«одиссей покидает итаку 14»

Либрусек

Книжная полка

Правила

Блоги

Forums

Статистика

Программы

Карта сайта

Помощь библиотеке

Главная » Книги » Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы... (fb2)

Книги: [Новые] [Жанры] [Серии] [Периодика] [Популярные] [Теги] [Добавить]

Авторы: [А] [Б] [В] [Г] [Д] [Е] [Ж] [З] [И] [Й] [К] [Л] [М] [Н] [О] [П] [Р] [С] [Т] [У] [Ф] [Х] [Ц] [Ч] [Ш] [Щ] [Э] [Ю] [Я] [Прочее]

Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы... (fb2)

- Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы... (Одиссей покидает Итаку-14) 1659K (cкачать быстро) (скачать) (купить) - Василий Дмитриевич Звягинцев

Василий Звягинцев ЛОВИТЕ КОНСКИЙ ТОПОТ

Книга первая ИСХОДА НЕТ, ЕСТЬ ТОЛЬКО ВЫХОДЫ…

Пять лет описывал не пестрядь быта,

Не короля, что неизменно гол,

Не слезы у разбитого корыта,

Не ловкачей, что забивают гол.

Нет, вспоминая прошлое, хотел постичь я

Ходы еще не конченной игры.

Хоть Янус и двулик, в нем нет двуличья,

Он видит в гору путь и путь с горы.

Меня корили — я не знаю правил,

Болтлив, труслив — про многое молчу.

Костра я не разжег, а лишь поставил

У гроба лет грошовую свечу.

На кладбище друзей, на свалке века

Я понял: пусть принижен и поник,

Он все ж оправдывает человека,

Истоптанный, но мыслящий тростник.

И. Эренбург

Глава первая

Из записок Андрея Новикова

…Не так уж давно, пару месяцев назад по времени Югороссии, я глубоко, но непродуктивно задумывался о так называемом «кризисе среднего возраста». Вообразил, что он и ко мне подобрался внезапно, как настигает нормальных мужиков, независимо от общественного, финансового, семейного положения. Просто организм (и психика) подходят к некоему рубежу, определенному, может быть, еще на уровне кистеперых рыб. Появляются у человека мысли, что дошел он до грани, разделяющей жизнь на две принципиально разные части. До того — «на ярмарку», после — «с ярмарки». «Фаза надлома», как формулировал Лев Гумилев. Все, что казалось важным, — достигнуто или уже не будет достигнуто никогда. Время упущено, и энтузиазм повыветрился. «Крейсер под моей командой никогда не войдет в нейтральные воды…» Но впереди добрая половина или треть отпущенного срока, и непонятно, какой жизни следует придать смысл в рамках оставшихся возможностей.

Если сложить все прошедшие с начала нашей эпопеи годы, со всеми межвременными переходами, так и получится, что мне совсем недалеко до сорока. Самое время затосковать и либо смириться с вплотную подступающей старостью и перспективой инерционного угасания, либо попытаться кардинально изменить свою жизнь. Сменить профессию, жену, страну обитания, а то и просто запить. Тоже способ. Приходилось наблюдать и те, и другие варианты.

Но ведь ко мне вся эта теория отношения не имеет? Нет никаких объективных оснований для депрессии, утренней адреналиновой тоски, не нужно думать, что на работе мало платят, начальники — гады, общественный строй — невыносимое дерьмо. А все равно — вкус к жизни словно потерян, и думается не о хорошем, а преимущественно о разных пакостях, которые даже и в нашем положении непременно присутствуют.

Ирина косо взглянула, не то сказала, в газетах, особенно зарубежных, печатают всякую ерунду о Югороссии и ее правителях. Обывательская среда неумолимо теснит былой героизм и романтизм, боевые капитаны и полковники нанимаются в маклеры, вообще все вокруг происходит не так, как задумывалось и представлялось. Душу обуревают мысли о тщетности и бренности. Чистый декаданс, не иначе. Только декаденты маялись в предвкушении эпохи ужасных перемен, а я — после…

Войны, сражения, сложные комбинации на мировой шахматной доске, где кое-чего удалось добиться, сердце больше не греют. Ну, хорошо, ну сделали мы вот это — а толку-то?

Поблистали, можно сказать, перед людьми из прошлого и будущего, кого-то от чего-то спасли, а они все равно ничего по-настоящему не поняли. Не смогли оценить «красоту игры». В той мере, чтобы сказать лично мне: «Андрей Дмитриевич, как мы вам благодарны! Вы единственный человек в этом мире, который все знает, все понимает и все может… Мы вас обожаем и готовы ставить вам памятники на каждом перекрестке!»

А я бы ответил: «Да, все так и есть. Ставьте. Я же буду приходить к ним ранним утром, когда солнце только-только собирается подняться над горизонтом, проспекты пусты и чисты, только дворники шаркают метлами, воздух свеж и прозрачен, и искренне хочется верить, что простокваша действительно вкуснее и полезнее белого хлебного вина. В этот самый час, смущенно оглядываясь по сторонам, буду натирать своих бронзовых истуканов солдатским асидолом, чтобы ярче блестели…»

Сумрачно у меня было на душе. Ничего не хотелось. Во время приступов сплина в голову приходили самые дурацкие мысли.

Что же, действительно прав Александр Блок? «Ночь, улица, фонарь, аптека. Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века, все будет так. Исхода нет». Да он ведь и сам по-крупному ошибся. Горевал, что нудная, застойная, бессмысленная (по общему тогдашнему настроению) дореволюционная жизнь будет длиться бесконечно. Но не прошло и года, как все вдруг так завертелось, что воспетая им «очистительная революция» уволокла его своим водоворотом. Не в эмиграцию, не к стенке, как Гумилева, а заморила голодом и депрессией. Где-то я читал, что его большевики отравили, потому и за границу не выпустили для лечения. По-моему, это чистый вздор. Кому он нужен был, в то бешеное время, чтобы специально такие многоходовки затевать? Мешал — шлепнули бы в подворотне, и концы в воду. Нет — отпустили бы или выслали за границу, как тех же философов, Алексея Толстого (тоже был — не последняя литературная фигура) и других-прочих.

Что-то меня опять в дебри занесло…

Иногда, листая газеты и глядя на огромный, двухметровый, изумительно подробный глобус, что я завел себе в подражание Гитлеру и Сталину, воображалось разное. Учинить, скажем, англо-германо-французский конфликт. Подсказать немцам, с нашей помощью почти восстановившим боевой потенциал, что пора бы отнятые у них союзниками колонии обратно себе вернуть. Фон Мюкке канцлером сделать, а самим к нему консультантами и военными советниками устроиться. И мне развлечение, и реваншистские настроения будущих нацистов в безопасную сторону перенаправить, на африканский фронт сплавить всех арийских пассионариев…

Или, что гораздо забавнее, договориться с Ростокиным и Суздалевым, устроиться волонтером в очередную межзвездную экспедицию, слетать в систему Антареса, посмотреть, где ж там все-таки прячутся не известные ни агграм, ни форзейлям пришельцы, интересующиеся человеческой психоэнергией… Глядишь, о чем-нибудь с ними и договорились бы.

Слегка развлекли появившиеся на нашем горизонте бравые ребята из новой параллели — 2005, Ляхов, Тарханов, Великий князь и прочие. От них открылась дорога в наше родное «будущее» — прямое, через двадцать лет ровно, продолжение Главной исторической последовательности. Мы, как положено, в чужие разборки влезли, на короткое время снова стало шумно и весело. Настолько весело, что едва удалось удержаться на самом краешке, едва-едва не попасть в лапы жаждущей реванша Дайяны и ее верного паладина Лихарева[1]. С совершенно непредсказуемыми последствиями. Вплоть до развоплощения…

Однако и тут выкрутились. Я давно перестал удивляться подобным вещам. Двести с лишним лет назад один армейский лекарь сказал по поводу Кутузова, выжившего после двух сквозных ранений в голову (тогдашними круглыми свинцовыми пулями), без антибиотиков, анестезии, асептических и антисептических методик: «Несомненно, этому полковнику суждены великие дела».

Наверное, нам тоже кое-что еще суждено, для чего и берегут нас высшие силы или непознанные законы мироздания.

Как всегда после участия в крупномасштабных операциях, требующих соединения всех сил нашего «Комитета по защите реальности» и Братства целиком, персонажи вновь разбежались по миру, кто поодиночке, кто сбившись в очередные «кружки по интересам».

Шульгин с Анной, Воронцов с Натальей, Ростокин с Аллой, лейтенант Белли и какое-то число «соратников и кандидатов» возвратились в новозеландский Форт Росс. Отдыхать, заниматься текущими делами, продолжать исследования загадочного тоннеля, ведущего в «боковое время». Братья-аналоги Ляховы и Тарханов со своими подругами никак не хотели оставлять эту перспективную тему, да и воинский долг не позволял им дезертировать в иные миры, пока Отечество в опасности. А что опасность сохранялась, никаких сомнений не было.

Только мне это вдруг стало не слишком интересно. Что бы я делал хоть в одном 2005 году, хоть в другом? Возглавить «Черную метку» и в качестве какого-нибудь глубоко законспирированного «сионского мудреца» наводить порядок в новой России? Для чего? Это означало бы принять на себя функции Ирины, Сильвии, Антона. Равновесие мира поддерживать…

Так я от этого отказался шестьюдесятью годами позже. Пусть сами разбираются, с меня хватит и Югороссии. Здесь я себя чувствую не в пример уютнее. Осмысленнее, по крайней мере. Люди интереснее, исторические перспективы понятнее, и имеется определенный общественный статус, вполне меня устраивающий.

Старым приятелям, сумевшим дожить в Главной реальности до реставрации капитализма и хорошо меня встретившим, я помогать, конечно, буду. И советом, и деньгами, и вооруженной силой, если потребуется. Но жить предпочитаю здесь.

Лариса с Олегом, наоборот, решили, что им интереснее в «ноль пятом», теперь, впрочем, уже «шестом». Лариса настолько вжилась в роль богатой вдовы, госпожи Эймонт, приобрела недвижимость, обзавелась знакомствами, что возвращаться ни в Москву, ни в Харьков примитивных, на ее вкус, времен не пожелала. Цивилизация эпохи возрожденной монархии ее полностью устраивала. Ну и слава богу. Придется, мы к ним подскочим в Кисловодск, иначе сложиться — у них есть надежное убежище. Тут мы друг другу тылы прикрыли.

…Я стоял на широкой веранде нашей с Ириной виллы в Гурзуфе, смотрел, поеживаясь от утреннего бриза, на облако странной формы вроде усеченного конуса, обмотанного топологически непредставимой тороидальной конструкцией. Оно выплывало из-за гор, одно-единственное на чистом зеленоватом небе, похожее на тот космический корабль, что обнаружили на коричневой планете герои «Туманности Андромеды». Я с самого пятьдесят седьмого года жалел, что Иван Антонович оставил эту тему ради никому не нужных попыток изобразить коммунистическую утопию на Земле. Как бы интересно было узнать, что там внутри «спираледиска» и откуда взялся ужасный «крест». Хорошая книга могла получиться!

Из всего вышесказанного следует, что никаких комплексов и кризисов лично у меня не имеется. Обычная скука, настигающая человека, привыкшего (или созданного для) к постоянному балансированию на грани жизни и смерти, а раньше, в нормальной советской жизни — на грани дозволенного и запрещенного.

Хорошо по этому поводу сказано одним известным поэтом в память о куда более известном страннике и первооткрывателе.

…Все подвиги его давно известны,

К бессмертной славе он приговорен,

И ни одной душе не интересно,

Что этой славой недоволен он.

Она не стоит одного ночлега

Под спальным, шерстью пахнущим мешком,

Одной щепотки тающего снега,

Одной затяжки крепким табаком…[2]

Так и есть. Слава тебе, Господи, если ты есть, что сделал нас именно такими. На сто рублей в месяц жили и не скулили, готовые отдать десятку и больше за хорошую книжку барыгам на Кузнецком Мосту, от души гульнуть на последнюю копейку, не заботясь о дне грядущем. И теперь, получив возможность распоряжаться миллиардами, не скурвились, сохранили заложенную изначально тягу к возвышенному.

Может быть, каждому ребенку следует лет в 8 — 10 прочитать «Таинственный остров», «Приключения бура в Южной Африке», и сразу за ними — «Граф Монте-Кристо»? Ну и «Смок Белью», разумеется. Прочесть, проникнуться, а потом вся остальная жизнь сама собой начнет выстраиваться в нужном направлении. Я, по крайней мере, не видел ни одного человека, который в начальной школе знал бы эти книжки наизусть, а потом вдруг стал убежденной сволочью.

Вот и все мы, заскучав в устроенной нами и для себя жизни, услышав звук боевой трубы, немедленно стянулись в кулак, немного встряхнулись, свершили кое-что, казавшееся нам нужным, полезным или просто соответствующее обстоятельствам и так называемому «чувству долга», — сразу и полегчало.

Знаете ли, к этой данной, или ощущенной нами, жизни я вообще отношусь очень своеобразно. Она, разумеется, есть, и прожить ее можно по-всякому. Особенно — получив некое подобие «бессмертия» и почти неограниченные возможности. Отчего-то подавляющее большинство людей, выделившихся из гигантской аморфной массы «мыслящего тростника», страдают болезнью властолюбия, изначально, хронически, или заболевают ее в острой форме по достижении некоего критического уровня.

Был-был человек младшим научным сотрудником, жил себе и работал, ни на что особо не замахиваясь, лишь мечтая в глубине души защитить докторскую и стать завлабом или завкафедрой. А тут случилось то, что мы увидели в своем последнем путешествии в Москву. Стал он вдруг миллионером или миллиардером, получил возможность исполнить любое свое физическое желание, и — взыграло! Денег, дворцов, яхт, молодых жен и стаи любовниц уже мало, нужна власть, причем побольше той, что уже имеется в пределах собственной корпорации. Кому в губернаторы хочется, кому в президенты, иным же — и сверх того. Совершенно по Пушкину — «владычицей морскою…».

Так вот мне этого совершенно не нужно. Я вообще предпочитаю уклоняться от всякой ответственности за кого-то или что-то, кроме самого себя. Разве что совсем уже выхода никакого нет…

Прошлепав босыми ногами по полу и на память выдернув с полки книгу в черном переплете, вернулся на веранду, по пути прихватив из бара плоскую бутылочку коньяка «КС» и пачку сигарет.

— Ты что подскочил, чего там ходишь? — окликнула меня Ирина из своей спальни. Дверь в нее почему-то оказалась полуоткрытой.

— Да так, на восход захотелось посмотреть… Спи дальше.

Я слегка испугался, что она сейчас выйдет из комнаты, поломает мой философический минор. Мне же хотелось сохранить за собой это подлинное настроение.

Но, к счастью, моя женщина удовлетворилась ответом и снова заснула. И очень правильно, что может быть лучше двух-трех утренних часов в собственной постели, самых сладких и безмятежных? Ей пока что деморализующих мыслей в голову не приходило, насколько я мог судить.

Море под обрывом и за узкой полосой галечного пляжа лежало гладким и неподвижным. Часа через два появятся здесь немногие (в отличие от советских времен) отдыхающие, а еще точнее — люди, которым нравится проводить свободное время именно здесь. Отдыхать им особенно не от чего. Как и мне.

Я, по обычной привычке, открыл книгу, где придется. И вот вам, пожалуйста. «Тоска», страница 38.

— Что ты затосковал?

— Она ушла.

— Кто?

— Женщина. И не вернется.

Не сядет рядом у стола,

Не разольет нам чай, не улыбнется.

Пока не отыщу ее следа —

Ни есть, ни спать спокойно не смогу я…

— Брось тосковать!

Что за беда?

Поищем —

И найдем другую.

…………………………………

— Что ты затосковал?

— Она ушла!

— Кто?

— Муза.

Все сидела рядом.

И вдруг ушла и даже не могла

Предупредить хоть словом или взглядом.

Что ни пишу с тех пор — все бестолочь, вода,

Чернильные расплывчатые пятна…

— Брось тосковать!

Что за беда?

Догоним, приведем обратно.

…………………………………………..

— Что ты затосковал?

— Да так…

Вот фотография прибита косо.

Дождь во дворе,

Забыл купить табак,

Обшарил стол — нигде ни папиросы.

Ни день, ни ночь —

Какой-то средний час.

И скучно, и не знаешь, что такое…

— Ну что ж, тоскуй,

На этот раз

Ты пойман настоящею тоскою…

Вот именно! Как верно ощущено и написано двадцатичетырехлетним парнем, воспитанником первых пятилеток. Ему бы воспевать дороги, мосты и гидростанции, а он вдруг — про такое! Мне на его фоне — стыдно впадать в уныние. Займемся чем-нибудь другим.

Впрочем, вскоре после написания «Тоски» Симонов отправился на Халхин-Гол и следующие семь лет не вылезал с фронтов, отличаясь как раз завидным оптимизмом и личным мужеством. Так отчего бы этот опыт не позаимствовать?

Войн на своем веку я повидал достаточно, личный опыт имеется богатейший, так не пора ли, предоставив мир его собственной судьбе, уединиться на этой самой вилле здесь, в Крыму, отъехать в Форт Росс или завертеть на «Призраке» полную кругосветку, не развлечения ради, а чтобы в покое и комфорте написать, наконец, полноценный автобиографический роман? По типу «Повести о жизни» Паустовского, «Людей, годов, жизни» Эренбурга, а то и «Поисков утраченного времени» Пруста. Жалко, что хорошие названия они уже расхватали. Последнее для моего труда подошло бы идеально. Да и «В начале неведомого века» или «Время больших ожиданий» тоже звучит неплохо.

Ну да не беда, сам что-нибудь придумаю. А в принципе идея неплохая, полновесная и плодотворная. Пусть другие продолжают творить историю, а я стану ее воспевать, растолковывать и препарировать. Всем от этого будет только лучше. Мир отдохнет от меня, я — от него. Ирина же возьмет на себя роль Софьи Андреевны Толстой. Редактировать, критиковать и переписывать от руки…

Эта, в общем-то, не такая уж свежая идея настолько меня увлекла, что прихлебывая маленькими глотками коньяк и дымя сигаретой, придвинув кресло-качалку вплотную к балюстраде, я начал воображать не содержание будущего текста, а именно сам процесс творчества.

На полном серьезе отрекшись от текущих забот, я стану просыпаться на рассвете, как Джек Лондон, раскладывать перед собой письменные принадлежности — солидную стопочку веленевой бумаги, плотной и гладкой, с легким кремовым оттенком, ручку «Паркер» с настоящим золотым пером, пишущую легко и мягко, пузырек черных (непременно) чернил. Никаких компьютеров. Между рукой и бумагой не должно быть механических посредников. Работать, скажем, до полудня, пока не напишутся пять урочных страниц, после чего завтракать и предаваться простым радостям жизни.

Плавать в море, с аквалангом или без, ловить с кормы рыбу (подобно Хемингуэю), придумать еще какое-нибудь неутомительное и успокаивающее занятие. Пасьянсы раскладывать, например, или папироски набивать специальной машинкой.

После ужина читать Ирине вслух очередные страницы и обсуждать написанное. Сходить на берег в тихих, выпавших из потока цивилизации портах, где большинство туземцев, да и многие одичавшие европейцы до сих пор не в курсе, кончилась ли мировая война и с каким результатом, бродить по окрестностям, покупать изделия местных умельцев, поющие раковины, шкуры экзотических зверей. Для украшения будущего музея моего же имени.

Научиться, наконец, у могучих бронзовотелых канаков настоящему серфингу в десятиметровых волнах гавайских прибоев, на любовно выстроганных три поколения назад плавательных досках.

Разумеется, не читать никаких газет, за исключением тех, что попадутся в никому здесь не нужном кафе, устроенном изможденным малярией французом, застрявшим на Папеэте с тысяча девятьсот десятого года. Варящем кофе скорее для собственного удовольствия, потому что его единственный клиент — дезертировавший с немецкого рейдера «Эмден» лейтенант эльзасского происхождения, проживающий последние золотые марки, полученные у судового ревизора под честное слово на полгода вперед.

На этих островах, естественно, на одну такую монету можно безбедно жить несколько месяцев. А еще он единственный (назовем его лейтенант Рихтер), кто в радиусе тысячи километров умеет чинить часы, от карманных до «ходиков», и ружейные замки, хотя бы и кремневых мушкетов. Все это пользуется спросом, лейтенант, само собой, в достаточной мере одичавший, бреется тем не менее каждый день и рисует на картах прошлого века фантастические планы операций «Хохзеефлотте»[3] в грядущей войне.

Книг у него в хижине только две: «Справочник по военным флотам мира» за 1913 год и роман Карла Мая. Ту и другую он давно выучил наизусть и может цитировать с любой строчки любой страницы.

А газеты, да, от газет я отвлекся, получены последний раз пять месяцев назад. Француз, назовем его мсье Гоше, с дикой ностальгией перечитывает рекламы парижских борделей (хотя малярия лишила его всяких способностей по этой части) и курсы валют на мировом рынке в отношении к золоту. Я так подозреваю, что они вместе с лейтенантом сумели разыскать в горах и на речках сотню-другую фунтов этого желтого металла и никак не могут сообразить, кому его продать, где и за сколько. А главное — что потом делать с вырученными раскрашенными бумажками — порождением совсем другого, послевоенного мира… Предложат мне…

Ох, как здорово меня понесло! И не сто грамм коньяка здесь причина и повод — я, кажется, на самом деле переключился на врожденную, Богом данную способность. Ничего же ведь мне, честно сказать, не нужно было от той жизни, кроме как возможности писать. Не «информашки» в газету, а полноценную прозу. Любая прочая деятельность была лишь досадной необходимостью и источником впечатлений для будущих книг. Берестин, если коснуться прочего, наоборот, проявил себя талантливым художником, а хотел быть только полководцем. Что и получил, в итоге. Ну, теперь и я свое получу. Может быть…

Запомнить бы, что сейчас в мыслях крутилось. А если и не запомню, что-нибудь похожее не раз еще придумаю…

Ветер вдруг резко подул, несколько десятков желто-бордовых виноградных листьев оторвались от заплетавших веранду лоз, упали на пол и начали с тихим шуршанием ползать по выскобленному добела тиковому настилу. Я на них засмотрелся, настроение неуловимым образом, то ли под влиянием коньяка, то ли — прилива творческой энергии изменилось. Правильно Ремарк писал, насчет способа переводить грусть обыкновенную — в грусть сладкую, и при этом плодотворную…

Да ведь и действительно, какие наши годы? Это обычному человеку рубеж сорокалетия должен казаться именно рубежом, а мне-то? Если я рассчитываю и надеюсь (не поймав шальной пули или не наскочив на болтающуюся в морях древнюю мину заграждения, сорванную с якоря) прожить еще лет пятьдесят-сто в полном здравии и не старея, к чему мне обывательские комплексы?

Жизнь, признаться, по самым строгим критериям, течет неплохо. «И мы с ею», как говорил, перекладывая на язык родных осин чеканную латынь, знакомый иеромонах[4].

После завтрака, чтобы поддержать набежавший оптимистический настрой, хорошо бы приказать заложить четверку лошадей в фаэтон или самому сесть за руль последней модели двухдверного кабриолета «Рысь», съездить в Ялту или даже Севастополь, пощекотать нервы игрой в рулетку. Инкогнито, разумеется. Проверить, действительно ли ставка на проигрыш выгоднее противоположного? Или лучше в стрелковый клуб, потешить руку на траншейном стенде? В грязный притон, где сомнительные элементы всего Крыма и прилегающих областей гоняют бильярдные шары, предварительно засовывая крупные купюры в лузы, тоже можно закатиться. Позабавимся. А уж как-нибудь потом подумаем о прочем.

Только я почти окончательно решил, что, не откладывая в долгий ящик, сообщу друзьям об уходе в длительный творческий отпуск, определюсь с местоположением «башни из слоновой кости» и — вперед, за Нобелевской или хотя бы Гонкуровской премией, как вновь вмешалась непреодолимая сила. Или, если угодно, пресловутая, с утомительной постоянностью вмешивавшаяся в наши дела «неизбежная на море случайность».

У нас с Антоном контакты происходили по-разному. Бывало, он проявлял несанкционированную инициативу, то требуя от нас чего-то нужного ему то, якобы спасая нас. Бывало, и мы сами его вызывали, вмешиваясь в тайны высших миров. Чем дальше, тем чаще я (и Сашка, само собой), объясняли другу-форзейлю, кто есть кто и что почем. Он, последние разы, кажется, понял, насколько изменились наши «привходящие обстоятельства». И все же продолжал оставаться для нас существом, в некотором смысле высшим. Как твой бывший начальник, вышедший в отставку полковником, когда ты уже давно генерал, все равно при встрече пробуждает в душе лейтенантские эмоции.

Сейчас он появился не «во плоти», как Воронцову в Сухуме, и не в виде ментальной проекции через Сеть, как чаще всего нам с Сашкой, а промежуточным образом.

Веранду ровно посередине перерезала мерцающая завеса, тут же ставшая совершенно прозрачной. При этом ощущение преграды сохранялось. Не возникало желания подняться и шагнуть на ту сторону.

Антон, одетый в самые обычные джинсы, голубую рубашку и светло-серую замшевую куртку, стоял, опираясь левой рукой о край письменного стола, на котором, кроме какой-то книги, не было больше ничего. Меблировка комнаты деловая и скромная, как в рабочем кабинете небольшого начальника. Это могла быть одна из бесчисленных комнат Замка или любое его тайное обиталище в пределах Земли. Никаких намеков на инопланетность в окружающих предметах не просматривалось. Когда однажды он явился мне в интерьерах дворцовых помещений планеты, где он трудился Тайным послом, там все выглядело абсолютно нечеловечески.

Мы обменялись обычными приветствиями, как будто расстались только вчера, на самом же деле прошло гораздо больше месяца после странной, какой-то очень ненастоящей встречи в Замке, скорее в «сфере чистого разума», нежели «в реале». Тогда он очевидным образом бодрился, но выглядел весьма чем-то угнетенным. И дал нам свой последний совет — раз и навсегда завязать с выходами в Сеть. Дал таким тоном, будто работал под контролем или собрался умирать.

Учтя его совет, или собственным разумением, мы и не лазили туда больше, обходились подручными средствами.

— И что же вновь свело нас на этом перекрестке, друг мой? — спросил я с некоторой надменностью, которой пытался замаскировать неготовность к тому, что наверняка предстоит. Антон зря не приходит. Потрепаться на возвышенные темы он и без нас найдет с кем. Там у них неограниченное количество философских систем и подшабашивающих ими мудрецов.

Но дать предварительную ориентировку все равно следует. Поможет, не поможет — другое дело. Однако сообразит, что мы тут тоже не в носу ковыряемся.

— Я тебя не вызывал, проблем на сей момент у нас не имеется, все остались в далеких будущих временах. В здешнем двадцать пятом мы совершенно никаких акций не замышляем, две тысячи пятые и пятьдесят шестой на ближайшее столетие нас не интересуют. Там тоже люди взрослые собрались, в собственных реалиях по-всякому лучше нас разберутся. Помогли им, чем сумели, ну и хватит. А мы сами собрались в форте, очередной раз посоветовались и на самом деле, без всяких шуток и задних мыслей, решили «лечь на дно и позывных не передавать». Может быть, кого-то такой эскапизм разочарует, но «такова наша монаршая воля»…

— Здраво, ничего не скажешь… — кивнул он.

Не стану утверждать, что я сумел сильно осадить форзейля, но кое-какой предварительный настрой я с него сбил.

Антон усмехнулся. Кажется — грустновато.

— Вам бы с этого начать, ребята. А то ведь, вот беда, некоторые процессы заднего хода не имеют. Будучи раз запущены, развиваются в соответствии с собственной логикой и внутренними законами…

Выглядел сейчас Антон как-то не так. Понятно, что почти полностью отстранившись от земных дел, преобразившись в «Тайного посла» на одном из вверенных ему миров, или заняв ответственный пост в центральном аппарате, он не мог не измениться. В гораздо большей степени, чем мои приятели из восемьдесят четвертого — в две тысячи пятом. Он-то и человеком в моем понимании был весьма относительным. Так, некое существо, а то и функция, оснащенная вторичными половыми признаками.

И все же он оставался нашим другом, как бы ни толковать этот термин.

— Знаешь, командор, ты слегка изменился, и не в лучшую сторону. Не заболел ли чем? Или неприятности личного плана? — сказал я, временно игнорируя его слова, очевидным образом подводящие к очередному событию.

Совершенно как в цикле рассказов о Шерлоке Холмсе, а вернее — об Эдварде Мелоуне, профессоре Челленджере и прочих. В том и в другом случае приключения могли продолжаться бесконечно, причем без всякой связи с предыдущими. «Затерянный мир» — одно, «Ядовитый пояс» — совсем другое. Только герои общие. Мне никогда не приходило в голову анализировать названные книги всерьез, но предполагаю, что особой внутренней логики в этих произведениях нет. Да она там и не нужна. Как не нужна и нам.

Если жизнь протекает, в ней непременно должно что-нибудь происходить. А знакомство с красивой женщиной, автомобильная авария, призыв из запаса на военную службу и выигрыш в казино ста тысяч долларов, даже следуя подряд с одним и тем же человеком, могут никаким образом не находиться в прямой причинно-следственной связи. С тем же успехом каждое из названных событий может оказаться неразрывным звеном единой цепи. И даже — скорее всего.

Мои слова о внешнем виде Антона были констатацией не совсем очевидного факта. Выглядел он, на обычный взгляд, нормально, по стандартным меркам. На фотографиях, сделанных тогда и сейчас, он бы вряд ли чем-то отличался. А наяву… Складывалось впечатление, будто некая несущая конструкция в нем надломилась, в силу чего бравый форзейль утратил возможность поддерживать себя в должной форме. Или — та система, которая обеспечивала неизменность его облика, начала давать сбои. Что вполне вероятно — особенно с учетом изменившихся обстоятельств его жизни.

Вроде как актер, давно выведенный из основного состава, внезапно приглашен сыграть одну из своих прежних ролей, в которых он блистал перед публикой.

Текст-то он помнит, и кураж сохранился, а режиссер другой, извлеченный из запасника костюм не совсем подходит к фигуре, грим лег не совсем так, как прежде…

Да, в конце концов, все мы стареем в том или другом смысле, только не всегда есть кому это заметить.

— С этого и начнем, если хочешь, — сказал форзейль, оторвал руку от стола и шагнул на мою сторону. Я машинально прикрыл глаза. В памяти зафиксировались его же слова, что подобные перемещения иногда могут соответствовать очень большому тротиловому эквиваленту. Впрочем, кажется, Антон тот раз имел в виду случаи перемещения материальной массы между темпорально не согласованными пространствами.

В данном случае — обошлось. Да и не стал бы он… Это уже у меня другие рефлексы начали работать.

Перейдя ко мне на веранду, Антон подвинул плетенный из ротанга стул, сел напротив. Тут же я почувствовал себя несколько неловко. Гость одет со всей возможной элегантностью, а я неумыт, небрит, в домашнем халате практически на голое тело, еще и босиком. С другой стороны, я его к себе не приглашал в такой час. Мог бы и в розовых шелковых подштанниках оказаться. Или с женой в постели…

— Вы, конечно, последнее время приутихли. Наигрались, перебаламутили еще несколько миров, где вас совсем не ждали, и, наконец, решили, будто теперь можете успокоиться и коротать остаток дней, разводя пчел или орхидеи, никак не нарушая внутренней логики внешнего мира…

Он, похоже, задумался над сорвавшейся с его губ фразой, оценивая ее на предмет семантической допустимости. Решил, что сойдет, и продолжил:

— А внешний мир тем не менее продолжает ей следовать. То, что меня посадили в тюрьму, которой я, на мой взгляд, совершенно не заслужил, является хорошим подтверждением этой мысли…

— Тебя? В тюрьму? — Я искренне удивился услышанному. В моем представлении, форзейль, ловко маневрировавший между реальностями, до недавнего времени вообще всемогущий, по сравнению с нами, короткоживущими[5] землянами, из любого узилища мог освободиться легче, чем я — из нарисованного не искушенными в магии туземцами мелового круга.

— Что тебя так шокировало? Любая цивилизация имеет соразмерную ей и качеству своих подданных пенитенциарную систему. Из любой земной тюрьмы я, и ты тоже, освободились бы свободно. Из нашей — аусгешлоссен[6].

— Спорить трудно, — согласился я. — Иначе и вправду, куда ж вас, таких прытких, девать в случае чего?

— В моем клане понятие «наказание» отсутствует вообще. Каждый сам оценивает свои поступки. Никто другой сделать лучше этого не сможет, поскольку непременно будет в той или иной мере пристрастен.

— Оригинальная практика, — вежливо одобрил я. — Японическое влияние здесь чувствуется, самурайское, точнее. Монахи тоже сами на себя епитимью накладывают… — В то же время я соображал, не кликнуть ли домоправителя и распорядиться накрыть достойный дорогого гостя завтрак? Ирину заодно разбудить, и посидели бы, как встарь.

Потом решил, что пока не стоит. Пусть сначала выскажется.

— К сожалению, в тех кругах, где мне приходится делать карьеру, взгляды несколько иные…

— То есть в своих глазах ты невиновен, а высокий трибунал решил иначе?

— Типа того…

— И сколько дали? — В России подобная тема вызывает неизменный и живой интерес окружающих.

— Пожизненное без права переписки и апелляции… — Мне показалось, что произнес он это с некоторой иронией. Хотя — какие уж тут шуточки?

— Круто, — искренне я ему посочувствовал. — Ну, хоть не вышку. У вас там небось зоны поприличнее наших?

— Как сказать. Из ваших — шансов сбежать или освободиться больше.

— Но ведь сбежал, раз здесь присутствуешь. Из-под следствия или с этапа?

— Не сам. У нас сбежать невозможно, я же сказал. Шульгин выручил…

— Когда? — поразился я. — Мы с Сашкой надолго не расставались последний год, да и сказал бы он мне, если бы что-то такое случилось.

— Не этот, другой, из тридцать восьмого года. Который наркомом стал…

— Стоп, стоп… — Тут я заинтересовался по-настоящему, вызвал-таки дворецкого, отдал необходимые распоряжения, велел проводить гостя в малую гостиную, откуда открывался вид на горы и сад, не столь отвлекающий внимание, как морская даль. А сам пошел переодеться подобающим образом. И перенастроиться тоже. Возникло ощущение, что книжки писать придется по-прежнему в свободное от основной работы время. Не сказать чтобы эта перспектива меня расстроила. Есть поговорка: «Привыкла собака за возом бегать…»

Интересно, за Антоном не гонятся специально на то поставленные службы? Иначе станет совсем уже интересно. Те, которых послали за Иркой, были совсем непрофессиональны. Нынешние могут оказаться более серьезными противниками. Отчего бы и нет? Сражаться с одиночками куда интереснее, чем с законами истории. Но тут, пожалуй, до такого не дойдет. Упоминание о Шульгине-38 выводит на несколько другой уровень.

Ирину я будить не стал, ни к чему третий, излишне эмоциональный персонаж в сюжете о двух спокойных мужчинах себе на уме. Иначе они начнут говорить не о себе и для себя, а ориентируясь на слушательницу, тем более — кое к чему причастную…

Никогда мне не приходило в голову подумать вот так об Ирине, даже мельком, а сейчас вдруг пришло. Может быть, под влиянием истории с Татьяной?

А, ерунда, сейчас — тем более. Однако, что касается Сашки — интересно. Третья матричная копия, выходит? Да, разгулялся паренек… И что же он там опять натворил? Форзейли просто так визиты вежливости не наносят. Как и аггрианские резидентки тоже.

Стол нам накрыли подходящий, по времени суток и по сезону. Самое же главное — окна моей гостиной выходили на единственную дорогу, которая вела к вилле из поселка и просматривалась вся, с самого начала, на четыре с лишним километра. Если кто-нибудь соберется к нам в гости, успеем увидеть и подготовиться. С моря неприметно высадиться тоже нельзя, есть на обозримом пространстве береговой черты разные хитрости, природного и рукотворного характера.

Само собой, на этой Земле мне бояться было некого. Личный друг Верховного Правителя, да и сам по себе фигура известная, внушающая кому уважение, кому страх, зависимо от обстановки. Что в общественном смысле, что в личном.

Если, конечно, предполагаемые сотрудники занимавшегося Антоном «Управления исполнения наказаний» решат в погоне за беглецом проникнуть в мое уединение тем же, что и он сам, внепространственным способом, тогда уж ничего не поделаешь, останется полагаться на грубую силу и достижения нашего неспокойного века. Гранаты типа «Ф-1», ручные огнестрельные приспособления и пулеметы калибрами вплоть до 14,5 мм оказывают хорошее поражающее действие на любые белковые и многие кремнийорганические структуры.

— Тебя во всегалактический розыск не объявили? — спросил я на всякий случай.

— Не бери в голову. Там я умер…

— Эдмон Дантес тоже рассчитывал на такую отмазку. Не сработало.

— Но его ведь все равно не поймали, — возразил Антон, и спорить было не с чем.

Тут же меня отвлекла следующая мысль (они, как правило, приходят мне в голову по одной, и думать каждую приходится отдельно).

— Так ты ж, по раскладам, едва успел только в СИЗО покантоваться, мы с тобой месяца два от силы назад виделись… Это что же, у вас и арест, и следствие, и приговор, и этап — в такие сроки укладываются?

Соответствующей тематикой я с детства интересовался и был в курсе, потому как в наших дворах сидел каждый второй взрослый, а каждый третий пацан или таких родственников имел, или туда собирался с тем же чувством предопределенности, как я — в институт. Оставаясь при этом уважаемым членом «прайда». Каждому своя дорога, хотя курирующие наш двор авторитеты деликатно, но настойчиво советовали мне идти на юридический. Мол, ларьки подламывать тебя никто не пошлет и не посылал, если ты в десять лет «рьманы тискать» умел, как не каждый артист по радио в «Театре у микрофона». Была такая передача, неплохая, кстати, только не в то время и не для того контингента. А я, спокойно, сидя у костерка, пересказывал двадцатилетним, от задницы до шеи покрытым наколками парням сокровища мировой литературы, от Апулея до Честертона и Колбасьева. С купюрами и собственными дополнениями. Шло на ура. Какое, казалось бы, дело вору с несколькими ходками до забав царских гардемаринов, а вот слушали же…

— У меня — уложились. Да еще и три полновесных года я отсидел там, где тебе даже по самой крайней злобе не пожелал бы…

Оно понятно, время штука гибкая, а все равно странно. До сих пор странно, поскольку мы с ребятами каким-то образом собственные соотношения времен регулировали.

Нет, ерунда. Все не так. С друзьями в «настоящем» 2005 году как вышло? «Для них года, а мне — единый миг». Искаженная цитата, но суть отражает.

А что, если слова Антона — очередная туфта? Еще один способ возвратить нас в Игру, от которой мы отказались радикально, передав все козыри тем, кому она еще в охотку. Причем нам Антон лично или те, кто за ним стояли, настоятельно рекомендовали укрыться в своем двадцать пятом и никуда не высовываться, прежде всего — не лезть в Сеть. Мы этим советом сначала пренебрегли, вволю порезвились на стыке две тысячи пятых годов, кому-то очень сильно испортили настроение и планы. Не только Дайяне и Лихареву, пожалуй, а и фигурам на несколько порядков более тяжелым. И опять удалились «в себя», договорившись по возможности вообще забыть о случившемся, в надежде что мало-помалу временна?я ткань как-нибудь срастется. А за нашей спиной, оказывается, интрига продолжалась и развивалась. Сашка вот, получается, опять вмешался… И до меня очередь дошла, в самый неподходящий момент и в невыгодной позиции…

— Все! — сказал я, прерывая поток собственных фантазий. — Я молчу, а ты четко и конкретно излагаешь. После чего станем снова думать и рассуждать…

Глава вторая

Есть люди, которые к своим жизненным бедам относятся легко. Пока плохое не случилось — нечего переживать. Случилось и пока еще длится — надо делать то, что в силах, выкручиваться или сводить к минимуму возможные негативные последствия. Прошло с каким угодно результатом — ненужное забыть, из остального сделать приличествующие выводы и двигаться дальше. А есть другие. Постоянно терзаются прошлым, изменению уже не подлежащим, боятся будущего, не того, что произойдет, а того, которое сами себе придумали.

Я, смею надеяться, отношусь к первому типу. А вот Антон, к моему глубокому изумлению, оказался из вторых. Вроде писателя Варлама Шаламова, так и не сумевшего за двадцать послелагерных лет найти себя в свободной жизни.

Свобода, конечно, и на воле оказалась относительной, однако немало людей, отсидевших побольше его, сумели адаптироваться и даже извлечь из прошлых страданий рациональное зерно. Но Антон как-то скис. Закалка не та. Полтораста лет в роли «хозяина жизни» и «сверхчеловека» серьезно его расслабили. Похоже, доставшиеся испытания и нравственные муки ударили его тяжелее, чем узников сталинских и гитлеровских концлагерей. Я имею в виду выживших, естественно.

Вот его рассказ в моем переложении.

…Антон действительно после завершения своей земной миссии был удостоен титула Тайного посла первого ранга, что любители систематики и геральдики могут считать аналогом российского генерал-лейтенанта по военному ведомству, камергера по придворному, тайного советника по гражданскому, архиепископа по церковному. Чин вполне солидный, дающий право на занятие целого спектра должностей, дипломатических и научных. Ему теперь ничто не препятствовало принять кафедру у своего учителя и наставника Бандар-Бегавана, получить когда-то столь чаемый им пост Брата-советника при правителе одной из наиболее развитых и культурных планет и даже целой планетной системы Конфедерации.

Этот пост давал возможность, при желании, не делать совершенно ничего, посвящая бесконечный досуг научным занятиям, развлечениям и медитации. Или же, в случае наличия должных амбиций, взять в свои руки все незримые ниточки, они же — приводные ремни, организующие (обеспечивающие) образ жизни миллиардов подданных и внешнюю политику отданной ему «в кормление»[7] цивилизации.

Этакий «вице-король Индии» или губернатор Восточной Сибири начала XIX века, до которого инструкции и указы из Метрополии доходят раз в полгода, если не реже, и ответ идет столько же. То есть основной массив решений он принимает самостоятельно, а его отчеты о проделанной работе по большей части имеют для вышестоящего начальства лишь исторический интерес.

В Конфедерации, естественно, система связи действовала мгновенно на любое расстояние, зато в недрах Департаментов рассмотрение поступающих «бумаг» занимало те же полгода-год, по причине особого устройства бюрократических структур. Что, по большому счету, устраивало всех.

Принадлежность к клану форзейлей позволяла Антону работать в галактической разведке, психологических (в том числе и ксенопсихологических) службах, областях, связанных с тамошней мистикой и эзотерикой. Конечно, все это относилось только к мирам, населенным гуманоидами. Для связи с негуманоидами любых родов и классов имелись свои специалисты.

В то же время любому форзейлю, именно в силу их архаичной клановой системы, своеобразно понимаемой «рыцарской чести» и собственной философии и этики, плохо вписывающейся в рамки господствующей идеологии, путь в такие ведомства, как Внутренняя Администрация или тем более Департамент Соответствия, был заказан раз и навсегда. Как немецкому еврею в гестапо.

Да никто из них туда и сам не стремился, как боевой гусар Денис Давыдов ни за какие коврижки не пошел бы в жандармский корпус или интендантское управление.

В итоге Антон, уже постигший, в том числе и с помощью своих земных друзей, многие тонкости устройства Конфедерации, согласился на не сулящий особых неприятностей и нравственных проблем пост. Планета в самом деле была крайне цивилизованной, богатой, с роскошным климатом и населением, тратившим все свое время и душевные силы на интеллектуальное самосовершенствование и гедонизм.

Предполагалось, что все действительно серьезные проблемы там были якобы решены и никакой другой разумной цели, кроме как заниматься познанием тайн природы ради самого познания, не существовало. Сам же процесс являлся столь бесконечным, сколь и бессмысленным, поскольку границ его все равно не существует. А в силу давно достигнутого предела в удовлетворении телесных потребностей не осталось и промежуточных рубежей, к которым стоило бы стремиться.

Земные фантасты вообще, как давным-давно убедился Антон, ухитрились вообразить и описать почти все, что на самом деле существовало во Вселенной «первого порядка». Ничего подобного человеческой фантастике в мирах Конфедерации места не имело. Именно по причине самодостаточности их обитателей и отсутствия разрыва между воображаемым и возможным. Антиутопии занимали их воображение еще меньше. Потому Антону так нравилась Земля и раздражало все остальное.

Какое-то время он честно пытался вживаться в новое состояние. Любых качеств, кроме желания, у него хватало, чтобы «соответствовать». А вот желания и не было. В том числе оттого, что он в очередной раз сумел уклониться от процедуры рекондиционирования. Слишком жаль ему было терять свой ставший привычным характер и все приобретенные на Земле навыки.

Кем бы он стал без всего этого? Да никем, очередным чиновником высокого ранга, и не более. Правильно как-то сказал Бандар-Бегаван, «ноосфера Земли очень ядовита, разумный человек, желающий сохранить ясность мышления, не должен подвергаться ее воздействию сверх необходимого». А Антон, получается, эту меру превысил.

Только зря он рассчитывал, что его уловки смогут обмануть настоящих специалистов. Это стандартную, довольно примитивную аппаратуру, на которой обычно проходили проверку и перенастройку чиновники его уровня, прибывающие с планет, не входящих в Конфедерацию, и убывающие туда, он обманывать научился. И не столько «железо», как обслуживавших его техников.

В его распоряжении было огромное количество всяких специальных методик, и наложенная поверх базового психотипа сетка подмены давным-давно известных ему характеристик, позволяла проходить Испытание без всяких проблем. Испытатели просто не видели несоответствий.

Об этом когда-то догадался Бандар-Бегаван, но не выдал своего ученика, потому что потерял бы от такого шага куда больше, чем мог приобрести. Да, кроме всего прочего, Антон еще в начале ХХ века, когда это было модно в кругах эстетов, испытал на себе несколько религиозно-эзотерических практик. Сознательно расширил, выражаясь слогом того же профессора, сферу соприкосновения внутреннего мира с внешней средой в окружении принципиально иной ноосферы. Впустил чужое в глубины личности.

И оказался в роли одного из тех наследников туземных владык, которых направляли на обучение в Кембридж, Итон или Петербургский Пажеский корпус и которые ухитрились усвоить не только курс обучения, но и психологически осознали себя британскими аристократами и русскими гвардейскими офицерами. Такое случалось, не часто, но все же. В России было проще, там образованного инородца довольно легко принимали в «общество», судьба же «энглизированного» индуса или кафра складывалась куда печальнее. Что в Метрополии, что после возвращения к родным пенатам.

Скука и разочарование охватили Антона в первые же дни его новой работы, и сопротивлялся он им недолго. Слишком уж манила Земля, на которой он был счастлив. Там его жизнь имела смысл, пускай в экзистенциальном смысле очень относительный. Мелькала мысль, что перестроить личность и начать жить в согласии с господствующими в обществе императивами было бы куда легче и удобнее, но не хотелось.

Человеком быть пусть и трудно, но интересно. А здесь, исполняя протокольные функции своей должности, он зачастую едва сдерживал смех, а чаще — раздражение. Как рафинированный офицер Российского Генштаба, вынужденный соблюдать церемониалы, принятые при дворах абиссинского негуса или мандарина маньчжурской провинции.

Часто (что не возбранялось), отбывая в высокогорную резиденцию (вроде Лхасы), где следовало созерцать десятикилометровые ледяные пики или предаваться сексуальным утехам со специально воспитанными и обученными девушками, он вместо этого выходил в доступные ему по должности уровни Информария, разыскивая свежие документы, касающиеся Земли.

Их было не слишком много после ликвидации операционной базы и постоянного кураторства. Этот «затерянный мир» интересовал только немногочисленных историков из Академии, но все равно Антон не мог избавиться от ощущения, что настоящая жизнь осталась там. А здесь лишь влачится ее жалкое подобие.

Синтанга в его распоряжении было сколько угодно, как и иных стимулирующих, успокаивающих и разжигающих воображение напитков и веществ. Но он сумел настроить обслуживающую автоматику так, что она синтезировала продукцию на базе этилового спирта, в любых вариациях, от «Столичной» водки до хересов и портвейнов высших сортов.

Разницы вроде бы никакой, важно ли, чем воздействовать на соответствующие области мозга, чтобы впасть в измененное состояние? Однако она тем не менее имелась. Все употребляемые в мирах Конфедерации (по крайней мере — в высших слоях их обществ) вещества тем или иным способом ориентировали организм в сторону усиления поощряемых здесь настроений и качеств — созерцательности, покоя, возвышенных размышлений. Если и фантазий, то побуждающих к самоуглублению, благорастворению, отнюдь не к внешней активности или агрессивности, упаси бог.

Так англичане культивировали в Китае употребление опиума, отнюдь не виски, хотя его экспорт (или производство на месте) мог бы принести куда большую прибыль.

Кроме привычных напитков, поддержанию должного тонуса способствовали физические упражнения и тренировки в боевых искусствах, земных и практикуемых представителями иных культур, еще не утративших пассионарность.

Время от времени Антону приходило в голову, что Игроки отнюдь не списали его в тираж, а просто перевели в «действующий резерв», поддерживая с ним одностороннюю связь. Иначе почему же, на самом деле, он никак не может успокоиться, лезет в дела, которые теперь его совсем не касаются, рискуя, между прочим, достигнутым статусом.

Полученную одновременно с титулом «Особо Важную Инструкцию» никто не отменял, а она предписывала свернуть операционную базу (Замок в просторечии), и прекратить всякие контакты с Землей. Единственной зацепкой (формально-бюрократической, естественно, а других здесь и не бывало), которая в случае чего могла его хоть как-то оправдать, было то, что в Инструкции речь шла о Главной исторической последовательности, только! Псевдореальности любого порядка в виду не имелись, составители инструкции, что вполне вероятно, в силу своей однобокой специализации могли вообще не иметь понятия о таком феномене.

Так что, казалось ему, он всегда сможет сослаться на то, что приватным образом продолжает научное исследование хронополитических парадоксов. Всего лишь.

Парадоксов же на пересечении ГИП[8] с развивающимися и латентными альтернативами хватало.

Пользуясь положенным ему по должности «ключом» для межпространственных переходов, Антон через множество пересадочных станций, запутывая следы, несколько раз проникал туда, где обстановка слишком уж накалялась, и его земные друзья, пока еще не понимая этого, слишком близко приближались к опасному краю. То есть — продолжал исполнять давным-давно заявленную роль «светлого Даймона-хранителя».

Моментами у него возникало ощущение некоего «дежавю»: он снова ощущал, что не сам предпринимает рискованные, а главное — бессмысленные в его положении эскапады. Откуда-то возникали в сознании «руководящие и направляющие» импульсы Высшей воли Игроков или Держателей, и он им подчинялся, передавая землянам рекомендации и советы. Сам не в силах оценить, что же станет результатом подсказанного шага. И чем это отольется парням, которым старался покровительствовать. Да и ему тоже.

В то же время он был не в силах противостоять побуждениям: пробирался в Замок или непосредственно в одну из реальностей, где оперировали его подопечные, вмешивался в естественный ход событий и ощущал физическое удовлетворение и радость, едва ли не сексуальной интенсивности, а также уверенность, что «все к лучшему в этом лучшем из миров».

Зря вот только Антон проявил такую самонадеянность, вообразив, что умнее или хотя бы хитрее специалистов Департамента Соответствия. Или все же надеялся, что «Высшие силы» знают, что делают, и в обиду его не дадут? Мелких канцелярских сошек он обманывал легко, но любая служба состоит не только из них. Начиная с какой-то ступеньки, там сидели ребята не глупее его. Только иначе ориентированные и лишенные неуместных эмоций. Особенно — земного типа. Это может показать удивительным, но возвышенные чувства дээсники просчитывали легко, хотя сами им не были подвержены, а вот перед настоящими земными пакостями, подлостями, интригами, основанными на использовании логик высших порядков, они терялись.

Почему и удалась в свое время Антону его интрига против Совета Конфедерации и синклита Облеченных доверием. Просто никто из тех, кто был причастен к делу, вовремя не сумел сообразить и определить, в каком направлении вздумает действовать атташе, на судьбе и карьере которого был поставлен жирный крест[9].

Однако с первого раза устранить его не удалось. Как и в каждой бюрократической системе, поступившая информация нашла заинтересованных лиц. Очень многие, воспользовавшись, сумели решить свои вопросы: устранив конкурентов, продвинувшись по карьерной лестнице, завертев новые интересные комбинации. В результате и Бандар-Бегаван был прощен и вознагражден, и Антону кое-что досталось.

Их общая беда заключалась в том, что ведомства Метрополии обладали гораздо большей автономностью, чем земные. Чего Антон не понял, слишком очеловечившись, а много просто не знал, весьма далекий по должности и образованию от специфических служб.

В России (что в царское время, что в сталинское), должностное лицо, пусть и допустившее какую-то промашку, но прощенное Высшей властью и вдобавок получившее повышение, автоматически избавлялось от преследований по «предыдущим обстоятельствам», разве что сохранило бы некоторое количество недоброжелателей из стана проигравших. А там уж — чья возьмет, причем скорее всего не ранее чем при смене сюзерена.

Здесь же было несколько иначе. Единожды обратив на себя внимание сотрудников Департамента Соответствия, Антон уже никуда не мог деться. Ни заслуги, ни чины и должности, стань он хоть одним из Облеченных Доверием, никоим образом избавить от разработки не могли. И разрабатывали его там с полным тщанием.

Понятно, что некоторые приемы и способы действия форзейля дээсникам были недоступны по причине той же структурированности жизни и системы управления Конфедерации, но хватало и косвенных доказательств.

«Игроки», если мы по-прежнему согласимся считать их значимыми личностями в процессах, охватывающих представимую нами Вселенную, обращали внимание на Антона как на солидную фигуру только в их «геоцентрической» партии. Там они использовали его возможности и личные качества, его обладание Замком. Воспринимали форзейля, скажем, как «ладью». Двигали произвольно, вдоль и поперек горизонталей доски, оставляя при этом ощущение свободы воли. Но только именно на этой доске, другие их не интересовали.

А когда он оказывался в другом секторе Галактики и в ином качестве, они выпускали его из наблюдаемой зоны. То есть он оказался предоставлен самому себе, но совсем не так, как привык раньше.

Не сумев правильно понять происходящее, Антон вообразил себя независимым игроком, поступающим по собственному усмотрению. Здесь, предположим, у него служба и офис, а неподалеку есть поле для гольфа, куда можно съездить в свободное время и погонять шарики между лунками.

Взбодрившийся, получивший удовольствие от новых степеней свободы, он совершенно утратил бдительность вместе с чувством самосохранения. Сразу две такие ошибки совершать не позволено даже на Земле.

А ведь Бандар-Бегаван намекал ему на грядущую угрозу для них обоих. Намекал не столько даже словами, как известными «посвященным» жестами, умолчаниями и стилем поведения. Но Антон, твердо уверенный, что Процедуры такого человека коснуться не могут, предпочел вообразить, будто аггрианские агенты сумели добраться до Метрополии, осуществили инвазию, проникли в структуры, имеющие отношение к ходу войны. Организовали интригу с целью дискредитации видного дипломата и его верных сотрудников.

И сыграл против них в привычном стиле.

Теперь пришло время асимметричного ответа с другой стороны.

Взяли его точно так же, как это могло быть сделано и на Земле в отношении чиновника высокого ранга, когда нет намерения сразу его засветить и вывести в тираж. Может ведь случиться, что он еще пригодится в том или ином качестве, да и чужую структуру не следует без специальной команды подставлять.

Дождались, когда он окажется в хорошо замотивированной длительной отлучке из своей официальной резиденции, в очередной раз переместится на Землю, естественно, без санкции своего Департамента. Уже серьезное правонарушение. Вздумай он посетить любой из миров Конфедерации, претензий к нему не было бы, напротив, согласно рангу он имел право на соответствующий Протокол.

Земля же, как, кстати, и Таорэра-Валгалла, относилась к «закрытым территориям», выведенным из юрисдикции Департамента активной дипломатии.

Поэтому вошедший в апартаменты Тайного посла чиновник, согласно положениям Церемониала состоящий в одном с ним ранге, в крайне уважительном стиле попросил всего лишь объяснений. Если таковые имеются, вопрос снимается сам собой и почтеннейшему Послу будут немедленно принесены все положенные извинения.

Антон поначалу не оценил серьезности положения, в котором оказался, и сослался на тему своей научной работы, которая велась строго в пределах его специализации и, естественно, предполагала постоянный сбор и обновление фактологической базы. Чем он и занимался в свободное время, никак не выходя за пределы исследования.

На Земле подобного объяснения хватило бы, и настырного ученого или журналиста, проникшего, скажем, в район военных действий или зону, находящуюся под международным эмбарго, просто выдворили бы к месту постоянного проживания, если бы соответствующие службы не уличили его в прямом шпионаже или пособничестве мировому терроризму. Да и то почти наверняка вмешались бы международные организации, правозащитники, пресса, общественное мнение. Хорошие адвокаты, в конце концов. Могли бы, конечно, и убить из-за угла, и взять в заложники, но это уже был бы эксцесс исполнителя.

Здесь — не прошло.

Вопрос о шпионаже (в том смысле, как это понимается у них) тоже всплыл, по поводу контактов с аггрианскими представителями, происходивших уже после того, как Инструкцией Антон был лишен таких полномочий.

Нашлось и еще несколько пунктов, по преимуществу касавшихся именно нарушений принципов Соответствия. Если попытаться подобрать им земные (еще точнее — советские аналогии времен Отечественной войны), то получилось бы нечто вроде ненадлежащего исполнения долга, сознательного введения в заблуждение высшего руководства с корыстными намерениями, преступного малодушия, попустительства врагу, преступной же халатности, трусости, граничащей с изменой Родине. Хорошо еще, что лишь граничащей!

В СССР такие обвинения тянули для офицеров и генералов в лучшем случае на разжалование и штрафбат (пока не смоешь вину кровью или особым героизмом). Но могли дать и вышку, под горячую руку, а скорее — из особых соображений, как генералу армии Павлову со всем его штабом.

В Конфедерации нравы были ничуть не мягче, и много сотен лет действовала судебная система, удивительно напоминающая практику сталинских «Особых совещаний», где решения принимались без участия прокуроров и адвокатов, на основании мнения[10]. Апелляции, кассационные жалобы и просьбы о помиловании не принимались, приговоры приводились в исполнение немедленно.

Здесь то же. И приговор был написан заранее, и все подготовительные мероприятия проведены, просто церемониал соблюдался тщательнее. Как писал Конфуций: «Откровенность без церемониала — это хамство».

Со всеми положенными рангу Антона почестями его препроводили в парадные покои Особоуполномоченного Департамента Соответствия по этой планете, где Облеченный Доверием второго класса (чиновник на два ранга выше подсудимого) собственноустно зачитал формулу обвинения и приговор, после чего осужденному предоставилось «последнее слово». Такая юридическая тонкость.

Не до приговора, а после. Чтобы, значит, объект правосудия мог высказать свою позицию максимально свободно и в полном объеме, не стесненный мыслью, что его слова могут как-то повлиять на позицию суда, в ту или другую сторону. Более того, речь можно вообще не произносить, а изложить ее на бумаге, любым объемом, не второпях, под влиянием негативных эмоций, а хорошенько все обдумав и осмыслив. Временем осужденный тоже не ограничен, пиши хоть до конца срока, хоть до конца жизни. Затем собственноручно переплетенный автором труд (брошюра или толстый том) будет передан на хранение в специальную библиотеку, где с ним смогут ознакомиться все желающие, имеющие специальный допуск.

За тысячелетия, говорят, там накопилось громадное собрание весьма любопытных материалов.

Антон обошелся тем, что в нескольких емких фразах сообщил Высокому суду все, что он думает о нем лично, Департаменте в целом и самой Конфедерации. Закон действительно был мудр, слова, которые в ином случае потянули бы еще на несколько серьезных статей, в данный момент, после оглашения приговора, как бы теряли свой «подрывной» характер.

Вердиктом было «пожизненное просветление», но и только. Ни титула, ни иных прав и привилегий осужденный не лишался, тем более — его наследники и родственники, если бы таковые обнаружились. Режим содержания более всего походил на «домашний арест», а не на тюрьму или каторгу. Но — заключение строго одиночное, никаких свиданий и тому подобного. Все каналы связи с внешним миром переключались строго на прием, то есть, грубо говоря, Антон отныне и навеки оказывался внутри некоей «сферы Шварцшильда», за пределы которой никакое материальное тело и даже пакет информации вырваться не может…

И это — навсегда.

Его даже не стали принудительно рекондиционировать. Зачем? Наказание не предполагало вмешательства во внутренний мир осужденного. В противном случае это получилась бы уже другая личность, не несущая ответственности за деяния «оригинала». Он оставлен таким, каким был в момент появления преступного умысла, в процессе его осуществления, и в таком же качестве должен осмысливать его последствия…

…Все, что думал, переживал, анализировал и записывал Антон, сообщать здесь и сейчас не имеет смысла. В отличие от Эдмона Дантеса он прекрасно знал, за что пострадал, потому был избавлен хотя бы от терзаний неведением. В остальном же все было очень и очень плохо.

Если Учитель в свое время опасался, что его направят на «путь просветления», так тот вариант — детские игрушки. «Путь» — это всего лишь аналог ссылки провинившегося священника в отдаленный монастырь, где он терял часть физической свободы и возможность общения с паствой и привычным окружением. А «глубокое просветление» — вроде заточения джинна в кувшин с последующим выбрасыванием в Марианскую впадину.

«Кувшин», конечно, был побольше стандартного, вполне приличная вилла, снабженная всей необходимой для поддержания жизни бытовой автоматикой и доступом в Информарий. Имелась и территория для прогулок, садик в половину футбольного поля, где он мог заниматься огородничеством, цветоводством или конструировать собственный «Сад камней» с любым количеством элементов и самой невероятной геометрией.

А главное — цель наказания достигалась с первых же минут или часов. Ничем иным, как размышлениями о своей горькой участи, допущенных ошибках и вариантах «более правильного поведения», узник заниматься просто не мог. Даже отвлечь себя разработкой планов побега не получалось, так как вариантов просто не существовало. С тем же успехом Робинзон, за отсутствием материалов для постройки лодки, мог сосредоточиться на отращивании у себя крыльев или жабер.

Конечно, эффект наказания был бы куда большим, думал временами Антон, любуясь закатом, рассветом или покачивающейся под движением ветерка травинкой, если достигший «истинного просветления» все же получал в точно рассчитанный момент свободу. Тогда система могла получить особь, пригодную к дальнейшему и весьма полезному использованию. А так понапрасну растрачивается ценный материал…

Дальше в голову приходили самоуспокоительные мысли, что так скорее всего и обстоит дело, рано или поздно узника освобождают и направляют на какую-нибудь работу, скорее всего под другим именем. Мало ли в Конфедерации систем и планет, нуждающихся в хороших специалистах?

Нужно только вычислить оптимальный срок наказания — год это, три или пять? Больше вряд ли, серьезные исследования давным-давно установили, что после пяти лет одиночки (настоящей одиночки) наступают необратимые нарушения психики. Тот же граф Монте-Кристо, разве был он во втором томе нормален, пригоден к любой осмысленной созидательной деятельности, кроме изощренной мести?

После того как истек первый год, Антон еще держался.

Ухаживал за садом, по несколько часов в день занимался физическими упражнениями. Вспомнив таланты Шульгина, увлекся метанием ножей в цель и постепенно достиг значительных результатов.

Ночами он обычно писал. Не «последнее слово», конечно, а подобие мемуаров, где анализировал преимущественно земной отрезок своей жизни, с самой Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Вдаваясь во всякие интересные подробности, общеполитические и из личной жизни. Нечто вроде «50 лет в строю» графа Игнатьева. И в какой-то момент его вдруг озарило — век ему свободы не видать, если в этом и не заключается цель подобной меры наказания. Никому он сам по себе не нужен. В масштабе Конфедерации — не более чем песчинка на океанском берегу. Выпускать его на волю ни через пять, ни через сто лет никто не собирается, и единственная польза, которую из него собираются извлечь, — это как раз записки, мемуары, слова, которые он произносит вслух, потому что не может же человек круглосуточно молчать.

Вот из всего этого специальные люди, а может быть, целые институты добывают и концентрируют информацию, пригодную для дальнейшего совершенствования системы поддержания Соответствия.

После постижения истины он неделю с утра до вечера «под пробку» наливался синтангом.

Синтанг, может быть, самое гениальное изобретение родной планеты Антона, распространившееся по большинству гуманоидных миров Конфедерации. Исходный материал — обычное растение, наподобие земной коки, употреблявшееся древними аборигенами аналогичным способом, то есть — жеванием. Однако в процессе прогресса и развития наук из него начали делать не банальный кокаин или что-то в этом роде, а изобрели методику особого рода ферментации. В итоге получился продукт совершенно уникальных качеств и широчайшего спектра действия. Из него производился «чай», обладающий общеоздоравливающим и тонизирующим действием, по мере повышения концентрации дающий успокоение и навевающий сладкие грезы. Другие технологии превращали экстракт в мощный стимулятор нервной и психической деятельности, наподобие фенамина. Он вполне сгодился бы десантникам, покорителям горных вершин и работникам экстремальных аварийно-спасательных служб.

Мог, при желании потребителя, служить достаточно сильным галлюциногеном, при этом не разрушающим, а все так же укрепляющим и оздоравливающим организм.

Еще одно свойство, незаменимое для таких, как Антон, узников, — синтанг вполне заменял женское общество, которого они были лишены окончательно и навсегда. Только если гашиш, который «горный старик» давал своим «ассасинам», чтобы продемонстрировать им мусульманский рай с гуриями и шербетом, был все-таки наркотиком, до «слега» далеко не дотягивающим, синтанг в нужной пропорции и концентрации мог обеспечить полное впечатление близкого общения с девушкой «твоей» и чьей угодно еще мечты. То есть любой фактически существующей и с любой степенью достоверности придуманной. И — главное, данная иллюзия сопровождалась необходимыми физиологическими последствиями, так что узник от нарушений на этой почве не страдал.

Хорошо зная русскую литературу, Антон внезапно вспомнил абзац из «Записных книжек» Ильфа.

«Экстракт против мышей, бородавок и пота ног. Капля этого же экстракта, налитая в стакан воды, превращает его в водку, а две капли — в коньяк „Три звездочки“. Этот же экстракт излечивает от облысения и тайных пороков. Он же лучшее средство для чистки столовых ножей».

— Совершенно про синтанг написано. Наверное, Илья Арнольдович где-то тут у нас побывал, — бормотал форзейль, обнимая очередную пассию, которой придал облик и темперамент Софи Лорен времен ее участия в фильме «Брак по-итальянски».

Реально знакомых ему женщин он в свои забавы втягивать избегал. Может быть, оттого, что лемовский «Солярис», не фильм, а книгу, помнил хорошо даже в нынешнем раздерганном состоянии. Не маньяк же он и не извращенец.

Выйдя «из запоя», попытался взять себя в руки. Да, узник, да, пожизненный, да, возврата и пути к спасению нет. Но это не повод умереть в объятиях придуманной красавицы, пуская слюни, как последний деградант. Уж лучше сделать что-нибудь вроде обряда «сеппуку», написав изящное предсмертное стихотворение. Холодного оружия у него полно. Вот любых огнестрелов, лазерного, пучкового, гравитационного и прочего высокотехнологического оружия ему иметь не позволялось. А в чем смысл запрета? Все равно ограды нет, охраны на вышках нет, воевать не с кем, пресловутую сферу и бортовым залпом космического линкора не пробьешь. Но — ход мыслей судей и тюремщиков простому узнику понять не дано.

Тем не менее — наложить на себя руки совесть не позволила. И гордость. Дать возможность этим сволочам и гадам торжествовать — извините. Погибнуть в бою, пусть и заведомо проигрышном, — пожалуйста, но самому… Пошли вы все на…

Тут же вспомнились совсем давние (по нормальной шкале), годы, когда носил темно-зеленый мундир с золотыми капитанскими погонами и, несмотря на малый чин, беседовал в палатке за накрытым по-походному столом с Великими князьями, будущим царем Александром Александровичем и главкомом Николаем Николаевичем. Он пытался им внушить, что не стоит затевать Плевенско-Шипкинскую операцию, куда лучше, оставив демонстративные заслоны, предпринять, в стиле Шлиффена, глубокий обход правым флангом от Бухареста через Видин и Софию прямо на Константинополь, оставляя Балканы и главные силы турок в тылу. Чем предвосхитил стратегическую идею немцев в войне против Франции в сороковом году следующего века.

Его не послушались и получили то, что получили, а Антон, довольно успешно покомандовав передовым отрядом Скобелева, в нужный момент отбыл к Главной квартире турецкого полководца Осман-паши, где в роли английского инструктора принес русской армии гораздо больше пользы.

Этот давний опыт слегка его воодушевил, в том смысле, что безвыходных (совсем уж безвыходных) положений не бывает. Иногда достаточно просто взглянуть на жизнь под другим углом.

Следующие месяцы он изнурял себя физическими упражнениями всех известных ему методик — земных и форзелианских. Как будто ему предстояло, с боем вырвавшись из тюрьмы, пешком пересечь пустыню Калахари, сражаясь с аборигенами и дикими животными. Не пил синтанга, ничего вообще, кроме чистой воды из родника, ел невкусную, но полезную пищу. Сжег на костре свой труд, старательно развеяв пепел по ветру, и начал писать новый. Издевательский по отношению к своей Конфедерации настолько, как «Похождения бравого солдата Швейка» — к австрийской империи.

Практического толка и от этой акции немного, ущерба достоинству неприятеля — еще меньше, но хоть позабавиться…

На третьем году прискучило и это. Все чаще стали повторяться приступы депрессии, мучительной, особенно по утрам. Снова появились мысли о добровольном уходе из бессмысленной жизни, и Антон возвратился к синтангу.

Ему оставалось только экспериментировать с этим гранулированным порошком, который поступал по линии доставки, в надежде нащупать такую концентрацию отвара и температурный режим, которые позволили бы ему исполнить замысел.

Не самоубийства, его он оставил на крайний случай, причем способ придумал эффектный, в стиле римлян-сибаритов эпохи упадка.

Сейчас он убедил себя, что если удастся привести мозг, всю нервную систему в особое состояние, по тому типу, как это ухитрялся делать профессор Удолин, кое-какой шанс у него появится. Сам Антон врожденными способностями медиума не располагал, «не на то учился», однако уверовал, что годы «просветления» не прошли даром. Одиночество, размышления и медитации, похожие на те, что выводили на тропу сверхчувственных способностей земных йогов, должны были повлиять на структуру его личности в нужном направлении. Плюс воздействие синтанга, всех свойств которого по-настоящему не знал никто, но мудрецы его клана добились куда большей глубины постижения, чем прочие расы миров Конфедерации.

Сфера, или куб непроницаемости, которые заменяли тюремные стены, не могли быть непроницаемыми абсолютно. Каким-то образом ведь функционировала линия доставки, канал связи с Информарием, откуда-то брались свет и воздух, удалялись продукты метаболизма? И энергия. Не вечный же двигатель вкупе с тотальным синтезатором здесь установлен. Да и слежка за его поведением непременно осуществляется. Значит, герметичность сферы — фикция. Раз так — следует хотя бы эманацией мысли попробовать нащупать ее слабые места.

Самостоятельно выскочить в Гиперсеть эфирным или квантовым «телом» он не надеялся, а вот послать ментальный сигнал тем, кто на это способен, — отчего бы и нет?

Можно сказать, что узник одиночки начал учиться тюремной азбуке перестукивания, не зная толком, сидит ли кто-нибудь в соседних камерах. Ему хотелось верить, что внешний мир существует, совпадает по времени с его узилищем и в нем еще живут люди, которым его судьба не безразлична. Которые захотят и смогут помочь.

Подобно Серафиму Саровскому, круглосуточно, на автопилоте, независимо от того, что еще говорил и чем занимался, повторявшему «молитву Иисусову»[11], Антон «на разных волнах», используя все известные ему формулы, посылал в мировой эфир сигнал бедствия и пытался уловить какой-нибудь отклик. Ведь когда таким же образом взывали к нему Новиков или Шульгин, он принимал их сигнал, даже находясь очень далеко пространственно и хронологически…

К входным терминалам Замка он тоже пытался апеллировать, рассчитывая на то, что, недобросовестно выполнив приказ руководства, оставил ему достаточно степеней свободы и объемов памяти, чтобы тот уловил обращенный к нему вызов-запрос.

Но отклика все не было, ниоткуда, и дух Антона постепенно начал хиреть, вырождаться, теряя последнюю волю к сопротивлению. Форзейль не имел возможности узнать, что тоскливо тянущиеся для него годы — на Земле уложились в неполные две недели, а его призыв достиг цели уже на третий день…

О неравномерности хронополя он, естественно, знал достаточно, просто не было способа выяснить его нынешнее состояние относительно иных реперных точек. С тем же успехом все могло обстоять полностью наоборот, и его сутки — соответствовать земному году. Тогда друзей просто нет уже в живых и надеяться не на кого, разве что в Замке поселились и освоили его их потомки…

…Пребывая в глубоком упадке духа, перебирая в уме тексты древних мудрецов своего клана, способные окончательно погасить деятельные эмоции, оставив только смирение перед неизбежностью, выведя разум за пределы длящегося физического настоящего, Антон не сразу понял, что «прорыв блокады» только что состоялся.

Ощущение походило на то, что испытал Дантес, очутившийся после своей вонючей одиночки (кстати, Дюма нигде не указал, имелась ли в его камере параша или же какая-то система канализации, а это существенный момент) в морских волнах и вдохнувший соленого ветра. Только это случилось в ментальной сфере и воздух свободы наполнил не легкие, а мозг.

Не прошло и минуты, как он увидел в возникшем перед ним «окне» знакомое лицо Шульгина.

Какое-то время мысли Антона еще путались, реальности налагались друг на друга, он то нес прежнюю околесицу, то начинал говорить разумно, едва-едва сдерживая наворачивающиеся на глаза слезы. Слишком долго ждал…

Параллельно в мозгу открылся второй канал связи, по которому он начал получать четкие инструкции, часть из которых оставлял для внутреннего употребления, часть передавал Сашке, будто исходящие от себя лично.

Времени у них на организацию и совершение побега было немного, минут пять-десять локальных, а потом или канал не выдержит, или его засекут охранно-следящие системы «сферы».

Антону пришлось пережить момент смерти его здешнего тела, чтобы высвободить «дух» и оставить врагам неопровержимое доказательство завершения жизненного пути «просветляемого», чего не получилось у будущего графа.

В то же мгновение свернутая в волновой пакет матрица, примерно таким же образом, как некогда Шульгин был внедрен в тело наркома, преодолев сколько-то парсек и лет, оказалась в февральской Москве тридцать восьмого года, в квартире и в теле Юрия, бывшего аггрианского резидента, ныне дезертира, скрывающегося под личиной писателя-неудачника.

Утвердилась на новом месте, развернулась и начала обживаться.

Дальнейшее известно.[12]

Глава третья

Завершив свое повествование, которое, как я заметил, стоило ему немалых нравственных усилий (это только у нас в послевоенных дворах парни, отсидевшие год или три, рассказывали о тюремном житье-бытье с такой бравадой и подъемом, что многие малолетки легко поддавались этой «профориентации»), Антон выпил коньяка, который явно теперь был ему милее, чем пресловутый синтанг. А что — приятель-пограничник рассказывал, как пристрастие к анаше в Средней Азии сбивали обыкновенной водкой. Вполне успешно.

— Потом я еще немного покрутился между Замком, Лондоном, Москвой и Барселоной, сменил три тела (при этих словах на лице его мелькнула кривая усмешка, совершенно человеческая), встретился с так называемыми «дуггурами»…

Уловив мое недоумение, пояснил:

— Это представители побочной расы, в незапамятные времена вытеснившие с Земли в своей альтернативной ветке неандертальцев и кроманьонцев (книжки Саймака и Толкина про прежних хозяев планеты читал? Так в том же роде, только для нас хуже), и мы с Замком (о Замке — скажу отдельно), получив в свое распоряжение пленных, захваченных Шульгиным, задумались. Хочешь верь, хочешь — не верь, но даже на нашем уровне — противник это страшный и опасный…

Он в нескольких емких фразах обрисовал мне ситуацию, как он ее успел оценить сам. В самом деле — сюжет для добротного фантастического сериала. Земного происхождения, но несколько десятков тысяч лет (если не миллионов) развивающаяся по непостижимым биологическим и социологическим законам двухуровневая цивилизация. Такие вещи я схватываю быстро и тут же начинаю строить в воображении полноразмерную модель. Как и любую другую мыслеформу.

Так что мы имеем, если Антон достоверно изложил вводную? Каким-то образом, в естественном порядке или, что куда вероятнее, с помощью внешнего воздействия (целенаправленный эксперимент Держателей Мира или непредусмотренная мутация?), случилась такая вот хохмочка. Часть млекопитающих (?) гоминидов каким-то образом свернула на путь высших насекомых коллективного типа.

По крайней мере, из описания действий так называемых «монстров» следовало, что они этологически ничем не отличаются от обычных муравьев. Носят одежду, пользуются огнестрельным оружием, имеют, судя по всему, гораздо больше степеней свободы — ну и что? Это непринципиально. Важна суть. За счет миллионократно большего, чем у насекомых, объема и сложности нервной системы они могут имитировать гуманоидный стиль поведения, оставаясь в сути своей теми же муравьями. Только над инстинктами, любой степени сложности, пристроен еще один механизм, позволяющий вводить управляющие и стимулирующие сигналы, считывать информацию и так далее. Совсем грубо говоря, образовался этакий симбиоз муравейника, состоящего из теплокровных особей двухметрового роста и свободномыслящего вида «управляющих», избавленных от грязной работы и физического труда как такового.

Догадаться о форме и технологии существования такого общества не сложно, мы-то особи свободномыслящие, но понять, зачем оно возникло, и разобраться в деталях его устройства — может и жизни не хватить. Особенно если кто-то вознамерится ее насильственно укоротить. Вопросов, естественно, у меня возникла масса, но я их пока что решил оставить при себе. Пусть Антон продолжает «подход к снаряду». А что речь идет именно об этом, я не сомневался.

— С десятком «монстров» справиться может Шульгин, ну и ты, разумеется. Да почти любой мужественный, подготовленный, должным образом вооруженный человек. С сотней, даже тысячей повоевали успешно, но уже с напряжением сил, привлечением танкового батальона и порядочными потерями. Победили за счет внезапности сопротивления, в некотором роде, и кое-каких не учтенных противником личных способностей. А вот со всей их цивилизацией мы, опираясь на ресурсы и технологический уровень двадцать пятого и даже тридцать восьмого года, не совладаем ни в коем случае. Это тебе понятно?

Чего не понять? Если все обстоит подобным образом, то кисло. Разве, как в «Войне миров» марсиане, новые агрессоры вымрут от гриппа или ветряной оспы. В ином случае — что им можно противопоставить? Еще не созданные механизированные корпуса? Поршневые истребители и бомбардировщики? Атомного оружия нет, если только не притащить несколько зарядов из будущего. Что остается? Замок в качестве неприступной крепости, «альпийского редута», плюс «Валгалла», вышедшая в открытое море, — достойная база сопротивления. Установка СПВ позволит наносить врагу чувствительные, в каждом данном месте даже и смертельные удары, но у двух десятков человек элементарно не хватит времени и объема внимания, чтобы отразить тотальное, планетарного масштаба нашествие.

Что касается остального человечества, надежд на него мало. Антон прав, и дело даже не в несопоставимости чисто военных возможностей. Главный вопрос опять в психологии, ну и в геополитике тоже. То положение, в котором сегодня находится мир, ни за что не позволит ему мобилизоваться для отражения тотальной угрозы. Этот мир просто не успеет понять ее масштабы и суть. Стоит одновременно в десятке ведущих стран объявиться многотысячным ордам странного врага, как системы государственного управления рухнут. Потому что одновременно с «монстрами» придут «дуггуры» второго порядка. Кто может исключить, что они легко сумеют взять на себя управление человеческими мозгами?

И коллаборационисты в высших слоях европейских обществ непременно найдутся. По тем или иным причинам. Допустим, Югороссия с нашей помощью продержится дольше других. Но это уже будет непринципиально.

Перейдя к «партизанской войне» мы, Братство, сможем какое-то время причинять им массу неприятностей, но… Снова пресловутое «но»! Как можно сражаться с противником, ничего не зная о структуре его общества, истинных технических возможностях, мобилизационном потенциале, уровне «сверхъестественности» и прочих важных вещах?

Рота современного для конца ХХ века спецназа ГРУ без потерь способна разделаться с полком вермахта образца сорок первого. А вот с корпусом или армией — отнюдь. В рассматриваемом случае соотношение сил может оказаться еще более несопоставимым. Кроме того, нельзя исключать, что в какой-то момент большая часть человечества перебежит на сторону противника. Своей волей или под гипнозом — не важно.

Лично мы в случае чего в Замке сумеем отсидеться, но Земля будет потеряна наверняка. Хорошо, если только в одной реальности…

Тут я сообразил, что мы говорим не о том. Поначалу, от изумления, что ли, я совершенно выпустил из вида очевидный факт. Да и не слишком мне такую рассеянность можно поставить в упрек. Запутался я во временах и их пересечениях. Услышав Сашкино имя и слова о его участии в спасении Антона, я чисто автоматически подумал, что они пересеклись в астрале здесь. Сам Шульгин просто не успел из Новой Зеландии сообщить мне об этом эпизоде. Но сражения с монстрами и Барселона?

— Подожди, Антон! — Я нервно щелкнул зажигалкой и только сейчас заметил, что пепельница почти полна окурками. Плохо — начинаю терять контроль за динамическим стереотипом. — Мы говорим о чем? О тридцать восьмом, причем какой-то побочной ветки. Шульгин, ты сказал. Но он ведь завязал с наркомовскими делами уже давненько… И благополучно воссоединился… Теперь же выходит… Что?

— Так вот получилось. Откуда ему знать, здешнему, и тем более — тебе? Остался он там, понимаешь? Третьей копией матрицы. Даже мне это понять не слишком легко. Опять какие-то силы вмешались, или?.. Мы с ним обсуждали его возвращение домой, и он таки вернулся вполне благополучно. И все же опять остался. Дайяна ли к этому руку приложила, законы природы, свойства матрицы как таковой или Шульгина персонально… Не знаю. В общем, неожиданно для меня он продолжил руководить Шестаковым, да вдобавок творить такое… Испанскую войну выигрывать, в астрал лезть напролом, сразу все методики использовать, о которых самое отдаленное представление имел: и мои, и аггрианские, и от Удолина подхваченные. Черт его знает, может, эти безобразия косвенным, а то и прямым образом на мою судьбу и повлияли. Внимание этих самых дуггуров привлекли. Могу даже вообразить, что их специально на него навели, чтобы укорот дать… За неимением других способов, раз он в Сети сумел короткое замыкание устроить!

У меня там прошло три года, даже немного больше, а у него, со всеми прямыми действиями и побочными отвлечениями… — Антон, как первоклассник, загнул пальцы на руке, — три месяца, от силы…

…Вы не поверите, но страшно мне вдруг стало, я не скажу, как. На настоящих фронтах так страшно не было. Это ведь начинается нечто совсем уже непостижимое. Сашка множится в бесконечность, как отражения в напротив поставленных зеркалах. Мир теряет последние черты осмысленности. То, что я увидел в музее провинциального города, — не случайный сбой программы, а знак… Знак чего? Полной деструкции мироздания? То, чего мы опасались, но всерьез не верили, — пресловутое «расползание ткани»?

— Подожди, — повторил я. Интересно, остаток коньяка, несколько длинных затяжек и минута созерцания безмятежного солнечного утра помогут возвращению в меридиан? — Пусть все так, как ты сказал. Но ведь… По всем схемам, которыми мы руководствовались, как раз тридцать восьмой и наш с Алексеем сорок первый считались абсолютно тупиковыми псевдореальностями. Никуда не ведущими, существующими только потому, что мы согласились поиграть в этих декорациях…

— Рад, что ты сохраняешь ясность мышления и почти все понял правильно, — кивнул Антон удовлетворенно. — В этом наша единственная надежда. Реальность там действительно пока что «псевдо». Но по своим характеристикам приближается к настоящей. Сам факт, что в нее просочились дуггуры, о чем-то говорит? Слишком уж Саша старался ее материализовать. И получилось у него гораздо лучше, чем у вашего Ростокина…

— У него? — Я едва не стукнул кулаком по столу. — У него? Придумать мы с ним можем чертову уйму забавных для нас вариантиков. Но уж никак не новую, совершенно дурацкую цивилизацию. В Испании он бы занимался войной. В Москве разыгрывал с детства любимые вариации на тему Арамиса, Ришелье, графа Монте-Кристо, само собой, но уж никак не изобретал никчемные сущности. Кто-то его заставил остаться в Шестакове? Но у него ведь, здесь присутствующего, спрашивать об этом бессмысленно?

— Само собой. Интересная цепочка выстраивается. Сейчас я странным образом не могу вспомнить: зачем я вышел с ним на связь в тридцать восьмом? Попросил, чтобы он от лица Шестакова подкинул Сталину докладик насчет дальнейших перспектив руководимого им государства, после чего возвратился, предоставив дальнейшим событиям развиваться естественным образом. Шульгин, согласившись со мной, вдруг взял и остался. Причем даже предупредил: «Тут у меня интересный вариант наклевывается. Они будут думать, что я ушел, а я…»

Мне не хватило времени вникнуть в суть идеи, связь с Сашкой прервалась. Почти сразу «мне в дверь постучали». Об остальном я узнал уже после того, как… Очень похоже, что эти события между собой связаны.

— Но он же вернулся очень давно, после этого мы с ним и с тобой не один раз встречались…

Антон развел руками:

— С тобой и с ним мы встречались в двадцать пятом году этой линии, а с тем Шульгиным я встречался в тридцать восьмом! После того как он из него два раза ушел. Неужели непонятно? Мог ты, исходный, в восемьдесят третьем или восемьдесят четвертом что-нибудь сказать о своем поведении в другой реальности до и после?

— Закончим друг другу мозги компостировать? — предложил я. — Толку все равно ноль, на разных языках сейчас говорим. С огромным наслаждением я бы попросил тебя удалиться туда, откуда пришел, только врожденное любопытство удерживает меня от подобной бестактности. Слишком уж хреново оборачиваются твои посещения…

— Не от меня зависит, Андрей, — вздохнул форзейль. — Я такой же раб обстоятельств, как ты, как все…

— Тогда продолжим, если ничего не поделаешь… Значит, мы пришли к тому, что Шульгин скорее всего находясь под контролем в своей третьей реинкарнации, каким-то образом послужил катализатором проникновения дуггуров в тридцать восьмой и, по логике, должен открыть им дорожку в иные параллели?

— Не исключаю. Замысел мог быть именно такой. Но в силу неучтенных факторов личного характера и/или вмешательства чего-нибудь еще Александр сумел переломить ситуацию. Вплоть до того, что кукловоды поймались в свою же ловушку…

— Теперь по возможности коротко и четко изложи, что тебе нужно лично от меня… — Я понимал, что веду себя слишком уж грубо, но ничего не мог с собой поделать. Реванш так реванш. Нечто подобное, кстати, я Антону обещал. Давненько. Мол, имею желание рассчитаться с тобой за кое-какие моменты, но не сейчас, при случае.

Форзейль сделал вид, что не уловил моей интонации.

— От тебя? Сейчас я договорю, потом вместе и подумаем… Вот мы с Замком (он, к слову сказать, за мое отсутствие, не желая развоплощаться, или демонтироваться, как предписывала Инструкция, вообразил себя полноценной личностью, за что вам отдельное спасибо, и оказался неплохим парнем) крутили ситуацию так и этак и додумались…

— До чего? — взяв себя в руки, пришлось мне сказать дежурную фразу, чтобы поддержать разговор «в тонусе».

— Просто нужно отмотать пленку чуть-чуть назад, и только. Не довести до ситуации, когда дуггуры к нам полезут…

— Это, простите, как? Мне вспоминается некто из древних, заявивший: «Даже боги не могут бывшее сделать не бывшим». Да и ты нечто вроде того говорил…

— Сейчас другой случай. Развилка между несуществующими мирами не пройдена, она еще висит. Знакомый тебе случай. Ни одно реальное действие на ГИП не совершилось. Наша встреча и разговор — в том числе. Вообрази — мы с тобой сейчас нигде. До тех пор, пока эта веранда и комната состыкованы с Замком. Легко можно все отыграть назад, точнее — вперед. До Шульгина и наших с ним забав целых тринадцать лет, до вторжения дуггуров — тоже.

— Перестань меня грузить, — сказал я и выпил из рюмки, которую минут пятнадцать грел в руке. — Все это я понимаю ровно в той мере, как принцип работы компьютера. Будучи человеком культурным и цивилизованным, соглашаюсь, что если при нажатии кнопок клавиатуры на экране происходит то-то и то-то, значит, действительно маленькие пластиночки с проводками на такое способны. Под влиянием поступающего из розетки электротока. Материализм и диалектика. Думать иначе — это уже поповщина, как выражался товарищ Ленин в своих бессмертных трудах…

— Снова понесло, — одобрительно сказал Антон. — Я начинаю верить в успех своей миссии…

— То есть? — спросил я со всей возможной степенью подозрительности.

— То есть — нам придется перехватить Шульгина в одном из ключевых, а равно и роковых моментов. Убедить его вернуться «домой» именно из этой точки, потому что дальше процесс с большой степенью вероятности может стать неуправляемым. То есть фиксация все-таки произойдет…

— Неужели это так сложно, что потребовалось мое непосредственное вмешательство? Вы на пару с Замком сделать этого не можете? Взять под белы руки, и все. Как он приволок Сильвию тебе на расправу…

— В том и беда, что не можем, — вздохнул Антон. — Главная проблема — он сейчас телесно находится в условно материальном мире тридцать восьмого года, а психически — в Узле, более того, под воздействием Ловушки. Она его еще окончательно не скрутила, но к тому идет. Как только его сознание воспримет навязываемую мыслеформу подлинной реальностью, она сама вернет его в мир, но… Мир этот будет другим, и я далеко не уверен, что в нем найдется место для вашего двадцать пятого. Откуда, в самом деле, возьмется белая Югороссия, если в тридцать восьмом единым и могучим Советским Союзом по-прежнему правит Сталин? Значит, никакой Гражданской вы не выиграли, и ты, сейчас передо мной сидящий, находиться здесь не имеешь права. Пока ты здесь — невозможен тот мир. Пока Шульгин там — превращаешься в химеру ты. Уловил?

Кто-то придумал и разыгрывает блестящую комбинацию. Все позиции обнуляются. В самом лучшем варианте те из вас, кто успеет, смогут укрыться в Замке, и все мы окажемся в положении, что было до ухода «Валгаллы» в двадцатый год. ГИП снова выпрямляется, а то, что успел натворить Шестаков-Шульгин, постепенно сойдет на нет. Да ничего он, по большому счету, еще и не сумел (не сумеет). Шестаков без него в лучшем случае приведет испанскую войну к ничейному счету. Из чего следует, что раньше, позже, но мировая война все равно начнется, с тем же приблизительно соотношением противоборствующих сил и с похожим итогом. Частности не в счет…

— И кто все это учинил? Ты, по-моему, в этой колеснице истории не последняя спица…

Антон развел руками.

— Теперь я не уверен ни в чем. Готов даже поверить, что ни Игроки, ни Держатели к этому не причастны или причастны лишь косвенно. Замок даже высказал гипотезу, что они сами могли оказаться жертвой Ловушки, а то и Суперловушки, рассчитанной специально на них…

— Угу, — согласился я. — На кого липкая бумага, на кого мышеловка, а бывают еще медвежьи капканы и ловчие ямы на мамонтов…

— Не стал бы отрицать…

— Такие, значит, дела, — сказал я, когда мы некоторое время дружно помолчали. Просто чтобы что-нибудь сказать. Дела-то и вправду интересные. Глупость ситуации заключается в том, что все приходится, как и раньше, принимать на веру. Полагаясь исключительно на собственную интуицию. По правде, Антон нас никогда не обманывал внаглую, но и степень зазора между тем, что говорилось и что получалось на самом деле, иногда оказывалась достаточно велика. Так ведь и наша вина в подобных случаях была не последней. Как известно, в любом серьезном предприятии лишь тридцать процентов результата зависит от точного расчета, остальное — воля случая и обстоятельств, возникающих в процессе практической реализации.

Кроме того, наше положение сравнимо с таковым у ответственного лица, получившего информацию о готовящемся против него теракте. Можно не поверить и сидеть спокойно, утешаясь тем, что в девяноста процентах такая информация оказывается «дезой». Или все-таки начинать действовать по стандартным схемам, по принципу «береженого бог бережет»?

Антон понял источник моих сомнений.

— Знаю, что в строгом смысле доказать тебе собственную правоту не смогу никаким способом, ибо в нашем случае любое доказательство и документ ты при желании назовешь сфабрикованным и будешь по-своему прав: с нашими возможностями сфабриковать что угодно — не проблема. Но тем не менее… Я снова пришел к тебе, мы говорим, как равные, и ты не можешь обвинить меня, что я хоть когда-нибудь поступил не по чести. Возрази, если я не прав. Посмотри своими глазами, что там происходило с Шульгиным, и попробуй сделать непредвзятые выводы…

Он, как уже проделывал это раньше, движением руки подвесил над столом сгустившуюся из пустоты сферу трехмерного видеоэкрана, на котором с немыслимой быстротой, может быть, несколько сотен кадров в минуту, замелькали картинки, сопровождаемые весьма конкретными и достаточно пространными комментариями. Нормальный человек вряд ли успел бы что-нибудь осмысленное уловить в этом мельтешении, но у меня возможностей восприятия хватало. Те самые спящие мозговые структуры, до функций и механизма действия которых современные физиологи не докопались до сих пор, у меня могли включаться автоматически, по потребности.

За несколько минут я увидел и постиг все, что произошло (и продолжает происходить) с третьей реинкарнацией Шульгина после того, как Антон с Лихаревым подвели его к Сталину, с самим Антоном после освобождения и с прочими близко знакомыми мне персонажами. Вплоть до завершения битвы с дуггурами и реанимации Замка в новом качестве.[13]

Признаться, я Сашке позавидовал. Были бы мы там с ним вдвоем… Совсем иначе можно было дела закрутить. В Испании вообще, и с необъясненными, а может быть, и необъяснимыми дуггурами. Но последнее время неназванные силы нас старательно разводят. Что взять мою историю с попаданием в город на разломе времен, что его похождения. 2005 год не берем, там иная конфигурация.

— Хорошо, допустим, я тебе в очередной раз поверил. И что из всего этого вытекает? Что делать будем? Практически?

Я поймал взгляд Антона и обернулся. В проеме двери стояла Ирина, кутаясь в халат. Она успела привести себя в порядок в той мере, чтобы появиться перед пусть и знакомым, но посторонним мужчиной.

Антон проворно вскочил, поклонился, изобразив искреннюю радость и положенное восхищение. Наигрыша тут не было: по самым строгим канонам Ирина оставалась красавицей высшего разбора. Вот интересно, а как у форзейля (форзейлей) обстоят дела в этом плане? Как-то они, разумеется, размножаются, но вот никаких разговоров на амурные темы я от него никогда не слышал. Охотно допускаю, что при их ориентированности на феодально-конфуцианские принципы женщины в том обществе существуют подобно отдельной касте и даже расе, безотносительно к внешнему миру. Значит, тогда эти ребята отстают даже от аггров, где женщины в роли начальниц — обычное дело.

Однако еще и в такие дебри ксенопсихологии мне вдаваться не с руки. В своих бы разобраться.

Нормальная жена из современных произведений и фильмов, застав мужиков за утренней выпивкой и обсуждением очередных военизированных мероприятий, непременно бы изобразила одну из двух женских реакций — возмущение, или отчаяние: «Вы, мол, гады, с ранья глаза заливаете, так вас и так!» — или же: «Опять за свои дела взялись, а меня на кого покидаете, вдовой оставить хотите…»

Но Ирина, как я уже отмечал, во время нашей последней акции удивительным образом преобразилась из тихой домашней женщины в подобие Валькирии. Надоела ей домашняя жизнь, или гены взыграли.

Вот и сейчас она возникла именно в названной ипостаси. Наверняка успела усвоить ту информацию, что Антоном только для меня предназначалась, и сделала свои выводы.

Села, закинула ногу на ногу до крайних пределов приличия, не стесняясь того, что и край трусиков просматривался. Не знаю, Антона она собралась этим зрелищем из равновесия вывести? Меня вроде удивлять нечем и незачем. Долго, наверное, слушала наш предыдущий разговор, раз включилась в него с ходу.

— Вот именно. Кино ты показал интересное. А дальше? Кого лично мы теперь спасать будем, с кем драться?

Взяла из моей пачки сигарету, дождалась, пока я поднес ей огоньку. Медленно выпустила дым уголком рта. Взгляд у нее был жесткий. Посмотреть со стороны, так еще чуть-чуть, и можно представить, что она, преобразившись, работает на тех ребят, что Антона в тюрягу законопатили.

И где-то ее понять можно.

— Ни с кем, Ира, ни с кем, — ответствовал Антон. — Навоевались, кажется, по самое некуда. Я — тем более ни о чем, кроме покоя, не мечтаю. Поселился бы рядом с вами, чай с вареньем по вечерам пить приходил. И все на этом. Вы хоть все вместе и до сих пор на свободе, уберегла судьба, а мне отмерила полною мерою… Совсем о другом у нас с Андреем речь идет…

— Ну да, «наш последний решительный» — и все.

— Смеешься? А так и есть. Сейчас я прошу Андрея об очень маленьком одолжении. Да, черт, при чем тут одолжение? — с досадой одернул он сам себя. — Мне уже ничего не нужно. Я прямо сейчас могу превратиться в совершенно частное лицо вроде твоего предшественника, Юрия, затеряться в дебрях этого мира, ни вы меня не найдете, ни другие.

— Инда побредем дале, — к слову припомнилась цитата из протопопа Аввакума.

Антон иронии не уловил. Глянул с недоумением, продолжил:

— О вас я беспокоюсь. Последний, можно сказать, шанс. Всего дел — перехватить Шульгина в «точке перегиба», убедить вернуться к нам полностью и окончательно, и все проблемы кончатся…

— Так ты думаешь, — глядя поверх его головы, сказала Ирина.

— Так я думаю, — в тон ей ответил Антон.

Их взгляды скрестились.

«А вы ведь до сих пор врагами себя чувствуете, — подумал я. — Как бывший участник восстания Варшавского гетто и бывший немецкий солдат, пусть и не носивший эсэсовских рун на петлицах».

Захотелось вмешаться. Но — для чего? Пусть посоревнуются. «Брожение жизненной закваски», любил повторять в подобных случаях Волк Ларсен. Не мой капитан «Призрака», а настоящий, джеклондоновский.

Но соревнования не вышло. Оба разом отвели глаза. Сообразили, что нечего им теперь делить. Разве что — меня? Так смешно.

(Если подумать — не так уж и смешно, только нужно чуть-чуть поменять точку зрения.)

— Работа несложная, но ответственная, — продолжил Антон. — Тот Шульгин, что окажется там, где ты его перехватишь, не совсем тот. Психика у него сильно сдвинута. Сумеешь нащупать «несущую частоту», убедить вернуться — все последующее не случится. В Испании останется, как было, в СССР — тоже. Картинка замрет. Навсегда или «до особого распоряжения». И дуггуры, пробив стенку, окажутся не более чем в «соседней камере». Бетонированной и не имеющей выхода вовне.

— Считаешь — удастся? — с интересом спросила Ирина. — А куда уже случившееся денешь?

Значит, из-за двери она наш разговор не подслушивала, вошла сразу, к началу «киносеанса».

— Тебе ли объяснять? — спросил Антон с легким сожалением. — Бывшее и будущее — вроде как противоположные категории, но есть у них существенная общая черта. То и другое — функция от наших представлений о них, и только. Будущее станет или не станет таким, каким мы хотим его видеть. Нечто бывшее может быть подлинностью для тебя, а я о нем ничего не знаю, и для меня его просто нет. Шульгин и кое-кто еще вообразили себе свое прошлое и наше будущее таким вот образом. Мы — можем это передумать. Вот то, что случилось со мной, передумать нельзя.

— Забавно, — включился я в научный спор, под шумок плеснув себе еще коньячку. Как говорил мой дед, в таком деле без бутылки не разберешься. — Передумать нельзя, а вытащить тебя из тюрьмы человеку, которого нужно предварительно отговорить от того, чтобы это он сделал, — можно?

— Удивляюсь, — глянул на меня Антон, словно институтский преподаватель, внезапно сообразивший, что я и на неполное среднее не тяну, посещая его высокоумные семинары. — Ты на самом деле не понимаешь, что если я здесь — это свершившийся факт, к предыстории вопроса отношения не имеющий? Остальное остается в рамках гипотез. Проще объясняю — один из персонажей выдернут из плоскости киноэкрана и реальной истории, как Василий Иванович Чапаев полста лет влачит отдельное существование в качестве персонажа анекдотов, в то время как пленка истлела, а изображенные на ней события признаны недостоверными. Вот так и я. Моя реальная биография, откуда нам знать, может быть, закончилась до того, как построены Пирамиды. От того, что в письмах Сенеки к Луцилию постоянно встречаются слова автора: «Завтра, может быть…», ты ведь не думаешь, что его и твое «завтра» имеют хоть что-то общее. Пора бы привыкнуть…

— Так, может быть, — сказала Ирина, — лучше мне сходить туда, куда ты хочешь послать Андрея? Шульгин меня послушается быстрее, чем его…

Она улыбнулась этак, фривольно, я бы сказал, и никакого сомнения ни у кого не могло возникнуть, что не только Сашку, любого мужика она сможет убедить в чем угодно, увлечь хоть в ад…

Какая-то неграмотная цыганка, в реальной жизни (если она у нее вообще была) XIV века наверняка страшная, грязная и беззубая, заставила одного из поклонников провозгласить: «Я б душу дьяволу отдал за ночь с тобой!» Та же Эсмеральда в исполнении Лоллобриджиды получилась вполне очаровательной девушкой, но Ирина все равно несравненно лучше. Только я оказался непроходимо устойчив к ее чарам, отчего и случилось все последующее. Не оказался бы — история могла сложиться, как в случае, когда Антоний прошел мимо Клеопатры, пожав плечами: «И что в этой бабе находят?»

— Нет, Ира, твой вариант… ну, не тянет, — скрывая смущение, ответил Антон. — Начиная такую игру, ты должна будешь довести ее до результата. Думаешь, Шульгин удовлетворится твоими подмигиваниями и приоткрытой коленкой? Он с самой первой встречи, когда вы только познакомились с Андреем, а он представил тебя ему, мечтает совсем о другом. Я ясно выражаюсь? Он ведь, некоторыми частями своей личности, понимает, что происходящее вокруг — не совсем настоящее. Так он воспринимал придуманную реальность Ростокина. От последнего пребывания на Валгалле тоже остался привкус недостоверности. Твое появление он с удовольствием воспримет как еще одну составную часть галлюцинации и хотя бы в ней постарается реализовать свою мечту… Если этого не произойдет, ты окажешь сопротивление — а ты ведь окажешь, — реакция Шульгина будет крайне негативной, с непредсказуемыми последствиями.

Ирина кашлянула и опустила глаза. Да чего уж тут. Я это знал отлично, и все, кому нужно, тоже. Левашов — первый. Они оба на Ирку запали с момента, когда я привел ее на наше студенческое сборище. Хотя, вот убей, не пойму — что тут за хитрость такая? Своих девчонок им не хватало? Проблемами этого сорта никто из них не мучился. Скорее наоборот, в смысле донжуанства я прилично отставал. Наверное, в данном смысле — человек недоразвитый.

Нет, в том, что другая девушка может показаться интереснее — умом, юмором, кокетством даже, про ноги, лицо и фигуру я не говорю, у всех наших подружек с этим всегда было в порядке, — сомнений нет. Но так уж страдать, дергаться, быть готовым совершить непоправимые глупости, при том, что не о всепоглощающей любви идет речь, а только о телесном влечении, это дело мне непонятно.

— Все же, — неожиданно продолжила Ирина, — ты ведь сам сказал, что это будет происходить в неопределенном месте и времени, как бы даже во сне. В его, в моем… Кто помешает довести флирт до известной грани, а там остановиться, намекнув, что остальное — позже…

Тут уже я хмыкнул, с явным неудовольствием. Интриги интригами, психологические игры, цель оправдывает средства и так далее, но тут уже перебор.

Ладно, Ирке захотелось поиграть в леди Винтер — нет возражений. Но край нужно чувствовать. Без всякого ханжества, в ее варианте психический срыв у Сашки может быть такой силы, что черт знает куда полетят все планы и расчеты… Да и на «потом» он не купится, не дурак, сообразит, что его именно выманивают из реальности, где желаемое возможно, в совсем другую, где шансов соблазнить Ирину у него ноль целых хрен десятых. Пробовал, ручаюсь, только ни он, ни она мне об этом не рассказывали.

Одним словом, идея продолжения не получила. Ирка сказала, что в крайнем случае можно сходить к нему вдвоем, по той же самой причине, для большей убедительности, но и эта мысль была отвергнута мною и Антоном. Ненужная, как он выразился, концентрация сил. Если Шульгин вдруг окажется настолько невосприимчивым к доводам разума, то что двое, что один его станут убеждать — без разницы. Двое даже хуже, исходя из обычной психологии — вольно или невольно будут друг другу мешать, не имея возможности на глазах у оппонента согласовывать свои позиции и доводы.

— Вы ведь не сумеете с ходу поставить безупречную пьесу, где все реплики распределены так, что у третьего не останется возможности для маневра?

Я согласился, что так и есть. Даже диалоги Сократа, если в них ввести третьего собеседника, много потеряют в убедительности, если не рассыплются вообще.

— А тебе, Ира, на случай, если у Андрея все же не получится, лучше всего заняться организацией эвакуации. Свяжись с друзьями, теми, кто здесь, вкратце объясни ситуацию, и я вас всех переправлю в Замок. Проведете вместе очередной отпуск. Дела, если они на самом деле есть, — тут он слегка усмехнулся, — пару недель потерпят. А вы восстановите рассыпающиеся связи… Не так?

— Так, так! Но все равно происходящее мне активно не нравится, — агрессивно ответила Ирина.

— Да о чем речь? — Антон изъявил полное согласие. — Жизненный опыт и приличное знание истории мне подсказывают, что за последние три-четыре тысячи лет большинству людей окружающая их жизнь тоже не слишком нравилась. За отдельными исключениями мир вокруг и то, что в нем происходило, вызывало у населения массу нареканий, как личного, так и мировоззренческого характера. Я, например, почти не знаю эпох, в которых не были бы в ходу выражения типа: «в наш подлый век», «в это невыносимо тяжелое время» и тому подобное. Хоть на глиняных шумерских табличках такие сетования можно прочитать, хоть в газетах того две тысячи пятого, куда вас занесло…

— Зато в две ноль пятьдесят шестом, где мы тоже побывали, я таких настроений не встречала. Мне показалось, что по крайней мере в той России большинство своей жизнью вполне довольно…

Антон пренебрежительно махнул рукой:

— Так на то она и химера. Человечества сон золотой. Причем я не уверен, что камрад Ростокин в своей исходной жизни был абсолютно счастлив и всем доволен. Иначе не сбежал бы в вашу компанию… Но мы опять отвлекаемся, по-моему. Я вот на своем месте от всей души радуюсь, что больше не сижу в тюрьме, а наслаждаюсь вашим обществом. Вам тем паче грех жаловаться. Варианты и перспективы у всех есть, в отличие, скажем, от блокадников Ленинграда. Тем, ни в чем не виноватым, не имевшим ни малейшего права выбора своей судьбы, никто не предлагает (не предлагал, не предложит) никаких вариантов. Даже лишней буханки хлеба с банкой тушенки, не говоря о возможности сменить промороженную квартиру на багамскую виллу…

Я подумал, что слово он выбрал верно. Именно Багамы в сорок втором году, в разгар войны мировой, и Ленинградской блокады в частности, были самым спокойным местом для тех, кто имел единственную заботу — найти тихий курорт у теплого моря. Все остальные, от Сочи, Дубровника, Кипра, вплоть до Фиджи с Гавайями, — в зоне беспощадных военных действий. И захотелось мне вообразить обычного доходягу, персонажа «Балтийского неба» Н. Чуковского или «Блокады» А. Чаковского, внезапно получившего такое предложение.

Мы, само собой, пока еще не в том положении, а там кто его знает, если по-настоящему прижмет…

— Впрочем, — уловив мою мысль, или под влиянием собственных слов, вдруг решил вспомнить форзейль, — у меня подобный случай был. Именно в Ленинграде и именно в сорок втором году, в феврале, если не ошибаюсь. Появилось у меня там дело, потребовалось встретиться с ближним сотрудником Жданова, вторым секретарем горкома ВКП(б) товарищем Кузнецовым, впоследствии расстрелянным. Дело прошлое, суть не в нем, но попутно, случайным штрихом, такая история приключилась… — Лицо у него стало печальное.

— Иду я пешком от «Астории» в направлении Смольного, все документы в порядке, и форма на мне старшего майора НКГБ[14] (самая удобная по тем временам, поскольку комиссара [15] даже и третьего ранга там встретить было маловероятно, а на прочих я плевать хотел). Мог и на машине поехать, хоть на «эмке», хоть на «ЗиСе», с этим проблем не было, а вздумалось — пешком. Для впечатлений, наверное. После Лондона, там пусть и бомбили каждый день, но совсем иная жизнь. Вечер, часов семь, пожалуй, так там и в четыре уже темно. Рассказывать, как на улицах все выглядело, — не хочется. У нас, Ира, психика чуть другая, — неизвестно почему решил он опять задеть мою подругу, может быть — в воспитательных целях, — мы, форзейли, народ чувствительный, моментами — на слезу слабее, чем земляне.

За спиной я вещмешок нес — собирался одному человеку подарок сделать, чтобы разговор легче пошел.

И вдруг, на перекрестке Литейного и Пестеля, кажется, или совсем рядом, идет мне навстречу девчонка, лет двенадцати-четырнадцати, как мне показалось. Еле идет… Впечатление — через десяток шагов может упасть и больше не подняться. Мороз был градусов пятнадцать, если не ниже. И пуржило прилично.

Я ей путь загораживаю, спрашиваю — куда это ты, зачем по такому времени и такой погоде? Она меня не испугалась, нет, тогда военных не боялись, наоборот.

— Домой иду, дядя, товарищ командир, от бабушки. С Фурштатской. Ей совсем плохо, и дома тоже. Холодно, папа без вести пропал, аттестат на него отменили. Маминых карточек совсем не хватает. Ну, я пойду, можно?

Антон замолчал, мы тоже. Я в том блокадном городе не был, только книжки читал, Ирина — тем более. А он был, оказывается.

В несколько ином виде предстал он после этих слов. Дальнейшее я примерно представлял, зная Антона, но послушать было интересно.

— Хвастаться нечем, конечно, — вздохнув, сказал он, — однако для фильма или романа сцена вышла бы душещипательная. Лучше всего — для рождественской сказки, только Рождество к тому времени прошло. Проводил я полумертвую девочку до квартиры, промерзшей насквозь. Женщина, встретившая дочку в темной прихожей, в тогдашних знаках различия понимавшая, испугалась, меня увидев. Хотя уж чего в их положении пугаться? В тюрьме накормят. Ну, я успокоил, как мог. Вышел на площадку, оторвал с двух маршей лестницы деревянные накладки перил, поломал на подходящие поленья, буржуйку им растопил. Во всей десятикомнатной квартире только мать с девочкой и оставались…

Он опустил глаза, и остальное мне стало понятно. Хорошо еще, если замерзшие трупы в соседних комнатах не лежали.

— У меня в мешке банок шесть американской тушенки было, копченой колбасы много, кольцами, две головки сыру, хлеба три буханки, шоколад в брикетах для летчиков, витаминизированный, сгущенка. Все я им оставил. Даже папиросы. Не курит — продаст на базаре. На мать смотреть сил не было, а девочка кусочек шоколада отломила, за щеку положила и плачет… Эх!

Антон замолчал и отвернулся.

— И что потом? — взволнованным голосом спросила Ирина.

— Не знаю, не проверял. Не ангел я, слетающий с неба. Брать под свою опеку двухмиллионное голодающее население у меня возможности не было, а выделить из них произвольно двух-трех человек… — Он пожал плечами. — Надеюсь, того, что я им оставил, на месяц-другой продержаться хватило. А там весна, пайки прибавили… Не знаю…

Каким-то образом этот частный эпизод из прошлого/будущего отбил у Ирины дальнейшее желание спорить.

Да и на самом деле, о чем спорить? Задача мне предстояла самая, пожалуй, легкая из тех, что возникали раньше. Всего-то — доходчиво и убедительно поговорить со старым другом… Не зная, впрочем, его истинного психического состояния, всей глубины мотивации, импровизируя на ходу, без права на малейшую ошибку. Много лет назад мне не хватило сил и способностей убедить Сашку не жениться, вследствие чего вся его последующая жизнь (в одном из вариантов) пошла под откос. У кого-то из мудрых я читал: «За каждым успешным мужчиной стоит талантливая женщина». И наоборот, разумеется.

Зато в планируемой акции не ожидалось никаких боестолкновений, опасных политических игр, контактов с потусторонними силами или инопланетной агентурой. Все это, упаси бог, еще впереди, если не удастся доставить сюда потерявшегося товарища в целости и душевной сохранности.

Впрочем, если и удастся, никакого грядущего «благорастворения воздухов» я тоже не ожидал. Не та у нас участь, судьба или карма. Правильно писал Симонов:

Как будто есть последние дела,

Как будто можно, кончив все заботы,

В кругу семьи усесться у стола

И отдыхать под старость от работы…

Если даже мы сделаем все как надо, отменим само существование дуггуров, будь они неладны, надумаем укрыться в Замке или возвратиться на Валгаллу, непременно и очень скоро приключится очередное событие, тревожно запоет кавалерийская труба, и придется, наскоро оседлав коней, снова нестись, сломя голову, за чем-то или от чего-то. Как карта ляжет.

Поэтому, забыв о предутренней хандре, о недовольстве Ирины, о том, что дело может не выгореть и тогда начнутся совсем другие варианты, я встал и сказал Антону:

— Подожди минут с десяток. Я соберусь. Каким образом предпочтительно одеться? Где состоится встреча?

— На вашей яхте, ты разве еще не догадался?

Как, интересно, я мог догадаться? Кадров просмотрено было достаточно, и мне показалось, что на роль ключевых моментов могли с наибольшей достоверностью претендовать два: ночь в московской забегаловке, где Шульгин, на краткий миг внедрившийся в шкуру энкэвэдэшного филера, собирался роковым для себя образом проникнуть в Гиперсеть, или хижина в горах, до того, как Сашка ввязался в бой с гориллоидами. Эта точка казалась мне наиболее вероятной — не начни Шульгин стрелять по приспешникам дуггуров, они, может быть, не зафиксировали бы его в своей памяти, потеряли бы след… Для чего-то ведь была введена в его похождения именно эта мизансцена. Так сказать — взаимное представление героев начинающегося трагифарса…

Причем я помнил, что в нашем с Антоном разговоре промелькнула мысль о том, что Сашку долженствует изъять из сюжета до того, как он выручит форзейля. Не уверен, что это было непременным условием, но сам факт такого парадокса присутствовал.

А вот на сценку с «Призраком» я внимания, признаться, не обратил, а ведь должен был. Старею, что ли?

На самом деле, пропустил я ее поверху просто по причине навязчивой повторяемости.

Не говоря о прямой перекличке с молодостью, когда все было придумано, имел в изначальном прошлом место наш разговор на яхте в Севастополе, когда я ушел в дальнее плавание, а Роман остался. Вдруг в новом сценарии зачем-то его опять вернули в ту же точку, в нашу кают-компанию, и, подержав там недолгий срок, без всяких видимых причин отправили дальше «по тропе войны».

Очередная «пересадочная станция» между реальностями, или все же именно там, на «Призраке», Шульгин принял, или наоборот, должен был принять, но не принял роковое решение?

Очень вероятно. Выглядит вполне логично. Где же, как не там? Подходящая психологическая аура… Пардон, для чего подходящая? Для выбора «за» или выбора «против»?

Мне бы вдобавок еще узнать, что в данном случае означает то и другое.

Но бог с ним. На «Призраке» мне будет легче ориентироваться.

— Почему не догадался? — сблефовал я. — Где же еще нам мировые проблемы решать? Только ты переправь меня туда хоть на полчаса раньше, чем Сашка появится. Я тогда переоденусь по форме, нужное настроение успею создать. С учетом всех предыдущих вариантов…

— Так и сделаем. Пошли?

— Сейчас. Оставь нас ненадолго одних…

Антон кивнул и с достоинством отошел в глубину своей половины совмещенных пространств.

— На самом деле ничего сложного я в этой миссии не вижу, — сказал я, положив ладонь Ирине на плечо. — Надеюсь, почти уверен, что Сашку я выдерну. Слишком много у меня с ним контактных точек. Если не сумею, тогда это не он. Вернусь, и станем жить дальше. Нам и того Шульгина, что здесь имеется, выше головы хватит…

— А ты уверен, что яхта, на которую пойдешь, — настоящая, а не очередной фантом?

— Кто же в таком может быть уверен? В универе на семинарах я от всей души обличал субъективных идеалистов и солипсистов, а теперь, с течением жизни, убедился, что именно они и правы, а весь наш марксизм-материализм — тьфу! Плюнуть и растереть… До тех пор, пока палуба под ногами не провалится и напитки в баре будут доставать, — сочту, что яхта настоящая. У тебя, кстати, никакой в каюте хитрой детальки нет, чтобы только ты о ней знала? Глядишь, для меня еще один «маячок»…

— Без толку, — спокойно ответила подруга. — Если «Призрак» скопирован, сдублирован — все на месте будет, о чем ты знаешь и не знаешь… Просто сделай, что сможешь, и возвращайся. Никакого «погружения в сюжет», не поставив меня в известность. Обещаешь? Иначе не пущу…

— Обещаю, — ответил я со всей искренностью. На самом деле, ничего другого я делать не собирался. Даже если сильно попросят.

— Ладно, верю. Пошли. — Она потянула меня за руку.

— Сколько времени займет это дело? — требовательно спросила Ирина у Антона, остановившись перед ним и приняв несколько вызывающую позу.

— Кто бы знал, — безмятежно ответил форзейль, гася окурок в серебряной, похожей на старинные часы карманной пепельнице. — Если мы примем за факт, что после встречи Андрея с Шульгиным все станет на свои места, — в пределах ныне существующей реальности часа два, может — три, как у них разговор пойдет. Сложности начнутся позже…

— Какие? — Глаза у Ирины сузились, и она, при всем несходстве фенотипов, напомнила мне сиамскую кошку перед броском.

— Обычные. Из неопределенного нигде они вместе с яхтой окажутся где-то в здешнем мире. Надеюсь, поблизости от Замка, который, в свою очередь, совсем не в текущем времени. Зато — в пределах нашей досягаемости и системы связи. Короче, сделав свое дело, Андрей с Шульгиным скорее всего смогут позвонить тебе оттуда, где окажутся. И уже после этого мы начнем решать следующий вопрос — где и как встретиться…

— Учти, Антон, — неприятно улыбаясь, сказала Ирина, — если что-нибудь пойдет не так, с тобой-то я сумею свести счеты. Пусть и без всякой пользы, но сумею. Ты у меня где нужно зафиксирован. Достану и превращу тебя в мезонное облачко. Есть средство, и ты это знаешь…

— Знаю, знаю… Только зря ты нервничаешь. Сколько раз повторять — в благополучном исходе я заинтересован, пожалуй, больше вашего. Риска, для Андрея, во всяком случае, на этом этапе — ноль. Для всех остальных, если у него не получится — поровну. И хватит меня взглядами испепелять, а то, надо же, боевую молодость вспомнила… Валькирия наша ненаглядная…

Тут в его словах, человека, на полторы сотни лет старше Ирины и со специфическим жизненным опытом, я уловил и искреннюю симпатию, и намек на то, что Валькирия, ввязавшаяся в человеческие дела и отдавшая предпочтение любви, теряет свою сверхъестественность… К благу своему или наоборот — никто не скажет, кроме нее самой.

— Хорошо, Антон. Деваться мне некуда, но мои слова ты запомнил, да?

— Эх, Ира… Знала бы ты… Да ладно… — Он каким-то затуманенным взглядом посмотрел на нее, на меня, на море далеко внизу. — Может, еще проще сделаем? Чтобы тебе не бегать, меня не искать, я до завершения миссии с тобой останусь? Вместе посидим, по парку вашему погуляем. Хороший у вас парк… А для связи — вот. — Он достал из кармана очередную капсулу мгновенной межпространственной связи, она же — переходник. С помощью такой Воронцов попал из Сухума в Замок, потом на войну, потом обратно.

На том мы и расстались, после еще некоторого количества дежурных фраз.

Прощальное объятие с моей Валькирией, прощальный взгляд, гагаринское, для лихости, «Поехали!», и я уже там.

Глава четвертая

«Призрак» прилично покачивала мертвая зыбь. Ветра почти что и не было, но волна поднимала яхту метров на шесть вверх и так же плавно опускала. Если вестибулярный аппарат не в порядке, то плохо. Желудок и нервы выходят из-под контроля. Тест, можно сказать, на профессиональную пригодность.

Но мне было все равно. В физиологическом смысле. Организм выносил и не такое. Межпространственные и межвременные переносы, невероятная невесомость Сети — что на этом фоне килевая качка маленькой яхты?

Я испытывал очередной прилив душевного подъема, не оттого, что мне предстояло, — совсем от другого. Не важно, что скоро произойдет или уже происходит. Я снова дома, если так можно выразиться. В том смысле, что полчаса или час, как получится, я имею возможность верить, что ничего не случилось во внешнем мире, что мне снова и по-прежнему восемнадцать лет и все мои друзья, и старший брат, относившийся к моим фантазиям со снисходительным интересом, живы и будут жить еще долго-долго. Хорошо бы — дольше меня.

Кормовой балкон возвышался над уровнем воды едва на два метра. Когда яхта идет под парусом, узлов по десять, и море спокойное — на него приятно выйти, покурить, любуясь кильватерной струей, воображая что-нибудь романтическое, стряхивая пепел сигары в то серые, то пронзительно-синие волны.

Когда шторм попутный и десятибалльная волна догоняет, угрожающе изгибая нависающий пенный гребень — тогда не то! Тогда следует молиться, чтобы не накрыла, не вышибла стекла и не слизнула, как корова языком, надстройки и мачты. Бывали случаи. Говорят, так случилось со знаменитым клипером «Ариель», выигравшим немало «чайных гонок» и погибшим в волнах Индийского океана в 1872 году. Океану ведь все равно, что там болтается на его поверхности: круизный лайнер в сто тысяч тонн, линейный корабль или посудинка четырехсоттонная.

С левого края балкона, где я рефлексировал и готовился к предстоящему, мне хорошо видна освещенная сумрачным светом дождливого и туманного дня кают-компания яхты «Призрак», в последнем его, каноническом, если так можно выразиться, варианте. Основная конструкция была придумана нами — Сашкой, Олегом и мною, в том числе в незабвенные шестидесятые годы. Когда даже вообразить нельзя было, чтобы граждане Страны Советов стали владельцами океанской яхты и беспрепятственно ходили на ней по морям и океанам, даже не подразумевая текущих обстоятельств, экономических и политических. «Холодной войны», борьбы с космополитизмом, вещизмом, ревизионизмом и тому подобных идеологических извращений загнивающего социализма.

С тем бо?льшим вкусом и азартом мы на уроках в последнем классе школы, потом в студенческих аудиториях чертили проекции корпуса, рисовали интерьеры кают, составляли списки нужных в дальнем плавании припасов… Разрабатывали маршруты… Все это обсуждали, бродя по вечерним улицам, заполненным подобной нам молодежью, пусть и озабоченной иными проблемами.

Подслушай кто-нибудь наши тогдашние споры о бриллиантах, способах их добычи и продажи на черных рынках Африки и обеих Америк, о долларах и фунтах, о том, какого оружия и сколько нам потребно для реализации очередного сценария, — мы могли бы иметь серьезные неприятности. В струе тогдашнего отношения партии к «низкопоклонству» и фарцовщикам. Совсем недавно были с большим шумом арестованы и расстреляны по личному указанию Хрущева ныне забытые Рокотов и Файбишенко, наши почти ровесники, составившие немыслимый по советским временам капитал на перепродаже импортных жвачек, сигарет и галстуков с попугаями. Но, слава богу, для нас — обошлось. В наших кругах «стукачи» если и были, то убедительных доносов составить не смогли, или — адресаты тех доносов не сообразили, как подшить к делу цитаты из только что вышедшего и вполне разрешенного собрания сочинений Джека Лондона.

А я все наши фантазии записывал, дословно или преломляя определенным образом, рисовал карты походов, сопровождаемые собственными же иллюстрациями. Они были неплохи, но Берестин, к примеру, нарисовал бы лучше. Только не было тогда никакого Берестина. Да и есть ли он на самом деле или его я тоже придумал?

Потом тем не менее эта детская мечта стала реальностью. Слишком, наверное, сильно и отчетливо все это было «визуализировано» молодыми мозгами, свободными от воздействия отупляющей реальности и более приземленных эмоций. Не так, разумеется, как воображалось, с совершенно избыточными издержками, но все же…

Сильвия, преследуя собственные цели, подарила мне яхту «Камелот», и в октябре двадцать первого года, когда почти все намеченное в области большой политики было сделано, мы с Сашкой решили уйти со своими девушками в дальнее плавание, предоставив прочим «братьям» разбираться с Югороссией, а главное — с тем тупиком, в который мы сами себя загнали.

Тупик, может быть, слишком сильно сказано, но в моем понимании идея себя изжила. Да и намек поступил весьма недвусмысленный, с двух сторон сразу, что лучше бы нам на долгий срок избавить цивилизованный мир от своего присутствия. Ставшего, очевидно, слишком назойливым.

Подготовили мы «Призрак» к походу, в меру сил и способностей приблизив оригинал к идеалу, распрощались с друзьями, согласовали важные и не очень моменты, и вдруг, в последний момент, Шульгин вообразил, что уйти не может. Не должен. Слишком интересная и непонятная (по его словам) интрига начала раскручиваться в Севастополе, в Москве, в Берлине.

«Так прощаемся мы с серебристой, самою заветною мечтой, флибустьеры и авантюристы, братья по крови, горячей и густой?»

Таким же образом, как недавно в квартире Лихарева Сашка решил «уйти, чтобы остаться». Так и сделал. Случилось после этого решительного шага много интересного[16], а итог каков? После всех приключений и коловращений жизни он опять оказался здесь, на яхте, в точке принятия очередного судьбоносного решения и в совершенно непонятном узле скрещения нескольких мировых линий. Во многом друг друга взаимоисключающих.

Значит, что? Весь гигантский круг через века, реальности и страны — коту под хвост? Астрал в ответ на отчаянный бросок Шульгина отшвырнул его к точке, где все мы совершили главную ошибку? И все вокруг стало точно таким, как было тогда, когда я еще во что-то верил и надеялся?

«Стоп, — сказал я себе. — Тогда — это когда? В девятьсот двадцать первом, двадцать пятом или… В шестьдесят шестом, когда на желтоватых листах студенческой общей тетради был зафиксирован именно этот вариант? А то и „инвариант“. То есть по-прежнему мы кружимся вокруг (или внутри) одной и той же картинки. Почему бы и нет, кстати?»

Дождь, что косо захлестывает под крылья ходового мостика, туман, что висит над морем, разве не те, что я придумал и описал? Не та на мне одежда, не те мысли крутятся в голове? А сама яхта? Вот я сейчас снова заглядываю с балкона внутрь нашей кают-компании…

Слегка заваленные внутрь, обшитые светлым деревом борта, бронзовая отделка иллюминаторов, старинные лампы в карданных подвесах под подволоком. Имитация адмиральского салона на парусном фрегате ХIХ века.

О несколько большей современности судна говорит многоярусная полка, на которой рядами выстроились бутылки с самыми изысканными и экзотическими напитками, которые мы только сумели найти во всевозможных каталогах. Перед ней стойка бара темного дерева, по краю окантованная латунью, ряды стаканов, бокалов, рюмок и пивных кружек в штормовых решетках. Винтовые табуреты, как положено.

Все, что нужно, чтобы посидеть с товарищем или подругой, отвлечься после утомительной вахты. Вокруг обеденного стола и внутри выделенных книжными стеллажами зон отдыха — кожаные кресла и диваны. На небольшом возвышении комбинированный музыкальный центр с клавиатурой электрооргана, по переборкам развешаны молекулярные копии любимых картин вроде «Бульвара Капуцинов» и «Оперного проезда». Сквозь толстые стекла иллюминаторов, покрытые извилистыми дождевыми струйками, на стойку падает унылый сероватый свет.

Антон перебросил меня сюда, как и обещал, за час до встречи. Я обошел жилые помещения и технические отсеки «Призрака», заглянул в свою каюту. Там все было как прежде. Переоделся по погоде, сунул в карман плаща пистолет. Тогда, в шестьдесят шестом, лучшей машинкой я считал «08»[17], по ряду причин. Так он и лежал в правом верхнем ящике, хорошо смазанный и протертый. Коленчатые рычаги затвора ходили мягко, патронов в косом магазине было доверху. Не для дела я его взял, исключительно для антуража.

Успел заодно создать и другие подходящие условия для встречи друга, который сегодня, может, уже и не друг…

От этой мысли неприятный холодок пробежал между лопаток.

«Солярис» здесь, что ли? Да ну, ерунда!

А почему ерунда, почему не «Солярис»? Лем небось не глупее нас был, и вряд ли все просто «из головы придумал». Может, ему тоже соответствующие «видения» были, и все такое прочее…

Нет, вы понимаете, прошел я по яхте, которую знал, как слепой — свою однокомнатную квартиру. Это был не тот «Призрак», перестроенный из бывшего «Камелота», на котором мы с Ириной провели больше двух месяцев, успели обойти полмира. Это был настоящий, то есть изначально придуманный нами, от киля до клотиков.

А кто в силах меня убедить, что Шульгин не окажется вымышленным в переплетениях Сети «кадавром», ориентированным на единственную, очень для меня неприятную функцию?

Короче говоря — приехали…

А вот и Сашка. Как и было сначала описано мной, а потом случилось на самом деле (минимум два раза), он спустился по трапу с верхней палубы, осмотрелся несколько недоуменно. Подошел к большому, в полстены зеркалу, специально предназначенному, чтобы офицер мог привести себя в порядок, после вахты входя в уголок «нормальной жизни». Зная, что его никто не видит, слегка порисовался, молодой и бравый, в новом, необношенном флотском светло-синем кителе, с эмблемой «Призрака» на левом рукаве. Состроил возвышенную мину, потом улыбнулся простодушно, одернул полу, щелчком сбил воображаемую пушинку с плеча.

Ну, хорош, хорош, кто же спорит? Именно таков, как в приснопамятном Н-ском году… Значит, его сюда вставили не в реальном на момент акции облике, а таким, каким он сам хотел выглядеть в минуты релаксаций, намаявшись в шкуре наркома.

Не покажусь ли я ему слишком старым для равноправного общения?

Только ситуация сейчас подается в зеркальном отражении. В моем «каноническом» тексте, потом и в реальности выглядело все ровно наоборот. Не он здесь сидел — я, первым придя на палубу готового к походу «Призрака», а сам Сашка появился уже потом. Ладно, посмотрим, как будет дальше.

Шульгин боком присел на привинченный к палубе табурет у стойки, на соседний бросил красиво обмятую фуражку с широким, окованным по краю медью козырьком. Не глядя протянул руку, взял первую попавшуюся бутылку, до которой достал. Наудачу.

Опять совпало! Джин «Бифитер», которым в набросках «того» романа и в подлинном Севастополе двадцать первого года мы отмечали начало кругосветного плаванья.

Сашка выпил, но как-то неуверенно. Похоже, ждал, что, по логике сюжета, скрипнут новые, не приработавшиеся пока петли двери за спиной и появлюсь я, кто же еще? По его воспоминаниям, других персонажей не предусматривалось. И завяжется та самая, историческая беседа, в которой, пожалуй, он мог бы согласиться с моими доводами и отправиться в дальний поход на другую сторону шарика.

Подождал минуту, другую, с глубоким разочарованием плеснул еще пару унций джина, в одиночку сделал основательный глоток из тяжелого, как артиллерийская гильза, «штормового» стакана. И пригорюнился. Ничего и никого вокруг, способного рассеять его «вельтшмерц»[18].

У меня с этим не лучше. Сомнения вдруг навалились, иррациональный страх перед очередным, как бы не окончательным сломом сюжета и судьбы, усталость, такая, будто я на самом деле, день в день прожил все эти годы, с шестьдесят четвертого до восемьдесят четвертого, с двадцатого (тысяча девятьсот) до пятьдесят шестого (две тысячи), и обратно… Со всеми привходящими обстоятельствами.

«…Может быть, через некоторое время друг найдет способ возникнуть здесь? — думал Сашка, прислушиваясь, как алкоголь, проникнув сквозь гематоэнцефалический барьер, распространяется по синапсам, нейронам и аксонам. — Без него сцена никак не тянет на достоверность. А как бы хорошо было! Андрей войдет, мы поговорим, как встарь, вместе признаем право Игроков забавляться в меру сил и возможностей. Те взамен вернут нам зря потерянное время, молодость, яркость чувств и сильно помятый об углы жизни оптимизм, „и полные трюмы, и влажные сети, и шелест сухих парусов. И ласковый, теплый, целующий ветер далеких прибрежных лесов“…»

Может быть, такую форму и формулу капитуляции стоит принять? Снимается масса парадоксов. Всем становится легко и весело. Правда, непонятно, куда девать собственную память и массу документальных свидетельств, что все мы жили и после нынешнего момента? Каждый по-разному, но ведь жили же…

Тут возникает вопрос, собственный или опять наведенный: «А если действительно все стереть прямо с этого момента, взамен сейчас в салон войдет Новиков, с ним Ирина и Аня — согласен? Обрадуетесь, обнимитесь после долгой разлуки — и вперед?!»

«Вот так нас, дураков, и ловят, — продолжал эмоционировать Шульгин, глядя на свое отражение в зеркале над стойкой. — Какая разлука? Мы же все виделись, с кем вчера ночью, с кем — сегодняшним утром. Они настоящие — со мной тамошним. Но даже если предположить… Приобретя душевный покой и океанский круиз, что я отдам взамен? Четыре года жизни, всего лишь. Исчезнут из ноосферы Ростокин, реальность-2056, наши разборки с англичанами, веселые дела двадцать четвертого, Сталин с Шестаковым… Да много чего еще… В том числе главное — осознание того, что действительно получил очередную порцию счастья взамен… Если удалось не попасть под колеса машины, которую ты даже не заметил, разве возможно радоваться этому везению? Вот если бы рядом выставить две картинки — твоих собственных похорон и праздничного вечера, на который ты спешил и успел, — тогда да, тогда бы оценил…»

Значит, опять кому-то это надо! Чтобы забылось и исчезло.

И все равно соблазн был почти непреодолим.

«Ну, забудешь, и забудешь. Это же только лучше. Для всех. Были ошибки, так сотрем их, и — с чистого листа».

Шульгин одним глотком осушил стакан. Еще раз оглянулся. Теперь — чтобы посмотреть, не скрывается ли за высокими спинками кресел у обеденного стола некто, похожий на Мефистофеля.

Вроде нет.

Но искушение поддаться навязываемым мыслям и решениям сильно, сильно! Пусть он не святой Антоний, но занимаются им плотно. Практически неверующий, Сашка, благо никто не смотрит, старательно перекрестился, вспомнив, что надо справа налево…

Я, может быть, и не дословно, но по смыслу достаточно точно представлял сейчас ход его мыслей. Мог предвидеть некоторые следующие поступки. Не телепатия, просто синтонность и знание обстоятельств. Особенных трудностей в предстоящем разговоре теперь не ожидал.

Тот раз я ему сказал:

— Не думаешь ли ты, что как раз Держателям захотелось нас с тобой разлучить? В каких-то собственных целях. Не зря же идея (не ходить в плавание, а остаться в Севастополе) возникла у тебя только что?

— Нет, — ответил Шульгин. — Ни на твое, ни на мое мышление они впрямую воздействовать не могут. Отчего и изобретают всякие окольные ходы. Чтобы принудить нас к тем или иным «добровольным» поступкам… Если бы умели — все наши приключения не имеют смысла.

— Для нас не имеют, — возразил я. — Для них — очень даже могут…

Сашка встал с табурета. Подошел к шкафу и с трудом вытащил с одной из полок толстую книгу в потертом зеленом переплете с золотым тиснением на корешке. Мне и смотреть не надо — «Конфуций. Уроки мудрости», не что иное.

Он полистал ее, навскидку открыл в одном месте, в другом. Прочитал выпавшую гексаграмму, про себя, но автоматически шевеля губами. Покрутил головой, со смутной улыбкой поставил книгу на место. Пожал плечами и не спеша направился к двери балкона.

Мне осталось только принять небрежную позу, облокотившись на планширь, и, когда щелкнул замок, не спеша обернуться.

— Привет, — сказал я, протягивая руку. — Место встречи изменить нельзя, как бы банально это ни звучало…

Сашка фыркнул со всей доступной степенью презрительности. Протянутую руку пожал, но более сильных чувств изображать не стал. К чему мы только не привыкли, но человеческая составляющая в нас до сих пор превалировала, и в глазах его я заметил тень смятения.

Он стал рядом со мной, точно так же положив локти на полированный мореный дуб, зубами достал из пачки сигарету, прикурил.

— Не рад, что ли? — осведомился я, тоже беря у него «Кэмел» без фильтра. — А мне показалось, ты все время ждал чего-то именно в этом роде…

— Ну да. «Поезд в ад». Сейчас подтянутся остальные, и покатимся мы… Гулянка продлится вечно и бесконечно. Я уже один раз умер, ты, думаю, тоже, и никаких проблем у нас впредь не возникнет…

Настроение Сашкино мне совсем не понравилось. Да, со всяким может случиться приступ депрессии, ранее называемой «черной меланхолией». Большая часть его приключений «тела и духа», совершившихся в «третьей ипостаси», мне уже была известна. И тем не менее… К реанимации и интенсивной терапии следует приступать немедленно.

— А где это мы сейчас? — неожиданно спросил Сашка. — За туманом ни черта не видно. Когда меня сюда переместили, показалось, что опять Севастополь, только на палубе и в низах ни души, и легкое ощущение не до конца отреагированного бреда…

— Джин хоть подействовал?

— Кажется, да, — ответил Шульгин, прислушавшись к своим ощущениям.

— Это утешает. Есть в мире хоть что-то настоящее. Пойдем в каюту, сыровато здесь и холодно, а там — лепота. Разговор, прерванный бог знает когда, закончим, да и к тематике текущего момента плавно перейдем…

Шизофрения, как известно даже таким дилетантам, как я, — нечто вроде расщепления сознания, причем не всегда сопряженное с деградацией личности. Бывает и наоборот. Горизонты мышления раскрываются. Вот, скажем, психиатр спрашивает у нормального человека: «Что общего между карандашом и ботинком?» Тот, естественно, отвечает: «Ничего». И по-своему прав. Шизофреник же уверенно говорит: «И тот и другой оставляет след». Вполне изящная ассоциация, для нас далековатая, но в должных обстоятельствах могущая оказаться полезнее прочих.

Сашка сейчас был раздерган между двумя телами, причем в одном тоже ощущал некоторую двойственность. Короче — «един в трех лицах», как принято выражаться по определенному поводу. Не было в этом большой проблемы, если бы через неизвестно какие каналы и струны Гиперсети не поддерживалась между личностями определенная сверхчувственная связь. Мистические Сашкины силы от этого естественным образом возрастали, и последнее время он уже начал творить разные мелкие чудеса. Только вот что касается последствий…

Моей нынешней миссией, незначительной в сравнении со всеми предыдущими, было восстановление исходного статус-кво. Слишком много Сашка успел организовать парадоксов самого сомнительного свойства, ни в коей мере этого не желая. Рок событий нес его, как волна серфингиста. Как было верно замечено кем-то, кто выше нас: «Не он играл, его играли, и им играли».

Одну безусловно полезную вещь он сделал, никто не спорит, — изолировал пучок наших реальностей от постоянного внимания и влияния Гиперсети. Побочным следствием его бессознательных эскапад явилось спасение Антона, что для нашего дела крайне ценно. Замок вновь активизировался, тоже якобы в наших интересах. Впрочем, для меня это пока не факт, но и выбирать, по большому счету, не из чего.

Сейчас я должен убедить Сашку (именно убедить, а не заставить) согласиться на воссоединение в единой личности.

Хорошо хоть, что момент выбран до чрезвычайности выигрышный: он (вот этот) еще не знает (или все-таки знает?), что случилось с ним позже…

«Так это ж получается, что на какой-то момент возникает уже четвертая копия? — подумал я. — При условии, что он продолжил свое существование и позже: спас Антона, довоевал в Испании и так далее… Хотя, если мы с ним сейчас договоримся, того, что там случилось, просто не произойдет. Кинопленка остановится, как в нашем с Берестиным случае сорок первого года. Но кто тогда вытащит Антона и вступит в конструктивный диалог с Замком?»

«Шифер на крыше» в очередной раз медленно зашевелился, готовясь начать движение в известном направлении. Ну и ладно. Теперь уже мы сами создаем очередную «ловушку сознания» для кого-то другого. Замку, в конце концов, виднее. Он, со своими непостижимыми возможностями, определил, что именно здесь, на «Призраке», Шульгин более всего готов отказаться от навязанной ему миссии, и сам почти криком кричал в ментальном диапазоне: «Ничего мне не нужно, пусть все станет, как было!» Правда, это его «как было» распространялось вплоть до самого начала нашей истории и даже за ее пределы. Но с этим мы как-нибудь справимся…

Но мне-то… Очередной раз требуется напрячь остаток сил, чтобы заставить друга правильно отнестись к моим словам. Ничего, кроме слов, я не могу ему предложить. И если не получится — значит, все. Разойдемся по разным орбитам. У каждого она своя. При этом ничем я не могу доказать, что моя лучше и правильней…

Единственное очень и очень негуманное действие, которое напрашивается, — еще раз показать Сашке (в самый крайний момент, конечно) до ужаса натуралистический момент его жалкой смерти. Пятнадцать лет назад объяснять ему за рюмкой, насколько не подходит ему та женщина, которую он вздумал назвать своей женой, — это одно. Знающие люди меня поймут. А вот наглядно предъявить результат никчемной связи в ее логическом и всеобъемлющем развитии — совсем и совсем другое. Федор Михайлович Достоевский такими штучками баловался. Я — не хочу. Но если придется…

Интересно, кстати, взглянуть одним глазком, чем мог завершиться для меня один переломный, но тоже нереализованный вариант моей собственной биографии. Хотя нет, лучше даже не думать в ту сторону, а то вдруг да и мне покажут…

Сашка, попадая, кажется, в унисон моему настроению, тоже тянул время. Вернулся к стойке, кивнул на табурет рядом со своим.

— И где мы сейчас находимся, как ты считаешь?

— Есть мнение, что в близких окрестностях Замка. Вряд ли есть смысл устраивать рандеву в Черном море или Индийском океане. Долгонько до места добираться, если договоримся…

— О чем договоримся? Я тут недавно с Дайяной пообщался, обменялись мнениями… Догадываюсь, ты хочешь предложить прямо противоположное?

Теперь спросил я:

— С какой из них?

— Хрен разберет. По ее словам — со средней, из тридцать восьмого, но проскакивают и более поздние моментики. Да что мы вокруг да около крутимся? — Голос у него чуть заметно, но дрогнул. Он плеснул в стаканы, сделал движение в сторону рта, но неожиданно прервал его, стукнул дном стакана о стойку. — Каким образом ты снова с Замком связался? Мне один персонаж тоже намекнул, что в случае чего дорога туда не закрыта. А у тебя как?

— Я в Замке не был. Антон от его имени говорил. Появился, как черт из табакерки, весьма потертый и потасканный черт, должен заметить, и предложил с тобой повидаться. Поспорили, естественно, как водится, на разные мировоззренческие темы. А потом — сюда. Без всяких астралов, тем самым способом переправил, что Воронцова когда-то. Объяснил текущий расклад и попросил, без всякого напора, заметь, несколько жалобно даже…

— Антон? Жалобно? Ну, не знаю даже, что с ним случиться должно было… — перебил меня Сашка. — Ты не ошибся случаем? Актер-то он хороший…

— Актеров я не видел! В тюряге наш дружок посидел, в настоящей, нам такие и не снились, вот и поплыл, поскольку никаких жизненных целей и внутренних опор в нем не осталось…

— Бывает, — протянул Шульгин. — А попросил о чем на этот раз?

— С тобой вот встретиться и убедить тебя завязывать с операцией. С того момента, как вы с ним последний разговор на Столешниковом имели, все пошло настолько не так и не туда, что… Одним словом, игры и игрушки кончились. Вопрос стоит просто и прямо, как телеграфный столб, — «хватай мешки, вокзал отходит». Иначе всем нам, вкупе с наштампованными реальностями, быстрый и окончательный абзац…

Сашка не слишком удивился моим словам. Опыта самого разного, рационального и мистического, поднакопил побольше моего. Не знал только заключительного этапа своей собственной, нынешней эпопеи, в ключевой точке которой мы сейчас находились.

— Так Антон ровно то же самое говорил, когда взашей выталкивал нас из Замка прошлый раз…

— Ты помнишь? — удивился я. По моим расчетам, этот Сашка вышел из команды значительно раньше, чем возникла необходимость поспешной эвакуации на «Валгалле» в иные миры и измерения. И Антон утверждал, что, кроме того, что Шульгину говорил он сам, Сильвия и Дайяна (тридцать восьмые), никакими иными сведениями о последующем он располагать не мог. По определению. Иначе не стоило и затевать нынешнюю акцию.

— Знаешь, так — штрих-пунктиром. Иные моменты всплывают очень ярко, будто я на самом деле был там, иные — будто в книжке читал или в чужом пересказе слышал, а чаще — словно воспоминания о не слишком связном, полуабсурдном сне. Единственное, что сознаю вполне отчетливо, — то, что прожито, — прожито, что жил я же, но другой — и воспоминания — не совсем мои, пусть и случилось со мной же…

Он наконец залпом выпил, не предложив поддержать.

Я искренне пытался наложить его нынешние ощущения на себя. Разумом получалось, душевно — нет. И все же…

В крайне сжатой форме я пересказал ему канву всей истории нашего Братства, все случившееся после его ухода в «автономное плавание», делая упор не столько на голые факты, как на духовно-эмоциональную составляющую деятельности его «оригинала».

— Следует понимать, что я по-прежнему сохраняю свободу воли? Сам выбираю линию поведения. Антону, как обычно, приходится просить и убеждать сделать то, что ему хочется? Я же, соответственно, могу снизойти или проигнорировать?

— Именно так. Насколько мне известно, ты уже стоял перед выбором — уйти или остаться, и не один раз. И — оставался. Из страха потерять индивидуальность, пусть и мотивировал это каждый раз более возвышенными целями и побуждениями. Не захотел вернуться из наркомов, хотя еще мы с Алексеем доказали, что сталинский вариант тупиковый в любых обстоятельствах и декорациях…

— Не я не захотел, Антон уговорил, — слабо возразил Сашка.

— Не так уж он тебя и уговаривал, тем более — сам он тогда уже находился под контролем, не слишком отдавал себе отчет, что впоследствии с блеском подтвердилось… Сам он попал в зону просветления, а ты наконец вплотную познакомился с Ловушкой. Все, что с тобой происходило с момента прорыва в астрал после встречи с «Юрием», — великолепное тому подтверждение… Вернемся в Замок — получишь возможность убедиться. Причем Ловушка тебе досталась какая-то хитрая, нестандартная, специально под тебя заточенная. Тебе внушала, что мир вокруг вполне реален, ты тоже настоящий и действуешь вполне свободно. На самом деле все было куда сложнее…

Главное сейчас было говорить, не останавливаясь, закручивая интригу, чтобы та часть Сашкиной личности, которая еще сохраняла автономность и, так сказать, природное здравомыслие, начала воспринимать меня как прежде, верить моим словам больше, чем наведенным иллюзиям. Дело в том, как объяснил мне Антон, а ему — Замок, Ловушка создала для Шульгина особую, индивидуальную псевдореальность, а существовать он продолжал в подлинных мирах, пусть и альтернативных. Грубо говоря, Сашка стал в определенном смысле сумасшедшим, параноиком скорее всего, и все происходящее вокруг воспринимал сквозь призму тщательно выстроенного бреда. Себя осознавал нормальным (за исключением редких моментов ремиссии), со стороны поступки его тоже выглядели вполне логичными и осознанными, моментами — на грани гениальности и даже за этой гранью. Мы с подобным до сих пор не сталкивались, если, конечно, не допустить, что каждый из нас находился в подобном состоянии с самого начала. Я, к примеру, с момента знакомства с Ириной, все остальные — по мере включения в предложенные обстоятельства.

Время от времени я на эту тему задумывался, но каждый раз убеждал себя и других в никчемности данной гипотезы. Строго по Лему, доказавшему, что находящийся внутри хорошо сделанного фантомата индивид не имеет ни малейшего шанса однозначно решить вопрос о подлинности или мнимости своего существования в ту или другую сторону.

Предыдущий раз, как вычислил Замок, момент проникновения Шульгина в астрал из московской забегаловки оказался критическим[19]. То, что он осознал себя находящимся на «Призраке», а не где-нибудь еще, было последней попыткой его надличности (единой для оригинала и копий) сохранить свою идентичность. Вот она и зацепилась за наиболее глубокое, архетипичное[20], можно сказать, воспоминание. Но не сумела удержаться, мотивации не хватило противостоять давлению извне.

Дальше все покатилось так, как требовалось Ловушке, помимо целей и намерений Игроков или самой Гиперсети. Только Замок (согласимся в это поверить) сумел вмешаться, организовав Шульгину еще один краткий момент отрезвления и вывел его на Антона.

Но все слишком заумно, не сейчас об этом рассуждать. Сейчас цель конкретна и проста — помочь Сашке захотеть остаться здесь. Соединить усилия, его и мои, чтобы разорвать силовое поле Ловушки, пока оно не стало непробиваемым.

Я говорил, говорил, перескакивая с темы на тему, как бы между прочим активизируя в Сашкином подсознании наиболее яркие и эмоционально окрашенные воспоминания настоящей жизни, одновременно ненавязчиво демонтируя систему стимулов, заставлявших его стремиться к продолжению миссии наркома.

Это было не так трудно — Шульгин и сам, даже при измененном сознании, не раз задавал себе аналогичные вопросы. Человек с зачатками способностей Держателя подобен тому интеллигенту, выпившему «больше, чем мог, но меньше, чем хотел», который все же сохраняет возможность самоконтроля и осознает нынешнюю свою неадекватность.

Он выцедил остаток джина, разгрыз не успевший растаять кубик льда, размял сигарету, слегка подергивая щекой. Хороший, кстати, признак, фантомы и роботы тику не подвержены. На губах появилась знакомая усмешечка, могущая предвещать все, что угодно.

— А с чего ты взял, что я не хочу возвращаться? Так горячо меня убеждаешь, что странно становится…

Упаси бог, если сейчас в нем сработает механизм, свойственный именно параноикам, которые моментами проявляют нечеловеческую хитрость в ситуациях, когда им кажется, что их собираются обмануть или развести. Сталин, говорят, затеял «дело врачей», когда один из них осторожно посоветовал ему, в связи с возрастом и общим состоянием, поменьше работать и побольше отдыхать. Тот же переосмыслил рекомендацию в соответствии с «установкой» и начал махать топором направо и налево. Самому министру госбезопасности Абакумову пришлось сменить лубянский кабинет на камеру в том же здании. Не проявил, мол, должной бдительности в разоблачении очередного изощренного умысла…

— Чего же странного? — ответил я как можно спокойнее. — Вижу, как обстоят дела, знаю обо всех твоих сомнениях, даже кое в чем их разделяю… Одновременно по ряду причин уверен, что иного достойного выхода у нас с тобой просто нет. Мы без тебя вот этого в прагматическом смысле обойтись можем и обходимся, имея полноценный оригинал. В то же время ты для меня все тот же «ты», и оставить тебя на произвол судьбы я не могу по понятным причинам. Факт наличия аналога ничего не меняет в наших с тобой отношениях… Соображаешь, о чем я? Я знаю о картинке твоей вероятностной кончины и даже в этом гипотетическом, слава богу, неосуществившемся варианте чувствую собственную вину. Думаю, знаешь какую.

Сейчас — еще хуже. Оставить старого друга навсегда в чужом мире, без помощи и поддержки — выше моих сил. Если бы я знал, что этого будет достаточно, просто изолировал бы тебя в каюте до прихода на базу — и все! Однако — увы. Не уверен, что поможет, если даже врежу тебе сейчас до полного нокаута. Тело останется, а ты — упорхнешь…

— И так может случиться, — кивнул Сашка, что подтверждало его сиюминутную вменяемость.

Меня внезапно озарило. Я знал, чего Шульгин боится больше всего — утраты нынешней идентичности. И я бы боялся, чего лицемерить.

— Хочешь интересный вариант? Мы совместим того Сашку с тобой, а не ты сольешься с ним. Фактически, твоя нынешняя память и личность просто обогатится дополнительным блоком воспоминаний… По сей момент включительно.

— А он как к потере себя отнесется?

— А мы ему не скажем, — заговорщицки подмигнул я. — Щелк — и вы снова одно, и никто ни на кого не в обиде.

Он явным образом задумался.

Антон мне гарантировал, что здесь и сейчас мы изолированы от любого внешнего воздействия. От Гиперсети по известной причине, да вдобавок дополнительным блоком от просочившихся в ноосферу ГИП и сопряженных с нею реальностей чужих мыслеформ, целенаправленных или паразитных.

— Пить еще будем? — спросил он меня, демонстрируя собственную адекватность и вменяемость. — Давай как тогда, в Кисловодске…

— В шестьдесят восьмом, что ли?

— Вот-вот…

Я хорошо представил себе душную ночь, едва-едва потянувший к полуночи с гор прохладный ветерок, последние аккорды и такты завершающего концерт духового оркестра в раковине у Нарзанной галереи, теплое железо крыши, на которую мы вылезли через окно мансардного номера гостиницы. Едва начатую бутылку импортного вина «Промантор» (типа портвейн), которая требовалась больше для антуража, чем по прямому назначению. Разговор, начавшийся со сравнительной оценки девушек, с которыми мы накануне познакомились, и плавно скатившийся к спору, вписались бы они в состав экипажа «Призрака», если бы их туда пригласили, или же нет…

— Давай. — Для полного правдоподобия я сделал глоток из горлышка и передал посудину Сашке. — В тот раз, сдается мне, речь шла о походе в Южную Африку?

— Под явным влиянием «Лезвия бритвы». Мы даже прикидывали, кто из них будет Сандра, а кто — Леа…

— Точно. Хорошо тогда поговорили… А что, если… — Меня осенила на первый взгляд дурацкая, на второй — гениальная идея. — Если плюнуть на все и воспроизвести…

— Как-как? — не сразу понял Сашка.

— Впрямую! Мы двадцатилетние, девушки, «Призрак» и Южная Африка… И пошло оно все прочее…

Глаза Сашки загорелись непритворным интересом.

— Слушай, эту мысль стоит притереть по месту…

— Так точно. Тогда мы тешились мыслью, заведомо зная, что подобное невозможно, однако юным азартом и винцом заставляя себя верить, хоть на час-другой, что сможем… Пожелаешь хоть чуть-чуть сильнее, чем обычные жалкие людишки, — и выйдет…

— Ага. И я еще сказал, что исполнение мечты — на дне этой бутылки…

Мы сделали еще по доброму глотку, дружно засмеялись, хлопая друг друга по плечам и коленям. Кажется, дело пошло.

Но он внезапно, разом помрачнел. Что вдруг не так?

— Считай, мы договорились, — медленно и словно через силу выговорил он. — При одном условии…

— Давай!

— Если вы с Антоном меня не покупаете, дурака не лепите… Хоть ты, так похожий на живого Андрея, хоть еще кто угодно… Доказательство! Мне нужно доказательство. Неубиваемое. Я пришел на «Призрак» прямо из Москвы. Из тридцать восьмого. Так?

— Ну? — осторожно согласился я.

— Там до последнего момента я знал, что я — подлинный!

— Никто и не спорит… — Я не понимал, куда он клонит.

— Так вот пусть кто-то, не важно кто, хоть Антон, хоть ты, сходит в тот самый вечер и принесет вещь, которую я спрятал. Что за вещь — не скажу. Нужно ее взять, не открывая упаковки, принести сюда. Тогда я поверю, что я человек и ты — человек. Тогда можно и в Африку. Фальшивку и подделку я сразу угадаю. Подходит мое условие?

Я был не уверен, что Антон сможет это сделать, а самое главное — ничего бы это не доказало. Как бы Сашка догадался, что доставленная ему вещь — именно та, что он имеет в виду, а не очередная иллюзия? Хотя, с другой стороны… Если бы у меня, у Антона, Игроков имелась возможность такого внушения, то мы бы ее уже использовали, не затрудняясь психологическими изысками…

Но если он такое доказательство считает убедительным, отчего не попробовать?

— Хорошо. Я попробую связаться с Антоном и сказать ему… Надеюсь, все будет, как надо…

Глава пятая

Незаметно опустилась ночь, и океан был черен абсолютно. Небо наглухо забито тучами, в воде ни малейшей фосфоресценции, даже ходовые огни яхты не отражались в волнах. Если бы не равномерный плеск рассекаемой форштевнем воды и журчание кильватерной струи, можно было бы вообразить, что мы повисли в межгалактическом пространстве.

Понятно, что навигационных спутников в здешнем мире не имелось, отчего установить свое местонахождение собственными силами мы не имели никакой возможности, ни обсервацией звезд, ни по счислению, поскольку не известна исходная точка маршрута, путевая скорость, время и курс, которым двигалась яхта, пока мы с Шульгиным вели свою полубредовую беседу.

Ветер посвистывал в снастях, все две с половиной тысячи квадратных метров дакроновой «парусины» тянули «Призрак» в неизвестность крутым бейдевиндом. Через дверь, открытую на крыло мостика, тянуло холодной соленой сыростью.

Помаргивали лампочки на пульте управления, подсвеченная зеленоватым «гнилушечным» светом, подрагивала в нактоузе картушка магнитного компаса. По сути — декоративного, но какой же парусник без компа?са и массивного деревянного штурвала, оправленного надраенной медью?

Случись что с автоматикой, электрикой и прочей гидравликой, проверенные веками штуртросы, шкоты и брасы, секстан, хронометр и магнитная стрелка не подведут. Не мы первые, не мы последние, до какой-нибудь земли всегда доплывем. Даже вдвоем, хоть и помучиться придется изрядно.

Сейчас, к счастью, вопрос так не стоял.

Работал приводной радиомаяк Замка, сорокадюймовый экран изображал в цвете карту северо-западного угла Атлантики, накрытую координатной сеткой. Яркая алая звездочка обозначала наше место, зеленая тонкая линия — рекомендованный курс, розовая — истинный. По нижней кромке дисплея высвечивались все потребные навигатору данные: показания лага, лота, скорость и направление ветра и тому подобное. До места оставалось меньше ста миль. Шесть часов под парусами при теперешнем ветре или три — на движках крейсерским ходом. Ветер практически попутный, не требующий никаких чрезвычайных усилий вроде частой смены галсов, а уж тем более поворотов оверштаг или через фордевинд, что на трехмачтовой гафельной шхуне выполнять далеко не просто даже с полным экипажем.

Милое дело штурманить на таком корабле, особенно когда в наличии комплект именно для службы на «Призраке» запрограммированных биороботов. Сейчас их отчего-то не видно, может быть, специально отключены и заперты под полубаком, чтобы не нарушали торжественность момента.

Слева от командирского пульта, ближе к корме размещался «штурманский стол», так это называется, на самом деле — небольшая выгородка по типу отсека общего вагона, где в настенных шкафчиках располагались карты, атласы, лоции, справочники всякого рода, инструменты для ручной прокладки курса и прочие приспособления, в том числе и весьма раритетные. Опять-таки в память о тех временах, когда мы, «проектировщики», понятия не имели о достижениях будущей интеллектроники и высшим проявлением технической мысли почитали механический курсограф, сопряженный с гирокомпасом.

Там же имелся отдельный щит с тумблерами и кнопками, дублирующими, а то и блокирующими основные цепи управления. А также и секретный, недоступный для роботов блок управления ими же. На всякий случай. «Три закона роботехники» — хорошо, а бдительность — лучше.

Но сейчас мне было нужно не это. Я по памяти нашел кнопку магнитофона, и рубка наполнилась звуками увертюры к фильму «Дети капитана Гранта» Дунаевского, которую мы в свое время определили в качестве гимна нашего «Призрака». Волнующая, должен сказать, музыка. Романтическая и духоподъемная. Сашке должна прийтись в самый раз.

— Слушай, а правда здорово, — сказал он, шагнув из рубки на крыло мостика, полной грудью вдохнув соленый ветер.

— А я о чем?

Свистит пассат, как флейта в такелаже,

Гудит, как контрабас в надутых парусах,

И облаков янтарные плюмажи

Мелькают по луне и тают в небесах.

Чуть-чуть кренясь, скользит, как привиденье,

Красавец клипер, залитый луной,

И взрезанных пучин сварливое шипенье,

Смирясь, сливается с ночною тишиной.

Вертится лаг, считая жадно мили,

Под скрытой в тьме рукой скрипит слегка штурвал.

Чу! Мелодично склянки прозвонили,

И голос с бака что-то прокричал…

— Но это — сон, — тут же продолжил Шульгин, — волны веселой пену давным-давно не режут клипера, и парусам давно несут на смену дым тысяч труб соленые ветра…

Помолчал и закончил стих старого капитана:

Но отчего ж, забывшись сном в каюте,

Под шум поршней и мерный стук винта,

Я вижу вновь себя среди снастей на юте,

И к милым парусам несет меня мечта…[21]

Кажется, лечебный процесс протекает «ин леге артис»[22].

— Как ты думаешь, — тут же спросил Сашка, — мы из Ловушки выскочили? Как-то мне вдруг так полегчало…

— Раз мы вдвоем, на «Призраке», идем в базу, пьем джин и цитируем текст, который, клянусь, никто на этом свете, кроме Левашова, наизусть не помнит, с осторожностью можно предположить…

— Тогда сделай то, о чем договорились. Пока этого нет, я продолжу упражнения с джином и сохраню свой природный пессимизм…

— Сколько угодно, — с плохо скрытой радостью воскликнул я. Джина и прочих изысканных напитков только в баре кают-компании было запасено из расчета двухмесячной автономки. Правда, когда я описывал комплектацию яхты, наличия у членов экипажа гомеостатов не предполагалось. С их помощью весь ассортимент мог быть употреблен за неделю, без всяких вредных последствий. В виду имелись нормальные человеческие потребности и возможности при условии тяжелой физической работы и вахт «четыре часа через восемь».

Но если сейчас Шульгин подавит высшие функции своего головного мозга, то станет невосприимчив к постороннему воздействию. Чего мне и нужно. Даст бог, успею довести яхту до гавани, а там уж как-нибудь…

Он продиктовал мне временны?е и пространственные координаты места, где спрятал артефакт, после чего развалился в моем штурманском кресле и начал крутить верньер магнитофонного поисковика. Я пытался угадать, что именно ему требуется, но не сумел. Думал, он хочет услышать «Маленький цветок» или «Серебряную гитару» с оборота той же пластинки — «сорокапятки». Сашка же отыскал совсем уже всеми забытую мелодию «Не уходи», которую я последний раз слушал на открытой площадке третьего этажа ныне не существующего кафе «Юность» в Пятигорске. Больше полужизни назад.

Томительная, ностальгическая, разрывающая душу, если помнишь, с чем она связана, музыка. Ночь, переломная между июлем и августом, яркий фонарь на венчающей вершину Машука телевизионной башне. Шампанское, апельсины и кофе на столике, две милые девушки, с которыми прощаемся навсегда (тогда об этом не говорилось вслух, но подсознательно все это понимали). И эта польская мелодия, которую вдруг вздумал исполнить оркестрик подшабашивающих студентов музыкального училища. А на той веранде, кроме нас четверых, никого и не было. Неужели так четко ребята просекли ситуацию и решили… Сделать приятное? Или наоборот, предостеречь? Кто теперь скажет? Помню только, что я совсем затосковал, у подруги, сидевшей напротив, навернулись слезы на глаза, а Сашка твердым, отработанным юлбриннеровским шагом прошел к эстраде и положил на рампу все, что у нас оставалось, — два желтых, «хрущевских» рубля. Могло бы хватить еще на бутылку «Розового шипучего». Компот, конечно, девятиградусный газированный, но тогда ж смысл был не в градусах, а в процессе…

Сашка погрузился в глубину давних эмоций, а я вышел на связь с Антоном. Получилось, хоть были определенные сомнения: все же слишком сложен путь сигнала из доисторического безвременья к нам в двадцать пятый.

Антон коротал время, рассматривая в установленную на штативе у края веранды мощную стереотрубу скользящие вблизи горизонта прогулочные яхты. Пользуясь чудесной погодой, местный бомонд едва ли не в полном составе отправился подышать морским воздухом. Дамы, за три года нашей цивилизаторской деятельности утратившие инстинктивный страх перед оголением своих прелестей и отважно щеголявшие в разноцветных бикини. Мужчины в плавках. Научили мы их загорать, что до мировой войны никому из «приличных людей» и в голову не приходило.

Ирины рядом с ним не было, да это и к лучшему.

Я сообщил Антону условие, поставленное Шульгиным.

— Настроен он категорически, никаких отговорок не примет. Так что придется тебе…

Я не знал, нужно ли Антону предварительно совмещаться с самим собой, пребывающем относительно текущего момента в далеком, недооформленном будущем, или он сможет попасть, куда надо, прямо отсюда.

Да какая мне разница, как именно он выйдет из положения, лишь бы такая операция вообще оказалась возможной. Для него ведь тоже соотношение времен начало меняться, исходя из смысла наладившихся у нас с Сашкой отношений.

— Дел-то — перескочить на десять минут в столицу, в глухой проходной двор, никак себя не проявляя, избегая контактов даже с запоздавшим случайным прохожим. Риск минимальный. — Мы с ним как бы поменялись ролями, и теперь я убеждал его в легкости и безопасности задания. — По Сашкиным словам, он там, пока устраивал свою закладку, никого не встретил. Да и то, тридцатые годы — не нэповские двадцатые и не веселые шестидесятые. Тогда народ зря по улицам не бродил «в поисках приключений». Нужно будет — они сами тебя найдут. Да такие — не обрадуешься. А пока не нашли — побыстрее домой — и в койку, до неумолимо скорого подъема на работу. Проспишь — тюрьма[23].

Против ожиданий, форзейль к моему поручению отнесся спокойно.

— Сделаю, конечно. Консервная банка, говоришь? Шестой сверху ряд в колодце? Найду, если есть…

Странно все это было по-прежнему. Невзирая на минувшие годы — странно. К такому не привыкают, такое принимают как данность, пока нравственного здоровья хватает. Яхта сейчас бороздила простор океана в веке, приблизительно, восьмом-девятом. Когда по морям плавать финикийцы и греки давно перестали, а викинги еще не научились. На суше индейские племена предпочитали кочевать в глубине континента, холодное, неуютное побережье их не привлекало. Не Полинезия, чай, на солнышке не поваляешься и серфинг изобретать не станешь.

При этом я говорил, удерживая канал связи, с человекоподобным существом, собирающимся проникнуть в место, расположенное на тысячу лет позже от меня и тринадцать от него, строго говоря — «нигде». Найти там вещь, которая, фактически, не существует в принципе. По той простой причине, что в том мире еще (или уже) не существует как факт или биологический объект человек, туда ее положивший.

И одновременно все происходит именно так, как происходит. Потому что — законы природы…

…Ситуация, если вдуматься как следует, образовалась более чем сложная. Имела место закольцованная, хотя и не до конца, псевдореальность совершенно особого типа. Мы с Сашкой сейчас находились в рубке «Призрака» и одновременно относительно всего прочего — тоже нигде. Мало того, что Замок как архитектурный объект существовал в глубоком прошлом ГИП, он в то же «время» взаимодействовал с тридцать восьмым годом в той его точке, которая одновременно являлась истинной и мнимой. Значит, в определенном смысле и сам он был воплощением некоего дуализма — не то волна, не то частица, одно и другое одновременно или, с той же степенью достоверности, — не то и не другое. Абстракция, присутствующая лишь в сознании неких индивидуумов, которые, в свою очередь, могут функционировать только по причине наличия этой самой абстракции.

Вот как закручено. Куда там самым крутым солипсистам и неокантианцам, труды которых я изучал по курсу «Критика современных буржуазных философский теорий». К дзен-буддизму наш вариант ближе будет. «Философ, которому снится, что он бабочка, которой снится, что она философ».

Если попытаться рассмотреть наш случай пошагово, с позиций самой обычной логики, получается вот что.

1. В феврале 1938 года Шульгин-Шестаков существовал реально, в «вещном мире», работая по испанской теме. Этот мир, вполне возможно, принадлежал к Главной исторической последовательности, продолжавшей развиваться независимо от факта возникновения Югороссии и случившихся после того событий.

2. Он же в нематериальном качестве взаимодействовал с Гиперсетью на нескольких уровнях, причем, руководимый «кем-то» или «чем-то», сумел извлечь «откуда-то» форзейля Антона, существо безусловно материальное, но пребывавшее в иных измерениях с иным ходом времени по отношению к ГИП. В чем, возможно, и заключался главный смысл ситуации.

3. Физические Антон и Шульгин вступили в контакт с «духом Замка», реально существующем в виде какой-то волновой структуры, имеющей возможность осуществлять целенаправленные действия в отношении материальных объектов. Здесь можно приравнять названный «дух» к подобию того, что принято называть «богом», но не обладающего всемогуществом и всеведением в терминах христианской теологии. Скорее его можно сравнить с античными богами.

4. Указанный «дух» обеспечил Шульгину возвращение в его «телесную оболочку», но — не окончательно, поскольку где-то имелся Шульгин-исходный и совмещения этих ипостасей пока еще не произошло, так как очередная точка бифуркации (сцена на «Призраке») по каким-то причинам не зафиксировалась. Целенаправленно, в результате сбоя в Сети или влияния Ловушки. То есть все, что случилось после возвращения Шульгина в реальность-38, не может рассматриваться как факт, а только в виде гипотетической конструкции. Аналогично тому, как в случае «растянутого настоящего» ни одно событие не является таковым до завершения «процесса». Следовательно — не является безусловным факт контакта ГИП-реальности с миром дуггуров. Несмотря на то что некоторое количество оных было взято в плен и передано в распоряжение Замка «для опытов».

5. Единственный способ возвращения статус-кво, фиксации ГИП, предотвращения грядущей тотальной войны между миром людей и дуггуров, найденный Замком, — изъятие Шульгина из точки бифуркации (кают-компании «Призрака»), что, образно выражаясь, навеки инкапсулирует реальность-38, превратит ее в «несостоявшийся вариант». Механик остановил демонстрацию фильма, вложил его в коробку и отправил в «спецхран» до лучших времен или — навсегда.

6. В данный момент реальность-38 пока еще существует, ибо внутри ее находятся Антон, Сильвия, Лихарев — личности вполне материальные и многими нитями связанные с ГИП. Их задача — до последней возможности «держать оборону плацдарма». Если у меня не выйдет «изъять Сашку из сюжета» — защищать Землю от вторжения дуггуров, пока Замок не придумает еще какой-нибудь способ спасения.

7. Задача Замка и всех нас осложняется тем, что Шульгин надежно, скорее всего — необратимо отключил ГИП от Гиперсети. Мы больше не подвержены ее влиянию, но зато и сами лишились возможности использовать ее для устранения дуггурской опасности.

Из всего вышесказанного с очевидностью следует — именно я сейчас оказался в положении циркача, пытающегося на глазах восхищенного зала удержать на кончике носа бамбуковый шест с водруженным на нем фарфоровым сервизом. А вся мировая история — как раз этот самый сервиз. Либо — «Оп ля!» и гром аплодисментов, либо — грохот бьющегося фарфора и мелкие дребезги по всей арене…

Может, и отобьемся, конечно, от порождений очень чуждого мира, а может, и нет, если даже Замок понятия не имеет об их боевых возможностях и о том, кто ими руководит и направляет.

А помочь мне удержать шест может только Антон. Не принесет он «то, не знаю что», и Сашка, вполне возможно, ускользнет. Не туда, куда ушел с «Призрака» прошлый раз, совсем в другое место. Не пройдет подземным лабиринтом, не выручит Антона, не встретятся они с духом Замка…

В книжке «Смерть Вазир-Мухтара» Тынянов написал, а после него Пикуль неоднократно в своих романах повторил роковую фразу: «Еще ничего не было решено».

Так и на самом деле…

В то же время странным было и положение Антона. В любом месте, кроме нашего с Ириной дома, он сейчас будет существовать фактически, но как бы и «понарошку». И да и нет. Не случись изобретенная Замком схема выхода из «дурной бесконечности», они бы сейчас с Шульгиным, получившим искусственное, но никак не отличимое от настоящего тело, были бы вполне материальными субъектами реальности-38, со всеми вытекающими последствиями. Готовили на даче Сталина план отражения близкого и неизбежного вторжения дуггуров. Но там время тоже пока стояло, как в дни нашего первого появления в Замке, или остановилось в октябре 1941 года.

Это достаточно сложно объяснить, но суть процесса была именно такова. Незафиксированные на ГИП реальности до поры до времени оставались по теории Канта «вещью в себе», и требовались определенные целенаправленные действия или стечение обстоятельств, чтобы они приобрели полноценный вид. Вот наши двадцатые или мир Ростокина уже были настоящими, хотя 2056-й — с некоторыми оговорками. Тот 2005-й, где я встретил старых приятелей, тоже выглядел достаточно убедительно, хотя условием его существования был пространственно-временньй парадокс, который все еще длился…

А теперешний тридцать восьмой, именно потому, что Замок решил переиграть сюжет, таковым не был. И тот Шульгин, с которым Антон явился в Лондон к Сильвии, тоже сейчас не являлся полноценной личностью. Форзейль же, леди Спенсер и ее помощник — являлись. И находились в положении живых актеров, проговаривающих написанные для них реплики в окружении фанерных и картонных декораций, но в меру своего таланта и законов жанра вызывающих у зрителей эмоции, даже превосходящие естественные по качеству и степени воздействия. Но только до тех пор, пока не упадет занавес.

Все названные персонажи продолжали восседать в гостиной Сильвии за поздним ужином и только что закончили расписывать диспозицию предстоящих действий. Лихарев выразил желание вернуться в Москву, встретиться с бывшим, дореволюционным еще координатором, своим предшественником, и поднять войска московского гарнизона для защиты дачи Сталина и его самого от возможного вторжения дуггуров. Непосредственного, по барселонскому типу, или оформленного как-то иначе. Остальные должны были немедленно переместиться на кунцевскую дачу, где хранились тела убитых монстров.

А вот Антон, получается, находился одновременно и там, и в Крыму? Или там его теперь не было? Время остановлено, вернее — приостановлено, и он полностью здесь. И мы с ним нормально общаемся.

Хорошо, что рядом нет Ирины. Кто знает, вдруг, вмешавшись в наш разговор, она непроизвольно нарушит длящуюся паузу «ничего посередине нигде». Сказано же было, что любое непредусмотренное, вообще не совпадающее с уже случившимся действие могло сломать хрупкое равновесие.

— А как остальное происходит? Шульгин нормально выглядит? Никаких у тебя сомнений? — Антона, похоже, волновали те же мысли, что и меня. Не фантом ли на самом деле Сашка, подсунутый нам именно дуггурами или преследующим собственные, непостижимые цели Замком?

— Насколько я его чувствую — настоящий, только капитально выбитый из колеи. На грани срыва. Да, вот именно так. Или — или! Ирине, кстати, скажи, что дело практически сделано. Пусть не переживает, если тебе сейчас отлучиться придется. Со мной согласовано.

— Она сама говорить хочет…

Ну, вот еще забота.

Ирина показалась из-за левой рамки «окна», уже должным образом одетая, причесанная, подкрашенная. Спокойная.

— У тебя действительно все в порядке? Разрешаешь Антону уйти?

— Да, Ира, да. Антону нужно принести из той Москвы одну вещицу, иначе Сашка просто не поверит, а тогда — сама понимаешь. Я же в полной норме. Сижу, как видишь, в рубке и наслаждаюсь океаническими красотами. Чем быстрее Антон обернется, тем лучше…

— Мне очень хочется перешагнуть сейчас к тебе. Может быть, уже можно? Сам ведь сказал, что с Шульгиным ты фактически договорился. Антон принесет, что нужно, и мое присутствие Александра еще больше подбодрит…

— Я бы твое прибытие только приветствовал. Но лучше все-таки после Антона. Доходит? Все настолько на грани… Лишнее слово, лишний жест могут сорвать лавину. Кто знает, какие настроения в нем твое появление пробудит? Потерпи совсем немного. Христос терпел и нам велел… Пока собирайся в дорогу, если что, я тебе из Замка проход открою, когда мы туда доберемся. А сейчас я с Антоном договорю…

Ирина исчезла из кадра. На шаг отошла или поднялась в комнаты, мне из рубки видно не было.

С форзейлем я поделился частью своих размышлений по поводу текущих событий. В частности, меня интересовал очередной парадокс, вернее, то, что мне таковым представлялось, а именно — судьба Валентина Лихарева. Сбежав из своего времени в две тысячи пятый, там он не сохранил никаких воспоминаний о событиях, участником которых является сейчас. Следует ли из этого вывод, что наша миссия заведомо завершилась успешно и развилка пройдена?

— Забавный вопрос, — тонко улыбнулся Антон. — Жаль только, ответить на него я не в состоянии. Теоретик из меня никакой. Формально выглядит именно так. Шульгин, встретившись с тобой, уже принял решение, повлияв тем самым на свое и наше будущее. И мне теперь можно никуда не ходить и ничего не приносить. Заманчиво. На самом же деле в нашем положении надежнее будет предположить, что мгновенье продолжает длиться. Один неверный шаг, и уже у всех нас исчезнут воспоминания о встрече с Лихаревым, как и многие другие… Вот тогда нас, охваченных амнезией, можно будет брать голыми руками. Так что давай все-таки сделаем, как Александр просит.

Что ж, в логике, если здесь вообще стоит употреблять этот термин, ему не откажешь.

— Второй вопрос, — продолжил я, — ты собираешься снова заскочить к Сильвии в Лондон или сразу в Москву?

— Это имеет значение?

— Не знаю. Просто в голову пришло. Мне показалось, если у тебя что-нибудь сорвется или пойдет не так, Лихарева нужно предупредить. Он ведь не строевой командир, только в придворных интригах натаскан, никак не в кризисном управлении войсками. И Сталин пока что военного опыта не имеет, кроме легендарной Царицынской операции, да и то его роль в ней сильно преувеличена. А я все ж таки полгода вместе с Берестиным большой войной руководил. Ты ему вот что скажи…

— Зачем? Если сорвется, на ту реальность останется только махнуть рукой.

— Не согласен. Противника лучше связать боем на самом отдаленном плацдарме. Просто так наши не сдадутся, сражаться в любом случае будут. А мы здесь успеем подготовиться, изучить стратегию и тактику врага, его боевые возможности. В том числе анатомию с физиологией…

— Резонно.

Глава шестая

Ирина, поговорив со мной, некоторое время размышляла, куря уже третью за это раннее утро сигарету, чего обычно себе не позволяла.

— Знаешь, коллега, — сказала она Антону, поправляя совсем не нуждающуюся в этом прическу — просто рефлекторный жест. — Еще раз скажу: если Андрей не вернется, мне терять нечего…

Антон не то чтобы напуганный, но несколько выведенный из себя угрозой Ирины (аггрианка, если бы пришла в боевое неистовство, как истинная Валькирия (баба-берсерк), вполне могла устроить то, что обещала, не заботясь о последствиях), решил поскорее откланяться.

Начал, натянуто улыбаясь, прощаться, сказал, что, безусловно, все договоренности остаются в силе и он готов добровольно, по первому слову явиться на расправу. Как человек чести.

— Первый выстрел, безусловно, за тобой. На шести шагах, если желаешь…

— Да я и на ста тебе в лоб попаду, из трехлинейки… — мило улыбнулась Ирина, и сомневаться, что так оно и будет, не стоило.

— А сейчас подожди минутку…

Она ушла в комнату, и тотчас же вернулась, неся в руке пресловутый золотой портсигар. Но не свой, с другой эмблемой на крышке, отобранный у Дайяны в последней стычке. Она его подрегулировала определенным способом и вручала Антону без опаски. Если потребуется, нейтрализует на любом расстоянии или банальным образом взорвет, приведя свою угрозу в исполнение. Попусту болтать Ирина не любила. Обещала — выполняй. Вместе с тем и формулу «умеешь считать до десяти, остановись на семи» никто не отменял. В разных вариациях у любых мыслящих существ такая идея должна присутствовать в базовой идеологии. Иначе — никак!

— Возьми. Если вдруг возникнут затруднения — может пригодиться. У тебя своего настоящего оружия нет? Ведь правда?

Антон кивнул. Все она знает.

— И я о том же. Оружия нет, одни методики, а здесь есть кое-что такое, к чему враг точно не готов. Зря вы недооценивали нас…

— О чем говоришь! До конца воевали с полным взаимным уважением.

Ирина сделал отстраняющий жест. Не о том, мол, речь.

— Смотри внимательно. Я тебе такие настройки покажу…

Этот подарок окончательно убедил Антона (инстинктивно он все время их знакомства аггрианке-перебежчице до конца не верил), что Ирину опасаться не следует и что находятся они в совершенно материальном мире, вне воздействия любых Ловушек. Блок-универсалы, по природному свойству, с Гиперсетью не совмещались, как порох с огнем.

Он испытал острый прилив благодарности, не только за доверенное оружие — вообще. После пережитого открытость и благородство друзей-партнеров восхищала его куда сильнее, чем прежде. На фоне бесчувственной жестокости соотечественников…

Перепрыгнув из Крыма в Лондон-38, Антон сообщил Сильвии и Шульгину, что в связи с некоторыми обстоятельствами им придется несколько подзадержаться здесь. Ненадолго, что, впрочем, никакого значения для общей задачи не имеет. Все равно все окажутся в нужное время в нужном месте.

— А вы, Валентин, действуйте, как договорились. Только я вот что вспомнил — откуда у вас в Москве танковая дивизия? Нет ее там. Ближайшая — за сто километров и разбросана полками по нескольким точкам. За полсуток дойти не успеет, разве только передовыми отрядами. Да и то если приказ поступит с самого верха, минуя инстанции. Значит, сначала Иосифа Виссарионовича нужно убедить. Хотя, надеюсь, сделать это будет несложно, он и так в подходящем настрое. К тому же я скажу вам одну формулу, произнесете в нужный момент. Должно повлиять на товарища Сталина в желательном направлении.

Лихарев досадливо поморщился: не любил он, когда начинают вмешиваться в вопросы его компетенции, тем более — столь сомнительные личности, пусть и приходится им быть сейчас союзниками.

— Дивизия Дзержинского в городе расквартирована, с нее начну. Училище имени ВЦИК прямо в Кремле, полторы тысячи человек за полчаса в ружье поставлю…

— Хорошо, допустим. Дивизия есть дивизия. Танковый батальон у них есть и артиллерийский полк. Восемь тысяч личного состава, кажется? Хорошая сила. По моим представлениям, смогут подойти к даче через два часа. Двадцать минут на подъем по тревоге, час на сборы, полчаса марша. Я правильно считаю?

Лихарев мельком удивился профессионализму гражданина, в истинной принадлежности которого он уже запутался. То он Шульгин, то форзейлианский резидент, а на самом деле кто — без бутылки не разберешься. Но в военных делах и дислокации частей МВО разбирался досконально.

— Главное, паники там не устраивайте. Замотивируйте поаккуратнее. Наркому обороны сошлитесь на личный приказ Сталина, а уж он пусть подает комдивам как угодно. Внеплановая проверка мобготовности, окружные учения с боевой стрельбой или внезапный мятеж Белорусского округа — сейчас все равно. Полки выдвигайте по разным дорогам, бронечасти прямо к даче, но не ближе трех, скажем, километров, для обеспечения свободы маневра. Пехоту веером, побатальонно, с севера на юг, с расчетом создания двойного кольца окружения, внешнее фронтом наружу, внутреннее, естественно, внутрь. Шоссе и проселочные дороги перекройте на дальних подходах, и с востока, и с запада. Командный пункт разместите в Филях, стрелковый полк и роту-другую бронеавтомобилей — в личный резерв…

Антон за руку увлек Лихарева к дальнему окну. Пришедшая голову мысль вытекала из того, что он успел понять после связи со мной и Замком. Очень может быть, что им с Валентином не придется больше увидеться в нынешнем качестве, а то и вообще. И тому придется возглавить полномасштабную войну с дуггурами на всей советской территории и за ее пределами.

— Слушай меня внимательно. Положение настолько поганое… Что с нами всеми через полчаса будет, не готов угадать. Как бы не пришлось тебе в Главкомы выскочить. Всякое случалось. Так вот, если… Пехота, танки — это хорошо, кто спорит. Только война может случиться совсем нетрадиционная. Я тебе советую… В округе сейчас две кавдивизии имеются. Вот их тоже экстренным порядком поднимай и добейся у Сталина передачи их в твое личное подчинение. Пусть с полным боевым снаряжением, как для глубокого рейда по вражеским тылам, выдвигаются, ну хоть в район Битцева, лесными дорогами…

Поначалу эта идея показалась Лихареву совершенно неуместной, если не откровенно бредовой. Что такое кавдивизия, пусть и штатного состава? Три полка по шесть сабельных эскадронов и по одному пулеметному, шесть батарей трехдюймовок на конной тяге. Едва три тысячи человек, слабо вооруженных. И посаженных на животных, которым нужно много корма, воды, постоянный уход, подковы, масса других специфических условий, несовместимых с той войной, которую, может быть, придется вести.

Так он и сказал, добавив, что если исходить из случившегося в Барселоне… Тут бы лучше на Таорэру выскочить, вдруг да удастся найти на Базе гравиконцентраторы в рабочем состоянии…

— Попробуй, если сумеешь, я же не против. А если из нашей текущей обстановки исходить… Прими во внимание, что за обе мировых войны, не считая Гражданской, только кавалерийские части и соединения ни разу не были разгромлены «в ноль». Гвардейские, пехотные и танковые, неоднократно теряли свой состав полностью, бывало, что и знамена, а кавалерийские — из любых сражений, окружений и прочего выходили хоть и потрепанные, но всегда боеспособные. Не было ни одного, подчеркиваю, случая, чтобы кавдивизия была расформирована по причине катастрофических потерь личного состава или полностью сгорела в боях. Тут дело не столько в материальной оснащенности, как в особенностях тактики и психологии…

Но это все теория, пока сам не убедишься, можешь не верить, что в здешних лесах и оврагах кавалерия сможет разобраться с гориллоподобными монстрами лучше, чем путающаяся в полах своих шинелей пехота или застревающие в любой канаве танки. Вообще лошадь плюс человек — это совсем особая боевая единица, в психологическом плане…

Антон увидел — Лихарев заметно помрачнел, что и неудивительно. Тяжесть на него сваливается неимоверная, к такой он не готовился. За десять с лишним лет научился виртуозно ориентироваться в коридорах власти, конструировать свои и распутывать чужие интриги, но не руководить крупномасштабными и физически опасными предприятиями. Большая часть жизни протекала у него в закрытых помещениях, в треугольнике Кремль — Старая площадь[24] — Ближняя дача. Он забыл уже, когда по собственной инициативе выбирался за пределы Москвы, разве что сопровождая вождя в отпуск или все более редкие выезды «на места».

— Да ты особенно не напрягайся. Все мои советы только на тот случай, если я не вернусь. Это маловероятно, однако… Постараюсь за час управиться, так что тебе, глядишь, вообще ничего делать не придется.

— Прошу прощения, я чего-то не понял? По известным причинам вы должны возвратиться к нам максимум через одну-две минуты. Так что при чем здесь час, год, столетие? Живите там хоть сто двадцать лет. А я после вашего ухода рюмку выпью, папироску выкурю и могу считать, что вы, не появившись, тем самым исчезли навсегда и мы абсолютно вольны в своих дальнейших действиях?

— Умозрительно получается именно так. Но опыт подсказывает, что на практике случается по-разному. Сбои всякие, вмешательство неучтенных факторов, включая хрономагнитную бурю, чью-то некомпетентность или злую волю. Я свободно могу не попасть к вам тик-в-тик. Оставляю себе запасец. Скажем, вы ждете до утра по этим часам, — указал он на массивный напольный агрегат девятнадцатого века, отсчитывавший именно внутреннее время особняка. — После чего — действуйте по моему или собственному плану. Когда и где придется встретиться следующий раз… — Антон развел руками. — Живы будем — свидимся.

В гостевой комнате форзейль переоделся в подходящую для вылазки в Москву одежду. Бобриковое полупальто, почти непременные для ответственных работников любого ранга галифе и сапоги, «финскую» шапку с козырьком. Проверил, есть ли патрон в стволе пистолета.

Ну, с богом!

Антон не зря затеял с Лихаревым «прощальный» разговор. Он на самом деле не полностью представлял всех ближайших и отдаленных последствий проводимой акции.

Люди в доме Сильвии находились, как сказано, в зоне «нулевого времени». И могли там пребывать сколь угодно долго, не беспокоясь о том, что без них что-то может случиться во «внешнем мире». Однако, стоит любому из них выбраться наружу, время начнет двигаться в обычном ритме, унося их, как течение щепку от островка, где оставался особняк леди Спенсер. Вернуться обратно будет так же невозможно, как подняться по горной реке на лодке без мотора. Дело не только в непреодолимости давления времени, сам факт возвращения в исходную точку будет означать «отмену» уже совершенных действий, то есть создание очередной новой микрореальности, которая непременно и стремительно начнет расширяться, как трещина в плотине.

Эти теоретические построения в свое время мы подробно разбирали с Берестиным, Ириной, Левашовым. Антон не мог не знать азов хронофизики и, значит, на самом деле возвращаться не собирался? Именно так. Если его миссия завершится успешно, делать в доме Сильвии и в реальности, приговоренной к консервации, ему совершенно нечего. Но он все же допускал вероятность неудачи, пусть и не хотел в это верить. Скажем, не окажется на месте шульгинской закладки, по какой угодно причине. Тогда придется вернуться, чтобы с исходной позиции, посоветовавшись с Замком, предпринять вторую попытку.

Но такое возможно только в том случае, если в Москве с ним не случится какого-нибудь значимого события. Если же оно произойдет, останется одно — возвращаться в Крым, к Ирине, предоставив реальность-38 собственной участи.

Думать о неудаче, еще не приступив к работе, — последнее дело, и он выбросил контрпродуктивные мысли из головы. Верно сказал некий германский полководец: «Как ты можешь утверждать, что приказ невыполним, до тех пор, пока не сделал все, что в твоих силах, чтобы его выполнить?»

Внутри любой реальности, не исключая и эту, Антон перемещался не создаваемым установкой СПВ каналом, а собственным способом, напоминающим перенос материального тела через эфирные сферы тонкого мира по баллистической траектории. Этим он создавал ощутимое возмущение пространственно-временного континуума, которое дуггуры, если располагают подходящей аппаратурой, вполне могли засечь, как вспышку молнии, след стартовавшей ракеты или круги на воде от брошенного в пруд камня. А могли и прозевать. Как повезет.

Снова в Москве была ночь. Несколько раньше того момента, когда Шульгин после встречи с Антоном забрал из тайника изъятый у бывшего резидента Юрия гомеостат. После чего прибор остался на руке его тела, переданного во временное пользование Антону (какому-то). И, по нормальной логике, должен был и сейчас находиться там же, на левом запястье, но его не было, потому что фактически еще не случилось ничего, следующего по времени после появления Шульгина, а вслед за ним и Новикова на «Призраке». Если и случилось, то не там. Опять «вилка», не столовая, а шахматная.

Мир вокруг был не тот, что прошлый раз. Москва, но какая-то другая. Это ощущалось не разумом, а как бы кожей или иными сверхчувственными способами. Да и Антон был не тот, еще не случившийся. Ему бы сейчас полагалось сидеть в лондонском особняке Сильвии, позже этого момента, и думать о том, что будет до.

Так бывает во сне, когда все якобы правильно, но даже внутри его понятно, что на самом деле это не явь.

Антон в своих делах был профессионалом высокого градуса[25]. Но до кандидата в Держатели, как ранее отмечалось, недотягивал. Иначе черта с два его сумели бы поймать свои дээсники. Мне хватило времени, слушая Антона, составить собственный план, импровизированный, авантюрный и тем не менее в должной мере подкрепленный способностью создать нужную мыслеформу. Локальную, одноразового действия, как фаустпатрон, но, по всем прикидкам, вполне работоспособную.

Как только он исчез с веранды, мы с Ириной начали работать согласованно, синхронно и синфазно, будто и не разделяла нас бездна пространств и времен. Я на борту «Призрака» тоже на полную мощность врубил функцию «растянутого настоящего». Ирина, прощаясь, сунула мне в ладонь свой портсигар, подлинный, с некоторыми тонкими настройками, сделанными Левашовым. Да еще и «фишка» Антона у меня была. А уж каким образом очередные вмешательства повлияют на тонкие, толстые и среднего качества временны?е ткани — сейчас рассуждать без толку. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!

Я решил убедиться, честно ли станет играть Антон или снова варианты подсовывать? Если первое — невредно подстраховать парня. Потому как — что он один сможет, если его отслеживают дуггуры, обладающие будто бы невероятной мощи психолокацией и умением создавать защитные поля, которые только лишенный тонкой душевной организации чекист сумел пробить? Убедительнейшее подтверждение расхожей присказки насчет отсутствия приемов против лома.

Опять же, «Единица — ноль, единица — вздор, один, даже если очень важный, не поднимет простое пятивершковое бревно, тем более — дом пятиэтажный!» — и так далее, вспоминая Маяковского.

А если Антон темнит, так лучше всего убедиться в сей истине немедленно и действовать сообразно «вновь открывшимся обстоятельствам».

У себя в Гурзуфе Ирина через личный терминал СПВ разыскала Левашова, Берестина и Басманова. Каждого по отдельности ввела в курс дела и объяснила, чего от них хочет.

Не более чем на сутки отставить самые неотложные дела, потому что теперь не абстрактные, возвышенно-галактические интересы на кону, а ее собственные. И жизнь Новикова с Шульгиным.

— Я ничего наверняка не знаю, ребята, но чувствую, что крайний случай. Сама я в любом случае пойду, но с вами будет легче…

Прием, в общем-то, чересчур мелодраматический, зато полностью исключающий необходимость рациональных доводов. Ирина знала, что делала.

Алексей, оторванный ею от приятного отдыха на диване, с книгой в руке, сказал только:

— Предупреждать надо. Звонком будильника или еще чем, а то мало ли… Ладно, сейчас буду.

Басманов, напротив, занимался в 2005 году разбором темы «Философия и тактика уличных боев в городе» со слушателями Академии Генерального штаба, где он по просьбе лично Олега Константиновича вел курс оперативного искусства. На сравнительных примерах Екатеринослава, Одессы, Стамбула двадцать первого года и недавних событий в Москве.

— Переходите ко мне прямо сейчас, Михаил Федорович, — попросила она, — здесь экипируемся, свяжемся с Андреем — и вперед!

— Так точно, Ирина Владимировна. Минут двадцать мне дайте, чтобы я поаккуратнее закончил семинар, извинился за внезапную отлучку и покинул здание? И еще столько же, чтобы я успел взять с собой двух-трех офицеров, наилучшим образом приспособившихся к подобным упражнениям. Они, по счастью, тут, недалеко, младший курс на плацу муштруют. И снаряжение при них…

— Возьмите, Михаил Федорович, в таких делах лишние стволы не помешают! — Ирина снова ощутила себя средневековой княгиней, в отсутствие ушедшего в дальний поход мужа берущей управление уделом и ближней дружиной в свои железные ручки. В сравнении с которыми и длань князя может показаться тяжелой, но ласковой. — О снаряжении не заботьтесь, у меня всего хватит.

Левашов не задал ни единого вопроса. Ему было достаточно взгляда Ирины и интонаций голоса.

Антон сумел попасть почти точно — плюс-минус пятьдесят метров от тайника, на перегибе Кривоарбатского переулка. Так же, как в миг закладки, задувал сухой морозный ветер, нес жесткую, как дробь, снежную крупу. Антона охватило непонятное ему самому чувство. Словно нравилось ему тут, в чуждом мире, опасном по всем параметрам, от чисто обывательских до мистических. Может, тем и нравилось, словами поэта выражаясь — «у бездны мрачной на краю». Как альпинисту посередине скальной стены, где на самом деле нет совершенно ничего хорошего.

Совсем рядом — квартира Юрия, к которому можно зайти и с глазу на глаз обсудить кое-какие непроясненные моменты его биографии, и до Столешникова не так далеко, и еще есть места…

Так не зайдешь. А зайдешь — завязнешь в очередном сгущении хронополя. И все же тянуло на какие-то странные в его положении поступки. Он ведь, пожалуй, в первый раз очутился в столь наглядной псевдореальности, неотличимой от обычной. Будто Мэлоун из «Затерянного мира», рискнувший углубиться в кишащий первобытными тварями ночной лес.

Антон подумал, что таким образом продолжается в нем процесс «очеловечивания». Как десятилетием назад превращалась в нормальную земную женщину аггрианка Ирина, так и он, порвавший с исходной сущностью, только сейчас начал ощущать себя землянином без всяких оговорок. Не стоит за спиной Конфедерация. И он давно никакой не «Тайный посол». Замок теперь не послушный инструмент резидента, а самостоятельная фигура на доске или карта в колоде. Помогает, исходя из собственных представлений о добре и зле. Неизвестно, кто для него сейчас авторитетнее, он, бывший хозяин, или Шульгин с Новиковым.

«Забавно, да?» — к случаю вспомнил Антон страничку из моих дневников. Я давал их читать всем подряд, от Альбы до Антона.

«Мы с ребятами всеми силами старались остаться людьми, по возможности — самыми обыкновенными, не давали себя захватить стихии „перерождения“ в высших существ, делали все мыслимое и немыслимое, чтобы не стать „держателями“ или кем угодно похожим. Да я даже в самом начале с негодованием отверг предложение Ирины, тогда казавшееся гарантией „супервеличия“. На самом же деле — жалкой подачкой со стола, условно говоря, „шестой фрейлины четвертой наследницы“. Мы с этими соблазнами справились. Вот такие мы мужественные и самодостаточные. Нам что красненькая советская десятка, оставшаяся до зарплаты и лихо потраченная на загул с друзьями и подругами, что миллионы царских золотых, подаренных Врангелю, — все едино. Кто-то скорее всего не поверит. Как это, мол, так? Невозможно в принципе. А вот — возможно. Думаете, я зря себя и своих друзей анализировал и тестировал в столь юном возрасте, когда многим ровесникам, кроме стакана портвейна в кафе „Отдых“ и девушку за задницу потрогать, — никаких рациональных мыслей в голову не приходило?»

Сейчас Антон прикладывал эту мерку к себе. От былого всемогущества осталось очень мало. Так хватит ему оставшегося, чтобы начать новую жизнь и удержаться на заданном его друзьями и партнерами уровне, или начнется неудержимое скольжение по наклонной плоскости? Просто не хватит характера и воли продолжить потерявшее высший смысл существование.

В процессе «просветления» он многократно пересматривал все вероятные и невероятные варианты своей прошлой биографии, выискивал точки роковых решений, размышлял, как жизнь могла сложиться.

Само собой, мелькали мысли и о том, что путь Ирины и Сильвии был бы не самым худшим выбором и для него. Но, увы, «никто не знает своего часа» и своего будущего даже на несколько шагов вперед. Даже умеющий прыгать из прошлого в будущее и обратно по бесконечному числу мировых линий. Увы — не своих личных. Твое будущее всегда будет впереди тебя, как морковка перед ослом.

Это нужно родиться пресловутым «старцем Федором Кузьмичом» (он же, по легенде, Александр Первый, Благословенный), чтобы поменять мантию, трон и корону на лапти, котомку и посох странника.

У Ирины — у той была большая любовь, у Сильвии — отчетливый факт поражения и отсутствие любой приемлемой альтернативы, а Антон пребывал на пике карьеры и в зените успеха. Что, казалось бы, ему участь землянина, пусть безмерно богатого и практически (по человеческим меркам) бессмертного?

Как бы в насмешку судьба, кто же еще (Замок и Шульгин всего лишь ее орудия), дала ему очередной шанс, причем предварительно опустив по ноздри в дерьмо. Из князей да в грязь. Плыви, если хочешь. Кому, как не агенту, проработавшему в России с царствования Александра Второго, следовало помнить основополагающую, базовую национальную мудрость: «От сумы да тюрьмы не зарекайся»? Сам Император полумира, Николай Александрович, вместе со своей семьей ее правоту изведал в полной мере. Чин святого является достойной компенсацией нравственных мучений и смерти в подвале Ипатьевского дома? Не знаю, не знаю…

В лабиринте внутренних дворов, соединяющихся друг с другом длинными гулкими подворотнями и узкими щелями между грязными двух- и трехэтажными флигелями, было темно, мрачно и уныло. Несмотря на мороз, ощутимо воняло кошками, давно не чищенными помойками, еще какой-то гадостью из подвалов и подъездов. Не скажешь, что буквально в нескольких шагах, по ту сторону бывших некогда роскошными дореволюционных «доходных домов», протянулась правительственная трасса, щеголеватый Арбат. Не светилось ни одного окна в выходящих во дворы квартирах, только сквозь грязные стекла лестничных площадок пробивался тусклый свет сорокасвечевых лампочек. Поскрипывал от порывов ветра жестяной абажур на кронштейне под аркой ворот, не столько освещая выщербленный асфальт и стены в грязных потеках, как просто обозначая направление.

Нынешняя советская жизнь и так невеселая штука, а если еще ежедневно видеть и обонять здешние «прелести», так вообще в уме повредиться можно. Не случайно увидеть на московских улицах улыбающиеся или просто благожелательные лица практически невозможно. Как-то не доходит до граждан, что жить им стало «лучше и веселее»[26].

Антон передернул плечами. Как бы не в самом мрачном периоде русско-советской истории довелось ему оказаться. Бог с ним, с «большим террором», обывателя он не так уж и касается, репрессировано, по любым подсчетам, не больше пяти процентов из общего количества населения. А такой урон практически заметить невозможно (за исключением тех, кого это лично касается).

Дело в другом — для большинства людей нынешняя жизнь — полная безнадега, что бы там ни писали газеты и бубнило радио. С момента ликвидации НЭПа с каждым годом становится только хуже. Почти десять лет, как исчезли из продажи доступные продукты, введены паспорта для горожан и крепостное право в колхозах. Запрещено бесконтрольное перемещение в поездах, а иных средств транспорта практически нет. Шансов на улучшение жизни для большинства трудящихся — никаких, ни в квартирном вопросе, ни в продовольственно-вещевом. А из будущего отбрасывает свою тень великая и страшная война, пережить которую не суждено слишком многим…

Раньше Антону не приходило в голову задумываться о таких вещах, они его просто не касались, как не касаются Сильвии в ее особняке проблемы обитателей лондонских трущоб. А сейчас что вдруг случилось? Что за аура в этих дворах? Эманация «коллективного бессознательного» спящих в своих коммунальных ячейках десятков тысяч людей или что-то другое, непосредственно связанное с его теперешней миссией? Шутка подсознания, вдруг вообразившего, что из-за нелепой случайности или, наоборот, не случайности ему предстоит остаться здесь, в таком СССР навсегда, в нелепом для него качестве «рядового гражданина». Без связи, без друзей, без выхода.

А что? В шкуре просветляемого он себя тоже никогда не представлял, а вот пришлось же…

Да все это ерунда! Сделать по-быстрому свое дело — и назад.

Он сдвинул на всякий случай в боевое положение предохранитель «браунинга» «Хай пауэр», прихваченного из Замка перед визитом в Лондон, а оттуда — в Крым. Первое, что подвернулось под руку в собственном кабинете. Кто-то из парней оставил. По забывчивости или — чтобы карман не оттягивал. Тяжелая машинка.

Раньше, на протяжении всей своей службы на Земле, он не носил оружия, за исключением моментов пребывания на театре военных действий. Не было необходимости. Но после тюрьмы оценил привычку и склонность своих друзей-землян. Пусть в девяноста процентах случаев пистолет не пригождается, но гораздо хуже, если его не окажется в действительно критический момент. Будь он вооружен, когда его арестовывали, все сложилось бы совсем иначе. Он мог прорваться, уложить дээсника и его сопровождение, как Шульгин чекистов, выиграть несколько решающих минут, уйти на Землю. В другую сторону тогда история имела шанс покатиться. Для него лично и всех причастных тоже…

Но здесь ему, похоже, ничего не угрожало. Режимный Арбат охранялся пуще прежнего, во дворах даже собаки не лаяли, да тогда, кстати, бродячих собак в Москве, пожалуй, совсем не было. Строгости режима плюс практически полное отсутствие продовольственной базы. Ничего мало-мальски съедобного даже для самых непритязательных дворняжек в мусорники не выбрасывалось, люди все съедали подчистую.

Он определил местоположение люка, еще раз огляделся по сторонам. Кажется, в одном из дальних окон приземистого флигеля что-то мигнуло. Может, жилец на темной кухне папироску у форточки прикурил?

Антон попытался поднять крышку. Не тут-то было. Проушины, куда следовало вставлять специальный крючок, а за отсутствием такового и палец годился, при должной крепости оного, сейчас были забиты смерзшимся снегом. И вся круговая щель между крышкой и отбортовкой тоже. Абсолютно ему такая подлянка в голову не могла прийти. Он шепотом выругался, как умел.

«А чего ж ты, аристократ, хочешь? — мелькнула самокритичная мысль. — Канализационным делам тебя не обучали. Да и когда последний раз вообще своими руками что-то делать приходилось?» — наверняка уроки просветления не прошли даром. Только лучше, если б ему не пришлось три года сидеть в хижине-одиночке, читая древние рукописи и накачиваясь синтангом, а послали его на производство, аналог Беломорканала строить или слесарить в цехах военного завода. А теперь выполнение плевой задачки на глазах превращалось в проблему, едва ли разрешимую. Что значит отсутствие практического опыта в реальных делах!

Пистолетом начать лед долбить, побегать по окрестностям в поисках подходящей железки, а то дворника здешнего разыскать, за приличную плату попросить помощи? Или — стволом пригрозить, выдавая себя за сотрудника? Пожалуй, это — проще всего, не имеет значения, поверит он или нет. Когда дело будет сделано — какая разница? Пусть хоть сразу бросается участковому или прикрепленному оперу звонить. Да как его, дворника, сейчас, за полночь, найдешь? В каком из подъездов или флигелей он ютится? Не старое время, когда стукни легонько в ворота, и вот он, с нашим удовольствием за двугривенный загулявшему барину калитку отопрет, и какую закажешь работу, ту немедленно и исполнит.

Проще всего, конечно, к Юрию заявиться, подходящий инструмент у него наверняка найдется, так снова придется что-то изобретать…

Неладно все, неладно. Не зря тревога его с самого начала не оставляла. Дело, пожалуй, не только в неожиданном препятствии, вызванном силами природы. Прошлый раз Шульгин и спрятал закладку, и изъял ее без всяких сложностей, а тут вдруг на тебе!

Получается, день в день он в нужную точку не попал. Хорошо еще, если «недолет»: полежит вещичка, никуда не денется. Пока Шульгин на яхте, он ее «в здешнем качестве» не изымет. А вот если «перелет» — тогда очень плохо. Без прибора возвращаться нельзя — вся конструкция рушится. Есть запасной вариант — проскочить по времени чуть назад, еще раз отобрать гомеостат непосредственно у Юрия и принести его заказчику, но это уже будет не то. Условие было поставлено четко — доставить вещь в нетронутом виде, иначе…

Так, может, и не гомеостат там вообще, нечто совсем другое, подобранное Сашкой в скитаниях между мирами?

«Да думай же, думай, — велел он себе, отступив в совсем уже темную нишу между двумя подъездами, — за сотню лет и не такие задачки решали… Сделаешь, потом сам смеяться станешь над своей растерянностью…»

Действительно, сколь велика роль случайностей в этом, по преимуществу рациональном, мире. То насморк (а другие считают — диарея Наполеона при Ватерлоо), то шальной снаряд по «Цесаревичу» в Желтом море, и последствия — грандиознее, чем многолетняя творческая деятельность правительств, партий, сотен тысяч простых людей.

Видно, судьба, или что там ее заменяет у существ рода форзейлей, решила преподать Антону небольшой урок.

Наступившая ни с того ни с сего однодневная вчерашняя оттепель, тут же сменившаяся еще более крепким морозом, поставила под угрозу существование целой Вселенной. В нынешнем ее варианте.

Вдобавок мелькнул в одном из сотен окон, глядящих во двор, слабый огонек. Кто знает, вдруг бдительный гражданин, а то сотрудник органов, поселенный сюда за специальные заслуги или для обеспечения общего надзора, заметил смутную фигуру, совершающую непонятные действия в непосредственной близости от режимного объекта?

Если даже просто пьяный по двору шатается — и то нечего ему здесь делать, а если не пьяный? За сигнал не упрекнут, а в случае обоснованности как-нибудь да поощрят. Нынче и грамотка почетная дорогого стоит, а если еще денежная премия с талоном на дефицит…

Вот и набрал товарищ нужный телефонный номер.

Антон успел разыскать в углу двора под пожарной лестницей щит с положенным по номенклатуре инвентарем и начал ковырять шилом перочинного ножа замок, чтобы добыть топор или багор. Почти получилось, и тут одновременно вспыхнуло несколько сильных аккумуляторных фонарей, скрестившись на его фигуре, а сквозь длинную арку с включенным дальним светом вкатился черный «Паккард» или плохо отличимый от него навскидку «ЗиС-101».

— Стоять! Руки за голову! Не двигаться! ГУГБ!

В подобной ситуации затевать стрельбу на поражение с решительным результатом мог бы Сашка, мог бы и я, имея при себе достаточный запас патронов и сильную мотивацию. У Антона не было ни того ни другого. Да и походя убивать людей, кем бы они ни были, он так и не успел научиться. Руководствовался другими схемами и методиками. Сражение на Сомме или Брусиловский прорыв организовать с полумиллионом убитых — это пожалуйста, а самому колоть штыком набегающего вражеского пехотинца, даже стрелять в человека из хорошего пистолета с десяти шагов — увольте.

«Наши руки должны быть чисты, как и наши помыслы, непосредственные же исполнители обязаны сами озаботиться своим моральным уровнем. Право выбора между добром и злом есть у каждого». Таким примерно образом он просвещал своих земных друзей и помощников, когда представлялся случай.

Добраться до портсигара во внутреннем кармане куртки он тоже никак не успевал. Если в тебя целятся сразу с нескольких направлений…

Сообразив, что происходит, Антон демонстративно бросил пистолет на землю. И пошел, заложив руки за спину, прямо на яркий свет фар, сквозь и мимо него, к приоткрывшейся задней дверце лимузина.

Ночным зрением он отчетливо, как днем, видел в глубине машины человека лет сорока в коричневом кожаном пальто и надвинутой на глаза фуражке с обычной солдатской звездочкой на околыше васильковой фуражки. Худого, с нездоровыми кругами под глазами. Знакомый типаж.

— Вам так спокойнее? Я стою, стою, что мне еще делать? — Голосом Антон выражал такую степень спокойствия и безмятежности, что любой исполнитель, не лишенный положенных должностью инстинктов, обязан был немедленно напрячься. — А вы кто? Правда ГУГБ, а не бандиты какие-то? Если да — прямо сейчас с товарищем Заковским свяжитесь. Для него я — «нарком». С Лихаревым тоже можно, если он сейчас свободен. Знаете таких? Должны знать. В крайнем случае — напрямую с товарищем Сталиным. Он ждет сейчас у себя на даче моего сообщения. Псевдоним — «англичанин». Имейте в виду — промедление обойдется вам очень дорого, и потеряете вы гораздо больше, чем надеетесь выиграть. А ты сам-то кто?!

Убивать людей просто так Антон не привык, но подавлять эмоционально, если они не «держатели», — входило в число основополагающих профессиональных навыков. Тон, названные имена и резкий переход на «ты» мог сбить с настроя любого функционера, особенно занимающего не слишком высокое место в здешней партийно-феодальной иерархии, но более-менее информированного. Попадись Антону обычный участковый, с ним подобный стиль не сработал бы. Так простые участковые на таких машинах и не ездят.

— Капитан госбезопасности Ермилов…

Чин немалый, и то, что он лично явился «на задержание», кое-что значило.

— Отлично, Ермилов. Четко работаешь. Только вот что я тебе скажу… Нет, ты давай, звони, чтобы недоразумений не было. Людей своих, быстренько, пошли, чтоб ворота закрыли и оружие — наизготовку. Есть серьезные основания…

Антон подумал, а что, если на этой «петле», которую он прожил всю и перебрался в Крым уже после Лондона и предыдущих событий, покушение на «отца народов» произошло вчера-позавчера? Отсюда и такая бдительность… Проверить?

— Помнишь, что недавно именно здесь случилось? — спросил он чекиста. — Вот то-то же. Я по этому делу и работаю.

Игра практически была сыграна. К такому напору капитан не готовился. Но все равно, то, что он со своей гвардией оказался именно здесь и сейчас, настораживало. Снаряд два раза в ту же воронку не падает, и держать засаду на месте уже случившегося неудачного покушения — бессмысленно. Значит, здесь нечто другое.

— Эй, ты, — крикнул Антон ближайшему чекисту. — Пистолетик мой подними и подай. Рукояткой вперед. Можешь на предохранитель поставить.

Опять обратился к Ермилову:

— Да ты выйди из машины, выйди. Или боишься чего?

Форзейль, предлагая гугэбэшнику позвонить куда следует, не блефовал. Он сразу увидел, что машина оснащена редким по тем временам радиотелефоном. В полста килограммов весом и берущим километров на десять максимум, но все же — прогрессивная техника.

Для смягчения настроя Антон вынул из кармана портсигар, сам взял папиросу и протянул капитану.

— Курнем пока. До ответа Заковского никаких резких движений не делаем, ни ты, ни я. Договорились? Или ты до сих пор на Ежова работаешь? Тогда рискуешь ошибиться…

— О чем вы? У меня задание независимое…

— Тогда я могу свой пистолет забрать? Он мне дорог. Тем более — на предохранителе…

Взял оружие из рук сотрудника, небрежно сунул в карман, но предохранитель по пути снова сдернул. Мало ли как повернется… Убирая портсигар под поясной ремень, тоже перевел его в ждущий режим. В случае чего — только кнопку нажать, тычком большого пальца.

И тут же вдруг почувствовал, что издалека, пока еще издалека, потянуло тем же запахом, ментальным, но не физическим, предвещавшим появление монстров или теперь уже чего-нибудь похуже.

А не от пассажиров ли черного автомобиля, их мелькающих по двору теней?

Время не ждет!

— Еще, капитан, слушай сюда! — со всей доступной ему степенью резкости и убедительности почти выкрикнул Антон. — Связь связью, но свою операцию я тебе сорвать не позволю… Водитель, быстро, давай сюда монтировку. Я сказал — быстро!

Дисциплинированный сотрудник вопросительно глянул на начальника. Тот кивнул и одновременно жестом приказал остальным людям подтянуться поближе.

Антон поддел удобным инструментом крышку, почти отбросил ее в сторону, скользнул по ржавым шершавым скобам вниз, нащупал ту самую щель, отковырнул не успевшую в тепле окаменеть или смерзнуться грязь. Наткнулся пальцами на банку, на зубцы неаккуратно взрезанной крышки. Значит — оно!

Сунул добычу во внутренний карман. Проверять, что там внутри, гомеостат или нечто другое, записные книжки чьи-то, а то и бриллианты испанской короны, не было ни времени, ни желания. Условие четкое: принести, не вскрывая. «Не мое дело. Воронцов за Книгой в сорок первый ходил, я за банкой — в тридцать восьмой. Параллелизм, однако. Или — тенденция…»

Воняло внутри колодца мерзостно. Особенно противно потому, что наверху был сухой мороз. На таком контрасте теплые липкие миазмы, казалось, обжимают лицо, как резина противогазной маски, в которую на марш-броске пару раз стошнило. Скорее бы наверх, и сразу блок-универсалом остановить время, секунд на десять, чтобы рвануть проходными дворами через Сивцев Вражек, в следующий дворовый лабиринт, а там, переведя дух, раствориться.

За естественной вонью как-то потерялась ментальная.

Он положил руку на кромку люка и собрался вымахнуть наружу, но чуть-чуть не успел. Высунув голову, вместе со вкусом свежего воздуха ощутил ставший невыносимым фон злобных, нечеловеческих эмоций и намерений, успел заметить громадную черную кляксу над головой и смутное движение в глубине подворотни. Первая мысль — снова монстры «а натюрель». Самому начать стрелять, тем самым предупредить и дать целеуказание чекистам, или бежать, не думая о посторонних?

На месте автомобиля вдруг вспухло большое, переливающееся, как мыльный пузырь, яйцо. Полностью скрывшее в себе длинную машину. Видимые даже простым глазом звуко-световые волны прокатились по двору, сметая все на своем пути.

Антон присел в колодце, поднял над головой руку с портсигаром и ответил. Предельные возможности аггрианских блок-универсалов он знал, но не до конца был уверен, вручила ли ему Ирина прибор, действительно полностью заряженный и послушный. Сможет ли он в его руках отразить именно этот тип поражающего средства?

По счастью — сработало. Плазменно-ментальная вспышка погасла, наткнувшись на стенку вырожденного хронополя. Того самого, что создавало зону «растянутого настоящего».

Желанные десять секунд теперь у Антона были. Чтобы сбежать. Но бежать не хотелось. Хотелось сражаться, заставить бежать врага. Естественный порыв человека, слишком долго терпевшего унижение беспомощности.

Помня уроки Ирины, он переключил блок-универсал на следующий режим. Атомный гриб мы в центре Москвы вздымать не будем, а вот мини-нейтронную бомбу вы, ненужные соперники, получите. Живых людей во дворе наверняка не осталось, граждане за метровыми каменными стенами не пострадают, прочая же протоплазма, вообразившая себя мыслящей, наверняка превратится в нейтральный материал вроде свинцовой пыли.

Еще раз высунулся и выстрелил, если это можно так назвать.

Вокруг все окрасилось приятным (в другой ситуации) сиреневым сиянием. Утром дворникам будет работа, мельком подумал он, и тут к нему из самого центра вспышки метнулось нечто непредставимое.

Не гориллоподобные монстры, не их маленькие хозяева-элои, а именно что персонажи легенд о «прошлых временах», как у Саймака. Тоже, наверное, что-то такое знал сэр Клиффорд. «Нечистая сила», по-нашему. Мелкая, но на вид и по психофону невероятно злобная. Что-то такое, чего не стал детализировать в «Вие» Гоголь.

Был у Антона в запасе еще один шанс. Тем же блок-универсалом он нанес по врагу мощный гравиудар. Которым аггры едва не расплющили танк «Леопард» на Валгалле, вместе с экипажем… Не то, конечно, что стационарные гравипушки на тяжелых бронеходах, но метров на двадцать силы должно было хватить, чтобы слона раскатать в тонкий блин.

Получилось. Момент он выиграл. Непосредственные враги исчезли, сметенные и размазанные по стенам, вот только проход, откуда они сыпались, оставался открытым. Очень может быть, что машина капитана госбезопасности, испарившись, создала некий вакуум-терминал от соседей — сюда. И сам чекист был макетом, к беде дуггуров — слишком убедительным. С лишней степенью свободы. Немного дольше, чем нужно, исполнял предписанную ему функцию.

Если б сразу все на него кинулись, приобретя подлинное обличье, Антон бы не устоял, пожалуй.

Форзейль рывком надвинул на горловину тяжелую, пронзительно холодную крышку и спрыгнул вниз, в громко хлюпнувшее густое месиво. Мельком вспомнились рассказы Гиляровского о странствованиях по подземной Москве. В следующее мгновение внутри двора с грохотом лопнул еще один разрыв, и внутренность колодца через узкую щель осветилось оранжевым пламенем с яркостью близко ударившей молнии.

Чтобы это могло такое быть? Короткое замыкание между несовместимыми полями?

Он пощупал внутренний карман. Банка на месте. Еще не все потеряно… Сохранить бы голову, и дело можно считать сделанным.

Постепенно привыкая дышать тем, что для дыхания, за счет избытка сероводорода и аммиака, изначально не предназначалось, он пробежал метров пятнадцать по тоннелю коллектора и остановился. Уйти можно хоть сейчас, но хотелось на прощание учинить противнику «внезапную конфузию», как Суворов выражался, чтоб основательно отбить желание впредь помериться силами. Вдруг опять полезут? Хорошо бы…

Зря он беспокоился — полезли. Именно потому, решил он, что просчитали все его действия, кроме истинных. Возможно, считая его местным жителем, перекрыли своими полями все пути отхода из колодца.

Использованное им оружие, для нынешней Земли не совсем характерное, врагов, видимо, не напугало и даже не озадачило. На уровне интеллекта и степеней свободы исполнителей не смогло отменить приоритета основного задания.

Вполне нормально, если задуматься. У нас тоже дисциплинированные и стойкие солдаты не откажутся от выполнения боевой задачи оттого, что у неприятеля вдруг появился ранее неизвестный тип танка или если атакующие цепи вместо винтовочного огня наткнулись вдруг на пулеметный.

Легкое замешательство и перестроение порядков допустимо, паника же и бегство с поля боя грозит трибуналом или децимацией[27]. Не говоря уже о понятиях воинской чести и верности присяге.

Тем более если живые хозяева погибли от его ударов, а эти — обычные роботы, продолжающие выполнять программу.

Существа размерами от крупной кошки до камчатского краба целой толпой, а то и потоком хлынули в сноровисто раскупоренный ими люк и помчались к Антону с намерениями вполне очевидными. С равной скоростью и ловкостью они перемещались по полуметровому слою грязной жижи, изогнутым стенам и потолку тоннеля.

Да, с одним пистолетом он бы крепко пролетел. Новиков с Сашкой тот раз, укрепившись на высоком трапе, еле-еле отстрелялись от пауков из двух автоматических карабинов. А здесь… Пистолет и есть пистолет. Пускай «Хай» и еще раз «Хай пауэр». Пальнул тринадцать раз, а дальше? Их — десятки, если не сотни. Накатились бы, сожрали или, спеленав, уволокли в свои застенки. Куда там прежней тюрьме! Ох и спасибо Ирине, ох и спасибо!

Слава богу, памяти и реакции Антону хватило, чтобы в очередной раз правильно нажать три кнопки блок-универсала.

Все ядовитые, горючие и негорючие газы, прочая органика, заполнявшая трубу, импульсом гигантского напряжения обратились в низкотемпературную плазму, которой оказалось достаточно, чтобы с жутким гулом продуть канализацию едва ли не на всем ее протяжении. Одновременно превратив кирпичную облицовку в доисторический обсидиан. Но перед Антоном в момент выстрела возник непроницаемый для всего этого буйства энергии щит. Как же иначе?!

Его даже не шатнуло отдачей. А чугунные крышки сотен люков взметнулись в метельное небо. Какие до Новодевичьего кладбища долетели, какие — до Воробьевых гор и Курского вокзала.

Перед тем как вернуться на веранду к Ирине, Антон присел на выступ стены, не обращая внимания на вспененное дерьмо, только здесь, под прикрытием энергетического щита, и сохранившееся. Зато острый запах озона перекрывал недавнюю вонь. Будто весенняя гроза пронеслась над холерным бараком.

Чисто по-русски закурил, сам не понимая, зачем именно здесь. Нельзя, что ли, подождать до выхода в более подходящее пространство? А вот, поди ж ты…

Он несколько раз затянулся крепковатым, на его вкус, табачным дымом, настороженно поводя глазами по сторонам, понимая при этом, что в ближайшие, да и последующие минуты опасаться нечего.

Посмотрел на догоревшую до середины папиросу.

«Еще три затяжки, и можно уходить…»

Глава седьмая

…Басманов появился последним и привел с собой отличившегося в московских боях бывшего поручика Ненадо, получившего наконец вместе с очередным Георгиевским крестом столь долго чаемый им чин капитана, да еще одного штабс-капитана первого призыва, Давыдова, тоже героя всевозможных сражений. Глотнувшего немецкого хлора в боях под Сморгонью в пятнадцатом, да так и воевавшего, где придется, от двадцатого до две тысячи пятого. Куда пошлют. Заработавшего за девяносто календарных лет три звездочки на погоны сверх первой, исходной, от царя-батюшки, штук шесть разных орденов и массу впечатлений. Это он, кстати, намного раньше других сообразил, что его наниматели, Шульгин и Новиков, намечают учинить кампанию всемирного масштаба, обладая невозможным по тому времени оружием и амбициями, охватывающими тогдашний мир от Трансвааля до Петрограда.

Умный человек, слишком умный, чтобы сделать нормальную карьеру. Зато никак этим не расстроенный, радующийся самой возможности наблюдать необыкновенное и жить внутри его. До сих пор надеющийся, вместе с закадычным дружком Эльснером, попасть в ту самую Южную Африку, куда их вербовал Шульгин в голодном и страшном Стамбуле двадцатого года. К чинам и званиям он относился, как рекомендовала известная армейская поговорка: «Чем чище погон, тем спокойнее совесть», и довольствовался необременительной в мирное время должностью помначштаба батальона по разведке. Войсковой, естественно, никак не агентурной. Вот Басманов и взял его с собой, решив, что предстоящее задание как раз по профилю штабс-капитану.

К моменту их прибытия Ирина, Берестин и Левашов уже переоделись в подходящую для намеченных действий форму одежды. Олег щелкал клавишами ноутбука, вычисляя параметры настройки СПВ. Алексей, несмотря на то что все, казалось, давно забылось, испытывал своеобразный эмоциональный подъем. Новиков где-то очень далеко, зато сам он рядом с некогда любимой женщиной. После пресловутой поездки в Ленинград, где он испытывал муки Тантала от близости и одновременно недоступности Ирины, ни разу больше они не оказывались настолько наедине. В возвышенном, разумеется, смысле.

Он с полузабытой печалью ловил запах ее духов, гнал и не мог прогнать мыслей о том, что был ведь, был и упущен шанс. Пусть не в Ленинграде, в Москве, когда она пришла вытаскивать его из самого первого провала в безвременье. Совсем немного больше настойчивости и агрессивности, и она бы сдалась, почти наверняка.

И тогда его жизнь, и ее, и вся мировая история ничего общего не имели бы с тем, что есть в наличии. Лучше, хуже — «не играет рояли».

Отвлекая себя, он объяснял Ирине, что исходя из доложенного Антоном опыта предыдущих боестолкновений Шульгина с дуггурами лучше всего основную ставку сделать на крупнокалиберные помповые гладкостволки, с патронами, снаряженными картечью и разрывными пулями. В отличие от трехлинеек, достанет как следует. Для огневой поддержки подойдут «АКМСы» с подствольниками. Само собой, пистолеты, сорок пятого калибра непременно, ручные гранаты тоже не помешают, мгновенного ударного действия. Взрыватели с замедлителем не годятся: противник, по имеющимся разведданным, отличается нечеловеческой подвижностью.

— Как некая порода пауков, якобы способная отскочить даже от револьверной пули, выпущенной с пяти шагов…

— Ерунда, — бросил через плечо Левашов, — быть не может…

— Сам читал у Акимушкина, в книжке «Первопоселенцы суши»…

Готовый завязаться научный спор был прерван появлением Басманова и офицеров. Несмотря на слова Ирины, они были экипированы по полной. Одеты в зимние городские камуфляжи, вооружены на полдня хорошего боя. Капитан Ненадо, кроме пулемета «ПК» и двух коробок лент, притащил три плазменных огнемета «Шмель», очень ему понравившихся по прошлым делам. Мало ли, как бой сложится…

— Перестарались, господа, — прокомментировал их снаряжение Берестин. — Мы ж всерьез пока воевать не собираемся. Выйдем, посмотрим, что Антон делает. Если враг объявится — шквальный отсечный огонь — и сматываемся, убедившись, что прикрываемый объект отступил, выполнив задачу. Это главное. Если он не вернется, тогда и нам почти незачем… Господин Левашов будет держать окошко в непосредственной близости…

— Предпочитаю рассчитывать на худший вариант, — буркнул капитан, не желая вступать в спор с генералом. Аккуратно опустил на пол свой арсенал.

Левашов, выставив только ему одному понятные показания и символы на шкалах пульта СПВ, разогнул спину, облокотился на перила веранды, закурил.

— Нет, господа. Не будем мы изображать из себя спецназ ГРУ во дворце Хафизуллы Амина. Вообще нечего нам там делать…

— Это как? — возмущенно вскинулась Ирина, и Берестин изобразил на лице удивление.

— Элементарно. Ты, Ира, сказала, что цель операции — отработка назад от истока недовоплощенной ветки. Не хуже меня знаешь, при каких условиях это возможно. Зачем Андрей сейчас Сашку перевоспитывает? И мы, значит, ломанемся «шумною толпой» в эти пока еще картонные декорации? А они вдруг возьмут и превратятся в гранитные… Помогут нам тогда гранатометы и пулеметы! Точнее, помочь-то помогут, только радости это нам не принесет…

— Так что же мы тогда?..

— К чему и подвожу. Не люблю я таких вещей, а сейчас придется. Окно куда нужно я открою. Только мы остаемся здесь. В ложе бенуара… Игнат Борисович, — обратился он к Ненадо, — можешь прямо сюда хоть спарку «КПВ» ставить. Придется — стреляй в свое удовольствие по всему, что на людей не похоже. И вы тоже, камрады. Отработаем упражнение: «Стрельба по фарфоровым тарелкам на траншейном стенде».

— Не совсем понимаю, Олег, — морща лоб, сказала Ирина. — Смысл в чем и какая разница?

Левашов, как молодой гимнаст, подпрыгнул с поворотом на сто восемьдесят градусов, уселся на перила, свесив ноги над головокружительной высоты обрывом. Ирина непроизвольно ахнула.

— Могем пока кое-что, могем, — довольно хохотнул Олег. — Коньячку принесешь, объясню…

Пока она ходила, капитан спросил недоверчиво:

— Правда пулемет поставим? А где взять?

— Сейчас будет, — успокоил его Берестин, знавший, что Левашов, при всех особенностях своего характера, зря никогда не болтает. Шутит временами непонятно, но рано или поздно шутки его приобретают вполне определенный смысл.

Ирина вернулась с подносом, на котором стояла темная бутылка очень старого коньяка с рукописной этикеткой и подходящие рюмки. Лимон, сыр и холодный язык с горчицей, как заведено.

— За успех очередного безнадежного предприятия! — провозгласил Олег, выпил и швырнул рюмку в пропасть.

— Суть и смысл вот в чем, — начал он объяснять с быстро наступившим душевным подъемом. Сидеть мы будем здесь, наблюдать за действиями Антона через одностороннее окно. На тот мир это никоим образом не повлияет. Не должно, в пределах доступной мне информации. Если вдруг что случится, прикрывать огнем его будем тоже отсюда. Приоткрыв «амбразуру». Процесс, как вы понимаете, будет осуществляться опять же здесь…

Он откровенно веселился, растолковывая друзьям вроде бы очевидные вещи.

— …В нормальной, никого не волнующей реальности. Туда полетят только пули. Индивидуальности не имеющие. Килограмм-другой инертного металла влияния на мировую ткань оказать не может. Как регулярно выпадающие на Землю метеориты. Это понятно?

— Металл не может, — согласился Берестин. — А последствия его взаимодействия с обитателями того мира? — Когда требовалось, он тоже умел изъясняться изящно.

— Есть мнение, что цели, по которым мы собираемся стрелять, к тому миру особого отношения тоже не имеют. Последствия должны проявиться совсем в другом месте. Главное, в Москве-38 ничего связанного с мировой стабильностью не испортить. Ву компрене?

— Же компран бьен, но не все. А если не мы, а Антон или дуггуры что-нибудь испортят?

— Вот это — не ко мне. Испытываю сильное подозрение, что они, со своей стороны, какой-никакой теорией тоже располагают. И подстраховываются, чтобы не влипнуть…

— А ты уверен, что им не нужно, как раз поперек нашего мнения, именно эту реальность зафиксировать, чтобы использовать ее в собственных целях? — спросила Ирина.

— Конечно, нет. О них я знаю много меньше тебя, все ваши с Андреем и Антоном пересказы друг другу — классический испорченный телефон. Поэтому вперед, а там видно будет.

Офицеры дружно кивнули, их диспозиция устраивала. Рассчитывать отдаленные последствия они не были приучены. Какие могут быть последствия, когда выскакиваешь с «наганом» или винтовкой на бруствер и единственная цель — добежать до первой линии вражеских окопов. Штыковой, рукопашный бой, и кто выживет, тогда начнет соображать, атаковать ли следующую позицию или закрепляться на достигнутой.

— Значит, начинаем. Господа капитаны, вытащите заказанную вами штуку и приведите ее в боевое положение.

Левашов, не сбивая главных настроек, открыл проход в ближайший крымский арсенал, где имелись не только пулеметы разных типов, но и «Васильки», «Пламя»[28], другие интересные изделия.

Несмотря на богатый выбор, Ненадо с Давыдовым решили, что рассеивать внимание не следует. Спаренного КПВ на турели, способного поражать бронированные цели на километр и больше, вполне достаточно. Вдвоем они с ним управятся, а о высоких материях пусть начальство думает.

Офицеры установили пулемет напротив места раскрытия межпространственного окна, начали продергивать тяжелые ленты в приемники, крутить маховики горизонтальной и вертикальной наводки.

Олег, тоже занимаясь своим делом, краем сознания решил, что и сейчас прав. Если вмешивается интуиция, то инерция жизненных обстоятельств минимальна. Мы отсекаем этот бесконечный ряд существенных факторов, окружающих нас, убедительных, но неплодотворных. Учитывая их, мы принимаем на себя страшную силу трения рассудка о почву общепринятых мнений и знаний. Давим на газ, при этом не снимая ноги с прижатой до пола педали тормоза.

«Знаешь, папа, а мама лучший водитель, чем ты! — говорит сын.

— …?

— Ты говорил, что на ручнике ездить нельзя, а мама двадцать километров проехала…»

— …Ну ни хера себе, — ошеломленно пробормотал не обученный деликатности капитан Ненадо, увидев, как после взрыва автомобиля, не оставившего после себя, кстати, даже закопченного пятна на асфальте двора, на то же место плавно опустилось, а скорее — образовалось ниоткуда нечто вроде пульсирующей медузы огромного диаметра. Метров пять минимум. И четыре в высоту.

Двухуровневый венец студнеобразных, переливающихся и неприятно целенаправленных, ищущих щупалец у этого наблюдался вполне отчетливо. Зависнув в метре над поверхностью, штука тремя судорожными схватками выбросила из-под мантии десант. Чертову уйму отвратительных на вид, но все же совместимых с земной эволюцией существ. И все они ринулись к люку, в который скрылся Антон.

— Огонь! — во всю мощь генеральского баса рявкнул Берестин, и тут же по собственному командирскому рефлексу его продублировал Басманов.

Чем хороши были в Гражданскую чисто офицерские Добровольческие полки, что их личному составу, получившему приказ, в ходе боя ничего не нужно было объяснять и уточнять.

Сам Алексей, и Басманов тоже, ударили из «Шмелей» по краю колодца. Попасть — нечего делать. В упор практически. А температура в точке попадания в долю секунд подскочила до нескольких тысяч градусов. Ударная волна наружу и почти тут же обратная волна всей земной атмосферы извне, хлынувшей в образовавшийся вакуум, добавили поражающих факторов. Будь те существа сделаны даже из кремнийуглерода подходящей толщины, деваться им было некуда. Кроме тех, что все-таки успели проскочить в люк.

А по «медузе» хлестал уничтожающим потоком бронебойно-зажигательных пуль капитан Ненадо, не собиравшийся отпускать гашетку до самого конца. Медузы, стволов или патронов.

Из чего она состояла, на какие характеристики внешнего воздействия была рассчитана — пока что спросить не у кого. Выглядела, пожалуй, живым существом. Но двухсот с лишним тяжеленных пуль, пробивающих броню легкого танка, выпущенных за десять секунд практически в упор и в одну точку — кому хочешь хватит. Если оно не прикрыто защитным полем иных порядков. А для высадки десанта хоть какое поле снимать или приоткрывать приходится.

Лохмотья от «медузы» полетели, и радужные лучи кругами, как от брошенного в залитую бензином болотную ряску камня. И уж в самом конце бабахнуло! Очень правильно сообразил Левашов, решив работать из-за «окна».

Берестин, когда снаружи воцарилась мертвая тишина, несколько, впрочем, нервно, напел куплет из рассказа Джека Лондона:

…Как аргонавты в старину,

Покинув отчий дом,

Поплыли мы, тирям-пам-пам,

За Золотым руном…

— Это они, что ли? — с пренебрежением спросил Басманов, который, по душевной склонности, прочел до четырнадцатого и после двадцатого года очень много всяких книг. А в долгом историческом промежутке — как случалось. Все больше газеты да боевые приказы. Однажды, задержавшись по ранению в безымянной деревушке, пролистал от корки до корки затрепанный настольный календарь на тысяча восемьсот девяностый год, одолженный у приходского священника.

— Кто же еще? Зачем, как не за Руном, они к нам двинулись? Дом покинув? Безусловно. А Тирям-пам-пам мы изобразили только что. Я прямо и не знаю, господа офицеры, куда вам еще ордена вешать! Как это сформулировать? «За беспримерный героизм и мастерство, проявленное при ликвидации вражеской медузы…»?

— Ну, вы и скажете, господин генерал-лейтенант, — засмущался Ненадо, а Давыдов, наоборот, с хитрой усмешкой вставил:

— А также за непреклонный материализм, не позволивший убояться нечистой силы, награждаются медалью имени Хомы Брута… С мечами и бантом!

— Язык, вроде вашего, никого до добра не доводил, — зная, о чем говорит, ответил Берестин. — Помолчали бы и к высадке приготовились. Надо ведь узнать, что там с господином Антоном… Худших нарушений реальности, чем мы уже учинили, ждать не приходится.

— Это я сейчас. — Давыдов подхватил автомат, на правое плечо стволом вниз повесил пятизарядный дробомет Браунинга двенадцатого калибра. Если придется, сможет стрелять пулями, гранатами и волчьей картечью. — Откройте окошко и присматривайте, а я мигом… Что теперь эти аргонавты надумают делать? Если вторая медуза появится, ты, Игнат, сади ей под купол, там она помягче будет. И в меня не попади, не люблю…

— Я с вами, — сказал Берестин, тоже беря помповое ружье специального образца, в просторечии именуемое «окопная метла». — Один осматривает территорию, другой прикрывает. Дистанция десять метров, мой сектор левый, ваш правый.

— Тогда и я пойду, — заявил Басманов.

— Останетесь, — отрезал Алексей. — Вторым номером при пулемете и в качестве резерва. Вместе с Ириной Владимировной. Случись что, кому-то придется очередные решения принимать? Ты, Олег, продвинь окошко через подворотню и выгляни, что на Арбате делается. Если все тихо, сразу назад. А мы в люк заглянем, на земле посмотрим, вдруг что интересное осталось…

— Не вижу смысла, — возразила Ирина, — отсюда тоже все можно увидеть. Стрельнет кто-то из окна, и что тогда? А вдруг там радиация?

— Радиации нет, — подал голос Левашов, — я уже проверил. А если разведку провести решаемся, выходить так и так придется. Окном маневрировать не получится…

— На Валгалле же получалось, — удивился Берестин.

— То на Валгалле. Там я базовой установкой работал, со всем обеспечением. Здесь же так, приставка легонькая. Основная из Москвы с нами канал держит. Туда возвращаться, перенастраивать — свеч не стоит. Мы вас с места прикроем, а вы — одна нога здесь, другая там, и обратно…

Алексей, держа ружье прикладом у бедра, скользнул в окно, за ним, поводя автоматом с взведенным подствольником, спрыгнул Давыдов.

— Ты — к воротам, — указал на подворотню Берестин. В боевой обстановке он сразу перешел на «ты». — По безоружным людям без крайней нужды не стрелять. Калитку приоткрой, осмотрись, и сразу назад. Я до люка…

Что удивило Алексея, никаких особых запахов во дворе он не ощутил. О ментальной вони понятия не имел, но и обычной, считай, не было. А ведь здесь только что целиком сгорел большой автомобиль с людьми, испепелилась «медуза» и не меньше десятка прочих существ или механизмов…

Вторая несообразность — целые оконные стекла. Ударной волны в замкнутом пространстве хватило бы вырвать рамы из проемов, вышибить двери. А тут все целехонько. И тишина! В нормальных обстоятельствах мы имели бы классическую картину массовой паники. Крики женщин, ругань мужчин, свистки постовых и дворников этого и окрестных домов, бессмысленная беготня и все такое прочее.

Непонятно и слегка пугающе.

Давыдов от ворот жестом показал, что «за бортом» все спокойно.

Лучше всего было бы сейчас вернуться, и пусть Левашов с Ириной разбираются. Похоже, что время здесь уже остановилось. Может быть, Антон успел вернуться, предъявил Сашке требуемый предмет, и они там сделали, что собирались? Совершенно не подозревая о вылазке друзей. Как бы не застрять тут навеки…

Алексей подавил инстинктивное побуждение бежать сломя голову к спасительному выходу. Такое с ним уже было, когда у газетного киоска на Комсомольской площади он увидел под заголовком «Известий» дату — «6 июля 1966 года, среда».

Обошлось тогда, даст бог, обойдется и сейчас. Если что и случилось, так уже! Несколько минут ничего не изменят, а вот заглянуть в колодец, убедиться, что Антон ушел, — стоит. Вдруг лежит там, раненый или контуженный?

— Постой здесь, — приказал он подошедшему Давыдову, — крути головой на триста шестьдесят градусов. Я мигом…

— Что-то здесь не так, — тихо ответил штабс-капитан. — На душе сумно…

— Я сейчас, — повторил Берестин.

Очутившись на дне коллектора, осмотрелся. Полыхнуло здорово. Даже камень местами подплавился, но жара не ощущалось. Потрогал рукой — стены холодные.

Он пожалел, что нет с собой хорошего фонаря, только совсем крошечный, в зажигалке. Однако метров на пять светит.

Берестин прошел несколько шагов, увидел впереди огонек папиросы и уловил запах табачного дыма. Первый нормальный запах. До половины выбрал спуск, потом спросил:

— Антон, ты, что ли?

— Я, кто ж еще? А ты откуда взялся? — Форзейль шагнул навстречу.

— За тобой присмотреть вышел. Чтоб не обидел кто…

— Зря это вы…

— Как сказать. Там наверху такая пакость по твою душу прилетела! Если б мы ее не покромсали, не знаю, где б ты сейчас был…

— Что за пакость?

Алексей тоже закурил, заметил, что пальцы чуть подрагивают. Наверное, просто от напряжения. Скобы колодца частью погнуло, частью просто вывернуло из стены, так что спускаться было не слишком легко. Коротко сообщил, что именно они видели и как уничтожили.

— Медуза? Интересно… Я ничего такого не разглядел. Просто черное пятно, и из него посыпались… твари.

— Может, дело в том, что мы через «окно» смотрели? Из другого времени и под другим углом?

— Все может быть. Но с этим ладно, тут проблемка посущественнее… Я — уйти не могу!

— То есть? Отсюда? — сразу не понял Берестин. — И что тебя держит? Чувство долга? Или ждешь кого?

— Шутник. Переместиться не могу, астрально. Ни в Замок, ни на «Призрак». Вообще никуда. Когда ты появился, я третью попытку сделал, эффекта ноль.

Алексея снова щекотнуло страхом. О чем-то подобном он ведь сам думал только что. Как у них с Ириной тогда получилось — сбой по фазе от чисто механического и не слишком сильного воздействия. А здесь-то воздействие было — будь здоров!

— Может, своды экранируют? — предположил он. — Вишь, как блестит? Молекулярная перестройка после взрыва. Ты сам как вообще уцелел? В стволе стреляющей пушки, считай, побывал…

— Защитное поле. Ну давай, двинулись, разбираться после будем. Ты с Левашовым пришел, по СПВ? Ирина вызвала? Эх, мать его, не нравятся мне такие хохмочки с яйцами!

Помогая друг другу, вылезли наверх. Здесь ничего не изменилось, да и не могло, наверное, измениться. Сколько там времени «прошло», пока Берестин с Антоном разговаривал, если оно все равно стоит?

Давыдов бдительно нес караульную службу, мерным шагом кружа вокруг люка. Доложил, с прежними интонациями, что на вверенном ему объекте за время отсутствия командира происшествий не случилось.

— Тогда — отходим. Порядок движения — я, Антон, Давыдов. Бдительности не терять…

Двадцать метров до места фиксации «окна» прошли демонстративно ровным шагом, причем штаб-капитан — спиной вперед, прямым и боковым зрением обшаривая пространство двора, выходы из подворотни и подъездов.

То, что Левашов до сих пор не открыл проход, несколько нервировало. А вдруг…

Но в последний момент спасительная сиреневая рамка возникла там, где ей и полагалось, на фоне закопченной кирпичной стены. За ней — синее южное небо и фигуры друзей.

— Вперед, и быстро! — непривычно резко скомандовал Левашов.

Перешагнуть через порог на ту сторону — секундное дело, и подозрительного вокруг ничего, однако диафрагма окна схлопнулось так стремительно, что едва не срезала ствол давыдовского ружья.

— Опасно работаете, господин инженер, — хохотнул тот. — Предупреждать же надо…

— Случилось что? — спросил Берестин, больше для порядка. Главное, вернуться удалось, без потерь и даже с прибавлением. Остальное не столь уж важно. Крым, море, вилла, установка, пулемет, люди — все на месте. Никаких изменений. Правда, вид у Левашова и Ирины уж очень встревоженный.

— Более чем, — ответил Олег, вытирая рукавом вспотевший лоб. Явно не от солнечных лучей намокший, на веранде не жарко, и ветерок с моря тянет прохладный. Походил он сейчас на водителя, чудом избежавшего лобового столкновения. — Энтропия, волна энтропии, нуль-время и вырождение материи. Только вы вышли, и началось… Причем скачкообразно. Особенно когда ты в люк полез. Думал, все! Накроет, там вы и остались…

Ирина выглядела несколько бодрее, но у нее и квалификация, и генотип другие. С малых лет к подобным коллизиям готовилась. Берестин, словно это было только вчера, помнил ее появление на пороге мастерской через три месяца после того, как их разнесло во времени и он отчаялся когда-нибудь вновь увидеть эту странную девушку. Свою сумасшедшую радость и ее удивительную выдержку, особенно удивительную, если учесть, что отправлялась она искать Алексея при шансе на удачу меньше пятидесяти процентов. Рискуя навек исчезнуть в дебрях времен или вообще аннигилировать при помощи того же Левашова, кстати. Как все удивительно повторяется…

Она, будто вспомнив, что, кроме всего прочего, является женщиной и хозяйкой, всплеснула руками.

— Ребята, да вы на себя-то посмотрите! — Это относилось к Антону и Берестину. Те посмотрели, и остальные посмотрели на них. Да, тот еще вид. У форзейля сапоги по колено в жидком, извиняюсь, дерьме, полупальто измазано грязью, ржавчиной и чем-то вроде сажи, лицо и руки тоже чистотой не блещут. Алексей выглядел немногим лучше, только что ботинки чистые.

— Бегом в гараж, — показала она рукой на лестницу в дальнем углу веранды, — побросайте эту гадость в контейнер, потом под душ, он там рядом, халаты накиньте, одежду после подберем. А я насчет перекусить соображу. Одиннадцать часов уже. Длинноватое у нас утро, и без завтрака…

— Если к вам пришли гости, а у вас ничего нет… — мрачно процитировал Берестин. Ему стало стыдно за вид, в котором он предстал перед женщиной своей мечты. Хотя чего стыдиться, война есть война, она видела, куда он ходил и что делал. И все же…

— Всего одиннадцать, — дернул щекой Антон, — а мне показалось, сутки прошли. Ну да, я к Андрею около семи заглянул. Прости, Ира, мы быстро…

Минут через пятнадцать они вернулись, чистые, побрившиеся, пахнущие хорошим одеколоном. Наряженные, будто римские патриции, в махровые халаты до щиколоток, и в сандалиях.

Левашов и офицеры их ждали, причем аккуратист Ненадо, кое-что из слов хозяйки принявший на свой счет, успел сгрести с веранды россыпи пулеметных гильз и протереть бархоткой и без того чистые ботинки.

— Давайте, господа. — Алексей, ощущая прилив бодрости, указал на ротанговый стол, где так и стояла принесенная Ириной перед вылазкой литровая коньячная бутылка.

Расселись по креслам.

Олег, в отсутствие настоящего хозяина, взял на себя его функции. По праву. Разлил драгоценный напиток, подержал перед глазами рюмку.

— Какие могут быть тосты? — спросил словно сам у себя. — Даст бог, и эта не последняя…

Физический смысл происходящего не понимал только бравый капитан, он лишь интуитивно чувствовал, что миновавшая опасность была действительно очень серьезна. Так что за беда? Обошлось, и ладно. Начальства вокруг много, им и думать. Вот рюмочка маловата, это куда важнее. Во время французской экспедиции шестнадцатого года благодарное население быстро привыкло, что русские солдаты и выдержанный коньяк предпочитают употреблять винными фужерами, за отсутствием нормальных стаканов.

Поняв смысл его взгляда, Берестин махнул рукой, не стесняйся, мол, действуй, заслужил.

— Так что у нас с энтропией? — спросил он у Левашова, раскурив сигару из оставленной Новиковым коробки. Совсем другое удовольствие, чем в канализационном тоннеле. Солнышко, птички поют, пейзаж вокруг восхитительный, тепло от желудка побежало по организму. Благодать…

— Пойдемте, я покажу кое-какие документы, — пригласил Олег его и Антона, вставая. — Извините, господа, мы ненадолго вас оставим. — Штатские привычки Олега были неистребимы. Чего бы один из магистров ордена стал извиняться перед младшими офицерами?

Они поднялись на второй этаж, в гостиную перед кабинетом Новикова.

— Ну? — повторил Берестин, — такая тайна, что парням слышать нельзя?

— Не нельзя, а незачем. Не вводи во искушение малых сих. Поймут меньше половины, зато какой простор для превратных толкований. Пока что они не узнали ничего, выходящего за пределы имеющегося опыта, ну и достаточно.

— Басманов, между прочим, имеет допуск, — заметил Берестин.

— Потребуется — проинформируем. Ничего, им втроем, да с Ириной, скучно не будет. У них своя компания, у нас своя…

— Давай к сути, — предложил Антон. Ему соображения корпоративной этики были неинтересны.

— Суть проста до чрезвычайности. И по идее это ты бы должен отвечать на мои вопросы, а не я на твои. Время здесь, то есть там, — он указал большим пальцем через плечо, в сторону веранды с установкой, — тридцать восьмой. Никто из нас, кроме Шульгина, в нем не был. Но допустим. Ты дело, за которым ходил, сделал?

— Что заказали, то и принес.

Завернутая уже в гараже Новикова в кусок чистой ветоши и обмотанная для верности изолентой закладка Шульгина покоилась в кармане халата.

— Это хорошо. А что можешь сказать по обстановке в целом? Как лично ты ее воспринимаешь на текущий момент?

— Не хотел бы никого огорчать, но — хреново. Самое главное, я не сумел переместиться из тоннеля в намеченное место. А должен был. На этом и строился расчет. Из Лондона сюда, потом обратно, оттуда в Москву и сразу на «Призрак». Быстрее, чем враг успеет опомниться, даже если он держит реальность под контролем. Так на «Призрак» меня — не пустило. Элементарным образом. Словно в резину головой ткнулся. Я туда — меня обратно. С Замком, обеспечивающим операцию, я тоже связаться не смог. Ничего сверх этого добавить не имею. Вывод — дуггуры начали контригру. Москва у них под колпаком, и им потребовалось не более пятнадцати минут, чтобы бросить «группу быстрого реагирования» в точку моей высадки. Завидная оперативность. Враг сильнее, чем мы думали, и с тем, что я взял, выпускать меня не хочет.

— Смешно, — сказал Берестин. — Примитивно рассуждаешь. «Враг», как ты выразился, имел неограниченное время и неограниченные возможности, чтобы творить все, что в голову взбредет. Хоть от Рождества Христова. На равных с вами и агграми. Располагая, как я догадываюсь, силами, не уступающими вашим, а по степени беспринципности значительно превосходя. И вот именно в тридцать восьмом году псевдореальности ему взбрело в голову учинить вторжение! В разных точках Земли и по похожей схеме. Плюс внутри Сашкиного бреда. И настолько глупо все организовали, что простенький пулемет в руках поручика царской службы разнес в лохмотья невообразимое существо или летающую биоморфную тарелку. Не понимаю…

В голосе его прозвучали нотки, наводящие на размышление.

— Ребята, бросьте, — примиряюще поднял руки Левашов. — Выберемся — успеем потрепаться. Сейчас обстоит так. Время в Москве остановилось, секунда в секунду, как только я открыл окно для выхода. Пока Антон делал свое дело, Ненадо стрелял — шло, как положено. А тут бах, и точка! Ты, Леша, вышел уже в никуда… А я вовремя этого не заметил.

— Порожняк гонишь, — вспомнил Берестин жаргон своего детства. — Мы — в никуда, а Антон в тоннеле тепленький сидел, папироску курил, по-французски говорил…

— Потому что в тоннеле и портсигар в кармане. Локальная зона.

— Дальше…

— Могу предположить, что расстрелянная «медуза» несла в себе экипаж из пресловутых дуггуров, имеющих механизм если не самоликвидации, то самоконсервации. При ее взрыве от не предусмотренного бортовой защитой оружия (КПВ, стреляющего в упор, они и вправду могли не учесть) вся локальная зона вторжения отскочила на сколько-то секунд назад. Ихняя — хрен бы с ней. Но и наша тоже. Я не летчик-истребитель, не знаю, каким чудом сумел режим удержать. Вы меня до конца дней, что нам отпущены, должны кормить, поить, обувать и одевать…

— А если проще?

— Куда проще. Застряли бы вы там, и все. В самом лучшем случае сумели как-нибудь соединиться с тамошним Шульгиным и продолжить свое никчемное существование в безвыходной, тупиковой ветке. Скорее всего как тритоны в аквариуме или Антон в своей тюряге. В худшем — те ребята свою блокировку рано или поздно сняли бы, и вы — в их полном распоряжении. Языки, подопытные существа, генетический материал — это я не знаю. По своей специальности одно могу сказать — я пеленга на их мир не успел взять, а они на тот, где вы только что были, — имеют. И не могу утверждать, но сильно опасаюсь, что и включение «окна» могли зафиксировать. Что медуза? Десантная шлюпка в нашем понимании, или вертолет. А те, кто ее направлял, сидят на крейсере или авианосце, крестик на карте поставили, позицию неприятеля обозначили и готовят адекватный ответ. Нормально?

— Куда нормальнее, — согласился Антон. — Только какого черта вы вообще сюда поперлись? Обо всем было договорено, у меня своя задача, я ее хорошо спланировал. Делать вам нечего? Мне не верили?

— Подстраховать хотели, — вздохнул Левашов.

— Спасибо за доброе намерение. И что в итоге? Я бы, надеюсь, выскочил. Обходными путями, но как-нибудь. Тут на тебе! Очередной пробой из ранее скрытой реальности. Полная демаскировка, никчемная демонстрация агрессивности и технических возможностей. Ну, другой раз они прилетят на бронированной машине прямо к вам, сюда. Зенитно-ракетные комплексы вокруг дачи развернете? Неладно сделали, парни, совсем неладно.

Берестину и Левашову совершенно нечего было возразить. Сказать попросту, действительно заигрались. И втравила их в эту дурацкую ситуацию не кто иная, как Ирина. Что уж она себе вообразила, взревновав Андрея к его склонности принимать самостоятельные решения, ощутив невнятную угрозу своему семейному благополучию или получив неведомо откуда команду продолжить имманентную конфронтацию с форзейлем? Ответить на этот вопрос сейчас было некому.

— Пусть так, — сказал Берестин. Он перешел на другой уровень восприятия действительности. Как подобает настоящему полководцу. Да, фронт прорван, вражеские танковые клинья наматывают на гусеницы десятки километров оперативного простора. Товарищи Сталин и Жуков в подобном случае начинали искать крайних и ставить к стенке исполнителей своих же предыдущих приказов. Он сам в должности комфронта делал прямо противоположное. Спасал все, что можно спасти, изобретал тактические приемы, несовместимые с марксистско-ленинской военной наукой и неожиданные для командиров группы Центр, учеников обоих Мольтке, старшего и младшего, Шлиффена и Гинденбурга с Людендорфом. Прочее оставляя на потом.

— В данный момент кто-нибудь в состоянии доложить реальную обстановку? Фактическое положение сторон, соотношение сил и средств, направление предполагаемого главного удара? Сопли жевать будем в свободное время. После победы или в плену. Ты, Антон?

— Мне в любом случае нужно к Андрею и Шульгину на «Призрак». Пожалуй, не все потеряно. Если успею и Александр решится — того, что сейчас было, не случится…

— В той Москве — не случится, — согласился Левашов. — Иди, а мы через окошко понаблюдаем. Если картинка сменится, значит, у тебя получилось.

— А вы?

— Понятия не имею. Для нас вот этих, то, что случилось, несомненно, случилось. Безвариантно. Если для дуггуров — тоже и они взяли надежный пеленг, имеют возможность внедряться в параллели помимо тридцать восьмого, нас ждут неприятности. Но и мы не погулять вышли. Попробуем вообразить это компьютерной игрой.

— Двумя играми, — уточнил Берестин. — У тебя своя, у нас своя. Что дает нам лишний шанс.

— Какой шанс?

— Элементарный. Мне представляется, что Олег сумеет… Чуток отыграть назад в том, остановившемся времени. Ты уходишь в свой «ноль», а мы в своем вместо стрельбы ловим эту «медузу» «окном» и запираем… Ну, где-то запираем. Как в «Туманности Андромеды». Там — в баке с азотом. Мы можем — во временньм просвете между «ноль плюс» и «ноль минус»… После чего устроим клетку в Новой Зеландии пятьдесят шестого и допросим… Допросим с применением самых антигуманных средств, которые только придут нам на досуге в голову…

— Нет, парни, ваши фантазии с каждым днем приобретают… Превосходят мои самые смелые планы и расчеты… — Антон старался держаться не на исходном уровне восемьдесят четвертого года, просто на уровне взаимного соответствия.

— Нет, братец, не наши. Если хорошо помнишь, фантазий ни у кого из нас не имелось. Воронцов загорал на пляже и мечтал только о том, как из Северного пароходства перевестись на Черноморское. Ко мне в компанию, — сказал свое слово Левашов. — Ты к нему привязался со своими идеями. Он не сумел послать тебя по всем по трем. Потом — сам знаешь. И всегда тебе что-то от нас было нужно, нам от тебя — ничего. Спорить будешь?

— Зачем нам сейчас спорить? — Антон начал смягчать накал разговора. — Давайте сделаем, как наметили. Я пойду на «Призрак», постараюсь завершить нашу интересную встречу к общей пользе и удовольствию…

Повисла непонятная тишина. Для каждого из собеседников означающая нечто свое. Неизвестно, во что бы эта пауза вылилась, если бы не поднялась к ним Ирина. Берестин поднял руку ладонью вперед, пресекая возможные слова товарищей. Любое из них могло вызвать неконтролируемый поток ассоциаций с трудно предсказуемыми последствиями. Не для истории, бог с ней, с историей, для личных отношений.

Ирина, руки в карманах платья цвета хаки, остановилась на пороге. Глаза посверкивали слишком уж решительно. Могла бы всех троих собеседников-собутыльников поставить по команде «смирно». И наверняка подчинились бы. Куда им деваться?

— Поговорили? Я считаю — хватит. Вам только дай возможность, сутками будете трепаться, и никто никого ни в чем не убедит. По причине того, что каждый хочет выглядеть «альфой» и никто «омегой». Без рефери не обойтись. Рефери для вас я, поскольку все ваши понты, начиная с раннего палеолита, подразумевают наличие поблизости женщины. Которой нужно мамонта предъявить, в надежде на соответствующие выводы. А иначе — зачем по тундре бегать? Зайца в одиночку съел, и хватит…

Из троих присутствующих моральное право возразить ей имел только Левашов.

— Да кто же спорит, Ирок? Ты нам пожрать сготовила, из остатков мамонта? На чем тебе и спасибо. Коньяк тоже не сам собой в твоей пещере появился. Его же и монахи приемлют. Мы — тем более. А по делу чего-нибудь скажешь?

— Скажу. Я на Таорэре зачеты по обращению с блок-универсалом сдавала на три уровня выше своего. В расчете на возможные обстоятельства. Сейчас, похоже, случилась предусмотренная теорией накладка. Два одновременно включенных в одном режиме блока могут вызвать подобный парадокс. В земной математике ноль на ноль дает что?

— Умноженный — тоже ноль, деленный — бесконечную неопределенность, — машинально ответил Левашов.

— Я о том же. Вот Антон и устроил то самое. И никаких козней пришельцев здесь можно не усматривать. Так что, не мучая нас ожиданием неизвестно чего, ему и вправду пора отправляться.

— Так и сделаю.

— Да, — вдруг спохватилась Ирина, переходя из образа Валькирии в роль нормальной хозяйки дома, — завтракать будешь? Все готово.

— Спасибо. Без еды я и месяц могу обойтись. Что нужно, сказано, а вилкой зря махать… Захочу, с ребятами на яхте перекушу.

— Тогда — счастливого пути. Только портсигарчик положи вот сюда. — Она указала пальцем, куда именно. — Там он тебе не понадобится, а помешать может. Нам — наоборот.

Похоже, что Антон положил прибор на сервировочный столик с большой долей сожаления.

— Я бы тебе что еще посоветовала — снова переоденься в гараже в свои засранные шмотки, в таком виде и предстань. Для Сашки чрезвычайно убедительно получится… И не забывай о моем предупреждении!

…Когда Антон исчез, Берестин мрачно смотрел в свою рюмку, Левашов же, напротив, лучился радостью и смехом.

— Ох ты и молодец, Ирок! Ох и молодец. Такую сцену разыграла! Мейерхольд с Вахтанговым плачут. Станиславский тем более. Ладно, веди на завтрак. Можно и строем.

Ирина посмотрела на него очень пристально. Умела она делать такой взгляд в те еще времена, когда была просто подругой Новикова, ничем не проявив свою истинную сущность, а Олег каждый раз обмирал от вожделения, встречаясь в компаниях.

— Сцена, говоришь? На Юлию Борисову тяну? Уже хорошо. Значит, на завтрак, колонной по одному. Хорошо бы с песней, но на первый случай можно и так. А чтобы дальше недоразумений не возникало, вспомните слова любимого персонажа. «Командовать парадом буду я!» Отныне и до особого распоряжения.

Глава восьмая

Антон явился в рубку «Призрака» меньше чем через час после последнего с ним разговора (по судовым часам). Выглядел он довольным и одновременно слегка встревоженным. Я такие нюансы настроений давно научился различать и классифицировать. Следовало понимать, что основная акция ему удалась, но при этом имели место непредвиденные осложнения, не носящие, впрочем фатального характера.

Сейчас он был отвратительно (по корабельным меркам, где чистоту принято проверять носовым платочком или белыми перчатками) грязный, испачканный всем, что можно нацеплять на себя в канализационных коллекторах тех еще времен, когда они исполнялись в виде уменьшенной копии метрополитена. Только — куда более разветвленного. Да еще, пожалуй, его достала контузия неизвестного мне происхождения.

Я по природе не грубиян, а все же не отказал себе в удовольствии.

— Время теперь уже терпит, коллега, так не сходить ли тебе предварительно привести себя в порядок? Прямо по трапу вниз, и любая мужская каюта в твоем распоряжении. Ванна, душ, свежее исподнее и судовая форма. После чего и побеседуем. Не против?

Он кивнул и исчез, а я почувствовал легкое удовлетворение. Не все же нас мордой в пол, можем иногда и мы. Тем более — никто не придерется, исключительно — забота о ближнем. Да и с точки зрения старой флотской службы, на боевых кораблях в «прогарной робе» из низов на мостик вылезти без особых причин — уже потрясение основ. А в подобном виде?!

Прямо как в анекдоте: «Все в дерьме, а я весь в белом!»

Мундир, правда, на мне был не белый, а светло-синий, это мы тоже придумали в молодости, все «сроки» формы на все случаи жизни на «Призраке». Белые китель, брюки, туфли и рубашка при голубом галстуке — парадная для южного европейского климата, а вот темно-голубая, или светло-синяя, как кому нравится, при белой же рубашке и черных туфлях — для не совсем парадных случаев в умеренных широтах. Для самых парадных — традиционно черная с золотыми нашивками. Но это все детали, к случаю вспомнившиеся.

А вот палубу за ним мне сейчас веревочной шваброй прибирать придется, больше некому. «У нищих слуг нет».

Зато я понял главное — то, что требовалось, Антон принес.

Я обернулся к креслу, где сидел Сашка. Он спал. Удобно устроившись в кресле, подложив ладонь под щеку и слегка похрапывая. Обычным сном, наведенным или провидческим — я не знал. Но от появления Антона он не проснулся. Хорошо это, плохо ли — пока непонятно.

Лично мне — удобнее, само собой. Диалог всегда проще триалога.

Курс я чуть-чуть поправил, теперь яхта шла точно к базе. Манипуляторы можно не трогать. Автопилот работает. Антону, чтоб помыться и переодеться, — даем минут двадцать. С запасом. Управится скорее всего, если опять не исчезнет в безвременье.

Ожидая Антона, дал себе честное слово, что на этом варианте завяжу окончательно и навсегда. Как раздумавший пить алкоголик. С понедельника.

— Так что скажешь, друг старинный? — осведомился я, когда он возвратился в рубку по внешнему палубному трапу. Не пошел низами, через кают-компанию и тамбур верхнего салона. По свежему воздуху прогуляться захотел. Одет был в синий рабочий китель.

Да и то, парадка здесь ни к чему. Лично я не одобрил бы.

Из специального капитанского бара, который был оборудован тоже по старым, вычитанным из книг обычаям, я извлек бутылочку хорошего ямайского рома, разлил по стаканам в тяжелых, с широкими основаниями подстаканниках специальным способом заваренный китайский чай. Тот, что пили в эпоху чайных же клиперов.

— Присаживайся. — Я указал ему на соседнее с моим кресло. — Плывем, значит? И проблем у нас отныне — ноль? Чайку испробуй. Хочешь — так, а хочешь — по-адмиральски.

При этих словах я демонстративно плеснул в свой стакан грамм пятьдесят рома.

— И мне, пожалуй…

Сигары, естественно, были тут же, чтобы скрашивать тяжелый флотский быт. Думаете — шучу? Совсем нет. Плавание на паруснике, пусть и столь усовершенствованном, оснащенном всеми достижениями технического прогресса, если вы не абсолютно отключенный от реальности пассажир, — работа сложная. Признаки романтики ощущаешь больше на берегу, бросив якорь в лагуне атолла с кокосовыми пальмами и голыми гогеновскими туземками… А так — качка (иногда — почти невыносимая), сырость, проникающая во все щели, штормовая волна, нередко накрывающая с головой и вызывающая первобытный ужас. Невзирая на то, что ты надежно принайтовлен страховочным концом. Хорошая волна способна снести на палубе абсолютно все, включая рубку и мачты. И людей, естественно. Работа со снастями, пусть и механизированная, но изнурительная, до последней секунды не гарантирующая, что все выйдет так, как задумано.

Потому и отдыхать в те моменты, когда погода и обстановка располагают, нужно с максимальным вкусом, мы ведь все же не наемные матросы, мы — эстеты, ведущие рассеянный образ жизни. К услугам роботов, конечно, прибегаем, но не в той мере, чтобы выродиться в расслабленных сибаритов. Риск — настоящее прибежище негодяев, а отнюдь не патриотизм.

Впрочем, об этом мы поговорим в другой раз.

— Значит, сначала демонстрируй, что именно ты доставил, а потом, с подробностями, изложи, что произошло с тобой лично.

— Демонстрировать, как условлено, будем непосредственно хозяину, поэтому лучше его разбуди. Рассказывать одно и то же два раза я не собираюсь. Да и обсудить кое-что требуется, до возвращения…

Сашка проснулся легко, одномоментно придя в рабочее состояние.

— Вернулся? Ну, показывай…

Антон протянул ему сверток ветоши с консервной банкой внутри.

— Точно, та самая…

Шульгин отогнул крышку, извлек не слишком чистый носовой платок, развернул. Взорам явился стандартный, совершенно такой же, как остальные, гомеостат «универсальный полупортативный». Вернее, наоборот. Давно я собирался выяснить у знатоков, каков же должен быть, если вообще существует, «не портативный и полностью универсальный». Но Ирина по скромности чина и должности этого не знала, а Сильвия сказала, что предназначен для обслуживания любых существ, гуманоидных и прочих, и располагает гораздо большим быстродействием, эффективностью и спектром возможностей. Вплоть до кардинального изменения фенотипа.

— Это, значит, теперь у нас четвертый будет, — удовлетворенно сказал Сашка, пристегивая прибор на руку. Посмотрел на экранчик, почти сплошь зеленый. Ну да, организм у него свеженький, попортиться не успел, машинка среагировала на недавно введенные алкалоиды и спиртосодержащие продукты, которые немедленно примется вычищать. Перевод добра, одним словом, хорошо, что нам эти товары в магазинах покупать не приходится, а то и разориться недолго.

— Что ж, вы свое слово сдержали, и я не хуже. Предыдущую страницу считаем перевернутой и забытой, так?

— Очевидно. Значит, ты снова в команде и «война продолжается»? — спросил я, стараясь не выказать волнения.

— Значит… А с остальным как?

— Вот товарищ Антон все нам и расскажет, пока к месту будем подходить.

Мы сколько уже лет, встречаясь с форзейлем эпизодически, по его, как правило, инициативе, обходились только именем, а я вдруг заинтересовался, думая о будущем: как у него обстоит дело с отчеством и фамилией? Имеются ли какие-нибудь в запасе или придется с нуля придумывать? А зачем, собственно? Для общения с властями у него всегда подходящие документы были, а в нашем маленьком сообществе, словно в древнем полисе, и одного имени хватит.

— Расскажу, как же иначе, и в подробностях будем разбираться вместе, и в последствиях.

Сейчас Антон больше всего напоминал того, с которым нас познакомил Воронцов. Крепкий, уверенный в себе мужик, с хорошей перчинкой ницшеанства, причем в его джеклондоновской трактовке. Это ж он (Лондон, а не Антон) вывел на арену «большой литературы» столь понятный массам персонаж — Волка Ларсена. И мы, семнадцатилетние пацаны, на этот образ купились, вполне понимая, что данный Ларсен — сволочь, каких мало, и в то же время испытывая перед ним специфическое (скептическое) восхищение. Кто впервые прочел «Морского волка» в десятом классе да на изломе «оттепели» — меня поймет. Отчего и яхта была названа «Призраком», никак иначе.

Антон явился в подобном облике сначала Воронцову, учитывая его профессию и характер, а потом и нам. Просчитал, наверное, какой типаж вызовет максимальное доверие и уважение. Слегка ошибся, вследствие не совсем человеческого все же происхождения, но не настолько, чтобы мы расхотели с ним дружить.

— Рассказывать нечего, по сути, — начал Антон свое повествование, аккуратно раскурив сигару. — Если отстраниться от сложностей временны#х переплетений, ничего особенного. Я получил от тебя, Андрей, поручение доставить Александру данный гомеостат, немедленно отправился в указанное место, извлек его оттуда, где он был спрятан, и принес сюда. Правда, попутно пришлось выдержать бой за твой, Саша, колодец с закладкой. Наслали на меня враги рода человеческого вероятно, все, что в тот момент имели. И материализованного капитана НКГБ, и собственных боевиков, и нечисть, из старых сказок выдернутую. Как вам тогда, в Замке. И все равно промазали они. Нашего брата так не возьмешь. Мы им тоже устроили. Хотя, я вам скажу…

Антона явственно передернуло.

— Если бы не Иринин подарок… Я и не знал, что у них в блоках такие возможности спрятаны…

— Так и не знал? — удивился я. — Мы обычно технические средства вероятного противника назубок знали…

Я не стал говорить Антону, что успел уже получить от Ирины полное описание происшедшего, плюс дополнительную информацию, предназначенную пока только для нас двоих. Надо будет, Сашку тоже в курс введу, но, пожалуй, позже.

— То вы, то мы, — не стал развивать тему форзейль. — В общем, без ее портсигара мне бы полный абзац. И вам тоже, в ходе развития процесса…

— Это, опять же, как сказать, — усмехнулся Сашка своей негодяйской улыбкой номер три, глядя на которую «становилось очень неясно, кто же кого распнет»[29]. — Но сейчас все довольны, все смеются. Верно?

— Нет, брат-герой, — серьезно ответил Антон, не обратив внимания. — И вам и нам в случае вторжения этой публики крайне хреново придется. Ирин «портсигар» при последнем издыхании. Аккумуляторы сели. Подзарядить? Так ей придется сдернуть энергию, наверное, с половины электростанций Югороссии. А где ее еще взять? Раньше их «расходными материалами» централизованно снабжали, а теперь? Опять на Таорэру лететь, в руинах базы запасные искать? Таких батареек, чтобы на второй плазменно-гравитационный бой хватило, и аггры не придумали. И что мы поимеем, если с учетом случившейся разведки боем вторжение повторится массированно и в десятках мест одновременно? На полчаса боя нас хватит. Как погранзаставы в сорок первом… А больше нам рассчитывать не на что. Если бы речь шла только о монстрах — еще так-сяк. Но от того, с чем я столкнулся, побежит любая, самая стойкая пехота. Танки и те не помогут, меловой круг — тоже. Непереносимо такое для нормального человека. Гоголь был прав…

— Так если мы с нашими делами благополучно разобрались, чего теперь заморачиваться? Или, как у вас принято, очередные пакости сообщают по мере их поступления? — лениво поинтересовался Шульгин. Я с профессиональным интересом наблюдал за этой партией. Их взаимное соперничество давно известно, но сейчас оба пребывали в иных позициях и иных «весовых категориях», чем раньше.

А у меня в запасе было несколько мыслей, стоило только подумать, сразу их выдавать или по мере крайней необходимости.

— …? — вскинул подбородок Антон. — Какие пакости? Суть я вам сообщил. Все вроде бы складывается неплохо в сравнении с тем, что прогнозировалось. Ты, Саша, считай, в последний момент выскочил оттуда, откуда не возвращаются. Я, к слову сказать, тоже. Это мы Замок должны благодарить, что у него хватило возможностей и желания такую для нас комбинацию придумать… Считаю, теперь следует нанести ему визит вежливости и обсудить дальнейшие планы… Нужный сигнал я передал. «Обратной дороги нет» — так назывался старый интересный фильм.

— Чего теперь обсуждать? Дело сделано — можно и по домам.

— Можно и по домам. Только с Замком встретиться придется, хотя бы для того, чтобы «привести тебя к одному знаменателю». Без него — никак. А там все произойдет безболезненно и мгновенно…

Я незаметно для спорящих вышел на крыло мостика и снова связался с Ириной. Доложил об успехе главного дела, о сути ныне текущего разговора, ну и предупредил, что до прибытия в Замок связи больше может не состояться. Придется ей немного поскучать.

Отнеслась она к моим словам спокойно, добавив, что скучать вряд ли получится. Есть другие заботы. Заодно мы сверили часы. Ход физического времени у нас дома и здесь, на «Призраке», пока совпадал. Значит, в зону нулевого времени Замка мы пока не вошли, но насколько она распространялась за пределы стен, я не знал.

Когда с чувством исполненного долга и понятного облегчения я вернулся в рубку, дискуссия между Антоном и Сашкой продолжалась, снова с уклоном в мировоззренческие и метафизические вопросы.

— …Ты, Саша, в Шестакове добровольно остался и в Испанию добровольно поехал, так?

— Ну, так, — мрачно ответил Сашка, напряженно соображая, к чему это и что будет дальше.

— Свою работу в Испании хорошо помнишь?

Шульгин снова кивнул.

— Как тебе там вдруг хреново стало — не забыл?

— Такое не забудешь. Едва сил хватило, чтобы с балкона не прыгнуть.

— Не прыгнул же? Выдержки хватило, а ума — не очень. И куда полез? Тебе бы вернуться «домой», а ты опять начал умножать сущности. Ради чего? Пусть бы действительно возжелал добыть себе личный гомеостат, отняв его у вышедшего в тираж персонажа. Рисковое дело, но хоть цель стоящая, с мещанской точки зрения, но ты ведь и ее исходно не имел. А все остальное зачем?

— Подожди, — сказал Сашка. — До того момента я все помню: Юрий, Москва, зима, Арбат, «топтун-чекист». Гомеостат я действительно изъял и спрятал. В чайную зашел, водки выпил, чтобы расслабиться, и — опять в Сеть. Очнулся — «Призрак», кают-компания, мысли о том, что надо бы со всем завязывать и вернуться к самым истокам… Раньше, чем Андрей с Ириной познакомился. Одновременно — осознание того, что эта мысль подсунута мне извне, именно чтобы соблазнить и заставить отказаться от миссии. А я терпеть не могу, когда мне навязывают… Тем более сколько раз мы между собой и с тобой тоже обсуждали стратегию и тактику Игроков и собственное поведение. Я ведь совершенно свободно принял решение не сдаваться, закончить дела, а уж потом… Не зря ведь меня так жестоко оттуда выталкивали… Начал размышлять, как бы мне с яхты соскочить, обратно вернуться, в Москву, потом в Испанию. И тут появляется Андрей.

Я до последнего был уверен, что ты — фантом, оттого и вел себя… — повернулся он ко мне. — А с браслетом я неплохо придумал, ничем иным ты меня не убедил бы…

— Да как сказать… Неужто при таких возможностях не смогли бы тебе внушить, что ты получил искомое? Для Ростокина, к примеру, целую «микровселенную» создали, и он в нее поверил…

— Вот-вот, — кивнул Шульгин. — Поверил. Сначала он тот мир сам для себя придумал и хотел в нем жить, как в подлинном. И то все время сбои наблюдались: не держал его мозг «мыслеформу». Уж о теориях бреда, галлюцинаций и тому подобного я поболее твоего знаю, со штучками Сети встречался… Прежнее правило остается в силе — пока ты не веришь, ничего с тобой не сделают, а я тебе верить не собирался, все силы напрягал, чтобы под видом настоящего гомеостата мне какую-нибудь туфту не заправили….

Еще одна идея пришла мне в голову.

— Постой, а откуда ты про Ростокина знаешь? Вы же с ним «встретились» после твоего появления на «Призраке»? Разве нет?

— Да помню. Вернее, вспомнил только что, когда гомеостат увидел и окончательно все для себя решил…

— Петля замкнулась, — кивнул Антон. — Из Ловушки ты окончательно выбрался, сохранив, в виде компенсации, память о несбывшемся…

— То есть?..

— Вот тебе и «то есть». «Демоны истории», если они существуют, Сеть в собственном виде, Ловушки независимо от нее, пресловутые дуггуры, не важно, кто именно, — добились своей цели. Как от тебя захотели избавиться в самом начале испанской эпопеи, так и избавились. Сам-то по себе ты извернулся, с балкона прыгать или стреляться не стал, ускользнул в Сеть. Бродил-бродил лесами да перелесками, впечатлениями обогащался и пришел в исходную точку. В полном соответствии с теорией — без карты, компаса и надежных ориентиров ходить можно только по кругу…

— Значит…

— Значит, теперь проще всего считать шестаковскую линию несостоявшейся. Скажем, после первой встречи со Сталиным. Как у Ильфа в «Записных книжках» — «Из трех золотых с трудом сделали один и получили бессрочные каторжные работы». Титаническими усилиями ты, да и не только ты, продлили вариант-38 от силы на две недели. И — стоп!

— Видать, состоявшийся ГИП-вариант настолько объективен, что никакой Гиперсети с ним не справиться, — вставил и я свое слово.

Сашка вдруг начал смеяться, отнюдь не истерически, весело и раскованно, словно человек, вместо смертного приговора услышавший от судьи остроумный анекдот и пожелание идти домой, впредь не попадаясь. Нет, нормальный человек рассмеялся бы (если вообще не упал в обморок) как раз истерически, но мы ж тут все давно уже не нормальные.

Оборвав смех и не обращая внимания на наши недоуменные взгляды, Шульгин потянулся к бару, щедро налил всем. Опять же, чего под руку попалось. Да в нынешней обстановке никого, по большому счету, этикетки на бутылках не интересовали.

— Ну и идиоты же мы, господа, даже вообразить невозможно! Сколь времени дурью мучаемся, забыв простейший постулат. Давайте дружно сдвинем бокалы за «момент просветления»…

При слове «просветление» Антон сморщился, будто больной зуб остро заныл.

Но бокалы мы сдвинули. Раз Сашка интригует, наверняка не зря.

— С самого начала всем было известно, что на ГИП нельзя вернуться в прошлое, без того чтобы не учинить развилки. А здесь я упражнялся именно на ней…

— И что из этого? — спросил Антон. — Каждый раз мы на ней что-то начинали и получали когда нормальную реальность, когда химеру…

— Ничего ты не понял пока, — махнул Сашка рукой с зажатым в ней стаканом. — Меня Сильвия в наркома в ментальном виде внедрила, и то… Если б моя матрица за него не зацепилась, Шестакова в тот же день поймали бы, отвезли, куда собирались, в положенный срок шлепнули… Мельчайшей деформации, произведенной мною, никто бы и не заметил. Что такое несколько лишних трупов мелких функционеров на фоне «большого террора»? А мы ж не прекратили, мы дальше полезли! Государственные дела начали вершить. Антон вмешался, непонятно, с какого хрена! Да я и сам хорош! Сильвию, Дайяну, Лихарева сюда приплели… В общем, пошла писать губерния! Короче, мы взялись менять ГИП внутри ее самой, потому что возможность возникновения развилок кто-то старательно заблокировал. И я этого не понял, хотя видел в Сети явные указания… Как плохой врач на кардиограмму смотрит, а понять, инфаркт там или просто нарушения проводимости, не может.

— Игроки? — спросил я.

— Скорее всего. Великолепную комбинацию принялись разыгрывать. Гроссмейстерского уровня, а мы на уровне пенсионеров из скверика на их ходы смотрели…

— Зачем это им?

— А проверить захотели, нельзя ли пресловутый «парадокс дедушки» обойти. И если все-таки нельзя, как именно этот запрет в таком раскладе проявится…

Все верно. Молодец Сашка! Практически все недоумения и непонятности его догадка снимала. На самом деле! Один Игрок старательно вел партию к тому, чтобы изменением реальности ГИП исключить появление на свет нашей троицы. Для того и копию его матрицы у наркома оставили. Решили, что такой диверсии никто не заметит. Почти преуспели.

Совершенно очевидно, что в случае успеха первого этапа миссии Шульгина-Шестакова ни один из нас в положенный день и час не родится. А если вдруг и «да» (крайне маловероятно, но вдруг!), измененные политические, экономические и географические условия ни за что не позволят нам встретиться. Поодиночке же каждый из нас — способный, на многое способный парень, не больше.

Соответственно, не случается ничего из случившегося, аггры и форзейли остаются «при своих», база на Таорэре цветет и расширяется, поскольку квангам уже никто не поможет, и т. д. и т. п.

Это был бы эффектный мат партнеру.

А партнер, в свою очередь, заиграл так, что сначала поставил в известность и Сильвию и Антона о том, что одна из ипостасей Шульгина продолжает автономное существование. Потом вот этим последним гамбитом, введя в Игру и Ловушку, обеспечил спасение Сашкой Антона из узилища, помог (или позволил) активироваться Замку, подключил меня на роль «координатора» — и что? Пат? Об этом следует подумать отдельно.

— Сходится, похоже — сходится, — согласился Антон, когда мы закончили торопливо, перебивая друг друга, разбирать все доводы и контрдоводы. Действительно, при таком раскладе все сходилось. За исключением одного — с самого начала абсолютно все наши соображения и доводы можно было поменять местами и расставить совершенно в другом порядке. С тем же результатом.

— И еще — отчего же эти простые, прямо-таки — простейшие мысли не приходили нам в голову с самого начала? Не дураки ведь, книжки разные читали, опыт кой-какой личный накопили, а путались в фактах, причинах и следствиях, как слепые котята? — спросил Сашка. — Вспомнить только, сколько раз мы пытались разобраться в происходящем, привлекая не только логику, но и компьютерную мощь? Антон со своей стороны, Сильвия — со своей. Игроки, если они вообще существуют, с третьей, подсовывали нам каждый раз новые объяснения — тут вопроса нет. Но как же мы каждый раз покупались? Ты только вспомни, Андрей… Каждый сюжет вроде с нуля начинался, будто мы все предыдущее старательно забывали. Да вот и совсем недавно…

«Ловушка, она и есть», — хотелось мне сказать тоном опытного врача, ставящего пациенту не слишком приятный диагноз. То есть я сам для себя уже решил, что весь наш бесконечный сериал протекал так, если бы Ловушка сработала сразу и окончательно. Например, в момент встречи Антона с Воронцовым, тогда ведь случился первый взлом межвременной границы.

Или — когда Ирина с Берестиным устроили вилку, механизм входа в которую и выход из нее мне до сих пор непонятен. Но развивать эту тему эту я пока не собирался. Какая, в конце концов, мне, нам, им — разница? Либо живем, либо нет. Антураж значения не имеет. А фактор Ловушки, если он вообще имеет место, тоже нельзя недооценивать или относиться к нему как к заведомо враждебной силе. Иммунная система, бывает, начинает бороться с собственными клетками, но в основном все же несет полезную охранительную функцию. Так, может, Ловушка (или Ловушки во множественном числе) своими средствами парировали наши глупости и злокозненные действия чужаков, тем самым нас прежде всего и спасая? Они ведь, по замыслу, настроены главным образом на сохранение той реальности, которую призваны охранять изначально?

Представить себе организм, который атакуют микробы, вирусы, еще какая-то дрянь, раковые клетки возникают там и тут, разрастаются, пытаются давать метастазы, то в мозг, то в легкие… А эти самые фагоциты, лейкоциты, бог знает что еще, мечутся, как аварийная команда на ведущем бой крейсере. И он, несмотря на вражеские снаряды, торпеды, пожары, растерянность и некомпетентность собственного командования, держится на воде и в меру сил выполняет задачу…

Неужели все эти четко выстроившиеся доводы являются следствием того, что мы все — и я, и Сашка, и Антон, и сам Замок вследствие последнего шульгинского захода в Сеть действительно освободились от всяких внешних давлений и обрели интеллектуальную и физическую свободу? Или опять получили, по неизвестным нам каналам, по-новому замотивированную вводную?

Лучше, пожалуй, оставить тему вообще, хотя бы до встречи с Замком, кем бы он теперь ни был.

Поговорим о другом.

— Как хотите, а пресловутые дуггуры меня до сих пор беспокоят, — сказал я. — Ты, Антон, поминал о них еще в самом начале, когда просвещал о сущности аггров. Значит, кое-что знал? Но если так, отчего мы должны слепо уверовать, что дорога к нам для них навсегда закрыта? Они ведь проникали на ГИП задолго до нашего включения в Игру, и даже до рождения…

— Когда поминал, имел в виду некую абстракцию, символ зла в сферах Миров Возмездия. Отзвук давних легенд, можно сказать, или даже просто некая, принятая у нас, форзейлей, фигура речи. Мне кажется, детали сейчас особого значения не имеют, если мы предположили, что та линия закрыта раз и навсегда, на нас выхода не имеет, так что о ней и говорить? — с отстраненным видом ответил форзейль. Его понять можно, но у нас с ним разные взгляды.

— Закрыта, может, и закрыта, но на ней остались люди, в том числе и лично знакомые. С которыми меня кое-что связывает… — сказал Шульгин.

— И что из этого? К ним ко всем скоро придет Вторая мировая, которая так или иначе состоялась. Не уверен, что это будет лучше нашествия дуггуров. Может быть, как раз наоборот. Человечество сплотится, как-то из ситуации выпутается, заодно и без войны обойдется, и последствия будут в итоге менее катастрофическими, — ответил Антон.

— Цинично звучит…

— Ничуть не более цинично, чем рассуждение о дальнейшей судьбе персонажей только что просмотренного фильма. С ними может случиться абсолютно все, что угодно, только это не имеет никакого отношения к реалиям жизни за дверями кинозала…

— Ну-ну, — с весьма двусмысленной интонацией ответил Сашка.

А я, прослушав эти разговоры, с чем-то соглашаясь, чего-то категорически не приемля, перед тем как пришвартоваться к пирсу Замка, где нас в очередной раз ждет неведомое, решил просто так, для самоутверждения, ткнуть форзейля носом в самоочевидное. Чего он не просек. Пусть не самое важное в длящихся обстоятельствах, но…

— Умный ты у нас, брат-храбрец, — сказал я со всей доступной мне язвительностью, — но не пойму я кой-чего. Безоружные мы теперь перед дуггурами, говоришь? Иркин блок разрядился, и теперь — ружье без патронов? Голыми руками нас брать будут. Тебя же в твоем культурно-просветительном санатории прикладами по зубам не били, в рудники на сорокаградусном морозе не гоняли, как нормальных людей. Что ж ты забыл о тобою же нарисованной для Левашова схеме дубликатора? Незачем Ирине за батарейками на Таорэру бегать. У нас подобного добра — как грязи. Если мы патроны и банки тушенки миллионами шлепали, как о такой ерунде забыть могли? Для «Виллисов» и «Доджей» аккумуляторы запасли на «Валгалле» на весь срок возможной жизни, а для жизненно важной штучки — нет? Ты меня разочаровываешь… Да Олег завтра не то чтоб батареек, он самих «портсигаров» может на всю Белую, а также и Красную армию сделать. Из расчета мобилизационных возможностей!

Тут я слегка блефовал, понятия не имея, поддается ли блок-универсал дубликации, не как объект вообще, а как прибор с вполне индивидуальными и специфическими свойствами. Да какая разница? Цели я достиг.

— Ага, — только и ответил в нужной мере ошеломленный форзейль.

Глава девятая

Швартовка сложностей не составила, мне приходилось управляться с «Призраком» в гораздо более сложных условиях. А здесь что же — почти штилевое море, рассвело достаточно, чтобы невооруженным глазом видеть все необходимые ориентиры. На внешнем рейде и в самой бухте нет ни мелей, ни рифов.

С должным флотским шиком, будто рисуясь перед взыскательными, знающими толк в хорошей морской практике зрителями, я, не сбавляя хода, проскочил мимо первого брекватера. Причальная стенка приближалась с пугающей быстротой. Чуть зазевается при таком разгоне инертной массы неопытный командир, и извольте получать — треск, звон, мачты отдельно, палуба отдельно, на берегу общее веселье. Многие карьеры, а то и жизни на подобном и кончались. Но я маневренные элементы «Призрака» знаю не хуже таблицы умножения и явно лучше «Отче наш».

В точно рассчитанный момент дал обеим машинам «полный назад», прикинул степень выбега, отработал «самый полный» и тут же сбросил рукоятку телеграфа на «стоп», положил руль «лево на борт».

Яхта точненько, почти без толчка коснулась скулой того звена кранцев, в которые я целил. Все, очередной судьбоносный поход закончен. Сашка, напряженно и даже с определенной тревогой следивший за моими маневрами (ему-то стоять у манипуляторов доводилось только эпизодически и под присмотром), облегченно вздохнул и показал большой палец.

— Мастерство не пропьешь, — подмигнул я в ответ. — Будет и на твоей улице праздник…

Шульгин с Антоном, подчиняясь команде «первого после Бога», меня в данном случае, ибо таковым я и являлся до спуска брейд-вымпела и разрешения команде сойти на берег, посыпались по трапу, чтобы сбросить на пирс концы и закрепить их восьмерками на причальных кнехтах.

Выводя на нули многочисленные тумблеры командирской панели, краем глаза присматривая за работой моих матросов (во время службы, тем более морской, друзей не бывает, если жить хочешь), я подумал — почему Антон с Замком (или наоборот) не позволили в этом походе воспользоваться помощью роботов? Но какой-то смысл в этом наверняка был. Едва ли они решили проверить, не утратил ли я судоводительских навыков, им это ни к чему, а вот предположить, что в том безвременье, где мы некоторое время пребывали, наши искусственные помощники существовать не в состоянии физически или нравственно, вполне возможно.

И тут же совершенно несущественный на общем фоне выплеск банального любопытства обрел материальное воплощение. Реализация побочной мыслеформы или просто логика процесса?

Слегка опоздав и чувствуя от этого глубокую степень вины, из-за пакгауза выбежали мои ребята. Даже «капитан Ларсен», забыв свое ницшеанство, мчался впереди, словно услышав одновременно все существующие на флотах «тревоги»: боевую, пожарную, водяную, а также и команду «срочное погружение».

И успели построиться на стенке напротив выкаченных сходней, пока мы чинно сходили на берег.

Я со странным умилением смотрел на этих симпатичных, проверенных в делах парней, самого «капитана», верного «Джонсона» и остальных, включая личного слугу Шульгина по имени Джо. И не только с умилением: увидев их, я ощутил прилив уверенности, в себе лично и в том, что вообще все тем или иным способом обойдется. Имея рядом таких помощников, вряд ли стоит бояться каких-то монстров.

Интересно, отчего Антон, живописуя надвигающуюся угрозу, словом не обмолвился о возможности создания мобильных групп роботов. Судя по технологическим возможностям Замка — в неограниченных количествах.

Может, опять какое-то табу?

Шульгин с Антоном, правильно понимая службу, поскольку оба были в форме, поднесли руки к фуражкам, пока я величественно сходил на берег и выслушивал рапорт робота.

И не нужно в этом месте смеяться, мой предполагаемый читатель.

Такие штуки, как ритуал, церемониал, традиции, соблюдение не нами придуманных и, с интеллигентской точки зрения, подавляющих свободу личности уставов и уложений способствуют одному — поддержанию в социуме, из кого бы он ни состоял, всем понятных и обеспечивающих равновесие отношений. Вполне боеспособные Российские армия и флот мгновенно развалились и погрузились в пучину кровавого хаоса весны семнадцатого года именно после опубликования печально известного «Приказа № 1», отменившего чинопочитание, давшего право нижним чинам обсуждать приказы и выбирать командиров. И кончилась армия. Остался бандитский сброд, грабящий все, что можно, убивающий офицеров кувалдой по затылку или штыком в спину.

Немцы, совершившие свою революцию восемнадцатого года, до такого не дошли. И обошлись без своей гражданской войны, а винтовок на руках у демобилизованных и дезертиров было не меньше.

Я отдал команду «Вольно».

Ларсен понял ее правильно. Мой это был капитан или очередной дубликат, изготовленный Замком, велика ли разница? «Призрак» тоже должен был стоять в одной из севастопольских бухт, а находится здесь. Перемещен в воображаемую точку пространства в своем подлинном виде или тоже сдублирован, мне-то что? Я уже в оригиналах и копиях живых людей запутался до полной потери любопытства, стоит ли на очередном артефакте внимание заострять. В свое время выяснится. Или нет. Неотличим от настоящего, на воде держится, руля слушается, ну и ладно.

— Рейс прошел успешно, сэр? — деликатно осведомился капитан после рапорта. Мы обменялись рукопожатиями. — Яхта вела себя хорошо? На ней все в порядке?

Ларсен по внешности полностью соответствовал своему прототипу, только без тех резкости, грубости и агрессивности, что присущи были джеклондоновскому «Волку», которые хоть и скрывались временами за напускной любезностью, но ощущались, по словам «Хэмпа» Ван-Вейдена, постоянно. Впрочем, трудно сказать, как повел бы себя этот персонаж, случись ему оказаться не хозяином полупиратской шхуны, а наемным капитаном у не уступающего ему характером босса. Вполне возможно, что «на цырлах» бегал бы, вымещая комплексы на безответных матросах.

Тщательно сделанная программа пришлась вполне стандартному роботу номер такой-то настолько впору, что он на самом деле беспокоился о вверенном ему судне, как о собственной дочери, любил его, можно сказать, от всей души. Я подумал о душе и усмехнулся. А почему бы и нет, в конце концов? По количеству вложенной в его «мозг» информации он превосходит любого нормального человека, числу связей между «нейронами» — тоже, скорость прохождения «нервных импульсов» приближается к световой. Считается, что эти псевдолюди просто с немыслимой быстротой и эффективностью анализируют обстановку и в каждый данный момент подбирают оптимально подходящие к случаю слова и действия, ну так и что за беда?

Идеальная «машина Тьюринга» тем и характеризуется, что при любом, сколь угодно долгом общении с ней невозможно определить, человек это или машина. Проще говоря — количество известных ей правильных ответов превосходит возможность человека придумать достаточное количество вытекающих друг из друга вопросов. Душа, говорят, предполагает способность к сопереживанию, руководству некими «высшими», «боговдохновенными» принципами, а равно и к творчеству. Допустим.

А много ли вы встречали живых людей, вполне удовлетворяющих названным требованиям? Не думаю. Кроме всего прочего, в наших роботов встроен особый предохранитель, гораздо более эффективный, чем так называемая «совесть» вкупе с «законопослушанием».

Азимовские «три закона» по сравнению с этим примитивны, как самодельный самокат рядом с мотороллером хотя бы.

— Все просто отлично, Ларсен, — ответил я. — Вступайте в командование. В следующий поход мы отправимся вместе, поэтому наведите на яхте порядок и ждите дальнейших приказаний.

Вот еще одно достоинство моего экипажа — они сделают все, что надо, в полном объеме, вплоть до диагностики мельчайших, обычными способами не определяемых дефектов и повреждений корпуса, двигателей, рангоута и такелажа. Немедленно их устранят, произведут «большую приборку», после чего автоматически перейдут в ждущий режим, реагируя только на изменения окружающей среды, имеющие отношение к их службе. И ждать приказа будут хоть месяц, хоть год, не страдая от скуки и не обременяя себя излишними вопросами и мыслями. Сейчас вот, например, я не услышал от капитана вполне естественного вопроса: «Каким образом и почему яхта пришла сюда без него и экипажа, а он, в свою очередь, очутился в незнакомом порту без своего судна?»

Впрочем, очень может быть, что в свое время он получил от меня же вполне исчерпывающие разъяснения и инструкции, которым и следовал.

В конце пирса, в боксе с открытыми воротами нас ждал автомобиль, тот самый «Виллис», на котором мы прошлый раз подъехали, этим же составом, кстати, к трапу «Валгаллы».

Сашка ностальгически похлопал машину по капоту. Встретились, мол, а ведь никто и не думал, что доведется. Шульгин № 1 ту ночную сцену помнить не мог, значит, память у него продолжает расширяться. Но как бы активно этот процесс ни развивался, без процедуры «слияния» не обойтись. Зачем нам два Шульгина? Одного хватает с избытком. И все же предстоящего я ждал с интересом и значительной опаской. Сам механизм воссоединения тоже трудно было представить.

«Наш» Шульгин после завершения «Битвы при Рагнаради»[30] сейчас отдыхал с Анной в новозеландском форте, где я его оставил месяц назад, уехав с Ириной в Крым. Там он занимался совершенно прозаическими делами, пообещав мне, что не станет до поры совершать ничего выходящего за рамки образа жизни «нормального» лендлорда. Ни в астрал, ни в тоннель бокового времени не полезет без предварительного согласования. В этом я не сомневался. И если подобная идея и придет ему в голову, супруга и Воронцов сумеют его действенным образом предостеречь.

При прощании Сашка выглядел совершенно материальной личностью, полностью довольной жизнью. Как и этот, впрочем. Я бы не удивился и не испытал никаких нравственных терзаний, если бы Антон с Замком просто скинули психоматрицу Шульгина из шестаковского или любого другого тела, пока он прыгал из одного в другое. Такая процедура несложна и хорошо отработана, как следовало из предыдущего опыта. Но они снабдили его абсолютной копией «исходного организма», пусть только на время все еще длящейся операции. Значит, один из Шульгиных, «первый» и одновременно «третий», был все же прав в своих опасениях. Физической структуре, несущей в себе полноценное человеческое сознание, тем или иным образом придется исчезнуть. Умереть, проще говоря. Другое дело, что оставшийся не испытает (не должен испытать) никакого дискомфорта или сомнений в собственной подлинности и идентичности. Очередное расширение памяти и личного жизненного опыта, всего лишь!

Так ведь и человек, умерший или убитый внезапно и мгновенно, тоже остается в полном неведении о своей судьбе, если отвлечься от возможности загробного существования.

— Поехали, что ли? — спросил Сашка, привычно усаживаясь за руль и поворачивая ключ зажигания. Нажал кнопку стартера, мотор, дважды чихнув, стрельнул глушителем и завелся. Ну да, долго простоял, хорошо, что для полноты реализма вода в отстойнике и карбюраторе не сконденсировалась, а то пришлось бы повозиться.

— Поехали. Прямо к парадному подъезду…

Сейчас возвращение в Замок выглядело совсем иначе, чем через астрал. Естественнее, что ли. И само сооружение выглядело «живым» — я бы так сказал. Дым из многочисленных труб, конечно, не вился к синему утреннему небу, не гремели во внутренних дворах подковы лошадей, не перекликались обитатели: рабочие, стражники и дружинники, как полагалось бы в цитадели владетельного сеньора. Но ощущение было именно такое: буквально минуту назад весь этот антураж здесь присутствовал. Каким образом достигалась такая иллюзия, я не знаю.

Шульгин, по-моему, чувствовал то же самое. Словами мы не обменивались, мешала торжественность момента, но мимики вполне достаточно, чтобы судить о настроении близкого друга.

В контакт с Замком я вступил одновременно с тем, как начал подниматься по широкой гранитной лестнице. Чувство было интересное. Присутствие разлитой вокруг мыслящей субстанции воспринималось всеми органами чувств сразу, хотя объяснить это доступным образом трудно. Я не видел вокруг ничего особенного, не слышал звучащих внутри черепа голосов, не обонял запахов, кроме самых обычных и естественных, памятных с самого первого дня. Однако все вокруг было пропитано чем-то совершенно необычным и в то же время конкретным, вызывающим особого рода эмоциональный настрой. Ну, вроде как в детстве ощущение предновогоднего утра до того, как полностью проснулся и открыл глаза.

А сколько же это времени прошло с моего самого первого появления здесь? Да пятый год уже, в «прямом исчислении».

— Ну что, ребята, — сказал Антон, когда перед нами открылась дверь хитроумного лифта, — давайте по своим каютам, приведем себя в порядок и через полчаса встречаемся в моем кабинете.

Я не видел в этом особой необходимости, но возражать не стал. Просто хотелось вновь оказаться в своем уютном, просторном номере, ставшим за проведенные в нем дни привычным, родным, тем более что настраивался я в нем жить неопределенно долгий срок, не имея понятия о своей будущей судьбе. Отсюда я торопливо бежал, «не простившись», на пароход к Воронцову, никак не рассчитывая не только вернуться, но и живым добраться до «Валгаллы». Однако вот вернулся, а здесь все совершенно так же, как было. Недочитанная книжка лежит на тумбочке корешком вверх, бритва, зубная щетка и тюбик пасты на своем месте в ванной. Пыль везде вытерта, пепельницы вытряхнуты и вымыты, будто горничная только что отсюда испарилась, заслышав мои шаги в коридоре.

В шкафу висели забытые одежды, и я, приняв душ и побрившись, повинуясь вдруг возникшему желанию, переоделся в легкий костюм, как бы более соответствующий нынешней роли и месту. В этом есть свой смысл, не зря аристократы в золотые века своего существования строго следовали указанному принципу.

В ящиках стола у меня хранилось с десяток разных пистолетов и револьверов, позаимствованных в оружейном музее Шульгина, для подробного изучения и ежедневных тренировок руки и глаза из машинок разного калибра, веса и баллистических характеристик, не привыкая к одной конкретной. С точки зрения профессионального спортсмена, может, и неправильно, но для практической жизни как раз то, что надо.

На этот раз мое внимание привлек австрийский «Манлихер» 1905 года. Весьма необычного, на современный взгляд, дизайна, но прикладистый, удобный в обращении, размерами и весом почти одинаковый с «ТТ», под тот же патрон, но десятизарядный. «Австрийский маузер», как его в свое время называли.

Здесь, внутри Замка, он мне вряд ли мог пригодиться, так кто сказал, что я через минуту или час не окажусь бог знает где? Бывали, как известно, прецеденты. Пистолет же является вполне эффективным средством выживания в цивилизованных (и не очень) странах, особенно в том случае, если нет у тебя местной валюты, документов и иных способов первоначальной легализации. Он даже в доисторическом мире и на необитаемом острове может сыграть свою роль. Как альтернатива смерти от голода или холода.

Кроме того, огнестрельные устройства давно уже стали у нас символом статуса по-настоящему свободного человека. Как шпаги у дворян.

Повинуясь в очередной раз возникшему «дежавю», я снял трубку телефона, не набирая никого номера, просто вообразив, кого хочу услышать. Антон ответил после третьего гудка. Реализм, мать твою!

— У тебя все в порядке? — участливо спросил форзейль.

— Более чем…

Да и в самом деле. Настроение прямо-таки отличное. Возвратились удачно, утреннее солнышко поднялось над океаном, прохладный соленый ветерок сквозь открытую форточку чуть шевелит занавеску, непременный в люксовом номере классного отеля мини-бар готов поделиться своим содержимым… Будто первые минуты прибытия на курорт, куда страстно стремился нудной слякотной зимой.

— Возникли вопросы?

— Догадливый ты у нас. Всего один, но существенный. Как вы собираетесь с тем, настоящим Сашкой поступить? Технически? Срыва не будет?

— Надеюсь, нет. Сейчас ты ему позвонишь, по этому же телефону. Скажешь, что необходимо немедленно встретиться, причем не где-нибудь, а в Замке. Через час примерно по его времени. Проход ему открою я. Он, пожалуй удивится, но ты в детали не вдавайся, все, мол, объяснишь на месте. Жене пусть скажет, что покидает ее на сутки, не больше. А то и раньше обернется. Я надеюсь, он и сам лишних вопросов задавать не будет, человек привычный. Главное, ты держись совершенно ровно и безмятежно, чтобы он пришел сюда без внутреннего напряжения… Договорились?

— И все же… Кто из них останется? — Мне отчего-то казалось это важным.

— Андрей, ты меня удивляешь. Не институтка, кажется. Он и останется. А если тебя волнует судьба эфирного сгустка, временно преобразованного в семьдесят пять килограммов биомассы…

— Достаточно…

Как будто я ожидал иного ответа.

— Как только совмещение произойдет, ему это тоже станет абсолютно безразлично. — Антон будто пытался меня успокоить. Я и сам это знал, и тем не менее… Как ни крути, а тот, с которым я разговаривал на яхте, с кем встречусь сейчас, будет распылен на атомы в непредставимо короткий миг. «Грустно, девицы…»

Шульгин-новозеландский на самом деле отнесся к приглашению не просто спокойно — с ощутимой радостью. Похоже, пребывание в Форте Росс начало ему надоедать, а визит в Замок сулил очередную порцию впечатлений и адреналина. Поскольку Шульгин понятия не имел о своем длящемся параллельном существовании, оснований для тревоги не было никаких.

Он только поинтересовался с обычным коротким смешком:

— Что, настоящий Антон? Не астральный фантом? Каким его ветром занесло?

— Не берусь утверждать точно, однако сдается, что в новой должности у него сложилось не очень… Типа, снова ему помощь требуется…

— За отдельную плату, — фыркнул Сашка и отключился.

Закончив свои дела, я заглянул к Шульгину-«этому». С тяжелым, нужно сказать, чувством. Не то чтобы я считал себя предателем, знающим, что товарища вот-вот схватит гестапо, и приложившим к этому руку, но… Сами понимаете.

Он тоже был готов, но остался в той же форме офицера «Призрака». Наверное, после всех эскапад со сменой костюмов, мундиров и тел она ощущалась им некоей константой, неизменной с молодости.

— С Замком не беседовал? — спросил я его.

— Пока нет. Присматривается он, что ли?

— Вполне возможно. Или — настраивается…

Лифт, умевший перемещаться по всем пространственным осям и любым траекториям, в мгновение ока доставил нас к адмиральскому кабинету, где по традиции происходили наши встречи с партнерами, что в реальности, что в потусторонних сферах. А начало всему положил Воронцов, нашедший здесь свою Наталью.

Антон нас ждал, предусмотрительно включив гейзерную кофеварку. За высокими окнами безмятежно отсвечивал сероватой голубизной океан, пустой, как карман в день перед зарплатой. По отливной полосе берега лениво бродили крупные чайки, предвещая скорое ненастье.

— Итак, рассмотрим диспозицию? — предложил я, располагаясь в глубоком кресле напротив стола. Шульгин сел в соседнее. В точности повторилась мизансцена нашей последней встречи перед «Исходом». Сашка рукой указал на тумбу стола. Антон понял, выдвинул ящик, протянул коробку с сигарами. Не просто обычные гаванские, своего рода индикаторные: по факту их наличия в известном месте, количеству и вкусу мы уже несколько раз, попадая в Замок через астрал, контролировали степень достоверности предлагаемых обстоятельств. Сейчас в коробке их было ровно столько, сколько должно было остаться с учетом предыдущих посещений. Без нас на сигары никто не посягал, и, что важнее, кабинет не создавался каждый раз заново по старому лекалу, иначе коробка тоже воспроизводилась бы полной.

В принципе, конечно, ничего не стоило в любой наведенной галлюцинации учитывать и такую деталь, но на практике — вряд ли. В слишком разных состояниях, психических и психологических, нам доводилось сюда попадать и абсолютно разными способами. Неужели инвариантом оказывалась именно эта неприметная, неизмеримо ничтожная в масштабах событий, явлений, количества прочих материальных объектов коробка ценой в какую-то сотню долларов по курсу восьмидесятых годов? Если, конечно, на протяжении всех этих лет Замок сканировал и фиксировал абсолютно каждую мысль каждого посетителя, причем точно определяя ее место и роль в массиве нашей ноосферы, — тогда да. Только такое непредставимо даже в виде гипотезы, исходя из нашего понимания самой сущности Гиперсети.

Короче, вывод тот же, что мы сделали с момента возникновения первых неясностей в общении с инопланетным разумом в любом его воплощении, — истины нам не постичь в любом случае. Как не в силах марксизм-ленинизм даже в его высшем воплощении — труде В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» — объяснить простейшую вещь: каким образом Вселенная бесконечна во времени и пространстве. А если это не так, что было до того?

Следовательно — никакой разницы между любым материализмом и самым дремучим субъективным идеализмом нет ни малейшей. Ибо исходная точка у всех одна — «сначала не было ничего, а потом что-то вдруг появилось». Зачем, почему, каким образом — без разницы. Не зря ведь отцы церкви предостерегали мирян от самостоятельного чтения Библии, а нам, аспирантам-философам-марксистам, не самым глупым людям в тогдашнем социуме, к изучению предлагались лишь выбранные места из творений классиков, основоположников и т. д. Толковать же их запрещалось под страхом лишения должности, партбилета, свободы, жизни. Смотря по обстоятельствам и текущему моменту.

Следствие из указанного выше вывода — существуй применительно к «реальности, данной нам в ощущениях», исходи из собственного понимания добра и зла, пытайся жить, стараясь, чтобы твои поступки соответствовали твоим личным убеждениям. А это уже чистой воды экзистенциализм[31].

Сколько лет мы, понимая это и неоднократно проговаривая друг другу вслух, а еще чаще «про себя», все же силились доискаться некоего «высшего смысла» происходящего.

И к чему пришли? К исходной точке. К тому же месту и той же теме разговора между основными фигурантами. Как говорил один хороший знакомый, выливая кружку пива в унитаз: «К чему этот долгий и утомительный процесс?»

А я ему ответил: «Жизненный опыт плюс сопутствующее удовольствие тоже ведь чего-то стоит?»

Крепко выпивший приятель сфокусировал глаза на пустой кружке, покачал ее в руке и с некоторым сомнением сказал: «Об этом тоже можно подумать…»

Подобно ему, и Антон охотно согласился обсудить диспозицию и вытекающие из нее действия.

— Только в отсутствие главного действующего лица — стоит ли?

— Главное лицо — Замок, нужно понимать? — приподнял бровь Шульгин.

— Сейчас — пожалуй, да.

— Чего же он молчит?

— А мы его спросим…

Антон вновь поднялся, обогнул стол и вошел в неприметную дверь, за которой помещалась комната отдыха.

Мы с Сашкой успели приложиться к рюмочкам настоящего, прямо из подвалов Фекамского монастыря, «Бенедиктина», позволяя нектару всасываться через слизистые щек и языка… Только что Шульгин блаженно улыбался, наслаждаясь вкусом и ароматом, — и вдруг изменился в лице, дернулся, как бы пытаясь встать, в горле у него, мне показалось, раздался короткий хрип. Выронил из пальцев сигару и начал заваливаться на подлокотник.

Будто глотнул вместо ликера смертельную дозу цианида.

Не успев понять, что происходит, слишком уж несовместимо было это с нашим мирным кейфом, я чисто машинально, проявив хорошую реакцию, сначала подхватил у самого пола падающую огнем вниз сигару. Чтобы ковер не загорелся. Наверное, подумал — выскользнула, бывает. И только потом вскочил, чтобы помочь явно теряющему сознание другу. Обморок? С чего бы вдруг у здоровяка Сашки?

Да, воспринял я происходящее, точнее — уже происшедшее, именно так. О том, что так выглядит то самое, подумать не успел, сам почувствовал мгновенную дурноту, головокружение, уходящий из-под ног пол и звон в ушах. Что за черт?! Замок, что ли, внезапно изменил свое положение в пространстве-времени? Будто самолет, делающий бочку…

Еще через секунду все прошло. Завершая движение, я попытался удержать Шульгина за плечо, не дать ему упасть, но рука провалилась в пустоту. В кресле никого не было. Рюмки и чашки на столе, дымящаяся сигара у меня в пальцах — и все.

Выругавшись обычным в подобном случае образом, испытывая одновременно ярость, растерянность, непривычную пустоту в душе, я резко выпрямился, поворачиваясь к приоткрытой двери.

Еще не зная, что делать дальше, я стоял и смотрел секунд пять, наверное, пока она не распахнулась и через порог не шагнул Сашка. Лицо его выражало такое же недоумение, как, наверное, и мое. Потом на нем появилась обычная кривоватая усмешка.

— Таким, значит, образом… И больше ни у кого никаких проблем…

Не здороваясь подошел, взял у меня свою недокуренную сигару. Против всех правил, назло им, сделал из горлышка большой черной бутылки несколько крупных и шумных глотков. Глубоко затянулся, словно махорочным бычком напоследок, когда он уже начал жечь пальцы, после чего сел на свое прежнее место.

— Одно могу сказать. — Он медленно-медленно выпустил дым. — Ушел я красиво. Дай бог каждому. Изысканный вкус «последнего глотка», приятная беседа, обостренный интерес к процессу бытия… И больше ничего. Вернее, все то же самое. Крутнулся мир перед глазами, мгновенная смена ракурса, и только. Смотрел на дверь отсюда, и тут же из нее — сюда.

— Это… Это понятно. И никаких… — Я затруднился подобрать подходящее слово.

— Эмоций? Сожалений? Ответить пока не готов. Раз надо, значит, надо. И я ведь вправду ничего не потерял. Не первый раз такое, привычка есть. Он, пожалуй, тоже при своих. Я уже вспомнил все, что с нами было. Просто теперь нужно по полочкам растасовать, что не к спеху. Жизнь продолжается. Эй, страдалец, вали сюда, составь компанию!

Из комнаты отдыха появился Антон.

Хрен его знает, может, ему сейчас на душе паскуднее, чем мне.

Сколько лет живу и работаю, а к некоторым вещам все равно привыкнуть трудно. Наверное, потому, что в свободное время стараюсь забывать обо всем потустороннем, воображаю себя обычным человеком в особых обстоятельствах. Как очутившись в тридцатилетнем возрасте в дебрях и джунглях «свободного мира», причем, не в переносном, а в самом прямом смысле, то есть в центральноамериканской сельве, в охваченных революционной войной странах «Перешейка». По сравнению с Москвой начала восьмидесятых это было что-то… Словно окунулся в мир романов Грэма Грина или Юрия Слепухина[32], которыми тогда очень увлекался. Проблем и опасностей было ничуть не меньше, чем в нынешнем положении, а вот ответственности и, не боюсь этого слова, страха — больше. По многим причинам.

У форзейля я спросил, довольно грубо: «Ну и как, доволен, нет?»

— Думал, будет хуже. Только не нужно воображать меня… Тем, кем ты собрался вообразить. — В голосе Антона звучали печальные ноты. Очень печальные.

Он сел напротив нас, помолчал немного.

— Не так давно ты заявлял, что не стоит воображать тебя туземцем с Кокосовых островов, а сейчас вдруг ему уподобляешься, — сказал, обращаясь к Сашке. — Это они верят, что отражение в зеркале забирает с собой душу. Кто-то из вас двоих был таким вот отражением. Зеркало унесли, и только. Чувствуешь от этого в себе какую-то разницу?

— Как прошлый раз в Нерубаевских катакомбах, — добавил я. — Кажется, тогда ты отнесся к случившемуся совмещению куда спокойнее…

— Нет, пожалуй. А все же… Там и обстоятельства и настроение были несколько другими… — ответил Шульгин, пожав плечами, и снова задумался.

Антон взял из шкафчика хрустальный графин с виски, кем-то когда-то наполовину опустошенный, разлил по стаканам на два пальца, подвинул к краю стола в нашу сторону.

— Как принято говорить — с возвращением. И за встречу. Два или три тела одному человеку — многовато. Мы с тобой, прошу заметить, сейчас в одинаковом положении, я ведь тоже понятия не имею, что за оболочку сейчас ношу. Наверняка ведь при переходах из Москвы к себе в созвездие Лиры, оттуда в лагерь просветляемых, потом в личину Юрия, в твою и снова в собственную меня (и тебя тоже) несколько раз разбирали на атомы, перекомпоновывали и снова собирали. Из тех же самых атомов или других, раньше содержащихся в веществе Тунгусского метеорита. Андрея, кстати, тоже. Любая телепортация, как следует из рассуждений Станислава Лема, является полной и окончательной гибелью исходного организма, хотя между распылением и воскресением — доли секунды…

Шульгин в очередной раз усмехнулся.

— Тогда — за воскресение! — Залпом выпил, ни с кем не чокнувшись. Значит, в уме наверняка добавил: «И за помин души — тоже».

Хорошо, если на этом он поставил точку. Жирную.

Вообще Антон совершенно прав — пережив несколько рекомбинаций и реинкарнаций, все мы структурно совсем не те, что были вначале. Так ведь и о любом вообще человеке можно сказать то же самое. Организм полностью обновляется за семь лет, принято считать…

— Вот и слава богу, — умиротворенно произнес Антон, медленно выцеживая свою порцию. Я присоединился, почмокал губами, будто дегустатор, желающий убедиться в подлинности исследуемого образца.

— Теперь, может быть, перейдем к делу? Все предыдущее, как я понимаю, было лишь преамбулой к чему-то? Мы свои роли сыграли, как могли, теперь, по замыслу, должен появиться режиссер и вынести свою оценку?

Режиссер немедленно и появился, будто до этого стоял за кулисами и, не вмешиваясь, наблюдал за ходом прогона.

Тяжелая, украшенная барельефами на морские темы дверь бесшумно раскрылась, в кабинет вошел человек чрезвычайно примечательной наружности. Высокий и широкоплечий, с заметной сединой в темных волосах. Мужественное, будто вырезанное из твердого дерева лицо, украшенное густыми, но соразмерными усами, выражало не только силу характера, но и спокойную доброжелательность. Глаза цвета ружейной стали смотрели внимательно, с едва уловимой хитрецой. Фигуру, стройную, как у кадрового кавалерийского офицера, облекал темно-синий, великолепно сшитый и подогнанный костюм, в стиле ранних шестидесятых, но с ощутимым намеком на тридцатые, а где-то и десятые годы двадцатого века. В целом при взгляде на гостя становилось ясно, что персона это явно неординарная, из старых фамилий, нечто среднее между наследственным пэром Англии, одним из русских великих князей в изгнании или знаменитым Шоном О'Коннори, явившимся для получения «Оскара» или ордена Подвязки.

Мне-то, и Сашке тоже, очевидна нарочитость образа, а в целом — очень хорошо. На Земле среди женщин в возрасте за тридцать он непременно вызвал бы острый интерес, сопровождаемый практическими действиями.

— День добрый, господа, — произнес он великолепно интонированным баритоном, сопроводив слова легким, но величественным наклоном головы, — позволите присоединиться?

В принципе появление столь почтенной личности следовало бы поприветствовать вставанием, но мы изобразили лишь телодвижение в этом направлении, оставшись сидеть в прежних позах.

— Присоединяйтесь, о чем речь, — радушно сказал я. — За столом никто у нас не лишний. Как прикажете величать?

— Арчибальд Арчибальдович, если вы ничего не имеете против, — сообщил гость, занимая свободное кресло.

— Это ты, сволочь, Булгакова недавно перечитывал? — суфлерским шепотом осведомился я у Сашки, одновременно продолжая лучезарно улыбаться джентльмену.

— Не перечитывал. Просто, когда был в Москве, с Юрием, мельком подумал, что можно бы к Булгакову зайти, поддержать от имени партии и правительства, вылечить…

Жаль, что не успел он этого сделать, пользы б наверняка больше было, чем от номенклатурных игрищ. А в память, однако, запало, настолько, что и Замок сумел эту информацию считать…

По-хорошему, нам бы вообще, чем ратными делами и политикой забавляться, следовало, по первоначальной легенде Антона, заняться исключительно гуманитарными акциями. Тот же Сашка действительно, чем с Буданцевым и Лихаревым лясы точить, заглянул бы к Михаилу Афанасьевичу, гомеостат на руку надел, в процессе лечения на разные культурные темы поговорил. Прояснил бы кое-какие неясности в тексте, не до конца нами расшифрованные в процессе чтения журнального варианта «Мастера», который я в библиотеке циничным образом украл в шестьдесят девятом еще году…

А с другой стороны — сделай он это… И остался бы сейчас здоровый Мастер в приторможенной реальности, без всякого выхода во внешний мир. Забрать его, да со всеми любимыми женщинами, к нам в Югороссию? Какой смысл имели бы его антисоветские памфлеты в тамошних условиях? «Собачье сердце», «Роковые яйца» и прочее? В качестве сатир на гримасы троцкистской РСФСР? Не потянуло бы, не сошлось. А весь пафос Великого романа? Опять мимо. Каково, проживая в роскошной квартире, на вилле в любимом Киеве, а хоть бы и в Ялте, перечитывать собственные страницы о той Москве, «Массолите», критиках латунских, и прочем, прочем, прочем…

Осталось бы ему, наподобие Мережковского, апокриф о Христе писать или же на чисто юмористическую линию переключиться. И что? Человека с той же фамилией, именем-отчеством мы бы спасли, а великого писателя? Вопрос…

Тем более что один Булгаков здесь, в Югороссии, уже имелся, писал рассказы о Гражданской войне и своем врачебном прошлом, но чем-то феерическим себя пока не прославил. Наверное, размеренная и сытая жизнь не давала достаточной пищи его таланту. Впрочем, все еще впереди.

С Гумилевым проще получилось. Тот на подобные «вечные вопросы» не завязан. Еще в двадцать первом году, оказавшись в Петрограде в качестве вполне официального лица, я к нему заглянул на квартиру, представился, предложил покровительство, Югоросский паспорт и исполнение любых разумных желаний.

Николай Степанович, в тайны параллельных миров не посвященный, принял меня весьма любезно. А как иначе — он поручик, я — генерал-лейтенант, мало что прославленный в боях, так еще и удостоенный высочайшей из наград, ордена Святого Николая Чудотворца. И еще — наизусть знающий полный корпус его текстов, даже и не написанных еще. О последнем я, разумеется, умолчал.

Точно как в «Моих читателях»:

…Лейтенант, водивший канонерки

Под огнем неприятельских батарей,

Целую ночь над южным морем

Читал мне на память мои стихи.

Человек, среди толпы народа

Застреливший императорского посла,

Подошел пожать мне руку,

Поблагодарить за мои стихи…

Он меня великолепно понял, на все предложения согласился, и вскоре, получив почетное гражданство, перебрался в Харьков и принял ни к чему не обязывающий пост директора «института по изучению Африки и сопредельных территорий», с правом самостоятельно определять штаты, цели исследований и объем финансирования. Самое забавное — вся ситуация в целом и придуманная специально для него синекура его нисколько не удивили.

Во мне он увидел прежде всего близкого по духу поэта, тем более что я изложил ему, с некоторыми коррективами, легенду, на которую купились и Врангель, и Колчак. Поверил он в нее искренне или просто согласился поверить — его дело. Обустроился, отдохнул от реалий жизни в стране большевиков и через непродолжительное время выписал себе командировку в Кейптаун. Захотел, наверное, лично убедиться, так ли там интересно, как в моих рассказах и романах Майн Рида и Буссенара. С некоторой стеснительностью спросил, не будет ли сто тысяч золотом чрезмерной суммой на основание и содержание миссии, а также организацию ряда этнографических экспедиций. Я изобразил задумчивость, потом подвинул к себе докладную записку, молча пририсовал к испрашиваемой сумме нолик и подвинул бумагу обратно.

— Чеки направляйте на Русско-Азиатский банк, где они будут учитываться немедленно и беспрекословно…

Но я, как всегда, отвлекся. Не хочу выглядеть лучше, чем есть. Если б мой жест чего-нибудь стоил мне лично, тогда конечно. А так я без всякого ущерба и усилий мог бы и три нуля приписать.

Главное, что Мефистофеля я из себя не изображал, не предлагал нормальному мужику выбор между посмертной легендарной славой и приличной жизнью в свое удовольствие. Что ставлю себе в заслугу.

…Получается, что Замок, изобретая себе «интерфейс» для удобства общения с нами, обратил внимание на Сашкины воспоминания о романе, ознакомился с ним и таким вот образом тонко пошутил. А нам-то что? Будем обращаться, как предложено.

— Ну, тот ваш тезка был ресторатором, а вы себе какую здесь должность придумали? — спросил я.

— Вы сразу догадались? — с долей разочарования спросил Арчибальд. Будем отныне так его и именовать.

— Подумаешь, бином Ньютона, — фыркнул Шульгин, — кем же вы еще могли оказаться? Безвизовый режим, насколько мне известно, у вас пока не введен. Даже для членов нашего Братства. Я теперь снова стал полностью самим собой, помню все три линейки своего бытия. И рад этому, а в особенности благодарен тебе за доброе отношение и высокую оценку наших скромных персон. Ничего, что я перешел на «ты» без брудершафта? Среди друзей так принято.

— Конечно, конечно, мне это лестно…

— Вот и славно. И все же хотелось бы уточнить, в каком качестве ты сам себя видишь сейчас? «Замок» — это слишком обще, и большинство его функций для нас просто недоступны, непостижимы… Общаться мы можем только в адаптированном варианте…

— Совершенно верно. Я сам решил так же и определил себе роль мажордома[33].

— В обоих смыслах? — спросил я.

— Если вы не против, то да. Хотя бы на подконтрольной мне территории…

— Кем же в таком случае нам следует считать себя?

— Для полноты ассоциаций — владетельными баронами, союзниками, почтившими меня своим посещением… На чьи мечи и умную беседу я всегда могу рассчитывать, вьюжной ночью сидя у жаркого камина.

Что ж, можно и так. Мы могли бы оказались поставленными в куда более жесткие рамки. Владетельный барон — он и на короля в определенных обстоятельствах плевать хотел, не то что на его визиря. Учитывая, конечно, каждый раз обстоятельства и соотношение сил.

Однако до чего же навострился механический разум в тонкостях человеческих взаимоотношений и субординаций разбираться!

— Согласны, — за нас обоих ответил Шульгин. Мнения Антона он не спрашивал, даже и не посмотрел в его сторону. — Ну и давай, если назвался, к камину и беседе нас пригласи…

— Не составит труда…

Арчибальд указал на стеновую панель между книжными шкафами. Присмотревшись, можно было различить узкую щель, очерчивающую контур потайной двери. Как-то прежде она не бросалась мне в глаза, а может быть, раньше там ее и не было.

В приличных замках так положено: на каждом шагу замаскированные двери, прозрачные изнутри зеркала, гобелены с дырками для подсматривания, акустические трубы для подслушивания, лестницы и переходы, по которым с равным успехом любовники могут навещать любовниц, а убийцы — жертв.

В нашем случае за дверью оказался типичный, в моем представлении, каминный зал рыцарского, а то и королевского замка, скорее английского, чем французского, века примерно пятнадцатого или даже четырнадцатого.

Аскетизма побольше, голые каменные стены украшены исключительно холодным оружием, щитами с геральдическими знаками неведомых кланов, железными, тронутыми ржавчиной держаками для факелов в простенках. Никаких ковров и прочих излишеств. Грубая, массивная, на вид очень надежная и прочная мебель, пятиметровый сводчатый потолок. Хорошо хоть, пол не каменный, а выложенный деревянными плахами, с разбросанными по ним шкурами, медвежьими по преимуществу.

Камин в полтора человеческих роста был разожжен заблаговременно, потому что часть дров уже превратилась в алые, изнутри светящиеся головни, сохраняющие исходную форму, а верхние еще горели высокими языками пламени, временами громко потрескивая и стреляя фонтанами искр. Но тепло распространялось не более чем на два-три метра от ограждающей огонь решетки, в остальном пространстве зала температура держалась градусов около десяти-двенадцати. Да еще и сквозняки тянули со всех сторон. Вот они, бытовые прелести романтической эпохи феодализма в их реальном выражении.

Для защиты от сквозняков и сбережения тепла в зоне комфорта вокруг камина и обеденного стола были расставлены высокие ширмы из плотной ткани. Кое-какая польза от них была, но не помешала бы и одежда поплотнее, кожаная или домотканого шинельного сукна.

Погода за окнами тоже была под стать эпохе. Как там это называлось — большой климатический минимум или малый ледниковый период? Тогда снега на Альбионе валили, как в Якутии, Темза замерзала, голландские каналы и даже Черное море от Одессы до Констанцы.

В окна хлестала полноценная метель, и я представляю, как тогдашние путники, не имеющие должной генетической памяти, пробирались по дорогам от таверны к таверне и от замка к замку, кутаясь в не слишком приспособленные к этому климату суконные плащи. До бараньих полушубков и бобровых шуб они так и не додумались, невзирая на то что овец в Англии было побольше, чем в России той же эпохи.

— Хорошо, — протянул Сашка, ногой подвигая кресло ближе к огню. — Чем угощать изволите, Арчибальд Арчибальдович? По такому случаю и избранному облику. Что в вашем ресторане подают? И с напитками как? Грог, ром, виски?

— Да что пожелаете! Порционные судачки «а натюрель», стерлядь в серебристой кастрюльке, переложенная раковыми шейками и свежей икрой. Яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках. Филейчики из дроздов с трюфелями. Перепела по-генуэзски. Суп-прентаньер. Дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы, перепела, кулики? — ответил Арчибальд, хлопнув в ладоши.

Цитата была почти дословно точной, аж слюна начала собираться во рту и ладони зачесались, требуя, чтобы их потерли в предвкушении.

Немедленно появились соответственно одетые слуги, ловко несущие серебряные (не иначе) подносы с многими из объявленных яств, корзины с бутылками, кувшины, бочоночки, столовые приборы и салфетки, приближающиеся размерами к полотенцам.

Мы в нашей европейской, на четыреста с лишним лет опережающей моду одежде выглядели здесь не совсем уместно.

Но это несущественно. Слушая свист ветра в дымоходах, жестяной шелест снежинок по стеклам, наслаждаясь атавистическим чувством защищенности от буйства стихий и враждебного мира, начинающегося сразу за стенами, мы, сдвинув бокалы с по-настоящему горячим грогом (теперь понятно, отчего англичане его придумали), начали наконец говорить о главном.

Арчибальд вкратце повторил ту оценку обстановки, которую излагал Антону, когда они встретились и вступили в контакт после его освобождения из узилища[34]. В общих чертах мы ее знали от Антона. На нашу Землю пытается проторить дорогу возникшая давным-давно на параллельной «Земле-икс» двуединая симбионтная цивилизация двух рас. Генетически те и другие были гуманоидами, но одни — мыслящими, пусть и весьма своеобразно, а другие («монстры») по своей нервно-психической структуре больше походили на насекомых. Инстинкты им заменяли разум. Изучая разрозненную, часто противоречивую информацию и выстраивая на этой шаткой базе сравнительно непротиворечивую гипотезу, Арчибальд решил, что конечной целью «дуггуров» является тотальная оккупация всего веера «наших» реальностей. Ближайшей, обеспечивающей задачей — устранение тех, кто может возглавить сопротивление. Нашего Братства, Антона, само собой, и немногочисленных аггрианских агентов, еще оставшихся на Главной исторической последовательности и в ее окрестностях.

Кое-что, естественно, с момента первой после освобождения встречи друга-форзейля с Замком, изменилось. Образовалась своеобразная петля гистерезиса[35], возникшая вследствие учиненного нами замыкания Шульгина будущего на себя же предыдущего, да и Антона тоже в какой-то мере.

У них сохранились воспоминания о том, что могло бы случиться при ином (однажды уже случившемся) развитии событий. Это как тогда, в Москве, мы фактически попали ночью на Иркиной машине под удар мчавшегося без огней грузовика, и тут же она за долю секунды отыграла этот момент назад, мы отделались только выбитой фарой. И поехали дальше по своим делам, хотя по сути и смыслу процесса должны были бы лежать в морге на обитых цинком столах. А может, где-то и лежали…

Сейчас же фактически получалось так, что касающаяся нас развилка тридцать восьмого года устранена. Шестаков остался в Барселоне в своем естественном качестве, и сумеет ли он, руководствуясь только своим здравым смыслом и способностями, самостоятельно выиграть испанскую кампанию — большой вопрос. Но нас это заботить не должно. Важнее то, что Шульгин больше не странствовал по узлам Сети и порожденным частично Ловушкой, частично волею Замка квазиподлинным мирам, и Ростокин, соответственно, тоже вернулся домой до того, как вместе с княжной поучаствовал в боях с татаро-монголами, и в 2056-м никакой встречи его и Шульгина с Маркиным и Суздалевым не состоялось.

Самое же главное — есть все основания надеяться, что пресловутые и загадочные дуггуры теперь не смогут просочиться в наши реальности, ибо никаких данных о случаях их вторжения раньше начала шульгинских безобразий в Сети не имеется. Вот такой фокус, парадокс или просто антиномия[36].

— И что же из этого вытекает? — безмятежно спросил я, дожевав кусок душистой и нежной баранины, приготовленной по ныне забытому рецепту. Вытер руки и губы полотняной салфеткой. — Ке фер? Фер-то — ке?[37]

Антон, к моему и Сашкиному удивлению, держался очень скованно. В разговоре почти не участвовал, ел и пил так только, для вида. Мысли его тяжкие гнели, не было в происходящем для него собственного интереса или предусмотренной сценарием самостоятельной роли?

Арчибальд же, наоборот, был весел и оживлен, насколько это возможно при избранном образе. Непринужденно веселящийся Джеймс Бонд — трудно представить? Причем разговаривающий по-русски, с таким количеством нарочитых отступлений от академичности, которое себе может позволить только коренной и великолепно образованный «носитель языка». А что ему? Он всю русскую литературу с древнейших времен мог от корки до корки прочитать и наизусть выучить, со всеми последующими комментариями. Другое дело — насколько именно понять и понять ли вообще. Все равно ведь машина…

— Да вот мы как раз к сути и подъехали. Что пожелаем, то и сделаем. В пределах моей юрисдикции с вами ничего плохого случиться больше не может, живите на здоровье сто двадцать лет.

— Уточни, что именно включают себя эти пределы? — вежливо попросил Шульгин.

— Сам Замок и прилегающие территории в том временном континууме, в котором мы сейчас находимся. Здесь совсем безопасно. В остальной части Ойкумены я таких гарантий дать не могу, но возможность проникновения врагов именно сюда достаточно мала…

— Угу, — кивнул я. — А наш двадцать пятый год, с того момента как Антон посетил меня для конфиденциальной и взаимоинтересной беседы? С ним все в порядке? Перемыкание с тридцать восьмым непосредственно в момент очередного визита дуггуров и славная над ними виктория не может возыметь нежелательных последствий?

— Надеюсь, — с едва уловимой ноткой сомнения ответил Арчибальд. — Тут одна маленькая хитрость безоблачную картину портит… О чем я и хочу с вами поговорить.

Глава десятая

— Ну, как обычно, — сказал я, вложив в голос всю доступную мне иронию. — Непременно в самый интересный момент появляется какая-нибудь маленькая загвоздочка, и все начинается по новой. Разве не так, коллега? — обратился я к Антону. — Хоть раз бывало, чтобы мы сделали какое-нибудь дело, к которому у тебя возникал внезапный интерес, подвели черту и благополучно разошлись?

— А чего же ты хочешь, брат? Несколько даже странно слышать столь наивный вопрос из уст взрослого, по общему мнению — неглупого человека. Вы же не в скиту сибирском от мирской жизни и козней дьявола спасаетесь. Да и там, по-моему, третий закон Ньютона никто не отменял. Любой шаг вверх открывает новые горизонты с соответствующими последствиями.

Тут он, безусловно, прав, я и сам прекрасно понимал, что до тех пор, пока ты жив, любое твое действие (ход на шахматной доске) вызывает целый спектр новых возможностей, вариантов и противодействий. Только отчего-то у нас сплошной цугцванг все время получается. Однако, с другой стороны, каким-то образом мы все время выпутываемся. С постоянным риском проходим по самому краешку, получаем массу новых впечатлений, да и жизнь на подконтрольных нам территориях складывается вполне благополучно. То есть в каждом предыдущем случае цугцванг каким-то образом оборачивался выигранной партией. Ну, совершенно по Алехину.

И все равно манера Антона вместе с его Замком порядочно меня раздражала, и чем дальше, тем больше.

— Да мы-то в ваших делах при чем? Спасли мы соединенными усилиями в очередной раз мироздание, ну и давайте на сем успокоимся. Или хотя бы нас оставьте в покое. Неужели со своими «загвоздочками», «закавыками» и прочими «загогулинами» такие крутые парни, как вы, сами разобраться не могут? А я бы предпочел немедленно в сопровождении жены и вновь обретенного друга отбыть в Новую Зеландию, морем, на «Призраке», что, кстати, состояло главным условием нашей «сделки», и заняться там игрой в гольф и охотой на вальдшнепов. (Черт его знает, водятся на островах на самом деле вальдшнепы или нет, но звучит красиво, вполне подходящее занятие для потомственного аристократа.)

— И чтобы роботы остались в нашем полном распоряжении, старые, и еще штук тридцать добавить неплохо. Неудобно каждый раз у Воронцова «батраков» выпрашивать, — добавил Сашка.

— Никаких возражений. — Арчибальд выражал на лице полное согласие с моими словами и всемерную готовность споспешествовать. — Мы на самом деле можем только приветствовать ваше желание удалиться от дел и посвятить себя тихим радостям жизни. Что может быть лучше — отдыхать, ничем не омрачаясь, перечитать на досуге что-нибудь вроде «Записок об ужении рыбы» и «Записок ружейного охотника» господина Аксакова. Сбор грибов также много способствует восстановлению пошатнувшейся нервной системы…

Издеваться изволит! Чересчур очеловечился, Арчибальд Тьюрингович, так бы ему правильнее было называться. Только вот к чему он клонит?

А тот продолжал:

— И никаких препятствий к этому нет, я без всякой задней мысли говорю. Ты, Александр, свою часть задачи выполнил выше всяческих похвал. В узлах Сети талантливо поработал, «лабиринт» прошел, друга нашего Антона к нормальной жизни вернул. Главное же — вы с ним дуггурам достойный отпор дали…

— Как там они, кстати? — вмешался Сашка, интерес которого к окружающей жизни возвращался на глазах. — Начали давать показания?

— Увы, к глубочайшему сожалению, мои успехи в изучении этих интересных существ исчезающе малы. Я только-только начал подбирать ключи к их странной психике, ни с чем подобным раньше сталкиваться не приходилось. В очень сильном приближении подобное устройство мозга и нервной системы можно сравнить с тем, что отмечалось исследователями у псевдогуманоидов одной отдаленной Галактики. Но те не поднялись выше примитивной, чисто биологической, на уровне земных ос «цивилизации». Здесь иное, здесь полноценная, техно-магическая, я бы так выразился, культура, использующая наряду с огнестрельным оружием межфазовые переходы и психотронику пока неизвестного нам механизма действия. Люди и дуггуры в области мыслительных процессов совместимы примерно так же, как армейский полевой телефон с мобильным двадцать первого века.

— Мне показалось, что они, со своей стороны, постигли нас гораздо лучше. По крайней мере, ориентируются в человеческом мире достаточно свободно, — заметил Шульгин, и мы с Антоном дружно кивнули. Впечатление совпало. Чтобы организовать правильный штурм здания, защищаемого войсками очень развитой в военном отношении армии, нужно разбираться в достаточно широком спектре земных реалий. Включая знание топографии, архитектуры, тактики и анатомии.

— Убедительного капитана НКГБ вместе с машиной и говорящими по-русски сотрудниками сотворить — тоже нужно уметь, — сказал Антон, почувствовав исходящий от меня импульс. — Мы, пожалуй, командира «летающей медузы» изобразить не сможем…

— Командира кайзеровской подводной лодки — тоже, — добавил Сашка.

— А кто тебе сказал, что тот капитан — произведение дуггуров? — вскинулся Арчибальд. — Вполне мог оказаться настоящим, приехавшим по своему делу… Совпало так.

— Святое дело. — Шульгин откровенно веселился. — За мной — наркомом — лейтенанта прислали, а за бродягой, в канализацию лезущим, — капитана.

Тут уже я вступил:

— Свободно так и могло быть. Курирующему Арбат капитану проще появиться на объекте, чем творению даже вам непонятных существ… Мне уже надоело всуе поминать бедного монаха Оккама.

Шульгин постепенно восстанавливал лучшие черты своих личностей.

— Как бы там ни было, факт одновременного появления в одном месте и в одно время Антона, неизвестно откуда и зачем выдернутого, наряда НКГБ, дуггуровской «медузы» плюс белогвардейцев с пулеметом очень тянет на перебор, — сказал он. — У вас это не вызывает легкого удивления?

Показалось, наши хозяева и собеседники не то чтобы смешались, а отчетливо потеряли кураж.

Я давным-давно отработанным жестом пальцев, сейчас опущенных ниже подлокотника кресла, показал Сашке, что — хватит. Тема обозначена, пусть теперь наши партнеры сами развивают свои онтологические проблемы.

Он понял.

Стараясь выглядеть грубым, слегка жестоким, как и полагается офицеру воюющей армии, я предложил Арчибальду:

— Давай пленников, поговорю. Ни разу не случалось, чтобы мне не отвечали, когда я спрашивал. Непреклонные герои только в сказках соцреализма водятся. Какие бы у них ни были мозги, кристаллические, гидрофильные, пластмассовые — в обычной жизни способы есть. Паяльником, электротоком, химией, убеждением, наконец… Проводи меня к ним. Александр Иванович тоже не против выяснить, что же они в Барселоне делали…

— Я очень тебя понимаю, — сказал Арчибальд, и по его лицу было видно, что не прочь бы он войти со мной в расстрельный подвал с «наганом» в руке, но чтобы я шел первым и в наручниках. — Только разговаривать не с кем. В том смысле, что исчезли они. Как только вы парадокс устранили, пленники немедленно… исчезли.

Здесь и Антон слегка опешил.

— Но ты же говорил, что из силовых коконов и через барьер нулевого времени им не выбраться…

— Говорил. А они и не выбирались. Их здесь теперь просто не было. Еще не было.

Ход мысли Арчибальда, которую он нам вкручивал, понятен. Раз мы действительно «отмотали пленку назад», дуггуров здесь (там) и вправду быть не должно. Но появиться могут. Тем или иным способом. Возможности их якобы неведомы ни Замку, ни Антону. Единственный приемлемый для нас и всей Земли вариант и надежда — что они не смогут выбраться из той самой, теперь — гипотетической, закукленной реальности. Захотят и дальше резвиться — пожалуйста, но в строго отведенном месте…

Беда в том, мы с Сашкой это четко понимали — Арчибальд как таковой и весь Замок в целом лишены главного — творческой интуиции и полета фантазии. Просчитывать развитие процессов по экспоненте и перебирать варианты — сколько угодно, а вот догадаться, на что способна многотысячелетняя цивилизация, живущая по неизвестным нам законам и руководствующаяся даже приблизительно не изученными логиками, — они пас.

Это как с самым совершенным шахматным автоматом. Одного гроссмейстера, самого чемпиона мира стиля Ботвинника или Ласкера, он, теоретически, обыграть может, но если против него выставить команду из десятка (я не говорю о тысячах) гроссмейстеров, мыслящих подобно Капабланке, Талю и Фишеру (если бы они были способны к командной игре), — ему труба.

Мы, в свою очередь, вообразить можем все, что угодно, но информационно — слепцы в темной комнате. Единственный наш шанс — изобрести какую-нибудь хитрейшую мыслеформу…

Мыслеформа тут же и появилась. У меня, а Сашке и объяснять не нужно, сам догадается, как догадывался, кого бить первым в драке против десятка молодых оболтусов на перроне станции Бирюлево-товарная.

Ловят нас, как я догадался, на дешевую туфту. За Антона не скажу, а Арчибальд-Замок явно придумал остроумную, на его взгляд, комбинацию. Чтобы доказать (нам — не знаю, а себе — наверняка), что превзошел он человеческие и потусторонние замыслы и способности. Что теперь он — «Король горы», а мы так, по нужде в степь вышли.

Ну-ну…

Параллельно я подумал, а не собирается ли Арчибальд предложить нам нечто вроде рейда в мир дуггуров? С него станется, ибо он, по определению, знает, что такое нравственность и гуманизм, но целесообразность для него наверняка приоритетнее…

Ну уж нет, на такое я подписываться не собираюсь!

Так я и сказал, а Шульгин, промолчав, кивнул согласно.

— Нет, нет и нет! Даже мысли подобной мне в голову не приходило, — всплеснул Арчибальд руками, но в глазах мелькнуло нечто.

Вот именно, «не приходило», по той же самой причине, а теперь, с моей подсказки, глядишь, и пришло.

— Все обстоит совершенно наоборот. Ни о каком привлечении вас к активным действиям и речи нет. Просто, проанализировав все имевшие место, хотя пока и не случившиеся факты с участием дуггуров…

— Так уж совсем не случившиеся? — снова перебил его Сашка. — А сегодня Антон с кем сражался, чуть не устроил в Москве тектоническую катастрофу, а может, и устроил? Как же быть с очень давним, до всякого разделения временных линий приключением «Юрия»? Он тогда был полноценным резидентом аггров и жил в самом нормальном мире…

Арчибальд снисходительно усмехнулся.

— Ты и Антон встретились с ним где? А главное — когда? На той самой ветке, где ты существовал в качестве Шестакова после того, как посредством матрицы успел деформировать реальность. И с леди Спенсер обошелся известным образом…

— Это, между прочим, ничего не доказывает, — не уступал Шульгин. Согласен, Антон в том своем качестве и в настоящем времени о приключении Юрия в энном году знать не мог. Это нормально. Лично ему монстры во плоти не являлись. О причине судить не берусь. Сильвия, Дайяна, Ирина и прочие из их клана тоже ни с чем таким на протяжении пятидесяти лет не сталкивались. Но ведь все равно…

«Юрий» — аггрианин, или Юрий «З-О», существовал в нашем настоящем, книжки я его читал, не будучи еще никаким Шестаковым. Определенная сумасшедшинка в тех книгах чувствовалась. Да и подлинная биография… Врагу не пожелаешь. Вполне можно вообразить, что он как раз тот, за кого себя выдает. Так, может быть, дуггуры после первой попытки его устранить просто тайм-аут взяли? Особенно если принять, что в наших (их) обстоятельствах час, год, век — все едино? И повторяю — последний бой Антона случился, когда уже я и Андрей на «Призраке» были. Это — куда пристроишь?

— Так, да не совсем, — вместо Арчибальда ответил Антон. — Когда я за гомеостатом ушел, Александр решения еще не принял, реальность оставалась подвешенной, и внутри ее у Юрия могли иметься воспоминания, не совсем совпадающие с действительностью. Пусть лишь только именно в этом вопросе…

Так же и дуггуры — могу вообразить: дали нам свой последний бой, уже зная о предстоящем изменении, в отчаянной надежде его не допустить. Очень ведь складно выходит! Персонажи означенной истории каким-то образом друг с другом связаны. И связь прослеживается интересная. Если вообразить, что дуггуры в состоянии видеть прошлое и будущее или даже воспринимать в качестве настоящего гораздо бо?льшие временны?е отрезки, чем мы, они могли попытаться захватить в плен Юрия. Не знаю, в чем именно его ценность для них, но факт имел место. Что это не вымысел — очевидно. Он очень похоже их обрисовал, какими они были до того, как мы с ними лично повидались. Вплоть до ментального запаха.

Получается, они собирались его использовать, чтобы не допустить появления на Земле Ирины, ее контакта с вами, со мной, внедрения Александра в Шестакова и так далее… Будем считать, что вся эта цепь событий непонятным образом нарушала крайне важные для них планы…

— Плохо сходится, — возразил я. — Единственный раз они показались Юрию в четырнадцатом году (случайно ли, кстати, перед самой войной?) и исчезли на двадцать с лишним лет. К Лихареву никакого интереса не проявляли. Активизировались только с появлением Шульгина. И немедленно развили бешеную активность. Почему так?

— Если бы я мог представить логику их поведения, у нас бы вообще не было темы для разговора… Хочешь, я навскидку придумаю десяток объяснений, только все они останутся в кругу именно наших представлений. Мы даже не в силах сообразить, какой вопрос нужно задавать: «почему» или «зачем»…

Более-менее очевидно одно — они активизировались после того, как Александр вплотную занялся Испанией…

— Или — последний раз залез в Сеть и что-то там перемкнул, — предположил я. — Объяснение не хуже прочих. Скажем, Игроки заблокировали некую ячейку, не позволявшую дуггурам проникать на Главную историческую, а сейчас стопор соскочил, вот они и полезли… А ты, Антон, им совершенно не нужен. Ты тоже влез в чужую игру…

— Или я стал им нужен, засветившись при встрече. Или они охотились не за мной, а за гомеостатом. Или реальность открывается им, только когда в ней находится кто-то из вас, кандидатов… Гипотезы можно множить до бесконечности. Оттого сейчас и предлагается вам…

— «Никого не будить…» — Это я процитировал слова подполковника Исмаил-хана Нахичеванского из романа Пикуля «Баязет». По-моему — очень к месту. Только, кроме Шульгина, никто тонкости ассоциации не понял. И Арчибальд и Антон взглянули на меня с долей недоумения. Чего это, мол, с ним?

Но вникать и задавать лишних вопросов не стали.

— Предлагается вам, — принял эстафету у Антона Арчибальд, — провести нечто вроде натурного эксперимента. Всем, кто тем или иным образом помечен причастностью к делу, — скрыться из всех миров, где вы наследили, на достаточно продолжительное время. В том, что дуггуры очень быстро разберутся (или уже разобрались) в подлинной, тупиковой сущности реальности-38, которую вы с таким шумом покинули, лично у меня сомнений нет. После чего непременно двинутся по вашим следам, откроют на вас охоту. Чтобы отомстить, если понятие мести им вообще известно, а вернее всего — чтобы устранить как единственную силу, способную им противостоять.

— Не совсем очевидно, — возразил я. — В предложенной версии. Я так понимаю, ты заявил, что, несмотря на принятые меры, они в состоянии выбраться из изолята, проникнуть и на ГИП, и в любую из освоенных нами параллелей. Это слегка расходится с предыдущими рассуждениями. Или ты знаешь больше, чем говоришь, или — просто запутался в собственных силлогизмах…

— Я просто учусь у вас. Вы ведь любите подстраховываться. Антон столько лет прожил на Земле, а сделать этого не догадался и попал туда, куда попал. Вот бы ему заблаговременно пригласить вас двоих поприсутствовать в соседней комнате при беседе с чиновником Департамента… — Он искренне рассмеялся. — Могло бы получиться очень интересно. Для всех.

Мы с Сашкой тоже вежливо улыбнулись. И в самом деле, пригласил бы — не отказались. С вытекающими последствиями для Департамента, а то и Конфедерации как таковой, если грамотно все обставить.

— Рад, что вы со мной согласны. Итак, возможность появления дуггуров в наших временах и пространствах больше нуля. Это первое. Опыт предыдущих встреч наверняка ими изучен и принят во внимание. Это второе. Из чего вытекает третье — у них имеется реальная возможность, не повторяя прежних ошибок, разделаться с каждым из вас поодиночке или, выбрав подходящий момент, со всеми сразу.

Учтите, мы даже не разобрались в сущности «бокового времени». Если они его создали или просто научились владеть им лучше нас, последствия кажутся мне печальными…

— Значит, там имеются специалисты или устройства, намного превосходящие тебя в объеме знаний и аналитических способностей, — без всякой подначки констатировал Шульгин.

— Не исключаю, — спокойно согласился Арчибальд. — И до тех пор, пока не достигнуто объективное знание, предпочитаю принять все доступные меры предосторожности. Пусть они могут показаться избыточными…

— Предположим, мы спрячемся в надежном месте. А что они? Поищут немного, убедятся, что опасные враги исчезли, и вернутся восвояси… Где будет нанесен следующий удар, мы не знаем. Какой он будет мощности — тоже. В их распоряжении весь веер реальностей. Зачем они им — другой вопрос. Не умнее ли будет, наоборот, держать наши «ударные силы», материальные и мистические, в кулаке, базируясь хотя бы и в Замке. Будем готовиться к битве, изучать вопрос, ведя параллельно поисковые, а то и провоцирующие операции. Мы же можем рассчитывать, что эта крепость действительно неприступна? Во всех смыслах? — спросил я.

— Абсолютно, — с законной гордостью ответил Арчибальд. — Мы для стороннего наблюдателя, если таковой имеется где-то там, — он указал пальцем на теряющийся в полумраке потолок, — существуем в пределах одного-единственного кванта времени, затерянного среди бесконечного количества подобных. Информационный пакет, замаскированный под песчинку в Сахаре, без всяких отличительных признаков. Проход «наружу» можем открыть только мы сами, когда и куда потребуется, причем со всеми предосторожностями. Мышь не проскользнет, не говоря о прочих объектах…

— Хорошо, коли так. Приятно чувствовать себя в полной безопасности, — сказал Шульгин, снова посмотрел в окно. Крупные снежинки бились о стекло, как мотыльки, летящие на свет фонаря.

— А относительно тактики… Я все-таки кое-что успел выяснить касательно нравов, повадок и обычаев нашего нынешнего неприятеля. Увы, очень и очень мало, чтобы делать основательные выводы и строить на них долговременную политику, но тем не менее. Есть основания предполагать, что они предпочитают методику инвазии[38], отнюдь не массированного вооруженного вторжения…

— А Барселона? — вскинулся Сашка. — А их атака на Антона?

— Думаю — особый случай. Может быть, разведка боем, может быть — эксперимент, отработка новой для них стратегии. Или же действия в условиях крайней необходимости. Откуда я знаю, вдруг твой огневой контакт на планете «Зима» был воспринят как наша агрессия на их исконную территорию? Или ты показался им (а то и был на самом деле) нашим разведчиком, добывавшим жизненно важную информацию… Мы ведь не знаем предыстории. Что ты там успел натворить…

— Так «показался» или «был»? Это ведь ты сам устроил мне веселенькую прогулку…

— Не я! — Арчибальд сделал протестующий жест. — Сеть, Ловушка, Игроки… Я вмешался, когда эпизод уже разыгрывался. Перехватил управление фабулой действа, подправил сюжет в нужном мне направлении, вывел тебя на Антона… Завязка этой увлекательной истории мне до сих пор неизвестна. Я ведь на самом деле всего лишь интеллектронный механизм, счетно-решающее устройство, не Бог, не Держатель. Мыслители у нас — вы, вам и карты в руки…

— А вариант моего «экзитуса»[39] тоже ты подкинул? — Эта тема продолжала Сашку волновать, хотя чего бы, казалось? Именно такая смерть ему теперь не грозит ни в коем случае…

Впрочем! Мне подумалось, что приключись сейчас или в обозримом будущем возвращение в «исходную точку»… Только что мы проделали нечто подобное, на меньшую, правда, дистанцию… А если бы там, внутри своего бреда или Ловушки, ему удалось выйти на ночную ессентукскую улицу, а не на планету дуггуров? Она и привела бы его к показанной картинке собственной кончины. Другое дело, своей ли волей он сумел сделать выбор, подсознательно держа в памяти предсказание «Книги перемен», или его подтолкнул к выигрышной развилке кто-то внешний? Нельзя исключить и того, что его просто припугнули.

— Нет, Александр, тоже не я. Сказал же — я вообще обнаружил тебя почти случайно. Как радиолюбитель на сигнал SOS, поданный Нобиле[40], наткнулся… (Надо же, какое сравнение подобрал. Впрочем, в тридцатые годы эта тема была очень свежа. И, по отечественной традиции, немедленно обросла анекдотами. Например, по причине слабости тогдашних систем связи, в Ленинграде какое-то время было запрещено передавать телеграммы, не связанные с поисками пропавшей экспедиции. Народ тут же отреагировал. «Приходит нэпман на телеграф, подает девушке бланк. Там написано — „В Одессу. Мойша, срочно ищи Нобиле. Не найдешь Нобиле, ищи муку“».)

— Ладно, оставим это, — кивнул Сашка, очевидно, пришедший к мысли, аналогичной моей. — Продолжай…

— Продолжаю, — кивнул Арчибальд. — В известной нам истории Барселона — первый и единственный случай массированного вооруженного вторжения. Все остальные, если и были, прошли незамеченными…

— В две тысячи пятом не они руку приложили к московскому путчу? — заинтересовался я. Мы ведь так и не сумели докопаться до первоисточника той авантюры. По вершкам прошлись. И — «боковое время»? Отнюдь не выглядит глупостью мысль о том, что оно как раз и есть порождение дуггуров или используется ими с гораздо большей эффективностью и пониманием сути процессов.

— Так далеко я не забирался, я все больше в двадцатом веке, — извиняющимся тоном ответил Арчибальд. — Другое дело, не надо было мне спешить, еще бы день-другой Антона с Александром в Лондоне подержать, тебя — в Крыму. Я бы за это время наверняка значащую информацию из пленников вытащил…

Совершенно по-человечески это у него получилось. Ну, не сообразил, маху дал, два фактора не сопоставил, «не проинтуичил», как мы в студенческие годы говорили, вот «языки» и смылись. У серьезных разведчиков и не такие промахи бывают, а тут — машина бесчувственная, едва-едва начавшая социализироваться.

А там, конечно, кто его знает? Где ошибка, где свой расчет…

Арчибальд тем временем продолжил развивать свой стратегический план.

— Прошлый раз, когда Антону поступил приказ на вашу ликвидацию и мое отключение, мы с ним нашли выход. Вы согласились уйти на другую линию и сидеть там тихо. В чужие дела не соваться. Так?

Что тут возразишь?

— Вы этого условия не выполнили… Пока просто с красными воевали и новый белый режим устанавливали, все было относительно нормально. Но вы ведь и там самостоятельно в Сеть влезать начали, созданием мыслеформ упражняться. В итоге временну?ю ткань раздергали, последующие большие и малые беспорядки спровоцировали…

— А то мы сами все это делали! У него вон спроси. — Сашка пальцем указал на Антона.

— Было, всяко было, — согласился тот. — Иногда вас выручал, иногда свои задачи с вашей помощью решал. Тоже ведь не всегда знал, куда все оборачивается. Надеялся: и там свое положение поддержать и упрочить смогу, и здесь запасной аэродром сохраню. Очень тебя, Замок, бросать не хотелось. Другого на всех Ста мирах мне больше не полагалось…

Арчибальд легким наклоном головы изобразил признательность.

— Да, наверное, и Игроки под руку подталкивали, не так ли? Ты же часто от их имени говорил и действовал, — то ли поддержал, то ли упрекнул форзейля Шульгин.

— Куда денешься, мы люди подневольные…

— Небось они же тебя и сдали, — констатировал я.

— Сомневаюсь. Впрямую меня сдавать им смысла не было. Скорее в какой-то момент я перестал представлять для них интерес. Игра вступила в какую-то новую фазу. Они просто перестали меня защищать, как оставляют хорошо укрепленные, но при сокращении линии фронта бесполезные позиции. Тут меня и сцапали подручные кого-то из Облеченных Доверием… Слишком многим я сумел досадить.

— Оставим это, дело прошлое, — предложил я, — слишком мы долго на месте топчемся, а дело не двигается.

— Куда нам спешить, — пожал плечами Арчибальд. — Наша беседа сама по себе доставляет мне огромное удовольствие. Я обогащаюсь вашими мыслями и идеями. Вы уточняет для себя многие неясности, оттачиваете разум, и все мы наслаждаемся роскошью человеческого общения…

Во до каких высот поднялся за несколько независимых часов бывший «вспомогательный инструмент»!

— Что же касается идеи Андрея, то я ее предвидел. Только зачем нам проявлять активность, организуя время от времени провоцирующие операции, если мы о враге ничего не знаем как следует? Зачем подставляться, рискуя попасть под удар неизвестной силы с неизвестного направления? Несколько раз вы вовремя среагировали на локальные покушения, как минимум дважды отбились от массированной атаки. Кто поручится, что атака Барселонского типа, но куда большей мощности не будет нанесена по новозеландскому форту? Ну и московские события 2005-го не станем со счетов сбрасывать. Я не зря говорил о «разведке боем». Это очень распространенный на Земле тактический прием. Допустим, дуггуры именно ее и провели. Получили полноценную информацию о ваших боевых возможностях и принципах действий. Учли все это в своих планах и следующий раз поступят неожиданным для нас способом…

— Не лишено, — согласился Шульгин.

— Спасибо. Вот я и решил устроить для них ловушку второго порядка. Приняв как данность, что главным раздражающим или, наоборот, привлекающим фактором являетесь именно вы. Не только вы трое, — широким жестом он указал на нас с Сашкой и Антона, — вообще все люди, причастные к тайнам Сети и иным цивилизациям Вселенной. Круг слегка расширяется, но он все равно… по пальцам посчитать. Вы являетесь достаточно мощной силой, препятствующей экспансии, — как же, мировыми линиями играете, реальности создаете и ликвидируете, по временам прыгаете, как вши на аркане…

(В самом деле, ни одного факта появления дуггуров или иной силы неизвестного происхождения и свойств за пределами зоны нашего непосредственного влияния, не отмечалось в человеческих анналах. Тридцать восьмой — тут все на блюдечке. 2005-й — есть основания предполагать. А если сюда же подверстать так и не объясненный эпизод с нападением на «Призрак» торпедных катеров? Есть о чем поразмыслить!)

Шульгин на слова Арчибальда громко фыркнул, а я, сдержавшись, деликатно поправил:

— Вши не прыгают, тем более на аркане, прыгают, и довольно неплохо, исключительно блохи. С помощью пружинящего вещества ризелин, играющего роль накопителя энергии и одновременно амортизатора. Нам бы так. Сравнение же с вошью — русским менталитетом почитается за оскорбление…

— И за козла ответишь, — добавил Сашка.

— Ах, простите, простите. Это у меня несколько пословиц и поговорок перепуталось. Исключительно по неопытности. Я ведь только учусь…

Точно — изобилие информации при неотлаженных фидерах вполне может проявляться в таких эффектах. А если то же повторится в критических ситуациях? Моя б воля, завязывать нужно с такими друзьями-приятелями. Скажут при случае в пустой след: «Ах, простите, мы как-то упустили, что для существа вашего биологического типа воздействие разряда электричества в десять киловольт/сто ампер выходит за пределы зоны комфорта! Следующий раз не ошибемся…»

Но слушать, что Арчибальд дальше набуровит, все равно надо. Многие наши беды происходили оттого, что слова и предложения Антона мы воспринимали через призму собственной, сформировавшейся именно в советские времена психологии.

Сейчас мы, конечно, слегка поумнели.

— Как бы там ни было, есть идея — реальность-«38 прим» временно, а то и навсегда с обсуждения снять. Очень жаль, что ваши друзья успели там так грубо отметиться. Боюсь, как бы след их канала не стал путеводной нитью. Реальности-2005 и 2056 пока предоставить собственной судьбе, организовав, там, однако, постоянное наблюдение. А вот на ГИП от 1920-го до 1984-го расставить ваши маячки. Те самые, что некогда Антон передал вам для отвлечения внимания аггров. Теперь мы используем их для привлечения…

— Смысл?

— Приманка. Никого из вас в обозримых реальностях не останется, а все маячки будут со страшной силой кричать: «Мы здесь, мы здесь!» — из зон, которые мы плотно возьмем под контроль. Очень надеюсь, что кто-то непременно на этот зов придет. Вот тут мы их и… По-настоящему!

Взгляд и весь облик Арчибальда изображал неприкрытый азарт.

— Хорошо, — сказал Шульгин.

Я видел, что он давно уже устал от бесконечных разговоров, пережив серию труднейших для психики упражнений, и при всем его мужестве и упорстве, наверняка мечтает лишь об одном: закрыть тему, завершить ужин подобающим антуражу образом. Потребовать музыки, барышень, исполняющих танец живота или половецкие пляски, напиться как следует, отключив гомеостат, потом, может, еще и партийку в бильярд сгонять на деньги, а совсем потом — спать часов двадцать без сновидений в комнате, сугубо изолированной от всего.

Вот пробудившись и умывшись, он сочтет себя в готовности принимать ответственные решения, я его знаю…

Себя я чувствовал пободрее, но и мне осточертело.

— Короче — что требуется лично от нас, здесь присутствующих? — вяло спросил я Арчибальда. — Пока улавливается только черновик идеи. Лечь на дно. Спрятаться так, чтобы никакими средствами не нашли. Мы бы и не против — давно пора отдохнуть. Вопрос — куда и как? Что, всем кагалом снова в Замок перебираться? Или форт в Зеландии колпаком накроете? А то — на Валгаллу? Ты уже определил?

— Можете своих друзей вызвать в Замок — в любой момент. Только смысла никакого. Хоть сто лет здесь просидите — на Земле ничего не успеет произойти. И дуггуры не появятся. Включившись же в поток времени в его нормальном темпе, мы станем видны и уязвимы. Я, как вы понимаете, не могу допустить, чтобы враг напал, не имея гарантий, что хватит сил с ним справиться. Вдруг его соединенная мощь в реале превышает мои и ваши возможности?

— «Мы не можем дать врагу ни одного шанса!» Знакомая песня. Шансы, что они атакуют именно Замок, исчезающе малы, на мой взгляд, но — допустим.

— Изолировать ваш форт тоже бессмысленно. По аналогичной причине. Вдобавок установленный над ним времязащитный колпак будет фонить на всю Вселенную. Как здоровенная куча обогащенного урана. Они возьмут да накроют его еще одним, своим? Предоставив вам право спокойно вымирать… Да вдобавок вы сами убедились, что туда выходит канал из «бокового времени». Про один вы знаете, а сколько их на самом деле?

Убедительно излагает, ничего не скажешь. Я бы мог поспорить о деталях, но внутри предложенной логики возразить трудно.

Сам я с дуггурами в обеих ипостасях (или так называть следует только «мелких», «элоев», а «монстры» — это нечто иное?) лично не сталкивался, Сашка же — четырежды за недолгий срок, и у него сложилось мнение, что живым ему удалось уйти только случайно. Другое дело, если предположить, что на нашей Земле они могут действовать лишь соразмерными нашей же цивилизации методами… Не важно, по какой причине. Казалось бы, битва в Барселоне и московский путч-2005 это косвенно подтверждают, но рисковать я бы не стал.

Шульгин молчал и пока не вмешивался.

— Тебе осталось сказать, что Валгалла тоже не может служить надежным убежищем, — подыграл я собеседнику, — если даже мы, совсем тогда еще «зеленые», сумели аггрианскую базу грохнуть. Правильно? И вся дилемма (точнее — трилемма) сводится к выбору между двумя более-менее комфортабельными клетками и бивуаком в чистом поле, защищать который невозможно, и тактически и психологически.

— Видишь, как ты сам хорошо все понимаешь, — одобрительно улыбнулся Арчибальд, а Антон за его спиной изобразил некую гримасу, которую я истолковал как рекомендацию держаться той же линии и не нервничать, все, мол, будет нормально.

— Стараюсь. Опыт общения с вами, слава богу, имеется. Потому готов предположить, что раз предложенные варианты очередной кампании более-менее неприемлемы, наверняка должен быть четвертый. Иначе к чему огород городить? И я этот вариант знаю. Спорим, что с одного раза угадаю?

— Как интересно с вами разговаривать, — снова польстил Арчибальд. — Мне еще долго учиться…

— Была в старое время такая категория — «вечные студенты», — смутно буркнул Сашка. Арчибальд, похоже, иронии не понял. А то и сарказма.

— Одним словом, вы хотите предложить дубль к тому, что уже было прошлый раз? «Исход-2». Я угадал? Вновь исчезнуть из любого ныне существующего мира до особого приглашения?

— Или — призыва! — добавил Антон.

— Призывы военкомат проводит, а мы теперь — отставники. Свое отслужили, — опять съязвил Шульгин.

— Слово «призыв» имеет не только это значение, — решил просветить нас Арчибальд.

— Спасибо, в курсе. Интереснее — далеко ли исчезать? — спросил я. — На Средневековье однозначно не согласен. Ты, Антон, наши вкусы знаешь…

— На ваше усмотрение. Схему возможностей вы в общих чертах представляете…

Точно! Я правильно определил степень Сашкиной утомленности, но не успел определить ее грани.

Он вскочил, резким движением (преувеличенно резким, но это только на мой взгляд) отшвырнул пустой стакан, который давно вертел в руке.

— На хер! Все ваши идеи — … (дальше пошел пресловутый загиб Петра Великого, переходящий в производные. Не пришлось тревожить прах Леонида Соболева. В Севастополе начала двадцатых мы в изобилии встречали специалистов этого жанра).

Что психануть человек в таком состоянии может, это безусловно. Не совсем понятно, зачем Шульгину это именно сейчас. Надавить на партнера, демонстрируя свою неуравновешенность и готовность к безрассудным действиям? Так Антона он вряд ли обманет. Неужели на самом деле элементарный срыв?

— Не хочу больше никаких ваших гениальных планов слушать! Нажрались досыта! К чертовой матери. Сами уйдем, куда захотим…

— И адреса не оставим, — негромко добавил я.

Сашка глянул на меня бешеными глазами. Сейчас и мне что-нибудь выдаст. Причем — с полным основанием. Кто, как не я, виновник всех его проблем и терзаний? Как бы до взаимного мордобоя не дошло, чтобы окончательно убедить партнеров в нашей невменяемости и полной непригодности для дальнейших игрищ. Подеремся, рассоримся, разбежимся по разным углам света, предоставив Антону с Замком самим разбираться с придуманными ими «ужастиками».

Жаль, что заранее мы с Шульгиным подобную сцену не отрепетировали. Да еще бы Ирину сюда запустить, чтобы тоже свое веское женское слово сказала. С битьем фарфоровой посуды. И все! Навсегда освободимся от «наркотической зависимости», и вправду попробуем выживать в одиночку.

Глядишь, на наш век покоя хватит. Оборудуем Форт Росс в виде неприступной крепости, а если что, будем перепрыгивать из 1925-го в 2056-й и обратно, если, конечно, тот механизм сопряжения миров на местности сохранился после размыкания Гиперсети. Так у нас еще и Олегова CПВ есть.

— Не оставим, — неожиданно мирным тоном повторил Сашка мои слова и сел.

— Но об этом же идет речь с самого начала, — недоумевающим, слегка даже обиженным тоном ответил Арчибальд. — Уйти на любое удобное время и адреса не оставлять…

— А также следов, по которым опытный детектив может разыскать безвестно пропавшего, — поддержал его Антон. — Ты взял себя в руки? Ну и хорошо. Я сам человек горячий. Попался бы мне сейчас кто-нибудь из Стражей или Облеченных, я бы им такое устроил… А на сегодня, пожалуй, действительно хватит. В баньку желаете? Ты, Саша, когда последний раз как следует парился?

— Да черт его знает! Кто б подсказал… Ну, пошли, что ли… Но предупреждаю, ни о каких делах — ни слова. А то в шайке утоплю. Любого.

Глава одиннадцатая

Мне не очень хотелось обращаться к Антону с просьбой переправить меня в Крым-25. Я не имел оснований ему не доверять, и тем не менее… Что-то в его личном поведении, в их новых отношениях с Замком настораживало. Как говорится — даже если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят. С другой стороны, другого способа вернуться домой у меня не было. Да в чем, собственно, проблема? Что может быть естественнее, чем желание, перед тем как принимать какое-нибудь решение, о бегстве в неизвестность или игнорировании вовсе не безусловной опасности, провести ряд консультаций с «заинтересованными лицами»?

Шульгина я тревожить не стал. Часов двенадцать-пятнадцать здорового сна ему в самом деле необходимы. За это время я управлюсь.

Я успел как раз к тому моменту, когда офицеры во главе с Басмановым решили, что хозяева их стесняют. Им позволено было ни в чем себе не отказывать, они и не отказывали. Что нужно военному человеку после успешно выигранного боя? Все это и присутствовало, да вдобавок и общество красивой женщины, что на фронте случается реже, чем хотелось бы. Беда заключалась в том, что факт ее присутствия имел раздражающее значение. Смотреть на красивое лицо, длинные открытые ноги, прочие абрисы и формы, не имея права мимикой или жестом выразить столь естественные чувства! Мучительно, господа, почти непереносимо! А рядом Ялта, чуть дальше Севастополь, и подходящие адреса имеются.

По телефону вызвали три таксомотора, чтобы каждый чувствовал себя вполне самостоятельно, откланялись, приложившись к ручке. Потребуется, явятся по вызову полковой трубы, как Сивки-бурки. Нравы в нашем войске были свободные, но и строгие одновременно. Делай что хочешь, как в Телемской обители, но службу правь неукоснительно. Пока, за редким исключением, политика себя оправдывала.

Зато сама Ирина, Олег и Алексей были настроены не столь оптимистически. Не имея от меня оперативной информации, исходя лишь из собственных впечатлений и мыслей, они пребывали в достаточно растрепанных чувствах. Иркина решительность, опыт Берестина и технические возможности Левашова стоили многого, но все равно ощущения у них были такие, приблизительно, как у гарнизона ДОТа, оставшегося в далеком тылу наступающего врага. Снаряды, патроны, продовольствие — в избытке. Позиция прочная, моральный дух и желание сражаться — на уровне, но отсутствует связь, знание обстановки и перспективы.

Встретили меня со сдержанной радостью, да и мне было приятно оказаться здесь. Что ни говори, мистика, даже вполне объясняемая в категориях материализма, утомляет.

Естественно, меня тут же пригласили к заново накрытому столу, но я замахал руками.

— Простите, ребята, я пас. На ближайшие сутки пищеварительные мощности исчерпаны. Разве только зеленого чая…

В полном объеме и с подробными комментариями я изложил почти все, что узнал от Сашки, Антона, Замка, а также свои соображения по теме. И пожелал узнать, как то же самое видится с их стороны.

Одновременно я оценивал дачу и окрестности с учетом новых знаний и новой позиции, если угодно.

Пулемет, исполнивший свою функцию, уставился стволами в сторону гор, куда стрелять ему вряд ли придется, из приемников торчали хвостики лент, совсем короткие. Мало, стоило бы перезарядить на всякий на случай.

У балюстрады валялись пустые трубы гранатометов. Поблизости аккуратно прислонены к перилам ружья и автоматы. Это ничего, сгодится. Тут же вскрытый ящик с красными картечными патронами, несколько сумок со снаряженными автоматными магазинами и гранатами для подствольников.

Выключенная установка СПВ почти посередине террасы. Невредно бы вывести ее в ждущий режим, чтобы не терять драгоценного времени, если вторжение произойдет прямо сейчас.

Опасность такого развития событий крайне мала, как мною ощущалось, и тем не менее. Наводка по следу, пусть и отключенного прохода, теоретически возможна, Сашка говорил, что такой след держится некоторое время даже между Землей и Валгаллой, а это полсотни парсек, побольше, чем тысяча километров до Москвы.

Будто желая размяться, обошел веранду по периметру, попутно поднял один из дробовиков, повертел в руках, убедился, что заряжен. Ладно, сойдет на первый случай.

— У кого-нибудь имеются идеи и предложения? — спросил я, опуская приклад к ноге.

— Идей, прямо скажем, немного, — ответил Берестин. — У тебя тоже, иначе зачем ты с «браунингом» играешься?

— Боюсь, — честно ответил я. — Вы тут такого наработали, что поневоле с Антоном согласишься и захочется бежать куда глаза глядят. Вы Сашкиных воспоминаний не видели, на зимней планете, и в Барселоне. Тяжелое зрелище. Триста штук, конечно, у нас на веранде сразу не поместятся, а если даже десяток выскочит? В ближнем бою у нас шансов нет. — Я пренебрежительно подкинул дробовик и поймал его левой рукой за цевье. — Так монстры хоть человекообразные, а то, о чем Антон мне рассказал, вообще… Да вы их сами видели.

— Видели. И справились, — с вызовом в голосе ответила Ирина, вынимая из кармана свой портсигар.

— Ты его хоть перезарядила? Антон сказал — аккумулятор на нулях…

— Ой, забыла. Я сейчас. — С действительно испуганным лицом она метнулась к лестнице.

— На самом деле не все так страшно, — сказал я друзьям, — хотя ситуация действительно напряженная. Придется нам какое-то время дурака повалять, пока не догадаемся, шутят Антон и Замок или всерьез… Ты как, Олег, считаешь, возможно было им в той обстановке тебе на хвост сесть? Ты ж канал едва на пару секунд открыл. А у них в это время «броня горела» и «товарищи» в пар превращались…

— Любишь ты дурацкие вопросы задавать. — Левашов не старался скрыть раздражения, если не чего-то большего. — Откуда мне такое знать? Если вся аппаратура на «медузе» была — конечно, нет. Если внешние станции наведения и контроля их рейд сопровождали — безусловно, да. Ты что-нибудь новое сейчас услышал?

— Не о том говорим, — перебил нас Берестин. — Поздно пить боржом. Олег, принимая нас оттуда, с достаточно перепуганным видом доложил, что там началось расширение энтропии. На физический смысл выражения мне плевать, у меня другое образование, а чем нам это грозит непосредственно, я пока не понял.

Да, действительно, по-разному текущее время — штука малоприятная, раздражающая. У меня на размышления и разговоры в Замке ушло около суток, у них — не больше двух часов, занятых куда более практическими вещами.

— Согласен. Об энтропии как таковой я знаю немногим больше тебя. Вот и послушаем, не снимая пальцев со спусков. Или можно оружие на время отложить, Олег, как считаешь?

Пропустивший мимо ушей наши колкости, Левашов начал объяснять. То, что он называл «энтропией», обрушившейся на мир-38 при их там появлении, немногим отличалось от процесса «выгорания реальности» аггров после взрыва нашей информационной бомбы. Та, «сталинско-шульгинская», начала сворачиваться сама на себя, попутно омертвляя все, что оказывалось в охваченной явлением зоне. Чудом не накрыла людей из другого мира, Антона, Берестина и Давыдова. Не успей Олег поставить блок, элементарно словчилась бы забросить свое щупальце и в дырку нового пространства. Ей все равно, как воде, рвущейся в корабельную пробоину.

— А не забросила, хоть на столечко? — показал я пальцами сантиметровый зазор.

— Думаю, что нет. Наш экран обладает собственной степенью защиты. Вернее — энергией противодавления. Целенаправленно ее проломить, конечно, можно. Но именно этой цели с той стороны я не заметил. Нагрузка была допустимой.

Интонация Олега, при произнесении последнего слова, показалась мне чересчур эмоциональной. Грубо говоря, нервишки поигрывали.

— А еще бы минуты две-три, — продолжал я, — окно оставалось бы открытым, и «рука тьмы» просунулась. Результат?

— Какой хочешь. На выбор. Я не знаю скорости распространения процесса, вряд ли его можно считать мгновенным, но порядочный кусок нашего пространства мог бы превратиться в анклав того. Аналогично зоне «бокового времени», которую создавал прибор Маштакова. И мы могли застрять так же, как Леша однажды в тупичке восемьдесят четвертого. Тебе там хорошо было? — наставил он палец на Берестина.

— Нормально, — ответил тот. Спасибо, что не добавил: «Только Ирины не хватало». Я-то знал — так оно и было. Очень хорошо помнил, как мы метельной ночью вышли отправлять Ирину ему на выручку и Олег мне сказал насчет интерференции. Наложимся, если не повезет, сами на себя, и — «Митькой звали».

— А за нами сходить не нашлось бы кому. Только об Антоне не поминай…

Я понял, что заход сделал правильный. Еще один верный союзник у меня есть. Наш человек форзейль, не наш — мало существенно. Главное, не я один буду «в противостоянии», если мои худшие мысли оправдаются.

— Можно дурацкую идею? — спросил я.

— Это — ради бога, — почти радостно ответил Левашов. — Насчет умной я бы еще подумал…

— Надо вернуться в то же место. Сразу, через полчаса, через час…

— За каким…? — удивился Берестин, а Олег уже понял.

— Здорово. Всегда уважал дилетантов. А как профессионал, немедленно вношу корректив. Вернемся, только я сначала, — он показал на свой аппарат, — выскочу в Москву, настрою Большую машину, через нее сюда снова, а уж потом… Только мне помощник нужен. Кто согласен? Ты или Ира?

— Конечно, Ира, — не дал я возможности ответить ей, только что вернувшейся с перезаряженным блоком. — Она в технике соображает лучше, а здесь мы с Лешей подежурим. Если что: «Кончен, кончен день забав, стреляй, мой маленький зуав…»

На самом деле, отправляя Ирину в Москву, я руководствовался не только неоспоримым фактом, что она с Левашовым лучше меня разберется с межвременными переходами. Всем известно, после нашего с ней визита на Селигер именно Ирина, отбросив принципы и правила своей «конторы», оказывала Олегу техническую помощь и научную поддержку при отладке его первой действующей модели СПВ. Я хотел вот в этот неопределенно-опасный момент вывести ее из-под возможного удара, к которому мы не готовы. В той же мере, как были готовы-неготовы мы с Берестиным в достопамятном июне сорок первого.

За суетой и мельтешением лет, миров, событий слегка подзабылась та душевная общность, что связала нас, друзей-соперников в навязанной нам альтернативе: «Хочешь — живи, хочешь — умирай». Не только в качестве политических деятелей, чисто физически. Не сумел бы Берестин правильно командовать фронтом, и конец ему, пусть не такой, как у Павлова, как у Кирпоноса[41]. Не у расстрельной стенки, а с трехлинейкой на опушке не обозначенного на карте лесочка. Красиво, но для генерал-полковника невместно.

— Что, командир, делать будем? — спросил я его, когда Олег с Ириной ушли.

— Объяснишь мне запутанный ход своих мыслей, тогда и отвечу.

— Объясню. Видишь ли, с какого-то момента я стал или очень хитрым, или законченным психом. Мне перестал нравиться мир, в котором мы вынуждены существовать. Поэтому, чтобы сказать то, что я хочу, нужно воспользоваться машинкой, которую Олег оставил в нашем распоряжении. — Я указал на СПВ-приставку. — Видишь, судя по этим вот стрелкам и лампочкам, Олег с Ириной уже в Москве. И я даже не знаю, в какой. На Столешниковом — это точно, а в двадцать пятом или две тысячи пятом — хрен его знает. Вернутся сюда, когда сумеют. Минут через пять или через час, не важно. Я немножко умею с этой аппаратурой обращаться. Сдвинем время совсем чуть-чуть, на несколько секунд, не важно в какую сторону, и нас никто не успеет засечь и услышать, если даже и пытаются отслеживать…

Говоря «никто», я подразумевал конкретно Антона с Замком. Дуггуры сейчас волновали меня гораздо меньше.

Алексей посмотрел на меня с заметными сожалением и тревогой.

— Псих не псих, но переутомился ты точно…

Я кивнул и на несколько делений сдвинул верньер, назначение которого было мне точно известно. Мы совсем немного сместились по оси времени, вышли из зоны контроля, как будто из комнаты, где установлены подслушивающие устройства. Олег, вернувшись, едва ли заметит мелкое рассогласование. А если и заметит — что с того?

…Вокруг ничего не изменилось. Да и как могло измениться? Природе и вещному миру пять секунд туда или обратно — без разницы.

— Кто бы спорил. И все же… До тех пор, пока мы с полной достоверностью не убедимся, что Антон не пытается нами манипулировать, нам остается единственное — сопротивляться навязываемым поступкам, равно как внезапно приходящим в голову «светлым» мыслям и «озарениям».

— Даже если они выглядят правильными?

— В этом случае — тем более. Останемся при гипотезе, что Ловушки никуда не делись, просто приобрели особую изощренность. Мутировали, как вирус. Я тебя прошу об одном — верить мне, сколь бы странными мои слова и действия моментами ни казались. Игроков над нами больше нет, попробуем поиграть сами. Пока мне больше не на кого положиться…

— А Шульгин, а Ирина?

— Не из той оперы. Мне нужна именно твоя поддержка. Я бы хотел, чтобы ты понимал меня без слов. Иногда нам придется спорить, иногда ссориться, грубо и резко, так убедительно, чтобы все, вплоть до Ирины, верили. Чуть бы не кидались нас разнимать.

— Сложновато будет, без повода…

— Поводы найдутся, это я тебе обещаю. Дойдем до того, что каждый вздумает создавать свою «партию». Кто на чью сторону станет, тоже посмотрим… А мы будем пользоваться своего рода масонскими знаками. Ну, хоть такими…

Я изобразил пальцами и руками несколько фигур, объясняя, что каждая из них должна означать.

— Договорились?

— О чем речь. Но все равно до конца не понимаю…

— Дуггуры, — сказал я, таинственно понизив голос. — Опасность непостижимая пока, оттого и страшная. Столько всего случилось за последнее время, с Сашкой, с Антоном, с Замком, что из наших по ряду причин могу безоговорочно верить только тебе и Ирине…

— Прям уж так?

— Увы! Только вы двое странным образом оказались непричастными ни к каким деформациям… Да разве еще Удолин.

Сказав это, я тут же подумал: вот еще один «резерв главного командования».

— Удолин — бог с ним. — Берестин на профессоре внимания не зафиксировал, что меня обрадовало. — А Воронцов, а Олег, Сильвия, Ростокин? Наталья, Лариса?

— Я сказал — из наших! Исходные «три товарища» плюс Ирина и ты. Это все. На момент начала. Шульгин, как я его ни люблю, запутан не знаю в скольких непонятках. Левашов настолько глубоко завязан на хронотеории и хронопрактике, что, сам не подозревая этого, может быть «на крючке». Не знаю, как точнее выразить то, что чувствую. Нет-нет, я никого не обвиняю и не подозреваю в предательстве, упаси бог, но ты же читал Юлиана Семенова и «Мгновения» не раз смотрел. Это я для наглядности сказал, есть и более солидные источники. Люди подставляются, людей подставляют, играют с ними «втемную» и их «втемную»… Такая вот беда…

— А ты сам? — Берестин посмотрел на меня с пристальным интересом и впервые за наш странный разговор потянулся к бутылке. Самое время, по логике.

Выцедив меньше половины рюмки, я сделал единственное, что мог сделать русский человек в таком раскладе, — развел руками.

— Тут уж сам смотри. Доказать, что я не Азеф или не марионетка, у меня нет никакой возможности. Это, как говорится, вопрос веры или, наоборот, особой проницательности. Единственное, что могу заявить в свое оправдание, господин судья, в моих словах и поступках вы не найдете ни малейшего намека на личную корысть! Всего, что может только взбрести в голову людям любого пошиба, мы добились давным-давно. Включая то, что в паре с тобой побывали на таких вершинах, где не бывал никто, и властью наигрались всласть. Еще могу добавить в свое оправдание — мои нынешние планы не подразумевают никакой позитивной программы. Единственно — желание не попасть в окончательный просак[42]. Отсюда и предложение — до прояснения обстановки не верить больше никому, сохраняя при этом заинтересованное и благожелательное покерное лицо. Решайте, товарищ командарм. Жаль, что я вас в маршалы произвести не успел…

Хорошая получилась тирада. В меру страстная, в меру убедительная.

Алексею просто нечего было возразить. По сути.

— Ладно, товарищ председатель Совета народных комиссаров. Давайте попробуем еще раз. А рюмку свою допейте. И наполните по новой. Кто с нами не пьет — або хворый, або подлюка…

В целом взаимопонимания мы с Алексеем достигли. Он поверил, что никаких интриг я не затеваю и не составляю комплота, направленного против кого бы то ни было. Всего лишь призываю к бдительности и солидарным действиям, когда (и если) это потребуется.

А потом я рискнул пойти еще чуточку дальше, чем требовал здравый смысл. Будучи достаточно уверенным в своих способностях и возможностях, я предложил, не теряя времени даром — мало ли когда Ирина с Олегом управятся, — вызвать к нам Удолина. Раз он вдруг вспомнился, то не просто так, наверное. Вдруг сам контакта искал, а я его зов услышал благодаря уже выстроенной мыслеформе? Должная синтонность между нами давно существовала. Только в его астрал я самостоятельно ходить не умел пока. Зато аппарат — вот он! Базовой настройки я касаться не буду, она держит несущую частоту, но есть и другие, более тонкие регулировки. В блоке памяти имеются координаты любой личности, с которой ранее устанавливалась связь, и найти ее не составит труда, в какой бы точке пространства она ни находилась. Лезть через межфазовые барьеры я не собирался, не мой уровень квалификации, а в пределах этой реальности и этого года — не сложнее, чем поймать радиоприемником давно известную станцию.

…Константина Васильевича на этот раз я разыскал в маленьком французском городке Этрета на побережье Атлантики, прославленном импрессионистами, где они писали свои никому тогда не интересные картины. Профессор как раз прогуливался по набережной, откуда открывался вид на колоссальные арочные скалы белого камня, многократно запечатленные великим Клодом Моне (или Эдуардом Мане, вечно их путаю).

Места там, конечно великолепные. Серый океан, пасмурное небо, густой соленый бриз, и — безлюдье. Совсем не то что в конце двадцатого века. Одинокий парус рыбачьей лодки в паре миль от берега, фигуры мужчины и женщины в темных одеждах на краю обшитого досками пирса — больше никого в поле зрения.

Черепичные крыши нескольких древних домов размыто рисовались на фоне дождевых туч в полукилометре слева. Я подавил желание выйти из «окна» наружу и пригласить Удолина обсудить вновь возникшие проблемы мироздания в уютном кабачке, беспроблемно функционирующем со времен какого-нибудь Людовика, хоть тринадцатого, хоть шестнадцатого. Ну их, лишние эксперименты, не вызываемые крайней необходимостью.

Проще позвать коллегу, не появляясь в реальности, благо — ничьего внимания это не привлечет.

Удолин был сосредоточен, погружен в себя, как и подобает ученому его ранга и авторитетности. От близящегося дождя его плечи укрывал широкий плащ-крылатка, скрепленный у горла солидной бронзовой, а может, и золотой пряжкой в виде двух S-образно изогнутых кобр, на голове — стетсоновская шляпа, обут в крепкие, шнурованные до колен ботинки модного фасона «бульдо». В правой руке зонт-трость, размерами лишь слегка уступающий пляжному, в левой — походная, оплетенная кожаными ремешками фляга, чтобы прямо на ходу прояснять и стимулировать ход мыслительного процесса.

Одним словом, гармонический гибрид прославленных ученых «золотого века»: Паганеля, Челленджера, Аронакса и прочих, имя им легион, без которых не обходился ни один приличный научно-приключенческий роман.

Увидев его, я испытал не просто радость встречи с хорошим человеком. Куда большее — прилив уверенности и оптимизма. Чувство, сравнимое с тем, что охватило колонистов острова Линкольн, когда они нашли Сайреса Смита. Дескать, физическая сила и готовность к любым испытаниям у нас имеется, а вот силы руководящей и направляющей не хватало. Теперь она с нами.

Главное, в моих словах почти нет преувеличения. Раз мы столкнулись с таким уровнем неведомого, что полагаться на привычные навыки, стереотипы и мощь доступной техники как минимум опрометчиво, отчего бы не зайти с другого конца?

Одностороннее «окно» открылось в двух десятках метров по курсу его движения, а поскольку он шел не торопясь, то отбрасывая стальным острием трости камешки со своего пути, то поднося к губам горлышко фляги, я имел время рассмотреть его как следует и обдумать завязку разговора. Вот профессор поравнялся, прошел мимо. Я переключил тумблер, открывая проход, и окликнул его. Он обернулся, увидел уже знакомую рамку и едва заметное дрожание воздуха на границе разделения сред, мою персону и Алексея чуть в глубине, с автоматом в руках.

Не проявив малейшего замешательства, поприветствовал нас одновременным взмахом зонта и фляги, развернулся полным фасом.

— О, друзья мои! До чрезвычайности рад встрече! Выходите, составьте компанию. Не поверите, я буквально только что думал именно о вас… Одиночество, конечно, приятно, но моментами становится утомительным. Сейчас, наверное, именно такой момент…

Надо же — он думал! Напряженно, наверное, думал, если до меня достало. А скорее всего — очередное совпадение.

— Нет, Константин Васильевич, лучше вы к нам. Поговорить надо. Надеюсь, вы не настолько заняты, чтобы не уделить нам хотя бы час-другой. Настоятельно нуждаемся в вашей консультации. Потом я вас доставлю на это же самое место или куда прикажете. Беспокойство и все прочее, разумеется, будет оплачено по высшим ставкам…

— Можно и так. Почему нет? Только подождите буквально минуточку…

Очевидно, причудливый ход его мыслей не мог быть сразу остановлен посторонним вмешательством. Инерция чистого разума, так сказать.

Он не спеша окинул взглядом простиравшийся вокруг, пока еще французский пейзаж, запрокинув голову, как следует приложился к своей фляге, аккуратно завинтил крышку, постоял, прочувствовал и бодрым шагом подошел к окну.

— Я готов. Только позвольте мне дойти до отеля и собрать вещи. Там есть слишком ценные документы, они могут пригодиться в разных обстоятельствах. Полчаса, не больше. Потерпите?

— Потерпим, куда деваться. Приходите на это самое место. Я отсюда сдвинуться не могу и не совсем уверен, что меня не потревожат. Не встретимся, любым доступным вам способом немедленно удалитесь в наиболее надежное, на ваш взгляд, убежище. Хоть в Шамбалу…

— Даже так, Андрей? Тем более интересно. Я быстро обернусь, ждите…

А что оставалось? Я сбросил с машины напряжение, начал объяснять Алексею, какие интересные схемы мы сможем выстроить, используя каждого из нас по отдельному плану. Антон при всех его связях, сложившихся между нами, и Замок, обладающий гигантским информационным потенциалом, наверняка не смогут затеваемую мною комбинацию просчитать. А то мы их не знаем! Подумаешь, владыки мира! Немцы в сорок первом тоже понимали о себе намного больше, чем имели право.

— Что хочешь обо мне думай, Леша. Может, накопилось — так пожалуйста. Я сейчас, своей волей, не своей, утверждать не берусь, один в один товарищ Сталин к маю известного года. Какого числа ты ко мне на собеседование в Кремль пришел, трясясь в поджилках? Трясся ведь?

— Пятого мая тысяча девятьсот сорок первого года. Я в поджилках не трясся. Марков тоже. Он терпеть не мог Сталина как личность, но стоял перед ним, как сторонником, защитником и опорой олицетворяемой им власти трудового народа. Улавливаешь разницу? Марков, не я, готов был принять любое решение Вождя как неизбежность! Понял? Марков был очень независимым и смелым человеком. Смерти он не боялся и вообще ничего не боялся, что касалось лично его. Это Жуков не постеснялся написать в мемуарах прославленных, что даже в роли начальника Генштаба боялся возражать Сталину в присутствии Берии.

«Берия меня гипнотизировал. Я понимал: скажу сейчас не то, и через полчаса окажусь в лубянских подвалах».

Это позиция пятиклассника, застигнутого директором школы за курением под лестницей. Какой же ты, на хрен, генерал, если недрогнувшей рукой посылаешь миллионы солдат на бессмысленный убой, а лично сам боишься не пули даже, косого взгляда вышестоящего начальника?!

— Марков был хорош, не спорю. А он плюс ты — еще более надежная конструкция. И я с вами. Я то время к чему вспомнил? Сталин не мог (по стилю характера) доверять никому. Ни западным союзникам, ни соратникам по Политбюро. Тебе он решил довериться. Я в этом только поучаствовал, а выбор все равно был за ним. Сейчас я не Сталин, ты не Марков, а обстановка почти аналогичная, и вопрос веры стоит в повестке дня.

Зачем тебе святая цель,

Когда пробитая шинель

От выстрела дымится на спине? —

привел я слова из песни Городницкого. — Ты мне в спину не стрелял, независимо, что и причины и возможности имелись. Будем и дальше так. Согласен?

Берестин, пожалуй, мог мне возразить, и возражение было бы достаточно логичным, оправданным по любым параметрам. Старше меня он был на три с лишним года, и я в тот момент, когда поломал его надежды на личное счастье, выглядел хуже, чем пресловутая «собака на сене». Но мудрости и порядочности ему хватило, чтобы погасить свою неприязнь, если не сказать резче. И сделал он это хорошо, благородно.

Только по этой причине я предложил именно ему стать партнером в очень сложной, эмоционально и комбинационно, игре.

Как мне надоело это слово — «игра». Пишу — и самому противно, а ничего другого в голову не приходит. Может быть, когда-нибудь позже я в своих «записках» подберу достойные синонимы. А сейчас что есть, то есть. Если не игра, так что? Реальная жизнь? Еще глупее звучит.

Уходя из Замка в Крым, я, как толковый диверсант-подрывник, оставил «на растяжке» некую локальную мыслеформу, ограниченную во времени и пространстве. Как гранату в городской квартире. Не трогай, и она тебя не тронет, поскольку «ручная». Ну а если что — не взыщи. Тебя в гости не приглашали.

В обсуждении темы назначенное время прошло быстро. Ирина с Олегом из Москвы до сих пор не вернулись, я нажал кнопку «повтор», которая вернула меня в исходную точку. Удолин тоже был точен, прибыв к выезду на набережную пароконным фаэтоном.

Извозчик попросту, ибо не помню, как здесь у них называется «водитель кобылы», был слегка удивлен. Что солидному господину с тремя чемоданами делать на берегу, к которому рейсовые пароходы сроду не причаливали и даже сколько-нибудь приличный парусник рискует разбить борта о пирс при таком накате? Не на рыбацкой же лодке он собирается отправиться в бурную Атлантику?

Любопытство возницы было погашено франковой монетой сверх оговоренной цены и предложением не терять напрасно времени. Вон господа на том краю набережной, кажется, желают ехать в город…

Фаэтон заскрипел рессорами, удаляясь, и Константин Васильевич потащил свои кофры и саквояжи к условленному месту. Хотелось помочь профессору, но нельзя. Чем черт не шутит — выйти выйдешь, а вернуться что-то не позволит!

Он остановился, сдвинул шляпу на затылок и вытер лоб клетчатым фуляровым[43] платком.

— Приличные люди сами свой багаж не носят, — раздраженно сообщил он мне, когда я открыл проход прямо перед носками его ботинок и ответил извиняющимся тоном:

— Рад бы услужить, но обстановка не позволяет. Так что давайте сюда барахло, а мы прикроем вас огнем, если потребуется…

Удолин хорошо усвоил опыт выпавших на его век войн и революций, чтобы спорить по пустякам. Насмотрелся, как оно бывает. Подал чемоданы и шагнул из своего французского далека в нашу неопределенность.

Я закрыл дырку в пространстве. Теперь мы все в Крыму. В одном месте и в одном положении, если не решим иначе.

…До возвращения Ирины с Олегом я успел изложить профессору причину и повод нашей встречи, вкупе с наиболее существенными деталями недавних событий. Чем хорош Удолин: ему не надо ничего разжевывать. С самого первого дня нашего знакомства я оценил его главное качество (независимо от всех прочих) — он сразу схватывает суть любого вопроса и, не теряя времени на второстепенные частности, активно включается в мозговой штурм. Коллективный, если ему это предложено, или индивидуальный, не важно. Лишь бы счел тему вообще достойной затрат своей драгоценной умственной энергии. Выводы, к которым он приходил, иногда ставили нас в тупик, но я не помню случая, чтобы они, в той или иной мере, не оказывались верными. Пускай и по прошествии времени или применительно к совсем другому случаю. Этими же качествами отличались Кассандра и Дельфийский оракул. Просто у их слушателей было меньше жизненного опыта и отсутствовало альтернативно-абстрактное мышление, чтобы сообразить, к чему пристроить полученное предсказание. Как говорил мой постоянно попадавший в идеологические капканы советской власти университетский преподаватель: «Высший пилотаж философа — это уметь находить аналогии между аналогиями».

— Прелестно, просто прелестно, — повторял Константин Васильевич, отдавая должное коньяку из голицинских подвалов, собственную фляжку предусмотрительно сохраняя на другой случай. А был там у него всего лишь банальный кальвадос, незаслуженно прославленный Ремарком.

— Я с абсолютной ответственностью могу утверждать, что наличие подобных существ предварено моими давними умопостроениями. Когда, вы сказали, вашему товарищу они явились впервые?

— Накануне мировой войны…

— Великолепно! В России взлет мистицизма, многочисленные кружки теософов, распутинщина, хлыстовство, предощущение конца света (небезосновательное, кстати). Я тогда тщательно изучал все эти течения и направления, совершенно самостоятельно пришел к выводу, что первопричина — проникновение в наш мир давно известных, но подзабытых в эпоху рационализма сил. Вы вспомните: бесы, о которых упоминается в Евангелиях, средневековый расцвет ведьмовства, простонародные легенды, перенесенные в литературу гением Гоголя… Все очень и очень сходится. Жаль, что я тогда не имел случая и возможности встретиться с вашим приятелем и побеседовать с ним поподробнее. Но сейчас у вас факты гораздо более весомые. А не могли бы мы как-нибудь поближе познакомиться? Ну, с этими самыми… Даже мертвые мне они могут сказать о многом.

«Вот именно, — подумал я. — Когда мы выручили профессора из узилища Агранова, он в числе прочих своих званий и титулов представился еще и некромантом. Тогда я счел это за фигуру речи, не придал значения. И ростокинским Артуром он особым образом интересовался. Так что не зря, очень не зря мы с ним сегодня встретились…»

— Значит, вот что, друзья мои, — сказал он нам с Алексеем. — Без обиды, я считал вас людьми, не всегда понимающими, где они находятся и что делают… Как вы любили выражаться, используя термины будущих времен, «не совсем адекватными»…

— Да, крайне интересно было, со всей нашей неадекватностью, посмотреть, как бы вы, уважаемый, до сих пор сидели у Агранова под замком или валялись на Донском кладбище в качестве «невостребованного праха», на два метра ниже уровня поверхности… — сказал я резче, чем следовало в разговоре интеллигентных людей.

Обращенная в прошлое перспектива показалась Удолину настолько неприятной, что он скривил лицо и выпил рюмку коньяка, не сделав попытки пригласить нас.

Это я понимаю. Нервы у всех не железные. Тем более тональность моих слов была такова, что при желании ее можно было счесть не только ретроспективной.

Господин профессор потянулся к сигарной коробке. Берестин предупредительно щелкнул зажигалкой. Я сидел спокойно, безразлично даже. Чтобы знал, кто в доме хозяин.

Константин Васильевич несколько раз пыхнул, разок затянулся. Нормальному человеку достаточно, чтобы вернуться в горизонт текущих реальностей.

— Вы ведь меня не дослушали, — сказал он примирительным тоном. — Было время, сказал я, когда мне казалось… Готов признать, что моментами слегка ошибался. Вот и сейчас. В действительно критический, может быть — судьбоносный момент вы нашли правильную линию поведения…

Это он наверняка к тому, что наша главная заслуга — обратиться к нему за советом и помощью.

— Так давайте же со всей серьезностью обсудим вставшую перед нами угрозу. Она действительно такова, что даже я сразу не представляю, как к ней подступиться. Но носа вешать не следует. Ни в коем случае…

Глава двенадцатая

Легенду, оправдывающую появление Удолина в Замке, мы придумали простейшую, на девяносто процентов она и легендой-то не являлась. Братство, мол, настолько обеспокоено душевным здоровьем Шульгина, пережившего целую серию психических травм, что решило вызвать профессора для консультаций. Поскольку Братство пока еще не собралось в полном составе, я воспользовался прерогативой и сделал это лично.

Профессор владеет собственными, несовместимыми с нашим материалистическим мировоззрением методиками психоанализа, и, если в самых глубинах Сашкиной души образовались какие-то деформации, паразитные связи и очаги застойного возбуждения, никто не сможет ему помочь лучше Константина Васильевича. Это было правдой. То, что с его помощью мы надеемся попытаться выяснить, чем является «планета Зима» и является ли вообще чем-нибудь, — тоже соответствовало действительности. По крайней мере, меня эта загадка волновала до чрезвычайности.

А вот то, что я рассчитывал использовать мистика и некроманта для контроля над тайными, если они есть, замыслами Антона и Арчибальда, должно было, разумеется, оставаться нашей тайной. Как и то, что определенный контроль мы с Берестиным решили установить и над нашими друзьями. Для предупреждения возможного вторжения в их личности, не важно, с чьей стороны. По крайней мере, Удолин, разобравшись в обстановке, заявил, что для него такой контроль труда не составит.

— Еще ничего не зная о вас, с большого расстояния я сумел уловить исходящие флюиды и предостерег Агранова от попыток обращаться с вами, как с обыкновенными белогвардейскими агентами… Он меня не послушал, от чего поимел, как известно, серьезные неприятности. А ведь умнейший человек, сам не чужд некоторых тайн.

— Это еще как сказать, — возразил я. — Не сцепись он с нами, судьба его могла оказаться намного печальнее, вплоть до прекращения физического существования в результате внутриведомственных разборок. Пуля в затылок из «нагана» — и амбец котеночку! Что в реальности и случилось. А сейчас он благоденствует, пользуясь нашим покровительством. Глядишь, доживет до глубокой старости…

— Не стану спорить. Надеюсь, моя работа в Замке будет не менее плодотворной и взаимополезной (очень двусмысленно прозвучало). Признаться, мне не терпится попасть туда и познакомиться с ним в нынешнем качестве. В прошлом личный контакт получился несколько неопределенным.

— Дождемся возвращения Ирины с Олегом, тут же и отправимся.

…Только мы успели приступить к обсуждению некоторых деталей предстоящего, как открылось «окно», поддерживаемое московским «стационаром». Теперь мы были прочно связаны с базовой столешниковской квартирой, фиксированно пребывающей в двадцать пятом году, а через соседнюю, нами не так давно приобретенную и дооборудованную, имелись выходы в оба варианта недавно там наступившего две тысячи пятого/шестого годов. «Нашего» и «монархического».

Пространство для маневра расширилось, и я предложил крымскую нашу дачу временно законсервировать, все нужное отсюда забрать, оставив взамен несколько следящих устройств, и до эвакуации в Замок переместиться в Москву. Если дуггуры все ж таки нас засекли и предпримут ответные действия, то явятся непременно сюда, а мы получим солидную фору. Не говоря о том, что «столешниковская позиция» не в пример оборонопригоднее отдельно стоящей дачи.

— А как же Басманов с ребятами? — спросил Берестин.

— Не пропадут. Сообщим Михаилу, что дела потребовали нашего немедленного отъезда и они могут поступать по собственному усмотрению. До очередного особого распоряжения.

Конечно, чувство безопасности и защищенности на Столешниковом проявляется неизмеримо ярче. Пока мы внутри, нас не достать никакими силами: если дверь заперта изнутри, ее не открыть и аггрианскими блок-универсалами. Возможность без использования аппаратуры, оставляющей след в континууме, выйти в другие реальности тем более прибавляет уверенности.

Тот факт, что на Главной исторической за семьдесят миновавших после стычки с «медузой» лет ничего, в сравнении с прошлым нашим посещением, не изменилось, успокаивал. Я в этом убедился, выйдя наружу в «настоящий» две тысячи шестой и купив несколько газет, российских и иностранных.

Ни малейших следов нестыковок. Все политические фигуры на местах, международные конфликты продолжаются там, где и раньше, и с прежней интенсивностью.

Захотелось поверить, что эпизод с дуггурами на самом деле локальный эксцесс в латентной параллели и к любому из нас больше не имеет ни малейшего отношения.

Увы, думать так было приятно, но неосмотрительно. По крайней мере, до тех пор, пока мы не получим сколько-нибудь убедительной информации в пользу любой из версий.

Пока Удолин раскладывал свое имущество на новом месте (как истинный уроженец XIX века, он привык даже в снятом на сутки номере гостиницы устраиваться основательно), Олег предложил вызвать сюда Ларису. Он считал, что при любом раскладе она может оказаться нам полезной, что уже неоднократно доказывала. И Ирине будет веселее. Тут спорить было не с чем, двум девицам в мужской компании будет веселее безусловно, они смогут немедленно заняться исконно женскими делами, особенно если одна из них такая любительница интриг и всяческих сравнительно безобидных мелких пакостей, как наша младшая подружка. В стратегическом смысле я тоже был полностью с Левашовым согласен: в Замке Лариса будет нам весьма полезна, пусть даже используемая втемную.

На самом же деле, конечно, Олег нашел подходящий повод, чтобы воссоединиться со своей вздорной половиной.

Просто так сделать это у него не получалось. С самого момента заключения «брачного союза» жить вместе долго им не удавалось. Такие вот связались друг с другом типажи, с оригинальными, плохо совместимыми жизненными циклами.

Недели через две очередного «медового месяца» Лариса начинала утомлять Олега своей высокой сексуальной и общественной активностью. Рестораны, приемы, встречи, театры, концерты, пикники и многое другое, что постоянно и непрерывно влекло ее из дома туда, где кипит хоть какая-нибудь жизнь. А ему хотелось заниматься чистой наукой или возиться с железками в своей мастерской. Такая женщина становилась невыносима. Естественно — ты в час ночи затеялся паять железки, а она, вернувшись из кабака, требует совсем другого.

Тогда они разъезжались до начала следующего цикла. Тем, изменяет ли ему Лариса, Левашов ни сколечко не интересовался. Как будто это он философ, а не я. Олег считал, что нет абсолютно никакой разницы между изменой физической и эмоциональной. Смотрит она на досуге эротические фильмы или проделывает то, что там показывают, наяву, с живым партнером — что толку задумываться, сожалеть или ревновать? Ни от него, ни от нее не убудет, особенно если доброжелатели не станут надоедать никчемной информацией. Девочкой она и до него отнюдь не была, так что невелика разница.

В настоящее время у нее все еще длился период увлечения своей кисловодской ипостасью, и возвращаться в скучную, почти доисторическую Москву двадцать пятого, троцкистского года Лариса категорически отказывалась. На бывшей даче Матильды Кшесинской ей жилось неизмеримо интереснее. В компании Майи Ляховой и ее подружки — особенно.

Что может быть увлекательнее для девушки с таким, как у нее, советским прошлым? В сравнении с нашей компанией, где все старше ее лет на десять и постоянно озабочены собственными делами и мировоззренческими проблемами. А там — роль молодой, веселой вдовы со шведской фамилией и громадным капиталом в русских банках, собственная вилла на холме над железнодорожным вокзалом, приятное общение с местным бомондом, а главное, с семейством Лихаревых. С Эвелин она очень сдружилась, и Валентин, получив последний и окончательный, как хотелось думать, урок, демилитаризованный, вроде Японии после Второй мировой, полностью смирился с жизнью нормального, не стесненного в средствах, обывателя и даже, по слухам, собирался баллотироваться на очередное трехлетие на пост окружного предводителя дворянства.

Левашов «сбегал» за ней и настолько четко сумел все объяснить, что она явилась незамедлительно, в чем была. А была она хорошо одета для очередного «суаре»[44], оживлена и явно настроена на новые приключения. Наверняка более интересные, чем вечер в Курзале с танцами и последующим бриджем до утра.

Как водится, они расцеловались с Ириной и допустимое приличиями время щебетали за пределами звуковой досягаемости на гендерные[45] темы.

Затем я нарушил их милое уединение.

Лариса, приятно улыбаясь, стрельнула глазками на меня, на Ирину, замедленно-демонстративно поменяла положение предназначенных для вдумчивого созерцания ножек, правую перекинула через колено левой. До сих пор наивно уверенная, что такие приемы на меня действуют. На многих других — безусловно, а на меня — нет. Или это у нее инстинктивное?

— Ира, может быть, шампанского? — с ноткой капризности спросила она, закуривая модную в теперь уже ее мире длинную тонкую сигаретку, толщиной и вкусом напоминающую обычную солому.

Ирина неопределенно пожала плечами. Я-то, мол, при чем? У нищих слуг нет, как говорил Высоцкий в известном фильме.

Слуг в доме действительно не было, но мне не составило труда сходить и принести. Зачем же обострять отношения перед деловым разговором?

— Ну, девочки, со встречей! — Бокалы зазвенели романтически, будто в новогоднюю ночь.

— Ты мне вот что скажи, Лариса, с Лихаревым давно встречалась?

Взгляд у нее неожиданным образом ушел в сторону. Она что, недавно с ним спала и сейчас испугалась, что я об этом знаю? Какая глупость! В том смысле, что подобных вещей в нашей команде давно перестали опасаться. Всем известно, что при должной сноровке установку СПВ или блок-универсал всегда можно сфокусировать на любой точке и, следовательно, поймать каждого на чем угодно не составит труда. Потому одним из пунктов кодекса Братства предписывалось ничем подобным в отношении друг друга не заниматься. Категорически. Ну и, в виде «обратной теоремы» — избегать моментов, за которые в случае чего может быть стыдно. По большому счету. Естественные амурные приключения к данной категории не относились, тоже по определению.

— Недавно, а в чем вопрос?

— Он ничем не отличался от прежнего?

— А чем он мог отличаться?

— Лариса, я тебя сейчас спрашиваю не как репортер светской хроники. Ты наши принципы знаешь. Любопытством не страдаю. Спрашиваю, как следователь, ведущий серьезное дело. Ты — не какой-то там свидетель, ты одна из нас. После разборки в Кисловодске и на Валгалле мы Лихарева простили? Простили. С Эвелин ты работу провела? Провела. Нормально все было? Нормально — я в курсе. Теперь ответь, ты за ним последнее время никаких странностей не замечала? Каких угодно. Необычного поведения, проговорок, чего угодно касающихся, воспоминаний о предыдущей жизни, в чем-то отличающихся от прежних. Нет?

— Что нет — то нет, клянусь! С тех пор как возвратился, выглядит чуток пришибленным, а так — один в один. Что я, в людях не разбираюсь? О прошлом, сами понимаете, старается не вспоминать. Собственно, именно к такой жизни он и стремился, сбегая из тридцать восьмого. А что бес (то есть Дайяна) попутал, так с кем не бывает? Осознал и дал победителям честное благородное слово ничего подобного впредь не допускать. Вы ж его опустили, прости за грубость, отняли все, только женщину и деньги оставили. Он и притих. На меня и то, бывало, пугливо оглядывается…

Из дальнейшего разговора я выяснил, что никакой «корректировки памяти» у нашего Лихарева не случилось, да и не могло, конечно же, случиться. Для него «реальность-38/3», с наркомом Шестаковым — победителем в испанской войне, с дуггурами и всем прочим, не сформировалась. Дожил он в той, «38/2», до лета, уехал по приказу Сталина в Ворошиловск, откуда бежал в две тысячи пятый. О чем он уже подробно рассказывал Шульгину при встрече в Пятигорске, включая детали и подробности Сашкиного исчезновения из тела Шестакова.

Значит, еще одно подтверждение того, что «вставной эпизод» успешно вырезан из кинопленки и концы ее после изъятия и совмещения Шульгина склеились «без шва». Для здешнего Лихарева «отыгрыш» осуществился в момент первого снятия матрицы, а для «другого» микроразвилка образовалась на Валгалле, куда он кинулся вслед за «сбежавшим» наркомом и встретился с Сашкой и Дайяной.

Мозги сломаешь, пытаясь слепить в непротиворечивую картину вроде бы достоверные факты. Значит, не стоит и пытаться. Так вышло — и хватит об этом.

А вот практический вопрос остается — можно ли теперь считать год 2006/2 зоной «дьюти фри», свободной от таможенного и любого другого контроля? Кисловодский Валентин в эпизоде с московскими монстрами не подставился, хвост за ним не потянулся. «Материальный не потянулся, — одернул я себя. — Что касается ментального или еще более неуловимого нашими чувствами, отчего бы и нет? Причины и методика межвременной агрессии против Великого княжества Московского так ведь и остались до конца не проясненными…»

Выяснив еще кое-какие интересующие нас детали, мы с Ириной объяснили Ларисе, в чем причины ее срочного приглашения, и обрисовали, как видим предназначенную ей ближайшую задачу. Она отнеслась с пониманием и откровенным интересом.

— Вообще ваш Антон мне никогда особенно не нравился. Кто его знает, может, на самом деле все, что он успел наплести, — грандиозная туфта. Никакого побега на самом деле не было, отпустили его «под подписку», чтобы он в организацию внедрился, а потом всех сдал. Обычное дело. Тут и архивы изучать не надо, одного «Места встречи…» достаточно.

— Вот и будем себя вести соответственно. Я ему, скажем, верю, ты — категорически нет и не скрываешь враждебности. Ира, Олег, Алексей тоже будут проявлять искренние чувства и отношения. У кого какие есть. И упаси бог пытаться что-то играть. Все должно быть от души. Партнеры наши совсем не дураки и в человеческих настроениях разбираются. Сашке, был случай, захотелось Антону в морду дать, и он это проделал, красиво и без вредных последствий…

— Про последствия я не стала бы так категорически-оптимистично. Все может быть как раз наоборот. — Девушка улыбнулась настолько очаровательно, что захотелось перекреститься.

— И это не исключается, — согласился я.

Лариса встала, повела плечами, как бы разминая затекшие мышцы, грудь ее соблазнительно колыхнулась под кружевной блузкой. Одернула юбку. Привычно-автоматические движения. Не собиралась же она охмурять меня в присутствии Ирины. Просто стиль такой, наверняка убойный для аборигенов и гостей кавказских Минеральных Вод.

— Короче, договорились, — сказала она. — Если совсем честно, я вовсе не против отправиться куда-нибудь подальше… Приедается на одном месте. И с монстрами вашими встречаться совсем не хочется. Но если придется…

Втянулась барышня. Гражданской войны, наместничества в Красной Москве, нынешнего роскошного житья ей мало — новых приключений подавай. И винтовку в руки.

— О чем и речь, дорогая. Постараемся что-нибудь подобрать, лично для тебя. Совсем-совсем нескучное…

Не знаю, восприняла она мои слова за правду или уловила содержавшуюся в них едкую иронию.

Глава тринадцатая

— Ну что, господа, — спросил я, оставив дам заниматься своими делами, — будем еще одну попытку рекогносцировки предпринимать или сразу в Замок двинемся? Лично я смысла в дополнительных изысканиях не вижу никакого, результат в лучшем случае будет нулевой, а худший нам зачем? Лариса только что дала мне окончательное подтверждение.

— В Замок так в Замок, — согласился Берестин, а Олег предложил:

— Так давай сразу и Сильвию прихватим, до полного комплекта. Чтоб два раза не бегать… Она сейчас где?

— «Вчера» была в Париже. На открытии сезона в «Мулен руж». Общество там, говорят, особо изысканное собирается. — В голосе Алексея прозвучала не слишком маскируемая ирония.

— Хорошо хоть не в Лондоне, — усмехнулся я, а то бы копии сейчас там локтями цеплялись. — Вызывай, спроси, в команде она или позже подъедет. Тут, мол, транспорт попутный ожидается, а потом билет покупать придется…

Не слишком я и пошутил. На самом деле предпочтительнее, чтобы Антон забрал нас собственными средствами, за одну ходку, чем поодиночке пробираться через дебри пространства-времени, как офицеру-добровольцу на Дон через Совдепию и чересполосицу бандитских анклавов.

В Замок мы прибыли всемером, как толпа родственников из Кзыл-Орды, нагрянувших к столичному дяде в начале шестидесятых годов — «культурки взять», дефицитом отовариться. Чтобы за гостиницу не платить, согласны и на газетах в прихожей спать, не впервой, чай.

По крайней мере, мне показалось, что в глазах Антона мелькнуло что-то похожее на эмоцию владельца столичной жилплощади. Хорошо, если просто тоска, происходящая от неприязни к утомительной суете чуждых тебе по духу людей. А если от другого?

Слава богу, Антону вместе с камрадом Арчибальдом, который на сей раз встретить гостей не вышел, не было необходимости размещать нас в прихожей.

За каждым из нас сохранились прежние комнаты, но с тех пор вкусы у большинства значительно изменились и потребности выросли. Вполне приличные гостиничные номера европейского четырехзвездочного класса наших дам больше не устраивали. Привыкли к совсем другим категориям сервиса и комфорта. А я вдруг оказался в давно забытой роли ответственного за размещение членов делегации Советских защитников мира, прибывших в Манагуа на Конгресс сторонников Движения неприсоединения. Такими делами тоже приходилось заниматься. До седьмого пота я тогда решал вариант пресловутой задачки про перевозку волка, козла и капусты, чтобы исходя из фиксированного количества номеров удовлетворить запросы каждого делегата, с учетом их заслуг, статуса, половой и национальной принадлежности.

С задачей я справился, только после окончания конгресса советник посольства предъявил мне пачку письменных жалоб, где меня обвиняли во всех смертных грехах, от грубости до тайного антисоветизма. Один только делегат от Узбекистана, секретарь какого-то глухого обкома с непроизносимым названием по фамилии Муллокандов (запомнил из благодарности), ничего не написал, да и то потому, что всю неделю просидел у себя в номере на ковре, дегустируя текилу и запивая ее зеленым чаем.

Сейчас, конечно, было попроще. По моей просьбе Антон отвел нам для компактного поселения верхний этаж корпуса, соединявшего две древние, сильно выщербленные ветровой эрозией башни. Это не имело никакого значения, на самом деле. Можно было жить в комнатах, разнесенных на километры по горизонтали и вертикали, и все равно не испытывать транспортных затруднений, навещая друг друга. Но тут дамы захотели, а мы не стали возражать, чтобы все комнаты были в одном коридоре, рядом. И даже с внутренними, соединяющими номера дверями.

Что касается площадей и интерьеров апартаментов, каждый по-прежнему оставался в полном своем праве. Достаточно было сосредоточиться и вслух или мысленно, но обязательно словами объяснить, что именно требуется. Приблизительно или детально — как у кого получится. Примечательно, что самого процесса трансформации воочию никто не наблюдал. То есть сказал: «Хочу, чтобы как в президентском номере „Уолдорф Астории“», подожди несколько секунд, потом входи и радуйся. А если сначала войдешь и только потом желание изъявишь, ничего не получится, стой хоть до завтрашнего дня. В присутствии живого человека процесс не идет. Техника безопасности своего рода.

Когда все разошлись по своим помещениям, я подумал, что следует облагородить и сам коридор. Не слишком он уютно выглядел, стометровый, с высоченными потолками, голыми каменными стенами и вымощенным плитами розоватого гранита полом. Крикнешь — долго будет разноситься многотональное эхо.

Я подошел к Антону, скучавшему в круглом холле на лестничной площадке башни. Влево тянулся еще один такой же коридор, но вообще без всяких признаков присутствия разумной жизни. Вспомнилась «библиотека» и встреча с тамошним монстром. Шевельнулось в душе нечто вроде иррационального, архетипического страха.

Обращаться за помощью пришлось оттого, что на конструкцию собственно Замка мои (и чьи угодно другие) возможности к трансформации не распространялись. Комнаты, бары, спортзалы и прочее мы «творили» легко, но что касается несущих стен, внутренней архитектуры и топографии — отнюдь.

— Ты бы не затруднился вот здесь надежную дверь поставить? — указал я на ведущую в коридор арку. — С самым примитивным засовом в руку толщиной. А вон там, за дверью крайнего номера и лифтовой площадкой, стеночку соорудить. Агорафобия, понимаешь, кое-кого мучает. Ну и антураж посовременнее хотелось бы… Зачем нам эти декорации к готическому фильму ужасов? Люди хотят мещанского уюта и покоя…

— Нет проблем. А как желательно — в стиле гостиницы «Москва», «Метрополь», «Астория», «Англетер»? Изобразим немедленно.

— В стиле дореволюционной «Астории». В самый раз будет.

Кажется, Антон имел в кармане пиджака что-то вроде пульта управления, потому что через секунду в указанных местах появились двери и стены, а интерьер за ними, внутри коридорной секции, стал таким, как я заказывал. Сейчас почему-то мое присутствие трансформации не помешало.

Полы покрылись узорным, тщательно навощенным паркетом, стены и потолок украсила позолоченная лепнина, хрустальные люстры и бра. Протянулась ковровая, гасящая звук шагов дорожка, в простенках воздвигнулись кадки с пальмами, ну и так далее…

— Спасибо, камрад, это уже на что-то похоже. Господам постояльцам непременно понравится. Теперь мы немного отдохнем, промеж собой кое-что порешаем, а завтра встретимся. Если у тебя, конечно, нет других предложений.

— Какие там предложения? Завтра так завтра.

Я сделал ему ручкой и направился к себе.

Шульгин, как я и рассчитывал, проспал наше появление и был даже несколько удивлен, увидев общество в полном сборе. Держался он спокойно и вполне адекватно, как будто действительно прибыл из Новой Зеландии и никаких иных происшествий с ним не случилось. Говорить об этом, конечно, придется, но у наших хватит деликатности не акцентировать и не касаться моментов, не имеющих непосредственного отношения к делу.

Фактически ведь ничего слишком особенного и не стряслось. Как бывало неоднократно, и не с ним одним, очутился человек в не предусмотренных ранее обстоятельствах, так или иначе их преодолел и возвратился все-таки со щитом, а не на нем. Как Воронцов, как мы с Берестиным или потом с Ириной, Шульгиным и Анной в мире Ростокина. Специфика профессии, не более того.

Сейчас нужно было думать о ближайшем будущем, а не зацикливаться на прошлом, хотя без опоры на него — тоже никуда.

Общее собрание решили отложить на потом. Длящийся бог знает сколько часов день и так оказался перенасыщен событиями. Дамы, пока их не сморит сон, найдут чем заняться, Удолин тем более. Остальным я предложил прогуляться до оружейного музея, посмотреть, что там и как, в рассуждении грядущего.

Ну и попутно, теперь уже сообща, квартетом «отцов-основателей», никуда не торопясь и не отвлекаясь на злобу дня обсудить «международное положение и вопросы текущего момента», как принято было писать в повестках дня партийных собраний и пленумов.

До музея мы, впрочем, не дошли. Передумали. Оружием мы сможем заняться и позже, а сейчас обилие увлекательных экспонатов будет только отвлекать от главного. Завернули в другое, заранее присмотренное мною местечко.

Здесь я сообщил Олегу и Берестину о предложении Антона: до полного прояснения сути дуггуров и степени исходящей от них опасности эвакуироваться из всех помеченных нами реальностей куда подальше, то есть за пределы даже теоретической досягаемости неприятеля. А также добавил собственную, вытекающую из предыдущей, идею: независимо от степени подлинной опасности — с Антоном согласиться. Убыть куда глаза глядят, но не просто так, а на «Призраке», в лучших традициях и стиле девятнадцатого века.

Тогда ведь как было? Судно покидает родимый порт, и до самого возвращения узнать о его маршруте и судьбе не существует технических возможностей. Кроме весточки, переданной со случайно встреченным в море кораблем или заключенной в отправленную на волю волн бутылку.

Точка зрения Шульгина мне уже была известна, а Левашов, услышав мои слова, сразу загорелся. Я этого ждал, но в более сдержанных тонах.

— Да что, мужики, класс! Мне нынешняя жизнь до чертиков надоела. Вершить судьбы мира — тьфу! — и сплюнул вполне натурально. — На Валгалле не удалось зацепиться, так хоть сейчас! О чем мы с детства мечтали? В гробу я видал и наши особняки, и все такое прочее. Развлечемся по полной. И никто нам во всем мире не указ…

Олегов энтузиазм меня даже слегка удивил. Казалось, за последние годы лучшие черты его личности слегка деформировались, как и у каждого из нас, чего греха таить. У всех по-разному, но на примере Левашова — нагляднее. А что вы хотите — тридцать семь лет — не восемнадцать и не двадцать пять даже. Да душевный раздрай по политическим мотивам, да подруга, которая в гораздо большей мере леди Винтер, чем мадам Бонасье.

Но сейчас я снова увидел перед собой того самого Олега, с которым мы уединялись в двух теплых, с дровяными голландками комнатах его квартиры, где окна высокого второго этажа выходили в глухой заснеженный двор. Паяли с ним детекторные[46] приемники, взахлеб обменивались мнениями о «Туманности Андромеды», печатавшейся в «Технике молодежи», которую оба выписывали. Чуть позже дошли и до идеи «Призрака», когда его отец сумел приобрести полное собрание сочинений Джека Лондона (самое первое, восьмитомник в серой обложке).

Кто б тогда мог вообразить, во что эти невинные забавы выльются? Никто, естественно. Как никто не угадал бы перспектив, кроющихся в рыжем истеричном первокласснике Володе Ульянове, мрачном семинаристе Сосо Джугашвили и параноидальном кандидате в художники Адольфе Гитлере.

Равняться с ними не будем, но тенденция просматривается.

Голубые глаза у Олега сияли, русый чубчик растрепался на лбу, знаменитая, почти забытая улыбка «до ушей» озаряла лицо. Мне совсем тепло на душе стало. Ну вот, былые трения, глядишь, исчезли в прошлом, сложном для всех. И бабский вопрос, слава богу, нечувствительно ушел на задние планы…

— А как пойдем? Только мы или еще кого прихватим? По мне бы и так хорошо…

Он вообразил, по восторженной наивности, что если я собрал нас четверых, то так и задумано.

Оно конечно, к той идее, что я втайне лелеял, — это было бы оптимально: без женщин, чтобы не отягощали необходимостью заботиться о них и защищать. С другой стороны — месяца на три-четыре планируйся экспедиция, тогда конечно. А если на годы? Впрочем, и на такой вариант у меня имелись свои соображения. Пока мы рассуждаем в принципе.

— Четверо — маловато, — сказал Шульгин. — Даже по нашим детским воззрениям экипаж из пяти главных героев — в самый раз. О роботах мы тогда не задумывались, наемных матросов и слуг в виду не имели, рассчитывали только на себя. Помните, в моду как раз вошли одиночные кругосветки, что наполняло нас оптимизмом. Если шестидесятилетний, хилый на вид Чичестер справился, то уж мы-то, крепкие парни с массой разрядов по всевозможным видам спорта, — без вопросов!

Начиналось то, к чему я и стремился. Друзья, будто и не было ничего между давними годами и нынешним мгновением, стремительно возвращались к исходным сущностям. Эмоциональный, быстро загорающийся Олег, не по годам рассудительный Сашка, я, как и тогда, где-то посередине. Генератор идей и по совместительству дежурный скептик, чтобы осаживать порывы до планки, условно разумной.

Берестин, не намного старше нас годами, но проведший молодость совсем иначе. Военное училище и лейтенантские погоны в двадцать два года — не совсем то, что отвязанная студенческая вольница «оттепельных лет». Он смотрел на нас с легким налетом печали и зависти. Как писал Паустовский, «легче пережить несбыточное, чем несбывшееся». Вот что-то «несбывшееся» он сейчас и старался адаптировать к действительности.

Честно признаться, и в те времена наша азартная увлеченность даже ровесникам казалась обычным инфантилизмом, если не глупостью. Какие яхты, какие путешествия при тогдашней скудной жизни и общей политической обстановке? А кое-кто отнесся к забаве посерьезнее. Что, если под нарочито дурацким антуражем кроется какое-нибудь очередное тайное общество антисоветской (естественно) направленности? Да еще псевдонимы мы себе выдумали — Дик, Билл, Майк и т. д. Неудивительно, что кое-кого из нас даже приглашали в кабинет директора школы для «профилактической беседы» с представителем «конторы». Хорошо хоть прямо в «Большой дом» не доставили «приводом». Тут отдельное спасибо нужно сказать директору школы, до срока уволенному в отставку полковнику Николаю Васильевичу. Он нас со всей убедительностью и авторитетом «отмазал», хотя потом, наедине, в доступных матерных выражениях изложил, что о нас думает. Отечески подчеркивая, что в нашей школе чуть не у половины учеников отцы в той самой конторе служат (по причине того, что в непосредственной близости располагалось несколько ведомственных многоэтажек) и все наши забавы, шалости и болтовня в тот же день становятся известны «кому следует». Сам же он, что нам, несмышленым, сразу стало очевидно, «чекистов» не выносил, по каким-то своим причинам.

— А кто о четверых говорил? Я — нет. На «Призраке» шесть двухместных кают. Если поднять откидные койки, вдвое больше людей поместится, но будет уже не прогулочная яхта, а подводная лодка. Так что идеально шесть мужиков, или четыре семейные пары и еще двое, — ответил я.

— Все равно тесновато будет, — усмехнулся Берестин. — Как в спальном вагоне. И скрипа коек за переборкой я не люблю… Особенно с двух сторон сразу.

Мысль, не лишенная смысла. Попробуй такое вытерпи на протяжении трансокеанского перехода.

— Значит, в идеале шесть. А кого еще? — включился Сашка. — Предложения принимаются. Воронцов нужен на «Валгалле», без судна обеспечения не обойдешься. Припасы, огневая поддержка, девушек, опять же, транспортировать. Чтоб было куда в увольнение сходить.

Мы с Олегом согласно кивнули, переглянувшись при этом.

Но выбор-то невелик.

— Ростокин сгодится, если захочет…

Тут спорить не с чем. Салага, родившийся на семьдесят с лишним лет позже нас, однако поклонник всеми в его мире забытого Стенли. Здоровенный парень, повидавший в жизни не меньше (а пожалуй, и больше, если считать космические полеты) нашего, в разных делах проверенный, для избранного дела сгодится, без вопроса.

— Я бы еще и Кирсанова взял, — мечтательно сказал Левашов.

И здесь не поспоришь. Специалист, единственный, кроме Басманова, настоящий уроженец этих времен, четко попадающий в «легенду». Кроме того — человек исключительных для начала двадцатого века качеств. Профессиональный жандарм, что у либералов всех мастей всегда вызывает страх пополам с презрением, или наоборот. Мы же ставим этот факт Павлу Васильевичу в заслугу. Побольше бы таких ребят было в свое время, глядишь, без нашей помощи история в нужном направлении повернулась. В две тысячи пятом попалась мне на глаза пародия на хрестоматийный стих: «Бежит ОМОН, бежит спецназ, стреляет на ходу. Ах, как нам не хватало вас в семнадцатом году!» Как раз к таким, как Кирсанов, относится. Вдобавок языки знает по-настоящему, собственными мозгами постиг, не инопланетными подсадками. Соображать умеет не хуже сыщика Порфирия Петровича.

Мы сидели в совсем небольшой комнате, на предпоследнем этаже далеко выдвинутой в сторону прерий башни. Форпост, можно сказать. Крепкий, неприступный, из тесаных блоков серого гранита. А все равно ощущение то самое — форпост, передовой рубеж. Если вообразить, что начнется классический штурм, первый удар придется именно сюда. Орды гориллоидов, допустим, бросятся на приступ с канатами, крючьями, длинными гибкими лестницами. Поддержанные гаубицами калибра сто пятьдесят два или инфразвуковыми излучателями. Но нам — плевать! Мы сейчас, как каре тузов в покере, настоящем, «длинном», а в кармане джокер. Любой банк снимем, и сомневаться не в чем.

Камин здесь был нестандартный. Не у стены. Посередине комнаты возвышался кольцевой каменный барбет, а над ним — полусферический колпак из металлокерамики, с уходящей в потолок широкой вытяжной трубой. Под колпаком жарко горели хорошие бревна: высушенный бук, метр длиной, десять дюймов диаметром. На расстоянии комфортной температуры — низкий столик, накрытый по обстановке.

— Кирсанова можно, — благодушно кивнул я головой. — Тогда и господина Гумилева чего не взять? Большой специалист по Африке. И будет воспевать наши подвиги в стихах…

— Лучше — канцонах[47], — блеснул эрудицией Сашка, хотя наверняка в точности не понимал, о чем говорит. Слышал где-то, что старинные трубадуры такими формами увлекались.

— Вы трепаться будете или о деле говорить? — спросил Олег, успевший за прошедшие минуты подогреть в медном луженом ковшике, поставленном на специальную решетку, терпкое вино, бросив в него несколько кусочков корицы. — Не хватало еще посторонних в наши тайны посвящать. И своих-то не всех берем.

— Я не понял, — осторожно спросил Берестин. — Африка тут при чем? Мы разве в Африку собираемся? В какую?

Проговорился я под влиянием настроения. Придется назад отыгрывать.

— Африка — чистая условность. Про Африку мы в детстве больше читали. Про Кохинхину и Бирму — меньше. Сам сообрази, куда тебе интереснее — в район копей царя Соломона или черт знает какую дельту Меконга? Ну?

Этот раунд я выиграл, свою мысль замаскировал, не от Алексея, от посторонних, кого бы к ним ни причислять.

— А если о деле, то перед тем, как экспедицию комплектовать и слугу посылать за покупками в дорогу, нужна квалифицированная оценка ситуации.

Не зря мы забрались в эту отдаленную, расположенную вне нашей обычной зоны обитания башню. Мне казалось, что здесь я сумею выставить мысленный блок против аудио- и видеоконтроля с гораздо большей легкостью, чем в других помещениях.

Замок как таковой, тем более — увлекшийся ролью Арчибальда, совсем не всемогущ. Проверено. И на час-другой мы сможем выйти из зоны его внимания так, что он этого даже не заметит. Четырех лет хватило, чтобы и нам кое-каким мелким хитростям научиться.

Только мы успели распить ковшик глинтвейна, как Шульгин, ставя на стол стакан, отодвинул вверх и в сторону мизинец. Абсолютно невинный жест, купчихи, «гоняющие чаи», так для политеса делали, но по нашей криптографии это означало знак опасности, требующий особого внимания.

Здесь одному из нас следовало взять на себя инициативу, предложить нечто не лезущее ни в какие ворота предполагаемого противника. Кем бы он ни был. При этом я пока не понимал, что на самом встревожило Сашку. Однако раздумывать потом станем.

— Нет, братцы, чего мы тут сидим? — спросил я со всей возможной степенью расслабленной горячим вином наивности. — Мы же где? В Замке! Бабы спят, а нам в самый раз что? Запросто изображу сейчас для вас Лас-Вегас с ансамблем танцующих канкан фей. Думайте и предлагайте пропорции — сколько блондинок, брюнеток, негритянок и азиаток. Хоть сто, хоть двести. Поднялись. Мы только идем, а они уже в ряды и колонны выстраиваются, подтягивая чулочки…

Надеюсь, прозвучало это вполне убедительно, поскольку все остальные мысли я надежно заблокировал. А те, что транслировались, тоже были безусловно мои, на канканирующих девушек я всегда смотрел с искренним удовольствием.

По дороге в якобы подготовленное мной место, в длинных коридорах Замка, похожих на переходы с кольцевых на радиальные станции метро вроде «Павелецкой», мы вели себя полностью соответственно студенческим манерам и привычкам наших лет. Пытались петь бардовские песни, друг друга перебивая. Выясняли, где ближе всего взять пива или чего покрепче, вспоминали давно забытые политические анекдоты…

В общем, создали достаточный напор и объем «белого шума», чтобы у логически мыслящего устройства, не являющегося генетически русским человеком, выбило пробки. Тем более что по пути, вообразив тот самый тоннель к «Павелецкой» со всеми торговыми заведениями, Сашка выхватил с прилавка возникшего за поворотом магазинчика бутылку наверняка «паленой» водки, рассчитавшись столь же виртуальной сторублевкой без сдачи. И мы тут же начали ее распивать, благо милиции в перспективе не просматривалось.

Это, как я понимаю, относилось уже к постсоветским реалиям двухтысячных годов.

И хорошо — Замку лишняя нагрузка на мозговые ячейки. Не помню имени, но был в свое время советский писатель-фантаст, в рассказе которого герои вырвались из плена планетарного электронного супермозга, именно забив ему оперативную память неразрешимыми логически задачами, перемежаемыми ерундой вроде: «Последнее дело — запивать шашлык лимонадом».

В нужный момент Шульгин толкнул нас в сторону, и тут же мы оказались на омерзительно грязной и вонючей площадке перед «черным ходом» той самой коммуналки, где мы с Сашкой заседали еще «до исхода». Предполагалось, что она защищена от любого постороннего проникновения, ментального или физического. Туда не смог в критический момент послать тревожный сигнал даже сам Замок. Точнее, послать-то послал, а вот защиту его сигнал не пробил.

Здесь Сашка прямо на глазах отмяк, не просто успокоился, а перешел в совсем другое психологическое состояние. Будто фронтовик, внезапно получивший отпуск или длительную командировку в глубокий тыл после года, проведенного на самом переднем крае.

Огляделся с доброй улыбкой, предложил располагаться, чувствовать себя как дома, указал рукой на квадратный дубовый стол с пузатыми резными ножками, явно сохранившийся «от раньшего времени».

Стол был безусловно отличный, на каком-нибудь аукционе, даже и Сотби, за него наверняка дали бы хорошие деньги, соразмерные с ценой всей квартиры, но покрывала его жалкая, местами облезшая до тканевой основы клеенка в бледных цветочках. На ней стояло именно то, что я помнил по первому посещению и что походя воспроизвел Сашка. Применительно к другому составу компании.

Четыре толстых фаянсовых тарелки с надписью «Нарпит НКТ»[48], рядом с ними бывшие в употреблении алюминиевые ложки и вилки. В центре — две бутылки зеленого стекла с залитыми красным сургучом пробками, граненые стаканы, три банки кильки в томате (вскрытые), литровая банка баклажанной икры. На двух тарелках побольше — малосольные огурцы и небрежно, но от души нарезанное сало. Домашнее, как бы родственниками из деревни привезенное или на колхозном рынке купленное. Хлеб круглый, ржаной, в хрущевские времена стоивший 16 копеек, а до того — кто его знает. На газовой плите древнего образца белела кастрюля, которой раньше не было, и от нее явственно тянуло запахом свежесваренной картошки в мундирах.

— Ни хрена себе!.. — восхитился Берестин и добавил еще пару крепких выражений.

— Осталось только убедиться, что перед нами не муляжи из папье-маше, — щелкнул языком Левашов, направляясь к столу и протягивая руку к бутылке. — Ну да, именно «Особая Московская», Главспиртпром НКТ. Не траванемся?

— Ну, в пятидесятые годы люди это пили и ели. Мы с Андреем прошлый раз выжили. Если за время нашего отсутствия сюда кто-нибудь яда сыпанул — тогда не знаю. «Но аппаратура — при ем!»

Шульгин достал из кармана и подкинул на ладони гомеостат.

— Тогда разливай, и продолжим. Становится интересно.

Я откупорил бутылку и разлил точно, грамм в грамм, как в станционном буфете.

— Надо же, — беря в руки стакан, сказал Алексей. — Сто лет за таким столом не сидел. Разве что в лейтенантах еще. Хорошая у тебя память, Саша.

— Дай бог, чтобы не только память, — в виде тоста произнес я, и все выпили, каждый со своими мыслями и своим настроением.

— А ничего. — Левашов внимательно прислушался к себе, как прошло и каково послевкусие. Зацепил полную ложку кильки. — Тоже ничего. Не хуже омаров… Жили же люди.

Почти сразу все растормозились, начали активно закусывать, будто все прочие заботы исчезли или отодвинулись в несущественную сейчас даль.

— Только, Саш, с памятью у тебя не совсем, — сообщил я, наливая по второй. Указал на стоявшую перед ним тарелку. — Я абсолютно убежден — прошлый раз было написано: «Общепит». То есть сдвинул ты лет на десять назад, а то и на двадцать.

— Свободно. Я последнее время где провел? В тридцатых. Вот и запало. Но это же несущественно?

— Не понимаю, для чего все, — спросил Левашов, — если мы имеем дело с нашими единственными союзниками? В лучшем случае — посеем недоверие… Не проще ли все решать напрямую? Чего ты сейчас тревогу объявил?

Олегово пристрастие к этически безупречным позициям и поступкам меня иногда развлекало, иногда раздражало.

— Союзниками… Кто бы спорил. А ты знаешь в российской истории союзников, которые в тот или иной момент ее не предавали? Грубо или мягко, из давно копившейся злобы или сиюминутного интереса. Я — не знаю. Очередной завет Козьмы Пруткова: «Возлюби своего ближнего, но не давайся ему в обман». А в башне мне показалось, что у меня в мозгах что-то зашевелилось. Или зонд для подслушки просовывают, или лишние мысли внедряют…

— Это у тебя очередная матрица зашевелилась, — усмехнулся Олег. — Устраивается поудобнее. А если без шуток, по «гамбургскому счету», в результате наших взаимодействий с Антоном мы всегда оказывались в выигрыше, не так? Что имели на «входе» и что имеем «на выходе»? До знакомства с ним мы были уважающие себя, но, в общем, вполне рядовые, если не никчемные «эстеты». Попавшие в затруднительное, если не безвыходное положение Здесь… — Он не стал уточнять, что мы имеем здесь.

— Правда, белке приходится бежать все быстрее и быстрее, чтобы колесо не переломало ноги, — меланхолично заметил Сашка. — Боюсь, скоро дыхания может не хватить…

— И тогда? — с сократовской интонацией поинтересовался Олег.

— А я знаю? Может, наши недоброжелатели сломают не ноги, а шеи, а то, наоборот, вздохнут с облегчением…

— Как Антон, сидя в бессрочной тюряге…

— Кстати, господа, — вмешался я, — сидел ли он там на самом деле — отдельный вопрос. Мы что, не знаем, как настоящую дезу оформить можно? А тут ерунда, картиночка и трогательный рассказ невинно пострадавшего сидельца…

— Хм, — со значением произнес Левашов. — Ты у нас, разумеется, знаток. Но безграничный скептицизм ведет к полному отрицанию всего. Таким образом, не имеет смысла и наша нынешняя ассамблея…

— Смысл она в любом случае имеет, — возразил до того молчавший и с интересом изучавший почти забытый коммунальный антураж Берестин. — Другое дело, что если не верить Антону совершенно, то предприятие лучше не затевать. Как идти в горы, подозревая, что напарник в любой момент может обрезать страховку…

— Я же не это имею в виду. Просто перед шагом, который может стать окончательным, нужно проиграть все варианты. И совсем не в Антоне дело. Фактор Замка, это, знаете ли… — Олег сделал значительное лицо.

— Это мы понимаем, я — в особенности, — согласился Шульгин. — Думаю, надо вот что сделать. Пусть Олег притащит сюда собственный компьютер, проверит его на наличие всяких вирусов или следов посторонних вмешательств, после чего просчитает те хронологические точки, что нам Антон подкинул. Ему виднее, какие программы использовать. Что-то подобное ты, Олег, делал, когда Андрея с Ириной обратно домой послать хотел, а попал в девяносто первый. А машинка у тебя была, в сравнении с современными, вроде ручного арифмометра. Тот, что ты в «нашей» Москве-пять прихватил, раз в тысячу, наверное, мощнее. Верно?

— Ну, это постановка не совсем корректная, но грубо — примерно так. Если на первые расчеты при конструировании СПВ у меня уходили недели и месяцы, то сейчас то же самое я сделал бы за час… — Научная добросовестность заставила его тут же уточнить: — Если бы знал, в какую сторону думать и что считать. Кстати, о каких именно точках идет речь?

— Сейчас объясню, на примере «Великолепной семерки»[49]: «Он говорит, что ты говорил, а я говорю, что ты врешь! А ты что скажешь?» Вот и Антон «говорил». И теперь надо бы посмотреть, врал он или нет. Факт доказанного вранья — повод поставить под сомнения и многое другое. Если все чисто — найти приемлемый для нас лично оптимум. О'кей? Увидим, что нас кидают, вспомним твоего друга Троцкого: «На всякую принципиальность нужно отвечать полной беспринципностью». Или, еще доходчивее он же формулировал в Гражданскую войну: «В транду друзей…»

— Машину притащить не проблема, прямо сейчас и сбегаем. Но сначала все-таки поподробнее, что и про какие точки он вам докладывал?

Для полноты и точности изложения приходится мне вернуться к недавним событиям.

…Антон пригласил нас с Сашкой в баню. В релаксации нуждались все, а лично он к тому же никак не мог избавиться от впечатлений, полученных в канализации. Несмотря на то что и душ он дважды принимал, и переоделся в чистое, все ему чудились специфические запахи, и казалось, что кожа зудит, и под бельем что-то шевелится, то ли микробы, то ли блохи и иные паразиты.

«Почесуха обыкновенная», — поставил диагноз Сашка.

Мы договорились не касаться на отдыхе вопросов, выходящих за рамки теории и практики банных процедур, да разве удержишься? После нескольких заходов в парилку, чередующихся с прыжками в ледяной бассейн, наполненный пузырящейся минеральной водой с легким запахом серы (что послужило поводом для соответствующих шуток), в комнате отдыха, где мы освежались пивом «ручной работы», разговор сам собой вернулся на накатанную колею.

Вроде бы между прочим я начал вспоминать когда-то выстроенную Антоном таблицу доступных для «колонизации» точек на мировой линии Главной исторической последовательности.

Напомню некоторые положения теории, если она таковой является. То, что нам удавалось высаживаться в самые разные моменты прошлого и будущего, проводить там когда часы, когда дни и месяцы, никоим образом не означает, что в этом деле наличествует спектр неограниченных возможностей. Всякого рода химеры, полухимеры, тупиковые и латентные псевдореальности вполне можно сравнить с непонятной непосвященному путаницей подъездных и маневровых путей на крупной узловой станции. Рельсы, шпалы, насыпи, путевое оборудование вроде бы неотличимы от того же на Главном ходу, за небольшим исключением — приехать по ним без специальных ухищрений никуда нельзя. Даже за пределы станции выбраться и то вряд ли получится.

Если же вообразить себя пассажиром трансконтинентального экспресса, то заранее известно, на каких станциях вам будет позволено выйти на перрон, подышать, размять ноги. Можно сойти совсем, остаться там навсегда или на любой потребный срок. Только на «свой» поезд вы уже больше никогда не попадете… Впрочем, остается шанс догнать его на автомобиле или самолете, но ваше место может оказаться занятым другим пассажиром. А то и весь вагон по известным только железнодорожникам причинам может быть отцеплен, поставлен на запасной путь, на сортировке включен в состав совсем другого поезда, идущего, скажем, не в Сочи, а в Воркуту.

Так вот, о станциях. На Мировой линии тоже есть особые точки, где «поезд» останавливается гарантированно, где созданы для этого все необходимые условия. Стоп-кран, конечно, можно дернуть в любой точке маршрута, выпрыгнуть в неизвестность там, где тебе вдруг потребовалось или захотелось оказаться. Естественно, на свой абсолютный страх и риск. Другой поезд на этом самом месте случайно не остановится никогда: элементарная теория вероятностей не позволит.

А еще бывает, за неоправданный срыв стоп-крана штрафуют.

Обсуждая место нашей «пересидки», мы сошлись на том, что, с одной стороны, следует, как подводникам, погрузиться на такую глубину, что никакой гидрофон не возьмет и глубинная бомба не достанет. А с другой — условия существования должны быть приемлемыми для культурного человека. Средневековье заведомо исключается, пусть там спокойно можно выиграть пару крестовых походов и организовать собственное княжество в провинции Палестина. Но ведь скучно, согласитесь, даже если построишь некую аналогию дворца миллиардера Херста над лазурью Средиземного моря.

В этом зазоре между необходимым и достаточным и следует искать себе место.

Как разъяснял нам еще в «первом замковом сидении» Антон, в двадцатом веке таких оборудованных «остановочных пунктов» не слишком много, и все они каким-то образом совпадают с моментами, когда ход истории готов измениться от того самого азимовского МНВ. Практически в каждой из таких точек мы уже побывали, но самой надежной, комфортной и соответствующей нашим планам оказался пресловутый 1920-й, где мы и обосновались, бежав из Замка.

Теперь на шкале ХХ века оставались только две не использованных нами «станции» — годы 1903 и 1993. Но нас они не привлекали. Японскую войну мы переигрывать не собирались, тем более что кто-то там и без нас поковырялся, в результате чего возникла реальность Ростокина, колеблющаяся на грани… Никакое новое вмешательство, даже самое деликатное там недопустимо, только тронь — так может посыпаться! Вместо благостного 2056-го возникнет монструозная Империя в стиле Ивана Грозного, а то и конгломерат новорусских удельных княжеств и всевозможных ханств и эмиратов, образовавшихся на обломках «Единой и неделимой» после столетней Гражданской войны. Не зря я Ростокину упоминал про карточный домик в натуральную величину.

Кстати, Шульгин по этому поводу высказался в том же духе, что и раньше неоднократно, — уйти всем именно в 2056-й и забыть про все. Он, исходя из своих ощущений, предполагал, что мы своим там неоднократным присутствием, в том числе и постройкой форта на линии межвременного терминатора[50], в достаточной мере стабилизировали реальность — из разряда чистой химеры перевели ее в иное качество. В подтверждение он приводил феномен Ростокина и его Аллы. Они ведь совершенно нормально вписались в наш мир, за полтора года никак не проявив своей «химеричности». Да и мы болтались там достаточно долго, чтобы успеть убедиться в несокрушимой материальности тамошних людей и предметов. В том числе и собственными боками. Ведь буквально только что Сашка побывал там снова, лично общался с начальником галактической контрразведки и сохранил ощущение абсолютной подлинности окружающего мира[51].

Антон, в свою очередь, категорически возражал. В очередной раз сославшись на то, что если эта реальность так доступна для нас, то для дуггуров — тем более. Просочиться туда им раз плюнуть, в том числе и потому, что имеет место тот самый загадочный «терминатор». Не стоит упускать из внимания, что сам Шульгин попал туда в промежутке между инцидентами на «Зиме» и в Барселоне, что наводит на определенные подозрения. Кроме того, им, если они обладают хотя бы сравнимыми с нашими возможностями (а они у них явно больше), ничего не стоит обрушить ту реальность у самого ее основания. Погребя нас под ее обломками…

— Оставьте Суздалева и его Криптократию в покое, — увещевал он нас. — Она нам всем еще может пригодиться на другой случай. Вы, Саша, с Ростокиным и так последний раз шорох навели и опять сбежали. А я даже не знаю, стерлись ли там следы незапланированного визита или нет. Черт его знает, как в том мире наши дела отражаются…

Подумав, мы решили, что он, может быть, и прав. Для окончательного выяснения нужно будет разыскать Ростокина и выяснить досконально — что он успел запомнить, а какие воспоминания стерлись вместе с изоляцией от Сети и отыгрышем назад сразу нескольких ходов в остановленной навсегда партии. Но это не срочно.

С вариантом-93 было еще хуже. Он возник как бы ниоткуда, потому что в прошлом «обзоре» его не было. Может быть, появился уже после того, как мы ухитрились побывать в 2005-м (это уже ХХI век) и опосредствованно способствовали созданию этого «полустанка». А может быть, имел значение «заход с другого конца» — из ледяного декабрьского вечера 1991-го, в котором мне пришлось совершить кое-какие насильственные действия и, значит, тоже потревожить «ткань». Не важно. Это тема для Олега, чтобы от скуки написать наконец докторскую диссертацию по хронофизике или сразу — «Всеобщую теорию всего».

Именно — теорию, а на практике я под страхом насильственного депортирования на планету «Зима» не соглашусь прожить в постсоветском мире двенадцать лет до эпохи «относительной стабилизации» первых двухтысячных. Насмотрелся, начитался… Жить там «просто так» — бессмысленно и неинтересно, затевать очередные крупномасштабные «перемены» — увольте, надоело. Да и в остальной части «цивилизованного мира» в те годы я не видел ни одного места, где стоило бы жить просто так, в качестве «частного лица». Самое же главное — разговор о любой дате после тридцать восьмого года бессмыслен как раз потому, что везде мы уже засвечены и даже наш обжитой двадцать пятый представляет опасность, раз вообще возник вопрос о необходимости эвакуации.

Зато в ХIХ веке пригодных к высадке и освоению годов почти втрое больше, чем в ХХ. Почему так — трудно сказать. Возможно — в связи с бурным техническим и политическим прогрессом, что создавало массу возможностей для силового создания развилок. Придумай кто двигатель внутреннего сгорания, магазинную винтовку или телефон на тридцать лет раньше, особого удивления это ни у кого бы не вызвало: человечество ко всему было готово и ждало новых изобретений с нетерпением и восторгом. А вот ход истории изменился бы кардинально. Представьте Крымскую войну, где русские армии выступили бы против коалиции, вооруженные трехлинейками…

Так же легко там было вводить в обращение и изымать из него значащих исторических деятелей. Очень мир тогда был лабильным, а роль жестко детерминированных факторов, наоборот, крайне низка.

Золотой, одним словом, век для политических и научных авантюристов, особенно — знающих, как с открывающимися возможностями обращаться.

Другое дело, что оседлая жизнь где-либо раньше начала царствования Александра Третьего не слишком комфортна для нас, привыкших к совсем другим стандартам. Совершенно во всем, начиная от отсутствия даже в столицах мировых держав централизованной канализации, электричества и так далее и тому подобное.

Соорудить себе очередное уединенное, «экстемпоральное» пристанище или основную часть времени проводить на пароходе, эпизодически сходя на берег, конечно, можно, но — бессмысленно. Не намного лучше, чем просто отсиживаться в Замке.

Одним словом, Антон представил нам всю «дорожную карту» девятнадцатого века с указанием прямо-таки с нетерпением ждущих нашего появления «станций». Этакий межвременной Бедекер[52].

Кутаясь в банные простыни и отхлебывая из кружек отличное пиво, мы с Сашкой, подобно богатым клиентам туристического бюро, перебирали годы и страны, торговались и капризничали. То одно нас не устраивало, то другое, потом и третье. И все же мы, надеюсь, что самостоятельно, а не под подсознательным давлением Антона с Замком, пришли к удовлетворившему всех решению. Этого они хотели или совсем иного, сказать не берусь. Умело разведенный человек понять, что с ним делают, не в состоянии. Надеюсь только, что мы к сословию лохов не относимся. Наши контакты в Москве с авторитетами уголовного мира это в какой-то мере подтвердили.

Мы с Сашкой, чуть раньше Антона выскочив из парилки в бассейн, обменявшись буквально несколькими никому постороннему не понятными словами, условились, если получится, сделать то, о чем мечтали в детстве и о чем врали генералу Врангелю. Я уже определил искомую точку. Но, к глубокому разочарованию, как раз ее в предложенном «маршрутном листе» не было! Тогда я и решил, не полагаясь на чужие слова, привлечь к делу Олега. Вдруг он сумеет поподробнее разобраться?

А пока, обсуждая варианты с Антоном, мы прикинулись, что из десятка предложенных, со сложными, на логарифмической линейке не вычисляемыми сдвигами, дат, не можем сделать выбор, рациональный и в равной мере способный удовлетворить не только нас, а и всю подлежащую депортации компанию. И требуются дополнительные консультации.

Неприятно признать, но мы тщательно выстраивали схему дезинформации нашего «Даймона-хранителя». Впрочем, кто чей хранитель сейчас — еще разбираться и разбираться. Зато я как бы нутром ощущал, что в планах Антона и Замка кроется какая-то хитрость, тщательно замаскированная несколькими слоями разумно выглядящих, вытекающих друг из друга доводов.

…Как полагается при серьезном анализе, я предложил Олегу рассмотреть две «гипотезы исследования». Первая — оптимистическая. Антон и Замок абсолютно искренни в своих мыслях и поступках, они действительно заинтересованы в предотвращении вражеского вторжения и обеспечении нашей безопасности. Вторая — скептическая. Наши друзья преследуют собственные, пока не выясненные цели, и мы для них — по-прежнему только инструмент или, что хуже, — расходный материал.

Левашову предстояло, используя все имеющиеся заготовки, наработки и базу данных, охватывающую весь период нашего с Антоном сотрудничества, проиграть полный спектр вариантов «про эт контра»…

Олег сказал, что это ему по силам и не займет много времени. Поболтаем немного на общие темы, пока есть настроение, а там и приступит.

— Начинать будем со второй гипотезы, ибо, если она будет подтверждена или опровергнута, рассматривать первую просто ни к чему.

Некоторые предварительные соображения Олегу я высказал сразу.

Все предложенные Антоном точки внедрения следует рассмотреть, ориентируясь на его личные интересы. То есть что он бы мог выгадать для себя или для своего «дела», если оно у него по-прежнему есть. То же и относительно Замка, у которого могли появиться собственные «жизненные цели». Разгадывать же их нам придется опосредованно, опираясь на имеющиеся факты и собственное воображение.

Так, нам известно, что результатом любых предыдущих действий, предпринятых по подсказке Антона, являлась непременная деформация текущей реальности. Глобальная, как в двадцатом и тридцать восьмом, или же «с ограниченными целями», как в сорок первом, две тысячи пятом/шестом, две тысячи пятьдесят шестом.

Что при этом выигрывал лично он — пока непонятно, очень может быть, что, исполняя указания Игроков, сам просто повышал свой личный рейтинг и статус. И доповышался. Так бы и загнулся в тюряге от передозировки синтанга…

Но теперь-то он снова свободен, причем во всех смыслах, и от узилища, и от власти Игроков. Чтобы в комплоте с Замком стать полновластным правителем любого из интересующих их миров, мы помехой не являемся. Даже в двадцать пятом могли бы договориться о разделе сфер влияния. Не более. Условий для учреждения Мирового Правительства, хоть тайного, хоть явного, в послевоенных Европе и Америке нет. Подозрения вызывает его отношение к 2056-му. Слишком он настойчиво нас отговаривает от переселения туда. Как раз там стать диктатором у него шансы минимальные. Вот внедриться в ряды Криптократов — это можно хоть сейчас, без всяких интриг и особых усилий.

Другое дело, если (пусть это сравнительно маловероятно) ему предписано свыше довести до конца незавершенную задачу и «гуманно, без пролития крови» устранить нас с шахматной доски окончательно и бесповоротно. Была ведь у него подобная инструкция, и если он ее тот раз не выполнил, так с ним могли «поработать и переубедить». Как будто мы с подобными случаями не сталкивались что в нормальной, что в полувымышленной жизни.

Таким образом, просто для собственного спокойствия все-таки необходимо рассчитать вееры альтернатив. Нейтральных, пригодных исключительно на «пересидку», и активных, внедрившись в которые мы способны инициировать безразличные нам, но интересующие Антона процессы.

Заодно выявить, нет ли иных мест, не названных Антоном, проникновение куда возможно и обещает некие забавные неожиданности. Хороший, кстати, тест на его научную и этическую добросовестность. И тут же я назвал Олегу год, который лично меня интересовал больше других.

— Посмотри с особым тщанием. Интуиция мне подсказывает, что там весьма перспективное «расположение звезд»…

Глава четырнадцатая

Тайными ходами, то есть тем же лифтом, каким Сашка доставил меня после встречи с монстром из оружейного музея в этот «схрон», мы без проблем доехали до нашей жилой секции. И так же вернулись, после того, как Олег нагрузил нас десятком плоских, как обычный ноутбук, процессоров, плазменным монитором и еще какими-то коробками. По моим представлениям, в этом «железе» пряталась интеллектуальная мощь, достаточная, чтобы организовать «междупланетный шахматный турнир», о котором пророчествовал Остап, со всеми гроссмейстерами сразу. По пятьдесят копеек за игру, вход со своими досками.

— Ребята, — сказал Левашов, когда мы сложили принесенное имущество на тумбочки рядом с плитой, присели к столу, повторили и закурили. — А что там, дальше, по ту сторону? — и указал на дверь, противоположную той, через которую мы вошли.

— Что и положено, предполагаю, — ответил Сашка. — Сначала — обычная квартира приличного доходного дома постройки начала двадцатого века. Где-нибудь на Петровке или поблизости. В пределах Бульварного кольца, думаю. Затем, естественно, коммуналка, которой эта кухня и принадлежит. В каком качестве существует сейчас — не проверял, некогда было.

— Еще один вариант Столешникова?

— Не задумывался, — повторил он. — Цель была совсем другая. А это так — форма. Содержания ведь без формы не бывает, скажи, философ? — Он изобразил вилкой в воздухе несколько причудливых пассов, отчего килька соскользнула с зубцов и упала на стол.

— Зато формы без содержания — сколько угодно, — вместо меня ответил Берестин, показывая на опустевшую бутылку. — Диалектический материализм с такой точки зрения к вопросу не подходил?

— Постой, постой, — снова оживился Левашов. — Сам ведь сказал — не проверял. А вдруг? Ты это место нашел в готовом виде, вместе с… — Он обвел рукой кухню, подразумевая скудную меблировку в стиле ранних пятидесятых, копоть и паутину на стенах и потолке, четыре газовых плиты и единственный водопроводный кран над облупленной раковиной.

— Сначала вообразил, вернее, извлек из памяти с максимальной достоверностью, а уже потом Замок или автопилот меня сюда привел. А я — Андрея…

— И все же — почему так мрачно? — удивился Алексей. — Мог бы…

— Настроение такое было. Черт его знает. Извращенная ностальгия. Вспомнил, как однажды сидел вот так же, за скудно накрытым столом, снаружи — гнилой февраль, ноги промочил, перемерз… И по работе крупные неприятности, настроение хуже губернаторского. А здесь меня приняли хорошо, подогрели. Удивительное такое ощущение отключенности от внешнего мира… Да какая разница?

— Какая-то, возможно, есть… — У Олега опять начался мыслительный процесс, сопряженный с исследовательским азартом. — Давай возьмем и проверим. Если так и обстоит, как ты воспроизвел, мне это начинает нравиться. Сначала хоть в окно выглянем, мы ведь и до этого еще не додумались. — Жестом он предложил всем встать и переместиться в нужном направлении.

За окном были поздние сумерки, обшарпанные задние фасады, выходящие во двор, похожий на тюремный, темные окна всех семи этажей. Протоптанные между сугробами тропки от «черных» дверей нескольких подъездов, веером сходящиеся к ведущим на улицу железным воротам. Что интересно, тропинок, соединяющих подъезды, не наблюдалось. Четкая, кстати, очень реалистическая деталь, вряд ли могущая прийти в «голову» Арчибальду или Замку в целом.

— Осталось посмотреть, что же нас ждет за стеночкой… — Олег направился к двери, по идее ведущей в парадные комнаты квартиры.

Я вспомнил о том, что было в прошлый раз, когда опрометчиво открыл входную дверь настойчивому зову, мельком пожалел, что нет сейчас в руках Сашкиного карабина, и вытащил из-под ремня «Манлихер», который так и таскал с собой. Бог его знает, поможет, не поможет, но в неизвестность лучше входить с оружием, чем без.

Не знаю, под влиянием какого импульса, но мне захотелось, чтобы дверь была просто макетом. Толкнешь — и глухо. Зато опыт подсказывал, что здесь скорее холст с нарисованным очагом в каморке папы Карло. Ну, если и так? Чем рискуем? Скорее всего ничем. Сильно не повезет — так и не узнаем, что с нами случилось. Жалеть будет некому и не о чем.

— Открывай, — сказал я, держа пистолет стволом вверх у правого плеча. Прислушался к себе. Вроде — ничего. Никаких ощущений и предчувствий. Оглянулся на Сашку. Тот кивнул. Чисто, мол.

Как в кино, на самом-то деле.

Левашов дернул на себя высокую дверь, покрытую чешуйками облупившейся краски «слоновая кость». Я опустил ствол горизонтально, рассчитывая в случае чего ногой отбросить Олега вбок, под прикрытие капитальной, в три кирпича, стены и стрелять, хотя бы для шума, как в прошлый раз. Ни у Алексея, ни у Сашки оружия при себе не было. Расслабились ребята.

Дверь открылась, и ничего не произошло. Тишина, пустота впереди, застоявшийся воздух нежилых помещений.

— Свет? — спросил я, поводя перед собой стволом и надеясь, что инженер выполнит свою часть работы.

— Найдем, — ответил Олег, нащупывая на стене старинный выключатель под медным полусферическим колпаком с двумя рычажками, увенчанными блестящими шариками. Какая же точность реквизита, неужели Арчибальд знает и учитывает такие мелочи? Или действительно все по правде? Мы успели застать такую арматуру в детстве — и дверные ручки, идентичные тем, что имелись здесь, и внутренние почтовые ящики с выпуклыми буквами «Для писемъ и газетъ» на подпружиненных крышках. И механические звонки с указующей надписью: «Крутить».

Левашов включил освещение.

Большая квартира. Размахнулся Сашка. А почему бы и нет? Память — штука мало управляемая. И ведь наверняка он в тот момент думал совсем не о «полезной площади».

— Ребята, пошли, если интересно, — крикнул я, начиная движение.

Интересная планировка. От кухни к обширной прихожей, даже скорее вестибюлю, тянулись два параллельных коридора. В левом располагалась «приватная половина», четыре сравнительно небольших комнаты, подходящие для спален и хозяйского кабинета, окнами во двор. В правом — «публичная», залы метров по тридцать-сорок, пригодные для большой столовой, музыкального салона, библиотеки или картинной галереи. Сквозь стрельчатые окна — вид на площадь Никитских ворот, Тверской и Никитский бульвары. И везде — абсолютная, гулкая пустота.

Чисто, красиво, на потолках люстры не из дешевых, на стенах где гобеленовые обои, где деревянные панели, паркет будто вчера натирали. Но ни малейшего намека на то, что когда-нибудь здесь жили люди. Какие угодно, царского времени респектабельные профессора вроде булгаковского Преображенского, пролетарии «в порядке уплотнения» или коммунистические вельможи рангом повыше наркома Шестакова, который ютился всего лишь в трех комнатах.

— Странно как-то, — сказал Левашов, — кухня, замызганная до предела, а здесь — будто вчера строители ушли…

— Так Сашка ее по конкретному образцу воспроизвел, а до комнат руки, вернее, мысли не дошли, вот и получилось бесплатное приложение согласно архитектурному проекту. Кстати, насчет строителей. Как я помню, дома в этом районе примерно конца девяностых… Прошлого века, естественно. Могли и не заселить еще.

— А люстры и бра откуда?

— Допустим, понятие «под ключ» здесь включало осветительную технику…

— Чертовщина продолжается, — хмыкнул Олег. — Он же, когда придумывал, соотносил себя с нашими годами, шестидесятыми, а здесь…

Ребята и как бы прикрывавший их с тыла Шульгин присоединились к «исследовательскому отряду», когда я дошел до парадной двери.

— Шикарное место, — сказал Берестин, остановившись в глубоком трапециевидном эркере. — Сколько раз мимо этого дома ходил и не догадывался, как оно там, внутри.

— Мне на Столешниковом все равно больше нравится, — возразил Олег. — Уютнее.

Потом он выбрал комнату, чем-то ему приглянувшуюся больше остальных, попросил Сашку сделать ее пригодной для работы, в смысле установить там кое-какую мебель и переключить электросеть с тогдашних вольт на нормальные 220. Мы помогли Левашову развернуть и подключить всю его аппаратуру, принесли кофейник и прочее. Вдобавок я положил на стол рядом с клавиатурой и мышью свой пистолет.

— Так спокойнее будет. Если что — стреляй, услышим, прибежим. А сами пока пулечку распишем. В классику, чтоб в любой момент остановиться…

Пока Алексей расчерчивал лист веленевой бумаги, а я распечатывал и тасовал колоду, неугомонный Шульгин сбегал в оружейку, вернулся, нагруженный, как мул. Странная, на мой взгляд и вкус, метафора. Вьючного коня или верблюда, думаю, можно нагрузить куда большим весом, чем мула. Впрочем, точно не знаю их сравнительной грузоподъемности.

Он (Сашка, а не мул), принес четыре своих пресловутых карабина с гроздьями подсумков и четыре «девяносто вторых» «Береты» в мягких светло-желтых кобурах с запасными магазинами в пеналах.

— Мне, братцы так спокойнее будет над мизерами думать…

Кто бы спорил, мне — тоже. Иметь за спиной неизвестно куда открывающиеся двери, ощущая себя безоружным, как линяющий рак, — удовольствие ниже среднего.

— Думаете — поможет? — спросил Алексей, передергивая тем не менее с явным удовольствием винтовочный затвор и опоясываясь пистолетным ремнем.

— Бывает — помогает, — ответил Шульгин, — когда выжить, а когда — умереть с достоинством.

— Нормальные, в меру удачливые люди с простой пятизарядкой проходили Африку вдоль и Южную Америку поперек к собственному удовольствию и вящей славе науки географии, — добавил я.

— «Там, где мы бывали, нам танков не давали,

Но мы не унывали никогда.

И на „эмке“ дранной мы с одним наганом

Первыми врывались в города…» —

к случаю процитировал Сашка «Репортерскую застольную», хотя это полагалось бы раньше сделать мне.

— Тогда я — семь первых втемную. — Берестин пощелкал пальцами по лежащими перед ним рубашками вверх картами. — Играть так играть…

«Гьры» не успели достичь заоблачных высот, игра как-то не шла, и мы больше крутились на распасах, когда Олег вернулся.

— Наливаем? — плотоядно спросил Шульгин, потянувшись к бутылке. За преферансом у нас действует железное правило, по рюмочке за сыгранный мизер, и никак иначе. А мизеров не вышло до сих пор ни одного. Что называется — «тайный ход карты».

— Почему бы и нет? — Создатель теории и практики пространственно-временных перемещений выглядел несколько ошарашенным. Бог знает сколько времен и реальностей со всеми производными он пропустил сквозь свои мозги, через логарифм Лагранжа, анализ бесконечно малых, алгебру Буля и прямо в центр мирового равновесия… И вернулся в момент, когда друзья еще и по сигаре не успели выкурить, поллитру не тронули — для психики человека патриархальной эпохи тяжелое испытание. Не приспособлена она к такому, как и к полетам на аппаратах тяжелее воздуха. Многие хоть и летают всю жизнь, а привыкнуть не могут.

— Рассматривать первую половину века я вообще не стал, — сказал Левашов, взбодрив себя добрым глотком. — Возни очень много, любой значащий поступок порождает совершенно не алгоритмизируемый каскад последствий. Бабочка не бабочка, но около того. Что выйдет в случае спасения Павла Первого, изменения хода войны двенадцатого года, ликвидации малолетнего Шамиля, недопущения дуэлей Пушкина и Лермонтова — далее чем на десять-двадцать лет не просчитывается. Как минимум нынешнюю русскую литературу в ее нынешнем виде мы потеряем. Историю — тем более.

Напугаешь или насторожишь в частном разговоре какого-нибудь Пестеля, восстание декабристов будет отменено или отложено — и понеслась… Некому будет «разбудить» Герцена, тот не начнет «революционную агитацию», вместо Ленина создателем партии «нового типа» станет Бакунин, технический прогресс тоже двинет куда-то не туда, а в итоге мы получим не привычный ХХ век со всеми его плюсами и минусами, а вообще неизвестно что. Сомневаюсь, что Антон с этого что-нибудь выгадает…

— Это понятно, возражений нет, — согласился Шульгин. — Мы тут и сами кой-чего обсуждали, не вдаваясь в глубины… Не касаясь возвышенных материй, убедили друг друга, что там просто жить неинтересно. Чересчур узкий круг «светского общества». Ни в России, ни в Европе нормально легализоваться в нем просто невозможно. Даже в одиночку, а уж нашим кагалом…

Тут Сашка немного сам себе противоречил. Граф Монте-Кристо, например, легко сумел легализоваться, с достаточным успехом, в самом что ни на есть околодекабристском времени. Впрочем, на то и роман, а мы вынуждены существовать в суровой действительности, не прощающей вольностей…

Левашов кивнул, продолжая думать о своем, наверняка приспосабливая высокий полет своих теорий к нашему приземленному мышлению.

— Перешагнув середину века, мы, последовательно, имеем 1853-й. В смысле жизненного и психологического комфорта ничего нового. Ни у нас, ни в Европе. Зато есть зацепка для роскошной альтернативы. Здесь можно сравнительно легко не допустить Крымской войны в случившемся варианте, а заодно и на несколько лет приблизить отмену крепостного права, да еще одновременно наложить на освобождение крестьян реформу Столыпина. Всего и делов — на три года раньше устранить Николая Павловича и нескольких одиозных особ в его близком окружении. С воцарившимся Александром Николаевичем провести соответствующую работу…

— И что? — спросил я.

— Абсолютно ничего. Докладываю результаты. Нам в этом году ловить нечего, Антону скорее всего тоже…

— Если только не вообразить, что он имеет в виду подготовить более комфортные условия для своего последующего внедрения, — заметил Шульгин.

— Вряд ли. Слишком далеко. Следующий — 1866-й. Почти точная интеллектуальная копия нашей «оттепели». Либерализм и свободы. Кому Тургенев, кому Чернышевский, Салтыков-Щедрин опять же. В Америке недавно закончилась война Севера против Юга. Серия мелких европейских войн. Единственное значащее, «роковое» событие — неудачное покушение Каракозова на Александра Второго. При желании можно разыграть эту карту. Последствия трудно предсказуемы, но картину грядущего ХХ века тоже меняют кардинально. Особой пользы ни для кого не просматривается…

Так же мы проскочили еще несколько дат. Из них только одна меня заинтересовала. В 1877 году, по его словам, Антон приступил к своим обязанностям на Земле, внедрившись в окружение царя Александра. Очень может быть, что он хотел бы получить в свое распоряжение такую опытную и сплоченную команду, как наша. На его месте я бы сделал все возможное, чтобы убедить нас отправиться именно туда, если он придает хоть какое-нибудь значение тому давно забытому, наверное, отрезку собственной жизни. Что-то переделывать в ней — все равно, что пожелать, чтобы в пятилетнем возрасте родители отдали меня не в тот детский сад, а другой. С непредсказуемыми последствиями.

Но, с другой стороны, он ведь может не о себе лично заботиться, а продолжать выполнять ранее заложенную программу, пусть и отключил Шульгин наш жгут реальностей от «внешнего» источника питания. Указанные в списке 1881-й и 1894-й, с точки зрения «теории Фолсома», выглядели уж слишком нарочито. Как неумелая «наводка в козыря». Я же не первокурсник исторического факультета. Что годы переломные — никто не спорит, но нас-то зачем туда вводить? Тоже мне, Энгельс нашелся!

— Вот и все, — сказал Левашов, завершая доклад. — Трактуйте, как хотите. С имеющейся теорией схема Антона совпадает, никаких «паразитных» реальностей на отрезке 1837–1901 годы я не обнаружил. То есть можно сказать, что ни мы, ни кто-нибудь другой за наблюдаемый период в естественное течение вещей не вмешивались…

— Глупость говоришь, тебе не кажется? — с прежней блуждающей улыбкой спросил Сашка. — Как же не вмешивался, если и Антон, и Сильвия с Дайяной и прочими там только этим и занимались…

Левашов заметным образом оживился.

— В этом-то и суть, братец ты мой, именно в этом… Сколько мы ни занимались «практической» хронофизикой, а в ее теорию погружался только я, да и то время от времени и неглубоко. Запомните, братья мои, что Главная историческая последовательность, она же несущая частота аналогичной мировой линии, такая штука… — Он снова потянулся к бутылке, и мы его дружно поддержали. Слишком уж крутая пурга разыгралась за окном. Совсем такая, как была в Москве в день встречи с Ириной, когда мы с Олегом отправляли ее на поиски Берестина.

До чего все-таки совершенная фантоматика в Замке. Если уж воспроизводится какой-то элемент любой реальности, так с мельчайшими подробностями.

— …Такая штука, что существует именно и безусловно, как результирующая всех имевших место вмешательств, начиная с Древнего Египта, а то и раньше. То есть на ней все возможные варианты развилок уже состоялись, отторгнуты или вплетены в общую структуру. Короче — она именно такова, какова…

Слов ему явно не хватило. Не то образование. Трепаться на любую тему умеем мы, а у Олега весь пар уходит на изобретательство и создание заумных теорий, плохо вербализируемых.

— Согласны, — ответил я. — Ты со всей понятной нам убедительностью доказал, что бояться нам нечего, коварные планы Антона не просматриваются и мы можем отправляться, куда нам в голову взбредет. А куда конкретно? Предложения есть? Что касается меня, я при прочих равных выбрал бы время, самое близкое к рубежу веков, и предпочел бы обосноваться не в России: там, во-первых, скучно будет и непременно захочется во что-нибудь вмешаться…

Левашов, как опытный покерист, выдержал паузу с непроницаемым лицом. Всем своим видом показывая, что как свои, так и чужие карты его нимало не интересуют. Просто компанию сел поддержать.

Но нас с Сашкой не обманешь. Нам, что называется, много лет по краю пришлось ходить, где от случайного зевка головы легко лишиться можно. Уже сам факт его бесстрастного хладнокровия говорил о том, что на самом деле он внутренне подпрыгивает от желания выдать эффектную транспозицию[53] наших гипотез и расчетов.

— Ладно, давай, не томи, что ты в итоге накопал?

— Так, мелочь, пустячок, но забавный, — ответил Олег с долей разочарования. — По странной забывчивости или намеренно, Антон в своей таблице пропустил 1899 год, который, по всем расчетам, и технически наиболее доступен, переход в него требует минимальных затрат по всем параметрам, и твоим пожеланиям наилучшим образом отвечает. А самое главное — из него мы при самом неблагоприятном варианте легко сможем дожить до своего двадцатого естественным образом и совсем без всяких вмешательств в континуум. Просто не делая резких движений и регулярно следя за своим здоровьем… Будет нам под шестьдесят, что такое в сравнении с Антоновыми или Сильвии годами?

— Хорошо, — сказал Шульгин. — Это очень хорошо, что ты отыскал такой штришок… Осталось спросить Антона, что почем. Действительно упустил сей момент из внимания, память от наркоты ослабела, или, как мы и предполагали, ему надо засунуть нас, куда ему надо, а не нам хочется?

Год 1899, ничем большинству людей не интересный. По крайней мере — в России. Ну вот, навскидку, кто из моих возможных читателей готов назвать, чем знаменит этот год? Ну, КВЖД с городом Харбином строилась, Транссибирская магистраль была почти готова, спешно сооружался новый океанский флот… И все, пожалуй. «Развитие капитализма в России», как озаглавил свою книжку Ленин. Хороший, мирный год, преддверие еще более хорошего, прогрессивного века… Так все тогда думали.

А Антон его спрятал. И у нас появилась возможность для легкого, деликатного опускания Антона. Не корысти ради, а воспитания для.

Но я-то, человек чрезмерно образованный, держал в уме и еще кое-что. Именно этот год наилучшим образом пригоден для воплощения не только детских мечтаний, но и для приведения в соответствие нашей легенды, придуманной для того, чтобы вручить генералу Врангелю добровольный взнос в миллиард золотых рублей, не считая оружия, техники, здоровья и моральной поддержки в международных делах. Как я ему вкручивал, сидя в кабинете его крымской резиденции: «…В самом конце девяносто девятого мы с друзьями, четыре гимназиста последнего класса, юноши с романтическими настроениями, сбежали из дома. Поездом до Одессы, пароходом до Каира, оттуда в Кейптаун. Великолепное путешествие… Англо-бурская война, всеобщий подъем сочувствия к бурам. Песня „Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…“. Шарманки под эту мелодию массовыми партиями выпускали. Да, повоевали. Мой друг Алексей Берестин до фельдкорнета дослужился. Это у нас корнет — обер-офицерский чин, а у буров фельдкорнет — почти генерал…»

Дальше я вдохновенно фантазировал, как мы с местными кафрами сдружились, поскольку по своему русскому характеру, в отличие от англичан, а уж тем более буров, никогда расистами не были. И они нам в благодарность за дружбу, медицинскую помощь и огневую поддержку показали тайные золотые жилы и алмазные трубки, которые для них самих не имели почти никакой пользы, по причине отсутствия навыков и принципов современной торговли…

Стоп, это я уже начал несколько увлекаться, расширяя сферу воображения. Подобную мыслеформу будем создавать позже, по месту.

Друзья, может, обо всем этом забыли за минувшие годы, наполненные совсем другими приключениями, физическими и психическими травмами и всякой астральной ерундой, которая на мозги непременно влияет, но я — нет! Я автоматической ручкой в блокноты все заносил, важное и не очень, происходящее и придуманное, не делая большой разницы между тем и другим, как любимый мною Паустовский. У того тоже факты и воображение сплетались самым причудливым образом, придавая его книгам особую привлекательность.

Другой вопрос, помнил ли о подобном эксцессе Антон и учел ли он его в своих расчетах, в том или ином смысле?

Одним словом, закончив наши более-менее научные разборы ситуации, я предложил ребятам именно этот вариант, специально оговорив, что предварительно, причем без их присутствия, задам форзейлю, хоть лично, хоть в компании Арчибальда, несколько вопросов.

Почему наедине? Исключительно для чистоты результата.

А в том, что надо попробовать воплотить в жизнь именно эту фантазию, ни у Олега, ни у Сашки не возникло даже малейших сомнений. Левашов, кстати, исходя из собственного разумения, сообщил, что таким образом реальность-1920 будет значительно подкреплена «снизу», и тем, что легенда станет правдой, и тем, что вброшенные нами в мировую экономику тонны золота и ведра алмазов получат материальное оправдание.

— А какая разница? — по обычной привычке спросил Сашка. — Мы же их сдублировали из совсем другой реальности, и они были ничуть не менее материальны, чем винтовки и патроны… Вполне, так сказать, работоспособны.

— Именно поэтому. Как в арифметике решение примеров в столбик. Оттуда занимаем, сюда переносим, в итоге все сходится.

— Ага, — с умным лицом согласился Шульгин. — Закон Ломоносова — Лавуазье.

— Примерно в этом смысле.

— Меня это, ты не поверишь, ну вот на столько не интересует, — ответствовал Сашка, показывая половину первой фаланги указательного пальца. — А все остальное — весьма и весьма. Поэтому — боевая задача и распределение ролей выглядит сейчас так…

Он повернулся к Берестину, тем самым подчеркивая, что считает его мнение очень важным, если не определяющим.

— Андрей решает с Антоном все дипломатические вопросы. Я — по старой памяти, как бывший «старший офицер» занимаюсь «Призраком», материальным снабжением, подгонкой по месту роботов, чтобы наша экспедиция, которая может затянуться не на один год, была обеспечена наилучшим образом. Ты, господин генерал (это — Алексею), на своих тренажерах и просто в бумажных книжках просмотри, как там все на самом деле было. У меня-то информация на уровне «Капитана Сорвиголова»…

— Я и без книжек и компьютеров историю войн знаю. Фельдкорнетом там стать — нечего делать. Две тысячи трехлинеек с патронами, чтобы свое «коммандо»[54] вооружить, плюс комендантский взвод с автоматами, чтобы буров порядку научить. Как я помню, там в разгар боя какой-нибудь придурок в чине вспомнит, что у них буйволы не напоены, и дивизия по этой причине снимается с позиций. И командиров слушались, пока нравилось. Хо-орошая война была. Мечта демократов.

— Заградотряды, что ли? — вскинулся сторонник развитого социализма и одновременно крутой либерал Левашов.

— Так точно, друг мой и брат, — ответил Берестин, в сердце которого сорок первый год оставил не изгладимые никаким гомеостатом рубцы.

А вы сами попробуйте посылать на верную смерть сотни тысяч человек, отстраненно рассчитывая, что зато другие сотни тысяч выживут и победят. Предыдущих забыть сумеете, если вы не Жуков?

— В Кейптаун, ты уж прости, мы не пойдем. Здесь ты ерунду спорол — какой, на хрен, Кейптаун в начале войны? Интернируют нас, и — с концами. Чего-нибудь лучше придумай.

— Кто говорил о Кейптауне? — с удовольствием ввязался я в плодотворную дискуссию. — При чем Кейптаун? Если война начнется, в Каокавельде высадимся, оттуда до приисков ближе, или в Дурбане. До начала — кто нам, под американским флагом, в заходе откажет? Фритрейд[55], как говорилось. Любые документы мы себе выправим. Пушек тоже хватит. Старые псевдонимы еще не забыл?

Это я уже к Шульгину обратился.

— Забудешь… Может, ты и прав — под янки косить станем, намного интереснее может получиться. Но с этим отдельно разберемся. Олег занимается теоретическим обеспечением экспедиции и соответствующей техникой, не зря «флагинженером» числился. С кандидатами в экспедицию тоже я предварительную работу проведу. Нормально?

— Пока — да…

— Тогда, господа авантюристы и землепроходимцы, за работу. Глядишь, впервые поработаем только на себя и для собственного удовольствия… — Сашка хищно потер руки и немедленно выпил.

Оставив друзей развлекаться и спорить в меру сил и желания, я, подчиняясь внезапно возникшей потребности, решил разыскать Антона. Состояние у меня было как раз подходящее. Форзейля я разыскал через полчаса. Никаких вопросов по поводу нашего краткосрочного выпадения из «зоны контроля» он не задал. Вполне возможно, что на самом деле его это и не интересовало. Мы сами себя запугивали, воображая, что нас отслеживают постоянно и непрерывно.

Мне же, как исследователю, было просто интересно, чем он теперь может заниматься, не имеющим отношения к текущим событиям? Взглянув с «холодным вниманьем вокруг», невозможно представить, есть ли у этого втершегося к нам в доверие существа какие-то осмысленные цели и интересы. Я, поставив себя на его место, таковых не находил. И подумал, что как раз здесь имеется у меня в дубраве «засадный полк». Но на самый крайний случай.

На мой взгляд, Антону правильнее всего было бы начать по бабам бегать, используя имеющиеся возможности (по чужим, конечно, не по нашим!), компенсируя трехлетнее вынужденное воздержание. Или — лелеять планы мести своим бывшим коллегам и соотечественникам, пригласив нас в помощники. Тогда я бы его дополнительно зауважал. И, к слову, перебравшись в давно нам обещанные «Сто миров», мы из поля зрения дуггуров наверняка бы выскочили. А что? Можно предложить при случае, если все другие варианты зайдут в тупик!

Сразу беря инициативу в свои руки, чтобы не оставались непроясненными даже незаданные вопросы, я сказал, что мы нашли очень уютный уголок в западной форштадтской башне, и предложил ему туда прогуляться.

— А зачем? Здесь что, плохо или других уютных уголков нет? Хоть и ваш любимый бар с витражами?

Это он вспомнил действительно приятное заведение, рядом с фехтовальным залом, где Шульгин сначала показал ему, как можно голой рукой остановить рубящую со всего замаха шашку, что привело якобы привычного ко всему Антона в изумление, а потом пригласил рассеяться и отдохнуть. Я мельком подумал, отчего форзейль вдруг отказался идти в названное мной место, а предложил свое? Тоже схему особого режима безопасности включил? Или сам собирался меня (или любого из нас) для конфиденциальной беседы пригласить, для чего заблаговременно оборудовал место, не могущее вызвать у нас негативных эмоций, а только положительные?

Но заведение и на самом деле было миленькое, посидеть там — одно удовольствие. Сашка, при первом посещении без внутренних и внешних ограничителей пользуясь только что осознанными возможностями, оформил интерьер помещения рядом со спортзалом по собственному вкусу, в виде «бара для избранных».

— Ладно, туда тоже можно, — согласился я.

Все свободные вертикали стен он украсил вызывающе эротическими «ню» на стеклянных слайдах с подсветкой, в натуральную величину изображенных объектов. Особенно Сашке удалась картинка со смуглой красавицей, весьма похожей на одну его подружку старых лет, которая мчалась на зрителя верхом на караковом[56] жеребце великолепных статей. Почему-то «Н.И.», назовем ее лишь инициалами, решила прокатиться верхом в одних лишь кружевных чулках, пристегнутых к стянутому на талии офицерскому ремню, и лакированных туфельках на умопомрачительных шпильках.

Длинные волосы развевались на ветру, глаза сверкали, лицо озаряла торжествующая улыбка… Только шашки или, лучше, кавалергардского палаша в руке не хватало.

Покрутив в пальцах бокал с шампанским, волею теперь уже Антона поставленный передо мной, я, как старый скептик, не отрицая качества статей и коня и девушки, задумчиво спросил, а каково же это ей, бедняжке, голой-то попочкой и всем прочим контактировать с кожей строевого драгунского седла? Лично мне, мужику в кавалерийских галифе с леями, и то после пары часов полевого галопа не так, чтобы уж очень комфортно было… Шенкеля[57], особенно поначалу, до крови стирал.

Ирина, помню, увидев эти картинки, брезгливо дернула щекой: «Еще один Вальехо с комплексами», — но самому Шульгину ничего не сказала.

Женщины вообще почему-то к подобного рода искусству относятся скептически. А чего, казалось бы? Небось переживают, что не они изображены. Но попробуй, предложи запечатлеться в аналогичном виде! Больше половины откажутся, и не из скромности, совсем наоборот. Из страха, что аналогичного восхищения не вызовут.

— Правда, хорошее место, — сказал я, полюбовавшись картинками. — Хотел бы я рядом скакать. Эта девочка, должен тебе доложить, еще та штучка была. Да, наверное, и сейчас есть, в ином, конечно, качестве. За пятьдесят ей теперь…

Сделал вид, что сентиментальность меня пробила и смотреть на подружек юных игр мне тоскливо.

— …А в башне все равно лучше, грешные мысли и ностальгия не отвлекают. Слушай, — сделал я вид, будто только что меня озарило. — А такую вот барышню ты бы смог с помощью Замка синтезировать?

Антон внимательно посмотрел на вызывающе-прелестную амазонку. Усмехнулся снисходительно.

— Сам не догадываешься? К чему тогда спрашиваешь? Неотреагированные эмоции захотелось снять? Тот раз девушку не поделили? Вам тогда по сколько лет было? По двадцать?

А ты тоже брат-храбрец, гадости говорить умеешь! Только не на того напал.

— По двадцать два, — и с иезуитскими нотками в голосе добавил: — Только я ведь не о себе. Мне никогда делить не приходилось. Я исключительно о тебе забочусь. Без хорошей девчонки, причем на пределе твоих физиологических возможностей, ты ощутимо социально деградируешь. А попробуешь — и снова на коне!

Интересная двусмысленность сама собой произнеслась.

— Ей-богу, тебе понравится. Мы с Сашкой для нее оказались слишком пресными…

Удалось мне его достать. Хотя бы его человеческую составляющую. Лицо перекривилось. Никогда я его таким не видел. Даже когда Шульгин его публично в нокдаун послал, он веселее выглядел. Так оно и задумывалось.

— Хорошо, пошли в твою башню, — ответил он, проигнорировав остальное. — Послушаю, что ты опять придумал… Теплую куртку прихвати на всякий случай.

— И автомат системы Томпсон, — продолжая развлекаться, добавил я.

На самом деле что мне, что ему на погоду и соответствующую ей одежду было практически наплевать. Я мог на любом среднеевропейском морозе два-три часа выдержать в рубашке и джинсах, в движении, разумеется, Антон, наверное, больше. Дело только в комфорте. Ветер со снегом, пурга, по Далю, радует душу, но при условии, что ты от нее надежно защищен.

Поэтому куртки по пути мы прихватили.

Вышли к парапету башни, полюбовались несколько минут разгулом стихии, захватившей весь север континента, начиная от Гренландии. Щурясь и прикрывая ладонью глаза, сдвинулись под прикрытие «ласточкина гнезда». Здесь было потише. Покурить можно, но спокойно разговаривать затруднительно. Слишком уж ветер свистит. Пришлось спуститься вниз, пошевелить кочергой не успевшие догореть поленья в камине.

— И что же ты мне желаешь сообщить? В чем намек? — с известной долей раздражения спросил Антон. Вполне логичный вопрос, если тебя вдруг зачем-то вытаскивают из теплого бара в такое вот место. Попутно деликатно оскорбив.

— Интересно, на что именно можно намекнуть подобным образом? — в свою очередь я ответил вопросом на вопрос. Это полезно, с точки зрения практической психологии, чтобы сбить собеседника с подготовленных позиций. Одесские евреи, придумав этот прием, дураками отнюдь не были, даже не имея психологического образования.

— Но ведь что-то ты хотел мне сказать, пользуясь этим, а не каким-нибудь другим антуражем? Истинного хода твоих мыслей мне никогда не понять, признаюсь. Это не комплимент, только констатация. На самом деле, в уединенном баре, за бутылочкой любимого тобой коньяка с пристойными закусками разве хуже удалось бы поговорить?

— Кто же спорит? Но главное ты уже сказал. Рад, что все понимаешь правильно. Не помнишь, откуда эта цитата: «Эх…, насекомое ты существо! Ты…, супротив человека, что плотник супротив столяра!»

Антон рассмеялся, но коротко и не слишком весело.

— Русскую литературу я читал и изучал намного раньше тебя. С Антоном Павловичем лично виделся. Признаться, впечатления он на меня не произвел…

— Куда уж! Блестящий гвардейский полковник, или кем ты там был, и провинциальный лекарь, балующийся рассказиками. Так?

— Можешь тоже смеяться, но он не только лекарем и рассказчиком был. Жуткий, на грани патологии, любитель баб. В бордели ходил, как ты на работу. Вас в школе этому не учили?

— Меня чужие пристрастия мало интересуют. Помимо творческой составляющей.

— Меня тоже. Так о чем ты хотел поговорить?

Я снял с решетки заново подогретые остатки глинтвейна, плеснул ему и себе, закурил и только потом задал необходимый вопрос.

— Действительно не врубаешься? Удивительное дело. Девяносто девятый год! У Гюго был «Девяносто третий». Не будем проводить аналогий, но… Левашов пробежался по «реперным» точкам, которые ты нам предложил, и сказал, что он самый близкий и технически доступный. А в твоем списке его не оказалось…

Антон на мои слова отреагировал спокойно.

— Неужели? Мне вспоминается, что тысяча восемьсот девяносто девятого и в самом первом списке не было, когда мы перебирали варианты. Черт его знает! Я ж, как ты понимаешь, сам ничего не придумываю. Проще всего предположить, что в силу своей пограничности затерялся он как-то. Тогдашний компьютер, на котором я работал, без помощи всей мощности Замка, просто не сообразил — то ли туда его отнести, то ли сюда… Проблема двух нулей.

В искренности тона форзейля сомневаться не приходилось, но мы ведь и сами умеем не хуже пиджачком прикидываться. О прочих своих сомнениях я упоминать не стал, в том числе и о том, что этот год на самом деле мог стать доступным именно и только после моей с Врангелем интриги.

— Вот и славно. Значит, техническую ошибку мы благополучно вычеркиваем. И ты не возражаешь, чтобы мы отправились именно туда? Вам с Арчибальдом без разницы, а нам интересно…

— Да о чем речь, Андрей! И слава богу, если вас это устраивает. Тем более я совершенно уверен, что всего одного года хватит и вам, и нам. Вы развлечетесь, мы тут с дуггурской проблемой на интеллектуальном уровне, без вооруженных конфликтов как-то разберемся. И воссоединимся к взаимному удовольствию…

— Да-да, конечно. — Возможно, все именно так и будет. Воссоединимся, только когда, как и в каких качествах?

— Однако, понимаешь, Андрей, какая штука выходит… Сразу о ней речи не зашло…

Тон Антона мне не понравился. Сейчас наверняка предложит очередную вводную, как посредник из вышестоящего штаба, имеющий поручение непременно тебя закопать. Предвидеть которую ты не в состоянии, поскольку все маневры мыслил в другом направлении.

— Мы тоже зря не сидели — считали, думали, — веско произнес он. — Вариантов сто, наверное, перебрали, с учетом всех известных и предполагаемых фактов и моментов. Устранение всех следов вашего присутствия в ХХ веке действительно должно привести дуггуров в изумление. Не знаю, как у них обстоят дела с футурологией и ретроспективным анализом, но в любом случае они — гуманоиды. Возникли и развивались на Земле. Пытаются лезть в человеческие дела — следовательно, общие точки соприкосновения в логике и психологии у нас с ними есть. Как бы они ни отличались по факту.

Спорить не с чем.

— Таким образом, полное исчезновение объектов, с которыми они вынуждены были считаться, непременно их насторожит. Скорее всего, они вообразят, что вы ушли в некую до сих пор не известную альтернативу. И займутся ее поисками. Это дает нам солидный выигрыш темпа и расширяет окно возможностей…

Тоже вполне здраво.

— Вообразить, что вы просто сбежали в прошлое, может прийти им в голову в самом крайнем случае. Не ваш стиль, как они его представляют…

Продолжение мысли было мне уже очевидно, хотя последний тезис оспорить я мог. «Как они его представляют!» Ты-то откуда знать можешь, как они представляют? Вполне возможно — совсем наоборот…

— И все же, если есть у них мудрец или специальный институт, способный творчески мыслить, такой вариант они рано или поздно (если мы их не прихватим раньше) примут к рассмотрению… — Антон рассуждал в несвойственной ему манере.

— Если их познания не слишком превосходят наши, они будут оперировать тем же набором узлов, или точек коротких замыканий в жгуте реальностей, так? — осведомился я.

— На это — единственная надежда. В ином случае…

— Понятно. И ты хочешь нам предложить…

— Приятно все-таки с тобой работать, Андрей…

Спасибо за комплимент, мысленно поблагодарил я.

— Спланировать наши предстоящие действия так, чтобы обнаружить их путем своеобразного сканирования прошлого было невозможно никаким образом. Я правильно понимаю?

— Совершенно.

— Хорошо. Значит, светиться нельзя нигде и никаким образом. Абсолютно частная жизнь людей, ничем не выдающихся на фоне остальных полутора миллиардов тогдашнего человечества. — Мне нравилось произносить те слова, которые только собирался предложить для обсуждения собеседник. Это его слегка дезориентировало.

— Не обязательно всех полутора миллиардов. Хотя бы верхнего миллиона цивилизованных людей. Не делать ничего, что может показаться странным в этих кругах. Экстравагантность — пожалуйста, но чтобы она не становилась темой массированных газетных кампаний или предметом слишком громких судебных разбирательств.

— За все последние годы я только один раз попал в поле зрения прессы, да и то американской и до начала эпопеи. Все прочие выходки не привлекли ни малейшего внимания…

— Кроме как у меня, у аггров разных чинов и званий, Игроков, Держателей, а потом и дуггуров… Также у контрразведок Великого Князя и господина Суздалева. Мало?

Здесь Антон был прав. Так не зря же он жил в пять раз больше меня и имел многократно превосходящие мои профессиональные навыки.

— Не стоит скромничать, Андрей, засвечиваться и подставляться вы умеете по полной программе. Такого уровня разведчики ни в гитлеровском рейхе, ни в СССР долго бы не протянули. Без моего прикрытия…

Утер меня товарищ, хорошо утер! Так ведь оно и было, я, со своей стороны, мог бы добавить еще несколько случаев, при воспоминании о которых хочется залиться краской, как гимназистке, услышавшей матерное слово.

Он, судя по всему, был доволен, что наконец я не ввязался в спор, что-то доказывая и пытаясь подавить информативным и интеллектуальным превосходством.

Скромненько, глазки в пол, дополнил ковшик доверху, снова поставил на огонь. Ничего крепче глинтвейна мне сейчас пить не хотелось. От головешки прикурил не знаю которую за день сигару. Впрочем, сэр Уинстон, с которым я вскоре надеялся встретиться лично, с полным основанием утверждал, что коньяк и сигары лучше для здоровья, чем любая физкультура.

— Поэтому было бы очень желательно, чтобы вы, согласившись соблюдать определенные правила конспирации, отправились в свой круиз без единого предмета, который может создать в избранном вами году хоть малейший посторонний фон. Понимаешь, о чем я?

Хороший ход. Атака прикрытой пешкой на короля, которая, объявляя шах, следующим ходом выходит в ферзи.

— Значит — отправляться без всего?

— Почему? Со всем, что возьмете с собой. «Валгалла» — большой пароход. На два десятка человек — двадцать пять тысяч тонн грузоподъемности…

Тут он проявил неграмотность. Двадцать пять тысяч — это водоизмещение «Валгаллы», а не дедвейт. Но я не стал ничего говорить.

— …У Робинзона сколько было, не говоря о колонистах острова Линкольн? Берите все, что в голову придет, кроме аппаратуры СПВ, блок-универсалов, шаров… Радиолокаторы, УКВ-приемопередатчики тоже желательно исключить.

— Тут ты зря. Как раз УКВ вреда не принесут. У них дальности — на два десятка километров по прямой. Не то что у длинноволновых.

— Огонек сигареты в лесу больше внимания привлечет, чем уличные фонари в большом городе…

И снова правильно.

— А про гомеостаты ты ничего не сказал… — Это у меня была последняя надежда прихватить что-то, выводящее нас из разряда жалких, целиком погруженных в обыденность человечков.

— Гомеостаты — можно, я думаю. Да и то не наверняка. Черт знает, как они устроены, но ни нашей, ни аггрианской техникой дистанционно не наблюдаются. Касательно же дуггуров… Ты уверен, что они за мной на Арбат приехали, а не за этой штучкой?

— Как я могу быть уверен? Только предположение выскажу: за тобой лично, товарищ Тайный посол! Закладку они в любой день и час могли извлечь, без шума и пыли. Тебя ловили, единственного, кто в Москве в тот момент проявился. Как раз на сломе эпохи. Сильвия, Лихарев — те в Лондоне, под нулевой крышей были. Я — с Шульгиным разбирался. А ты — туда пришел. Ну и, пожалте бриться!

— Скорее всего так. И в тот момент, добавлю, их ребята еще в плену у нас находились…

— Точненько. Грубо говоря, ночь полнолуния, которая бывает раз в сто сорок четыре года…

Глинтвейн только-только собрался закипеть, как я сдернул ковшик с решетки и разлил парящий напиток по кружкам.

— Хорошо мне с тобой, Андрей, — сказал Антон, подув на напиток, и сделав маленький глоток. — Вот даже не скажу почему, а хорошо…

— Наверное, потому, что я умный и в самую меру порядочный. Похоже?

— Ну да. А главное — ты относишься к тому редкому типу людей, которые всю жизнь делают только то, что хотят, не слишком задумываясь о собственной пользе.

Можно еще раз посчитать за комплимент. Не многовато ли для одного разговора? Я ведь не девушка, которую хотят заманить в койку.

Но истина в его словах есть. Личная польза и выгода меня с детства интересовали в последнюю очередь. Если просто пересчитать деньги, пропитые в барах Манагуа, Сан-Сальвадора и Гватемала-сити в японские двухкассетные магнитофоны, я бы смог стать в московских комиссионках королем рынка. Но не стал…

— Итого — мы отправляемся в путешествие, снабженные и вооруженные только тем, что не вызовет никаких вопросов и сомнений в конце девятнадцатого века. Верно?

— Куда вернее.

— Делаем там, что хотим, не выходя, допустим, за пределы стиля поведения героев Буссенара и Джека Лондона?

— Это будет самое правильное.

— А когда мы разыщем и вскроем копи Соломона и многое сверх того?

— Постарайтесь, чтобы и это не привлекло излишнего внимания.

— Значит — договорились. Последний вопрос — твои роботы фонить не будут? Без них мы никуда не пойдем. Лучше погибнем на баррикадах с оружием в руках. Ни пароход, ни яхту нашими силами обслужить невозможно. Вернее — «Призрак» можно, если все там соберемся, а толку ли в нем, без плавучей базы?

— Сделаю так, чтобы не фонили. В наших силах.

— Тогда — все. Как товарищ Сухов говаривал: «Вопросы есть? Вопросов нет!» Нам на сборы нужно неделю, вам за это время желательно узнать что-нибудь дополнительно про наших партнеров. На всякий случай. По хозяйственным вопросам к тебе обращаться, к Арчибальду или низовую структуру создадите? Мне все равно, а вы подумайте, как удобнее…

— Да разницы никакой! Хочешь, ко мне, хочешь — выйди на крылечко и возгласи: «По щучьему веленью, по моему хотенью…» — Антон стал легок и весел, словно решил свои проблемы благополучно и никаких темных облачков на его горизонте не наблюдалось.

Вот и хорошо. Приятно, когда человеку хорошо. А когда совсем хорошо — еще лучше.

Мы вышли из башни на стену, опять вдохнули ледяной воздух свирепеющего бурана. Не перестарался ли Арчибальд с антуражем или это здесь так принято? Мы здешней зимы не видали, наше первое сидение в Замке пришлось на «индейское лето».

— Слышь, Антон, — тронул я его за локоть, когда мы начали спускаться по лестнице в несокрушимые глубины стен. — Тебе ни разу не пришло в голову, что не дуггуры тебя в Москве «медузой» ловили, а приехал за тобой «спецназ службы исполнения наказаний». Или — те и другие сразу. Капитан ГУГБ — от твоих, остальное — настоящие дуггуры. Не думал? А ты подумай. Мой вариант многое проясняет. И спокойной тебе ночи.

Глава пятнадцатая

Ровно половина Братства уже сосредоточилась в Замке, хотя не все имели полное представление о смысле и целях очередного Собрания. Оставалось доставить сюда еще восьмерых, и тогда уже, при полном кворуме, сделать доклад, внести предложения и выслушать возражения.

Не так уж часто официально трубился Большой Сбор. Только в специальных случаях. Для поддержания связности организации обычно хватало личных контактов и регулярных съездов в Форте Росс, напоминавших традиционные встречи членов аристократических клубов или тайных масонских лож.

Транспортные проблемы взял на себя Антон. С Басмановым, Кирсановым и Ростокиными сложностей не было никаких, а вот для перемещения на рейд Замка «Валгаллы» и «Изумруда» пришлось предварительно вывести их в открытое море. Переброска кораблей общим водоизмещением больше тридцати тысяч тонн непосредственно из ограниченной высокими скалами бухты могла вызвать разрушительный гидропневматический удар по поселку. По той же причине и приняли нашу флотилию милях в десяти от берега, во избежание локального цунами.

Мы с Шульгиным сотворили в примыкающих к жилой зоне коридорах почти стопроцентно точную имитацию загородного дворца Павла Первого, давным-давно очаровавшего меня неким особым шармом. Может быть, потому, что я впервые побывал там в обществе эрудированной девушки, теплым майским днем, туманным, с моросящим дождем. Окна первого этажа заслоняли кустарники, лишенные пристального внимания ландшафтных дизайнеров. Они росли буйно и неуправляемо, и в помещениях царил зеленоватый полумрак. Впечатление усиливали исторические реминисценции — тень несчастного наследника престола, бродящего по лестницам и коридорам захолустного дворца и мечтающего когда-нибудь хозяином войти в Зимний…

Бесконечные анфилады сравнительно небольших залов и комнат выглядели гораздо уютнее и приватнее, чем подавляющая роскошь Царскосельских, Петергофских дворцов и того же Зимнего. Одновременно там все было устроено для достойного приема друзей и подруг, чтобы ощутили необычность и важность момента. Должным образом меблированы и украшены столовые для завтраков, обедов и ужинов (отдельно), курительные комнаты для мужчин и уютные будуары для женщин, где они могли расслабиться и поболтать в обществе себе подобных, избавленные от напрягающего психику внимания представителей противоположного пола. Туалетные комнаты приведены в соответствие с последними достижениями культуры этого дела.

Эстетические запросы удовлетворяли библиотека, музыкальный салон, картинные галереи, выставки скульптур, посуды, старинного оружия и так далее, и тому подобное. Даже запахи удалось синтезировать, живые и раритетные одновременно. Впрочем, об особенностях и возможностях Замка я уже писал. Просто сейчас нужно было продемонстрировать его (и наши) возможности лицам, которые до сих пор ни с чем подобным не сталкивались. Наверное, пора.

Все-таки и Форт Росс, и «Валгалла», тем более — квартира на Столешниковом мало отличались от того, что можно увидеть в «обычной жизни». Настоящих чудес некоторые соратники до сих пор не видели.

Сразу скажу, что ничего подобного балу у Воланда мы учинять не собирались, хотя препятствий к этому не было никаких. Арчибальд охотно испробовал бы себя в качестве Хозяина. Подобная мысль, кстати, мне в голову приходила. Должным образом оформленная, она могла произвести желаемое впечатление даже на кадровых членов Братства. Все дело только в режиссуре.

Та самая лестница, наверху Антон с Арчибальдом, кто в какой роли — сами бы договорились. Или биороботов к делу пристроить: те и Маргариту с Геллой могут изобразить. Только наших девушек уговорить явиться на бал обнаженными было бы затруднительно. У нас не та власть, у них — иной статус.

Это шутка, конечно, но вообще хотелось чего-то необычного, неожиданного, резко смазывающего «карту будней», говоря словами Маяковского. Но мы с Шульгиным и Олегом решили не переигрывать. Все же не передвижной цирк, а серьезное мероприятие. Разве что потом поразвлечься, под занавес.

Из небольшого, но отлично оборудованного порта «Валгалла» прошлый раз ушла своим ходом, всей мощью турбин преодолевая страшный шторм, шедший с востока. Чуток бы не хватило мощности, и нас свободно могло выбросить на берег с непредсказуемыми (на самом деле) последствиями. История мореплавания знает массу подобных случаев. Океан всегда сильнее человека со всей его техникой. Спасает только везение да сугубый[58] профессионализм. Иногда это называют «хорошей морской практикой», но тут у меня есть некоторые сомнения. Вроде как у Баха одно из произведений называется — «Хорошо темперированный клавир». А откуда он сам знает, хорошо или не очень хорошо? Не присутствует ли здесь некоторая нескромность? Вот принес бы я редакцию текст с заголовком: «Хорошо написанный рассказ». И что?

Сейчас «Валгалла» вернулась обратно, к месту своего создания и первой стоянки. Намотавшая на лаг многие тысячи миль, опаленная огнем сражений. Два боя с английским, сильнейшем на то время флотом она выиграла с блеском. Многим адмиралам Гранд-флита до сих пор икается, а один вообще от горя застрелился. Самый, кстати, перспективный из клонящейся к закату плеяды наследников Нельсона.

За появлением «Валгаллы» мы наблюдали в бинокли с вершины башни. Со стороны я такую картину видел впервые. Пароход возник на пустынной глади океана мгновенно, но без потрясения континуума, сопровождавшегося громовым ударом, которое всегда учиняли левашовская СПВ или аггрианские блок-универсалы.

Здесь канал был пробит из восьмого, допустим, века. До или после Рождества — непринципиально. Ни к двадцатому, ни к двадцать первому веку эта акция отношения не имела. Если, конечно, и в пресловутой «Вавилонской библиотеке» Борхеса не сидели «радиометристы» дуггуров, отслеживающие, с кем в данный момент организует внепространственную связь ныне царствующий Тиглатпалассар, или другой самодержец с похожим именем.

Одновременно или секундой позже мы увидели, что позади «Валгаллы» материализовался крейсер «Изумруд». Изумительно изящный кораблик. Хоть и пишут некоторые умники, что русское кораблестроение тогда отставало от западного, — не верю. Наши «Россия», «Громобой», те же «Жемчуг» с «Изумрудом», «Новики», само собой — отличались особым корабельным шармом, в сравнении с ними немецкие и английские крейсера выглядели несколько топорно.

Когда они стали на место, шестым, а то и седьмым чувством я ощутил, что возвращение «Валгаллы» к месту и времени своего создания особым образом уплотнило, или сгустило, структуру мирового эфира. Точнее объяснить не берусь. При случае — подумаю отдельно.

На обоих кораблях в Замок прибыли Воронцовы, Сашкина Анна и Владимир Белли, так и не нашедший себе постоянной подруги. А где ее взять? Для коротких необременительных связей лишенных предрассудков дам из лучших фамилий России ему хватало, а такой, чтобы ввести ее в Братство, — не встретилось. Разве что специально этим вопросом заняться на досуге?

Не совсем понимая, зачем вдруг такая спешка с перелетом на пароходе через Тихий океан и североамериканский континент, Наташа с Аней тем не менее успели приодеться. Естественно, каждая в своем стиле и сообразно пониманию предстоящего.

Встретил я их у нижней площадки трапа, приложился к ручкам, осведомился, как прошло путешествие. Наталья на это только усмехнулась, а Аня, до сих пор сохраняющая долю вынесенной из прошлой жизни наивности, на полном серьезе ответила, что никакого путешествия и не было. Хлоп — и все! Разве что, пока к берегу подплывали, успели полюбоваться окрестностями.

— Красиво, — указала она затянутой в лайковую перчатку рукой на заснеженные холмы, громаду замка и окаймленную кружевом прибоя береговую черту. — Много слышала про это место, а увидела впервые. А Саша где? Почему он не встречает?

— Встречает, вон от ворот поспешает. Он твои апартаменты обустраивал, вот, видать, не успел добежать. Пароход сильно быстро подплыл…

— Ты же вот успел…

Анна поджала губы. Будет у них сегодня тема для отдельного разговора. Везет Сашке, все ему барышни с гонором попадаются. А эта по началу такой тихой и кроткой казалась, сама по себе, да подружки наши своим дурным примером на нее повлияли. С кем поведешься…

В залах уже звучала музыка и призывно сияли огнями окна и обрамленные гирляндами иллюминации двери. Тут с корабля на бал попасть беспроблемно.

Последними со своих мостиков спустились командиры — Воронцов и Белли, оставив суда на попечение роботов-старпомов.

С ребятами я не виделся довольно давно, и мы со всей искренностью обменялись рукопожатиями и приобнялись. Приятно, что ни говори, когда снова вся команда в сборе и корабли стоят у стенки, полностью оснащенные, готовые защищать нашу свободу и экстерриториальность всей своей огневой мощью. Совсем другое дело, чем пятачок плацдарма перед отрытыми на урезе воды окопами и пустое, как карман пропойцы, море за спиной.

Дмитрий сообщил мне по дороге к воротам замка, что маячок с указанными Олегом характеристиками установлен на противоположной от форта стене фьорда. А также произведено несколько направленных в никуда перебросов инертных масс (мешков с песком) через корабельную установку СПВ. Тут у нас тоже был свой замысел. Если дуггуры усекут веер вдруг возникших межпространственных тоннелей, это их наверняка насторожит, а может быть, вынудит к каким-то активным действиям.

Они, даже добравшись до Новой Зеландии, прежде всего не обнаружат никаких следов, указывающих на предыдущее наличие, способ и направление исчезновения самой установки и причастных к ней «персонажей». И тут же, что удивит их еще больше, попадут в специально для них подготовленную ловушку, не ту, «сетевую», а самую обыкновенную, фронтовую, в которой потеряют, надеюсь, десяток-другой бойцов, а то и всех, если нам повезет, а им, соответственно, — наоборот.

Собственно, весь организационный Сбор я сначала планировал провести буквально за несколько часов. Доложить братьям и сестрам об очередном изменении обстановки и согласовать распределение ролей в данном сюжете. Грубо говоря, поставить сообщество перед фактом, в достаточно жесткой форме дав понять, что обсуждать, собственно, нечего. Так надо, и на этом почти все.

Однако все пошло по иному сценарию. Прежде всего, соскучившийся по близкому общению народ сразу начал ломать предусмотренную программу. Шестнадцать самодостаточных, имеющих четкое представление о собственном статусе личностей — это довольно много, чтобы ухитриться удержать всех в поле внимания, да еще и навязать им общий стереотип поведения. Такая же разница, как между польским сеймом семнадцатого века и полковым отчетно-выборным партсобранием.

Например, Ирина сразу мне шепнула, еще до прибытия «Валгаллы», что не желает, чтобы я затевал хоть какие-то деловые разговоры с Ларисой, Сильвией, Натальей и Анной раньше, чем она сама с ними «поработает»… А до того — исключительно банкет, и если он будет плохо организован, спросится не с кого-нибудь, а именно с меня. Пришлось согласиться.

В качестве злобного «паре»[59] я предложил ей взять на себя руководство столом, лакеями и размещением гостей. Мне, ты уж прости, совсем сейчас не до этого.

Посмотрим, что у нее получится.

Следующая проблема — капитан Воронцов, который, конечно, давно уже адмирал, по числу спланированных операций, выигранных сражений, да и просто так, за красивые глаза. Нашивки на черном кителе у него скромные, одна широкая, одна средняя. А мог бы от обшлагов до плеч украситься, как муж королевы Елизаветы Английской. Вроде царем Николаем наш Дмитрий себя воображает, которого некому было произвести в следующий чин.

На подходе к банкетному залу он придержал меня за руку, пропустив Белли вперед.

— Что скажешь, командир, опять война начинается? — спросил Воронцов скучающим тоном. Мог бы и другим, наши отношения предполагали разные варианты. Слишком близки мы не были, если вспомнить и времена настоящей Валгаллы, и кое-что после. Но уважали друг друга безусловно. Возможно, сильнее, чем это складывалось в других мужских контаминациях[60] нашего общества. О Левашове не говорю, там у них свои отношения, мне не совсем понятные.

Наилучшим способом разрядить эмоциональный напряг во все времена считалось достать из кармана портсигар и протянуть его собеседнику. Нет, нет, самый обычный, другими мы баловались в иных ситуациях.

— Что, окончательно на сигары перешел? — спросил Воронцов, вынимая из кармана кителя пачку сигарет. Как хочешь этот жест понимай. У меня одолжаться не захотел или действительно считает сигару вне должного антуража моветоном.

— Не окончательно. Обстановка последнее время так складывается. Вроде моментами солиднее выглядит, моментами легче внимание отвлекать изящными манипуляциями. А сигареты, конечно, удобнее. Дай-ка твою…

Закурили, убедившись, что прочая публика веселой толпой движется в нужном направлении.

— Войны, Дим, честно, в ближайшее время не обещаю. Если, конечно, прямо сейчас нам на головы чужой десант высаживаться не начнет. Но это уже будет совсем из другой оперы. В мои же намерения входит совершенно противоположное. Да что мы тут стоим? Пошли помаленьку. Все, что нужно, узнаешь в ближайшее время. Со старым корешем повстречаешься. А что скучать не придется — почти наверняка могу гарантировать. Ты ведь там у себя засиделся, или застоялся, как и твой пароход?

— Застоялся — еще и про лошадей говорят…

— Ну, сам смотри, что к истине ближе. Разминку предложить могу, а уж примешь предложение или воздержишься — тебе решать.

Признаться, острого желания собрать всю нашу достаточно разношерстную команду в единое подразделение и, изображая Моисея, повести ее на поиски безопасности и Земли обетованной я не испытывал. Но и оставить кого-нибудь из них на растерзание монстрам в качестве приманки или по причине излишней самонадеянности я тоже не был готов.

И дело не в том, что пробудился во мне дух товарища Сталина и захотелось мне стать идеальным вождем «всего прогрессивного человечества», в данный момент насчитывающего около полувзвода. Я просто ощущал, что опасность разлита вокруг, и не так уж важно, откуда она исходит. По этой причине я обязан был хотя бы предупредить каждого и предложить вариант защиты. А уж если мои доводы не подействуют — выбор у каждого свой. Делай, что хочешь, и выкручивайся сам.

Из новоприбывших в Замке раньше бывали только Воронцов с Натальей, для прочих это выглядело сказками «Тысячи и одной ночи», с поправкой на прогресс цивилизации. Мужчин встречали и размещали мы с Шульгиным и Берестиным, женщин — Лариса с Ириной. Олег самоустранился, занятый подготовкой «культурной программы». Антон и Арчибальд решили раньше времени не показываться, по вполне естественным соображениям. Хотя с форзейлем были знакомы почти все, свое участие в деле он решил пока не афишировать.

Правильно, наверное, понимая, что у многих из наших он инициирует своего рода идиосинкразию, а то и обычную человеческую неприязнь. Вызванную разными причинами, не всегда справедливую, но имеющую место быть.

Так что его мы введем на следующем этапе.

Если кто помнит, однажды, в двадцать первом году, после взятия Царьграда, я уже пытался «свернуть проект» и предложил братьям и сестрам тогдашнего состава предоставить созданный нами «новый мир» естественному ходу вещей. Хотя бы на год отойти от дел, предавшись путешествиям и вообще личной жизни. Тогда эта идея не прошла, почти у каждого нашлись веские доводы и причины, не позволявшие отказаться от избранных ролей.

Кого-то в России и окрестностях держало «чувство долга», как Берестина и Воронцова, кто-то просто не успел наиграться в «большую политику» и не хотел расстаться с внезапно свалившимся на голову «статусом», как Лариса… В общем, не важно, но тот раз меня не поддержал никто, кроме Ирины с Анной да леди Спенсер, которая подарила мне королевскую яхту и более всего на свете желала помахать нам платочком с берега, после чего надолго забыть о нашем существовании.

За прошедшие годы случилось много всякого, водоворот каждый раз неожиданных, но вытекающих одно из другого событий завертел каждого из нас так, что удивляюсь, как вообще действующие лица ухитрились вынырнуть, поодиночке и все вместе.

И вот теперь, на новом совершенно витке, когда все мы стали совсем другими людьми, но каждый — по-разному, я собрался повторить свое предложение.

Предварительный расклад, на который мы с Шульгиным ориентировались, затевая встречу, у нас получался такой: наши с Сашкой женщины поддержат нас по-любому. Да и Олег с Ларисой теперь были на нашей стороне, что радовало.

Воронцов — особая статья. В переделках последних времен он участвовал мало, избрав свою нишу и уютно в ней устроившись. С Натальей ему было хорошо, пароход оставался в его полном распоряжении, да и в Форте Росс он главенствовал, как старморнач[61] и командир над портом. В отличие от нас он был человек спокойный, выдержанный, все свои былые комплексы и неотреагированные эмоции сумел свернуть. По его меркам, иных райских кущ, помимо уже достигнутых, искать было бы глупо.

Наше предложение, как мне казалось, он должен принять без возражений и протестов, просто потому, что для него ничего существенно не менялось, наоборот, роль его значительно возрастала. Кое-что поймет сам, остальное я объясню позже. Значит, еще плюс два в нашу пользу.

С Берестиным тоже согласовано. Ему именно сейчас терять совершенно нечего. Он навоевался, достиг возможных пределов карьерного взлета, ни в двадцать пятом, ни в две тысячи пятом ничего ему не светит. Новопомазанный Государь Император Олег, безусловно, благодарен ему за спасение Трона и Державы, но официальный пост ни в коем случае не предложит. Своих генералов хватает. А вот начать очередной раз с нуля и вновь достичь вершины в совершенно новом качестве ему определенно по душе.

Сильвия, сколь бы независимой персоной себя ни считала, узнав о последних событиях, просто обязана нас поддержать, ибо лучше многих других должна представлять возможные перспективы. Общие и свои личные. Негативные и позитивные. Однако в истории с Дайяной она повела себя… не совсем по-нашему.

Мне казалось немаловажным и то, что наш план позволит ей вернуться во времена своей молодости, где по исходной легенде она числилась этакой «Наследницей из Калькутты», девушкой хорошего старинного рода, возвратившейся в Англию из колоний. Вот пусть и попробует прожить этот вариант еще раз, не отягощенная обязанностями инопланетной резидентки. А Алексея лордом, членом палаты пэров назначит, если обратной дороги не будет.

Кирсанову и Басманову возвращение на рубеж веков тоже, несомненно, должно показаться привлекательным. Для них девяносто девятый — время осмысленного детства. Первому тогда было уже двенадцать, второму семь. Есть что вспомнить. А кроме того, при вербовке в наш отряд рейнджеров им первоначально предлагалась именно служба, условно говоря, в «иностранном легионе», личной гвардии авантюристов, созидающих собственное феодальное княжество в африканских дебрях. Подписку давали? Вот теперь пусть исполняют.

Анна и Владимир Белли тогда пребывали в пеленках, но все же.

Есть такое понятие — «тяга времени». Не путать с «одержимостью временем», описанной Азимовым. «Тяга» — это совсем другое. Человека мыслящего и чувствующего — когда сознательно, когда и нет — особым образом манит аура тех лет, когда он был ребенком, пусть эти времена объективно были не столь уж благополучны. Какую-то щемящую тоску (у меня лично) вызывают кинофильмы, журналы, газеты начала пятидесятых годов. Как-то в музее увидел экспозицию: «Типичный интерьер городской квартиры послевоенных лет». Так поверите — оторваться не мог, настолько здорово музейщики подобрали реквизит. Наверняка по собственным воспоминаниям. Хотелось перешагнуть ограждение и перетрогать все своими руками. Пусть и было все там, по нынешним меркам, примитивно, бедненько, а вот поди ж ты…

Одним словом, с этой публикой у меня сложностей не предвиделось.

Сложностей я поначалу ждал от разговора с Ларисой, девушкой крайне «своеобычной», как одно время принято было выражаться. Что она авантюристка и готова к самым неожиданным эскападам — известно с самого начала. То есть вопрос только в том, попадет ли ей очередная вожжа под хвост или нет. Но она, на удивление, приняла нашу идею мгновенно и почти с восторгом. Так что теперь можно использовать ее для работы среди другого «женского персонала», и не только женского, если потребуется. А уж как она сможет развернуться в том обществе, куда нам предстоит попасть! Заведомо воображаю, какая может получиться тема для небольшого романа.

Игорь Ростокин тоже относится к неопределенным величинам. Прежде всего, мы до сих пор не знаем, что он собой представляет в нынешний момент. Сколько памяти он сохранил из «ловушечного» периода, не всажена ли ему специальная, подлежащая активизации в нужный момент подпрограмма? Насколько его личные планы совпадут с нашими? Это тогда, в своей реальности, ему без моей с Ириной помощи и поддержки не удалось бы элементарно выжить, а теперь он фигура самостоятельная, и с амбициями.

Вот вроде и вся диспозиция, не такая сложная, но требующая филигранной работы, одними декларациями и угрозами вражеского вторжения тут не отделаешься. Пожалуй, всю дипломатию нужно построить «от противного». Никому ничего не навязывать и никого не вербовать. Даже подчеркнуть, где в лоб, где «из-за угла», что из поля зрения неприятеля безусловно необходимо вывести только восьмерых: меня, Сашку, Олега, Берестина с Воронцовым, Ирину, Сильвию и Наталью. Каждый из этой команды наверняка несет на себе определенную «черную метку». Причем разного диапазона и мощности — за неимением другого термина.

Все остальные в принципе могут не беспокоиться. Мы просто отберем у них все технические устройства, выходящие своими характеристиками за норму для двадцать пятого года, и пусть себе живут, «не высовываясь». Если же и эти предосторожности окажутся недостаточными или дуггуры вторгнутся в наш мир согласно собственным стратегическим конструктам, «неспровоцированно», тогда те, кому повезет, укроются в Замке. Где мы когда-нибудь встретимся.

…Как обычно после достаточно долгой разлуки, некоторое время ушло на сбивчивые, перескакивающие с одной темы на другую взаимные расспросы: с кем что случилось за последнее время и как все складывается на «подведомственных территориях». Не обошлось, разумеется, без сентиментальных «охов и вздохов», связанных с воспоминаниями о прошлой жизни в Замке, когда те, кому довелось в нем побывать, были так молоды и понятия не имели, что готовит им судьба.

Наталья, разумеется, захотела навестить свои бывшие апартаменты, что совершенно естественно, и вообще пройти «по местам боевой славы». Прочие дамы составили ей компанию, а Сильвия предпочла остаться в залах. Похоже, пристальные, не слишком скромные взгляды Кирсанова и мальчишки Белли ее интересовали больше, чем перспектива поучаствовать на третьих ролях в дамском междусобойчике. Мужская часть, разбавленная леди Спенсер, на какое-то время оказалась предоставлена самим себе, сгруппировавшись в буфетной.

Легкого намека Сашки, адресованного Кирсанову, оказалось достаточно, чтобы тот, особым образом, недоступным нам, родившимся в другое время, изогнулся, предложил Сильвии локоть калачиком, начал что-то нашептывать и повлек вдоль по анфиладе, едва ли не «ируканские ковры» осматривать. Впрочем, до ковров вряд ли дойдет, поскольку Павел сделал знак старшему лейтенанту, облаченному в белый китель с орденами, при кортике, сопровождать их.

Мне показалось забавным, что с Сильвией, полностью обрусевшей, оба старательно разговаривали по-английски. Кирсанов свободно, а Владимир правильно, но выученно, без приличной языковой практики.

Остались в полуциркульном зале с фуршетными столиками шестеро наших и Удолин, трезвый до изумления.

Опрокинули по рюмке, тоже в лучших традициях светской жизни, дружно закурили у приоткрытого венецианского окна.

— Дело у нас следующего рода, — обратился я ко всем сразу, но преимущественно к Воронцову с Ростокиным, считая, что Басманов частично, но в курсе, профессор тем более. — В технические детали сейчас вдаваться не будем, подождем, когда вернутся дамы, тогда мы прокрутим один любопытный фильм с необходимыми комментариями, и всем все станет окончательно ясно…

Подготовленного Левашовым фильма, кроме меня и Сашки, не видел никто, даже Алексей не успел.

— Пока же просто хочу согласовать позиции. Магистрам и иным чинам Ордена не пристало в обществе женщин затевать диспуты и демонстрировать разброд и шатания в мыслях, словах и поступках… — В такой, несколько ернической форме я решил задать подходящее настроение.

Получилось, но не совсем.

— Значит, ты сейчас должен быть очень убедителен, — заметил Воронцов, скользя цепким взглядом по нашим с Олегом и Сашкой лицам. Наверняка ему не слишком нравилось, что мы предварительно втроем о чем-то сговорились, а теперь темним. Пожалуй, ему сейчас вспомнилась «тайная вечеря» в мастерской у Берестина, где к нему отнеслись без должного пиетета.

Сам Алексей вертел в пальцах сигарету и смотрел не прямо на меня, а на мое отражение в оконном стекле. Но молчал, выжидая дальнейшего развития событий.

Ростокин, заинтригованный, весь обратился в слух, как писали авторы в девятнадцатом веке.

— Сделаю все возможное. Новости у меня, как обычно, две. Хорошая и плохая. Беда в том, что никак не получается сообразить — какая есть какая. Вот, Александр наш Иванович, сам почти того не желая, влез в Сеть и что-то там переключил. В результате, по заслуживающим доверия данным, мы, то есть вся наша реальность, теперь от нее изолированы. От Игроков, от Держателей, от всего… Хорошая это новость или плохая — сказать пока затрудняюсь.

При этом я указал папиросой на Левашова. Мол, я сказал и сказал, а Олег должен объяснить если не физический, то психологический смысл происшедшего. Затем Сашка вставил несколько слов, не затрагивая пока, как мы и договорились, прочих имевших место событий. Касающихся его лично, но не только.

Впрочем, дискутировать слишком долго я товарищам не дал. О факте поставлены в известность, ну и все пока.

— Новость вторая — свято место, как известно, пусто не бывает, и если где чего отнимется, то в другом непременно прибавится. Вот у нас на Земле и прибавилось… Незваные гости, родственнички с какой-то очень далекой мировой линии, ответвившейся, может быть, еще до появления кроманьонцев…

Кто-то негромко присвистнул.

— Сами увидите, на пальцах объяснять долго и неубедительно. Мы тут предварительно проконсультировались с другом Антоном…

— Он снова объявился? — спросил Воронцов, который действительно мог считаться его самым старым другом-приятелем. Дмитрий, по большому счету, и заварил всю эту кашу. Если б не он, одной половины Братства давным-давно не было бы на этом свете, а остальные либо и сейчас существовали по определенным им от рождения схемам, как Наталья и Лариса, либо покоились в земле, отжив отпущенный естественный срок. Это Басманов, Кирсанов, Белли, Анна. Либо, наконец, только собирались бы родиться лет так через полсотни от «контрольной точки» — Ростокин с Аллой.

— И при весьма странных обстоятельствах. Так вот, даже он пока не сумел выяснить, откуда у всего этого дела ноги растут. Но настроен крайне мрачно. Сам увидишь, время будет. Чего-чего, а времени у нас теперь навалом, — успокоил Дмитрия Сашка.

Чье поведение мне нравилось, так это Михаила Федоровича. Выбрали мы его среди тысяч таких же, вроде бы, людей «темного», оно же — «проклятое», прошлого — и так хорошо выбрали, что ни разу не пожалели. Даже наоборот — временами казалось, что без него у нас очень многое просто не получилось бы.

Правда, как-то мне пришло в голову, что и здесь все обстоит совершенно наоборот. Ничего мы не выбирали, а просто, бродя с Сашкой по Стамбулу, визуализировали такую мыслеформу, как капитан Басманов, смонтировав его из многих известных по литературе и истории, симпатичных лично нам персонажей. Соответственно, был придуман и Кирсанов как идеальный образ просвещенного и умного жандарма, а потом и гардемарин Белли, гибрид Юры Ливитина из «Капремонта», Бахметьева и Лобачевского из «Арсена Люпена».

Всего-то!

И сейчас они держались, как подобает офицерам. Вопросов не задавали, мимику контролировали, вообще в основном отдавали дань напиткам и холодным закускам, с интересом разглядывали дворцовые интерьеры, наверняка вспоминая что-то свое. Чем их удивишь после того, как, удивившись раз и навсегда, они любую новую невероятность воспринимали как должное.

— Но главное, ради чего я разговор затеял, заключается вот в чем: выбор у нас небольшой. Оставаясь здесь, рано или поздно придется ввязаться в очередную войну с непонятным и намного превосходящим врагом, а то и спровоцировать ее именно фактом нашего здесь присутствия. Взамен можно уйти за пределы «опасной зоны», целиком занявшись частной и личной жизнью, предоставив Антону и его «соратникам» разобраться самим, а нам вмешаться уже на заключительном этапе. Как Сталину в японо-американскую войну…

— Как-то странно ты ставишь вопрос, — первым ответил Воронцов. — Что за враг, какой, зачем мы ему и он нам — не сказано. А решение принимать требуешь уже сейчас. Разобъяснил бы как-нибудь… подоступнее. Я «втемную» даже в преферанс не люблю…

— Насчет врага ты узнаешь в ближайшие полчаса. Если он тебя заинтересует… — Шульгин подергал щекой, — сможешь поупражняться. В частном порядке. Речь же совершенно о другом. Из здесь присутствующих пятеро уже стояли однажды перед похожим выбором и согласились уйти из Замка в двадцатый год, потому что здесь стало «горячо»…

— Ну, тогда нас особенно и не спрашивали, — вставил Воронцов.

— Отнюдь. Выбор был и тогда, ты просто подзабыл… Сейчас нас здесь восемь человек. Проблема выбора — аналогичная, но в чем-то легче. Тогда мы сами о себе почти ничего не знали, сейчас — знаем. Уйти нам предлагается в достаточно спокойное время, где никаких катаклизмов не ожидается. Не очень надолго…

Тут у меня были некоторые сомнения, но высказывать вслух я их не стал.

— Или война с неизвестным врагом и непредсказуемым исходом, к которой именно сейчас я не расположен…

— Горячих сторонников любой войны среди нас не так много, — вставил свое слово и Ростокин. — Видели, знаем, но сама постановка, признайтесь, странная, Александр Иванович… Раньше так не бывало, насколько я в курсе.

— Мало чего раньше не было. Но если таково общее мнение — давайте на этом пока закончим. Кино посмотрите — поговорим еще раз. Только, поверьте, у нас с Андреем и Олегом были основания поставить вопрос именно так. Чтобы перед женщинами выступить с единой позицией. Ты вот, Игорь, из нашей последней встречи на Селигере и в Москве что-нибудь помнишь? Монастырь, генерал Суздалев, ресторан, «чекист» Маркин, ночь в твоей квартире…

Лицо Ростокина выразило мучительную работу мысли. Опять же, как при попытке вспомнить недавний сон. Вроде что-то такое ощущается, эмоционально, а подробностей — ноль. И от этого — тяжелый дискомфорт.

— Мы разве встречались? Что-то я не припомню. Последние месяцы я ни в Москве, ни на Селигере не бывал. Тут у меня железное алиби… Уточнить можете?

— Ну, для тебя же лучше. Не был и не был. Это, значит, у меня индивидуальный глюк приключился. Сон в летнюю ночь. Но до того убедительный… Вроде как у тебя прошлый раз с княжной и татаро-монгольским нашествием. Не бери в голову. Да вон, кажется, и наши дамы возвращаются. Так что, сначала кино, а потом ужин или наоборот?

Вопрос был задан исключительно «pro forma»[62]. Какой ужин после всего сказанного?

Все вместе, дождавшись возвращения женщин, направились в небольшой просмотровый зал, приготовленный неподалеку. Точнее — некий гибрид домашнего кинотеатра и ресторанчика на два десятка персон. Столики амфитеатром, удобные кресла, чтобы зрители не заскучали или, наоборот, в самые волнующие моменты могли промочить пересохшее горло. В ассортименте были выставлены прохладительные напитки и легкие вина в качестве аперитивов к предстоящему ужину. Он-то состоится независимо от художественных достоинств предлагаемого фильма.

Глава шестнадцатая

Чтобы не утомлять зрителей, мы с помощью Антона и аппаратуры Замка смонтировали фильм ровно на час. Для придания произведению художественной целостности, а главное, убедительности, кое-где пришлось использовать вставки из позднейших, уже здешних воспоминаний Шульгина и Антона, видеозапись боя с медузой, незначительную режиссуру подлинных эпизодов, элементы компьютерной графики. Сюжет тоже слегка переделали, по тем же самым причинам.

Возможностей у Замка было предостаточно, что он и продемонстрировал в своих прежних «произведениях» из жизни Натальи и наших с Олегом и Воронцовым приключений в сорок первом году.

Изображение, разумеется, трехмерное, великолепного качества, с использованием всех положенных в высокохудожественном кино режиссерских и операторских приемов. Действие сопровождалось закадровым голосом Шульгина. Единственное, без чего мы обошлись, так это без музыки, иначе получился бы перебор. Эстетический.

Вообще вначале была идея показать все как есть — в виде стопроцентно подлинных, но не слишком связных отрывков ментаграмм, стилизованных под черно-белую фронтовую кинохронику. Но все же остановились на втором варианте.

Начиналась картина сценой покушения на Сталина, которая подавалась как бы с точки зрения стороннего наблюдателя, находящегося, однако, в центре событий. В кадрах мелькнули и Лихарев, немедленно большинством зрителей узнанный, и Антон в облике Шульгина, и никому здесь не известный Юрий. Кадр остановился в момент, когда трупы монстров грузили в машины.

— Дальше «объекты» были доставлены на дачу Сталина, где, наверное, и пребывают до сего времени в ожидании вскрытия и научного заключения. А также результатов оперативно-служебного расследования по факту акции, — сообщил заэкранный Шульгин, пытаясь подражать артисту Копеляну. — Очень надеюсь, что там сейчас развитие «линии» все-таки остановлено, иначе трудно представить, во что все может вылиться.

Следующий эпизод, на «планете Зима», включал короткую сцену Сашкиной пробежки от начала ущелья до избушки, после чего сразу начинался бой с преследующими его гоминоидами. Все лишние моменты были вырезаны, картинки подавалась исключительно с его точки зрения, как если бы камера была закреплена у него на голове. Весь сюжет уложился в десять минут, что по кинематографическим меркам достаточно много.

— Способ и причина моего попадания в это мрачное место мне неизвестны, но есть мнение, что сделано это было просто для того, чтобы поближе познакомить персонажей друг с другом, заодно беспристрастно оценив их боевые качества, — сообщил Шульгин, когда его экранный двойник скрылся в лазе, ведущем в пещеры. — Или с той же степенью убедительности — кое-кому потребовалось любой ценой не пропустить теперь знакомых вам монстров в эти самые пещеры…

— Не очень и любой, — вмешался Берестин. — Один человек с винтовкой — это не оборона. Шальная пуля — и конец замыслу…

— Имелся и запасной рубеж. Многослойное минирование пещер, в принципе непреодолимое… — ответил Шульгин, снова приостанавливая показ.

— Тогда нечего было и огород городить, тебя подставляя. Первый вариант — провокация или рекогносцировка — куда убедительней.

— Все это мы будем специально обсуждать, а пока продолжим. Пещеры, кстати, заслуживают самого пристального внимания, жаль только, что мы не знаем, где и когда они находятся. Но мне кажется, что отнюдь не в дальнем космосе, а на Земле. Очень может быть — в эпоху Великого оледенения…

Над подиумом появилось изображение интерьеров избушек, «входной» и «выходной». «Камера» подробно задерживалась на каждой детали обстановки и реквизита.

— Думаю, никому не покажется смелым предположение, что все это оборудовали специалисты с психологией и жизненным опытом, идентичным нашим. Точнее, знатоки двадцатого века, всего сразу, взятого в странном разрезе. Винтовки, обращаю внимание знатоков, натуральные, не «дробь тридцатого»[63], вещь достаточно раритетная. А гранаты, напротив, образца семидесятых. Ничего более позднего предложено не было, возможно, из опасения, что этот товарищ из фильма с ходу не разберется с другими. Учли, значит, что с техникой, придуманной после восемьдесят четвертого, знаком слабо.

— Я бы предположил, — вновь перебивая комментатора, провозгласил Берестин, — что это мы сами и устроили. Или мы — параллельные, или просто позже текущего момента.

— Не смею спорить, — ответил Шульгин, — мы, не мы, но явно «под нас». И хочу заметить, предваряя следующие бестактные вопросы, что демонстрируются вам только факты. Никаких гипотез и тем более законченной точки зрения у меня нет.

Сашка потянулся к бокалу красного вина, стоящему перед ним, в последний момент отдернул руку.

— Человек! Виски со льдом! Много льда!

На фоне только что всеми нами увиденного слова «много льда» прозвучали несколько двусмысленно. А в принципе правильный выбор. Ему еще предстоит «пресс-конференция», так сказать, и удобнее отвечать на многочисленные вопросы, не спеша отхлебывая именно разбавленный виски. Не водку же глушить рюмку за рюмкой!

Лакей-робот немедленно возник из-за портьеры и подал на подносе требуемое.

— Но все же скорее всего это устроили отнюдь не мы. Разве что — из той реальности, где вместо Валгаллы направились вот сюда…

— А может, это именно Валгалла? С которой мы не ушли? — подкинул свежую идейку Воронцов. — Монстры, соответственно, еще одна разумная раса, помимо квангов, или биороботы… Не ваши, Сильвия?

Аггрианка в ответ лишь презрительно фыркнула.

— Ну, нет так нет. А по климату вполне похоже. Мы ведь и доли процента территории планеты не обследовали. Бушмены из Калахари в восемнадцатом веке тоже едва ли могли вообразить, что на Земле имеется что-то еще, кроме их пустыни и травяных хижин…

— И это не лишено смысла. Однако продолжим просмотр. Дальше будет еще интереснее…

Да уж! Следующие двадцать минут народ получил возможность в деталях и подробностях, под разнообразными ракурсами обозреть «Барселонское побоище». Из переулков, с крыш домов, из окон отеля и примыкающих зданий. Ружейной и артиллерийской стрельбы, взрывов, огня, дыма, крови хватило бы на целую серию киноэпопеи «Освобождение». Только в отличие от творения Озерова здесь все было настоящее.

Немцев, Буданцева и многое другое мы тоже вырезали, как не имеющее отношения к сути, зато в финале показали пленных дуггуров-элоев крупным планом.

На чем демонстрация закончилась.

Впечатление получилось сильное, у всех без исключения. И, по счастью, никто не выразил претензий к качеству фильма, его достоверности и стилю подачи материала.

— Таким вот образом, господа, — подвел я итог показа. — Есть информация, пусть пока и не стопроцентно подтвержденная, что подобное вторжение может состояться и в нашем мире. Разумеется, если оно случится где-нибудь в восьмидесятые годы, объединенные силы СССР, Штатов и прочей НАТО наверняка смогут дать отпор прямой вооруженной агрессии…

— Что, во-первых, не факт, — снова начал спор Берестин, — а во-вторых, они ведь тоже могут обладать методиками внедрения матриц и тому подобными…

— Могут, — согласился я. — Но до восьмидесятых в любом случае далеко, лично нас теперь это не слишком касается, а вот если агрессия начнется здесь, я имею в виду двадцать пятый и следующие годы…

— Тогда — абзац! — закончил за меня мысль Воронцов.

Алексей и Басманов, весь фильм просидевшие молча, не отрывая при этом глаз от экрана, принялись обсуждать реальные возможности противодействия такому противнику в современных условиях.

— Огнеметные танки — то, что нужно. Куда эффективнее пушечных, — предложил Алексей. — При достаточной эшелонированности боевых порядков и хорошем качестве огнесмеси даже тысячные массы этих монстров могут быть рассеяны, а главное — деморализованы… Напалм и его производные куда страшнее пуль и снарядов…

— Вы упускаете из виду существенный момент, — возразил Басманов. — То, что мы сейчас увидели, никак не раскрывает настоящей степени боеспособности противника. Даже в Барселоне имела место всего лишь диверсионная операция едва ли батальонного масштаба, проведенная в весьма специфических условиях. В поле даже те монстровские гранатометы, что мы видели, могут нанести танкам тяжелейший урон, особенно с учетом того, что дальнобойность ракет куда больше, чем у огнеметов. Я бы хотел представить, каковы их действительные возможности. Цивилизация намного древнее нашей, как я понял, должна располагать соответствующим уровнем развития средств и способов уничтожения… Если уж между моим и вашим временем такая разница, так о чем говорить?

— А мне вот кажется, — не согласился Алексей, — что нам продемонстрирован именно предел их боевых технических возможностей. Иначе странно было бы… Ну вот я, располагая снайперской винтовкой, условно говоря, чего ради пошел бы на противника с мечом и щитом? А мы видели три разнесенных по месту и времени эпизода, и в каждом вооружение и тактика практически однотипны…

— Может, им просто поразмяться захотелось — раз. У нас тоже есть любители охотиться на крупного зверя с луком и рогатиной, — с улыбкой сказал Ростокин, — что не отменяет существования плазменных карабинов и многого другого. Или у них существует закон, обычай, требующий в каждом конкретном случае использовать оружие, соответствующее эпохе, — два. Мы сами стараемся поступать так же, не правда ли? И, наконец, нам подсунули тщательно спланированную дезинформацию стратегического уровня — три. Никого не удивляет, что ее объектом и одновременно субъектом выбрали именно уважаемого Александра Ивановича? Для этого ведь надо очень тонко разбираться в структуре и отношениях внутри нашего Братства…

— Согласен, — поддержал его Кирсанов, человек не просто умный, но квалифицированный как раз в этой области. — Объект выбран со знанием дела. Другой в предложенных обстоятельствах скорее всего был бы убит, если не с первого раза, то со второго — точно. Здесь же расчет был именно на то, что он выиграет, на пределе своих возможностей, но почти наверняка. Третий эпизод самый масштабный, в нем Александр Иванович победил уже не за счет физических и моральных качеств, а скорее — организаторских. Кроме того, тема развивалась по нарастающей. Вначале — экспозиция, нам показали вероятного противника, но сама задачка была несложная. Обычная трехходовка. Исполнители посланы на убой, но если бы, паче чаяния, покушение на диктатора удалось, эффект получился бы поразительный. На фоне непременно возникшей паники, которая легко могла перерасти в общую в смуту, мог быть введен следующий вариант. Какой именно — гадать не берусь…

В картине номер два Александру Ивановичу был предложен уровень посложнее. Шесть к одному, вдобавок при ощутимом огневом перевесе неприятеля. Я смотрел очень внимательно. Большинство из нас в этой стычке шансов на победу не имели. Никого не хочу обидеть — но факт.

Желаемый для противника вывод: «Я сильнее, умнее и хитрее, я вас не боюсь», — Александром Ивановичем был сделан. Правильно?

Шульгин молча кивнул.

Нет, что ни говорите, талантливый человек Павел Васильевич. Быть бы ему в положенное время шефом Корпуса Жандармов, если б, конечно, раньше себе шею не сломал в бюрократических интригах.

— И, наконец, — продолжил Кирсанов, — в Барселоне ему была дана возможность сразиться с организованным боевым подразделением в качестве уже не боевика-индивидуала, а старшего воинского начальника. И он снова выходит победителем. Уровень самооценки еще более поднимается, уверенность, что враг страшен, но не слишком опасен, становится доминирующей…

Он сделал паузу, видимо, соображая, не слишком ли разболтался.

— Продолжайте, Павел Васильевич, — поощрил я жандарма. — Вы очень четко все формулируете.

— Извольте. При всем своем остроумии и названных частных успехах стратегическую ошибку неприятель допустил. Даже две. Он не догадался, что мы умеем думать быстрее и оригинальнее его. Если верны слова о том, что в их мире много тысячелетий существует единое общество и единая мыслящая раса, у них давно уже нет стимулов оттачивать разум в решении настоящих военно-политических задач, дипломатических интригах, политическом и уголовном сыске. Поэтому здесь мы их уже переиграли. Я ведь не думаю, что, собирая всех нас здесь, Александр Иванович и Андрей Дмитриевич сами исходно не пришли к тем же выводам, что я позволил себе огласить…

— А зачем тогда вообще об этом заговорили, если и так все очевидно? — с долей яда в голосе спросила Лариса. До этого никто из женщин не произнес ни слова, за исключением междометий, которыми выражали свои эмоции по ходу фильма.

Кирсанов с достоинством наклонил голову с великолепным пробором в ее сторону. Чуть прищурился, его выразительные синие глаза опасно сверкнули.

— Прошу прощения, очевидно — из карьерных соображений. Увидел, что руководству по только ему известной причине не хочется растолковывать некоторые факты и соображения, вот и взял на себя труд. Глядишь, думаю, и зачтется при случае…

Все, кроме Ларисы, дружно рассмеялись, снимая накопившееся напряжение. Да уж, из Кирсанова карьерист еще тот! Единственный, пожалуй, в нашей компании человек, у которого полностью отсутствуют какие-либо амбиции, кроме чисто профессиональных. Своего рода аналог Шерлока Холмса или, если угодно, Бобби Фишера, который, убедившись, что играет в шахматы лучше всех в мире, не стал дальше защищать свой титул. То же и Павел Васильевич, вольный стрелок в мире тайных операций. А мог бы…

— Если же серьезно, то все это я говорю исключительно с целью экономии времени. Чтобы избежать долгих, не уверен, что плодотворных, дискуссий и сразу перейти к сути вопроса…

— А если мы именно подискутировать хотим и прийти к самостоятельным выводам, а не к тем, что нам, предположительно, собираются навязать? — не сдавалась Лариса, исключительно из вредности.

— Уж это я никаким образом не смогу вам запретить, даже если бы и имел такое право. Но вы позволите закруглить мысль? Вторая ошибка неприятеля заключается в том, что он настолько переоценил тонкость своего замысла и недооценил уровень подготовки объекта, что подставился… Я так понимаю, они были совершенно уверены в результате, причем, заметьте, их одинаково устраивали и победа и поражение своей ударной группы. Захватят Александра Ивановича живым — великолепно. Сумеет он отбиться — немногим хуже. Они настолько обнаглели, что послали на поле боя своих наблюдателей…

— А я думаю — координаторов, — вставил Шульгин, — или — корректировщиков.

— Вам виднее. Я не в курсе. Но если бы не это, партию они могли выиграть вчистую. Потери «пушечного мяса» для них наверняка несущественны. Зато сам факт, что мы узнали о существовании этих «элоев», а уж тем более их пленения, для них катастрофичен. Теперь мы информированы, мы настолько настороже, что стратегических перспектив для них я не вижу. Они же, в свою очередь, должны быть напуганы столь явным превосходством противника. Там ведь не только вы были, там нормальные солдаты сражались. И потому согласен с Андреем Дмитриевичем — нам нужно немедленно исчезнуть с театра военных действий, оставив противнику стратегическую пустоту.

Жандарм промокнул салфеткой слегка вспотевший лоб, поклонился, благодаря за внимание, сел.

— Парадокс, — сказал Берестин, — но — хороший парадокс. Самоочевидно, что захват территории как таковой для дуггуров ничего не решает. До тех пор пока существуем мы, здесь присутствующие, ну и наши союзники, конечно. Жаль, что на совещании не присутствует Антон.

— Уже присутствует, — сообщил форзейль, появляясь из боковой двери.

— Наконец-то, — вполголоса сказал Сильвия, когда остальные, лично с ним знакомые, различным образом, кто словами, кто жестами, его приветствовали.

— Теперь, можно сказать, компания в полном сборе, — констатировал он, садясь за столик так, чтобы оказаться ко всем лицом. — Обсуждение у вас идет вполне плодотворно, а я, в свою очередь, готов ответить на вопросы, могущие прояснить до сих пор не ясные моменты. Не знаю, успел ли Андрей или Александр сообщить, что с некоторого времени я — тоже один из вас, и не более. Лишен чинов и прав состояния, навсегда покинул возлюбленную родину и нахожусь в качестве политического эмигранта, как Ирина и Сильвия…

Реакция на его слова не была бурной, но вызвала неподдельный интерес, у каждого — своего рода.

После десятка дежурных вопросов и ответов, неизбежных при встрече давно не видевшихся людей, Антон перешел к сути интересующего всех вопроса. В достаточно упрощенной форме, не вникая в те тонкости, которые мы с ним обсудили раньше, он подтвердил начавшее складываться у специалистов мнение. Да, действительно, доступные сейчас способы анализа подтверждают, что цель цивилизации дуггуров именно в том и заключается, чтобы предварительно очистить нашу и примыкающие к ней реальности от сил, способных оказать им действенное сопротивление, и лишь потом начать, если можно так выразиться, «хозяйственное освоение» территории.

— Есть также мнение, что они достаточно много знают о деятельности тех сил, в поле воздействия которых долгое время находилась наша ГИП и «окрестности».

Он не стал называть конкретно ни аггров, ни своих соотечественников, ни даже Игроков. Из деликатности, наверное, чтобы не возбуждать дополнительных эмоций.

— А что показали пленные? — Этот вопрос Кирсанова, похоже, интересовал больше всего. Да и правильно.

Антон ответил уклончиво. Работа, мол, над расшифровкой полученной информации продолжается, но слишком уж велико несоответствие между нашими техническими возможностями и их ментальными структурами.

— Примерно то же самое, что пытаться расшифровать телевизионный сигнал с помощью армейской коротковолновой радиостанции. Мы на подобное никогда не рассчитывали. Вы ведь тоже? — обратился он к Сильвии.

Та в ответ просто развела руками.

— Но кое-чего мы все же достигли. К примеру, есть основание полагать, что к гибели нашей первой экспедиции, за Книгой-отчетом которой ходил Дмитрий, дуггуры наверняка причастны. Я обратил внимание на темные места, раньше не поддававшиеся разумной трактовке, а под новым углом рассмотрения многое сходится…

Мы получили характеристики психополей, которыми дуггуры пользуются при своих визитах на Землю, и теперь можем их достаточно успешно нейтрализовать. Более того, мы убедились, что не только личности уровня Александра могут сопротивляться их воздействию, но и простые люди, как, например, те несколько бойцов спецотряда, сумевшие захватить «языков»…

— Не совсем они, наверное, простые, — заметила Ирина.

— Проще некуда, — ответил ей Шульгин. — Выбирал из предложенного, никакими верископами не пользовался. Солдаты как солдаты, для своего времени прилично подготовленные, но и не более того. Правда, у командира, старшего лейтенанта Гришина, какие-то паранормальные задатки ощущались, но это скорее по ведомству профессора Удолина…

— Если мне будут предоставлены нужные материалы, то… — ответил профессор, настолько тихо сидевший в своем углу, что многие даже забыли о его существовании.

— Самое главное и обнадеживающее, — продолжал Антон, — в том, что мы не только скопировали часть психоматриц пленников (которую в состоянии оказались расшифровать наши сканеры), но и внедрили им кое-какую свою информацию. Не вербальную, я уже говорил, нам это пока недоступно, но эмоционально-фоновую, и это уже достижение. Мы посеяли в них страх и некое подобие комплекса неполноценности…

— Я не понимаю, — вновь вмешалась Лариса, — как такое может быть? Вполне гуманоидного облика существа, земного происхождения, способные к целенаправленной и, судя по тому, что нам было показано, вписывающейся в рамки наших стереотипов деятельности, в то же время оказываются непостижимыми для тебя, Антон, умеющего создавать из ничего вполне жизнеспособные фантомы!

Когда наша «анфан террибль»[64] хотела, она вспоминала свое весьма приличное образование и начинала выражаться четко и даже рафинированно. Оставаясь при этом той же природной стервой. Как такое можно говорить в присутствии якобы лучшей и якобы единственной подруги?

Наталья, конечно, была и осталась человеком, но о ее воплощении (и реконструкции) в Замке при ней и Воронцове лучше было бы не вспоминать.

Я предпочел отвернуться, чтобы не видеть Натальину реакцию, однако, кроме меня, кажется, этой грубой бестактности никто и не заметил. Или сделали вид. «Если ваш сосед облил скатерть соусом…», и так далее.

Зато Антон уловил все, что следовало, и ответил так, что я бы ему пожал руку, пусть и за кулисами.

— Видеть многое и помнить — это в знании второстепенно, как говорил Конфуций. Он же говорил о том, чем является откровенность без церемониала…

«Хамством», — продолжил я в уме. Похоже, Лариса тоже поняла, о чем идет речь.

Антон продолжать не стал. Счел, что сказано достаточно, да и обострять отношения ему было ни к чему. Вернулся к теме.

— Как-то нам уже приходилось обращаться к вопросу, каким образом способны понимать друг друга мы — присутствующие здесь люди, бывшие аггры и настолько же бывший форзейль. Кажется, Андрей тогда провел ассоциацию между всеми нами и муравьями. Биологи здесь присутствуют? — задал он риторический вопрос в стиле Цицерона. Сам же и ответил: — Нет, не присутствуют, если не считать Александра, около года изучавшего эту науку на первом курсе. Но каждый из вас способен понять, что на нынешнем уровне нашего с вами развития ни допросами, ни ментоскопированием, ни другими доступными нам методиками мы ни с рядовым «формика руфа», ни с их маткой о чем-то конструктивном договориться не в состоянии. Если даже муравей будет ростом с медведя и одет в некое подобие фрачной пары. Вы со мной согласны, Лариса? Или продолжить цепь ассоциаций и силлогизмов?

Молодец, Антон. Он сказал это таким тоном и смотрел на нее так, что она просто вынуждена была, пусть и сквозь зубы, ответить положительно. Иначе просто потеряла бы лицо.

А у нас на это обращают пристальное внимание. Как же — шестнадцать самодостаточных личностей, и никто не согласен на подчинение иерархии тюремной камеры или крысиной стаи. Все «альфы», пусть и в собственных нишах.

— Простите, Антон, — меняя тему, сказал Кирсанов, — а можно ли хоть издалека посмотреть на ваших пленников? Из фильма мне показалось, что, когда их бьют прикладами или сапогами, они реагируют как-то очень по-человечески…

— Сожалею, но сейчас это невозможно. Как бы это правильнее выразиться… — Антон явно испытывал затруднение, общаясь с человеком, которому по определению полагалось мыслить в рамках начала двадцатого века, не зная ничего о последующих достижениях человеческой (и не только) мысли.

Здесь он здорово ошибался, находясь в рамках (или тенетах) прошлых представлений. Ему не приходилось, прожив много десятилетий в конце девятнадцатого века и почти весь двадцатый, общаться с людьми, столь резко сменившими «среду обитания», как Кирсанов или Басманов. Мы — совсем другой контингент. Тем более они оба успели очень многому научиться, читая книги, работая с компьютерами и путешествуя между мирами. Мозги у них были правильно устроены, это главное, а информационное наполнение — дело наживное.

— Да вы не стесняйтесь, выражайтесь, — поощрил его жандарм, как если бы разговаривал с арестованным эсером-террористом. — Поймем как-нибудь.

— Хорошо, — сказал Антон, оглянувшись именно на меня. Будто спрашивая, как быть. Я сделал разрешающий жест.

— Сейчас этих дуггуров-элоев у нас нет…

— Сбежали, что ли? — с профессиональным интересом спросил Кирсанов. — И как же вы так… промухали? У меня что из «Крестов», что из Константиновского равелина ни один… временно задержанный или подследственный не сбежал. В худшем случае случались «неудачные попытки»… А я слышал, вы еще при обоих Александрах служили…

Лицо и тон Кирсанова выражали горестное недоумение, легкое сочувствие и не слишком тщательно маскируемый сарказм.

— Я по другому ведомству служил, — с неожиданной гордостью ответил Антон, и я вдруг со странным чувством отметил — сколь же сильна та самая «одержимость временем». Казалось бы, ну что Антону, дожившему как минимум до встречи с Воронцовым (1984 год, Сухум), старые счеты между давно канувшими в Лету учреждениями монархии, уже семьдесят лет как не существующей.

Нет, с другой стороны, как говорил еще мой дед: «В армии, если без войны, три года служишь, а воспоминаний потом у мужиков на всю жизнь хватает».

— Об этом, надеюсь, у нас будет время отдельно поговорить, а по данному факту? — не поддался на провокацию Кирсанов.

Видя, что Антон слегка потерялся в непривычной для него ситуации (а чего вы хотите, из князей да в грязи), слово взял я.

— Павел Васильевич, никто ни в чем и ни при чем… Примем за данность, что пленники были захвачены несколько позже момента нашей текущей встречи и не могут быть предъявлены, потому что, с одной стороны, их здесь еще нет, а с другой — здесь они уже побывали и исчезли именно потому, что мы решили встретиться в данный, а не какой-нибудь другой момент. Допускаю, что это было нашей ошибкой, но теперь ничего не поделаешь. Времена, как сказал поэт, не выбирают…

— Благодарю за разъяснение, господин генерал-лейтенант! — Кирсанов щелкнул каблуками и опустился в кресло, выбрав наилучший выход из положения. Любому жандармскому офицеру, даже такому умному и прожившему с нами более четырех лет, подобные объяснения казались примерно тем же самым, что рассуждения Фомы Аквинского. Разве что с обратным знаком. Но на веру он многое принимать соглашался, опять же чисто эмпирически, наблюдая происходящее и не пытаясь подвергать его «Критике чистого разума»[65].

Мы втроем, Сашка, Олег и я, снабдив товарищей всей значащей информацией — но знающие больше и имеющие собственный план, который еще предстояло довести до стадии реализации, — сочли первый этап своей миссии выполненным. В неизбежно вспыхнувшей дискуссии участвовать не собирались. Запал был дан подходящий, а теперь пусть выговорятся и решают, исходя из собственных настроений и предпочтений.

В общем и целом стихийно сформировались три точки зрения, почти в точности совпадающие с теми, что мы обсуждали в узком кругу. Только вот с персоналиями мы ошиблись.

В зависимости от возраста, опыта и темперамента нашлись как сторонники невмешательства и немедленной эвакуации, так и «ястребы», непременно желающие учинить нечто вроде «разведки боем». «Военную партию», как и следовало ожидать, составили Берестин, Басманов, Белли и примкнувшая к ним Лариса. Понять ее можно: кипучая, эмоциональная натура, давно уже почувствовавшая вкус к рискованным предприятиям. Плюс старательно маскируемые комплексы, требующие постоянного самоутверждения, что в отношениях с мужчинами, что на полях сражений. Клеопатра, Жанна д'Арк и императрица Екатерина Великая в одном лице. Да и в двадцатом веке таких натур хватало. То, что она оказалась в разных лагерях с Олегом, могло удивить кого угодно, только не нас. Так с самого начала и задумывалось.

Укрыться в Замке и отсюда спокойно понаблюдать за развитием событий, одновременно продолжая всеми доступными способами изучение дуггурской цивилизации, выразили желание лишь трое — Сильвия, Ростокин, Алла. В принципе их мотивация тоже вполне прозрачна. Игорю с его подругой нет никаких резонов проваливаться еще глубже в засасывающую топь времени. Они и так слишком далеко ушли от дома. Как журналиста и, скажем деликатно, эмиссара своей реальности и ее криптократов, Ростокина не может не привлекать возможность ближе познакомиться с Антоном, сутью и устройством Замка, да и собрать эксклюзивную информацию о дуггурах. Хоть для серии статей, хоть для книги, а заодно и для блага Отечества, которое для него таковым и оставалось.

Членство в Братстве никак не отменяло лояльности собственным Родинам, скорее это даже приветствовалось. Тем более «настоящая» только у них с Аллой и осталась. В том смысле, что осталась неизменной и, с их точки зрения, подлинной, невзирая на то, что мы обзывали ее «химерой».

Что же касается Сильвии… Тут сложнее, конечно. Скорее всего, ей захотелось покоя и независимости. Перспектива тайной или явной войны с очередными порождениями неизвестно чего ее явно не прельщала. По понятным причинам. Присоединяться к большинству, где по-любому придется оставаться на вторых ролях, — тоже. А вот в третьем варианте она получала все, чего могла желать.

Оставаясь в Замке в качестве нашего представителя, она вновь уравнивалась в правах и должности с Антоном. Получала полную свободу рук именно в той области, к которой была лучше всего приспособлена, рассчитывая при этом, что Ростокин с Аллой, хотят они этого или нет, окажутся «ступенькой ниже» в заново складывающейся иерархии. Ну и не могу утверждать наверняка, но предполагаю, что при самом неблагоприятном развитии событий она рассчитывает вместе с Ростокиными сбежать в две тысячи пятьдесят шестой год, где и натурализоваться. Из Замка это будет сделать проще, чем из любого другого места.

Если это и так, осуждать ее я не имею ни права, ни оснований. Принципы братьев-основоположников на нее не распространяются.

Кресла в этом зале-баре были снабжены колесиками, и, почти не привлекая ничьего внимания, мы втроем переместились на самую периферию зала, окружили столик, ближайший к задней входной двери. Щелчком пальцев Сашка привлек внимание лакея и без слов объяснил, что нам требуется.

— Слушай, давно мы такой бучи не устраивали, — от всей души улыбаясь, сказал Олег.

— Пожалуй, что и никогда, — согласился я. — Непосредственная демократия в действии. Шестнадцать человек впервые получили возможность высказать свое мнение, не находясь в цейтноте, вне непосредственной опасности и не рискуя своим «шифгретором», так, кажется, называется общественный статус + дворянская честь + шляхетский гонор в романе Ле Гуин[66].

— Это точно, — подтвердил Сашка. — Смотрю, и душа радуется. Новгородское вече «а натюрель». Пусть выговорятся, до донышка, а потом станем итоги подводить…

— Слушай, не надо, — вдруг сказал Олег, поднимая полный бокал хереса и взглядом предлагая присоединиться. — Как хочешь, а меня такой вот расклад полностью устраивает. Ты, Андрей, возьми сейчас слово и скажи — так решили, так пусть и будет. Оно ведь и в самом деле…

— О! — поднял палец левой руки Шульгин, правой опрокидывая бокал. — Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон. Мы одновременно перекрываем весь спектр проблемы, при этом каждый получает возможность действовать исключительно по собственному разумению. Раньше у нас обязательно кто-то был чем-то недоволен, сознательно или подсознательно. Собой, нами, судьбой, Игроками… А теперь — свобода, и никто из обиженных не уйдет…

— Живым, — для полноты юмора добавил я.

Поднявшись к нам по ступеням амфитеатра, пока внизу еще продолжались споры и громогласные филиппики[67], Ирина с подчеркнутой деликатностью спросила, не помешает ли.

— Ты — да помешаешь? — галантно ответил Левашов. Рядом с Ириной он всегда чувствовал себя комфортно, даже когда остыли его юношеские к ней чувства.

— Довольны?

— Более чем. Честно, мы готовились к несколько другому, а сейчас получается даже лучше, — ответил я. — На самом деле чтобы мы делали там, куда собрались, со всей этой командой? На Валгалле было вдвое меньше, и то…

— Так, может, ты мне наконец скажешь, куда мы все-таки собрались, — спросила она, присаживаясь на подлокотник кресла, так, чтобы Олегу и Сашке стали видны ее ножки, облитые переливчатым шелком, вплоть до золотистых застежек у края чулок. Невинное кокетство молодой дамы, знающей, что ей есть чем похвастаться. При каждом удобном случае, невзирая на то, что друзья неоднократно созерцали ее и топлесс.

— Складывается так, что в Южную Африку времен Англо-бурской войны. За теми бриллиантами и золотом, какими расплачивались с Врангелем…

— Совсем хорошо, — улыбнулась Ирина. Левашов, будто опомнившись, вскочил и наполнил ее бокал. И наши заодно.

Она благодарно кивнула.

— За успех! Вас не забавляет, что Берестин и Лариса, не прилагая никаких специальных усилий, оказались предводителями «партии войны», которая без их участия не имела бы никакого смысла? Словно в романе Честертона «Человек, который был четвергом». Вообще нормально, только любой мало-мальски проницательный сторонний наблюдатель немедленно бы усомнился: «А как они при таком раскладе свою личную жизнь представляют? Олег здесь, Лариса там, Алексей тоже там. А Сильвия где и с кем? Не с Антоном же?» Не рядом выходит, зная все предыдущее. Извини, Олег, если я не так сказала…

— Ничего, я понимаю. Но ведь никто же не говорил, что это — окончательный вариант. Скорее — обозначение позиций. А если кто в том же, что ты, направлении думать начнет — тоже полезно.

Ирина убрала прядь волос, упавшую на глаза.

— Согласимся, для начала сойдет. А вот отчего наш господин Кирсанов своей позиции не обозначил?

— Сильно умный. Готов поставить свой гомеостат против бутылки водки, что он раздумывает, как бы войти в специальный комплот с Удолиным. У них есть опыт совместной работы. По Агранову, — заявил Шульгин.

— Не стану спорить, — снова улыбнулась Ирина. — Второй гомеостат мне не нужен, а до ближайшего магазина за бутылкой далеко бежать… Так вы, ребята, постарайтесь, чтобы хоть сегодня каждый из диспутантов остался при своем мнении. Так всем будет лучше. Для намеченной операции — тоже.

Признаться, даже я не понял, из каких именно соображений она это сказала. Неужто придумала нечто собственное? Интересно.

Впрочем, я ведь ее тоже не во все свои замыслы посвящал…

Глава семнадцатая

Спираль нашей стратегической дезинформации продолжала закручиваться. На что мы и рассчитывали. Процесс должен войти в фазу саморазвития. Тогда от него будет толк.

Честно сказать, без всяких интриг я в любом случае предпочел бы отправиться в дальний поход весьма узким кругом друзей-единомышленников. На самом деле даже обычная воскресная рыбалка превратится черт знает во что, если на нее двинуться такой толпой, да еще и с женщинами!

В то же время в предвидении возможного вторжения дуггуров оставлять заведомо слабейшую часть команды на растерзание врагу — не по-нашему.

Хорошо, пусть не на «растерзание» в буквальном смысле, просто в ситуации войны и связанного с ней хаоса. Это как самому своевременно эмигрировать в теплые и мирные края, а членов своего клана оставить на оккупированной территории, выживать по способности.

В критический момент мы, конечно, примем оптимальное решение, а до того пусть все идет, как идет. И друзья выскажут свои истинные взгляды и интересы, и противодействующие силы, откуда бы они ни исходили, тем или иным образом проявятся, если вообще существуют в природе. Принципа «разделяй и властвуй» никто не отменял. У меня иногда мелькала мысль, что и Дайяна может (могла) работать в сговоре или под контролем дуггуров, и все вообще прежде непонятные события можно списать на них. Как раньше удалось пересмотреть земную историю последних полутора веков, узнав о противостоянии аггров и форзейлей.

Мы же будем просто наблюдать через призму принятой гипотезы исследования, и отслеживать не укладывающиеся в нее явления.

…На данный момент мы имеем что?

Наших друзей-конфидентов, как мне кажется, слегка удивило единодушие «великих магистров». И тех, с кем мы затевали предварительный разговор, и тех, кто ничего об этом не зная, просто пытались самоутвердиться, ориентируясь на известную степень нашей несговорчивости и, как говорится, авторитаризма. Еще одной неожиданностью для ряда товарищей стало полное взаимопонимание у меня с Шульгиным (что привычно), и Левашова, который последние четыре года регулярно демонстрировал не всегда логичную, но последовательную конфронтацию по многим принципиальным вопросам.

Причина же его сговорчивости проста, как апельсин, используя сравнение В. П. Рощина, хотя чем же он так прост — не совсем понятно.

Результат свободного волеизъявления оказался лучше и практичнее того варианта, который мы себе вообразили умозрительно. Можно представить, что моя и Сашкина способность к созданию жизнеспособных мыслеформ здесь, в Замке, не сработала. Очень возможно, что она каким-то образом блокируется собственной аурой Арчибальда или — инструментальным способом. Нечто вроде генератора вихревых полей, сдувающих выходящие за пределы черепной коробки посторонние эманации.

Возникали же в недрах Замка вполне материальные и враждебные нам артефакты, значит, и обратные процессы вполне возможны.

Но дело не в этом. Коллективный эгрегор Братства начал вести себя самостоятельно и, получается, оказался мудрее двух или трех его элементов, возомнивших себя носителями единственно верной истины. И это хорошо, даже в том смысле, что нам не придется в дальнейшем укорять себя за навязанное и оказавшееся роковым решение. «Бачили очи, що купувалы»[68], вот и весь ответ будущим критикам.

Жаль, конечно, что нам не удастся оттуда следить за процессами, которые будут происходить здесь, так оно, пожалуй, и к лучшему. Впрочем, не все так однозначно. Кое-какой способ, опять-таки нестандартный, у нас в запасе имеется.

Я говорю о профессоре Удолине.

С момента прибытия в Замок он находился в великолепнейшем расположении духа. Одно дело, что перед ним замаячила возможность наконец-то продемонстрировать всю мощь своего интеллекта, превосходство своих знаний и методик над нашими, проникнуть в ранее ускользавшие от его внимания области эзотерики. Тут он мало чем отличался от пресловутого профессора Челленджера, разве что не был столь демонстративно агрессивен. Но его, и отнюдь не в малой степени, восхищали чисто житейские моменты. Что ни говорите, а в царское время материальные возможности экстраординарного профессора к роскошной жизни не располагали. После революции вообще хлебнул лиха, разве что спичками поштучно на Сухаревке не торговал. В лапах Агранова тоже было не сладко. Кормили получше, зато постоянно пугали лубянскими подвалами и расстрелом. Только прибившись к Братству, он познал вкус настоящей жизни.

Вот и сейчас. Льняная скатерть, столовое серебро и фарфор с императорскими, Павла Первого, вензелями и мальтийской символикой. Хорошо сбалансированное меню, вышколенные слуги, электрическое, но стилизованное под XVIII век освещение. Для окончательного уюта — исступленная метель за окнами и завывание ветра в каминных трубах. Такие уж у нас вкусы, ничего с этим не поделаешь. Допускаю, что теплый летний вечер, стол, накрытый на веранде, ароматы сирени и полевых цветов, трели соловьев — тоже неплохо, но буйство стихий снаружи, когда ты сам в тепле и сухости, — предпочтительнее.

Константин Васильевич с этим согласился. Мы удобно посадили его между мной и Ириной слева, Шульгиным и Анной справа. Напротив — Левашов с Ларисой и Кирсанов. Остальные, кто хотел бы затеять очередной круг дискуссии, без решающего смысла, но для самоутверждения или самоубеждения, расселись подальше, с учетом симпатий и антипатий.

Само собой, я умею быть всяким: перед собой в зеркале до бритья и после, перед женщинами, перед друзьями, перед начальством (но это давно пройденный этап), и записки мои не претендуют на литературные достоинства, но лишь отражают суть происходящего вернее, чем могла бы оказаться запись моих монологов стенографисткой. Ибо за этими текстами стоит настоящая правда, какое бы отношение она ни имела к так называемой истине.

Сложно? Согласен. Так я пишу на тот случай, когда я умру, что обязательно и необходимо (желательно — попозже), но не исключается, что и в любую ближайшую минуту, а кто-нибудь захочет узнать, что же там у них происходило на самом деле. Поэтому изо всех сил стараюсь не лицемерить и не «лакировать действительность».

Удолин, выпив три необходимые рюмки, которые приводили его в норму, наклонился ко мне и шепотом спросил:

— Вы — в порядке?

— Смотря что вы имеете в виду. Интеллектуально и эмоционально — в порядке. Не хуже, чем всегда. Глядя на обстановку — не совсем уверен. Без вас, Константин Васильевич, тут плоховато получается…

— Я это и так вижу. Вы, Андрей Дмитриевич, человек очень здравомыслящий. И если вы сейчас не совсем в настроении веселиться, так, может, незаметно удалимся для приватной беседы?

— Именно это я и вам хотел предложить. Только давайте действительно незаметно…

Это нетрудно, когда застолье в разгаре. Любой человек имеет право выйти освежиться. Хоть в туалет, хоть на балкон.

По пути я совсем незаметно кивнул Кирсанову. Уж сообразит, как, не привлекая внимания, последовать за нами. Тем более веселье было в самом разгаре. Антон, изображая из себя радушного хозяина, знающего, кому что нужно, вызвал на небольшой подиум в левом углу зала цыганский хор. А что? Хоть негритянский диксиленд мог обеспечить, хоть камерный квартет «Метрополитен оперы». Лишь бы попросили. Это, может, еще старший лейтенант Белли мог удивиться, да и то если б ему не сказали, что это то же кино, только иного уровня.

Сашка и Левашов остались прикрывать тылы. Не самая простая задача. Иногда — смертельная, но не сейчас, надеюсь.

В десятке метров от царской анфилады, в конце малозаметного бокового коридора, скрытого портьерами, нашлось подходящее место. В ином стиле и из других времен. Если уметь — оно всегда найдется. Где захочешь.

Мы подождали, пока нас догонит подполковник Кирсанов, по непонятной для меня причине не захотевший принять полковничий чин, предложенный ему еще два года назад. Отговорился тем, что погоны с тремя звездочками ему «с младых ногтей» нравятся больше, чем гладкие. Однако, подозреваю, дело в другом. Как пел бард двухтысячных годов Трофим: «Не по душе мне звездочки по блату». У всех свои принципы, особенно если хранящиеся в ящике стола погоны не влияют на «оклад жалованья».

Затворили за собой тяжелую дверь и все трое, я это заметил, испытали своеобразное облегчение. Не нужно больше скрывать своих мыслей и подстраиваться под общее настроение.

Тем не менее, заняв наиболее выигрышное место в «буфетной», так, наверное, называлось это помещение во времена «до исторического материализма» я вытащил из-под ремня тяжелый пистолет и положил его по правую руку, стволом в сторону двери.

— Зачем, Андрей? — спросил Удолин. Его смертоносное железо отчего-то нервировало. Некромант все-таки. Личные ассоциации…

— Мешает сидеть. Рукояткой в ребра упирается…

— Я не в этом смысле. Зачем вообще с собой оружие носить? Особенно здесь. Ни от чего ведь, если такой момент настанет, не спасет.

— Кто бы говорил, Константин Васильевич. Вас мы как раз с помощью примитивного стрелкового оружия спасли, чем, кстати, повернули вашу жизнь совершенно в другую сторону. Помните. Разве не польза?

— Нет, Андрей, мне вас никогда не понять. Там был совершенно другой случай. Но стреляли вы изумительно, если для вас это комплимент…

Да уж, пострелять тогда пришлось!

— Ну и что непонятного? Вы вот не сумели силой духа заставить Агранова с почестями отвезти вас в лучший номер «Националя», а мы смогли сделать намного больше… Знаете, попался мне в той, двадцать первого века Москве старый друг, литератор-интеллектуал. И под пол-литра очищенной прочел творение, заслуживающее внесения в антологии:

На исходе века взял и ниспроверг

Злого человека добрый человек.

Из гранатомета шлеп его, козла!

Стало быть, добро-то посильнее зла![69]

Кирсанов рассмеялся от души, а Удолин развел руками. На таком уровне, мол, я не разговариваю.

— Как хотите, — обращаясь только к профессору и мгновенно вернув холодно-отстраненное выражения лица, сказал Кирсанов, — я Андрея Дмитриевича великолепно понимаю. — И тут же достал из кобуры, прикрытой полой пиджака, самый обыкновенный «наган». Положил его напротив моего «Манлихера». — На самом деле — ремень оттягивает. Пусть здесь полежит. Я, Константин Васильевич, в отличие от вас никогда не занимался чернокнижием и другими вещами, выходящими за пределы казенного православия. Да и православие для меня только форма, содержание заключается совсем в другом…

— Это бесспорно. Официальная религия к реалиям жизни особого отношения не имеет. Но ваше преклонение перед оружием как может сочетаться с упражнениями в развитии силы духа? А вы ведь на этой стезе за то время, что мы знакомы, достигли существенного прогресса…

— Эх, Константин Васильевич, как же такую простую вещь вы понять не можете? — Кирсанов словно и в самом деле расстроился. — Мы с Андреем Дмитриевичем в разных переделках бывали. Тут никто нас не упрекнет. И вот эта штучка, — он взял со стола «наган», полученный, может быть, еще в царское время, и даже до начала мировой войны, крутанул барабан, оттянул пальцем до половины хода спицу курка, — делает нас свободными. С двадцати метров шесть пуль врагу, седьмую, если без выхода, — себе. И никто нам не хозяин…

Хорошо сказал жандарм.

Но собрались мы ведь не для обсуждения таких эсхатологических проблем. Совсем для другого.

Константин Васильевич, удивив меня, не стал сосредотачиваться на содержании стоящего в углу старинного буфета, сплошь покрытого снаружи резными виноградными кистями, гирляндами листвы и многочисленными фигурными столбиками, несущими как опорные, так и декоративные функции. Сколько же человеко-часов кропотливого труда было потрачено, чтобы потом столетиями служанки вытирали пыль с этих творческих изысков!

А ведь и здесь, пусть в стиле павловской эпохи, функционировала пресловутая «линия доставки». Что захочешь увидеть и продегустировать, то и появится через секунду после оформленного желания. Велика ли разница — на стойке бара «хай-тек» или за дверцами, остекленными зеленоватыми, с пузырьками внутри, ромбиками размером в ладонь?

Но профессор задумался как-то, глядя на нас, молодых циничных агностиков, с печалью. А ведь не знал еще почти ничего, что стоило знать. Или — не стоило изначально. Да, с другой стороны, откуда нам знать, что известно ему? Мы в двадцать первом году были полными лопухами, а он и тогда проникал силой ума в «высшие миры».

— Принесите чего-нибудь, на ваше усмотрение, — все-таки попросил Константин Васильевич Кирсанова, как младшего, не вынеся отвратительного ему вида пустых чарок и бокалов. — А вы, Андрей, излагайте. В дебри не углубляйтесь, я уже много успел уловить из нашего предварительного разговора. Кроме того, наши друзья умеют очень громко чувствовать… Ну и фильм ваш дает достаточно пищи для размышлений.

Я постарался, именно не углубляясь, обрисовать картину, как она представлялась лично мне на непосредственно текущий момент, со всеми значащими штрихами и мазками. Также и с колоритом. Дополнив ее подходящими соображениями и выводами.

— Интересно, крайне интересно. И теперь, следовательно, остается только разобраться, имеем мы дело с обыкновенной цивилизацией, пусть и не нашего пошиба, или все-таки — теми самыми порождениями Миров Просветления и Возмездия, о которых писал мой коллега Вадим Андреев. Жаль, что не довелось нам с ним лично встретиться, развело время. Однако книгу я его со всем тщанием прочитал. Антон меня ею снабдил еще в двадцать втором году, когда я в Царьграде научными изысканиями занимался. Прелюбопытный труд, но трагедия автора в чем? Не нашлось человека, подобного вам, чтобы его вовремя из тюремного затвора освободить, и подобного мне, чтобы совместными беседами и размышлениями на истинный путь направить…

Становилось интересно.

— А сам он, — продолжал Удолин, — не на то мысль свою нацелил. Вместо пустого теоретизирования ему бы силой духа свою телесную оболочку преобразовать и в иные миры переместиться…

— Не каждому дано, — фаталистически заметил я, — и нам бы сейчас не судьбу ныне не существующего человека обсуждать, а о себе подумать. Мне хочется, чтобы вы с Павлом Васильевичем прикинули: как видите свое место в сложившейся обстановке? Я лично представляю дело так. Наше общество расслоилось на три группы по-разному воспринимающих ситуацию людей. Вы сам по себе (пока), господин полковник — тоже. В этой ситуации очень бы хотелось, чтобы вы поработали в связке. Со стороны оцениваете происходящее, настроения и ауру нашей компании, не исключая и меня с Александром Ивановичем. Все, что сочтете заслуживающим специального внимания, сообщаете Павлу Васильевичу. А он, обладая особенными, до предела материалистическими знаниями и навыками, посмотрит на это под своим углом. Глядишь, в итоге мы получим достаточно независимую от всего прочего точку отсчета.

Имейте также в виду, что есть здесь бывший форзейль Антон и совершенно независимая структура в виде самостоятельно очеловечившегося Замка.

— То есть как? — удивился Удолин. — Мы с ним не слишком давно общались, он был достаточно далек от того, что вы называете «очеловечиванием».

— Тем не менее, любезнейший Константин Васильевич, — мягко произнес Арчибальд, входя в комнату. — Рад с вами познакомиться, это я и есть…

Нет, его учить и учить хорошим манерам. Разве можно так вот вваливаться без приглашения, если люди специально уединились?

Профессор откинулся на спинку кресла, воззрившись на неожиданного гостя через наполненную золотистым напитком рюмку. И стал удивительно похож на Филиппова в «Карнавальной ночи». В роли лектора.

— Понимаю и чувствую. В таком случае давайте по-настоящему определяться.

…Они определялись настолько долго, что мы с Кирсановым успели покурить в сторонке, потом он вернулся к ним, а я отправился в банкетный зал.

Что меня занимало сейчас — подслушивал он наш разговор или нет? Однозначного ответа не было. С точки зрения этики, которой Арчибальд старательно обучался, не должен бы был. С точки зрения своих механических свойств — обязательно. Но если и так — моей психологической конструкции это не мешало. Просто вводило в нее дополнительный параметр, еще более запутывающий дело. По той же логике высших порядков: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю о том, что ты хочешь узнать, потому говорю тебе правду, в которую ты не поверишь, потому что…» И так далее. Кто первый оборвет эту цепочку силлогизмов, тот и выиграл, причем совершенно не важно, как он после этого поступит. Главное, что поступит хоть как-то, пока партнер все еще будет размышлять…

Надеюсь, оставив Арчибальда в обществе столь своеобразных собеседников, я совершил еще одну небольшую диверсию. Манера мышления и стиль речи профессора сами по себе способны порядочно заморочить процессоры рационально организованной машины. А в сочетании с иезуитскими построениями Кирсанова, привыкшего использовать методику Сократа для раскалывания и перевербовки доселе убежденных в своей правоте революционеров любых толков, эффект мог получиться интересным.

…В общем зале я выпил бокал шампанского, непрерывно разносимого лакеями, потанцевал с Ириной, Наташей и Сильвией, поскольку веселье дошло именно до градуса, когда танцевали все.

Дискуссия дискуссией, политика политикой, а народ-то гулял по-прежнему молодой, соскучившийся по компании себе подобных, разогретый напитками, запахом женских духов и блеском глаз. Соответственно, и девушки, умело выглядящие лет на двадцать пять, своих мужчин предпочитали тем, которые оказывали им внимание в «мирах пребывания». В согласии с известным правилом — на институтских вечерах пятикурсницы могли танцевать с первокурсниками, но без серьезных намерений. Редчайшие исключения только подтверждали правило.

— Ну и что у вас там? — спросила Ирина, когда мы на несколько минут уединились в глубине эркера, наслаждаясь льющейся из-за открытых створок прохладой.

— Не берусь сказать. Похоже, дед увлекся. Из чего могут проистечь самые неожиданные последствия. Но мы ведь уходим в любом случае, так? Зачем нам лишние, не наши заботы? Годик отдохнем, а здесь все, глядишь, само собой образуется.

— Давай на сегодня ни о чем таком больше говорить не будем? С утра — пожалуйста, а сейчас — разнузданный бал. Давно я так не веселилась. И неизвестно, когда снова все соберемся…

Тут она была совершенно права.

— Минут за двадцать до твоего возвращения здесь появился удивительно колоритный типаж, назвался управляющим замка, пожелал нам именно этого — веселиться и ни в чем себе не отказывать. Все в наших возможностях, стоит только приказать. Концертные программы, лучшие танцовщицы из самых знаменитых гаремов тысячелетия, стриптиз женский и мужской, для любительниц, в отдельном помещении… Оргии в стиле Калигулы и Каракаллы, можно посмотреть, можно поучаствовать… Напитки и алкалоиды всех стран и народов, если угодно — и планет…

Ирина смотрела на меня веселыми, но как-то чересчур веселыми глазами. По ним явно читалось, что она совершенно не против любого из предложенных пунктов.

— Что, прямо так и сказал?

— Приблизительно. За каждое конкретное слово я не поручусь, но по сути — верно.

— Вот сволочь Арчибальд! Это он сам так своеобразно развлекается…

— Ты с ним уже знаком?

— Иногда мне кажется, что знаком всю жизнь. Что и неудивительно. Если мы, условно, первый раз попали в Замок в восемьдесят четвертом, сейчас здешнее большинство — из двадцать пятого и дальше, внутри этого шестидесятилетнего зазора он мог делать что угодно. В том числе — соблазнять меня абсолютно ненужными в конце пятидесятых и начале шестидесятых мыслями, когда я в библиотеке, где моя тетушка была директором, с утра до вечера лазил по десятиэтажным полкам и читал черт знает что…

— И дочитался, — хихикнула Ирина, подхватила меня под локоть и снова потащила танцевать.

Хрен его знает, Арчибальда, может, он сюда веселящего газа напустил? Да у него и более эффективные средства есть, кто бы сомневался. Только меня отчего-то они не берут. Видать, нервный напряг дошел до точки срыва. А ребятам, может, и вправду стоит расслабиться как следует, отряхнуть, так сказать, со своих ног прах условностей? Завтра с ними легче разговаривать будет…

Стоп, стоп, братец, не берут, говоришь? Очень похоже, что берут, только по-своему!

Не вернуться ли сейчас в буфет, тряхнуть соблазнителя за лацканы смокинга и наглядно объяснить, чем человек отличается от…

От кого? Вдруг пришла отрезвляющая мысль. Жизнь, писал товарищ Энгельс, не более чем способ существования белковых тел. Если Арчибальд сейчас белковый, то — живой? А если кремнийорганический — то нет? Чушь собачья.

Вот «Манлихер» я оставил на столике, это напрасно.

Хотите, чтобы я потанцевал, да еще и вызывая восторг почтеннейшей, начавшей слетать с нарезов публики? Извольте!

— Танцуем «Семь-сорок»! Оркестр — урежьте!

Неизвестно откуда появившийся, натуральный оркестр Утесова тридцатых годов урезал. Не так мерзко и развязно, как в ранее упоминавшейся книге, но лихо и отвязано.

Наплясался я вволю, обучившись в двадцатилетнем возрасте в Одессе многим коленцам. Гибкости и дыхания хватало и сейчас, азарта, специальным образом перенаправленного — тем более.

Ирина мне не уступала, словно на Молдаванке родилась.

Провожаемые аплодисментами и восторженными криками, мы вернулись в тот же эркер. Я подвинул Ирине кресло, сел рядом, снова тормознул лакея. Брют из ведерка со льдом на мгновение перехватил глотку.

— И как?

— Великолепно. Давно я тебя таким беззаботным и раскованным не видела.

— Значит, на самом деле все заботы позади… Сейчас еще на несколько минут отлучусь — и все…

Ирина расцвела улыбкой и помахала мне рукой.

«Плохо, ох, плохо», — подумал я, ответно улыбнувшись.

Бывали и раньше такие моменты в жизни, хотя бы и в Никарагуа. Русские, кубинские, местные товарищи обожрались рома сверх человеческих возможностей, а у меня сторожевой пункт в мозгу бдит. Щеки уже почти парализованы, а если надо — строевой шаг могу изобразить и нагрянувшему начальству доложить как положено. Язык работает, мозги тоже. Разве что запах никуда не скроешь…

Наверняка Арчибальд с Антоном или Арчибальд персонально учинили такую волну беззаботности, накрывшую всех с головой.

Прощальный подарок или?..

Я было хотел сосредоточить имевшиеся у меня возможности, чтобы хоть Ирину вывести из странной «зоны поражения», а потом внезапно решил — зачем? Вдруг именно такого ей не хватало много-много лет?

Были в жизни случаи, когда кому-нибудь надо оставаться трезвым, отнюдь этого момента не демонстрируя. Пусть пока бал длится. Потребуется, свечи погасить успеем.

Я заодно подумал, что так же, как мы устранили один парадокс, Арчибальд, наверное, исходя из самых лучших побуждений, устраняет другой.

Огромное наслоение проблем, эмоциональных перегрузок, не по себе взятых тяжестей. Бывало, подрабатывал я грузчиком на вокзалах, в студенческие времена. Стипендия — двадцать восемь рублей, а здесь за полдня столько же. Таскал сорокакилограммовые мешки с рассвета и до заката. Шестидесятитонный вагон на четверых. Надрывался, ноги дрожали, и спина разламывалась, а таскал. С первого и до последнего. И ничего!

Вымывшись в душе, сидя в скверике с напарниками, глотая из горлышка «Портвейн-15», заедая шоколадом и смоля «Шипку», рассуждая на всем интересные темы, оклемывался довольно быстро. Сил хватало на другой день идти на первую пару к восьми утра и с гордостью вспоминать собственный героизм, особенно когда в кармане еще остаются две нерастраченные десятки. Месяц жизни…

Ну да, все верно. Я бы, затевая такую хохмочку (если действительно здесь присутствует некий злой умысел), знаете что сделал? То же самое. Идеально — вызвать у Ирины и Берестина непреодолимое желание совершить то, что у них, кажется, ни разу не получилось. Или получилось, только я не знаю. Опять свести Сашку с Ларисой. С кем Басманова? А если с Натальей Воронцовой? Белли — с Анной, тем более я уже несколько раз обращал внимание, что он на нее посматривает. И ничего странного — девушка красивая и единственная для него здесь ровесница и современница.

Остальное можно варьировать в любых соотношениях. Совсем немного постараться, и «свальной грех» в общем помещении всех со всеми можно организовать, и всем, уверен, до утра понравится. А что случится после этого… Мне понятно. В той глубочайшей депрессии и адреналиновой тоске почти любого бери голыми руками. Пообещав, например, стереть у кого нужно ненужные воспоминания. Или хотя бы подкорректировать. Воспоминания и кое-что другое.

…Вообще сейчас атмосфера напоминала таковую в большой студенческой компании при встрече Нового года. Часов после двух-трех иногда начиналось… Лично мне известен случай, когда весьма приличная девушка наглоталась таблеток после того, как жених, не вовремя протрезвевший, совершенно случайно застал ее в непотребном виде за еще более непотребным занятием.

— Только ты никуда не уходи. Подожди меня здесь, — попросил я Ирину, вспомнив, как она почти поддалась на гипноз Дайяны. И напрягся, изо всех сил стараясь не переубедить даже, просто ввести ее в состояние безразличия и усталости от шумного веселья. Мне бы очень не хотелось, чтобы она сейчас растормозились сверх приемлемых мною пределов. Ох, как жаль, что нет у меня при себе Сашкиных препаратов.

Зато есть сам Сашка!

А ну, сюда его. Вон, устроился в уголке, благодушно улыбаясь, потягивая винцо из бокала. К счастью — в полном порядке. Происходящее его только забавляло, не более.

— Как тебе все это нравится? — осведомился я, когда он поймал взглядом мой жест и вышел в коридор.

— До поры вроде ничего, но теперь, кажется, начинается перебор. Игры Диониса, он же Вакх. Оттянуться народу полезно, но не до такой степени! Нечто подобное я наблюдал в харьковских богемных салонах, так там публика, по довоенной питерской моде, кокаинчиком баловалась.

— Арчибальд?

— Хорошо, если он. А если что-нибудь другое?

— Пошли!

По дороге мы прихватили и Антона.

Арчибальд с профессором продолжали беседу, которой оба были искренне увлечены. Кирсанов при ней присутствовал «за болвана», слушая, далеко не все понимая, но, в пределах своей компетенции, мотая на ус. Ему в любом случае с ними работать, так нужно разобраться в теории, пусть и в общих чертах. Маркса он тоже от корки до корки не читал, но с эсерами и эсдеками на понятном всем языке говорить легко научился.

Наше появление, резкое и демонстративно шумное, нарушило душевную атмосферу.

Антон остановился у двери, опершись спиной на косяк, по его виду мне показалось, что сейчас он будет на моей стороне. Хотя бы тактически.

Кирсанов, нюхом уловив, что в воздухе искрит, сразу подобрался. Удолин взглянул на нас с неудовольствием, помешали, мол, конструктивному и увлекательному разговору.

Один Арчибальд сохранял безмятежность.

— Вы чем-то недовольны? — спросил он, ни к кому специально не обращаясь.

— Есть маленько. Что за цирк ты устроил? Химические средства или прямое мозговое воздействие? Советую прекратить прямо сейчас, — сказал я, как мог решительно и даже слегка угрожающе.

— А что вам не понравилось? Ваши друзья хотели веселиться, мне показалось — именно так. Отбросив условности. Я говорил вам, что не читаю прямых мыслей, если не сканирую личность целиком, как было с вашей Натальей, но уж в искусстве чувствовать настроения мне нет равных! Поверьте, никто из гостей не испытывает внутреннего протеста. Наоборот, общепринятые условности оказывают негативное давление на подсознание. Помните, ваш поэт писал: «Хочу быть сильным, хочу быть смелым, хочу одежды с тебя сорвать…»? К женщинам это тоже относится. Беретесь утверждать, что и вы с Александром в глубине души не имеете подобных желаний? Да, конечно, понимаю, у вас мощная самодисциплина, подкрепленная чувством ответственности за Братство в целом и каждого его члена. И тем не менее… Если ваши женщины только и мечтают — с себя сорвать… А, вот, одна уже начинает…

…Я был гораздо менее опытен, когда мы с Антоном реконструировали личность Натальи Андреевны, и все равно правильно угадали ее глубинные комплексы и желания. Она мечтала о встрече с Воронцовым, и мы помогли, чтобы в реальности их встреча произошла наилучшим для нее и его образом. Никто ни о чем не пожалел.

— Пусть ваши друзья, перед тем как вновь расстанутся и займутся каждый своим делом, ни в чем себе не отказывают. Обещаю, что завтра никто не испытает ни раскаяния, ни сомнений в том, что вел себя неподобающим образом…

Слова Арчибальда звучали настолько убедительно и, я бы сказал, «правильно», что на мгновение мне показалось, что это мы с Сашкой сгущаем краски. Как будто раньше каждый из нас не поступал сообразно своим желаниям и побуждениям? Не так наглядно, но все же. В конце концов, произойдет некоторое переформатирование отношений, и не более…

Нет, братец, на такой крючок ты меня не поймаешь. Я из тех рыб, которых динамитом глушить надо. У тебя, Арчибальд, его под рукой не оказалось.

Я только не понимал пока, от врожденной глупости Замок вздумал таким образом нас порадовать или имел далеко идущий расчет.

Но офицерская ярость моя была настоящей. Не советую нарываться. Как говорил подпоручик Дуб: «Вы знаете меня с хорошей стороны, вы узнаете меня с плохой стороны!»

Вот я свою плохую сторону и предъявил.

— Повторяю — не-мед-лен-но прекратить! — выкрикнул я скрежещущим голосом. — Антон, твое слово для него что-нибудь значит или ты сам тоже слюни распустил? Давай, по-доброму сбрасывай пар в котле, иначе мы с Александром займемся этим сами. Грубо, но эффективно!

— Ну что вы так сразу? — Арчибальд очень по-настоящему выглядел расстроенным. Помешали мальчику-дауну поиграть с котятами. — Не хотите, не надо, сейчас все сделаю…

— Только не сразу, а то есть дураки — когда мотор закипит, они пробку радиатора отвинчивают. Плавненько, плавненько, — проявил профессиональную подготовку Шульгин. — Пусть натанцуются и напьются, вплоть до отключки, а прочие «положительные эмоции» убирай, до исходного уровня и даже ниже. Фригидность и ситуационная импотенция. У всех сразу. Доходчиво?

Антон отвернулся к окну и нервно курил. Пожалуй, его тоже хоть краешком, но задело. Я уже писал — после «просветления» слишком быстро очеловечиваться начал. Интересно, а на кого из наших дам он лично запал? Еще полчаса такого разгула, ни одна бы ему не отказала.

— Хорошо, Андрей, так сейчас и сделаю. Гормональный фон плавно опущу, здравомыслия прибавлю. Тебе виднее, конечно, а я… Я старался как лучше: помню, как всем моим гостям-людям нравилось «любить друг друга». Но не у всех получалась, как у вас называется — «взаимность». Вот я и захотел сделать этот маленький подарок всем сразу. Чтобы сегодня каждый был счастлив…

— Следующий раз, когда вздумаешь осчастливить «всех и сразу», предварительно посоветуйся…

— С тобой, с Александром?

— Лучше с обоими сразу. Для снижения статистической погрешности. А остальное — нормально, не бери в голову. И покруче тебя люди ошибались.

Но момент представился уж больно удобный: противник деморализован, сбит с позиций. Если в душе еще и верит, что остается великим полководцем, так конкретно сейчас, когда Старая гвардия бежит, а артиллеристы рубят постромки, бросая пушки, он готов поверить в то, что ты умнее и сильнее его. Тут его и брать голыми руками. Что я и сделал, сам почти не веря, что получится.

— Да, кстати, Арчибальд! Помнишь антиномию про Бога, который то ли может создать камень, который не в силах поднять, то ли нет?

— Помню, и все толкования этой темы христианскими и иудейскими мудрецами. Процитировать?

Пока он напрягал свои мозговые ячейки в этом направлении, поскольку подобие приказа на их активизацию якобы поступило, я опять резко сломал тему.

— При случае. Пока у меня вопрос попроще. На самом ли деле ты по просьбе Шульгина перед нашей эвакуацией создал ему убежище, непроницаемое для любых ментальных и материальных сил ваших хозяев? Я помню, как это выглядело с моей непросвещенной точки зрения, а по-правде?

— Да, было так. Я не осознавал себя личностью, такой, как сейчас. Услышал отчаянный призыв человека, нравящегося мне больше, чем «хозяева». Догадался, что ему, всем вам, Антону грозит большая опасность. И сделал так, как просил человек Александр. Ты знаешь, что защита получилась непроницаемой?

— Спасибо. Молодец! — словно кусочек сахара умной собаке бросил за правильный поступок. — А теперь ты снять ее можешь? С того места, где организовал?

Оцените тонкость игры. Я сосредоточил возможную в этой обстановке душевную энергию, чтобы дать понять Замку, будто лично заинтересован в снятии блока. Одновременно якобы маскируя истинную причину такого желания. То ли некое внутреннее соперничество мною двигало, то ли желание использовать обозначившиеся внутри Братства противоречия в собственных корыстных целях. Например, получить возможность наблюдать и подслушивать то, чем Шульгин станет заниматься в своем якобы неприступном убежище.

Даже очень образованного и культурного человека обмануть не трудно, если превосходишь его силой характера, цинизмом, а главное — мотивацией, что же говорить о железке, сколько бы терабайт его псевдомозг не умел обрабатывать в текущие секунды?

— Прости, Андрей, — с ощутимой долей вины и сожаления сказал Арчибальд. — Что сделано, то сделано. Задача была такая, я ее исполнил. Теперь та область, подвластная Александру, мне недоступна. Императив был категорическим. Отменить я его не в силах. По той же причине, что я не стал подчиняться приказам из Департамента соответствия. Любой намек на готовность к компромиссу ведет к поражению. Лучше уж сразу взорвать крышки кингстонов…

Ишь ты, и в этом разбирается.

— Очень и очень жаль, — сказал я, протянул в сторону Арчибальда новую сигару, и он мне ее тут же поджег выхваченной из жилетного кармана зажигалкой. Нет, ну, в общем, правильно, кто он, и кто я!

— Почему жаль?

— Теоретически. Иногда может возникнуть необходимость связаться с другом «поверх барьеров»…

Шульгин курил у окна с таким видом, будто находится в совершенно пустой комнате. Не слышал разговора и не хотел слышать.

— Извини, Андрей, это за пределом моих возможностей. Что сделано, то сделано. Зато, — оживился он, — я могу устроить тебе такое же…

— Зачем? — спросил я. — Александр от враждебных веяний скрывался, а мне от кого? Тут сейчас только друзья. Особенно ты! Никогда не видел столь всемогущего и бескорыстного друга. Мне от тебя прятаться за непроницаемой стенкой?

— Ну, тебе может захотеться провести время с другой женщиной, — осторожно сказал Арчибальд. — И чтобы никто не увидел…

— Кроме тебя, и так никто не увидит. За обычной каменной стенкой и деревянной дверью. Ты сам от себя хочешь мне защиту поставить? — мстительно ответил я.

— Андрей, зачем же так?.. — Господин в смокинге определенно расстроился. — Я могу увидеть абсолютно все, что захочу. От совокуплений питекантропов до возвышенной любви Тристана и Изольды… Мне нет нужды подглядывать за кем-то из вас!

— Хреновая возвышенность, — ответил я. — Если у них что и было, то на грязных покрывалах затруханного замка, по которым толпами ходили блохи, а под кроватью шныряли крысы… Простыней и прочей гигиены тогда еще не придумали.

— Нет, ну ваш цинизм…

— Какой цинизм! В чем? Простые реалии жизни.

Хорошо я сумел загнать Арчибальда в дебри рассуждений никчемных, но требующих массы интеллектуальных, плохо алгоритмируемых усилий.

— Значит, не можешь снять защиту с того убежища?

— Значит, да. Вот ответ на задачу о камне. Сотворить смог, а поднять не могу. Ты, пожалуй, первый подвел меня к мысли о границах могущества и воли…

Мне показалось, что он опечалился.

— Александр Иванович, — позвал я Шульгина. — Мы тут только что разрешили одну нерешаемую задачку, по поводу чего необходимо расслабиться. Присоединяйся, а то стоишь, как Каменный гость…

Я похлопал по плечу Арчибальда, как старший товарищ.

— Ладно, не грусти. Тебе предстоит узнать много еще более разочаровывающих истин. А пока свободен, если с нами выпить не хочешь.

— Спасибо, без меня. Я лучше прослежу, чтобы вечер завершился согласно вашим пожеланиям.

— Ну и давай, не обижайся, если что не так…

— А что, собственно, произошло? — спросил Удолин, когда мы с Сашкой подсели к ним и я вылил большую рюмку коньяка в свою чашку кофе.

— Да ничего особенного. Ошибочка вышла, хрестоматийная. Была в мое время такая детская сказочка, «Старик Хоттабыч». Там добрый джинн все время старался сделать как лучше, а выходило наоборот. К примеру, во время ответственного футбольного матча решил каждому игроку дать по личному мячику, чтоб не бегали по всему полю и не дрались за один на всех…

— Забавно, — усмехнулся профессор и потерял интерес к теме. Что-то другое его сейчас занимало.

А я подумал, что, располагай я необходимой мерой цинизма, вместе с Арчибальдом мог бы провести классный эксперимент. На самом деле, устроить этой ночью так, чтобы каждый получил себе вожделенного партнера-дубля, и понаблюдать со стороны за результатом. Как в социологии — рейтинговое голосование. Очень возможно, что кое-кому пришлось бы предстать в нескольких ипостасях, зависимо от числа претендентов. И наоборот, разумеется. Сократ, если не ошибаюсь, или Платон заявлял: «Истинно целомудренна та женщина, которую никто не пожелал». Вот и узнал бы, как у нас с этим делом обстоит.

Технически устроить такой перформанс труда бы не составило, только следовало продумать вопрос, как быть с «оригиналами».

Нет, к черту такие эксперименты и даже мысли о них. Это будет намного хуже «Соляриса», даже если задокументированные результаты останутся известны только мне одному. Я ведь тоже, по условию, должен оказаться объектом эксперимента, оставаясь, одновременно, его единственным субъектом.

А что еще может прийти в «голову» Арчибальда в любой из следующих моментов? Особенно в свете последнего разговора. Черт знает, вдруг методикой контент-анализа он сообразит, что на самом деле между нами сейчас произошло?

Мотать нужно из Замка, и поскорее, — вот единственный разумный выход. Если у меня раньше и имелись обоснованные сомнения, они прямо сейчас и исчезли, как с летних яблонь дым.

А тем, кто решил перехватить у Игроков эстафетную палочку, я не судья и не сенсей.

Но вот признание, из Арчибальда добытое, что над Сашкиным убежищем Замок не властен абсолютно, дорогого стоит.

Глава восемнадцатая

В чем Арчибальд не обманул, так в том, что женщинам он отбил всякий вкус к личным взаимоотношениям. Я под его воздействие не попал, по известной причине, и под утро, уводя из «дворца» Ирину, видел, что самые крепкие расходились, в достаточной мере пьяные и слегка контуженные. Тем самым. В общем — все нормально. Хороший Новый год, не говорю про другие праздники, так и должен завершаться.

Я, трезвый до отвращения, старательно и ласково раздел подругу, уложил в мною же расстеленную постель, налил бокальчик минералки, слегка сдобренной вермутом. Выпить она выпила, с благодарностью, но мои притязания отвергла. Значит, точно Замок постарался, напуганный моими угрозами. В противном случае какая же дама откажется от самых невинных объятий после всего ранее случившегося? А тут было почти болезненное неприятие.

Ну и хорошо. Держим, значит, ситуацию под контролем.

— «Чудны дела твои, Господи», — сказал Шульгин, благодушно улыбнувшись, расправив затвердевшие за последнее время черты лица, и тут же выдал ссылку: — Как любил повторять один мой приятель, священник-модернист еще советского времени, регулярно получавший затрещины и угрозы то от церковного, то от лубянского начальства. А я ему, по доброте душевной и вследствие развитого чувства абстрактного гуманизма, время от времени оформлял справки, что гражданин имярек отличается некоторыми акцентуациями на религиозной почве, но психически больным не является и на учетах не состоит. Вы будете смеяться, но этих бумажек хватало, чтобы мужика не обижали ни те, ни другие.

— И к чему ты это? — спросила Лариса, постоянно пытавшаяся уловить подвох в любой непонятной ей ситуации.

Мы сейчас вшестером снова сидели в кухне той самой, придуманной Сашкой коммунальной квартиры в недрах коридоров и переходов Замка. После признания Арчибальда здесь спокойно можно было уединяться для обсуждения волнующих нас вопросов.

Сегодня Шульгин, кроме меня и Левашова, пригласил сюда Ирину, Ларису и Удолина. Ирина восприняла окружающий интерьер спокойно, а Лариса оглядывалась с изрядной долей недоумения. Слишком давно не видела ничего подобного, а то и забыла о существовании таких человеческих обиталищ. Начиная с «первой» Валгаллы привыкла совсем к другому: мраморным дворцам, причудливым особнякам, многокомнатным апартаментам лучших мировых отелей, собственной каюте на пароходе, роскошью и оригинальностью превосходящей любой «Шератон» или «Риц». При том, что поначалу даже сравнительно скромная обстановка нашего терема на Валгалле, поданного тогда в качестве «дачи Новикова, известного писателя», вызвала у нее неприкрытое возмущение и неприязнь к хозяину и его гостям. Именно «разнузданной роскошью», как на дачах высших партийных бонз.

— Исключительно к тому, что подобную справку я без всяких сомнений выдал бы Антону и Арчибальду…

— Снова не поняла, — жестяным голосом ответила Лариса. А это был нехороший признак. Впрочем, смотря по обстоятельствам…

— Да понимать особенно нечего. Неужели ты, да и ряд других товарищей до сих пор не сообразили, что означенные субъекты пребывают сейчас на самой грани нормы и патологии, а кое-где ее уже перешагнули. Мне, например, это вполне очевидно. Андрею — тоже…

— Не боишься вслух об этом говорить? — спросила Ирина. Ее волновал только вопрос сохранения тайны шульгинского диагноза, а с его выводом она была вполне согласна.

— Для чего я и пригласил вас именно сюда. Видите ли, давным-давно, в доисторические времена, я поставил перед Замком задачу, вполне сравнимую с известным парадоксом «Всемогущество». Сможет ли какой угодно бог сотворить камень, который сам не сможет поднять? А я попросил устроить внутри Замка изолированное помещение, в которое даже он сам не сможет проникнуть, ни ментально, ни физически. Это после того, как здесь начались всякие малоприятные странности.

— И что, получилось? — приподняла бровь Лариса.

— Как ни странно — получилось. Арчибальд вчера проболтался Андрею, что моя просьба полностью совпала с его, так сказать, «интересами», пусть и был он тогда достаточно неразумной псевдоживой конструкцией. Однако, сообразив, что «хозяева» планируют избавиться сначала от нас, а потом и его самого деактивировать, создал это вот убежище. Специально оснастив его такими уровнями защиты, чтобы и сам, получив прямое указание приступить к «окончательному решению вопроса», не смог бы преступный приказ выполнить. Причем оформил дело, подстраховавшись от обвинений в неповиновении или саботаже. Техническая невозможность, не более…

— Сильно б ему такая отмазка помогла, — хмыкнул я, вспомнив что посадку Антона, что московские процессы «врагов народа».

— Значит, ты считаешь, что здесь мы в безопасности? — продолжала Лариса.

— Я считаю, в безопасности, чисто физической, мы на всей территории Замка. Нас сейчас должна волновать безопасность психологическая. Я ведь сказал, и Арчибальд и сам Антон с точки зрения клинической психиатрии личности не вполне адекватные. Замок, добровольно и по собственному генплану очеловечивающийся, может быть отнесен к параноидальному типу. Как бы он себя ни вел внешне, как бы ни утверждал, что мы для него учителя и образцы для подражания, в глубине души он руководствуется собственными представлениями, собственной картиной мира. Соответственно, считает или воображает, будто лучше нас знает, в чем наше благо и наше счастье. Как всякий великий революционер и преобразователь мира. Накануне он уже предпринял робкую попытку доставить нам толику счастья, а заодно и расширить свой непосредственный эмоциональный опыт… Андрей, расскажи.

Я рассказал, опять же в основном для Ларисы, какую вакханалию, если по-гречески, или оргию, если по-древнеримски, подготовил и почти реализовал Арчибальд.

Ларису, когда до нее дошло, явственным образом передернуло. Примерила на себя, на свою натуру и ужаснулась, заодно вспомнив свое комсомольское прошлое.

— Причем, повторяю, он считал, что действует ради нашего же блага. И боюсь, что следующий раз изобретет что-нибудь похлеще, возможности у него имеются. Все тот же «Солярис», одним словом. (Сколько раз уже его приходилось поминать, а куда денешься, если обстоятельства как раз таковы. Велика ли разница — мыслящий океан или начавший мыслить Замок?)

— А на тебя, выходит, не подействовало? — Девушка прищурила глаза, бросила косой взгляд на Ирину. — Или мысли твои и подсознание абсолютно безупречны?

— Подействовало, подействовало, не бойся. Просто я в тот момент был занят несколько другим, вот Арчибальд невольно и активизировал не эротическую, а аналитическую функцию. Кирсанов, кстати, тоже не поддался, поскольку считал себя на работе. А толковый жандарм никогда не позволит поступиться интересами службы даже в обстановке всеобщего веселья и разгула. Скорее, наоборот…

— А может, он просто импотент или гомик? Никогда не замечала за ним интереса к женскому полу…

— Скорее он предпочитает проявлять его где-то на стороне…

— Еще проще — в нашей компании не нашлось подходящего объекта, вы просто не в его вкусе, — с удовольствием съязвил Левашов, до этого молчавший. Похоже, мысль показалась ему стоящей.

— А вот и неправда, — усмехнулась Ирина. — Сильвия его очень и очень привлекает. Я наблюдала, как он, при всей его сдержанности, глазами ее раздевал. Причем до того, как Замок начал подготовку к вакханалии. Не удивлюсь, если…

— Ладно, ладно, не о нем сейчас речь. Про Арчибальда тоже пока все. Переходим к Антону. Он у нас сейчас ближе к циклотимии, проще говоря — к маниакально-депрессивному психозу. То впадает в глубокую задумчивость и тоску, наверное, вспоминая о годах заключения, — продолжил лекцию Шульгин, — то проявляет чрезмерную активность и раскованность, чего раньше за ним не замечалось. Многие, кстати, после тюрьмы здорово меняются…

— И чем это может грозить лично нам? — заинтересовалась наконец и Ирина.

— Очень может быть, что ничем. Я даже допускаю, что нам такое на пользу. Ему наверняка не доставляет никакого удовольствия смена ролей. Когда твой автомобиль, к примеру, начинает сам выбирать, куда ехать, да вдобавок поучает, критикует твой стиль вождения и так далее, что тебе захочется сделать? Правильно. Так что Антон, сознательно или нет, должен стремиться к возвращению статус-кво…

— Или полностью перейти на нашу сторону?

— Не обязательно. В нашем обществе он сильно проигрывает в статусе, а кому такое понравится? Из полковников — в капитаны, причем в своей же воинской части… Так что происходящий в нем раздрай может привести к стратегическим ошибкам, именно ошибкам, без всякого злого умысла.

Константин Васильевич, погруженный в собственные мысли, но одновременно успевавший следить и за нашим разговором, подтвердил, что медицинская оценка не слишком расходится с магической.

— Наличия злой воли я не усматриваю, однако и сколько-нибудь далеко проследить директрису их эмоционально-нравственных устремлений не в состоянии. В переводе на доступный вам язык мое заключение означает, что пока отсутствует возможность с должной степенью достоверности предугадать поведение рассматриваемых объектов в условиях, сколько-нибудь значительно отличающихся от заданных…

— Спасибо за весьма доступное разъяснение, — с серьезным лицом поблагодарила Лариса. — Совсем просто говоря, вы ни хера не представляете, как наш хозяин и его замок поведут себя в ближайшее время и куда нас заведут? — И добавила еще пару крепких выражений, никому специально не адресованных.

С первых дней знакомства я отметил, что она относилась к тому редкому типу девушек, в устах которых грубые выражения звучали пикантно и даже привлекательно, но если — по месту. Там, где у других подобное получалось бы просто отвратительно. Она, очевидно, сама это понимала и малоцензурной лексикой пользовалась аккуратно. Но сейчас боцманские слова, сорвавшиеся с изящно накрашенных губ, свидетельствовали о ее полной ошеломленности, когда об имидже думать не приходится.

Наверное, она надеялась услышать от нас или от Удолина нечто более успокоительное.

— Ну, вы слишком уж примитивизируете. — Удолин к ее эксцессу отнесся академично. — Я хотел довести до вашего сведения, что не могу сказать, как Антон и Замок поведут себя завтра, если обстановка вокруг резким и непредсказуемым образом изменится. О любом из вас могу, о них пока, я подчеркиваю, пока — нет. Не исключаю, что они со всей своей мощью окажутся на нашей стороне, но с тем же успехом — на противоположной. Будет зависеть, какой именно окажется та сторона. Если силой, имеющей над ними власть, то, сами понимаете…

— А что там, дальше, по ту сторону? — вдруг спросила Лариса, как бы снимая тему, и указала на дверь, противоположную той, через которую мы вошли.

— Хорошая пустая квартира. Большая. Необставленная, только в одной комнате Олег себе уголок для компьютерных игр оборудовал, — ответил Сашка.

Как часто бывало, меня удивила резкая смена настроя Ирины. Не настроения, а именно настроя. Из вполне домашней, озабоченной текущими интересами, удовольствиями и душевным комфортом женщины она умела превращаться в собственный вариант. В ту Ирину, какой должна была оставаться, если бы не встреча со мной и все последующее. «Бывших разведчиков не бывает», любят повторять авторы шпионских боевиков, а в две тысячи пятом мне очень часто попадалась эта максима[70], высказываемая журналистами и политологами в адрес тогдашнего президента России.

Так же и она, когда возникала угрожающая ее личному благополучию или общему делу ситуация, немедленно переходила в боевой режим. И тогда не уступала своей бывшей начальнице Сильвии, а то и превосходила ее, преимущественно за счет того, что по исходному психотипу относилась не к британским аристократкам, а к «женщинам русских селений», специализирующимся на конноспортивной и противопожарной деятельности.

— Показывайте, — довольно резко сказала она, подходя к ведущей в недра квартиры двери.

Даже я удивился: ничего вроде бы не предвещало обострения. Или почувствовала там такое, чего не уловил ни я, ни Удолин?

В руке ее блеснул перезаряженный и готовый к бою портсигар.

Черт его знает, вдруг по ту сторону уже сосредоточились пресловутые, не к ночи будь помянуты…

Настроение Ирины подействовало и на нас. Все, кроме профессора, вооружились развешанными прошлый раз на крючках одежной вешалки карабинами «ШСМ-84»[71]. Надо же их как-то именовать.

Пользоваться этими штуками давно умел каждый, а Лариса, бывшая биатлонистка, в бою с напавшими на поезд бандитами вообще показала такой класс прицельной стрельбы, что Шульгин до сих пор вспоминал об этом с восхищением.

К легкому разочарованию (и одновременно облегчению), за дверью не оказалось совершенно ничего опасного и даже интересного, сверх того, что наша троица уже видела. Тараканы и те не бегали по навощенному паркету.

Под предводительством Ирины, держащей блок-универсал в обращенной вперед ладони, мы обошли все помещения, включая ватерклозеты, ванную, чуланы и прихожую. Чисто.

— Да, если здесь все как следует обставить, — сказала Ирина, пряча портсигар в широкий карман юбки, — получится очень неплохо…

— А чего ты вдруг всполошилась? — спросила у нее Лариса, садясь на подоконник в обширной гостиной, двустворчатой дверью выходящей в парадную прихожую, и закуривая.

Ох, не люблю я таких позиций — в освещенном помещении спиной к выходящему на улицу окну. Инстинктивно не люблю. Пусть там и безлюдная Москва якобы конца прошлого века, где опытных киллеров на одно цареубийство днем с огнем не сыскать. И сдернул ее за руку, предложив сесть просто на пол, если хочется. Или — перейти в соседнее помещение, где Шульгин уже создал меблировку по своему вкусу.

Ирина скользнула взглядом по фигуре Ларисы, снизу вверх, не более чем на секунду задержавшись глаза в глаза.

— Я, — в голосе Ирины прозвучало искреннее изумление, — всполошилась? Ты меня когда-нибудь видела всполошившейся? Я только подумала, для чего и кто приглашает нас войти туда, где нам делать совершенно нечего…

— Но пошла?

— Вы захотели — я пошла, приняв обычные меры предосторожности. Мне не хотелось, чтобы тебя сожрали или утащили в свои норы монстры… — издевка в голосе моей подруги достигла крайнего предела вежливости, — в качестве генетического материала.

— Как видишь — ошиблась…

— Хотела бы я так быть в этом уверена. Не допускаешь, что они здесь были, но своевременно сбежали?

— Милые дамы, прекратите, пожалуйста, — с мольбой произнес Удолин. — Я неоднократно видел, чем кончаются подобные споры…

И Ирина, и Лариса дружно рассмеялись. Наверное, профессор четко оттранслировал им картинку бабской склоки, переходящей в классический «бой без правил». Бесспорно, Лариса в таком бою не имела бы ни единого шанса, но поначалу, выйди они на ринг хоть в бальных платьях, хоть в одних кожаных шортах, сторонние зрители растерялись бы — на кого из двух разъяренных красоток делать ставки.

— Брэк, девочки, брэк, — сказал Левашов, великолепно уловивший глубинную суть конфликта, — не за этим собрались. Вернемся — спортзал к вашим услугам. Вы, кстати, давненько спортом не занимались. А нам предстоят сложные времена. Фехтование, рукопашный бой, силовые тренажеры — непременно. Аня в отличие от вас каждый день качается и в бассейне километр проплывает, берите пример…

— Молодая, вот и забавляется, — довольная, что можно сменить тему, ответила Лариса.

— Ты ее намного старше? — оставляя за собой последнее слово, как бы в сторону бросила Ирина.

А и правда, Лариса старше Анны всего на пять лет, только годы эти, как на фронте, один за три.

— Что, попробуем выйти? — прервал дамское противостояние Шульгин, протягивая руку к задвижке входной двери. Карабин он повесил на плечо стволом вниз, но привести его в боевое положение хватит и полусекунды.

— Я бы не советовал, — мягко сказал Удолин. — Выйти, может и выйдем, а войдем ли обратно? Смотрите, снаружи — ни души. И окна не светятся, и даже ветки на деревьях не шевелятся…

— Зато уличные фонари — горят. Тот же самый эффект невключенности, — пояснил Левашов. — А стоит нам включиться, попросту — дверь открыть, жизнь и потечет…

— Давайте действительно не будем, — поддержала профессора Лариса. — Мало нам других забот…

— Мы откроем, а оно ка-ак выскочит! — замогильным голосом продолжил Сашка. — Только этого и ждет…

— Кто — оно? — Лариса сделала большие глаза.

— Не оно, а она. Монстра, — пояснил я. — Затаилась там… Пока мы по комнатам бродили.

— Все, все, хватит, пошли обратно, исследователи… — предложила Ирина, а Левашов продолжил:

— Да. Вы возвращаетесь, а мы буквально на полчаса вас оставим, имеется мужской разговор…

Мы вчетвером переместились в одну из комнат, которую Шульгин специально выбрал для предстоящего эксперимента. Здесь — никаких излишеств — прямоугольный стол посередине, четыре деревянных полукресла, шкафы и полки вдоль стен, где в нужный момент может появиться все необходимое.

Суть дела была проста, ничем особенно не отличалась от тех вещей, что мы вместе с Удолиным уже проделывали. В любом случае его мистические опыты казались мне менее опасными, чем прямые, «инструментальные» проникновения в Сеть по методике Замка.

Перед тем как принять окончательное решение о «втором исходе», за рубеж ХХ века, следовало все же выяснить «основополагающий», как любил выражаться В. И. Ленин, «вопрос нашей политической борьбы». Проще — стоит ли огород городить?

Удолин, проведший ночь в размышлениях и составлении подходящих к случаю магических формул и заклинаний, утром сообщил нам, что придумал совершенно блестящий план. Достаточно «развернуть в N-мерном эфирном пространстве определенные структуры матрицы Александра, чтобы выяснить степень материальности самой идеи присутствия так называемых дуггуров в пределах Главной исторической последовательности. Тот факт, что они достаточно убедительно проявили себя в предъявленных нашему вниманию эпизодах, никаким образом не свидетельствует в пользу их „подлинного“ существования. Необходимым и достаточным доказательством соотнесенности идеи подобной цивилизации с вещным континуумом[72] может явиться осуществившийся непосредственный контакт между нами и ними в некоей среде, которая должна быть эквипотенциальна для всех… э-э… фигурантов…»

На язык сами собой просилась бессмертная фраза: «Хорошо излагает, собака!»

Левашов слушал, сдержанно усмехаясь, а Шульгин довольно грубо прервал плавное течение профессорской мысли:

— Короче! Я так понимаю, вы намереваетесь организовать дружескую встречу заинтересованных сторон на нейтральной территории, где мы и они (если они вообще существуют), должны оказаться в равных условиях. В качестве фантомов, как Ростокин в тринадцатом веке, или — живьем. Верно?

— Если до предела примитивизировать, то приблизительно так, — поджал губы на скаку остановленный Удолин. — Мы прозондируем глубинные уровни вашего бессознательного, оно иллюзиям не подвержено. Если вы на самом деле встретились с дуггурами в мирах, чьи свойства допускают транспонирование до степени вещности, мы постараемся произвести рематериализацию ваших тонких сущностей и наконец-то сможем решить мучающую вас загадку «изъятой памяти». Меня она тоже весьма занимает. Мы ведь столкнулись с единственным за годы нашего плодотворного сотрудничества случаем столь избирательной ретроградной амнезии после выхода в астрал.

Вернувшись к точке ее возникновения, мы сможем выяснить, кто, зачем и как это сделал, но и не только! Я очень надеюсь, что удастся попутно разобраться с феноменом возникновения и функционирования столь странного межвидового симбиоза высших гоминидов «ин виво»…

— Если это симбиоз, а не обычное рабовладение, — вставил Левашов.

— Или одомашнивание, — продолжил я.

— В данный момент это не имеет принципиального значения, — огрызнулся Удолин. Мы ему мешали. Он охотно предпочел бы более почтительную аудиторию, но тут уж увы…

— В идеале хорошо было бы доставить сюда парочку образцов для изучения и попытки установления контакта на наших условиях, — мечтательно произнес профессор. — Уж мы бы не повторили ошибки наших «союзников»…

Да, в масштабности замыслов профессору не откажешь. А там кто его знает, вдруг да удастся выдернуть оттуда языка. Чем мы хуже фронтовых разведчиков? Потом допрос третьей степени с ментальной вивисекцией…

— Что же, давай, Константин Васильевич, попробуем отсюда мои мозги провентилировать, — согласился Сашка. — Посторонних влияний никаких не чувствуете, магических полей и прочего?

Удолин отрицательно помотал головой, указал на стол, характерным образом щелкнул пальцами.

Сашка понимающе кивнул, достал из ближайшего шкафчика и выставил на стол необходимый профессору продукт, освобождающий дух от цепей обыденности.

— Итак, наша цель, — начал он тоном медицинского светила, объясняющего студентам цель и ход предстоящей операции, когда пациент уже лежит на столе, лампы включены и ассистенты с инструментами наготове, — вскрыть глубинные слои памяти Александра Ивановича, выяснить, существуют ли в них сведения о том, произошло ли случившееся с ним на самом деле и сохранился ли хотя бы набросок маршрута, способный привести нас к цели. Я понятно объясняю?

— Куда уж, — ответил Шульгин. — И если маршрут этот сохранился, мы придем к исходной точке, во времени и пространстве? В материальном мире?

— Это от самого мира зависит, насколько его психологическая убедительность близка к материальности. Помните, как с Ростокиным получилось?

Как такое забудешь! Мир, куда его послали, был наполовину вымышлен им самим, наполовину представлял собой так называемую «серую зону», пограничье, где скитаются духи, души людей и, так сказать, автохтонные обитатели иных по отношению к ноосфере Земли астральных конструктов. Однако Игорь не только сумел там выжить, полностью сохраняя ощущение собственной подлинности, но и доставил оттуда Артура и Веру, в момент перехода вновь обретших свои исходные материальные тела. Кстати, интересно, где они сейчас? После их возвращения в реальность-56 встречаться не приходилось.

Удолин тогда долго и подробно рассказывал об уровнях: вещном, тонком, эфирном, астральном, ментальном и высшем, о взаимоотношениях между ними и способах их перекомбинаций и трансмутаций — волевых и самопроизвольных.

Кое-каким простейшим манипуляциям он меня с Сашкой обучил, остальные оказались к этой отрасли знаний невосприимчивы. У Левашова, при всех его талантах и достоинствах, слишком развита рациональная часть личности, не позволяющая оперировать эфемерными категориями. Прочих братьев и сестер, не в обиду будь сказано, не умудрил Господь. Не каждый ведь, при самом горячем желании, может научиться виртуозно играть на скрипке или брать интегралы. Я вот — не умею.

— Если поиск увенчается, советую держаться там, как внутри самой настоящей реальности. Никаких попыток выхода за пределы ваших естественных, человеческих возможностей. Точно так, как при попадании в Ловушку. Не принимаешь ее условий — шансы остаются. В тонком мире — то же самое. Вздумаете использовать что-то из магического арсенала, одну-единственную, ни к месту произнесенную сутру, — вас может занести так далеко, что я не найду и следа. То, что удалось при поисках Артура, — один шанс на миллион. Да и то потому, что не мы его нашли, его нам отдали. Зачем — не ведаю. Очень возможно, что их с Верой возвращение каким-то образом аукнется. Если не уже…

Инструктаж затягивался, плавно переходя в очередную лекцию-импровизацию. Такие экспромты Константин Васильевич умел произносить часами, как Фидель Кастро свои речи, при этом удерживая заинтересованное внимание слушателей. Нечто вроде разновидности массового гипноза.

Главное нам было ясно. Оставалось полагаться на удачу. Удолин сейчас сконцентрирует все свои духовные силы на прорыве в высшие сферы. Шульгин должен напрячь память и воображение, отсекая все лишнее, чтобы ощутить именно тот душевный настрой, который имел в мгновение переключения из предыдущего состояния на реальность «Зимы». Я же выступал в роли ретранслятора-усилителя между ним и профессором, одновременно по заданной схеме срочно выстраивая новую мыслеформу, внутри которой не было места никаким враждебным или просто мешающим воздействиям извне.

А Левашову предстояло исполнить функцию того самого катализатора, в процессе якобы не участвующего, но ускоряющего протекание химических и каких угодно еще реакций. Так всегда и было, с самого детства, отчего нашей троице совместно удавались вещи, на которые поодиночке и попарно мы и не пробовали замахиваться.

Осталось очистить мысли от суетного и приступить к сосредоточению.

— Я бы посоветовал вам экипироваться с учетом обстановки, в которой вы можете оказаться. Одеться потеплее, вооружиться не хуже, чем Александр прошлый раз, — вдруг предложил Удолин, начиная премедитацию, проще говоря, опрокидывая в себя стакан.

— А что, наши эфирные копии нуждаются в одежде и карабинах? — удивился Левашов. Он так до конца и не врубился в суть извилистых построений профессора. Наверное, думал в этот момент о чем-то своем.

— Олег, но я же сказал… По-разному может получиться! Я ничего не гарантирую. Тень событий нам явится, или произойдет полная реконструкция. Прошлый раз сгущение было абсолютным…

То есть Удолин имел в виду, что при предыдущей совместной медитации и моем, случайном или нет, забросе в город Ворошиловск, где позже обосновался Лихарев, я прошел сквозь эфир туда и обратно вполне материальным. Потом несколько дней следы от сыромятных ремешков на моих запястьях были видны. Да и подаренный офицерами училища пистолет не растворился, работал и в подлинной реальности, как настоящий.

— Я это несколько иначе себе представлял, — с сомнением сказал Олег. Он вообще был достаточно далек от наших упражнений с астралом. И в Замок, и в другие места мы ходили без него. Понятно, что он немного взволновался. Ему ведь вообразилось, что физические наши тела останутся здесь, под контролем профессора, и в нужный момент он лишь вернет в них сознание. Через достаточно недолгий срок. Как это происходило с Даррелом Стэндингом, героем романа Джека Лондона «Смирительная рубашка» (Странник по звездам). И после слов Удолина слегка занервничал.

Зато Шульгин был спокон абсолютно. Ему хотелось восстановить утраченный кусок памяти и выяснить окончательно, в фантомате он пережил ту увлекательную сцену или в реале, остальное его не волновало.

— Оденемся, о чем речь, — ровным тоном ответил он, снова вставая и направляясь к шкафу.

Там уже ждала вся необходимая амуниция, аналогичная той, что была на нем на планете «Зима». Мы продолжали употреблять это название, заимствованное из книги Ле Гуин, за неимением лучшего.

Одеяние, судя по тому, что Сашка в нем выжил и сохранил боеспособность, вполне подходило к заполярным условиям. Наши казаки и прочие землепроходцы времен царя Алексея Михайловича в своей обмундировке, сконструированной явно без учета современных достижений науки и практики, добрались до Якутска и Берингового пролива.

В необходимости снарядиться как следует я тоже не сомневался. Однажды упустил из внимания этот момент и оказался в охваченном хроносдвигами и предчувствием гражданской войны городе с пустыми карманами. Джинсы, рубашка и неполная пачка сигарет — чересчур скудный комплект выживания. Ладно, тот раз обошлось, но повторять собственные ошибки — увольте. Лучше в тулупе и валенках на экватор, чем в плавках на полюс.

Теплоизолирующее и влагопоглощающее белье, шерстяные спортивные костюмы, почти не стесняющие движений штаны и куртки из хорошо выделанной кожи с меховым подбоем. Меховые сапоги типа унтов, снабженные рантами для крепления охотничьих лыж. Короткие легкие полушубки, водо- и ветронепроницаемые. На голову — шлемы с встроенными слуховыми приборами, позволяющими разобрать человеческий шепот за полкилометра, да еще и имеющие специальные фильтры для срезания помех, от свиста ветра до звуков полноценного огневого боя. Имелись на них также защитные пуленепробиваемые щитки-забрала, фотохромные вдобавок.

И лыжи взяли. Не понадобятся — выбросим.

Одним словом, оснащены мы для похода и боя были гораздо лучше Сашки в той картине, вооружены почти аналогично — карабины, пистолеты, гранаты, сигнально-осветительные ракеты, десантные ножи. Боеприпасов с повышенной убойностью — больше. Сколько может нести на плечах, ремнях и разгрузках тренированный боец — килограммов сорок. Припасов всех видов должно было хватить на недельный, примерно, рейд по вражеским тылам. А главное — мы знали, к чему следует быть готовыми. И нас было трое.

— Собрались, господа? — спросил Удолин.

— Как видишь. А когда ты нас оттуда выдернешь, некромант? — спросил Шульгин, застегивая последний ремешок.

— Если перенос окажется неполный и ваши тела останутся здесь, вы сможете вернуться собственным волевым усилием, как только возникнет острый момент… Или вы сами сочтете свою миссию выполненной.

Но если уйдете целиком, я буду держать ментальную связь и скорее всего видеть тот мир вашими глазами… Тогда сам приму решение о моменте выхода.

— Нет уж, — возразил я. — Критерии оценки обстановки у нас с вами сильно разные. Решать будем мы. Сигнал к экстренной эвакуации — «Алярм»[73]. Коротко, понятно, и случайно это слово не произнесешь. Если любой из нас крикнет, вслух или мысленно, — тут же и извлекайте. Всех и в любом состоянии. Даже мертвых.

— И за женщинами нашими присматривайте. Отвлеките их, если что… — добавил Левашов.

— Да о чем вы, господа! Как бы ни сложилось, время возврата подберем по текущему. Даст бог, в полчаса по-любому уложимся. Не перегружайте посторонними мыслями свои чувства. — Мне показалось, что Удолин сам несколько встревожился.

— Само собой, — кивнул Шульгин. — Но тебе же сказали — «если что»! По-моему, достаточно внятная мысль.

А мне как-то сразу стало приятно и хорошо. Никаких сомнений, никаких рефлексий типа «стоит ли снова связываться? Ты ж себе и Ирине слово давал…». Я молча подтягивал ремни снаряжения, размещал на поясном и портупейных ремнях подсумки, что-то раскладывал по карманам.

В голове крутились стихи:

…Дождь бьет по стеклам мокрою листвой.

В резиновый карман — табак и спички,

Револьвер — в задний, компас — в боковой.

Уже с огнем забегали по дому,

Но, заревев и прыгнув из ворот,

Машина на пути к аэродрому

Давно ушла за первый поворот.

В лесу дубы, под молнией, как свечи,

Над головой сгибаются, треща.

И дождь, ломаясь на лету о плечи,

Стекает в черный капюшон плаща…

Это опять Симонов, последнее время — часто стал вспоминаться. Вот и сейчас, вроде бы — к месту. Амундсен, которому эти строки посвящены, после долгих лет скучного покоя узнал об исчезновении дирижабля «Италия» в окрестностях полюса и, вспомнив молодость, сбежал из дома, чтобы лично участвовать в поисках… Совсем как мы сейчас — никому ничего не сказав, суемся незнамо куда, и чем это кончится?

Единственное, что я успел бросить Удолину, когда мы плотно, касаясь друг друга плечами, подчинились его сосредоточенному и в то же время уплывающему взгляду:

— Василич, ты хоть осмотрись поначалу, куда высаживать будешь…

В самый последний момент я внезапно ощутил прилив провидческой тревоги. Дело, пусть и не Восток, а явный Север, все равно тонкое.

Вдруг, с ходу не сориентировавшись, он воплотит нас прямо посередине становища монстров, голов этак в сто, и все при взведенных митральезах? В том месте, которое Сашка сумел обойти стороной, а мы вляпаемся по самое некуда… Вернуться-то вернемся, если каким-нибудь ментазащитным колпаком не накроют, но ощущение пронзающих тебя пуль — совершенно никчемный жизненный опыт.

Уходя в астрал, мы крепко вцепились в поясные ремни друг друга. Я точно не знаю, какое усилие требуется, чтобы такой ремень разорвать. На практике с подобным не сталкивался. Да и сжатую кисть у живого человека разжать просто так мало кому удастся, особенно если альтернатива — падение в пропасть «не знаю чего».

Полет, перелет, переформатирование наших личностей во что-то другое длилось, по субъективному ощущению, дольше, чем когда-либо. Причем именно как перемещение между точками А и Б это не воспринималось. Объяснить такое столь же сложно, как разницу в поцелуях с любимой девушкой и случайной подругой.

Мне хватило времени подумать даже о том, что совсем неясно, как же мы можем попасть в то время и место, которые давно стерты. В подлинном мире мы все отыграли назад, Шульгин вернулся к нам до того, как начала твориться вся эта несуразица.

Однако если в его памяти нужные воспоминания остались, то, независимо от соотношения воображаемого и сущего, Удолин в состоянии реставрировать их до уровня, пригодного к чувственному восприятию. Как, наверное, смог бы материализовать мои детские впечатления от впервые увиденного моря.

— Приехали, — такими словами, продолжая гагаринскую традицию, мог бы объявить о посадке на Луну Нейл Армстронг. Но сказал это Шульгин, когда мы куда-то «прилетели» и ощутили под ногами твердую почву. Я почувствовал, что друзья с двух сторон отцепились от моего ремня, и открыл глаза.

Мы стояли на опушке густого елового леса, старого, столетнего, наверное. В глубину скорее всего непроходимого. Широченные, как самолетные крылья, лапы низко склонялись к полуметровым сугробам. Впереди простирался широкий распадок, его противоположный склон тоже покрывал скрывающийся за горизонт ельник. Этот пейзаж и вправду напомнил мне ландшафты зимней Валгаллы, попадавшиеся по пути нашей экспедиции на поиски города квангов. А также одну из картин Верещагина из жизни партизан войны двенадцатого года. И мы сейчас, вроде тех мужиков в армяках, с топорами и вилами, выглядывали из мрачных дебрей, ожидая приближающегося неприятеля.

Однако распадок был первозданно пустынен, что и к лучшему, пока мы не сориентировались, ментально и географически.

Самочувствие после реинкарнации было не хуже, чем в любой из предыдущих разов, настроение — тоже.

Автоматически произвели над собой несколько известных тестов, удостоверивших, что никаких отклонений от нормы не наблюдается и материальная идентичность — полная.

— Раз так, отойдем на пару шагов назад, — предложил я, — обмозгуем, что дальше…

Разгребли и утоптали площадочку у самого древесного ствола, почти не потревожив снеговые шапки на ветвях. Здесь нас ни с вертолета не заметить, ни с поля.

Первым делом проверили и взвели карабины.

— Приехали, значит, — повторил Сашкины слова Олег. — А куда? Соображай, что там с памятью твоей стало…

Пока он соображал, закурили.

Мороз стоял так себе, вполне терпимый, градусов около пятнадцати Цельсия. Ветер присутствовал, но не тот почти ураганный, что встретил Шульгина прошлый раз, а так — «умеренный до сильного», гнувший мерзлые кусты и завивавший вдоль распадка вихри поземки.

Слева довольно далеко едва просматривались сквозь муть приличной высоты горные отроги. По виду — скорее предгорья Кавказа, чем Урал или Альпы. А может, и Кордильеры, чем черт не шутит. Был у Сашки связанный с ними эпизод, только там убежище в горах было с латиноамериканско-партизанским колоритом.

На Валгалле заслуживающих внимания гор мы в пределах обследованной территории не видели.

— Кое-что начинает шевелиться, — сказал наконец Шульгин, затушив в снегу окурок и спрятав его в карман, как положено в разведке. — Тот раз память о том, кто я есть, вернулась ко мне уже после боя с монстрами, во второй избушке, когда потребовалось Антона спасать. Но никакой ясности, зачем и когда я тут оказался, не прибавилось. Зато сейчас появилось вполне дурацкое, но внутренне не противоречивое объяснение. Я туда попал потому, что захотел выяснить, куда и зачем я попал циклом раньше…

— А что, объяснение не хуже прочих. Если вообще принять концепцию петель времени, подобных той, из которой мы только-только выкарабкались, давайте продолжим. Я сейчас скажу глупость, Олег меня дезавуирует, и побредем потихоньку на поиски дальнейших приключений на свою задницу…

— Ну-ка, — заинтересованно спросил Левашов.

— Кольцо Мебиуса видел? — Вопрос был настолько идиотским, что Олег даже удивляться не стал. Тем более — отвечать.

— А если мы два, три и более колец склеим в виде елочной гирлянды, обеспечив возможность контактов между их поверхностями в любой произвольной точке? Это будет одна и та же односторонняя поверхность или несколько разных, каждая извращенная по-своему?

— Не уловил идеи, честно сказать, — признался Олег.

— И не надо. Это я просто в качестве примера, как малограмотный человек может поставить в тупик дипломированного математика-тополога[74]…

— Топология-то здесь при чем?

— Ты мне сам рассказывал. Любую объемную фигуру, от одномерной до N-мерной, можно коверкать как угодно, придавать ей любую форму, но только без разрывов. И она будет в принципе оставаться тем же самым, как бы ни отличалась внешне…

— Тебя стоило бы к нам в институт на лекции к первокурсникам водить, в качестве наглядного отрицательного примера, — засмеялся Олег.

— Поздно уже. А идея моя вот в чем: Сашка прошел несколько таких петель, с момента ухода в Сеть из Барселоны, а то и раньше. Побывал в том числе и на «Зиме», одно из колец разорвал, когда вытаскивал Антона. Затем оказался опять в Испании и после боя с монстрами вступил в непосредственный контакт с дуггурами-элоями…

Ты далеко от них находился, когда их вязали и в машину грузили? — обратился я к Шульгину.

— Метра три, пожалуй, может — четыре… Нет, был момент, что меньше. Вот так я, тут Антон, тут немец. А потом я стал на подножку, заглянул, наклонился… Постарался их мысленно пощупать. По нулям. Спрыгнул на землю и захлопнул дверцу. Сантиметров семьдесят, выходит…

— И было их там около десятка… Так какого же хрена мы?! — от избытка чувств я даже вскочил, задел головой ветку, и на нас обрушился целый пласт легкого снега. — Ладно, нам глупость по уровню эволюции положена, а Антон с Замком? На пальцах же все просчитать можно было. Если они владеют хронофизикой, а то у них, может, и хроноалхимия какая есть, они (вдесятером-то) в твой мозг или в другой подходящий орган проникли и включили эту самую дурную бесконечность. Петля за петлей… Сначала ты встретился с ними в Барселоне — с пленными. От злобы и страха они, желая спастись, напрягли свои силы, отыграли насколько-то назад по времени, благо место было то же самое, тот же отель, где и попытались ликвидировать тебя до того, как… Ты после ментального или инфразвукового удара сбежал в Сеть. А если они в Сети не хуже нас разбираются? Да лучше, конечно, в сто раз лучше, за сотни веков-то… Нашли подходящий разъем, втолкнули тебя в те лабиринты… Больше им ничего самим делать и не нужно было. Минотавр-ловушка без них справится… Ты, допустим, опять вывернулся, Антон сам собой нашелся, телеологически[75].

Ты послонялся по предложенным или просто так возникшим векторам, с Ростокиным развлекся в роли странствующего воеводы; в пятьдесят шестом году, теша самолюбие, тамошнего начальника СГБ[76] нагнул, без смысла, для собственного удовольствия. И вернулся, чтобы тебя мы с Антоном еще раз на исходную точку маршрута вернули. Не смешно ли?

Чем-то мои слова Шульгина здорово задели. Неужели тем, что я изобразил его марионеткой в чужих руках и замыслах? Так и все мы такие, что же тут обидного? Обижаться нужно было раньше.

Да, конечно, один раз он обиделся всерьез, так ему и показали, чем такие гоноровые понты кончаются. Другого раза не потребуется.

— Ты б такой умный был раньше, чем моя жена потом. Чего в Замке все это не сказал?

— Знал бы — сказал. А здесь, наверное, атмосфера подходящая. Мысли пробуждает. Предсмертные. Какого, например, хрена ты один по ущелью к хижине бежал, если нас пока трое? Пали в неравной борьбе, твой отход прикрывая?

— Да хватит вам, парни, ну что вы завелись? — не выдержал Левашов. — Сейчас наверняка другая раскрутка пошла….

— Хорошо бы, — ответил я. — А где собака?

Мысль о собаке отбила у Шульгина все прочие. Он начал громко ее звать, то выбегая на склон лощины, то углубляясь в лес. И вы мне не поверите — минут через пять мы услышали вдалеке громкий, срывающийся на визг лай. Пробивая грудью дорогу в рыхлом снегу, к нашему укрытию вынесся пес, о котором мы говорили. Породы лично мне не известной, хотя кое-что в кинологии я соображал издавна. Нечто вроде специально выведенной помеси сибирской лайки и сенбернара. Размеры от второго, а стати и манеры поведения — от первой. Естественнее было бы увидеть здесь одного из наших псов с Валгаллы. Интересно, как они там? Бросили мы их, как последние сволочи. Впрочем, при последней встрече они обиженными и захиревшими не выглядели. Может, еще и встретимся.

— Лорд, Лорд! — Таким сентиментально взволнованным я Сашку давно не видел. Пес прыгал, лизал его в лицо, клал мощные лапы на плечи, при этом поглядывая на нас, как на людей безусловно хороших, но к его отношениям с вновь обретенным хозяином посторонних. Так и должно быть в принципе. Но где они с этой псиной могли подружиться? Тут и года не хватит, тут с рук нужно такого друга выкормить.

Опять загадки. Но о них я до поры вопросов задавать не буду, а Олег, похоже, этой тонкости не уловил. Собака и собака.

— Нашелся, и слава богу, — сказал я, погладив Лорда по загривку. — А он нас сможет привести, куда следует?

— Пристегивайте лыжи, и пойдем по следу, — ответил Шульгин. — Туда, откуда прибежал, точно приведет…

«Приведет, без всяких вопросов, — подумал я. — А где же он жил и чем питался все это время? И как очутился здесь и сейчас, на расстоянии голосовой связи? Прямо тебе Топ из „Таинственного острова“».

Глава девятнадцатая

Лорд уверенно бежал назад по собственному следу, время от времени оборачиваясь, словно желая удостовериться, что мы не отстаем, и заодно успокоить, мол, никакой опасности по курсу не имеется. Пес был уверен в себе и явно счастлив.

Что же это за поворотик сюжета такой? Все больше и больше я укреплялся в мысли, что нам просто-напросто подсунули «имитационную» реальность по типу компьютерной игры. Без всякой «настоящей» предыстории. Нет необходимости, а главное — смысла пытаться выяснить, что это за планета, откуда на ней хорошо укрепленные хижины у входов в пещеры, какое ко всему этому отношение имел Сашка.

Разработчик нарисовал вот такую данность, и все! Шульгину было предложено пройти уровень, он его прошел, и перед ним загорелась табличка «Exit». Зачем и для чего игра была оформлена так, а не иначе — отдельный вопрос. Но сделано все добротно, тут не поспоришь. Если бы все было только Сашкиной персональной иллюзией, локализованным в мозгу очагом ложных воспоминаний, Удолин выявил бы это сразу же. Да и никакого физического переброса не получилось бы, поскольку — некуда. Значит, мир, или «мирок», ограниченный некими границами, как таковой существует. И мы уже включены, встроены в него.

Какие сложности? Взяли за основу настоящую, от роду принадлежащую дуггурам планету (Земля это или не Земля, не суть важно), поставили, где захотели, домики, в нашем вкусе исполненные. Что им стоит, как нам в доколумбовой Америке блокгауз сгородить посередине прерий?

А теперь действуйте.

Для чего, зачем, как нам догадаться?

Но ведь если так, кто-то предусмотрел и ту возможность, что мы захотим сюда прийти, оставил реальность «открытой» и функционирующей? Даже собаку сохранил во всей ее убедительности, только какую? «До» или «после»?

Сашка шел на лыжах хорошо, на уровне первого разряда, от Лорда не отставал и на нас поглядывал. Держите ли темп, салаги? Ну, твой стиль и гонор мы знаем, обижать не станем. Олег, я видел, двигал ногами и толкался палками с излишним напряжением: слишком давно не тренировался.

Сам я шел замыкающим, скользил легко и с удовольствием. За полгода зимы на Валгалле мы с Берестиным, соперничая друг с другом, достигли выдающихся, без ложной скромности, успехов в зимних видах спорта. На олимпийцев, может, и не тянули, но по полсотни километров с винтовкой за плечами пробегали с хорошим временем. Со всех обрывов и склонов скатывались, куражась бесстрашием. Слаломом между вековыми деревьями вместо пластиковых палочек развлекались, разгоняясь на двадцатиградусном уклоне под шестьдесят километров в час. На неподготовленной трассе. И до сей поры живы, как ни странно.

Сейчас я, исполняя функции тыловой и обеих боковых походных застав, совершал челночные броски вправо и влево, выскакивая на свободные от леса высотки. Осматривал в бинокль окрестности, в надежде вовремя заметить хоть какие-нибудь следы присутствия разумных существ. Моментами обгонял даже Лорда, и тогда пес на меня скалился. Беззлобно, но с намеком. «Не лезь, дядя, не в свою епархию! Я тут лидер!»

Были бы мы с ним равноценными сапиенсами, я бы извинился, а так только рукой махнул. «Потом, типа, сочтемся славою. Свои ведь все же люди…»

Куда же это он нас ведет? Верст десять уже отмахали по белому безмолвию. Тучи над головой неторопливо сгущались и темнели, намекая на близкий снегопад, а то и что-нибудь похуже. Ни к чему нам это — ночевать в заснеженном лесу я не расположен, даже и возле костра.

Но раз ведет, так, наверное, знает.

Расстояние, в пределах которого Лорд мог услышать Сашкин зов, мы давно прошли, но ровная полоска собачьих следов все тянулась и тянулась вдоль кромки леса. Наверняка этот пес обладал телепатическими способностями и узнал о нашей высадке задолго до того, как мы приступили к ее подготовке.

Вот наконец при очередном взгляде в бинокль я заметил на опушке сугроб, формой и размерами отличающийся от других, естественного происхождения, попадавшихся раньше. Лорд заметно оживился и прибавил хода.

Не прошло и пятнадцати минут, как мы достигли промежуточной, но на сегодня явно окончательной цели. Сумерки сгущались неудержимо. На полянке, к лесу задом, к нам передом, стояла невысокая избушка с крутой, как у швейцарских шале, крышей. На укрепленный, пригодный для упорной обороны бункер она явно не тянула, но в качестве укрытия от буйства стихий и опорного пункта в дальних охотничьих и исследовательских походах годилась вполне.

Собственно, зимуя на Валгалле, еще до того, как узнали о существовании аггрианской базы и цивилизации квангов, мы так и планировали. По весне развернуть «эпоху великих географических открытий», начать продвижение на юг и на запад, потому что на север мы уже ходили, а восток на всем видимом протяжении заречных далей представлял собой унылую, местами заболоченную тундру.

По примеру первооткрывателей Северной Америки мы намеревались ставить блокгаузы на расстоянии примерно полусотни километров друг от друга, желательно по берегам рек или вдоль таких вот распадков. Пятьдесят километров — оптимальный «шаг», в случае чего от форпоста к форпосту можно за сутки добраться пешком, а по воде или верхом еще быстрее. (Лошадей мы планировали непременно завезти на Валгаллу, не все же бронетранспортерами природу травмировать и оскорблять!)

Предварительно осмотрев подходы к домику по всем азимутам и не обнаружив ничего подозрительного, от следов живых существ до замаскированных минно-взрывных устройств, мы наконец вошли в помещение.

Ничего особенного, неожиданного, тем более — изысканного. Все так, как сделали бы мы сами, исходя из целесообразности и тогдашних технических возможностей: стол и лавки, изготовленные с помощью пилы, топора и рубанка. Из импортных, с Земли, стройматериалов лишь шестимиллиметровые оконные стекла и железные трубы для печки. На полках обычный комплект выживания — недели на две консервов, соль, спички, патроны. В углу на вбитых в стену крючьях трехлинейный карабин 38-го года — обычное оружие лесников и геологов, и вертикалка 12-го калибра. Достаточно и от волков отбиться, и прокормиться охотой до возвращения домой.

— Ну да, всюду одно и то же, — сказал Шульгин, когда мы разожгли огонь и засветили лампу. — Все для человека, все на благо человека. Только там было поосновательней…

— Так и задача предлагалась другая: защита особо важного объекта до последней капли крови. А это так — место для комфортного привала, — ответил я, по обычаю северян раздеваясь до исподнего, как только в комнате достаточно потеплело. Нерационально тратить время и энергию на предварительное согревание промерзшей верхней одежды.

— С Константином связи не ощущаете? — спросил Олег, вытягиваясь на покрытой несколькими верблюжьими одеялами лавке. Выложился он сегодня основательно. До последнего держал заданный темп движения, но, похоже, почти на пределе. Ничего, к утру восстановится. Высококалорийный ужин, полстакана этанола, лучше неразведенного, и спать, если не помешают.

— Связь если и есть, то односторонняя. Попробуй мы сейчас его поискать, вышибет нас отсюда, как шампанскую пробку, — пояснил Сашка, шевеля кочергой поленья в приоткрытой топке. По его лицу и стенам избушки скользили багровые блики.

Хорошо, уютно. Давненько я не сидел у горящей буржуйки. Да с времен Валгаллы, наверное, и не сидел. Камин — это другое дело и другое настроение.

— А если нас не вышибает и пристанище подготовлено, завтра наверняка что-нибудь случится. Иначе зачем мы здесь? Не думаю, что в планы организаторов аттракциона входит лыжный марафон с тотализатором…

— Ага. Ставки сделаны. Как в гонке до Доусона[77]. Приз — миллион долларов.

— Или наоборот. Гонка в пустоту. Приз тому, кто угадает, кто из нас дольше протянет…

— Да ну вас к черту, ребята, с вашим юмором. — Левашову тема не понравилась даже как повод потрепаться. — Я о другом сейчас подумал. Недавно Солженицына перечитывал, «В круге первом». Жизнь наша наподобие той шарашки устроена…

— В смысле?

— В самом прямом. Организационно. Собрали нас в кучу, обеспечивают всем необходимым: жильем, питанием, одеждой, культурный досуг организуют, а за все за это требуют думать, работать, изобретать совершенно ненужные лично нам вещи, и уж тем более не посвящают в тайны, связанные с практическим применением изделий, и в тонкости функционирования механизма, который эту шарашку создал…

— Не лишено, — согласился я. — Как там сказано: «Хлеб на столах!» Что по меркам обычных, лагерных зэков означало невиданную степень изобилия. Бери, сколько хочешь! У нас фактически то же самое. В экзистенциальном, разумеется, смысле. За эту пайку, то есть возможность жить, с общечеловеческой точки зрения, в райских условиях, исполняем непонятную и ненужную нам задачу. Вообразить не можем, что сейчас тамошний, — я показал пальцем в потолок, — Сталин требует от тамошнего Абакумова, ну а тот от своих шестерок, по нисходящей. И не черкнет ли в случае неправильного поведения тамошний Яконов карандашиком в календаре: «Этих — списать!»? Очень все хорошо у тебя выстраивается. За одним минусом…

— Это каким же? — заинтересовался Олег.

— А ничего ты нового не сказал. Хоть со времен фараонов, хоть с сотворения Адама всегда только так и было. Никто и никогда не был свободен по-настоящему. Разница только во внешней наглядности степени несвободы и мотивациях тех или иных действий…

Удолина с нами не было, так чего же за него не порезонерствовать, пока в сон не потянуло? Я этим в нашей компании сызмальства занимался, иногда по делу, чаще — в виде развлечения. Вот и сейчас…

— Да, мы считали, что, втянувшись в «большую игру», сохраняем самоуважение, независимость, что-то там вершим и даже кого-то переигрываем. И вдобавок бесплатно имеем неограниченные жизненные блага, удовлетворяя к тому же интеллектуальные потребности в пределах своего разумения. А по сути… Раб, крепостной крестьянин, зэк сталинских времен, ты, Сашка, я — все мы делаем лишь то, что нам предписано. Можно нести свое ярмо с ненавистью и отвращением, можно — с осознанием неизбежности, но спокойно, можно — найти высший смысл и ежедневно благодарить бога за ниспосланные испытания, очищающие душу. Но суть всегда одна и та же…

Шульгин курил и посмеивался в усы, а Олег начал заводиться. Спирт не только пригасил усталость в его натруженных мышцах, но и растормозил воображение.

— Ты неправильно говоришь. Человек может быть свободен. Хотя бы в том смысле, что может против рабства, физического или духовного, восстать…

Нет, сколько живем, а так и не сумели привить Левашову элементарные основы софистики.

— Это ты марксизма-ленинизма начитался в институте. Нас на философском хоть в какой-то мере учили размышлять над изучаемыми текстами, а вам, технарям, загрузили в башку мелкую нарезку цитат, и все на этом. Восстать! Красиво звучит. Навосставались за писаные пять тысяч лет истории… А что же такое «восстание», как не эпифеномен[78]…

— То есть как?

— Элементарно, Ватсон! Тот, кто затеял «восстание», даже революцию, берем по максимуму, точно так же является рабом. Пусть не рабовладельца — рабом ложных представлений или чужих идей. Спартак (условный, книжно-киношный) воевал с римлянами, чтобы, в идеале, приблизить феодализм, «светлое будущее человечества». Догадывался он или нет, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, — другой вопрос. Марксизм внушил «пролетариям», что, «экспроприировав экспроприаторов», они тут же вознесутся к «сияющим вершинам». Вершины оказались «зияющими», а страна «победившего социализма» превратила «гегемона» в раба еще более бесправного, чем при Николае Первом, условно говоря.

И Ленин был несвободен, реализуя ложно понятые идеи Маркса, Сталин, владыка полумира, — тридцать лет трудился без выходных над построением социализма «в отдельно взятой за горло стране», воображая, будто делает нечто полезное. Так что мы с тобой, друг мой любезный, в том же самом положении. Свободно вроде бы сидим и лежим сейчас, выпиваем и закусываем, понятия не имея, что нас завтра ждет и чей социальный заказ выполнять придется. На «Призраке» собрались детскую мечту осуществить, но так нас к этой мечте подталкивают, едва ли не прикладами, что уже и не знаю! Будто насильно женят на девушке, с которой ты бы и сам не прочь, но не из-под палки же…

— Знаешь, пошел ты, — неожиданным для меня образом свернул Олег дискуссию. — Я лучше спать буду, пока ты меня окончательно не разагитировал. А то плюну на все и вернусь в Москву смиренно ждать своего часа… Раз итог тот же самый, чего суетиться?

— Один — один, — подвел счет Шульгин и задул лампу. Нас накрыла беззвездная ночь и оглушительная тишина.

…Дальше избушки Лорд дорогу не знал, и мы пошли по компасу. Не важно, где именно мы находились, на Земле или любой другой планете, но магнитные полюса тут имелись, и, если нас прихватит в пути пурга, обратно мы сумеем вернуться по азимуту.

Но одновременно мы дружно ощущали, что особенно далеко идти не придется. Цель, какой бы она ни была, находится неподалеку. Час, два нормального хода, едва ли больше.

Привели оружие в боевое положение, лишний груз оставили на месте. С собой взяли сухпаек на сутки и половину боеприпасов. За остальными — живы будем, вернемся. Придется отступать, так только сюда, больше некуда.

Шульгин почти окончательно уверовал, что именно от этой точки он пробивался к опорному пункту у входа в пещеру.

— Узнаю местность. Вот так вдоль распадка, — он показал рукой, — забирая вправо. Там будет перпендикулярно несколько оврагов, по третьему — пара километров вверх, и откроется ущелье. Если я в сильную встречную метель добрался, так сейчас без проблем добежим.

— Для полной достоверности метель свободно может начаться… — ответил Левашов.

— Пока вроде не похоже, а там кто его знает. Вдруг тут климат, как в Заполярье. Ничего-ничего — и сразу снеговой заряд…

— Не беда, — проявил я дежурный оптимизм. — Давно в хорошую пургу не гулял. Помню, как наших звездоплавателей нашел. Еле-еле в тот раз успели домой добраться.

— Интересно, как они там? Сколько раз по разным параллелям шастали, а к ним даже не попробовали наведаться.

— Значит, именно туда нам семафор закрыт. Это к вчерашнему разговору о свободе личности и вообще…

Так, перебрасываясь фразами, мы поднимались по длинному, покрытому косыми снеговыми застругами склону, поверху тоже ограниченному стеной хвойного леса. Скатываться здесь вниз было бы чистым удовольствием, а подниматься — достаточно нудно. Тягун — он и есть тягун. Как всегда при длительном и монотонном физическом напряжении, в голове крутился обрывок песни, очень подходящий к случаю: «И вперед за цыганской звездой кочевой, хоть на край земли, хоть за край…» К «краю» мы наверняка приближались, потому что подъем, как все подъемы в жизни, рано или поздно кончаются, кончился и этот.

Остановились между редко расставленными сосновыми стволами, чтобы перевести дух, поправить амуницию, вытереть пот с лица, перекурить, пока обстановка позволяет. Отсюда горы на северо-западе виделись гораздо отчетливее, различалось, что представляют они собой несколько параллельно идущих гряд в полторы-две тысячи метров высотой, достаточно сглаженных минувшими геологическими эпохами. И было до них по прямой километров пятнадцать.

— Что это с ним? — спросил Левашов, указывая на пса.

Лорд был явно встревожен. Он челноком сновал между деревьями, словно искал что-то: след зайца или медвежью берлогу. При этом ни разу не подал голоса и не выбегал за пределы зрительной связи.

— Лорд, ко мне! — крикнул Шульгин, но пес не послушался, старательно разрывая снег передними лапами.

— Ну, что у тебя здесь? — Сашка подъехал к нему, и мы с Олегом услышали, как он изумленно выматерился. От души. Пришлось и мне оттолкнуться палками, с полуповорта скользнув туда же. На дне ямы, вырытой до прошлогодней жухлой травы, лежала хорошо сохранившаяся светло-коричневая пистолетная кобура! Из добротной толстой кожи, почти правильной треугольной формы. Парабеллумная, то есть от «ноль-восьмого» «борхарт-люгера». Одно время, именно на Валгалле, и я, и Шульгин с Берестиным носили на поясе такие же. Нравилось нам отчего-то рисоваться перед девушками подобным образом.

Приехали, в очередной раз! Или снова фрагмент Отечественной войны, или…

Кобура, не пострадавшая от погодных условий, несла на себе следы механического воздействия. Конкретно — разорвана почти пополам. Не разрезана ножом и не распорота, скажем, осколком, а разорвана, как тряпка. Вдобавок и прочные поясные петли тоже оторваны. Полное впечатление, что мощный зверь (суперкот?), с маху ударил владельца пистолета лапой с выпущенными когтями, только чуть промахнулся. Следов крови не видно. Зато полный магазин так и остался в предназначенном ему торцевом карманчике.

Я не успел взять у Сашки находку для ближайшего рассмотрения, как он выматерился снова, с другой интонацией.

— Держи…

Я увидел на внутренней стороне крышки жирно выведенные шариковой ручкой, едва-едва размытые влагой буквы: «А.Ш. — 84».

Тоже армейская привычка, помечать личное имущество, подумал я, и только тут до меня дошло по-настоящему.

— Так это же — твоя!

— А я о чем? Больше скажу — я ее подарил, вместе с пистолетом, естественно, Сехмету, когда мы отправлялись в последний бой. Сам «беретку» взял, с ней в танке удобнее, а «восьмерку» ему отдал. Типа — на память. Вот же угадал…

Левашов присоединился к нам и тоже стал с задумчивым вниманием вертеть кобуру в руках. Он с нами в городе квангов не был, Сехмета, офицера дирижабельно-пограничного отряда, не знал, но наслышан был во всех подробностях и вместе с Сашкой и Ларисой отстреливался от напавших на форт после «танкового погрома» аггров — «недочеловеков». Не в смысле нацистской расовой теории юбер- и унтерменьшей я здесь этот термин употребил, а только чтобы подчеркнуть, что основной персонал Таорэрской базы и солдаты их «армии вторжения» до специально выведенных копий людей, как Ирина и Сильвия, сильно недотягивали. И внешне, и по умственным качествам.

— Подарил, значит. По нашему счету — пять биологических лет назад ровно. За этот срок, если б он ее тогда потерял, сам знаешь во что кожа бы превратилась. Значит, ваш дружок расстался с ней месяц, два назад. Так?

Да кто бы спорил, только академические рассуждения Олега звучали… Ну, не по месту, что ли. Эмоций не хватало. Тут бы всплеснуть руками, ужаснуться или восхититься, зависимо от точки зрения на открывшуюся истину. На Валгалле мы, значит. Вернулись. Четвертым, получается, способом. Два первых — «механические»: через СПВ и блок-универсалом, третий — через Сеть, четвертый — вот он, волевым усилием сумасшедшего профессора из прошлого века. Накатанная дорожка.

— Братцы, нас старательно сводят к нулям, — продолжил Левашов. Подсунули нам ту еще Валгаллу, очень может быть, чтобы мы с радостным визгом не кинулись, не думая больше ни о чем, уходить на «Призраке» за пределы всей этой конструкции…

— Мы все равно уйдем, — ответил Шульгин, — для себя я давно все решил. Не нужны они мне. И миры их тоже, хоть сто, хоть двести. Уйдем со своими бабами, и катись оно туда и дальше!

— Согласен, — сказал Олег. — Если выпустят. Харчи, как говорил мой дед, отрабатывать придется. Кому кобура с пистолетом последний раз принадлежала, я не знаю. Могла много раз из рук в руки переходить. По известным причинам. Важно другое. Трупа здесь нет, костей тоже. Ничьих. Прямо как в кино. Махнул зверь лапой, срубил кобуру с ювелирной точностью, и дальше что? Разошлись, довольные друг другом?

— И не такое бывало, — с долей сомнения в голосе ответил Сашка. — Один махнул, другой выстрелил, и побежали в разные стороны…

А я, пока они рассуждали, через головные телефоны услышал отдаленные звуки, до чрезвычайности знакомые. У ребят аппаратура, наверное, была с ночи выключена, моя же работала. О чем я им и сообщил.

— С загадкой кобуры и прочего позже разберемся, а сейчас не до того. «Стреляли», — как говорил Саид.

Гребень мы перевалили, соблюдая при этом все положенные тактические приемы. Не высовываться, наблюдать из-за укрытия и не с той стороны, на которую может обратить внимание неприятель, биноклем и оптическим прицелом пользоваться по солнцу, а не против, и так далее.

Километром ниже, в глубокой чашеобразной долине кипел настоящий полевой бой. То есть не стычка двух случайно встретившихся разведгрупп или нападение ватаги грабителей на купеческий обоз, а как минимум — рота на роту регулярных войск.

Атакующих мы узнали сразу, да и как ошибешься? Сашка их в натуре насмотрелся, мы — в кино крупным планом. Те самые черно-бурые Сашкины йети, ломаной цепью наступающие на жидкую линию стрелковых ячеек обороняющихся. Монстры, за неимением другого термина продолжим их так называть, перли через глубокий, по пояс и выше снег, оставляя позади отчетливые вспаханные борозды… Только это не давало им развить спринтерскую скорость, в противном случае они взяли бы позицию противника в минуту. Двигаясь со скоростью нашей пехоты в Финскую войну, они вели беглый огонь из своих многоствольных митральез.

В чем заключалась их главная беда — в отсутствии опыта даже Первой мировой, не говоря о Второй. Если бы они наступали перекатами — половина стреляет с места, прижимая к дну ячеек и окопов обороняющихся, другая делает бросок, залегает и бьет по выявленным огневым точкам, пропуская через себя вторую линию, — эффект был бы куда большим. И ведь огневая мощь монстров была подавляющей, при грамотном использовании, конечно.

Оборонялись же наши друзья кванги. Какой хрен их сюда занес, непонятно. Без дирижаблей, в чисто пехотном варианте.

Об этом я и спросил Сашку, пока мы, маскируясь складками местности, бежали к намеченному отсечному рубежу. О том, вмешиваться нам или нет, — вопроса не возникло. Хороши мы или плохи в историческом смысле нашего существования, но друзей в беде не бросаем, невзирая на высшие соображения. Вроде цены собственной шкуры.

— Спроси — какой хрен нас?! А с этими что? Вдруг у них как раз аэродром поблизости, его они и обороняют. Чтоб кто-нибудь взлетел и прикрыл с воздуха. Бросят оборону — всем полная труба.

Уж это точно. Полсотни крупнокалиберных подобий пулеметов за несколько минут разнесут в клочья стандартный кванговский авиаотряд, состоящий из пяти дирижаблей, да, пожалуй, и целую эскадру, если ловить ее на взлете или расстреливать в процессе предполетной подготовки.

Но наши друзья, вояки пусть и слабые тактически в сравнении с нами, но отважные до самоотречения, сопротивлялись достойно. С короткими интервалами с их стороны взлетали магниево-термитные бомбы по крутой минометной траектории. Они что же, сообразили снять с кораблей и установить на переносных станках свои катапульты? Молодцы, ребята. Совершенно как при обороне Порт-Артура мичман Пустошкин и лейтенант Власьев использовали против японцев на сухопутном фронте шаровые мины заграждения и торпедные аппараты миноносцев.

Вдобавок не прошли для квангов даром уроки военного дела, которые мы им давали. В частности, ознакомившись с ТТХ имевшегося у них оружия, Алексей предложил, для усиления поражающих свойств, снабдить бомбы дополнительным разрывным зарядом в чугунной или керамической рубашке. И сейчас в бинокль было видно, что совету они последовали. По осколочно-фугасному действию бомбы примерно соответствовали нашим батальонным минометам.

Поэтому оборона еще держалась. Одиночек, прорывавшихся вперед в интервалах между разрывами, кванги встречали метким «огнем» своих пружинных самострелов, представлявших некий гибрид подводного ружья и мощного арбалета. На пятьсот метров (я лично проверял) килограммовым стальным болтом они прошибали пятидюймовую доску ростовой мишени. Весьма прицельно, на уровне хорошей винтовки.

К сожалению, чудовища, йети, алмас-ты, называй, как угодно, к потерям товарищей по оружию были абсолютно нечувствительны. Как комары, которых бей, не бей — осторожности не научишь. Их следует уничтожить всех, потому что единственный уцелевший все равно будет стрелять до последнего патрона, кусаться и махать когтями, длиннее и острее, чем медвежьи.

Тот печальный случай, когда критерии гуманизма неприменимы в принципе.

Значит, пора вступать в дело нам. Через недолгое время расстреляют кванги свои бомбы, стрелы тоже кончатся, и дело дойдет до рукопашной, где шансов у них круглый и абсолютный ноль. Любой из нас мог справиться с десятком квангов голыми руками, что же говорить о гоминоидах, против которых выйти один на один, имея в руках рогатину или бердыш, я решился бы только в самом крайнем случае.

Однако была в этом сражении некая странность, для нас, привыкших последнее время только и делать, что анализировать странности и непонятности, вполне очевидная. Словно бы оно разыгрывалось не само по себе, а в расчете на заинтересованного зрителя. И началось буквально за десять-пятнадцать минут до того, как мы подтянулись к театру военных действий и мои микрофоны уловили звуки боя.

Случись это часом раньше — оборона квангов уже была бы прорвана, а сами они перебиты. Шульгин, пока мы продвигались с ним к намеченному рубежу, оставив Олега в резерве, сказал, что монстры ведут себя необычно вяло. Не заметно в них той сумасшедшей ярости, с которой они штурмовали отель, и скорости, продемонстрированной при попытках прорыва через мост.

— Снег глубокий, — возразил я.

— В которых я стрелял, под снегом, как кроты-олимпийцы, шныряли! А эти — словно бы ими кто-то руководит, специально придерживает. Залегают часто, перебегают лениво…

— Ты, может, имел дело с ихним спецназом, а это какие-нибудь обозники, рядовые необученные, ограниченно годные…

— Или здесь — отвлекающая операция, а главные силы совершают сейчас фланговый обход…

— Все может быть. Давай чуть правее примем, вон к той высотке. Оттуда и обзор хороший, и к позиции квангов ближе. Если отступать начнут, мы их косоприцельным прикроем…

Как заправские биатлонисты, рванулись мы с Сашкой на крайний рубеж, добежали, сдергивая через голову ремни карабинов, распластались по обе стороны обледенелого куста. Иного укрытия не было на узкой, наклоненной в сторону фронта площадке. Снайпер, если он у врагов имеется, хоть один, снимет нас за два выстрела. Будем надеяться, что хотя бы здесь — нет.

Зато отсюда до правого фланга монстровской цепи было ровно четыреста метров, по делениям прицельной сетки. До крайнего окопчика квангов — чуть больше. Их катапульты располагались тактически грамотно, за обратным скатом гребня, огонь велся с корректировкой.

Один за одним в небо поднялись шесть дымных хвостов, неторопливо добрались до верхней точки траектории, и черные точки бомб посыпались вниз. Два разрыва легли хорошо, по скучившейся группе монстров, остальные с недолетом. Будем считать — заградительный огонь. Да к тому же несколько гоминоидов из середины цепи повалились ничком и навзничь, сраженные осколками.

Ладно, друзья, продолжайте, как умеете, а мы начинаем собственную партию.

Кто-то из будущих читателей моих записок наверняка скажет, что наше поведение не укладывается в цивилизованные рамки. Стреляете, «чувств никаких не изведав», по живым существам, имеющим какие-то там собственные права. Как в тире. А я бы пригласил любого гуманиста в тир, где мишени имеют право и возможность отвечать стрелку адекватным образом. Причем входная дверь заперта и обратной дороги нет, пока жив ты и цела хотя бы одна мишень! Жалобы и призывы к общечеловеческим ценностям априорно не принимаются.

Поскольку людей в этой забаве вокруг нас нет.

Мы с Сашкой имели при себе по восемьдесят патронов, столько же у Левашова. Остальные оставили в хижине, о чем сейчас пожалели. С другой стороны, на всю войну 1877–1878 гг. русскому солдату было отпущено военным министерством по сто восемьдесят два патрона. Точно, как в аптеке, ни больше, ни меньше. Из них половина хранилась на тыловых складах в глубине страны. Довезут вовремя, не довезут…

Так что мы в гораздо лучшем положении. На полчаса боя, глядишь, хватит.

Распределили цели и огневые рубежи, чтобы не мешать друг другу, и начали.

Чтобы стрелять из Сашкиного карабина, нужна определенная привычка. Отдача, невзирая на эффективный дульный тормоз, сильная, и звук выстрела отдается болью в барабанных перепонках. Зато точность боя выше всяческих похвал, за счет скорости пули и отличного прицела.

По два полных магазина мы расстреляли в минуту и не меньше тридцати монстров навек упокоили ртутными пулями. От них не выживают, и чем массивнее мышцы и прочнее кости, тем надежнее не выживают.

За эту минуту рисунок боя изменился кардинально. Правого фланга монстров практически не существовало больше. Но остальные (или те, кто командовал) среагировали на первый взгляд верно, а на второй — крайне глупо. Не солдаты, я же говорил.

Начиная от середины цепи они начали, все так же утопая в снегу, разворачиваться в сторону новой, внезапно возникшей опасности. Сосредоточив массированный, однако бесприцельный огонь по нашей позиции. Мы с Шульгиным оттянулись за скат, достали сигареты. Даже броском со всей дури и силы полкилометра в данных условиях меньше чем за пятнадцать минут им не пробежать. А нам, чтобы не спеша покурить, пяти минут достаточно. Потом посмотрим.

Издалека захлопал карабин Левашова. Целясь с упора и не торопясь, он с предельной дистанции штук пять самых прытких положит носом в снег, без вопросов. Так что беспокоиться нам совершенно не о чем. И кванги получили долгожданную передышку.

— Нет настроения самим учинить рейд по тылам? — спросил Шульгин, показывая рукой направление. — Вдруг там в блиндажике самые затейники и сидят? Свободно можем успеть…

— Я бы не стал. Хрен знает, на что нарваться можно. Давай лучше еще отсюда стрельнем и вон той кромочкой проскочим прямо к квангам. Баталию мы уже выиграли, а насчет продолжения на месте узнаем…

— Если позволят, — вздохнул Сашка. — Тот раз не позволили, мать их…

Да, после первой победы над массированными танковыми силами аггров воспользоваться ее плодами нам не позволили. Нас с Алексеем утащили в свое логово, а Шульгина с Левашовым и Ларисой вышибли из форта.

— Ну и поглядим. Нам что так, что так — терять совершенно нечего.

За время нашего перекура не больше взвода монстров продолжало движение в сторону высоты. И прошли они только половину пути. Снега на склон навалило много, а под ним скрывались овраги и естественные эскарпы, так что местами атакующие проваливались по грудь и по плечи. В оптику прицела я наконец рассмотрел их морды. Фильм такого впечатления не давал.

Натуральные йети: гибрид горилл с неандертальцами, может, чуть выше поднявшиеся по ступеням эволюции, но настолько далекие от нас, что ни малейших моральных сомнений по поводу правомочности их отстрела я не ощутил даже в глубине души. Тем более — они все время палили в нашем направлении, и пули жужжащими роями пролетали слева, справа, поверху. Их «пулеметы» на вид весили килограммов по двадцать, не меньше. С руки и на ходу стрелять из таких штук почти бессмысленно, независимо от физической силы «солдата».

Мы ответили десятком точных пуль и, пристегнув лыжи, по широкой дуге рванули к позициям квангов. Для Олега я выпустил зеленую ракету, указывая направление движения. Оставаться на прежнем месте ему смысла больше не было.

Пилоты-пограничники успели разобраться в обстановке, сообразить, что на помощь неожиданно пришла если и не дружественная лично им, то безусловно враждебная монстрам сила.

Они тут же прекратили стрельбу из своих катапульт, разумно решив подождать дальнейшего развития событий и поберечь боеприпас. Одновременно между их окопами началось активное движение. Нормальная перегруппировка потрепанного подразделения, раз выдалась спасительная пауза. Раненых подобрать, боевой порядок уплотнить, командирам уточнить обстановку и обсудить последующую задачу. Все как у нас.

До места мы добежали раньше, чем самые прыткие из монстров вскарабкались на вершину высоты. Не только с тактической подготовкой, но и с обычным здравым смыслом у них обстояло отвратительно. За каким чертом прерывать удачно развивающуюся атаку и на девяносто градусов разворачивать направление удара? Подумаешь, внезапно заработала фланкирующая огневая точка! Перенацель на нее двух-трех ближайших стрелков, но ни в коем случае не теряй темпа, если основная позиция неприятеля вот она, на расстоянии последнего броска…

Так ведут себя существа, руководствующиеся не разумом, а инстинктами: реакция на ближайший и сильнейший раздражитель.

Если только… Если главная цель не кванги, а как раз мы? Стоило «объекту № 1» демаскировать себя, обо всем прочем тут же забыли. Что до потерь и цены успеха, им на них столь же глубоко плевать, как любым, даже самым высокоразвитым насекомым, поскольку считать и задумываться о ближайших последствиях не обучены.

Навстречу нам из ложемента, устроенного за валуном размером с «Запорожец» поднялись два кванга в знакомых комбинезонах летчиков, словами и жестами выражая почтительную радость от встречи с «досточтимыми».

Еще в первых своих тетрадях я подробно описал систему устройства тамошнего общества, а также то положение, которое нам было предоставлено в рамках их военно-феодальной империи.

Мы тогда получили статус «амбинантасиндрану», что уравнивало нас с довольно высокородными «дворянами» воинского сословия, в чинах не ниже полковничьих. Впрочем, можно предполагать, что, если бы нам удалось вернуться в город после разгрома аггрианских бронесил, нас возвели бы в ранг не меньше, чем «ранхаги», а это уже высший комсостав, причем титулованный, графского, приблизительно, уровня.

Встретившие нас офицеры принадлежали к тому же роду войск, что и наш первый здешний друг Сехмет, и, безусловно, сразу сообразили, кто мы такие. Уж наверняка рассказов о наших подвигах ходило среди них не меньше, чем о Козьме Крючкове в Первую мировую.

Оттого наше внезапное вмешательство в битву было воспринято как совершенно естественное и, может быть, необходимое и обязательное.

Я языком квангов за краткий срок жизни в их городе не овладел, другими делами занимался, общаясь с высшим руководством через переводчика. Шульгин успел выучить несколько десятков ходовых фраз, а главное — принципы лингвистики усвоил. Он тут же начал объясняться, используя свою титаническую память, наравне с выразительными жестами.

Меня в этот момент отвлекло совсем другое. Я наблюдал за Олегом, четко воспринявшим сигнал и начавшим движение в нашу сторону. Но он был на удивление невоенным человеком, хотя возможности обучиться самому элементарному, на уровне младшего лейтенанта военного времени, имел неограниченные.

Как ракета показала, так он и пошел. По кратчайшему расстоянию, впритык к подошве высоты, которую мы только что покинули. А что при этом ему придется оказаться в зоне досягаемости взобравшихся на вершину монстров, он не подумал совершенно.

Однако мне то, что случится через минуту-другую, высветилось в сознании, как на экране игрового компьютера. С двух сотен метров его одиночным выстрелом можно положить, не говоря о массированном пулеметном…

— Сашка, скажи им — беглый огонь бомбами по высоте, — закричал я, — немедленно! А я сейчас! Олег там…

Двумя красными, горизонтально выпущенными ракетами я указал Левашову направление маневра, категорический приказ, можно сказать.

Не такой уж я самоотверженный герой, готовый кинуться грудью на амбразуру. Просто чувствовал, что имею возможность прикрыть товарища и что мой час еще не пришел. Убить меня пока не должны, а если должны, так все равно. Посмотрим, как в очередной партии это будет выглядеть. Райские кущи, ад или «серая зона», где Артур обретался…

Дольше жизни жить не будешь, раньше смерти не помрешь.

Зато Олега убить могут запросто, в этом я не сомневался. Он — из «нормальных» людей. Несколько попаданий в грудь, голову — и гомеостат помочь не успеет. К эфирному существованию Левашов не приспособлен. Разве только Удолин с помощью Замка сумеют по остаткам информации макет слепить, нам в утешение…

Работая ногами и палками на пределе возможностей, я выскочил на склон вразрез между курсом Олега и вершиной. Увидел мелькнувшие на белом фоне черные пятна, услышал первую гулкую очередь и начал стрелять снизу вверх, не особенно целясь. Их там пока двое-трое. Засвистят пули мимо ушей, заденут кого-то, и они просто обязаны, учитывая их «логику», обратить внимание на непосредственную опасность, а не на бегущего вдали человека.

Так и вышло. Я выбросил расстрелянную обойму, вставляя следующую, метнулся влево с возможной линии огня, зная о том, что у любого человекообразного стрелка, если он не левша, перенос прицела вправо занимает больше времени. Мелочь, но полсекунды-секунду выиграть можно. Упал на бок, несколько раз перекатился вниз по склону. Опрокинувшись на спину, открытой мушкой, помимо оптики, поймал еще одну «поясную мишень». Вот придурок, захотел посмотреть, куда я вдруг делся. Ну, держи!

Попал, конечно. Если консервные банки на сто метров навскидку сбивали, что же в такую тушу промахнуться?

И тут вершину накрыли сразу две кванговские бомбы. Нормально легли. Пока я поднимался, цеплял отстегнувшуюся лыжу и стряхивал снег с глаз и щек, никто там больше не шевельнулся.

Олег уже проскочил опасную зону и «елочкой» взбирался к указанному месту.

Я прибежал туда же, когда Сашка, сидя на дне окопчика, еще не закончил материть его всеми известными словесными конструкциями.

— Ладно, кончай, обошлось, и слава богу, — пресек я шульгинскую тираду. — На войне как на войне…

Однако, доставая сигарету из портсигара, я заметил, что руки у меня подрагивают. Мышечное напряжение — это само собой, но и мандраж запоздалый имеет место. Мы ведь не железные…

— А ребята молодцы, вовремя стрельнули. Тютелька в тютельку по цели. Где они, кстати?

— Сейчас будут. Я им, пока ты геройствовал, шороху навел! Забегали, как при внезапном появлении Главкома на полковом смотру. Помнят силу русского оружия…

— А то! Раньше с одним танком против полусотни, сейчас с тремя винтарями против роты пулеметчиков — и враг бежит, бежит, бежит!

Шульгин протянул мне фляжку. Как будто у меня своей не было. Но кто считается? Отхлебнули по кругу, и сразу вспомнилось, как я лечил от шока спиртом Корнеева, Альбу и Айера. Вроде бы совсем недавно. На этой же, специально предназначенной для дружеских встреч планете.

Стрельба со стороны монстров неожиданно стихла. Доносились только редкие разрывы бомб, сильно отдалившиеся. Я не знал предельной досягаемости поставленных на полевые лафеты катапульт, но, судя по звуку — километра на три перенесли огонь. Неужели монстры отступили, не оставив даже прикрытия? Или мы их всех перебили? Я встал и поднял к глазам бинокль. Точно. Среди испятнанного ожогами склона видны были лишь отдельные фигуры, торопливо, гораздо быстрее, чем до того шли в атаку, скрывающиеся в лесу на дальней стороне котловины. Очень похоже на деморализованную стаю павианов, ретирующуюся после неудачного набега на кукурузные поля кафров.

— Не то, опять не то, — подтвердил мою мысль Шульгин. — Неправильно они себя ведут…

— Это для кого как, — не согласился Левашов. — Много ты о них знаешь! Поступила команда — и смотались. Кто-то счел задачу выполненной…

Очередной «разбор полетов» прервало появление сразу целой компании квангов-офицеров, предводительствуемых, что меня совершенно не удивило, другом Сехметом, державшим себя среди подчиненных, как большой начальник. Почему бы и нет? Вполне мог и, более того, должен был возвыситься, единственный из своих соотечественников, за отсутствием людей, причастный к великой победе, последней и окончательной, поскольку после взрыва информационной бомбы на аггрианской базе воевать с ними было просто некому. До сего дня?

Насколько я вник в местную психологию, «справедливость» у них была понятием почти абсолютным. Никто из соображения карьеры или самолюбия не стал бы лишать офицера заслуженных привилегий и наград, приписывать себе чужие подвиги. Само собой, высшие командиры свои награды тоже получили, но не так, как у нас было принято в годы Афганской, скажем, войны. Героям переднего края — медали «ЗБЗ»[79] да «За отвагу», а полковникам, генералам, включая прилетевших из Москвы отметиться «на фронте», — от «Красного Знамени» и выше.

Увидеть его я был искренне рад, да и он нас, судя по его виду, тоже. Кванги — народ понятливый и переимчивый, талантливый, я бы сказал. Не зря Сехмет за месяц усвоил русский почти в совершенстве. И обычаи наши он помнил. Чисто по уставу подкинул ладонь к виску, за ним это приветствие повторили его товарищи. Затем мы крепко пожали друг другу руки, без всяких местных церемоний, моментами превосходящих по сложности и запутанности средневековые китайские и японские.

— Я очень рад вас видеть снова, — сказал Сехмет. — Вы всегда приходите, когда нам надо? И уходите, ничего не сказав? Вы опять спасли нас, сделав то, чему не учили…

— Как не учили? — продолжая держать в своей руке его руку, удивился Шульгин. — Чему не учили? Только тем и занимались, что учили вас воевать как положено. Другое дело, вы винтовки и пулеметы делать не стали. А я ведь говорил… Слушай, кстати, а мой пистолет ты куда девал?

— Вот твой подарок, дорогой друг. — Сехмет достал из кармана «восьмерку», протянул Сашке на открытой ладони. — Но выстрелить я могу теперь только один раз. Себе в голову.

Вместо Шульгина пистолет взял я, оттянул затвор до половины хода рычагов. И вправду, магазин пустой, единственный патрон в патроннике. Самурай, бля! Натурально, через летный комбинезон харакири делать сложно, а застрелиться — запросто.

— И для чего тебе такая идея в голову пришла? — поинтересовался я. Странно и смешно моментами, но я говорил с единственно понимающим меня и помнящим прошлое квангом так, будто мы расстались неделю назад, как если бы меня не утащила Дайяна с поля боя и не начались совсем другие жизненные коллизии. А ведь по моим жизненным переходам и случаям после нашего последнего разговора, когда я запрыгнул на лобовой лист танка, хлопнув прощально Сехмета по плечу, прошло намного больше пяти лет. И не только хронологических.

— Ты, Андрей, совсем ничего не понимаешь? Если бы вы не пришли сейчас, нас, выживших в бою, просто бы съели… Тебе нравится, когда тебя едят живым?

Вот тут меня слегка достало чувство, подходящее постоянному и малообразованному читателю книжек Стивена Кинга. Напугать любого из нашей команды трудно. Всякое видели. Перевороты, гражданские войны, пришельцев разного уровня разумности и агрессивности. Стояли под чужими пулями и сами стреляли, но чтобы кого-то из нас пытались есть живьем… Именно живьем! Тут, не имея иного выхода, естественно, предпочтешь застрелиться.

— Не нравится, — нисколько не кривя душой, ответил я. — Но неужели так действительно было?

— Мы врага отогнали, — без всякой связи с предыдущим ответил Сехмет. — Весь наш народ с неизбывным восторгом узнает, что спасти нас вернулись лучшие в мире «странствующие рыцари»…

Степень владения русским, и не просто языком, а свойственными ему смысловыми полями, которой достиг «лейтенант» захолустного гарнизона, просто поражала. Причем я видел, что сейчас он говорил и думал по-нашему лучше, чем тогда. Или он в своих краях непризнанный гений, или все они такие, только не затруднились ненужным по должности делом.

— Сехмет, — спросил я, — у нас не найдется другого места, чтобы поговорить всерьез? Ты понимаешь, что такое — «всерьез»?

— Товарищ Андрей, я понимаю. Мы немедленно поедем в такое место.

Обращению «товарищ» мы его тоже научили. Иной формы обращения между военнослужащими у нас тогда просто не было.

На своем совершенно невозможном для восприятия языке он отдал несколько команд. Командами они звучали чисто интонационно.

Пока офицеры, не имеющие подобия даже старых раций «Р-126», лично бегали передавать распоряжения по команде, Сашка протянул Сехмету рваную кобуру. И полный запасной магазин отдельно.

— Заряди в пистолет. Пригодится. Восемь шагов назад от смерти. И расскажи — что все это значит…

Глава двадцатая

Нам подали паровые аэросани, устроенные по тому же принципу, что и дирижабли. Машина размером с автобус «ПАЗ», в которой пассажирских мест было только восемь, в передней кабине. Остальное — двигатель и, по-нашему, машинное отделение. Системы, управляющие подачей топлива, контейнеры с горючим, четверо квангов низкого ранга, всем этим распоряжающихся. Движители — два трехлопастных винта, толкавших с приличной скоростью устройство на шести широких лыжах, каждая с независимой подвеской.

Им еще башенный пулемет сверху поставить, совсем хорошая машина бы получилась. Но и без этого до своего лагеря они нас довезли за полчаса.

Здесь мы ошиблись, думая, что кванги обороняются на последнем рубеже. Ан нет: они встретили врага на дальних подступах. За первым гребнем, на обратном скате которого размещались орудийные дворики катапульт, простиралась широкая долина, покрытая глубоким снегом. И только следующая гряда, идущая с севера на юг, с куда более крутыми откосами, прикрывала настоящим образом оборудованную базу. Там были ангары, утепленные палатки для личного состава, склады боеприпасов, топлива и газовых баллонов, несколько причальных мачт. Два дирижабля, полностью готовые к взлету, еще шесть неторопливо надувались под вой компрессоров.

Серьезный опорный пункт. Цепь таких баз, согласно кванговской стратегической концепции, тянулась по периметру их страны, состоящей из столицы, Юуонжлосс-сити, как мы называли ее для простоты, поскольку коверкать язык сорокасложными словами не было ни охоты, ни необходимости, и нескольких городов поменьше. А уже с этих баз осуществлялись патрульные полеты в заданных секторах ответственности.

Пока мы ехали, Сехмет, польщенный нашими похвалами в адрес героических бойцов и квалифицированного командования, извлек из полевой сумки затрепанную книжку и с гордостью нам предъявил. Мы дружно рассмеялись, не имея в виду обидеть коллегу, а от души, развлекаясь комизмом ситуации.

«Тактика в боевых примерах. Часть вторая. Рота-батальон. Москва, Воениздат, 1973 г.». Это и несколько других справочных изданий Берестин подарил Сехмету, в знак дружбы и как бы компенсации за нечаянно нанесенный ущерб. Бегло разговаривать на русском воздухоплаватель научился за месяц, после чего овладение грамотой заняло меньше недели. Я думаю, если отправить его на учебу в Военно-воздушную академию имени Жуковского, он бы легко окончил ее с красным дипломом. Да и сама цивилизация квангов, установись у них с Землей полноценные дипломатические отношения, догнала бы нашу в ближайшие полвека, а там, глядишь, и вырвалась вперед. Единственные сдерживающие факторы: численность населения, всего около десяти миллионов, и абсолютное нежелание развивать врожденные способности. Так мало ли на Земле высокоразвитых государств с гораздо меньшим количеством жителей? И с природной ленью есть способы бороться. Так что напрасно аггры считали расу квангов тупиковой ветвью, не имеющей смысла существования и, соответственно, права на него.

— Пользуешься, значит? — одобрительно спросил Шульгин. — На свой язык не перевел для курсов усовершенствования комсостава?

— Еще не перевел, времени не было. Да и не думал, что в наших условиях это может быть полезно. После того как вы исчезли, «ракообразные» исчезли тоже. Совсем. Не с кем стало воевать. Сухопутной армии с организацией, подобной вашей, у нас нет, вы знаете. Я читал книги просто так, вспоминая друзей. И вдруг пригодилось. Когда неизвестно откуда появились «ахамбовомбе». В боях с ними мудрые уроки этой великой книги очень пригодились… Ты, Андрей, в беседе с ранхаги Разафитриму однажды сказал: «Не бывает бесполезных знаний». Очень правильно. Достойнейший ранхаги часто повторяет эту истину.

— «Ахамбовомбе». Это вы так монстров назвали? Что означает? — перебил его Сашка. Язык квангов отличается цветистой, на наш взгляд, избыточной описательностью, вроде как у североамериканских индейцев.

— Можно перевести — «неразумно свирепые» или «бессмысленно жестокие», что-то так, но не точно. Нужно много работать, сделать большой толковый словарь. Опять нет времени, и нужен не один, несколько людей-помощников. Я сам не справлюсь, мало слов знаю…

— Ты все время говоришь «не успел», «времени не было», — задал я сильно интересующий всех нас вопрос. — Мы ведь ушли довольно давно. Когда, по вашему счету?

Сехмет посмотрел на меня удивленно. Идеей разнотекущего времени он пока не овладел, поэтому воспринял мои слова так же, как нормальный человек, у которого психиатр вкрадчиво спрашивает: «А какой у нас сегодня день?» Но субординация есть субординация — вышестоящему положено отвечать, каким бы идиотом он ни выглядел.

Сосредоточившись, начал шевелить губами и пальцами. Неужели так трудно ответить с ходу на простейший вопрос? Но он был человек обстоятельный и в итоге выдал точный подсчет: «Двести одиннадцать дней». Считая, что местный, валгалльский день не намного длиннее земного, выходило, что физически мы отсутствовали здесь не более восьми месяцев. Те краткосрочные посещения, что случались у меня и у Шульгина через Гиперсеть и не по своей воле, к реальному времени отношения вообще не имели. Впрочем, нынешнее здесь пребывание к реальности отнести тоже трудно. Если раз и навсегда не заставить себя считать за подлинную реальность все, что с тобой происходит в данный момент. Хотелось бы, но трудно.

Я только собрался приступить к обстоятельному выяснению событий, случившихся за наше отсутствие, как мы приехали.

Пока Сехмет проводил инструктаж с личным составом базы, отправлял в воздух первую пару дирижаблей для поиска отступившего неприятеля, занимался другими командирскими делами, мы с удобством разместились в его штабной палатке. Удивительное дело, насколько правы были древние философы, в античные времена разрабатывающие теории о соотношении формы и содержания. Очень мало отличался походный быт воинов цивилизации, возникшей и существующей чуть ли не в другом рукаве Галактики, от такого же у наших авиаторов, хоть Отечественной, хоть Афганской войны. Поневоле поверишь Ивану Антоновичу Ефремову, что в своих высших проявлениях разум негуманоидным быть не может. Отсюда и все остальное.

Олегу, естественно, сейчас было гораздо интереснее, чем нам с Сашкой. Ему не довелось побывать у квангов тогда, а наши рассказы, просто в силу обстоятельств, затянувших нас в пучину куда более увлекательных приключений, не отличались последовательностью и тонкой деталировкой.

Мы, в ожидании Сехмета, решили приготовить товарищеский обед, для него лично или для группы офицеров его штаба, если он захочет кого-то пригласить. У нас, в Белой армии, по случаю успешно закончившегося боя плюс прибытия высоких гостей, сейчас без вопросов накрыли бы столы всему комсоставу, до подпоручиков включительно. Но здесь же кастово структурированное общество…

Известно, что кванги с удовольствием употребляли любую нашу пищу, за исключением мясной тушенки, пили, что нальем, хотя и в меньших дозах. Мы тоже за проведенный среди них месяц от голода и желудочно-кишечных расстройств не страдали.

Разложили и выставили все, что у нас с собой было, закурили и стали ждать хозяина, обсуждая «текущий момент». А обсудить было что. Самое главное — дуггуры гоняются за нами или мы за ними? Такое ведь тоже нельзя исключить. Занимаются существа своими делами, в наши не влезают, а мы им — все время напоперек. И их акция в Барселоне — не более чем естественная реакция на возникший раздражающий фактор. А что по времени эти события соотносятся самым необычным способом, так Олег к случаю вспомнил рассказ автора, фамилию которого мы не смогли вспомнить. Ну, тот, где один из главных героев слегка перепутал измерения. То есть мог свободно перемещаться во времени, но был жестко связан пространством, и оно для него сокращалось, как для нас время, по мере течения жизни. В юности ему была открыта, предположим, вся Европа, а к старости остался лишь один квартал города, но на миллионы лет в любую сторону.

— Что и есть «последний довод короля» — линять нужно к чертовой матери, пока нас в похожую позицию не поставили. Буквой «зю», как говорил дедушка моего однокурсника, — благодушно произнес разомлевший в тепле Шульгин, испытывающий, как и я, глубокую релаксацию после физического и эмоционального напряжения. Не верьте, что мысль о грядущем перевоплощении способна нейтрализовать у человека европейской ориентации естественный страх перед конкретной, здесь и сейчас, смертью. А смертей вокруг нас сегодня полетало ровно столько же, сколько чужих пуль.

Тема развития не получила, поскольку явился Сехмет, с восхищением уставившийся на накрытый стол. Подружиться-то мы с ним успели и вели себя всегда на равных, учили, чему могли, испытывая подсознательное уважение к инопланетянину, выучившему наш язык. Да ведь и дома, встречая иностранца, хорошо говорящего по-русски, россияне склонны проникаться к нему симпатией, даже если это агент ЦРУ. Особенность национального менталитета.

А Сехмету до сих пор было странно, после долгой разлуки — особенно, как это генералы стараются угодить майору, или даже полковнику, не важно. Другой на его месте немедленно начал бы наглеть, есть примеры, он же, наоборот, проникся еще большим почтением.

Увидев наши фляжки и помня, что в них содержится, он немедленно притащил кожаную, литра на три, посудину местного вина. По стилю и качеству ближе всего к портвейну, только не из винограда оно производилось, а из неизвестных нам гидропонных растений. Чуть ли не из особого рода грибов.

Достаточно быстро мы его и собственное настроение привели к нужному знаменателю и потребовали подробностей. О потерях среди их бойцов не расспрашивали, нас интересовали вопросы стратегические. В применении к местным условиям.

Сашку, впрочем, сильно заинтересовала судьба нашего танка, брошенного в дикой степи.

— Мы его отбуксировали в город. Заводить мотор я не позволил, подвели под гусеницы лыжи и так дотянули.

— Почему не позволил? — удивился Шульгин.

— Ты говорил — моторесурс нельзя расходовать зря. И горючее. У нас солярки нет…

Чудо, что за человек. Нам бы таких побольше. Случайно услышанное руководящее указание превращается в завет. Именно так!

— И что?

— Стоит в специально построенном помещении. Доступа к нему нет никому, кроме меня, «знающего».

— И что же ты, брат, «знаешь»?

— Когда придет последний час, я смогу его завести и поехать. Снарядов в нем осталось только пять, но мощь их превосходна. А потом, как говорил амбинантасиндрану Алексей, «броней и гусеницами», до победы или славного конца.

— Совсем молодец, — восхитился Сашка. — На таких, как ты, держится любая держава. Эрго — бибамус! А насчет снарядов нужно подумать. Ты к нам в форт с тех пор не летал?

— Нет.

— А почему?

— Я не смею. Это — ваше. Нельзя.

Вот опять ксенопсихология. Нельзя, и точка! А снаряды к пушке «Леопарда» у нас на складе были. С полтысячи разных типов. И коробок с пулеметными лентами десятка три. Шульгин, заполучив боевую единицу, не мог не позаботиться о «ЗиПах» и боекомплектах. Руководствуясь здравой мыслью: «Вдруг машинка у Олега сломается, и нам что, к натуральному хозяйству возвращаться?»

Но это опять же сейчас не важно.

Я предложил перестать отвлекаться на частности и послушать рассказ Сехмета с самого начала. Или конца нашей эпопеи, что однозначно.

…После того как мы с Берестиным исчезли, похищенные с поля боя Дайяной и ее сотрудниками, Сехмет доставил Шульгина на своем дирижабле в форт. Высадил и, слава богу, не задержавшись, улетел обратно, что избавило его от встречи с десантом аггров. Они бы его летательный аппарат сбили, не почесавшись. Походя. Но он успел. Вернулся, доложил по команде обо всех подробностях дела. Вариант с назначением его «переводчиком по Генеральному штабу» отпал сам собой, по причине исчезновения необходимости в такой должности.

Исследование поля последнего сражения не дало ничего. Аггрианские бронеходы, как ранее сжигаемые бомбами с воздуха, так и расстрелянные тяжелыми танковыми снарядами, никакой полезной информации дать не могли. От них просто ничего не оставалось, кроме в той или иной мере раздолбанных корпусов. Ни малейшей пищи для размышлений.

Кванговский генералитет, по-прежнему осторожный, дал команду исследовать с воздуха прилегающую территорию километров на триста во все стороны, но и там врага обнаружено не было. На этом, кстати, заканчивался радиус дальности полета дирижаблей. Дальше кванги проникать не захотели, подобно китайцам, предпочитавшим не вылезать за пределы исторических границ Срединного царства.

Война была сочтена выигранной. Впервые за всю историю. И снова у них началась монотонная, непонятная нам жизнь. Не зря я бился, пытаясь выяснить, по марксистским канонам, способ производства и производственные отношения этой странной цивилизации. То есть, конечно, наоборот, бился я зря, потому что выяснить не удалось ничего. Их мирок существовал исключительно для поддержания неведомо когда достигнутого уровня, и ничто другое их просто не интересовало. Как в нашем Древнем мире и раннем Средневековье. Тысячи лет ездили на телегах, не сообразив, что можно не то чтобы подшипники изобрести, а просто салом или дегтем втулки осей смазывать. И ничего, обходились. Кванги продвинулись чуть дальше, до эпохи пара, на чем и успокоились.

А может, именно так и надо — жить, чтобы жить, остальное — от лукавого.

Такой парень, как Сехмет, среди своих был исключением. Психологически. Прочие руководящие чины, с какими нам пришлось общаться, тоже отличались развитым интеллектом, но желания выходить мыслью за пределы давным-давно очерченного круга у них не возникало. И невозможно посчитать, какие тысячные доли процента вероятности свели его с нами, чтобы он получил необходимый для своих мозгов стимулирующий заряд. Его цивилизации, увы, ненужный и неинтересный.

Повышенный в чине, назначенный, в пересчете на нашу терминологию, командующим округом (в благодарность за заслуги и одновременно чтобы в столице голову своими идеями не морочил серьезным людям), он целых полгода готовил вверенные ему части к войне неизвестно с кем. Читая по ночам, при свете ацетиленовой лампы (до электричества кванги додуматься не успели), наши справочники и боевые уставы.

«О, воин, службою живущий, читай Устав на сон грядущий, а также, ото сна восстав, читай усиленно Устав». Я представить не мог, что и этот шутливый стишок, написанный то ли Денисом Давыдовым, то ли еще кем-то из его современников, Сехмет запомнил, как один из библейских заветов.

И, по нашим понятиям, обиженный ссылкой в дальние края (а по их, возможно, и нет), муштровал своих подчиненных со всем усердием. Что всем прочим командирам могло показаться ненужной блажью.

Однако неожиданно пригодилось, более того — спасло.

Появились пресловутые «ахамбовомбе». Как положено — ниоткуда. Точнее — оттуда же, откуда приходили аггрианские «бронеходы», на самом деле бывшие всего лишь передвижными установками для перемещения межвременной границы. Но об этом я уже писал раньше.

Причем появление их повергло мирных, по своей натуре, квангов в шоковое состояние. Если «ракообразные» аггры оперировали на границах страны и, кроме отважных пилотов, никто с ними в огневой контакт не вступал, то эти вели себя намного хуже, чем немцы на оккупированных территориях. Те, по крайней мере, людей не ели, обходились стандартными «кура, млеко, яйки». А эти ели, ели живьем! Сехмет, не меняясь в лице, просто передавая заслуживающую внимания информацию, достаточно подробно рассказал, где, когда, как и сколько.

Шульгин, иногда бывающий слишком эмоциональным, на этот раз не сказал ничего, просто посмотрел на Олега очень выразительным взглядом.

— Когда же они появились? — спросил я.

— Примерно месяц назад. Стаями в сто и более голов они, не пользуясь никакими машинами, стали прибегать с юга и юго-запада. Это было очень страшно. Очень похоже на нападения «сахамбовонге» (это они так наших «суперкотов» именовали), но тех никогда не было больше десятка, и они не имели страшного оружия. Огнестрельного!

С огнестрельным мы Сехмета познакомили, и с артиллерийским, и с ручным. Нарушив, естественно, все законы прогрессорства, усвоенные в ранней юности и тогда же признанные дурацкими. На примере «Трудно быть богом». Неужто, с точки зрения земных координаторов проекта, мечи, которыми рубят людей в капусту, или топоры «серых штурмовиков» гуманнее хорошего пистолета?

Вот и подошел момент, чтобы Шульгин, выпив очередную стопку, спросил у Сехмета о пистолете и разорванной кобуре. Загадка ведь, пусть и не из главных.

— Это было так. После первых набегов мы решили развернуть здесь еще одну передовую базу. На этом направлении их у нас не было. Когда мы только подбирали для нее место, осматривали, ре-ко-гно-сци-ровали (Сехмет медленно, но правильно произнес это слово), я послал в разведку небольшой отряд во главе с…

На своем языке Сехмет проговаривал бесконечно длинные слова очень быстро и невнятно, потому имя (или звание) офицера я с ходу не воспринял на слух.

— Я дал ему с собой твой пистолет. Чтобы в случае чего он смог стрелять по-настоящему. Восемь патронов — больше, чем одна стрела ружья.

Наивная вера инопланетянина в мощь человеческого оружия. Он видел в деле танковую пушку и вообразил, что пистолет может нечто подобное. Тем более что мы, как выяснилось, по глупости, иногда называли пистолеты жаргонным термином «пушка». «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…»

— Дальше… — холодным тоном спросил Шульгин.

— Там, где вы нашли «это», — ответил Сехмет, доставая из своей полевой сумки кобуру, — мои солдаты встретили трех «ахамбовомбе». Странно, потому что мало. Но они все равно напали первыми. Любой, кто видел их лицом к лицу, говорит, что ужаснее ничего не бывает в жизни…

— Почему? — вмешался Олег. — Чем же они страшнее «сахамбовонге»? Я видел тех и других. «Суперкот», по-моему, злее и агрессивнее.

— Не знаю, не могу сказать. Сахамбовонге — просто звери, мы их знаем много тысяч лет. «Ахамбовомбе» — по виду люди, но от них исходит страшный дух…

То, о чем говорил Шульгин, Антон и прочие, — «отвратительный запах мысли».

— Продолжай, — попросил я.

— Наших было семеро, — сказал Сехмет. — Они выстрелили все, но наповал убили только одного «монстра», как вы их называете. Двое растерзали остальных, будучи пробиты стрелами. Но, наверное, не в те места, что нужно. Фиоранцаниора (теперь он повторил имя медленнее) выстрелил из пистолета семь раз прямо в лоб напавшему на него. И убил, но тот успел ударить его два раза. По голове и сбоку. Поэтому там кобура и осталась. Третий монстр тоже издох, а офицер вернулся. Доложил о том, что было, и вернул мне «восьмерку». С одним патроном, как вы видели. Теперь у меня есть еще, спасибо, Александр, умирать подождем…

— «Так помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела», — не слишком музыкально пропел Сашка, — этих патронов я тебе мешок привезу. Заводи свой аппарат, и рванем в форт. Заодно и посмотрим, что там и как. Не добрались ли и туда монстеры…

— Успеем, — охладил я его азарт. — Пусть Сехмет закончит доклад. Мы услышали, что монстры появились внезапно, месяц назад и с южного направления. Дальше… Что случилось за месяц в вашем общем военно-политическом положении?

— Могу сказать то, что известно мне. Совет ранхаги, возможно, обладает более обширной информацией, они должны изучать положение во всей широте, но до таких, как я, доходят только прямые приказы, иногда — сообщения об успешных действиях других гарнизонов.

Ну да, закрытая феодальная структура, при полном отсутствии средств массовой информации. Приказы и слухи, передаваемые при случайных личных встречах офицеров соседних гарнизонов. А обычные горожане скорее всего вообще понятия не имеют, что идет очередная война.

— Они продолжают появляться едва не каждый день. Это напоминает набеги диких животных, я уже говорил. Разумной цели в их поведении не видно. Скрываются в лесах, нападают оттуда на пути перевозки гражданских грузов, на небольшие гарнизоны. Из своих огнестрельных устройств иногда сбивают одиночные дирижабли, если экипажи теряют осторожность и летят низко. Мы тоже стараемся их выслеживать и уничтожать. По вашему опыту для охраны городов и коммуникаций начали создавать «ополчение». Инженеры приступили к изготовлению стреляющих с помощью пороха орудий. Самых простых, гладкоствольных картечниц. Такую пушку, как на танке, воспроизвести пока не могут.

— Долго еще не смогут, — вставил Левашов, — целый этап технологической революции…

Одним словом, совершенно никакого стратегического замысла в действиях монстров не просматривалось, исходя из слов Сехмета. Почему бы и нет? Какой может быть общий замысел у стай хищников, гонимых природным катаклизмом или нашествием более сильного противника? Сейчас они оказались на населенной территории, которую восприняли не в виде «объекта колонизации», а просто пищевого ареала.

Эта же мысль пришла в голову и Сашке.

— То есть вы не наблюдали случаев, чтобы они как-то использовали захваченную технику или пытались закрепиться на захваченных территориях?

— Нет. Но как раз сегодня в их действиях обнаружилось новое. Раньше они не пытались с такой яростью и упорством штурмовать укрепленную базу. Той обороны, что я построил, получив сообщение, что в нашу сторону движется большая «орда», хватило бы, чтобы остановить их на дальних подступах. Но они не остановились, и я потерял почти половину бойцов первой линии. Не подоспей вы, я отдал бы приказ на эвакуацию…

— Мы всегда успеваем вовремя, — не то констатируя факт, не то недоумевая по этому поводу, ответил Шульгин. — Знать бы только, зачем и почему.

Не вдаваясь в мировоззренческие вопросы, Сехмет предложил нам осмотреть образцы трофейного оружия.

— Обычно после бомбовых ударов оно сгорает вместе с владельцами, но несколько раз мы захватывали эти «пулеметы» неповрежденными. Только использовать его не смогли. В наших руках оно не работает. Сегодня оружия захвачено много, вы поможете понять, как оно действует?

— Да запросто! — возгласил Шульгин. — И не в таком разбирались…

— Тогда пойдемте.

В ангаре на длинном верстаке было свалено десятка три митральез, примерно однотипных. Издали можно принять за старые «Льюисы», но еще массивнее и тяжелее, около двадцати килограммов. Отличались они количеством стволов, у большинства — шесть, у некоторых семь. Сошек нет, то есть предназначены для стрельбы с рук или с упором на окружающие предметы. Для переноски снабжены своеобразной сбруей из широких, синтетических на вид ремней, охватывающих шею и оба плеча. На ходу, конечно, стрелять с таким приспособлением удобно, но в критической ситуации быстро от нее не избавишься. Приклад сделан по форме деревенского ухвата, горизонтально, чтобы упирать в бицепс, а не в плечо.

Задача сложной не казалась, что тут особенного? Два квалифицированных оружейника-любителя и инженер-универсал любое механическое стреляющее устройство земного происхождения должны разобрать и собрать с завязанными глазами. Ну, пусть оно — продукт неизвестного разума, значит, придется работать с открытыми. Однако самонадеянность наша оказалась чрезмерной. Только на первый взгляд предложенный нашему вниманию «пулемет» показался достаточно простым и даже примитивным. Вроде бы все понятно. Связка из шести стволов калибром восемь с десятыми миллиметров, внутри ее — цилиндрический магазин шнекового типа с поочередной подачей в каждый ствол. Патроны чуть меньше наших промежуточных, безгильзовые. Ударный механизм отсутствует, воспламенение электрическое, от размещенной в прикладе не слишком большой батареи. Автоматика — без всяких газоотводов, по принципу использования энергии отдачи с коротким ходом ствола. В целом уровень конструкторской мысли примерно соответствует двадцатым годам ХХ века.

Хитрость заключалась в том, что ни один из осмотренных нами образцов действительно не работал. Даже и в наших опытных якобы руках. Поначалу мы грешили на батареи. Но не могли они разрядиться все сразу! Только что монстры вели огонь, а как выпустили из рук — абзац. Не стрелковое оружие, а дубина.

— Это теперь к тебе вопрос, — сказал Сашка Левашову, раздраженно отодвигая очередной «машингевер». — Ясно, что они придумали некий предохранитель. Какой? На биотоках, телепатический, электронный?

— Будем искать. Не исключено, что в каждого монстра вживлен какой-нибудь датчик, активизирующий систему. Допустим, только когда хозяин держит пулемет в руках. Индивидуальный для каждого или однотипный, что скорее. В бою должна быть возможность взаимозаменяемости стрелков и оружия…

— Вот и ищи.

Олегу долго искать не пришлось. С помощью не совсем подходящих для тонких манипуляций кванговских инструментов он скорее разломал, чем разобрал приклад, и в специальном гнезде, рядом с аккумулятором, обнаружил то, что нужно. Штучка в половину спичечной коробки, заделанная намертво, в момент изготовления. Замены ее и обслуживания не предполагалось.

— Увы, это наш последний успех. Выяснить, каким образом это действует, — возможности не имею. Может быть, в Замке, с его методиками…

— А неглупо, совсем неглупо, — сказал Шульгин, вертя в руках «предохранитель». — Очень похоже, что дуггуры-морлоки надежно подстраховались. С одной стороны, отобранное у монстра оружие автоматически инактивируется, противник им не воспользуется, а с другой — его наверняка можно отключать дистанционно. На случай бунта, например…

Мы расковыряли еще несколько пулеметов, и все «предохранители» Олег упрятал во внутренний карман.

— Удастся притащить домой, помаракуем на досуге.

— Будь у квангов хоть какая электротехника, можно б эту хрень запросто обойти, — выдал я на поверхности лежащую идею. — Не так уж трудно подобрать напряжение и ток, чтобы патрон воспламенить…

— Если бы у бабушки были колеса… Чем возиться, проще перекинуть сюда с тыщонку обычных «АКМ».

Спорить не с чем.

Убедившись, что даже мы ничего с трофейным оружием поделать не можем, Сехмет не расстроился. Может быть, в глубине души ему претила мысль принять на вооружение вражеские устройства.

Раз мы продолжаем находиться на Валгалле, скорее реальной, чем вымышленной, и Удолин нас не вытаскивает обратно, значит, все идет по плану. Свою миссию мы пока не выполнили или — функцию не исчерпали. Будем продолжать.

— Ты можешь выделить нам двойку дирижаблей? — спросил я Сехмета. — Надо заняться серьезной разведкой. Не понимаю: почему вы до сих пор этого не сделали? Не крутиться вокруг собственных баз, а сесть на хвост одной конкретной стае и наблюдать. Следы ведь на снегу издалека видны. Не прекращать поиска, пока не установите, куда уходят и откуда приходят. Параллельно организовать преследование по земле. Широким фронтом, загоном. Десять, пятнадцать тысяч солдат привлечь, дивизию дирижаблей, пару сотен снегоходов. Гнаться за ними до самого главного логова, есть же оно у них! Где патронами снабжаются, где раны зализывают… Не с неба они, черт возьми, падают… — в запале сказал я и тут же осекся.

Да вот так оно скорее всего и есть. Не с неба, конечно, а способом, аналогичным нашему. Сквозь какое угодно число произвольно открываемых тоннелей. Только зачем? Какой смысл? Где Земля и где Валгалла? Сафари себе устроили? Между прочим, мысль дурацкая, как раз для американских фантфильмов, но объясняющая почти все.

Для существ с другим устройством мозгов и психики, тех же и квангов, привычка богатых землян лететь самолетом (а раньше плыть пароходом) на другую сторону планеты, чтобы, подвергаясь смертельным опасностям и бытовым лишениям, пострелять антилоп или львов, которых они даже есть не будут, ничем иным, как абсолютной глупостью, выглядеть не может.

Сехмет немедленно это и подтвердил. Мы знали, что они до предела пассивно относились к той войне, что им приходилось вести против аггрианской ползучей экспансии, и сейчас ничего у них не изменилось.

— Я научился понимать людей намного лучше, чем другие, язык выучил, книги читаю, но и я понимаю вас не до конца. Мы никогда не идем навстречу опасности, предпочитаем ждать на месте. По-своему вы правы, да. Прошлый раз и сегодня вы сражались так, как на пороге своего дома. Вы не боитесь делать риск, не боитесь умереть за чужих. Если есть много сил, много привычки к войне, готовность к «самопожертвованию», правильно? У нас все не так. Начальники не разрешат мне посылать дирижабли искать врага неизвестно где, пока он сам не нападает. Если он нападет в другом месте, когда мы тоже будем в другом, кто станет виноватым? Я. Зачем это? Если нужно, мы погибнем там, где назначено, и никто не обвинит…

— Ладно, бросаем старые разговоры. Вам не нужно, нам — тем более, — с досадой махнул рукой Шульгин. — На Земле тоже было достаточно наций и народов, которые на все забили и до сих пор существуют. Не изведав славы, но выжившие без особых душевных терзаний. Я, если выйдет, привезу тебе пачку книг по истории. Ты уже дозрел. Затворишься в келье и займешься созданием собственной философии…

— Нет, так тоже не верно говоришь, — начал горячиться Сехмет. — Я буду помогать вам. Я знаю, обществу пора меняться. Я не один такой. Только вы останьтесь, помогите…

— Декабрист, блин, — суфлерским, только мне слышным шепотом, скорее одобрительно, чем иронически, прокомментировал Шульгин.

— Смотри, вот карта… — Сехмет протянул лист, охватывающий вверенный его корпусу сектор и прилегающую местность километров на двести окрест. — Здесь я могу решать, не спрашивая ранхаги. Куда полетим, покажи…

Поводив аналогом нашего карандаша над своеобразно изображенной местностью, Шульгин чуть было не ткнул в место, которое нас влекло, но я его остановил:

— Обождем немного.

— Давай, мы сейчас поедем к себе, отдохнем, посоветуемся, с утра и решим все. У тебя наверняка сейчас своих дел выше головы. Ты наш дом видел, он тут не далеко?

— Не видел. Где?

Сашка указал расположение избушки.

— Нет, туда мы не дошли. В стороне от полосы контроля. Интересно, совсем рядом. Если бы знали, там базу начали ставить, тоже место хорошее. Вы там жили? Давно?

Как ему ответить? Сказать — вчера, еще больше удивится. Сказать — давно, не поверит. Ответил обтекаемо.

— Построили давно, а вчера вдруг показалось — надо посмотреть, что здесь творится.

Уклончиво выстроенная фраза, в расчете, что не во всех нюансах языка и психологии Сехмет разбирается, как надо.

Он кивнул.

— Прикажу, отвезут. Можно машину оставить с вами, чтобы утром сразу приехали.

— Договорились.

В своем, пусть и не нами построенном домике ночевать гораздо спокойнее, чем в палатке инопланетян. Не та степень приватности, проще говоря. Храпят они или нет, меня не волнует. А вот мысль, что в глубоком сне может когтистая лапа разорвать брезент рядом с твоей койкой, и не успеешь вскинуть ствол — эта вероятность (немалая, кстати) полноценно отдохнуть не позволит.

А здесь — достаточно прочные стены и верный, разумный сверх обычного пес, охраняющий подходы.

Я лежал, закинув руки за голову, когда Сашка с Олегом уже задышали легко и медленно. Немножко я им помог, вовремя переведя обычный по сложившейся ситуации разговор в плавную мысленную глиссаду, уводящую в спокойные, наполненные романтическими воспоминаниями сны.

Еще одно, решающее подтверждение, что все в реале происходит. Эфирные проекции в сне не нуждаются.

Нащупал в темноте пачку сигарет на столе, прикурил от «Зиппо», коснулся краем ладони лежащего рядом пистолета. Хоть что мне говорите — успокаивает.

Успели мы кое о чем поговорить, остерегаясь при этом сказать лишнее. Что считать лишним — отдельная тема.

Мог бы и я сейчас уснуть с полным удовольствием, но что-то не дает. Чувство долга или обостренное чувство тотальной опасности.

Что мы пытались уяснить для себя или транслировать вовне?

Я попробовал, не касаясь тех сфер сознания, которые могут вольно или невольно соединиться с полем мыслей Удолина, выстроить очередную мыслеформу. Рельефную модель происходящего сейчас на Валгалле. Совсем локальную, касающуюся текущего момента. Причем — текущего только для меня.

Самой первой мыслью и самым первым побуждением было — погрузившись в летательный аппарат, за пять-шесть часов добраться прямо до нашего форта. Радиуса хватит, еще и останется. Снова увидеть знакомые, почти родные места. Запастись оружием для себя, загрузить снаряды и солярку для танка… Просто разобраться, в какой временньй нише мы сейчас пребываем.

…Сильвия заманила меня из своей английской виллы на Таорэру в конце двадцатого года, и когда мы с ней прилетели в форт, там прошло меньше месяца после его эвакуации, состоявшейся, условно говоря, зимой тысяча девятьсот восемьдесят пятого. Да почему условно? Последний свободный переход в Москву Левашов организовал незадолго до Нового года. А вот следующий раз уходили ребята уже не в нашу Москву, а прямо в Замок при помощи Антона. После этого была произведена диверсия с взрывом информационной бомбы, вследствие чего аггрианская Вселенная была оторвана от «нормальной». Наше перемещение из Замка в Крым, произведенное там изменение реальности тоже каким-то образом отразилось на «синхронизации» времени Земли и Валгаллы. Далее, чтобы помочь мне выбраться из сплетенной Дайяной и Игроками паутины, на Валгаллу снова отправился Сашка, и мы с трудом, но пробились.

После этого Шульгин еще трижды побывал в форте, один раз в собственном облике и два — в шестаковском. Эти перемещения совершались из тридцать восьмого года, но, как и прежние, приводили практически в одну и ту же точку тамошнего времени, с разбросом максимум месяц.

И, наконец, совсем недавно мы почти в точности повторили первый рейд на Главную базу Таорэры, преследуя Дайяну с Лихаревым. Вот там, судя по экспансии нормальной растительности в бывшую «зону обратного времени», наверняка прошло не меньше года…

Мы выдержали почти невозможную ментальную схватку с Дайяной, использовавшей уцелевшую психотронику. Даже Сашка с Олегом поплыли, а Ирина фактически сломалась.

Без доли остаточного ужаса я не могу вспоминать картинку, когда Шульгин бессмысленно улыбался, Левашов сцепил зубы, не понимая, что с ним происходит, но инстинктивно сопротивляясь давлению, а Ирина (моя Ирина, в которую я верил беззаветно) начала опускаться на колени, протягивая руки к Дайяне, и просить у нее прощения…

Не знаю, как мне удалось это пережить. Очень хотелось отпустить поводья, и — будь, что будет. Спасла только «белая обезьяна».

Никто потом не хотел вспоминать финал абсолютно неприятной для всех (кроме меня) истории, но и я, последний герой, не хотел вспоминать тем более. Весь в белом, и так далее… А чего сохранение фрака в чистоте стоило мне, кто-нибудь знает? Что такое чувство спускового крючка под пальцем, если сердце сжимает страх и обида и невыносимо тянет сделать единственное, полусантиметровое движение! Все, все вокруг предатели, включая любимую женщину и самого старого друга! Еще бы совсем чуть-чуть, и Дайяна моими руками решила бы все проблемы! Нет, не передать…

Очередное переплетение лент Мебиуса.

Сейчас мы, исходя из слов Сехмета, угодили на полгода, примерно, позже того, как Шульгин-Шестаков переправил в форт семью наркома и Власьева.

Что из этого следует? Считая время условно-линейным, Шестаков без матрицы, но с унаследованной от «драйвера» памятью за прожитое здесь время вместе с лейтенантом и еще с кем-то (здесь немедленно всплыл образ Дайяны, зачем-то организовавшей «тройственное совещание» с псевдо-Шульгиным и настоящим Лихаревым) вполне могли создать загадочную инфраструктуру. Не построить, это вряд ли, а именно создать.

И вот теперь что-то нас привело сюда. Мои мысли чисты, действительно. Словно снежное поле, простирающееся до горизонта. Что мы сделали? Мы оставили Дайяну на их базе, как Айртона на острове Марии-Терезии. В целях воспитания. Лорд Гленарван приплыл за пиратом через семь лет. Мы решили, для начала, дать ей год. Пусть, мол, поживет на своей Таорэре, где мы уничтожили по указаниям Ирины и Сильвии все механизмы, подходящие для внепространственных перемещений. Соберет своих уцелевших «курсантов», устроит «коммуну имени Антона Макаренко».

А что мы знали и знаем на самом деле?

Объявленное намерение разыскать и ликвидировать «инкубаторы», где выводилось и воспитывалось до двадцатилетнего, по нашему, возраста, около двухсот аналогов Ирины, Сильвии, Валентина, осталось, естественно, просто угрозой. Сильвия заверила, что, разрушив все, включая самодельную «машину времени» Лихарева, мы полностью устранили возможность возвращения Дайяны на Землю. Этой Дайяны. Лихарев из тридцать восьмого тоже остался там, скорее всего — навсегда, раз стерта даже возможность предыдущей развилки. И все же, все же… Отпущенный год, очень может быть, как раз и прошел, и некто направил нас сюда, чтобы не забыли случайно.

Потолок казался очень низким, давящим, печка источала чрезмерное тепло. Захотелось встать, выйти на крыльцо, глотнуть морозного воздуха. Что я и сделал немедленно. В сенях подскочил со своей подстилки Лорд, ткнулся носом мне в бедро, совсем тихонько гавкнул. Куда, мол, ты и зачем?

Я потрепал его мохнатый загривок.

— Ты, парень, что? Неужели разумный, как мы раньше для себя собак придумывали? Слова понимаешь или мысли?

Пес сделал вид, что не понял вопроса, подтолкнул меня к двери. «Собрался идти — иди».

Я вышел. Снова начинался ветер, несущий густую поземку. Если так пойдет, через час-другой мы получим ту самую пургу, которая гнала Шульгина с Лордом к пресловутой хижине-доту.

Но пока ничего, просто приятно смотреть на полосами летящий мимо снег.

— Расскажи мне, Лорд, — спросил я, почесывая его за ухом, — откуда ты взялся, что здесь делаешь? Ты вообще собака, или робот, или воплощение не знаю чего?

Пес потерся о мою ногу, сбежал с крыльца, осмотрелся, принюхался, вернулся. Ни по-русски, ни на ином языке, включая телепатию, не ответил. Но по его уверенному виду чувствовалось, что опасности поблизости он не ощущает и что за второго хозяина меня признает. Уже приятно. Тем более всей доступной мне силой психолокации я не мог уловить ни одной исходящей от Лорда негативной эмоции.

Глава двадцать первая

Нам повезло тогда, в самом начале, когда Левашов нащупал своей установкой в безбрежности пространств нашу Валгаллу. Проход на нее открылся летом, которое в широтах, где мы оказались и где построили форт, ничем не отличалось от лета в Костромской или Вологодской областях. Но длилось едва ли больше четырех месяцев. Весна и осень — по две-три недели. Остальное — зима. С морозами до минус сорока и очень частыми снежными бурями. Одним словом, не райский уголок в духе картин Шишкина, а натуральная Якутия.

Просто мы не успели прожить здесь полного года, да и проблемами планетографии с метеорологией заниматься было некогда. Рассчитали продолжительность суток и угол наклона оси к плоскости эклиптики, на этом и успокоились.

Отчего я удивился, осознав, что вьюжной зимой мы встретились с Сехметом (допустим, в местном январе) и в ту самую погоду попали через семь месяцев, хотя это должен был быть август. Но выглядел февралем, в лучшем случае — северным мартом.

Пока мы летели в сторону аггрианской базы, до которой по прямой было около четырехсот километров, кванг разъяснил нам эти и некоторые другие тонкости климата территории, где обитали кванги. Вообще настолько пассивного и нелюбопытного народа я раньше и представить не мог. Располагая техникой, во многом превосходящей уровень середины XIX века, они о Валгалле знали немногим больше древних иудеев, освоивших только пустыни и кусочек побережья Средиземного моря.

Их государство более-менее контролировало территорию, площадью меньше Франции, а дальше простиралась «Терра инкогнита», где вполне могли располагаться десятки других изолированных и замкнутых на себя «полисов» той же самой или совершенно иных рас. А то и грандиозные империи, на других континентах, если они есть. А если нет? Человеку трудно вообразить планету, лишенную морей и океанов, но ведь теоретически такое возможно?

Смешнее всего, что и аггры, устроившие здесь свою базу, происходившим за пределами завесы «обратного времени» особенно не интересовались. Раздвигали понемножку границу своего «купола» в целях расширения ресурсного пространства, и все. Земля их интересовала больше, чем громадная неосвоенная планета. Впрочем, это можно объяснить тем, что им просто не хватало мощностей для создания защитной сферы по верхним границам атмосферы.

Но сейчас это тоже не важно.

Мы летели над бескрайними заснеженными лесами, просторными долинами, где могли бы разместиться многочисленные города и поселки, замерзшими реками и пока не видели внизу никаких следов деятельности, просто присутствия монстров или их хозяев-партнеров.

— Вот, — говорил Сехмет как бы в свое оправдание. — Ничего нет. Мы много раз так летали. Кто знает, вдруг они, услышав звук наших моторов, закапываются в снег и так пережидают?

— Так ваши турбины почти бесшумные, — ответил Шульгин.

— Для вас, привыкших ездить на танках. В зимней тишине я могу услышать летящий дирижабль раньше, чем увидеть. У ахамбовомбе слух, наверное, не хуже.

— Все может быть, — согласился Левашов. — Если потребуется, подкинем сюда инфракрасные масс-детекторы. Это такой прибор, позволяет хоть под снегом, хоть ночью в лесу различить за несколько километров живое существо, узнать его размеры и вес. Зайца с кабаном не спутаешь.

— Тогда уж сразу ракеты с тепловыми головками наведения, чего мелочиться… — сказал Шульгин.

— Нам это пригодится, — подтвердил Сехмет.

— Больше всего вам пригодился бы наш, человеческий общевойсковой корпус со средствами усиления. Тогда б спокойно еще лет двести прожили по формуле Емели: «На дворе мороз, на печи тепло».

— Кто такой Емеля? — заинтересовался Сехмет.

— Это у нас такой национальный герой. Очень возможно — ваш отдаленный предок…

За нескучными разговорами четыре часа пролетели незаметно. Дирижабль гораздо более комфортабельное средство передвижения, отметил Сашка, хорошо помнящий условия трансъевропейского перелета на старинном бомбардировщике. И посетовал, что после гибели «Гинденбурга» земные цеппелины сошли со сцены.

— Историческая ошибка, пожалуй. Летали бы себе не спеша и не тратились на всякие «Боинги» и «ТУ-144». Часом раньше, неделей позже — какая разница…

Километров за тридцать до расчетной точки Шульгин предложил подняться на предельную высоту и до предела приглушить движки, раз они такие шумные. К цели по ветру подтянемся.

— Что для вас — предельная? — спросил командир дирижабля, которому Сехмет перевел его слова.

— Для нас, в смысле возможности нормально дышать, тысяч пять метров, в крайности — шесть. А по техническим возможностям?

— В этих же пределах, но мы так высоко не летаем. Незачем.

— Ну, давай хоть на четыре. Если там локаторов кругового обзора нет, подползем незаметно, тогда и сориентируемся.

Судя по прошлому опыту, когда наша диверсионная группа без помех проникла на функционирующую в штатном режиме базу, никакими средствами дальнего обнаружения «настоящие» аггры не обладали. Если сейчас там окопались Дайяна и, как я предполагал — «другой» Лихарев, их технические возможности лучше прежних быть не могут. А вот если они вступили в союз с дуггурами или те подчинили их своей воле — кто его знает.

Но Удолин по-прежнему себя никак не проявлял, значит, тревожную черту мы не перешли. И могли забавляться дальше.

Погода благоприятствовала. Небо затягивали мрачные тучи, достаточно высокие, потолком около трех километров. Раскраска дирижаблей идеально им соответствовала, а если войти в нижний ярус, то для нас видимость вниз сохранится, пусть и не слишком четкая, мы же станем визуально неразличимы.

Ветер гнал дирижабль со скоростью километров в тридцать. Второй, ведомый, держался метров на сто выше и сзади, в пределах зрительной связи. Поскольку радио кванги не придумали, то обходились, как раньше на земных флотах, сигнальными фонарями типа ратьеровских, с ацетиленовыми горелками и системой линз, концентрирующих и направляющих луч достаточно далеко.

В случае чего поддержит огнем или постарается подобрать с земли уцелевших. Это дело у них отработано.

Наши бинокли с регулируемой кратностью, от шести до двадцати, были неизмеримо лучше кванговских зрительных труб, и Левашов, увидев что-то, предостерегающе поднял руку.

— Ложись в дрейф…

Манипулируя винтами, горизонтальными и вертикальными рулями, пилот почти остановил свой летательный аппарат.

Я тоже высунулся по пояс наружу, сдвинув панель бортового окна. Щеки сразу обожгло ледяным воздухом. На ходу вытерпеть его дольше нескольких минут было бы затруднительно.

Сквозь широкие разрывы в нижнем облачном ярусе отчетливо обозначилась гигантская наклонная шестеренка главного корпуса базы. А вокруг нее, как раз между грядами моренных[80] валунов и основанием здания — шевеление, если не сказать — кишение множества существ. Тех самых, естественно. Их там было несколько сотен, и перемещались они наверняка целенаправленно, но не по-человечески. Нормальные люди ходят либо строем, если принадлежат к вооруженным силам и находятся в расположении части, либо — по собственному усмотрению. А здесь не то и не другое.

— Вот и пожалуйста, приходи, кума, любоваться, — вспомнил Шульгин старинное присловье. — Давай вверх, — скомандовал он Сехмету.

Дирижабль легко взмыл в непроницаемую толщу туч. Я торопливо задвинул стекло.

— Что, господа, какое будет решение? Бомбовой удар с пикирования или?..

— Какой там удар? — дернул щекой Сашка. — Чего мы тогда вообще сюда перлись? Оптимально так — высаживаемся километрах в пяти, с той стороны, что и раньше подходили, там рельеф удобный. И потихоньку вперед. Понаблюдаем. Чем черт не шутит, по третьему разу внутрь заберемся. Чует сердце, эту пакость сюда Дайяна пригласила. В Москве-пять мы им рога пообломали, они теперь с другого конца пробуют…

Я думал точно так же.

— Сехмет сажает дирижабль вот здесь, на поляне. Против ветра, на корпус, тут же якорь в землю и швартоваться тросами к деревьям. Спокойно без мачты удержится. Второй продолжает барраж. Ждут нас часа три, предел — четыре. Выйдет по-нашему — ракету дадим. Не вернемся — пусть взлетают, бомбят по площади и мотают домой. Бог поможет…

— А как же вы? — возмутился кванг.

— Ерунда. Не бери в голову. Как-нибудь вывернемся. Есть способы. Лорда береги. Мы его с собой не возьмем. Будет тебе верный дружок и память о нас… А скорее всего, я за ним все равно вернусь. Хоть с того света…

Понятие о «том свете» для Сехмета заключалось в мире, из которого мы приходим и куда уходим, чтобы снова появиться в самый нужный момент. Поэтому он молча кивнул, смиряясь с неизбежным.

Пес, весь полет проспавший под задними сиденьями, насторожился и поднял голову. Намеченный расклад ему не нравился. А как иначе? Там, куда мы собираемся лезть, собаке, даже почти разумной, делать нечего. По скобтрапам и отвесным стенкам лазить природа не приспособила.

Шульгин присел возле него, обнял за шею и начал что-то шептать ему в высокое, настороженно пошевеливающееся ухо. Телепатией успокаивал или просто доходчивыми словами, не важно, но Лорд тяжело, почти по-человечески вздохнул, махнул хвостом и снова заполз в дальний угол гондолы. Видно было, что его переполняет чувство протеста, но — хозяин лучше знает, кому и что делать.

Патронов и гранат у нас снова был полный носимый комплект. Все, что имелось в хижине, забрали. Двадцатимиллиметровых сигнальных ракет по пять штук. Они хоть и сигнальные, но при выстреле по горизонтали шагов на пятьдесят убойность стопроцентная.

Дирижабль аккуратно, без толчка, коснулся днищем гондолы гладкого и глубокого снегового покрова.

— Пошли…

Уже пристегнув лыжи, я протянул Сехмету свой бинокль.

— Держи. Опять же — на память. Тем более, большому начальнику полагается. Раздолбаем это осиное гнездо, тебе еще пару звездочек подкинут. Генерал станешь. И — при бинокле. Такого ни у кого больше нет. Верно?

— Вы лучше возвращайтесь. Я без бинокля проживу.

— Вернемся, нет — он все равно твой. И кобуру почини. Красота ж ведь — на пузе «парабеллум», на шее бинокль. Местные дамы штабелями попадают… Мы тебе еще камуфляж и лаковые сапоги со шпорами подарим.

С неба снова густо повалил снег крупными хлопьями. Как по заказу. Нам прикрытие, и дирижабль скоро присыплет так, что за километр от холма не отличишь.

Пробежав половину расстояния до первого намеченного рубежа, остановились.

— Диспозицию, братцы, предлагаю такую: мы с Сашкой впереди, интервал двадцать шагов, Олег сзади, на той же дистанции. Сейчас сосредоточимся, постараемся создать «шапку-невидимку»…

Шульгин это умел, и у меня не раз получалось. Снова мыслеформа, но обращенная вовне. Ничего сложного — окружающая среда и свойства пространства деформируются совсем немного. Ровно в той мере, чтобы внешний наблюдатель, если он не биоробот, просто не мог фиксировать в сознании ни зрительных, ни каких-либо иных сенсорных ощущений, каким-то образом нас касающихся. Смотрит, но не видит, слушает, но не слышит. Как поглощенный собственными мыслями человек не замечает тысячу раз виденных деталей уличного пейзажа в своем квартале. А если вдруг и захочет сосредоточиться, должна у него в мозгах произойти некая интерференция, или же — психологическая сшибка. Свежая информация будет погашена всем объемом предыдущей, не пробьется через фильтры.

И не более. Ни малейших активных посылов, способных насторожить неприятеля усилением даже «белого шума». Ну а Шульгин вдобавок внесет совсем незначительный корректив в «логику случайного», как делал это в Испании.

Конечно, мы понятия не имеем о ментальных структурах дуггуров, даже Замок не сумел в них разобраться, но то, что рассказывал Шульгин о барселонских делах, обнадеживало. Их психическая защита (и агрессия) совпадала по частотам с теми, на которых работал человеческий мозг. Она была ощутима, временами сильна, но достаточным усилием воли преодолевалась. Вот и поглядим, что у нас сейчас выйдет.

Маршрут мы избрали прежний. Во-первых, другого мы все равно не знали, а во-вторых, Дайяне, Лихареву, или кто там всем распоряжается, просто в голову не придет такая степень нахальства. Третий раз идти тем же фарватером!

Нефритовые валуны — последняя опорная позиция, где в случае обнаружения нас монстрами можно обороняться с шансами на успех. Дальше — вытоптанное пространство, воняющее не только ментально, но и физически. Идея самых примитивных групповых отхожих мест в местах дислокации явно не входила у дуггуров в число базовых. Гадили эти ребята немедленно по потребности, как обезьяны, и вы себе можете представить общую картину. По минным полям идти страшнее, но не так противно.

Олег подтянулся к нам, и мы укрыли его защитной завесой.

Закурили. Мы с Левашовым по сигаре, а Сашка трубку. Спешить совсем некуда, а думается, пока ароматный, насыщенный никотином и его близкими синергистами дым согревает душу, намного лучше. Чего обычно человек просит перед расстрелом, если ему дают такую возможность? Закурить напоследок. Мы почти в том же положении.

До ближайших монстров было не больше сотни метров, и мы впервые могли наблюдать их «а натюрель». Во встречном бою — это совсем другое дело. Там — голая (в буквальном смысле, поскольку штанов они не носили) функция, настроенная исключительно на убийство. А тут, вне боя, совсем непонятно, что они такое и чем занимаются.

Справа, не очень далеко, возвышалось подобие купола, мерцающего и подрагивающего, будто кастрюля холодца, вываленного на вибростенд.

— Опять «медуза», — прошептал Левашов, — только раз в десять больше…

— Межвременной транспортер? — предположил Шульгин.

— Похоже…

Монстры сновали между «медузой» и парадным входом в аггрианскую базу, которым нам ни разу не довелось воспользоваться. Обходились вентиляционными каналами и технологическими отверстиями.

Самое же интересное — от «медузы» они отправлялись налегке, а из «шайбы» возвращались тяжело нагруженными. Неизвестного назначения контейнерами различной формы и цвета. Монотонное, ритмичное движение этих существ напоминало механический бег муравьев, добравшихся до сахарницы. Или же — китайских кули, обслуживающих зашедший в Шанхай европейский пароход.

— Грабят, что ли? — удивился Левашов. — А что грабить? Мы ж там были — нечего…

— Кому как. Кому и кобыла невеста. Но факт налицо…

Факт действительно имел место. Вдобавок сотни монстров, ничем внешне не отличающихся от тех, с которыми мы вчера сражались, были безоружны. Рабочие отряды, значит? А те, с пулеметами, — фуражиры? Сами на подножном корму и этим приносят…

— Хватит, покурили, — сказал Шульгин, выбивая трубку о ладонь. — Похоже, нас ждут впереди большие неожиданности…

— Был бы сейчас под руками обычный «Василек», дать по этой «медузе» на весь боекомплект и посмотреть, что запоют… — с необычной для него кровожадностью мечтательно произнес Олег.

— Чего мелочиться, «Василек»… Он скорее не пробьет. Вот из «Леопарда» осколочно-фугасным! — возразил я.

— Успеется, — обнадежил нас Сашка, и мы двинулись вперед, к неизвестной цели.

Но что же все-таки можно в подобном количестве таскать с аггрианской базы? Разве что…

Я отогнал эту мысль как временно неуместную.

Стараясь не сближаться с колоннами монстров и не ступать на загаженную ими территорию, мы уклонились сильно влево и вышли к основанию базы там, где снег намело косыми застругами и его девственная белизна не была нарушена ни единым следом.

Сейчас подниматься вверх Шульгину было куда труднее, чем летом. Мало что пальцы мерзли, так и швы между плитами местами забило снегом, местами — ледяными натеками. Но не зря же он не просто альпинист-скалолаз, а еще и ниндзя, обученный перемещаться по вертикальным поверхностям. Вдобавок время не ограничивало, и имелись при себе три десантных ножа из лучшей, не уступающей легендарным булатам стали. И маршрут как-никак — знакомый, дважды пройденный. Мыслеформа, наверное, тоже оберегала, страховала от ненужных случайностей.

За ним, с помощью позаимствованного у Сехмета шнура с ввязанными через полметра деревянными перекладинами в ладонь шириной (аналог наших штормтрапов), поднялись и мы с Олегом.

На крыше базы стало гораздо легче. Ветер пытался сдуть непрошеных гостей со скользкой наклонной плоскости, но это все же не отвесная стена, тем более там и тут торчали многочисленные трубы, прямые, дугообразные, коленчатые.

Предводительствуемые Сашкой, добрались до цилиндрического тамбура, с так и заклиненной прошлый раз в полуоткрытом положении входной диафрагмой. (Реализм просто потрясающий. Или мы все-таки в реале.) Спустились в просторную камеру, из которой вниз вели сразу три овальных окна. После резкого ледяного ветра здесь было тепло и почти уютно. Дальнейший путь известен, неприятных неожиданностей на двух первых третях не сулит.

Сделали по доброму глотку из фляжек, закурили перед последним броском, чего по правилам внутри занятого врагом помещения делать не полагалось. Но уж больно хотелось, нервы у всех не железные. Да и дым мощной тягой сразу уносило наружу, где он рассеивался без следа в пошедших волнами снеговых зарядах. Будто по заказу.

— А вовремя мы, — сказал Левашов, — погодка то — о-го-го какая затевается. Задуло, как в Мурманске. Сейчас бы хрен ты, Саша, по стенке залез…

— Не берусь спорить, — умиротворенно ответил Шульгин и сделал еще глоток. — Отдыхаем полчаса — и вперед, за орденами…

Вышли на верхнюю площадку пандуса, спиралью вьющегося вдоль внутренней стены центрального ствола станции. С этой частью базы мы были достаточно хорошо знакомы по прошлым посещениям, а вот внутренняя планировка самого шестиэтажного «барабана», общей площадью своих помещений не уступавшего исследованной нами части Замка, оставалась неизвестной. Операция по спасению наших с Берестиным тел разворачивалась на нижних уровнях громадного зала, «машинного», как его условно назвали. О месте расположения комнат, где нас вербовала Дайяна после пленения и где потом принимала меня с Сильвией, догадаться было невозможно даже приблизительно. «Ничто посередине нигде».

Единственное, куда мы сейчас могли уверенно направиться, не боясь заблудиться, это тот командный пункт тире оранжерея, в котором разыгрался заключительный акт драмы «последних аггриан». Или трагикомедии — как кому посмотреть.

Об этом же сказал Шульгин, пока мы стояли, как витязи на распутье, направив вперед и вниз стволы карабинов.

— Вроде все нормально, привыкли уже, а сейчас вдруг вспомнил, как здесь с Дайяной и Лихаревым схлестнулись и как с ним же в Москве работал. Снова ощущение хорошо темперированного бреда накатило. Вам проще, у вас все достаточно линейно, хоть и с зигзагами, а вот мне… Не соображу теперь, что на самом деле раньше было. По времени, конечно, сначала тридцать восьмой, а потом КМВ-2005, а я помню как бы наоборот. Сначала мы здесь с ним разделались, а уже после этого — Москва, Кисловодск, Сталин, Испания и дуггуры…

— Ничего, утрясется, — пообещал я Сашке. — Конвергенция памяти сама все по местам расставит. Сейчас, пожалуй, по свежести восприятия тридцать восьмой действительно ближе… А вот Лихарев… Того, кто поучаствовал в деле с дуггурами в Москве, скорее всего просто нет. Когда мы отыграли назад, остался единственный, сбежавший от Сталина. И так далее…

— Я на досуге сам все переклассифицирую… Теперь предлагаю направить стопы в сторону командного пункта. Найдем что, не найдем — будет от чего плясать.

— Пошли. Ребятам внизу явно не до нас…

Монстры, шевелящиеся на первых уровнях, избытком любопытства не страдали. Даже не поднимали вверх голов, целиком поглощенные демонтажем нужных им конструкций и транспортировкой добычи наружу. Хотелось бы знать, где расположились руководители процесса. Мы их ауры пока не ощущали.

Как в детстве бывало, появлялось недостойное желание плюнуть кому-нибудь на лысину с балкона театра, так сейчас мучительно хотелось бросить вниз несколько «Ф-1», посмотреть, что дальше будет. А лучше, конечно, еще одну информационную бомбу, чтобы и эту публику вычеркнуть из текущей реальности.

Но — пока рано. Да и бомбы у нас нет.

На всякий случай держась у внутреннего края пандуса, чтобы даже случайно не попасть кому-нибудь на глаза, мы спустились на четыре полных витка вниз. Вот он, тот самый коридор, ведущий к последнему убежищу Дайяны.

Вошли, отодвинув дверь, прошлый раз сломанную Олегом. Сейчас она была целой. Починить ее ничего не стоило, это так, но нужно, чтобы нашлось, кому чинить. Или чтобы ее вообще никто не ломал. То есть мы пришли сейчас раньше, чем уже приходили?

В зале тоже мало что изменилось. Бездействовали экраны и подобия компьютеров, вились по стенам и колоннам лианы и прочие декоративные растения. Как стояли, так и стоят столики, кресла, кушетки, секретеры, иная меблировка и изделия народного творчества аггрианской или любой другой из подконтрольных им цивилизаций.

Следов недавнего пребывания Дайяны и Лихарева не видно. Для постоянного проживания они могли избрать гораздо более комфортабельные и привлекательные места, тот же тренировочно-воспитательный лагерь для будущих координаторов. Но и особого запустения не чувствуется. Все в той же поре.

— А вот мы проверочку сейчас и произведем… — со странной интонацией сказал Шульгин. — Ничего она скорее всего не докажет, но все-таки…

Он раздвинул густую завесу подобия земного плюща, разделяющего «зону отдыха» пополам, повозился там, издал возглас, то ли торжествующий, то ли удивленный, и возвратился, неся за ствол лихаревский «маузер-96». На магазинной коробке глубокая косая борозда, след пули.

— Совсем ничего не доказывает, — откомментировал находку Олег. — Разве что экранизация произведена чрезвычайно близко к тексту. «Настоящего» Валентина мы на Землю отпустили, при нас он пистолет не подбирал, а если тут «другой» появился, он о нем знать не знал…

— Это верно, — согласился я. — Другой бы не знал. Но так у меня в мозгах все перепуталось, что я сейчас сообразить затрудняюсь, о ком вообще мы речь ведем. Отчего не предположить, будто с Валентином та же история случилась, как прежде с Сашкой? С нами вернулся «подменыш», дубль, а исходный так при Дайяне и остался. Помнишь, Лариса говорила, что он стал какой-то не такой? Кураж потерял, всего опасается…

— Очень может быть, — кивнул Шульгин. — Зачем меня и его Дайяна в форте свела, без всякой осмысленной цели, до того, как я со Сталиным Испанией занялся? Меня это вопрос тогда еще мучил. Сошлись втроем, поболтали ни о чем и разбежались. Что-то она для себя важное решала… Искусственную развилку организовывала? Тогда и двойная подмена нормально выглядит. Один Лихарев бежит из тридцать восьмого в ноль шестой, легализуется, второй остается при ней, здесь, на базе. Потом с первым она затевает московскую интригу, второй по-прежнему в резерве. А когда мы их здесь прищучили, она запасного «сдала», он вернулся в Кисловодск, а с первым продолжает…

— Или наоборот, — прекратил я совсем ненужный сейчас ретроанализ. Сказал Олегу: — Ты лучше на электронику посмотри, вдруг она на ходу? Подозреваю, сии экраны могут иметь отношение к внутренним системам слежения…

— Посмотрю…

Шульгин, присев на пуфик, сосредоточенно ковырялся в начинке пистолета. Это уже как болезнь — какой бы огнестрел ни попал в руки, первым делом разобрать-собрать, убедиться в исправности, при необходимости и возможности — починить. А эта вещица по-своему историческая.

— Ничего страшного, — объявил он вскоре. — Рабочий. Только коробку подрихтовать, пружину с подавателем клинит…

Он спрятал пистолет в боковой карман ранца.

Мы сидели, курили, наблюдая, как Олег возится перед длинным пультом управления, что-то бормоча себе под нос. Явно что-то получалось: несколько экранов уже засветилось. На наше счастье, основные принципы совпадали с теми, что Лихарев использовал в самодельном хроногенераторе, да и с полученной от Ирины техникой Левашов научился обращаться в незапамятные времена. Как известно, разнообразием инженерных решений аггры не блистали, прогресс у них (как и у квангов, кстати) не входил в перечень актуальных понятий. Это, пожалуй, только мы, земляне-европейцы, такие неуемные! Не наигрались еще…

— Есть… — удовлетворенно выдохнул Олег, — нашел, похоже!

Но не успели мы к нему подойти, чтобы убедиться, что именно «есть», как голос его изменился.

— Кранты нам приходят, ребята! К бою!

Вскочил, подхватывая карабин, щелкнул предохранителем.

Мы повторили его движение, разворачивая стволы к дверям. Краем глаза на одном из экранов я увидел перспективу коридора и мчащуюся, явно в нашу сторону, дружную толпу монстров. Вооруженных. Числом не менее десятка.

Черт его знает, что случилось! Расслабились мы и ментальную защиту отпустили, или включение компьютеров где-то немедленно зафиксировалось, отозвавшись сигналом тревоги, но факт остается фактом. Недолго пришлось ждать, чтобы реализовать абстрактный душевный порыв.

— Гранаты к бою!

Шульгин автоматически принял командование на себя, имея на то полное право и опыт обороны отеля «Альфонс».

Страха как такового не было, Удолин нас выдернет даже из мертвых тел. За одним исключением — если базу не накроет или уже не накрыло непроницаемым колпаком. Можно попробовать катапультироваться прямо сейчас, да вроде недостойно. Если бы пресловутые гумилевские капитаны и конквистадоры при первой опасности бросали пистолеты и шпаги, обращаясь в бегство…

Мы привыкли руководствоваться несколько другими принципами.

…Когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать что надо.

…А когда придет их последний час,

Ровный красный туман застелет взоры,

Я научу их сразу припомнить

Всю жестокую, милую жизнь,

Всю родную, странную землю

И, представ перед ликом Бога

С простыми и мудрыми словами,

Ждать спокойно Его суда.

Никому наше геройство не нужно, кроме как лично себе, для самоуважения. А там кто его знает…

Стены и двери для обороны здесь явно не приспособлены. Ударом обычной человеческой ноги вышибить можно.

— Ребята, задержите их немного, а я сейчас, тут где-то запасной выход. На схеме вижу, — крикнул Левашов.

Мы с Сашкой приоткрыли дверь, слегка, на полметра. Нормально. Времени в обрез, но хватит. Кольцо из гранаты долой, и «ноль раз, ноль два» — вдоль пола, как шар в кегельбане, под ноги набегающим монстрам. Следом другую, третью, четвертую. Рывком назад и на пол, под прикрытие силовых щитов.

Рвануло в коридоре мощно, слитно, почти единым залпом. Четыре тяжелых металло-керамических «ФГ-44» (из арсенала 2056 года), с разлетом осколков в поле до двухсот метров, наверняка учинили в тесном коридоре хорошую мясорубку. Да и ударная концентрированная волна, впятеро превышающая по мощности родной тротил, кое-что может. Как любил говаривать дед: «Это вам не у Проньки!»

На всякий случай Шульгин выбросил в дверной просвет пятую. Вдруг кому не хватило.

Ударило еще раз, шальной осколок свистнул над головой, зазвенел металл подвесного потолка. Накинуло тошнотворным запахом, и не только взрывчатки.

— Ребята, сюда! — донесся из глубины зала голос Олега.

— Давай, Андрей, я за тобой. — Сашка, никогда не упускавший лишнего шанса, торопливо пристраивал к двери гранату, установленную на мгновенное натяжное действие. Глядишь, лишнюю минуту выиграем, а то и больше.

Видеокамеры или иного типа датчики в коридоре от взрывов тоже пострадали, но не все. Экран продолжал давать картинку, перекошенную, мутную, но главное он сообщил. Я не бывал на чикагских скотобойнях времен Драйзера, однако общее представление имелось. Стены в крови, лужи крови на полу и горы только что забитых, полуободранных туш. Хорошо, запахи телевизор Дайяны не передавал.

Времени у нас теперь навалом. Видать, у дуггуров под руками оказалось только это «отделение», брошенное в бессмысленно-отчаянную атаку на противника, успевшего доказать свои боевые качества. Закрадывалась мысль, что нет у них между собой никакой связи и о вчерашнем бое перед аэродромом они сведений не получили, а барселонское побоище — вообще из другой оперы.

Нам же лучше.

На императорской трибуне Колизея сидит какая-то сволочь и за всеми игрищами с удовольствием наблюдает. Слава богу, непосредственно не вмешивается. Или — вмешалась, когда захотела, вчера или пять минут назад, а все ныне происходящее — только последствия.

Олег стремительно перемещался вдоль задней стены зала, ощупывая ее обеими руками. Иначе обнаружить искомое было бы затруднительно. Вся она была выложена изломанными металлическими панелями, отполированными до уровня венецианских зеркал. В целом выглядело, как фасеточный глаз стрекозы, составленный из разной кривизны элементов. Уродливые отражения наших фигур, ставших до отвращения похожими на коренных, «неочеловеченных» аггров из прежнего персонала станции, мелькали и кривлялись от пола до потолка. Вдобавок за счет их мультиплицирования в обращенных друг к другу под разными углами гранях число перекошенных рож, раздутых или, наоборот, извилисто-тонких тел самой невероятной геометрии конечностей стремилось к бесконечности. От этого рябило в глазах, к горлу подкатывалась тошнота.

Что это за хреновина, и какой в ней смысл?

После будем разбираться.

Левашов пытался найти врезанные в это безобразие потайные двери, обнаруженные на схеме. Точнее, сенсорные панели, управляющие их механизмами.

Мы с Шульгиным повернулись к зеркальному хаосу спинами, держа карабины на изготовку.

— Слушай, а неплохо придумано, — сказал вдруг Сашка. — Маскировка — класс. Мы же сейчас — кусочки загадочной картинки. С десяти шагов не различишь, кто есть кто. Особенно если самим скакать и дергаться. Водопад впечатлений. Хрен угадаешь, в кого целиться…

— Для человеческого глаза, — уточнил я. — Инфракрасным зрением очень даже угадаешь…

— Все! — крикнул Олег.

Он стоял у раскрывшегося в стене многоугольного темного отверстия, два на два метра, если считать по крайним точкам. Сама дверь на тонких коленчатых рычагах поднялась вверх, подобно птичьему крылу.

— Заходим?

— А разве есть другие предложения? — и тут не удержался от уточняющего вопроса Шульгин.

— Ты схему с компьютера убрал? — озаботился я.

— И убрал, и запомнил. Так пошли?

Напоследок я прислушался. В коридоре по-прежнему было тихо. Кто его знает, действительно нас обнаружили «элои» или «морлоки-стражи» взяли наш след самостоятельно и кинулись преследовать чужаков инстинктивно. Проголодались на посту, а мы вкусно пахнем. Квангами, например. Или — «человечий дух» сам по себе обладает для них гастрономической привлекательностью, а то, напротив, вызывает слепую, нерассуждающую ярость, как запах спиртного у пчел.

Мы от интеллектуалов ментальным полем прикрывались, а чтобы подходящими дезодорантами запастись — в голову не пришло.

Дверь бесшумно стала на свое место, и в коридоре тут же загорелся свет. Слава богу, здесь стены были нормальные, светло-серые, покрытые чем-то вроде земного, слегка пупырчатого линкруста.

— Знаешь, куда пойдем и куда придем?

— По схеме это один из радиальных коридоров, пересекающий пять равноудаленных кольцевых, по всей окружности барабана. В узлах пересечений должны быть лифты или междуэтажные пандусы.

— А что на этажах?

— Простите, господа, их системе легендирования планов и карт не обучен. По аналогии могу судить, что залы, подобные вон тому, — он указал большим пальцем за спину, — имеются на каждом. И еще несколько объектов показались мне заслуживающими интереса…

— Как ты вообще на эту схему так быстро выскочил?

— Объяснять дольше, чем сделать… Методом научного тыка, если угодно.

— Ага, — кивнул Шульгин, забрасывая ремень карабина на плечо. — Обезьяна с первого раза напечатала «Войну и мир».

— Это точно, — согласился я. — Не пришло в голову, что она тебя, эта схема, именно тебя ждала? Ты подошел, она и включилась. Первый раз, что ли? Дорожка на Валгаллу самый первый раз не так открылась? Воронцов тогда намекнул, что, если б ты для самопального СПВ не микросхемы от компьютера, а старый ламповый «ВЭФ» использовал, эффект был бы аналогичный…

— Не исключено. — Разговор на эту тему Олегу удовольствия не доставлял. Как бы принижал его инженерный гений. Это он зря, конечно. Машинку он придумал самостоятельно, и она определенным образом работала задолго до того, как началась история с Ириной. Но и с тем, что, как только она взялась его консультировать и поделилась секретами Шара и прочего, нам стали доступны бездны пространства и времени, тоже не поспоришь.

— По железной дороге, в какую сторону ни поедешь, обязательно окажешься на следующей станции и, как правило, с буфетом, — процитировал Сашка еще одно высказывание Дмитрия. — Сейчас нам тоже не остается ничего другого…

Перебрасываясь остротами и колкостями, мы шли вдоль коридора, в стенах которого не наблюдалось дверей или люков. На перекрестке остановились. В центре снизу доверху тянулась шахта очередного спирального пандуса, огражденного тонкими двойными перилами. Вправо и влево круто изгибалась овальная труба первого внутреннего кольца. Прямо — продолжение коридора, казавшегося чересчур длинным, сравнительно с внешними размерами станции.

— Все направления к нашим услугам. Куда? — вежливо спросил Шульгин.

— Я бы предложил на пару этажей вверх и вернуться в центральный зал, — сказал Олег. — Посмотрим, что там. А без толку кружить — не вижу резона. Принимается?

Принимай, не принимай, все будет так, как должно быть. Пойдешь в Багдад, окажешься в Басре. И наоборот, соответственно. Если даже смерть помашет тебе рукой совсем в другом месте.

Сенсоры, безусловно, были настроены на Олегову ладонь. Неужели компьютер с одного раза запомнил его характеристики, признал за «своего»?

Дверь из коридора в новый зал открылась мгновенно. Мы вошли. Здесь интерьер был несколько другим. Стена без зеркал, никакой декоративной растительности. Зато панели с экранами, бессмысленно перегруженные тумблерами и кнопками пульты стояли аж в три ряда.

Чисто функциональный центр управления неизвестно чем.

Первым делом мы снова выглянули в коридор с противоположной стороны. Тихо и пусто. Оставшимися у нас гранатами Сашка заминировал его с обеих сторон самым хитрым, надежным, обеспечивающим неизвлекаемость способом.

А я, отпустив его в зал к Олегу, присел на пол, прислонился спиной к стене, от которой исходило легкое, но приятное тепло, и решил немного помедитировать. По собственной методике. Если общепринятая не приносит желаемых результатов, придумай что-нибудь другое.

Будто забыв, что Удолин от таких экспериментов настойчиво предостерегал.

Сначала, отталкиваясь от общеизвестной «алмазной сутры», начал медленно расширять круг восприятия, одновременно заслоняясь специальной завесой. Мыслей монстров я не чувствовал, в доступной мне сфере их не существовало. Или — не существовало как таковых. Если там не мысли в общепринятом понимании, а потоки импульсов, инстинктивно циркулирующих по замкнутым на себя нервным цепочкам и узлам, выход вовне им просто не нужен.

Несколько дальше фон становился чуть более внятным. Не вербально, перевести уловленное в слова или иероглифические символы все равно не получалось. Но кое-что я воспринимал. Приблизительно как знаток Вагнера, изучивший всю систему его лейтмотивов и контрапунктов, которыми новатор мечтал перевернуть и заменить не только музыкальный, но и общечеловеческий словарь, обозначить комбинациями звуков чувства и взаимоотношения, даже такие философские и отвлеченные понятия, как судьба, коварство, жажда власти, обреченность року, неистовая ненависть и столь же глубокая трусость… Все это и многое другое проникало сквозь меня, не задевая, но отражаясь…

Безусловно, я зацепил отзвуки совсем чужой интеллектуальной практики. «Элоев» скорее всего. Но с тем же успехом — «настоящих», не прошедших «гуманоидного кондиционирования» аггров, укрывшихся, допустим, в недоступных чужакам убежищах станции, не только внутри ее надземной части, а в разветвленных подземельях.

Почему бы и нет?

Под Одессой тысячи километров катакомб обыкновенные люди прорезали в толщах белого камня за сотню-другую лет, пользуясь только ручными пилами, зубилами и клиньями, а аггры с совершеннейшей техникой упражнялись здесь сотни веков, быть может. Имели время всю планету источить своими ходами…

А теперь они в полном ауте. Сначала Антон с нашей помощью достал их информационной бомбой, а теперь за оставшимися пришли куда худшие враги…

Да нет, не может быть. Я имею в виду не постройку катакомб, а наличие нестыкуемого с человеческим разума. Как бы они тогда программировали своих агентов? Дайяна, к примеру, сохраняя облик земной женщины, ухитрялась руководить персоналом станции…

Я попытался сузить и уточнить настройку на перехваченной частоте.

Что-то получилось. Внятного ответа я по-прежнему не услышал, зато отчетливее стал лейтмотив агрессии. Типа «кто бы вы ни были, мы все равно до вас доберемся и уничтожим!».

Я нашел хороший ответ. Вспомнил далекое послевоенное детство, то настроение юного берсерка из окрестностей Марьиной Рощи, с которым только и можно было бросаться на прорыв окружения местной шпаны. Сначала убеди себя, что готов швырять обломками кирпичей в головы, драться попавшейся под руку доской или обрезком трубы, вцепляться ногтями в глаза и зубами в горло — убеди яростью взгляда, визгом пополам с матом, вырвавшимся из горла. Тогда тебе поверят и побегут. Или молча расступятся. «Духарик, не связываемся!» И потом больше никогда не тронут.

Как можно отчетливее реконструировал то состояние, усилил его до последней крайности своими новыми способностями. Представил внутренним взором дуггуров-элоев в виде жалких, беснующихся трусливых существ, бандерлогов, и себя, сильного и свирепого, как проголодавшийся леопард. И — прыгнул со свирепым рычанием вдоль оси сигнала!

Вы не поверите — пришел немедленный отклик. На том же уровне смутных ощущений, но читаемый. Они не столько испугались и бросились с визгом врассыпную, как обезьяны, но здорово оторопели. Рассчитывали на что-нибудь другое, исходя из предыдущего опыта? Помнили о том, что наше оружие и умение им владеть уже нарушило кое-какие расчеты, но были уверены в своем сверхчувственном превосходстве?

А вам не приходилось слышать, как самые сильные маги Средневековья неожиданно для себя осознавали, с большим опозданием, что не только серебро и ветки омелы, но и рыцарский меч, стрела, веревки и кандалы, «испанский сапог», «железная дева» и в финале — костер оказывались сильнее чар и заклинаний. Эту идею я выбросил в пространство духа со всей страстью и напором.

Есть много средств борьбы населяющих мир существ и сущностей, однако опыт тысячелетий показал, что, как это ни прискорбно для высокого интеллекта, грубая сила и солому ломит. А бронебойная пуля летит быстрее, чем срабатывает заклинание, придуманное в другом мире, для совсем другого случая. Тротил, не говоря об эластите, детонирует со скоростью, тысячекратно превышающей темп передачи импульса от мозга к мышцам…

Ответный всплеск с той стороны показался мне отзвуком глубокого уныния. Или — разочарования.

Я, конечно, очень многое додумывал и трактовал в соответствии с присущими мне установками. Но ведь и любой человек, не впадающий в панику от тени опасности, сумеет, хоть в первом приближении, сообразить, глядя на облаивающую его собаку, что она имеет в виду.

Сейчас стало ясно — эта «собака» немедленно не бросится. Но перегибать палку, переступать некую незримую грань тоже не стоит. Если я выиграл пару темпов или качество, шанс отступить на свою территорию, не теряя лица, — уже победа.

Теперь бы хорошо очертить мысленный меловой круг, мол, я за него пока не выйду, но и вы не суйтесь, а то хуже будет…

Глава двадцать вторая

Я закрыл за собой дверь. Перед тем как приблизиться к терминалу, где Олег колдовал над пультом управления, а Шульгин с карабином на изготовку прикрывал его с тыла, обошел зал по периметру. Для меня — ничего интересного. То есть — никаких признаков повседневной жизни тех, кто трудился за этими машинами. Как это бывает у нас — там фотография жены или детей в рамочке возле монитора, там фривольная переводная картинка на ящике процессора, пепельница, полная окурков, следы от чашек кофе на столике, и тому подобное.

Здесь ничего, стерильная пустота. Скучный народ, нехристи, одно слово. А ведь отсюда наверняка осуществлялось слежение за работой сотен координаторов вроде Ирины и Сильвии, принимались сигналы с Шаров, выдавались рекомендации и задания. Разрабатывались миллионы комбинаций вроде той, что пришлось исполнять Берестину. «Не допустить в июле шестьдесят шестого года посадку в самолет старшего лейтенанта медслужбы Тихоокеанского флота», — это сколько нужно было вариантов протекавших на Земле событий просчитать, чтобы придумать именно такое МНВ?

А поддерживать границу «обратного времени», сформировать псевдореальность сорок первого года, перебросить Сашкину матрицу в древнюю Ниневию, обеспечивать функционирование столешниковской и неизвестного количества подобных ей квартир в разных веках и странах и так далее и тому подобное…

Невероятные мощности построены и задействованы. Ради чего, в итоге? Вмешались мы, и что теперь значит и стоит эта База?

Я усмехнулся, присел в не для людей сделанное кресло, достал сигарету. А ради чего люди строят гигантские, допустим, синхрофазотроны, отвлекающие от реальных дел сотни тысяч лучших специалистов, и энергии, достаточные, чтобы электрифицировать половину деревень Экваториальной Африки или зауральской России? Посмотреть, на какие части распадется какое-нибудь нейтрино, если вообще удастся его поймать?

Строят, работают, радуются, тратят немыслимые деньги, а появится вдруг полдюжины придурков с автоматами и запасом толовых шашек — и нету больше чуда науки и техники, остается огонь, дым, завалы покореженного железа…

И никакой, по большому счету, разницы, геростратов комплекс двигал разрушителями, возвышенная идея или хороший гонорар…

Э-хе-хе, грехи наши тяжкие!

Самое время глотнуть из фляжки.

Может, это контакт с горизонтом «элоев» так на меня подействовал?

Левашов наблюдал сразу за тремя экранами, по которым сверху вниз струились потоки ничего не говорящих ни мне, ни Сашке значков и символов. Уж хоть бы картинки какие, что ли. Однако Олег кое-что в них, кажется, понимал. Все ж таки любая аггрианская интеллектроника, которую он изучал целых пять лет, фактически полный институтский курс, устроена на базе одной с нами логики.

Чтобы не мешать, мы отошли в сторонку, и я рассказал Шульгину о состоявшемся «обмене любезностями». Он не слишком удивился, только высказал сомнение, дуггуры ли были «на той стороне провода».

— Ну а кто?

— Конь в пальто. При здравом размышлении, они такой же инструмент, как и все мы. Жаба хитра, но маленький хрущ с винтом много хитрее ее. Замок, допустим, считает, что моими руками оборвал связи с Сетью. На своем уровне «мышления». Как Наполеон и Гитлер считали, что после взятия Москвы Россия капитулирует автоматически. Один взял, другой — почти. А результат? Русские в том и другом случае пришли в Париж и Берлин, после падения которых капитуляция и состоялась. Вот и здесь…

Я понял. Сеть — это, в конце концов, механика. Невероятно сложная электронная машина, не один ли черт! А Удолин за много десятилетий до встречи с нами разработал собственные методики, позволяющие достигать сходных результатов, но абсолютно другим путем. Можно приехать из А в Б по автостраде на автомобиле или на танке, а можно — верхом на коне или велосипеде по лесным тропинкам. Зачастую выходит быстрее, и всегда — тише и дешевле.

Свободно укладывается в ту же логику вариант, что те, кто за нами наблюдает и нас использует, немедленно нашли свой обходной путь, через реальность дуггуров, в известных узлах Сети не обозначенную, но с нашей сопряженную. Сначала, по линии наименьшего сопротивления, в тридцать восьмой, оттуда в «отраженные мыслесферы», где скитался Шульгин…

Теперь тем же путем повел нас Константин Васильевич, и в предназначенной точке мы встретились. Для чего? Вопреки замыслу Игроков или следуя ему?

— Что там Олег нащупывает, — спросил я, отвлекаясь от надоевшей до оскомины темы.

— Ищет хозяев, конкретно Дайяну или хотя бы след…

Мне такая затея показалась безнадежной. На чужом компьютере, с чужим языком, не имея ни малейшей зацепки… И все же! Скажи мне кто-то раньше, что за несколько дней возможно по карандашному наброску Антона изготовить из подручных средств так называемый «дубликатор», который, став достоянием человечества, скорее привел бы к всемирной катастрофе, чем к всеобщему коммунизму, я бы долго смеялся.

Но когда сделали, никто не смеялся, восприняли как должное. Очень возможно, что именно в силу нашей тогдашней наивности и веры во всесилие инопланетного разума, взявшего нас под свое покровительство.

— Найдет, не найдет, мне, честно, почти все равно, — продолжал Сашка. — Основное я уловил, в смысле — ловить тут нечего. Неплохо бы и вернуться. Гори оно все огнем, а мы — на моря…

— Не помнишь, что нам Дайяна вкручивала? Как здорово будет всем погрузиться на «Призрак» и предаться круизным радостям жизни…

— Ну?

— Помимо нее, в третьей ипостаси Шестакова, не то ли самое тебе явилось?

— Ну! — с некоторым вызовом повторил он.

— И я самостоятельно, до того, как встретить тебя-третьего, думал о том же…

— А в десятом классе мы все трое думали только об этом, подчас забывая, что завтра контрольная…

— Осталось разобраться, с тех самых лет Игроки нам эту идею подсунули или сейчас архетипические воспоминания используют…

— Разберемся, если сначала с нами не разберутся, — ответил Сашка, странно меняясь в лице. — Напрасно ты им подраскрылся, ей-богу, напрасно. Кастет или велосипедную цепь в рукаве нужно держать до последней крайности…

За стеной, с обоих концов коридора сразу, бабахнули его минно-взрывные ловушки.

«…Слышишь взрыв на заре? Значит, снова товарищ ошибся», — мелькнула цитата из Анчарова. В его песне речь шла о нашем сапере, вообще о нас, в широком смысле, здесь — о чужаках. Туда им и дорога.

— Начали, — прокомментировал Шульгин, — отвлекающий маневр. Мы не поддаемся. Видели, знаем… Держись! — Раскрытой ладонью он указал, что держаться надо отнюдь не физически. — Держись, я Олега прикрою, — и метнулся назад, к пультам.

Ох, и ударило по мозгам, ох и ударило!

Завертелся весь окружающий мирок, с его компьютерами, стенами, потолками, внезапно увиденным извне гигантским корпусом станции, почти неотличимой от спираледиска на планете Железной звезды, который так и не сумели исследовать Эрг Ноор с товарищами. Не хватало, чтобы появился из-за нее зловещий Черный Крест.

Я вспомнил, как однажды ощутил себя пилотом сбитого истребителя, беспорядочно падающего к земле. Отвратительные впечатления — когда горит мотор, не реагируют элероны, рули высоты и направления, а главное, не удается сдвинуть фонарь! Злость, отчаяние, ненависть, все, кроме банального страха, и параллельно — успокоительная мысль, «потерпи еще минуту, и дальше — никаких проблем»…

Ага, ждите! Тогда вывернулся, сейчас — тем более!

Зал, со всеми его конструкциями, изгибало, скручивало, пыталось сломать, свернуть по осям иных измерений. Ушами или просто внутренностями я чувствовал треск, стоны страдающего металла, отдаленный торжествующий вой сонма врагов. Любых, всех сразу: того пацана, вернувшегося из малолетней колонии, с которым мы дрались едва не насмерть за статус, который он хотел обрести, а я удерживал в наших дворах; секретаря парткома посольства; чекистов Агранова; расстрелянных вчера монстров и других, потусторонних, запредельных, кому я перешел дорогу.

С тем же, наверное, лишенным и инстинкта самосохранения, и любых других рациональных чувств настроем, с которым Гастелло повел свой «ДБ-3ф» на немецкую колонну, я ответил.

Хорошо, остались в памяти частота и длина волны, на которой недавно имел последнюю ментасвязь. Вдоль этой волны я снова ударил, чем мог. Собственной психической силой, концентрированной по технике Удолина мощью «эгрегора», или… Я не знаю. Как учил меня давным-давно тренер: «Бей от плеча всей массой тела, но раскрытой рукой. Пальцы в кулак сжимай перед самым касанием…»

Так я и сделал.

Умей я что-то подобное в восемьдесят втором — за один раз вымел бы из джунглей всех «контрас», сколько их там было, вместе с советниками ЦРУ и прочими «добровольцами». Стал бы великим героем Сандинистской революции.

Сейчас я на окончательную победу не рассчитывал, понимал, что не по силам, но как следует дать «по мозгам» надеялся. Вообразил, что те, сидящие у генерирующих установок или без всяких машин излучающие шоковые импульсы, — нечто вроде подводных диверсантов, приближающихся к кораблю с подрывными зарядами. И я бросаю с борта глубинную бомбу. Глушу их, как рыбу, гидродинамическим ударом в несжимаемой среде…

Кого не убило сразу, всплывает вверх брюхом с порванными барабанными перепонками, лопнувшими от компрессионного перепада легкими…

Кажется, получилось. В ментальном пространстве воцарилась тишина. Тишина не та, что на лесной полянке жарким августовским полднем, совсем другая, как внутри затонувшего батискафа.

Мне показалось, что по краю сознания прошелестел довольный смешок Удолина. Отчего бы и нет? Держащий контакт некромант добавил к моей расторможенной ярости парочку изысканных заклинаний из арсенала «старых мастеров». Не зря же он собрал целую коллекцию эзотерических папирусов и пергаментов из хранилищ пресловутой Александрийской библиотеки, о содержании которых неоднократно пытался нам рассказать. Только вникать в тонкости «криптотеорий» египетских жрецов и иудейских каббалистов было недосуг. Слишком «довлело собственной злобы»[81].

Что тоже, несомненно, сыграло нужную роль. Мы вовремя продемонстрировали поражающую силу земной (и не только) техники. В Барселоне, Антоном при изъятии гомеостата, пулеметным огнем по первой «медузе», вчера в чистом поле и сегодня здесь. Иначе неприятель, не прибегая к агрессии в «сфере чистого разума», выпустил бы на нас сонмы тех жутких «ракопауков» и прочей агрессивной мелочи.

Но, к счастью, дуггуры руководствовались конфуцианской мудростью: «Воистину глуп тот, кто трижды спотыкается на одном месте». Они и решили не повторять прежних ошибок.

Посмотрим, что дальше будет…

Не хотел бы я «посмотреть» на случившееся в следующую секунду еще раз!

Прежней ошибки они не повторили, а, сосредоточившись или подключив иные интеллектронные мощности, врезали в ответ. По аналогу с боксером, вложившим всю силу в нокаутирующий удар, я от восторга на мгновение расслабился и пропустил встречный, в солнечное сплетение.

В глазах помутилось, пронзительная боль рванулась и вверх по позвоночнику, и вниз, в ноги, которые сложились, как пластилиновые. Это были чисто физические ощущения. Горячие железные пальцы сжали сердце и печень. Давясь рвотными спазмами, чувствуя, что толчки пульса то отдаются внутри черепа в темпе отбойного молотка, то прекращаются совсем, я уперся лбом и локтями в пол, из последних сил пытаясь сохранить сознание. Если потеряю — мне конец!

Едва не выдавил из глотки спасительное слово «Алярм», но что-то меня удержало. Собственная воля или посланный Удолиным импульс психической энергии.

Медленно, слишком медленно, однако начало отпускать. Интересно, закончил рефери считать до десяти или я успеваю?

Наверное, успел. Перевалился на бок, сел, опершись спиною о стенку.

Жив, опять и снова жив, мать их всех, братьев по планете и по разуму!

Физически я был слаб, как почти никогда в предыдущей жизни, как больной новорожденный младенец, но меня переполняла ненависть совершенно нечеловеческой силы. Куда там ярости при встрече с бандитами на углу Столешникова и Петровки в декабре девяносто первого! Там я был в хорошей форме, у меня был пистолет, Ирина, которую нужно было защищать, и совсем рядом — надежнейшее укрытие. Сейчас ярость и ненависть были иного плана — предсмертного. Победить я, может быть, уже не смогу, но задушить, а лучше перегрызть зубами глотку врага, захлебываясь его и своей кровью, — в состоянии…

Вся эта «война в эфире», похоже, оказалась моей личной войной. Кто первый высунулся, по тому и стукнули. Шульгин выглядел молодцом, что и подтвердил старинным жестом, сложив кольцом большой и указательный пальцы.

— Легкая зыбь, не больше, — сообщил он. — Я ждал Coup de maitre[82], а они — чижика съели! Ничего впечатляющего. В Испании куда хуже было, там они меня врасплох подловили. А ты как?

Я на доступных примерах объяснил, что произошло, не вдаваясь в подробности, как отвратительно себя чувствую. Жалуйся, не жалуйся — никакого толка. Помочь мне никто не сможет, даже и Сашка. От его специальности мне пользы не будет. Может быть, потом, в Замке что-то удастся придумать…

Дело в том, что я испытывал невероятную депрессию. Во много раз худшую, чем в молодости, когда случалось перебирать с друзьями лишку и утром просыпался в мучительной адреналиновой тоске. Знаешь, что причин для нее — никаких, безобразий вечером не совершал, в вытрезвитель не попадал, напротив, все было легко и весело, только вовремя не остановился…

Вот и сейчас, жизнь представляется омерзительной до невозможности, все вокруг окрашено в мрачные тона. Собственные поступки — бессмысленны, проводимая нами акция — глупа, жизненных перспектив — никаких, и лучше всего — разыскать бы укромное, уединенное помещение вроде охотничьей избушки, запереться в нем, выглушить пару стаканов водки, укрыться с головой одеялом и раствориться в гулком колышущемся безвременье, не просыпаться очень долго, лучше всего — никогда.

Спасением было лишь то, что я понимал происхождение депрессии и механизм ее воздействия на психику. Не раскисать, не поддаваться, намотать нервы на кулак и терпеть… Но, боже мой, как тяжело жить на этом свете! Зачем нам все это, за что мне все это?

— Ну-ну. Отбились, и ладно, — сказал Шульгин достаточно небрежно.

Значит, внешне я все-таки держусь прилично.

— Олег говорит, ему осталось дел на полчаса, от силы… Его эта атака совсем не зацепила. Не на него рассчитана…

Раньше чем через полчаса Левашов отодвинулся от пульта. Видно было, что он получил своеобразное удовольствие, как человек, удачно разложивший пасьянс. Никогда не понимал, что в этом интересного, в пасьянсах.

— Прошу: что мог, то и сделал, — сказал он. — Здесь было тщательно спрятанное послание, адресованное лично нам. Ничего сложного. Несколько мегабайт мусора, сквозь который нужно было продраться, просто не принимая во внимание. Элементарно. Толстая книга на чужом языке, а в середине, в расчете, что никто досюда не долистает, пара вполне понятных страниц…

— Но ты долистал? Другие могли сделать то же самое…

— Не могли. Для каждого свой путь. Там были только мне понятные намеки вставлены…

Вдаваться в подобные тонкости не было ни времени, ни, главное, желания. Сехмет, не дождавшись нашего сигнала, совсем скоро начнет выполнять приказ. А это было лишнее. Мы живы и здоровы, а он, не зная об этом, кинется в бой, и собьют его, к чертовой матери, без всякой пользы… И не останется у нас единственного здесь друга, на которого в случае чего можно рассчитывать.

— Что у нас в запасе?

— Минут сорок. Надо ему просигналить, чтобы улетал…

— Я вылезу на крышу, дам ракету, — предложил Сашка.

— Не гони лошадей. Успеем. — Олег встал, потянулся, прижал пальцами уставшие глаза. — Вот, читайте. — Он выделил нужный текст.

Письмо было от имени Лихарева и адресовалось всем нам, без персонального обращения. Написано достаточно давно, никак не меньше месяца назад. Тем Валентином, который должен был «сейчас» предаваться радостям жизни на своих Кавминводских виллах, без всякой привязки к своей иной реинкарнации. «Московской второй или Ворошиловской первой».

Не касаясь предыстории и эмоций, которые он мог и должен был в нашем отношении испытывать, чисто деловым тоном коллеги, связанного общим делом, Лихарев ставил Братство в известность, что, пользуясь существующими между Землей и Таорэрой «эфирными мостами», способными открываться для «проезда» в обе стороны не только аггрианскими блок-универсалами и нашей СПВ, на базу начали просачиваться ранее неизвестные существа. Дайяне, потом и ему, экстренно вызванному сюда, идентифицировать их не удалось, но появились они именно с Земли, не с какой-нибудь другой планетной или звездной системы. Ни в мирах Конфедерации, ни в аггрианской Вселенной подобная разновидность разумной жизни не зафиксирована.

Далее сообщались кое-какие сведения о био- и психологии монстров, нам уже известные, а также кое-что новенькое насчет «медуз», пилотами которых были как раз «элои», отнюдь не монстры.

Сами же «медузы» — вооруженные транспорты, каждый перевозит около двух сотен «солдат» и «рабочих». О «мелких гадах» Валентин не упоминал, зато предупреждал о необыкновенной мощи психотронного оружия, о которой они с Дайяной узнали «окольными методами», сумели поставить превентивную защиту, оставшись при этом вообще не замеченными.

Лихарев выражал надежду, что мы тоже в состоянии закрыть свой разум от агрессии, так же, как сумели устоять против атаки Дайяны.

Если мы это послание читаем, значит, так оно и есть.

С базы они перебрались в отдаленное и вполне безопасное место, где рады будут встретиться с нами и обсудить дальнейшие действия.

В постскриптуме он добавил, что имевшие между нами место недоразумения считает оставшимися в прошлом. Мы вновь союзники, иного варианта просто нет. Тут же указал способ, каким мы можем с ними связаться. В любое время дня и ночи.

Это уже чисто советская формула, из тех еще годов, которую можно было принять в качестве дополнительного пароля. Типа того, что никакие дуггуры, сумей они глубоко проникнуть в мозг автора и составить подобный текст, до этой фразы не додумались бы.

— И что будем делать, как реагировать? — видимо, чисто машинально спросил Левашов.

— Как будто у нас есть варианты… — равнодушно ответил я.

— Целых три. Прямо сейчас вернуться домой, добираться до дирижабля и дальше действовать по обстановке или — это… — сказал Олег.

Шульгин пожал плечами:

— Смешно. Когда мы с полдороги возвращались?

— А шагать, возможно, прямо в открытую мышеловку?

— Смешно, — повторил Сашка. — Хуже в любом случае не будет! Выходи на связь…

Олег посмотрел на меня.

— Другого выхода нет. Уйти мы и оттуда уйдем, коль живы будем…

Левашов повернулся к пульту. Перекинул, согласно инструкции, несколько тумблеров, запорхал ладонью над сенсорами странными, прерывистыми, похожими на судорожные, движениями. Расположенный прямо перед ним неправильно-овальный экран засветился. Прошло не больше минуты, и его передняя поверхность стремительно провалилась внутрь самой себя, открыв невероятно черную воронку, тут же заполнившуюся нежно-лимонным свечением.

Раньше внепространственные переходы через блок-универсал оформлялись иначе. Но и техника здесь другая, и свойства пространства-времени тоже. Или, может, это особая, защищенная от дуггуров линия?

У самой рамки экрана возник Лихарев, сидевший за таким же, как у нас здесь, пультом. Выглядел он, как при последней встрече, только одет в отливающую бронзой куртку с легким изумрудным оттенком, покроем напоминающую парадные генеральские кителя послевоенных лет.

— Привет, — радушно улыбнулся он, — добрались, значит?

— А что нам сделается? На земле, в небесах и на море…

— По-прежнему рад. Обстановка вокруг спокойная?

— В пределах допустимого. Только что отбили психическую атаку, — подпустил я двусмысленность. — Патроны еще остались, но задерживаться здесь не хочется. Гранаты кончаются. «Гости» продолжают старательно грабить базу, как вандалы Рим. Что они отсюда таскают?

— Это потом…

— А сейчас какие предложения?

— Прежние. Мы в нашем учебно-тренировочном лагере, это километров двести от вас. Место хорошо оснащенное и практически безопасное. Через внепространство вам пройти не удастся, мы его теперь не используем: враг тут же засечет. Решите к нам — придется лететь на нашем флигере. Это несложно, проще, чем на автомобиле. Я объясню… Ангары под станцией, спуститься можно лифтом, минуя открытые пандусы и машинные залы. Вас не заметят… Если пришельцы сами до ангаров уже не добрались.

— А если?

— Придется своим ходом, координаты я укажу…

— Двести, говоришь? Приличный марш-бросок, за сутки не успеем…

— Других способов не имеете, что ли?

Лихарев знал, что кое-какими приемами перемещений, не связанных с использованием «портсигаров», мы владеем. Но не стану же я говорить, что мы вряд ли сумеем совершить дальнейшее перевоплощение, второго порядка, не разорвав окончательно связи с держащим канал Удолиным.

— Увы, так и есть. Разве что у квангов дирижабль попросить придется…

— Вот этого — ни в коем случае.

Снова он прав. За дирижаблем дуггурам проследить — раз плюнуть. Да и перед квангами раскрывать местоположение последнего, может быть, укрепрайона на планете крайне опрометчиво. Точнее — глупо.

— Хорошо, если с флигером не получится, тогда будем дальше думать… Излагай.

В расположенный на глубине нескольких десятков метров под станцией ангар (я не ошибся насчет предполагаемых катакомб) мы спустились беспрепятственно.

Как положено, после остановки лифта в нижней точке всюду вспыхнул достаточно яркий, но неприятный по спектру свет. Не вдаваясь в подробности, все вокруг напоминало обычную, рассчитанную на ядерный удар подземную военно-воздушную базу. В функциональном смысле, я имею в виду, интерьерно-технологических отличий масса.

Большую часть стояночных мест занимали те самые, не имевшие внешних движителей бронеходы, оснащенные гравипушками, по которым нам довелось вволю пострелять.

Но было с десяток флигеров, именно на таком Сильвия везла меня отсюда в наш форт.

Олег имел с собой краткую, на листке желтого пластика, тонкого, как рисовая бумага, распечатку инструкции по управлению.

Действительно, все на уровне старшей группы детского сада.

Неизменные сенсоры, стандартный набор команд: вперед-назад, вверх-вниз, вправо-влево, быстрее-медленнее. При достаточной практике можно выполнять фигуры высшего пилотажа. Чтобы добраться до места, вполне достаточно. Кресла, пилотское и пассажирские, не очень удобные и чересчур просторные, рассчитанные на аггров, одетых в хронозащитные скафандры, чтобы летать за пределами зоны обратного времени. Проектный потолок флигера — десять километров, скорость до шестисот (примерно) километров в час.

Оружия, правда, никакого. Воздушное такси.

Шульгин по неудержимой привычке уже полез в бронеход. Очень он его интересовал, раньше виденный только сквозь линзы прицела или в виде никчемной кучи металлолома.

— Олег, иди сюда. Схема управления совпадает?

Левашов заглянул в широкий бортовой люк.

— Один в один. Только он не летающий. А вот здесь, наверное, пост оператора гравипушки… Так, так, ага, нормально. Это, значит, блок наведения, это спуск, это, как бы, реостат интенсивности… Пустяки. «Леопард» в двадцать раз сложнее…

— Слышь, ребята, а давайте на прощание монстров пугнем? Чтоб знали!

«Почему нет?» — подумал я. Обещания надо исполнять, тоже старое правило. Замахнулся — бей, обнажил клинок — руби. Иначе уважать перестанут.

Тем более вдруг после уничтожения противника исчезнет эта изматывающая, ноющая боль в сердце и почти предсмертная тоска? Так, говорят, бывает при острых приступах стенокардии. Так откуда вдруг у меня — и стенокардия?

— Годится. Только доложите, ваше превосходительство, план боя…

Бронеход, показавшийся нам при первой встрече чрезвычайно медлительной машиной, на самом деле способен был развивать скорость под сотню километров. Просто в цепи они ползли, как морские минные заградители, расставляя на захватываемой территории что-то вроде антенных комплексов, для будущего развертывания межвременной завесы. Отчего их и легко было расстреливать, а так аппарат вполне мобильный.

Его подняли до внешних ворот на специальной грузовой площадке, по типу тех, что используются на авианосцах, а флигеры взлетели сами. На одном я, на втором Олег. Шульгин, конечно, вновь преобразился в танкиста. Тот раз ему пришлось работать за механика-водителя, и он остро завидовал Берестину, вволю настрелявшемуся.

Пора бы и забыть давнюю битву, мало ли после нее было других, однако — первый бой, как первая любовь. И вражеский танк — вот он, связка меж прошлым и будущим, а посередке словно ничего и не случилось… Как будто вчера…

Я чувствовал нечто очень близкое по тональности, но не в такой острой форме. Не до этого мне сейчас было.

Решили так. Судя по схеме, выход на поверхность находится за пределами базы, причем в нужном направлении, и монстры нас скорее всего не заметят. Заметят — им же хуже. Умрут на полчаса раньше.

Флигеры вместе с бронеходом отгоняем за ближайшее скальное прикрытие. Тут неподалеку сидит и Сехмет со своим дирижаблем. Устроились как положено, обозначили на всякий случай оборону по трем азимутам.

Я, как старший по званию (условно, конечно, но для квангов очень важно), подлетел на флигере к нужному месту. Поначалу ребята испугались. Слишком знакомая, неприятно знакомая машина. Я такую реакцию предвидел и подлетал, по пояс высунувшись в лобовой люк.

Увидели, сообразили.

Поболтали немного, исходя из правил приличий. Кванг поверил всему, что я захотел ему рассказать. Согласился улететь, приняв мои наилучшие пожелания и обещание встретится.

Возможно, это окажется правдой.

Вернулся, когда Олег и Сашка весело препирались, сидя на лобовом листе бронехода, передавая друг другу фляжку. Теперь-то что, теперь гулять можно, заслужили.

— Интересно, а как у них насчет баб-с? — спрашивал Шульгин, непроизвольно поглаживая лежащий рядом карабин.

— Даст бог, узнаем, — ответил Левашов, — но мне кажется, бабы в их реальном выражении — чисто наша, земная выдумка. Прочие, вот эти, — широкий круг рукой, — нашли более рациональное решение полового вопроса. И аггры, и форзейли — они без этого… Скажем так, обходятся…

«Не совсем чтобы так, — подумал я, подходя вплотную. — У аггров скорее насчет мужиков проблемы, а бабы — вполне себе…»

Но говорить ничего не стал. Невзначай заденешь тонкие чувства. Сказал другое:

— Братцы, по глотку, и кончай! Мы или пьем, или воюем. Может, вас прав на управление бронетехникой лишить?

— Да кончай, Андрей! — вскинулся Сашка. — Когда нам сто грамм фронтовых мешали? Поехали!

Он завинтил крышку и сунул солдатскую фляжку в чехол.

Чтобы вправду мешали — я такого не видел, однако…

Договорились так. Олег остается в резерве (как всегда), а мы с Сашкой предпринимаем внезапную танковую атаку. Он это попробовал с бригкомиссаром Попелем — получилось. Сейчас — повторим здесь. Если не сгорим в бою, оттянемся назад, бронеход взорвем и на двух флигерах улетим в гости к Дайяне.

Спорить с нами обоими Олег никогда не любил. Не выходило. Предпочел согласиться, рассчитывая, что кривая все равно вывезет. Как всегда вывозила.

Шульгин еще раз осмотрел пульт управления машиной, подвигался в кресле, привыкая к незнакомой системе.

— Ты — за стрелка-оператора, а я за управлением… — Мне казалось, так будет вернее.

— Давай. — Сашку распределение должностей устроило.

Ох, что сейчас будет…

Бронеход, подчиняясь командам, приподнялся над землей и плавно поплыл. От той стороны, где суетились монстры, нас отделяла полуокружность основания станции.

На самой малой скорости, почти ползком я обогнул осевой цилиндр. Внутри машины отчетливо воняло. Не сказать чтобы неприятно, но не по-нашему. Хлорка пополам с духами «Лориган», что-то в этом роде.

Выдвигаясь на оперативное пространство, я дал «по газам». Пять секунд на разгон, еще десять, с крутым заносом корпуса по снежному покрытию — до главного входа в Базу. Прямо впереди — «медуза» и две противонаправленных цепочки рабочих-монстров. Монстры-охранники торчали по внешнему фасу, направляя свои митральезы в вихрящуюся снежными смерчами тундру. Лыжников-квангов ждали, или дошла уже до них весть о «заморских дьяволах», умеющих убивать на немыслимом расстоянии, неуязвимых и, по их понятиям, жестоких.

Нет, конечно, муравьи муравьями, инстинкты — тем более. Но чтобы сформировался инстинкт, сначала, пусть миллион лет назад, должны были быть для него предпосылки? Откуда взяться «солдатам», охраняющим муравейник? Значит, приходили, приползали враги, сольпуги, тараканы, ламехузы, для борьбы с которыми потребовалась стройная организация? Другое дело, что в известный момент она окостенела в заданных рамках.

— Мочи их всех, Сашка!

Если кто-то считает меня гуманистом, то зря. Особенно в данной ситуации. При чем здесь «гуманизм», если «гомо» мы перед собой не видим?

Так и работника санэпидемслужбы, прыскающего дихлофосом в заселенном всякой нечистью подвале, можно назвать фашистом.

Шульгин врубил гравипушку сразу на полную мощность. Мы помним, как нас сгибало, заливало сердце и артерии отяжелевшей до ртутной густоты кровью. Как ломались вокруг вековые сосны, а гусеницы танка вязли в промерзшей земле, как в торфяном болоте. Тогда мы попали под двенадцать «же», сейчас прямой наводкой вышло едва ли не пятьдесят.

Полторы сотни «рабочих» монстров растерло по земле сразу. Их мощные костяки стали ломаться быстрее, чем гибкие кости людей, случись им тут оказаться. Нет, люди тоже не выжили бы.

А тяжелая, громадная «медуза», отличающаяся от той, что Левашов с ребятами расстреляли в Москве, как линкор от эсминца, попыталась взлететь. И не только взлететь, развернуться к нам своим нижним краем, мантией, щупальцами, между которыми, наверное, таилось убийственное для нас оружие. Или десантные люки для высадки сонма жутких «ракопауков».

Туда Сашка и воткнул очередную порцию гравитонов из перезарядившейся пушки. Все! Это походило на то, как если бы «медузу» сунули в гидравлический пресс. Нормальный звездолет или даже обычный танк, хоть «Леопард», хоть «Т-72», подобный удар бы выдержал. Экипаж, разумеется, нет, а сама бронекоробка — свободно, с незначительными внешними повреждениями. Здесь же — нечто похожее на выброшенный из банки китайский чайный гриб. Или на гигантского кальмара, случайно оказавшегося на Юпитере.

— Амбец, — констатировал Шульгин. — Поехали. Похоронной команды не требуется.

Искать руководящих «элоев» некогда, да и бессмысленно. Их на планете, может, и не было, руководство осуществлялось дистанционно. Или они могли находиться на борту «медузы». В тепле и комфорте.

Мы совершили круг почета по прилегающей к станции территории, включив пушку на двадцать «же» при максимальном растворе луча. Если кто-то случайно и выжил, что сомнительно, долго еще не очухается, подобно живому существу, полежавшему под двухтонной бетонной плитой.

— Не понимаю, почему Лихарев не оборонялся тем же способом на этой позиции?

— Встретимся — спросишь…

Глава двадцать третья

Учебно-тренировочный лагерь аггров, предназначенный для выращивания и специализации «курсантов», готовящихся работать на Земле, располагался в прелестном местечке. Значительно южнее Главной Базы, в со вкусом подобранной горной долине, отделенной от господствующей вокруг лесостепи несколькими рядами возвышенностей. Поначалу это были типичные сопки по триста-четыреста метров высотой, за ними шли горки посерьезнее, ближе к километру, заросшие аналогами наших дубов, буков, каштанов и тому подобного. В ботанике я не силен. А последний «рубеж обороны» представляли уже настоящие скальные хребты, покрытые хвойными лесами, переходящими в альпийские луга. Даже снеговые шапки на некоторых пиках имелись.

Сама же долина, площадью не меньше ста квадратных километров, являла собой нерукотворный рай. Защищенная от регулярных ураганов, зимних и летних, с собственным микроклиматом, аналогичным, скажем, Кисловодскому, пересеченная речками и ручьями, мирно текущими среди лугов и рощ, она, несомненно, могла соперничать с лучшими курортами Европы и обеих Америк. Все, что угодно, здесь имелось, за исключением моря.

Для того ее и выбрали основоположники, чтобы переведенные в выпускной класс курсанты после тесных помещений и мрачного колорита станции немедленно прониклись любовью и восхищением к своей будущей «родине», то есть — «территории внедрения». Для поживших здесь несколько месяцев не было страшнее наказания за нерадивость и нарушение правил внутреннего распорядка, чем отчисление с переводом в рабочий персонал Базы. Это много хуже, чем из Императорского Морского корпуса — на флот рядовым матросом.

Сильвия и Ирина нам кое-что рассказывали о своем «кадетско-юнкерском» прошлом. Но не так уж много. То, что захотели, а главное — что смогли вспомнить. Память им после выпуска прилично подсократили, для пользы дела…

Парой флигеров, идущих классическим боевым порядком, мы облетели долину по периметру, убедились, что за исключением двух условно-проходимых в летнее время перевалов она полностью отрезана от внешнего мира. Сужающейся спиралью вышли к центру, заметив по пути несколько коттеджных поселков, выстроенных по единому плану — два-три десятка домиков, сосредоточенных вокруг многоэтажного корпуса. Архитектура построек — абсолютно земная, но стилистически и хронологически в каждом селении разная.

То место, куда мы направлялись, напомнило мне одновременно Домбай и Гран-Каньон-вилледж, штат Аризона, чудесный городок над всемирно известным шрамом на теле Северной Америки. Только чересчур тихо, безлюдно здесь было, словно поступило тревожное предупреждение и все живое спряталось в ожидании бомбежки.

Автопилоты флигеров вывели к площадке, где следовало приземляться, и ведущий Левашов сделал это с шиком. Заход на высокой скорости, торможение и вертикальная посадка на «три точки», метр в метр, едва не задев хвостом вышедшего встречать Лихарева. Мы посадили свои аппараты рядом.

Вытащили из салона оружие и амуницию, обменялись с Валентином рукопожатиями, пошли вслед за ним по вымощенной желтым кирпичом дорожке между низкими, но чрезвычайно развесистыми японскими соснами.

Ощущение было, как у пассажиров поезда Новосибирск — Сочи, вышедших на перроне конечной станции в январе, из домашних минус двадцати внезапно попав в такой же плюс. Причем впервые в жизни! По профсоюзной путевке. Жарко, со всех сторон овевают запахи субтропических растений. Все, что надето на тебе и что тащишь в руках, кажется тяжелым, неудобным и каким-то бессмысленным.

Валентин, на мой взгляд, в нынешней роли слегка недотягивал. До отведенного нам домика вел молча. Как всегда стройный, твердо ступающий по земле, с выразительным, мужественным лицом, уверенный в себе и старающийся показать — что было, то прошло, а сейчас мы на равных. В лучшем для нас случае. Но все — очень слишком. Дефект подготовки, если он «второй», или — последствия перенесенной душевной травмы, если — «тот самый». Оно ведь давным-давно понятно, что почем и кто есть кто. Так зачем сейчас то ли незабытую обиду демонстрировать, то ли цену себе набивать? И как такой человек в окружении Сталина много лет удерживался?

Ему бы нас встретить раскованно, весело, с излишним, может быть, радушием и балагурством. Как же, старые друзья-товарищи, сто лет не виделись, если и было что не так — наплевать и забыть, а сейчас-то! Вы мои гости, и враг у нас общий, так что же делить теперь? Живы все, вот главное, и поживем дальше, и с размахом…

Коттедж, к которому мы пришли, был хороший. Далеко не хижина Айртона, где несчастному пирату пришлось коротать (или — мотать) отмеренный срок.

Двухэтажный, с очень высоким, обложенным диким камнем цоколем. Внизу — прихожая и хозяйственные помещения. Наверху просторный холл, три спальни, все удобства и глубокая лоджия. Вышел я на нее, свалив тяжелые военные доспехи посреди комнаты, осмотрелся. Темно-зеленые лапы сосен достают почти до перил, редко расставленные чешуйчатые стволы покрывают крутой склон, нисходящий к отблескивающей голубым серебром речке, птички всякие верещат, чирикают и посвистывают вокруг. И запахи! В ином состоянии и настроении я ощутил бы всю прелесть этого местечка. Но сейчас и курортный пейзаж вызывал раздражение, если не отвращение. От всего: от красот природы, от разговоров с друзьями, от любой мысли меня отчетливо мутило. Наверное, так может себя ощущать человек, очутившийся в бурном море на утлом суденышке. Ко всем прелестям морской болезни добавляется животный страх перед волнами, каждая из которых может оказаться пресловутым «девятым валом».

Другое дело, что как раз страха я не испытывал. Жизнь — копейка, и цепляться за нее нет никаких веских оснований. Похожее настроение бывает, когда тебя в демонстративно-оскорбительной форме посылает куда подальше твоя первая любовь… Кто не пережил, не поймет, и передать такое невозможно.

Но и на этот безнадежный случай есть лекарство:

…Когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,

Единственно дорогим во вселенной,

Скажет: «Я не люблю вас»,

Я учу их, как улыбнуться,

И уйти, и не возвращаться больше…[83]

Была надежда, что после уничтожения «медузы» наведенная дуггурами порча пройдет, но — не случилось. Потом я стал уговаривать себя, что психическая контузия так быстро не проходит. Вот освоимся здесь немного, отдохнем, выпьем как следует, тогда и отпустит.

Час, два, сутки потерпеть, наверное, можно, раз все равно деваться некуда…

Подышал, закурил, само собой. Легким движением руки подозвал стоявшего у двери между холлом и спальнями Лихарева.

Ребята в тот момент стягивали надоевшие унты, неуместные здесь кожаные штаны и куртки. Спорили, кто первый отправится в душ.

— Что скажешь по делу, товарищ начальник?

— Смотря что вы хотите услышать, Андрей Дмитриевич…

— Тебе не кажется, что… дурака валять больше не нужно?

Чуть было не сказал вместо паузы: «Вам здесь», — но вовремя сдержался и даже изменил тональность. На самом деле, в таком чудесном месте, вырвавшись из тяжелого боя, начинать резкий разговор с непонятно кем, являющимся в данный момент подобием человека? Мои проблемы — мои, а на людях нужно держать фасон.

— Как вы были правы, Андрей Дмитриевич, — сказал Валентин, садясь в плетеное кресло и любезно подвигая мне такое же.

— Не берусь спорить. А в чем же конкретно?

— Последний мой умный поступок — это побег из тридцать восьмого! Все остальное действительно было лишнее!

— Не берусь спорить… — демонстративно повторил я.

Знал бы этот красавец-герой, любимец звезд немого, а потом и звукового советского кино, а также актрис московских театров, что никуда он не убежал, а продолжает где-то там влачить предписанное существование. Как и я, поступивший не на филфак, а в Институт Советской армии (была такая мысль), не встретивший Ирину, получивший удар финкой между ребер, а не поперек (тоже было). Как Сашка, умерший в грязной палате районного стационара для бедных…

Ну и какая нам разница?

— Прикажете заказать ужин? Вы, наверное, очень устали? — спросил Валентин, как положено хозяину.

— Устали — не то слово. Остолбенело все! А физических сил еще на две полноценных войны хватит.

— Горжусь, что встретил таких мужчин, как вы…

— Не перебирай, товарищ военинженер и сотрудник Особого сектора. Незачем. Имеешь что по делу сказать — говори. Нет — приглашай к столам. Кроме мадам Дайяны, девочки будут, с выпускного курса?

— Интересуетесь?

Ужасно захотелось послать его по всем предусмотренным большим флотским загибом местам. Кем бы он ни был, но проговориться — проговорился.

Слегка кашлянув, словно прочищая горло перед нужными словами, я медленно взял очередную сигарету, не спеша размял, поднес к губам, пристально глядя на собеседника.

Он торопливо похлопал по карманам, нашел в брючном зажигалку, чиркнул и поднес огонька.

Пару затяжек я сделал молча, глядя на зелень за ограждением лоджии, с таким видом, будто вообще никакого Лихарева напротив меня не было. Хорошо, что Сашка с Олегом душем, а то и джакузи увлеклись. Лишние при нашем странном разговоре не требовались.

— Вот теперь верю, что это вы, Андрей Дмитриевич, — сказал наконец Валентин. — Не представляете, как нам здесь трудно…

— Так и не хрена было затеваться, — без улыбки ответил я. — А то не знал, с кем дело имеешь…

— Так откуда же, Андрей Дмитриевич? — только что не прижал он руки к груди театральным жестом. — С Шульгиным-Шестаковым вашим конфликт счел за неудачный эпизод, бывает ведь? В Пятигорске чуть посложнее, но тоже в пределах допустимого. Если в очко играть — у меня на руке двадцать, кто пасовать станет? А у вас не двадцать одно даже оказалось, а два туза…

— Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз, — назидательно сказал я.

— Согласен, — кивнул Лихарев. — Так ужинать будем?

— Всенепременно. Сейчас тоже душ приму, потом расстарайся насчет приличной одежды, можно и смокинги. И позовешь. Думаю, есть о чем поговорить… Хозяйка будет?

— Как же без нее?

— Тогда ответь на последний вопрос. Имея в виду, что ответ я на него почти наверняка знаю. Просто окончательную ясность внести… Как ты здесь очутился раньше нас, если Лариса тебя всего три дня назад в Пятигорске видела? И каким образом? Или ты — не ты, а тот, кто встречался с Шульгиным в форте прошлый раз. Вместе с Дайяной?

Лихарев рассмеялся. С облегчением, как мне показалось. Он ждал чего-то более сложного или опасного?

— Да я это, я, Андрей Дмитриевич. Я тоже Ларису Юрьевну видел и могу рассказать: где, при каких обстоятельствах, о чем говорили, с кем был я и с кем она. Проверяйте… Насчет способа — тем же самым, что я и Александр Иванович попали в форт на встречу с «хозяйкой». Не моя компетенция. Она меня вызвала ввиду чрезвычайных обстоятельств. Думаю, нарушением прежней договоренности с вами это не является. Тем более если бы не наша неожиданная сегодняшняя встреча, моя «самоволка»…

— Достаточно. После договорим…

Мне опять все стало безразлично. Так оно, не так — какая разница. А стилистикой Валентин владеет. «Самоволка» — хорошо сказано. За самоволку положено максимум несколько дней «губы», а вот за побег из-под подписки о невыезде можно и в СИЗО загреметь, на срок, ограниченный только волей следователя и прокурора.

Ужин нам накрыли хороший, с любой точки зрения. По месту — на плоской крыше соседнего здания, где вертикальные завесы из потоков теплого воздуха надежно защищали от леденящих порывов с гор, не мешая наслаждаться ощущением открытого пространства. И меню лежало под рукой, потолще телефонной книги. Да нам, суровым солдатам, никаких излишеств давно не требуется. Зачем нам сычуаньские салаты и рыба фугу в собственном соку? Что может быть лучше классно приготовленного бефстроганова с густым соусом и хрустящей картофельной соломкой на отдельной тарелочке? К нему — соленые рыжики и красные помидоры бочкового засола, по-дальневосточному, переложенные всеми там произрастающими специями.

Мадам Дайяна, как всегда прелестная и соблазнительная своими формами, опять одетая в сари из семи метров прозрачного алого шелка, сидела во главе стола, спиной к долине. Наверное, ее все-таки некогда готовили к работе в Индии, а уже потом перебросили на другое направление. Но привычка осталась.

Девочки-курсантки присутствовали во всей красе, выполняя обязанности официанток. Одетые, как стюардессы семидесятых годов, только не в синих костюмчиках, а почему-то в ярко-оранжевых. Но тоже! Юбки-мини, жакеты, обтягивающие впечатляющие формы, ноги — посмотри, и можно умирать! Блондинки, шатенки — и у всех роскошные волосы ниже плеч. А лица… Любая из них на Земле без проблем стала бы суперзвездой хоть кино, хоть подиума. Аггры в своем репертуаре! Так и не сообразили, что агентессы могут быть и невзрачными серыми мышками. Впрочем, это смотря на что ставка делается.

Бесшумно мелькая вокруг нас, подавая, убирая, с изящным полупоклоном наполняя бокалы, ни одна из них не произнесла ни слова, не улыбнулась даже. А зря…

Предварительные фразы застольного разговора опускаем. Сплошная банальщина. Шутили, исходя из степени подготовленности собеседников к нашему юмору, с живописными подробностями рассказывали о боях с монстрами. В нашем изложении эти эпизоды тоже выглядели скорее забавными, чем страшными. Совершенно в стиле кавказских офицеров, приезжавших на Кислые Воды после совсем не романтических стычек с горцами и позерствующих перед дочками генерала Верзилина, княгинями Верами и княжнами Мэри… О том, как там все было на самом деле, читайте «Валерик» Лермонтова или труды генерала Потто. Это не для салонов.

Дошло и до дела. Позже, когда милые девушки полностью обновили сервировку и накрыли положенное к вечернему чаю. Их очевидным образом воспитывали по схемам конца девятнадцатого — начала двадцатого века. К чему бы? Впрочем, догадался. То самое «встречное время». Уцелевшие элементы Станции продолжали скользить в прошлое, наше прошлое. Ирина готовилась в условно шестидесятые к работе в семидесятых. Лихарев в десятые, рассчитывая стать «особой, приближенной к новому императору» — в двадцатых. Сильвия — ту совсем учили для золотых десятилетий Викторианской эпохи. А этих, значит, рассчитывали внедрять между ними, Сильвией и Валентином. До того, как мы, с подачи Антона, разрушили всю конструкцию. И Дайяна теперь спешно переориентирует имеющиеся кадры для работы в иную эпоху, о чем свидетельствуют хотя бы наряды. Но базовые привычки тоже пока не изжиты. Только для какой работы? Что, если коллаборационистками при власти дуггуров, если они таки захватят какую-нибудь реальность? Почему и нет, раз она осталась последней посвященной, владеющей тайнами и способами управления Станцией, заветами Великого проекта.

Никому, кроме нее, уже не нужного.

Перед нами появились тарелки с многочисленными сортами сыров, колбас, иных холодных закусок, сладкие блюда и фрукты. Чай, кофе, прохладительные напитки и напитки крепкие, что тоже полагалось, — коньяки, ликеры от шестидесяти градусов до двадцати, пресловутый лафит, стакан которого любил предлагать всем желающим капитан Штоквич, комендант крепости Баязет. Сигары в ассортименте — наши вкусы хозяйка знала. Она и сама, следуя последней европейской моде, взяла солидных размеров «Гуантанамеру».

Пора было переходить к нелицеприятной сути.

— Зачем вы снова сюда пришли? — спросила аггрианка.

— А зачем вы нас ждали? — немедленно ответил Левашов. — Записочки писали. Сами бутылку в море бросили или капитан Немо за вас?

— Мы знали, что вы обязательно вернетесь, — примирительно ответил Лихарев. — Вы обещали. Но никто не ожидал, что вдруг совпадет… что начнется — такое…

— Ты нам писал, когда «такое» уже началось, — возразил Шульгин. — И у меня есть сильные подозрения, что твой аналог в тридцать восьмом ручку к этому приложил.

— Когда? — Лихарев явно не играл, он был откровенно удивлен.

— Будет случай — расскажу. Не я придумал все ваши «альтернативки».

— Зачем вы сегодня устроили бойню на Станции? — вмешалась Дайяна. — Мы изо всех сил старались не допустить ничего подобного…

— Чемберлен, Мюнхенское соглашение и так далее, — со всей доступной иронией ответил я. — Умиротворение агрессора. Не нужно лицемерить, мадам! Это неприятное твое качество я отметил при самой первой встрече. С вашими силами вы свободно могли пресечь агрессию в первый же час! Мы втроем навешали им от души, долго будут красными соплями отхаркиваться. А вы со всеми оборонительно-наступательными способностями сбежали в этот райский уголок. Да растерли бы их, как дерьмо сапогом, и вся забава… Бронеходы, флигеры, еще что-нибудь. Девочек своих в бой ввели! Хорошие ведь девочки, тренированные…

Я прихватил рукой за талию ближайшую, только что поставившую перед нами очередной, пыхающий паром кофейник. Она удивительно походила на встреченную мной в Гватемала-Сити кинооператоршу из малоизвестной миланской компании. Северные итальянки иногда бывают чрезвычайно хороши. Не то что всякие сицилианки, калабрийки и даже неаполитанки.

Правда, та Франческа (или — Франциска), подзабыл уже, была лет двадцати шести-семи, этой — от силы девятнадцать. На вид. Сколько на самом деле — не нам судить.

— Тебя как зовут? — спросил.

Девушка не то чтобы испуганным, но вопрошающе-настороженным взглядом обратилась к Дайяне. Я, внимательно наблюдавший, уловил чуть заметное движение ресниц «хозяйки». Мэм-саиб, если учитывать ее наряд.

— Анастасия, — ответила красотка.

«Уж не на роль будущей наследницы престола ее прочили?» — мельком подумал я. Почему и нет?

— Из пулемета стрелять умеешь?

— Умею, — приятным, в меру низковатым голосом ответила девушка.

Я убрал руку с плавного закругления бедра. Сквозь ткань юбки отчетливо прощупывались застежки и прочие элементы нижнего белья. Ну, совершенно как на танцах двадцать лет назад. Ради этого на них и ходили. Сволочь ты, старая бандерша, беззлобно подумал я, опять поворачиваясь к Дайяне.

— Видишь — умеет. И бронеходы водить наверняка умеет. У вас таких не меньше сотни наберется, я правильно считаю?

— Даже несколько больше…

— Ну вот, а мы — втроем…

— Я должна была прежде всего спасти Базу и своих воспитанниц. Вы убили… — Она замялась, не зная, как понятным образом обозначить пришельцев.

— Кванги называют их ахамбовомбе, мы — для простоты — монстрами. Они начали первые. Дальше…

— Нам хватило и вашего вторжения. Больше не надо. Этих… может нахлынуть тысяча, много тысяч. А ты видел, какие еще исполнительные механизмы у них имеются?

— Видел, мадам, видел. В том числе и такое, что вам никогда не захочется увидеть, при всей вашей искушенности…

«И почувствовать», — добавил я про себя, изнывая от необходимости сохранять позу и кураж. Тоска сжимала сердце и пыталась свести судорогой лицевые мышцы. Сейчас совершенно к месту было завести пластинку с записью «Танго смерти» («Маленький цветок» в советском издании). Саундтрек к фильму пятидесятых годов. Под эту музыку герой фильма пьет коньяк и танцует в баре с девушкой, получив телеграмму, что в больнице далекого города умирает его мать. Сделать ничего нельзя. Поездом ехать трое суток, а самолеты туда не летают. Осталось клин клином вышибать.

Глазами я показал Дайяне, что неплохо бы выйти, вдохнуть холодного воздуха. На лоджию или дальше. Эта «генеральша» с первой встречи вызывала у меня, кроме настороженности и чувства постоянной опасности, определенный личный интерес. Согласен, слегка извращенный. В сравнении с весьма одаренными в этом отношении Ириной и Сильвией даже в ней имелся едва ли не запредельный эротический заряд. На меня он не подействовал раньше, когда она его включила, сейчас — тем более, но ощущать я его ощущал. Как электрик — напряжение в кабеле, с которым работает.

Я, слава богу, и до нынешней депрессии не был сексуально озабоченным. Скорее наоборот. Работая на Перешейке, где агентессы ЦРУ, других разведок и обычные беспартийные шлюхи: белые, креолки, мулатки и иные, стоило зазеваться — нагло лезли руками в штаны и сами раздвигали ножки, как в фильме «Основной инстинкт», я ухитрялся сохранять презрительное самообладание. Помню — Первый советник посольства, человек ужасно компетентный, выкатив нольседьмую бутылку «Столичной», старательно добивался, не гомик ли я.

— Николай Макарыч, — отвечал я ему, довольный, что хоть за пьянство меня не привлекают, опрокидывая пятую бесконтрольную и бесплатную рюмку. — Делу партии и правительства я настолько предан, что известный предмет готов завязать узлом. Как отец поверьте (а он по возрасту как раз в отцы мне и годился), с молодых лет умел внутренний блок ставить. Дочка завотделом ЦК нашего КПСС (фамилию не скажу) в новогоднюю позднюю ночь и даже ближе к утру (при этих словах я плеснул в глотку еще рюмку. Надо же соответствовать!) платьице снимала и остальное хотела…

— Ну и? — с загоревшимся взглядом спросил советник.

— Отринул!

— Да ты что? Дочка завотделом? Красивая хоть?

Для пожилого человека, дотягивающего предпенсионный срок в затруханном посольстве никчемной страны, мои слова пробудили нечто вроде гумилевского:

…Мне снятся королевские алмазы

И весь в крови широкий ятаган.

Усталому от дурацкой службы советнику это то же самое. Алмазов ему не досталось, и вместо ятагана только авторучкой размахивал.

— Страшила, Николай Макарович, непроходимая. Ужас, летящий на крыльях ночи. Даже непонятно, откуда у настоящего коммуниста такое могло родиться…

Сарказма он не понял. Да ему и незачем.

Выпили еще.

— Если б такое нормальный человек сказал, я бы удивился. А вот тебе — верю.

— Почему я и сижу тут с вами, а не в большом кабинете с видом на Смоленскую площадь.

Он сглотнул сразу грамм двести — служба, что поделаешь. Вдруг за компанию на чем другом расколюсь.

— Только, Андрей, гусей дразнить не нужно. Веди себя, как все. А то, нахрен, майоры из Москвы первым делом мулаток трахают, будто за тем и приехали, и мне же на тебя доносят, что Маркса по ночам читаешь и имеешь наглость не к месту цитировать… Ты лучше на жену посла внимание обрати… Она красивых парней любит.

Женой посла я заняться не успел, пусть она тоже была не в моем вкусе, меня раньше выслали.

…Однако, стоя на лоджии и любуясь природой, я очень неправильно думал о стоящей рядом даме. Мы с ней пересекались четыре раза. Сначала она меня нагнула через колено. Как пацана. Второй раз покончили вроде как вничью. Третий и четвертый я выиграл вчистую. Именно я один! И все равно никак не могу забыть очертаний ее полуобнаженного тела. Черт, есть в ней нечто непреодолимо влекущее. С самого первого раза, когда она нас с Берестиным вербовала. И потом тоже. Представьте — бьешь женщину пистолетом по голове и одновременно думаешь совсем о другом.

Мало сказать, что даже уложенная лицом в грязь, в разодранной до пояса юбке, с измазанными травяной зеленью локтями и коленями она была красива. Она выглядела, будто тридцатипятилетняя Софи Лорен в сравнении с рядовой девчонкой из параллельной группы.

Но сейчас, стоя рядом с ней, никаких грешных чувств я не испытывал. Скорее — наоборот!

— Мадам Дайяна, мы с вами, как и раньше, враги или у вас появились другие ощущения?

— Нет, Андрей, сегодня о вражде говорить не следует. Но повторяю — зачем вы пришли и так жестоко воюете? Я приказала Валентину оставить Станцию без сопротивления…

— Как Париж…

— Можно и так. Брошенная Станция — кусок мяса бешеной собаке. Зато мы здесь в безопасности. Были. Сейчас снова появились вы, и я не знаю, как начнут развиваться события.

— Знаешь, тетушка (это я специально придумал), свистни вон той Насте, пусть сюда кой-чего подаст. Мы с тобой вздрогнем, кофейку с коньяком посмакуем, и ты медленно, не отвлекаясь, расскажешь мне, как все случилось на самом деле… Веришь, нет — но я единственный человек, готовый тебя выслушать «без гнева и пристрастия». Прочим девушкам поручи развести гостей по номерам. Парни устали…

Выглянув в комнату, я очередным незаметным знаком дал Сашке понять, что сейчас им нужно уйти. Так, мол, обстановка требует. Похоже, этот сигнал был принят с удовольствием. Дипломатию они оставляли мне, радости жизни — себе. Тем более что понимали — разговор с глазу на глаз неизмеримо продуктивнее, чем в формате два плюс три. Знали бы они, чего мне это сейчас стоит — дипломатией заниматься!

Лихарева Дайяна тоже куда-то отослала.

Оставшись с ней вдвоем, я почувствовал себя намного свободнее. И совсем чуть-чуть легче.

Словно довелось познакомиться с соблазнительной женщиной на горном курорте. Так, случайно, «встретились два одиночества». Никто еще не знает, как станут развиваться дальнейшие отношения, но взаимный интерес нарастает. А то, что она, допустим, штандартенфюрер СД, а я — полковник НКГБ или помощник Аллена Даллеса, в данный момент несущественно.

— Кофе — с Земли завозите? — вежливо осведомился я, пригубливая на самом деле хорошо заваренный напиток.

— Давно уже здесь синтезируем.

— Все равно неплохо. Итак, мы остановились на том, что вы впервые в жизни по-настоящему испугались. Монстры и все такое. Вам с Валентином вдвоем не выстоять, бросать девочек в штыковые атаки жалко… Одна надежда — на таких, как мы. Лишь бы вовремя появились. И вот — как по заказу. Не странно? А кто их сюда, вот этих, приманил изначально?

Для разговора я избрал тактику, не слишком часто применяемую. Имеет возможность Дайяна контролировать мои мысли и настроение, не имеет — не важно. Я буду с ней стопроцентно искренним, любой специалист такие вещи чувствует нутром и подсознанием. А уже потом, когда мы выйдем на сравнительно конструктивный диалог, можно будет сообразить, куда и как гнуть дальше. Честность ведь — лучшая политика, не так ли?

— Это — производные единственной, совершенной давным-давно ошибки. Я не знаю, кем конкретно, так далеко мои познания не простираются. В незапамятные, как у вас принято говорить, времена некие мудрецы ухитрились привязать Таорэру к Земле, получилось подобие гантели, шарики которой находятся в разных Вселенных и одновременно составляют неразрывное целое. Попросту говоря, все имеющиеся у нас, у вас, у форзейля Антона приборы фактически не что иное, как ключ, отпирающий дверь между двумя комнатами. Никаких десятков парсеков… Вы не пробовали с помощью своего СПВ или нашего блок-универсала попасть хотя бы на Марс?

— Постой, — без всякого удивления спросил я, — но ведь в пределах Земли эта техника работает не только в межпространственном, но и межвременном режиме…

— Это уже из другой оперы. А мы все, — она изобразила рукой округлый жест, — оказались настолько недальновидны, такую за последние перепутанные времена дорожку протоптали, что нашлись желающие тоже по ней прогуляться…

— Кто? — с напором спросил я.

Она поднесла к губам крошечную рюмочку зверски крепкого миндального ликера.

— Теперь твоя очередь отвечать…

— Охотно, если смогу. Но все же, как ты назовешь тех, что пришли?

— Я не знаю их имени…

— Дуггуры — тебя устроит?

Дайяна поморщилась, будто ликер был настоян на хине.

— Опять ваш Антон! Признаться, я до сих пор не понимаю, что вы в нем нашли…

— Почтеннейшая, — я с трудом отвел глаза от груди, едва не выскользнувшей из-под ослабшей (случайно или намеренно) складки сари, — стоило вашим оперативникам, охотившимся за Ириной, сесть с нами за стол и поговорить, как цивилизованным людям, а не изображать из себя приблатненных хамов, мировая история двинулась бы совершенно в другом направлении…

— Что теперь говорить. — Она сделала отстраняющий жест. — А что вы учинили такое, после нашего не совсем приятного прощания здесь, позволившее этим… существам выйти на Таорэру? Наверняка ведь вы что-то сделали…

— Слушай, дорогая, я настолько далек от всяких теорий… С самого первого вторжения ваших агентов в нашу жизнь мы поступали исключительно ситуативно. Реагировали на вызовы доступными способами — «здесь и сейчас», не имея никакого понятия о глобальной геополитике. Очень было бы здорово, если б мы сумели составить сейчас четырехмерную схему всех наших контактов, взаимодействий и пересечений. Я в отличие от тебя простой земной человек с обычным гуманитарным советским образованием. Как какой-нибудь готтентот или папуас научился водить джип и стрелять из автомата. Но это не делает меня равным выпускнику Оксфорда с десятью поколениями предков, учившихся там же…

— Анастасия, — позвала она привлекшую мое внимание девушку, которая незримо присутствовала поблизости.

Через несколько минут та принесла подобие ноутбука, придуманного землянами за время нашего двадцатилетнего отсутствия. В восемьдесят четвертом хилый «Атари» казался недостижимой вершиной человеческой мысли. А потом люди, наплевав даже на лунную программу, не говоря о межпланетных полетах, увлеклись никчемной, по большому счету, бытовой электроникой.

Этот, Дайянин, был, конечно, намного лучше тех, что продавались в магазинах Москвы-2005. Он умел создавать минимум трехмерные проекции на месте плоского экрана.

— Давай, Андрей, посмотрим, как нам выстроить единую и непротиворечивую, компаративную[84] таблицу…

Мы посмотрели.

Кое-что получилось. По крайней мере, удалось соотнести, свести в одну группу события последнего года. Независимо от места их протекания. О Сашкиных приключениях в Сети я говорить ей не стал. Да этого и не требовалось. Картинка складывалась сама собой.

Реальное время горизонта событий для всех параллелей сжималось в несколько значащих месяцев.

Роковой ошибкой Валентина была постройка «машины времени». Образовался хитрый горизонтальный пробой, объединивший линии «бокового времени» 2005-дубль, новозеландский форт, построенный как раз на линии разлома 1925–2005, сразу два варианта реальности-38, и, конечно, очень повлияла шульгинская блокада Сети. Предпринятая, в свою очередь, после грубой, впрямую не спровоцированной агрессии.

В результате всех этих деяний, по отдельности не слишком значительных (как незначительно выглядели действия европейских политиков между Первой и Второй мировыми войнами), для дуггуров сложилась великолепная возможность вторжения для захвата лебенсраум[85], как для Гитлера в тридцать девятом.

Дайяна была хорошим аналитиком. Гораздо лучшим, чем Антон, что не отменяет факта ее проигрыша и его выигрыша. У нас в общаге говорили — «как карта ляжет».

За три месяца (настоящих, физических), составляющих две с лишним тысячи часов, сто тридцать тысяч минут и около восьми миллионов секунд, она, не имея других занятий, занималась исключительно размышлениями. Если умножить предыдущие числа на скорость мыслительного процесса, подкрепленного сохранившейся в ее распоряжении техникой, итоги получились интересные.

Пользуясь методом обратной экстраполяции, Дайяна проникла в сферу дуггурского эгрегора. Проникла и ужаснулась, гораздо сильнее, чем ужаснулись мы. Нас было много, мы были победителями по внутреннему самоощущению, опирались на непревзойденные (с нашей точки зрения) технические возможности трех цивилизаций. А ей оставалось только выживать. Шаг влево, шаг вправо — пропасть; впереди тьма и ужас, позади — ничего!

И дуггуров уловила своими сенсорами именно она. Сначала как раздражающий мыслефон там, где ничего подобного быть не должно, потом, сосредоточившись и напрягшись, — как нечто конкретное.

Она проникла в совершенно чуждую ноосферу. И сильно испугалась. Аггры, что о них ни воображай, вполне приличные гуманоиды. Со своими заморочками, но если умеют создавать таких девчат, как Ирина, Сильвия, сама Дайяна и сейчас здесь суетящихся, — абсолютно «наши люди».

Те же… Не хотел бы я, даже по хорошей пьянке, слиться сознанием с обычным домашним пауком. Тараканом тоже. За остальным — к Кафке и его персонажу, Грегору Замзе, кажется?

— А не ты ли, уважаемая, им наводку дала?

Глоток кофе из чашечки, глубокая затяжка прочищающим мозги вирджинским табачком.

— Я вот здесь вижу, на схемке нашей, что они влезли к вам одновременно с заходом в Москву-38. Нет? И единственный объединяющий фактор — твой Лихарев.

— Твой Шульгин — тоже…

— Не-а! Шульгин пусть чуток, но позже. А еще был Юрий, твой координатор, дореволюционный предшественник Валентина! Он первый попал под удар. И в тридцать восьмом к его дому явились. Это вы их притягиваете! Запахом или не знаю чем.

— Нет, вы! — Дайяна чуть не выскочила из трусов, если они на ней были, так дернулась.

— В холодный душ сходить не желаешь? — спросил я. — Нервничаешь сильно. Тем более вопрос не кардинальный. Вы, мы, как-то разбирались между собой, а тут — они пришли. Дальше говори.

Дальше выходило так, что по следу дуггуры двинули свои разведотряды. Мало что зная о наших реальностях фактически, они осознали открывшиеся возможности ментально. Этот термин я употребляю крайне приблизительно, за отсутствием более точного. Причем здесь сразу же проявилась роковая (пока что для дуггуров) ошибка.

Ну вот, предположим, руководствуясь какими-то своими справочниками, вы вообразили, что определенной формы след на снегу принадлежит пушному животному, дающему ценный мех и обладающему вкусным и нежным мясом. Прочие его свойства в книге не оговорены как якобы несущественные. Вы азартно идете по следу и приходите — куда? Правильно, к берлоге. Суете туда палку. Остальное объяснять? Так и у дуггуров. Не хватило лишней строчки в справочнике, всего лишь.

Не смогли они оценить готовность людей к сопротивлению. А когда оценили, не по количеству своих потерь в предварительных, прощупывающих стычках, а по зафиксированным эмоциональным всплескам бойцов, с которыми им пришлось встретиться, задумались. Доступным им образом.

Так же одновременно нащупали они и выход на Валгаллу. Каким-то образом установили, что это фактически одно и то же. Избы одной деревни или комнаты одной квартиры. Только населенные другими жильцами, к сопротивлению не готовыми, а в благоприятной обстановке готовыми к сотрудничеству. Вот и двинулись сюда, оставив на потом Землю с ее злобными, жестокими (в свободное от потусторонних вторжений время), азартно уничтожающими друг друга обитателями.

Дайяна рассчитала, что, отступив в горы, оставив дуггурам на растерзание квангов, за людей не считающихся, она сумеет выиграть необходимое время.

— Для чего необходимое?

— Я закончила бы подготовку курсантов по полному циклу и вернулась с ними на Землю. Нет, нет, не думай, больше никаких авантюр против вас я затевать не намеревалась. Мы же тогда на Базе обо всем договорились… Я вернулась бы с ними к Лихареву, в его две тысячи шестой, вам ведь совсем ненужный, и начала действительно спокойную, мирную жизнь…

Я посмотрел на нее, на прелестную Анастасию, по легкому движению моей руки подавшую бокал ледяной минеральной воды, и расхохотался. Искренне, от всей души. Впервые за этот ужасно долгий день. Девушка взглянула на меня испуганно (бьют их здесь, что ли, или на самом деле «белых варваров», кроме Лихарева, никогда не видела?), а Дайяна — недоуменно.

— Ох, уморила! Я представляю: прибытие курьерского поезда на Пятигорский вокзал, и из вагонов — десант. Ты и полторы сотни немыслимых красавиц в одинаковой униформе! Курорт, лето, войска Гвардии по региону развернуты, на случай новой войны с турками. Это ж, получается, как бы передвижной бордель на заработки прибыл…

Она сдержанно усмехнулась.

— Отдаю должное твоему воображению и чувству юмора. Но представь: даже для такой роскошной сцены у меня нашлось бы объяснение. По приглашению баронессы Э*, известной меценатки, и господина Лихарева, тоже мецената и покровителя всех униженных и оскорбленных, — на Воды для поправки здоровья приглашен пансион благородных девиц в полном составе из города N*, во главе с директрисой, кавалерственной дамой Д*…

— Недурно. — Я поощрительно похлопал Дайяну по круглому, словно специально для этого выставленному колену. Хамить так хамить. — В течение года-двух ты раздаешь своих девочек замуж в лучшие фамилии России, благо, после реставрации монархии там наверняка имеется ажиотажный спрос на титулованных невест. Титулы ведь всем сумеешь оформить? И дальше совсем ничего не придется делать, сиди хоть в Кисловодске, хоть в собственном особняке на Дворцовой набережной в Питере и стриги купоны. Королеву Викторию называли «бабушкой всей Европы», а ты?! Отлично придумано…

— С каждой встречей ты тоже открываешь мне все новые и новые свои таланты, — без намека на лесть сообщила Дайяна. — Можешь не верить, но замысел у меня был именно такой. Жить, ни во что не вмешиваясь, но быть уверенной, что этой, окончательной жизни ничто больше не угрожает…

— Так и мы не против. Разобраться бы только, что с дуггурами делать…

— Я подумала. Лучший выход, мне кажется, — ничего. Урок вы им преподали. Страшный. К потерям рабочего скота, «монстров», они нечувствительны, но на гибель «мыслящих» реагируют очень болезненно. Вы уничтожили один их экипаж в Москве-38, гораздо более многочисленный — здесь. В их понимании — это неприемлемый ущерб. И, как я успела зафиксировать, вы обменялись крайне серьезными психическими ударами. С точки зрения ксенодипломатии, как я ее понимаю, это не только формальное объявление войны, но и предварительный обмен ядерными ударами.

— Ну и что? — спросил я.

— Поднимается ветер, — не в тему ответила Дайяна. — Через час или около того на долину обрушится снеговой шторм огромной силы…

— Опять дуггуры?

— На этот раз нет. Природа. Вы прожили на Таорэре меньше годового цикла, причем в удивительно мягкое предзимье. Повезло, наверное. Захватили бы вас настоящие морозы с ураганами…

— Когда строили форт, мы подобное предполагали. Морозы за пятьдесят, подходящие бураны. Не дураки — в России выросли. Если вокруг растет вековой сосновый лес, то ветров, способных разрушить бревенчатый терем, прикрытый крепостной стеной, быть не может в природе. Иначе вместо мачтовых сосен остался бы тундровый стланик…

— Правильно. Но несколько месяцев вы сидели бы взаперти. Я тут прожила почти двести лет, все причуды погоды знаю. Базу защищала стена времени, кванги прятались в подземельях своих гор, как гномы…

— Но ваш поселок стоит, никуда не делся…

— Раньше мы его тоже умели прикрывать, сейчас — нечем. До сих пор у нас почти лето. Посмотришь, что скоро будет твориться…

— Выживем? — с ироническим испугом спросил я.

— Должны, только снега до крыш нанесет…

— Люблю катаклизмы, — сказал я мечтательно. И это было правдой. — А что дуггуры?

— Надеюсь, где-нибудь через год они приведут свои мысли в порядок, и вернутся. Чтобы отомстить и восстановить «утерянное лицо».

— Сюда, на Валгаллу?

— Скорее всего. Про Землю-2006 они, видимо, не знают. «Тридцать восьмая» реальность грозит войной, которую выиграть проблематично… И знаешь почему?

Глоток ликера, потом кофе, минералки, и затяжка крепкой сигарой. Великолепно, на душе немного полегчало. Может, от Дайяны своя аура исходит, нейтрализующая? Первые порывы ветра, как и обещано, засвистели в кронах сосен. «Пусть скорее грянет буря!» — писал не сильно умный Буревестник революции.

— Просвети…

— Эмоциональный фон планеты переполнен невероятной готовностью убивать. Всех подряд…

— Вот об этом можешь не рассказывать, что такое тридцать восьмой и следующие семь лет — и так знаю! Наш советский Гумилев пополам с Киплингом, Константин Симонов писал: «Война такой вдавила след и стольких наземь положила, что двадцать лет, и тридцать лет живым не верится, что живы…»

Я подумал — а ведь все верно! Существам, трепетно относящимся к своей психике и реагирующим на ментальные посылы, как мы на прожекторный свет, выдержать суммарную ауру миллиона человек, рвущих друг другу глотки под Курском или в Сталинграде, — невозможно. Любые нейроны сгорят, как горсть лучин в доменной печи.

Есть китайская поговорка: «Нельзя завернуть огонь в бумагу».

— Тогда что им остается?

— Или оставить свою затею, или изобрести новые способы защиты. И вернуться готовыми…

— Нет, нет, милейшая, ты, кажется, чуть раньше слегка проговорилась. Давай, выпей еще. Я смотрю, гомеостата на твоей прелестной ручке нет. Почему?

— Невозобновляемый ресурс. С тех пор как связь с материнской планетой утрачена. Я его спрятала. Ваши манеры мы знаем, могли и отнять…

Это точно — могли. Почему не отняли в свое время — отдельный разговор.

— Тогда выпивай и закусывай. Люблю разговаривать с в меру поддавшими женщинами…

Ураган ударил по долине еще раньше, чем предсказывала Дайяна. Будто в Новороссийске, с окружающих горных хребтов хлынул ледяной ветер, перемешанный с тучами снега. Все затянула белая муть. Но воздушно-тепловая завеса лоджии пока держала.

Странным образом, этот природный катаклизм принес мне еще толику облегчения. Или — отвлечения.

— Давай опустим рамы, — предложила хозяйка. — Вентиляторы скоро пойдут вразнос.

— Тебе виднее, я в вашей машинерии не секу…

Оправленные в металл блоки стекла, похожего на флинтглас[86], надежно отделили нас от буйства стихий.

— Отдадим дуггурам Таорэру? — спросил я. — Эта мысль в твоих речах прозвучала.

— А ничего другого просто не остается. Мне кажется, в нашем положении идеальный вариант — мне увести свой «выводок» в две тысячи шестой, дорога туда пока еще открыта, заблокироваться с той стороны, не оставив «запаха мысли», вам — куда-нибудь еще. Тоже за пределы разведанных ими реальностей. И тихо ждать. Я смогу разбросать здесь кое-какие приманки. И когда они придут…

— Мы им ка-ак вмажем…

— Примерно так. Главное — оттянуть их внимание от Земли, пока они не нашли других реальностей. От вашего двадцать пятого года в том числе. Видишь, тут все взаимосвязано. — Она ткнула пальцем с длинным алым ногтем в экран ноутбука. — У вас есть куда отступить?

Вот черт, удивительно совпадают ее предложения с тем, что говорили Антон и Замок. Есть поговорка: «Если трое говорят тебе, что ты пьян, не спорь и иди спать».

Я бы согласился, не присутствуй сомнение, что совет исходит из одного источника.

Да если и так?

Если чужой совет совпадает с твоим собственным интересом, не признак ли это его правильности?

А теперь перестанем спорить. Сделаем вид, что удовлетворены беседой, что набрались под самую завязку, пойдем отдыхать, воины, утомленные битвой, наслаждаясь воем ветра в каминных трубах и картечными снеговыми ударами в окна. До чего здорово спится в такую погоду…

Особенно мне и сейчас! Когда просто для того, чтобы жить, требуется невероятное усилие.

— Поищем, любезная мадам, поищем, — ответил я заплетающимся языком. — Наступать иногда некуда, а отступить — запросто…

Глава двадцать четвертая

Вообще можно было отваливать домой прямо сейчас. Я узнал все, что хотел, вернее — все, во что меня сочли нужным посвятить. Дайяна ни разу не обратилась в ретранслятор Игроков, как случалось раньше. Это могло служить подтверждением того, что Сашка действительно отсек нас от Сети, а могло и нет, с тем же успехом. Например, если Валгалла по ряду причин осталась вне того Узла. Или — еще не пришло время.

На заданный впрямую вопрос, со ссылкой на наши с ней «дружеские» беседы на катере «Ермак Тимофеевич», не чувствует ли она присутствия поблизости Игроков или Держателей, не случались ли у нее с ними за последнее время какие-нибудь контакты, она ответила отрицательно. Ничего подобного с момента того «прощания» с ней не случалось. Все, что она делала, включая встречу с Шульгиным и Лихаревым в нашем форте и авантюру по захвату «реальности-2005/06», творилось по ее собственному желанию и разумению. Она сама думала, что неплохо бы посоветоваться со всемогущими и всезнающими демиургами, но — увы. Они, пожалуй, действительно утратили интерес к человеческим делам. Как и обещали…

Ну и не надо. Очень возможно, что общая Игра на самом деле закончилась и теперь — каждый за себя. К окончательному выводу я пришел, и формулировался он крайне просто, пусть и не очень деликатно: «А катитесь вы все!»

В чем был смысл предыдущих Сашкиных похождений здесь — тоже понятно. «Демоверсия» компьютерной игры, сработанная Игроками, чтобы заинтересовать, привлечь внимание. Получилось. Мы купились, немного развлеклись, немного поучаствовали в развитии интриги, показали, что шашки еще не заржавели и в случае необходимости способны, как те «немногие», доставить крупные неприятности «очень многим»[87].

Но теперь — точка. Существуют до сих пор высшие по отношению к нам силы в обозримой Вселенной, нет — не важно. Уйдем, если выпустят, и начнем заниматься только собственными делами.

В первом часу ночи, наговорившись с Дайяной и придя к определенным соглашениям, я выразил желание направиться в отведенную мне спальню. Поддержание внешнего спокойствия, рассудительности, прекрасного самочувствия далось мне неимоверно тяжело. Как Штирлицу, находящемуся на грани провала, у которого вдобавок разболелись сразу все тридцать два зуба, обострилась язва желудка и сердце жмет стенокардия, пришлось бы небрежно беседовать с Шелленбергом, разыгрывая очередную остроумную комбинацию.

Сашка и Олег ушли к себе намного раньше. Каждый — в сопровождении своей «стюардессы».

Дайяна мне сказала: «Зачем ты удивляешься или ревнуешь? Эти девушки продолжают обучение. У нас большие сложности с практическими занятиями, а сейчас есть случай поработать с реальными объектами. Пусть попробуют…»

— Мы с тобой не попробуем? — из последних сил осведомился я, одновременно прикидывая, каким образом и способом стану отыгрывать назад, если она вдруг согласится. Деликатным или унизительным — вот в чем вопрос.

Самое лучшее в любых похожих обстоятельствах — изображать из себя смертельно пьяного. Люди, прежде всего женщины, ужасно легко ловятся на такой примитивный прием. Резко, неконтролируемо теряешь ориентацию в пространстве, плетешь непослушным языком незнамо что, выпучиваешь глаза, неспособные сосредоточиться на цели… Про остальное не говорю.

Эти дамочки, жрицы партеногенеза, в глубине души презирали мужиков настолько, что проглатывали простейшую наживку. Не требовалось быть Смоктуновским или Михаилом Чеховым, чтобы сыграть то, чего они в глубине души ждут. Даже с точки зрения Дайяны человек, выхрюкавший литр-полтора смеси всего со всем, должен выглядеть именно так. Если не хуже. Я хоть на ногах держался.

— Не сегодня, хорошо? — ответила Дайяна, глядя, как я пытаюсь сохранить равновесие, цепляясь за дверные косяки. — Тебя проводят. День был очень трудный, я понимаю. Почти бесконечный. Выспись как следует…

Кроме будущей царевны Насти, проводить меня было некому. Не хозяйке же! Я крепко вцепился в ее локоть, и мы побрели. Причем привела она меня совсем не в ту комнату, что я наметил себе в час прибытия. Думают — забыл? Ну и ладно.

Пришлось, спотыкаясь, забраться по крутой лестнице в мансарду, тоже уютно обставленную.

Опираясь на руку и талию девушки, я чувствовал мощную упругость ее мышц. Сам изображая вялость и слабость. С первых дней близкого знакомства с Ириной я отметил такое же свойство моей подружки. Сначала не понял, думал, просто классная спортсменка. Были у меня знакомые мастерши спорта, которых за задницу хрен ущипнешь!

Потом разобрался, узнал, что у аггрианских антропоморфов мышцы, как у представителей вида кошачьих. При одинаковой массе — эффективность каждого волокна вчетверо выше.

— Настя? Да, Настя, я помню, — сев на пуфик рядом с койкой, заплетающимся языком вымолвил я. Начал стаскивать тесные туфли, прилагавшиеся к смокингу. — Ты, Настюша, кофейку спроворь, коньячку стакан, на утро приготовь минералочки, раздень, ублажи и спать уложи…

Как здорово действуют не предусмотренные программой формулы! Настя точно не успела в курсе обучения дойти до неканонического фольклора. Канонический тоже изучить не успела. Троечница или второгодница? Но красива, чертовка, до остолбенения.

Насчет кофе и коньяка она управилась мигом — линии доставки здесь действовали не хуже, чем в Замке. Вышла в коридор и тут же вернулась с запрошенным. Отказывать гостю в просьбах инструкции наверняка запрещали, и все же она спросила, по доброте душевной:

— Стакан — не много ли будет?

— Как будто я его пить собираюсь, — перешел я на жесткий и совершенно трезвый тон. — Присядь-ка вот сюда. — Я указал на край кровати, перед столиком, куда она поставила мельхиоровый поднос. — Выпей сама. — И протянул ей хрустальный стакан с коньяком.

— Да что вы, Андрей Дмитриевич? — Это сработала предыдущая программа. Повинуясь следующей, она сделала два неуверенных глотка. Я сунул ей в руку чашку действительно хорошо заваренной «робусты».

Ее светло-каштановые прямые волосы до плеч, спереди падающие на лоб, почти закрывающие большие грустные глаза, вытянутые до середины ковра изящные, длинные, идеальных пропорций ножки должны были привести меня в должный настрой. Но зачем это Дайяне? Неужели действительно производственная практика для курсантки? Не шантажировать же она меня собралась? Ирине фотографии или видеозапись предъявить? Начальства надо мной нет, общественное мнение Югороссии таким образом возмутить тоже не удастся, личность я там давно уже неофициальная, широкими слоями населения практически забытая. Что еще? Попытаться выведать у меня в постели некие тайны? Глупость. Дайяна знает, что я не по зубам даже ей самой, куда там девчонке недоученной…

Конечно, не терзай меня сейчас изнутри огненные когти, я, наверное, не стал бы корчить из себя невинность. Что такого? Ирине я не изменял и не изменил бы. Всерьез. А слегка развлечься после смертного боя — ничуть не хуже, чем эротический фильм посмотреть. Или просто пофантазировать насчет чужой жены…

Уловив мой взгляд, Настя, будто бы смутившись, встала и отошла к окну. Сзади она смотрелась еще лучше.

Опять же, подобное в моей жизни уже было. Очень, очень давно. Девушка в облегающем костюме, ноги в золотистых чулках, туфельки на десятисантиметровых шпильках… Она, помнится, на вечеринке в чужой квартире, на пятнадцатом этаже дома на Котельнической, опершись о подоконник, выглянула в окно, чтобы полюбоваться Москвой с птичьего полета. Ей — огни ночного города, а мне приоткрылись кружевные оборочки трусиков и незагорелая кожа между ними и краями чулок. Ох, как это взволновало тогда!

Нет, у Анастасии ничего такого видно не было. Только натянувшаяся на тугих полушариях юбка и ноги, приоткрывшиеся чуть выше подколенных ямок.

Ураган завывал и встряхивал коттедж. Завтра, если он утихнет, девчатам, как нормальным солдатам-первогодкам, придется брать фанерные лопаты, расчищать линейку, дорожки и плац. Весьма оздоровительная процедура.

— Настасья, тебе что было приказано? — спросил я командирским голосом, изгнав из организма последнюю молекулу алкоголя. Мне было просто интересно, как вымуштрованы девушки Дайяны.

— Свет — потушите… — услышал я едва ли не шепот.

— Свободно…

Дернул за шнурок — торшер погас. Однако в окно проникало достаточно света уличных фонарей, пробивавшегося сквозь вьюжную круговерть.

Настя, не оборачиваясь, сняла жакет, бросила его на пол. За ним — форменную блузку. На этом замялась. Зябко повела плечами, перечеркнутыми узкими бретельками.

Это мы тоже понимаем, схема — «гимназистка». Эмансипированная девушка вроде и пришла к мужчине в комнату, решилась отринуть предрассудки, а они не пускают. Хочется ей познать неведомое и манящее, о чем так заманчиво пишут Гиппиус и Арцыбашев, а в то же время и стыдно раздеваться, как в бане, и страшит предстоящее, окончательное…

Интересно, а сколько у нее других «подпрограмм» в запасе, почему избрала именно эту? Или так в задании записано?

Наконец преодолела себя, повернулась, по-прежнему смущаясь, отворачивая лицо и неловко прикрывая маленькую грудь под полупрозрачным розовым бюстгальтером, неуверенными шагами подошла, остановилась в трех шагах, расстегнула пряжку поясе, переступила через упавшую юбку.

Все правильно, Дайяна знает, как стажерок перед зачетом одевать. Колготки — не комильфо. Чулки, ажурный поясок и пристойного покроя трусики.

Вздохнула, присела на пуфик возле тумбочки, сжав колени. Надеясь, что остальное сделаю сам.

— А если я скажу тебе — уходи? Думаешь, я таких девчонок не видел? Собирай свои шмотки и уходи. Ты мне в дочки годишься…

А что? Мне, по последним расчетам, около тридцати восьми, ей — ну, не знаю. Девятнадцать, двадцать. Теоретически допустимо.

Она вдруг подалась вперед, опустившись на колени, одной рукой обняла меня за плечо, прижалась мягкими и жаркими губами к щеке.

— Уйти? Уйду, прямо сейчас. Вам все равно? Вы жесткий, хитрый человек, изображали пьяного, а сами совсем трезвый. Зачем? Хозяйку обмануть? Вам трудно поучить девушку? Я именно девушка. Все зачеты я сдала, а практики нет. Не с кем. Вам что, трудно помочь? Иначе меня на Землю не пустят…

Ни хрена себе теория и практика! Ирину тоже так тренировали?

Мелькнула мысль, а вдруг мне это — поможет? Бурная ночь с юной красавицей, взрыв положительных эмоций оборвет вливающийся в мою душу поток черной энергии?

Увы, нет. Я настолько раздавлен, что ничего не смогу. Поведение девушки, вид ее полуобнаженного тела вызывают не вожделение, а неприязнь. Сашка рассказывал, нечто подобное с ним случилось в институте во время прохождения курса гинекологии.

Я слегка отстранился, указав глазами, чтобы села, где сидела. Анастасия повиновалась, только колени больше не сжимала. Наоборот.

Взял сигарету, она тут же поднесла зажигалку. Теперь можно и самому сделать глоток: совсем чуть-чуть, но помогает.

— Если вопрос только в этом… А тебе самой действительно этого хочется? Бывает, в таких делах не стоит торопиться. Мне ничего не стоит сделать так, чтобы и Дайяна и ты сама остались в полной уверенности, что все произошло, как надо. Ложись лучше, спи, кровать широкая. На Землю ты попадешь в числе лучших выпускниц, золотых медалисток. Запомни код, по которому сможешь меня отыскать. Я с гораздо большим удовольствием приму на себя роль доброго дядюшки-покровителя, чем престарелого любовника. Ей-богу…

Мне показалось, невзирая на полумрак, что глаза ее блеснули благодарностью. Но вполне мог и ошибиться, откуда мне знать, по каким принципам Дайяна их воспитывала? С тем же успехом я мог нанести сейчас девушке глубокое оскорбление. Да нет, не должно, она ведь олицетворяет русский типаж… Бедная Лиза, княжна Мэри, Маша и Дубровский… Ирина, по крайней мере, к осознанному и добровольному выбору подошла почти через полтора года романтических отношений…

— Вам, конечно, виднее, Андрей Дмитриевич, — спокойным мягким голосом ответила Настя. Не вставая, отщелкнула застежки пояса, стянула его вместе с чулками, бросила поверх юбки. — Если сможете сделать так, чтобы мадам поверила, — пожалуйста. Хотя все же интересно было бы узнать, что при этом чувствуешь…

— Успеешь, — повторил я. — Ложись, и давай поговорим просто так…

Как только девушка начала раздеваться, я поставил вокруг комнаты ментальный блок, по рецепту Удолина. Даже если здесь установлены оптические камеры слежения, Дайяна не увидит и не услышит ничего. Только, если сумеет, прочтет адресованное лично ей послание о том, что я в порнофильмах не снимался и сниматься не собираюсь.

Крайне осторожно я расспрашивал Настю о том, как им здесь живется, чему учат, какие обещают перспективы жизни и карьерного роста. Пожалуй, Дайяна меня не обманывала. Даже используя все известные мне методики растормаживания личности, я не смог вытянуть из курсантки ничего, касающегося возможного участия в программах разведывательно-диверсионной деятельности.

В пределах ее неокортекса[88] содержались сведения, необходимые для успешной адаптации на Земле, причем действительно в районе две тысячи пятых годов (обеих реальностей), довольно приличный информационный блок нескольких университетских курсов, свободное владение языками романо-германской группы, не считая славянских, конечно. С такой подготовкой девушка свободно могла за несколько лет достичь вершин в почти любой избранной профессии или стать незаменимой помощницей и добрым гением стремящегося в высшим государственным постам мужа.

Ни малейших намеков на нелояльность будущей Родине или ориентацию координатора, подобного Ирине или Сильвии.

Конечно, Дайяна с тем же успехом могла подчистить сознание и подсознание девушки перед тем, как отправить ее в мою постель, но это вряд ли. Слишком глубокий процесс, тем более что она не могла быть уверена, что я выберу именно эту.

Из книжек и общения с Константином Васильевичем, Сильвией, Антоном я знал, что теоретически есть способы внедрять сверхзащищенные, многослойно прикрытые установки, срабатывающие через годы автоматически или по особому сигналу, но это такая экзотика, на грани легенд… Как использование участковым Анискиным полиграфа и пентоталовой сыворотки при расследовании кражи аккордеона из сельского клуба.

Зато я, кандидат в Держатели, подкрепленный некоторыми антинаучными методиками Удолина, умел делать с психикой не готовых к такой внезапной агрессии людей нечто такое, что и Дайяне не под силу. Там, где она действовала, грубо говоря, ломом, я обходился отмычкой из дамской шпильки.

Настю я перевербовал, не коснувшись сути ее личности. Если нам доведется когда-нибудь встретиться на Земле, она будет меня слушаться, как любящая дочка обожаемого папу. Дайяна же останется деспотичной теткой, почитать которую необходимо, но лишь до поры… Ни в коем случае не демонстрируя непокорности и неприязни.

Это я сделал. Потом навеял сладкий сон. Что может быть лучше — заснуть в мягкой постели, под вой и рев сотрясающего дом урагана, в полной уверенности, что стены надежны и печь тепла, а рядом человек, способный защитить от любой мыслимой опасности. Я аккуратно поправил ей одеяло, спел колыбельную, пусть и мысленно. Ушел по узкой деревянной лестнице наверх, в совсем маленькую комнатку, с косыми скатами потолка, где распрямиться в рост можно только под центральной балкой, зато окошки — на все четыре стороны света.

Ох и пурга, ох и ветер. Не знаю, сам по себе он пришел или напустил кто, но моментами возникало сомнение — выдержит ли дом. Кажется, при ста метрах в секунду никакие строения, кроме каменных замков, устоять не могут. Вспомним азиатские тайфуны и американские торнадо. Тем интереснее…

Курил не знаю какую по счету сигарету, с огромным уважением к себе думал, что остаюсь приличным человеком, «шестидесятником» в советском варианте, «аристократом духа» по понятиям «серебряного века». Какой молодец, а? Не набросился на восхитительную девушку, поддавшись гнусным инстинктам. Сделал все наоборот…

Тут же вспомнился давнишний роман, где такому вот благородному герою вроде меня слишком поздно стало известно, что, «пожалев» предлагавшую ему любовь юную девушку, он обрек ее на унизительную смерть. Слишком уж в нашем мире множества цивилизаций и этик несовпадающих понятий. А в не нашем, нечеловеческом?

Вернулся и еще раз, преодолевая огромную усталость, послал крепко спящей Насте роскошный эротический сон. Самый настоящий. Утром она будет абсолютна уверена, что я ее разбудил и мы с ней творили такое…

Пусть верит. И Дайяна не сможет не поверить… Пусть только попробует! Моя мыслеформа и ее достанет.

А теперь и сам постараюсь заснуть. Очередным волевым усилием, пусть воли оставалось совсем ничего. Заснуть, как смертнику перед казнью…

Это мне удалось, хотя спал я отвратительно. Снились громадные ватные шары, катящиеся со всех сторон, наваливающиеся, душащие. Всю ночь я отталкивал их от себя непослушными, невероятно распухшими и уродливыми руками. Какой-то тифозный бред…

Настасья разбудила меня своим шуршанием в комнате. Вновь одетая по полной форме, свеженькая, она смотрела на меня с обожанием и, упаси бог, с любовью. А что еще нужно молодой девушке, впервые испытавшей… Во сне или наяву — невелика разница. Скажи я сейчас — пойдет за мной на край света. Наверное…

Очень неприятное, должен отметить, ощущение, тоже следствие ничуть не ослабевшей за ночь депрессии. Интересно, а обычной земной химией, препаратами из Сашкиной аптечки вылечиться можно?

Я поцеловал девушку в щечку, погладил по руке и попросил «отбыть в место расположения». Одеваться, бриться и так далее я люблю в одиночестве. Ей же следует доложиться по начальству. Когда будет нужно, мы встретимся…

Завтракали вчетвером. Мы и Дайяна. Лихарев не появился. Спрашивать о причине не стали. Значит, так нужно.

Ураган немного поутих, но оставался достаточно сильным, чтобы желания выйти на улицу не возникало. Разрушений он не принес, однако действительно засыпал поселок снегом по окна вторых этажей.

После ночи, проведенной с курсантками, и вряд ли столь целомудренно, как вышло у меня, Олег выглядел слегка смущенно, Сашка, напротив, весело.

— Одним словом, уважаемая, — сказал я хозяйке, — свою миссию считаем выполненной. И готовы откланяться. Как только сочтешь, что у тебя все готово, перебирайся на Землю. Устроиться поможем в меру возможностей. Даже лично представим новому Государю. Ты на него произведешь неизгладимое впечатление, а уж как этим воспользуешься… Он насчет дамских прелестей полный аналог державного предка Александра Второго. Был бы мусульманином, всех твоих девчат в гарем взял. А так — изредка и по одной будешь ему предлагать. Каждая получит мужа, титул и имения… Если сумеет соответствовать державным вкусам.

— А вы что решили?

— Не имеет абсолютно никакого значения…

Это я вспомнил давнюю историю с Воронцовым. Тогда он, опасаясь, что мы можем попасть в плен к агграм, заправил мне такую изящную дезу насчет своих планов, что я проглотил «крючок без наживки». Поверил и если не возненавидел бравого капитана, то проникся к нему снисходительным презрением. Но прав оказался он, а не я. Мы действительно оказались в плену, вот у этой самой Дайяны, и ничего, кроме эмоций плюс легенды она из меня вытащить не смогла. Что и помогло нашему последующему спасению.

Вот теперь и Дайяне не нужно знать ничего лишнего.

— Вернемся домой, в Югороссию-25. Обустроишься в окрестностях Машука и Бештау, заходи в гости. Ждем-с. Подумаем насчет отражения агрессии дуггуров, если таковое последует. Догадаешься, как организовать контртеррористическую операцию, — обсудим. Пугнем врага на его территории…

— Ну, вы разошлись, ребята, — с простецкой, мало соответствующей ее облику улыбкой ответила Дайяна. Впрочем, сегодня она явилась не в сари, а в нормальном джинсовом костюме, с невысокими разрезами по бокам юбки.

— Да что же нам, дорогая, остается? — спросил Шульгин, пропустивший большую часть вчерашнего ночного разговора, однако легко встроившийся в тему.

— Возможно, и ничего, — вздохнула она. — Я послала Валентина и еще несколько девушек, чтобы они перегнали сюда танки с гравипушками, другую пригодную для обороны технику. После того перепуга, что вы агрессорам устроили, сразу они не полезут. До нужного момента мы продержимся.

Что она считает «нужным моментом», я спрашивать не стал. Наверное — выпускные экзамены.

— Вот и хорошо. Ответь еще на один вопрос, перед тем как распрощаться, — почему у тебя остались одни девушки? Раньше были ведь и мужики, мы сами видели. Тот же и Лихарев…

— Не стоит касаться этой темы, — поморщилась Дайяна. — Деталей вам все равно не понять…

— Как же, как же, — шутовски ухмыльнулся и развел руками Сашка. — Биологию не учили. Только тема эта нам неинтересна. Сейчас. Скажи спасибо, что мы транспортную «медузу» грохнули. Ты уверена, что она была первая и последняя?

— Уверена, — напряглась Дайяна.

— Вот и хорошо. А то бы они ваши контейнеры с зародышами плюс обучающие программы к себе вывезли, и получили б мы все через некоторое время инвазию хорошо обученной человекоподобной агентуры. Лови их потом по всему свету, будто у нас своих дел мало…

— Вы знали?.. — Дайяна выглядела ошеломленной. А с чего бы?

— Подумаешь, бином Ньютона! В Пятигорске встретимся — расскажу. Давай прощаться.

Для эвакуации нам нужна была отдельная комната с хорошо запирающейся дверью, чтобы случайно никто не помешал настройке.

Входя в нее последним, я придержал Дайяну за локоть.

— Ты Настасью больше никому не предлагай. У меня на нее свои планы. Договорились?

— Понравилась? — улыбнулась Дайяна.

— Очень. Я из нее сделаю человека. Но ты — просто имей в виду… Тебе ведь особого труда не составит? — Я постарался, чтобы слова мои прозвучали не иначе как просьба, но такая, в которой отказать — себе дороже выйдет.

— Обещаю…

— Тогда — до скорого свидания…

Оставшись втроем, мы приготовились к медитации. И вдруг Сашка спросил:

— Ребята, а с Сехметом — как же? Опять исчезнем, как без вести пропавшие? Нехорошо.

— Что предлагаешь? — осведомился Левашова, которого эта коллизия не слишком интересовала. — Снова туда лететь? По-моему, наигрались под завязку…

Я тоже так считал. В другом состоянии я бы непременно полетел, объяснил кое-что, свозил в форт, снабдил оружием, но сейчас — сил не было никаких.

— Жил без нас и еще проживет. Мы ему сказали, что запасами нашими он может пользоваться и что в нужное время опять вернемся. Будет у парня надежда в жизни. Как у евреев на пришествие мессии…

Шульгин засмеялся.

— Ты чего?

— Анекдот вспомнил. На эту же тему. Мессия, наконец, явился в Иерусалим. Все собрались на торжественную встречу. Одного Рабиновича нет. Послали за ним. Тот бухгалтерские книги в порядок приводит. Говорит: «Скоро буду». Опять ждут — нету. Мессия не выдержал, сам пошел. «Ну, сколько же тебя можно ждать?» Рабинович всплеснул руками: «Ах, кто бы говорил!»

Может, и смешно, но не мне и не сейчас.

— Поехали домой. Олег прав — наигрались…

Примечания

1

См. роман «Хлопок одной ладонью».

(обратно)

2

К. Симонов. «Старик». Посвящено памяти Р. Амундсена (1872–1928), знаменитого полярного исследователя, первым достигшего Южного полюса в 1911 г.

(обратно)

3

«Флот открытого моря» — наименование морских сил кайзеровской Германии.

(обратно)

4

Имеется в виду латинское выражение: «Темпора мутантур эт нос мутамур ин иллис», в переводе — «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними». Отче же излагал так: «Время текет, и мы с ею».

(обратно)

5

См. «Час быка» И. Ефремова.

(обратно)

6

Совершенно исключено (нем.).

(обратно)

7

«Кормление» в средневековой Руси — не только способ обеспечить себе пропитание, но и «руководство», производное от слов «кормчий», «кормщик», т. е. «управляющий» морским или речным судном, волостью и т. д.

(обратно)

8

Главная историческая последовательность.

(обратно)

9

См. роман «Одиссей покидает Итаку».

(обратно)

10

В 30-е — 50-е годы имела хождение поговорка: «На нет и суда нет, есть Особое совещание».

(обратно)

11

«Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного».

(обратно)

12

См. роман «Скорпион в янтаре».

(обратно)

13

См. роман «Скорпион в янтаре».

(обратно)

14

Старший майор — спецзвание НКВД и НКГБ до 1943 года, обозначалось двумя ромбами, что примерно соответствовало комдиву (генерал-лейтенанту) армии или дивизионному комиссару, но с несравненно большими полномочиями.

(обратно)

15

Комиссар НКВД (НКГБ) третьего, второго и первого ранга — высшие спецзвания этих ведомств, обозначавшиеся тремя и четырьмя ромбами, по своему положению их носители несравненно превосходили обладателей всех прочих чинов и званий СССР. Расстреливались или арестовывались только по особому распоряжению лично т. Сталина.

(обратно)

16

См. роман «Время игры».

(обратно)

17

Пистолет «борхард-люгер» образца 1902/08 г., известный под названием «Парабеллум».

(обратно)

18

Вельтшмерц — мировая тоска (нем.).

(обратно)

19

См. роман «Скорпион в янтаре».

(обратно)

20

Архетип — изначальные, врожденные психические структуры, образы, мотивы, составляющие содержание индивидуального или коллективного бессознательного и лежащие в основе любых созданий фантазии, в т. ч. художественной.

(обратно)

21

Стихи Д. Лухманова.

(обратно)

22

«По всем правилам искусства» (лат.).

(обратно)

23

За прогул и даже опоздание на работу полагалось до 5 лет заключения или ссылка, как кому повезет.

(обратно)

24

Старая площадь — место расположения комплекса зданий ЦК ВКП(б).

(обратно)

25

Имеются в виду не температурные и не водочные градусы, а степени посвящения в масонском сообществе.

(обратно)

26

Цитата из одного из докладов Сталина в разгар голода и репрессий тридцатых годов. «Жить стало лучше, товарищи, лучше и веселее».

(обратно)

27

Децимация — в римские времена, а также в Красной Армии при командовании Троцкого обычай в струсившей части казнить каждого десятого в строю.

(обратно)

28

Разные образцы станковых автоматических гранатометов.

(обратно)

29

См. «Записные книжки Ильфа».

(обратно)

30

См. роман «Хлопок одной ладонью», т. 2.

(обратно)

31

Разновидность субъективного идеализма, где основным предметом философии считается индивид и его личное представление об окружающем мире.

(обратно)

32

Имеются в виду Г. Грин «Наш человек в Гаване», «Комедианты», Ю. Слепухин «У черты заката», «Ступи за ограду», «Джоанна Аларика», посвященные тайным и явным войнам в Центральной Америке в 50 — 60-е годы ХХ века.

(обратно)

33

Мажордом (майордом) (лат.) — во франкском государстве V–VIII вв. первоначально — управитель королевского дворца, затем нечто вроде 1-го министра.

(обратно)

34

См. роман «Скорпион в янтаре», т. 2.

(обратно)

35

Гистерезис (греч.) — отставание, запаздывание.

(обратно)

36

Антиномия (греч.) — неразрешимое противоречие между положениями, каждое из которых признается логически доказуемым.

(обратно)

37

Нарочитая смесь французского и русского. «Ке фер» — что делать? Соответственно — «Делать-то — что?».

(обратно)

38

Инвазия — заражение организма болезнетворными факторами биологического происхождения (вирусами, бактериями, глистами, личинками насекомых и т. п.).

(обратно)

39

«Экзитус» — у медиков употребляется в смысле упрощения полного термина «экзитус леталис», т. е. — «смертельный исход».

(обратно)

40

Нобиле, Умберто, итальянский генерал, руководитель экспедиции на дирижабле «Италия» к Северному полюсу (1928 г.). Потерпел аварию, найден и спасен советскими полярниками.

(обратно)

41

Кирпонос М. П. — командующий Юго-Западным фронтом. Погиб в сентябре 1941 г. при прорыве из окружения.

(обратно)

42

Просак (устар.) — крутильный стан, на котором изготовляются канаты. Попасть в него во время работы частью тела или одеждой означало почти неминуемую смерть или увечье. Отсюда поговорка: «попасть впросак» — «оказаться в безвыходном положении».

(обратно)

43

Фуляр — шелковая ткань полотняного переплетения, широко использовавшаяся в XIX — начале ХХ века.

(обратно)

44

Вечерняя светская вечеринка, проводимая по особым, в каждом обществе своим правилам.

(обратно)

45

Гендер — психокультурная составляющая половых различий в либерально ориентированном обществе.

(обратно)

46

Детекторный приемник — устройство, способное принимать радиосигнал на специальный, легко изготавливаемый в домашних условиях кристалл без всякого источника внешней энергии, за счет самих радиоволн. При должном умении ловилось несколько станций, довольно слабый звук легко воспринимался обычными головными телефонами (наушниками).

(обратно)

47

Канцона — средневековое стихотворение размером до семи строф со сквозной рифмовкой.

(обратно)

48

Управление народного питания Народного комиссариата торговли (существовал до 1946 года), т. е. посуда была в свое время кем-то украдена из государственной или ведомственной столовой.

(обратно)

49

«Великолепная семерка» — культовый, как сейчас говорят, ковбойский фильм с Юлом Бриннером в главной роли, выпущенный на советские экраны в 1962 году по личному распоряжению Н. Хрущева. Через полгода снят с проката и до начала девяностых не демонстрировался, кроме как в плохих копиях на видеопленке. Персонажи романа, как и их ровесники, успели его посмотреть раз по десять и разобрали на цитаты, подобно романам Ильфа и Петрова.

(обратно)

50

Терминатор, в данном контексте, не герой популярного фильма, а граница. В астрономии — света и тьмы на поверхности луны, в более широком смысле — вообще разнородных явлений, в т. ч. и времен.

(обратно)

51

См. роман «Скорпион в янтаре».

(обратно)

52

Бедекер, Карл, автор и издатель крайне популярных в ХIХ веке подробных путеводителей по странам мира, так и называвшихся — «бедекеры».

(обратно)

53

Транспозициия: в математике — перестановка заданных элементов, меняющая значение числового выражения, в музыке — перенос звуков вверх или вниз, отчего меняется тональность произведения.

(обратно)

54

Коммандо — отряд непостоянного состава бурских вооруженных сил во время войны, нечто еще более не организованное в строевом смысле, чем формирования Махно. Численность — от ста до тысячи человек.

(обратно)

55

Фритрейд, фритрейдерство — политическое и экономическое течение середины ХIХ века, подразумевавшее полное невмешательство правительств «цивилизованных» государств в свободу торговли собственных корпораций и частных лиц с менее развитыми странами и, одновременно, вооруженное государственное противодействие тем, кто этому препятствовал.

(обратно)

56

Караковый — темно-гнедой, почти вороной, с желтыми подпалинами на морде и в пахах.

(обратно)

57

Шенкель — внутренняя, обращенная к лошади, нижняя треть бедра и голень до щиколотки, с помощью которой всадник и управляет ездой. А на галопе и карьере только ими и держится. Особенно когда надо стрелять, рубить и колоть пикой. Поводья, стремена, шпоры, хлыст — уже вспомогательные инструменты.

(обратно)

58

Умноженный, усиленный, превосходящий обычный (старорусск.).

(обратно)

59

Паре — фехтовальный термин, означающий отражение удара, предполагающее переход в контратаку.

(обратно)

60

Контаминация — в данном случае смешение, пересечение разных идей и смыслов, часто приводящих к возникновению парадоксальных и даже вообще невозможных смысловых сочетаний.

(обратно)

61

Старший морской начальник, аббревиатура времен Первой мировой и, далее, советского времени.

(обратно)

62

Для соблюдения ритуала (лат.).

(обратно)

63

Имеется в виду винтовка Мосина первоначальной модели 1891 г. до модернизации 1930-го. Имела некоторые конструктивные отличия. Известное обозначение — 1891/30.

(обратно)

64

Enfant terrible — букв. «ужасный ребенок», человек, смущающий окружающих своим поведением, бестактной непосредственностью (франц.).

(обратно)

65

«Критика чистого разума» — один из основополагающих трудов философа И. Канта (1724–1804), доказывавшего непознаваемость «вещи в себе» и познаваемость явлений, образующих сферу бесконечного возможного опыта.

(обратно)

66

См. роман «Левая рука тьмы».

(обратно)

67

Азартные, зачастую обличительные речи ораторов против кого-то или чего-то (древнегреч.).

(обратно)

68

Видели глаза, что покупали (укр.).

(обратно)

69

Стихотворение Е. Лукина.

(обратно)

70

Максима — логический или этический принцип, выраженный в афористической форме, правило, норма поведения (лат.).

(обратно)

71

Шульгина сверхмощный, образца 84-го года.

(обратно)

72

В данном случае под континуумом подразумевается сплошная материальная среда, свойства которой непрерывно изменяются в пространстве и времени.

(обратно)

73

Тревога (нем.).

(обратно)

74

Топология — раздел математики, изучающий наиболее общие свойства геометрических фигур, не меняющиеся при любых производимых с ними непрерывных преобразованиях.

(обратно)

75

Телеология — идеалистическое учение о том, что любое явление и событие в природе (и в обществе), является осуществлением заранее предопределенных целей. Об источнике предопределения в известной мне литературе ничего не сказано (примечание А.Н.).

(обратно)

76

Служба Галактической безопасности.

(обратно)

77

См. Дж. Лондон. «Смок Белью».

(обратно)

78

Эпифеномен — придаток к явлению (феномену), побочное явление, сопутствующее другим явлениям, но не оказывающее на них существенного влияния. В некоторых философских учениях само человеческое сознание рассматривается как эпифеномен.

(обратно)

79

«За боевые заслуги».

(обратно)

80

Т. е. принесенных когда-то проходившими здесь ледниками.

(обратно)

81

Т. е. «хватало своих забот» (старославянск.).

(обратно)

82

«Ку де метр» — мастерский прием, имеется в виду — фехтовальный (фр.).

(обратно)

83

Н. Гумилев. «Мои читатели».

(обратно)

84

Компаративистика — методика установления сходства, подобия между явлениями, фактами в самых различных отраслях гуманитарных и естественных наук.

(обратно)

85

Жизненное пространство (нем.).

(обратно)

86

Особо закаленное, со специальными добавками, пуленепробиваемое стекло.

(обратно)

87

Парафраз известного спича Черчилля в адрес летчиков британских ВВС, выигравших «Битву за Англию» в 1940 г. «Немногим, которым обязаны очень многие!»

(обратно)

88

Часть мозга, ведающая сознательными мыслительными процессами и высшими эмоциями.

(обратно)

Оглавление

Книга первая . ИСХОДА НЕТ, ЕСТЬ ТОЛЬКО ВЫХОДЫ…

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Либрусек

Книжная полка

Правила

Блоги

Forums

Статистика

Программы

Карта сайта

Помощь библиотеке

Главная » Книги » Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели (fb2)

Книги: [Новые] [Жанры] [Серии] [Периодика] [Популярные] [Теги] [Добавить]

Авторы: [А] [Б] [В] [Г] [Д] [Е] [Ж] [З] [И] [Й] [К] [Л] [М] [Н] [О] [П] [Р] [С] [Т] [У] [Ф] [Х] [Ц] [Ч] [Ш] [Щ] [Э] [Ю] [Я] [Прочее]

Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели (fb2)

- Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели (Одиссей покидает Итаку-14) 1417K (cкачать быстро) (скачать) (купить) - Василий Дмитриевич Звягинцев

Василий Звягинцев ЛОВИТЕ КОНСКИЙ ТОПОТ

Книга вторая КЛАДОИСКАТЕЛИ

Еще один старинный долг,

Мой рок, еще один священный!

Я не убийца, я не волк,

Я чести сторож неизменный.

Н. Гумилев

Глава первая

Возвращение в Замок прошло благополучно, хотя у Новикова до последней секунды имелись на этот счет серьезные сомнения. Он опасался, что полученная им психическая контузия могла нарушить неизвестные тонкие структуры и повторился бы «калейдоскоп». Так он обозначил ситуацию, в которой оказался невероятно, по его ощущениям, давно. В конце двадцатого года, когда Сильвия заманила его из загородного поместья под Истборном на Валгаллу. Она тогда использовала необычную методику, совсем не похожую на создание межпространственного тоннеля «по Левашову», с помощью СПВ. Не слишком для Андрея это оказалось удачно.

То ли у нее настройка блок-универсала сбилась, то ли сам Новиков в последний момент, подсознательно, вздумал отыграть назад. И разделился на составляющие сущности. Базовая, включая физическое тело, благополучно прибыла в «шлюзовую камеру» на аггрианской станции, где человек мог существовать, изолированный от «обратного времени». А эфирная, или попросту — душа, заблудилась между равновероятными вариантами телесного воплощения. Поочередно он попадал в красный концлагерь, в котором врангелевский генерал Новиков оказался в результате гипотетической военной неудачи; в охотничью избушку, удивительно похожую на ту, где Шульгин оборонялся от монстров; на палубу «Призрака» во время боя с загадочными торпедными катерами… И везде присутствовали странные женщины, красивые, но неумолимо влекущие к смерти. Суккубы, что ли?

Еле-еле удалось воссоединиться, с четвертой, почти безнадежной попытки.

Позже, намного позже оказалось, что варианты имели отношение к его последующей жизни. За исключением концлагеря. Так ведь еще и не вечер?

На этот раз ничего подобного не случилось. Тела и «души» пересекли пучину эфирного океана синхронно и синфазно, их согласование «по месту» заняло совсем немного времени. Без накладок, похоже, а там кто его знает…

Удолин вышел из транса несколько раньше их появления, приветствовал друзей взмахом руки и несколько самодовольной улыбкой.

— Совершенствуемся, господа, совершенствуемся! Задача была трудной по любым меркам. Не думаю, что кому-нибудь из ныне практикующих магов она по силам… Трансгрессия такого масштаба, и ведь не инертной массы, мыслящих существ… Ну, приводите себя в порядок.

Они переоделись в оставленные перед рейдом костюмы. Умылись и наскоро побрились, на Валгалле недосуг было заниматься такой ерундой.

Настенные часы показывали, что все предприятие здесь заняло лишь двадцать четыре физические минуты. Девушки в своей комнате вряд ли успели соскучиться. Может, еще и обидятся, если прервать их общение. В любом случае прежде всего нужно обменяться мнениями с Удолиным.

Профессор был крайне удовлетворен результатами эксперимента.

— Прежде всего, мы убедились, что мир, описанный Александром, не вымышлен. Он не в полной мере совпадает с тем, где вы только что побывали, но различия скорее «стилистические». При более глубоком и систематическом проникновении мы наверняка выяснили бы массу интереснейших подробностей, но на первый случай достаточно. Подлинность личностей, с которыми вы встречались, тоже не вызывает сомнений. Там не «серая зона», они на самом деле адекватны и конгруэнтны земным аналогам, то есть, короче говоря, не есть фантомы или порождения потусторонних сил. Вернувшись на Землю, не потянут за собой никаких «теней».

Кроме того, я сумел зафиксировать частоты, на которых ты, Андрей, «переговаривался» с дуггурами. Они исходили из уничтоженной вами «медузы», и я пока не уверен, что в своем мире, общаясь между собой, означенные существа используют такие же. Я не уверен и в том, что отсюда, из Замка, удастся послать сигнал за пределы границы миров, разделяющей нас и их. Из «настоящего» времени — может быть. Однако нельзя исключать, что мы с ними существуем в слишком разных мыслесферах, связь между которыми возможна только посредством эфирных мостов, отнюдь не напрямую. Совершенно так, как ни одному некроманту не удавалось непосредственно связаться с настоящим «загробным миром». Почему мы и не располагаем достоверными сведениями, что там происходит…

— А как же, — спросил любознательный Шульгин, — Артур, Вера и похождения Ростокина? Самые что ни на есть загробные дела…

— Ничего подобного, — замахал перед нашими носами длинным пальцем Удолин. — «Серая зона», только и единственно. Кое-кто из нас может проникать в нее отсюда, кое-кто — оттуда. Это как бы барьер безопасности между абсолютно несовместимыми сущностями. Есть мнение, что египетские и шумерские жрецы имели прямые контакты с другим миром, но документальные подтверждения отсутствуют. Да и что бы я делал в загробье Осириса, Изиды, Мардука и прочих? С тех пор так все изменилось, усложнилось…

— Это точно, — подтвердил Шульгин, вспомнив собственный визит в IX век до нашей эры. — Не думаю, что их «тот» свет был лучше «этого».

— Так что, будем искать «серую зону» между нами и дуггурами? — спросил Новиков.

С момента возвращения он непрерывно прислушивался к себе и с радостью отметил, что сидевший в нем источник тоски и боли исчез. Он снова был в полном порядке.

— Именно и непременно. Материалов вы мне предоставили достаточно. Дело за мной. Что я вам еще скажу… — Константин Васильевич разлил всем специально для него сотворенный коньяк, чрезвычайно старый и редкий. Новиков обратил внимание, что уровень жидкости в бутылке с момента их ухода не понизился. Это понятно, находясь в трансе, профессор пить не мог. А сейчас решил восполнить упущенное, да и другим невредно подправить эмоциональный баланс. — Про ваши планы отправиться на поиски приключений я знаю. Хотел составить компанию, вновь пережить молодость, исправить кое-какие ошибки. Теперь решил по-другому. Если вы не станете возражать и обеспечите достаточное финансирование, я мог бы собрать по всему миру сильную команду специалистов в нужных областях. Чтобы с нашей позиции вплотную заняться проблемой дуггуров. Более того, свою лабораторию я мог бы развернуть там, откуда вы только что вернулись. Если вы сможете договориться с мадам Дайяной и переправить меня туда в физическом облике. Эфирные тела пригодятся мне для экспериментов…

Идея Удолина в первый момент показалась Новикову дурацкой, а во второй — гениальной. Не с его точки зрения, с противоположной. Нет, профессор, само собой, будет заниматься своими исследованиями, наверняка небесполезными, но под этим прикрытием можно организовать еще одну операцию…

После пережитых душевных мучений сейчас думалось легко и раскованно.

Обсудив еще кое-какие практические вопросы, связанные с посещением Валгаллы, странники вернулись, как ни в чем не бывало, в комнату, где их ждали дамы, на самом деле не заметившие непродолжительной отлучки кавалеров. Нашлись у них свои, достаточно интересные темы, да и десерт, организованный для них Шульгиным, способствовал непринужденности общения. Они, словно древние римлянки, возлежали на удобных диванчиках по обе стороны низкого столика, дымя сигаретками и прихлебывая прохладительные напитки.

Все-таки трудно привыкнуть к таким коллизиям — у одних прошло полчаса, у других почти трое суток увлекательных приключений и смертельного риска. Лица до сих пор горели от мороза, ветра, жесткого снега.

Новиков собирался отложить рассказ об их рейде до общего собрания, но не получилось. Ирина, несмотря на розоватый свет прикрытой шелковым абажуром лампы, с одного взгляда заподозрила неладное. Как та жена, что по звуку вставляемого в дверь ключа определяет, сколько муж выпил.

Привстав на своем ложе, она спросила ледяным тоном:

— И где же вас на этот раз черт носил?

Лариса тоже села и начала всматриваться. Взгляд ее не сулил ничего доброго. Левашову как минимум.

— Да о чем ты? — стараясь, чтобы голос звучал естественно, первым ответил Олег. — Полчаса всего… Ну, сидели, разговаривали. Ну да, по сто грамм приняли, конечно…

— Никогда ты врать не научишься, — махнула рукой Лариса. — Знаю я ваши полчаса. И год могли прошляться. Давайте, колитесь, а то хуже будет…

Левашов, конечно, не выдержал. Другого выбора ему не оставалось. Остальным, впрочем, тоже. Не пристало взрослым серьезным мужикам запираться и отнекиваться, как застигнутым за курением в школьном туалете пацанам. Ну и пусть его, думал Андрей, прислонившись к мягкой спинке дивана, наслаждаясь покоем, близостью Ирины и очередным переходом от смертельного риска к безответственности и безопасности. А главное — концом депрессии.

Ароматный ликер пригубливал просто так, ради вкуса и запаха, отмечая для следующих литературных записей, насколько отличается восприятие той же самой жизни, когда меняется одна-единственная из ее составляющих. Ему не приходилось страдать хроническими, изматывающими, безнадежными телесными болезнями, душевными — тем более, но сейчас он впервые понял, как это ужасно и каким счастьем может быть избавление.

Олег рассказывал о возвращении на Валгаллу, о битвах с монстрами, о Базе, Учебном лагере, Дайяне и ее воспитанницах подробно и ярко, при этом тщательно пропуская ненужные, неуместные здесь и сейчас подробности. В самом начале Андрей поймал его взгляд, едва заметное подмигивание. Не перебивай, мол, не вмешивайся и не ляпни чего-нибудь лишнего.

Да уж конечно, практиканточки — это никого, кроме нас, не касается.

А в целом получалось у Левашова хорошо. Литературно. Достоверно и без натуралистических подробностей.

Шульгин слушал, потягивая коньяк и благодушно улыбаясь.

«Стоп», — сказал себе Новиков, когда мягкая ладонь Ирины коснулась его руки. Она наверняка что-то почувствовала. Его внутреннюю напряженность, или никому другому не заметную фальшь в словах Левашова. Так и на самом деле — ей слушать рассказ Олега — как старослужащему капитану Максиму Максимовичу излияния прапорщика Печорина о Кавказской войне. Его сразу охватило чувство любви к ней, благодарности за ласку и понимание, желание тут же, не стесняясь окружающих, начать целовать сначала эти милые пальцы, потом выше, выше, шею, лицо…

«Стоп! Это — опять симптомчик. Переход из депрессивной фазы в маниакальную». — Новиков был достаточно начитан в популярной медицинской литературе, да и многолетнее общение с Шульгиным кое-чего стоило.

Вот на чем его подловили дуггуры! Ни к чему им было проникать в глубины его изощренного интеллекта и гасить способности кандидата в Держатели. Попали в болевую точку древних мозговых структур. Сидела там от общих обезьяноподобных предков унаследованная склонность к циклотимии[1]. Все гуманоиды, в силу специфических особенностей эволюции мозга, в качестве расплаты за разум обязательно оказываются привязанными к психическому маятнику, раскачивающемуся между шизофренией и циклотимией. А там уж как кому повезет.

Слава богу, что шизофрения — не его удел. Было бы гораздо противнее. Значит, большую часть жизни он прожил при акцентуации в сторону гипоманиакальности. Отсюда оптимизм, веселость, бесшабашность, способность к стремительным и неизменно верным решениям, озарениям и тому подобное.

Тем страшнее оказался провал в подспудно копившуюся депрессивность.

Андрею сейчас хотелось радоваться жизни со всей разнузданностью. Но самоконтроль сохранялся.

«Как наилучшим образом дать выход этой вспышке?»

Ответ явился сам собой.

— Сашка, найди мне гитару!

Новиков очень давно не пел в компаниях, времена и самоощущение чересчур резко изменились. Как бы не ошибиться — Альбе с космонавтами пел последний раз или офицерам-корниловцам после взятия Каховки? Наверное, тогда. После — было не в настроение.

Ну и ладно!

Шульгин на минутку вышел из комнаты, вернулся с инкрустированной перламутром шестистрункой. Андрей бегло ее осмотрел, попробовал взять несколько аккордов. Гитара была великолепна, под его руку настроена.

Лариса смотрела на Новикова странным взглядом. По-своему, но чувствовала, что какие-то изменения и в Левашове, и в остальных произошли.

Андрей, утрированно подражая признанным (и призванным) в аристократических кругах исполнителям, сбросил с плеч куртку, лихо хлопнул рюмку, отошел в угол, откуда акустика обещала быть правильной, поставил ногу на резной табурет.

Еще раз пробежал пальцами по ладам. Годится.

Ему захотелось спеть нечто разнузданное, отвязное, на грани пристойности, а то и за ней, типа частушек, что орут крепко выпившие мужики и бабы в среднерусских деревнях, но он сдержался. Джентльмен остается джентльменом, даже когда у него начинает сносить крышу.

Пожалуй, исполним вот что:

Мы прекрасны и могучи,

Молодые короли,

Мы парим, как в небе тучи,

Над мира?жами земли.

В вечных песнях, в вечном танце

Мы воздвигнем новый храм,

Пусть пьянящие багрянцы

Точно окна будут нам.

Окна в Вечность, в лучезарность,

К берегам Святой Реки,

А за нами пусть Кошмарность

Создает свои венки.

Пусть терзают иглы терний

Лишь усталое чело,

Только солнце в час вечерний

Наши кудри греть могло.

Ночью пасмурной и мглистой

Сердца чуткого не мучь.

Грозовой иль золотистой

Будь же тучей между туч…

Новиков сам почувствовал, что получилось. Лариса даже захлопала в ладоши, не сдержавшись.

— Давай еще…

Андрей мельком взглянул на Ирину. У той песня восторга не вызвала.

Хорошо. А что бы для нее вспомнить?

Потянуло спеть нечто однозначное и оптимистическое, вроде: «Я уходил вчера в поход, в далекие края, платком махнула у ворот любимая моя…», но само собой вышло чуть-чуть иначе.

Словно бес под руку толкал.

Главное, первые аккорды под текст подобрать…

Пошло…

Пять могучих коней мне дарил Люцифер

И одно золотое с рубином кольцо,

Я увидел бездонность подземных пещер

И роскошных долин молодое лицо.

Принесли мне вина — струевого огня

Фея гор и властительно-пу?рпурный Гном,

Я увидел, что солнце зажглось для меня,

Просияв, как рубин на кольце золотом.

И я понял восторг созидаемых дней,

Расцветающий гимн мирового жреца,

Я смеялся порывам могучих коней

И игре моего золотого кольца.

Там, на высях сознанья — безумье и снег…

Но восторг мой прожег голубой небосклон,

Я на выси сознанья направил свой бег

И увидел там деву, больную, как сон.

Ее голос был тихим дрожаньем струны,

В ее взорах сплетались ответ и вопрос.

И я отдал кольцо этой деве Луны

За неверный оттенок разбросанных кос.

И, смеясь надо мной, презирая меня,

Мои взоры одел Люцифер в полутьму,

Люцифер подарил мне шестого коня,

И Отчаянье было названье ему…[2]

— Может, пока хватит? — не то попросила, не то потребовала Ирина.

Андрей согласился.

Посидели еще немного, обсуждая кое-какие детали их отчаянного путешествия, и засобирались. Первым — Шульгин. Друзья-то со своими благоверными уже объяснились, а ему это только предстоит. Так чего оттягивать? Подробный разбор решили оставить на потом.

По пути к лифту, отпустив женщин и Левашова вперед, Шульгин придержал Новикова за локоть.

— Что-то нехорошо с тобой, а?

— Есть немного. Похоже, получил по мозгам сильнее, чем показалось вначале.

— Головокружение, тошнота, в глазах двоится? Слуховые, обонятельные, зрительные галлюцинации?

— Чего нет, того нет…

— Голосов не слышишь?

— Да ну тебя! В таких пределах я и сам в психиатрии разбираюсь. Просто настроение препоганейшее, переутомился, видать, окончательно…

Он в нескольких словах объяснил Сашке, что с ним творилось последние сутки, и назвал предполагаемый диагноз. Как всякий неожиданно заболевший человек, надеясь, что опытный врач тут же его успокоит и развеет страхи.

Но Шульгин, знающий пациента, как себя самого, напротив, посерьезнел.

— Похоже, весьма похоже. Говоришь, было совсем плохо. Когда вернулись — развеселился, а сейчас опять?

— Именно…

Андрей на самом деле чувствовал, что депрессия возвращается в полном объеме.

— Вообще по науке так не бывает. Обычно фазы куда более продолжительные, неделями, месяцами, с ремиссией между… Мы вот как сделаем. Сейчас иди к себе, постарайся выспаться. С Ириной попробуй отвлечься…

Новиков попытался что-то возразить, Сашка движением руки велел молчать.

— Не выйдет — ничего страшного. Холодный душ до посинения, и спать. Спиртного пить не надо. Транквилизаторов сегодня тоже. Уж перетерпи, муторно, конечно, будет, но это не смертельно. Особенно для нас с тобой. А с утра займемся основательно…

— Почему не сейчас? — терпеть еще одну мучительную ночь ему казалось невыносимым.

— Потому. Нарыв должен созреть. Как говорят хирурги — резать после первой бессонной ночи…

— Так у меня уже была…

— Так у тебя и не нарыв…

На том и расстались.

Утром осунувшийся, в буквальном смысле погасший, Андрей зашел к Шульгину. Ночь прошла гораздо хуже, чем предыдущая, в лагере Дайяны. Ирине он о своем подлинном состоянии не сказал, ограничился общими словами о реакции на мысленный поединок с дуггурами. Оставаться у нее не стал. И до мучительно медленно наступавшего утра то вертелся на тахте в своем кабинете в тщетных попытках заснуть, то кружил по гостиной, курил, пытался читать и тут же отбрасывал наугад выдергиваемые с полок книги.

Попавшиеся на глаза строчки:

Иногда я бываю печален,

Я, забытый покинутый бог,

Созидающий в груде развалин

Старых храмов — грядущий чертог.

………………………………………

Если хочешь ты яркие дали

Развернуть пред больными людьми,

Дни безмолвной и жгучей печали

В свое мощное сердце возьми.

Жертвой будь голубой, предрассветной…

В темных безднах беззвучно сгори…

… И ты будешь Звездою Обетной,

Возвещающей близость зари…[3] —

вызвали у него хриплый, злой смех.

Вопреки рекомендации Шульгина он все-таки налил полный фужер коньяку, заварил кофе, выключил верхний свет, зажег свечи, снова курил сигареты одну за одной, бессмысленно глядя в черные окна.

Кажется, впервые в жизни подумал, что начинает понимать самоубийц. Если вот такое продолжается неделями и не помогают лекарства, да вдобавок нет ясного осознания причин своего состояния и четкой мотивации жить, что же еще делать? Пуля в висок — великолепный выход…

При этом гомеостат не помогает. Нагло светя зеленым экраном, утверждает: «Ты совершенно здоров!» Хоть в космос лети, хоть на Эверест карабкайся без кислородного прибора.

У Сашки уже сидел Удолин, введенный в курс дела и приглашенный для участия в консилиуме.

Оказавшись в обществе специалистов, Андрей испытал подобие облегчения. Что-нибудь они наверняка придумают. В самом крайнем случае, думал он, можно обратиться к Антону. Что, если и в этом случае попробовать отыграть назад? Допустим, с момента их выхода в астрал? Никто ведь ничего и не заметит, что такое двадцать четыре минуты?

Да нет, вряд ли выйдет. Реальность уже зафиксировалась, здесь и на Валгалле. Или нет?

Вначале Шульгин обследовал и опросил Новикова по стандартной схеме психиатра, исключая, разумеется, «анамнез вита»[4]. Естественно, ничего принципиально нового не узнал, за исключением того, что процесс протекает в угрожающе тяжелой форме. Если бы не исключительная устойчивость психики больного, его следовало немедленно госпитализировать и прописать массированный медикаментозный курс.

Затем подключился Удолин, введший Андрея в гипнотический транс для удобства послойного сканирования ментальных структур, сверху донизу.

— Что ж, коллега, — сообщил он Шульгину, завершив свои манипуляции, — все обстоит именно так. Мы имеем застойный самоподдерживающийся очаг торможения в области гиппокампа, если оперировать терминами современной медицины… Насколько я понимаю, ваша психиатрия от нашей ушла не так далеко, как хирургия и терапия.

Шульгин кивнул.

— Психофармакология ушла гораздо дальше, чем вы можете представить, что же касается этиологии[5] — то конечно… Особо похвастаться нечем.

— Значит, с помощью фармакологии вы такое «заболевание» вылечить можете?

— Окончательно — вряд ли, но поддерживать больного в приемлемом состоянии — вполне…

— Уверяю вас — ничего не получится, — словно бы даже с гордостью сказал профессор. — Чем больше вы станете давать ему лекарств, тем острее будет развиваться процесс. Все дело как раз в этиологии. В старое время это назвали бы сглазом или порчей. Совершенно непонятным образом наши враги вычислили или случайно угадали частоту и силу колебаний мирового эфира, нужную для того, чтобы в мозгу Андрея образовался такой вот очаг. И поскольку воздействие носит целенаправленный, я не хочу сказать — осмысленный на уровне эфира характер, попытки подавить эффект медикаментозно будут вызывать противодействие, ибо задан именно тот биоритм, что мы имеем. Закончиться это может механическим разрушением нейронной сети… Таким вот образом.

Источник этих колебаний я установить не могу. Возможно, в физическом смысле его и не существует. Сейчас. Все это — следствие однократного импульса неизвестной нам природы. Вы же знаете, что теоретически волны от брошенного в воду камня в идеальной среде могут разбегаться бесконечно долго… Вот и здесь…

— Но на нас же эти волны не действуют…

— Не действуют аналогичным образом, — наставительно возразил Удолин. — Ничего удивительного. Слишком тонкие структуры здесь участвуют. Разница в доли ангстремов достаточна, чтобы эффект для мозга или души с иными характеристиками был совсем другим. Кто знает, вдруг у вас или меня эти колебания спровоцируют способность к левитации или вызовут рассеянный склероз…

— Ничего себе, сходили за хлебом, — пробормотал себе под нос Шульгин.

— Что? — не расслышал профессор.

— Это я так.

— Потребуются длительные исследования, и я не уверен, что они мне по силам, — подвел черту Удолин. — Проще говоря, здесь нужен не ученый, а экзорцист, ранее встречавшийся с такими случаями, знающий, что и как изгонять…

Диагноз и прогноз Шульгина ошеломили. Вот тебе и доигрались, господа кандидаты! Маршировали с довольными мордами, песню орали: «Нет нам преград на море и на суше…» Или как пресловутый Колобок: «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел…»

И откуда они взялись на нашу голову, эти дуггуры?!

«А оттуда и взялись, — ответил он сам себе, — предупреждали ведь Игроки, не лезьте в тайны мироздания, оно вам рано или поздно отомстит. Андрею первому отвесили, кто следующий и что придумают для него?»

— То есть, вы считаете… — Он не стал договаривать.

Удолин со скорбным выражением кивнул и развел руками.

— Ни один человек долго такого не выдержит…

Сашка и сам это понимал. Или провал в пучину настоящего безумия, с распадом личности, или…

Он видел картинку своей вероятностной смерти, и это было очень страшно, а теперь Андрею уготована куда худшая участь.

— Неужели и Антон ничем не поможет? — уцепился он за соломинку.

— Сомневаюсь. Разве что полностью переформатировать структуру мозга, но тогда это будет просто другая личность. Вы же не могли не задуматься над фактом — удар был нанесен не здесь, а на другой планете. Андрей принес «заразу» с собой, невзирая на расстояние и деформации времени. Замок вообще вроде как вневременной… Кстати, вот великолепное подтверждение теории о едином эфирном поле. Параллельные реальности, сколько бы их ни было, погружены в единый субстрат…

Слово «великолепное» показалось Шульгину крайне неуместным, но что взять с профессора? Он из тех натур, что для блага науки способны до последнего диктовать стенографистке впечатления от собственной агонии.

— Ну, что ж, — Сашка глубоко вздохнул, вытащил сигареты, — будите Андрея. Я все же попробую прописать ему кое-какие препараты… Попытка не пытка…

И вдруг его осенило. Идея, наверное, давно подспудно зрела в подсознании и только сейчас, когда он на секунду отвлекся от горестных мыслей, пробилась наружу.

— Вневременной… вневременной… Не такой уж вневременной, если имеется синхронизация между Валгаллой, тем местом, где сидят дуггуры, и нами здесь… Стоп! Кажется, я придумал…

Новиков проснулся. Обвел глазами комнату, встал, потряс головой.

— Ну что, господа эскулапы, до чего додумались? Будем лечить или пускай живет? Саш, давай сигарету…

— Как себя сейчас чувствуешь?

— Честно — почти так же. Ободряет лишь надежда, что вы меня вытащите. Как, Константин Васильевич, магия ведь почти всесильна?

— Дум спиро — сперо,[6] — в тон ответил Удолин, но вышло у него не до конца убедительно.

— По-онятно, — протянул Андрей, внешне спокойно.

— Психиатрия чем и хороша, — сообщил ему Шульгин, раскрыв портсигар, — что наши пациенты обычно умирают только от старости. Да и препаратики мои творят чудеса, как ты неоднократно убеждался, по другим, впрочем, поводам. Эффективность у них выше мировых стандартов. Так что не дрейфь, и не таких в чувство приводили. А теперь пойдем.

— Куда еще?

— Тут недалеко. Константин Васильевич, вы, кажется, давно пропустили урочный час? Позавтракаем, по чарочке плеснем, за успех…

Шульгин говорил в своей обычной манере, никакой фальши в его словах не чувствовалось, и Андрей снова поверил, что все обойдется. Да действительно, смешно бы было…

Они снова пришли в Сашкино убежище, где тот прежде всего накрыл стол для легкого завтрака, предоставив Удолину разбираться с содержимым бара. Глядишь, подзаправится, очередная сверхценная идея в голову придет.

Шульгин не торопясь пересказывал Андрею результаты обследования и выводы, к которым пришел консилиум. Говорил, ничего не скрывая, за исключением окончательного приговора. Мол, дела обстоят так-то и так-то, но разыскать источник вредоносного излучения и погасить его не составит особого труда, раз профессор зафиксировал частоты, на которых происходил обмен психическими ударами.

Андрей усмехнулся. Может, оно и так, конечно, это было бы очень хорошо, но интуиция — штука такая, работает помимо разума.

— А если, руководствуясь больше мистикой, чем наукой, допустить, что меня настигло «посмертное проклятье»? По каковой причине отменить его просто некому? Чеширский Кот исчез, а улыбка осталась…

Они еще немного потешились мыслью, обыгрывая всевозможные варианты этой и других гипотез, выпили с профессором, продолжили «околонаучный треп», как это называлось в их кругах. Шульгин, не подавая вида, пристально наблюдал за Андреем — жестами, мимикой, интонациями, за тем, как он подносит рюмку ко рту и закусывает. Иногда подбрасывал как бы ничего особенного не значащие фразы. Занимался своей нормальной, за последние годы несколько подзабытой работой.

Вставил изящную, специально подобранную шутку, на которую Новиков среагировал нужным образом.

Тут же Сашка и спросил, как бы между прочим:

— Ну что, успокоился немного? Видишь, само общение с хорошим врачом имеет целительный эффект. Мы хоть и шарлатаны от медицины, а кое-что умеем. Да и Константин Васильевич колдует помаленьку.

Новиков посмотрел на него с изумлением.

— Слушай, в натуре отпустило. Заболтал ты меня, я сразу и не заметил…

Он вскочил, прошел от стола к окну, постоял немного, прижавшись лбом к стеклу и рассматривая безжизненный городской пейзаж. Вернулся. Чуть вздрагивающими пальцами размял сигарету.

Удолин покачал головой, но ничего не сказал. Снова потянулся к графинчику.

— За это стоит… Подождите, Александр, так это значит что?

— То самое и значит. Разливайте, раз взялись. Сто?ит, сто?ит…

— Саш, это какой-то цирк! — не скрывал радостного возбуждения Новиков. — Правда, как оно бывает — болел, болел зуб, и вдруг раз — и перестал! Сразу и не заметишь, потом языком потрогаешь — точно!

— Значит, депрессия прошла почти мгновенно? Сейчас тебя снова потянуло в эйфорию, что вполне естественно. По сравнению с той фазой, что имела место, возвращение к норме уже восторг. Поглядим, понесет маятник дальше или остановится. Впрочем, если и качнет чуть дальше — не беда. Отнесем на счет «злодейки с наклейкой». — Он указал на бутылку.

— Ты же вчера пить не велел. Я ночью попробовал, правда, еще хуже стало.

— Как и должно быть. Депрессию алкоголь усугубляет, вплоть до белой горячки и суицида, зато в гипоманиакальной стадии — стимулирует творческий потенциал и расцвечивает жизнь новыми красками…

— Александр, — воздел руки профессор, предварительно опустошив чарку. — А как же теория эфира?

— Это вы ее знаток, не я. Значит, придуманный мною и устроенный Замком блок не пропускает и его колебаний. «И тольки», как говаривал батька Махно в некогда популярном фильме «Александр Пархоменко».

Новиков почесал подбородок.

— Клетка? — спросил он спокойно. — Или как там у вас, медиков, «бокс» для пациентов, лишенных иммунитета.

— Вроде того, — согласился Шульгин. — Но здесь ты, по крайней мере, будешь избавлен от страданий. До тех пор, пока мы не придумаем что-то радикальное. Не так уж плохо — роскошная квартира наверняка лучше больничной палаты. И выскакивать наружу тебе никто не запретит. Пока снова начнется, пока достигнет максимума — два-три часа выдержишь свободно… И нам экспериментальный материал…

Глава вторая

Вчетвером они вошли в помещение, обставленное как кабинет очень высопоставленного лица. В правом углу, далеко от высоких резных дверей размещался солидный письменный стол, обтянутый синим бильярдным сукном и огороженный миниатюрной балюстрадой с точеными балясинами, чтобы бумаги не падали от ветра или слишком резкого движения. На столе красовался колоссальный письменный прибор с шеренгой чернильниц, подставок для ручек, двумя пресс-папье, звонком для вызова секретаря и в довершение — несколькими аллегорическими фигурами тонкого литья. Рядом — телефон в стиле начала ХХ века, оправленный слоновой костью, с выступающим диском номеронабирателя и трубкой с блестящим рожком-раструбом микрофона. Несколько книжных шкафов позади кресла и по сторонам. Две вертящихся этажерки с книгами и папками, могущими потребоваться в каждый момент. Приставленный к главному столу столик для наиболее важных посетителей. И — огромный, двухметровый глобус неподалеку.

Видимо, мажордому самого себя (а как иначе назовешь человекоподобный эффектор Замка, созданный им же, чтобы изображать лицо, назначенное этим явлением управлять?) нравилось ощущать себя значительной персоной, не хуже прошлых мировых владык.

Остальное пространство кабинета выглядело актовым залом. Совершенно пустое, сверкающее навощенным паркетом, на котором несколько десятков пар могли танцевать вальс или мазурку. И, по левую руку, три четырехметровых окна с частыми переплетами, выходящие на океан.

Приглашенному для доклада чиновнику было бы очень не по себе идти по этой ледяной плоскости, перебирая ногами, но почти не приближаясь к начальнику, с нетерпением ждущему. Подобным эффектом обладает площадь перед собором Святого Петра в Ватикане.

Однако вошедшие отнюдь не были чиновниками, и просителями тоже. Помпезный интерьер вызвал у них не почтение, а вежливо скрытые усмешки.

Они остановились у первого окна, как бы не подозревая о присутствии здесь кого-то, кто заслуживал почтения или хотя бы специального внимания. Их привлек тревожно-прекрасный вид по ту сторону окна.

Вся необъятная Атлантика до самого горизонта мрачно дымилась. Громадные волны от гребней до подошв покрывали широкие полосы пены, воздух был наполнен водяной пылью и брызгами. Десятиметровые валы с грохотом пушечных залпов ударяли в торчащие в полумиле от берега рифы и, почти не потеряв чудовищной энергии, докатывались до пляжа, перемешивая тысячи тонн песка и гальки с почти непереносимым для слуха гулом и скрежетом. Но это там, снаружи. В зал титанические стены и материал, имитирующий оконное стекло, пропускали минимальное число децибел. Только чтобы составить представление, каково сейчас «за бортом».

— И это всего лишь около девяти баллов, — сказал Андрей Новиков, протягивая друзьям портсигар из шкуры настоящего нильского крокодила. — А кажется, еще чуть-чуть, и в самые окна начнет заплескивать… Первый раз здесь такое вижу. Вовремя мы на «Призраке» проскочили…

— Баллов пять прибавить, так оно и будет. До окон не до окон, а до стен точно достанет, — согласился Шульгин.

— Не бывает, — возразил Алексей Берестин. — Если сейчас девять, откуда еще пять?

— Тебе господин Бофорт — родной дедушка? — спросил Олег Левашов. — Если он в тысяча восемьсот каком-то году закончил свою шкалу на двенадцати баллах, так и что? Аристотель утверждал, что у паука шесть ног…

— Дело скорее всего в том, что в начале девятнадцатого века ветер тридцать метров в секунду считался абсолютным пределом возможностей мореплавания. Грубо говоря, двенадцать баллов — условная точка невозврата. Приборы вместе с наблюдателями и кораблями оставались там. — Новиков махнул рукой в сторону горизонта. — А так, конечно, — при том же шаге по три метра на каждый балл, можно и стобалльную шкалу построить… Внутри торнадо столько, наверное, и есть…

— Был бы здесь Воронцов, он бы тебе все объяснил, про ветер и волны, — сказал Берестин.

— А вот здесь — извините, — с улыбкой некоторого превосходства ответил Новиков, и Шульгин с Левашовым согласно кивнули. — Это ты у нас — «крылатая пехота», а я был флаг-штурманом «Призрака» раньше, чем мичман Дим собрался поступать в свое ВМФ-училище… Думаю, я и сегодня сдал бы экзамен по учебнику контр-адмирала Шандабылова[7] на отлично, поскольку помню его до последней запятой, лямбды-аш и вектора абсолютных перемещений. Нам бы такой учебник кто написал для ориентации в океане времен…

— Я тоже в детстве себя командиром звездолета воображал, — парировал Берестин.

— Только до сих пор по земле пешком ходишь, а я все ж таки на «Призраке» почти полную кругосветку отмотал…

Новиков спорил просто так, наслаждаясь свободой, потому что даже самая просторная и хорошо обставленная квартира, из которой надолго не выйдешь, — все равно неволя. Впрочем, если так считать, Замок тоже тюрьма, лишь несколько просторнее. Вдобавок Андрей последнее время ощущал себя гораздо лучше, выбираясь из-под защиты непроницаемых даже для мирового эфира стен. Депрессия никуда не делась, и «снаружи» наваливалась с точностью хорошего хронометра, минут через двадцать-тридцать, но переносилась без прежних мучений. Просто от сознания, что он немедленно может от нее избавиться, вернувшись в убежище. А это — совсем другое дело.

«Вот, наверное, дуггуры бесятся, когда я пропадаю из зоны поражения… — с удовлетворением думал Андрей. — Не зря говорится, на каждый газ есть противогаз». И это тоже способствовало поддержанию душевного равновесия.

— Может, хоть сейчас бросите препираться, ребята? — лениво спросил Шульгин. — Покурим спокойно и пойдем, а то сэр Арчибальд нервничает.

Он был не прав. Сидевший за столом крепкий и красивый мужчина пятидесяти с небольшим лет совсем не нервничал. Напротив, с искренним интересом и стоическим терпением ждал, когда гости закончат говорить между собой и обратятся к нему.

Новиков старательно затягивал паузу. Благо, сигару можно курить долго. А их слова хозяин все равно слышит.

— Сейчас пойдем. Интересно мне, почему с ним Антона нет? Задерживается или что?

— Все, что вам положено, узнаете в положенное время, — оставил за собой последнее слово Берестин.

Не выпуская из рук недокуренных сигар, они дружно подошли к приставному столику, расселись попарно.

— Пепельницу можно? — вполне небрежно сказал Новиков хозяину, выглядевшему, как актер Шон О'Коннори в свои лучшие годы. И примерно так же одетый. Только тот, сэр, агент Джеймс Бонд и прочая, вряд ли допустил бы такое обращение. Этому было без разницы. Он привстал и протянул гостям изящное фарфоровое изделие, которое страшно было осквернять табачным пеплом. Китайское наверняка и скорее эпохи ближе к Конфуцию, чем к фабрикам двадцатого века.

— Спасибо, — кивнул Андрей, державшийся не то чтобы старшим, но лицом, облеченным правом вести переговоры. — Ну так как, дорогой Арчибальд, вы рассмотрели полученную от нас информацию? Что скажете? И почему здесь отсутствует Антон? Ему бы стоило поучаствовать в разговоре, а то вдруг возникнут какие-то недоумения…

— Антон скоро будет. Неотложное дело, понимаете ли…

«Интересно, какие могут быть „неотложные дела“ в Замке, пребывающем по отношению к внешнему миру вне какого-либо времени», — одновременно, пусть и разными словами, подумали все четверо.

— Если только канализацию прорвало, — вслух предположил Шульгин, остальные промолчали.

Арчибальд не обратил на его слова внимания, при всем уважении к Александру, счел их не имеющими отношения к делу.

— До его прихода мы успеем уточнить не самые принципиальные детали. У нас не возникло ни малейших сомнений в подлинности информации, доставленной с Таорэры-Валгаллы. Мы изучили и проанализировали ее в полном объеме, с использованием всех доступных методик. Готовы согласиться с вашей оценкой возможности сотрудничества с Дайяной и ее помощниками. Согласны и с тем, что немедленное массированное вторжение Земле не грозит. Ваша идея использовать Таорэру в качестве планеты-ловушки представляется весьма оригинальной и перспективной. Связать противника изматывающими позиционными боями на второстепенном направлении — остроумно. Особенно если гарнизон составить из наших биороботов…

…Да, такая идея родилась у друзей, когда они, простившись с Дайяной, вернулись в Замок. Пусть там действительно поселится Удолин с коллегами, если ему так хочется, а для помощи и поддержки неплохо бы придать ему команду роботов, силой до взвода. В случае чего, используя бронетехнику аггров, роту курсанток полного состава, наладив контакт с квангами, легко будет отразить любое новое вторжение. И не только отразить.

— Правда, в этом варианте нам придется пойти на очередное, и очень серьезное, нарушение галактических законов, — продолжал Арчибальд с интонациями карьерного дипломата высокого ранга. — Однажды мы его допустили, предоставив роботов для вашего парохода, но то был частный случай, не влекущий, так сказать, прецедента. Эти устройства рассматривались как слегка одушевленные, наделенные ограниченной свободой перемещения исполнительные механизмы. Самоходные станки с программным управлением…

Формулировка ему самому понравилась.

— Сейчас же речь идет о том, чтобы выпустить неотличимые от человека существа не только за пределы «Валгаллы», но и всей Земли, использовать их для войны с гуманоидной расой… Это беспрецедентно и может повлечь санкции…

— Да какие, к черту, санкции?! — возмутился Берестин. — Вы с Антоном давным-давно поставили себя вне всяческих законов, разве не так? Как будто, если до вас доберутся, не знаю, кто именно, лишний год тюрьмы, или что там у вас за такое нарушение полагается, сыграет роль. Антону, даже если второе пожизненное впаяют, без разницы. А тебя, любезнейший, давным-давно приговорили к демонтажу, может быть, даже показательно-публичному. Так чего же теперь… девочек из себя изображать?

Арчибальда тирада Алексея слегка расстроила.

— Ну, зачем вы так, сразу! В доме повешенного — о веревке… Я просто хотел, чтобы вам стали ясны правовые аспекты… Законы, они ведь существуют независимо от нашего личного к ним отношения…

— Наплевать и забыть, — тоном приказа заявил Шульгин. — Запиши себе в блокнотик — «снявши голову, по волосам не плачут».

— Записал, — демонстрируя развивающееся чувство юмора, кивнул Арчибальд. — Более серьезных возражений у нас нет.

— Так нечего было дурака валять, — буркнул себе под нос Шульгин, а вслух сказал: — Отлично. Мы рады, что вам понравилось. На ближайшее время у вас появляется интересная работа…

— У нас? Разве вы не собираетесь сами этим заняться? — Арчибальд выглядел откровенно удивленным.

— Нам-то это зачем? — спросил Шульгин. — Мы, кажется, давно обо всем договорились. Антон скоро появится? Без него — колода неполная. Если очень занят, пусть позвонит, когда освободится, а мы пока своими делами займемся…

— Нет, ну что вы на самом деле, господа… Я, так сказать, вполне уполномочен, все текущие вопросы в любом случае прежде всего в моей компетенции…

Тут он был, разумеется, прав. О чем бы друзья ни договаривались с Антоном, техническим директором и непосредственным исполнителем был Арчибальд. До сих пор оставалось неясным, до каких пределов простиралась его лояльность, то есть — в какой степени он оставался механизмом, предназначенным для обеспечения деятельности своего повелителя. Избитая западными фантастами тема «бунта роботов», популярная в пятидесятые-шестидесятые годы, постепенно, по мере «прогресса», вернее, тупика, в который зашли казавшиеся столь перспективными изыскания в области «искусственного интеллекта», сошла на нет. А сейчас вдруг встала перед нашими героями во весь рост.

Левашов, чуждый обычных обывательских страхов перед «железом», мнения своих друзей не разделял.

Находясь в защищенной от прослушки и ментального контроля Замка Сашкиной кухне, он говорил:

— Самое худшее, что я могу предположить, — это наличие у Замка особой, специально всаженной очень глубоко программы, рассчитанной как раз на наш случай. Там, в их спецслужбах Ста миров, не дураки сидят. За тысячи лет могли и такой вариант предусмотреть: самый надежный агент все-таки срывается с крючка. Сталинские органы без всякой электроники за двадцать лет, да с неполным средним образованием большинства руководителей, отладили систему, из которой выскочили живьем «на свободу» едва больше десятка человек…

— Да и то вопрос, выскочили по-настоящему или продолжали использоваться «втемную», — добавил Шульгин, за время работы шеф-куратором всех врангелевских спецслужб и жизни в Москве-38 ставший большим специалистом по обсуждаемому вопросу.

— Так точно. Вот и Антон с Дайяной, кстати, тоже — обрели самостоятельность. Но насколько? Антона держит и контролирует Замок, нашу мадам-бандершу — что-то еще… Ну не бывает такого, чтобы у искусственно созданной личности подразумевалась возможность обретения свободы воли…

— А Ирина, Сильвия? — не подумав, возразил Новиков.

— Жаль тебя разочаровывать, — вздохнул Олег. — Ты ведь сам все видел! Чуть-чуть ослабли наши вожжи, и их почти перехватила Дайяна. Это, прости за сравнение, как с евреями. Десять поколений прожили в России, идиш забыли, а то и никогда не знали, сало ели, по субботам работали, и вдруг… Позвала историческая родина. И ломанулись в Землю обетованную! Был у меня знакомый, советский полковник, сирота, с Суворовского училища карьеру начинал, а потом взял и уехал. В 60 лет все с нуля начинать. Вот тебе и подпрограмма, Моисеем заложенная. Философски выражаясь — архетип.

— Ладно, оставим, — сказал тогда Новиков, почувствовав глубинную правоту Олега. Не так часто он выигрывал в их идеологических спорах, а сейчас — сумел.

— Да вы не переживайте. Замок — в любом случае механизм, живой, неживой, квазиживой — роли не играет. А мы — люди, цари природы и вершины эволюции. Я тоже кое-какие программки по ночам рисую. Так что еще посмотрим, кто на ярмарку, а кто — с ярмарки…

— Тогда, в соответствии с предыдущими договоренностями, приступим, сэр мажордом? — стараясь сохранять должное выражение лица и тон, сказал Новиков.

— Само собой разумеется…

Арчибальд встал из-за стола, прихватив с собой полукресло, подсел к торцу столика пятым.

— Итак?

— Что бы ни случилось в ближайшее время на подконтрольных вам и нам территориях, от мысли отправиться в длительный оплачиваемый отпуск мы не отказались. Наоборот, укрепились в этом мнении на сто двадцать два процента…

Арчибальд слегка оторопел, в очередной раз.

— Не понял я, как это?

«Все-таки машина, — с долей облегчения подумал Новиков, — „куда тебе, Каштанка, до человека“».

— Чего понимать-то? Сто процентов наших, двадцать два твоих. В сумме сколько выходит?

— Кончай вникать, Арчибальд, — сказал Левашов, — пробки перегорят. Тебя же не учили играм с ненулевой суммой…

Арчибальд предпочел смириться, не вдаваться в заведомо проигранную дискуссию с теми, кого он признавал за Высших. Хотя бы на первых уровнях своей псевдоличности.

— Почему я и собирался о всяких интеллигентских заморочках беседовать с Антоном, — сказал Новиков. — Тебе придется еще много работать над собой, а это такая нудная забава. Прочитай на ночь все тома Достоевского и еще полное собрание сочинений Чехова, с письмами и комментариями. О Джойсе и Кафке вообще говорить не станем: попробуешь, плюнешь и перейдешь на Майн Рида…

— И правильно сделаешь, — кивнул Шульгин, — я ничего вышеназванного, кроме Майн Рида, не читал и великолепно себя ощущаю…

— Вы когда-нибудь заткнетесь? — с генеральскими нотками поинтересовался Берестин. — Даже мне надоели…

Шульгин почесал усы с хитрым взглядом позднего Арамиса, потянулся к очередной сигаре.

Четыре неглупых человека, «играя на одну руку», способны заморочить любого мудреца, не говоря о машине, пусть интеллектуальной. Примерно как в рассказе Шукшина «Срезал». Там всего один деревенский демагог публично опустил кандидата наук, что же говорить о нашем случае?

— Значит так, дорогой друг, — перешел к сути Новиков, — то, что мы отплываем в дальние моря, очевидно и обсуждению не подлежит. Что проблему дуггуров оставляем вам — тоже. Нам надоело постоянно решать никчемные мировые проблемы. Однажды мы совершили грандиозную ошибку, не послав твоего друга и шефа по известному адресу, но, прими к сведению, некоторые ошибки удается исправлять. «Покуда век не прожит…» Нам от вас нужно вот что: завершить доукомплектование кораблей расходными материалами и биороботами, о чем развернутую заявку по установленной форме подаст Воронцов. И самое главное — нам требуется подкорректировать внешний облик. Мы, как ты видишь, люди хотя и бравые, но уже немолодые. Всем около сорока, никуда не денешься…

— Для мужчин — возраст расцвета, — осторожно заметил Арчибальд, не зная, к чему может привести еще и этот заход.

— Кто бы спорил. Ты и в тысячу с лишним выглядишь как огурчик. Но нам нужно другое: выглядеть крепкими парнями в районе двадцати пяти лет. Девушкам — немного меньше.

— Всем?

— Кому скажем. Реально?

— Безусловно. Если просто косметически — за час управимся. Если по-настоящему, с перестройкой на клеточном уровне, — не меньше суток.

— Не то чтобы совсем на клеточном, — сказал Шульгин, единственный, кто разбирался в этих вопросах профессионально, — тут и напортачить легко, есть прецеденты. Достаточно произвести точно выверенную регенерацию кожных покровов и эндокринной системы. Остального не касаться. Суть в том, чтобы по всем внешним признакам мы соответствовали названному возрасту на протяжении того срока, который понадобится. Ну год, два. При полном сохранении нынешнего умственного, нравственного, эмоционального статуса, всех моторных навыков…

— Постараемся, — ответил Арчибальд с миной дорогого врача, договаривающегося с пациентом, — сделать то же самое, что ваши гомеостаты, но с особой избирательностью. И предусмотреть, чтобы после процедуры не наступило рассогласование обновленных и оставшихся прежними органов и систем. Так?

— Лучше бы я и сам не сформулировал, — одобрительно ответил Шульгин. — Хорошо физиологию знаешь. И не забудь, наши гомеостаты должны поддерживать обновленные организмы не хуже, чем сейчас… Воспринимать новое состояние в качестве очередной «генетической нормы».

— Постараемся, — повторил Арчибальд.

— Учти, начнете с одного — мы сами выберем, с кого именно. По завершении процедур протестируемся известным нам способом, и так далее…

— Это как вам будет угодно. Фирма веников не вяжет…

Где же он, интересно, подхватил эту хохму?

— А дальше? — спросил Шульгин.

Арчибальд замялся. Неужто не знает? Или не хочет ответить?

— Фирма делает гробы, — не поднимая глаз, припечатал Берестин. — Как хочешь, так и понимай.

…На полдороге от кабинета, который себе придумал Арчибальд, чтобы соответствовать своей теперешней должности мажордома, до площадки лифтов, тоже в какой-то мере придуманной, поскольку она появлялась почти в любом удобном месте, друзей встретил Антон.

— Что ж вы меня не дождались?

— Мы бы с полным удовольствием, но ведь предупреждать надо. У тебя свои неотложные дела, у нас — свои. Цивилизованные люди заранее в блокнотике отмечают, когда встреча, во сколько и с кем…

— Простите, если можете. Саша, проведи нас в свое убежище…

До дверей секретной квартиры все шли молча. Этакая группа серьезных мужчин, с суровыми лицами, устремленных к не сулящей веселья цели.

Разместились в кабинете, выходящем окнами в заснеженный двор.

— Так что же произошло? — спросил Шульгин, в пределах этих стен принявший на себя право говорить от имени Братства.

— На самом деле — ничего. Помня наши прежние споры, дискуссии и предположения, я захотел посмотреть, как вы будете разговаривать с Арчибальдом без меня… — Антон кривовато ухмыльнулся.

— Что-то интересное для себя почерпнул? — спросил Левашов.

— Ты знаешь, да! Его стоит принимать всерьез… Вам.

— Всерьез как друга или как постороннюю силу?

— Пока — первое. У меня нет ни малейших оснований сомневаться в его желании и готовности служить нашему общему делу… Он на него запал, как у вас принято выражаться…

— Тогда в чем сомнения? — Новиков видел, что Антон не в полной мере адекватен самому себе, прежнему.

— Он меня — отодвигает…

— Чего же ты хотел? — спросил Шульгин. — Стоит дать слабину, и подобная коллизия случается с кем угодно. Непонятно одно — с чего ты вдруг поплыл? Я знаю массу случаев, когда после зоны мужики выходят гораздо круче, чем были до… Вся деревня их боится! Просто так, на всякий случай.

— Не тот мужик и не та зона, мы об этом уже говорили, ты не помнишь?

— С этим тоже поработаем, — сказал Левашов. — Хочешь, я завтра превращу его в то самое «железо» из которого он возник? Тебе останется только кнопки нажимать… Правда, что случится с Замком как с объектом, понятия не имею…

— Нет, это уже крайний случай, — ответил слегка воспрянувший духом Антон. Моральная поддержка иногда значит больше, чем физическая. — Еще сам подержусь… Жаль, что вы все сразу уходите. Скучно без вас будет.

Это прозвучало, как очень мягкая формулировка другой эмоции: «Тошно без вас будет». А может, даже — «страшно».

— А как до этого жил? — участливо спросил Берестин. — Полтораста лет обходился, и вдруг…

Наверное, Алексей по-своему был прав. Человеку, начавшему военную службу курсантом воздушно-десантного училища в восемнадцать лет, привыкшему сначала абсолютно подчиняться, а потом и командовать, взводом, ротой, кидаться «с воздуха в бой» под направленные лично в тебя пули, сложно понять ближнего, теряющего мужские качества в ничего особенного не представляющей обстановке. Подумаешь, дальние перспективы! Ты ближайшие полчаса выживи, в штаны не наложив, — тогда ты солдат!

Сам Берестин, из отставного ротного внезапно став командующим фронтом, не растерялся. Сложись судьба иначе, стал бы Маршалом Победы, оставив за флагом всех остальных, позже прославленных.

Антон молчал, только чуть дергалась жилка под глазом.

«Совсем человек», — отметил невропатолог и психиатр Шульгин.

— Ты нам здорово помогал, — снимая повисшее напряжение, сказал Левашов. — Мы такое не забываем. Хочешь, покажи мне твой главный пульт управления, или как там у вас это оформлено… С чего ты раньше руководил Замком, всеми другими процессами. Воронцова из Сухума в него перекидывал, потом на фронт, потом в Москву, Наталью моделировал… Есть такой Центр?

— Есть, — помолчав, ответил Антон. — Есть, но не знаю, стоит ли тебе и туда вмешиваться…

— Это уж как будет ваша барская воля. — Олег не хуже других умел под простачка косить. — Настаивать не смею. Если вы с Арчибальдом отпустите нас, как договорились, нам довольно однохренственно, чем вы дальше заниматься станете. А подарочек я тебе какой слепил! В благодарность за схему дубликатора и все прочее…

Чтобы разрядить неприятно сгустившуюся эмоциональную обстановку, Шульгин сделал единственно возможное. Встал и начал накрывать стол «по-офицерски». В дальневосточном варианте: бутылка медицинского спирта, тарелка красной икры, мясо заживо сваренного в морской воде краба и полбуханки черного хлеба.

— Хлебни, Антон, расслабься, а то на тебя больно смотреть…

Подарок, который Левашов решил сделать форзейлю, был поистине царским. Единственной гарантией его личной самостоятельности и сохранения должности на случай, если Арчибальд вдруг выйдет из-под контроля. Нейрошокер, попросту говоря.

Арчибальд на самом деле отнюдь не воплощал в себе весь Замок целиком, так ему только казалось. Имелся еще центральный процессор, решивший выделить из себя внешний эффектор (Арчибальда то есть), плюс проводные, волновые, какие угодно еще цепи и поля, пронизывающие артефакт как материальный, а в чем-то и нематериальный объект, раз он существовал внутри и вне времени одновременно. Не важно, был «истинный» мозг Замка механическим, биологическим или составленным из неизвестной природы «вихрей». Он был, и этого достаточно.

Олегу требовалось немного повозиться, используя специальный тестер, чтобы снять «на выходе» несколько его характеристик. Под прикрытием Шульгина и Новикова, которые должны были создать отвлекающую мыслеформу, не важно, какого содержания. Например, изобразить попытку дуггуров прощупать отделяющий Замок от реальностей временнуй щит. Всего на несколько минут, потому что способная осознавать саму себя «мыслящая» часть этой системы полностью была сосредоточена на поддержании личности Арчибальда. И, начав решать возникшую задачу, она теряла возможность реагировать на исчезающе слабый раздражитель, затрагивающий дальнюю периферию.

Арчибальд действительно ничего не ощутил и не осознал. Ему всего лишь «показалось», что побывавшие в Замке «элои» ищут или вспоминают «обратный путь».

Получив нужные данные, Левашову ничего не стоило, используя совершенно другие, не входящие в сферу нынешних интересов Замка производственные мощности, известные Антону, изготовить приборчик. Размером с зажигалку, причем в качестве зажигалки тоже работающий, но способный в нужный момент послать болевой или парализующий сигнал в самую «душу» возомнившего о себе эффектора. Заставить его одуматься, пресекая ошибочный поступок, наказать, как раба на хлопковых плантациях, бичом из шкуры гиппопотама, чтобы не забывал свое истинное положение. Или вырубить насовсем — по обстановке.

— Жестоко, — сказал Антон, вертя в пальцах приборчик. — Замок ведь — все, что у меня осталось…

— И ты у него, — сочувственно ответил Новиков. — Так и не позволяй себе на шею садиться. В Библии как сказано? «Возлюбивши своего сына, да сокруши ему ребра…» И еще один совет, это уже казачий, касательно шашки: «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!» Уловил?

— Спасибо — Антон спрятал шокер в дальний карман. — Теперь о твоей проблеме, Андрей. Ею я и занимался, пока вы отвлекали Арчибальда. Талантливо отвлекали, весь без исключения объем оперативной памяти заняли. Так что я поработал спокойно. По моим расчетам получается, выход за пределы освоенных вами реальностей на самом деле оборвет все эфирные колебательные контуры, настроенные на тебя. Эфир, он, конечно, един, бесконечен и всепроникающ, тут Удолин почти прав. Но ведь сюда — не проникает?

С этим нельзя было не согласиться. Сквозь установленную Замком защиту патогенное излучение не доставало.

— Соответственно, я просчитал, что и за пределами времен, в которых вы «наследили», в буквальном смысле, оставили в континууме свои отпечатки, волна тебя не достанет. Не может же следствие воздействовать на причину?

Новиков готов был ввязаться в философский спор и опровергнуть тезис Антона, у него даже подходящие доводы появились, начиная с пресловутого китайского генерала, который проиграл все сражения оттого, что не был должным образом соблюден ритуал его похорон, но вовремя сообразил, что в данном конкретном случае форзейль прав. Если он окажется в точке временно?й линии, значительно удаленной в прошлое от момента его ментальной битвы с дуггурами, так и их ответный удар окажется нанесенным в пустоту.

Эфир там или не эфир, колебать ему будет нечего. Как бы ты ни проклинал Наполеона или Рамзеса Второго, проклятия будут пустым сотрясением воздуха, пока не пересечешься с ними в общей реальности.

С дуггурами они пересекались везде, включая Замок, на прямых или вымышленных альтернативах, а в девятнадцатом веке — точно нет. И для них, и для эфира там ты окажешься несуществующим. Если кто-нибудь не даст им очередную наводку.

Андрей вместо приготовленных слов сказал другие.

— Друг ты наш, но не кажется ли тебе странным, если не употребить другого слова, что с первого витка нового сюжета все и вся только и делают, что выталкивают нас отсюда? Не мытьем, так катаньем. Причем первым начал ты! А дальше — по экспоненте. Чем дольше и больше мы сопротивляемся, тем сильнее давление…

— После — не значит поэтому, закон логики, — спокойно возразил Антон. — То, что дуггуры пришли в этот мир за вами, — непреложный факт. А если так — выхода изначально было два. Бежать или сражаться до конца. Первый я предложил с самого начала, чисто интуитивно. Вы, исходя из натур и привычек, попробовали второй. Итог налицо? Продолжайте, разве я против?

И опять форзейль был прав. На данный момент они столкнулись с силой, противостоять которой не могли. После Валгаллы не в кого стрелять, не перед кем геройствовать. В любой следующий день и час в аналогичном с Андреем положении могут оказаться Шульгин, Левашов, Ирина, Басманов, да и сам Антон, поскольку все они, так или иначе, оказывались в сфере внимания дуггуров.

Думай что хочешь, но рациональнее будет на самом деле отступить на заранее подготовленные позиции, переформироваться, привести себя в порядок, а там уже принимать решение.

Что-то внутри саднило от тревожащей мысли — почему жестоким образом навязываемый выбор так удивительно совпадает с собственными желаниями?

Но выбора ведь так и так нет!

Если бы тебя заставляли делать то, что тебе абсолютно поперек горла, — было бы лучше? Вряд ли.

И если вообразить, что Замок исполняет волю врагов или доброжелателей, не так уж важно. Деваться все равно некуда. Захотят — любое помещение превратят в газовую камеру, и это еще в лучшем случае. Как в гуманные брежневские времена перед неудобными противниками режима ставили выбор — эмиграция или тюрьма. А в сталинские — без всяких переговоров конкретно ставили к стенке.

Вернувшись после собеседования в убежище, приняв контрастный душ Шарко, от жестких прутьев которого, то ледяных, то невыносимо горячих, кожа ныла, а организм опять взбодрился, Новиков пошел к Ирине. Не желая оставлять его в беде, она переселилась сюда же, в большую комнату, смотрящую окнами на Никитский бульвар.

Ему хотелось узнать, как она, а также и все прочие дамы, привлекаемые к проекту, отнесутся к предложению омолодиться. Не так, как в русской сказке, прыгая в чан с кипятком, а вполне гуманным образом.

При всех врожденных и благоприобретенных способностях, подкрепленных длительной тренировкой, женская психология в полном объеме оставалась Андрею не совсем понятной. Войдя в разумный возраст, то есть курсе на четвертом университета, он, еще не познакомившись с Ириной, записал в своем дневнике мысль, показавшуюся ему остроумной и где-то даже основополагающей: «Мужчина отличается от женщины принципиально. Все разговоры о прочем — ерунда. Если они и понимают друг друга, то лишь примерно так, как современный европеец — японца, пока они говорят о вещах общедоступных и нейтральных. Но упаси бог из иллюзии понимания делать далеко идущие практические выводы…»

И еще одну, ироничную, конечно, но часто подходящую к случаю: «При сильном стрессе у женщин отключается небольшая часть мозга, отвечающая за все». Не Шопенгауэр, разумеется, этот афоризм придумал, но тоже большой феминофоб.

Увидев подругу, в прелестном алом пеньюаре лежащую на софе перед экраном стереовизора, на котором мелькали персонажи инопланетной мелодрамы из богатой фильмотеки Антона, он почувствовал, что проявленный им в постели с девушкой Настей стоицизм, благородство и моногамность теперь нуждаются в компенсации. Не важно, что тогда он был совсем не в том состоянии, чтобы постельные подвиги совершать.

Об Анастасии и о том, как все там происходило, он рассказал Ирине без стеснения и со многими подробностями. Зато не задал вертевшийся на языке вопрос — приходилось ли ей выступать в подобной роли? Как, когда и с кем. Дело слишком давнее, тогда она была не собой нынешней, а совершенно другой.

И все же, обнимая Ирину и радуясь, что у него снова все в порядке, он представлял себя не с нею, а с той. Или, что почти одно и то же, старался вообразить не эту Ирину, а из семьдесят шестого. «Девушку с моста». Получалось интересно.

Она, в свою очередь, его настроение тоже почувствовала и вела себя раскованнее и одновременно отстраненнее, чем обычно.

Наконец, когда они, как в давние времена, разомкнули объятия, испытывая нежность и благодарность друг другу, на короткое время забыв обо всем, что было до и будет после, Ирина накинула на разгоряченное тело пеньюар, пересела к чайному столику, дернула шнурок торшера.

Зеленый чай давно остыл в стеклянной колбе, но она сделала несколько глотков с наслаждением. Будто бедуин, добравшийся до колодца под сенью финиковых пальм. Прикурила длинную сигарету давно забытой марки «Фемина». Отличные выпускали братья-болгары сигареты в далекие шестидесятые, самое начало семидесятых годов, из настоящего, ароматного и легкого турецкого табака. Длинные, размера «кинг-сайз», только тогда этот иноязычный термин не употреблялся. С золотым обрезом, чуть подлиннее нынешних фильтров. Лакированная красная коробка с портретом девушки, похожей на Мерлин Монро, шикарно держащей в отставленной руке эту же сигарету. И цена совершенно смешная — тридцать пять копеек «хрущевскими»[8]. Куда они враз и навсегда делись потом — загадка мировой истории. Наверное, туда, куда и сигареты «Вавель», чуть ли не ключевой момент их с Новиковым знакомства. А по заказу здесь, в баре Замка, немедленно появились те и другие, ничуть не хуже, чем прежние.

— Ну и о чем ты хотел со мной поговорить? — спросила Ирина непривычно жестковатым тоном, не слишком сейчас уместным. Будто только что ничего и не было. Так говорят женщины, настраиваясь на семейный скандал. Не попадешь в правильный тон — и понеслось. Попадешь — еще хуже.

Единственный правильный ход — уйти в другую плоскость настроений и интонаций.

Не торопясь, не делая резких движений и не отвечая, Андрей отправился в туалетную комнату, почистил зубы, причесался, побрился «Жиллетом», вытер щеки сухо и резко пахнущим одеколоном.

Вернулся, прихватив по пути бутылку пресловутого миндального ликера. Сел, тоже закурил, глядя на Ирину прозрачным взглядом.

Она свою сигарету успела докурить на две трети.

— Да так, по мелочи…

Он ее с юности поражал умением продолжать любой прерванный разговор или даже завершать вслух не высказанные цепочки мыслей.

Ирине показалось, что они снова сидят в квартире ее бывшего мужа на улице Горького. В совсем далеком восемьдесят втором году. Новиков, потомок отмененных революцией князей, тогда переиграл ее по всем статьям, и она кинулась ему на шею, боясь, что вдруг в следующую минуту он опять исчезнет… И навсегда!

— А мелочь заключается вот в чем… Я здесь вскоре непременно подохну, это без вариантов, и не пытайся спорить. Вы, кто раньше, кто позже, — тоже. Унесетесь. В снега времен и в даль веков…

— Блока нужно точнее цитировать, — бесцветным голосом сказала Ирина.

— Прочитать целиком и полностью? Свободно. Только смысла не вижу. «Бубенчик под дугой лепечет о том, что счастие прошло…»

Сделал паузу, глядя в потолок. Продолжил:

«И только сбруя золотая всю ночь видна… Всю ночь слышна… А ты душа, душа глухая… Пьяным-пьяна… пьяным-пьяна…»Близко к тексту?

— Андрей, зачем ты опять ерничаешь?

— Я? Да о чем ты? Я, собственно, хотел задать абсолютно нейтральный вопрос — ты хочешь снова стать двадцатилетней?

Ирина не поняла. Зачастую мысль его двигалась очень извилистыми тропками, и понять, куда она выбралась сейчас, получалось не сразу.

— Нет, я в абсолютно буквальном смысле. Мы окончательно и бесповоротно отсюда сматываемся. В Южную Африку, в конец прошлого века. Это решено и обсуждению не подлежит. По придуманной мной легенде нам там следует объявиться слегка постарше, чем знаменитый «Капитан Сорвиголова», но не сильно. Считаем — года по двадцать два — двадцать пять. Верные подруги должны быть чуть помоложе. Последнее время тебе около тридцати…

Тут Новиков Ирине слегка польстил. Тридцать реальных ей было в восемьдесят четвертом. А сколько с тех пор воды утекло… Но не важно.

— Снова двадцать — хочешь?

— Каким образом?

— Сделаем, суть же не в этом.

Ирина задумалась. На самом деле задумалась, взяла из коробки вторую сигарету.

— Двадцать — внешне?

— Гормонально — тоже, — чуть улыбнулся Андрей. — Память и прочее — при нас.

— Тогда — о чем спрашивать?

— Я так и думал. А остальные девочки как отнесутся?

— О ком речь?

— Лариса, Сильвия. Об Анне не говорю, она и так…

Анне на самом деле было двадцать три, реальных, на них она и выглядела.

— Сильвия — не ко мне вопрос. Что пожелает, то и сделает. А с Ларисой поговорю…

— Есть основания сомневаться?

— Да кто ж ее знает… А когда уходим?

— Через неделю максимум. Сумеем раньше — еще лучше. Корабли нужно до ума довести, чтоб лет двадцать ходили по морям и океанам без дозаправки и капитального ремонта. Других препятствий нет.

Ирине было абсолютно все равно, куда отправляться, в каком мире жить, что там делать. Был бы Андрей рядом, и исчезло бы с его лица это выражение тяжелой тоски, которое он старательно, но безуспешно от нее маскировал. Она даже на Средневековье согласна, люди и там жили, как известно из книг — с удовольствием, не стесненные рамками позднейших правил и обычаев. Свои, разумеется, тоже были, но не для всех обязательные. Не настолько обязательные…

Ирина пересела на подлокотник его кресла, обняла за плечи, наклонилась, поцеловала в щеку.

— Долго ли нам мучиться, Дмитрич? — спросила она, цитируя жену протопопа Аввакума.

— До самыя до смерти, матушка, до самыя до смерти, — ответил он в тон.

— Инда еще побредем…

Глава третья

В океан маленькая эскадра двинулась прохладным, но тихим солнечным днем. Словно бы не зима с пургой, штормами и морозами малого ледникового периода здесь только что свирепствовала, а вернулось неожиданно «индейское лето»[9].

Из бухты вначале вышла «Валгалла», своим громадным корпусом раздвигая мелкие прибойные волны, за ней крейсер «Изумруд», отдавший, как положено военному кораблю, прощальный салют Замку из кормовой пушки, и последним «Призрак», пока не поднявший парусов.

С мостика яхты Ирина и Лариса, сжимая в пальцах тяжелые морские бинокли, смотрели на серые бастионы грандиозной и на вид неприступной твердыни, оставляемой, может быть, навсегда. У парапета нависающего над обрывом «ласточкина гнезда», пристроенного к угловой башне, стоял и махал им рукой Антон. Ему, наверное, сейчас тоже было тоскливо. Проводит корабли, и что дальше? Снова начнет жить сам по себе, один, никому не нужный?

Это, конечно, чисто женский подход, но очень правильный.

Во время перехода через Атлантику большая часть компании располагалась на «Валгалле», со всеми удобствами. Только те, кто не боялся качки и любил экзотику, из женщин — Ирина, Лариса и Анна, выбрали «Призрак». Комфорт на яхте был вполне приемлемый, но в сравнении с пароходом несколько тесновато, само собой. Каюты подходят только для сна, значит, вся культурная жизнь, включая завтраки, обеды, ужины, — все в кают-компании. По палубе без страховки не погуляешь — в океане всю дорогу волнение не меньше четырехбалльного. При смене галсов холодная соленая волна захлестывала и на мостик. Зато вид с него, и из рубки открывался великолепный. Пугающий и одновременно радующий душу. Картины Айвазовского в натуральном воплощении. Похороны за счет заказчика.

Как и было задумано, первые две дамы согласились на омоложение, и теперь Новикову слегка даже удивительно было смотреть на подругу, ничем не отличающуюся от «девушки на мосту». Лариса выиграла не слишком много. С его, да и Олеговой точки зрения. Невелика разница, двадцать восемь или двадцать два. Анна осталась при своих, а Наталья с Сильвией от процедуры категорически отказалась.

— Для нормальной женщины тридцать пять — чудесный возраст. Сохраните мне его на следующие сто лет — и никаких претензий, — ответила на предложение мадам Воронцова.

— Тогда ты не против, — ехидно спросила Лариса, — если мы будем называть тебя тетей?

— Да хоть мамой. Мать должна выглядеть старше дочери хотя бы на три года, так что в норматив мы укладываемся.

Всем остальным процедура смены возраста и внешности не предлагалась. Им предстояло участвовать в проекте в естественном облике. Тем, кто вообще захотел, разумеется.

Поиски золота и алмазов в Южной Африке — антисоветские, незрелые фантазии только трех персонажей. Они, по замыслу, были молодыми ребятами, авантюристами в духе XIX века, претворяющими в жизнь свои планы, заодно желающими подтвердить и фиксировать легенду, придуманную для Врангеля. Прочим товарищам это было не нужно. Как говорил Остап Шуре Балаганову: «Рио-де-Жанейро — это хрустальная мечта моего детства. Не касайтесь ее своими лапами».

Вдобавок перестройка эндокринной системы непременно влияла на эмоциональное состояние пациентов. Любой может вспомнить себя в двадцать, тридцать, сорок. Человек якобы один и тот же, а если вдуматься? Перечитать собственные дневники и письма, хоть к родителям, хоть к девушкам. Вот то-то! Для чего в Братстве люди, от которых в критический момент неизвестно чего ждать? Попробуй ты (кем бы ты ни был) напрячь двадцатилетнего парня (Басманова, скажем) заботами сорокалетнего. Анатомически они, возможно, очень близки (но не одинаковы), а психологически — земля и небо!

Но это посторонние, относящиеся только к практике личных отношений соображения. Главное же, к чему пришли во время одного из ночных бдений Новиков, Шульгин и Антон: от эфира, естественно, никуда не денешься, это еще профессор Челленджер разъяснил в «Ядовитом поясе». Зато, если его влияние простирается и в глубь прошлых веков, волновая настройка сама собой меняться не может. Вот и пролетит мимо направленный на того Новикова, что действовал на Валгалле, деморализующий заряд. Хоть сотня нейронов заработала в ином режиме — и хватит. Не тот объект! Так же и с прочими, занесенными в «картотеку» дуггуров.

Отойдя от берега на десять миль, отряд пересек границу миров. На этот раз без всяких эффектов. Ни громового удара, едва не разломившего пароход, как при перемещении «Валгаллы» прошлый раз в двадцатый год, ни приступов морской болезни у пассажиров и пассажирок. Совершенно спокойно перешли, только специальный датчик сообщил, что — свершилось. Одна тысяча восемьсот девяносто девятый год на дворе. Август месяц. Как и задумано.

Никаких грубых вторжений в чужую реальность, если она сама не станет препятствовать нормальной жизни «эмигрантов».

«Валгалла» возглавляла кильватерный строй, теперь единственная плавучая база в новом и, если что-то пойдет не так, — окончательном мире. Перед уходом из Замка пять лет назад Новиков с Воронцовым об этом говорили.

«Если мы попадем хоть в мезозой — обязательно выживем. Не нужно нам будет вылавливать в море ящик с полезными предметами,[10] в трюмах парохода достаточно припасов на любой предполагаемый случай. Не считая продовольствия — лет на пятьдесят хватит».

С продовольствием, естественно, здесь проблем не будет, время цивилизованное, так что главный упор сделали на оружие, боеприпасы, прочие предметы, необходимые для поддержания приемлемых жизненных стандартов. Те же репелленты, к примеру. Вроде бы и мелочь, а каково без них пробираться в африканских дебрях, кишащих всевозможными насекомыми и прочими членистоногими? Хоть бы и муху цеце вспомнить, едва не погубившую бура с его семейством в тех самых местах, куда направлялись наши герои.

Необходимость огромного ассортимента и количества принятого на борт имущества объяснялась еще и тем, что без крайней необходимости решено было не пользоваться никакими устройствами, способными навести врага на след. Дубликаторы, установки СПВ, блок-универсалы считались как бы «опломбированными», вроде радиостанций на корабле, выполняющем задание в режиме абсолютного радиомолчания. Исключение было сделано только для гомеостатов, теоретически ничего вовне не излучающих, коротковолновых средств связи и радиолокаторов. Их в девятнадцатом веке засечь просто нечем, и колебаний мирового эфира, которые могли бы зафиксироваться техникой дуггуров, вызвать они не могли, на фоне гроз, магнитных бурь и иных атмосферных явлений.

«Изумруд» вскоре покинул отряд, направившись к собственной цели, и «Призрак» стал в кильватер пароходу, уверенно держа под парусами восемнадцать узлов. Пока этого было достаточно. Спешить особенно некуда, до Лондона не более четырех сотен миль, а горючее стоит поберечь. В цистернах «Валгаллы» его пока достаточно, и все же… Неизвестно, как обстановка сложится. Если уж совсем туго придется, дубликатор для пополнения запасов можно и включить на полчаса, но это в самом крайнем случае, когда станет ясно, удалось ли сбить противника со следа.

Океан вокруг был пуст, как в Средневековье. Регулярные трансатлантические линии проходили значительно южнее, да и локаторы позволяли без труда уклониться от нежелательных встреч, изменив курс задолго до того, как отряд станет доступен постороннему глазу, вооруженному примитивной оптикой.

Совершенно не нужно, чтобы в чьей-то памяти отложилась эта странная пара из огромного пассажирского лайнера и парусной яхты. Поодиночке они не раз будут появляться в разных портах и на морских путях, но вместе их видеть не должны. Здесь тоже не дураки живут, в случае возможных в будущем осложнений найдется кому сопоставить разрозненные факты и сделать нежелательные выводы.

Готовясь к походу, «мозговой центр» Братства тщательно промоделировал все варианты своего внедрения. До этого все участники проекта, за исключением Сильвии, естественно, имели об эпохе самые общие представления. Даже Новиков, знавший этот период лучше всех друзей, но тоже в пределах курса всеобщей истории, слегка оживленного несколькими беллетристическими книжками.

Вообще рубежу веков странным образом не повезло. Как-то он выпал из внимания культурного человечества, заслоненный куда более яркими событиями «до» и «после». Более-менее отложились в памяти грамотных людей краткосрочная и периферийная испано-американская война («первая война эпохи империализма», по словам Ленина), ну и пресловутая Англо-бурская, конечно. Причем для большинства тех, кто о ней вообще слышал, — исключительно благодаря книге Буссенара.

Оттого перед походом пришлось изучить все, что имелось в необъятной библиотеке «Валгаллы», и прежде всего — наиболее популярные и авторитетные газеты и журналы тех дней на четырех языках. В обычных условиях задача непосильная, тренированному кадровому разведчику потребовался бы не один месяц, чтобы овладеть «обстановкой», как это у них называется, в объеме, гарантирующем от провала. Так разведчикам приходится запоминать только детали, относящиеся к специфике «страны пребывания», а здесь — время чужое, и жизнь, только внешне похожая на привычную. К счастью, от Новикова, Шульгина, Ирины требовалось только грамотно составить выборки нужных материалов, а там Антон перевел их в особый формат, предназначенный для мгновенного усвоения. Вместе с курсами нужных языков для тех, кто ими еще не владел. Один из последних его подарков на этом жизненном витке.

Но все равно для Сильвии оставалось много работы, чему она, по всему видно, была искренне рада. Книжные знания мировых событий последних пяти лет, имен политиков, царствующих в Европе особ, популярных писателей, актеров, драматургов, в большинстве прочно забытых к концу ХХ века, великосветских скандалов, нашумевших преступлений и так далее и тому подобное — необходимый базис. Но, как гласит исторический материализм, надстройка зачастую важнее. Люди, пишущие для современников (за исключением редких умельцев вроде Гиляровского), не имеют привычки упоминать, а тем более растолковывать вещи общеизвестные.

Где узнаешь, помимо очевидца, — как принято вести себя в магазинах, ресторанах, нанимать фиакр или кеб, давать ли «на чай», как, кому и сколько, в какой тональности разговаривать с равными себе и нижестоящими, что считать оскорблением или проявлением неуважения, как их различить и как реагировать…

Для женщин набор правил поведения, обычаев и традиций был гораздо обширнее и сложнее, тут леди Спенсер оказалась совершенно незаменима. Чуть ли не с утра до вечера, в специально отведенных классах и походя, при каждом удобном случае она, как требовательная бонна и классная дама, диктовала, объясняла, одергивала, при помощи наглядных пособий и принципа «делай, как я» вбивала в сознание и подсознание питомиц нужные знания и навыки, доводя их до автоматизма.

При подготовке экспедиции в Белый Крым все было гораздо проще. Страна все же родная, эпоха куда более близкая, знакомая, в прежней жизни почти половина окружающих людей, в том числе и родственников, успела пожить «при царе» и в годы Гражданской войны. Одним словом, непреодолимого культурного барьера не было. Вдобавок по легенде «братья» были в определенном смысле иностранцами, что не требовало тщательности в соблюдении местных обычаев.

Через несколько дней многие начали роптать. В том смысле: «Зачем оно нам надо?» Общее представление имеем, и достаточно. В Англии будем представляться американцами с дикого Дальнего Запада, во Франции немцами, если потребуется, и так далее.

— В принципе кто мне мешает выдавать себя за богатого помещика из Оренбургской губернии? — вопрошал Берестин. — Буду объясняться на ломаном языке и сорить деньгами, будто вчера с развесистой клюквы слез…

— Можешь, кто тебе запретит, — охотно соглашалась Сильвия. — Татарским мурзой — тоже можешь. Будешь ходить в халате и, когда заблагорассудится, расстилать молитвенный коврик, с помощью оправленного в бриллианты компаса определяя направление на Мекку. А если серьезно, мы на самом деле не знаем, где можем оказаться, что с нами произойдет… Чем меньше будем привлекать внимания, тем лучше. Там тоже не дураки живут и работают. К тому же полагаются только на свой интеллект и специфические методики, за отсутствием привычных нам технических средств. Несмотря на якобы свободу и уважение к «прайвеси»[11], за иностранцами в Англии присматривают весьма тщательно. Уж я-то знаю. А мы договорились вести жизнь невидимок, разве не так?

— Так, так, — поспешил согласиться Алексей, что не избавило его и присутствующих от продолжения лекции.

— В «прекрасную Викторианскую эпоху», что бы вы о ней ни думали, истинно свободными людьми, могущими жить так, как нравится, и в полной мере пользоваться достижениями тогдашней цивилизации, были британские аристократы. Желательно, с родословной, восходящей как минимум к временам войны Алой и Белой розы. Иностранцы, пусть и принадлежащие к «свету» у себя дома, котировались гораздо ниже. Их принимали, но не всегда и не везде, в душе относя к людям второго сорта. Пресловутые «бояр рюсс», уже тогда умевшие развлекаться в разных монте-карлах и скупать поместья на Лазурном Берегу, вообще считались варварами, да вдобавок — историческими врагами. Это же Пальмерстону принадлежит крылатая фраза: «Как тяжело жить на свете, когда с Россией никто не воюет!» Далеко не в каждом приличном заведении (и обществе) они прошли бы «фейс-контроль», невзирая на количество денег в кармане и на счетах.

— Ничего, — с добродушной улыбкой сказал Воронцов, — мы тоже без комплексов. Несколько раз им разъяснили, «ху из ху», придется — повторим…

— Повторим — не совсем верно, — по привычке уточнил Левашов. — Может быть — предвосхитим?..

— Что-то ваши настроения мне не нравятся, — поджала губы Сильвия. — Во-первых, не забывайте, я тоже британская аристократка, а во-вторых, мы же заранее условились, никаких эксцессов…

— Нас не тронут — мы не тронем, — ответил Шульгин. — Насколько я помню, в каждом случае имевших место конфликтов они начинали первыми…

— Это, между нами говоря, большой вопрос, — не уступала леди. — Первый выстрел каждый раз делали, безусловно, они, но ведь надо знать англичан! С их точки зрения вы вели себя невыносимо вызывающе, а с «Грейт Бритн» так нельзя. Вы их намеренно доводили до бешенства, вот они и бросались в драку, как говорится, «очертя голову».

— Если бы мы их не знали, может, и вели бы себя посдержанней, — сказал Воронцов, — а так — в самый раз. Хамов надо учить. Причем хамов — подловатеньких. Ведь в каждом случае они были абсолютно уверены в своем несоизмеримом превосходстве… А вот когда с Гитлером столкнулись, хвост поджали и терпели, пока тот Дюнкерк им не устроил и Лондон бомбить не начал…

— Ладно, закончили политинформацию, — поднял руку Новиков. — Нам теперь какое-то время под них косить придется, так что лучше обойтись без неприязни к своим персонажам. Хорош был бы Штирлиц, все время твердящий про себя — «фрицы проклятые»…

Действительно, как бы ни относиться к тогдашним владыкам полумира, непрерывно и постоянно учинявшим кризисы везде, где хотелось «правительству Ее Величества», генералам, адмиралам, колониальным губернаторам и вице-королям, а до поры до времени правильнее всего было изображать свою к ним принадлежность. Тоже ситуативно, разумеется, на тех территориях, где к «гордым британцам» относились с почтением или страхом, не переходящим в неконтролируемую агрессию.

И на территории Соединенного Королевства, как правильно сказала Сильвия, лучше появиться в качестве англичан, а не кого-либо другого. В те патриархальные времена назваться американцами в приличном месте значило примерно то же самое, что в семидесятые годы двадцатого века, появившись в изысканном московском салоне «друзей театра на Таганке», громогласно провозгласить: «Здравствуйте, а я к вам из Пырловки (или Мухосранска)». Самый деликатный (политкорректный) из присутствующих поднесет палец к губам. «Ладно, мол, бывает, но зачем же об этом — вслух?»

В высший свет просачиваться, объявляя себя побочным сыном герцога Веллингтона, внучатым племянником последнего настоящего Плантагенета, никто не собирался, хотя, если бы очень захотелось, можно было и попробовать. Сильвия вон втерлась в родство к самому Черчиллю, в роли его двоюродной тетки, и получилось. Легче, чем у Остапа закрепиться в роли сына лейтенанта Шмидта.

(А вот интересно, чего бы Паниковскому не выйти из конвенции, без всяких конфликтов создав новую династию — братьев названного героя? По возрасту — как раз.)

Нужно было, используя схему известного рассказа Честертона, балансировать на тонкой грани, перед простолюдинами изображая крутых джентльменов, а очутившись в обществе последних, держать фасон, не слишком высовываясь. Ориентируясь, например, на личину сэра Говарда Грина, в роли которого Шульгин достаточно преуспел. Безукоризненные манеры с легким налетом чего-то бомбейско-калькуттского, совсем чуть-чуть выставленная напоказ состоятельность, нагловатость, если потребуют обстоятельства. Как у Дизраэли.

Собственно говоря, в Лондоне компания собиралась провести не больше недели, от силы — двух. Они ведь знали, что война вот-вот разразится, а большинство британского общества пока пребывало в неопределенности. О том, что вопрос решен давно и окончательно, речи ни в парламенте, ни в прессе не шло, напротив, дело подавалось так, что Англия настроена вполне миролюбиво и озабочена лишь гражданскими правами так называемых «ойтландеров», то есть британских подданных, десятилетиями проникавших на территорию бурских республик в поисках золота и алмазов. Вот они, достигнув определенной численности и финансового успеха, потребовали, при полной поддержке королевского правительства, предоставления им избирательных и прочих прав первопоселенцев. Отказ автоматически вел к войне, имеющей целью аннексию Трансвааля и Оранжевой республики.

Срок, остающийся до объявления боевых действий, предполагалось использовать, прежде всего, для уяснения, насколько данная реальность совпадает с Главной исторической, затем — установления личных связей с лицами, которым предстоит в ближайшее время сыграть решающие роли в предстоящем конфликте. Действуя одновременно с обеих сторон, бурской и британской, представлялось весьма заманчивым и возможным устроить дело таким образом, чтобы районы, самые богатые золотом и алмазами, в результате естественного развития событий оказались вне досягаемости тех и других. В частных руках. В чьих именно — понятно.

Только Сильвия, естественно, могла свести молодых, жаждущих приключений парней с нужными людьми. И тут опять возникала интересная коллизия. Если этот мир — тот самый, значит, в нем непременно должна присутствовать она — «самая первая», и с ней каким-то образом придется встретиться. Каким — леди Спенсер уже придумала.

Одновременно с индивидуальной подготовкой к посещению нового мира, приходилось заниматься и материально-техническим оснащением. Что бы там ни предполагалось и планировалось, а в глубине почти у каждого таилась мысль, что вернуться, может быть, и не удастся. Если уж началось такое, раньше невиданное и неслыханное, так кто гарантирует, что в определенный момент не рассыплются в труху блок-универсалы, установки СПВ, вообще вся не соответствующая времени техника?

Это Левашов осторожно высказал подобную гипотезу — что, достаточно отдалившись от момента своего создания «вверх по реке времени», перестав соответствовать местным законам природы, некоторые артефакты могут утратить свои свойства. Полностью или частично.

— Частично — это как? — сострил Шульгин. — В портсигарах можно будет по-прежнему носить сигареты?

— В этом роде. — Олег шутить был не склонен.

— Вздор, — заявила Сильвия. — Мой блок-универсал нормально работал намного раньше девяностых годов…

— Упускаешь небольшую деталь, — принялся растолковывать Левашов. — Ты работала, поддерживая постоянную связь с Главной Базой. Твой Шар и блок фактически являлись рабочими элементами вневременного управляющего центра. Да и Земля целиком входила в систему ячеек Сети. А сейчас… Я просто не знаю.

— Очень, кстати, возможный вариант, — вмешался Новиков. — Особенно если кто-нибудь приложит руку к его реализации. Что стоит подкрутить несколько гаечек в часовом механизме мироздания? Вроде как постоянную Планка или закон всемирного тяготения подкорректировать. Никаких видимых изменений, кроме одного — образуется время, в котором никакие подобные штучки существовать не могут, просто потому, что им тут не место. И узнаете вы об этом, братцы, когда поздно будет пить боржом.

Одна надежда останется, на сутры и мантры профессора Удолина. Вдруг да не подведет древняя мистика, посторонняя по отношению к электронным Гиперсетям…

— А ну, кончай пораженческие разговоры! — слегка возвысил голос до генеральских ноток Берестин. — Все трусы и паникеры будут караться по законам не извращенного, а военного времени…

Действительно, что теперь рассуждать и изобретать всяческие страшилки? Любое предприятие, от подъема на Эверест до похода в подмосковный лес за грибами, можно обставить таким количеством алармистских[12] прогнозов, что захочется вообще никогда не вставать с дивана…

В подобных случаях единственный разумный выход — руководствоваться старинной русской поговоркой: «Помирать собирайся, а рожь сей!» Каким-то бродячим монахом в десятом, скажем, веке занесенная и переложенная на язык родных осин максима Марка Аврелия: «Делай, что должен, свершится, чему суждено». А то и самостоятельно придуманная, русичи в сходных обстоятельствах были небось не глупее римлян эпохи упадка.

Пока флотилия бороздит воды Атлантики, можно вернуться немного назад, к напряженным дням сборов в дорогу.

В глубокой, скрытой между крутыми прибрежными скалами бухте, расположенной в нескольких километрах от Замка, за холмами, густо заросшими реликтовыми орегонскими соснами, располагалась устроенная Воронцовым еще в первое посещение «военно-морская база».

— Первая советская база на американской территории, — любил он повторять, демонстрируя друзьям свой объект.

Объект был хороший, без вопросов. На случай чьих-нибудь вторжений (викингов, например?) узкая горловина прохода с внешнего на внутренний рейд прикрывалась береговыми батареями. Внутри бухты устроено несколько мощных пирсов-волноломов, способных защитить от любого шторма или тропического урагана, оснащенных всеми положенными швартовочными устройствами и механизмами, трубопроводами для подачи топлива, рельсовыми путями и портальными кранами.

Еще глубже — гигантский сухой док, в котором и была построена, а точнее — выращена «Валгалла», куда ее сейчас вводил Воронцов, демонстрируя все навыки и качества «хорошей морской практики». Без помощи буксиров, исключительно своим ходом. А это дело, кто понимает, крайне непростое.

Палубные роботы, обладающие сверхчеловеческой реакцией и массой разнообразных специальностей, многие из которых они могли исполнять одновременно, ему помогали, но командовал и ручки машинного телеграфа двигал все-таки сам Дмитрий.

Побегал пароход по морям порядочно, четыре полных года, в сражениях с силами превосходящего противника принимал участие неоднократно, торпедный удар выдержал, и для новой миссии ему требовался пусть не капитальный, но вполне серьезный текущий ремонт. Плюс кое-какая реконструкция, с учетом опыта эксплуатации.

Очистка днища от обрастания, это само собой, смена деформированных листов обшивки и погрызенных кавитацией винтов. Для соответствия корабельной архитектуре прошлого века — переделка клиперного образования форштевня на прямое, небольшое увеличение длины дымовых труб. И многое другое по мелочи.

Чтобы добиться бесконечной автономности, Воронцов придумал и потребовал от Антона с Левашовым установить в топливных цистернах самостоятельные контуры дубликаторов. При выработке половины солярки от простейших, как в бачке унитаза, поплавков срабатывало контактное реле. И мгновенно происходило удвоение наличного горючего «до верхней пробки». Дмитрий считал, что буквально секундный всплеск напряженности поля, переформатирующего атомы окружающих пароход воздуха и воды в углеводороды, извне не может быть зафиксирован никакими приборами, в том числе и дуггурскими, поскольку с объектами внешнего мира взаимодействия происходить не будет, все — «в замкнутом цикле», а на всякий случай можно придумать какой-нибудь гасящий сигнал типа мощного грозового разряда.

— Это уж, ребята, ваши заботы, хоть экраны вокруг дубликаторов поставьте, из того же материала, что футляр для Книги…

«Валгалла» приняла в десять побортно расположенных, хорошо защищенных танков четыре тысячи тонн топлива, чего и без включения дубликаторов хватит на половину экватора. С ними — пока машины не исчерпают моторесурс. Кругосветок через пять.

Вооружение тоже решили облегчить. Шведские шестидюймовые автоматы в восемьсот девяносто девятом году просто не нужны. По причине отсутствия достойных целей и чрезмерной вибрации корпуса при полнозарядных очередях. А экономия веса и свободных площадей получается существенная.

Сорокаузловой скорости «Валгаллы» и дальнобойности ее десятидюймовок, втрое превосходящих любую пушку английских броненосцев (с тридцатикратным перевесом по прицельности и пятикратным по фугасному действию снаряда), вполне достаточно, чтобы не принимать во внимание пресловутого Гранд-флита вообще, как явления природы.

Двенадцати самых совершенных в мире, даже для шестидесятых годов, стотридцатимиллиметровых пушек было достаточно для боя с крейсерами какого угодно типа, опять же с недостижимых дистанций, если нужно, то и загоризонтных.

Для совсем уже незначительных целей вроде торпедных катеров и джонок малайских пиратов, имелись восемь спаренных пулеметов «КПВ».

От шального (всякое бывает) снаряда или торпеды пароход защищала композитная броня, суммарно достигающая прочности и сопротивляемости четырехсотмиллиметровой крупповской.

Как маловероятный, но все-таки допустимый вариант рассматривалась возможность появления таинственного врага (дуггуров и не только). На этот случай «Валгалла» оснащалась такими штуками, как противокорабельная ракета «Москит», летящая на гиперзвуковой скорости, невидимыми ни в каком диапазоне (тоже подарок Антона) зенитными ракетами и мощными средствами радиоэлектронной борьбы.

Понятно, вся эта «гонка вооружений» имела смысл только при условии, что дуггуры или кто угодно другой, будут использовать технику и вооружение уже известного уровня. Если нет — о чем вообще говорить? Однако ведь до последнего момента как-то выкручивались. В любом случае — дольше жизни жить не будешь, раньше смерти не помрешь.

…Крейсер «Изумруд» в предстоящей кампании предполагалось использовать по прямому назначению, в качестве дальнего разведчика и корабля непосредственного прикрытия «Призрака» от пиратов, если таковые вдруг появятся, как появились однажды неизвестно откуда торпедные катера немецкого производства и непонятной принадлежности, а также и от английских крейсеров. Война в Южной Африке вот-вот начнется, и «Владычице морей» может не понравиться появление в непосредственной близости от ТВД подозрительной яхты. Вообразят вдруг англичане, что она занимается контрабандой в пользу буров, шпионажем за морскими перевозками или еще чем-нибудь, с их точки зрения предосудительным, вздумают захватить или сразу утопить без лишних разговоров. Тут четырьмя тридцатисемимиллиметровками не отобьешься.

Еще раз нужно подчеркнуть, что на этот раз наши герои заведомо не собирались в очередной раз переделывать историю. В идеале они мечтали, попутешествовав по пока еще девственной Африке, разыскав то, что хотели найти, удалиться на один из необитаемых и никому не принадлежащих островов. Такие, по счастью, еще имелись, не нанесенные на самые подробные карты. Мысль о том, чтобы с годик побездельничать на лоне природы, из «прекрасного далеко» наблюдая за коловращением жизни на планете, казалась до чрезвычайности заманчивой.

Но при этом толстовцами они себя тоже не воображали. Если обстоятельства вынудят, придется поступать в соответствии с законами и обычаями окружающего мира. Стараясь до последней крайности не выходить за рамки необходимого и достаточного. Такова, в целом, была стратегическая концепция…

Согласно справочникам «Джен» и оперативной информации, при достаточном напряжении сил англичане могли сосредоточить в южноафриканских водах и на коммуникациях более двух десятков современных крейсеров, водоизмещением от трех до десяти тысяч тонн, скоростью 20–22 узла, вооруженных по преимуществу шестидюймовой артиллерией, с бронезащитой от пятидесяти до ста миллиметров. Кроме того, недавно в строй вошли два гигантских бронепалубных крейсера «Террибль» и «Пауэрфулл», по 14 тысяч тонн каждый, специально спроектированные для борьбы с русскими океанскими рейдерами «Рюрик» и «Россия». Встреча с ними тоже не исключалась.

«Изумруд» должен был иметь возможность оказать эффективное сопротивление любому крейсерскому соединению вероятного противника. Конечно, за счет скорости (25 проектных узлов для 1903 года, 32 в его нынешнем состоянии, а по проекту модернизации он должен выходить на 42–44, как лидеры «Ташкент» и «Ленинград») легко уклониться не только от боя, но и от визуального контакта, но, как известно, военные корабли строят не для того, чтобы бегать от неприятеля.

Поэтому «Изумруд» нуждался в гораздо более глубокой переделке, чем «Валгалла».

…Нужно пояснить читателю, что с этим крейсером получилась совершенно непонятная история. Любому, даже дилетанту в военно-морской истории, известно, что 15 мая 1904 года, когда небоеспособные остатки русской эскадры, окруженные почти всем японским флотом, спустили флаги, «Изумруд» под командованием капитана 2-го ранга Ферзена решился на прорыв. Развив полный ход, он прорезал строй японских кораблей и вскоре скрылся за горизонтом. Японцы гнаться за отважным кораблем даже и не пробовали. Ни один из их крейсеров больше двадцати двух узлов дать не мог, и то теоретически, а лихо себя проявившие в ночных торпедных атаках контрминоносцы английского производства: «Сазанами», «Юкагири», «Кагеро» и прочие, при своих 27 узлах (тоже проектных) не рискнули гнаться за крейсером, вооруженным стодвадцатимиллеметровыми пушками. И, как показал момент, настроенным очень решительно.

«Изумруд» спокойно ушел, провожаемый бессмысленными выстрелами вслед и тоскливым «Ура» экипажей броненосцев, которым суждено было обрести не славу, а позор. Этому прорыву посвящена отдельная глава бессмертного романа Новикова-Прибоя «Цусима» — «Перед врагами герой, а на свободе растерялся». Из нее каждому известно, что крейсер по дороге домой потерял ориентировку, вместо Владивостока очутился в бухте Владимир, выскочил на камни и был взорван экипажем. Так что подвиг, достойный войти в анналы, должного завершения не получил.

Сама по себе ситуация достаточно глупая, а то и странная, но вполне вписывающаяся заключительным аккордом в переполненную нелепостями и выходящим за рамки вероятностей нагромождением несчастных случаев и роковых ошибок историю этой войны. Не зря один из склонных к философствованию на подобные темы литераторов высказал предположение, что японцы к тому времени овладели способностью мистически влиять на психику и поведение своих врагов (создавать устойчивые мыслеформы, проще говоря). Посредством буддизма, синтоизма или иных, в настоящее время необъяснимых практик.

В доказательство приводился весь набор знакомых каждому любителю истории примеров и доводов, плюс неопубликованные и широкому читателю неизвестные (наверное, вследствие запрета со стороны японцев?) воспоминания участников капитуляции отряда Небогатова. Эти «герои» (безусловно, для самооправдания) дружно утверждали, что в тот день испытывали дезориентацию во времени и пространстве, все, от матросов до адмирала, вели себя неадекватно и фактически за свои действия не отвечали. То же самое якобы случилось с командиром и офицерами «Изумруда». Как только крейсер прорвал кольцо блокады и пошел предписанным курсом, все они вместо естественного в таких условиях азарта начали испытывать депрессию, вялость, немотивированные страхи и даже галлюцинации. Отчего ни сам командир, ни старший офицер, ни вахтенные штурмана не смогли проложить верный курс в открытом море (задача, посильная любому гардемарину-старшекурснику).

Кстати сказать, гипотеза не такая глупая, если ее автор хоть краешком прикоснулся к эзотерике, посетив несколько семинаров того же Удолина. При определенном складе психики еще не к таким выводам можно было прийти.

В то же время известно, что вся целиком реальность Игоря Ростокина возникла благодаря тому, что с первого дня Русско-японской войны «вектор случайностей» поменял знак, и абсолютно все неблагоприятные стечения обстоятельств, ошибки и просчеты, объяснимые или нет, переадресовались другой стороне. Отчего война была проиграна японцами с разгромным счетом и Островная империя вновь на долгие десятилетия впала в ничтожество.

А с «Изумрудом», причем на ГИП, случилось странное. Непонятным образом, весьма напоминающим то, что произошло с «Призраком», встретившимся с немецкими «Люрсенами» на просторах Тихого океана неизвестно в каком году. Он скорее всего попал в одну из гипотетических «точек деформации континуума». И, пройдя ее совершенно нечувствительным образом, в положенное время благополучно пришел во Владивосток, как и три других уцелевших в сражении корабля.

Абсолютно никаких исторических последствий этот малозначительный факт не имел, разве что ненаписанная пока «Цусима» станет на несколько страниц короче. Крейсер продолжил свою службу в составе Сибирской военной флотилии, а в 1921 году (уже в нашей, Югоросской реальности), при попытке прорыва в белый Крым, был интернирован англичанами. Очевидно, это был акт довольно-таки жалкой мести за разгром британской эскадры в Черном море.

Изображавший из себя в очередной раз сэра Говарда Грина Шульгин, занимавшийся оформлением купленной в Новой Зеландии земли и закладкой Форта Росс, третьего по счету, исключительно из романтических соображений решил приобрести у британцев совершенно ненужный им старый крейсер. Пользующемуся покровительством высших кругов общества аристократу, изъявившему желание переделать «Изумруд» в личную яхту, уступили его по чисто символической цене и передали «как есть», даже не демонтировав вооружение. А у поселенцев форта появилась собственная боевая единица.

Остальных членов Братства, кроме Воронцова и Владимира Белли, естественно, судьба и история корабля не слишком интересовала. Но и Шульгин и Новиков были немало обескуражены: выходило — вопреки тому, что можно назвать теорией, будущее все же может оказывать воздействие на прошлое. И если факт в их распоряжении имелся пока единственный, то кто может утверждать, что на самом деле их не сотни и тысячи? Просто здесь они точно знали, что в абсолютно аналогичном всей писаной истории двадцатого века мире обнаружился бесспорный артефакт. Как, зачем, почему — неизвестно. Просто был — и все. Возник он, нужно полагать, в явной связи с перемещением «Валгаллы» в двадцатый год. Проверить это пока не представлялось возможным, поскольку вся существующая здесь военно-морская литература: и российская, и зарубежная — подтверждала: все с «Изумрудом» обстояло именно так, а не иначе. А та, что имелась в библиотеке Братства, утверждала прямо противоположное.

Еще одним подтверждением этой гипотезы могла быть судьба адмирала Колчака, поскольку в исторических документах имелись вроде бы достоверные свидетельства его расстрела. Но тут однозначность отсутствовала, вполне допускалась фальсификация и сознательная дезинформация со стороны большевиков.

Выходит, что Шекли с его «Искаженным миром» прав и существуют Вселенные, отличающиеся от нашей одной-единственной деталью? Ну если и так, то что? Какое это может иметь значение в сравнении со всем остальным?

Друзья решили не придавать своему открытию никакого значения. Парадоксом больше, парадоксом меньше…

Но неприятный осадок остался. Как у биолога, которому амеба, рассматриваемая в микроскоп, вдруг показала кукиш.

Для «Изумруда» создали еще один сухой док, соразмерный, поблизости от большого, где стояла «Валгалла». К работе пришлось привлечь не только Антона, но и Арчибальда, по его собственной просьбе. Прошлый раз он участвовал в «постройке», точнее сказать — выращивании, парохода в качестве не совсем одушевленного устройства, а сейчас захотел побыть равноправным коллегой.

То, что его телесное воплощение оставалось не более чем одним из эффекторов все той же машины, не имело значения. Наталья тоже, пока вела переговоры с Воронцовым, никак не являлась настоящей женщиной, но Дмитрий, разумом это понимая, эмоционально воспринимал ее как живую. Впоследствии оказалось, что чувства его не обманули, а если бы он предпочел чисто рациональный подход, не было бы у него сейчас любимой жены, остались бы только неприятные воспоминания.

— Раз мы все договорились избегать всякой мистики и магии, — говорил Арчибальд, спускаясь в окружении свиты «заинтересованных лиц» с площадки над воротами дока на палубу крейсера, — будем следовать этому условию.

— Мистика и магия — это что в твоем понимании? — спросил Воронцов, первым очутившись на шканцах[13] и с интересом глядя на респектабельного джентльмена, судя по его лицу и поведению, впервые оказавшегося на военном корабле. Это сразу видно, если кто понимает.

— Все, что не является результатом или продуктом развития естественных наук, сообразных нынешнему уровню общества…

— А что, неплохо сформулировано, — сказал Новиков, а Шульгин подтвердил то же самое, но грубее: «Хорошо излагает, собака», одновременно мимикой и внутренним посылом пояснив, что это всего лишь цитата из канонического романа, но никак не оскорбление.

Арчибальд сделал вид, что так и понял. Он и сам представлял собой интеллектуальную композицию преимущественно литературных персонажей. Иных моделей для подражания взять ему было неоткуда, разве что тупо копировать психоматрицы своих гостей.

— Как вы понимаете, для меня не составило бы труда создать в соответствующих контурах мысленную копию этого кораблика, основываясь на ваших представлениях, после чего материализовать ее. Точно так, как материализовывались ваши пожелания о топографии и внутреннем содержании помещений самого замка. Вы, Дмитрий, первым научились управлять процессами моделирования и трансформации новых сущностей…

— Сейчас это к делу не имеет отношения, — с излишней, пожалуй, резкостью, сказал Воронцов. В словах Арчибальда он уловил неприятный для себя намек. — Давай по сути…

— Только этого я и хочу. Мы могли бы пойти тем же путем и получили бы искомое фактически мгновенно, и наилучшего качества… — Арчибальд, начав развивать какую-то мысль, не мог остановиться, не доведя ее до законченной формы (как он сам это представлял). — Но беда в том, что любое использование указанных методик (в силу того, что док находится вне защитного поля замка) непременно вызовет резонанс временно?й ткани, на всем ее протяжении. Вдоль и поперек. И датчики напряженности хронополя, если они имеются у дуггуров (а они у них непременно имеются, раз им доступны перемещения по мировым линиям), обязательно такое действие зафиксируют. Со всеми вытекающими…

— Еще короче, — потребовал Воронцов. — Любителей потрепаться у нас и без тебя хватает.

Верно сказано. Посадить визави Арчибальда и Удолина, вот бы поговорили…

— Обидеть хотите? Ваше право. Я вот о чем. Ваш крейсер мы будем перестраивать чисто механическим способом, к «тонким» сферам отношения не имеющим… Наблюдайте, восхищайтесь…

На проложенные вдоль верхних бортов дока рельсы, повинуясь незримой и неслышимой команде, тут же выехали из примыкающего со стороны берега ангара установленные на железнодорожные тележки агрегаты, напоминающие броневагоны времен Гражданской войны. На подножках стояли и толпились внутри у раскрытых дверей одетые в «синее рабочее» фигуры, больше всего похожие на сверхсрочнослужащих по механической части.

Машины распределились вдоль корпуса крейсера в шахматном порядке, от форштевня до кормового свеса. Их персонал тут же начал действовать, быстро, четко, явно квалифицированно, будто только этим всю службу и занимались. Буквально в считаные секунды со стенки на палубу были переброшены широкие сходни, техники дружно потянули сквозь распахнувшиеся с лязгом люки толстые цветные кабели, присоединенные к ним непонятного назначения устройства разнообразных форм и размеров. При этом в воздухе не висели гирлянды командных слов пополам с матерными. Распорядители работ и исполнители между собой не переговаривались, на людей, оказавшихся посередине поля их деятельности, внимания не обращали. Как их здесь и не было.

— Ну, роботы, не первый день знакомы, — повернувшись к Антону, сказал Воронцов. — Теперь, надеюсь, запрета на их неограниченное использование больше не существует? А то ведь, хочешь — не хочешь, нам, по вновь открывшимся обстоятельствам, потребуется еще десятков пять, не меньше. Как, командир, — спросил он у Белли, — полсотни таких орлов тебя устроят?

Владимиру с первых дней службы приходилось встречаться с этими андроидами на «Валгалле», и он научился воспринимать их, как естественные элементы окружающей действительности. Бывало, Воронцов выделял в распоряжение старлейта некоторое их количество для экстренных и особо сложных работ, но в основном крейсер обслуживался живым персоналом. Вместо положенных по штату трехсот человек у старшего лейтенанта в экипаже имелось не более семидесяти бывших гардемарин и младших офицеров, понявших и принявших новую реальность, подобно рейнджерам Басманова. Для поддержания «Изумруда» в рабочем состоянии такого состава хватало, но для трансокеанского похода, многомесячного рейдерства в открытом море и, если придется, боя — ни в коем случае.

— При круглосуточном несении вахт — безусловно хватит, ваше превосходительство. — Белли так и не научился в служебной обстановке обходиться без титулования. — Командные должности у меня полностью укомплектованы, старшие гардемарины и мичманы четвертый год матросские обязанности исполняют… Нехорошо получается, неудобно.

— В Гражданскую капитаны и подполковники рядовыми в бой ходили, и ничего, — вставил Новиков.

— Без особой радости, как я помню, — с намеком на дерзость ответил Белли, которому приходилось командовать бывшими однокашниками и офицерами, старшими по производству, отчего он постоянно ощущал определенную неловкость. Не тот характер, что, скажем, у поручика Тухачевского: тому помыкать заслуженными полковниками и генералами было всласть.

— Ладно, это пока не по теме. Сейчас о другом нужно думать, — примирительно сказал Воронцов. — Доведем крейсер до ума, тогда и займемся оргштатными мероприятиями…

— Будут вам «люди», в полном комплекте, — тронул Арчибальд за локоть старшего лейтенанта. — Все ограничения снимаются, согласны, Антон? А пока давайте сойдем на берег. Мы мешаем…

Деятельности охваченных трудовым энтузиазмом роботов они и в самом деле мешали. Те разбежались по палубам и мостикам, потянули кабели, широкие, блестящие тусклым серебром шины в тамбуры люков, принялись устанавливать на боевых постах и орудийных площадках металлические и пластиковые ящики, обвешивать леерные стойки, трапы, рангоут и такелаж проводами на зажимах-«крокодилах».

— Ну и что это будет означать? — спросил Белли, не имевший подходящего опыта, когда всем синклитом они спустились на пирс и, закурив, наблюдали за внешне беспорядочной, как на куполе муравейника, но явно целенаправленной суетой.

— Да ничего особенного, юноша, — ответил Арчибальд, для которого с высоты его возраста, может быть, и тысячелетнего, командир крейсера мог восприниматься вообще младенцем. — Как указано в техзадании, представленном Дмитрием, через вполне непродолжительное время весь набор крейсера путем обыкновенной трансмутации будет заменен на стале-карбоно-титановый, причем рассчитанный наилучшим способом, с исключением всех ненагруженных элементов. Что около половины массы корабля не обеспечивает никакой полезной функции, а в лучшем случае держит только саму себя, вы должны знать из курса Морского корпуса. Отсюда необходимость в многократно завышенном запасе прочности и неизбежные перегрузки. Мы от этого избавляемся.

Никчемную, давно уставшую и поржавевшую сталь обшивки так же быстро превратят в гораздо более легкие и прочные материалы. Про карбоны и мономолекулярные материалы слышали?

— Мельком, — ответил Белли, которому слушать Арчибальда было интересно, но неприятно. И заслуженного крейсера, который совсем скоро превратится в нечто совсем другое, было жалко, и от сознания, что с ним никто планируемой переделки не обсуждал, самолюбие пощипывало.

— А больше и не нужно, — кося под Мефистофеля, усмехнулся тот. — Приличная мономолекулярная нить железа выдерживает нагрузку на разрыв в сотни раз большую, чем обычная проволока той же толщины. Теперь вообразите нечто вроде листа войлока, изготовленного из таких нитей. С двух сторон усиленного десятимиллиметровыми листами карбона. Это карапасная[14] броневая палуба, скосами уходящая на метр ниже ватерлинии. И наружный борт вдобавок выполним из такой же «фанеры», снаружи прикрытой лучшей броневой сталью. Я посчитал — с дистанции пятьдесят кабельтов бронебойный снаряд любого калибра из орудия конца прошлого века такую броню не пробьет. С учетом угла встречи. А ближе вам подходить вряд ли потребуется.

Подводная часть, поверх дубовой прокладки, обшивается листами бериллиевой бронзы. Бериллий настолько ядовит, что ни моллюски, не водоросли на нем жить не могут.

Одним словом, с завтрашнего дня вы станете командиром единственного в мире сверхскоростного легкого броненосного крейсера, смертельно опасного даже для броненосцев. За счет уникальной по дальнобойности и мощи артиллерии. С чем вас и поздравляю! — Арчибальд приложил руку к сердцу и манерно поклонился.

— Ладно, — сказал Новиков, которому ерничество Замка изрядно поднадоело. — Готово будет, тогда и посмотрим. А сейчас чего здесь толкаться?

Владимиру уходить не хотелось. Он тут же вытребовал себе право присутствовать во время всего процесса, присматривая за ходом работ и внося собственные предложения и пожелания. Хотя бы по поводу планировки и оснащения жилых помещений, ходовой и боевой рубки. Понятное дело, в двадцать пять лет никому не доводилось оказаться в должности командира корабля такого класса, и доверить его оборудование и комплектование неразумным машинам было выше сил старшего лейтенанта.

Воронцов младшего коллегу отлично понимал. Ему было далеко за тридцать, и то во время постройки он сутками не сходил на берег с «Валгаллы», стремясь все видеть и все потрогать своими руками.

Глава четвертая

«Валгалла» и «Призрак» могли в этом мире спокойно заходить в порты любого государства. Пароход под звездно-полосатым (порт приписки Сан-Франциско), яхта под личным флагом владельца, все того же пресловутого Говарда Грина, вполне легализованного сотрудника Сильвии, ныне, по ее воспоминаниям, пребывающего «по собственным делам» в Японии. Там у аггрианской резидентуры имелись интересы, связанные со сложным клубком международных интриг вокруг восстания ихэцюань[15] (боксерского). Так что обвинения в самозванстве предъявить было некому. Шульгин, на время экспедиции принявший придуманный в детстве псевдоним Дик Мэллони, выступал в качестве любимого племянника, которому дядюшка для расширения кругозора и укрепления здоровья позволил «обкатать» только что построенную яхту.

Сильвия изображала старшую кузину — вторую племянницу Грина.

Остальные — их гости, молодежь из хороших семей, гарантированно не имеющие родственников в Метрополии.

Владельцем «Валгаллы», как и прежде, значился Эндрю Ньюмен, бизнесмен, направляющийся из Нью-Йорка в Стокгольм. Чтобы избежать таможенного досмотра, а также и портовых расходов, пароход остался на внешнем рейде в устье Темзы, и пассажиры отправились в Лондон собственным катером.

Сложнее было с «Изумрудом». Заход военного корабля, под каким угодно флагом, в территориальные воды цивилизованных стран сопровождался таким количеством формальностей и согласований на высоких уровнях, что пришлось бы крейсеру оставаться дрейфовать в открытом море, избегая встреч с чужими плавсредствами.

Кроме того, в Крыму оставался Басманов со своей командой, и их нужно было забрать с собой, раз обещали. Ребята увидят наконец пресловутую Африку, а путешественикам будет куда спокойнее заниматься своими изысканиями, зная, что есть за спиной сила, которая поможет при любом развитии событий.

Поэтому решили сразу перебросить крейсер в двадцать пятый год, а уже потом забрать его в девяносто девятый. В нужный момент и в подходящем месте.

Маскировщики хорошо поработали над крейсером: установили высокие съемные фальшборта, две трубы убрали, а третью удлинили, соорудили макеты грузовых стрел и высокую надстройку в корме. Даже с полумили его легко было принять за старый, обшарпанный, запущенный лесовоз.

Владимир Белли получил все необходимые инструкции, кроме того, с ним решили пойти Ростокин с Аллой. Военному корреспонденту интереснее была очередная хитрая операция, чем курортное безделье на «Валгалле».

На самом деле Братству здесь и сейчас ничего серьезного не угрожало. Пусть через определенное время контрразведчики, сыщики, ясновидцы гениальным озарением или в результате кропотливой аналитической работы придут к выводу, что в Англии объявилась неизвестная тайная организация. Это почти невероятно, но допустим. Сопоставят какие-то, пока не случившиеся события, в силу невероятных совпадений установят, что и Ньюмен не Ньюмен, и Мэллони не племянник Грина, что в Северном море болтается не шведский лесовоз, а крейсер неизвестной принадлежности. И что из того, по большому счету?

Какие действенные меры смогут принять государственные власти, тогдашние спецслужбы или частные организации вроде пресловутой «Системы», которая скорее всего организационно еще и не оформилась, против сплоченной команды Братства?

Арестовать кого-либо из них, даже поодиночке, у полиции не хватит обычной физической подготовки, а главное — моральной готовности. Лондонские «бобби» тогда не носили оружия, кроме деревянных дубинок, воздействуя на нарушителей закона исключительно авторитетом мундира. Иные представители спецслужб имели при себе иногда револьверы типа «Бульдог» и «Велодог». Что-то более эффективное просто не помещалось в карманах. До создания классического «браунинга», образца и идеала всех последующих карманных пистолетов, оставался еще целый год. Что они могли противопоставить беглому огню «стечкиных» или «беретт»?

Воспретить выход в море «Валгалле» и даже «Призраку» — то же самое. Прорвутся, невзирая на потери противной стороны.

Но это все теоретические, они же праздные, размышления. Реальная опасность может возникнуть только в двух случаях — если их расшифрует и начнет работать против них тогдашняя аггрианская резидентура или вдруг каким-то образом вновь проявят себя Игроки. К примеру, наведут пресловутых и ужасных дуггуров, окажут им, так сказать, интернациональную помощь. Просто так, для обострения партии…

От подобных рассуждений, время от времени всплывавших в ходе разговоров, постоянно ведшихся в кают-компаниях и на мостиках (что еще делать в море?), снова начинало отдавать паранойей. На что справедливо указал Шульгин, которому новые пациенты были не нужны. Слава богу, Новиков с депрессией разделался! Вот перешли межвременную границу — и все! Так Александр Иванович однажды и выразился за коктейль-парти. В излишне резкой, может быть, но с врачебной точки зрения верной манере.

— Не понимаю, так вас и так, что на свете творится! В Крым ходили, еще в три мира — тоже, и никогда такого нытья не слышал! Неужто поганые обезьяны с пулеметами всех до потери лица травмировали? Чека не боялись, КГБ, ФСБ, княжеской контрразведки, суздалевских «инквизиторов», а тут о допотопном Скотленд-ярде с придыханием заговорили, словно в лапы гестапо собрались… Смотрю, слушаю, и поражаюсь! Давно вместе не собирались, а собрались — не солдаты удачи, а сборище интеллигентов с кухни семидесятых… Водку пьют и откровенничают, кто лучше других распечатку «Собачьего сердца» спрятал. Тьфу!

Сказано это было по расчету, но на вид — сгоряча, от всего сердца. Шульгину действительно было непонятно — что с людьми происходит? Мелькнула мыслишка, не есть ли подобная психическая деформация подобием «ломки» после отключения от Гиперсети? Нет, на самом деле, никогда раньше он не видел своих друзей и компаньонов такими растерянными, дезориентированными, что ли…

На эту тему он не стал говорить ни с кем. Чтобы врачу-психиатру с пациентами советоваться…

На тех, с кем он сидел за столом на подветренной стороне шлюпочной палубы, рядом с источающей тепло кормовой трубой, слова Шульгина произвели нужное впечатление.

С долей смущения Левашов сказал:

— Да ведь и правда! Что мы, на самом деле? Какую уже неделю о ерунде болтаем. Пора завязывать. Решили стать двадцатилетними кладоискателями — ну и хватит. Мне тоже это бесконечное переливание из пустого в порожнее обрыдло! К черту рефлексии! Вив ля ви эт ля ме![16]

— Эт ля фам, — добавил Новиков, поднимая бокал. Сидящие рядом женщины возражать не стали.

Моторный катер «Валгаллы», с пятидесятисильным керосиновым движком, взбивал винтом грязную воду Темзы, бодро преодолевая встречное отливное течение от причалов Тильбери к лондонским пирсам в черте города. «Призрак» своим ходом поднялся к Тауэр-бридж, где была вполне приличная стоянка для прогулочных судов примерно его класса. Вялый начальник таможни в синем мундире лениво скользнул глазами по документам и спрятал в карман фунтовую бумажку. Лет на семьдесят позже обиделся бы на полусотенную, так здесь покупательная способность другая, и психологическая атмосфера тоже.

— Кебы найдутся? — спросил Новиков. — До Пиккадилли?

Их, веселой компанией сходивших с трапа, было целых восемь человек. Дамы, шуршащие кринолинами, уверенные в себе мужчины в клетчатых брюках в обтяжку и твидовых пиджаках.

— Господа из Америки? — спросил чиновник.

— Из Австралии. Там еще интереснее, — ответил идущий последним Берестин и протянул ему еще одну белую бумажку. Свое недельное жалованье таможенник уже получил, ничего не досматривая. Да и что стоило досматривать на небольшой яхте, пассажиры которой спускались на берег с маленькими саквояжами, а дамы (ох, какие дамы!) только с театральными сумочками?

Но тут же немедленно объявился помощник начальника, очень озабоченный вопросами службы или тоже мечтающий о фунте стерлингов (приличные по тем временам деньги). Кружка пива в пабе стоила пять пенсов, а в фунте этих пенсов содержалось двести сорок[17].

— Прошу прощения, мисс, — обратился он к Ларисе, первой из девушек, оказавшейся рядом с ним. Но это, наверное, не главный повод. Возможно, взгляд у нее бегал по сторонам сильнее, чем у других, возбуждение ощущалось. Первый раз она оказалась в загадочном, слегка пугающем мире, и сумка была побольше, чем у других. У Ирины и Сильвии имелся иммунитет к любой экзотике, исторической и географической, Анна настолько полагалась на мужа, что была на самом деле абсолютно спокойна. Известные из истории башни Тауэра ей казались интереснее, чем пограничные формальности. А представители мытарского сословия во все времена отличались способностями к физиономистике.

— Что вы хотите? — удивилась и тут же начала раздражаться Лариса. — Осмотреть мою сумочку? Но это неслыханно! Кто вы такой, чтобы…

— Я вас настоятельно прошу… — Или вожжа под хвост чиновнику попала, или своего шефа решил дезавуировать… Момент, кстати, подходящий. Только в другом случае.

Лариса, поймав предупреждающий взгляд Новикова, внутренне взяла себя в руки, но внешне продолжала разыгрывать капризную ярость. Резким движением расстегнула свою достаточно обширную сумку с плечевым ремнем, ткнула ее в лицо таможенника. Самым грубым образом.

— Смотри, ищи, что хочешь, но завтра ты здесь работать не будешь! Первый лорд Адмиралтейства в порошок тебя сотрет, и твою поганую таможню, и все твое начальство! Обыскивать виконтессу де Бишоп?!

Тут уже не важно, что говорить. Лишь бы убедительно.

В сумке, разумеется, не было ничего, кроме духов, пудры, иных женских мелочей. Пистолет у Ларисы был пристегнут к нижним планшеткам корсета с внутренней стороны бедра. Выхватить, в случае нужды, его можно было в мгновение ока через прорезь, спрятанную в складках юбки.

Инспектор, не касаясь руками, быстро и цепко осмотрел содержимое.

— Простите, мисс, — и перевел свой взгляд на Сильвию. Та ответила ему такой яростной вспышкой глаз, что он смешался.

Новиков взял под локоть главного таможенника, отвел на два шага в сторону от трапа.

— Он у вас правда сумасшедший, мастер, как вас там?

— Меня зовут Хикс, Хикс, сэр! Я совсем не понимаю, что на него нашло… Мы не досматриваем личные вещи пассажиров, тем более дам, только в самых исключительных случаях. Ну, вы понимаете… С ним, наверное, и вправду что-нибудь случилось…

— Тогда что же вы, зная законы и получив некоторое вознаграждение, не остановили вовремя, не пресекли бестактные действия своего подчиненного?

— Я… Я правда не знаю, сэр! Вы нас извините, надеюсь… Субинтендент Гэвеллен непременно будет наказан… Гэвеллен, вы меня слышите? Немедленно вернитесь в контору…

— Есть, сэр, я вас понял, сэр…

Однако в его тоне прозвучало нечто вроде угрозы, обращенной теперь уже к начальнику.

— Хорошо, я готов счесть инцидент исчерпанным, раз вы признаете ошибку и принесли извинения, — в меру добродушно сказал, подходя к ним, Шульгин, игравший роль временного владельца судна. — Но я бы вам посоветовал тщательно разобраться в мотивах поведения вашего сотрудника. Знаете, — доверительно сказал он Хиксу, — мы в колониях люди более возбудимые и склонные к защите своего достоинства, чем жители Метрополии. Климат там вредный для здоровья, и от туземцев постоянно ждешь всяких неожиданностей… А через неделю, когда мы намерены отплыть, вы мне расскажете, что же на самом деле хотел обнаружить у леди субинтендент Гэвеллен. Договорились? Вот и хорошо.

Как и было заранее решено, пассажиры «Валгаллы» и «Призрака» поселились в многоэтажном, мрачном, как Бастилия, отеле, занимающем целый квартал на Черинг-Кросс-роуд. Как раз того уровня, что подходил к их легендам. В меру дорого, достаточно приватно и близко до всех достопримечательностей столицы полумира. Лондон, в заслуживающей внимания части, достаточно небольшой город. За пару часов обойти можно. Как Москву в пределах Бульварного кольца.

В духе времени девушки — Ирэн, Лэрис и Энн — заняли один на всех огромный номер с тремя спальнями и двумя гостиными. Сильвия, изображая замужнюю даму, поселилась с Берестиным в угловом апартаменте, выходящем окнами на Трафальгар-сквер. Остальные ограничились однокомнатными, но очень просторными помещениями, предварявшими своими интерьерами многофункциональные однообъемные жилища эпохи Миса ван дер Роэ. Все в пределах тупикового ответвления коридора, богато украшенного атласными, оранжевыми в синюю вертикальную полоску обоями, потолочными плафонами, бронзовыми светильниками в виде нимф в натуральную величину, одной рукой прикрывающих свои прелести, а другой вздымающих шипящие газовые факелы. От них исходил более-менее яркий, но недостаточный для «нормального» человека свет, вдобавок — непривычного спектра.

Воронцов с Натальей, Басманов, Кирсанов, Ростокин с Аллой поселились в параллельном крыле, строго напротив, так, что, выходя на балконы, можно было обмениваться жестами, а также переговариваться с помощью карманных раций. Телефонной связи между номерами здесь пока не придумали.

Новиков, освоившись в комнате, постучался в дверь номера Берестина и Сильвии. Несколько позже к ним присоединился Шульгин.

— Неплохо, очень неплохо, — сказал Сашка, обойдя комнаты, за исключением спальни, конечно. — Я думаю, жить в этих временах можно. Вот посмотрим, чем в ресторане кормят, тогда сделаем окончательный вывод…

— Графин с виски, по крайней мере, нас уже ждет, — сообщил Алексей, указывая на круглый столик в гостиной. — Входит в норму обеспечения необходимых потребностей…

— Толково, — кивнул Шульгин, — понимают, что джентльменам нужно, — но пить отказался. Новиков пока тоже.

— Что бы ты, леди Си, сказала по поводу случившегося инцидента? У вас так часто бывает?

— Со мной — не случалось, — честно ответила Сильвия, кутаясь в банный халат. Горничная уже разожгла угольный титан в ванной комнате, но нагреваться ему предстояло не меньше получаса.

«Что за привычка у этих островитян, — с внутренней усмешкой подумал Андрей. — То тыщу лет, со времен римлян, вообще не мылись, а теперь вдруг — ванна и душ два раза в день! У нас проще — баня раз в неделю — и хватит. Как говорил Чингиз-хан: „Кто смывает с себя грязь — смывает счастье!“» Но вслух сказал другое:

— Тогда следует этим вопросом серьезно озаботиться. Тебя это на самом деле не заинтересовало? Что-то странновато наша экскурсия начинается…

Вопрос был задан в лоб, причем Андрей смотрел на леди Спенсер весьма пытливым и даже тяжелым взглядом.

— Знаешь, дорогой, — она протянула руку, и Берестин тут же подал ей длинную сигарету. Несколько слишком предупредительно. Да какая разница, может, наедине она вообще хлещет его солдатским ремнем. Все бывает. — Знаешь, — повторила она, — я не хотела заострять на этом моменте внимание. Десять к одному, что этот субинтендент на самом деле хотел сорвать соверен или даже гинею[18]…

— Если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят, — повторил Шульгин отнюдь не новую остроту.

— Тогда я ставлю гинею против русского бумажного рубля, что здесь замешана твоя альтер-эго, — заметил Новиков, — если мы попали на ГИП, а не куда-нибудь еще, она здесь непременно присутствует. Мы сделали колоссальную ошибку, подняв на гафеле вымпел сэра Говарда. Меа кульпа[19], спорить не буду. А ты, миледи, тоже ни о чем подобном не задумалась? Или что?

Начинала закручиваться очень интересная интрига, разборка, поворот сюжета, наконец. Друзьям-то можно вкручивать безудержный оптимизм, а для себя с пугающей непреложностью очевидно, что ни одно событие вокруг не происходит просто так.

Замысел Новикова понял только Шульгин. Берестин не уловил. Ну, как говорится: труба пониже, и дым пожиже. Не в обиду будь сказано, но уровни синтонности разные.

Сильвия встала с кресла, глазами показала на самый дальний угол гостиной, где рос в кадке фикус, а через открытое окно слышался стук лошадиных копыт и гром железных колесных шин по брусчатке.

Там они остановились, вдыхая запах покрывающего улицы конского навоза, угольного дыма из тысяч каминов, символически отапливающих дома и квартиры.

— Ты все очень правильно понял, — сказала Сильвия, касаясь кончиками пальцев щеки Андрея. Милая ласка перешагнувшей бальзаковский возраст[20] дамы в отношении симпатичного юноши. — Это была явная и откровенная подставка. Зачем тратить время на сложные маневры, расставлять хитрые ловушки, если достаточно вовремя приоткрыться?

— Толково, — не мог не согласиться Андрей. — Вопрос следующий. Кем ты здесь видишь себя?

— Конечно, Дайяной. Всю жизнь мечтала занять ее место.

— А внешность?

— Не вопрос… Мне потребуется не больше часа.

— Отлично. Час на подготовку, час на то, чтобы разыскать здешнюю Сильвию и содержательно побеседовать. А мы постараемся подготовить почву для разговора. Алексея ты с нами отпускаешь?

— Разве я могу не разрешить?

Берестин, обладавший феноменальным слухом, при этих словах почти незаметно дернул щекой, но Новиков заметил. Слишком напряженно он отслеживал все происходящее вокруг.

В комнате Шульгина они втроем переоделись подходящим образом. В холле пожилой портье скользнул по ним словно и невидящим, но все запоминающим взглядом и вернулся к своему чаю. Джентльмены записались в книге постояльцев, оплатили номера вперед, какой в них интерес? Вот если вернутся поздно, постучат в дверь шиллинговой монетой, будет некоторая польза. Одеты по погоде. С неба сыплется холодный дождь, смешанный с сажей, так что просторные непромокаемые плащи-рединготы, шляпы-котелки и зонты-трости, в раскрытом виде больше метра в радиусе, как раз к месту.

Под такой одеждой можно спрятать любое количество оружия, только оно сейчас было не нужно. Пистолеты, как необходимая часть экипировки светского человека, вроде носового платка, — и достаточно. Сэр Артур Конан-Дойль, правда, писал, что приличный нож и кастет в трущобах Лондона джентльмену необходимы. Кто же будет спорить с таким авторитетом?

…Субинтендента Гэвеллена пришлось немного подождать в глухой тени примыкающего к причалам кирпичного забора. Наконец его смена закончилась. Неизвестно, как и о чем с ним разговаривал начальник таможенного пункта Хикс, но шел он в сторону стоянки кебов на углу Ист-Смитфилд и Тауэр-Хилл в невеселом расположении духа, часто сплевывая жевательный табак.

Андрей с Шульгиным бесшумно выступили из темноты, заломили ему руки за спину, зажали рот и, подхватив под колени, утащили в заранее подготовленное место, где никто не помешает. Регулярная патрульно-постовая служба здесь отсутствует, ОМОНы тоже. Не придумали еще, уж больно жизнь спокойная. В стране, где триста лет детей публично казнили за украденную булку, кое-какие признаки законопослушности сохранялись.

Клиента прежде всего надо ошеломить, заморочить ему голову, а уже потом спрашивать, о чем нужно.

Шульгин светил таможеннику в глаза ярким электрическим фонарем, Новиков покачивал в луче сверкающим клинком до бритвенной остроты отточенной финки.

— Кто? Чего вы от меня хотите?.. — задыхался от страха и пережатой гортани Гэвеллен.

Сначала с ним поговорили на не имеющие отношения к делу темы. С хорошим произношением обитателей лондонских доков, мало соотносящимся с нормальным английским языком, Андрей потребовал ответить, сколько мзды взяли с последних партий контрабанды, пришедшей на таких и таких судах (информация из свежих газет), и почему не получил своей доли какой-то наскоро придуманный Билли Пью.

Насмерть перепуганный субинтендент, когда получил возможность говорить, одышливо оправдывался тем, что все вопросы решает через мистера Хикса с господином Блэкферном, и если достопочтенный мистер Пью имеет претензии, то сам он, Гэвеллен, не имеет к этому ни малейшего отношения.

— Вот, у меня в карманах фунт и три шиллинга. Это все. Заберите…

И тут же, как только дыхание восстановилось и мысли пришли, в его тоне прорезались другие нотки.

— А по делу так не говорят. Вам понятно? Блэкферн десять лет держит эти доки, с ним и попробуйте… Зарежете вы меня или нет — никакой разницы. Для настоящих дел. Но обменять фунт с мелочью на веревку — плохая сделка, парни… До завтра едва ли доживете…

— Ох и напугал… — с издевкой просипел Новиков, по лицу которого Сашка как бы случайно несколько раз скользнул лучом фонаря. Два жутких шрама, нанесенных коллодием, придавали Андрею демонический вид. — Был Блэкферн, станет Пью, понятно? Кто успеет перебежать на правильную сторону, окажется в выгоде…

Москва начала девяностых ХХ века отличалась от Лондона конца девяностых XIX лишь формой ведения подобных дел, никак не сутью. Характеры персонажей оставались прежними.

— Парни, можно, я сяду? — попросил таможенник. — И глоток виски. После станем говорить нормально…

Почувствовал ситуацию, что называется. Так ведь другие, не умеющие чувствовать, и не выживали. Что его собираются убивать всерьез, он вообразить не мог, здесь так дела не делались. С русскими бандитами конца другого века ему встречаться не приходилось.

Однако только на психологических приемах, среди которых блестящий нож был элементом вроде молоточка невропатолога, Гэвеллен раскололся. Что называется, до донышка. Потому что его только в самую последнюю очередь спросили, кто поручил проявить такое пристальное внимание к пассажирам белой яхты. Именно к этой пассажирке, в частности.

— Может быть, это подруга мастера Пью, ты не подумал? А если бы у нее там были бриллианты насыпью? Кто тебе поручил — ответь, сволочь. Скажешь — получишь целых десять фунтов и будешь работать только на Пью. Нет — тебя найдут очень не скоро. А если найдут — мало кто докажет, что это ты.

Терять таможеннику было нечего, кроме жизни, которая утекала прямо на глазах. Судя по взгляду говорившего с ним человека.

Гэвеллен, внезапно испытав настоящий предсмертный ужас, признался, что буквально за полчаса до швартовки «Призрака» к нему в конторку зашел довольно прилично одетый господин. Поговорил о том, о сем, как это обычно делается перед изложением заказа, вручил пять фунтов в качестве задатка и крайне вежливо попросил обратить самое пристальное внимание на личные вещи пассажирок…

— Именно пассажирок?

— Именно. Джентльмены его не интересовали. Он описал внешность дам, которые наверняка будут пытаться вынести с яхты очень серьезную контрабанду. Довольно приблизительно описал. Главная примета — высокие, стройные, очень красивые, с необычно волевыми лицами. Не похожие на обыкновенных женщин…

Новиков подумал, что наводка точная. Если здешняя Сильвия узнала от информатора, что в Темзу вошла яхта под вымпелом одного из координаторов, который вряд ли появился на «чужой» территории лично, без предварительного согласования, что она вообразила первым делом?

Правильно, как у Гоголя: «К нам прибыл ревизор». Инкогнито и с особыми полномочиями.

Отчего бы не проверить предварительно, кто и зачем? Чужими руками, естественно, никак не расшифровывая личное участие. Что коллеги-резиденты не дураки — подразумевается, а попробуй докажи такой вот эксцесс! Если играем на уровне Шаров и блок-универсалов — одно дело, а если в людском обличье и по их принципам — так и реакция точнехонько в стиль. От нашего стола — вашему столу.

То, что это будет дама, — почти гарантированно, если руководствоваться существующей пропорцией среди действующей агентуры. С внешностью тоже ясно. Но что Сильвия-1 рассчитывала найти и как инцидент использовать?

— Одну я проверил, вторую — не успел. Не мог я не выполнить прямого приказа старшего. Если бы раньше договорились…

Делая вид, что ему не очень интересен этот случай, просто уточняет некоторые подробности, чтобы не оставалось ничего непроясненного, Шульгин спросил:

— Ну и что у вас считается серьезной контрабандой, которую можно пронести в женской сумке?

— Вы может быть не знаете, но из музея принца Уэльского в Бомбее месяц назад украдена крупная партия драгоценных камней, предметов старины, стоящих сумасшедших денег. Об этом не было в газетах, но по подводному телеграфу сообщения получили все, кого это касается. Господин, который говорил со мной, дал понять, что похищенное везет одна из дам с этой яхты. Как раз из Бомбея. Господин сказал, что премия составляет десять тысяч фунтов. Я ее получу и поделюсь, с кем скажут.

— Так этот господин был из полиции? — удивился Новиков.

— Боюсь, что нет…

— Тогда в чем его выгода?

— Откуда мне знать? Может, кому-то нужно засадить красоток в тюрьму и получить миллионное наследство. Или — избавиться от надоевшей жены… Совсем не мое дело. Мне и пяти тысяч до конца жизни хватит.

— Теперь скажи, как найти этого негодяя, и мы тебя отпустим. Наше слово крепкое. Говорить о нашей встрече никому не надо, живи, как жил. А когда к тебе придет человек от Пью, станешь работать на него…

Гэвеллен охотно назвал неподалеку расположенный паб, где через полчаса должна состояться встреча, имя контактера, явно вымышленное, конечно, и приметы.

Шульгин на прощание слегка кольнул пациента острием финки в шею, недалеко от сонной артерии. Словно бы в виде намека на будущее. Предварительно он обмакнул кончик ножа в плоский флакончик. Такая инъекция сейчас была удобнее и проще, чем другие способы. Не будешь ведь заталкивать жертве в рот таблетку и заставлять жевать. В виски тоже растворить нельзя, спирт с препаратом несовместим.

— Все понял, Гэвеллен? Тогда иди… И забудь о нашей встрече…

Последнее пожелание отнюдь не было стандартной формулой. Через пять минут, раньше чем таможенник добредет, добежит до своей конторы или стоянки кебов, он полностью забудет о событиях последних суток. Плюс-минус несколько часов, в зависимости от индивидуальных свойств организма.

— Портсигарчики искали, это точно, — сказал Шульгин, когда они не торопясь шли в сторону названного паба.

— А смысл? — спросил Берестин. — Ну, увидел бы он блок, и что? Изъять нельзя — личная собственность. Пистолеты здесь тоже к хранению и ношению не запрещены. Другое дело — модели уж слишком непривычные, но это из другой оперы. Бриллиантов не было и быть не могло. Не вижу логики.

— Поискать можно, — ответил Новиков. — Поэтому ты сейчас езжай к Сильвии, расскажи ей все, пусть думает. А мы посмотрим, появится ли связник, поговорим, если потребуется. Я, например, так себе дело представляю: то, что у здешней Сильвии оказался информатор в портовых службах и он мгновенно соотнес «Призрак» с интересами своей хозяйки, тут же доложил и они начали действовать, — дичайшая случайность, пожалуй. Но — что есть, то есть. Думаю, ей нужно было только убедиться, права она или нет. И выиграть время…

— Какое, для чего? — удивился Шульгин.

— Вопрос не моей компетенции. Бог знает, какие между ними заморочки происходят. Когда за Ириной гонялись те парнишки, кто со стороны мог понять, в чем дело?

— Вдруг Грину по какой-то причине запрещено появляться в Англии, и приход «Призрака», да под собственным флагом — вызов, чуть ли не объявление войны, — предположил Берестин.

— Тогда наша Сильвия об этом должна знать. И у нее вроде с Говардом были отличные отношения. Судя по тому, что я знал в восемьдесят четвертом… — Шульгин раскурил трубку. При нормальной лондонской погоде самое подходящее — отчего этот прибор здесь так распространен. Сигары джентльмены курят в клубах и дома, сигареты и папиросы в дождь и густой туман весьма неудобны, остается трубка.

— Должна, не должна… Прежде всего, мы не знаем, та ли здесь Сильвия или и до нее дотянулась деформация… А что за отношения у нее сложились с Грином через восемьдесят лет… Сто раз могли подраться и помириться, — не согласился Андрей. — Одним словом, езжай, Леша, к своей мадам, все расскажи, но до нашего возвращения ничего не предпринимайте. Если не начнется форс-мажор…

— Как думаешь, почему местные не воспользовались тем же Шаром? — спросил Андрей, когда они подходили к нужному месту.

Улицы здесь, на окраинах, освещались очень плохо. Газовые фонари мутными пятнами светили сквозь туман, позволяя различать только направление улицы и границу между тротуаром и мостовой. Окна домов тоже горели очень тускло и далеко не все. Тоскливое зрелище для людей, привыкших к световому буйству современных городов. Даже в двадцать пятом году главные города Югороссии были полностью электрифицированы.

— Элементарно, Ватсон. У аггров машинки такого класса, что свободно засекают поисковый луч. Здешняя не хотела светиться раньше времени. Решила сыграть черными.

— Принимается. Теперь другой вопрос. Си сказала мне в отеле, что в случае контакта с собой хочет изобразить Дайяну. Как это возможно? Приезжает на фронт к Маркову, скажем, Жуков, и начинает косить под Сталина. Смешно?

— Не очень. Допустим, наша знает, что прошлый раз она контачила с Дайяной в тысяча восемьсот восьмидесятом, а следующая встреча будет в девятьсот четырнадцатом. К примеру. Значит, в этом зазоре она может вытворять что угодно. Располагая вдобавок обширнейшей информацией о своих делах на век вперед… И о том, что вся их агентурная сеть непременно свернется в трубочку и сгорит, как береста в костре. Можно позабавиться напоследок.

— Нам бы в их забавах свои кости уберечь… — с долей сомнения сказал Новиков, едва-едва начавший приходить в себя после тяжелой болезни.

— Выкрутимся, не впервой. А если разборки между госпожами начнутся, это только на пользу…

— В смысле?

— Маскировка, брат. Мы же со страшной силой боялись здесь какой-то чуждой техникой воспользоваться, а если Сильвия и ее подельники портсигары включают-выключают, так на их фоне и мы можем…

— Верно! — как эта простая мысль ему самому не пришла в голову — непонятно. Осталось только убедиться, что эта реальность содержит в себе Сильвию и всех остальных, то есть до нынешнего момента совпадает с исходной ГИП. Если это так — какая разница, десять, условно говоря, сработок блок-универсалов случится в месяц или пятнадцать…

Паб был самый обычный, припортовый. Интерьер его и клиентура, и сам хозяин, наверное, мало изменились за последние триста лет. Длинный и узкий зал с деревянным столом посередине, выструганным из остатков корабельных палуб, стойка справа от входа, обитая регулярно начищаемой медью с подводных частей тех же бригов, барков и клиперов, всякий флотский антураж по стенам. Целый ряд пивных, винных, ромовых бочек, за ними полки с напитками в бутылках. Тусклый, как везде, свет, гул голосов, слоями висящий табачный дым.

Хозяин и три подручных едва успевали подавать гулякам кружки и стаканы.

— Недурно, — сказал Шульгин, машинально касаясь кармана плаща. Из романов прошлого века он знал, что для джентльменов, шатающихся по подозрительным притонам, подходящим оружием считался кастет. Потому что все они там были боксерами, с раннего детства. Ножи — принадлежность черни, а револьверы — для совсем серьезных разборок, до которых дело доходило редко. Пенитенциарная система здесь уж слишком суровая, виселицу заработать, что в советское время — «трояк».

— Нам, пожалуй, сюда. — Андрей указал на несколько отдельных, огороженных пятифутовыми стенками кабинетов слева, где вокруг квадратных столов стояли массивные, почти неподъемные стулья. Занято из кабинетов было только два, и отдыхали там люди видом поприличнее. Понятно почему. Их обслуживали лакеи, что серьезно повышало цену каждой пинты и кварты. Да и естественная стратификация — каждый посетитель на подсознательном уровне знал свое место. Докер не сядет за стол с мастером или капитаном самого задрипанного каботажного брига. В голову не придет.

А Шульгину с Новиковым в самый раз. Сбросив плащи, они стали неотличимы от моряков торгового флота. По возрасту — третьих штурманов, или даже вторых.

— Что господа желают? — немедленно на пороге возник крепкий парень, судя по огненно-рыжей шевелюре — ирландец. С такой физиономией не в пабе кружки разносить, а купцов в Шервудском лесу грабить. Но — капитализм социализирует людей, часто — против их воли.

— По кварте[21] пива, самого лучшего, темного, и по стаканчику виски, ирландского, конечно, — решил польстить парню Шульгин. — И дюжину устриц… Если живые, а то смотри…

Какое-то время они потягивали пиво, наблюдая подлинную жизнь конца лучшего в истории века, попутно расширяя пассивный запас лондонского жаргона. Время было не слишком позднее, и британцы пока вели себя довольно прилично.

— Наверное, пора, — сказал Сашка, разделавшись со своей порцией действительно неплохих моллюсков. Глотнул пива и направился к выходу. Свежего воздуха глотнуть.

Ожидаемый ими тип появился в ближайшие пять минут. Таможенник описал его достоверно, профессиональный навык, никуда не денешься.

Остановился на пороге, обводя зал взглядом. Вполне естественно, ищет знакомых или прикидывает, найдется ли свободное местечко.

Шульгин навис над ним сзади, поскольку превышал ростом почти на голову.

— Мистер Биллингер? Проходите, мы вас давно ждем…

Чем хороши заведения, подобные этому, — никто не в состоянии подслушивать, о чем говорят соседи, общий шумовой фон перекрывает отдельные слова. А в кабинете можно было вдобавок опустить занавески из выцветшего бордового плюша.

Биллингер не утратил самообладания. Прошел, куда указано. По щелчку Сашкиных пальцев лакей принес пива новому гостю. На всякий случай Шульгин тут же и расплатился, в качестве чаевых вручив целый шиллинг, или четверть стоимости всего заказа.

— Мистер Гэвеллен очень занят, так что мы за него. Дело сорвалось. Ваша наводка была неверна. У пассажиров яхты не оказалось краденых драгоценностей. — Новиков говорил мягко, спокойно, щеголяя совсем неуместным здесь оксфордским произношением. А Шульгин вытащил из-за пояса финку и принялся чистить ею ногти, разительно контрастируя со своим напарником.

— Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы, — сохраняя выдержку, ответил Биллингер, отхлебывая пиво.

— А это никому не интересно, — сообщил Шульгин. — Выбор у тебя уж больно ограничен… — Он говорил на грубом кокни[22]. — Расскажешь, кто наколку дал и зачем, — уйдешь целый. Станешь кочевряжиться (на самом деле слово было другое, английское, но очень близкое по смыслу) — вот это перо в бок, и тебя скорее всего просто сбросят в канал. Зачем людям с полицией и коронерами[23] связываться?

Через полчаса содержательной беседы Биллингер рассказал все, что знал. Особенно откровенным он стал, когда Новиков показал ему черно-белую, помятую, будто ее долго носили в кармане, фотографию Сильвии.

Андрей не знал точно, в какие эпохи была придумана дихотомия «добрый и злой следователи». Не исключал, что ею пользовались еще инквизиторы. Но работала она хорошо. Как бы между прочим «добрый», он же Новиков, объяснил Биллингеру: шансы у него есть, если тот является постоянным сотрудником указанной леди. Если нет, «шестерка одноразового пользования» для дальнейшей разработки интереса не представляет.

Шульгин положил финку рядом с кружкой, внимательно наблюдая за руками клиента, вдруг кинется к оружию. Если кадровый аггрианин, реакции может почти хватить. Достал из кармана золотой портсигар.

— Такую штуку когда-нибудь видел?

По почти неуловимому движению мимических мышц Биллингера понял, что видел. И знает, что это такое.

— Вот и разобрались. Встали и пошли. В другом месте спокойно поговорим.

Глава пятая

Когда Новиков с Шульгиным увидели Сильвию, приготовившуюся к своей новой роли, то испытали чувство, близкое к удивлению, невзирая на привычку к любым странностям жизни. На Дайяну она походила поразительно. Чуть помоложе, поизящней фигурой, килограммов на десять, наверное. Видимо, так Главная координаторша выглядела в прежние времена. Леди Спенсер лучше знать. Но в целом — прямо-таки изумительная женщина. Что-то в духе Бердслея[24], особенно если ее раздеть, в чисто эстетических целях.

Пользуясь отсутствием здесь своих женщин, они выразили восхищение всеми подходящими словами и жестами.

— Спасибо, но ведь комплименты относятся не ко мне? — ответила она, слегка кокетничая. А может быть, и всерьез.

— Ровно в той мере, как к великой актрисе, выходящей на аплодисменты. Безотносительно, какой на ней костюм и грим, — со всей куртуазностью ответил Новиков.

— Хорошо, принимается. Кого это вы с собой привели? — спросила Сильвия, обратив внимание на переминающегося у порога прихожей англичанина.

— А это тебе объект для изучения. Что скажешь? — Шульгин подтолкнул пленника в гостиную.

Леди Спенсер окинула его нарочито небрежным взглядом. Как курьера, доставившего письмо.

— Очень приятный молодой человек, что еще скажешь до вскрытия…

Подходящее начало для душевного разговора. Британский юмор или намек, особенно зловещий в устах прелестной дамы, окруженной ароматом духов и ярко выраженной сексуальности.

Да Биллингер и без того был подготовлен к откровенной беседе. Сильвии и затрудняться не пришлось. Этот господин принадлежал к категории «близких сотрудников», каким мог бы стать и Новиков, если бы принял самое первое предложение Ирины. Природный землянин, завербованный в открытую, то есть знающий, кем является его хозяйка, посвященный во многие детали, намного более просвещенный, чем обычные его современники, работающий не за деньги, а за бессмертие. Вернее — за полтораста-двести лет здоровой и насыщенной жизни, что практически одно и то же в мире, где до семидесяти доживали редкие персонажи, не исключая лиц королевской крови. Из русских царей, например, ни один не дожил.

С такими людьми очень просто разговаривать. Слишком несопоставимые по значению и ценности гирьки лежат на весах.

Искать Сильвию-1, а еще проще — «/99», не требовалось. Она по-прежнему (то есть изначально) проживала в своем особняке окнами на Грин-парк и, по позднему времени, должна была быть дома. Особенно — ожидая информации от Биллингера.

— Это ничего, если мы к ней завалимся такой компанией? — шутливым тоном спросил Шульгин.

Ответа не последовало. Пленнику было не до того, а Сильвия перешла на русский, которого Биллингер не знал, и начала подробно инструктировать своих спутников.

На двух кебах они подъехали к знакомой всем, кроме Берестина, двери. Шульгин, вспоминая молодость (не такую уж близкую — предыдущий визит в этот дом состоялся почти столетием позже), подергал за рычаг механического звонка, дождался, когда ответит швейцар. Подтолкнул вперед Биллингера, чтобы ответил, как надо.

Да, леди Спенсер, встретившая их на пороге гостиной второго этажа, выглядела не столь соблазнительно, как в восемьдесят четвертом. Мини-юбка красит женщину с хорошими ногами гораздо больше, чем платье с турнюром[25]. Возрастных изменений он в ней не заметил, только макияж был грубее и примитивнее.

Вторая леди Спенсер, изображающая из себя Дайяну, до последнего держалась позади, надвинув на лицо капюшон плаща.

— Генри, кто это с вами? — несколько нервно спросила эта Сильвия.

— Те, кто вас интересовал, миледи, — ответил Биллингер, как его научили.

На самом деле на миледи из известного фильма в исполнении Милен Демонжо[26] куда больше походила другая Сильвия, преобразившаяся в Дайяну. Только она была темноволосой.

Новиков, избавившись от депрессии, пребывал в постоянной легкой эйфории и с нетерпением ждал, когда две сиамские кошки встретятся лицом к лицу. Это сулило новые и интересные впечатления.

— Во-первых, это я, — с достоинством произнес Шульгин и представился: — Ричард Мэллони, эсквайр, родной племянник известного вам сэра Говарда.

На Сильвию это впечатления, судя по мимике, не произвело, не фигура, мол.

«Так чего же ты так засуетилась, милейшая? — подумал Сашка. — За пару часов налет подготовила на яхту никчемного человечка…»

— И я, — шагнул вперед Берестин, выглядевший, как в свои лучшие лейтенантские годы. Конечно, соответствующая эпохе одежда его тоже не украшала. В кителе с ремнем и портупеей, умело подшитых галифе и заказных сапогах он смотрелся бы гораздо интереснее. Зато хватало исходящих от него воли и характера.

Новиков ничего не сказал, с вялым любопытством пресыщенного туриста переводя взгляд с хозяйки на интерьер холла и обратно. Руки он держал в карманах брюк. Совсем невоспитанно, но как бы с намеком, что имеет для этого основания.

Лицо хозяйки дома напряглось. Элементарно может на опережение и пальнуть из своего блок-универсала. Поскольку уже впала в некоторую панику.

И тут, в лучших традициях драматических театров, из-за спины мужчин выступила Сильвия-Дайяна, сбросившая свою маскировку.

Это было красиво.

Одета была вторая Сильвия тоже в соответствующее эпохе дорожное платье, но это как-то не воспринималось. Ей хоть туника, хоть телогрейка — без особой разницы. Она была царственна, и этим все сказано.

— Верховная… Это вы, Верховная? — пролепетала Сильвия вмиг ставшим непослушным языком. Опыта у нее было маловато в сравнении с любой из своих старших аналогов. Ни мировых войн, ни революций она не пережила, то есть фактически, являясь аггрианкой со всем набором способностей и возможностей, она одновременно была женщиной этих спокойных, застойных, выражаясь языком далеких будущих, времен. И не могла быть иной, поскольку нечего здесь делать суперэмансипированной даме конца ХХ века. Разве что пираткой стать или аморальной владычицей какого-нибудь варварского княжества.

— А кто же? Я рада, что вы хотя бы не забыли мой облик, должность и полномочия. А теперь ведите…

— Куда?

— В любое место, где можно спокойно поговорить. Если будете так любезны, можно в столовую. Самое время для позднего ужина…

Схватки сиамских кошек, на которую рассчитывал Новиков, не получилось. Сильвия-Дайяна издевалась над своей предшественницей не хуже, чем въедливый полковник из округа над инспектируемым командиром роты провинциального гарнизона. Преимущество первого заключается в том, что он может делать все, что взбредет ему в голову, говорить любые глупости, требовать исполнения самых дурацких приказов, а второй может только вытягиваться в струнку, материться в душе и отвечать: «Есть, будет исполнено!»

Первым делом Сильвия-84 потребовала отчета, с какой именно целью был устроен цирк на таможне.

Ответ Сильвии-99, совпадающий с первоначальным предположением, что она просто хотела выяснить, кто и с какой целью явился в Лондон под флагом сэра Говарда, Верховную не удовлетворил. Последовал резкий разнос, в общем — не вполне заслуженный. В пределах своей компетенции и контролируемой территории координатор имела право использовать любые методы, которые сочтет необходимыми. Но ссылаться на это — почти то же самое, как начальнику патруля сначала попытаться арестовать генерала, а потом оправдываться тем, что обознался.

В подобном духе Сильвия-Дайяна и выразилась.

— Делать вы действительно можете почти все. Но не то, что нравится лично вам, лишь то, что идет на пользу Главному делу. А если вы начинаете плести интриги против своих коллег и сотрудников, это может квалифицироваться… — Как именно, она говорить не стала. Недомолвка часто имеет большее воспитательное значение, чем прямая угроза. — Вдобавок вы осмелились причинить неудобства лично мне! Для вас что, уже не существует авторитетов? Не слишком ли много вы о себе возомнили?

— Но, Высочайшая! Откуда я могла знать, что вы изберете для Посещения столь необычный способ? Если бы я получила сообщение…

— Незнание — не оправдание! Как, где и в каком облике появляться — моя прерогатива. Вы, в свою очередь, должны принимать решения на основе всестороннего предварительного изучения… Вы с Шаром советовались?

Вошедшая во вкус своей новой роли леди Спенсер трамбовала подчиненную по полной программе, попутно выясняя интересующие Братство детали здешней оперативной обстановки. Делать это было тем более легко, что она вполне прилично помнила собственные операции, проводимые тогда, то есть сейчас. Много, конечно, с тех пор воды утекло, кое-какие детали, конкретное содержание казавшихся тогда важными бесед с министрами и членами парламента стерлись из памяти. Для чего и пригодилась хозяйка дома.

Мужчины, усаженные за отдельный стол, в разговоре не участвовали, сознавая свое подчиненное положение, тем более что дамы часто переходили с английского на аггрианский язык.

Они в основном, отдавая должное ужину и напиткам, потихоньку потрошили Биллингера, но выглядело это вполне невинно, как ни к чему не обязывающий треп адъютантов занятого государственными делами начальства. Позволили выпивать и закусывать, не дергают поручениями — вот и слава богу. Жаловались друг другу на трудности и неблагодарность выпавшей службы, но касались и выпадающих в ней радостей и преимуществ перед «серой пехотой»… Совершенно обычный разговор, позволяющий при должном опыте выяснить у коллеги такие вещи, которые в ином случае он не выдаст и под пыткой.

Шульгин одновременно с любопытством рассматривал помещение и другие комнаты, которые просматривались в перспективе сквозь открытые двери. То, что попадало в поле зрения, изменилось поразительно мало. Что значит сила вековых традиций и налаженного образа жизни целых поколений. Мебель в стиле «хай-тек», естественно, отсутствовала, и радиоэлектроника, зато почти все остальное — как было (будет). Те же картины на стенах и скульптуры по углам, напольные часы в простенке, мерно качающие начищенным маятником и низким, долго не гаснущим звоном отбивающие четверти часа. Он испытывал здесь легкое ностальгическое чувство и думал, что не прочь бы еще раз пережить то, что здесь однажды пережил.

Новиков, потягивая ирландский виски со льдом, думал о другом. Как сильно повезло Ирине, да и всем им, что за ней тогда явились плохо подготовленные (точнее — не настроенные на серьезное сопротивление объекта) оперативники, а не такая дамочка. Ирину бы она сломала враз, и все их «домашние заготовки» ушли бы коту под хвост. Эпопея закончилась бы не начавшись. А уцелевшие герои продолжали бы влачить исходное существование, за почти недостижимой по причине горбачевских новаций выпивкой на кухнях и в рабочих кабинетах обсуждая пути и перспективы «перестройки».

— Проводите меня в свой рабочий кабинет, — наконец сказала «Дайяна», отодвигая чайную чашку и первой вставая.

Кабинет Сильвии-резидента, а не светской дамы, который у нее тоже имелся, был, с поправкой на время, таким же точно, как у Ирины, у Лихарева, всех прочих координаторов. Все они прибывали на Землю с довольно ограниченным набором приборов и инструментов, а все остальное, потребное в работе, мастерили на месте, совершенствуя по мере течения человеческого прогресса. Этакий «кружок технического творчества», как однажды сформулировала Ирина в разговоре с Новиковым. Определенный смысл в этом был, в рамках теории сохранения интеллектуально-технического баланса. Все здесь было ей знакомо до последнего гвоздя, до содержимого каждого шкафчика и ящиков в нем. Расположение и коды тщательно спрятанных сейфов. Но держалась она так, будто попала сюда впервые.

— Где твой Шар, милочка? — спросила Сильвия-Дайяна, садясь в кресло перед рабочим столом.

Сильвия-99 покорно вынула его из специальной ниши, прикрытой большой гравюрой в медной раме.

Шар, как известно, является альфой и омегой власти любого резидента. В зависимости от введенных в него установок он позволяет быть «царем Горы», самым сильным и информированным субъектом данной реальности. Обеспечивает постоянную связь, интеллектуальную и административную поддержку «Генштаба» на Таорэре. Стоит захотеть «Высшим», а то и обычному оператору, заведомо искаженные подсказки и указания Шара могут низвести успешного координатора до уровня дауна в компании нормальных сверстников. Причем чем координатор дисциплинированней, тем легче его подставить. Ирина в свое время, увлекшись Новиковым и его друзьями, вообще перестала реагировать на поступающие команды, это ее и спасло.

— Объявляю тебе, резидент Сильвия, что до особого распоряжения уровень твоих полномочий снижается на две ступени. С оставлением в прежней должности.

Сильвия-Дайяна была грозна и прекрасна. Она откинула крышку Шара, что-то там сделала и снова поставила на стол. По сути этот жест приравнивался к срыванию звездочек с погон.

— Отныне ты на двадцать лет лишаешься права самостоятельно обращаться к руководству Таорэры. Если возникнет необходимость, тебе поступят указания. Дай мне твой блок-универсал…

Сильвия-99 покорно протянула начальнице свой портсигар.

Одно легкое движение ладони, и сверкающих алмазов на крышке стало гораздо меньше, и они приобрели иную конфигурацию. Это преобразование лишило девушку положения «старшей среди равных», возможности руководить другими координаторами и координаторшами Земли за пределами Западной Европы, то есть на самом деле разрывало связь в цепи аггрианской агентуры. Данная Сильвия оставалась вроде бы и всевластной, но только в ограниченном регионе: непосредственно Метрополия, половина Европы и британские Доминионы. В частности, из-под ее влияния полностью уходила Российская Империя.

— Но за что, Великая, в чем я провинилась? — Из глаз разжалованной леди Спенсер потекли крупные слезы обиды и жалости к самой себе.

— По-настоящему — ни в чем, дорогая. Если бы ты провинилась, наказание последовало бы немедленно, и ты знаешь какое… А сейчас я привожу положение в соответствие с распоряжением ТЕХ, КТО ВЫШЕ НАС. Решено, что система контроля за Землей должна стать более децентрализованной. Я тебе даже слегка завидую — в твоей жизни ничего не меняется, а ответственности намного меньше. Клянусь, хотела бы с тобой поменяться… Принеси мне бокал джина с хинным тоником. Себе тоже возьми…

Когда Сильвия вернулась с двумя бокалами, грозная повелительница выглядела совсем благодушно. Ну а как иначе? Сначала наведи на подчиненных страх божий, потом начинай разговаривать по делу.

— Я не ошибаюсь, ты сейчас занимаешься обеспечением грядущей Англо-бурской войны? — спросила Сильвия-Дайяна, делая миниатюрный глоточек. Дамы Викторианской эпохи не могут уподобляться простолюдинкам. Если дают себе волю, так без свидетелей.

— Да, Верховная… Так мне было предписано. И я сделала многое… Никто не вправе меня упрекнуть…

— Забудь об этом. Планы поменялись. Все свои способности тебе предстоит направить на подготовку англо-германской войны. Другие координаторы получат свои задания. Есть мнение — сейчас нужно, чтобы они работали независимо друг от друга. В чем причина — тебя и тебе подобных интересовать не должно. А Капская колония, Трансвааль… Забудь… Пожалуй, я задержусь в Лондоне на определенное время, сама займусь практической работой. Иногда нужно восстанавливать навыки, они так быстро забываются…

— Но я ведь сама родом из Капской колонии… Там мои родовые земли…

— Забудь, — жестко повторила Сильвия-Дайяна. — Родом ты совсем из другого места, не думаю, что тебе хочется вернуться туда раньше, чем придет время. У тебя не может быть личных интересов и сентиментальных воспоминаний. С завтрашнего дня ты будешь делать все, что в твоих силах, чтобы убедить влиятельную часть общества в необходимости сближения с Россией для противодействия кайзеру и французам.

— Но как же, Величайшая? Ведь только от победы над бурами зависит дальнейшая европолитика! Контроль над всем Югом Африки, над германскими колониями, над французскими притязаниями на соперничество, наконец… То, что вы предлагаете… Это ведь смена многовекового вектора…

— Милейшая, вы хотите, чтобы я сейчас же заменила вас на другую персону? У меня есть. Один из двух приятных мужчин, что пришли со мной. Какой из них вам больше нравится в качестве будущего резидента?

Сильвия-99 помертвела лицом. Это трудно описать, но так это выглядело. Уже не из генералов в майоры, а в рядовые, причем не в английской армии, а в русской, времен императора Николая Павловича. Где бывшего свитского офицера и на Кавказ могут направить, под пули чеченцев и черкесов, и сквозь строй в пятьсот шпицрутенов прогнать, если потребуется…

— Какое вам дело, дорогая, до европолитики? Двадцати лет не прожила здесь и стала себя отождествлять с этими… — Жест и выражение лица Сильвии-Дайяны были до предела презрительны. — Интересы Великого Проекта никак не подразумевают личной привязанности к какой бы то ни было цели или идее. Неужели вы забыли и это? Вообразили, что вы на самом деле титулованная особь одной из человеческих общностей? Вам понравилось ощущать себя так?

— Простите, Верховная, я на самом деле совершила много ошибок. Но если бы мне было позволено…

— Будет, будет позволено, не нужно так нервничать. Ты останешься при своей должности. Но впредь будь поаккуратнее. В мыслях и поступках.

Самое интересное, что о сути действительных «ошибок» резидентки впрямую не было сказано ни слова. Все происходило на уровне намеков и оттенков смыслов. Начальник сказал, что ты плохо подстрижен для строевого смотра, и он будет прав, невзирая на то, что ты от природы лысый. Ничего не докажешь…

— Теперь успокойся, дорогая, — сказала едва ли не материнским тоном Сильвия-Дайяна, как бы между прочим трогая пальчиком с длинным наманикюренным ногтем нужные ей контакты распределительного щита. Сильвия видеть этого не могла, занятая собственной внешностью — устранением следов слез с накрашенных глаз и напудренных щек. — Считайте, что я провела с вами воспитательную беседу. Иногда такое приходится делать. Это входит в мои обязанности. Подготовь мне все материалы, абсолютно все, компрометирующие тем более, на каждую значительную персону истэблишмента. На членов королевской семьи тоже. Если тебя по-прежнему волнует Британия, постоянно держи в уме, что у нее нет ничего, кроме интересов. Какие интересы появились сейчас — буду решать я. А сейчас мы вернемся в столовую, и до тех пор, пока потребуется, ты будешь воспринимать советы моих сотрудников, как мои собственные. Если кто-нибудь из них захочет переспать с тобой — соглашайся со всей радостью. Своего Биллингера отошли. Здесь и сегодня он больше не нужен. Я тоже вскоре вас покину. Не расстраивайся, любое бытие лучше небытия…

Это прозвучало достаточно угрожающе. Вроде как вопрос Сталина Михаилу Кольцову при вручении ему ордена: «Но вы же не собираетесь застрелиться?»

Ответ журналиста не имел никакого значения.

Когда они вернулись к себе в отель, Сильвия попросила Новикова, Шульгина и Берестина задержаться на несколько минут.

Вернулась в легком платье выше колен, надетом, похоже, на голое тело. Устала она от тугого корсета, турнюра и прочих утомительных предметов женского туалета. Но все равно оставалась в облике Дайяны, что подсознательно волновало не только Андрея и Сашку, но и Алексея. Хотя ему-то повезет обладать этой женщиной, если она вдруг не сбросит маскировку.

— Одним словом, так, дорогие друзья (по-английски это имеет несколько другой оттенок, чем по-русски, но тут уж ничего не поделаешь), в результате сегодняшней акции мы себя достаточно обезопасили. Выиграли несколько темпов. В правительстве начнутся разброд и шатания. Партия войны наверняка потеряет имеющийся перевес. Очень может быть, что несколько активизируют свои позиции Германия и Россия. Тамошние координаторы, получив свободу, начнут проводить политику, независимую от сидящего в Лондоне резидента…

Она на несколько секунд словно вернулась мыслью в собственное прошлое. Взгляд ее слегка затуманился.

— Алексей, налей мне немножко розового…

Не беспокоясь о пристойности своей позы, расположилась на широкой оттоманке[27], приняла из рук Берестина бокал королевского розового джинна, от поднесенной зажигалки прикурила сигарету. Новиков мельком, по привычке вникать даже в кажущиеся сейчас никчемными вещи, которые могут оказаться значащими когда-нибудь потом или никогда, подумал, что Сильвия демонстрирует не принадлежащие ей прелести точно так, как ребенок, которому позволили поиграть с чужой игрушкой.

— Я сейчас подумала, наверное, стоило бы настоящей Дайяне в это же время поступить подобным образом. Вы догадываетесь, что теперь случится?

— Догадаться можно, — ответил Новиков, — но давай твою трактовку…

— Да мы же только что совершили МНВ для возникновения реальности-2055… Сильвия потеряла возможность конструировать мировую историю по лекалу британских интересов, и теперь начнется свободная игра возможностей и воль…

— Спасибо, Си, можешь не продолжать. Дальнейшее вообразить не трудно. Ты абсолютна права, этот мир станет гораздо нестабильнее, но весь пар международных отношений уйдет в свисток раньше, чем давление поднимется до взрыва в виде мировой войны…

— В любом случае вам в Южной Африке будет намного легче, чем в предыдущем варианте…

— Нам? — спросил Новиков. — А ты что, не с нами?

— Я с вами, но не там. Посудите сами — для чего мне пробираться по саванне и джунглям, трястись в допотопных фургонах, отстреливаться от кафров?

На самом деле, зачем рафинированной даме все это? Возразить было нечего. Она ведь не писала на школьных уроках и институтских лекциях подражания Буссенару, Жаколио и Конан-Дойлю.

В дебрях неосвоенного континента ни ежедневного душа, ни биде, ни вовремя поданного вышколенной служанкой файв-о-клока.

Ловить ей тоже нечего. Жажды самоутверждения она лишена, винтовка в руках не вызывает выброса адреналина, бриллианты проще купить в магазине на Пэлл-Мэлл или Хаймаркет, чем разыскивать их на дне душных, пыльных, готовых вот-вот обвалиться колодцев.

Она права, спорить не с чем. Затягиваясь сигаретой, Новиков смотрел не на нее, а на Берестина. Ни о чем не спрашивая, упаси бог. Каждый сам хозяин своей судьбы. И когда Алексей, сбивая пепел с сигары, аккуратно отвел взгляд в сторону, все стало понятно.

Так — значит, так. Кому-то и тылы прикрывать, не всем лезть в пекло передовой. Хотя и слегка жаль. По прежней легенде Берестин в бурской армии проявил недюжинные способности и дослужился до фельдкорнета.

Ничего, Шульгин дослужится, у него тоже генеральские задатки имеются.

— Тогда тебе, Си, придется продолжить в том же духе. Прежде всего, озаботиться тем, чтобы немцы и португальцы не замечали заходов наших кораблей в порты Германской Юго-Западной Африки и Мозамбика. С остальным мы разберемся сами… Придумай Алексею подходящую должность, например — секретного уполномоченного тайной организации «Друзей Трансвааля» с отделениями в Берлине, Петербурге, Париже, Лиссабоне и так далее, — сказал Новиков. — Нам нужен будет энергичный «серый кардинал» в предстоящих исторических катаклизмах…

По лицу Берестина было видно, что он испытал огромное облегчение при этих словах. Ссориться с друзьями или выглядеть перед ними предателем, выбравшим вместо мужского дела бабью юбку, Алексею хотелось меньше всего. А так — у него просто появится своя серьезная работа. Членом же команды «кладоискателей» он никогда не был, зачем теперь постороннему (в этом смысле) человеку вмешиваться в чужую детскую мечту?

— С самого начала так и получалось, — чисто академическим тоном, исключающим обывательские эмоции, вставил Шульгин, — наше дело — это наше. Никому больше не интересное. Ты, Леша, с собой в пару обязательно Кирсанова возьми, это ему очень по душе будет. А на должность главного военного советника Басманова пригласим, он у нас в Гвардейской конной кавалерии служил, для бурского театра — незаменимый специалист…

На том и разошлись. Самое интересное, что Новиков, узнав о выборе Берестина, испытал не замутненное никакими посторонними доводами облегчение. О чем они там ни договаривались, все ж таки Андрею, когда они оказывались втроем — он, Ирина и Алексей, бывало не совсем комфортно. Очень существенным показателем того, что прошлое не забыто, был не каждому понятный штрих — они все старательно избегали даже намека на тот не слишком долгий отрезок времени.[28] Если бы все прошло — легко можно было вспоминать какие-то общие, забавные случаи и подробности, подшучивать друг над другом, временами даже и бестактно, чего между своими не бывает? А тут словно лежала рядом взведенная мина, и лишние шевеления возле нее угрожали взрывом.

А так вроде все определилось окончательно.

Ушли они от Сильвии вдвоем и немедленно направились к Левашову. Олег еще не спал, и Лариса в отличие от Сильвии была одета по-домашнему, но комильфо[29].

— Слышь, Ларк, — по-свойски начал Шульгин, который в отличие от Новикова комплексов по поводу своих отношений с девушками не испытывал, — тут нам для префа срочно четвертый потребовался, так мы Олега возьмем?

Улыбку Ларисы нужно было видеть. Словами это трудно описать.

— И мизер, уже открытый, на столе лежит?

— Ну, не совсем чтобы так…

— Когда тебе потребуется дура на хара?ктерную роль, ты мне заранее скажешь… — Это Лариса намекнула на то, что Сашка некогда слегка подвизался на театральных подмостках. — Главное не забывай — восьмерка на руке без своего хода, да на длинной масти — страшная штука. Живым хоть обещаете к утру вернуть?

— Да ты о чем, мы вправду, — поддержал друга Новиков. А Левашов уже одевался.

— Когда-нибудь и отдохнуть же надо…

— Вы у меня отдохнете… Валите отсюда, пока я добрая. И без глупостей… — Последние слова были обращены непосредственно Олегу.

— Дорогая, нет хода — не вистую. С молоком матери…

— Нет, она у тебя классная баба, — от всей души сообщил Левашову Андрей, когда они сбежали вниз по лестнице. Возрастные изменения против воли очевидно начали себя проявлять. Веселость и радость жизни по самым незначительным поводам гораздо ярче вспыхивает в двадцать, чем в сорок. Мозги мозгами, а эндокринная система иногда поважнее бывает.

— И даже более чем… — охотно сообщил Олег. Ему «двадцатилетняя» Лариса, у которой как бы не было теперь всего последующего жизненного опыта, тоже нравилась.

В холле нижнего этажа отеля, «рецепшн», или «рецепция», где во времена большей человеческой мобильности, туристского бума и тому подобного должны были бы толпиться кандидаты в постояльцы у стойки портье (администратора по-нашему), чего-то требовать, заполнять «карточки гостя» и вообще вести себя слишком нервно (а вдруг мест не хватит?!), царила тишь, гладь и божья благодать. Проблема сейчас была у хозяев: найдется ли достаточное количество желающих отдать свои «фунты, франки и жемчуга стакан»?[30]

Потому под пальмами, фикусами и даже рододендронами стояли столики, официанты в белых сюртуках разносили напитки, любые, существующие внутри и в ближних окрестностях Европы. Господа (мужчины исключительно) то ли еще не хотящие подниматься в номера, то ли спустившиеся из них по какой-то надобности, кто в пальто, кто в смокингах, опрокидывали рюмки и стаканы, нещадно дымили всем, что позволяет преобразовывать «герба никотиниана» в радующий душу продукт. Вредный для здоровья, безусловно, но это отдельная тема.

— Мужики, — сообщил Левашов, причем по-русски, что совершенно никого из окружающих не заинтересовало. Тут говорили даже на урду. — Давайте присядем вон под той пальмочкой у окна, спросим три по сто, и вы мне все расскажете. Я и так понял, у вас получилось, но все же…

— Вообще мы хотели сообразить то же самое, но у Воронцова, — без выраженного давления, просто в виде информации, сказал Шульгин.

— Успеешь, — отмахнулся Олег. — Я на свободе, я гуляю. Денег у меня навалом. Могу за весь здешний кагал заплатить…

— Эй, брат, ты чего? С Лариской перебрал? С виду и не заметно было… — ощутил тревогу Новиков.

— С какого перепугу, Билли? — Это Левашов вспомнил старое, теперь вновь входящее в употребление прозвище Новикова. Он демонстративно вздернул обшлаг рубашки, показал друзьям зеленый экран гомеостата.

— Вопросы есть? Вопросов нет… — и тут же расстегнул браслет. Сунул бесценное для любого гуманоида устройство в карман. Словно старые тридцатирублевые часы марки «Победа».

— Убедились? Это первая. — Он широким жестом подозвал лакея, снял с подноса три стопки виски. — Рассказывайте. Вы куда более вздрюченные, чем я… А для Воронцова нужно будет выстроить более изящную концепцию. Или я чего-то до сих пор не понимаю?

Новиков внимательно посмотрел на обоих старых друзей.

А вот получилось, что бы кто ни говорил! Сидим мы здесь, на вид второкурсники, третьекурсники от силы. И все происходит, как придумано. Никого нам больше не нужно на этом свете. Помогающих или мешающих. Забыть, вычеркнуть из жизни и памяти минувшие двадцать лет. Совсем. Как их и не было.

Откроем мысленно тетрадку в синем ледериновом переплете. С одной стороны — запись лекции по истории КПСС, с другой, задней — черными чернилами китайской авторучки с золотой рыбкой (китайские вещи тогда — совсем не то что сейчас) написанные моей рукой отрывки все того же бесконечного романа.

…Оправив синий китель с золотыми нашивками на рукаве, он спросил девушку с мечтательными глазами, медленно пригубливавшую бокал шампанского за соседним столиком:

— Не позволите ли вы после этого мне пригласить вас на танго?

— А кто вы? С незнакомыми я не танцую…

— Капитан Немо, если вам угодно, а на самом деле — капитан цур зее[31] Вильгельм Пфеннигер…

— Такой молодой? Вы, наверное, подводник? — Эти слова выдавали в девушке большую информированность.

— Да. «Хог», «Абукир», «Кресси» и «Лексингтон» — моя работа…[32]

— Неужели? Я о вас читала. Конечно, первое же танго — ваше…

Девушка встала, и он убедился, сколь прекрасна ее фигура.

Само собой, со стилистикой не все тогда у него было гладко, но что вы хотите от двадцатилетнего парня эпохи дозревающего социализма? Да еще когда лектор бубнит, а соседи по столу играют в «балду», и на часы посматриваешь, скоро ли эта мутотень кончится. Тут и Марсель Пруст затруднился бы ваять свои шедевры.

Ладно, девушки пока нет, но все остальное — в порядке.

— Карт-бланш нами получен, — доложил Новиков Олегу и в общих чертах обрисовал сложившееся на текущий момент положение вещей.

— Теперь нам остается предоставить всем желающим заниматься делами по собственному усмотрению и не вмешиваться в наши. Что бы там отныне ни творилось в мире, мы получаем великолепную возможность «пожить на свои». Отвлекающие операции в большом мире естественным образом окажутся столь масштабными, что наша мышиная возня у подножия пирамиды никого не заинтересует.

— Образно излагаешь, — одобрительно кивнул Левашов. — Ну так вперед. Ты, Саш, уже составил списки нужного нам на трехмесячный поход снаряжения?

Шульгин постучал себя пальцем по виску.

— Все давно здесь. Осталось распечатать с учетом «вновь открывшихся обстоятельств».

— Вот и приступай, а к Воронцову завтра пойдем, с готовыми документами и на свежую голову. А сейчас не сыграть ли действительно, вот Лариска удивится нашей непроходимой честности.

— Отлично придумано. Новая жизнь начинается с чистого листа…

— С разграфленного, — уточнил Новиков, — для начала — по пенсу вист.

— А может — по шиллингу?

— Когда до копей доберемся, можно будет и по фунту. А пока нужно экономить. Дорога дальняя…

Глава шестая

Без особых приключений «Валгалла» с «Призраком» на хорошей скорости спустились Атлантикой до широты островов Тристан-да-Кунья, откуда, сменив курс на ONO, начал огибать южную оконечность Африки. Август Северного полушария, как известно, в Южном соответствует февралю. После пересечения тропика Козерога (23 градуса ю.ш.) погода ощутимо испортилась. Начались частые шквалистые ветры, разгонявшие океанскую волну до пяти баллов, почти ежедневно опускался плотный туман, то и дело переходящий в холодный дождь. Столбик спирта в термометрах не поднимался выше пятиградусной отметки Цельсия.

— Субтропики, чтоб им пусто было, — выругался Шульгин, крепко вцепившись в поручни рубки. За стеклами лобового окна бесконечными грядами набегали на форштевень яхты отороченные пенными гребнями мутно-серые валы. Высокий полубак то и дело накрывали потоки воды. «Призрак» то взлетал бушпритом к рваным черным тучам, то проваливался, обнажая корму, и тогда по ушам ударял пронзительный вой набиравших опасные обороты винтов.

Хорошо, что друзья, конструируя и перестраивая «Призрак», предусмотрели и устранили вечную беду парусников и вообще любых кораблей того времени — сырость. Обычно она проникала везде, делая жизнь мореходов невыносимой, точнее — почти невыносимой, раз моряки как-то выживали. Даже командующий германской эскадрой в южных морях граф фон Шпее в свои шестьдесят лет ужасно страдал от ледяного конденсата, постоянно льющегося с подволока его адмиральской каюты.

Зато яхта от подобного была избавлена. Швы корпуса, люки, окантовка иллюминаторов, двери между отсеками герметичностью не уступали космическому кораблю. Волны, беспрепятственно прокатывающиеся по палубе от бушприта до кормового обвеса, моментами заливающие даже крылья мостика, бьющие в остекление рубки, уходили, стекали в шпигаты, но внутрь «прочного корпуса»[33] не просачивалось ни единой капли.

— Терпи, будут нам скоро и настоящие субтропики, тропики тоже будут. Тогда и скажешь, что лучше. От холода печку включил, и порядок, опять же — над нами не каплет, — утешил его Новиков, — а от жары и горячего песка в морду хрен спрячешься…

В ходовой рубке они были вдвоем, если не считать робота-рулевого и капитана Ларсена, который занимался своими делами и в разговор хозяев не вмешивался. Он был настроен так, что реагировал только на прямо обращенные к нему слова или, в случае изменения обстановки, нуждался в консультации или новом приказе, о чем и докладывал.

Левашов отдыхал в каюте после вахты, а девушки, заскучав от однообразия жизни, перебрались на борт «Валгаллы». Пока есть возможность, отчего не пожить по-человечески? И Наталье будет веселее, а то ведь каково молодой женщине одной на огромном судне? Кроме отлаженных специально под нее роботесс-горничных с несколькими высшими образованиями, включая искусствоведческое, и словом перекинутся не с кем. Вчетвером барышням — намного интереснее.

Кроме обычных дамских занятий, веселой болтовни, культурных развлечений, которых на пароходе было не меньше, чем на самом шикарном круизном лайнере, по нескольку часов в день они посвящали упражнениям в спортзалах. Было время, они отдавали дань тренировкам на Валгалле, потом в гостях у Антона, а после учреждения Югороссии, победы над врагами внешними и внутренними, наступила эпоха мира и благоденствия. Не так чтобы совсем полного гедонизма, но около того.

Женщины перестали чувствовать себя равными мужчинам защитницами Очага. Это в старые времена, от палеолита до окончания феодальной раздробленности, они знали, что, пока их сильная половина на охоте за мамонтом или в очередном крестовом походе, пусть даже в набеге на соседнее княжество, им деваться некуда. Дом и семья — на них. Случись что, и на стены выходить придется, облачившись в кольчугу и шлем, и в саблезубого тигра швырять пудовые камни…

Об этом хорошо написал Ефремов в «Лезвии бритвы»: «Красота — высшая степень приспособленности к условиям текущей жизни». Почему так и отличались ее каноны в разные исторические периоды. Сравните Таис Афинскую, ее подругу Эгесихору, средневековых «винчианских мадонн», а потом нордических красавиц с картин художников гитлеровского периода германской живописи. Да и советских комсомолок Дейнеки.

Ирине самой по себе тренировки были не нужны. Она и так могла в любом виде спорта выступить на равных с олимпийским чемпионом. Конечно, рядом с Алексеевым или Жаботинским поднимать штангу — чересчур гротескное зрелище, но вес взять и зафиксировать — свободно! Что пресса немедленно выдала бы за цирковой трюк, несовместимый с высокими идейными принципами советского спорта. А вот Кассиусу Клею, принявшему псевдоним Мохаммед Али, в темном переулке Ирина морду набила бы точно!

Зато Лариса с Анной, как бы они ни были прекрасно сложены, какую бы предыдущую подготовку ни проходили, нуждались в жестоком тренинге. Да и подготовка у девчат, честно сказать, так себе. У одной нечто вроде советского первого разряда по лыжам и биатлону в студенческие времена, у второй, московской гимназистки, неплохо с гибкостью, реакцией (в лаун-теннис и крокет играла), и осталось кое-что от тех боевых методик, которым Ирина ее три года назад учила. А вообще так все запущено…

Южная Африка, где их ждали «вице-короли, наибы, хунхузы, магараджи и верные слоны»[34], а также не упомянутые Берлагой кафры, британские колониальные стрелки, бушмены, бандиты всех мастей и наций, крокодилы, обезьяны от горилл до бабуинов, ядовитые змеи в ассортименте, не считая уже членистоногих, — совсем не то место, где выживают кисейные барышни, решившиеся отдалиться дальше чем на милю от условно цивилизованных мест.

Воронцов нашел в памяти главного компьютера нужную программу и внедрил ее в процессоры двух роботов, которые мгновенно превратились в самых требовательных и беспощадных на этом свете фельдфебелей. Прошлый раз, на Островах, тренируя белых офицеров, они носили нашивки иностранных мастер-сержантов, а сейчас облачились в куртки с царскими погонами. Черная Т-образная нашивка на алом поле.

Положение тренируемых это никоим образом не облегчило.

Ирина, вспомнив выражение Шульгина в похожих обстоятельствах, заранее предупредила своих подопечных, что будет не трудно, а «очень трудно». И взяла с них слово, что не отступят.

Девушки опрометчиво согласились. Что Аня, что Лариса были упорны и уверены в себе. Вроде как Джой Гастелл из «Смока Белью». Тридцатипятилетняя Наталья Андреевна, примерно догадываясь, что ее ждет, потому что Воронцов прозрачно ей намекнул, на грядущие мученья пошла сознательно.

Тем более, увлеченные неведомым им Стамбулом тысяча девятьсот двадцатого года, они тогда понятия не имели, как дрессировали на уединенном острове боевых, прошедших мировую и Гражданскую войну офицеров.

И началось…

Фельдфебели не имели в виду подготовить девушек в качестве бойцов, превосходящих моральными и практическими навыками «зеленых беретов», израильских коммандос времен Шестидневной и Войны Судного дня, спецназовцев советского ГРУ конца ХХ века. Задача была проще — сделать их непобедимыми, а главное — страшными в рукопашной схватке с лучшими единоборцами того патриархального века. Невиданные боевые приемы, умение фехтовать любым холодным оружием, от строевой английской сабли до ножа, стрельба навскидку со скоростью, которую позволяет автоматика пистолета, и быстрее, чем револьвер двойного действия в руке строевого офицера.

После трех-четырех часовых «разминок» девушки на шатающихся ногах выходили из зала в предбанник, стягивали с себя насквозь мокрые трусы и майки, внимательно рассматривали полученные от инструкторов синяки и ссадины.

— Ну и на кой … мне это нужно? — спрашивала Лариса, своими естественными выражениями смущая Анну.

— Глядишь, и пригодится, — рассеянно отвечала Ирина, вдруг делая стремительный выпад раскрытой ладонью ей в лицо.

Лариса успела поставить блок.

— Ох, ты и стерва…

— Однако сработало…

— Нет, девчонки, я вчера до полуночи читала «Похитители бриллиантов»… Там правда такие подонки описаны, — сказала Анна, запаривая дубовый веник в глубокой шайке. — Если мы с ними встретимся…

— Обязательно, дорогая, — сказала Наталья. — Поэтому, как писал товарищ Ленин, нам еще учиться, учиться и учиться. Мне Дмитрий сказал — пока я первого фельдфебеля не завалю, он меня никуда не отпустит…

Жаль, что не было там с ними не то чтобы Бердслея, а обычного фотографа, даже с камерой «Фотокор»[35]. Уж больно хороши были девушки. Как боевые осы, для введения противника в заблуждение оснащенные точеными фигурками, соразмерными формами и милыми в мирной обстановке лицами.

— Ты что, с нами тоже собираешься? — спросила Лариса, выплескивая ковш воды с пивом на раскаленные камни. Ей сейчас трудно было представить эту «домашнюю женщину» в суровых походных условиях. Тем более теперь, когда ей снова было двадцать один, а Наталье Андреевне прежние тридцать пять.

Они были в старой Москве закадычными подругами, а потом как-то отдалились, вроде бы совсем незаметно. Наташа все время оставалась «при муже», а Лариса наслаждалась представившимися возможностями на полную катушку.

— Кто знает, как жизнь повернется… — Наталья вроде бы в шутку сжала пальцы на плече Ларисы, подтолкнула вперед, опустила ее на полок, (та инстинктивно дернулась, но поняла, что силы несоизмеримы) и тут же начала обхаживать ее веником. Сначала ласково, а потом и от всей души.

Ирина, стоя рядом с каменкой, беззвучно смеялась, а Анна легла на горячие доски ничком, считая, что ей в разборки старших подруг вмешиваться не стоит. Невзирая на то что она по рождению была старше каждой на полсотни лет, так она их воспринимала.

Получив свою долю удовольствия, Лариса выбежала из парилки, окунулась в бурлящий минерализованной водой бассейн с температурой чуть выше нуля, вернулась и забралась на самый верх, где температура зашкаливала за восемьдесят.

— Иди-ка сюда, — сказала она Наталье. Та села рядом.

Лариса потрогала ее бицепс и трицепс, обратила внимание на спинные мышцы, брюшной пресс. Он у нее был, почти как у молодого парня-спортсмена.

— Где ж ты так накачалась? И когда?

— Димка заставлял. Все эти годы и почти каждый день. Плаванье, фехтование, пистолет, винтовка… Кросс десять кругов по палубе, с прыжками через препятствия. Ты не пробовала четырехкилограммовую гантель полчаса держать на уровне глаз? Попробуй…

— Анька, поддай пару, — распорядилась Наталья, закинув руки за голову в глубоком войлочном колпаке. Грудь и живот прикрыла большущим веником.

Аня послушно плеснула на каменку еще.

— И зачем тебе все это нужно? — продолжила Лариса. Ирина с Анной устроились в другом углу парилки, у самого пола, и говорили о чем-то своем.

— Не уловила — что мне нужно? — с оттенком превосходства спросила Наталья, вслух считая капли пота, падающие с носа на доски полка?. Есть такая методика — сиди наверху, пока сто двадцать капель не стечет.

— Спорт, — со странной улыбкой уточнила Лариса. — С таким мужиком, как твой, на кой … тебе это надо? Уже б давно детей нарожала, жила, как душа просит…

— А твоя чего просит?

— Да, наверное, того же, только пути у нас с тобой давненько разошлись…

Наталья не совсем понимала, чем вызван это неожиданный разговор. Но если спрашивают, если подруге захотелось вдруг коснуться именно этой, болезненной для каждой из них темы, так лучше ответить. Без недомолвок и ненужного напряжения впредь.

— Ты что, воображаешь, что НАМ, таким, какими стали и как живем, можно заводить детей? Ты вправду так думаешь? Да на переднем крае нормальной войны и то проще… Там хоть в тыл можно уехать, к маме… А мы что?

Наталья замолчала, и Лариса ничего не ответила.

В парной стало совсем уже невыносимо жарко, и они дружно выбежали в прохладу предбанника, где их ждал и самовар, и холодное пиво, на любителя, и роботессы-массажистки, обученные абсолютно всем существующим на Земле приемам и способам…

Вернемся немного назад, пока девушки, отдыхая, с опаской думают о предстоящих с утра занятиях на штурмполосе, «Призрак» пробивается сквозь штормы к заветному Мысу Доброй Надежды, а Воронцов ведет свой пароход десятью милями севернее, постоянно контролируя на экране местоположение и состояние яхты.

От возможности подобного контроля, между прочим, потеряли истинный вкус и смысл любые авантюры современных путешественников, покорителей полюсов и вершин, одиночных яхтсменов, плывущих навстречу пассатам или вокруг Антарктиды. У всех радиостанции, всегда готовы подняться на их спасение вертолеты, и даже у героя, рискнувшего пересечь Атлантику на веслах, в миле за кормой болтается судно обеспечения, на котором врачи телеметрически постоянно считывают пульс, давление и уровень сахара в крови и моче. Это что — риск и подвиг?

Профанация героизма это, братцы, и ничто иное. С тем же успехом можно было махать веслами, не выходя из спортзала. Сделал три миллиона гребков с перерывами на обед и сон, вот и пересек океан. Ты всерьез попробуй…

…После некоторых предпринятых Сильвией дипломатических ходов (нашей Сильвией, но при посредстве той, деморализованной и запуганной) в Лиссабон зашла «Валгалла». Город в то время был довольно захолустный, улицы, в большинстве крутые и извилистые, провоняли испражнениями людей и животных. Общественные туалеты, во времена Веспассиана роскошью соперничавшие с термами, куда-то исчезли. Остался один, тринадцатого, кажется, века, куда можно было зайти без страха. Из всех признаков цивилизации имелся желтенький трамвай, по единственному маршруту бегавший между портом и крепостью.

В Португалии, как и в большинстве европейских стран, правил король, имя и номер которого никого не интересовал. Но короли тоже бывают разные. Этот был никчемный, власти не имел и не хотел ее, как король Греции Георг первый, что вчерную пил с лейтенантом Лукой Пустошкиным на «Олеге».

«Руа, бювон еще по одной» и так далее.[36]

Зато в этой прекрасной стране, где мужчины умеют плакать, не стесняясь, и петь свои тоскливые песни «фадо», глядя с крайней точки Европы в грозный океан, думая о друзьях и родственниках, которые никогда больше не вернутся назад, было вполне продажное правительство и парламентская демократия. Главная партия называлась Конституционной. Как же иначе?

Великолепно выглядящий Воронцов, ростом метр восемьдесят пять, одетый в адмиральский мундир неизвестного главе парламента государства (впрочем, адмиральские мундиры во всех странах мира почти одинаковы), вошел в его кабинет в сопровождении человека, представляющего здешние сильные кланы.

Дальше ничего особенно интересного. В любой стране, где чиновники берут, а особенно в такой, где берут не стесняясь, проблемы решаются по единой схеме.

Естественно, чемодан с эскудо Дмитрий с собой тащить не собирался. Тяжело и неэлегантно. Хотя черт его знает, вдруг водопад высыпанных на стол родных бумажек показался бы господину душ Сантушу интереснее и надежнее голубоватого чека банка старого Ротшильда?

О делах они вначале не разговаривали. Познакомились, выпили кофе и хорошего «Порту». Раскурили по сигаре. Сигары были, без всяких оговорок, чудесные. На днях привезенные из Бразилии, где их умеют делать куда лучше, чем на Кубе. Но не все об этом знают. Согласно этикету, осведомились, у кого сколько детей и как они себя чувствуют.

Премьер был приятным в общении мужчиной, но, подобно Чемберлену, одесскому Валиадису палец в его рот класть не стоило. Да он бы и не позволил.

— Ну так что, дон Димитриос? Изложите, чем я могу быть вам полезен? Неужели вы не могли решить свои вопросы на уровнях пониже? Судя по имени, вы из греков? Я уважаю греков, они вторую тысячу лет не лезут в мировую политику в отличие от англичан, которых я ненавижу всей душой. Но это мое личное отношение, государственных интересов оно не касается.

Воронцов протянул премьеру чек.

— Может быть, у вас есть какие-нибудь благотворительные фонды? Возьмите, я люблю помогать инвалидам или детям… На ваше усмотрение.

Душ Сантуш лишь несколько секунд смотрел на чек, после чего спрятал его в стол.

— Спасибо, пригодится. Итак? Что я могу сделать для Греции? Или лично для вас? Скажите, вы случайно не русский? Я служил посланником в Петербурге, ваш акцент кажется мне знакомым. Однако это не имеет никакого значения. Чек — другое дело, это — как протянутая рука друга, и я протягиваю свою навстречу. Итак?

Воронцов сказал. Два десятка португальских паспортов, для него лично и еще десятка человек по списку.

— Разумеется, настоящих, оформленных по всем правилам, внесенных во все положенные реестры. Фальшивок я мог бы накупить сколько угодно за сотую часть благотворительных средств… — и указал глазами на сопровождавшее лицо, господина Перейру, сосредоточенно полировавшего ногти на диване в углу кабинета. Этого человека порекомендовал взять с собой местный представитель Сильвии, сообщив, что в его присутствии премьер должен быть очень сговорчив. Отчего весь вопрос нельзя решить, вообще не затрудняя столь значительного государственного деятеля, Дмитрий выяснять не стал. Аборигенам виднее, как вести дела на своей территории.

— Это будет сделано в течение часа, — расплылся в улыбке премьер. — То есть в течение часа распоряжение дойдет до исполнителя, а уж сколько потребуется на заполнение бланков и книг… — Он развел руками. — Народ у нас обстоятельный, неторопливый. — Понимать следовало так, что без дальнейших взяток обойтись не удастся. — А что вы станете с ними делать? — с искренним любопытством спросил Душ Сантуш. — Увы, но португальские паспорта в этом гнусном мире совсем не котируются… За двадцать тысяч фунтов, которые вы так любезно инвестировали, с американским паспортом, а он у вас, конечно, есть, любую проблему решить гораздо проще…

— Мне просто нравится идея вдруг ощутить себя португальцем, потомком Васко да Гамы, Камоэнса и Генриха Мореплавателя. Натурализуюсь в Рио-де-Жанейро как представитель бывшей метрополии…

Шутка не развеселила премьера.

— Что еще? — Он видел, что не ради десятка действительно никчемных паспортов явился к нему странный посетитель.

— Еще мне потребуется надежный документ, разрешающий моим кораблям, числом три, заходить в любой португальский порт и оставаться там нужное время, без лишних вопросов со стороны властей, а также право нести в море португальский флаг…

— Корабли хоть не военные? — с кислой миной спросил премьер.

— Упаси бог! Пассажирский пароход и две прогулочные яхы. Океанские…

— Это все?

— Хорошее рекомендательное письмо к губернатору Мозамбика. Теперь все.

Душ Сантуш побарабанил пальцами по большому кожаному бювару, лежащему перед ним.

— Это как-то связано с намечающейся на юге Африки войной? — спросил он после паузы.

— Каким-то образом — несомненно. Сами понимаете, случись что-то подобное, представителям нейтрального государства гораздо проще вести свои коммерческие дела, нежели… — заканчивать фразу он не стал.

— Понимаю, понимаю… Лоренцу-Маркиш, да. Единственный порт, связанный железной дорогой с Преторией… — Он снова задумался.

Воронцову это не понравилось. В деньгах он нехватки не испытывал, мог бы протянуть премьеру еще один чек. Только зачем поощрять низменные инстинкты? Люди иногда наглеют беспричинно, и их следует ставить на место.

— Господин Перейра… — обернулся он к дивану.

Тон у него был самый мягкий, и означенный господин, не высказывая эмоций, просто посмотрел на премьера внимательно. Ничего не сказав.

Душ Сантуш еще раз вздохнул, вызвал секретаря, отдал нужные распоряжения. На чем и покончили. Докурили сигары, выпили еще по бокалу «Порту» и подписали несколько бумаг.

Португальское гражданство само по себе действительно ничего не значило в мировом раскладе. Как и эквадорское, к примеру. Однако имелась тут некоторая тонкость. Португальский порт Лоренцу-Маркиш на восточном берегу Африки, крайне удобно расположенный в глубине залива и связанный с Преторией, столицей государства Трансвааль, железной дорогой, являлся сегодня ключевой точкой мировой политики.

И корабли под португальским флагом могли там располагаться вполне законным образом. Плюя на англичан в самом буквальном смысле. С высокого мостика. Так впоследствии и случилось.

…Миновав полосу штормов и шквалов, прибавив ход до полного, «Призрак» и «Валгалла» на порядочном расстоянии от проторенных морских путей обогнули Африку и вышли в Индийский океан. Здесь погода, как и обещал Шульгину Андрей, разительным образом изменилась. Пронзительная синева воды и неба, вместо грозных пенных валов — легкая зыбь. И температура за одну ночь поднялась на пятнадцать градусов. Девушки немедленно принялись загорать, раскинув шезлонги у бортиков просторного, отделанного мрамором бассейна на Солнечной палубе.

Судоводителей больше радовало другое. За весь сложный, проделанный с рекордной скоростью переход все системы обоих судов работали безукоризненно. Значит, приработавшись, механическая часть не подведет и впредь. Не зря трудились.

Локаторы показали, что до залива Делаго-Бей, в глубине которого раскинулся по холмам Лоренцу-Маркиш, осталось не более тридцати миль. До первой цели, значит, добрались.

…Губернатор Мозамбика, генерал-капитан Отелу Сарайва ди Карвалью был мужчиной лет пятидесяти, красив собой, с длинными, в стиле императора Вильгельма закрученными усами. Жизнь в колонии была отвратительно скучна, невзирая на то что там было построено несколько очень европейских зданий, в том числе и театр. Только играть в нем, по-настоящему, некому. Что, Сару Бернар удастся пригласить? Едва ли. Не Рио-де-Жанейро, не Кейптаун даже. И денег нет, и слушателей, случись вдруг, двух сотен не наберется. Тосклива должность губернатора на самом дальнем краю света.

Отчего изумительной вспышкой радости и темой бесчисленных разговоров стал приход в Лоренцу-Маркиш громадного белого парохода под португальским флагом и небольшой, очень красивой парусной яхты.

Дон Отелу знал, что у родной страны нет и не может быть таких кораблей. Но вот же они, и флаги трепещутся на гафелях. Каждый хочет верить в хорошее.

Он сам в белом кителе и при сабле, его жена, дети (шесть), чиновники всех ведомств, взвод местного гарнизона и половина жителей города немедленно собрались на пристани.

Пароход дал протяжный, многотонный гудок[37], подваливая бортом к причалу. А яхта, неожиданным образом, из малокалиберной пушки начала давать положенный губернатору салют. Сделав полных четырнадцать выстрелов.

Дон Карвалью был в полном восторге, его семья и окружение тоже.

Вновь прибывшие суда ошвартовались, и на берег спустилось блестящее по здешним (да и не только) меркам общество. Пять пар — представительные молодые мужчины и красивые женщины. Мужчины одеты в морскую форму, хотя и без военных знаков различия, кителя и фуражки украшены золотым шитьем и сложного рисунка эмблемами в стиле респектабельных яхт-клубов. Дамы облачены в туалеты, каких местные модницы не видели и в последних дошедших сюда парижских журналах.

Последовали взаимные приветствия, процедура знакомства, после чего губернатор с семейством и все желающие были приглашены на борт «Валгаллы», где уже был накрыт завтрак на Шлюпочной палубе.

Как положено по этикету, о целях прибытия великолепных гостей впрямую не говорилось. Дамы щебетали о своем, у них всегда найдутся темы, наверное, и бушменки со шведками нашли бы общие темы, если бы сумели преодолеть языковый барьер. Португалки, внешне оказавшиеся весьма пристойными на вид и достаточно развитыми в культурном отношении, несколько раз отпускали комплименты новым подругам за великолепное владение языком Камоэнса[38]. Что прибывшие никакого отношения к соотечественникам не имеют, всем стало понятно сразу, но для представителей маленькой, некогда владевшей полумиром нации люди, имеющие гражданство, держащие на гафелях национальный флаг, говорящие на португальском почти как на родном, таковыми и воспринимались.

Собственно, русские к подобным вопросам относятся аналогично. Говоришь по-русски, хочешь считать себя русским — значит, наш. А якут ты или айсор, как-нибудь при случае уточним.

Женщины, естественным для них образом (наши женщины!), ничего не говоря впрямую, наплели очень много словесной вязи, объясняя местным, что никаких мужских дел они не касаются, приплыли сюда с мужьями потому, что тем так захотелось. Что они сами здесь ищут — полностью их дело. А нам — «крокодилы, пальмы, баобабы…».

— Как я вам завидую! — воскликнула едва ли сорокалетняя жена губернатора. — Такие мужчины, такой пароход! И вы ни в чем не испытываете затруднений… А представьте себе мое положение! — Она воздела руки, как статус и национальная принадлежность требовали. Роскошные каштановые волосы водопадом потекли у нее по плечам. — Рожаю, рожаю, рожаю, и совершенно никакого воздаяния… Вы бы знали, леди, как здесь невыносимо скучно…

Прочие местные дамы дружно закивали: что скучно, то скучно. Однако той же Ларисе, историку и понимающей толк в жизни девушке, отчетливо казалось — каждая из дам бомонда, вполне активно прикладывающихся к бокалам, и в Лиссабоне, и в самом Париже чувствовали бы себя точно так же. Не Конфуций ли говорил: «Куда бы ты ни пришел, ты прежде всего встретишь там самого себя».

Ларисе пришла в голову остроумная, как ей показалось, идея. Пока Анна ставила на электропроигрыватель, оформленный под банальный граммофон, пластинку с записью музыки, чуть-чуть опережающей текущий год, она за локоток отвела губернаторшу, дону Фульхенсию Исабель Марию ди Карвалью, к палубному ограждению. Вдалеке был виден городок, внизу плескалась лазурная вода.

С изызканого «vose» он без извинений и оговорок перешла на простонародное и слегка фамильярное «tu»[39].

Губернаторша отнеслась у этому легко. Кто знает, кем она была по жизни до того, как вышла за генерал-капитана?

— Надоело рожать, говоришь? — спросила Лариса. Странным образом эта тема соотнеслась с разговором, состоявшимся между ней и Натальей.

— Ты бы знала, как надоело! А он все лезет и лезет! Я бы уже всем девкам в округе платить готова, чтоб они его… вымотали. И не нужно мне его, и желания нет, а как случится — опять беременная. Куда мне их столько?

Лариса это и имела в виду.

— На, возьми, последнее американское изобретение, — протянула губернаторше коричневый стеклянный пузырек, в духе времени. Пластиковые конволюты здесь не выглядели. В пузырьке лежало полсотни таблеток. — Если увидишь, что деваться некуда, глотни таблетку за пару часов до… И никаких проблем.

— Правда? — Губернаторша натуральным образом обалдела. — Неужели такое возможно?

— Врать тебе буду? Я из общества феминисток. Они нас… а мы потом с пузом. Шестеро — это же …

Лариса высказалась по-русски. Но эмоциональный настрой фразы был понятен и без перевода.

— А что скажет падре? — вдруг озаботилась Фульхенсия.

— Тебе делать больше нечего, как с попом на такие темы откровенничать. Когда слабительное принимаешь, тоже советуешься?

— Наверное, ты права, — кивнула губернаторша. — Это ведь просто лекарство…

У губернатора и прибывших с непонятной целью мужчин вышел разговор несколько иной тематики. Дон Отелу был администратором осторожным, к авантюрам не склонным. Нынешнее положение его вполне устраивало. Невзирая на некоторое однообразие. Когда ему было вручено письмо от премьер-министра, он удивился. По содержанию оно не представляло ничего особенного, обычное рекомендательное письмо с просьбой оказывать господам Ньюмену, Мэллони и их друзьям всяческое содействие и гостеприимство, не препятствовать в коммерческих операциях, если они таковыми решат заниматься, а также в организации похода в глубину континента, который они планируют совершить, если позволят обстоятельства.

Какие именно обстоятельства могут не позволить, губернатор догадался сам. О том, что англо-бурский кризис продолжает развиваться и завершится скорее всего войной, ему на месте было виднее, чем из Лиссабона. Его это не радовало. Зачем новые заботы? Без них лучше. Остаться в стороне явно не удастся. Железная дорога, связывавшая Преторию и Лоренцу-Маркиш, давала бурам единственный выход во внешний мир. Губернатор был не чужд стратегии и прекрасно понимал, что англичане непременно пожелают установить над ней контроль, в том или ином виде, и ему придется проявлять чудеса изворотливости, соблюдая нейтралитет и интересы своего правительства. Какими они окажутся — пока не слишком понятно. Лично дону Отелу были равно несимпатичны и буры, и англичане. Но его пристрастия никого не интересовали.

Появление так называемых американцев с португальскими паспортами наводило на размышления. Кажется, дон Душ Сантуш затевает какую-то свою игру. Вот только почему не информирует своего губернатора общепринятым способом?

Нужно постараться это выяснить, не выходя за рамки приличий.

Американец с веселым лицом казался губернатору человеком слишком молодым и не совсем серьезным. Капитан парохода выглядел более заслуживающим внимания. И по возрасту и по манерам.

— Геополитика присутствует всегда и везде, — рассуждал между тем Новиков. — Пусть лично нам она может казаться совершенно неинтересной наукой. Но игнорировать мы ее не можем. Правильно?

Губернатор согласился, что так оно и есть.

— И вот сейчас она начинает препятствовать нашим личным планам. Я вижу, что вы очень заинтригованы целью и смыслом нашего появления. Буду с вами откровенен: не важно, каким образом, но у меня в руках оказался некий документ. Результат многолетнего труда одного геолога. Из него следует, что всем известные алмазные месторождения Кимберли и окрестностей являются не более чем побочными, периферийными выбросами. Центральная же трубка находится совсем в другом месте. Ее поисками мы и намереваемся заняться. Дело только в этом. А грозящая вот-вот разразиться война способна серьезно помешать нашим планам…

— Каким же образом? — не понял дон Отелу. — Если она и начнется, то весьма быстро закончится. Силы буров и Британии несоизмеримы. И вы сможете заняться поисками без всякого риска. Я даже смею предполагать, что, когда вся эта территория станет одной большой Капской колонией, государственный порядок укрепится и права достойных граждан будут защищены гораздо надежнее… Несколько месяцев играют для вас столь большую роль, чтобы рисковать именно сейчас?

— Ваше превосходительство, — сказал Дмитрий, — я совсем не в курсе ваших взглядов. Очень может быть, что вы англофил и, когда Англо-бурская война начнется, а она обязательно начнется, вам захочется стать на сторону Англии. Это ваше право, — резким жестом Воронцов отмел возможные возражения, — как и право верить в легкую и быструю победу британцев. Однако из истории известно, что такие войны иногда затягиваются на годы, а столько мы ждать не можем. Кроме того, после присоединения Республик к Метрополии найдется немало желающих наложить лапу и на алмазные, и на золотые прииски. Всякие Сесиль Родсы, де Бирсы и прочие «Соломон бразерс» спят и видят… С бурами договориться будет гораздо проще.

Правда, тут перед вами встает выбор, в буквальном смысле судьбоносный…

— Какой же, интересно? — спросил губернатор.

— Простейший. Вы, в соответствии с достаточно явно выраженной позицией вашего премьера, помогаете нам строго в тех пределах, что обозначены в письме. Что означает «поддержка и содействие в коммерческой деятельности»? Мы видим это так — мы торгуем с кем хотим и чем хотим, вы в свою очередь не проявляете ни малейшего интереса к сути этих сделок. Португальских законов они не нарушат ни в коем случае. Вы всего лишь освобождаете наши товары от таможенного и любого другого досмотра и контроля. На борту парохода, в портовых складах, в железнодорожных вагонах. Для этого у меня тоже есть отдельное предписание вашего правительства. Вот оно. Все положенные сборы плюс серьезную премию вы получите в любое время и любым удобным способом. После завершения экспедиции, в случае успеха, ваша доля в прибылях будет достаточной, чтобы вы и ваше семейство стали очень богатыми…

— Вам не приходилось быть губернатором? — с достаточно ехидным лицом спросил дон Отелу.

— Если бы я сказал, кем мне приходилось быть, вы бы пришли в легкий ужас, — ответил капитан. — Мы играем честно. А что вы на это скажете?

— Вы собираетесь перевозить через мою территорию оружие? — слегка понизив голос, спросил дон Отелу. — И этой ценой получить у буров концессии?

— Это ваши слова, не мои… А вам-то что? Сельхозмашины и буровое оборудование — товар не хуже любого другого. И война пока не началась. Да даже если все-таки начнется? Португалия — нейтральная страна, и мы — ее законопослушные граждане. Что нам до чужих разборок?

— Вдруг с началом войны англичане, узнав о вашей коммерции, предъявят мне ноту или даже начнут блокаду порта?

— Предоставьте эту заботу нам. Блокада — это война, европейская война. Франция, Германия, Россия немедленно заявят самый решительный протест и так далее… Британия не рискнет. Но все будет решаться на уровне столиц. Здесь же вам поможем мы…

— Каким, интересно, образом?

— Мы в кредит продадим вам несколько пушек, которыми вы обеспечите неприкосновенность португальской территории с моря… С суши ваши границы недоступны.

— С артиллерийскими расчетами, — добавил Шульгин.

— Предположим, — продолжал губернатор, с «Порту» перешедший на принесенную стюардом «Смирновскую» под блины с черной икрой, — англичане не осмелятся напасть на город и предпримут дальнюю блокаду?

— Корабли под нашим флагом они задерживать не рискнут, по названной выше причине. Но в каких-то других, совершенно воображаемых случаях: эксцесс исполнителя и все такое, в нейтральных водах им ведь может быть оказано достойное сопротивление?

— Английскому флоту?

— Подумаешь, — небрежно ответил Воронцов. — Видали мы лилипутов и покрупнее…

Дон Отелу не стал вслух удивляться русской водке и блинам, мало ли чем шеф-повар решил попотчевать хозяина и его гостей. Он задумался о другом — чьи корабли готовы бросить вызов «владычице морей»? Выходило, что между угощением и темой разговора прослеживается связь. Обычный у дипломатов прием. Сорт поданного на королевском приеме вина может свидетельствовать о смене политической линии точнее, чем десять статей в газетах и заявления с парламентских трибун. Историю он знал неплохо, в том числе и о походе двух русских эскадр (Попова и Лесовского) к берегам САСШ в поддержку северян во время войны Севера против Юга был наслышан. Тогда англичане испугались. Сухопутная война была невозможна, а крейсерская в двух океанах сулила им больше потерь, чем выгод. Отчего бы и сейчас…

Тем более холодный огонь славянского напитка способствовал легкости мыслей и языка.

— За вами, господа, наверное, стоят очень серьезные силы? — спросил он, одновременно задумавшись, отчего с крайне ответственной миссией прислали такую молодежь. Оно, конечно, в начале карьеры и Александр Македонский, и Наполеон преклонностью лет не отличались, и все же…

«А вдруг это, — с любопытством и некоторым испугом подумал губернатор, — кто-нибудь из великих князей? Выполняют учебное задание перед тем, как занять несравненно высшие посты? Как бы и это поаккуратнее выяснить?»

— Силы? — переспросил Новиков с той же интонацией, что красноармеец Сухов про павлинов. — Вы в покер играете?

— С огромным удовольствием, только особенно не с кем…

— Сыграем, — пообещал Шульгин, — попозже.

— Каре тузов с джокером вас устроит?

— Неужели?

— За нами стоит организация, которой совершенно безразличны существующие геополитические расклады. Она выше национальных границ, правительств, традиций… Она самоценна, самодостаточна, сама на себя замкнута и в то же время открыта всем, кто примет ее ценности…

Сказано было заковыристо, но убедительно.

— Масоны? Иезуиты? — Что еще могло прийти в голову человеку девятнадцатого века, пусть и на самом излете, да еще и находящемуся в приятном подпитии?

— Иезуиты — к месту, — сообщил Шульгин, которому, по душевному сродству с Арамисом должность их генерала казалась интересной. — Давайте на этом и остановимся. Мы с вами — католики, англичане — подлые схизматики. Буры вообще протестанты, но это сейчас несущественно. Мы — иезуиты, и этим все сказано.

— А по-моему, розенкрейцеры — убедительнее. — Лариса подошла незаметно и несколько минут слушала забавный разговор.

— Тоже хорошо, — кивнул Воронцов. — Одним словом, ваше превосходительство, вы сейчас получили на руки очень хорошие карты, осталось ими правильно распорядиться…

Глава седьмая

«Изумруд» возник из внепространства в точно рассчитанное время в Черном море, ста милями северо-восточнее Босфора. Бортовая электроника работала четко, зафиксировала новую координатную точку и показала, что в пределах визуального контакта нет ни единого суденышка. Ни линкора, ни фелюги контрабандистов. Это хорошо, а то какой-нибудь мореход, увидевший с мостика прущий по морю сорокаузловым ходом грязный лесовоз, непременно бы сбрендил. А Белли действительно, осмотревшись, перевел ручку машинного телеграфа на «Самый полный». Надо же командиру проверить ходовые качества своего корабля.

По условиям исполнителя, сорок — сорок два узла могли выдерживаться на дистанции в пять тысяч миль. После чего скорость следовало сбросить и произвести регламентные работы. Проводить такие испытания было некогда и негде, до Крыма оставалось всего триста миль. Но сотни полторы из них на пределе пробежать стоило.

Маскировки Белли предпочитал не снимать. Так спокойнее, и лишних вопросов ни у кого не возникнет. Скоро судов в море появится, как клецок в супе. Своих военных, пассажирских и торговых, иностранных тоже. Ну и кому какое дело? Шлепает себе швед на десяти узлах, направляясь, скажем, в Туапсе за партией высококачественного горного леса, крайне ценимого в мебельной промышленности, да и все.

Ночью он сменил курс с норд-оста на чистый норд. Под утро пришли в Ялту, не в Севастополь, тоже чтобы не привлекать внимания. Стали на рейде, Басманов, Ростокин и Алла съехали на берег. Здесь они были дома. Начальник над портом знал полковника лично еще с двадцать первого года, вопросов, типа того, зачем он решил заняться морской коммерцией, задавать не стал. Надо — значит, надо. Тем более капитана второго ранга еще царской службы, фальшборта и прочие ухищрения не обманули. Крейсер — он и есть крейсер, старый, конечно, но вполне еще ничего. Бывало, ставшие ненужными после войны единицы и в танкеры переделывали, и в другие вспомогательные суда.

Выпили за встречу, обменялись новостями, которых фактически не было, за исключением деталей биографий общих знакомцев. Жизнь в Югороссии текла удивительно гладко, как в какой-нибудь Швейцарии.

Басманов попросил, чтобы его «лесовозом» никто не интересовался, будто и нет его в природе. Документы в порядке, и достаточно. Постоять тут он намеревался никак не больше недели, капитан и часть команды съезжать на берег будут собственным баркасом, к ним полиция и иные власти пусть тоже не проявляют внимания. Безобразий учинять люди не станут, не так обучены, а все остальное…

— У тебя как с финансами? — будто между прочим спросил Басманов.

— На жизнь хватает, — усмехнулся бывший кап-два. — Порт есть порт. Оклад жалования побольше, чем на строевой… Безгрешные доходы, опять же…

— Тогда хорошо, — кивнул Басманов. — Совсем не то что в Стамбуле с чуреков на дузик перебиваться…[40]

— Да уж, не напоминай. Однако и тогда жили… Если уж совсем лишние деньги образовались, можешь оставить, конечно. Найду как распорядится. Непредвиденные расходы часто случаются…

— Десять тысяч[41] — нормально будет?

— Это какая ваша барская воля…

На площади возле набережной взяли два таксомотора. Хотя начальник порта предлагал свою машину. А зачем? Из любопытства, куда поедут? Обойдется без совсем не нужной ему информации.

В Севастополе у Басманова была квартира, где они с Игорем и Аллой удобно разместились.

— Теперь, ребята, отдыхайте. Три дня, — предложил Михаил Федорович. — Потом долго не придется. А я займусь делами.

Из офицеров его бывшего батальона он мог рассчитывать человек на сорок, не обзаведшихся семьями и не имеющих казенной службы, от которой просто так не откажешься. Жили они в разных городах, но дорога до Севастополя даже поездом занимала меньше суток. О Ненадо и Давыдове речи не было: те пойдут, куда скажешь, особенно после встречи с «медузой». За отпущенные Игорю и Алле три дня он успел переговорить со всеми, с кем хотел. Ничего не скрывая. Напомнил самую первую легенду о Южной Африке и договора, которые они подписывали. Ни на чем не настаивал, просто говорил, что возникла очередная необходимость. Жалованье обещал царское.

Отказались только двое, и не из трусости, а просто жизнь у них начала складываться по-другому. Басманов не настаивал. Что от офицеров требовалось, они тогда еще сделали, без колебаний подставляя головы под пули. Да и лет после тех стамбульских дней прошло порядочно.

Зато тридцать восемь были вот они, готовы для любого применения. Рождения в большинстве своем между восемьсот девяностым и девяносто седьмым. Сейчас, значит, самому старшему было тридцать пять. Мужчины в самом расцвете сил, как пресловутый Карлсон. Несколько утомленные и разочарованные мирной спокойной жизнью. Поход в две тысячи пятый был увлекательным, но слишком коротким эпизодом. Постреляли, посидели на банкете у нового Императора совсем другой России, получили свои награды — и снова тоска.

Увы, вокруг были не шестидесятые годы, где любой бывший лейтенант (Западных армий, конечно) мог стать «белым наемником» и, при случае, захватывать деколонизированные государства, свергать правительства и президентов, веселиться от души и получать гонорары в сотни тысяч тогдашних долларов, а также неограниченное право мародерства и грабежа, разумеется. О таких вещах офицеры задумываться не могли, время было другое, но приключений все равно хотелось.

И мысль вернуться в годы собственного детства тоже казалась заманчивой.

Самый сложный разговор вышел у Басманова с полковником Сугориным, бывшим генштабистом, бывшим командиром полка у Корнилова, бывшим заместителем Михаила Федоровича на завершающем этапе Гражданской. И даже некоторое время военным советником у Новикова.

В свои сорок семь лет полковник приобрел домик в Одессе, на ближайшей к городу станции Большого Фонтана. Оставаясь убежденным холостяком, жил один, не приглашая даже домработников и домработниц. Готовить, стирать рубашки и мыть посуду он умел сам. Обрабатывать сад и маленький огород — тоже. Изредка. Все остальное время, с шести утра до заката солнца, он посвящал написанию научно-исторического труда, охватывающего не затронутые пока другими историками эпизоды войны от четырнадцатого до двадцать первого года.

В Одессу Басманову пришлось лететь аэропланом, хорошо, что регулярных и заказных рейсов хватало. Цивилизация, ничего не скажешь.

Сугорин — это вам не Давыдов или Мальцев, человек серьезный, с собственными мыслями.

Хотя он и был у тогдашнего капитана заместителем, но уважение ему Басманов демонстрировал всегда. Привычка, если хотите: генштабистов в армии уважали, кто поумнее, конечно. Прочие присваивали им всякие обидные клички, в основном из зависти.

Сугорин принял боевого товарища радостно. С окончания войны они не встречались, полковник твердо решил покончить с прошлым и сделал это. Даже на генеральскую должность в штабе Врангеля не пошел: охватил его внезапный и категорический пацифизм.

Они сидели вдвоем на просторной, заплетенной виноградными лозами веранде. Далеко внизу колыхалось море. Ничего лучше моря Басманов в жизни не видел, пусть и были с ним связаны не самые лучшие воспоминания.

— Валерий Евгеньевич, — начал Басманов, крутя в пальцах папиросу, — вы помните наши очень давние дискуссии в палатке тренировочного лагеря?

— Много у нас было дискуссий… — осторожно ответил Сугорин.

— Насчет принадлежности наших тогдашних нанимателей к иной ветви человечества…

— А, атланты и так далее… Но теперь меня это не слишком занимает. Жизнь идет, как мне давно хотелось. Никаких удивительных явлений я с тех пор больше не видел. После чудесного воскрешения ротмистра Барабашова[42]. Готов признать, что я был не прав. Действительно, случиться может всякое. Три года я живу отшельником, газеты читаю от случая к случаю. Россия стала такой, какой я хотел ее видеть. Что творится в Совдепии — меня не касается. А здесь каждый человек на своем месте. Пристав приезжает ко мне по праздничным датам в собственном фаэтоне, поздравляет. Я к нему тоже выхожу в мундире с орденами. Он получает свой империал[43], мы с ним выпиваем по рюмочке, для приличия немного разговариваем. Иных отношений с властями не имею. Зато написал уже более тысячи страниц. Надеюсь, в итоге выйдет не хуже, чем у Моммзена[44].

— При случае дадите почитать. Моммзен, на мой взгляд, скучноват. У вас должно выйти лучше. Вам сколько лет сейчас?

— Пятьдесят скоро, — печально ответил Сугорин.

— Ерунда. Тридцать лет в запасе имеете. Мы тогда в палатке не только про атлантов беседовали. Вы доказывали, что господам Новикову и Шульгину интересен Парагвай. Даже кое-какое пари заключали, заявив, что Южная Африка — полная чушь…

— Было, — согласился Сугорин. — И сейчас не отказываюсь, в том контексте Парагвай был бы интереснее.

Басманов не стал говорить, что, попав в будущие годы, прочитал историю войны Боливии и Парагвая (1932–1934 гг.). Сугорин как стратег и военный мыслитель оказался целиком прав. Место для столкновения цивилизаций было им угадано верно. Боливия, страна индейцев, вооруженных и направляемых американскими инструкторами, встретилась в конфликте за Гран-Чако с малочисленными, но креолами. Это не расизм, просто некоторые нации умеют воевать хуже, чем другие. Старый анекдот: «Для чего существует австрийская армия? Чтобы было с кем воевать итальянской».

Креолы креолами, а две тысячи русских белых офицеров, нашедших приют в этой далекой, мало кому известной стране, за десять лет (занимаясь торговлей, сельским хозяйством и подобными мирными делами) свою основную профессию не забыли. И в войну немедленно ввязались — добровольно. Намного превосходящая численно боливийская армия была разгромлена, а Боливия потеряла две трети своей территории. И сейчас в парагвайских городах можно увидеть таблички: «улица Капитана Васильева», «площадь Генерала Беляева» и тому подобные.

Но это пока в будущем.

— А сейчас возник интересный вариант именно с Южной Африкой…

— Что, опять там какие-то беспорядки? К стыду своему, ничего не слышал.

— Сейчас, кажется, ничего примечательного. Я имею в виду более ранние события. Англо-бурскую войну…

— Господи, да она-то при чем?

Басманов объяснил, при чем. Из его слов выходило, что полковник не ошибся в своих подозрениях. Об уровне военной техники, которой они пользовались в Гражданскую войну, о принадлежности вождей Братства к совсем другой цивилизации, человеческой, но ушедшей далеко вперед, о реальных свойствах времени и параллельных реальностях. Предельно кратко рассказал Михаил Федорович, оставаясь в рамках собственных представлений, но вполне исчерпывающе.

— Крайне интересно, — ответил Сугорин. — Теперь, конечно, практически все становится на свои места.

Его более всего увлекла идея именно альтернатив.

— Теперь половину моего труда можно сжечь в печке. Как Гоголю «Мертвые души». Я то, дурак, все это время пытался уяснить себе и доказать читателю, что наша победа была в конце концов закономерна, вытекала из морального превосходства Белого движения и несовместимости Красной идеи со смыслом существования человечества… Как же получается…

— А ничего не получается, Валерий Евгеньевич. В том смысле, какой вы сейчас вкладываете…

Басманов много всяких книг успел перечитать, многое видел и многому научился в общении с товарищами.

— О том, как оно случилось на самом деле, писать, конечно, не нужно, пока не нужно, но суть вами схвачена верно. Моральное превосходство было? Было. Мы уступали красным двадцатикратно, но держались три страшных года. Хотите сказать, что разложившемуся, бессильному войску помогли бы несколько сотен автоматических винтовок и два десятка танков? Не помогли бы. У немцев до конца восемнадцатого года была боеспособная армия, громадный, не имевший серьезных потерь флот, ресурсы отданной им по Брестскому миру России. А они сломались враз и позорно капитулировали. Я читал не меньше вашего, хотя и не так системно. Историки упорно талдычат о «позорно проигранной» Крымской войне…

— Абсурд, разумеется…

— И я о том же. Три года войны на шести удаленных на тысячи верст театрах, и везде успехи! Даже блестящие успехи, особенно на Кавказе и в Петропавловске. В итоге, сражаясь против европейской коалиции и Блистательной Порты[45], с которой и один на один не всегда справлялись, сдали врагу половину Севастополя. Всего лишь… Так и мы. Какая армия, зацепившись за последний клочок территории, смогла бы перейти в наступление и победить? Только наша. А помощь «пришельцев»? Ну да, это был камешек, вызывающий лавину. Моральная поддержка, подсказка, совет… И ведь не больше, господин полковник? Что такое штыковая атака Корниловской дивизии на фоне всего, что было раньше? Против нас действовали огромные армии…

— Да вы не нервничайте так, Михаил Федорович. Дело ведь прошлое. Я даже знаю ваши следующие слова. Вы скажете, что сам факт появления в нашем мире господ Новикова, Шульгина эт сетера (вас в том числе) — подтверждает нежелание «демона истории» допустить победу Красных.

— Угадали… Есть вещи, которые не должны происходить. Что, если бы римляне проиграли Аттиле свое последнее сражение на Каталаунских полях? Могли же?

— Может быть, перейдем ближе к теме? — примирительно сказал Сугорин. — Чего вы или ваши друзья-руководители хотят сейчас? В том числе и от меня.

Басманов чувствовал, что разнервничался совершенно напрасно. Чем-то его поведение сейчас напоминало то, как вел себя Вадим Рощин в споре с подполковником Тетькиным[46].

— Помощи они хотят. Те самые «демоны истории» и многие другие привходящие обстоятельства поставили их и нас всех перед страшным выбором. Этот наш прелестный мир, где так хорошо сидеть на веранде под облетающими листьями, может рухнуть в один момент… И не от очередной войны или вторжения чудовищных порождений инопланетного разума. Просто так, физически…

— Вы меня пугаете?

— Это было бы проще всего. Только незачем. Я, видите ли, артиллерист, знаю физику, химию и математику. Надеюсь, в пределах гимназического курса знаете и вы.

— Так точно. Гимназического. Плюс Академия. Там я наряду с названными изучал и другие дисциплины — географию, историю, топографию, военную статистику и прочее. Поясните, о чем вы…

— Если вдруг поменяется несколько мировых констант, что случится с миром? Тяготение вдвое меньше, скорость света вдвое больше и так далее…

— Продолжайте, — сказал Сугорин, до сих пор воспринимавший слова Басманова довольно отстраненно. Его гораздо больше занимала недописанная глава книги. А сейчас задело. Интонации Басманова или что-то еще…

— Нечего продолжать. Сложилось так, что вся окружающая нас прелесть, — тот указал на море, на продолжающие падать виноградные красные листья, на звонкую, знойную тишину степи, протянувшейся за забором до горизонта, — может в ближайшее время исчезнуть. Вообще. Как ничего и не было. И знаете, что самое смешное? — Басманов взял стакан и посмаковал глоток домашней «Изабеллы» с добавлением виноградной смолы и растертой в порошок коры. — Мы с вами об этом никогда не узнаем. За отсутствием подходящего органа чувств…

— Михаил, — голос полковника прозвучал резко, — дурака валять закончим?

— Так я же и не начинал, Валерий Евгеньевич! Мне нужно было привести вас в состояние, подходящее для делового разговора. А то — «книги пишем», заперлись в башне из слоновой кости. Кстати — «из лобной кости» лучше звучит. А совсем просто — для того, чтобы нам всем выжить, сохранить уже существующие и пригодные для дальнейшего существования реальности, а среди них есть такие… ну, я вам потом расскажу и покажу — нужно совсем немного…

— Михаил, скажите откровенно — вы кокаином не злоупотребляете? В Гвардии это было очень модно в четырнадцатом году…

— А в восемнадцатом? — с хитрой улыбкой спросил Басманов.

Сугорин пожал плечами.

— В тысяча восемьсот девяносто девятый прогуляться не хотите? У господ бурских генералов и президентов совсем хреново со стратегическим мышлением. Вот вас — главным военным советником. Мы все — на подхвате… Оружие и деньги будут.

— Я до сих пор не понял — зачем? О способе оказаться там не спрашиваю. Возможно, он действительно есть. Откуда-то к нам оружие ведь попадало…

— Куда уж проще. Нужно, чтобы эту войну Англия не выиграла. Буры, естественно, выиграть ее по-настоящему не смогут тоже, не тот потенциал и не та публика. Зато опозорить на весь мир «гордый Альбион» постараться стоит… Вы стратег, прикиньте в первом приближении, что случится, если британцам придется свернуть операцию. Книжки у вас под руками есть?

— Да зачем мне книжки? И так все понятно!

— Вот и договорились. Роту наших бывших сослуживцев я наберу, как раньше договаривались. Дипломатию по-прежнему берут на себя наши друзья. Оружием, правда, придется обходиться соразмерным времени. Танков не будет. Так как?

— Сама по себе идея очень интересна. Мы, помнится, в Николаевском училище ход этой войны подробно разбирали. Интересно будет старые записи посмотреть… Я тогда, грешным делом, Александру Ивановичу поверил. Он кое-какие подробности очень убедительно живописал. Как участник и очевидец.

— Он, кто его знает, может быть, и битвы на Калке очевидец… — подкинул Басманов полковнику очередную приманку. — Так если вы согласны, послезавтра утром хотел бы вас видеть на ялтинской набережной. С собой — только личные вещи. Остальное получите на месте.

— Договорились, Михаил Федорович. Кажется, в жизни осталось еще кое-что, кроме подступающей старости.

О возможности стать одним из богатейших людей мира и успеть еще пожить в эпохе самой процветающей на Земле монархии Басманов говорить не стал. Это — для другого случая.

Призванным на службу офицерам долго собираться не требовалось. Достать из-под кровати «тревожный чемоданчик», попрощаться, если есть с кем, — и пожалуйста. Верные пистолеты и револьверы всегда при себе, обеспечение прочим оружием и снаряжением Басманов брал на себя. «Подъемные» почти никому были не нужны, разве только хорошенько погулять напоследок в севастопольских и ялтинских ресторанах. Жалованье пойдет уже после отплытия и в другой валюте.

По той же схеме, как в Стамбуле, добровольцев оказалось почти вдвое больше, чем вначале предполагал Басманов. Почти у каждого из волонтеров нашелся надежный друг, однополчанин, двоюродный брат или свояк, с боевым опытом, не нашедшие себя в мирной жизни. Михаил Федорович после обстоятельного собеседования взял почти всех. Поручители надежные, а кроме того, критерии отбора у него сейчас были гораздо мягче, чем у Шульгина в двадцатом. На фоне тамошних буров и английских солдат любой офицер с опытом двух последних войн легендарным титаном покажется. Ну и времени на тренировки будет достаточно.

Придумывать Басманову для новых добровольцев почти ничего не пришлось. Многое (не касающееся хронофизики и иных невероятно звучащих моментов) им рассказали товарищи, давно научившиеся не болтать лишнего. В остальном он пользовался отработанной методикой и легендой Шульгина — Новикова. Действительно, Юг Африки, богатые хозяева, алмазные прииски и необходимость их охраны. Поскольку вокруг бандиты, по-прежнему дикие кафры и все такое. Слова не очень расходились с истиной. Что в девяносто девятом, что в девятьсот двадцать пятом нравы в описываемых местах отличались не слишком.

Контракт предусматривал два (на всякий случай) года в меру рискованной службы при твердом жаловании, превышающем Югоросское для боевых генералов, и огромное количество всяческих дополнительных выплат. За сверхурочную работу, за командные должности, начиная с унтерских, «боевые», «прогонные», «пайковые», «пошивочные», а самое главное — проценты от добычи алмазов и золота. В меру личного участия или содействия. Как в футболе — за гол отдельно, за правильную передачу — само собой.

Энтузиазма было — хоть отбавляй!

Все вышло так, как полковник и рассчитывал, но воспитательный момент провести было необходимо.

В отдельном пакгаузе неподалеку от пирса Басманов собрал «старую гвардию». Поставил строй ветеранов по команде «смирно!», прошелся, заложив руки за спину, от правого фланга к левому, внимательно глядя в глаза. Вернулся к центру.

Помолчал, прихлопывая лайковыми перчатками по ладони левой руки.

— Так. К походу и бою все готовы?

— Так точно, господин полковник!!! — рявкнул строй.

— Это хорошо. А теперь пусть сделает шаг вперед тот, кому я поручил вербовку добровольцев.

Ответом было подавленное молчание.

Паузу Басманов протянул не слишком долгую. Перебирать тоже нельзя. Однако следовало дать понять, что любой волонтер остается таковым до определенного момента. Он пробил — и обратной дороги нет. Вступают в действие неумолимые законы военного механизма. Вернувшись в строй, офицеры свой Рубикон перешли.

— Я принял в отряд предложенных вами людей. Очень надеюсь, что они в боях покажут себя не хуже вас, моих боевых товарищей. Но чтобы это было в последний раз! Я понятно выражаюсь, господа поручики и капитаны? У нас здесь что угодно, но не клуб любителей аквариумных рыб. Любую инициативу, на походе, и там, где мы окажемся, — приветствую, но при условии предварительного доклада мне или лицу, меня замещающему. В ближайшее время — это полковник Генерального штаба Сугорин, всем вам хорошо известный. Особых случаев на поле боя в виду не имею, — уточнил он. — Чтобы слегка обострить ваше слегка приугасшее за годы мирной жизни чувство ответственности, довожу приказ по гарнизону номер один от сего числа: «За каждый проступок вновь принятых на службу добровольцев его рекомендатель несет солидарную ответственность: дисциплинарную и финансовую». Отозвать рекомендацию разрешаю в течение получаса. После чего приказ вступает в силу. Вопросы есть? Нет? Вольно! Капитан Давыдов, выйти из строя!

Давыдов вышел, сделав три строевых шага, приставил ногу и повернулся «кругом», лицом к строю. Снова щелкнув каблуками, как обучен с детства. Особой вины он за собой не чувствовал, но приказ есть приказ.

— Капитан, я поручаю вам быть сейчас моим ассистентом. Я хочу вручить знаки отличия офицерам, которые добровольно вступили в наш отряд в кромешные времена и сегодня остались верны долгу и присяге!

Он передал Давыдову чемоданчик, наполненный алыми сафьяновыми коробочками.

…Басманов потратил два дня своего отдыха на то, чтобы разыскать в Севастополе хорошего еврея-ювелира, вручить ему мельхиоровую ложку, которую взял из дома в августе тысяча девятьсот четырнадцатого года и сберег ее, то в полевой сумке, то за голенищем сапога всю мировую и всю Гражданскую войну.

— Найдите мне, Хаим Маркович, такой же точно металл — видите, здесь эмблемка изнутри выбита, глухарь в колечке. Это — продукция Кольчугинского завода. Ничего другого не надо. Я мог бы вам и серебра, и золота принести, но желаю именно этого. Вот и рисунок. Изготовьте до послезавтра сорок таких крестиков. Заплачу, сколько скажете. Дело не в цене, а в сроке. Хоть всех умельцев города привлеките…

Басманов долгими вечерами придумывал памятный знак, аналогичный «Терновому кресту» первопоходников, — для тех, кто пошли вместе с ним отвоевывать Свободную Россию. Исчеркал десятки листов бумаги. И лишнего пафоса не хотелось, одновременно и об оригинальности он думал, насмотревшись на фалеристику конца ХХ века.

С Новиковым, Шульгиным и прочими полковник не советовался. Сам не дурак, и награда будет его личная, раз «старшие товарищи» не додумались. Государственные кресты он не держал в уме. Что Георгиевский, что Владимирский — все они одинаковы, за Турецкую войну, за Японскую, за Гражданскую, просто так, от щедрот начальства…

Знак получился хорошим. Вроде Кульмского креста, изготовленного из подобранных на поле боя осколков вражеских ядер. Крестик типа Мальтийского (с намеком на причастность к тайнам и рыцарскую верность), чуть меньше обычного, в центре — неизменный двуглавый орел, держащий в лапах мечи. На подложенном под перекладины лавровом венке — зернышки простого дорожного булыжника, на память о стамбульских мостовых. И надпись: поверху — «Стамбул-Царьград 1920», снизу — выделенная рубиновой эмалью положенная горизонтально восьмерка. Обозначение бесконечности. Эта символика волновала Басманова с юных лет. Знак был на двух колечках прикреплен к квадратной колодке с синей, пересеченной посередине красной полоской лентой, как на ордене Александра Невского.

Хаим Терушкин выполнил работу в срок, но взял за нее… Вы не поверите.

— Знаете, господин полковник, как трудно найти листовой мельхиор? — болтал ювелир, укладывая награды в коробочки. — Мы же таки не в Кольчугине, где это делается само собой?! А эти ваши детальки? Я посадил десять зубных врачей, чтобы они своими бормашинами точили листики. С раннего утра и до поздней ночи. А граверам вытачивать буковки? А паять! Вы знаете, как трудно паять мельхиор, чтобы незаметно было? Но получилось неплохо, вы согласны? А булыжник? Достать, разбить, грамотно огранить! Вы художник, господин полковник, это вам не Хаим Терушкин, это вам любой еврей скажет. Воевать, конечно, тоже нужно, кому же, как не вам? За Стамбул — отдельное спасибо. Сейчас там работают два моих брата и зять. Ни на что не жалуются. С турками таки да, было плохо, а с русскими и греками — почти что рай земной.

— Легко гайки вкручивать? — с усмешкой спросил Басманов.

— Ай, о чем вы говорите? Люди все одинаковые, бедного еврея каждый хочет обидеть! Только русский городовой кладет в карман зеленую бумажку[47], и до следующей пятницы ни о чем таком думать больше не нужно. А турецкий мог взять целых десять пиастров и тут же унести половину лавки. Вы понимаете разницу?

— Ваши заботы, — отмахнулся Басманов.

— Конечно не ваши, — охотно согласился ювелир. — Если бы я носил на плечах золотые погоны и на боку револьвер, а за мной стояла вся русская армия — в лавку не зашел бы ни один шлемазл, ни из наших, ни из ваших…

— Еще конкретнее выражаться умеете? В подобном духе я и в казарме потрепаться могу…

— Конечно, конечно, — сделал озабоченное лицо ювелир. — Вот все ваши ордена. Только я вам все равно скажу — заказали бы вы их из нормального серебра — обошлось бы куда дешевле.

— Спасибо, любезнейший. Свою работу вы сделали хорошо, — сказал Басманов, любуясь знаком. — Остальное вас ни в коей мере не касается. Рассчитаемся — и до свидания. Только я хочу вас предостеречь — вздумаете копии делать, шкуру спущу. Не хуже турецкого янычара. Какие-либо доказательства, кроме моих слов, требуются для подтверждения?

— Клянусь машиахом, господин полковник! Зачем мне еще такая головная боль?

— Смотри, Хаим Маркович, я шутить не люблю. Нашутился уже… Аж самому противно!

Награждение прошло торжественно, как в царском дворце. Басманов вызывал офицеров не по чинам, а в порядке поступления в отряд, брал из рук Давыдова крест и прикалывал к одежде, преимущественно штатской. Но значения это не имело. Впечатление у награждаемых было огромное, на что Михаил Федорович и рассчитывал. Не зря Петр Великий писал: «Наказать — накажи, но потом и обласкай!»

В завершение полковник прикрепил награду на лацкан Давыдова (крест № 3), а тот — ему, за номером первым, а чего стесняться, как было, так и было.

Волнующую процедуру завершили в кают-компании, где за столами смешались флотские и сухопутные офицеры. В качестве дополнительно штриха мастера, особенно, для тех, кто еще не свыкся с новыми временами и новой судьбой, Басманов пустил через корабельную трансляцию песню, восхитившую его в две тысячи пятом году.

В отличной маршевой аранжировке.

Друзья мои начальники, а мне не повезло,

Который год скитаюсь с автоматом.

Такое вот суровое мужское ремесло.

Аты-баты!

Афганистан, Абхазия, и вот теперь Чечня

Оставили на сердце боль утраты

За всех, кого не вывел из-под шквального огня.

Аты-баты!

Служил я не за звания и не за ордена,

Не по душе мне звездочки по блату!

Но звезды капитанские я выслужил сполна.

Аты-баты.

Россия нас не балует ни славой, ни рублем,

Но мы — ее последние солдаты.

И, значит, нужно выстоять, покуда не помрем.

Аты-баты…[48]

— Великолепно, господа, великолепно! И все совершенно про нас, — закричал кто-то. Предлагаю выпить за этого капитана! — закричал кто-то, вставая.

Выпили, чокаясь рюмками и стаканами.

— Давайте, братья, сделаем ее нашей строевой песней!

И это было принято единогласно. Басманов не возражал.

— Господин полковник, прикажите завести еще раз, мы слова выучим…

Пока Басманов занимался делами службы и боевым слаживанием отряда, Белли, Ростокин и Алла со вкусом прощались с цивилизованной жизнью. Именно так Игорь и выразился — и был по-своему прав. Двадцать пятый год за четыре года активного «прогрессорства» сильно продвинулся в смысле культуры и удобств жизни.

Можно сказать, что крупные города (села и хутора не берем) Югороссии настолько обогнали Париж, Лондон и Нью-Йорк, что туристы, авантюристы, просто честные труженики, желающие хорошо заработать, рвались в нее с напором, не уступающим аналогичному пятьдесят лет спустя в обратном направлении. В Харькове, Киеве, Одессе, Мариуполе, Николаеве, Ростове, Екатеринодаре, Ставрополе энергичный эмигрант из Европы и Северной Америки с умными мозгами и умелыми руками мог хорошо устроиться, быстро разбогатеть и посылать домой фотографии: «Я и мой автомобиль», «Моя семья и мой дом», «Я и мой завод»… Вызывая тем самым новый прилив искателей счастья. Теперь даже Форду интереснее было проситься в компаньоны к Харьковскому автогиганту, чем клепать свои примитивные, не имеющие даже бензонасоса «Жестянки Лиззи»[49] в Детройте.

В Севастополе компания поселилась в той же гостинице «Морской», где жил Шульгин в октябре двадцать первого, где тогда разыгрались очередные драматические события.[50] Сейчас здесь было тихо и мирно. Только шум моря за окнами и картины повседневной жизни флота оставались прежними.

— Вы чем заниматься собираетесь, Владимир? — участливо спросила старлейта Алла. Возможна, вообразила, что без ее присмотра и общества молодому человеку будет скучно? — А то можно программу придумать…

Ростокин незаметно дернул ее за рукав. В том смысле, что не приставай к человеку. В кои веки вырвался на свободу, а тут ты навязываешься…

— Спасибо, Алла Леонидовна, у меня тут знакомых много, надо бы навестить. Увидимся попозже. Главное не забудьте — мы должны выйти в море не позднее двадцати ноль-ноль пятницы. Иначе к точке рандеву не успеем…

— Получила? — со странным удовлетворением спросил Игорь у подруги, когда Белли откланялся. — Чего ты не в свои дела лезешь? Это ведь совсем другие люди, полтораста лет разницы. До сих пор не привыкла?

— Ну и что? Мало мы Владимира знаем?

— Ах-ах! Почти целый год. И в довольно специфических условиях… А сейчас он домой вернулся, это совсем другое дело… Попробуй мысленно поменяться с ним местами…

— Действительно. — Алле на мгновение взгрустнулось при воспоминании о своей прошлой жизни. Москва две тысячи пятьдесят шестого! Но тут же вспомнились и другие моменты. Дома ее при неизменных исходных условиях ждала смерть или тюрьма.[51] Уж лучше здесь.

— Знаешь, Игорь, я ведь что имела в виду — пора бы Владимиру жену найти. Что это он все так? У меня в Севастополе одна очень приличная знакомая, дама-адмиральша есть. У нее — дочка-красавица на выданье. Вот бы их свести…

— Сам разберется, — ответил Ростокин, утомленный энтузиазмом Аллы. — Двое суток у нас. Что за это время сладишь? Кроме того, лейтенант из тех флотских, кому корабль дороже любой семьи. Знал я таких закоренелых… Что по книгам Станюковича, что по личному опыту. Не забивай голову чужими заботами. Сообрази лучше: как мы станем с цивилизацией прощаться?

— Не знаю. Ну, пойдем на набережную, кофе закажем, там и подумаем…

Придумать ничего не удалось. Любой вариант — театр, ресторан, казино, Никитский ботанический сад — ничего в них не было такого, чтобы впечатляюще обозначить предстоящую смену жизненной парадигмы. Пожалуй, Белли действительно придумал лучше — прощальный вечер с друзьями. Это, что ни говори, способно создать эмоциональное напряжение. Все остальное — просто не имеющие временно?й привязки забавы.

Вернувшись в гостиницу слегка после полуночи, Игорь с Аллой улеглись в постель. Вот это совсем другое дело — широченная, а главное — неподвижная кровать. Не сравнить с узкими койками болтающегося по всем трем осям крейсера. К этим забавам Алла относилась с не меньшим азартом, чем, допустим, Лариса, только остепенилась раньше. После случая на Балатоне решила ограничиться только Ростокиным. Раз и навсегда.

— Знаешь, Игорь, — сказала Алла, отодвигаясь от него и подтягивая к горлу одеяло, ветерок из открытого окна под утро стал холодным, — мне страшно. Мы все проваливаемся, проваливаемся… Завтра — XIX век, потом вдруг — семнадцатый. Глядишь — до Ивана Грозного и опричников соскользнем…

Ростокин промолчал. Сам он в XIII успел побывать, и ничего.

Потянулся к тумбочке, закурил.

— Спи, давай, лучше. С утра правда можно в Ботанический сад съездить. На кабриолете. На обратном пути подвалы князя Голицына проинспектируем… Живи, пока живется. Таких путешествий ни одна твоя подружка не совершала. А хочешь — можем остаться. Все в наших руках. Севастополь, Харьков, Одесса — как скажешь. Вот только без нашей компании и шансов вернуться домой нет. Кроме Новикова, нам никто не поможет…

— Домой? Спасибо, не надо. Что там делать? Как все, так и мы. На миру и смерть красна…

Ростокин не был уверен, что данная поговорка подходит к случаю. Ему ближе казалась другая: «За компанию и еврей повесился», но вслух произносить он ее не стал.

Как и намечалось, через трое суток все волонтеры были на борту «Изумруда». Крейсер так же незаметно ушел в море, как и пришел.

В той же точке Черного моря, где они вошли в двадцать пятый год, из него и вышли в девяносто девятый.

Для сокращения маршрута Белли с Басмановым решили идти Суэцким каналом, через Красное море, вокруг Африканского рога, а уже оттуда снова полным ходом вниз до Мозамбика.

На «Изумруде» после реконструкции было достаточно свободных помещений, чтобы шестьдесят офицеров разместились без особой тесноты. Не «Валгалла», естественно, о которой старослужащие вспоминали с легкой грустью, но жить можно. Отдельных кают не было почти ни у кого, кроме корабельного комсостава, прочие разместились в кубриках на десять-двенадцать человек, зато кают-компания в двести квадратных метров могла вместить всех свободных от вахт и нарядов. Другое дело, что судовые офицеры были этим не очень довольны.

Сплоченная корабельная семья, полтора десятка мичманов и столько же старших гардемаринов, наподобие солдат николаевского (Николая Первого) времени, пятый год носящих на плечах белые погоны с якорьками. На Черноморском флоте их давно произвели бы в офицеры, но этим ребятам больше нравилось в таком качестве оставаться на «Изумруде», чем с двумя звездочками ходить на шестых ролях в экипажах линкоров.

Служба нетрудная, а видеть столько, сколько им довелось, — другой и за сотню лет не увидит. Впрочем, Воронцов обещал гардемаринам, что в нужное время выслуга, включая льготы военного времени, будет зачтена, погоны минимум старших лейтенантов получат все.

Теперь в их уютную компанию, где можно было между вахтами читать книги, музицировать, вести неторопливые беседы, в любое время вваливались пехотные офицеры, заслуженные, конечно, в высоких званиях, но вели себя они абсолютно бестактно, громко разговаривали, еще громче смеялись, занимали диваны и кресла, выпивали тоже по-пехотному. На понятные любому флотскому взгляды и жесты не реагировали. Похоже, им нравилось демонстрировать свою «простоту». Даже старший офицер перед ними моментами терялся. И ведь правда, трудно лейтенанту, проведшему всю войну в стенах Корпуса и во Владивостоке, что-либо возразить капитану, отвоевавшему с четырнадцатого до двадцать первого года в окопах!

Басманову, собственным чутьем быстро уловившему возникающее напряжение, да еще и после крайне деликатного разговора с командиром крейсера, пришлось принять решительные меры. Прежде всего, он запретил носить на корабле российскую военную форму, у кого она была.

— Спрячьте в чемоданы, и чтоб до возвращения я ее не видел. Соображайте, куда едете!

Отряд был переодет в нормальные, советского образца синие тренировочные костюмы и кроссовки, произведенные в городе Кимры. Теперь для офицеров крейсера все они были гражданскими лицами, что значительно разрядило обстановку. Для высадки в Мозамбике выдавалось специальное обмундирование. Соответствующее времени и предстоящему ТВД.

Старые камуфляжи, береты и оружие здесь не годилось.

— Мы едем в добрую, старую, патриархальную страну, где буры ходят на фронт в сюртуках и шляпах, а англичане — кто в хаки, кто в красных мундирах, — проводил очередную лекцию Сугорин. — Для себя выбираем среднее — одежду путешественников по отдаленным странам, одновременно подходящую для военных действий, никаким образом не выдающую нашу национальную принадлежность. Каждый из вас получит костюм серо-оливкового цвета, из хорошей, прочной ткани, высокие шнурованные ботинки, не прокусываемые крокодилами, а также фетровые шляпы, защищающие равно от солнца и от холода. Так вы будете выглядеть европейскими джентльменами, к которым местные испытывают инстинктивное уважение, и не соотноситься с комбатантами воюющих армий.

— Как же со знаками различия, господин полковник, — прозвучал голос из глубины строя. — Нельзя без них!

— Что-нибудь придумаем, если нельзя. Небольшие нарукавные нашивки, для внутреннего пользования, если вы иначе не можете.

— Как у большевиков, что ли? — возмутился тот же офицер.

— Зачем как у большевиков? Сделаем уголками на левом, допустим, плече. Узкие для младших офицеров, пошире — для старших. И хватит… Друг друга не перепутаете, остальным без разницы…

Вопрос вооружения обсуждали все вместе. Согласились, что если бурская армия вооружена немецкими «маузерами», то пусть так и будет. Винтовка хорошая, вопросов со снабжением патронами не возникнет. То же касалось и маузеровских пистолетов. Судя по литературе, их буры закупили не меньше двадцати тысяч стволов. Значит, кроме винтовки, каждый боец получит такой пистолет. Остальное — на усмотрение. Хоть шпилечный[52] «Лефоше» приобретай, исходя из личных вкусов.

Дискуссия возникла по поводу пулеметов. Одни считали, что под маузеровский патрон следует выбрать одну из моделей «МГ», «тридцать четвертую» или «сорок вторую», другие же доказывали, что патроны — не проблема, а вот «ПКМ» настолько превосходит «немцев», что всеми остальными соображениями можно пренебречь. Вторые победили. Пулемет весом семь с половиной килограммов против двенадцати, состоящий из впятеро меньшего числа гораздо более надежных деталей, — именно то, что нужно в полевой войне.

— А патроны и на себе потаскаем, — пробасил капитан Ненадо, — не впервой!

— Кафров наймем, — засмеялся кто-то. — Они, говорят, на голове три пуда легко таскают.

— Так то бабы ихние…

— Еще лучше. Шесть коробок по двести патронов на голове, а на привале на чего другое сгодится…

— Картошку варить и окопы копать. Ха-ха-ха…

— Тебе другого и не надо. — Снова общий смех.

А чем еще развлекаться здоровым мужикам-фронтовикам? В ход пошли шуточки, воспоминания и анекдоты еще четырнадцатого, шестнадцатого и следующих годов. Тех бойцов, кто в подпоручичьих чинах начинали мировую, в живых оставалось человек шесть, но они умели брать в руки остальную компанию. Так ведь что такое, по большому счету, — десять лет? Если в мирное время — плюнуть, растереть и забыть. Велика ли разница между пятьдесят седьмым и шестьдесят седьмым годами? Не считая полета Гагарина — практически никакой. Войны и революции, конечно, идут по другому счету, а жизнь человеческая хоть там, хоть там — летит, летит, летит…

Чтобы привести своих орлов в чувство и заодно подготовить их к грядущим испытаниям, Басманов вместе с Белли разработал систему физической подготовки. На крейсере имелось достаточно работ, требующих физической силы: выбирание снастей, чистка и окраска якорных цепей (никому не пожелаю), переноска двухсотлитровых бочек из одного места в другое (ну, не там сгрузили, бывает). Драйка палуб — это само собой.

Но тяжелых работ все равно на всех не хватало, уж слишком был ухожен и автоматизирован «Изумруд». Тут Белли предложил еще одну забаву: упражнения на станке заряжания. Двухпудовый унитарный снаряд к стотридцатимиллиметровой пушке нужно было выдергивать из подающей беседки, на руках подносить к лотку и загонять в казенник. Потом он выбрасывался обратно — и давай снова! Пара часов такой работы — впечатляет.

При этом не отменялись двухкилометровые пробежки по палубе, подъем на руках по вантам, тренировочные стрельбы из винтовки и пистолета по сброшенным за борт буйкам.

— Господин капитан, — спросил у Мальцева один из «молодых», тоже фронтовой офицер, когда они большой компанией после отбоя сидели в корабельной бане. Там было очень жарко — в машинах хватало перегретого пара, чтобы устроить классную сауну. — Неужели все это можно выдержать? А главное — зачем?

— Ты о чем?

— О том, как нас здесь муштруют. Я им кто?

— Пока выдерживаешь?

— С трудом. Думаю списаться в ближайшем порту.

— Ну и дурак. Знал бы ты, как нам хреново было на острове в двадцатом. Однако выдержали. А тебя что, в кадетском корпусе меньше гоняли?

— Я в корпусе не учился. Добровольцем на фронт в семнадцатом, а там сразу в подпоручики…

— Твоя беда. Пошли…

Мальцев, поручик и еще двое, тоже «нового состава», которым надоело греться, но интересно было послушать ветерана, вышли в прохладный, обложенный голубым кафелем предбанник.

Мальцев, зная порядки, «высвистал» робота, который принес холодного пива всем.

Выпили, утираясь полотенцами.

— Прежде всего, списаться негде. Мы идем в конкретное место, где наверняка будем воевать. С кем — не знаю, да мне это и неинтересно. А теперь смотри…

Мальцев был мужчина жилистый, но не очень мощный на вид. Зато его оппонент — парень крупный, пока еще — мясистый, как говорится.

Капитан указал глазами на стол. Руками, мол, померяемся.

Здесь победа его была настолько чистой, что и противник возразить ничего не мог, даже для самоутверждения.

— Давай еще. — Мальцев взял товарища за кисть и начал сжимать пальцы. С минуту тот сопротивлялся, потом закричал:

— Хватит, хватит.

Почувствовал, что противник легко может сломать ему кости, не меняясь в лице.

— Тогда давай по пиву. И запомни, парень, огромное количество людей платит жуткие деньги, чтобы их особо обученные тренеры научили ходить, не цепляясь ногами за пороги, и не падать со стоящей лошади. Тебя — учат более полезным вещам, при этом платят тебе! Уловил разницу?

— Так точно, господин капитан.

— Значит, допивай пиво и вали спать. Завтра я попрошу твоего взводного, чтобы он тебе добавил нагрузки. Для лишних мыслей место в голове остается…

Дама была на корабле только одна, и ее это непривычно радовало. Столько восторженных взглядов, невзначай произносимых комплиментов, ненавязчивых попыток чем-то помочь и услужить Алла не встречала во всей предыдущей жизни. В Братстве, где мужчины были вежливы, но чересчур заняты собственными проблемами, а женщины относились к ней отнюдь не на равных, ей нравилось гораздо меньше.

Ростокину чрезвычайно пришелся по душе полковник Сугорин. Сто сорок лет разницы, а как они сошлись! Душевно. Нашли себе уютное место в кормовой штурманской рубке, где никто не мог помешать, и проводили там часы в разговорах. Об истории реальной, каковой Игорь, естественно, считал только свою, а все остальные варианты — отклонениями. Об истории «Главной» и участии Игоря в событиях московского мятежа «коммунистов-ортодоксов» — тут полковник придерживался точки зрения Новикова сотоварищи и Антона, поскольку мгновенно нашел в построениях Ростокина массу пробоев.

— Вы, Игорь, безусловно, эрудированный человек, но мир, в котором вы родились и выросли, существовать не может…

— Так и Новиков говорил, химера, мол. Но я там родился и вырос, и все там по настоящему, мне скорее ваш кажется странным и бессмысленным…

— Вы Древний Китай не изучали? — участливо спросил Сугорин.

— Древний — это слишком обще… Из пяти тысяч лет что желаете выделить, для моего поучения?

— Ну, хоть о Китае мы расхождений не имеем. Таковое явление имело место, и мы с вами оба предполагаем, что на самом деле. Так принято. — Рассчитанная провокация полковника удалась. — Все пять тысяч лет брать не будем, тем более что я в это не верю. Вы мне про физику рассказывали, так это из физики. Система не может выдержать такой энтропии. Она сдохнет, научнее говоря — распадется. Византия едва прожила тысячу лет, а вы мне про Китай…

— Я ничего не говорил про Китай.

— И очень правильно. Никчемная тема. А что я хотел сказать… Ах, да, вот… Срединное государство считало наличие окружающих варваров хоть и допустимым, но ненужным. Они никак не влияли на исходную парадигму…

— Вы не усложняете?

— Наоборот, упрощаю. Ваш прекрасный мир, где вы прожили лучшую часть жизни, никогда не существовал. Не случайно же господа Новиков и Шульгин вытащили вас оттуда…

— Опять не улавливаю, — честно сказал Ростокин. — Мир безусловно существовал, я там родился, жил, получил образование, летал к звездам. Туда же пришли наши друзья, тоже жили там вполне нормально… Да вот и совсем недавно… С химерой я согласен. С некоторых возвышенных точек зрения любой мир — химера.

— Что ж не улавливать? — В голосе полковника прорезалось раздражение. — Мы сейчас где?

— Я думаю, скоро будем в Лоренцу-Маркиш, и год за бортом уже восемьсот девяносто девятый…

— А вино мы пьем пока еще девятьсот двадцать пятого. Так чего же вы хотите? Химеры витают везде. Ева отказалась попробовать яблоко — мы продолжаем жить в раю, и совсем непонятно, для чего тогда Бог? Иуда как личность отказался предать Христа, что ничего бы не изменило — Иисуса в лицо знали десятки тысяч человек, но мы с вами жили бы в мире, лишенном идеи возвышенного предательства и термина «тридцать сребреников». Кстати, на наши деньги это гораздо меньше, чем тридцать червонцев золотом. Так что дело не в сумме, а в замысле. И так далее…

Росткин не хотел уже ничего. Он не слышал нового от этого царского полковника, объясняющего ему то, что он собирался объяснить сам. Более того, Сугорина как бы и не существовало. За отсутствием необходимости в подобном персонаже. Но он был, раздражающе усмехался, продолжал задавать вопросы и отвечал на них.

— Не дано нам терцио[53], не дано. Я возжелал спрятаться от мира, не как монах, а как частное лицо. Думать, писать, жить. Оказалось, не моя это роль. Мне по-прежнему предлагают творить историю, а не осмысливать ее. И не так важна разница — какую. Полковник Генштаба востребован более, чем тихий мыслитель. Из чего следует с непреложностью…

…С непреложностью следовало одно. Даже возможности Сильвий, одной и другой, были не беспредельны. «Паровой каток» британского империализма продолжал катиться в заранее определенном направлении. Его удавалось только притормаживать, выигрывая время и мобилизуя дружественные силы. Само время так было ориентировано, что конец девятнадцатого века совпал с пиком последних, можно сказать — судорожных колониальных захватов. Великими державами на Земле подбиралось все, что оставалось, даже, по экономической и политической логике, — ненужное. Инерция мышления — все, что есть, должно быть как-то поделено. В чью пользу? Англия считала, что в ее. О цене речь не вставала. Цель оправдывает средства.

Еще в начале девяностых с подачи Сесила Родса, основателя и главы крупнейших алмазо- и золотодобывающий компаний «Де Бирс» и «Голдс Филдс оф Саут Африка», премьер-министра Капской колонии, возникла идея строительства железной дороги Каир — Кейптаун. Независимо от того, что требовалось устранить с предполагаемой трассы немецкое, французское и португальское колониальные владения. Технически это считалось осуществимым. Где деньгами, где дипломатией, где и войной.

Но прежде всего следовало ликвидировать «бурскую пробку», расположенную между германскими и португальскими владениями. Проблема заключалась в том, что Оранжевая и Трансвааль были государствами с европейским населением, с парламентами, довольно долгой независимой историей, и поступать с ними, как с территорией африканских царьков, выглядело не совсем прилично. Требовались сложные дипломатические ухищрения, поиски причин и поводов к аннексии. Но всю предысторию, ход и реальный исход англо-бурского противостояния можно прочитать в научных трудах.

Текущая обстановка, в глазах тех, кто ею решил заняться, выглядела совершенно иначе.

Основатели Андреевского Братства, они же — за исключением Сильвии и Берестина — члены «Комитета по защите реальности», который пора было переименовать в «Комитет общественного спасения», хотели только одного: покоя и невмешательства. Своих дел в чужие, и наоборот. И опять так не получалось.

Всем, кроме Новикова, Шульгина и Левашова, хотелось ощущать себя значительными фигурами мировой истории. На том или ином уровне. И их желания так или иначе вплетались в гигантский силовой кокон воль и намерений, охвативший этот регион своим воздействием, неумолимо создававший очередное поле напряжения, противостоять которому ткань реальности не могла.

Глава восьмая

Сентября, последнего месяца перед началом войны (которая могла еще и не начаться), хватило отряду «кладоискателей», чтобы покинуть Лоренцу-Маркиш, не привлекая особого внимания. Их было шестеро: Новиков, Шульгин, Левашов с подругами. И шестеро роботов, в данном случае изображающих буров — погонщиков фургонов. Без фургонов тогда никто не путешествовал за пределами двух ниток железных дорог, пересекавших юг Африки.

Доехали до конечной станции, представлявшей собой отчетливое подобие советского полустанка в какой-нибудь Кулундинской степи. Бурьян с колючкой до горизонта, жаркая пыль в лицо, двадцать метров перрона, грузового и пассажирского одновременно, три мазанки. Пусть служащие одеты чуть иначе и вокруг станции бессмысленно бродят не казахи, а кафры — в остальном без разницы. Паровоз свистнул, утянул на юг четыре вагона и шесть платформ — и снова первозданная пустота и ощущение основательной никчемности жизни. Как у Чехова.

А люди, приехавшие сюда зачем-то, — остались. Сводили лошадей с дебаркадера, скатывали следом фургоны, начинали запрягать. Пожилой бур — начальник станции, не по погоде одетый в длинный суконный сюртук, такие же, крайне плохо сшитые штаны, широкополую фетровую шляпу и отвратительного вида корявые ботинки (у нас в тюрьмах зэкам лучше выдают), спросил на старо-голландском, что им здесь надо.

«Удивить — победить», — любил говаривать Суворов.

Шульгин ответил ему на том же языке, даже более архаичном. Чтоб интереснее было.

Его молодое веселое лицо, подтянутая фигура, отлично сшитая одежда и револьвер в открытой кобуре над правым коленом никак не соответствовали тяжелому медленному языку, которым хорошо разговаривать на пашне или в деревенской пивной.

— Нам, папаша, нужно поехать, куда мы хотим, и сделать то, что хотим. Старые обычаи это запрещают? Мы очень придерживаемся старых обычаев. Мой прадед поставил первую ферму прямо возле того города, что англичане называют Кейптауном. Напротив Столовой горы…

— Скажи свое имя, парень. Говоришь ты хорошо, но рожа у тебя бритая… Без бороды ты не бур, как бы себя ни назвал.

— Я не бур. Не набиваюсь. Я Ваан ван Дрейд из Голландии, тебе это имя что-нибудь говорит?

— Если ты из тех ван Дрейдов, парень, чувствуй себя как дома. Любой бур тебя примет как друга и родственника. Господи Боже, правнук старины ван Дрейда вернулся!

Значит, и эта легенда была проработана правильно.

— А кто с тобой? — возвращаясь к врожденной подозрительности, спросил бур. — Не англичане?

— Упаси бог. Этот — тоже голландец, амстердамский, — указал Шульгин на Новикова, — а остальные — русские.

— Русские — помню. У них был царь Петр, саардамский плотник. Ничего не имею против русских. А что им тут надо?

Подозрительность буров неистребима.

— Прогуляться хотят, золота поискать. Не здесь, там, далеко, в Калахари.

— В Калахари нет золота, — резко сказал бур.

— Одни говорят — нет, другие — есть. Мы поищем.

— В Калахари нужно ехать на быках. Лошади не выживут, — сообщил начальник станции.

К этому времени они уже сидели в тени трех жидких акаций и приложились по первой. То, что было во фляжке у Шульгина, буру, так и не назвавшему своего имени, понравилось.

На трех девушек в длинных дорожных платьях он вообще не обращал внимания, как тут их и не было. Такой характер.

— Знаешь, парень, — сказал начальник станции, когда роботы уже запрягли по четверке лошадей в каждый фургон и, будто бы торопя хозяев, пощелкивали бичами, — в Калахари ты езжай, только воды запаси побольше. А южнее — не советую. Последний поселок, где есть еще наши, — Мороквейн. Ниже уже англичане. С ними встречаться не стоит. Конная полиция это будет или ойтландеры[54] — не важно. Они вас ограбят, а скорее — убьют.

— Так уж? — с сомнением спросил Новиков на современном голландском.

— На эти штуки, парни, не рассчитывайте, — сказал бур, указывая на револьверы у них на бедрах. — Вас, если захотят, перестреляют издалека, а потом займутся вашими медхен[55]. И ружья вряд ли помогут. Я вам напишу записочку, каждый бур севернее Оранжевой реки будет рад помочь правнуку ван Дрейда. В остальном — сами смотрите…

О настоящих бурских фургонах можно прочитать у Майн Рида, там описаны все детали их устройства. Фургоны наших героев внешне от старинных не отличались, исключая кое-какие технические новинки. Но без тщательного техосмотра разницы не заметишь. Колесные диски не дубовые, а алюминиевые со спицами, с накладками из пластика, покрытого древесным шпоном, чтобы выглядели, как надо. Бесшумные подшипники, резиновые шины, замаскированные грубыми железными ободами. Кузова из 10-мм титана, обшитого дюймовыми досками горного каштана снаружи и мягким стеганым кевларом внутри, тент вроде парусиновый, но тоже из кевлара, от которого пули рикошетят.

И лошадям их тянуть было легко: сами катятся, когда солидола во втулках достаточно.

А насчет неспособности оборониться — тут пожилой бур определенно заблуждался. На облучке каждого фургона — биоробот в широкополой шляпе, в сюртуке и с бородой до середины груди. Если принято здесь — так и будет. Справа от ноги в специальном зажиме торчит тяжелое капсюльное ружье. Однозарядное. Калибром 15 мм. Издалека его видно. Не внушает опасений для внешнего наблюдателя: пока достанет, пока прицелится… Автоматическая винтовка не видна, уложена вдоль борта. Вскинуть ее и начать стрелять с руки — секундное дело.

Второй, прикрывающий фланги и заднюю полусферу, готовый к появлению пресловутых ойтландеров, сидит на откидной скамеечке, одетый для маневренного боя в саванне. Джинсы и рубашка сероватые, в обтяг по фигуре, прочные и легкие ботинки для долгого бега. Вместо раритетных «кольтов» — по два «маузера-96» на поясных ремнях. Винтовки «СВД» под рукой. Над верхним свесом тента прилажен готовый к работе пулемет «ПКМ».

По идее шесть роботов способны дать отпор любому количеству нападающих. Эскадрон кавалерии их будет или пехотная бригада. Первая сотня будет уничтожена беглым и смертельно точным огнем на дальних подступах, ровно за то время, которое потребуется на соответствующее число выстрелов. С остальными, если не разбегутся, придется повозиться несколько дольше, но с тем же результатом. Потребуется — в течение ближайшей ночи руками передушат. Отчего и говорил Антон в свое время: «Слишком опасное оружие».

Фактически роботов можно переиграть только одним способом — накрыть караван массированным артиллерийским огнем из засады. Лучше всего — с закрытых позиций, сосредоточив по цели огонь сразу нескольких гаубичных батарей. Но, во-первых, тогда еще не существовало легких и маневренных скорострельных пушек, за исключением французской 75-мм образца 1897 года, да и та стреляла только шрапнелью, во-вторых — отсутствовали приборы и методики, позволявшие вести хотя бы побатарейный огонь по подвижной цели без предварительной пристрелки.

…Мужчины и девушки едут верхами, опередив колонну фургонов на сотню метров. Теперь они снова под собственными юношескими псевдонимами. Билл Дайм — Новиков, Дик Мэллони — Шульгин, Майкл Фолли — Левашов. Голландские, паспортные американские и прочие имена временно забыты. Девушкам псевдонимы не нужны, и так стильно выходит: Ирэн, Лэрис и Энн.

Кони под каждым были высшего разбора, шестивершковые[56], мастями от чисто вороной через караковую и гнедую до игреневой[57], у всех разные, но одинаково тренированные на гладкую скачку и стипль-чез. Вместо обычных подков — пластиковые чехлы на копыта с победитовой окантовкой.

Со стороны кавалькада смотрелась красиво. Девушки умели держаться в глубоких кавалерийских седлах. Дамские — это совсем не то. Одеты они были в высокие сапоги лучших российских мастеров с серебряными шпорами, зеленоватые бриджи, льняные рубашки, поверх — легкие кожаные куртки. От южного солнца головы защищали светлые стетсоновские шляпы. Да еще каждая была в больших зеркальных солнце- и пылезащитных очках. Практично, пока никто из местных не видит. Появятся — можно и снять.

Вооружены барышни совсем неплохо. Зря старый бур намекал на беззащитность этих красавиц, которыми смогут воспользоваться посторонние. Не считая девяностовторых «беретт» в кобурах на бедрах, каждая имела пристегнутые к седельным крыльям по два «маузера» с колодками-прикладами и карабин «СКС» поперек задней луки. Там же — подсумки с достаточным боеприпасом. И стреляла каждая, даже Анна, потренировавшись, — на уровне известного «Соколиного глаза», только дальше. На сто метров — в консервную банку, на пятьсот — в ростовую мишень. До забивания гвоздей в стену пулями не доходило, но Ирина, сосредоточившись, скорее всего смогла бы.

«Кладоискатели», вспомнив старую литературу, выбрали себе другие стволы. Дайм держал поперек передней луки штучную вертикальную двустволку «Снайдер»: верхний ствол гладкий, 12-го калибра, заряженный крупной картечью, нижний — нарезной 10-мм. Если вдруг выпрыгнет из зарослей быстрый и крупный зверь вроде льва.

У Дика, для огневого прикрытия группы — десятизарядный «винчестер 45 АПК», у Майкла — помповый «браунинг» 10-го калибра с дробью 4/0.

Все это, само собой, не считая автоматических, «по вкусу», личных пистолетов.

Ехали правым берегом Вааля, рассчитывая скоро свернуть на северо-запад, в сторону Земли Бечуанов.

Погода была во всех смыслах чудесная. Как в южнорусской степи в последних числах апреля. Солнце, пока не палящее, цветущие до самого горизонта цветы-эфемеры; не прячущиеся, словно в кинохрониках из национальных парков, стада антилоп и иных обитателей этих широт. Иногда, поблизости от ручьев и заросших по берегам подобием камыша маленьких озер, появлялись слоны.

— Жаль, что нам сейчас ни к чему слоновая кость, — с легкой печалью в голосе говорил Шульгин — Дик. Хотелось ему испытать свои силы в стрельбе с коня по этим тяжелым, но особенным образом грациозным животным.

А вот носороги и жирафы не встретились до сих пор ни разу.

Ехали, отпустив поводья, разговаривали о том, что исполнилась наконец детская мечта… И никаких предыдущих тягот и потерь не жаль, если это — получилось!

— Да и какие наши годы, парни? — разглагольствовал Левашов, бросив стремена и покачивая ногами. — Сорока еще нет, а все уже случилось. Помнишь, Билл, я говорил, что после сорока жить вообще не стоит?

— Чего не помнить? И всерьез задумывался — не прав ли ты? — ответил Новиков.

У девушек такой общей мечты не было, слишком разные биографии и стиль мышления. Но плавно покачиваться в седлах, озирать окрестности с недоступной пешему человеку высоты, чувствовать себя покорительницами пространств, ощущать бедрами и шенкелями сильных и послушных лошадей, которые, только тронь шпорами или «отдай повод», тут же кинутся вскачь, им нравилось тоже.

Сколько же лет было напрасно потрачено в городах, в изначальной или за ней последовавшей жизни! Ездили в автомобилях, учиняли войны и революции, вечер в хорошем ресторане считали за прекрасное времяпрепровождение. А здесь — дыши, радуйся, почти ни о чем не думай. Рай!

— Я что хочу сказать, — догнала едущих впереди Дика и Билла Ирэн (эти имена произносились легко, потому что парни были совсем другие, по возрасту — почти те же, с кем она познакомилась в студенческие годы, по внешности — как сами напридумывали), — я сейчас в голове нашего Майн Рида прокручивала…

А она это могла, дословно воспроизводить хоть в памяти, хоть вслух любой читанный в жизни текст. Достаточно небольшого усилия.

— «Бура в Южной Африке»?

— Несколько другое. Он ведь и стихи иногда писал. Одно называлось — «Война». Нехорошо восхвалять войну, но есть у него такие строчки: «Пока на Земле, обезображивая ее красоту, останется хоть один неповерженный тиран, хоть один неопрокинутый престол, хоть одна не сброшенная с головы корона, приветствую тебя, Война».

— Эт-то, конечно, оч-чень бла-ародно, — цитируя «Трудно быть богом», протянул Дик. — А от марксизма-ленинизма сильно отличается?

— Ну, за полвека до реальности марксизма, наверное, отличалось…

— Мы, Ира, насчет тиранов с тобой полностью согласны, — кивнул им обоим Билл, — и с капитаном Майн Ридом тоже, одна беда, какую и дон Румата подметил: от тиранов избавиться невозможно. Сейчас тираном наши «друзья» буры считают британский империализм и лично королеву Викторию. Царь Николай в них же числится у русских и европейских либералов. А дальше что? Свергнут жестоких из сильных, на их место придут жестокие из слабых… В этой же самой Африке. Плох французский или португальский губернатор, его в процессе деколонизации уберут, заменят сначала на признанного мировым сообществом народного лидера типа Лумумбы, а потом — на людоеда Бокассу… Романтики всегда уступают сначала прагматикам, а потом и просто подонкам. Но я тебя понимаю, — успокоил он собравшуюся обидеться девушку. — Ты прониклась красотами окружающей природы, мирным, так сказать, пейзажем и попутно решила, что наконец-то мы занялись приличным и благородным делом. Майн Рид именно бурам весьма сочувствовал. Только совсем неизвестно, на чьей стороне он оказался бы, доживи до нынешнего времени. Конан-Дойль тоже мужик ничего, а в назревающем конфликте оказался ярым империалистом. Давай оставим эту тему. Тем более мы не собираемся больше воевать за глобальную свободу и справедливость? Будем лучше бороться только с теми, кто мешает жить лично нам…

— Что хорошо для «Дженерал моторос»… — насмешливым тоном собрался продолжить его мысль Дик, но не успел.

На выезде из густых зарослей кустарника, среди которых вилась накатанная тяжелыми деревянными колесами бурских фургонов дорога, послышались голоса, звон трензелей, конский топот.

— Сколько раз говорили дуракам — надо высылать вперед головную заставу, — обрывая себя на полуслове, сказал Сашка.

— А мы кто? — возразил Новиков, придерживая коня. — Ирина, назад, к фургонам!

Та не стала спорить, приученная в острых ситуациях выполнять команды беспрекословно. Вздернула коня на дыбы, заставив его одним махом развернуться на узкой тропе, и, дав шенкеля, послала в галоп, увлекая за собой Аню с Ларисой. Девушкам не во все мужские разборки ввязываться нужно.

Втроем Новиков, Шульгин и Левашов выехали на поляну спокойно, шагом. Развернувшись сдвоенной цепью, перекрывая им путь, стоял английский уланский эскадрон. Высокие фетровые шлемы, усы, длинные палаши вдоль левой ноги. Но винтовки заброшены за плечи. Очень хорошо.

Прав был старик бур, при эскадроне состояли три тех самых ойтландера, которые затеяли беспорядки в стране. Крепкие сорокалетние мужики, не то чтобы в рубища, в сильно потрепанные костюмы одетые, но с револьверами и ружьями. Всего лишь охотничьими.

— Лейтенант, это они! Они самые! Вы только посмотрите…

Никуда от назойливых соглядатаев не скрыться. Этих землепроходимцев достаточно бандитского вида Новиков с Шульгиным несколько раз замечали на улицах Претории. Они попадались на глаза чаще, чем любой из местных буров, и запомнить их не составляло труда. Крутились между несколькими тавернами в центре города и резиденцией президента Крюгера. С разных точек отслеживали и визиты друзей в государственные конторы, и погрузку на вокзале фургонов и лошадей.

Можно было их темным вечерком вывести из обращения, или, как любил выражаться Сашка, переходя в рабочий режим: «погасить облики». Но по некоторым причинам делать этого не стали. Не входило в задачу. Пусть хоть здесь процесс попробует развиваться естественным образом.

Вдобавок все слишком уж напоминало избитые литературные сюжеты. А откуда им взяться — не избитым? Екклезиаст, кем бы он ни был, подлинным сыном царя Давида или царским спичрайтером, тысячелетия назад сформулировал то, что впоследствии подтверждалось, с теми или иными вариациями.

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: „смотри, вот это новое“; но это было уже в веках, бывших прежде нас».

Бродяги или маскирующиеся под них разведчики британского Генштаба выследили и выяснили все, что их интересовало относительно таинственных иностранцев. Теперь навели на них армейское подразделение, потому что сами не имели нужных сил и возможностей. Даже исключив женщин, трое серьезных парней и шестеро не менее крепких слуг были им не по зубам.

А задержав их с помощью сорока вооруженных солдат, они смогут не спеша выяснить все, что их интересует. Возможность сопротивления мирных путешественников представителям власти даже не подразумевалась. Оружие здесь носили все, но и в самых буйных поселках, где в поисках наживы собиралось немыслимое отребье человечества, полицейский спокойно появлялся в одиночку, а револьвер если и носил, то только как символ власти. Со времен Робин Гуда английские короли научили подданных простой истине — от веревки не скроешься. Тут вам не Россия, остров, сбежать некуда… Отсюда и законопослушность.

К своему сожалению, ойтландеры или сыщики, а скорее всего — и то и другое, не имели нужной подготовки, чтобы правильно оценить вероятного противника.

И в качестве обеспечивающего неплохо задуманную акцию они обратились не к тому.

Лейтенанту было лет двадцать пять, наверняка из аристократов, никак он не подходил к предложенной ему роли. Симпатичный, рыжеватый, с веснушками. Явно отбывающий колониальную службу, чтобы вернуться в свои шотландские пустоши или йоркширские рощи с капитанскими погонами, медалькой, а то и орденом. И до глубокой старости развлекаться бриджем, гольфом и крикетом.

Престижем своего звания он тоже не был озабочен, поскольку стремя в стремя с ним стоял сержант лет сорока, очевидно грубый и агрессивный, пусть и не сказал еще ни единого слова. Так это сразу видно. Издалека. Кобура длинного «смитт-вессона» была у него расстегнута, и сабля подвытянута из ножен.

— О чем поговорить желаете, лейтенант? — широко улыбаясь, спросил Новиков, теперь уже с отчетливым сандхертским[58] акцентом, протягивая ему портсигар. — Мы тут так, прогуливаемся, жирафов ищем…

— Вы у нас учились? — расплылся в улыбке лейтенант, услышав знакомый выговор.

Сигару раскурил по всем правилам, Андрей тоже.

— На два года позже, — ответил Новиков, определяясь по внешнему виду «однокашника». Он мог бы ему назвать сейчас имена и фамилии преподавателей и однокурсников, информации хватало. Пожалуй, они разъехались бы спокойно, обменявшись визитными карточками, как светские люди, и уланы отправились бы искать другую цель.

Только от лейтенанта уже ничего не зависело. Он один этого не понимал.

Шульгин с Левашовым незаметно сдвинули коней, один вправо, другой влево, не касаясь ружей. Успеется.

— Не слушай его! — вдруг заорал сержант, уловив спинным мозгом, что сейчас будет, и левой рукой почти выхватив револьвер.

— А ваше дело — какое? — холодно спросил Новиков, но его тяжелый «Снайдер» уже было направлен как надо. Движение пальца — сержанта картечью снесет с коня, и лейтенанта тоже. Уж больно страшные жерла стволов смотрят им в лица. А если из них вырвется всплеск пламени и свинца, разговаривать будет не о чем. Точнее — не с кем. С другой стороны, естественно.

Шульгин и Левашов тоже держали свои винтовки изготовленными к мгновенной стрельбе. А уланы, без всякого интереса наблюдавшие с двух десятков ярдов за препирательствами начальства со случайными путниками, своих «Ли Энфильдов» даже из-за спины не снимали. Команды ведь не было.

Трое ойтландеров, увидев, что положение меняется не совсем в нужную сторону, начали медленно отодвигаться за линию кавалеристов. Кони задним ходом умеют двигаться не очень хорошо, но кое-как получается.

— Вы там — стоять! — крикнул Шульгин, не опуская «винчестера». Один из присланных Ириной роботов бесшумно обошел позицию улан с фланга и теперь, прячась за густым кустарником, невидимый, держал «ПК» на уровне бедра, чуть приподняв ствол. Выкосить ему весь взвод — только прикажите. С трех очередей — делать нечего. А можно и с одной, только длинной.

— Будем объясняться, лейтенант? — продолжал изображать прогуливающегося с компанией друзей джентльмена Новиков, не отводя ствола. — Здесь свободная территория. Что вам от нас нужно? Только начали по-хорошему разговаривать, и вдруг… Я бы на вашем месте сержанта наказал за вмешательство не в свои дела, а вон тех, — он указал рукой на бродяг, — вместе со мной допросил. Глядишь — нашли бы повод вздернуть. Вы попали не в cвою игру, дорогой… Давайте попробуем разойтись красиво?

На самом деле, предложение было благородное. Не Средневековье же. Встретились два вооруженных отряда на одной дороге, и повода нет ввязываться в драку. Если действительно нет…

Лейтенант был бы и рад, по всему видно, но командовал здесь не он. Сержанта три ружья в руках путешественников если и испугали, то не слишком. Уланы плотно перекрывали дорогу, и задняя шеренга уже защелкала затворами «Ли Энфильдов». Пулеметчика, взявшего их на прицел, они по-прежнему не видели.

— Сэр Патрик, что вы их слушаете? — почти взорвался сержант, видя, что его командир, который давно был у него под сапогом, вроде как задумался.

— Подождите, Каунт, надо же разобраться. Мне кажется, эти джентльмены…

— Какие, к черту, джентльмены! — Каунту надоели разговоры вокруг да около. — У нас есть задание — перехватить этот караван, тщательно обыскать и доставить задержанных, вы сами знаете куда. Вы командуете взводом, вот и командуйте, всем остальным занимаюсь я! И я это сделаю, черт возьми. Если вы, сэр, не готовы, то подождите в сторонке…

Сержант говорил с офицером так, будто тот был его садовником. Бывает, если молодой офицер не сумел сразу поставить себя как надо.

— Эй вы, бросайте оружие, иначе… — Сержант обернулся к уланам, готовясь отдать команду.

— Ты бы не хотел заткнуться? Последний раз предупреждаю. — Лицо Шульгина любому понимающему прямо-таки кричало, что шутки действительно кончились. — Еще слово или движение — подохнешь первым. Денежки и новые нашивки достанутся кому-то другому…

Каунт был плохим физиономистом, вдобавок служба в колониях воспитала в нем крайне завышенную самооценку, веру в то, что белый человек с оружием всегда прав и сильнее всех прочих.

Убедившись, что взвод к бою готов, сержант взмахнул револьвером.

— Вы, шваль! Ружья на землю. Считаю до трех. Потом посмотрим, что там у вас в фургонах. Сдается, что-то очень интересное…

Шульгин увидел — в глазах сержанта плещется безумие, и курок револьвера начинает подниматься. В какой момент сорвется — не угадаешь. Как врач, принявший решение на радикальную операцию, он выстрелил первым, чтобы не довести частную пока разборку до общего побоища.

Пуля «винчестера» вошла под верхнюю пуговицу кителя. Каунт дернулся и начал медленно заваливаться набок. Так и повис, сразу превратившись из сильного человека в тряпичное чучело. Стремена не дали телу упасть на дорогу. Конь всхрапнул, рванулся назад, врезался в первую шеренгу кавалеристов.

Новиков вскинул руку, по этой команде из кустов застучал пулемет. Очередь, направленная умелой рукой, свистнула над самыми головами улан, кое-кого даже задев по шлему.

Задуманное удалось в полной мере. С пулеметами англичане были знакомы, а соображать, откуда он взялся у странных путников, времени не было. Ответных выстрелов не последовало. Кавалеристы предпочли не вскидывать свои винтовки. Лейтенант поспешно убрал руку с рукоятки револьвера. Страшно, когда только что негромкий выстрел пресек человеческую жизнь. Хорошо — не твою. А все равно страшно.

— Всем — винтовки на ремень! — скомандовал Новиков голосом тертого и битого жизнью колониального майора, подкрепляя слова скользящими по лицам близких улан стволами. — Следующая очередь — на поражение. Лейтенант, прикажите своим людям отъехать на полсотни ярдов, спешиться, курить. А с вами поговорим…

Шульгин заставил своего коня потеснить потрясенного офицера к обочине. Не опуская ствола, из которого еще тянуло острым пороховым запахом, спросил:

— Вам не кажется, что вы сейчас нарушаете все законы, которыми белые люди руководствуются в Африке, а также в Азии и Южной Америке? Разве может англичанин «из общества» попытаться ограбить соотечественника на лесной дороге? Главное — зачем?

— Я — не знаю. Я — не хотел… Вы же видели, я говорил с вами как подобает. Приказ, разумеется, есть приказ, но одно дело — выяснить у людей, которых кто-то считает подозрительными, кем они являются, куда едут и что с собой везут, и совсем другое… Но, должен заметить, вы ведь тоже только что убили британского военнослужащего. Военно-полевой суд в таких случаях беспощаден. Вряд ли будут приняты во внимание ваши слова о самообороне…

— Прежде всего, так оно и есть. Чистая самооборона. Мы не на театре военных действий, и сержант не имел права угрожать нам оружием. Кто он и кто мы? Да в Лондоне я и вас бы разжаловал в рядовые только за то, что вы не сумели держаться, как подобает офицеру…

«Это хорошо сказано, — подумал Новиков, — пусть задумается, вдруг мы наследственные члены палаты лордов, если не выше».

— Вы также видели, что он собирался выстрелить. Когда револьвер взводят, из него обычно стреляют… Особенно такие крейзи, как ваш сержант. Думаю, вы нам должны быть благодарны за избавление от подобного мерзавца. Мы, в свою очередь, только что имели полную возможность перебить здесь весь ваш взвод. Пулеметный огонь в упор — страшная вещь. А теперь быстренько объясните нам: кто именно велел нас задержать и по какой причине?

Лейтенант знал не слишком много. Его сержант на самом деле был в гораздо более тесных отношениях с командованием полка, если дело касалось щекотливых вопросов. И юный Патрик исполнял чисто формальную роль. Он не знал даже, кто такие эти ойтландеры, проводники или наводчики уголовного плана. Да и не хотел знать, не господское это дело. Если бы сержант счел, что путешественники того заслуживают, они были бы арестованы и доставлены в Кимберли под конвоем взвода. Ничего больше от лейтенанта не требовалось.

— Есть тут какая-то странность, — как бы предлагая порассуждать вместе, сказал Новиков. — У сержанта, увы, не спросишь. Так выдайте нам тех, сразу все узнаем. Может, и вам интересно будет…

Увы, предложение запоздало. Сообразив, куда клонится дело, сразу после выстрела Шульгина ойтландеры развернулись за спинами улан и бешеным галопом унеслись в недалекие, непроходимые для любого, кто не знает тайных тропок, заросли. Робот же, не имея должной команды, стрелять им вслед не стал. Напрасно, пожалуй.

Если немедленно послать его вслед беглецам, он их рано или поздно возьмет, поскольку преследовать станет круглые сутки, наподобие инопланетного коллекционера земной фауны из старого фантастического рассказа, который неделю гонялся за главным героем. Как же он назывался, блин? В «Знание — сила» был напечатан, году в шестьдесят втором. Но сегодня сюжет повторять незачем. В текущем повороте сюжета по-своему даже интереснее.

Мы что Сильвии говорили — воевать не собираемся ни с кем. Слова своего не нарушим. Пусть другие нарушают. Как оно в довоенной еще песне пелось? «Нас не тронешь, мы не тронем. А затронешь — спуску не дадим!»

— Поскольку с военным судом мы в ближайшее время встречаться не расположены, — сказал Новиков лейтенанту, — придется нам тут и проститься. Вы едете назад, строго по своим следам. Прямо-прямо, до горизонта и дальше. В расположение части, короче. Мы установим на этом вот холмике пулемет, посидим, пока не убедимся, что вернуться и взять реванш вы не собираетесь. И переправимся через Вааль на ту сторону. В Капской колонии у нас спокойной жизни теперь, похоже, не будет, а у буров к нам претензий нет. Договорились?

— Как будто у меня есть выбор, — мрачно ответил лейтенант, заранее представляя грядущие неприятности. — Но у вас его тоже нет. Королевское правительство добьется вашей выдачи…

— Это даже не смешно, — ответил до сих пор не принимавший участия в разговоре Левашов. — Чьей выдачи? Вы и имен наших не знаете. Буры тоже. «Просим арестовать шесть каких-то иностранцев, странствовавших между Ваалем и Оранжевой на прошлой неделе. Три мужчины и три женщины. Иных примет не имеем»? Так будет звучать запрос? Вам ответят на гербовой бумаге с печатью: «Знать не знаем и слышать не слышали. Ваша территория — вы и ловите. Мы, кстати, давно утверждали, что половина приграничных бродяг — преступники. Почему и не соглашались с вашими требованиями предоставить им бурское гражданство и четверть мест в парламенте».

— А когда вас выгонят в отставку, — мстительно добавил Новиков, — и мы с вами вдруг встретимся на Оксфорд-стрит, я еще подумаю, стоит ли подавать вам руку…

На том и расстались.

За остаток дня, подгоняя лошадей, небольшой караван далеко продвинулся на северо-восток. Само собой, обратно через Вааль они переправляться не стали, делать там было совершенно нечего. Путешественников влекли другие места.

С последними лучами закатного солнца караван, двигавшийся целинной степью (она же — вельд по-местному), лишь кое-где оживлявшейся зонтичными акациями и подобиями агав, вышел к обширной долине, которая и была сегодняшней целью.

Здесь текло несколько прозрачных ручьев, высились пресловутые баобабы и другие деревья, названий которых наши герои не знали, за отсутствием ботанического образования. Но они делали местность приятной для глаз и удобной для привала. Большего и не требовалось.

Как и рисовалось в мечтах, стоянку устроили под пятидесятиметровой кроной гигантского дерева. В нишах, образованных выступами корней, развернули спальные мешки, костер распалили такой, что отпугнет любого зверя. Но это так, для романтики. Шестеро роботов, занявших предписанные позиции, своим универсальным зрением и иными органами чувств не только обнаружат любой движущийся объект на километровом расстоянии, но и отпугнут его, не прибегая к архаическим приемам. Пусть бы и легендарный гишу[59] вдруг появился, убоится инфра- или ультразвука, смотря по природной восприимчивости.

Кстати, волю к сопротивлению и агрессивность английских улан тоже пригасила небольшая доля инфразвука. Достаточная лишь для того, чтобы руки стали ватными, едва удерживающими винтовки, и спать захотелось сильнее, чем воевать.

— Значит, операцию прикрытия считаем выполненной, — сказал Новиков, когда все насытились нежным мясом антилопы, подстреленной по пути к месту привала, поджаренной на вертеле. Удобно разместились вдоль корней дерева на конских вальтрапах и потниках, опираясь спинами на седла, закурили, кому хотелось. Как говорил профессор Опир? После такого ужина нельзя не курить.

Операция на самом деле была многослойная. Разными способами спланированная и просчитанная. Андрей задумал ее сразу же после встречи с форзейлем в Крыму. Слишком много непонятных событий начало происходить, одно за другим. И в очередной раз выглядеть дураками или просто пешками в чьей-то хитрой комбинации не хотелось.

Некоторые ее позиции менялись по ходу дела, но замысел оставался неизменным. Отныне делать только то, что представляется нужным им самим. А то жизнь подошла, что называется, к самому краю. Буквально один неверный шаг, и она прекратится. Совсем или в привычном виде. Еще один выхваченный из огня каштан, есть который будешь не ты, может оказаться последним.

По ходу дела, по мере получения дополнительной информации, в программу вносились нужные коррективы, но в каждом пункте она оставалась полностью достоверной, не подкопаешься. По крайней мере, Новиков на это надеялся. Вот и сейчас — легенда выдержана точно. Главные герои стремились в Южную Африку, о которой мечтали с первых детских книжек? Они здесь. Собирались заняться кладоискательством? Они это делают, да настолько убедительно, что за ними уже начата охота. Как бы не весь золотой и алмазный бизнес, сглотнув наживку, лихорадочно соображает: что же это за новые месторождения, неслыханно богатые, на поиски которых прибыли таинственные незнакомцы? Дон Отелу свое сделал, проболтался в нужное время и в нужном месте. От окружения президента Крюгера информация тоже пошла куда надо.

Любому дураку понятно, а в правлении «Де Бирс», в колониальной администрации, кое-где еще сидят далеко не дураки. Сообразили, что из-за пустяков океанские пароходы в глухие провинции не гоняют. Да еще — под чужим флагом, хорошо оплаченным. В конце концов — частные лица президентам чужих государств оружие на сотни тысяч фунтов не дарят. Какие же тогда прибыли стоят на кону? Естественный вопрос.

Наверняка сейчас «специально подготовленные люди» роются в справочниках Ллойда и иных регистровых компаний, пытаясь установить подлинную принадлежность «Валгаллы» и «Призрака». Выясняют, где, когда, в каком качестве засвечивались его номинальные владельцы.

Пусть работают.

Сегодня кое-кто поторопился, вздумал решить проблему простейшим способом. Могло получиться, но с другими клиентами и при более тщательной подготовке. Но решили, что и так сойдет. Сорок до зубов вооруженных солдат, три опытных разведчика — против трех мальчишек. Девушек и погонщиков фургонов в расчет вообще не принимали…

Зато теперь как в старом анекдоте: «пускай у них голова болит». Герои же, сделав свой ход, могут наслаждаться прелестями девственной природы. В ближайшие дни их не догонят. Вертолетов здесь пока еще нет, слава богу!

Прочие «братья», получая свою долю удовольствий, используются практически втемную. Нехорошо, конечно, но вреда от этого никому, а польза — большая.

Сильвия с Берестиным, сами себя убедив в том, что Англо-бурская война — отличный способ переформатировать сложившуюся на Земле обстановку, обеспечить безопасность и стратегические перспективы Братства на долгую историческую перспективу, остались в сравнительно романтическом Лондоне и увлеченно занимаются геополитикой.

Друг с другом им интересно, а леди Спенсер вдобавок исполнила свою вековую мечту, перехватив у ненавистной Дайяны руководство проектом. Никому, правда, кроме нее, теперь не нужного. Но ощущать себя тайной владычицей Земли — разве это мало?

А в «плане прикрытия» она наверняка оттянет на себя внимание Игроков, если те в каком угодно качестве сохранили возможность наблюдать за ходом партии. Антона с Арчибальдом — тоже.

Кирсанов, которому предоставлены неограниченные возможности и средства, может считать себя тайным вершителем судеб Европы на своем, естественно, жандармском уровне. И это неплохо. По-своему — правильно. Кому же, как не ему? Оружие, которое он рано или поздно доставит бурам, свою роль сыграет. Сильно попортит британцам настроение. И сам Павел Васильевич имеет чудесные шансы. В его-то годы!

Басманов и рота офицеров отведут душу в боях на стороне буров против ненавистных англичан. (Не касаясь большой политики и давней истории, то, как британцы поступили со своими верными союзниками, загнав их после эвакуации из Крыма гнить в Галлиполийские лагеря, причем с особым, подлым цинизмом, прощению не подлежит. Сорок тысяч умерших от голода и болезней офицеров, женщин, детей — это не холокост? Не геноцид?)

Воронцов и Белли повоюют на океанских коммуникациях, удовлетворяя почти те же инстинкты. Великобритания сто раз заявляла, что на один русский океанский крейсер немедленно ответит десятью. Вот и пусть продемонстрирует, на что они годятся, ее крейсера…

Главное, все это внесет в ныне реализующуюся мыслеформу столько «белого шума», что истинный смысл происходящего станет ясен очень не скоро и далеко не всем.

Что там у нас осталось? Президент Трансвааля Крюгер, которому за жесткую позицию обещано бесплатно сорок тысяч винтовок и по двести патронов к каждой плюс сотня полевых пушек? Он их получит, и лучших в мире инструкторов тоже.

Право на концессии в пределах бурских территорий, а также всех, что будут отвоеваны, — Крюгер, президент Трансвааля, и Штейн, президент Оранжевой республики, подписали. Такие документы на руках при случае могут сработать с неожиданным эффектом.

Сколько денег роздано, сколько идей вкручено тем, кому нужно, а иногда — кому совсем и не нужно. Впрок!

Вот рядом сидят, потягивают чай из кружек девушки, вроде бы самые близкие на свете, но всей правды пока не знают и они. Тоже поверили, что душевным друзьям, никогда их не подводившим, на самом деле потребовались алмазы ведрами!

Не для себя, конечно, для шантажа противника и очередного геополитического слома. Доводы убедительные, неопровержимые, и хорошо, что подруги в них верили.

Никто не может знать, каковы истинные способности врага.

Только за себя и Шульгина Новиков мог ручаться. Их двоих выстроенная на пределе сил и возможностей мыслеформа прикрывала. И еще — Удолин, находящийся сейчас очень далеко, был в курсе. Даже — одним из авторов идеи. Левашов знал, в чем дело, но без подробностей.

А вот теперь Андрей сообразил — получилось.

— Это ты о чем? — прочитав его настроение, спросила Ирина без особого интереса. — Думаешь, заморочили голову лейтенанту и оторвались? Сюда за нами не пойдут?

— Не пойдут. У них сейчас другие заботы начнутся. Но я немного о другом… Вы тут посидите, барышни, а мы отойдем по естественным надобностям…

— Тогда мы тоже пойдем, заодно в ручье сполоснемся, все в пыли, — кажется, первый раз за все время подала голос Аня.

Повезло же Александру, нашел себе женщину почти кавказского типа. Без серьезного повода в мужские разговоры не ввязывается. Но дело тут было наверняка не в Шульгине. Сам он выбрать подходящую его характеру девушку был не способен. И друзья в этом психологическом дефекте помочь не могли, невзирая на все старание и умение. С Анной просто так удачно получилось. Она его приметила, а он ей попался. Любой другой вариант был бы гораздо хуже…

Движением руки Новиков указал Сашке и Левашову на чернильную темноту за пределами древесной кроны. Не так давно легкая облачность сгустилась, и теперь на небе нельзя было увидеть ни единой звезды.

На самом краю очерчиваемого костром круга они присели на подходящее бревно. Шульгин предварительно густо опрыскал его из аэрозольного баллончика.

— Терпеть ненавижу, если из-под коры вдруг термиты какие полезут… Или фаланги. Так об что говорить будем? День и так был сильно интересный.

Сашка, непонятно по какой причине, вдруг перешел на корявый одесский стиль. Он там бывал, конечно, но мог бы и ближе к тексту выражаться. Разве — замысел очередной?

Шульгин снял фляжку с ремня.

— Операцию прикрытия считаем законченной, переходим непосредственно к основной программе… — повторил Новиков.

— Хорошо, если так. А в деталях?

— Все. Мы — оторвались. Я только что получил звоночек от Удолина. Теперь — чисто… Убитый сержант был последней связкой с ирреальностью. Он нас чувствовал…

— Я — заметил, — кивнул Шульгин. — Когда ты на него посмотрел, увидел, как его повело. Оттого и выстрелил…

— Не серебром? — с намеком на иронию спросил Левашов.

— Свинца с мельхиором хватило.

— Хорошо бы… А все же?

— Не знаю, — ответил Новиков, чувствуя, что холодные мурашки продолжают изредка пробегать по спине. Повторил с напором: — Не знаю! Может, он такой же некромант, как Константин, или особый африканский вампир, разновидность зомби, да хоть бы египетский жрец Первой династии, через три тысячи лет дослужившийся до сержанта. Но он нас выследил не агентурным способом…

— Херня, — сказал Левашов, делая серьезный глоток. На глазах у Ларисы он избегал так геройствовать. — Дай, — взял из пальцев Андрея сигарету. Глубоко затянулся вместо закуски. — Когда-нибудь с паранойей закончите?

— Да мы бы и рады, — оптимистично сказал Шульгин. — А тебя случай в метро не убедил, когда вас с Воронцовым менты ни с того ни с сего задержать хотели? Страшно было? Скажи спасибо, Дмитрий без комплексов, вовремя выстрелить успел…[60]

— Думаешь что, сержант тоже из тех? — дрогнувшим голосом спросил Олег. Воспоминание о встрече в полуночном метро с агграми, прикинувшимся нарядом милиции, осталось для него одним из самых сильных. Потому что — первое в серии подобных, постепенно ставших привычными.

— Я проверил, — ответил Шульгин. — Гомеостата у него при себе не было. И умер он по-настоящему. Так что вряд ли из настоящих, просто — сильно одаренный. Андрей же сказал, от Удолина сигнал пришел. А он по земной нечисти специалист. Еще подробности были?

— Практически нет. Мы же не по телефону разговаривали. Передал, что эфир вокруг нас чист и спокоен и там, куда мы идем, угрозы нет…

— То ли странно, то ли скучно, — сказал Левашов. — Мне скорее странно. Опять пойди, не знаю куда… И что мы там увидим?

— Естественно — «не знаю что», — ответил Шульгин, — а ты хотел конкретности? Пока горит костер — мир конкретен. Пока я держу в руке пистолет — он конкретен гораздо больше…

— Чуть-чуть не понял, — удивился Левашов, а Новиков хмыкнул, зная, что будет дальше.

— Конкретное сочетание железных деталей в этой машинке, — Шульгин покрутил «маузером» перед лицом Олега, — способно вышибить из тебя, из любого из нас, — поправился он, — пресловутую бессмертную душу. Что знаменует пресловутое торжество материи над духом…

Сашка грустно посмотрел на пистолет, сдвинул предохранитель и вложил его в коробку-приклад.

— Богословие оставили? — спросил Новиков. — Тогда, Олег, начинаем колоться. Все, чем мы занимались доселе, — исключительно был подход к снаряду…

— Причем — не к тому, — вставил Сашка.

— Именно — шли к брусьям, а схватились за саблю…

— Дальше, — холодно сказал Олег, начиная обижаться.

— Ты уж не переживай, брат, но ставки были больно высоки. Твои мозги — открытые. И даже слишком. Я себе не до конца верю, в том, конечно, смысле, насчет проницаемости. Радуюсь или горюю — но прав оказался. А вот теперь Удолин подтвердил — нас на Земле никто не смотрит.

Новиков прервал словопрения, способные тянуться до утра.

— Пошли к девчатам, там расставим все точки…

Перед тем как отправиться на Валгаллу-Таорэру за поиском новых сущностей, Константин Васильевич на прощание взялся собственными средствами прозондировать время, в котором был молод и причастен.

— Тогда я интересовался совсем другими вещами, но теперь, узнав столько нового и интересного, кажется, понял, в каком направлении стоит поработать.

Кого из старых приятелей (вдруг — мистиков еще Средних веков) он привлек к этому поиску, неизвестно, но в итоге выдал поразительно соответствующую требованиям текущего момента информацию. На юге Африки, на границе пустыни Калахари, севернее Вааля, в бассейне всем известной реки Лимпопо обретается впавшее в ничтожество племя, близкое к готтентотам и бушменам (которых многие ответственные этнографы не решаются отнести ни к одной из четырех канонических рас), своим ментальным фоном удивительно похожее на «мелких» дуггуров, они же «элои».

К концу ХХ века оно якобы полностью вымерло, не пережив апартеида, деколонизации и бесчисленных межплеменных войн, а веком раньше насчитывало до тысячи человек.

А если учесть, что в близких окрестностях их исходного ареала живет достаточное количество горилл, то схема выходит интересная.

Отсчитаем тысяч сто лет назад и прикинем. Что, если именно там образовалась настоящая развилка, самая грандиозная из всех, что случались на Земле до и позже. Не какая-нибудь там «неолитическая революция» или изобретение земледелия, а полная смена типа эволюции.

«Протоготтентоты» приобрели мозг принципиально нового типа и начали создавать на своей линии биолого-магическую цивилизацию. Горилл, соответственно, переконструировали в «монстров», с полной заменой типа нервной деятельности. С остальными животными и прочей биосферой поступили, видимо, аналогичным образом.

— Мы нашли в архивах XIX века несколько этнографических отчетов, где упоминалось это племя. Там, в частности, отмечалось, что они, единственные на земле, произносят слова на вдохе, а не на выдохе, отчего европейцам овладеть их языком совершенно невозможно, — сказал Новиков. — Признаться, интересное свойство.

— Ну да, тут хочешь — не хочешь, для общения придется телепатию изобретать, — вставила Лариса, — я на вдохе точно никогда говорить не научусь…

— Не лишено… Но куда больший интерес у нас вызвали сообщения (сочтенные тогдашними чиновниками от высокой науки вымыслом) одного путешественника, как бы прототипа конандойлевского Челленджера. Эти туземцы при всей своей дикости и деградации имели очень оригинальные космогонические представления. Например, знали число планет Солнечной системы, включая пояс астероидов. То, что Сириус — двойная звезда, и даже то, что существуют во Вселенной черные дыры…

— И как же исследователь мог это выяснить, раз их язык белым недоступен? — спросила Ирина.

— И откуда сам знал о черных дырах? — поддержал ее Левашов.

— В том и проблема. Словам капитана Берн-Мердоха не поверили прежде всего потому, что все его записи представляют тройной перевод, с «дагонского» на бечуанский, и с бечуанского на английский. Я бы тоже не поверил, учитывая способности и культурный уровень переводчиков. Наверняка то был не перевод, а фантазии на вольную тему.

— А сейчас вдруг поверил? — спросила Лариса.

— Удолин убедил. Он, видишь ли, лично связывался с Берн-Мердохом, на данный момент еще живым, и ментаскопировал его. Заодно перевел ряд содержащихся в мозгу отставного капитана понятий в доступную нам форму. Те же черные дыры. И не только, были еще наводящие на размышление фактики…

— Значит, мы собираемся навестить выродившихся потомков дуггуров и через них…

— Правильно догадалась…

— Утопия.

— Вся наша жизнь в какой-то мере утопия.

— С вами не соскучишься, — презрительно сплюнула в костер Лариса, жестом показывая Левашову, чтобы подал ей очередную сигарету.

— А тебе с самого начала было обещано, когда первый раз на открытие Валгаллы ехали: «Скучно не будет», — вдруг обретя резкость и агрессивность, наверное, под влиянием окружающей природы, ответил Олег. Но портсигар ей протянул, одновременно указав глазами Сашке, что налить тоже пора. Чтобы не доводить дружескую беседу до скандала.

Судя по лицу Ларисы, это напоминание не показалось ей слишком приятным. Хотя на что жаловаться? Из аспирантки кафедры истории с неопределенными перспективами на успешную защиту она за пять лет превратилась в женщину, превосходящую по могуществу и насыщенности жизни любую Клеопатру или Екатерину Великую.

— Пошли спать, — поставила точку Ирина. — Подъем с рассветом. Мы в Африке, а не в зимней Москве.

Попарно разошлись по фургонам. Для отдыха они были оборудованы наилучшим образом. В сравнении с прославленными бурскими и даже по меркам нынешних времен.

— Ты правда думаешь, что от встречи с реликтами будет польза? — спросила Ирина, в задернутом противомоскитными сетками спальном отсеке разоблачаясь донага. Подвесной аккумуляторный фонарик превращал ее скульптурную фигуру в сложное сочетание светлых и темных бликов, рельефов и контражуров. Это было красиво.

— Посмотрим, но шанс интересный.

— Я думала, нас сегодня убьют, — сказала она, ложась рядом и проводя нежной ладонью по щеке Андрея, потом по плечу.

— Нас и завтра могут убить, — спокойно ответил он, обнимая Ирину, которая прижалась к нему всем телом, дрожа то ли от ночного холода, то ли от страсти. — Считать, что мы бессмертны, — глупое заблуждение. Разрывная пуля в лоб, так называемая «дум-дум», — никакой гомеостат не поможет. Тем более что у нас их всего три на шестерых. Да и правильно. Нельзя человеку ощущать себя бессмертным. От этого он теряет самоконтроль…

— За что я тебя и люблю, — прошептала Ирина, поворачивая его на спину, подставляя напряженные груди его губам. — Целуй меня! Всю целуй. Сделай так, чтобы завтра умирать было не страшно…

— Какие ты глупости говоришь, — ответил Новиков.

Глава девятая

…Покидая гостеприимную долину, решили принять дополнительные меры предосторожности. От места стычки с уланами отряд удалился на приличное расстояние, больше чем на полсотни километров. Но англичане — народ упорный и злопамятный. А уж если затронута их честь и финансовые интересы — тем более. Зловещего сержанта нет, а следопыты-ойтландеры остались. И верхнее начальство, теперь еще больше заинтересованное в поимке путешественников. Если и были какие-то сомнения, то своим нестандартным поведением они полностью раскрыли свою сущность. Судя по всему — это люди отважные, имеющие четкую цель, ни перед чем не останавливающиеся. Настоящие авантюристы. Только такие и могут ради грядущей добычи ставить последний шиллинг ребром и подставлять шеи под веревку. Значит, их нужно задержать любой ценой.

Именно таким образом друзья рисовали себе мысли своих пока еще неведомых врагов. Нет, принадлежность их к «Алмазной империи» была несомненна, а вот что касается персоналий…

Если «алмазные и золотые бароны», как они сами себя называют, решили ликвидировать остановить «конкурентов» — они от этой мысли не отступятся. Пошлют в погоню не сорок кавалеристов, а двести, заранее настроенных на полную бескомпромиссность, и те без всякой мистики, по следам колес, копыт и путем опроса местных жителей разыщут, схватят, привезут, куда приказано.

Одного из роботов, с внешностью и именем того Джонсона, что ходил с Новиковым в Австралию, отрядили в тыловую походную заставу. Коня ему не требовалось, он на своих двоих мог передвигаться со скоростью гепарда, поддерживая нужный темп почти любое заданное время. Из оружия ограничились винтовкой с полутора сотней патронов. Ему нужно только обнаружить факт преследования, доложить, после чего задержать противника на два-три часа, чтобы отряд успел принять отвечающие обстановке меры.

Судя по самой свежей и подробной, съемки 1890 года, карте, добытой из юаровских военных архивов, опасный участок, на котором англичане могли перехватить караван, составлял километров сто. К сожалению, уже существовала такая штука, как электрический телеграф, и по тревоге могли быть подняты несколько расположенных в указанном радиусе гарнизонов. Вдобавок на протяжении почти сорока километров маршрут пролегал в опасной близости от железной дороги.

— Поневоле пожалеешь, что мы так последовательны, — заметил Левашов. — Реализм нам подавай… Были бы сейчас под фургоны замаскированы джипы, дали б по газам, и привет…

— Неспортивно, — ответила ему Ирина. — Сейчас мы чувствуем настоящий страх и азарт. А что за интерес выехать на «Тур де Франс» на велосипеде с моторчиком?

— Или охотиться на привязанного медведя, — подтвердила Лариса, поправляя на плече висящую вниз стволом «СВД». Вспоминая прошлые подвиги и в предвидении будущих она сменила на нее маломощный карабин.

— Молодцы, девчата, — похвалил Шульгин. — Бодрость духа в нашем деле — главное. А что медведь наверняка будет отвязанный, даже не сомневайтесь… Но я бы предпочел с ним разминуться. Надоело, между нами говоря…

…Действия англичан целиком совпали с прогнозом. Только они не ограничились посылкой одного или двух эскадронов, а бросили в поиск целиком 9-й уланский полк постоянного дислоцирования, который издавна оперировал в неспокойной местности севернее реки Оранжевой. Народ там подобрался опытный, закаленный в пограничных стычках и карательных походах. Беспощадный, как говорится.

Само собой, никто, кроме командира полка подполковника Бабингтона и нескольких старших офицеров, понятия не имел, что выступление по тревоге и дальний поход на север имеет целью охоту на нескольких «бандитов», если даже назвать их так. Шестьсот солдат регулярной армии против десятка штатских? Чтобы снивелировать столь явное несоответствие цели и средств, приказ в своей письменной части говорил о возможности проникновения на территорию Капской колонии летучих отрядов буров, готовых начать партизанские действия до официального объявления войны. Определенная доля правды в этом была, до десяти тысяч человек под командой главкома армии Оранжевой республики Пита Кронье действительно сосредотачивались для возможно наступления в направлении Мафекинга, и разведка доносила, что не менее двадцати пяти тысяч буров Трансвааля с несколькими десятками пушек готовы к ним присоединиться по первому зову.

Но на этот случай имелось несколько дивизий пехоты и артиллерия, один лишний кавполк погоды не делал. Да и генерал-лейтенант Френч, инструктировавший подполковника, со всеми необходимыми оговорками дал понять, что поимка именно этого «разведывательного отряда» — главное. Причем хотя бы половина людей должна быть взята живьем. Слуги в виду не имелись.

— Выполнение задания прекратите только в случае получения нового приказа за моей подписью. Вам понятно?

— Так точно, сэр.

…Двигаясь форсированным маршем, разведчики полка уже к исходу первых суток обнаружили следы каравана. Остальное было уже вопросом тактики. Подполковник развернул четыре эскадрона во взводные колонны, с километровыми интервалами по фронту. Сеть получилась широкая. При визуальном обнаружении противника достаточно загнуть фланги и выслать парламентеров. Цель скорее всего будет достигнута без напрасного кровопролития. Нужно быть сумасшедшими, чтобы вступать в бессмысленный бой в таких условиях. Если только там не собрались оголтелые самоубийцы. Так при них ведь еще три молодые, по словам разведчиков — очень красивые девушки.

«Интересно будет познакомиться, — подумал Бабингтон. — Не так часто здесь встречаются настоящие дамы из Европы… Разумеется, им будет оказано все подобающее уважение, если только они не сбежали с каторги…»

Впереди линии полка, опережая ее на несколько миль, рассыпным строем двигался взвод конной милиции[61] из англичан-африканеров[62], то есть колонистов уже в третьем поколении.

Их и заметил робот-дозорный, как только всадники обнаружились на пределе видимости даже вооруженным глазом. До них было километров пятнадцать, значит — час движения прежним аллюром, размашистой рысью.

Он немедленно доложил о появлении преследователей и занял позицию в неглубокой выемке на вершине холма, или, как они здесь называются, — «купье». Склон холма с юга, откуда приближались кавалеристы, был пологий, но очень длинный, лишенный каких-нибудь естественных укрытий. Атакующим придется трудно. Галопом проскакать даже половину подъема у лошадей не хватит сил, а подниматься в гору шагом под прицельным огнем не решится даже самый отчаянный «джигит».

Для отступления Джонсон присмотрел тянущуюся вдоль обратного ската промоину, глубиной едва по колено, но с флангов она была не видна совершенно, а зайти себе в тыл робот не позволит.

Он выложил перед собой пять магазинов, заправленных патронами с утяжеленными пулями. Для завязки боя хватит. Проверил установки прицела и стал ждать.

— Ну вот, накаркали, — констатировал Шульгин. — К вечеру ложки сильно подешевеют, — вспомнил он к случаю пришедшую на память присказку кого-то из офицеров-рейнджеров. — Значит, предполагаю так. Вперед ехать нельзя. Оторваться, может, и оторвемся, а направление выдадим…

— Кому? — удивилась Лариса.

— Ты же не собираешься перебить абсолютно всех? — сделав большие глаза, спросила Анна. — Кто-то раненым на поле останется, кто-то ускакать успеет. Они и покажут…

— Можно бы и всех, — равнодушно ответила Лариса. — В Гражданскую сильно комплексовали?

— Дискуссии — отставить, Чапай вслух думает, — остановил девушек Шульгин. — Пока ехали, я по сторонам глазами водил. Рекогносцировал, то есть. Полуверстой сзади осталось чудесное местечко, на наш случай приготовленное. Ворочай лошадей, — приказал он вознице головного фургона.

Действительно, для их целей место было исключительно удобное. Здесь влево от намеченного маршрута уходила довольно широкая ложбина, похожая на высохшее русло реки. По самому ее дну журчал совсем жалкий, из последних сил пытающийся выжить ручеек. Вдоль него росла какая-то травка, которую пощипывали немногочисленные мелкие антилопы, размером едва превосходящие обычную дворняжку.

В трехстах метрах от поворота параллельно дороге пересекала лощину цепь невысоких, но с довольно крутыми склонами холмов, покрытых едва начавшей зеленеть травой и колючим кустарником вроде нашего терна. А еще в километре южнее вельд начинал отчетливо повышаться, постепенно переходя в плато, уходящее за подернутый пыльным маревом горизонт.

Позиция — лучше не придумаешь. Здесь можно было силами пехотного батальона легко остановить кавалерийскую дивизию.

Но за неимением батальона приходилось маневрировать наличными силами.

На повороте в лощину фургоны и кони, несколько раз проехав по одному месту, изобразили на земле хорошо видимый и понятный след.

Углубившись вдоль ручья на пару километров, так, что преследователям стало бы очевидно, куда направляется караван, в подходящем месте переправились на другой берег, остановились в редкой тени зонтичных акаций.

— Значит, дальше так, — продолжал распоряжаться Шульгин, — девушки — по фургонам и полным ходом гоните вот до этой отметки. — Он показал на карте. Часика за четыре добежите…

Новиков с Левашовым не возражали, чтобы он сейчас покомандовал. Из Испании Сашка вынес вполне подходящий опыт.

Там, куда он ткнул карандашом, видны были скалистые отроги, окруженные густой растительностью.

— Здесь нас подождете…

— Чего это ради? — возмутилась Лариса. — Давайте все вместе обороняться, или вместе поехали.

— Вместе здесь — значительная потеря времени и неудобный бой в окружении. Вместе поехали — нас перехватят в чистом поле, рано или поздно перестреляют с дальних дистанций. В моем варианте вы спокойно достигаете опорного пункта и ждете нас. Мы, лишенные обузы и беспокойства за сохранность имущества, обладая свободой маневра, уводим противника в ложном направлении, после чего возвращаемся с победой. Я доступно изложил? — Сашка докурил сигарету. — Вообще то, что вы сейчас услышали, называется «боевой приказ». Несколько фривольная форма подачи никак не влияет на обязательность исполнения…

Голос его едва заметно напрягся, пока не переходя в настоящий «командный», но и этого было достаточно. Ирина с Анной с самого начала не возражали, а тут и Ларисе спорить расхотелось. Новиков в это время отдавал распоряжения роботам, которых отправлял с девушками, Левашов руководил остальными, которые должны были составить главную огневую силу отряда.

— Гонишь лошадей в полную рысь, — говорил Андрей «Иван Иванычу», — по прямой. Доедете до скал — найдите подходящее укрытие, замаскируйтесь, организуйте круговую оборону. Ждите нас. Стрелять — в самом крайнем случае, при полностью определившейся угрозе. Но тогда уж — до окончательного результата.

Потом перешел к девушкам.

— Придется кому-то за кучера поработать. На один фургон не хватает. Ира, справишься?

— Уж как-нибудь, — усмехнулась та.

На самом деле других кандидатур и не было. Управлять четверкой лошадей на рысях намного труднее, чем автомобилем, хотя не все об этом догадываются. Лариса и Анна сбили бы лошадей с толку и наверняка опрокинули повозку на первых же километрах. Хорошо хоть, верхами ездят нормально.

Разъяснив им все, что считал нужным, и по тактике, и по хозяйственной части, Новиков велел трогаться. В это время издалека послышались первые винтовочные выстрелы. Ясный, прохладный воздух вельда хорошо разносил звук, и ветер тянул с юга.

— Ну, с богом!

Столько уже с ними всякого происходило, что девушки не воспринимали всерьез очередную опасность. Им словно в голову не приходило, что оставаться в голой степи втроем против неизвестного, но явно превосходящего числом врага — в обычных условиях почти верная смерть.

Эмоционально они, конечно, тревожились, но скорее как перед горнолыжным спуском или заездом в мотокроссе. И чувства открыто выражать в их кругу тоже было давно не принято.

Поэтому обошлись без объятий, слез, прощальных поцелуев. Так, по-солдатски простились.

Фургоны, набирая ход, покатились по весенней траве, Лариса с Анной загарцевали рядом, из суеверия больше не обернувшись.

— Порядок, одной заботой меньше, — облегченно вздохнул Олег. Новиков с Шульгиным молча переглянулись. Теперь начиналась настоящая работа.

Джонсон, лежа в своем укрытии, наблюдал за приближающимися всадниками. Те ехали несколькими группами, не слишком подгоняя лошадей. Переговаривались, курили трубки. Куда им спешить? Поговорка «солдат спит — служба идет» интернациональная, пусть и облекается в разные словесные конструкции.

След от фургонов и конских копыт ясно читается на красноватой почве вельда, след недавний, значит, к обеденному времени, в крайнем случае к закату, они их нагонят. Лучше всего застать караван на привале. Меньше лишней суматохи.

Робот определил расстояние до ближайшей цели. Тысяча сто метров. Винтовка достанет, но уцелевшие легко выскочат за пределы зоны поражения, и тогда начнется совсем другая карусель. Идеальная дистанция — полкилометра. Кавалерист из своего карабина по стрелку в укрытии ни за что не попадет, сам же будет — как мишень в тире.

Попадут в него или нет — Джонсону было все равно, винтовочная пуля для него действительно что слону дробинка, но он был запрограммирован думать как человек и вести себя как человек, пока обстановка не потребует иного.

Он поднял ствол и начал выбирать, кто станет первым.

Заложенная программа и последние инструкции хозяев запрещали ему убивать людей без крайней необходимости. Только для предотвращения непосредственной угрозы себе или другим людям, к категории врагов не относящимся. Или — по прямому приказу.

Эти конники врагами были, безусловно. И то, что они шли по следу хозяев, — угроза. Но не непосредственная и не смертельная.

Значит, решил Джонсон, задача номер один — остановить и задержать. И начал стрелять по лошадям. Ему их было не жалко, они — не свои. Своих он знал по именам и ухаживал за ними, можно сказать, «от всей души». Как вообще выполнял любую порученную работу.

После первых десяти выстрелов, прогремевших почти слитной очередью, разведчики еще ничего не поняли, хотя кони под двумя из них уже валились на землю, другие, задетые пулями не смертельно, начали ржать, пронзительно и испуганно, метаться и вставать на дыбы. Робот сменил магазин и продолжил. На поле поднялась паника. Лошади, даже еще не тронутые пулями, беспорядочно заметались, одни рванулись вперед, другие — поперек строя, натыкаясь друг на друга. Несколько всадников, не успев подобраться, вылетели из седел.

Несколько милиционеров, самых опытных и сообразительных, засекли направление, откуда гремят выстрелы, спешились, сдергивая карабины.

— Буры! Буры! — закричал кто-то. Многие хорошо помнили восстание ойтландеров в Йоханнесбурге и вторжение в Трансвааль решивших поддержать их африканеров в 1895 году. Тогда под Дорнокопом буры ружейным огнем уничтожили отряд из пятисот добровольцев при трех орудиях, потеряв лишь шесть человек.

Двадцать выстрелов Джонсона, сделанных за полторы минуты, легко были приняты за стрельбу засевших на холме двадцати, если не больше, буров.

А это не тот противник, с которым стоит связываться небольшому отряду добровольцев, служащих всего лишь за деньги. И очень небольшие.

Милиционеры обратились в бегство, около десятка — пешком, еще столько же — на стонущих совершенно по-человечески, хромающих, еле держащихся на ногах лошадях.

Те, чьи кони уцелели, умчались галопом, не думая о брошенных товарищах. Окажись здесь настоящий бурский дозор, судьба оставленных была бы печальна. А так они, без всякой пользы расстреляв полсотни патронов, побрели навстречу регулярной армии.

…После двух серий из «СВД» и суматошной винтовочной дроби в ответ никакой стрельбы с юга больше не доносилось.

— Дозор Джонсон пугнул, — сказал Новиков.

По рации робот обстоятельно доложил детали случившегося. И даже в подробностях описал, как были одеты разведчики.

— Все ясно. Продолжай работать. Когда подойдут главные силы, задержи, сколько можешь. По людям стрелять разрешаю, но не насмерть. Лучше всего по ногам. И чтобы сюда прибежал на полчаса раньше первого англичанина…

— Вот получат они десятка три раненых, да с огнестрельными переломами, до погони им будет… — мстительно сказал Шульгин. — Целый эскадрон для транспортировки потребуется…

— Их, может, всего эскадрон и есть…

— Вряд ли. От эскадрона взвод в разведку не выделяют. Ладно, за работу, товарищи…

На трех человек и трех роботов имелось четыре пулемета, и те же «СВД» у каждого. Прочее оружие отправили в обоз.

Рассчитывая, что Джонсон задержит погоню минимум на час, а потом уцелевшие будут столько же заниматься перегруппировкой и еще час потратят на дорогу сюда, времени на подготовку «эшелонированной обороны» хватало с избытком.

— Только ты неправильно считаешь, — сказал Шульгину Левашов. — Они могут оставить десяток человек, чтобы связать боем Джонсона, а остальные обойдут его и на рысях — сюда. Степь большая, что им толку всей кучей одну сопку штурмовать?

— Тоже верно. Значит, исходим, что времени у нас — полтора часа на все.

Оборона получилась жидковатая, даже — никакая, по меркам «Боевого устава пехоты». Три пулемета на два километра фронта, четвертый — подвижной резерв. И двое снайперов, которым придется и позиции держать, и бегать, при необходимости, с фланга на фланг. Конечно, три робота подвижностью и огневой мощью могут заменить БТР, но психологически — все равно не то.

Подполковник Бабингтон, выслушав доклад командира взвода милиционеров, нервно грыз мундштук, водя пальцем по карте. Дело складывалось скверно. Если загадочные путешественники имели непосредственные дела с самим Крюгером и дела эти столь важны, что вывели из себя всю верхушку колонии, так ничего удивительного, если их прикрывают один или несколько конных бурских отрядов. Одним полком, без поддержки артиллерии, лезть в драку опрометчиво. Но, с другой стороны…

Подполковника слегка смущала странная вещь — у милиции не было ни одного убитого. Только три легкораненых. Буры обычно промахов не дают. Или это намек? Войны нет, мы крови не хотим, но лезть в наши дела не советуем. Так что же ему теперь, возвращаться и доложить свои соображения генералу? Тогда уж сразу самому отцепить погоны.

Нет, сделаем по-другому, решил Бабингтон.

Один эскадрон пойдет к холму, где опозорились африканеры. Если там до сих пор остается засада — капитан вступит в переговоры. О чем — не важно. А остальные три немедленно продолжат преследование каравана.

Джонсон видел, что в его сторону движется колонна кавалеристов человек в сто. Теперь они одеты в другую форму, кроме винтовок, у них сабли и длинные пики. А с двух сторон, километром левее и двумя километрами правее, пылят по равнине еще три таких же колонны. Это ему не понравилось. Задача была — задержать ВСЕХ преследователей. А если он начнет стрелять в тех, кто ближе, остальные пройдут беспрепятственно.

Он вызвал по рации хозяина — Андрея.

— Так, все понятно. Позицию не держи. Несколько раз выстрели по тем, кто приблизится к холму, — и бегом к нам. По пути, если получится, обстреляй из укрытий остальные колонны. Но так, чтобы тебя по возможности не видели. Где ползком, где на четвереньках. Выбирай офицеров. — Новиков объяснил, как их отличать от рядовых солдат. Не сообразили они вовремя провести с роботами изучение организации войск, формы и знаков различия вероятного противника.

С километровой дистанции, еще до того как англичане успели поднять на пике белую тряпку и протрубить в горн, предлагая переговоры, он сбил с седел восемь человек, один из которых точно был офицер.

Посмотрел, как уланы спешиваются, рассыпаются в цепь, залегают. С их стороны донеслась суматошная трескотня выстрелов. Палили кавалеристы в белый свет, задирая стволы винтовок и не глядя в прицельные рамки. Да на таком расстоянии и бессмысленно.

Джонсон рассовал по карманам неиспользованные магазины и стремительно понесся вниз по канаве. На бегу он наметил свою первую отсечную позицию — холмик пониже этого, в двух километрах, но как раз на пути двух правых колонн. Бежать до него минуты две, если пригнувшись.

Робот перемещался от укрытия к укрытию сложной ломаной линией, применяясь к рельефу местности, все время стараясь не сближаться с англичанами меньше чем на пятьсот метров, но держать под огнем каждый из эскадронов поочередно. Иногда он выпускал всего по две-три прицельных пули, иногда, по диспозиции, — целую обойму. И каждый раз попадал, куда хотел.

Страшная все же боевая машина. Не так уж был не прав Антон, когда возражал против использования роботов за пределами «Валгаллы». Будь наши герои более аморальными, свободно могли оставить одного этого Джонсона для ведения партизанской войны. И он бы в ней победил, наподобие Терминатора (этот фильм они тоже смотрели в новой России). Но ведь, как давно было сказано, — любую шахматную партию можно выиграть, орудуя вместо фигур ножом или пистолетом. Но зачем?

Как и рассчитывал Шульгин, уланам все больше и больше людей приходилось выводить из боевой линии, чтобы подбирать раненых, оказывать им посильную в полевых условиях помощь, ловить потерявших всадников коней.

Штатных санитаров с сумками уже не хватало. Запас перевязочного материала таял стремительно, в том числе и оттого, что необычно велик был процент тяжелых ранений, требовавших много бинтов, шин для фиксации открытых переломов, морфия. И совсем не было убитых наповал. Умершие появились, но все — от болевого шока и потери крови.

Бабингтон был в бешенстве. Вертясь на своем гунтере[63] позади строя первого эскадрона, в котором не осталось ни одного офицера, людьми командовали сержанты. Он то принимал рапорты от адъютантов, то снова водил объективами бинокля по просторному вельду с цепью холмов у горизонта.

Дьявольщина! Он так и не видел до сих пор ни одного бура! В кротов они превратились, что ли? Выстрелы звучали, но кто их производил?

Ему несколько раз привозили подобранные на месте очередной засады вражеские гильзы, свежие, остро пахнущие порохом. Незнакомого образца, не от «маузера» и не от «Ли Метфорда», но примерно того же калибра.

Значит, стрелки только что здесь были, так куда они все время исчезают?

Обычная тактика буров заключалась в том, что их конные отряды накапливались на холмах или в зарослях, производили по противнику несколько убийственно точных залпов, после чего скрывались. Но их хотя бы можно было увидеть глазами, и следы подков никуда не исчезали. А здесь?!

Один только раз лейтенант из четвертого, не попадавшего под огонь эскадрона показал ему замеченный разведчиками след. На краю озерца, больше похожего на лужу, четко отпечаталась рубчатая подошва. Не английского сапога, подбитого шипами, и не грубого башмака буров, а какой-то совсем другой обуви. Вмятины от треугольных, как сержантский шеврон, ребер еще не успели заплыть илом. Значит, человек прошел здесь не более получаса назад.

— Ну и что? — спросил подполковник. — Покажите мне самого человека! Это наверняка один из тех, за кем мы гонимся… Европеец!

Лейтенант на карандашных, наскоро набросанных кроках указал полковнику точки, с которых велся огонь, и соединил их пунктирной линией.

— Сдается, сэр, что с нами воюют всего два-три человека. Они стреляют и стремительно меняют позицию…

— Вы в своем уме, Вуд? Как можно пешком бегать по вельду быстрее конницы, при этом чертовски метко стрелять и оставаться незамеченными?

— Можно, сэр. Я изучал математику и составил такой вот график… При четырех объектах, первоначально расположенных здесь, здесь и здесь, перемещаясь таким вот образом, по пересекающимся траекториям, они теоретически могут в каждый данный момент составлять комбинацию…

Объяснения лейтенанта прервал промчавшийся мимо запаленный конь, тянущий за собой всадника, застрявшего ногой в стремени. Голова улана моталась из стороны в сторону и билась о кочки.

— К черту математику! — рявкнул подполковник. — Передайте приказ, горнами и вестовыми: всем эскадронами развернуться в одну шеренгу и атаковать в направлении вон той гряды холмов. Галопом, пики к бою! На огонь противника внимания не обращать!

Здесь Бабингтон, нужно признать, проявил проблеск гениальности. И мог бы стать выдающимся тактиком кавалерии, потому что до середины будущей (т. е. Первой мировой) войны британская кавалерия до рассыпного строя так и не додумалась. Ходила в бой только сомкнутым строем, со знаменем, трубачами и командирами впереди. Даже на укрепленные позиции пехоты.

Джонсону теперь делать было нечего. Скачущую в едином порыве линию всадников, растянувшуюся почти на два километра, одиночным, даже сверхметким огнем винтовки не остановить. Он закинул «СВД» за спину и на четвереньках, от кустика к кустику, от взгорка к ложбинке помчался к отдельно стоящему купье, за которым можно будет выпрямиться и развить настоящую скорость.

Атакующий пустоту полным аллюром полк выглядел красиво. Его командир, очевидно, решил не размениваться на мелочи и любой ценой настичь фургоны. Уж им-то никуда не спрятаться в вельде, а будут фургоны — будет и все остальное. Пусть лейтенант-математик прав, сдерживали уланов четыре стрелка. Значит, с фургонами остается восемь, из них три женщины. С ними и пойдет разговор.

— Хорошо, — сказал Шульгин, прикладываясь к пулемету, — как мне отец рассказывал, кавалерия галопом может проскакать не больше двух километров. И все, жми по тормозам. Как раз на отметке три они запалятся, перейдут на шаг. Следы колес увидят, посовещаются и начнут втягиваться в лощину. Тут и врежем…

Так и вышло. Удачно проскочив зону, которую считали опасной, уланы, благоразумно не приближаясь к гребню плато, казавшемуся подходящим местом для очередной засады, волей-неволей начали смещаться вправо, где и увидели подготовленную для них «демонстрационную» дорогу.

Теперь подполковнику было ясно все. Полевые стрелки всеми силами пытались отвлечь его внимание от этого места, увести полк в сторону. И это вполне могло им удаться. Пропустив съезд в лощину, он скорее всего повел бы полк на северо-восток, к лесному массиву у подножья хребта Макарикари, а эти мерзавцы спокойно продолжили бы свой путь на запад, в дикие, безжизненные и безводные места на окраине великой пустыни Калахари. Где и должны находиться таинственные копи. Что еще делать отчаянным авантюристам в этих гиблых местах?

Но теперь не уйдут, колеса фургонов продавили отчетливые колеи во влажной земле. Переправиться на ту сторону ручья, дать людям и лошадям короткий отдых в тени акаций, и вперед!

— Жалко мне вас, ребята, — пробормотал Новиков, подводя марку прицела к колену подполковника. — Куда лезете, зачем?..

Убивать он по-прежнему не хотел. Да к тому же, оставшись в живых, этот усатый колониальный служака будет в полной уверенности, что кладоискатели ушли в Калахари. Только нужно, чтобы дальше этого рубежа не продвинулся никто.

Конь, пораженный той же пулей, что и хозяин, завалился набок, и коновод с ординарцем пытались извлечь из-под него Бабингтона, стоически переносящего мучительную боль и злобу, смешанную с отчаяньем. Задание не выполнено, а он отныне — инвалид! Что такое пуля в сустав — подполковник знал хорошо. Если и не отрежут ногу по самое некуда — до конца дней суждено опираться на костыль или трость. В самом лучшем случае.

Два «ПКМ» ударили перекрестным кинжальным огнем по основной массе улан, с которой находился и раненый подполковник. Хотя Шульгин и второй пулеметчик старались не завышать прицел, но при стрельбе длинными очередями ствол все равно уводит, и тут уж белизну перчаток не сохранишь.

Как потом писал один из очевидцев и участников этого боя, большинство солдат впервые в жизни столкнулись с огнем скорострельных винтовок и дьявольского изобретения под именем «пулемет». В учебных классах им показывали «максимы» на артиллерийских лафетах, картечницы «гатлинг» и «норденфельд», однако вся эта новомодная техника воспринималась отстраненно. Больше с радостью: новое, мощное оружие британской армии, обещающее очередные победы. Как нарезные винтовки под Альмой и Черной речкой, позволившие расстрелять основные силы русской армии задолго до того, как ее уцелевшие солдаты смогли сблизиться на дистанцию штыкового удара. Но даже и нескольких перемешанных, окровавленных батальонов хватило, чтобы запомниться британцам на полтораста лет. Как и атака их легкой кавалерии на русскую полевую батарею. До сих пор леденящие кровь фильмы об этом, по русским меркам абсолютно рядовом, бое снимают.

Уланы залегли, с содроганием слушая жуткое чмоканье пуль, попадающих в живое тело товарищей, лежащих рядом, отчаянные вскрики или тихие последние вздохи. Слушали, ожидая, когда сам получишь «смертельный поцелуй».

Команды подавать было некому, и солдаты, кто отстреливаясь, а кто и бросив винтовки, начали отползать. По отступавшим не стреляли.

Последний отчаянный бросок кавалерии случился на правом фланге. Эскадрон, видя, как расстреливают их товарищей, пошел в атаку, надеясь зайти противнику в тыл и расплатиться за все. На этот случай и ждал их третий пулемет. Лента в двести пятьдесят патронов улетела за три очереди. Не доскакав сотни метров до незримой черты, где можно было опустить пики и обнажить сабли, считаные десятки всадников помчались обратно в вельд, бросая и пики, и винтовки.

— Кончаем, ребята, — сказал, вытирая лоб, Новиков. — Сматываемся. Навоевались. Теперь ловить нас долго никому в голову не придет…

С вершины холма поле битвы выглядело очень неприятно. И радости количество поверженных врагов не вызывало. Совсем не то чувство, что у советских людей при просмотре кинохроники о разгроме фашистских войск под Москвой и Сталинградом.

— Поехали…

Они спустились с холма, робот подогнал коней из недалекой рощицы.

Около часа ехали молча, каждый переживая и обдумывая свое.

Наконец нашли место, хорошее место для отдыха. Три склоненных к центру просторной лужайки клена, сбоку бурлящий в песчаной чаше родничок.

— Наши тут не проезжали, — сказал Левашов.

— Они сразу правее взяли. А мы все в сторону Калахари едем, — ответил Шульгин, принявшийся собирать сучья и хворост для костра.

— Нет, не понимаю, — Новиков начал резать колбасу, сыр, сало, хлеб, открыл банку с баклажанной икрой, — какого хрена этим гордым альбионцам нужно? И так полмира захватили, а все лезут, лезут…

После полученного от дуггуров шока он стал излишне эмоциональным.

— Да успокойся ты, — сказал Шульгин, закончив разжигать костер. — Знаешь ведь, чем все для них кончилось. И с Империей, и со всем прочим. Сегодня мы тоже ни в чем не виноваты. Вообрази, каково сейчас было бы, если по-ихнему — в кандалах по дороге в Кейптаун. А там королевский суд, скорый и справедливый…

— Да все я понимаю, — досадливо отмахнулся Андрей. — Но все равно противно. Человек сто мы сегодня положили?

— Наповал — вряд ли. Да хоть и двести. По отношению к нам они давно не люди. Картинки с компьютерной игры. Каждый из них убит или на бурской войне, или умер своей смертью еще до эпохи исторического материализма…

— Зато пули у них для нас были настоящие, — как бы в пространство сказал Левашов. Попала бы одна в лоб — и привет. Так что все по-честному.

Тот редкий случай, когда Олег разошелся с Новиковым в нравственных оценках, причем в противоположную от абстрактного гуманизма сторону.

Глава десятая

Как давно было замечено — сразу после хорошего боя и даже во время него погода отчего-то портилась. То же явление отмечалось в годы первых космических запусков.

Пока друзья сидели в уютном месте, со сдерживаемой жадностью ели, поскольку до этого голодали почти сутки, да еще и боевой адреналин выжег из организма почти все резервные запасы, с севера надвинулась громадная, страшная своей черной синевой туча.

— Ох, и даст нам сейчас, — задумчиво сказал Шульгин, только что начавший говорить тост фронтового содержания. — Вы там, пацаны, — это он к роботам обратился, — сообразите навесик, чтоб хозяева не промокли.

Соображать особенно было не из чего, если учитывать, что имелось в запасе только три офицерских плащ-накидки, притороченных к седлам. Ну, войлочные конские потники. И все. Но четыре «Джонсона», получив приказ, доступный их пониманию, могли творить чудеса. Работая, как дружина пионеров, наизусть выучившая «Книгу вожатого»[64], лучше людей оценив грядущий тропический катаклизм, они штык-ножами, используя их как мачете, нарубили ветвей толщиной в руку, устроили из них между стволами акаций каркас шалаша типа вигвам. Вторым и третьим слоем веток с широкими, будто навощенными листьями незнакомого кустарника рода фикусовых перекрыли его внахлест, в нужных местах туго связывая перекрестия лентами коры. Уже потом натянули поверх прорезиненные плащ-накидки, тоже прочно их закрепив. Сообразили насчет растяжек и даже отрыли вокруг шалаша глубокую водоотводную канавку.

— Да, ребята, — смеялся подвыпивший Левашов, когда они уже сидели внутри законченного строения, — я чувствую себя натуральным древним римлянином. Или греком. Как там писал Платон — в условиях демократии каждый свободный гражданин должен иметь не меньше четырех рабов. Так, философ, знаток древних текстов? — обратился он к Новикову.

— Не совсем, но в этом духе, — ответил Андрей. Первый раз в жизни после выигранного с блеском боя ему было не по себе. Наверное, все же давит на него бремя снятой, но не исключенной[65] депрессии.

И разговаривать с друзьями не хотелось. Мелькали перед глазами бьющиеся раненые лошади, разбросанные по вельду тела улан, отдельные группки молодых парней, вздумавших геройски умереть, отстреливаясь от врага, которого им так и не удалось увидеть в лицо.

Был такой момент — человек пятнадцать улан сгрудилось в одном месте, все — рядовые, а один из них, лет двадцати, с коротко подстриженной головой, без шлема и даже винтовки, махал «смит-вессоном» в сторону пулеметных позиций и что-то кричал. Звал в атаку или просто отводил душу?

Новиков отвел ствол пулемета в сторону. Живи, герой.

Все они были молодые, симпатичные, подтянутые парни, готовые умирать неизвестно за что. Чтобы присоединить к Империи еще полмиллиона квадратов, населенных людьми, которые вас на дух не принимают? В таких никчемных войнах и потеряла Британия свой золотой генофонд, а теперь (в 2005-м) ходят по улицам Лондона ожиревшие мужики, в большинстве своем — с не тронутыми интеллектом лицами, а треть столицы уже заселена выходцами из бывших захолустных колоний. Стоило ли лезть в драку этим отважным ребятам? Которых только что постреляли. Для того, чтобы через век случилось то, что случилось?

— Слушай, брат, — сказал Левашов. Шульгин, тот покуривал, усмехаясь, и в разговор товарищей не встревал. — Ты мне не нравишься совершенно. Или напейся, как…

Олег сделал паузу, в которую немедленно встрял Шульгин:

— Как? По профессии. Сапожник напивается в стельку, плотник — в доску, стекольщик — вдребезги, портной — в лоскуты, старьевщик — в хлам, поп — до положения риз. Печник — в дымину, железнодорожник — в дрезину. Есть и еще примеры, но я не помню… Вот как философ должен напиваться? Интересно…

— В Канта, — слабо усмехнувшись, предложил Андрей.

Вот тут ливень и грянул. Настоящий тропический ливень! Если бы не роботы, друзьям пришлось сейчас прижиматься к стволам деревьев, кутаясь в плащи, но без малейшего комфорта. То есть — сидеть по колено в лужах и радоваться, что сверху не сильно достает.

А вот Джонсон с товарищами сделали так, что в шалаше было сухо и тепло. При том, что по особенностям южноафриканского климата двадцатиградусная дневная температура упала почти до нуля. Небольшой костер горел посередине шалаша, соразмерный, обогревая и освещая убежище. Дым утягивало в оставленное для него отверстие, дождевые струи скатывались с ткани и убегали в подготовленные ровики. Если где-то вода и проникала между полотнищами ткани, так многослойная листовая мозаика дальше ее не пропускала.

Электронные мозги четко соотнесли местную метеорологию с реальной инженерией. И создали хозяевам абсолютное укрытие. Собственно, то же самое умели делать и первобытные люди. Если бы их вигвамы и чумы не защищали от любых превратностей окружающей среды, где бы сейчас было человечество?

— Ох, и здорово, ребята. — Левашов откинулся на заменяющее спинку кресла седло. Ливень бил по крыше так, что нормальным «туристам выходного дня» стало бы очень не по себе. Слабый дым костра, над которым грелся котелок для чая, прибавлял уюта. — Девчатам я отзвонил, что у нас полный порядок, и они просили не переживать: стоят в хорошем месте, тенты фургонов не только этот, и метеоритный дождь выдержат. А англичанам сейчас каково? Что сами нарвались — без вопросов. Но ведь хреново им сейчас. В голой степи, с двумя сотнями раненых, под жутким ливнем…

— Так, — сказал Шульгин. — Как каждый честный русский интеллигент, начиная с меня, поскольку оным являюсь в третьем поколении, вас, князьев, во внимание не беря, желаю спросить: я, бывший самоотверженный врач районной «Скорой помощи», должен сейчас снова подхватиться и бежать, поскольку долг требует?

Он демонстративно медленно выцедил походный стаканчик. Тут же и закурил.

— И побежал бы, если бы имел под рукой хоть одну армейскую «автоперевязку»[66]. С полным штатом персонала и уставным медснабжением. Я человек ответственный и врач не херовый, сутки-двое над столом готов простоять, этих придурков с того света вытягивая…

Помолчали. Сашка реально представил себе возможный вариант. При двух опытных фельдшерах в нормальной машине он смог бы за полный световой день, иногда выходя покурить, оказать первую врачебную, а иногда и квалифицированную[67] помощь максимум трем десяткам тех, кого так четко приложил до того.

Смех, да и только. Альберта Швейцера из него не получилось еще десять лет назад. Англичане же, затеваясь воевать, должны были сами озаботиться организацией медпомощи и эвакуации. В меру своей цивилизованности.

— Лучше всего — забудем, — предложил Левашов. — Кто все это затеял, тот пусть и разбирается, а мы уж как-нибудь…

— Все вокруг сволочи, — мрачно сказал Новиков, влезая в спальный мешок. — Собрались ведь как люди отдохнуть, попутешествовать, так нет, сами лезут, нарываются, в грех вводят…

— Это, брат, карма, — ответил Сашка, — желающего судьба ведет, нежелающего тащит.

Ливень начал стихать после полуночи, а утром небо снова было чистое, без единого облачка, день обещал быть жарким. Прежних следов, естественно, вельд не сохранил, теперь и опытный следопыт не смог бы определить, в какую сторону ушли фургоны.

Но зато сейчас конские копыта отчетливо впечатывались в размокшую землю.

На всякий случай друзья описали порядочную дугу, сначала поднявшись на плато и километров пять проехав на запад, и лишь потом, увидев широкую полосу щебенчатой осыпи, свернули вдоль нее на север.

После целого дня скачки по равнине, покрытой набирающей силу весенней травой, сквозь обширные рощи ярко-зеленой мимозы, перелески деревьев-исполинов, вдвое больше любого среднерусского дуба, всадники нагнали караван, не спеша продвигающийся в заданном направлении. От места сражения с уланами их теперь отделяло около сотни километров, и опасаться очередной встречи с неукротимыми британцами не стоило.

Тем, кому очень хотелось побеседовать с гостями из Европы, теперь, по обычной логике, следовало послать за ними дивизию со средствами усиления. Так не успеют, пехота ходит медленно, а вернее того — не решатся. Испугаются огласки в прессе, запросов в парламенте и прочих демократических процедур. Слишком смешно это будет выглядеть в глазах общественного мнения, и возникнет слишком много вопросов у иных заинтересованных лиц.

Можно было по другим схемам — десятка два человек уровня хорошего спецназа. Таких, наверное, под руками не имелось. В итоге — безвыходная ситуация.

— И куда же мы теперь? — спросила Ирина, когда все обычные при встрече слова были сказаны, случившийся бой описан без мрачных подробностей, в духе рыцарских романов.

— Дорога приведет, — ответил Новиков, поскольку и сам не знал ничего, кроме общего направления. По пути у него случилось два коротких ментальных контакта с Удолиным, по инициативе профессора. Да и неудивительно. Сейчас Константин Васильевич выступал в роли подлинного медиума-некроманта, поскольку осуществлял связь с далеким для него прошлым, как бы с персонажами загробного мира. Велика ли разница — вызвать дух Наполеона или Андрея?

Удолин дал понять, что существа, с которыми предстояло встретиться, тоже чувствуют эфир, ловят эманацию его могучей мысли и вроде бы не против того, чтобы познакомиться поближе. Для этого профессор передал не словесную формулу типа заклинания, а нечто вроде параметра волны, на которой можно пытаться выйти на связь с интересными аборигенами.

На третий после сражения день пути, с хорошей для конных повозок скоростью странники начали углубляться в леса, окружающие ту самую реку Лимпопо, для большинства советских детей известную не по учебникам географии, а по «Доктору Айболиту».

Дикие звери, обильно населявшие окрестную местность, им не докучали. Наверное, запахи крашеного металла и солидола, исходившие от фургонов, отпугивали их лучше огня ночных костров. А возможно, роботы создавали вокруг себя неподходящую ауру.

Пару раз навстречу каравану выходили местные жители. Это были уже совсем не те кафры и бечуаны, что с таким вкусом описывали авторы приключенческих книг середины XIX века. Не став достаточно цивилизованными, они утратили очарование дикости. Маргинальное состояние, когда и не туда, и не сюда. Двух десятков английских и голландских слов им хватало, чтобы просить подаяния — табак, спиртное, что-то из вещей. На обмен могли предложить только кукурузу и изделия местных мастеров, которые, наверное, через столетие станут настоящими раритетами.

— Нет бы с копьями из зарослей выскочить, боевой танец исполнить, объяснить, кто здесь хозяин, мы бы им впятеро больше дали, — с грустью сказал Левашов.

— Ага, читаем «12 стульев». «Деньги давай! Капитальные затраты не требуются, доходы не велики, но в их условиях ценны», — согласился Новиков. — Нам бы переводчика лучше поискать.

— Ира, — вдруг спросил Шульгин, — а ты из африканских ни по-какому не знаешь?

— Нет, — с некоторым смущением ответила та, с жалостью смотря на голых бечуанок с голыми же детьми, впрочем, вполне упитанными. Не похожими на жалких рахитиков из прогрессивных журналов эпохи всеобщего либерализма. Натуральное хозяйство кормило все же лучше, чем гуманитарная помощь ООН и всяческих благотворительных фондов. И племенные вожди в отличие от будущих президентов «Роллс-Ройсов» и вилл на Лазурном Берегу себе пока еще не покупали.

— А говорила — на всех умеешь…

— Я говорила — на всех европейских.

— Тогда сами будем обходиться…

Обходиться, впрочем, не потребовалось. На подходах к очередной деревне, окруженной кукурузными полями, им навстречу из тени раскидистого сикомора[68] вышел рослый негр лет тридцати, на вид довольно смышленый. Как многие кафры, он имел близкие к европеоидным черты лица, только нос пошире и волосы курчавые, как каракуль.

Одет красавец был в подобие брезентовой мини-юбки и засаленную до неразличимости исходного цвета жилетку. На запястьях браслеты из необработанных золотых самородков, размером примерно в вишню каждый. За пояс у красавца заткнут длинный, отлично заточенный штык от старинной немецкой винтовки.

Богатый, по всему видно, человек. Как бы не вождь.

Однако первый же, после приветственного жеста, вопрос развеял это впечатление.

— Господин даст мне табаку? — спросил он без тени подобострастия на некоем подобии пиджин-инглиш. Грамматика была вполне произвольная, фонетика тоже, но понять можно.

— А почему я должен тебе его дать? — спросил Шульгин, ехавший первым. К нему туземец и обратился, хотя смотрел мимо, в неопределенную точку далеко за его спиной.

— Господину нужен проводник? Господин сам не найдет дорогу…

— Это с чего же ты взял?

Сашка слез с коня и предложил друзьям сделать то же.

— Привал, братцы. Девочки налево, мальчики направо. А я займусь народной дипломатией…

Он пригласил негра присесть в тени, достал из сумки пачку крепкого табака и книжечку курительной бумаги. Кандидат в проводники умел сворачивать самокрутки не хуже русского солдата-фронтовика. И курил похоже, держа папироску большим и указательным пальцем под согнутой ладонью.

— Откуда ты знаешь, что я не найду дорогу, если не сказал, куда иду?

— Такому человеку, как ты и твои спутники, больше некуда идти. Здесь нет ничего интересного для белого человека. Все интересное там. — Он махнул рукой на юг.

Разговор становился все более интригующим.

Новиков с Левашовым и девушки, сходив по необходимым делам, держались поодаль, чтобы не нарушить налаживающийся контакт. Если туземец выбрал для переговоров Шульгина, значит, имел к тому собственные резоны.

— А там, — он показал на север, — есть только одно, что вы хотите увидеть…

— Скажи — что, и, если угадаешь, мы можем договориться.

— У тебя есть тушенка с бобами и виски? — слегка отклонился от темы негр.

И то, и другое, конечно, имелось в ящиках с «НЗ», но зачем консервы сыну природы, понять было невозможно. Если дичи вокруг — море. От слонов до антилоп. Наверное, исключительно в виде престижа. Как бутылка импортного напитка и пачка «Кента» для московского интеллигента семидесятых годов. Кроме того, в местных условиях пустую консервную банку можно использовать сотней самых неожиданных способов.

— Найдем.

— Пять банок тушенки и две бутылки виски, — нагло потребовал туземец, звали которого, как оказалось, Мамбуру.

— Проблемы будем решать по мере их поступления, — туманно ответил Сашка. Отошел к первому фургону, коротко пересказал друзьям суть переговоров, вернулся с бутылкой обычной водки и закаленным черным сухарем. Налил грамм по семьдесят в походные стаканчики.

Мамбору глотнул, блаженно закатил глаза, захрустел сухарем, который вызвал у него восторг, как бы не более сильный, чем выпивка.

— Очень хорошо, очень вкусно…

— Потом повторим, — пообещал Шульгин. Само собой, «Смирновская» вкуснее, чем пиво из пережеванных женщинами семян проса, а ржаной подсоленный сухарь — чем лепешки из маниоки или кукурузная каша.

Минут через пять словарный запас странного туземца как минимум удесятерился. Очень похоже, что приходилось ему бывать в цивилизованных краях, и неоднократно. Некоторые сложные фразы он начал строить почти правильно, и акцент моментами совсем пропадал.

В конце концов Шульгин добился от него признания, что Мамбору знает — ищут они поселение дагонов, и якобы духи сказали ему ночью: когда появятся белые люди, их можно туда проводить. За хорошую плату, разумеется.

— Без проводника дагонов никто не найдет, если даже две полных луны будет ходить совсем рядом. Еще хорошо, если просто не найдут и уедут обратно. Если духи рассердятся, люди просто исчезнут.

В сущность духов и причину их отличной информированности Шульгин решил не вдаваться.

Свои услуги Мамбору оценил несусветно: в пять фунтов, за которые легко можно было купить всю его деревню. Особенно если платить не бумажками, а серебряной мелочью.

Попутно Шульгин узнал ранее неизвестную вещь: у туземцев любая монета не была взаимозаменяемой. Если это мой шиллинг, то только мой. А твой — твой. Сдачу в лавке ты получишь со своего, никаким образом нельзя спутать на прилавке пенсы от разных монет. В чем смысл — белому человеку понять невозможно.

Оставив этот хитрый вопрос на будущее, Сашка принялся азартно торговаться. В итоге они с негром сошлись на двух фунтах серебром, и то по выполнении условий соглашения.

— А язык дагонов ты понимаешь?

— Немного. Говорить не могу. У них есть много, кто умеет по-нашему. Нельзя без этого. Давно близко живем.

— Они не опасные?

— Они? — Мамбору презрительно махнул двумя руками сразу. — Сами они никому не опасны. Живут в лесу, всего боятся. Их не трогают: взять нечего. Еда плохая. Рабами быть не могут. Женщины и те настоящим людям не подходят. Только духи их почему-то защищают. Когда захотят. А тебе они зачем?

— Я путешествую, разных людей изучаю. Работа такая.

— Знаю. Есть белые, что золото ищут, есть — зверей разных, деревья. Интересные вещи придумывают. Даже поезд придумали. Умные люди.

Он сказал именно «поезд», а не «шайтан-арба», к примеру, как его называли туркмены уже во времена Турксиба.

— Ты, наверное, мастер Дик, хочешь узнать, как они людей лечить умеют? — предположил негр. — Хорошо умеют. Белые врачи в Претории и самом Кейптауне так не могут.

Да, сугубо культурный туземец. Интересно, зачем он вернулся в свою деревню, что тут делает, почему с такой подготовкой вождем не стал?

Так Сашка и спросил.

— С белыми людьми на шахте немного ссорился. Ушел, чтобы забыли про Мамбору. Жениться тоже надо. С тебя деньги получу, женюсь. А вождем мне не надо. Трудная работа… — Туземец широко улыбнулся, показав большие, вполне здоровые зубы. Специальные травы, наверное, жует. Шульгин уже неоднократно отмечал, что с зубами у здешних негров обстоит куда лучше, чем у буров и даже англичан.

— Ладно, я тебе не отдел кадров. Собирайся, прямо сейчас и выступим.

— Одежду новую дашь? — выдвинул не входившее в предварительные условия требование проводник. — Ботинки не надо, только штаны и рубаху…

— Что с тобой поделаешь, дам, — рассмеялся Сашка, — раз жениться надо.

— Правильно понял. Здесь ни у кого нет нового костюма белого человека. Отдашь, когда вернемся, у тебя целее будет. В лес так пойду, в другой одежде дагоны пугаться будут, не узнают меня…

Дорога до цели заняла еще сутки, с одной ночевкой. Леса здесь были мощные, но деревья стояли достаточно редко, и подлесок между ними отсутствовал, так что фургоны двигались почти беспрепятственно. Вдобавок Мамбору на самом деле знал свое дело, выбирая наилучший рельеф и маршрут. Кое-где караван выходил на остатки старинных караванных троп, проложенных еще во времена расцвета племенных союзов кафров и матабеле, вплотную приблизившихся к феодализму. По этим трактам и сегодня можно было двигаться со всеми удобствами. Без изнурительной тряски на древесных корнях хотя бы…

По пути проводник, как заправский экскурсовод, рассказывал об истории своего народа и его нынешнем незавидном положении, а также просвещал в отношении местной флоры и фауны. Но путешественников интересовали только дагоны. Удивительно, но очень многое из описанного Берн-Мердохом бечуан подтверждал. Косвенно, конечно, но общая основа угадывалась.

Новиков, отстав от колонны, ехал в одиночестве, погруженный в предварительную медитацию. Полученную от Удолина информацию и несколько формул-заклинаний он старался совместить с собственными умениями и методиками. Ошибиться было нельзя ни в коем случае. Включишь ненароком не тот мыслефон и спугнешь крайне робких, по словам Мамбору, реликтовых аборигенов. Или, что еще хуже, спровоцируешь на действия, сути которых и представить невозможно.

Он несколько раз попытался мысленно связаться с профессором, но эфир был пуст. В отличие от нормального радиоэфира в нем даже треска атмосферных разрядов не прослушивалось.

Возможно, Удолин сейчас заблокировал свое сознание, решая собственные, жизненно важные задачи.

Сложность положения Андрея заключалась в том, что он не знал как следует, что же должно стать результатом его встречи с «утраченным коленом Израилевым». Поверить, могли ли они сохранить память о временах развилки, почти невозможно. Что до сих пор поддерживают связь с дуггурами — тем более. Если бы это было так — не пребывали бы эти остатки некогда великой расы в таком жалком положении.

А там — кто его знает. Возлагал же Удолин на эту встречу серьезные надежды. И слова Мамбору о «духах» скорее всего имели отношение к их паранормальным способностям.

Одним словом, хоть и звучит тривиально: «бой покажет».

Их встретили неожиданно, далеко от места, где предполагалось местонахождение дагонского поселения, соотнося разглагольствования проводника с собственными ощущениями. Впереди ехал Шульгин с Анной, стремя в стремя, метров на двадцать позади Мамбору, который всю дорогу двигался легкой трусцой, не выказывая признаков усталости. Не зря его земляки выигрывали марафонские дистанции на Олимпиадах.

За ними, тоже попарно, Новиков с Ириной и Левашов с Ларисой.

Увидев предводителя дагонов, Сашка оторопел. Он, хотя бы на картинках, видел и бушменов и готтентотов, а также и пигмеев лесов Итури. Но это было совсем не то. Люди — все равно люди, а здесь перед ним стояли другие.

Бечуаны, кафры, другие первопоселенцы этих земель просто к ним привыкли. Не уважали по многим причинам, но привыкли. Воспринимали такими же естественными элементами биоценоза, какими в русских сказках считались лешие и кикиморы. Не всегда приятные в общении существа, но на определенных условиях с ними можно рядом жить и нужно ладить, раз деваться некуда.

Но Шульгин со товарищи были люди иного стиля мышления.

— Ира, это тебе — как? — спросил Сашка, подразумевая, что она должна лучше разбираться в ксенобиологии. Природные аггры со станции на этих сильно походили. Нарушениями геометрии и симметрии тел.

Новиков мгновенно бросил на друга лоскут психоформы. Чтобы погасить его подсознательно негативную реакцию. С дагонами, как передал ему Удолин, единственный способ контакта — только уважение, лучше даже — почтение. Вы — великие и древние, а мы так, прогуляться вышли. Ну и мудрости от вас почерпнуть.

Андрей успел. Шульгинские эмоции закрылись, а Ирина на доступном старейшине дагонов уровне транслировать, по счастью, не умела. Здесь она осталась только белой человеческой женщиной.

Опять правильно решили Новиков с Удолиным — никому нельзя давать лишних способностей. И лишней информации.

Старейшина или назначенный парламентер — не слишком важно. Он вышел встречать гостей, а какие на нем условные погоны — без разницы.

Выглядел он, как… Теперь уже Новиков одернул сам себя. Не стоит воспринимать это как экспонат в кунсткамере. Все нормально, как выглядит, так и выглядит. Фенотип соответствует генотипу, чего и всем прочим желаем.

— Скажи ему, — правильно уловив настроение друга, указал рукой на существо Шульгин проводнику. — Мы пришли с миром, у нас много подарков, мы хотим дружить и разговаривать. Назови ему наши настоящие имена, вдруг ему это важно. А оружие у нас только для самозащиты от зверей и плохих людей…

Несмотря на то что карлик походил на жертву церебрального паралича, двигался он активно, иные его жесты и перемещения были на пределе восприятия даже Шульгина. Соразмерный меч ему в руки или стилет — неизвестно чем поединок бы кончился, не дай, конечно, бог. Драться с таким — еще задумаешься.

Бечуан только начал конструировать первую фразу, как встречающий перебил его.

— Я это понял сразу, — сказал он на дико звучащем языке, который, тем не менее, по типу синхронного перевода, одновременно звучал в головах Сашки и Андрея как чистейший русский. Причем не современный, а как раз XIX века. — Мы вас примем. Мы давно хотели встретиться с настоящими людьми…

Шульгин мог бы и перемолчать, подождать развития темы, но не сдержался.

— Русские для вас настоящие? С чего бы вдруг? Англичане с бурами чем хуже? Немцы тоже неподалеку имеются. А наш Мамбору чем не человек?

— Мне не посчастливилось узнать, кто такие — русские! — со странными (в русском переводе) интонациями ответил дагон. — Белые люди себя по-разному называют, только нам это неинтересно. Мамбору тоже человек, но не настоящий… Он меня «не слышит».

По мере разговора дагон неуловимо превращался не то чтобы в красавца, но в почти нормально выглядящего невысокого туземца. Как раз впору приличному дикому бушмену.

«Адаптация центров восприятия, — привычно обозначил явление Шульгин. — Сначала слуховых, теперь зрительных…»

Он оглянулся. Новиков стоял в позе капитана Немо, скрестив руки на груди, с нахмуренным лицом, опустив глаза к земле. Остальные тоже молчали, но выглядели встревоженно-растерянными. Лариса и Аня вообще отвернулись, смотреть на дагона им было тяжеловато. Как некоторым людям на вполне безобидных и по-своему изящных пауков.

— А вы вдвоем меня слышите, и я хорошо слышу. Значит — вы настоящие. Мы можем принять вас. Если не затруднит — пойдемте в наши пещеры. Это недалеко. Там сможем говорить долго и спокойно. Твоих спутников, — он движением желто-коричневой, словно высушенной руки показал на Левашова и девушек, — тоже примем с уважением, но говорить с ними не станем. Лошадям, возницам и фургонам покажем хорошее место, где они будут в безопасности.

«Ишь, как четко все распределил. Значит, роботов он за людей не считает, однако относится к факту спокойно. Вот тебе и телепатия…», — подумал Новиков.

Он видел дагона сразу в обеих ипостасях — подлинной и наведенной. Ни та ни другая враждебности не демонстрировала. Определенное любопытство и соответствующее их культурному коду радушие. Пожалуй, так. Если, конечно, сила внушения реликта не превосходит резистентности их с Сашкой личностей.

— Мы принимаем твое приглашение. Пойдем, поговорим, надеюсь, это будет интересно всем. Один человек, который встречался с вами, рассказывал такое, во что трудно поверить… Мы решили узнать сами.

Андрею скрывать было нечего. Его слова совпадали с мыслями. Никаких вторых и третьих планов. И то, что интерес к древним не имеет корыстной или враждебной подоплеки, тоже должно быть очевидно. Поскольку так оно и было. Конкретности — это уже другое дело.

— А, это, конечно, Томас, — изобразил дагон подобие улыбки. — На моей памяти больше ни с кем из настоящих людей мы не встречались. Сопутствует ли ему здоровье и удача?

— Надеюсь, да. Он живет в другой стране, мы разговаривали через бумагу и другого человека.

Бог знает, имеет ли этот так и не назвавший себя телепат понятие о письменности.

— Пойдем, — повторил дагон, тут же потеряв интерес к теме. — Своего проводника отпусти, дав ему обещанные подарки. О том, что видел меня, он забудет…

И тут же исчез, как умеют это делать аборигены Австралии или цирковые фокусники. Шульгин тоже умел, в подходящей обстановке.

Мамбору выглядел несколько ошарашенным. Видимо, раньше он не оказывался в подобном положении. Его не слишком отягощенный сложными связями мозг все же отличался от мозга единоплеменников. Общение с белыми, необходимость приспосабливаться к новым реалиям, знание чужого языка уже приподняли его на следующий уровень. Оттого легко и безболезненно смириться с посторонним воздействием у него не получалось. Мамбору физически ощущал, как колеблется, искажается только что вполне очевидная действительность. Он забывал, сознавая, что забывает только что виденное, неявно чувствовал подмену сущностей, и подкорка его протестовала.

— Спасибо, друг, — сказал Новиков, отвлекая бечуана от ненужных терзаний. — Ты привел нас, куда договорились. Обратную дорогу мы найдем сами. Получи свою плату…

Они рассчитались сполна, и восторг от обретенного богатства легко вытеснил у туземца посторонние ощущения.

— Спасибо, сэр. Будешь возвращаться — заезжай в мою деревню. Вместе повеселимся…

Он сделал несколько жестов вежливости и дружелюбия, повернулся и потрусил по тропе, теперь уже безболезненно забывая все больше и больше.

Дагоны неплохо устроились. По здешним меркам, естественно. Километр от места встречи фургоны с трудом пробирались среди многослойных, как оборонительные позиции Первой мировой, зарослей «Гледичи вооруженной», если по-русски, или «держидерева» по-южноафрикански. Попросту — акации, каждая ветвь которой унизана жутким количеством десятисантиметровых, острых, как бандитские заточки, и столь же прочных шипов.

И это при том, что вновь появившийся после ухода Мамбору дагон открывал им путь. Ветки послушно сдвигались в стороны и вновь смыкались за спиной. Обычный путник, вооруженный хорошим мачете, не пробился бы через заросли и за сутки, если бы не избрал способ передвижения по-пластунски. Да и то…

Впрочем, кто его знает, какие ловушки подстерегали бы его на уровне земли. Пара муравейников, гнезда тарантулов, каракуртов, полсотни змей нужной ядовитости…

Удивительно, как дагоны, со своими способностями, превратились в жалкий народец, вызывающий презрение (смешанное со страхом) даже у бечуанов, не говоря о гордых кафрах.

На этот счет у Новикова уже появились соображения. Немцы и чехи тоже не слишком уважали евреев из Пражского гетто, хотя в его тесных и душных трущобах жили и практиковали такие непревзойденные мастера, как реб Лев, известный также как Бен-Бецалель, его ученики и ученики его учеников, запросто создававшие и оживлявшие големов[69] всех видов и тактико-технических данных. Попутно выпускавшие диваны, отличавшиеся уникальными свойствами.[70]

За лесом непроходимых колючек просторно раскинулись лиственные деревья, преимущественно клены, похожие на канадские красными изнанками своих листьев. Между ними росла сочная и высокая, почти по пояс трава. Рядом протекал неширокий, но кристально чистый ручей в ложе из золотистого песка.

— Оставь здесь своих слуг, — почти повелительно сказал дагон. Ничего не оставалось, как отдать нужные распоряжения роботам.

Он все же проследил, как они, расседлав, отпустили пастись верховых и упряжных коней, изнуренных многодневным походом. Это только непонимающим людям кажется, что лошадь — сильное и неутомимое животное. На самом деле она куда слабее человека. Заставь ее скакать с всадником при полной амуниции галопом, верст через пять устанет, через десять — запалится, упадет и не всегда выживет. А рядовой солдат, с ружьем, патронными сумками, ранцем, в тяжелых сапогах, в среднеазиатскую жару или арктический холод? Прошагает, сколько надо, да еще и в атаку пойдет. На твердыни Карса или Измаила. Суворов, который якобы ценил и берег людей, что писал? «Пятьдесят верст в день — в охотку, семьдесят — трудно, сто — тяжело, сто двадцать — невыносимо, но можно, если надо». И ведь проходили!

С этого идиллического (или буколического, как кому нравится) места допущенные в тайные убежища братья пошли пешком. Странно, что им не велели оставить при караване оружие. Мужчины прихватили с собой вещмешки с продовольствием, дней на пять, девушки — сумки с личными вещами. Говорил же Мамбору — «еда у них совсем плохая». Что касается санитарии — вряд ли лучше.

Имелись в запасе и подарки. Не бусы, конечно, и не зеркальца, а вещи, которые могут заинтересовать интеллектуальных, но отчего-то вымирающих экзотов.

Скорее всего их время пришло. Как мамонтов.

У края леса, заслоненные вековыми дубами, вздымались вверх остроконечные скалы. Отроги большого хребта, тянущегося от Лимпопо до великой реки Замбези.

Дагон указал рукой на неприметную щель между двумя гранитными осыпями.

— Входите, гости…

— Мне страшно, Лариса, — прошептала Аня, сжав руку подруги у локтя.

— Не боись, девочка, — ответила та, совершенно не думая, что Анна по рождению старше ее на шестьдесят лет. — Бог не выдаст, свинья не съест…

Откуда-то появилось два совсем юных дагончика, столь же уродливых, как предводитель, но подвижных, как тараканы. В руках они держали очень прилично сделанные факелы из тщательно скрученных прутьев, поверху густо обмазанных смолой. Переступив порог пещеры, запалили их с помощью обычных кресал и трута, пошли впереди, освещая гостям дорогу.

У наших имелись мощные фонари, причем разных типов, применительно к обстановке, но использовать их сейчас было вряд ли правильно.

Метров через сто осторожного движения по коридору, слишком низкому для людей гвардейского роста, когда шеи и спины начали болеть от постоянных наклонов и приседаний, перед ними распахнулся внезапно просторный зал, изукрашенный сталактитами, сталагмитами и просто кальциевыми натеками вдоль стен, похожими на изысканные упражнения дизайнеров-сюрреалистов.

Глава одиннадцатая

Газеты и телеграфные агентства всего цивилизованного мира сообщили, что война на самом отдаленном от всего на свете театре все же началась. Англо-бурская война, последняя война XIX и первая война ХХ века. Какими бы гуманистическими и демократическими доводами ее ни оправдывали певцы британского империализма, от Черчилля до непонятно каким образом влезшего в эту историю Артура Конан-Дойля, никогда ранее в шовинизме не замеченного, это была обычная агрессивно-колониальная война. Только не против туземцев любых кровей и рас, а против вполне европейских (по составу населения и способу правления) государств. Что и придавало ситуации определенное своеобразие. Раньше самым ярым империалистам не приходило в голову аннексировать независимые государства белых людей для включения их в состав колонии. Как если бы те же англичане развязали войну против Турции, чтобы присоединить ее к Судану…

Сильвия к этому времени уже обжилась в городе своей юности. Под привычным именем леди Спенсер она там фигурировать не могла, место было занято, как и ее особняк. Ей пришлось взять себе имя леди Макрай, на что имелись свои причины. Была у нее в девяностые годы такая подруга и одновременно сотрудница, с безукоризненной родословной, биографией и приличным состоянием. В резидентуре старались, чтобы привлекаемые к работе люди (женщины по преимуществу) не имели семей и близких родственников, отличались авантюрным и взбалмошным характером, любили путешествовать. Все это давало им необходимую степень свободы, позволяло надолго исчезать из поля зрения светского общества и не вызывать удивления некоторыми экстравагантными поступками и привычками.

По странному совпадению звали леди Макрай Дианой, что очень понравилось Руководительнице проекта. К своему имени аггрианка испытывала странную привязанность и не меняла его около трехсот лет, тем более что звучало оно довольно универсально в любой точке цивилизованного мира.

При своем прошлом посещении Земли настоящая Дайяна несколько месяцев подменяла в Лондоне эту тридцатилетнюю даму, которую в благодарность отправили в кругосветное путешествие на комфортабельном пароходе только что открывшегося туристического агентства Кука.

Задержавшись на несколько месяцев в Буэнос-Айресе, справедливо носившем тогда почетное именование «Париж Южного полушария», леди Макрай встретила там красавца-скотопромышленника, имевшего в пампе около ста тысяч голов крупного рогатого скота, а в городе — собственный оперный театр. И осталась с ним надолго.

Сильвии-второй нужно было через Сильвию-здешнюю переправить Диане Макрай в Аргентину полсотни тысяч фунтов и приказ не возвращаться домой в течение ближайшего года. А сама бывшая леди Спенсер приняла ее имя, привела в соответствие внешность, вселилась в пустующий, весьма приличный дом, и начала вести подобающий образ жизни.

Берестину, чтобы он не слишком комплексовал, оставили его имя и фамилию, добавив подтвержденный нужными бумагами титул «князь». И не какой-нибудь, послепетровского времени, пожалованный, природный Рюрикович. Теперь Алексей стал настоящим русским аристократом, немыслимо, по европейским меркам богатым, прожигателем жизни, игроком на бегах и скачках. И любовником леди Макрай.

Злые языки устали обсуждать — кто из них кого содержит. Но что пара получилась красивая — спорить не мог никто.

Алексея такой сюжетный ход развлекал. Он любил всяческие эскапады. А тут вдобавок появилась возможность вернуться к забытой страсти — писать картины. Отчего ему не сделаться основоположником совсем нового направления — не передвижник-реалист и не экспрессионист, не кубист, упаси бог, а нечто вполне оригинальное, этакий неоимпрессионизм, которым он и прославился в позднесоветском Союзе.

Ему нравился его новый образ жизни с Сильвией (ну да, Дайяной, конечно). Двухэтажный дом на улице Мэлл, из окон которого был виден Джеймс-парк, размеренный распорядок дня, вечерние выезды в город с подругой на светские мероприятия или самостоятельные походы по пабам и бильярдным залам.

Месяц-другой друзья без него, несомненно, обойдутся, и дольше обходились. У них сейчас свои заботы и развлечения, у него — свои. Нет, если вдруг позовут, тогда без вопросов: «один за всех, и все за одного», а пока зачем думать о посторонних вещах?

Одним словом, новая роль не требовала от него никаких актерских или нравственных усилий.

Зато Сильвия, вернувшись душой и телом почти на девяносто лет назад, ощутила приступ молодого азарта. Не связанная принципами и обязанностями прежней должности, она ощущала себя профессиональным футболистом, вышедшим повалять дурака на поле с любителями из оксфордского колледжа. Счет пятнадцать-ноль желаете? Сделаем.

То же и с мировыми событиями. Когда-то они были для нее действительно существенными — успех или неудача в очередной политической комбинации много значили как для самолюбия, так и для карьеры. Манкирование обязанностями могло закончиться плохо, вплоть до развоплощения, как это чуть не случилось с Ириной. А теперь все — не более чем партия в бридж или крокет. Война? Пусть будет война, если она все равно неизбежна. Поучаствуем. Она давно привыкла считать себя членом Братства, и, следовательно, если оно решило, что в этот раз Англия должна проиграть, — в этом ключе и станет работать. Как говорится — ничего личного.

Интереснее же всего было то, что гордая леди Спенсер непонятным для нее самой образом вдруг начала воспринимать Берестина, как настоящего мужа. Что занимались общими делами, часто и с удовольствием спали в одной постели, это само собой. Партнеров, с которыми приходилось иметь отношения, она не сосчитала бы на всех пальцах, даже перевоплотившись в бога Шиву. Здесь получилось иначе. Неужели постоянное общение с русскими подругами так на нее подействовало? Очень даже может быть! Они своих парней считали не просто самцами, в данный момент исполняющими положенную функцию лучше других, а как бы неотъемлемой частью самих себя: любовником, соратником, другом, братом одновременно. Не заморачиваясь на темах феминизма, сексизма и мужского шовинизма.

Что-то подобное Сильвия стала испытывать к Берестину, особенно после того, как он предпочел остаться с ней, а не отправиться с друзьями странствовать по африканским просторам и дебрям. И стала замечать, что последнее время чаще ощущает себя русской, чем англичанкой, хотя, казалось бы, — сто двадцать лет и всего пять. Есть разница?

В итоге Британская империя получила сильного и опасного врага, тем более опасного, что неизвестного, незаметного и неуловимого. Будто проникший в организм фильтрующийся вирус, который невозможно выявить имеющимися в распоряжении современной медицины средствами. Все, что она делала и собиралась делать, осуществлялось чужими руками, да так, что исполнители не понимали своей истинной роли в партии, разыгрываемой по новым правилам.

Что же касается настоящей леди Дианы Макрай, никто и представить не мог, что она в какой-то мере вообще интересуется политикой. Вот связь с русским князем — вполне в ее стиле, и она обсуждалась в обществе с горячим интересом.

Переходу Рубикона, то есть началу непосредственных боевых действий на границе Капской колонии, Наталя, Оранжевой республики и Трансвааля, значительно способствовал разгром весьма уважаемого в Англии 9-го уланского полка, где служило много юношей из почтенных «старых» семейств.

Получив сообщение из Африки раньше, чем успели дойти депеши из официальных источников, Сильвия через журналистов, любящих фунты больше, чем абстрактное Отечество, разместила в нескольких влиятельных газетах тексты нужного содержания. Процентов на семьдесят они соответствовали реальному положению дел, зато на тридцать являлись типичным образцом неизвестного здесь пока нейролингвистического программирования общества, а главное — правящей верхушки. Ее, верхушку, то есть людей, имевших право принимать решения и влиять на их принятие, следовало довести до состояния слепой, безрассудной ярости, когда ввязываются в войну, не задумываясь о последствиях. Как ввязалась в мировую бойню Австро-Венгрия, ослепленная антисербской истерией.

На все, что последний год писалось о враждебности буров, угнетении ими законных прав ойтландеров, чистокровных британцев по преимуществу, платящих две трети налогов, но не считающихся равноправными гражданами, наложилась мастерски составленная информация о неспровоцированной агрессии с территории Трансвааля и уничтожении дикарями, не читающими ничего, кроме Библии, «цвета английского воинства». И много чего еще, способного довести агрессивный шовинизм до нужного накала, было написано в этих статьях.

Грудой посыпались запросы в правительство, от парламентских дискуссий дрожали стены, начались даже уличные демонстрации. В отличие от Петербурга августа 1914-го не было только погромов, поскольку буры — не то что немцы в России, своих магазинов и контор в Лондоне не имели.

Нужная работа велась и подковерно, в клубах, частных домах, на трибунах ипподромов. С многими влиятельными членами палаты лордов, министрами, даже и членами царствующего дома. Люди, близкие к власти (а может быть — по этой именно причине), рационального мышления чужды. Оно требует самоуважения и холодного рассудка, а с такими качествами в правительство и парламент просочиться трудно. Зато большие деньги и спецпропаганда дают в названой среде восхитительные результаты.

Губернатор Капской колонии, ее военное командование, а также люди, имеющие отношение к компании «Де Бирс», были немало удивлены вспыхнувшим в Лондоне ажиотажем. Они своей руки приложить еще не успели, хотя собирались. Но то, что началось, — вполне их устраивало. Теперь не было необходимости искать оправдание неудачному рейду Девятого полка, да и многим другим несообразностям. Если правительство и престарелая королева Виктория хотят войны — она будет. И все спишет! В предыдущей истории она началась месяцем позже и по другому поводу, но велика ли разница? Если пушки заряжены, стрелять они обязательно будут.

Первым успехом затеянной Сильвией многоходовки оказалось то, что английские войска и на восточном — в Натале, и на западном — от Мафекинга до Кимберли — фронтах вынуждены были вступать в войну неподготовленными, не получив ожидаемых подкреплений из Метрополии и Индии. Но энтузиазм превосходил здравые расчеты. Так не раз случалось в истории, взять хотя бы нападение Италии на Грецию в сороковом году.

Начиная кампанию, главнокомандующий генерал Редверс Буллер и его начальник штаба — Арчибальд Хантер не вспомнили слов знаменитого Мольтке: «Ошибка, допущенная в первоначальной расстановке сил, едва ли может быть исправлена в ходе всей войны». Так оно и получилось.

Несколькими днями позже выяснилось, что так называемые Великие державы восприняли британскую агрессию достаточно спокойно, скорее с интересом, чем с возмущением. То есть фактически предательски по отношению к двум маленьким республикам. Так они поступали, ничему не научившись и потом на протяжении всего двадцатого века предпочитая «умиротворять агрессора», а не пресекать его поползновения в корне. А ведь стоило тем же Франции, России и Германии, не считая Соединенных Штатов, предъявить «Владычице морей» грамотно составленный ультиматум, и куда бы она делась? Побились бы еще в истерике сколько-то времени либеральные газеты, поколотил бы кулаком по трибуне сэр Джозеф Чемберлен, на этом бы все и закончилось. На мировую войну Британия, при тогдашнем соотношении сил, не решилась бы. У нее еще не было гигантского дредноутного флота, сухопутные войска не шли ни в какое сравнение с армиями континентальных держав, и десантировать их на материк было нечем. Сама же Англия крайне уязвима на морских коммуникациях и на границах своих колоний, включая «жемчужину короны — Индию».

До чего же недальновидны чиновники, в силу тех или иных причин получавшие право вершить мировую политику!

Через четыре года России пришлось пожинать плоды «невмешательства», когда Англия, на волне своей «победы» вооружила и агрессивно поддерживала Японию, через четырнадцать Германия получила «по полной программе», не говоря уже о тридцать девятом — сорок первом, тогда досталось всем!

А казалось бы — какие проблемы?

Вильгельм Второй писал «кузену Никки»[71] в личном письме:

«Чтобы там ни случилось, я никогда не позволю англичанам раздавить Трансвааль!»

Позволил.

Русский император ограничился разрешением служащим офицерам поехать на ту войну добровольцами, в частном порядке, но хоть с сохранением мундира и жалованья.

А если бы…

Германский экспедиционный корпус из Юго-Западной Африки в считаные дни выдвинулся на линию противостояния бурских и английских войск, французы проявили активность в районе Фашоды, а несколько российских океанских рейдеров, которых англичане боялись, как черт ладана, вышли на коммуникацию Кейптаун — Бомбей…

Но не сделали этого, воздержались, неизвестно какими принципами руководствуясь, получив в итоге кровавую мясорубку двух мировых войн.

Впрочем, все эти рассуждения относятся к состоявшейся истории, здесь же получалось несколько иначе. Военные атташе Центральных держав дружно признавали недостаточную подготовленность Британии к войне, чрезмерно растянутые коммуникации, длительные сроки призыва резервистов на Островах и сложности переброски морем боеготовых подразделений из доминионов. И одновременно — полную отмобилизованность, численный перевес и высочайший боевой дух буров.

Вполне можно предположить, что Генеральные штабы заинтересованных держав желали сначала посмотреть, как начнут развиваться этапы войны, которая представляла не только политический, но и чисто теоретический интерес. Каковы окажутся сравнительные качества профессиональной армии и «вооруженного народа», как проявят себя новейшие магазинные винтовки, пулеметы и полевые скорострельные пушки? А там уже можно будет делать выводы и ставки. «Пусть проигравший плачет, кляня свою судьбу».

Если Англия начнет терпеть впечатляющие неудачи, желающих подтолкнуть падающего найдется достаточно.

Андреевскому Братству тоже хотелось бы жить спокойно, ни во что не вмешиваясь, радостно и комфортно. Ничего лучшего для уважающей себя, обеспеченной, конечно, личности, чем конец девятнадцатого века, история не придумала.

А способен ли нормальный мужчина, сильный и чему нужно обученный, пройти мимо переулка, где толпа озверелых подростков бьет человека? Не важно какого, пусть распоследнего бомжа. Или — женщину.

Здесь — то же самое. Никто не собирался идеализировать буров, публика эта сама по себе крайне неприятная, религиозные ортодоксы и рабовладельцы, но это не основание затевать против них большую войну. А раз затеяли и мировое сообщество демонстративно посмотрело, кто сквозь пальцы, а кто сквозь зубы, значит — каждый за себя!

Отчего это золотые прииски и алмазные месторождения должны принадлежать англичанам?

«Зачем пришли они от Альбиона, что нужно им?..»

Добывали бы свой кардифский уголь, стригли овец — и достаточно.

А то придумали: Империя, над которой никогда не заходит солнце!

Конечно, при таком раскладе геополитики нужно было принимать нестандартные решения. Учинить такую внешне бессмысленную свалку, из которой главные фигуранты выйдут неспособными к более целенаправленным и разрушительным авантюрам следующие тридцать лет. По примеру, скажем, Кубинского кризиса, кое-чему научившего адептов ядерного противостояния.

Еще за две недели до начала уже решенной войны Берестин, пользуясь данными ему правами, пригласил на дружескую беседу Кирсанова. Павел Васильевич прибыл незамедлительно, и они вдвоем устроились в отдельном кабинете малоприметного, но хорошего ресторана.

Алексей сначала порасспрашивал, дружеским и заинтересованным тоном, как у товарища идут дела. Личные, по преимуществу, ибо о служебных тот должен был докладывать без всяких наводящих вопросов.

— Очень, скажу вам, хорошо. Вам это трудно понять, Алексей Петрович, но для меня ведь это — родные времена. Прошлый раз мне было здесь двенадцать лет, сейчас — уже тридцать шесть. Много. Я позволил себе съездить в Петербург. Жил я там с родителями, братом и двумя сестрами, на Фурштатской улице. Не очень богато жили, признаюсь. Отец — чиновник, титулярный советник всего лишь. Когда я и брат в военные училища поступили, на казенный кошт, им полегче стало…

— Навестить себя прежнего желания не возникло? — спросил Берестин, вспомнив свою, почти аналогичную ситуацию, когда попал в шестьдесят шестой.

— Упаси бог, Алексей Петрович. Подумать — и то страшно! Однако проверил, живут ли в том же месте такие-то и такие-то. Живут, оказалось…

Повисла пауза.

Берестин знал ее причину, отчего разлил по рюмкам шустовский коньяк. Кирсанов обычно воздерживался, но сейчас выпил.

— Пошел я в банк и перевел на имя отца пятьдесят тысяч рублей. Якобы от имени одного из его старых друзей, давно уехавшего инженером в Калифорнию, по контракту. С припиской вроде того: «Возвращаю, Василий, старый долг, о котором ты не помнишь, а скорее и не знаешь. Главное, что я помню. Получи и пользуйся спокойно…» В таком вот духе.

— И как же оно, Павел Васильевич, на самом деле будет? — из вполне никчемного интереса спросил Берестин. — Вам, значит, было двенадцать лет, папаша ваш внезапно сильно разбогател, но на вас это никак не отразилось. А теперь — отразится?

— Не морочили бы вы мне голову, господин генерал. Устал я на такие темы размышлять. Скажите, зачем пригласили, да и займемся делом.

Дело, предложенное Кирсанову, было несложным, но достаточно опасным. Всегда ведь есть опасность, что намеченная, хорошо спланированная операция может пойти наперекос, вмешаются всякие непредвиденные факторы и тому подобное. При этом работать до поры Кирсанову придется в одиночку, полагаясь только на свои способности и на удачу.

— Сделаем, Алексей Петрович. Полмиллиона фунтов потребуется, не меньше, с проводкой через солидный банк, лучше всего — каким-то образом близкий к английскому правительству. Лишний скандальчик в случае чего не помешает… — Глаза у жандарма заблестели. Он попадал в собственную стихию, и его мозг, чрезвычайно хорошо налаженный в нужную сторону, уже начал выдавать варианты, о которых сам Берестин пока не задумывался. — Вы только здесь хорошенько все обеспечьте, насчет источников и способов перечисления сумм. Если на «Де Бирс» или «Голдфилдс» завязать концы, вообще красиво может получиться… Есть у меня наметочка… Через Петербург все и провернем. Представляете, какой шум поднимется, когда вдруг выяснится, что известнейшие банкиры финансируют закупки оружия для буров? Бизнес на крови соотечественников, и так далее! Парламентский кризис, секвестры счетов, возможно и падение правительства…

— Проворачивайте, Павел Васильевич. Вы только вовремя мне говорите, что нужно делать, а дальше — каждый по своему направлению.

— Так я уже сказал. Полмиллиона фунтов у вас есть? К вечеру представлю вам реестрик: что, куда, зачем. Мне к тому же еще один счет откройте, тысяч так на сто, хоть с бразильским покрытием, хоть с перуанским, — вот на это имя. Он протянул Алексею паспорт.

Уже и собственным документом Кирсанов обзавелся, не прибегая к помощи Братства. Что ж, правильно. Должность исполнительного директора комитета «За свободный Трансвааль» ему была предоставлена, примерный круг обязанностей и прерогатив очерчен, вот он и приступил к работе, как ее понимал.

— Пинхас Шапиро, гражданин Уругвая, — с легким недоумением прочитал Берестин. — Не переигрываете? С вашей нордической внешностью и синими глазами…

— В самый раз, ваше превосходительство, — усмехнулся Павел. — Приходилось мне и лодзинских евреев изображать, и финских коммерсантов… Всякое бывало. Да и этот паспорт — на особый случай. Другие тоже есть.

— Никак я не пойму, Павел, чего ради вы вообще с нами в Стамбуле связались? С вашими способностями где угодно могли роскошно устроиться, а вы — в батальон, рядовым наемником…

Берестин в отличие от Шульгина не проехал с Кирсановым в поезде Россию от Харькова до Иркутска и обратно, и разговоров по душам у них раньше не случалось.

Кирсанов повертел бокал за тонкую ножку.

— Мы же не будем сейчас высоких материй касаться? Чувство долга, любовь к Родине и тому подобное? Немодно, несовременно. Опять же, люди вашего типа к жандармам изначально с пренебрежением относятся. Давайте так считать — интересно мне стало, что вы затеваете и что в итоге получиться может. Я же не спрашиваю, зачем вам то, чем вы раньше занимались и сейчас занимаетесь? Ни одного разумного обоснования, а все же…

— Ладно, один-один, Павел Васильевич, — засмеялся Алексей. — Можно выпить бутылку водки из горлышка в грязной подворотне, и ее же — в клубе на Большой Морской. Разница лишь в процессе, вы понимаете?

— Можно и вообще не пить…

— Встречаются и такие уникумы, — с долей сомнения произнес Берестин, — но я с ними предпочитаю не пересекаться. Итак, подходите вечером вот по этому адресу, — он показал визитную карточку и тут же ее спрятал, — все будет готово. Наличными — сколько?

Кирсанов прикинул. Не столько текущую потребность в деньгах, сколько удобство размещения золота и бумажек в карманах и саквояже.

— Пятьдесят — за глаза…

Задача была как раз по характеру Кирсанова. Интрига, риск, возможность проявить свои неординарные способности, да еще и хитрая, многослойная провокация, не оставляющая противнику шансов на «сохранение лица». Это не считая прямого, фактического ущерба по военной и политической линиям.

…Голландский пароход «Ватергюсс», старая калоша, в четыре тысячи регистровых тонн, с парадным ходом десять узлов, неторопливо взбивая единственным винтом серые волны, огибал южную оконечность Африки.

Судно планировалось владельцами к продаже на слом, поскольку эксплуатационные расходы уже превысили все разумные пределы и надежд на сколько-нибудь приличный фрахт не существовало. Немцы, французы, англичане понастроили столько быстроходных, современных, с иголочки грузовозов и лайнеров, что таким старичкам в море делать нечего.

И вдруг в конторе мелкой компании, владевшей тремя пароходами и десятком рыболовных сейнеров, в захолустном порту Хелдер на берегу Северного моря, появился молодой человек в длинном непромокаемом плаще и широкополой шляпе. Погода стояла отвратительная: ветры, шторма, туманы, сменяемые дождями, и наоборот.

— Я бы хотел с кем-нибудь поговорить, — сказал он клерку, облокачиваясь на стойку и складывая огромный черный зонт, с которого текло на пол.

— Почему не со мной? — спросил тот, мужчина лет пятидесяти, с седеющей бородкой «буланже» и мешками под глазами, говорящими о застарелой почечной болезни.

— Могу и с вами, если вы вправе принимать решения. Мне нужен пароход для дальнего рейса. «Ватергюсс», пожалуй, меня устраивает, если в состоянии доплыть до Мозамбика. — Мужчина указал через заплаканное окно на видневшееся у дальнего пирса судно старомодной архитектуры, едва дымившее тонкой, сдвинутой к корме трубой. — Цена не имеет особого значения. Лишь бы он смог выйти в море… Завтра?

Тут же клерк вызвал с верхнего этажа хозяина, давно пребывавшего в глубокой меланхолии, о чем говорил исходивший от него устойчивый запах крепкого табака и дешевого рома.

— Позвольте представиться — Питер Сэйпир, — поднес два пальца к шляпе молодой человек. — Я фрахтую «Ватергюсс». До Мозамбика. В один конец.

— Десять тысяч фунтов, — быстро ответил хозяин, сжав в кармане кулак на счастье. Эта сумма покрывала продажную стоимость парохода и на пару лет решала другие финансовые проблемы. А если потонет в штормовом океане, еще и страховку можно получить, пусть и ничтожную. Если разговор о фрахте пойдет всерьез, хозяин готов был согласиться и на половину запрошенного.

Не торгуясь, Сэйпир тут же выложил на стол задаток, целую тысячу новенькими, хрустящими десятифунтовками.

— Подготовьте бумаги, я сейчас же и подпишу…

— Позволите вас угостить, достопочтенный? — едва сдерживая счастливую дрожь в руках, спросил хозяин, поворачивая ключ в замке сейфа.

— Отчего и нет? Но пароход должен быть в порядке, забункерован и готов отдать концы не позднее завтрашнего вечера.

— Простите, господин, — ответил хозяин, едва сдержавший икоту после выпитой залпом большой рюмки ямайского рома. — Только послезавтра. Здесь трудно найти нужное число грузчиков, а угольные ямы «Ватергюсса» пусты. Послезавтра, до обеда… А где вы так научились говорить по-голландски? Это трудный язык. Как у нас шутят, сам черт пробовал его учить, да бросил…

— У меня врожденные способности. И я нередко бывал в Амстердаме. Алмазная фабрика, то да се… Ну, вы понимаете. Когда я могу увидеться с капитаном парохода? На послезавтра я согласен, но если опоздаете — пойдут штрафные. Пятьсот фунтов в день…

— Не опоздаем. Капитан будет здесь через час, если изволите подождать. Он у себя на квартире. Но вы еще не сказали, с каким грузом и куда должен отправиться «Ватергюсс». Его трюмы рассчитаны только на генеральный…[72]

— Я в курсе, и это меня устраивает.

Молодой господин наклонился к хозяину и почти шепотом спросил:

— Вы — патриот?

— Конечно! Но какое это имеет значение?

— У меня есть заказ на доставку сельскохозяйственных орудий вашим соотечественникам в Трансваале… Там сейчас весна, самая пора для работы на фермах.

Хозяин несколько оторопел и для восстановления душевного равновесия налил еще. Себе, фрахтеру и даже клерку.

— Но вы разве не англичанин? — с оттенком недоумения спросил хозяин.

— С чего вы взяли? Из-за фамилии? Я с тем же успехом мог назвать себя Дзянь-Линь Фу или князем Дракулой Задунайским… На самом деле я еврей из Уругвая, но это тоже никого не касается. Не забивайте себе голову лишними мыслями. Мы подписываем общий фрахт[73], как только ваше судно будет готово отдать швартовы, я прямо у трапа вручу вам чек на остальную оговоренную сумму. Прочее вас не касается никаким образом, согласны? Если рейс пройдет успешно, ваш капитан получит премию. А какие инструкции вы дадите ему на дальнейшее — исключительно ваше дело.

Хозяин внезапно ощутил то, что в следующем веке назвали бы душевным дискомфортом. Слишком жесткий взгляд у этого молодого человека, ощущается в нем непонятная, превосходящая обычную сила воли. При том, что ему не больше тридцати лет.

Несколько восточнее мыса Игольный, когда траверз Кейптауна остался далеко за кормой, с мостика «Ватергюсса» заметили обильные дымы по правой раковине[74]. Старый пароход тоже дымил изо всех сил своей единственной трубой, но то было совсем из другой оперы. Мало-мальски понимающий взгляд немедленно опознал у горизонта идущие хорошими ходами военные корабли. Никаких других, кроме английских, здесь быть не могло. У немцев и португальцев на три тысячи миль побережья имелось лишь несколько канонерок, подходящих только для «демонстрации флага» и обстрела из малокалиберных пушек мятежных деревень. Делать здесь, в открытом океане, им было нечего.

Капитан парохода, краснолицый коренастый голландец с седеющей бородой, откровенно занервничал. На юге Африки вот-вот начнется или уже началась война, так писали в последних телеграммах, что они прочитали, зайдя за водой в порт Людериц в Германской Юго-Западной Африке. Буры, которым он, безусловно, сочувствовал, нуждаются в оружии. Запись в коносаменте никого не могла ввести в заблуждение. Во Влардингене на его пароход перегрузили из железнодорожных вагонов несколько тысяч ящиков, которые не спутаешь ни с чем. Он потом полазил по трюмам, посмотрел, некоторые аккуратно вскрыл.

Там лежали хорошо смазанные немецкие «маузеры 98». Если в остальных то же самое, получается тысяч пятьдесят винтовок, не меньше. Ящики поменьше были с патронами, миллиона два, наверное. Не зря «Ватергюсс» просел до верхнего деления грузовой марки.

Обещанная премия, прямо поразительная, грела капитанское сердце, однако страх мучил непрестанно, как только пошли вдоль принадлежащих англичанам берегов. Если они вздумают произвести досмотр, неприятностей не оберешься.

Однако наниматель, господин Сэйпир, который лично сопровождал груз и занял лучшую из четырех пассажирских кают, постоянно заверял, что опасаться нечего. Шлепай себе до Лоренцо-Маркиша и берегись только шквалов у мыса Доброй Надежды. Но говорил он это с особенной, двусмысленной интонацией, как бы намекающей на некие обстоятельства, о которых не принято упоминать прямо. Мол, мы в состоянии тебя защитить от любых неожиданностей, кроме погодных. Хорошо бы так. Но до места назначения еще почти неделя хода, и штормы тоже совсем не исключены, широты здесь не самые спокойные.

О-хо-хо, стоило ли связываться? Странные люди эти иностранцы. Неужто не могли нанять современный скоростной пароход под солидным, способным внушить уважение флагом? Уже давно были бы на месте. Но тогда он не получил бы своих денег. А там, глядишь, если все обойдется, можно будет спуститься до принадлежащего англичанам Дурбана, там взять еще один фрахт, в Бомбей, к примеру, или в Австралию. Если война, каждое судно будет нарасхват. И все — до самой смерти, тьфу-тьфу, можно будет жить, больше не заботясь о деньгах, навсегда забыв об осточертевшем море.

Кирсанов поднялся в тесную ходовую рубку, поманил капитана рукой. Они вышли на крыло мостика.

Петр Васильевич достал из кармана приличных размеров серебряную фляжку, налил капитану в стограммовую крышку.

— Давайте, мастер Тромп, за удачу…

Капитан вздохнул и выпил. Господин Сэйпир весь путь баловал его отменными напитками, то приглашая в свою каюту, то принося бутылочку к общему столу, за которым совместно питались пассажир и четыре офицера парохода.

— Как вы догадываетесь, вон те — наверняка англичане, — сказал Кирсанов.

Тромп кивнул.

— И вполне может случиться так, что они захотят посмотреть, какие именно сельхозмашины мы везем. Знаете, закон о военной контрабанде и так далее…

Капитан снова кивнул, без всякого энтузиазма. Арест парохода, интернирование до конца войны и тому подобные неприятные вещи.

— Так слушайте меня. Вас это совершенно не касается. В любом случае, как бы ни сложилось, вы идете прежним курсом, не сбавляя скорости и не показывая флага. Вам понятно?

— А как же?.. Это ведь военные корабли, с артиллерией. Нам одного снаряда хватит…

— Не ваша забота. Все остальное я беру на себя.

Кирсанов достал из внутреннего кармана теплой куртки бумажник, протянул капитану несколько редко встречающихся в обычном обращении стофунтовых банкнот.

— Это так, плата за страх. Безотносительно к сумме окончательного расчета. Поделитесь с механиком, если хотите, пусть машина работает, как швейцарские часы…

Глава двенадцатая

Крейсера приближались с норд-веста, имея скорость около пятнадцати узлов. Капитан не разбирался в военных кораблях, «в лицо» знал только отечественный «Кенингин Вильгельмина», флагман голландского флота, отличающийся крупнокалиберным башенным орудием на баке. Справочников «Джена» на пароходе, естественно, не имелось.

Зато оба крейсера были мгновенно опознаны в рубке «Изумруда», три дня назад получившего сообщение от Кирсанова и вышедшего из Лоренцу-Маркиша навстречу пароходу.

Головной — «Эклипс», постройки 1897 года, водоизмещение 5700 тонн, бронепалубный, скорость 18,5 узлов, вооружение 5 — 152-мм, 6 — 120-мм, не считая малокалиберных противоминных пушек. За ним, чуть мористее, «Гибралтар» — штука посерьезнее. Водоизмещение 7500 т, два 234-мм орудия и десять шестидюймовок, довольно прилично бронирован, особенно казематы и боевая рубка. Скорость — восемнадцать узлов.

Все эти данные сообщил Ростокину и Алле лейтенант Белли, перед походом заучивший наизусть силуэты и характеристики всех неприятельских кораблей, с которыми, возможно, придется иметь дело в этих краях. Сделал он это скорее для собственного удовольствия и тренировки памяти, потому что вся необходимая информация мгновенно высветилась на обзорном экране рядом с изображениями кораблей. Картинка была яркой, передающей мельчащие детали, как если бы крейсера наблюдались с расстояния в несколько кабельтов в хороший бинокль. Даже, пожалуй, лучше. Трехметровые горизонтально-базовые дальномеры, установленные на марсах «Изумруда», сами по себе обладающие великолепной разрешающей способностью, передавали преобразованный сигнал в главный бортовой компьютер, где он подвергался нужной обработке, сличался с имеющейся информацией и выводился на экран в любом нужном масштабе и с идеальной цветокоррекцией.

При этом крейсер пока что держался за чертой горизонта, приподняв над ней только верхушки мачт, и заметить его британским сигнальщикам было невозможно. Даже если бы знали, в какую сторону смотреть. Но они и все офицеры, столпившиеся на мостиках «Эклипса» и «Гибралтара», таращились на голландский пароход, из последних сил преодолевающий встречную четырехбалльную волну.

Этим «просвещенные мореплаватели» отличались от офицеров Российского Императорского флота, которым строго-настрого запрещалось отвлекаться в сторону «интересного борта». Если уж оказался на мостике, в свою вахту или случайно, возьми себе определенный сектор и наблюдай его, дабы не предаваться пустым забавам, как писал в своих указах и инструкциях еще Петр Великий.

— Как думаешь, — спросил Ростокин у командира, — будут они его останавливать для досмотра?

— По нынешним законам не имеют права, в открытом море, — ответил Белли, продолжая наблюдать за эволюциями крейсеров, — но скорее всего — да. Голландский пароход, а для них что буры, что голландцы — все едино.

— И тебе этого очень хочется?

— Безусловно. В противном случае у нас не будет повода вмешаться…

Игорь, хотя и имел случаи познакомиться с деятельностью английской разведки в двадцатые годы будущего века, все же оставался по воспитанию человеком второй половины двадцать первого. Не было у него инстинктивной враждебности к гордым британцам, которые в середине XXI века ничего интересного как нация не представляли. Давно забылись, а большинству обывателей изначально оставались неизвестными все бесконечные русско-английские конфликты.

Однако, начиная с шестнадцатого века, не было у России более последовательного, упорного, бескомпромиссного врага. Можно сказать — руководимого не геополитической логикой, а подобием инстинкта. Независимым от того, имелись конкретные поводы или нет. Редкие периоды дипломатических «оттепелей» или даже военных союзов ничего не меняли в сути отношений. Бесконечные вмешательства в российские интересы на Кавказе, в Средней Азии, Персии, Турции, инспирированная Британией Крымская война вполне достойна быть названной мировой войной XIX века, в которой Россия была вынуждена сражаться сразу на шести театрах военных действий (причем на всех, кроме Крымского, — победоносно), против коалиции держав: самой Англии, Франции, Турции, Сардинского королевства.

Даже в двух мировых войнах, оказавшись союзником России, Англия, сама захлебываясь кровью, не забывала о том, что такому союзнику следует вредить больше, чем прямому противнику. Пропустили «Гебен» и «Бреслау» в Черное море, затеяли самоубийственную Дарданелльскую операцию, задуманную единственно для того, чтобы раньше русских оказаться на Босфоре. О Второй мировой тем более вспоминать не стоит. Рузвельт, плох он был или хорош, но кое-как выполнял союзнические обязательства, а Черчилль с первого до последнего дня думал только о том, чтобы Россия (пусть и называлась она СССР) не добилась в этой войне никаких геополитических выгод и преимуществ.

Владимир Белли, как и все знающие историю люди его поколения и двух следующих тоже, относился к британцам с гораздо большей неприязнью, чем к тем же немцам или туркам. Те что — враги и враги, но предпочитающие стрелять в лицо, а не в спину. С ними при случае по-людски поговорить можно, в промежутке между войнами, с англичанами же — никогда. Они уверены, что русские — лишние на этой земле.

— То есть — провокация? — спросил Ростокин.

— При чем здесь провокация? — слегка обиделся лейтенант. — Мы не в полиции работаем. Спокойно плывет по морю пароход, никого не трогает, в полном соответствии с обожаемым британцами принципом «фри трейд». Нами зафрахтованный. Везет то, что хочет, туда, куда надо. Если англичане пройдут мимо — мы препятствовать не будем…

С этими словами Белли двинул ручку машинного телеграфа на «Средний ход». Средний для «Изумруда», он превышал «Полный» для неприятеля.

— А если не пройдут?

Ростокин с Аллой специально напросились в этот поход. Игорю на самом деле было интересно, какая тут затевается интрига, как военному журналисту. Аренда дряхлого парохода для того, чтобы переправить в Трансвааль оружие, выглядела полной бессмыслицей. То же самое можно было совершить без всякого риска, прямо в порту наштамповав дубликатором какое угодно оружие в любых количествах. Ростокин даже подозревал, что по особым каналам сведения о «Ватергюссе» были переданы компетентным британским службам.

Хорошо, пусть так, он будет наблюдать, как развиваются события.

— Если нет — это их выбор.

Выбор англичане безусловно сделали, со всей свойственной им бесцеремонностью. «Если мне это надо — значит, так и будет!»

«Эклипс» еще прибавил скорость и начал обгонять пароход, подняв трехфлажный сигнал «Предлагаю остановиться для досмотра».

Белли прочел его сразу, а капитан «Ватергюсса», пожав плечами, обратился к своему единственному помощнику и штурману:

— Что это они там за вымпела вывесили?

— Я такого не понимаю, — ответил штурман, сплевывая за борт жевательный табак.

Кирсанов отошел в самый угол мостика, чтобы не мешать. Морских сигналов он тоже не знал. Достаточно и того, что Белли передал ему по рации: «Неприятеля вижу, действую по обстановке». Прямой опасности для парохода с его ценным грузом больше не было. Англичанам очень скоро станет не до него. Теперь стоит опасаться только предупредительных выстрелов, «случайно» попавших в пароход.

С крейсера, который находился на расстоянии около полутора миль, в дополнение к флажному сигналу замигал ратьеровский фонарь.

— Разрази гром их королеву, я думаю, что они требуют остановиться, — нервно откашлявшись, сказал капитан.

— Будем идти, как идем, — ответил штурман. — Мне сдается, это похоже на пиратство в открытом море…

— Защищаться нам все равно нечем…

— Пусть берут на абордаж, а потом в морском суде в Лондоне или Амстердаме выяснится, кто прав, а кто нет…

Капитан позавидовал хладнокровию своего помощника.

— Запишите все это в вахтенный журнал, вдруг пригодится, — сказал он с глубоким сомнением. Ничего другого все равно не оставалось. Они жили в те сравнительно благословенные времена, когда грузовые пароходы в море еще не топили от нечего делать, и до «Лузитании»[75] оставалось целых пятнадцать лет.

Капитан, ничего не говоря помощнику, все же надеялся на чудо. Уж очень убедительно звучали слова иностранца, передавшего ему пачку фунтов, никак не оговоренных раньше. Умеют же люди внушать к себе уважение. Без всяких расписок сунул в руку и сказал, кроме прочего:

— Мастер Тромп, надеюсь, эти деньги укрепят вашу решимость. Есть поговорка: «Кто не рискует, тот не пьет шампанское». Рискуйте, будет что вспомнить. И твердо помните — мы себя обижать никому не позволяем.

Очень хотелось спросить, кто такие «мы». Капитан знал массу языков, но не смог уловить ни малейшего намека на акцент, приоткрывший бы национальность заказчика. В слова об «уругвайском еврействе» он не поверил с самого начала.

Более же всего мастера Тромпа удивило то, что человек, годившийся ему в сыновья, держался столь властно и говорил с жесткостью, достойной адмирала.

Как бы там ни было, если не случится самого худшего, спрятанных в «набрюшнике» денег хватит, чтобы, добавив к уже скопленным за долгие годы плаваний, уйти на покой, не слишком нуждаясь. А о грузе он ничего не знает и знать не хочет. Есть фрахт, коносамент, другие бумаги, есть и представитель грузоотправителя, он отвечает за все, а капитан — только за свой пароход и верность курса.

— Начинаем работать по схеме «Корсар», — передал Белли по радиотелефону Кирсанову.

Чем хороши нынешние времена — так это ощущением свободы и независимости. Свободы действовать по собственному усмотрению и вне зависимости от новомодных технических выдумок — радиолокаторов, пеленгаторов, самолетов-разведчиков, подводных лодок, которые так осложняли жизнь следующих поколений военных моряков. А здесь нет в поле зрения неприятельского судна — и беспокоиться не о чем. Появится — все будет решать скорость, умение маневрировать, дальнобойность орудий и меткость комендоров. Как в настоящем рыцарском поединке.

Старший лейтенант Белли был несказанно горд тем, что в двадцать пять лет командует лучшим в мире крейсером. Жизнь складывалась прекрасно. Ледяным тоскливым вечером на омском вокзале судьба дала ему шанс, единственный выигрышный среди миллионов пустых или роковых. Без всяких усилий с его стороны, за исключением того, что он барахтался до последнего, как лягушка в горшке со сметаной, и сумел дожить до нужного момента. Ну а дальше просто исполнял свои обязанности, как учили. И вот он стоит на мостике своего корабля и готовится выиграть свой первый бой.

Старый героический «Изумруд», встретившись с вражескими крейсерами такого класса, мог бы рассчитывать только на мощность своих машин, позволявших дать двадцать четыре узла против их восемнадцати, а нынешний — совсем другое дело.

Владимир не испытывал, подобно Ростокину, душевных терзаний по поводу неравенства сил. Он ведь не собирался предательски нападать из-за угла на беззащитного противника. Англичане, кичащиеся своим «джентльменством», уже не раз доказали, что джентльменами стараются выглядеть только в своем кругу. Выстрел из бакового орудия «Эклипса» по курсу парохода, означающий требование застопорить машины и лечь в дрейф, один в один повторяет действия их эсминцев против «Валгаллы» в двадцать первом году, когда Белли получил из рук Колчака мичманские погоны.

Может быть, сейчас на крейсерах несут службу такие же юные сублейтенанты, которым через двадцать лет предстоит стать коммодорами и адмиралами, и теперь они получают первые уроки службы под девизом: «Кто взял, тот и прав! И плевать мы хотели на законы и обычаи».

Что ж, всякая палка — о двух концах, от века известно.

Белли двинул рукоятку телеграфа на «Полный». «Изумруд», легко разрезая волну, начал разгоняться, причем вместо столбов черного дыма, бьющих из труб англичан и затягивающих мглой половину горизонта, над ним тянулась едва заметная полоса сероватого горячего воздуха. Почему и заметили его сигнальщики «Гибралтара» недопустимо поздно, когда он приблизился уже на десять миль. Для стотридцатимиллиметровок русского крейсера — дистанция открытия действительного огня. Для английских пушек далековато, конечно. В конце девятнадцатого века нормальной считалась втрое меньшая.

Появление неизвестного, явно военного корабля вызвало среди командования обоих крейсеров скорее недоумение, чем панику. Хотя ни один сигнальщик и офицер не смогли определить имя и национальную принадлежность незнакомца, но тип не вызывал сомнения. Он относился к дальним разведчикам, или «скаутам», только недавно начавшим входить в военно-морскую моду.

Но кораблей с таким силуэтом и архитектурой не числилось в составе ни одного из мало-мальски серьезных флотов. Это не был француз, немец, американец, русский. О вероятных противниках и соперниках англичане знали все. Даже о тех единицах, что пока находились в постройке. До Первой мировой войны понятия «военной тайны» в нынешнем понимании еще не существовало. Та же Великобритания и Германия, невзирая на собственные стратегические расчеты в отношении России, безотказно строили для нее боевые корабли на своих верфях.

Впрочем, имелось в мире достаточное количество мелких «морских держав» вроде Чили, Аргентины, Бразилии, Португалии, заказывавших штучные экземпляры боевых единиц самого экзотического вида и назначения на частных верфях, запоминать силуэты и ТТХ которых старались только истинные любители. Строевым офицерам крупнейшего в мире флота это было ни к чему.

— Что-то похожее, кажется, я встречал в одном журнале, — с долей сомнения сказал инженер-механик «Гибралтара», — немцы проектировали крейсер похожего типа для России, но не уверен, дошло ли дело до постройки…[76]

— Не имеет значения, — пожал плечами командир, — в строю ни у тех, ни у других этого корабля нет. И меня гораздо больше интересует, зачем и почему он появился здесь именно сейчас. В его присутствии потрошить голландца будет не слишком комфортно.

— Да наплевать, сэр, — хохотнул старший офицер. — Международной морской полиции пока не придумали. Сейчас мы предложим ему показать флаг, поболтаем о том, о сем, да и разойдемся. Что ему тут делать? Мы все в нейтральных водах. Голландец от нас в любом случае не уйдет…

— Пожалуй, — с некоторым сомнением ответил командир. Ему не нравилась агрессивная решительность, с которой чужой крейсер шел на сближение. Дьявол его знает, если это на самом деле немец или русский, могут быть неприятности. Вильгельм и Николай настроены недружелюбно, несколько раз намекали, что готовы оказывать бурам поддержку и помощь… А вступать в бой с боевым кораблем великих держав он права не имеет. Будь это хоть речная канонерка. Вздумает этот «скаут» конвоировать голландца до порта назначения, что в таком случае делать?

— На вахте — попросите крейсер показать флаг, — приказал коммодор.

В это время «Ватергюсс», тоже обнаружив приближающийся «Изумруд», проигнорировал английский предупредительный выстрел и начал поворачивать ему навстречу. Так посоветовал капитану Кирсанов, а Тромп решил повиноваться, не задавая лишних вопросов.

Пусть стремительно, с высоким буруном у форштевня, мчащийся корабль выглядит куда меньше английских, слабее вооружен, но ведет он себя весьма решительно. Так, будто уверен в своем превосходстве. Ему виднее. Голландца это не касается, они сами между собой разберутся. А пока будут разбираться, под шумок можно и ускользнуть, потерявшись в густеющей на осте предшквальной мгле.

Командир «Эклипса» не знал об обуревающих старшего по команде коммодора сомнениях. Весь пребывая в азарте охоты, увидев маневр парохода, он тоже переложил руль и приказал следующий выстрел дать из шестидюймовки, целясь как можно ближе к форштевню. Хорошо бы как следует обрызгать голландца, сразу бросит валять дурака. Чужой крейсер он решил игнорировать, по-своему резонно считая, что, какой бы принадлежности тот ни был, помешать все равно не сможет. С морскими державами Англия сейчас не воюет, а если бы даже и воевала — легкий крейсер не противник двум тяжеловооруженным бронепалубным.

— Ну вот, — сказал Белли Ростокину, — это же типичное хулиганство. А если бы вдруг попали? Там ведь живые люди, причем невоеннообязанные…

— Скажите, Владимир, — вдруг спросила Алла, — если вы сейчас поднимете Андреевский флаг и возьмете пароход под свою защиту, англичане вас посмеют тронуть?

— Попробовали бы, — усмехнулся старлейт. — Единственное, чего они по-настоящему боятся, так это наших рейдеров. «Рюрик» с «Россией» и «Громобоем» такого шороха в океане наведут…

— Так сделайте это. Покажите флаг и разойдитесь…

Алла, как и все прочие женщины Братства, вызывала у Белли восхищение, часто переходящее в вожделение, и спорить он с ними не умел, помня, как они заботились о нем, несчастном гардемарине, но сейчас ответил твердо:

— На войне, как на войне. И у меня приказ: «Неприятеля в случае встречи — обезвредить!»

— Вы готовы уничтожить полторы тысячи человек, которые на вас не нападают?

— Я сказал — обезвредить, а не уничтожить. Но если они будут слишком неблагоразумны — придется действовать по обстановке.

Алла пожала плечами и отвернулась.

— Поднять нужный флаг! — приказал командир вахтенному офицеру. — Баковое — огонь по «Гибралтару», ютовое — по «Эклипсу». Близкими недолетами!

Он не хотел сразу стрелять на поражение, руководствуясь неким подобием дуэльного кодекса. Сначала нужно бросить вызов, убедиться, что противник его принял, а уже потом… Каждый волен отказаться, как в известном анекдоте: «Вы заявили, что я негодяй и трус. Именно поэтому я не стану с вами драться».

А то, что ты неизмеримо лучше стреляешь и фехтуешь, чем соперник, так это его личная проблема, как любят повторять те же гордые британцы.

Флаг, взвившийся на гафеле «Изумруда», был Трансваальским. Отсутствие выхода к морю у бурских республик отнюдь не препятствие к тому, чтобы завести собственный флот. Покупаешь корабли, можно с экипажами, которым предоставляешь гражданство, договариваешься об аренде подходящего порта с нейтральным государством — и вперед. У Боливии, по крайней мере, свои ВМС имеются.

Все это было своевременно проделано. Президент Трансвааля Пауль Крюгер, получив подобное предложение, развеселился до чрезвычайности. Он, разумеется, не поверил ни одному слову Новикова, исполнявшего привычную роль господина Ньюмена, о том, что он выступает как частное лицо. Ему гораздо проще было поверить, что за спиной молодого авантюриста стоит одна из великих держав, которой просто неудобно в данный момент затевать очередной мировой кризис. Что будет дальше — посмотрим, а за вполне символическую в нынешних обстоятельствах плату получить собственный флот и гарантированные поставки оружия — это великолепно. Крюгер вознес многословные благодарственные молитвы Творцу всего сущего и незамедлительно подписал необходимые документы.

Англичане, сколько их было на обоих мостиках, вначале несказанно удивились, потом дружно и грубо расхохотались. Ах, вот у деревенщин, привыкших ездить на запряженных быками фургонах, появился собственный крейсер! Базирующийся скорее всего на один из портов Мозамбика. Или Мадагаскара. Если на германские — его должны сопровождать угольщики и другие суда снабжения.

Коммодор, руководивший парой крейсеров, испытал облегчение. Был бы этот крейсер чьим угодно, стоило думать о дипломатии, а если откровенно показан флаг страны, находящейся в состоянии войны, решение напрашивается единственное. Атаковать и уничтожить.

Главный калибр у бурского (чьим бы он ни был на самом деле) крейсера — сто двадцать миллиметров, никак не больше. Число орудий — восемь, от силы.

Забыв о голландском пароходе, англичане начали разворот, рассчитывая взять дерзкого «в два огня», на сходящихся курсах.

«Гибралтар» издалека походил на броненосец типа «Пересвет», и его бортовой залп мог сокрушить «Изумруд» и любой легкий крейсер с одного раза. Если бы попал. Английскому коммодору стало не по себе, когда снаряды 234-мм пушек, не говоря о шестидюймовках, легли едва на половине дистанции.

— Старший, — сдерживая ярость, обернулся он к артиллеристу, — это — что?

— Как будто сами не знаете. Это все, сэр! Предел. Продолжайте сближение, и мы, наверное, его достанем… Если не сбежит. Еще сорок кабельтов…

— А это? — Коммондор задохнулся, когда четырехорудийный залп с «Изумруда» взметнул серо-зеленые столбы воды под самым бортом.

— Я не знаю, сэр. По дальномерам до него сто. На столько пушки не стреляют…

С «Изумруда» замигал сигнальный фонарь. Писали по-английски.

— «Уходите. Иначе перехожу на поражение. И да поможет вам бог», — отчетливо прочитал сигнальщик.

— Негодяй, подонок! Что он себе позволяет?! — Коммодор едва не подавился собственной бранью.

— Мне кажется, у него есть некоторые основания, — ядовито ответил старший артиллерист. Второй залп с «Изумруда» лег под бортом «Эклипса».

— Вы настаиваете на продолжении? — спросил артиллерист у командира, когда мощные пушки крейсера выбросили свои снаряды в море, напугав только рыб.

— Я в растерянности, — честно ответил коммодор. — Но, думаю, стоит попробовать. Через десять минут полного хода мы его достанем…

— Не могу ничего гарантировать, сэр. На предельной дистанции, при такой скорости смещения цели процент попадания даже теоретически не превышает трех процентов. Из ста снарядов в лучшем случае могут попасть только три…

Командир «Гибралтара» был из того поколения моряков, что начинали службу в эпоху дерево-железных кораблей, стрелявших из дульнозарядных пушек практически в упор, с темпом один выстрел в пять минут. А главным средством поражения считался таран. Исходя из опыта сражения при Лиссе.

— Значит, в худшем случае мы можем получить от «бура» не больше? Это терпимо?

— Мы выдержим и двадцать попаданий, и тридцать. Решать вам. Мои комендоры сделают все, что в их силах. Только мне очень не нравится, что с первого залпа противник добился накрытия… Новые пушки Круппа?

— Вам лучше знать. Я приказываю — «полный вперед»! Остальное зависит от вас. Сигнал «Эклипсу» — «Делай, как я!».

У Владимира Белли, запомнившего бой «Валгаллы» с английскими эсминцами в Черном море, никакого собственного гениального плана сражения не было. Он не Ушаков и не Нельсон. Да и ни к чему.

Идя по широкой циркуляции, центром которой условно считались английские крейсера, а радиус составлял семьдесят кабельтов (на десять больше предельной дальности британских пушек), он отдал команду баковому и двум казематным орудиям левого борта стрелять по «Гибралтару», остальным — по «Эклипсу». Беглым огнем, целясь под корму.

Новикову с Шульгиным не хотелось стрелять по английским уланам на поражение, боевого ожесточения, неизбежно вызываемого зверствами врага и собственными потерями, у них еще не появилось. Точно так же Белли не испытывал желания накрыть противостоящие крейсера сокрушительным огнем, учинить им локальную «Цусиму». А ведь мог бы! Они этого вполне заслуживали, в грядущей через четыре года войне японцы воевали с Россией на английских кораблях, стреляли английскими снарядами, за английские деньги и по британскому наущению. Белли находился в гораздо более выгодном тактическом положении, чем даже адмирал фон Шпее в сражении английской и немецкой эскадрами при Коронеле (ноябрь 1914 г.). Там силы были технически равны, немцы просто лучше маневрировали и стреляли. Могло повернуться и по-другому.

Белли, будучи всего лишь старшим лейтенантом, «молокососом» в сравнении с тертыми жизнью «морскими волками» (никогда, впрочем, не воевавшими), действовал гораздо грамотнее. Усвоил опыт следующих трех войн. Пользуясь преимуществом в скорости, правильно использовал погодные условия. Энергичным маневром зашел с наветренной стороны, и теперь встречная волна постоянно захлестывала англичанам порты батарейных палуб, а бортовая качка почти не позволяла целиться. В XIX веке не додумались даже до простейших орудийных стабилизаторов.

Только если в сражении с «Шарнхорстом» и «Гнейзенау» именно погодные условия и неумение адмирала Крэдока к ним примениться привели «Монмут» и «Гуд Хоуп» к катастрофе, то сейчас они играли незначительную роль. Целься, не целься, а если противник держится вне зоны поражения — какая разница? Сами по себе английские пушки, может, и могли добросить снаряд на 80–90 кабельтов, но конструкция станков и имевшиеся прицелы ограничивали действительность огня от силы шестьюдесятью. Дальше — простое сотрясение воздуха и перевод денег.

А 130-мм длинноствольные, модернизированные по последним достижениям артиллерийской науки орудия «Изумруда» легко били на 120 кабельтов, при использовании лазерных систем наведения — с точностью до девяноста процентов.

Владимир успел застать то время, когда русский флот, усвоив урок Цусимы, научился стрелять лучше всех в мире, что и доказал в боях с превосходящим противником, что при мысе Сарыч, что у Моонзунда. Там старый, как раз цусимских времен броненосец из своих четырех пушек сдерживал атаку немецкого дредноутного флота. Вполне успешно.

Да и сам он успел поучаствовать в эффектных сражениях с британцами, что принесло ему, кроме впечатлений, Георгиевский и Владимирский кресты вместе с погонами штаб-офицера.

Сейчас, взобравшись в командно-дальномерный пост на марсе грот-мачты, он командовал артиллерийскими плутонгами. Не отрывая глаз от окуляров лазерного дальномера, он через ларингофон передавал установки на процессор централизованного управления огнем. Пять орудий стреляющего борта сосредоточенно били под кормовые подзоры обоих крейсеров, из последних сил пытающихся сблизиться хотя бы на полсотни кабельтов. Владимиру было смешно. Легкое движение руля, и «Изумруд» откатывался на безопасную дистанцию. Так японские крейсера расстреливали «Адмирала Ушакова», не входя в зону досягаемости его десятидюймовок. Белли был гуманнее азиатов. Если вражеские снаряды падают, не долетая на две и больше мили, зачем класть страшной разрушительной силы фугасы на палубы крейсеров, убивая ни в чем лично не повинных людей?

Это англичане вооружили японцев «шимозой», она же — «мелинит», которая принесла им победу в Русско-японской, не задумываясь о моральных принципах. За что и получили благодарность от своих питомцев тридцатью пятью годами позже.

Снаряды пушек «Изумруда» были снаряжены взрывчаткой в пять раз мощнее тротила, в десять — пироксилина, который был на вооружении в русском флоте в пятом году. И «Гибралтар» с «Эклипсом» за полчаса могли быть превращены в груды пылающего железа.

Но старлейт придумал противнику куда более унизительную судьбу, чем гибель в честном бою.

— Саймон, — ровным, пристойным английскому коммодору тоном, без русского мата и битья биноклем о планшир, спросил командир «Гибралтара» своего старшего артиллериста, — вы можете объяснить мне, что происходит? — Вопрос был задан после того, как идущий полным ходом и непрерывно стреляющий из всех пушек крейсер содрогнулся от взорвавшегося прямо в адмиральском салоне снаряда. Салон занимал большую часть юта, с выходом на кормовой балкон. Ниже его размещалось отделение резервных электрогенераторов и рулевых машин.

— Боюсь, что нет, сэр. Я уже сказал — неприятельский крейсер вооружен орудиями, о которых мы пока не знаем…

— Какой позор! В мире появилось новое страшное оружие, а британский флот об этом не знает! Зачем мне такой артиллерист? — спросил коммодор, подпрыгнув на мостике от очередного удара снаряда в корму.

— А зачем мне такой командир, который вступает в бой, не зная, с кем, и не понимает, как из него теперь выбраться? — столь же спокойно ответил артиллерист, с некоторым извращенным удовольствием наблюдая, как чужой крейсер под ничего не означающим трансваальским флагом режет крутую встречную волну, каждые полминуты взблескивая четкими залпами. Что эти залпы направлялись в него — ничего, по большому счету, не меняло. Все равно красиво. Хотел бы он сейчас поменяться местами с артиллеристом этого «скаута».

С командиром у них были давние неприязненные отношения, и сказать ему наконец правду перед близкой и очень возможной смертью было приятно. Рванет снаряд на мостике — и все! Дискуссию продолжим там, куда положено попасть по заслугам своим.

— Да вы только посмотрите, Саймон, — словно не заметив грубого выпада подчиненного, вскрикнул теряющий хладнокровие и выдержку командир, указывая рукой с биноклем на «Эклипс». Трансваальский крейсер на какое-то время перенес на него мощь своего огня. Десять или пятнадцать снарядов разорвались в корме и под кормой корабля. У него были целы надстройки, трубы, артиллерия, не осталось только рулей и винтов. Громадную железную коробку идущие от берегов Антарктики валы начали болтать совершенно произвольным образом. «Это» перестало быть военным кораблем, превратилось в несамоходную баржу, оторвавшуюся от буксира.

— Боюсь, сэр, нас ждет то же самое… — обретя на короткий миг дар предвиденья, сказал артиллерист. — Последний шанс — немедленно выходите из боя! Поворот на шестнадцать румбов…

Остальные офицеры на мостике не рисковали вмешиваться в спор начальников, имевших нарукавных нашивок больше, чем у присутствующих, включая старшего помощника. Но многие сочувствовали артиллеристу.

Башенные и казематные орудия «Гибралтара» стреляли со всей возможной скоростью, подняв стволы на предельный угол возвышения. И все равно не доставали до цели. Хуже того, на мостик поступили сообщения, что у трех шестидюймовых пушек правого борта посыпались зубья подъемных механизмов и они полностью вышли из строя.

— Да какая разница, — устало ответил старший артиллерист и выбросил свой бинокль за борт. Этакий джентльменский жест.

— Простите, сэр, — обратился к нему вахтенный штурман, вдруг вообразивший, что в предстоящей ситуации лучше держаться этого офицера, а не командира, — вы заметили, что все вражеские снаряды ложатся исключительно по корме?

— Возьмите сигарету, лейтенант, — достал из кармана портсигар коммандер. — Конечно, заметил. Этого быть не может по любой теории, но это есть. На сто кабельтов снаряды летят, как придется, а здесь — словно в тире…

В подтверждение его слов «Гибралтар» сотрясли пять или шесть мощных взрывов, перекрывших грохот его пушек. Крейсер сильно подбросило с кормы на нос, и тут же раздался душераздирающий вой бьющего через гудок и предохранительные клапаны пара.

— Машина, что у вас? — бешено заорал в переговорную трубу командир.

— Похоже, оторваны винты, сэр, — донесся искаженный вибрацией голос механика. — Машины пошли вразнос, травим пар, сэр…

— Вот и приплыли, — устало сказал коммодор и вытащил из нагрудного кармана кителя припасенную совсем на другой случай сигару. — Что же это за дьявол?

Он, конечно, имел в виду «Изумруд», завершающий циркуляцию вокруг отряда и уже перешедший на левый крамбол «Гибралтара», приблизившись кабельтов на семьдесят. С этой позиции он мог расстрелять крейсер спокойно, как на траншейном стенде тарелочки.

Но пушки его вдруг замолчали.

С переднего мостика «скаута» заморгал фонарь Ратьера.

— Что еще? — вскинулся коммодор. — Предлагают сдаться? Ни за что! Лучше все тут утонем…

— Гораздо хуже, сэр, — ответил артиллерист, продолжая испытывать наслаждение от того, как унижен его начальник. — Они пишут: «Счастливого плаванья!»

«Изумруд» отрепетовал флагами тот же сигнал, переложил руль на норд и, набирая скорость, пошел догонять успевший затеряться за горизонтом «Ватергюсс».

А британцы остались. В бессмысленном, унизительном и не таком уж безопасном положении. У обоих крейсеров были начисто снесены рули, винты, в кормовые отсеки через пробоины и разошедшиеся швы корпуса обильно поступала вода. Справиться с ней не трудно, экипажи достаточно подготовлены, и все необходимые средства имеются. Потери среди личного состава незначительны — десяток раненых и нескольких убитых.

Но что делать без хода, в нескольких сотнях миль от берега, при отсутствии радиосвязи? Болтаться в океане, ожидая очередного шторма, которому что крейсер, что весельная шлюпка? Или начинать из имеющегося брезента и матросских одеял ладить паруса, способные дать какой-то ход громадине в семь тысяч тонн?

Хорошо позабавился старший лейтенант Владимир Белли, правнук офицера, который привел в восторг самого императора Павла Первого. «Ну, Белли, ты меня удивил, так и я тебя удивлю», — заявил экспансивный царь, возлагая на шею капитан-лейтенанта орден Андрея Первозванного, положенного только генералам и коронованным особам.

Глава тринадцатая

К началу войны британские вооруженные силы значительно уступали бурам численно. В Южной Африке находилась примерно половина запланированного к развертыванию контингента — 24 тысячи солдат и офицеров. В ближайшие недели намечалось прибытие мобилизуемых в Англии 52 тысяч человек при 114 орудиях, сведенных в 28 пехотных батальонов, восемь полков кавалерии, 19 батарей и различные вспомогательные части, инженерные, обозные, санитарные и т. п. В дальнейшем из Метрополии и колоний планировалось переправить еще около 100 тысяч человек. Но это все в перспективе, пока же буры имели почти двойной численный перевес, и англичане могли полагаться только на организованность и тактическое превосходство регулярных войск над добровольческими формированиями неприятеля.

Оказалось, что это — очередная ошибка. Слишком уж гордые бритты верили в свои непревзойденные боевые и нравственные качества, избаловавшись легкими победами над вооруженными копьями индусами, суданцами и кафрами. Почти годовой штурм Севастополя, где им пришлось сражаться против русской армии, отвратительно руководимой и многократно хуже вооруженной, их отчего-то не заставил слегка задуматься. Хотя понимающие люди писали по горячим следам: «Несмотря на то что английские войска, вооруженные нарезными ружьями, наносили огромный урон русским, они не смогли остановить стремительные атаки даже отдельных частей. Не было ни одного русского полка, который бы под убийственным огнем не вышел на дистанцию штыкового боя. В Инкерманской битве для нас нет ничего радостного. Мы ни на шаг не продвинулись к Севастополю, а между тем потерпели страшный урон».

И сокрушительный разгром под Петропавловском, заставивший застрелиться от позора командующего соединенной англо-французской эскадрой адмирала Прайса, тоже не пошел впрок. Имея шесть линкоров и фрегатов против одной русской «Авроры», несколько тысяч морских пехотинцев против тысячи солдат инвалидной команды и ополченцев, союзники потеряли только убитыми более пятисот человек. Эскадра позорно бежала, закопав труп своего командующего у подножья безымянной сопки.

«Общественное мнение Англии и Франции расценило поражение как оскорбление и требует немедленного реванша…» — писала лондонская «Таймс» в сентябре 1854 года.

Очередной экскурс в историю почти полувековой давности потребовался только для того, чтобы указать — даже в сравнении с царскими генералами периода между японской и Первой мировой — английских полководцев поражения не научили ничему. Совершенно. Слишком силен был категорический императив — Британия всех сильней, на суше и на море! Тактические и оперативные просчеты не воспринимались критически, относились на счет случайностей или коварства противника. Не позволялось и подумать, что противник может быть талантливее и опытнее.

Как смели, например, русские артиллеристы 25 октября 1854 года не разбежаться при лобовой атаке кавдивизии Кардигана, а принять ее на картечь, умирая на огневых позициях, но стреляя до последнего? Газета «Таймс» писала «Из 600 человек пехоты возвратилось только 198. Из 800 человек кавалерии возвратилось только 200. Наш 17-й уланский полк уничтожен почти совершенно. При этом потери русских не превысили 40 человек».

Но виноваты опять оказались русские, а не сами англичане, этот разгром они вспоминают до сих пор «с душевной болью», фильмы снимают, «Атака легкой кавалерии», например. А всех дел — по собственной глупости полтораста лет назад потеряли пехотный батальон, «в пересчете на мягкую пахоту». Нам бы каждый свой батальон столько лет помнить!

Помнить-то они помнили, а воевали на том же уровне, продолжая презирать противника, кем бы он ни был. Правда, в войны с Россией больше не ввязывались, предпочитали пакостить из-за угла.

…Рано утром первого октября генерал Пэнн-Саймонс (только что произведенный из полковников), во главе 4-й пехотной дивизии, в состав которой входили 7-я пехотная бригада полковника Говарда и 8-я пехотная бригада генерала Юла, всего более четырех тысяч штыков первой линии при поддержке артиллерии, перешли в наступление у Данди и Гленко. Генерал решил атаковать позиции буров с фронта, прикрываясь с флангов лесом и городскими постройками. Около восьми утра плотные цепи англичан попали под ружейный огонь противника. Буры неторопливо их расстреливали, начиная с почти километровой дистанции. Винтовки «маузер-98» с упора обеспечивали высокую точность огня даже на тысячу двести метров по ростовым мишеням.

Через полчаса Пэнн-Саймонс, вертевшийся на коне в рядах первого батальона, был смертельно ранен. Командование дивизией принял на себя бригадный генерал Юл.

Еще около получаса британские пехотинцы, не понимая, зачем и для чего, в тщетной надежде выйти на дистанцию штыкового боя, карабкались по каменистым склонам. Наконец атака выдохлась. Самые активные убиты, те, кто поосторожнее, залегли и не желали снова подниматься, когда пули посвистывали в полуметре над головой, а враг был почти невидим.

В итоге сопровождавшаяся неслыханными потерями атака на высо?ты кончилась ничем. Буры отошли на следующую оборонительную позицию километром западнее и еще более неприступную.

Фланговая атака 18-го гусарского полка закончилась его полным разгромом. В итоге первое крупное сражение с бурами оказалось для англичан плачевным. Двести солдат и офицеров убиты, вдвое больше попало в плен. Как писали позже наблюдатели, все действия англичан сводились к фронтальной атаке, без всякого маневрирования. Кроме командира дивизии, были убиты начальник штаба бригады подполковник Черстон и командир 1-го батальона Королевских стрелков.

Ход боя, а главное, уровень тактического мышления противостоящих сторон наблюдал с заранее занятой позиции полковник Басманов. Вмешиваться ему было рано.

В училище им Англо-бурскую войну не преподавали, поскольку достойных примеров для действия гвардейской конной артиллерии в ней не имелось. Хватало опыта следующей, собственной войны четвертого-пятого года. Вот те уроки были усвоены сполна, и в мировую войну русская артиллерия вступила весьма подготовленной, что показали первые же бои под Гумбиненом и Танненбергом. К сожалению, запас снарядов мирного времени расстреляли слишком быстро и до шестнадцатого года страдали от их нехватки. Зато потом нашлепали их столько, что хватило на пять лет Гражданской всем воюющим сторонам.

Результат сражения, определившийся к закату солнца, Басманова удовлетворил. Несмотря на то что побеждающие буры вели себя, с точки зрения специалиста по маневренной войне, до отвращения пассивно, отступление англичан плавно перетекло в паническое бегство.

«В базовом лагере были брошены все раненые, большая часть обоза, боеприпасы, продовольствие и все палатки. Бурам достались офицерские серебряные столовые приборы, денежная касса, штабные документы. Что послужило причиной столь стремительного бегства англичан из их лагеря, осталось загадкой. Видимо, генерал Юл больше всего опасался попасть в окружение, поэтому готов был пожертвовать всем, лишь бы избежать его».[77]

…Эту войну, как подсказывал Басманову и Сугорину опыт и знание будущего, выиграть можно было за три ближайшие недели. Обладая подходящей живой силой, разумеется. К сожалению, героические буры в главном, то есть в боевом духе и азарте, уступали обычным махновцам. Воинство Нестора Ивановича стрелять, пожалуй, умело хуже, зато славилось неудержимым порывом. Увидев, что враг ломается или готов сломаться, они и без специального приказа переходили в отчаянное наступление, подавляя белые полки Деникина и красные — Пархоменко дикой скифской отвагой и несовместимым с современной войной пренебрежением к любым ее обычаям и правилам. Сейчас бы сюда сотню-другую тачанок и тех бесшабашных мужиков, с которыми Басманов до последнего снаряда бился под Екатеринославом!

Как хлестали пулеметные очереди и озверевшими осами ныли вдоль огневых позиций батареи пули! Как оглохший и сорвавший голос капитан тычками, ножнами шашки и рукояткой «нагана» заставлял канониров заряжать и стрелять до последнего! До сих пор перед глазами стояла картинка — художнику бы такое написать — от пушечного выстрела с полусотни метров взвивается в небо тройка лошадей и тачанка, от которой в полете отваливаются и разлетаются в стороны колеса, доски, люди… Тачанки у махновцев кончились чуть раньше, чем шрапнели у Басманова.

Да, тех бы вояк сюда! Вместе с его офицерами такая армия без передышки рванула бы вперед и вошла в Кейптаун на плечах бегущего противника меньше чем через три, за две недели! Питаясь подножным кормом и снабжаясь патронам и из вражеских запасов. А если бы еще пару поездов захватили! Вообще сказка! С черными знаменами и диким хором с платформ: «Цыпленок жареный…» — эшелоны пронеслись бы по вельду, ничем не отличающемуся от южноукраинских степей, и торжественно въехали — на Кейптаунский вокзал, где немедленно, подавив жалкое сопротивление, приступили бы к грабежам и гомерическому разгулу. Как в романе историка Яна «У последнего моря»!

И сразу Михаилу Федоровичу пришла в голову очередная философская мысль — это насколько же глуп оказался государь император Николай Второй Александрович, выпустив из ящика Пандоры дикую и бессмысленную народную волю! Он сравнивал робких, послушных, готовых учиться, чему прикажут, идти в бой и умирать новобранцев четырнадцатого года с дикими, неуправляемыми толпами бегущих с фронта солдат семнадцатого! И тех, кто следующие пять лет воевали уже ни за что. Исключительно от внутренней неспособности и внешней невозможности остановиться.

Вечером следующего дня Басманов с Сугориным сидели в неприметном фермерском доме на окраине Претории, разложив на столе топографические карты разных масштабов. В боях добровольцы участия пока не принимали, необходимости в этом не было. Следовало вначале как следует присмотреться, оценить личные качества бурских командиров, понять, есть ли реальные шансы организовать хотя бы несколько подразделений, способных к ведению эффективных маневренных операций. С установкой на наступление и действительный разгром противостоящих английских дивизий.

Опыт однажды уже завершившейся войны оптимизма не внушал. Но кое-какие перспективы все же просматривались, и все они были не столько чисто военного, как организационного характера.

Определенный оптимизм внушало то, что в армии буров имелось значительное число иностранных добровольцев, охваченных романтическим порывом — помочь местным жителям отстоять свободу и независимость. Несколько сот из них уже добрались до Трансвааля и продолжали прибывать каждый день через границы немецких и португальских колоний. Большинство составляли голландцы, но были среди добровольцев и французы, немцы, американцы, итальянцы, шведы, ирландцы, само собой, по тем временам свирепо ненавидевшие англичан. Даже русские были. Кроме рейнджеров Басманова, здесь объявилось около сотни волонтеров самых разных возрастов и профессий. Всех их старался объединить под своей командой некий человек, называвший себя полковником Максимовым.

Вот этот человек, узнав о появлении на фронте русских, прислал вестового с запиской, в которой предлагалось встретиться и кое-какие вопросы обсудить. Посовещавшись, Басманов с Сугориным решили от встречи не отказываться.

Любящий порядок и удобства жизни Сугорин приказал к началу «военного совета» привести дом рядом с выделенными отряду «казармами» в фермерских конюшнях в подходящее состояние. Бойцы смели пыль со стен, разысканной где-то известкой подбелили закопченные потолки, выдраили полы, натянули на окна противомоскитные сетки, тщательно обрызгали все углы инсектицидом, который в этом времени работал не хуже, чем пенициллин в начале сороковых годов. Непривычные к химии насекомые всех родов и видов, ползающие и летающие, дохли мгновенно, а другие, чуя смертельный запах, предпочитали обходить страшное помещение десятой дорогой.

В чистоте и уюте затопили чугунную печку, приготовили скромное угощение. Получилось не хуже, чем удавалось обустроиться на позициях мировой войны где-нибудь под Сокалем или Перемышлем.

Теперь можно и гостей принимать.

Главная проблема была в легенде. Если Максимов действительно полковник русской армии, как о нем говорили, то выдавать себя за офицеров-соотечественников бессмысленно, ложь немедленно будет раскрыта. К этому времени Сугорин только-только заканчивал училище и изобразить старшего офицера был не в состоянии, не знал реалий текущей военной жизни. Фамилии командиров и номера частей выучить не сложно, но по тем временам слишком много у них с Максимовым должно было быть общих знакомых. Да и личные контакты отнюдь не исключались. Сколько тех полковников на всю армию было? Кроме того, по возрасту Сугорин должен был участвовать в Турецкой войне или Среднеазиатских походах, значит, этих моментов никак не обойти в разговорах, и снова немедленно всплыли бы факты, о которых Валерий Евгеньевич и тем более Басманов имели только книжное представление.

Так что положение складывалось безвыходное. В качестве штатских добровольцев они не имели шансов убедить кадрового офицера перейти со своими людьми к ним в подчинение. Басманов не гордый, мог бы для начала сам влиться с отрядом в команду Максимова. Так и это не выйдет — спаянную общим прошлым, дружескими связями и дисциплиной роту фронтовых офицеров не выдашь за наскоро собранную ватагу любителей приключений.

— А что, если действительно «Ватага»? — неожиданно спросил Басманов. — Золотоискатели или охотники на пушного зверя из Уссурийского края? Люди с забытым прошлым, дворяне, отставные офицеры, чиновники, казаки, беглые каторжники — каждой твари по паре! Много лет трудились в одной компании. В опасной близости от края закона. С китайскими хунхузами драться приходилось, от пограничной стражи отстреливаться. Сюда приехали, скажем так — «по собственным причинам». Кто от властей скрыться, кто душу отвести, кто на алмазах поживиться…

— Ох, и роль вы предлагаете, Михаил Федорович, — скривился Сугорин. — А я у вас кто буду? Пахан в законе?

Басманов рассмеялся.

— Вы как раз останетесь при своих. Профессор из захолустного университета, наш консультант и идейный вдохновитель. Поклонник Бакунина и Кропоткина. В самый раз будет. Я сейчас свяжусь с Воронцовым, пусть досье на Максимова поднимет, с корабельным компьютером это быстро. Где жил, где и кем служил. Тот город, где он ни разу в жизни не был, и назовем в качестве вашего «опорного пункта». А там, глядишь, еще какие фактики интересные всплывут.

— Правильно решили. Тогда кто вы у нас по легенде будете?

— На тех же основаниях. Отставной поручик из полка, к которому наш клиент ни разу не приближался. Затем — совершенно темная личность. Золотоискатель на Клондайке, торговец спиртом на Камчатке, боцман на китобойной шхуне. Года два назад к вам прибился. Ну и двинули вместе счастья искать…

— Ну, вы и затейник, Михаил! Сумеете подобную роль, как во МХАТе, изобразить?

— Делать нечего! Всякого в жизни насмотрелся. Только теперь мне придется с бойцами инструктаж провести, как впредь себя вести, а вы ответа от Дмитрия подождите. И расспросите его поподробнее… О чем — не мне вас учить.

Офицеров в казарме идея Басманова развеселила и вдохновила.

— Так теперь, значит, что, ваше высокоблагородие? — Игнат Ненадо, сам став капитаном, от старых привычек титулования избавиться не мог. — Мы теперь можем себя, как хочем вести? В соответствии, значит? Я махновцев тоже помню…

— При встречах с русскими — пожалуйста. Без грубостей и неспровоцированной агрессии, но поразвязнее. Сами знаете, как, скажем, одесситы, ростовчане, казаки с владимирцами да рязанцами себя держали. Только с бурами — упаси бог. Они народ без юмора, кроме Библии, ничего не читают. Хуже наших староверов…

— Про староверов знаем, — вздохнул сидевший на соседней койке бывший сотник Забайкальского казачьего войска. — Правильно сказали, господин полковник — упаси бог.

— Но чтобы в роте дисциплина — на уровне, — предупредил Басманов, уходя. — Все понты — для внешнего употребления.

— Так кто ж не понимает? — елейным голосом ответил за всех капитан Давыдов, для ехидного характера которого открывались широкие перспективы. Как для юнкера старшего курса в отношении кадетов-малолеток.

— Что же интересного сообщил нам адмирал Воронцов? — поинтересовался Басманов, примерно через час возвращаясь в штабное помещение.

— Есть интересное, есть, — ответил Сугорин, что-то черкая в блокноте при свете яркой керосиновой лампы. — Только побережем до нужного момента. Господин-то Максимов — штучка не нам чета!

Слова полковника Михаила почти не удивили. Кто же еще отправляется на край света «на ловлю счастья и чинов»? Благополучный командир полка или начальник департамента военного министерства? Не смешите.

— Проворовался, что ли? — спросил Басманов, прикуривая от лампового стекла. — Или вообще не полковник а подпоручик трижды задристанного мервского[78] саперного батальона?

— Близко к этому, Михаил Федорович, близко. Служил в Петербурге, попал в некрасивую карточную историю. За руку не поймали, но попросили больше в Собрании не бывать. Перевелся в Варшаву, служил в крепостном гарнизоне. Заслугами не отмечен, кроме необходимых по выслуге лет. Полковника получил по отставке. Каким-то образом втерся в доверие к чинам Министерства иностранных дел, не военного, прошу отметить. Вот сюда и послан, наподобие пресловутого Черняева, который в 1876 году нам в Сербии больше навредил, чем помог. Думаю, — это птица того же полета…

— А люди, люди у него какие?

— Люди, похоже, нормальные. Студенты, другие романтики из шпаков[79], офицеров немного — подпоручики и поручики, изъявившие желание постажироваться на настоящей войне. Этим командировочные предписания выдали и сразу же отобрали, в Петербурге хранятся, в известном месте. Выживешь, явишься, доложишь — получишь прогонные[80] и выслугу. Нет — значит, нет. Пропал без вести по неизвестной причине.

— Есть над чем поработать, — сказал Басманов, нахватавшийся у руководства всяких канцелярских оборотов, которыми была пронизана вся советская жизнь. Не хочешь, а заразишься, как холерой на Турецком фронте.

— Только вы, Валерий Евгеньевич, в разговор не вступайте вообще. Если только не коснемся очень стратегических вопросов. Чаек пейте, папироски курите, и в папочку свою время от времени заглядывайте. Так, вроде от скуки. А говорить я буду…

— Ради бога, Михаил Федорович. Очень обяжете. Когда я полком невзначай командовал — хуже всего было команды отдавать и людей распекать. Не мое это дело.

— Если вам армию дать — вышло бы гораздо лучше, — согласился Басманов. Он Сугорина понимал, хотя сам как раз на полку (конной артиллерии, не пехотном) развернулся бы в самый раз. Представить — душа замирает, по какой струнке у него бы подчиненные бегали! Как пушки и кони блестели, с каким чувством он утренний развод проводил, ощущая на плечах настоящие, долгой службой заработанные погоны без звездочек. И без войны, ну ее на хрен, эту войну!

За стеной зазвенели трензеля[81] и стремена, зазвучали громкие голоса.

— Пожаловали гости, — сказал Басманов, гася папиросу. Поднялся, чтобы встретить.

Полковник Максимов оказался мужчиной представительным, но по натуре — неубедительным. Такие вещи старые служаки ухватывали с лету. Вот, возьмите — генерал Корнилов! Невысокий, худощавый, лицо калмыковатое, голос тихий. А войдет в любое собрание, слова еще не сказав, — каждый в струнку вытягивается, потому как понимает: вот это — настоящий Верховный главнокомандующий! И ведет себя в меру этого ощущения.

Взять другого — стать немереная, ремень на первую дырку едва застегивается, морда красная, голос зычный, ордена на животе не помещаются, а послушаешь пару минут — плюнуть и растереть!

Этот был — средненький. Ни туда, ни сюда. Но, как ни крути, определенного уважения заслуживал. На войну все же приехал, где пуля не выбирает, в чинах ты, или без. И люди, какие-никакие, его добровольно слушались. Может, конечно, только из-за авторитета погон?

Приняли его по-дружески. Даже, пожалуй, слишком дружески. Но это уже Басманов так срежиссировал. Научился у Новикова с Шульгиным. Угостили, как на Востоке положено (они же все якобы из тех краев были, Сугорин с Басмановым, а Максимов на Востоке не служил) — чаем, подобием плова, потом уже водкой.

— У вас сколько людей? — спросил полковник, слегка расслабившись, обмякнув до того напряженным лицом, закурив предложенную сигару.

— Семьдесят, — ответил Басманов, — и каждый белку в глаз бьет и к любым властям никакого почтения не испытывает… Артельного уважают и ватажного старосту.

— Вас, что ли? — спросил Максимов с проскользнувшим в голосе оттенком пренебрежения.

Басманов изобразил руками и лицом нечто неопределенное: «Да хоть бы и меня, да какая разница?»

— И что же вам тут нужно? — чуть повысив тон, спросил «полковник», прищуриваясь. Ему все еще казалось, что заявленный им чин что-нибудь значит. Здесь, на границе вельда и в начале долгой, кровопролитной, бестолковой войны. Да разговаривая с людьми, которые хоть по легенде, хоть по факту превосходят его положением и характером.

Легким жестом Басманов показал Сугорину, чтобы тот сохранял спокойствие. А то Валерий Евгеньевич начал слишком нервно листать бумаги в папке.

— Мне скрывать нечего. — Полковник совсем других войн улыбался так, что человек поумнее испытал бы как минимум неловкость. — Мы приехали за деньгами, за золотом и за алмазами. Собираемся увезти столько, чтобы и внукам хватило в Пажеском корпусе учиться, по Ниццам с девками ездить! Если про любовь к угнетенным братьям вкручивать начнете, так не нужно, видели мы таких альтруистов… Как наши либеральные поэты пишут: «Уведи меня в стан погибающих…» Это буры — погибающие? Хотите, я вам процитирую из одной европейской газетки? «Победа буров будет означать победу семнадцатого века, и притом пуританско-кальвинистского семнадцатого века. Жуткий провал в мрачное прошлое. „Ветхий завет“ как культурный базис. С винтовками „маузер“ и пулеметами „Максим“. Не удивлюсь, если там скоро появятся костры кальвинистской инквизиции».

— Вы, кажется, слишком образованный человек, — с иронией сказал Максимов, выпивая предупредительно налитую Басмановым рюмку водки и закусывая хорошей местной ветчиной. — Для любителя алмазов — слишком, я имею в виду…

— Учились кое-чему. Книжки в свободное время почитывали. А вы что, сюда собравшись, совсем не готовились? Не поверю. Если Генеральный штаб человека в командировку посылает, так снабжает всеми нужными сведениями.

— При чем тут Генеральный штаб? Я сам по себе. В отставке пребываю, сам себе хозяин…

— Вот и славно, Егор Яковлевич. Я, признаться, с казенными людьми давненько стараюсь никаких отношений не поддерживать. Раз не от Генерального штаба, значит, за деньгами сюда приехали. Ваша молодежь, соглашусь, за идею, а вы — за деньги служить намерились. И не за те, что вам может заплатить президент Крюгер. Вы — больших денег хотите. А вот за этим — к нам! Мы знаем, где их взять. Только сначала нужно англичан выгнать, после чего с бурами договориться. Хотите в долю — поговорим. Нет — еще по рюмке, и езжайте в свое расположение. Что заработаете, то и ваше.

— Пожалуй, я так и сделаю! Не намерен оскорбления выслушивать! — Максимов встал, резко отодвинув стул.

— Не торопитесь, — остановил его Сугорин. — Обидчивость ваша не имеет никаких оснований. Мы просто говорим на доступном вам языке. Узнав, с кем встретиться придется, справки навели. В России, как известно, все секрет и ничего не тайна.

Разумеется, досье Максимова сильно уступало полнотой и взрывоопасностью той папочке с ботиночными шнурками, которую Остап продал Корейко. Но интересные фактики и в нем содержались. Достаточные, чтобы осадить чересчур возомнившего о себе человека. Решил — на край света уехал, и все? Граф Монте-Кристо теперь, человек без прошлого? Для буров и иноземных добровольцев — может быть. Но когда земляки твоей биографией начинают всерьез интересоваться, куда ж ты, братец, денешься?

Сугорин зачитал несколько абзацев, касавшихся давнего и недавнего прошлого Максимова, в особенности — его сомнительных финансовых махинаций с казенными суммами и числящихся за ним долгов. Для военного суда, может, и недостаточно, а для разговора на равных — в самый раз.

— Вы что, по жандармскому ведомству? — вытирая пот большим платком, спросил клиент севшим голосом.

— Совсем наоборот, дражайший Егор Яковлевич, — ответил Сугорин. — С этим ведомством, как и иными государственными учреждениями, отношения у нас самые напряженные. Отчего и считаем необходимым иметь собственных информаторов. Откуда знать, что и когда может пригодиться? Узнали о вашем здесь появлении, по телеграфу связались с кем нужно — и вот, пожалуйста… — Валерий Евгеньевич похлопал ладонью по папочке.

— Если вам потребуется что-нибудь конфиденциальное об интересующих вас людях узнать — обращайтесь. Услуги стоят дорого, но предоставляются быстро и с гарантией. К примеру, из Владимирского централа до Сахалинской каторги малява[82] идет с той же скоростью, что казенная почта…

В результате — поладили. Максимов согласился на то, чтобы в случае участия в боях их отряды действовали согласованно, по общему плану. Договорились также перед бурским руководством выступать заодно, не искать личных преференций[83], возможную же в будущем добычу делить по доброй пиратской традиции: половина личному составу, остальное — командирам, пропорционально численности возглавляемых ими отрядов и реальному вкладу в общее дело.

— Тогда вопрос по делу — вы же настоящий офицер, так и доложите: как ваши люди вооружены, сколько имеют настоящий боевой опыт, а кто так, энтузиазмом пробавляется? На кого мы всерьез можем рассчитывать, если вы понимаете, о чем я говорю.

— А ваши? — уловив, что договоренность достигнута, Макcимов снова начал cлегка наглеть. Характер такой, ничего не поделаешь.

Басманов откашлялся настолько многозначительно, что этого оказалось достаточно. Ну и лицо у него было, на самом деле, куда более жесткое, чем принято в возвышенном и гуманном девятнадцатом веке. Там никто не смотрел на равного по положению взглядом, подходящим только для оптического прицела.

— Хорошо, хорошо. У всех есть винтовки, «маузер», «Ли Метфорд», немного русских трехлинейных. Пистолеты «маузер» тоже, в Марселе они удивительно дешевы. Буры дали нам два пулемета «максим». В боеприпасах нужды не испытываем…

— Пока ни разу не стреляли? — спросил Сугорин.

Максимов кивнул. Ему все меньше и меньше нравилось разговаривать с этими людьми. В Сугорине ему чудился старший инспектор классов училища, где он тянул юнкерскую лямку еще до Турецкой войны и реформ Милютина (суровые, нужно отметить, времена, как у Помяловского в «Очерках бурсы»), а Басманов вообще напоминал корпусного командира. Того Егор Яковлевич, при всей незначительности должности командира крепостного батальона, на которого генерал-лейтенант свиты мог обратить внимание только в исключительном случае, боялся до кишечных судорог.

Отчего он совершенно не поверил в то, что эти господа ему о себе рассказали. Разумеется, к Генеральному штабу они не принадлежали, а вот к Жандармскому управлению — могли вполне. Россия затеяла новую интригу, после походов Кауфмана и Скобелева в Туркестан — пожалуйста, это можно только приветствовать. Если правильно себя повести — следующий чин и орден могут сами собой очиститься. Только не нужно больше спорить и проявлять ненужную догадливость.

— Тогда положитесь на нас, — сказал Басманов. — В бессмысленный бой мы ваших людей не пошлем. Пушечное мясо никому не нужно. Но когда потребуется — извольте бриться…

Опять слова Михаила Федоровича прозвучали убедительно и двусмысленно.

— Слушайте, полковник, — сказал Сугорин, водку не пивший, поболтав в стакане с чаем ложечкой и сделав глоток, — давайте, мы вам жалованье положим? Сколько вы пенсии получали?

— А то вы не знаете?

— Откуда же мне знать? Я профессор, про военные дела понятия не имею…

— Тогда знайте. Пятьсот сорок шесть рублей в год! За все мои труды и службу. Понятно?

— Чего не понять? — ответил Басманов. — Люди и меньше получают. Хотите — попросту? Двести рублей русскими золотыми в месяц, и вы служите нам, как положено. Прочие договоренности остаются в силе.

Максимов облизнул языком губы и как-то очень выразительно посмотрел на рюмку.

Сугорин, испытывая к собеседнику понятное неуважение, достал из полевой сумки двадцать только что вошедших в обращение «виттевских» червонцев. Заранее приготовленных, чтобы не отсчитывать на столе.

Полковник выдержал приличную, на его взгляд, паузу, после чего деньги взял.

— Вот и договорились, — разлил из бутылки остаток Басманов. — Теперь идите и подготовьте свой отряд к совместным действиям. Командовать парадом буду я!

Хорошо получилось, красиво. За пять лет Михаил Федорович побывал в трех веках, сотни кинофильмов посмотрел и книг прочел несчитано. Даже таких, которые предпочел бы никогда в руки не брать. Отчего и научился думать иным, Сугорину недоступным образом, что о каком-то Максимове говорить?

— А насчет бриллиантов не обманете? — спросил на прощание Максимов, теперь уже на правах младшего партнера. В прежнем качестве он бы себе такого не позволил.

— А вы не зевайте и не сачкуйте. Держитесь к нам поближе, лишнего себе не позволяйте — все у вас на глазах будет. В нашем деле своих кидать не принято. Я доходчиво объяснил? — скорее в утвердительной, чем в вопросительной форме сказал Басманов, вставая.

— Как вы думаете, Михаил Федорович? — спросил Сугорин, когда они остались одни.

— Да что тут думать? Сделали мы его. На один-два боя он нам своих добровольцев отдаст. Как с ними управиться — наше дело. Мне бойцы не столько против англичан, сколько для внушения бурам уважения нужны. Улавливаете?

— Да хватит, Миша, — сделал отстраняющий жест Сугорин. — До сих пор не знаю, как бы жизнь сложилась, если бы вы с Александром Ивановичем меня в свои игры не втянули…

— Чего тут знать? Работали бы в вашем любимом Парагвае на кукурузных плантациях и ждали войны с Боливией, чтобы напоследок свои таланты проявить…

По интонации товарища Сурогин понял, что он не шутит.

— Достаточно, Миша. Давайте спать ложиться. Утром столько работы, в том числе и вытекающей из состоявшегося разговора.

— Это что, это ерунда, — отмахнулся Басманов, взбивая набитую сеном подушку. — Мне вот господ бурских командантов нагибать придется, это потруднее, чем русского полковника…

Глава четырнадцатая

Легко было предположить, что зал, в котором очутились путешественники, — лишь преддверие системы пещер, не уступающих крупнейшим и знаменитейшим на Земле. Как-то ощущалось, что не глухая стена впереди, а почти бесконечные переходы, новые и новые гигантские пустоты. С ущельями, подземными реками и озерами, в которых плавают слепые доисторические рыбы, если не кое-что похуже, вроде пресноводных кальмаров, питающихся случайными прохожими.

В таком убежище дагоны вполне могли скрываться от соседей по планете, более приспособленных и агрессивных, десятки тысяч лет. Медленно деградируя физически, но развиваясь интеллектуально и духовно. Наподобие йогов и тибетских монахов, достигающих в уединении высокого просветления.

Предводитель долго вел гостей по узкой щебенчатой тропе, постепенно становящейся все круче. С полкилометра, не меньше. Шаги считать никто не догадался. Воздух по-прежнему оставался чистым и свежим, слегка пахнущим сыростью. Факелы освещали пространство лишь на несколько шагов вперед и в стороны, и, что таилось за пределами неровного круга света, оставалось неведомым.

Зажечь бы сейчас миллионсвечовый аккумуляторный фонарь, сколько красот открылось бы, наверное. Но, как говорил один умный человек: «В чужой монастырь со своими ассоциациями не суйся».

Девушки прижались почти вплотную к идущим впереди Новикову с Шульгиным. Тьма за спиной, гулкая пустота пропасти слева, сами дагоны, присутствие которых чувствовалось повсюду, вызывали у Ларисы и Анны детское ощущение иррационального страха. То, что тылы прикрывали Левашов с Ириной, не слишком успокаивало.

Шли молча, разговаривать, даже шепотом, никому не хотелось, хотя ничто, казалось бы, не препятствовало.

Лариса одной рукой держала Аню под локоть, другую положила на расстегнутую кобуру пистолета. Поможет или нет — неизвестно, но все же спокойнее.

Тропа внезапно кончилась. Они вышли на широкую площадку, в конце которой угадывался вход в тоннель, вырубленный в форме пентаграммы с перекошенными гранями. Именно вырубленный, не естественного происхождения. Видны были следы зубил или кирок.

— Что это? — впервые нарушил тишину, прерываемую только хрустом щебня под ногами, Шульгин.

В неверном свете факелов он обратил внимание на странные отблески по стенам.

— Где? — вскинул голову Новиков и тоже увидел.

Не думая больше, понравится это хозяевам или нет, включил фонарик. Правда, маленький, помещавшийся в кулаке, но достаточно сильный.

— Мать твою… — не удержался от возгласа Левашов.

Сказано было к месту. Арка тоннеля была пробита в сплошной стене самородного золота. Тут не ошибешься. Пирит можно спутать с золотом, наоборот — никогда!

— Вот вам и копи царя Соломона, — негромко сказала Лариса.

Какой там царь, вкупе с царицей Савской! Здесь навскидку было больше драгоценного металла, чем его добыли за последние пятьдесят лет в Южной Африке, Калифорнии и Клондайке, вместе взятых.

— Скорее «Золото Маккены», — поправила ее Ирина.

Проводник-дагон и мальчишки-факелоносцы спокойно ждали, пока пришельцы не закончат обсуждать между собой увиденное. Электрический свет их нисколько не заинтересовал. По крайней мере, они не показали вида, будто удивлены или испуганы.

— Если бы англичане или буры узнали… — начал Новиков, а Шульгин продолжил:

— Зато узнали мы, и этот факт наводит на неприятные мысли…

— Вам нечего опасаться, — прозвучал голос дагона, который услышали только они двое. — Вы ведь никому не расскажете? И дорогу забудете.

— Если нашего слова достаточно…

— Достаточно. Иначе вы не увидели бы этого. Вы не те люди, которые при виде желтого металла теряют разум.

— Это точно, — согласился Сашка.

— Тогда пойдемте. Здесь не на что больше смотреть, ведь так?

Снова Андрей поразился, как четко умеет примитивный троглобионт[84] транскрибировать свой нечеловеческий язык в хороший русский. Интересно бы услышать, как звучат у него в голове наши слова.

— К вашим услугам, — будто уловив мысль Новикова, ответил дагону Шульгин.

— Буду весьма обязан, — тут же прозвучал ответ, свидетельствующий либо об отличном чувстве юмора проводника, либо о жестком автоматизме заданной схемы общения.

Андрей, обернувшись, перевел «не умеющим говорить» друзьям суть и смысл непостижимого для них всхлипывания и пощелкивания дагона.

Жила, сквозь которую был пробит ход, толщиной оказалась равна тоннелю московского метро. О длине сказать нечего. Если хоть метров сто, мировая экономическая система (в то время основанная на золотом стандарте) рухнет в одночасье и навсегда. При условии несохранения тайны. Придется людям выдумывать другой «всеобщий эквивалент».

Много чего происходило в мире под влиянием мыслеформ Новикова. Еще студентом он за двадцать лет до предсказал крушение Советской власти, чему есть несколько доживших свидетелей и институтские тетрадки с набросками романов, как документальное подтверждение. Он умел заставлять себя и других выживать в безнадежных ситуациях, еще не подозревая о таких способностях. И Врангелю в свободном полете фантазии рассказал, для придания убедительности своему меценатству, о найденной некогда золотой супержиле. Так вот она, приходи, кума, любоваться!

Проход был невысокий, но все-таки позволяющий идти, не пригибая головы.

«Не для монстров ли он просечен, — подумал Шульгин, — или строители были повыше нынешних?»

— Ребята, а это ведь почти точный аналог ляховского тоннеля, — суфлерским шепотом сказал Левашов. — Напряженность хронополя измерить нечем, а конструктивно очень похоже…

— Дойдем — узнаем, — ответил Новиков.

Идти пришлось недолго. Метров пятьдесят, и кладоискатели оказались в месте назначения. Уютное местечко, ничего не скажешь.

Словно бы в сотню раз увеличенная монгольская юрта. Ровный, чуть заостренный к вершине купол с круглым отверстием, сквозь которое падал свет пасмурного дня. Подлинный или искусственный — не понять. Но вполне достаточный, чтобы различать детали и подробности. Отчего пришел в голову образ именно юрты — не только из-за формы зала. Здесь все стены сплошь были завешаны шкурами животных. Да каких!

Палеозоологов среди команды не было. Журналист, инженер, врач, аспирантка-историк, гимназистка восьмого класса[85]. Ирина — другая статья, ее подготовку к известным категориям не сведешь. Но и она к работе в палеолите или неолите не готовилась. А интересно было бы посмотреть, если б вдруг… Подобие Рэкэл Уэлч среди кроманьонцев.[86]

Тем не менее в меру своей информированности все догадались, что шкуры принадлежат зверям, ныне не существующим. Или таковыми считающимся. Судя по размерам и фактуре, здесь присутствовали мамонты, шерстистые носороги, упомянутые Ефремовым гишу (гигантские гиены), пещерные медведи и прочая экзотика.

По привычке Шульгин немедленно потрогал ближайшую шкуру ладонью. Она была свеженькая, как вчера продубленная и обработанная. Шерсть струилась под пальцами.

Опять захотелось выматериться.

Неужели Левашов угадал и тоннель привел их именно туда, не за миллион, конечно, а тысяч за десять-двадцать лет до Рождества Христова? Из реала 1899 года, сквозь золотое кольцо, играющее роль обмотки трансформатора времени, судя по размерам — в тысячи раз более мощно, чем тот, что пропустил двойников Ляховых в Новую Зеландию из Палестины. И вполне возможно, что сами они сейчас очутились на той Земле, где господствовали (и сейчас господствуют?) протодуггуры?

Главное было в другом, чего они, странным образом, в первый момент не заметили. А должны были бы, испытанные бойцы, успевавшие вскинуть винтовку раньше, чем противник шевельнется.

У дальней стены «юрты», так и будем пока называть помещение, возвышалось подобие каменного стола, вокруг которого восседало, иначе не скажешь, полдюжины дагонов, намного старше проводника и выглядевших солиднее, человекообразнее, пожалуй.

«Видали мы лилипутов и покрупнее», — мелькнуло в голове Андрея, и он тут же придушил постороннюю аллюзию[87], которая, дойди до хозяев, могла им не понравиться.

На столе, безотносительно к падающему сверху дневному свету, горело шесть жировых или масляных плошек, тоже золотых, пожалуй. Они больше воняли, чем светили, но — ритуал, наверное!

Как причисленные к разряду «говорящих», то есть достойных общения, Новиков и Шульгин шагнули вперед, на всякий случай прищелкнув каблуками и по-гвардейски резко кивнув, что заменяет отдание чести, если ты без головного убора. Винтовки они предварительно передали Левашову, пистолеты оставив при себе. Как непременный атрибут своего статуса.

Совет старейшин, или как они здесь именуются, синхронно наклонили головы в ответ.

— Садитесь, почтенные господа, — произнес кто-то из шестерых, но понять, кто именно, было невозможно.

Андрей увидел, что садиться им предлагается на довольно узкий каменный выступ правее стола. Не совсем подходящее место для равноправных партеров. Да ладно, переживем. Все лучше, чем русскому князю, которого заставляли в Орде ползти сквозь огонь на коленях.

А девушкам с Олегом проводник указал на нишу рядом со входом, где тоже имелись сиденья, застеленные мехом.

«Нам, значит, голый камень, а им — мягкое, — внутренне усмехнулся Новиков. — Так кто ж знает, что здесь почетнее?»

— Андрей! — вдруг вскрикнула Ирина. — Андрей, тут жуткая радиация…

Даже если так, дипломатия есть дипломатия.

Он сделал ладонью якобы успокаивающий жест в сторону синклита дагонов, а как они его поймут — бог знает! Вдруг у них это страшное оскорбление. Но есть ведь и общепонятный язык.

— Простите, господа, отвлекусь на минутку…

Старцы с непроницаемыми лицами снова кивнули, подобно китайским болванчикам.

— Что, Ира, откуда?

— Смотри.

Она показала ему свой гомеостат, на экране которого желтый сектор, свидетельствующий об опасности для жизни контролируемого индивидуума, рывком расходился на восьмую часть окружности, снова сжимался и снова расширялся. Как глазок настройки старых ламповых приемников, реагировавший на либрацию[88] длинных и средних волн. Аппарат чувствовал проникающее в тело защищаемого объекта ионизирующее излучение, мгновенно устранял наносимые им разрушения клеточных структур, но альфа-, бета— и гамма-лучи атаковали человеческие тела непрерывно…

— Уловил. Но ведь держит?

— Держит. Гомеостатов у нас всего два. Если будем передавать из рук в руки по кругу — час-другой протянем, а потом начнется лучевая… Здесь рентген как в Хиросиме.

Неприятность, ничего не скажешь. Гомеостаты, после возвращения на поверхность, излечат лучевую болезнь в любой стадии, но где гарантия, что удастся выбраться своевременно? А здесь, при таком фоне, неизвестно чем кончится. Порочный круг — по мере утяжеления болезни будет требоваться все больше времени на поддержание жизни одного, а двое других продолжат хватать новые и новые рентгены…

— Уважаемые, — обратился Андрей к старцам, — наши друзья не могут находиться в ваших чертогах. Здесь непригодная для жизни… — Замялся, не зная, как сказать. Знают ли они, что такое «радиация»? — Непригодный для людей воздух…

— Прлхтмн, — сказал один из синклита проводнику, так прозвучало обращенное не к ним слово, одни согласные, причем произнесенные на вдохе. Очевидно, это было его имя. Или — должность. — Проводи этих неслышаших в безопасное место.

Последнее Новиков услышал уже в переводе.

— Пойдемте…

Ирина расстегнула браслет и протянула его Андрею.

— Заканчивайте переговоры побыстрее. А нас, конечно, убивать не собираются…

Новикову очень не хотелось отпускать друзей, лишенных единственной защиты, но он тоже верил, что вреда им не причинят.

Левашов нервно кусал губы. Оставлять Андрея с Сашкой здесь, а самому бежать… Невыносимо. Так и выхода другого нет: девушки тоже нуждаются в его поддержке.

— Иди, Олег, иди. Мы постараемся в темпе…

Новиков застегнул ремешок гомеостата на запястье. Посмотрел — экран продолжал панически пульсировать. У Шульгина — то же самое.

Но срок действия прибора, как писалось в инструкции, не ограничен, лично им бояться нечего. А существа, комфортно себя чувствовавшие в такой среде, безусловно, достойны удивления. Может быть, в этом кроется секрет разноса по временно?й вилке здесь присутствующих дагонов и начавших проявлять активность дуггуров?

В какой-то день и год далекого прошлого одним не хватило имеющегося радиоактивного фона или, наоборот, он стал для них избыточен?

Чувствуя себя защищенным, Андрей не мог избавиться от неприятного зуда на коже. Будто все эти атомы и кванты, витающие в пещере, превратились в пыльцу ядовитых растений.

Он сделал единственное, что мог, для успокоения нервов и в пику хозяевам. Щелкнул крышкой портсигара, закурил сам и дал прикурить Сашке.

«Сионские мудрецы», как неожиданно окрестил их Андрей, продолжали сохранять спокойствие. Не ледяное, скорее — полусонное. Вроде стариков из «Белого солнца пустыни»: «Давно здесь сидим».

— Теперь поговорим, почтеннейшие? — спросил Новиков, после трех полноценных затяжек ощутивший некоторое душевное равновесие. Вдобавок он чувствовал интуитивно, что иной, технической опасности бояться не стоит. Не станут их бить каменными топорами по затылкам или выпускать стаи пещерных скорпионов. — Разве вы не знали, что людям с поверхности радиация смертельна?

— Знали, но хотели посмотреть, как она подействует на вас. Очень многие хотят узнать тайны дагонов. Мы их ни от кого не скрываем, только не все способны принять эти тайны…

По-прежнему невозможно было понять, от кого из шестерых исходит проникающий в глубь сознания русский текст.

Мысль сама по себе хорошая — открывать тайны внутри ядерного реактора человеку, не имеющему радиометра. Или в камере, куда вот-вот будет пущен газ «Циклон-Б».

— Почему ваши друзья ушли, а вы остались? Вы — другие? — спросил один из старцев.

— Мы — одинаковые. Есть небольшое отличие — они «не слышат», мы — слышим. Они плохо переносят истекающую от стен вашего дома энергию, мы к ней безразличны.

Показалось, что слова Андрея повергли старцев в изумление.

— Как это возможно? Среди белых людей есть слышащие, есть глухие, но нет способных выжить в наших пещерах.

— Вы мудры, но нет мудрецов, знающих все. Примите нас, как умеющих больше, чем вы знали до сих пор. Хотите разговаривать — мы готовы. Если случилось то, чего вы не ожидали, — решите, как к этому отнестись. Скажете уйти, мы уйдем…

Дагоны начали совещаться, а Новиков с Шульгиным, демонстрируя бесстрастие, продолжали попыхивать сигарами.

— Ты не слишком резко? — шепотом спросил Сашка.

— Хрен его знает. Мне показалось, что так будет определеннее. Да — да, нет — нет.

— Удолина не пора вызывать?

— А я сейчас как раз этим и занимаюсь. Дед будет очень к месту в данном кагале.

— Сдается, мы им интереснее, чем они нам…

— И мне так кажется…

При этом они машинально посматривали на экранчики своих гомеостатов. Страшновато, конечно: таким испытаниям ни приборы, ни самих себя подвергать еще не приходилось. Пули воспринимались проще.

— Давай, Андрей, ты начинай деловой разговор, а я выйду, посмотрю, где и как ребят устроили. Снаружи, думаю, и с профессором легче связаться. Если мы в соотносимых пространствах…

На самом деле. Шли-шли, искали таинственных «предтеч», нашли, а происходит какая-то ерунда, по большому счету. Нужно переходить к делу.

На внезапный уход Шульгина дагоны никак не отреагировали. Наверное, поняли причину, а может быть, у них так принято.

Новиков подвинулся до самого края скамьи, чтобы быть ближе к собеседникам, притушил едва докуренную до половины сигару.

— Давайте начистоту, уважаемые. Если вы собрались здесь, то ведь не просто так? — Он решил не выбирать тона и выражений. Захотят — поймут. — Мы искали вас, вы ждали нас. Почему?

— Наверное, потому, что вы нас искали. Мало кто знает, что нужно искать. Скажи — зачем ты хотел нас видеть?

— Именно вас — не хотел, — продолжая линию «честность — лучшая политика», ответил Андрей. — Нам пришлось столкнуться… Подождите, — прервал он сам себя, — вы знаете, что такое время?

— Мы знаем, — прозвучал ни от кого конкретно не исходящий ответ. — Знаешь ли ты?

— В меру способностей. Линейное, параллельное, встречное, нулевое, боковое… Есть какие-то еще?

— Пока достаточно. Видим, что ты знаешь, о чем говоришь. Но что тебе нужно от нас?

Новиков начал рассказывать, не зная, к чему приведет его откровенность. Выскочат сейчас по неуловимому сигналу несколько монстров из прикрытого шкурами прохода и поволокут… В настоящее место.

Не касаясь многих подробностей, которые считал излишними, обрисовал эпизоды встреч с «монстрами», дуггурами-элоями, то, как он получил, совсем незаслуженно, страшный по силе и последствиям психический удар. Про «медуз» тоже рассказал и о том, что великий мудрец мира «белых людей» подсказал ему, как найти тех, кто знает истину.

— Мы не хотим войны и жертв, но мы не понимаем, кем являются те существа, зачем они через много тысяч лет явились к нам и чего хотят. Наш знающий считает, что вы, живущие в пещерах, их родственники, потомки или предки. Сейчас я говорю с вами и думаю — с кем говорю? Время на полянах перед входом в ваше убежище и время здесь — одно и то же или другое?

После его слов старцы пришли в чрезвычайное возбуждение. Они размахивали хилыми конечностями, щелкали, клекотали и чирикали, доказывая или объясняя друг другу нечто спорное и интересное, однако ни одна их мысль или эмоция до Новикова не доходила. Барьер они поставили плотный.

Новикову, оставшемуся в одиночестве, стало совсем не по себе. Что вполне естественно. «На миру и смерть красна» — давно и не нами сказано. Штыковая атака или сабельная рубка может вызывать душевный подъем и восхищение. Слова генерала Чарноты: «Ах, какой был великолепный бой под Киевом», — вполне отражают настроение прирожденного бойца. Но сидеть одному в неизвестном месте с партнерами, способными генерировать иррациональный ужас одним только внешним видом, не считая прочего, под потоком радиации, едва парируемым аггрианским браслетом…

Почти то же самое, что в окопах Первой мировой втягивать голову в плечи, когда на бруствере рвутся химические снаряды, а на твоем лице слабенький противогаз, неизвестно от чего защищающий.

— Ты очень нужный нам человек из нынешних времен, — прозвучал голос «из президиума».

Ожившие мумии сидели перед ним, и воображать их равноценными собеседниками было трудно и в то же время необходимо.

— Давайте поделимся информацией на равных, — предложил Новиков. — Мой вопрос — первый. Вы что-нибудь знаете о тех, кто на нас напал?

Каким-то образом среди членов синклита произошло переформатирование, каждый из них приобрел индивидуальность, и, как положено, сидящий посередине оказался главным. Уменьшенная копия Вия в рабочей обстановке.

Речь его длилась минут двадцать. За это время он успел рассказать об истории народа дагонов с древнейших времен и до текущего момента. Во многом она совпадала с гипотезами, которые обсуждались с Удолиным, но только в общих чертах.

В долгие тысячелетия палеолита и неолита, вопреки ныне распространенным мнениям, на Земле сосуществовали несколько гуманоидных рас, кроме всем известных неандертальцев и кроманьонцев. Анатомически они были достаточно похожи, почему археологи до сих пор и не научились верно идентифицировать попадающиеся им останки. То же относится и к предметам материальной культуры. Но вот генетические отличия, судя по словам старцев, были куда значительнее. Иногда межвидовое скрещивание было возможно, но потомство оказывалось бесплодным. В других случаях рождались вполне химерические существа, что нашло отражение в легендах и мифах о минотаврах, кентаврах и прочих сказочных персонажах. А протодагоны, о которых шла речь, от прочих братьев по разуму отличались не только генетически, но и психически. Настолько, что половых контактов не происходило в принципе. Как их не бывает между шимпанзе и бабуинами.

В незапамятные времена они, освоив огонь, за исторически ничтожный срок, буквально в несколько веков, проскочили эпоху каменных орудий, чуть больше времени ушло на эпохи меди и железа. А потом додумались до возможности влияния на окружающую природу непосредственно, без механических посредников.

Это случилось раньше, чем местные стаи и орды «сапиенсов» достигли уровня родоплеменных структур, а в Месопотамии и Египте зародилось подобие государственности.

Дешифруя иносказания и соотнося упоминаемые старцами факты с известными источниками, Андрей начал мысленно строить предварительный, весьма схематичный каркас истории дагонов. И не только их. Для увлеченного человека эта затея могла бы стать делом всей жизни и принести всемирную славу. «А может, Ларисе предложить? — подумал Новиков. — Специалист, что ни говори, вдруг увлечется?»

Но это потом.

Сейчас нужно слушать и выхватывать из не всегда связного потока информации рациональные зерна, пригодные для углубления контакта.

Получалось, что к началу третьего-четвертого тысячелетия до н. э. дагоны не то чтобы освоили, но прилично изучили африканский континент. В качестве верховых и упряжных животных использовали страусов, зебр и квагг, по рекам и озерам плавали на тростниковых катамаранах, оснащенных не только прямыми, но и косыми парусами (на этом Андрей специально заострил внимание). Добирались до дельты Нила и средиземноморского побережья, распространяя среди нубийцев, египтян, берберов эзотерические знания, создавали подконтрольные себе жреческие касты, насаждали начатки наук и даже искусств.

По крайней мере, если принять эти легенды за правду, становятся понятными многие непонятные историкам и этнографам моменты.

Новиков знал, что каждый народ склонен преувеличивать собственные достоинства и творить легенды о величии своих предков и уникальности их же истории. Взять хоть отечественных «патриотов», договорившихся до того, что египетские пирамиды и прочие чудеса Древнего мира созданы русичами, от которых произошли все остальные племена и нации, включая хеттов, евреев и как бы не китайцев с неграми. Однако дагонам он склонен был верить больше чем наполовину: сам видел их сверхъестественные способности, сохранившиеся даже в нынешнем жалком состоянии. Способность к мыслеречи (телепатией ее называть неправильно), резистентность к радиации, не хуже, чем у тараканов, интеллект не слабее европейского. И это не принимая во внимание уровня, достигнутого дуггурами, если они действительно близкие родственники.

Но разошлись их пути очень и очень давно. Воспоминаний о моменте «развилки» хозяева пещер не сохранили. Более того, информация о существовании в параллели могущественных соотечественников их, похоже, поразила и ошеломила. Все же они были, при всех своих достоинствах, существами доцивилизационного уровня, точнее — дотехнологического. Их познания носили эмпирический характер, не отрефлектированный научными методиками. Что касается хронофизики и теории альтернативных реальностей, так до них еще не доросла и наука ХХ века, за исключением некоторых маргинальных философов, полусумасшедших изобретателей и писателей-фантастов.

И даже ушедшие далеко вперед цивилизации вроде аггрианской и «Ста миров», научившиеся путешествиям поперек временных линий, признавали, что точки бифуркаций «изнутри процесса» физически не наблюдаемы. Только при сравнительном изучении веера реальностей «извне» можно отследить взаимоотношение цепочек причин и следствий, приводящих к тому или иному варианту.

— Откуда ты знаешь, что наши предки смогли уйти в иной мир и стать его хозяевами? — спросили Андрея.

— Я не знаю. Мы только догадываемся. Мой друг-мудрец умеет читать мыслеобразы. Он смог уловить, как думают те, кто приходил к нам, и как думаете вы. Очень похоже. Если вы знаете язык белых-англичан, белых-буров, чувствуете, каким языком пользуюсь я с моими друзьями, вы должны заметить, что они похожи. Банту, кафры, бечуаны говорят другими словами и думают по-другому. Вы согласны?

— Да, это так. Слова англичан и твои звучат по-разному, но для нас они почти одинаковы. Слова разные, устройство мыслей одно…

Так это прозвучало в переводе. Значит, он сумел донести до дагонов то, что хотел.

— Мы бы хотели, чтобы ваш старший друг пришел к нам. От него мы узнаем больше, чем от тебя. Ты знаешь много, но мыслеречь твоя слаба…

«Во как, — подумал Новиков. — Слаба, значит. Это они таким образом мой блок воспринимают. Ну, да. Мог бы тараторить мысленно без пауз, выдавая и вторые, и третьи смыслы, эмоции тоже. А я цежу в час по чайной ложке тщательно подобранные слова, как финский лесоруб. Вот если Константин откроет все свои шлюзы — мало не покажется. Как бы „уши“ не начали затыкать…»

— Мой товарищ, второй слышащий, который сейчас вышел наружу, старается его позвать. Он очень далеко сейчас, но я надеюсь, мы дозовемся…

— Он умеет летать по воздуху?

— Вроде того. И не только по воздуху. Он умеет летать среди звезд, — и, не давая старцам опомниться, перехватил инициативу: — Пока он прилетит, расскажите, что было дальше. Почему ваш народ не владыка Африки, почему вам остались только эти пещеры? И откуда здесь такая радиация? Вы без нее не можете жить?

Ожидая, пока дагоны опять посовещаются, Андрей прикурил остаток сигары. Что-то долго Сашка не возвращается. Он бы охотно оставил его вместо себя, выскочив на свежий воздух. Кожа лица зудела все сильнее, и он отчетливо чувствовал, как миллионы проклятых заряженных частиц пронзают его тело.

Старейшины, закончив диспут, передали слово другому докладчику. Кажется, это был сидевший на дальнем от Новикова конце стола.

— Ты правильно угадал. Раньше то, что ты называешь радиацией, было гораздо сильнее, оно было везде, и его хватало для поддержания нашей жизни везде, куда мы доходили. Наш народ в пору расцвета насчитывал больше миллиона особей…

Так прозвучало, не «человек», а «особей». Возможно, так они себя дифференцировали от прочих рас.

— Потом эта жизнетворная сила стала слабеть везде. Те, кто оказались «далеко от дома», стали терять силы, у них перестали рождаться дети. Те, кто вовремя понял, что происходит, начали возвращаться. Но вернуться успели немногие. Тысячу или две лет назад весь народ собрался вокруг этих пещер. Здесь мы по-прежнему можем жить долго. Многие остались на поверхности, там жизненной силы хватает, только далеко уходить все равно нельзя. Кроме того, наши враги размножились и стали так сильны, что нам не осталось свободных земель. Еще потом пришли белые. И наша жизнь кончается…

«Это же что, в Древнем Египте была такая радиация? Наука вроде не подтверждает. Или они имеют в виду спектральный состав Солнца? Что-то такое писали, кажется. Но не такой же интенсивности? Или по мере деградации им требовались все бо?льшие дозы, как наркоманам?» — торопливо думал Новиков, одновременно подбирая слова для правильной формулировки следующего вопроса.

— Жить долго — это сколько?

— Мы, сидящие у очага, не знаем, сколько нам отпущено. Этого знать нельзя. Некоторые из нас видели, как строились пирамиды, некоторые помнят, что было еще раньше…

«„Очаг“, нужно понимать, здоровенный пласт урана высокой чистоты. И эти ребята мотают по четыре-пять тысяч лет. Неслабо».

— А те, кто живет наверху?

— Те меньше. Но все помнят, как в Африке появились белые люди…

«Тоже триста как минимум», — прикинул Андрей.

О точной численности уцелевших дагонов спрашивать не стал. На всякий случай, вдруг это военная тайна или болевая точка.

— Вы позволите мне подняться на поверхность? На меня ваша «жизненная сила» действует не столь благотворно. Здесь трудно дышать. Я помогу товарищу звать нашего умного друга, вдвоем это легче. Я отдохну, потом мы продолжим. Хорошо?

— Хорошо. Иди. А мы будем совещаться еще…

Проводника ему не дали, но он и сам, светя под ноги фонарем, легко нашел обратную дорогу.

Кажется, никогда в жизни свежий воздух не был так ароматен и живителен, в буквальном смысле слова. Неподалеку от выхода из пещеры, на полянке рядом с небольшим водопадиком, расположились друзья.

— Уф-ф, наконец-то, — выдохнула Ирина.

— Да что такого? Едва полчаса прошло…

— А нам показалось — полдня. Ну, рассказывай, до чего договорились…

— Сейчас. — Он посмотрел на экран гомеостата. Желтый сектор больше не пульсировал, наоборот, медленно начал сжиматься. Обошлось.

— Держите, проверьтесь все…

— Чего проверяться, лечиться надо, — ответил Шульгин. — Помаленьку все схватили. — Возьми, Олег, твоя очередь.

— Плесни мне, Саша, в чарочку, да покурю по-человечески. Что там с Удолиным?

— Я с ним говорил. Он в полном восторге. Обещал скоро быть.

— Отлично. Пусть и ведет переговоры. Если явится в эфирной копии, ему на радиацию плевать.

— А материально?

— Дадим гомеостат, мой. Мне, честно говоря, снова туда лезть — никакого интереса.

В ожидании Удолина вкратце пересказали девушкам и Левашову историю дагонской расы.

— Так где же они проскочили развилку? — вслух задумалась Ирина. — Очень может быть, что как раз в районе возникновения месопотамской и египетской цивилизаций. Читала я у Льва Гумилева насчет «пассионарных вспышек». Неизвестно, откуда они возникали, но давали мощные толчки историческим процессам. Что-то такое, возможно, здесь и случилось… Часть дагонов сделали «что-то не то» и остались доживать на этой Земле, а остальные «вовремя перешли на другую сторону улицы». Механизм возникновения альтернативы я плохо представляю. Если бы подключить вычислительный центр Таорэры, пожалуй, несколько гипотез просчитать бы можно было.

— А Замок? — спросил Левашов.

— Ничего не могу сказать, с его методиками и мощностями я не знакома.

— Есть одна идейка, — щурясь от пробившегося сквозь облака солнечного луча, сказал Шульгин. — По поводу Замка. Если мы смогли перебраться сюда, так велика ли разница? Выйти в каком-то там веке до нашей эры и лично выяснить, где возникла развилка и почему…

— Но-но, — с намеком на угрозу ответил Андрей. — Завязали с экспериментами. Не хватало в позднекаменном веке застрять. Константину делать нечего, ему и карты в руки. Сумеет в мозгах у старцев нужные концы найти — тогда и мы подключимся…

— А хорошо бы, — мечтательно сказала Лариса. — Найти ту развилку, заблокировать — и не будет больше никаких монстров и дуггуров. Останутся одни англичане, а уж с ними мы разберемся… А потом я снова в Кисловодск уеду. Что вы ни говорите, в двадцать первом веке мне больше нравится, чем в девятнадцатом.

Глава пятнадцатая

Британская империя вместе со всеми доминионами буквально взорвалась чувством обиды, возмущения, жестко униженной гордости, когда газеты сообщили о поражении двух английских крейсеров в бою с одним трансваальским на границе Атлантики и Индийского океана. Пожалуй, Россия даже Порт-Артур и Цусиму пережила легче. Другой исторический опыт плюс разнузданная антигосударственная либеральная пропаганда. Господа интеллигенты почти сумели внушить обществу мысль о том, что проигранная война — великое благо. А тут и Первая русская революция подоспела.

Не то в Англии. Здесь, где каждый с детства мнил себя моряком и империалистом, такая пощечина прозвучала особенно громко и оскорбительно.

Немецкий грузовой пароход, идущий из Малайи, случайно отклонившийся от общепринятого курса, заметил в океане крейсера, дрейфующие в самом жалком положении. Единственное, что британцы сумели, заделав пробоины и откачав воду из кормовых отсеков, это с помощью паровых катеров подтянуть корабли и пришвартовать их бортами, из подручных материалов соорудить рули, установить кливеры и фор-марсели, чтобы держаться по ветру и не встретить шторм лагом к волне.

Один минный катер снарядили и отправили в Кейптаун за помощью, заранее готовясь к позору и насмешкам экипажей эскадры и прессы.

Но немец подоспел раньше и, сговорившись о цене, взял несчастные крейсера на буксир.

Описание боя, изрядно приукрашенное кейптаунскими корреспондентами, поданное в самом выгодном для англичан свете, все равно произвело шоковое впечатление. А немцы и другие независимые репортеры «нейтральных» держав расписали историю так, что толпы «патриотов», размахивая флагами на Пелл-Мелл и Риджент-стрит, требовали линчевать хоть кого-нибудь из флотского начальства.

Радикальные либералы во главе с Ллойд-Джорджем, рабочая партия и социал-демократы настаивали на немедленном прекращении боевых действий. Но большинство парламентариев и «народ», охваченные острым приступом шовинизма, требовали вести войну до победного конца и до последнего бура, если потребуется.

Адмиралтейство со всеми его лордами, артиллерийское управление, технический комитет, военно-морская разведка, атташе в европейских и прочих, имеющих хоть какие-то морские силы странах были завалены запросами из парламента и директивами начальства всех видов, по нисходящей. Выяснить и доложить, что случилось, кто виновен и подлежит наказанию. Откуда и каким образом в распоряжении Трансвааля оказался современный боевой корабль, какого он типа, где построен, чем вооружен, какой принадлежности экипаж, где базируется, как снабжается и так далее, и тому подобное.

Задавать вопросы было легко, отвечать на них — не в пример труднее. Да тут еще Сильвия с Берестиным с удовольствием вмешались в скандал. Потому что в Британии любая житейская ситуация при желании легко переводится в политический скандал. Случись нечто подобное с российскими, к примеру, кораблями, широкая общественность скорее всего вообще ничего не узнала бы разве что через порядочный отрезок времени и в виде слухов, которые можно трактовать, как заблагорассудится, а властям на них не реагировать вообще. На подобный случай имеется подходящая поговорка: «На каждый чих не наздравствуешься». И это по-своему правильно. Апостол Павел, кажется, говорил: «Умножая знания — умножаешь скорби».

Не то в «демократии», пусть и монархической. Шум поднялся до небес, невероятно оживилась оппозиция, до сих пор не имевшая подходящего повода как следует «прищучить» правящую партию, да и аристократические группировки, бьющиеся за степень близости к трону, нашли подходящий повод для новых интриг: «А первый морской лорд такой-то — ставленник герцога Галифакса, не он ли во всем виноват?»

Однако в любом государстве, особенно столь успешном, как Великая империя, над которой никогда не заходит солнце, имеются нормальные, спокойные службы, занимающиеся своими делами, независимо от политической конъюнктуры.

Во время боя один из штурманов «Эклипса», страстный фотолюбитель, запечатлел «Изумруд» пластиночным аппаратом, снабженным приличным по тем временам телеобъективом. При громадном увеличении, достигнутом с помощью так называемого «холодного проявления», у специалистов появился материал для работы. Десяток судовых инженеров, собранных в неприметном здании на Ламберт-Роуд, окнами выходящем на Темзу, быстро определили, что данный образец является почти точной копией крейсера «Новик», строящегося на верфи «Шихау» для России. Этот крейсер, предположительно, должен стать самым быстроходным в мире. Беда только в том, что он пока еще проходит сдаточные испытания и в строй может вступить не раньше следующего года. Во всех остальных флотах мира — а специалисты пролистали все доступные справочники, не считая конфиденциальных документов, — ничего похожего не имелось. Вернее — имелось именно «похожее» — по функции и водоизмещению, но не по внешнему виду и не по характеристикам.

Знатоки впали в задумчивость. Что силуэт крейсера мог быть изменен с помощью известных и тогда средств маскировки — тут загадки не было. О настоящей его скорости вопросов тоже не возникало. Судя по показаниям офицеров пострадавших кораблей, она была высокой, а уж двадцать пять он развивал узлов или двадцать семь — судить невозможно. Да и необязательно.

Существенным и необъяснимым оставался вопрос артиллерийский. Здесь никуда не денешься, ничего не утаишь и не приукрасишь. О дальнобойности и темпе огня еще можно дискутировать, кое-что списать на излишнюю впечатлительность очевидцев. А вот с точностью огня что делать? Эксперты облазили поставленные в док крейсера от киля до клотика, считая пробоины, измеряя их размеры, составляя схемы углов встречи, типа разрушений, бронебойности и заброневого действия вражеских снарядов. Определили калибр, удивительный по тем временам, в иных флотах не встречающийся. Выяснили, что мощность используемой взрывчатки намного превосходит пироксилин и мелинит. Фугасное действие 130-мм снаряда оказалось сильнее, чем стандартного восьмидюймового!

Этим и объяснялось то, что серия попаданий в кормовые оконечности и подводные взрывы в непосредственной близости от ахтерштевней вызвали фатальные повреждения рулей и винтов — скручивание и изломы баллеров[89], отрыв лопастей, деформации дейдвудных валов. Но самое непонятное и страшное — зона попаданий нескольких десятков снарядов даже не приблизилась к мидельшпангоуту. Все ложились будто в заранее нарисованную мишень. Здесь самые квалифицированные специалисты разводили руками. Нет на свете и быть не может пушек, стреляющих на десять миль с точностью снайперской винтовки! Обыкновенный закон рассеивания заставил бы минимум половину снарядов лечь по всей протяженности корпусов.

Положение складывалось такое же, как если бы в конце двадцатого века инженерам НАСА и Советского КБ Королева показали летящий над Землей фотонный звездолет, хотя бы типа «Хиус». И предложили прояснить ситуацию. Инженеры сталинских «шарашек» в целях выживания скорее всего что-нибудь придумали бы, а «вольные» — вряд ли.

Но инженеры — одно, политики — другое. Политикам науки — до одного места. Парламентарием или министром можно стать и с двумя классами образования, что имеет свои преимущества. Ученик скорняка Каганович железнодорожных институтов не кончал, но когда Сталин приказал ему в сорок первом году решить проблему перевозки эвакуируемых заводов на Восток, а войск — на Запад, пользуясь единственной колеей и примитивным подвижным составом, решил ее с блеском.

Здесь и вмешалась Сильвия, которой сделанный друзьями «заход с козыря» показался интересным, сулящим много увлекательных перспектив.

По одному из работающих каналов она подкинула нужным людям информацию, что в городе Владивостоке русскими построен кораблестроительный завод, который и мог по немецким чертежам сделать крейсер для буров, чтобы побольнее уязвить Англию. Мысль была плодотворная. На самом деле, во Владивостоке и Порт-Артуре имелись заводы и доки, где собирались из секций, перевозимых на специальных транспортерах по железной дороге, миноносцы типа «Сокол». Кому-то придется потратить несколько недель, чтобы выяснить, а не крейсера ли там на самом деле строятся? Настоящих инженеров придется привлекать, местных или из Метрополии доставленных. Обычный агент разве сможет отличить детали контрминоносца от крейсерских?

Что-то подобное могло быть выстроено и на верфях города Николаева на Черном море. Броненосцы там получались очень неплохие, и несколько эллингов было занято как раз крейсерами.

Следующая дезинформация пошла из Южной Америки. На Бразильских и Аргентинских верфях тоже недавно спускали на воду легкие крейсера, проданные неизвестно кому. Почему не эти? Уровень развития промышленности позволял, а какие там инженеры воплощали свои передовые идеи — когда еще узнаешь? Не завтра и не через неделю.

Самые активные добровольцы-помощники оказались в САСШ. Там и народу побольше, и всевозможных верфей и заводов на Восточном и Западном побережьях столько, что выяснить, чем на них занимаются, — и то много времени уйдет, особенно имея в виду, что американцы — досужие до всяких новомодных изобретений. У них, говорят, какие-то братья Райт летательный аппарат тяжелее воздуха почти построили.

И все беспорядочно поступающие сведения необходимо проверять, используя несовершенные методики военно-промышленного шпионажа девятнадцатого века.

Здесь еще не сталкивались с хорошо отработанной в конце двадцатого тактикой — перегружать каналы информации противника сведениями правдоподобными, но ложными, в расчете что в общем потоке затеряются истинные. И много прочих методов в арсенале умных людей имеются, чтобы обманывать других умных, но не тому обученных. Поступает «куда надо» пакет с путаной текстовой информацией и фотографиями не очень качественными (так ведь из-под полы снимали, примитивной камерой), и одновременно другой «источник» докладывает нечто совсем другое. Устроить же очную ставку для выяснения истины — невозможно. Один агент внезапно заболевает — желтой лихорадкой, например. Другой чересчур засекречен, чтобы вызывать его для объяснений. Кроме телеграфа, иной связи нет, посылать штатного сотрудника для перепроверки — месяц дороги в оба конца. Значит — пользуйся тем, что имеешь!

В такой примерно ситуации оказался Сталин и его Генеральный штаб перед началом Великой Отечественной войны. Сообщений о предстоящем нападении Германии масса, а что с ними делать? Где правда, а где провокация — поди разбери!

Вопрос с крейсером британское адмиралтейство так и не решило, но сумело узнать, что новые французские пушки на сто кабельтов теоретически стрелять могут. Правда — других калибров. Шести дюймов и больше. Стотридцатки там даже не проектировали. Самое близкое — сто тридцать восемь, но характеристики совсем другие. И снова новая головная боль — кто их мог изобрести, заказать, изготовить, купить, кто прицелы поставить? «Карл Цейс», не иначе, и опять начиналась прежняя карусель неразрешимых вопросов.

Нашелся знаток в чине коммандера, в юности прочитавший «Пятьсот миллионов бегумы» Жюля Верна, где описывался построенный сумасшедшим немцем в дебрях Африки город Штальштадт, производящий чудовищные пушки и непостижимой мощи боеприпасы к ним. Офицера высмеяли, но тихий человек в штатском сделал пометку в блокноте. Если нет разумных версий, пригодятся и безумные. Доказали бы инженеры, что случившийся бой — пьяный бред командиров и экипажей, — один разговор. А когда сам полазил в воняющих взрывчаткой и протухшей водой отсеках, продираясь сквозь завалы рваной стали, — для скептицизма мало оснований.

По известному принципу — отсекать лишнее, англичане решили, что независимо от деталей, которые, когда нужно, всплывут сами собой, врагами следует считать русских, немцев и французов. Ни у кого другого просто не хватило бы технических возможностей и политической воли, чтобы бросить вызов «владычице морей». Такое решение нарушало вековые принципы противопоставления континентальных держав друг другу в рассуждении «игры на противоречиях», но сейчас иного выхода просто не было.

Послы, разумеется, продолжали плести свою паутину, задабривая Россию и обещая ей поддержку против германской экспансии на Ближнем Востоке, предлагая Франции займы в обмен на разрыв франко-русского союза, Германии — новые колонии в Африке за счет буров и условно независимых территорий кафров и бечуанов. Но все это было просто так — инерция прежнего «высокого стиля».

Британия после первого за пятьдесят лет поражения на суше и за сто с лишним — на море вдруг ощутила зябкий холодок за воротником джентльменского сюртука. Что-то меняется в мире, и так меняется, что адекватный ответ придумать не удается.

Империя по-прежнему была могуча, сто тысяч солдат она намеревалась переправить в Южную Африку из Метрополии, еще столько же — из Индии и Доминионов, раздавить наглых инсургентов, а внутренней убежденности у ее вождей уже не было.

Неужели же причиной всему — маленький крейсер, окрашенный в необычные для морских держав цвета, зеленовато-голубые?

Среди адмиралов флота, убежденных в своем безграничном превосходстве над иностранными коллегами, иногда попадались умные люди. Способные сообразить, что абсолютного превосходства не бывает в принципе. И приказ, требующий вывести в море гигантский флот, все крейсера и больше половины броненосцев, — приказ бессмысленный, кое-где даже преступный. До тех пор пока не выяснено происхождение и настоящие боевые качества «трансваальского» крейсера, бросать на его поиски корабли, ничем не превосходящие «Гибралтар» и «Эклипс», — самоубийственная авантюра. К тому же невыясненным оставался весьма существенный момент — единственный ли этот крейсер или у него имеются «систер-шипы».

Однако высшие власти постановили — Гранд-Флит выходит из баз, сопровождает транспорты с войсками (за ближайший месяц намечалось направить с Островов и из Индии более пятидесяти пароходов).

За время похода агентуре предписывалось установить место базирования загадочного крейсера, после чего пятнадцать бронепалубных и броненосных кораблей организуют тесную блокаду порта. Не слишком глупая мысль, особенно если других просто нет. В Первую мировую англичане, используя подобную тактику, сумели пресечь операции немецких рейдеров в Индийском океане. Правда, досужие аналитики позже посчитали — в итоге было потеряно больше сил, средств и угля, чем если бы на «Эмден», «Кенигсберг» и «Карлсруэ» просто махнули рукой.

Вскоре поступили сведения, что неизвестное судно, якобы лесовоз, дважды заходило в Лоренцу-Маркиш, где тесно контактировало с пассажирским пароходом «Валгалла» под португальским флагом. Конкретнее — швартовался борт к борту, принимал с него какие-то запасы и снова уходил в море. Специалисты военно-морской разведки не исключали, что лесовоз мог быть тем самым замаскированным «объектом», иначе его поведение выглядело более чем странным. Или же — он исполнял роль корабля снабжения углем, водой и продовольствием, а сам рейдер постоянно держался в открытом океане.

Одновременно, уже по каналам Сильвии, до адмиралтейства дошли сведения, что искомый крейсер неоднократно видели в водах Реюньона, Маврикия, архипелага Крозе и Кергелена — все французские владения.

Таким образом, у англичан появился повод кое о чем побеседовать с властями Мозамбика. Прямых претензий, по международным законам, предъявить нельзя, но косвенных — сколько угодно.

Например, португальского посла в Лондоне пригласили к министру иностранных дел и в крайне тактичной форме проинформировали, что Великобритания до окончании боевых действий весьма заинтересована в пресечении использования портов Индийского океана судами третьих стран, хотя бы и торговыми. В случае достижения согласия по этому вопросу Британская империя сможет выразить свою благодарность, поделившись, к примеру, кое-какими бурскими территориями после их аннексии. В случае отказа — у Империи есть достаточно способов выразить свое неудовольствие.

С подобным же заявлением британский посол в Лиссабоне обратился к португальскому министру.

Министр немедленно доложил премьеру, что подобную акцию — вручение одновременно двух нот — следует трактовать как выражение весьма серьезного раздражения англичан и что от предъявления настоящего ультиматума их, возможно, отделяют дни.

Дон Душ Сантуш знал больше своего министра о текущем политическом раскладе и посоветовал ему не придавать особого значения британским демаршам.

— Сделаем вид, что заявления приняли к сведению. Подготовьте телеграмму губернатору Мозамбика о том, что королевское правительство, приверженное принципам нейтралитета, не допустит использования территории колонии для ведения боевых действий, в остальном же намеренно строго придерживаться международного права… Дальше сами знаете как сформулировать. Когда будет готово — я подпишу. Дело не слишком спешное.

Эта оговорка означала, что британскую ноту можно выбросить в корзину.

— Вы так уверены, что дальнейших неприятностей не последует, сеньор?

— Если вы представляете, как они могут выглядеть, загляните ко мне на чашку кофе, расскажете…

Отпустив министра, премьер пригласил к себе для консультаций послов Германии и России. Речь он собрался повести о том, что за умеренную плату Португалия согласна предоставить порты Лоренцу-Маркиш и Бейра в качестве пунктов базирования и снабжения для кораблей, идущих на Дальний Восток и обратно. Предложение было заманчивым, русским и немецким эскадрам Тихого океана гораздо удобнее иметь оборудованные постоянные базы, использование которых на ближайшие двадцать пять, а то пятьдесят лет не будет зависеть от нюансов европейской политики. Наверняка там развернется масштабное строительство, в Мозамбик хлынут капиталы и квалифицированная рабочая сила, что сулит колонии небывалое процветание. Особенно если англичане проиграют войну и Лоренцу-Маркиш станет единственным транзитным пунктом для экспорта южноафриканского золота.

Дон Душ Сантуш умел мыслить перспективно.

…Караван из двадцати крупнотоннажных пароходов, принявших на палубы и в трюмы шесть пехотных бригад с артиллерией, три осадных батареи тяжелых мортир, инженерные и саперные части, в середине октября вышел в море. Отдельные его группы формировались в Плимуте, Портсмуте, Саутгемптоне, Тильбери. Южнее мыса Лизард конвой выстроился в походный порядок, тремя параллельными колоннами, в охранение которых заступили целых восемь крейсеров. Это не считая двух крейсерских эскадр в одиннадцать вымпелов, вышедших в море раньше и следовавших на Кейптаун тремя сотнями миль впереди. Таких мощных сил прикрытия транспортов не использовалось даже в Первую мировую войну, когда в океане свирепствовали немецкие подводные лодки.

Как же напугал гордых британцев единственный легкий крейсер!

Но их тоже можно понять — это как если бы в Средние века разнеслась весть, что на торной дороге между двумя графствами появился дракон, которого не берет копье и меч. А жить — хочешь, не хочешь, надо. Тут и доблестных рыцарей созовешь, и чернокнижников, и какую-нибудь девственницу на белом единороге…

На большом планшете в ситуационном кабинете «Валгаллы» Воронцов, Ростокин и Белли рассматривали карту южной Атлантики и нанесенную на нее реальную стратегическую обстановку. Караван и силы охранения были показаны еще и на дополнительном планшете, в аксонометрической проекции и реальном времени.

— Солидно, очень солидно, — с легкой насмешкой сказал командир «Изумруда». — Тот случай, когда расчет делается на чисто количественный перевес…

— Не так и глупо, — ответил Воронцов, что-то считая на калькуляторе, выведенном на экран рядом с изображением британской армады.

— У них где-то тоже не совсем дураки сидят. Из Кейптауна в завесу они могут развернуть еще два броненосца и пять крейсеров. Итого, считая, что «Изумруд» вооружен восемью орудиями, имеет даже двойной боекомплект на ствол, они разумно предположили, что на бой с такими силами у тебя снарядов не хватит. Доставить подкрепления в Кейптаун англичанам жизненно важно, иначе война заведомо проиграна. Допустим, их адмиралы запланировали тридцатипроцентные потери, по максимуму, и даже в этом случае игра стоит свеч. Главное — протащить транспорты. Боевые корабли можно считать расходным материалом. Тут я с ними согласен…

— Хочешь, я тебе изложу план командующего эскадрой? — Воронцов взял электронную указку, позволяющую двигать кораблики на схеме каким угодно образом, соблюдая при этом все их маневренные элементы и тактико-технические данные.

Ростокин с интересом наблюдал за подобием компьютерной военно-морской игры.

— Видишь, — перестраивая порядки эскортных кораблей, пояснял старшему лейтенанту Дмитрий, — они вполне в состоянии не допустить тебя до транспортов. Из одной пушки по двум целям работать неэффективно, из восьми по двадцати — тем более. При должной самоотверженности десяток крейсеров рано или поздно, атакуя строем фронта и загибая фланги, поставят тебя «в два огня», прорвутся на подходящую для них дистанцию. Несколько восьмидюймовых, или упаси бог — двенадцатидюймовых с броненосца, и шабаш! Хорошо, если ноги унести сумеешь, а то и головы лишишься… Транспорты в это время будут уходить под прикрытием второго эшелона.

Белли задумался.

— А если — вот так? — Он взял указку и показал Воронцову направление атаки.

— Беда в том, что самый быстроходный крейсер — все же не самолет. На самом полном ходу ты потратишь не меньше получаса для выхода в огневую позицию. За это время эскорт успеет начать перестроение… Далее — смотри схему номер один.

Старший лейтенант выглядел обескураженным. Он и сам теперь понимал, что ситуация складывается проигрышная. Повредить и обездвижить двадцать транспортов, невооруженных и неохраняемых, — и то задача не из легких, а при таком прикрытии — выходит, что невыполнимая?

Так он и спросил у Воронцова.

— Ну, не так все безнадежно. Просто подумать надо, — легко ответил Дмитрий. Словно речь действительно шла об обычной шахматной задаче. Или — он знал ответ, но хотел, чтобы Белли сам догадался.

…Все небо над океаном было затянуто черным дымом. Полсотни труб изрыгали густые клубы, на высоте в несколько сотен метров вытягивающиеся длинными полосами до самого горизонта. Транспорты грузно переваливались на встречной волне, выматывая кишки и души солдатам, которым уже и война казалась не такой страшной, как бесконечная качка, духота и вонь трюмов с нарами в пять ярусов, каменные галеты, несвежая вода и прочие «прелести» путешествия на другой край света.

Караван, равняясь на самый тихоходный в ордере пароход, двигался на десяти узлах. Три параллельных кильватерных колонны растянулись больше чем на пять миль каждая. С флангов и тыла конвой сопровождали два идущих строем пеленга отряда бронепалубных и броненосных крейсеров, следующих на удалении около десяти миль, к осту и весту соответственно. Впереди, в пятнадцати милях разведывала путь пара легких «скаутов». Еще на двадцать миль юго-восточнее широким веером резали волну корабли передовой завесы, просматривая океан вплоть до теряющихся в дымке берегов Германской юго-западной Африки. Мышь не проскочит, не то что вражеский рейдер, если он рискнет обогнуть мыс Доброй Надежды и останется не замеченным кораблями Капской эскадры.

Со стороны эта армада выглядела даже солиднее, чем Вторая тихоокеанская эскадра на пути к Цусиме.

Офицеры на мостиках и в кают-компаниях злословили: «За деньги, потраченные на этот поход, легко можно купить все бурское руководство, не доводя дела до войны».

По-своему они были правы, только логика почти любого вооруженного конфликта такова, что сначала пытаются разрешить проблему «малой кровью, на чужой территории», а если это не удается, деньги и человеческие жизни начинают лететь в топку войны бессчетно, по принципу «победа или смерть». Первая мировая, которую планировалось закончить «до осеннего листопада четырнадцатого года», продлилась до конца восемнадцатого, уничтожив десятки миллионов человек, разрушив четыре великих империи и доведя до финансового краха пятую[90], на самом деле не достигла ни одной из заранее предполагавшихся целей. Выгадали только САСШ, которые, кстати, как раз воевать и не собирались, зато немедленно и с размахом принялись торговать со всеми воюющими государствами, переключая на себя мировые финансовые потоки.

…Воронцов правильно понял психологию английского адмирала. Тот, в отсутствие общепринятой тактики действия паровых военных кораблей, инстинктивно выстроил оптимальную схему организации конвоя. Примерно как деревенский самоучка, додумавшийся до дифференциального исчисления. Но ведь, по словам Гете: «Теория без практики мертва». Как раз практики контр-адмиралу сэру Мэнсону Хилларду взять было негде. Корабли у него были новые, двадцатого, можно сказать, века, а военно-морская мысль (возможно, и неплохая) не имела подходящей пищи, кроме трех за тридцать лет сражений бронированных судов[91], так же похожих на грамотную войну, как пьяная драка в кабаке на чемпионат мира по боксу.

Владимир Белли, лучшие годы юности проведший в Морском корпусе во время мировой войны, научился очень многому. Неустанным самообразованием под руководством старших товарищей постиг такое, что и советским адмиралам Великой Отечественной оставалось интеллектуально недоступным. Но психологически обратиться в прошлое, не такое уж далекое, ему отчего-то оказалось труднее, чем годящемуся ему во внуки Воронцову.

Когда Дмитрий, на флотоводца в Академии не учившийся, завершивший карьеру в советской должности командира тральщика, но удививший самого Колчака невероятной лихостью и пренебрежением любыми канонами, наподобие Ушакова, указал Владимиру путь к победе над половиной Гранд-флита, тот схватился за голову.

— Да где же были мои глаза и мозги!

— Не бери в голову, — успокоил его Воронцов. — Лет через десять, если доживем и домой вернемся, из тебя толковый комфлота выйдет, а может — начальник Главморштаба. Я в преферанс целый год учился, пока кое-что соображать начал. Один великий ас Второй мировой[92] якобы первый придумал формулу победы в воздушных боях: «Высота, скорость, маневр, огонь». С детства я над этим смеялся — как будто хоть один пилот любой воюющей армии пробовал иначе. Хоть на «Спитфайрах», хоть на «мессерах» или «Зеро»… Но мы не об этом. В море выходим вместе, перед Игольным мысом разойдемся, если что пойдет не так — я тебя прикрою.

Лицо Дмитрия вдруг стало печальным. Это трудно представить, но тем не менее…

— К сожалению, в этом случае мне придется уничтожить противника окончательно. Без свидетелей. Если кого с воды подберем — до конца войны ему воли не видать. Понял?

— Чего не понять, господин адмирал? «Валгаллу» подставлять нельзя. Постараемся без этого обойтись. А я что — с меня не спросится.

— Вот и хорошо. Ты сегодня ночью «без шума и пыли» выходи в море, а я завтра после обеда объявлю губернатору, что дела требуют моего присутствия на Мадагаскаре. Зачем, какие — никого не касается. О месте и времени рандеву договоримся по обстановке.

«Изумруд», пользуясь радио- и видеолокаторами, обошел караван намного мористее правофлангового крейсера. Бездымность машин и возможность наблюдать, приподняв над краем горизонта только салинг грот-мачты, делали его истинным «Летучим голландцем». Самый зоркий сигнальщик едва ли способен заметить на двадцатимильной дистанции тоненькую черточку окрашенной под цвет моря и неба мачты.

Компьютеры изображали на большом плоском экране в примыкающей к ходовой рубке командирской каюте объемную реконструкцию британского походного ордера. Как он выглядел бы с воздушного разведчика, скажем, летающей лодки «Каталина», барражирующей километрах в трех над конвоем.

Да, все получалось, как посоветовал Воронцов.

Зайдя с кормовых ракурсов замыкающих стой крейсеров, Белли дал машинам команду на «самый полный». Минут за десять «Изумруд» разогнался до сорока узлов. И кое-что в запасе еще было. Если поднажать, сорок три — сорок четыре выжать можно.

Между крейсерами был двухмильный просвет. В него Владимир и целился. Слишком поздно они его заметили. Не на те румбы смотрели.

Ну и окраска «Изумруда» великолепно сливалась с цветом бурного моря, и дыма из труб, как сказано, не было. Для тех времен это само по себе абсурд. Сигнальщики фактически увидели только бурун под форштевнем крейсера. На несколько секунд раньше, чем он открыл беглый огонь из баковой и двух передних казематных пушек.

Сейчас Белли не требовалось соблюдать политес, и абстрактный гуманизм его не занимал. Какой гуманизм, если самому рыб, упаси бог, в ближайшие полчаса кормить придется!

Комендоры «Изумруда» умели попадать в цель со ста кабельтов, так что двадцать для них — пистолетная дистанция. Фугасные снаряды смели с мостиков «Аррогана» и «Гладиатора» почти весь командный состав, сигнальщиков и рулевых. В боевые рубки перейти никому в голову не пришло. Так ведь и боя не ожидалось. Даже в Русско-японскую, в разгар ожесточенных эскадренных сражений, многие командиры и адмиралы предпочитали оставаться без броневого прикрытия. Кто из лихости, кто по причине плохого обзора и тесноты тогдашних рубок.

Два новейших по тому времени, скоростных и хорошо вооруженных крейсера за несколько минут полностью утратили боеспособность. Машины работали, большинство орудий уцелели, только командовать было некому. Несколько оставшихся в строю мичманов и лейтенантов, потрясенных видом мостиков, залитых кровью, заваленных телами убитых и раненых, первым делом занялись организацией медицинской помощи тем, кому еще можно помочь, и выяснением, кому принимать командование.

До ближайших крейсеров флангового прикрытия было около четырех миль, что вправо, что влево. Пока на них услышали частые залпы, увидели, что творится в арьергарде, начали принимать какие-то решения и обмениваться сигналами, «Изумруд» прорвался внутрь ордера. Теперь с обеих сторон его прикрывали параллельно идущие колонны транспортов, густо дымящие, держащие примерно трехкабельтовые дистанции между мателотами. Это, несомненно, было опасно в навигационном смысле, но позволяло как-то управлять конвоем. Растянись он вдвое, сама идея охранения теряла смысл.

Крейсер вошел в правый коридор, между западной и центральной колонной неуклюжих пузатых посудин, глубоко сидящих в воде, одышливо хрипящих машинными вентиляторами, взбивающих серо-зеленую воду единственными, по преимуществу, винтами. Риск маневра был огромный. Свободный просвет между транспортами не превышал восьми кабельтов. Стоит одному из рулевых, сознательно или по неосторожности, переложить рули — конец. «Изумруду» уклоняться некуда и некогда. Врубится с разгона в грязный, покрытый ржавыми потеками борт, рассечет «лайбу» пополам, но и сам уйдет на дно, исковерканный, как пивная банка под сапогом.

Белли, поравнявшись с концевым пароходом, дал машинам последовательно: «стоп», «полный назад» и, слегка выждав, «средний вперед».

Этим маневром удалось почти мгновенно сбросить скорость до двадцати узлов. Громадный бурун, вспухший под кормой крейсера, и спутная волна из-под форштевня ударили по ближайшим судам не хуже внезапного шквала, отбрасывая их в стороны от курса.

С мостика и боевых постов «Изумруда» едва ли не на расстоянии вытянутой руки (по морским масштабам), видны были недоумевающие лица оказавшихся на палубе солдат, перепуганные и остолбеневшие штурманы и капитаны, впервые в жизни призванные на войну и наконец-то ее увидевшие. В самом конкретном воплощении.

Белли приказал вести огонь вперед по курсу, с кормы и с обоих бортов, не только главным калибром, но и из тридцатисемимиллиметровых спаренных автоматов. Это был не бой — просто расстрел. В упор. Пароходы — не крейсера. Фугасные снаряды с трубками, установленными «на удар», едва вылетая из стволов, взрывались под кормой, в районе машинных отделений ниже ватерлинии, или — где придется, по-настоящему целиться было просто некогда. Заряжающие швыряли унитары на лотки казенников, едва успевая уклоняться от вылетающих на откате гильз, бомбардир-наводчики нажимали спусковые педали, не подправляя прицелов. Куда-нибудь все равно попадет. В корпус или в воду под бортом — не важно. Что прямые попадания, что гидродинамические удары почти одинаково корежили и отрывали листы старой обшивки, перекашивали на фундаментах котлы и паровые машины.

Лопались электролампы, погружая во тьму отсеки, жутко свистел пар из ломающихся трубопроводов, шумно вливалась в пробоины вода, заливая трюмы.

«Изумруд», проскочив длину каравана за пять с небольшим минут, снова прибавил ход до полного, уклоняясь к весту. Английские крейсера охранения за время его диверсии не сделали ни одного выстрела. А куда стрелять? В свои транспорты, между которыми маскировочно окрашенный и стремительно двигающийся крейсер был почти незаметен. Даже артиллерийским офицерам, не говоря о наводчиках при орудиях.

Белли готов был повторить еще один подобный заход, теперь по левой колонне, но особой необходимости в этом не было. Не меньше суток потребуется адмиралу Хилларду, с привлечением всех своих организаторских способностей и возможностей эскадры, чтобы переправить солдат с семи явно тонущих и трех сильно поврежденных пароходов (а спасти их, лишенных водонепроницаемых переборок и водоотливных средств, невозможно даже теоретически) на пока еще уцелевшие. О спасении боевой техники, лошадей и припасов речи быть не может. Хорошо, если половину личного состава удастся свезти шлюпками или принять с борта на борт до наступления темноты.

Два крейсера из левого отряда прикрытия кинулись было на перехват «Изумруда», но после нескольких залпов с недостижимой для них дистанции передумали, предпочли вернуться к главным силам.

— Вот бы сейчас сюда десяток бомбардировщиков, — сказал Владимир Ростокину, не сходившему с мостика с самой завязки боя. — Такая там сейчас каша…

Действительно, посередине океана сгрудилось три десятка военных кораблей и транспортов. Некоторые из них горели, некоторые погружались в воду неторопливо, на ровном киле. Еще не штормовая, но весьма свежая волна мешала спускать шлюпки и катера, весьма затрудняла швартовку, почти не оставляла шансов тем, кто, поддавшись панике, прыгнул за борт.

— Злой ты какой-то, Володя, — ответил Ростокин. — Не ко времени злой. В другую б войну, конечно, налетели сейчас бомбардировщики с торпедоносцами, и амбец компании… На воде только обломки и пятна мазута.

— Почему вдруг — злой? — обиделся Белли. — Вы что, по-настоящему злых не видели? Был бы я немецким подводником — всадил бы пару торпед в нейтральный лайнер или госпитальное судно и пошел в Вильгельмсгафен свой железный крест получать…

— Да ладно, успокойся, — примирительно сказал Игорь. — Прикажи коньячку на мостик подать. Перенервничал я, правду сказать, хотя и сам корветтен-капитан Космофлота. Как ты внутри строя пер! Будто на машине между двумя поездами… Шаг вправо, шаг влево — и конец.

— Пустяк, и не такое бывало, — с веселым подъемом махнул рукой старший лейтенант. Опрокинул поданную вестовым рюмку, закурил. Похлопал ладонью по дубовому планширю обвеса мостика. — А молодец «Изумруд»! Гроза морей!

И снова посерьезнел.

— Только я думаю — что толку, в итоге? Все равно ведь дотащатся англичане до Кейптауна. Свою пехоту высадят. Всю — не всю, не столь важно. Неделей, двумя позже все равно войска на фронте окажутся… Может, и правда, потопить их всех, взять грех на душу? Сами начали. Этих пожалеем — столько же буров и англичан в боях все равно погибнут. Или даже больше…

— Не горячись, Володя, — положил ему руку на плечо Ростокин. — После этого разгрома, на мой взгляд, новый караван они долго еще в море не выпустят. А мы пока в Индийский океан наведаемся, бомбейский конвой пугнем, если появится. Дадим ребятам на сухопутном театре англичан взбодрить.

— Может, вы и правы, Игорь Викторович. Сейчас радио на «Валгаллу» дам, как командир скажет, так и будет.

Воронцов, будто подслушал слова Ростокина, приказал Владимиру отходить к Мозамбикскому проливу. Только попутно выставить весь запас мин заграждения, полторы сотни штук, тремя линиями на подходах к Кейптауну. В том районе, где маневрирует Капская эскадра. Как дополнительный «воспитательный момент». Несколько подрывов — и сообразят, что нечего в море зря высовываться. С тральщиками у них не густо. Придется, как нашей Артурской эскадре, укрыться на внутреннем рейде, загородиться бонами и сидеть, пока война кончится.

Как рассчитывал Воронцов, так и получилось. Спасать сильно поврежденные транспорты адмирал Хиллард не стал. Не было у него к тому технических возможностей. Аварийные партии с крейсеров только и сумели, что удержать большинство из них на плаву, пока шлюпками или прямо с борта на борт перегружали пехоту. Настроение на эскадре царило подавленное. Противник снова доказал, что полностью владеет теперь уже стратегической инициативой. Десятки «лучших в мире» боевых кораблей ничего не смогли противопоставить единственному легкому крейсеру. И впредь не смогут, это уже очевидно. Он снова будет появляться там, где захочет, наносить стремительный, как выпад умелого фехтовальщика, удар и исчезать, пользуясь немыслимой скоростью.

Офицеры-дальномерщики утверждали, что моментами она превышала тридцать узлов! Так не ходит ни один современный миноносец.

В кают-компаниях все больше склонялись к мнению, что экипаж рейдера скорее всего русский. У буров моряков нет и быть не может. Немцы к подобной лихости и безрассудной отваге едва ли способны. А вот русские — те могут! Вспоминали действия минных катеров и вооруженных пароходов в прошлую Русско-турецкую войну. Да и сама доктрина Российского Императорского флота ориентировалась именно на операции высокоавтономных крейсеров-одиночек в открытом океане.

Но доказать пока ничего нельзя. Остается ждать, пока разведка сообщит что-то определенное. Но ждать этого можно до бесконечности, если неизвестно место базирования рейдера.

Сильно перегруженные транспорты и крейсера, принявшие на палубы несколько тысяч деморализованных солдат, лишившихся боевого духа раньше, чем они успели ступить на берег, продолжили свой путь. Шли, прижимаясь к берегу и, образно говоря, «пугливо озираясь».

Однако кое-как дошли. Уже почти в виду вершины Столовой горы бронепалубная «Диадема», размерами не уступающая хорошему броненосцу, коснулась мины. Ей разворотило борт сразу за таранной переборкой. Приняв больше тысячи тонн воды, с креном и страшным дифферентом на нос крейсер едва не затонул в какой-то миле от гавани. Спасло то, что командир вовремя догадался развернуться и двигаться задним ходом, снижая нагрузку на прогибающиеся переборки.

Дождавшись, когда последний транспорт ошвартуется к стенке, а боевые корабли — к бочкам на рейде, адмирал спустился в каюту. Нужно было приступать к составлению телеграммы в адмиралтейство. С большей охотой Хиллард бы взял и застрелился, как Прайс под Петропавловском. Карьера была погублена, и в историю ему предстоит войти как первому за полвека британскому адмиралу, проигравшему сражение неизмеримо слабейшему противнику. Ссылаться на его чудо-пушки и огромную скорость — глупо. Общественное мнение это нисколько не успокоит. Морских лордов — тоже.

Преодолев минуту слабости, когда рука уже тянулась к ящику стола, где лежал револьвер, Хиллард положил перед собой лист бумаги и глубоко задумался. Как бы поаккуратнее составить докладную, чтобы если и отправят в отставку, так хоть с мундиром и пенсией?

Глава шестнадцатая[93]

Басманов чувствовал себя не слишком уверенно. С Новиковым и его отрядом связи не было, а Михаилу Федоровичу очень бы хотелось посоветоваться со «старшими братьями». В конце концов, это их война, не его. Он лишь исполнитель, а решения предстоит принимать стратегические. Оставался еще Воронцов, лицо вполне авторитетное, но все-таки — моряк. Армейские офицеры флотским в делах, касающихся сухопутных операций, не слишком доверяли. Однако — выбирать не из чего.

За личную судьбу экспедиции Басманов не беспокоился. Ничего серьезного им не угрожало, не в таких переделках бывали. Последний раз они передали, что набег английской кавалерии отразили успешно и без потерь и начинают продвижение по намеченному маршруту. Куда и зачем — кроме самых общих рассуждений, Михаилу Федоровичу не объяснили. А он не очень и интересовался. Не выходят на связь — значит, нет возможности или необходимости.

Ему хватало своих забот. Теперь по всем военным вопросам он общался с командантом Кронье, командующим западным фронтом буров, если выражаться современным языком. На это он получил карт-бланш президента Крюгера, удовлетворенного поставками вооружения, а в особенности — разгромом британского конвоя. На ближайшие месяцы буры были обеспечены винтовками, пулеметами и боеприпасами, а главное — уверенностью в том, что на фронте не появятся сто или двести тысяч регулярных английских и туземных солдат, способных задавить их простым численным превосходством.

Авторитета президента хватало, чтобы жестко, даже грубо заставить уважать свою волю кого бы то ни было в пределах обеих республик.

Перед первой встречей с Кронье Басманов узнал о нем все, что позволяла не только необъятная библиотека «Валгаллы», но и компьютер, способный моделировать поведение человека в предлагаемых обстоятельствах.

Питеру Кронье было шестьдесят пять лет, но выглядел он едва на пятьдесят. Умел в любых ситуациях сохранять внешнее спокойствие и мягкость тона. Его личная отвага вызывала уважение у любого охотника на львов, а командирские качества — восхищение, смешанное со страхом. За последние двадцать лет стычек с англичанами он всегда побеждал, презирая так называемые «рыцарские обычаи».

Конан-Дойль в своих записках об Англо-бурской войне называл его человеком умелым, коварным, жестокосердным и одновременно притягательным. Вполне достойная оценка с точки зрения врага.

Басманов сделал расчет на то, что Кронье жаждет победы (пусть — своей личной победы) настолько, что готов поступиться некоторыми принципами, для других бурских командиров непреодолимыми. Складывающаяся ситуация очень напоминала полковнику последний год Гражданской войны. Тогда, перед лицом обозначившегося поражения, белые генералы не могли переступить через личные амбиции и гонор, почти сознательно позволяя красным громить их по частям, но не поддержать соперника. Хотя бы отношения Врангеля с Деникиным взять, Юденича с Маннергеймом и так далее.

Они встретились в полевой ставке Кронье у Мафекинга. По всей имеющейся информации выходило, что после сравнительно успешных для него боев у Энслина и Бельмонта генерал лорд Метуэн предпримет решительное наступление на Кимберли. Басманов был уверен, что в своем нынешнем состоянии и придерживаясь доселе применяемой тактики буры удара не выдержат. Но и англичане готовились бросить в бой свои последние организованные силы: Гвардейскую бригаду (1-й Шотландский гвардейский полк, 3-й гренадерский полк, 1-й и 2-й Колдстримские полки), Йоркширский полк легкой пехоты, Нортгемптонский, Нортумберлендский, Ланкаширский полки, военно-морскую бригаду судовой артиллерии и морской пехоты, шесть полков кавалерии, четыре батареи Королевской полевой артиллерии. Вдобавок хозяин и руководитель «Великой компании „Де Бирс“» лично мобилизовал и отправил на фронт сто двадцать человек Капской полиции при двух пулеметах, две тысячи волонтеров, батарею легких горных орудий и восемь «максимов». Резервов не было. В случае поражения их можно будет гнать на юг до самого Кейптауна, особенно если выслать для рейда по тылам несколько хорошо подготовленных конных соединений.

Разрушить в десятке мест железную дорогу, сжечь станции — и британской армии не на чем будет подвозить подкрепления и эвакуировать раненых. Кроме того, можно будет захватить или уничтожить разбросанные вдоль линии склады с огромными запасами военного снаряжения и продовольствия.

Сложился тот редкий на войне случай, когда судьба кампании зависела от единственного сражения. Или победа, или — бесконечная позиционная война на истощение, которую буры неизбежно проиграют — просто разойдутся по домам, пасти быков и доить коров.

Всю эту перспективу Басманов пытался доходчиво обрисовать Питеру Кронье, ни в коем случае не задевая его личных и национальных чувств. Водил карандашом по карте, ссылался на факты мировой военной истории, от тридцатилетней войны до последней Русско-турецкой, 1877 — 78 годов.

— Достаточно, — наконец прервал его командант, — вы образованный человек, это я понял. Мой президент советует мне прислушаться к вашим рекомендациям. Я готов. Чего вы хотите от меня? Разгромить англичан я тоже хочу. Но вы, очевидно, не верите в это? Почему?

Басманов ответил.

— Я с вами согласен, — кивнул Кронье. — Наступать так, как вы предлагаете, наши люди не умеют, а главное — не хотят. Они готовы сражаться на удобных позициях, сохраняя зрительную и «локтевую» связь друг с другом. Могут продвинуться вперед на несколько миль, до следующей позиции. Но не более того. Даже я не смогу заставить свои коммандо уйти в вельд на сотни миль, выполняя приказ, не имеющий очевидного и сиюминутного смысла.

— Тогда ваше дело плохо, генерал, — печально сказал Басманов.

— Я это понимаю не хуже вас, — кивнул Кронье. — Но вы же не для того пришли, чтобы убедиться в для нас с вами очевидной истине?

— Конечно, нет. Просто мне показалось, что вашу войну еще можно выиграть. Лично мне это интересно как теоретику. Одни люди играют в шахматы, другие — в покер. По-шахматному у вас шансов маловато…

— В покер я играть не умею. Карты — это грех.

Басманов пожал плечами.

— Поэтому скажите, в чем заключается ваш замысел. Кстати, это не ваши люди разгромили Девятый уланский полк?

— Мои.

— Славное дело. Хотите повторить?

— Надеюсь, если я сейчас закурю, это грехом считаться не будет?

— Нет. Мы все курим.

Басманов вытащил сигареты, протянул собеседнику.

— Благодарю, я — трубку.

— Ну, вкратце мой план заключается вот в чем… В моем распоряжении имеется около трехсот добровольцев из России. В ваших рядах — еще до шестисот голландцев, немцев, американцев, ирландцев и прочих. Если вы передадите их под мою команду — это будет достаточно грозная сила, умеющая воевать по-европейски и понимающая, что такое дисциплина. Я также попросил бы включить в состав моей бригады некоторое количество бурской молодежи — желающей сражаться и не отягощенной привычками старшего поколения. Набравшись опыта, эти парни в дальнейшем смогут стать ядром регулярной армии. Рано или поздно вам придется ее создавать…

…Встретить неприятеля и дать ему генеральное сражение решили на самой выгодной позиции — у реки Моддер. Разведка донесла, что к англичанам подошло последнее пополнение — Аргайллский и Сатерлендский шотландские полки. Теперь численно британские силы сравнялись с армией Кронье. Лорд Мэтуэн, ободренный предыдущим успехом, делал ставку на качественное превосходство своих бойцов, странным образом «забыв» о стандартном соотношении потерь обороняющихся и атакующих. Слишком он верил в многовековый опыт британской пехоты, чувство долга, дисциплинированность и высокий боевой дух. Солдатам было объявлено, что предстоит последнее усилие. Как Наполеон в прошлом и Гитлер в будущем, генерал искренне верил, что неприятель, проиграв решающую битву, непременно должен сломаться, начать сдаваться в плен или обратиться в беспорядочное бегство. И, так же, как они, считал, что избранный ими «ключевой пункт» кампании таковым сочтет и противник. Иное как-то не приходило в голову.

После рекогносцировки Кронье, Басманов и еще один бурский генерал — Деларей согласились, что прежняя тактика сейчас должна быть оставлена. Вопреки привычке бурские отряды заняли позиции по обоим берегам, при этом менее стойких Кронье заставил окапываться на британской стороне реки, чтобы не было соблазна побежать при сильном нажиме неприятеля. Окопы, с учетом рельефа, рыли так, чтобы в самых уязвимых местах обеспечить трехслойное перекрытие огнем. На северном берегу в специально вырытых капонирах и за обратными скатами холмов разместили артиллерию. При этом Басманову пришлось на ходу обучать пушкарей стрельбе с закрытых позиций. Тут он был в своей стихии. Между урезом воды и гребнями холмов привычные к кирке и лопате буры устроили четыре полосы окопов, траншей и ходов сообщения. С учетом нескольких разбросанных в округе ферм, тоже приспособленных под артиллерийские и пулеметные позиции, глубина «укрепрайона» составляла до восьми километров.

Буры работали с азартом, почти не отдыхая. Им передавался оптимизм и уверенность командиров, да Басманов, вдобавок, организовал среди них своеобразную «партполитработу». Бойцы его отряда и многие европейские добровольцы находили время, чтобы разъяснять не слишком далеким и образованным скотоводам и охотникам геополитический смысл нынешней войны, «укрепляли моральный дух», знакомили с основами тактики, рисовали последствия возможного поражения. Мол, лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Продержаться, не считаясь с потерями, сутки-двое на этой позиции — или обречь себя и весь народ на годы затяжной, сулящей бесчисленные жертвы войны. Действовали и личным примером: «Вот мы съехались со всего мира, чтобы вам помочь, и отступать не собираемся. И от вас ждем того же…»

— Я теперь боюсь только одного, — сказал Басманову Кронье, — англичане узнают о наших приготовлениях и откажутся от наступления, возьмут и примутся форсировать реку на несколько миль выше? Что тогда?

Небо над восточным горизонтом начинало светлеть, но сна — ни в одном глазу, несмотря на то, что командиры бодрствовали уже почти сутки. Они сидели на крыльце загородной гостиницы, где в мирное время любили отдыхать бизнесмены из Кимберли. С реки тянуло свежестью, цветущие деревья распространяли сладковатый аромат.

— Они будут наступать здесь, — с полной убежденностью отвечал полковник.

Даже без учета того, что так развивались события в «предыдущем варианте», у Басманова была заготовлена примитивная, но вполне действенная военная хитрость, которая заставит Мэтуэна действовать по заранее намеченному плану.

— Да вот, смотрите. — Михаил поднес к глазам мощный артиллерийский бинокль, здесь таких еще не было, передал его главкому.

Уже достаточно рассвело, и у края обширного плато, километрах в десяти, обозначилось движение нескольких пехотных колонн и облачка пыли, поднимаемой колесами пушек.

Кронье и Деларей отчего-то впали в странную задумчивость. Басманову показалось, что они опасаются сражения с решительным, окончательным результатом. Такое он видел раньше (то есть, позже), бывало, что прославленным генералам победа казалась страшнее поражения, потому что возлагала непосильную для характера ответственность.

Куда проще сослаться на превосходство врага и продолжить отступление… Что-то подобное творилось на Западном фронте в пятнадцатом и шестнадцатом годах, когда только Брусилов нашел в себе силы перевести позиционную войну в маневренную, и, несмотря на блестящий успех, соседние фронты его не поддержали…

Целых три пехотных дивизии продолжали мерное движение по расцветающему голубыми цветами вельду. У генералов не возникало мысли о том, что на берегу реки их может встретить хоть какой-нибудь отпор. Настолько не возникало, что имеющуюся в распоряжении кавалерию никто не догадался послать в разведку!

Хуже того, разбуженной перед рассветом пехоте было сказано, что завтрак она получит на том берегу реки Моддер. Мрачная шутка для тех, кто выжил и может ее оценить.

Английская пехота, идущая в походных порядках, спокойно приблизилась по плавно спускающемуся плато на полтора километра к берегу. Солдаты на ходу курили трубки, перешучивались, говорили о том, как славно отдохнут на том берегу, где перед их глазами лежала мирная картина: река, домишки, гостиница. Никаких буров, никакого дыма из труб — безлюдно и спокойно.

До передовых окопов буров оставалось не более семисот метров, когда на плотные, ротные и батальонные колонны британцев обрушился сокрушительный огонь винтовок, пушек и пулеметов. Сотни солдат и офицеров легли на рыжую землю убитыми и ранеными, пока все, от генерала до рядового, осознали, что попали совсем не туда, куда собирались.

Шедшие впереди гвардейцы залегли в полукилометре от берега реки, остальная пехота — на сто метров сзади. И все на очень пологом, обращенном к огневым позициям буров склоне. Укрыться там было негде, а навыкам мгновенного самоокапывания британцы обучены не были. Саперные лопатки носили скорее для украшения и работы в мирных условиях, при устройстве бивуаков.

Самым верным решением был бы отчаянный бросок вперед, врукопашную. О чем Басманов и думал, наблюдая со своей отсечной позиции за шестью тысячами человек, попавших в безвыходную ситуацию.

Между залегшими солдатами рвались снаряды пушек Круппа, с передовых позиций стучали очереди пулеметов «Максим», но особенно англичан нервировали картечницы Норденфельда. Их двадцатимиллеметровые пули за несколько минут выкосили конную батарею, на рысях вылетевшую в поле, чтобы шрапнелью прикрыть избиваемую пехоту.

— Ох, дураки, дураки, — невольно сочувствуя неприятелю, шептал Басманов. — Вас бы к Екатеринодару! Разом вперед, пять минут — и штыковая. Половина наверняка добежит, а так — все здесь поляжете…

Генерал Мэтуэн с расположенного в километре купье в отчаянии смотрел на поле смерти. Он слышал, что воздух буквально пульсирует от жужжания десятков тысяч пуль, а по песку вокруг залегших пехотинцев фонтанчики взлетали непрерывно, как на озере во время дождя. Заставить людей наступать у него не было возможности, позволить отступить — тем более. Километр по длинному голому склону под шквальным огнем пройти невозможно.

Сражение бессмысленно затягивалось. Время перевалило за полдень. Английские офицеры не могли поднять своих солдат для последней атаки, слишком те были потрясены зрелищем трупов, покрывавших равнину, и беспощадной меткостью буров. Несколько храбрецов — батальонных командиров были убиты, стоило им только выпрямиться, чтобы подать команду.

Отчаянная атака Шотландской бригады из-за правого фланга Кольдстримского полка захлебнулась в трехстах метрах от первой линии окопов. Буры сосредоточили на ней огонь почти всех своих «максимов» и четырехствольных картечниц.

Все осмысленные планы, которые еще строил лорд Мэтуэн, были навсегда развеяны беспорядочным отступлением, почти бегством несчастных шотландцев. Они остановились только в полутора километрах от своего исходного рубежа, и винить их было нельзя. Бригада потеряла почти всех офицеров и больше половины своего состава. Даже самый отважный человек не может идти на сплошной поток пуль современного скорострельного оружия.

Таких жертв британская пехота не приносила с дней Инкермана и Альмы[94].

Кавалерия в таком сражении, совершенно не подготовленном, бесполезна. Если бы она накануне получила приказ совершить глубокий обход позиций Кронье и в нужный момент атаковала с тыла…

Пехота показала свое бессилье. Оставалась только артиллерия. Подавить бурские позиции, поставить заградительный огонь, чтобы дать войскам отдышаться, вынести раненых, просто подыскать укрытия, хотя бы за телами убитых товарищей, из которых можно устроить кое-какие брустверы. И снова наступать! Несмотря ни на что, лорд не помышлял об отступлении. Он придерживался принципа — наступать в любом случае, даже когда твои силы на исходе. Потому что в этот момент противник скорее всего тоже полностью обессилел, а на стороне атакующего — моральное преимущество.

Лорд Мэтуэн отправил ординарца на полустанок, где ждали приказа и целеуказания шесть установленных на железнодорожных платформах морских четырехдюймок. От них до линии фронта было почти пять километров, однако отвлечь внимание, а то и подавить тяжелые бурские пушки они могли. Одновременно генерал приказал выдвинуться вперед, на прямую наводку, на картечь, 75-ю и 18-ю батареи конной артиллерии. Родной для Басманова род войск.

— Что же, братцы, — опустил бинокль полковник, — пора и нам поработать.

— Сделаем, командир, — вдавил в бруствер окопа окурок капитан Мальцев. — Как-то, помню, в Галиции мы взводом осадную батарею австрияков с тыла без выстрела взяли. Все кресты получили…

— Хватит с тебя крестов. Бери два отделения, и вперед. Чувствую, буры скоро не выдержат. Учи их, не учи…

В писаной истории так оно и получилось. Невзирая на подготовленные позиции, возможность держаться на них несколько дней, сравнительно небольшие потери, волю и беспощадный характер Кронье и Деларея, они не смогли заставить своих солдат остаться в окопах. Как только полк ланкаширцев под командой майора Колриджа форсировал Моддер двумя милями выше правого фланга, буры, каждый сам себе господин, начали уводить в тыл пушки, а потом, с наступлением темноты, и сами двинулись на север. Страх окружения был у них сродни страху перед привидениями и нечистой силой. Последний шанс достойно закончить войну был потерян.

Сейчас вероятность победы еще сохранялась.

Пятнадцать офицеров во главе с Мальцевым, имея при себе пять пулеметов «ПКМ», оседлали мулов, не слишком прытких, но хорошо приспособленных для передвижения по пересеченной местности. Басманов указал на карте маршрут, где рейнджеры могли (а точнее — должны) встретиться с англичанами, совершающими фланговый маневр.

Сам полковник, стряхивая землю от близкого разрыва, засыпавшую ему фуражку и плечи, добрался до командного пункта Кронье.

— Командант, мы выигрываем, — с подъемом заявил Басманов, усевшись прямо на землю у заднего фасада дома, где шальной осколок не угрожал. Бой, конечно, происходил серьезный, но в сравнении с мировой и Гражданской — так себе. Дело же не в количестве рвущихся снарядов и числе противостоящих солдат. Не было настоящего ожесточения.

— Я так не думаю, — ответил генерал. — Не знаю, где воевали вы, но мои буры долго такого огня не выдержат. Они привыкли к соотношению потерь один к ста. Пятьдесят на пятьдесят — их не устраивает. Окопы завалены стреляными гильзами, стволы пушек перегрелись, уже было два случая разрывов снарядов в казенниках, солнце клонится к закату, а безумцы-англичане продолжают атаковать…

Этими словами он подтвердил теорию лорда Мэтуэна — боевая устойчивость не всегда зависит от реального соотношения сил.

Хорошо, что Кронье не понимал по-русски. Полковник выразился от всей души.

— Я послал половину своих людей, чтобы они уничтожили английские пушки. Никто из них не спросил о шансах на возвращение живым. Хотите, вторую половину я поставлю позади окопов и любого, вздумавшего бежать, они заставят вернуться на позиции? Римляне в подобных случаях устраивали децимацию[95].

Затягиваясь сигаретой, он смотрел прямо в лицо бурского полководца. Ответ он знал заранее, да и не нуждался в нем.

— Так мы не можем, — ответил мастер Питер. — Я знаю, чем все это кончится, но другого народа и других бойцов у меня нет. Богу виднее, кто чего заслуживает.

Михаил испытал глубочайшее разочарование. Ему до последнего казалось, что хоть этот похож на настоящего солдата. Увы, нет. Не тот характер. Не Фридрих, не Суворов, не Кутузов. Так стоило ли затевать эту ерунду? Отозвать своих ребят, пока не поздно, и пусть аборигены живут, как умеют.

Он вспомнил фотографию из старой книги, где этот самый героический Кронье сдается лорду Робертсу. Вид у него там самый жалкий. Вояка, мать его так…

Однако зачем ему думать о прошлом? Его план не имеет никакого отношения к бурской психологии.

— Но если сейчас английская артиллерия будет подавлена, вы сможете поднять своих людей в наступление? Как только замолчат их пушки, британцы побегут. Ну?

Кронье долго чесал бороду и хрипел своей трубкой.

— Мы — пойдем вперед. Если ваши люди составят авангард.

— И на том спасибо…

Мальцев сделал даже больше того, что от него требовалось. Он не стал размениваться на атаку полевых 15-фунтовок. Пусть пока забавляются бесполезной стрельбой по окопам. Его отряд обошел позиции англичан по широкой дуге и практически без боя, разогнав прислугу железнодорожных орудий пулеметным огнем, захватил блиндированный поезд. Разобраться с устройством пушек не составило труда, тем более что под стволами пистолетов уцелевшие моряки согласились показать, как целиться и какими снарядами лучше стрелять.

Машинист подвинул поезд на сотню метров вперед, после чего «последняя надежда» лорда Мэтуэна открыла беглый огонь в спину полкам, сосредотачивающимся для последней атаки.

Разгром был полный.

Выжившие пехотинцы лишились последних сил, кавалерия понесла тяжелейшие потери, артиллерии просто не осталось. Сам командующий уцелел чудом — осколки близко разорвавшегося снаряда убили коня и изорвали его мундир, не оставив, впрочем, на теле лорда ни единой царапины. Иначе как чудом это не назовешь.

Отступление длилось всю ночь. Бесконечно измученные солдаты, за весь день не имевшие во рту ничего, кроме сухаря с глотком воды, с утра прошедшие десять километров к фронту, выжившие по палящим солнцем, ливнем пуль и градом снарядов, каким-то чудом преодолели еще пятнадцать обратно. Вышли к своим прежним позициям у Клипфонтейна. Немногие нашли силы разжечь костры и заварить чай. Остальные валились на землю там, где застал приказ остановиться, и тут же засыпали.

Все раненые были оставлены на милость победителя вместе с врачами и санитарами, тяжелое вооружение и боеприпасы, кроме тех, что хронились у солдат в подсумках? — просто брошены.

Мэтуэн рассчитывал утром привести остатки войска в порядок, оценить потери и боевые возможности, после чего решать — как быть дальше. Он сам и несколько выживших старших офицеров склонялись к мысли — отступить в Кимберли, усилив его гарнизон, и там держаться до прибытия подкреплений. Лорд знал, что войска из Метрополии, Индии и Австралии уже в пути.

Но неприятель успел раньше. В предутренней мгле загремели выстрелы, замелькали тени всадников. Лагерь был окружен по крайней мере тысячью конных буров. В таких условиях сопротивляться было бессмысленно.

Мэтуэн приказал горнисту трубить «Отбой» и поднять в центре лагеря белый флаг, на который пошла скатерть из его дорожного погребца.

Участник сдачи свидетельствует: «Последующая сцена была не из тех, что хотелось бы увидеть или подробно описывать. Осунувшиеся офицеры ломали свои клинки и проклинали день, когда появились на свет. Рядовые рыдали, закрыв руками грязные лица. „Отец, лучше бы мы погибли!“ — восклицали фузилеры, обращаясь к своему священнику. Отважные сердца, плохо оплачиваемые, мало оцененные, что может сравниться с их бескорыстной верностью и преданностью!»

Буры принимали капитуляцию мрачно и безмолвно. Им тоже досталось, и увиденные картины, здесь и на поле боя, потрясли их патриархальные сердца и души. Потом победители собрались большими группами и запели псалмы, не радостные, а монотонно-печальные.

— Грехи замаливают, — сказал, обращаясь к Басманову, капитан Ненадо.

Полковник только махнул рукой.

— Давай лучше пленными займемся. Оружие пусть снесут сюда, а сами строятся в колонны…

Он тронул шпорами коня и поехал к палатке командующего. Следом, с пулеметами поперек седел — два офицера-адъютанта.

Мэтуэн, успевший переодеться в свежий френч и бриджи, встретил его у порога палатки.

Михаил спрыгнул на землю. Его шатнуло. Он тоже не спал две ночи и день, на закопченном лице мрачно блестели воспаленные глаза.

Представился на хорошем английском, сказал несколько подходящих к случаю слов, как требовала вежливость.

— Это вы руководили сражением? — спросил лорд.

Басманов протянул ему открытый портсигар.

— Курите, генерал, это хорошие сигары. Нет, руководил не я. Просто консультировал…

— А где Кронье? Он жив?

— Жив. Сейчас молится. Наверное, скоро подойдет. Об условиях будете договариваться с ним. А с меня хватит. Мы в расчете…

— В каком расчете? Вы кто? Американец, француз? Или ирландец? Тогда понимаю.

— Нет, я — русский.

— Так что же вы здесь делаете? Вам-то какой расчет? Или продолжаете бескорыстно помогать униженным и оскорбленным? Хорошо вас болгары за такую помощь отблагодарили…[96]

Губы лорда искривило подобие усмешки.

— Лично я расквитался с вами за Севастополь. Там наши погибали, но не сдавались, а вы здесь — сдались. Это радует. Что касается тех, кому мы помогали, — мы делали это бесплатно. Вы и за деньги вряд ли кому поможете. Поговорите на эту тему с Кронье. Он вам процитирует что-нибудь из Ветхого завета. А мне пора. Желаю удачи в плену. По крайней мере, для вас война кончилась.

Басманов приложил ладонь к полям шляпы и повернулся «кругом».

— Подождите, полковник, — негромко окликнул его Мэтуэн.

— Слушаю вас…

— Надеюсь, нам действительно не придется больше воевать друг с другом. Это было бы ужасно… И бессмысленно.

— Я тоже на это надеюсь, — кивнул Михаил, — что-нибудь подобное Моддеру на берегах Темзы чувствительные натуры ваших соотечественников не перенесут.

Еще раз отдал честь и пошел к своему коню.

Глава семнадцатая

С войной было покончено. По крайней мере — для Басманова с его отрядом, для Воронцова и Белли. Если и придется в нее вступить еще раз, то на завершающем этапе — для нанесения последнего шокирующего удара, или наоборот, в качестве миротворческой силы, способной в нужный момент обеспечить геополитическую паузу. До прояснения баланса интересов.

После победы на реке Моддер полупартизанские отряды Кронье, Жубера и Девета, на ходу сводимые в подобие полков и бригад, в Капской колонии продвинулись, почти не встречая организованного сопротивления, на двести миль к югу. Захватили ожесточенно оборонявшийся англичанами город Кимберли, главный железнодорожный узел Де-Ар с гигантскими запасами продовольствия и военного снаряжения, а также тысячами мулов, которых британское командование согнало со всех концов колонии. Предполагалось, что в случае успеха кампании и отрыве наступающей армии от коммуникаций эти выносливые и неприхотливые животные обеспечат бесперебойное снабжение войск.

После беспорядочного отступления регулярной армии имущество стоимостью в миллионы фунтов стерлингов охраняло лишь три сотни тыловиков, и все оно досталось бурам в превосходном состоянии. Теперь проблем снабжения войск, в которых принципиально отсутствовали тыловые подразделения, не существовало, и длинные колонны бурских отрядов, в избытке обеспеченных всем необходимым, устремились в сторону Кейптауна. К сожалению, караваны фургонов, требовавшие для своего сопровождения едва ли не четверть действующей армии, потянулись на север, развозя по фермам и городкам неслыханную от века добычу, но ослабляя боевые подразделения.

В полунатуральном хозяйстве годилось все — от подков и гвоздей до саперных лопат и кирок, армейских палаток, тюков с медикаментами и резиновых офицерских ванн (невероятная глупость с точки зрения буров, которые привыкли мыться из ковшика на Рождество и на Пасху). А километры обмоток, кители, шинели, одеяла, сапоги и ботинки…

Чистый тринадцатый век. Чем закончится война — словно уже и без разницы, но что успели награбить, то наше!

Зато, в компенсацию, двигающаяся на Юг, подобно туменам Батыя (или местной саранче), неумолимо и неуклонно, армия пополнялась голландскими добровольцами из бывших британских подданных, сообразивших, чью сторону пора принять. И, что удивительно — неграми! Они каким-то глубинным чутьем ощутили, что патриархальная власть колонистов для них приемлемее, чем просвещенное иго англичан.

В то же время, руководствуясь разработанным с помощью Сугорина планом, отряды буров, возглавляемые Луисом Ботой, форсировали реку Тугела и вступили на территорию колонии Наталь, расположенную на восточном берегу Африки. Длинным треугольником она вклинивалась между Трансваалем и Оранжевой, представляя одновременно удобный плацдарм для наступления и оперативный мешок, в зависимости от успешности действия той или иной стороны. Чем-то это напоминало пресловутый Белостокский выступ, где в июне сорок первого погибли три советские армии, изготовившиеся к наступлению на Варшаву.

У деревни Колензо развернулось первое и последнее на этом театре сражение.

Британский главнокомандующий генерал Редверс Буллер, располагая более чем 16 тысячами солдат (четыре пехотные бригады, три кавалерийских полка, пять полевых артиллерийских батарей, 14 орудий морской артиллерии), против десяти тысяч бойцов Боты начал фронтальную атаку.

Генерал Бота, более склонный к импровизациям, чем другие его соотечественники, охотно принял предложение русского советника. В складках местности была организована артиллерийская засада, в нужный момент открывшая шквальный огонь с использованием заранее подготовленных ориентиров по выдвигающейся на левом фланге Ирландской пехотной бригаде генерал-майора Фицрой-Харта, не успевшей перестроиться в боевой порядок. Первые же залпы накрыли середину строя, нанося огромные потери. На правом фланге в дело вступили хорошо замаскированные и укрытые стрелки. Среди англичан началась паника, батальоны потеряли управление, солдаты толпами побежали в тыл, усиливая сумятицу и беспорядок.

2-я Ирландская пехотная бригада, наступавшая в центре, попала под точные очереди шрапнелей французских скорострельных пушек. Пехота сразу залегла. Попытка поддержать ее выдвинутыми на прямую наводку батареями лишь углубила катастрофу. Артиллеристы бежали с поля боя, бросив всю материальную часть.

Через час начался общий, неорганизованный отход, в просторечии называемый паническим. В плен сдалось более тысячи солдат и офицеров, больше двухсот было убито. Потери сами по себе не столь значительные. В битвах Первой мировой войны бывало, что дивизии за день превращались в батальоны, а полки — в роты, при этом сохраняя боеспособность. Но это уже вопрос морального настроя и мотивации. За тысячи километров от дома британцам просто не за что было воевать всерьез. Вдобавок деморализующее действие оказывали сообщения, доходящие с Капского фронта.

Не удержавшись у Ледисмита, расстроенные, плохо управляемые войска начали откатываться к Дурбану. Генерал Буллер принял решение морем эвакуировать армию. Удерживать Наталь при обозначившейся угрозе самому существованию Британской Южной Африки представлялось бессмысленным. А четыре все еще сильные пехотные бригады и почти десять полков кавалерии могли организовать непреодолимую оборону на перевалах труднопроходимых Капских гор.

Это походило на то, как Ставка Верховного решила в сорок первом оставить успешно обороняемую Одессу ради помощи находящемуся в глубоком тылу Севастополю.

Весть о потере Наталя в очередной раз потрясла Великобританию и доминионы, едва успевшие пережить катастрофу своей эскадры. Хорошо, кстати, с политической точки зрения, что ни советские, ни британские газеты не писали в сорок втором о караванах «PQ-17» и других. Умнее были люди. Бессмысленное «право на информацию» что значит в сравнении с упадком национального духа? О победах нужно объявлять, поражения — замалчивать. Тем более что завтра все повернется совсем иначе.

Но раз у них такая демократия, то в обстановке всеобщего уныния «внизу» и взаимных упреков «наверху» для Сильвии с Берестиным открывалось широкое поле деятельности.

Сдача Наталя с первоклассным портом Дурбан и железной дорогой до самого Йоханнесбурга давала Трансваалю и Оранжевой республике громадный стратегический, а главное — психологический выигрыш. Ничто больше не мешало им, овладев ресурсами богатой и хорошо обустроенной колонии, аннексировать лежащие между Мозамбиком и Наталем «самоуправляемые» негритянские территории Свазиленд и Зулуленд. В итоге республики получали пятисоткилометровый выход к океану, обеспеченный транспортной инфраструктурой, одновременно обеспечив себя более чем двумя миллионами потенциальных рабов. Именно так — коренное население буры в другом качестве не рассматривали.

— Чудны дела твои, Господи! — в очередной раз повторил Воронцов. Три больших компьютерных планшета показывали — слева направо — обстановку на сегодняшний день в той, «настоящей» войне, в истории зафиксированной, то, что происходит на самом деле на фронтах сейчас, и варианты развития событий поэтапно. Исходя из реальной психологии и способностей английских и бурских полководцев, с поправками на уже случившееся. Каждому, по большому счету, непонятное.

Басманов и Сугорин, только утром вернувшиеся с Восточного фронта на «Валгаллу», давали пояснения. Кирсанов, Ростокин и Алла внимательно слушали, не вмешиваясь в разговор профессионалов.

— Помогая свободолюбивым бурам, — рассуждал Воронцов, мы здорово окоротили колонизаторские аппетиты англичан. Теоретически это правильно. Разевать рот шире куска (чужого) — аморально. Им наша виктория еще как аукнется! С другой стороны — выручив буров, мы затормозили движение прогресса. Если даже британцы зацепятся за Кейптаун, как за Гибралтар, на остальной территории, вплоть до экватора, действительно вновь расцветет семнадцатый век со всеми его прелестями, подкрепленный автоматическим оружием…

— А нам-то что? — поинтересовался Басманов. Он, несмотря на приобретенный в общении с Братством жизненный опыт, оставался человеком начала ХХ века, со всеми достоинствами и недостатками. Ему сотня, да и тысяча убитых лично им или по его команде врагов не представлялись темой для рефлексий. На то и война. Каждый может воткнуть свой штык в землю раньше, чем чужой воткнется тебе между ребер. Вопрос только совести, чести, личной храбрости или, как говорили старшие товарищи, — «убеждений». В убеждения британцев Басманов не верил.

Да, он сам после тяжелого поражения Белой армии на Северном Кавказе и страшной эвакуации из Новороссийска решил было прекратить свое личное участие в Гражданской войне. Из гвардейского капитана согласился стать никому не нужным эвакуантом, озабоченным только личной судьбой. И что? Едва на месяц хватило этих недостойных настроений. И снова подписался на два века нескончаемых войн. Зачем еще жить нормальному офицеру?

Оттого и принял он без вопросов главенство Шульгина и Новикова, нашедших его на стамбульском бульваре. Кем они показались ему вначале? Богатенькими господами, прожигающими жизнь и носящими золотые часы с цепочкой в жилетном кармане? А через пять минут оказались людьми, которые знают, что делать, и за которыми стоит пойти в огонь и в воду. Он пошел. До сих пор не жалеет. Посторонних тем более жалеть не собирается.

— Нам — ничего, — согласился Дмитрий. — Мы в чистом выигрыше. После ухода англичан из Кимберли и золотоносных территорий там все — наше. Буры сами по себе добычей алмазов и золота не интересуются. Не тот характер, чтобы грязной тачкой руки пачкать. Им хватит оговоренных с Крюгером отчислений. Пятнадцать процентов с прибыли — и никаких забот.

— Что же касательно твоих слов о «торможении прогресса», — заметил Ростокин, — так я не согласен. Историю тоже учил. Ну, аннексировали британцы тот раз Оранжевую и Трансвааль, создали ЮАС[97]. Ладно, дорог понастроили, городов, промышленность развили. А толку? Негров угнетали, апартеид придумали. Пусть уж все идет, как сейчас пошло. Заодно и посмотрим, вдруг у нас, если тут задержимся, цивилизаторская миссия лучше получится…

— Очень может быть, — усмехнулся Воронцов. — Переселенцев из России сюда навезем, кафрам и зулусам объясним преимущества колхозного способа производства над первобытно-общинным…

Иронии последних слов никто не понял, но и интонации было достаточно.

— Прошу заметить, господа, — война еще не закончена, — сказал Сугорин. — Господин Белли хотя и разгромил конвой, но большую часть живой силы британцы в Кейптаун все же доставили. Организуются, приведут себя в порядок и зимой вполне могут начать контрнаступление, тем более буры скоро начнут разъезжаться по домам. Вооруженный народ — не кадровая армия, его кормить некому…

— Значит, придется постараться, чтобы настроения наступать у «просвещенных мореплавателей» больше не появилось, — вертя в пальцах карандаш, которым делал пометки в блокноте, заявил Кирсанов. — Любая нация в определенный момент исчерпывает свои пассионарные возможности. Испанцы с португальцами в семнадцатом, англичане пусть остановятся в этом. Наши друзья в Лондоне смогут использовать свои возможности, чтобы так и вышло? Я помню вашу историю. Англичане добровольно ушли из Индии в девятьсот сорок седьмом. Пускай отсюда уйдут в восемьсот девяносто девятом. Есть повод, чтобы немедленно подписать мирный договор. Пока сохраняется угроза Кейптауну, Королевское правительство должно проявить сговорчивость. А нет — так его можно и свалить. Кто там за немедленный мир — Ллойд-Джордж[98]? Пусть станет премьером на пятнадцать лет раньше…

— Размах у вас, Павел Васильевич, — сказал Сугорин.

— Почему и нет? Без размаха чего же большие дела затевать? Мало таких случаев в истории? Вы, Валерий Евгеньевич, не хуже меня знаете. А насчет переселенцев, Дмитрий Сергеевич, вы зря шутите. Помнится, в двадцатом году мы именно здесь собирались княжество создавать. И кто же нам помешает навербовать в России тысяч десять-двадцать добровольцев, в казачье сословие их произвести… Земли тут много, буры возражать не будут, потому как наши полководцы, — он отвесил поклон в сторону Басманова с Сугориным, — за год сформируют для их защиты настоящую кадровую армию. Бесплатную и самую страшную в мире.

Флот, тоже не Российский, а наш, название потом придумаем, станем базировать в Дурбане, зачем нам теперь Лоренцу-Маркиш? Денег, надеюсь, хватит, чтобы в Филадельфии и Германии построить десяток крейсеров и броненосцев? Ах, да, еще и французы для России «Цесаревич» сделали! Вот и появятся у нас, трансвальцев, раньше, чем у Японии, современные военно-морские силы. В ключевой точке мира. Никому не подвластные и никому ничем не обязанные…

— Ну и заносит вас, Павел Васильевич, ну и заносит… — скептицизма у Сугорина не убавилось.

— Ладно, — следующий вопрос задал Ростокин. — Правительство мы свалим, с бурами, считай, договорились. А с государем императором Всероссийским как быть? Вы его убеждать возьметесь в необходимости и осуществимости ваших прожектов?

— Зачем я? Мне своей работы хватит. Для таких дел леди Спенсер имеется. Мы из нее нового Распутина сделаем…

Все дружно захохотали. Но Воронцов, смеясь вместе со всеми, подумал: «Ничего, кстати, глупого жандарм не сказал. Все крайне логично и рационально. С нашими возможностями — вполне по силам…»

И еще одна мысль промелькнула: «Не здесь ли ключ к реальности Ростокина? Мы ведь об этом с Андреем говорили — изменился характер Николая, и все пошло совсем по-другому. Вот Сильвия его и перевоспитает. Распутин — не Распутин, а совсем чуть-чуть подправить личность, наделить царя чертами папаши, Александра Третьего, — ничего сложного. Ему ведь только тридцать недавно исполнилось, вполне пластичный материал…»

Кажется, Игорь подумал в том же направлении. Ничего не сказал, однако взгляд его выдал.

— Себя при таком раскладе в каком качестве видите? — спросил Кирсанова Сугорин с долей ехидства. Пусть они и состояли в одном отряде с самого Константинополя, а все-таки армейского капитана он с жандармским ротмистром не равнял. — Наместником новой русской территории не мыслите?

— Да о чем вы, Валерий Евгеньевич? Не по Сеньке шапка. Найдутся достойные люди. Я попроще. Если возражений не будет, желаю в Кейптаун отправиться. На месте присмотреться, что у них и как. Вдруг что и высмотрю интересное, как нашему брату положено. Вы же за такие дела не возьметесь?

Воронцов опять усмехнулся.

Было время, он давал Кирсанову читать интересные книжки, в том числе весь цикл романов об Исаеве-Штирлице. И фильмы тоже показывал. В принципе Павлу нравилось, хотя нередко он обращался к Воронцову с вопросами: «Это что, на самом деле так было?» Получив утвердительный ответ, разводил руками: «Не зря я коммунистов никогда не уважал. Уж такое дилетантство, уж такое… А полковник Гиацинтов в „Пароль не нужен“ — вообще злобная карикатура. Я бы на его месте этого Максима со всем подпольем раскассировал — и делать нечего! Что на самом деле и происходило. Вы разве не знали, что две трети большевиков и эсеров у нас в агентах состояли?»

— Однако проиграли вы, а не они, — со странной для самого себя горячностью отвечал Воронцов. Вроде как на белой стороне воюет, а про бывшую Советскую власть все равно упреки слышать неприятно. Жизнь ведь там прожита, пусть и с чувством внутреннего протеста. Так ведь и выбора не было. Потом появился…

— Не ко мне вопрос, не ко мне, — с теми самыми жандармскими интонациями, заведомо утрированными, отвечал Кирсанов. — Наша б воля, кроме «легальных марксистов», вроде господина Струве, все остальные в Акатуе бессрочную каторгу тянули. Да десяток министров посадить — и мировой войны бы не случилось.

— Кейптаун для тебя, — спросил Воронцов, — вроде Владивостока будет?

— Лучше, Дмитрий Сергеевич. Намного. Там, как ни крути, русские люди с русскими глотки друг другу рвали, а здесь мы — деликатненько. Они между собой разбираться станут, мы в сторонке постоим.

Нет, не хотел бы Воронцов видеть Кирсанова в числе своих врагов. Переиграть его было, конечно, можно, но только с использованием «потусторонних» средств и методик. Попросту, с глазу на глаз и в нормальной обстановке — и браться не стоило.

— Так езжай. От меня что-нибудь требуется? — спросил Дмитрий, как заботливый начальник, в отсутствие остальных «командоров» берущий ответственность за «младших братьев» на себя.

— Совсем почти ничего. Денег достаточно, настроения тоже. — Слегка куражась, Павел достал из кармана бумажник, высыпал на ладонь приличную горку крупных неограненных алмазов, от пяти каратов и больше, убрал обратно. — Я бы двух помощников с собой взял, если не возражаете. Как, Михаил Федорович, — обратился он к Басманову, — Давыдова и Эльснера со мной отпустишь? Мужчины они самостоятельные, культурные, очень мне пригодятся, на подхвате. Связь, конечно, будем поддерживать. На всякий случай. Да, кстати, от Новикова с компанией опять ничего?

— К сожалению — ничего. Не повод беспокоиться, но все-таки…

Ростокин, до этого с интересом слушавший пикировку Кирсанова с Воронцовым, нашел повод вмешаться. Он только позавчера пришел с Белли на «Изумруде» в Мозамбик, многих подробностей не знал.

— Сколько, ты сказал, они на связь не выходят?

— Третья неделя пошла…

— Ни по каким каналам? — Игорь имел в виду, что, кроме обычной коротковолновой, имеется еще и прямая связь роботов с собственным коммутатором, при необходимости объединяющим их псевдомозги в общую систему.

— Ни по каким…

— Тогда беспокоиться стоит в единственном случае — они снова вышли из времени. Добровольно или нет — вопрос. В любом другом — с ребятами могло случиться что угодно: убиты, в плену и так далее, но с роботами — нет. Раздавленные танком, что тоже исключается, за отсутствием здесь танков и по причине хорошо развитого инстинкта самосохранения и особой подвижности наших механических помощников, даже в непосредственной близости от ядерного взрыва информационные или тревожные сигналы они подавать все равно будут.

Ростокин был человеком из будущего и моментами соображал быстрее предка.

— Готов согласиться, — кивнул Воронцов, — но разве от этого легче? К тому же могу предложить свой вариант, пооптимистичнее, что ли. Возможно ведь, что там, куда они намеревались проникнуть, особые условия прохождения радиоволн. Или вообще нет никаких условий…

— В мировую войну мы получали письма из дома раз в месяц, в Гражданскую — вообще не получали, — утомленный бессмысленным, на его взгляд, разговором, сказал Сугорин. — Что из этого? Если у вас есть желание — давайте прямо сейчас двинемся на поиски. Здесь нас ничего особенно не держит. А то — попробуйте поискать товарищей другими доступными вам способами.

— Да уж давайте еще немного подождем, — ответил Воронцов. — С неделю, например. Это ничего не меняет. А ты, Павел, езжай в свой Кейптаун. Завидую я тебе, честно сказать…

— А уж как я вам, — не преминул ответить Кирсанов.

— Добираться как думаешь? — уже серьезно спросил Воронцов. — Неужто по железке и через тылы наступающих войск?

— Зачем так усложнять, господин адмирал? Небось не откажете на «Призраке» меня подбросить, куда нужно? Не Гражданская война, в самом деле, и я не подполковник Рощин, через махновские края пробираться. То есть пробрался бы, речи нет, но есть и поудобнее способы.

— Не сомневаюсь, Павел Васильевич. Вы и на Марс полетели бы, как герои упомянутого вами графа Толстого, — ответил с уважительной улыбкой Воронцов. — Законный хозяин на яхте отсутствует, но я думаю, сложностей от этого не будет. «Капитан Ларсен», знающий «Призрак» от киля до клотика, на месте, команда тоже, а Владимир на всякий случай сходит обеспечивающим[99].

— Значит, завтра к вечеру и отправимся…

Эльснера с Давыдовым Кирсанов разыскал в ресторанчике, удобно прилепившемся у склона обращенного к морю холма. Открытая веранда со столиками вокруг мощенного плоским камнем дворика, посередине которого росло единственное, но зато неохватное дерево. Сикомора, наверное. Далеко внизу с гулом разбивался о прибрежные рифы бесконечный и вечный океан.

В очередной раз отвоевав свое и получив положенные «боевые», штабс-капитаны пили местное вино, закусывая дарами моря. Им было хорошо, издалека видно. Неизвестно который раз выжившие, чего никакая теория вероятностей не допускала (не может нормальный человек семь-восемь лет ходить в штыковые и прочие атаки, глотать ядовитые газы, выкарабкиваться из заваленных германскими «чемоданами»[100] окопов, выздоравливать от брюшного и сыпного тифа без всякого пенициллина), молодые еще мужчины беспечно веселились.

Со стороны Мадагаскара по небу надвигались низкие черные тучи, сулящие ливень и грозу. Но и они не пугали. Никакой шторм на такую высоту не достанет, а от дождя и урагана можно укрыться внутри здания, сложенного из местного камня. Португальцы — люди понимающие. Если за сто лет такое строение не снесло штормами, так и сейчас обойдется.

Кирсанов выбрал этих офицеров, зная их уже пять лет, еще и потому, что к разгулу они были не склонны. Вернулись с поля смерти, и пожалуйста, винцом балуются, никакой водки гранеными стаканами.

— Не помешаю, господа? — спросил Павел Васильевич, делая тростью приветственный жест. Как маршал своим жезлом.

— Как же вы помешать можете? — весело блеснул зубами Давыдов. — Это разве мы вам…

Полковник подвинул стул, прислонил к нему трость, снял шляпу. Щелчком пальцев дал знак лакею.

— Не надоело, кстати?

— Что именно? — осведомился обстоятельный Эльснер.

— Да Ваньку вот так валять, Павел Карлович? Пора бы уже в возраст войти, сообразить, что некоторые шутки от частого повторения много проигрывают в остроумии…

— Да оно конечно, — вздохнул Давыдов, — а от некоторых привычек как ни старайся, никуда не денешься…

— Ну вот, чтобы вам немного помочь — имею предложение…

Официант принес Кирсанову бутылку местного вина, мало уступающего произведенному на Иберийском полуострове.

Он сделал совсем маленький глоток, с видом истинного знатока прищелкнул языком.

— А тросточка у вас, Павел Васильевич, непременно с отравленным острием и пружинкой? — тем же невинным тоном спросил Давыдов.

— Какая банальность, Никита Полиевктович. — Жандарм тщательно выговорил сложное отчество. — Всего лишь шесть патронов калибра одиннадцать — сорок пять. Еще вопросы есть?

Вопросов не возникло. Тон полковника к ним не располагал. Все ж таки они были не более чем поручиками военного времени, а он — кадровым ротмистром довоенного. Для понимающих людей это имеет большое значение. Что бы они о себе ни воображали.

Кирсанов закурил папиросу, и это тоже было не совсем обычно. С самого Стамбула его считали человеком некурящим и непьющим.

— О предложении — поподробнее, — полюбовавшись выпускаемыми жандармом кольцами дыма (очень умело), сказал Эльснер.

— Вы себя в близкой перспективе как видите? — вопросом на вопрос ответил Кирсанов. — Уж простите, давненько знаю вашего брата. С самого четырнадцатого года. При всех талантах даже до батальонных командиров недотянули. Что при царской власти, что при новой. Не прав? Вы и под Гумбиненом такие же были. С лихостью помереть — пожалуйста! Головой подумать — уже труднее. Нет?

— Допустим, не нужна нам любая перспектива, — с долей агрессии ответил Давыдов, в то время как Эльснер слегка задумался. Немец, одно слово. — Вот сидим здесь, выпиваем, разговариваем, а что завтра будет — абсолютно наплевать!

— И это понимаю, — согласился Кирсанов. — Я бы и сам с таким удовольствием на все наплевал. А утром просыпаешься — если при памяти, и никуда от мыслей не деться, томить начинает: кто я, для чего я, что делать и кто виноват. Не бывало?

Тут и дождь пришел, забарабанил по навесу каплями, крупными, как шрапнельные пули. От этого стало только уютнее. Повеяло приятной свежестью, пахнущей океанской солью, йодом и будто бы даже тропическими цветами с далекого Мадагаскара. Но это, конечно, была только иллюзия. Какие запахи цветов за четыреста километров?

— Короче, господин полковник, — сказал Давыдов, принципиально переходя на звание вместо имени-отчества.

— «Короче и еще короче» — это из лексики наших старших товарищей, одновременно и младших внуков. У нас должна быть своя терминология. Я предлагаю вам двоим, именно и только, поехать со мной в Кейптаун, где поработать по моей специальности.

— Интересное предложение, — после затянувшейся паузы ответил Эльснер. — Именно нам? С чего же? Мы оснований не давали…

— Есть у меня ощущение, братцы, — переходя на резкий и даже угрожающий тон, сказал Кирсанов, — что вы не только валяете дурака, вы ими и являетесь! Я вас что — в филеры вербую? На друзей по полку стучать? Я вас хочу включить в интереснейшую игру с англичанами и их разведкой. Всего лишь. Образование у вас есть, языки знаете, в любой потасовке, с оружием или нет, устоите. Спину мне прикроете. Вы сами чего хотите? По правде? Надсмотрщиками на алмазные копи или инструкторами в бурскую армию? Так вольная воля. Не смею настаивать…

Шквал с ливнем ударил как следует, почти горизонтально, мгновенно залив веранду до задней стенки. Промокшим гостям на самом деле пришлось спасаться в неприступном для стихий здании, где хозяин уже торопливо разжигал в нижнем зале камин. Он успел за последний месяц убедиться, что русские офицеры (а кто же еще?) всегда платят «без запроса», а сейчас, согревшись и просушив одежду, наверняка закажут что-нибудь подороже и серьезнее, чем легкое вино.

И не ошибся.

— Человек (то есть «омо» — по-португальски), — крикнул Давыдов. — Ты бы нам рому подал и по хорошему куску жареного мяса, пока твой кабак, на хер, тайфуном не снесло.

— Не снесет, господин. Мой дед строил — пока стоит. Крышу на веранде негры завтра починят. Сейчас все будет…

За настоящим ужином и ромом с Антильских островов Кирсанов легко убедил офицеров, что дело им предлагается увлекательное и почетное. Сулящее в перспективе, кроме славы, немалую конкретную выгоду.

— Сейчас, господа, — сказал Кирсанов, когда ряд предварительных вопросов был согласован к взаимному удовольствию и ливень успел превратиться в обыкновенный дождь, — вызовем карету и отправимся на «Валгаллу». Там вас ждут прежние каюты или любые другие, на ваше усмотрение.

— То есть в казарме нам больше появляться не нужно? — спросил Давыдов.

— Неужели очень хочется? Нет, если там долг неполученный остался или другое что неотложное — пожалуйста. Но на пароходе, на мой взгляд, в любом случае удобнее будет.

Намек более чем прозрачный. Жандарм, по служебной привычке, допускал, что англичане вполне могли подвести свою агентуру к отряду добровольцев. Ничего невероятного — желающих заработать в мире всегда с избытком. Кроме своих кадровых разведчиков, и португальцы могли работать на англичан, и кое-кто из буров, и любой иностранец, состоящий в отрядах волонтеров. Да кто угодно, включая жену губернатора.

Потому Давыдову с Эльснером лучше исчезнуть сразу, до того как они успеют что-то кому-то сказать или просто вызвать интерес своими поспешными сборами. А малозначительного факта, что делись неизвестно куда два ничем не выделяющихся на общем фоне офицера, никто и не заметит. Кроме взводного командира. Тому как раз намек будет сделан, такой, какой нужно.

Фаэтон с поднятым тентом, переваливаясь и раскачиваясь на грубой брусчатке, остановился на краю самого дальнего от города и самого близкого к выходу в море пирса, где была ошвартована «Валгалла». Под бортом у нее спрятался «Призрак». Даже топы его мачт скрывались за высокими надстройками и колоннами труб парохода.

Корабль стоял пустой и темный, словно памятник самому себе на вечной стоянке, светились только положенные навигационные огни да несколько иллюминаторов в передней надстройке.

Но дежурный у трапа был на месте, встретил гостей и передал вахтенному на палубе.

— Командир у себя? — спросил Кирсанов.

— Так точно. Прикажете вызвать?

— Сами найдем.

Бывшие поручики вслед за полковником шли по широкому спардеку, поднимались по трапам с волнующим чувством. Последний раз они были здесь пять лет назад, потом не приходилось. И все было точно так, как тогда. Запах свежевыдраенной тиковой палубы, волны теплого маслянисто-нефтяного воздуха из приоткрытых люков машинного отделения. Леера, за которые они хватались во время жестокого шторма в Ионическом море, не отменившего положенные строевые занятия, но прибавившего им здоровой увлекательности.

Что же это было за чудо! После окопов Мировой, педикулеза, в просторечии называемого вшивостью, но такой степени, что счастливые обладатели шелкового белья, с которого вши соскальзывали вниз, в сапоги, по вечерам разматывали портянки, бурые от собственной крови. После двух лет Гражданской войны, эвакуации из Новороссийска, гнусного Стамбула, где пришлось работать на разоружении Босфорских батарей, надрываясь так, что сдохли бы от переутомления выносливейшие из китайских кули.

Вдруг — светлое явление капитана Басманова в жалком кабаке, а на другой уже день — великолепие трансатлантического лайнера!

— Никита, мы с тобой вместе с какого года служим? С пятнадцатого? — спросил вполголоса Эльснер.

— С шестнадцатого. Тебя прислали взамен убитого капитана Щитникова. Подпоручика — сразу на роту.

— С тех пор мы и крутимся?

— С тех. Странная судьба. — Оказавшись на «Валгалле», Давыдов словно утратил обычный кураж. О смысле жизни задумался. — Посчитать бы, кто выжил из нашего училищного выпуска. Православные попы врут — никакого «воздаяния по делам твоим» не бывает. Буддисты — умнее. Карма — и все на этом.

— Пхе! — сказал Эльснер, поднимаясь на четвертый пролет трапа. — Никто ничего не знает. Сказали бы тебе, что снова вернешься сюда, поверил бы? Никто из тех, кто пришел сюда в двадцатом, не вернулся. А мы — здесь! Заслужили, что ли?

— Господа, — сказал, обернувшись, Кирсанов. — Про карму и прочее — не советовал бы. Не раздражайте судьбу. Приходилось видеть случаи…

О том, что и на гладких ступеньках трапа можно поскользнуться и сломать себе шею, Павел Васильевич говорить не стал. Сами догадаются. Военные люди к подобным намекам чувствительны.

Когда Воронцов спросил, где товарищи желают поселиться, Давыдов ответил, что прошлый раз на нижних палубах было хорошо, но неинтересно.

— Денек-другой позволите в высшем классе?

— Как прикажете. Каждому по трехкомнатной с собственным балконом?

— Да нет, мы лучше в одной, веселее будет, — отмахнулся Эльснер.

— Вестовой вас проводит, — кивнул Дмитрий. — И будет при вас находиться, исполняя любые пожелания, кроме заведомо преступных. Это я так шучу, — улыбнулся он в ответ на недоуменные взгляды офицеров.

— До утра отдыхайте, а потом я передам вам документы, с которыми стоит познакомиться… Кейптаун — город не простой, англичане — народ въедливый, и ваши честные биографии нуждаются в определенной корректировке, — добавил Кирсанов.

Широкие, застеленные коврами коридоры шлюпочной палубы, где офицерам раньше бывать не приходилось, поражали богатством убранства и гулкой пустотой. Становилось даже немного не по себе, будто заблудились в улицах и переулках вымершего города.

Молчаливый матрос в белой форменке довел их до дверей последних на этом ярусе кают.

— Выбирайте, господа. — Он протянул ключи. — Эти самые удобные, с выходом на променад-дек.

— Что выбирать, открывай любую, на счастье… — ответил Давыдов.

…Следующей ночью «Призрак» с тремя пассажирами, почти неслышно гудя турбиной экономического хода, вышел в море. На штурманском экране был обозначен предполагаемый курс грузопассажирского парохода Российской Восточно-Азиатской компании «Царица», совершавшего регулярный рейс Владивосток — Петербург с заходом в Кейптаун. Именно предполагаемый, никакой возможности установить истинный не имелось по причине отсутствия радиосвязи, в терминах той поры — «беспроволочного телеграфа». Расчет велся на основании даты выхода из Владивостока, средней скорости, опубликованного в газетах расписания и по аналогии с прецедентами. Обычно, не учитывая всяческих форс-мажоров, суда на этой линии не выбивались из графика более чем на сутки.

Хорошо, что яхта была оснащена локаторами, позволяющими просматривать океан в радиусе пятидесяти миль, иначе пришлось бы утюжить океан длинными галсами без особой надежды на успех рандеву.

Желанная отметка на экране появилась всего на три часа позже, чем ожидалась.

— Молодцы, как по рельсам идут, — похвалил капитана и штурманов «Царицы» Белли. — Погода благоприятствует, и машины в порядке.

— Вы уверены, что капитан остановится по вашему сигналу? — спросил Кирсанов. Он хорошо помнил, что, следуя его указаниям, капитан «Ватергюсса» не остановился даже после предупредительных выстрелов британцев.

Старший лейтенант улыбнулся снисходительно.

— Не может не остановиться. У русских в море свои законы…

Пояснять, что имеется в виду, Белли не стал.

Держа на гафеле трехфлажный сигнал, «Призрак», прибавляя ход, двинулся на пересечение курса лайнера. Через час пароход стал виден в бинокли. Довольно большой, в восемь тысяч тонн водоизмещением, он, кроме генерального груза, мог принимать двадцать пассажиров первого класса и пятьдесят — второго.

Две высокие трубы старательно дымили, бурун у прямого форштевня говорил о том, что скорость «Царицы» не меньше двенадцати узлов.

Как и рассчитывал Белли, заметив яхту и прочитав сигнал, вахтенный штурман вызвал на мостик капитана. Ему принимать решение.

Через несколько минут пароход ответил «Ясно вижу», к реям пошли черные шары, сообщая о том, что он стопорит ход и ложится в дрейф.

Океан лежал зеркально-гладкий, будто тихое озеро, подходить к борту можно было без опаски. Матросы выбросили кранцы.

У правого борта парохода столпилось около десятка любопытствующих пассажиров. Редкое развлечение в долгом рейсе — посмотреть на красавицу-яхту.

— Что вы имеете мне сообщить? — прокричал капитан в большой медный рупор. По-английски, естественно.

— Прошу разрешения пришвартоваться и подняться на борт, — ответил Белли, сильно задирая голову. Мостик «Царицы» нависал над «Призраком» на уровне середины мачт.

— По штормтрапу подниметесь или парадный вывалить? — с долей иронии осведомился капитан. Опасаться ему было нечего, о пиратах в этих широтах не слышали давным-давно. Но если он сочтет причину остановки неподходящей, наверняка выставит приличный счет.

— Оркестра тоже не надо, — ответил Белли. Те, кто понял, — засмеялись.

На палубу первым легко взбежал старший лейтенант, за ним — с меньшей сноровкой — Кирсанов.

— Отойдемте в сторонку, капитан, — предложил жандарм, после чего перешел на русский. Представился сам и представил Владимира. Поскольку в нынешнем Российском флоте его звание отсутствовало, он был назван просто лейтенантом. На капитана второго ранга не тянул по возрасту, раньше тридцати этот чин получить было трудно, особенно в мирное время.

— Слушаю вас, господа, — ответил капитан парохода Геннадий Арсеньевич Челноков, солидный моряк с полуседой бородой и бакенбардами в духе прошлого царствования. Тон его и благодушное лицо выражали полную предупредительность. «Царица» принадлежала к так называемому Добровольному флоту, суда которого в случае войны становились вспомогательными крейсерами, и комсостав его комплектовался из флотских офицеров запаса. И сам он был бывшим лейтенантом Черноморского флота, хорошо, что не Балтийского. Кроме кое-кого из старых преподавателей Морского корпуса, общих знакомых у них с Белли не имелось. Сама же фамилия внушала уважение.

— Государственные интересы требуют, чтобы вы приняли на борт меня и двух моих сотрудников, — доверительно сказал Кирсанов, угощая капитана папироской. — Документы у всех в полном порядке. Только нужно, чтобы вы оформили два билета от Владивостока, один от Шанхая. Полную стоимость мы оплатим. Не возражаете?

— О чем речь, господа! Все сделаем, устроим в первом классе, там больше половины кают свободно.

— Вот и хорошо. Обсудить подробности время у нас будет. Прикажите на вахте, чтобы спустили на яхту концы и приняли багаж…

Давыдов и Эльснер забрались на палубу, за ними вверх пошли тяжеленные, как тогда было принято, очень крепкие и водонепроницаемые чемоданы. Мода путешествовать по миру с кейсами еще не привилась. Странствовали по принципу: «Все свое вожу с собой».

Распрощались с Владимиром крепкими рукопожатиями. Неизвестно, доведется ли встретиться. У моряков своя судьба, у разведчиков — своя.

— Я вам, признаюсь, завидую, — сказал Белли. — Мы, пожалуй, отвоевались, а вам все только предстоит.

— Особенно не стоит, — похлопал его по плечу Кирсанов. — Почаще вспоминайте нашу встречу на омском вокзале. Много ли вы тогда романтических чувств испытывали, хотя в романе ваши приключения могли быть описаны крайне увлекательно. До сих пор помню ваши глаза, когда вы отмылись, переоделись и сели за прилично накрытый стол в салон-вагоне…

Лейтенант не нашел что ответить, кивнул и ловко, как обезьяна, соскользнул по штормтрапу на свою палубу.

Пароход и яхта обменялись гудками и разошлись, «как в море корабли».

С тех пор как открылась для движения поездов Транссибирская магистраль, желающих путешествовать с Дальнего Востока в столицы и центральные губернии морем сильно поубавилось. Билеты на весь маршрут покупали только истинные любители экзотики да люди, которым доктор прописал оздоровительную прогулку через три океана. Пассажиры обычно подбирались промежуточные, до тех портов, с которыми иного сообщения не было. Из Владивостока до Шанхая, оттуда до Сингапура, с Сингапура на Маврикий и так далее.

Это Кирсанова вполне устраивало.

Капитан Челноков отвел каждому по каюте в надстройке. Не тот, естественно, уровень комфорта, которым попользовались офицеры в люксах «Валгаллы», но вполне прилично. Люди же все были родом из этого, все еще девятнадцатого века. Гальюн один на всех, в конце коридора, душ тоже один, зато — с пресной водой. Экипаж мылся забортной.

До Петербурга в первом классе плыл только действительный статский советник Ермолаев Евгений Лаврентьевич с женой Полиной Ивановной и двумя сыновьями, одиннадцати и тринадцати лет. Выслужив полный пенсион и кое-что подкопив на службе, решил напоследок мир посмотреть и детям показать. Другой раз вряд ли доведется.

Обедали за капитанским столом этим же составом. Разнообразная публика, населявшая двухместные каюты ниже палубы, кормилась вместе с помощником и штурманами.

Угощали, впрочем, почти одинаково. Камбуз на «Царице» был общий. Различались только напитки и закуски.

Чиновник оказался очень приличным человеком, около шестидесяти лет, всю жизнь прослужившим по судебному ведомству, но сохранившим крепкое здоровье и своеобразный юмор в духе Салтыкова-Щедрина. Супруга была лет на двадцать младше, круглолица и смешлива. В такой компании и до самого Питера плыть было бы необременительно.

К первому табльдоту[101] Кирсанов выставил две бутылки шампанского и наилучший коньяк, который прихватил из винных погребов «Валгаллы» для подобных случаев. Если изображаешь богатого коммерсанта, нужно соответствовать. Давыдов сыпал анекдотами предвоенной (1910–1914 гг.) поры, никем здесь не слыханными, но попадающими в общий тон. Более поздние вызвали бы только тягостное недоумение. Имел успех.

Допив чай, пусть и лучших китайских сортов, но сильно уже отдающий затхлостью цистерн, Павел Васильевич указал капитану глазами, что самое время поговорить о делах.

Трехкомнатное помещение Челнокова, мало уступавшее хорошей городской квартире (да и как иначе, попробуйте жить в море восемь месяцев из двенадцати), удивило Кирсанова обилием книг. Он даже отвлекся от главной темы, рассматривая корешки.

— Почитываем, да, почитываем, — довольным голосом ответил капитан, увидев его интерес. — Только вы уж меня просветите. Что за интерес у уважаемого мною ведомства в их Кейптауне?

— Газеты давно читали? — спросил Кирсанов, отходя от полок и садясь в кресло напротив Геннадия Арсеньевича, снова задымившего хорошей, а главное — сухой папиросой. В тропиках не только одежда, но и табак мгновенно сыреет, покрывается плесенью. Нормального же хьюмидора, герметичного, с термометром и гигрометром, у капитана не было.

— Самые свежие — в Шанхае. Двухнедельной давности.

— Тогда вы ничего не знаете, — и в коротких словах передал то, что случилось позже.

— Интересно, — протянул Челноков. — Ничего против не имею. А вы — как раз по этому поводу?

— Если начинаются события международного, более того — исторического масштаба, нельзя оставлять их без присмотра, — туманно ответил Кирсанов.

— Понимаю, — сказал капитан. — Объясните, что требуется от меня.

Павел объяснил, легким намеком присовокупив, что старания капитана не будут забыты.

— Ерунда это, — отмахнулся тот. — Больше того, что есть сейчас, мне не нужно. Ордена, чины — все тлен.

— Совершенно согласен. Но какой-никакой капиталец за спиной гораздо полезнее для нервов, чем пустой карман. Что никак не отменяет усердия и патриотизма. Пассажиры до Кейптауна у вас есть?

— Нет.

— Очень хорошо. Мы — сойдем. Вместе со всеми, кто решит погулять по городу. И — не вернемся. Наш багаж хорошо бы сгрузить так, чтобы это никому не бросилось в глаза. Например, с катера миль за десять-пятнадцать до порта. Сделаем?

— Контрабанда? — привычно насторожился капитан.

— Какая контрабанда, — расплылся в улыбке Кирсанов. — Просто оружие. Могу предъявить, хоть сейчас. Причем оружие личное, не для продажи. Много, конечно, так условия требуют.

— Это меня совсем не касается, — сказал Челноков, посуровев лицом. — Но сделаем. Вспомогательным крейсерам, о чем вы, конечно, знаете, приходится пушки в угольных ямах возить, на случай внезапной войны.

— Что тут не знать, знаю, конечно. Интересы Империи требуют. А то, на самом деле, альбионцы эти заняли все морские пути и воображают, что лучше всех. Пора разобраться по справедливости. Самое время…

— У нас впереди почти двое суток. Успеем спланировать, как надо, — заверил капитан. — А пока — извините. Пора за вахтой присмотреть.

Глава восемнадцатая

Удолин почему-то не стал материализовываться у всех на глазах. Правила не позволяли или просто слегка промахнулся по месту? Он вышел из-за ближайшего дерева, такой же, как всегда, одетый в свой дорожный костюм двадцать пятого года, вполне уместный и в девяносто девятом. И там и там наряд профессора выглядел одинаково эксцентрично.

— Рад вас снова видеть, друзья, — поприветствовал он всех сразу взмахом руки. Нашел глазами подходящий валун, уселся на него, снял шляпу.

— Я вас слушаю. Теперь можете излагать подробно и не торопясь. Ментальная связь, к сожалению, деталей и нюансов не передает.

Новиков пересказал все, что успел узнать от старейшин дагонов, присовокупив собственные соображения и догадки.

Удолин не перебивал, лишь время от времени вставлял эмоционально окрашенные междометия.

— Что ж, друзья мои, — сообщил он, когда Андрей завершил свое повествование, — это даже превосходит мои надежды и предположения. Пойдемте скорее, мне не терпится прощупать мозги этих достойных старцев. Они присутствовали при строительстве пирамид! Восхитительно! Заодно подтверждается еще одна моя теория. То, что дагоны не могут жить нигде, кроме пещер и этого прелестного уголка, объясняется отнюдь не исчерпанием «жизненной силы». Все куда интереснее — их не отпускает сжимающееся время. Как-то мы с вами касались этого вопроса. Ну, можно сказать, что они оказались как бы внутри своеобразного колодца, стенки которого состоят из временно?й ткани. Причем не исторического времени, а физического. Это тема сложная, в двух словах не передашь. Но если совсем упрощая — стена такого времени ограничивает их перемещение в пространстве, одновременно защищая от времени исторического. Почему они и живут почти вечно. Но только здесь. Рано или поздно просвет колодца сойдет на ноль. И все…

— Постойте-ка, Константин, — загорелся Левашов, — как-то ваши слова коррелируют с теорией и практикой коллеги Маштакова. Но тогда не труба, а воронка раструбом вниз!

— Вы абсолютно правы, — кивнул Удолин, продолжая смотреть на Олега, как благодушный профессор, помогающий студенту на экзамене наводящими вопросами. — Именно воронка. Но что из данного факта проистекает?

— Каламбурить изволите? И втекает, и истекает, на то и воронка. Теоретически допустимо, что по ее оси можно перемещаться и сейчас. В прошлое — неограниченно, «одновременно» расширяя и пространственный ареал, а в будущее… Да мы сейчас посчитаем…

Олег расстегнул футляр с компьютером, размером с сигарную коробку, но более мощным, чем самый совершенный даже для 2005 года ноутбук. Прощальный подарок Антона.

— Считать будем потом, — пресек его энтузиазм Удолин. — Прежде следует выяснить, догадываются ли о подобной возможности сами дагоны. Или же — раньше знали, а потом забыли…

— Или это знание унесли с собой те, протодагоны… — вмешался Новиков. — Вот вам и момент развилки! Владеющие тайной сбежали, оставив прочих деградировать здесь…

— Зачем? — наивно спросила Анна. — Все бы могли пользоваться…

— Откуда нам знать? Мы и в тайнах собственного века не разобрались. Может, политика вмешалась, может — экономика…

— Хватит, хватит, друзья, — прервал затевающийся симпозиум Удолин. — Мы все обязательно узнаем, но вначале нужно правильно поговорить с мудрецами.

Шульгин поинтересовался, как он относится к радиации.

— Безразлично, господа, безразлично. Частицы эфира не взаимодействуют с икс-лучами. Если бы меня просветить рентгеновским аппаратом, вы не увидели бы ничего. Некоторые представители тонких миров не отбрасывают тени в видимом спектре, а я — в невидимом. Что не мешает мне быть столь же телесно убедительным, как и оригинал. Итак, ведите меня!

Увидев и почувствовав профессора, дагоны пришли в гораздо большее оживление, чем при встрече с обычными людьми. И не потому, что раньше не встречались с «высокоплотными фантомами». Совсем наоборот. Константин Васильевич не зря говорил, что изучал древнеегипетские, шумерские и хеттские «первоисточники». Возможно, синклит старейшин уловил в мыслях Удолина отзвук эзотерических знаний, да и сама его «телесная конструкция» могла быть знакома мудрецам по прошлому опыту.

Они сразу же перешли на невербальное общение.

— Похоже, мы чужие на этом празднике жизни, — сказал Сашка Новикову, — пошли обратно, зачем зря гомеостаты перенапрягать?

— Идите, идите, — отвлекся от «ментаконференции» Константин Васильевич. — У нас тут, чувствую, надолго. А вы пока обед приготовьте, что ли…

Выйдя на поверхность, они сразу увидели, что в их маленьком лагере не все в порядке. Встревоженные лица Ирины и Анны, Левашов, едва видный среди зарослей на дальнем концe поляны, громко зовущий Ларису через сложенные рупором ладони.

— Что тут у вас?

— Лариса пропала.

— То есть как?

— Пошла вон туда, в кусты, ну, обычное дело, и не возвращается. Давно уже, — ответила Ирина.

— Как давно?

— Да сразу, как вы ушли. Больше получаса… Мы на часы не смотрели. Разговаривали себе. Потом вдруг Олег вскинулся. Где ее, говорит, носит? Еще чуть подождали, он не выдержал, пошел следом.

Действительно, неладно! Не подмосковный лес все-таки. С другой стороны — ясный день, территория давным-давно «зачищена» дагонами, местные негры сюда не решаются забредать, ни намеренно, ни случайно. С хищниками обстоит примерно так же. Местность сухая, ни болот, ни зыбучих песков…

Конечно, Лариса — девушка себе на уме, моментами довольно «безбашенная». Засиделась на месте, решила прогуляться. Увидела что-нибудь интересное, хотя бы даже бабочку экзотическую, погналась за ней.

Все эти предположения были высказаны.

— Вернется, — с оптимизмом сказал Шульгин. Если б заблудилась или еще что — стрелять бы стала. Она ж с оружием?

— Два пистолета, четыре обоймы, — сказала Ирина.

— Ну и стрелок она классный…

— А если вдруг к речке вышла, — сделала большие глаза Анна, — искупаться решила, а там крокодилы?

Вариант, пожалуй, маловероятный, но… Африка есть Африка, тем более — девственная, цивилизацией не затронутая. Вариантов всего два — Лариса гуляет, ни о чем не думая, или… Об этом думать не хочется. Но в любом другом случае она, поняв, что заблудилась, начала бы подавать сигналы. Или залезла бы на дерево повыше, оттуда направление на скалы определить не трудно.

— Вернется — задницу бы ей ремнем надрать как следует, — без тени юмора сказал Шульгин. Но промелькнувшая в воображении картинка подобной экзекуции показалась ему эстетически привлекательной. — А пока не будем терять времени…

Он включил рацию и вызвал со стоянки трех роботов. Новиков, приказав девушкам ни на шаг не отдаляться от входа в пещеру, бегом рванул через поляну, к Левашову.

Тот, накричавшись, переводил дыхание и нервно закуривал.

— Вот зараза, куда ее черт понес, — с прибавлением усиливающих экспрессию выражений начал он ругаться, увидев Андрея.

— Найдется. В средней полосе люди, бывает, заблуживаются так, что потом с вертолетов сутками ищут. Сейчас роботы подскочат, начнем правильный поиск. Случиться с ней ничего не могло, — успокоил он друга, хотя сам был отнюдь в этом не уверен. — Разве что в ловчую яму провалилась и кукует там… у Майн Рида подобный случай описан.

— Стреляла бы…

— А то ты ее характерец не знаешь! Из гордости будет стараться сама вылезти, ногтями ступеньки копать…

Что в ловчих ямах нередко ставят заостренные, а то и отравленные колья, он вслух вспоминать не стал.

— Пошли обратно, винтовки возьмем…

Через пять минут появились Джонсон, Иван Иванович и третий, из новых, поименованный Стивом за сходство с одним давним приятелем.

— Так, — начал распоряжаться Шульгин. — Ты остаешься на месте, охраняешь женщин. Двое — с нами. Задача — найти Ларису. Олег, что из ее вещей под руками?

— Да хоть бы шляпа…

— Отлично. Эй, ребята, вот вам запах, вот примерное направление. Смотрите, слушайте — мы идем за вами. Без крайней необходимости не стрелять. Особенно — в человекообразных. Брать живыми. Вперед!

Роботы почти мгновенно увидели примятую сапогами Ларисы траву, взяли след. А вскоре, минут через десять, очень издалека послышались пистолетные выстрелы.

— Ну вот видишь — живая, — с облегчением сказал Олегу Шульгин. — Точно «беретта», я тут не ошибусь.

— Только стрельба — не сигнальная, — дернул щекой Левашов. — Странная стрельба…

— Сейчас добежим — увидим, — успокоил его Новиков. — Ребята — полный аллюр, — приказал он роботам. — В случае опасности — все ограничения отменяю…

Джонсон и Иван Иванович наддали так, что вскоре их уже не было видно. Людям такой темп не под силу. Зато тропу за собой они оставляли весьма отчетливую.

Марш-бросок занял почти полчаса. По лесу и с оружием не очень разгонишься. Далеко сумасбродная девица забрела. На бегу они вновь услышали беглую, без пауз серию выстрелов. Потом тишина, и спустя несколько минут — два хлопка, потом — окончательная тишина.

Робот ждал их на поляне, примыкающей к озерцу. Указал на россыпь пистолетных гильз, на неизвестно кем и зачем построенный шалаш с длинным столом и стульями вокруг.

— Европейская работа, — сказал Новиков, осмотрев все. — Негры так не делают. Сколько гильз нашли? — спросил он у Джонсона.

— Здесь — пятнадцать, — ответил робот. — Километром дальше, на следующей прогалине, — еще столько же. То есть по полному магазину. В том и другом случае огонь велся с одного места, но из разных пистолетов, оба марки «берета-92».

— Где твой напарник? Мы слышали еще два выстрела, позже, и на слух — еще дальше.

— Я остался здесь, чтобы встретить вас, Иван пошел вперед, вдруг нужна его помощь. Но никаких сигналов он пока не подавал.

Роботы, как уже раньше говорилось, были абсолютно идентичны функциям, которые им приказано исполнять. А тут они начали вести себя по-своему. Как-то договорились, поделили обязанности без «высочайшего» приказа. Интересный момент. Тоже, вроде Замка, умнеют на глазах?

— Пойдем за ним, — распорядился Шульгин.

Пока шли, Джонсон докладывал:

— Сначала госпожа Лариса открыла огонь в шалаше. Следов крови, чужой или ее, — нет. В кого стреляла — неизвестно. Но — не вверх, по горизонтали, о чем свидетельствует разброс гильз. Потом, переместившись на девятьсот восемьдесят метров вперед и вправо, снова стреляла. На этот раз ствол был направлен вверх под углом больше сорока пяти градусов. Что также подтверждается соотношением ее следов и рассеиванием гильз. Можно предположить, что огонь велся по низколетящей цели, приближающейся ракурсом ноль горизонтали, до пятидесяти вертикали…

Джонсон говорил тоном уверенного в себе криминалиста.

— Что еще?

— Применения другого оружия не отмечено…

— Вывод? — резко спросил Новиков.

— Информации недостаточно. Сигнальные выстрелы обычно делаются вверх. Для тренировки используются мишени или подручные предметы. Не обнаружено. Присутствия опасных для госпожи Ларисы живых существ мною также не обнаружено.

Иван Иванович встретил их на краю очередной большой поляны. Они, получается, тянулись одна за одной, разделенные не очень широкими перелесками.

— Ну что, где она? — рванулся к нему Левашов.

— Госпожа Лариса была здесь совсем недавно, но сейчас ее нет. — В голосе робота словно бы проскочила нотка искреннего сожаления, или это просто показалось. — Вот здесь она последний раз стреляла, сидя или стоя за этим кустом. — Он протянул пистолет и две гильзы. — Осмотром травы и почвы установлены десять точек вертикального давления, предметами весом от тонны и больше, без химического или термического повреждения. Следы горизонтального перемещения отсутствуют. Если бы здесь приземлялись вертолеты, имелись бы отпечатки колес или лыж. Предположительно, предметы могли быть опущены и подняты с других летающих объектов, например — тяжелых вертолетов или дирижаблей…

Обстоятельность робота утомляла, но так уж они были запрограммированы.

— Сложновато будет. Проще нечто антигравитационное вообразить, — сказал Шульгин, самостоятельно осматривая указанные роботом места.

— Вывод, — снова потребовал Новиков.

— Неизвестные предметы прибыли сюда самостоятельно или были доставлены иным способом, после чего снова покинули поверхность, забрав с собой госпожу Ларису, — ответил Иван Иванович. — Вот место, где ее следы прерываются. Рядом с самой большой вмятиной на почве…

Олег блуждающим взглядом смотрел под ноги, никак не реагируя на услышанное.

— Только летающих тарелок нам тут не хватало? — шепотом спросил Шульгин у Новикова. Он и представить себе не мог, что Левашов так вдруг потеряется. Неужели действительно страстная любовь, когда мысль о том, что с твоей женщиной случилось плохое, выбивает способность к рациональному поведению?

У него самого случались всякие неожиданности в отношении близких людей, но обычно нехорошие моменты мобилизовывали, а не вгоняли в прострацию.

— Обожди, хрен его знает… — отмахнулся Андрей. Он на самом деле не хотел делать окончательных выводов.

— Дай-ка сюда, — сказал он Ивану Ивановичу. Тот протянул «беретту», грамотно держа ее мизинцем за спусковую скобу.

Андрей вытащил магазин, передернул затвор. Все верно — после предыдущей бешеной пальбы Лариса израсходовала всего два патрона. Что ей помешало? Выбили пистолет из рук, скрутили, забросили в летательное устройство? Это ж как неудачно вышло — на несколько минут они опоздали. Подними Олег тревогу чуть раньше, сам догадайся роботов вызвать — успели бы.

Шульгин, думающий в том же направлении, присев на корточки, тщательно осматривал траву и землю.

— Я уже изучил каждый сантиметр, — сообщил Иван Иванович.

— И что?

— Следов рукопашного боя, вообще никаких следов, кроме этих. — Он указал на вмятины от Ларисиных каблуков. — Значит, госпожа Лариса бросила здесь свое оружие и добровольно села в транспортное средство. Если бы она не хотела, то отстреливалась бы до последнего патрона…

— Не факт, — сказал Шульгин.

— Да что же вы за мудаки? — вдруг закричал Левашов. — Рассуждаете здесь, а Лариса…

— Что — Лариса? — повернулся к нему Новиков. — Заткнись, если не трудно. Мы что? Цены на базаре в Одессе обсуждаем? Не можешь держать себя в руках — молчи. Сами разберемся.

Шульгин поднял руку, требуя от всех молчания. Такие команды принято выполнять сразу. Сашка явно что-то услышал. Раньше роботов, обладающих слухом, намного превосходящим человеческий? И тут же Андрей сам уловил отзвук мысли. Точнее — эхо. Сосредоточился. Все верно, это наверняка Лариса. Неужели у нее тоже прорезались способности? Наверняка помогло очень сильное желание или столь же отчаянный страх. Да нет, панической составляющей в ее призыве не было. Не очень четко сформулированный, но вполне понятный призыв: «Я жива, я в плену, выручайте!»

Сашка по глазам понял, что Новиков тоже поймал сигнал. Слегка кивнул. Подождал еще немного. Больше ничего, тишина «по всем диапазонам».

— Все в порядке, — сказал он, обращаясь к Олегу. — Она жива и здорова. Сумела передать. Тоже, видишь, совершенствуется. С кем поведешься… Андрей поймал сигнал вместе со мной, значит, ошибки никакой. Похоже, я даже направление схватил…

— И я. — Новиков указал на северо-запад.

— Точно…

Левашов приободрился на глазах. Раз Лариса жива — все остальное вопрос техники. В буквальном смысле.

— Расстояние не определяется? — спросил он.

— Как его определишь? Бывало, через астрал с Валгаллы сигнал доходил без потери мощности. Но она точно на Земле. У меня, кроме голоса, еще и картинка мелькнула. Что-то здешнее: зелень, небо, скалы… Да и по времени… Если всего минут пятнадцать-двадцать назад ее в «тарелку» посадили…

— Не в «медузу»? — перебил его Олег.

— Какая «медуза», ты чем слушал? Давление на почву до тонны, а «медузы» вообще грунта не касались. Пятнадцать минут… — повторил Шульгин. — Взлет-посадка, скорость едва ли сверхзвуковая. Можно надеяться, что ее выгрузили в пределах сотни километров отсюда и, оказавшись снаружи, она сумела до нас достать…

— Сто километров, — упавшим голосом повторил Левашов. — День езды. Куда ее за это время переправить могут…

— Меня куда больше интересует — куда ее уже доставили? — сказал Шульгин. — Забрали, отвезли, высадили. Скорее всего — на своей базе. Что же это за очередные враги у нас объявились? На гравилетах. Снова дуггуры? Но почему именно Лариса, почему не кто-то из нас? Или — все сразу. Непонятно.

— Чего зря гадать, — прервал его Новиков. — У нас, слава богу, Удолин есть. Как раз по нему задачка. Погнали обратно…

Профессор был не слишком доволен тем, что его оторвали от увлекательнейшей беседы. Он как раз начал вникать в тонкости дагонского восприятия пространства-времени, весьма отличающегося от общечеловеческого. Одновременно, образовав вокруг себя избирательно проницаемую защиту (через которую наружу проходят только те мыслеформы, которые он считал нужным транслировать собеседникам, причем так, что лакуны и пробелы реципиентами не замечались), записывал в специально выделенные ячейки памяти волновые характеристики их мозговых эманаций и алгоритмы, которыми они пользовались для перекодирования дагонского в русский и обратно.

Его прямо захлестывали волны интеллектуального наслаждения. Пиршество духа, никак не иначе. Оно могло бы длиться сутками, да что там — месяцами! Для того Константин Васильевич и принял теперешнее воплощение, чтобы не нуждаться ни в отдыхе, ни в пище. Он наверняка станет авторитетнейшим в кругах ныне живущих некромантов, а пожалуй, и не только.

Но услышав от Новикова, в чем дело, тут же вскочил.

Особым образом дал понять старейшинам, что их общение не закончено, схватил Андрея за рукав.

— Пойдемте наружу, через этот фон мы ничего не сможем услышать…

— А мудрецы нам не помогут? — спросил Шульгин.

— Мы сначала сами, — отмахнулся Удолин.

Видимо, окружающую пещеры радиацию он чувствовал отчетливее, чем гомеостат, и она ему не вредила, но мешала, потому он и отошел от входа на полсотни с лишним метров.

— Еще раз расскажите, и подробнее. Обо всем, что касается уловленного вами сигнала.

Сашка постарался передать все нюансы: длительность, интенсивность, отчетливость, содержание «видеоряда», ощущение, давшее представление о направлении источника.

Константин Васильевич задал несколько уточняющих вопросов, присел на давно упавший и обросший толстым слоем мха ствол пробкового дуба и погрузился в размышления или медитацию, трудно сказать.

Все же встреча с Удолиным была для них подарком судьбы. Узнав еще в двадцатом году о существовании этого необыкновенного человека, то ли агента, то ли секретного узника ЧК, они рискнули жизнью, чтобы познакомиться с ним поближе. Сами не до конца понимая, что за человека выручают из лап Агранова и насколько он будет им полезен, руководствуясь скорее интуицией, чем точным расчетом, Новиков с Шульгиным освободили профессора и не прогадали. Получили в его лице надежного товарища и специалиста, обладавшего знаниями и умениями, в реальность которых они до того даже не верили. Половина их авантюр (а также эскапад[102]) не состоялась бы вообще без поддержки Удолина, а другие могли бы завершиться весьма печально.

Все, что происходило лично с ними, — более-менее укладывалось в рамки пусть и фантастического, но представимого. А Константин Васильевич был именно мистиком и магом, то есть персонажем совсем из другого, сказочного мира. И это проявлялось достаточно постепенно, не слишком травмируя материалистические основы психики. Верить в космических пришельцев, телепортацию и гомеостаты отчего-то гораздо проще, чем в сюжеты Гоголя.

Чтобы не мешать, друзья скрылись за деревьями, молча закурили. От них теперь почти ничего не зависело. До тех пор, пока вновь не придется действовать.

Говорить было просто не о чем. Ирине и Анне поведали о результатах поиска в самых общих словах и оптимистических тонах, причем Андрей не упустил случая на этом примере в очередной раз подчеркнуть необходимость соблюдения строжайшей дисциплины и всех существующих уставов и инструкций.

— Которые, как известно, пишутся кровью, — добавил Шульгин, — и очень хорошо, когда не нашей.

Девушки подавленно молчали, и не от прослушанной нотации, а оттого, что за все годы приключений, войн и революций обозначилась в их рядах первая потеря. Ирина, ничего не сказав, про себя думала, что найти Ларису едва ли удастся. Очень вся эта история странно и нехорошо выглядела. С ее точки зрения.

Но вскоре Удолин вернулся, с лицом, как говорится, исполненным оптимизма.

— Мне кажется, друзья, у меня получилось! Я сумел установить с Ларисой надежный контакт. Я знаю, где она находится. Да, все так и есть — ее захватили так называемые дуггуры, только не совсем того подвида, с которыми пришлось встретиться вам. Или — другой касты. Так ведь и время здесь совсем другое. Вы не могли заметить, но течет оно здесь несколько иначе. Не так, как в рассказе про Рипа ван Винкля, и все же. Сколько вы провели в окрестностях поселения дагонов?

— Считая от первой встречи с Мамбору — двое суток, — ответил Новиков, уже догадавшийся, о чем идет речь.

— Ну, а на «большой земле» — почти три недели. Вот и пожалуйста. Думаю, ваши товарищи начали беспокоиться отсутствием вестей. Надо бы кому-нибудь удалиться от гор километров на двадцать и передать сообщение. Что же касается экземпляров, в руках которых находится сейчас Лариса, очень вероятно — они понятия не имеют, что вы уже встречались с их «родственниками» в иных обстоятельствах.

— Как же они тогда вообще на нас вышли? — не выдержал обстоятельности профессора Левашов.

— Это нам и предстоит выяснить. Сходим и посмотрим, только взять с собой я могу кого-то одного, Андрея или Александра. На двоих у меня сил не хватит. Тут другие обстоятельства, чем при вашем предыдущем походе «по местам боевой славы», действуют другие законы. Но вы не беспокойтесь, — сделал он вежливый жест в сторону дам, — мы уложимся в час, если не меньше. А уже потом решим, что делать дальше…

Новиков с Шульгиным переглянулись. Особых слов не требовалось. Опять в астрал погружаться, от чего они совсем недавно зареклись категорически? А какой выбор? Ларису выручать нужно, здесь безвариантно. И идти, наверное, Сашке. Для любого вида боя подготовлен он лучше, устойчивость к психоволновому воздействию — выше. Да и в слоях и сферах разных порядков наловчился последнее время действовать так, что немного теоретической подготовки — самому Удолину не уступит.

Они давно миновали ту стадию отношений, когда хорошим тоном считалось «принимать удар на себя». Кто считает себя крепче — тот и примет, славою другой раз сочтемся.

Левашову было обидно, что его кандидатура для участия в спасении Ларисы даже не рассматривалась. Все правильно, уровень не тот, а все равно обидно.

— Тогда мы, Константин Васильевич, — сказал Андрей, — пока переберемся к месту стоянки фургонов. Туда и возвращайтесь.

Тут ему пришла в голову интересная идея, парадоксальная, как водится, но все же.

— Что, если вам попробовать одного из роботов с собой прихватить? В виде средства технической поддержки? Бутылки и пистолеты через астрал проходили без потери свойств и качеств. Александр вон целый бронетранспортер на Валгаллу переправил. С людьми. А?

— Умный вы человек, Андрей Дмитриевич, но не в этом вопросе. Откуда же у роботов — тонкие структуры? Железо, резина, электрические схемы. Ничего другого. Телесную оболочку переместим, никаких препятствий, но кто же так называемые «электронные программы» удержит и восстановит? Механика и мистика увы, пока не сочетаются.

— Нет так нет. Мое дело — предложить. Тогда отправляйтесь. И мы — в свою сторону.

— Сначала вы. Уйдете — нам с Александром легче будет сосредоточиться. Условия здесь, прошу заметить, далеки от идеальных. Куда прибывать — мне все равно, а для отбытия специальная настройка требуется. И ментальная тишина. Не будете же вы слушать камерный концерт на одной площадке с духовым оркестром.

— В таком случае — удачи вам и скорейшего возвращения, — со всей искренностью ответил Новиков. — Отделение — становись! — шутливо приказал он оставшейся на его попечение команде: Левашову, Ирине, Анне и трем роботам. — За мной, с песней — шагом марш!

Юмор, пожалуй, не самого высокого качества, но бывают ситуации, когда чем примитивнее поведение командира, тем лучше. Остальные, про себя или вслух, шепотком, разрядят лишние эмоции по его адресу, одновременно отвлекаясь от куда более вредных мыслей.

Шульгин с Удолиным, оставшись вдвоем, минут пять сидели просто так, покуривая и внутренне сосредотачиваясь.

То, что Сашка вызвался идти «на дело» потому, что считал себя лучше к нему подготовленным, было правдой. Но — не всей. Скорпион по гороскопу, кроме всех положительных качеств, присущих этому знаку, в том числе и предрасположенности ко всякого рода мистике, он отличался упрямством в достижении личных целей, обостренной тягой к противоположному полу, ревнивостью и скрытностью.

Потому Шульгину удавалось столько лет успешно маскировать свое влечение к Ларисе, иногда становящееся почти непереносимым. Не любовь — именно физическое влечение. И возникло оно с момента их первой встречи на празднике новоселья в форте на Валгалле. Но экстравагантная девушка тогда предпочла Левашова, и Шульгин не стал перебегать товарищу дорогу.

Он считал Ларису как бы своим аналогом в женской части Братства и исподволь культивировал в ней это сходство, с переменным, впрочем, успехом.

По многим позициям она его даже переигрывала — своеволием, независимостью, авантюризмом, пренебрежением к условностям. Он, допустим, не мог позволить себе держаться с Анной, как Лариса с Олегом, хотя нередко этого очень хотелось.

И Лариса, единственная из всех, чувствовала свою внутреннюю власть над Шульгиным. Одно время вызывающе дразнила его своей мнимой доступностью, не позволяя при этом перейти некую грань. А однажды в идущем через охваченную Гражданской войной Россию бронепоезде устроила Сашке феерическую «ночь любви», первую и последнюю. Так и сказала:

— Получилось у нас просто здорово. Но на этом — все. Побаловались — и хватит. Раз мы теперь знаем, где у кого что и как действует, — останемся друзьями и союзниками…

Ему ничего не оставалось, как согласиться на ее ультиматум.

Еще через час они попали в засаду, и Лариса, возможно, спасла ему жизнь, прикрывая снайперским огнем из карабина. Какое-то время увлекшись Анной и по многу месяцев не пересекаясь с Ларисой, Шульгин слегка подзабыл о своих чувствах. Но стоило им увидеться в Кисловодске, где Лариса исполняла обязанности резидента Братства в две тысячи пятом году, под маской богатой вдовы, баронессы Эймонт, как влечение вновь вспыхнуло с прежней силой. Если не с большей — сейчас ведь перед ним была не двадцатитрехлетняя девчонка, пусть фигуристая и сексуальная, а эффектная, вызывающе эффектная молодая дама, все свои силы прилагающая, чтобы в местном бомонде выглядеть самой-самой… Не зря Майя Ляхова поначалу приняла ее за русский вариант гейши международного класса[103].

Но удобного случая попытаться возобновить давно прерванные отношения (точнее — отношение, так как было оно единственным и неповторимым) никак не представлялось.

И вдруг — случай таки представился.

Лариса его в свое время спасла от пуль красных диверсантов, теперь он ее спасет из плена. И как-нибудь в подходящий момент небрежно скажет:

— Не вспомнить ли нам прошлое, дорогая? «Те битвы, где вместе рубились они»? Зачем отказывать себе в маленьких радостях? Они так редки в этой жизни…

А она ответит:

— О, как ты прав, милый! Сама только об этом и мечтаю…

Сашка тряхнул головой, прогоняя наваждение.

— Что-то мне непонятно, — сказал он Удолину, — наши хозяева-дагоны словно не проявили никакого интереса к случившемуся. Им совсем без разницы? А ведь должно как-то касаться. Здесь их последняя территория, тщательно охраняемая, и вдруг — появление очень посторонних личностей, странные летательные аппараты, похищение гостьи, и так далее. Ваше мнение по этому поводу…

— Готов допустить, что все входит в их планы. Иначе действительно было бы странно. Они вас ждали, встречали, собрали представительную комиссию… Знали о вас, тем более должны были знать и о других. Однако не помогли, даже не предостерегли. Предположим, что перед нами — красивая инсценировка. Навели какой-то мо?рок, на нас и на Ларису, уволокли ее в свои подземелья, теперь смотрят, как мы себя поведем.

— Я тут подумал — нет ли какой-то связи между темой разговора со старцами об их «родственниках» и ее пропажей? Может, очередной тест? На радиацию нас проверили, о возможности вашего появления я им сообщил, и практически одновременно — инцидент с Ларисой.

— Сколько раз, вы сказали, она стреляла?

— Тридцать два.

— И, будучи метким стрелком, ни в кого не попала?

— Было бы в кого, — мрачно ответил Шульгин.

— Я совершенно о том же. Галлюцинации нередко отличаются удивительной достоверностью.

— Согласен. Но следы на поляне от «гравилетов» — я сам их видел и пальцами трогал…

— Думаете, внушить вам такое представление труднее, чем любое другое?

— Опять вы правы. Но Ларисы нет — факт. Полученный от нее сигнал — факт. Как и то, что вы подтвердили установление с ней контакта. Какие тут галлюцинации?

— Одно другому не мешает. Вот и займемся выяснением. Готовы?

— Надеюсь — да.

— Тогда — приступим. Не удивляйтесь, я решил испробовать незнакомые вам практики. Тот путь, которым мы ходили раньше, достаточно натоптан, я бы так выразился. На нем нас могут подстерегать неожиданности не самого приятного свойства. Знаете, как охотники устраивают засады на звериных тропах? Ну так мы их обманем! — С хитроватым блеском в глазах Удолин потер руки. — Я говорил вам, что собираюсь привлечь к сотрудничеству некоторых коллег, специализирующихся в нужной области, они мне и подсказали кое-что интересное. В обмен я тоже поделился плодами своих изысканий…

— Это что же, вы сейчас на мне будете экспериментировать?

— Да вы не опасайтесь, Александр. Новый способ гораздо надежнее и требует куда меньших усилий. От меня. Вам вообще ничего делать не придется, кроме как прийти в сосредоточенное состояние духа…

— Подождите минутку, Константин. Меня давно мучает вопрос — почему вы, маг экстра-класса, спокойно терпели тяготы Гражданской войны и даже аграновскую тюрьму? А ведь могли бы…

— Увы, тогда не мог. Я ведь до революции несколько в другой области специализировался, это уже когда с вами начал работать, всерьез занялся проблемами физического погружения в астрал… Да вы же помните. Однако — пора!

Константин Васильевич принял нужную позу, лицо его окаменело, глаза закатились, словно он заглядывал ими внутрь собственного черепа, и начал делать руками пассы, что-то при этом бормоча на несомненно «мертвом» языке. Шульгин отвернулся и принялся сосредотачиваться единственно известным способом, остерегая себя от неконтролируемого провала в Гиперсеть. Просто расслабиться, убрать суетные мысли и, упаси бог, не вспомнить ни одной из магических формул. А то снова унесет неведомо куда, с билетом в один конец. Тут же в голове зазвучала мелодия «Ван вей тикет». Вот и хорошо…

— Готово. — Голос Удолина прозвучал странно глухо, будто из-за стены. Сашка открыл глаза и не увидел ни солнечного дня, ни самого профессора. Вокруг плавал густой, серый с зеленоватым оттенком туман. А там, где ногами ощущалась покрытая травой земля, сквозь него просматривался некий наклонный шурф со стенами, мерцающими отсутствующим в солнечном спектре цветом. Шульгин мельком удивился, как такое может быть — цвет, которому невозможно подобрать названия, даже по аналогии.

— Давайте руку — и шагаем…

«Голос не глухой, а именно — загробный», — догадался Сашка. Он всегда считал этот термин чистой метафорой, а вот услышал и сразу понял, что он на самом деле означает.

«Потому его и видно. И я, значит, тоже там? Серая зона?»

Делать нечего, назвался груздем… Ростокин в этой зоне уже бывал.

Шульгин протянул руку в направлении голоса, наткнулся на ладонь Удолина. Крепко сжал, и они шагнули.

Ничего особенного в плане чувственных ощущений не произошло. Ни потустороннего холода или, наоборот, жары, ни даже ощущения полета. Проникновение в Гиперсеть доставляло куда больше впечатлений.

Туман рассеялся, вернее — просто исчез. И Удолин стал виден, такой же, как прежде. Без всяких признаков посмертности. Единственно, освещение оставалось инфрафиолетовым, как обозначил его для себя Сашка. Любое явление должно быть поименовано, пусть и самым бессмысленным образом.

Они находились как бы в продолжении шурфа, через который сюда проникли, но теперь идущем горизонтально, и его следовало называть штреком.

— И где это мы теперь? — спросил Шульгин.

— Там, где нас ждет Лариса. Я слышу ее гораздо лучше. Она все время мысленно зовет кого-то из вас или всех сразу. Да мы сейчас в этом попробуем убедиться…

— А эта… цветовая гамма, почему такая? Точнее — откуда?

— Свойства среды. Самосвечение эфира. Мы сейчас находимся пространственно там, где скрывают Ларису похитители, но совсем в другой фазе бытия. Мы можем наблюдать явления вещного мира, сами же для него невидимы.

— С того света наблюдаем? — решился спросить Сашка. Это ведь, как следует из литературы, именно покойники способны видеть и слышать то, что творится на Земле, не имея, впрочем, возможности активно вмешиваться в происходящее.

— В строгом смысле, любая фаза по отношению к любой другой — «тот свет». Но ваш академический интерес я постараюсь удовлетворить дома. Сейчас главное — вызволить Ларису и переправить ее к своим. А уже потом заняться устроителями этого безобразия. Пойдемте.

Идти пришлось недолго. Удолин выбрал точку высадки чуть поодаль от цели, чтобы дать своему спутнику возможность хоть немного адаптироваться в новом качестве. И еще он немного опасался, что всплеск эфира при их появлении каким-то образом может быть уловлен здешними обитателями. Профессор же добивался полной внезапности.

Штрек, являвшийся на самом деле своеобразным переходным шлюзом между фазами, вывел их в порядочных размеров помещение, ярко освещенное подобием ламп дневного света. Своим интерьером оно напоминало странный гибрид рубки космического корабля из фантастических фильмов и атриума древнеримской виллы. Причем атриум выглядел естественнее: ребристые колонны розоватого с прожилками камня, абстрактные фрески на стенах, черный мраморный пол, по которому в беспорядке разбросаны мозаичные разноцветные спирали, напоминающие изображения галактик. А «космическая» часть производила довольно нелепое впечатление — с человеческой точки зрения. Как будто кто-то, не имея никакого понятия об эргономике и даже назначении использованного реквизита, насовал, где придется, экранов, пультов, иных устройств условно технического вида. Мол, на что-то похоже, и ладно.

Посередине зала на возвышении, между двумя синими прозрачными дисками стояла на коленях Лариса. Третий диск, но желтого цвета, нависал над ней в виде зонтика. Диски, не имея видимых опор, медленно вращались в противоположных направлениях. Моментами между ними проскакивали, не задевая девушку, оранжевые искры.

Неподвижностью и позой Лариса являла подобие статуи, была бы она обнаженной — вообще не отличить. Наверное, ее держало какое-то поле, гравитационной или иной природы.

По залу расхаживали пять условно говоря, «человек», одетых в легкие хитоны до колен и нечто вроде сандалий. Шульгин едва не ахнул, так они были похожи на «элоев» из Барселоны. Только раза в полтора крупнее, самый высокий — под метр семьдесят. Чем занимались — непонятно. Один смотрел на прибор, напоминающий осциллограф, другие просто бездельничали или, подобно ученикам Аристотеля, перипатетикам, обсуждали философские проблемы, прогуливаясь.

Сашка непроизвольно положил руку на пистолетную кобуру. Есть эти, могут поблизости оказаться и монстры.

— Успокойтесь, Александр, — сказал Удолин. — Прежде всего, мы для них невидимки и неощутимки. Кроме того, надо выяснить, способны ли мы оказать на них поражающее воздействие. У Ларисы, как известно, не получилось. Кто знает, из какой они фазы?

— Так выясняйте, — раздраженно ответил Шульгин, подходя к дискам вплотную. Ему показалось, что в этот момент рисунок и частота искр изменились. Неужели учуяли? Если не сами «элои», так их приборы? Но «прогуливающиеся» никак не отреагировали.

Присмотревшись, Сашка заметил, что губы Ларисы едва заметно шевелятся, как бывает, когда человек непроизвольно артикулирует внутреннюю речь. Лицо при этом оставалось замороженным, глаза — совершенно пустыми, будто мастерски выточенными из самоцветов.

«Ну, падлы, дай только девчонку выдернуть, я вам устрою Испанию в разгар инквизиции. Барселона курортом покажется!» — мысль получилась настолько отчетливая, что искры опять защелкали, засуетились, будто испуганные.

Теперь и «элои» обратили внимание на нештатную, похоже, ситуацию.

Сгрудились, обмениваясь фразами в странной тональности, тот, что наблюдал за экраном, начал изображать руками в воздухе объемные фигуры. Еще один побежал к другому аппарату у противоположной стены.

— Что с ними, Константин?

— Подожди, Саша, подожди, я только настраиваюсь…

Шульгину хотелось со всего размаха снести ударом ноги эти поганые диски, выхватить Ларису, а дальше — как получится. Но — нельзя, это он тоже понимал. Вдруг рванет аннигиляция? Им-то, по словам Удолина, ничего не грозит, а ей? Как тут, кстати, с радиацией? Гомеостата с собой не было. Да и черт с ним!

— Приготовься, сейчас выходим из фазы. — Голос профессора внезапно прозвучал, как у боцмана на штормовой палубе. — Я сбрасываю поле, а ты не дай им уйти, пока не опомнились!

Что там сотворил Удолин, пассами или усилием воли, Сашка не видел. Он получил свою задачу и начал ее исполнять на пределе сил и возможностей. Тут самое главное — не ошибиться. Чтобы форсированная скорость реакции не превысила прочность мышц и связок на разрыв. Иначе…

Очень удачно, что все «клиенты», кроме одного, оказались практически рядом, сбились в тесную группу. Минус — между ними и Шульгиным возвышается подиум с дисками и Ларисой. Зато тот, что метнулся к покрытой светящимися полосами и пятнами стойке, — вот, прямо напротив, метрах в шести. Ну так устроим им «бильярд»!

Мысленно нарисовав траекторию полета шара, которым был он сам, Шульгин, будто стартующий с катапульты истребитель, сорвался с места. Пронесся поперек зала, толчком выставленных перед собой рук отшвырнул к стене элоя-одиночку, погасив тем самым свою инерцию, развернулся на пятке и — второй бросок! Он ударил по группе, врезался в ее середину, сработал широким взмахом обеих рук от плеч, да еще и подсечкой левой ноги. Удержался на правой, рванул за подол хитона единственного устоявшего «элоя», без всякого изящества отвесил ему тяжеленную затрещину. Голова у того резко мотнулась, и он упал ничком.

Если кто-то из дуггуров вообще что-нибудь успел сообразить, он испытал немалое удивление. Из ничего возникла фигура крупного гуманоида, расплывчатая от скорости и… Впрочем, никакого «и». Нокаутирующие удары, которые не успеваешь ощутить и оценить, после чего — тьма беспамятства.

Давно, очень давно Сашке не приходилось всерьез заниматься настоящим рукопашным боем. Тренировочными — постоянно, а чтобы до результата — или ты, или тебя — года три такого не было. И он ведь бросился на пятерых, понятия не имея о способностях противника. Так бы мог нарваться! На встречный удар быстрее своего или финку из рукава. Так выбора же не было!

— Александр! — услышал он окрик Удолина.

Обернулся, одновременно переместившись так, чтобы поверженные враги оставались в поле зрения, и выдернул из-под ремня пистолет. Голая рука их берет, пуля возьмет тем более. Лариска просто «не попала в фазу», а то б накрошила такую кучу этих «патрициев»…

— Что такое?

— Смотри!

Наподобие Моисея с иллюстраций к Библии художника Гюстава Доре, профессор простер руки в сторону постамента с дисками, между которыми пребывала в каталепсии Лариса, и вся композиция подернулась радужной дымкой, заколебалась, поплыла, теряя форму… Еще секунда, от силы две — боковые диски с металлическим лязгом упали по сторонам постамента, между ними обрушился верхний. Но упал на пустое место. Девушки там не было. Момента ее исчезновения Шульгин не уловил. Была — нет!

— Лихо! — присвистнул он.

— Лариса уже там, со своими, — довольным тоном сообщил Удолин.

— Уверен?

— Получил подтверждение. Теперь у нас руки развязаны. Займемся?

— С полным удовольствием, — искренне ответил Шульгин. Полдела сделано. Осталось вернуться и довести свою мечту до воплощения.

— Тогда вяжи их, чтоб снова не сбежали, как те, из Замка.

— У меня не сбегут, — заверил Сашка, извлекая из кармана моток плетеного капронового шнура, который всегда имел при себе. На случай… Заодно наскоро осмотрел «пациентов». Окончательно убедился, что они вполне человекоподобны, по крайней мере — снаружи. В отличие от дагонов — типаж европеоидный. Красавцами не назовешь, но в обычной одежде в глаза бы на улице не бросались. Физически слабоваты. Бил их Шульгин все же аккуратно. Были б перед ним нормальные люди, не супермены из американских фильмов, одного-другого, пожалуй, отключил ненадолго, но не всех же! А эти — легли, как кегли, и в себя приходить не собираются. Но хоть дышат.

«Ну, пусть полежат немного, — подумал Шульгин, затягивая последний узел. — И мы отдохнем».

— Красиво у тебя получилось, — глядя на поверженных «элоев», похвалил профессор. Неожиданно, не сговариваясь, они окончательно перешли на «ты». Что вполне естественно. Рыцари одного ордена.

— А у тебя — хуже?

— Разные вещи. Никогда не умел драться кулаками, с самого детства. Всегда мне нос разбивали. Оттого и науками стал заниматься, иначе б тоже по военной линии пошел.

— Полководец с магическими задатками — круто могло получиться, — польстил Удолину Сашка.

— А все «великие» такими и были, разве непонятно?

Присели на мраморные ступеньки, закурили, как водится, пережив боевой стресс и радость победы.

— Может, не теряя времени, этих тоже — вслед за Ларисой? — предложил Шульгин.

Константин Васильевич извлек из обширного кармана заветную фляжку.

— Примем?

— Отчего нет? — протянул руку Шульгин. — Одного не пойму. Ты — эфирный, я — материальный. А водка какая, если на всех одинаково действует?

Удолин засмеялся.

— Формулу-то спирта помнишь? Углерод, водород, кислород, и только. Вся Вселенная из этих элементов построена. И Господь наш, Иисус Христос, в Кане Галилейской чудесным образом вино творил, не суп гороховый. Оттого и все последующее. А с «этими» здесь нужно разбираться, в самом логове. Тут и приборы, и выходы, наверное, в разные интересные места имеются…

— Так хоть блокаду какую-нибудь вокруг поставь, — предложил Сашка. Пара глотков сняла долю напряжения, а дело ведь пока не сделано. — А то набегут вдруг «спецназовцы», опять свалка начнется…

— Уже сделано. Капсула прочная. Если нет у них магов сильнее меня… Если есть — тогда уж не знаю!

— Огнем и штыками пробьются ребята, и пара гранат не пустяк, — пропел Шульгин, демонстрируя напарнику рассованный по карманам арсенал.

Глава девятнадцатая

Три робота, повинуясь команде Новикова, со сноровкой, проявленной ими при постройке шалаша, изготовили из подручного материала очень приличные носилки. Даже скорее паланкин. Наподобие тех, в которых и сейчас индусы носят европейских туристок по крутым каменным тропам затерянного в джунглях пещерного города Элора.

Две длинных слеги, метра по четыре, из прочного дерева, между ними стулья, с плетеными сидениями, да еще и багажник между ними, куда сложили рюкзаки и большую часть оружия. Девушки устроились со всеми удобствами, и андроиды побежали плавной рысью, не допуская неприятной для пассажирок тряски. Они могли бы с той же легкостью нести и тонну груза. Что им двести килограммов?

Подобный способ передвижения, раньше не испытанный, Ирине с Анной понравился. Слегка отвлек от беспокойных мыслей.

Левашов с Андреем быстрым шагом шли позади, не очень отставая, обсуждали дальнейшие перспективы.

— Ларису они вытащат в любом случае, тут и думать нечего. А вот что дальше делать? — говорил Новиков, сбивая прутиком фиолетовые соцветия растений, похожих на отечественный чертополох.

— Вытащат, тогда и решим, — отвечал Олег. — Разонравилась мне страна мечты…

— Да брось, не стоит так. С кем не случалось…

— А мне надоело, понимаешь — надоело! Пока только меня касалось — ладно! Но так и дальше дергаться — не желаю! Не по мне…

— Да что за беда? Все мы постоянно рискуем, девчата — тоже. Будто не знаешь, в каких переделках им раньше бывать приходилось. Что Ларисе, что Ирке… Взять тот же бой на поезде.

— Мало ли, что там раньше бывало. Меня при этом не было, вот что главное! А вот так, в режиме реального времени на все смотреть — не хочу. Не по мне, — повторил Левашов.

Переубеждать друга — бесполезно, понял Новиков. Не в том он состоянии, чтобы к доводам разума прислушиваться. Да, слишком большую власть над его натурой Лариса забрала. Талант…

— Хозяин — барин, — спокойно ответил он. — Кто же заставляет? Вернется — и уезжайте, хоть прямо сейчас. На Кислые воды. Правда, еще до «Валгаллы» надо суметь добраться…

— А ты останешься?

— Кому-то ж надо разобраться, куда все катится? Собрались одним делом заняться, а нам тут же совсем другое подбрасывают. Но ничего, — с оттенком то ли угрозы, то ли просто злости протянул он, — глядишь, с помощью Удолина и разберемся. До самого донышка. А там вдруг да подпишем договор о вечном мире с этими самыми дуггурами. Без дружбы и взаимной помощи можно и обойтись… Тогда и нам с Сашкой невредно будет дачки прикупить, с тобой по соседству…

— Издеваешься? — насупился Левашов.

— Чего ради? Святой истинный крест! Мы присяги никому не давали, живем по собственному хотению. Тебе физикой-математикой с пятого класса нравилось заниматься, мне — кое-чем другим. И все в своем праве. Так что давай Ларису подождем. Совсем я, кстати, не уверен, что она с тобой прямо сразу и согласится.

Олег махнул рукой, не желая продолжать дискуссию. Он часто поступал подобным образом, обрывая тему на полуслове. И все давно привыкли не считать это невежливым. Просто черта характера. Не умеет человек спорить в сократическом стиле — и не надо.

Фургоны оказались на месте, лошади тоже. Дежурный доложил, что в отсутствие хозяев происшествий не случилось, посторонние в зоне наблюдения не появлялись.

— Как дамы, понравилось себя средневековыми принцессами ощущать? — спросил Андрей.

— Весьма недурно, — ответила Анна. — Вокруг далеко видно, и не трясет. На извозчике по булыжнику — хуже.

— Примем к сведению. Значит, давайте насчет ужина соображать, дело к вечеру идет. Народ вернется, а у нас уже все готово…

Тон у него был настолько будничный, словно на самом деле Лариса и Шульгин отлучились на часок-другой по самым обычным делам и вот-вот будут.

— Ты, Иван Иванович, костром займись, — поручил он самому русифицированному роботу. — Джонсон — фазанов настреляй, что ли… Или кто там на опушке кричит.

В сотне метров от стоянки действительно какие-то птицы перекрикивались пронзительными голосами, очень похожими на фазаньи.

— А ты, Стив, принеси нам рацию. Попробуем Воронцова разыскать.

До «Валгаллы», где бы она сейчас ни находилась, в порту или в море, было никак не меньше шестисот километров, но антенны на пароходе чувствительные, мачты высокие, приемник мощный. Не прошло и пяти минут, как Левашов услышал в наушниках ответный позывной.

Еще минута, и радист переключил связь на Дмитрия.

— Отыскался след Тарасов! — Голос Воронцова, несмотря на потрескивание грозовых разрядов, слышен был вполне отчетливо. — Где вас черти носили? Раньше нельзя было обозначится?

— Долго рассказывать. Очередные причуды хронофизики. У вас как? Мы тут ничего не знаем.

— У нас порядок. Война началась через неделю после того, как вы замолчали. У буров победы по всем фронтам.

— Поздравляю. Сюда сводки Информбюро не доходят. Конкретней.

— Наталь очистили полностью, собираюсь переходить в Дурбан, там стоянка лучше. На юге буры движутся к Кейптауну. Сильвия в Лондоне готовит почву для мирных переговоров. Все живы и здоровы. О себе скажи. Когда обратно?

Вдаваться в подробности Олег не хотел.

— Работаем по плану. Получится, как думаем, — через пару дней поедем. Начнем движение — сообщим. Всем привет.

— Взаимно. Что-нибудь нашли?

— Больше, чем хотелось. Подробности письмом.

— Ждем-с. Имейте в виду — все железные дороги севернее Де Ара — свободны. Выходите к путям по кратчайшему… По первому требованию классный вагон в любую точку подадим.

— Спасибо, обязательно воспользуемся. До связи…

— Ну вот, товарищей успокоил, — словами анекдота, но без улыбки сказал Левашов. — В общем, у наших все в норме. Англичан сделали по полной. Как я успел понять — дело идет к миру на бурских условиях.

— Эх, черт, жаль! — Новиков ударил кулаком по раскрытой ладони. — Прозевали мы. Я думал — управимся. А тут и англичане раньше начали, и мы застряли, как скорпионы в янтаре. Эффектную, наверное, войну прозевали!

Новиков чувствовал себя и выглядел как болельщик, пропустивший трансляцию финала чемпионата мира по хоккею.

— Да успокойся ты! — прикрикнула на него Ирина. — Войну прозевал, несчастненький. Наркоман законченный! Сначала сам ноги отсюда унеси, а войну тебе потом в кино покажут…

— Кто б там ее снимал, — с разгону ответил Андрей и осекся. Да, неловко получилось. При Левашове. Действительно, у каждого по горю, да не поровну. Кому похлебка жидка, кому жемчуг мелок.

— А вы бы скатерку расстелили, приборы расставили, чем старшим по званию замечания делать, — огрызнулся Новиков, переводя ситуацию в другую плоскость. — Разговорились тут… Правильно Олег сказал — всем на Кавказ нужно ехать. Вам, мадам, в особенности!

Он посмотрел на Ирину бешеными глазами. Мало ему других забот, чтобы еще и с ней препираться. Могла бы и промолчать, словно не видит, в каком он раздрае находится.

Робот, дважды пальнув из двустволки дробью-четверкой, принес трех фазанов, мгновенно их ощипал и установил жариться на вертеле, начинив местными травами и привезенными с собой специями.

Запах пошел чудесный. Только аппетита ни у кого не было. Разве что у Анны.

Новиков машинально посмотрел на часы, и тут же, в пределах оборота секундной стрелки, между костром и ближним фургоном возник и сразу исчез радужный пузырь, неотличимый от мыльного, только больше, намного больше.

Вспыхнул и исчез, оставив вместо себя Ларису.

Она сидела на траве по-японски, на коленях, опираясь ягодицами на пятки и руками в землю перед собой. Взгляд был — пустой.

Левашов дернулся ей навстречу, а Новиков осадил его изо всех сил, рванув назад за предплечье.

— Молчать! На месте! — Так он ощутил задачу своего положения. Силы в пальцах у Андрея хватило бы для парализации локтевого нервного сплетения. А где нажимать — он давно знал.

Олег обмяк, не от боли. Сообразил, что товарищ лучше знает, что делает.

Лариса осмотрелась, несколько раз глубоко вздохнула, поднялась во весь рост.

— Ребята, это правда вы? Я вернулась, я с вами?

Андрей увидел, как ее руки скользнули вдоль швов джинсов, наткнулись на пустые кобуры.

— Отобрали. — На лице с потеками слез, хорошо видными на пыльных щеках, появилось выражение обиды. — Но у меня еще есть… — Лариса сунула ладонь под рубашку, достала маленький «вальтер».

Никто не успел заметить броска Ирины. Снизу вверх, на три с лишним метра она метнулась, подобно кобре, и пистолет оказался в ее руке.

— Теперь совсем хорошо, — сказала она, сдвигая флажок предохранителя вниз, чтобы он закрыл красную точку, и пряча оружие за голенище. — Успокойся, ты дома. Меня узнаешь? Дыши глубоко, носом. Андрей, подай коньяку.

Левашов снова хотел подойти к ней, и опять Новиков его удержал:

— Сиди! Не сейчас!

Ирина с Анной под руки отвели Ларису в фургон, уложили на мягкую постель, укрыли верблюжьим одеялом. Ночь будет холодная. Здесь перепады температуры достигали тридцати градусов Цельсия, иногда и больше.

— Девчонки, как же… Я ведь выдержала? Нет-нет, я теперь в порядке, — отмахнулась она, когда Ирина пристегивала ей на руку гомеостат. — Страшно было, ой, как страшно…

У Ларисы и под одеялом постукивали зубы, хотя экран показывал, что физически она действительно здорова.

— Сигарету дайте, мои все там остались. И еще коньяку… Вы представьте — сутки прошли! Никого из вас увидеть не надеялась — и вот оно…

«Сутки, — подумала Ирина. — Хроноклазмы продолжаются. Для нее сутки, для нас четыре часа. На сколько же Шульгин с Удолиным застрять могут?» Но не сказала ничего.

Лариса села, из рук Ирины отпила несколько глотков, у нее же приняла раскуренную сигарету. Лицо порозовело, пальцы перестали дрожать.

— Теперь давай, поспи, мы рядом ляжем. — Анна, не такая жесткая, как Ирина, в душе Ларису недолюбливавшая, погладила по-прежнему находящуюся в полушоковом состоянии подругу по волосам, щеке, шее. Начала расстегивать свою рубашку и ремень брюк. Оставшись только в трикотажных трусиках, пристроилась возле Ларисы, прижимаясь к ней гибким горячим телом.

Со своих детских лет, почти совпадающих с нынешними (Анин год рождения — тысяча девятьсот третий), она, проведя пять лет в пансионате сравнительно благородных девиц, знала, что, если очень страшно, нужно лечь рядом с девочкой с соседней койки и с головой укрыться одеялом. Кто не видел дортуаров[104] с потолками высотой шесть метров и длинной — сто, освещенных ночью единственной керосиновой лампой, да когда осенний ветер завывает в трубах и голые ветки скребут по оконным стеклам, ее не поймет.

Но у Ларисы ее порыв вызвал совсем другое впечатление.

— Только без этого! Отодвинься!

Анна не поняла, зато поняла Ирина.

— Успокойся! Ты что вообразила? Не обижай девчонку! Хочешь, еще налью? Выпей и спи, утром поговорим.

— Нет, утро что? До утра дожить надо.

Ирина поняла, что Ларисе необходимо выговориться. Ну, так и пусть.

Снова начался дождь. Не ливень пока еще, но вполне приличный. Крупные капли сначала барабанили по тенту порознь, потом их шлепки слились в сплошной гулкий шум. Хорошо, что ни сверху не промочит, ни под задний фартук не захлестнет. Зато как уютно! На верхней балке висел электрический фонарь, внешне похожий на «Летучую мышь»[105], распространяющий неяркий свет.

— Вы же меня не поймете. Как вам меня понять?

— Лариса, — сказала Ирина, в то время как Анна, оскорбленная в лучших чувствах, перебиралась на соседнюю койку, — не валяй дурака.

Она вспомнила подобные выходки этой девушки, еще когда ее первый раз, в восемьдесят четвертом, пригласили на Валгаллу, отмечать завершение постройки Форта. Там тоже юная красавица с комплексами пыталась доказать серьезным людям, что она их не воспринимает. Потом, правда, опомнилась. И, опять же, выбрала в друзья самого беззащитного — Левашова. Но ведь не ошиблась! Любой другой парень из их компании послал бы Ларису куда подальше. Да и она сама это понимала.

— Я же вижу, ты в порядке. Давай, рассказывай!

Лариса вскочила, откинула задний полог тента. Дождь лил сплошной стеной. Подслушивать было некому, даже роботы ушли, рассредоточившись по периметру лагеря. Костер погас. Новиков с Левашовым спрятались в другом фургоне. Может, спать легли, может, пили, празднуя счастливое завершение…

— Да садись ты! — Ирина толкнула ее на постель.

— Рассказать? Расскажу. Тебе интересно — слушай… Только сначала — кружку чая и сигарету.

Очень Ирине не нравился взгляд Ларисы, блуждающий, не способный сосредоточиться на одной точке. Да и голос плыл. Тут Шульгин бы пригодился, с его образованием психиатра и секретными транквилизаторами. Но чего нет, того нет. Пусть выговорится. Станет ей хуже — еще стакан коньяка. Заснет, как миленькая. Гомеостат за пределы совместимости с жизнью выйти не даст.

Требуемое Лариса получила, имелись в запасе путешественников саморазгревающиеся банки чая и кофе, хотя и немного.

Она подтянула одеяло к горлу, потому что холодать стало быстро и ощутимо.

— Так вот. В какой-то книге я очень давно прочитала фразу: «Выслушайте мою историю. Итак, я родился в Кордове…»

— «Рукопись, найденная в Сарагосе», — не удержалась Ирина.

— Вот именно. Спасибо, напомнила. Слушай дальше.

…Эх, Лорка, Лорка, — сказала я себе, очередной раз сделав совсем не то, что хотела сама, да и ребята ждали от меня. Это что же за натура такая — чтобы всю жизнь назло себе самой и другим? Помню, в детстве мама часто говорила: «Ну и убойще!» Отстою в углу несколько часов, но не сделаю получасового дела по просьбе родителей. По сути — всю жизнь сама себя наказывала. Повзрослев, но не поумнев в этом смысле, задавалась вопросом — почему, зачем? А может быть, есть в этом какой-то высший смысл, для чего-то и кому-то это нужно? Карма, наконец. Теперь понимаю — настал тот самый «конец», который ни преодолеть, ни победить без такого характерца, как у меня, не получится.

Говорят — женская интуиция, женская интуиция, и каждый понимает под этим что-то свое. Собственно, и понимают по-разному, в зависимости от пола, возраста и даже времени года. Да и женщины все разные… Не будем перечислять типажи от «душечек» до таких «кривых поленьев», как я…

В таких случаях говорят: «как будто черт дернул». Сказав Олегу: «я сейчас», пошла, почти побежала, ха-ха, «налево», то есть влево от входа в пещеру. Лес практически одинаков был везде. Красивый такой и необычный. Никогда не бывала в Африке и вообще в тропиках, не считая Абхазии с Аджарией.

Затянула ремень с пистолетными кобурами, осмотрелась. И вдруг услышала зов, обращенный именно ко мне. Голос такой нежный и мужественный одновременно. В юности мечтала о мужчине с таким чудным, мягким баритоном. Представляла, как будут красиво звучать его признания в любви ко мне, замечательной, необыкновенной и неповторимой.

Увы, мечты, мечты, где ваша сладость, как сказал… Пушкин? Не помню.

Однако ж, кажется, дождалась! Голос звучал и звал меня, ощутимо удаляясь. Мне пришлось ускорить шаг, чтобы слышать его отчетливее. А слушать было что! Если Одиссею пришлось заткнуть уши своей команде, чтобы миновать остров и на свою погибель не поддаться чарам сирен, то мой слух был в порядке. И там ведь были коварные бабы, а мужчина с таким великолепным голосом не должен, не может быть коварным и вероломным.

«Ты любишь, когда тебе посвящают стихи?» — Это первое, что он у меня спросил, когда я начала вслушиваться в смысл слов, помимо наслаждения оттенками и интонациями голоса.

Отвечать я не стала, да и глупо было бы, не видя — кому. Помню, как, очутившись в «новой» Москве, удивлялась, впервые увидев непропорционально много сумасшедших, на ходу бормочущих, а то и кричащих невесть что в белый свет. Только позже узнала, что это они все разговаривают по «сотовым» телефонам, или — «мобильникам». Додумались же люди!

Голос звучал и звучал, а я шла и шла. Не знаю, сколько это длилось, думаю, не меньше часа. О друзьях я совершенно забыла, как и о том, что нужно примечать путь, если хочешь вернуться. Не до того было…

Анна слушала затаив дыхание, Ирина тоже не без интереса. Только не оставляло ее ощущение, что видит перед собой не импульсивную, скорую на язык, не любящую лишних слов Ларису, а актрису провинциального театра, уныло бубнящую заученный монолог. Нормальные люди так не говорят.

Хотя кто его знает, может быть, оказавшись там, где она побывала, именно этим и занималась, для сохранения психики — прокручивала в памяти случившееся и переводила в форму ненаписанного дневника.

— …Потом он мягко приказал мне остановиться и присесть. Присесть было куда: замечательный берег маленького круглого озера, с абсолютно неподвижной — ни рябинки, и прозрачной — каждый камешек на дне виден — водой. Шалаш из местной растительности, открытый в сторону берега. В нем плетеный стол и плетеные же кресла вокруг, числом восемь. На столе несколько бутылок с вином, минеральная вода, хрустальные бокалы…

Села. Голос неожиданно стих. Зато послышались звуки легких шагов. Вот они, идут! Сразу вспомнились слова Пушкина: «Все красавцы удалые, великаны молодые, все равны, как на подбор…» И вправду — великолепные фигуры, и не лица — лики! Мороз пробежал по коже. Никогда я подобного не видела! Хорошо, что бабушка водила меня в детстве в хорошие, неразоренные храмы. Вот там, на иконостасах — Небесное воинство ангелов и архангелов.

Семь непередаваемо прекрасных мужчин, одетых в белые полупрозрачные хитоны или туники, подошли, поздоровались, склонив головы и приложив ладони к сердцу. По непонятному принципу расселись по свободным креслам. Очевидно, ритуал и порядок имел специальное значение.

— Лариса, мы выбрали тебя — догадываешься почему? — спросил сидевший прямо напротив. Я помотала головой. «Нет, мол, не понимаю». В своей походной одежде, с пистолетами на ремне, давно не мытыми волосами, рядом с ними я чувствовала себя отвратительно, ужасно. — Твои друзья уже столько натворили хорошего и плохого, что пришла пора и нам вмешаться. Ты для этого самая лучшая из вашего Братства. Грешница — но безгрешна, умна — без лжемудрствования. Верующая — раз, женщина — два, настоящая землянка — три. Обладаешь огромной силой духа — четыре. Остальные качества тоже как нельзя лучше подходят для той миссии, что мы решили тебе доверить. И самое главное — никто, кроме тебя, не услышал нашего зова…

Дальше разговор пошел в таком ключе, что я на равных с ними обсуждала возможность приведения в равновесие миров нашей многострадальной Земли. И терминология использовалась совсем другая, чем употребляли ты, Андрей, Шульгин, Сильвия…

Кстати, к моему вящему удовольствию, было сказано, что все космические «чурки» с планеты исчезнут. Как-то мне вдруг стало понятно, что никто из людей любой национальности такого обозначения не заслуживает. Только инопланетные пришельцы, а более того — «пришелицы». В тот момент я их всех возненавидела!

И вдруг на очередном повороте разговора, коснувшегося конкретизации моих действий в отношении мужчин Братства, и в особенности — женщин, я ощутила тот самый «ступор», после которого никто не мог заставить меня что-то сделать. Даже я сама себя.

Будто ледяной ветерок пролетел над распаленным эмоциями мозгом. Это что же, значит? Брось сейчас на стол пистолеты, потом — браслеты, все, сколько их есть, сдай им тебя, Сильвию, Антона, наверное, сворачивай экспедицию?! Вообще все дела, что мы с ребятами затеяли, отдай под их ангельское покровительство? Они все знают и все за нас решат?

А вот уж хрен вам!

И немедленно почувствовала: они, споткнувшись об этот самый «ступор», стали менять интонации и смысл своих речей.

Тут же вспомнилось новиковское признание о невыносимости психической атаки, хоть в петлю — легче и проще. Есенин, наверное, такой выбор и сделал. С Шульгиным в Испании тоже нечто подобное было. Но они ведь выдержали! А я с моим характером покрепче буду!

Другим пережить то, что мне пришлось, — где и кем бы они сейчас были?

Давление нарастало ощутимо.

Ребята, так это ж я в своей стихии! Давайте попробуем — кто кого!

Конечно, где-то в уголке мозга брезжила здравая мысль — куда мне против семерых?! Но натура и есть натура: что хотите делайте, а пока жива — не поддамся!

— Так, ангелы мои, — говорю, — не пора ли познакомиться? А то как-то нечестно выходит — вы меня знаете, я вас нет. Представьтесь поименно и по должностям.

И меня понесло, как Остапа. Даже отсутствие пресловутой трубы у «седьмого ангела» отметила. Не по форме мол, на дело прибыл!

Они, не ввязываясь в спор, еще нажали. Давление нарастало толчками, как мигрень, головная боль растекалась под черепом. Но и моя ответная агрессивность тоже нарастала. Мысли летели лихорадочно, разные, в том числе и эти: догадались ли ребята, куда я пропала, что со мной случилось, ищут ли? Они умные — должны сообразить. А от меня теперь зависит — «этих» удерживать на месте до неизбежно благополучного исхода. Попросту — сопротивляться и ждать, когда придут за мной друзья, опять спасут меня, себя и мир в очередной раз.

Смешная фраза: «Я поняла, что они поняли, что я поняла» — и вот оно!

Все «ангелы» встали, и я, естественно, тоже подскочила (куды бечь?), зная прекрасно — не позволят. И теперь, когда все всё поняли, их «лики» стали расползаться, превращаться в рожи! Страшноватое зрелище! Наверное, естественное их состояние — не хватило сил удерживать чужое. В своей-то шкуре легче?

Я держала себя в норме и тонусе издевательскими мыслями. Теперь и они были для меня «чурки». Есть же люди-талантища! Провидели и отобразили подобных «красавчиков». Гоголь, само собой, и те, кто поставили фильм «Вий». Какое впечатление он на меня произвел в детстве! Не объяснишь сейчас, а след в характере остался.

По аналогии думаю, отбиваясь от мозговой атаки — чем чертить меловой круг, какие молитвы читать?

Понимала, конечно, что это — не кино. Бывшие ангелы, трансформируясь, как под рукой хорошего аниматора, начали сжимать вокруг меня кольцо. Надвигаясь молча и зловеще. В голове метались несвязные мысли, боль продолжала остро пульсировать. И совершенно непонятно отчего, словно ураганным ветром или магнитом, сильно потянуло с кресла опять влево. Что я кричала — сейчас и не вспомню, но не молитвы, точно. Я девушка добрая, душевная, иногда даже нежная (редко, правда), но если накрывает…

Мягко скажу — резким, почти истерическим голосом выдавала весь свой матерный запас, что в жизни слышала и в научных книгах вычитала. Оказалось — много чего запомнила. На самых крутых, «боцманских» загибах «ветер» почти стихал, а стоило мне замолчать, чтобы перевести дух, он снова достигал страшной силы. Едва удерживалась, цепляясь за стволы деревьев.

Удалось сообразить — надо придумать еще какой-то заслон от их атаки, кроме матерного крика. Но я же не «йогиня» высоких степеней просветления: захочешь — взлетишь, захочешь — уйдешь в иные миры, на время или насовсем. Жить хочешь? Начинай! Вспомнила свои «беретты»! Итальянские. Кому «Версаче», кому «беретты».

Свинцовой, едва повинующейся рукой вытянула из кобуры правый пистолет, вскинула! От «ветра» рука гуляет. Так нет! Я же отличный стрелок, чуть-чуть до «мастера» недотянула, я сумею!

Раз, два, три… Стреляю, ведя стволом вдоль мелькающих перед глазами харь! Какой приятный грохот, как подкидывает ствол, как летят отстрелянные гильзы!

«Ветер» почти стихает.

— Ага, ангелочки мои фальшивые! Тоже жить хотите? Правильно Олег с Андреем говорили — есть пистолет — стреляй! Поможет — не поможет, но стрелять надо!

Не такие уж всемогущие «ангелочки» мне попались. Начали думать: как и куда спасаться? Одновременно жевать резинку и ходить по комнате слабо?

Я достреляла оставшиеся патроны и выхватила второй пистолет.

«Бывшие ангелы» внезапно начали растворяться в воздухе. Несколько секунд — и нет никого.

Стараясь сохранять бодрость и кураж, я дунула в ствол пистолета, откуда вился легкий дымок, сунула его за ремень.

А знаю ли я обратную дорогу? Это — вряд ли.

Прикидывая направление, я ушла довольно далеко от озера и вдруг услышала звук автомобильного двигателя. Не наш, точно, мы сюда прибыли исключительно на конной тяге. Снова «они»? Подмога к ним прибыла? И только сейчас пришел в голову запоздалый вопрос — кто же эти «они»?

Что-то проанализировать и вычислить я не успела. Надо мной зависло почти абсолютное подобие «летающей тарелки» из комиксов. И опять голоса в голове, не такие красивые, обычные, но старающиеся звучать убедительно: «Лариса, брось дурить. Бежать тебе некуда. У нас есть много способов… Начнем с приятного».

Тут же и начали, сволочи! Внезапно, независимо от реальной обстановки, на меня вдруг нахлынуло то самое страстное томление. Невыносимое желание. Как в раннем девичестве определила для себя, испытывая ночами нечто подобное и читая Асанова: «Хочу любви той самой, красивой-красивой, большой-большой, а если я в жизни не встречу такой, тогда мне совсем никакой не надо».

И ведь долго ждала, но увы… О прочем не вспоминаю, но и Левашов тоже не из того разбора.

Мечты в жизнь редко претворяются: много хочешь, мало получишь.

А «ангелы» с «тарелки» старались вовсю. Такого острого приступа похоти я давно не испытывала. А уж отдаться любому из «ангелов» — наверно, это будет непередаваемо! Во время разговора не обращала внимания на их надетые на голое тело туники, а сейчас вспомнила, или мне напомнили…

Волной накатывались возбуждающие воображения картинки. И мысли, и внушаемые ощущения. Ох, как бы это сейчас было восхитительно! Сильные обнимающие руки, поцелуи, и — оно самое! Наконец я почувствую, как это немыслимо прекрасно — взаимная нерассуждающая страсть.

Ни разу в жизни я такого не испытывала. «Трахалась», как сейчас говорят, с девятнадцати лет, с секретарями партийных комитетов по преимуществу. Но всегда это были «просто контакты». Повозились, встали, разошлись. Да, денечки были веселые… Приемы, баньки, «римские ночи». Пока эти дела длились, рекой лилось шампанское и другие напитки — нравилось, кто спорит. И еще кое-что… Мой «шеф» был самый главный, из его номера по телевизору можно было смотреть, чем в других спальнях занимаются и что говорят. Но все казалось увлекательным лишь до момента, когда белая «Волга» довозила до дома и проходил легкий дурман. К утру возникало мерзкое чувство опустошенности — зачем все было, для чего? Это не жизнь…

А от несчитаных красных десяток и сиреневых четвертных в кошельке — понимание своей продажности, предательства идеалов. Но потом все повторялось снова и снова…

Совсем как сейчас. Ноги сами понесли меня к опускающейся, гостеприимно выбросившей трап и приоткрывшей овальный люк «тарелке». Сейчас войду, и самые тайные мечты и фантазии станут явью! Кажется, не дожидаясь этого, я собралась начать раздеваться прямо снаружи. Пусть и они сразу увидят меня во всей красе…

Но где-то они перестарались. Нельзя так грубо и откровенно выворачивать наизнанку подсознание. Почти нестерпимая жажда наслаждения перекрылась отвращением. Мало ли о чем я могу вспомнить иногда, но демонстрировать подобное «кино»!

Когда мне будет надо — сама выберу, с кем и как. А на шантаж я не поддамся!

Была бы на моем месте другая, нимфоманка без комплексов — у них бы получилось.

Я вскинула пистолет и начала стрелять прямо в открытый люк, кусая губы от ненависти к «ангелам», к себе и от того, что не случилось того, чего мне все еще хотелось почти до умопомрачения.

Пули четко уходили в темное чрево «тарелки», только одна зацепила край люка, высекла сиреневую искру и рикошетом улетела в лес. Если кто-то стоял поблизости от входа, он свое получил…

«Объект» крутнулся на месте, резко накренился, как бы теряя ориентировку, потом выпрямился и со свистом ушел по косой над самыми кронами деревьев.

Так-то лучше.

Силы разом покинули меня, я плюхнулась на траву, привалилась спиной к громадному теплому стволу.

Где же мои друзья, братья, товарищи? Неужели они не слышали выстрелов?

Отдышалась чуть-чуть и, повинуясь рефлексу, сменила расстрелянные обоймы в пистолетах на запасные…

Описания своих сексуальных видений и воспоминаний Лариса могла бы и не приводить, ограничиться легким намеком, но, наверное, подсознание само выталкивало наружу темную накипь. Освобождалось, чтобы завтра это полностью забылось, как забывается дурной сон, оставляя после себя лишь смутное ощущение.

И действительно, переведя дух, сделав пару глотков из протянутого Ириной стакана, закурив следующую сигарету, она стала говорить спокойнее и живее.

«…И это пройдет» — вспомнился царь Соломон с его кольцом. Вопрос — когда? — для меня сейчас актуален, как никогда. «Есть только миг между прошлым и будущим…» В двадцать первом веке я поставила мелодию этой песни в мобильник Олега.

Вот и я живу пока!

«Эти» сказали, что начнут с приятного. Так будем ждать «неприятного». Каков арсенальчик для меня приготовлен? И когда начнут? Выдержу ли? Успеют ли ребята? А вдруг я их как следует напугала, и они оставят меня в покое?

Мысли летели и летели, пока не прервались непонятным гулом. Он шел почти отовсюду, как пока далекий, но быстро приближающийся гром.

Что, снова придется стрелять? Куда, в кого?

Один пистолет я сунула в кобуру, второй взвела. Встала и пошла, ускоряя шаг и, конечно, подчиняясь своему дурацкому характеру, навстречу «грому», а не от него. Разницы, собственно, никакой. Все равно ведь не убежишь, если что…

Сама собой зазвучала в голове молитва, под ритм шагов. «Отче наш…» Самая, наверное, подходящая: «…И не введи нас во искушение, и избавь нас от лукавого…» Прислушалась к себе. Дыхание ровное, пульс тоже, страха нет никакого.

Ого! Выйдя на опушку поляны, большой, просторной, я машинально присела за ближайший куст. Со всех сторон на нее заходили на посадку «тарелки». Такие, как первая, и крупнее и поменьше.

Неужели из-за меня такой переполох? Приятно осознавать свою значимость. Как в той присказке про пойманного медведя: «Ну так тащи его сюда. Да он меня не пускает!»

Какая-то необыкновенная веселость охватила меня. Захотелось подскочить, прыгать, петь и смеяться, разбрасывая по деревьям свои одежды…

И снова вопрос — почему вдруг? Разве есть повод веселиться? Я собой руковожу? Кажется — да. Своим телом — точно! Лежать, Лора, лежать! Продолжая хихикать, словно от щекотки, я заставила себя не выдать своего местонахождения. Может быть, тяжелая железка пистолета в руке гасила посторонние эмоции. Как заземление у радиоприемника.

А «эти» тем временем выгружались из своих транспортных средств. Зачем-то я начала их считать: «Раз, два, три, четыре, пять — вышла Лора погулять. Вдруг охотник выбегает, прямо в Лорочку стреляет…»

На самом деле из самых больших тарелок вышло всего пять начальников. Так они выглядели. Как у нас девчонки в обкоме острили: «У Советской власти самое главное звание — „Член органа“!» Эти — такие же. Безусловно довольные собой, вальяжные, едва ли догадывающиеся, что и их можно при случае «нагнуть». Из средних и мелких, «десертных» — посыпалась «пехота». Впечатления они не производили, совсем не «ангелы». Вроде киргизов из колхоза под Иссык-Кулем, где я в юности отдыхала у любимого дяди Вали. Зато их было много, и все с каким-то оружием.

Теперь бы сообразить — больших тарелок три, средних — пять, мелких — две. Смех продолжал меня разбирать, но я все пыталась считать. Умножать и прибавлять. Мешала отличная фраза из анекдота: «А тебя здесь поставили отнимать и делить!» Хорошая идея, только одной не справиться. Патронов не хватит.

Мелкие «пришельцы» торопливо разбежались по всему периметру поляны, создавая оцепление, а «члены органов», они же — бывшие «ангелы», наверное, так же «далекие от народа», как наши вожди, — чинно двинулись к ее середине. И так они были повадками похожи на секретарей горкома и обкома, что смех разобрал меня до слез.

И тут же мелькнула мысль, не моя, давно услышанная: «Смеешься до слез — будешь плакать!» Хорошо, что пришла, — дала время подготовиться. Потому что буквально через секунду началось то самое, доставшее Андрея с Сашкой.

Навалилась страшенная тоска, такая, что пропади все пропадом: захватят — не захватят, убьют — не убьют. Встать сейчас, выйти к ним, упасть, каясь, на колени…

А вот хрен вам! На коленях мы уже стаивали, закаленные!

Лежу, продираюсь мысленно сквозь всю эту муть. Как они меня достали? Чувствуют какими-то своими «нюхами»? Или накрыли психическим колпаком всю окрестность, где я могла оказаться? Скорее последнее, иначе подошли бы сами или прислали «мелких» да «под белы рученьки, за высокие горы, за темные леса, за глубокие реки…».

Милая бабушка, все вспоминаю твои сказки и молитвы! И вспоминаю ведь в самые трудные минуты. Обычно — не помню, не до того. И что ведь поразительно — помогает, когда не помогает ничто другое.

Отпускать стало не сразу, но ощутимо. Генераторы у них перегрелись или «в струю» не попали?

Ай да молодец, Лорочка!

И опять лезут из памяти тексты школьной программы: «Вынесем все, и широкую, ясную, грудью дорогу проложим себе!» Грудью не получилось, так зато — пистолетом вышло.

«Главное — отнять, вынести и поделить», — это Шульгин, кажется, говорил, еще когда мы с ним в поезде с большевиками сражались. Вновь стало весело, хотя «члены» медленно и неумолимо приближались. Ребята, где вы? Ау!

Ох как здорово было бы, если б сейчас из-за деревьев вышли мои ребята! Спокойные, с винтовками или пулеметами наперевес, сказали бы «этим» — не трогайте нашу девушку! И как бы пришельцы увяли, «сдулись», как проколотый воздушный шарик.

Я верила в это с такой силой, что они непременно должны были появиться. Но — увы.

По нервам вдруг ударила вспышка мгновенной, но едва переносимой боли. Я вскрикнула. Пистолет как бы сам собой выстрелил два раза, и выпал из разжавшихся пальцев.

— Вот видишь, — сказал самый первый из подошедших ко мне «членов», оттолкнув носком ботинка «беретту» в сторону, — попытки сопротивляться бессмысленны. Мы позволили тебе потратить все твои душевные силы. Теперь ты наша…

И я понимала — так оно и есть. Ни злости, ни даже бессмысленного веселья не осталось. Только страх. Что захотят со мной сделать, то и сделают.

Правда, в самом потаенном уголке души пульсировала мысль: «Я не помню, совсем не помню о том, что у меня слева под мышкой пристроен маленький „вальтер РР“». Олег мне подарил его на самый крайний случай. Я о нем не помню, и эти сволочи не догадаются…

Не догадались, и обыскивать меня не стали, просто вытащили из кобуры вторую «берету».

— Теперь пойдем…

И я пошла.

Внутри большой, «суповой» тарелки не было ничего интересного. Вернее, я не увидела ничего интересного. Где-то, наверное, имелась кабина управления, но меня заставили сесть на подобие дугообразного дивана в совершенно пустом куполообразном отсеке, под присмотром одного из «членов». Остальные скрылись в глубине летательного аппарата. Имей я понятие, как управлять этой штукой, ничего не стоило бы перестрелять экипаж и улететь к своим. Патронов бы как раз хватило. Но — увы!

«Тарелка» взлетела почти бесшумно, я испытала нечто вроде невесомости, как в скоростном лифте. И почти тотчас мы приземлились. Приехали, значит. Знать бы куда. На другую планету или в палеолит? Андрей ведь говорил, что дагоны с дуггурами разошлись где-то в те времена. Если, конечно, мои «ангелочки» имеют к тем и другим какое-то касательство. Может, еще одна раса космических агрессоров. А чего мелочиться? Мало мы их повидали, всяких!

«Ох и попала ты, Лорка, ох и попала», — отстраненно подумала я. Страха не было, вместо него — разочарование и обида. Как после проигранного соревнования. Чего-то ждала в жизни, на что-то надеялась — и все прахом. Себя мне жалко не было, жалко несбывшихся надежд. И — Олега. Что он теперь будет делать, без меня? Я, может, плохая была жена, так лучше он все равно не найдет…

«А, ладно!» — встряхнул я головой. Еще не вечер.

Поднялась и с гордо выпрямленной спиной пошла к выходу.

Снаружи оказался тот же самый лес, так что пространственно мы улетели, пожалуй, не так далеко. А вот по времени?

Метрах в ста над кронами деревьев поднимались обрывистые скалы, очень похожие на те, от которых я так по-идиотски ушла. Где сейчас сходят с ума от тревоги за меня ребята и девчата.

Эх, дура я, дура!

— Туда, — указал рукой мой сопровождающий. Кроме него, из тарелки не вышел никто. Непонятно. С одним-то я разделаюсь без проблем. Неужто он этого не понимает? Ну-ну… Только что делать потом? Если меня увезли хотя бы на полсотни километров, по тропическому лесу мне этот путь не пройти.

И вдруг меня осенило. Как же я раньше не додумалась? Наверное, гипноз, что увел меня от пещеры, действовал. А сейчас, значит, перестал?

Нужно просто позвать на помощь! Мысленно. Неужели не услышат? Дагоны, умеющие читать мысли, Андрей, Сашка, старик Удолин, наконец. Они же сейчас только обо мне и думают, ищут, все на меня настроены! Если я позову очень громко, обязательно отзовутся. Только как это делается? Я никогда не вслушивалась в звучание сутр и мантр, что при мне несколько раз произносил Новиков. Ну так надо придумать свои!

Я резко остановилась и села на траву.

— Что с тобой? — спросил конвоир.

— Подожди, отвернись, мне плохо… — скривила лицо и очень натурально изобразила рвотный спазм. Прикрыла рот ладонью и махнула свободной рукой в сторону скал.

Он послушно отвернулся. Надо же, все-таки есть в них что-то человеческое!

Продолжая давиться и всхлипывать я, собрав все душевные силы, бросила в пространство отчаянный, почти предсмертный зов. Как зовет на помощь неизвестно кого тонущий человек. Я очень боялась, что меня услышит «этот». Да нет, вроде ничего…

Не оборачиваясь, он спросил:

— Тебе помочь?

— Ничего не надо, я сейчас…

Продолжая взывать «ко всем, кто меня знает», я сделала еще кое-что. Отстегнула с шеи кулон-талисман, подаренный Олегом, и повесила его на ветку куста за спиной. Жаль, конечно, расставаться, но зато, если окажутся здесь друзья, поймут, что не ошиблись местом. И талисман вернется ко мне, как Поликратов перстень.

Вытащила сигареты, закурила. Надо же нервы окончательно успокоить. Заодно две штуки раскрошила, бросила в траву. Если друзья будут меня с помощью роботов искать, наверняка настроят им зрение, обоняние, слух на полную мощность. Значит, запах виргинского ароматизированного табака те обязательно учуют, слишком он отличается от любого естественного.

— Ладно, пошли, — сказала я, вставая. — Куда ты меня тащишь?

— Никуда не тащу, сама идешь, — ответил, поняв мои слова слишком буквально. Не слишком хорошо они в русском языке, а значит, и в нас, людях, разбираются. Работают в основном на эмоциях. Буду иметь в виду. Но кто они все же такие? На дуггуров, что нам Шульгин в своем фильме показывал, совсем не похожи. Может, из Антоновых приятелей-форзейлей, что его после побега ловят? Так почему здесь и зачем им я? Как заложница, вдобавок — слабое звено? Открыто напасть на всех сразу не рискнули, одновременно с Новиковым, Сашкой, Ириной им справиться не под силу? Все может быть. Да что толку гадать. Скоро и так все узнаю…

Конвоир подвел меня к сплошной отвесной скале, заросшей мохом и ползучими растениями. Что-то такое сделал пальцами, камни разъехались в стороны, открывая темный проход.

— Иди — сказал он, по-джентльменски пропуская меня вперед.

— Сам иди. Я темноты боюсь, — и тут же для убедительности вспомнила, что в детстве действительно боялась ее до истерики. Не ночной — темноты закрытых помещений.

Странно, но мой прием сработал. Бывший «ангел» шагнул вперед, бросив через плечо:

— Не отставай.

Мне только этого и надо было. Зажатым в кулаке тюбиком губной помады я нарисовала на камне жирный размашистый крест, патрончик бросила на землю. И вошла. Больше я ничего сделать не могла. Осталось одно — ждать и надеяться. Скалы у меня за спиной сдвинулись, окончательно отрезая от свободы…

Лариса, замолчала, откинулась на подушку.

— А дальше, дальше что было? — жадно спросила Анна. Будто увлекательную сказку прервали на самом интересном месте.

— Что дальше — завтра расскажу. Устала я. Спать хочу. Вернутся Шульгин с профессором, вместе и обсудим. Гасите свет.

И снова Ирине показалось, что Лариса ведет себя, как запрограммированная. Сначала говорила много и долго, перегружая «отчет» ненужными подробностями и лирическими отступлениями, и вдруг — стоп! Будто пленка в диктофоне кончилась. Но заставлять ведь не будешь. Пусть отдыхает.

— Ну спи, спи…

Дождь снаружи почти прекратился, с неба сыпалась мелкая морось. Ирина вылезла из фургона, подошла к соседнему. Сквозь щель между тентом и пологом пробивался слабый свет. Она легонько постучала пальцами по бортику. Выглянул Новиков, увидел подругу, бесшумно спрыгнул на траву.

— Что там у вас?

— Почти нормально. Выговорилась, теперь заснула. А Олег?

— Тоже спит. Что-то интересное она сказала?

— Много интересного. Пойдем хоть туда, что ли. — Она указала на третий фургон. — Что-то уж больно много непонятного в ее рассказе. — Роботам прикажи усилить бдительность. Мало ли что…

— Бдительность у них всегда одна, то есть — высшая. Не беспокойся…

Третий фургон, до поры не требующийся хозяевам, роботы, приобретшие в ходе этой экспедиции очередную порцию опыта и самостоятельности, превратили в опорный пункт и базу снабжения. Трое несли караульную службу по дальнему периметру, один охранял непосредственно стоянку и присматривал за двадцатью лошадьми, согнанными в импровизированный кораль. Еще двое, не нуждаясь в освещении, поделили обязанности. Один раскупорил ящик патронов и набивал пулеметные ленты, второй чистил и смазывал оружие.

— Порядок в танковых войсках, — сообщил Андрей Ирине, — весь контингент при деле. А вы, ребята, — это уже роботам, — тоже на улице подежурьте. Особое внимание — первому фургону. Находиться рядом, слушать, наблюдать. Если с хозяйкой Ларисой что-то случится, настраивайтесь — ты на скорую медицинскую помощь с уклоном в психиатрию, ты — на противодействие неизвестной угрозе извне, как бы она ни выглядела. И срочно поднимайте меня. Все понятно?

— Так точно. Неизвестная угроза — какого рода? — спросил как раз Джонсон, имеющий опыт работы в паре с Новиковым.

— Тебя что — из Урюпинска призывали? Если бы я знал — непременно объяснил. Угроза — все, что не связано со знакомыми тебе людьми, а также профессором Удолиным. От атмосферных явлений до появления привидений. Совсем просто — все, что выходит за пределы нынешней обстановки. Дошло?

— Так точно, дошло.

— Но и меру знай, — вставила Ирина, — а то таракан неизвестного науке вида на поляну приползет, устроишь тут боевую тревогу…

— Я понял, хозяйка. Без крайней необходимости мы вас тревожить не станем.

И тут же тропический дождь снова припустил. Не настоящим ливнем, просто очень сильно. Андрей с Ириной забрались внутрь фургона. Хорошо все же, когда имеется такое укрытие. От облучка и переднего отделения, где осталось оружие, их отделял еще один, внутренний полог. Защелкнув его боковые и нижние стальные застежки (гораздо надежнее, чем «молнии» или «липучки»), они тоже ощутили себя хоть на час-другой, но изолированными от внешнего мира. Да ведь и вправду. Дождь и ветер тент не пробьет, пули — тоже. Верный Джонсон не позволит даже Левашову внезапно нарушить их покой.

— Так я слушаю, — сказал Андрей, поудобнее устраиваясь на боковом диване-рундуке.

— Сейчас, — ответила Ирина. Она с долей удивления прислушивалась к себе. Еще во время рассказа Ларисы о «сексуальной агрессии» дуггуров почувствовала, что воспринимает тщательно передаваемые подробности слишком эмоционально. И слишком детально. Вообразив Ларису в объятиях тех прекрасных мужчин-ангелов, тут же подставила на ее место себя. И подумала, что не выдержала бы искушения. Даже в пересказе, далеко от места событий, до нее дошел мастерски подготовленный «волновой пакет» информации, бьющей непосредственно в соответствующие мозговые центры.

Но если у Ларисы нашелся противовес в виде страха, ненависти, отвращения к своему прошлому, то у Ирины его не было. Наоборот, весь ее прошлый опыт был исключительно положительным. Что девические воспоминания о их первой любви с Новиковым, что зрелые — о второй к нему же. Свое недолгое замужество она как бы выводила за скобки — проходной эпизод, но несколько необременительных связей (для пользы дела и собственного удовольствия), которые у нее были до новой встречи с Андреем, оставили самые приятные воспоминания.

И все эти детали и подробности вдруг разом хлынули наружу из памяти и подсознания. Ее накрыло так… Что-то в этом роде она испытывала, когда Новиков по молодости лет и в виде шутки испытал на ней действие одного из препаратов Шульгина. Ни самоконтроля, ни стыда — одна лишь темная, нерассуждающая, первобытная жажда наслаждения.

— Сейчас, подожди, — срывающимся шепотом сказала она, торопливо раздеваясь. Дрожащими пальцами расстегивала пуговицы и пряжки, отбрасывала в угол джинсы, куртку, рубашку, все остальное.

— И ты тоже, быстрее… — бросила она Андрею, нащупывая замок между лопатками. Сначала он не понял, что происходит, потом ее настрой передался и ему. Да и ничего странного — картина уж больно романтическая! Стриптиз под шум ливня и в свете слабенькой аккумуляторной лампочки. Да исполняет его не холодная профессионалка, а охваченная настоящей безудержной страстью красивая женщина. Такое заведет кого угодно.

«Как хорошо, что мне не нужно сопротивляться и есть он», — мельком успела подумать Ирина, сжимая пальцами плечи Новикова. Шумно и прерывисто дыша, подставила ему грудь для поцелуев.

— Ну и что сия прелюдия обозначает? — спросил Андрей, когда Ирина выложилась полностью, измученная, как после приступа малярии. Та же слабость во всем теле, тахикардия и прочие симптомы.

— Подожди…

Она выпрямилась, держась за дугу тента, распахнула полог, спрыгнула в густую мокрую траву, под теплые дождевые струи, долго плескалась в них, как под душем, постепенно приходя в себя. Со стороны это выглядело красиво. Если бы у Новикова была под руками видеокамера, он непременно заснял бы эту нимфу тропического ливня.

Теперь Ирине было очень хорошо. И немного страшно. Точно так, как после первой ночи с Андреем на берегу Плещеева озера. Одновременно она думала: «Слава богу, что кевлар тентов обладает отличной звукоизоляцией, иначе весь лагерь переполошила бы своими криками и стонами. Стыд какой, будто кошка мартовская». И еще о том, каково же сейчас Анне, если на нее рассказ Ларисы произвел такое же впечатление?

Ирина вернулась в фургон, завернулась в поданное Андреем полотенце.

— Дай чего-нибудь попить. Вина, что ли…

— Может, коньяка или виски?

— Нет, вина. Пить очень хочется.

До дна осушила кружку красного сухого. Вытерла губы, взяла сигарету.

— Так я слушаю, — напомнил Новиков.

— Ларка, похоже, опасную заразу с собой принесла.

И передала Андрею суть ее рассказа и собственные соображения на этот счет.

— Однако, — протянул он. — Без Удолина нам опять не разобраться. Не мой профиль. Но это, по крайней мере, лучше, чем моя депрессия…

— Как посмотреть. Ей могли всадить весь комплект… Ларису, по ее словам, продержали там сутки. Если за первые полчаса «знакомства» эти ангелы настолько проникли в ее психику, так что могли узнать и сделать потом? В стационарных условиях.

Новиков представил.

— Но сделать-то мы сейчас все равно ничего не можем. На деда с Сашкой вся надежда. Раз они смогли ее выручить и сюда переправить, с остальным тоже разберемся.

— А если нет?

— Если, если… Чего зря гадать? Ну, отправим девушку в карантин. В любимый Кисловодск. Светским львицам повышенный эмоциональный фон никогда не вредил…

— Да я не об этом совсем, что ты дурачком прикидываешься! Это как раз действительно не слишком страшно, а вот все остальное…

— До утра время терпит? Ну, вот и ложись. На неприятности будем реагировать по мере их поступления. Другого не остается.

Глава двадцатая

— Не нравится мне это, Константин, подозрительно… — сказал Шульгин, пошевелив носком кавалерийского сапога крайнего из дуггуров. — Может, они уже — того? Сбежали, вроде как те из Замка?

Отошел к подиуму, присел на край, предварительно сбросив ногой цветные диски, которые выглядели теперь совершенно безвредно. Но руками к ним прикасаться отчего-то не хотелось. Кто знает, из какой гадости они сделаны.

Удолин уже успел бегло осмотреть зал, известными ему способами пытаясь определить присутствие поблизости магических сил. В доступных диапазонах ничего подозрительного не прослушивалось. Но это еще ничего не значило, существа неизвестного происхождения могли использовать любое количество совершенно оригинальных разработок. Он даже в сути исходившей от дисков эманации не успел разобраться, а Лариса ее как-то воспринимала…

— Не сбежали. Их я как раз чувствую, разве что слегка слабее, чем раньше. Альфа-ритмы те же, что были в активном состоянии. Это у них вроде искусственной комы, мне кажется. Есть такие виды живых существ, что при опасности прикидываются мертвыми, даже трупное окоченение имитируют с помощью каталепсии.

— Жалко, дефибриллятора у меня нет, я бы им показал каталепсию, — со злостью сказал Шульгин. — А химию использовать боюсь, черт знает, что у них за метаболизм. Ладно, мы сейчас подручными средствами попробуем реанимацию организовать. Настройся, Константин Васильевич, следи за реакцией…

Он присел на корточки рядом с пленником, который, по его расчетам, пострадал меньше других. По крайней мере, телесных повреждений на нем не наблюдалось. Достал из кармана зажигалку и поднес огонек к одной из известных мастерам иглоукалывания точек.

— Есть! — воскликнул Удолин. — Отчетливый всплеск. Похоже, он вообще в сознании…

— Ну, тем лучше. Он ведь, гад, понимает по-русски — так пусть внимательно слушает. А ты, для верности, транслируй ему эмоциональный смысл моей декларации о намерениях…

Сашкино лицо приобрело мрачную сосредоточенность.

— Мне некогда с тобой возиться, — ровно и отчетливо заговорил он, обращаясь к дуггуру, — я очень не люблю, когда обижают моих друзей, да и пытаются сделать дурака из меня. Или ты сейчас очнешься, или я начну перебирать все известные у нас болевые точки. Если ты не человек, придется повозиться немного дольше. Но я тебя все равно достану. Умрешь — примусь за следующего, с учетом накопленного опыта. Пока не доказано, что ты человек, принципы гуманизма на тебя не распространяются…

В подтверждение своих слов Шульгин раскрыл коробочку с дюжиной шприц-тюбиков. Сдернул с одного иголку и, прицелившись, вонзил дуггуру в шею немного ниже основания черепа.

Раздался пронзительный вопль, испытуемый судорожно выгнулся, завозил по полу связанными ногами, открыл глаза.

— Вот и хорошо. — Сашка с облегчением выдернул иглу, вытер ее о хитон дуггура, спрятал в футляр.

— По-русски говорить будем или как?

— Он сейчас очень громко кричит в ментадиапазоне, — сообщил Удолин, — призывает своих…

— Этих или других? — указал Шульгин пальцем на остальных, по-прежнему изображающих безжизненность.

— Не могу ответить. Но надеюсь, что сквозь защиту его крик не пробьется. Я опять немного перенастроил фазу, с учетом возрастающей нагрузки.

Шульгин несильно, но хлестко ударил очнувшегося по щеке.

— Передай этим придуркам, чтобы тоже кончали ваньку валять, а то начну будить каждого по очереди… Тем же способом. И на помощь не надейтесь, не успеет. Только от меня зависит, уйдете отсюда своими ногами или тут насовсем останетесь.

Дуггур залопотал что-то бессвязное.

— Переведи ему, Константин: или пусть на русский переходит, или опять будет больно.

— Мастер ты своего дела, Саша, — прищелкнул языком Удолин. — Я помню, как ты при мне Агранова пригибал.

— Не из той оперы. Про таких, как Агранов, я все знал: характер, биографию, желания, страхи и предрассудки. Понимал, чем сломать, чем купить. А сейчас чего хвалиться — даже не понимаю, личность он или ячейка коллективного разума? Ну, попал ему в нервный узел, сделал больно, а дальше? Пока ничего не вижу, кроме инстинктивной реакции. Но как-то же они с Ларисой общались, и между собой тоже? Работали с ней с использованием высоких технологий. — Он указал на приборы и валяющиеся рядом диски. — Постарайся, достань их, а то, боюсь, они нас достанут…

— Что-то в твоих словах есть, попробуем…

Пока профессор напрягал магические силы, Шульгин пытался выстроить собственную мыслеформу, в которой пленники, осознав безнадежность своего положения, проявляют добросовестную готовность к сотрудничеству.

У кого получилось лучше и раньше, сказать трудно, однако лежащие вповалку дуггуры начали приходить в себя, их общий мыслефон стал гармонизироваться.

— Сейчас, сейчас, — бормотал под нос Удолин, выстраивая для себя новую систему зависимости и соподчиненности чужих биоритмов.

Тот пленник, что лежал всередине, самый крупный из всех, поднял голову.

— Развяжите меня, — сказал он вполне отчетливо, в звуковом диапазоне.

— Можно, — кивнул Сашка, внимательно рассматривая взведенный пистолет и не глядя на дуггура. Много чести, если исходить из древнефеодальных мерок. Не общаться же с ним, как с военнопленным офицером европейской армии. — Если вздумаешь дергаться — я тебе для начала колени прострелю и все равно заставлю говорить. Так что сам выбирай. Не мы первые начали… Константин Васильевич, руки ему освободи.

— Подвинься вот сюда, — показал Шульгин стволом на пол в двух метрах перед собой. — Руки держать за спиной. И начнем с самого начала. Имя, должность, воинское звание…

Дуггур, похоже, не понял своеобразного юмора.

— Тупой, значит. А туда же… Давай проще. Кто ты такой, откуда здесь взялся, что делаешь?

— Мы — исследовательский отряд… — Дальше последовало несколько невоспроизводимых слов. Даже дагонский язык для нормального человека абсолютно недоступен, если не изучать его с младенчества, но этот был еще более чужд. Хотя вряд ли в подобном случае применимы сравнительные степени. Подобные звуки в африканских лесах издают некоторые птицы. Слыша их скрипы, трески и скрежет, невозможно поверить, что они состоят в родстве со среднерусским соловьем.

— А если понятнее?

— В вашей памяти не содержится таких понятий…

— Видишь, Константин, — с обиженной миной на лице сказал Шульгин, — вокруг сплошные телепаты, экстрасенсы… И что прикажешь делать обычному человеку? Но мы все-таки попробуем. Не мытьем, так катанием. Нам деваться некуда, ему — тем более.

— Им, — уточнил Удолин. — Это действительно рассредоточенный разум. Ты оказался прав. Поразительно! Допустим, пятерка — низшая таксономическая единица, и они могут объединяться для решения определенных задач. Очень может быть — до бесконечности. Одна особь группы исполняет функции лидера, координатора, остальные тоже имеют каждый свои обязанности, а в комплекте — полноценная личность.

— Чего тут поразительного? У фантастов подобное встречалось, неоднократно. А уж армейские боевые структуры все на такой идее построены. С точки зрения комбата, отделение и даже взвод индивидуальности не имеют. Для командарма и полк — только номер. В лучшем случае фамилию командира краем уха слышал.

Насчет дуггуров я о такой хреновине еще в Испании догадался. Для чего, думаю, их целый десяток за рядовым боем наблюдать приперся? Одного-двух за глаза хватило бы. Теперь понятно — их и было фактически двое. Две пятерки. Короче, зацепка у нас есть. Перекурим — и займемся вплотную. Конкретностями. Мы не антропологи, мы фронтовые разведчики. Нам нужно по нынешнему факту разобраться, и как можно быстрее.

— Выпить тоже можно, — сказал Удолин. — Мне опять в запредел выходить придется. — Он встряхнул фляжкой возле уха.

Разговорить пленников в конце концов удалось. Трудная была задача, не технически — интеллектуально. В основном для профессора. Ему пришлось напрячь свои способности до предела, чтобы в то время, как Шульгин вел обычный допрос, держать под контролем мгновенно восстановившуюся между членами пятерки информационно-эмоциональную связь. Прямую и обратную, положительную и отрицательную. Ни Сашка, ни Удолин не были специалистами по кибернетике, и разобраться в сути и смысле возникающих, прерывающихся, непрерывно переформатирующихся ментальных цепочек, конечно, не могли. Константин Васильевич в основном сосредоточился на контроле за внутренней достоверностью ответов, которые давал лидер, и готовился пресекать импульсы агрессии, если они вдруг обнаружатся.

Трудность положения Шульгина заключалась в том, что он просто плохо представлял, о чем и как нужно спрашивать. Он ведь не знал даже того, что рассказала после своего возвращения Лариса. Если бы она была здесь, дело пошло бы куда лучше, но что толку горевать о невозможном? Хорошо бы, конечно, склонить пленника к сотрудничеству, убедить его отнестись к землянам, как к нормальным партнерам. Но как раз этот вариант, по мнению Удолина, полностью исключался. Люди, причем именно эти люди, воспринимались дуггурами как безусловные антагонисты, соглашение с которыми невозможно принципиально. О чем могут договариваться муравьи из враждебных кланов? У них и биологических возможностей для этого нет. Только война на уничтожение.

Гуманоиды, оснащенные полноценным мозгом, конечно, не муравьи с их нервными ганглиями, и кое-какое общение между ними возможно, при всем несходстве убеждений и характеров. Дуггур, например, очень боялся боли, почему и согласился говорить с Шульгиным. Но ни о какой лояльности не могло быть и речи, если он мог соврать без явной для себя опасности, то непременно так и делал.

До многих вещей приходилось доходить по аналогиям, обходными путями, и ценность полученной информации была сомнительна. Хорошо, если хоть наполовину она соответствовала действительности. Масса подробностей осталась непроясненной, но все же результат был. Строго по Наполеону — «тридцать процентов расчета — очень хорошо, остальное оставим на волю случая».

Зато все последние события еще подтвердили, что индивидуальный разум в нестандартных ситуациях эффективнее коллективного. Иначе не Шульгин бы дуггура допрашивал, а наоборот.

Главное — исходная установка Удолина была верна, и экспедиция не напрасна. Здешние дагоны действительно оказались ключом к загадке дуггуров. Пригодились и ментаграммы, записанные профессором через Новикова и Шульгина на Валгалле. Их долбали страшными психическими ударами, а он записывал, контролируя самый предел их выдержки. Как им было больно — может, и понимал, но оставлял за скобками главной задачи.

Старшина пятерки сообщил, что наблюдательная станция, ныне захваченная землянами, существует в толще скал с незапамятных времен. Может, тысячу лет, может — десять. Точнее установить не удалось, компаративную[106] временну?ю шкалу выстраивать было некогда и пока незачем. Организовали ее «отделившиеся», как можно перевести самоназвание, звучавшее в мозгу пленника(ов), достигнув подходящего технологического (и не только) уровня. Исключительно, по их словам, в познавательных целях. Якобы — без всяких экспансионистских или агрессивных целей. Собственной планеты им хватало с избытком, жили они там изобильно и счастливо.

Но судьба менее удачливых «родственников» их живо занимала. Примерно так, как земных этологов[107] интересует образ жизни орангутангов острова Борнео.

На той мировой линии, где обосновались дуггуры, геология, география и прочие «логии» и «графии», не зависящие от воли обитателей, были идентичны здешним. Там существовали те же природные хроногенераторы, возникшие вокруг массивных скоплений золота и трансурановых элементов, в просторечии — тоннели бокового времени. Естественно — в тех самых местах. Местные дагоны использовали их просто как укрытия и способ продления жизни, «отделившиеся» — по назначению, как прямой и удобный путь между мирами.

Шульгина история вопроса интересовала в гораздо меньшей степени, чем текущие события.

— Как вы узнали о нашем появлении, зачем похитили нашу девушку и что с ней здесь делали?

Об экспедиции необычных землян дуггуры узнали сразу, как только она вошла в контролируемую зону. До того они триста с лишним лет, с момента начала освоения Африки белыми поселенцами и колонизаторами, принимали достаточные меры, чтобы не допускать посторонних в свой «заповедник».

Существование технологической цивилизации землян за пределами окрестностей тоннеля их отчего-то совсем не интересовало. В общем, ничего странного, если отвлечься от стереотипов антропоцентризма. Это человеку (причем — европейцу) болезненно интересны все детали и явления окружающего мира. А, скажем, горцы Кавказа за всю свою историю никогда не поднимались выше границы альпийских лугов. Ну, Эльбрус и Эльбрус, чего ради на него карабкаться? Снега не видели?

На Эверест, незнамо для чего, кроме любопытства, только в 1953 году героически взошел Э. Хиллари, а за ним полезли, и продолжают лезть тысячи других дураков (с точки зрения нормальных обитателей Тибета), регулярно при этом погибая. Туризм познавательный — явление того же порядка. Вообразите себе самурая эпохи сегунов, который решил бы в паузе между феодальными разборками, на честно заработанные мешки риса[108] прокатиться на гавайские пляжи, рассеяться и позагорать.

Дуггуры в этом смысле оказались еще более последовательно-консервативными. Им человеческие наука и техника были интересны не больше, чем обитателям муравейника соседняя железнодорожная станция. Вот биологические объекты — высших обезьян и пребывающих в первобытном состоянии туземцев — они к себе забирали, в качестве генетического материала.

Шульгину стала понятна суета дуггуров на базе Таорэры. Именно генетический материал, первосортный, неизвестным и, наверное, неведомым для них способом модифицированный, был целью десанта. Правильно он с ребятами поступил, ликвидировав эту банду. Но это ведь случилось на много лет позже нынешнего момента?!

— Ну, а за каким хреном мы вам понадобились? — Шульгин был уверен, что грубые слова понятнее допрашиваемому, чем деликатные. Для того и придуманы. — Мы как раз из технократов. Умственно и генетически от англичан и прочих колонизаторов не отличаемся. Вас мы не трогали. Пришли, с дагонами пообщались в научных целях и уехали бы восвояси… А теперь? Амбец вашей лавочке! Слишком грубо вы подставились! Теперь, если не сдадитесь, перебьем к такой-то матери. Мы — умеем.

Из ответа дуггура следовало, что расшифрованными они себя сочли с момента появления людей в дагонском предполье. Если пришельцы сумели разыскать это уединенное место, проявили способность к мыслеречи и невосприимчивость к смертельным для всего живому излучениям, а вдобавок прямо спросили о генетической и исторической связи дагонов и дуггуров — как это понимать, как не начало агрессии?

— При чем здесь агрессия? Мы думали — сумеем встретиться, наладить контакт, поговорить о взаимной пользе контакта интересных цивилизаций.

Дуггуры к такому способу взаимоотношений были не готовы. Зато, непонятным образом за несколько часов сориентировались, изучили русский язык и спланировали достаточно сложную операцию по захвату Ларисы.

— Она-то вам зачем понадобилась? Брали бы меня или моего товарища. И противник опаснее, и собеседник квалифицированнее. — Шульгин, посмеиваясь, опять закурил, пуская дым в лицо подследственному. Удолин пребывал в полутрансе, сканируя окружающие мыслесферы.

— Саша, — вдруг сказал профессор по-немецки, в расчете, что дуггур не поймет, а если и уловит смысл, то не сразу. — Сдается мне, он не зря так разболтался. Похоже, время тянет. На помощь очень надеется…

— Пусть тянет. Знакомая манера. Одни болтают, просто чтобы смерть немного оттянуть, другие — в надежде на благоприятный поворот… Очень полезное свойство — для нас. Ты-то как — прикроешь, если вправду начнется? Или прямо сейчас сматываемся?

— Поговори еще с ним, поговори, я начеку. Но ты тоже соберись…

— Тут — будь спок, — Сашка снова перешел на русский, — пока ты сможешь защиту держать, я этих за две секунды всех перещелкаю, и базу взорву к едреной матери. Да прямо сейчас и начну… Ты меня понял? — обратился он к дуггуру. — Если вздумаете сбежать или земляки твои начнут зал штурмовать, я первым делом кончаю вас… — Сашка многозначительно крутнул пистолет спусковой скобой вокруг пальца, как он любил в моменты веселого азарта. — И вот это. — Он достал две гранаты, подкинул на ладони. — Какой из ваших аппаратов наиболее ценен? Туда и положу.

Он безразлично посмотрел на остатки конструкции с дисками, под которыми держали Ларису, на колонку, которой этой штукой вроде бы управляли.

— Может — сюда? Кстати, ты не ответил на вопрос, а я такого не люблю. Могу опять сделать больно. Зачем вы утащили Ларису?

С этими словами он обошел установку, сделал вид, что пристраивает гранаты к ее основанию, ловко спрятав их обратно в карманы. И потянул за собой бечевку, будто подрывной шнур.

— Вот дерну — и нету! Так зачем?

— Мы никого не похищали. Она пошла добровольно. Мы просто позвали. Ее мысли показались самыми интересными. Она услышала и пошла. Другие люди не услышали…

Шульгин подумал, что это может быть правдой. Их с Новиковым снаружи не было. Остальные действительно могли не услышать. А Лариса, оказывается, имела задатки к ментальной связи. Сначала уловила призыв этих, потом опомнилась, сумела позвать на помощь…

— Добровольно пошла и добровольно сидела вот здесь? — Он ткнул пальцем в подиум. — Что вы с ней делали?

— Учили ее нашему языку и старались лучше понять ваши намерения.

— Ну и как? Много поняли?

— Мало, — честно признался дуггур. — Она не хотела думать, как ее просили.

— Просили? — Сашка замахнулся рукой с пистолетом, но в последний момент сдержал удар, которым мог бы раздробить пленнику челюсть. — О чем просили?

— Рассказать, как вы сумели уничтожить нашу экспедицию на другую планету, наших боевых слуг в далеких отсюда городах, не сейчас, в другом времени…

— Мы? — удивился Шульгин. «Однако хреново, — мысленно присвистнул он. — Вот вам и укромный девятнадцатый век. Мы только-только сюда добрались, а нас уже ждут, чтобы предъяву за будущие разборки сделать».

— Ты и другие люди, умеющие думать, как ты. Нам сообщили — люди, убивающие «отделившихся», уничтожающие «перевозящие организмы» («медуз», догадался Шульгин), против которых бессильны «помощники», пришли к нам, чтобы захватить и уничтожить. Нас, станцию, дагонов тоже. Эти, «владеющие речью», могучи и беспощадны. Нужно узнать, в чем их сила, овладеть ею раньше, чем они через пещеры вторгнутся в наши пределы… Говорить с женщиной и держать ее у нас, пока вы все не придете по ее следу… Вы и пришли.

Слова, несмотря на недостаточность словарного запаса дуггура и его эмоциональную тупость, прозвучали очень неприятно. Зловеще-торжествующе, что ли?

«Кажется, пора сворачивать лавочку, — подумал Сашка. — Залезаем в дебри, не мне в них разбираться. И времени все меньше. Если у них прямая связь с теми…» Что с допросом они заигрались и вот-вот их с Удолиным могут прищучить, его интуиция прямо-таки кричала. Как сигналы боевой, пожарной и водяной тревоги на ведущем бой крейсере.

— Васильич, что-то не то! — выкрикнул он. — Смотри! Держи…

И все же они опоздали. Несмотря на уверенность Удолина, его защиту пробили, разорвали, будто бумажные двери японского дома. По обе стороны зала каменные стены раздвинулись, открывая широкие, как в вагонном депо, ворота. В них хлынуло не меньше двух десятков существ. Не монстров, по счастью, с теми справиться не было бы никакой надежды. К Шульгину мчались непонятные, промежуточные экземпляры. Похожие и на дагонов, и на «элоев», и слегка на обыкновенных шимпанзе. Низкорослые, темнокожие, длиннорукие, взамен легких хитонов туго обмотанные грязно-желтыми тряпками от шеи до колен. И — без оружия. Ни митральез, ни даже ножей.

«Бойцы, мать вашу! Живьем брать собрались, паскуды!» — краем сознания пролетела мысль. Чем-то эти «боевые особи» напомнили ему японских солдат из кинохроник по войну на Тихом океане.

— Лови! — рявкнул он Удолину, отшвыривая к нему дуггура. — Проход давай, проход, долго не продержусь!

Профессор, хотя и заявлял, что драться с детства не умеет, очень грамотно ударил пленника костистым кулаком в солнечной сплетение и поволок обмякшее тело в ту сторону, откуда они с Шульгиным пришли..

Секунда из отпущенного Сашке времени кончилась. Вторую он потратил на то, чтобы отпрыгнуть за подиум — какая-никакая, а защита — и вскинуть пистолет.

Если те, что появились в зале — весь боевой контингент неприятеля, так это ерунда. Но он не верил, что — весь! Скорее это мелочь, пехота, ударные силы подтянутся чуть позже. Как там написано в учебнике генерала Колюбакина? «Общий резерв предназначается для нанесения решающего удара». Но ведь и мы сюда не прогуляться вышли! Вы нас боитесь, панически боитесь, при всех своих запредельных способностях! Вот и сидели бы дома, радуясь бессмысленной, на наш вкус, жизни. Муравейник? Муравейники горят! Человек — он все может: спичку бросить, бензинчику плеснуть. Мы вас не трогали. Сами начали — не обессудьте!

Что-то он кричал вслух, что-то мысленно и с десяти шагов, как на самой смертельной из дуэлей, начал стрелять.

Нет, ну какие идиоты! Они что, не помнят поражающего действия человеческого огнестрельного оружия? Было время, в далекой молодости, Сашка демонстрировал офицерам на Хабаровском стрельбище возможности простого «ПМ». За три секунды разряжал обойму по поворотным мишеням, и все в голову.

Первый ряд атакующих он уложил наповал. Рукой нужно двигать по горизонту очень быстро — и порядок! Отскочил, отбросил ударом ноги опасно вырвавшегося вперед мини-монстра, в лице и глазах которого отсутствовал даже легкий признак разума, воткнул в рукоятку второй магазин.

«Третий — не успею», — это он чувствовал. Гранаты кидать — не в этом положении: себе дороже выйдет. Зато у левого колена отличный штык-нож. Чуть короче римского гладиуса, но острый, как золингеновская «опасная бритва».

— Константин, что там? — закричал Шульгин и снова выстрелил. — Уходим? — Три встречных удара ногой, пистолетом, ножом. — Щас достреляю, гранаты рвану…

На него навалились. Воняющие не людским потом, чем-то совсем не похожим, распаренным хитином, что ли? Верещали, цеплялись когтями за одежду, за лицо, за руки.

Хорошо, что каждый по отдельности весил не больше трех пудов. Сашка сбрасывал их с плеч, ломая руки и шейные позвонки. Махал штыком, стараясь попасть по глазам и по горлу. Вернее будет…

Был момент, когда его совсем завалили, он упал на колени. Рыча от ярости, несколько раз снизу вверх воткнул острие клинка в мягкое, снова выпрямился. Но патроны в «Браунинге» берег до последнего. Сколько их осталось? Девять, восемь? Не важно. Вырваться бы сейчас — сумеет достать еще один «Хай пауэр», из внутреннего кармана куртки. Черт, пуговиц не расстегнуть! Тогда ножом вдоль резануть, сам выпадет.

Штук пять особей, сохранивших способность к активным действиям, бесстрашных и цепких, как «огненные муравьи», разлетелись по сторонам. Легкие для такого боя, слишком легкие. Просчитались, сволочи, монстров не подтянули!

А из глубины открытых коридоров с топотом набегали новые, такие же мелкие, слава тебе, Господи. Но и с ними ему, похоже, не справиться, силы и боевые возможности иссякали катастрофически.

Однако ниндзя он или не ниндзя?

Решение пришло само собой, быстрее, чем оформилось в мысль.

Выхаркнув неизвестно откуда заполнившую рот кровь (когда ударили по зубам, он не заметил), Шульгин рванулся в сторону, на ходу сунул штык в ножны, разрядил последние патроны в толпу, следом и пистолет швырнул, на манер бумеранга. Освободив руки, оттолкнулся от идущего вдоль стены дугообразного выступа, в броске зацепился за подобие карниза. Подтянулся, нащупал следующую опорную точку. На его счастье, стены изобиловали неровностями, пазами и выемками, искусственными и естественными.

«Монстрики» на какое-то время потеряли его из вида. Сашкин маневр был слишком стремителен, да они к тому же не подозревали о способности людей бегать по стенам и потолкам.

Ощутив себя в относительной безопасности, Шульгин, как бросал последнюю ставку на зеленый стол, швырнул вниз свои гранаты. В самую гущу толпы цвета хаки. Гранаты были поставлены «на удар». И оболочки имели вдвое массивнее, чем у знаменитой «Ф-1». Рвануло славно! Большая часть убойных осколков пошла веером вдоль пола. Очень удачно, что он оказался каменным: отразил силу взрывов в нужном направлении. Грохот, вспышки, вонь взрывчатки, верещание рикошетов, пробивающие навылет хрупкие тела керамические осколки — весь комплект шокирующих факторов. Если учесть, что убитый или тяжело раненный лидер отключал всю свою пятерку, то наступать оказалось некому. Покойников пусть сами считают, но даже навскидку было видно, что их очень много.

Старший координатор всей этой шайки, если он вообще имелся, решил, наверное, перегруппировать свои силы. Откуда ему было знать, что страшный противник исчерпал свои боевые возможности? Пистолет с двумя обоймами — все, что у него осталось.

Уцелевшие «солдаты» так же торопливо скрывались в тоннелях, не проявив желания подобрать убитых и раненых. Все верно — что большие монстры, что эти — никак не реагировали на потери. Только чья-то высшая воля могла приказать им выйти из боя, а сами они сражались до победы или до последнего бойца.

— Саша, ко мне, уходим! — сквозь звон в ушах разобрал Шульгин голос Удолина. Нашел его глазами, еще несколько метров проскользил под потолком, затем спрыгнул, ударившись ногами, как парашютист.

— Сюда, — указал профессор на очередной проем в стене. Потусторонний переход он отчего-то не использовал. Наверное, не хотел бросать «языка», а на перемещение двоих, как раньше предупредил, сил у него не было.

Сашка прикрывал отход, держа почти бесполезный пистолет на изготовку до тех пор, пока за его спиной не вспыхнуло нормальное земное солнце, сиявшее на нормальном синем небе, покрытом белоснежными кучевыми облаками.

Они выбрались на поляну. Скалы бесшумно сдвинулись, отрезая людей от жутковатого «муравейника».

— Ну, бля… — Пляшущими руками Шульгин прикуривал. Дрожь била его не от страха, так мышцы реагировали на сверхскорость и перенапряжение. Сел на траву, вытянул ноги.

— Прошли через одну смерть, чтобы чуть-чуть не схватить другую… И на хрена мне такие варианты? — риторически спросил он Удолина.

— Судьба вынуждает человека ко многим добровольным поступкам, — туманно ответил тот, садясь рядом. Раскрыл собственный портсигар.

Пленнику Удолин велел лечь напротив, ничком, заложить руки за спину.

— И что теперь станем делать? Они там соберутся с силами, устроят вылазку. Не отобьемся.

— Сколько-то времени не устроят. Я на замок их ворот свое заклятие наложил. По-вашему выражаясь, перемкнул управляющую цепь на себя. Чтобы код расшифровать, не один день понадобится.

— Ну-ну! Ты совсем недавно был уверен, что там тоже надежную защиту поставил…

— Не рассчитал немного. Но теперь я учел ошибку и нарастил мощь.

— А если они с другой стороны на своих тарелках налетят? Чьи следы мы на поляне видели…

Удолин пожал плечами, но с таким видом, будто не считал проблему заслуживающей внимания.

— Где мы, кстати? — поинтересовался Сашка, решив положиться на профессора. Выбора и так и так нет.

— Где-то в Африке…

— Острить взялся?

— Координаты не знаю. Примерно в семидесяти километрах от вашего лагеря.

— Вот черт, за сутки едва-едва успеем. Ты напрямик туда можешь нас переправить?

— Пока нет. Если очень нужно будет, сделаем, конечно, но через Валгаллу. Иначе не получится. Не в той я форме…

— Неладно. Пешком то ли дойдем, то ли нет. Не верю я, что они нас выпустят. А этого тащить… — Шульгин разочарованно махнул рукой.

— Из меня пешеход тоже никакой. Да и не собираюсь я по джунглям марш-броски устраивать. Отдыхай пока, скоро с комфортом поедем.

Сашке было лень выведывать у хитрого старика подробности. Говорит — значит, знает. Остальное увидим по мере развития событий.

Тот сам начал объяснять, как всегда — многословно.

Сообщил, что задачу можно считать выполненной. Важный «язык» захвачен и несомненно даст нужные показания. Рано или поздно. База почти разгромлена, ликвидировать ее окончательно — дело нескольких минут.

— Вот этим, что ли? — Шульгин подкинул на ладони пистолет. — Мне бы тола килограммов полста, тогда конечно…

— Все будет, — отмахнулся Удолин и продолжил.

«Языка» он назвал важным по той причине, что, во-первых, в качестве лидера пятерки он является хранителем и анализатором информации, а во-вторых — не совсем тот, за кого себя выдает.

— Он не здешний, он — из вашего времени. Потому и охоту на Ларису возглавил, и русский знает. Это я только-только начал в его мозгах копаться, а там наверняка много еще интересного содержится.

— Мозгах?

— Именно. Я обычно оговорок не допускаю. Сказал ведь — он контролирует четыре мозга своих напарников и связан минимум с пятью подобными себе лидерами… И так далее.

— Зеркало отражается в зеркале, — уловил суть Сашка.

— Так точно. Этот недоумок допустил колоссальную ошибку — слишком уверовал, что его непременно выручат, а нас они посадят на место Ларисы. И не озаботился защитой своих ментаграмм. Считай, сам выложил передо мной все коды, пароли, явки, как у вас говорят. Да трудно его осуждать — опыта общения с такими, как ты и я, у них никакого… Они, можно сказать, делают только первые шаги в контактах с индивидуальным разумом. Вроде как японцы при встрече с американцами и европейцами до революции Мэйдзи. И, очень опасаюсь, смогут обучиться всему, что им потребуется, достаточно быстро. Наша задача, вернее — человечества в нашем лице, этого не допустить. Иначе будет нам и Порт-Артур, и Цусима, и Перл-Харбор…

— А им — Хиросима?

— Я же говорю — придавить в зародыше…

— Не нравится мне…

— Что?

— Все не нравится. Стоило сбегать за тридевять времен, чтобы начинать по новой…

— Вы сбежали, насколько мне известно, чтобы пресечь возможную агрессию дуггуров в тридцать восьмой и последующие годы. Так считай, что это уже сделано. Несколько мелких штрихов осталось. Завершающих.

Шульгин встал, обернулся и сразу увидел позади, на камнях, жирный, наотмашь нарисованный косой крест. Нагнулся, понюхал. Уж запах губной помады он ни с чем не спутает. А вот, неподалеку, и сам тюбик валяется.

— Смотри, Константин…

— Угу, угу. — Удолин снял пальцем розовый, с перламутровым проблеском мазок. — Сомнений нет. Здесь она вошла, здесь и мы вышли. Ну, молодец девочка! До последнего сохраняла самообладание. Умеете вы подруг себе выбирать… — В голосе профессора прозвучал намек на зависть.

Сашка, пристально глядя под ноги, зигзагом пошел по поляне, разбирая на прибитой недавним дождем траве намеки на следы, пока не увидел на фоне густой зелени куста серебристый блеск. Кулон, неоднократно виденный на загорелой груди Ларисы. Он снял его и спрятал в карман рубашки.

«Доживу, точно выкуп потребую».

— Дай-ка твою фляжку, — попросил он Константина. Сам не дурак выпить, Шульгин часто оказывался без запаса живительной влаги в самый нужный момент. Каждый раз в острые моменты было не до того. Удолин же всегда был «вооружен». Поскольку жизни в ином качестве не мыслил.

— Держи. И мне немного оставь. Ждать уже недолго, дома отдохнем как следует. В ресторан хороший закатиться, что ли?

— Чего ждать, скажешь, наконец?

— Сам увидишь. — Удолину нравилось его дразнить.

Шульгин подумал: уж не летающую ли тарелку собирается вызвать Удолин? Почему бы и нет, если все пароли узнал. Дуггура за рычаги посадит. Возвращение к своим выглядело бы триумфально.

Ну, подождем.

— Так ты говоришь, дело сделано? Уточни.

Пленник лежал мордой вниз, не подавая признаков активности. Ни малейшего движения. Снова в каталепсию впал, что ли? Сашка толкнул его ногой. Тот дернулся, вывернув шею, зыркнул одним глазом.

— Живой, сволочь, — удовлетворенно отметил Шульгин. — Вот и лежи. Так что там у нас, Константин Василич?

— Видишь ли, Александр, настолько интересно все получается, что я и не знаю, верить или не верить…

— Это он тебе диктует?

— Почему диктует? Я его просто зондирую все время. Он не может связаться ни с кем из своих, входы и выходы я обрубил, потому вся информация идет мне. Такое свойство их организма. Полезное для нас, между прочим. Молчать, в нашем понимании, они не умеют. Все время нужно с кем-то обмениваться. Если я настроился на волну — делится со мной…

— И чем же?

— Видишь ли… Помнишь старинный символ — змея, кусающая свой хвост? У нас и у них получается то же самое. Сначала дуггуры обнаружили на Земле аггриан. По причине совсем чуждого ментального излучения. Три миллиарда людей ничем особенным для них не выделялись, а два десятка посторонних — сразу учуяли. На Юрия они вышли. Это, наверное, была первая попытка контакта с инопланетным разумом. Силовым путем не получилось — стали осторожнее. Выжидали, наблюдали. Спешить ведь некуда. «Для вас века, для нас единый миг», как писал господин Блок. Но занимал этот феномен их невероятно. Долго ли, коротко — до Валгаллы-Таорэры добрались. Что ты удивляешься? Вы втроем сумели, подручными средствами, а тут вся мощь древней цивилизации. Шли по следу. Они ж такие: возьмутся — не отступят, невзирая на смысл деятельности и неограниченные потери.

Ты на другое обрати внимание — сначала они туда проникли. До того, как на Земле активную работу начали. Обнаружили покинутую аггрианскую станцию и немедленно начали ее эвакуировать. Грабить, попросту. Ничего, кроме контейнеров с эмбрионами, их не интересовало. Местное население, они же кванги, — действительно воспринимались в качестве пищи для «рабочих». Ничего личного. Тут на них напали вы. Да-да, именно в таком порядке! То есть последнее сражение было для них первым! Там они и зафиксировали ваши мыслеформы и характеристики. Ты понял?

— Чего не понять? Все остальное — ретроспектива? — с неподходящей моменту веселостью спросил Шульгин. Он блаженствовал, вытянувшись на траве и положив ноги на камень, выше головы.

— Совершенно верно. Техника работы с «боковым временем» у них отлажена. Система отслеживания нужных волновых характеристик в бесконечном массиве «паразитных» — тоже. Тебя они нашли в тридцать восьмом, светился очень ярко. Снова тебя, Андрея, Ирину, Сильвию — в две тысячи пятом. Факт наличия одинаковых излучений одновременно в двух параллелях их удивил, но не слишком. Отнесли к разряду эпифеноменов, свойственных новому для них миру. Они ведь такие — сначала действие, размышления потом.

— Ну, точно, как мы, — усмехнулся Шульгин.

— Вполне возможно, на этом базисе вы и пересеклись. Но я продолжу. Кроме вас, они обнаружили и Лихарева с Дайяной. Мозги аггриан, лишенных задатков Держателей, сопротивляться агрессии не смогли. Вот с их помощью, используя их знания и опыт, они решили подчинить себе Землю, пообещав Дайяне пост наместницы.

В ходе операции они потерпели очередную неудачу, для них непонятную и очень тяжелую. Несовпадение логик, что поделаешь! Попытка реванша в Барселоне тоже провалилась. Тогда они нашли гениальный, по их мнению, ход. Отследили ваше перемещение сюда — для них это, оказывается, несложно. Я когда-то говорил Агранову, что любой человек может из третьего измерения видеть двухмерную карту мира. Но лишь некоторые — трехмерную из четвертого. Эти — умеют. Лучше нас. Лучше Замка. Так что от них вы никуда не делись. В реальной жизни, чтобы потеряться, достаточно перебраться из Москвы в Тюмень, никому об этом не сказав. А если на карте переставить флажок с одной точки на другую?

— Да все понятно, не распотякивай…

Удолин обиженно поджал губы. Он не любил, когда прерывали высокий полет его мысли.

— На этом и все. Они нашли вас, и дагоны тут совершенно ни при чем. Точнее, при чем, поскольку вы к дагонам сами явились, весьма облегчив дуггурам задачу. Создали удачные обстоятельства, чтобы взять вас голыми руками.

«А кто нас к дуггурам послал?» — хотел спросить Шульгин, но промолчал. Ни к чему обострять…

— В бой с вами они больше вступать не хотели. Разобрались, насколько сумели, придумали безупречный план. И он бы наверняка осуществился, уже осуществлялся, если бы не ваш покорный слуга! — Удолин приложил ладонь к груди, слегка поклонился.

— Да кто же спорит, Константин? Куда б мы без тебя? Для чего и пригласили! — со всем пиететом раскланялся и Шульгин, после чего добавил чуть язвительно: — А то бы так и сидел ты в клетке у Агранова…

— Спасибо, — ответил профессор, чуть позже, чем нужно, сообразив, что комплимент услышал довольно сомнительный. — Замысел у них был прост и почти гениален. Вы сами пришли к ним в руки. Они бы вас повязали и занялись натурными экспериментами… До окончательного результата.

— В смысле?

— Либо вы перед ними выложились, либо они вас отпрепарировали и сдали в кунсткамеру.

— А теперь?

— Теперь все будет наоборот. Экспериментами займемся мы. Слушай! — прервал он свою страстную речь.

Шульгин услышал и подскочил, держа у плеча стволом вверх свой последний довод.

На поляну довольно бодрым галопом выскочила плотная конная группа. Впереди скакал Новиков. Еще три лошади были подседланы, как положено, но без всадников. Две несли на спинах вьюки с припасами и оружием. Роботы бежали по сторонам с той же скоростью, придерживаясь за путлища[109] стремян заводных[110] коней. Не потому, что нуждались в их помощи, совсем наоборот. Как это в армии называется — «служба замыкания», чтобы никто не потерялся и не разбежался.

— Прошу, Александр, — несколько напыщенно произнес Удолин. — Заяц трепаться не любит…

— Да уж…

Андрей вроде бы лихо спрыгнул с седла, но едва устоял на твердой земле, ноги подогнулись. Ругнулся коротко, подобрался, неожиданно пылко обнял Шульгина за плечи.

— Вашу мать, сколько ж это продолжаться будет? Я вам Д'Артаньян, шесть часов задницу о седло бить? — хрипло выговорил он.

— Садись, отдохни, — поддержал его под руку Сашка. Он представлял, что значит шесть часов скакать переменным аллюром, не переходя на шаг. Короткие остановки: размять ноги, напоить и накормить коней, перекурить — и снова вперед!

— Ты откуда здесь?

— Вопросики… Константин под утро вызвал. А ты не знаешь? Я и рванул. Обещали через час самоходом вернуться, а оказывается — «лошадей к подъезду», — с обидой произнес Новиков.

— Лариса с вами? — Интонации друга Сашка пропустил мимо ушей.

— Куда ей деться? Такого наплела…

— Ох, дед, — от всего сердца обратился Шульгин к Удолину. — Что ж ты с людьми делаешь?

— Не люблю вселять ненужные надежды. Нам с тобой после всего снова по астралам шляться? Благополучный исход не гарантирован. Вот не доехал бы Андрей, тогда уж сами как-нибудь. А скажи я, что он на подходе, да с поддержкой — настроя могло и не хватить, — ответил профессор, от души прикладываясь к фляжке. Экономить больше не надо было. — Человек должен полагаться только на себя, тогда он достигает вершин своих способностей…

— Тормозни, слушай. С седла по пьянке свалишься, — дернул его за рукав Сашка.

— Сами не свалитесь, — гордо ответил тот. — Я сейчас прямо на Валгаллу отправлюсь, минуя воображаемые опасности, а вы тут сами как-нибудь…

— Нет, ну что за мерзавец, — с оттенком восхищения произнес Шульгин.

— Вам под стать. Мне вот этого — с собой забрать? — Удолин указал на дуггура.

— Забирай, — согласился Новиков. — Что нам с ним делать?

— Хорошо, — обычным жестом Константин Васильевич потер руки. — Знал бы он, какая достойная компания выдающихся некромантов последнего тысячелетия с нетерпением жаждет с ним познакомиться.

— Ух, ты! — Сашка передернул плечами, представив, что за компания там собралась. И каково Дайяне будет делить с ними территорию? Глядишь, половину ее девчонок в панночки перевербуют, если не хуже того.

— Только вы его это, на препараты не разберите, — опасливо сказал Новиков. — Лучше клетку сделайте. Там у нас в форте и арматура, и сварочный аппарат есть…

— Ни в коем разе. Все будет происходить исключительно в сфере чистого разума…

— После литры выпитой, — фыркнул Шульгин.

— А вот это совершенно не ваше дело, — насупился Удолин. — Кому сто грамм много, кому и литр нипочем. У тебя гранатометы есть? — повернулся он к Новикову, демонстративно утратив интерес к Сашке.

— Имеются, — лаконично ответил Андрей. — Вы что предпочитаете — РПГ-9 или «Шмель»?

— Все сгодится. И я вам настоятельно советую войти туда, — широким жестом он заставил каменные ворота открыться, — всадить все, что у вас есть, прямо через коридор, после чего не спеша ехать домой.

— Ребята, сделайте, как дядя просит. — Шульгин указал роботам на темное жерло прохода. — А ты уверен, что там ничего для нас интересного не осталось? — спросил он Удолина на всякий случай.

— Абсолютно. Все интересное — здесь. — Он кивнул в сторону пленника, потом постучал пальцем по своему виску. — После завершения работы я вас извещу… Можете заниматься своими делами. Если станцию ликвидируем, проблем в ближайшее время не будет.

— Как долго? — лениво спросил Новиков.

— Ближайшие сто лет, если я не ошибаюсь…

— Вот и ладненько. Твоими бы устами да мед пить, — Андрей сейчас был поразительно похож на Юла Бриннера после боя с бандой Калверы.

Из-за толщи скал глухо ухнули несколько взрывов.

— Вот и все, судари мои, — вспомнил очередную цитату Шульгин.

Роботы вернулись, Удолин попытался усилием воли закрыть ворота. Утесы почти сомкнулись, дернулись и застыли. Щель осталась, шириной примерно в ладонь. Так бывает с неисправным лифтом.

— Когда нам будет нужно — и починим, и откроем, — ответил на общую невысказанную мысль профессор. — Да и через дагонов мы до них сможем добраться. Если вздумаем. Так что в их же интересах сидеть тихо и не высовываться. Понял? — спросил он у дуггура, окончательно деморализованного всем происходящим. — Так своим и передай. Передал? Тогда поехали…

Удолин церемонно пожал руки всем, включая Джонсона, Джо и Ивана Ивановича.

Окутал себя и пленника фиолетовым туманом и исчез.

Друзья, присев рядом с конями, шумно фыркающими и бренчащими сбруей, долго смотрели на опустевшую поляну.

Оба были измотаны до предела. Один — боем, другой — тяжелой скачкой.

— Так что, мы тоже поехали? — спросил Шульгин, с неприязнью глядя на седло, в котором предстоит трястись еще неизвестно сколько. — Часик-другой бы отдохнуть, в озере искупаться… Не поверишь — сроду в такой драке не участвовал. — Он показал Андрею покрытый бурой пленкой нож и свои сбитые кулаки. Пустая кобура на правом бедре тоже кое о чем говорила опытному в таких делах Новикову.

— На вертолете, наверное, лучше бы, так где его возьмешь? — грустно ответил тот.

— Нет так нет. — Сашка вставил ногу в стремя. — Деваться куда? Некуда деваться. Не здесь же сидеть. Давай километров хоть на десяток отъедем и все же поваляемся…

— Это свободно. Сейчас Джонсона вперед пошлем, он сообразит «ужин на траве»…

Свежие заводные лошади бодро зарысили к лесу. Наверное, им тоже не нравилось место, где отчетливо пахло чертовщиной. Животные к таким делам очень чувствительны. На самой опушке Шульгин придержал своего мощного жеребца, пропуская вперед кавалькаду, посмотрел назад. Там до самого неба вздымались скалы, и между ними, и над ними тянулся сизо-черный, даже на расстоянии воняющий какой-то химией дым. В глубине тоннелей и провалов горело очень хорошо, моментами и взрывы глухие слышались. Что же они там запасли такого, огнеопасного?

— Не хотели по-хорошему, ну и не надо! — выкрикнул он, зло ощерившись. Шенкелями бросил вороного в галоп. Еще раз обернулся. — Тогда ловите конский топот, господа! Вы меня слышите, там? Я ясно выразился? Конский топот…

Ставрополь, 2008 г.

Примечания

1

Циклотимиия (циклофрения) — то же, что маниакально-депрессивный психоз, психическое заболевание с периодически возникающими расстройствами настроения в виде сменяющих друг друга приступов маниакальности и депрессии.

(обратно)

2

Здесь и выше — стихи Н. Гумилева.

(обратно)

3

Н. Гумилев.

(обратно)

4

История жизни пациента до и в течение болезни.

(обратно)

5

Этиологиия — раздел медицины, изучающий причины и условия возникновения болезней.

(обратно)

6

Пока дышу — надеюсь (лат.).

(обратно)

7

Подлинная фамилия главного редактора капитального труда «Справочник штурмана», М.: Воениздат, 1968.

(обратно)

8

«Хрущевские» — деньги, появившиеся в 1961 году после деноминации в 10 раз по отношению к «сталинским». Один хрущевский рубль для выезжающих за границу в Госбанке менялся в соотношении 64 коп. за доллар. На черном рынке, наоборот, ходил три к одному, плюс до десяти лет тюрьмы, если поймают на «незаконных валютных операциях».

(обратно)

9

По-русски — «бабье лето».

(обратно)

10

См. «Таинственный остров» Ж. Верна.

(обратно)

11

Частной жизни.

(обратно)

12

Алармистский — тревожный, пугающий.

(обратно)

13

Шканцы — часть верхней палубы между грот- и бизань-мачтами.

(обратно)

14

Имеющая форму панциря черепахи.

(обратно)

15

Ихэцюань («Кулак во имя справедливости») — китайское тайное общество, поднявшее в 1899–1900 г.г. «антиимпериалистическое» восстание. В его подавлении приняли участие экспедиционные силы держав, имевших в Китае свои интересы: Германии, Японии, Великобритании, США, Франции, России, Италии и Австро-Венгрии.

(обратно)

16

«Да здравствует жизнь и море!» — (франц. с акцентом).

(обратно)

17

В пересчете на советские цены семидесятых годов сорок восемь кружек плохого пива стоили 10 рублей, т. е. трехдневный заработок инженера или врача.

(обратно)

18

Соверен — золотая монета в один фунт стерлингов (20 шиллингов), находилась в обращении до 1917 года. Гинеея — золотая монета в 21 шиллинг. Традиционно в гинеях определялись цены на драгоценности, скаковых лошадей и иные предметы роскоши.

(обратно)

19

Моя вина (лат.).

(обратно)

20

В отличие от распространенного ныне предрассудка, «бальзаковский возраст» — тридцать пять лет.

(обратно)

21

Кварта — английская мера жидкости, примерно 1,2 литра (две пинты, 1/4 галлона).

(обратно)

22

Кокни — диалект лондонского простонародья.

(обратно)

23

Коронер — особый дознаватель для предварительной оценки причин смерти и необходимости возбуждения уголовного расследования.

(обратно)

24

Бердслей (Бердсли), Обри — английский художник конца XIX века, знаменит графическими рисунками изысканных женских фигур, предшественник стиля «модерн».

(обратно)

25

Турнюр — модная в конце XIX века деталь женского платья в виде подушечки, подкладывающейся сзади ниже талии.

(обратно)

26

Милен Демонжо — французская актриса, исполнившая роль леди Винтер в фильме «Три мушкетера», чрезвычайно популярном в СССР в начале 60-х годов.

(обратно)

27

Разновидность дивана в турецком стиле, с мягкими подушками и валиками вместо спинки и подлокотников.

(обратно)

28

См. роман «Одиссей покидает Итаку».

(обратно)

29

Комильфо (франц.) — дословно — «как надо». В соответствии со светскими правилами, приличиями.

(обратно)

30

Цитата из блатной песни («шансон», как сейчас называют) пятидесятых годов ХХ века.

(обратно)

31

Капитан цур зее — капитан 1-го ранга в германском флоте.

(обратно)

32

Если кто не знает — три первых названных корабля, английские броненосные крейсера, потоплены 14 сентября 1914 года подводной лодкой «U-9» под командой капитан-лейтенанта Отто Ведингена, американский авианосец «Лексингтон» — японской авиацией 8 мая 1942 в сражении у Мидуэя.

(обратно)

33

В данном случае подразумевается, что на «Призраке», как на подводной лодке, все внутренние жилые и служебные отсеки были специально герметизированы и дополнительно бронированы, помимо общего — «легкого» корпуса.

(обратно)

34

См. «Золотой теленок» И. Ильфа и Е. Петрова.

(обратно)

35

Фотоаппарат начала 30-х годов ХХ века, снимавший на стеклянные пластинки формата 9х12. Лучше всего со штатива.

(обратно)

36

См. С. Колбасьев. «Поворот все вдруг», Л., 1986.

(обратно)

37

Старый анекдот студентов кораблестроительных институтов:

— Сколько весит гудок теплохода? Двадцать пять тонн (то есть тонов).

(обратно)

38

Камоэнс (Камоэнш), Луиш де, португальский поэт XVI века, почитается примерно как у нас Пушкин.

(обратно)

39

Обращение в португальском, как «Вы» и «ты» в русском, но с иными оттенками.

(обратно)

40

Игра слов из лексикона бывших белоэмигрантов. По русски — «с хлеба на воду». В Стамбуле хлеб заменял чурек (лепешка, испеченная на тандыре), а «дузик» — разновидность турецкого самогона.

(обратно)

41

Югоросский червонец тогда был равен советскому (9 граммов чистого золота) и котировался как 10 долларов или 3 фунта стерлингов. В монетах и банковских билетах — одинаково.

(обратно)

42

См. роман «Бульдоги под ковром».

(обратно)

43

Империал — монета в 15 золотых рублей.

(обратно)

44

Моммзен, Теодор (1817–1903), знаменитый историк, почетный член СПб Академии наук, лауреат Нобелевской премии по литературе (1902 г.).

(обратно)

45

Старое название Турецкой империи.

(обратно)

46

См. А. Толстой, «Хождение по мукам».

(обратно)

47

Три рубля.

(обратно)

48

Слова и музыка Трофима.

(обратно)

49

Ироническое название модели «Форд Т». Бензонасоса эта машина действительно не имела, горючее подавалось самотеком.

(обратно)

50

См. роман «Время игры».

(обратно)

51

См. роман «Андреевское братство».

(обратно)

52

Шпилечные системы отличались тем, что капсюль накалывался сбоку гильзы особой «шпилькой», заменяющей нынешний боек, отчего курок имел специальную форму и ударял по шпильке сверху.

(обратно)

53

Третьего.

(обратно)

54

Ойтландер (в переводе с африкаанс — чужеземцы), английские переселенцы, во второй половине XIX века оседавшие на землях Трансвааля и Оранжевой, в основном алмазо— и золотоискатели. Законов республик не придерживались, но требовали избирательных прав и неограниченного землевладения.

(обратно)

55

Девушками.

(обратно)

56

Мера измерения роста лошадей. Вершки (4,5 см.) считались сверх двух аршин (143 см.) в холке, т. е. примерно у этих было 170 см.

(обратно)

57

Масти: вороная — чисто черная, караковая — вороная с более светлыми подпалинами, гнедая — темно-бурая с черными ногами и подпалинами, игреневая — рыжая с беловатыми пятнами.

(обратно)

58

Сандхерст — аристократическое военное училище вроде русского Пажеского корпуса.

(обратно)

59

Реликтовая гиена размером со слона, ими же и питавшаяся.

(обратно)

60

См. роман «Одиссей покидает Итаку».

(обратно)

61

Милициия — добровольческие полувоенные формирования, в XIX веке создавались во многих государствах для несения караульной, полицейской и др. вспомогательных служб.

(обратно)

62

Африканеры — в XIX веке коренные жители Капской колонии европейского происхождения (буры к ним не относились). В наст. время — вообще все белые граждане ЮАР.

(обратно)

63

Гунтер (хантер) — специально выведенная порода английских охотничьих лошадей, крупных, крепких, способных к длительному преследованию зверя (лисы, например).

(обратно)

64

«Книга вожатого» учебник для кадровых руководителей пионерских отрядов, издания 1953 г., практический повторявший пособия для руководителей дореволюционных скаутских отрядов, но с легким советским оттенком. В общем — книга юных разведчиков о выживании и выполнении долга в любых условиях. (Бойцовые коты.) Возобновленные издания под тем же названием в начале 70-х содержали только рекомендации по пропаганде решений очередных партсъездов.

(обратно)

65

То и другое — термины не из медицины, а из классической философии.

(обратно)

66

Автоперевязка (простореч.), — армейская медицинская машина на базе «ГАЗ-66» или других вездеходов, являющаяся подвижным операционным пунктом переднего края полкового звена.

(обратно)

67

Медпомощь в Российской армии (в боевых условиях) осуществляется на принципе этапности. Начиная от поля боя: доврачебная, первая врачебная, квалифицированная, специализированная и так далее. См. учебник «Организация и тактика военно-медицинской службы».

(обратно)

68

Распространенное в Африке дерево семейства тутовых. Оно же — библейская смоковница.

(обратно)

69

Голем — в исходном варианте разновидность робота, изготовленного из глины. Выполняющий команды создателя, но иногда склонный к самостоятельному поведению.

(обратно)

70

См. А. и Б. Стругацких — «Понедельник начинается в субботу».

(обратно)

71

Николаю Второму.

(обратно)

72

Генеральный груз — штучные грузы в упаковке, принимаемые на судно к перевозке по счету в отличие от наливных, навалочных, насыпных и прочих.

(обратно)

73

Общий фрахт — сумма, выплачиваемая за рейс судна, независимо от количества и качества груза, доставленного в порт назначения.

(обратно)

74

Раковина — направление на какой-либо предмет, находящийся от судна на 45–80 градусов позади траверза с правого или левого борта. Соответственно, крамбол — то же самое, но по отношению к носовой части.

(обратно)

75

Первый пассажирский лайнер нейтральной державы (САСШ), торпедированный германской подводной лодкой (U-20) в начале Первой мировой войны (07.05.15), на котором погиб 1201 человек, что послужило одним из формальных поводов вступления Америки в войну. Начало неограниченной подводной войны.

(обратно)

76

Имеется в виду крейсер «Новик», заложенный осенью 1899-го на верфи «Шихау», в Эльбинге. Послужил прототипом для построенных в 1903 — 04 гг. на Невском металлическом заводе, СПб, «Изумруда» и «Жемчуга».

(обратно)

77

См. И. Дроговоз. Англо-бурская война. Минск, 2004. Стр. 81.

(обратно)

78

Мерв (совр. Байрам-Али) — древний город в Туркестане, расцвет которого пришелся на I век н. э. В царское, а также советское время один из самых неприятных гарнизонов, куда можно было попасть волею судьбы или начальства. Еще хуже Кушки. Имела хождение поговорка: «Город Мерв — портит нерв».

(обратно)

79

Шпак — полупрезрительная кличка гражданских в среде кадровых военнослужащих.

(обратно)

80

Прогоные — то же, что командировочные плюс проездные. Иногда — с надбавками. По обстановке.

(обратно)

81

Трензель — металлические удила для управления лошадью.

(обратно)

82

Малява — инструктивное или информационное письмо, касающееся воровских дел, передается по собственным каналам.

(обратно)

83

Преференциии — преимущества, льготы (лат.).

(обратно)

84

Троглобионт (греч.) — постоянный обитатель пещер.

(обратно)

85

Анна. Восьмой (дополнительный) класс гимназии давал право на звание «народного учителя». Аналог нынешнего педучилища.

(обратно)

86

См. к/ф «За миллион лет до нашей эры».

(обратно)

87

Аллюзиия — стилистическая фигура, заключающаяся в соотнесении действительно происходящего с понятиями литературного, исторического, мифологического порядка.

(обратно)

88

Либрациия (лат.) — смещение, раскачивание. Не путать с вибрацией.

(обратно)

89

Баллер — ось, на которой вращается перо руля.

(обратно)

90

Российскую, Германскую, Австро-Венгерскую, Турецкую и Британскую.

(обратно)

91

Итало-австрийское сражение при Лиссе (1866 г.), японо-китайское у реки Ялу (1894 г.), испано-американская война (1898 г.).

(обратно)

92

А. Покрышкин, трижды Герой Советского Союза.

(обратно)

93

В этой главе использован фактический материал из воспоминаний А. Конан-Дойля «Англо-бурская война», М.: Эксмо, 2004 г. и книги И. Дроговоза «Англо-бурская война 1899–1902», Минск: «Харвест».

(обратно)

94

Кровопролитные сражения Крымской войны (1853–1856 гг.).

(обратно)

95

Децимациия — казнь каждого десятого в подразделении, бежавшем с поля боя (лат.).

(обратно)

96

Мэтуэн имеет в виду, что после освобождения Болгарии от турецкого ига в 1877–1878 годах, при котором Россия потеряла несколько сот тысяч солдат, Болгария сменила ориентацию на прогерманскую и в двух мировых войнах участвовала на стороне Германии. Лорд об этом, естественно, не знал, но к началу ХХ века антироссийский курс Болгарии вполне определился.

(обратно)

97

Южно-Африканский Союз, британский доминион. С 1961 г. — Южно-Африканская Республика (ЮАР).

(обратно)

98

Ллойд Джордж, Дэвид (1863–1945) — лидер партии лейбористов, в 1916–1922 гг. — премьер-министр Великобритании.

(обратно)

99

«Обеспечивающий» — старший по званию или опыту командир, сопровождающий вновь назначенного в боевом или учебном походе.

(обратно)

100

«Чемодан» — во время Первой мировой войны распространенное в армии наименование немецких тяжелых снарядов (от шести дюймов и выше).

(обратно)

101

Табльдот — общий стол на пассажирских судах, в пансионатах и подобных заведениях, в XIX — начале ХХ века. (фр.).

(обратно)

102

Эскапада — экстравагантная, не слишком разумная выходка.

(обратно)

103

См. роман «Хлопок одной ладонью».

(обратно)

104

Дортуар — спальное помещение в кадетских корпусах и иных «закрытых» учебных заведениях.

(обратно)

105

Разновидность походной, «безопасной» керосиновой лампы.

(обратно)

106

От латинского «compare» — сравнивать, методика сравнения измеряемой величины с неким эталоном.

(обратно)

107

Этология — наука о поведении живых существ в естественных условиях.

(обратно)

108

Самураи получали жалование именно рисом, единицей измерения был «коку».

(обратно)

109

Путлище — ремень, на который подвешивается стремя.

(обратно)

110

Заводной — конь, предназначенный для замены подседельного в походе.

(обратно)

Оглавление

Книга вторая . КЛАДОИСКАТЕЛИ

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая[93]

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мыловарение - ...

Превратите увлечение в ... Просто вставьте в ...

Слушайте разговоры на ... Самые выгодные цены! ...

"МОРЕ" современной ...

Обучиться английскому ...

БЕСПЛАТНОЕ ... Выращиваем клубнику прямо ...

ЗАРАБОТОК на ... Стройное тело всего за ...

Худеем по методике Ксюши ...

X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?