«Ответный удар 1»

Ответный удар 1 (fb2) - Ответный удар 1 [СИ] (Ответный удар - 1) 1232K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Афанасьев (Александр В. Маркьянов)

Афанасьев Александр Ответный удар

Сколько снега в полях намело И в церквах воют ветры шальные Господа наше время пришло Посмотрите что стало с Россией Не надо говорить что кончен бал Не надо в нашем деле ставить точку Кто мать-Россию сердцем понимал Тот не срывал с груди с крестом цепочку Российский флаг, Андреевский флаг Ты проверен в боях и в походе И пусть силы у нас на исходе С нами бог и Андреевский флаг Сколько нас полегло на Дону Под Царицыном и под Симбирском Господа вся Отчизна в дыму Но победа за флагом российским Еще великий час к нам не пришел Еще Отчизну мы не проиграли К нам прилетит двуглавый наш орел Настанет день которого так ждали Российский флаг, Андреевский флаг Ты проверен в боях и в походе И пусть силы у нас на исходе С нами бог и Андреевский флаг Господа наш Андреевский флаг Над кормой белой птицею реет Мы не сделаем в сторону шаг И пусть вера в бою нас согреет Не надо говорить что мы уйдем И знамя наше волны похоронят Что кровь свою напрасно мы прольем Что Русь забудет нас и вряд ли вспомнит Российский флаг, Андреевский флаг Ты проверен в боях и в походе И пусть силы у нас на исходе С нами бог и Андреевский флаг Вика Цыганова Андреевский флаг

Часть 1

Это будет совершено новый проект. Совершенно новая книга. Книга не о проблемах и безысходности — а о чести и доблести. О простых русских людях, которые своими усилиями изменяют мир, о гражданских — и о военных. Книга не о том, как отбиваться от врагов — а как перехватить инициативу и перейти в контрнаступление. Книга о том, как можно сделать так, чтобы все было хорошо — здесь, сейчас, а не в сорок первом году, куда вы попали, случайно ударившись головой (и прямо в приемную Сталина). Книга о том, что надо действовать, а не мечтать — опять-таки, здесь и сейчас, а не в прошлом.

Прочитав ее — кое-кто скажет, что автор — запутинец — но мне плевать и на этот ярлык и на тех, кто эти ярлыки клеит. Как то так получилось, что в информационном пространстве России довольно большое, и совершенно не соответствующее их реальному весу и значению место занимает группа моральных (зачастую и не только моральных) уродов, которые живут по принципу «для нас хорошо то, что плохо для России и для „этой власти“». Каждый из них чем — то обижен. Кто-то гомосексуалист и чувствует, что все вокруг его ненавидят и презирают. Кто-то плохой адвокат, у которого нет клиентов. Кто-то вложил все деньги в ресторан, в который никто не ходит. Кто-то не может найти работу, потому что не умеет делать ничего путного. Кто-то просто — осваивает выделенные средства. Они делают (по крайней мере, пытаются делать) все чтобы разрушить и дискредитировать государство Россия, оплевать и оболгать русский народ, очернить наше прошлое и обессмыслить наше будущее. Ради этого кто-то выступает в Конгрессе США, кто-то изгаляется в блогах, кто-то кривляется в храме. Никаких моральных ограничений у них нет — очернить День Победы демотиватором, обвиняющим советских солдат в массовых изнасилованиях, возложить к Вечному огню тарелку кондомов как в Тольятти, выступить в Казани на ваххабитском митинге отчетливо понимая, что находишься в компании сепаратистов и экстремистов, сказать очередную ложь про армию и спецслужбы, которые борются с терроризмом — для них все это допустимо. Навальный в их понимании будущий президент, а Ходорковский — непризнанный гений и политический узник. В их понимании ни Россия, ни русский народ не имеют права на существование и на собственный путь в этом мире. Одно время я дискутировал с ними, спорил, потом перестал. Потому что они — враги, и говорить с ними не о чем. Просто нужно делать именно то, что им не нравится, утверждать нашу моральную правоту, показывать возможные пути развития России и варианты счастливого будущего. Если они говорят, что надо идти влево — значит, надо идти вправо. И скрежет зубов новой диссиды от бессильной и бесполезной злобы — будет лучшим подтверждением того, что мы все делаем правильно.

Прочитав ее — кое-кто скажет, что это невозможно. Ошибаетесь — сейчас возможно все. Мир на грани, на развилке дорог, сейчас возможно все. Старый мир — издыхает, и судьба — сдает карты для новой партии, для нового акта игры. И мы все еще существуем — первое по величине государство мира, с ядерным оружием, с собственной промышленностью, с великим народом. Неплохо для начала. Турция играет, Польша играет, Саудовская Аравия играет, даже Катар играет — а мы? Надо просто иметь смелость — взять карты, которые тебе сдадут и сесть играть. Если играть не будешь ты — играть будут на тебя.

Россия и Ближний Восток. Россия на Ближнем Востоке…

Я думаю мало кто осознает тот факт, что после иракской авантюры — США уже не могут играть и не играют на Ближнем Востоке роль гегемона и модернизатора. Безответственные и жестокие действия США в Ираке — привели одновременно к резкому разрастанию ненависти к США на арабской улице и к разочарованию США, нежеланию и неготовности больше выполнять роль миротворца на Ближнем Востоке. Уже сейчас — в США понимают, что они не контролируют и не могут контролировать ситуацию, а все их действия — приводят лишь к усугублению обстановки. Ни в Египте, ни в Тунисе, ни в Сирии — не установилась демократия, наоборот — резко обострилась проблема агрессивного ислама, а США — попали в крайне неприятную ситуацию, когда они поддерживали в одном месте тех, с кем в других ведут смертельную войну. После этого — Барак Обама выбрал единственно правильную стратегию — принятие мер к достижению энергонезависимости США, постепенный уход США из региона и принципиальный отказ от вооруженного вмешательства в новые конфликты. Именно поэтому — Обама сопротивляется, иногда в одиночку — попыткам втравить США в новые авантюры, что в сирийскую, что в иранскую. Эта позиция правильная и для США единственно выигрышная.

С другой стороны — под влиянием последних событий в Сирии и других странах, особенно тех, где прошла арабская весна — по крайней мере, в части общества нарастает разочарование в исламе и тем более в агрессивном исламе. Становится понятно, что радикальный ислам не несет с собой никакой справедливости, он несет с собой лишь братоубийственную, истребительную войну, разрушение социума, разрушение среды обитания, деградацию и одичание, вплоть до людоедства. Не нужно думать, что арабы все как один тупы и фанатичны: это обычные люди, и они ищут лучшей жизни для себя и для своих детей. Для подавляющего большинства из них нормальная жизнь — не значит погибнуть в чужой стране на джихаде или от удара беспилотника, не значит жить в одном большом свинарнике, не имея нормальной работы. Уже становится понятным: ваххабизм не более чем политический проект определенных элит Персидского залива, на его реализацию в третьих странах выделяются громадные средства — но на эти средства не строятся школы и больницы, не улучшается жизнь людей. Часть из них — идет на финансирование боевиков и разжигание разрушительных войн, часть — расходится по рукам местных элит, примкнувших к ваххабитам и фактически предавших свои народы. Самому же народу — достаются крохи.

В этих условиях — как никогда становится важной роль окончательного и беспристрастного судьи. Судьи, пользующегося уважением — и одновременно с этим способного дать уроки модернизации, в том числе быстрой модернизации. Таким судьей может быть только правопреемница пользующегося уважением СССР — Россия.

Если мы приходим на Ближний Восток — то наши недостатки превращаются в наши достоинства. Например — на Ближнем Востоке не нужны навороченные компьютерные системы — первым делом нужно просто накормить людей. И только в России — есть огромные, неиспользуемые площади пахотной земли и возможность кратно нарастить производство продуктов питания. Ни Турция, пыжащаяся воссоздать Османскую Империю, ни Китай — накормить голодный Ближний Восток не сможет. Необходимый объем продовольствия может предоставить только Россия — а мы сможем за счет этого модернизировать сельское хозяйство и интегрировать, к примеру, Казахстан и Украину, продавая и их продовольствие в рамках связанных контрактов, например, в обмен на нефть.

Плюсом становится и то, что основная масса российского населения — потребители все же небогатые, и все товары, которые производятся для них — тоже рассчитаны на небогатого пользователя. Точно так же — нет лишних денег и на Ближнем Востоке. Значит, для нас есть и рынок товаров, и возможность совместной, согласованной модернизации.

Политические и геополитические проблемы. На мой взгляд, основная в том, что сейчас — никто не может и не хочет давать гарантий существования Израиля. Причину озвучил бывший президент США Клинтон — мы уже не можем считать Израиль своим партнером, потому что там теперь слишком много русских (!!!). Откровенно и правдиво. С другой стороны — не думаю, что Иран спит и видит, как бы уничтожить Израиль, это с одной стороны бравада, попытки напугать Израиль, а с другой стороны — попытки президента Ахмадинеджада воззвать не к самым лучшим сторонам иранской души, закамуфлировав имеющиеся экономические трудности. Только Россия — может стать гарантом существования и мирного развития как Израиля так и Ирана, только Россия — может разместить военные базы по всему Востоку не вызвав волну дикой ненависти. Многие учили в детстве русский, многие нас любят и помнят. Мы можем преподать местным свой опыт борьбы с терроризмом, предоставить необходимые ресурсы и инструкторов. Самое главное — мы, похоже, единственные в цивилизованном мире, кто помнит о ценности единого и сильного государства, как такового. Что Европа что США (Европа в большей степени США в меньшей) давно обезумели, погрязли в сложной теории ценностей и идеалов, поддерживая то свободу, то гражданское общество, то демократические революции, на поверку оказывающиеся ваххабитскими. Позиция России в этом случае проста и понятна — только классическое и сильное государство способно дать возможность людям жить в мире, а не в обстановке перманентной войны всех против всех.

Это практически единственная для нас возможность перенести войну с ваххабизмом со своей территории на чужую, начать играть белыми, перехватить инициативу. Единственная возможность восстановиться в качестве сверхдержавы — а это единственная возможная роль для России. Россия не может быть обычной страной, Россия может быть или сверхдержавой или не быть вообще. Я надеюсь, что у нас (подчеркиваю — у нас, а не у наших властей!) все таки хватит воли и мужества осознать себя прежними. Теми, кто устанавливает правила игры и создает свой собственный мир. Иначе — правила игры установят они…

Возможное будущее Багдад, Ирак Лето 2018 года

Багдад…

Новый Баку двадцать первого века, перекресток миров. Гибрид Хьюстона и Сайгона. Многомиллионный город, перепрыгнувший буквально за несколько лет из девятнадцатого века в двадцатый, познавший горе и безвременье, а потом снова скачком — в век двадцать первый, век загнанной в угол правды, отчаяния и беспредела. Здесь пахнет нефтью и опасностью. И едко — порохом и сгоревшей взрывчаткой…

В этом городе все настоящее. Любовь, ненависть, кровь на бетонке, жирная черная нефть, теплая постель песка, глоток воды в сорокаградусную жару, бормотание сумасшедшего бидуны у рынка. Чувства обострены до предела, и день здесь идет за три — по-настоящему, по-чесноку. Здесь каждый что-то ищет и находит — что ему суждено. Богатство, власть, любовь, смерть. Здесь Запад сталкивается с Востоком, Север — с Югом. И несмотря ни на что — мы все еще на ногах. Хотя уже и кашляем кровью…

— Осел чертов! Вот же осел! Твоя мать тебя через ж… родила! Да проезжай же ты…

Водитель сломавшегося фургончика — старого как этот чертов город Рено — виновато развел руками — мол, не заводится.

Водитель — коренастый, бородатый, с заметной проседью — высунулся в окно.

— Убери свою развалюху с дороги, сын ишака! Убери, пока я ее не столкнул к чертовой матери! Придурок!

Водитель что-то прокричал в ответ на диалекте, характерном для Басры и южной части Ирака.

Сзади — требовательно засигналило такси.

— Вот скотина! Ишачья блевотина! — водитель забарабанил по клаксону и начал выворачивать руль, автомобиль — неприхотливый и дешевый фургон Дэу средней грузоподъемности — двигался вперед со скоростью пешехода. Как и всегда в Багдаде — на проезжей части ишаки, ослы, пешеходы, автомобили, автобусы, грузовики, носильщики с телегами — существовали в тесном симбиозе, каким то образом умудряясь расходиться на проезжей части.

— Спокойнее… — сказал сидящий на переднем пассажирском человек, держа руку на брезентовом чехле с автоматом — тихо. Просто объезжай…

Иракец ничего не ответил, только недобро покосился на пассажира. Он сильно пожалел о том, что клюнул на этот контракт, на тридцать процентов премии к обычной цене найма машины — и отчетливо понимал, кто сел к нему в машину. Русские! Русские вернулись в Ирак как при Саддаме, русские теперь сменили американцев. И хотя русских было немного, много меньше, чем американцев — не приходилось сомневаться в том, что исламская шура так этого не оставит. Водитель уже прикидывал в уме, куда ему бежать… наверное, на сирийскую границу. Там есть родственники, там можно продать машину и прилично устроиться с семьей, зарабатывая на контрабанде. Он не знал, что задумали русские — но понимал, что ничего хорошего. И что исламская шура будет мстить.

Затрещал телефон, поставленный на минимальную громкость. Человек на пассажирском сидении — достал криптофон,[1] посмотрел на экранчик — кто звонит. Только потом поднес к уху.

— Алло?

Водитель снова покосился на пассажира. Бросить машину и бежать? Выскочить прямо здесь? Мухабаррат найдет способ отомстить, да и машину терять жалко. Все-таки — двенадцать лет пахал на своего скуповатого родственничка, которому повезло получить контракт, потом на развалюхе, которую собрали из нескольких подорванных — и только купил новую… на тебе…

Нет, водитель не был таким уж плохим человеком, он даже воевал за Ирак во время Матери всех сражений — так здесь называли первую войну с американцами, девяносто первого года. До сих пор — у него почти не гнулась нога, до сих пор — грудь жгло чувство испытанного там унижения. Просто с тех пор — много чего произошло, и почти все — плохое. И водитель, некогда мальчишка, радовавшийся вместе с другими, как ребенок что они освободили свою, исконно принадлежащую Ираку территорию и вышли к берегам Арабского моря[2] — стал совсем другим человеком. Он отчетливо понимал, что когда идет схватка — надо оставаться в стороне. До тех пор, пока это возможно.

Вот только сейчас — оставаться в стороне уже не получалось…

— … цель подтверждена — прозвучало в телефоне — пути отхода блокированы. Начинайте по готовности…

— Вас понял…

Под «русский дом» — так его называли — иракцы отвели несколько зданий в районе технического университета, в том числе один небоскреб. Небоскреб этот — не считался зданием, на которое распространяется дипломатическая неприкосновенность, просто здесь не было никого кроме русских. У здания была собственная вооруженная охрана из службы безопасности Роснефти — но кроме Роснефти здесь были самые разные офисы, от РЖД, которая сейчас занималась восстановлением и расширением иракской железнодорожной сети и интеграцией ее с иранской — до контор некоторых кубанских и ставропольских фирм, занимающихся оптовыми поставками продовольствия. Официально — для любой русской компании не было проблем снять в здании офис — если конечно, были свободные. На деле же — соискателей тщательно проверяли, кому то и отказывали. Завуалировано — просто повышали арендную плату дл предела. Проблемой это не было: в Багдаде было несколько русских домов, Газпром например построился вообще в зеленой зоне, на берегу, рядом с огромным и защищенным до предела комплексом зданий посольства США. Правительство США пыталось выразить протест в связи со строительством Газпрома — но иракские власти протест проигнорировали.

В русском доме — последние три этажа были отделены стальными дверьми и находились под отдельной охраной. Лифты на эти этажи не ходили, выходы из лифтов были замурованы. Дабы попасть туда — нужен был спецпропуск. Обитатели последних трех этажей и только они — имели доступ к вертолетной площадке на крыше, куда то и дело приземлялись приземистые, пузатые Ми-8 и стремительные Блекхоки…[3]

Весь последний этаж — был отдан под оперативный центр, обслуживающийся только русскими инженерами и специалистами из ГРУ, Главного разведывательного управления Генерального штаба. Здесь же находился суперкомпьютер производства компании Т-Платформы с мощностью в пятьсот терафлопс: самый мощный из всех, которые только были в Багдаде: в национальном информационном центре только что установили компьютер на двести терафлопс, считавшийся очень мощным. Этот информационный центр — организационно входил в состав Советнической миссии российской армии в Исламском государстве Ирак и был одним из немногих его подразделений, которые работали на государство. За редким исключением посылаемые в Ирак российские специалисты, даже занятые весьма специфическими делами — считались гражданскими лицами, и их работа оплачивалась соответствующими министерствами и ведомствами Ирака. Чаще всего — министерством нефти.

Все началось с одного человека. Джалал Талабани, президент Ирака, пожилой и мудрый человек, видевший на своем веку столько безумия и предательства, сколько не прищлось видеть и десятку политиков в обычных, цивилизованных странах. Он, приговоренный Саддамом к смерти — стал его преемником, президентом объединенного Ирака. Представитель самой малочисленной и самой пострадавшей от Ирака группы иракского населения — курдов — должен был безболезненно демонтировать Ирак как единое государство и заложить основу независимого Курдистана, как будущего второго Израиля, противовеса всем арабским странам, с которыми он будет граничить. С этого — должна была начаться задуманная американцами еще в две тысячи шестом кровавая перекройка границ по всему региону. Вместо этого — Талабани заявил, что у отдельного от Ирака курдского государства нет будущего и что его долг, как главы государства — укреплять и защищать его. Весь Ирак, а не только его часть. Боевикам КРП — Курдской рабочей партии, которых Турция выгнала из страны он заявил, что они здесь гости и должны подчиняться тому, как живут здесь местные. Иначе — это не их земля и делать им здесь нечего.

Но и Джалал Талабани, как бы мудр он не был — не смог бы ничего сделать без еще одного человека. Все таки курды в Ираке — хоть и были влиятельным меньшинством, но большинством никогда не были. И лишь когда в Сирии — курды, совершенно неожиданно удовлетворились широкой автономией и стали на сторону войск Башара Асада, когда Хезбалла и ХАМАС, террористические организации с руками по локоть в крови — начали проводить облавы на боевиков Аль-Каиды и отправлять боевые отряды на фронт борьбы с терроризмом — вот тогда родился этот странный, доселе почти немыслимый союз шиитов и курдов, изгнанников Востока — против суннитов, большинства во всех странах кроме Ирака. Но в Ираке сунниты были в меньшинстве, а в большинстве были шииты, и согласно самым демократическим в мире правилам — определять судьбу страны должны были прежде всего они. Их лидером — был вице-президент Нури аль-Малики. Именно он — первым протянул руку дружбы Москве, и именно он первым, открыто и во всеуслышанье сказал, что без Москвы, без помощи русских — ничего не решить.

Америка ничего предпринимать не могла. Мир погружался в хаос разрушительных войн. Некогда задуманная красивая и дерзкая геополитическая комбинация — оборачивалась непонятно чем. Ситуацию уже никто не мог контролировать.

В кровавой гражданской войне — была растерзана надежда на мирное будущее региона: стало понятно, что несет ваххабизм: кровь, смерть, страдания, невиданное одичание и беду. Во всех странах региона — все больший и больший раскол виделся на теле общества: кто-то был готов поддерживать ислам несмотря ни на что, а кто-то, насмотревшись на сирийский ужас, на ливийское безумие, на беспомощность Братьев-мусульман в Египте и обнищание этой огромной страны — был готов отказаться от ислама вовсе, дабы жить нормально. Америка ушла из Афганистана, сразу после этого — он превратился в кипящий котел, где Талибан воевал с правительственной армией, правительственная армия пыталась воевать с Пакистаном, а Пакистан — наносил удары и по тем и по другим, и сам все больше и больше погружался в хаос. Продолжающийся экономический кризис — больно ударил по Турции. Иран — несмотря на сменившуюся власть, продолжал работы по строительству ракетно-ядерного щита и в любой момент ждал израильского удара, готовясь к ответному. В Ливане — бушевала новая война, шиитские террористы воевали с суннитскими террористами. В этих условиях — Ираку, а заодно и всему региону — надо было выбирать, на кого опереться. На кого делать ставку.

Итак, ставку сделали на правопреемницу до сих пор пользующегося уважением СССР — Россию. В шестнадцатом году в Москве ряд стран, в том числе Ирак, Иран и Сирия подписали пакет соглашений с Россией о закупке оружия и сотрудничестве в самых разных сферах экономической деятельности. Согласно прилагающемуся к ним секретному протоколу — Россия направляла в Ирак и Сирию своих специалистов для стабилизации обстановки и обучения местных военных. Однако, почти сразу стало понятно, что одним обучением тут не ограничишься…

Сейчас — в оперативном центре, у огромного экрана, состоящего из нескольких менее крупных — стояли несколько офицеров. В основном в форме, хотя были и в штатском. Пустынная «цифра» и черные береты, заткнутые за погон — воссозданная Национальная гвардия Ирака, частично из нового призыва, частично из офицеров еще саддамовских времен, частично — бывшие террористы, перешедшие на сторону правительства и теперь боровшиеся с терроризмом. Русские — отличались камуфляжем с расцветкой «серый волк», больше подходившем для города, чем для пустыни. У одного из русских за погон был заткнут краповый берет — символ отличия, полученный в результате тяжелейшего испытания. Полковник Внутренних войск Иван Леонидович Краснин был единственным из всех, кто находился на действительной военной службе Российской Федерации, официально он отвечал за безопасность посольства Российской Федерации, до того — он работал в Сирии, тоже отвечал за безопасность посольства. Моджахеды — знали, чем он занимается в действительности: Исламская шура моджахеддинов приговорила полковника к смерти и назначила награду за его голову в один миллион долларов США. Люди из штурмовой группы — были его, на две трети — краповые береты. ОДОН — отдельная дивизия оперативного назначения, Дивизия Дзержинского.

Но сейчас — он мог только смотреть, как и все на экран, куда передавались изображения с камер слежения, установленных в этом районе и с невооруженного БПЛА типа Дозор-600, находившегося над этим районом. Соединенные штаты Америки отказались продавать Ираку что либо кроме небольшого количества тактических беспилотников, про Израиль и говорить было нечего. Оставались Россия и Китай — причем Ирак выбор еще не сделал. Собственно говоря, такое большое количество иракских офицеров в зале боевого управления обуславливалось и тем, что спецы из Рособоронэкспорта хотели показать людям, принимающим решения — что русские БПЛА ничуть не хуже американских…

Среди иракских офицеров, находившихся в помещении — был и полковник ВВС Гамаль Рашид. Среднего роста, как и все авиаторы стройный, подтянутый, с проседью в коротких офицерских усах — под «Саддама», здесь такие носили многие — он прошел курс обучения в США и имел допуск на шесть типов летательных аппаратов. Для иракских ВВС — просто отлично. У него была семья, четверо детей, он никогда не был членом партии БААС, при Саддаме выучился на гражданского пилота, работы не имел и вообще в последние годы саддамовского режима считался чуть ли не диссидентом. Для тех, кто «воссоздавал» разгромленную иракскую армию последнее было важнее всего, под ружье верстали всех, кто хоть немного подходил, самым главным критерием было отсутствие любого касательства к делам кровавого саддамовского режима. Так — в иракские ВВС, в иракские вооруженные силы проник предатель — и он был не единственным таким. Хватало еще…

Почему полковник Рашид стал предателем? Ну, наверное потому, что само понятие «предатель» в Ираке в последние тридцать лет девальвировалось и потеряло всяческий смысл. Истинный смысл слова «предатель» — тот, кто предает свой народ. Но при Саддаме предателем называли любого, кто смел хоть взглянуть косо на вождя, однажды — всю семью уничтожили за то, что ее глава что-то нехорошее сказал о Саддаме на выставке за границей. После того, как пришли американцы — те, кто первыми к ним переметнулся, стали героями… простите, а как же тогда предательство? Те, кто честно служил стране стали врагами народа, а те, кто тайком вредил — героями. Потом страна фактически раскололась на три — шиитскую, суннитскую и курдскую части, и тот, кто хранил верность единому Ираку — его как было называть? Героем? Или предателем? Да и просто — когда на твоей улице, рядом с тобой живут конченные религиозные отморозки, и все это знают, и они в один прекрасный день подходят к тебе и чего-то требуют… что в таком случае делать? Пожаловаться местным полицейским? Половина из них — тайные агенты той ли иной группировки, причем — почти никогда не знаешь, какой именно. Идти к американцам? Американцы не приставят к тебе круглосуточную охрану, не вывезут твою семью — они делают это только с особо ценными агентами. А кто ты есть? Простой иракец, который вынужден жить среди таких же простых иракцев. И потому, когда к тебе подходят и чего-то требуют… проще всего сделать то, что они хотят. Только и всего.

Но было еще одно. Полковник Рашид просто хотел, чтобы это все прекратилось. Чтобы больше не лилась кровь, не гремели по ночам взрывы. А для этого — должна была победить какая-то одна сторона. Победить конкретно, без каких-либо оговорок, до последнего. Он сделал ставку на суннитов. И стал — агентом сначала Аль-Каиды, а потом и саудовской разведки. Агентом последней он стал еще в США — вместе с иракцами, учились и саудовские летчики…

Сейчас — он присутствовал в комнате как представитель ВВС, один из членов комиссии, которая дает заключение по закупаемой новой технике для иракских ВВС — поэтому его и пригласили. Он не имел до этого никакого отношения к борьбе с терроризмом и к действиям спецслужб — если не считать той боевой работы, которую он выполнял как летчик иракских ВВС. И он понимал — идет охота на одного из лидеров иракского суннитского сопротивления. Сопротивления, тайным агентом которого он был.

Несмотря на кондиционер — форменная рубашка полковника промокла от мерзкого, холодного пота. Стараясь не смотреть на экран, он напряженно думал. В принципе — ему никто и ничего не поручал: он мог спокойно стоять и смотреть. Вот только… если они узнают о том, что он был здесь, в тот час, когда шла охота, и ничего не сообщил, не позвонил… тогда всю его семью убьют. Неизвестно, как. Могут сжечь заживо в доме. Могут перерезать по одному. Но Они это сделают. И никто не поможет. Никто не поможет…

Откуда узнают? А кто может дать гарантии, что здесь, в этом зале — нет еще одного агента Аль-Каиды? Еще одного тайного сторонника сопротивления? Что это не попадет в газеты с настоящими именами? Что никто не проболтается? Это на Западе — ты мог пожать плечами, и сказать — так об этом никакого разговора не было, кроме того — это было просто опасно. На Востоке все было не так. Если ты вставал на какую-то сторону — это требовало от тебя преданности. Преданности без каких-либо говорок. Полнейшей, собачьей, рабской преданности. Они сами — с гордостью называли себя рабами Аллаха. А тех, кто хоть на секунду усомнился — просто убивали.

В этом то — и была трагедия Ирака и его народа. Страх — настолько пропитал все поры кожи, всю местную жизнь — что жить нормально было просто невозможно. Иракцы, некогда бесстрашный народ — теперь соизмеряли свою жизнь и свои действия с точившим изнутри червячком страха…

— Рафик полковник…

— А…

Полковник — испугался, вздрогнул. Ему показалось, что он что-то из своих мыслей сказал вслух… так бывает, когда задумаешься. И что все теперь знают, кто он такой и о чем думает. Он был между молотом и наковальней — и пространство между ними стремительно сужалось…

Это был рафик Дмитрий. Он уже был в штабе иракских ВВС, вместе с небольшой делегацией. Как и все развитые страны Россия торгует оружием. Смертью…

— Что думаете? — Дмитрий кивнул на экран

Полковник важно кивнул головой, надеясь, что выглядит естественно

— Впечатляет. Почти как у американцев.

— Обратите внимание — мы не пользуемся системой боевого управления НАТО, вся система построена нами самостоятельно. Начиная от ГЛОНАСС и заканчивая спутниками на орбите, через которые идет передача данных. Заметьте, даже Китай использует при эксплуатации своих БПЛА возможности западных систем позиционирования. У них нет своих военных спутников, через которые передается сигнал, они используют коммерческие и зависят от них. У нас — все свое, от и до.

Полковник важно покивал, хотя мысли его были далеко

— У нас полностью свое программное обеспечение — продолжил Дмитрий — в нем нет никаких тайных кодов или логических бомб, позволяющих, к примеру, Израилю дистанционно отключать вас. Вы уже имеете печальный опыт с истребителями F16, верно?

— Да, да.

— С нами такого не будет, мы готовы передать коды. Кроме того — наши БПЛА могут образовывать единую боевую сеть с нашими вертолетами, обмениваться с ними данными, наводить на цель ракеты. Мы уже рассказывали вам про программу Антарес?[4]

— Прошу прощения… — полковник изобразил на лице стеснение, что на лингва франка мужчин всего мира означало, что он хочет отлить по-маленькому.

— Да, конечно…

Полковник начал продвигаться в сторону двери

— Рафик полковник…

— Да? — он снова вздрогнул

— Направо до конца. Не заблудитесь.

— Да, спасибо…

Он вышел в пустой коридор — здесь, в коридорах всегда было пусто, никто и никого не ждал, лишних людей не было. Несмотря на то, что здесь был менее мощный кондиционер — ему показалось, что здесь прохладнее.

Да. Он должен сделать это. Должен.

Он прошел к туалету — в туалете был сделан ремонт, с мрамором и хромом, он совсем не был похож на примитивные толчки военных баз, которых он навидался, что здесь, что в США. Он закрыл дверь, прислушался — никого. Крадучись, прошел к кабинке — они закрывались изнутри. Заперся. Подумал — спускать штаны или нет? Решил все же спустить, понимая при этом, как глупо и мерзко он выглядит и ненавидя себя за это. Из кармана штанов он достал телефон, из небольшого тайника под погоном — СИМ-карту. Тот, кто учил его премудростям, позволяющим сохранить жизнь в веке двадцать первом, в век недоверия и тотальной слежки, говорил, что в телефоне самое опасное — это СИМ-карта, она прописывает телефон в сети и как бы дает ему имя. Без СИМ-карты — даже если вставлен аккумулятор — ничего не будет телефон можно носить безопасно, никто не сможет его прослушать или определить его местонахождение…

Как и следовало ожидать — крохотный кусочек пластика выпал из пальцев и упал на пол. Хорошо, что не в унитаз — если бы стоял, мог бы и в унитаз упустить. Достал аккумулятор, засунул СИМку, затем обратно аккумулятор. Сам телефон тоже был маленьким… телефоны уже достигли того предела миниатюризации, за которыми они становились просто неудобными.

Включил, с облегчением убедился, что сигнал хоть слабый, но есть — одна черточка. В некоторых местах — постоянно работает глушение, но русские его не включали — видимо, боялись повредить свою следящую аппаратуру.

Набрал номер, который помнил наизусть. С нетерпением вслушиваясь в гудки, потянул цепочку, идущую от бачка — чтобы приглушить разговор.

Наконец, со щелчком — произошло соединение. На том конце — взяли трубку.

— Алло…

— Во имя Аллаха, милостивого и милосердного — начал полковник

— Кто говорит?

— Это Сулейман — он назвал свой оперативный псевдоним.

— Говорите.

— Мне нужен…

Дверца туалетной кабинки — вылетела из креплений с грохотом и треском, припечатав полковника к сортиру. Телефон, выпущенный из рук — грянулся об итальянский мрамор, отлетела крышка. Кто-то, сильно похожий на медведя — с хриплым, почти звериным рычанием вытащил полковника со спущенными штанами из кабинки, шмякнул об стену. Полетели в разные стороны осколки зеркала. Следующим ударом — полковника пригвоздило к полу, здоровяк наступил коленом на грудь, да так, что у полковника Рашида потемнело в глазах. Кто-то еще, проворно подхватил телефон, взглянул на экран, не нажимая отбоя, нажал кнопку быстрого набора на своем коммуникаторе.

— Да… Леночка. Сто восемнадцать. Отследи номер сейчас же. Да, висит. Диктую…

Полковник Рашид с ужасом осознал, что в туалете — трое русских. Один — со скучающим выражением лица подпирал спиной дверь. Второй держал его, это был тот самый русский, он у самого экрана стоял, с бордовым беретом. Килограммов сто — сто десять, лом согнет и не вспотеет. Третий… третьим был Дмитрий.

— Ага… понял. Возьмите трубу на контроль. Да. Умница. Целую.

Дмитрий — подошел ближе. Сделал жест пальцем… будто подзывал. Русский с бордовым беретом — поднялся сам и рывком поднял с пола полковника… его тут же вырвало, прямо под ноги. Он бы упал, если бы не этот здоровяк держащий его за шкирку.

— Лучше…

— Х-х-х-х…

— Буду краток. Вариантов два. Первый — вы звоните туда, куда собирались звонить и говорите какую-никакую ерунду. Что-то левое. После чего — мы с вами начинаем дружить. Вариант второй. Мы быстро громим точку, которая на том конце провода, ее уже засекли. И сдаем вас местному Мухабаррату, который из вас все жилы вытащит. Решать надо сейчас. Итак.

— Они… убьют…

— Вас? Навряд ли, мы умеем работать. В любом случае мы вывезем вашу семью. Ну?

Полковник с надеждой вгляделся в русского.

— В Россию вывезем. А там их не достанут, туда только птицы летают. Итак? Принимайте решение! Три-два…

На счет «один» — полковник взял телефон

— Лиса три, на позиции. Движения нет…

В оперативном зале тем временем шла своя работа. Дело близилось к развязке…

— Лидер, исходную занял.

— Скорпион — всем номерам оперативных групп. Присутствие цели средствами контроля подтверждено, повторяю — подтверждено. Наша главная цель — Ареф аль-Хасим, военный амир Исламской шуры муджахеддинов Ирака. По данным контроля, в адресе до двадцати вооруженных духов, ожидать серьезного сопротивления. Кроме Арефа живыми никого не брать, по всем вооруженным людям открывать огонь без предупреждения. Работать по Лидеру один, Лидер — два на подхвате. Лидер один — разрешаю действовать.

— Скорпион, вас понял…

У Салима Файзеля, уроженца Багдада, девяти лет от роду — выбора в жизни не было. Этим и страшна война, а тем более гражданская война — выбора почти не остается. Одно из двух — или ты с нами, или ты против нас.

Он вырос в семье, которая много отдала джихаду. И началось все… нет, нельзя сказать, что американцы чем-то обидели Али Файзеля или сделали что-то плохое в отношении его. Если бы Али Файзель был сейчас жив, и вдруг решил что-то рассказать — настоящее, а не то, что обычно говорят и пишут — этого никто бы не понял. Никто на Западе. В Африке например — поняли бы. Запад давно, не первое столетие — практически бездуховен. Война ведется за землю, за какие-то коммерческие интересы, за пространство для существования. Никому на растленном Западе не понять того чувства национального унижения, которое возникает у местных, даже когда им раздают гуманитарную помощь.[5] Никогда им не понять, что такое «зов предков», интересы нации и все такое прочее.

Но Салим Файзель не знал и этого — правда, он знал достаточно, чтобы делать то, что он делал. Практически сразу после того, как он научился понимать человеческую речь — он понял, что его отец шахид, то есть тот, кто погиб на пути Аллаха, пал в бою с неверными. Его отец и впрямь был шахидом — его застрелил американский снайпер при попытке атаковать американский патруль на мотоцикле. И брат тоже чуть не стал шахидом — его контузило близким взрывом, он остался жив, но с тех пор был немного не в себе. Но с раннего детства, еще с того, когда он делал первые свои шаги, он усвоил, что шахид — это что-то очень хорошее, потому что к его матери, и к его сестрам и братьям относились с большим уважением. И даже в пацанской компании — все знали, у кого папа или брат стали шахидами, и это поднимало авторитет… детей еще на небывалую высоту.

Он не знал о том, чем шиизм отличается от суннизма, а васатизм от ваххабизма — но он знал, что в Ираке правит т'ъагут. То есть — узурпатор, который правит не по Шариату Аллаха, а по выдуманным им самим законам. И что люди не должны подчиняться т'ъагуту и его законам, если не хотят навлечь на себя гнев Аллаха.

Он уже знал, что неверные и узурпаторы рафидиты[6] ведут войну против истинных последователей Пророка. Что рафидиты спутались с крестоносцами и с христианами и ведут войну против истинного ислама. Что где-то там, на Западе — совсем недавно рафидиты напали на истинных мусульман совместно с войсками т'ъагута. Он не знал, что такое Сирия и где она находится — но знал, что там убивали мусульман и за это надо мстить.

Он точно не знал, что такое «гнев Аллаха» и в чем конкретно он выражается — но понимал, что этого надо избегать любой ценой. В отличие от своих западных сверстников — большую часть времени он проводил не в школе и не в видеосалоне за компьютерной игрушкой — а на улицах, на опасных багдадских улицах. Он постигал там простую и несомненную истину: надо действовать. В то время, как его западные сверстники учили на уроках толерантность, историю борьбы сексуальных меньшинств за свои права — он на простых и наглядных примерах постигал суровые законы жизни. Вот есть община — и один ты ничто, ты никто без общины, добыча. Вот есть ее территория, на которой она живет, торгует, делает джихад. И надо быть готовым отстоять свою территорию во что бы то ни стало. Действуй! Если к тебе пришли чужаки — действуй! Если они не такие как ты — действуй! Если они говорят, что тебе здесь не место — действуй! Возьми палку, камень, пистолет, автомат. Нанеси удар, отстаивая свое право на существование. Убей, если это потребуется. Только так ты сможешь продолжать жить. Только так — ты сможешь сохранить например эту улицу, на которой торгуют люди его общины. Если они не сохранят ее — значит, тут будут торговать другие, а их люди не принесут денег и им ничего не останется как умирать с голода. Нет никаких оснований к тому, чтобы считать эту улицу своей кроме готовности отстаивать это право каждый день каждый час, каждую минуту. Только так — они смогли прогнать крестоносцев, их войска, пришедшие сюда.

И еще — ты — это твое место в общине и не более того. Если тебе сказали что-то делать — делай это. И не ной, не жалуйся — ты делаешь это для всех, и это не забудут…

Салим Файзель был еще молод для джихада. Нет, когда здесь были американцы — это никого не остановило бы. Были случаи, когда дети бросали гранаты в зазевавшиеся патрули. Стреляли из автоматов… всякое бывало. Только сейчас — американцев не было, они вели войну с рафидитами и с курдской пешмергой — пожирателями земли. А они не американцы. И не остановятся перед тем, чтобы убить ребенка — так же как и они, сунниты и ваххабиты перед этим не остановятся.

Потому сейчас — он занимался тем, что у уголовных преступников называется «быть на стреме». Просто мотался по своему району с телефоном и знал, куда позвонить, если что. Такое не редкость и не в таких опасных городах, как Багдад. Вы идете по улице, торговой ли, какой ли — и внешне все кажется нормально — но первое впечатление очень обманчиво. В толпе — обязательность есть кто-то кто увидел вас, опознал как чужака и сейчас следит. Наверняка он уже позвонил по телефону и сообщил, куда следует… не в полицию, это точно. В каждом таком районе — есть что-то вроде групп самообороны, местной милиции. Собираются очень быстро, поддержка среди населения стопроцентная, чужака могут украсть, убить, избить. Каждая улица — может стать смертельной ловушкой, сам того не заметишь. А американские оперативники — учились на базах ходить босиком и отращивали бороды, чтобы не отличаться от местных.

Идиоты…

Машины — он увидел практически сразу, как они свернули. Грузовик, средних размеров а за ним такси.

Он конечно не подумал, что это группа захвата. Он подумал, что это враги. Рафидиты. Или курдская боевая группа. Хотят сделать что-то плохое.

Продвигаясь по тротуару — а машины из-за пробки еле ехали — он достал телефон. В нем был единственный номер, надо было нажать всего одну кнопку — так ему объяснили. Нажать и сказать тому кто ответит о том, что ты видел. Это и будет твой джихад. Посильный тебе.

Но никто не отвечал. Он тыкал и тыкал — а никто не отвечал. Он не знал, что в соответствии с переданными указаниями — в районе отключена сотовая связь, заглушена вышка.

И тут он увидел, как один из пассажиров вешает на окно что-то, сильно напоминающее бронежилет…

Салим бросился бежать со всех ног…

— Тридцать секунд.

— Внимание! Тридцать секунд!

Пассажир в грузовике — положил автомат на колени. Водитель с опаской покосился — такого он не видел даже у американцев.

— Газу!

Водитель сделал вид, что не услышал.

— Газу, сказал!

Грузовик выехал на финишную прямую. Улица, не торговая, довольно богатые дома, как обычно — дувалы…. то есть заборы. Стоящие на обочине машины с работающими двигателями… справа темный седан БМВ, старый, слева, носом к ним — Мицубиши Паджеро, старый… китайский, наверное. Китайских машин тут больше трети…

Салим Файзель опередил штурмовую группу совсем немного. Грузовик вырвался вперед, когда он подбежал к БМВ и заколотил в стекло. Он не знал тех, кто там сидит — но знал, что это воины на пути Аллаха.

— Враги! — закричал он — враги!

Мимо пронеслась машина такси, резко затормозила…

— Направо!

Водитель снова не отреагировал — но пассажир схватил руль и рванул его вправо. Машина соскочила с дороги, ударилась носом в запертые ворота и затормозила…

Тихая, зеленая улица — взорвалась кровавым кошмаром…

Из Мицубиши — выскочил человек, вскидывая на плечо трубу реактивного гранатомета. Он был одним из личных телохранителей того, кто сейчас был в доме — и не мог допустить, чтоб его господина убили. В этом мире телохранитель, потерявший своего господина, не уходит на пенсию. В лучшем случае его ждет смерть. В худшем — смерть ждет всю его семью….

В кабине грузовика — пассажир толкнул водителя, чтобы не мешался, вскинул короткоствольный болгарский АК с пулеметным магазином. Загремела нескончаемая очередь, пули градом ударили по гранатометчику, по тем, кто выскакивал из внедорожника, пытаясь занять оборону. Никаких предупреждений, никаких окриков — просто град пуль на поражение. В магазине — были через одну заряжены китайские бронебойные и русские охотничьи с мягкой головкой, пули, они забарабанили по машине, по сидящим в ней людям, выдирая куски мяса. Гранатометчик, по которому пришлась очередь, упал, гранатомет взорвался, вспышка — и все заволокло дымом…

Машина такси — резко развернулась, перекрывая дорогу и отрезая место проведения акции от возможной помощи. Все четверо находившихся в ней людей заняли позиции, двое за машиной, двое за дверьми, которые были заранее укреплены пластинами брони.

Выстрелить успели только два боевика, и один даже умудрился попасть в одного из стрелков… в бронежилет, правда. А в следующее мгновение — они попали под шквальный огонь Печенега и двух автоматов АК. Солировал Печенег с коротким стволом и складным прикладом он был по размерам похож на древний пистолет — пулемет Томпсона, но его пули с трехсот метров пробивали чугунный люк колодца. Пулемет находился в руках стрелка, начинавшего во второй Чечне и с рук — сшибающего короткой очередью спичечный коробок. Бронебойные пули насквозь прошивали машину и тела укрывавшихся за ней людей, не давая никаких шансов уцелеть, ни малейшего. Трассеры — прошивали насквозь сталь, трассером был каждый третий, и казалось — что бьет не пулемет, а настоящий лазер. Когда короб закончился — не уцелел никто. Дымящаяся, похожая на дуршлаг машина с остатками стекол и трупом, выпавшим на дорогу, да гора стреляных гильз под ногами.

Не уцелел никто. Даже Сулейман — он и не понял, что надо прятаться. И стал шахидом на пути Аллаха прежде, чем успел понять что произошло…

В кузове — распахнулись створки дверей, на землю стали спрыгивать бойцы штурмового подразделения. В последнее врем — они все мало отличаются одно от другого — те же каски, похожее снаряжение. Лишь оружие — АК вместо М4 помогут отличить солдат бывшего Восточного блока от солдат НАТО. Эти — принадлежали к Восточному блоку, и действовали быстро и уверенно.

Остатки двери — снесли выстрелами из КС-23, специального крупнокалиберного карабина, в арсенале которого патроны самого разнообразного применения. Навстречу — шквал огня, стреляли из окон, было понятно, что в доме засели отморозки, которые сдаваться не собираются. Вперед выдвинулись пулеметчики: их было необычайно много для такой небольшой группы, четверо. Пока пулеметчики, по двое, меняя друг друга вели непрерывный огонь на подавление — отогнали назад грузовик. Водитель был легко ранен, было не до него — ему просто связали руки и оставили в кабине. Отстрелявшихся пулеметчиков сменили другие, в это время — из кузова достали толстую трубу с ручкой внизу. Под прикрытием огня двух пулеметов, боец прицелился с колена. Ракета — преодолела пару десятков метров до дома, утробно громыхнуло, потянуло дымом. Огонь из дома резко ослаб, почти прекратился — после Шмеля выживших не бывает…

Построившись в две штурмовые колонны, бойцы двинулись по направлению к дому, прикрываясь щитами. На Кавказе — они бы не рискнули, но здесь не Кавказ. Через полчаса, если не закруглиться — соберется толпа и ты уже не уйдешь…

Но того, кого они должны были взять — в доме уже не было.

В отличие от десятилетнего Салима Файзеля — Ареф Аль-Хасим, военный амир Исламской Шуры Муджахеддинов Ирака, иракского ответвления глобальной террористической сети «Салафитский Джихад» отлично знал, за что он воюет.

Он не был иракцем — он был египтянином. И родился в месте, где на полмиллиона жителей — приходится одна бесплатная колонка с водой. А в доме, где он родился — был земляной пол и бегали крысы: приходилось охранять от них детей, иначе они могли отъесть во сне пальцы.

Его отец работал в каком-то отеле, это место ему дорого досталось — а сам отель был больше, веем египетские пирамиды, и предназначался для иностранцев. Не подвергалось сомнению то, что маленький Ареф должен выучить английский и пойти работать на место отца, когда тот остареет.

Ареф выучил английский. Но работать в отеле не собирался.

Ареф плохо знал Коран — там, где крысы питаются выброшенными на помойку новорожденными младенцами, для чтения Корана нет ни времени, ни места — но он отчетливо знал, за что он воюет. Его народ — стал слабым, с тех пор как стало прислуживать белым. С тех пор, как начал строить отели и ждать, пока белые приедут. Он хотел это изменить. Но для этого — надо было уничтожить неверных. Отнять все, что у них есть. Только в войне приобретается настоящая сила. Только в войне — можно стать хозяином своей судьбы — и чужих тоже. Только в войне — создаются народы и приобретается настоящая, не покупная дружба.

Ему не были интересны теологические споры о том, как трактовать те или иные нормы шариата, или где сильнее иснад. Он знал только это. Он видел, что к ним, к египтянам — приехавшие отдохнуть туристы обращаются как к слугам, и ненавидел их. Ислам был лишь средством. Целью было — изменить весь мир, сделать его полезным и удобным для себя и для таких как он. Весь мир — без исключения…

Именно поэтому — он в девятнадцать лет участвовал в беспорядках на площади Тахрир. Именно поэтому — он в двадцать один уехал в Сирию и встал на джихад. Именно поэтому — он сейчас воевал, по сути, против иракского народа и его будущего. Он отчетливо понимал, что воюет именно против иракского народа и его будущего. Потому что знал: только загнанным в угол, озлобленным людям — нечего терять, только загнанная в угол крыса — бросается людям в лицо. Если у крысы есть возможность бежать — она бежит.

Единый арабский народ может возникнуть только в горниле кровавой войны. Войны, от которой никто не может остаться в стороне. Каждый взрыв, каждое нападение, каждый фугас, каждая выпущенная ракета, каждый зарезанный на улице — множили счеты и приближали эту войну.

Он не сомневался в том, что иракцы, буквально плавающие по морю нефти — просто так не помогут нищему и перенаселенному Египту. Даже местные муджахеды, которые были в его движении — он знал, что они не пойдут на помощь, и не выделят ни барреля нефти просто так. Народ здесь — был слишком развращен многими годами жизни под т'ъагутом, общением с кяфирами. А ведь правильно сказано — а тот, кто водит дружбу с кяфирами — тот и сам из таких. Тот, кто родился богатым — не может понять того, кто родился нищим. Те же сауды — они говорят что делать, но только до тех пор пока джихад не набрал настоящую силу. Как наберет — они свергнут продажный и коррумпированный саудовский режим и создадут на территории всего Аравийского полуострова настоящее шариатское государство, настоящий халифат.

Ему было смешно, когда он слушал выступления «авторитетных богословов», которые разоблачали их как отступников от ислама, систематически попирающих нормы шариата и обреченных после смерти проследовать в ад всем свои воинством. Ему было смешно — что знают эти старики и какое отношение они имеют к борьбе? В его джамаатах — пили спиртное, почти поголовно употребляли наркотики, совершали грех блуда со случайными женщинами, с сестрами, приехавшими поддержать братьев на джихаде, с животными, друг с другом. Делали с женщинами никях, то есть помолвки, потом, когда надоедало — разводились, сказав три раза слово «талах», то есть развод. Тут же делали никях с новыми, менялись женщинами. Насиловали, в том числе детей, жестоко убивали. Считалось, что тот, кто встал на пути джихада — как будто каждую минуту своей жизни совершает намаз — и потому многие вставали на намаз только по пятницам, а кто-то не вставал вовсе. Все они — давно вышли из ислама, если судить по совершенному ими — но что такое ислам? Ислам — это всего лишь способ соединиться в единое целое. Метод, позволяющий добиться победы. И не более того. В его понимании, в исламе было разрешено все, что может помочь в войне. Ислам — религия молодых, а не старых бородачей, ищущих смыслы в замусоленной от времени книге. Весь ислам можно свести к одной фразе: любой правоверный может сделать все что угодно с любым неверным. И все, точка. Вот что такое ислам. Вот что им нужно было от ислама — и не более. Все эти идиотские правила не для них.

Он прекрасно знал, что будет дальше. После того, как они разберутся с рафидитами здесь — они разберутся с Турцией, там теперь есть лагеря беженцев, много братьев, много соблюдающих. Потом — они пойдут на Русню. В Русне много земли и есть нефть — это все что нужно, чтобы оправдать войну против Русни. Там живут неверные — а неверным нет места на земле, вся их земля должна принадлежать правоверным и они вправе взять ее, когда захотят.

Иншалла.

Нет, он вовсе не хотел убить всех русистов. Он знал, что среди русистов есть мусульмане — один из них был его водителем и личным телохранителем, и не было телохранителя лучше. Его звали Виталий, но здесь он взял имя Вагиз, они познакомились с ним в Сирии. Когда амиру хотелось подумать о чем-то хорошем — он закрывал глаза и просил Вагиза, правоверного мусульманина, заслужившего так называться кровью неверных, которую он пролил — рассказать о его стране. О бескрайних просторах, о полях, на которых желтеет хлеб. Для пацана из пригорода Каира, жившего первые годы своей жизни в комнате на восьмерых и никогда не наедавшегося досыта — это была земля обетованная. Рай, который самим Аллахом предназначен для мусульман. Вагиз говорил, что там живет совсем немного людей и проблем с ними не будет. Потому что они пьяные и слабые, они постоянно пьют харам и никогда не защищают друг друга. А если на их землю приходят чужаки — вместо того, чтобы убить их и взять себе их женщин, русисты собираются и уезжают. Лишь бы не было войны. Они и из своей страны готовы уехать — по крайней мере, многие, чтобы прислуживать другим кяфирам.

Но он знал правило,

Опытный конспиратор, амир постоянно менял убежища — а у иракцев теперь не было всевидящего ока ЦРУ в подмогу и они не могли их отследить. Он распределял деньги приходящие из-за границы и собранные здесь, приказывал записывать флешки, чтобы вымогать на джихад у местных купцов, собирал и отправлял за границу, в тренировочные лагеря боевые группы, распределял прибывшие из-за границы боевые группы по фронтам, записывал видеообращения к мусульманам — в общем, делал все, что и должен делать амир на джихаде. Но в целом — он оставался больше нищим египтянином и мусульманином, и отлично сознавал, что он делает и для чего. Он делал это для того, чтобы развязать в Ираке гражданскую войну, и чтобы люди здесь познали боль и страдания, нищету и унижения вместо сытости и благополучия. Потому что только так — рождается новое государство — Халифат, и новая нация — салафиты. Это рождение невозможно без боли и мук, точно так же, как женщина без боли и мук не может родить ребенка.

Аллаху Акбар.

Он знал, кто идет по его следам — но не испытывал страха. С тех пор, как здесь появились русские — рафидиты и кяфиры — курды сильно осмелели, они уже не боялись действовать. За полгода — исчезли, были разгромлены все до единого тренировочные лагеря в пустыне. Безопасного места в пустыне больше не было нигде. В городах — то и дело наносились удары, специальная полиция, Мухабаррат, армейский спецназ накрывали одну точку за другой, ввязывались в бои в суннитских районах. Сам он — за последние месяцы дважды едва не погиб: крайний раз — когда в районе Аль-Джабирии вышедший на позицию боевой вертолет выпустил по укрытию двенадцать управляемых ракет — он чудом там не оказался, успел уйти, как Аллах шепнул. Он знал и о том, что специальная группа, выслеживающая особо отличившихся в боях амиров и моджахедов идет по его следам — эти люди могли быть где угодно, они были не такими как американцы, они подкрадывались и наносили удар без предупреждения. Но он знал и то, что его судьба, как и судьба всех живущих — в руках Аллаха, и с ним ничего не произойдет вопреки воле Аллаха. А Аллах — не позволит ему стать шахидом до тех пор, пока он не сделает все что должен сделать. Во имя Аллаха и только его…

В этом доме — жил человек, которому можно было доверять. Человек, отправивший свою семью в Саудовскую Аравию и, фактически — сделавшего их заложниками в его игре. Человек, который не просто дает деньги на джихад — он получает деньги от саудитов, из ОАЭ, из Катара, прокручивает их в своей торговле — и отпускает на джихад… такие перечисления проследить невозможно, в страну деньги приходят совершенно легально, как кредиты от исламских банков, а к муджахедам — попадают деньги из выручки большой сети супермаркетов, расположенных во всех крупных городах Ирака, наличные, которые никак не отследить, чистые, никак не связанные с поступлениями из-за границы. Это был магистральный канал, то, что было помимо этого — не более чем ручейки по сравнению с полноводным Тигром и Евфратом. Амир никак не должен был посещать этого человека, оставаться в его доме — просто последние две недели он жил в сырой норе и, несмотря на жару, застудил почки. Чтобы вылечиться — ему нужно было побыть в нормальных условиях, и воспользоваться услугами доверенного врача. Иначе острый нефрит, одна из профессиональных болезней джихадистов. Шейх Осама бен Ладен умер от нее — а потом американцы сказали, что его убили и умма решила, что пусть так и будет. Пусть лучше знаменем и символом для будущих поколений джихадистов будет несгибаемый воин, павший шахидом на пути Аллаха, чем человек, умерший в страшных муках от отказавших почек. Это было то немногое, в чем совпали интересы Америки и ислама.

Сейчас шейх — сидел в глубине комнаты и читал книгу Шейха Мухаммада Саида Расляна «Критерии мурджиизма» — когда на улице загремел автомат, и тут же — грохнул пулемет и еще несколько автоматов. Стало понятно, что полицейские отряды уже подобрались вплотную.

Шейх встал. Он никогда не снимал ботинки, за исключением того времени, когда совершал намаз и даже спал в них — а на бедре у него было взрывное устройство мощностью около двухсот граммов в тротиловом эквиваленте, с которым он даже спал. Сдаваться живым он не собирался. Но пока — все было нормально, и с ним были больше тридцати человек личного джамаата, если не считать охраны, которая охраняла это здание. Этого достаточно, для того, чтобы выдержать серьезный бой с полицией.

Он спокойно сунул недочитанную книгу в сумку, которую носил на боку как офицерскую портупею, не забыв загнуть уголок. Это видел Вагиз — он уже заскочил в его комнату и в руках верного асхаба[7] был автомат с подствольным гранатометом.

— Эфенди, надо уходить.

Амир провел руками по лицу, совершая сухое омовение — вуду

— Ты так боишься слуг шайтана, а, Вагиз? — ответил он, отчетливо понимая, что эти слова войдут в историю, что будут учить здесь дети лет через пятьдесят — скажи «достаточно с нас Аллаха, он — прекрасный покровитель» — и начинай бой с неверными.

— Эфенди, со всем уважением, это наверняка банда русистов. Они уже у дверей. Полицейских — заметили бы.

На улице — прогремел взрыв, пока не сильный.

— Эфенди, надо уйти из этой комнаты…

Из дома уже стреляли — с десятка стволов, не меньше…

— Хорошо, спустимся вниз.

Они вышли из комнаты и начали спускаться по лестнице — когда дом, большой, крепко сложенный дом — содрогнулся от сильного взрыва, разом погас весь свет. Показалось, что даже под ногами — дрогнули ступеньки…

— Шмель! — Вагиз до того, как встать на джихад в Сирии воевал с кяфирами в Дагестане и знал, как это бывает… — эфенди, во имя Аллаха, уходим…

— Пошли…

Они спустились на первый этаж — когда громыхнуло еще раз, так что полетели потолочные панели, внизу — на их глазах — вышибло двери, пыль и дым вырвались в вестибюль виллы, пахнуло жаром.

— О, Аллах…

Еще один взрыв — казалось, он был сильнее двух предыдущих. Шейх пошатнулся, в голове — как будто загудел колокол.

— Муджахиды — ко мне!

Вагиз — закинул руку шейха себе на шею и потащил его через помещения для слуг и кухню. На полу валялись, причитая и прося Аллаха о милости многочисленные слуги. Вагиз пристрелил одного из них — чтобы убрать с дороги.

К ним присоединялись другие муджахиды. Тех, кто занимал оборону на первом этаже, было уже не спасти — но была еще бодрствующая смена. Вместе — они бежали, спасаясь от штурмующих квартиру военных частей.

Тот дом, который примыкал к вилле с хвоста — тоже принадлежал владельцу этой виллы, хотя по документам — здесь жили не имеющие никакого к нему отношения люди. Три машина в гараже — ждали своего часа. Выезд из этого дома — был на совершенно другую улицу, а попетляв по внутренним улицам района — можно было выбраться на набережную, к постам через Тигр, либо на улицу Четырнадцатого июня, переходящую в дорогу на Мосул, либо на Дамаскус-стрит — дорогу на Дамаск.

За спиной — грохотала перестрелка, взрывы, и все понимали, кто в конце концов победит — но о погибающих братьях не скорбели. Многие — не видели в жизни ничего хорошего, и шахада — смерть на пути Аллаха, а потом и рай — было лучшим, что с ними могло случиться. Лучше загробное воздаяние сторицей за принесенные жертвы, чем бесконечный ужас жизни…

Головная машина — а все три были Ланд Круизерами с дизельными двигателями и мощными кенгурятниками — отбойниками — снеся ворота, разъяренным носорогом вырвалась на улицу. Следом за ней шли другие, шейх как и положено — был в той, что шла второй. Все три машины были одинаковы даже цветом, и если одну из них…

В сером Ниссане-Патруль иранского производства, стоящем в конце улицы — открылась задняя дверь, за тонированными стеклами было не видно ни стальной перекладины в багажнике, ни бронированных плит, ни стрелка в каплевидных блестящих очках и стрелковых наушниках, сидевшего в багажнике и положившего на перекладину-распорку тяжелый пулемет КОРД — единственный, с которого можно было стрелять с сошек.

— РасулюЛлах… — только и успел вымолвить удивленный водитель головной машины перед тем, как короткая очередь разнесла капот, а одна из пуль — пробив насквозь двигатель оторвала водителю головной машины ногу. От второй очереди — в ЛандКруизере напрочь отлетел капот, одна из руль искорежила и почти оторвала шину, высокий и идущий на скорости внедорожник начал заваливаться влево, угрожая перевернуться…

Водитель второй машины принял единственно верное решение — повернул вправо и, прикрываясь уже подбитым головным внедорожником, рискуя врезаться в забор и потерять ход — нажал на газ.

В Патруле — пулеметчик был не один. Он выпустил еще одну очередь, добивая головной ЛандКруизер — тот окончательно лег на бок и закувыркался в дыму, очередь пришлась в крышу, искорежив ее и наверняка добив тех, кто был в машине. Вторая машина — чудом проскочила сектор огня пулемета, но тут же попала под огонь остальной части огневой группы. Третья машина не успела — попала под огонь КОРДа, распоровшего ей весь бок и начала останавливаться, сильно накренившись вправо и в дыму. Оба колеса справа были разбиты в хлам — не уйти…

Сидевшие до поры в Патруле, чтобы не привлекать внимания стрелки — разбегались от машины, падали на землю, ведя непрерывный огонь. Двое — прятались за самой машиной, видимо бронированной, огнем РП-15 и автомата поливая остановившиеся всего метрах в десяти Тойоты — почти в упор. Еще один — стрелял из чего-то, напоминающего пистолет-пулемет с барабанным магазином. Четвертый — вскинул на плечо РПГ, выстрелил. Граната ударила во вторую машину, в дверцу — но не взорвалась. Устроившие засаду на дороге стрелки немного не рассчитали — машины боевиков по инерции проехали дальше, чем они предполагали, огонь крупнокалиберного пулемета их не остановил…

Во второй машине — когда началась стрельба, Вагиз, понимая, что дело дрянь — нажал на дверную ручку со своей стороны. И как только их Тойота остановилась — вывалился из машины и дернул за собой шейха.

И вовремя. Те, кто устроил им засаду не собирались требовать от них сдаться, сложить оружие. Они просто открыли огонь из всего, что было, поливая огнем машины. Кто-то из боевиков, набившихся в три машины как сельди в бочку погиб сразу, кто-то — вываливался, совершено ошалелый и деморализованный, занимая оборону. Кто-то заорал «Аллах Акбар!» чтобы подбодрит себя и остальных — но Вагиз понимал, что все это напрасно. Они просто всех убьют — те, кто раньше был его сослуживцами, и от кого он открестился, приняв ислам и став из злейшим врагом.

И тут — он увидел калитку. Прямо напротив.

Сообразив, что это его последний шанс — он полоснул из автомата по стальной калитке, стараясь выбить замок. И, пригнувшись и таща за собой шейха, бросился к калитке, понимая, что если замок еще держится — то второго шанса не будут, и их просто тут расстреляют у стены.

Но Аллах сегодня был с ними.

Они вломились в какой-то дворик виллы, не дорогой и не дешевой, с финиками и абрикосовым деревом. Забор из плит — давал хоть какое-то укрытие от пуль.

— Надо… укрыться в доме… — сказал шейх

— Надо идти! — Вагиз знал, что если укрыться в доме этот дом станет твоей могилой. Дагестан… это не Ирак, это здесь полицию, приехавшую штурмовать дом, может встретить толпа вооруженных сторонников. А этих… отряды самообороны не остановят. Это даже не спецназ, это — ликвидаторы. На Кавказе — русисты обычно набирали ликвидаторов из осетин, казаков… а здесь сами свою собачью службу делают…

Они обошли дом… наученные горьким опытом жильцы, если и были дома — не высовывались. Перелезли через невысокий заборчик на соседний участок — и увидели под легким навесом недорогой белый седан Ниссан — таких полно в Багдаде…

— О Аллах, воистину ты — причина всех вещей… — вознес хвалу Аллаху шейх в то время, как Вагиз тащил его к машине…

Мотор — завелся с полоборота. Здесь хозяева были не так умны — из дома выскочил разъяренный бородач, с короткой, совсем не мусульманской бородкой и очками на интеллигентном лице. Ясно. Вагиз нажал на газ… и бородача отбросило в сторону. Толкнув хлипкую дверь — Нисан, с разбитыми фарами и смятым бампером вырвался на улицу, ведущую прямо к Дамаскус….

Между машинами — рванула «хаттабка». Изначально — в машинах было около двадцати боевиков, сейчас в живых оставалось шестеро. У русских — был убитый и раненый, и активно действовать, наступать — они тоже не могли. Надо было дожидаться подмоги — сирены уже было слышно…

Один из русских — сообразил, что делать. Отпустив автомат, он ввалился на переднее сидение Патруля. Ударил по клаксону, чтобы предупредить остальных, рванул машину с места. Едва не раздавив одного из своих — он вылетел на дорогу и тут же затормозил крутанул руль так, чтобы остановленные машины бандитов — попадали в сектор обстрела крупнокалиберного пулемета. Пулемет тут же открыл огонь, короткими очередями пробивая машины боевиков. Со второй очереди — во второй машине рванул бак, полыхнуло бледное пламя…

— Лиса два, готовность, цель движется в вашем направлении, приближается справа. Белый седан Ниссан, остановить любыми средствами. Цель — предположительно на переднем пассажирском. Работать по отсчету

— Я Лиса два, понял, работаю…

Информация с беспилотника — шла прямо на планшет, снабженный специальной программой, что позволяло минимальными средствами предоставлять полную и достоверную информацию самым малым тактическим ячейкам, участвующим в операции.

— Принять готовность. Второй вариант.

Второй вариант — означало: взять живым, но при любом сопротивлении — стрелять первыми. Круче был только первый вариант — стрелять и убить без предупреждения. Работали и так… военной прокуратуры тут нет, закон… пустыня.

За спиной — почти синхронно захрустел застежки, раздались звуки, на подсознательном уровне подсказывающие — оружии!.. шорох автоматного ремня о сталь, звяканье металлического карабина, щелчок защелки приклада. Двое сидящих на заднем сидении штурмовиков — достали и проверили свое оружие. Оба они — отслужили в управлении А[8] на Ставрополье, но оружие предпочитали разное. Тот, которого звали Миша — предпочитал укороченный АК-104, к которому уже здесь раздобыл израильский коллиматорный прицел и полный обвес. Магазины к нему были пулеметные — но он раздобыл и два американских, на сорок семь патронов, один из которых сейчас был в автомате. Саша — вооружился автоматом серии АК-9, стрелявшим девятимиллиметровыми патронами 9х39. По баллистике это было нечто среднее между пистолетом — пулеметом и автоматом, но до трехсот метров — вполне нормально добивало, при сокрушающем действии до ста метров. К нему — были новые, длинные магазины на тридцать патронов, прицел Eotech, который он тут купил с рук по сходной цене и он мог из этого автомата непрерывным огнем положить все тридцать пуль в дверцу машины. Дверца машины после этого — выглядела как одна большая дыра. Глушителя не было, автомат был очень компактным — как пистолет-пулемет, но по мощи не сравнить. Даже в хлам упоротого[9] с ног сшибает. Оружие — они хранили в сумках, сшитых наподобие сумок со спортивными принадлежностями, веселой, бело-синей раскраски. С такими — запросто ходили по улице…

— Готов

— Готов.

Пассажир на переднем сидении приготовил два АПС — старая школа, таких как он звали «два-двадцать», абсолютные профессионалы, они могли расстрелять вглухую с двух рук с десяток человек прежде чем кто-то что-то начинал соображать. Стечкиных осталось мало, их больше не выпускали — и то, что у человека их было целых два, говорило о многом. Водитель — положил на колени бесшумную Гюрзу…

— Лиса два, отсчет. Справа семьсот. Шестьсот. Пятьсот…

Водитель — на первой передаче медленно, очень медленно тронулся с места.

— Четыреста. Триста. Двести. Сто.

— Вижу!

Из-за поворота — вылетел старый Ниссан Максима, такой, каких полно в такси. Чуть не ударившись, под негодующий перепев клаксон рванул вперед, к мосту через Тигр…

— Пятьдесят

Тойота, которая была у них, уже набрала скорость.

— Сейчас!

Водитель внедорожника — одновременно выкрутил руль и надавил на газ, перекрывая дорогу Ниссану. Пространства для маневра не было, водителю Ниссана оставалось одно — либо руль влево сколько успеешь, либо вправо. И то и другое чревато, если крутить влево — большой внедорожник тяжелее седана, гарантированно влетаешь в Ти-уоллс, которыми тут разделены полосы на всех крупных дорогах — и все, стоп. Вправо — бьешь тяжелый внедорожник под невыгодным углом, и скорее всего налетаешь на еще один удар.

Водитель Нисана рискнул — и крепко рискнул. Даванул до отказа газ, хотя и до этого хорошо шел — и рванул руль вправо, как смог. Низкий, покатый капот Ниссана врубился в зад тяжелого ЛандКруизера, увенчанный двумя тяжелыми запасками, погасив большую часть своей энергии. Ланд Круизер начал заваливаться… но за его рулем был не менее опытный водитель, и удержал машину на своей полосе и на четырех колесах. С хлопками сработали подушки безопасности, почти лишив и водителя и пассажира седана возможности активно действовать. Тойота не потеряла ход, Ниссан, с сильно смятым капотом попытался расцепиться с Тойотой — и это ему удалось. Ровно через секунду — машину ударил в багажник под углом идущий по полосе грузовик. Перепуганный водитель нажал на тормоза, Ниссан каким-то чудом не перевернулся, и остановился, ударившись о дорожное ограждение в паре сотен метров от места первоначального столкновения. Через пару секунд — около него затормозила Тойота, у которой не был поврежден ни моторный отсек, ни ходовая.

Одновременно открылись обе двери Тойоты справа, к сильно поврежденному Ниссану бросились люди. Три человека — мгновенно встали полукругом около машины, спереди и сбоку. Автоматы — были нацелены на сидящих в машине людей, еще ошеломленных столкновением и сработавшими подушками безопасности.

— Вакиф! Вакиф! Равини идиик! Равини идиик![10]

Подушки медленно сдувались, через белую муть трещин на лобовом стекле был еле виден бородатый человек на переднем сидении, рядом с водителем. Он отодвинул в сторону медленно сдувающуюся ткань подушки — а потом он пришел в себя, его действия приобрели целеустремленность и силу. Он сунул руку куда-то вниз.

— Аллах Акбар!

Разом заработали автоматы, с хрустом раскололось лобовое стекло под градом пуль. Брызнула кровь…

— Прекратить огонь!

Никто не шутил — все было по-взрослому. Никаких «предупредительных» — в водилу и находившегося на переднем пассажирском «Аллах Акбара» всадили минимум по два десятка пуль в каждого. Белая ткань подушек светлая кожа салона в жутких, кровавых разводах, ошметки бороды… скрюченная в мимолетной агонии рука, похожая на птичью лапу. Поровая гарь, грохот в ушах и такое чувство где-то в животе. Ты снова выжил.

— Чисто!

— Чисто!

На дороге — уже было столпотворение, выла полицейская сирена. Со стороны Тигра — в их сторону с рокотом шел вертолет…

— Отойти за машину, назад!

Они отошли за машину. Сунув один Стечкин в кобуру, старший группы «Лиса два» достал из кармана телефон, набрал номер. Как боевики так и антитеррористы — часто предпочитали рациям, даже самым совершенным — обычные мобилы.

— Да… Савостьянов, Лиса — два. Дело сделано. Двое двухсотых, опознать не могу, мозги по всему салону. Машина может быть заминирована, нужны взрывотехники. Я не совался, отошел за укратие. Так точно. Есть.

Миша — тем временем сунулся в салон и достал из багажника большой сверток. Развернул — сигнал опознания для вертолетчиков, а то прищучат и имени не спросят. Флаг затрепетал на коротком древке, напитываясь свежим ветром с Тигра…

Бело-сине-красный, трехцветный русский флаг…

Ми-171 производства Казанского вертолетного, из проема расширенного переднего люка которого виднелся блок стволов и труба гильзоотвода Минигана — завис над улицей, с хвостового люка сбросили трос — и по нему, один за другим начали спускаться солдаты Альфы. Антитеррористического полка из Эль-Азизии, который с нуля собирали и тренировали мы, русские. Названного в честь легендарной «группы А» — еще того, советского разлива. Их можно было легко отличить — титановыми штурмовыми шлемами с забралами и автоматами АК-12, которыми они были вооружены вместо чешских. Трое — развернулись, залегли, обеспечивая периметр, следующие — бросились к заборам, выстраиваясь в штурмовую колонну и прикрывая все возможные направления обстрела. С вертолета, один за другим — им сбросили два штурмовых щита.

— Аджи! Аджи![11] — закричал я, выбросил сначала автомат, в котором все равно ничего не было, потом пистолет — Руси! Руси!

Руси, русский, русские — здесь во многих местах служило пропуском. Слышал, что один раз бедуины в южном Ираке — взбунтовались против ваххабитских инструкторов, и отказались отрезать голову двоим русским, заявив, что еще помнят русских врачей и отплатить русским таким образом — значит, навлечь на себя гнев Аллаха. Хотя после Сирии — достаточно и тех, кто на крик «Руси» ответит автоматной очередью. Все раскололось на части…

Двое штурмовиков — приблизились ко мне. Один держал на прицеле, второй — отбросил пистолет, и связал руки сзади одноразовыми пластиковыми наручниками. Не убили — и то спасибо. Адреналин перестал поступать в кровь, и накатывал отходняк — крайне скверное чувство, как похмелье. Некоторые — становятся адреналиновыми наркоманами, раз за разом лезут во всякие блудняки, только бы ощутить тот самый миг… когда ты жив, а твои враги — нет. Но так бывает не всегда…

— Кефайя[12] — раздался сухой, знакомый голос

Меня схватил за сцепленные сзади руки и поставили на ноги… было чертовски больно, но я сдержался, ибо перед местными — слабость нельзя показывать даже в мелочах. И я — оказался пред ликом подполковника Мусаи, заместителя командира антитеррористического полка, бывшего бойца Хезбаллы, который до сих пор числился в розыске у израильского агентства МОССАД как лицо, представляющее исключительную опасность. В двадцать два года — он начал убивать, а в тридцать три — осмотрелся, и понял, что кто-то и когда-то должен это прекратить… пока хоть кто-то остается в живых. Он носил черную куртку с капюшоном, автомат как у обычного бойца — а глаза у него были как у самого отмороженного наркомана — светлые и безжалостные. Бойцов своих — а среди них тоже было немало садристов, волей судьбы превратившихся из террористов в борцов с терроризмом — он гонял беспощадно, наказывая за промахи тут же — по морде. В молодости — он был неплохим боксером, и самое главное — знал меня лично.

— Салам алейкум, рафик Сулейман… — сказал я

— Ва алейкум ас салам, рафик руси… — ответил подполковник, не называя моего имени — это ты здесь стрелял?

— Терры — сказал я — двое как минимум. В угловом доме. Возможно, список А.

Подполковник несколько секунд смотрел на меня, как будто решал, что со мной делать — с арабами такое есть, никогда не знаешь, что они решат, и что сделают. Потом — повелительно махнул рукой

— Освободите его… — и пошел к забору

Иракцы не торопились… собственно говоря, и я бы не торопился, если те, кто засел в доме имел пути отхода — они давно оттуда свалили. Могли оставить сюрприз в виде растяжки перед дверью, а то и полностью заминированного дома. Поэтому — антитеррористы заняли блокирующие позиции по всем направлениям, вперед пустили взрывотехника, который должен был пробить коридор. Вертолет улетел, подошла наземная колонна — там были полицейские собаки. На одну из них — черную, с подпалинами немецкую овчарку — сейчас надевали пояс с видеокамерой. Угораю с американцев — вместо того, чтобы обучить живую собаку, они вкладывают миллиарды и миллиарды долларов в собак роботизированных. Хотя… наверное, попил и там существует и в масштабах несравнимых с нашими. Как говорится… чтоб вам жить на одну зарплату. Стандартная экипировка собаки представляла собой пояс с фонарем, камерой, при необходимости — на камеру ставилась насадка ночного видения. Техник выверял направление камеры, собака тяжело дышала, свесив язык чуть ли не до земли. Около нее были три проводника, русский и двое арабов. Арабы с собаками совсем не умеют работать, боятся собак — хотя хорошая собака может почуять засаду за несколько сотен метров и спасти группу.

Мои тоже пробились. Сейчас — я сидел в чужом внедорожнике, который они реквизировали и даже умудрились не разбить и пил горячий чай из термоса, приходя в себя. Вован, не раз и не два участвовавший в спецмероприятиях — стоял так, чтобы между ним и адресом была машина, курил, успокаивая нервы. На меня посматривал с уважением — все-таки в одиночку пятерых наглухо заделать, на это не каждый рэкс[13] способен.

Рич переоделся и разговаривал с иракцами у оцепления — он их и тренировал. Горящие машины — затушили большими автомобильными огнетушителями, справились сами, без пожарных. Трупы оттащили в сторонку, положили рядком, обыскали и сняли на видео — как не крути, а результат. Реальный результат, не то что «в районе боестолкновения обнаружены использованные перевязочные пакеты, кровь, следы волочения», который иракцы на себя запишут (я впрочем, не в претензии). По периметру — собиралась толпа, многие с мобилами. Среди них — сто пудов есть осведомители Аль-Каиды, а весь материал появится сегодня вечером в Ютубе с комментарием — иракские полицейские муртады вместе с кяфирами убивают правоверных.

Думаете, мне все равно? Ошибаетесь, не все равно. И здесь я не из-за денег, хотя и платят немало. В России мог бы не меньше заработать, все-таки и руки работают, и голова. За границу мог бы уехать. А я здесь. На фронте. Потому что здесь — и есть фронт. И мы его держим. Если мы не будем держать его здесь — рано или поздно мы будем держать его по собственной границе, потом по Поволжью, по Уралу. Потом в Подмосковье. А потом — будем мотаться по миру как г… в проруби, а нас будут отлавливать по одному и пида…ить, почем зря. Потому что мы — белые, нетолерантные ублюдки с автоматами, совершившие военные преступления — и нам не место в мире людей. Будет нам и Нюрнберг, будет и Гаага. Если мы не уроем этих ублюдков — здесь, сейчас, в этом самом месте. Тогда с нами будут и разговаривать по-другому, и относиться по-другому — победителей не судят, к победителям присоединяются. В США уже — Russia Today наравне с ВВС идет. Смотрят люди, которым надоела льющаяся с экрана ложь…

И на иракцев — мне отнюдь не все равно. При Саддаме Хусейне — разрабатывалась космическая программа, всерьез разрабатывалась. И тот пацан, который сегодня посмотрит в Ютубе это гнилое видео и решит стать боевиком — двадцать лет назад мечтал наверное стать первым иракским космонавтом. Он не помнит ничего, кроме Аллах Акбар и национального унижения. А иракцы, иракцы более старшего возраста — помнят и кое-что другое. И пока мы не сделаем так, что иракские дети снова будут мечтать стать космонавтами, а не шахидами — ничего здесь не изменится.

Наивно, скажете? Возможно. Но — предложите что-то другое. Не можете? Не можете…

А вот мы — не предлагаем. Мы — действуем…

Саперы — уже пристроили на одной из плит готовый саперный комплект для пробивания дверей. Каждого сапера — прикрывал штурмовик со щитом и легким автоматом, а дополнительно их прикрывали снайпер и пулеметчик с вертолета. Все делали не торопясь, аккуратно и внимательно — это американцы врываются чуть ли не с разбойным посвистом, рассчитывая на бронезащиту. Затем — пятясь пошли назад, каждый сапер стравливал с пальцев двойной провод. Детонаторов тоже два — на всякий пожарный.

— Готовность у саперов! — доложили по связи, которую я слушал из машины

— Готовность к подрыву, внимание всем!

Техник — закончил с собакой, показал большой палец. Я допил чай и переместился за машину — на всякий случай.

— Собака готова

— Внимание, обратный отсчет от пяти. Пять- четыре — три — два — один — подрыв!

На сигнал «подрыв» — хлопнуло, внушительно так хлопнуло. Подорванную бетонную плиту заволокло дымом и пылью, где-то истерически завыла сигналка.

— Есть подрыв.

— Внимание, есть подрыв. Наблюдателям доложить.

— Небо один, движения в адресе нет.

— Движения нет, собаке вперед.

Кинолог спустил поводок

— Собака пошла!

Мы напряженно наблюдали за тем, как собака — приседая на задние лапы, как обычно делают овчарки — подбежала к дыму. Немного помедлила — но, то ли чувство страха отступило перед чувством долга, то ли кинолог отдал команду — собака прыгнула в дым и пыль и пропала…

Пока все идет нормально. Может быть, мы исчерпали запас неприятностей на сегодня. А может быть и нет. Иншалла — если так будет угодно Аллаху…

Я пододвинул рацию, чтобы лучше слышать. Обмен шел на арабском.

— Первый, собака двигается. Нет движения, повторяю — нет движения.

— Понял. Подводи ее к дому…

— Так… внимание… следы крови. Есть следы крови.

Видимо, собака почувствовала кровь и опустила голову понюхать.

— Девятый, двигай собаку дальше.

— Вас понял…

В этот момент — коротко прострочил автомат. Короткая очередь, потом еще одна, длиннее…

— Автомат, автомат! — это уже крикнули по-русски

— Движение в адресе! Контакт, повторяю — контакт!

Выстрел снайпера не был слышен за шумом винтов…

— Небо один, работаю…

— Девятка, выводи собаку назад! Отзывай собаку!

— Собака идет назад!

— Небо один, поразил цель. Один двухсотый или тяжелый трехсотый…

Другого — и ожидать глупо. Воздушные снайперские патрули — а это один из основных способов патрулирования — имеют на вооружении как минимум одну винтовку 12,7 это либо ОСВ-96, либо Барретт-82, и одну винтовку среднего калибра. Это либо американская М24, либо украинская Z10 под СВДшный магазин,[14] очень популярная в Ираке, потому что к ней подходит магазин и патрон от Аль-Кадиссии, старой снайперской винтовки. И то и другое оружие — даже при попадании в конечность шансы оставляет призрачные. Вопрос только в том, как быстро умрешь. От 12,7 — за несколько минут, она конечности отрывает, загнешься от болевого шока. Если средним калибром попадет — тогда помучаешься…

— Группа прикрытия, вперед! Штурмовой группе готовиться.

Четверо — начали продвигаться к зданию, двое со щитами, двое — с ЛПО-97, ручными пехотными огнеметами, с магазином на четыре патрона. Не такой мощный, как Шмель — но при штурмах самое то. Под прикрытием автомобилей — формировалась штурмовая колонна.

Из пролома — выскочила собака, как мукой обсыпанная. Но кажется, целая. Побежала, прижав хвост, кинолог не вытерпел — выскочил из-за линии машин, схватил собаку и понес назад. Я его понимаю… живое все таки существо, вместо нас, грешных под пули идет. К тому же — как посмотришь вокруг, что творится — так тебе собака роднее людей станет…

— Красный![15]

Спецназовцы — тем временем — конкретно отработали у пролома. Все просто — двое со щитами, двое — с огнеметами. В максимально быстром темпе — пробивается каждое окно, каждая комната. Ответный огонь остановят щиты. Гранаты термобарические, от них ничего не спасает, вариант один — смерть или тяжелая контузия, исключающая ответные действия.

— Небо один, наблюдаю дым, языки пламени…

Загорелось. Впрочем, от десяти выстрелов было бы странно, если бы не загорелось…

— Штурмовики, вперед!

Гранатометчики — отступили, прикрываясь забором. На смену им — подошла штурмовая колонна. Иракцы — на сегодняшний день стали настоящими мастерами в этом деле, безусловно лучшими на Востоке — один и тот же личный состав учили сначала американцы, потом мы. Их тактика — теперь представляет смесь американской и нашей школы. Американцы практически не пользуются щитами, как мы, они уповают на быстрое перемещение и взаимное прикрытие. Срабатывает далеко не всегда — только армейских здесь потеряли под пять тысяч, если брать гражданских (сами американцы этого конечно не признают) — там потери больше и намного. Американцы не умеют работать ротными пулеметами с близкого расстояния на подавление — они всю иракскую армию оставили с РПК в качестве единого пулемета. С другой стороны — американцы быстрее и грамотнее перемещаются, точнее ведут огонь из разных, подчас неудобных положений. Иракцы — приняли смешанную тактику, вход в адрес практически наш, но в самом адресе они действую американскими в основном методами. Прикрытие снайпером и пулеметчиком с вертолета тоже американский трюк — нам когда так вертолет давали, а?

Первыми — пролом прошли щитовики, дальше, по одному — штурмовые группы. Пулеметчики прикрывали, пока молча. Построились, двинулись вперед, к адресу. Все напряженно ждали, в мобильном штабе работали видеокамеры. У каждого бойца к шлему прикреплена камера, все пишется. Потом — на теории все будет разбираться, каждое действие, каждое движение.

Пока не стреляли. Показался дым… уже горело прилично, надо будет тушить.

— Группы два и три, доклад.

— Группа два, движения нет.

— Группа три — движения нет…

Вован раздобыл две большие кружки, на сей раз с кофе. Одну из них предложил мне

— Как работают? — кивнул я на здание

— Было бы по кому… — скривился Вован

— Как добрались?

— Нормально. На набережной в пробку попали. А вас тут как угораздило?

— Да так. Когда крышу сносит — башкой не думаешь

Вован солидно кивнул

— Это так. Как то при мне, один парнишка четверых духов ножом вырезал, весь в кровище, глаза бешеные. К нам вышел — думали, и нас…

Вован не барон Мюнгхаузен, его рассказам с оговорками, но можно доверять. Много повидал чел на своем веку, с девятнадцати лет, считай из боя не выходит…

— Группа два, в адресе двое двухсотых, двое двухсотых…

— Вас понял, аккуратно продолжайте.

— Первый, нам бы пару огнетушителей больших, тут горит все…

Здание все-таки потушили. И зачистили. Вертолет ушел куда-то на восток, полицию — к здания не пропускали. Кстати, в Ираке было аж четыре полиции — уголовная полиция, местная полиция, нефтяная полиция, и антитеррористическая полиция, это вдобавок к Мухабаррату, который занимался борьбой с терроризмом как приоритетной задачей и спецподразделениями армии. Порядка в дела — это не добавляло.

Дали команду «можно», к зданию потянулись офицеры, двинулся и я. Расследовать, снимать отпечатки пальцев — особо нечего. Хотя потом, полицию, конечно пустят.

Изнутри — вскрыли дверь, она оказалась не заминирована. За дверью — был небольшой садик, привядший от жары и скудного полива и дом. Белый, после штурма страшный — выбитая дверь, вынесенные рамы, следы гари над каждым окном, белый дымок, какая-то обгорелая грязь под окнами.

Из дома — выносили трупы, складывали рядком в саду. Завоняют… Спецназовцы — собрались в кружок, правее от основного входа. Сняв защитные шлемы, курили. Я подошел.

— Ас саламу алейкум

— Ва алейкум ас салам, эфенди…

Двоих я знал. В ответ на мой кивок головой, означающий «ну, что?» один отрицательно качнул головой в сторону — ничего нет. Я удивленно поднял брови, он отвернулся.

Никого не стесняясь — в конце концов, я при исполнении, а не так подошел к трупам. Наскоро обыскал… два обгорели сильно, два поменьше. Обычно курьеры не рискуют возить груз в ручной клади. Значит — либо пластиковый пояс на теле, либо глотают пластиковые капсулы, как будто наркотики перевозят, либо засовывают эти же самые капсулы, простите, в задний проход. До Ирака я в Узбекистане работал по экстремистам, там это называлось «заандижанить». Даже шутка такая была: «Андижан-банк — самый надежный банк в мире». Но тут не до смеха — много лет назад экстремист из Йемена попытался взорвать министра внутренних дед Саудовской Аравии, и ближнего родственника Короля, засунув взрывное устройство… вот-вот, именно туда.[16]

Но мне туда лазать… не с руки. Тем более, на виду у местных — решат, что я пытаюсь надругаться над трупами, здесь это может вызвать беспорядки. Надо везти в морг и вскрывать этих уродов…

Выпрямляюсь… рядом стоит подполковник Сулейман Мусауи, улыбаясь в черные офицерские усы.

— Ничего нет — негромко говорю я

— А должно быть?

Что-то мне это все не нравится.

— Или в них самих или в доме. Золото, возможно — обработанные алмазы на крупную сумму. Забери тела в полицейский морг.

— Непременно. Не переживай, рафик. Все сделаем.

Да, не переживай. А я вот почему то переживаю…

— Будь на трубе. Я позвоню ближе к вечеру…

Иду обратно на улицу — и чувствую, как подполковник смотрит мне в спину…

Аузу би Лляхи мина шайтан ир-раджим

Прибегаю к Аллаху Всевышнему против шайтана и его наущений. А так же против его действий, замыслов и тех, кто их несет в этот мир.

Ас саламу алейкум братья и сестры мои… Ассаламу алейкум ва рахматуЛлахи ва баракатух

Я знаю, что многие из вас предпочли бы не слышать меня, не видеть, не знать. Вам комфортно в вашем маленьком и уютном мирке, который вы создали за четверть века цинизма и безверия. Наверное, в какой-то степени вы правы. Многие из вас зарабатывают уже достаточно, чтобы выезжать в отпуск за границу, многие из вас купили машину — иномарку, а некоторые даже построили себе дом и купили хорошую квартиру. И в будущее — вы так же смотрите уверенно, ожидая, что вы еще съездите на более дорогой курорт, Маврикий там или в Голливуд, получите повышение по службе и купите наконец загородный дом, чтобы отдыхать там с семьей по выходным. Ради этого, ради того, чтобы это было — вы готовы залепить и глаза и уши, не видеть, не слышать, что делается людьми вашего народа и от вашего имени с другими народами. Вам все равно, кто и как пытает людей на Кавказе до тех пор, пока муджахиды — не взорвут автобус в вашем городе. Только тогда — вы начинаете вспоминать про Кавказ. И требуете его уничтожить от власти, которая сидит над вами…

В каком то смысле — мне вас даже жаль. Вы ущербны, вы никогда не знали настоящей свободы. Что бы вы не сказали — вас никто не слышит, и слышать не будет. Что бы вы не сделали — это не будет иметь никакого смысла. Ипотечный кредит — страшнее и эффективнее уз каббалы, которые вы добровольно налагаете на себя.

Вы слышите из телевизора о том, как ваши солдаты, солдаты посланные вашей властью и вашим государством, от вашего имени — уничтожают боевиков и религию Аллаха в целых странах и думаете, что побеждаете — но это не так. Вы выстроили укрепленные стены, чтобы отгородиться от мира страждущих и униженных, вы окутали все покровом лжи, чтобы не видеть и не слышать слов истины — но семена бунта уже зреют внутри ваших укреплений. Ваши дети, которые будут лучше вас — уже просыпаются и понимают, в каком мире они живут. И вы не можете дать правдивый ответ на их вопросы — а вот мы дадим. Каждый деть, просматривая Интернет, размещенные там ролики — они видят воинов, готовых отдать жизнь за то, во что они верят. И все это — совсем не похоже на ваш гнилой мирок. Наступит час, обещанный самим Аллахом — и стены ваши рухнут, Русня — рухнет и на ее месте — восстанет государство без лжи. Государство таухида. Чтобы бы вы не делали, в какие бы страны не посылали своих солдат убивать нас — это не поможет. Ваша сатанинская власть ведет вас к погибели, ее усилия тщетны, планы шайтана — ущербны. Религию Аллаха — невозможно остановить…

Поезд — уже подошел к перрону, но я никуда не тороплюсь, спокойно собираю вещи. Я знаю, что в толпе встречающих — будут и такие, что справляет свою собачью службу в чужой и чуждой стране, и они будут искать меня, а, найдя — попытаются убить. Но у них ничего не получится — ни в этот раз, ни в один из последующих. Потому что мы на истине, а вы на лжи. Аллах Всевышний — укажет нам правильный путь, а ваши силы — унизит и рассеет.

Вот… началась паника, ее не сдержать, потому что к этому не готовы. Еще немного — и мой выход…

Когда то давно — я служил вам и вашей безбожной власти. В банде, которая называется «спецназ», войска специального назначения. Мы называем их бандой, как и другие ваши «куфроохранительные органы», потому что они идут с оружием на простых людей, желая чтобы они отказались от своей веры и от своих убеждений. Мы не называем куфроохранителями армию, и среди моих братьев — я встречал немало тех, кто отзывается о вашей армии с уважением. Но когда мы победим — не будет и ее, ибо мусульманам — нечего делить меж собой.

Я выхожу. Нервно бегу туда, куда бегут все, стараясь не потерять свой чемодан. Я не такой дурак, чтобы идти в вокзал — там видеокамеры записывают и распознают лица. Вокзал — как военный объект окружен цепями вооруженных псов, унижают и обыскивают всех и вся — вы такой жизни хотите для своих детей, это и есть то, что вы желали построить? И на стоянку такси рядом со зданием Национального собрания я не пойду — там каждый второй доносит полиции в надежде на бесплатное продление лицензии. Я выскочу из ловушки как и все — через пробитый для меня братьями коридор…

За пределы территории вокзала — я выскакиваю, когда на улице полно мухоморов, но никто не обращает на меня внимания. Все смотрят в ту сторону, откуда отработал снайпер. Даже если я сейчас начну стрелять — они не сразу поймут, что происходит. В принципе я их понимаю — сам и снайпер и не раз бывал под снайперским огнем. В Южном Вазиристане меня даже пытались ликвидировать американцы…

И тут я вижу русиста. Одного из них… но именно этого я помню. Хорошо помню. Я даже останавливаюсь на пару секунд, чтобы увидеть и запомнить, какой он сейчас.

Мало кто из вас — способен внушить уважение — но только не этот человек. Среди тех, кто нанимается на собачью службу — люди разные. Кто-то хочет получить корочки для того, чтобы обирать людей, унижать их и издеваться над ними. Кто-то — воспринимает это как обычную работу. Такую как у всех. Кто-то попал в органы по ошибке — но только не этот человек.

В отличие от почти всех, кого я знал среди куфроохранителей — этот человек делает то, что он делает не потому, что ему платят или приказывают — а потому что он желает делать это. Он мстит нам, хотя я не знаю за что, он появляется там, где мы не ждем и наносит нам удар за ударом, потому что ненавидит нас. Он ненавидит религию Аллаха, ненавидит джихад и делает все, чтобы унизить и уничтожить нас. Он одержим шайтаном (Аузу би Лляхи мина шайтан ир-раджим) точно так же, как мы верим в Аллаха.

Возможно, его стоит убить. Я могу это сделать — хотя после этого наверняка они убьют меня. Но я не сделаю этого — мою руку направляет сила, большая, чем что бы то ни было и я не позволю себе отвлечься на мелкую личную месть.

И потому — я бегу вместе со всеми к дороге, где давят на клаксоны и ругаются бесстрашные багдадские таксисты…

У приглянувшегося мне такси — бело-оранжевого — я останавливаюсь. Наклоняюсь к водительской двери.

— На тот берег. Дальше — покажу.

Водитель кивает

— Садись…

Чтобы расположить его к себе — я даю ему задаток — пять новых динаров. Водитель — молодой парень, по виду — армянин или курд — довольно цокает языком, прячет выручку в небольшой сейф — копилку.

— Видите, что делается, эфенди… — недовольно говорит он — опять перекрыли дорогу. А как работать? Мне еще три года платить за машину, а как заработать, если то и дело перекрывают дороги и еще полиция лютует. Вот как?

Видите? Вот против этого мы и боремся. И русисты — главное наше зло, главный наш враг, потому что они — совсем недавно были такими как мы, а теперь отшатнулись на другую сторону, на сторону зла. Многие этому не верят и просят рассказать, многие не верят, что раньше у русистов, как и у мусульман была искренняя вера, пусть и в сатанинскую власть, в труп на площади. Я рассказываю. Братья удивляются. Качают головой. Говорят, о кознях шайтанов. Но я то знаю, что шайтаны тут не при чем. Это русисты — они то знают, как разложить верующий народ, как отвратить его от веры в Аллаха Всевышнего, и как вселить в него веру в машину в кредит. Они уже развратили и уничтожили Кавказ. Теперь — они пришли сюда.

Ты сам приговорил себя, бача. Если бы ты не сказал мне этого — ты остался бы в живых. Но теперь… пусть все будет так, как пожелает Аллах.

— А что там произошло, эфенди? Вы, кажется, оттуда…

— Стреляли…

Информация к размышлению

Из книги Томаса Клэнси «Политика»

1997 год ISBN 0-425-16278-8

Северный Кавказ, близ побережья Каспийского моря, Россия, 10 октября 1999 года

На мельнице царила тишина.

За полвека своей жизни Вели Газанов на собственном опыте узнал, каких ужасных бедствий можно ждать от природы, если она обернется против человека.

Всего шесть лет назад два его сына умерли во время эпидемии холеры, еще раньше, два десятка лет назад при землетрясении погибла жена, часть его хозяйства унесло сокрушительным потоком, когда река вышла из берегов и затопила окрестные поля. Морщины и борозды на его лице свидетельствовали о пережитом, но в глубине глаз Вели таилось упорство и желание выжить, вопреки всем ударам судьбы.

Вели Газанов не принадлежал к числу людей, привыкших к спокойной жизни в полном достатке, да он и не стремился к ней. Мысли о тишине и покое были ему чужды, он их просто не понимал. Он был из древнего племени аланов, которые столетиями возделывали землю. С чувством врожденного достоинства Вели считал, что упорный труд всегда приносит свои плоды, и он прокормит себя и свою семью.

Жалобы на судьбу или стремление к чему-то большему, чем нужно для жизни на земле, может навлечь на человека проклятие и заставить природу в очередной раз обрушить свой карающий удар, потому что природа могущественна, а человек слаб.

И все-таки сегодня, стоя среди пустых закромов, которые обычно были полны пшеницы, и глядя на гигантские жернова, конвейерные ленты, обдирочные катки и сита Вели Газанов испытывал чувство ярости. И страха. Большого страха.

Он глубоко затянутся дымом из самокрутки, задержал его в легких и выпустил через нос. Его семья работала на мельнице еще в то время, когда существовали колхозы и все контролировалось советской властью, а затем, когда государственную собственность начали продавать в частные руки, Вели, его брат, двоюродные братья и сестры собрали все деньги, которые у них были, заплатили продажным чиновникам в несколько раз больше, чем стоило старое оборудование, и выкупили мельницу у государства.

Теперь она полностью принадлежала семье Газановых, каким-то образом они сумели отремонтировать ее и заставили работать даже в худшие времена прошлых недородов.

Но теперь… теперь здесь царила тишина, механизмы бездействовали, а платформы, на которые разгружали зерно, пустовали. Железнодорожные вагоны, перевозившие пшеницу из хозяйств на мельницу, а затем мешки с готовой мукой с мельницы в хранилища в северных областях страны, замерли в тупиках под серым октябрьским небом, холодные и неподвижные.

Перерабатывать было нечего.

В этом году чернозем, плодородная темная земля, дававшая урожаи даже при страшных суховеях, не смогла вырастить даже самый тощий урожай. В августе, когда на полях появились хилые всходы, сюда приехали специалисты из столичного министерства сельского хозяйства, провели анализы почвы и объяснили, что она засорена. Местный чернозем истощился и потерял свою животворную силу, а дожди отравили почву, сказали они. Однако чиновники умолчали о том, что их же министерство отдавало приказы выращивать все больше и больше зерна в то время, когда всем управляли из Москвы, когда устанавливали непосильные нормы и распределяли поставки продуктов питания между регионами. Они умолчали о том, что вода, поступающая на поля, была отравлена отходами химических и военных заводов, работавших тогда на полную мощь. Наконец, они ничего не сказали и о том, есть ли способ исправить положение за время, оставшееся до следующего сева или даже до сева через год.

Может быть, вообще уже слишком поздно, подумал Вели Газанов.

И вот теперь мельница бездействовала, в ней царила могильная тишина, потому что не было зерна.

Вели послюнил большой и указательный пальцы, потушил ими самокрутку и сунул окурок в карман рубашки. Позднее он соберет табак из других лежащих там окурков и свернет новую сигарету, не теряя ни крошки драгоценного табака.

Значит, зерна в этом году не будет. Ни в их Деревне, ни у соседей, ни на полях между Каспием и Черным морем.

Это означало, что скоро, пугающе скоро Россия огласится криками умирающих от голода людей.

Багдад, Ирак Международный аэропорт Багдада 15 мая 2019 года

Сегодня среда, а значит — день водки. Завтра четверг, последний рабочий день.

За водку отвечаю я, единственный практически непьющий, и именно по названной причине — мне можно доверять. В смысле, с водкой. А водка здесь — она и валюта, и подарок, и для снятия стресса хорошо идет. Если не перебарщивать, конечно. Алкоголизм это плохо, но алкоголизм при сорока градусах в тени — просто убийственно.

С утра — я беру разъездную машину, обычную Газель и еду в Багдадский международный. Можно, сказать, в мекку наемников и адреналиновых наркоманов, кажется, у какой то американской группы есть даже песенка — БИАП. Машина стучит недовольно мотором, но едет — если у нас первым делом летит подвеска, то здесь — мотор, пыль везде и всюду, американские танковые моторы из-за этого и ста пятидесяти часов не выхаживали.[17] Я, прикрыв морду лица шемахом, подпеваю песне, льющейся из динамиков. Здесь вещает пятнадцать станций на арабском, три на курдском, две на русском — Русское Радио и Голос Багдада и одна на английском — Фридом Радио, мы ее называем «Ираки Фридом», Свобода Ираку.[18] У меня сейчас включена именно она — совершенствуюсь в английском. Если хочешь говорить на английском без особых проблем и не тратить много на курсы — постоянно слушай радио, смотри телевизор и фильмы на этом языке. Сам не заметишь, как начнешь понимать язык.

Дорога на Багдадский международный — тоже одна из легенд, американцы ее называли «аллея РПГ», там постоянно обстреливали. Сейчас — приняли пассивные меры безопасности: дорога на всем ее протяжении с обеих сторон прикрыта щитами выше человеческого роста, конкретно — три и семьдесят пять метра. Как в Европе — только в отличие от Европы это не шумоизолирующие щиты, а вполне конкретный железобетон, стандартные панели. Это сделано не только против обстрелов — но и для того, чтобы местные не выскакивали на скоростную дорогу и не перебегали ее, тем более — не перегоняли скот (что тоже — было). Панели не серые, они все раскрашены в яркие цвета самими иракцами, даже какой-то конкурс был. В Багдаде вообще, если зайдешь в не слишком богатые районы — поражаешься, сколько домов раскрашено в яркие, даже ядовито яркие цвета. Особенно это заметно в Садр-Сити, бедном районе города, населенном шиитами. Видимо, те кто живет в этих домах просто хотели хоть как то отвлечься от творящегося на улицах ужаса, чтобы рядом было хоть что-то радостное и светлое. Помимо просто раскрашенных плит — есть и те, на которых нанесено граффити — но не такое как в западных странах, бросающее вызов обществу, а радостное, светлое и чуть — чуть наивное. Так мы и летим — по этой бетонной кишке, скорость большая, через каждые тридцать метров — осветительная штанга и над ней растяжки. Пользуйтесь телефонами мобильной сети Иракна и покупайте внедорожники и пикапы Шацман.

К аэропорту — едут в основном не Шацманы, это для небогатых. Мерседесы, БМВ — я тут со своей Газелью даже неловко себя чувствую, как нищий на званом балу. Все-таки сто тридцать миллиардов баррелей только разведанных запасов. У нас сто семьдесят. Хотя у нас большинство — трудноизвлекаемая нефть, а здесь до сих пор — легкая. Басра лайт на двадцать долларов дороже нашей Сибериан круд[19] идет…

Пролетаем мимо дорожного блока, это ровно посередине дороги. Почти точная копия нашего, на трассе Ростов-Баку, трехэтажного. По обе стороны дороги стоят старые, после капремонта украинские БТР, которые отдали в полицию, около них — иракцы в Сферах и бронежилетах. Местного командира блок-поста я хорошо знаю и он меня знает. Машу рукой, сигналю, иракцы тоже машут руками, улыбаются.

Хорошие люди.

Едем дальше. Седаны и внедорожники премиум — класса — обгоняют меня как стоячего, идут на ста пятидесяти. Прямо над нами, накрывая тенью землю и свистя турбинами проходит Аэробус-380. В Индию пошел. Индусов здесь немало, они знают английский язык и работают качественно, иракцы охотно берут их гастарбайтерами вместо китайцев и тем более — пакистанцев. Китайцам откровенно не доверяют — чужие они, как не крути. А индусы… если покопаться в истории, то выяснится, что у большинства иракцев не чисто арабская кровь, а смесь арабской и индийской. Когда рухнула османская империя, англичане захватили Ирак — они начали переселять сюда жителей Индии, и мусульман из Северо-Западной провинции, и индусов. По этому поводу были беспорядки — но когда это было. А сейчас — рабочие руки требуются, причем много, и желательно не из стран, где кишмя кишат исламисты. Саудовская Аравия завезла к себе в страну толпу пакистанцев — в этом десятилетии уже три раза беспорядки были, крайний раз подавляли вместе с американцами. И зуб даю — будет еще…

Аэропорт — сверкающая стеклянная громада, словно космический корабль, потерпевший катастрофу и тут и оставшийся. У коммерческого терминала — не протолкнуться от Мерсов, поэтому мне не сюда. По кромочке, по кромочке — к грузовому. Багдадский международный — пока универсальный, \тут и пассажирские и грузовые терминалы, и даже военный сектор есть, правда небольшой. Правда, это пока — под новый аэропорт для грузов уже площадку расчищают и железную дорогу туда тянут. Как раз недалеко от нашего нового посольства. Мультимодальный логистический центр называется…

Пропуск на летное поле у моей старой Газели есть. Машина записана за посольством, у меня — тоже есть документы. На летное поле пропускают далеко не всех, одного ублюдка на заминированной машине хватит, чтобы взорвать авиалайнер, полный пассажиров — а это не есть хорошо. Я предъявляю документы, обычное удостоверение и карточку с чипом. Карточку прокатывают в мобильном устройстве, я набираю код на сегодня. Верно. Пока антитеррористическая группа обходит машину с зеркалом и собакой — я глазею на снайперскую группу на крыше невысокого и уродливого грузового терминала, прикрывающего подходы к нему со стороны города. Снайпер и пулеметчик, на случай попытки силового прорыва. Еще несколько групп — прикрывают само летное поле. Интересно все-таки жить стало в мире. Я помню, совсем малой был, пять лет — летели в Москву на Ту-134. Какие снайперы, господи. По-моему даже и не досматривали тогда. А в качестве аэропортового автобуса — был пассажирский полуприцеп на Зилке. Это в Москве — а том городе, откуда мы летели — прямо так до самолета, со всеми кошелками, корзинками, сумками, с детьми — так и чапали. И кто сказал, что тогда хуже было? А сейчас — одни пытаются нас убить — а другие пытаются убить тех, кто пытается нас убить.

Пропетляв между выложенными елочкой бетонными надолбами, миновав стальные, не распахивающие, а открывающиеся вбок ворота, которые не вынести и тяжелым грузовиком — выбираюсь на поле. Наш грузовик — Ил-476 — уже стоит под разгрузкой, контейнеры грузят в бронированные иракские машины. Водители — все в военной форме — сгрудились в сторонке, курят.

Паркуюсь впритык. Навстречу мне — уже спешит Бегунов, Павел Валерьянович, полковник ВВС. Машина военная, летает с Кубинки по тем маршрутам, про которые лучше вслух не говорить и с теми грузами, о которых даже сам экипаж не знает. Сам Павел Валерьянович — начинал еще в Афганистане, помнил как с Кабула взлетали — с эскортом из Ми-24, отстреливающих тепловые ловушки, в постоянной готовности быть сбитыми. Здесь полегче все таки. Что есть то есть. Да и вообще. Тогда — они вернулись в страну, которая их не ждала. Даже стыдилась их. Сейчас — все иначе.

— Салам алейкум

— Ва алейкум ас салам…

— Все нормально?

Павел Валерьянович кивает. Я передаю сверток…

Водка — и все прочее, типа свежей московской прессы, черного хлеба, селедки — растыкано по кабине экипажа. Главное не перебить. Выстраиваемся цепочкой, начинаем передавать все в Газельку. Просто удивительно, сколько всякой неучтенки — можно насовать в кабину Ила. И мы кстати не первые — когда была британская Ост-Индская компания — каждому моряку, из тех, кто ходил в Китай — разрешалось в каждый рейс провезти до сорока килограммов опиума личных. И никто ничего не скажет. Так вот и рождалась британская империя — на наркоторговле. А вы думали — на чем?

Подходит иракский офицер в красном берете. Заинтересованно смотрит на позвякивающие мешки.

— Салям алейкум.

Это тоже предусмотрено — я передаю две бутылки, завернутые в газетку, как в старые добрые времена.

— Ва алейкум ас салям. Бакшиш, уважаемый…

Иракец принимает подарок, благодарит и явно довольный уходит. Во всей иракской армии больше всех квасят танкисты — почти все прошли через наши училища. Но и остальные не отстают. А если думаете, что в других странах, южнее по-другому — сильно ошибаетесь, господа. Вы бы видели, сколько туристов стекается в Дубаи по выходным из соседних стран. Казалось бы — все то же самое… ан, нет. В Дубае вовсю полуподпольно торгуют выпивкой. И вырвавшиеся из строгих оков Корана и шариата — шейхи и обычные саудиты напиваются до свиноподобного состояния. Туристы такое конечно не видят, там у каждого свое место — но если знаешь, где смотреть…

Заканчиваем с погрузкой. В Газельке пол выстелен старыми ватными халатами — чтобы не побилось по дороге. Пора ехать…

— Новое чего есть?

— Да нет, все по старому.

— Ну, помогай вам Бог.

— И вам…

Выезжаю обратно. Теперь весь день забит. Надо развезти по точкам, часть полагается советническому аппарату. Совместная выпивка — проходит как укрепление отношений. Остальное до поры — сложим в основном здании. За неделю как раз разойдется. Ну, и вечером конечно… в меру принятие.

Но не у меня. У меня свои расклады.

Закончив работать Дедом Морозом (это потому что подарки доставляю) — заезжаю в министерство нефти, В своем кабинетике быстро переодеваюсь в цивильное — то есть, костюм, рубашка. В одежде я предпочитаю мрачно-черную гамму, если есть выбор — потому темно-серый костюм и еще более черная шелковая рубашка без галстука. На пояс — вешаю ЧеЗет и три поча с магазинами, еще один пистолет — в кармане.

Как думаете, куда я? А вот и не угадали — на свидание.

Вот такие вот тут… свидания.

Нормальных машин на стоянке нет — все разобрали. Мне достается чудовище, чем то похожее на самые первые Хаммеры — это китайский Хаммер, здесь их немало, министерство нефти закупает их для поездок в неспокойные и мало цивилизованные районы. На потолке — в держателе автомат — нормально. Выруливаю на улицу — надо выбраться на Яффа-Стри, улицу, ведущую через половину Багдада Тигра. Дальше — в Садр-Сити…

Разгоняя клаксоном машины, пробираюсь вперед. Несмотря на то, что при Саддаме построили просто шикарные трассы через весь город — в Багдаде уже есть пробки. Перебираюсь на восточный берег Тигра, по мосту аль-Джумрия, пробираюсь к Канат аль-Джайш, военному каналу. Это канал через весь Багдад, прокопанный при Саддаме, мосты через него, в отличие от мостов через Тигр — примитивны и уродливы. Для чего его прокопали — не знаю, версии слышал две. Первые — на случай штурма Багдада иранцами, во время ирано-иракской войны. Это маловероятно — сил у иранцев тогда не было, хотя прокопать канал — излюбленный военный прием Саддама, так готовились к обороне Басры. Второе — на том берегу — Садр-Сити, местные еще называют его Таура, а раньше — Саддам-Сити, город, построенный Саддамом для палестинских и прочих беженцев, которых он принимал в Багдаде, когда старался выглядеть лидером всей иракской нации. А этот канал — на случай мятежа. Тоже странная версия — против Саддама тогда мало кто думал бунтовать. Тем более те, кому он дал крову над головой.

Еду по христианскому кварталу, по правую руку — армянская христианская церковь, в которую ходят многие из наших — своей пока не построили, признано крайне нецелесообразным — тем более что православная церковь уже есть. Район этот — сильно опустел во время второй войны и американской оккупации — но сейчас в Багдаде христиан даже больше, чем при Саддаме — из Сирии, да и вообще со всего Востока бегут, там где сунниты, и тем более салафиты — там христианам делать нечего. Проезжаю мимо христианского кафе… горящие во тьме шары фонарей и милующиеся за столами парочки — паранджи христианские девушки не носят, и это нравится всем парням, в том числе шиитам и суннитам. Можно было бы устроить свидание здесь… но это тоже… нецелесообразно. В смысле — девушка не хочет. Дальше — квартал правительственных зданий и парк с озером. Мрачные громады в темноте — рабочее время кончилось. Впереди — уже канал…

Сам канал — шириной всего несколько метров. На ту сторону — ведет мост, состоящий из стальной арматуры, бетонных плит и небольших, сваренных из труб поручней — чтобы машина в реку не упала. Перед въездом на мост — блокпост, перед ним стоит бронетранспортер. Уже армейский — не старый, украинский, а наш Бумеранг с блоками дополнительной брони, уставившийся в сторону Садр-Сити своей башней. А там — как ни крути — стомиллиметровая пушка, хватит за глаза, если что. Но машины не проверяют, это скорее напоминание жителям Садр-Сити о том, что стоит помнить…

Садр-Сити — застроен совсем не так, как Багдад, там прямые, начерченные по линейке улицы и трех — пятиэтажная застройка. Когда Саддам застраивал это место — приглашали архитекторов из Югославии, до этого тут была заболоченная помойка. Когда пришли американцы — они даже не пытались зачистить это место. В районе жили два миллиона человек, и чтобы его зачистить — нужна была дивизия морской пехоты, не меньше. Именно здесь — родился и стал проповедовать Муктада Ас-Садр, сын иракского аятоллы Ас-Садра, которого казнили солдаты Саддама, вбив в голову гвоздь. Он и до сих пор живет в этом районе — правда, каждый день выбирается в центр города, потому что он депутат парламента. В две тысячи седьмом — американцы решили перегородить Садр-Сити высоким забором, разделив его на две трети и треть, чтобы хоть в трети навестим порядок. Строители — работали под непрекращающимся обстрелом, американцы собрали команду лучших снайперов со всего Ирака, более двадцати человек и дали им зону свободного огня. За несколько дней — они истребили семьсот человек и полностью дезорганизовали местные банды. Сейчас — я проезжаю как раз мимо обломков этой стены — как только появилась возможность, местные ее снесли. У меня есть несколько ее кусков — на память. Удивительно — но такие же куски я видел и у иракских офицеров, как тех, кто оборонял эту стену, так и тех, кто атаковал ее. Это память… то, что могут понять лишь мужчины. Неважно, проиграл ты или выиграл. Главное — что ты остался мужчиной. Не уступил. Не сдался. Не согнулся.

Надеюсь, что и меня — хватит на это, когда придет час.

Раньше — в этих местах были баррикады, которые держала местная милиция, но когда наводили здесь порядок объяснили: в мирном городе не может быть баррикад, и если они появятся — то будут снесены, как не соответствующие новому облику Багдада. Баррикады снесли, хлам разобрали и вывезли. Но люди то — остались. Вон… сидят у самой дороги, на корточках, зыркают… откуда только набрались этого. Как уголовники после этапа. Лава здесь — покрыта не более чем тонкой, очень тонкой коркой, и никому не советую на нее ступать, не зная брода…

Моя цель — Джамиля-Маркет, второй по величине и самый дешевый в округе. Он постепенно расширяется за счет сносимых домов, община — строит рядом с ним мечеть. Тут же, рядом — небольшие забегаловки, едальни, и более приличные места, где можно отведать потрясающе вкусной еды за смешные по моим меркам деньги. Странно — но парой километров на запад — вам подадут долму, которая хуже по вкусу но в десять раз дороже. Стиль, однако. Но моя женщина любит именно такие места — это ее среда обитания, ее народ, ее город. Я все таки чужой здесь — а она нет.

Машину оставить непросто — далеко не каждый хозяин лавки или едальни согласится, чтобы рядом с его заведением парковались машины, здесь все помнят о возможности взрыва. Стоит мне только найти место, как наперерез мне бросается низенький, толстый торговец, воинственно размахивающий палкой — в дозволенных, естественно пределах.

Я достаю купюру в пять динаров и улыбаюсь на все тридцать два зуба. Говорю волшебное слово. Какое? Как, разве бабушка вам не говорила? Пожалуйста. Здесь можно сказать мин фадляк, или ло самахет — если вы позволите, это более любезная форма. Еще я добавляю, что я руси — то есть русский, и пришел с миром — салам. А руси — не подкладывают бомбы в машины, они убивают тех, кто это делает. Поняв, что я и в самом деле руси — хозяин берет банкноту, и говорит — саддаках — дружба, и «хорошо», показывая большой палец. С грехом пополам опознались — теперь хозяин не только не разобьет стекла и проткнет шины, но и посмотрит, чтобы с машиной ничего не случилось. Потому что он шиит, вон, бороду покрасил. А шииты знают, что русские — против Аль-Каиды и значит — против суннитов. Такая вот дворовая дипломатия.

Темнеет. Почти совсем стемнело. За спиной — зарево огней над Тигром, на улице — самая толчея. Народ вышел после местной сиесты — здесь днем, в самую жару спят, особенно в бедных районах, где кондишна нет — а как темнеет, выбираются на улицу. Я наскоро проверяю как выгляжу в большом, как лопух боковом зеркале Хаммера, проверяю, на месте ли пистолет и застегиваю небольшой замочек в кармане — он держит мой бумажник и его уже просто так не выхватишь. Народ к разврату готов!

Толпа нарядная, в основном молодежь. Несмотря на то, что этот район считается религиозным — в глухих никабах немногие, большинство девушек просто носят платок, и то — почти не прикрывающий волосы. А некоторые — не надевают и его. Стиль местных — свободные брюки и шелковая рубашка, чаще всего застегнутая только до третьей пуговицы сверху. Есть бородатые, есть усатые, есть — ни бороды не усов, тоже — на усмотрение, в общем. В последнее время — из Тегерана в Багдад поехало все больше молодежи… в Тегеране лютуют стражи, смотрят за нравственностью — а здесь только террористы. Этот город — несмотря на все страдания и кошмары последнего времени — сохранил в себе то многоязычие и многозвучие подлинной столицы Востока — в Дубае, несмотря на громадные вложенные деньги такого и близко нет. Думаю, еще лет через десять — Ирак уже достаточно окрепнет, чтобы и в самом деле — стать столицей и опорной точкой развития всего региона…

Но — хватит о политике.

В том месте. Где мы договорились встретиться — меня не знают. Но хозяин, едва только мне приходится произнести имя своей подруги — расцветает в улыбке и ведет меня к лучшему столику, отделенному от зала легкими занавесями. Спрашивает — что уважаемый господин будет пить… водку из под полы продают даже самые богобоязненные. Я говорю, что пить ничего не буду и заказываю куфте с травами и овощной куку.[20] Понять не могу придурков, которые требуют в Багдаде ресторан французской кухни. Или интернациональной. Или китайской. Приезжая куда-то, надо есть то, что едят местные — за французским можно и во Францию съездить…

В едальне хорошо. Играет музыка, какая-то мелодичная… вроде нашид — но не нашиды.[21] Я передвигаю кобуру с пистолетом так, чтобы в случае чего стрелять сидя… если кто-то решит рискнуть, что ж… удачи ему.

Как то так получилось, что я в жизни не умею расслабляться. Совсем. Наверное, потому и семьи нет. Хотя скоро все может измениться…

А вот и она. Вся такая решительная, и вся такая внезапная. Грива черных волос, синие джинсы, армейская куртка из грубой ткани, сумка на плече. Один я знаю, что там — есть потайное отделение, а в отделении этом — хранится Глок. Пистолет подарил я — на день рождения…

— Привет…

Под неодобрительные взгляды местных парубков она чмокает меня в щеку и садится, чуть подвинув меня. Так, чтобы не сидеть спиной или боком к окну. Этакая пай-девочка, чем то она похожа на Королеву Иордании Ранию несколько лет назад. Трудно поверить, что на ней — больше тридцати трупов…

— Заказал?

— Конечно. Ты все еще бережешь фигуру?

— М… можно и так сказать. Кстати, ты знаешь, что секс сжигает в два раза больше калорий, чем бег трусцой?

— Это ты в Инспайр[22] вычитала?

— Нет, в Космополитен.

Вот за что я ее люблю…

Мою подругу зовут Амани, она палестинка из богатой семьи, родилась в Иордании, и отнюдь не в лагере беженцев. Имя вполне ей подходит, в переводе это значит «желанная». Отец отдал ее в британскую школу, школу при британском посольстве, надеясь, что дочь станет обычной женщиной, с обычной семьей и обычной биографией. Но у Амани оказалось много больше общего с детьми беженцев из палестинских лагерей, нежели с детьми аристократов и британских дипломатов. Она бросила школу и пошла в террор…

Глядя на нее трудно даже представить, что она террористка, или была террористкой. Палестинки бывают очень красивые, в них течет кровь самых разных народов. Она на голову ниже меня — но с отличной фигурой и потрясающими зелеными глазами. Именно это сочетание — зеленые глаза и черные как смоль, пышные волосы, которые она закалывает в хвост — меня и добило окончательно. Но с ее слов — ее ищет МОССАД, что маловероятно, впрочем ищет и Аль-Каида. А вот это более вероятно. Когда у ДжамиляМаркет в прошлом году взорвалась машина, начиненная тонной взрывчатки — ее целью был не рынок, на котором тогда погибло восемьдесят с лишним человек — а неприметное здание рядом с ним. Там — располагались разведывательные структуры Хезбаллы и представительство ХАМАСа, у которых с Аль-Каидой и аль-Нусрой — с Сирии и Ливана особые счеты. Тогда то и прибыла Амани — на замену погибших.

Где-то в Ливане — она и сломалась. Когда начались межобщинные столкновения шиитов и суннитов, вызванные событиями в Сирии, где шиитские и суннитские террористические группировки открыто воевали между собой — видимо, только тогда она поняла, насколько страшен может быть террор. И тогда из бунтующей против несправедливостей этого мира девчонки — экстремистки — она начала превращаться в того, кем она является сейчас. Сейчас она не вершит террор, а борется с террором, как бы дико это не звучало. Она теперь оперативник спецотдела Хезбаллы, засекреченного и юридически не имеющего никакого отношения в Палестине и к Ирану. Ее задача — ее и ее товарищей — ликвидация организации Глобальный салафитский джихад и его боевого крыла — Аль-Каиды любыми, в том числе террористическими средствами и методами.

Нам приносят заказное — и она буквально набрасывается на еду. Она все так делает — очертя голову. Ест, дружит, любит.

Наверное, за это я ее и люблю. Полная противоположность мне, опасная как ядовитая змея. Это и есть ее псевдоним. Наас, змея.

— Вкусно… — говорит она с набитым ртом. Я бросаю время от времени в рот мясной шарик, задумчиво смотрю на нее.

— Что так смотришь? Мне не по себе — вдруг говорит она, и перестает есть.

— Да так. Ничего.

Она вдруг кладет вилку

— Знаешь… Ты помнишь полковника Салефа? Он погиб в прошлом году.

— Помню.

— Он сказал, что ты иногда смотришь как колдун. Проникаешь взглядом в душу. Читаешь мысли людей.

Да уж…

— Знаешь… неожиданно даже для себя самого говорю я — у меня контракт заканчивается. Вот думаю, продлять или нет.

Она вскидывает брови, искусно подведенные тушью.

— Почему бы и нет?

— Здесь могут убить. Запросто. И тебя тоже.

— Боишься? Не знала, что ты можешь бояться.

— Дело не в этом.

— А чем?

Она снова начинает поглощать куку

— Если я уеду — поедешь со мной? В Россию.

— В Россию?

До нее вдруг доходит, она медленно кладет вилку. Ее глаза — свет из-за спины — как две черные дыры, втягивающие все живое.

— Это что… — говорит она — предложение?

— Да.

Она молчит. И я молчу, досадуя на себя за такую глупость. Нет, я все-таки полный, полнейший идиот. Зачем я ей нужен? Она же вольная птица. И ее все устраивает — просто со мной ей можно быть самой собой.

— Но я… мусульманка.

— Плевать.

Она молчит. Потом накрывает мою руку своей. Если рванет машина, если в зал войдет урод с Калашом — я не замечу

— Мне… знаешь, это первый раз, когда мне делают предложение. Первый раз.

— Все бывает в первый раз. Итак?

Она смотрит на меня. Слезы — скапливаются в уголках глаз подобно алмазам — чтобы упасть и растаять без следа

— Ты же… знаешь, кто я

— А ты знаешь, кто я. Я веду войну уже двадцать лет. Как ты думаешь, сколько людей я убил за это время?

…

— Когда-то это все надо прекратить. И тебе и мне. Знаешь… я думаю, что Бог на самом деле един, и неважно, кто и как его называет. И я думаю, что мы не для этого родились. Пока закончить нашу войну. И дать этому миру хоть что-то хорошее.

— Я тебе благодарна, правда…

Я встаю

— Не продолжай.

— Нет, подожди…

Она вцепляется мне в руку — до крови.

— Не надо.

— Нет надо. Послушай — она смотрит прямо на меня — я… это не мое решение, но я сейчас не могу.

— Все зависит от нас. Нет судьбы кроме той, которую мы творим.

Она грустно улыбается

— Есть. Ты руси, ты не знаешь, что это такое. Вы живете не так как мы. У меня есть семья, есть родственники. Если они не смогут отомстить мне — они смогут отомстить им. У нас так делается. И я не смогу жить после этого.

— Кто отомстит. Что им нужно? Денег? Я дам. Если надо — я убью каждого из них. Любого, кто встанет на пути.

— Не надо. Ты… действительно этого хочешь?

— Черт возьми, а ты этого еще не поняла?!

На нас уже смотрят.

— Я… поняла. Но есть то, что я должна закончить. Как только я закончу… если ты не передумаешь…

— Передумаю?!

— Если ты не передумаешь… я тоже люблю тебя. Пусть ты не мусульманин, и не палестинец, а руси…

Я отпихиваю от себя тарелку.

— Да какая разница… Мусульманин, русский… Надо прекращать все это, понимаешь? Кто-то должен все это прекратить. Иначе никто не остается в живых. Никто.

Никто…

Утренний свет — струйкой меда сочится в окно, с соседнего минарета — мулла выпевает азан, зовя правоверных совершить намаз. Окно — забрано мелкой, особо устойчивой сеткой — на нем рванут даже граната, выпущенная из РПГ. Я лениво вслушиваюсь в мелодичный перелив азана, проложенная светом дорожка к окну — как путь к Аллаху…

Амани прихорашивается у зеркала, само зеркало треснуто. Я много раз говорил, что треснутое зеркало к несчастью, его надо убрать — но она не слушает. Говорит, что это зеркало с ней с Сирии и останется с ней навсегда. В таком свете ее кожа кажется почти черной. Просто поразительно, насколько раскованными на самом деле становятся правоверные мусульманки, стоит им только снять паранджу. У нас такого нет, у нас — голимый цинизм и глаза — как сканер штрих-кода. Главное — хорошо сняться в пятницу вечером на дискотеке.

Я посмотрел в ее глаза, и с ужасом увидел в них — секс, ЗАГС, двоих детей, пятнадцать лет ипотечного кредита и стиральную машину Аристон…

Она оборачивается

— Проснулся?

— Ага. Кофе хочу.

— Хочешь — иди и приготовь.

Это тоже — наша обычная пикировка. Приготовить кофе — ее не заставишь, она видит в этом мужской шовинизм и угнетение женщин. И за это я ее тоже люблю.

Мы в самом центре Садр-Сити. Городе в городе, куда ни один американец так и не смог пройти. Здесь никогда не было ни одной зачистки — американцы просто не хотели связываться. Блок-посты и базы были только по периметру. Только вертолеты и работали по району — вертолеты да БПЛА, лишь множа ненависть.

Ползу на кухню, вымотанный до предела. Ставлю на газовую плиту сковородку, там уже насыпан чистый белый песок с озер — кофе нужно варить именно так, а не так как варят в России — на газу или в кофе-машине. Из окна кухни — виден небольшой дворик, соседний дом разрисован граффити до второго этажа, разбираю только автомат, и надпись — смерть предателям. Чуть в стороне — довольно точная копия портрета Имама Али, четвертого имама мусульманской уммы, убитого здесь, на земле Междуречья в бою под Кербелой вместе со своими сторонниками. С тех пор — идет непримиримый раскол между Шия Али, партией Али, то есть шиитами — и суннитами, то есть теми, кто выбрал нового имама и забыл про свершившуюся трагедию. Уже пролилось Бог знает сколько крови — и только Сатана знает, сколько еще прольется. Несмотря на то, что это произошло четырнадцать веков назад — для своих сторонников Имам Али как живой, он зовет их на баррикады, под пули и ракеты, в сражение, его кровь вопиет об отмщении. Здесь никто по-настоящему не умирает — и волей — неволей соглашаешься с постулатом Корана, что те, кто стал шахидом, те, кто отдал жизнь за ислам, за шариат, на распространение мусульманской веры — не умерли, они живы. Да, они на самом деле живы, и правдивость этих слов понимаешь только здесь, на узких улочках старых восточных городов. Они и в самом деле с нами — Бен Ладен, Завахири, Намангани, аль-Банна, старший аятолла ас-Садр. Повешенные, зарезанные, забитые до смерти, взорванные ракетой с беспилотника, тайно убитые в тюрьмах — они присутствуют с нами, в нашем обжитом пространстве, они смотрят на нас с плакатов на стенах домов, с неумелых рисунков, с прилавков торговцев, где их проповеди продаются наравне с Майн Кампф, книгами о любви и дисками с индийским кино. Они все время смотрят на тебя, и их глаза говорят — будь как мы, действуй как мы, отдай жизнь за ислам — и ты станешь бессмертным. Многие на это поддаются…

Кофе — уже вскипает коричневой пеной, я успеваю его вытащить из прокаленного песка прежде чем пена выплеснется наружу. Аккуратно разливаю из турки по чашкам… и то и другое из меди, старинное, куплено на рынке — тут такие вещи копейки стоят. Точнее — филсы, которых не сто, как наших копеек в одном динаре — а тысяча. Когда кофе немного успевает — на кухню входит Амани, толкает меня бедром, берет кружку. На ней обтягивающие джинсы, а вот сверху — она не надела совершенно ничего. Интересно, она хоть понимает, как это заводит? Наверное, понимает, все женщины это понимают.

— М… великолепно. Все русские так умеют варить кофе?

— Нет. Только я. У нас обычно чай пьют.

— Зеленый?

— Нет. Черный, причем очень крепкий и без сахара. Это называется чифир.

— Чифир… — она несколько раз повторяет новое слово — чифир… круто.

Ни она, ни я — не говорим о вчерашнем. Я не знаю, что говорить — и она, наверное, не знает. В принципе она права — палестинки так не могут, просто сорваться и пойти. Это народ, народ в том смысле слова, о котором мы давно забыли, не человеческая пыль, а именно народ. Даже кровь, которую они проливают меж собой, исламисты и националисты, шииты и сунниты — свидетельствует о них как о народе. Только очень близкие люди — могут с таким озверением наказывать другого за то, что он не такой, как они. Предательство постороннего человека — не так бьет, как предательство близкого и родного. Поэтому… да, наверное, Амани не может уехать, по крайней мере, сейчас. Потом, наверное, сможет… если останемся в живых.

— Что-то новое? — спрашиваю как бы невзначай — мне показалось, что ты чем-то озабочена. Есть что-то серьезное?

В принципе — она знает, кто я такой и чем занимаюсь. Но иногда говорит мне кое-что — наверное, то, что санкционировано руководством. Возможно, руководством санкционировано и другое… но я об этом и думать не хочу. Мне хочется думать, что когда-нибудь — и у меня будет семья. Хоть какая-то…

— Вообще то да… — неохотно отвечает она, прихлебывая кофе. В Басре убрали троих наших товарищей, водителя и двоих оперативников. Очень опытные люди. Очень.

Я киваю. Такое случается. Здесь, в Ираке — работают очень и очень многие. Американцы, израильтяне, мы, иранцы… даже представительство белорусского КГБ тут есть. У белорусов тоже есть интересы… в этих странах есть миллионы людей, для которых стакан молока не обыденность, а лакомство. Так что — и белорусам есть здесь дело… есть…

— Кто-то конкретный?

— Да. Мы думаем, аль-Малик вернулся…

Я прихлебываю кофе — и вдруг, чуть не роняю кружку, осознавая то, что она сказала.

— Он же мертв.

Она качает головой

— Мы считаем, что он жив и находится в Ираке. Еще две недели назад — наши люди засекли его в аэропорту Абу-Даби две недели назад. Оттуда он перелетел в Кувейт, мы вели его от самой границы. В Басре он убил наших людей и сорвался с крючка.

Твою же мать…

Аль-Малика я знаю. Так хорошо, что не хотел бы даже вспоминать. Знаю еще по Узбекистану и по Дагестану, на нем столько крови — что при поимке с ним даже разговаривать не стоит. Лучше просто убить на месте. Но израильтяне его же прихлопнули два года назад на Синае…

И червячок предчувствия точит… не дает покоя.

— Когда он сорвался с крючка? Мне нужно точное время. Можешь сказать?

— Тринадцатого.

— Мая?!

Она недоуменно смотрит на меня

— Да. Ты что-то знаешь?

Твою мать, вот ублюдок…

Это не он ублюдок — это я — ублюдок. И тупой кретин — мог бы и до этого догадаться. В конце концов — я помотался по Средней Азии и знаю, как это делается. Это не раз и в Оше было, и в других местах…

Фокус, понимаете? Рука в белой перчатке делает отвлекающие пассы, рука в черной — проводит сам трюк. Так получилось и тут. На Багдадском центральном вокзале.

Схема простая. В Средней Азии ее используют для проводки крупных партий наркотиков — действительно крупных. Начинаются массовые беспорядки, там это легко, во многих местах отношения так напряжены, что достаточно небольшого инцидента для того, чтобы произошла массовая бойня. Все события в Оше — имеют эту подоплеку, там расположен отличный высокогорный аэродром, способный принимать самолеты из Афганистана. Так и тут. Аль-Малик сел в поезд на Багдад — видимо, что-то сорвалось, и другого выхода у него не было. Он знал, что на вокзале его скорее всего опознают, как не маскируйся — вокзал хорошо прикрыт, там работает система автоматического распознания лиц, сразу поднимается тревога. Выскочить из поезда он вряд ли сумел бы — возможно, он даже знал о следящем за поездом БПЛА. Оставалось только одно: сознательно сдать курьера, дождаться, пока мы бросимся его ловить — и в поднявшейся панике выскочить из кольца, растворившись в многомиллионном Багдаде. Теперь его — ищи — свищи, пока он проявится…

— Саша, что… — она называет меня по-русски, именно так

— Центральный вокзал Багдада. Там была перестрелка утром четырнадцатого. И я там был. Прорвался курьер, мы его настигли и прихлопнули потом. Денег при нем не было. Не исключено, что его нам подставили.

Откровенность за откровенность.

— Ты его видел? Аль-Малика.

— Видел.

— Видел?! — она вскакивает с места, на столе переворачивается чашка с остатками кофе.

— Видел — подтверждаю я — но не на вокзале, давно. И не только видел. Все, надо ехать. Если аль-Малик в городе — жди беды.

— Подожди… — она протискивается мимо меня в комнату — отвезешь меня на работу. Я оставила там машину…

Черт…

На улице — какие-то мальчишки играют возле моего Хаммера. Амани кричит на них — и они срываются с места, что-то крича, я успеваю разобрать только одно — шармута.

Шлюха. Настроение, с утра самое что ни на есть отличное — падает как барометр перед шестибалльным штормом. Нет, все-таки надо уезжать. Надо — пока не поздно.

Машинально проверяю — не подложена ли под машину бомба, не трогал ли кто капот — тут у меня секретка есть, лучше любой сигналки. Похоже, что чисто. Мы трогаемся с места, катим по улице в молчании. Мимо — четырехэтажные бетонные дома, реставрированные после ухода американцев и уличных боев, случившихся тут летом восьмого, многочисленные лавки на первых этажах, густо припаркованные у тротуара машины — через одну наши, китайские и корейские, более дорогих тут нет. Торговцы — выкладывают на самодельные прилавки свой ассортимент.

У рынка — самая пробка, не припарковаться, ни протиснуться. Полно наших Газелей и небольших китайских грузовичков, водители остервенело давят на клаксоны, посылая собратьев по несчастью по матери, и по бабушке и даже по прабабушке. Амани молча сидит, пока я пытаюсь пробиться — потом не выдерживает.

— Спасибо. Я отсюда дойду, недалеко.

— Эй!

Она смотрит на меня своими глазищами.

— Будь осторожна. Ни во что не лезь. Если что — лучше скажи мне, мы разберемся как положено. Аль-Малик — наша цель. Эта мразь давно у нас поперек горла…

— Спасибо — вдруг говорит она

— За что?

— За… за все, в общем.

Она целует меня и выбирается из машины, моментально исчезая в рыночном людском водовороте. Она здесь своя. Я — нет.

Охваченный самыми дурными предчувствиями, я начинаю выворачивать на дорогу, чтобы попасть на Амаль-стрит.

Информация к размышлению

Из книги Томаса Клэнси «Политика»

1997 год ISBN 0-425-16278-8

Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия, 26 октября 1999 года

— Для России хлеб — это все, — сказал Владимир Старинов по-английски, — он свободно говорил на английском языке, хотя и с заметным акцентом. — Вы понимаете это?

Президент Баллард задумался над его словами.

— Думаю, что понимаю, Владимир, — ответил он, наконец. — По крайней мере, насколько это возможно в моем положении.

…

Сейчас Старинов смотрел прямо на президента. Его широкое круглое лицо было серьезным, серые глаза за очками в тонкой металлической оправе смотрели на Балларда не мигая.

— Я хочу подчеркнуть, что мои слова следует понимать буквально, — сказал он. — Для американских избирателей выбор решений не составляет сложности. Если цены и доходы стабильны, он расширяется, и политические деятели переизбираются на следующий срок. Но если экономика пошатнулась, такой выбор сокращается, и политиков заменяют на других. А вот у русских более простые заботы. Их мало волнует, что они едят, — для них важно, чтобы вообще была пища. Они могут позволить себе только хлеб. Без него миллионы русских вообще останутся без пищи на своих столах, совсем без пищи. Их дети умрут с голоду. Так что рано или поздно их гнев обратится против руководителей своей страны. — Старинов наклонился вперед и оперся локтями на стол, положив подбородок на ладони.

— И первой жертвой станет, похоже, тот руководитель, который обратился за помощью к Соединенным Штатам и вернулся обратно с пустыми руками, — заключил Баллард.

…

Американский президент готов был пойти на все, чтобы укрепить его популярность и сохранить Старинова на посту президента России. К тому же, чтобы не выглядеть таким уж циничным, Баллард тешил себя мыслью о спасении голодающих русских детей. И все-таки он не мог отказаться от использования поставок продовольствия в качестве рычага — или даже тяжелой дубинки — при ведении переговоров о сокращении вооружений и заключении соглашений о торговле между двумя странами.

— У нас достаточно запасов, чтобы предоставить России по крайней мере сто тысяч тонн пшеницы, овса и ячменя, а также немного меньше кукурузы, — ответила министр после, как ей показалось, достаточной паузы, необходимой для поспешных расчетов. — Что касается времени поставок, то мне кажется, что первые партии мы сможем отправить уже через месяц. Разумеется, если нам удастся убедить Конгресс пойти на такой шаг.

Президент кивнул и повернулся к своему вице-президенту.

— Стив, как относительно финансовой помощи?

— Мне рекомендовали выделить триста миллионов долларов в качестве займов как части общей помощи России. Реально мы сможем обеспечить примерно половину этой суммы, причем со строгими условиями их использования и возврата.

— По моему мнению, самым трудным будет распределение предоставленной нами помощи, — заметил госсекретарь Боуман. — Даже при минимальном участии американских войск, вызывает беспокойство, не возникнет ли ситуация, схожая с сомалийской.

Это, как знали все присутствующие, было деликатным намеком на то, что в Сомали американским солдатам пришлось применить оружие, чтобы разогнать разъяренные толпы голодающих, пытавшихся разграбить грузовики и склады с продовольствием.

Башкиров недовольно посмотрел на Боумана. Мужчина средних лет с суровыми чертами смуглого приплюснутого лица, которое с очевидностью свидетельствовало о его азиатском происхождении, он был хорошо известен в дипломатических кругах как своей личной преданностью Старинову, так и откровенно критическим отношением к его проамериканской политике.

— Позвольте заметить, господин государственный секретарь, что мое правительство в состоянии распределить среди голодающего населения продукты питания после их прибытия в Россию, — бросил он. — Я не вижу причин для непосредственного участия американской армии в этой операции.

— Видите ли, я имел в виду более широкую программу помощи со стороны всех стран мира. — Боуман откашлялся. — Если Организация Объединенных Наций отзовется на наше предложение и окажет помощь, как это предполагается, она, по видимому, попросит Соединенные Штаты послать в Россию американских солдат как часть многонационального контингента по оказанию помощи голодающим. Нам будет очень непросто отказаться от подобного предложения.

Багдад, Ирак Русский дом Оперативный центр 16 мая 2019 года

— Аль-Малик…

Совещание собрали в течение получаса. Кто-то примчался из посольства, кто-то был на месте. Генерала Головина не было на месте, совещание вел генерал-майор Станиславский, оперативный псевдоним Музыкант. Один из наиболее опытных офицеров разведки, работавший еще во время первой Чечни, разжалованный, снова восстановленный на службе — подходила вторая Чечня, а таких спецов еще надо было поискать. Старая закалка, его учили люди, которые еще времена СМЕРШа помнили. Второй раз — его вышибли в отставку во времена недоброй памяти Мебельщика — он тогда громил ГРУ, громил изощренно и со вкусом. Сейчас он так до конца и не восстановлен — в активном резерве, что не мешает ему работать в Багдаде. Официально — он прикомандирован к Газпрому, зам начальника службы безопасности. Неофициально — резидент ФСБ в Багдаде. Мне он прямой начальник по нелегальной линии и непрямой — по легальной. Мужик дельный, хотя любит поорать… если доведут. Впрочем, все мы не без греха.

— Иван Леонидович, он ведь у вас в подчинении был, верно?

Полковник (документы на присвоение генерал-лейтенанта лежат в Москве) Красин никого не стесняясь сплевывает на ковровое покрытие.

— С-с-сука… Попадется — разорву.

— Сначала — должен попасться. И попрошу никого не забывать — Аль-Малик нужен нам живым, он многое знает. Через него — мы можем получить достоверную информацию о всей террористической сети региона.

Так он и сказал. Впрочем — не мое дело.

— Николай все готово?

— Так точно… — аналитик из отдела угроз сидит наготове рядом со своим ноутом.

— Давай.

На выбеленной стене — появляется изображение. Страницы из личного дело.

— Слепцов, Иван Константинович, семьдесят восьмого года рождения, русский, уроженец города Ревда, Свердловской области. Отец — мастер, затем начальник цеха, затем зам директора по производству на местном предприятии, мать — врач, хирург.

Окончил школу, аттестат средний, на распределении — попал во Внутренние войска, был зачислен в состав триста тридцать пятого отдельного батальона оперативного назначения в Екатеринбурге. Согласно характеристике — упорен, настойчив в достижении цели, в коллективе пытается быть лидером. Отличный спортсмен. Переведен в состав четвертого полка оперативного назначения, подписал пятилетний контракт. Характеристики командования положительные. Командировки — Дагестан, Ингушетия. Досрочно разорвал контракт, работал в Москве на строительных работах. В две тысячи девятом году — осужден Замоскворецким районным судом к двум годам и шести месяцам лишения свободы за нанесение вреда здоровью средней степени тяжести. Наказание отбывал в ФБУ ИК-2 в Новоульяновске. В две тысячи одиннадцатом году — УФСБ по Ульяновской области совместно с местным Минюстом вскрыта радикальная исламистская ячейка в колонии, установлен факт наличия в библиотеке колонии и на руках у осужденных литературы экстремистского содержания. Начальник колонии и его заместитель по режиму уволены, уголовное дело в отношении них не возбуждалось за отсутствием состава преступления.

— С… — сказал Красин, раскачиваясь на стуле — твари конченые.

Да уж. Тут и думать — гадать не надо, как все было. В колонии — передают чай, сахар, водку, колбасу. По той же самой дороге — передается теперь и ваххабитская литература. Скопление озлобленных мужиков, которым большую часть дня нечего делать — идеальное место для распространения любой гадости, в том числе и ваххабизма — тут все это как лесной пожар распространяется. Еще хуже, если в места не столь отдаленные попадает радикальный имам или просто — отморозок со знанием ваххабитского ислама. В Бугульме, в Альметьевске — существовали целые мечети, целые духовные управления, которые стакнулись с рэкетирами, с подростковыми группировками. Все просто. Одно дело ты просто вымогаешь деньги с торговца — ты преступник, в глазах народа ты воруешь у своих. А если ты говоришь — плати закят, то ты уже не преступник, а собираешь на ислам. Хотя суть та же самая — ты обычный рэкетир и никто больше. Правоверный? Плати закят. Неверный? Тогда плати джизью. Часть денег отстегивают на медресе, имаму, который «окормляет их духовно». Путь таких — либо могила, либо зона, набор статей обычный для быка — грабеж, разбой, вымогательство, угон, иногда — изнасилование, убийство. Только суть — другая. Попав в зону, такой урод моментально находит связи с волей, оставшиеся на свободе (а за что сажать — они то никого не грабили) проповедники, часто из Саудовской Аравии, ОАЭ, Египта, Пакистана — начинают посылать ему литературу — легально или нелегально. Заключенный — начинает проповедовать, собирает под себя людей не на основе воровского закона — а на основании ваххабитского. Так — тюрьма превращается в рассадник, в место для обмена опытом, только уже не криминальным — а ваххабитским и террористическим. А потом удивляемся — откуда что берется…

Из администрации колонии — кто почестнее, тот старается пресекать. Да только как пресечешь — блатную жизнь пресекали — пресекали, лет сто наверное пресекаем — а она живее всех живых. А кто помразливее — те, наоборот, с зарешеточными джихадистами тайное соглашение заключают. Ведь джихадисты, если так подумать — идеальные заключенные — они водку не пьют, чифир не пьют, не ширяюся, меж собой не дерутся, актов неповиновения администрации не оказывают. Сидят тихонько и книжки читают. Идеальные, можно сказать заключенные, статистику не портят. И сколько таких уже есть, сколько прошли такие университеты… черт знает.

… в результате оперативных мероприятий — было установлено, что Слепцов, находясь в заключении принял радикальный ислам и являлся одним из наиболее активных прихожан радикальной секты. На основании полученной информации — Слепцов взят на учет как потенциальный участник бандформирований. В двенадцатом году — принятыми мерами удалось установить, что Слепцов непродолжительное время участвовал в бандитских и террористических действиях на Кавказе, затем — был переброшен в Пакистан для прохождения переподготовки. Удалось установить, что он прошел курс интенсивной религиозной подготовки в долине Сват.

В тринадцатом году — установлено пребывание Слепцова, известного к тому времени как Аль-Малик аль-Руси, Русский царь — на территории Сирии, в роли амира джамаата. Получил серьезное ранение, лечение проходил в иорданской клинике. Затем вернулся, продолжил боевые действия в составе моджахедов. Неоднократно мелькал на роликах, в том числе и тех, на которых высказывались угрозы России. В четырнадцатом году — после подрыва на Красной Площади задержанный член террористической группы Муса Ямиев назвал «амира аль-Руси», русского амира основным организатором теракта. Так же сообщил о том, то на территории Пакистана открыты два лагеря специально для подготовки русских и русскоязычных боевиков, способных действовать в русскоязычной среде: в этих лагерях все преподавание осуществляется на русском языке, Коран читают также на русском. С четырнадцатого года — Аль-Малик внесен в список чрезвычайной опасности как лидер террористической группы. В пятнадцатом, после изменения в законе О гражданстве — лишен гражданства Российской Федерации, лишен звания «старший сержант внутренней службы». Объявлен в федеральный розыск и розыск по линии Интерпола. Отмечалось его присутствие в Сирии, Ливане, Египте, Пакистане. Лично встречался с Аль-Завахири до момента его ликвидации в шестнадцатом.

Признан погибшим после удара израильских ВВС по базам террористов в северном Судане — операция Внезапная гроза. Гибель так же подтвердили источники в среде боевиков и сайты радикальных экстремистов. После чего — распоряжением директора Службы снят с оперативного контроля. Никаких данных об активности Аль-Малика после указанного периода времени — не поступало.

Слепцов — имеет ВУС 10919А, неоднократный призер соревнований Уральского военного округа по легкой атлетике. Согласно характеристике исправительного заведения, где отбывал наказание — признанный лидер среди отрицательно настроенного контингента осужденных, агрессивен, расчетлив, занимает активную отрицательную позицию…

Вот так вот все и происходит. Я слышу первый раз полную версию… с Аль-Маликом судьба сталкивала много лет назад. И я отлично понимаю, что за дерьмо произошло: обычный парень, признанный лидер. Хотите знать, что с такими в армии делают? Гннобят и уничтожают, вот что. Это не первый случай — Вован рассказывал про своих дуболомов — командиров, слушаешь и только за голову хватаешься, думаешь: они враги? Просто дураки? Он ведь тоже как армейский начинал, это потом ушел — с опытом, кровью на войне наработанным. Не нужен был никому такой подчиненный, еще и с мужиком на груди — можно сказать, молчаливый упрек разжиревшему на казенных харчах ублюдку, который наверх карабкается, лижет задницы. Хорошо, что его в полицию занесло — а если бы в зону? Да еще в такую, где вахи в душу лезут? Вот и превратился — лидер в коллективе — в лидера отрицательно настроенных осужденных. К ваххабитам прибился, потому что в уголовной среде ловить нечего, во Внутренних войсках служил, там таких ненавидят. А потом — стал лидером террористического джамаата, прошел через войну — уже на стороне бандформирований. И окончательно стал террористом. Амиром по-настоящему он никогда не будет, но с ВУС снайпер и подготовкой дивизии Дзержинского, с лидерскими качествами он — идеальный исполнитель террористических актов высшего уровня.

И кто виноват, что он стал таким? Ублюдок в погонах, который выгнал его из армии, где парню было самое место? Судья, который дал реальный срок? Администрация колонии, которая смотрела в сторону, когда ваххабиты в колонии вили гнездо? Я вам скажу кто — все мы виноваты. И все выгребем по делам своим — если нам не удастся это остановить.

А в армии все-таки надо что-то менять. Причем капитально менять… можно закупить какую угодно технику, но пока в армии действует принцип «ты начальник я дурак», и все держится не на системе, а на неравнодушных офицерах — ничего не изменится. Так и будут — одни в бандиты уходить, другие в террористы. Кстати, здесь, в Багдаде — контингент подобрался неравнодушный, спаянный. Как и на любой войне — дерьмо здесь не выживает. Гибнет.

— Александр Николаевич!

Я не сразу соображаю, что обращаются ко мне

— Здесь!

— Да вы сядьте, сядьте. Вы полагаете, что информация, полученная вами об Аль-Малике — соответствует действительности? Ваш источник — насколько он надежен?

Вот и скажи — насколько. Думаете, Станиславский не знает, что у меня с Амани? Да знает, конечно. Здесь все и за всеми следят.

— Полагаю, что информация, полученная только из одного источника, требует подтверждения, товарищ генерал.

Генерал благосклонно кивает

— Источник признаю надежным. К тому же — косвенно это объясняет произошедшее на вокзале в Багдаде.

— Что предлагаете предпринять?

— Первое — отсмотреть внимательно, и с привлечением людей без автоматики — все видел с камер наблюдения на вокзале и в районе вокзала. Это отправная точка, если мое предположение верно — то там что-то будет. Второе — опросить мухабаратчиков и нацгвардейцев — не видели ли они чего. Третье — просмотреть все камеры с вертолета, возможно — он что-то засек. Обязательно — камеры наблюдения со здания парламента. Пятое — задействовать агентуру. Особое внимание на такси — возможно, они не успели или не рискнули подогнать своего человека.

Вот, черт… Тот козел… как его звали, не помню… которого я на вокзале видел. Он же в списках. Он — кого встречал? Курьера — или?

Говорить?

— У вас все?

— Никак нет. Шестое — задействовать агентуру среди суннитов. Прибытие джихадиста такого уровня не может остаться незамеченным. Взять под контроль все социальные сети, твиттер, все каналы передачи информации. Возможно что-то и нароем.

— Полагаете, пока не стоит объявлять аль-Малика в розыск?

— Полагаю, до подтверждения информации — это нецелесообразно. Может еще и спугнуть, если он здесь — нам надо иметь хоть что-то, прежде чем ты объявим розыск.

— Хоть что-то… — ворчит Музыкант — садитесь. И тоже — поработайте плотнее со своей агентурой. Ясно?

— Так точно…

На улице — меня останавливает Красин. Черт… когда он рядом — несмотря на то, что мы одного роста, я никак не могу избавиться от какой-то… робости что ли. Оно и понятно — я никогда не был силен в боевых искусствах. Нет, защититься конечно смогу при случае, но не более. А Красин — в нем здоровья столько, что он троих — четверых в бараний рог согнет, случись драться. Я все больше полагаюсь на мозги, а если нет — то на огнестрельное оружие.

— Короче… — полковник не знает как начать — по Малику.

— Я слушаю.

— Если найдешь его… короче… я тебя как человека прошу. Будете брать — меня в курс поставьте. Нужен он мне. Как человека прошу.

Я киваю. И не думаю спрашивать, в чем дело, и полковник тоже не ответит — это личное дело каждого. Но у всех, кто здесь есть — у всех есть такие личные счеты. Все — кого-то теряли, друзей, подчиненных, писали похоронки. И потому, если кто-то хочет отомстить…

— Может не получиться.

— Не получится — не получится. Но ты все же постарайся.

Я киваю.

— Может потребоваться помощь.

— Без вопросов. Что смогу…

— Если потребуется группа?

— Тоже без вопросов. Даже если не будет приказа.

Я внимательно смотрю на полковника. Тот кивает. За это — минимум увольнение. Максимум трибунал.

А вообще то куй железо, пока горячо…

— Есть мыслишка. Проверить один адресок. Связанный со всем этим дерьмом. Пара человек найдется?

— Без вопросов.

Мы вместе подходим к его машине. Водитель и телохранитель вытягиваются в струнку.

— Поступаете в распоряжение вот этого вот хлопца. Полное — говорит полковник, оборачивается ко мне — двенадцати часов хватит?

— Хватит и шести. Через шесть отзвонитесь.

— Есть.

— Андрей. Игорь. Парни надежные. Всё.

Полковник отправляется искать машину… его присные смотрят на меня. Андрей — Игорь. Выжидающе смотрят.

— Огрызнуться и зубы выплюнуть есть настроение — спрашиваю я — инструментом обеспечу.

Парни переглядываются. Наверняка им надоело одно и то же — или на стреме у посольства стоять, или безопасность ВИПов обеспечивать, или собственного босса возить.

— Так точно.

— Видите Хаммер? — показываю — держитесь за ним. Едем в министерство нефти…

Вован — ждет меня на стоянке Миннефти с нашим Ниссаном — машиной, которая штатно закреплена за мной. Она доработана — броня в дверцах, титановый кожух на дизеле, тайники, вставки в шинах, чтобы не спускали при обстреле. Конечно — от РПГ не спасет, но хоть что-то. Репа радостная, я вчера его с самого утра на вольные хлеба отпустил, с машиной. А в Багдаде — со скуки не умрешь, если город знаешь.

Про Амани он не знает. Просто знает, что у меня кто-то есть, и она живет в Садр-Сити. Мы этой темы по обоюдному согласию избегаем — да и чего тут обсуждать. Я тоже в его личную жизнь не лезу — смысл?

— Как настроение? — спрашиваю

— Боевое!

Обхожу машину — вроде целая.

— Андрей, Игорь. Это Вован, поступаете в его непосредственное подчинение. Постановка задач за мной. Теперь — шагом марш за барахлом.

В Миннефти — у нас у всех есть общий арсенал, плюс у каждого — в кабинете собственный. Трофеи — никто и не думает сдавать, все может пригодиться.

У меня тоже кое-что есть. Зайдя в кабинет — разживаемся бронежилетами. В запираемом шкафчике, примерно таком, какой в России МВД требует для хранения оружия, только поболее размером — у меня тоже хранится оружие. А нам оно понадобится сейчас, чует мое сердце. Достаю и передаю назад снайперскую винтовку М99 китайского производства и два болгарских пулемета ПКМ. Все привезено из Сирии, туда в свое время весь цивилизованный мир оружие поставлял. Исламистам, конечно, а кому же еще если не им. В Афганистане Франция с исламистами воюет, в Мали воюет, а в Сирии поддерживает. Здорово, правда?

Последним достаю кейс — стандартный деловой кейс. Это нам пригодится — равно как и два пулемета на четверых.

Двигаем в путь. Путь наш — лежит в Зафранию, дурной район на восточном берегу Тигра, это раньше вообще городок отдельный был, а теперь — часть Большого Багдада. Дурной он — в смысле того, что там экстремисты есть, и немало. Сунниты. Там живет мой агент, тот самый, которого я дал выкупить из тюрьмы, и который дал мне наводку на вокзал.

Он сам лгал? Или его обманули. Я думал, что в этой истории нет двойного дна за исключением пропавших денег — но, как оказалось, ошибся.

Пересекаем Тигр по мосту Арбаасх Таммух, одному из тех, которые разбомбили американцы, а потом им же пришлось восстанавливать. По левую руку — Политехнический университет Багдада и модерновая высотка Министерства промышленности и новых технологий. Здесь полно студентов, есть и радикальные — но ведут себя тихо до поры до времени. Посольские — отстают нас на километр, ведя по маяку. Один пулемет у них, не считая своего оружия, второй и снайперская винтовка — у нас.

Дальше — идут суннитские районы, через огромный тоннель на восемь рядов движения — мы пересекаем БКАД. Вот и аль-Захрания, я сворачиваю налево, качусь по улицам. Райончик неплохой такой, строят немало. Здесь строить проще и строят быстрее — не надо таких коммуникаций как у нас тянуть. В некоторых районах даже центральной канализации нет — яма на несколько домов.

А вот и улица. Застроена недавно, что-то вроде двухуровневых таунхаусов, но на четыре этажа — то есть семья на одном этаже и семья на другом. Снаружи — приварены лестницы и пристроены открытые зеленые террасы — точно так же застроены некоторые районы Ливана. Народа мало — разгар рабочего дня…

Я набираю номер прикрытия.

— Плановая остановка. Мы начинаем.

— Понял, удачи.

Они запаркуются — где-то поблизости, но не на виду. У них машина с дипломатическими номерами, да еще и России — здесь лучше не светиться. В случае чего — они послужат нам козырем из рукава и попробуют вытащить нас из дерьма.

Вован — ставит на переднее пассажирское сидение пулемет, прикладом на сидение. Я открываю кейс, достаю оттуда нечто, напоминающее насекомое — размером с крупного шмеля. Надо осторожнее… хрупкая штука и на мне записана, могут и из жалования вычесть если что. Включаю монитор, проверяю изображение. Есть…

Эта штука — называется Шмель. Размером она и в самом деле с большого шмеля, почти бесшумная. Моторчик на основе нанотехнологий, совсем крохотный. Питается от стандартной батарейки из часов, зарядки на полчаса хватает. Маленький вертолетик с почти незаметными лопастями, способный пролететь куда угодно.

Пускаю сначала по салону. Вован отмахивается.

— Э, из зарплаты вычту стоимость. Граблями не размахивай.

Все нормально. Пускаю через открытый люк машины, БПЛА вырывается на свободу и летит к зданию. Это раньше мы открывали дверь и не знали, что за ней. Сейчас — знаем, только помогает не всегда. Многие знания умножают скорбь как говорится.

Первым делом — облетаю вокруг дома. Давно не управлял, надо попривыкнуть. На вид ничего такого нет, на нас не обращают внимания. На углу торгуют шавермой, только покупателей маловато будет…

Похоже, тихо.

Теперь — надо исхитриться и залететь внутрь. Проблем с управлением не будет, как не бывает проблем с сотовыми телефонами в закрытых помещениях — эта штучка остроумно использует сотовую связь и как канал управления и как канал передачи данных. Проблема в том, что можно повредить лопасти… и вообще потерять птичку. А стоит она немало, упаси Господь — из зарплаты вычтут…

Она вообще то прочная. Но если ударился, если винт остановится хоть на долю секунды — она упадет. Надо будет идти поднимать. А мне этого делать — совсем не хочется…

Как же исхитриться… резерв по времени то тоже не беспредельный…

— Шеф, справа… — напряженным голосом говорит Вован. Но мне отвлекаться некогда. И секунды хватит, чтобы эта кроха ударилась об стену.

— Что там? — бурчу, уткнувшись в монитор

— Старый Мерседес. Тонированные стекла. Припарковался справа. На час.

Здорово. Здесь в каждом районе есть что-то вроде комитетов бдительности. Но это могут быть и боевики.

— Мне нужно время. Свяжись с прикрытием, пусть будут наготове.

Знакомый лязг — пулемет взведен.

— Стрела два, я Стрела один, выйдите на связь…

Черт, мешает…

Я поднимаю выше… и вот чудо. Люк на крышу распахнут. Настежь!

Это есть хорошо. Это даже есть очень хорошо…

Без проблем влетаю внутрь — люк больше размаха лопастей моей крохи раз в сто. Несмотря на то, что это закрытое помещение — управлять сразу становится легче. Сотовая связь берет везде — а в помещении нет воздушные потоков — почти.

Так… летим.

— Прикрытие на месте. На пять часов — сообщает Вован

Блин, да заткнись ты! Не видишь — работаю…

Летим… летим… так, а тут что? Подлетаем ближе к полу — и видим то что мне сильно не нравится. Сбитый ковер и следы волочения.

Плохо дело. Но теперь есть направление.

— Движение на одиннадцать — снова сообщает Вован — семь человек.

Да что за е-моё… В принципе, машину можно и переставить — но мало того, что эту тварь маленькую шатает… так еще и машина на ухабах будет прыгать.

— Решай сам. Я занят…

Пролетаем одну комнату… перевернуто все вверх дном, что-то искали и неслабо искали. Ага. Вот и то, что мы искали с самого начала. Информатор — сидит в кресле, горло перехвачено, видимо ножом для резки скота… крови совсем мало. Значит, приволокли сюда и так посадили. Ждать нас. Безрадостное зрелище…

С глухим «хрясь!» о стекло ударяется камень, Вован матерится — и в этот момент раздается сильный, глухой хлопок, изображение моментально пропадает. Пальцы потные, шею щиплет, горячий пот течет на глаза — жар идет от открытого люка в крыше. Поднимаю глаза от экрана монитора — только чтобы увидеть серую стену пыли и дыма, перегородившую улицу… видимо датчик пространства, выпаянный из сигнализации. БПЛА совсем крошечный — но среагировал и на него. Если бы мы пошли в тот дом — потом бы костей не собрали…

У Вована падает планка. Он выскакивает из машины, хотя делать этого нельзя, вскидывает пулемет, целится в спину убегающим иракцам.

— Стоять, с…! — и дальше по-русски одним матом на сотне с лишним децибел. Едва успеваю выскочить из машины, схватить ствол и задрать вверх — в самом деле палить начнет.

— Опомнись!

В глазах бывшего ОМОНовца появляется понимание ситуации

— Чего?

— Ты охренел или как?

Рядом останавливается джип с местными номерами — наше прикрытие. Стекла опущенные, репа у водилы совершенно ошалевшая

— Это чо, а? — спрашивает он.

Через плечо! Совсем разжирели на казенных харчах, мышей не ловите. Поработал бы на улице — не спрашивал бы: «это чо». Придурок жизненный.

— Через плечо — отвечаю я — давай за нами.

— Куда? — еще один идиотский вопрос

— Куда — куда! Тащить кобылу из пруда! Ноги делаем…

Это понятно. ЛандКруизер рвет с места, и мы с Вованом — вваливаемся в нашу машину, чтобы тоже валить. Еще один след оборвался — точнее, оборвали. Информатора больше нет.

Ирак Озеро Тартар 17 мая 2019 года

А сегодня у нас джума. То есть — пятница. Для мусульман выходной, здесь в большинстве стран он единственный, потому что работают они в день меньше чем мы — по шесть, по семь часов. Время молитвы. Для нас — это головная боль, потому что именно в пятницу, во время, когда все правоверные собираются в мечеть — и происходят всякие эксцессы. Здесь принято так, что сразу после пятничного намаза — мулла произносит что-то вроде речи по текущей политической ситуации в городе, в стране и в мире. После такой политинформации — запросто начинаются погромы с трупами, сожженными машинами, вынесенными лавками и магазинами. Похороны погибших в таких беспорядков — часто перерастают в новые беспорядки… и так без конца без края. Для того, чтобы понеслась душа в рай, достаточно по нашим меркам самой малости — например, чтобы чокнутый американский пастор Терри Джонс плеснул бензином на контейнер с Коранами и поджег. Или какой-нибудь придурок с шаловливыми мозгами нарисовал карикатуру на Пророка. Или — чтобы в мусоре военной базы местные уборщики нашли обгорелые страницы Корана… а кто их туда положил это еще вопрос. Все это — оборачивается такими беспорядками, что мама не горюй. Здесь вообще дерутся и протестуют по-взрослому: если у нас дерутся до первой крови, то здесь — до первого трупа. И то не факт что остановятся.

Кстати, если хотите знать мое мнение по поводу крестового похода пастора Джонса — то я бы его пристрелил при встрече. И удивляюсь, как еще этого никто не сделал. Нет, я тоже не сказать, что большой поклонник Пророка и меня нельзя назвать верующим. Но надо уважать других людей. Если в Америке нельзя даже ронять флаг — так какого хрена этот пастор Джонс, американец — делает такое с Кораном? А как бы ему понравилось, если бы кто-то сжег Конституцию США? Он говорит, что тем самым борется с исламом — но это не так, на деле он способствует его распространению и радикализации. Если бы он хотел бороться с исламом — он мог бы это делать в армии, в спецслужбах — наконец, действительно, проповедуя христианство, а не устраивая провокации. Сжигая Коран, он прекрасно осознает, что начнутся беспорядки, что погибнут люди, возможно дети — и желает именно этого. Значит — он так же несет ответственность за происходящее, и перед Богом и перед людьми. Я, например, не раз стрелял в людей, являющихся радикальными исламистами и убивал их — но мне и в голову не приходило сжечь Коран. Врага тоже надо уважать.

Пятница — и все наши в боевой готовности, иракцы тоже, Национальная Гвардия выдвигается в город после первого намаза, многие солдаты — прямо в мечетях молятся вместе с верующими, и это хорошо. БПЛА висят над городом, все в напряженной готовности — еще одна угроза, это смертники. Женщины, дети… часто брошенные, никому не нужные, распропагандированные. У мечетей — толпа, очень плотная, самое то, взрыв одного смертника может дать два — три десятка только погибших. Это не прекращается. По моему опыту — война, продлившаяся примерно пятнадцать лет переходит в самоподдерживающееся состояние. Продолжительность жизни в военных условиях низка — и появляется поколение, которое вообще ничего не знает, кроме войны и которое к мирному труду привлечь просто нельзя. Как пример — это Западный берег реки Иордан, Сектор Газа, Сомали, Ливан, где опять война, долина Сват в Северо-западном Пакистане, Афганистан. Без внешнего вмешательства там не обойтись, а урегулирование такого конфликта, по-хорошему — растягивается лет на сорок — пятьдесят. Когда здесь появилась Россия — мы, наверное, застали страну на самой грани срыва в это состояние. Надеюсь, оттащим, хоть и за уши — но оттащим. Иракцы — хороший народ, как не крути.

Но меня это никак не касается. Я — еду на встречу с агентом…

Машину я беру не в гараже представительства, не посольскую, а из гаража Министерства нефти. Общего гаража — с этим все здесь просто. Есть гараж, там стоят машины — в Багдаде их штук сто, в представительствах тоже есть. Ключи в замке зажигания, взял любую, сел, поехал. Куда — твое дело, просто потом верни. В бардачке топливная карточка, обезличенная, остановился у любой заправки, где карточки принимают, залил сколько надо. Удобно то как! Все таки в Ираке кое-что получше, чем у нас — у нас бы с бумагами заманали, проще на своей было бы поехать…

Машина — Мерседес S600 выпуска две тысячи третьего года в бронированном варианте, сильно уже поезженная, но ходкая — бронированных машин тут полно, как и Мерседесов S-класса самого разного года выпуска. В просторечье — это Мерин, машина таких годов стоит совсем недорого. Машина белая, удобная — можно сказать кум королю сват министру еду. Он, наверное, сначала кого-то из руководства возил, потом руководству новую купили, а этот отдали «на общак». Движок — двенадцатицилиндровый — жрет много, но по местным ценам на топливо совсем недорого обходится и на этом здесь не экономят. Зато подхватывает дуром с любой скорости, что с пятидесяти, что с двухсот.

Путь мой лежит на озеро Тартар, излюбленное место отдыха иракцев побогаче с тех пор, как потише стало. В Ираке пять крупных озер, три их них — Эль-Мильх, эль-Хабания и Тартар — недалеко от Багдада, чуть дальше — Хадита. Тартар самое крупное из всех, иракцы называют иногда его морем. Раньше сюда было нельзя, тут был дворец Хусейна и еще отдыхали советники и старшие армейские офицеры, само озеро постоянно охранялось. Теперь тут строят отели, и бывший дворец Саддама тоже перестроили в отель, но можно и дикарем позагорать, если подальше отъехать. Озеро отличное — чистое, песок белый как снег, грязи почти нет — иракцы аккуратнее нас, бычки и битые бутылки в песок не бросают, собаки тут тоже не гадят. В пятницу — после намаза, немало народа подтягивается сюда и весело бывает до ночи.

Дорога до озера — идет через Эль-Фаллуджу, потом — через Эр-Рамади. Это смертельно опасное место, так называемый суннитский треугольник или стальной треугольник. Сколько американцев тут погибло — не сосчитать. Собственно говоря, все проблемы у американцев начались с того, что в Эль-Фаллудже разъяренная чем-то толпа (чем именно — так и не поняли, то ли была стрельба, то ли нет) — остановила внедорожник, в котором было четверо контрактников. По правилам контрактников — если одна из машин конвоя остановилась, сам конвой не останавливается, бросая коллег на произвол судьбы — жизнь VIPа дороже, за нее заплатили. Машину окружили, облили бензином и подожгли, устроили вокруг нее пляски. Как на грех — там оказался оператор с камерой, все это заснял, информация попала в западные СМИ — нагляднее некуда. Американцы и до этого знали, что творится в городе и в окрестных городах — но разбираться не решались, решали по принципу «не трожь лихо, пока оно тихо». Тут — уже так не получалось, появились вопросы, на которые требовалось дать ответ. Устроили зачистку Эль-Фаллуджи, как оказалось — город буквально кишел боевиками. В числе прочих — взяли главу иракской Аль-Каиды, Аз-Заркави, цель номер один в Ираке. Но в бардаке его не опознали — и он прошел фильтрацию, чтобы дальше сеять смерть. После того, как зачистили эль-Фаллуджу — мира между иракцами и американцами быть уже не могло…

Но так дорога хорошая. Бетонная, при Саддаме строили на века. Места где были взрывы уже заделали, только если присматриваться на небольшой скорости видно — немного другой цвет бетона. Мелькают восстановленные развязки — американцы их бомбили особенно усердно. Болись переброски войск и того, что под ними скрываются невидимые с воздуха танки.

Машин много. При Саддаме — бензин дешевле воды стоил, потом пришли американцы и сказали что так не дело и подняли цены до среднемировых. Это стало одним из поводов для взрыва. А знаете, кто принимал самое непосредственное, и наверное даже определяющее участие в разработке программы экономического развития постсаддамовского Ирака? Егор Тимурович Гайдар вместе с его приснопамятным институтом, чтоб его. Главным разработчиком программы числился Лешек Бальцерович, еще один крайне либеральный экономист, но он в то время руководил Национальным банком Польши — и много ли у него было времени на разработку программы экономического восстановления Ирака? Навряд ли. А вот Гайдар[23] был свободен, и у него под рукой целый институт — тем более что он был учеником Бальцеровича. Я совсем не удивлюсь, если к разработке программы приложил руку еще один русский экономический гений — А.Б. Чубайс. И я совсем не удивляюсь, если когда-то вскроется, что смерть Гайдара была совсем не случайной и связана как раз с иракскими событиями. Потому что американцев тут встречали с цветами, а через несколько месяцев реформ Гайдара — началась гражданская война.

Дальше продолжать не буду. Sapienti sat — а неумному что не говори, все не в кассу.

Сейчас все проще. Ирак примерно в таком состоянии, в каком находились мы в 2001–2005 годах. Мы тут не только воюем, специалисты по экономике у нас тоже есть. Рецепт в принципе известен, здесь он реализуется проще — мало нефти, меньше народа, и тепло — ниже издержки. В частном секторе — ставка на бизнес. В государственном — подгребание под себя ресурсов, перераспределение средств на национальные проекты — например, достройка сети мощных железных дорог, связывающих Ирак, Иран, Сирию, возможно потом и Афганистан с Пакистаном — с Россией и Средней Азией. Достройка дорожной сети, строительство портов. В общем — работы хватает. И то, что мы не добираем на нефтянке — добираем на стройке, строители в основном наши работают, это решение политическое. Израиль не осмелиться ударить по объектам, где работают русские строители — риск слишком велик. Китайцы тоже лезут… но у нас отношения с властью лучше. Все-таки Китая на Востоке побаиваются и не зря.

Прохожу Фаллуджу по новенькой объездной. Трасса эта — не так загружена, как на севере и на востоке, там то и дело грузовые конвои, не протиснешься. Мимо, в затемненных стеклах — летят бетонные заборы, пальмы, апельсиновые, «культурные» рощи сменяются зарослями, из которых во времена оные запросто можно было получить культурный привет из РПГ. Ирак представляется всем страной пустынь, но на самом деле — пустыни только к западу и к югу, а так — рощи, поля — здесь даже пшеницу выращивают. Чем ближе к северу — тем больше гор, в Курдистане — скорее не горы, а холмы, заросшие деревьями. Раньше деревья сажали одни курды, теперь все иракцы сажают, я даже знаю, где яблоневые сады посажены. Но самый кайф — это апельсиновые и банановые рощи. Для нас, жителей средней полосы России просто дико это — зашел и рвешь тропические фрукты, как яблоки с куста. А для иракцев — наоборот в новинку яблоки, многими очень нравятся…

По дороге к Рамади — ремонт, дорогу расширяют. На всей дорожной технике — бронированные кабины, их уже здесь варят, правда, бронелисты мы поставляем. И Китай. Бронепрокат можно взять у нас, в Израиле, в Китае, в Иране и в Европе. Но Израиль по понятным причинам отпадает, Китай… странная там металлургия. Вроде с виду нормально — но например, недавно на партии закупленных китайских защищенных грузовиков кабины просто… трещинами пошли, ни с того ни с сего. Европа дорого. Остается только Россия, тем более что мы реально защищенные машины поставляем, после Чечни и Кавказа вообще — знаем что к чему. Таких здесь полно — с виду обычный Камаз, но кабина — ПК не возьмет.

Проползаем мимо. Иракцы такие же нетерпеливые как мы, над дорогой — какофония сигналов. Ремонтников прикрывает Тигр, автоматический гранатомет нацелен в сторону зарослей, все иракцы — в Сферах,[24] с новенькими Калашниковыми, воинственно торчат усы. Это не Мухабаррат, скорее всего шестьдесят пятая бригада спецназа, черные береты. Американцы не давали создавать армейский спецназ — его создали уже после нашего прихода и под теми номерами, какие были в саддамовской армии. Для иракцев это очень важно, они хотят чувствовать, что старые времена не возвратятся и следующий раз их уже никто не поимеет. Американцы вроде как пытались добиться, чтобы покаялись — но никто не покаялся. И правильно — к черту это…

Уходим к Рамади, стрелка спидометра моментально взлетает до ста пятидесяти. Здесь дорога уже расширена, новенькая. Сам Рамади — на горизонте, зелень и новенькая телевышка, выше минаретов мечетей. На въезде в город — блок-пост, тяжелые Тайфуны и более легкие Тигры спецназа — но никого не тормозят и даже не осматривают. Сбрасываю скорость. Объездной у Рамади нет, шоссе идет через центр города, это знаменитая Рут Мичиган, одна из самых опасных дорог той войны, политая американской и иракской кровью. Ее постоянно контролировали снайперы — и все равно на ней из американцев человек тридцать — сорок только погибло. Сейчас снайперов нет, город восстановлен, вон там — знаменитый отель, не знаю, как он называется — американская снайперская группа билась там, попав в окружение. Конвой морской пехоты — шел к отелю, чтобы вытащить их, две с чем то мили за восемнадцать часов. Сейчас почти ничего этого нет — только здоровенные щиты с рекламой над автострадой. Иракна — сотовая связь двадцать первого века. И все таки здесь неспокойно, вся дорога по городу проходящая — отгорожена щитами выше человеческого роста, чтобы не стреляли и не перебегали.

Я с собой сотовый не взял. Вообще — никакого, ни включенного, ни отключенного, ни с СИМкой ни без. И в машине нет. Не лишняя предосторожность.

За Ар-Рамади резко ухожу направо, на развилке разворачиваюсь чуть ли не на двести семьдесят — прямой дороги к озерам нет. Тут тоже ремонт. Ползем, кондишн работает. Иншалла, к часу дня — самый кайф на озерах — доберусь. Здесь уже грузовиков намного меньше, в основном внедорожники — японские и китайские. Уступать дорогу здесь не любят, сигнал могут воспринять неадекватно — в свое время американские и британские контрактники наводили шороху своими крякалками. Приходится маневрировать. Из под колес одной Тойоты вылетает камень, бьет по стеклу — я морщусь, хоть и чужая машина — а все же. Обгоняю автобус — видимо с туристами. Автобус здоровенный, тоже китайский. Большой как аквариум.

На подъезде к озерам — импровизированная стоянка, местные бачата[25] — бегают и предлагают посторожить машину. Если не дашь динар — поцарапают, а то и колеса порежут. Тут же — рынок, небольшой, прямо тут жарят и продают баранину лепешки с пылу — с жару, местное примитивное мороженное — замороженный щербет. Настоящее, с коровьим молоком — есть только в Багдаде, иракцы в очередь выстраиваются. Даю пацанам динар, прямо тут переодеваюсь. Лучше на берегу этого не делать, могут вещи свистнуть. Беру с собой большую, красную пляжную сумку, ноги сую в пляжные резиновые шлепанцы, на плечи — накидываю как накидку пляжный коврик, на котором я буду загорать. В сумке позвякивает и побулькивает, но это не для меня…

Информаторы у меня есть и здесь. Старый Хамаз — его так зовут — увидев меня, улыбается, встает с места, трясет обеими руками протянутую руку. Хитрые глаза, пропахшая дымом и мясом одежда — ему лет семьдесят, по иракским меркам — аксакал.

— Ас салам алейкум, Хамаз-муаллим.[26]

Хамаз — иракский коммунист. При Саддаме угодил в застенки, чудом выбрался. Саддам коммунистом не был никогда — он наоборот до 1991 года больше ориентировался на Запад, с Дональдом Рамсфельдом ручкался, что кстати, запечатлено для потомков, Советскому союзу не доверял, хоть и торговал с нами — а коммунистов тихо ненавидел. Любимой книгой, говорят, у Саддама была Майн Кампф, которую кстати на Востоке на любом книжном шуке купить можно. Иракскую компартию называли «партия расстрелянных». А Хамаз — в Университете дружбы народов учился, по тем временам смертный приговор. Спасло его только то, что у него родственник в Амн-аль-Хаасе работал, в президентской охранке. Хамаз — русский помнит и добро тоже помнит.

Протягиваю ему побулькивающий и позвякивающий пакет. Это мой подарок. Он с благодарностью принимает, прячет и дает мне свой — объемистый, истекающий соком пакет. Баранина со специями — это для меня. И гораздо больше — соленого местного сыра. Здесь не съесть, да и на пятерых тут. Вечером съедим. Хорошая закуска к чему угодно.

— Все нормально? — тихо спрашиваю я по-русски.

— Да — так же тихо отвечает Хамаз. Он не знает, зачем я приехал. Но если бы тут были какие-то нездоровые движения — а скрыть крупную контрразведывательную операцию почти невозможно — он бы дал мне знать…

— Рахмат.

Возвращаюсь к машине. Укладываю мясо в холодильник в багажнике — а то испортится. Достаю две бутылки с собственноручно заваренным крепким чаем — Липтон все равно, что помои, сладкий и бесвкусный. Иду на берег…

Иракцев уже полно — а я на общественном пляже, на самом его краю. Дальше, у саддамовского дворца — пляж дипломатический, туда просто так не попадешь. Веселятся дети. Мужчины — в семейных трусах до колена осторожно стоят в воде, кто по пояс, самые смелые — по грудь. Арабы смертельно боятся воды, почти никто не умеет плавать — правда, молодежь уже учится. Женщины… не увидите своими глазами, не поверите — многие так и жарятся в своих черных никабах, боятся снять. На пляже, в никабах — смех и грех. Не загорают. Кто-то из женщин тоже заходит в воду, так и не раздеваясь, прямо в черных своих платьях купаются, потом идут сохнуть. Как на одесских пляжах — то тут, то там горят костерки, готовят пищу — на пляж тут выбираются по-серьезному. Дети — кричат, носятся по песку. Хорошо, что на маленьких никабы не напяливают — а это мусульманское место, здесь все и всё видят. Надеюсь, хоть следующее поколение будет другим. На пляж в никабе — мерзость какая…

Я мало чем отличаюсь от других — бородка, семейники. Стелю одеяло, отпиваю из бутылки, какое-то время лежу, оценивая ситуацию. Все тихо. Если бы где-то что-то было — я бы это понял, как бы они не замаскировались. По неестественному поведению и реакции окружающих. Отпиваю еще, поднимаюсь, иду к воде. Вода как парное молоко, привыкать не надо. Осторожно захожу, потом — бросаюсь в воду, загребаю со всей силы. Иракцы смотрят с опаской и восхищением, кто-то из молодежи пытается повторить — но получается плохо. У иракцев тот, кто умеет плавать — подобен богатырю из легенд…

Плыву дальше. Немного похолоднее — но все же вода — теплынь. Достаю из кармана плавок небольшое устройство, надуваю, сую, простите, в трусы — для положительной плавучести. Начинаю медленно дрейфовать в сторону дипломатического пляжа — там купаются вовсю, хиджабных не видно. Охрана, видя длинноногих девиц из разных посольств, выбравшихся сюда в поисках приключений на свои вторые девяносто — сглатывает слюну. Многие надули матрасы и жарятся на них Течение очень слабое…

— Не далеко заплыли?

Голоса иронический. Я поворачиваюсь — до этого я лежал на спине, прямо на воде. Нос чешется — обгорел, наверное.

— Я умею плавать…

Прямо рядом со мной — мужик на матраце. Средних лет, подтянутый, тоже с бородой, подлиннее чем у меня. На левой руке — выделяется чудовищный шрам, как будто руку собирали по частям. Я знаю, что так оно и есть.

— Рад за вас…

Верх матраца — зеленый. У Джейка матрац двухцветный, с одной стороны зеленый, с другой — красный. Красный — сигнал «стоп», зеленый «можно». Степень опасности — он всегда определяет сам.

Это и есть мой агент.

Джейк — американец из посольства, сотрудник станции в Багдаде, причем не рядовой сотрудник — а руководитель направления по борьбе с терроризмом, прекрасный арабист, нью-йоркец, джентльмен и… русский агент. Во время Свободы Ираку воевал здесь, отсюда и шрам. Морская пехота, G2, разведотдел. Обеспечивал развертывание сил морской пехоты в таком опасном районе как Эль-Фаллуджа. Нарвался — завербовал агента, молодого парня, у которого старший брат встал на джихад сам и вовлек его — при том, что парень совсем не поддерживал агрессивный ислам, тайком смотрел западные фильмы на компьютере, мечтал уехать. Джейк сам не понимал опасность своего агента: тогда американцам казалось, что вот именно такими и должны быть их агенты, искренне мечтающими построить в Ираке справедливое общество и демократическое государство, и ради этого рискующие своими жизнями. Но в Ираке — уже шла гражданская война, в которой нет ни правды, ни справедливости, ни истины, и где вставая на чью-то сторону — ты неизбежно идешь против своих. В один прекрасный день, после очередного ошибочного налета американской авиации на ошибочно опознанную цель — иракец раскаялся в том, что стал американским агентом, пришел и рассказал о том своему брату. Брат рассказал амиру, после чего они сказали парню, что он предал свой народ и только одним способом можно все исправить. Ирак не Палестина, не Сектор Газа и не Западный берег, и изготавливать пояса шахидов здесь только учились. Взорвалась лишь небольшая часть взрывчатки, которую агент принес на встречу со своим куратором — и только потому Джейк остался жив. Потом он перешел в ДИА — внешнюю разведку Пентагона, небольшое специализированное агентство, специализирующееся на разведывательной активности в горячих точках и превентивной защите американских вооруженных сил и американских баз за рубежом. Здесь он работает под прикрытием на базе ВВС США Рашид, в одиннадцати километрах от Багдада, одновременно имея дипломатическое прикрытие в виде статуса помощника военного атташе.

Завербован Джейк лично мной, как в старые, добрые времена — на идеологии. Нет, деньги мы ему, конечно же, платим — но не сказать, что большие. Эймсу[27] — заплатили больше двух лимонов, но это нас не спасло, Советский союз не спасло. Джейк обходится намного дешевле, мы с ним расплачиваемся в основном теми деньгами, какие изымаем у ваххабистов. Живем на подножном корму, так сказать.

По этой же причине я не внес его ни в какие файлы и списки: после Потеева[28] доверять нельзя никому. И ничему. Я не доверяю начальству, я не доверяю вообще никому — ни здесь, ни в Москве. Децентрализация. Наверх я передаю только информацию, и то — маскируя ее под сообщения менее ценных агентов. Раскусили меня или нет — я не знаю и знать не хочу. Я знаю только одно — так правильно. И значит — так будет.

Про Джейка я многого не знаю, у меня не было даже возможности проверить правдивость его рассказов о себе и о своем прошлом — хотя рассказал он мне немного. Я не знаю, по какой причине он на самом деле передает мне информацию: причин может быть четыре. Либо из-за денег — а американцам практически всем не хватает денег, живут они не так чтобы богато. Либо он сломался во время войны и разочаровался в политике Соединенных штатов Америки на Востоке. Либо это его сознательная инициатива, направленная на борьбу с терроризмом — нашими руками и без ограничений, он передает нам информацию, а мы реализуем ее, причем совсем не так, как американцы, быстро и жестоко, без каких-либо правил. Либо Джейк — всего лишь передаточное звено более высокопоставленного лица или группы лиц из посольства, военной разведки или даже из ЦРУ — таким образом, мстящего террористам. До сих пор я не слышал от Джейка ничего, чтобы наталкивало на мысль о передаточном звене — но хороший разведчик этого и не скажет.

И это я тоже не пытаюсь выяснить. С ним — я держу позицию как в тюремной камере: выпытывать, выяснять, уточнять что либо — смерти подобно. Я просто слушаю, что он говорит, и расплачиваюсь за инфу. Все, точка.

— Как дела?

Джейк перевернулся на матраце, смотрит в небо, очки в поллица — предохраняют глаза от безжалостного, бьющего наотмашь солнца. Я стараюсь держаться в воде — как то раз плечи, на которые то и дело попадала сначала вода, а потом солнце — обгорели до мяса, целую неделю пятый угол искал. Так и до рака кожи недалеко.

— Нормально… — наконец отвечает он

Он не торопится. И я не тороплюсь. Некуда торопиться…

— Я слыхал, вы кое-что провернули на вокзале несколько дней назад, а? — спрашивает, наконец он…

— Провернули — подтверждаю я — но вытянули пустышку. Я сам едва не погиб…

Джейк никак на это не реагирует. Мы все здесь — можем в любой момент погибнуть, и каждый это понимает. Ирак — как вулкан после извержения — лава уже почернела, начала каменеть- но никто не знает, сколь толста каменная корка и выдержит ли она тебя, если ты ступишь на нее.

— Знаешь что-то об этом? Курьер пришел из Басры.

— Нет. Но есть кое-что другое…

— Что именно?

Джейк переворачивается на живот — чтобы солнце прожарило хорошенько его спину.

— Речь не обо мне — недовольно говорит он — нам кое-что нужно от вас. Я подумал, что ты можешь это предоставить.

— Мы — это кто?

Джейк опускает руку в воду, брызгает на спину. Она у него чистая, шрамы в основном на животе. Когда пришлось, он встретил опасность лицом к лицу. Как и подобает мужчине. Руку едва не оторвало, его бадди,[29] оказавшийся рядом — под дулом пистолета заставил военно-полевого хирурга собирать в кучу его руку. Собрали — хотя я знаю, что Джейк с тех пор переучился на левую руку, правая — хоть и выглядит целой, но ограничена в подвижности и болит.

— Мы это мы — наконец говорит он — не надо уточнять. Нам нужны кое-какие данные из архивов сирийской службы внутренней безопасности. Они не оцифрованы и иного способа получить их — мы не знаем.

Это верно — сирийские архивы не оцифрованы большей частью. И мы — практически единственные, кто может из них получить информацию. Даже особо не объясняя, зачем — друзьям не объясняют. Того что они нужны — достаточно, борьба с терроризмом и все.

— Какого рода информация?

— По Джабат аль-Нусра.[30]

Джейк подробнее объясняет, я внимательно слушаю, ничем не выдавая своего удивления. Не ожидал такого честно говоря, не ожидал…

— А что взамен?

Джейк улыбается. Снова растягивается на матрасе лицом вверх, оборачиваясь к солнцу. Говорит как будто не мне, а в небо. Я оборачиваюсь — никого нет, на водной глади мы одни и почти не видны. Только если с беспилотника… но это вряд ли.

— Ты мне нравишься, друг мой… — вдруг говорит он

— Это чем? И в каком смысле?!

— В том самом. Знаешь, вы не такие как мы. Совсем не такие. У нас говорят — это можно. Или это невозможно. От тебя — я никогда такого не слышал. Ты всегда говоришь: а что взамен?

Комплимент, однако. Я как то даже теряюсь…

— Работа…

— Да, и ты ее отлично выполняешь, друг мой. И вы все — тоже отлично ее выполняете. Но мне все же нужны запрошенные данные. Поверь, это очень важно для нас.

Я фыркаю в воду. Вода здесь чистая…

— Я так и не услышал — что взамен?

— Взамен…

Под водой — Джейк передает мне небольшой пакетик. Я знаю, что там — карта памяти на девяносто шесть гигабайт размером с ноготь. Запаяна в пластик. Я прячу ее в кармашек трусов.

— Кое-какая информация. Небезынтересная для вас.

— Эшелон?

— Он самый. И кое-что россыпью с наших сайтов. Извини, данных первичной обработки я не приложил, но вы и сами все сделаете, голова у вас варит. Инфы много. Против вас — готовится что-то серьезное, друг мой.

Эшелон — система глобального перехвата информации, которую США поддерживают вместе с Великобританией. Это то немногое, чего у нас нет. Все дело в проклятой технологической революции, которую еще СССР успешно просрал… простите за мой французский. Девяностые годы — это годы изменившие мир, годы персональных компьютеров, интернета, электронной почты. Американцы выиграли, а мы проиграли именно здесь — при том, что прообраз интернета был изготовлен в СССР для военных целей на десять лет раньше, чем в США… просто головы не хватило, послушались пары ублюдочных академиков. В принципе — они говорили то же, что и прославленная IBM, только вот пацаны в калифорнийских гаражах с этим были не согласны.[31] И потому — так получилось, что сейчас большая часть мира вокруг нас — это детище США. Интернет, телефоны, почта, все компьютерные программы — что Майкрософт, что Мозилла — это все либо США либо международная кооперация при лидерстве США. И потому — США имеют сейчас уникальную возможность прослушать любое, подчеркиваю — любое средство электронной коммуникации в мире. Этого — мы не имеем и иметь не будем, потому что отставший поезд уже не догнать. И вот такие парни как Майкл, дающие нам причаститься из этого источника — на вес золота.

А то, что против нас что-то готовится — это я и сам чувствую. Уже с месяц — мне это не дает покоя…

— Свадьба?[32]

— Она самая.

— Где? Здесь?

— Мы думаем, что да. Здесь.

Я подплываю ближе.

— Дай мне что-то еще.

Джейк молчит

— Ну же, друг. Мы на одной стороне ты это знаешь. Мы пропадем, если будем действовать поодиночке.

Джейк думает. Потом — начинает говорить.

— В начале этого года в Дохе произошла встреча. Нам не удалось получить достаточно информации о ней, не удалось не только записать ее — но даже получить точный состав участников. Есть только подозрения. Главный вопрос на ней — ваше проникновение в Ирак и сотрудничество с Ираном. Ваша шиитская ориентация. Они понимают, что ваша совокупная программа модернизации Ирака и Ирана — для них это смерть. На то, чтобы это прекратить ассигнованы огромные средства.

— Конкретнее. Миллионы? Десятки миллионов?

Джейк качает головой

— Сотни, друг. Сотни миллионов долларов — выделены для того, чтобы заставить вас уйти отсюда. Конечно, часть этих денег уйдет на обеспечивающие мероприятия. Египет, Ливия, Алжир. Но значительная их часть пойдет непосредственно против вас. И здесь и в России.

Интересно, почему я не удивлен, а? У нас все-таки после ВОВ, тяжелейшей войны, которую мы выиграли, огромной кровью — сложилось совершенно неправильное представление о сути агрессии и сути войны. В нашем понимании агрессия — это двадцать второе июня сорок первого года, это нечто такое, чего нельзя не заметить. Ради того, чтобы этого не было — мы держали в Европе огромную, намного превосходящую то, что действительно было нужно военную группировку. Наклепали пятьдесят тысяч танков…

А как быть, если каждый год — несколько десятков тысяч жителей вашей страны выезжают на хадж, в чужую страну — причем это не бедные люди, это богатые и авторитетные люди. И как быть, когда их тут обрабатывают и обрабатывают вполне профессионально — настолько, что несколько лет назад один глава района в Татарии, вернувшись с хаджа — за государственный счет провел всем жителям своего района кабельное ТВ, чтобы они смогли смотреть Аль-Джазиру? Возвращаясь — они кто? Все еще граждане России — или уже нечто другое?

И почему это мы решили, что нам от США угрожает опасность, от НАТО угрожает опасность — а на Востоке живут одни козопасы, которые и в принципе то никакой опасности представлять не могут. Неужели потому, что двадцать второе июня по историческим меркам случилось относительно недавно — а крымские набеги на Москву были давно? Почему мы, что в военных академиях, что где — пережевываем жвачку танковых атак и ядерных ударов — в то время как война уже давно ведется против нас другими методами и средствами. По всей стране — пятая колонна. Недовольные, молодые, желающие действовать, ненавидящие власть. И находящие единомышленников в исламе — это не только татары, не только среднеазиаты, но и русские. Это и есть их война. У них нет танковых дивизий, но у них есть легионы проповедников, которые готовы дать простой ответ на любой сложный вопрос, существующий в жизни. Готовые предложить свою систему ценностей, свое братство. Готовы подкупать, убеждать, сидеть в тюрьмы за свои убеждения, и даже там вербовать своих сторонников.

Воевать с этим — можно. И нужно. Только ставя под угрозу саму метрополию ваххабизма, сам ее рассадник — можно о чем-то разговаривать и чего-то требовать. Саудовские принцы — трусливы, они дадут денег, но они не готовы умирать за то, во что они верят. Умирать — должны другие.

Надо выяснить еще одно.

— Скажи, друг… — спрашиваю я — та информация, которую ты запрашиваешь, она нужна, потому что на той встрече были сотрудники ЦРУ?

Джейк снова молчит. Потом — раздраженно бьет по воде кулаком, вода летит во все стороны, в том числе и на меня.

— Да, черт возьми. Мы подозреваем, что были и не один…

Я молчу

— Ты наверное, уже догадался, что я даю тебе информацию не из-за денег, верно?

Похоже, момент истины. Как у Богомолова в книге «В августе сорок четвертого» — только не на своей земле… да и не на земле вообще. В мае две тысячи девятнадцатого правила другие: если хочешь, чтобы твою землю оставили в покое — воюй на чужой…

— Догадался…

— У нас… неплохая страна, Алекс — он впервые за все время, пока мы работаем вместе, называет меня по имени — но что-то случилось с нами в последнее время. Что-то сломалось, что-то фундаментальное, что не позволяет нам больше быть самими собой. Раньше мы четко знали, что есть добро и что есть зло. Американский солдат не пошел бы в бой, если бы не был уверен, что сражается на стороне добра, его вел в бой не только приказ. Потом мы научились мириться со злом — и в том была немалая доля вашей вины. Потом мы научились сотрудничать со злом к взаимной выгоде и этот шаг мы уже сделали сами. А теперь… некоторые люди в правительстве и в ЦРУ сознательно перешли на сторону зла и там остаются. Именно эти люди — и были на той встрече.

Пробовать дожать? Или не нужно? В такой ситуации — можно запросто потерять агента навсегда. Шантажировать его не получится, я прекрасно это понимаю. Деньгами его не купишь — вот почему он наверное лучший агент из всех, которые у нас здесь есть, возможно из тех, какие у нас есть вообще. Такие не продаются за деньги — за деньги продаются последние шкуры…

Но все таки рискну

— В вашей стране, Джейк, всегда были и будут люди, которые будут против России. Мы это понимаем. Так получилось. У них тоже есть своя правда, как не крути. Для них Россия — исчадие ада, ее нужно уничтожить любыми средствами.

Джейк резко поворачивается ко мне. Снимает очки. Сорвался? Бли-и-ин…

— Знаешь, друг, откровенность за откровенность. Раз уж у нас сейчас — сеанс душевного стриптиза. Мне не особо нравится ваша страна — и никогда не нравилась. Меня учили воевать против вас. Воевать за свободу. И знаешь что? Мне не нравится, что вы делаете со свободой. С демократией. Как вы искажаете их смысл. Как вы искажаете смыслы всего, что попадает вам в руки.

…

— Ваша проблема в том, что вы никогда не бываете честны. Даже с самим собой. Не знаю, почему это так — но это так. Да, вы умнее и хитрее нас, это я признаю. Да, вы жестче и, наверное, жизнеспособнее нас — это я тоже признаю. Но наш мир — я имею в виду американский мир, который мы тут хотели построить — он намного лучше того, что вы строите везде, куда приходите. Намного лучше, друг мой — и думаю, вы сами это понимаете. Нет, я не обвиняю вас в том, что вы не дали нам его построить — тут другие приложили руку. Но все равно…

Однако…

— It's better to be a saint, but it's impossible… — медленно говорю я — лучше быть святым, но это невозможно

Джейк поднимает брови — они у него светлые, выгоревшие. На коже — высохшие следы соли, как от слез.

— Просто замечательно. Нет ничего сравнимого с русским языком и русской литературой. Чьи слова?

— Юрия Андропова. Председателя КГБ. Он кстати был поэтом. Тайно писал стихи. Опубликовали уже после смерти. Хочешь, еще почитаю?

— Не нужно, я закончу мысль. Я не стал бы помогать тебе, если бы не видел правду или не хотел ее признавать. Вы — есть. И мы — есть. Вместе — мы еще что-то можем сделать. В одиночку — уже нет. И я предпочту мир с Россией, чем с долбанным Китаем во главе всего, или еще похуже. С минаретами на каждом углу.

— Я сражаюсь ради того же — вставляю я

— Я еще не закончил — обрывает меня Джейк — проблема в том, что среди нас есть враги. Люди, вставшие на сторону зла, сделавшие это осознанно и извлекающие из этого выгоду. Это намного опаснее, чем все, что происходило до этого. Это люди, которые готовы сотрудничать с типами, подобными Бен Ладену, и им плевать, сколько американцев тот убил до этого. Лучше быть святым, но это невозможно. Да, это так — но мы хотя бы пытаемся. А вот они — нет. Именно поэтому — я прошу тебя приложить все усилия и дать мне документы. Это нужно вам не в меньшей степени, чем мне…

Джейк делает гребок к берегу. Я придерживаю матрац

— Деньги, где обычно.

Он качает головой

— Не нужно. Сегодня не нужно денег. Я даю тебе информацию — ценность оцени сам. И прошу информации взамен.

— Возьми — настаиваю я — про информацию, сделаю все, что смогу. И еще. На вокзале тебя ждет подарок. Вот, возьми ключ.

Подарок — и в самом деле его ждет. Две бутылки клюквенной Финляндии, местная еда. Сыр, пахлава, которую надо еще найти — нормальную, как в Тысяче и одной ночи. Надо заботиться об агенте — даже в мелочах. Показывать, что ты ценишь его. Помнить о его дне рождении, о детях. Это из старой, но не утратившей актуальности филерской инструкции еще царского императорского сыска.

Джейк берет ключ.

— Я очень на тебя рассчитываю, друг…

Мне становится не по себе. Я киваю и отпускаю матрац…

Еще назад плыть…

— Эй, русский!

Я оборачиваюсь.

— Береги спину!

— Что?

Вместо ответа — Джейк показывает мне пацифистский знак. Потом — начинает энергично загребать к берегу…

Выйдя на берег — ложусь передохнуть. Мысли такие… ленивые и в то же время тягостные. Связываться с американцами, конкретно вплетаться в их интриги — не хочется, хоть кричи. Запросто можно погибнуть. Американцы в Ираке все еще есть, никуда они не уходили. Только в посольстве — несколько сот человек. В том числе три военные базы, которые остаются за американцами. Две на севере, в Курдистане и одна — в одиннадцати километрах от Багдада. А там, я насколько знаю — расквартированы части спецназа.

И второе… сам по себе факт схватки между американскими спецслужбами производит тягостное впечатление. Все тоже самое, что было в последние годы жизни СССР. Интриги, дрязги, подковерные схватки до крови. Все-таки они сломались. Как после Вьетнама. Утратили главную для американца веру — веру в то, что все можно решить, надо только действовать и незамедлительно. Последние пятнадцать лет — время непрерывных, раз за разом проигрышей Америки. Из Ирака — они ушли, захлебнувшись в крови. Из Афганистана — тоже. Пакистан теперь враг. Серия демократических революций в странах Ближнего Востока обернулась ваххабитским реваншем — Аль-Каида никогда не была так сильна как теперь, на пятнадцатый год войны. С Ираном ничего не получилось и больше уже никогда не получится — они сделали атомную бомбу. Помощь в Ливии обернулась зверским убийством посла и разгромом посольства, анархией в некогда благополучной стране. Украинская оранжевая революция обернулась невиданным воровством и заглохла. Грузинская — тоже. В голодные времена — люди предпочитают выбирать сытый желудок, а не идеалы — нет больше веры в идеалы, совсем. А ведь только на идеалах — держалось американское лидерство, американский проект переустройства мира, не такой кстати плохой хотя бы по сравнению с британским. Нет больше идеалов — и американцы, получив за последние пятнадцать лет удары со всех сторон отступают. Не факт, что кто-то сможет их заменить. И не факт, что у них появится новый Рейган.

А в одиночку нам будет тяжело. Очень тяжело.

Допив чай — все-таки жидкости я потерял много — иду к машине. Проголодался… — надо где-то остановиться, перекусить…

Пацан налетает на меня… летит как оглашенный — и я тут же хватаю одной рукой карман с кошельком, другой — его самого. В первом преуспеваю, во втором — нет. Пальцы — нашупывают кожу… не сумел… не выхватил. Совсем обнаглели уже, на ходу портянки рвут.

Палец наталкивается на смятый листок. Его в кармане быть не должно — как и любой оперативник я не держу в карманах ничего лишнего, сразу уничтожаю.

Но он там.

Потоптавшись на месте — меняю направление. Иду к прилавку, за которым пыхает дымом кухня. Заказываю мясо в лаваше — пресной лепешке. Когда расплачиваюсь — достаю и записку. Поедая лепешку и обернувшись так, чтобы никто не видел — обычно люди не любят есть публично, это инстинкт — разворачиваю бумажку.

Грязный, в сальных пятнах обрывок газеты. Китайская дешевая шариковая ручка, крупные, печатные буквы — так пишут те, кто малограмотен.

Хунаалика гумбула фее тилка'сайяаара

Сердце на секунду останавливается. Несмотря на жару — я чувствую, как струйка холодного пота начинает течь у меня по спине.

Это по-арабски. Означает — бомба в машине. Кто-то подложил мне в машину взрывное устройство, пока я плавал. Не рассчитал он только одного — местные присматривали за машиной, увидели все это и решили меня предупредить. Наверное, подонок думал, что ни один из местных — не предупредит европейца о таком. О Хамзе — иракском коммунисте, без которого тут даже рыба на крючок не ловится — он не знал…

Ублюдки…

Доедая лепешку, иду к разморенному на солнце полицейскому. На нем — черный полицейский бронежилет на голое тело, старый египетский автомат, вместо каски — ихрам, местный головной убор. Не чалма — ихрам.

— Ас саламу алейкум… — здороваюсь я

— Ва алейкум ас салам — отвечает полицейский, настороженно оглядывая меня.

— Анаа руси — говорю я — я русский.

Полицейский кивает

— Позвать начальника, эфенди? — спрашивает он

— Не надо начальника — негромко говорю я — позовите взрывотехников и начинайте эвакуацию людей. Я думаю, на стоянке есть заминированная машина.

Взрывотехников — пришлось ждать довольно долго, они прибыли из самого Рамади. По-взрослому — бронированный Камаз, на прицепе что-то, напоминающее перевернутую «ж… кверху» бетономешалку — это для перевозки СВУ, если взорвется при перевозке — весь взрыв вверх пойдет. И еще немало полиции приперлось. Людей общими усилиями эвакуировали, очистили участок пляжа. У каждого полицейского — теперь есть блокировщик радиосигнала, он размером со старый сотовый телефон. Полезная штука. Если бы они — может, уже и взорвалось бы…

Саперный робот — бодро прокатился мимо длинного ряда машин. Остановился у нужной. Пошла вниз камера на длинном шланге — она нового поколения, как живая змея, в любую дыру заглянуть можно. Оператор — включил свет, и тут же выключил

— Твою мать… — выругался он по-русски

— Что? — спросил я, стоя у лестницы, ведущей в высокий кузов КамАЗа

— Вы были правы…

— Что там?

— Самоделка. И крупная. Килограмма полтора, не меньше.

Килограмма полтора — это круто. Но не для бронированной машины. Она и больше выдерживает, чтоб ее

— Машина бронированная. Как она установлена?

— Думаю, просто. Вы открываете дверь — и тут же взрыв. Вы и в машину сесть не успеете. Разорвет на части. В любом случае оторвет обе ноги, погибнете от болевого шока.

Да, здорово. Зашибись просто как здорово — меня только сейчас потряхивать начало. Еще в голову сунулось — а если инвалидность? Это же еще хуже смерти…

— Другие проверь! — крикнул старший сапер. Он, надев тяжеленный, противовзрывной костюм — стоял в начале ряда машин. Роботом — управлял не сапер, а его ассистент, так было правильно.

На других ничего не нашли. Я подошел к саперу, безо всякой защиты.

— Мужик, подкурить помоги… — сказал он — целый день без курева.

— Чего так — поинтересовался я, подкуривая сигарету. Тоже русский… интересно. Нас тут не больше двенадцати — четырнадцати тысяч — но всю дорогу наталкиваешься на наших.

— Целый день звонки отрабатывали…

О… это уже примета нового времени. Теперь в моде джихад нового поколения — личный джихад, иногда и бескровный. Теперь какой-нибудь придурок — посмотрев ролик в Ютубе не минирует мечеть — а звонит и сообщает, что она заминирована. Тоже джихад, однако.

— Разминировать попытаетесь?

— А чего так? — мужик пыхал сигареткой, не поднимая рук, глаза у него были как у заслуженного охотничьего пса, усталые и внимательные.

— Да интересно, кто это меня так любит.

Сапер окинул меня взглядом

— А чего? Можно и попробовать.

— Тогда удачи — я продиктовал свои координаты в Багдаде

— Удачи…

Вспомнилось — в багажнике мясо. И куда его теперь? Идиотские мысли в голову лезут.

Подошел к кучкующимся у полицейской машины стражам порядка, но не поздоровался. Строить буду.

— Кто старший?

Один из них козырнул

— Я, подполковник Хабиби.

— Я из министерства нефти. Мне нужно в Багдад, как можно быстрее. Документы, водительские права — в машине…

И одежда тоже, но это — дело десятое. Министерство нефти — фирма козырная, а я на самозванца не похож. Здесь все зависит от нефти, и кто встанет на дороге у тех, кто добывает, транспортирует, продает или охраняет нефть — в лучшем случае пойдет на перекресток движение регулировать.

— Есть — по-военному отдал честь подполковник, перевел взгляд на одного из собеседников. Тот тоже козырнул.

— Почту за честь отвезти вас, эфенди. Следуйте за мной…

Полицейская машина — оказалась обычным китайским внедорожником FAW, без особых излишеств, передние сидения обтянуты кожей типа дерьмантин. Сидеть на них, тем более в трусах — было неудобно. Но я терпел.

Капитан Соджади — был для своего звания совсем молодым, потому видимо службу нес ревностно. Машина была чистенькой, меж сидениями, там, где у американских полицейских стоит помповый Ремингтон — стоял знакомый АК-12, в держателе — гражданский навигатор с перепрошивкой, на который можно передавать все что угодно и даже данные с беспилотника. Ехали довольно быстро, под сотку — но в Мерседесе все же удобнее…

Капитан косился на меня, хотел что-то спросить. Как проехали Рамади не выдержал.

— Прошу простить за вопрос, эфенди, вы — русский?

— Русский — кивнул я — а зачем спрашиваешь.

— Отец хорошо говорил про советских. Говорил, они справедливые люди. Мать училась на врача в СССР. А советских больше не будет?

Я качаю головой

— Нет. Не будет.

— А почему? — с детской непосредственностью спрашивает полицейский капитан

Хороший вопрос — почему. Я бы тоже хотел знать ответ на этот вопрос…

Ведь почти тридцать лет прошло с тех пор как все это началось. Да чего там! Если брать начало Перестройки — то тут уже за тридцатник будет. Почти возраст Христа.

Я сам — перестройку почти не помню. Почти. Глуп тогда еще был, мысли совсем о другом были. Помню только — начали продавать плакаты с голыми бабами, прямо в метро. Это называлось «АнтиСПИД». Газета — СПИД-Инфо, почему то тогда СПИД был одной из основных тем, при том, что в СССР тогда сотни две зараженных было, не больше. А разговоров — как будто все вот — вот от СПИДа перемрем. А на митингах я бывал, да… старших курсантов в оцепление все кидали, или в толпу, смотреть — слушать. Смотрели — слушали. Но вряд ли что-то понимали. И те, кто приходил на эти митинги — мало что понимал, я думаю. Все видели только одно — что в государственных магазинах все нет, а в кооперативных — все есть. Но тогда еще не догадывались, что в кооперативных есть то, что украдено в государственных.

Дефицит сплошной начался. Кстати, когда я был в Сирии, разговаривал с людьми, помнящими то время — говорили, что в те годы очень много всякой электроники из СССР появилось. Телевизоры цветные, даже с японскими кинескопами, магнитофоны. Восток жил не сказать, что богато — и тогда многие смогли впервые себе позволить бытовую технику и электронику. Это тебе не сейчас — дешевый Китай. И говорили, что продавал все это — невесть кто, а закупал — в основном местный ширпотреб и гАлекстерею. Сапоги, ботинки, спортивные костюмы. И везли все это в СССР. Военными самолетами.

Когда я начал все это понимать — а устаканиваться и в голове и в жизни начало в нулевых — я сначала их ненавидел. Доходил даже до мыслей стать народным мстителем. А потом понял: все правильно. Все — справедливо.

Когда тебя обобрали цыгане на рынке или аферисты в каком-нибудь МММ — виноваты не они, виноват — ты. Это ты — отдал деньги прохиндеям, а потом орешь как потерпевший. Жизнь — не шоколадная конфета. И надо быть умнее. Различать, когда тебя хотят кидануть.

Нас просто кинули. Группа аферистов подобралась к власти и кинула нас. Кидала все девяностые, и через колено и через х…. И сейчас — мы просто стали умнее. Нас уже не кинуть, не развести дешево… да и дорого тоже не развести. Так что мой друг Джейк не совсем правильно сказал про русских — мы не лжецы. Мы просто больше никому не верим. Совсем никому. Никому — никому. Но мы прошли через это и стали сильнее. А олигархи? Ну, и где эти олигархи?

И Советский союз, друг мой, Соджади — не вернуть, он никогда не вернется. Может быть, мы еще создадим государство под названием СССР — его создать проще чем кажется. Но советских людей — больше не будет. Никогда. Потому что когда перестанешь верить — потом уже не научишься. Перестают верить навсегда.

Мой дядя — интернационалист, побывал в Йемене. Жизнью рисковал, он оказался в Адене, когда там президент поднял мятеж против Политбюро и приказал родственным ему горным племенам вырезать Аден и всех советников заодно. Вернулся он оттуда… а у Внешэкономбанка уже жучки шустрят. Выдали ему вклад его — в деревянных, конечною На чеки Волгу купил… нужна она, кому, эта Волга. Хоть бы кооператив купил, дурак…

Я лично здесь заработал около миллиона долларов за то время, пока здесь нахожусь. Конечно, если учесть бушующую инфляцию — это не так много, как десять лет тому назад — но и не мало. Часть официально — жалование от министерства нефти, премиальные, то — се. Часть — неофициально, скажем так. Я уже говорил — когда мы берем курьера с деньгами или кассу моджахедов, ни один дурак не пойдет ее сдавать. Пилим меж собой, и иракцам хлеб и нам… приятно. Часть — водочка, хлебушек черный, я в этом долю имею. Плюс — тут рядом Дубай, я по возможности золото дешевое скупаю и в Россию отправляю. Военными рейсами, кому там продавать — найдут.

При этом — меня нельзя назвать предателем, и даже просто плохим работником — один Джейк чего стоит в смысле информации, которую он дает. Я не торгую наркотиками — узнаю, кто торгует, тупо организую, чтобы его убили на операции, такого в своих рядах допускать нельзя. Я не подрабатываю киллерством — этого только не хватало.

Миллион долларов.

Вот в этом — и разница между нами. Меня не разведут никакие жучки — деловички. Которые в свое время в Ташкенте афганцев грабили, да около ВЭБа паслись, совкоммандированных обирали. Меня не развести ни на долларах, ни на чеках[33] — я сам кого хочешь, разведу. И мне не нужна помощь государства… я сам ему помогаю. Государство сильное — значит, и я сильный. В этом принципиальная разница между мной и моим дядей. Он надеялся на государство, был не более чем винтиком в машине — и одновременно он зависел от государства во всем. Он надеялся, что его не кинут в ВЭБе. Что ему назначат пенсию, как воину-интернационалисту. Что его не забудут. Не оставят. Что-то дадут. И такими были мы все. А сейчас — мы все другие. Нам только не мешали бы…

И… нас ведь кидали. Страну — кидали. Сколько по всему Востоку наших хрущевок стоит. И тут — немало. Сколько баз мы всяких построили. Сколько техники сюда загнали. И что? За большинство — с нами даже не расплатились.

Так что извини, капитан, но СССР больше не будет. Нету больше Вани — дурачка, сильного да глупого. Извини…

— Эфенди…

— Да.

— А в России — красиво, да? Там много земли?

— Да.

— Говорят, там совсем нет пустыни. Земля жирная как нефть.

— Пустыня есть, но немного. А земля и впрямь хороша. Чего спрашиваешь так заинтересованно?

— У моего дяди большая семья. Он не раз меня спрашивал — хочет отправить двоюродного брата с семьей в Россию.

Я молчу

— Он христианин, эфенди… — взволнованно говорит полицейский — Аллахом клянусь, он не из этих…

Да уж…

— Как твое имя, друг?

— Халим. Это неправильно писарь написал. А дядю зовут Рахматулла.

— Рахматулла… Знаешь, Халим, что я тебе скажу. Россия большая страна. И если твой двоюродный брат хочет переехать — пусть попробует. Но у вас тоже большая и хорошая страна. Очень хорошая страна. И если вы прогоните из нее всех подонков, ели вы не будете слушать всякую шваль и будете побольше работать — то будете жить лучше нас. Клянусь памятью отца, Халим — так и будет…

— Иншалла… — говорит Халим. Впереди пробка, машины встают. Опять что-то случилось, так их мать, этих…

Халим — ставит на крышу мигалку, выбирается на обочину, благо — машина полноприводная. Разбрасывая щебень, прется по обочине, заставляя остальных пугливо прижиматься к ти-уоллсам по центру дороги. С мигалкой едем, однако. И это тут — тоже как у нас. Все животные равны — но некоторые равнее…[34]

Судя по машинам — не теракт. Полицейского спецназа нет — обычные дорожные машины, дорожная полиция. Пикап Форд в раскраске и с мигалкой возвышается над всем, на турели — пулемет ПКМ, но на нем никто не дежурит. Видимо, кто-то не справился с управлением. Так и есть… вон машина враскоряку лежит… перевернулась, да еще и загорелась. Чуть дальше — стоит на обочине фура, даже отсюда видено, как повреждена бронированная кабина.

Твою мать!!!

— Останови!

Халим недоуменно смотрит на меня

— Стой, сказал!

Не дожидаясь остановки — выскакиваю из нашей машины, перебираюсь через ти-уоллс. Дорожные полицейские — в бронежилетах и черных, похожих на гитлеровские касках — вскидывают свои автоматы, когда я перелезаю через ти-уоллс.

— Халас! Халас!

Сзади — бежит бросивший машину на произвол судьбы, совершенно ошалевший Халим, размахивает своей форменной фуражкой и кричит «руси!» и чтобы не стреляли!

Меня останавливают, и кладут на землю под дулами автоматов, но тут же поднимают. Подбежавший Халим сует под нос дорожным свои корочки и тараторит на арабском со скоростью пулемета. Полицейские успокаиваются, тем более что на мужике в трусах — пояса шахида явно быть не может. Водители — кто сигналит, кто смотрит на меня во все глаза. Наверное, думают, что я псих.

— Эта машина! — я тыкаю пальцем в перевернутый Шевроле Тахо — где водитель?

— Он погиб, эфенди. Его уже увезли.

— Что произошло?! Что, черт возьми, произошло!?

Слова «вашу мать» — я уже отучился употреблять. Здесь это серьезно напрягает местных.

— Дипломат — объясняет мне полицейский — наверное, пьяный. Ехал на большой скорости, сто тридцать — сто пятьдесят в час. Не справился с управлением. Ударился в ограждение, потом в фуру, потом перевернулся…

Я подхожу к машине. Так и есть. Номер мне знаком — не дипломатический, но я его помню, как и многое другое. Это — машина Джейка.

Твою же мать…

Информация к размышлению

Из книги Томаса Клэнси «Политика»

1997 год ISBN 0-425-16278-8

Вот почему он сказал Перри, что приехал в Калининград для того, чтобы «оценить рискованность предприятия». Прошло двенадцать недель с того момента, как он летал в Соединенные Штаты, и полученная там информация указывала на то, что проблема с продовольствием в России быстро ухудшается. Встревоженный поступающими сообщениями и желая лично ознакомиться с тем, насколько серьезной является создавшаяся ситуация, Скалл решил, что сейчас самым главным после его возвращения в регион является посещение ближайшего населенного пункта. И вот он лично убедился в том, что ситуация напоминает решение, принятое судьей в ходе его третьего развода, который состоялся две недели назад: огромные алименты, которые суд постановил взыскивать с него, весьма омрачили перспективы.

Продовольственный магазин был закрыт, а в его витринах не было никаких товаров. В нескольких местах толстое витринное стекло было разбито и от дыр разбегались звезды трещин — было очевидно, что по стеклу били палками или швыряли в него камни. К двери был прибит кусок картона с выведенными коряво буквами: «ПРОДУКТОВ НЕТ». Надпись была схожа с той, что Скалл заметил на дверях булочной в соседнем квартале: «ХЛЕБА НЕТ». Или той, что висела на дверях овощного магазина: «ТОВАРА НЕТ».

Скалл отметил, что ни на одной из табличек не значилось просто «ЗАКРЫТО».

Судя по всему, отсутствующие хозяева магазинов не хотели, чтобы двери взламывали в поисках продуктов, поэтому они ясно информировали грабителей, что брать здесь нечего.

Ирак, Багдад Утро 18 мая 2019 года

Как ты там… за чертой, где ты там в тишине…. Заболел я душой… что вернулась ко мне… ДДТ Белая ночь

Аллах велик… Аллах Велик…

Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед Пророк Его

Я намереваюсь совершить два ракаата намаза единственно во имя Аллаха Всевышнего, Свят он и Велик…

Намаз — совершенный с чистым сердцем и искренним намерением — возводит человека на небеса, давая хоть на секунду открыть запретную дверь, чтобы узнать — что там. А там — спокойствие души, которое может на земле познать лишь искренне верующий человек, давно отринувший все суетное, мимолетное — ради великого, ради великой цели.

Все то, ради чего он раньше существовал, все то. ради чего существуют те люди, которых он клялся защищать много лет назад — все это мелко, суетно. Мерзко. Каждый из них думает лишь о себе, о своей утробе не ведая о том, что придет время — и они будут пожирать в свою утробу лишь огонь. Так будет со всеми, кто не уверует…

Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед Пророк Его.

В его жизни больше нет места суетному, нет места мимолетному. В том месте, которое большинство упоминает лишь с проклятьем — ему открылась истина. Истина, которая стала его новой путеводной звездой. Истина, которая не содержит лжи звезда, что требует идти по пути, освещенным ею — а не просто ходить в разукрашенный храм, ставить свечки и пить «крещеную» воду. Разве Иисус где то сказал в своем учении, что надо делать это? Но они это делают. Потому что неверные. Потому что боятся огня, который их пожрет. Даже не зная — все равно боятся…

Напротив него — молится человек по имени Рашид. Одно из самых распространенных имен здесь — но у него есть и другое, тайное имя, которое он принял. Чтобы быть ближе к Аллаху Всевышнему. Его имя — Абдалла, что значит — раб Аллаха. Он — из своих. Из тех, кто готов отдать жизнь за торжество таухида. И неважно, сделает он это или нет — ведь важно намерение…

Они вместе делают намаз на который он призвал их, небольшую группку молодых людей. Почти подростков, почти детей. Это — новое поколение джихада, его будущее. Те, кто родился на руинах, тот, кто видел, как пришедшие неверные соблазняют их земными благами — но не купился, восстал. В этом — будущее джихада. Их не купить никакими подачками. Все они из благополучных семей — но отринули путь, начертанный их родителями для них, отринули даже имя, которое они им дали — и все ради Аллаха Всевышнего.

Они помогут ему совершить задуманное. Тагут — должен пасть. Он должен пасть здесь, окропив святую землю Востока своей кровью.

Но пока — они вместе совершают намаз. Единственно, во имя Аллаха Всевышнего. Намаз короткий — в два ракаата, потому что они доказывают свою верность Аллаху Всевышнему не словами, а делами. Каждый день, проведенный на джихаде — стоит больше, чем все дни, проведенные в хадже. Особенно если он лицемерен.

Наконец — намаз заканчивается. Они рассаживаются за стол — и он видит, как у них горят глаза. Это хорошо…

— Иншалла, это не последний намаз, который мы совершим вместе… — говорит он

— Иншалла — отвечают ему за столом.

— Прежде чем мы продолжим разговор — мягко говорит он — о том, что волей Аллаха нам предстоит сделать, мы должны обсудить один очень неприятный вопрос. Я говорю про курьера, которого ждали на железнодорожном вокзале. Откуда шайтаны узнали, что он там будет?

Мелодраматическая пауза. Он знал правила — не давай ответов, задавай вопросы. Кто задает вопросы, тот держит нить разговора.

— Эфенди… среди нас нет предателей — дрожащим голосом говорит Абдалла, волей Аллаха амир ячейки

— Ты уверен?

— Клянусь Аллахом…

Снова мелодраматическая пауза.

— Вам следовало бы знать, что ни одно ваше постыдное действие, действие выводящее вас из ислама — не укроется от взора Аллаха Всевышнего, а значит и нас — тех, кто искренне верит, и нуждается в помощи Аллаха на своем пути. Хвала Аллаху, я узнал имя предателя, выдавшего маршрут, и наказал его. Но чист ли каждый из вас?

…

— Я еще раз спрашиваю… — скажите же за к5аждого из вас, чист ли он помыслами и делами…

Начинают говорить. Неуверенно, но начинают. И это правильно — не дело подозревать друг друга. Это его дело — подозревать всех. И доказательства к тому — у него имеются…

— Хвала Аллаху, вы доверяете друг другу и это хорошо. Однако, у меня нет оснований доверять кое-кому из вас.

Снова — мелодраматическая пауза.

— Тебе!

Палец — упирается в красивую, кудрявую девушку с волевым, четко очерченным лицом.

— Мне… но эфенди… — лепечет она. Она еще не знает правил того движения, в которое она пошла по велению сердца и за своим парнем, который привел ее. Тот, кто воевал на джихаде, все равно попадает в рай. Даже если он падет от руки не неверного — а своих собратьев муджахидов. Так что — при малейшем подозрении никто не будет выслушивать оправдания, никто не будет устанавливать ни вину, ни степень вины. Все равно все они — потенциальные шахиды и всем им — рай. Так какая разница — когда и чьей рукой.

— Ты скрыла от братьев то, что твой старший брат служит в специальной службе, разве не так?

— Да, но он не живет с нами!

— Но он твой брат!

— Я ему ничего не говорила!

Ошеломленные студенты смотрят на девушку. Все знают ее. Все учатся с ней. Кое-кто даже спал с ней. Но никто и не пытается ее защитить от обвинений. Аллах — важнее любого из них, джихад — важнее любого дела, важнее самой жизни. И кто если что им думает — тот молчит. Не хочет быть следующим.

— Не говорила?! Он твоя плоть и кровь, разве не так? Может, он специально подослал тебя сюда, чтобы ты шпионила?

— Нет! Нет! — у девушки начинается истерика — нет!

Он спокойно пережидает. Потом мягко говорит

— Твой телефон выключен?

— Да, эфенди.

— Тогда включи его. Сейчас.

Девушка — подчиняется, ее движения — напоминают движения зомби, она в шоке от обрушившихся на нее обвинений, даже не пытается защититься. Пора уже бежать… хотя бежать тут некуда…

Она включает телефон.

— Звони своему брату. Скажи, что у тебя проблемы. Скажи, чтобы приехал сюда.

Она недоуменно смотрит на невозмутимого посланца смерти перед ней. Он вдвое старше любого из них. Настоящий лидер.

— Что тебе дороже? Аллах? Или твой брат?

— Но он… ничего не знает.

— Это неважно. Он пошел к неверным на службу. Он убивает правоверных, пытает их. Он — из числа угнетателей. Смерть ему!

Все молчат. Она включает телефон, набирает номер…

— Рашид… у меня… проблемы. Ты можешь приехать? Что? Нет… просто приедь, забери меня. Я осталась одна… Да, пиши…

Ее лицо вдруг искажается

— Рашид, не приезжай. Они…

Он первым — перегнувшись через стол, добирается до нее, вырывает из руки трубку. Нажимает на отбой — но не вытаскивает аккумулятор, не разбивает. Он достоверно знает, что будет за этим — брат позвонит в оперативный центр, те установят примерное местонахождение телефона, даже неактивного — на этой уйдет минут пять, не больше — и еще через десять минут группа захвата уже вышибет эту дверь…

Девушка бросается к окну — но ее догоняют, бросают на пол…

— Что с ней надо сделать?!

— Эфенди, но она…

— Она предала нас. Все слышали?

Амир показывает пальцем на Рашида, главного в группе.

— Принеси нож с кухни.

Рашид идет на кухоньку — она тут отделена только лишь занавеской. Приносит оттуда нож — большой, грязный, с сальной, заляпанной рукояткой. Он совсем не похож на орудие убийства.

— Ты — палец безошибочно упирается в парня девушки — возьми нож. Зарежь ее.

…

— Она предала нас. Предала Аллаха Всевышнего. Зарежь ее…

Парень — берет нож. Он большой, высокий, нетипично высокий для иракца. Смотрит на нож так, как будто не понимает, зачем он предназначен. Потом — его лицо вдруг искажает ярость, он перехватывает нож так, чтобы метнуть его.

— Аллах Акбар!

Почти неслышно — хлопают, один за другим три выстрела. Бесшумный пистолет выплевывает три пули в лицо предателю.

— Самед!!!!

Девушка с поразительной силой вырывается и бросается на любимого, пачкая руки в багровой его крови.

— Кто вы такие? Вы воины Аллаха? Или сборище болтунов, решивших поиграть в джихад? Что вы готовы отдать ради Аллаха Всевышнего. Чем пожертвовать? Какие испытания пройти? Неужели вы думаете, что религия Аллаха — это только слова? Может быть, вам пойти в христианскую церковь? Неужели вы думали, что вера не потребует доказательств? Неужели вы думали, что Аллах Всевышний не пошлет вам испытаний?

Кто-то мнется, кто-то вдруг звереет лицом. Поднимает с пола нож, наклоняется и ударяет бьющуюся в истерике девушку ножом, неумело и страшно. Брызжет кровь, девушка кричит как забиваемый ягненок, потом крик переходит в хрип, когда нож пробивает легкое. Новоявленные джихадисты — не в силах оторваться от кровавого зрелища.

Дело сделано. Теперь — эти щенки виновны в двух убийствах, а скоро — будут виновны еще и в убийстве сотрудника полиции. Или нескольких, если Аллах будет милостив. Каждый из них знает, что это означает — живыми их брать не станут, ликвидируют на месте. Значит, пути назад им больше нет.

— Бисмиллахи… — амир вынимает из вдруг ослабевшей руки нож, сам наклоняется и делает короткое движение, вскрывая артерию — ты правильно поступил, брат. Ты делом доказал свою преданность Аллаху. Всем остальным — это только предстоит.

Можно было бы назначить амиром того, кто только что на их глазах жестоко зарезал одну из своих, наверное ту, которая не раз одаряла своими ласками кого-то из них… но он не будет этого делать. Это вызовет конфликт. А конфликт этот — просто решить, набрав на трубке тот номер, который висит на сотнях плакатов и объявлений по всему городу. Назови адрес — и через пятнадцать минут там будет несколько десятков кяфиров на бронетехнике.

Нет, он такой ошибки не допустит.

— Каждый предатель заслуживает смерти. Вас не должны связывать с этим миром никакие узы, ведь вы — воины Аллаха, джихадисты. В вашем сердце — не может быть никакой любви кроме любви к Аллаху Всевышнему. Поняли?

Кровь на полу уже подступает к ботинкам.

— Вы все поняли?

— Да, эфенди.

— Идите вниз и ждите меня там, в машине.

Нет, они не джихадисты и не воины. Но станут ими. И если даже только один из них станет — смерть всех остальных будет оправданна и угодна Аллаху Всевышнему.

Он наскоро осматривается… ничего нет. Перед тем, как уйти — он оставляет гранату под одним из трупов и еще взрывное устройство с датчиком, реагирующим на нарушение замкнутого объема. Он сам его изготовил, использовав в качестве инициирующего устройства часть автомобильной сигнализации…

Аллаху Акбар…

Этим утром — я впервые немного пришел в себя. Надо было работать.

Я собирался ехать в Министерство нефти — но ты предполагаешь, а судьба располагает, как говорится. Когда я вкушал свой скромный и до черта надоевший мне завтрак — позвонил дежурный и условным кодом сказал, что по городу объявлена тревога и сбор — в центре, у казарм Гвардии…

Когда я добрался туда — утренний Багдад становится все более похожим на Москву по части пробок, все из за массовой высотной застройки — там уже заканчивали сборы. Рослые, коротко стриженые президентские гвардейцы суетились у четырех вертолетов Ми-171, в стороне — собиралась наземная группа. Я заметил четыре бронетранспортера… похоже, облава предполагалась крупная. Чуть в стороне — у группы машин наши и иракцы уточняли последние детали…

Подхожу, здороваюсь. В числе офицеров — Павел Константинович, мой непосредственный шеф здесь, который тоже по Роснефти числится, безопасность обеспечивает. Отходим в сторонку.

— Здравия желаю. Из-за чего сыр — бор?

— Из-за чего? — шеф испытующе смотрит на меня — и ты не знаешь? По твоему сторожку,[35] между прочими, работаем…

— По моему?! — удивлению моему нет предела

— По твоему, по твоему. Ты Рашида Зебари в срочный розыск ставил?

— Я.

— Всплыл он.

— Где?!

— В Адамии. Его засекли там сегодня утром, был анонимный звонок.

Я оглядываюсь.

— А чего такими силами выступаем?

— Чего… — шеф скептически усмехается — ты же его как особо опасного подал. А там инцидент был вечером. Одному из мухоморов позвонила младшая сестра, попросила забрать, потом крикнула, чтобы не приезжал. Иракцы отследили звонок, послали группу захвата. Как попытались войти в адрес — взрыв. Взрыв необычайно мощный, четверо на месте, двое позже скончались. Группа опытная была, на растяжку бы не повелись.

— Связи не вижу.

— Сейчас увидишь. Погибшая — Султана Решид, училась в той же группе, что и Зебари, в Политехническом. Инцидент второго уровня.

А всего их шесть. И отсчет снизу. Первый — это массовый вооруженный мятеж.

— Так что давай, собирай манатки и в колонну. Мы с полицией поедем, с мигалками.

— Разрешите с гвардейцами?

Шеф оглядывает меня.

— И куда ты лезешь… — бросает сквозь губу — что, пионерские костры в ж… не отыграли?

Про Аль-Малика я ничего не говорю. Но мне надо быть там первым — возможно, и цокнемся. Судьба — штука странная.

— Мало ли — привычно отговариваюсь я — инциденты всякие могут быть. А я телефоны знаю, чуть что — сорганизуемся.

Несмотря на все самые современные виды связи — вся связь у нас кавказская, то есть по сотовым телефонам. Название пошло со второй чеченской — ни мы не боевики старались не забредать в те места, где нет сотового покрытия, вся связь и координация — шла по сотовым.

Подхватив из машины тревожную сумку и автомат, бегу к вертолетам. Кто-то узнает меня — пт соревнованиям, скорее всего, приветственно машет рукой.

Мы взлетаем. Мощные турбины — легко вытягивают в воздух перегруженные броней, пулеметами и бойцами головастики, мельчает старый президентский дворец — новый, чуть дальше. Под брюхом — бурая вода Тигра, стальной поток по мостам, ослепительная синь небоскребов, покрытых голубыми стеклянными панелями. Кто-то там, на набережной — уже набирает номер в тщетной попытке дозвониться до амира и сообщить, что от казарм президентской гвардии взлетают вертолеты, и значит — будет серьезная спецоперация. Тщетно… по сигналу все операторы сотовой связи отключили всю связь на район, оставив только номера по особому списку и только одной компании — МТС. Здесь МТС — выполняет функции чего-то вроде спецсвязи, потому что сеть русская и меньше шансов, что среди сотрудников окажется сочувствующий джихадистам. Сейчас МТС поддерживает связь через ретранслятор, установленный на высотном дирижабле, висящем над Багдадом…

Президентские гвардейцы — лучшие из лучших — привычно готовятся к бою, проверяют снаряжение, только магазины не примыкают — в вертолете это делать запрещено по соображениям безопасности. Снайпер — уже устроил свою винтовку на гиростабилизированную платформу у люка, отслеживает обстановку, пулеметчик контролирует хвост — иракцы, как и на американских вертолетах — ставят сзади пулемет для защиты с кормы. Все в меру веселятся, кто-то по-свойски толкает меня в бок и предлагает нечто, напоминающее портсигар, отполированный до блеска. Я показываю кулак и иракцы начинают смеяться. Это кат. Есть такой кустарник, растет в основном в Йемене — но в последние десятилетия его начали культивировать и в Сомали, и в Омане. Это такой кустарник, его листочки жуют, примерно, как табак засовывают за щеку. Это легкий наркотик, не такой вредный как тяжелые — но все таки вредный. Сначала — он дает силы, не чувствуешь усталости, но потом — усталость наваливается подобно тонне кирпичей, плюс к ней тяжелая депрессия, от которой можно даже застрелиться. С джихадистами из Йемена — а сам Осама бин Ладен имеет свои корни не в Саудовской Аравии, а в Йемене, в горах Хадрамута — эта зараза расползлась по всему Востоку.

Мы идем над Тигром, огромной и древней рекой — здесь, в этом месте — одна из колыбелей цивилизации. По правую руку — Министерство обороны, дальше старый Королевский дворец. Дальше начинается Адамийя — суннитский район, в котором можно солидно нарваться.

— Куда идем? — кричу, перекрикивая турбину

— Блокируем Шааб-Юг! На круговой развилке!

Совсем охренели, если честно. Они что — по всему аль-Шаабу шерстить собираются? Да тут дивизия нужна. Тем более — район перестраивается, тут жилье строят повышенной этажности для тех, кто работает в Северном промышленном парке. На этих стройках сам черт ногу сломит…

Сейчас остановим движение. Достаточно одного отмороженного водителя с Калашом, которому просто надо проехать — чтобы такое началось…

— У полицейского поста высаживаемся!

Ага. То-то они в помощь.

Вертолет начинает снижаться и замедлять ход…

— Готовность!

Все в последний раз проверяют снаряжение. Если все в норме — кладешь руку на плечо соседа. У меня все в норме.

— Есть готовность.

— Минута до сброса!

Снайпер освобождает дверной проем. Выпускающий встает у лебедки, вторая в хвосте, десантируемся в два потока. Вот это — как раз один из немногих недостатков Ми-17 по сравнению с БлекХоком и его китайской копией. Американцы — по вьетнамскому опыту предусмотрели два отдельных места для бортстрелков, которые не мешают десантированию — и бортстрелки защищают вертолет, когда он наиболее уязвим — на взлете — посадке. У нас этого нет ни хрена, и все паллиативы проблему не решают. При том, что Ми-8 в своей крайней версии способен нести аж шесть блоков НУРС и вдобавок четыре ПЗРК для самозащиты от воздушных целей — для бортстрелков он очень и очень неудобен.

— Висение, высота!

— Лебедка пошла!

— Группа на сброс!

Вместе со всеми — спускаюсь вниз по лебедке, обжигая руки. Вертолет — сбросив десант уходит в сторону, набирая высоту — они встанут в карусель и будут прикрывать нас, пока это возможно. Почти ничего не видно из-за пыли, дышать нечем.

Нас сбросили на развязке — отличной бетонной развязке, разводящей потоки в Адамию, Тавру и к БИАП. Машин — тьма и просто не представляю, как мы перекроем движение. Нас же просто порвут тут на мелкие части водилы.

— Справа чисто!

— Слева чисто.

Бросаю взгляд на Адамию — с облегчением убеждаюсь, что все пока идет по плану. Нет дымовых сигналов — горящих покрышек, дым от которых — черными столбами упирается в небо. Если такое есть — значит, местные готовы оказать сопротивление и предупреждают остальных. Локальный мятеж — может быстро перекинуться на весь город…

Мы бежим к блок-посту, здоровенной бетонной крепости. Около нее — в капонирах по обе стороны дороги полицейские БТР. Крепость — одно из того немногого, что разделяет суннитскую Адамию и шиитскую Тавру. Если ее не будет то рано или поздно здесь начнется резня, поводом может быть все что угодно — даже продутый футбольный матч. Около крепости — президентский гвардеец, точнее — капитан гвардейцев — что-то втолковывает местному полицейскому, держа того за грудки.

Это нехорошо. Подхожу. Отдаю честь

— Шако мако? — спрашиваю по-свойски — в чем дело?

Капитан раздраженно поворачивается — но видит перед собой русского. Русский не из тех, кому можно дать в морду.

— Вот этот ишак не хочет останавливать движение.

— Но эфенди, если я перекрою движение, нас всех побьют камнями! Этого нельзя делать!

— Эфенди капитан, на минутку…

Мы отходим.

— Рафик, вообще то полицейский прав. Если мы совсем перекроем движение, тут бунт начнется. Всем будет плохо.

— Но у меня приказ.

— Рафик, операция подготовлена наскоро. Не все продумано. Если полностью остановить движение, тут и в самом деле начнется мятеж. Надо просто проверять машины, вот и все. Все машины. Если водители увидят, что очередь двигается — они не будут так злы на нас и будут ждать своей очереди. Лучше так сделать.

Капитан сомневается

— За это накажут.

— Не накажут — говорю я готов взять ответственность на себя. К тому же — нас должна сменить полиция, а мы должны идти на зачистку, верно? А как она проедет, если тут будет пробка до самого моста 14 Июля?

Капитан решается

— Вы правы рафик, сейчас отдам приказ.

Мы возвращаемся. У поста — уже густеет толпа, кипит их разум возмущенный — и в любую минуту это варево может выплеснуться.

— Халас! Халас! Сейчас все поедете! Халас!

Не сразу — но толпу удается успокоить…

Примерно через час — с опозданием двадцать минут от расчетного — к нам пробивается колона полиции, пикапы и БТРы. Они как и я предполагал — застряли в пробке, были вынуждены обходить по объездной, а потом вставать на встречную полосу, чтобы добраться до нас. Передав им пост, мы выдвигаемся в район, шерстить.

От самого шмона — я особых результатов не жду, только если на что наткнемся случайно. Но это — примерно то же, что и бросать гранату в пруд — бросил, и посмотришь, что всплывет. Так и тут — мы это камень. Надо районом полно вертолетов и БПЛА. Все под наблюдением. Если аль-Малик здесь — он вынужден будет проявлять активность, как то уходить из кольца. Вот тут мы в него и вцепимся. И надеюсь, что не отпустим…

Иншалла…

… тем, которых предостерегали другие: «Воистину, против вас собрались люди. Бойтесь же их». Но от этого у них только укрепилась вера, и они ответили: «Довольно нам Аллаха, Он — наилучший покровитель»…[36]

Воистину нет хранителя надежнее, чем Аллах, и чудеса, явленные на джихаде — лишь только укрепляют правоверных в своей вере.

Прямо в нескольких сантиметрах от его лица — остановились ботинки. Черные, зашнурованные, усиленные кевларом, не поддающиеся ни огню, ни стеклу. Ботинки солдата и не просто солдата. А того, которого послали убивать их, и дали самое лучшее, что у них есть. Многие из тех, кто встают на джихад, у них нет даже обуви. Но у них есть то, что нет у этого солдата, которого экипировала и послала в бой Держава. Настоящая, та, которая когда-то посылала в бой и его самого, ставшая с тех пор еще сильнее внутри и еще слабее снаружи. У них есть вера в Аллаха, та самая вера, которая привела их сюда. У этого солдата — нет веры ни во что, нет ничего такого, во что бы он верил так сильно, что сознательно бы отдал жизнь за это. И потому — они рано или поздно проиграют. Не будет по-другому. Не будет…

К ботинкам — присоединились тем временем другие.

— Товарищ майор, периметр установлен. Все перекрыто отсюда и до трассы, выход на трассу блокирован.

— Присоединяйся к поискам. Лично проверяй все, лично, понял? Сначала зеленые, а потом и ты.

— Так точно.

— Двигай.

— Есть. Вперед!

Ботинки — протопали рядом с укрытием. Одни остались…

Почти ничего не видно. Каменная могила — давит свинцовой тяжестью. Он с детства боялся закрытых пространств — но долгие молитвы, самодисциплина и пребывание на джихаде — избавили его от этого страха. Аллах — избавил его от страха, наполнив взамен верой в предназначение. Знанием особой роли на Земле.

Он, как и любой правоверный — рожден для того, чтобы утвердить Шариат Аллаха на всей земле, при необходимости — отдать жизнь за это, поменяв его на вечное блаженство в высших пределах Рая.

Но для того, чтобы осуществить то, ради чего он появился на свет, ради чего он создан волей Аллаха — сегодня он должен выжить…

Ботинки — потоптались почти у самого его лица. Потом — он увидел колеса… колесо остановилось. Ботинки — выстроились задниками к нему, их обладатель, вероятно, стал по стойке смирно у машины и отдал честь.

— Кузнецов…

— Так точно, товарищ полковник, разрешите доложить?

— Давай.

— Периметр установлен, выход на трассу блокирован. Группы по пять человек, прочесывают дома, в каждой группе — по одному нашему. Мною отдан приказ — зеленым не доверять, чесать конкретно. Связь с птичкой установлена. Резервная группа на позиции у Северного комплекса, в ней четыре тяжелые коробочки.[37] Доклад окончен.

— Зеленые — надежные?

— Так точно. Спецотряд полиции и рота Президентской гвардии. В каждой группе — по одному по два гвардейца.

— А сам чего стоишь?

…

— Командир, на… Бери группу и присоединяйся к поискам.

— Так точно.

— Давай, действуй. Сачки… провафлите — полетите отсюда первым же рейсом. Гасилы грешные.[38]

— Так точно!

— Ты еще здесь!?

Все то же самое, все так, как было и раньше. Ничего не изменилось…

Ничего.

Но изменится. Скоро. Очень скоро…

Старый бронированный Урал — «покемон», используемый в качестве штаба — работает вхолостую мотором в одном из переулков. Подпитывает генератор, от которого питаются жрущие до черта потребители — прежде всего, рабочие места операторов, принимающих информацию и контролирующих операцию в целом. Около покемона — мухоморы с автоматами наперевес, настороженно посматривают на окна и на крыши. Я их понимаю — я бы тоже нервничал. Район неспокойный.

Я выбрал группу и иду с ней — переводчик и одновременно контролер. Иракцы — хорошие люди… просто они не такие как мы. Русский — осудит совершившего преступление даже если это его брат. Не каждый, конечно, но большинство. И общество его поймет и поддержит. Или — по крайней мере поймет, чем он руководствовался. Иракец — никогда такого не сделает, ни за что на свете. Сделать такое — означает стать изгоем навсегда. Все понимают, что это плохо — но по-другому не могут, просто мы можем и уйти — а нам тут жить. Поэтому — русский офицер в отряде, благо и для них самих, хотя не каждый это признает. Если даже общество и начнет задавать вопросы — можно всегда сослаться на то, что так скомандовал русский офицер. Ну и… к сожалению, иракцы несколько ленивы, если это не касается их пятой точки. Любят срезать углы. Что есть — то есть…

Нас пятеро — традиционный состав штурмовой группы, четверо, две боевые пары, и пятый — контролер. Там, где нам открывают — мы вежливо просим осмотреть жилище, обещаем, что ничего не возьмем и не сломаем. Там, где двери закрыты — мы используем полевой рентген — это такой аппарат, выпускается в Волгограде. Приложишь к двери или к стене — и видишь, есть внутри нечто, похожее на людей или нет. Я надеюсь иракцы никогда не узнают, что эту штуку мы начали выпускать, тупо скопировав израильский аппарат. Без лицензии конечно — еще им за лицензию платить. В советские времена — туда столько наших докторов — кандидатов уехали, что они теперь нам по жизни должны. Перебьются…

Застройка плохая. Не то, чтобы очень — по крайней мере, тут нет заборов из сетки — рабицы. Но плохая — жилые дома чередуются с нежилыми, в тех, в которых живут несколько семей — есть незаселенные, заброшенные квартиры, в которых не знаешь, на что нарвешься. Все дело в нефтяных доходах. Как только иракцы немного вздохнули свободнее — они стали переселяться из Багдада в пригородные поселки, субурбии и ездить на работу на машинах. Совсем как американцы, которых они ненавидят.

Чистим. Не торопясь — работаем квартиру за квартирой. Я обычно страхую на лестнице или на улице, чтобы дать возможность спокойно работать сыгранным меж собой иракцам. Но на произвол судьбы ничего не оставляю — сам прохожу, проверяю зачищенные адреса.

Жарко. Уже начинаю думать, что мне и в самом деле не стоило сюда лезть. Ну и какого черта я тут стою, груженый как верблюд?

— Чисто, рафик Искандер…

Последняя квартира небольшого дома на четыре квартиры. Сам захожу, проверяю. Мельком отмечаю, что у нас, в России — такая квартира стоила бы не менее полутора соток баксов даже не в Москве. Метров девяносто, типично арабский балкон — размером с обычную комнату, прикрытый фигурной решеткой — иракцы из-за жары любят спать на балконах, а не в доме. Или на крышах — они тут плоские, потому как дождей почти не бывает. Да, действительно чисто. И заброшено.

Выхожу. Командир гвардейцев — старательно крепит липкую ленту с голограммой, для надежности — пишет специальным, видимом только в ПНВ маркером знак на стене — послание грядущим поколениям…

— Покурим, рафик — предлагает второй гвардеец, низенький и сильный пулеметчик Рахим

— Не курю — отвечаю я — просто отдохнем…

Иракцы смеются. Курение у них национальная болезнь, тот кто не курит — не совсем мужчина. Я, когда насядут отговариваюсь тем, что курю только кальян. Так можно.

Выходим. Рядом — пыхтит мотором бронетранспортер Камаз, почти один в один похожий на южноафриканский Ратель. Командир грохает прикладом в люк, высовывается усатый аскер. В ответ на начальственный рык — моментально появляется двухлитровая бутылка чистой питьевой воды. Пускаем по кругу…

Аскер скрывается от беды.

— Что ты ему сказал

— Чтобы бдительность не терял — отвечает командир гвардейцев — знаешь, рафик, а я в России был весной. Хочу еще поехать.

Дело хорошее.

— И как?

— Большая страна… — иракец мечтательно закатывает глаза — земли много-много, деревьев много-много, воды много-много. Наверно, ваши предки были очень сильными воинами, раз сумели завоевать столько земли.

Я качаю головой

— Не в этом дело, друг

— А в чем, рафик?

— А в том, что все народы — присоединялись к нам добровольно.

— Это как?

Простому арабу такое не понять. Даже самое маленькое племя — здесь гордо требует независимости. Дело не в гордости, как думают некоторые. Просто здесь силен трайбализм, кто бы не пришел к власти — свое племя, свой народ он будет возвышать, а чужие — угнетать. Поэтому, мононациональное государство — здесь жизненная необходимость.

— Вот смотри — иракцы любят такие рассказы, они не циничны, слушают очень внимательно — были, скажем, такие люди, грузины. Они христиане, а рядом — все были мусульмане. У них было мало земли и мало мужчин — а рядом Кавказ, Чечня, горцы. Как думаете, что с ними было?

Командир, по имени Рашид цокает языком

— Понятно что, рафик. Хотя — они могли же принять ислам.

— Да, но они не захотели этого сделать. Вместо этого — они обратились к России и попросили принять их в наше государство. Нас было в тысячу раз больше, чем их. Мы сделали это — и больше их никто не трогал, потому что мы воевали за них. Они остались христианами и сохранили самоуважение, понимаете? А мы — приобрели эту землю себе.

Рашид думает. Потом качает головой

— Вы глупо поступили, рафик.

— Почему?

— Надо было завоевать их. С тем, кто в душе раб — нельзя ни о чем договариваться. Если бы вы их завоевали — вы бы сами сказали им как жить по праву сильного. А вы — начали разговаривать со слабыми как равные. Это добром не кончится, рафик.

— К сожалению, ты прав. Тридцать лет назад — они сказали, что хотят быть независимыми, вышли из Советского Союза и сделали самостоятельное государство. А потом — они стали дружить с Соединенными штатами, воевать за них. Они пригласили на свою территорию американских солдат — а потом напали на нас.

Иракцы начинают оживленно обсуждать сказанное.

— Так и должно было произойти — наконец, выносят свой вердикт иракцы — с такими нельзя иметь дело, их можно только бить и бить. Мы выгнали американцев со своей земли, потеряв миллион человек. А они пригласили их к себе сами. Они рабы, вдобавок неблагодарные. Смерть им!

Иракцы оживленно переговариваются

— Абделькарим говорит, что когда у нас здесь будет мир, и не надо будет воевать — он бы хотел помочь вам наказать этих подлых собак!

Я прикладываю руку к сердцу

— Рахмат.

Наверное, зря затеял разговор — к дурному идет. Спасает рация — я выслушиваю сообщение, делаю страшное лицо.

— Раис едет!

Раис — надо кончать с перекуром. Попадешь под горячую руку — узнаешь фунт лиха.

— До конца улицы пройдем и хватит с нас…

Заходим в здание — тоже двухэтажное. Начинаем чистить сверху — разумнее по многим причинам. Поднимаемся на второй, я слушаю рацию.

— Бархан, я Листок — один, при проверке документов обнаружены два подозрительных лица, документов на машину нет. Вопрос — какие будут указания…

— Листок один, маленький что ли!? Задерживай до выяснения и не засоряй нах… эфир. Отбой.

— Бархан, это Пятерка. Наблюдаю подозрительных лиц на автостраде, до двадцати человек. Активности нет.

— Пятерка, запрос — оружие видишь?

— Бархан, отрицательно, но оно может быть в машинах.

— Пятерка, вас понял, работай осторожнее. Посылаю ГАИ проверить.

ГАИ — так здесь часто называли местную дорожную полицию. В отличие от чудовищных аббревиатур последнего времени — это название стало родным, а гаишник — стал неотъемлемой частью народного фольклора.

— Коробочка, бортовой номер восемь три пять на связь.

— Коробочка восемь три пять на связи.

— Сдай немного назад, ты нам мешаешь.

— Бархан всем, по воздуху — нет движения. Четверка не выходит на связь, вопрос — кто-нибудь видит Четверку?

Пока спецы шерстят квартиру — я смотрю на улицу через причудливый узор решетки, которая здесь с успехом заменяет стекла. Движения на улице почти нет — только БТР ворочается под окнами, вдалеке покемон, около него — серебристый Мерседес кого-то из начальства и прицепом за ним — Тигр в пятнистом городском камуфляже. Кто-то идет по улице… в самом ее начале, метров двести будет, если не больше.

И тут — я понимаю, что что-то не так…

Этот дом — один из многих в Багдаде — как шкатулка с двойным дном. Он использовался как явочная квартира еще со времен американской оккупации. Остались в нем тайники и сейчас…

Он выбирается из тайника. Медленно, осторожно и медленно — идет к лестнице. На цыпочках — поднимается на второй этаж. Осторожно крадется по коридору, приоткрывая дверь за дверь. Где оно? Ага… вот.

Внизу — стук в дверь, потом — грохот выбитой двери, жадные лучи слепяще-белых фонарей, шарящие по стенам. Сухая, отрывистая команда

— Вперед!

В ответ — чье-то ворчание… все уже достаточно устали и мало верят, что кого-то удастся поймать…

— Когда нас покормят?

— Вперед! И внимательнее. Проверить каждую комнату! А вы — на второй этаж, живо. Потом проверяю сам…

Разбиваются на пары. Идут, прикрывая друг друга. Он знал, как это бывает — потому что и сам когда-то учился у тех же учителей.

Как можно в одиночку убрать сразу несколько подготовленных и хорошо вооруженных бойцов? Варианты есть… Особенно в таком доме и особенно, если есть хорошее оружие и специальная подготовка.

Оружие у него есть. Китайский бесшумный пистолет, пиратская копия ПСС, но под собственный, девятимиллиметровый патрон с вольфрамовым сердечником. В нем семь патронов — на пять противников. Есть даже небольшой запас.

Он внимательно слушает, каждый звук — имеет для него смысл. И когда дверь внизу с треском распахивается — он начинает считать. Считает…

Сильный удар ногой по полу — и он проваливается вниз, в замаскированный, точнее наскоро заделанный люк, оказываясь за спиной у штурмовой пары. Они не успевают обернуться — по две пули на каждого и готово. Не мешкая, он выскакивает в коридор, бежит. Офицер — куратор в начале коридора на свою беду решил перекурить — и реагировать не готов, глаза со старую, пятирублевую монету, рука перехватывает автомат. Поздно! Еще три — пистолет разряжен. Он бросает его — больше не нужен. Минута, не больше — все, что у него есть, дальше те, кто чистят сверху поймут, что что-то неладно. Он снимает с одного из убитых трофейный тяжелый шлем, похожий на рыцарский, привычно надевает на себя. Так… теперь наружу. И быстро. На нем — такая же форма, ну… может, почти такая же — но этого не видно. Через открытую дверь — бьет яркий поток света, и кажется — что он возносится к Аллаху, на небеса, в верхние пределы Рая. Нет предела блаженству, которое получает шахид, оказываясь в раю, и со всех концов земли — учуяв запах шахады сюда направляются правоверные, чтобы отдать жизнь за Аллаха Всевышнего. Он идет открыто и видит, все, что есть на улице — техника, вооруженные люди в шлемах и в красных беретах. Но они не обращают на него внимания, он — всего лишь один из них, человек в шлеме. Только Аллах Всевышний читает в сердцах людей, только Аллах Всевышний может открыть им эту тайну — но они отреклись от Аллаха, променяв свою веру на миску собачьей похлебки. И значит — они слепы и глухи, и не узнают его, пока не будет слишком поздно.

Все по чесноку. Он рискует вместе со всеми, он — на улице, в зоне, по которой пройдет ударная волна. Конечно, на нем бронежилет и шлем, но не факт, что они защитят его. И в конечном итоге — все в руках Аллаха…

Ирак, Багдад Русский дом Ночь на 19 мая 2019 года

— Еще раз…

Комната для оперативных совещаний, экран во весь стол. Сама поверхность стола — и представляет собой один большой экран, который можно сделать либо общим — либо у каждого будет свой. Сизый сигаретный дым плывет к потолку, где кондиционер Прайс-Вестингауз безуспешно пытается разогнать дымное облако, нависшее над нами подобно грозовой туче.

Снова смотрим. Данные с беспилотника — вся операция записана, конечно, кроме того, что произошло в домах. Дешифровщики — уже спели почистить запись, совместить ее с переговорами на рабочей частоте и нанести разбивку по зонам ответственности. Каждый — стоит так, как он работал там, по разбивке. И смотрит только на свой сектор — смотря на все разом, не увидишь ничего…

Я смотрю на свой. И знаю, что ничего не увижу…

Краем глаза посматриваю на то место, где я знаю — будет взрыв. Это не машина, это взрывчатка, как мы выяснили — заложенная в самой дороге, причем довольно давно. Дорога тут асфальтированная, так вот — под асфальтом она и была, эта бомба, это заряд. Что это такое… да скорее всего снаряд от пятидюймовой советской гаубицы. Или два снаряда. Когда пал режим Саддама и военные разбегались — на жратву, а тем более на доллары здесь можно было выменять танк.

Есть. Вспышка — сначала ослепительно белая, настолько белая, что монитор не в силах это передать. Потом — стремительно темнеющая, расползающаяся по экрану как чернильная клякса, захватывающая все и вся…

Есть что-то в этом завораживающее и одновременно отвратительное. Я попадал под ударную волну — по-настоящему не так как сегодня — дважды, и оба раза остался жив. Знаю, есть люди, у которых по десятку контузий. Это — новое лицо войны. Безумной, бессердечной, неправильной — и при том предельно эффективной.

Когда-то наверное люди сражались на кулаках — пока кто-то не поднял палку и не ударил ей собрата своего. Потом — появились мечи, с которыми римские легионеры завоевали полмира — один из них, вполне современный гладиус от Сold Steel есть и у вашего покорного слуги. Тогда все было просто — у кого больше людей с мечами — тот им победил. Потом — Александр Македонский доказал, что это не так, разгромив втрое превосходящего противника и поработив в конце концов полмира. Потом — появилось огнестрельное оружие, и церковь — предавала анафеме тех, кто им пользовался, потому что не нудно было больше тренироваться годами. Зарядил и выстрелил — и будь ты не рыцарь, а последний урод, если ты попал — ты победил. Потом — Первая мировая и крах цивилизации, истинный пролог двадцатого века. Тяжелая артиллерия, горы трупов у укрепленных пулеметных позиций и отравляющие газы. Тогда — люди узнали, что человеческая жизнь ничего не стоит. Вообще ничего — и каким бы ты ни был, добрым или злым, хорошим или плохим — ты можешь умереть, даже не увидев противника, и твоя смерть — не более чем скромная строчка в отчете, не более чем палочка в безумной статистике. Потом — была самая страшная в истории, Вторая мировая война, и еще более страшная Третья — которая просто не состоялась, хотя и привела к разрушению моей страны и унижению моего народа. Побочным эффектом этих страшных войн является то, что в двадцатом веке Запад, западный мир обогнал Восток и стремительно умчался вперед по дороге прогресса. Еще в сорок пятом, американские инженеры, разбирая артефакты потерпевшей поражение (от нас, от русских!) германской цивилизации восхищенно говорили: если бы не война, этого можно было бы ждать году в двухтысячном.

И вот прошел двухтысячный, потом десятый и вот — на пороге двадцатый год нового столетия и нового тысячелетия. Что-то произошло… что-то неосязаемое и не осознаваемое — но что-то такое, что не позволяет нам жить как прежде, в спокойной уверенности в себе. Многие этого не осознают…но я вам скажу, что произошло. Произошло то, что они, впервые за целое столетие — научились убивать нас. И то, что нас — хорошо, если полмиллиарда, а их — как минимум полтора — играет нам не на руку.

Этот взрыв — это и есть новый лик войны. Ее главная военная тайна, которую даже никто не скрывает — никогда не сдавайся. Никогда, ни при каких обстоятельствах — не иди ни на какой компромисс, пока все не сделают «по тебе», так как тебе надо. Даже если ты один, а тех, кто хочет мирной жизни десять, сто, тысяча — все равно взрывай, поджигай, убивай. Сделай так, чтобы твой противник понял — нет никакой почвы для договоренности, никакого компромисса, взрывы и убийства будут продолжаться, пока ты не сделаешь так, как он хочет. Ты не сможешь жить спокойно, нигде и никогда — пока не сделаешь то, что хочет бородатый, завшивленный ублюдок в заскорузлой от пота чалме и с не менее заскорузлыми от фанатизма взглядами…

И бомба — это и есть их единственное эффективное оружие против нас. У них нет ни самолетов ни танков. И они знают, что не стоят ничего против нас в открытом бою — хотя бы потому, что мы чисто физически сильнее их. Но у них есть бомбы — и они взрываются и взрываются. В этот раз нам «повезло» — всего один двухсотый. Зато семнадцать «трехсотых», многие в тяжелом состоянии. Еще троих нашли мертвыми в доме недалеко от взрыва — Аль-Малика и след простыл.

— Разрешите?

Генерал-лейтенант Васнецов, новый начальник КТЦ и старший военный советник посмотрел на меня больными, усталыми глазами

— Вы что-то хотели?

— Один эпизод… Разрешите?

Генерал кивнул. Я перешел на другое место, самостоятельно перезапустил программу, выделив только интересующий меня сектор.

— Вот этот человек. Я его видел из здания, в котором находился за несколько секунд до взрыва

— И что? — спрашивает Павел Константинович — обычный мухомор, что с ним не так?

— Мне интересно, куда он идет? Он ведь не офицер, так?

— Допустим… — произносит еще один ФСБшник, стоящий напротив

— Повторяю вопрос — куда он идет? По центру улицы, по жаре, в снаряжении. Сомнительно, что поссать…

Никто не смеется и даже не усмехается — все вымотаны до предела.

— Он идет к штабу. Может его послали с докладом?

— Тогда почему не бегом, товарищ полковник? Он не торопится…

Молчание

— Как Аль-Малик ускользнул из сети? Кто-то что-то видит на экране?

…

— Он — один из нас. Он знал все наши процедуры, черт, он тренировался вместе с нами. Если мы правильно его опознали — то это оперативник экстра-класса, джокер…

Краем глаза замечаю: Павел Константинович смотрит на меня, как кулак на председателя колхоза. Несмотря на то, что армия уже не та, а здесь, в Ираке — тем более не та, все равно — милые традиции сохранились. Не вылезай — тебя же и грузанут. Инициатива всегда имеет своего инициатора. Не будь слишком умным — по крайней мере, умнее своего начальника…

Но мне плевать на это, и давно плевать — я в активном резерве. Уволят — пусть увольняют нахрен. Место такому как я всегда найдется — тот же генерала Рафикат первым мне дом и машину купит. У них же тут как… не так как у нас. Саддам Хусейн об армии заботился: каждый выпускник офицерского колледжа получал ключи от новенькой Вольво. Каждый полковник — вместе со званием — ключи от новенького Мерседеса. Каждый генерал — от дома. Бесплатно, если не догадались. У нас — каждый офицер должен был испытать полной мерой все тяготы и лишения, и к концу Перестройки превратился в зачуханное и оплеванное существо. Нет, мне не обидно. Это я просто так, не обращайте внимания…

— … он не мог не знать наши процедуры, он не мог не знать про то, что над районом будут висеть БПЛА, он не мог не знать, что работает программа распознавания. Любой крадущийся, перебегающий от подъезда к подъезду, выбирающийся пешком на дорогу — любой такой человек будет замечен программой и выдан оператору как цель. Более того — я уверен и в том, что он ждал нашего появления. Так как он выбрался из кольца? Кого — везут в первую очередь и никто и не подумает спросить у них документы?

— Раненых? — догадывается Павел Константинович

— Их самых…

— Постойте… — рокочет генерал — но это что получается… он что, сам подорвал себя? Но это безумие?

— Это единственный способ быстро и гарантированно вырваться из кольца. Единственный, который приходит в голову, если предположить, что у него не было сообщников и среди иракцев и среди нас. В первую очередь — я бы обзвонил все больницы, в которые доставили раненых и пострадавших. И если одного не досчитаемся…

Обзвон — закончили через час. Как я и предполагал — одного раненого не досчитались. Он просто исчез из больницы, испарился. Судя по данным первичного осмотра — ничего серьезного, контузия, мелкие ранения осколками.

К утру — создали временную сводную оперативную группу «Царь». Ваш покорный слуга в нее… конечно же не попал. Почему? А нельзя! Действующий резерв! И нашли, что допуск к государственной тайне давно не обновлен. Вот и усё…

Закончили, когда на востоке — уже забрезжил рассвет. Спустившись вниз по скоростному лифту вышли на двор. Павел Константинович кивнул — надо поговорить. Отошли.

— Куда ты лезешь… — шеф не был настроен дружелюбно — тебе своих головняков мало- не вопрос — подкину. Куда нос суешь?

— Товарищ полковник, я Аль-Малика знаю лично. У меня с ним счеты.

— Б… и слышать не хочу. Что у тебя с источником твоим? Где данные?

Б… Я не мог сказать о гибели Джейка Барски. Пока не мог… даже мертвый, он может быть скомпрометирован. Точнее — тот или те, кто стоит за ним. А если я не могу сказать что источник погиб — все другие слова превращаются в раздражающие оправдания.

— Товарищ полковник на связь не выходил.

— А ты сам назначь! Активнее, активнее! Ты что — не видишь, что делается? Завтра нас тут — в космос запустят. Работать надо! Понял?

— Так точно.

— Иди работай. Ориентируй свой источник на Малика — и пусть работает. Без данных — не возвращайся.

— Так точно.

— Распустились. Казачья вольница!

Шеф явно остывал.

— Разрешите идти?

— Иди. Доложишь мне завтра, что сделал…

Что сделал, что сделал… Пошел бы и сам что-нибудь сделал… козел. Кто не умеет работать — тот учит, как.

Поутру — оставил сигналы экстренного контакта. Надеюсь, что кроме Барски их знает кто-нибудь еще…

Информация к размышлению

Документ подлинный

Перевод с английского, оригинал: Russia's new Middle Eastern role, вy Spengler

Россия вставила палки в колёса планов Запада на Сирию, пообещав поставить правительству Башара аль-Асада высококлассные зенитно-ракетные комплексы С-300. Точное время возможного прибытия ракет остаётся неясным; последние слова, сказанные Москвой, были о том, что ракеты ещё не на месте, и это означает, что вопрос открыт для торга.

Для Запада это унизительно — споткнуться о меняющую правила игры российскую технологию почти через четверть века после падения Берлинской стены. Ещё больший позорный факт состоит в том, что у Запада нет контрмер против российской системы, и это — результат неправильно расставленных приоритетов в обороне за последнюю дюжину лет. Если бы Соединённые Штаты потратили на противоракетные технологии хотя бы часть тех ресурсов, которые они вбухали в государственное строительство в Ираке и Афганистане, России изначально не хватило бы козырных карт в переговорах. Однако, что сделано, то сделано, а сейчас уже актуален следующий вопрос: что делать Западу теперь?

…

По моему мнению, правильнее всего подойти к этому, прочертив чёткую линию между беспринципным вмешательством России в дела Ближнего Востока и экзистенциальными для российского государства вопросами. Как бы нам не нравился способ, которым русские ведут свои дела, это не во власти Запада — изменить характер российского режима.

Что Москве нужно на Ближнем Востоке? С недавних пор она стала проявлять более активный интерес к региональным нарушителям. Жан Азиз из Al-Monitor утверждает, что встреча 28 апреля в Ливане замминистра иностранных дел России Михаила Богданова с главой «Хезболлы» Хасаном Насраллой знаменует собой поворотный момент в отношениях России с этой организацией. Новый альянс России — пожалуй, это будет подходящим здесь словом — с ливанской террористической организацией, говорит о российской ориентации на выкраивание сферы влияния.

С другой стороны, Россия, по-видимому, не хочет полномасштабного союза с иранским режимом и его сирийским сатрапом. Иран в настоящий момент преследует Россию в судебном порядке за отказ поставить обещанную систему С-300 — в тот самый момент, когда Россия утверждает, что отправляет ту же систему в Сирию. Отказ России выполнять свои обязательства по контракту с Тегераном является сигналом о том, что режим Путина не будет сильно горевать, если кто-то уничтожит иранские мощности по производству ядерного оружия. Россия не заинтересована помогать фанатичному режиму развёртывать ядерное оружие на её южном фланге.

С другой стороны, поддержка Россией режима Асада — это факт из жизни. Россия, возможно, получает удовлетворение от паралича Запада в регионе и пытается поставить Соединённые Штаты и их союзников в неловкое положение, но это дело вторичное. Кроме этого, она может хотеть продемонстрировать миру, что не бросает союзников так, как США поступили с бывшим президентом Египта Хосни Мубараком. И снова, это второстепенный вопрос. Заинтересованность России в исходе гражданской войны в Сирии проистекает из двух критических императивов.

Менее важный из них — это потребность в пункте материального снабжения ВМФ в Тартусе, обеспечивающем расширение сферы присутствия военно-морского флота России в Восточном Средиземноморье. Более значимым является страх России перед суннитскими джихадистами, которые преобладают среди восставшей оппозиции.

Россия уже 20 лет ведёт жестокую войну против джихадистов на Северном Кавказе, сопровождаемую одними из самых жутких терактов, которые вообще когда-либо совершались, в том числе массовым убийством в 2004 году 380 заложников в Северной Осетии, главным образом младших школьников. Выражение «русский параноик» может звучать как тавтология, но в данном случае у России есть все основания для паранойи. Взрывами на Бостонском марафоне кавказский терроризм перекинулся и на Соединённые Штаты…

…

Во-первых, США следует поддержать раздел Сирии на государство с суннитским большинством и алавитское «государство-обрубок» в северо-западном секторе страны, где, так уж получилось, расположена российская военно-морская станция. Курды должны получить автономию, примерно как их иракские соплеменники.

Турция будет протестовать во весь голос, потому что это будет поощрением идей независимости курдов, на которые премьер-министр Реджеп Тайип Эрдоган смотрит так же, как капитан Крюк смотрел на крокодила. Это слишком скверно для турков, но кто-то здесь должен потерять, и этим «кто-то» должны быть турки. Раздел — единственный способ остановить гражданскую войну и избежать массовых убийств по её завершении. За полной победой одной из сторон последует резня. Самое гуманное решение — развод по примеру бывшей Югославии. Асад может остаться у власти в стране-обрубке, где алавиты будут в безопасности от суннитских расправ, а русские смогут сохранить свою заправочную базу. Можно только удивляться, почему вашингтонская тусовка «ответственных, чтобы защищать» не рассмотрела этот вариант ранее.

Во-вторых, США следует использовать своё влияние на Турцию, Саудовскую Аравию и Катар, чтобы очистить суннитских повстанцев в Сирии от самых отмороженных джихадистских элементов. Кроме всего, это должно дать русским понять, что они не будут вмешиваться в контртеррористические операции на Кавказе в той наводящей ужас манере, в какой могли бы.

В третьих, США должны атаковать Иран и уничтожить его мощности по производству ядерного оружия и основные базы Стражей революции (и, возможно, ряд других объектов; у разных американских высших офицеров есть свой собственный список предпочтений).

Главное — нейтрализация Ирана: она устраняет трубопроводную поддержку из Ирана Асаду и различным террористическим организациям, и низводит их до неприятных, но стратегически безработных местных игроков.

У России, по-видимому, меньше возражений против американских авиаударов по Ирану, чем по Дамаску. Она просигнализировала об этом настолько ясно, насколько могла, отказавшись передать комплексы С-300 иранскому режиму, но обещая при этом поставить их режиму сирийскому. Плохая новость в том, что мы не можем выдавить Россию из региона; Америка наломала в регионе слишком много дров, чтобы повернуть время вспять.

Хорошая новость состоит в том, что проблемы, обусловленные повышением роли России, поддаются локализации и сдерживанию. Башар аль-Асад и его алавитская армия, закупоренные в цитадели, будут источником раздражения, но не стратегической угрозы. Суннитский режим с курдской автономной зоной в оставшейся части страны будут восприимчивы к давлению Запада, требующего очиститься от более опасных джихадистов.

В сущности, у России против американской атаки на ядерную программу Ирана и центры его внешней подрывной деятельности имеется меньше возражений, чем у администрации Обамы. Больно читать эти бесконечные сетования американских консерваторов на восстановление российского влияния на Ближнем Востоке, когда лишь немногие представители этого лагеря открыто предлагают ударить по Ирану. Они боятся, что избиратели не поверят им, сотрясающим оружием, после убогих результатов кампаний государственного строительства в Ираке и Афганистане.

Гораздо легче собрать войска под крики «русские идут!», чем обратить внимание на то, что сутью проблемы является идеологическое неприятие администрацией Обамы применения силы против Ирана. Фактически, позиция Путина более податлива к стратегическим требованиям Америки, чем позиция Обамы, противоречащая здравому смыслу, как её можно охарактеризовать.

…

Изложенные выше предложения — всего лишь временные меры по ограничению ущерба в условиях ухудшающейся ситуации. Если США по-настоящему хотят получить внимание России, им нужно делать в точности то, что сформулировали в 1981 году Рональд Рейган и его команда: убедить русских, что Америка обскачет их в военных технологиях. Это подразумевает агрессивное финансирование фундаментальных исследований по модели старого DARPA (Агентство по перспективным оборонным научно-исследовательским разработкам). Если заставить Путина считать, что его остаточное преимущество в технологиях зенитных ракет достигло своего «срока годности», он будет гораздо более гибким по целому диапазону обсуждаемых вопросов.

Я с болью осознаю, что политическая обстановка не благоприятствует такому подходу. Но это не меняет того факта, что именно это и следует сделать.

Ирак, Багдад Садр-Сити Ночь на 20 мая 2019 года

— Что с тобой?

Я ничего не ответил. Мы лежали на наспех застеленной кровати в квартирке Амани посреди Садр-Сити. Пахло коноплей — это она курила, затягиваясь по-мужски, через особым образом сложенный кулак, чтобы дым остыл. Когда куришь коноплю — нельзя вдыхать горячий дым, никакого кайфа от этого, как сигареты — его курят только кретины. Самое простое — найди бутылку — полтарашку, прожги в ней дырку, и вставь туда сигарету. Баш, как ее называют. И кури. Амани курит так, как курят уже подсевшие — хотя я знаю, что она контролирует себя. Большую часть времени.

— На…

Я отрицательно покачал головой

— Нет. Не хочу.

Она вдруг хватает меня за руку, пальцы сухие и горячие. Глаза совсем шальные.

— Затянись. Ну!

— Я сказал — не хочу.

— Затянись. Докажи, что в тебе есть что-то человеческое.

Я выхватываю сигарету одним движением, давлю ее пальцами. В ответ получаю хлесткую пощечину, ловлю руку, крепко сжимаю.

— Успокойся — говорю я ей, глядя прямо в глаза — война на сегодня окончена. Мир.

Поднимаюсь. Иду на кухню, готовить чай. На душе темно и муторно, не отключается голова. Голова — это мое проклятье, она не отключается никогда. Ни когда я с женщиной, ни когда я на ковре у начальства, и процесс совершается… несколько обратный, скажем так. Кое-кто вообще считает, что я немного не в своем уме — я иногда кажусь рассеянным, переспрашиваю то, что должен помнить. Но на самом деле — я научился думать о нескольких вещах сразу. И еще я не умею отдыхать. Расслабляться. Посылать все к чертовой матери. Не дано мне это.

На запах крепчайшего чая — появляется Амани. Молча берет кружку, садится. Раньше — инвалидами называли всех, кто поучаствовал в войне, даже если на нем ни царапины. Например, до революции была газета «Русский инвалид», но она адресовалась всем, кто участвовал в боевых действиях, не обязательно инвалидам. Так и мы с Амани. Мы уже давно — инвалиды. И лучше, если мы не будем отягощать никого своей инвалидностью.

— Моего младшего брата убили… — говорит она, отхлебывая чай.

— В Иордании?

— Да.

Я ничего не говорю — а что тут скажешь? Идет война народная, священная война — и нет никого, кто смог бы избежать ее. Амани пьет чай — и по ее смуглым щекам медленно, очень медленно текут слезы, царапая душу бессмысленной болью.

— Он был… поэтом. Писал стихи. Они убили его… знаешь, за что?

…

— Он не был нужен в борьбе. Знаешь… он был очень мягким человеком. Приносил домой птиц, выхаживал их. Приносил домой кошек. Он просто был бесполезен в борьбе, понимаешь? Ему нельзя было дать автомат и сказать — стреляй. Он не смог бы — и они это знали. Тогда — они пришли и убили его. Просто, чтобы его не было. Просто — чтобы он не разлагал народ. Чтобы не показывал на своем примере, что можно оставаться в стороне от бойни. Не воевать. Не стрелять. Не взрывать. Вот за это — они его и убили…

— Если хочешь, я попробую узнать, кто — прерываю молчание я

— Кто? — Амина горько усмехается — какая разница, кто? В нашем народе отдельные люди ничего не значат. Я знаю, что это сделали люди аль-Асира.[39] Я знаю, что это послание мне — будешь делать то. что ты сейчас делаешь, и мы убьем кого-нибудь еще.

Я тоже присаживаюсь на топчан, который здесь вместо табурета.

— Сколько ему было?

— Двадцать лет…

Двадцать лет… А знаете… в моем крестовом походе… в нем все таки есть цель. Я не хочу, чтобы у нас, в России — там где живет мой народ это было. Не хочу и все. Я сделаю все, чтобы этого не было. Скольких бы мне не пришлось убить ради этого.

— Ты понимаешь, что он — жертва войны? Которую ведешь в том числе и ты.

Амани смотрит на меня своими зелеными глазищами. В темной кухоньке — подобно язычку пламени на болоте — колышется пламя керосинки.

— Да. Понимаю. Но что делать, скажи? Мой народ — народ из концлагерей. Из лагерей беженцев. У нас отняли все, что у нас было. Все, понимаешь? Нашу землю. Наши сады. Наши кладбища. Наши святыни. Все — до последнего. Все. что у нас есть — это враг, который расположился на нашей земле и живет там. Как можно не вести войну скажи!?

Я молчу. Взвешиваю слова. Не для того, чтобы что-то вытянуть у нее, пользуясь ее состоянием. А для того, чтобы понять — поймет она то, что я ей могу сказать, или пристрелит. В спину. Наверное, если пристрелит — я пойму. Может, я и сам бы себя пристрелил.

— Ты знаешь нашу историю? Историю Руси?

— Откуда…

Да уж. Историю в лагерях палестинских беженцев — учат по пересказам отцов и дедов. Там все помнят. У кого что отняли. Кого и когда убили. Кто и когда умер в тюрьме. Кого забили до смерти. Нет палестинца, который бы это не помнил.

Зато в палестинских лагерях в школе преподают Майн Кампф. Я бы сам не поверил, если бы не видел, и если бы не покупал книжки на арабских книжных развалах. Майн Кампф занимает там почетное место, продаются, и не из-под полы фотографии Адольфа Гитлера. И это значит лишь то, что для этих народов — борьба не окончена.

— Я тебе расскажу. Знаешь, сто лет назад мы жили очень плохо. Мы жили намного хуже, чем даже вы живете теперь. Восемьдесят процентов наших людей жили в кишлаках, и хлеба, которого они собирали — не хватало на то, чтобы дожить до весны — а ведь с них правительство еще брало налоги. Да, были квалифицированные рабочие, которые получали в двадцать, а то и в пятьдесят раз больше, чем те, кто жил на селе. Но таких было очень немного.

И тогда они — восстали и сбросили правительство. Потому что они подумали, что можно жить как-то по-другому. Потому что они хотели просто жить, обрабатывать землю, которую бы они делили поровну и никому ничего не платить. Вот это они хотели и ради этого они начали войну. Войну, в которой погибло больше двадцати миллионов.

Амани слушает. Она умеет слушать.

— Они прогнали богатых людей. Прогнали дворян… это такие люди, которые благородного происхождения, и у которых есть привилегии… примерно как шейхи. Они прогнали священников и закрыли церкви. Они отняли у всех землю, а потом и заводы. Землю поделили, а заводы — сказали, что они общие. А потом, они пошли дальше, нести правду миру на штыках. И знаешь, что получилось потом…

…

— Они пришли в соседнюю страну, но там рабочие и крестьяне поднялись вместе с военными, вместе с богатыми и разбили их. Они просто ненавидели их — всех, до последнего, ненавидели за то, что они руси. Пленных — они поместили в концлагеря и убили. Это было первое поражение.

Потом евреи взяли себе слишком много власти. И начали воевать с теми, кто по их мнению был не прав. Знаешь, эти люди, простые люди, феллахи — они так хотели своей правды, что готовы были и убить и умереть за нее. Каждый, кто хоть словом, хоть полсловом, хоть намеком был против правды — был врагом. И евреи сказали — мы найдем и убьем ваших врагов. И они стали это делать. Убивали и убивали. Убивали и убивали. Заключали в тюрьмы и опять убивали. Эти феллахи простые и честные люди — они думали, что все и для всех братья. Но для соседей — они были не братья, а смертельные враги. А для евреев — они были как скоты. Которых можно убивать… даже совсем без вины. Просто, чтобы их было меньше. Чтобы освободить себе землю. Это было второе поражение

Потом у этих феллахов отняли землю. У всех, и кто плохо работал, и кто хорошо, и кто получил землю честно, и кто получил ее нечестно. У всех — до последнего человека. Евреи придумали кибуцы — у нас они это сделали еще раньше, чем здесь и загнали туда всех людей. А кто был против — тех убили, и таких было несколько сотен тысяч.

Потом к нам пришли фашисты. Тот самый Гитлер и тот самый Майн Кампф, который изучают здесь. В самом начале войны наши люди кричали им, фашистам — эй, мы такие же как и вы, мы братья. В ответ слышали — вы нам не братья. Вы рабы. Мы победили их. Но они убили двадцать шесть миллионов наших людей.

Амани слушает. И слезы текут по ее щекам, как кристаллики льда, царапая душу. И ее душу и мою…

— Потом… я не знаю, когда точно это произошло — кто-то решил — хватит. Нас раз за разом бьют. Раз за разом нам плохо. Раз за разом мы страдаем, отдаем и ничего не получаем взамен. Никто не хочет идти по этому пути кроме нас. Сколько можно — идти по этому пути. Ведь нас все меньше и меньше, нас бьют, убивают, обманывают. И мы сошли с него.

Мы начали лгать. И сами себе и всем. Мы говорили, что строим социализм — а сами мечтали о новом телевизоре. О новой машине. Мы уже не хотели справедливости. Мы хотели жить лучше, чем другие — какая же в этом справедливость. Нам не просто надо было иметь телевизор — нам надо было иметь телевизор, когда другие его не имеют. Нам не просто надо было иметь машину — нам надо было такую машину, какой нет ни у кого другого. И когда мы начали искать свои новые корни как оправдание этому — мы устыдились того, что мы дети и внуки тех нищих феллахов, которые восстали против несправедливости. Мы устыдились того, что они делали. Мы устыдились войны, которую они вели за справедливость и счастье. Мы устыдились крови, которую они проливали. Мы устыдились языка, на котором они говорили. Мы устыдились истории, которая была их историей. И мы сказали, что мы не дети феллахов. А дети шейхов, которых они тогда прогнали, чтобы создать свое государство счастья. И мы взяли и разрушили его. Все вместе.

Амани протягивает руку, и накрывает ей мою

— Бедные…

— Да.

— Вы отказались от своего народа, от его истории. Предали память отцов и дедов, отреклись от них. Бедные…

— Да, ты права. Но есть — одно «но». У нас — никто не убьет двадцатилетнего паренька поэта просто потому, что он мешает борьбе, понимаешь?

…

— Это потому, что мы — потомки шейхов. А не потомки феллахов. Такова цена, Амани. Такова на самом деле цена…

Она снова молчит. И я молчу. Молчание — прерывает оглушительный взрыв за окном, вгоняющий осколки стекла в комнату, рвущий страшным ударом воздух. Мы падаем на пол я обнимаю ее и прижимаю к себе…

Безумство огня — сменяется истерическим воем сигналок, отблесками света на рваных простынях занавесок. Рвануло где-то совсем близко. И мощно…

— Цела?

Амани шевелится.

— Да… кажется.

— Не поднимайся, ползи…

Ползу первым. Царапаю руки осколками — но упорно ползу. Может быть всякое — от снайпера, наблюдающего за окнами, до… нет, если бы был гранатометчик, мы бы уже просто сгорели. И это тоже — была бы цена…

В спальне — все на полу, штора горит. Амани с криком бросается ее тушить.

— Ложись, дура! — кричу по-русски. Она борется с огнем, обжигая руки и ругаясь грубо, по-мужски.

Звиздец полный. Натягиваю штаны, надеваю кое-как ботинки. Поверх рубашка, просто вдеваю рука в рукава. Рубашка слава Богу черная, белая бы как маяк светила…

Счастье, что я не оставил автомат в машине. На днях один архаровец утратил, будучи в нетрезвом состоянии — и по этой причине, начальством всех конкретно вы…о. И это несмотря на то, что Калаш в хорошем состоянии на базаре — долларов пятьсот стоит. Памятуя о накачке, я не оставил автомат в машине — и правильно сделал.

Автомат короткоствольный, сделанный на базе ствольной коробки РПК, но с коротким стволом как у АКС-74У, с прикладом от СВДС, с затворной задержкой, заказной. Поверх штанов — кожаный пояс, на нем — в полной готовности — кобура с Глоком, запасной магазин, четыре держателя из прочного пластика для автоматных магазинов, заказных. Магазины у меня от РПК. Пристегиваю первый магазин, переводчик в положение АВ, затвор срывается и с лязгом досылает первый патрон — понеслась. Бросаю Глок Амани. Она тоже что-то на себя набросила, хотя выглядит совсем не по-военному.

— Прикроешь?

Она кивает.

Открываю дверь, выглядываю на площадку. Сначала ствол, потом я. Самое опасное — если они здесь, то накроют меня на площадке. Никого — только яркий луч мечется по стенам. Кто-то открывает дверь — и тут же закрывает. Не лезть в чужие дела — здесь уже хорошо научились…

Спускаюсь вниз. Амани за спиной, я слышу ее дыхание. Она не подведет — в таких ситуациях с ней лучше вообще не связываться. Порвет.

Дом здесь — почти как наши, немного получше хрущоб — оно и понятно, одни инженеры стоили. Ступенек нет, подъезд можно сказать на земле. Одного взгляда хватает, чтобы понять — моя машина разворочена неслабым взрывом, соседняя вовсю горит. Как, почему… спросите что полегче, а? Всякое могло быть. Могли например, подложить мину с таймером и неправильно выставить задержку. Могло что-то заглушить сигнал. Всякое могло быть. Факт же — заключается в том, что это уже вторая бомба, подложенная мне в машину за неделю. И с этим надо что-то делать…

Решившись — снайпер может ждать, пока я выйду, караулить на соседней крыше — я перебегаю к ряду машин, прячусь за чьим-то Шевроле — седаном. Прятаться за ним плохо, неудобно, не то, что за внедорожником. Но это ближайшая машина к подъезду и в меня никто не стреляет.

— Можно!

Ко мне перебегает Амани. Черт… все это выглядело бы гламурно, как мистер и миссис Смит[40] — если бы это не происходило со мной. Поверьте, когда тебе два раза за неделю подкладывают бомбу в машину, когда ты не можешь выйти на улицу, не думая о том, что на соседней крыше тебя может поджидать снайпер — поверьте, это совсем не гламурно. Кто хочет, может попробовать.

К тому же я совсем не Бред Питт. Амани — походит на Анжелину Джоли намного больше.

— Где твоя машина?

— Там. Серый Форд.

Как и положено сотруднику спецслужб, пусть и сильно похожих на террористическую организацию — Амани постоянно меняет машины.

— Давай за мной.

Мы бежим мимо ряда машин, от горящих машин — идет такой жар, что потрескивают волосы. Амани с силой хлопает по крыше машины, я останавливаюсь и прикрываю ее. Мотор заводится с полтычка, на улице уже люди — и если бы это был какой-то другой район, то наша отъезжающая машина через пятнадцать минут была бы в городском розыске. Но это Садр-Сити, и все что нам грозит — быть линчеванным разъяренной толпой. Здорово, правда…

— Куда? — Амани ловко управляет машиной

— Давай в Кадимию.

Кадимия — один из районов Багдада. Там у меня лежбище, о котором никто не знает. Оружие, немного денег и документы — даже на Амани. И билет с открытой датой на Баку — на самолет меня посадят, я знаю как это сделать…

Выскакиваем на одну из безымянных улиц — и тут же нас, как бомбардировщик в ночном небе высвечивает прожектор. Все… приехали.

Черт…

— Экрой хАлекс! Экрой хАлекс![41]

Делать нечего. Я выпихиваю из машины автомат, потом вылезаю сам, подняв руки над головой. Остается только надеяться, что ребра останутся целы…

Надежды мои оправдались — ребра не переломали.

В участке, куда нас забрали — русских не оказалось, но один из полицейских хорошо знал русский и поверил мне даже без документов. Позвонил дежурному… дальше разобрались быстро и без особых проблем. Здесь все и всегда так. Могут без особых проблем убить и точно так же, без особых проблем выпустить. Формальностей здесь не любят.

У Амани снова началась истерика, на сей раз настоящая. Я не уходил из полицейского участка, пока не вызвонил Хабиба, одного из ее коллег. Тот конечно же приехал — но взгляд, который он на меня бросил — был красноречивее любых слов. Палестинцы могут быть как угодно благодарны русским — но если русский встречается с палестинкой — это повод для крови. Объяснять кому-то что-то бессмысленно — здесь так живут.

Не менее недобрый взгляд — жег мне спину. Вызволять меня приехал лично Павел Константинович. Вон его джип с охраной стоит, вон и Вольво…

Ладно, мне то что. Я не гордый, пешком постою.

Сажусь в машину. Без команды трогаемся, катимся по полупустым ночным, освещенным мягким желтым светом кристаллов улицам. Выбираемся на набережную. На противоположной стороне — не спит, истекает тревожным светом окон американское посольство. Что-то происходит… только вот что?

По мосту Арбаасх Таммуз перебираемся на другой берег. Едем в посольскую зону. Павел Константинович молчит — и я молчу, стараясь урвать хоть немного сна. Очередная бессонная ночь — и завтра опять на таблетках. А они уже дают о себе знать…

Посольство. Не наше, белорусское — но считай, что наше. На внешних постах — краповые береты из Алмаза. Серьезные ребята и проверяют грамотно. Проезжаем внутрь… у нас, слава Богу, все спят. Кроме тех, кому не положено.

Вольво — катится между газонов, которыми замаскированы настоящие противотанковые надолбы и подъемные бетонные щиты заграждения. Где-то в темноте — загадочно шуршит фонтан.

— Выйди.

Водитель покидает машину. Тоже работенка… не борей лежачего. Подай. Принеси. Пошел вон…

— Ну?

Я выдыхаю.

— Непредвиденные обстоятельства.

— Чего? Ты как, совсем о…л в атаке?

— Простите…

— Баба эта! Ты что думаешь, никто не знает, что она террористка? Ты хоть знаешь, сколько за ней всего!? Совсем распустились. П…сы!

Последнее совсем не в тему, скорее я бы даже сказал — категорически не в тему. Но начальству такое не скажешь.

— Это информатор. Я провел ее как информатора.

— Ага. А там, в Тауре, у нее на хате, ты с нее информацию скачивал так что ли? Или она с тебя?

Нервы потихоньку искрят. Сам звук человеческого голоса — не вызывает ничего кроме тупой звериной злобы. Просто из-за того, что раздражает барабанные перепонки.

— И так и так, товарищ полковник…

Про себя решаю — и черт с тобой. Хочешь высылать — высылай. Целее буду. Подальше от всего этого беспредела. За аморалку еще мне будет выговаривать, козел.[42]

Но полковник видимо тоже перегорел. И его тоже по-человечески можно понять. У меня головняков — не продохнешь, а он командир. Так что получается все наши головняки — и его головняки тоже.

— Что у тебя там сделалось?

— Машину подорвали. У дома. Килограмм, не меньше.

— Ого. Повторяется с завидной регулярностью, не находишь?

— Да чему тут завидовать…

Завидовать тут и в самом деле нечему.

— Кто? Американцы? Халифатчики? Местные?

— Не знаю… — говорю совершенно искренне. И в самом деле — не знаю.

— Что с твоим агентом? Так и пропал?

— На связь не выходил.

— Значит, убрали его, а теперь пытаются убрать тебя — подводит итог шеф — заигрался ты что-то в игры. Ты думаешь, что ты в одиночку что-то решишь?

— Попробую. Что касается моего молчания — знаете, чем оно вызвано. Второго Потеева мне не надо. Одного нам всем хватило.

— Да перестань ты! Мне непонятно только одно. Если американцы ищут агента — почему они тебя пытаются убить, а не похитить? Мертвый ты им ничего не расскажешь. А если агент мертв — какого черта они пытаются убрать и тебя? Ведь ты уже им не опасен.

— Могут быть не только американцы…

Шеф думает. Потом спрашивает.

— Играешь на свой страх и риск. Если что — я первый ничего знать не хочу. Что планируешь делать?

— У меня дел за гланды. Иракские деньги — тоже надо отрабатывать.

Шеф неохотно кивает.

— Хорошо, действуй. Я со своей стороны попробую позадавать вопросы. А с бабой со своей прекращай это дело. Узнают — нас всех на рога поставят. Все, давай. Я скажу Володе, чтобы до дома довез…

Интересно — мой шеф что, собирается оставаться на ночь в чужом посольстве? Интересно, блин — а как же конспирация?

Или трахаться с иностранной бабой нехорошо, а просто спать в иностранном посольстве — это можно, это ОК?

Информация к размышлению

Документ подлинный

Россия — наш враг N 1

Foreign Policy

В конце 18-го века, когда Адам Смит писал о разрухе в государствах, он вообще-то имел в виду их способность к восстановлению при крайне неблагоприятных условиях. Сегодня его слова особенно хорошо подходят для России. Ее история в 20-м веке отмечена мощными социальными революциями (первая уничтожила Российскую империю, а вторая — Советский Союз) и многочисленными военными поражениями (от Японии в 1905 году, в Первой мировой войне десятью годами позднее, а затем в Афганистане в 1980-х годах). Насильственная коллективизация крестьянских хозяйств вызвала массовый голод миллионов людей в 1930-е годы, и даже победа над фашистами обошлась России в десятки миллионов жизней. Удивительно, что Россия пережила все это. Еще больше поражает то, что она преуспевает в плане экономики и является ключевым игроком в большой политике, где решаются дела мирового масштаба.

…

Целенаправленное стремление понять суть стратегических замыслов России в ситуации с Сирией может дать вполне реальные дивиденды, указав на подлинные геополитические преимущества Москвы на мировой сцене. На мой взгляд, российские доводы и цели в отношении Сирии имеют многослойный характер и чем-то напоминают русскую куклу матрешку. Первый слой мотивов наверняка определяется ее решимостью не дать загнать себя в угол и не позволить (пусть даже косвенно, как это было в Ливии) начать международные военные действия против режима Асада. Но есть и другой мотив — сохранить крошечную точку опоры на Средиземном море, какой для русских является сирийский порт Тартус.

Но если говорить о большой стратегии, то Москва наверняка смотрит на Сирию как на западную оконечность антисуннитской дуги дружественных стран в этом самом важном регионе мира (если не считать американскую привязку к Азиатско-Тихоокеанскому региону). Этим во многом объясняется стремление Москвы не допустить явной победы мятежников в Сирии и неизменная российская поддержка Ирана в текущем кризисе ядерного распространения. Конечно, влияние Тегерана на шиитское правительство в Багдаде обеспечивает соединение восточной и западной оконечностей этой геостратегической арки дружественных государств, где Ирак выступает в качестве соединительного моста между этими концами. А поскольку русские хорошо разбираются в этнических разломах и трещинах мусульманского мира, не является неожиданным и то, что Москва чутко реагирует на нужды и озабоченности немалого христианского населения Сирии. Его численность там составляет примерно два миллиона, причем большинство — это православные.

Таким образом, Сирия является той лупой, через которую можно рассматривать и оценивать силы, влияние и стратегию России. А Россия остается внушительной силой, обладая политическим весом в ООН, создавая альянсы и постоянную клиентуру среди дружественных государств, имея ядерный паритет и мощный военный потенциал. Москва обладает сильными позициями на Ближнем Востоке, а Соединенные Штаты в даный момент открыто говорят о переносе своего внимания с этого региона на Дальний Восток. То пренебрежение, которое российские руководители продемонстрировали в отношении призыва президента Обамы к существенному сокращению ядерных вооружений, указывает на уверенность Москвы в прочности своих позиций в мире.

…

Мое геостратегическое мышление подводит меня к трем весьма понятным и прямым выводам. Во-первых, есть необходимость не дать России «победить» в Сирии. Добиться этого можно либо путем наращивания поддержки противникам Асада из рядов повстанцев, либо за счет активизации мирного процесса, целью которого является поставить Сирию на путь демократического будущего без Асада. Пожалуй, оба варианта можно применять одновременно. В любом из этих случаев российское влияние ослабнет, а западная опора антисунитской арки сорвется со своих крепежных болтов.

Вторая по геостратегической важности страна региона — это Ирак. Там для реализации плодотворных инициатив потребуется поистине извращенное мышление. По идее надо поддерживать суннитов, которые в настоящее время противостоят шиитам, правящим в Багдаде и дружащим с Тегераном. В этом и состоит извращение, поскольку у «Аль-Каиды» — та же самая цель. И свержение Асада в Сирии, чего неоднократно требовала администрация Обамы, это тоже одна из целей «Аль-Каиды». Да, воздержись мы от свержения Саддама Хусейна, всей этой путаницы можно было бы избежать. Но то было тогда, а мы живем сейчас. И последовательная стратегия, направленная на срыв российских геостратегических целей, требует выступления на стороне суннитов в Ираке.

А что касается Ирана, этого третьего звена антисуннитской оси на Ближнем Востоке, то здесь решение намного проще. Надо дать муллам гарантию, что Соединенные Штаты не будут добиваться смены режима в этой стране, а взамен добиться от Тегерана отказа от его программы по созданию ядерного оружия, причем с возможностью проверки. Такое решение очень похоже на сделку, заключенную 50 лет тому назад между президентом Джоном Кеннеди, Фиделем Кастро и Никитой Хрущевым ради прекращения Карибского кризиса.

Ирак, Багдад Посольство США 23 мая 2019 года

Эти дни — прошли впустую. Никто на меня так и не вышел, никто не попытался еще раз меня убить — скажу прямо, меня это не сильно расстроило. Я метался по Багдаду, делая обычную работу для иракской стороны, съездил в Тикрит — на родину Саддама. И думал о том, как заставить проявить активность противоположную сторону… я не знаю, дружественную или враждебную. Думал — думал и кажется… придумал. Просто позвонил из министерства нефти, представился и записался на прием в американское посольство, сообщив свои данные и дав американцам возможность их проверить.

В посольстве попросил машину с шофером — надо все таки действовать. Чего нет в действиях нашей разведки — это драйва и наступательности. Рисковать никто не хочет. А мне что… я свободный игрок.

Белый Вольво — с давних, еще советских времен МИД предпочитает именно эту, политически корректную марку машин — остановился у первого КП, за которым было еще одно, и только потом — комплекс зданий американского посольства, подготовленный к осаде в одном из самых недружелюбных к американцам городов нашей планеты. Охраняли его, конечно же — контрактники. Интересно кстати — а почему мы так долго тянули с созданием частных военных компаний. Ведь это же возможность воевать без войны и прямо влиять на события в любом регионе мира. Нанял Асад русские ЧВК — они и помножили всех этих Аллах акбаровцев для него на ноль. И никаких вопросов быть не может — обычный заработок, обычный контракт, все этим занимаются. А у нас — то ничего не делают, то ГРУ посылают. Потом скандал.

Тут, на охране блекуотеровцы дежурили. Морская пехота только в самом посольстве. Их фирма по-другому опять называется, но по сути это тот же самый Блекуотер, мы когда здесь размещались — из Ютуба фильмы и ролики их скачивали и смотрели как учебный материал. Опытные ребята. Как интересно они в своем черном полицейском снаряжении под солнцем выживают? Карабины М4… точнее гражданские варианты этих винтовок. Признак высокого класса, у кого услуги подешевле стоит, оружие на месте покупают. На меня они взглянули с интересом, по походке определив, что я человек не простой…

— Остановитесь, сэр — рыжий, с усами, здоровенный контрактник подошел ко мне — кто вы, к кому направляетесь?

Я представился. Сказал, к кому иду.

— Оставайтесь здесь, сэр.

Специально для визита — я оделся очень легко, белая футболка и просторные тактические штаны. Под белой футболкой — не скроешь пояс шахида.

Контрактник отошел немного, связался с кем-то по рации.

— Простите, сэр. Не могли бы вы по буквам продиктовать вашу фамилию?

Я продиктовал. В США с этим большие проблемы — это страна иммигрантов, поэтому там большие сложности с самыми разными фамилиями. Я когда записывался на прием — свою по буквам не продиктовал, забыл. Записать могли как угодно — и теперь могут быть проблемы.

Но проблем не было

— Сэр, у вас есть с собой оружие?

— Нет.

— Сотовые телефоны? Любые электронные гаджеты?

— Нет.

— Поднимите руки, сэр.

Контрактник меня обыскал. Собственно говоря, обыскивать было почти нечего — в такой одежде ничего не спрячешь.

— Следуйте за мной, сэр…

Меня провели через полосу безопасности и передали с рук на руки внутренней безопасности — которая здесь была в руках diplomatic security service — дипломатической секретной службы США. Здесь меня еще раз обыскали и повели через все посольство. Как я понял — не в комнату для посетителей, такие — на самом входе делаются.

Новое американское посольство — производило впечатление мрачное, хотя и не такое, как наше новое посольство. Оно было построено с нуля в так называемой «зеленой зоне» — зоне безопасности, где безопасностью и не пахло. Мы шли через жилую часть — дома четырех этажей, специальной конфигурации стены, чтобы отклонять взрывную волну вверх, взрывозащитные окна. Крупный щебень, скорее даже дробленые камни, которыми засыпано пространство вокруг домов — он частично поглощает энергию взрыва мины, если начнется минометный обстрел. Американцев здесь было немного — намного меньше, чем планировалось, когда строили это посольство. Ведь отсюда — фактически должны были управлять страной. А получили в результате…

Во-во. Фигуру из трех пальцев.

Вообще — жаль мне американцев, если честно. Хоть они и сами в это вляпались. Но средний американец — и понятия не имел и сейчас не имеет о том, что здесь происходит. Он только знает о том, что американцы вряд ли пришли куда-то чтобы нести зло — ведь сам он зло никому не несет, верно ведь? Зато каждый день он слышит по телевизору о том, что снова и снова американские войска взорваны или попали в засаду. Наверное, он пару раз видел похороны тех, кто вернулся из океана в цинковом гробу. И он не понимает, что происходит — хотя видит, что все вокруг, весь мир их ненавидит. И от того — становится страшно.

Хотя они сами виноваты. Не зная броду — ну не лезь ты в воду…

Мы пришли в кафетерий — если можно назвать кафетерием место с отдельным потом на воде и с отсутствием окон. Приветливый молодой человек лет тридцати с небольшим — поднялся мне навстречу, демонстрируя американскую белоснежную улыбку. Передние зубы — резцы были слишком большими и делали его похожими на кролика — но он, по-видимому, совсем не комплексовал из-за этого.

— Адам Борн — представился он — помощник атташе по вопросам культуры. А вы мистер… Худяков, я полагаю?

— Да. Точно.

Вообще-то не Худяков. Так звали моего одногруппника по детскому саду

Американец просиял.

— Прекрасно. Присядем. Что будете?

— Ничего.

— Да бросьте. Кофе здесь как в Старбаксе. Латте?

Я сдался

— Латте.

Американец бросился к стойке. Вернулся с поддоном.

— Извините…

Я почти вырвал у него из рук его стаканчик. Подвинул ему свой

— Чужое всегда вкуснее — улыбнулся я

А если ты козел мне еще чего подсыпал… вот сам это и пей!

— Просите…

— Чужое всегда вкуснее. Русская пословица. Вы знаете русский?

— Странная пословица. Нет, я не знаю русский.

Но кофе отпил. Может, я и зря на них думаю… Лишних предосторожностей не бывает.

— Итак мистер… Худяков — чем обязаны?

— Ну… для начала я хотел бы выразить соболезнования.

Американец делает недоуменное лицо.

— По поводу гибели мистера Джейка Барски. Он, как я понимаю, был вашим человеком…

Американец хмурится, вспоминая…

— Не припомню.

— Барски. С военной базы….

— А… теперь понял. Да, точно. Прошу простить, просто его тело отправляли на родину сами военные, а не мы. Конечно, сэр, мы принимаем соболезнования. Очень большая трагедия.

Я улыбаюсь. Плюс один в пользу версии, что катастрофа была подстроена. Хотя принимать ее основной все-таки нельзя. У иракцев есть чей-то труп, и если требовалось имитировать смерть — можно было придумать и что-то попроще, без каскадерства на оживленной трассе. Слишком много свидетелей и слишком сложно технически — да и про мою бомбу под машиной забывать нельзя, это отнюдь не шутка. К тому же объяснение посольского выглядит убедительно — армейские и в самом деле разбираются со своими трупами самостоятельно.

— Однако, помимо соболезнований, есть еще один вопрос, который я хотел бы разрешить, понимаете? Серьезный для меня вопрос.

— Сэр?

— Дело в том, что мы с Барски были компаньонами в одном… небольшом предприятии. Понимаете, о чем я хочу сказать?

Американцы всегда улыбаются. Даже тогда, когда ощутимо начинает попахивать жареным.

— Боюсь, что не совсем понимаю вас, сэр.

— Мистер Барски и я были компаньонами в неких операциях. И так нехорошо получилось, что мистер Барски остался должен мне пятьдесят тысяч долларов. Понимаете, очень неприятная ситуация, и мне хотелось бы с ней разобраться.

В нашем посольстве — на этом этапе меня бы послали, куда подальше… у нас это быстро, и каждый дипработник прекрасно знает, за что посольство не отвечает. Боюсь, что если его спросить, за что посольство все-таки отвечает — применительно к проблемам простых людей — не каждый дипработник сможет так сразу сказать. В американских же посольствах политика другая, это сервисные службы, и большей частью они защищают не американское правительство, а американских граждан и американские компании за рубежом. Все-таки нам есть чему поучиться у американцев, есть…

— Сэр, американское законодательство предписывает в таких случаях обратиться к адвокату в то время, когда будет открыто наследство, и…

— Полагаю, сэр, у меня нет в США адвоката. И нет никакого желания его искать.

— Тогда что же вы хотите, сэр? — сдерживая себя, сказал американец

— Пятьдесят тысяч долларов. Или то, что я за них купил.

— Не могли бы вы пояснить, что именно вы купили?

Я многозначительно огляделся.

— Вам что, на бумажке написать? Ну, хорошо…

Я вырываю из блокнота лист бумаги, пишу пару строк.

— Боюсь, сэр…

— Не надо бояться. По крайней мере, сейчас. Время бояться придет, когда я раскрою эту информацию. Тогда плохо придется всем.

Если верить той бумажке, которую я нарисовал — это кстати была достаточно подробная расписка — то Джейк Барски пускал налево оружие. Причем оружие совершенно секретное. Точнее не оружие… а его компоненты, так сказать. Из навигационных систем. Которые могли сильно помешать Соединенным штатам Америки, если тем вдруг вздумается воевать с Россией. Очень сильно помешать. Настолько сильно помешать, что войну лучше и не начинать вовсе.

Американец, сбледнувший с лица, перевел взгляд с записки на меня. Потом опять на записку.

— Видите ли… — сказал я, помогая сделать правильные выводы — больших проблем это не составляет. Я имею в виду по тому, что мистер Барски должен был мне дать. Я и не претендую на это, раз так получилось. Но дело в том, что эти пятьдесят тысяч, которые он взял у меня — они не мои. И мне за них придется отчитываться, понимаете?

— Да… да…

Американец бледнел все отчетливее

— Поэтому, все просто. Верните мне деньги и разойдемся. Или я найду способ слить это… хотя бы через Викиликс, будь оно неладно. И все пойдет кувырком. У вас, я имею в виду.

— Но…

— Пригласите ваше начальство. Им отвечать, не вам. Не берите это на себя.

Американец вскакивает со стула, как будто его в пятую точку ужалила пчела.

— Да, сэр, отличная идея. Оставайтесь на месте, сэр…

Я останусь. Мне то что…

Через несколько минут — поразительная быстрота, видимо бегом бежал — Адам Борн возвращается еще с одним человеком. Лет сорок, обветренная, загорелая кожа, ранняя седина в волосах. Усы с проседью, черные очки. Не спрашиваясь, он присаживается. Борн остается стоять.

— Сэр…

ЦРУшник — а это минимум начальник сектора — снимает очки, со стуком кладет их на стол. Презрительно, двумя пальцами, как будто боясь заразиться — смотрит на расписку. Точнее — ксерокопию расписки, я не дурак, чтобы оригинал сюда тащить.

— Бред… — негромко говорит он в пустоту, и обращает свой взор на меня, грешного — что вам здесь понадобилось?

— Ваш подчиненный не ввел вас в курс дела?

— Отвечайте на вопрос.

— Если кратко то — деньги. Пятьдесят тысяч долларов.

ЦРУшник отпихивает от себя ксерокопию расписки. Борн едва успевает подхватить ее на краю стола, не дать упасть.

— Мистер… Худяков. Или как вас там… В чем смысл вашего визита, скажите честно?

— Я же сказал — деньги.

— Перестаньте. Я что, по-вашему — идиот? Я выгляжу как идиот? Я действую как идиот?

— Отнюдь, сэр.

— Тогда почему русская разведка видит во мне идиота? Я что, похож на типа, который готов заплатить пятьдесят штук вот за эту херню?

— Я не работаю на русскую разведку — твердо говорю я

— Да что вы говорите… А на кого, собственно вы работаете? То, что вы работаете на себя самого — это мы уже знаем. Про ваши махинации с золотом, с изъятыми ценностями — мы тоже знаем.

— При чем тут это? Речь про другое.

— Речь про то, что вы пришли сюда и делаете из меня идиота. Я не знаю, почему вы так решили, но передайте господину Черняхову, что с меня причитается. Это уже сверх предела.

— Сверх предела это будет, когда выйдет статья в Нью-Йорк Таймс.

ЦРУшник поднялся. Поманил пальцем сотрудника ДСС, который стоял на входе, баюкая на груди автомат

— Мистер Худяков нас покидает — заявил ЦРУшник — и прямо сейчас. Проследите, чтобы мистер Худяков был внесен в список нежелательных посетителей.

— Да, сэр.

— Вы об этом пожалеете! — заявил я, вставая

ЦРУшник — ничего не отвечая, уходит

Сопровождаемый агентом, иду в обратный путь. Стараясь не улыбаться — надеюсь, получается.

Не поняли? Да я только что поимел этих идиотов так, как и рассчитывал. Джейк Барски не мог работать один, у него были люди в посольстве — а может быть, все это и шло через посольство, просто для передачи информации выбрали военного, чтобы лишний раз запутать следы. Нет никаких сомнений в том, что информация об обнаглевшем русском, посетившем посольство и требовавшем пятьдесят тысяч долларов — разойдется по всему посольству и всей станции ЦРУ. И имя Барски — тоже будет названо. И те, кто работал с Барски — или те, на кого работал Барски — решат, что я ищу оборванный контакт с ними. И скорее всего — хотя бы во имя самосохранения — они решат выйти на меня, и как можно быстрее. Потому что следующий раз — я могу назвать и другие мои связи, которые связывали меня с Барски. А насчет той информации, которую я сообщил — в лучшем случае сделают запрос, проведут проверку и ничего не найдут. Сочтут, что я лжец и закроют дело.

Так что, дело — сделано. Это американцы — просвистели ситуацию вглухую, даже не попытались ни в чем разобраться. Не попытались установить мою потенциальную ценность, не попытались завербовать меня, хотя бы и не за пятьдесят тысяч долларов. Кретины, что тут скажешь. Потому они Бен Ладена и искали годами и так и не нашли…

Агент выводит меня за забор.

— Сэр, полагаю, вам лучше держаться отсюда подальше — напутствует он меня

— Да пошли вы все! — раздраженно отвечаю я

И гордо удаляюсь.

Вольво — стоит в теньке. Водила, кажется, заснул — совсем мышей не ловят. Иногда думаю — хорошо водиле, сиди и баранку крути. Пока не взорвут. Хотя если водилу взорвут — то и пассажиров по идее тоже.

Сажусь в машину

— Давай, просыпайся. Поехали…

Голова водителя валится на бок. Я толкаю дверь… только ноги почему-то не слушаются.

Приплыли…

Где-то в Ираке Точное время неизвестно

Проснулся я от своего богатырского сна в какой-то комнате. Сначала не понял, где я и какого вообще черта делается… только потом начал соображать… даже не вспоминая. И мысли такие, что смертным ужасом окатило…

В плен я попадать не собирался. Категорически. Нет, я не носил с собой гранату или пояс шахида большую часть времени — но при мне всегда было оружие. Всегда, и хоть какое-то. Обычно я носил ЧеЗет, иногда заменяя его небольшим, толстым Глоком — но еще у меня была Беретта-Пико, миниатюрный и крайне удобный пистолет, который можно было спрятать где угодно, хоть в трусах, простите. Пистолет этот я купил уже здесь, тупо заказал на рынке Шурджа у тех, кто занимается этим делом — и мне привезли этот пистолет. Это последний шанс, хотя бы для того, чтобы застрелиться. Живым к ваххабитам мне попадать нельзя — и никому из русских тоже нельзя. После наших действий в Сирии, здесь, в Ираке, на Кавказе, после выхода американцев из Афганистана мы стали для исламистов врагом номер один. Нас либо любят либо ненавидят, третьего не дано. Некоторые лидеры салафитских группировок — поклялись уничтожить русских до последнего человека, были даже такие фетвы. Так что русских в плену не ждет ничего хорошего — скорее всего, ждет смерть после чудовищных пыток. В Ираке — в последнее время перешли от обезглавливания к сожжению заживо. Поливают бензином, а чаще соляркой — и поджигают связанным. Так что лучше…

Я пошевелился, потом с трудом присел, прислонился к стене. В ботинке лезвие спрятано, если такие расклады — то лучше самому вскрыться. Не доставить им удовольствия. Как сказано в одной хорошей книге — настоящий воин устрашает врага даже своей смертью. Ваххабиты ненавидят нас, но в то же время и боятся. Я знаю, боятся. Не раз и не два — наши офицеры подрывали себя и боевиков, когда выхода не было. Американцы — ни один так никогда не сделал и не сделает. Поэтому — их они не боятся. А нас — боятся. Нельзя воевать с людьми, которые не понимают слова «смерть».

Итак?

Вскрыться, конечно можно — вот только странно все. Если бы я попал к исламистам — скорее всего, я сидел бы в какой-нибудь яме, в земляной норе. Или ехал куда-то — в багажнике автомобиля. Они уже не рискуют, знают — что ни одна их явка долго не удерживается, большинство людей их ненавидит, даже среди их собственной религиозной и национальной группы. А тут…

Что-то интересное.

Кряхтя, снял ботинок. Достал из-под стельки бритву. Зажал ее между пальцами и… начал осматривать комнату.

По нашим меркам — средняя, метров двадцать. Пол бетонный, паркета нет. Стены подготовлены под обои, отциклеваны — и на этом — все. Вверху — провода, но осветительных приборов нет. Я рискнул — дотронулся. Тока — тоже нет. Окон нет.

Похоже, строящееся здание. В Багдаде много строек, не проблема найти подходящую.

Дверь. Солидная, стальная. К ней я подкрался на цыпочках, чтобы не нашуметь. Посмотрел… миллиметра два стали, поставлена в коробке солидно — восемь штырей, с заглублением. Заперта, глазка нет, ни в ту, ни в эту сторону. Значит, место для содержания пленников не приспособлено, оно строилось для чего-то другого. Провел пальцем под дверью, поковырял строительную пену — дверь поставили совсем недавно. Можно предположить — что это здание принадлежит тем, кто меня похитил или кому-то дружественному, кто предоставил его часть.

Интересно, на каком я этаже…

Попробовал подпрыгнуть, чтобы хоть примерно понять — и чуть не упал от внезапно закружившейся головы и тошноты. Как баба беременная, чтоб тебя. Но что-то мне подсказывает, что не на первом — хотя окон нет. На каком — не знаю.

Интересно, что с моим водителем? Как к нему вообще подобрались? На глазах у Блекуотер? Может, сами блекуотеровцы это и сделали? Или кто-то другой?

Черт…

Начало вспоминаться. Белая Вольво-100… твою же мать. Зеленая зона — зона безопасности. Несмотря на то, что американцы ушли из Ирака — режим безопасности здесь поддерживается, здесь живет немало богатых людей, есть посольства, есть правительственные здания — из высших органов власти Ирака вне Зеленой зоны расположен только парламент, он как раз у вокзала… оттуда все и началось. Вокзал… мать его ети. Может, это связано с вокзалом? У курьера, которого мы взяли… я по сути и взял, должны были быть ценности…на большую сумму. Они пропали. Мне пока не задали ни одного вопроса… но может, вот сейчас и зададут? Да, я конечно не святой — но в этот то раз я действительно не знаю, куда пропали эти проклятые ценности, мать их. Единственно, что приходит в голову — это то, что их взяли иракцы, с нами не поделившись, не отстегнув законной доли. Или ценностей не было вовсе, а агент прогнал туфту, решив рассчитаться таким образом со своим давним недругом — тут такое часто практикуется. Или ценности были утеряны — по дороге, например.

Стоп. Какая нахрен туфта, если курьера прикрывал профессиональный снайпер, положивший несколько человек. Кем бы ни был этот курьер, что бы он ни вез — но случайным человеком он никак не мог быть.

В этом деле я так и не разобрался. Сначала надо было принять и доставить по назначению спиртное — на что у меня большая часть дня ушла. Затем… все колесом закрутилось, так твою мать…

И теперь — я в полной…

Ага, в ней самой.

Начал проверять. Стыки плит. Затем то, как в дверном проеме крепится дверь. Цемент положен недавно, но успел засохнуть. Несколько дней. Значит, шанс есть.

Подпрыгнул, зацепился за провод, свисающий с того места, где должна быть система освещения. Провод, машалла, старомодный, наш толстенький такой. Посгибал — поразгибал, как в беззаботном пацанячьем действе — и вот у меня обломок провода, длиной сантиметров шесть — семь. Зубами ободрал изоляцию. Материал мягкий, затачивать смысла нет. Так, в работе и заточу. Прислушался — вроде никого за дверью. Если кто и есть — так откроет, а на то у меня бритва есть. Начал царапать застывший цемент, стараясь не вдыхать пыль…

Потом — я услышал шаги за дверью, моментально прекратил работу, спрятался. Если трое… наверное не справлюсь. С двумя — шанс есть.

Послышался щелчок отпираемого замка. Ах, вот как вы меня тут закрыли — на амбарный замок? Умно, ребята, умно…

Скрежет дужки замка по проушине… а вот дверь то открывается наружу, а не внутрь, судя по ее виду. И вот в этом, вы, ребята — полные идиоты…

Как только я понял, что замок вышел из проушины — я тяжело, всем телом ударил в дверь, вкладывая все в этот последний шанс. За дверь был кто-то тяжелый, но дверь все равно поддалась. Кого-то я сшиб с ног этой проклятой дверью и тут же понял — хана, несколько человек. Но сдаваться все равно нельзя — рыча что-то, я наотмашь махнул рукой с зажатой в ней бритвой как саблей, раздался чей то крик. Залетел на кого-то, ударил в пах, прорываясь к свободе — пусть хоть в спину расстреляют, мне то хрен. И почти прорвался — если бы какой-то урод не подставил мне ловко подножку. Я со всего размаху хрястнулся на бетонный пол, после чего меня начали бить. Скоро, впрочем, ударили чем-то тяжелым по голове — и я отключился…

Второй раз — я очнулся уже на стуле.

Голова болела, но на сей раз уже от побоев, белело и тело, возможно — сломаны ребра. Я вдохнул… закашлялся. Больно — но терпимо. Бывает и хуже. Руки — стянуты за спиной пластиковыми наручниками, ноги — привязаны к ножкам массивного, сваленного из арматуры стула. Я пошатался… к полу не приделан.

— Не дергайся…

Сказано было по-русски. Я пригляделся… ничего, только силуэт на фоне белой стены. Сидит. Здоровый, гад… и что-то в руках.

Неужели, свои? Неужели ФСБ решило меня поколоть, считая мои делишки с СВР предательством? А что — вполне может быть. Между этими двумя ведомствами — вражда лютая, а обстановка — к умеренности решений не способствует. Вырубили водилу… привезли меня сюда…

Куда?

— Не пырхайся, сказал… — мгновенная реакция на мою попытку осмотреться

Ого…

Слово «пырхайся» — чисто украинское, у нас в России так не говорят. Украина сейчас — отнюдь не на нашей стороне, чем больше мы ее пытаемся куда-то вовлечь — тем больше нас ненавидят. За тридцать почти лет — и во власти, и в силах безопасности — сложились вполне определенные кланы, для которых воссоединение с Россией смерти подобно. Они понимают, что воссоединение — лишит их возможности творить, что они хотят — и более того, им придется отвечать за свои делишки. А они не такие безобидные. Секретным соглашением, заключенным на уровне СНГ — членам организации запрещается шпионить друг против друга. Но в украинском ГУР — Главном управлении разведки — существует секретный «Департамент Р», задача которого — разведывательная и подрывная деятельность против России. Почти все кто в нем работают — злостные русофобы и бандеровцы, больше половины отдела — либо имеют родственников, посажененных или уничтоженных за бандеровщину, либо и вовсе — являются гражданами иностранных государств. В основном Канады и США — там большие общины бандеровцев, фашистских пособников, бежавших от справедливого возмездия, и некоторые из них — вернулись на Украину после обретения ей независимости. Уже как сотрудники МИ-5 и ЦРУ. Это даже не при Ющенко началось — департамент существовал при Кучме. Видимо, как механизм контроля и одновременно — гарантия независимости Украины.

Неужели украинец? Украина в свое время — посылала сюда миротворческий контингент, отметились они и в Афганистане. Поскольку на Украине дела идут скверновато, хорошей работы нет- а школа, еще советской закваски школа сохранилась — среди наемников полно украинцев. В Африке, среди пилотов вертолетов, что транспортных, что боевых — украинцев больше чем русских. На торговых судах — тоже украинцев больше чем русских, потому что украинцы разгромили Черноморское морское пароходство, крупнейшее в мире. Немало украинцев и среди наемников. В Сирии, например — был целый Крымский джамаат. И это не считая бендеровцев, которые против нас еще в первой Чечне воевали.

Могут быть украинцы и среди частных военных контракторов. Особенно если знают язык и тем более — участвовали в миротворческих акциях. Они с той поры армию чуть ли не в два раза сократили, неприкаянных спецов много. А за ними — может быть и житомирская учебка ВДВ, и школа боевых пловцов на Черном море. Все это — осталось со времен Советского союза и используется далеко не в нашу пользу.

— Ты кто такой?

Здоровяк не отвечает. Проморгавшись, я вижу в его руках УЗИ, одна из новых моделей. Не слишком то разумно использовать здесь израильский автомат — хотя это может быть иранская модель. Иранцы получили много УЗИ во времена Шаха, тогда их САВАК, службу безопасности — тренировали специалисты МОССАДа и израильской армии. А теперь там производство налажено — небольшими партиями для себя…

— Кто ты такой, мать твою? — спрашиваю еще раз

Здоровяк ничего не отвечает. Видимо, решил помолчать от греха подальше. Башка как болит… и от этого накатывает тупая, нерассуждающая злость. И тошнит еще. Сотрясение наверное заработал, если не что похуже.

— Что так и будем сидеть, а? Ты знаешь, кто я такой? Тебя потом из-под земли достанут!

Если вы попали в плен — оцените ситуацию. Конечно, если вы простой гражданский, за которым никто не стоит — лучше не говорить того, что говорю я и не делать того, что делаю я. Для группировок, занимающихся похищениями людей, вы не более чем скот. Да, они хотят получить за вас выкуп, но если они придут в ярость, они убьют вас, не задумываясь. Потеря заложника для них, в большинстве случаев ничего не значит — украдут еще.

Но в данном случае — я порезал кого-то из них, и меня не убили. Сидят теперь и охраняют. Значит, я им нужен — именно я, и никто другой. В таком случае не лишним будет посеять в охранниках сомнения и страх, пока это возможно.

— Эй, ты знаешь, что в Ираке практикуется смертная казнь через повешенье? Это если генерал Саидбек не прикажет переехать тебя машиной. Он борется с похитителями, и это ему порядком надоело. Поэтому, он придумывает все новые и новые виды казни. Последняя — переехать человека машиной и бросить подыхать.

Молчит. Ну-ну, молчи…

— Есть возможность все решить. Ты слушаешь?

…

— Где мы находимся? Выпустишь меня — тебе ничего не будет, клянусь. Я даже дам тебе денег, и немало. Сто штук баксов — этого хватит, чтобы свалить отсюда.

Молчание. Идейный, видать. Зато где-то — слышны шаги, почему то не по бетону, а как по стали. Интересно, где все-таки мы? Я раньше думал, что в жилом комплексе — но это заставляет думать, что мы в какой-то промзоне. Еще со времен Саддама — Ирак старался как можно больше производить внутри страны, и это было правильной политикой. Когда пришли американцы — первым делом они устроили приватизацию с веерными отключениями электричества — я не шучу, все именно так и было. Теперь иракцы снова строят производственные площадки, вместе с Ираном и нами. Китаю это сильно не нравится — но сделать с этим он ничего не может.

Стук в дверь. Два — два, явно не простой. Мой страж подходит, смотрит в глазок. Потом с лязгом открывает засов — тут нет замков.

О… явление Христа народу…

Ни кто иной как Борек Юхмин, тот еще фрукт. Вроде как еврей — в России чистых евреев нет, все — вроде как. Имел честь родиться в одном городе со мной, и даже одно время ходить со мной в один класс одной и той же школы. Тогда — эксперименты всякие были, классы тасовали — поэтому, в одном классе мы были ровно три года. А потом — стакнулись уже через несколько лет, когда оба закончили школу, когда Борек занимался каким-то там еврейским культурным центром, а я… ну, неважно, чем я занимался. Повод банален до безобразия — одна дама сердца и двое претендентов на ее внимание. В итоге — она не досталась ни одному из нас, а Борек сдернул в Израиль. Слабоват оказался — избили его всего один раз, и без особых зверств. А время было недоброе. Могли и на паяльник посадить.

Интересно, помнит он об этом или нет? Наверняка, помнит. Но — по приказу забыл, вон как скалится. Как родного увидал.

— Санек…

Я делаю недоуменную морду лица. Борек подходит ближе, сматывает полиэтилен с моей физиономии, дабы можно было пообщаться. Не вспотел, за дверью то сидя? Ведь зуб даю — все два с лишним часа там сидел, выжидал. Мол, узнал, что такие беспределы творятся и приехал. Ну-ну, родной, артистом ты всегда знатным был. Только я теперь не хуже — наверное, даже лучше. Потому что я профессионал теперь, а ты как был артистом погорелого театра, так им и остался.

— Ты о чем? — спрашиваю по-русски.

— Не узнал? Это ж я, Юхмин. Седьмой В — ну?

— И чо с того? Мне теперь тебя в задницу поцеловать, прикажешь? Над арабской мирной хатой гордо реет жид пархатый… Или этого бендеровца по правую руку от меня?

Еще добавляю матом — совсем уж нехорошо, здесь за то, что у нас используется для связки слов, могут без лишних слов на перо поставить. Борек начинает сбиваться с темпа, а тот товарищ, одесную[43] от меня — порывается вскочить, но сдерживает себя, хоть и с трудом.

— Сань да ты чего?

Не въехал? Ничо… щас въедешь. Только морду лица сострою… немного пореальнее… только для тебя, как говорится. Вот так вот.

— Борь! Боре-е-ок! Алё, Москва на проводе. Ты, родной, берега не попутал? Ты к кому сейчас обращаешься?

Начало доходить. Ничего, сейчас схаваешь…

— Ты что, родной, думал, что ты меня за мои школьные воспоминания на двух пальцах разведешь? Ась? Или твои шефы из Рамат-Гана[44] так думали?

…

— Тебе напомнить, родной, как я тебе морду бил? Тебе напомнить, из-за чего? Точнее — из-за кого? Тебе напомнить, с какой радости ты на Землю обетованную линял и что я тебе сказал при крайней нашей встрече? Напомнить?

Доходит. Вот теперь — доходит. Поди, еще сам, дурак вызвался — мол, фигуранта сам знаю, в одну школку ходили. Ходили то ходили, родной, что есть, то есть. Только — ты думаешь, я не знаю, кто в учительскую постукивал, а? Все думали на меня, а на самом деле ты это был, родной. Ты. Любимец женщин, твою мать.

— Ты чего говоришь, Сань… — начал сдавать позиции Борек — когда это было то? Ты что на меня — с тех времен еще зуб имеешь?

— Имею, дорогой, имею. Я человек злопамятный, если ты еще не понял. Беспредел не уважаю. А из этого следует, что я не уважаю ни тебя, ни страну, которую ты представляешь. Потому что она, родной, действует так же, как и ты в молодые годы. Прет по беспределу, считает, что ей везде есть место и до всего есть дело. Да еще и в долю какого-нибудь здоровяка дурного берет — у тебя Димыч был, за тобой бегал, у твоей страны — Соединенные штаты Америки на подхвате. А как только получает, как следует коленом по яйцам, так начинает загибаться и выть про тяжелую еврейскую долю. Беспределы вы — по жизни. Именно поэтому — я к вам по жизни предъявы имею, ясно? И вы мне по жизни должны.

Вот, теперь проникся. Уже думает, как будет в Тель-Авиве объясняться. А объяснения будут нелегкие. Ничего не губит карьеру разведчика так, как слухи. Взялся, сам вызвался — и вернулся обратно оплеванный. Пошли слухи… и вот, у тебя уже репутация. Отнюдь не хорошая… И вот ты уже — сидишь где-нибудь в Африке кацей и не имеешь никаких перспектив оттуда выбраться. А Африка, мил друг — это тебе не Ирак. Карьеры не сделаешь…

Ну… соображай быстрее.

— Выйди…

Уже лучше. Коротко стриженный здоровяк с автоматом поднимается и покидает помещение. Напоследок бросив на меня взгляд, буквально кричащий «Ну попадись ты мне еще, козлина…». Ничего, цокнемся еще. Еще не вечер…

Дальше что? И зачем тебе это было нужно? Второй акт Мерлезонского балета?

— Ну и что ты тут устроил?

— А чего?

— Людей оскорбил. Вася, между прочим — из русской семьи, русский знает — а ты в него считай, плюнул. Зачем?

— Не гордый, утрется. Что, в Израиле все русские и даже хохлы, так что ли? Тебе чего вообще от меня надо?

— Поговорить.

— Ну, говори…

Мы выжидающе смотрим друг на друга.

— Если не хочешь тут театр одного актера устраивать — развяжи. А то, когда у меня руки-ноги связаны, циркуляция крови в организме нарушается. Голова не работает.

Борек примерно прикидывает, что ему светит так и этак — и приходит к закономерному выводу, что хуже уже не будет. Достает швейцарский нож, раскрывает маленькое лезвие. Перерезает пластиковые путы на руках и на ногах. Вот… так намного лучше.

— Легче?

— Ага. Щас взлечу прям. Тебе чего надо? Ты хоть соображаешь, с кем связался?

Борек принужденно улыбается.

— Хватит. Давай, поговорим как нормальные люди.

— А мы с тобой как кто говорим? Как звезды на небе? Ну, давай…

— Во-первых, если ты думаешь, что я из МОССАДа, ты сильно ошибаешься.

— Вот как? А кто ты? Саян?[45]

Борек принужденно улыбается

— А ты немало знаешь. И хочешь сказать, что ты не из ФСБ?

— Тебе — я ничего не хочу сказать. Дубль второй — что тебе надо?

— Для начала — передать привет от Анжелики…

— Она что — в Израиле?

По самодовольной улыбке моего давно уже бывшего одноклассника догадываюсь — так и есть. И сердце сразу царапнуло. В сущности, я стал тем, кем я стал именно из-за этой девчонки. Только… никому это не нужно.

Ни-ко-му.

— Ну, мазл тов. Дальше что?

— Мне нужна твоя помощь, Конкретно — мне.

— В чем?

— В продвижении товара. Я торгую электронным оборудованием…

Борек начинает нудно объяснять мне какие-то там нюансы. Я мрачно думаю — хоть бы получше чего придумали.

— Боре-е-ок! Ты бабай и я бабай, и ты мне мозг то не сношай. Какая израильская электроника в арабской стране после всего хорошего, что вы для них сделали? Окстись, родной, хоть ты и иудей. Если бы даже это было правдой — нам то нахрена рынок терять. Иракцы встанут на дыбы, найти они в нашей технике хоть одну израильскую финтифлюшку. Говори по делу, родной, а то у меня башка болит, сблюю сейчас…

— Воды дать?

— Ну, дай, коли добрый…

Борек приносит мне маленькую бутылку, и после первого же глотка начинаю блевать. Блюю долго и качественно, хорошо, что без крови, похоже. Напоследок — промывают рот, сплевываю. Но мерзкий вкус все равно остается.

Борек не знает что делать.

— Ты зачем с бритвой на нас бросился? — говорит он, чтобы успокоить свою совесть…

— А ты зачем меня похитил, придурок? Нельзя было по-другому, что ли? Не знал, где я живу? Или у вас в МОССАДе совсем оборзели?

— Сколько раз говорил, я не работаю на МОССАД.

— Свежо предание. А на кого работаешь?

— Ну, вообще то на Нативу, если хочешь знать.

Еще лучше. Натива — это бюро по связям с еврейскими общинами Советского Союза и Восточной Европы, одна из многочисленных израильских спецслужб. Она создавалась в то время, когда выехать просто так из великого и могучего было нельзя — но и когда стало можно, ее все равно не закрыли, просто выпустили какой-то документ, лишающий Нативу статуса спецслужбы. Но деятельность она продолжила. Что по моему мнению лучше всего доказывает ее подрывной и разведывательный характер. Что удивительно — Натива не единственная. Несмотря на нашу полную капитуляцию в начале девяностых — западный мир не демонтировал те службы и механизмы, которые он использовал в Холодной войне. Осталась и продолжает вещать Радио Свобода — правда, ее теперь мало кто слушает. Закон Джексона — Веника отменили, но взамен приняли какую-то ерунду подобного типа — акт Магнитского. Израиль оставил Нативу — она работает против нас как и раньше. И это лучше всего доказывает одну простую истину: бессмысленно капитулировать добровольно, когда твоя столица не занята войсками противника, в расчете на доброе отношение победителей — не дождешься. И даже когда столица твоей страны занята войсками противника — все равно надо продолжать борьбу, иракцы показали, как надо это делать. Запад обставит вас в любых переговорах — но пасует перед фанатизмом, тупой, не рассуждающей жестокостью и непрекращающейся войной. И даже без жестокости — нужно просто гнуть свою линию, не отступая ни на шаг. Когда то у нас хорошо это получалось.

А Натива и вообще еврейские общины — это нож в спину России. Я далек от мысли, что евреи пьют кровь детей или участвуют в кабалистических обрядах. Но вот если идет спор еврея и русского — они поддержат еврея, даже если тот не прав. Этим они в корне отличаются от русским, как и всякие маленькие, пронырливые, порой злобные и жестокие народу: русский готов порвать за правду, а они — за своих. Они помогают друг другу, но это полбеды, беда, как они влияют на нашу политику: с Ираном следовало бы задружиться лет двадцать назад, с Ираком — тоже. Но нет — кто-то мешал. А мешали такие, как один сенатор, которого несколько лет назад разоблачили. В Интернете приговор вывесили, еще 1982 года: мужеложство, домогательство к маленьким мальчикам. Этого затравили, был вынужден уйти (хотя по справедливости за это повесить надо было) — а сколько еще таких? Армяне против нашего сотрудничества с Азербайджаном, вменяемой и платежеспособной страны, евреи — делают все, чтобы не давать нам помогать Ближнему Востоку. И ты, дружище Борек — хоть и молод был, а уже тогда явно работал с Нативой в своем еврейском культурном центре. А это значит — предавал свою страну, и работал против нее ради того, чтобы потом без проблем эмигрировать на Землю Обетованную. И потому, Борек, я и глазом не моргну, если выпадет возможность тебя кинуть. Потому что ты сам — кидала и лжец. За то и поплатишься. Вовсе не за то, что ты сделал мне лично…

— Ты чего?

— Да нет, ничего… — я встряхнул головой — говори, давай. Что придумал.

— Короче… мы предлагаем обмен.

— Уже лучше. Что на что.

— Нам нужна ваша агентура.

— Где?

— Здесь.

— А что взамен?

— Взамен мы сдадим вам всю агентуру у вас.

— Солидно. Вашу?

Борек вздыхает.

— Нет, конечно. Мы что, идиоты? Американскую. Всю, которую знаем, а знаем мы, поверь, немало…

Однако…

— Борек, твои шефы на солнышке не перегрелись? Ты помнишь, где ты меня взял?

— Ну и что?

— У американского посольства.

— А прикинь, я приду туда еще раз, и вот все, о чем ты тут мне втирал — им вывалю. Прикинь, что будет. Американцы вам — только так ата-та сделают, потом на ж… не сядете.

— Ты мне это зачем говоришь?

— Просто так. Чтобы проникся. Впрочем, ваши разборки с американцами — ваше дело. Ты зачем на меня то вышел, да еще и так? Ты хоть соображаешь, что мне не поверят только по одной простой причине — что так не бывает. Ни ты, ни я — совершенно неподходящие фигуры для такого рода переговоров.

— Мы все понимаем. Но тебя выбрали по одной простой причине — у тебя есть выход наверх. Безопасный выход.

— Окстись, родной. Я в партии Единая Россия не состою, какой выход?

В партии Единая Россия я не состоял никогда и не состою. И не собираюсь состоять ни в одной из партий, которые там наклепает себе власть. Потому что партии эти — прибежище слабаков. Тех, кому для того, чтобы пробиться к кормушке — нужен партбилет. А я и без него пробьюсь. Но это не значит, что я ненавижу Россию, хочу уехать, или буду делать что-то во вред… или хотя бы для того, чтобы сменить «этувласть». Во первых — хватает у меня дел и без этого. Во-вторых — чтобы на месте этого появилось нечто другое — нужно, чтобы мы повзрослели, и государство, и народ, родившийся в кровавом семнадцатом году на трупе великой Империи. А торопить события — это все равно, что делать аборт, желая побыстрее увидеть ребенка.

— Такой. Ты в близких с Головиным, верно?

Верно. Генерал-лейтенант госбезопасности Дмитрий Петрович Головин — главный советник генерала Рафиката, и одновременно — главный по всем антитеррористическим действиям, которые мы проводим в этой стране с ведома иракцев или без ведома. На него у меня и в самом деле есть выходы — и водочные и денежные. В этом, кстати, нет ничего плохого — по сути, мы наемники. А значит, наша война должна питать сама себя. Важно знать край. Например, если я узнаю, что кто-то вымогает деньги у иракцев или тем паче взял деньги у боевиков — я сам с большим удовольствием и осознанием долга устрою ему несчастный случай. Но деньги, отнятые у боевиков — законный наш трофей, наш и иракских товарищей.

— В каких близких? Ну, водку привожу, хлеб черный. Селедочку. И что с того? Ты же знаешь, какое у нас начальство. Подай — принеси — пошел вон.

Борек кривится

— Помню. Но выхода у тебя нет — придется пробиться.

— Отдай СВР. Это их хлеб.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что в СВР сидит американский агент. На самом верху.

О как…

Интересно, почему я не удивлен? Хотя — после предательства, и побега Потеева — тут нечему удивляться. Отец — Герой Советского Союза, а сын — изменник Родины. Здорово просто. Мы и американцы заигрались в эти игры, вербуя и перевербовывая друг друга. Хотя, если так вдуматься, это не более чем способ оправдать собственное существование. Не более того.

ЦРУ в последнее время сильно перестроилось. Оно уже не работает по России, почти не работает, отдав все на откуп многочисленным организациям и фондам, которые всегда знают как надо, и которые, по совокупости деяний, так сказать, опаснее любого ЦРУ. ЦРУ расширило и усилило SAD, дивизион специальной активности, приняв туда бывших морских котиков, Дельту и морскую пехоту. ЦРУ научилось играть в игры на загаженных улочках пакистанских городов. Плохо, совсем не так, как играем мы[46] — но научалось. А чем занимается СВР — кто-нибудь интересовался последнее время?

Чем? А я скажу. Обслуживанием зарубежных счетов, оффшоров и инвестиций — хотя об этом никто не скажет. Составлением докладов на основе информации из местных газет и Интернета. И засылкой агентов — пользы от которых ноль целых и хрен десятых.

Эти агенты больше не имеют смысла… США, Западная Европа… даже Китай. Интернет открыт, это безбрежное море информации, только нужно уметь черпать из него. Если раньше за то, чтобы достать фото нового танка люди жизнями рисковали — то теперь его фото с испытаний выложит в Интернет какой-нибудь доброхот-споттер,[47] и десятки любителей и профессионалов снабдят это фото самыми подробными мнениями и комментариями. Зато, если так посмотреть — русские практически единственная нация вообще, не только крупная — а единственная вообще, у которой в Вашингтоне нет собственного лобби. Вообще никакого. Армянское лобби — одно из самых сильных, при том что такое Армения по сравнению с Россией? Но у них есть лобби, и они реально влияют на принятие решений, фактически живут за счет американской помощи, текущей в страну потоком. А у нас лобби нет, и информация — смысла не имеет никакого. Во всей Америке — нет ни одного русского мэра, сенатора, конгрессмена, губернатора. То же самое и в других странах. Это не говоря уж о том, что сейчас выкрасть архитектуру какого-нибудь новейшего чипа — важнее, чем выкрасть чертежи новейшей атомной подлодки: подлодка даст только расхода, а чип — работу десяткам тысяч людей. Но СВР этого не делает. Она вообще ничего полезного не делает.

И при этом — ублюдки пытались развалить ГРУ. Уникальный инструмент, соединяющий в себе силовые подразделения высшего класса, агентуру и аналитические центры. Американцы до сих пор не могут создать такую структуру — хотя и пытаются. А мы громим.

Восток. Восток — СВР полностью провален. Не сделано ничего для защиты интересов России. Еще раз подчеркиваю — НИЧЕГО! Нет нормальной агентурной сети в таких ключевых странах как Саудовская Аравия и ОАЭ. Нет никакой агентурной сети в подрывных и террористических организациях, представляющих прямую угрозу России. Нет никаких инструментов влияния на события, угроза не отражается на дальних подступах. Нет нормального мусульманского кадрового резерва: при том что Россия в отличие от США обладает просто уникальным потенциалом: русские мусульмане и кавказцы, которых на Ближнем Востоке воспримут как своих, которые могут ездить на хаджи, поступать в университеты, подобные Аль-Азхар, заводить связи, знакомства, становиться своими, известными в злобном королевстве террора. В отличие от американцев — мы можем наводнить Восток своими агентами, проникнуть практически в любую терорганизацию. Но ничего этого нет, а в СВР работают выпускники МГИМО, мечтающие о какой-нибудь непыльной резидентуре. При этом — накрылись или почти накрылись такие уникальные школы, как например ВИИЯ, военный институт иностранных языков, где доминирующим направлением всегда был Восток. Такое ощущение, что толпа придурков, пропитавшихся духом диссиды, для которой как известно и солнышко на Западе всходит — громила и ломала все наше востоковедение, все наши восточные направления, только чтобы хоть немного стать ближе к Западу. И стали — некоторые даже встали, простите раком, как тот безвестный агент, о котором говорил Борек.

Ради чего он предал? Ради денег? Или от ощущения беспощадной бессмысленности происходящего? Или просто — это логический итог всего его обучения, когда он стал больше американцем, чем русским.

Предложение интересное, Борек, нет вопросов. Только надо подумать — а равноценное ли оно? Отнюдь не факт.

У нас не было бы никакого Востока, если бы не мы — Федеральная служба безопасности. Все произошло по велению судьбы. В Чечне, на Кавказе, по всей территории необъятной Руси — мы громили джамааты, арестовывали проповедников, все лучше и лучше разбираясь в сути их гнилых проповедей и их разновидностей. Ловили нити, идущие в ближнее зарубежье, в дальнее. У нас в руках оказывались концы, ведущие в Пакистан, в Кувейт, в ОАЭ, в Саудовскую Аравию. Информация о лагерях, кто там учил, и кто там учился, о мечетях, исламских университетах, о боях и сражениях на далекой чужбине и кто и как там себя проявил. Сначала мы всю эту информацию передавали СВР. Потом обрезали канал — как поняли, что это идет только во вред.

Вылавливали и закрывали ублюдков, у которых брат, отец, дядя, целые кланы жили в Пакистане, Турции, Саудовской Аравии, ОАЭ. Получали рычаги для давления и шантажа диаспор. Сделаешь то-то или мы… понятно, в общем. По всему Востоку — прокатилось несколько волн мигрантов с Кавказа, из Средней Азии. Все это — активы, там надо укореняться, среди всего этого надо жить и работать. Играть мелодию, которая нам нужна.

Постепенно стало понятно, что нужно организовывать опорные сети хотя бы в ключевых странах — Пакистан, Египет, ОАЭ, Саудовская Аравия. Это начали делать. Потом — начали работать по линии хаджа и отправляющихся на учебу студентов — если знать, откуда черпать информацию, можно уже на дальних подступах увидеть и знать, кого и чему там учат, кто радикализовался и стал опасным, а кто — нет. Своевременно предупредить родителей, если получится — не думайте, что родители в восторге оттого что сын готовится уйти в банду. Просто надо работать на опережение.

Так у нас появлялась разведка. А сейчас в Ираке, в Сирии, в Ливане — у нас целая разведсеть, намного превосходящая сеть СВР. Сеть «боевая», дающая конкретную информацию. А ты, Борек, предлагаешь обменять ее на сеть американцев у нас.

И в этот то и проблема. Американцы — проблема СВР, прежде всего. А исламисты — проблема наша. Американцы… ну что нам сделают американцы? Я уже говорил: СВР это пустышка, и американский агент там — скорее в минус американцам, чем в плюс. Если американцы хотят играть в эту игру — так пусть играют, проблем то нет. А вот взамен — Борек предлагает нам сдать боевые сети, которые приносят реальную пользу. И их провал — обернется лютой смертью для многих и взрывом террора. То, что нам удается раз за разом раскрывать и пресекать террористические группировки, намеревающиеся совершить теракт в России — проблемы не решает. Ненависть то остается. Копится…

Так что — извини, Борек, но обмен неравноценный. Совсем неравноценный. Хотя тебе я этого и не скажу.

— Санек. Ты соображай. Если я чем-то тебя огорчил в прошлом — этого все равно не исправишь. Прощения просить не буду — лишнее это, знаю что не простишь. Но мы на одной стороне, и ты и я — боремся с терроризмом и у нас один общий враг. Так если ты не хочешь помочь себе самому — помоги своей стране…

Да нет, Борек, на разных. На разных мы с тобой сторонах, как не крути. Твоя родина — не Россия, а Израиль, и потому мы на разных сторонах. Ты и твои шефы — отлично понимают, что только братоубийственная война по периметру — способна отвести от Израиля прямую и явную угрозу. Вы и делаете все, чтобы это было — не считаясь ни с чем. А вот нам нужен мир. Тот мир, который припрет вас в угол…

— Ты еще скажи, что у нас с тобой одна родина — мрачно говорю я

— Я помню Россию. И многие в Израиле помнят Россию.

Ага. Свежо предание…

— Ладно — решаюсь я — допустим, я выйду наверх с твоим предложением. Ты понимаешь, что пока что все это — не более чем туфта. Фикция. Слова, не подкрепленные ничем. Если я приду и скажу, что тут есть один такой товарищ, который хочет сдать американскую разведсеть — в лучшем случае, меня вышибут с работы и лишат допуска. В худшем — запрут в дурку. Такие вещи — на словах не делаются, понимаешь? Дай мне подарок.

Борек улыбается

— Вопросов нет. Мои шефы, так как ты их называешь — все это продумали.

И опять — мне в руку ложится телефонная карта памяти размером с ноготь. Старая добрая шпионская игра…

— Что там? Есть что-то конкретное — или выборка из газет.

Борек улыбается

— Есть. В основном банковские переводы и счета. Они на оффшорки, но вы разберетесь. Что дальше делать — решите сами…

Голова болит. Но раскисать — не время, совсем не время.

— Мне потребуется время. Как минимум неделя.

— Вопросов нет. Но лучше поторопиться, ситуация может измениться в любой момент.

Оп-па… Вот ты и киксанул,[48] друг мой. Это ты уже сказал совершенно лишнее. Уж не знаешь ли ты, как именно она может измениться, и не значит ли это, что она изменится по твоей воле и воле твоих шефов. Со времен Сирийской — у МОССАДа и исламских экстремистов, в частность Джабаль аль-Нусры существуют тайные и никем не признаваемые, но в то же время прочные связи. Израиль семьдесят с лишком лет живет в обстановке непрекращающегося террора — однако, природа противостоящих ему террористических организаций совершенно другая. Израиль — никогда не страдал от атак Аль-Каиды, хотя и Бен Ладен и Завахири и многие другие заявляли о необходимости уничтожить Израиль, дальше слов дело никогда не шло. Не было ни одного теракта против Израиля, организованного Аль-Каидой. Палестинское сопротивление — оно либо националистическое, либо связанной с Ираном — но не ваххабитское. Амани рассказывала мне про тайную войну в палестинских лагерях, о том, как контрразведка ХАМАСа и Хезбаллы вылавливала агентов и проповедников Аль-Каиды, о том, как находили зарезанными и застреленными тех, кто выступал против сближения палестинского сопротивления и Аль-Каиды, о непростых отношениях палестинского сопротивления с египетскими исламистами, которые продались Аль-Каиде давно и с потрохами. Израилю это даже выгодно — если война палестинцев против Израиля обернется резней в лагерях между религиозными и националистическими экстремистами. Так что МОССАД вполне мог установить контакты с Аль-Каидой, и еще давно — в восемьдесят пятом израильтян видели в пешаварском отеле…[49]

Так что — МОССАД вполне может тайно участвовать в игре на стороне суннитских террористов, они всегда на стороне того, кто в данный момент слабее. И не исключено, что списки нашей агентуры им потребовались для того, чтобы зачистить ее перед началом какой-то долговременной и стратегической акции. И предложение размена, внешне абсурдное — на деле хорошо просчитано: в Москве как только узнают об американской агентуре — начнут писать кипятком. И ради этого — сдадут все что угодно только чтобы оставаться самими собой. Последние рыцари давно отгремевшей войны, мать их…

— Такие дела быстро не делаются. Неделя.

— Хорошо… — сдается Борек

— Теперь. Какие у нас гарантии того, что вы второй раз не подсунете нам липу?

— Гарантии? — Борек пожимает плечами — мы же даем вам сейчас качественную информацию. И будем давать дальше. Государство Израиль рассчитывает на то, что канал, который выстраиваем сейчас мы — будет работать длительное время и в интересах обеих сторон.

— Так ты все-таки из МОССАД.

Борек разыгрывает пантомиму — брови вверх, невинное выражение лица, пожимание плечами — мол, конечно, все это понимают, но зачем говорить об этом вслух.

— Скажем так, меня попросили помочь своей стране. И я согласился…

— Ладно… помощник — я, кряхтя, встаю… — теперь надо выбираться отсюда. Меня наверняка уже ищут.

— Все продумано. И еще…

Борек достает из кармана пачку фиолетовых пятисотевровых банкнот. Эх, отмотать бы десять лет назад — тогда это были деньги. Сейчас же…

— Это что?

— Задаток. Мы считаем, что человек должен быть лично заинтересован в том, что он делает…

Выражение лица у Борька такое, что охота дать в морду, да так, чтобы с копыт слетел и кровью харкал. Мол — мы же знаем, ты за деньги продаешься, так чего же ломаться. Давай, бери и покончим с этим побыстрее.

Я, улыбаясь, беру пачку банкнот. Разрываю банковскую обертку, но не швыряю их ему в лицо, как вы, наверное, ждали — а делю примерно пополам. Протягиваю половину обратно.

— Ты прав, братан. Каждый должен быть лично заинтересован.

Борек смотрит на пачку банкнот. Ну же, бери. Это я здесь — ловчила и жук, и зарабатываю деньги сам. А у тебя — наверняка ребенка надо в хорошую школу устраивать и очередной платеж за дом вносить, и в отпуск хочется поехать, да не из разряда «секс для неимущих» — а чтобы по высшему классу все было. Давай же, бери. И щастья тебе, дорогой — полные штаны. Вместе с твоей Анжелочкой — красавицей, ради которой я в свое время немало глупого сделал…

Есть. Вороватым движением — Борек хватает свою долю, запихивает в карман. Вымученно улыбается. Вот теперь — мы точно на одной стороне.

— Пошли что ли?

— Пошли.

Мы выходим в коридор. Я понимаю, что это высотное здание — то ли отель, то ли еще что. В коридоре — три человека, одетые как местные — полувоенный костюм, еще саддамовских времен, ихрам. Два автомата югославского производства, у того, кто охранял меня — и в самом деле УЗИ в руках и за спиной — украинская снайперская винтовка штатного образца. Смотрят на меня — не сказать, чтобы ласково…

Я подхожу к тому, которого назвал бендеровцем, на местный манер кланяюсь, прижимая руку к сердцу

— Тисмахин-лии, ахиия[50]

Парень молчит. Потом кивает… славяне отходчивы. А украинцы — славяне, такие же — как и мы сами…

Все вместе — идем вниз. Это шестой этаж — а в здании больше двадцати. В окно, прикрытое строительной пленкой — я успеваю увидеть знакомые строения — Северный Багдад, Багдад-Норд промышленная зона, разросшаяся в последнее время, здесь китайцы делают свои джипы, а мы — Камазы и автоматы Калашникова. Значит, мы совсем недалеко от Багдада, на стройплощадке «Международного делового центра». Тут по сути второй город строят, чтобы бизнесмены могли вести свои дела, не суясь в опасный Багдад. Конкретно — это остановленное строительство гостиницы Интерконтиненталь, ее строили китайцы, как пристрой к бизнес-терминалу северного карго-аэропорта.[51] Сейчас не строят — китайцы бросили на полпути в связи с резким обострением отношений с правительствами Ирака и Ирана. Вон… точно, вон и здание центрального карго-терминала, коробка возведена, а оборудования то и нет. Насколько мне известно, иракцы предлагали нам долю в проекте, но мы пока не нашли инвесторов — нам бы южный узел поднять. Американцы сюда не пойдут… неужели израильтяне все это выкупили? Ведут они себя тут как хозяева…

— Понял, где мы? — спрашивает Борек

Я киваю

— Иди в сторону промзоны. Тут недалеко. Скажешь — украли бандиты, вырвался и сбежал. Видок у тебя соответствующий.

Мы обнимаемся — как и положено у местных.

— Ялла… — говорю я, прощаясь

— Маа ассалама…[52]

Информация к размышлению

Документ подлинный

«Русские — ваш Аллах, при сильных русских мусульмане всего мира приблизились к сбалансированной, сытой и просвещённой жизни, многие из вас подняли голову как Люди и стали жить спокойно, многие перестали, как раньше, быть оружием иудеев, их разменной монетой в истребительных войнах.

А саудовский ваххабизм — ваш вечный шайтан, страна Мекки и Медины — всего лишь грязный и хитрый слуга иудейских господ, превращающий вас в скотов, вашу судьбу в ад и ваши жизни — в убогое и тупое оружие разрушения, уводя вас бесконечно далёко от истинного образа Аллаха и Его надежд на вас…»

«Веками тьмы расплатитесь вы за то, что участвовали в добивании ошибившихся и потерявших прежнюю силу русских.»

Ирак, Эль-Азизия, недалеко от Багдада Центр подготовки контртеррористических сил Ирака 24 мая 2019 года

Сегодня среда. По сдвинутым местным меркам — почти что конец рабочей недели. Но нам еще пахать и пахать. Покой нам только снится.

Я стою в коротком строю, в котором иракцы составляют меньшинство, у одного из «усовершенствованных стрелковых направлений» базы в Эль-Азизия, основного места сосредоточения антитеррористических и специальных сил Ирака. База отстроена в последние три года и только тренировочный центр занимает площадь в двадцать два гектара — это, кажется, больше чем KASOTC, специальный тренировочный центр короля Иордании, который кстати сам полковник вооруженных сил и профессиональный вертолетчик с сертификатом. Здесь, на огромной площади — воспроизведены кажется все возможные тактические условия, в которых возможно придется действовать бойцу отряда специального назначения — от небольшого поселения, в котором сняты все крыши и по проложенным сверху доскам ходят инструкторы, и до списанного самолета Аэробус, который учатся штурмовать. Все напичкано камерами, каждый шаг курсантов записывается и потом разбирается на самоподготовке — здесь и в подразделениях, которые присылают сюда бойцов на тренировки: каждый отправляется назад вместе с сотнями часов записанного видео и рекомендациями, на что обратить внимание. Помимо внешних камер используются и внутренние — они ставятся на цевье винтовки, а по-сухому — используется спецкамера, которая по форме и габаритам воспроизводит автоматный патрон и при ударе бойка по капсюлю — делает моментальный снимок, который потом обрабатывается на компьютере, чтобы понять — попал или нет. Текучка здесь большая — тренируются как армейские, так и бойцы полицейских спецкоманд и службы безопасности Мухабаррат со всего центрального Ирака, включая знаменитый Iron Triangle, стальной треугольник, суннитская зона в центре страны. Тренируемся здесь и мы, русские.

Мы стоим напротив четвертого стрелкового комплекса, двенадцать человек. Это «группа продленного дня» — мы сами так ее называем, потому что наши тренировки — это наша личная инициатива. Группа серьезная, например Рашид — чемпион Ирака по IPSC в классе «стандартный карабин», так он даже не военный — министерство нефти, служба безопасности. Андрей — украинец, он тут вроде наемника, бывший Беркут, тоже на миннефти работает, как я. А вот Джанкарло — итальянец, он работник энергетической компании En+, профессиональный инженер и по совместительству — профессиональный стрелок. Только из гладкого — а сейчас он переучивается на нарезной карабин. Потому что ему так захотелось.

И мне захотелось. Если вы спросите меня, почему я, вроде как аналитик, который не должен иметь никакого касательства к острым акциям — трачу свое время, езжу сюда и тренируюсь, я вам ничего не смогу ответить, кроме того же — захотелось. В нашей дубовой армии — все делают все из-под палки и по приказу… ну, может быть, и не все, погорячился я — но большинство точно так. А я делаю это потому, что считаю нужным. Потому что я часто бываю на багдадских улицах и не хочу быть на них жертвой. А расклады там простые — либо ты, либо тебя. Как, впрочем и везде.

Да… я знаю всю ту ерунду, которую скажут хоплофобы.[53] Оружие убивает… вся такая хрень. Приведут примеры всяческих массовых расстрелов и прочих бедствий, которое связано с оборотом оружия. Так вот что я скажу на это — да, мать вашу — оружие убивает и убивает чертовски эффективно. И вы ничего с этим не можете поделать, как не смогли ничего поделать рыцари в доспехах, когда появилось огнестрельное оружие. Как бы они не бесновались, как бы не казнили стрелков, и как бы церковь не предавала их анафеме. Все равно оружие осталось, а вот рыцари в доспехах — нет. Приведу еще один пример — какой-то там китайский император, боясь дурного влияния на свою державу — под страхом смертной казни запретил строить корабли и плавать на них. Это привело лишь к тому, что когда у берегов Китая появились европейцы на своих совершенных по тем меркам кораблях — китайцы ничего не сумели сделать, и первая по народонаселению держава мира — легла под концерт европейских держав, фактически распавшись на удельные княжества.

Оружие убивает. Точнее, люди, вооруженные оружием — убивают. И их полно. И вы ничего не сможете с этим поделать — ничего и никогда. Безопасности не будет, безопасность — это миф, когда по всему миру идет вялотекущая Третья мировая война. Выживут только те народы и те государства, где сохранились в неизменности важнейшие, базовые сущности бытия. Мужчина — охотник, добытчик, глава семьи, защитник семьи, рода, земли и народа. Женщина — хранительница очага и мать детей. Мужчина — нормальный мужчина — всегда защитник, и значит, у него должно быть оружие. Самое лучшее и самое эффективное, какое только возможно. Мужчина должен защищать и решать конфликты — а не сглаживать их. Не обо всем и не со всеми можно договориться, не каждый вопрос решается в суде. Отняв оружие у людей — вы сделаете мужчин беспомощными, изнеженными нытиками, не способными позаботиться ни о себе, ни о других… вы этого хотите? Таким видите будущее? Что ж, если так — спешу сообщить вам — здесь немало людей, которые видят будущее по-другому. И свое, и что самое главное — наше будущее, они тоже видят по-другому.

Так что лишение людей оружия безопасность не дарует. Она дарует слабость — пролог поражениям…

Напротив нас — инструктор. По местным меркам — знаменитость, зовут его Камаль. Ему уже за сорок, но фору он даст кому угодно, еще никому не удавалось его обстрелять. Он «Апостол», из первого набора. Когда американцы с британцами только пришли сюда, только начинали «иракизировать» войну — они набрали двенадцать человек во вновь создаваемое антитеррористическое подразделение Ирака, только двенадцать. Потому их и назвали «Апостолы». Их тренировали команды первого уровня — CAT, группа боевого применения — это бывшее «подразделение Дельта» и британский 22SAS. Потом подразделение расширили, еще при американцах — но название так и осталось — «апостолы».

То, чему нас учит Камаль — это ни в коем случае не IPSC, это что-то вроде боевой версии, которую никак не удается превратить в некие спортивные соревнования, потому что в большинстве развитых стран оружие с автоматическим режимом огня запрещено, или стоит столько, что нормальный человек его просто не купит. А в бою без автоматического режима огня просто делать нечего. Так что это — все равно, что настоящий, боевой стиль каратэ конца позапрошлого века по сравнению с каратэ спортивным, которым занимаются у нас.

Да… заговорился, забыл рассказать, что со мной было до этого.

Я выбрался к заводу — который к счастью оказался русским и его охраняли русские же чэвекашники.[54] Рассказу моему они поверили мало — впрочем, после тщательного обыска под дулом автомата провели в безопасное помещение и дали воды. Оказалось, что в Багдаде — сбились с ног в моих поисках, и генерал Рафикат лично держал это дело под контролем, объявив план «Кольцо» и перекрыв основные трассы из города. Водителя моего — нашли на обочине дороги в бессознательном состоянии, машине не нашли — наверное, на ней уже и номера перебили. Мое появление — было как гром среди ясного неба.

Приехавшие полицейские — отвезли меня не в русскую больницу, а в правительственную, недалеко от Зеленой зоны и железнодорожного вокзала. Там — белорусский доктор осмотрел меня, диагностировал сотрясение мозга, два выбитых зуба и к счастью — ни одного перелома. Посоветовал мне отлежаться немного и принимать таблетки. Таблетки я, конечно принимаю. Утром вот принял…

Написал рапорт. Так мол и так. Похитили, чем-то отравили, сам не знаю, чем. Удалось вырваться. Написал, что ни одного из боевиков я не видел в лицо: лица замотаны шемахами, говорят с йеменским акцентом. Последнее — ничего удивительного, в Йемене вялотекущая гражданская война и работы нет, некоторые гастарбайтеры сбиваются в банды, грабят и похищают людей. Место я указал неподалеку, километрах в трех за недостроенным карго-аэропортам. Я хорошо знаю эти места, потому что там зона отчуждения, и бывшая американская база. Там, конечно, ничего не нашли и не могли найти. Что надо, чтобы содержать похищенного? Крепкая цепь и все. Относительно того, что меня спрашивали — сказал, что ничего не спрашивали, просто избивали. Тоже правдоподобно — избивают, чтобы лишить силы воли и чтобы не решился на побег. Написал, что смог убежать, когда они встали на намаз. Подобрал осколок стекла, разрезал веревку и убежал.

А насчет остального… вы думаете, я кому то что-то сказал? Ошибаетесь. Шпион — он шпион и есть, никуда он не денется, пусть пока живет. Но МОССАД — своей картой подставился, и сильно подставился — и я еще не решил, как буду разыгрывать эту карту. Но буду — это точно.

А пока — я стою и слушаю Камаля. Который объясняет нам нюансы, связанные с переносом огня с «длинных» целей на цели накоротке. Всухую — мы уже проработали упражнение, и теперь предстоит отработать «по горячему», то есть с ведением огня боевыми патронами. Задача простая — поразить несколько целей, часть из которых расположена в десяти метрах от стрелка, а часть — в двухстах метрах. Упражнение интересное и спорное, прежде всего по тактике прохождения — цели расположены хаотично. Можно сперва поразить «ближние» цели, потом переключаться на «дальние». Можно бить по очереди, постоянно перенося огонь.

— Рафик Александр…

Я киваю — здесь не отдается честь, не делается прочей ерунды. Каждый из нас понимает, ради чего он здесь и вся эта мишура — нам не нужна. Главное — убить и остаться в живых, когда припрет. Этому мы и учимся.

— Я слушаю.

— Ваша тактика — приведет к тому, что вас рано или поздно убьют. Быстро переносить огонь по дальности — обязательно надо уметь.

— Рафик Камаль, с десяти метров — попадание почти неминуемо, в то время как с двухсот — еще вопрос. Необходимо убирать наиболее опасные цели в первую очередь.

— С двухсот метров — попасть несложно, особенно, если вы ввяжетесь в бой накоротке.

— Рафик Камаль, со всем уважением, мое время — третье в группе.

Камаль теряет терпение. Молча идет ко мне… что-то с ним не так сегодня, какой-то он… взвинченный, что ли. На нервах. Перед занятием подошел… дум

ал, что-то скажет, может, даже скажет, что лучше \мне сегодня посмотреть со стороны — но ничего не сказал. Отошел в сторону. И вот теперь опять…

— Дайте свой автомат…

Я даю ему свой автомат взамен его — новенького АК-12. Он молча берет мой автомат, пристегивает магазин. Идет на огневой рубеж. Все с интересом смотрят… не каждый сможет «отработать на ять» с незнакомым оружием. Интересно и мне посмотреть. Его учили британцы и американцы, меня — русские. Посмотрим, что будет.

Рашид идет следом, берет секундомер. Секундомер специальный, для соревнований, он включается не человеком — а самостоятельно, от звука первого выстрела. Чтобы он не включился случайно — Рашид, обычным судейским жестом закладывает руку с секундомером за спину.

— Готов.

Камаль занимает исходную. Ничего киношного — оружие отклонено вниз градусов на пятнадцать, стойка напряженная. Оружие «на плече» или просто как дрова — носят только идиоты…

— Огонь на рубеже! — кричит Рашид — пошел!

С едва слышным лязгом — на рубеже мишенный комплекс выбрасывает мишени, Камаль вскидывает мой карабин, нажимает на спуск. Но вместо выстрела — гулкий хлопок взрыва, моментально верхнюю часть тела окутывает грязное облачко, скрывая от нас. В нас что-то летит… глаза отказываются верить увиденному… но ты уже лежишь на чертовом песке, хватая воздух.

— Подрыв!

Все вместе — бросаемся к Камалю, забывая о том, что надо обезопасить периметр. Камаль валяется на песке, в крови… одной руки нет до локтя, второй — кажется, нет вообще, сердце — выталкивает из ран кровь. Рашид — сидит на песке, в паре метров от Камаля, стрелковые очки чем-то заляпаны, течет кровь. Ох, хреново…

— Табиб! Табиб![55] — кричит кто-то, но я понимаю — поздно. Поздно, б…!

Все — поздно…

Кто-то — начинает уже палит в воздух, условным сигналом подавая информацию о несчастном случае. К нам — по дорожке мчится Тойота с огромным санитарным кузовом, следом за ней — вооруженный Тигр. Доктор — выскакивает из машины еще на ходу, расталкивая собравшихся с санитарами пробивается к раненому, начинает реанимационные мероприятия. Через пять минут- устало поднимается, качает головой. Перчатки — в ярко-алой крови…

Подъезжают еще машины. Труп Камаля — какая идиотская смерть, просто трудно придумать более идиотской и оскорбительной смерти для воина — на носилках грузят в Тойоту, она неуклюже разворачивается, попадая колесами в канаву. Мы — едем следом, скорбной процессией.

У здания штаба — оказывается, что мы не одни. Там — суета, несколько машин. Я пробиваюсь через толпу — так и есть. Еще двое… те самые, которые входили в здание и чистили его. То самое, по левую руку от Мосул стрит, рядом с которым я тогда геройствовал. Ухо — жжет от чьего-то недоброго взгляда, я поднимаю голову — подполковник Мусауи стоит у окна своего кабинета, курит сигару и не отрываясь смотрит на меня.

Приплыли…

На стрельбище — я задержался до вечера. Весь день пошел к черту. Что произошло… хороший вопрос, что произошло. Патроны — я получал здесь, на стрельбище, это удобно, просто и дешево, намного дешевле, чем заказывать иными путями. И мне — подсунули патроны, в которых порог был подменен на ТЭН. Одного такого — хватило, чтобы произошел взрыв, искалечивший и убивший Камаля. И если бы он не взял мое оружие — убило бы меня. Другие патроны с великой предосторожностью вскрыли — там тоже оказался ТЭН. Взяли за шкирку каптенармуса — урода, который патроны выдавал — но он хватался за голову и молил Аллаха, что ничего не знал. Можно было и поверить — пачка с патронами ничем не отличалась от других таких же. Даже если бы она открывалась немного по-другому, так как открывается пачка, открытая не первый раз — я и то заподозрил бы неладное.

Из головы — не идет взгляд подполковника. Вот же ублюдок. Гнида паскудная. Из-за денег, а из-за чего же еще. Я — опасный свидетель и единственный русский там. Эти… похоже подельники, с которыми делиться не захотел. Камаль — похоже мне именно это и сказать хотел, совесть мучала. Потому и психовал. Здесь нельзя воровать. Говорят, что все арабы воришки — но это совсем не так, большинство людей здесь все таки не утратило совесть и если кого-то кидают — потом совестью мучаются. Это мы — в девяносто первом совесть на жвачку Turbo сменяли.

И что теперь делать?

Так ничего и не решив — возвращаюсь в Багдад. Не один — подсадив в новую машину двоих советников. Внезапно — мне приходит в голову, что автомат Камаля у меня. Мы поменялись с ним оружием — а получилось, что поменялись судьбой…

Что делать…

Башка — просто раскалывается.

Майор Константин Палыч Горностай, профессиональный сапер из Марьиной горки,[56] который учит иракцев подрывному делу — свойски хлопает меня по плечу.

— Не бзди, Капустин. Давай хоть чаю попьем, заедем…

Тоже дело. Сворачиваю у первой же забегаловки. Там подают чай… отличный, кстати чай. Британцы научили иракцев пить чай с молоком — хотя и по-бедуински, с солью и жиром — они его тоже пьют. Не пьют они его только по-нашему, то есть без сахара и очень крепкий, можно сказать, что и чифир. От такого чая как у нас — иракцы просто в отруб выпадают…

— Чего, Горностай… — второй советник, тоже белорус, капитан Бурак прихлебывает по-крестьянски чай, шумно — чего скажешь то? Роди гипотезу.

— А чего тут говорить. Понятное дело — взрывчатку напихали. Вопрос в том — откуда.

— Откуда-откуда. Из детонирующего шнура, откуда же еще… — буркаю я

— Ан, нет. Так и самому подорваться можно. Я эти патрончики смотрел… штучная, можно сказать работа. Если бы пулю вытаскивали, а потом обжимали — остались бы следы, хоть какие. А тут… нет, брат. Их в лаборатории делали. Понял?

— Да понял, я, понял…

Башка все-таки болит. И чай не помогает…

Белорусов я высаживаю в центре. У них тут — своя хатынка, ими же и охраняемая — а вот я на свою не пойду. Хрен вам. Сниму номер в отеле, там посплю. Теперь надо ходить опасно, Мусауи не из тех людей, которых можно оставить за спиной. Может, он мне и за Амани тоже мстит, я это давно подозреваю.

К ней я тоже не пойду. Подставлять не хочу…

Вечером, в условленном месте — я оставил СИМку. Чистую, в памяти которой записан номер, единственный, номер моего аппарата и одноразовый шифр к моему криптофону. Это — процедура экстренного контакта, оговоренная с Джейком, не знаю — работает ли кто по ней, после того, как Джейк… после того, как его замочили, короче. Надеюсь, что работает. Шифра хватит только на один разговор — после чего СИМка станет бесполезна. Именно такую процедуру мы установили — и она пока нас не подводила.

Остановился я в Султан-Паласе на площади Тагарият. Известный бизнес-отель, можно сказать — камерный, счет здесь дороже обычного, собственная охрана. Но мне на одну ночь, дальше что-то придумаю…

Попросил прислать ко мне отельного доктора — здесь они без работы не остаются. Больше ничего не оставалось, как ждать и думать…

Утром, нормально выспавшись — проверил метку. Ее никто не снял.

Контакт оборван. На той стороне провода — никого нет. Дверь закрыта. А если дверь закрыта нормальные герои делают — что? Нет, неправильно. Взрывают ее к чертовой матери…

Машина у меня была с карточкой министерства нефти — поэтому, в Зеленую зону я проехал запросто. А вот и посольство. Все те же частники на охране и высокий забор, скрывающий здания. Очередная осажденная крепость во враждебной стране, одна из многих.

К сожалению — на посту оказались те же парни, которые дежурили в прошлый раз. Едва увидев меня, старший смены, даже не сканируя сетчатку глаза нахмурился.

— Сэр, вам известно, что вы в списке нежелательных посетителей?

— Известно. Только я не посетитель. Мне надо кое-что передать. Вызовите кого-нибудь из сотрудников Багдадской станции.

— Простите, сэр…

— Багдадской станции, вашу мать, что вам неясно? — схамил я — я хочу сменить команду, ясно. Вызови, или ты будешь в таком дерьме, в каком здесь с две тысячи восьмого никто не был!

Две тысячи восьмой — год для Ирака особый. Можно сказать, победный. Именно в этом году, после всего того, что сделали американцы, после всех их правильных, в общем то действий, после всех достигнутых ими договоренностей — в стране началось массовое шиитское восстание. Часть полицейских и солдат, которых обучали американцы — открыли огонь по ним же, школы превратились в огневые точки. Именно после этого восстания, в военном плане провального, стало ясно, что из Ирака надо уходить полностью.

Охранник на воротах — он охранник и есть, ему думать вредно. Но он какое-то время все же думал, потом решил на себя это не брать.

— Отъедьте вон туда, сэр, стойте, и ждите указаний.

— Есть! — я шутливо козырнул, хотя было не до шуток. Сдал назад и задом зарулил на огороженную мешками с песком HESCO стоянку, на которой отстаивались подозрительные машины. Мешки с песком — это чтобы гасить энергию взрыва, если машина заминирована.

Ждал двадцать минут и уже начал злиться — когда открылись (откатились в сторону, точнее будет, ворота защищенные), ворота — и в них медленно выкатился здоровенный черный Субурбан с широкими подножками и хромированными поручнями на крыше. Машина прокатилась по подъездной дорожке и встала рядом с площадкой, но так, чтобы между ней и моей машиной был мешок с песком…

Открылись двери, выбрались четыре добрых молодца, наставив на меня свои игрушки. Тоже разозлив. А ребята-то кстати и непростые. Простым людям — даже таким как — никто не продаст D10PDW. А вот этим — кто-то продал.[57]

— Выйдите из машины, сэр.

Проблемы у них были — серьезные такие. Дело в том, что проектировщики ошиблись — сделали выезд на безопасную площадку слишком узким. И теперь — думаю, я успею прыгнуть, если что. И убить как минимум одного, посрамив спецназ США. Только я не собираюсь этого делать, вот в чем загвоздка. Может быть позже…

И потому — я вышел из машины, как и было сказано

— На колени, сэр. Руки держите над головой. Никаких резких движений.

Интересно, они хоть понимают, что творят? Для местного — встать на колени, тем более лечь на землю — это оскорбление, смывается оно кровью. Мы еще по Чечне додумались, теперь — без необходимости так не делаем, обыскать можно и просто положив руки на машину. А эти… нет, американцы все таки тупые.

Но и это — я делаю без разговоров.

Двое американцев — входят внутрь защищенной зоны. Двое — остаются вне ее, Олин контролирует дорогу, другой машину. Входя, эти двое мешают друг другу. И теперь я гарантированно могу убить двоих — тем более, что я стою на коленях, а они стоят в полный рост, и значит — у меня есть как минимум секунда. Но я не буду этого делать. Хотя и чертовски хочется. Интересно, а сами то американцы понимают, что если даже мне, нормально относящемуся к ним русскому хочется открыть огонь… просто, чтобы показать что они не всесильны и не выигрывают в одни ворота — они хоть понимают, как всех достало это их «полное доминирование»? Придурки…

Один из охранников принимается шмонать машину. Второй обыскивает меня, рука — почти сразу наталкивается на…

— Оружие!

Придурок. А кто здесь ходит без оружия, скажи мне?

— Сэр, автомат в машине! — кричит другой

— Взял — отдай обратно — спокойно говорю я — или ты думаешь какой-нибудь псих рискнет ходить по городу без оружия?

Мои слова — американца немного успокаивают.

— Сэр, что вам нужно в посольстве?

— От тебя — ничего. А вон от того сукина сына, что сидит в машине и боится выйти — нужно. Спроси его сам, что именно.

Американец прикидывает, что делать. Потом принимает решение в стиле — да пошло оно все нахрен. Пояса смертника на мне нет, дальше — пусть разбирается Другое правительственное агентство.[58] С него взятки гладки.

— Поднимитесь на ноги и идите к машине, сэр. Никаких лишних движений…

Под тремя стволами подхожу к машине. Открывается дверь, точнее приоткрывается. В обычной машине можно было бы опустить стекло — а в этой нельзя, потому что машина бронированная.

И этот — старый знакомый

— Это вы? Что вам нужно?

Похоже, парень на побегушках здесь. Помочь ему сделать карьеру?

— Похоже, парень, тебя не выпускают на поле, так?[59]

— Что вам нужно?! — уже громче и грубее

— Немного полегче, парень. Я ведь перехожу на вашу сторону, тебе разве не сообщили?

Растерялся — растерянность в глазах появилась. Совсем зеленый еще. Ехал бы лучше ты домой, парень…

— Это правда?

— Конечно, нет. Мы, шпионы всегда врем, ты не знал? Русские так вообще жить без вранья не могут…

Он никак не мог поймать нить разговора. Разрывался между тем, что вбили в его башку на курсах подготовки агентов и тем, что подсказывал ему опыт, полученный до того, как он вляпался и начал работать в ЦРУ — просто дать мне в морду. Применить насилие. Это кстати и есть самое правильное в такой ситуации — как бы смешно это не звучало.

— Послушайте…

— У меня информация чрезвычайной важности. Ваш агент раскрыт — обрываю я его.

…

— Может, разрешишь мне сесть в машину, парень? Я уже зажарился на солнце…

Парень мучительно думает — жаль его. Уже говорил — совсем американцы для таких игр не годны. Ну как может быть разведчиком парень, которому с детства вдалбливали, что ложь хуже убийства. Я как то читал, как наш режиссер, снимавший кино в Америке, раздобыл нужное для какой то сцены оружие. Представьте себе, он просто пошел в полицейский участок, рассказал мол так то и так то, мы кино здесь снимаем. Шериф подумал — подумал, достал Библию. Режиссер поклялся на Библии, что оружие ему нужно для съемок фильма и получил все, что нужно. Теперь представьте — как будут ржать наши служители закона, если к ним обратиться с подобным. Тут хоть сразу психушку вызывай.

Парень думает. Потом толкает дверь.

— Хорошо, садитесь.

— Дверь не закрывать! — командуют мне сзади

Да пошел ты

В Субурбане темно из-за защищенных броней стекол. На полную мощность включен кондиционер…

— Итак?

— Итак, ваш агент раскрыт.

— Кто именно, сэр?

— Ты из Висконсина? — вдруг спрашиваю я

— Нет, из Милуоки — отвечает парень, и тут понимает, что сболтнул лишнее

— Правый карман рубашки — говорю я — на груди

Парень лезет в карман — его добычей становится карточка памяти. Она чистая — вчера я в отеле целый час потратил, перенося на нее полученную информацию. Ручками. Но это — самое надежное, хотя и самое трудоемкое. След оборван раз и навсегда.

— Что это?

— Информация о провалившемся агенте. Таком, о кот ором ты ничего не знаешь и знать не будешь, пока не переедешь в кабинет на седьмом этаже в Лэнгли.

Парень с сомнением смотрит на карточку

— Хочешь сделать карьеру?

…

— Так вот, это — твой шанс. Тот самый, который бывает один раз в жизни. Передай это наверх — и твое имя будет на слуху. А ты понимаешь, что это значит.

Понимает. Отлично понимает. Новое назначение — получают обычно не те, у кого лучше показатели, а те, чье имя на слуху у руководства. Когда возникает вопрос «кого?» — вот и отвечают — а там, в Багдаде есть дельный парень… как его там. Может, его?

— … там же, на карточке — процедура связи. Кому надо — тот сможет меня найти способом, там описанным. По-другому искать не советую.

Парень решается — сжимает карточку в руке

— Я могу выйти? — подчеркнуто вежливо спрашиваю я

Он кивает.

Я выхожу на свет божий, щурясь от непривычного после полутьмы Субурбана солнца. Протягиваю руку

— Пистолет.

Охранник колеблется. Затем — отдает мне пистолет.

— Ауфидерзеен. Счастливо оставаться…

Да. Да. Того агента, который выдал мне Борек, который к нам под кожу залез в Москве — я его американцам и сдал. Как пустую тару.

Зачем я это сделал? М… зачем же я это все-таки сделал.

Как думаете, что было бы, если бы я как и положено сдал информацию об внедренном в СВР агенте кому-то из наших? Ну… наверное, СВР попыталось бы его без шума обезвредить. Без шума — это потому что если с шумом — то придется отвечать за то, что все это время на самой верхушке СВР работал американский агент. А заодно — они могут попытаться обезвредить и меня — что мне совсем даже ни к чему. А ФСБ — скорее всего попыталось бы протолкнуть дело до самого верха для того, чтобы начался грандиозный скандал и опять поднялся бы вопрос о целесообразности самостоятельного существования СВР. При этом — никто в ФСБ особо не был бы заинтересован в том, чтобы предателя реально взяли и реально судили — скорее наоборот они сделают все, чтобы выпустить его за кордон, тем самым усугубив вину прошляпивших его лиц.

Что потом? Суд. Расстрела не будет, дадут лет двадцать. Потом — в Штатах провалится очередной агент, чей провал конечно же не нанесет разведдеятельности России в США никакого вреда — и предателя с помпой на него поменяют. Картина маслом в общем — Репин нервно курит в сторонке.

А польза то от этого всего — где?

Как это поможет мне — в игре? Как это поможет мне понять, что ко всем чертям здесь происходит. А? Не слышу? Какую пользу получу я — и если брать по-крупному — какую пользу получит моя страна от этих шаманских танцев вокруг предателя?

Да никакой пользы нет. Дерьмо одно.

А мне надо раскручивать ситуацию. И самое лучшее, что в этой ситуации я могу сделать — столкнуть лбами интересы американцев и израильтян и посмотреть, что из этого выйдет.

Америка и Израиль — уже давно не партнеры, скорее их отношения напоминают отношения мужа и жены, которые даже не делают попыток сохранить опостылевший брак — а просто делают вид. Америка — уже больше не может диктовать свою волю на Востоке, и все потому, что боксер она теперь пробитый, теперь каждая шелудивая шавка на арабской улице знает, что американцев можно и нужно бить. К тому же — у берегов Израиля открылось громадное месторождение газового конденсата и Израиль не дал Америке в него зайти через ливанский блок скважин. Открою маленький секрет — туда заходим мы, через блок Иран-Ирак-Сирия-Ливан и через контакты с Хезбаллой. Но американцы — Израилю все равно не простили. Американцы сейчас отчетливо понимают, что дружба взасос с Израилем — это не актив, а пассив, он не только не приносит выгоды но и автоматически омрачает отношения со всем арабским миром, сужает выбор возможностей. Так что американцы — с большим интересом кинутся бить Израиль, если будет что-то конкретное.

Израиль — переварил большую еврейскую алию девяностых — из бывшего СССР — и свежая кровь, влитая в его жилы, сделала его куда жестче и сильнее. Конечно, попались в алие и такие скользкие мрази, как Борек Юхмин с его еврейскими молодежным центром — но основа то была здоровая. Советский еврей — это не европейский еврей, он родился и вырос в сверхдержаве, служил в армии, привык к не самым лучшим условиям жизни и не испытывает особой благодарности к Америке. В нем есть то, что нет в европейцах, родившихся в маленьких и никому не интересных странах — самость. Привычка жить ни от кого не завися и ни к кому не испытывая благодарности. Для него Америка — не благодетель, позволяющий его стране жить — а в лучшем случае партнер. Так что — Израиль в стороне не останется и с повинной не пойдет. И это-то мне и надо.

Что-то происходит. Точнее — что-то готовится. Американцы и израильтяне — владеют какими-то кусками информации. По моим прикидкам — израильтяне не просто владеют куском, а в чем-то замешаны. И они умеют здесь работать, чтобы довести дело до конца. Но у американцев есть одно преимущество — они могут прослушать любой канал связи на планете. А израильтяне — с таким никогда не сталкивались, МОССАД не привык работать под профессиональным наблюдением. Если я столкну лбами ЦРУ и МОССАД — есть шанс, что ЦРУ сольет мне правдивую информацию, чтобы наказать израильтян. Но есть так же и шанс, что они договорятся, а мне — пустят пулю в лоб, чтобы не мешал внезапно возникшей трогательной дружбе. Такова игра. И я предпочитаю играть в нее — чтобы не играли на меня…

Лэнгли, штат Виргиния Штаб-квартира ЦРУ 22 мая 2019 года

Центральное разведывательное управление США — всегда было, если так можно выразиться — вещью в себе. Чужим вход сюда был заказан. Созданное сразу после окончания Второй Мировой войны, как ответ на резко усилившуюся угрозу большевизма — своим создателям оно виделось как некое элитное сообщество рыцарей, выходцев из высших слоев общества, беззаветно борющихся с коммунистической угрозой и другими опасностями, угрожающими стране. Первоначально — в ЦРУ набирали только лучших, выходцев из элиты: например, одним из наиболее активных агентов первого периода был Кермитт Рузвельт, внук президента Теодора Рузвельта, устроивший переворот в Иране. Надо сказать, что тогда многие вещи был проще, делались решительнее и быстрее. Например, при необходимости совершить переворот в Тегеране и вернуть всю полноту власти проамериканскому шаху — ЦРУ сделало это быстро и эффективно, а когда начались проблемы в Бейруте — американская армия решила их ценой четырех (еще раз — четырех) погибших. Сравните это с событиями восемьдесят второго года, когда американцы вынуждены были убираться из Бейрута, потеряв двести восемьдесят морских пехотинцев в один день после теракта, а американских заложников — не могли вытащить из плена годами. Все сломал Вьетнам — после Вьетнама все было уже не то. Люди, простые американские граждане — не готовы были смотреть, как в прямом эфире стреляют в голову коммунистическому ублюдку.[60] Но именно это и было необходимо, если вы хотели выигрывать. Потому что противник — в выборе средств не стеснялся.

ЦРУ — никогда не отличалось особенным профессионализмом. Например, за все время холодной войны — не известно ни одного случая, когда американцам удалось бы внедрить нелегала даже в третью страну… не говоря уж о том, чтобы внедрить его в СССР. В то же время как КГБ — готовил и внедрял таких нелегалов десятками. Методы, которыми пользовалось ЦРУ в получении развединформации граничили с шарлатанством — например Кондолиза Райс, будучи стажером в посольстве США в Москве ходила по ночам считать освещенные окна в здании советского Генерального штаба… так, имея примитивную схему здания, она пыталась понять, над чем русские работают. Отличился Д.Г.У Буш во времена своего короткого директорства: когда штатные аналитики ЦРУ пришли к выводу, что доля военных расходов в ВВП СССР не растет, а падает — он нашел группу шарлатанов, назвал ее «Команда Б» и приказал перепроверить данные. Естественно, что новые расчеты показали — доля военных расходов в ВВП СССР выросла за последние годы в три раза. Этот материал докладывался в Конгресс, на его основе Конгресс выделял все новые и новые деньги на перевооружение, и все зашло так далеко, что когда рухнул СССР и открылась ложь — группа конгрессменов потребовала распустить ЦРУ. Этого конечно не сделали.

Война 9/11 профессионализма не прибавила. Да, у ЦРУ был целый воздушный флот дронов, и что с того? Не было агентов глубокого внедрения, за все время войны — ЦРУ так и не удалось завербовать никого, кто бы имел доступ к внутренней сети, к верхушке Аль-Каиды. Не было ни одного человека, кто бы смог сойти за своего в таком месте, как долина Сват. А удары Дронов. Принося тактическую выгоду — озлобляли целые деревни и провинции, пропагандируя за поддержку Аль-Каиды лучше, чем сама Аль-Каида. Аналитика отличалась непоследовательностью и наивностью: никто не хотел говорить горькую правду, зато ценились те, кто мог научно обосновать мнение начальства. Впрочем, даже если кто-то и говорил правду — при необходимости это ловко заминалось и заметалось под ковер. Никто так до конца и не размотал всю паутину лжи, конечной точкой которой стало вторжение США в Ирак. Достаточно было всего лишь слов одного диссидента, не проверенного, не подтвержденного данными из других источников — чтобы было принято политическое решение на вторжение, закончившееся такими бедствиями. Воистину, как говорит Теодор Рузвельт — если одна из сторон хочет войны, любой повод сгодится.

Но было кое-что, что появилось в последние двадцать лет, и что ставило ЦРУ просто в исключительное положение по сравнению с остальными. Новый век — был веком информации. И контрольный пакет в нем — был у Соединенных штатов Америки. Именно США стали инициаторами компьютерной и интернет-революции и сейчас щедро пожинали плоды этого. Благодаря того, что истоки всех технологий находились в США — американская разведка могла прослушать практически любой канал связи на планете. Любой. А это значило, что к ней на поклон шли все…

Глупо думать, что в ЦРУ работают супермены. Возможно, когда то такое было — но определенно не сейчас. Сейчас — даже самые умные люди не шли работать в ЦРУ — какой смысл, в Пало-Альто[61] умному человеку всегда дадут в несколько раз больше жалование. В ЦРУ сейчас работали в основном банальные клерки, обычные американские граждане, часть из которых польстилась на полную медицинскую страховку со стоматологией, а часть — хотела что-то сделать для страны после 9/11. Эти последние были опаснее — наивность в сочетании с искренней верой и желанием что-то сделать — опасная смесь…

Алекс С. Подольски относился к первой категории людей — просто добропорядочный и добросовестный американец, к которому, когда тот еще учился на четвертом курсе Йелля — в баре подсел неприметный мужчина и как то незаметно — завел разговор, в конце которого — последовало предложение поработать на Соединенные штаты Америки. Тогда вербовать людей было легко… две тысячи первый год, шок от падения башен в прямом эфире еще не стерся неумолимым бегом времени… все было свежо, все происходило с ними. Надо быть американцем, чтобы понимать, какой это был шок… русские, которые во время второй мировой отбивали врага от Москвы и от Волги, у которых перебили полную школу детей, полную больницу, полный театральный зал — этого не поймут. В Америке же — сто пятьдесят лет не было серьезных войн… да даже и Гражданская по европейским меркам тянет на так… небольшую разборку феодальных баронов. Неожиданное и жестокое нападение, свершившееся в самом центре страны — дало американцам понять, что они не уязвимы, что проблемы не отделены от них морями — океанами, что они здесь, рядом, за ближайшим углом. И с этим надо было что-то делать — американцы вообще люди действия.

Так, Алекс Подольски попал в ЦРУ.

Как и все офицеры его ранга — он имел в деле запись о пребывании на станции в зоне активного конфликта и в зоне повышенного риска. Он провел девять месяцев на станции ЦРУ в Багдаде, в две тысячи восьмом. Рисковал там жизнью, даже участвовал в одном… инциденте. Затем — его перевели на станцию в Пешаваре — откуда он был вынужден сматываться после того, как пакистанская контрразведки ИСИ решила их убить и выдала часть известных ей сотрудников ЦРУ моджахедам, в их числе был начальник станции по имени Рифт Виденс, и несколько других сотрудников, в том числе Подольски. Тех пор — он успел побывать начальником станции в Сингапуре, потом его перебросили в Москву, тоже начальником станции, и после возвращения — назначили главой сектора «Россия» в департаменте постсоветских стран и стан Восточной Европы. Тридцать лет назад — такое назначение гарантировало бы ему быстрый и звездный карьерный рост — но не теперь. Теперь — назначение на Россию означало мигрень, возможно — язву и медленное угасание карьеры. У Америки — теперь были другие приоритеты и в рост шли те, кто знал арабский, пушту, урду, нахин,[62] сомалику, африканнс и другие языки из зоны вооруженных конфликтов. В его департаменте — некоторые перспективы были на «постсоветских странах» — но он то сидел на России. А работенка это была — не бей лежачего.

Агентуры в Москве практически не было — не хватало денег, а люди в Москве стоили дорого. Основной поток информации поступал из АНБ — русские трепались по телефонам, писали в социальных сетях, общались на форумах, а Большой брат все это записывал, сортировал и делал выводы. Все это — надо было просматривать и писать меморандумы. Раз в неделю, по вторникам — они отправлялись на Федерал-Плаза, где получали защищенный жесткий диск с несколькими десятками терабайтов материала, полученного при прослушивании русских. Русские покупали квартиры в Майами, на оупен-фронт, первая линия от моря, тратили миллионы долларов, приезжали сюда отдохнуть и трепались, трепались, трепались. У русских нуворишей жили здесь семьи, жили здесь любовницы. Жили здесь дети, в том числе у чиновников. Подольски знал несколько случаев, когда чиновники развелись специально, чтобы не попадать под какие-то ограничения у себя на родине — а фактически продолжали жить семьей, правда отец — там, в России, а семья — здесь, в США. Они трепались по телефону, в социальных сетях, по скайпу. И все это тоже записывал Большой брат, точнее — отдел контрразведки ФБР. Со времен Холодной войны было правило, что каждое федеральное агентство, осуществляющее прослушивание русских или получающее от них какие-то материалы — должно было передать копию в ЦРУ. Что ФБР и делало — а русский отдел ЦРУ должен был тоже все это прослушивать и потом писать меморандумы. Оперативного интереса не представляет, черт бы их побрал!

За то время, пока Подольски прослушивал русские пленки, он стал более нервным, еще сильнее потерял веру в людей и обзавелся совершенно шикарным русским сленгом, составленным из тех слов и выражений, которыми русские нувориши обменивались в Майами в своих апартаментах. Попилить — разворовать доверенные денежные средства, раздербанить — примерно то же самое, но речь в таком случае идет о казенном имуществе. Откат — взятка за совершение того или иного действия, глагол — откатить. Сами деньги — бабки или лавэ. Дышать — совершать коррупционные и иные противоправные действия, пользуясь своим служебным положением. Начальство — совокупное обозначение всех этих людей, занимающих публичные должности и часто использующие их в своих личных интересах. Порешать вопросы — предпринять те или иные действия в своих интересах или в интересах третьих лиц, чаще всего противоправные. Крышевать — предоставлять прикрытие, скрывать незаконные действия других лиц, чаще всего за вознаграждение или взаимные услуги. Отломить кусок — поделиться имуществом или деньгами, чаще всего полученными в результате махинаций. Доляшка — денежные средства, полагающиеся тому или иному лицу. Кидок — от невыполнения обещания до банального мошенничества, глагол — кинуть или кидануть. Причем, судя по тому, как часто употреблялось это слово — русские только и делали, что обманывали двух друга. И что самое удивительное — они даже и не скрывали этого, наоборот — на отдыхе с удовольствием обсуждали то, кто кого и как кинул, и даже рассказывали, кого и как кинули они. Видимо, для них — это было что-то вроде азартной игры, что-то вроде покера, где каждый должен блефовать, вот только как жить повседневной жизнью в обществе, где каждый блефует — Алекс Подольски решительно не понимал…

Кое-какую работу выполняла для них московская станция ЦРУ — но ее недавно урезали в штате, потому что урезали бюджет, и денег не хватало на прикрытие зон потенциальных и реальных конфликтов. Численность сотрудников московской станции ЦРУ упала до уровня пятидесятых годов прошлого века. Военная разведка Пентагона активно работала по новым видам вооружения русских, и тому, куда они это все собираются продавать — вот там было дело, но это было дело военных. А он — еще вынужден был работать с недовольными, так называемыми «диссидентами». Большая часть их информации сразу шла в помойку — это были рассерженные люди, и можно было невооруженным глазом увидеть, как они придумывают, чтобы сказать такое, чтобы понравиться. А ЦРУ нужна информация, а не бред.

В общем — карьера явно клонилась к закату, несмотря на то, что Подольски входил в число старших оперативных офицеров управления и имел личное машиноместо в подземном гараже, недалеко от «директорского лифта», ведущего только на последний этаж главного здания…

В этот день — Подольски выехал из гаража как всегда с опозданием примерно на тридцать минут — хоть аврала не было, но хорошим тоном было задерживаться на работе. Август еще не наступил — но на Восточном побережье столбик термометра вплотную подобрался к отметке 100[63] и нечем было дышать. Свой новенький Форд Эксплорер, который он забрал из дилерского салона только на прошлой неделе — Алекс Подольски направил в сторону объездной. Так… вовремя вспомнил…

Готовить дома ужин не хотелось. Проблем с этим не было — все ЦРУ обедает в Маклин, громадном торговом центре неподалеку от здания управления, где есть рестораны на любой вкус. Любимый ресторан называется Афганская долина. Подольски не отличался особыми вкусами — среднеамериканская еда его вполне устраивала…

Припарковав машину на громадной парковке, больше напоминающем аэропортовскую площадку — Подольскаи захлопнул дверь, пошел к зданию. Привычно отметил черный Эконолайн на выезде — служба безопасности, здесь столько ЦРУшников столуется, что это, наверное главная цель террористов после Белого дома. Меры безопасности — по согласованию с владельцами Центра — были усилены за государственный счет, например — здесь стоял скрытый анализатор воздуха, поднимавший тревогу, если кто-то пытался пронести под ним взрывчатку. Не редкостью были ложные срабатывания — кто-то вернулся с Востока, и… Прибор был чувствительным…

Распродаж не было, четвертое июля[64] только через пару недель — так что народа было относительно немного. Обычные покупатели, мамы с колясками, джоггеры, пацаны.[65] Подольски направился к фуд-корту — еще один американец. Средних лет, ничем не примечательный. Обычный, такой как все…

В ресторане — столиков свободных почти на было, пришлось сесть у самой двери. Привычно оглядел зал… некоторых он знал, те, кто только что вернулись отличались либо бородами которые не успели сбрить, либо белой и нежной кожей на подбородке в сочетании с загорелым и обветренным лицом — если бороду сбрить успели. Те, кто только что вернулся — отличались тем, что они никогда не садились спиной к других людям, и даже разговаривая или принимая пищу — машинально осматривались по сторонам, определяя нет ли опасности. Там, за океаном — правила совсем иные, точнее их совсем нет — убивай, или будешь убит. Он знал парня, который вернувшись оттуда, приобрел на черном рынке АК-47 и когда ложился спать — клал заряженный автомат рядом. С женой они, конечно, развелись — более шестидесяти процентов персонала ЦРУ были либо синглами либо в разводе.

Подскочившему подростку в фартуке он сообщил заказ — картошка, курица, чай со льдом. Прикинул план на завтра… как вдруг в кармане задергался телефон. Еще одна их привычка — телефон на вибровызов, там — звонок привлекает внимание и может стать для тебя фатальным. Один придурок поставил звонком американский гимн… ничего удивительного, что его разорвали на улице. Посмотрел на входящий номер, Подольски нахмурился. Четыреста восемьдесят два — коммутатор ЦРУ. Такие звонки — обычно означают неприятности.

— Слушаю — ответил он

— Алекс. Ты уже уехал?

Он узнал Марси — специалиста из его отдела, дочь русских эмигрантов. На нее можно было положиться…

— Недалеко. Я ужинаю. Что там?

Марсия помялась, как всегда, когда хотела сообщить дурную новость.

— Тебя ищут.

— Меня? В смысле — ищут?

— Прибыл Старик. Поднял настоящий переполох. Все отделы на ушах, у нас аврал.

Интересное дело. Каждое утро — старшим офицерам ЦРУ приходил совершенно секретный аналитический обзор по всем регионам мира, так называемая «утренняя пташка» — усеченная версия того обзора, который ложится на стол президенту США. Считается, что благодаря этому обзору — офицеры. Заснимающиеся тем или иным направлением, не будут замыкаться на своем месте — а смогут сопоставить свои локальные проблемы с глобальными процессами, происходящими в мире, и это поможет им принимать правильные решения. Кто-то читал эту пташку — в последнее время таких было все меньше и меньше, бюджет урезали, людей в Центральном аппарате стало меньше, всех, кидали на места — а работы по злому року судьбы не убавилось. Кто-то просто тыкал в клавишу — ознакомлен — и отсылал обратно. Подольски ее просматривал — он владел навыками скорочтения, и выделял только действительно важные вещи. Он вспомнил три предыдущие пташки… нет, ничего такого, никаких причин надвигающегося серьезного кризиса, из-за которого замдиректора Керн будет поднимать всех на уши. Все нормально… настолько нормально, насколько может быть нормально в этом идущем под откос, давно свихнувшемся мире…

И спросить нельзя. Они разговаривали по защищенной линии — у Подольски, как и у всех офицеров, был криптофон, оплачиваемый за государственный счет. Но все равно — разговаривать о серьезных делах по нему было нельзя.

— Можно сказать, что я сломал ногу?

— Боюсь, что нельзя, Ал…

Марси — давно точила на него зуб, особенно с тех пор, как он ушел из семьи. Ушел, как и большинство офицеров — потому что семья и их работа несовместимы. Нельзя смотреть на то, как сын бьет подачу в бейсболе и одновременно думать об Али-как-его-там, который уже убил несколько десятков человек и собирается убивать еще, если никто его не остановит. Эти два мира… здешний, чистый и относительно безопасный, с тыквенным пирогом и лужайкой перед домом и тамошний, с воем сигналок и запахом гари после очередного взрыва — они существовали на одной планете, в одной Вселенной и их задача была — не допустить, чтобы они соприкоснулись, ни при каких обстоятельствах. Но эта задача требовала полного самоотречения и работы двадцать четыре часа в сутки — а семья тоже хотела свою долю внимания, и вряд ли большинство семей согласится жить в одном доме с человеком, который их не замечает, который машинально отвечает на просьбу передать соль, но мысленно он там, в том мире, что прорывается сюда только в выпусках новостей. Этот мир — требовал полного самоотречения и рыцарей — джедаев — а это плохо совместимо с семьей. Подольски пытался как мог — но даже с его в общем то не слишком опасной работой все равно ничего не получилось. Возможно, они с самого начала не совсем подходили друг другу. Оставшиеся в одиночестве оперативники сходили с ума по-своему, многие тайно принимали запрещенные препараты, многие находили отдохновение в беспорядочном сексе или в спорте с риском для жизни, некоторые вылезали из горячих точек. Алекс знал одного парня, который закачал в телефон аудиозапись звонков в службу спасения с верхних этажей «близнецов» в тот самый день, и слушал ее на досуге. Из конторы его турнули — планка у этого парня окончательно упала в Румынии, он забил до смерти заключенного на допросе, и его выпроводили в отставку, чтобы не запачкались верха.

Но что теперь то, а? Неужели как в прошлом году — метро? Или — аэропорты? Круизный лайнер? Эти ублюдки могут все что угодно сотворить.

— Еду. Буду минут через десять…

— Окей, я прислушаюсь к ветру.

— Все, отбой.

Прислушаюсь к ветру — означало прислушаться к сплетням, которые несмотря на противодействие службы внутренней контрразведки разносятся по этажам здания ЦРУ со скоростью торнадо.

Алекс Подольски отключил телефон. Привычно огляделся — и тут же заметил, что по телефону разговаривают еще двое из тех, кого он знал.

Он вышел на улицу. Машина была на месте, вдалеке — безумным буйством рыжего пламени на горизонте догорал закат. Он заметил зад черного Тахо, мигнувший стопами и выкатившийся на шоссе… явно его коллега, хотя он и не видел номера, поднятый закатом как вампир из своей могилы. Интересно — что нахрен происходит…

На стоянке ЦРУ — подземной стоянке, для командного состава, если еще наземные стоянки для линейного персонала и для посетителей — была непривычная для этого времени суток суета, все парковались, стараясь не помешать друг другу. Несмотря на декларативное братство ЦРУ было обычной государственной организацией чиновников и помешать парковаться старшему по должности — означало осложнить себе жизнь на ровном месте.

Подольски — уже добрался до такого уровня в иерархии ЦРУ — что ему полагалось не просто место на подземной стоянке, а личное место, отмеченное номером его машины. Ранее — их писали краской на бетоне, теперь, в связи с последними пертурбациями — печатали на принтере, засовывали в файл и приклеивали на стену. Когда Подольски удалось припарковать машину — рядом с ней оказался один из офицеров безопасности.

— Сэр, вы мистер Подольски?

Новенький

— Так точно.

— Прошу за мной, сэр…

Его и еще несколько начальников его уровня — провели к лифту, который по неписанному правилу использовался только одним человеком в здании — директором ЦРУ. Лифт был старый, давно не ремонтировался, в кабину — они с сопровождающими втиснулись с трудом. Когда лифт шел наверх, Подольски пришла в голову мысль, — неплохо было бы, если бы лифт оборвался. Это разом решит некоторые проблемы — правда, тут же породит и другие…

На последнем этаже — вотчине директорского корпуса — все стояли на ушах. Кто-то бегал по коридорам, кто-то с кем-то разговаривал. Такое ощущение, что началась высадка вражеских войск где-нибудь в районе Кейп-Кода. Подольски перекинулся взглядом с Солом Мартеном, бывшим морским пехотинцем, теперь занимающимся Аль-Каидой. Тот пожал плечами.

Удивительно… Дело в том, что «вдруг» ничего не происходит — они для того, черт возьми и существуют, чтобы ничего не происходило вдруг. А тут — никто не знал, что собственно произошло. И все это, черт возьми, нервировало.

Они приблизились к тем, кого вызвали раньше, завели разговоры — но те тоже был не совсем в курсе. Удалось узнать только то, что Старик — так называли замдиректора Керна — в крайне хреновом настроении и всех умножает на ноль, и это кажется, не связано с Ближним Востоком.

Тогда с чем это может быть связано?

Подольски — стоял в кругу начальников отделов, когда к нему подошел молодой человек, в очках в роговой оправе им с типичном американским лицом, чисты выбритым, чуть удлиненным, с тяжелым подбородком. Все прыснули в стороны, как плотва от щуки

— Мистер Подольски?

Козел. Этого парня он знал — один из тех, кто на подхвате, но на самом верху, на директорском уровне. Карьеру делает, козлина.

— Верно.

Подольски протянул папку

— Я Рей Обан. Нам нужно знать все об этом человеке. Все, что можно и что нельзя. Срок — до шести часов утра. Будьте готовы выступить на брифинге. Если вам кто-то нужен — вызывайте откуда угодно, если надо — мы пошлем машину или даже самолет. Но к шести утра — мы должны знать все об этом человеке…

Подольски раскрыл папку. Этого человека он не знал, и он был явно не из тех, кто пойдет убивать во имя Аллаха.

— Кто он?

— Русский оперативный агент. Пока это все, что мы знаем точно. Первичные данные на обратной стороне.

Подольски перевернул отпечатанное на дорогой бумаге фото мужчины, на обратной стороне были данные из досье. Негусто, негусто…

— Это настоящее имя?

— Мы считаем, что да. Но проверить не мешает.

— А где он сейчас?

— В Багдаде. Черт, не слишком много вопросов? Кажется, вы должны быть специалистами по ответам, а не по вопросам…

Подольски тяжело взглянул на Обана — но ничего не сказал. Захлопнул папку и отправился вниз, в свой сектор…

Через несколько часов напряженной работы, звонков по двум телефонам одновременно, дурного, больше походящего на грязную воду кофе, барабанного соло по клавиатуре — все было еще менее понятно, чем раньше.

Они собрались в зале для брифингов, директорском. Несколько человек, вымотанных до предела, уставших, озлобленных. Всем дали куски головоломки — но никто не знал, как она выглядит целиком. И все не знали, в чем настоящая цель. А когда ты работаешь ночью и не знаешь — зачем, нахрен — это по-любому нервирует…

Заместитель директора ЦРУ Дэвид Керн проглотил две таблетки, в том числе сердечное. Махнул рукой, чтобы начинали. Обан прошел к месту лектора, включил систему — засветился виртуальный экран, способный создавать как двухмерные, так и трехмерные изображения.

На экране — повисло фото человека

— Тридцатого мая этого года — начал Обан — оперативный агент военный разведки Пентагона вступил в контакт с русским офицером в Багдаде. Цель, как официально объявлено — получение информации, связанной с действиями террористических групп в регионе. Однако, русский по своей инициативе передал информацию, связанную с серьезной угрозой нашим операциям в Москве. Он передал нам имя агента, который раскрыт и которому угрожает опасность. Проверка подтвердила, что этот человек действительно работает на нас — и значит, ему и в самом деле угрожает опасность, фактически он раскрыт.

Подольски не сдержался, поднял палец

— Мистер Обан.

Игнорировать он уже не мог.

— Комментарии…

— Сэр, я занимаюсь русской агентурной сетью — сказал Подольски — почему о том, что одному из моих агентов угрожает опасность, я узнаю только от вас и только сейчас…

— Дальше, Рей… — махнул рукой замдиректора

— Со всем уважением, сэр, я отвечаю за моих людей, и…

— Об этом потом! — резко ответил замдиректора — дальше.

— По словам русского, информацию эту — ему передал оперативный агент МОССАДа, в доказательство этого — он представил запись разговора, записанную без ведома упомянутого агента. Получить ее пока не удалось — но мы работаем над этим. В ДИА — направлено формальное предложение о сотрудничестве.

Все знали, что предложение формальное — и ДИА будет саботировать его столько, сколько сможет, пока не вмешаются люди с самого верха. Военные — создали свое разведывательное агентство в пику ЦРУ и сейчас всячески пытались отхватить кусок бюджетного пирога. ЦРУшиков — или как их называли в горячих точках OGA, Other Government Agency — военные сильно недолюбливали, считая их прямо ответственными за все то дерьмо, в которое они вляпались за последнее время. Правды в этом было, как и во всех подобных склоках — пятьдесят на пятьдесят.

— Это был санкционированный контакт, Рей? — спросил Мартин Демпси, заместитель главы оперативного отдела

— Вероятно да, сэр, а если и нет, то вояки уже вовсю корпят над документами, чтобы сделать его санкционированным. Свое дерьмо они будут скрывать до последнего. Как бы то ни было — мы получили информацию об этом по программе обмена, и она признана угрозой первого уровня. Относительно личности русского, передавшего информацию нам расскажет Алекс. Алекс?

Настало его время идти на голгофу.

Он встал на кафедру. Сунул в разъем защищенную флешку с информацией, которую он принес — дальше ничего делать не надо, все остальное система сделает сама.

— Перед вами человек, который вышел с нами на контакт — начал Подольский — он русский работает в Багдаде по документам на имя Серова Александра Николаевича, но документы явная липа. Серов — фамилия одного из председателей КГБ. Должность прикрытия — старший советник по вопросам безопасности министерства нефти Ирака, неофициальная, как мы полагаем — оперативный агент ФСБ, специализируется на борьбе с терроризмом и ликвидации террористических группировок.

Мы считаем, что его настоящее имя Фомин Михаил Ильич, но данных, чтобы определенно утверждать это мало. Возможно, это очередной уровень прикрытия. Российские базы данных до сих пор мало компьютеризированы, верить нельзя ничему. Если принять это за правду, получается, он родился в Нижнем Новгороде, ему тридцать девять лет. Проходил срочную службу по Внутренних войсках, дальше — перешел на работу в ФСБ, был задействован в оперативной работе на Кавказе. За злоупотребления отстранен от занимаемой должности с привлечением к уголовной ответственности — но так и не был осужден. Уволен из контрразведки, перешел в частный сектор. Далее — его активность отмечена в Сирии, Ливане, Ливии, Узбекистане — после чего он переброшен в Ирак под полуофициальным прикрытием. Судя по тому, что у нас есть — делает работу на высоком уровне, отмечен поощрениями иракского правительства, находится на хорошем счету и активно взаимодействует с Мухабарратом. Имеет личное силовое прикрытие.

По мнению нашей аналитической программы этот человек представляет собой серьезную опасность. Он скрытен — нам не удалось найти его страницу ни в одной социальной сети, ни одного значимого сообщения на форумах, практически нет никакой переписки. Багдадская станция предоставила нам информацию о телефоне, которым он предположительно пользуется — последний звонок две недели назад, нормальной активности как таковой нет, он почти никому не звонит, по его телефону не отследить передвижения, видимо — вставляет СИМ-карту только когда необходимо позвонить. Таким образом, у нас нет ни карты его перемещений, ни отчета о его активности, мы не знаем, чем он живет, какие у него увлечения, интересы, круг друзей — информация, которая у нас есть о нем обрывочная и возможно недостоверная.

— Деньги… — сказал Демпси, его непосредственный начальник

— Да, сэр, деньги. По данным багдадской станции, он из тех, кто наживается на войне. В Багдаде — не менее четырех тысячи русских, немало их и в других городах — в то же время Ирак страна мусульманская, многого из того, к чему привыкли русские — там нет. Самое главное — нет спиртных напитков, а те которые есть — невысокого качества. Указанный персонаж один или в сотрудничестве с другими лицами наладил доставку спиртного в Багдад рейсами военно-транспортной авиации, там он его складирует и продает. Соответственно, получает значительную прибыль, спиртное у него покупают и иракцы, в том числе высокопоставленные. Кроме того — у станции в Багдаде есть данные о махинациях, связанных с сокрытием и дележом материальных ценностей, изъятых у моджахедов: они не сдаются. А делятся между теми, кто их захватил. Мы нашли информацию о трех текущих счетах, в том числе одном — в Швейцарии. На двух из них — в России — чуть более пятидесяти тысяч долларов, информации по швейцарскому счету мы не имеем.

Оно было понятно. Швейцария — не только закрыла доступ к информации по счетам — они потрудились сами разработать с нуля специальную учетную программу и заказали у двух команд шифровальщиков — русской и индийской, точнее — индо-британской — два варианта шифровальных систем, которые они теперь используют одновременно. Все это началось после того, как специалист — шифровальщик Эдвард Сноуден бежал из США и выдал совершенно секретные данные о возможностях глобального прослушивания, которыми владеет США. Швейцарцы сразу смекнули — что чем больших успехов достигнет Америка в глобальном прослушивании и наблюдении — тем дороже будет стоить тайна. Так что теперь — Швейцария отказывалась выдавать информацию по любым запросам, а некоторые банки — даже держали отрицательный процент по вкладам — то есть, это вкладчики платили банку за то, что он держит их деньги а не банк — вкладчикам. Для особых категорий клиентов, готовых вложить не менее пятидесяти миллионов евро — существовала специальная процедура ведения дел — по-старому, то есть совершенно без применения компьютеров, на ручных картотеках и с полным обезличиванием. Плоского мира не получалось, и чем сильнее Америка хваталась за ускользающее лидерство, тем более негативно смотрели на нее со стороны. Это ладно, Швейцария с ее вкладами, Мекка для коррупционеров. А как насчет того, что Германия покинула НАТО?

— Для ловчилы этого немного — заметил заместитель директора

— Да сэр… — сказал Подольски — багдадская станция считает, что этот, и еще некоторые другие русские — большую часть капитала предпочитают укрывать не на счетах, а в физическом золоте. Возможно, что и в бриллиантах или необработанных ювелирных алмазах. Рядом Дубаи, самый большой в мире ювелирный рынок, он давно опередил и Тель-Авив и Амстердам и Лондон. Русские — покупают там ценности, переправляют в Россию или куда-то еще по им известным каналам и прячут. Сами понимаете, что к такой сети не подступиться, это что-то вроде русской хавалы. Мы даже не исключаем того, что они пользуются настоящей хавалой для переводов, в Москве есть пункты хавалы.[66]

— Вопрос заключается в том, сказал Демпси — кто этот русский? Обычный коррупционер и ловчила — или человек умеющий хорошо устроиться, но для которого все таки дело на первом месте, и он даже готов пожертвовать чем-то личным ради дела. Согласитесь — это разные люди.

— Да. Сэр.

— У вас есть ответ на этот вопрос?

— Полагаю, что нет, сэр.

— Может, у багдадской станции есть ответ на этот вопрос — сказал заместитель директора — у нас есть канал?

— Да, сэр…

На огромном экране появилось изображение стандартного кабинета — правда, находящегося за многие тысячи миль отсюда.

— Алекс? — сказал Демпси. Как оперативный офицер, непосредственно отвечающий за работу внешних станций, разговор должен бы вести он.

Начальник станции в Багдаде по имени Алекс Рафф выглядел усталым и раздраженным. Впрочем, они выглядели не лучше

— Да, Мартин.

— У на возник ряд вопросов относительно одного из русских оперативников в Багдаде, мы решили привлечь тебя.

— И я даже знаю, про кого именно.

— Окей. Что ты можешь нам сказать про этого… Серова?

Рафф никого не стесняясь почесал в затылке… а может просто волосы пригладил.

— То, что он был у нас двадцать третьего. Я выставил его за дверь. Постойте, так это что нахрен — правда?

— Что именно, Алекс?

— Да то, что он обвинил одного из моих парней в незаконных махинациях с оружием. Сокс просто вышиб за дверь и все…

Сотрудники ЦРУ в Лэнгли мрачно переглянулись.

— Давай по порядку, Алекс — сказал Демпси — значит, он у тебя был двадцать третьего, по-вашему? Зачем, что он говорил?

— Он потребовал пятьдесят тысяч долларов. Внаглую, угрожая обнародовать информацию, что мы тут торгуем высокотехнологичным оружием, с кем попало. Ничего в подтверждение его слов у него не было, он попал на рядового сотрудника, надавил на него. Тот вызвал меня. По нашим данным этот Серов — ловчила, занимается здесь незаконными махинациями. Я подумал что это либо его инициатива, либо попытка русских очернить нашего парня. И выгнал его.

— Очернить нашего парня? Он назвал кого-то конкретного?

— Да, сэр. Сказал, что дал ему пятьдесят штук задатка — и хочет их вернуть.

— А вашего парня вы спросили насчет этого — правда это или нет?

— Нет, сэр.

— И почему же?

— Он погиб, сэр.

ЦРУшники снова нехорошо переглянулись

— Погиб?

— Да, сэр. Возвращался в пятницу с озер, перевернулся на большой скорости. Машина загорелась. Мы уже отправили его на родину. Джейк Барски, сэр.

— Что-то я не припомню отчета о гибели сотрудника, Алекс

— Это не наш, сэр. Джейк Барски — помощник военного атташе, офицер ВВС. Он работал по линии DIA.

И в третий раз — кто-то с кем-то переглянулся

— Расследование по факту гибели проводили?

— Да сэр. Из Пентагона прислали человека на замену. Он и должен был понять, что к чему. Но основное дело ведут местные, смерть зарегистрирована как ненасильственная. Просто не повезло, может быть, солнечный удар или чего там…

Да уж… Какой-то… очень своевременный… удар.

— Вернемся к русскому, Алекс. У нас тут возник вопрос, как к нему подступиться. Ты считаешь он кто — ловчила, или все таки работает?

— Второе, сэр — сразу ответил Рафф

— Ты уверен?

— Да, сэр. Это едва ли не лучший оперативный агент русских в Багдаде, мы постоянно натыкаемся на него. За ним, по крайней мере, три серьезные подтвержденные ликвидации лидеров бандподполья, он работает только по суннитам, по шиитам — у них с русскими дружба, русские их не трогают. Исламской Шурой моджахеддинов он давно приговорен к смерти, как и половина русских здесь — но достать его не так то просто. Он постоянно вооружен, перемещается по стране, часто меняет машины, кажется, у него здесь нет даже постоянного места жительства. Русские — сформировали и вооружили здесь отборное подразделение по борьбе с терроризмом, так называемый «отряд Альфа». У них база в Эль-Азизии, он часто бывает там, едва ли не чаще, чем в Багдаде. Каждый раз, когда он выходит на что-то крупное — он сообщает парням из Альфы, а они делают работу. По всем трем ликвидациям — работали они. Нет, сэр, он никак не пустышка.

— Э… мы слышали, он и водкой торгует.

— Торгует то торгует, сэр. Вопрос в том, с кем торгует. Русские занимают здание бывшей штаб-квартиры партии БААС, как мы знаем, там в одной из комнат расположен целый склад водки. Иракское командование заглядывает туда, а русские предлагают им качественную водку. Так там решаются вопросы…

Да… Русские в своем репертуаре. Кстати, когда в Багдаде были они — иракцы почему то не пили с ними спиртное, и стоило предложить — шарахались как черт от ладана, да еще и обвиняли в оскорблении их национального достоинства. А с русскими они — только так хлещут. Почему так, а?

— Понятно. Как к нему подступиться? У него есть семья?

— Нет, сэр. Но мы выяснили, у него есть здесь женщина.

— Русская?

— Нет, арабка. Точнее палестинка. Я перешлю все ее данные вам для работы.

— Можешь кратко?

— Если кратко. То она разыскиваемая террористка, из Хезбаллы. На ней — обстрел израильского посольства в Судане, нападение на автобус с израильскими туристами в Алжире плюс Сирия — это только то, что мы знаем. МОССАД разыскивает ее, но сюда ход ему закрыт. Сейчас она сидит в Саддам-Сити, там у них целое осиное гнездо. Специальная разведслужба, они создали ее после Сирии для ликвидации суннитского террористического движения и Аль-Каиды, а так же работы в странах Залива. Она тоже приговорена к смерти нусристами, сэр.

Жизнь чем дальше тем интереснее и интереснее. Террористы борются с террористами. Лет десть назад — про такое и подумать не могли.

— Кто передает информацию? Она русскому или русский — ей?

— Мы не знаем, сэр. Возможно и то и другое. Возможно, это даже санкционированный канал — русские не могут напрямую иметь дело с Хезбаллой а Хезбалла — с русскими, но если кто-то просто трахается и в постели не следит за языком…

Жестко…

— И все таки — как к нему подобраться? Ты можешь нам сказать?

— Думаю, заплатить… — с сомнением сказал начальник станции в Багдаде — но готовьте крупную сумму, эти русские совсем обнаглели, гребут и гребут. Либо передать ему какую-то полезную информацию и попросить что-то взамен. Я могу попробовать наладить контакт.

— Нет! Пока ничего не надо. Просто — будь на связи.

— Я понял, сэр.

— Все, отбой…

Экран погас, на нем — на синем фоне засветилась эмблема ЦРУ. Все молчали

— Мы не контролируем ситуацию — заметил заместитель директора, и это было худшим оскорблением для всех присутствующих.

— Рэй?

— Вариантов по сути два, сэр. Либо попытаться договориться, либо вытащить его силой и Иорданию или в Кувейт и там… тоже поговорить по душам.

— Кувейт отпадает — сразу сказал Демпси и был прав. Сейчас Кувейт смертельно боялся Ирака — и смертельно боялся русских. Еще десять лет назад — в Кувейте обсуждался вопрос о разрешении мужчинам иметь русских секс-рабынь из числа похищенных. Кому надо — эти слова напомнили, и при случае — непринужденно о них напоминали. Все было правильно: не фильтруешь базар — будь Гортов ответить. Нет, Кувейт пролетает.

— Чарльз?

Среднего роста, седеющий мужчина, бывший морской пехотинец — заговорил не вставая. В ЦРУ он отвечал за наиболее щекотливый вопрос использование SAD. Дивизион специальной активности — это бывшие морские котики, дельтовцы, рейнджеры, покинувшие армию и используемые ЦРУ для силовых операций и поддержки повстанцев в разных странах мира — или наоборот за борьбу с повстанцами. В последнее время, в связи с сокращением бюджета и новыми схемами работы — пришлось сократить численность SAD втрое. Пентагон имел теперь свою собственную разведку, для силовых операций он создавал JTF, временные объединенные группы, созданные под решение конкретной задачи — и в эту группу входили как аналитики, так и силовики, откомандированные из своих подразделений. Действующие, а не отставные. При необходимости — к их услугам были все громадные ресурсы Пентагона и силовые вмешательства — получались у них куда лучше, чем у ЦРУ. Звезда ЦРУ явно закатывалась, в новом мире нужно было другое. Больше солдаты, чем шпионы.

— Сэр, прежде всего, хочу заметить, что я опознал этого парня. С двенадцатого по четырнадцатый — он активно действовал в Сирии в составе русской советнической группы, они вели активную разведку. Он лично несет ответственность за подрыв безопасного дома в Алеппо, тогда погибло одиннадцать бойцов 22SAS — так что найдется немало тех, кто захочет с ним поквитаться. Нам удалось нанести ответный удар — но он остался в живых. Это известный игрок — и он никак не пустышка, сэр.

— Да, понятно. Что там по текущим возможностям?

— Сэр, у нас есть базы и подходящие люди в Кувейте, Иордании и Дубае. Их можно задействовать…

— Подходящие люди? — спросил заместитель директора — настолько? Прямо связанные с нами?

— Нет, сэр. Но знающие местность и готовые действовать. Опыта у них достаточно.

Начиная с середины второго десятилетия двадцать первого века — американская армия переходила к «развертыванию на листьях кувшинок» и ЦРУ следовало ее примеру. Реалиями нового века были чрезвычайно быстро разворачивающиеся события, острые и внезапные насильственные акции, удары со всех сторон. Поводом к серьезной дискуссии стали нападения на посольства США в странах арабского Востока: в Ливии разъяренная толпа растерзала посла и его телохранителей, в Египте толпа ворвалась в посольство, избила сотрудников, водрузила над зданием черный флаг Аль-Каиды. В Пакистане — любой конфликт, по западным мерка не стоящий и выеденного яйца — например, где-то нашли вырванные из Корана страницы — моментально приводил к массовым беспорядкам: новость распространялась подобно лесному пожару, улицы в мгновение ока заполнялись разъяренными аборигенами, скандирующими антиамериканские и антиправительственные лозунги, в любой момент мог начаться штурм посольства. Все это — начиналось внезапно, никаких многодневных демонстраций, никак предупреждений — просто улицы внезапно заполняла разъяренная, иногда и вооруженная толпа. В Ливии растерзали посла просто потому, что никто не осмелился отдать приказ стрелять в агрессивную толпу… а если бы отдали, может быть, растерзали бы не посла, а весь персонал посольства. Стало понятно, что время реагирования на критические ситуации сокращается с дней, до часов, и после принятия политического решения (которое никогда не бывает быстрым) нужно иметь возможность действовать немедленно, прямо сейчас, пока не станет поздно. Стало понятно и то, что для успешных действий необходимо иметь самую полную и подробную информацию о происходящем, желательно не из CNN, а из более надежного источника, необходимо иметь на месте какие-то заготовки, и самое главное — необходимо иметь надежных и подготовленных проводников и наводчиков. Иначе — не миновать «Черный ястреб сбит-2». Таким образом — пришли к мысли о необходимости иметь уже заранее, на месте возможных развертываний, небольшие группы опытных, опытных прежде всего в военном плане, и хорошо подготовленных людей, никак не связанных со штатными сотрудниками станций ЦРУ, имеющих собственные, автономные укрытия и кое-какой арсенал оружия. За время пребывания в таких местах — они должны были изучить местность и выучить язык, чтобы быть эффективными как проводники. Ответом были частные военные компании. Почти все из них зависели от американского рынка и американских заказчиков: за содействие в получении контрактов, а то и из патриотических соображений они предоставляли рабочие места действующим оперативникам SAD, закрывали глаза на не совсем законные действия этих людей — и даже на совсем незаконные действия. За время Долгой войны — в США сложилось специфическое братство причастных к этому людей — армия, спецслужбы, частный сектор, производители оружия и снаряжения. Они не доверяли никому кроме своих, не уважали закон и всегда готовы были прикрыть своего, даже совершив при этом преступление. И делали то, что было необходимо — в отличие от политиканов, которые, едва победив в одних выборах, тут же принимались готовиться к следующим. И если надо достать этого русского — они достанут, хотя бы из чувства профессионального самоуважения. Однако, никто не хотел при этом идти на верную смерть — а Багдад был осиным гнездом, неукротимо враждебным к американцам — смерть там могла ждать с любой стороны…

— Они готовы будут сделать работу?

— Да, если им не будут мешать, сэр.

Это означало — черная операция. Никаких записей и оплата через один из «черных фондов», неподконтрольных Конгрессу. Ради наполнения этого фонда — шли на прямые преступления, но начальство закрывало глаза и на это.

— Как они будут выходить?

— Полагаю, это их дело, сэр. Они либо сделают работу, либо — нет. В любом случае — они возьмут деньги только за сделанное.

Заместитель директора махнул рукой — мол, это меня уже не касается, разбирайтесь сами.

— Проработайте ситуацию и представьте план мне. Теперь по игре русских и израильтян. Кто-нибудь имеет представление, что, нахрен, происходит у нас под носом?

Молчание

— Никто. Тогда за каким хреном здесь все получают жалование?

И снова — молчание. Все понимали, насколько все хреново. В последнее время ЦРУ пыталось справляться с целым валом угроз, захлестывающих их буквально волной — и это при том, что ресурсы им сильно урезали. Они попали в ситуацию, называемую «Проклятьем Кассандры» — когда знаешь все, но не можешь ничего предпринять. Невод, который они закидывали, в виде NSA Echelon, TrapWire[67] и тому подобных был столь велик, что они были просто не в силах съесть добычу. Миллиарды и миллиарды сообщений — падали на них каждый день даже после первичного отсеивания, даже десятую их часть — проверить было невозможно. Но все они знали — что рано или поздно — в шлаке бессмысленного бреда промелькнет алмаз — в виде сообщения о новом 9/11, они скорее всего его пропустят — и потом придется отвечать. Это и было их проклятьем — проклятьем Кассандры.

— Мне нужен один человек — сказал зам. Директора — тот, кто имел дело с русскими, и тот, с кем могу иметь дело я. Все остальные — пусть проваливают отсюда…

И Подольски понял, что придется остаться ему…

— Вы давно в ЦРУ? — спросил заместитель директора

— Восемнадцать лет, сэр.

— Ого. После тех дней?

— Да, сэр…

Заместитель директора допил свой кофе и поставил чашку на блюдце донышком вверх

— Тогда все что-то упустили. Упустили потому, что не верили, будто такое вообще возможно. Мы жили как на другой планете и верили, что то, что находится за океаном никогда не коснется нас. Но теперь мы…

Заместитель директора помолчал, словно подбирая слова. Потом жестко заключил

— … повзрослели.

Ну, и что тут скажешь?

— Значит, у нас вы занимаетесь русскими. А что еще вы сделали для нас?

— Служил там, где пошлют, сэр. В том числе в Багдаде. Со всем уважением, сэр, я не могу работать вслепую…

— Вы помните дело Эймса? — требовательно спросил замдиректора

Подольски его примерно знал — хотя его тогда не было.

— Я тогда ходил в старшую школу, сэр.

— А я здесь работал. Один ублюдок, которому не хватало денег на выпивку и алименты своей жене — пошел в советское посольство и отбросил нас на двадцать лет назад. Мы потеряли всю агентурную сеть в СССР. Всю до последнего человека.

Да, жестко…

— Да, сэр.

— По результатам этого дела — было принято разделить русский отдел надвое. Другие отделы делить не было смысла, я не думаю, что кубинская, например, разведка сможет проникнуть к нам. А вот русские — делали это и не раз. Один ублюдок из внутренней контрразведки — получил все дела, в том числе дело генерала ГРУ Полякова, который работал на нас двадцать лет, и не провалился. Двадцать лет твою мать! Чтобы такое больше не могло произойти, русский отдел разделили на две части. Одна из них — секретная, они сидят не здесь, официально не существуют. Внутренняя контрразведка не может проверить их, не может запросить данные, даже если очень этого захочет. Вся информация — идет только в одном направлении — от вас, к ним. Обратно — ничего. У них собственная сеть в России, никак не связанная с московской станцией.

— А мы — получается на подхвате, сэр? — после затянувшегося молчания спросил Подольски

— Да — безжалостно подтвердил замдиректора — вы только на подхвате. Кто-то должен выполнять и эту работу, причем выполняя ее, думать, что он выполняет как раз основную часть работы. Иначе — мы можем в любой момент заполучить нового Эймса. Это только кажется — что русские сейчас не шпионят за нами на самом деле — они активны как никогда. Только на днях — выяснилось, что сотрудник АНБ продал русским базу данных в несколько сот терабайт после того, как банк попытался выселить их из купленного по ипотеке дома. Русские уже не коммунисты, но менее опасными они не стали. А у нас — экономический кризис и полное дерьмо во всем, что касается идеалов. Каждый торгует чем может, в том числе собственной страной.

Подольски пожал плечами

— У русских не лучше. Я не понимаю, как они вообще еще держатся. По меньшей мере, два дня в неделю я слушаю, кто и сколько украл… от этого уже тошнит, сэр.

— Думаю, если послушать наших чиновников, выяснятся не менее интересные подробности… мне иногда кажется, что мы здесь занимаемся чем-то не тем… наверху уже давно нашли общий язык и действуют совместно и согласованно нацелившись на денежки в наших карманах. Возвращаясь к нашей ситуации — мы думали, что система герметична и что русские никогда не проникнут в нее. Небольшой коллектив, обособленность… предполагается, что русские просто не будут знать про нее. Теперь — получается, что знают или вот — вот узнают. За последние пятнадцать лет там не было ни одной контрразведывательной проверки… если о нашем стиле ведения дел узнают, полетят головы. А если запустить туда контрразведку — проект накроется, причем — разом. И мы снова вернемся к тому, с чего начинали. И снова вынуждены будем начинать с нуля, как и двадцать лет назад. Два раза за двадцать лет — это слишком, черт возьми.

— Согласен, сэр.

— Единственная наша ниточка в Багдаде — человек, откуда пошла эта информация. Русский… этот Фомин, чтоб его черти драли. Если мы узнаем, кто ему слил информацию — то возможно, еще и успеем что-то сделать. Пока русские не накрыли сеть целиком как в восьмидесятые.

— Разрешите сэр? — сказал Подольски

— Да.

— Возможно, это провокация.

— В смысле? — не понял замдиректора

— Провокация русских. Нет никакого МОССАД, ничего. Помните сэра Артура Конан-Дойля?

— О чем это вы, черт возьми? — начал заводиться замдиректора

— Все просто. Сэр Артур Конан-Дойль, знаменитый автор романов про Шерлока Холмса и тонкий знаток психологии как то раз в шутку послал двенадцати своим приятеля телеграммы такого содержания: «Все раскрыто, немедленно бегите!». В течение двадцати четырех часов — все они удрали за границу. Провокация, понимаете, сэр? Еще кто-то, не помню кто, сказал — если вы схватите на улице любого мужчину старше тридцати и посадите его в тюрьму без предъявления обвинения — в глубине души он будет знать, за что.

— У русских только один наш агент — догадался замдиректора

— Именно. Русские откуда-то узнали имя одного из наших агентов, но подозревают, что у нас есть еще несколько. Тогда они идут на провокацию — сочиняют бредню про МОССАД, которая будет наживкой, крючком для нас будет имя одного из агентов, единственного им известного — какого черта, он все равно провален, верно? В качестве точки передачи они выбирают Багдад — неожиданно, походит на утечку информации, что-либо проверить сложно. Забрасывают удочку, и ждут пока мы клюем — то есть начнем проверять или отзывать свою агентуру или устроим тут охоту на ведьм, дестабилизировав всю работу на недели, а возможно — на месяцы. И так мы сами, своей паранойей — сделаем себе хуже. Ударим сами по себе. Сделаем всю работу за русских…

Замдиректора барабанил пальцами по столу

— Но один агент им все-таки известен, так?

— Да, сэр.

— Откуда?

— Не знаю, сэр. Возможно, был просто неосторожен. Возможно, русские лишь подозревают его и решили провести такую экстремальную проверку. Наши действия будут доказательством виновности его и других, если он с ними связан. Если мы попытаемся вывезти его…

— То русские захлопнут капкан.

— Или не захлопнут. Они предпочитают не трогать одного из своих, из начальства, что бы тот не совершил. Но разведвозможности мы потеряем.

— То есть, что бы мы не предприняли, вероятно, это будет ошибкой — подвел итог замдиректора

— Да, сэр. Именно так.

— И что вы предлагаете?

Подольски вдруг понял, что это и есть — он. Тот самый шанс, который выпадает один раз за всю жизнь — и то не всем. Один раз за всю жизнь — редко когда больше — у тебя появляется шанс взлететь наверх. Не карабкаться, а именно взлететь, потому что настоящие карьеры так и делаются. Сделать так, чтобы люди, которые принимают решения — запомнили твою фамилию — твою, а не чью другую. И помнили ее всякий раз, как только соберутся принимать решение.

— Я могу поехать в Багдад, сэр.

— Что вам там делать?

— Сэр, если я здесь на подхвате — то мне здесь точно делать нечего. А там — я смогу работать, я знаю Ирак и знаю русских. По крайней мере — это хоть какой-то шанс. Если ничего не делать — шансов не будет никаких.

Слова были дерзкими — более чем. Но Подольски почувствовал, что именно таких слов и ждет от кого-то — хоть от кого-то! — человек, сидящий напротив. Должно быть трудно руководить людьми, для которых главная проблема — отсутствие места на парковке.

— Что ж — сказал заместитель директора ЦРУ — если это и не самая лучшая идея… других у нас все равно нет…

Еще одна значимая встреча — состоялась в этот день на побережье Атлантики, в одном из прибрежных местечек, в которых остались ресторанчики, предлагающие посетителям настоящую, свежую, только что выловленную рыбу, и где потемневшая от времени развалюха из досок — может стоить больше, чем небольшой дом в Джорджтауне. В этих местах — можно встретить известного политика в шортах, выгружающего из лодки свежий улов, можно перекинуться словечком с отошедшим от политики, но не от дел отставником из бывшей администрации, завязать нужные знакомства и отношения. Знакомства и отношения — как-то так полу4чилось, что в Америке это стало значить очень много, многим больше чем раньше. Даже больше, чем истина им здравый смысл…

Молодой — относительно молодой человек — оставил свой седан Хундай, скромно названный журналом МоторТренд «каждодневным героем», примерено в километре от побережья, сбросил пиджак и закатал рукава. Он ненавидел это… все это сильно напоминало ему дела мафии — но иного выбора у него не было. Он был в ЦРУ только потому, что эти люди пригласили его туда, тайно вели, поддерживали, советовали как поступить. Они говорили, в какой банк обратиться, чтобы получить приличную ипотеку, которую никогда не отзовут, они сказали ему, что его жена изменяет ему с журналистом и помогли разобраться с этим. Но он все равно ненавидел их — потому что считал себя беспомощным. Впрочем, так оно и было.

Шлепая по дороге, он напряженно размышлял о том, что происходило, и как это могло коснуться его самого. Пока — никак, провал в Москве его никак не касался. Но это — пока, пока ему не дали задание в связи с этим. Как только дадут — оно будет касаться и очень сильно.

Он ничем не отличался от большинства других сотрудников ЦРУ — разве что высоко взлетел. В остальном — он делал то же самое. Работая за границей — он выдумывал источники информации и клал их гонорар себе в карман. Договаривался с источниками о доле — скажем, если на плату источника и информации, которую он дает выкладывали сто тысяч — он брал себе тридцать, а взамен писал хвалебный отчет об информации, которая на самом деле ни хрена не стоила. В зоне боевых действий — он работал рука об руку с частными охранными структурами, сливал им информацию о нахождении особо важных лиц, ценностей. Те находили это, получали награду, либо толкали это на рынке, делились с ним. Был случай, когда ему удалось представить простого таксиста едва ли не представителем Бен Ладена и вытащить на работу с ним несколько сот тысяч долларов из бюджета. Потом, когда выяснилось что таксист не джихадист, а дерьмо собачье — его никак не наказали. Всякий может ошибиться — а наказывать за ошибку в разведработе означает демотивировать остальных.

Почему он это делал?

В Агентстве он начинал в девяностые… веселое было времечко. Были времена Новой Экономики — и если кто кричал Новая Экономика — на него со всех сторон сыпались баксы. Интернет, компьютеры, первые игры. А они сидели в мрачном бетонном здании посреди всего этого пира молодости и веселья и смотрели на фотографии рва, забитого расстрелянными людьми. И пытались понять, где искать мерзавца, который это сделал — в одной из стран, именуемых «Бывшая Югославия», где он вообще то национальный герой.

Им платили в несколько раз меньше, чем хорошему программисту, они сидели в мрачном бетонном здании и черт бы все побрал, если в этом был хоть какой- то смысл.

Потом — было 9/11 и на них обрушился дождь банкнот. Теперь — товаром стала не новая экономика — товаром стала безопасность, и они ее продавали. Только покупатели — малость подзабыли одно: безопасность не продается и не покупается. Если же продается и покупается — жди беды.

И они были — выходцы из мрачного здания, пробирающиеся по руинам подожженного во время пира и сгоревшего дотла здания — людьми без чести, без совести, без осознания долга. Они торговали безопасностью — так же, как их предшественники торговали компьютерами. Товар был эксклюзивным и стоил дорого…

Человек, который привел его в ЦРУ и который сейчас перебрался на частные хлеба, советником в одну из многопрофильных компаний, про которую никто не знает, чем именно она торгует, но у которой уже много лет нет проблем с наличностью — ждал его в одном из придорожных баров. В руке у него был бокал с дайкири, настоящим, способным дыру в желудке прожечь. Это был старый боец невидимого фронта — еще в девяносто первом, работая на Московской станции, он писал, что у Горбачева наблюдаются небольшие проблемы с Ельциным — а сам помогал группе дельцов продавать за рубеж цветные металлы и ввозить компьютеры, знакомил новоявленных советских бизнесменов с тонкостями работы на западных рынках. Сейчас он торговали несколько другим товаром… тем, который произрастает в провинции Кандагар… но это все было мелочами. Его товаром в этом городе — были деньги и власть…

Мало кто понимает, что чиновники — в том числе и те, которые распоряжаются миллиардами государственных денег — на самом деле совсем небогаты. Они точно так же платят за ипотеку и ходят на распродажи, стараясь купить подешевле. Если предложить владельцу компании… даже не крупной пустить деньги на ветер — он рассмеется вам в лицо, потому что это его деньги, сколько бы их ни было. Государственный чиновник — может смело пустить налево миллиард — за пару сотен на окончательный выкуп дома и на аборт своей любовнице. Это был клондайк — если знать правила игры и быть своим. А самым главным Клондайком — были расходы на оборону и безопасность.

Ведь если так вдуматься — что такое без опасность? Без опасности. То есть жизнь без опасности. Без взрывов на улицах, похищений людей, угонов самолетов. Ради этого — общество готово платить огромные деньги, тем более современное, истеричное и не готовое жертвовать общество. Оно готово платить деньги за то, чтобы чего-то не было, не за товар, не за благо — а за отсутствие чего то.

Теперь скажите — как достоверно оценить то, чего нет?

Правильно, никак.

А если никак — то и цену можно ставить любую. Чтобы продолжать жить — человек отдаст все, что у него есть. Вот это — и есть цена. Все, что есть.

Тем не менее — этот человек соблюдал осторожность. Не сорил деньгами. Не говорил лишнего. Не давал обещаний. Не выступал публично. Не писал книг. Наверняка и он — несмотря на всю его биографию — был не одним из руководителей, а всего лишь передаточным звеном. Звеном цепи, которая терялась далеко наверху…

Человек селя рядом. Махнул рукой, заказал Колу.

— У нас проблемы — сказал он — в Ираке.

Старик — тоже сделал знак, чтобы принесли еще один дайкири. После работы в России — он умел пить не пьянея.

— Серьезные?

— Да…

Старик внимательно выслушал. Достал из коктейля зонтик. Повертел в пальцах.

— Я то думал…

Информация к размышлению

Документ подлинный

Почему сегодня, основным знаменем сопротивления американскому империализму является радикальный политический ислам? Дело в том, что радикальный ислам тотален, он сохранил целостный взгляд и целостное восприятие мира. Для салафита его религия не замает какую-то часть в его жизни, религия для него это фундамент его личности и смысл жизни. Салафизм — это Реформация в исламе. Его популярность сегодня — это нравственная реакция на сращивание «классического ислама» с государственными структурами, использующими идеологию в своих классовых целях. В нашей стране на Северном Кавказе существует объективная социально-экономическая обстановка, которая благоприятствует распространению религиозного фундаментализма.

Но сегодня, этот фактор явно абсолютизируется. Современное кавказское общество находится в точке бифуркации: остатки родовых институтов и национальный партикуляризм размываются активным вовлечением всего населения в капиталистический рынок. Современной кавказской элите абсолютно нечего противопоставлять политическому исламу в идеологическом плане. Она полностью импотента в идейном противостоянии. Никого не могут воодушевить муллы, поющие под дудку коррумпированных властей. Религиозный фундаментализм заполняет общественный вакуум нравственной пустоты и лицемерия.

Гейдар Джемаль замечает: «Прежде всего, надо сказать, что под термином „ваххабизм“ следует понимать борьбу исламских сил против тысячелетней кланово-племенной структуры, которая доминирует в кавказском обществе и которая делает из кавказского общества архаичную, почвенную социальную общность, совершенно не соответствующую тем вызовам, которые сегодняшний день бросает кавказским народам. На Кавказе присутствует острая нехватка ресурсов, перенаселение, то есть перед регионом стоят острые демографические, социальные, ресурсные проблемы. В этих условиях архаичное общество, которое помогало консервировать царизм и которое прекрасно пережило большевиков, является губительным. Сегодняшние исламские силы, которые ведут против него борьбу, представляют собой антиархаическую, новую модель исламского эгалитарного сознания. Это единственный шанс Кавказа на спасение в следующей эпохе».

Тотальность политического ислама антирациональна и обращена в прошлое. Ислам не способен выработать положительной альтернативы капитализму, т. к. сам стоит на его почве. «Политический ислам не критичен к рынку. Это его слабая сторона. Он только смещает аспекты с критики социального порядка к критике в высоких религиозных аспектах».

Особо сложно представить «спасительный эффект» политического ислама на поликонфессиональном Кавказе. Создание теократического государства и системная исламизация всех сфер общественной жизни неизбежно повлечет собой сегрегацию и вытеснение «чужих» религиозных элементов.

Вместе с выше указанными недостатками, в радикальном исламе наличествует единство мысли и действия. Если на словах провозглашается непримиримая война, то на практике она и ведется. Мусульманин пытается навязать обществу свой образ жизни и свое видение мира.

Максим Лебский

Ирак, недалеко от Багдада База ВВС США Рашид 21 мая 2019 года

Огромный С17, основной стратегический самолет военно-транспортной авиации США — как большой слон ворочался на рулежной дорожке. Заруливал в капонир, сделанный из набитых землей стандартных двадцатифутовых контейнеров. Капонир был мал для такой огромной машины, техники ВВС США, стоя по оба крыла общались по рации с командиром воздушного корабля. Подсказывали маневры…

Два человека, ждавшие этот рейс как никакой другой за последнее время — стояли около старого, окрашенного в зеленый цвет Шевроле Тахо, оставшегося здесь еще с тех благословенных и в то же время страшных времен. Когда то, много лет назад — они приходили сюда и думали, что Саддам — центр всего мирового зла, свергнуть его — и все разом исправится. Здесь — они не нашли победы, они лишь узнали — как многолико зло. Оба человека помнили те времена, потому что лично были здесь в те самые времена. У одного — с тех пор совсем не сгибалась нога и на руке — были следы от страшных ожогов. Его вытащили из перевернутого взрывом Хаммера до того, как рванул бак.

Чуть в стороне была еще одна машина, которой на поле вообще то не должно было быть. Белая Тойота Камри последней модели с иракскими номерами. Наклейка, прозрачная и почти незаметная на переднем стекле — содержала специальный ответчик, чип, позволяющий системе автоматического распознания определять машину как «свою». Все американские машины и машины, принадлежащие американскому персоналу — имели такие, что не отменяло конечно, стандартного протокола досмотра. Просто еще одно удобство для службы безопасности.

— Русские активизировались… — негромко сказал посольский — один из них вчера заявился в посольство. Со скандалом.

— Кто?

— Ты знаешь кто.

— Чего он хотел?

— Денег. Пятьдесят тысяч долларов. Угрожал раскрыть информацию.

— Что?!

Посольский улыбнулся

— Не переживай. Я слушал запись — полное фуфло. Он просто дал о себе знать, понимаешь? Что он активен и готов к диалогу. Весь вопрос о деньгах — не более чем предлог.

— Ты уверен?

— Уверен. Я же сказал — я слушал запись. Кстати, с ним разговаривал сам Горовиц.

— И что?

— Не лишку вопросов? Приказал внести в список нежелательных посетителей. Поручил одному стажеру провести стандартную проверку. Он, конечно, ничего не найдет. После чего все — спустят в сортир, как всегда.

— Придурок…

— Придурок то придурок. Но цепкий как бультерьер и забывать этого не надо. Ты мне вот что скажи — ты уверен в этом парне? Какого черта ты привлекаешь его со стороны, а?

В ответ — человек в форме полковника ВВС США поднял руку

— Видишь? Я тащил этого парня к вертолету, в то время как остальные — уже были в вертолете, а по нам хлестали из АК-47. Он мне кое-чего должен, понимаешь и это лучшая гарантия надежности

— Не согласен

— Лучшая — жестко повторил полковник ВВС — это единственное, которое еще имеет значение в нашем окончательно рехнувшемся мире. Все остальное — уже покупается и продается. Честь, верность, порядочность, ум. Вот только жизнь — не купить. Ни за какие деньги. Этот парень сражался в окружении пока мы не прибыли — вместе с отрядом морских пехотинцев. Это — не подделать.

— Идет.

Полковник приветственно махнул рукой

— Алекс!

— Сэр! Рад вас видеть, сэр!

Подбежавший и ставший по стойке смирно — был одет в гражданское. Волосы — нечто среднее, между рыжим и серым, не сказать, что рыжие и не сказать, что серые. Внимательные глаза, рост чуть выше среднего — по американским меркам. Огромная сумка на плече, которую он нес легко, несмотря на вес.

— Перестань, Алекс, здесь все свои. Как Джессика?

— Нормально, сэр. Колин пошел в старшую школу.

— Играет в баскетбол?

— Да, сэр, даже думает о профессиональном спорте.

— И как вы вырастили такого здоровяка… ладно, пошли в машину.

Сектор разведки на базе — представлял собой небольшое помещение, состоящее из двух готовых защищенных контейнеров, напичканных оборудованием, работающим большей часть в автоматическом режиме. Оператора было только два, причем один — пил кофе и читал книжку, даже не смотря на клавиатуру. На стене контейнера, скотчем приклеен лист бумаги А4 в файле — надпись «INTEL». Вот и весь разведсектор базы. Больше и не требовалось: БПЛА отсюда не работали, а технологии перехвата были столь совершенны, что почти не требовали наземного присутствия. Сектор разведки базы работал «на прием» — то есть получал информацию из «общей кучи» и распределял ее по местным пользователям. Требовалось ее немного — база была активной лишь условно, иракцы резко свернули сотрудничество с американцами после прихода русских, и база всего лишь «демонстрировала флаг». Но при необходимости — она могла стать опорной точкой для более активных действий и развертывания сил оперативного реагирования, базирующихся на базе ВВС Сигонелла в Италии. Это называлось «развертывание на листьях кувшинки» — сочетание большого количества небольших, поддерживаемых в минимально рабочем состоянии инсталляций и сил оперативного реагирования, состоящих в основном из переформированных экспедиционных сил морской пехоты, способных начать развертывание в кризисном регионе через двадцать четыре часа.

Свое рабочее место — у полковника, командующего базы было в третьем бронированном контейнере, расположенном под крышей большого, размером под средний транспортный самолет ангара. Но полковник — повел их к «неофициальному клубу» — месту, где были стол, стулья, магнитофон и холодильник с пивом. Там сейчас было немноголюдно — а те, кто был, при виде командующего поспешно свернулись…

— Пива?

— Да сэр, было бы неплохо.

Полковник открыл холодильник, достал несколько бутылок Балтики. Употреблять алкоголь на службе категорически запрещалось уставом — но на устав здесь редко обращали внимание.

— Русское? — удивленно спросил прилетевший разведчик

— Да… Конечно, не Буд,[68] но тоже неплохо. Есть египетское — но пить не советую. Говорят, что египтяне для аромата добавляют верблюжьей мочи…

— Пусть будет русское, сэр

Полковник, сильными пальцами открыл бутылки, одну за другой

— На здоровье! — сказал он по-русски. Полковник неплохо знал русский — в ВВС его многие знали. Для ВВС русские оставались одним из главных противников, наряду с Китаем. При слове «Талибан» презрительно морщились — хотя из-за него ВВС США закупали все больше и больше турбовинтовых легких штурмовиков. С финансированием было уже туго, а гонять реактивный истребитель на уничтожение пары ублюдков и осла… вот так войны и проигрывают.

— На здоровье, сэр.

Все выпили. Русское пиво имело какой-то другой вкус, непривычный после американского. Пилось тяжелее, даже ледяным.

— Ты помнишь Джейка Барски, Алекс? — спросил полковник, прихлебывая пиво

Алекс кивнул

— Помню, сэр.

— Да, верно — сказал второй, гражданский — он работал на нас.

Алекс никак не отреагировал

— То есть на станцию ЦРУ в Багдаде — уточнил гражданский

Алекс пожал плечами

— И что?

— А то, что он погиб. Обратно, на том самолете, на котором ты летел — в Штаты отправится его гроб.

На лице Алекса ничего не отразилось

— Мои соболезнования. Я тесно с ним не работал, но помнится, он был неплохим офицером. Он ведь работал в Джи-два, насколько мне помнится.

— Да, в разведке морской пехоты. И эта история — просто так не закончится.

— Сэр — сказал Алекс — я так понимаю, что убийством сотрудника ЦРУ должна заниматься служба внутренней безопасности самого ЦРУ, верно? Причем здесь вы, вообще?

— Дело закрыто как несчастный случай — сказал гражданский — причем в рекордные сроки. Признано, что Джейк Барски на большой скорости не справился с управлением, его машина перевернулась на трассе недалеко от Рамади, после чего в нее еще и фура врезалась. Трагический случайный инцидент. Дело закрыто.

— Тебя это устраивает?

— Сэр, не вижу причин, почему бы меня это не устраивало.

Полковник резко поставил бутылку на стол, она стукнулась дном.

— Так не пойдет. Пойдем-ка, пройдемся…

С равнодушным видом — прилетевший американец закинул на плечо сумку, оставлять ее здесь он явно не собирался.

Они вышли под палящее иракское солнце. Середина дня, самое беспощадное время — лучи выжигают все как газовая горелка. На базе — было непривычно тихо для авиационной базы, только техники — гоняли только что смененные вертолетные двигатели у вертолета БлекХок, поставленного у ангара.

— В чем дело? — спросил полковник — ты же его знал?

— Сэр, кто тот человек, который был с вами?

— Зови его… Дейв, он не обидится. Багдадская станция.

— Сэр, я не хочу иметь дело с местными.

Полковник хмыкнул

— Разумно. Почему?

— Не могу говорить, сэр — Алекс улыбкой смягчил отказ — но поверьте, основания к тому есть. Поверьте, сэр.

— Отчего бы не поверить. Я и сам — едва не сгорел, потому что один ублюдок решил, что в селении десять — пятнадцать боевиков, один джамаат. Кто же знал, что их там под сотню.

— Да, сэр. Я тоже там был.

— Именно поэтому я тебя и вызвал. В наши нелегкие времена — мы должны держаться друг за друга…

— Сэр, сотрудник ЦРУ — не лучший друг.

— А как же Джейк?

— Это его дело, сэр. Думаю, он вряд ли скурвился. Может быть, поэтому…

Алекс не договорил — и полковник ощутил внутри себя глухое раздражение, которое поднималось всякий раз, как только происходило подобное. Америка — свободная страна, в ней никогда не было диктатуры. Когда иностранцы приезжают в США — им кажется, что американцы разговаривают слишком громко. Но это потому, что никогда — американцев не наказывали за слова, и им не приходилось ничего таить.[69] Американцы никогда не умели профессионально лгать, ложь — считалась хуже любого преступления, даже единожды пойманный на лжи — терял доверие раз и навсегда. Но в последнее время все было не так — они все чаще и чаще задумывались над тем, можно ли что-то сказать, и можно ли это сказать именно здесь. Говорили шепотом и полушепотом. Знали, что газеты и телевидение лгут и ничего с этим не поделать. Вот и сейчас… они разговаривают с умолчаниями, понятными им обоим. И оба понимают, что может быть суд или военный трибунал — и они под присягой будут клясться, что ничего такого не говорили. Хотя каждый понял, кто и что хотел сказать и не сказал. И как они только дошли до такого…

— Дело не в этом — подавляя раздражение, сказал полковник — я задам тебе еще один вопрос. Как ты относишься к русским?

Они шли мимо капониров, большей частью или пустых или с законсервированным там имуществом на стандартных паллетах, покрытых толстым слоем пыли. Немногочисленные встречные отдавали честь. На ангарах — можно было увидеть позицию снайпера: группа обеспечения безопасности базы ВВС. В последнее время — ВВС все больше и больше полагались на снайперов в обеспечении безопасности: люди на вынесенных чек-пойнтах отличные мишени для смертников, а снайпер — расположен в глубине оборонительных порядков — и в то же время может в любой момент применить смертельную силу именно там, где это необходимо.

— Русским, сэр? Не знаю. Я как то не задумывался об этом. Они нам не враги — но и на друзей как то не сильно похожи. Думаю, они не такие как мы — и потому нам лучше держаться друг от друга подальше. Как то так.

— Не такие как мы? У них три руки? Один глаз?

— Нет сэр. Просто у них совсем не такая история как у нас. Я не думаю, что они каждый день только и думают, чем и как досадить Америке. Просто у нас совершенно разная система ценностей. Раньше — мы угрожали убить друг друга и похоронить все остальное человечество вдобавок. Сейчас мы чем-то торгуем, и русские пытаются влезть на территории, которые мы ранее застолбили за собой. Все это — не может вызывать восторга, сэр.

— Факты таковы — сказал полковник, пиная неизвестно как оказавшийся тут комок сухой земли — раньше у нас были проблемы с русскими, потому что русские были коммунистами и распространяли свой коммунизм как смертельную заразу, ставя под угрозу наше существование, нашу страну, сам наш образ жизни и образ мышления. Но сейчас этого нет, они отказались от коммунизма, причем не в результате войны, а добровольно. Второй факт — русские никогда не поддерживали Аль-Каиду, не поддерживали исламский экстремизм, они воевали в Афганистане в то самое время, когда наши ЦРУшные ублюдки поставляли туда оружие, обучали моджахедов использовать Стингеры и целовались взасос с УБЛ.[70] Третий факт — русские, в отличие от нас, имеют громадную сухопутную границу со странами, часть из которых либо заражена радикальным исламом, либо вот-вот станет ублюдочным Халифатом. У русских есть проблемы с исламским экстремизмом и внутри своей страны, что лучше любых слов гарантирует, что они не переметнутся в другой лагерь и никогда не изменят своей политики в отношении проблемы исламского экстремизма. В то время, как НАТО превратилось в клуб по интересам, и интерес в нем единственный, чтобы мы, американская армия за свои деньги всех защищала — русские представляются гораздо более надежными партнерами, обладающими к тому же второй по численности армией в мире, имеющей серьезный боевой опыт. Четвертый факт — мы уже не можем удерживать позиции в одиночку. Ублюдки наступают, и я знаю, чего они хотят. То же самое, чего хотели в свое время коммунисты: уничтожить нас как страну свободных, уничтожить каждого из нас как личность, уничтожить наш образ жизни. Но если хорошо посмотреть на новостные сводки — сразу после того, как русские сюда вошли, давление на нас ослабло на всех фронтах, на которых мы ведем войну. То есть русские сознательно — приняли на себя часть ответственности за происходящее в мире, тем самым облегчив наше положение. Скажи — где я не прав.

Алекс долго думал. Потом сказал.

— С вашего позволения, сэр, это политически некорректно.

— Да срал я на политическую корректность! — выругался полковник, неловко дернул рукой — видишь это? Вот это — цена за политическую корректность, которую мы платим каждый день и час. Мы восемнадцать лет не можем выйти из боя. Как только мы отступаем — они идут следом за нами. А наши гребаные ублюдки — политиканы — рассуждают о свободе и несвободе. Лично я — засунул бы их в один самолет и высадил бы где-нибудь в Кении.[71] Они говорят о том, что Америка должна сражаться за свободу — но будь я проклят, если хоть один из этих ублюдков сражался за свободу за пределами клавиатуры компьютера.

— Наверное, вы правы, сэр.

— Короче, не буду ходить вокруг да около — мы установили контакты с русскими. Рабочие контакты.

Полковник замолчал

— Несанкционированные? — уточнил Алекс

— Да, дружище. Именно. Несанкционированные. Что скажешь?

— Да тут… и сказать нечего, сэр.

— Многого от тебя я не жду. Джейка — убили из-за них. Ты можешь сдать меня… и нре только меня — если ты конечно забыл, как я вытащил тебя из большой ямы с дерьмом. Нет, я не торгую чувством вины, ты не думай. Но есть операция, которая не закончена до сих пор. Операция, которая может многое изменить здесь, и вообще на Ближнем Востоке.

Сотрудник ЦРУ США Алекс Подольски посмотрел вдаль. На бледно-голубое, давно выцветшее небо.

— Я не верю — сказал он — что Джейк связался бы с конкретным дерьмом. Он был парнем, который умел различать добро и зло. И если я нужен — можете мной располагать, сэр. Сделаю все, что в моих силах.

— Вот и отлично. Как у тебя с русским?

— Хорошо.

— Но будет лучше, если ты до поры не будешь это показывать. Наш контактер владеет английским и арабским. Имей это в виду — он говорит на местном диалекте лучше нас.

— Я понял, сэр. — сказал Алекс, ничем не выдавая сути своего задания. Не исключено, что речь идет о том же русском, за которым прилетел он.

— Твое прикрытие, насколько я в курсе — должность Джейка. Тот парень, Дейв — поможет тебе войти в курс дела. Снабдит информацией, документами, если нужно — то и оружием. Со мной больше не связывайся, это опасно. Только в самом экстренном случае.

— Да, сэр.

Полковник тоже взглянул вверх, прикрыв глаза ладонью, сложенной козырьком

— Пошли обратно. Скоро мозги сварятся…

— В бардачке…

Подольски сунулся в бардачок Тойоты, маневрирующей между бетонными блоками, прикрывающими базу Рашид. В бардачке — лежал пакет из плотной бумаги, такой, в какие кладут сэндвичи из Макдональдьса — только никаких рекламных надписей на нем не было. Открыв его — он достал пистолет HK USP Compact, глушитель к нему, два запасных магазина и две коробки патронов. Одна — швейцарские, с уменьшенной скоростью, для использования с глушителем. Глушитель был нештатный — AAC Pilot, самый компактный из всей линейки. Другие — обычный стандарт НАТО, без обозначения производителя. Ничего не говоря, подполковник начал снаряжать магазины.

— Кобура?

Местный ЦРУшник отрицательно покачал головой

— Нету. Можешь купить через Интернет, если нужно. Здесь с этим никаких проблем, если конечно, есть, куда заказывать. Закажи на посольство, с этим проблем нет. Пистолет чистый. Можешь сбросить, если надо.

— Я понял. Что еще?

Местный ЦРУшник — достал из тайника, который он остроумно спрятал в галстуке небольшую карточку памяти.

— Посмотри. Только не копируй.

Подольски достал свой коммуникатор, через переходник подключил карточку. На экране появилось лицо. Обычная фотография, на документы.

— Твой контактер. Русский, в районе сорока лет. Документы на имя Серова Александра Николаевича, но явная липа.

— СВР? — Подольски назвал новое название русской разведки вместо КГБ.

— Нет, частник. Здесь легализовался как советник Роснефти, одновременно с этим подписал контракт с министерством нефти Ирака, получает жалование и там. Судя по характеру его действий — оперативник высокого класса. Поддерживает плотный контакт с Мухабарратом, занимается отслеживанием и ликвидацией структур исламского террористического подполья в Багдаде. Судя по тому, что мы о нем знаем — дает результат. Здесь уже три года, иракцы предложили ему продлить контракт.

— ГРУ?

— Не думаю, хотя может быть. Он торчит на базе в Эль-Азизии, русские подготовили там антитеррористический полк. Назвали его Альфа. Вместе с ними участвует в налетах. Если не в Эль-Азизии — то либо в министерстве нефти, либо в здании Мухабаррата. Большей частью он контактирует с иракцами. Хотя у него есть русский в силовое прикрытие.

Подольски пролистывал досье. Оно зияло опасными брешами — нельзя работать с человеком, если не знаешь, кто он

— Как с ним работали?

— Рискованно. Джейк подставился в качестве инициативника. Стал давать информацию. Русский платил за нее.

— Много?

Местный ЦРУшник улыбнулся, выруливая на трассу, ведущую в Багдад.

— Достаточно. По-иному — он заподозрил бы неладное и скорее всего — прервал бы контакт. Тут — все понятно, дорогостоящий развод и катастрофа в личных финансах. Как-то раз Джейк попросил исполнить небольшую просьбу. Русский ее исполнил. Но доверять ему не стоит.

— Почему?

— По нашим данным, он ловчила. Торгует здесь спиртным, черным хлебом, консервированной рыбой. Вместе с иракцами — прикарманивает ценности, изъятые у моджахедов.

Машина рванула на Багдад, набирая скорость.

— По крайней мере, мы знаем, для чего он работает — продолжил местный ЦРУшник — русские стали совсем не такими, как раньше. Если раньще они были как девственница на веселой вечеринке, то теперь — как б… на той же самой вечеринке. И думаешь- то ли ты ее поимел, то ли она тебя…

Местный ЦРУшник хохотнул, но было не до смеха.

— Как погиб Барски?

— Перевернулся на дороге. Он должен был передать русскому кое-какие данные.

— Он передал их?

— Мы не знаем. Он погиб, возвращаясь с озер — но был контакт или нет, мы этого не знаем. Следует предполагать, что был.

— Далеко не факт. Какого рода информация?

— Копия там, на карточке. Не забудь только уничтожить. Если коротко — мы получили информацию о готовящейся серьезной провокации против русских. На эти цели выделены огромные средства. Джейк должен был передать информацию и поддерживать контакт… что за черт?

Автомобильный поток густел на глазах — и то на скоростной трассе.

— Что там?

— Видимо, проверка документов. Или что-то впереди произошло. Может, просто кто-то собирает деньги на новую машину

— Черт…

Подольски начал прятать пистолет, и только в последний момент услышал треск мотоциклетного мотора слева. Как холодной водой окатило — в Афганистане этот треск означал большие неприятности. Подольски обернулся — и увидел катящийся между рядами машин мотоцикл, водителя в черном, глухом шлеме с опущенным забралом.

— Контакт на шесть!

— Что?! — не понял местный ЦРУшник

Подольски открыл дверь и выбросился на мостовую как раз в тот момент, когда мотоциклист поравнялся с Тойотой и загремела автоматная очередь. Его осыпало битой стеклянной крошкой, он увидел колеса надвигающейся на него по соседнему ряду здоровенной фуры и понял, что всё… кажется. Но фура — остановилась меньше чем в метре от него, автомат быстро заглох и взревел двигатель мотоцикла. Машины сигналили, моментально образовалась пробка.

Хорошо, что не пристегнулся — мелькнула дурацкая мысль.

Подольски начал подниматься. Мотоцикл — уже проскочил куда-то вперед, и можно было ставить сто долларов против дохлой собаки, что его не перехватили. Или… впереди простучала автоматная очередь, потом — еще одна, и тут же — еще, длинная. Из турецкого Форда с бронированной кабиной — выскочил усатый здоровяк и явно с недобрыми намерениями. Все, что успел подполковник — толкнуть свой коммуникатор, вместе с подключенной к нему картой памяти куда-то дальше по дороге… прямо под колеса. Это все, что он успел сделать — здоровяк иракец из трака поднял его, и звезданул так, что искры из глаз посыпались. Подольски забормотал «тисмах-ли», что означало извинения в этой части света — но здоровяк врезал ему коленом в пах, причем от души врезал, так что подполковник — обратно упал на асфальт. Стараясь подняться, он увидел сапоги полицейских, бегущих к ним и понял, что лучше вообще не дергаться.

— Вакиф! Вакиф!

— Амрикай! Амрикай! — закричал, как смог Подольски, надеясь, что его не пристрелят. Хотя могло быть всякое — даже в те времена, когда они были тут хозяевами среди иракских полицейских, по меньшей мере каждый четвертый был тайным сторонником экстремистов, и при случае был не против выстрелить американцу в спину.

Надо сказать — иракские полицейские действовали профессионально, хотя и жестоко. Первый же подбежавший, наступил на правую руку, едва не раздавив ее, и наскоро ощупал область пояса — нет ли оружия или пояса шахида. Затем — забросив автомат за спину, рывком поднял американца, развернул и прижал к машине. Завернул назад руки, с хрустом застегнул одноразовую полоску наручников…

— Чисто!

Водителя уже держали, он что-то объясняли полицейским. Подольски толкнули, и он оказался лицом к лицу с офицером иракской полиции, одетым в черную, боевую униформу европейского вида и со стрелковыми очками на глазах.

— Кто вы такой? — спросил он по-английски

— Я гражданин США. На нас напали террористы, убийца на мотоцикле. Их нельзя упустить!

— Мы этим занимаемся. Что вы делаете на дороге?

— Еду в Багдад…

— Эфенди капитан…

Солдат, обыскивавший Тойоту — показал пистолет с навинченным на него глушителем и снаряженным магазином, который был в бардачке. Твою же мать…

— Этому есть объяснение, я…

Полицейский капитан ударил американца кулаком в лицо, того отбросило на державшего его сзади иракца. Иракец отпустил его — и Подольски упал на асфальт. После чего — его начали топтать ногами…

Дверь в комнате, в которой Подольски просидел уже черт знает сколько времени — со скрипом открылась, пропуская целую делегацию. Первым — шел коренастый, седой иракец в форме полковника полиции, с заткнутым за погон беретом, дальше — шел капитан, который избивал его, Дальше, судя по белому халату и большому чемодану шел молодой врач, с тонким, интеллигентным лицом, очками, тонкими усиками и модной бородкой. Замыкал профессию невысокий живчик в хорошо отглаженном костюме — двойке, улыбающийся профессионально и неискренне.

— Шонак? — начал разговор он, протискиваясь к столу и улыбаясь так, как будто он только что выиграл в лотерею миллион долларов.

— Сафия дафия[72] — ответил Подольски, и сплюнул на пол скопившуюся во рту слюну с прожилками крови.

Иракский полковник — развернулся и от души ударил в лицо капитана, тот даже не попытался закрыться — и шумно, грузно, полетел на пол, ударившись спиной о стену. Что-что, а нравы здесь были прежние…

— Иракское правительство… — сказал полковник на хорошем английском, полученном видимо вследствие стажировки в США — приносит вам искренние извинения за случившееся. Что касается этого осла, моего подчиненного — он получит серьезное наказание. Вас приняли за террориста и только поэтому так с вами обошлись. Доктор Карим сейчас осмотрит вас, он хороший доктор, учился ремеслу в Великобритании. Еще раз приношу свои извинения…

— Конечно, эфенди полковник, мы понимаем, какая в Ираке напряженная ситуация и не держим на вас зла — сказал американец — столь незначительный эпизод не должен омрачать наше плодотворное сотрудничество в вопросах борьбы с терроризмом

Полковник важно кивнул

— Наши страны имеют долгую и не всегда хорошую историю взаимоотношений, но простым иракцам и простым американцам нечего делить. У нас один общий враг — терроризм.

— Несомненно, эфенди полковник, вы очень правильно сказали…

— Я оставляю вас, у меня дела. Охране на входе приказано выпустить вас, бумаги уже оформлены. Задержание зарегистрировано не будет.

— Благодарю вас, эфенди полковник. Да поможет вам Аллах…

Избили Подольски не сказать, чтобы особо сильно — возможно, сказалось прошлое нападающего в американском футболе — в нем делать без крепкой головы и умения терпеть боль. Доктор определил, что ребра не сломаны и наложил мазь на ушибы и ссадины. Посоветовал так же сделать на всякий случай рентген.

Они вышли во двор, прикрытый забором из бетонных плит выше человеческого роста и засыпанного крупной галькой. Ближе к ночи — менялись смены, техника выходила на ночное дежурство. Вместе с привычными пикапами, которые были и во времена американского присутствия — во дворе ворочались русские, похожие на Хаммеры броневики, а в углу — стоял непривычного вида пушечный БТР, чем-то похожий на южноафриканский Ратель. Видимо, на нем передвигался местный спецназ, или он просто стоял тут в ожидании больших неприятностей.[73] Полицейские были облачены в черную полицейскую униформу, какую в США носят только бойцы подразделений SWAT и не обращали на идущих по двору американцев никакого внимания.

Проверив документы, их выпустили на гостевую стоянку. Посланный за ним американец — подвел его к Шевроле Тахо последней модели с дипломатическими номерами и еле заметными маяками — вспышками под радиаторной решеткой.

— Садись. Ну и кто ты такой, мать твою?! — спросил он, устраиваясь за рулем.

— Я? Честно?

— Честно, честно. Если хочешь знать, парень, тебя могли отправить в Абу-Грейб. И сунуть в камеру, в которой у каждого личные счеты с американцами. Так что в твоих интересах отвечать подобно и честно.

— Я Алекс Подольски. Ваш новый помощник военного атташе…

— Черт…

Водитель начал выруливать между бетонных блоков, протянул руку в знак примирения.

— Кен Сэттли. Извините, сэр, просто прошла информация, что задержали вооруженного американца. Тут и так у нас все на ушах стоят, убили кое-кого.

— Его убили у меня на глазах. Выше среднего роста, в костюмчике. Из Лэнгли, предпочитает, чтобы его называли Дейвом. Так?

— Черт… Сэр, я вынужден еще раз просить прощения. В посольстве мне и не сказали, что эти два случая связаны, просто приказали ехать и вытащить вас. Как вы?

— Бывало и хуже. Известно уже что-то? Того кто в нас стрелял нашли? Это был долбанный мотоциклист.

— И искать не надо было, сэр, полицейские его застрелили почти сразу. Семнадцать лет, жил в Аль-Амрии, сирота. Придерживался крайне радикальных взглядов, ходил в мадафу, состоял на учете в полиции как религиозный экстремист. Все как обычно.

— Одноразовый киллер…

— Что, сэр?

— Ничего. Он суннит или шиит?

— Суннит, сэр. В том районе много суннитов. Как это произошло?

— Как обычно и бывает. Он догнал нас, когда поток тормозил перед блок-постом. Услышал мотоцикл, успел выброситься из машины.

— Он не пытался ограбить…

— Нет, просто открыл огонь из автомата.

Спрашивать, откуда автомат было глупо — на каждом рынке их продавали почти в открытую. Почти — потому что с прилавков все же убрали.

— Кен… одна проблема. У меня был пистолет…

— Все улажено. Полковник Харави отличный человек, мы с ним давно сотрудничаем. Вопросов не будет.

Подольски хотел сказать, что оставлять без контроля пистолет с его отпечатками пальцев, вдобавок происходящий из ЦРУ — не лучшая идея. Но промолчал — оставалось только молить Аллаха, что не начался дипломатический скандал.

— Этот Дейв…

— Дейв О'Райли, сэр. Он отвечал за сектор по борьбе с терроризмом на станции, ждал замены. Его тело должны сейчас забирать из морга. Не думаю, что что-то было при нем, он был опытным и осторожным и нас этому учил. Сэр…

— Да.

— В машине может быть что-то интересное? Я имею в виду — в Тойоте.

Подольски покачал головой

— Только то, что в бардачке.

— Кроме этого ничего, сэр? Я должен знать, надо ли мне беспокоиться, я офицер по связям с местной службой безопасности и такие вопросы — на мне. Я имею в виду носители информации. Вас обыскали в полиции? Что-то забрали? Дейв вам ничего не передавал?

Вот оно как…

— Нет, Кен — ответил Подольски — Дейв мне ничего не передавал, он просто согласился подвезти меня до города с базы Рашид, куда я прилетел. А сумка моя осталась на базе, к счастью…

— Вот и хорошо, сэр…

Но хорошего — было конечно же мало…

Точнее — ничего хорошего не было.

Ирак, Багдад Отель Палестина 29 мая 2019 года

Оперативный сотрудник ЦРУ Алекс Подольски, несмотря на категорические требования начальника службы безопасности посольства — отказался останавливаться в посольском гостевом комплексе и выехал в город. Он остановился в месте, который хорошо знал — отель Палестина, один из двух отелей, в которых во времена Саддама селили иностранных журналистов и инспекторов ООН. Потом — отель служил одной из основных точек размещения американского персонала до тех пор, пока в городе не началась партизанская война. Неподалеку отсюда — находился отель Багдад в котором первое время находилась станция ЦРУ в Багдаде. Ее взорвали одной из первых — смертник на заминированной машине…

Сейчас — в Палестине было все как тогда — мраморный пол, на котором, как во многих других американских отелях — был изображен американский флаг и лицо Джорджа Буша старшего. Каждый, кто входил в отель — проходил по ним ногами. Иракцы не пожалели сил, чтобы восстановить все это и добавить к звериному лику Буша — отца не менее кровожадный лик Буша — сына. Они ничего не забыли, не простили, не оставили в прошлом. И не забудут. Иногда подполковнику — становилось страшно от той мысли, сколько же врагов они так нажили… даже без важной цели… просто так, мимоходом. Сколько смертельных врагов, которые, окажись у них в прицеле американец — не преминут нажать на курок. Вспомнился один придурок, который специализировался на связях с общественностью… он доказывал, искренне и сам в это веря, что иракцам надо просто объяснить, зачем они здесь и почему. Что они здесь ищут химическое оружие и борются с Аль-Каидой, и как только выполнят свою миссию — сразу же покинут страну. Из Ирака он не вернулся — сгорел в бронемашине уже по дороге в аэропорт…

Цены за ночь были высокими — выше, чем в Дубае и намного. В холле — торговали местными мясными лепешками и из-под полы — русскими пивом и водкой, чтобы это запивать. Стены — все заново облицованы, стекла на первом этаже — специальные, бронированные, выдерживающие взрыв и немного искажающие перспективу. Сдачу ему выдали динарами — совершенно удивительными купюрами, пластиковыми и с голограммами. Такие деньги печатали иракцам — и себе тоже — русские, поэтому они сильно походили друг на друга по цветовому решению, и полностью совпадали по размерам. У отельного портье — подполковник поменял некоторое количество долларов — это удобнее, чем идти в банк и нет риска, что тебе с деньгами подсунут микромаяк, антенна которого представляет собой металлизированную полосу, внедренную в купюру как элемент ее защиты. На купюре в сто динаров — самодовольно улыбался усатый Саддам Хусейн в своем неизменном берете и военной форме. Из-за особенностей печати — казалось, что изображение объемное, как живое.

Радуйся, сукин ты сын, радуйся. Ты все-таки победил нас — даже после смерти. Тебя уже нет — а дело твое живо. Иракцы повесили тебя — но не избавились от тебя в своих сердцах и живут по твоим заповедям. Американцев нет — но есть русские, которые несут народу Ирака ту же диктатуру, тот же авторитаризм, который насаждал здесь ты. Конечно, твои преемники — не ты, и того что ты творил больше никогда не будет. Но и подлинной, настоящей свободы — народам Ирака не видать как своих ушей.

Впрочем, может, это и хорошо. Не приживается здесь свобода…

Его номер находился на последнем этаже. Коридорному — он дал купюру в один новый динар, тот откланялся, рассыпаясь в благодарностях. Подполковник наскоро осмотрел номер, затем подпер дверь стулом и вышел на балкон. С балконов — уже сняли противопульные щиты, теперь здесь стрелять по отелям было вроде как не принято. Отель был не таким высоким, как новые, современные — но все же с него было видно многое. Половодье огней, небоскребы Русафы, делового района, бесконечная череда автомашин, текущих по берегу Тигра. Вдали, космической ракетой взмывала вверх бетонная стелла, подсвеченная снизу прожекторами. Это достраивалась трехсотметровая вышка главной телеантенны страны. Радио и телевидения Ирака.

Черт возьми, не так уж и плохо для мест, где двенадцать лет назад шли ожесточенные бои, и отряды Муктады ас-Садра — атаковали, не считаясь с потерями.

Сейчас Муктада ас-Садр[74] был главой нижней палаты Парламента. Поседевший, но по-прежнему неуступчивый и фанатичный — он недавно выступил перед иностранными корреспондентами, гневно обрушившись на отдельные несознательные элементы, предающие Ирак, предающие религию ислам и не дающие людям строить мирную и благополучную жизнь. Он сказал, что иракский народ без всякой жалости вырвет с корнем эти сорняки и бросит их в канаву. В это сложно было бы поверить — если бы это не происходило на глазах миллионов и миллионов телезрителей. Главный террорист, которого разыскивала Дельта с пометкой «уничтожить любой ценой» — стал государственным деятелем и угрожал террористам смертью в прямом эфире.

Подольски — обыскал еще раз свой номер. Нашел жучок и обернул его станиолевой фольгой от шоколадки. Затем — лег спать.

Приснилось ему то, что он не хотел вспоминать. Никогда…

Гарь… Она всюду — в воздухе, на одежде, на технике. Она постоянно напоминает о себе, назойливо и бестолково. Она напоминает о том, что хоть здесь и солнечно и тепло — ты вовсе не на побережье в Калифорнии. Ты — в Багдаде. Городе, где смерть гуляет по улицам. У морских пехотинцев уже есть выражение — «полный Багдад». Это значит — все обосрано настолько, что уже ничего не исправить.

Аэропорт не принимает рейсы с утра, все это время они находятся под обстрелом. Военный сектор работает ограниченно, все транспортники заворачивают на Бахрейн или на Эль-Кувейт. Никому не охота рисковать, тем, что в самолет, привезший три сотни бедолаг — попадет минометная мина или ракета. А их здесь полно. Хватает и того и другого.

Они сидят в наскоро выкопанном, обложенном бетонными плитами и мешками с песком блиндаже. Пахнет дерьмовым куревом и мочой — потому что никому не приходит в голову выйти, если приспичит. За последний час — на поле разорвалось четырнадцать мин и самодельных ракетных снарядов, серьезно поврежден частный вертолет — каких-то контрактников. У них пока потерь нет и слава Богу.

Здесь же — две рации. Одна — настроена на рабочую частоту оперативного штаба, занимающегося спасательными операциями в Багдаде и окрестностях, другая — на основную рабочую частоту группировки. Судя по всему — у них все не так плохо, как в некоторых других местах. Информация течет потоком — почти все объекты НАТО находятся под непрекращающимся обстрелом, есть раненые, погибшие, все патрули, что пешие, что моторизованные отмены — выходить за пределы укрепленных баз сейчас полное безумие. Поступает информация, что многие полицейские, которых они с таким трудом навербовали и подготовили — перешли на сторону боевиков и ведут огонь по американцам. Еще один удар по наивным мечтам и иллюзиям, которыми страдает средний американец: ты протягиваешь кому то руку помощи, а в ответ тебя ненавидят и так и норовят ударить ножом…

Тихо бухтит рация, от голосов в ней — веет тревогой, куражом, злостью, даже ненавистью. Нет лишь одного — уверенности. Здесь никогда ни в чем нельзя быть уверенным — в том числе и том, будешь ли ты жив завтра…

— Гражданин, я Стрела шесть — четыре. Мы не можем выйти с базы, все простреливается насквозь. Повторяю, мы не можем выйти за периметр базы, нас сразу сожгут. Шквальный огонь стрелкового оружия и РПГ, у нас есть пострадавшие…

— Лидер три, я Дробовик один — три, прошел точку Индия, направляюсь к цели. Здесь полный бардак, наблюдаю группы вооруженных людей хаотично перемещающихся по улицам. Видимость плохая, они подожгли покрышки и автомобили. Идентифицировать цели не могу, повторяю — идентифицировать цели не могу.

— Внимание всем подразделениям, действующем в районе базы Спартанец-главная. Принять во внимание информацию разведсектора, что полицейские в этом районе перешли на сторону противника, и представляют серьезную опасность. Повторяю…

— Дельта два, это Точка три — семь, какого хрена ты там делаешь? Мы под ракетным огнем, майк-танго со всех сторон, здание поста полностью разрушено, повторяю — полностью разрушено, там одни руины. Мне срочно, повторяю — срочно нужна любая помощь. До ночи мы не продержимся.

— Лидер три всем позывным Дробовика, вопрос — кто может оказать помощь точке три — семь?

— Сэр, в этом районе отмечено наличие как минимум двух диско, повторяю — как минимум двух диско.[75] Нужно поднимать самолеты и раздолбать это к чертовой матери.

— Дельта — один, здесь Стрела три колонна, направляющаяся в район поста три — семь остановлена в густонаселенном районе. Танк вышел из строя, четырнадцать попаданий РПГ. Мы попытаемся помочь им пробиться в безопасную зону…

— Лидер три, всем позывным в районе Тармии. Нужно продержаться до темноты, как только стемнеет — мы сможем послать Спуки вам на помощь…

— Сэр, он нужен прямо сейчас. Здесь мусликов как тараканов, похоже, некоторые зеленые[76] перешли на их сторону, и долбят по нам из всего, что мы им дали. До темноты доживут немногие…

— Дельта два, здесь точка три — один. Срочно нужна эвакуация, у меня здесь несколько раненых, двое — состояние Альфа…[77]

До темноты доживут немногие…

Они — спецгруппа. Позывные Педро — шестьдесят один и Педро шестьдесят два. Дежурная группа, расположенная на базе в БИАП, Багдадском международном аэропорту. Пи-джеи, пара-джамперы, парашютисты — спасатели. Их задача — в своем секторе доставить пострадавшего солдата на операционный стол в течение часа после того, как он получил ранение. Медики называют это «золотой час» — если этого не сделать, смертность среди раненых вырастет в десять раз. Проверено во Вьетнаме… черт бы его побрал. Первоначально — в их задачу входило спасение американских пилотов, попавших во враждебное окружение — если говорить прямо, то сбитых над территорией Северного Вьетнама. Потом — они готовились спасать так же пилотов, сбитых над территорией СССР… а потом вдруг СССР не стало, а гибель менее чем двух десятков американских военнослужащих стала поводом для немедленного сворачивания операции[78] и ретирады, поджав хвосты. Когда они шли в Афганистан — они уже прекрасно понимали, что даже самые небольшие потери — будут поводом для жесточайшей критики и антивоенной истерии. Поэтому была поставлена задача: ни один солдат, где бы он ни был ранен, не должен быть оставлен без высококвалифицированной медицинской помощи, и оказываться она должна была — в течение того самого золотого часа. В итоге — парашютисты-спасатели переквалифицировались в обычную воздушную скорую, а за каждым раненым солдатом высылали два специальных вертолета. Наверное, выслали бы и сегодня, если бы не сидели под обстрелом…

По правилам — они не должны ни во что ввязываться. Их дело — работать скорой, доставлять солдат в госпиталь как можно скорее. Однако, отправляясь на задания, они должны быть готовы ко всему. Иракцы уже просекли, что если ранен американский солдат — значит, за ним прилетит вертолет. И пару раз их уже пытались на этом подловить. На последнем брифинге разведсектор довел информацию, что иракцы стали создавать специальные противовертолетные группы, сводя вместе по пятнадцать — двадцать ракетчиков с РПГ и дорабатывая РПГ для того, чтобы можно было стрелять с критическим углом возвышения. В принципе разумно — им в основном удалось выбить транспортные средства с ДШК, которые играли основную роль на первом этапе. Но ДШК — это не РПГ, он весит со станком фунтов сто пятьдесят, и размеры его таковы, что надежно не спрячешь. То ли дело РПГ, которые тут у каждого ублюдка есть…

И еще одно. Безопасность. Это выглядит дикой насмешкой здесь, в вонючей бетонной пещере — но безопасность для них это главное. Каждый вылет воздушной скорой — это два вертолета, стоимость каждого около пятнадцать миллионов долларов. Плюс не менее семисот тысяч страна вложила в подготовку каждого пи-джея, и раза в два больше — в подготовку пилота[79] сто шестидесятого полка. Так что все это — должно вернуться на базу в целости и сохранности. Слишком дорого стоит. Иногда это вызывает раздражение — они, готовые к жестокому бою, должны перед посадкой убедиться, что посадочная площадка безопасна. Но таковы правила. ВВС не морская пехота — те, кто не играет по правилам, здесь не задерживаются…

— Сэр… наблюдаю человека, бежит к нам…

Человека…

— Что значит человека?

Майор не понял потому, что так никогда не говорили. Например зеленый — иракский солдат, который вроде как наш. Груз — кто-то, кого надо везти. А тут…

Пригибаясь — укрытие было низким, можно было головой собрать все шишки — майор переместился к бойнице, прицелился из своего автомата. Автомат у него был классный, не то что у техников, которым собирают всякое дерьмо из пехотных остатков,[80] и он за свои деньги купил на него EOTECH и тактическую лупу к нему. Штатный прицел Millett, который закупили — полное дерьмо и подходил он далеко не всем. А в Багдаде — на оружии экономить нельзя. Даже если твоя миссия — всего лишь забирать раненых солдат с поля боя и доставлять их в госпиталь. Чтобы другие — могли жить.[81]

А этот парень — похоже, на жизнь свою забил…

Тактическая лупа — с легким щелчком встала на свое место. Какой-то бородач — бежал к ним со стороны ангаров. На нем была какая-то гражданская экипировка, защиты головы не было вообще, а большая, клочкастая борода наводила на мысль о какой-то деструктивной секте. Вместо М4 — у него был Калашников.

Когда он приблизился на расстояние, когда подрыв пояса смертника смог причинить бы ущерб — майор перещелкнул предохранитель автомата на боевой режим

— Стой где стоишь! Буду стрелять!

Бородатый остановился

— Кто здесь Раффин?

— А тебе какая нахрен разница, парень? — выкрикнул в ответ их пулеметчик

— Он нам нужен! Если есть вопросы — свяжитесь со штабом!

В этот момент — очередная ракета приземлилась за бетонкой, с перелетом, взорвалась — но этот псих и ухом не повел.

— Стой где стоишь, парень!

Майор вернулся к рации, Радист показал большой палец

— Сэр, вас срочно вызывает штаб…

— Значит, пропали они вот здесь…

В подвале основного здания аэропорта, где располагались кое-какие службы — днем и ночью горел свет. Штукатурка от разрывов — падала на толстую полиэтиленовую пленку, которая здесь была и на стенах и на потолке. Кондиционера не было, и вонь чьей-то сигареты была оттого особенно омерзительной. Странно — но к запаху мочи и дерьма он уже привык, но к этому… просто передергивает.

— Район Тауры, сэр…

— Он сегодня закрыт для полетов.

Подполковник Дик Гейтс по прозвищу «большие неприятности», щуплый, ростом всего пять футов и девять дюймов — пытливо смотрит на бородатого, излагающего ситуацию. Бородатый как оказалось — из «группы боевого применения» — так сейчас называется «Дельта». С ним еще несколько человек, оттуда же, и из группы военных советников.

— Мы знаем это, сэр. Но у нас там два парня уже мертвы и несколько — вот — вот к ним присоединятся.

Никто не бьет себя кулаком в грудь. Все говорят просто и спокойно — скрывая за этим спокойствием страшные вещи.

— Откуда они выходили на связь в последний раз.

— Отсюда, сэр…

Палец указывает на точку на карте

— Это за стеной.

— Да, сэр…

Стена… дерьмовая стена. Она разделяет Садр-Сити на две неравные части. Большая — отдана на откуп джихадистам. Меньшая — вроде как безопасна…

Вроде как.

— Сэр, любой из нас готов…

— Этого только не хватало.

Пара-джамперы, пи-джеи работают одни. Их стандартное летно-подъемное средство — специальный вертолет НН-60Н, вмещает в себя десять стрелков и двоих пулеметчиков. Но в каждой машине — находится по трое пи-джеев, плюс надо предусмотреть место для лежачих раненых, плюс наборы для оказания помощи в полете… свободных мест просто нет. Раньше, во Вьетнаме — Пи-джеи использовали гигантский Сикорский-53, там можно без проблем разместить и десяток раненых, настоящая пещера. Потом использовали НН-3, который был поменьше, и вот — пришли к НН-60, который хорош всем, кроме одно — слишком тесен. Нужно было что-то вроде НН-3[82] — но такой машины в ВВС США просто не было.

— Сэр, вы не сможете опознать группу, а группа — не сможет опознать вас. Они могут просто открыть огонь.

— Открыть огонь по нам? Парень ты шутишь?

Подполковник — как обычно не стесняется в выражениях

— Сэр, всякое может быть.

— Сколько их — спрашивает Раффин

— Шесть человек. Двое уже мертвы.

Значит, шестеро. В принципе — можно попробовать…

— Сэр, мы можем принять по одному наблюдателю на каждую машину. Но не более — говорит Раффин

Подполковник свирепо смотрит на него — словно он его подставил.

— Подберите лучших…

И все было чертовски хорошо, пока все не рухнуло…

Казалось, что уже вот — вот. Много раз казалось, что уже вот — вот — и все. Так казалось, когда они зачистили Фаллуджу и Рамади. Так казалось, когда они штурмом взяли Тикрит, родину Саддама и оплот наиболее верных ему боевиков. Так казалось, когда они все-таки договорились кое с кем из генералов Саддама и тот приказал своим людям прекратить террор. Так казалось, когда они подловили и ликвидировали Абу Мусаба аз-Заркави, палача Багдада. Так казалось, когда они зачистили все реально существовавшие очаги экстремизма в стране — и больше, казалось ничего не осталось. Но раз за разом — все начиналось снова, наполняя душу отчаянием и тоской.

Багдадская резидентура ЦРУ после того, как отель Багдад где они находилась был подорван разделилась. Большая ее часть переехала в Зеленую зону — хотя это было неправильно, нельзя вести разведку, спрятавшись за стеной высотой в несколько футов. Еще одна разведточка — появилась в аэропорту БИАП — Багдадском международном. Но все равно — этого было мало. После нескольких инцидентов стало понятно, что даже в Зеленой Зоне за американцами ведется слежка, и любой оперативник, покидающий ее — моментально попадает под прицел. Чем это могло кончиться в Багдаде начала нового тысячелетия — объяснять не нужно.

Тогда они сняли больше пятидесяти домов во всем городе, а так же договорились с военными. Базы военных были по всему городу, оперативники ЦРУ маскировались под рабочих — иракцев, которых нанимали на каждую базу. Когда стало понятно, что иракцы научились отслеживать американские машины — было закуплено больше ста подержанных, которые были расставлены в разных районах города, ключи были спрятаны в тайниках рядом. Оставлять так машины в Багдаде образца нового тысячелетия было нельзя — но потери от угнанных машин были признаны допустимыми. Каждую неделю — резидентура покупала три — пять машин, иногда больше и расставляла их по условным местам. Это давало возможность оторваться если все пойдет не так…

Оперативный сотрудник ЦРУ США Алекс Подольски покинул базу Крестоносец — главная, находящуюся недалеко от Палестин — стрит, одной из главных улиц этого города вместе с группой рабочих, прячущих свои лица под дишдашем. Как и всех — его обыскали и ничего не нашли. Едва выйдя на улицу — иракцы разбежались, не желая быть опознанными и Подольски сделал то же самое — быстро скрылся. Иракцам надо было кормить детей, а американцам нужны были рабочие руки — но были еще и боевики, которые объявили, что каждый, кто убирает мусор и копает землю на американской базе — враг народа. И иракцам не хотелось придя домой, обнаружить собственную жену и детей, плавающих в лужах собственной крови. Но и допустить, чтобы они умерли с голоду они так же не могли. Так и шла эта война — без конца и без края.

Он прошел несколько сотен метров прежде чем увидел нужную ему машину — микроавтобус Тойота старой модели. Его водитель курил, пуская дым в окно — значит, все нормально. Машина была старой, на переделанной местными подвеске, побитой дорогами. Американские подростки сказали бы, что она «лифтованная»

Подольски осмотрелся. Все нормально — по крайней мере, выглядит так. На углу тусуются какие-то то ли подростки, то ли молодые мужчины — но это нормально, работы здесь нет у многих. У забегаловок суетится народ, на тротуаре много людей… но все выглядит нормально…

Он постучал в окно машины. Открылась дверь — передняя пассажирская. Пассажир — держал автоматический Кольт так, чтобы не было видно с улицы.

— Вы случайно не в Адамию едете? — спросил Подольски, не смущаясь видом направленного на него ствола

— Может, и так. А тебе то что за дело?

— У меня есть десять баксов.

— Десять…

Пассажир убрал пистолет.

— Тогда садись…

Подольски — открыл боковую дверь, забрался внутрь. Человек, сидевший в небольшом для микроавтобуса салоне — опустил укороченную Заставу с пристегнутым к ней пулеметным, на сорок патронов магазином. На нем так же был бронежилет — по классификации он «специалист по вооружению», прикрывающий группу.

В машине, на полу между сидениями — стоял и ручной пулемет местного производства с барабанным магазином…

— Все нормально?

— Не совсем, сэр… — обернувшись, сказал пассажир с переднего — агент сегодня не сможет выти на встречу. Перенес на завтра

— Черт…

По меркам, скажем, той же Москвы — такой разговор был бы дикостью — но не по меркам Багдада. В Москве — работала контрразведка, она могла прослушивать твой телефон, просматривать твою почту, подсадить симпатичную шлюху и попытаться тебя завербовать — но че6го она сделать не могла, так это убить тебя. А в Багдаде — было все строго наоборот. Именно поэтому — в Москве существовало четкое разделение обязанностей и всеми делами с тем или иным агентом занимался только один добывающий офицер, никого не привлекая. А в Багдаде — существовало разделение труда: всю подготовительную работу делали партии из SAD, специального дивизиона ЦРУ, силового прикрытия, они же часто знали имя агента — а добывающий офицер только шел на уже подготовленный контакт. Люди из SAD его прикрывали — мало ли что могло случиться Вместо агента — если его раскрыли — на месте могла оказаться банда боевиков.

— Хреновое дело.

— Да, сэр. Едем в Зеленую зону?

— А есть место, где можно переночевать — в городе?

— Да, сэр. Есть такое местечко.

— Тогда — едем туда.

— Да, сэр. Это Дик, за рулем Боб, а я Майк. И вон там Томас.

— Алек.

Старая и побитая Тойота — выехала на Палестин-стрит, прокатилась по ней немного, затем свернула влево. Прогромыхала колесами по примитивному мосту, затем — затерялась в улочках, ведущих к Садр-Сити. Потом, попетляв немного, въехала в узкий проезд между домами и остановилась, закупорив его.

— Приехали, сэр…

Они выбрались из машины. Майк — постучал в дверь, специально выкрашенную точно под свет стены — сразу и не найдешь.

— Кто? — донеслось приглушенное из-за двери

— Санта-Клаус…

Ночью — Алекс Подольски проснулся от грохота.

В Багдаде — это было обычным делом, грохот взрывов ночью, и тот, кто пробыл в городе больше месяца, мог запросто спать рядом с действующей артиллерийской батареей — иначе можно было вообще не спать — но тут грохотало что-то особенно сильно. И что самое главное — взрывы не прекращались.

Прежде чем оперативник понял, что делать — открылась дверь, синеватый луч галогенного фонаря высветил его — и ЦРУшник полез за Глоком

— Свои — раздался знакомый голос из темноты — сэр, кажется вам лучше подняться. У нас проблемы…

Алекс поднялся — конечно же, он спал не раздеваясь, только идиот будет спать раздетым рядом с Садр-Сити. Вслед за поднявшимся за ним спецом — спустился вниз, на первый этаж. Уже по виду комнаты — парень с ручным пулеметом у окон, второй у рации, химический источник света на полу — понял, что дело дрянь.

— Что происходит?

— Сэр, кажется, вооруженное восстание. Гарри, что там у тебя?

Гарри, который слушал через один наушник обмен по рации и одновременно разговаривал с кем-то по спутниковому телефону Thyraya — повернулся к командиру.

— Сэр, дрянь дело. Я звонил другу в Басре — у них там тоже стреляют. Спартанец и Воин под постоянным обстрелом, они головы поднять не могут, не то, что выслать конвой. Похоже, это повсюду…

Спартанец и Воин — так назывались две ближайшие военные базы США в районе. До Спартанца меньше мили — но в условиях вооруженного восстания — все равно, что до луны…

Подольски — достал телефон, набрал прямой номер агента, с которым должен был встретиться. Это было грубое нарушение техники безопасности — пусть даже Подольски купил телефон на базаре и немного волок по-арабски, чтобы не вызвать подозрение. Но все равно звонить агенту напрямую было нельзя.

Номер не ответил — никто просто не взял трубку.

— Не отвечает. Так, я думаю, что агент в любом случае на связь не выйдет…

И это значило только одно — время уносить ноги из Додж-Сити.

— Твою же мать… Том, что думаешь.

— Время сваливать, сэр. Пока они нас здесь не обнаружили. Они могут начать искать по домам шиитов или суннитов или полицейских — а найти нас. И тогда хана.

— Да понятно. Вопрос, куда двигаться…

— Сэр, я бы пошел на север. Если мыв попытаемся пробиться к одной из баз, то попадем под перекрестный огонь и, скорее всего погибнем. У нас есть коды опознания — но когда творится такое, всем на них насрать, стреляют по всему, что движется. Наше спасение — держаться подальше от заварушки, попытаться выйти из города и вызвать вертолет для эвакуации. Вертолет тоже сможет приземлиться в относительно безопасном месте, когда вокруг шмаляют из РПГ — он не сядет. И нам точно кранты…

— Да заткнись ты. Сэр? — вопрос был адресован к Алексу. Как оперативный сотрудник ЦРУ — последнее слово оставалось за ним

— Уходим — решил Алекс — уничтожить все, кроме оружия и средств связи, чтобы вызвать вертолет. Уничтожить всю секретную аппаратуру.

Один из обеспечивающих иронично поднял брови

— Сэр, да у нас никогда и не было такой аппаратуры. Пара телефонов и рация — все наше барахло…

— Чисто?

— Да. — отозвался пулеметчик у окна.

— Пошли!

Боб — подсвечивая себе фонариком. Который был в мобильном телефоне — выбрался на улицу. Осторожно пробрался к машине, скользнул внутрь, не закрывая дверь, чтобы не хлопнуть. Округ был Багдад, чужой и страшный. Было что-то первобытное в том, как это все происходило. Все начиналось внезапно. Вот нормальные люди, они где-то работают, учатся, ходят на базар, покупают там лепешки, мясо, СД — диски с фильмами. Молодежь торчит в интернет-салонах, которых при Саддаме тут не было. Но вдруг — кто-то дает сигнал и они все разом — хватают оружие и превращаются в настоящих монстров, рыщущих по улицам в поисках крови. Ты можешь жить с соседом бок о бок не один год — но наступит этот страшный час, и он убьет тебя, изнасилует твою жену и дочь, подожжет твой дом просто потому, что ты не такой как он. Это как безумие, как в муравейнике — согласованное и страшное действие. Целая волна насилия, которая катится сейчас по стране — и глупо наказывать потом кого-то, за единичные преступления, потому что все остальные либо делали то же самое, либо хотели.

Машина едва слышно забурчала хорошо отлаженным мотором

— Альхамидулиллях… — пробормотал старший группы обеспечения — по одному, быстро в машину. В салоне сразу ложитесь на пол…

Алекс знал это правило — одно из правил обеспечения безопасности. Но оно сейчас — ему не нравилось.

— Сэр, я должен видеть, куда мы едем…

— Черт с вами… — не стал настаивать армейский — если хотите словить пулю, это ваше дело…

Машина тронулась…

Была дорога, ведущая на северо-восток, параллельно Садр-Сити, но только полный псих сейчас бы решил ей воспользоваться. И ежу понятно, что на этой дороге сейчас полно ублюдков, решивших поиграть в полицейских — и в руках у них АК-47 и РПГ. На первом же блок-посту их вытащат из машины и разорвут. Так что — они ехали внутренними дорогами, стараясь ни на что не нарваться и выбраться из города…

Бои — были южнее и восточнее, то есть в противоположном направлении. Террористы, вместе с присоединившимися к ним полицейскими — атаковали американские базы. Мимо них — по узким улицам проносились пикапы и грузовики, набитые вооруженными до зубов боевиками. Их можно было заранее увидеть по фарам — и они тут же сворачивали в сторону и глушили мотор. Впереди, кровавой полосой — вставал рассвет.

Они уже были почти на выезде из города — когда впереди засуетились какие-то люди. Можно было бы проехать мимо них — но их было не меньше десяти человек и у них были РПГ. В этот момент — зазвонил телефон, так резко, что все вздрогнули.

— Что за нахрен…

Алекс взял трубку

— На связи.

— Черт возьми, мы тебя потеряли…

На связи был непосредственный начальник Алекса, в разговорах упоминаемый как Грей, серый. Он звонил по телефону, который Алекс купил на багдадском базаре и не показывал в отчетах.

— Сэр, тут несколько… опасно.

— Какого черта, где ты находишься? Ты встретился с нашим другом?

Б… тут такое, а он…

— Нет, сэр, он прервал контакт.

— Прервал?!

— Так точно, сэр. Сейчас он или погиб или забился в какую-нибудь нору и молится, чтобы его не нашли. И сейчас не лучшее время для поисков

— Черт возьми где мы?

— Мы у северо-восточной окраины. Пытаемся выбраться из города. Неплохо было бы направить вертолет, сэр для эвакуации.

— У нас тут небольшие проблемы, но я…

— Черт возьми, сэр!

Сильная рука — буквально вырвала трубку из руки ЦРУшника

— Не время.

— Контакт на одиннадцать, идет к нам! — резко сказал водитель.

— Черт…

Похоже, стоящий микроавтобус заинтересовал кого-то из боевиков. Наверное, даже не из бдительности — а просто, чтобы угнать. Но ничем хорошим — им это не грозило. Если начнется пальба — а она начнется — сюда через несколько минут бросится вся округа, подобно тому, как собаки сбегаются на лай.

Три раза черт!

— Сэр?

— Делай тихо.

Бандит был в пяти шагах — когда водитель высунул в окно руку, в которой был болгарский Макаров с глушителем и произвел три выстрела. Боевик упал.

— Вот…

Раздались крики.

— Гони!

Водитель — перекинул коробку на «задний ход» и втопил газ.

— Майк, на шесть! Давай!

— Газу!

Откуда-то спереди — в них полетела ракета РПГ, это выглядело как вспышка — а потом взрыв справа на стене, совсем рядом. Машину сильно затрясло, впереди вспыхнули фары.

— Разворот! — заорал Майк

Водитель тормознул, перекинул коробку на первую, выжал газ, одновременно выворачивая руль. Машина протестующе взревела мотором, но скаскнула вперед и вправо — в проулок…

— Идем!

С обеих сторон — мелькали какие-то то ли постройки, то ли заборы — было плохо видно. Потом — салон высветило фарами сзади и тут — по кузову хлестнули выстрелы.

— Быстрее! Как только можешь! Том, заткни их!

Томас, один из оперативников, вышиб стекло сзади и открыл огонь из РПК. Почти сразу фары погасли, но он стрелял и стрелял. Летели гильзы, пахло порохом, машину мотыляло на кочках как бригантину в шторм.

— Где мы?

— Не знаю, сэр! — проорал Боб, перекрикивая мотор — но если нарвемся на баррикаду — п…ц, все ляжем!

— Мать твою, жми!

Они выскочили на какой-то перекресток, Боб повернул направо, они чуть не перевернулись. Боевики на перекрестке — разбегались, стреляя на ходу. Потом появились два пикапа…

— Сэр, вот если чоппер привяжется… — проорал Боб

— Заткнись!

Это и впрямь могло быть. Чоппер — сленговое название ударного вертолета, это может быть либо Апач либо маленькая Кайова. Но им хватит с лихвой — раскатают по дороге и имени не спросят. Пытаются скрыться, ведут огонь.

Они выскочили на дорогу, тут была баррикада. Бобу удалось вывернуть руль и проскочить — но в лоб им ударили два или три автомата. Проскочили гребаный канал по наведенному американскими саперами мосту — он не был подорван с началом всего этого. Разом разлетелось лобовое, болью обожгло лицо — у ЦРУшника в отличие от спецов не было защитных очков, выдерживающих даже попадание дроби. Боб начал клониться вправо — и Алекс перехватил руль, машина все еще работала — и они неслись хрен знает куда, навстречу рассвету.

Потом — сзади раздался размеренный и сильный, ритмичный грохот, больше похожий на бой барабанов. Но это не барабаны. Это даже не РПГ. Это — ж…

— Сворачивай! — истошно заорал командир группы прикрытия

Алекс, почти ничего не соображая и не видя из-за текущей по лбу крови — рванул руль на себя, они повернули и соскочили с дороги. Машину тут же тряхнуло — а потом, они полетели куда-то вниз, как будто в яму — и во что-то врезались. У Алекса — потемнело в глазах…

— Живой?!

Да, он был жив. Он был живой, он дышал и его сердце все еще билось — хотя возвращаться в этот гребаный мир ему было ох как неуютно…

Было темно, от разбитой машины пахло нагретым металлом, бензином, и почему то грязной водой. Вода — была и в само машине, она доходила ему почти до пояса. Он начал со страхом шевелить сначала одной ногой, потом другой, ожидая ломающей вспышки боли, или того хуже — бесчувствия и пугающей невозможности. Но нет — кажется, ноги были целые, и острой боли, указывающей на переломы — не было.

Здесь была какая-то канава. Глубокая и широкая, несколько футов глубиной, выкопанная экскаватором, который стоял вон там, впереди и как-то защищал их от пуль. От дороги — было несколько сотен футов и с дороги — по ним вели огонь, все небо над ними — было иссечено яркой паутиной трасс. Солировал диско — русский крупнокалиберный пулемет ДШК, настоящее проклятье этих мест. Когда он ведет по тебе огонь — кажется, что мир вокруг тебя разлетается на части, он пробивает стены, машины, иногда даже бетонные блоки. Но тут — они были в безопасности — потому что пулеметчик был на машине, и не мог опустить ствол своего чудовищного оружия ниже определенного предела. Он не видел их точно — но простреливал все пространство перед собой… было видно, что боеприпасов у него много и стесняться не стоит… Остальные — садили из автоматов и пулеметов РПК. Эти — тоже понимали, где находится враг лишь примерно.

— Выбирайся… давай, помогу…

Уцепившись за протянутую руку, ЦРУшник начал выбираться из машины Просто удивительно, как они все не поломались нахрен. Видимо, вода смягчила удар — а канава все таки была не такой глубокой…

Остатки их отряда — а живы, к удивлению были все, только были раненые — прятались за машиной. Радист, держа на весу рацию, пытался достучаться хоть до кого-нибудь.

… линия Зулу, линия Зулу, мы отошли на северо-восток, находимся в северо-восточной части пятидесятого сектора, под огнем противника…

Диско продолжал вести огонь, на их глазах — на экскаваторе с глухим хлопком взорвался бак, полетели искры, неожиданно ярко осветило машину и их, дав ориентир для ведения огня.

— Хватит долбить, все равно ни до кого ни достучишься. Все, уходим по канаве. Огня не открывать, даже в ответ.

Разумное, хотя и не очевидное решение. Иракцы — как стая собак: когда начинает лаять одна, к ней присоединяются все…

Когда они отошли от машины футов на сто — там, где вел огонь ДШК внезапно глухо ухнуло и иракцы сразу прекратили огонь. Кто-то забыл, что мобильность — основа выживания в партизанской войне. И поплатился — вероятно, один из ночных Ф16, дежурящих над городом — сбросил на них пятисотфунтовую бомбу…

— Йе-ху…

— Заткнись, Том… — прохрипел командир — просто заткнись и продолжай идти…

Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы самостоятельно выбираться к какому-то блокпосту, тем более, когда у них были раненые, и когда они потеряли транспорт. По дорогам — как волки, рыскали бандгруппы, а большую часть постов — уже передали иракской полиции. Как потом оказалось: американцы были правы. Через посты на северо-востоке города, на которых большинство составляли шииты — с начала мятежа в город потоком пошло оружие, в основном из Ирана — новенькое. В город вошли отряды Аль-Кодс — спецназа Корпуса стражей исламской революции Ирана. В Садр-Сити американцам противостояли не партизаны — а подготовленные диверсанты. У Ирана — было десять вполне официально существующих лагерей подготовки исламских революционеров, где преподавали предметы типа «как угнать самолет». Им же — самое разумное было забиться в какую-нибудь дыру и дожидаться, пока не придет помощь.

Так они и сделали. С домика, который они нашли — просматривалась дорога и часть Ас-Судайры, небольшого поселения на северо-востоке столицы, по оперативной информации — полностью поддерживающего боевиков. Алекс, как единственный, кто нормально выспался — взялся дежурить у пулемета. Он попытался сделать что-то с порезанным осколками лицом — но все равно было хреново. Лицо как собаки грызли, да еще и грязная, мать ее вода. Он был уверен в том, что после всего этого дерьма, если он останется жив — не миновать госпиталя. Местный климат был таким, что обычная царапина могла привести к угрожающему жизни воспалению. А тут…

За спиной — послышались шаги, Алекс обернулся — это был Майк.

— Не помешаю, сэр?

Алекс покачал головой

Командир группы — лег рядом, пристроив свой Калашников так, чтобы можно было быстро схватить и открыть огонь. Посмотрел в сторону затянутого дымом Багдада… дым стоял сплошной, черным — выделялись места, где были подожжены покрышки. Иракцы быстро сообразили, что американцы воюют только там, где могут что-то видеть — и потому при первой же заварушке начинали жечь покрышки, поджигать солярку и вообще жечь все, что дает дым.

— То еще зрелище, верно, сэр?

— Друг, я такая же бесправная скотинка, как и ты — так что не называй меня сэром. Оставь это для тех, кто все это говно затеял…

— Да уж… — командир группы помолчал, и спросил — откуда вы? Если не хотите, можете не отвечать…

— Ржавый пояс. Один из тех городишек все ничего уже не имеет значения.

— Да уж. А я из Монтаны.

— Горы, благодать…

— Да… — командир повернулся на спину, чтобы видеть небо — мой отец был аутфиттером, охотничьим проводником. Он служил в Морской пехоте и участвовал в высадке на Гренаде. Как он говорил — пинали коммунистам задницы. Как то раз я спросил — па, а нахрена идти в армию мне? Если ты видишь — коммунистов давно нет. Это был, черт возьми, девяносто второй, мать его, год. Я в тот год впервые побывал в Нью-Йорке и трахнул Кристину Малковиц на выпускном. Самую потрясную телку нашего класса. Я хотел идти учиться в Массачусетский технологический — и они меня приглашали, да, сэр. И я спросил отца — а нахрена идти служить. А отец посмотрел на меня и сказал: если не пинаешь задницу ты, будь готов, что напинают тебе. Вот так вот…

Алекс пробормотал что-то неопределенное.

— … а потом — было это долбанное 9/11. Я тогда уже был программистом.

— Ты был программистом?! — переспросил Алекс

— Да, сэр — лениво сказал командир — я и сейчас могу. И после всего что случилось, я подумал, какого черта, этих парней не выловить в сети, нужен кто-то, кто напинает им под задницы. И пошел на вербовочный пункт морской пехоты. Там узнали, что у меня высшее образование и сказали — парень, ты должен быть офицером. А я сказал — нет, сэр, я не хочу быть офицером. Я хочу быть тем самым ублюдком, который пригвоздит их к земле. И вербовщик — а это был крепкий парень — улыбнулся и сказал — тогда ты не ошибся дверью, чувак…

— А как ты попал к нам?

— Я не попадал к вам. Я и есть морской пехотинец. Джи2, разведка морской пехоты. Работаю в рамках программы обмена ресурсами.[83]

Майк помолчал и спросил

— Есть способ выиграть эту долбанную войну?

— Честно? Сбросить атомную бомбу. Никаких других нет.

— Я так и думал… — морской пехотинец помолчал и добавил — как то так получилось, что они перестали нас бояться. Совсем.

Да… как то так получилось. Как то так получилось, что сначала иракцы кидали цветы на танки, а теперь стали кидать гранаты. Как то так получилось, что в стране до сих пор не сложилось нормальной экономики, которая способна была бы прокормить народ. Как то так получилось, что мы сделали ставку на лживых и никчемных подонков, которых поставили у власти и которые теперь набивают карманы. Их лживость и никчемность была очевидна сразу — но почему то никто не обратил на это внимания.

Как то так получилось, что мы не нашли никакого химического оружия, о котором наше правительство говорило на трибуне ООН и даже каким то пробирками трясло. Как то так получилось, что вместе с нами нет ни немцев, ни французов, которые были всегда с нами — а есть только поляки и другие мелкие страны. Как то так получилось, что нашу страну ненавидит и презирает все больше и больше людей. И как то так получилось — что никто не задает вопросов, не пытается что-то исправить — а просто делает вид, что ничего нахрен не происходит. Но делать вид, что ничего не происходит сидя в Вашингтоне и делать вид, что ничего не происходит сидя в Багдаде — несколько разные вещи…

— Что ж… — сказал Алекс — вот мы сейчас и проверим, боятся они нас или нет.

— Что? Вот… черт…

Две машины — приближались к ним, пыля по грунтовке. Одна из них — пикап, белый, новый, кажется, Корпуса гражданской реконструкции, с выбитым взрывом лобовым стеклом и поврежденными фарами. В кузове не было никого, но оно и понятно — никто не будет разъезжать с орудием в кузове, они уже смекнули, что как только пилот вертолета видит вооруженных людей — он имеет право стрелять сразу, а если не видит — то только тогда, когда есть развединформация или прямой приказ. Другая машина — бело-красный седан Ниссан-Максима, точнее — его корейская копия, под названием Самсунг.[84] Этот выглядит неповрежденным, удерживается за пикапом.

— Не стрелять… — прошипел Майк, заметив как сотрудник ЦРУ приложился к пулемету — только по команде. Может, они проедут…

Хотя оба они знали, что нет — ни хрена не проедут. Просто это — слишком удобное место, домик посреди лимонной рощи. Единственное такое удобное место в округе. Им пришлось выбирать между риском обнаружения противником и риском просто быть расстрелянными, не имея никакого укрытия в зарослях. Выбрали, вот, первое.

Снова появился Алекс, сразу залег. Судя по звукам — остальные, кто мог держать оружие, занимали позиции.

— Так, если остановятся — только по команде, ждать, пока они остановятся и выйдут из машин. Все ясно?

— Да, сэр…

— Приготовиться! Оружие к бою!

Алекс очень надеялся что они проедут мимо. Но сукины дети — начали останавливаться…

Из такси — вылезли сразу четверо, все кроме одного — в масках. Еще один — выбрался из пикапа, сдернул брезент с кузова. Начал доставать и передавать остальным какие-то стальные конструкции, похожие на гибрид пулеметного станка и гриля для барбекю.

Сукины дети…

Перед ними — была команда бомбометчиков. В пикапе — было все необходимое для того, чтобы обстрелять американскую базу: примитивные, сваренные на коленке в одной из многочисленных местных авторемонтных мастерских направляющие для снарядов и сами снаряды. Их конструкция — это гибрид палестинского Кассама и русского снаряда Катюша, в отличие от палестинского — он намного мощнее, потому что тут нет проблем ни с взрывчаткой, ни с компонентами для изготовления самодельного ракетного топлива. Взрывчатка — вытапливается из многочисленных неразорвавшихся или просто украденных со складов мин и снарядов. Корпус изготавливается из обрезка водопроводной трубы. Конус — из обычной кровельной жести, из них же — примитивные стабилизаторы полета. Точности никакой — но этого и не надо, такие снаряды нужны для ведения беспокоящих обстрелов. Взрыватель — самодельный, из переделанного запала гранаты. Себестоимость — около двадцати долларов, на базаре продают от тридцати до ста в зависимости от обстановки и активности контрразведки, накрывающей такие подпольные мастерские. Сами подпольные мастерские — часто никак не связаны с сопротивлением, они просто производят и продают то, что пользуется спросом. Деньги на покупку — боевики вымогают у местных бизнесменов, чиновников либо получают из-за границы от лиц, заинтересованных в дестабилизации обстановки, в том, например, чтобы Ирак не вышел на рынок со своей нефтью и не опустил цены на нее. В относительно спокойный день — на провинцию приходится семь — восемь таких обстрелов, значит — расходуется пятьдесят — шестьдесят таких снарядов или около тысячи по всему Ираку в сутки. Результат — один — два раненых, погибшие бывают редко, но напряженность сохраняется и этого достаточно. Если взять цену на ракетный снаряд за пятьдесят баксов и банально перемножить — получается пятьдесят тысяч баксов в сутки. Те, кто торгует нефтью — от ее роста цен получают пятьдесят тысяч баксов прибыли за несколько миллисекунд. Вот и считайте…

Двое боевиков принялись собирать станки для установки ракет — видно было, что они уже делали это не раз и не два. Еще двое — начали доставать из багажника пикапа самодельные ракетные снаряды, больше похожие на удлиненные артиллерийские. В пикапе — за рулем оставался боевик, а в такси — никого не было. Еще один, с пулеметом РПК и в черной накидке, похожей на женскую шаль — настороженно осмотрелся по сторонам, потом сделал два шага вперед, в сторону дома. Возможно, он даже и не заметил ничего, он просто хотел отличить.

— Получайте, суки! — заорал Алекс и нажал на спуск ручного пулемета…

На самом деле морские пехотинцы и лично их командир — совершили серьезную ошибку. Самое серьезное оружие патруля — должно было находиться в руках лучшего и наиболее опытного стрелка, а не в руках того, кто остался дежурить. Майку — следовало заменить сотрудника ЦРУ за пулеметом на своего человека, потому что морские пехотинцы знали порядок действий в критической ситуации. Если речь идет о том, чтобы стрелять в моторизованного противника на уничтожение — следует, прежде всего, вывести из строя его транспортные средства, эта задача более приоритетна, чем даже уничтожение командира. Если транспортные средства выведены из строя — то и противник никуда не денется. Но Майк этого не сделал — и теперь расплачивался за ошибку…

Длинная пулеметная очередь — смахнула боевика с ручным пулеметом и разбросала тех, кто ставил треноги для запуска ракет. Тот, кто выгружал снаряд — выпустил его из рук и снаряд свалился на второго, кажется, на ногу. Второй — нырнул за машину, и его проморгали, все пытались как можно быстрее положить те цели, которые были в зоне видимости. Это позволило исламскому боевику — забраться за руль пикапа, мотор которого все еще работал. Внезапно пикап, так как есть — рванул с места, сопровождаемый пулями. Но сектор обстрела был слишком узким — его закрывали деревья. Уже секунды через две — пикап вышел из-под града пуль.

— Сукин сын! Прекратить огонь!

Командир группы поднялся на ноги.

— Черт!

Радости по поводу отработанной засады не было. Все прекрасно понимали, что это значит. Ушедший боевик означает то, что через полчаса — здесь будет не протолкнуться от мусликов. Дальше по дороге — еще один лагерь американской армии — но не факт, что они рискнут выходить из расположения в такой день, даже услышав выстрелы. Тем более — выстрелы Калашниковых.

— Боб, прикрывай нас. Досмотреть машину, трупы. Пошли.

Трупы боевиков — лежали там, где их настигла смерть, большинство — в таких позах, как будто упали на бегу. Наверное, так оно и было.

— Соблюдать осторожность!

Алексу бросилось в глаза, какие они молодые. Всем, кого они убили — не было еще и двадцати… да какое там — многим, неф акт, что и шестнадцать есть. В Зеленой зоне бытовало мнение, что некие зловредные ублюдки, взявшиеся неизвестно откуда (Марс? Венера?) давали таким вот молодым парням в руки сначала книжку про единобожие и джихад, а потом автомат в руки и говорили: у тебя проблемы в жизни? Ты живешь бедно? Ты не может трахнуть девушку, потому что у тебя нет денег? Все это из-за них! Иди и убей американцев! В этом во всем была одна принципиальная ошибка — за теми, кто брал автомат и шел стрелять — не признавалась автономия. Свобода воли. Как будто бы они ошиблись — но стоит только им объяснить, что к чему — и они тут же раскаются, положат автоматы и начнут строить новый, обновленный демократический Ирак.

Но они, те кто работал на улицах, те кто имел дело с реальными людьми, с людьми улицы. а не с теми диссидентами, что не вылезают из посольства — знали, что все не так. Черт возьми, да он сам только что видел, что все не так. Этих пацанов, похоже — не пустили на передовую, но они купили где-то снаряды типа Бомбометатель и решили запустить их, ублюдки сраные. Сами, понимаете, сами так решили, и даже боеприпасы — они купили на свои собственные деньги, точно так же, как американский подросток их возраста на скопленные деньги покупает старую — престарую машину. Их никто не контролировал никто не гнал сюда — они сами приехали сюда, сами устанавливали снаряды, чтобы обстрелять расположение американских войск. Алекс видел, как они работали, как устанавливали снаряды — перебрасываясь шуточками на арабском, подначивая друг друга. Как парни, делающие радостную, нужную работу.

И поэтому, все деньги, которые они вкладывают в разъяснительную работу, все терки с племенами, с их лидерами, даже журналы, которые издают военные типографии на арабском — это все чушь собачья. Эти парни были здесь, потому что они хотели убивать американцев и имели все необходимое для этого. Они убили их — и это был единственный способ их остановить, черт бы их побрал. Так и надо поступать. Убивать — без счета и без сожалений — или уходить. Третьего — не дано…

Вспомнился недавний план, достаточно идиотский даже для посольства, недавно высказанный на оперативном совещании — начать выпуск Плейбоя на арабском и раздавать его бесплатно. Мол, молодежь на него удрочится и у нее не будет времени воевать. Бред полный, имеющий корни еще в девяносто первом, когда один «умный парень» так же предлагал вместо пропагандистских листовок — сбрасывать иракским солдатам свежий Плейбой. Это была еще первая Буря в пустыне…

— Эй, сэр! — вдруг позвал командира морской пехотинец, обыскивающий такси — кажется, Санта Клаус решил нам сделать подарок, хоть и не время…

Майкл подошел к такси, глянул в багажник. В просторном багажнике такси — стояли два зеленых деревянных ящика с русскими буквами и цифрами, нанесенные по трафарету черной краской. Он не раз видел такое — русские патроны, калибр семь и шестьдесят два. Министерство обороны покупало их для того, чтобы снабжать иракские армию и полицию. Два ящика с патронами — и насколько он помнил, в каждом ящике было больше тысячи патронов.

Похоже, эта сволота мало того, что запускала ракеты, но еще и снабжала мелкие группы боеприпасами.

— Тащите в дом. Все — в дом, включая трупы. Собрать все оружие. Снарядить все магазины, какие у нас есть. Быть готовыми к отражению атаки…

Багдад сверху — почти бесконечная коричневая пустыня, однотипные квадраты домов, буйная зелень садиков и улиц, рваные раны дорог. Черные столбы дыма — отмечают места, где сейчас большие неприятности. Сегодня их много…

Особенно опасно то, что в городе — нет почти никаких ориентиров, ничего, за что можно зацепиться. В центре еще есть за что — та же композиция с двум мечами. А вот в таких районах как Садр-Сити…

— На одиннадцать часов ракетный обстрел!

С его места видно хорошо — самодельные ракеты взлетают почти бесшумно, оставляя за собой хвосты белесого дыма. Их делают в подпольных мастерских, пускают с треног, сваренных из строительной арматуры, с шиферных листов, установленных под определенным углом. Одна такая ракета продается на базаре по двадцать долларов, себестоимость — десятка, наверное. Конструкция позаимствована у палестинцев с местными дополнениями — все таки тут нет блокады и возможности намного больше. Мощность каждой — как несколько гранат три — четыре, точность — совсем никакая. Но точность и не нужна. Главное, что они стоят двадцать долларов на рынке. А их вертолет вместе с ними самими, пролетающий сейчас над всем этим дерьмом — двадцать миллионов. Вот почему — они никогда не выиграют. До тех пор, пока у местных будет хоть двадцать долларов — они не выиграют эту войну…

— Шесть — два, наблюдаю машину с диско на улице, уклоняйся вправо…

Диско — это ДШК, самое мощное оружие, которым могут располагать бандиты — теоретически самое мощное. Даже один Диско в контролируемом районе — чрезвычайное происшествие, на его поиск — направляются все силы. Изъятые диско стоят недешево, а иракским силам безопасности и полиции тоже надо было чем-то вооружаться — поэтому, пулеметы передавали им. Может быть, один из таких опять стреляет в нас…

— Понял…

Первым — летит головной вертолет, канонерский. Это нарушение правил, обычно он держится чуть позади. Он прокладывает путь поисково-спасательному. Сейчас они — закладывают резкий вираж, откуда-то снизу — строчка ярко-алых шаров распарывает небо.

— Сукин сын…

— Он тебя не видит. Бьет вслепую.

Утешение, конечно хреновое…

Они проходят мимо базы. Она под обстрелом, видно, как от разрывов вскипает земля. Такие серые облачка то тут, то там. Серо-черные. Но это еще не самое хреновое — тут человек сто как минимум и два десятка единиц техники — тоже как минимум. Куда хуже — приходится тем, кто находится на небольших выносных постах, которые последний год насаждали в приказном порядке. Это какой-то умник из штаба — придумал новую теорию, согласно которой они могут победить, если смогут до предела сократить срок реагирования на чрезвычайные ситуации на улице. Согласно его концепциям — американцы не должны были сидеть на относительно крупных базах по периметру дурных мест — а создать как можно больше выносных аутпостов немедленного реагирования. Когда на улице происходит нечто плохое — вы не можете ничего предпринять, если ас нет рядом прямо здесь и прямо сейчас. Это называлось «занять территорию». Создание этих аутпостов было объявлено главным приоритетом, каждую неделю количество вновь созданных точек докладывалось командующему, генералу Петреусу. Теперь за все за это дерьмо приходилось расплачиваться простым парням из Миннесоты и Индианы, которые оказались в самой гуще кровавого шиитского мятежа. Если стандартную американскую базу взять просто нереально, даже крупными силами джихадистов — то взять аутпост, расположенный часто в наскоро укрепленном гражданском здании и обороняемый всего парой десятков парней — намного проще. И возможно сейчас — кому-то уже отрезают голову на камеру…

— Спартанец, главная, я Педро-пятьдесят один, спасательный вертолет ВВС, нахожусь прямо над тобой…

— Педро пятьдесят один, окей, вижу тебя прямо на шесть — откликается база — только что, над нами подбили вертолет, в нашем районе действуют группы ракетчиков. У них РПГ и возможно — Стрелы. Не приближайтесь, повторю — не приближайтесь.

— Понял, спасибо за предупреждение

Вертолет берет еще один резкий вираж. НН-60Н, спасательный Ястреб — маневренная и ловкая птичка, способная вытворять в воздухе настоящие чудеса. Однако, против гребаного диско — не спасет ничего…

Они мчатся над домами. Спутниковые антенны, провода — антенны привозят из Китая и устанавливают все, кому не лень, смотрят спутник — прежде всего порноканалы. Синие большие баки с водой — типичный признак Востока. Лежаки — многие спят на крышах…

На улицах — непонятно что. Относительно свободные участки — чередуются с теми, в которых ни хрена не видно из-за горящих покрышек, мусора и машин. Винт вертолета — рвет черный дым, они идут на предельно малой. Бортстрелки, или как их называют «дорганнеры» пытаются контролировать ситуацию остальные — пытаются за что-то держаться. Полет на предельно малой — хорош тем, что у стрелков с РПГ нет времени прицелиться, вертолет пролетает слишком близко. Но какой-нибудь ловкач может и попробовать…

— Какой у них позывной?

— Точка росы…

Внезапно застройка заканчивается, они с ревом пролетают над приведенной в порядок саперным батальоном армии США дорогой. Вслед им — стреляют из Калашниковых…

— Ублюдки… так, начинаем поиск…

Вертолеты расходятся. Нужно сначала найти группу, потом и место для посадки — ни первое ни второе не так то просто. И вдобавок — надо помнить, что топливо — не бесконечно и если они не уложатся во время — то придется возвращаться, чтобы потом — если получится — попробовать еще. Есть посадочные площадки и на базах, должен быть там и запас топлива — но сегодня все базы под обстрелом…

— Радиоконтакта нет…

— Сэр, на час от нас. Похоже, что-то серьезное…

С воздуха — почти никогда не бывает видно, что нахрен происходит. Если, конечно, не зависнуть — но это чревато попадением ракеты РПГ. Каждое подразделение, каждый солдат армии США — знает правила опознания при контакте с силами ВВС. В данном случае — проблема усложняется тем, что группа, которую им предстоит забрать — low profile — то есть гражданском, на гражданском транспорте, маскируется под местных. Их миссия заключалась в том, чтобы то ли обеспечить контракт с агентом в красной зоне, то ли забрать агента из красной зоны. Что-то пошло не так… и теперь вся эта гребаная страна и- одна большая красная зона…

— Внимание, на час — серьезная перестрелка, наблюдаю огонь РПГ.

— Вас понял, отклоняюсь, занимаю позицию на десять…

— Понял. Я попробую немного снизиться…

— Сэр, я поймал их волну! — закричал штурман — они работают на гражданской частоте, код — Белая звезда.

— Это они.

— Они видят нас на пять, находятся в доме под сильным обстрелом…

— Вот. б…

Вертолет резко отворачивает в сторону, мимо — проноситься что-то, оставляя дымный след в воздухе…

— Чуть не попали…

— Отойди в сторону, начинаю работу…

— Тебя понял. Боб, запроси, есть ли у них посадочная.

— Понял…

Вертолет отходит левее и занимает позицию, чтобы не столкнуться с прикрывающим вертолетом. С него — работает Минигнан по правому борту разнося внизу все, нахрен…

— Сэр, Точка росы докладывает, у них нет посадочной, нет карты местности, они заняли первое попавшееся здание…

— Твою мать… Двойка, как слышишь…

— Первый, я все слышал. Я попробую поискать посадочную вблизи, а ты займи мое место…

— Двойка, окей.

Вертолет делает широкий заход по дуге…

— Бортстрелкам готовность.

— Левая дверь — горячо.

— Правая дверь — горячо.[85]

— Ракета на четыре!

— Вот же…

Еще одна ракета проходит мимо. Боевики — проявляя упорство и настойчивость пытаются подбить американский вертолет. Их можно понять — за сбитый американский вертолет награда сто тысяч долларов.

Рычит Миниган. Это самое грозное оружие ВВС в малом калибре, настоящее овеществленное превосходство. Пулемет с вращающимся блоком стволов, регулируемый темп стрельбы от двух до четырех тысяч выстрелов в минуту. Известен еще со времен Вьетнама, по оценке — примерно в пять раз эффективнее обычного бортового пулемета. Все что выше — это уже почти пушки. Типа GAU-19, трехствольного пулемета калибра 12,7, которые ставятся как средство огневой мать ее поддержки в проем двери. Но и Миниган — штука, с которой лучше не связываться. Когда он стреляет, звук выстрелов не похож на обычную стрельбу. Просто темп стрельбы столь велик, что отдельных выстрелов не слышно и все это напоминает работу бор-машины. Или какого-то станка…

— Точка росы говорит — отлично пошло! Просят подкинуть огонька левее, обозначат трассирующими.

— Понял…

Снова Миниган. Потоком сыплются гильзы…

— Двойка, я единица, нашел площадку, сто сорок ярдов к востоку, снижаюсь…

— Понял, я обеспечу…

— Вот черт!!!

В экипаже спасательного вертолета ВВС — всегда есть человек, который следит за напарником — вторым вертолетом — визуально, что бы тот не делал. Это нужно для того, чтобы эффективно работать в паре, и чтобы безопасно выполнять некоторые стандартные процедуры — они требуют тесного сближения, и не исключено тяжелое летное происшествие — поэтому, пилотов всегда страхуют наблюдатели. Наблюдатель заметил, как на том месте, где снижался второй вертолет — хлопнули несколько взрывов, вспышки — и все затянуло дымом…

— Вот суки! Сэр, у них там кажется айрам, или что-то еще хуже!

IRAM, она же lob bomb, improvised rocket-assisted mortar — самодельная бомба направленного взрыва. Одна из самых худших штук, какие только есть. В качестве основы такой бомбы — используют газовый баллон со срезанным верхом, металлическую бадью, металлический таз. В них — вытапливают взрывчатку, делают так, чтобы поверхность взрывчатого вещества — была вогнутой, чтобы добиться кумулятивного эффекта. Сверху же — ставят детонатор, если необходимы еще поражающие элементы — то рубленную крупными кусками строительную арматуру. Такие штуки ставят на обочинах дорог — они пробивают броню боевых машин, может пострадать даже сверхзащищенная саперная машина. В последнее время — отмечены случаи, когда боевики отслеживали места снижения вертолетов Коалиции и вкапывали там бомбы в землю, ставили на крышах домов, маскируя мусором, иногда нападали на патруль специально для того, чтобы прилетел вертолет медэвак. Такие мины — при взрыве — выбрасывают направленный поток крупных осколков, они могут быть опасны на сто футов и больше — этакая примитивная версия русской противовертолетной мины ПВМ. Цель — повредить вертолет на посадке или зависании, серьезно повредить, чтобы он не удержался в воздухе и потом добить. Сукины дети — с каждым месяцем становятся все опаснее и опаснее.

— Айрам?!

— Так точно, сэр!

— Ты видишь их?! Черт, ты видишь их?!

— Нет, сэр! Кажется… да, вижу…

Из дымного облака — поднялся вертолет, он летел неуверенно, как то боком — но набирал высоту. Вслед — из зеленки неслись огненные трассы.

— Пятьдесят первый, ты слышишь меня?! Пятьдесят первый, ответь пятьдесят второму!

— Пять — один, это Лидер, что у вас происходит, доложите…

— Сэр, это пятьдесят первый. Они поймали нас… поймали.

— Пятьдесят первый, ты цел, ответь?

— Зацепило… немного, но я держусь. У меня утечка в гидравлике, но пока держимся. На борту есть раненые, вертолет пока слушается…

— Пять один, это Лидер, слушай мою команду. Прервать выполнение задания, идти на базу, либо сядете на площадке Спартанец — главная. Пятьдесят второму сопровождать пятьдесят первого, как поняли?

— Сэр, это Пятьдесят первый, а как же наземная группа…

— Бронекавалеристы уже вышли, но попали под обстрел, они примерно в трех милях севернее. Они позаботятся о наземной группе.

— Сэр, вопрос — расчетное время прибытия конвоя?

— Э… неизвестно, пятьдесят первый…

— Сэр, это пятьдесят второй. Запрос — разрешите остаться и подобрать наземную группу в одиночку.

— Пятьдесят второй, здесь Лидер — отрицательно, повторяю — отрицательно, ваш запрос отклонен. Район слишком опасен, повторяю — слишком опасен. Мы наблюдаем за этим местом, по нашим данным — туда идут боевики с города, несколько групп. У вас нет огневой поддержки, мы направим в этот район Апачи, как только будет такая возможность. Приказываю сопровождать пятьдесят первого, подтвердите получение приказа.

— Отрицательно, сэр.

— Что?! Какого х…, пятьдесят второй, возвращайтесь на базу, это приказ, подтвердите! Вам нельзя там находиться!

— Сэр, мы не бросим парней на земле!

— Двойка оставайся… — это был голос пилота пятьдесят первого — я, мать их всех, справлюсь…

— Я сброшу вас, как смогу. Поддержу вас огнем, когда будете пробиваться к нашим. Потом — выйдете к дороге, я подберу вас.

Капитан ВВС США Алан Салливан, командир группы парашютистов — спасателей — хлопает пилота по плечу, поворачивается. Показывает большой палец, и ладонью вниз. Готовность к десантированию.

Экспрессом — прямиком в долбанный ад.

— Готовность!

Дверь едет вправо, за ней — двенадцать футов, и зеленка. Гребаная зеленка.

— Пошли!

Они падают вниз бросают снаряжение. По штатному расписанию — парашютистам — спасателям не полагается пулемета, они все вооружены автоматами, а поддерживает их — огонь с вертолетов. Однако, последним — вниз летит тяжеленный рюкзак с притороченным к нему югославским пулеметом М84 — почти точной копией русского ПК.

— Есть!

— Есть, десант на земле! — кричит выпускающий

Вертолет тут же начинает набирать высоту, их, на земле — обдает грязью и давящими воздушными потоками от винта. Они разбирают снаряжение — быстро, как только могут. Как только боевики поймут, что вертолет высадил десант — они попробуют блокировать их, прижать к земле6 огнем и заставить обороняться — с призрачными шансами на победу. Чтобы оставаться в живых — надо постоянно двигаться, стрелять, навязывать противнику свой рисунок боя.

— Все готовы?

— Так точно.

— Приземлились без вывихов, растяжений и переломов — уже хорошо. Это удача.

Где-то справа — из зарослей взлетает ракета РПГ. Зеленка — она теперь спасает не только иракцев — но и их. Иракцы тоже теперь — не видят их и находятся в неопределенности.

— Двинулись!

Они бегут по зарослям — некогда это была плодоносящая роща, но теперь она разрослась и не везде можно пройти. Но они проламываются — и иракцы не стреляют по ним, потому что не видят.

Обрез рощи. Стрелки — серые куртки, какое-то снаряжение — они стреляют и не знают, что смерть приближается к ним сзади. И по ним тоже стреляют — из здания, с одной точки, только чтобы остановить. В последний момент — один из иракцев — оборачивается, пытается что-то закричать — но валится, срезанный автоматной очередью. В размеренный грохот Калашниковых — врывается сухой стрекот М4, иракцы — не успев ничего сделать, валятся как снопы, срезанные автоматными очередями. Вот это — и есть война, мать их. Что-то мы совсем охренели с равными возможностями…иногда, судя по тем приказам, какие идут из Зеленой зоны, начинает казаться, что проникшие в армию либеральные ублюдки начинают требовать предоставить и противнику равные возможности убивать американских солдат. Такое ощущение, что кто-то в штабе стесняется того, что у нас есть самолеты и танки — а у этих ублюдков только мины и РПГ. Стесняется того, что в боевых донесениях — мало потерь… хотя какое к черту мало?! Стесняется того, что мы можем убивать сукиных сынов как в компьютерной игре — не давая ни единого шанса ответить. А не пошел бы он!? Вот это — и есть настоящая война, мать ее. Когда ты жив — а твой враг нет. И чем больше трупов этих сраных ублюдков — тем лучше. Если они во что-то верят так сильно, что готовы за это умереть — хрен с ними, пусть подыхают. И чем больше таких — тем лучше, ведь убивать — чертовски забавно.

Верно?

Из здания — бьет Калашников, все падают — рядом с трупами…

— Сукин сын!

Один из парашютистов — бросает зеленую шашку — свои…

Чертовы сукины дети…

Небольшое, построенное из бетонных плит при Саддаме здание — кажется, тут то ли смотритель жил, то ли система орошения всего этого хозяйства строилась — если на что и похоже, так наверное, на Аламо.[86] В стенах — дымятся проломы, проделанные выстрелами РПГ, под ногами — автоматные гильзы, их так много, что не пройти, они хрустят под ногами. От порохового дыма — щиплет нос. И защитники этой крепости — чертовы сукины дети, перевязанные, грязные — но не сдавшиеся.

— Черт возьми, вы кто такие, парни. Поверить не могу, что из ЦРУ. Вы что, котики?

— Морская пехота, сэр…

— Сукины дети… У нас подбили один вертолет, но в оставшемся хватит места на всех. Только надо пробежать немного — вон туда, на дорогу. Кто может идти?

— Только я и вон он, сэр.

Они даже раненые — держали позицию. Хотя если так продумать — а был ли у них другой выход? Сдаться местным — верная смерть…

— Окей. Так… двигаемся… — капитан парашютистов-спасателей огляделся и определил направление — вон до той машины, окей, парни? Дальше — сядем на вертолет и улетим отсюда к чертовой матери. Он сядет на дороге, чтобы забрать нас. И мы уберемся отсюда…

— Окей.

— Сэр, кто-то должен держать позицию здесь. Иначе, нас отрежут. Надо заставить их атаковать две точки одновременно, тогда они распылят силы, и есть возможность выскочить.

Капитан оценил — идея здравая.

— Отлично. Кто остается.

— Мы двое.

Капитан прикинул — один совсем гражданский, но судя по виду — отбивался всерьез.

— Боб, прими командование. Я тоже остаюсь…

Боевики — навалились почти сразу.

У них было несколько Калашниковых, и они метались от бойницы к бойнице, стараясь показать, что их больше, чем есть на самом деле. Боевики — наступали со стороны зеленки, они отлично понимали, что выйти на дорогу верная смерть — их срежут с вертолета, только и всего. Поэтому — раненых можно было относительно безопасно переправить на дорогу, где должен был весть вертолет…

— Черт, откуда у вас столько патронов… — спросил капитан, тоже стреляя из Калашникова, чтобы не тратить свои

— Позаимствовали у местного населения.

— Черт бы их побрал…

— Что в городе?

— Полный п…

В нескольких десятках ярдов от их форта Аламо — поднялся ракетчик с трубой на плече. Кто-то выстрелил в ту сторону, но не успел.

— Входящий!

Все упали на землю. Осколочно-фугасный — ударил по стене подобно огромной кувалде, вывалил ее часть, все покрылось дымом и пылью. Что-то падало сверху… а то ли еще откуда и в голове — ничего кроме звенящей тишины.

— Все целы?

Капитан — поднялся на колени, около него — каким-то образом оказался ручной пулемет и в нем что-то было. Через пыль — он заметил движение и дал длинную очередь, вывалив все, что оставалось в диске. Кажется, кто-то упал.

— Аллаху Акбар! — заорал кто-то в зеленке.

Капитан отсоединил пустой диск, присоединил рожок. Кто-то схватил его за плечо.

— Ты… как. Ты… черт возьми… как.

— Отступай… занимай позицию за стенами… на… периметре

— Входящий! — заорал кто-то.

Ракета — прошла выше стен, улетела куда-то вдаль.

— Валим отсюда! Валим!

Капитан решил, что да, надо валить. Он дал очередь в сторону зеленки, встал и пошел в сторону дороги. И даже не упал, хотя голова шла кругом…

— Пять один, здесь Лидер, доложите обстановку. Вы не выполнили приказ и ставите под угрозу свои жизни и технику…

— Лидер, в зеленке активное сопротивление, множественные огневые точки, огонь автоматов и РПГ. Мы нашли площадку, подберем своих и уйдем отсюда…

— Ракета слева! Ракета! — закричал пулеметчик

Возможности для маневра почти не было — но ракета прошла выше.

— Сукины дети…

— Вижу дружественные войска! Ковбои на дороги! Ковбои на дороге!

— Лидер, видим дружественные войска. Идет за ними.

— Сэр, у нас утечка в гидравлике.

— Сделай что-то с этим…

— Площадка!

Под огнем с зеленки — вертолет приземлился справа от дороги, не выключая двигатели. Пулеметчик — открыл огонь из Минигана, хотя на земле это делать было строжайше запрещено.

— Ганнеры, вопрос — кто видит дружественные войска.

— Сэр, они на подходе. Один внутри. Двое внутри…

— Сообщи, когда все будут на борту. Мы должны взлететь…

— Еще один! Еще один!

— Господи…

Автоматные пули — чиркнули по блистеру

— Вот ублюдки…

— Сэр, надо выбираться отсюда. Они нас тут похоронят…

Вместо ответа — командир достал из кобуры на груди автомат МР7 и переключил его на режим огня очередями. Пилоты спасательных вертолетов — недавно получили эти автоматы вместо ранее использовавшихся пистолетов, совсем не годных в современном бою.

— Ганнер слева…

— Сэр, десять человек на борту.

— Ракета на час!

Снова заработал Миниган и автоматы. Ракета пролетела перед самым вертолетом, пилоты видели серый след от сгоревшего пороха перед самым носом. Парой ярдов правее и было бы прямое попадание в кабину…

— Надо взлетать! Надо взлетать, господи!

Первый пилот и так понимал — пристрелялись. Следующая ракета — попадет прямо в них, ракетчики — подошли уже вплотную к обрезу зеленки.

— Взлетаем. Педро пять — два взлетает.

Вертолет трясло, педали ощутимо потяжелели по сравнению с нормальным их ходом — но вертолет оторвался от земли, поднимая тучу пыли и грязи роторами.

Их последний рубеж обороны — они залегли в канаве у дороги, вдвоем. Основная группа — уже уходила к вертолету, каждый нес раненых…

— Черт… Они не отступают…

Боевики — судя по всему, уже заняли их линию обороны, их форт Аламо. Остается надеяться только на то, что все это было не зря.

— Давай…

Вместо ответа ЦРУшник — он был как заговоренный — потянул на себя пулемет,

— Давай, иди первым. Ты хреново выглядишь. Я прикрою.

— Вообще, это я должен тебя спасать.

— Черт возьми, иди!

Спасатель отпустил пулемет. Затем — выдернул из-за пояса два магазина от АК — все что у него осталось после прорыва.

— Тридцать секунд. Потом иди.

— Давай!

ЦРУшник — открыл огонь, капитан — побежал к вертолету. Огонь из зеленки вели, но он ослаб — все таки, они здорово проредили их ряды. Уцелевшие — не высовывались…

Лоадмастер, он же пулеметчик — руководил погрузкой. Когда подбежал капитан, он схватил его, проорал в самое ухо.

— Мы перегружены! Надо взлетать!

— Что?

— Надо взлетать!

— Ракета на час!

— Там еще один!

— Что?!

— Черт возьми, ракетчик.

Оглохший лоадмастер решил, что с него достаточно — он запихнул капитана в вертолет и забрался сам как раз тогда, когда он начал подниматься в воздух. В десантном отсеке — раненые были побросаны на пол, все держались, за что удавалось держаться. Никто ни о чем не думал, кроме того как выбраться нахрен отсюда…

Он посмотрел в раскрытый люк, увидел, как обернулся этот самый ЦРУшник, как он побежал к вертолету и на ходу со всего размаха упал. Вспомнил, что у него есть — автомат, три, кажется, магазина к нему, пистолет и к нему что-то есть. И, оттолкнув руку лоадмастера, он бросил себя вперед и выпал из вертолета.

— Один на земле!

— Что?!

— Один на земле! Сэр, мы не всех подобрали!

— Пятьдесят второй, что там у вас…

— Сэр, один ковбой на земле, он ранен! Ранен и под обстрелом!

Никто не заметил, как командир группы — проверил свой автомат. Поняли только тогда, когда он вывалился из с трудом набирающего высоту вертолета с высоты в семнадцать футов…

— Два на земле!

— Черт, он пошел за ним! Капитан пошел за ним!

— Какого х…?! Какого, б…, х…?!

— Кэп пошел за гражданским! Он спрыгнул!

— Сукин сын!

— Огонь на подавление! Прикрываем его!

— Чертов сукин сын! Он что, совсем придурок?!

— Прикрываем его! Огонь по зеленке!

— Посадочная зона справа! Справа!

— РПГ на три!

Еще одна ракета.

— Они идут! Идут!

— Корзина повреждена, сэр!

Первый пилот — был перфекционистом в своем деле. И просто не хотел — улетать, оставив двоих своих, это было бы поражением. И потому — он направил вертолет на посадку…

Все было как в гребаном учении. Или в кино — Черный ястреб сбит — два, мать его так. Только он был не Шугарт и не Гордон. А всего лишь ублюдок, пытающийся удержаться в седле.

Ударился о землю он — он, и шестьдесят фунтов снаряжения — так, что сначала он подумал, будто сломал что-то. Но размышлять над тем, так это или нет — времени не было — он побежал через поле к изрешеченному в хлам багдадскому такси, неизвестно как тут оказавшемуся — потому что это было единственное укрытие на дороге. Тот ублюдок из ЦРУ — был жив и пытался ползти, по нему никто не стрелял — огонь вели по вертолету, в шесть или семь стволов.

На ходу, он вскинул свой автомат, поймал на красную точку мелькающие вспышки — били из АК-47 — дал длинную очередь. Вспышки погасли. Перенес огонь на второго, израсходовав весь магазин — это на учениях стреляют одиночными и двойками, а тут по невидимому в зеленке противнику надо выпустить полмагазина, чтобы забыть о нем хоть на время. Сменил магазин — после чего, вертолет зашел другим бортом и врезал по зеленке из Минигана, на котором еще был боезапас. Пока муслики перегруппировывались и собирали силы — он вскочил и большими скачками понесся к лежавшему в поле раненому.

— Хреновое место, чтобы разлеживаться, друг…

— Я думал… вы меня тут оставите.

— Ты плохо думаешь о ВВС США, парень.

Он схватил его за плечи и стащил в какую-то канаву, видимо оросительную канаву. Посмотрел на ногу… если быстро доставить к хирургу, то жить будет. Разбираться было некогда, он выхватил турникет, который всегда был в нагрудном кармане, надел на ногу и перетянул изо всех сил. Остальное — сделают уже на борту…

— Брось автомат, парень. Там все равно ни хрен нет. И пойдем домой

— Вот уж нет, нахрен…

Черт…

Вертолет — снова заходил на посадку, с него били в несколько стволов по зеленке. Спасатель ВВС — стащил с себя ремень своего автомата и протянул его раненому ЦРУшнику.

— Тогда прикрывай нас, окей?

— Окей.

Парашютист — спасатель — взвалил раненого на себя — на курсах подготовки они таскали так бревна, низко пригнулся, чтобы сделать свой силуэт менее заметным для стрелков противника — и побежал к садящемуся вертолету…

Мятеж подавили где-то на третий-четвертый день, он просто выдохся. Официально — Соединенные штаты и их союзники в виде международной коалиции и активно формирующихся армии и полиции — выиграли этот бой, на самом же деле он стал подобием Наступления Тет — времен далекого уже сейчас Вьетнама. Тогда — вьетнамцы ничего не захватили, потеряли в несколько раз больше людей, чем обороняющиеся американцы и южновьетнамцы — но именно тогда, после наступления Тет стало понятно, что мира нет и не будет. Им не выиграть эту войну.

Вооруженный мятеж иракских шиитов показал, что на спешно сформированные иракские органы власти, армию и полицию полагаться нельзя вообще. До половины иракских полицейских — перешли на сторону боевиков. Мятеж показал, что в иракском обществе отсутствуют силы, серьезно поддерживающие американцев — за исключением курдов, национального меньшинства, жаждущего создать свое государство и готовые поддерживать любого, кто может им в этом помочь. Даже шииты, которых угнетал режим Хусейна и которых освободили американцы — ненавидели их и готовы были убивать.

Стало понятно, что надо вырабатывать стратегию ухода. Как можно быстрее.

Генерал Дэвид Петреус — сел за стол переговоров с теми, кто только что убивал американских солдат и добился с ними договоренностей. Америка платит вождям шиитов деньги, а вожди шиитов не призывают к новым восстаниям и поддерживают порядок в своих общинах. Вожди шиитов важно согласились — они уже начинали понимать, что такое демократия и готовились к уходу американцев, понимая, что их большинство. Про то, что надо уважать и права меньшинств — никто не думал.

Примерно через год после этого — Джордж Буш представил стратегию ухода США из Ирака: в стране должны были остаться несколько крупных американских баз и как минимум двадцать тысяч человек американского военного персонала — причем американцы не хотели платить Ираку за аренду земли под базы. Иракское правительство — отказалось принять этот план в оскорбительной форме. Сам Джордж Буш — стал одним из самых ненавидимых людей в США, после президентских выборов — толпа людей пошла к Белому дому, скандируя лозунг «В Техасе заждались домой одного дурачка». Смена власти была практически предрешена — в США был избран первый чернокожий президент со средним именем Хусейн. Первое, что он намеревался сделать — прекратить войну в Ираке на любых условиях. В 2009 году — американские войска вышли из всех населенных пунктов Ирака, сосредоточившись на охраняемых военных базах. К концу 2011 года — американская армия полностью покинула Ирак. За собой — она оставляла пять тысяч убитых, тридцать тысяч раненых и искалеченных, взбудораженную страну и очевидное поражение. Американская кампания Свобода Ираку — закончилась поражением Соединенных Штатов Америки. Огромное влияние в Ираке — приобрел главный геополитический противник США в регионе — Иран.

В 2012 году стало известно, что в программное обеспечение самолетов F16 закупаемых Ираком были внесены дополнения, позволяющие дистанционно отключать его при необходимости. Стало понятно, что оружие у США закупать нельзя. Ирак анонсировал закупку оружия у России более чем на четыре миллиарда долларов: системы ПВО, самолеты Ми-29 и вертолеты Ми-28Н — Ирак стал первым их зарубежным заказчиком. Точно такой же крупный контракт был заключен и с США — но на поставку менее критичных систем вооружения.

В две тысячи тринадцатом году — иракское отделение Аль-Каиды и сирийский Фронт ан-Нусра объединились в единую организацию и объявили Ираку джихад. За 2013 год — в результате террористических актов три с половиной тысячи граждан Ирака погибли и более двадцати пяти тысяч были ранены. Под контролем организации Аль-Каида оказались некоторые сельские и даже городские районы Ирака. В том же году — движение Техрик Талибан Пакистан объявило джихад России.

В две тысячи четырнадцатом году Россия и Иран заключили соглашение о мире и взаимной помощи. Это было ответом на разнузданно агрессивные действия США и началом выстраивания наступательной политики в регионе.

В две тысячи пятнадцатом году — Ирак и Россия заключили первое из серии соглашений на поставку Ираку различных систем вооружений. В их числе были новейшие ракетные комплексы Бал и Клуб (земля — море и земля — земля), самолеты Су-30 и ракетные системы С350 и С400. Эти закупки — позволяли Ираку простреливать весь Персидский залив и были опасны даже для американских авианосных групп. Одновременно с этим иракское правительство, чтобы не злить Вашингтон — договорилось о расширенном присутствии США и выделило три небольших военных базы под американские военные инсталляции. О размещении на базе Балад — речи не шло: там теперь иракские ВВС осваивали новую технику.

Одновременно с этим — в Ираке появились отряды армейского спецназа и спецназа внутренних войск России. За первый год войны — они уничтожили больше восьми тысяч боевиков, потеряв тридцать пять человек убитыми. Иракское правительство — вернуло себе контроль над всей территорией страны. Используя опыт Кавказа — русские за год выбили наиболее активных боевиков и загнали оставшихся в подполье.

В 2015 году — организация Аль-Каида объявила России джихад, и назвало Россию главным врагом ислама…

Что же касается той перестрелки в иракском пригороде — большую часть данных о ней засекретили. Согласно полученным разведкой морской пехоты данным, в перестрелке участвовали боевики организации Аль-Кодс — зарубежного террористического отделения Корпуса стражей исламской революции Ирана. Согласно полученным разведданным — в бою погибло семьдесят с лишним боевиков.

Капитан ВВС Алан Салливан был произведен в майоры и удостоен высшей награды США — Ордена Почета Конгресса. Алекс Подольски, координатор операций ЦРУ — был удостоен ведомственной награды ЦРУ — медали «За отличие в разведдеятельности».

Оставалось надеяться — что все это и впрямь было не зря.

Иракский Курдистан Ликвидация 3 10 июля 2019 года За день до саммита

Этот компаунд — располагался в горах, в районе немного севернее города Дохук, на самой границе с Турцией. Место довольно оживленное в прошлом, сейчас несколько поувяло — когда в Ираке были серьезные проблемы, через эти места шла активная приграничная торговля, дорога в Турцию была даже более оживленной, чем дорога в Иорданию. Турки покупали по смешной цене горючку в двухсотлитровых бочках, а взамен — везли в Ирак всякую дешевку, в основном это или продовольствие или трикотаж. В немалой степени турецкий экономический рост девяностых — начала нулевых был поддержан именно этим, крайне несправедливым обменом. Это же — снизило напряженность в малоразвитых, горных районах Турции — у людей, в основном у курдов впервые была прибыльная работа. Потом — все обратилось вспять, большинство турецких курдов вышли из горной Турции и поселились здесь, основав большие деревни и даже новые городки. А сейчас — в Турции, из-за исламского правления и усугубляющегося раскола в обществе было все хуже, в Ираке, несмотря на вялотекущую войну — все лучше, и вот — поток товаров поворачивался уже в обратную сторону. Но горы — так и остались горами: невысокие, чаще всего с покатыми, не обрывистыми склонами, покрытыми хорошим лесом, в основном горной сосной. Люди жили, возделывали поля, рубили лес на продажу, в том числе даже и в безлесную Аравию, где он стоил очень дорого, ездили в город, работали на небольших фабриках, отправляли детей в столицу, где можно было надеяться на лучшую жизнь. И наверное, так и должно было быть… так и должна была проходить жизнь, несмотря на заверения бесноватых мулл, что смысл жизни человека в джихаде. Джихад это хорошо… вот только, как говорят другие, давшие своим народам нечто лучшее богословы — главный джихад в жизни это джихад против самого себя, против своей джахилии.[87] И наверное джихад хорош до тех пор, пока кроме джихада — ничего в жизни и не остается…

Это место — когда-то было небольшим заводиком, занимающимся шлифовкой мрамора. В курдских горах — были залежи мрамора, небольшого, но очень хорошего качества, его разрабатывали в основном в частном порядке. Потом, когда началась блокада, и мрамор стало нельзя вывезти, а здесь, в Ираке он не представлял большой ценности — это место превратили в транзитный склад для турецкого ширпотреба, а оборудование — продали в Турцию же, по цене лома. Заниматься мрамором — уже никто не хотел.

Потом — иссяк и этот источник дохода, и база захирела, пока не пришла совсем в негодность. Но недавно — новые хозяева начали приводить ее в порядок. Чем они собирались заниматься — никто не интересовался: это было не принято, да и смысла не было. Долгие войны, беженство, опыт изгоев и опыт оккупации — отучил людей задавать вопросы друг другу.

База принадлежала МОССАДу. Но считалась «общим активом» и за нее — вносили свой пай многие. Больше всего — конечно же, ЦРУ США. В последнее время усердствовали французы. Гибнущая, но не погибшая до конца империя, пропитанная духом «либералите, эгалите, фратерните»,[88] империя, в которой королей запросто отправляли на плаху, а чернь не раз врывалась во дворцы, империя, где оболганным и изгнанным умер последний великий француз, генерал Шарль де Голль — эта империя играла в новых раскладах на Востоке существенную и зловещую роль, намного более существенную, чем это представлялось. Они даже учили ЦРУ как действовать в новом мире, полном беззаконного насилия и тайных, грязных дел.[89] Адская смесь толерантности, примата идеологии и принципов над здравым смыслом, борьбы за господство в Европе с все решительней клонящейся в сторону России Германией, безответственного евросоциализма, тормозящей экономики и новых колониальных устремлений — делали французов одними из основных игроков в таких критических районах, как иракский Курдистан. Их цель, вместе с МОССАДом и ЦРУ — повторно дестабилизировать Ирак, затем через него — Сирию, Иран и Ливан. Расклад на будущее был ясен: Франция получает Сирию и в перспективе Иорданию, а так же допускается к проектам на территории Ирака и Ирана. США получают в полуколониальное подчинение Ирак и Иран, но так как у США не было опыта колониализма — понятно, что это не обещало ничего хорошего ни Ираку, ни Ирану, ни самим США. А над всем — должен был стоять Израиль, одновременно получавший и отсутствие угроз на границах, и в перспективе рынок сбыта для своих товаров — безграничный. На пути — стояла только одна страна — Россия. И те, кто ориентировался на нее в Ираке и на Востоке в целом. Сокрушить их — было задачей тех групп, которые готовились на бывшем заводе по производству мраморных плит и в карьерах, где добывали мрамор. Всем этим — занимались сотрудники МОССАДа и восемь французских оперативников из Иностранного Легиона — выходцев из Алжира или французских мусульман. Они же были наиболее эффективными среди инструкторов. То, чему они учили молодых курдских суннитов — курдов было полно в полиции, армии, госбезопасности, а курд курда всегда пропустит — саботаж, сопротивление, инфильтрация, уклонение. Уже были готовы несколько боевых групп, которые после Саммита глав государств нанесут ряд точно выверенных ударов по критически важным объектам и внесут достойный вклад в обстановку кровавого хаоса в стране. Хаоса, который для правительств ряда стран был лучше, чем сильная власть и довольно мягкая тоталитарная диктатура, что-то вроде итальянского корпоративистского фашизма.

Свершиться этим планам — было не суждено. Только в последний момент Карим, парижский мусульманин и боец разведки второго парашютно-десантного полка Иностранного легиона услышал далекий гул винтов. Может, и остальные слышали — да только привыкли, что авиация всегда на их стороне и не обращали внимания. А Карим, еще готовивший отряд для штурма президентского дворца в Дамаске — внимание обратил.

— Угроза с воздуха! — крикнул он по-арабски и бросился к стоящему в ряду других таких же, накрытому брезентом Ниссану.

— Что он говорит? — резко поднял голову от забарахлившего дизель генератора Илья, сын переселенцев из СССР, прошедший школу Шальдаг,[90] а теперь работающий на МОССАД.

— Говорит… о, Аллах!

Помогавший ему курд ничего больше крикнуть не успел — первая ракета Штурм с термобарической головной часть, запущенная с борта ударного вертолета МИ-28М2Э достигла цели. Весь третий этаж небольшого, не знавшего уже двадцать лет ремонта здания — одновременно вспыхнул огнем, ударная волна вынесла стеклопакеты из всех окон разом, полыхнуло пламя. Вторая и третья ракета — уходили по первому этажу и здание — начало рушиться под себя, исторгая пламя.

Вертолет продолжал вести огонь, выпуская ракету за ракетой. На территории бывшей фабрики — воцарился настоящий ад…

Шесть небольших вертолетов Робинзон-66, к которым по бортам были прикреплены скамьи на три человека каждая — пройдя долиной на предельно малой высоте, внезапно появились над целью. В отличие от больших вертолетов — эти могли приземляться на любом пятачке, простой и высоко поднятый над кабиной винт — облегчал посадку. По вертолетам — открыли огонь из пулеметов и РПГ те кто еще уцелел после двенадцати выпущенных по цели ракет. Один из вертолетов споткнулся в воздухе и упал рядом с целью с предельно малой, всего в несколько метров высоты — но остальные успешно достигли цели. На каждом вертолете — сидели по два пулеметчика, и шквальным огнем пулеметов — они подавили огневые точки противника, в то время как часть других вертолетов — совершила посадку в пылающем лагере боевиков.

Высадившиеся бойцы спецназа, прикрывая друг друга зачищали местность, били очередями по всему, что двигалось или вызывало хоть малейшее подозрение. Живыми — никого не брали…

В живых — остался только Карим, рванувший машину с места, когда первая ракета попала в здание. Вертолетчик — видел в прицеле движущуюся машину — но насчет нее не было приказа, с нее не вели огонь и пилот по здравому размышлению решил не тратить на нее ракету. Через километр с небольшим — Кариму хватило ума бросить машину, чтобы не попасться постам и скрыться в лесу. Через четыре дня — ему удалось перейти границу с Турцией и связаться с посольством США, чтобы сообщить о гибели базы.

Почти одновременно с этим — три других ударных вертолета Ми-28, скрытно выйдя к цели, нанесли удар по тренировочному полигону и тем, кто там находился, выпустив в цель больше ста управляемых и неуправляемых ракет, а потом — окончательно зачистив район огнем пушек. И там тоже — выживших не было.

Ирак 19 июля 2019 года

Машину мне дали не свою — новую, бронированную по самое не хочу Тойоту Ланд Круизер. Уровень бронирования +8 — значит, держит в упор пулемет и большинство СВУ — кроме конечно тех, что с ударным ядром. Я демонстративно отошел от той суеты, которая крутилась в Багдаде в связи с визитом — и взялся за дела иракские. То есть — разбирать накопившиеся завалы, агентурные сообщения и материалы перехватов, писать планы реализации, согласовывать их с Мухабарратом и с нефтяной полицией… в общем, делать обычную работу, которую я и делаю большую часть рабочего времени. А вы думали, моя работа — это перестрелки и разборки? Ошибаетесь. Я не адреналиновый наркоман. Есть силовые подразделения, пусть они башкой дверь вышибают. А я — прежде всего, опер.

Хотя и хороший опер, нельзя не признать…

Помимо слежения с БПЛА — я сам не был уверен, есть оно или нет — я попросил Амани о помощи и она приставила ко мне нескольких соглядатаев из их службы безопасности. Что намного эффективнее. Потому что эти соглядатаи — местные, и их не засечешь в толпе. Сам я — вел себя так, как и должен вести человек, опасающийся за свою жизнь: всегда носил при себе оружие, никогда не ездил одним и тем же маршрутом, никогда не предупреждал заранее, где и когда я буду. Всегда и везде со мной был Вован как силовое прикрытие — даже когда я работал в Миннефти, он был рядом. Нельзя показаться доступным. Это признак ловушки — а Аль-Малик травленный волк.

Ночи — я проводил с Амани в нашем доме в центре Багдада. Дом был вполне безопасен и наконец то — появилось то самое, не знакомое, до этого проявлявшееся лишь местами — чувство семьи. Хорошее кстати чувство. И знайте, что если кто-то из тех, кто это читает… тех, кто сам никогда не стрелял в человека — если кто-то завидует моей жизни, то точно так же я завидую вашей. В вашей жизни есть то, чего никогда не было и не будет в моей. Ощущение надежности. В той жизни, которую проживаю я — надежного нет ничего. Это война — против всех и каждый день.

Ничего не происходило — и дата начала саммита все близилась. Я даже начал сомневаться в том, что Аль-Малик реальность, а не плод моего больного воображения. Но наверное так и должно быть — как только ты расслабляешься, жизнь дает тебе оглушительную плюху…

Это произошло девятнадцатого, за два дня до визита. День начался как обычно — я проснулся, позавтракал, поехал на работу. В миннефти — здание охраняется так, что террористам не пройти — я отдал ключ Вовану и сказал, что он свободен до шестнадцати по местному. Иракцы кстати, несмотря на сильнейшую жару — все больше переходят на наш график работы — по восемь часов.[91]

В шестнадцать часов — я позвонил вниз, но машины в гараже не было. Посмотрел на часы, покачал головой и продолжил работу — благо она была. А ближе к семнадцати — открылась дверь и я увидел на пороге Павла Константиновича.

Мелькнуло в голове — Амани. Он добрался до нее — раз не смог до меня?

— Кто? — спросил я

— Смольнов…

Я сначала не въехал. Просто не понял?

— Кто?!

И тут понял. Ё… твою мать…

Я просто не помнил фамилию моего верного Санчо Пансы, моего телохранителя, приставленного ко мне на случай покушения. Хотя — какой он нахрен Санчо Панса — в сорок то лет и с двумя детьми. И из меня, признаю — хреновый Дон Кихот. Не получается у меня — бесконечно и бескорыстно бороться с ветряными мельницами — и не получается долго вздыхать по Дульсинее Тобосской. Не те сейчас времена…

— Где… — прокашлялся я от пересохшего горла — где?

Вован…

У него было какое-то обиженное выражение на лице, как у ребенка, у которого отняли игрушку. Это было глупо… двухметровый здоровяк, с таким детским выражением лица. Но еще более глупо было то, что он лежал здесь на столе, в морге базы ВВС Балад, ожидая отправки на Родину. Лежал как статуя… е… твою мать, я столько видел трупов. Порванных в куски, обгоревших… я и сам закончу свою жизнь так, я даже не сомневаюсь в этом. Нормальной смерти мне не будет — и это лучшая смерть из всех, какую я могу принять. Если я когда-то ошибусь… резать будут на куски, и резать долго. Или кожу снимут заживо. Но Вован… казалось, что он встанет сейчас и пойдет.

Павел Константинович качнул головой. Солдат, который присматривал за моргом, понял, задвинул полку в холодильник обратно. Здесь, на базе все строили американцы, поэтому и морг был типично американским. Высокий холодильник с ячейками, выдвигающимися на роликах. Как в американских детективах.

И в нем стоял ледяной холод.

— Как его? — спросил я, когда мы вышли из этого ледяного пристанища. Из последнего пристанища героев.

— Пять пуль — сказал Павел Константинович — все пять в спину, с очень близкого расстояния. Одна — очень точно, в затылок. Двадцать второй…

— Двадцать второй? — не поверил я — может…

— Не может. Пистолет нашли около него, в переулке. Двадцать второй, Рюгер с глушителем.

— Где его нашли?

— В районе Мансур, на самой окраине, в проулке. Пистолет валялся рядом.

— Машина?

— Ее нет. Мы объявили ее в розыск, на ней номера и она в списке. Через два дня саммит.

Как он туда попал, в этот проулок? Как?!

— Оружие?

— При нем, оба пистолета. Он даже не пытался ими воспользоваться.

Кого он мог подпустить так близко?! В ком — так ошибиться…

ЦРУ? Не может быть, хотя пистолет однозначно — их. Я даже представляю что это — Рюгер Амфибия, американцы использовали его для охоты на багдадских улицах. Предельно опасное оружие — но только если стреляешь в ничего не подозревающего человека в нескольких метрах от себя. Двадцать второй калибр — убивает ничуть не хуже, чем любой другой, но останавливающее его действие — совершенно никакое. Вован, с его двумя метрами роста и привычкой в свободное время «качать железо» — мог бы свернуть шею убийце даже с пятью пулями в теле. Потом бы умер — но нескольких секунд ему бы хватило.

Так какого же хрена?!

— Сколько стоит сейчас квартира в Москве? — спросил я

— Не понял…

— Да так. Ничего.

Полковник — явно не был рад всему этому.

— Слушай сюда. Слушаешь?

— Так точно — я пытался собрать мозги в кучу и понять, что происходит

— Саммит — через два дня. Москвичи зачистили все что знали — но что мы не знаем… в общем, возможно всякое. Американцы все еще здесь и явно ведут двойную игру. Аль-Малик на свободе и только что сделал ответный ход.

— Это не он — сказал я

— А кто?

— Не знаю. Но это точно — не Аль-Малик. Не его почерк. Он или заложил бы бомбу, или выстрелил бы из снайперской винтовки. Он не подходит близко, не шутит с этим. Черт, я сам бы не подошел так близко!

Последние слова я почти прокричал

— Уймись… — сказал полковник, и тут зазвонил телефон. Его. Он ответил, точнее — выслушал сообщение, сказал понял и нажал на отбой.

— Нашли машину — сказал он

— Где?

— Там же, на соседней улице. Поехали…

Когда я вернулся домой — Амани уже была дома. Она была женщиной, и она была палестинкой. Дочерью народа, который слишком многих потерял за последние восемьдесят лет. Потому она все поняла — сразу.

— Кого?

Я прошел на кухню. Сел у стола, не зная, чего делать.

— Моего друга. Того, который был всегда со мной, ты его видела.

Амани подошла ближе, прижалась ко мне, словно пытаясь высосать из меня мою боль. Так делают кошки — они ложатся на больное место…

— Не надо… — сказал я — не надо…

— Только Аллаху — ведомы наши жизненные пути. Скажи — это предопределено Аллахом, и он сделал, как пожелал. А потом иди дальше.

— Ты веришь в Аллаха?

— Нет. Но эти слова помогают справиться с собой, когда ты кого-то потерял. Ему уже ничем не помочь. Проблема — в тебе.

— Да — согласился я — во мне…

…

— У тебя есть гашиш?

— Что?

— Гашиш. У тебя же он бывает.

— Но ты… тебе нельзя. В таком состоянии.

Я молча посмотрел на нее. Амани какое-то время колебалась — но потом встала и пошла за трубкой.

Я курил гашиш первый раз. Честно, первый. Как то так получилось, что я с детства какой-то не такой. В компании — меня невозможно было сподвигнуть на то, чтобы выкурить бычок или там хлебнуть какой-то бормотухи. Все делали это за компанию — а я нет. И даже гордился тем, что все делают так — а я по-другому. Всегда шел против течения. И дальше… как то я никогда не жил для себя. Не пытался поддаться соблазнам.

Речь идет не о долге, нет. Эти понятия вообще очень сильно затасканы — долг, честь, присяга. Их нет… русские офицеры в восемнадцатом хотя бы пытались сохранить страну. А советские генералы в девяносто первом даже не попытались… и где тут долг, честь и присяга? Просто ты выбираешь цель, которую считаешь правильной и идешь к ней. Но есть те, кто в пути останавливаются передохнуть, сворачивают в сторону — или вообще отказываются от цели и просто живут, без цели в жизни, стараясь взять максимум от каждого отпущенного им мига. Я не такой. Я иду к цели, не сворачивая, не останавливаясь, подчиняя ей всего себя. Забывая о себе. Не знаю, плохо это или хорошо — но это так…

Курение гагиша — это орбита. Недаром, опытные наркоманы называют прием наркотика «слетать в космос». Или «сходить на орбиту».

Я и был на орбите. Мое тело было почти что невесомым… это трудно передать словами… не уверен, что даже космонавты могут такое испытать. Я летел… а вокруг меня были звезды… разноцветные и так близко, что их можно было потрогать руками. Земля была рядом… я ее видел точно также как ее видят космонавты. И солнце было и от него исходило тепло… но не испепеляющее, а ласковое. И луна — тоже была…

И возвращаться на грешную землю, совсем не хотелось. Я знал, что место человека здесь. В пространстве, в свободном полете. А не на земле, где мы убиваем друг друга. Я готов был парить вечно…

Вот только любой полет — рано или поздно заканчивается. Кроме одного… последнего.

После очередной затяжки — я увидел Аль-Малика. Он сидел по-турецки напротив меня — и пыхал косячком. Я попытался его ударить… но он без труда отбил мою руку

— Э… э… — сказал он — не мешай. Вот… дерни лучше.

— Мразь… — сказал я — за что?

— Что — за что?

— За что ты убил Вована?

— Ты же знаешь, что это не я — сказал аль-Малик. И улыбнулся так мерзко, что мне захотелось его ударить. Но я не ударил…

— А Красина — тоже не ты?

— Красина я… — Аль-Малик сидел напротив меня, довольный и горделивый как пьяный палач — здорово я их поймал, правда…

— Мразь…

— Не. Ошибаешься. Это ты — мразь. Хоть тебе никто этого и не скажет. Но в историческом контексте ты — мразь…

— Это почему?

— Потому что ты предал своих дедов и прадедов. Помнишь, что ты говорил своей шлюхе…

— Она не шлюха, ты, подонок…

— На вот, пыхни… пыхни, пыхни…

Я пыхнул. Но почему то — больше не взлеталось. Тело тянуло к грешной земле.

— Она шлюха, потому что ты к ней относишься как к шлюхе. Просто используешь ее для удовлетворения своей похоти.

— Да что ты знаешь?! — заорал я, а может и не заорал, а просто сказал — я ей замуж предлагал выйти, понял?!

— Да? Она не говорила.

Дьявол. Он — дьявол. Сатана. Шайтан. Совсем не просто так — эти слова созвучны

— Отойди от меня — сказал я и попытался положить крест — наша сила в могуществе Господа Нашего!

Не знаю, это ли говорят экзорцисты, когда изгоняют дьявола. Но мне больше ничего в голову не пришло. Это из Дракулы Брэма Стокера, я фильм смотрел

Но дьявол не ушел. Вместо этого — он снова пыхнул косячком

— Хочешь скажу, в чем ты не прав? В чем вы все не правы?

— Скажи… мразь.

— Хватит называть меня мразью. Вы виновны в том, что забыли дело наших дедов. Продались за миску похлебки. Это говорю тебе я, шайтан. Страшно?

— Да пошел ты. Я тебя не боюсь. И рано или поздно — убью, понял?

— Попробуй. Знаешь, как я стал таким, как сейчас? Аль-Шайтаном?

— Нет.

— Так послушай. Когда меня посадили… в лагерь, там была библиотека. Хорошая библиотека… Там были старые книжки. Других не было. Советские старые книжки и газеты…

— И там было написано «Аллах Акбар»? Так что ли?

— Нет… ни хрена такого там было не написано. Там было написано, как пацаны бросались со связкой гранат под танки — потому что танки нечем было остановить. Понял?

— Ни хрена не понял.

— То-то и оно. В лагере — была ячейка. Я даже сначала хотел порезать их. Собирал людей. А потом я понял — они такие же, как и те пацаны, которые бросались под танки. Он искренне верили — в отличие от нас.

— В Аллаха? — уточнил я

— Да, в Аллаха — согласился аль-Малик — но какая разница? Любой искренне верящий — неважно во что — лучше, чем тот, который не верит ни во что вообще. Ты не согласен?

Это было сложно для моих мозгов. Поэтому — я пыхнул еще раз.

— Не — а — сказал я — ни хрена.

— А почему? Можешь сказать?

— А что… что говорить. Ты же воевал… в Сирии. Убивал там… наших. Посмотри что сделали со страной. Раньше там жили люди. А теперь там ад…

— Да, но как там жили…

— Нормально жили…

— Это не жизнь. Там был спецслужба… как и здесь. Раз в год она хватала… одного из тысячи, тащила в подвал и вырывала ногти. А остальным девятьсот девяносто девяти… было пох… Они думали, что придут не за ними.

— Да… только вот ты и такие как ты… не похожи на ангелов. Прикинь?

И я — глупо засмеялся. Радостный от того, что так круто его поддел. Моего врага. Давнего врага. Существование которого — придает смысл и моей жизни вот уже несколько лет. Ведь мы — это не только наши друзья. Но еще и наши враги…

— Новый мир… рождается в боли и крови… Но он обязательно родится. Как сказал Виктор Гюго — сильнее всех армий мира идея, время которой пришло.

— И какая это идея?

— Справедливость, друг. Справедливость…

Меня это так рассмешило — что я чуть не выронил свой косяк. Ржал, наверное, долго.

— Справедливость… б… справедливость…

— Что тебя смешит?

— Справедливость… где ты ищешь справедливость, придурок… Духи не имеют ничего общего со справедливостью. Они просто приходят и устраивают помойку…

— Ты видишь только сверху…

— А ты значит изнутри…

— А я изнутри… — аль-Малик затянулся — я вижу лучше, чем ты. Я вижу изнутри. В любом джамаате — больше справедливости, чем во всей армии, которой ты служишь. И знаешь, почему это так? В джамаате воюют люди, которые верят в одинаковое

— Не п… и. Там воюют люди, которым заплатили. А тебе сколько заплатили? А? Ты думаешь, никто не знает про твои шашни с американцами, а?

— Это разрешено. Разрешено брать нусру у неверных. Разрешено купить меч у врага — чтобы потом обратить его против него самого. Раньше — мы использовали русских против американцев. Теперь — американцев против русских. Теперь вы опаснее. Вы — наш самый главный враг.

— Пошел ты…

— Суть в том, что кто-то решил — что новый мир будет не для всех. Я не знаю, когда это было… наверное, когда и ты и я были детьми. Он решил — и начал действовать. Сначала — нас выкинули из этого мира, потому что у нас была совесть… Мы были защитниками всех нищих и обездоленных в мире… Мы…

— Да пошел ты! О какой совести ты говоришь!? Ты взорвал парней, которые служили, так же как и ты! Где была твоя совесть, гнида!?

— … мы попались в ловушку, но потом выкарабкались. Но уже другими. И тогда — они взяли нас в долю. Ты говоришь, что это я работаю на американцев… но на деле это ты работаешь на них…

— С…а.

— Теперь мы на стороне зла. Мы стали такими же, как были фашисты, которые напали на нас. Нам плевать на то, что здесь, да даже и там, в тех странах которые раньше были частью нашей Родины миллионы голодных ртов. Как мы их называем? Черно… ые?

— Да пошел ты…

— Только такие как я — надежда для русских спастись. Мы воюем за новый порядок вещей. И плох он или хорош — но в нем будет место для всех…

— Да пошел ты. Твой порядок… отрезанные головы… разоренные города…

— Женщина не может родить без боли. Так и новый мир — рождается в боли…

— Ты… не смей… справедливость. Твоя справедливость… горе…

Я уже заговаривался. И косяк не помогал.

— Мы… будем жить… а ты… сдохнешь.

Я опять попытался ударить Аль-Малика. Но опять безуспешно. А потом… потом я ничего не помню. Ни хрена…

Следующий раз — я вынырнул из забытья на следующий день… наверное. Потому что было светло, я из этого делаю такое заключение. Было светло, и я был в гостиной… сидел на диване. А напротив меня, у двери — стоял Павел Константинович, и кто-то из прилетевших офицеров. Из Москвы, прилетевших. Он даже не потрудился сменить костюм на местный прикид, так и ходил в том, в чем прилетел…

— Господа… — я попытался встать, но получилось не очень хорошо.

— И этого наркомана вы предлагаете привлечь к обеспечению безопасности саммита?

Я это слышал — но звуки расплывались, как в пустой огромной комнате. В зале.

— Это очень опытный офицер, просто…

— Не нужно. Пусть и дальше курит дурь.

Москвич повернулся и вышел. Павел Константинович посмотрел на меня, хотел что-то сказать. Но ничего не сказал — повернулся и тоже вышел.

— Да пошли вы на…! — крикнул я им вслед. И упал на диван.

Проснулся я…

Нет, это слово совсем не подходящее. Я не проснулся, я — очнулся. Так будет точнее…

Я очнулся на полу, на котором скорчился, как бродячая собака на люке, пытаясь сохранить хоть немного тепла. На полу было что-то… мерзкое, я даже не хотел понимать, что это такое. В голове — была какая-то пустота… но пустота совсем не приятная. Это как понимание того, что где-то было что-то, что и должно там быть, и теперь этого нет. Как будто украли что-то важное. Что-то- без чего нельзя не обойтись.

Пустота доставляла беспокойство.

Было холодно. И зубы мои — стучали как кастаньеты…

Я не сразу понял, где я нахожусь. Не сразу понял, что со мной. Потом — вдруг пришло в голову: Ирак. Междуречье. Я в Ираке.

Почему я здесь? Что я нахрен тут делаю.

Я работаю. Это — моя работа…

Так мне что, получается — надо на работу?

Часы были там, где им и положено быть. Я посмотрел на часы — чуть больше семи часов. Отдернул плотную штору — так и есть. Солнце. Такое яркое — что я сощурился, заболели глаза.

Я опоздал…

Я поплелся в ванную — и стоя на коленях — попытался, пардон, проблеваться. Сначала не получалось… но потом из меня хлынул такой зловонный поток, что право — он был ничем не лучше нечистот…

Б…

Блевал я долго. Потом встал, попытался как то умыться. Ужаснулся тому, что вижу в зеркале. Это — я? Это — на самом деле — я?

О, Аллах, в таком виде… точно нельзя.

Что произошло?

Сознание постепенно возвращалось. Война… саммит. Господи, саммит.

Я побрел обратно. Наткнулся на телефон… СИМка была приклеена сзади, для удобства. Я не с первого раза вставил СИМку, набрал номер…

— Слушаю.

— Я… Павел Константинович, я опоздал немного…

— Сейчас…

Были слышны какие-то шумы. Потом — послышался звук самолета — и я понял, что шеф в аэропорту. Характерный очень звук.

— Я подъеду…

Голос шефа не обещал ничего хорошего.

— Ты не опоздал… Ты ох…л в конец.

— То есть? — не понял я

— То и есть! — выкрикнул шеф в трубку — ты что, не помнишь ни хрена?!

— Вообще-то плохо помню — признался я

— Так вспоминай, б… Мне из-за тебя так вчера вмандюрили! Чтобы ты знал — со вчерашнего дня от работы ты отстранен. И на твоем месте — я бы начинал искать другую.

— Не понял.

— Поймешь! Б… с ними как с людьми, а они… Все, отбой.

В трубке — раздались гудки.

Я никак не мог понять — какого хрена я в конце концов натворил. За что меня так? Ну да…

Б… Неужели…

Из плинтуса — я высвободил проводок, подключил к коммуникатору. Потыкал на ускоренную перемотку… п…ц полный. Если сюда приходили и видели меня в таком виде… то это полный… За это и впрямь вышибут.

Но на экране — а это была система скрытого видеонаблюдения в доме, можно было просмотреть информацию по сотовому — было такое, от чего я перестал дышать. Меня бросило в жар… и я начал стремительно трезветь. Пот тек по спине…

На экране был я. И был Аль-Малик. И он — сидел напротив меня, а я — напротив него. И мы курили и разговаривали…

О, Аллах…

То, что мыслилось сном, наркотическим бредом — оказалось ужасающей реальностью.

Аль-Малик был здесь! В моем доме! Он был не в моей голове, не в моем бреду — он был в моем доме!

А потом — я бросил телефон и, спотыкаясь и падая — бросился в комнату, в которой было… был тайник. Ругаясь на двух языках сразу, с трудом отодвинул шкаф совершенно совкового вида, за ним — едва заметная, была дверь. Она вела в тщательно скрытую в стене нишу, в которой было…

Ни хрена не было!

Снайперская винтовка, та самая, которую изъяли на границе, которую я купил по дешевке и с которой выжил в болота близ Басры. Та самая, конструкции Лобаева, с баллистическим вычислителем, глушителем, тяжелым стволом, из которой можно попасть в человека с двух километров… ее не было. Не было ни пистолета, ни автомата, ни пакета документов, ни двух пачек денег, которые я положил сюда на всякий случай. Ничего не было.

И я знал — у кого все это. Аль-Малик был здесь. У аль-Малика — было теперь мое оружие. Документы, по которым он может пройти посты. Очень хорошие документы.

Скорее всего — это было его оружие. Я сам — привез его в Багдад…

Бросился в комнату, которую занимала Амани. Ее самой нет, койка аккуратно заправлена — она и не спала почти на ней, она спала со мной. Рванул дверцу шкафа… все на месте… почти. Я не мог понять чего — но чего-то не хватает…

Побежал в гараж. Моего внедорожника, того самого, со спецномерами миннефти Ирака и особым пропуском — нет! Машины Амани — тоже нет. Ничего нет. Пусто.

Я остановился. В голове у меня было… черт знает, что у меня там были. Мысли вились, как стая ворон, постоянно возвращаясь к одному и тому же — кому доверился Вован? Какого черта он поехал в Мансур? К кому он мог повернуться спиной. Как его вообще — завели в этот гребаный переулок?

Кому он мог довериться? Если не мне… то может быть, тому, кого он постоянно видел рядом со мной?

Телефон. Надо позвонить. Надо все это остановить. Аль-Малик… он пройдет блок-посты. Амани ему в этом поможет. Где телефон?!!!

Телефон я нашел в коридоре, вопреки моему обыкновению — СИМкарта была в нем. Торопливо, трясущимися руками — я натыкал номер Павла Константиновича

— Я занят, перезвони… — не здороваясь, сказал он

— Послушайте! — заорал я — Аль-Малик был у меня дома! Я его видел! Он пройдет посты, слышите! Остановите мероприятие! Он пройдет посты, у него…

— Я это говно и слушать не желаю… — сказал Павел Константинович — это бред. Аль-Малика нет, а ты гоняешься за призраками. Тебе пора в психушке провериться.

— Не кладите трубку!

Гудки…

Твою же мать!

Мне никто не поверит. Особенно — если были здесь и видели меня в таком состоянии. Никто не поверит…

Никто?!

Или все-таки поверят?!

О, Аллах, телефон. Я должен вспомнить этот гребаный телефон. В нормальном состоянии — я его помню без вопросов.

Вспоминай! Вспоминай, или ты и в самом деле ни на что не годишься! И Аль-Малик не убил тебя совершенно правильно — врага, не представляющего больше опасности нет смысла убивать. Вспоминай, ты…

Так…

Пальцы набрали номер, я ждал ответа буквально затаив дыхание — наверное, ответа первой своей девчонки я не ждал с таким чувством. Я не был уверен в том, что все вспомнил правильно, и больше ничего не помнил. Если не этот номер… то на этом, наверное и все.

— Aiwa?[92]

— Сулейман! — закричал я — Сулейман, не клади трубку! Это Искандер! Искандер, слышишь?!

— Не надо так кричать — ответил подполковник, командир антитеррористического подразделения — где ты?

— Послушай меня, Сулейман. Послушай ради Аллаха.

— Это открытая линия.

— Мне плевать! Меня — подставили. Амани — с ними. Это она должна провести исполнителя через посты, понял?

Молчание.

— Ты слышишь меня, Сулейман.

— Слышу. Ты поздно догадался, русский.

— Не поздно! Пока ничего не произошло, слышишь! Не поздно!

Мусауи помолчал

— Ты где? Спросил он

— В Багдаде. У меня дома. Я должен быть там, где встреча, понял? Я знаю Аль-Малика лучше, чем кто другой. У него снайперская винтовка!

Несколько секунд — подполковник молчал. Потом заговорил снова.

— Развязка на Аль-Фирдаус, знаешь, где это?

— Да! Знаю!

— Будь там через двадцать минут. Отзвонишь, мы тебя подберем…

— Двадцать минут? Я не успею!

— Твои проблемы, друг. Вы так любите отвечать, верно?

— До связи! — заорал я

Двадцать минут…

Пять — я потратил на то, чтобы как то одеться. Обуться. Приводить себя в порядок не было, но адреналин успешно справлялся с последствиями наркотического опьянения. В гараже — в известном месте лежал пистолет. Это был Глок с глушителем, тоже подарок — я его держал на всякий случай.

Теперь машина!

В том месте, где я жил, жили в основном экспаты.[93] Ирак — совсем не подходящее место для бизнес-эмиграции, но экспатов здесь было достаточно. Благодаря нефти и запущенному процессу строительства — здесь было полно рабочих мест, в то время как в остальном мире рабочих мест катастрофически не хватало. Поэтому — люди вынужденно жили здесь. Моим соседом был француз, он работал раньше на Total, пока его не сократили в связи с известными событиями в Африке. Он пару раз наведывался ко мне с соседскими визитами вежливости — но я особой вежливости и радушия не проявил и свой визит не нанес. Вряд ли я получу здесь машину, по крайней мере, добровольно…

Вместо звонка — я забарабанил в дверь. Француз появился с недовольным видом и булочкой в руке.

— Кес ке…

Вместо ответа — я сунул ему под нос Глок. Сосед мой — побелел как мел.

— Сотовый. Давай — сказал я на общепринятом английском.

— Да…

Он отступил — спиной вперед — и я шагнул в коридор, который тут строили вместо холла или прихожей. На столике — лежали ключи, бумажник, сотовый — а рядом еще один сотовый, и явно женский. Дорогой Верту. Я сграбастал оба. Бумажник тоже.

— Она — там?

Француз закивал так, что голова вот — вот оторвется.

— Пошли в гараж. И тихо…

Мы зашли в гараж — он был на три машины, как и во всех приличных домах здесь. Француз ездил на таком же Ниссане что и я, рядом — стояла черная, приземистая машина, кажется — Порше.

— Ключи — от какой?

Француз показал на Ниссан.

— Окей. Извини. Верну, хорошо.

— Что…

Я тряхнул пистолетом — и француз побелел и снова заткнулся. Неудивительно, что в свое время они свою страну слили Гитлеру за месяц с чем-то, совсем неудивительно. А сейчас — еще хуже. Полевропы — гомосеков. А в школах учат, не как Родину защищать, а как позу эмбриона принимать, когда страшно. Или когда п…ят.

Мотор привычно взревел, топлива было — больше полубака. Я газанул — и машина рванула с места, по пути снеся ворота…

Самый короткий путь от того места, где я жил до развязки Аль-Фирдаус — это чуть вниз и на Аэропорт-роад. Со свистом — но не сегодня, в дни саммита глав государств. Эта дорога, конечно же перекрыта.

Я пошел вверх, чтобы пробраться окольным путем — и тут же понял, что зря теряю время. При подготовке визита — иракцы перекрыли Аэропорт-роад, перекрыли другие улицы, и сейчас большая часть Багдада — стояла намертво.

Пытаясь прорваться — я вывернул руль, пошел на встречку. И почти сразу же — ткнулся в грузовик. Лобовое — нас спасло только то, что скорость и там и там была минимальная, автомобильный поток тек со скоростью сметаны. Из грузовика — выскочил иракец, потрясая кулаками и посылая проклятья на мою голову.

П…ц

Я огляделся. Совсем рядом — газовал на переделанной Ямахе молодой иракец, косящий «под рэпера». Они даже говорили в основном по-английски, специально изучая американский «нигерский» сленг.

— Классно ты уделал тачку, мужик… — сказал он, гордясь выговором. Ну, да, на моем Нисане номера с желтым фоном, их экспатам выдают. Специально для удобства похитителей, как мрачно шутили.

— Это не моя тачка — сказал я и врезал молодому рэперу промеж глаз. перехватил руль мотоцикла — и твой мотоцикл тоже…

Мотоцикл был таким мощным, что в первый момент я подумал, что он просто вырвется из-под меня. Мотоцикл у меня был давно… он назывался Иж-Планета Спорт. и это был второй по крутости мотоцикл после Явы… тогда. Но это было тогда… а этот был впятеро мощнее и рвался из рук. Я помнил. как переключать передачи — такой ножной рукояткой, переключающейся со щелчком и как рулить. Больше ничего не помнил — только пытался удержать мотоцикл на дороге и себя вместе с ним. Шлема не было, в лицо летела пыль, она здесь повсюду. Резало глаза. Но у мотоцикла было одно преимущество — он нес тебя вперед как дьявол. В то время. как все остальные стояли в безнадежной пробке, конец которой был близок…

Выезд на Аэропорт-роад прикрывал блок-пост. Бронетранспортер — перекрывал дорогу, по бокам стояли армейский Хаммер и пикап национальной полиции, бело-синий. Звук мотора моего мотоцикла услышали, вскинули оружие…

— Халас!!

Просто чудо, что не начали стрелять. Мотоциклист с рюкзаком за спиной — типичное начало террористического акта с использованием смертника… а тут саммит, теракт как раз и ожидали… и за годы террора иракские полицейские привыкли сначала стрелять. а потом задавать вопросы. Может быть, меня спало то, что я был без шлема — смертники обычно надевают глухой шлем, их голову потом так и находят отдельно от тела вместе со шлемом.[94] А может быть — то, что я не знал как на этой штуке тормозить и потому просто опрокинул мотоцикл на бок и сам покатился по земле…

Первый полицейский, подбежав ко мне, с размаху, футбольным ударом пробил по спине. Второй — ударил прикладом автомата. Понимая. что если сопротивляться — озвереют и забьют, я только пытался прикрыться. и орал Мухабаррат! Слово. понятное каждому иракцу…

Секунд через тридцать — побоище прекратилось. Подошел кто-то из офицеров.

— Мухабаррат… — прохрипел я, потому что дыхания уже не было…

— Документы… — требовательный голос — обыскали?

Только сейчас — солдаты догадались, что надо меня обыскать и обыскать как следует. Они даже не проверили, есть ли у меня пояс смертника.

— Пистолет!

Хорошо, что не выпал…

— Где документы?

Солдаты — шарили по карманам, но бить уже боялись. Забрали телефон и ключи от машины — они были в кармане. хотя самой машины уже не было.

— Документов нет, Амалла-бей…

Офицер пихнул меня сапогом

— Ты кто? Говоришь по-арабски

— Я руси… руси…

Офицер пнул сильнее.

— Арабский? Говоришь?

— Подполковник… Сулейман Мусауи. Позвони ему…

— Что ты говоришь, безродное отродье?

Офицер употребил ругательство, после которого обычно начинается поножовщина, но мне было плевать.

— Подполковник. Мусауи — сказал я — позвони ему. Я человек Мухабаррата…

Офицер раздраженно пихнул меня ногой.

— Что говорит этот сумасшедший?

— Он говорит про какого-то подполковника, бей…

И тут — мне снова повезло… фортуна наконец то повернулась лицом ко мне. Ничто не мешало этому офицеру, явно не слишком то тяготящемуся требованиями закона — бросить меня в багажник, а потом выбросить на окраине на свалке. Меня даже убивать не надо будет — несколько часов в багажнике без воды и готово. Не я был бы первый — и уж точно не последний. Но кто-то из солдат понял, что я говорил. А среди солдат — могут быть осведомители того же Мухабаррата, даже наверняка есть. И поступив так, этот офицер и сам рискует оказаться в камере, а потом и перед военным трибуналом. А оно ему надо?

— Телефон…

Телефон у меня солдаты забрали. Первое, что делает полицейский, задерживая человека — это забирает и просматривает его телефон. На моем — почти ничего не было, что само по себе было подозрительно. Последний исходящий был на номер МТС. А офицер знал, что этими номерами — пользуются многие в спецслужбах. Дело в том что после ряда скандалов с перехватом — русские операторы не использовали инфраструктуру, как то связанную с США. И поэтому — покупали именно эти номера.[95]

И офицер решил позвонить…

— Смотрите за ним. Не дайте убежать…

— Слушаюсь, бей…

Полицейский — схватил мою правую руку, вывернул назад, и встал на мою спину ногой. О правах человека, не говоря уж о правах задержанного — здесь были самые примитивные представления…

Бронированный Субурбан с широкими подножками и поручнями на крыше — остановился рядом с нами. С переднего сидения — высадился Мусауи, я видел его сапоги.

— Поднимите — приказал он

Полицейские — выполнили приказ — и я оказался перед подполковником. По его лицу — прочесть что либо было невозможно.

— Это наш человек… — сухо сказал он — как вы смели положить его на землю?!

Полицейские — отпустили меня и от страха взяли под козырек. От того, что меня больше ничего не держало — я едва не упал.

— Но у него не было пропуска, эфенди подполковник. Он сказал, что знает вас, и я немедленно приказал связаться с вами. Русские приказали задерживать всех подозрительных…

Хлесткий шлепок оплеухи

— При чем здесь русские, идиот. Я а не русские — твой командир…

— Да, эфенди… — офицер даже не подумал обидеться и тут же вызверился на своих подчиненных — отпустить! Дети шакала!

Мусауи — осмотрел меня, сухо сказал

— Давай в машину…

Субурбан — шел мягко и плавно. Мы ехали далеко впереди всего конвоя, проверяя посты. Рация в держателе на передней панели — давала интенсивный обмен. Как я понял — конвой из аэропорта еще не тронулся, какие-то мероприятия были запланированы в аэропорту. Ничего удивительного — там только что сдали гостиницу с конференц-залом. Круче любой московской…

Мусауи ехал впереди. В обмен он не включался, только слушал…

— Аль-Малик был у меня дома — сказал я — я тогда сильно… выпил. Я не смог ничего с ним сделать…

— Водка — харам… — глубокомысленно заключил Мусауи (хотя сам не прочь был приложиться) — тебе наказание Аллаха.

— Что ты знаешь про Амани. Не время для старых обид, друг…

Мусауи широко улыбнулся, обернувшись ко мне.

— У меня нет обиды на тебя. Если бы была, ты был бы мертв. Между нами — нет вражды.

— Что ты знаешь про Амани? — повторно спросил я

— Ничего такого, что следовало бы знать тебе. Мы сами с этим разберемся. Это наше дело, русский. Тебе в нем места нет.

— Черт возьми, они собираются совершить теракт на саммите.

— Все будет так как угодно Аллаху…

Субурбан останавливался

— Не лезь в это дело. Мы — решим сами…

Машина остановилась. Чуть дальше — бронетранспортеры перекрывали выезд на набережную. Прежде чем кто-то успел меня остановить — я сорвал с бойца, который был со мной рядом значок — белый цветок. Пароль на сегодня. И выскочил из машины.

Боец — попытался схватить меня, но не успел. Второй — с проклятьем выскочил из машины — но Мусауи заступил ему дорогу

— Нет!

И пояснил

— Пусть идет…

Ирак, Багдад Политехнический университет 29 июля 2019 года

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд. Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род, Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает? Р. Киплинг Баллада о Востоке и Западе

В бумажнике, украденном мной у соседа, было достаточно денег. Благословенный Ирак — укради я бумажник в Париже, там хватило бы денег только на «позавтракать». Но тут не везде есть банкоматы, и лавочники не верят кредиткам — поэтому носят наличные. Хоть набережная и была перекрыта — пара лавок все-таки работала. В одном из них — я купил костюм от Армани ереванского производства и приличные туфли. Хозяин был армянином, он обрадовался, узнав, что я русский и позволил привести себя относительный порядок в своей квартирке в этом же доме, и посоветовал, к кому можно обратиться, чтобы перебраться на ту сторону Тигра, минуя мосты. Переодевшись, я стал похож на человека, а не на чучело. Хороший человек. Помогай ему Аллах…

На лодочнике, которые тут еще были, возили экскурсии — я переправился на ту сторону Тигра. Нас никто не остановил. Полиция была — но белая метка на пиджаке их останавливала. Им самим — такой не дали…

Оставалось самое малое — понять, в чем смысл заговора, что задумали террористы. Понять то, что не смог понять целый штаб.

Снайперу — не так то просто стрелять. С близкого расстояния — а по нынешним временам это от пятисот до восьмисот метров — выстрелить просто не дадут. Любое открытое окно — повод для тревоги. к тому же — будут и приборы «антиснайпер». Если у Аль-Малика будет моя винтовка — он будет стрелять с расстояния от километра до полутора. 50БМГ — это самая «его» дистанция, на предельных он начинает «чудить», там нужны «сороковые» калибры типа.408СТ или.416 Барретт…

— Стоп!

Я сказал это сам себе — потому что…

Что если…

Если их двое — Аль-Малик и Амани — они должны как то общаться, так?

В зоне визита — глушат все мобильные. Это в целях безопасности. для предотвращения подрыва. Но кроме мобильных есть и спутниковые — верно? Их не заглушить. А номер спутникового телефона Амани я знал — потому что сам подарил ей аппарат. И номер — не номер телефона. а номер аппарата — я тоже помнил. Спутниковый — не отследишь, но вот гибрид, спутника и сотового, какой я подарил — именно по сотовой СИМке отследить можно.

Я достал телефон. натыкал номер штаба. Если там знают, что меня отстранили — тогда крышка. Но если приказ еще не прошел…

— Дежурный…

— Номер один — один — три — семь — семь экстренный, проверьте….

Ну же!

— Допуск есть, слушаем.

— Мне срочно надо пробить местонахождение аппарата. Диктую код…

В холле — стояли полицейские, один из них — решительно направился ко мне.

— Сюда нельзя.

Я показал карточку

— Служба общей безопасности

Полицейский отступил, козырнул

— Прошу прощения, эфенди

Я делал шаг, но тут же — остановился

— Один вопрос.

— Да, эфенди…

— Никто в здание не проходил? Даже с такими документами, как у меня?

— Никак нет, эфенди.

— Ты уверен? С любыми документами!

— Уверен, эфенди. Квартал же оцеплен!

Тут я допустил ошибку, смысл которой осознаю только потом. Полицейский не врал мне, он был искренним. Мы просто не поняли друг друга. Когда я его спрашивал — я спрашивал о любом человеческом существе. Когда он мне отвечал — он имел в виду, что в здание не входил ни один мужчина. Он просто не принимал женщин во внимание, потому что его так воспитали. Женщины не в игре, они не в счет.

— Стой здесь и никого не пускай.

— Вам помочь, эфенди? Мы готовы.

— Я сказал — стой здесь и никого не пропускай. Никого!

— Слушаюсь!

Полицейский офицер обернулся и рыкнул на подчиненных. Я тогда не обратил внимания, что на его руке нет повязки командира патруля — у командира должна быть повязка в цветах национального флага…

Лифты были отключены — для экономии электроэнергии, и для того, чтобы никто лишний не ездил по ним сейчас. Двадцатичетырехэтажная высотка была пуста — только в авторитарной стране могут вот так вот взять и объявить выходной, приказать освободить целое громадное здание ради безопасности, закрыть весь центр города. И чем дальше — тем больше я убеждался в том, что это решение, ошибка, пусть недоказуемая, но ошибка. Ошибка страшная и скорее всего — не случайная. Потому что сейчас в распоряжении террористов — целое пустое здание. Здесь с этажа на этаж не ходят люди, здесь не работает лифт. Люди, случайные свидетели, способные заинтересоваться чем-то, увидеть неладное, поднять панику при виде оружия — вот самая надежная защита встречи на высшем уровне. И кто-то- этой защиты нас лишил.

В наушнике — перекликивались голоса, шел интенсивный радиообмен…

— Лидер всем позывным, Лидер всем позывным. Аэропорт — четыре свободен, аэропорт четыре свободен…

— Первый, проходим точку один. Дорога зеленая…

— Стрелок шесть один, здесь Контроль. Отклоняйтесь к востоку. Проверьте строения к востоку от линии Аэропорт.

— Контроль, здесь Стрелок шесть, вас понял, ухожу восточнее

— Семерка — Контролю, Семерка Контролю, мы у второй точки. Всюду толпы людей, приветствуют Первого. Ситуация под контролем.

— Контроль — Семерке, проверьте документы зеленых. Всех без исключения, как поняли?

— Семерка — Контролю — вас понял, приступаю…

На лестнице, между четвертым и пятым этажом мне что-то не понравилось. Что-то, что заставило меня резко остановиться. Осмотревшись, понял, что именно — с утра, на лестнице был уже тончайший слой пыли — она в Ираке везде, светлая песчаная пыль, напоминание о том, что мы в пустыне. Ее даже кондиционеры не отфильтровывают — слишком мелка. И вот здесь, на ступеньках — были следы, как будто кто-то поскользнулся. Присмотревшись, я обнаружил еще одно — ручка двери, ведущей в здание с пожарного выхода была чуть сдвинута в сторону вместо того, чтобы стоять параллельно полу.

И я- не думая о том, что может быть граната — пинком вышиб дверь…

— Вакиф! Вакиф!

Комната. Простыня. Поставленные одна на одну парты — чтобы дать снайперу зону обстрела. Силуэт в черном…

— Вакиф! Вакиф вилла батух![96]

Лазерный прицел — на черном силуэте. А глаза — отказываются верить в то, что видят. Слишком страшно это. Немыслимо страшно.

Винтовка. Похожая на те, которые применяются в соревнованиях по бенчресту. Массивный приклад, угловатое ложе, тяжелый ствол с большим титановым глушителем.

Это моя винтовка. Та самая, которую я хотел забрать домой как трофей.

Снайпер. Черная куртка, шапочка, скрывающая копну черных волос, обтягивающие ноги черные лосины.

Эта моя женщина. Та самая, которую я хотел забрать в Россию. Та, которая мне дороже всех, в этой ублюдочной стране.

Она — снайпер. Номер два — номер один, конечно же, Аль-Малик. Они задействовали чрезвычайную схему.

Только она — видела, что произошло с тем джипом в Ар-Рутбе, когда он завернул за угол — с того момента, как он завернул до того, как он вспыхнул. Только по ее словам — заключили, что Аль-Малик мертв, только она — могла подтвердить, что из машины никто не выскочил до того, как она взорвалась.

Она лежала, готовая стрелять.

— Черт возьми, вставай!

Две автоматные пули — выбили ножки у парты с одной стороны и ее ложе снайпера переносило. Она соскользнула с парты, на ней были стрелковые очки Wiley и стрелковые наушники. Она стояла передо мной, а я целился в нее. Без команды сняла наушники — а я не смог выстрелить.

— Зачем? — сказал я

— Ты не поймешь.

— Черт тебя возьми, зачем!!! — заорал я

— Я оставила диск… ты знаешь где. Там все сказано. Я не могу сказать тебе это в лицо.

Она почему то пошла к окну.

— Стой! — заорал я

Но было поздно…

Я не запомнил сам момент выстрела. Просто в какой-то момент — осознал, что лежу на полу. И она — тоже лежит на полу, и в воздухе — отчетливо пахнет кровью. Это бывает после серьезной перестрелки, когда кровь, выбитая пулями из тел — микрочастицы крови буквально висят в воздухе какое-то время. Но тут — был всего лишь один выстрел.

Я подполз к Амани. Пульса на шее не было, она была как кукла, у которой разом обрезали все ниточки. Я сунулся под куртку… пальцы погрузились в кровь, она была буквально растерзана высокоскоростной пулей крупного калибра, пробившей ее насквозь. Умерла — так и не успев ничего понять. И она знала, что будет — когда шла к окну.

Она хотела умереть.

Я обернулся. На стене — уродливый кратер, штукатурка и цемент — брызгами. Примерно прикинул, откуда стреляли — соединив прямой чертой то место, где стояла Амани и кратер на стене. Получалось — справа вверху.

Пальцами, испачканными кровью — я провел себе по лицу… сам не знаю, зачем. Потом — нащупал наушник, вложенный в ушную раковину, забрал его, вставил в свою. Забрал и наклеенный на горло микрофон — ей тоже не потребуется.

А вот мне он нужен…

И винтовка.

Винтовку — я зацепил с пола и стащил, просто разрушил ту пирамиду мебели до конца — и винтовка сама свалилась мне в руки. Тяжелая, в снаряженном состоянии — килограммов девятнадцать — двадцать…

— Салам, брат… — послышалось в наушнике — рад с тобой поговорить…

— Не брат ты мне…

— Мы с тобой братья… хоть ты этого и не хочешь. Мы родились на одной земле, в одной стране. Мы братья…

— У тебя больше нет страны, п… — сказал я — и ты сам так решил…

Я повернулся на бок и достал рацию, чтобы сообщить о происходящем.

— Хочешь меня убить, брат…

— Еще как хочу. Ты даже не представляешь, как…

— Тогда не вызывай свору. Не сообщай обо мне.

— Страшно…

— Нет просто интересно. Давай, установим правила.

— Да пошел ты.

Я почему то не включал рацию. Не сообщал ничего.

— Правила просты. Я прослушиваю эфир. Если я услышу тревогу — я ухожу. Позвонить по телефону ты не сможешь — сотовые отключены.

Это правда.

— Чего ты хочешь?

— Правды, брат. Только правды.

— Какая правда, потрох сучий. Ты убил ее. Я убью тебя. Вот и вся правда.

— Она сама этого захотела. Не хотела жить в том мире, который создаешь ты. И я — не хочу. Давай, попробуем выяснить, кто прав? Как в старые добрые времена. Один на один.

Я знал, что не справлюсь. Я просто хороший стрелок — а он снайпер. Я даже не помню наизусть поправки для своей винтовки — а вот он, я уверен, помнит. Мне никогда не выиграть эту дуэль. Но и уклониться от нее — я не могу.

И не хочу.

— Попробуй останови меня. У тебя винтовка и у меня тоже. У тебя хорошая винтовка, я держал ее в руках. Если поднимешь тревогу — я уйду. Но потом вернусь.

Да, он вернется. Я знал это. Единственный способ это остановить — разобраться с этим. Здесь и сейчас.

Но я не снайпер, а он — снайпер, и очень хороший. И что самое плохое — время тоже работает против меня и он это знает. Скоро — начнется. У него — винтовка какого-то крупного калибра, не меньше двенадцати и семи. Может, четырнадцать и пять или новый НАТОвский пятнадцать и пять. И скорее всего — компьютеризированный прицел типа Tracking point,[97] с которым не промахиваются. Он будет работать не менее чем с трех километров. Для меня такая дистанция — космос.

В чем я сильнее его?

На ближней дистанции — мы наверное равны, может, я даже сильнее. Он профессионал — но не имел возможность постоянно тренироваться, а я тренировался и тренируюсь часто и много. Вот только дистанция для выстрела — запредельная.

В чем еще?

Я умнее его. Да, черт возьми, умнее. Он фанатик — а умных фанатиков не бывает. Вера — совместима с хитростью, но не с умом. И еще: я могу вывести его из себя, а он меня — нет. А стрелок — должен сохранять ледяное спокойствие. С какой угодно навороченной винтовкой.

— Рискнешь?

— А нахрена? — сказал я, смещаясь к двери

— Ты не хочешь попробовать?

— Почему же, хочу. И попробую. Но только что это изменит.

Я выполз в коридор и только там встал. Надо найти позицию — неожиданную для него. По крайней мере, попробовать это сделать.

— … это ничего не изменит. Проиграл не ты, проиграли вы все. Кто бы из нас не умер сегодня — вы проиграли…

— Ошибаешься. Мы выиграли. Даже мы, русские выиграли. Уже выиграли. Хоть тебе этого и не понять.

— А ты объясни. Я пока вижу одно. Ты — один. А за мной — целая страна. Рано или поздно — тебя все равно убьют, даже если ты убьешь меня. Ты пошел против державы, дурак. Против целой страны. И тебе конец.

— Ошибаешься. Это вам конец. Нас все больше и больше. Как ты думаешь, почему я перешел на их сторону?

— Потому что ты подонок.

Я был уже у лестницы. Вверх или вниз? Вверх…

— Нет, ты ошибаешься. Я предал тех ублюдков, которые захватили власть в стране — но не предавал своего народа. Всем, в том числе русским — будет лучше, когда вы проиграете.

— Лучше? Ты видел, что творили в Чечне? Что творили в Сирии — целые рвы, в которых останки растерзанных людей. Это, по-твоему лучше.

— Новый мир рождается как ребенок. В боли и крови.

Я поднялся на этаж выше.

— Ты просто кровавый урод. И ничего больше…

— Новый мир… мир где будет вера. Неважно какая — но она будет. Это вы — убили веру и продолжаете ее убивать. Ваш мир лжив и равнодушен…

— А твой мир правдив? Ну же, скажи, ублюдок. Когда вы приходите куда-то, вы превращаете это место в помойку и говорите, что это райский сад. А потом — вы убиваете тех, кто с этим не согласен. Не мои слова…

— Интересно… а чьи?[98]

— Какая разница? Хочешь убить и его?

— Да… хочу. Эти слова как яд.

— Вот видишь. О какой правде ты говоришь?

Я попытался открыть одну из дверей. Она не поддалась. Тяжеленная винтовка — сильно мешалась…

— А по твоему правда — значит, говори что хочешь? Нет, правда — это то, что обеспечивает выживание народа. Веры.

— Однажды — тебе перестанут верить. Что бы ты не говорил.

— Нет, не перестанут. Время на исходе.

— Тогда скажи, что ты хочешь — и покончим с этим. Мне интересно.

— Я хочу снести этот мир до основания. Тот, который ты защищаешь. Коммунисты не смогли этого. Утратили веру. Но мы — сможем.

— Ошибаешься.

Мне все таки удалось открыть дверь, я лег на пол и пополз. Интересно, каково поле зрения прицела и какова разрешающая способность матрицы. Он сможет увидеть открытое окно? В этом прицеле электронная схема, не оптическая. Там есть электронный зум как в камере — но изображение расплывается

Или я ошибаюсь? И он намного ближе и на винтовке обычный прицел?

— Мы снесем все до основания. Пройдем войной… черт, ублюдок!

Последние слова — он буквально выкрикнул

— Что? — спросил я

— Будь ты проклят! Будьте вы все…

Осыпалось от выстрела стекло — где-то правее и тут — я услышал далекий, но сильный взрыв. Хлопок взрыва…

Подстава? Или нет? В конце концов — он не должен был высовываться, не должен был просто так стрелять. Его могли просто засечь.

А после взрыва — точно будет объявлена тревога…

Я рискнул — открыл окно и высунулся — буквально на секунду. В двух с лишним километрах от меня, на недостроенной башне Радио и телевидения Ирака — бушевал пожар. Это место — никто не прикрывал просто потому что от него до места встречи — был предельно далеко. Никто не думал, что выстрел прогремит оттуда.

Но кто и откуда запустил ракету? Или он сам на чем-то подорвался?

В коридоре послышались шаги. Осторожные. Я направил автомат на дверь, готовый стрелять в любого, кто войдет.

— Миша…

Голос был знакомым

— Миша, не делай глупостей. Все кончено. Я могу войти?

— Павел Константинович, вы один?

— Нет, еще пара товарищей. Ты их не знаешь.

— Заходите один. Не торопясь. Очень не торопясь.

Павел Константинович заглянул в комнату, показал руки. Потом — зашел сам.

— Все нормально. Опусти автомат. Все кончилось.

— Дальше — ни шагу. Теперь — пусть заходят те кто с вами. Увижу хоть намек на ствол — открою огонь.

— Все кончилось. Мы все сделали. Ты все сделал. Не дури.

— Хрен кончилось. Считаю — до десяти. Не зайдут — открою огонь.

— Ты охренел? Положи автомат, это приказ. Слышал?

— Пять. Четыре.

Павел Константинович испугался. Это было видно. Он знал меня а я знал его. И он понимал, я могу и выстрелить.

— Заходите! Оружие оставьте в коридоре — и уже ко мне — ты что творишь?

— Я просто больше не верю. Никому. Пусть заходят. И без глупостей.

Зашли двое. Один был москвич — я его помнил. Второго — я не знал.

— К стене. Руки держать за головой. Стреляю на первое движение

— Ты, Зин на грубость нарываешься… — сказал тот, которого я не знал, с простоватым, грубым лицом

Вместо ответа я выстрелил. Пуля — проделала в стене кратер — аккурат между этими двумя. Брызнула штукатурка. Девять на тридцать девять — стреляет без рикошетов и на ближней дистанции отрывает конечности. Они это знали.

— Ты охренел? — резко сказал этот второй, сбледнув с лица

Москвич — молча поднял руки. Умный. Я прицелился в пах незнакомому — я кстати так и сидел на полу, чтобы не подстрелили с улицы.

— Руки в гору. Или яйца по полу собирать будешь. Делай.

Он медленно поднял руки

— Так. Ваш позывной какой? — обратился я к Павлу Николаевичу

— Ястреб — один.

Я достал рацию — левой рукой, правой держа автомат. Включил на передачу.

— Ястреб один Лидеру, повторяю — Ястреб один Лидеру. Свечение, повторяю — свечение. Группа духов в районе второго корпуса Политехнического университета, представляют серьезную опасность… — я начал диктовать приметы тех, кто стоял передо мной. Одного за другим…

Оперативная группа прибыла через двадцать минут.

Я сложил оружие, после чего — разобрались, что эти трое не представляют опасности. Что тут вообще все — свои и наши, а я — просто обознался. Москвич — когда мы шли по лестнице — двинул мне локтем в бок. Это — за все хорошее…

На улицу — мы вышли на зады, не через парадный вход. Там — стояли машины, одна — с номерами нашего посольства, еще одна — принадлежала Павлу Константиновичу. Тот открыл дверь, приглашающее махнул мне.

Тронулись.

— Молодец — сказал он — не при москвичах, но молодец. Когда такое дело… и я бы не поверил. Скажи честно — шмальнул бы?

— А сами как думаете? — огрызнулся я. На меня уже накатывало…

— Шмальнул бы — убежденно сказал Павел Валентинович — на самом деле шмальнул бы. Потому молодец.

Я посмотрел на часы

— Где конвой?

— Нигде — коротко сказал Павел Валентинович — его не будет.

— И не должно было быть? — понял я

Он усмехнулся

— Соображаешь. Если тебя интересует — самолет Первого — не ВВС-1, другой — приземлится на аэродроме Мутанд, и там же — состоится вся багдадская часть переговоров. Она сокращена вдвое — после чего главы государство проследуют в Басру, где и будет основная часть торжеств. Они посетят нефтяные поля, новый нефтеперерабатывающий завод и порт. В Багдаде — неофициальной части не будет совсем. Понял?

Я не понимал. Ни хрена.

— Так это что — все из-за него? Из-за Аль-Малика?

Представить себе, что из-за террориста изменят график встреч президента — я мог. Но представить, что Президент будет подстраиваться под спецслужбы чтобы поймать террориста — нет, это было непредставимо.

— Ну… — протянул шеф — Аль-Малик только верхушка айсберга. А во главе всего это — саудовская разведка. И ЦРУ — по крайней мере определенные круги внутри ЦРУ. Я сам не все знаю. Но могу предположить, что провал операции в Багдаде — а мы его сделаем публичным провалом, выложим всю информацию в сеть — превратится в грызню в спецслужбах в самих США. И это хорошо. Чем меньше Америка имеет возможность куда-то вмешиваться — тем лучше.

На этот месте — я должен был патетически спросить — «так вы все знали!». Но я этого не сделал. Я знаю систему, в которой работаю. Здесь все друг друга используют — как могут. И трагическая патетика — неуместна. Это как если священник, зашедший в бордель и возмущающийся творящимся там развратом…

Я знаю свое место и несу жребий

— Куда мы едем?

— А ты не понял? К башне. Хочу показать тебе — чтобы ты не психовал. Кстати — мы твои разговоры слушали. Сам бы поверил…

Я помолчал. Действительно — мы ехали к башне, это было утомительным занятием, потому что центр был перекрыт. Никто не знал, что президентов — так и не будет.

— Кто убил Вована? — спросил я

— Аль-Малик. Мы сами не все знаем. Он доложил нам, что стал подозревать твою… Видимо, он попытался проследить за ней. След вел к Аль-Малику.

— А Красин?

— Тоже он.

— Как он к нему подобрался?

— Мы не знаем.

Да и какая в сущности разница. В системе есть одно, тщательно соблюдаемое правило — ни одна операция, короткая ли, долгая ли — не должна зависеть от одного человека. Каждый человек в системе — расходный материал. И должен быть заменяем. Все эти традиции — типа поминок и залпа над могилой — всего лишь должны скрыть эту неприглядную правду.

Вот почему система не приемлет меня, а я не приемлю систему. Я не взаимозаменяем и не позволяю себя сделать таковым. И я — не расходный материал.

Мы свернули в сторону строки. Дорогу перекрыл БТР. Павел Валентинович опустил стекло, показал документы и одноразовый пропуск. Одноразовый — только на время саммита глав государств, потом он уничтожается.

У высотки — стояли несколько машин, в том числе машина скорой. Павел Валентинович — по хозяйски подошел, глянул внутрь. Жикнул молнией…

Не опознать. На меня пялился бельмами полностью обгорелый труп. Но на сей раз — у нас есть что-то для опознания.

Я забрался в машину — от мешка дух был тяжелый, отвратительный. Отстегнул молнию дальше, пока не добрался до рук.

Так и есть. На левой — не хватало мизинца и части безымянного.

Он просто отрубил их — и бросил в огонь там, в Ар-Рутбе. Чтобы их нашли и по анализу ДНК заключили что это он. Он так ненавидел нас, что готов был и на это…

Я смотрел на обгорелый труп, сам не знаю зачем. Мутило.

— Чем его?

— Ракетой. Мы заказали ударный самолет, он барражировал в двадцати километрах от города. По выстрелам — его засекли и навели ракету. Это был единственный способ покончить с ним раз и навсегда…

Как бьется сердце…

И тут я осознал, что это вовсе не сердце. А мобильный телефон, поставленный на виброзвонок. Включил, глянул. Вот же гад.

— Дайте ключи.

Павел Валентинович посмотрел на меня — и без лишних слов дал ключи. Спасибо и за это…

Ирак, Багдад 29 июля 2019 года

Мужчины не плачут Это память сочится из глаз Автор неизвестен

В доме у меня — была система контроля, простая и практически непроходимая, пассивная. Ее мне собрали наши умельцы и ее особенностью являлось то, что при нарушении периметра — она не взрывалась воем, не посылала никуда никаких сигналов. Она вообще не посылала никаких сигналов. Ее можно было активировать с сотового, набрав специальный номер. И в ответ — приходила информация, есть кто в доме или нет. Хорошая информация, с видео. Именно за счет того, что она была пассивной — ее практически невозможно было обнаружить. А мне — не надо было знать, кто побывал в доме — точнее, надо, но для этого у меня есть другие средства. Мне надо знать, есть ли кто в доме именно сейчас.

Система показывала — есть. Черт возьми, есть…

Сукин сын…

В дом я не полез. Я просто остался в машине, пересел назад, и привел в боевую готовность хранящийся в машине автомат. И когда оперативник ЦРУ Алан Салливан вышел из дома и направился к своей машине — я направил автомат на него и включил лазерный прицел. Машина у него была светлого цвета — и красная точка на багажнике сказала ему все, что он хотел знать.

Он остановился. Медленно повернулся ко мне. Я показал ему рукой — иди сюда…

Он подошел к машине.

— Салам алейкум. Садись — показал я на переднее пассажирское

Краем глаза — я заметил, как сзади по улице — мигнул фарами БМВ, выбираясь из ряда припаркованных машин.

— Твои?

Он ничего не ответил

— Твои. Скажи, чтобы не дергались…

БМВ остановился напротив, боковые стекла с моей стороны опущены, виден стрелок на заднем сидении. Скорее всего, посольские из Блекуотера или как они там теперь. Зи, что ли. Но им стрелять неудобно — Тойота Ланд Круизер намного выше, они почти ничего не видят

Удерживая автомат одной рукой, я протянул вперед вторую. В ней — был пульт автомобильной сигнализации

— У меня машина заминирована. И ты знаешь, что это так. Рискнут — отправился к Аллаху все вместе.

Алан сделал рукой знак «спокойно» — ладонью вверх-вниз. Как бы утрамбовывая

— Машина заминирована — сказал он водителю — не стрелять.

Они и не стреляли. Я, кажется, даже узнал одного.

— Скажи, чтобы отъехали. Пусть встанут перед твоей машиной. И сидят в машине, не выходят. Едут пусть медленно, неторопливо. Если сделают что-то не так — я подорвусь. Мне терять нечего.

Алан дисциплинированно передал в машину все, что я ему сказал.

Какое-то время — охранники посольства размышляли — в конце концов, они тоже профессионалы, и им сильно нагорит, если они потеряют военного атташе. В этом мире огромное значение имеет репутация, и изгадить ее — можно одним — единственным инцидентом, после которого тебя хорошо если статик-гардом возьмут. Думаю, сыграло роль то, что я был русским. Во многих фильмах, даже в компьютерных играх — есть места, в которых русские сознательно жертвуют собой. И связываться с психованным русским они не хотели.

БМВ пополз вперед

— Снайпер есть?

— Нет.

— Врешь. Но это неважно. Садись. И не дергайся…

Салливан выполнил то, что я ему сказал

— Что ты делал у меня дома?

Американец промолчал.

— Отдай, что взял. Воровать грешно

Салливан помолчал. Потом сказал

— Я ничего не брал.

— Врать тоже грешно.

…

— На подлокотнике телефон. Возьми, посмотри…

Он осторожно взял телефон. Посмотрел. Сдавленно выругался

— Сукин сын…

— Кто — я или ты?

…

— Отдай что взял и уходи.

— Я служу своей стране так же, как ты служишь своей.

— Ты готов ради этого умереть?

…

— Тогда открою тебе небольшой секрет. Амани мертва. Аль-Малик — мертв. Теракт провалился. Вы проиграли. И та флешка, за которой ты полез в мой дом — не более чем пустышка. Она ничего не значит — потому что слова не подкреплены кровью.

…

— Отдай. И убирайся.

Салливан какое-то время сидел неподвижно. Потом — достал из нагрудного кармана флешку, точнее — карту памяти от мобильника, положил рядом с сотовым.

— Чертово дерьмо…

— Теперь вали отсюда. И больше на глаза не попадайся.

— Черт возьми, я всего лишь служу своей стране, понял? Я должен защищать ее интересы. Если хочешь знать — я сделаю все, чтобы говнюки, которые все это устроили — понесли заслуженное наказание. Но я служу своей стране.

— Ты что — баба, чтобы оправдываться? Вали отсюда, пока не передумал. Сматывай удочки. Убирайся…

Вторую флешку — я нашел там, где она наверное и должна была быть — на двери, на верхней части дверного полотна. Кусочек пластика размером с человеческий ноготь — был спрятан в маленький, полиэтиленовый пакетик, который в свою очередь — был заложен в углубление в резиновом уплотнителе, аккуратно вырезанное ножом. Алан — не нашел это потому что не искал — он знал, где и что ему надо было забрать. Потому что ему сказали, где и что будет лежать.

Какое-то время, я тупо смотрел на этот кусочек пластика, лежащий на моей ладони, и испытывал сильное желание растоптать его ко всем чертям. Или бросить в печь и забыть — раз и навсегда. Мне это не нужно. Это не мое. Это нечто чуждое, такое, чему не найти подходящее объяснение. Но потом — я все-таки решил, что я должен это посмотреть. В конце концов — перед любой казнью подсудимому дают последнее слово. А я — казнил прежде всего себя.

Когда я учился своему ремеслу — а я поверьте, неплохо ему учился — нам приводили многочисленные примеры того, как кто-то потерял бдительность и что из этого вышло. Бдительность. Само это слово какое-то… несовременное — не находите? Оно не отсюда, не из нашего мира — оно из того мира, где посылали в бой, на верную смерть миллионами, где весь народ, весь без остатка — бросали на алтарь ради великой идеи, и жизнь, чувства, мнения, даже смерть одного-единственного человека не значила ничего… она значила даже меньше, чем ничего. Бдительность. Нам приводили примеры как человек забухал, начал играть в карты, связался с замужней сотрудницей посольства — и в результате всего этого оказался шпионом и предателем Родины. Мы, здоровые мужики, каждый из которых перед курсами имел за плечами горячие точки и опыт контрразведывательной работы в таких местах, где ошибка означает смерть с выпущенными кишками — все это воспринимали с некоей циничной усмешкой… мол, говорите, а мы послушаем. В сущности, в каждом из нас было достаточно «самости» — той самой самости, которая заставляет человека поступать по-своему, в соответствии со своим, потом и кровью наработанным опытом. Мы были не зеленые курсанты — мы были взрослыми мужиками, уже убивавшими людей. И кто бы мог подумать, что все это — настигнет меня и даст по башке так, что… Да, я потерял бдительность. И теперь понимаю, за что расстреливали ТОГДА. Я бы сам себя сейчас расстрелял.

Но вместо этого — я вставил миниатюрную карту памяти в соответствующий разъем. Черт бы все побрал…

На экране — появилась Амани. На сей раз — уже не в берете Че Гевары, с расстегнутой сверху курткой китайского партизана и распущенными волосами. Она как — то нерешительно смотрела в камеру, видимо, не зная, с чего начать…

— Привет… — сказала она, смотря на меня с экрана

— Привет… — эхом отозвался я. Амани была мертва, убита — но ее душа, я верил в это — незримо присутствовала в этой комнате. Это ей я сказал: привет.

— Черт… не знаю, как начать…

Она снова замялась. Потом справилась с собой, решительно посмотрела в камеру

— … Если ты смотришь это, то я уже мертва. А ты, наверняка победил… хотя может быть, что и нет. Не знаю…

Она снова замялась, подбирая слова

— Я… не хочу оправдываться, потому что сделала то, что должна. Черт…

Она снова долго молчала.

— … мне плевать, что обо мне подумают другие. И как они истолкуют мою жизнь и мои поступки. Мне всегда было плевать на то, что думают обо мне другие. Потому то я и была с тобой.

Амани снова прервалась, но только на мгновение

— Я знаю, тебе больно сейчас… я не хочу, чтобы тебе было больно, потому, что ты один из лучших людей, которых я знала в жизни. Самый лучший. Ты должен знать, что я любила тебя и ни грамма ни притворялась. Мне действительно было хорошо с тобой.

Инстинкт говорил мне — выключи и не смотри дальше. Потому что есть вещи, которые лучше не знать. Есть вещи, которые лучше не трогать. Тронешь — и все это будет являться к тебе раз за разом до конца твоих дней. Каждый раз, засыпая, ты будешь бояться, что это — снова привидится тебе во сне. Каждый раз, вспоминая — ты будешь бояться, что потеряешь контроль над собой. Но я должен был это досмотреть до конца. Потому что это — была моя кара.

Было все больнее и больнее. Но я — должен был.

— … но есть вещи, которые не в силах изменить ни ты ни я, как бы этого не хотелось. Я дочь своего народа, а ты — сын своего. Вы предали память своих дедов и прадедов — но мы этого не сделаем. Наша сила — в этом, мы идем своим путем. И если сойдем с него, то погибнем. Потому — я должна сделать выбор и я делаю его. Я выбираю борьбу.

Дура! Дура!!! Кому нужна твоя борьба?! Неужели ты думаешь, что хоть кому-то, хоть единому человеку — нужна твоя борьба!?

— … ты сам как то говорил, что ничего хорошего не получить без борьбы — и я с этим согласна. Наш народ — многие годы остается изгнанником, парией, нищим на богатом пиру. Кто-то сказал, что будет только один миллиард избранных, а остальные будут рабами, в том числе — и мой многострадальный народ. Мы хотим изменить это. Плата за это — кровь. Только кровью — творится история. Кровью тиранов и мучеников…

Кровь… Кровь, кровь, кровь…

— … я знаю, что ты не поймешь и даже проклянешь меня. Я и не прошу понимания. Я прошу только одного — не держи на меня зла. Я сделала то, что должна. Пророк — рассудит нас на небесах…

Я вскочил с места — и пнул телевизор. Он опрокинулся и с вспышкой погас. А я с остервенением начал крушить все, что было в комнате, что-то крича…

Потом — я вдруг понял, что сижу на кухне — а напротив меня сидит подполковник Мусауи, небритый и с темными мешками под глазами. А между нами — стоит открытая бутылка Флагмана и два стакана. Подполковник — налил полный стакан водки — и без закуски выпил. А голова — болела почему-то у меня. И у подполковника — наливался синевой фингал под глазом…

— Харам… — сказал я, показывая на бутылку

Подполковник в ответ показал на потолок

— Аллах не видит. Значит, и харама нет.

Я попытался встать — но как-то неудачно. Только задел ногой пустую бутылку — и та, звякнув, покатилась по полу.

— Э, э, э…

Я плюхнулся обратно на стул, и понял, что мы уже давно пьем и как минимум одну бутылку прикончили. Но в голове — еще оставалось место мыслям…

— Что ты… какого черта ты здесь делаешь?

— Не упоминай. Бедуины верят, что если поминать — то может и прийти…

Мысли — ворочались подобно камням в селевом потоке

— Это ты…

— Что?

— Ты… убил брата Амани?

Подполковник посмотрел на меня неожиданно трезвым взглядом

— Нет, конечно. Я… только приказал

— Зачем… зачем ты это сделал… зачем…

— Затем, что это нужно было сделать. Надо было заставить их действовать. Вывести из равновесия. Совершить ошибку.

— Нет…

— Что — нет?

— Все это ерунда. Вы просто не хотите прекращать войну. Войну между собой.

— Войну? — подполковник смотрел на меня иронически — да, войну. Войну с предательством в своих рядах. А ты бы — мирился с предателями в своих?

Предатели. Война. Справедливое наказание. Аллах. Интересы нации. Изгнанники. Рабы. Сколь зла свершилось от этих простых в общем то слов. И сколько еще свершится.

— Вы… знали… что она работает на Малика?

— А как сам думаешь?

Знали. В мире Востока, который для чужих — непроницаемая стена — от своих не утаишь ничего. Знали…

— Она работала на них с санкции. По крайней мере, сначала. Мы не террористическая организация, кто бы что ни думал. Есть народ. У него есть вооруженные силы. Есть спецслужбы. Мы и есть — спецслужбы этого народа. Народа без государства. Но все это пока.

— А потом?

— А потом было потом — жестко заключил подполковник — в какой-то момент, интересы расходятся и каждый начинает действовать в своих интересах.

— Так ты…

Я вдруг понял. Он же и меня — пришел сейчас убить.

Видимо, на моем лице это понимание отразилось — потому что подполковник вдруг вытащил пистолет и положил на стол между нами. Бутылка, стаканы. Лежащий между ними пистолет. Натюрморт на все сто.

— Не бойся. Я думал, что ты враг. Теперь понял, что нет.

Враги. Сначала — он попытался убить меня на стрельбище. Потом…

— Того, что я делал и делаю — тебе мало?

— Мало — подполковник еще налил себе — мало. Ты должен понять нас — в нашем деле нет сантиментов. У вас — первая по величине страна мира, а у нас нет ничего. Мы ведем борьбу и не можем отступить. Нет места для жалости. Если ты не можешь решить, враг тебе человек или друг — убей. Лучше еще один мученик, чем еще один враг. Второго Мосаба Юсефа[99] — мы допустить не можем.

— А чем тогда твоя борьба отличается от ее борьбы?

Подполковник поставил стакан на стол

— Я думал, ты понимаешь.

— Расскажи убогому.

— Что ж. Она — в душе всегда была фанатичкой. Ей было плевать на народ, на наш народ, о страданиях которого она так красиво говорила. Она радовалась этим страданиям, потому что эти страдания — приближали ее мечты. Тот день и час, когда люди ринутся на пулеметы самоубийственной волной. Пусть девять из десяти погибнут — но десятый станет свободным. Мы думаем по другому. Наш народ невелик — и одному Аллаху известно, сколько его сынов погибло в попытках реализовать безумные мечты. Мы тоже ведем борьбу — но не так как она. Для нас — важен каждый наш человек. А она — хотела разжечь пожар и бросить весь народ в топку. Теперь видишь разницу?

Подполковник помолчал — и добавил

Я думал, ты тоже работаешь на ЦРУ и ведешь войну против нас. Потому и пытался тебя убить. Я ошибался. Прости, брат…

— Пошел вон.

…

— Я сказал — пошел вон. И не смей больше называть меня братом. Пошел вон.

Подполковник встал. Хотел что-то сказать — но так и не сказал. Просто вышел.

А я — еще какое-то время сидел за столом. Потом — смахнул бутылку, стаканы, и впервые, с тринадцатого года, с того злополучного взрыва — заплакал…

Примечания

1

Мобильный телефон со специальным программным обеспечением, защищающим разговор по нему от перехвата. Цена на момент написания этих строк — 80–90 тысяч рублей самый дешевый аппарат. Есть так же специальные криптопрошивки для обычных аппаратов, они менее надежны но стоят дешевле

(обратно)

2

Персидский залив. В арабском мире его никто так не называет — только Арабское море

(обратно)

3

Не оригинальные, а китайские версии Блекхоков, которые к тому времени уже производились. На поставку оригинальных американцы наложили вето. Блекхоки использовались как более экономичные машины, когда нужно было перевезти 10–12 человек

(обратно)

4

Реально существует. Представляет собой комплекс наблюдения на БПЛА и вертолет Ми-17, вооруженный ракетами, переделанными ПКР, которые можно запускать вне прямой видимости цели. Наведение на цель ракеты осуществляется с помощью БПЛА. Комплекс предназначен для решения задач по борьбе с терроризмом, нанесения внезапных высокоточных ударов по позициям боевиков

(обратно)

5

Действительно не понять. Хотя надо понимать. В дореволюционной России на базарах в конце дня варилась похлебка для нищих из обрезков и мозговых костей. Мясная! Плати полушку, полкопейки — это была самая мелкая монета, подходи и ешь, сколько хочешь. Это была не подачка, и никого она не унижала. Американцы этого опыта никогда не знали и не знают, им просто не понять, как благотворительность в их понимании — может вызывать вражду. Некоторые доходят… методом проб и ошибок и уже там. Я читал воспоминания одного американского полковника: он свел к минимуму терроризм в своем секторе просто для начала наняв за наличные местных подлатать дорогу. Они не только ее подлатали — но и не давали больше закладывать фугасы. Потом он пишет — для того, чтобы все это прекратить, надо было просто дать этим парням работу. Это была такая простая мысль, что просто удивительно, как до этого не додумались сразу.

(обратно)

6

Рафидиты — местное и правильное название шиитов. От слова «рафада» — отвергаю, то есть люди, отвергающие то устройство исламской уммы, которое поддержано подавляющим большинством мусульман. Среди мусульман численность шиитов — примерно десть процентов от общего числа

(обратно)

7

сторонника, сподвижника

(обратно)

8

Управление А ФСБ РФ — управление по борьбе с терроризмом

(обратно)

9

Упоротого — то есть принявшего наркотики. Те или иные наркотики — входят в рацион джихадистов

(обратно)

10

Замри! Покажи свои руки! (арабск иракск.)

(обратно)

11

Друзья, дружественные силы (арабск.)

(обратно)

12

Хватит, достаточно, хорош (арабск.)

(обратно)

13

Разведчик экстра-класса. Потом этим термином стали называть любого бойца спецназа

(обратно)

14

На момент написания книги такая винтовка испытывается на Украине. Система Стоунера, но под русский патрон

(обратно)

15

Один из сигналов, обозначающих опасность, ведущийся огонь, необходимость укрыться

(обратно)

16

Такой случай действительно был. Вот представьте себе — прием, и тут один из гостей подходит к министру, пожимает ему руку, а другой рукой лезет… понятно, в общем. Взрыв этот — разорвал террориста на куски, руку потом на улице нашли — а вот сам министр отделался легкими ранениями. Потом, уже много лет спустя, когда в Египте скинули Мубарака — на религиозную передачу, где трактовали Коран, прислал электронное письмо бандит, примерно такого содержания: можно ли мне вступить в половую связь со своим братом, чтобы расширить задний проход, и чтобы туда влезло больше взрывчатки. Автор сам видел видеозапись с этим вопросом, и рассказывает это не в силу нездорового интереса к подобным вещам, а чтобы все поняли, что такое современный радикальный ислам и какие темы там обсуждаются — благочинья там нет и в помине. На этой же передаче обсуждали вопрос: может ли мусульманин иметь половое сношение с мертвой женщиной, как правильно избивать женщин, какая разница между женщиной — женой и женщиной — рабыней

(обратно)

17

Это правда. А еще их очень тяжело снимать и обслуживать, в полевых условиях это практически невозможно. В Саудовской Аравии до недавнего времени танкисты были местные, а ремонтники — американские. В то время как Т72 и Т90 можно чуть ли не на кленке обслужить. Совсем не просто так одна из американских газет написала: наши танки лучше русских, вот только… никому не нужны. Линия по производству М1 Абрамс находится на грани закрытия, в то время как наш УВЗ работает и работает.

(обратно)

18

Так называлась операция по свержению Саддама Хусейна в 2004 году

(обратно)

19

Наверное, сразу возникает вопрос — каким образом российские запасы подскочили с семидесяти семи миллиардов аж до ста семидесяти. Отвечаю. При геологоразведке Югры нашли нефть так называемой Баженовской свиты, она залегает на глубине больше двух километров и представляет собой почти что битум. Поэтому, со времен СССР она считалась неизвлекаемой и в подсчетах не участвовала. А там ее — минимум сто миллиардов баррелей, это больше, чем все наши запасы. Но американские методы добычи сланцевой нефти — подошли и нам, причем эта нефть — оказалась не такой дорогой, учитывая что вся инфраструктура в Югре давно построена. Басра Лайт, Сибериан Круд- реально существующие и торгуемые марки нефти

(обратно)

20

куфте — шарики из мясного фарша, едят их с лепешками и зеленью. Ку-ку — что-то вроде яичницы, из яйца, муки и в данном случае — овощей, все это взбивается и запекается. Бывает куку рыбный, овощной, картофельный

(обратно)

21

нашиды — мелодичные песни религиозного содержания, прямо связанные с Кораном и шариатом. В последнее время — все больше нашид, призывающих к джихаду и убийству неверных

(обратно)

22

Инспайр — англоязычный журнал, публикуемый структурами, близкими к организации Аль-Каида. Автор читает… милый журнальчик, можно сказать. Статьи на тему «Почему надо убивать врагов ислама» или «как делать джихад поджогами» — тут норма

(обратно)

23

Это правда. Одним из разработчиков программы постсаддамовского восстановления Ирака был Е.Т. Гайдар вместе со своим институтом, американцы его привлекли как специалиста по экономике стран переходного периода. Это еще раз показывает, насколько американцы не понимают происходящее и не владеют ситуацией в мире. Это все равно, что пригласить вампира стать начальником донорского пункта больницы

(обратно)

24

Русский бронированный шлем по образцы швейцарского ТИГ. Стал почти что опознавательным знаком русского спецназа

(обратно)

25

Пацаны, мальчишки. Пошло со времен Афганистана

(обратно)

26

Муаллим — учитель. Уважительное обращение к пожилому мужчине на Востоке

(обратно)

27

Олдридж Эймс — начальник отдела внутренней контрразведки ЦРУ, призванный охотиться за советскими шпионами в ЦРУ — сам оказался советским шпионом. Случай просто беспрецедентный. Сдал около ста восьмидесяти осведомителей, всю сеть ЦРУ в странах Восточного Блока. По злой иронии судьбы — СССР уже разваливался, так что его разоблачения и его жертва — оказалась ни к чему. В настоящее время отбывает пожизненное в тюрьме Мэрион, наши не осмеливаются его обменять.

(обратно)

28

Потев, Александр Николаевич, полковник СВР, предатель, последняя должность — начальник американского направления. Сбежал в США. После его побега выяснились беспрецедентные факты — что например его дочь выехала в США, и об этом в СВР никто не знал или просто не обращали внимания

(обратно)

29

напарник. В морской пехоте с самого начала, с учебного лагеря — к тебе прикрепляют напарника, раз и на всю службу.

(обратно)

30

Террористическая организация, е является ответвлением Аль-Каиды организационно, но в ее составе много членов Аль-Каиды и действует она теми же методами.

(обратно)

31

Фирма IBM сделала прогноз, что к 2000 году в мире будет рынок для тысячи персональных компьютеров, не более. То же самое говорили и советские академики, они говорили, что больше внимания надо обращать на человека, и меньше — на машины. С этим были не согласны молодые парни, в гаражах творившие историю — среди них были такие легенды как Стив Джобс, Майкл Делл и Билл Гейтс. Именно они обеспечили Америке лидерство в конце двадцатого века — а никак не IBM. А у нас таких — сажали за спекуляцию.

(обратно)

32

Еще одна легенда в мире разведки. Свадьбой — террористы в разговоре между собой называли атаки 11/09 в Нью-Йорке и Вашингтоне. Американцы прослушали — но понять о какой свадьбе идет речь не смогли. С тех пор термин «свадьба» применяется для обозначения резонансного теракта с тяжелыми последствиями

(обратно)

33

Раньше — существовало такое понятие как инвалютные рубли — их можно было обменять на доллары США не рискуя при этом статьей, И было понятие «чеки» — то есть чеки Внешпосылторга, на них можно было отовариваться в магазинах, торгующих импортными товарами, такими как Березка. На выходе из Березки купленное можно было продать в пять — семь раз дороже.

(обратно)

34

Джордж Оруэлл

(обратно)

35

Сторожок, сторожевик — разыскной лист

(обратно)

36

Семейство Имрана 3-171

(обратно)

37

Тяжелые коробочки — бронетранспортеры, скорее всего пушечные. Легкими коробочками называли украинские БТР-3 старых поставок и новые Камазы, тяжелыми — БТР-15 Бумеранг, они вооружались либо сорокамиллиметровой пушкой, либо боевым отделением от БМП-3, либо универсальным 120 мм минометом. С такими машинами — можно было вести городские бои в сильно укрепленных районах.

(обратно)

38

Лентяи, ищущие возможность уклониться от исполнения служебных обязанностей.

(обратно)

39

Шейх Ахмед аль-Асир, родом из Ливана. Проповедник, крайне нетерпимый религиозный фанатик. Исповедует агрессивный суннизм. Сильно поднялся после событий в Сирии, стал одним из тех, кто занес ваххабизм в Палестину, до этого ваххабизма практически не знавшую…

(обратно)

40

Знаменитый голливудский фильм про семейную пару, в которой каждый является киллером и скрывают это друг от друга. Главные роли исполнили Бред Питт и Анжелина Джолли

(обратно)

41

Вылезайте, живо! (арабск)

(обратно)

42

В времена оные (то есть советские) аморалка, тем более такая — служила основанием для немедленной высылки с такой сопроводиловкой, что ни одна тюрьма не примет. Сексуальная революция обошла СССР стороной — остается только удивляться с какой садистской решимостью первое в мире коммунистическое государство проводило пуританскую политику, делало вид, что дети в капусте находятся. Именно это — как я убежден — послужило одной из главных причин глубокого отторжения молодежи от государства

(обратно)

43

справа, по правую руку (устар.)

(обратно)

44

В Рамат-Гане находится одна из оперативных бас Моссада. Главный штаб МОССАДа находится на Бульваре царя Саула

(обратно)

45

Добровольный помощник. В МОССАДе очень небольшой оперативный персонал, поэтому МОССАД делает ставку на саянов — добровольных помощников из числа евреев, живущих по всему свету. Чаще всего саяны исполняют малозначительные поручения, хотя в исключительных случаях они могут быть и на острие операции. Иногда саянами просят стать и израильтян — помочь своей стране. Считается, что обязательным правилом использования саянов является то, что Саян не может быть использован против той страны, в которой он живет. Но вряд ли это правило соблюдается. Привлекают саянов простым способом — обещанием в случае чего без проблем пустить в Израиль

(обратно)

46

Автор не занимается квасным патриотизмом, он просто констатирует факт. Русские, по совокупности взглядов на жизнь, морально-волевых качеств, выживаемости и приспособляемости к агрессивной среде — неизмеримо лучше подходят для шпионажа где угодно. Иллюстрацией этого служит хотя бы то, что не известно ни одного случая, когда американцы не завербовали кого-то — а эффективно внедрили во враждебную среду своего человека под видом местного. Ни когда был СССР — а ПГУ КГБ внедрял таких агентов — нелегалов десятками, если не сотнями. Ни сейчас — истинное сожаление пополам со смехом вызывает небольшой рассказ (документальный) о том, как ЦРУ собиралось кого-то грохнуть в Кабуле, для этого спецназовцы больше недели учились ходить босиком, да так и не научились. Американцы слишком честны и прямы чтобы быть шпионами

(обратно)

47

Любитель фотографировать. Чаще всего фотографируют самолеты

(обратно)

48

Термин из бильярда, неудачный удар и переход права бить

(обратно)

49

Тема участия Израиля в войне в Афганистане на стороне моджахедов — одна из самых темных страниц новейшей истории. Уже достоверно известно, что конгрессмен Чарли Уилсон, главный финансист и лоббист моджахедов в Вашингтоне — закупал огромные партии советского трофейного оружия, хранившегося в Израиле с тем, чтобы переправить его моджахедам. Известно, что Чарли Уилсон размещал заказы на разработку высокотехнологичного оружия для партизанской войны на оборонных предприятиях Израиля. Меньше известно то, что в 1985 году в отеле в Пешаваре один журналист увидел несколько человек, которых он опознал как израильских военных, которых знал лично. Написать репортаж он не смог — на следующий день его убили. Понятное дело, что ни Израилю, ни тем более джихадистам ворошить эту тему не хочется — евреи участвуют в джихаде, виданное ли дело.

(обратно)

50

Прошу прощения, мой брат (арабск. Иракск.)

(обратно)

51

Карго-аэропорта — то есть, аэропорта, предназначенного в основном для грузовых самолетов. Рядом с Багдадом к тому времени строили две промзоны и два карго-аэропорта: южный, связанный с ж/д терминалом и с портом на Тигре и северный.

(обратно)

52

Одна из формулировок прощания, означает — иди с миром

(обратно)

53

Те, кто выступает против свободного оборота оружия

(обратно)

54

ЧВК — частная военная компания. Крайне удобный инструмент активных действий, вовсю применяемый американцами и не применяемый нами.

(обратно)

55

Доктор

(обратно)

56

В советские времена там располагалась пятая бригада спецназа. Сейчас — спецназ республики Беларусь

(обратно)

57

D10 — внутреннее обозначение карабина НК416 в армии США. Он используется такими подразделениями как группа асимметричной войны, группа боевого применения (бывшая Дельта) или DEVGRU — шестой спецотряд морских котиков

(обратно)

58

OGA, Другое правительственное агентство — ставшее почти официальным название ЦРУ, оно даже в документах проскакивает

(обратно)

59

Термин из спорта — то есть, сидит на скамейке запасных

(обратно)

60

В одном из репортажей, высокий полицейский чин, кстати, вьетнамец — прямо перед камерами иностранных журналистов выстрелил в голову связанному человеку, подозреваемому в работе на Вьетконг. Это было показано по американскому телевидению и произвело чрезвычайно тяжелое впечатление на людей.

(обратно)

61

Пало-Альто, Калифорния — один из мировых центров программирования. Кстати, Пало — Альто — еще один из центров притяжения русских, их там в несколько раз больше, чем в среднем по США. Программист даже из регионального института (не из любого, конечно) — конкурентоспособен на рынке США

(обратно)

62

Нахин сильно искаженный урду с примесью арабского. Разговорный язык гастарбайтеров из Пакистана которые работают на Аравийском полуострове. Этому языку лет пятьдесят, он родной как минимум для тридцати миллионов человек. Один из рабочих языков Аль-Каиды.

(обратно)

63

По Фаренгейту

(обратно)

64

День Независимости, главный государственный праздник США

(обратно)

65

в США торговые центры уже стали неотъемлемой частью жизни. Так например бегуны вместо того, чтобы бегать по улице — бегают по торговому центру — и кондиционер работает, и охрана есть. Дети — проводят в торговых центрах целые дни, и подрабатывают, и играют. Размеры многих торговых центров таковы, что их и за день не обойдешь как не старайся.

(обратно)

66

Хавала — исламская внебанковская система переводов, насчитывающая несколько сотен лет. В качестве агентов хавалы — хаваладаров — выступают обычные лавочники, по результатам — либо производится взаимозачет обязательств, либо деньги перемещаются в виде золота или бриллиантов с курьерами

(обратно)

67

Эшелон — система перехвата сообщений, существующая с девяностых. TrapWire — национальная система слежения за подозрительной деятельностью, существует реально. Эти системы настолько вошли в повседневный обиход, что на их данных планируются даже удары дронов — не по конкретным целям, а по «моделям подозрительного поведения»

(обратно)

68

BUD — одна из известнейших марок американского пива. Но спецназ предпочитает Курс Лайт, почти безалкогольное

(обратно)

69

Вопрос конечно спорный — вспомнить, например, Маккарти с его охотой на ведьм. Сказать, например, что ты сочувствуешь коммунистам — и твоя жизнь навсегда сломана. В США роль цензуры эффективно выполняет суд — сказал что-то не то, и тебе предъявили громадный иск. Хочешь не хочешь- а будешь молчать. В последнее время — в США все более и более запретных тем: например, стоит сказать, что гомосексуалисты больные люди и их надо изолировать от общества — и на тебя объявят настоящую травлю, а исков напредъявляют столько, что на одних адвокатах разоришься.

(обратно)

70

Усама бен Ладен

(обратно)

71

Кения к тому моменту была дестабилизирована, и в ней шла гражданская война с участием беженцев из Сомали и внутренних исламистских банд

(обратно)

72

Шонак — бытующее в Ираке сленговое выражение, означающее «как дела». Сафия дафия — в переводе «тепло и солнечно», то есть все хорошо. Можно так же ответить «зен»- отлично…

(обратно)

73

Это мог быть как и действительно южноафриканский Ратель, которые Ирак купил в небольшом количестве в Иордании, так и новый бронетранспортер Камаз, которые поставлялись в Ирак

(обратно)

74

Те, кто говорят о фанатизме забывают некоторые вещи. Например, отряды Муктады ас-Садра первоначально возникли как добровольные группы иракцев, которые собирались, чтобы засыпать ямы на улице и починить электропроводку. Социальный взрыв в Ираке, приведший к гражданской войне — был вызван чудовищными экономическими реформами по проекту Бальцеровича-Гайдара, за пару месяцев опрокинувшими достаточно живучее народное хозяйство Ирака, позволяющее выживать в условиях блокады. Так что если дать людям возможность действительно строить что-то хорошее — от террора откажутся многие. Террор — беспилотниками не лечится

(обратно)

75

Майк-танго — мусульманский террорист. Диско — ДШК, в общем любой крупнокалиберный пулемет

(обратно)

76

Зеленые — дружественные войска, здесь — иракская армия

(обратно)

77

Сленг в переговорах. Состояние Альфа — имеется угроза для жизни. Бета — менее тяжелые ранения

(обратно)

78

Имеется в виду операция Возвращение надежды в Сомали. Провалившаяся специальная операция по захвату полевого командира Мухаммеда Фарраха Айдида в центре Сомали стоила жизни семнадцати американским солдатам, были сбиты два вертолета. После этого инцидента — Билл Клинтон отдал приказ сворачивать операцию. Война в Сомали — идет до сих пор.

(обратно)

79

160SOAR — единственный в мире воздушный спецназ, полк, в котором каждый вертолет специальный и каждый пилот прошел подготовку по программе спецназа на случай, если вертолет собьют, или если потребуется вступить в бой. Еще один пример, который не мешало бы перенять и нам

(обратно)

80

ВВС для вспомогательного персонала оружие почти не закупает. Раньше для него планировали PDW, на деле же происходит вот что: армия и морская пехота все списанные автоматы передает в ВВС. Техники ВВС — а в ВВС техническая служба традиционно сильнее, чем у любого другого рода войск — разбирает, смотрит, если есть годные детали — откладывает в сторону. Так, из годных деталей собирается оружие, оно называется GAU-5. Часто это сборная солянка, разные части от разных моделей. Но парашютистам — спасателям оружие, конечно, закупают, на них экономить нельзя.

(обратно)

81

Это девиз парашютистов спасателей. That others may live.

(обратно)

82

НН-3 — по размерам практически соответствует Ми-17, это сухопутная версия знаменитого Н-61. Был даже проект переоснащения НН-3 русскими или украинскими турбинами ит продажи — но ничего не вышло. Сикорский разработал конкурента Ми-17 — Н92, но эта машина конкурентную борьбу проиграла и ВВС США не закупалась

(обратно)

83

Программа обмена ресурсами: есть специальная американская штабная программа, в которую вносят все имеющиеся ресурсы — людей по ВУС, технику. И каждый командир — смотрит в эту программу и подает заявки на ресурсы. Например, Крис Кайл, снайпер SEAL часто работал с военными, потому что числился в такой программе, и военные, которым нужен был снайпер, подавали на него заявку. В серьезной войне — сомнительная система, потому что нужна боевая слаженность

(обратно)

84

Автомобили Самсунг существуют, но за редкими исключениями не продаются за пределами Ю. Кореи. Это копии Ниссан, более дешевые. Но некоторые машины продаются на внешних рынках как Рено — например известный в России Рено Латитуд — это в оригинале корейский Самсунг

(обратно)

85

в США для обозначения готовности используется термин hot, отбой — clear.

(обратно)

86

Битва при Аламо 23.02–06.03.1836 года — защита небольшой крепости и церковной миссии Аламо группой техасского ополчения и американских авантюристов от войск мексиканского генерала Санта-Анны. Закончилось падением крепости, из защищавших крепость мужчин — мексиканцы оставили в живых только двоих. Погибли 257 человек с американской стороны и от 400 до 600 с мексиканской. По русским и европейским меркам — ничего особенного, так, небольшая и не заслуживающая упоминания стычка — по американским же это историческое событие, один из краеугольных камней американской истории, которому посвящены книги и фильмы. Часовня в Аламо теперь — официальная часовня штата Техас.

(обратно)

87

Невежества. Очень важное понятие в исламе, принятие ислама — отделяет в жизни человека доисламский период, джахилию — от новой жизни, жизни по шариату. Все грехи совершенные в джахилии прощаются, мусульмане спокойно говорят — в джахилии я делал то-то и то-то, подчеркивая, что сейчас этого конечно же не делают.

(обратно)

88

Свобода, равенство, братство (фр)

(обратно)

89

Французская разведка намного более опасна, чем это принято представлять и играла и играет существенную роль в странах третьего мира. Еще в шестидесятых — французские специалисты учили американскую Секретную службу (как раз незадолго до того, как Кеннеди был убит), французы сыграли огромную роль в действиях аргентинских и чилийских спецслужб времен диктатуры. Французы всегда были активны в Африке, причем занимались самыми грязными делами. После 9/11, когда американцам потребовалось создать спецслужбы, умеющие убивать, они обратились за помощью к двум странам — Франции и Израилю.

(обратно)

90

Зимородок, спецназ ВВС Израиля, специализируется на спасении сбитых израильских летчиков с враждебной территории

(обратно)

91

В арабских странах рабочий день начинается в шесть утра, заканчивается в час — из-за жары. Обеденного перерыва нет. Выходной один — пятница. Европейский график рабочего времени — признак богатства и сильнейшего западного влияния (значит, можешь позволить себе кондиционер). По западному ритму жизни — работает, например, Дубаи

(обратно)

92

Один из вариантов ответа на телефонный звонок в арабских странах. Распространено обычное «алло» в разных вариантах, так же «мяхраба», «алау», «ала»

(обратно)

93

Граждане других стран, получившие вид на жительство и постоянно проживающие в этой стране

(обратно)

94

расскажу то, что может рассказывать и не стоит. При подрыве смертника самый надежный способ определить, кто подорвался — найти оторванную, но относительно не поврежденную человеческую голову. При подрыве пояса шахида — ударная волна идет прямо вверх. бьет в подбородок и отрывает голову.

(обратно)

95

На период написания книги скандал с беглым программистом АНБ Сноуденом набирает обороты. Британская разведка нанимает лучших хакеров, чтобы хакнуть перехваченный от Сноудена диск. Немцы — ставят вопрос о прекращении сотрудничества по линии спецслужб и задают вопросы — а почему нет немецкого мобильного телефона. Страны БРИКС достигли договоренности о прокладке независимого магистрального интернет-кабеля от Бразилии к России. К 2019 году холодная война с США будет диктовать еще более жесткие меры по обособлению

(обратно)

96

Стой, буду стрелять.

(обратно)

97

Американский компьютеризированный прицел, составляющий одно целое с винтовкой. Сайт tracking-point.com. Суть в следующем: прицел примерно соответствует прицелам на управляемом вооружении, он может захватывать цель и автоматически рассчитывать траекторию пули до нее. Спусковой крючок винтовки — встроен в схему, он электрический, пальцем на него нажимать не надо. Выстрел заключается в следующем: вы наводите винтовку на цель, нажимаете на красную кнопку на цевье рядом со спуском. В поле зрения прицела появляется сообщение — цель захвачена. Вы подтверждаете цель, после чего — винтовка сама производит выстрел тогда, когда полностью рассчитана вся баллистика. С этой винтовкой — даже малообученный стрелок может попадать в цель с полутора — двух километров. Минус этой системы — цена — на момент написания 27500 долларов в США

(обратно)

98

Дэвид Игнатиус, вашингтонский журналист, обозреватель, автор ряда художественных произведений

(обратно)

99

Мосаб Хасан Юсеф — один из сыновей шейха Хасана Юсефа, лидера организации ХАМАС, он же — агент израильской разведки, известный как «Зеленый принц». Написал автобиографическую книгу, оправдывающую свое предательство

(обратно)

Оглавление

Часть 1

  Возможное будущее Багдад, Ирак Лето 2018 года

  Багдад, Ирак Международный аэропорт Багдада 15 мая 2019 года

  Багдад, Ирак Русский дом Оперативный центр 16 мая 2019 года

  Ирак Озеро Тартар 17 мая 2019 года

  Ирак, Багдад Утро 18 мая 2019 года

  Ирак, Багдад Русский дом Ночь на 19 мая 2019 года

  Ирак, Багдад Садр-Сити Ночь на 20 мая 2019 года

  Ирак, Багдад Посольство США 23 мая 2019 года

  Где-то в Ираке Точное время неизвестно

  Ирак, Эль-Азизия, недалеко от Багдада Центр подготовки контртеррористических сил Ирака 24 мая 2019 года

  Лэнгли, штат Виргиния Штаб-квартира ЦРУ 22 мая 2019 года

  Ирак, недалеко от Багдада База ВВС США Рашид 21 мая 2019 года

  Ирак, Багдад Отель Палестина 29 мая 2019 года

  Иракский Курдистан Ликвидация 3 10 июля 2019 года За день до саммита

  Ирак 19 июля 2019 года

  Ирак, Багдад Политехнический университет 29 июля 2019 года

  Ирак, Багдад 29 июля 2019 года Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg