льстивыми выражениями и хвалебными славословиями в адрес августа. Вместе с тем, он, однако, в весьма жестких выражениях отстаивал свое право распределения военной добычи, минуя императорский фиск, ссылаясь при этом на необходимость укрепления доверия к провинциальной власти, неизбежно ослабевающей в периоды смут и потрясений.
Вызов был брошен. Наместник, столь явно игнорирующий законы Империи, ясно давал понять Риму, что его планы более амбициозны, чем простое обворовывание провинции в предвкушении сладкой жизни после возвращения в Город.
Витрувий отнесся к этому событию на удивление спокойно. Прочтя отчет, он заметил, что негоже держать столь выдающегося полководца вдали от Рима пусть на ответственной, но не отвечающей в полной мере его талантам и добродетелям должности, когда Империя, словно одинокий остров посреди бушующего Океана, окружена многочисленными врагами, постоянно угрожающими отечеству разрушением и гибелью. По поводу распределения захваченных трофеев август сказал, что Рим от этого не станет беднее, лишь бы подобное решение было скорее исключениям, чем правилом. Двор недоумевал и терялся в догадках. Император тем временем направил к Марку Габинию преторианского центуриона Аттия Силана с личным посланием, в котором поздравлял наместника с одержанной победой, столь значительной и славной, что, несмотря на определенные разногласия, возникшие между Римом и провинциальной властью, он решил наградить счастливого полководца триумфом, который и назначил своим эдиктом на 15 сентября.
"Дорогой Марк, — писал Витрувий, — Надеюсь, ты не будешь возражать против этого числа, ведь именно 15 сентября твой отец был облечен консульской властью, и если ты еще не страдаешь старческой забывчивостью, он был обязан этим возвышением мне.
Желая видеть тебя при дворе, я также питаю надежду на разрешение возникших между нами разногласий. Думаю, что твой приезд в Рим позволит нам найти приемлемое решение, ведь, в противном случае, будущее Империи вновь будет зависеть от воли случая и алчных самозванцев, в изобилии появляющихся в периоды смут. Зная же тебя, я не могу даже предположить, что ты желаешь своему отечеству такую судьбу. Думаю, что ты не ищешь для себя иную славу, нежели воинскую.
Я пишу это потому, что многие, весьма уважаемые и добропорядочные граждане, к которым я в своей частной жизни старался и стараюсь прислушиваться, настойчиво предупреждают меня о твоих якобы существующих честолюбивых замыслах, простирающихся вплоть до императорской диадемы".
Тут необходимо добавить, что Аттий Силан был доверенным лицом императора, поднаторевшим в тайных преступлениях, поэтому нет сомнений, что центурион, помимо письма, получил также соответствующие инструкции насчет дальнейшей судьбы строптивого наместника.
Итак, Силан отправился в путь, оставив Витрувия в ожидании радостного для него известия и здесь мы на время покинем их, обратившись к событиям, сделавшим миссию Силана бесполезной.
В ближайшем окружении императора Витрувия находился Никомед, бывший раб сенатора Луция Флора, возвысившийся благодаря тому, что обвинил своего хозяина в подготовке покушения на принцепса и активном участии в заговоре, составленном наиболее влиятельными патрициями с целью посадить на императорский трон своего протеже, командира преторианских когорт, префекта Руббелия Вокулу, по происхождению фракийца.
Искушенные в политической интриге люди утверждали, что никакого заговора в действительности не было, а Никомед действовал либо самостоятельно, рассчитывая поживиться в результате последующих проскрипций, либо с одобрения августа, время от времени прибегавшего к такому способу пополнения личной казны. Однако лица, непосредственно связанные с расследованием этого дела, уверяли, что угроза царствующему дому была более чем реальной и что основным доводом в пользу государственного переворота служило утверждение о стремительно нараставшей опасности для благополучия Империи в случае оставления у власти представителей династии Латиниев-Витрувиев, быстро вырождавшейся.
Так или иначе, Никомед получил свободу и большую часть имущества бывшего господина. Он повел свои дела так искусно, что скоро завоевал расположение императора, был приближен ко двору, получив место советника. К тому времени он увеличил состояние во много раз различными способами, не брезгуя любыми возможностями, даже самыми мерзкими. Впрочем, это и не удивительно, ведь сам август не отличался в этом отношении от последнего своего вольноотпущенника.
Постепенно Никомед приобрел огромную власть и распоряжался ею в собственных интересах, причем старался всё обставить так, что, казалось, будто решения принимаются императором, а он лишь является старательным исполнителем воли верховного правителя. Поначалу эта роль устраивала хитрого вольноотпущенника, но постепенно он стал желать большего.
Став могущественным, он не мог повелевать сам, будучи властелином, вынужден был играть роль верного слуги; обладая незаурядным умом, принужден был скрывать это.
Видя на престоле похотливого старика, обремененного многочисленными болезнями, донельзя развратного, он исходил ненавистью к этому ничтожеству, попущением судьбы достигшему вершин власти, втайне мечтая об императорском венце. Впрочем, Никомед обладал вещами гораздо более ценными, нежели происхождение. В наше время золото открывает двери туда, куда не могут войти даже люди, в домах которых все стены увешаны масками прославленных своими добродетелями предков.
Действуя сначала осторожно, а потом все более и более нагло, презренный вольноотпущенник стал плести нити заговора, вовлекая в него в первую очередь людей проверенных, связанных друг с другом одними преступлениями и страшными тайнами. Одни предлагали ему свои услуги в обмен на быстрое продвижение по служебной лестнице, другие оказывались ему должны и вынуждены были отрабатывать долги, третьи попадались в его сети, став жертвами своего прошлого, соглашаясь на сотрудничество под давлением компрометирующих их фактов.
Но все они были в некоторой степени жертвами Никомеда, так как вздумай кто-нибудь из них донести о заговоре императору, то вместо награды он был бы умерщвлен вместе с главным организатором, ибо предусмотрительный Никомед на каждого из подельщиков имел изобличающие материалы и угрожал в случае предательства обнародовать их. Однако не только кнут был в руках вероломного советника. Все услуги он оплачивал и оплачивал достаточно щедро.
Число участников заговора быстро разрасталось. В ход шли угрозы, лесть, обещания, подкуп прямой и опосредованный. Окружение Витрувия постепенно менялось, преданные ему люди под разными предлогами удалялись и на их место ставились подручные Никомеда.
Особый успех имела пропаганда смены власти среди солдат преторианской гвардии. Следует признать, что они всегда были готовы к бунту, даже несмотря на то, что император был весьма щедр по отношению к ним, одаривал подарками и увеличивал жалованье в ущерб остальной армии Империи.
Сильное недовольство преторианцев вызвало решение Марка Габиния выплатить повышенное жалованье сирийским легионам, но что касается фактического отпадения провинции от Империи, то на это гвардейцы смотрели вполне равнодушно. Предметом их зависти были деньги, деньги и только деньги.
Высказать прямо свои претензии Витрувию они не решались, но зато в казармах в выражениях не стеснялись, давая выход своему раздражению. Поэтому, когда среди них появились агенты Никомеда, им не пришлось долго уговаривать гвардейцев. Семена мятежа упали на хорошо унавоженную почву. Последним шагом заговорщиков было перемещение воинских частей, не втянутых в заговор, подальше от Рима. Делалось это под разными предлогами. Одних отправили на учения, других для выполнения строительных работ.
Наконец всё было готово. Смерть императора должна была выглядеть естественной, поэтому его решили отравить. Витрувий вел себя крайне подозрительно, и никогда не ел пищу, если прежде её не пробовали. Удачей для заговорщиков было то, что доверял он это дело Никомеду. Следовательно, основным исполнителем становился сам организатор заговора. Это обстоятельство не явилось препятствием для вольноотпущенника.
В начале своей карьеры он спас от неминуемой смерти Филострата, выдававшего себя за врача, но на самом деле бывшего изготовителем ядов. Надо отдать Филострату должное, в этом деле он был весьма искусен и предусмотрителен, поэтому долгое время на него ничего не было, кроме подозрений. Попался же он следующим образом.
Родственники одной из жертв его искусства, стремясь наказать преступника, несколько раз возбуждали против него следствие, но все судебные разбирательства заканчивались безрезультатно, так как истцы не могли представить серьезных доказательств того, что несчастный скончался от яда, а не от болезни почек.
Тогда они, горя желанием отомстить, решили спровоцировать Филострата, чтобы поймать злодея с поличным. Был найден молодой человек, согласившийся сыграть роль светского повесы, прокутившего все деньги и для выправления пошатнувшихся дел решившегося отправить на тот свет своего богатого дядюшку. Мнимый племянник посещал самые злачные места Рима, якобы с целью найти хорошего отравителя. Долго от него не было никаких положительных известий, пока однажды посыльный не принес записку, в которой "племянник" сообщал, что его свели с посредником, обещавшим ему встречу с весьма опытным врачевателем, знающим и науку изготовления смертельных зелий. Прошло несколько дней и посыльный появился вновь, передав письмо с указанием времени, места и имени исполнителя заказа. Преступник был схвачен в момент передачи яда "племяннику" и, к несчастью для Филострата, рядом оказалось слишком много свидетелей, видевших как он это делал.
Судья вынес суровый, но справедливый приговор, по которому Филострату предстояло покинуть этот мир, испробовав собственноручно изготовленный им яд. От неминуемой смерти его спасло то, что на суде присутствовал тайный осведомитель Никомеда, не преминувший донести хозяину о несчастном лекаре, пострадавшем от желания оказать помощь ближнему за весьма умеренную плату.
Никомед спас беднягу, устроив Филострату мнимую казнь, а затем скрыл его в одном из тайных убежищ, предварительно проверив, насколько искусен грек в своей профессии.
Несколько рабов умерли, кто в страшных мучениях, кто тихо и быстро, убедив императорского советника в том, что он приобрел изрядного специалиста. С этого момента Филострату, потерявшему не только свободу, но и имя, пришлось работать на всесильного вольноотпущенника, с трепетом ожидая рокового часа, когда Никомед или перестанет нуждаться в его услугах, или найдет нового исполнителя для подобных дел.
Жизнь Филострата была отравлена томительным ожиданием, и не раз в тоскливые ночные часы он проклинал то мгновение, когда, желая иметь еще больше денег, встал на преступный путь и навсегда погубил собственную жизнь. В то же время он был слишком труслив, чтобы прекратить эту пытку и, боясь гнева Никомеда, выполнял его приказы слишком усердно, подобно собаке, чрезмерно ластящейся к злобному хозяину, с тем, чтобы он обходился с ней поласковей.
Исполняя волю господина, Филострат изготовил яд, вызывающий смерть не сразу, а через некоторый промежуток времени, причем действие отравы было таково, что казалось, будто человек умирал от внезапного сердечного приступа. Яд имел вид порошка и был столь силен, что для смерти достаточно было одной крупицы.
Получив его, Никомед не стал медлить и отравил августа во время утренней трапезы. Несколько кристаллов яда он спрятал под специально отращенным ногтем указательного пальца правой руки и после того как опробовал вино, предназначенное принцепсу, ловко и незаметно выдавил их в чашу, передавая её Витрувию. Ничего не подозревающий император выпил вино и к концу следующего дня скончался. Едва только это известие успело распространиться, преторианские части, щедро оплаченные никомедовым золотом, провозгласили бывшего раба августом Римской Империи, Отцом отечества, Спасителем нации.
Никомед милостиво согласился занять опустевший трон, и возложил на себя диадему, скромно отказавшись от почетных титулов, мотивировав свой отказ тем, что он-де пока недостоин носить не заслуженные им отличия.
Небольшие разногласия возникли у нового августа с Сенатом, недовольным быстрым появлением очередного правителя, но мечи солдат, извлеченные из ножен в ответ на робкие протесты, мигом отрезвили зарвавшихся сенаторов и вернули заседание курии в деловое русло.
Большинство, напуганное решительным видом преторианцев, одобрило избрание Никомеда императором и постановило впредь именовать его Цезарем Гаем Латинием Витрувием Августом. Стремясь задобрить население Рима, Витрувий II провел широкую раздачу хлеба, устроил грандиозные празднества, бесплатные для зрителей, всех без исключения, будь то бедный или богатый. Более того, всякому пришедшему в цирк, от имени императора вручалась приличная денежная сумма, и его кормили и поили в течение всего представления. Надо ли говорить, что чернь безоговорочно поддержала узурпатора-цареубийцу.
Если в Риме дела Витрувия II складывались удачно, то в провинциях не спешили с выражением верности новому августу. Армия также явно была в замешательстве. Высшие командиры проявляли нерешительность, и, несмотря на то, что Витрувий-Никомед сразу же направил в войска своих доверенных людей, должных разъяснять происходящее в столице и требовать присягнуть ему как императору, исподволь тормозили процесс признания легионами нового государя.
Беспрекословно присягнули Витрувию II войска, расположенные непосредственно в Италии и италийских городах, Армия Нижнего Рейна, часть войск Иберийской группировки и Британский оккупационный корпус. Армия Верхнего Рейна, легионы обеих Панноний, Верхней и Нижней Мезии, Фракийская войсковая группа, Сирийская армия, Африканский корпус, Корпус пограничной стражи формально признали факт смены власти, заменив штандарты с именем Витрувия на штандарты с именем Витрувия II, но присягали ему неохотно.
Некоторые старшие офицеры прямо заявляли, что для римского солдата позорно давать клятву верности вольноотпущеннику. А если сенат и народ римский совершили такую оплошность, то у честных воинов, истинных патриотов, не жалеющих ни сил, ни здоровья, ни самой жизни ради Отечества, найдутся возможности для того, чтобы переубедить заблуждающихся.
Такое поведение командиров развращающе действовало на их подчиненных и разрушало дисциплину. Солдаты, видевшие изо дня в день, с каким пренебрежением их начальники относятся к приказам и распоряжениям верховной власти, постепенно приходили к мысли, что и они имеют право предъявлять свои претензии и требовать их исполнения.
Наиболее сильно они были недовольны условиями службы, необходимостью работы помимо непосредственного исполнения установленных обязанностей, плохим питанием и обеспечением, суровым обхождением центурионов и старших солдат, призванных поддерживать твердый порядок. Раздражение копилось, прорываясь изредка неорганизованными выступлениями, впрочем, быстро подавляемыми.
Состояние армии не осталось незамеченным для провинциальных властей, не спешивших определиться в отношении нового принципата. С некоторого времени представители Витрувия-Никомеда стали доносить в Рим об оживленной переписке между командованием отдельных войсковых частей и провинциальными администрациями, а также частыми встречами чиновников и военных, но август не предпринимал никаких ответных действий, несмотря на требования соратников, одинаково с ним замешанных в гнусном преступлении, применить силу и уничтожить врага не медля, пока он представляет лишь потенциальную угрозу царствованию Витрувия II.
Тайный страх разъедал никомедову душу, он боялся, что правда о смерти Витрувия станет известной народу и он лишится всего, к чему успел уже привыкнуть, став правителем Римской Империи.
Мысль о том, что он может потерять: восторг черни; толпу придворных лизоблюдов, восхваляющих его мудрость, скромность и терпение, превозносящих его добродетель, славящих его справедливость, восхищающихся его неустанной заботой о бедняках и снисходительным отношением к врагам; рев толпы в цирке, приветствующей своего господина; услужливую суету сенаторов, стремящихся перещеголять друг друга в самоуничижении; громкие звания и почетные титулы, присваиваемые ему по поводу и без оного, сопровождаемые неумеренными почестями; статуи, алтари и храмы, воздвигаемые ему как живому божеству; право распоряжения настоящим и будущим покоренных государств и народов — сводила Никомеда с ума.
Он стал болезненно подозрительным, однако пока это чувство распространялось в основном на тех, кто знал, каким образом Никомед занял престол. Его поразило своего рода ослепление, он искал врагов среди тех, кто служил ему верно, уже в силу того, что был соучастником преступления или продвинулся благодаря протекции императора, и не замечал угрозы там, где она была наиболее реальна.
Неуверенность лишала Никомеда мужества, поэтому, вместо того, чтобы действовать твердо и безжалостно, он старался склонить недовольных на свою сторону, раздавая им золото и привилегии.
Так, он издал эдикт, которым сокращал срок службы в полевых войсках: солдатам с двадцати до шестнадцати лет, командирам с щестнадцати до двенадцати. Выходящие в отставку воины получали наградные полностью, в том числе и за не отслуженные годы; все офицеры, достигшие чина легата, становились сенаторами из признания заслуг и могли претендовать на занятие места в сенате.
Увеличивалась плата за службу в легионах; наиболее отличившимся мог предоставляться земельный участок с рабами для обработки пашни.
Провинциям он предоставил дополнительные льготы, а наместникам расширил полномочия, разрешив им иметь личных телохранителей. Здесь, однако, Никомед просто узаконил фактически существующий порядок дел, ведь наместники, пользуясь тем, что могут осуществлять воинский набор на подчиненной им территории, под видом исполнения общегосударственной задачи создавали отряды для защиты своей жизни, оплачивая частное дело из средств имперской казны. Теперь же они могли содержать таких людей вполне легально. Так было положено начало личным армиям, подчинявшимся только провинциальным начальникам.
Рим был ввергнут Никомедом в пучину бесконечных развлечений. Среди публики особенно выделялись своим гордым видом, заносчивым поведением и богатством одеяний преторианцы. Император буквально обрушил на них водопад монаршей милости. Солдаты ели с драгоценных блюд, доспехи их были покрыты золотом, все, от последнего рядового до префекта, оделись в пурпурные плащи-палудаменты и были названы "друзьями принцепса".
Устраивая для них пиры, Никомед вел себя так, чтобы не слишком отличаться от вновь приобретенных "друзей". Он упивался до смерти, сквернословил, рассказывал сальные истории, выблевывал съеденное, освобождая желудок для того, чтобы вновь набить его деликатесами, подаваемыми щедрой рукой с императорских кухонь, он занимался развратом, не гнушаясь и противоестественных связей. Часто эти оргии заканчивались тем, что собутыльники, сами едва держащиеся на ногах, тащили принцепса в спальню, горланя похабные песни. Иногда, не желая сдерживаться, они бросали державную ношу и, осквернив понравившиеся углы своей мочой, волокли сраженного насмерть Бахусом Никомеда дальше.
Не забывал император и о нуждах народа. Здесь примером ему служили деяния великих предшественников: Калигулы, Нерона, Гелиогабала. [1] Со всех концов Империи в столицу свозились разнообразные звери для участия в бестиариях [2], каждый из городов Италии обязан был выставить полностью экипированный отряд гладиаторов, отправить его в Рим и полностью содержать.
На потребу пресытившимся бездельникам было сооружено несколько временных цирков, окружавших рукотворные озера, на которых разыгрывались морские сражения.
Однажды император, пожелавший быть ближе к простым римским гражданам, в поте лица своего добывающим хлеб насущный, загнал на корабли большую часть двора и устроил показательный бой. Начало сражения было вялым. Отъевшиеся челядинцы старались всячески уклониться от столкновения, пока, наконец, принцепс не приказал рабам, находившимся на каждом корабле в качестве надзирателей, подстегнуть храбрость "подлых дармоедов" бичами. Невольники, которым было обещано повышение до "друзей принцепса", с удовольствием принялись за работу и дело пошло веселей. Через некоторое время участников сражения охватило ожесточение и разразилось нешуточное побоище. Никомед, стоя на специально возведенном у кромки озера помосте, командовал подчиненным ему флотом. Указывая длинной суковатой палкой, он заставлял капитанов пентер [3], совершать бессмысленные эволюции, разрушавшие строй и вносившие сумятицу. Впадая в бешенство, ругал на чем свет стоит тупиц, не понимающих простых команд и постоянно прикладывался к чаше с крепким греческим вином.
Ужасающий гул повис над озером. Всякое столкновение судов, удачный выстрел из катапульты, падение людей в воду, взятие на абордаж вражеского корабля встречалось неистовым ревом зрителей.
Над всем этим хаосом возвышалась мрачная фигура Никомеда, исступленно размахивающего палкой.
Внезапно камень, неудачно пущенный с какого-то корабля, проломил опорные стойки, и помост рухнул вместе с императором. Крик ужаса пронесся над трибунами. Охрана, бросившаяся спасать августа, увидела Никомеда, лежащего без сознания, среди обломков досок, остатков еды, в одеждах, залитых вином. Подоспевшие дворцовые слуги подняли принцепса и перенесли его в императорскую ложу, где придворные врачи принялись оказывать первую помощь венценосному пациенту.
Это происшествие послужило знаком к завершению боя. Яростное ослепление противников пошло на убыль, корабли стали расходиться, подбирая из воды счастливчиков, не успевших утонуть. Народ был в восторге. Император отделался несколькими ушибами и огромной шишкой на лбу, видимым результатом удара массивным серебряным подносом.
Второй префект претория Евсевий, по совместительству начальник имперской тайной службы, просил высочайшего дозволения начать следствие с целью выявления и примерного наказания злоумышленников, злонамеренно воспользовавшихся устроенными играми для покушения на благословенную особу императора.
Никомед, воодушевленный собственным героизмом, отказал ему в этом. Более того, не желая оставлять право на объективное суждение о деяниях прошедших поколений отдаленным потомкам, он решил сам взяться за эту неблагодарную работу. Считая свое поведение во время сражения беспримерным проявлением отваги, он наградил себя золотым кованым копьем, густо усыпанным драгоценными камнями.
Знак отличия был вручен ему на Форуме престарелым Гранием Лентулом, героем дунайских и парфянских походов, при огромном стечении народа, ожидавшего обычных в таких случаях подарков. После торжественного награждения Никомед, сопровождаемый толпой, прошествовал в сенат, где произнес пространную речь.
Красочно описав подробности совершенного им подвига, он скромно просил сохранить память о сём замечательном событии, добавив к триумфальным званиям Счастливого и Благочестивого, Отца нации, Защитника Республики, Ревнителя законов, Покровителя Искусств титулы Усмирителя морских стихий, Избранника Божественной Удачи.
Сенаторы, рыдая от умиления, единодушно приняли соответствующее постановление. Римляне рукоплескали Никомеду, Никомед осыпал римлян золотом.
Верность купленная, в отличие от искреннего чувства признательности, должна всегда подкрепляться материальными благами, без наличия которых она быстро переходит в равнодушие, а то и презрение. От наемника невозможно требовать беспрекословного исполнения долга, он служит до тех пор, пока доволен тем, сколько и когда ему платят за службу, и всегда готов к предательству. Помня об этом, Никомед не скупился, и вскоре, растратив собственные средства, вынужден был залезть в государственную казну. Здесь его ожидало жестокое разочарование, ибо Витрувий не отличался бережливостью, а Никомед, будучи советником и ближайшим другом покойного императора, предпочитал обогащать самого себя.
Казна была почти пуста, а на те деньги, которые в ней еще оставались, можно было сформировать и недолго содержать только один легион. В ближайшем будущем августа ждала нерадостная перспектива серьезных объяснений с привыкшими к дармовщине преторианцами. А если к раздосадованным гвардейцам, возмущенным отсрочкой выплаты жалованья, примкнет оскорбленный в лучших чувствах римский плебс, лишенный привычных развлечений, то смерть от меча неверного солдата будет просто счастьем. Ведь в истории Рима иногда бывало и так, что свергнутые принцепсы, перед тем как умереть, подвергались длительным мучениям и унизительным издевательствам.
Никомед не стал долго думать, решив одним ударом убить двух зайцев разом.
Однажды, ранним утром, самые богатые граждане Рима были разбужены громким стуком и отборной руганью преторианцев. Городской эдил, сопровождавший гвардейцев, зачитывал ничего не понимающим богачам распоряжение дворцовой канцелярии об их аресте и конфискации принадлежащего им имущества. Солдаты хватали ничего не понимающих патрициев [4] и волокли в повозки.
Всех арестованных свезли в преторий и заперли в грязном сыром подвале. Три дня несчастные просидели в темнице, питаясь черствым хлебом и сырой водой, после чего их по одному стали уводить из подвала. Остававшиеся в застенке патриции окончательно пали духом и только жалобно стенали, проклиная судьбу, причитали о погубленной жизни и клялись в безграничной любви к императору.
Они думали, что их товарищи по несчастью уже пали под ударами жестоких палачей, но, на самом деле, мнимые жертвы оказывались в покоях Никомеда, где их принимал сам император, извинявшийся за действия подчиненных, слишком ретиво исполнявших свои обязанности и потому допустивших досадные ошибки, арестовав по недоразумению непричастных к заговору граждан.
Никомед всячески сокрушался по поводу несчастий, постигших благородных мужей, грозился досконально разобраться и примерно наказать виновных. Пока же, в виде небольшой компенсации за причиненные неудобства, он предлагал пострадавшим отобедать вместе с ним.
Богачи, чье положение за какие-то мгновения вдруг резко менялось, с радостью принимали предложение принцепса. Однако, перед тем как возлечь за пиршественные столы, император, смущенно улыбаясь, просил у обрадованных патрициев помощи в разрешении одной ничтожной проблемы, давно занимающей ум правителя Империи и мешающей ему полностью отдаться служению на благо отечеству. После этой речи, произнесенной с соответствующими ужимками, Никомед передавал не подозревающим подвоха жертвам свиток с текстом следующего содержания: "Я (такой-то) сообразуясь с высшей целью — дальнейшем процветанием державы Римской, желая всячески содействовать всемерному укреплению Империи, после непродолжительных размышлений о конкретном характере помощи, преподношу в дар государству половину всего имеющегося у меня имущества: движимого и недвижимого, земли, садов и виноградников, вилл и хозяйственных построек, расположенных как в Риме, так и за его пределами, а также половину всех денежных средств в золоте (слитками и монетами), серебре (слитками и монетами), драгоценных и полудрагоценных камнях, произведениях искусства, предметах быта. Это решение принято мной без внешнего принуждения, введения в заблуждение и преднамеренного обмана. …числа …месяца …года и подтверждено личной императорской канцелярией".
Благородные мужи, подвергшиеся столь наглому вымогательству, не протестовали, справедливо полагая, что сумеют возместить материальные потери, если сохранят себе жизнь, свободу и здоровье. Все пострадавшие совершенно искренне благодарили августа. Ведь ничто не мешало ему просто конфисковать всё их богатство.
Конечно, Никомед не остановился на этом. Вскоре искусство Филострата вновь потребовалось его бессовестному хозяину. Август вернулся к давнему обычаю завещания всего имущества принцепсу. Он принуждал к этому многих, чтобы затем отравить их и завладеть наследством умерших.
Продолжая злодейства, Никомед дал выход терзавшему душу безумию и принялся уничтожать соучастников и свидетелей совершенного им преступления. Он не стал даже придумывать формальный повод для репрессий. Он лично составил проскрипционный список и приказал префекту претория Виттелию Каске уничтожить всех поименованных в нем, где бы они ни находились, вместе с семьями и родственниками. Каска исполнил распоряжение принцепса в тот же день, перебив только в Риме более трёх тысяч человек. Отправленные в разные части Империи специальные отряды продолжили начатое в столице истребление.
Обезопасив себя таким образом, Никомед поставил на освободившиеся места ничем не проявивших себя людей, единственным достоинством которых была рабская преданность господину, позволившему им занять столь высокое положение. Недостаточно смелые для того, чтобы составить заговор, они были достаточно умны для того, чтобы понять, что, угождая императору, они продляют время своего существования в этом мире. Но даже эти ничтожества не могли завоевать полного доверия Никомеда. Некоторые из них бесследно исчезали, а на их места приходили другие, столь же ничтожные, как и пропавшие.
Пока Никомед свирепствовал в Риме, мятеж, подобно фурункулу, созрел окончательно. Основная роль в нем была отведена мезийским легионам, так как среди них нашелся деятельный руководитель, обладавший твердым характером и сильной волей, сумевший собрать воедино всех недовольных правлением бывшего вольноотпущенника. Он был жесток и без лишних размышлений уничтожал посмевших встать на его пути. Солдаты любили его за справедливость и оправдывали его строгость. Его звали Гай Кассий Дак. Выходец из провинции Дакия, он добровольцем вступил в легионы и очень быстро поднялся, дослужившись до чина центуриона.
Легат IV Дакийского легиона отметил рвение молодого человека, назначив его префектом VII когорты. Через некоторое время освободилось место командира II когорты, и Кассий Дак поднялся на одну ступеньку вверх по служебной лестнице — он стал военным трибуном.
Это звание давало право на получение римского гражданства. Наместник провинции ходатайствовал перед императором, и дакиец получил возможность именовать себя квиритом. Он участвовал в войне с германцами, начавшейся почти сразу после провозглашения Витрувия императором. Отличившись в сражении при переправе через Рейн, был замечен принцепсом.
Смелость трибуна, бросившегося в гущу схватки и увлекшего за собой солдат, теснимых варварами и готовых обратиться в бегство, привлекла внимание Витрувия. Он назначил Кассия Дака командиром отряда вексиллариев (ветеранов), охранявших ставку императора. После окончания войны Кассия вернули к месту службы с повышением, он стал легатом вновь набранного легиона — XXXIV, названного Витрувиевым, Сокрушителем варваров.
…Тем временем Никомед, расправившись со всеми, кто знал его тайну, решил, что теперь уже никто в Риме не помешает ему править столько, сколько он сам пожелает. Уверенность в своем положении придала узурпатору смелости, и он задумал расправиться с заговорщиками прежде, чем они доберутся до него. Через своих осведомителей он нашел людей достаточно беспринципных и потому готовых взяться за любое грязное дело, лишь бы оно было хорошо оплачено. Все эти подлые людишки в силу занимаемых ими постов имели доступ к избранным августом жертвам.
Все они после принесения страшных клятв в верности получили яд, подобный тому, что Никомед дал Витрувию.
Естественно, что видимые причины смерти в каждом случае были различны. Всем исполнителям обещали деньги, значительные земельные участки, рабов, виллы, должности, звания и перевод в Рим. Бедолаги, они не догадывались, что судьба их предопределена и недолго они будут наслаждаться богатством, приобретенным столь гнусным образом.
Однако Никомеду не дано было испытать чувство мстительной радости от известий о гибели наиболее значительных заговорщиков, ибо к тому времени, когда это произошло, он был мертв. После смерти Никомеда на престоле сменилось несколько августов, ставленников различных партий.
Войска, провозгласившие императором Кассия Дака, неотвратимо приближались к воротам Рима.
…Убил Никомеда преторианец Корнелий Туск, крупно проигравшийся в кости и поставивший на кон исполнение им любого желания своих партнеров по игре, каким бы дурацким это желание не было.
Подробности этого преступления таковы. Корнелий Туск с двумя товарищами заступил в ночной караул во дворце. Чтобы скоротать скучные часы дежурства, они, как обычно, принялись играть в кости, взбадривая себя время от времени хорошими порциями вина. Туск и два его приятеля состояли в личной охране Никомеда, носили титулы "друзей принцепса", а потому не боялись гнева проверявшего караулы центуриона и делали все, что им вздумается. К тому же, Никомед выделял Корнелия Туска за его буйные выходки, в которых сам не раз принимал деятельное участие.
В тот раз Туску не везло. Он проиграл все деньги, которые были при нем в ту ночь, он проиграл перевязь, расшитую золотом и украшенную драгоценными камнями, парадный плащ из шелка, серебряный шлем и панцирь. Оставшись без ничего, он собрался было играть на долговые расписки, но приятели отказались принимать их в качестве ставок.
Тогда Корнелий предложил сыграть на любое желание, которое в случае проигрыша он исполнит, взамен на возвращение ему проигранного. Предложение было принято. Надо сказать, что к тому времени Корнелий остался один на один с Кальпурнием Постумом. Граний Капитон, отказался от игры, сославшись на то, что он устал.
Первым кинул кости Корнелий. Выпало семь. За ним Кальпурний. Выпало одиннадцать.
— Я проиграл, — спокойно сказал Туск, — Требуй что хочешь. Я всё исполню.
Недолго думая, Постум отодвинул в сторону выигрыш, кучу золотых денариев и, бросив перед Корнелием его же меч, произнес:
— Убей августа, Корнелий.
Ничуть не удивившись, Корнелий берет меч и идет к выходу. Капитон, охваченный ужасом, вскакивает и пытается бежать, но падает, сваленный на землю ударом Кальпурния. Постум связывает Грания и спешит за Туском. Он не верит Корнелию и боится, что Корнелий его предаст. Когда Постум выбегает в коридор, там уже никого нет.
В это время Корнелий беспрепятственно поднимается в спальню императора, предусмотрительно скрывая меч под плащом. Охране он говорит, что Никомед желает его видеть. Часовые, уже привыкшие к ночным похождениям императора, беспрекословно пропускают убийцу. Корнелий входит в спальню. Никомед, мучимый бессонницей, слышит звук шагов и, приподнявшись, громко спрашивает:
— Кто здесь?
Корнелий возникает перед ним с занесенным над головой мечом. Испуганный император, потеряв от неожиданности дар речи, только мычит что-то нечленораздельное, а Корнелий, привычным движением, без промедления бьет сверху вниз, вонзая лезвие Никомеду в шею. Тот с хрипом валится на подушки. Корнелий выдергивает меч. Из широкой раны фонтаном бьет кровь, заливая все вокруг. Убийца находит диадему, надев ее, идет к выходу. В таком виде он и предстает перед Кальпурнием — с окровавленным мечом в руке и диадемой, надетой наискось…"
Примечания:
[1] Римские императоры. Упоминаются в сочинениях многих авторов. Отличались необузданным характером, потакали своим низменным желаниям. Запятнали себя многочисленными преступлениями, в том числе и убийствами близких родственников. a) Калигула. Император Гай Цезарь Август Германский (31.08.12 — 24.01.41). Император с 18 марта 37 года. Сын Германика и Агриппины. Воспитывался в основном в военных лагерях Германии, т. к. отец был полководцем Империи. Прозвище Калигула получил от солдатских сапог — калиг (caligae), в которые его облачали родители. Правление Калигулы было отмечено произволом, проскрипциями, неконтролируемой тратой государственных средств. Решив, что он живой бог, требовал от всех, чтобы ему оказывали соответствующие почести. Два заговора против его жизни были раскрыты. Убит участниками третьего заговора, руководили которым трибуны преторианской гвардии. b) Нерон. Император Нерон Клавдий Цезарь Август Германский (15.12.37 — 09.06.68) Родители: Гней Домиций Агенобарб (Рыжебородый) и Агриппина Младшая (дочь императора Тиберия и Агриппины Старшей). Получил имя Луция Домиция Агенобарба. После рождения ребенка отец его пророчески изрёк, что у него и Агриппины не может родиться ничего, кроме ужаса и горя для человечества. О характере матери можно судить по такому факту: когда ей предсказали, что Нерон будет царствовать, но убьёт свою мать, она воскликнула: "Пусть убьёт, лишь бы царствовал". Нерон был усыновлён Клавдием под именем: Тиберий Клавдий Друз Германский Цезарь. Император с 13 октября 54 года. Взошел на престол Империи при поддержке преторианцев после отравления Клавдия Агриппиной. Длительное время оставался под влиянием своего учителя стоика Сенеки и префекта претория Афрания Бурра. После смерти Бурра новый префект претория Тигеллин способствовал началу деспотического правления Нерона. Нерон убил свою мать, сослал и убил жену Октавию, восстановил практику осуждения за оскорбление величия. Считал себя выдающимся актёром, участвовал во многих состязаниях и одерживал победы. После раскрытия заговора 65 года, руководителем которого был Пизон, заставил покончить самоубийством Сенеку, своего ближайшего друга Петрония Арбитра, поэта Лукана. При Нероне полководец Империи Гней Домиций Корбулон установил господство Рима над Арменией. Правление Нерона вызвало восстания Боудикки в Британии, Юлия Виндекса в Галлии, Гальбы в Испании. В конце концов от Нерона отвернулась гвардия, сенат и народ. Спасаясь бегством Нерон покончил с собой на загородной вилле. Последними словами императора были: "Какой артист гибнет". c) Элагабал (Elagabalus) или Гелиогабал. Император Цезарь Марк Аврелий Антонин Август (204 — 222). Император с 8 июня 218 года. Настоящее имя: Варий Авит Бассиан. Родился в семье жрецов г. Эмес. Продолжил семейную традицию, став жрецом бога Солнца Элагабала, за что и получил своё прозвище. Именем Марк Аврелий Антонин был назван солдатами. Стал императором благодаря поддержке бабки Юлии Мезы, приходившейся сестрой Юлии Домне, супруге императора Септимия Севера. Пытался сделать религию Солнца официальной религией Империи. Вел крайне распущенный образ жизни, ведение государственных дел отдал на откуп фаворитам, что породило всеобщее недовольство. Убит вместе со своей матерью Соэмитой. Труп сброшен в Тибр. Постановлением сената память о нём была уничтожена, а имя Антонин предано забвению. Было запрещено его употребление, т. к. оно оказалось запятнано. При Элгабале императоров стали именовать Благочестивыми Счастливыми Августами или Благочестивыми Счастливыми Непобедимыми Августами.
[2] Бестиарии. Здесь бои гладиаторов с дикими зверями, либо зверей между собой.
[3] Пентера. Боевой корабль с пятью рядами вёсел.
[4] В данном случае под патрициями следует понимать вообще состоятельных и влиятельных граждан. Никакого отношения к древним патрициям, то есть потомкам родов, составлявших царский сенат они не имеют, так как ко времени Империи древние патрицианские роды уже в основном не существовали. Сословие патрициев пополнялось за счет выходцев из других групп населения, представители которых возводились в патрицианское достоинство императорами. Титул патриция был одним из высших титулов в государстве, однако он теперь не связывался с определённой должностью, являясь почётным званием.
Лист десятый
Луций Бельг, командующий правительственной армией, расположился лагерем у Ястребиного моста, выдвинув вперед одну когорту, занявшую предмостные укрепления.
Уверенность валерианцев в своей победе была такова, что солдаты несли службу без должного рвения и предусмотрительности. Ворота лагеря днем не закрывались, командиры не следили за порядком, потворствуя безделью подчиненных, часовые совершенно не заботились об исполнении возложенных на них обязанностей.
Командующий смотрел на все эти безобразия, творящиеся на его глазах, сквозь пальцы. Когда к нему подошли несколько старших офицеров с требованием навести в лагере и вокруг него порядок, он ответил, что солдаты, вышедшие недавно победителями из жестокой битвы, достойны тех небольших поблажек, которые он, Луций Бельг, им великодушно предоставил.
После этих слов вперед выступил военный трибун Секст Милон и обвинил Бельга в потакании преступным настроениям, могущим привести к большой беде:
— Слишком рано Луций, ты посчитал, что мы добились окончательной победы. Флавий Цельс окружен, но это еще ничего не значит, ведь часто случается так, что раненый зверь оказывается вдвойне опаснее, чем здоровый. Скрываясь, он преследует охотника, гордого собой, и беспощадно поражает последнего, становящегося в одночасье жертвой.
— Не тебе, Секст, обвинять меня в пренебрежении обязанностями командующего, — отвечал ему Луций Бельг, — но я последую твоему разумному совету. Поэтому, чтобы не случилось беды, я передаю тебе под командование когорту, охраняющую подходы к мосту. Если ты решишь, что этого количества солдат недостаточно для обеспечения нашей безопасности, то можешь взять столько людей, сколько сочтёшь нужным. И знай, что судьба войска отныне в твоих руках, — сухо закончил разговор командующий.
…Лихорадочное состояние духа, в котором находился Цельс, и его горячечная энергия, казалось, заразила всех, пребывавших рядом с ним, питала их волю и придавала силы уставшим. Стремясь ускорить передвижение, он приказал бросить обозы и оставить всех раненых и больных. В конце дневного перехода он дал воинам всего несколько часов отдыха и повел армию дальше.
К утру войско вышло к Ястребиному мосту, и здесь был устроен длительный привал. Находясь в опасной близости от неприятеля, Цельс распорядился соблюдать предельную осторожность. Вперед были выслана разведка, которая вскоре доложила, что противник ведёт себя крайне неосмотрительно, пренебрегая мерами безопасности. Выслушав разведчиков, Марк Флавий решил воспользоваться небрежностью, допущенной валерианцами. Для того, чтобы незаметно захватить мост, он придумал следующую хитрость. Ночью реку переплыли несколько воинов, сумевших днем проникнуть в лагерь, незаметно смешавшись с вражескими солдатами, вышедшими утром за ворота. Благодаря царящей там неразберихе, им удалось узнать необходимые пароли и вечером беспрепятственно покинуть вражеский лагерь.
Укрывшись в небольшой ложбинке, они дождались ночи, а затем тем же путем вернулись в расположение собственной армии.
После этого на другой берег переправились две когорты, командирам которых были сообщены новые пароли. Стараясь передвигаться как можно тише, они прошли между лагерем и берегом и, выйдя на дорогу, направились к мосту.
— Стой, кто идет? — окликнули их часовые.
— Четвертая и десятая когорты. — отвечали им флавианцы. — Посланы сменить вас.
— Назовите пароль.
— Ромул и орёл.
— Рем и волчица.
Подошедшие часовые, не успев понять, что происходит, тут же были разоружены и скручены. Когорты двинулись дальше, достигли укреплений и беспрепятственно захватили их, после чего подали основным силам условленный знак, что вылазка удачно завершилась.
Таким вот образом был захвачен Ястребиный мост.
На следующее утро валерианцы, ни о чем не догадываясь, раскрыли ворота лагеря, выпуская воинов, которые, как обычно, разбрелись по равнине и занялись собственными делами.
Каково же было их удивление, перешедшее вскоре в панический ужас, когда из леса неожиданно вышла колонна войск, спокойно преодолела мост, не встретив отпора, и, перейдя на скорый шаг, устремилась в лагерь. Все произошло так быстро, что часовые не успели затворить ворота прежде, чем солдаты Цельса ворвались внутрь.
Бой сразу же превратился в беспощадную резню. Валерианцы, ошалевшие от такого поворота дел, защищались слабо. Некоторые бросали оружие, показывая, что сдаются в плен, но это их не спасало. Они гибли под мечами озверевших воинов-максимианцев, вымещающих свою злость за выпавшие на их долю лишения и невзгоды.
Жестокая схватка разгорелась у шатра Луция Бельга, где сражались, возглавляемые самим командующим, преторианцы и вексилларии. Луций Бельг дрался расчетливо и хладнокровно. Прикрываясь от вражеских ударов щитом, он работал своим мечом словно мясник, разделывающий коровьи туши. Каждый его выпад достигал цели. Сплоченные примером своего командира солдаты так же бесстрашно устремлялись на врага. Цельс, видя, что вокруг Бельга начинают собираться воины, и сопротивление становится все более и более упорным, бросился к месту схватки, на бегу крича:
— Берегись, Бельг, я иду!
— Марк Флавий, — отвечал ему Бельг, — предатель, я давно тебя жду!
Они столкнулись щитами, обменялись быстрыми ударами, отскочили друг от друга и закружились, подобно хищным зверям, готовые в любой момент кинуться в атаку или отразить нападение. Бой вокруг них сам собой прекратился, воины противоборствующих сторон образовали большой круг, напряженно наблюдая за поединком своих предводителей. Оба полководца не выделялись в снаряжении от солдат. Простые шлемы, железные панцири, надетые поверх шерстяных туник, прямоугольные пехотные щиты не имели никаких отличительных знаков, свидетельствующих о высоком положении их владельцев.
Луций Бельг устремился вперед, стараясь поддеть своим щитом щит Цельса, для того, чтобы раскрыв противника, нанести ему смертоносный удар. Цельс уклонился и, сделал выпад, целясь Бельгу в открытый бок. Бельг живо повернулся и отразил удар. Воины восхищенно зашумели. Луций Бельг, не останавливаясь, атаковал Цельса, нанося удар сверху наискось, отраженный краем щита соперника. Цельс, в свою очередь, маховым движением руки, держащей щит, отбросил щит противника, двигаясь дальше без остановки, он, подобно тарану, врезался в Бельга. Бельг, потеряв равновесие, упал. Цельс, откинув свой щит, прыгнул на грудь поверженного врага, прижал его коленом к земле и перерубил Бельгу шею. Брызнувшая из раны струя крови залила доспехи. Цельс вскочил на ноги, потрясая окровавленным мечом. Его солдаты встретили победителя восторженным ревом. Валерианцы, потрясенные гибелью своего вождя, больше не помышляли о сопротивлении и бросали оружие. Победа была полной…
Лист одиннадцатый
"<…> Таким вот отвратительным способом совершился очередной государственный переворот, и друзьям — заговорщикам пришлось думать о том, что делать дальше. Корнелий, мигом протрезвев, живо представил, как его будут распинать, предав перед этим изощренным пыткам, запаниковал и предложил Кальпурнию Постуму бежать.
Однако Кальпурний, хитрый и изобретательный, решает обернуть это неожиданное происшествие к собственной выгоде. Он тащит Корнелия в тронный зал, сам же бросается в казармы преторианцев, находящиеся во дворце и поднимает своих дружков, объясняя им сложившуюся ситуацию. Когда преторианцы полностью уясняют, что от них требуется, все устремляются в тронный зал, где приветствуют Корнелия как нового императора.
Пока одни захватывают дворец, другие спешат в преторианские лагеря, расположенные за Городом и вскоре гвардия в полном составе вступает в Рим. Тут же в спешном порядке собирают сенат. Сенаторы, сопровождаемые до зубов вооруженными преторианцами, сгоняются во дворец.
Корнелий встречает их в тронном зале, облаченный в длинный пурпурный плащ, скрывающий следы крови, на гордо вскинутой голове его сверкает диадема римских цезарей. Сенаторам, со всех сторон окруженным гвардейцами, объясняют, что август Витрувий скоропостижно скончался от несварения желудка, перед смертью успев назначить наследника, каковым является Корнелий Туск. В подтверждение своих слов умирающий август при свидетелях передал-де слабеющей рукой корону своему избраннику.
Сенаторы выслушали весь этот бред, не смея ни высказать сомнений, ни возвысить голос, протестуя против происходящего на их глазах непотребства. Единственное, что им оставалось, так это присоединится к здравицам в честь новоиспеченного августа.
Кальпурний в это время находит секретаря Никомеда и с его помощью составляет сенатское постановление о провозглашении Корнелия законным порядком правителем Империи под именем Гая Цезаря Латиния Витрувия Корнелия Августа, после чего вынуждает сенаторов поставить под ним свои подписи. Бедные отцы нации, уже не чаявшие увидеть рассвет, мысленно приготовившиеся к самому худшему, с видимым удовольствием утверждают навязанное им силой оружия решение и распускаются по домам с хорошо вооруженной охраной, приставленной к ним скорее для надзора, чем для защиты.
Пока в тронном зале разыгрывается этот недостойный спектакль, специально подобранные люди наводят порядок в спальне Никомеда, уничтожая следы совершенного здесь злодейства. Спешным образом приглашенные жрецы одного малоизвестного восточного культа [1] трудятся над телом августа, скрывая последствия рокового удара мечом.
Завершив работу, все исчезают навсегда, однако судьба их различна, ибо жрецы, получив заранее оговоренную плату, навсегда покидают Рим, остальным наградой служит смерть.
Кальпурний мог безоговорочно рассчитывать на первых потому, что молчание входило в число их достоинств, и сомневался во вторых, ибо они были римлянами.
Через положенное число дней, после определенных в таких случаях церемоний, тело торжественно сжигают, а самого Витрувия II причисляют к лику богов.
Царствование императора Витрувия III было непродолжительным, но бурным и полным различных происшествий и преступлений. После восшествия на престол, ему пришлось исполнять обещания, данные преторианцам в обмен на их поддержку. Не долго думая, Корнелий Витрувий и его дружок, Кальпурний Постум, ставший префектом претория, заново пересмотрели проскрипционные списки, доставшиеся им в наследство от Никомеда, дополнили их фамилиями многих сенаторов и приверженцев покойного августа, разбогатевших благодаря тем же проскрипциям, и объявили о начале новых репрессий [2].
Город вновь был превращён в арену необузданности и буйства. Множество людей было убито, их имущество частично конфисковано, частично разграблено или раздарено гвардейцам. Для того чтобы внесенные в списки граждане не имели возможности скрыться, улицы Рима патрулировались небольшими отрядами солдат, имевшими право остановить любого подозрительного человека и предать его смерти на месте, не обременяя несчастного утомительными судебными процедурами. Бедные граждане не знали покоя даже по ночам, ибо преторианцы, опьяненные безнаказанностью, врывались в дома, заявляя при этом, что они ищут врагов государства, оскорбляющих величие первого лица Империи.
Освободившиеся места в Сенате пустовали недолго. По желанию Корнелия сенаторами стали многие его друзья-преторианцы.
Дворец превратился в военный лагерь. Опасаясь за свои жизни, император и префект претория перевели большую часть гвардейцев в Город. Они истратили также значительные суммы на выплату удвоенного солдатского жалованья и награды всем частям, расквартированным в Риме.
Будущее не сулило ничего хорошего новоизбранному августу. Положение Корнелия было весьма непрочным и двусмысленным. Провинции, ранее принесшие присягу Витрувию-Никомеду, не выказывали теперь особого желания признавать очередного узурпатора и явно выжидали того момента, когда определиться несомненный фаворит, способный обеспечить мир, покой и порядок на длительный период времени.
Войска, расквартированные в этих провинциях, обязались защищать границы государства от любого внешнего врага, отказавшись, однако, участвовать во внутренней смуте, предложив двум соперникам договориться полюбовно о разделе власти. Армия под командованием Кассия Дака шла к Городу, не встречая сопротивления. Полководцы, поддержавшие Никомеда, узнав о гибели императора, частью устранились от схватки за престол, частью перешли на сторону командующего мезийской армией, домогающегося трона Империи. Таким образом, единственной областью, признавшей нового принцепса, был Рим, а единственной силой, на которую с большими оговорками, мог опереться Витрувий III, были преторианцы и солдаты городских когорт. Причем первые были донельзя развращены своеволием, а вторые недовольны собственным положением, с их точки зрения незаслуженно принижаемом.
Поняв, что власть ускользает из их рук, Корнелий с Кальпурнием решили скрасить свое жалкое существование. Погрузившись с отвагой обреченных в пучину пьянства и разврата, они превратили Палатин [3] в подобие портового борделя. Ежедневные празднества и ночные попойки сделали Корнелия сущим чудовищем. Постоянный страх за свою жизнь перерос вскоре в манию преследования. Корнелий подозревал всех и, желая обезопасить себя, постоянно менял приближенных. Особое удовольствие он получал, стравливая людей между собой, с радостью наблюдая, как они уничтожают друг друга в тщетном стремлении возвыситься за счет поверженного противника.
Убедив себя в том, что Кальпурний хочет занять его место, Корнелий приказал схватить префекта и, подвергнув его самым мучительным пыткам, добиться от него признания.
Когда же Кальпурний умер, так и не сознавшись, император устроил погубленному товарищу пышные похороны. Весь путь от дворца до погребального костра август шел пешком, вслед за носилками с телом префекта, одетый в грязное рубище, босиком, безудержно плача и причитая, словно профессиональная плакальщица, беспрерывно посыпая голову пеплом из большого котла, который несли перед ним четыре раба. Произнося надгробную речь, он превозносил достоинства покойного, восхвалял скромность и доброту умершего, простоту и непритязательность жизни Кальпурния, горько сетовал о безвременной кончине столь славного мужа, истинного римлянина по духу и происхождению. Затем Корнелий внезапно стал яростно проклинать неведомых врагов и тайных недоброжелателей, настроивших его против единственного друга, бывшего искренним в проявлении своих чувств, и не боявшегося прямо сказать о том, что он думает. Прервавшись вдруг на полуслове, он обвел мрачным взглядом молчаливую толпу граждан, с трепетом слушавшую речь императора, и в глазах его потомки гордых квиритов узрели полыхнувшее пламя исступленного безумия:
— Гоните их прочь! — неожиданно взревел дурным голосом Корнелий, указывая солдатам на толпу.
Граждане шарахнулись назад. Солдаты, стоящие в оцеплении вокруг погребального костра, опустили дротики и, ощетинившись отточенными остриями, стали теснить людей. Возникла давка. Солдаты, распаляясь, принялись лупить дротиками по головам людей, уподобляясь пастухам, направляющим движение неразумного стада.
Желание большинства поскорее покинуть место побоища только усилило неразбериху. Людей давили и топтали. Солдаты отбросили дротики и взялись за мечи. Наконец толпа рассеялась, оставив на погребальном поле десятки пострадавших.
Корнелию меж тем подали горящий факел, и он поджег сложенные особым образом бревна, пропитанные специальным горючим составом. Черный жирный дым столбом поднялся к небу.
Рим ненавидел Корнелия, а Корнелий презирал Рим. После избиения, устроенного по его приказу, он страшился появляться на улицах Города даже в сопровождении до зубов вооруженных телохранителей, предпочитая находиться в стенах Палатина, окруженный верными, как он считал, преторианцами.
Его мозг, отравленный вином, рождал химерические проекты, которыми Корнелий делился с завсегдатаями ежедневных оргий. Так, по примеру Нерона, он мечтал уничтожить Рим, но не путем поджога, а с помощью самих жителей Города. "В один прекрасный день, — заявлял император, — я заставлю всех мерзких ублюдков, проживающих в этой вонючей клоаке, своими руками разрушить всё, что они тут понастроили. Они будут работать без отдыха и жрать отбросы, пока не сроют Рим до основания, а потом я прикажу моим воинам убить оставшихся в живых и затоплю это место, чтобы вода навсегда скрыла останки города, постоянно испытывавшего терпение богов. Я буду карающей десницей, уничтожившей рассадник изощренного порока и всевозможных предательств. Я, подобно Геркулесу, очищу Авгиевы конюшни от дерьма, скопившегося в течение многих лет". Или внезапно собирался начать войну против парфян и требовал направить в провинции распоряжения о немедленной отправке войск к восточным границам Империи, совершенно забывая о том, что его власть распространяется не дальше границ императорского дворца. Подверженный приступам безумия, Корнелий становился опасен даже для тех, немногих, кто оставался ему верен. Участь императора была предрешена.
Убили Корнелия комиты-экскубиторы [4], стоявшие обычно во время пиршеств за его ложем. Опасаясь за свою жизнь, август, с некоторых пор, распорядился рядом с каждым гостем выставлять охрану из двух вооружённых телохранителей, объясняя эту меру заботой о безопасности приглашенных.
Однажды, неожиданно для всех присутствующих, комиты, находившиеся на предписанном им месте, приблизились к Корнелию и, нанеся ему несколько сильных ударов мечами, скинули окровавленное тело на пол. После чего, как ни в чем ни бывало, уселись за пиршественный стол и принялись жадно поглощать изысканные яства.
Гости, ошеломленные произошедшим на их глазах убийством, молчали. Остальные экскубиторы смехом и веселыми возгласами приветствовали убийц.
Тут же кубки наполняются вином. Комиты кричат: "Смерть тирану! Да здравствует свобода!" Экскубитор поднимает диадему и, привязав ее к древку копья, размахивает словно знаменем. Весть о смерти Корнелия распространяется по дворцу и вскоре зал заполняется придворными вперемежку с солдатами, бросившими свои посты. Кое — кто из приглашенных на пир незаметно ускользает, но большинство присоединяется к хору торжествующих голосов. Пользуясь внезапно наступившим безвластием, люди теряют всякий стыд и забывают о правилах поведения и приличии. Начинается грабеж. Тащат все, что попадает под руку, разбивают статуи и дорогие вазы, сдирают со стен ковры и портят мозаичные полы, выковыривая разноцветные камешки, принимая их, видимо, за драгоценные.
Рабы смешиваются с аристократами, комиты и преторианцы бегают по комнатам, увешанные разнообразными предметами, соревнуясь в быстроте рук и остроте глаз, из подвалов поднимают амфоры с вином, толпа добирается до дворцовой сокровищницы, но здесь её встречает сильный отряд, перегородивший узкий коридор, и командир его, не склонный шутить, мрачно советует распоясавшимся мародерам разойтись и не доводить дело до кровопролития.
Вид решительно настроенных солдат, готовых по первому приказу применить оружие, охлаждает разгоряченные головы, и толпа поворачивает назад. Но наверху её ожидает еще большее разочарование. Второму префекту претория удается, наконец, собрать вокруг себя достаточное количество воинов, способных исполнять команды начальников и он самым жестким образом начинает наводить во дворце порядок.
Город, недавно, казалось, погруженный в траур, преображается. Улицы полны жителей, многие из которых облачились в свои лучшие одежды, повсюду слышны радостные возгласы. Поздравления и шутки сыплются со всех сторон, бродячие мимы, фокусники, заклинатели змей устраивают бесплатные представления, гордо расхаживающих преторианцев приветствуют как освободителей от гнусной тирании.
Сенат собирается на заседание, храмы устраивают благодарственные богослужения, обильные жертвоприношения обещают прибыльную работу многочисленным жрецам. Вопрос о преемнике решается сенаторами единодушно, они постановляют предложить трон Кассию Даку, как единственному достойному претенденту на престол. Отдельным постановлением объявляются аннулированными проскрипционные списки, прекращаются репрессии в отношении всех поименованных в них лиц и возвращается собственникам или их законным наследникам сохранившееся движимое и недвижимое имущество.
Сенаторы создают специальную комиссию для расследования деятельности государственных и добровольных доносчиков и экстраординарный суд для наказания лиц, в отношении которых будут собраны документально подтвержденные факты такой деятельности.
Однако в тот момент, когда отцы сенаторы увлеченно обсуждали идею праздничных трехдневных Игр, в зале заседаний появилась группа вооруженных преторианцев и возглавляющий их центурион нагло осведомился, по какому такому поводу устроено здесь сборище тупиц и слабоумных баранов. Шквал возмущенных криков был ему ответом. Негодующие патриции повскакали со своих мест, требуя, чтобы гвардейцы покинули здание Сената и впредь не мешали законно избранным представителям народа вершить государственные дела. Одни из них, воздев руки, патетично вопрошали, доколе будет продолжаться своевластие забывшей военную дисциплину солдатни, другие требовали от председателя проявить столь тщательно скрываемое им мужество и показать себя решительным руководителем, могущим навести элементарный порядок хотя бы в стенах сената, не говоря уже о границах Города, третьи, с напускной значительностью, вопили о нарушении гражданских прав, четвертые, сами из бывших солдат, провинциалы и варвары, воспылав душой от унижений, бросаемых в адрес армии, горячо защищали братьев по оружию и лезли в драку.
Возникшую было потасовку прекратили преторианцы, растащив в стороны не в меру разгорячившихся сенаторов, подгоняя непонятливых оплеухами и затрещинами, весьма болезненными. Восстановив, таким образом, порядок, гвардейцы рассыпались по залу, перекрыв входы и выходы, решительным видом демонстрируя серьезность своих намерений.
Центурион, а это был Альфен Сергий Ампий, нагло расположившись на председательском месте, поднял руку, призывая сенаторов к тишине, вниманию и спокойствию.
— Отцы-сенаторы, — обратился он затем к первым лицам государства, — долгое время Империю сотрясают внутренние смуты, не способствующие укреплению могущества и сохранению уважения к Риму среди народов, населяющих ойкумену. Посчитайте, сколько императоров сменилось на престоле за столь короткий промежуток времени, сколько несчастий и неурядиц приносило с собой новое междуцарствие, сколько слез было пролито, сколько мужчин, крепких телом и стойких духом погибло, сражаясь ради алчных проходимцев, жаждущих достичь высшей власти. Задумайтесь о том, что некогда здоровый и цветущий организм государства подорван ныне ужасной болезнью, свидетелями очередного приступа которой мы сейчас являемся. Болезнь эта именуется сепаратизмом, а носителями и распространителями её выступают облеченные огромными полномочиями администраторы, направляемые из столицы Империи в провинции для руководства составляющими наше государство частями.
Люди, самой природой своей призванные сохранять и защищать всеми средствами, предоставленными им отечеством, единство и законы Рима, постоянно и вызывающе попирают государственные установления, нарушают мыслимыми и немыслимыми способами приносимые ими клятвы и наплевательски относятся к священным словам присяги, ни во что не ставя авторитет верховного правителя, каковым является император.
Давно ли государство было вынуждено вести изнурительную борьбу с наместником провинции Сирия Марком Габинием, унизительно вымаливая у него по закону положенную долю захваченных у варваров трофеев? Давно ли трон державы, справедливо гордящейся своим могуществом и деяниями предшественников, мужей храбрых, добродетельных и благочестивых, был осквернен безродным греком, бывшим рабом и вольноотпущенником, усевшимся на место римских цезарей не по праву, а благодаря отвратительному преступлению, творившему многочисленные мерзости, будучи увенчанным диадемой?
Избранный беспутным плебсом, он всячески потакал низменным вкусам толпы, распространяя вокруг себя миазмы гнусного разврата и разложения. Чернь рукоплескала ему и он, принимая поддержку подонков общества за поддержку всего народа, распоясывался все больше и больше, пока неумолимый рок не прервал череду непрекращающихся преступлений, творимых им.
Я мог бы множить и множить примеры угрожающих нам опасностей, но не вижу в этом большой необходимости, ибо каждый, находящийся здесь, может продолжить перечисление их за меня.
Отцы-сенаторы, неужели эта речь не поможет мне убедить вас не допустить очередную ошибку, которую вы, по разным причинам, уже готовы совершить, признав законным государем преступника и узурпатора Кассия Дака? Нет! Думаю я и надеюсь, что разумное большинство не согласиться на сделку с беспринципным меньшинством, желающим половить рыбку в мутной воде наступающего беззакония.
Волею богов император Корнелий-Витрувий скончался, не успев назначить наследника, и преторианская гвардия, всегда добросовестно и честно исполнявшая долг по защите престола и государства, готова в этот тяжкий для родины час взять на себя обязанности по избранию достойного Империи Августа.
Сенаторы встретили речь Ампия благоразумным молчанием. Лишь легкий шум возник на верхних скамьях, где обычно располагались те, кто недавно так яростно защищал армейское братство и, спустя мгновение, утих.
— Я вижу, сенат согласен с принятым преторианской гвардией решением. — заключил Ампий, оглядывая зал. — Весьма похвальное единодушие. Но я еще раз хочу предостеречь вас от совершения необдуманных поступков, ибо, если вы вдруг откажете нам в праве выбора, мы воспользуемся правом силы.
Тут Ампий выхватил из ножен меч, и закаленная галльская сталь тускло блеснула отточенным острием клинка.
— Тогда он выберет вам императора, — угрожающе произнес центурион, — и клянусь Юпитером Карающим, вы горько пожалеете о том, что поступили так неосмотрительно.
После этих слов преторианцы покинули Курию.
Естественно, ни о каком серьезном выборе преторианцы и не помышляли. Став после гибели Корнелия истинными хозяевами в Городе, они не собирались расставаться с приобретенной свободой и возвращаться в лагеря, где, несмотря на их привилегированное положение, жизнь проходила в соответствии с установленными воинскими обычаями и определенным порядком, без которого невозможно поддерживать постоянную боеспособность войска. Но так как Империя не могла существовать без верховного правителя, гвардейцы решили посадить на трон человека, полностью зависимого от их воли и потому неспособного к решительным действиям.
При этом, желая поразвлечься, они устроили постыдный аукцион, сделав предметом торга диадему. Любой гражданин, обладающий состоянием, мог принять в нем участие, но таких желающих не нашлось. Тогда преторианцы силой согнали несколько десятков патрициев и, угрожая им оружием, заставили участвовать в торгах. Из всех участников они выбрали десять человек, "предложивших" наибольшие денежные суммы, и объявили испуганным донельзя "победителям", что им, прошедшим предварительный отбор, предоставляется теперь счастливая возможность побороться за право стать августом Римской империи. А для того, чтобы "счастливые" избранники судьбы, обладающие, помимо денег, изрядной долей скромности, не разбежались, преторианцы поместили их в одно из общественных зданий, где и продержали под надежной охраной до утра.
В то время как несчастные узники предавались горьким размышлениям, на Тибериевом поле в спешном порядке строили загон для скота и заполняли его свиньями, собранными с окрестных вилл.
На следующий день многие римляне были разбужены громкими криками городских герольдов, призывавших граждан от имени сената явиться на Тибериево поле, где им будет предоставлена возможность поучаствовать в выборах императора. Всем присутствующим сулилось угощение за счет государства, раздача бесплатных тессер на посещение гладиаторских боев, милость новоизбранного августа и щедрая награда за оказанную поддержку.
Первой устремилась к назначенному месту чернь, развращенная дармовщиной и всегда падкая до всяких развлечений, вслед за ней потянулись добропорядочные жители Города.
Загон со свиньями находился перед небольшой возвышенностью, пологая сторона которой представляла собой природную трибуну, позволявшую многочисленным зрителям наблюдать за всем происходящим. На дальнем конце загона был вкопан столб, высотой чуть больше двух метров.
Люди все прибывали и прибывали, толпа волновалась и шумела. Недоумевающие граждане спрашивали друг у друга, что вообще здесь происходит, как будет проводиться избрание императора, кто предложит достойного кандидата и кто определит, что именно этому человеку представилась счастливая возможность облачиться в пурпур?
Внезапно раздался гнусавый рев букцин [5], заставивший собравшихся обернуться. Из городских ворот выступила внушительная процессия, возглавляемая сенаторами в белых тогах. Вслед за ними шли несколько когорт преторианцев, облаченных в парадные доспехи, сверкающих позолоченными щитами, далее следовали патриции в мятых одеждах, со следами бессонной ночи на лицах. Замыкали колонну: вольноотпущенник, несший лежащую на пурпурной подушечке диадему, и когорта охраны.
Прошествовав перед притихшими гражданами, колонна распалась. Сенаторы, сохраняя приличествующий случаю вид, не спеша расселись на заранее расставленных скамьях. Преторианцы четко и без лишней суеты оцепили загон, оттеснили народ от сенаторских рядов. Выстроившись, сомкнули щиты, разделив живой стеной публику простую и привилегированную.
Солдат, исполняя команду префекта, бесцеремонно схватив диадему, закрепил её у верхушки столба. Префект претория кивнул герольду. Герольд, развернув свиток, прокричал: "Римляне!" Сделал паузу, подождал, пока его товарищи повторят сказанное им, и продолжил: "По воле римской курии, подчинившейся настойчивым просьбам, слезным мольбам и многочисленным обращениям весьма уважаемых граждан, глубоко потрясенных ужасающими бедствиями и неустройствами, обрушившимися в последнее время на нашу многострадальную родину, волю, выраженную прямо и недвусмысленно в соответствующем постановлении, преторианская гвардия, верная защитница престола и государства, впервые получила легитимное право выбора августа Римской Империи.
Подчинившись решению учреждения, обладающего империумом [6], гвардия, тем не менее, оставляет за собой право изменить установленные обычаями и законами процедуры избрания правителя державы Римской [7], имея в виду то обстоятельство, что существующий до сего времени порядок, за редкими исключениями, не мог оградить народ от власти преступной и деспотической.
Выбирая принцепса, прежде всего, необходимо было определить, какими качествами должен обладать претендент на престол. Ясно, что предпочтение надлежит отдать людям добрым, честным, справедливым, не злопамятным, умеющим выслушать и дать дельный совет, прислушивающимся к мнению других, не завидующим чужой славе, равнодушным к лести, обладающим достаточными средствами, чтобы не испытывать соблазна залезть в государственную казну.
В общем, это должны быть граждане, лишенные пороков, столь распространенных в наше время. Но существуют ли такие люди сейчас, когда разложение проникло во все поры государства, угрожая самому его существованию? Несомненно, существуют.
Римляне! Вот те, кто полностью отвечает представлениям об истинном государе. Они настоящие патриоты и честные граждане, искренне желающие помочь родине в трудный для нее час. Сегодня им предстоит делом подтвердить свои притязания на престол. Да помогут нам боги!
Глашатай свернул свиток и ушел. Его место занял префект претория.
— Римляне! — обратился он к народу. — Сейчас будет избран новый август, которым станет один из десяти присутствующих здесь соискателей трона. Я вижу, что большинство граждан не понимает, кто и как определит победителя. Разъясняю: кандидатам необходимо достичь столба и достать висящую на нем диадему. Уверен, зрелище будет увлекательным, тем более что каждый, пришедший сюда, может поставить на любого понравившегося ему соискателя, и в случае, если победит его избранник, получить кругленькую сумму полновесными золотыми монетами.
Чернь, быстрее всех понявшая, какой спектакль разыгрывается, встретила слова префекта радостным воем, хохотом и улюлюканьем. Тут же среди пролетариев [8] замелькали подозрительные личности: это уличные букмекеры принялись за работу. Горожане, до которых только сейчас дошел смысл происходящего, стали возмущаться, но в рамках приличия, дабы не привлечь к себе внимания преторианцев, могущих посчитать выражение благонамеренного несогласия началом явного неповиновения.
Итак, солдаты растворили сколоченные из жердей створки ворот и "соискатели престола", подгоняемые сзади остриями копий, очутились внутри загона. Они робко жались друг к другу и затравленно озирались по сторонам, ища место, где можно было бы укрыться от глаз беснующейся толпы, почуявшей возможность безнаказанно поиздеваться над невольными жертвами устроенного преторианцами развлечения. Но бежать им было некуда.
Видя, что "претенденты" стоят на месте, остервеневшая чернь завопила, что ее лишают обещанного представления.
— Пусть они дерутся, — неслись отовсюду крики. — Поджарьте им пятки, пощекочите их железом, подгоните их стрелами!
Солдатам тоже надоело ждать. Лучники, натянув тетивы, угрожающе наставили стрелы на кучку донельзя испуганных людей, замерших посреди загона в окружении апатичных свиней. Но даже угроза быть подстреленным не смогла вывести несчастных из ступора. Тогда сообразительный гвардеец схватил у одного торговца горшок с маслом, у другого ткань, тут же разорвав ее на куски. Пропитав куски ткани маслом, он стал наматывать их на стрелы, поджигать и бросать эти импровизированные факелы в гущу животных.
Свиньи взбесились. Дико визжа, они принялись носиться по загону, не разбирая дороги, сталкиваясь и налезая друг на друга. Возникшая кутерьма привела в чувство претендентов. Спасаясь от свиней, почтенные главы семейств с неимоверной для их комплекции прытью бросились в разные стороны, стремясь достичь спасительной ограды.
Все получилось не так, как задумывали устроители постыдного зрелища, что однако, не помешало им назвать имя нового императора.
Первым достиг забора Статилий Блез, торговец хлебом, владелец флота торговых судов и земель в Африке и Египте. Тяжело отдуваясь, он перелез через изгородь и рухнул под ноги преторианцам, весь в грязи и свином дерьме.
Поднятый на плечи солдат, он был признан победителем и торжественно провозглашен Августом Римской Империи. …"
Примечания:
[1] Они обладали несколькими ценными качествами: были молчаливы, умели хранить чужие тайны и в совершенстве владели искусством посмертного грима. Кроме того, молва приписывала им знание наук оккультных. Их считали непревзойдёнными магами и колдунами и страх, который они возбуждали в людях, служил им надёжной защитой. Говорили, что они поклоняются ослиной заднице, через которую Оракул, злой демон ада вещает им о том, что было и что будет. Рассказывали, что они, пребывая в размышлении, часами сидят перед огромным изображением срамного места поименованного животного, окуриваемые опьяняющими ум испарениями, истекающими из отверстия и так прозревают все тайны мира. Поэтому неудивительно, что Кальпурний предпочёл расстаться с ними по-хорошему.
[2] Помимо обвинений в подготовке покушения на императора, людей обвиняли в оскорблении величия. Впервые соответствующий закон был издан Корнелием Суллой и назывался Lex Cornelia.
[3] Официальное название императорского дворца, фактически представлявшего обширный комплекс построек, возведенных по приказу августов. Получил свое название от одного из холмов (Палатинского), на которых был воздвигнут Рим.
[4] После убийства Кальпурния Корнелий по примеру германских вождей окружил себя свитой телохранителей, названных им комитами-экскубиторами, т. е. спутниками-часовыми, набирая в неё отъявленных негодяев, убийц и преступников. Император предоставил экскубиторам всевозможные льготы, имея целью резко отделить их от остальной гвардии и тем вызвать к ним ненависть. Он считал, что исключительное положение, в котором находятся комиты заставит их верно служить своему господину. Когда и как среди экскубиторов возникла мысль убить Корнелия, неизвестно. Однако тот факт, что преторианцы после смерти Корнелия не предприняли никаких решительных мер против комитов заставляет думать, что телохранители сумели договориться с гвардией.
[5] Букцина. Духовой инструмент типа рога с помощью которого подавали сигналы внутри лагеря.
[6] Imperium. Полнота военной и гражданской власти римских должностных лиц и учреждений. Зримым выражением империума были специальное курульное кресло из слоновой кости и фасции или фаски. Фасции представляли собой пучок розог, перетянутых крест накрест ремнями, с воткнутыми в него топорами. Фасции носились ликторами, выполнявшими роль телохранителей, полицейских, палачей.
[7] Это предложение, как и вся речь носит явно издевательский характер. Никаких особых обычаев и законов избрания императоров не существовало. Конечно, некоторые Августы стремились к созданию династий, однако это обычно не проходило. Наиболее разумные правители подбирали преемников через усыновление достойных с их точки зрения лиц. Однако с определенного времени императоров фактически стала избирать римская армия и преторианская гвардия, что привело к многочисленным гражданским войнам, частой смене Августов, появлению самозванцев и узурпаторов, распаду государства.
[8] А, точнее, люмпен-пролетарии. В большинстве своём не имели постоянной работы. После реформы Мария составляли основную массу вербующихся в легионы людей. Нанимались носильщиками, выполняли различные строительные работы. При поздней Республике продавали свои голоса кандидатам на выборах. Государство выдавало пролетариям определенное количество хлеба, устраивало для них массовые зрелища. Одновременно с этим, для того чтобы эти траты не были столь значительными, стремилось сократить число пролетариата. Пролетарии, по своему социальному статусу были близки к самому бесправному слою Империи, рабам, поэтому они всегда принимали участие в различных бунтах и народных возмущениях.
Лист двенадцатый
…Легионы выстроились перед трибуной, специально возведенной для командующего. Германцы, по своей варварской традиции, подняли императора на щите и понесли вдоль строя. Солдаты, ударяя мечами о щиты, кричали: "Слава Марку Флавию, императору Счастливому и Непобедимому! Победа! Победа! Да здравствует император!" Около трибуны варвары осторожно опустили щит на землю. Цельс легко взбежал по ступенькам вверх и с высоты трибуны оглядел строй легионов. Потом он стал говорить:
— Недавно мы были гонимыми беглецами, не знающими, что нас ждет. Как быстро всё переменилось. Волею богов удача улыбнулась нам, судьба, дотоле жестоко насмехавшаяся над нами, явила свою милость. Дорога на Рим свободна, благодаря вашему мужеству, солдаты. Я не забуду, что вы сделали для меня. Клянусь, когда Рим откроет ворота перед нами, каждый из вас будет награжден столь щедро, что все награды прежних властителей окажутся лишь скромными подарками по сравнению с тем, что получите вы. Я обращаюсь к пленным. Всякий, кто пожелает присоединиться к моей армии, получит назад отобранное оружие и будет служить на тех же условиях, что и остальные воины. Это касается вознаграждения и установленных выплат. Остальные свободны и могут идти, куда пожелают, даже возвратиться под знамена Валерия. Их никто не будет преследовать, угрожать смертью или принуждать служить мне. Но они должны помнить о том, что если еще раз попадут в плен, то будут сразу же преданы смерти, без всяких разбирательств и отсрочек. Решайте быстрее, ибо мы вскоре выступаем.
Большинство оставшихся в живых солдат из армии Луция Бельга, не раздумывая, вступили в войско Цельса.
Похоронив павших с обеих сторон, оставив в лагере раненых под присмотром нестроевых, император устремился к Риму.
Появление под стенами Города армии, казалось бы, уже полностью уничтоженного противника, явилось полной неожиданностью для Валерия и его приверженцев, поэтому войска Марка Флавия Цельса смогли беспрепятственно войти в Рим, занимая квартал за кварталом. Организованного сопротивления никто не оказывал, но в городе тут и там вспыхивали короткие ожесточенные схватки.
Преторианская гвардия выжидала, готовясь присягнуть победителю.
Валерий отказался покинуть Палатин, предпочитая позору бегства смерть от меча, однако был насильно вывезен из Рима. Около месяца его скрывали у верных людей. Валерий неоднократно пытался совершить самоубийство, но за ним постоянно следили, но однажды ему удалось незаметно пронести к себе столовый нож, которым он и закололся. [1]
Марк Флавий стал законным императором. Сенат преподнес положенные ему почести. Преторианцы поклялись верно служить новому августу Римской империи. Народ приветствовал принцепса, служа примером искренней любви к отцу нации. Солдаты, проложившие оружием дорогу к трону, не могли пожаловаться на скупость командующего. Все надписи, статуи и алтари, посвященные свергнутому Валерию были безжалостно уничтожены.
Как всегда, не повезло сторонникам бывшего властителя. Несмотря на то, что был обнародован особый эдикт, запрещавший преследование политических противников, по Городу волной прокатились убийства. Официальные власти сразу же заявили о полной непричастности к гибели валерианцев, твердо пообещав навести порядок.
Оппозиция в сенате, за несколько дней потерявшая многих своих представителей, требовала поимки и наказания виновных, попутно обвиняя императора в тайном попустительстве преступникам и откровенной слабости новой администрации, не способной утихомирить распоясавшуюся чернь.
Решительные действия власти не заставили долго себя ждать. Арестовали несколько десятков беглых рабов и подонков общества и обвинили их в совершении убийств.
Суд над ними был простой формальностью. Судья удовольствовался лицезрением подсудимых, пригнанных к месту отправления правосудия солдатами и сразу же зачитал приговор. При большом стечении народа, людей, объявленных убийцами, распяли за городской стеной. Однако убийства не прекратились.
В начале своего правления Цельс обещал направить все силы на достижение мира внутри государства, успокоения разгоряченных смутой умов, установление согласия между сословиями. Первые дни показали, что это были лишь пустые декларации, на практике же август руководствовался совершенно другими принципами.
Вскоре был раскрыт заговор, ведущую роль в котором играли вольноотпущенники Валерия. Следствие установило, что кроме непосредственных участников, сумевших к тому времени внедрить своих людей в ближайшее окружение императора, существует достаточно широкий круг лиц, сочувствующих заговорщикам. Наиболее сильно оказался поражен болезнью сенат. Немаловажное обстоятельство, послужившее августу Цельсу законным обоснованием начала репрессий. В результате образовалось большое число вакантных мест, которое было незамедлительно заполнено людьми, лично обязанными императору.
Вслед за сенатом подверглась чистке преторианская гвардия. Командный состав был полностью сменен, наиболее неблагонадежные солдат сослали в дальние гарнизоны. Ряды преторианцев пополнили лучшие воины легионов. Но даже реформированной гвардии Флавий Цельс не доверял, поэтому создал отряды телохранителей из варваров, по численности не уступавшие преторианцам. Причем телохранители были размещены как в Городе, так и непосредственно во дворце, а гвардейцы оставались в постоянных лагерях вне Рима.
Упрочив таким образом свое положение, Марк Флавий покинул Город, оставив фактическим диктатором Рима и наместником Италии Манлия Руфа. Собрав сильную армию, император форсированным маршем направился к Дунаю, где в нескольких сражениях разбил войска Марция Минуция. Переправившись затем в Африку, он начал войну с Октавианом II. В разгар боевых действий ему сообщили, что Марк Габиний, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, собрал большой флот и движется к Риму. Спешно заключив перемирие, Цельс устремился навстречу Габинию. Противники сошлись у Крита. Простояв друг против друга несколько дней, они сумели договориться о разделе власти. Марк Флавий признал Габиния соправителем и назначил его своим официальным наследником. После этого, объединив армии, правители Империи нанесли сокрушительное поражение Октавиану. Бывший сенатор был схвачен и удушен в тюрьме. Завершив африканскую кампанию, императоры разошлись. Марк Габиний вернулся в Сирию, Флавий Цельс в Италию.
277 год начался с того, что маркоманы [2] неожиданно появились в большом количестве у Кастра Регина. Прорвав лимес, они, подобно морскому валу, устремились вглубь провинции Реция. Разроздненные и деморализованные подразделения римской армии отступали, слабо сопротивляясь. Положение осложнялось тем, что рейнские армии не могли оказать быструю и действенную помощь, так как на всем протяжении германской границы наблюдалось подозрительное оживление среди варваров.
Марк Флавий располагал полным легионом и тремя тысячами конницы. С этими силами он и начал войну. Прибыв к месту, он прежде всего собрал остатки разбитых частей и сформировал из них второй легион. Маркоманы к этому времени разделились. Одна их часть повернула к Рейну, другая шла на Медиолан. Цельс, успев занять весьма выгодную позицию, встретил варваров и в упорном сражении, длившемся целый день, вынудил их отступить. Выиграв время, император усилил свою армию паннонскими легионами. Теперь он мог наступать.
В течении месяца римлянам удалось оттеснить варваров за лимес, окружить и полностью уничтожить тех, кто ушел в Верхнюю Германию. Однако на этом испытания, обрушившиеся на Империю, не закончились. Британские легионы решили избрать себе императора. На солдатской сходке, устроенной в лагере Цезаря у города Лондиний, большинство проголосовало за военного трибуна Луция Пандуса.
Солдаты, верные законному августу, громко протестовали, а когда мятеж получил своего вождя, взялись за оружие. Кровавая стычка переросла в настоящий бой. Около сотни солдат, не изменивших присяге, вырвались из лагеря и ушли на земли варваров. Собрав вокруг себя воинов из местных племен, они повели настоящую партизанскую войну против узурпатора, оттянув на себя значительные силы Луция, не позволяя тому переправиться в Галлию.
Цельс был готов нанести удар по Британии и подавить восстание, но тревожные сообщения из Дакии заставили его вновь вести легионы на Дунай. Неведомые племена, вышедшие из степей, ураганом ворвались на земли Империи, уничтожая всё до основания. Имперские полководцы, уверенные в своей непобедимости, вывели дунайскую армию навстречу кочевникам и дунайские легионы перестали существовать. Победители, устроив поминальные игры рядом с курганами, насыпанными над павшими в битве соплеменниками, перебили всех взятых в плен римлян. С таким врагом Империи еще не доводилось встречаться.
Война приняла затяжной характер. Несмотря на многочисленные победы, римляне не смогли отттеснить варваров обратно в степь. Более того, на помощь захватчикам пришла орда, по численности превышавшая первую волну варваров.
В Риме с некоторых пор стало неспокойно. Тайные агенты сообщали, что заговор зреет среди ближайших соратников императора. Всё указывало на то, что диадему примеряет на себя Руф. Наконец тайной службе стало известно, что выступление намечено на вторую половину августа. Бросив армию, император поспешил в Рим.
Прибыв в Город, Цельс распорядился незамедлительно арестовать всех перечисленных в составленном тайной службой списке лиц. Задержанных доставляли во дворец, где август лично допрашивал каждого подозреваемого. Исключение было сделано только для Руфа. Центурион, посланный за ним во главе небольшого отряда, возвратившись, положил перед императором пропитанный кровью мешок.
Император, наклонившись, извлек отрубленную голову друга, долго смотрел в тусклые мертвые глаза, потом бросил голову в руки центуриона и повелел закопать ее на городской свалке, среди нечистот и отбросов. Тело же приказал выдать родственникам для погребения. После чего уничтожил и родственников, заметив при этом, что был бы последним глупцом, если бы оставил в живых потенциальных мстителей.
Общее число арестованных составило около пяти тысяч человек. Большинство из них было казнено различными способами, оставшихся обрекли на долгое и мучительное умирание, сослав на безлюдные островки.
Покончив с заговором, Флавий Цельс возвратился в Дакию. Тогда же он отправил к соправителю легата с письмом, в котором требовал от Марка Габиния солдат.
Габиний вежливо выслушал посла и просил предать царственному брату, что он может отправить всего один легион, да и тот отдаст с болью в сердце, ибо парфяне, зная о бедственном положении Империи, готовят очередное вторжение. И действительно, он направил Цельсу обещанный легион, дав, однако, его командиру совет двигаться не торопясь.
Между тем, дела у римлян в Дакии не улучшались. Имперская армия сумела сдержать натиск кочевников, но ей не хватало сил для наступления. Бесконечные стычки с врагом, постоянное маневрирование, невозможность длительного отдыха, перебои с доставкой продовольствия до предела озлобили солдат. Увеличилось число дезертиров, зачастую солдаты отказывались исполнять приказы командиров, доходило даже до открытых призывов к мятежу.
Император ответил ужесточением дисциплины. В тылу были созданы специальные команды, отлавливающие беглецов. Солдат казнили за малейшую провинность. Оплошность, допущенная офицером, также могла стоить ему головы. Украшением дорог стали служить кресты с распятыми на них людьми. Палачи великодушно оставляли их в живых, для того, чтобы стоны и вопли несчастных служили предостережением живым. Тот, кто осмеливался хоть как-то облегчить страдания приговоренных, рисковал сам оказаться на их месте.
С некоторых пор император взял за обыкновение проезжать по дорогам, часто останавливаясь и подолгу рассматривая казнимых. Облаченный в черный плащ, сопровождаемый телохранителями самого дикого вида, он казался демоном, явившимся на землю из мрачных глубин царства мертвых Аида, чтобы пожирать души человеческие.
Столь суровые меры, призванные навести в армии должный порядок, только ускорили начало солдатского бунта. Толпа разъяренных воинов устремилась к императорской палатке. Офицеры благоразумно заявили о своем нейтралитете. Телохранители и преторианцы молча расступились, пропуская разъярённых легионеров. Цельс встретил солдат, стоя перед трибуналом, спокойно глядя на приближающуюся толпу. Его вид поразил пылающих злобой и желанием разрушать людей. Они стали переходить на шаг, останавливаться и вскоре перед императором застыла в ожидании огромная толпа. Цельс, не произнеся ни слова, опустился на одно колено и захватил правой рукой землю, сколько сумел. Поднявшись, он просыпал серую пыль сквозь пальцы.
— Солдаты! Граждане! — обратился к толпе император. — Удача, вчера сопутствующая человеку, сегодня исчезает, словно этот прах, который я не смог удержать в руке. Невозможно всегда побеждать, когда-нибудь обязательно придется испытать горечь поражения. Слабым, поражение неизбежно сулит гибель, сильные же в час суровых испытаний укрепляются духом. Собрав все свои силы, они устремляются навстречу врагу и достигают победы. Я вижу среди вас тех, с кем мне приходилось сражаться бок о бок в Германии.
Вспомните, в каком отчаянном положении мы тогда находились. Окруженные со всех сторон врагами, загнанные в непролазные чащобы, мы оказались в положении дикого зверя, преследуемого безжалостными охотниками, уже предвкушающими радость от вида поверженной жертвы. Были мгновения, когда казалось, что всякое сопротивление бессмысленно и следует безропотно покориться судьбе, благоволящей врагу. Но мы нашли в себе силы противостоять неблагоприятным обстоятельствам и Рим, сердце Империи, склонился перед нами. Сейчас наше положение не лучше. Я не боюсь произносить эти слова вслух, ибо от того, буду ли я молчать или стыдливо пряча глаза или стану убеждать вас в обратном, зависит будущее нашего отечества.
Наши предки, жившие простой и суровой жизнью, заложили фундамент грядущего величия государства, они построили крепкую опору, на которой деятельные потомки возвели нерушимое здание, внушающее уважение и вселяющее страх в души отсталых народов. Они хотели гордиться нами, они надеялись, что плоды их труда попадут в надежные руки, они мнили, что мы сумеем не только защитить дело их жизни, но и многократно преумножим их достижения. Но разве сейчас вы не собираетесь отдать наследие наших пращуров в руки алчных варваров?
Каждая пядь этой земли обильно полита кровью наших дедов и прадедов. Слишком дорогую цену заплатили римляне за то, чтобы стать хозяевами этого благодатного края. Для многих поколений Дакия стала родным домом, ибо они родились здесь, жили здесь и здесь же умерли. Прежние варвары стали гражданами Римской империи, они получили возможность жить в прекрасных городах, обучаться в лучших школах, заниматься ремеслами и торговлей, путешествовать и развлекаться. Они приобрели все преимущества, которыми ранее пользовались только исконные граждане Рима.
Помимо этого, они получили право на защиту, предоставляемое каждому гражданину на территории, принадлежащей Риму, вне зависимости, кем они ни были до получения гражданства. Государство охраняет и защищает армия. Поэтому граждане вправе требовать, чтобы армия защитила их от врага, внутреннего, либо внешнего. И гражданину безразлично, желают ли служащие в войске делать это в силу своего положения или обставляют исполнение возложенных на них обязанностей различными условиями. Армия существует для защиты власти и людей, проживающих в данном государстве. Следовательно, первостепенным долгом солдата является защита отечества и народа.
Армия, в свою очередь, не может существовать без жёстких установлений, делающих ее управляемой и боеспособной. Издревле в римском войске существовал определённый порядок, которому подчинялись как командиры, так и простые воины. Даже полководцы не были освобождены от исполнения воинских предписаний и отвечали за их нарушения. Я знаю, вы недовольны тем, что мною введены многочисленные наказания за различные проступки, порой даже самые малозначительные. Говорят, что они несоразмерны вине. Говорят, будто я сошел с ума и лучше уж вообще не иметь командующего, нежели иметь вождем сумасшедшего. Я говорю вам, что не я, а вы лишились разума, если думаете, что в такой решительный для родины час Марк Флавий Цельс, Август Римской Империи и ваш император откажется от применения жестоких, но оправданных мер к трусам, подлецам, изменникам и дезертирам! Сегодня в Дакии решается судьба Империи!
Варвары стоят у порога Рима, а вы требуете от меня мягкости. Нет! Нет и нет! Даже ценой собственной жизни я не откажусь от того, что делаю. Виновные будут нести наказание, а если вину признают за мной, то я приму приговор без ропота и умру без сожаления. Я солдат и повинуюсь воинскому долгу.
Речь императора заставила воинов задуматься и устыдиться своего поведения. Они вдруг осознали, что их командующий терпит точно такие же лишения, как и они, не ищет для себя личной выгоды, не использует страдания других для собственного обогащения, искренне заботится о благе отечества, не бежит от ответственности и, требуя от всех сверх обычного, сам готов первым отказаться от преимуществ, имеющихся у него благодаря занимаемому положению.
Солдаты стали тихо расходиться. Площадь опустела. Август, видя, что опасность мятежа миновала, собрался было уйти в свою палатку, но тут снаряд из пращи, брошенный чьей-то предательской рукой, проломил ему череп и застрял в мозгу. Император Цезарь Марк Луций Флавий Катул Цельс Август [3] умер до того, как его тело коснулось земли.
Убийцу найти не удалось. Совет офицеров отправил в Сирию легата с письмом, сообщающим о гибели Гая Максима Цельса.
Марк Габиний, узнав о трагической смерти соправителя, немедленно отправился в Дакию, где принял командование над армией. Война длилась еще около года, пока, наконец, римским войскам не удалось очистить провинцию от варваров.
Сразу же после окончания Дунайской кампании Марк Габиний направился в Британию, где в считанные месяцы подавил мятеж Луция Пандуса. После этого он вступил в Рим, был увенчан диадемой [4] и удостоен за свои победы триумфа.
Военный трибун Аттий Силан был назначен префектом претория. Должность эта была предоставлена ему в награду за оказанные Августу услуги.
Примечания:
[1] Существует версия самоубийства Валерия, несколько отличная от приведённой. Низложенного августа действительно скрыли у верных людей, а затем перевозили с места на место, чтобы тайная служба Цельса не могла его захватить. Сторонники свергнутого императора уговаривали Валерия продолжить борьбу, но Валерий, не желая продолжения гражданской войны, хотел сдаться победителю. Бывшие с ним люди всячески препятствовали этому желанию. Тогда Валерий схватил со стола нож и, угрожая смертью всякому, кто приблизиться к нему, пошёл к выходу. Находившиеся в доме люди расступились, давая ему дорогу, но один из них внезапно бросился на августа, стремясь отобрать у сопротивляющегося Валерия нож. В завязавшейся потасовке Валерий был случайно убит.
[2] Маркоманы. Германское племя. Сражались с Ариовистом против римлян. После поражения переселились на земли, оставленные галльским племенем бойев, где создали мощное государство, в которое входили квады, лангобарды, гермундуры и семноны. Управлял этим союзом племён Маробод. В войне с херусками, возглавляемыми Арминием, потерпели поражение и попали в зависимость от Рима. В правление императора Марка Аврелия неожиданно напали на Империю, дойдя до Верхней Италии. В ходе двух Маркоманских войн были отброшены за лимес, но обрели независимость. Впоследствии не раз вторгались в пределы Империи. Тацит говорит о них: "Рядом с гермундурами живут наристы, потом маркоманы и квады. Особенно прославлены и сильны маркоманы, которые даже свои места поселения приобрели доблестью, изгнав занимавших их ранее бойев. Они как бы передовая застава Германии, поскольку её граница — Дунай. У маркоманов и квадов ещё на нашей памяти сохранялись цари из соплеменников, из знатных родов Маробода и Тудра (теперь они уже мирятся и с чужестранцами), но эти цари располагают силою и могуществу благодаря поддержке из Рима. Изредка они получают от нас помощь оружием, чаще деньгами, но это нисколько не умаляет их власти."
[3] Официальное имя Марка Флавия Цельса, с добавлением следующих титулов: Благочестивый, Счастливый и Непобедимый, Германский, Маркоманский, Отец Нации, Божественный Защитник Государства.
[4] Марк Габиний был провозглашён Августом Римской империи 24 июля 280 года с официальным именем: Император Цезарь Марк Луций Латиний Магн Витрувий Британский, Парфянский и Сарматский, Благочестивый и Непобедимый.
Послесловие Марка Юния Севера
В заключение мне бы хотелось сделать несколько уточняющих замечаний:
a) Само избрание Марка Флавия Цельса императором было делом случая. Легионеры, вынужденные нести службу в тяжелых условиях, всегда испытывали чувство зависти к счастливчикам, попавшим служить в столичные части. Кроме того, возможность по своей воле назначать и свергать правителя, требовать от него в награду за помощь значительные и разнообразные подарки и привилегии, фактически быть неподсудным верховной власти, не могла не возбуждать грубые души простых воинов. Примеров же тому, как никому неизвестные дотоле люди совершали фантастические взлеты, достигая, казалось бы, недоступных вершин и получали всё, о чем могли только мечтать, было множество. Поэтому, пользуясь воцарившейся после убийства Цезаря Домиция анархией, войска, расположенные в провинции Верхняя Германия, решили, что наступил благоприятный момент для того, чтобы предъявить метрополии собственного кандидата на престол.
Первыми назвали имя Цельса солдаты XII легиона. Избрав из своих рядов нескольких человек, они отправили их к Цельсу. Легат в категорической форме отказывается от этого предложения. В ответ посланцы заявили, что отступать им некуда, ибо в случае неудачи их предприятия всех зачинщиков ждёт смерть. Поэтому они готовы на крайние меры и предупреждают Цельса о том, что если он не даст своего согласия принять титул императора, то будет убит.
Марк Флавий пытается уговорить бунтовщиков отказаться от своих преступных замыслов, обещая сохранить в тайне сам факт государственной измены и имена людей, причастных к этому. К этому времени весть о том, что XII Клавдиев Молниеносный провозгласил августом Цельса, распространилась по всему лагерю, вызвав нешуточные волнения. Большинство воинов поддержали собратьев по оружию, офицеры же не были столь единодушны. Видя, что навести порядок уже невозможно, верные долгу командиры отправили в Нижнерейнскую армию гонца, с просьбой оказать помощь в подавлении возникшего мятежа.
Тогда же из Рима прибывает делегация, возглавляемая сенатором Перценнием Скавром. Сенатор привез императорский эдикт и текст новой присяги. Солдаты отказываются присягать Валерию. Вместо этого, собравшись на стихийную сходку, они требуют от командиров присягнуть Марку Флавию. Перценний Скавр попытался сначала образумить воинов, а затем стал им угрожать. Разъяренные солдаты сбросили сенатора с трибуны и убили. Погибли и поддерживавшие Скавра офицеры.
Насилие распространилось по лагерю со скоростью верхового пожара. Сначала убили тех, кто отказался участвовать в мятеже, затем центурионов и старших солдат, отличавшихся чрезмерной строгостью, потом принялись резать друг друга, сводя старые счеты и вспоминая прежние обиды. Для того, чтобы остановить вакханалию смерти, Марк Флавий, скрепя сердце, согласился стать императором, но это решение, принятое под давлением чрезвычайных обстоятельств, уже не могло остановить бунтовщиков. Ради спасения собственной жизни ему пришлось бежать из лагеря. Только к вечеру, когда кровавое безумие сошло на нет, Цельс смог вернуться обратно. Собрав вокруг себя воинов, менее всего поддавшихся общему безумству, он постепенно восстановил в лагере порядок. После этого, построив легионы, Цельс провел децимацию, сопроводив казнь краткой речью о необходимости безжалостного наказания виновных. Когда тела казненных унесли с площади, Гай Максим Цельс принял предложенный ему титул.
b) Кассий Дак был отравлен одним из своих приближенных. Отрава медленно и незаметно убивала полководца. Возглавляемое им войско было в дневном переходе от Рима, когда он вдруг почувствовал себя плохо. Офицеры, подхватив падавшего с коня командующего, положили его на землю, на расстеленные в спешке плащи. Кассий Дак умер несколько минут спустя от кровоизлияния в мозг, так и не придя в сознание. Войско его распалось. Одни ушли в Рим, другие повернули назад, часть солдат занялась грабежом, превратившись в банды разбойников, терроризирующих окрестных жителей.
c) Статилий Блез, жалкая марионетка в руках преторианской гвардии, просидев на троне около двух недель, был свергнут. Преторианцы и здесь не отказали себе в удовольствии повеселиться: Блеза не убили, а определили ассенизатором, он чистил дворцовые уборные. После Блеза на престоле перебывало еще несколько человек, личностей столь ничтожных, что история не сохранила их имен, пока Домиций не прекратил эту постыдную комедию. Статилия Блеза предусмотрительно умертвили.
d) Марк Габиний, одним из первых присягнул Цезарю Домицию. Император, без лишних размышлений уничтожавший людей, которым он не доверял, был снисходителен к проконсулу. Почему он так поступил, неясно. Габиний счастливо пережил правление Домиция и был провозглашен Сирийской армией императором в июле 277 года.
Источники. К рукописи прилагалось огромное количество выписок из книг и исторических трудов многих древних и нынешних авторов. Разбирая эти записи я обнаружил немало интересного. Так, например, изложение событий, происходящих после поражения армии Цельса, основано на подлинных дневниках Тита Опция Руфа, считавшихся навсегда утраченными, так как все записи, сделанные его рукой были уничтожены вскоре после раскрытия заговора, возглавляемого им. Кроме этого, здесь была и "История моей жизни" Марка Флавия Цельса, но именно та её часть, которая исчезла после того, как все записи, относящиеся к последним дням жизни императора, были изъяты одним из легатов по решению совета офицеров дунайской армии и переданы Марку Габинию. Последний, по слухам, сжег их, не читая. Много любопытного содержали в себе выдержки из официальных документов, относящихся к тому времени: перечни легионов, созданных, действующих и расформированных, списки их командиров, приказы, распоряжения и донесения, переписка военных канцелярий, копии эдиктов императоров, решения военных судов, протоколы следствия, повседневные записи легионных писцов. Воссоздавая детали быта, они позволили окунуться в атмосферу ушедших времен, острее почувствовать быстротечность человеческой жизни…
Из наиболее значительных работ были использованы: "Жизнеописания римских цезарей" Публия Камилла; "История Римского государства" Грания Атея; "Римское военное искусство" Квинта Татия; "Деяния римских полководцев" Ведия Аррунция, "Обычаи варваров" и "Парфянская история" Публия Перпенны и др.
Приложения
О римской пехоте
Армия Римской Республики
В начальный период существования Рима преобладающее значение имела конница. Ядро всадников составляли старшие роды аристократов-патрициев. Так как численность патрицианских семей была незначительной, военная сила Рима в то время была также невелика. Изменения, произведенные в военном деле, традиция связывает с именем римского царя Сервия Туллия. Он провел реформу, в результате которой стало возможно создание народного ополчения — фаланги тяжеловооруженных пехотинцев:
"<…> Он учредил ценз — самое благодетельное для будущей великой державы установленье, посредством которого повинности, и военные и мирные, распределяются не подушно, как до того, но соответственно имущественному положению каждого. Именно тогда учредил он и разряды и центурии, и весь основанный на цензе порядок — украшение и мирного и военного времени.
Из тех, кто имел сто тысяч ассов или еще больший ценз, Сервий составил восемьдесят центурий: по сорока из старших и младших возрастов; все они получили название "первый разряд", старшим надлежало быть в готовности для обороны города, младшим — вести внешние войны. Вооружение от них требовалось такое: шлем, круглый щит, поножи, панцирь — все из бронзы, это для защиты тела. Оружие для нападения: копье и меч. Этому разряду приданы были две центурии мастеров, которые несли службе без оружия: им было поручено доставлять для нужд войны осадные сооружения. Во второй разряд вошли имеющие ценз от ста до семидесяти пяти тысяч, и из них, старших и младших, были составлены двадцать центурий. Положенное оружие: вместо круглого щита — вытянутый, остальное то же, только без панциря. Для третьего разряда Сервий определил ценз в пятьдесят тысяч; образованы те же двадцать центурий, с тем же разделением возрастов. В вооружении тоже никаких изменений, только отменены поножи. В четвертом разряде ценз — двадцать пять тысяч; образованы те же двадцать центурий, вооружение изменено: им не назначено ничего, кроме копья и дротика. Пятый разряд обширнее: образованы тридцать центурий; здесь воины носили при себе лишь пращи и метательные камни. В том же разряде распределенные по трем центуриям запасные, горнисты и трубачи. Этот класс имел ценз одиннадцать тысяч. Еще меньший ценз оставался на долю всех прочих, из которых была образована одна центурия, свободная от воинской службы.
Когда пешее войско было снаряжено и подразделено, Сервий составил из виднейших людей государства двенадцать всаднических центурий. Еще он образовал шесть других центурий, взамен трех, учрежденных Ромулом, и под теми же освященными птицегаданием именами. Для покупки коней всадникам было дано из казны по десять тысяч ассов, а содержание этих коней было возложено на незамужних женщин, которым надлежало вносить по две тысячи ассов ежегодно…" [1] - так описывает римский историк Тит Ливий преобразования, предпринятые Сервием Туллием.
Территория, принадлежащая Риму, была разделена на 20 триб, 4 из которых приходились на город, а 16 на сельскую местность. Каждая триба делилась на 4 центурии, три из них выставляли воинов в доспехах, а четвертая легковооруженных. Ополченцы вооружались за собственный счет.
В отличие от Афин, где на каждого гоплита приходилось по одному легковооруженному, у римлян один легковооруженный приходился на трех гоплитов. Позже, с учреждением 21 трибы — клустиминской, четыре центурии которой должны были поставлять только легкую пехоту, число легковооруженных увеличилось. Со временем центурии утратили свое значение как войсковые единицы народного ополчения. Рост государства требовал более длительного отсутствия граждан, привлекаемых к военной службе и потому от созыва всеобщего ополчения римляне стали переходить к набору армии, а набор удобнее было производить по крупным территориальным образованиям, какими были трибы. Центурии же превратились в избирательные единицы и составили основу народных собраний — центуриатных комиций. Кроме этого центуриями стали называть самые мелкие подразделение легиона.
История центурий всадников, в отличие от центурий пехотных, была гораздо длиннее. Три из них, самые древнейшие и знатные, известны еще со времен правления в Риме одного из братьев — основателей Города — Ромула.
"В ту же пору, были составлены и три центурии всадников: Рамны, названные так по Ромулу, Тиции — по Титу Тацию, и Луцеры, чье имя, так и происхождение, остается темным". [2]
Сервий Туллий удвоил их число и теперь к трем старым были присоединены три новые, названные Рамны, Тиции и Луции secundi, то есть вторые. Кроме них, он создал еще 12 конных центурий, оставшихся безымянными.
Организационной формой народного ополчения был легион. Его численность составляла 4200 пехотинцев и 300 всадников. Такое количество пехоты и конницы обусловливалось естественными причинами, так как каждый из двух консулов получал под командование половину всего ополчения, то есть один легион. Консулы командовали армией поочерёдно, каждый через день. Римское войско составлялось из двух частей: легионов, набираемых по призыву из римских граждан и вспомогательных войск — авксилии (auxilia), подразделявшиеся на конных и пеших, называемых алариями (alarii). Вспомогательные войска набирались среди союзных Риму и покоренных народов, а также нанимались. Командовали вспомогательными отрядами (levis armatura) префекты или дуксы [3] из римлян или племенных вождей.
Римский гражданин считался военнообязанным с 17 до 46 лет и числился на службе в пехоте в течение 16 лет, а в случае необходимости этот срок увеличивался до 20 лет. Вооружение легионера состояло из меча (gladius) и метательного копья (pilum). Меч носился на перевязи (balteus) на правом боку. В защитное вооружение входил прямоугольный полуцилиндрический щит (scutum), имевший размеры 1,25 м. в высоту и 80 см. в ширину. Деревянный остов щита был покрыт кожей и обит металлом по краям. В походе воины вкладывали его в чехлы и носили перекинув за спину. Тело воинов защищала кольчуга или кожаная куртка, обшитая металлическими пластинами — лорика. Под кольчугу или лорику надевалась шерстяная туника, поверх плащ (sagum), застегиваемый справа на плече пряжкой. Железный шлем (galea у пехотинцев, cassis у всадников) в походе носился легионерами на груди. На ноги одевались кожаные солдатские сапоги (caligae), оставлявшие пальцы открытыми. Имущество воина (carcina) состояло из запаса хлеба на несколько дней, котелка, рабочих инструментов для постройки лагеря. Все это он нес за плечами и назывался impeditus, а сложив имущество считался expeditus, то есть готовым к бою.
Римская армия двигалась следующим образом: впереди шел авангард (primus agmen) состоящий из конницы и легковооруженных воинов. Передовые отряды назывались антикурсорами (antecursores), из них высылались вперед и на фланги отдельные разведчики. Легионы двигались следом, за каждым легионом шёл обоз. В случае опасности обоз помещался в середину колонны таким образом, что впереди оказывалось две трети всего войска, а одна треть его позади образовывала арьергард (agmen novissimus). Арьергардную службу несли обыкновенно молодые легионеры (tirones). В этом случае войско считалось готовым к бою.
"И вот он [4] внезапно окружает находившееся в движении римское войско, не застав, однако, врасплох нашего полководца, придавшего ему такой походный порядок, чтобы оно было готово и для ведения боя. Справа двигался третий легион, слева — шестой, посередине — отборные воины десятого; между рядами войска помещались обозы, а тыл прикрывала тысяча всадников, получивших приказание отбивать неприятельский натиск, но не преследовать врагов, если они обратятся в бегство. Фланги обеспечивались пешими лучниками и всей остальной конницей, причем доходивший до гряды холмов левый фланг был более растянут, чем правый, чтобы в случае налета противника наши могли ударить на него одновременно — и в лоб, и с боку. <…>" [5]
При движении армии в боевом порядке (acies) легионеры снимали с себя поклажу и шли с готовым к бою оружием (expedire arma). Римские войска передвигались в среднем до 25 км. в день, ускоренным маршем — до 30 км. в день, а в случае форсированного передвижения (maxima iterna) — до 45 км. в день. Движение армии без угрозы столкновения с противником называлось agmen pilatum, при ведении боевых действий войска совершали тактическое передвижение — agmen quadratum. После каждого дневного перехода разбивался лагерь, весь путь, проделанный войсками считался по числу лагерных стоянок. Военные лагеря у римлян могли быть временными или постоянными (stativa), строящимися на зиму, а также во время длительных осад. Прежде чем строить лагерь, находилось подходящее место, где без труда можно было добыть топливо, воду и фураж для лошадей. После этого определялась его длина (cardo) и ширина (decumanus). Обычно лагерь имел форму квадрата. Одна часть предназначалась для полководца, его свиты и охраны, другая для легионов и вспомогательных отрядов. Далее пространство будущего лагеря обводилось рвом (fossa) или двойным рвом, земля же использовалась для возведения лагерного вала (vallum). Высота и ширина вала составляла 3,5 метра. Он укреплялся дерном и брустверами (lonicae), представлявшими собой большие плетеные щиты, полностью закрывавшие бойцов. Лагерь защищался стеной из вбитых заостренных кольев, а для обеспечения большей безопасности строились деревянные башни в несколько этажей. Каждая из сторон лагеря имела собственные ворота. Ворота претория (porta praetoria) были обращены к врагу, против них, с другой стороны лагеря были декумантские (задние) ворота (porta decumana). Боковые ворота назывались главные правые и главные левые (portae principales dextra и sinistra). От ворот претория шла преторианская улица (via praetoria). Ее пересекала главная улица (via prinsipales).
Главным местом в лагере была ставка полководца. Перед ней находилась площадь, на которой собирались на сходки легионеры. Командующий обращался к солдатам с небольшого возвышения, называемого трибуналом.
Легионеры ночевали в кожаных палатках (tabernacula), в зимних лагерях для воинов строились казармы. Ворота лагеря охранялись специально назначенным подразделением (cohors in statione), в случае опасности к воротам ставились более крупные отряды. Караулы назывались custodiae. Охрана лагеря менялась четыре раза, промежутки времени назывались стражей (vigilia): две смены караула были до полуночи и две после полуночи. Войска выходили из лагеря через преторианские ворота (porta praetoria) и возвращались обратно через декумантские (porta decumana). Если армия была на марше, то она выступала в поход с рассветом. По первому сигналу труб свертывались палатки; по второму — собиралось имущество; по третьему — войско выступало.
Самнитской войны, в ходе которых боевые действия велись в условиях гористой местности, заставили римлян преобразовать непрерывный строй старой фаланги и перейти к фаланге манипулярной.
"В прежние времена щиты у римлян были круглые, но с той поры, как воины стали получать жалованье, они заменили их на большие продолговатые, а из фаланг, напоминавших македонские, впоследствии получился боевой порядок, составленный из манипулов; со временем были введены и более дробные подразделения. Первый ряд — это гастаты, пятнадцать манипулов, стоящих почти вплотную друг к другу. В манипуле двадцать легковооруженных воинов, остальные с большими щитами, а легковооруженные — это те, у кого только копье и тяжелые пики. Во время боя в передовом отряде находился цвет юношества, достигшего призывного возраста. За ними следовало столько же манипулов из воинов постарше и покрепче, которых именуют принципами; все они, вооруженные продолговатыми щитами, отличались своими доспехами. Такой отряд из тридцати манипулов называли антепиланами, потому что еще пятнадцать рядов стояли уже за знаменами, причем каждый из них состоял из трех отделений и первое отделение каждого ряда называлось "пил"; ряд состоял из трех вексилл, в каждой вексилле было 186 человек; в первой вексилле шли триарии, опытные воины, испытанного мужества, во втором — рорарии, помоложе и не столь отличившиеся, в третьей — акцензы, отряд, на который не слишком можно было положиться, отчего ему и было отведено в строю последнее место. <…> " [6]
Таким образом легион был разделен на три разряда: гастатов, принципов и триариев. Самых молодых называли гастатами, их численность в легионе составляла 1200 человек. За ними шли принципы. Их также было 1200 человек. Ветеранов называли триариями. Их было 600 человек. Гастаты и принципы сводились в центурии по 60 человек. Две центурии составляли новое подразделение, названное манипулом. Каждый из разрядов имел по 10 манипул. Легион состоял из 30 манипул. Манипулу придавалось по 40 легковооруженных воинов, называемых рорариями или велитами. Первые два разряда воинов были вооружены пилумами, а триарии — копьями (hasta).
Полностью легион насчитывал 3000 тяжеловооруженных воинов, 1200 рорариев (велитов) и 300 всадников.
Разделив фалангу на манипулы, римляне преодолели недостатки, присущие старой фаланге и добились сохранения необходимого порядка при движении воинов.
Римский легион строился в фалангу следующим образом: 10 манипулов гастатов выстраивались в линию (20 человек по фронту и 6 человек в глубину) один рядом с другим, оставляя между собой небольшие интервалы. Манипулы принципов строились за гастатами так, чтобы каждый их манипул занимал место против интервала в манипулах гастатов. Таким же образом строились триарии, образуя третий эшелон. За триариями стояли легковооруженные воины (рорарии или велиты) и акцензы, т. е. воины, набираемые из граждан, не достигших пятого класса по цензу и вооруженные пращами. Рорарии (велиты) и акцензы выступали в роли застрельщиков, начинавших сражение.
Теперь, если где-нибудь возникал сдвиг, то замешательство уже не охватывало всю фалангу, а прекращалось у ближайшего интервала между манипулами, либо у следующего. Если происходил чрезмерный разрыв интервала, то его закрывали центурией или манипулом стоящими сзади, вклинивая их в разрыв.
"<…> Когда войско выстраивалось в таком порядке — продолжает Тит Ливий, — первыми в бой вступали гастаты. Если они оказывались не в состоянии опрокинуть врага, то постепенно отходили назад, занимая промежутки в рядах принципов. Тогда в бой шли принципы, а гастаты следовали за ними. Триарии под своими знаменами стояли на правом колене, выставив вперед левую ногу и уперев плечо в щит, а копья, угрожающе торчащие вверх, втыкали в землю; строй их щетинился, словно частокол.
Если и принципы не добивались в битве успеха, они шаг за шагом отступали к триариям (потому и говорят, когда приходится туго: "дело дошло до триариев"). Триарии, приняв принципов и гастатов в промежутки между своими рядами, поднимались, быстро смыкали строй, как бы закрывая входы и выходы, и нападали на врага единой сплошной стеною, не имея уже за спиной никакой поддержки. Это оказывалось для врагов самым страшным, ведь думая, что преследуют побежденных, они вдруг видят, как впереди внезапно вырастает новый строй, еще более многочисленный. <…>" [7]
Построенные для сражения легионы начинали движение ровным шагом, затем переходили на скорый шаг, с возможного для поражения противника расстояния легионеры метали пилумы. Особенность пилума заключалась в том, что у него закалялось только острие и при попадании в щит врага он пробивал его и загибался, не позволяя извлечь обратно. Таким образом противник в первых рядах был вынужден сражаться без щитов. После этого начинался рукопашный бой. Легионеры стремились раскрыть своего противника мощным толчком своего щита, вслед за этим шел укол мечом. Воин наносил его согнутой рукой, выбрасываемой вперед. Считалось, что укол более эффективен, чем удар, так как при ударе рука и правая сторона тела оставались неприкрытыми, при уколе же корпус оставался прикрытым. Пример такого способа боя дает Тит Ливий:
"<…> галл, возвышаясь как гора над соперником, выставил против его нападения левую руку со щитом и обрушил свой меч с оглушительным звоном, но безуспешно; тогда римлянин, держа клинок острием вверх, с силой поддел снизу вражеский щит своим щитом и, обезопасив так всего себя от удара, протиснулся между телом врага и его щитом; двумя ударами подряд он поразил его в живот и пах и поверг врага, рухнувшего весь свой огромный рост. <…>" [8]
Теснимые врагом, римляне обычно отступали постепенно, подаваясь назад шаг за шагом, хотя, конечно, в случае поражения такое медленное отступление превращалось в беспорядочное бегство. В том случае, если войско все же сохраняло порядок, местом обороны служил укрепленный лагерь.
Деление фаланги на манипулы было чисто техническим действием, но до римлян его никто не использовал. Суть произведенной реформы заключалась в том, что манипулярный строй требовал твердого и верного командования. Гастаты всегда должны были быть уверены в том, что центурион, командующий принципами, вовремя отдаст нужный приказ и поведет свое подразделение на угрожаемый участок, а командир должен быть уверен, что воин выполнит этот приказ точно, сразу и беспрекословно. Римляне достигли такой исполнительности путем введения в войсках суровой дисциплины. Римские историки приводят многочисленные примеры наказания виновных.
Тит Ливий: "Как только войско было выведено из лагеря, вольски [9], будто поднятые теми же трубами, напали на него с тыла. Смятение, прокатившись от последних до передних рядов, смешало и ряды, и знамена, так что нельзя было ни слышать приказаний, ни строиться к бою. Никто не думал ни о чем, кроме бегства. Врассыпную, через груды тел и оружия бежали римляне и остановились не раньше, чем враг прекратил преследование. Консул, следовавший за своими, тщетно их призывая, собрал наконец разбежавшихся и расположился лагерем в невраждебной земле. Здесь, созвавши сходку, он справедливо обвинил войско в предательстве, в непослушании, в бегстве из-под знамен; у каждого спрашивал он, где знамя его, где оружие. Воинов без оружия и знаменосцев, потерявших знамена, а также центурионов и поставленных на двойное довольствие, оставивших строй, он приказал высечь розгами и казнить топором; из прочих по жребию каждый десятый был отобран для казни". [10]
Корнелий Тацит: "В том же году Такфаринат [11], предыдущим летом, как я указывал, разбитый Камиллом, возобновив войну в Африке, сперва совершает беспорядочные набеги, вследствие его стремительности оставшиеся безнаказанными, а затем принимается истреблять деревни, увозя с собою большую добычу, и, наконец, невдалеке от реки Пагида окружает когорту римлян. Начальствовал над укреплением Декрий, усердный и закаленный в походах воин, смотревший на эту осаду как на бесчестье. Решив дать бой на открытом месте, он обратился с увещеванием к своим воинам и построил их перед лагерем. При первом же натиске неприятеля когорта была рассеяна, и он, осыпаемый дротиками и стрелами, бросается наперерез бегущим и накидывается на значконосцев, браня их за то, что римские воины показали тыл беспорядочным толпам и дезертирам; получив вскоре затем несколько ран, он устремляется несмотря на пробитый глаз, навстречу врагу и не перестает драться, пока, покинутый всеми, не падает мертвым.
Узнав об этом, Луций Апроний (ибо он сменил Камилла в должности проконсула), встревоженный не столько добытой врагами славой, сколько позором своих прибегает к применявшемуся в те времена крайне редко старинному наказанию: отобрав жеребьевкой каждого десятого из осрамившейся когорты, он до смерти забивает их палками. И эта суровая мера оказалась столь действенной, что подразделение ветеранов, числом не более пятисот, отогнало то же самое войско Такфарината, напавшее на укрепление, которое называется Тала". [12]
В другом месте читаем: "<…> Корбулон, деятельно, а вскоре и со славою для себя, начало которой положили его действия против хавков [13], приступив к управлению этой провинцией, выслал против них по руслу Рейна триремы, направив остальные суда, смотря по тому, где какие были пригоднее, в его разливы и рукава; истребив вражеские ладьи и прогнав Ганнаска, он взялся, как только с наиболее неотложными было покончено, за легионы, тяготившиеся воинскими трудами и лишениями, но с удовольствием предававшиеся грабежу, и восстановил в них старинную дисциплину, запретив самовольно покидать строй и вступать в битву. Воинам было приказано нести дозоры и караулы, а также все свои дневные и ночные обязанности, находясь при оружии; и рассказывают, что одного из них он покарал смертью за то, что тот копал землю для вала, не будучи перепоясан мечом, а другого — так как он был вооружен только кинжалом". [14]
Выбор каждого десятого воина для казни назывался децимацией. Наказанию могли быть подвергнуты не только провинившиеся, но и воины, заслуживающие награды, если своими действиями они нарушали приказы начальников. Во время войны с латинами "неотличимыми от римлян по языку, обычаям, роду вооружения и прежде всего по порядкам, заведенным в войске" консулы запретили воинам вступать в бой с противником вне строя. Однако сын консула Тита Манлия, тоже Тит Манлий, нарушил приказ и в поединке убил латинского всадника Гемина Месция:
"<…> сняв вражеские доспехи, Манлий возвратился к своим и, окруженный радостным ликованием, поспешил в лагерь и потом и в консульский шатер к отцу, не ведая своей грядущей участи: хвалу ли он заслужил или кару. "Отец, — сказал он, — чтобы все видели во мне истинного твоего сына, я кладу к твоим ногам эти доспехи всадника, вызвавшего меня на поединок и сраженного мною". Услыхав эти слова, консул отвернулся от сына и приказал трубить общий сбор; когда воины собрались, он молвил: "Раз уж ты, Тит Манлий, не почитая консульской власти, ни отчей, вопреки запрету, без приказа, сразился с врагом и тем в меру подорвал в войске послушание, на котором зиждилось доныне римское государство, а меня поставил перед выбором — забыть либо о государстве, либо о себе и своих близких, то пусть лучше мы будем наказаны за наш поступок, чем государство станет дорогой ценою покупать наши прегрешения. Послужим же юношеству уроком, печальным, зато поучительным на будущее. Конечно, ты дорог мне как природный мой сын, дорога и эта твоя доблесть, даже обманутая пустым призраком чести; но коль скоро надо либо смертью твоей скрепить священную власть консулов на войне, либо навсегда подорвать её, оставив тебя безнаказанным, то ты, если подлинно нашей ты крови, не откажешься, верно, понести кару и тем восстановить воинское послушание, павшее по твоей вине. Ступай, ликтор, привяжи его к столбу".
Услыхав столь жестокий приказ, все замерли, словно топор занесен у каждого над собственной его головой, и молчали скорее от ужаса, чем из самообладания. Но, когда из разрубленной шеи хлынула кровь, все стоявшие дотоле, как бы потеряв дар речи, словно очнулись от чар и дали вдруг волю жалости, слезам и проклятиям. Покрыв тело юноши добытыми им доспехами, его сожгли на сооруженном за валом костре и устроили похороны с такою торжественностью, какая только возможна в войске; а "Манлиев правеж" внушал ужас не только в те времена, но и для потомков остался мрачным примером суровости.
И все-таки, — заключает Ливий, — столь жестокая кара сделала войско более послушным вождю; везде тщательней стали исправлять сторожевую и дозорную службу и менять часовых, а в решающей битве, когда сошлись лицом к лицу с неприятелем, эта суровость Манлия тоже оказалась на пользу. <…>" [15]
Деление фаланги на манипулы позволило теперь легковооруженным воинам свободно перемещаться вперед, используя образуемые манипулами интервалы и возвращаться под защиту тяжеловооруженных бойцов. Легион использовал не всех рорариев, входящих в его состав, а только по 20 от каждой манипулы или по 200 человек от легиона, остальные оставались на своих местах либо прикрывали фланги.
Командовал легионом консул, его заместителем был легат. Он осуществлял командование легионом по приказу консула или же в его отсутствие. Кроме легата в состав командования входили офицеры, называемые военными трибунами (tribuni militum), по 6 на легион. Первоначально военные трибуны назначались консулами, но с 362 г. до н. э. для так называемых консульских легионов, набираемых ежегодно в количестве 4, в трибутных комициях народ выбирал сначала 6 трибунов, потом 16, а позже всех 24. Эти трибунов называли народными военными трибунами (tribuni militum a populo).Они вступали в должность 1 января каждого года как и другие магистраты. Командование легионом принадлежало трибунам таким образом, что каждые два из них осуществляли командование в течение двух месяцев, чередуясь или через день, или через месяц. В период так называемого междуцарствия, когда народ по разным причинам не мог избрать себе консула, избирались 6 народных трибунов с консульской властью для ведения войн. Ведение финансовых дел в римском войске возлагалось на квестора. В случае необходимости квестор также мог принять командование над легионом.
Исключительное по важности положение в армии занимали младшие командиры — центурионы. Центурионы назначались в основном из простых легионеров. При выборе центуриона решающую роль играла личная храбрость солдата, умение командовать и решительно действовать. Центурионы, как правило, были римскими гражданами, имели право избирать и могли быть избраны в магистраты. Жалованье центуриона составляло двойное солдатское и равнялось 120 денариям. Позже Гай Юлий Цезарь увеличил его до 225 денариев. У центурионов существовали ранги — второй центурион десятого манипула был низшим, первый центурион первого манипула триариев был старшим из 60 центурионов легиона и назывался primus pilus (примипил). Командир первой центурии в манипуле (prior) был старше командира второй центурии (posterior) и командовал всем манипулом. Позже, с созданием когорты, младшим считался центурион второй центурии третьего манипула десятой когорты (decimus hastatus). Центурион центурии триариев в каждой когорте командовал всей когортой.
Эти ранги не были постоянными, при наборе нового войска центурионы выбирались консулами через военных трибунов, и часто они оставались недовольны произошедшими изменениями. Позже, когда римская армия стала профессиональной, для того, чтобы центурион мог достичь высшего ранга, ему необходимо было пройти все ступени, начиная с низшей. Отличительным знаком центуриона была палка, сделанная из виноградной лозы, служившая орудием наказания для нерадивых легионеров. Кроме непосредственного командования центурионам поручалось нахождение места для лагеря, они выступали представителями легионеров в отношениях между солдатами и полководцами, под их охраной находились значки и знамена легионов и манипулов.
Кроме центурионов в число младших командиров входили декурионы — командиры десятков и опционы (выборные) — заместители центурионов и декурионов. Декурионы и опционы назывались principales (важнейшие). В более позднее время командиров десяток вместо декурионов (decanti) стали называть caput contubernii.
Наряду с декурионами и опционами в число важнейших из солдатской среды входили так называемые тессерарии (tesserarius) — солдаты, передающие от командира подразделения табличку с паролем — "тессеру", а также сигниферы — знаменосцы, несущие легионные и манипулярные значки.
При полководце в его ставке (cohors praetoria) находились также писцы (scribae), гадатели (haruspices), разведчики и курьеры (speculatores).
Помимо граждан призывного возраста в определенных случаях государство производило набор среди старших возрастов (46−60 лет), отслуживших положенный срок. По постановлению сената сверхсрочники (evocati) обязаны были служить еще шесть лет. Сверхсрочные составляли особое войско, имели собственного командира, своих лошадей и своего примипила, позже называемого evocatus. Они входили в охрану штаба полководца и могли участвовать в сражениях.
Римская кавалерия подразделялась на алы (ala) и турмы (turma). Ала состояла из 10 турм численностью по 30 человек. Турма в свою очередь делилась на три десятка (decuriae). Командовал кавалерией префект.
Изменение тактики действия манипулярной фаланги произошло во время Второй Пунической войны. В сражении при Заме (Северная Африка) противоборствующие силы использовали эшелонное построение войск. Карфагенский полководец Ганнибал построил свою армию в две линии. В первой стояли карфагенские граждане, защищавшие свою жизнь и свою собственность, во второй — ветераны, прошедшие вместе с Ганнибалом всю Италийскую войну. Конница занимала фланги, перед строем находились легковооруженные воины и боевые слоны. Вторая линия карфагенян находилась от первой на дистанции более 300 шагов и её возглавлял лично Ганнибал. Сражение начала легкая пехота при поддержке слонов и конница. Так как пунийская конница оказалась слабее римской, то она вскоре обратилась в бегство, преследуемая римлянами. В это время вступила в бой тяжелая пехота, а легковооруженные отошли в тыл.
В тот момент, когда первая линия войск карфагенян завязала бой с гастатами, Ганнибал разделил вторую линию и приказал ей выдвинуться с флангов и ударить по римлянам. Этим маневром он повторял маневр, применённый им в сражении при Каннах, но движение в этот раз началось позднее и ветеранам потребовалось больше времени, чтобы пройти за первой линией.
Однако командующий римской армией Публий Корнелий Сципион выстроил римское войско точно так же как и Ганнибал. Манипулы принципов и триариев находились в этот раз на некотором удалении от гастатов (У Канн они стояли сразу за гастатами плотной массой) и в решающий момент сражения были выдвинуты навстречу ветеранам Ганнибала.
В результате карфагеняне вместо флангов встретили удлиненный фронт римлян и были вынуждены вести фронтальный бой. Несмотря на это, опыт старых бойцов, закаленных многочисленными боями в Италии, сделал свое дело и удача стала склоняться на сторону пунийского полководца, но на счастье римлян возвратилась их конница, преследовавшая бежавшую с поля боя карфагенскую кавалерию, и ударила в тыл армии Ганнибала. Пунийцы потерпели сокрушительное поражение. Остатки карфагенского войска во время бегства были полностью истреблены, сам Ганнибал едва спасся. В этом сражении проявилось преимущество эшелонного построения войск, заключавшее в том, что при увеличившейся подвижности подразделений войска не утрачивалась его целостность, позволявшая одерживать победы.
Народное ополчение созывалось только в случае военной угрозы, однако Риму часто приходилось вести длительные войны, вынуждавшие полководцев удерживать легионеров в рядах войск. Чтобы компенсировать гражданам потери римляне ввели плату (stipendium) за воинскую службу. Впервые стипендиум стали платить воинам во время осады этрусского города Вейи, когда римляне не прекратили боевые действия с наступлением осени, оставшись под стенами города на зиму.
"Поскольку римские полководцы возлагали надежды скорее на осаду, нежели на приступ, началось строительство зимнего лагеря, что было в новинку римскому воину; предстояло продолжать войну, стоя на зимних квартирах. Когда это стало известно в Риме, трибуны бросились в народное собрание, поскольку уже давно искали повод для смуты. Они распаляли души плебеев, твердя, что именно для этого воинам и установили плату; да, они не ошиблись, опасаясь что недруги сдобрили свой дар ядом! Продана народная свобода! Молодежь, навсегда отосланная из Города и оторванная от общественных дел, уже не зимой, ни в другое время года не сможет возвращаться чтобы навестить дом и родных. В чем, по — вашему, говорили они, причина продления военной службы? Конечно, ни в чем ином, как в стремлении отстранить молодежь, воплощающую собой силу простого народа, от обсуждения вопросов, затрагивающих ваши интересы, Кроме того, мы терпим куда более тяжкие муки и лишения, чем вейяне: ведь они проводят зиму под своей крышей и защищают город, используя огромные стены и выгодное природное положение, а римский воин, засыпанный снегом, закоченевший, трудится на строительстве сооружений и проводит зиму в палатке из кож; даже зимой он не расстается с оружием, а ведь на это время прерываются войны на суше и на море. Ни цари, ни консулы, как ни были спесивы до учреждения трибунской власти, ни суровое диктаторское правление, ни беспощадные децемвиры не пытались сделать военную службу бесконечной, наподобие рабства, а именно такое позволяют себе по отношению к римскому простому народу военные трибуны. <…>"
На что военный трибун с консульской властью Аппий Клавдий дал следующий ответ, разъясняя принятое военачальниками решение:
"<…> Недавно они утверждали, что воинам не следует платить деньги на том основании, что их никогда раньше не платили. Так на каком же основании они теперь негодуют по поводу соответственного увеличения новых тягот для тех, кому прибавились и новые блага? Нигде и никогда не бывает ни трудов без выгоды, ни выгоды без затраты труда. Труд и удовольствие, при полном несходстве своей природы, соединены между собой некой естественной связью. Раньше воину было обременительно служить государству на собственный счет, но одновременно он радовался возможности часть года возделывать свое поле и тем содержать себя и своих домашних как в мирное, так и в военное время. Теперь он радуется тому, что государство стало для него источником дохода, и с удовольствием получает жалованье — так пусть же не ропщет на чуть более длительную отлучку из дома, раз уменьшились расходы в его хозяйстве. Разве государство не вправе было бы, призвав его к расчету, сказать: "Ты получаешь плату круглый год — так и служи же круглый год! Или ты считаешь, что справедливо получать за шестимесячную военную службу годовое жалованье?" Против воли, квириты, столько говорил я об этом — ведь так должны считаться меж собой лишь те, кто прибегает к услугам наемного войска; мы же хотим обращаться с вами как с гражданами и считаем, что было бы справедливо, если бы с нами обращались как с отечеством. <…>" [16]
Наряду с легионами имелись воинские части, сформированные полностью из наемников, вступавших в римскую армию ради заработка и добычи. Римлянами вербовались балеарские пращники, критские стрелки, нумидийская и галльская легкая конница, иберы и германцы. Война с Карфагеном заставила Рим держать под оружием воинов, призванных в самом начале похода Ганнибала в Италию. К этому их принуждала угроза гибели государства. Так из остатков войск потерпевших поражение при Каннах были созданы два легиона, впоследствии дважды пополнявшиеся (в 214 и 209 гг. до н. э.) вновь призванными возрастами и остатками других легионов. Уже тогда в армию стали принимать добровольцев, рассчитывающих таким образом разбогатеть. В результате этого у римского полководца Сципиона в подчинении находилась фактически профессиональная армия, позволившая Риму одержать победу во II Пунической войне. И уже тогда наряду с преимуществами проявились присущие ей недостатки, заключавшиеся в отстранённости воинов от гражданской жизни, подчинении их воле вождя в ущерб закона, плохом отношении к собственному населению.
Переход к полностью профессиональной армии осуществил Гай Марий. Марий был выходцем из провинции и относился к тем людям, которых римляне называли homo novus — "новыми людьми", то есть достигшими высокого положения своими силами, а не за счет принадлежности к родовитым римским фамилиям. В молодости гадалка предсказала ему, что он будет шесть раз избран консулом и Марий, всегда веривший этому предсказанию, приехав в Рим, с головой окунулся в политическую борьбу. Республика в то время пережила ряд поражений, нанесенных ей варварами и в тот момент, когда Марий достиг консульского звания, подверглась вторжению германских племен кимвров и тевтонов.[17] Положение было столь сложным, что в римляне серьезно опасались за судьбу Города. Многолетнее напряжение сил в результате практически непрерывных войн привело к тому, что Республика уже не могла собрать дополнительные контингенты войск для отражения варваров. С этой задачей блестяще справился Гай Марий, проведя реформу римской армии. Прежде всего, наравне с набором легионеров из числа призывных возрастов, Марий создал систему вербовки (конскрипции) солдат. Он увеличил число легионов за счет приема в армию пролетариев и вольноотпущенных рабов, обещая им долю в добыче, награды, повышенное жалованье, предоставление римского гражданства и землю после выхода в отставку.
Кроме того, Марий реформировал саму структуру легиона. К этому времени деление воинов на три разряда практически утратило свой смысл. Если раньше триарии составлялись из ветеранов и их старались беречь, то теперь в число триариев входили и воины младших призывных возрастов, зачастую такие же новобранцы как принципы и гастаты. Триариев также выдвигали вперед и использовали в самых опасных местах. Марий окончательно устранил старинное деление воинов на разряды. Далее, он создал новую тактическую единицу — когорту, сведя в нее каждые три манипула. Численность когорты равнялась 600 воинам. Легион состоял из 10 когорт и увеличился до 6000 человек. Легион получил собственное знамя, представлявшее собой серебряного орла на древке, заостренном внизу, так как на стоянках знамя втыкалось в землю. Значки также имели когорты и манипулы.
Когорты позволили полководцу осуществлять довольно сложное маневрирование войсками во время сражения. Он мог выстроить их в одну или несколько линий, перемещать в любых направлениях самостоятельно или в составе легиона, мог усиливать места возможных прорывов, ставить когорты спина к спине, защищая тылы.
Теперь боевое построение легиона было следующим: в первом ряду (prima acies) стояло 4 когорты; во втором (secunda acies) и третьем (tertia acies) рядах было по три когорты. Промежутки между ними равнялись длине фронта каждой когорты. Три когорты второй линии стояли в промежутках между когортами первой и в бою могли легко соединиться с ними, образуя непрерывный фронт. Третья линия была резервной. Легионы стояли друг от друга на небольшом удалении, большие промежутки были между линиями и флангами. На флангах располагалась конница и вспомогательные отряды.
Марий до предела ужесточил дисциплину в войсках, воины должны были беспрекословно выполнять приказы командиров, помимо строевой службы выполнять саперные, строительные и инженерные работы.
"В походе Марий закалял войско, заставляя солдат много бегать, совершать длинные переходы, готовить пищу и нести на себе всю поклажу, и с тех пор людей трудолюбивых, безропотно и с готовностью исполнявших все приказания стали называть "Мариевыми мулами". Правда, многие указывают, что эта поговорка возникла при иных обстоятельствах. Сципион, осаждаю Нуманцию, решил проверить, как его солдаты привели в порядок и подготовили не только свое оружие и коней, но и повозки и мулов. Тогда Марий вывел отлично откормленную лошадь и мула, превосходившего всех своей кротостью, силой и послушным нравом. Полководцу так понравились животные, что он часто вспоминал о них, и потому, когда человека хотят шутливо похвалить за стойкость, выносливость и трудолюбие, его называют "Мариевым мулом". <…> " [18]
Реформа, проведенная Гаем Марием, окончательно определила характер армии сначала поздней Республики, а затем и Империи. В результате её воины превратились в особое сословие, полностью оторванное от гражданской жизни, зарабатывающее себе на жизнь службой и претендующее после выхода в отставку на пенсию или землю. Постоянное нахождение в лагерях способствовало созданию особой внутренней организации, осознанию единства солдата и полководца, выработало особый корпоративный дух армии. Преобразования Мария позволили римскому войску стать самостоятельной силой и в дальнейшем определять судьбу государства и его верховных правителей.
Армия императорского Рима
После ряда лет, охваченных смутой гражданских войн, в которых окончательно погибла римская Республика, к власти пришел приемный сын диктатора Гая Юлия Цезаря, Гай Юлий Цезарь Октавиан Август, ставший основателем первой династии императоров Рима. Он издал ряд постановлений, относящихся к порядку формирования и внутреннему устройству армии, окончательно определившей ее характер на последующие четыреста лет, вплоть до падения Империи.
Прежде всего Август сократил число легионов, набранных им в ходе гражданской войны с 75 до 28. Для обеспечения собственной безопасности им были созданы особые войска — преторианская гвардия численностью 9000 человек, организованных в девять когорт по 1000 человек (700 пехотинцев и 300 всадников). В республиканский период преторианской называлась специальная когорта, воины которой осуществляли охрану полководца и его ставку — преторий. Преторианцами могли стать только жители Италии. Командовали преторианской гвардией два начальника — префекты претория.
Со времени Августа кроме легионов в различных местах Империи были размещены когорты, так называемые номерные, предназначенные для охраны должностных лиц, административных зданий, тюрем, ворот и улиц городов.
Стремясь приостановить варваризацию армии, происходившую в результате приема не италиков непосредственно в состав легионов и через набор вспомогательных отрядов, Август установил принцип организации войск по национальному признаку.
Применение этого принципа на практике позволило более четко делить войско на тяжеловооруженную пехоту, организованную строго по легионам, с преимущественным набором в них жителей Италии или достаточно сильно романизированных варваров и вспомогательные когорты, состоящие в основном из варваров. При этом вооружение, способ ведения войны, командиры и официальный язык во вспомогательных когортах были римскими. Римляне никогда не формировали крупные войсковые соединения только из вспомогательных когорт, а всегда соединяли их с легионами.
Вспомогательные части никогда не превосходили численно легион и были заведомо слабее его. Таким образом, общая численность легиона увеличивалась до 10000 человек. Служащим в римской армии варварам было предоставлено право получения римского гражданства.
В армию вступали добровольно или по вербовке, причем мог быть произведен набор среди граждан призывного возраста на основе воинской повинности. Каждый вступающий в армию брал на себя обязательство отслужить в легионах 20 лет, а в преторианской гвардии 16 лет. На деле часто происходило так, что этот срок мог быть продлен, и делалось это для того, чтобы не выплачивать ветеранам вознаграждение или предоставлять земельный участок. Оставленные на службе освобождались от строевых и лагерных работ и сводились в небольшие подразделения, называемые вексилляции (происходит от названия малого знамени — вексиллы). Солдат таких подразделений называли вексиллариями. Любой из подданных Империи в случае набора мог выставить вместо себя заместителя и выплачивать государству определенные суммы для обеспечения заменившего его. Рабы под страхом смертной казни не могли становиться солдатами.
По закону, установленному императорами, легионеры присягали на верность Августам 1 января каждого года.
Войска располагались в основном вне городов в больших укрепленных лагерях у границ Империи. Крупный гарнизон был непосредственно в самом Риме и состоял из преторианской гвардии и городских когорт. Вспомогательные когорты размещались в крепостях и укрепленных местах на границе.
Высший командный состав римской армии в период ранней Империи формировался так же, как и в республиканский период, из членов аристократических фамилий, избираемых или назначаемых императором и бывших должностными лицами, обладающими определенными административными, судебными и военными полномочиями, но не профессиональными солдатами. Стараясь совместить древние институты, доставшиеся ему в наследство от Республики и изменившееся положение армии Август ввел в войсках новую должность лагерного префекта. Первоначально он был начальником постоянного военного лагеря, осуществлял контроль за возведением лагерных укреплений и поддержанием их в исправности, надзирал за обозом и лагерным лазаретом, наблюдал за порядком в лагере, однако со временем его полномочия расширились. Префекты лагеря назначались только из среды центурионов.
Командовал легионом легат, его заместителем был префект легиона (отвечавший за порядок в лагере), военные трибуны были командирами когорт. Так как легион состоял из 10 когорт, а трибунов было только 6, то командование четырьмя оставшимися когортами поручалось старшим по рангу центурионам, позже названным препозитами (praepositi).
В составе центурионов происходят определенные изменения и связано это с тем, что богатая образованная молодежь часто видела в получении чина центуриона возможность дослужиться до более высоких офицерских должностей. Поэтому теперь помимо центурионов, вышедших из простых солдат и называемых центурионами "с военной службы" появляются центурионы "из римских всадников". Вступление в армию таких людей происходило с разрешения императоров. В императорскую эпоху все центурионы имеют одинаковый ранг, кроме шести центурионов первой когорты, причем три старших из них: примипил (primus pilus), принцепс (princeps), и гастат (haststus) стоят так высоко, что фактически уже не считаются центурионами.
Состав старших солдат или благороднейших (principales) по сравнению с республиканскими временами не изменился.
Легионеры получали плату в размере 225 денариев в год, помимо кормового довольствия. Преторианской гвардии платили втрое больше, то есть 750 денариев в год. Воинам вспомогательных когорт выплачивалось 75 денариев в год. Кроме жалованья легионерам и преторианцам выплачивались денежные суммы в качестве подарков при вступлении императоров на престол и в других торжественных случаях. Уволенным со службы воинам полагался донатий, бывший своеобразной премией за службу: легионерам в размере 3000 денариев, преторианцам 5000 денариев. Вместо денег они могли получить земельный участок. Центурионам выплачивалось жалованье в пять раз превышавшее денежное довольствие солдат. Высшие командиры римской армии жалованье не получали. Им полагалось денежное вознаграждение за службу, которое называлось cibaria, congiarium, salarium. По завершению войны они получали особые награды.
Следующие императоры увеличивали размеры платы легионерам: Домициан (81 — 96 гг.) платил 300 денариев в год; Коммод (176 — 192 гг.) — 375; Септимий Север (193 — 211 гг.) довел ее до 500 денариев в год.
В организации легиона произошли небольшие изменения, заключавшиеся в том, что были созданы сдвоенные когорты.
Значительная роль в деле превращения разноплеменных масс в дисциплинированное войско отводилась религии. Римляне вообще терпимо относились к различным верованиям и не запрещали поклонение местным богам, но только не в ущерб официальной религии, обожествляющей личность императора. Наиболее почитаем в легионах был Гений императора. Кроме этого поклонялись древним богам: Юпитеру, Юноне, Минерве, особо Марсу, как богу войны, Беллоне, а также Победе (Victoria), Счастью (Fortuna), Чести (Honos), Доблести (Virtus), Благочестию (Pietas), Дисциплине (Disciplina), гению местности, гению учебного плаца и гению лагеря. Позже большое распространение в войсках получил культ солнечного бога Митры или Солнца Непобедимого (Sol invictus).
Начиная с императора Тиберия (14 — 37 гг.) процесс варваризации армии вновь набирает силу. Происходит это оттого, что набор (конскрипция) легионеров стал производиться в тех местностях, где были расквартированы войска. При императоре Адриане (117 — 138 гг.) этот принцип становится основным.
Романизация подвластных земель привела к тому, что провинции почувствовали себя равными Риму и потребовали юридически закрепить то, что уже существовало на деле. Император Каракалла (198 — 217гг.) даровал римское гражданство всем подданным Империи, уничтожив основную причину господства Рима и увеличив число налогоплательщиков.
Септимий Север, выходец из римских провинций (Иллирия), придя к власти, казнил италийских центурионов, распустил преторианскую гвардию, полностью состоящую из италиков и набрал её из избранных воинов легионов.
…Не только всё увеличивающееся число варваров внутренне ослабляло римское войско. Армия, став профессиональной, заняла особое место в государстве, ставя или устраняя императоров, бывших до своего восхождения на трон командующими легионов.
Первоначально императорам, становившимся при захвате власти невольными заложниками своих солдат, с помощью которых они получали верховную власть в государстве, удавалось подчинить своей воле солдатскую стихию. Но с какого-то момента это правило перестало действовать. Солдаты потеряли чувство зависимости от императора, восстанавливающего и поддерживающего дисциплину, и императоры стали зависеть от воли солдатских масс.
Право избирать себе правителя, ставя ему собственные условия, привела к тому, что Империя погрузилась в состояние непрерывной гражданской войны и бесконечной череде быстро сменяющихся императоров, вознесенных наверх и свергнутых по прихоти войск. Эта необъявленная война уничтожила то главное, что делало римские легионы грозной и непобедимой силой — дисциплину. Императоры, пытавшиеся восстановить порядок в армии, армией же и устранялись.
Ослаблению дисциплины способствовало разрешение легионерам селиться вместе с женами и обрабатывать землю. Так была окончательно уничтожена основа римского легиона, основанного на дисциплине собранных в лагерях воинов.
С конца III века нашей эры в войсках полностью исчезает должность центуриона, а сами легионы, сохраняя свое название, на деле становятся более мелкими воинскими частями. Постепенно состав армии все более и более размывается и вскоре происходит так, что лучшая часть римского войска становится полностью варварской, хотя и вооруженной римским оружием. В условиях постоянной гражданской войны, когда в различных частях Империи оказывается сразу по несколько императоров, провозглашенных войсками, побеждал тот, у кого было больше варваров. Дело доходило до того, что на службу Империи принимались целые племена во главе с вождями, которые в обмен за предоставленные земли, вооружение, снабжение обязались защищать границы и получали почетное звание федератов.
Легионами стали командовать офицеры, вышедшие непосредственно из солдатской среды и уже не римляне, а варвары, в подавляющем большинстве германцы. В этот период происходит разделение между гражданскими и военными должностями. Исчезает должность легата как командира легиона, его заменяет префект. Уменьшается численный состав легионов, кроме них появляются особые подразделения, называемые numerii, состоящие из варваров, вооруженных своим национальным оружием. Эти войсковые части могли быть и смешанными (в них входила и пехота и конница).
Римские войска, утратив традиционную дисциплину, оказались не в состоянии сохранить своеобразный способ ведения боя, заключавшийся в искусном маневрировании войсковыми подразделениями и применении метательного оружия (пилума) в сочетании с рукопашным боем. Варвары перенесли в армию Империи свои воинские обычаи, традиции и тактику, заключавшуюся в бое плотно сомкнутым строе — каре или построении в форме клина (солдаты называли такой боевой порядок "caput porci" - "свиная голова"). Варваром теперь обозначают солдата, а военная казна получает название "варварского фиска" (fiscus barbaricus).
С IV века н. э. войска перестали делиться на легионы, вспомогательные когорты и преторианскую гвардию. Император Константин (303 — 337 гг.) разделил армию на четыре части: императорские (palatini) войска, свитские (comitatenses) войска, ложносвитские (pseudocomitatenses) войска и пограничные (limitanei) войска.
Императорскими войсками была названа прежняя преторианская гвардия, свитские войска представляли особый род войск, постоянно сопровождающий императоров и являвшийся по сути прежними полевыми войсками, раньше постоянно находившимися в военных лагерях у границ, ложносвитскими назывались части, приданные в помощь войскам пограничным и организованным по типу свитских войск.
Создание ложносвитских войск было мерой вынужденной, так как войска пограничные на самом деле были всего лишь военными поселенцами и никакой реальной силы не представляли.
Константином была также введена должность военного магистра (magister militum), осуществлявшего командование войсками Империи. Командующие армиями могли быть магистрами пехоты (magister peditum), магистрами конницы (magister equitum) или магистрами обоих родов войск (magister equitum et peditum). Зачастую командующие объединяли в своих руках всю полноту власти (magister utriusque militiae) и становились фактическими правителями Империи.
Весь IV и V века римское государство отражало постоянные нашествия варваров с помощью других варваров. Император Константин в сражении с императором Максенцием у Мульвийского моста командовал войсками состоявшими из германцев, кельтов и бриттов. Император Валент, погибший в сражении при Адрианополе 9 августа 378 г. н. э. привел с собой арабских всадников и иберийских лучников.
Император Юлиан, прозванный Отступником за то, что пытался возродить языческую религию, в сражении при Аргенторате (Страсбурге) против алеманнов командовал армией состоявшей в основном из германских частей: батавов, корнутов, бракхиатов. Перед битвой воины пели баррит (германскую воинскую песню), после боя подняли Юлиана по германскому обычаю на щит и провозгласили императором.
В битве на Каталаунских полях, где были остановлены гунны под предводительством "бича Божия" Атиллы, римский полководец Аэций Флавий, сам варвар по происхождению, выводит в поле армию, бывшую римской лишь по названию.
Так закончилась история римской тяжеловооруженной пехоты, принесшей славу и могущество Риму.
Примечания:
[1] Тит Ливий. История Рима от основания Города. Книга I., 42, 5, 43, 1 — 9.
[2] Там же. Книга I, 13, 8.
[3] Дукс (dux). Так римляне называли варварских вождей и командиров вспомогательных подразделений. В Империи дукс — командир войскового соединения во время похода, при императоре Диоклетиане — командующий войсками провинции.
[4] Тиридат, царь Армении. Происходил из рода Аршакидов, правивших в Парфии.
[5] Корнелий Тацит. Анналы. Книга тринадцатая, 40.
[6] Тит Ливий. История Рима от основания города. Книга VIII, 8, 1 — 8.
[7] Там же. Книга VIII, 8, 9 — 13.
[8] Там же. Книга VII, 10, 9 -10.
[9] Вольски (volsci). Италийское племя, долгое время довольно успешно воевавшее с римлянами. В IV в. до н. э. были завоеваны римлянами. Романизировались и навсегда исчезли как самостоятельный народ.
[10] Тит Ливий. История Рима от основания города. Книга II, 59, 7 -11.
[11] Такфаринат. Нубиец. Служил в римских вспомогательных войсках. Возглавил восстание в Африке.
[12] Корнелий Тацит. Анналы. Книга третья, 20.
[13] Хавки. Германское племя. Тацит пишет о них: "<…> среди германцев это самый благородный народ, предпочитающий оберегать своё имущество, опираясь только на справедливость. Свободные от жадности и властолюбия, невозмутимые и погружённые в собственные дела, они не затевают войн и никого не разоряют грабежом и разбоем. И первейшее доказательство их доблести и мощи — это проявляемое ими стремление закрепить за собой превосходство, не прибегая к насилию. Но при этом оружие у них всегда наготове, а если потребуют обстоятельства, — то и войско, и множество воинов и коней; но тогда, когда они пребывают в покое, молва о них остаётся всё той же." Хавки находились под власть римлян 13 лет (с 5 по 28 годы). В III в. подпали под власть саксов.
[14] Корнелий Тацит. Анналы. Книга одиннадцатая, 18.
[15] Тит Ливий. История Рима от основания города. Книга VIII, 7, 12 — 22, 8, 1.
[16] Тит Ливий. История Рима от основания города. Книга V, 2, 1 — 8, 4, 3 — 8.
[17] Кимвры и тевтоны. Германские племена, обитавшие на полуострове Ютландия и в низовье реки Альбис (Эльба). Во II в. до н. э. снялись с мест своего обитанию и двинулись на юг. В нескольких сражениях нанесли поражение римским полководцам. В 102 г. до н. э. Гай Марий уничтожил полностью племя тевтонов у Секст Аквиевых, в 101 г. до. н. э. — кимвров при Верцеллах. Тацит сообщает о кимврах следующее: " Упомянутый выше выступ (Ютландию) занимают живущие у Океана кимвры, теперь небольшое, а некогда знаменитое племя. Всё ещё сохраняются внушительные следы их былой славы, остатки огромного лагеря на том и другом берегу, по размерам которого и ныне можно судить, какой мощью обладал этот народ, как велика была его численность и насколько достоверен рассказ о его поголовном переселении."
[18] Плутарх. Избранные жизнеописания. Марий. XIII.
О варварах
Германцы были давними врагами Империи. С того времени, как Галлия стала римской провинцией, эта новоприобрётенная и быстро богатеющая часть государства стала привлекать взоры бесстрашных варваров, проживающих на огромных территориях за Рейном. Стараясь обезопасить границы Империи, Август Октавиан положил начало делу усмирения и подчинения германцев. Ряд экспедиций, возглавляемых сначала пасынком императора Друзом, а затем Тиберием позволили римлянам расширить пределы своего влияния вплоть до Альбиса (Эльбы). Впрочем, влияние это было не столь сильно, ибо каждую зиму войска отводились к Рейну. Однако, когда Империя всерьез решилась на окончательное присоединение этих земель, восстание херусков под руководством Арминия и гибель трех легионов, возглавляемых наместником Квинтилием Варом остановило дальнейшую экспансию Рима.
Император Тиберий продолжил политику завоевания Германии. Полководец Империи Германик, мстя за поражение, нанесенное Вару в Тевтобургском лесу, продвинулся вглубь страны и достиг пределов, до которых уже доходили раньше римляне, но не смог удержаться в них и вынужден был отступить. При императоре Домициане римляне захватили земли, называемые Декумантскими (Десятинными) полями, расположенными между Рейном и Дунаем (Данубием). Здесь, под защитой укреплений, возведённых на границе, были поселены римские колонисты.
Германцы были прирождёнными воинами, умеющими воевать как в строю, так и вне его. Хотя варвары не признавали воинской дисциплины и не имели твёрдого командования, внутренняя сплочённость бойцов и личная храбрость каждого воина делала их сильным противником. Основной формой строя у германцев был клин или каре, называемое "cuneus". Такой тип построения представлял собой прямоугольник, узкой стороной обращенный к врагу. Вождь вместе со своей свитой занимал место перед строем. Помимо пехоты, германцы имели и конницу .
"<…> Их кони не отличаются ни красотой, ни резвостью. И их не обучают делать повороты в любую сторону, как это принято у нас: их гонят либо прямо вперёд, либо с уклоном вправо, образуя настолько замкнутый круг, чтобы ни один всадник не оказался последним. И вообще говоря, их сила больше в пехоте; по этой причине они и сражаются вперемежку; пешие, которых они для этого отбирают из всего войска и ставят впереди боевого порядка, так стремительны и подвижны, что не уступают в быстроте всадникам и действуют сообща с ними в конном сражении. Установлена и численность этих пеших: от каждого округа по сотне; этим словом они между собой и называют их, и то, что ранее было численным обозначением, ныне — почётное наименование. Боевой порядок они строят клиньями. Податься назад, чтобы затем снова броситься на врага, — считается у них воинскою сметливостью, а не следствием страха. Тела своих они уносят с собою, даже потерпев поражение. Бросить щит — величайший позор, и подвергшемуся такому бесчестию возбраняется присутствовать на священнодействиях и появляться в народном собрании, и многие, сохранив жизнь в войнах, покончили со своим бесславием, накинув на себя петлю.
<…> они берут с собой в битву некоторые извлечённые из священных рощ изображения и святыни; но больше всех побуждает их к храбрости то, что конные отряды и боевые клинья составляются у них не по прихоти обстоятельств и не представляют собой случайных скопищ, но состоят из связанных семейными узами и кровным родством; к тому же их близкие находятся рядом с ними, так что им слышны вопли женщин и плач младенцев, и доля каждого эти свидетели — самое святое, что у него есть, и их похвала дороже всякой другой; к матерям, к жёнам несут они свои раны, и те, не страшатся считать и осматривать их, и они же доставляют им, дерущимся с неприятелем, пищу и ободрение". [1]
Перед тем, как начать наступление, германцы пели "баррит" или "бардит" - боевую песню.
"<…> Есть у них и такие заклятия, — пишет Корнелий Тацит, — возглашением которых, называемым ими "бардит", они распаляют боевой пыл, и по его звучанию судят о том, каков будет исход предстоящей битвы; ведь они устрашают врага или, напротив, сами трепещут перед ним, смотря по тому, как звучит песнь их войска, причём принимают в расчёт не столько голоса воинов, сколько показали ли они себя единодушными в доблести. Стремятся же они больше всего к резкости звука и к попеременному нарастанию и затуханию гула и при этом ко ртам приближают щиты, дабы голоса, отразившись от них, набирались силы и обретали полнозвучность и мощь." [2]
В отличие от римлян германцы начинали атаку с бега. Вождь выбирал то направление движения, которое казалось ему наиболее оптимальным. Отряд следовал за ним. Другие отряды при этом не старались равняться на него. Когда клин вступал в соприкосновение с боевыми порядками противника, то он либо прорывал их, либо сражение принимало характер столкновения двух фаланг, так как задние ряды, надвигаясь, стремились охватить противника с флангов. Причин, по которым германцы старались выстроить клин, было несколько. Прежде всего, они испытывали недостаток в защитном вооружении, поэтому старались ставить в первые ряды тех, кто был наиболее хорошо вооружён. Остальные должны были усиливать натиск впереди стоящих. Отсюда и форма клина — узкий прямоугольник. Во-вторых, такая форма строя позволяла варварам передвигаться по пересечённой местности, не нарушая внутреннего порядка. Помимо клина германцы могли нападать и не соблюдая никакого внешнего порядка, то есть просто толпами или врассыпную.
"Едва забрезжил день, защитники города высыпали на стены, поля покрылись воинами и засверкали оружием. Сомкнутым строем двигались легионы, врассыпную шли вспомогательные отряды, стрелами и камнями, засыпая стены там, где они были выше, и устремляясь на приступ там, где они небрежно охранялись или обветшали. Сверху со стен было удобнее целиться или размахнуться — отонианцы метали дроты в отчаянно лезущих на приступ германцев из вспомогательных когорт. По обычаю предков германцы наступали полуголые, потрясая над головой щитами, опьяняя себя боевыми песнопениями. <…>" [3]
Вооружение воина состояло из меча, кинжала, топора. Так как германцы испытывали недостаток в металлах, немногие из них имели шлёмы и панцири. Поэтому основным защитным вооружением были большие щиты, изготавливаемые из дерева или сплетённые из прутьев и обитые кожей. Основным видом наступательного вооружения была фрамея — копье длиной около трех метров с узким наконечником. Из метательного оружия германцы часто использовали дротики, луками же не пользовались вообще.
"<…> Да и железо, судя по изготовляемому им оружию, у них не в избытке. Редко кто пользуется мечами и пиками большого размера; они имеют при себе копья, или, как сами называют их на своём языке, фрамеи, с узкими и короткими наконечниками, однако настолько острыми и удобными в бою, что тем же оружием, в зависимости от обстоятельств, они сражаются как издали, так и в рукопашной схватке. И всадник также довольствуется щитом и фрамеей, тогда как пешие, кроме того, мечут дротики, которых у каждого несколько, и они бросают их поразительно далеко, совсем нагие или прикрытые только лёгким плащом. У них не заметно ни малейшего стремления щегольнуть убранством и только щиты они расписывают яркими красками. Лишь у немногих панцири, только у одного — другого металлический или кожаный шлём…" [4]
Управляли германцами цари (конунги) или вожди, избираемые из наиболее знатных и доблестных соплеменников. Каждый вождь имел при себе дружину. Дружина представляет собой сообщество людей, соединённых своеобразными братскими узами, основанными на групповой солидарности равных друг другу боевых товарищей, а также иерархическую подчиненность рядовых воинов своему вождю. Римляне определяли такую связь понятием comitatus (комитат) — сопровождение, свита. Вождь здесь был первым среди равных, то есть наиболее авторитетным, богатым, храбрым, благородным и возможно старшим по возрасту.[5] Вожди стремились к тому, чтобы их дружина была наиболее многочисленной и отважной.
"<…> Выдающаяся знатность и значительные заслуги предков даже ещё совсем юным доставляют достоинство вождя; все прочие собираются возле отличающихся телесною силой и уже проявивших себя на деле, и никому не зазорно состоять их дружинниками. Впрочем, внутри дружины, по усмотрению того, кому она подчиняется, устанавливаются различия в положении; и если дружинники упорно соревнуются между собой, добиваясь преимущественного благоволения вождя, то вожди — стремясь, чтобы их дружина была наиболее многочисленной и самой отважною. Их величие, их могущество в том, чтобы быть всегда окружёнными большой толпой отборных юношей, в мирное время — их гордостью, на войне — опорою. Чья дружина выделяется численностью и доблестью, тому это приносит известность, и он прославляется не только у себя в племени, но и у соседних народов; его домогаются, направляя к нему посольства и осыпая дарами, и молва о нём чаще всего сама по себе предотвращает войны. Но если дело дошло до схватки, постыдно вождю уступать кому — либо в доблести, постыдно дружине не уподобляться доблестью своему вождю. А выйти живым из боя, в котором пал вождь, — бесчестье и позор на всю жизнь; защищать его, оберегать, совершать доблестные деяния, помышляя только о его славе, первейшая их обязанность: вожди сражаются ради победы, дружинники — за своего вождя. <…>" [6]
Часто в дружину шли те, кому наскучила мирная жизнь в общине. Такие люди жили тем, что нанимались на службу к другим племенам и участвовали в войнах, которые вели их предводители.
"<…> Если община, в которой они родились, закосневает в длительном мире и праздности, множество знатных юношей отправляется к племенам, вовлечённым в какую — нибудь войну, и потому что покой этому народу не по душе, и так как среди превратностей битвы им легче прославиться, да и содержать большую дружину можно не иначе, как только насилием и войной; ведь от щедрости своего вождя они требуют боевого коня, той же жаждущей крови и победоносной фрамеи; что же касается их пропитания и хоть простого, но обильного угощения на пирах, то они у них вместо жалованья. Возможности для подобного расточительства доставляют им лишь войны и грабежи. И гораздо труднее убедить их распахать поле и ждать целый год урожая, чем склонить сразиться с врагом и претерпеть раны; больше того, по их представлениям, потом добывать то, что может быть приобретено кровью — леность и малодушие." [7]
В дружине также могли быть и люди, похожие по своему поведению на воинов-зверей (берсерков) средневековья. Описание такой группы избранных воинов, существовавшей у народа хаттов дает Тацит:
"<…> едва возмужав, они начинают отращивать волосы и отпускать бороду и дают обет не снимать этого обязывающего их к доблести покрова на голове и лице ранее, чем убьют врага. И лишь над его трупом и снятой с него добычей они открывают лицо, считая, что наконец уплатили сполна за своё рождение и стали достойны отечества и родителей; а трусливые и не воинственные так до конца дней и остаются при своём безобразии. Храбрейшие из них, сверх того, носят на себе похожую на оковы железную цепь (что считается у этого народа постыдным), пока их не освободит от неё убийство врага. Впрочем, многим хаттам, настолько нравится этот убор, что они доживают в нём до седин, приметные для врагов и почитаемые своими. Они-то и начинают все битвы. Таков у них всегда первый ряд, внушающий страх как всё новое и необычное; впрочем и в мирное время они не стараются придать себе менее дикую внешность. У них нет ни поля, ни дома, и ни о чём они не несут забот. К кому бы они не пришли, у того и кормятся, расточая чужое, не жалея своего, пока из-за немощной старости столь непреклонная доблесть не станет для них непосильной." [8]
На Востоке римлянам противостояла Парфия, а впоследствии Персия и кочевые народы степи, досаждавшие Риму частыми набегами на провинции. Основу их войска составляла тяжеловооружённая конница, действовавшая в тесном взаимодействии с конными лучниками. Помимо парфян и персов, серьёзную угрозу для римских рубежей представляли сарматы.
Изгнанные с мест своего обычного обитания более сильными народами, они начали движение на запад, и заселили степи между Доном (Танаисом) и Днепром (Борисфеном). В первой волне переселенцев шли племена языгов. Вслед за ними двигались роксоланы, аорсы и сираки. Роксоланы осели на территории, занятой языгами, оттеснив последних дальше на запад, аорсы и сираки поселились на землях, расположенных между Доном и Азовским морем (Меотидой). Древние авторы делили Сарматию на Европейскую и Азиатскую. Граница между ними проходила по Дону и Меотиде. Роксоланы и языги проживали на Европейской части Сарматии, аорсы и сираки — на Азиатской. Усилившись, сарматы начали совершать набеги на скифские земли, а когда Скифия ослабела, они захватили почти всю страну, беспощадно уничтожая побежденных ими скифов. Завоевав Скифию, сарматы стали хозяевами степи и с ними теперь вынуждены были считаться все окружающие их народы. Однако вскоре этим племенам придется уступить наиболее сильному и крупному из всех кочевых объединений сарматов — аланам. Господство аланов было поколеблено готами, гунны завершили разгром некогда могущественного племени.
Сарматские воины первоначально были вооружены скифскими акинаками и всадническими мечами, длина которых составляла 130 см. Эти мечи они носили слева, а акинаки или короткие кинжалы — справа. Кроме этого, они имели на вооружении массивные копья и дротики. Лучники вооружались небольшими сложносоставными скифскими луками, количество стрел в колчанах достигало 300 штук. Постепенно в составе сарматского войска начинает расти доля тяжеловооруженных всадников. Возникновение такого типа воинского доспеха до сих пор точно не ясна. Одни считают, что впервые он появился у жителей Хорезма и служил для защиты от стрел кочевников-массагетов. Другие предполагают, что он явился ответом на появление в Азии завоевателей-македонян.
Основным отличием тяжеловооруженного воина, получившего название катафрактия (клибанария, контария) было наличие у него чешуйчатого панциря, чешуйки которого были изготовлены из бронзы или железа, либо панциря с пластинами из толстой кожи или кости, применении им длинного копья — контоса и использовании для защиты лошади специального доспеха (катафракты). Катафрактии не имели щитов, их руки до кистей прикрывались пластинчатыми рукавами, ноги защищались особыми чешуйчатыми лопастями или пластинчатыми доспехами, охватывавшими ногу. Голову прикрывали бронзовые литые шлёмы с большим назатыльником или сфероконические клепаные, снабженные чешуйчатой либо кольчужной бармицей (защитой для шеи и затылка). Конский доспех состоял из двухсторонней чешуйчатой попоны, прикрывавшей бока лошади. Глаза коня были защищены бронзовыми полусферами. В то время не знали стремян, поэтому катафрактии при атаке использовали весьма сложный способ удержания копья — контоса. Они держали контос двумя руками, подав одно плечо вперёд. Так как при такой посадке нельзя было пользоваться поводьями, воин управлял конём посредством голоса и ног, которыми он крепко сжимал круп лошади, с тем чтобы сохранить равновесие.
Существует также предположение, что в иранской технике верховой езды и упряжи было нечто, что могло заменить стремя и обеспечивало равновесие всадника. Вероятно, у иранских всадников был способ фиксировать копьё на теле лошади при помощи привязей и особых ремней, или же равновесие достигалось благодаря тому, что всадник сильно прижимал колени к бокам лошади, опираясь при этом на колчаны, привязанные сзади к седлу. [9]
Наконечники копья — пики могли быть с длинным и коротким массивным листовидным пером.
Позже основным оружием сарматов становятся короткие мечи. Длина их не превышает пятидесяти-шестидесяти сантиметров. Кинжалы по своей форме напоминают мечи. Рукояти мечей и кинжалов имели деревянные накладки, окрашенные в красный цвет. Ножны изготавливались из дерева и также покрывались красной краской. Внешняя поверхность ножен могла обтягиваться кожей, а внутренняя тканью. Короткие мечи и кинжалы носились с правой стороны у бедра. К ноге они могли крепиться с помощью ремешков, охватывающих её, закреплявшихся, в свою очередь, на особых выступах, имевшихся у рукояти и в нижней части ножен. Этот способ ношения был характерен для мечей и кинжалов, не доходящих до колена. Длинные мечи крепились с помощью портупейного ремня к поясу. Крепление их было свободным и позволяло двигать меч вдоль пояса. Такое крепления использовалось и для короткого оружия. Изменение длины меча было связано с тем, что он предназначался для рукопашного пешего боя.
Несмотря на появление катафрактиев, большая часть сарматского войска состояла из конных лучников, вооружённых короткими мечами и кинжалами, а также небольшими (60 — 80 см.) скифскими луками. Однако появление тяжеловооруженных бойцов заставило перейти к более мощным лукам. Длина такого лука достигала 120 — 160 сантиметров. Этот лук был деревянным, состоящим из нескольких кусков дерева, часто различных пород. На концах его располагались по две парные костяные накладки, делавшие эти части лука совершенно негнущимися, три накладки находились посередине. Концевые накладки, снабженные вырезами под тетиву, были разной длины (одна пара длиннее другой). Из-за этого каждое плечо лука имело различную гибкость, а само оружие было асимметричным. Изменились также размеры древка и наконечника стрел. Древко стрелы стало достигать 80 сантиметров (при толщине в 5 — 6 см.), длина наконечника увеличилась до 5 — 7 сантиметров.
Черешок наконечника загонялся в расщеплённое древко, а затем место соединения обматывалось древесным волокном или сухожилиями. Древко изготовлялось из берёзы, клёна, тополя, других пород деревьев. На конце, противоположном наконечнику, древко имело небольшое грушевидное утолщение с вырезом под тетиву. Каждая стрела была снабжена оперением, располагавшимся тремя вертикальными рядами, прикреплённым к древку с помощью узкой кожаной ленты, обматывавшей древко у самого конца. Остальная часть оперения приклеивалась. Стрелы окрашивались в ярко-зелёные, тёмно-зелёные, либо в красные цвета. Колчаны были кожаные, деревянные или берестяные. Они представляли собой суживающийся книзу цилиндрический короб длиной 75 — 80 сантиметров, окрашенный в красный цвет.
Колчан носили слева около бедра или ноги, иногда справа (сказывалось влияние хорезмийцев). Количество стрел в колчане колебалось от 20 до 60.
В более позднее время (II — IV вв. н. э.) на вооружении у сарматских воинов появились мечи и кинжалы не имевшие наверший. Меч стал двухлезвиевым, конец клинка заострялся либо был закруглён. Длина его составляла 70 — 100 сантиметров. Рукоятки таких мечей были прямыми или расширяющимися книзу. И меч и рукоять ковались из одного куска металла. Рукоять имела деревянную или костяную обкладку. Мечи и кинжалы могли быть нескольких типов.
К первому типу относилось оружие, имевшее прямые перекрестия, железные либо бронзовые, представляющие по форме овал или ромб. Наиболее распространёнными были мечи без перекрестья, с треугольным основанием клинка, переходящим в рукоять-штырь, расширяющийся книзу. К третьему типу относилось оружие, у которого рукоять-штырь и снование клинка образовывали прямой угол, а сама рукоять не расширялась книзу.
Длинные мечи носились слева на портупейных ремнях, крепившихся к поясу с помощью пряжек. К ножнам могли быть прикреплены скобы, изготовленные из нефрита или халцедона, через отверстия которых продевались ремешки, позволявшие крепить меч к поясу, что было удобно для всадников.
Катафрактий в полном вооружении был слишком тяжел, чтобы самому сесть на коня, поэтому в этом ему помогал слуга. Если воин в ходе боя оказывался на земле, то его участь была практически предрешена, так как самостоятельно подняться он уже не мог.
"<…> Сарматское племя роксоланов, которое предыдущей зимой уничтожило две когорты, окрылённое успехом, вторглось в Мезию. Их конный отряд состоял из девяти тысяч человек; опьянённое недавней победой, они помышляли больше о грабеже, чем о сражении. И двигались поэтому без определённого плана, не принимая никаких мер предосторожности, пока не наткнулись внезапно на вспомогательные силы третьего легиона. Римляне наступали в полном боевом порядке, сарматы же одни разбрелись по округе в поисках добычи, другие тащили тюки с награбленным добром; лошади их ступали неуверенно, а сами они падали под мечами солдат, будто связанные порука и ногам. Как ни странно, вся сила и доблесть сарматов не в них самих; в пешем бою нет никого хуже и слабее, но вряд ли найдется войско, способное устоять перед натиском их конных орд. В тот день, однако, шёл дождь, лёд таял, и сарматы не могли пользоваться ни пиками, ни длиннейшими своими мечами, которые они держат двумя руками; лошади их скользили по грязи, а тяжёлые панцири мешали драться.
Панцири у них носят все вожди и знать и делают их из пригнанных одна к другой железных пластин или из самой твёрдой кожи; они действительно непроницаемы для стрел и камней, но если человека в таком панцире удаётся свалить на землю, то подняться сам он уже не может. Вдобавок лошади вязли в глубоком и рыхлом снегу и арматы теряли последние силы. Римские солдаты свободно двигались в своих кожаных панцирях, они засыпали сарматов дротиками и копьями, а если ход битвы того требовал, переходили в рукопашную и короткими мечами ничем не защищённых сарматов, ведь у них даже не принято пользоваться щитами. Немногие, кому удалось спастись, бежали в болото, где погибли от холода и ран. <…>" [10]
Вооружение парфян (затем персов) было аналогично сарматскому. Парфяне, как и сарматы применяли следующий способ боя. Тяжелая конница катафрактиев строилась в центре. С флангов её прикрывали конные лучники. Атака должна была начинаться с близкого расстояния, так как нагрузка на лошадь была велика. Прежде чем в битву вступали катафрактии, неприятельский строй непрерывно обстреливался лучниками, мощные дальнобойные луки которых причиняли огромный урон вражеской пехоте. Когда ряды противника расстраивались, в образовавшиеся бреши устремлялись тяжеловооруженные всадники, своим таранным ударом обращая пехотинцев в бегство. Зачастую парфяне применяли ложную атаку, вынуждая пехоту сомкнуть ряды. Воины стоящие в плотном строю были удобной мишенью для стрелков. Имитация отступления применялась и против вражеской конницы.
"<…> Между тем из городов Месопотамии, в которых стояли римские гарнизоны, явились насилу вырвавшись оттуда, несколько солдат с тревожными вестями. Они видели собственными глазами целые скопища врагов и были свидетелями сражений, данных неприятелем при штурмах городов. Всё это они передавали, как водится, в преувеличенно страшном виде, уверяя, будто от преследующих парфян убежать невозможно, сами же они в бегстве неуловимы, будто их диковинные стрелы невидимы в полёте и раньше, чем заметишь стрелка, пронзают насквозь всё, что ни попадается на пути, а вооружение закованных в броню всадников такой работы, что копья их всё пробивают, а панцири выдерживают любой удар. Солдаты слышали это, и мужество их таяло. <…>
<…> Когда же парфяне подошли ближе, их военачальник подал знак, и вся равнина сразу огласилась глухим гулом и наводящим трепет шумом. Ибо парфяне, воодушевляя себя перед боем, не трубят в рога и трубы, а поднимают шум, колотя в обтянутые кожей полые инструменты, которые обвешивают кругом медными погремками. Эти инструменты издают какой-то низкий, устрашающий звук, смешанный как бы со звериным рёвом и раскатами грома; парфяне хорошо знают, что из всех чувствований слух особенно легко приводит душу в замешательство, скорее всех других возбуждает в ней страсти и лишает её способности к здравому суждению.
Устрашив римлян этими звуками, парфяне вдруг сбросили с доспехов покровы и предстали перед неприятелем пламени подобные — сами в шлёмах и латах из маргианской, ослепительно сверкавшей стали, кони же в латах, медных и железных. <…>
<…> Первым намерением парфян было прорваться с копьями, расстроить и оттеснить первые ряды, но, когда они распознали глубину сомкнутого строя, стойкость и сплочённость воинов, то отступили назад и, делая вид, будто в смятении рассеиваются кто куда, незаметно для римлян охватывали каре кольцом. Красс приказал легковооруженным броситься на неприятеля, но не успели они пробежать и нескольких шагов, как были встречены тучей стрел; они отступили назад, в ряды тяжёлой пехоты, и положили начало беспорядку и смятению в войске, видевшем, с какой скоростью и силой летят парфянские стрелы, ломая оружие и пронзая все защитные покровы — и жёсткие и мягкие — одинаково. А парфяне, разомкнувшись, начали издали со всех сторон пускать стрелы, почти не целясь (римляне стояли так скученно и тесно, что и умышленно трудно было промахнуться), круто сгибая свои тугие луки и тем придавая стреле огромную силу удара. Уже тогда положение римлян становилось бедственным: оставаясь в строю, они получали рану за раной, а пытаясь перейти в наступление, были бессильны уравнять условия боя, так как парфяне убегали, не прекращая пускать стрелы. В этом они после скифов искуснее всех; да и нет ничего разумнее, как, спасаясь, защищаться и тем снимать с себя позор бегства. <…>
<…> молодой Красс, взяв тысячу триста всадников, в том числе тысячу прибывших от Цезаря, пятьсот лучников, а из тяжеловооружённых — ближайшие восемь когорт, повёл их обходным движением в атаку. Но стремившиеся окружить его парфяне, потому ли, что попали в болото, как некоторые полагают, или же замышляя захватить Красса как можно дальше от отца, повернули назад и поспешно ускакали. Красс, крича, что враги дрогнули, погнался за ними, а с ним вместе и Цензорин и Мегабакх. Последний выдавался мужеством и силой, Цензорин же был удостоен сенаторского звания и отличался как оратор; оба были товарищи Красса и его сверстники. Они увлекали за собой конницу, пехота тоже не отставала, в надежде на победу охваченная рвением и радостью.
Римлянам представлялось, что они одерживают верх и гонятся за неприятелем, пока, продвинувшись далеко вперёд они не поняли обмана: враги, которых они считали убегающими, повернули против них, и сюда же устремились другие, в еще большем числе. Римляне остановились в расчёте, что, видя их малочисленность, парфяне вступят в рукопашный бой. Но те выстроили против римлян лишь своих броненосных конников, остальную же конницу не построили в боевой порядок, а пустили скакать вокруг них. Взрывая копытами равнину, парфянские кони подняли такое огромное облако песчаной пыли, что римляне не могли ни ясно видеть, ни свободно говорить.
Стиснутые на небольшом пространстве, они сталкивались друг с другом и, поражаемые врагами, умирали не легкою и не скорою смертью, но корчились от нестерпимой боли, и, катаясь с вонзившимися в тело стрелами по земле, обламывали их в самих ранах, пытаясь же вытащить зубчатые острия, проникшие сквозь жилы и вены, рвали и терзали самих себя. Так умирали многие, но и остальные не были в состоянии защищаться. И когда Публий призывал их ударить на броненосных конников, они показывали ему свои руки, приколотые к щитам, и ноги, насквозь пробитые и пригвождённые к земле, так что они не были способны ни к бегству, ни к защите. Тогда Публий, ободрив конницу, стремительно ринулся на врагов и схватился с ними в рукопашную. Но не равны были его силы с неприятельскими ни в нападении, ни в обороне: галлы били лёгкими, коротенькими дротиками в панцири из сыромятной кожи или железные, а сами получали удары копьём в слабо защищённые, обнажённые тела. <…>
Галлы хватались за вражеские копья и, сходясь вплотную с врагами, стеснёнными в движениях тяжестью доспехов, сбрасывали их с коней. Многие же из них, спешившись и подлезая под брюхо неприятельским коням, поражали их в живот. Лошади вздымались на дыбы от боли и умирали, давя и седоков своих и противников, перемешавшихся друг с другом. Но галлов жестоко мучила непривычная для них жажда и зной. Да и лошадей своих они чуть ли не всех потеряли, когда устремлялись на парфянские копья. Итак, им поневоле пришлось отступить к тяжёлой пехоте, ведя с собой Публия, уже изнемогавшего от ран. <…>
<…> Так говорил Красс, ободряя своих солдат, но тут же убедился, что лишь немногие из них мужественно внимали ему. Приказав им издать боевой клич, он сразу обнаружил унылое настроение войска — так слаб, разрознен и неровен был этот клич, тогда как крики варваров раздавались по-прежнему отчётливо и смело. Между тем враги перешли к действиям. Прислужники и оруженосцы, разъезжая вдоль флангов, стали пускать стрелы, а передовые бойцы, действуя копьями, стеснили римлян на малом пространстве — исключая тех немногих, которые решались, дабы избегнуть гибели от стрел, бросаться на врагов, но, не причинив им большого вреда, сами умирали скорой смертью от тяжких ран: парфяне вонзали во всадников тяжёлые, с железным остриём копья, часто с одного удара пробивавшие двух человек. <…>" [11]
В столкновении с мощным союзом племён, возглавляемым готами, сарматы утратили господствующее положение в Северном Причерноморье. Тацит о готах или готонах сообщает следующее:
"За лугиями живут готоны, которыми правят цари, и уже несколько жёстче, чем у других народов Германии, однако ещё не вполне самовластно. Далее, у самого Океана — ругии и лемовии; отличительная особенность всех племён — круглые щиты, короткие мечи и покорность царям. <…>" [12]
К III в. до н. э. на Севере приходят в движение различные германские племена и устремляются на Юг, к Чёрному морю. Первыми пошли скифы, за ними бастарны.[13] Затем эрулы [14], готы, бургунды [15], вандалы [16], гепиды [17], руги [18]. Если судить по греческим и латинским источникам, готы появляются в Дакии к исходу II в. н. э., во Фракии — в начале III в. Именно в понтийском регионе термин "гот" приобретает подлинно этническое значение. Этимологически термин, очевидно, восходит к корню "вождь, глава", "муж доблестный" (быть может, сравнимому с латинским vir — "муж"?), иначе говоря — "герой", "вожатый". Может статься, что готы с самого начала были не одной из многих племенных групп, а руководящим ядром среди мигрирующих германцев, их военной аристократией. Если дело обстояло так, то суть вопроса прояснилась бы в этом необычном ракурсе: роль гегемона, которую готы играли в отношении восточных германцев, настолько очевидна, что даже Прокопий [19] не ставит готов в один ряд с вандалами, гепидами, ругами и скифами.[20]
Захватив причерноморские степи готы изменили традициям пешего боя, присущего германским народам, переняв тактику боя сарматов.
Готы вобрали в себя скифо-сарматскую культуру. Они сумели ассимилировать многое из содержательной стороны этой культуры, усвоили её технические приёмы, прежде всего ведение боя верхом на коне. Элементы шаманства, мистерии, хтонических [21] культов, присущие древней германской культуре и сгруппированные в мифокультурный комплекс бога Вотана, … имеют не только рунический источник, но понтийско-германское, или "алано-готское", как предпочитают выражаться иные историки, происхождение. Научившись верховой езде и коневодству благодаря контактам со степными культурами, восточные германцы усвоили также наиболее подходящий для такого занятий костюм. Одежда их состояла из штанов для мирной поездки и охоты и доспехов, покрытых железной чешуёй на случай войны. [22]
Вооружение готов было следующее. Для знатного готского воина наиболее распространённым типом вооружения была кольчуга. Она имела много разновидностей и могла быть как с коротким, так и с длинным рукавом, и даже могла иметь капюшон. Шлемы готов были куполообразной формы, иногда приближенной к сфероконической. Шлем составлялся из двух или четырёх сегментов, которые скреплялись между собой полосами металла. Сверху он имел металлическую втулку, в которую вставлялся плюмаж из конского волоса. Шлем мог иметь нащёчники, которые крепились по бокам на петлях. Нащёчники были или чешуйчатого типа или цельнометаллические. Шлемы были богато декорированы бронзовыми полосками, золочением и гравировкой. Шлем мог иметь кольчужную бармицу.
Основная масса рядовых конных дружинников имела менее надёжные доспехи. Источники упоминают о чешуйчатых доспехах из кости, рога и железа, соединённых конскими и воловьими жилами, или о чешуйчатых доспехах из расщеплённых кобыльих копыт, которые как бы копировали чешую дракона.
Готские щиты были круглой формы, сбиты из досок и обтянуты кожей. Щиты расписывались красками и имели конусообразный умбон, иногда довольно внушительных размеров. Умбон располагался в центе щита и был сделан из железа. С обратной стороны щита ручка для держания находилась под конусом умбона, так что рука воина, державшая щит, как бы входила в умбон изнутри. Подобная конструкция и коническая форма умбона позволяют предположить, что подобным щитом можно было не только защищаться, но при необходимости и наносить удары.
Наступательное оружие состояло из длинного однолезвийного боевого ножа-сакса, который помещался в богато декорированных ножнах на поясе, копья с широким наконечником и дротиков. (Помимо сакса готы и другие варвары использовали короткие прямые клинки, заточенные с одной стороны, называемые скрамасаксами (scramasax).
На вооружении готских всадников могли также быть длинные мечи, называемые спатами (spatha — длинный меч галлов) или длинные сарматские мечи. Готский меч помещался в деревянные ножны, обтянутые кожей. С лицевой стороны ножны имели одну или две скобы, сквозь которые продевался ремень плечевой портупеи, украшенной накладками из бронзы или золота и драгоценных камней. Естественно, такие украшения на оружии имела родоплеменная знать. Навершие меча было шаровидным, рукоятка имела углубление для пальцев, перекрестье было небольшим, прямоугольной формы. Иногда перекрестье декорировалось в технике перегородчатой эмали.
Характерными деталями в оформлении щитов и частей одежды были бляшки различных размеров из бронзы и золота в так называемом "втором германском зверином стиле". Бляшки могли изображать стилизованные головы лошадей, птиц и т. д. Применялись готами боевые топоры, столь излюбленные у германских народов. Луки были простые (не сложносоставные). Стрелы помещались в заспинном колчане цилиндрической формы. Конский доспех готов нигде не описан. Либо они его заимствовали без изменений у соседних кочевых народов, либо он был предельно прост, т. е. его (защитного доспеха) не было. Скорее всего готы ездили без стремян и вместо седла на деревянной основе имели обычную попону. Лёгкая пехота готов не имела защитного вооружения. [23]
Сарматы использовали две породы — ферганскую, соответствовавшую задачам тяжёлой кавалерии, и малорослую, резвую, с трудом поддающуюся одомашниванию лошадь, судя по всему, предком которой является монгольский тарпан; скорее всего, именно эту лошадь использовали для вольтижировки лучников, охоты и путешествий. Поступив на службу в римскую армию, сарматы по прежнему использовали свои породы лошадей, особенно первую, без которой клибанарию было не обойтись. Не следует однако думать, что такого рода выбор был обусловлен только физиологией лошади.
Дело в том, что ферганская порода как нельзя более поддавалась дрессировке, слушалась команды, подаваемой голосом или музыкальными инструментами, например барабаном. Лошадь горячая, но в то же время не слишком впечатлительная и раздражительная. Знания и опыт сарматов в производстве боевых пород высоко ценились западными авторами.
Кони, считавшиеся непригодными к воспроизводству, подвергались кастрации. Так, в каждом поколении выбраковывались второсортные экземпляры. Этот сарматский обычай перешёл и к германцам. Впрочем, судя по всему, у них селекция была уже на высоте. Лучшие образцы различных пород использовались в военных и производственных целях. Тяжеловесные массивные кони с вьющейся гривой и завитым хвостом, по мнению археологов, обычное явление в римской армии и германских вспомогательных отрядах. Мало чем отличаются от них лошади сасанидского Ирана и ханьского Китая. [24]
Новое грандиозное перемещение народов вызвало нашествие гуннов. Первоначально гунны занимали территории между Волгой и Уралом. Народ этот делился на две части: южную орду называли "белыми" гуннами, северную — "черными". Во второй половине IV века "черные" гунны под предводительством Валамира двинулись на запад в поисках новых земель, пригодных для пастбищ. Гунны представляли собой кочевой народ, всю жизнь проводивший на коне. Женщины и дети перемещались вслед за мужьями на телегах. Гунны не занимались земледелием и не строили домов. Более того, они панически боялись всякого жилья, воспринимая его как своеобразные могилы. Они питались сырым мясом, разогревая его под сёдлами. Одежды их были изготовлены из льняной ткани и не менялись до тех пор, пока сами не сваливались с тел от ветхости. Нападения гуннов были неожиданны и яростны, если же они терпели поражение, то исчезали так же быстро, как появлялись. Искусством осад и штурмов гунны не владели.
"<…> Племя гуннов, о котором древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого океана и превосходит своей дикостью всякую меру. Так как при самом рождении на свет младенца ему глубоко прорезают щёки острым оружием, чтобы задержать своевременное появление волос на зарубцевавшихся надрезах, то они доживают до старости без бороды, безобразные, похожие на скопцов. Члены тела у них мускулистые и крепкие, шеи толстые, они имеют чудовищный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зверей или уподобить тем грубо отёсанным наподобие человека чурбанам, которые ставятся на краях мостов. При столь диком безобразии человеческого облика, они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются корнями диких трав и полусырым мясом всякого скота, которое они кладут на спины коней под свои бёдра и дают ему немного попреть.
Никогда они не укрываются в какие бы то ни было здания; напротив, они избегают их, как гробниц, далёких от обычного окружения людей. У них нельзя встретить даже покрытого камышом шалаша. Они кочуют по горам и лесам, с колыбели приучены переносить холод, голод и жажду. И на чужбине входят они под крышу только в случае крайней необходимости, так как не считают себя в безопасности под ней.
Нет у ни разницы между домашним платьем и выходной одеждой; один раз одетая на тело туника грязного цвета снимается или заменяется другой не раньше, чем она расползётся в лохмотья от долговременного гниения. Голову покрывают они кривыми шапками, свои обросшие волосами ноги — козьими шкурами; обувь, которую они не выделывают ни на какой колодке, затрудняет их свободный шаг. Поэтому они не годятся для пешего сражения; зато они словно приросли к своим коням, выносливым, но безобразным на вид, и часто, сидя на них на женский манер, занимаются своими обычными занятиями.
День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны. Когда приходится им совещаться о серьёзных делах, то и совещание они ведут, сидя на конях. Не знают они над собой строгой царской власти, но, довольствуясь случайным предводительством кого-нибудь из своих старейшин, сокрушают всё, что попадает на пути. Иной раз, будучи чем-то обижены, они вступают в битву; в бой они бросаются, построившись клином, и издают при этом грозный завывающий крик.
Лёгкие и подвижные, они вдруг специально рассеиваются и, не выстраиваясь в боевую линию, нападают то там, то здесь, производя страшное убийство. Вследствие их чрезвычайной быстроты никогда не приходилось видеть, чтобы они штурмовали укрепление или грабили вражеский лагерь. Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями, потому что издали ведут бой стрелами, снабжёнными искусно сработанными наконечниками из кости, а сойдясь в рукопашную с неприятелем, бьются с беззаветной отвагой мечами и, уклоняясь сами от удара, набрасывают на врага аркан, чтобы лишить его возможности усидеть на коне или уйти пешком.
Никто из них не пашет и никогда не коснулся сохи. Без определённого места жительства, без дома, без закона или устойчивого образа жизни кочуют они, словно вечные беглецы с кибитками, в которых проводят жизнь; там жёны ткут им их жалкие одежды, соединяются с мужьями, рожают, кормят детей до возмужалости. Никто у них не может ответить на вопрос, где он родился: зачат он в одном месте, рождён — вдали оттуда, вырос — ещё дальше.
Когда нет войны, они вероломны, непостоянны, легко поддаются всякому дуновению перепадающей новой надежды, во всём полагаются на дикую ярость. Подобно лишённым разума животным, они пребывают в совершенном неведении, что честно, что нечестно, ненадёжны в слове и темны, не связаны уважением ни к какой религии или суеверию, пламенеют дикой страстью к золоту, до того переменчивы и гневливы, что иной раз в один и тот же день отступают от своих союзников. Без всякого подстрекательства, и точно так же без чьего бы то ни было посредства опять мирятся. <…>" [25]
По пути гунны присоединяли к себе побеждённые народы. Так, ими были разгромлены аланы и остготы, создавшие государство в причерноморских степях. К тому времени к гуннам пристали помимо алан роксоланы и часть готов. Понимая, что со столь могущественным врагом ему не справиться, король остготов Германарих в отчаянии лишил себя жизни. Его сын Гунимунд заключил с гуннами союз, по которому предоставил силы остготов гуннам. Часть остготов бежала к римлянам.
Среди визиготов в это время разгорелась вражда между двумя вождями: Аталарихом и Фритигерном. Причиной междоусобия стали непримиримые противоречия между христианами и язычниками. Аталарих возглавлял лагерь христиан, Фритигерн — язычников.
Гунны напали на Аталариха и он был вынужден отступить за Троянов вал. Чтобы спасти остатки своего народа, он увёл его к Карпатам. Фритигерн бежал к границам Империи.
Гунны несколько лет терроризировали Восточную Римскую империю, затем, когда римлянам удалось остановить их продвижение, направились на Запад и осели в Паннонии, создав там своё государство.
Кочевой образ жизни определил характер гуннского войска. Они имели только конницу.
Элементы хозяйственной жизни, включавшей в основном охоту и скотоводство, отразились на военной технике гуннов. Даже аркан они превратили в смертельное оружие. Источники говорят, что в бою, когда враг укрывался от сабельных ударов, часть гуннов через головы своих товарищей набрасывала на противника ременные петли, которые не давали двигаться. [26]
Гунны были великолепными стрелками из лука. Лучники использовали большие, однотипные с сарматскими, луки, получившие с тех пор название "гуннских".
Гуннские луки высоко ценились как трофей. Но захватившие их германцы и римляне не могли использовать их так же эффективно, как гунны. Стрелы гуннских луков имели большие наконечники: железные, по форме — трёхлопастные, трёхгранные и плоские. Все наконечники были черенковые, т. е. имели черенок — штырь, крепившийся внутри древка стрелы. Гуннские гориты (колчаны), довольно большого размера, крепились к поясу с правой стороны и были комбинированными, т. е. объединяли и налуч и колчан.[27]
Мечи, использовавшиеся гуннами, были длинными, всаднического типа. В основном они были двухлезвиевыми. Они имели прямоугольное массивное перекрестье, далеко выступавшее за пределы клинка. Рукоять и перекрестье могли украшаться перегородчатой инкрустацией. Помимо прямоугольного, могли встречаться перекрестья ромбические и овальные. В общем, это были те же или похожие на всаднические мечи, которые пользовались сарматами.
Помимо конных лучников, у гуннов были также и тяжеловооружённые бойцы.
О доспехах гуннских всадников упоминает Флавий Вегеций Ренат, а Аммиан Марцелин (см. выше), Амвросий и Арриан упоминают, что гунны в бою использовали клинообразное построение и рубились мечами, не спешиваясь, а построение клином возможно лишь при наличии тяжеловооружённой конницы.
Из защитного вооружения гунны использовали шлёмы, панцири, кольчуги, прикрытия для рук и ног. Шлём был конусообразной формы, состоял из полос металла, сверху помещался шпиль с плюмажем или изображением животного. Шлём имел кожаную или ламелярную бармицу. Выйдя к границам Римской империи, гунны стали использовать местные разновидности шлемов — куполообразые, собранные из двух или четырёх частей, соединённых металлическими полосами.
Панцири, применяемые гуннами, были ламинарные (пластинчатые) или ламелярные (чешуйчатые). Существовали типы доспехов, в которых комбинировались элементы различных панцирей. Ламинарный панцирь, состоявший из пластинок, связанных между собой, мог дополняться чешуйчатой пелериной. Вдобавок под такой панцирь могла быть надета кольчуга. Существовали и более простые варианты ламелярных панцирей, которые выглядели как куртка без рукавов, застегивающаяся спереди и держащаяся на плечах при помощи лямок. К панцирю полагались ламелярные оплечья. Они могли быть не только ламелярными, но и состоящими из горизонтальных пластин, скреплённых между собой. Панцирь мог дополнять высокий бронированный стоячий воротник. При изготовлении доспеха, помимо железа могли использоваться кожа и костяные пластинки. Впрочем, попав на запад, гунны стали чаще использовать лишь одну кольчугу. Для защиты рук применялись наручи, изготовленные из продольных железных полос, ноги могли прикрываться кольчужными чулками.
Гунны не знали и не использовали деревянные сёдла, больше ездили на кожаных подушках, не пользовались шпорами, заменяя их плетью. Конский доспех в применялся незначительно. Максимум, это были чешуйчатые пелерины, прикрывавшие грудь лошади.[28]
Таким образом, гуннские воины имели защитное и наступательное вооружение мало чем отличавшееся от вооружения других кочевых и оседлых народов, живших внутри и вне границ Империи.
Примечания:
[1] Корнелий Тацит. О происхождении германцев и местоположении германцев., 6−7.
[2] Там же, 3.
[3] Корнелий Тацит. История. Книга вторая., 22.
[4] Корнелий Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии., 6.
[5] Франко Кардини. Истоки средневекового рыцарства. с.106−107.
[6] Корнелий Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии., 13−14.
[7] Корнелий Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии., 14.
[8] Корнелий Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии., 31.
[9] Франко Кардини. Истоки средневекового рыцарства. с.48.
[10] Корнелий Тацит. История., 79.
[11] Плутарх. Избранные жизнеописания. Красс., XVIII, XXIII — XXVII.
[12] Корнелий Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии., 44.
[13] Бастарны. Предположительно, германское племя. Тацит пишет о них следующее: "Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, право не знаю, хотя певкины, которых некоторые называю бастарнами, речью, образом жизни, осёдлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех, праздность и косность среди знати. Из-за смешанных браков их облик становится всё безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеды переняли многое из их нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, какие только не существуют между певкинами и феннами. Однако их скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и передвигаются пешими, и притом с большой быстротой; всё это отмежёвывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне".
[14] Эрулы или герулы. Германское племя. Первоначально проживали в Скандинавии. Были вытеснены датчанами. Западные герулы поселились в низовьях Рейна, восточные переместились к Чёрному и Азовскому морям. Воевали как против римлян, так и на их стороне, поставляя в армию Империи вспомогательные части.
[15] Бургунды. Германское племя. Первоначально проживали в устье р. Одер, откуда переселились в долину р. Майн. Позже, потеснив алеманнов, переправились через Рейн. Воевали с Римом.
[16] Вандалы. Германское племя. Первоначально проживали на п-ове Ютландии, переселившись затем на территории между Одером, Вислой, Судетами и Карпатами. Подразделялись на силингов и хасдингов. Участвовали в Маркоманских войнах, в результате чего заняли земли вплоть до Паннонии. Служили в римской армии как наемники, достигали высших военных должностей. В V в. предприняли поход на запад, достигнув Испании. Силинги были уничтожены визиготами, хасдинги создали своё королевство в Африке. В 455 г. разграбили Рим. Королевство вандалов уничтожено полководцем Восточной Римской империи Велизарием в 533 — 534 гг.
[17] Гепиды. Германское племя. Принадлежали к племени готов, остались в местах первоначального проживания и превратились в самостоятельный народ. В III в. заняли территории, примыкавшие к провинции Дакия. В V в. были покорены гуннами и принимали участие в войнах с Западной Римской империей. После распада гуннской державы стали федератами Рима. Государство герулов было уничтожено лангобардами и аварами в VI в.
[18] Руги или ругии. Германское племя. Первоначально населяли юго-запад Норвегии, затем переселились на территории в нижнем течении Одера и Вислы. Позже были вытеснены готами на запад, затем переместились к югу и вскоре стали подданными гуннов. После распада государства гуннов одна часть ругов перешла на службу в Восточную Римскую империю, другая вошла в состав государства остготов, образованном Теодорихом в Италии.
[19] Прокопий Кесарийский. Секретарь полководца Восточной римской империи Велизария, историк эпохи императора Юстиниана I. Им была написана история войн с готами, вандалами и персами, труд, прославляющий строительную деятельность императора Юстиниана. Автор "Тайной истории", критикующей царствование Юстиниана и Феодоры.
[20] Франко Кардини. Истоки средневекового рыцарства. с.47.
[21] Хтонические. Относящиеся к земле и подземному миру.
[22] Франко Кардини. Истоки средневекового рыцарства. с.59−60.
[23] А. В. Венков, С. В. Деркач. Великие полководцы и их битвы. с.112−116.
[24] Франко Кардини. Истоки средневекового рыцарства. с.50−53.
[25] Аммиан Марцеллин. Римская История. XXXI, 2, 1 — 11.
[26] А. В. Венков, С. В. Деркач. Великие полководцы и их битвы. с.130.
[27] Там же, с. 132.
[28] Там же, с. 133 — 134.
Варвары против Империи
Тяжёлые времена настали для Империи. Полчища варваров, словно голодные псы, набросились с разных сторон и принялись безжалостно терзать имперские земли, да так, что римляне и думать забыли о былом покое, мире и процветании. Среди тех, кто нападал на римские границы были враги старые, давно известные, и новые, отличавшиеся необузданным нравом и страстью к разрушению, прежде всего готы.
Покинув свои земли, они расселились на огромной территории от Дуная до Дона. Границей, разделившей прежде единый народ стал Днестр. Восточные готы (остготы) называли себя грейтунгами, западные (визиготы) — тервингами. Первыми правил род Амалов, вторыми — Балтов.
Остготы, захватив Херсонес Таврический (Крымский полуостров), создали там сильное государство. Обучившись морскому делу у местных жителей, они превратились в грозных морских разбойников, постоянно угрожавших римским владениям на берегах Черного и Средиземного морей.
Вестготы, расселившись по Дунаю, стали совершать набеги на прилегающие к границе провинции.
В правление императора Деция готы вторглись в Мезию и Фракию. Деций выступил на защиту дунайских провинции. Сражение у Наисса римляне проиграли, однако, восполнив потери, начали новое наступление, в ходе которого погиб сын Деция, а затем и сам император. Варвары отступили за Дунай.
Разразившаяся после смерти Деция смута, вызванная борьбой за опустевший трон, на несколько лет оставляет государство без верховного правителя. Победивший в междоусобице Валериан вынужден обороняться сразу на нескольких направлениях.
В 254 году маркоманны вторгаются в Паннонию и Северную Италию. На следующий год готы врываются в Македонию, Далмацию, Мезию и Фракию, совместно со скифами разоряют Малую Азию. Персы бесчинствуют в Сирии. Алеманны и франки, не встречая серьёзного сопротивления, переходят от набегов на рейнские провинции к походам вглубь римских территорий. Их отряды доходят до Пиренеев и Северной Испании. В 257 году остготы грабят причерноморские города, захватывают и сжигают Трапезунд, вторгаются в Понт. Флот Боспора достается варварам. Через год готами захвачены и разграблены Халкедон, Никомедия, Пруса, Апамея, Никея, персами завоевана Армения.
В 259 году сын и соправитель Валериана Галлиен у Милана останавливает вторжение алеманнов. Тогда же Постум провозглашает себя правителем Галлии. В 260 году Валериан начав неудачную войну против персидского царя Сапора I, терпит поражение под Эдессой, попадает в плен, где и умирает. Войска персов учиняют разгром Сирии, Киликии и Каппадокии. Антиохия и Тарс берутся штурмом, победителям достаются значительные богатства и огромное количество пленных.
Катастрофа, постигшая Империю, сокрушает единство государства. Помимо Постума, объявившего Галлию независимой от Рима, появляются и другие претенденты на престол. Восточные провинции объединяет под своей властью Оденат, правитель Пальмиры, сумевший дать отпор персам, вторгшимся в Сирию и Каппадокию после победы над Валерианом, в Египте приходит к власти Эмилиан, в Греции провозглашается императором Валент, Авреол правит на побережье Адриатики, в Паннонии Ингенуус повелевает именовать себя сувереном восточных провинций. Сицилию охватывает восстание рабов.
Галлиен пытается противостоять распаду Империи, но тщетно. Смерть одного узурпатора ничего не решает, ибо теперь всякий, имеющий достаточно наглости, сил и средств может объявить себя римским императором. Самозваные правители возникают и исчезают в сумятице жизни столь быстро, что никто после уже не может вспомнить ни их имён, ни их поступков; никто не может с точностью сказать как они выглядели и откуда были родом. Неудача, постигшая Галлиена в деле воссоединение отпавших частей Империи (его власть признают только Рим и Италия), заставляет его искать утешение в развлечениях. Устраивая пиры, он приказывает покрывать столы золотыми скатертями. Следуя его прихотям спальни усыпаются лепестками роз, из фруктов строятся крепости. Золото и драгоценные камни украшают его одежды, золотым порошком император усыпает голову.
При нём готы совершают набег на Ионийское побережье, грабят Эфес и дотла сжигают храм Артемиды. Вслед за этим они же на пятистах кораблях, пройдя через Геллеспонт в Эгеиду, покоряют множество греческих островов, а затем грабят Афины, Аргос, Спарту, Коринф и Фивы. Пока одна часть варваров возвращается с добычей морским путём, другая решает идти к Дунаю сушей. Римская армия под командованием Галлиена встречает готов у реки Нест во Фракии и в упорном сражении наносит им сокрушительное поражение.
После Галлиена императором становится иллириец Клавдий. Готы в очередной раз подвергают разгрому Грецию, Родос, Кипр, Ионийское побережье, осаждают Фессалоники. Клавдий отбрасывает варваров от города и уничтожает в сражении при Наиссе, за что получает почётный титул Готский. Готы потеряли около пятидесяти тысяч убитыми, десятки тысяч воинов, женщин и детей попали в плен. Но Клавдию не суждено править долго. Он умирает в Паннонии во время эпидемии чумы, вызванной тем, что трупы после победы у Наисса не были погребены.
Власть переходит к брату Клавдия Квинтиллу, царствовавшему всего семнадцать дней. Квинтилл неугоден римскому войску. Армия избирает императором Домиция Аврелиана, по прозвищу Manus ad ferrum — Рука на мече. Сын иллирийского крестьянина, он достиг высокого положения благодаря крепости духа и природной силе.
Аврелиан отражает нашествие на Италию алеманнов и вандалов (правда, с большим трудом, так как поражение римской армии при Плацентии открыло алеманнам дорогу в Среднюю Италию и на Рим), возвращает Империи Галлию, Египет, Испанию, строит вокруг Рима новые мощные укрепления, призванные защитить город в случае осады. Он требует от Зенобии, ставшей правительницей Востока после смерти Одената, признать его единственным императором. Зенобия отвечает решительным отказом. Вступив в союз с персами, армянами и сарацинами, она начинает войну. Войска Пальмиры, поддержанные отрядами союзников, вторгаются в Малую Азию и Египет, захватывают Александрию. Начав боевые действия в тяжелых для римлян условиях, Аврелиан, разбив армию противника, подходит к Пальмире, и, после отказа Зенобии капитулировать, берёт город штурмом. Возвратившись в Рим, он отмечает свои победы пышным триумфом. Аврелиан был первым, кто стал носить золотую диадему и приказал именовать себя господином и богом. Для укрепления единства Империи он посчитал нужным избрать единую религию и сделал в качестве основного культ почитания солнца. Уничтожение пусть призрачных, но всё же формально признаваемых республиканских традиций вызвало недовольство сенаторов и привело к организации нескольких заговоров против Аврелиана. Ответные репрессии не остановили недовольных политикой императора и в 275 году он был убит.
Та лёгкость, с которой варварам удавалось проникать вглубь Империи, ясно показала им, что Империя уже не так сильна как раньше. Ослаблению государства прежде всего способствовали сами римляне, позволившие превратить верховную власть в награду всякому, кто ради её получения готов был пойти на немыслимые злодеяния и неисчислимые жертвы. Это привело к тому, что различные честолюбцы, домогающиеся трона, первым делом стремились заручится поддержкой войска, привлекая воинов на свою сторону щедрыми подачками и обещаниями различных поблажек. Естественно, что вскоре уже не они, а сами солдаты решали кому быть римским императором, с лёгкостью развязывая междоусобные войны, в которых римские граждане беспощадно уничтожали друг друга почище любого врага…
Кар, ставший императором … (был убит молнией во время похода против персов. Два его сына: Нумериан и Карин, провозглашенные отцом цезарями, ненадолго пережили своего родителя. Нумериана убил префект претория Апр, а Карина лишили жизни его же воины, недовольные тем, что он позволял себе вольности в отношении их жён).
Преступление, совершенное Апром, не осталось безнаказанным. Начальник дворцовых войск Диокл, принявший после провозглашения его императором имя Диоклетиан, на первой же солдатской сходке выхватил меч и заколол стоявшего рядом префекта претория, поклявшись вслед за тем, что он не желал зла Нумериану, ничего не знал о намерениях Апра и не принимал участия в гнусном элодеянии, учинённом префектом претория. В связи с раскрытием заговора все ожидали начала следствия и обычных для такого рода дел преследований и конфискаций, однако Диоклетиан ограничился наказанием только одного виновного.
Следуя примеру Аврелиана, он облёкся в одежды, украшенные золотом и драгоценными камнями, возложил на голову золотую корону и повелел именовать себя господином. Восприняв церемониал, принятый при дворах восточных монархов, Диоклетиан заставлял подданных падать перед ним на колени и целовать края его облачения.
Понимая, что один человек уже не сможет обеспечить безопасность границ Империи, подвергающихся постоянным вторжениям варваров, он решает назначить официального соправителя. Им становится Максимиан Геркулий. Диоклетиан отдает ему в управление западную часть римского государства, оставляя за собой восток.
Стремясь обеспечить преемственность власти, император объявляет, что через двадцать лет он и Максимиан передадут престол в руки назначенных ими наследников. Вскоре называются имена цезарей: Констанций Хлор и Галерий. Таким образом, Империя оказывается разделённой между четырьмя правителями — тетрархами. По истечении срока, определенного Диоклетианом, происходит смена августов. Вопрос о назначении цезарей решается так: Диоклетиан пожелал, чтобы им стал Флавий Север, а Галерий выдвигает своего родственника Максимина Дазу.
После отречения Диоклетиан удаляется в Салону, где живёт в специально построенном для него дворце, разводя цветы и выращивая овощи.
С образованием тетрархии создалась весьма запутанная ситуация, вызвавшая ожесточённую распрю между престолонаследниками и претендентами на царственный пурпур. Императором западной части Империи был Констанций Хлор, управлявший Галлией, Африкой и Италией; восточной — Галерий, властвовавший над Иллирией, Азией и Востоком. Цезарями — Флавий Север и Максимин Даза. Галерий ненавидел Костанция Хлора, бывшего старшим августом и мечтал занять его место, чтобы править единолично. Ему представилась отличная возможность оказывать давление на соправителя, так как старший сын Констанция, Константин, был задержан Галерием в Никомедии и находился на положении заложника. Несмотря на просьбы тяжело болевшего Хлора, император Востока под разными предлогами удерживал Константина у себя до тех пор, пока Константин не бежал, обманув Галерия. Прибыв к отцу, находившемуся при смерти, он был тотчас же объявлен цезарем.
Со смертью Констанция Хлора титул августа передается Галерием Флавию Северу. В то же время в Риме Максенций, сын Максимиана Геркулия, воспользовавшись возникшими волнениями среди горожан, провозглашается цезарем, претендуя на управление Западом, который был отдан Галерием Флавию. Максимиан, узнав о том, что его сын стал императором, спешит в Рим, надеясь разделить с Максенцием власть. Флавий собирает войска и осаждает город, но не достигает успеха и возвращается в Равенну. В ответ Максимиан осаждает Равенну, однако осада не приносит ощутимых результатов. Максимиан решает захватить Севера хитростью. Лазутчики проникают в город и сообщают Флавию, что против него готовится заговор. Испуганный август соглашается ради спасения своей жизни сдаться Геркулию. Захваченного предательским способом Флавия Севера привозят в Рим и заставляют покончить с собой.
Максенций отказывается признать отца соправителем. Максимиан едет в Галлию к Костантину, который в обмен на титул августа соглашается с тем, что Геркулий будет первым в их союзе. Договор скрепляется браком Константина и дочери Максимиана Фаустой. Однако Константин, в отличие от Максимиана, не торопиться начинать борьбу за власть над Империей. Тогда Максимиан вновь устремляется в Рим, где предпринимает отчаянную попытку убрать с престола сына. Потерпев неудачу, он вынужден бежать сначала из города, потом и из Италии. Заручившись поддержкой Галерия, Максимиан пытается уговорить Диоклетиана возвратиться к власти и слышит в ответ: "О, если бы вы могли посмотреть на овощи, выращенные моими руками в Салоне, вы бы сказали, что мне этого никогда не надо делать". [1]
Поняв, что проиграл, он слагает с себя порфиру, возвращается к зятю в Галлию и поселяется в Августе Треверов как частное лицо. Зная характер Максимиана, можно смело утверждать что перспектива медленного угасания в покое и достатке абсолютно не устраивала старого властолюбца. Последние годы его жизни прошли в погоне за ускользнувшей из рук властью, от которой он однажды отказался, подчинившись воле Диоклетиана, требовавшего отречься от короны в пользу назначенных ими преемников. Максимиан проявил непростительную слабость, позволив себе согласиться с доводами безумца, мечтавшего растить капусту, а не царствовать. Ошибка стоила ему трона, но Максимиан не собирался сдаваться, ожидая лишь подходящего случая напомнить о своих притязаниях. Вскоре терпение его было вознаграждено.
Константин неосмотрительно предоставил тестю возможность захватить подвластную ему Галлию, и Геркулий не преминул воспользоваться подвернувшимся случаем. Собрав армию, он захватил Арелате, однако, не имея достаточных сил для сопротивления подошедшему Константину, вынужден был отступить в Массилию. Константин предпринял штурм города, закончившийся безрезультатно. Тогда император нашел в Массилии предателей, открывших ворота перед его войском. Максимиан был умерщвлен (или покончил самоубийством).
На Востоке Галерий незадолго до своей смерти возвел в сан августа Лициния Лициниана, своего друга и боевого товарища. Теперь в Империи было четыре императора, имеющие титул августа: Константин, Максенций, Максимин Даза и Лициний. Хрупкое перемирие, установившееся между ними, сохранялось недолго. Римляне, недовольные тираническим правлением Максенция, просили Константина освободить их от диктатора.
Константин повёл войска на Рим. Максенций, напуганный предсказанием оракула, предрекшего ему смерть, если он покинет пределы Рима, оставался в городе, поручив ведение войны своим полководцам. Несмотря на численное превосходство, военачальники Максенция не смогли остановить противника. Армия Константина подошла к Риму и расположилась у Мульвийского моста.
28 октября 312 года, в день, когда Максенций пять лет назад пришёл к власти, начинается решительная битва. Сам император в это момент находился в цирке, где давал игры в честь дня рождения. Народ, возмущенный тем, что Максенций не принимает участия в сражении, требует, чтобы он лично возглавил войско.
Подчинившись воле граждан, император бросается в битву. Едва он переходит на другой берег, мост за его спиной рушится. Воины Константина, воодушевленные этим зрелищем, усиливают натиск. Солдаты Максенция не выдерживают яростной атаки противника и обращаются в бегство, увлекая за собой императора. Ослепленные страхом люди, сбившиеся в беспорядочную толпу, несутся по направлению к разрушенному мосту и, не имея возможности остановиться, падают вниз. Среди утонувших в Тибре был и Максенций.
Вступив в Рим, Константин проявил удивительное великодушие, ограничив репрессии казнью сыновей Максенция, несмотря на то, что население требовало уничтожения всех приверженцев погибшего императора. Все сторонники бывшего диктатора Рима были прощены. Далее победитель озаботился судьбой сената. Вступив в освященные древностью стены римской курии, Константин торжественно обещал восстановить её былое величии, чем заслужил признание сенаторов и назначение себя старшим августом.
На следующий год Максимин Даза, желая увеличить свои владения, начинает войну против Лициния. Армия, насчитывающая семьдесят тысяч человек, вторгается из Сирии в провинции, управляемые Лицинием и захватывает Византий. Однако численное превосходство не спасает Дазу от поражения и смерти. Лициний становится властителем всего Востока.
Вскоре междоусобица вновь потрясает Империю. Поводом к ней послужили разногласия о принадлежности балканских провинций. В нескольких сражениях Константин одерживает победу и диктует условия нового раздела Империи. За Лицинием остается Сирия, Малая Азия, Египет и Фракия. Константину отходит Греция, Македония, Дакия, Далмация и Паннония. Новое противостояние между августами начинается из-за Фракии. Воспользовавшись неспособностью Лициниана противостоять нападениям готов на провинцию, Константин "пришел на помощь" соправителю и, освободив Фракию от варваров, оставил её за собой.
Лициний, не желая мириться со столь наглым захватом, открывает боевые действия против старшего императора. Противоборствующие стороны сходятся у Адрианополя. Лициний, несмотря на перевес сил (сто пятьдесят тысяч пехоты и пятнадцать тысяч конницы бывших у него, против ста двадцати тысяч пехоты и конницы у Константина) проигрывает битву. Спасаясь от преследования, он бежит в Малую Азию, имея целью продолжение войны. Набрав армию взамен разбитой, Лициний идет навстречу Константину и терпит окончательное поражение. Спасшись в Никомедию, он вынужден принять условия счастливого победителя, согласившись отречься от власти в обмен на жизнь. Бывшего августа ссылают в Фессалоники, где тихо и без лишних свидетелей умерщвляют. Константин становится полновластным правителем Империи.
После его смерти, наступившей 22 мая 337 года, власть в государстве переходит к трем сыновьям: Константину, Константу, Констанцию и двум племянникам: Далмацию Старшему и Аннибалиану (старший сын императора Крисп был убит по приказу отца в 326 году). Тотчас среди сенаторов, патрициев и высших командиров римской армии составился заговор, имевший целью не допустить племянников Константина к управлению Империей. Обстоятельства благоприятствовали заговорщикам, ибо к ним примкнул Констанций, успевший прибыть в Константинополь раньше других наследников.
В возникшей вслед за тем смуте погибли Далмаций Старший, Далмаций Младший, Аннибалиан и множество родственников Константина, в том числе и Юлий Констанций, сводный брат императора. В живых остались только малолетние дети последнего: Юлиан и Галл. После устранения нежелательных соправителей братья заново поделили Империю. При этом Константин, как самый старший получил Константинополь, Галлию, Испанию и Британию, Констант Италию, Африку и Западную Иллирию, а Констанций стал правителем Фракии и Востока.
Однако Константину захотелось большего, и по прошествии трех лет он заявил о своих правах на Африку. Констант согласился обсудить требования брата, но переговоры были безрезультатны. Константин, собрав войска, вторгся в Италию. Констант, находившийся в это время в Дакии, направил собственную армию навстречу войскам брата и соправителя. Константин вел себя крайне беспечно и неразумно, чем незамедлительно воспользовались полководцы противника. Один из них через посыльного снесся с императором и просил его о встрече, обещая передать Константину большую часть войска брата. Константин поверил письму и, взяв с собой небольшую охрану, отправился на переговоры. Забывший об осторожности император попал в засаду и был убит. Тело его сбросили в реку. Земли, которыми он владел, отошли к Константу.
Распространив свою власть на большую часть Империи, Констант не сумел удержать её. Мелочный и ленивый, он не был любим в армии и презираем гражданскими администраторами. Один из них, Магненций, замыслил свергнуть императора и завладеть престолом. На пиру, устроенном в честь дня рождения сына, он появился перед гостями облаченный в пурпурную мантию и с диадемой на голове. Всеобщее ликование охватило присутствующих. Магненция провозгласили августом и императором.
Пока узурпатор в Одене принимал поздравления, Констант в галльских лесах увлечённо охотился на оленей. Здесь ему и сообщили о мятеже. Не имея сил и средств для возврата утраченной власти, Констант бежал. Он направился в Испанию, но по дороге был настигнут посланной вслед погоней и умерщвлен в городе Елена, названном так Константином Великим в память о матери. В том же году иллирийские легионы провозгласили императором своего командующего Ветраниона. Будучи человеком простым и покладистым, он бы никогда не решился изменить законному государю, но подстрекаемый Константиной, дочерью Константина Великого, женщиной властной и честолюбивой, принял титул и корону.
Теперь самозваным императорам предстояло договорится с Констанцием, тем более, что произошедшие на Западе изменения заставили правителя Фракии и Востока прекратить войну с персами и обратиться к внутренним делам Империи. Магненций (которого к тому времени признали Галлия и Италия) и Ветранион отправили к Констанцию послов с тем, чтобы мирно разрешить вопрос о новом разделе власти.
Император встретил посланцев в Гераклее. Отказавшись признать права новоявленных соправителей, он, однако, постарался не допустить союза между ними. Зная о простодушии Ветраниона, он провел его ласковыми речами и оказываемыми на словах почестями. Называя Ветраниона братом и императором, Констанций предложил ему обсудить возникшие проблемы без ненужных свидетелей, намекая на людей Магненция.
Встреча императоров состоялась на равнине около Сардики. Ветранион прибыл к городу во главе сорокатысячной армии, у Констанция войск было значительно меньше. Армии построились перед специально возведённым помостом, на котором были установлены два трона. Императоры взошли на помост и переговоры начались. Здесь в полной мере проявилась хитрость и коварство Констанция. Слабость войска не оставляла ему надежды на победу в случае открытого столкновения, поэтому Констанций, действуя через доверенных людей, денежными подарками и щедрыми посулами тайно переманил на свою сторону многих солдат и командиров Ветраниона.
Начав говорить первым, он искусно запутал бедного простака в паутине витиеватых славословий, изъявлений сердечного расположения и признания неоспоримого права иллирийца на божественный пурпур, а затем неожиданно нанёс Ветраниону ошеломительный удар, заявив, что только дети Константина являются истинными римскими августами. Эти слова были многократно повторены герольдами, специально расставленными во многих местах так, чтобы каждый легионер мог хорошо расслышать сказанное императором. В ответ из солдатских рядов раздались крики: "Долой этих выскочек-узурпаторов! Долгая жизнь и победа сыну Константина! Только под его знаменем мы будем сражаться и побеждать!" [2]
Видя, что войско ему изменило, Ветранион пал на колени перед Костанцием, сорвал с головы своей диадему и, униженно моля августа о прощении, целовал его руки. Император поднял раскаявшегося узурпатора и желая показать, что расположен к нему, самолично помог неудавшемуся властителю сойти с помоста.
Судьба была более благосклонна к Ветраниону, нежели к Магненцию. Ему сохранили жизнь хотя и ограничили свободу передвижения, поселив в Перузии, где он и прожил шесть лет, наслаждаясь покоем, в роскоши и богатстве.
Летом 351 года Констанций начал войну против Магненция. Боевые действия велись в Паннонии. Решающее сражение произошло около города Мурса. Войска Магненция были разбиты и рассеяны. На поле боя осталось пятьдесят четыре тысячи убитых.
"В этом сражении были растрачены столь грандиозные силы Римской империи, что хватило бы для любых внешних войн, которые могли бы принести множество триумфов и обеспечить безопасность границ государства". [3]
Магненций ушел в Италию, но провинция признала власть Констанция и ему пришлось бежать дальше, за Альпы. Ища спасения, он метался по стране словно заяц, преследуемый собаками, пока, наконец, не покончил с собой. Жизнь его прервалась 11 августа 353 года.
Констанций стал править единолично. Племянников он удалил от двора, но позаботился о том, чтобы их обучали и воспитывали лучшие учителя. Сначала Юлиан находился в Каппадокии, позже местом жительства для него была избрана Никомедия. Его воспитателем был Мардоний, прививший мальчику любовь к классической литературе и философии. Никомедийский епископ Евсевий отвечал за религиозное образование Юлиана. Позже братьям было приказано поселиться в замке Мацеллум, находившемся около Кесарии Каппадокийской.
В 350 году Констанций, желавший подготовить себе преемника, провозгласил цезарем Галла, назначив ему местом пребывания Антиохию. Женой Галла стала Константина, вдова убитого в 337 году Аннибалиана и злой гений несостоявшегося императора Ветраниона. Супруги прославились тем, что сгубили множество ни в чём не повинных людей. Беззакония, чинимые семьей цезаря, заставили императора, действовать жёстко и решительно. Галл был вызван в Медиолан, резиденцию Констанция, и по дороге убит. Константина умерла от малярии и была похоронена в Риме.
Возвышение брата облегчило положение Юлиана. Он смог поселиться в Костантинополе. Вскоре молодой человек обзавелся большим числом знакомых, что не понравилось императору, и Юлиан был возвращён в Никомедию. После гибели Галла, Констанций, побуждаемый к тому просьбами императрицы, позволяет Юлиану не только жить в Медиолане, но и посетить Афины. 6 ноября 355 года, по воле дяди, Юлиан становится цезарем и получает в управление Галлию. Провинция к тому времени являла собой жалкое зрелище. Лимес (укрепленная граница), неоднократно прорываемая в прошлом варварами, была во многих местах разрушена германцами для того, чтобы безнаказанно совершать набеги на имперские земли. Ограбленная и разорённая, Галлия не имела достаточных сил для обороны и, казалось, Империя уже смирилась с её потерей.
Несмотря на катастрофическое положение, в котором пребывала провинция, Юлиану не предоставили войсковые части для наведения порядка. Более того, осторожный и подозрительный Констанций не определил отношения цезаря с гражданской (префект претория) и военной (командирами расположенных в Галлии воинских подразделений) администрацией. Сам Юлиан считал, что его таким образом приговорили к смертной казни. Изощренный способ убийства, избранный Констанцием, заключался в том, что новоназначенный цезарь был совершенно не знаком с военным делом. Поклонник греческих философов, он увлекался Платоном, отдавая предпочтение тиши библиотек, а не пребыванию в суровых условиях воинского лагеря. Отправляя Юлиана на защиту Галлии, император обратился к нему с речью, сказав следующее:
"То, что я справедливо предоставляю моему знатному родственнику верховную власть, возвышает меня ещё более, чем-то, что я сам обладаю этой властью. Итак, раздели со мной тяготы и опасности, прими на себя управление Галлией и заботу о её безопасности. Если будет необходимо стать лицом с лицом с врагом, стань твёрдой стопой рядом со знаменосцами, возбуди в воинах боевой дух, сам иди в бой, соблюдая осторожность, конечно; дрогнувшим в бою приди на помощь, оробевшим скажи слова укора будь в бою беспристрастным свидетелем героизма и трусости. Иди же, отважный муж, ибо опасность наступила, и веди за собой таких же храбрецов!
Связанные прочными узами любви, мы будем помогать друг другу, будем воевать вместе, и с равным разумением и благожелательством будем править умиротворённой вселенной, если только бог пошлёт своё соизволение на наши молитвы. Спеши, чтобы бдительной заботой отстоять доверенный самим отечеством пост!". [4]
Оказалось, что кабинетный мыслитель может одинаково хорошо управляться и стилом, и мечом. Юлиан восстановил мир и порядок, изгнал из Галлии варваров, сделав безопасным водный путь по Рейну. Построив торговый флот, он обеспечил провинцию британским хлебом. Разрушенные города отстраивались с помощь пленных германцев.
В сражении при Аргенторате (Страсбурге), благодаря военному таланту цезаря, римляне остановили нашествие алеманнов, нанеся сокрушительное поражение сильному войску, возглавляемому Кнодомиром и семью королями.
"Воины его боготворят, — доносили Констанцию многочисленные информаторы, — и в армии начинают склоняться к мысли, что неплохо было бы сделать Юлиана августом".
Растущая популярность цезаря сильно встревожила императора. Стремясь ослабить возможного конкурента, он отправляет в Галлию трибуна Деценция с приказом принять под своё командование вспомогательные отряды, набранные Юлианом из герулов, батавов, кельтов и петулантов, а также отобрать по триста человек из каждого легиона для армии, которую император собирает против персов.
Юлиан в точности исполнил распоряжение венценосного родственника, но предупредил Деценция, что варвары, добровольно вступившие в армию могут отказаться покинуть родную землю. Посланник императора не прислушался к словам цезаря и всё завершилось бунтом и провозглашением Юлиана августом. Отсутствие диадемы не остановило солдат. Один из драконариев (знаменосцев) сорвал со своей шеи золотую цепь, которую и возложили вместо короны на голову нового императора. Юлиан, однако, не спешил вступить с Констанцием в открытую борьбу. Посылая дяде письма, он постоянно напоминал о том, что решение принять диадему было вынужденным и диктовалось сложившимися обстоятельствами. Тем не менее, к войне он готовился.
Нападение алеманнов под предводительством Вадамария ускорило начало междоусобицы. В свое время Констанций заключил с ним мир и теперь, по слухам, заплатил варвару значительную сумму за то, чтобы тот задержал Юлиана в Галлии. Вадамарий ловко исполнял поручение императора до тех пор, пока Юлиану не удалось захватить его хитростью. Пленённый вождь германцев был сослан в Испанию, а позже, перейдя на службу Империи, управлял Финикией.
Когда волею войска Юлиан стал императором, Констанций был занят подготовкой к походу на Персию. Война на восточных границах шла не прекращаясь. Парфяне, основной противник Рима на пути к мировому господству, к этому времени сошли с исторической сцены. Парфянское царство было основано Аршаком, "человеком неизвестного происхождения, но большой доблести", опиравшимся на кочевников — парнов, входивших в племенной союз дахов.
Восставшая область была частью Сирийского царства, созданного Селевком, одним из полководцев Александра Великого, сумевшего удержать за собой приличный кусок выморочного наследства, оставшегося после смерти македонского царя, сокрушившего державу Дария. Новые правители Парфии принялись расширять свои владения, одновременно защищаясь от Селевкидов, стремившихся вернуть утраченные ими территории. При Тиридате I, брате Аршака, парфяне едва избежали гибели в войне с Селевком III и спаслись от полного разгрома только благодаря помощи, оказанной им среднеазиатскими кочевыми племенами. Сын Тиридата I, Тиридат II, потерял ряд подвластных ему земель и был вынужден заключить невыгодный мир с Антиохом III.
Положение изменилось с восшествием на престол царя царей Митридата I. Теперь Селевкиды безуспешно пытались сдержать натиск парфян. Деметрий II Никатор попал в плен, не оправдав своего прозвища "Победитель", сын Митридата, Фраат II разбил Антиоха VII. Парфия к этому времени владела обширными территориями, простиравшимися от гор Гиндукуша до Тигра и Евфрата, включая области, отторгнутые от Бактрии. Казалось, ничто уже не могло остановить победное движение Парфии на запад, но тут явился противник, заставивший потомков Аршака забыть о Сирии. В степях Центральной Азии кочевой мир пришёл в движение. Племена тохаров или кушанов (китайцы называли их даюэчжи), теснимые более сильными соседями, вторглись в пределы Парфянского царства. В войне с ними погибли Фраат II и ставший после него царём Артабан I. Остановить нашествие тохаров удалось Митридату II. Он же направил посольство в Рим с целью заключения мирного договора. Так впервые встретились два народа, ставшие вскоре непримиримыми врагами, оспаривающими друг у друга право определять судьбу Востока. В этом противостоянии и Рим и Парфия то одерживали блестящие победы, то терпели сокрушительные поражения.
Марк Красс в битве при Харране (Карры) бездарным командованием подставил считавшуюся непобедимой римскую пехоту под удар закованных в железо парфянских контариев, называемых также катафрактами или клибанариями. Двадцать тысяч убитых легионеров остались на равнинах Месопотамии, парфяне захватили римский лагерь, легионных орлов и множество пленных. Торжествующие победители, веселясь, предъявили царю отрубленную голову триумвира. Насмехаясь над жадностью римского командующего, они влили в глотку Красса расплавленное золото, навсегда утолив жажду алчного патриция. Развивая свой успех, парфяне захватили Сирию и дошли до Иерусалима. Позже удача сопутствовала римлянам, до тех пор, пока Марк Антоний не потерпел неудачу в организованном им походе.
Парфянский царь Фраат IV, нанесший поражение правителю Востока, воспользовался представившимся ему случаем и заключил с Римом мирный договор, вернув римлянам легионных орлов и всех пленных. Более ста лет после этого между римлянами и парфянами сохранялся мир. Однако внутренние неурядицы ослабляют державу Аршакидов, а междоусобная борьба способствует тому, что римляне вновь начинают боевые действия.
Император Траян объявляет Армению и Месопотамию римскими провинциями. В 116 году Империя создает провинцию Ассирия, а войска Траяна вступают в Селевкию-на-Тигре и столицу Парфии Ктесифон, где победителям достается золотой трон Аршакидов. Только смерть императора позволила парфянам перевести дух и поправить свои сильно пошатнувшиеся дела. В 164 году римская армия под командованием Марка Аврелия вторгается в Месопотамию, вновь захватывает Селевкию и разрушает Ктесифон. В 199 году император Септимий Север наносит парфянам сокрушительное поражение. Римляне захватывают в Ктесифоне царскую сокровищницу и сто тысяч пленных. Артабан V в 218 году возвращает Месопотамию, но власть уже ускользает из рук потомков Аршака.
В Парсе, одной из провинций Парфии, в результате дворцового переворота власть переходит к Папаку, представителю рода наследственных хранителей храма Анахид, находившегося в городе Истахре. Младший сын его, Арташир, после смерти отца наследует захваченный силой престол, но Артабан отказывается признать права наследника. Арташир поднимает восстание против парфянского царя. Артабан, желая примерно наказать мятежника, собирает войско, начинает войну, терпит поражение и гибнет на поле боя. Арташир, вышедший из схватки победителем, в течении нескольких лет подчиняет себе оставшуюся без верховного правителя державу Аршакидов и становится царём царей, давая тем самым начало персидской династии Сасанидов. Персия вместо Парфии, но враг у новых властителей остался старый — Римская империя.
В 360 году Констанций был вынужден отражать нападения персов на римские владения. Летом того же года имперские войска осадили крепость Безабду, расположенную у Тигра, ранее принадлежавшую римлянам, но захваченную персами. Несколько раз римляне предпринимали попытки взять крепость штурмом, возводили насыпи и пытались разрушить стены многочисленными таранами, среди которых особую опасность представлял тот, которым сами персы когда — то взломали стены Антиохии, а затем оставили в Каррах, где он и попал в руки римлян.
Несмотря на то, что положение осаждённых было безнадежным, они отчаянно сопротивлялись. Им удалось нанести непоправимый урон осадным орудиям римлян. Одна часть их была сожжена, а другая сломана. Осада крепости продолжалась до осени, после чего Констанций приказал отступить в Сирию.
Известие о мятеже, поднятом войсками в Галлии застали его во время подготовки нового похода против персов, поэтому он не смог сразу же напасть на Юлиана. Письма, посылаемые Юлианом, не оказывали на Констанция никакого действия, он не признавал избрание племянника императором. В этих условиях столкновение между ними становилось неизбежным.
Война началась в 361 году. Войска Юлиана, захватив горные проходы через Альпы, вошли в Паннонию, навстречу им двигалась армия Констанция. Лишь смерть императора 3 ноября 361 года позволила избежать междоусобицы.
В 363 году Юлиан начинает поход на Восток. Римляне подошли к Ктесифону, отбросив войска шаха Сапора II за Тигр, но взять город не смогли, несмотря на длительную осаду. Нарастающее недовольство солдат, не желавших более бессмысленно гибнуть у стен персидской столицы, вынудило императора повернуть обратно. В сражении при Маранге Юлиан, отказавшись надеть панцирь, был поражен вражеским копьём в бок и умер, страдая от раны. Историк Аммиан Марцелин, бывший в свите августа, записал последние слова умирающего:
"С благодарностью склоняюсь я пред вечным богом за то, что покидаю земной мир не как жертва тайных козней, не вследствие жестокой и продолжительной болезни, умираю не смертью, умираю не смертью приговорённого к казни, а ухожу в расцвете моей славы. Из осторожности я не называю наследника моей власти. Как честный сын отечества я хочу, чтобы после меня нашелся хороший правитель". [5]
Армия, оставшись без императора, пожелала, чтобы диадему принял Иовиан. Молодой человек отличался пристрастием к вину и женщинам. В отличие от Юлиана, довольствовавшимся пищей простых воинов, Иовиан предавался обжорству.
Малообразованный и неэнергичный, он был лишь бледной тенью деятельного предшественника. Его знаменосец перебежал к персам и сообщил им о смерти Юлиана. Римлянам пришлось отдать пять провинций и заключить мир на тридцать лет. Войска возвращалась к границам Империи. Через год Иовиан умер. Его прах отправили в Никею, столицу Вифинии. Прибывшая туда вслед за останками Иовиана армия единодушно высказалась за то, чтобы императором стал военный магистр Валентиниан, находившийся к то время в Анкире. Опытный полководец, он был выходцем из простой семьи, жившей в Паннонии. Его отец торговал веревками.
На совещании высших военных и гражданских чиновников было решено отправить в Анкиру посольство, с тем, чтобы сообщить Валентиниану о избрании его августом. На десять дней государство осталось без верховной власти.
Как только Валентиниан въехал в город, он сразу же удалился во дворец и приказал никого к нему не пускать. Дело в том, что он прибыл в дополнительный день февраля, считавшийся несчастливым. Тотчас же префект претория Саллюстий предложил, чтобы все влиятельные граждане следующий день также провели в своих домах и не выходили из них под угрозой смертной казни. Естественно, это предложение было принято единогласно.
Утром Валентиниан, окружённый телохранителями, в сопровождении сенаторов и полководцев Империи, направился в лагерь, находившийся за городом, туда, где должна была пройти его коронация. Войско выстроилось перед высоким помостом, возведенным за ночь специально для этого знаменательного события. Воины приветствовали своего императора радостными криками и ударами мечей о щиты. Ровные квадраты легионов были расцвечены разноцветными знаменами-драконами и вексиллами вспомогательных подразделений. Валентиниан поднялся на широкую площадку, подошел к перилам и вскинув вверх правую руку, приветствовал легионы. Сановники торопясь, взбирались следом, толпились за его спиной. Толкая стоящего рядом, каждый стремился занять место поближе к новому правителю Римской Империи. В сопровождении герольдов и драконариев, несущих пурпурные знамена, под охраной палатинской когорты принесли знаки императорской власти. Распорядитель дворцовых церемоний взяв с алой подушечки корону, осторожно возложил её на голову августа. Пав на колени, благоговейно поцеловал край императорского плаща. Тотчас взревели букцины, возвещая о завершении церемонии, сановники склонились перед властелином Рима, воины дружно выдохнули: "Слава Августу Валентиниану, Божественному, Счастливому и Непобедимому, Отцу Отечества, императору".
Когда последние слова приветствия безвозвратно растворились в воздухе, неожиданно наступившая тишина казалось сковала присутствующих. Участники торжественного действа на минуту застыли в молчании. Легионеры в блестящих панцирях, император в окружении сенаторов и военачальников, герольды и гвардейцы, знаменосцы и трибуны, солдаты вспомогательных когорт, галлы и германцы, в национальном варварском наряде, клибанарии, облаченные в чешуйчатые доспехи, все разом ощутили вдруг горькую бессмысленность происходящего и это мгновенное прозрение наполнило их души ядом необъяснимой тоски. Неожиданно чуть слышный шум пронесся на рядами. Четкие линии подразделений слегка колыхнулись и чей-то возглас окончательно рассеял странное наваждение, охватившее людей.
— Соправителя! Назначь себе соправителя!
Это требование подхватило множество голосов, строй рассыпался, воины придвинулись к самой трибуне. Валентиниан растерялся. Ничто не предвещало такой развязки. Подчиняясь внезапному импульсу, он шагнул навстречу воинам, протянул руку, пытаясь удержать, остановить, предотвратить надвигающуюся на него опасность. Жест отчаяния, проявление слабости, о котором он предпочитал позже не вспоминать. Смешно, но именно это неправильно истолкованное движение остановило назревающий бунт. Шум начал стихать, толпа отхлынула от помоста. Трибуны принялись наводить порядок, безжалостно лупя солдат палками направо и налево. Перемежая команды отборными ругательствами, они действовали словно пастухи, возвращающие отбившихся овец обратно в стадо. Префекты легионов, полностью полагающиеся на офицеров, не вмешивались. Наконец строй был восстановлен и Валентиниан обратился к воинам с речью:
— Невозможно заранее предугадать, какие изменения могут произойти в жизни человека. Еще недавно, живя в Анкире, я не мог даже и предположить, что в недалеком будущем мне будут уготованы столь значительные перемены. Я никогда не помышлял о верховной власти и всегда был доволен тем положением, которое занимал. Мои мысли и желания были направлены на то, чтобы упрочить свое положение в войсках, получить назначение туда, где можно стяжать награды и почести, заслужить расположение императора и войти в его свиту. К большему я не стремился. Тем неожиданнее для меня было сообщение о том, что волею войска, а также единодушным решением всех сословий, я был избран августом Римской империи и получил право распоряжаться судьбой многочисленных народов, населяющих Империю. Я благодарен вам за то, что вы, не колеблясь, доверили мне власть в государстве, вручив мне также самое дорогое, что у вас есть — собственные жизни. Я принимаю ваш дар и обещаю, что никогда не забуду тех, кому обязан своим возвышением. Я также исполню ваше требование и изберу себе соправителя, но прошу только об одном одолжении. Не заставляйте меня назвать его имя немедленно. Серьезные дела не вершатся в спешке. Мне необходимо время для выбора подходящего кандидата.
Возвратившись во дворец, Валентиниан собрал совещание и спросил у сановников, кого бы они хотели видеть в качестве соправителя. Все молчали, боясь заговорить. Тогда магистр конницы Дагалайф, выступив вперед, сказал:
— Если ты, хороший государь, любишь своих родных, то у тебя есть брат, а если ты любишь отечество, тогда ищи, кого облечь в пурпур. [6]
Валентиниан выслушал ответ Дагалайфа и гнев полыхнул в его глазах. Но он сдержал свои чувства. Поднявшись с трона, он покинул зал, оставив придворных, терзаемых самыми мрачными предчувствиями. Гражданские чиновники первыми устремились прочь от магистра конницы, дерзнувшего давать августу столь опрометчивые советы. Многие командиры, нехотя, как бы сомневаясь, также отошли от него. В считанные секунды вокруг Дагалайфа образовалось пустое пространство и только несколько человек имели мужество остаться возле магистра.
Но император не стал преследовать воина, честно ответившего на заданный вопрос. Как бы не хотелось Валентиниану править одному, он прекрасно понимал, что войско может не только возвести, но и сбросить с престола любого, кто ему не понравится. Поэтому 26 марта 364 года Валентиниан провозгласил в Константинополе августом и соправителем Валента. Разделив власть, он не слишком проиграл от этого, так как Валент во всём полагался на своего старшего брата.
Императоры оставались в Константинополе, несмотря на то, что варварские племена ни на минуту не оставляли в покое подвластные им земли. Враги безнаказанно грабили римские провинции. Алеманны опустошали Галлию, сарматы и квады — Паннонию, готы бесчинствовали во Фракии, скотты, пикты, саксы и аттакоты беспрерывно нападали на римлян в Британии, мавры угрожали Африке, персы хотели подчинить Армению. Только весной следующего года соправители направились в Нэсс, где разделили войска и Империю. Валентиниану отошел Запад, Валенту достался Восток.
Валентиниан проявил себя деятельным правителем. Для укрепления римских границ по Рейну были возведены мощные укрепления. Родственникам он не потакал и не старался предоставить им выгодные места при дворе. Будучи христианином, он относился к религии скорее равнодушно, чем ревностно. Язычников не преследовал, в религиозных спорах не поддерживал ни одну из противоборствующих сторон.
Служа примером в личной жизни, Валентиниан не отличался добротой души. Врагов, истинных и мнимых, он преследовал беспощадно. Завидуя людям образованным и богатым, он обрекал их на смерть и всячески унижал. Жестокость императора не знала предела, жадность заставляла его не обращать внимание на просьбы о снижение налогов. Мольбы изнемогающего от неимоверных поборов населения совершенно не трогали Валентиниана. Ожесточение его души дошло до того, что под конец жизни он приказал поставить рядом со своей спальней клетки с медведицами, приученными питаться человеческим мясом.
На Востоке Прокопий, племянник императора Юлиана, поднял восстание, объявив себя защитником и продолжателем реформ, начатых дядей. Привлекательные лозунги обеспечили ему поддержку городов и позволили собрать многочисленную армию. Беглые рабы и колоны пополняли его войска, варвары, привлеченные блеском золота и щедрыми обещаниями, охотно шли к нему на службу. Ему удалось захватить Константинополь, но удержать трон он не сумел. Заложник чужой славы, Прокопий ничего не сделал для того, чтобы претворить программу Юлиана в жизнь. Потерпев поражение во Фракии, он попал в плен и был казнен. Валент повелел провести следствие с тем, чтобы обезопасить себя и Империю от явных и тайных сторонников уничтоженного им соперника. Назначенные для этого люди незамедлительно принялись за дело. Константинополь содрогнулся от ужаса. Жестокость, с которой велось дознание, не оставляла надежды на справедливое разбирательство. Одних губило богатство, других доносы. Кровавый смерч захватывал всё новые и новые жертвы и никого уже не интересовало, действительно ли погибшие поддерживали Прокопия.
"<…> все проклинали несчастную победу, более тяжкую, чем любая истребительная война. И не было никакого предела этим ужасным бедствиям, пока сам император и его приближённые не пресытились золотом и кровью." [7] - с горечью писал об этом времени историк.
В дальнейшем Валент не раз прибегал к испытанному способу пополнения своей казны, тем более, что интриганы и доносчики всегда имели доступ к императору. Характер августа облегчал им задачу. Валент был груб и раздражителен. Малообразованный, он не мог отличить ложь от правды. Корыстолюбие и неразборчивость в средствах делали его крайне опасным. Всякий состоятельный гражданин, обвиненный в заговоре или покушении на государя, мог забыть о милосердии. Дошло до того, что гнев императора обратился на книги. Неисчислимое количество их сожгли в Константинополе, после того, как был раскрыт заговор Феодора, вознамерившегося стать императором. Распространившийся вследствие этого события страх, заставил многих жителей восточной части Империи уничтожить свои библиотеки.
В 376 году визиготы, в огромном числе бегущие от гуннов, появились на дунайской границе. Варвары просили римских командиров позволить им переправиться на правый берег, взамен обещая перейти на службу Империи. Валент, ведший в то время войну с персами, разрешил готам поселиться в римских провинциях на правах федератов. Готы выдали римлянам заложников и обязались выставлять в армию вспомогательные отряды.
Планом переселения предполагалось, что варвары будут переходить через границу небольшими отрядами, получая от римлян всё, необходимое для первоначального устройства на выделенной им земле. Однако специально назначенные императором чиновники решили извлечь из сложившегося положения как можно большую выгоду для себя.
Позволив готам переправляться через Дунай свободно и в любых количествах, они разоружали варваров согласно установленному порядку, но отказывались снабжать переселенцев продовольствием на предварительно оговорённых условиях. Готы вынуждены были покупать хлеб по сильно завышенным ценам. Чтобы не умереть с голода, варвары начали продавать сначала все, сколько нибудь ценные вещи, затем рабов, а под конец и своих детей. Доведенные до отчаяния, визиготы решаются на восстание. Видя, что недовольство действиями имперских администраторов грозит перерасти в открытое противостояние, последние приказывают войскам разделить варваров. Исполняя данное распоряжение, войсковые командиры вынуждены были снять с дунайского участка границы все армейские части, оставив лимес без прикрытия, чем незамедлительно воспользовались аланы, остготы, тайфалы и гунны, получившие возможность беспрепятственно проникать на римскую территорию.
Желая лишить восстание предводителей, визиготских вождей приглашают в Маркианополь и вероломно убивают всех, кроме Фритигерна, сумевшего бежать. Мстя за предательство, готы начинают опустошать Фракию. Ряды восставших пополняются рабочими рудников, беглыми рабами и местными жителями, доведенными до нищеты алчными землевладельцами и сборщиками налогов. Римским отрядам, получившим подкрепление от Грациана, ставшего императором Западной римской империи после смерти Валентиниана, удалось оттеснить мятежников к Добрудже, но эта победа не имела решающего значения, ибо вскоре имперские военачальники были вынуждены отступить к Константинополю и в Иллирию. Ввиду угрожающего положения, сложившегося во Фракии, Валент, заключив поспешно мир с персами, направил освободившиеся легионы на подавления готского мятежа.
Прибыв из Антиохии в Константинополь, он был вынужден задержаться в городе на несколько дней, усмиряя бунт, затеянный против него недовольными жителями. Недовольство правлением Валента усиливалось тем обстоятельством, что император был арианином. [8]
В принадлежности августа к религиозному течению, осужденному Никейским собором, большинство населения видело источник неисчислимых бед, обрушившихся на их родину, тем более, что готы тоже были арианами. Командиры, оставившие Фракию в руках восставших, прямо обвиняли Валента в постигшей их неудаче, связывая свое поражение с приверженность императора арианству. При выезде Валента из Константинополя, толпа, собравшаяся у ворот, требовала возврата истинно верующим всех церквей, захваченных схизматиками, предрёкая ему в случае отказа гибель. В городе распространился слух, будто Валент, озлобленный на народ, поклялся по возвращении из похода срыть столицу до основания.
Подобные настроения широко распространялись среди солдат, поэтому, по прибытии в Мелантиаду, императору пришлось поднимать боевой дух воинов щедрыми обещаниями, подкрепляемыми раздачей жалованья и продовольствия. Командующим пехотой был назначен Себастиан, известный своей осторожностью и предусмотрительностью. Из Мелантиады Валент пошел к Нике и здесь ему стало известно, что отряды варваров, занимавшиеся грабежом, направляются в район Адрианополя.
Готы, в свою очередь, узнав, что император идет с большой армией, решили соединиться с основными силами, находившимися у Бероа и Никополя. Для того, чтобы воспрепятствовать их объединению, Себастиан, взяв от каждого легиона по триста испытанных бойцов, набрал отряд численностью в две тысячи человек и ускоренным маршем двинулся вслед за готами.
Дав воинам день отдыха в Адрианополе, к вечеру следующего дня он настиг разбойные банды у реки Гебр и в ночном бою полностью уничтожил, захватив всё награбленное имущество. Поражение соплеменников заставило Фритигерна отступить к Кабилэ. Здесь, на равнине он мог не бояться ни внезапных нападений ни тайных засад.
Валент к этому времени достиг Адрианополя. Расположившись в укреплённом лагере, он ожидал подхода Грациана. Тут к нему прибыл с письмом от племянника комит доместиков Рихомер. Грациан просил дядю не начинать сражение до его прибытия. Его армия, идя по дороге через Филиппополь, находилась уже в Верхней Мезии.
Однако Валент, ревниво относившийся к победам Грациана над алеманнами и лентиезами, желал непременно отличиться на военном поприще, поэтому, когда разведка сообщила ему, что Фритигерн, совершив трехдневный марш, вышел к Нике и угрожает отрезать императора от Константинополя, решается дать готам бой. Немаловажную роль в принятии гибельного для римлян решения сыграла ошибка, допущенная разведчиками, утверждавшими, что численность противника не превышает десяти тысяч воинов. Император устраивает совещание командиров, на котором сообщает о том, что он будет вести войну без войск Грациана. Себастиан безоговорочно поддерживает Валента, а магистр конницы Виктор, сармат по происхождению, настаивает на необходимости дождаться соправителя. В конечном счете большинство соглашается с Валентом.
Император выводит армию из лагеря и идёт на готов. Фритигерн, отправивший свою конницу под началом Сафракса и Алатея добывать фураж и продовольствие, имея целью задержать римлян до возвращения своей кавалерии, отправляет к Валенту священника с предложением мира при условии, что вся Фракия будет оставлена готам. Вместе с тем, у священника было тайное послание Валенту, в котором Фритигерн просил августа выдвинуться с армией к готскому лагерю и этой демонстрацией мощи подвигнуть варваров к заключению мирного договора. Желание готского вождя не противоречило намерениям императора, поэтому римское войско продолжило свой путь. На подходе к готскому лагерю, к Валенту прибывают еще два посольства, предлагавшие произвести обмен заложниками, но им не поверили ввиду того, что состоящие в них люди были простого происхождения.
Лагерь готов представлял собой огороженное телегами место, за которыми скрывались воины вместе с семьями, сопровождавшими их в походах. Остановив армию в некотором удалении от готских укреплений, Валент приказал строить войска в боевые порядки. Однако сомнения в том, правильно ли он поступает, начиная битву без Грациана, заставляют его согласиться на обмен заложников. Комит доместиков Рихомер, взявший на себя выполнение этого опасного поручения, отправляется к готам. Пока комит едет к лагерю, римские войска продолжают перестраиваться. По плану императора сражение должна начать конница. Поэтому всадники занимают первую линию. Авангард образует правое крыло, отряды, находившиеся в глубине походной колонны, перемещаются на левый фланг. Пехота формирует вторую линию.
Рихомеру не удается исполнить возложенное на него задание, так как легкая пехота римлян, состоящая из лучников и скутариев (щитоносцев), вопреки приказам начальников, подходит достаточно близко к вражескому лагерю, начинает перестрелку с готами и постепенно втягивается в бой. Комиту не остается ничего другого, кроме как возвратиться назад.
Неожиданное начало битвы заставляет Валента скомандовать общее наступление. Конница атакует, но безрезультатно. Не сумев преодолеть сомкнутые телеги, всадники поворачивают назад. В этот момент возвращается готская конница. Мгновенно сориентировавшись в происходящем, Алатей и Сафракс нападают на правый фланг римской армии, обращая в бегство имперскую кавалерию. Преследуя бегущих, готы обходят с тыла не закончившую перестроение римскую пехоту и наносят удар по левому флангу римлян.
Их атаку поддерживают готские пехотинцы, выскочившие из-за телег. Совместными действиями они рассеивают левое крыло римской конницы и принимаются за пехоту. Сдавленные со всех сторон римляне не имеют возможности действенно сопротивляться. Наконец готы прорывают боевую линию пехоты. Римляне обращаются в бегство. Валент, находившийся в центре боя, пытается выкарабкаться из этой ужасающей свалки, пробираясь среди груд тел, в которых вповалку лежат раненые и убитые. Больше императора никто не видел, хотя некоторые утверждали, будто бы он был тяжело ранен стрелой и умер, другие же говорили, что раненого Валента перенесли в двухэтажный дом, подожженный затем подошедшими следом варварами. В огне пожара погибли все, кто был в тот момент в доме.
Избиение бегущих римлян продолжалось до ночи. Большая часть пехоты была уничтожена, девять военачальников погибли, печальной участи удалось избежать только коннице, позорно оставившей поле боя в самом начале сражения.
Став хозяевами Фракии, готы предались неистовому грабежу. После неудачной осады Адрианополя, объединившись с аланами и гуннами, они подступили к Константинополю, но, устрашенные мощными укреплениями Константинова града, отошли назад.
Грациан, узнав о гибели Валента, увел войско обратно в Италию. Вскоре опустевший трон Востока был отдан им испанцу Феодосию, полководцу Империи.
Примечания:
[1] Е. В. Фёдорова. Императорский Рим в лицах. Диоклетиан. с. 235.
[2] Е. В. Фёдорова. Императорский Рим в лицах. Ветранион. с. 261.
[3] Е. В. Фёдорова. Императорский Рим в лицах. Магненций. с. 260.
[4] Е. В. Фёдорова. Императорский Рим в лицах. Констанций II. с. 265.
[5] Е. В. Фёдорова. Императорский Рим в лицах. Юлиан II Отступник. с. 279.
[6] Е. В. Фёдорова. Императорский Рим в лицах. Валентиниан I. с. 281.
[7] Е. В. Фёдорова. Императорский Рим в лицах. Валентиниан I. с. 282.
[8] Валент принадлежал к последователям и сторонникам пресвитера Ария, который в 318 году провозгласил собственное учение о природе Христа. Арий считал, что Христос не был единосущен с Творцом, а был Логосом, т. е. первым и высшим существом, созданным Богом и, следовательно, "подобосущен" Богу. В 325 году арианство было осуждено на I Вселенском соборе, однако в 327 Арий был реабилитирован. В 333 году вновь осужден. В 335 году оправдан на соборе, проходившем в Трире и Иерусалиме. Умер в 335 году.
Краткие биографии римских императоров
Деций (Decius). Император Цезарь Гай Мессий Квинт Деций Траян Август (195 — 251). Император с 248 года. С него началось возвышение иллирийцев. Сенатор и командующий войсками в Паннонии и Мезии. Провозглашён императором армией в противовес Филиппу Арабу. Погиб в 251 году у Арбитта в Мезии, отражая вторжение карпов и готов (утонул в болоте). Сын Деций Младший — император Цезарь Квинт Геренний Этруск Мессий Деций Август.
Валериан. Император Цезарь Публий Лициний Валериан Август (193 — после 260). Император с сентября 253 года. Выходец из италийской сенаторской семьи. Провозглашён императором рецийскими легионами. Избрал соправителем сына Галлиена и поручил ему в 254 году защиту рейнско-дунайской границы, сам же с 257 года вёл войну с персами. В 260 году, потерпев поражение в Сирии, попал в плен, где и умер в 269 году.
Постум. Император Цезарь Марк Кассиан Латиний Постум. Пользуясь слабостью центрального правительства поднял восстание в Галлии и в 258 году основал Галльскую империю (Галльское сепаратное государство). В войне с Галлиеном отстоял независимость созданного им государства. В 260 году подчинил себе Британию и Испанию. Резиденцией была Агриппина (Кельн). Защищал рейнские границы от набегов германцев. Убит в 268 году во время солдатского бунта под Могонциаком (Майнцем).
Галлиен (Gallienus). Император Цезарь Публий Лициний Валериан Эгнаций Галлиен Август (218 — 268). Император с сентября 253 года. Соправитель Валериана до 259 года. С 254 по 259 годы по поручению отца оборонял рейнско — дунайскую границу от набегов франков, алеманнов, маркоманов, готов и др. варварских племён. В 259 году разбил прорвавшихся к Медиолану алеманнов. После пленения отца остался единодержавным правителем Империи. При нём была утеряна Дакия (255 год), Декуматские поля (область на правом берегу Рейна) — 259 год, временно утрачена Реция. Вел борьбу с многочисленными узурпаторами. Провёл реформу армии, закрыв доступ к военной службе сенаторам, создал конницу, набирая в неё иллирийцев. Убит 268 году взбунтовавшимися солдатами.
Клавдий II Готский. Император Цезарь Марк Аврелий Валерий Клавдий Август (219 — 270). Император с 268 года. Почетный титул "Готский" получил за победу над готами при Наиссе в 270 году. Умер от чумы в Сирмии.
Тетрик (Tetricus C. Pius Esuvius). Император Цезарь Гай Пий Эзувий Тетрик Август. Император Галлии с 270 года. Происходил из галльской земельной аристократии Аквитании, был наместником этой провинции Империи с 269 по 270 год. Провозглашен императором в г. Бурдиган, резиденцией избрал Августу Треверов (Трир). Сражаясь против Аврелиана в 273 году сдался в плен, предав собственную армию. Впоследствии был помилован императором и назначен наместником Лукании.
Домиций Аврелиан. Император Цезарь Домиций Аврелиан Август. (09.09.214 — 275). Император с 270 года. Родом из Мизии в Иллирии. Происходил из семьи колона. При Клавдии Готском стал начальником конницы. После смерти Клавдия был провозглашён в Сирмии дунайскими легионами императором. Воевал с готами, ютунгами, сарматами, вандалами. Вынужден был уступить готам Дакию. Новая граница прошла по Дунаю (Истру). В 271 году в ходе тяжелой для Рима войны с алеманнами, вторгшимися в Италию, одержал победу над ними у Павии. Восстановил единство Империи, за что получил почетный титул "Restitutor orbis". Укрепляя Империю, провёл денежную реформу, ввёл культ ближневосточного бога Солнца (Sol invictus), провозгласив его государственным божеством, возвёл новые стены вокруг Рима. Первым повелел именовать себя богом и господином (Dominus et Deus) и стал носить диадему. Убит во время персидского похода.
Кар. Император Цезарь Марк Аврелий Кар Август. Император с сентября 282 года. Происходил из Южной Галлии. Во время правления императора Проба был префектом претория. После смерти Проба провозглашён императором норикскими и рецийскими легионами. Воевал против германцев и сарматов. В 283 году в войне с персами одержал победу в Месопотамии. Захватив столицу Персии Ктесифон, переправился на другой берег Тигра, где внезапно скончался в своей палатке, пораженный молнией.
Карин. Император Цезарь Марк Аврелий Карин Август. Император с июля 283 года. Старший сын Кара; был провозглашён отцом цезарем в 282 году, став регентом западных провинций. После смерти отца и брата Нумериана начал войну с провозглашенным на Востоке императором начальником дворцовых войск Нумериана Диоклом (Диоклетианом), одержал победу над ним в Мезии, но в решающем сражении, произошедшем летом 285 года при Марге, потерпел сокрушительное поражение.
Нумериан. Император Цезарь Марк Аврелий Нумерий Нумериан Август. Император с лета 283 года. Младший сын Кара; был провозглашён отцом цезарем, принимал участие в войне с персами. После смерти Кара стал августом на Востоке. Убит осенью 284 года.
Диоклетиан (Диокл) (Diocletianus). Император Цезарь Гай Аврелий Валерий Диоклетиан Август (245 — 03.12. 313). Император с 17 ноября 284 года. Происходил из Далмации, родился в семье вольноотпущенника. В правление Кара был командиром дворцовых войск. После смерти Нумериана был провозглашен императором. Сменил имя с Диокла на римский манер и стал Диоклетианом. Основал тетрархию (четырехвластие). При нём Рим окончательно перестал быть центром государственной власти. Новыми резиденциями тетрархов становятся: Никомедия, Медиолан, Антиохия, Сирмий, Фессалоники, Августа Треверов. Провёл административно-территориальную реформу, разделив Империю на двенадцать диоцезов и около ста провинций, отменил деление провинций на сенатские и императорские. Отделил гражданскую власть от военной, реорганизовал армию. Воевал с алеманнами в 288 году, сарматами в 289 и 292 году, в 298 — 299 годах подавил восстание в Египте. В войне с персами (298 — 299 гг.) отнял у них Армению и Месопотамию. В 305 году добровольно отрёкся от власти в Никомедии. После отречения проживал в своём дворце в Салонах (Сплите), занимаясь выращиванием овощей. В 313 году получил письмо от императоров Константина и Лициния с приглашением на свадебный пир, но отказался приехать, сославшись на преклонный возраст. Вслед за отказом императоры прислали ему письмо с угрозами, обвинив Диоклетиана в поддержке Максимина Дазы. Опасаясь, что его хотят предать мучительной смерти, Диоклетиан принял яд и умер на 68 году жизни, прожив частным лицом после отречения девять лет.
Максимиан Геркулий. Император Цезарь Марк Аврелий Валерий Максимиан Август (250 — 310). Император с 1 апреля 286 года. Происходил из Иллирии. В 285 году провозглашён Диоклетианом цезарем, с 286 года август и соправитель. Управлял Западной частью Империи. Резиденцией Максимиана был Медиолан. По поручению Диоклетиана в 285 — 286 годах подавил восстание багаудов в Галлии. Воевал в 286 — 293 годах с франками, алеманнами, бургундами, саксами на Рейне и побережье Северного моря, в 297 — 298 году с маврами в Африке. В 305 году Диоклетиану с большим трудом удалось уговорить его сложить с себя власть. Когда сын Геркулия Максенций захватил власть в Риме в 307 году, Максимиан попытался возвратить себе утраченный престол, но неудачно. В 310 году в отсутствии зятя Константина попытался захватить власть в Южной Галлии. Потерпев поражение, заперся в Массилии. В результате предательства попал в плен. Предположительно покончил жизнь самоубийством.
Констанций I Хлор (Бледный). Император Цезарь Марк Флавий Валерий Констанций Август (250 — 25.07.306). Император с 1 мая 305 года. Родом из Иллирии. Будучи наместником Далмации 1 марта 293 года усыновлён Максимианом Геркулием, провозглашён цезарем и соправителем, получил в управление Галлию. Нанеся поражение узурпаторам, присоединил к своим владениям Британию. Резиденция Констанция была Августа Треверов. Воевал с франками, фризами и алеманнами с 294 по 299 годы, нанес им ряд поражений. После отречения Диоклетиана стал в 305 году августом Западной части Империи и старшим августом. Умер в июле 306 года в Эборакуме (Британия) во время похода против пиктов и скоттов.
Галерий (Galerius). Император Цезарь Гай Галерий Валерий Максимиан Август (250 — 311). Император с 306 года. Родом из Сердики. Был усыновлён Диоклетианом 1 марта 293 года, провозглашён цезарем и соправителем, женат на дочери Диоклетиана Валерии. Резиденция в Сирмии. Получил в управление дунайские провинции. Провозглашён августом 1 мая 305 года. Воевал с готами и сарматами на Дунае в 293 — 296 годах, с персами в Армении, Сирии, Месопотамии в 296 — 298 годах. Умер в Никомедии.
Флавий Север (Суровый). Император Цезарь Флавий Валерий Север Август. Император с 25 мая 306 года. Родом из Иллирии или Далмации. Любимец Галерия, был провозглашён цезарем и соправителем в 305 году совместно с Максимином Дазой. Стал августом после смерти Констанция Хлора, ему должен был принадлежать запад Империи. Появление соперника в лице Максенция заставило Флавия начать войну за наследство. Потерпев поражение, Флавий был привезён в Рим и принуждён совершить самоубийство. Умер в апреле 307 года.
Максимин Даза (Дайя). Император Цезарь Галерий Валерий Максимин Август. Император с 309 года. Племянник Галерия, сделал быструю карьеру в армии, начав служить щитоносцем, почти сразу стал телохранителем, потом военным трибуном. Провозглашён цезарем и соправителем 1 мая 305 года, управлял Сирией и Египтом, в 309 году получил титул августа. Начав войну против Лициния, захватил Византий, однако потерпел поражение у Адрианополя 30 апреля 313 года. Бежал и умер при неясных обстоятельствах.
Максенций. Император Цезарь Марк Аврелий Валерий Максенций Август (280 — 28.10.312). Император с 28 октября 306 года. Сын Максимиана Геркулия. Пришел к власти в результате вооруженного мятежа, поддержанного преторианской гвардией и жителями Рима. Его власть признали Италия, Испания и Африка. Одержал победы над Флавием Севером и Галерием, пытавшимися захватить Рим. Был разбит Константином в битве у Красных Скал. Спасаясь бегством, утонул в Тибре. Последний император, стремившийся возродить былое величие Рима.
Константин I Великий. Император Цезарь Гай Флавий Валерий Константин Август (27.02.272 — 22.05.337). Император с 25 июля 306 года. Сын Констанция Хлора, родился в Наиссе. Перед своей смертью отец передал ему власть и провозгласил императором с титулом цезаря. Получил титул августа от Максимиана Геркулия. После смерти императора Галерия в союзе с Лицинием в 312 году одержал победу над Максенцием в битве у Красных Скал. В 314 году в первой войне с Лицинием отобрал у соправителя большую часть принадлежащих ему земель, во второй войне нанес последнему сокрушительное поражение, став после победы единоличным правителем Империи. Воевал с франками и алеманнами на рейнской границе, с готами и сарматами на Дунае. Провёл ряд реформ: административно разделил территорию государства на четыре префектуры — Восточную, Иллирик, Италию и Галлию, управлявшиеся префектами претория (должность стала гражданской), подразделявшихся на 14 диоцезов или епархий и 114 провинций. Полностью заимствовав восточный ритуал почитания царей, создал пышный двор, учредил императорский совет — консисторий (входившие в него сановники во время заседаний стояли) вместо бывшего раньше консилиума и разветвлённую императорскую администрацию, распустил преторианскую гвардию, реорганизовал армию. Признал христианство официальной религией, хотя сам до самой смерти оставался почитателем Непобедимого Солнца. Умер во время похода против персов в Никомедии, приняв перед смертью крещение от Евсевия Кесарийского. Резиденциями были Августа Треверов, Сирмий, Сердика. Окончательно избрал столицей Империи город Византий (в 326 году). Основательно перестроив его, ограбил древние города Италии и Греции, перевезя многочисленные памятники и статуи в новую столицу, названную Новым Римом или Константинополем (в 330 году). За свои заслуги был признан Церковью Великим и провозглашён образцом христианского правителя.
Лициний. Император Цезарь Валерий Лициниан Лициний Август (265 — 325). Император с 11 ноября 308 года. Родом из семьи дакийского крестьянина, военачальник и друг императора Галерия. Провозглашён последним в Сирмии соправителем с титулом августа. Власть Лициния распространялась на Рецию и Паннонию. В 313 году, одержав победу над Максимином Дазой, стал господином всего Востока. Одно время был союзником Константина, женат на его сестре. В междоусобице, возникшей между недавними союзниками, потерпел поражение у Адрианополя в 324 году, сложил с себя власть. Сослан в Фессалоники. В 325 году без лишнего шума умерщвлён.
Константин II. Император Цезарь Флавий Клавдий Константин Младший Август (317 — 340). Император с 9 сентября 337 года. Сын Константина Великого, родился в Арелате, вскоре после рождения был провозглашён отцом цезарем. В 335 году получил в управление префектуру Галлия (в составе Британии, Галлии и Испании) и часть Северной Африки. В 340 году попытался отобрать у брата Константа Италию, однако в сражении у Аквилеи потерпел поражение и был убит.
Констант. Император Цезарь Флавий Юлий Констант Август (320 — 350). Император с 9 сентября 337 года. Младший сын Константина Великого. Провозглашён цезарем в 333 году. В 337 году получил в управление Иллирию, Италию и Африку. После победы над братом Константином II стал правителем Запада. Воевал с сарматами на Дунае в 338 году, франками — в 341 — 342 годах, скоттами и пиктами — в 343 году. После захвата власти в Галлии узурпатором Магненцием бежал и был убит.
Магненций. Император Цезарь Флавий Магн Магненций Максим Август. Император с 350 года. Варвар по происхождению. Узурпировал власть при поддержке армии. Был провозглашён августом Западной части Империи. Дважды потерпел поражение в войне с законным наследником престола Констанцием (первый раз при Мурсе в 351 году), бежал в Галлию. Умер, покончив с собой.
Ветранион. Император с 350 года. Полководец Империи, командовал легионами, расквартированными в Иллирии. Сложил с себя власть после встречи с Констанцием, сослан в Прузу.
Констанций II. Император Цезарь Флавий Юлий Констанций Август (07.07.317 — 03.11.361). Император с 9 сентября 337 года. Сын Константина Великого. Родился в Сирмии. В 324 году провозглашён цезарем. В 335 году получил в управление азиатские провинции. После смерти отца стал августом. Гибель братьев и победа над Магненцием сделала его единственным правителем Империи. Успешно воевал против персидского царя Сапора II с 338 по 350 год и с 350 по 360 год. Назначенный им правителем Галлии Юлиан, после ряда побед над варварами был провозглашён войсками императором в Лютеции (Париже). Констанций, заключив с Сапором мир, начал с племянником войну. До столкновения дело не дошло, так как Констанций умер 3 ноября 361 года в Мопсукрене, Киликия, во время похода на Лютецию, резиденцию Юлиана.
Юлиан II Отступник. Император Цезарь Флавий Клавдий Юлиан Август (332 — 26.06.363). Император с 360 года. Сын Юлия Констанция, сводного брата Констанция, племянник императора. Родился в Константинополе. В 337 году, во время заговора, устроенного с целью передать власть только сыновьям Константина Великого из многочисленной родни умершего императора уцелели только он и его брат Галл. Юлиану тогда было 6 лет. Получил языческое и христианское образование. Его учителями были Евсевий Кесарийский, ритор Либаний, неоплатоник Максим, под влиянием которого Юлиан стал ревностным последователем языческих культов. В 355 году Констанций провозглашает его цезарем и направляет в Галлию, на защиту рейнских границ. Успешно воевал с франками и алеманнами. После смерти Констанция становится правителем Империи. Провёл ряд реформ, расширил права городских курий, пытался возродить язычество, но не достиг в этом деле ощутимых результатов. За отход от христианства получил прозвище Отступник. В 363 году начал войну с Сапором II. Подошёл к Ктесифону, но взять столицу Персии не смог. Отступая, был тяжело ранен в сражении при Маранге, скончался от раны.
Иовиан. Император Цезарь Флавий Иовиан Август (331 — 17.02.364). Император с 27 июня 363 года. Родом из Сингидунума (Белград). Начальник личной охраны Юлиана. После смерти императора провозглашён армией августом. Заключил с Сапором мир. Умер в Вифинии по пути в Константинополь.
Валентиниан I. Император Цезарь Флавий Валентиниан Август (321 — 17.11.375). Император с 25 февраля 364 года. Родился в Цибалах, Паннония. После смерти Иовиана, войска, находившиеся в тот момент в Никее, избрали его августом. Воевал с алеманнами, изгнав их в 366 году из Галлии, с фризами и саксами с 366 по 374 год. Укрепил рейнские границы. В 368 году совершил военную экспедицию в правобережную Германию, дойдя до истоков Дуная. Восстановил власть римлян в Британии вплоть до вала Адриана, подавил в 372 — 374 годах африканское восстание. Умер в Бригеции.
Валент II. Император Цезарь Флавий Валент Август (328 — 09.08.378). Император с 28 марта 364 года. Родился в Цибалах, Паннония. Провозглашён августом и соправителем старшим братом Валентинианом. Получил в управление Восток. В 365 — 366 годах вынужден был отстаивать своё право на престол, ведя войну с племянником Юлиана Прокопием, поднявшим против Валента восстание и захватившим Константинополь. Был последним императором — арианином. С 367 по 369 год успешно воевал с готами, одержал над ними победу. С 370 по 378 воевал с Сапором II Сасанидом. В 378 году потерпел сокрушительное поражение в битве у Адрианополя от восставших готов. Пропал без вести на поле боя.
Грациан (Gratianus). Император Цезарь Флавий Грациан Август (18.04.359 — 25.08.383). Император с 17 января 375 года. Сын Валентиниана I. Родился в Сирмии. Ребёнком был провозглашён отцом соправителем. После смерти Валентиниана стал правителем Западной части Империи. Воевал с алеманнами, сарматами, визиготами на Рейне и Дунае с 378 по 383 годы. После поражения у Адрианополя Валента, провозгласил августом Востока полководца Феодосия. Убит во время мятежа, поднятого узурпатором Максимом.
Феодосий I Великий (Theodosius, Flavius). Император Цезарь Флавий Феодосий Август (11.01.347 — 17.01.395). Император с 19 января 379 года. Полководец Империи, сын военачальника армии императора Валентиниана I. Родом из Северной Испании. Провозглашён августом в Сирмии. В 382 году заключил мир с готскими вождями, по которому готы стали федератами Империи, расселились в качестве таковых по Дунаю, получили возможность жить под управлением племенных вождей и обязались служить в римской армии. В 388 году одержал победу на узурпатором Магном Максимом, передав престол убитого Грациана сводному брату последнего Валентиниану II. После смерти Валентиниана II предпринял еще один поход в Италию, нанеся поражение войскам узурпатора Евгения Флавия у Аквилеи, стал единоличным правителем Империи. Перед своей смертью разделил государство между сыновьями — Гонорием и Аркадием, провозгласив их августами в 383 и 393 годах. Этот раздел, произошедший в 395 году привёл к образованию Западной и Восточной Римской Империи. Отказался от арианства, поддержав ортодоксальное учение, ставшее единой (кафолической) государственной религией на II Вселенском соборе, созванном им в 381 году в Константинополе. Отказался от сана великого понтифика, в 391 — 392 году запретил языческие культы, в 394 году — Олимпийские Игры. Церковь провозгласила его Великим. Умер в Медиолане.
Письма Фаусте
5 июля 378 года. Персидский фронт. Лагерь малоазийской конницы
Дорогая Фауста, день сегодня выдался на редкость спокойный, без обычных для нашего полумирного существования стычек и столкновений. Наша армия растянута вдоль границы с Персией и представляет собой скорее тонкую нить, готовую в любой момент порваться, чем мощный кулак, разящий врагов римского народа насмерть.
Варвары избрали тактику многочисленных малых ударов, они тревожат наши подразделения то тут, то там, прорываясь вглубь имперских территорий на незначительное расстояние и тут же отступая назад. Все небольшие поселения вдоль границы или разорены, или сожжены, жители частью перебиты, частью пленены, частью бежали под защиту наших гарнизонов.
Император назначил меня командиром отряда малоазийских всадников, набранного из кочевников-алан. Они самые настоящие дети природы, простодушные и кровожадные, охочие до боя, добычи и женщин. Глядя на них, я зримо представляю, как должны были выглядеть народы Гог и Магог, запертые Александров Великим в глубине Тартарских гор и сколько ужасов пало бы на наш многострадальный мир, если, не дай боже, им удалось бы выбраться из своего заточения. Никто из моих подчиненных не понимает латыни, поэтому мне приходится разговаривать с ними через толмача, тоже варвара, и с помощью жестов.
Толмач у меня редкий недотепа, он не знает по-хорошему ни языка римлян, ни языка алан. Объясняться с переводчиком, затем, чтобы он потом мог объясниться с солдатами — такое положение достойно стила комедиографа древности, но, поверь мне, милая Фауста, сколько раз я представлял, как буду убивать этого проклятого толмача, медленно, очень медленно, наслаждаясь каждым его воплем, каждой судорогой его тела, каждым стоном и мольбой о пощаде. Мои обращения в императорскую ставку с просьбой прислать мне вместо этого ходячего недоразумения человека опытного и толкового, остаются или вообще без ответа, или же мне отвечают, что пока ничем помочь не могут, ввиду отсутствия свободных переводчиков. Так что приходится пока обходиться тем, что есть, уповая на свое терпение и божью милость.
Только не подумай, дорогая Фауста, будто Благочестивый государь наш, император Валент, таким назначением выказал мне свое нерасположение. Отнюдь нет. Этот отряд считается одним из самых лучших в нашей армии, именно потому, что эти варвары совсем недавно стали федератами Империи и развращающие нравы нашего цивилизованного общества еще не коснулись их прозябающих в природной дикости душ. Я приведу небольшой пример в свидетельство правдивости своего утверждения и пусть он не оскорбит тебя излишним натурализмом. У моих подчиненных есть весьма неприятный для глаз цивилизованных народов обычай: они отрезают у поверженных врагов головы и потом постоянно возят их с собой, демонстрируя свои ужасающие трофеи окружающим. У некоторых из них кони украшены чуть ли не ожерельями человеческих останков. При этом храбрейшим считается тот, кто собрал больше всего голов. А теперь представь, милая Фауста, состояние врагов, когда они видят перед собой этих всадников смерти. По вооружению, и по способу вести боевые действия аланы ничем не отличаются от персов, следовательно, мы бьемся с ними на равных.
Мой отряд расквартирован позади линий тяжелой пехоты, прикрывающих границу и должен вступать в дело в случае проникновения персов вглубь нашей территории. Я отвечаю за участок протяженностью примерно в одну милю. Хвала господу, местность по преимуществу ровная, весьма способствующая действиям конницы. Мы практически все время в седле, заняты либо патрулированием, либо учениями. Я с благодарность вспоминаю уроки езды на коне, преподанные мне отцом, его терпение, настойчивость и суровость позволяют мне теперь чувствовать себя среди прирожденных всадников на равных.
Прости, что прерываюсь буквально на полуслове, нас подняли по тревоге. Ночь сухая и жаркая, на востоке занялось багровое зарево. Видимо, там опять бесчинствуют персы. Мои варвары горячат своих коней, они готовы ринуться в бой и только я задерживаю их. Денщик подвел моего буцефала, он яростно фыркает и косит глазом в предвкушении схватки. Все, все, прячу свиток и стило. До следующей встречи, Фауста.
12 июля 378 года. Персидский фронт. Ставка императора Валента
Дорогая Фауста, нас перебрасывают во Фракию. Только что государь принял решение начать войну против восставших во Фракии визиготов. Судя по сообщениям, положение там чрезвычайное. Мятеж растекается по провинции словно горящая нефть по поверхности воды. Силы визиготов непрерывно растут за счет беглых рабов, колонов и рудокопов. Граница открыта, через нее беспрепятственно проникают варвары, привлеченные возможностью легкой наживы. Местные воинские командиры не сделали ничего, чтобы подавить распространение мятежа. Более того, они были настолько тупы и нерасторопны, что позволили вождю визиготов Фритигерну ускользнуть из устроенной ему ловушки. Избежавший счастливым образом смерти визигот, пылая ненавистью, возвратился к своим варварам и с еще большей яростью принялся терзать имперские земли. Армейские части, расквартированные во Фракии либо уничтожены, либо рассеяны, либо уклоняются от встречи с визиготами. Таким образом, перед варваром совершенно открыт путь на Константинополь. В сложившихся обстоятельствах император решил снять с персидского фронта часть армии и ускоренным маршем идти навстречу взбунтовавшимся готам.
Дорогая Фауста, можешь поздравить меня с повышением. Ввиду предстоящей готской кампании государь своим эдиктом возвел меня в звание военного магистра конницы и милостиво назначил командовать семнадцатой скифской алой. Мои аланы остаются при мне в качестве телохранителей. Не думал, что буду слишком рад этому, однако, признаюсь честно, я свыкся со своими отрезающими головы дикарями. Ты знаешь, Фауста, я, по-примеру нашего отца, всегда ставил римский образ жизни превыше всего и был, мягко говоря, не в восторге от распространившейся при дворе и в обществе модой на все варварское, но здесь, общаясь с ними и постоянно находясь среди них, совершенным образом изменился. Нет, мое презрение к варварским порядкам и обычаям осталось, однако я вынужден признать, что им не чужды благородные порывы. Особо развито у них чувство долга по отношению к собратьям по оружию, известно им и сострадание. Помимо этого, они особо почитают храбрость и презирают смерть. Они обожествляют свое оружие, особенно мечи, давая им громкие, звучные и напыщенные имена. Прослыть среди них трусом значит заживо себя похоронить. Аланы, как и остальные скифы, прекрасные наездники и отличные стрелки из лука. Луки у них очень большие и их весьма тяжело натягивать. По-крайней мере, я до сих пор делаю это с трудом. Варвары же управляются с ними играючи. Такие луки позволяют скифам поражать противника на больших расстояниях, кроме того, стрелы, выпущенные из них, с трехсот шагов пробивают воина, облаченного в тяжелый доспех, насквозь.
Некоторые перемены в моем мышление прямо сказались и на моем облике. Если бы сейчас мы случайно встретились на улице, ты бы меня не узнала, решив, что перед тобой стоит неотесанный варвар. Я полностью перенял их манеру одеваться и выгляжу как они. Доспехи и снаряжение у меня тоже варварские. Одним отличаюсь я от них. Я не режу у поверженных врагов головы, хотя, если так пойдет и дальше, возможно, я тоже буду украшать своего буцефала роковыми трофеями.
Сразу же после совета у императора отправился к своему новому месту службы. Семнадцатая скифская расквартирована в нескольких милях от ставки, у деревни с труднопроизносимым местным названием. Рассчитываю добраться туда до темноты. Мои аланы сумрачно скачут позади меня. Толмач на своей куцей лошадке (пришлось подыскать ему лошадь побыстрее его ленивого мула) догоняет меня и коверкая все слова, пытается произнести речь, смысл которой я с трудом разбираю. Аланы недовольны будущим соседством и договариваются устроить потасовку. Драка в первый же день после повышения. Только этого мне и не хватало. Я останавливаюсь и, повернувшись лицом к варварам, произношу решительную речь, грозя всевозможными дисциплинарными карами возможным зачинщикам ссоры. Аланы угрюмо молчат, сверкая глазами в сторону толмача, отчего он начинает заикаться и трусливо пятится назад, под мою защиту. Не знаю, укротят ли они свой неуемный дух при встрече с будущими сослуживцами, но уверен, толмачу придется несладко.
Желая ободрить его, сообщаю, что он будет теперь постоянно находиться при мне секретарем. — Где я буду ночевать? — дрожащим от страха голосом спрашивает он. Я успокаиваю его, говоря, что ночевать он будем там же, где ночует мой денщик. Толмач веселеет, рассыпаясь в витиеватых благодарностях. Мы скачем дальше. По-крайней мере, одного беднягу я спас от расправы.
25 июля 378 года. По дороге к Константинополю
Дорогая Фауста, пишу тебе с марша. Император во главе сильной армии ускоренным маршем идет к столице. Моя ала находится в авангарде. За день мы проходим до шестидесяти миль. Император очень торопится, ибо известия с фракийского фронта одно хуже другого. У меня тоже не все благополучно. Аланы таки устроили на второй день драку со скифами. Поводом послужил мешок с овсом, который якобы у всех на виду пытался украсть у моего десятника солдат. Разнять дерущихся удалось с большим трудом, причем растаскивали сцепившихся сослуживцы обвиненного в краже, аланы же в это время, сидя в сторонке о чем-то оживленно переговаривались.
Прекратив драку, я должен был примерно наказать виновных. Римлян в таких случаях подвергают различным дисциплинарным взысканиям, но мог ли я действовать таким образом применительно к варвару, который всякое физическое воздействие в отношении него воспринимает как унижение? В то же время он должен был ответить за совершенный проступок и воспринять примененные к нему меры именно как наказание. В конце концов мои сомнения разрешил префект скифов. Он просил дозволения решить возникшие между подчиненными разногласия в соответствии с принятыми среди варваров обычаями.
Приняв грозный вид, я молчал некоторое время, словно размышляя над предложением префекта, а затем согласился, заметив при этом, что оставляю за собой право наказать виновных в соответствии с воинским уставом, если до заходы солнца они не понесут соответствующее их вине наказание. Префект молча склоняет голову и уходит. Я удаляюсь к себе в шатер. Толмач семенит следом, сокрушенно вздыхая. Похоже, он жалеет меня. Да я и сам чувствую себя неуверенно. Подозреваю, что мой авторитет как командира пошатнулся. В следующий миг я решил было повернуть назад и отменить свое необдуманное решение, но сдержался. Что сделано, то сделано. Мне остается терпеливо ожидать результата.
Через несколько томительных минут в мой шатер входит префект. Он говорит, что по древней традиции воинам, обвиняющему и обвиненному в краже, предоставляется право с оружием в руках доказать свою правоту. — Бойцы готовы, благороднейший. Прошу вас присутствовать на поединке. Я величаво киваю головой и не спеша, выхожу из шатра.
Бойцы действительно были готовы. Стоя в круге, образованном сарматами и аланами вперемежку, они, обнаженные по пояс, разминались, ловко жонглируя своими мечами. Увидев меня, алан и скиф, повернувшись в мою сторону, отсалютовали, ударив мечами о щиты, а затем вступили в яростную схватку. Великолепные бойцы, опытные и расчетливые, варвары не уступали друг другу ни по силе, ни по ловкости. Не удивительно, что поединок завершился без явного победителя. Бойцы остались на ногах, правда израненные и без щитов. Сила ударов их была такова, что щиты, точнее их обломки, щедро усеяли пространство импровизированной арены. Насколько я понял, инцидент был полностью исчерпан, спорщики обменялись крепкими хлопками по плечам и разошлись. И скифы, и аланы остались довольны результатом. Каждый народ выказал свою доблесть и заслужил уважение другого, а я сохранил за собой непререкаемое право повелевать и командовать.
4 августа 378 года. Фракия. Военный пост Ника
Дорогая Фауста, мы расположились лагерем у Ники, в непосредственной близости от бесчинствующих орд готов. Император вчера отбыл в Мелантиаду, где находятся основные силы нашей армии. После Константинополя ему приходится тяжело, ибо жители столицы, несмотря на угрозу варварского нашествия, осмелились открыто выступить против государя, обвиняя его во всех бедах, обрушившихся на государство. Справедливости ради надо сказать, что не они были первыми в напраслинах, возводимых на императора.
Горе-полководцы, уступившие варварам Фракию, объясняли свое поражение тем, что государь-де не придерживается правильной веры.
Злословие это подхватил константинопольский охлос, крича в амфитеатре, будто император потакает своим единоверцам. Крикуны настолько разозлили государя, что он в гневе пообещал сравнять город с землей после возвращения с войны.
Действительно, император Валент принадлежит к арианскому вероисповеданию, арианство же является господствующей религией у готов, однако это совершенно не дает право всякому оборванцу обвинять императора в явной измене Империи.
Впрочем, враждебное отношение Константинополя к Валенту общеизвестно, с полной очевидностью оно проявилось во время мятежа Прокопия, двоюродного брата погибшего в ходе персидского похода императора Юлиана, прозванного Отступником. Столица полностью поддержала узурпатора и отвернулась от него только тогда, когда большинству стало понятно, что Прокопий не собирается выполнять обещания продолжить реформы умершего братца.
При выезде государя из города из толпы, собравшейся у ворот, выбрался некий священник, имевший наглость, возвысив голос, требовать от Валента возвращения церквей истинно верующим, грозя в противном случае императору смертью в походе. Телохранители оттеснили возмутителя к стене, но семена разлада и раздора проросли недоверием и смущением в душах воинов. Поэтому государь задержал армию в Мелантиаде, стараясь речами и подарками поднять пошатнувшийся дух войска.
По сообщениям наших разведчиков, готы укрепились около Бероа и Никополя, значительные силы их собраны у Адрианополя. Они только что вернулись из очередного набега с награбленной добычей. Узнав о приближении римских войск, эти варвары направились на соединение со своими единоплеменниками, однако двигаются они медленно, отягощенные трофеями.
Император решил воспользоваться случаем и не дать готам соединиться. Он вызвал магистра Себастиана, ранее неоднократно бившего рассыпавшиеся по стране мелкие шайки готов и, приказав набрать из легионов и номеров по триста лучших бойцов, направил его к Адрианополю с целью разбить отходящих варваров. Себастиан великолепно справился с поставленной задачей, хотя обстоятельства не всегда складывались в его пользу.
Адрианопольцы долго не пускали его войско в город, опасаясь предательства магистра. Недоразумение вскоре разъяснилось и Себастиан на следующий день разбил варваров у реки Гебр, захватив все награбленное ими. Вскоре разведка донесла, что Фритигерн, вождь восставших, устрашенный мощью римского оружия поспешно бежал к городу Кабилэ, где и укрепился.
Сегодня к нам прибыли посланники соправителя Валента, императора Запада Грациана, во главе с комитом доместиков Рихомером. Рихомер сообщил нам, что венценосный брат, император Грациан, находится вместе с войском в Верхней Мезии и прибудет на соединение с дядей через три, от силы пять дней. Грациан надеется, что император не начнет боевые действия до прихода сил Запада. Отдохнув и перекусив, посланцы Грациана отправились в Мелантиаду, на встречу с государем.
8 августа 378 года. Поле у Адрианополя. Вечер
Дорогая Фауста, пишу тебе в последнюю ночь перед сражением. Определенно, Валент не внял просьбам племянника. Император настроен решительно и уверен в победе. Он убежден в благоприятном исходе предстоящего сражения, его убежденность основана на данных разведки, оценивающей силы варваров в десять тысяч человек.
Следовательно, на нашей стороне численное преимущество. Кроме того, я подозревая, что государь хочет сравняться славой со своим племянником, недавно сокрушившим племя лентиезов и отнять лавры победителя у Себастиана, положившего конец бесчинству готов у Адрианополя. Я пытался умерить пыл государя, говоря, что разведчики могли ошибиться, приняв передовую часть войска готов за всю их армию, приводил многочисленные примеры, когда торопливость и недооценка сил противника приводила к гибели не только полководцев, но и государств, я просил императора дождаться подхода сил Запада, соединиться с ними, чтобы затем многократно превосходящим войском разметать высокомерие готов. Бесполезно. Валент не внял моим советам, хотя меня поддержало большинство командиров, присутствовавших на совещании. Против был Себастиан. Он заявил, что хваленая стойкость готов всего лишь досужие вымыслы тех, кто просиживает задницы в тылу. Он уже встречался с готами и с легкостью рассеял их, ведь они представляют собой нестройные толпы, разбегающиеся при первом серьезном натиске. Император согласен с магистром. Я подчиняюсь воле императора.
Чем закончится завтрашний день, я не знаю. Я покидаю императорский шатер и иду прямо за линию сторожевого оцепления. Останавливаюсь посреди поля, в полной темноте, оставляя за спиной освещенный многочисленными кострами гомонящий лагерь. Там, далеко впереди, находятся готы, оттуда ветер доносит обрывки чужой речи, громких кликов и грозного пения. Отблески огня изредка разрывают тьму ночи, выхватывая на мгновение очертания некой преграды, защищающей варварский лагерь. Завтра на этом поле решится наше будущее.
9 августа 378 года. Адрианополь. Поле смерти
Дорогая Фауста, это письмо ты никогда не получишь. Я пишу его в уме, беззвучно шевеля губами, в то время как четверо моих алан несут меня на импровизированных носилках, составленных из двух сложенных крес-накрест копий и брошенных на них конских накидок. Они сражались рядом со мной до последнего, вытащили раненого из общей свалки и несли, несмотря на рыскающую повсюду готскую конницу, добивающую бегущие остатки армии.
Мы потерпели ужасающее поражение, Фауста, мы разбиты, растерзаны, рассеяны и готы, подобно не знающим пощады диким зверям, преследуют и уничтожают обезумевшие толпы, бывшие недавно внушающим ужас римским войском. Опьяненные успехом, варвары вершили свою кровавую жатву до захода солнца и только ночь умерила их кровожадный пыл. Ночь скрыла нас от беспощадных глаз готов, даровала нам лишние часы жизни, отвратила от нас безжалостную сталь варварских мечей.
Аланы часто останавливаются, отдыхают недолго и идут дальше, взваливая задерживающую их ношу себе на плечи. Они устали, однако упорно несут меня дальше. Если они меня бросят, я не стану молить их о спасении, значит, такова моя судьба. За все время они не сказали ни слова. Я слышу их натужное дыхание, они выбиваются из сил, не оставляют меня.
Жаль, я не могу объясниться с ним. Знай их язык, я бы сказал, что лучше им спасаться самим. Нить жизни, удерживающая мою душу в этом мире истончилась настолько, что только чудо не позволяет ей порваться. Рана моя смертельна, я умираю. Боль медленно расползается по телу, невыносимым жаром выжигая нерв за нервом, кажется я весь охвачен внутренним жаром, всесжигающий свет испепеляет мое тело, яркий ослепительный, цвета кипящего золота огонь выжигает мои внутренности…
Я теряю сознание, будто проваливаюсь в бездну и прихожу в себя, тихо всплываю на поверхность. Я смотрю вверх. Небо подобно опрокинутой чаше, полной запертыми под ее величественными сводами светлячками. Россыпи звезд, рассеянные щедрой рукой среди тьмы, осколки божественной воли, холодные и недоступные, равнодушно взирают на нас сверху, безразличные к людской суете, страданиям и заботам…
Утром мы начали наступление на готский лагерь. Солнце в знойном мареве поднималось над равниной. День обещал быть жарким. Готы окружили свой лагерь стеной из повозок. Повозки на четырех массивных деревянных колесах окружали стоянку варваров. Среди варваров царила паника, передовые дозоры сообщали, что готы не готовы к бою.
Стремясь оттянуть момент столкновения, вождь готов Фритигерн дважды присылал к Валенту послов, прося мира. Император принимал послов и соглашался на переговоры, продолжая вести войско к готскому лагерю. Его смущал состав посольств, в них не было ни одного знатного варвара, видимо государь считал, что готы хотят его обмануть. Тем не менее, Рихомер убедил Валента выслушать предложения варваров и сам отправился к Фритигерну в качестве посла.
Император в это время, желая, скорее всего, еще больше устрашить варваров мощью римского войска, начал перестраивать армию в боевые порядки. Моя ала прикрывала походную колонну слева. Я видел, как авангард смещается вправо, образуя правое крыло первой линии, конница, шедшая в центре и в арьергарде группируется на левом фланге, пехота строится позади конницы плотной фалангой. Я примкнул к левому флангу как раз в тот момент, когда все левое крыло, увлеченное втянувшимися без приказа в бой с готами легковооруженными и скутариями, устремилось в гибельную атаку на укрепление готов.
Готы с легкостью отбили нашу атаку, кони не смогли перепрыгнуть через высокие повозки. Мы повернули обратно, и в этот момент на поле боя возникла варварская конница. Ударив с ходу, она сразу же обратила в бегство наш правый фланг. Обойдя пехоту с тыла, готские всадники столкнулись с нами. Меня сбил с коня копьем варвар, слава богу, панцирь выдержал удар вражеской стали. Я сражался пешим до тех пор, пока варвар не прорубил мне броню топором.
Я лежал, задыхаясь, в сухой пыли, истекая кровью, среди объятых ратным безумством людей, среди воплей и жалобных стонов, многоголосого рева и лязга сталкивающегося друг с другом железа, среди толкущихся вокруг меня бойцов и коней, среди частокола ног, топчущихся вокруг меня, среди обезображенных смертью тел, безучастный ко всему, готовый взойти в сияющий чертог вечности, пока варвары не потащили меня прочь, прорубаясь сквозь врагов, прочь с поля боя, ставшего дня нас братской могилой.
Звезды обнадеживающе подмигивают мне с высоты. Я закрываю глаза, стараясь продлить этот краткий миг свободного от приступов боли покоя. Дыхание мое ослабевает… Мне холодно… холодно… Фауста, я…
Извещение о смерти
Домина Фауста, с прискорбием сообщаем Вам, что Ваш брат, военный магистр конницы Виктор Флавиан скончался 9 августа 378 года от раны, полученной в сражении при Адрианополе против полчищ мятежных варваров, дерзнувших посягнуть на мир и территориальную целостность Римского государства. Прах его покоится в братской могиле в трех милях от бранного поля по дороге на Константинополь.
Военный магистр пехоты и конницы Арминий Геренний Траян.
Писано в военной канцелярии провинциальных войск Фракии 27 августа 378 года.
Последний трофей Ганнибала
Возвратившись в Карфаген из Италии, Ганнибал запил. Запершись в своем доме, он пил крепкое апулийское вино, заедая его альпийским снегом. Ганнибал сжимал снег в крепкий комок и смотрел, как вода капает сквозь пальцы. Снег напоминал ему о победе. Его, Ганнибала, победе. Вот так, по каплям, утекла от него слава победителя римлян. А ведь война началась для него весьма удачно.
Переход через Альпы, великолепный по замыслу маневр, позволивший карфагенянам проникнуть в Северную Италию. Ему удалось провести по занесенным снегом перевалам армию и, неожиданно для римлян, буквально свалиться им на головы с альпийских гор. Правда, он потерял большую часть войска и почти всех слонов. Слоны не приспособлены для хождения по горам и не выносят холода.
Вспоминая о слонах, Ганнибал громко смеялся. Смех, дробясь, эхом разносился по пустому дому. Ганнибал дрожащими руками наливал из кувшина в фиал густое красное вино и пил, запрокинув голову, захлебываясь вином и смехом. Вино текло по щекам, темные струйки щекотливо стекали по шее вниз, оставляли липкие дорожки на теле. Несколько слонов выжило, но и гибель всех животных не помешала бы ему разгромить римлян. Тоска душила полководца и он начинал петь.
Старые солдатские песни, он помнил их с детства, с тех пор, как вместе с отцом отправился на войну в Испанию. Война, которую он увидел, была совсем не похожа на войну, которую он себе придумал.
И солдаты были не теми идеальными героями, какими он их представлял. Отец командовал наемниками. Все карфагенские полководцы командовали наемниками. У Карфагена вообще не было армии, состоящей из граждан. В отличие от Рима. Карфагенские граждане предпочитали торговать, а не воевать. Армия Карфагена напоминала океан. Его спокойствие в любой момент могло с легкостью смениться разрушительной бурей.
— Солдаты верны мне, — кричал Ганнибал в пустоту. — Но они наемники.
Наемники сражаются, пока им платят щедро и вовремя и легко предают, переходя к тому, кто платит больше. Воины вообще любят удачливых полководцев, но у гражданина есть родина, которую он будет защищать в любом случае, независимо от того, кто им командует, наемник же просто делает работу, взамен получая вознаграждение. Наемников следует опасаться. Они опасны во время войны, во время мира они первая угроза государству. У Карфагена не было солдат, кроме наемников и не было другой армии, кроме наемной. Чего не скажешь о Риме. Проклятый Рим. Город, кичащийся своей неприступностью, и государство, похожее на лернейскую гидру. Потеряв одну голову, взамен оно выращивает три. Требия, Тразименское озеро, Канны. Каждый раз римляне были разбиты наголову, дважды у них погибали консулы, но каждый раз они выставляли новые армии. Бессмертные боги, надо было послушаться совета Магарбала и от Канн сразу же идти на Рим. Ганнибал вспомнил, с какой яростью Магарбал вскричал, услышав от него отказ не останавливаясь преследовать римлян:
— Видно не все дают боги одному человеку. Побеждать ты умеешь, Ганнибал, но пользоваться плодами своих побед не можешь!
Он держал Рим за глотку. Хватило бы одного движения, чтобы добить поверженного врага. Вместо этого он разжал хватку, позволив римлянам собраться с силами. Он кружил вокруг Рима, как волк кружит вокруг добычи, выбирая удобный момент для смертельного броска. Зачем он медлил? Чего ждал? Только на восьмой год войны он двинулся к Риму, пытаясь оттянуть силы римлян от осажденной Капуи. Он видел Рим, его ладони ощущали шероховатую поверхность камней городских стен. Дважды он строил войско в боевые порядки и дважды дождь не позволял ему начать сражение. Ветреная удача окончательно от него отвернулась. Следующие восемь лет то он преследовал римлян, то римляне теснили его. Все закончилось в Бруттии. Получив приказ карфагенского сената возвращаться в Африку, он негодовал, кричал, что его предавали на протяжении долгих пятнадцати лет, не присылая ни денег, ни подкрепления и теперь, отдав этот преступный приказ, предали окончательно. Это была игра на публику. Он не хотел оставаться в Италии. Война потеряла всякий смысл. Он устал.
Пока Ганнибал сражался в Италии, римляне высадились в Африке. Римскую армию возглавлял Публий Корнелий Сципион, сын консула Публия Корнелия, разбитого Ганнибалом у Требии. Укрепившись на африканском берегу, римляне осадили Утику, но осада была неудачной, союзная армия под командованием Гасдрубала, сына Гисгона, при поддержке нумидийского царя Сифака заставила римлян отступить. Случай помог Сципиону отомстить за поражение. Карфагеняне расположились на зиму в лагере, построенном из дерева, нумидийцы зимовали в хижинах, сплетенных из тростника, вне лагерных стен. Римляне сделали вид, что возобновляют осаду города, на самом же деле они скрытно переместили легионы к карфагенскому лагерю. Часть воинов напала на лагерь нумидийцев, остальные атаковали карфагенян. Тростниковые хижины вспыхнули разом. Нумидийцы бросились тушить пожар и почти все пали под ударами римлян. Карфагеняне поспешили на помощь нумидийцам. Думая, что их союзникам угрожает только огонь, карфагенские воины бежали налегке. На полпути к горящему лагерю нумидийцев, карфагенян встретили римляне. Из опасения быть раскрытыми, римляне перебили всех бегущих на помощь нумидийцам воинов, а затем ворвались в карфагенский лагерь, сея смерть и разрушение. Разгром союзников был полный, в Карфаген вернулись не более двух тысяч человек, во главе с Гасдрубалом и Сифаком. Карфагенский сенат, несмотря на поражение, постановил продолжить войну собственными силами. Вновь набранная армия, возглавляемая теми же вождями, направилась к Утике и, после трех дней, прошедших в мелких стычках и столкновениях, была полностью уничтожена в решающем сражении. Командовавшие ею Гасдрубал и Сифак спаслись бегством. Сифак укрылся в своих наследственных землях.
Сифак недолго отсиживался дома. Набрав новую армию, нумидийский царь атаковал римлян и проиграл окончательно. Попав в плен на поле боя, он впоследствии удостоился сомнительной чести пройти вслед за колесницей триумфатора в качестве ценного трофея.
Сципион вел африканскую кампанию неторопливо, если не сказать вяло. Уничтожив три карфагенские армии, он расчистил путь к Карфагену, но оставался на месте. Сенат требовал от него активных действий, римский народ устами народных трибунов гневно вопрошал, почему римская армия во главе с победителем пунийцев бездарно топчется у города, который она могла взять штурмом уже несколько раз, сенаторы слали командующему письма, в которых предостерегали "друга Сципиона" от излишней самонадеянности и самостоятельности и тонко намекали на "некие обстоятельства", могущие сильно испортить репутацию и карьеру полководцу. Читая эти письма, Сципион только улыбался. В римском сенате были не только его враги и завистники, но и друзья, держащие его в курсе событий.
Сципион знал, что большая группа сенаторов готовит постановление о создании специальной комиссии, должной расследовать "преступную медлительность командующего африканской армией и нежелание вести наступательные боевые действия". Он также знал о распространяющихся среди сенаторов и плебса слухах, будто он Сципион, получил большую взятку от карфагенского правительства за то, чтобы ограничиться осадой Утики, и не идти к Карфагену.
Информаторы сообщали ему, что эти слухи распространяются по наущению народного трибуна Фабия Ликана, знакомца квестора его армии Катона. Катон, педантичный сухарь, правильный и справедливый, слишком гордящийся своей честностью, организовал эту разоблачительную кампанию. С самого начала африканского похода он слишком усердно занимался финансовыми делами армии, лез в бумаги и постоянно требовал отчета. Его занудливость и чрезмерная честность порядком надоела Сципиону. А теперь он еще начал интриговать.
Впрочем, в своих подозрениях квестор не ошибался. Сципион действительно получил значительную сумму в золотых слитках от представителей торговой знати Карфагена, интриговавшей против войны с Римом. Дело было обставлено столь хитро и умно, что Катон мог искать доказательства хоть до конца жизни. Карфагенские "голуби" хотели прекращения разорительной с их точки зрения войны, не желая оплачивать реваншистские планы "ястребов". Они заплатили Сципиону за то, чтобы он не торопился закончить боевые действия, держа Карфаген в постоянном напряжении, наглядно демонстрировал карфагенским гражданам тяготы, ужасы и лишения войны. Ради "вечного" мира они готовы были основательно потратиться. Сципион и его контрагенты честно выполняли условия тайной сделки. Сципион маневрировал у Утики, купцы исправно платили. Но не только деньги удерживали Сципиона на месте. Он ждал появления Ганнибала.
Снег отчетливо пах победой. Ганнибал плакал. Он больше не хотел воевать. Его предали так же, как предавали его отца, Гамилькара Барку. Римляне топчут африканскую землю, а торгаши везут в Карфаген италийское вино и альпийский снег. Пока он, Ганнибал, сражался с Римом, они с Римом торговали. Торговали и предавали ради своей прибыли. Проклятые пунийские купцы. Если бы он стал торговцем, а не солдатом, то, возможно, ходил бы сейчас по мостовым Рима. Да, тогда бы он побывал в Риме. Все, его война закончилась, пусть теперь сражаются эти жалкие менялы. Пусть берут в руки оружие и защищают свое спокойствие, свою роскошь, свои дома, своих жен, своих любовниц, свои суда, эти провонявшие потом и страхом невольников, специями и благовониями лохани. Пусть дерутся за свои рынки и свои доходы. В конце концов, им есть что терять.
Может они еще не поняли, но скоро поймут, что Рим ненасытен. С Римом нельзя существовать мирно. Он, как змея, терпеливо ждет, набирается сил, а потом наносит смертельный удар, заглатывает жертву и долго, очень долго ее переваривает.
Вино не спасало. Злоба накатывала тяжелыми давящими приступами. Ганнибал пил, пока не приходило спасительное забытье. Счастье в сумерках сознания.
Он не слышал стука в дверь. Стучали долго и сильно. До тех пор, пока стоящим на улице не надоело стучать. Несколькими сильными ударами они выбили двери. Створки с хрустом распахнулись. В комнату вошел городской претор в окружении стражников. Брезгливо осмотревшись, он приподнял края белоснежной тоги и скомандовал:
— Откройте окна. Несите его в спальню. А ты, — остановил претор одного из стражников, — сходи за врачом. Сенату нужен трезвый полководец.
Катон подозревал, что Сципиона подкупили карфагеняне. Но у него не было доказательств преступного сговора римского командующего с противником, а без доказательств подозрения были бесполезны и опасны. Поэтому Катон писал в Сенат пространные доносы и распространял через своих осведомителей порочащие Сципиона слухи. Слухи клубились вокруг Сципиона, составлялись в плотные, попахивающие дерьмом и завистью полотнища, нависали над римским лагерем низкими смердящими облаками. Впрочем, изощряясь в составлении лживых доказательств измены Сципиона, Катон понимал, что цели соей не достиг. Он не сумел изобличить Сципиона в коррупции. Однако доносы сделали свое дело. Сципион стал тяготиться присутствием Катона. Знакомые стали избегать встречи с квестором, беседующие при его появлении замолкали, солдаты сочиняли про него срамные частушки. Катон понял, что дни его в Африке сочтены. И точно, вскоре после разгрома армии Гасдрубала, его вызвал к себе Сципион и заботливо осведомился о здоровье квестора. Катон честно отвечал, что здоровье его в последнее время пошаливает.
— Одышка при ходьбе и частые боли в сердце мучают меня, Сципион, — Катон горестно вздохнул, — к тому же жаркий воздух жжет мне легкие, а холодный ветер, дующий по ночам с моря вызывает насморк и удушья.
— Климат Африки вреден тебе, друг Катон, — ласково заметил Сципион. — Опасаясь за твое здоровье, я настоятельно прошу тебя покинуть армию и возвратиться в Рим. Съезди в Байи, отдохни от войны, Катон. Искупайся в теплых источниках, попей целебной воды, сходи в бани. В это время в Байях много красивых женщин, Катон. Приударь за какой-нибудь красоткой, почувствуй снова вкус к жизни.
— Ты так заботлив, Сципион. Я был счастлив служить под твоим началом… и с благодарностью приму твой совет.
— Отлично, квестор! Я приказал капитану "Тирренской Молнии" готовиться к выходу в море. Лучшая трирема римского флота ждет тебя, Катон.
— Позволь мне собрать свои вещи.
— Все уже готово, Катон. Твое имущество перенесли на борт "Молнии", но ты можешь проверить, не осталось ли чего из твоих вещей. И счастливого пути, квестор.
В сопровождении двух преторианцев Катон прошел к своему шатру. Заглянув внутрь, он убедился, что все его вещи исчезли.
— Ладно, командующий, ты меня переиграл, — пробормотал Катон, направляясь к воротам лагеря, — но твой урок я запомню накрепко.
Глядя на удаляющийся берег Африки, Катон величественным жестом набросил край тоги на плечо, вытянул вперед правую руку и произнес четко и размеренно:
— Все-таки я считаю, что Карфаген должен быть разрушен.
За его спиной матросы костяными скребками драили палубу.
Врач осмотрел Ганнибала и посоветовал не тревожить полководца до утра.
— Он слишком пьян, претор, — говорил врач, вытирая руки чистым холщевым полотенцем. — Самое лучшее, дать ему выспаться. Сенату придется подождать.
— Лекарь, — претор поморщился, — Сенат может и подождет, но суффеты ждать более не желают. Римляне у ворот города, опасность велика, а лучший полководец проводит дни в беспробудном пьянстве.
— Даже если я приведу Ганнибала в чувство сейчас, — врач пожал плечами, — он будет бесполезен для суффетов. В его жилах много алкоголя, претор.
— Завтра Ганнибал должен предстать перед сенатом, лекарь. В противном случае ты рискуешь не дожить до старости.
— Хорошо, если ты настаиваешь… Я обещаю, что завтра Ганнибал будет в сенате, — врач слегка поклонился.
— Ты останешься здесь на ночь, лекарь, — распорядился претор. — Поставьте у дверей охрану. И помни, лекарь, твоя жизнь в твоих руках.
Утро начиналось препогано. Болела голова и мучала жажда. Ганнибал протянул руку, но спасительного кувшина не было.
— Клянусь Ваалом, укравший мое вино умрет, — прохрипел Ганнибал, пытаясь подняться с ложа.
— Прости меня, господин, жалкого вестника несчастья. Твое вино погибло. Его вывезли по приказу городского претора.
— А ты кто?
— Врач, господин. Мне приказано поставить тебя на ноги.
— Чаша доброго вина, вот лучшее лекарство для старого солдата.
— Но не для тебя, Ганнибал, тебе придется пить мое лекарство.
— Горькое, наверно?
— Отвратительное.
— Ты желаешь моей смерти, врач?
— Я хочу поставить тебя на ноги, Ганнибал. От того, сможешь ли ты здраво мыслить, зависит, буду ли я жить после заката.
— Ты хочешь жить?
— Каждый человек, даже последний нищий и раб, жаждет жить. Про себя могу сказать: не так чтобы очень, Ганнибал, однако вечером я приглашен на небольшую дружескую пирушку. Мой знакомец, Магон, привез из Греции редкую рукопись и дает скромный пир в честь ее приобретения.
— Твой знакомец глупец. Купцы ничего не смыслят в искусстве.
— У него хороший повар и он не жаден.
— Значит, хороший ужин стоит его глупости.
— Совершенных людей нет, Ганнибал, и я лишь подтверждение этого. Впрочем, как и ты, полководец.
— Врач-философ и солдат-неудачник. Где твое лекарство, лекарь? Я бы согласился на амфору хорошего вина, но пусть это будет твоя отрава. Хотя, постой. Все ли вино пропало?
— Увы, господин, подвал твоего дома пуст, все амфоры вывезли в общественное хранилище.
— Вот теперь твое лекарство не будет для меня слишком горьким, врач. Давай свою чашу.
Скука царила в сенате. Первый суффет раздраженно расхаживал по залу, второй, облокотившись о трибуну, читал свиток. Сенаторам, сидящим в первых рядах было видно как он шевелит губами.
Верховный жрец Ваала, страдающий болями в ногах, удобно устроившись в особом, изготовленном специально для него кресле, всегда носимом за ним храмовыми служками, что-то оживленно говорил окружившим его сенаторам, изредка громко похохатывая. Сенаторы, увлеченные рассказом верховного жреца, улыбались как-то очень двусмысленно. Председательствующий, глядя на веселящуюся группу, грозно хмурил брови, но молчал, уважая святость верховного жреца.
Первый суффет быстрым шагом подошел к председательствующему и зашептал на ухо:
— Чего мы ждем? Ясно, что Ганнибал не придет. Претор не справился с возложенными на него обязанностями. Я возьму десяток солдат, носилки и притащу Ганнибала сюда. Запрем его в одной из комнат, пока он не проспится, а потом соберем заседание.
Председательствующий скривил уголки губ.
— Не спеши, суффет. Претор знает свое дело. Он похож на молосса, вцепится, не отпустит, пока не добьется своего. Поэтому мы подождем до полудня. Если претору не удасться привести Ганнибала, поступим по-твоему.
— Обстоятельства не способствуют ожиданию, сенатор. Карфаген в опасности.
— Тем более, суффет. У Карфагена один великий полководец. Это Ганнибал. Я думаю, ради спасения родины, народ Карфагена, в лице его лучших представителей, согласен ждать. Естественно, в разумных пределах.
— Сенатор, мы не в народном собрании. Практикуйте свое ораторское искусство на доверчивой черни. Мы с вами…
— Мы с вами, суффет, мужи государственные. Будем же терпеливы и благоразумны…
Суффет нервно дернул головой и убежал. Председательствующий вздохнул и забарабанил пальцами по колену.
Ганнибал встретил претора в атриуме. Сидя на мраморной скамейке, полководец слушал тихое журчание воды, маленькой струйкой бьющей из небольшого фонтанчика, расположенного посреди мощеного испанским мрамором дворика. Легким поклоном претор приветствовал полководца.
— Что привело тебя в мой дом, претор? — спросил Ганнибал.
— Ганнибал Барка, мне приказано незамедлительно доставить тебя в сенат, по доброй воле, либо с применением силы и независимо от твоего состояния. Здоровым или больным, трезвым или пьяным, мертвым или живым, но ты должен быть в сенате.
— Претор, мне нехорошо. Резь в глазах и шум в голове. Достань мне лекарство и я в твоем распоряжении. Полностью и без остатка.
— Разве врач не дал тебе необходимых лекарств?
— Врач мне помог, претор, чуть-чуть, но спасти меня можешь только ты. К тому же я отпустил его домой. Также, как и твоих солдат. Без них тебе не удастся сдвинуть меня с места.
— Я не дам тебе вина, Ганнибал, — негромко произнес претор. Я уйду и вернусь с солдатами. Тебе придется пойти со мной.
— Дар убеждения, неоценимое качество, претор. У тебя его в избытке.
— Ты подчиняешься приказу?
— Хорошо, я буду на заседании сената. Кстати, где оно будет?
— В храме Ваала, Ганнибал.
— Ты исполнил приказ. Теперь удались. Я не нуждаюсь в попутчиках.
Карфаген — великий город. Город, полный народа, шумный город, по улицам которого при желании легко пройти незамеченным, тем более, что полководцы республики редко передвигаются по городу пешком. Вспомните, давно ли вы видели влиятельное лицо, аристократа до кончиков ухоженных ногтей на ногах, запросто гуляющего по карфагенским улицам? Ходьба — удел простолюдинов, аристократ предпочтет передвигаться по Карфагену в удобной лектике, влекомой, в зависимости от достатка, четырьмя или восьмью рабами.
Знатный воин выберет великолепного скакуна, с высоты которого он будет презрительно взирать на копошащуюся под ногами чернь. Мужественные черты лица, косой шрам, пересекающий щеку, разноцветный плюмаж из перьев на шлеме, до блеска начищенные доспехи, пурпурный плащ, покрывающий круп коня — вот он, похититель женских сердец, проносится мимо, сохраняя гордую осанку, небрежно правя левой рукой, правую же уперев в колено. За ним скачут нумидийские телохранители, кровожадные дети пустыни, облаченные в шкуры гепардов, с короткими копьями, у наконечников которых весело трепещут треугольные флажки.
Ганнибал, укрытый от любопытных взглядов плащом с накинутым на голову капюшоном, не отличимый от толпы разноплеменного люда, заполнившего улицы Карфагена, шел быстрым шагом, не оглядываясь по сторонам. Только один раз он задержался у импровизированной сцены, основой которой служили две монументальные повозки. Бродячие артисты разыгрывали на ней вульгарную пьеску за злобу дня. Вопль одного их актеров, облаченного в не первой свежести тогу, изображающего, видимо одного из сенаторов, обращающегося к Ваал-Хаммону с просьбой образумить Ганнибала и подвигнуть водителя карфагенских армий на спасение города, привлек полководца. Остановившись, он прослушал до конца речь актера, сплюнул и пошел дальше. В спину ему ударил крик актера:
— Духом воспрянь, вождь Карфагена военный, войско возглавь и римлян, детей кровожадной волчицы, сбрось в Средиземное море!
Ответом призыву актера стали восхищенные крики окруживших сцену людей.
— Глупцы,-пробормотал Ганнибал, — тупицы безмозглые…
Добравшись до храма Ваала, Ганнибал распахнул двери и вошел в полуосвещенный зал. Огромная статуя Ваала встретила его зловещим молчанием. Ощерившись плотоядной улыбкой, Ваал угрожающе навис над полководцем. Проходя мимо жертвенника, черного от впитавшейся в камень крови, Ганнибал сбросил на пол плащ. Миновав Ваала, он оказался в узком коридоре. Коридор вел к неприметной двери. За ней находилась витая лестница, ведущая вниз. Там, в особом зале, проходили чрезвычайные заседания сената.
Появление Ганнибала вызвало радостный шум, по большей части оттого, что сенаторам надоело ждать. Председатель встал с кресла и направился к к Ганнибалу.
— Долго же ты шел к нам, сын Гамилькара Барки, — произнес он, дружески беря полководца под локоток.
— Война в Италии задержала меня, Гамилькон, — ответил Ганнибал.
— Война, война, — вздохнул печально председатель, — поля сражений, поля разлуки. Но война в Италии закончилась, насколько мне известно…
— Прошло семь дней, если быть точным, Гамилькон.
— Вот, вот, Ганнибал. Ты возвратился домой три дня назад. Сошел с корабля и пропал. Мы начали волноваться. Сейчас не время расслабляться. Враг, можно сказать, уже стучит в городские ворота, а победитель римлян устроил себе отдых.
— Мы войну проиграли. Это к слову, простое напоминание факта. Так что должен совершить уставший, мечтающий о покое ветеран?
— То, что всегда ждет от тебя народ, Ганнибал. Разбить римлян.
— Мне не дали это сделать в Италии. Если бы вы озаботились снабжением моей армии, то не пришлось бы сейчас даже говорить об этом.
— Поверь, Ганнибал, государство делало все возможное, чтобы довести италийскую кампанию до победного конца. Но существуют не зависящие от нас обстоятельства, существуют партии, между которыми идет постоянная борьба, столкновение различных интересов заставляет постоянно искать приемлемые для всех сторон решения. Политика — это нахождение компромиссов, Ганнибал. Мы люди и потому не требуй от нас невозможного. Военные расходы всегда обременительны для казны.
— Кучка грязных политиканов распорядились моей победой. И после этого вы желаете, чтобы я спас ваши жалкие жизни. Для чего мне это делать, Гамилькон? Для того, чтобы вы заработали лишний талант серебра? Чтобы построили на один особняк больше и прикупили еще одну сотню рабов? Что получу лично я?
— Все, что пожелаешь, Ганнибал. Благодарность граждан, почести, славу, деньги, дома, земли…
— Только одно попрошу я у тебя взамен — верни мне солнце Италии.
— Увы, я не в силах изменить прошлое.
— А мне неподвластно настоящее. Что нам делать? Как достичь согласия?
— Ты возглавишь армию, Ганнибал?
— С одним условием, Гамилькон. Вернете мне мое вино, все, до последней амфоры. Сегодня же.
— Думаю, это будет несложно сделать.
— Ну, что-ж, теперь поговорим о ждущей нас войне…
Позже античный историк записал: «Положение противников накануне решающей битвы было таково: Ганнибал собирал войска в Гадрумете, отстоящем от Карфагена на расстоянии пяти-шести переходов, Сципион находился в укрепленном лагере (castra Corneliana) у осаждаемой им Утики. Подготовка к войне заняла девять месяцев. За это время Ганнибал сумел собрать сильную армию. Кроме ветеранов, прошедших с ним всю италийскую войну, он располагал лигурийским, балеарскими и кельтскими наемниками, приведенными его братом Магоном из Италии, карфагенскими гражданами, взявшимися за оружие для защиты собственной жизни и свободы, союзными македонскими отрядами и солдатами, навербованными среди африканских племен. Ганнибал имел перевес в тяжелой пехоте, но римляне превосходили его в коннице: десять тысяч против двух-трех тысяч. Ганнибалу не удалось перетянуть на свою сторону нумидийцев. По призыву мятежного царя Масиниссы они перешли на сторону римлян. 80 слонов могли компенсировать отсутствие сильной конницы, если бы не одно обстоятельство — слонов лишь недавно доставили из внутренних районов Африки и они были плохо обучены.
Римлянам необходимо было соединиться с союзным войском Масиниссы, поэтому Сципион, оставив лагерь, повел войско вглубь карфагенских владений. Идя плодородной долиной Баграда, римляне оставляли за собой выжженную и опустошенную землю.
Узнав о передвижении римлян, Ганнибал двинулся им навстречу. Сципион, достигнув Нараггары, соединил свое войско с поджидавшими его нумидийцами царя Масиниссы и стал ожидать прихода Ганнибала.
Ранним утром Ганнибал вывел армию из укрепленного лагеря и построил ее против римлян. Впереди стояли слоны, за ними линия легковооруженной пехоты, состоящей из лигурийцев, галлов, балеарцев и мавров. Вторую линию составили карфагенские граждане и македоняне. В третьей линии стояли ветераны, вооруженные римским оружием. В основном это были бруттии. Ветераны стояли от второй линии на удалении в 300 шагов. Левый фланг пунийской армии прикрывала карфагенская конница, правый — нумидийцы.
Сципион построил свое войско аналогичным порядком: первую линию составили гастаты и принципы, вторая линия, в которой находились триарии, располагалась на некотором удалении. На флангах стояла конница: слева — италийская, под командованием Лелия, справа — нумидийцы Масиниссы.
Сражение началось с атаки слонов и пунийской легковооруженной пехоты. Гастаты легко отбили нападение. В этот момент, воспользовавшись возникшей неразберихой, на карфагенскую конницу напали всадники Лелия и Масиниссы и обратили ее в бегство. Преследуя врага, римская конница покинула поле боя.
Отступающие легковооруженные обтекли карфагенскую фалангу с флангов и в сражение вступила вторая линия пунийской армии. Натиск карфагенских граждан и македонян был так силен, что гастаты и принципы дрогнули. Наступил решающий момент битвы. Ганнибал, лично командовавший ветеранами, отдал приказ и третья линия, разделившись посередине, двинулась вперед, окружая римскую фалангу. Сципион, заметив перемещение карфагенян, в точности повторил маневр Ганнибала, выдвинув вперед триариев. Таким образом, ветераны встретили удлиненную римскую фалангу и продолжали вести обычный фронтальный бой. Однако, благодаря перевесу в пехоте, пунийцы стали ощутимо теснить римлян. Возможно, они бы одержали победу, но на беду, с тыла на них напала возвратившаяся римская конница. Карфагенская армия обратилась в бегство и была полностью истреблена. Более двадцати тысяч человек были убиты и почти столько же попали в плен. Римлянам достался брошенный лагерь, сто пятьдесят знамен и одиннадцать слонов. Ганнибал, чудом оставшийся в живых, бежал в Гадрумет. Прибыв в Карфаген, он сообщил сенату, что проиграно не только сражение, но и сама война».
…Точка равновесия. Искусный полководец способен безошибочно определить ее. Мгновением раньше, и бой будет проигран, мгновением позже, и победа ускользнет от тебя. Приказ отдан: огибая с двух сторон сражающихся с римлянами бойцов, ветераны устремляются вперед. Уверенные в себе, уверенные в своем вожде, закаленные в многочисленных боях, бившие римлян много раз на их земле, они не сомневаются в своей непобедимости. Сейчас им остается только захлопнуть ловушку и они яростно рвутся в схватку. Тяжелая поступь бегущих воинов, лязг металла, неумолимое движение вытягивающихся смертоносных щупалец. Охватить жертву, сжать, сдавить, уничтожить. Кто остановит их сокрушающую поступь?
Славное апулийское вино, сладкая память Италии. Надеюсь, оно вернулось в прохладу подвала, ожидая прихода страждущего вкусить его терпкую сладость, крепкой руки виночерпия ждет оно, томясь в темных глубинах огромных амфор, втайне надеясь явить свою скрытую сущность.
Последний трофей Ганнибала…
Писцы города Ашшура
Действующие лица:
Нинурта-Тукульти-Ашшур ― ишшиаккум, шангу, укуллу, шарру, царь великий, царь могучий, царь множеств, царь четырёх стран света, царь Ассирии.
Ашшурбалат ― абаракку (царский везир).
Набузереддин, сын Силлая — старший писец царской канцелярии.
Набузерукин, сын Набусабиткати — писец царской канцелярии.
Шумукин, сын Шамашбари — младший писец царской канцелярии.
Просители, гости, беженцы, погорельцы, переселенцы, камнерезы, архитекторы, каменщики, ремесленники, ткачи, горшечники, кожевенники, пекари, оружейники, ювелиры, красильщики, художники, земледельцы, виноделы, хлопкоробы, чиновники, интенданты, воины, слуги, рабы, часовые.
Сцена первая
В тронный зал входит Нинурта-Тукульти-Ашшур, царь Ассирии. Это высокий мрачный чернобородый мужчина в пышных одеждах, на голове у него тиара. Следом за царём появляется Ашшурбалат, царский везир. За везиром гуськом входят писцы царской канцелярии. Писцов трое. Первым, по старшинству, идёт Набузереддин. За Набузереддином идёт Набузерукин. Он несёт коробку с канцелярскими принадлежностями. Замыкает процессию младший писец Шумукин. Он тащит на себе складные стулья, складной столик, торбу с чистыми рулонами египетского папируса, чернильницу и бутыль с невыгорающими на солнечном свету чернилами. Нинурта-Тукульти-Ашшур садится на трон, поправляет тиару, аккуратно укладывает и разглаживает завитую колечками бороду. Ашшурбалат становится по правую руку царя Ассирии. Писцы устраиваются по левую руку царя. Младший писец Шумукин устанавливает столик и стулья, скидывает торбу, разворачивает папирус и режет его на листы. Писец Набузерукин раскладывает отточенные ручки и застывает в готовности писать. Старший писец Набузереддин проверяет остроту ручек и низко кланяется царю, изъявляя готовность внимать и диктовать. Ашшурбалат подаёт знак. Мускулистый раб, негр из Нубийской пустыни, одеяние которого состоит из одной белоснежной набедренной повязки, с натугой поднимает било и со всей силы лупит в большой круглый бронзовый гонг. Низкий вибрирующий гул прокатывается по тронному залу из конца в конец. Нинурта-Тукульти-Ашшур недовольно морщится. Ашшурбалат, сойдя с возвышения, отчитывает нубийца. Раб понимающе кивает, вздымает било и повторно бьёт по диску. Царь вздрагивает и затыкает уши. Ашшурбалат возвращается к трону. Дождавшись, пока утихнет звук гонга, везир торжественно провозглашает начало аудиенции. Часовые распахивают врата. Нубиец застывает, картинно опершись на ручку била. Группа просителей испуганно жмётся у врат, не смея шагнуть в зал.
Ашшурбалат (громко). Подойдите, не стесняйтесь.
1-й проситель. Мы не смеем, о великий!
2-й проситель. Мы боимся, о могучий!
Ашшурбалат (про себя). Экие дурни.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (спрашивает, отнимая ладони от ушей). Почему они не подходят?
Ашшурбалат (снисходительно). Деревенщина, ваше царское величество.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Ну, не скажите, везир. Вон тот, крайний справа, очень даже интеллигентно выглядит. Есть в нём какое-то скрытое благородство, эдакая учёная осанка, уверенное осознание себя. Я бы добавил, некоторая толика свободолюбия.
Ашшурбалат (сверяется со списком очерёдности). Какой говорите, крайний справа? Самый крайний, или тот, который ближе к центру?
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Крайний?
Ашшурбалат. Крайний. Тот, который рядом с дворцовым гвардейцем.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. А, этот. Нет, этот тюфяк тюфяком. Я говорю об этом, за тем, который тюфяк.
Ашшурбалат. Второй от дворцового гвардейца.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (радостно). Да, он!
Ашшурбалат (ведя стилом по списку). Ещё бы. Он ― сборщик податей.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Полезная профессия. Достойная звания учёного человека.
Ашшурбалат. Не все так думают, ваше царское величество. Существует определённая прослойка ваших подданных, считающих профессию мытаря недостойной образованного человека.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Кого?
Ашшурбалат (терпеливо повторяет по слогам). Об-ра-зо-ван-ного че-ло-ве-ка.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (пренебрежительно). А, эти…
Ашшурбалат (лицемерно вздыхая). Интеллигенция, ваше царское величество. Склочная публика. Вечные сомнения, сплошные метания, поиски предназначения, нравственные ориентиры, моральные категории, этические императивы.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Синонимы.
Ашшурбалат. Что?
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Нравственные, моральные, этические. Синонимы.
Ашшурбалат (назидательно). Вот. Зримые плоды народного образования. Торжество политики государственного просвещения. Царь Ассирии, без труда разбирающийся в семантике родного языка. А эти бы сказали ― образованщина. Ничего святого, только отрицание существующего порядка, необоснованное критиканство, бессмысленные рефлексии по поводу и без. Нытики и пораженцы. К тому же, не любят власть.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (делает усекающий жест ладонью). Так может…
Ашшурбалат. Хотелось бы, ваше царское величество, ох, как хотелось бы. Прижать бы к ногтю и раздавить без жалости. Но нельзя. Они ведь, мерзавцы такой вой подымут, такую вонь разведут. Ущемление прав, подавление свободы, попрание законов.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (важно). Закон ― это я.
Ашшурбалат. Если бы не репутация на международной арене. Издержки слишком велики.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Жаль.
Ашшурбалат. Увы, ваше царское величество.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Мы отвлеклись.
Ашшурбалат. Совсем немного. Чуть-чуть. Дали им время привыкнуть, освоиться, прочувствовать остроту и величие момента. Эй, вы, подойдите!
Просители, кланяясь, приближаются к трону и валятся на колени.
1-й проситель. О, великий!
2-й проситель. О, могучий!
1-й проситель. Царь всесильный…
2-й проситель. Царь победоносный…
1-й проситель. Царь справедливый…
2-й проситель. К тебе обращаемся мы…
1-й проситель. Припадаем к твоим стопам…
2-й проситель. Уповаем на твою милость…
1-й проситель. Молим о помощи…
Ашшурбалат. Молчать.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Спасибо, везир.
Ашшурбалат. Не стоит благодарности, ваше царское величество. Ты, (указывает на 2-го просителя) будешь говорить, а ты (обращается к 1-му просителю) будешь молчать. Излагай.
2-й проситель. В стране Гиамму жили мы, о великий…
1-й проситель. Царь могучий…
Ашшурбалат. Цыть!
2-й проситель. У реки Балих были поля наши…
1-й проситель. И дома наши…
Ашшурбалат. Цыть!
2-й проситель. И семьи наши…
1-й проситель. Всё потеряли мы…
Ашшурбалат (грозно). Цыть!
2-й проситель. Всего лишились мы в одночасье, государь. Вода поднялась и затопила наши поля, наши дома и наши пастбища. Домашний скот утонул и запасы разметало теченьем. Мы сами едва успели спастись, но всё, что у нас было ― погибло. Что оставалось нам делать? Пошли мы к царю страны Гиамму, нашему господину, упали пред ним на колени и умоляли помочь нам, но царь страны Гиамму отвернул от нас лик свой, и прогнал нас, и смеялся нам вслед, говоря: «Гоните, гоните их прочь, секите их батогами, бейте их палками, колите их копьями, они оскорбляют взор мой своим видом и мешают мне отдыхать своими воплями. Нет ничего мне для них, и ничем не хочу я им помогать, ибо они бездельники и попрошайки». Прогнали нас царские слуги из города, оставили на обочине и зло насмехаясь сказали: «Вот вам пыль дорожная вместо каши, камни с обочины вместо хлеба, ослиная моча вместо пива ― ешьте и пейте, и славьте вашего господина ― царя страны Гиамму». Что оставалось нам делать?
Нинурта-Тукульти-Ашшур (заинтересованно). Что?
Ашшурбалат. Вопрос риторический, ваше царское величество.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. И всё же, я хочу услышать.
Ашшурбалат. Продолжай.
2-й проситель (сбитый с толку). Э-э-э…
Ашшурбалат (выдёргивает у 2-го просителя свиток из-за пазухи). Учить надо лучше. (Читает) «Сидели мы и горько рыдали, не зная как поступить. Что оставалось нам делать? Умереть с голоду, или продать сыновей в рабство, жён и дочерей в бордель, на потеху распутным мужланам? Так сидели мы, оплакивая судьбу нашу злосчастную и не заметили путника, что остановился рядом с нами. «Хватит отчаиваться, — сказал он нам, — вытрите слезы ваши и осушите глаза ваши. Отправляйтесь в государство Ашшур, и получите то, что утратили здесь»».
Склоняется к уху ассирийского царя.
Ашшурбалат (шёпотом). Трудовые мигранты, ваше царское величество.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (отвечает так же шёпотом). Слышу, не глухой.
Ашшурбалат. Что делать? Берём?
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Конечно. На юге нехватка рабочих рук.
Ашшурбалат (громко). Хвала богам. Нинурта-Тукульти-Ашшур, царь великий, царь могучий, царь четырёх стран света повелевает. Пришедшим из страны Гиамму выделить землю в южной провинции, снабдить материалом для постройки домов, полевыми орудиями для обработки почвы, семенами для посадки, зерном для пропитания и деньгами для начального обустройства. Взамен обязать переселенцев выплачивать подати и нести установленные властью повинности.
Писец быстро оформляет царский рескрипт. Набузереддин подносит свиток Ашшурбалату. Ашшурбалат передаёт рескрипт Нинурта-Тукульти-Ашшуру. Царь прикладывает к папирусу личную царскую печать. Ашшурбалат берёт свиток и спускается с тронного возвышения.
Ашшурбалат (2-му просителю). Иди сюда.
2-й проситель (ползёт на коленях к везиру).
Ашшурбалат. С этим пойдёте к распорядителю царским имуществом. Из тронного зала вниз по лестнице, прямо и налево. А ты… (указывает на сборщика податей).
Сборщик податей (кланяется). Ваше сиятельство.
Ашшурбалат. Тебя мы определим по специальности. Бумаги с собой?
Сборщик податей. Имеются, ваше сиятельство.(Бережно вытаскивает завёрнутую в белую льняную тряпицу глиняную табличку и бронзовую печатку на цепочке, передаёт везиру).
Ашшурбалат. Так-так-так (читает клинописный текст). Опытный работник, отличный послужной список, замечательные рекомендации, награждён позолоченным браслетом за усердие. И оказался безработным. Почему, если не секрет?
Сборщик податей (смиренно). Интриги, ваше сиятельство. Зависть и наветы клеветников.
Ашшурбалат. Известное дело.
Сборщик податей. Мардук свидетель, ваше сиятельство!
Ашшурбалат (пристально глядя в лицо сборщика податей). Верю.
Сборщик податей. Покорнейше благодарю, ваше сиятельство.
Ашшурбалат. То-то. Смотри у меня.
Придвигается к сборщику податей, зловеще шепчет.
Ашшурбалат. Я за тобой слежу. Начнёшь брать не по чину, вздёрну!
Сборщик податей бледнеет.
Ашшурбалат (громко). Служи верно и старание твоё будет вознаграждено.
Сборщик податей (вдохновенно). Клянусь и обещаю.
Ашшурбалат. Писец, направление.
Набузереддин подносит Ашшурбалату свиток. Везир отдаёт глиняную табличку, печатку и направление сборщику податей.
Ашшурбалат. Вниз по лестнице, через площадь и направо, к распорядителю фискального присутствия.
Милостивым жестом отпускает просителей.
Ашшурбалат. Аудиенция продолжается. Следующий.
В тронный зал входят несколько крепких мужчин. Они одеты в короткие туники, перетянутые в талии широкими кожаными ремнями, на ногах высокие шнурованные солдатские сапоги, на запястьях правых рук бронзовые наручи. Длинные волосы стянуты кожаными ремешками. У предводителя цепкий пронзительный взгляд и рваный шрам на левой щеке ― от виска до подбородка.
Предводитель. Царю Ассирии…
Остальные (хором). Слава!
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Кто вы и откуда?
Предводитель. Воины из страны Хабхи, великий государь.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Как поживает брат наш, царь страны Хабхи?
Предводитель. Уже никак, ваше царское величество. Сангар, царь страны Хабхи подло убит братом своим, царевичем Хаяни. Хаяни стал царём Хабхи и всякий, кто сомневается в законности его воцарения, умирает.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Печальная новость.
Ашшурбалат. Да уж, ничего весёлого. Чего же ты хочешь, воин из страны Хабхи?
Предводитель. Кундаспа, ваше сиятельство. Повелевающий ста сотнями, военачальник царского войска.
Ашшурбалат (задумчиво). Кундаспа… Кундаспа… Не ты ли тот самый Кундаспа, сын Питру, победитель Арама, Лаллы и Кальпаруды при Пацате?
Предводитель. Я, ваше сиятельство.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Чем же не угодил столь выдающийся муж новому царю Хабхи?
Предводитель. Отказался присягать узурпатору, ваше царское величество.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Благородный поступок.
Ашшурбалат. Несомненно, ваше царское величество. Конечно, слегка необдуманный, я бы сказал, несколько поспешный… так, чуть-чуть, но однозначно и безусловно высоконравственный.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Что значит «необдуманный» и «несколько поспешный», везир?
Ашшурбалат. Сангар, ваше царское величество, тоже не был образцом для подражания. Насколько мне известно, отец братьев склонялся к мысли передать трон младшему сыну, а именно царевичу Хаяни, в обход своего старшего отпрыска ― Сангара, однако, накануне оглашения наследственного эдикта царь Хабхи скоропостижно скончался, по официальной версии якобы отравившись грибами на вечернем пиру, устроенном в честь совершеннолетия Хаяни. В смерти царя обвинили повара, готовившего яство. Повар был казнён, эдикт бесследно пропал, вместе с нотариями, составлявшими документ. Сангар взошёл на престол, Хаяни бежал и скрылся в глухой провинции.
Предводитель. Год и шесть месяцев его никто не видел и никто не слышал о нём, ваше царское величество. До тех пор, пока он не явился под стены столицы с кучей своих приверженцев и не потребовал у брата вернуть отнятое у него преступным образом наследство.
Ашшурбалат (повторяет с нажимом). Добытое Сангаром не вполне законным образом.
Предводитель (презрительно скривившись). Хаяни слабак, воспитанный на женской половине дворца. Изнеженный бездельник, сочинитель посредственных стишков, вечно занятый бряцаньем на кифаре и разведением цветочков.
Ашшурбалат (иронично). Тем не менее, неженка сверг братца.
Предводитель. Измена, ваше сиятельство.
Ашшурбалат (скептически). Измена? Я слышал иную версию событий.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Какую?
Ашшурбалат (обернувшись лицом к царю). Говорят, ваше царское величество, накануне смерти Сангар всю ночь пьянствовал в компании друзей и храмовых проституток, а утром, когда Хаяни в полном боевом облачении постучал рукояткой меча в городские ворота, он с похмелья вскочил на коня, чтобы скакать к гвардейским казармам и, не удержавшись в седле, свалился на землю, ударился затылком о камень и умер на месте.
Предводитель (не сдержавшись, выкрикивает). Ложь! Всем известно, что подпруга у седла была специально подрезана!
Ашшурбалат (спокойно). Очевидцы утверждают, будто Сангар в спешке сам не затянул подпругу. Кроме того, он вонзил в коня шпоры с такой силой, что тот поднялся на дыбы. Ремень расстегнулся и Сангар погиб.
Предводитель. Двойная ложь! Изменник не только подрезал подпругу, но и подложил под седло колючку. Железные шипы впились в кожу, конь вздыбился и подпруга лопнула. Вот как было на самом деле!
Ашшурбалат (хладнокровно). Слухи.
Предводитель (запальчиво). Многие видели рану на спине лошади и разрезанную упряжь.
Ашшурбалат. Хотя отказались подтвердить этот факт публично.
Предводитель. Они испугались.
Ашшурбалат. Чего? Ведь Хаяни обязался не преследовать сторонников Сангара. Помимо того, он назначил следствие о гибели брата и клятвенно обещал наказать виновного, кем бы тот ни был, если найдутся неопровержимые доказательства того, что смерть царя была не случайной.
Предводитель (хмуро). Я не молчал.
Ашшурбалат. И что в результате?
Предводитель. Меня повысили. Назначили командующим западной армией.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Везир, к чему эти ненужные расспросы? Переходите к сути дела.
Ашшурбалат. Слушаюсь, ваше царское величество. С чем ты пришёл в Ассирийское царство, Кундаспа, воин из страны Хабхи, командующий западной армией и чего хочешь от царя Ассирии?
Предводитель (почтительно уточняет). Бывший командующий, ваше сиятельство.
Ашшурбалат (повторяет). Бывший командующий… западной армией.
Предводитель. Великий царь, правда ли то, что в ассирийское войско требуются опытные воины?
Ашшурбалат. Тебя не обманули, Кундаспа, сын Питру. Войско Ассирии нуждается в крепких бойцах.
Предводитель. В таком случае (Кундаспа и сопровождающие его воины Хабхи опускаются на одно колено), мы просим высочайшего дозволения вступить в твою армию, великий государь.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (быстро). Не возражаю.
Ашшурбалат. Разрешите, ваше царское величество? (Наклоняется к царю, что-то настойчиво нашёптывает ему на ухо. Нинурта-Тукульти-Ашшур раздраженно кривится).
Нинурта-Тукульти-Ашшур (негромко). Мне кажется, это несущественно, везир.
Ашшурбалат. Напротив, ваше царское величество, я считаю, что данное обстоятельство требует особого уточнения.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Думаешь?
Ашшурбалат. Вне всякого сомнения, ваше царское величество.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Тогда давай, уточняй.
Ашшурбалат. Скажи мне, Кундаспа, ты согласился возглавить западную армию Хабхи?
Предводитель (несколько удивлённо). Нет, ваше сиятельство.
Ашшурбалат. Почему?
Предводитель. Для этого я должен был присягнуть Хаяни. А я отказался.
Ашшурбалат. Отлично. Теперь ответь мне на вопрос, Кундаспа, только не торопись, солдат, хорошенько подумай, прежде чем ответишь. Я спрашиваю тебя, Кундаспа: как поступишь ты, воин на службе Ассирии, если тебе прикажут напасть на твою родину, страну Хабхи?
Предводитель (сразу). Исполню приказ, ваше сиятельство.
Ашшурбалат. Без тени сомнения, Кундаспа?
Предводитель (твёрдо). Не задумываясь.
Ашшурбалат. Ты. А твои люди?
Предводитель. Беспрекословно.
Ашшурбалат. Кстати, сколько их пришло с тобой?
Предводитель. Двести пятьдесят восемь человек, ваше сиятельство. В основном пехотинцы, но есть среди них и всадники, и колесничие, и копьеметатели, лучники, пращники, и даже армейский врач.
Ашшурбалат (патетично). Нинурта-Тукульти-Ашшур, царь великий, царь могучий, царь множеств, царь четырёх стран мира повелевает: зачислить солдат из страны Хабхи, общим числом двести пятьдесят восемь душ, в ассирийскую армию сообразно их воинским занятиям. Кундаспу же, сына Питру, бывшего в стране Хабхи повелителем ста сотен и командующим западной армией, назначить командиром кисира, начальником над двумя тысячами воинов, с оплатой, соответствующей его чину, из коих двух тысяч основу составят в известном числе приведённые им пехотинцы-щитоносцы, колесничие, копьеметатели, пращники и лучники. Остальных же солдат, до полной численности отряда, он должен набрать самолично. По завершении формирования, определить кисир в состав гарнизона Ашшура. Писец, выдай командиру направление.
Набузереддин передаёт Кундаспе свиток.
Ашшурбалат. Прямо по коридору, вниз по лестнице, через площадь налево, в ведомство туртана, командующего столичным гарнизоном.
Предводитель (салютуя). Слава Ассирии!
Ашшурбалат. Во веки! Следующий!
Воины, развернувшись через левое плечо, удаляются. Кундаспа марширует последним. Грохот подкованных солдатских сапог постепенно затихает. Дворцовые гвардейцы на мгновение скрещивают копья, но тотчас берут «на караул». В тронный зал друг за дружкой чинно входят четыре представительных господина в белых тогах, обшитых по краю красной, синей, зелёной и жёлтой бахромой. Их бороды красиво завиты в мелкие колечки, руки тщательно ухожены, волосы умащены благовониями. Господа неторопливо подступают к трону, с достоинством кланяются.
Ашшурбалат. Кто вы, почтенные?
1-й господин. Купцы, ваше сиятельство.
Ашшурбалат. Откуда?
1-й господин. Из Финикии, ваше сиятельство. Я ― Хирам из Сидона.
2-й господин. Итобаал, негоциант из Тира.
3-й господин. Абимилки, торговец из Акко.
4-й господин. Раббади, коммерсант из Библа.
1-й господин. Мы ― «Эффективное Финикийское Торговое Товарищество».
Ашшурбалат. Не слышал.
1-й господин. Наша компания ориентировалась в основном на западный рынок сбыта.
2-й господин. Тарсис, Микены, Крит, Италия, Этрурия.
1-й господин. Мы торгуем ливанским кедром, золотом из страны Офир, бивнями мамонтов, финиками, египетскими благовониями, горючей смолой, мирром, хеттским железом…
2-й господин. Рабами, пшеницей, пурпуром…
Ашшурбалат (прерывает 2-го господина). Достаточно.
1-й господин. Извините.
Ашшурбалат. Насколько я понимаю, компания у вас прибыльная. Обороты солидные…
1-й господин. Была, до недавних пор.
Ашшурбалат. Что так?
1-й господин (вздыхает). Конкуренция, ваше сиятельство.
2-й господин (возмущённо перебивает 1-го господина). Если бы только конкуренция…
Ашшурбалат. А что ещё?
1-й господин. Налоги, ваше сиятельство.
2-й господин. Обдирают, ваше сиятельство, без всякого стыда и зазрения совести.
1-й господин (перечисляет). Налог с прибыли, налог с оборота, подушная подать, налог за пользование причалом, фискальные сборы, таможенные платежи, за выдачу ветеринарных свидетельств, портовые сборы, налог на землю, налог на средства производства, складской налог…
2-й господин. Налог на роскошь…
1-й господин (кивает). Налог на роскошь, поварской налог, налог на мидии…
Ашшурбалат. Внушительный список.
1-й господин. Поэтому, ваше сиятельство, мы решили сменить юридический адрес нашего предприятия и зарегистрировать его на территории, наиболее благоприятной для ведения честного бизнеса.
2-й господин. Из всех предложений ваше оказалось наиболее привлекательным.
1-й господин (восклицает). Всего три налога?!
Ашшурбалат (подтверждает). Всего три, и это не шутка. Однако, есть одно условие, господа негоцианты.
3-й господин. А я предупреждал!
Ашшурбалат. Успокойтесь, господа.
1-й господин. Какое?
Ашшурбалат. У нас, в Ассирии внедрена и действует передовая модель социально ориентированного бизнеса, когда предприниматель, помимо личного обогащения, добровольно берёт на себя часть социальных обязательств, влияющих на качество жизни отдельных социальных групп и общества в целом и несёт ответственность за их неисполнение. Проще говоря, всякий бизнесмен, желающий открыть своё дело в пределах ассирийской державы, должен отчислять в фонд развития Ашшура определённый денежный взнос.
1-й господин. Сколько?
Ашшурбалат (переглядывается с Нинурта-Тукульти-Ашшуром). Два процента от каждой торговой операции в течении первого года и полтора процента во все последующие.
1-й господин (посовещавшись с компаньонами). Мы согласны.
Ашшурбалат. Добро пожаловать. Рассчитываю на долгое и плодотворное сотрудничество, господа. Оформляйте бумаги… и за дело. Следующий!
Финикийские купцы выходят. В тронном зале возникает очередной челобитчик, невысокий худой мужчина в поношенной тунике и грязной епанче. На спине у мужчины висит длинный тубулус. Подойдя к трону, мужчина настороженно озирается.
Ашшурбалат. Кто ты и откуда?
Мужчина пугается. Нинурта-Тукульти-Ашшур насмешливо фыркает. Везир открывает список присутственных дней, ведёт по столбцам заострённой палочкой
Ашшурбалат. Так, смотрим. Подтопленники были, солдаты были, финикийские торговцы были, следовательно, теперь у нас… Маттина-ба'ал, архитектор из Мусасины. (Обращается к мужчине) Правильно я говорю?
Архитектор (боязливо наклоняется). Вы не ошиблись, ваше высочество.
Ашшурбалат. Царь царей слушает тебя, Маттина-ба'ал.
Архитектор. Ваше царское величество, царь Вселенной, владыка Мира, (собирается с мыслями) дозволь… представить тебе… плод труда моего, призванный подобающим образом отразить величие и могущество державы, коей ты, царь Ассирии, царь Шумера и Аккада имеешь счастье управлять.
Замолкает. Молчание длится несколько минут.
Ашшурбалат (требовательно). Ну?!
Архитектор вздрагивает, сдёргивает тубулус, открывает крышку и суетливо расстилает на полу чертежи огромного зиккурата, поражающего видом и размерами, после чего отступает назад с явным намерением в случае чего дать стрекача. Нинурта-Тукульти-Ашшур сходит с возвышения. Вместе с везирем они внимательно рассматривают план колоссального сооружения.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Что скажешь, везир?
Ашшурбалат. Огромен.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Считаешь, дорого?
Ашшурбалат. Не я решаю, ваше царское величество.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (категорично). Мне нравится.
Ашшурбалат (уклончиво). Монументально.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Архитектор…
Архитектор (испуганно). Я, государь…
Нинурта-Тукульти-Ашшур (капризно). Объясняй.
Маттина-ба'ал подходит к царю.
Архитектор. Здесь представлен религиозно-развлекательный комплекс «Во славу Мардука». Ширина стороны основания пятьсот на пятьсот метров, или девятьсот четырнадцать локтей на девятьсот четырнадцать локтей, высота зиккурата четыреста метров, или семьсот тридцать два локтя. Размеры верхней платформы восемьдесят на восемьдесят метров, или сто сорок шесть на сто сорок шесть локтей. Количество уровней ― семь надземных и один подземный, ваше величество. В подземном уровне предполагается разместить стоянку для колесниц и удобные конюшни для лошадей. На первом надземном уровне располагаются торговые ряды и складские помещения, на втором ― храмовый бордель, третий уровень отдан под зал приёмов и банкетов, на четвёртом ― гостиница, на пятом ― ресторан, шестой и седьмой уровни ― служебные помещения и хранилища предметов культа, на платформе ― святилище Мардука. Попасть к святилищу можно двумя способами. Влиятельные особы перемещаются в удобных кабинах Для этого специально предусмотрены сквозные вертикальные шахты. Прочие верующие поднимаются по лестнице.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Впечатляет. Единственно, хочу спросить у тебя, Маттина-ба'ал, представлял ли ты свой проект кому-нибудь, кроме нас?
Архитектор (выдержав паузу, нехотя). Представлял, ваше величество. Царю Мусасины и владыке Вавилона.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. И что сказали царь Мусасины и владыка Вавилонии?
Архитектор. В Мусасине меня обвинили в преступном разбазаривании общественного ресурса и вредных мечтаниях, направленных на разрушение государства, а в Вавилоне чуть не повесили, посчитав, что я вражеский шпион, прибывший с тайным заданием разорить государство халдеев.
Ашшурбалат. Неудивительно, при таких-то размерах…
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Из чего планируешь воздвигнуть зиккурат?
Архитектор. Из обожжённого кирпича на цементном растворе, ваше величество. Фундамент же мыслю возвести на сваях, вбиваемых в землю для крепости и долговечности постройки.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Похвальное рвение, архитектор. Подготовь-ка нам смету расходов.
Архитектор. Смета готова, ваше величество. Извольте ознакомиться.
Подаёт царю расчёты затрат.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (увидев окончательную цифру). Ого!
Ашшурбалат (заглядывает в папирус). Ого! (Говорит едва слышно) Может нам его тоже… того?
Нинурта-Тукульти-Ашшур. К чему? Проще отправить в Миттани, Хубушкию или Каркемиш.
Ашшурбалат. Разумно. Стало быть ― отказываем?
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Я бы не торопился с решением, везир…
Ашшурбалат (напоминает). Деньги…
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Что деньги? Деньги не проблема. Возьмём из резервов, подтянем местных воротил, организуем народный заём, создадим лотерею…
Ашшурбалат. Если нет причины отказываться…
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Причина как раз имеется. Не вписывается здание с такими размерами в исторически сформировавшийся градостроительный облик столицы. Никоим образом не соотносится.
Ашшурбалат. Разве это затруднение, ваше величество? Всего-то надо (загибает пальцы): внести поправки в генеральный план Ашшура и отредактировать закон о визуальной целостности культурного ландшафта. Решим в рабочем порядке.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Хорошо, законы мы изменим…
Ашшурбалат. Затем сносим пару-тройку кварталов в исторической части города и на расчищенной площадке оперативно начинаем строительство.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. А если возмутятся?
Ашшурбалат. Кто?
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Эти… озабоченные… интеллигенты. Вдруг начнут бузить, поднимут народ, объявят голодовку…
Ашшурбалат. Интеллигентов разобщим и жёстко дискредитируем. С народом проведём широкую разъяснительную работу. Акцентируем внимание на экономической выгоде проекта. Рабочие места, заказы, развитие района и столицы в целом. В крайнем случае ― разгоним.
Жестом подзывает Маттина-ба'ала.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (величественно). Возводи свой храм, архитектор.
Маттина-ба'ал падает ниц и лобызает туфли царя.
Ашшурбалат (напоминает). Название придется изменить, ваше величество.
Нинурта-Тукульти-Ашшур (указывая дланью вперёд). Нарекаю тебя: «Во славу Ашшура».
Ашшурбалат (архитектору, свысока, угрожающе). Запомнил?
Архитектор (угодливо). Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, изменим.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Который час, везир?
Ашшурбалат (смотрит на клепсидру, отвечает угодливо). Почти двенадцать, ваше царское величество.
Нинурта-Тукульти-Ашшур. Прервёмся, я устал.
Ашшурбалат (объявляет громко). Аудиенция закончена.
Нинурта-Тукульти-Ашшур уходит. Ашшурбалат ненадолго задерживается. Он подходит к столику и о чём-то разговаривает со старшим писцом Набузереддином. Набузереддин сосредоточенно выслушивает наставление царского везира, время от времени кивая. Удостоверившись, что Набузереддин его понял, Ашшурбалат выходит. За везирем незаметно исчезает раб. В тронном зале остаются писцы и дворцовые гвардейцы.
Сцена вторая
Набузереддин в размышлениях прохаживается по залу. Шумукин растирает в плошке чернила. Набузерукин ждёт, когда старший писец начнёт диктовать.
Набузереддин (встав перед столиком). Пиши, Набузерукин. (диктует размеренно). Ашшуру, отцу богов, владыке великому, моему владыке, живущему в Эхурсаггалькуркурре, своём великом храме ― большой, большой привет! Богам судеб и богиням, живущим в городе Ашшуре, их великом храме ― большой, большой привет! Граду и людям его ― привет! Дворцу и живущим в нём ― привет! Нинурта-Тукульти-Ашшур, светлый первосвященник, раб, чтущий твою великую божественность и войско его ― весьма, весьма благополучны. Я, Нинурта-Тукульти-Ашшур, царь вселенной, царь страны Ашшур, царь четырёх сторон света, божественное солнце всех людей, царь могучий, царь великий, царь, которому боги помогают добиваться желанных побед, кто пасёт своим страшным могуществом четыре стороны света ― я! — сын Нинурта-апал-Экура, царя вселенной, царя страны Ашшур, сын Ашшур-Дана, также царя вселенной, царя страны Ашшур, я, премудрый пастырь, послушный великим богам, хранитель истины, любящий справедливость, творящий добро, приходящий на помощь убогому, совершенный герой, могучий самец, первый из правителей, узда, смиряющая строптивых, молния, испепеляющая врагов, я, сидящий на троне, в месяц айяра 2-го числа разослал я приказы правителям областей. Им сказал я, велю: поднимайте людей, собирайте войска и ведите воинов моих к Ашшуру, ибо собрался я воевать. Исполнили мои приказы правители областей и привели войска мои к Ашшуру, и собрал я армию, большую армию, крепких воинов собрал я и выступил от Ашшура в месяц айяра, в день 24-й и пошёл я в страну Гиамму, быстрым шагом пошёл в Гиамму, и дрожала земля от поступи моих щитоносцев, и колесницы мои разлились на равнине, и не было слышно речи от множества моей конницы. Я пришёл к Гиамму и переправился через реку Балих и никто не смог остановить меня. Царя Гиамму я низверг, нанёс поражение, рассеял силы его, всю страну Гиамму я ниспроверг, осадил столицу его, и город его взял и разрушил, обратил в руины. Всю страну его я прошёл и все города, большие и малые, коим нет счёта, я разорил, разрушил, снёс, обратил в руины. Шатры и палатки их я спалил, разметал по ветру, обиталища их я предал пламени. Богатая добыча досталась мне. Людей от мала до велика, мужчин и женщин захватил я, числом свыше трёхсот тысяч захватил я, коней, мулов, ослов, верблюдов, крупный и мелкий рогатый скот захватил я без счёта, золото, серебро, драгоценные камни, ткани достались мне, наложил я на них руку. Людей, коней, ослов, крупный и мелкий рогатый скот я вывел и присоединил к добыче, знатной добыче ― всех я увёл в Ассирию…
Набузереддин умолкает, неспешно идёт к царским вратам, останавливается около дворцового гвардейца, пристально его разглядывает. Гвардеец невысок ростом и худ. Бронзовый панцирь ему явно велик, медный островерхий шлем наползает на глаза. Набузереддин возвращается к столику.
Набузереддин. Пиши дальше, Набузерукин. Сказал я правителям областей, собирайте мужчин, крепких телом и сильных духом, мне нужны новые воины. Исполнили правители областей волю мою и я прошёл по стране, в каждой области отбирая достойных, и таких набралось пятьдесят тысяч. Я обучил их и сделал из них войско, стали они быстрыми, как гепарды, выносливыми, как мулы, могучими, как слоны и непобедимыми, как львы. Поднял я армию и отправился на запад, к берегу моря, и осадил города, кичившиеся своим богатством и своим флотом, и ничего они не могли сделать со мною, и покорились мне, и вышли за стены, и пали ниц, и умоляли меня о пощаде. Я пощадил их, и взял, что хотел: золото взял и серебро, драгоценные камни и слезы моря я взял, привезённые издалека, и мужчин и женщин, людей обоего пола, ткани я взял и благовония, коней я забрал, крупный рогатый скот и мелкую живность ― всё я увел в Ассирию. Вернувшись в Ашшур, я повернул на восток и отправился в путь на страну Мусасину. Во главе отборных гвардейцев и беспощадных воинов, я, словно могучий тур, встал и все трудности вместе с ними преодолел. Обрывы, ущелья, крутые тропинки и водопады мне покорились, места, трудные для коня я прошёл пешком, подобно горному козлу, по высоким вершинам и хребтам я прошёл. Там, где уставали колени мои, я устраивал привал и отдыхал, пил воду из бурдюка для утоления жажды. Царь Мусасины вышел мне навстречу, и войско его преградило мне дорогу. Как лев я взъярился, облачился в доспехи, возложил я шлем на главу мою, украшение битвы, на мою боевую колесницу, исторгнув клич ярости, взошёл я поспешно. Разящий лук, подарок Ашшура, в руки я взял, жизнь пресекающий дротик схватил, на войско врага, супостата, рёв я звериный исторг. По воле Ашшура, на центр и на фланги его, подобно неистовой буре, обрушил я войско своё и натиском мощным я повернул их вспять и обратил в бегство. Войско врага оружием Ашшура, стрелами и дротиками я преуменьшил и тела их насквозь пронзал, как решето. Царю Мусасины я нанёс поражение и рассеял войско его, он испугался лязга моего могучего оружия и наступления моей ужасной битвы. Войско он бросил и бежал назад, в столицу свою он бежал, но и там не остался. Всех богов и богинь он забрал из жилищ своих, погрузил на мулов и словно трусливый шакал скрылся в стране Каркемиш. Людей царя Мусасины я полонил, не оставил ни одного беглеца, всех я отправил в Ассирию. Города что были в этой стране я разрушил, уничтожил, предал огню, обратил в холмы и руины. Затем я вернулся в Ашшур и увидел, что храм бога моего обветшал, рассыпается фундамент его, ослабла основа его от времени ― старый храм я разрушил, пустырь в городе целиком я присоединил к нему в качестве добавления и воздвиг на том месте дом бога моего выше и краше прежнего. Основание его в девятьсот четырнадцать локтей, высота семьсот тридцать два локтя. Семь терасс у него и на вершине святилище. В подходящий месяц, в благоприятный день на вершине той, по моему замыслу святилище много больше, превосходнее и прекраснее, мастерством моего умелого зодчего я велел соорудить для прославления бога моего. Стелу ― с начертанием имени своего ― установил я рядом для того, чтобы потомки мои, когда этот храм обветшает и обвалится, разрушенное восстановят и Ашшур, и Иштар окажут им милость. Тот же, кто изменит подпись мою и имя мое, пусть Ашшур, великий владыка, отец богов, лишит он его престола и жезла, ниспровергнет с престола.
Писцы собираются и уходят.
Конец.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Последний трофей Ганнибала», Вадим Астанин
Всего 0 комментариев