«Зов Чернобога»

Андрей Посняков ЗОВ ЧЕРНОБОГА серия «Вещий князь» Книга седьмая

Глава 1 ТРЕТЬЯ ЖЕРТВА Наши дни. Лето. Норвегия

Да, враг еще не разбит, война продолжается!

Георгий Брянцев. «Конец осиного гнезда»

Палочки в руках ударника слились в сплошные ясеневые полукружья, медью звенели тарелки, Крупнокалиберными очередями стрекотали альты, гулко, как беременный гиппопотам, ухала «бочка», на краю сцены, перед сверкающей ударной установкой, под зловещий скрежет гитар утробно выл вокалист — длинный веснушчатый парень с рыжим, развевающимся в такт музыке хайром. Пел не по-английски, по-древненорвежски, как было объявлено, а на самом-то деле один черт знает, что там и за песня была — слов-то не разобрать, один рык. Но чувствовалось — по всему чувствовалось, — вещь стоящая! Да и рыжий старался: было видно — то припадал губами к микрофону, будто пытался его сожрать, то с остервенением отшвыривал прочь стойку, да так, что та улетала со сцены, и техники, справедливо не надеясь отнять ее у распаленных зрителей, срочно тащили из-за кулис другую. Вырывающийся из колонок форсированный звук был настолько громким, что и музыки-то, по большому счету, не было слышно — один лязг, уханье, скрежет… И рык! Ну, молодец рыжий, а с виду и не подумаешь.

Ханс ткнул приятеля локтем в бок и показал большой палец. Во! И в самом деле, группа — называлась она «Дети Вотана» — отыграла… нет, скорее, отгрохотала на славу. Ханс аж головой качал от восторга, заорал даже:

— Нильс, вот бы этого рыжего к нам, а?! Мы ведь не хуже играем, вот с вокалистом только…

— Да. — Оглянувшись на худощавого светлорусого Ханса, Нильс согласно тряхнул длинной темной гривой, незадолго до концерта тщательно вымытой и расчесанной. Классная была прическа у Нильса! Ханс всю свою сознательную жизнь завидовал в этом приятелю. И в самом деле — роскошный хайр, не то что у некоторых… Ханс вздохнул. У него-то самого волосы были так себе. Светлые, какие-то редковатые, ломкие. Ничего, говорят, в переходном возрасте многое в организме меняется — может, и волосы другие вырастут — густые, тяжелые, косматые, какие и положено иметь всякому уважающему себя рокеру. Да, может, и вырастут, Возраст-то — тринадцать лет — самый что ни на есть переходный. Вот и Стигне то же самое говорит, жаль, нет ее сегодня, уехала в Тронхейм, к родичам.

Шестнадцатилетний Нильс словно подслушал мысли приятеля, улыбнулся мечтательно.

— Да, если б не Стигне, мы б тоже сегодня сыграли!

— Уж дали бы жару, — поддержал Ханс. — Не хуже, чем все эти. Магн бы попросили — она б с нами спела.

Магн — это была местная сумасшедшая, девушка ниоткуда, обладавшая удивительным по красоте голосом, то угрожающе-тихим, как шипение змеи, то грохочущим, как рев водопада, а иногда и нежным, как утренняя трель жаворонка. Никто не знал, что на самом-то деле Магн родилась и выросла в Ирландии более тысячи лет тому назад, а сюда, в Норвегию, попала потому, что преследовала Черного друида Форгайла Коэла, ныне спящего мертвым сном возле древнего святилища Тары. Возмечтавший о власти над миром друид призвал на помощь кровавых кельтских богов и сумел принести много зла людям — и в своей эпохе, и здесь, в современной Норвегии, — пока не был остановлен молодым конунгом Хельги, князем Гардара, прозванным Вещим Олегом, и русским музыкантом Игорем Акимцевым, волею судьбы ставшим второй ипостасью Князя. Игорь теперь далеко — выйдя из комы (и тут не обошлось без Хельги и козней друида), он оправился и уехал на родину, в славный город Санкт-Петербург, в Россию, не такую уж и далекую, но загадочную страну, о ней Ханс с Нильсом слышали много всяких жутких историй, которым, конечно, не верили, но все же… В оборотней вот тоже никто не верил, а зимою поверили все… все знакомые ребята и даже полицейский инспектор Плеске, молодой стеснительный парень. Кто его знает, если б не отпугивающая оборотней виса, которую откуда-то знал Акимцев, что бы было с инспектором? А так — прочел и спасся! Так что ко всем небылицам да ужастикам относиться надо с опаской, кто их знает, может, и не все там вранье?

Ханс с тех пор жил с двоюродной бабусей Анной-Хансой Херредаг, приехавшей из Канады после странной смерти его родителей — их в ноябре ударило молнией, ну надо же! — и поначалу явно страдавшей каким-то жутким психическим расстройством. Теперь-то уж, слава богу, все нормально — бабка, как бабка, — ворчит, естественно, но ничего, терпеть можно, да и вольготно вполне. Жаль, конечно, родителей, да их уже не вернешь. А бабуся из Канады приехала не одна, с воспитанником, Вэлмором, а тот — ну, точно псих, да еще себе на уме — исчез зимой, сгинул неизвестно куда, поговаривают, он и был тем самым оборотнем, что едва не слопал полицейского инспектора Плеске. Вообще, жуткая история. И ведь не забывается, что характерно! Да, забудешь тут — Ханс вспомнил подружку Нильса Дагне — вот уж кому тоже досталось. Жаль, сегодня на концерт не пошла, много потеряла. Магн отчего-то не пела, видно, совсем загрустила после отъезда Акимцева, а тот ведь не один уехал, с Мариной, медсестрой из клиники доктора Норденшельда. На взгляд Ханса, Марина была очень красивой, настоящей секс-бомбой, такой бы в «Плейбое» сниматься или в журнальчиках покруче, тщательно запрятанных Хансом меж стенкой и кроватью. А Магн, видно, тоже Акимцев нравился. Ну, парень хоть куда — сильный, волосатый, при бороде, к тому ж еще и музыкант отличный, ударник не из последних, а другого бы продюсеры из России и не пригласили, жаль вот, поиграл мало, уехал. Ничего, к осени обещал вернуться.

— Смотри, и этот здесь. — Оглянувшись, Ханс вдруг увидел позади, совсем близко, через два ряда бледного сероглазого парня с темными, тщательно уложенными волосами. Парень был красив и, видно, знал это. Искоса, с этаким вальяжным пренебрежением поглядывал на сидевших вокруг девчонок. Кристиан. Так его звали, одноклассник Дагне. Ханс видел, как они пару раз прогуливались вместе, а ведь Дагне — девушка Нильса, могла бы и поскромней быть, а не смеяться неизвестно над чем в компании этого скользкого типа. Почему Ханс обозвал Кристиана скользким типом — он и сам не знал. Просто так, к слову пришлось, вернее — к мысли. Слишком уж тот был смазливым да причесанным. Лицо — аристократически бледное, томное, ресницы дрожат, словно у девчонки, на щеках румянец. И одет — белые шорты, серо-голубая спортивная куртка поверх белой майки, на ногах белые носочки с серо-голубыми — в цвет куртке — кроссовками. Фу ты, ну ты… Еще бы галстук с рубашкой нацепил, чучело. И чего сюда приперся? Не любит ведь такую музыку, терпеть не может. Однако пришел, да не один — с девчонками. Видно, они его сюда и завлекли. Ничего девчонки, симпатичные, и одеты — шортики, юбочки, топики… Ханс вздохнул. Вот у него почему-то девчонки не было. Ну, не считать же за таковую Стигне, ударницу в их с Нильсом группе, — во-первых, она на два года старше, а во-вторых… во-вторых, и ведет себя с Хансом соответственно, словно старшая сестра. Ну, может, еще и удастся познакомиться с клевой девчонкой… да, может, и Стигне начнет относиться иначе.

— Почему козел? — когда закончилась музыка, переспросил Нильс. — С Дагне вместе шли? Ну, это еще не повод… Мало ли кто с кем шел. Да он нормальный парень, этот Кристиан, — и что ты к нему привязался?

— Морду бы ему набить, вот что, — вставая с жесткого кресла, угрюмо буркнул Ханс. Ну не нравился ему этот томный красавчик — и все тут.

Концерт закончился, и публика — кто еще не успел набраться пивком или чем покрепче, повалила в бар, расположенный по фасаду клуба — приземистого, вытянутого в длину здания; нынешний июль выдался дождливым, и концерты проходили внутри, а не на открытой сцене в Черном лесу, как прошлым летом.

У бара, в числе других машин, стоял синий «Сааб» — такси. Водитель Аксель, старый знакомый ребят — длинноусый мужчина лет сорока, неуловимо похожий обликом на древнего викинга, — посигналив, улыбнулся, кивнул. Ханс с Нильсом дружно развели руками — нет, мол, денег — и направились к остановке муниципального транспорта. Ханс-то, в принципе, и пешком мог дойти, жил недалеко, в Снольди-Хольме. Впрочем, надо было сначала заехать к Нильсу, взять у него гитарную примочку, чтобы потом утром рано не вставать, а, проснувшись, сразу воткнуть гитару в усилитель и пилить, пилить, пилить… Бабуля как раз к этому времени на рынок свалит, так что никто мешать не будет.

Уже усаживаясь в автобус — длинный, красно-желтый, украшенный рекламой «Соки и воды Гронма», — Ханс успел заметить, как красавчик Кристиан под руку с какой-то девчонкой свернул на, лесную дорогу. Интере-е-есно… Завистливо хмыкнув, мальчик вдруг заметил, как Кристиан посмотрел прямо на него и тут же поспешно отвернулся. Ходят тут всякие, смотрят… А девчонка ничего — стройненькая темноглазая блондиночка в коротких джинсовых шортиках и клетчатой рубашечке навыпуск. Ханс мог бы поклясться, что под рубашечкой у нее ничего не было.

Таксист Аксель тоже проводил красивую пару ностальгическим вздохом. Эх, скинуть бы лет двадцать. Вот, помнится, в восьмидесятом, на концерте «Уайтснейк»… Нет, в восемьдесят третьем, на «Дэф Леппард»… Впрочем, что уж там говорить. В поисках клиентов Аксель перевел взгляд на бар. Вот тот рыжий парень в куртке с заклепками, похоже, собирается сваливать. А пьян! Ну надо же так набраться. Ха, идет к «тойоте-лендкруизер». И откуда у людей деньги на такие тачки? А ведь сверзится где-нибудь с кручи, не впишется в поворот… к тому же и номера шведские, а в Швеции левостороннее движение. Нет, ну куда только дорожная полиция смотрит? А друзья-подружки? Ах, нет, отговорили все же. Снова всей толпой в бар поперлись — мало выпили, добавить надо. Уж куда там добавить, и так еле на ногах… Аксель разочарованно отвернулся. А эти-то двое — парнишка в белых шортах и девчонка в клетчатой рубашке — все так и стоят за ивой, целуются. Может, надумают в город? Автобус-то уже ушел. Впрочем, не-ет, эти вряд ли поедут. Чего им домой-то, к мамам-папам переться? Ночь-то стоит какая! Да и не ночь, вечер еще — нет и одиннадцати. Сухо, тепло, светло, но светло не так, как днем, а как-то по-другому, лиричнее, что ли. В такую ночку девчонку прижать — милое дело! Аксель улыбнулся, вспоминая молодость. Да, бывали времена… И чего только эта парочка тут маячит, время теряя? Шли бы в лес, так ведь нет, целуются у всех на виду, у бара. А парень — симпатичный, темненький — все поглядывает по сторонам, словно бы поджидает кого-то. Может, и в самом деле ждет?

Промаявшись минут десять (парочка все целовалась), таксист наконец подхватил клиента — кого-то из техников — и, развернувшись, быстро поехал вдоль по лесной дороге. В зеркало было видно, как из бара, пошатываясь, выбрался давешний рыжеволосый парень. Воздухом подышать вышел? Или решился-таки ехать?

— Мне на улицу Юленсгате. — Пассажир отвлек Акселя от мыслей. — Рядом с кирхой, знаете?

Молча кивнув, таксист плавно прибавил скорость.

— Ну вот и последнее такси уехало, — отрываясь от губ Кристиана, прошептала девчонка. — Как теперь в приют доберусь? У нас с этим строго.

— Так ты говорила, тебе восемнадцать, — усмехнулся красавчик.

Девушка озорно улыбнулась.

— Почти.

Кристиан, краем глаза наблюдая, как пытается забраться в припаркованную рядом «тойоту» пьяный рыжий парень в кожаной, с заклепками, куртке, вдруг резко схватил девчонку за руку.

— Бежим?

— Куда, Крис?

— Туда. — Поцеловав девушку в щеку, он кивнул в сторону леса. — Там тропинка к шоссе. Поймаем тачку, как в том фильме — «Автостопом до Бруклина».

— Да он как-то не так назывался.

— Все равно. Ты красивая. Ты очень красивая, Анна.

Девчонка засмеялась.

— Зови меня лучше Энн.

— Так бежим же!

— Бежим!

Взявшись за руки, они побежали по лесной тропке; подул легкий ветерок, и растущие вдоль тропинки деревья — клены, ясени, липы — качали над их головами зелеными плотными кронами. Рыжий парень наконец-то забрался в машину. Рыкнув, завелся двигатель. Оставшиеся в баре друзья, видно, заподозрили неладное, кто-то из них выскочил на улицу, замахал руками… Поздно! Показав приятелям неприличный жест, рыжий выехал на дорогу и, резко увеличив скорость, погнал «тойоту» в сторону Гронма.

— Да, ты самая красивая, Анна, позволь называть тебя так, это так необычно, волнующе. — Целуя девушку в шею, Кристиан ловко расстегивал пуговицы на ее рубашке. Они стояли на высокой, поросшей редкими кривыми соснами круче, слева, в овраге, журчал ручей, справа тянулась дорога.

Завистливый Ханс оказался прав — под рубашкой у девчонки ничего не было. Быстро справившись с пуговицами, Кристиан провел ладонью по животу Анны, поднимаясь выше, потрогал грудь, немного погодя рука его скользнула в шорты…

— Стой. — Тяжело дыша, отодвинулась девушка, — Там, внизу, кажется, едет кто-то.

— Где? — Набрав в легкие воздуха, Кристиан глянул прямо в глаза Энн.

— Там. — Девушка повернулась к дороге, махнув рукой туда, где из-за поворота на скорости вывернул джип.

Что-то изменилось в глазах Кристиана. Из серых они вдруг превратились в черные, обжигающие, дикие. Не говоря ни слова, он быстро подошел к девчонке и что есть силы толкнул ее вниз, в пропасть.

Анна не успела даже вскрикнуть, как хрупкое тело ее было сметено бампером мощной японской машины. Кристиан усмехнулся — от такого удара не остаются в живых. Девчонка мертва — он знал это точно. Знал от того, кто в последнее время все чаще являлся к нему в снах. Эта смерть была нужна Великому демону Тьмы — и он, Кристиан Слайм, принес ему первую жертву. Неплохо получилось. Точный расчет — и больше ничего. Энн, глупая Анна, да кто тебе сказал, что ты так уж красива? Есть девчонки куда красивее, а тут… Круглое деревенское лицо, редкие, крашенные дешевой перекисью волосы, фигурка, правда, ничего, но грудь так себе — маленькая. В общем, обычная девка, каких тысячи даже в том же Гронме. Ничего не стоило заманить ее в Черный лес. Спускаясь вниз, к тропе, Кристиан горделиво повел плечами. Не много нашлось бы девчонок, коих он не сумел бы уговорить. И эта — тоже. Недолго и ломалась. Даже пуговицу на шортиках сама уже заранее расстегнула. Может, прежде чем… стоило б ее… Нет, все правильно. Больно уж момент был удачным. Конечно, можно было б и просто так столкнуть, вряд ли выжила бы, но машина — оно надежней, не зря Кристиан так надеялся на того рыжего пьяницу. И как все гладко прошло! Загляденье! Демон Тьмы может быть доволен. А теперь наступает другая часть плана. Та, что называется алиби. Насвистывая модную песенку, Кристиан вышел из лесу и направился к бару. Уселся у дальнего столика, посидел минут пять — было довольно людно. Потом, состроив наглую мину, подошел к стойке:

— Бренди со льдом и пару пива.

— А вы совершеннолетний, молодой человек? — Бармен подозрительно уставился на юного клиента.

— Почти. — Кристиан улыбнулся и продолжал, стараясь, чтобы голос звучал полупьяно: — Понимаешь, жду свою девчонку. Уже полчаса жду. Ей вдруг приспичило в город, забрать кое-что. Вот и поперлась к шоссе лесом, ловить тачку. Надо было бы ее проводить, да неохота стало. Ну его, через лес тащиться, комары, да и вообще… Так нальете пива?

Бармен оглянулся по сторонам. Вроде все свои, обычный, так сказать, контингент. Но парень-то явно несовершеннолетний. Хотя ему на вид не тринадцать лет, а побольше. Ладно… Еще раз оглянувшись, бармен потянулся к холодильнику…

И в это момент в бар ворвался уже протрезвевший рыжий.

— А, все-таки вернулся, Эд! — Собутыльники приветствовали его одобрительными выкриками. — А мы думали, ты уехал.

Не обращая на них внимания, Эд пробрался к бармену и громко крикнул:

— Врача!

— Да откуда у нас здесь врач, Эд!

— Так вызови! И побыстрее… Быстрее же, ну…

Вид рыжего был страшен: побледневшее осунувшееся лицо с горящими глазами, дикая, всклокоченная шевелюра, белые — абсолютно белые — дрожащие губы.

— Эй, Майк, а ну плесни-ка ему…

Эд выхлестал высокий стакан одним махом. Словно воды выпил.

— Я… — вытерев губы, твердо произнес он. — Я… Я сбил человека. Девчонку. Не понял даже, откуда она взялась. Всегда там ездил и…

— Сбил? Девчонку? Неужели насмерть? Да где же она?

— Там… в машине…

Вмиг протрезвевшие собутыльники музыканта бросились из бара наружу. Кристиан, естественно, с ними.

Девушку осторожно вытащили из машины, положили в баре на сдвинутые стулья. Кристиан даже похолодел: если смотреть справа, Анна лежала словно живая, а вот слева… слева лучше было не смотреть, особенно на голову. Тошненько!

— Пульса нет! — Кто-то из музыкантов потрогал запястье мертвой девчонки и тут же приложил ухо к груди. — И сердце не бьется! Может, сделать массаж?

— Какой, к черту, массаж? Вы на череп взгляните! Вон, мозги через глаз вытекли.

— А я ведь ее знаю! — подойдя поближе, громко воскликнул Кристиан. — Это Анна, девушка из приюта. Она была здесь, на концерте, вместе с нами. Потом припозднилась да пошла к шоссе. Я ее еще хотел проводить… Да вы помните, я ж рассказывал?!

Округлив глаза, Кристиан посмотрел на бармена. Тот кивнул.

— Да, и в самом деле, говорил парень. Вот те на… Съездила в город. Лучше б тут, с тобой в баре, сидела.

— Да, лучше… И зачем я не пошел с ней? — Кристиан медленно сел на пол и обхватил лицо руками.

— Ну, ну, не горюй, пацан. — Бармен погладил его по плечам. — Теперь уж чего уж… На-ка! — Он, взял со стола чей-то стакан с остатками виски. — Глотни, легче станет.

Инспектор Ньерд Плеске — молодой человек лет двадцати трех, ничем не примечательный, белобрысый и светлоглазый парень, каких полным полно в любой европейской стране, — растянулся на софе, подложив под голову руку и, чуть прищурив глаза, наблюдал, как из кухни, грациозно покачивая бедрами, показалась Фрида с подносом, на котором стояли бокалы с вином и лежали несколько долек лимона.

— Вино с лимоном? — расхохотался инспектор. — Однако оригинально.

— Будешь заедаться, сама все съем и выпью! — Озорно улыбнулась девушка. Высокая, с волнистыми темно-русыми волосами, она была старше Ньерда на два года и работала в фирме, занимающейся пассажирскими автоперевозками. Там, на автобусной станции, ее и подцепил инспектор, когда занимался одним запутанным делом. А потом набрался смелости и пригласил в ресторан «Христиания» — лучший ресторан города. А затем… А затем вот уже несколько месяцев они жили вместе, снимая небольшую квартирку на Юленсгате. Район был спокойный, тихий, лишь иногда по ночам проносились на ревущих мотоциклах беспокойные рокеры — дорога к Черному лесу проходила рядом.

— Ну, за то, чтобы… — Подняв бокал, Фрида задумалась, и Ньерд, улучив момент, погладил ее по спине, норовя скинуть повязанный вокруг бедер красный платок с кистями. Кроме означенного платка на девушке больше ничего не было. Молодой человек тоже был обнажен. Пока Фрида думала, Ньерд изловчился и развязал узел платка. Обеими руками обняв любимую за талию, он поцеловал пупок с вставленным в него стразом, постепенно опустился чуть ниже…

В этот момент зазвонил телефон. Не приятно мурлыкающий мелодию «АББЫ» мобильник, а обычный городской телефон, черный, противный, злобный и пронзительно-резкий, как и всегда, когда инспектору Плеске выпадала сомнительная честь дежурить.

— Ммм… — Ньерд хотел было выругаться, да махнул рукой и пошлепал босиком к аппарату. — Инспектор Плеске слу…

— Знаю, что Плеске, — донесся из трубки прокуренный голос комиссара. Ньерд даже вздрогнул, представив себе начальника — плотного, пожилого, с длинными седыми бакенбардами, чем-то похожего на сенбернара. Вот он сидит в кресле, набивает табаком трубку и готовится сообщить молодому коллеге какую-нибудь гадость. Ну а ради чего еще звонить по ночам дежурному инспектору? Поздравить с днем ангела?

— Что-что? — Ньерд прижал трубку к самому уху. — Авария в Черном лесу. В самом лесу?! Ах, на шоссе… Есть жертвы… Все понял, разберусь. Еду.

Смешно подпрыгивая на левой ноге, инспектор поспешно натянул брюки…

Выпив, Кристиан краем глаза наблюдал за трупом. Он вдруг осознал, что сделал что-то не так, вернее, не доделал все так, как надо, как просил демон Тьмы. Он, Кристиан, в глубине души восхищаясь собственной предприимчивостью, совсем забыл о крови. Но когда было ее набирать? Ведь пьяный водитель никуда не умчался, сразу же выскочил на дорогу, привез сбитую девчонку сюда, в бар. Значит — здесь. Только здесь и только сейчас, иначе… Можно, конечно, попытаться и после, в морге, и там наверняка даже будет безопасней, но вот беда — кровь к тому времени обязательно свернется. Поэтому нужно спешить. Вот сейчас улучить момент и…

Кристиан нащупал в кармане куртки шприц. Сперва-то он хотел пошариться в дальнем парке, подобрать что-нибудь, что осталось от наркоманов, говорят, они именно там ошиваются. Выбрал момент ранним утром, делая вид, что выбежал на пробежку, — спортсмен, блин, — надел красные спортивные трусы, желтую майку. Полгорода рядом с ним бежало точно в таких же трусах и майках — «Соки и воды Гронма». Ну, пусть не полгорода, пусть полквартала только — все равно многовато. Кристиан даже сделал вид, что устал, присел на скамеечку… тут же и увидел грязный использованный шприц, бурый, с кривой ржавой иглой. Аж всего передернуло, как только глянул. Брр! Еще не хватало набраться всякой гадости. Кристиан пнул ногой шприц и днем заскочил в аптеку, естественно, не в ту, что напротив дома, в дальнюю. Обаятельно улыбаясь аптекарю, купил целую упаковку шприцев, бинтов, каких-то мазей — типа для дома. У дома, оглянувшись, выкинул все в канаву, оставив один шприц. А нужно было по крайней мере три, Кристиан сперва так и решил: спрятать парочку дома. Потом, хорошенько поразмыслив, передумал. Ну его на фиг, у приемной мамочки бзик на чистоте, сунется в комнату с уборкой, найдет шприцы, потом крику да подозрений не оберешься. Нет уж, лучше потом снова купить, только теперь уже в другой аптеке.

Встав, Кристиан подошел к мертвой, та так и лежала полуголая, в одних коротких расстегнутых шортах, рубашка, видно, осталась там, на дороге.

— Надо бы хоть прикрыть чем-нибудь? — Он оглянулся на бармена, тот кивнул, нагнулся за стойкой. В баре уже было малолюдно — кто поспешно уехал, кто просто вышел на улицу. Бармен подал наконец кусок черного полиэтилена. Кристиан поблагодарил, накрыл труп с головою, незаметно достал шприц и быстро воткнул иглу в коченеющее тело, хорошо хоть вены у покойной были крупные, синие. Попал с первого раза, физически ощутил, как тюбик шприца наливается кровью. Вытащив, сунул в карман. Теперь можно уходить. Так… Постоять немного у трупа. Выдавить слезу. Попрощаться с барменом. Да, не забыть оставить собственный адрес, для полиции. Все равно ведь будут искать свидетелей, так вот им. Он что? Он, Кристиан Слайм, вполне добропорядочный юноша из хорошей семьи, это подтвердит всякий. В первый раз выехал на концерт в Черный лес, и — на тебе, такое… Больше ни в жизнь.

Выйдя из бара, Кристиан немного поговорил с музыкантами — «да черт ее знает, что за девчонка, я ее толком и не знал, здесь перед концертом познакомились, и вот, надо же!» — потом зашел за деревья и пошагал по тропинке, только не к шоссе, а в обратную сторону, в самую чащу. Знал, где-то там должен быть старый дуб. Знал — хотя никогда раньше в Черном лесу не был. И дуб отыскал быстро, несмотря на сгустившуюся темноту, несмотря на колючие разлапистые ели, угрюмо чернеющие во мраке ночи. Найдя дуб, остановился, погладил…

— О, Кром Кройх! — сами собой произнесли губы, и вытолкнутая из шприца кровь — жертвенная кровь! — оросила шершавую кору дуба.

Теперь демон будет доволен. Пока доволен. Ему ведь нужны три жертвы. Первая уже есть, осталось еще две, и тогда… Что тогда — Кристиан представлял плохо, просто знал — нужно искать жертвы. И начал искать…

Коммуна «детей цветов» — хиппи — располагалась за Черным лесом, в противоположной стороне от Снольди-Хольма. Приземистый бревенчатый дом, довольно просторный, стилизованный под «длинный дом» древних жителей Скандинавии, широкое крыльцо из тесаных бревен, забор, сарай, две вытащенные во двор колонки, мощные, ватт по двести. Из колонок играл «Дорз» вперемешку с Дженис Джоплин:

— О, мерседи-ис бе-е-енц…

В голубом небе весело сияло, припекало солнце. На крыльце, попыхивая папиросками, лениво развалились два парня в джинсах, по пояс голые. Один бородатый, лет тридцати, — Джон, другой, Дикки, совсем еще юноша, из вновь прибывших.

— «Перл» — хороший альбом, — слушая Джоплин, одобрительно отозвался Дик.

— Только «Мерседес Бенц» не из «Перла», — снисходительно бросил бородач Джон.

— То есть как это не из «Перла»? Из «Перла».

— Нет, не из «Перла».

На крыльцо вышла рыжеволосая девушка в желтом бикини.

— Чем спорить, сходили бы в лес, за черникой.

— Да ну ее, эту чернику, сама-то небось не идешь.

— Да одеваться лень, — присаживаясь меж парней, честно призналась девушка. — А в лесу комары.

— Комары, — усмехнувшись, поддакнул Джон. — Это уж точно. Эх, пивка бы! Ну, где там запропастились Магн с Линдой? Давно они ушли-то, а, Мерилин?

— С утра. Вы с Диком еще дрыхли. Сказали, к вечеру будут.

— Ох, к вечеру. — Джон страдальчески сдвинул брови. — Так и от жажды засохнуть недолго.

— Там, в доме, кажется, виски еще оставалось.

— А что, не все вчера выпили?

Несколько оживившийся бородач поднялся и исчез в доме.

— Хорошенько там поищи! — напутствовала его девушка. Загорелая, рыжеволосая, стройная, она не была писаной красавицей, ее фотографию никогда не поместили бы на обложку гламурного журнала, и все же смотрелась вполне недурно, пусть некоторые считали, что у нее лицо грубовато. Под «некоторыми» Мерилин имела в виду Джона, который вчера сначала предпочел ей Линду, а потом — виски. Вот теперь-то Мерилин пыталась наверстать упущенное, только уже не с Джоном. Пей и дальше, Борода, чай, тут и помоложе тебя люди найдутся. В конце концов, уж слишком робок этот новенький, Дик. Пора, пора приобщаться к коммуне. А вообще-то, он парень ничего, симпатичный — светловолосый, глаза серые, подбородок такой… э-э-э… выпяченный? Нет, мужественный. Да-да, именно то слово!

— Дикки. — Мерилин уселась позади молодого хиппи, положив руки ему на плечи. — Прогуляемся за черникой, а?

— Ты ж сказала — не пойдешь. — Дик попытался встать.

— С тобой — пойду! — Со смехом соскочив с крыльца, девушка подбежала к распахнутому окну, дождалась, когда динамики смолкнут. — Джон, брось, пожалуйста, рубашку и джинсы. Да, еще кеды и пластиковое ведро.

Все вышеперечисленное вылетело в окно одно за другим. Ловко поймав рубашку и джинсы, Мерилин уклонилась от ведра.

— Идем! Сейчас вот только переоденусь.

Без всякого стеснения она скинула купальник, крутнулась обнаженной перед растерявшимся Диком и принялась не спеша натягивать джинсы. Потом, погладив тугую грудь, накинула на загорелые плечи рубашку, завязав ее крупным узлом на животе:

— Ну что, Дикки, готов?

На крыльце появился Джон с початой бутылкой виски.

— Смотри-ка, и в самом деле осталось! Глотни, Дик.

Дик послушно протянул руку. Глотнул. Худой кадык заходил по тонкой шее. Бородач оглянулся на девушку.

— Что, Мерилин, собралась уже? Ну, иди, прогуляйся. А мы с Диком тут посидим, попьем. Верно, Дикки?

Дик, вот дурень, согласно кивнул. Ну надо же, идиот — предпочел девушке бутылку поганого виски! А может, он гей? Хм… может быть, может быть. Ладно, вечерком проверим с девчонками.

Приняв такое решение, Мерилин повеселела, показала обоим парням язык, подхватила ведро и бодро зашагала к лесу. Вслед ей неслись могучие аккорды первого альбома «Лед Зеппелин»

Вообще-то Мерилин обиделась. Ну ладно Джон, сиволапый, но этот молодой, Дик… Да ну их, козлов, к лешему, вот взять сейчас в лесу да повстречать настоящего парня, мускулистого и сексуального, как ковбой Мальборо. А потом смачно, с этакими подначками и смехом, рассказать об этом вечером, когда соберутся все. Можно себе представить, какой бледный вид будет у Дикки с Джоном!

Дойдя до лесной опушки, девушка остановилась. За кустами жимолости тропинка раздваивалась. Слева были болото и лес — там и росла черника, справа — ручей, озерцо, песочек, а неподалеку — шоссе. Черники там точно не было, зато вполне можно было с кем-нибудь познакомиться, а потому Мерилин, не долго думая, свернула направо, даже не заметив, что из дальних кустов внимательно наблюдают за ней чьи-то серые злые глаза… Впрочем, нет, не серые. На миг они стали черными. Кусты затрещали…

Немного задержавшись у малинника, Мерилин вышла к оврагу и остолбенела. Прямо перед ней, повернувшись спиной, стоял абсолютно голый парень и развешивал на гибких ветках ольхи мокрую одежду, вернее — пытался развесить. Вымокшая одежка — и где его угораздило в ясный день? — соскальзывала и падала под ноги парню. Девушка с усмешкой поставила ведро.

— Эй, помочь чем-нибудь?

— Ой! — Парень обернулся, смешной, растрепанный, тощий. Нет, даже не парень, юноша, подросток. Но красив, красив. Эх, был бы годков на пять постарше! Впрочем, и так хоть куда. Мерилин бесстыдно оглядела засмущавшегося парня, быстро обмотавшего вокруг пояса мокрую рубаху.

— И как же тебя угораздило-то?

— Да, понимаешь, ехал на велосипеде краем оврага и вдруг…

— Свалился в овраг? — Мерилин едва сдержала смех — Ну, не ты первый, не ты последний. Тут раззяв каждое лето хватает. Извини, что я так…

— Ничего. — Парнишка улыбнулся. А ведь и вправду красавчик. — Можно вас попросить кое о чем?

— Проси, за спрос денег не берут. Тебя как зовут-то?

— Крис.

— Красивое имя. Крис Кристоферсон, Крис Норман, Крис Ри, Крис Айзек, Крис де Бург… Много всяких Крисов. Я — Мерилин.

— Монро? — Юноша наконец улыбнулся.

— Можешь и так называть. — Мерилин потянулась, как кошка, втянула живот так, чтобы джинсы съехали вниз, насколько возможно, чтобы было ясно видно — никакого белья под ними нет. Парень, похоже, это отметил.

— Чернику вчера собирала, — призналась девушка. — Спина болит, думала, утром не разогнусь. Кто бы массаж сделал? — Она призывно облизала губы. Ну, уж если и этот сигнал непонятен, то что вообще сегодня случилось с мужским полом?

Нет, слава святому Патрику, сигнал поняли.

— Давай я сделаю, — тут же предложил Крис. — Ложись во-он сюда, на край оврага.

— Сюда? — Мерилин недоверчиво взглянула на глинистую почву. — Я думала, мы пойдем в лес, на лужайку, там такая мягкая травка…

— И полно комаров и мух. — Юноша усмехнулся. — Да ложись, тут чисто… Можешь подстелить свою же рубашку. Раздевайся, я отвернусь.

«Мог бы и не отворачиваться», — снимая рубашку, подумала Мерилин. Хотела скинуть и джинсы, да решила, что так будет уж слишком навязчиво. Ладно, пусть он сам помучается, порасстегивает застежки, глядишь, быстрей созреет.

— Ну, что же ты?

Ага… Мерилин наконец-то почувствовала, как руки Криса начали торопливо — слишком торопливо! — гладить ее спину, поясницу, шею… Ага, вот уже подобрались к животу, прошлись по груди… залезли в джинсы… Ну, что ж он медлит?

Мерилин застонала:

— Снимай, снимай же…

— Сейчас, сейчас… — тихо прошептал Кристиан. Поднявшись, он осмотрелся, проворно юркнул в кусты и вытащил оттуда увесистый булыжник. Вот прямо сюда, под эти рыжие волосы… А не смягчат ли они удар? Нет, не должны, удар будет силен. А потом тело в овраг — сама упала, случаи бывали. Не забыть только про кровь… А может, может, сначала ее… Нет, слишком опасно! Могут появиться люди. Ну, а пока, раз нет никого… Самое время. Кристиан поднял над головою камень.

— О великий Кром Кройх!

Вечер выдался такой же, как и день, светлый и тихий. Заходящее солнце золотило вершины гор, покрытые синим еловым лесом, отражалось в стеклах домов, яркими лучиками блестело на шпиле старинной кирхи. В парках, на улицах, во дворах играли дети, молниями проносились на велосипедах подростки, у пруда туристы кормили булками уток. И над всем этим нависали синие воды фьорда — Радужного залива, как его прозвали в глубокой древности. Хороший был вечер, спокойный. Только вот инспектор Ньерд Плеске не знал покоя, не было к тому оснований. Скорее наоборот. Хотя, казалось бы… Первый труп — а сейчас вот-вот и второй — он давно уже списал в дело, комиссар подтвердил, не глядя и не особо вникая. Да и чего там вникать-то? В первом случае — дорожная авария, во втором — типичный несчастный случай. Нечего по краю оврага прогуливаться, эвон, овражище-то, на дне хоть трехэтажный дом ставь — до краев не достанет. Давно уже говорили муниципалитету про ограждения, так ведь пока ленивый гном не свистнет… Только теперь обещали поставить. Это после третьего случая за четыре последних года. Сейчас вот подшить в дело заключение патологоанатома, и все — можно смело списывать. Правда, что-то невесело было инспектору, словно бы пропустил он что-то важное, что-то такое, без чего оба случая нельзя считать до конца расследованными. Возникало, возникало у инспектора такое чувство, как вот его только назвать. Интуиция, что ли? Одно не давало покоя: у первого (дорожного) трупа обнаружен след укола в вену. Странный, очень странный след. И похоже, сделан уже после смерти. Ньерд сразу после аварии опросил очевидцев… вернее, каких там очевидцев? Само-то ДТП никто и не видел, так, просто запомнили на концерте погибшую девчонку. Жаль ее, в приюте говорят, неплохая была, добрая и веселая. И на наркоманку совсем не похожа. Но ведь укол, укол… И — точно ли после смерти? Нелепость какая-то.

Попив кислый кофе — а может, он просто казался кислым? — в открытом кафе на Меллергате, рядом со зданием Королевского общества милосердия, Плеске расплатился с официантом и, сев в служебный «вольво», поехал к моргу. Словно предчувствовал что-то. И ведь в самом деле, накаркал! Патологоанатом прямо-таки ошарашил:

— Девочку-то сначала хорошенько приложили по голове тяжелым предметом — отчего и наступила смерть, — а уж потом сбросили вниз, в овражек.

Вот те раз! Хорошенькие дела. Прощай, уик-энд. А они-то с Фридой думали 29 июля — на день святого Олава — съездить в «Деревню викингов», поразвлечься, прикупить сувениров. Теперь уж поедешь, как же! Хорошо б еще своими силами с трупом разобраться, а то понаедут тут всякие из Тронхейма, да, не дай-то боже, из Осло, мешать ценными указаниями. Да, лучше б уж, конечно, без них…

— Да, лучше б уж, конечно, без них, — точно такими же словами и сказал обо всем комиссар, собравший всех инспекторов в здании комиссариата. — Пошуршите-ка, ребятки, по местным жителям там. Недалеко от оврага коммуна есть… этих… как их? Нудистов.

— Не нудистов, господин комиссар, а хиппи!

— Вечно ты все знаешь, Ньерд, — Комиссар желчно усмехнулся, тряхнул бакенбардами и оттого стал еще больше похожим на старого сенбернара. — Вот и съезди к этим, ну… хиппи, поговори.

На заваленном бумагами столе комиссара зазвонил телефон. Старинный, из черного эбонита, сработанный еще в пятидесятые, давно пора было его выкинуть или сдать в какой-нибудь музей, а вот комиссар берег, видно, как память.

— Остальные — в Черный лес, в клуб… — продолжал распоряжаться начальник. — Да и в Снольди-Хольм прокатитесь.

Телефон все звонил, не умолкая, и комиссар наконец поднял трубку.

— Что? Укол? Какой еще укол? Ну, вот. — Он недобро обвел взглядом притихших инспекторов. — Вдобавок ко всему у нашей овражницы еще и укол в вену. Почти тот же случай, что и с девочкой, попавшей в ДТП у Черного леса. Намотали на ус? Ну, тогда что сидите?

Вот же день! Ньерд Плеске не выдержал, сплюнул. А ведь как хорошо начинался — дело списал, о поездке договорился, красота… Что ж, человек, как говорится, лишь только предполагает.

Ханс увидел его издали, у аптеки. Красавчик — так он называл Кристиана — быстро шел по другой стороне улицы и то и дело оглядывался, словно опасался встретить знакомых. Ну да, точно оглядывался. Потом подошел к зеркальной витрине супермаркета — осмотрел всех, кто шел следом. Ханс такой прием знал — видел в каком-то шпионском фильме. Потому и не стал идти следом, хоть и любопытно было. Поступил проще — проехал остановку трамваем (тот как раз вовремя подошел) да и зашел в аптеку. Здание было модерновым, с прозрачными стенами, металлическими лестницами с блестящими никелированными поручнями и небольшим кафе на третьем этаже, под самой крышей. Там-то Ханс и затаился — видна была вся улица: трамваи, стайка девчонок на роликах, а вот и он, голубчик. Красавчик остановился у самой аптеки, снова осмотрелся и, наконец, зашел внутрь. Ханс ужом скользнул в зал, пристроился у игровых автоматов. Заметит, нет? Нет, не заметил. Видно, Красавчик опасался взрослых, на ребят внимания не обращал, в том числе и на Ханса. А тот и не выделялся особо. Ну, может, волосы чуть подлинней, а так — та же белая футболка да синие холщовые шорты, ничего особенного. Черные маечки с «Сатириконом» и «Чилдрен оф Бодом» бабуля недавно постирала, да и жарковато сейчас было бы в черных. Однако что же делает Красавчик в аптеке? Презервативы покупает? Так их и в других местах полно. Да и к чему тогда такие предосторожности? И главное, аптека-то далеко от его дома — где Красавчик жил, Ханс знал. Интересно… Скосив глаза, Ханс наблюдал, как Красавчик расплачивается у кассы. Ха, а купил-то! Матерь Божья, никак шприцы? И в самом деле, шприцы, вот оно как! Так, значит… значит, наркоман наш Красавчик? Однако… Надо будет тайком от Нильса предупредить Дагне, чтоб не водилась с этим Кристианом, чего доброго, еще и ее на иглу подсадит, наркоманы — они такие. Дождавшись, когда фигура Красавчика — в том же самом прикиде, что и на концерте, и как ему не жарко в куртке? — скроется за дверью, Ханс опрометью бросился следом.

Выйдя из аптеки, Красавчик, уже не оглядываясь, быстро пошел к автобусной остановке. Позвонил кому-то по мобильному, дождался автобуса, сел. Ханс юркнул в салон в последний момент. Проехали почти до Юленсгате, вышли. Сначала Красавчик, Ханс — следом. Пройдя парком мимо пруда с утками, преследуемый, не замечая слежки — а зачем ему замечать? все, что нужно, он уже купил, — преспокойно уселся на скамейку, положив ногу на ногу. Так и сидел, словно бы ждал кого-то. И ведь дождался! Притаившийся за беседкой Ханс едва не вскрикнул — прямо навстречу Красавчику шла — нет, даже бежала! — Дагне. Предательница! Мало ей было всяких злоключений. И стоило Нильсу уехать ненадолго в Тронхейм… Вот они, женщины, имя им — непостоянство! А ведь именно Дагне и нужно было предупредить о том, что красавчик Кристиан — наркоман. Наркоман, наркоман, иначе зачем же ему шприцы? Ханс твердо решил следить теперь за обоими и, если будет нужда, вмешаться. Все ж таки Дагне — девушка лучшего друга. И вот, уселась преспокойно на скамейку рядом с наркоманом Красавичком, болтает о чем-то, смеется. Красавчик махнул рукой куда-то в сторону Снольди-Хольма. Зовет за город? Хм… Знаем, что за всем этим следует, не маленькие.

— Ты все же молодец, Кристиан, что выцарапал меня из дому… Такой день! Не хочется думать ни о чем, верно?

— Конечно. — Красавчик кивнул. — Знаешь что, Даг? Давай поедем за город, в лес, на луга. Там сейчас так красиво. Возьмем фотоаппарат, если хочешь — камеру.

— Фотоаппарат? — улыбаясь, переспросила Дагне. Фотографироваться она обожала, особенно на природе. Вот, правда, лучше все же было бы поехать с Нильсом, ведь именно с ним она дружила, но Нильс, как назло, подался в Тронхейм на целых три дня, правда, звонил на мобильник по нескольку раз на дню. Еще двое суток его ждать, целая вечность.

— Да, фотоаппарат, — улыбнулся Кристиан. — Там, в Черном лесу, кстати, должны быть наши ребята — Эйнар, Фрайде, Бергман. Они давно собирались.

— Чего ж нам не сказали?

— Да они говорили, просто я тебя не видел.

— Так позвонил бы…

— Да неудобно было беспокоить.

«А он довольно мил», — решила девушка. Впрочем, она всегда это знала, и, чего греха таить, если бы не дружба с Нильсом… А в конце концов, что в этом такого, поехать с Кристианом за город? Не сидеть же дома в каникулы? Нет, надо все-таки съездить, тем более что и ребята уже где-то там ждут.

— Ладно. — Дагне махнула рукой. — Поехали!

Кристиан просиял, тщательно пряча злую усмешку.

— Только я бы зашла домой, переоделась, — задумчиво произнесла девушка.

— Переодеться? — удивленно вскинул глаза Крис. — Зачем? Тебе так идет эта блузка!

Польщенная Дагне улыбнулась. Еще бы — блузку она выбирала долго, перемерила черт знает сколько, а Нильс даже и не взглянул, пока не напомнила. И в самом деле, красивая блузка — ярко-желтая, полупрозрачная, с цветами, и желтый бюстгальтер — тоже не из простых, и черная короткая юбка. А Кристиан… он такой славный, красивый… Может, изменить Нильсу, чем черт не шутит? В конце концов, они ведь просто встречаются, и все. Ладно, там будет видно.

Они поймали такси — синий «сааб» — радостно смеясь, плюхнулись на заднее сиденье. Помчались с ветерком, так, что приятно заныло под ложечкой. Обнимая девушку, Кристиан улыбался. Сегодня он не хотел торопиться, Дагне ему давно нравилась. И вот теперь… Следовало выбрать место поглуше. Овраг в Черном лесу не подходил, может — луга за лесом? Вообще-то, там полно парочек… Но пусть, оттуда недалеко и до болота, а там и до дальних лесов, до пустошей, вот уж где точно никого нет. Кристиан уже улыбался во весь рот. Дагне… Дагне! Последняя, третья жертва. Что будет потом, Кристиан не знал, но догадывался, что обретет немалые выгоды. Не зря же он всю жизнь — да, теперь он верил, что всю жизнь, — искал демона. Еще в раннем детстве, обиженный приемными родителями, уже довольно пожилыми людьми, строгими пуританами, он, стоя в углу, про себя поклялся отомстить. Не только им — всем. За то, что живут открыто и весело, за то, что могут позволить себе иметь друзей. Он, вот, Кристиан, друзей не имел. Не хотел, да и не находились люди, готовые восхищаться им, единственным и неповторимым. Несмотря на всю свою пресловутую красоту, Кристиан был одинок и сознательно культивировал свое одиночество, отделяя себя от других. Он не все, он — иной, он — лучший. Самый лучший. И всем еще покажет… И вот тогда-то в сердце Кристиана поселился демон. Крис почувствовал это внезапно, когда ночью любовался собственным отражением в зеркале. Вдруг что-то словно кольнуло в мозгу, и Кристиан посмотрел на себя другим, злобным и жутко похотливым взглядом. И взгляд этот с тех пор не исчезал. Не взгляд — демон, полностью подчинивший себе Кристиана. Именно он, демон, научил скромного юношу обращению с женщинами. Кристиану понравилось изображать из себя господина, и он всем сердцем открылся посланнику Тьмы, обещая помочь ему. Хотя тому и не требовалось согласие. Он был внутри Кристиана, он был в его мозгу, в его сердце. Он был Кристианом и одновременно демоном. И не было понятно, где демон, а где Кристиан. Впрочем, Кристиан и не стремился понять, его все устраивало — ведь демон давал ощущение превосходства над всеми, власти… Нет, пока только над девушками. Но после третьей жертвы… Выйдя из такси, Дагне и Кристиан, взявшись за руки, зашагали прямо по лугу, прямо по густой зеленой траве, тут и там сверкающей яркими солнышками ромашек.

Обозленный Ханс плюнул на землю. На такси у него точно не было денег. Ехать на автобусе? Но куда? Наверное, в Черный лес. Ну да… А если они вовсе не туда поехали? А что если подождать, когда вернется таксист Аксель? Синий «сааб» — ведь это его машина. Хороший дядька, вот и спросить у него, где та парочка вылезла. Так он же еще и бесплатно подвезти может, если хорошо попросить. Только вот вернется ли сюда Аксель? Может, так и будет возить клиентов до вечера? Ханс снова сплюнул.

— Что расплевались, молодой человек?

Вздрогнув, Ханс обернулся и тут же заулыбался, шутливо приложив руку к голове.

— Мое почтеньице, господин инспектор!

— Если на то пошло — старший инспектор, — засмеялся Ньерд.

— О, как я за вас рад! Буду всегда гордиться… Кстати, чего это вы в аптеку направились? Заболели, не дай бог?

— Да нет, — отмахнулся инспектор. — Я-то здоров. Просто дела…

— Опять какие-то тайны, — заворчал Ханс. — Лучше бы наркоманов ловили, а то некоторые все шприцы в аптеках скупили.

— Что?! — Услыхав про шприцы, инспектор насторожился. — А ну-ка подробней.

— Ты зря прячешь свое тело, оно у тебя довольно красивое. — Настраивал фотоаппарат Кристиан, ловя в жидкокристаллический экран улыбающуюся Дагне. — Ну, расстегни блузку… так… Теперь подними руки над головой. Выгнись… Отлично! Посмотри, какой кадр! Вот только юбка… как-то она не смотрится… Снимешь?

— Легко! — Дагне со смехом сбросила и юбку, и блузку.

— Молодец! — одобрительно кивнул Крис. — А теперь — фото в стиле «Плейбой»! Ну? Ну же!

Дагне чувствовала, что у нее «сносит крышу», но ничего не могла с собою поделать. На нее нашло, навалилось вдруг состояние какой-то необъяснимой легкости, и казалось, за спиною вдруг выросли крылья. Ах, какой он славный, этот Кристиан. Жалко, он раньше не приглашал ее за город.

— Фото для «Плейбоя»? — Пожав плечами, улыбнулась девушка. — Пожалуйста!

Медленным движением она спустила с плеча тонкую бретельку бюстгальтера, затем, заведя руки за спину, расстегнула застежку…

— Здорово! — Щелкнул аппаратом Крис. — У тебя восхитительная грудь. А теперь повернись спиной к солнцу, вот так… вытянись…

Он подошел к ней вплотную.

— Я хочу тебя, Дагне, — прошептал Крис, обнимая девчонку за талию.

Дагне обернулась.

— Так пойдем же, ляжем на траву!

— Нет… лучше нагнись… Так…

Они могли бы и не успеть. Но успели. Девушка, к счастью, была еще жива. Кристиан с ножом в руке и страшным пылающим взглядом стоял над ней, намереваясь вспороть живот, прежде чем бросить в глубокое горное озеро. И бросил бы, если б не вовремя появившийся инспектор.

— Медленно положи нож, — Ньерд выдернул из внутренней кобуры пистолет, — и отойди от девчонки.

— Отойти? — Крис жутко расхохотался. — Пожалуйста. — Он пожал плечами. — Вы все равно не дали мне взять ее кровь… Ничего. Я знаю выход.

Стоявшие поодаль таксист Аксель и Ханс с удивлением прислушивались к странным словам. А красавчик Кристиан повернулся, подошел ближе к озеру и с криком «О великий Кром Кройх!» воткнул острое лезвие в свое сердце…

Магн, красавица Магн, сумасшедшая Магн, жрица Магн дуль Бресал проснулась в гостинице Тронхейма и долго сидела, глядя прямо перед собой округлившимися от ужаса глазами.

— Он вернулся, — прошептала она, вставая с постели, — Он был здесь и ушел, чтобы творить зло. И еще… Он убил Мерилин.

За окном, в черном ночном небе, с противным зловещим карканьем пронеслась воронья стая.

Он вернулся. Он пришел творить зло.

Глава 2 ЧЕРНОБОГ Март 868 г. Земли радимичей (междуречье Днепра и Десны)

Мир полон таинственных сил, и мы — беспомощные существа, окруженные непостижимыми и неумолимыми силами.

Карлос Кастанеда. «Дверь в иные миры»

В овине на старой соломе, лежа лицом вниз и вытянув руки, плакала навзрыд юная красавица Радослава. Плечи девушки тряслись, распущенные, так и не заплетенные с утра в косу, волосы густого нежно-каштанового цвета растеклись по плечам, как у совсем уж бесстыдной девки. Солома намокла от слез, рубаха из тонкого холста с вышивкой задралась почти до самых бедер, обнажив стройные ноги. За овином, на улице, бушевал ветер, гнул к земле березы и тонкие ивы, шевелил лапы сумрачных елей, сбрасывавших накопившийся за зиму снег. Было тепло, как может быть тепло в начале марта, в начале нового года, сулящего новые радости и новые горести. Впрочем, Радославе теперь, похоже, не дождаться было ни того ни другого. Земная жизнь ее должна была закончиться сегодняшней ночью в священной дубраве, в святилище древних богов — покровителей рода. Каждый год приносили радимичи жертвы, а в последнее время — все чаще и чаще. И вроде нельзя было сказать, что жизнь их становилась трудней и невыносимей, нет, обычно жили — трудно, голодно, а иногда и радостно, не все же горе, бывает, и счастье нахлынет. Вот таким вот счастьем оказалась для Радославы нежданная встреча с Ардагастом, парнем из соседнего рода, что жил по реке Сож. Ардагаст увидел ее на лугу, когда сжинали жито да вязали снопы. Увидал и, как позднее признался сам, почувствовал, как захолонуло сердце. А уже осенью, на празднике урожая и милости богов, будучи гостем, закружил девушку в хороводе, а потом, схватив за руку, потащил в рощу и стал целовать — жарко-жарко! Радослава поначалу поупиралась — для виду только, чтоб не подумали про нее невесть что, — а потом и сама обняла Ардагаста — уж больно люб он ей стал. Высокий, красивый, кудри льняные до плеч, а глаза — синие-синие. У самой-то Радославы глаза светлые, голубые, на щеках ямочки, а каштановая коса — толстая, лентами алыми перевитая. В конце праздника Ардагаст подарил девчонке подвески да височные кольца, красивые, блестящие, с семью лепестками, обещал через год заслать сватов. Через год… Видно, не будет ничего через год, ничего не будет для Радославы на этом свете, только на том, ибо жрец Чернобог задумал отправить ее посланницей в царство мертвых, чтоб выпросила удачу для всего рода. Когда так решил волхв — а тому уж скоро месяц будет, — повадились в хижину Радославы бабки-волхвицы, похожие на черных галдящих ворон. Ходили да все приговаривали: «Великая честь тебе, Радослава, будешь невестою Рода».

Невестою Рода… Надо оно ей? Вот если б невестою Ардагаста. Хотя, конечно, почетно, спору нет, однако ж то и дело сжималось девичье сердце. Сам волхв Чернобог — коренастый, сильный, с руками, словно медвежьи лапы, и черной бородищей до пояса — несколько раз наведывался в хижину вдовы Хотобуды — приемной матери Радославы и младшего ее братца Твора, Творимира, если по-длинному. Зыркал вокруг темными, с жутью, глазами, чем-то похожими на глаза дикого лесного зверя, да рассказывал завлекательные байки про лучший и счастливый мир. Приносил с собой бражку, поил, поглаживал между делом девушку по спине. Нехорошо поглаживал, охально. Но сдерживался, видно, опасался тронуть самим же выбранную посланницу. А ведь тогда, зимою… Помнится, праздновали солнцеворот, катались с ледяной горки, так и Чернобог не удержался, подхватил Радославу — да вместе с нею в сугроб. Весело было, Радослава смеялась, и братец ее младшенький, Твор, хохотал так, что икать начал. Вот тогда и позвал ее Чернобог на свое дворище, пошли, мол, водицы дам, братца напоишь. Радослава и пошла, дура… Едва в дом вошли, навалился на нее волхв, стащил волчьего меха кожух, рубаху на груди разорвал… Кивнул в сторону широкой лавки — ложись, мол, возьму тебя пятой женою. Глаза — волчьи и страшные — так и пылали похотью. Испугалась тогда Радослава, а пуще того — противно стало, да к тому ж вспомнила Ардагаста, возьмет ли он ее порченую? Вспыхнули яростью глаза девичьи голубые, не долго думая, схватила со стола деревянный корец да ка-ак треснула по башке Чернобога — и бежать, пока не опомнился. Тут как раз и жены жреца подоспели. Чего уж там они делали, неизвестно, а только потом и не смотрел больше волхв на Радославу, отворачивался да плевался. А когда стали выбирать невесту богов, тут же и предложил на это место гордую девушку. Теперь вот при встречах улыбался. Да все улыбались, кланялись, а многие девчонки даже завидовали, еще бы — невеста Рода! Кто знает, может, оно и хорошо на том свете будет? Задумчивой стала Радослава, смурною. То смеялась без причины, то, вспоминая Ардагаста, плакала, как вот сейчас, в овине.

Вытерев наконец слезы, девушка уселась на старой соломе. Показалось, будто снаружи крадется кто-то. Неужто волхв? Или еще какой охальник? Радослава шмыгнула в угол, схватила попавшиеся под руку грабли да и пустила их в ход, как только появилась в дверях ловкая черная тень. Ручница у грабель — раз, и напополам. А незваный пришелец повалился наземь и возопил обиженно:

— Что ж ты дерешься-то, сестрица?

— Ой, — ахнула Радослава. — Это никак ты, Творе?

Девушка обняла брата, погладила по голове, утешила:

— Ну, да мыслю, не так и сильно попало!

— Ага, не сильно, — разнылся Твор. — Аж искры из глаз полетели. Теперь уж точно шишка будет.

Радослава сняла височное кольцо с семью лепестками.

— На, приложи. Холодное. Ты почто сюда приперся-то?

— Чернобог заявился. Зови, говорит, сестру. Пора.

— Чего — пора? — встрепенулась девчонка. — А что, уже утро?

— Утро, утро, — со вздохом кивнул юноша, нет, не юноша, отрок — двенадцать недавно исполнилось. — Вона, восход-то тучи багрянцем залил, а тебе тут, в овине, не видно.

— Значит, и вправду пора. — Радослава шмыгнула носом. — Может, оно и вправду хорошо — быть невестой Рода?

— Да как же не хорошо! — звонко воскликнул Твор. — Все говорят — почет великий. Умереть за счастье рода — есть ли что лучше? Ты уж, Радушка, не забывай про меня там, помогай, ежели что, ладно?

— Да уж не забуду. — Девушка погладила братца по волосам густым, каштановым, мягким. Попросила: — Ты тоже меня не забывай, шли молитвы. Да хорошенько все обсказывай: как в селении дела, да как друзья-подружки живут-поживают.

— Обскажу, не беспокойся, — прижавшись к сестре, важно заверил Творимир. Он и в самом деле был горд — надо же, родная сестрица станет сегодня невестой Рода. На всю жизнь заступа! Все ребята, узнав, обзавидовались. Только вот матушка Хотобуда смурная ходила. Интересно, чего ж не рада?

— Ну, ладно, хватит лежать, — улыбнулась Радослава. — Пошли, ждут ведь волхвы. — Выходя из овина, призналась: — И все равно страшно!

— Ничего, что страшно. — Твор сжал ей руку. — Зато почет. Ты и сама станешь как будто богиня. Уж не забывай нас.

— Да ну тебя, — рассердилась вдруг девушка. — «Не забывай», «не забывай» — тошно слушать. Уж не забуду, сказала!

— Передавай там поклон всем нашим, — неожиданно улыбнулся Твор. — Их там много. И все — за последнее время.

Радослава задумалась. И в самом деле, молодых девчонок и отроков из их рода на том свете много, за одну только осень невестами Рода стало десять девчонок, и еще шесть парней, совсем еще мальчиков, — женихами Рожаницы. Раньше такого не было, раз в год, ну, от силы два приносили волхвы человеческие жертвы, а сейчас… с осени… ну да, с осени… кровавые жертвы приносятся все чаще и чаще. И главный волхв Чернобог стал каким-то не таким — раньше был просто охальником, а теперь озлобился и все больше походил на дикого зверя. Один взгляд чего стоил — черный, пылающий, пронизывающий. Не было раньше у Чернобога такого взгляда. Раньше-то его хоть и на людях уважали, да пересмеивались за спиною, а теперь этого нет — боятся.

Волхвы ждали девушку у хижины Хотобуды: Чернобог с кривым посохом да два его помощничка-приблуды — похожий на старый пень Колимог и толстый, как расползшаяся квашня, Кувор. Оба, говорят, из самого Киева. Еще были три старухи-волхвицы — Чернозема, Хватида да Доможира, — правда, они у хижины не толклись, видно, ждали во дворе Чернобога.

Завидев Радославу, все трое жрецов разом поклонились, низко-низко, до самой земли. Густая и длинная борода главного волхва словно бы подметала слежавшийся ноздреватый снег, черный от вылетавших в волоковые оконца хижин копоти и дыма.

— Почет да здравие тебе, невестушка! — хором проговорили жрецы, а Чернобог глянул недобро, с ухмылкою.

— Пошли.

Радослава махнула рукой.

— Погодите, сейчас хоть приоденусь.

— Не надо, — покачал головой Чернобог. — Уже приготовлено все. Идем!

Девушка вдруг ощутила, как подкатывает к самому горлу горький противный комок, холодный-холодный, такой, как бывает от недавней обиды, горя или от нахлынувших вдруг нехороших предчувствий.

— Ну, коли пора, так идем, — справившись с собой, севшим голосом произнесла Радослава.

Жрецы еще раз поклонились. Первым, постукивая по снегу посохом с привязанными к нему колокольчиками, пошел Чернобог, за ним — Радослава, а уж следом и Колимог с Кувором.

Утро выдалось теплым, как, впрочем, и ночь. Ярко слепило глаза растопившее тучи солнышко, мокрый снег поскрипывал под ногами, на ветках старой березы, что росла у дворища волхва, весело чирикали воробьи. Полнеба было ярко-бирюзовым, светлым, а другая половина все еще клубилась разноцветными тучами — фиолетовыми, желтыми, палевыми. В воздухе пахло навозом, сыростью и неумолимым запахом близкой весны. Еще месяц — и появятся проталины на лугах да лесных опушках, растает снег и первые ростки ярко-зеленой травки потянутся к небу. Жаль, Радослава этого уже не увидит, не побежит уж больше с девками на луга, не совьет венки, не запоет песню, укрываясь в лощине от теплого, внезапно нахлынувшего дождика.

Дождь, дождь, На бабину рожь, На дедову пшеницу, На девкин лен Поливай ведром.

Погрустнела Радослава, задумалась о своем, однако ж видела — истово кланяются ей люди. Не Чернобогу, не волхвам, а именно ей, невесте. Что ж, может, оно так и надо?

У ворот во дворе Чернобога уже ждали старухи. Поклонились в пояс, взяли девушку под руки да с ласковым шепотом повели в избу. Творимира туда, ясное дело, не пустили.

— Эй, Твор-Творша, что, не знаешь, что с сестрицей делается? — Тут же подскочили ребята, откуда и взялись. Принялись дразнить, насмешничать, ну, уж это как водится — от зависти, с чего ж еще-то?

— Да знаю я все, — отбивался покрасневший отрок.

— Так расскажи, расскажи! Мы-то никогда не видали.

— И расскажу!

— Ага, расскажешь, как же. Видали мы, как тебя со двора погнали, ровно пса худого.

— Сами вы псы! — обиделся Твор. Нагнулся, подвязал покрепче на ногах лапоточки. Онучи знатные наверчены были — белые, льняные, с вышивкой красными нитками — сестрица вышивала, — тут вам и солнышко, и снопы, и коровы, и страшная богиня Мокошь с мертвыми головами, и Род с Рожаницами. Пока подвязывал Твор лыковые завязочки, кто-то из отроков забежал сзади, пнул — на, мол, тебе, чтоб не врал! Творимир ткнулся лицом в грязный снег, обиделся, что лжецом обозвали.

— А ну-ка, — сказал, поднимаясь, — я не я буду, коль не посмотрю, как там все происходит, как приготовляются да что пьют-едят. Ну, а уж что на капище будет, вы и сами знаете, да и в этот раз, чай, припретесь.

— Да уж придем, куда денемся. Сестрицу твою проводим с почетом. Ты нам поведай только, как там все происходит, перед капищем, а то кто что говорит.

— Ужо. — Твор стряхнул налипший к коленам снег. — Поведаю. Подмогните только чуток на дворище проникнуть.

Ребята помогли. Отвлекли слуг да рабов-челядь, двое стали к частоколу-ограде, по их спинам ловконько вскарабкался Твор, — глядь — а он уже и на дворище. Большой двор у волхва Чернобога, просторный. Две избы, соединенные клетью, амбары, конюшня, птичник, хлев с овином да с ригою. Еще и маленькие избенки — для слуг, да будки для цепных псов. Вона, унюхали чужого, аспиды, разбрехались, загремели цепями. Как бы мимо них пробежать? А вон, за челядью!

Четверо рабов заносили в дом тяжелые кадки с водою, Твор и проскочил за ними, никто и не спросил зачем да куда, — не рабское это дело спрашивать, на то у ворот страж имеется, мосластый парняга с дубиною, мимо которого да мимо псов вошь и та не проскочит, не говоря уж о каком-то там отроке. Ну, а раз здесь он, значит — пропущен, значит — зван, значит — так и должно быть. Неслышно скользнув вместе с рабами в полутьму дома, Твор притаился за кадками. Хорошее было место, удобное — и темно, и от очага тепло, и все, что вокруг делается, видно. А дела в волхвовской избе творились странные. Полностью лишенная одежды Радослава возлежала на широком ложе, составленном из трех скамеек, накрытых тяжелой ромейской тканью. Левой рукою девушка опиралась на подложенную под голову кошму, в правой держала серебряный кубок, из которого время от времени отпивала и как-то неестественно смеялась. Твор невольно залюбовался сестрой — какая она все-таки красивая! Длинные стройные ноги, узкая талия, живот — плоский, как точильный камень, грудь… не большая, но и не маленькая… Творимир неожиданно покраснел, почувствовав, как нахлынуло вожделение — это к собственной-то сестрице, невесте Рода! Отрок быстро перевел взгляд на жрецов — те сидели за столом, что-то пили и откровенно таращились на девчонку, свистящим шепотом отпуская скабрезные шутки. Радослава-то их не слышала — судя по пустым глазам и дурацкому смеху, она, похоже, уже парила в каком-то своем мире, — а вот Твору все было слышно прекрасно, и услышанное вовсе не прибавляло уважения к волхвам, а сестрицу почему-то становилось жалко.

— Ишь, красивая девка, — отхлебнув прямо из корца бражки, усмехнулся толстомясый Кувор. — Такую можно с хотеньем попользовать, а, брате Чернобог?

— Уймись покуда! — грозно прикрикнул на него Чернобог. — После меня отпробуете, как и с прочими было. А сейчас не время еще, вон, девка-то не доспела. — Повернувшись к девушке он умильно улыбнулся: — Пей, пей, дева!

— Пью, — засмеялась Радослава. — Питье у тебя, волхв, уж больно пьяное.

— Так ведь ничего не жаль для невестушки!

Волхвы противно загоготали, а возлежащая на ложе девушка томно смежила веки.

— Эвон, девка-то, — старый волхв Колимог ткнул в бок Кувора, — как бы не заснула!

— Заснет — разбудим, — захохотал тот. — Верно, брат Чернобог? А ведь такую красу можно было б и в наложницах оставить, а?

— Не стала б она наложницей, — скривился Чернобог. — Горда больно. Что ж, тогда пусть подыхает лютой смертию да думает, будто станет невестою Рода. Так он ее и ждет, дурищу!

Жрецы снова расхохотались.

«Что они говорят такое?! — с ужасом подумал Твор. — „Лютая смерть“, „дурища“, „горда больно“… Это ведь они про сестрицу! Опоили уже чем-то… А та-то и впрямь поверила… Ой, не зря хмурилась матушка Хотобуда, не радовалась, а мы-то, дурни… Спасать надо сестрицу, спасать!»

Решив так, отрок еще более затаился и, почти не дыша, слушал. Впрочем, волхвы уже больше не говорили — действовали. Первым начал Чернобог. Поднявшись из-за стола, он скинул портки, подбежал к ложу, погладил лежащую Радославу по животу и, издав звериное рыканье, навалился на нее, задергался, оглаживая заскорузлыми ладонями податливое девичье тело.

— Умм! — дергаясь, рычал Чернобог, потом отвалился в сторону, уступая место передравшимся между собой жрецам.

— Я сначала, я! — брызгая слюной, кричал Колимог. — Я ведь старше!

— Ах, ты так, старая колода? — Толстый Кувор с неожиданным проворством схватил лежащий на лавке посох и изо всех сил звезданул старика по хребту. Тот взвыл и выхватил из-за пояса нож.

— Уймитесь вы! — Чернобог наконец поднялся с ложа. — Чай, на всех хватит невестушки. — Он глухо захохотал, пошел в угол — Твор распластался по полу и прикинулся тенью, — помочился в кадушку и, довольный, возвратился к ложу. — А ну, подвиньтесь, братие! Да переверните-ка ее на живот. Во-от…

Радослава никак не реагировала на все, что с ней делали, лишь легонько стонала. А вот Твор… он стал серым от ужаса.

— Похотливые твари, — с ненавистью шептал он. — За что вы ее так? За что? — Из ярко-голубых глаз отрока катились крупные злые слезы. Творимир уже примерился схватить лежащий на столе нож да броситься на похотливцев… Однако сдержался. Так он сестре не поможет. Все равно убьют. Принесут в жертву… Тоже мне — «невестушка Рода». Что же, однако, делать? Что делать? Пожаловаться вождю, старому Житонегу? Так ведь Радослава объявлена невестою Рода — и все, что сейчас делали с ней жрецы, может, так и должно оно быть? И все равно — гнусно… Да и не станет Житонег ссориться с могущественным волхвом из-за какой-то там девки. Мало ли в роду дев?

— Ну, все, братие! — вдоволь натешившись, решительно заявил Чернобог. — Кликните бабок, пусть вымоют девку да готовят к ночи.

Кто-то — кажется, Колимог — проворно подскочил к двери.

— Эй, Чернозема, Доможира, Хватида!

Волхвицы уже толпились в сенях, словно давно дожидались зова. Быстро, без суеты, вошли в горницу, подхватили под руки спящую, глупо улыбающуюся Радославу и понесли через сени в другую избу.

— Ну, вот и славно. — Надев порты, Чернобог потер руки. — Теперь еще одно дело. Дожидается тут меня один охотничек от соседей, из рода куницы. Но вам его не доверю, сам позову — сие дело тайное.

Подмигнув соратникам, волхв вышел наружу. Отсутствовал он недолго, Твор так и не сумел незаметно покинуть свое убежище, только собирался, выбирал подходящий момент, вот уже привстал, приготовился выпрыгнуть — и тут же хлопнула дверь.

Вошел Чернобог в сопровождении неприметного человечка в овчинном полушубке и кожаных постолах, с охотничьим луком за плечами. Человечек уселся на лавку, поближе к очагу, протянул к горячим углям руки — видно, озяб.

— Испей-ка лучше медку, брат Ждажире. — Чернобог подвинул гостю кувшин. — То Ждажир, кудесник из славного рода куницы, — повернувшись к жрецам, пояснил волхв. — Дело у него к нам… Да и у нас к нему. Тут все свои, говори, Ждажире!

— Дело вот в чем, — с видимым удовольствием отведав стоялого меда, тоненьким голоском произнес гость, — По твоей, брат Чернобог, просьбе мы со всем усердием бросились приносить жертвы, и так случилось, что озлобили против себя почти весь род, особенно молодых воинов. Больше всех воду мутит Ардагаст, сын убитого старосты Витенега. Вот бы ваши воины его убили! Было бы просто прекрасно.

— Но наш род соболя не ведет войны с родом куницы, — озабоченно проговорил Кувор. — Иль я не прав?

— Прав. — Чернобог зло прищурился. — И это плохо, что не ведет. Народ отвык от крови. Скоро и у нас совсем не будет жертв, и древние боги разгневаются. Это плохо. Вот у брата Ждажира есть одно предложение… Выслушаем же его со вниманием.

Жрецы дружно закивали.

Польщенный всеобщим вниманием, гость откашлялся.

— Я вот что думаю, посоветовавшись с братом Чернобогом. Наши — в том числе и Ардагаст и еще некоторые, от которых стоило бы избавиться, — через три дня собираются в дальний лес на охоту. Пойдут малыми силами — полдюжины парней, правда ловких и сильных.

— Хорошо, — ощерился Чернобог. — Наши воины устроят им засаду и перебьют всех… или почти всех… Нельзя ли отправить с вашими воинами хотя бы парочку дев?

— Сделаем, — согласно кивнул Ждажир. — Есть у меня на примете насмешницы. Думаю, пусть они понасмешничают в вашем капище! — Гость рассмеялся, показав острые желтые зубы, потом внезапно замолк и с хитрецой взглянул на хозяев. — Думается, и нам бы неплохо поиметь для жертв врагов.

— Поимеете, — заверил Чернобог. — Когда подготовите засаду, шлите гонца-охотника. Отправлю наших отроков, из непокорных да дерзких. Немного, с полдюжины. Хватит?

— Можно и поменьше. — Ждажир ухмыльнулся. — У меня пока не так много верных людей.

— А зачем тебе верные в этом деле? — вдруг рассмеялся Чернобог. — Пусть вождь пошлет кого хочет. Скажешь, в лесу-де видели лазутчиков. А уж своим я тоже накажу должным образом, скажу — куницы хотят напасть, вот бы и посмотреть на их укрепления. Пошлю троих, там вы их и схватите. Смотрите не упустите… А и упустите, так невелика беда. Пусть льется кровь и разгорается пламя!

— Да будет так, — хмуро кивнул гость и, выпив меду, поднялся с лавки. — Пора, братие. Мыслю, заждался уже староста.

— Иди, Ждажир… Рады были свидеться. В верности нашей не сомневайся. И… вот еще что: нет ли у тебя знакомых волхвов из дальних селений? Скажем, из рода волка или аиста?

— Из рода аиста — есть. — Ждажир оглянулся на пороге. — Воегост-кудесник. Поговорить с ним при случае?

— А ты не глуп, Ждажир! — Чернобог рассмеялся. — Пошли-ка, будет у меня для тебя подарок…

Волхвы, пересмеиваясь, вышли на улицу.

— Смотри, во-он несут воду девки. — Чернобог с улыбкой кивнул на девушек с кадками. — Выбирай любую — пошлю с отроками за зайцами в дальний лес. Там любая твоей будет.

— Девки? Это хорошо, — ощерился гость. — Только как же я выберу, они одетые все, а лиц за дальностию не видно?

Волхвы засмеялись.

— А ведь и верно, одетые… Ладно, пришлю сам… Ты, брат Ждажир, каких больше любишь? Черненьких, светлооких, грудастых?

— Грудастых, — смешался Ждажир. — Но только чтоб покорной была, тихой.

— Сыщем тебе и такую, — ухмыльнулся жрец. — Пойдем, брате, выведу за частокол дальним ходом, чтоб не присматривались особо.

Таившийся в углу Твор наконец-то выбрался в сени, затем прошмыгнул во двор и попытался было проскочить в ворота, да попался на глаза стражу.

— Кто таков? — сурово вопросил тот.

— Рожановой невесты, Радославы, брат Твор. Матушка прислала спросить, не надо ли что?

— А, — протянул стражник, здоровенный рыжий парняга с куцей бородкой. — Так невеста Рода твоя сестрица и есть?

— Она самая, — подтвердил отрок.

— Красивая девка, жаль, не мне достанется, — пошутил страж и загоготал, словно некормленый гусь. — Ну, коли прислали, так жди. Хозяин скоро будет… А может, и не скоро, но ты все равно жди.

— Так холодно, уши мерзнут, — пожаловался Твор.

— А треух свой потерял, что ли?

— Потерял… — развел руками отрок.

— Вот раззява! — Страж обернулся и подозвал проходящего мимо челядина — крепкого звероватого старца. — Эй, Гоемысл, пригрей в избе отрока, покуда хозяин не возвернулся.

— Кого пригреть? — не понял поначалу старик. — Ах, этого… Ну, идем, отроче.

В хижине у челядина было темно и угарно — старик берег тепло, и волоковое отверстие было заткнуто пучком старой соломы. Твор закашлялся, присел на низкую лавку. Гоемысл с натугой переливал воду из кадки в стоявший у стены большой бочонок. Отрок подбежал, помог и поинтересовался:

— Дедушка, а бабки-волхвицы каждый день на дворище бывают?

— Волхвицы-то? — Челядин озадаченно посмотрел на навязанного стражником гостя. — Да, почитай что и всегда. Правда, вот сегодня уйдут к вечеру — требище к жертве готовить, у нас же новая дева Роду сосватана, слыхал, может?

— Так, краем уха, — соврал Твор. — Говорят, красивая?

— Да уж, краса, только не про нашу честь. Умертвят ее ночью в честь Рода да прочих богов, как не раз уж за эту зиму бывало. Да ты и сам про то ведаешь.

Отрок кивнул.

— Ведаю, дедушка. Видал дев и допрежь сего дня. Чего-то они смурные какие-то в капище входят, словно б уже и не от мира сего.

— Так волхвы их особым отваром поят, — засмеялся старик. — От того отвара голова кругом идет и ноги ватными делаются, знатный отвар — и коренья в нем, и сушеные мухоморы, и травы разные.

— Поня-атно, — грустно протянул Твор. Понятно ему было про отвар и странное поведение сестрицы, а вот как ее вызволить — это пока было совершенно не понятно. Хотя имелись кое-какие наметки…

— Дедушка, — немного помолчав, издалека начал отрок. — А что, в лес со дворища ездит кто-нибудь?

— А тебе зачем в лес-то?

— Да привезти малость дровишек. Я б расплатился.

— Дровишек, говоришь… — Челядин задумался. — А что с тебя взять-то?

— Птицу-глухаря подстрелил недавно, — снова соврал Твор — Не птица — чудо чудесное, ну до чего же вкусна!

— Так ты ее, почитай, всю и слопал? — заинтересовался дед.

— Не, не всю, закоптил большую часть… Вкусный глухарь, мясо нежное, жирное.

— Ладно, — Гоемысл согласно кивнул, — тащи своего глухаря.

— Да как же? — Твор хлопнул себя ладонями по коленкам. — Меня ж страж не выпустит, а если и выпустит, так обратно не впустит.

— Договоримся со стражем.

— Так ведь лучше б сначала дровишек… заодно и глухаря бы потом, забрали. Поедем, а?

— А вдруг хозяин вернется да я ему зачем-то занадоблюсь? — с опаскою произнес старик.

Твор пожал плечами.

— Ну, как хочешь. Глухаря я и сам съесть могу, а дровишек и без лошади приволоку, в первый раз, что ли.

— Постой. — Челядин придержал поднявшегося с лавки мальчика. — Подожди здесь, пойду узнаю, надолго ли отлучился хозяин.

Как выяснил старик, хозяин отлучился надолго — нужно было приготовить капище к очередной жертве. Туда же, в капище, расположенное в десятке перестрелов от селения, к священной дубраве намеревались пойти и старухи-волхвицы.

— Чего ж девицу-то не стерегут? Чай, сбежит? — выслушав старика челядина, высказал опасение Твор.

— Сбежит? — Дед рассмеялся. — Да ты что! Она, девица-то, чай, ног под собой не чует от радости — шутка ли, невеста Рода. Да и отваром напоена, вряд ли и идти сможет… Так-то! А ты — «сбежит». Ну, а вообще — повезло тебе.

— Это как? — насторожился отрок.

— Волхвицы велели лошадь в розвальни запрягать, отвезти их к капищу. Ты бегом пробегись и жди в лесочке, я уж их мигом домчу.

Твор кивнул, лихорадочно соображая, что делать. Волхвов нет, старухи тоже сейчас уедут, второго такого случая может и не представиться. Да и время уже поджимает, полдень скоро.

Старик и Твор вышли из хижины вместе. Запрягли в розвальни лошадь — крепкую каурую кобылу. Подкормили овсом из торбы. Усадив в сани старух, подвели к воротам. Толстомордый страж, не говоря ни слова, распахнул створки, и Гоемысл, залихватски свистнув, погнал розвальни к капищу узкой лесной дорогой. Зазвенели в конской упряжи колокольцы, такие же как и на посохе волхва Чернобога.

Твор посмотрел вслед удаляющимся саням и, притворно вздохнув, пожаловался стражнику:

— Видно, не дождемся мы сегодня твоего господина.

— Пожалуй, — согласился тот. — А ты что, не один здесь?

— Нет, не один, — отрок покачал головой. — Братец названый со мной, Русак. Слыхал, может?

— Слыхал, — отмахнулся страж. — Давай-ко забирай своего братца, да и проваливайте оба. Завтра придете.

— Сейчас, — сдерживая радость, воскликнул Твор. — Ты ворота-то не закрывай на засовец, я быстро сбегаю.

— Быстрей давай, — угрюмо буркнул рыжий. — Шляются тут всякие, ни сна, ни покоя нету.

Шустрый отрок промчался по двору и, дождавшись, когда поблизости не оказалось никого из слуг, юркнул в господские сени. Кто-то зашипел на него из угла, сверкнул зелеными глазами. Твор испуганно попятился, а потом облегченно плюнул. Кот!

— Чтоб ты сдох, — от души пожелал котяре отрок и решительно толкнул дверь, ведущую в пристроенную слева избу. Именно туда, как он помнил, старухи утащили Радославу. Глаза постепенно привыкали к полутьме — Твор различил очаг, сложенный из крупных камней, длинный стол, скамьи. На широкой, у самой стены, лавке, застланной медвежьей шкурой, лежала девушка. Отрок узнал сестрицу — да и кто еще это мог быть?

— Эй, Радушка, проснись. — Твор потряс спящую за плечо. Никакого эффекта. — Вставай, тебе говорю…

Радослава тихонько застонала и перевернулась на спину. Отрок быстро зачерпнул корцом холодной воды из бочонка, плеснул без всякой жалости на лицо и плечи.

— Что?! Что такое? — встрепенувшись, проснулась девчонка. — Кто тут водой поливается?

— Я, братец твой, Твор! — Отрок еще раз окатил проснувшуюся сестрицу.

— Да хватит тебе уже! — в сердцах воскликнула дева. — Чего приперся?

— Идем, — твердо позвал Твор.

— Что — уже? — Радослава хлопнула ресницами. — Ну, идем…

Она села на постели, нагая, попыталась встать и, шатаясь, опустилась обратно на лавку.

— О, боги, — пригорюнился Твор. — Как же ты пойдешь-то? Для начала б одежку надо… Что там в углу, сундук? Сундук… Ну-ка, пошарим…

В сундуке отрок пошарил удачно: правда, одежка — порты, рубаха, постолы — нашлась только мужская, да и размерами на двух Радослав. Ну, да другой-то не было.

— Надевай. — Твор кинул вещи сестре и, скользнув глазами по периметру горницы, с радостью обнаружил висевшие в углу полушубок и круглую, обшитую беличьим мехом шапку. Кое-как одев сестру, еще раз плеснул ей в лицо воды. Не обращая внимания на крики, нахлобучил на голову шапку, безжалостно обрезал косу подвернувшимся под руку ножом. Нож прихватил с собой.

— Это и есть твой дружок? — отворяя ворота, ехидно поддел отрока страж. — Ну и накушался же он бражки. Лесом идите, чтоб старики не видели, не то потом позору не оберетесь.

— Знамо дело, лесом, — согласно кивнул Твор и, стиснув зубы, потащил сестру следом за собой.

Свежий воздух, капель, по-весеннему яркое солнышко быстро привели Радославу в чувство. Она улыбнулась, скинула шапку и удивленно посмотрела на брата.

— Куда мы идем, Творе? Или мы уже в том, другом, мире? Но почему и ты тоже?

— Нет никакого того мира, — зло обернулся отрок и шмыгнул носом. — Вернее, есть, но только это не то, что с тобой хотят сделать волхвы. Чувствуешь что-нибудь?

— Болит. Ноет все тело, будто мешки таскала, — честно призналась девушка и пошатнулась. — Ой, как болит-то… А где же капище? Мы ведь туда идем?

Твор остановился.

— Ты что, в самом деле хочешь быть принесенной в жертву?

— Да не очень, — подумав, отозвалась Радослава. — Честно сказать, наши волхвы не очень-то внушают доверие, особенно Чернобог. — Она передернула плечами. — Хотя — может быть…

— Они надругались над тобой все вместе! — не выдержав, выкрикнул, словно хлестнул по лицу, Твор. — Ты что, сама не чувствуешь? И не помнишь?

— Чувствую… — Девушка остановилась, словно прислушиваясь к себе. — Но не помню… нет, кое-что, кажется, вспоминаю… — Она вдруг покраснела и, сев прямо в сугроб, заплакала навзрыд. — И косу еще отрезали, демоны…

— Ну ладно тебе. — Присев рядом, обнял сестру Твор, благоразумно не проясняя вопрос с отрезанной косой. — Наплачешься еще, успеешь. Сейчас некогда, бежать надо!

— Бежать? — Радослава подняла глаза, голубые, как высокое весеннее небо. — А куда, Творша?

— Куда? — Отрок смутился. Честно говоря, об атом он не подумал и просто махнул рукой: — Да куда-нибудь подальше отсюда. До ночи, думаю, нас вряд ли кто хватится. Да не хнычь, пешком не пойдем — найдутся и лошадь, и сани.

— И куда мы поедем на лошади да на санях? Снег-то не сегодня-завтра растает. Да и дорога тут одна — по реке. Захотят догнать — догонят.

Твор кивнул. В словах сестры явно был резон. Что же, пешком шастать по лесу?

— Думаю, это самое лучшее, — слабо улыбнулась девушка. — Там, за рекой, начинаются земли рода куницы. Там нас встретят с радостью.

— С чего бы это им встречать нас с радостью? — не поверив, усомнился Твор.

— Так… — задумчиво произнесла Радослава. — Помнишь, я рассказывала тебе про Ардагаста?

— А, видал я его осенью. Длинный такой парень, кудрявый.

— Он красивый… И кажется, меня любит… — Девушка вдруг ахнула: — Да как же я ему буду нужна такая?! — И она снова залилась слезами.

А Твор вдруг вспомнил странную беседу, подслушанную им в избе Чернобога. Отрок мало что из нее понял, тем более что собеседники часто переходили на шепот, а потом ржали, словно некормленые лошади. Но кое-что Твор все же усек, особенно что касалось засады, в которую должен был угодить охотничий отряд соседей. Вообще, от той беседы пахло большой подлостью, жаль, Твор всего не расслышал.

— Ну, идем тогда, что сидеть? — Он потянул сестру за руку.

— Идем, — согласилась та и вслед за братом зашагала к реке по натоптанной тропке. Перейдя реку, они пошли лесом, стараясь выискивать места со слежавшимся снегом. Можно было бы прихватить с собой лыжи из охотничьей заимки, что осталась на том берегу, — да только что толку весною от лыж? Людей только смешить, право слово.

— Как думаешь, встретим до ночи кого-нибудь? — на ходу обернулась Радослава. Теперь уже она шла впереди, сменив подуставшего брата.

— Может, и встретим, — пожал плечами тот. — А может, и нет. Но все же надо идти побыстрее. Вряд ли погонщики осмелятся сунуться далеко в чужие земли.

— У беглецов — тысячи дорог, — ответила девушка поговоркой, — а у погони — одна. Пускай-то попробуют сыщут нас в этом лесу! Эх, еще знать бы — далеко ль до рода куницы?

— Далеко, — махнул рукою Твор. — Охотники говорили — три дня пути, это если по тропкам.

— Ну, три дня — это немного, — усмехнулась Радослава. — Вот только что кушать все это время будем? У меня никакого оружия нет.

— А у меня — вот! — Твор выхватил из-за пояса нож. — Прихватил у волхвов.

— Молодец, — похвалила сестрица. — Теперь уж и лук соорудим, и стрелы. Рябчика попытаемся запромыслить, а если повезет, то и зайца.

— Знамо дело, запромыслим! — поддержал сестру Твор. — Ужо в лесу не помрем с голоду.

Так они и шли, лишь ненадолго останавливаясь для отдыха, до самого вечера, когда стемнело так, что уже вообще ничего не было видно. Развели небольшой костерок — на поясе Твора нашлись и трут и огниво, — согрелись, наложили лапника под раскидистой елью, лапником же и укрылись, да так и заснули, тесно прижавшись друг к другу, надеясь лишь на милость богов. С черного неба смотрели на спящих холодные звезды, одинокий лис ходил вокруг ели кругами, жадно принюхиваясь к непонятному запаху. Ходил-ходил, да так и не осмелился подойти ближе.

А вернувшиеся с капища волхвы были вне себя — птичка-то, оказывается, улетела!

— Сожрут ее волки в лесу, вот увидите, — мрачно произнес Колимог. — Правда, могут и словить охотники. Девка красивая — хазарские купцы по весне много бы серебра за нее дали.

— Вот уж это меня меньше всего беспокоит, что там с ней станется. — Чернобог с нехорошей ухмылкой оглядел притихших волхвов. — Дело в другом. Кого мы сегодня принесем в жертву? Ведь требище уже назначено.

— Найдем другую — мало ли девок?

— Нет, не стоит опрометью, братие!

— Так, может, отложить?

— Верно, сестрица Хватида. Пустите слух — дескать, сам Род спустился с небес и забрал к себе деву, сказал, что через месяц вернется за другой. Великому богу нужно много жен. — Чернобог натужно засмеялся, но глаза его пылали гневом. — Лучше бы тебе стать добычей волков, дева, — злобно прошептал он, когда все удалились. — Ибо я не прощаю насмешек и дерзости. Никогда.

К утру так радовавшая беглецов погода изменилась. Задул ветер, пригибая к заснеженной земле голые ветви кустарников, темные серые тучи затянули небо, пошел снег, быстро превратившийся в буран, такой, что не стало видно ни зги.

— Скорей под деревья. — Прикрывая глаза рукой, Твор потащил сестру в чащу. — Отсидимся, а уж потом — дальше.

— Да, пожалуй и правда стоит переждать ненастье. Экая пурга кругом! А ветер? Так и воет, словно стая злобных волков.

Ураган к вечеру кончился, и на темном небе вновь загорелись звезды. Только вот, похоже, беглецы сбились с пути, который и так-то представляли себе весьма приблизительно. Ну, где-то там, во-он, может, за теми холмами, за тем дальним лесом, и есть селенья куниц. А не там, так чуть дальше. Шли, шли, да оказалось — совсем не туда. Лес становился все гуще, елки сменились дубравами и кленовыми рощами, холмы стали выше, а овраги глубже, и все чаще попадались поваленные буреломом стволы. Солнце то ярко светило, то пряталось за облаками и тучами, иногда шел дождь, иногда снег, а чаще — и то и другое вместе. Хорошо хоть еды пока хватало — Твор смастерил лук и стрелы, хоть и неказистые, да удалось подстрелить тетерева, вот радости было! В один из таких дней, ближе к вечеру, когда Радослава разводила костер, а Твор подыскивал место для ночлега, где-то рядом вдруг послышался рык. Злобный, гулкий, страшный — он мог принадлежать какому-нибудь ужасному оборотню, да так и подумали беглецы, тут же принявшиеся молиться пращурам — чурам, чтоб помогли, отвели беду. Да не помогли молитвы! На полянку перед костром выскочил огромный медведь с мокрой, местами свалявшейся в комки шерстью. Видно, не долежал в берлоге до настоящей весны, согнали косолапого с постели ранние мартовские ручьи. Выбравшись наружу, осерчал бедолага, бродил теперь по лесу, невыспавшийся, голодный, злой. А тут вот как раз и пища обнаружилась. Двуногая.

Издав громкий рык, медведь встал на дыбы перед Радославой, разведя в стороны когтистые передние лапы. Маленькие глазки зверя искрились лютой злобой. Миг — и девушка будет разорвана на куски кровавого мяса. Твор с воплем бросился к сестре, понимая уже, что не успевает и что его ножичек ничто для такого матерого зверюги. Радослава не спускала с медведя глаз. Словно бы удерживала его взглядом, знала — от медведя не убежишь, поймает и растерзает. И все же не удержала. Зверь шагнул вперед, навис над девушкой мохнатой смердящей горою, отгоняя набросившегося на него Твора, лениво махнул лапой. Отброшенный со страшной силой, отрок отлетел далеко в кусты. Зверь раскрыл пасть… И вдруг, завопив, словно человек, повалился на землю. Дернулся пару раз и затих. Отошедшая от страха Радослава подошла ближе — зверь был мертв, а из левой глазницы его торчала длинная боевая стрела! А позади, у елей, кто-то смеялся. Девушка обернулась и увидела статного красивого парня, русоволосого, худощавого, но — видно было — жилистого, сильного, привычного к невзгодам. Парень стоял, широко расставив ноги и держа в опущенной левой руке тяжелый составной лук с накладками из лосиных рогов, смеялся. Хохотал даже, словно никогда еще не видал ничего смешней разъяренного медведя.

— Ну, хватит ржать-то, — краем глаза увидев, как из кустов выбирается Твор, хмуро прикрикнула на парня Радослава.

— Извини. — Незнакомец пожал плечами. — Больно уж смешно получилось.

— Куда уж смешнее…

— Как этот медведюга на тебя шел, лапы расставил — словно полюбовничек на свидание, жуть как похоже.

— Тебе б такого полюбовничка.

— Да не сердись ты… Издалека пробираетесь? — Парень бросил быстрый взгляд на охающего Твора.

— Тебе какое дело? — не сдавалась Радослава.

— Да никакого, — пожал плечами незнакомец. — Просто спросил. Интересно, куда это вы на ночь глядя идете?

— Куда надо, туда и идем.

Твор присел перед мертвым зверем.

— А медведь-то матерый! Эвон — шерстяга — то. А уж когти… Неужто такого зверюгу можно стрелой завалить?

— Можно, — усмехнулся парень. — Правда, не всякой. Это ромейская стрела, ее используют против катафрактариев.

— Против кого? — удивленно переспросил Твор.

— Катафрактарии — это закованные в тяжелую броню всадники, — терпеливо объяснил незнакомец и кивнул на зверя: — Свежевать будем?

Радослава фыркнула:

— Свежуй, если тебе надо…

— Да я б освежевал. — Парень присел на корточки. — Просто думал, что вы мне поможете.

— Конечно, поможем! — Твор незаметно погрозил кулаком сестре. — У меня и нож имеется. Острый.

— Ну, тогда за дело… Чего зря стоять?

— И то правда…

Твор с незнакомцем ловко сняли с убитого зверя шкуру и вырезали лучшие куски мяса — больше было не унести, хотя жаль — сожрут волки да лисы. Радослава не выдержала и тоже принялась помогать, ловко раскладывая на снегу только что отрезанное мясо.

— Куда понесем? — вытирая о снег окровавленные руки, осведомился Твор. — В твое селение?

— Нет здесь поблизости никакого селения, — усмехнулся парень.

— Как нет? — воскликнула Радослава. — А род куницы?

— Куницы? — Незнакомец присвистнул. — Эвон вас откуда занесло… Куницы в шести днях пути на восход отсюда.

— В шести днях? — одновременно ахнули беглецы. — Однако далеко ж мы забрались.

— Так вам к куницам надо?

— Да теперь и не знаю, — развел руками Твор.

— К куницам, к куницам, — перебила его Радослава. Так и не уходил из ее сердца кудрявый красавец Ардагаст.

— Жаль, что нельзя предупредить куниц… — тихо, себе под нос, произнес Твор.

Радослава не обратила на его слова внимания, чего нельзя было сказать о незнакомце.

— Почему нельзя? — Он пожал плечами. — Здесь бывают их охотники, правда, не часто. Но я знаю их заимку, так что сообщим все, что ты хочешь.

— Как же мы сообщим, — резонно усомнился Твор, — если, ты говоришь, они там нечасто бывают. Что, будем их дожидаться?

— Не будем мы никого дожидаться, — покачал головой парень. — Просто оставим записку.

— Что?! — это уже воскликнули брат с сестрою.

— Записку… Ну, буквицами на бересте.

— Так ты грамотей?! — Удивлению беглецов не было предела.

— Я — нет, — скромно потупился незнакомец. — Вот есть у меня дружок, Порубор, так тот грамотей, а я так, и говорить стыдно… Однако уже темнеет. Приглашаю вас к себе в гости, пойдете?

— Конечно, пойдем, — кивнул Твор, не дожидаясь согласия сестрицы. Та, впрочем, не перечила.

— Вот и славно, — обрадовался парень. — Поможете донести шкуру и мясо. А ты… — он подошел ближе к Твору, — расскажешь мне со всем прилежанием, что там произошло с куницами и о чем надобно их предупредить.

— А, расскажу, — махнул рукой отрок. — И не только про куниц… По всему видать, ты человек хороший.

— А вот твоя девушка, похоже, так не считает. — Незнакомец покосился на отошедшую в сторону Радославу.

— Девушка? — улыбнулся Твор. — Это не девушка, это моя сестрица.

Охотничья заимка Вятши — так звали незнакомца — оказалась весьма просторной и великолепно замаскированной старым, почерневшим от времени буреломом. Не знать — так и, находясь в нескольких шагах, ни за что не скажешь, что здесь, рядом, человеческое жилье.

— Располагайтесь. — Вятша кивнул на широкие лавки и чисто выметенный пол из толстых дубовых досок, — видно было, что заимка выстроена на совесть. Бревна ошкуренные, светлые, камни в очаге как на подбор — ровные, круглые.

— Ты, Радослава, пока разжигай очаг, — Вятша показал на аккуратно сложенные в углу дрова, — а мы с Твором развесим часть мяса на старом дубе, потом подкоптим, будет время. Отдохнете у меня малость, а уж потом — ступайте хоть к куницам, хоть в Киев-град.

— В Киев?! Так до него ж добираться — ноги стопчешь.

— А чего до него добираться? Там, за рощей, река. Спустил лодку — и через Любеч до самого Киева. — Вятша расхохотался. Вообще, как заметила Радослава, их спаситель оказался человеком странным. Вроде охотник, но по ночам что-то аккуратно записывает на толстый пергамент маленькими буквицами. Что? Недавно расспрашивал Твора о знакомых ему селениях — что там да как? Какие там реки да озера, да проходимы ли для ладей? А для маленьких лодок? Все сказанное зарисовал, изобразил на пергаменте, а Твор — вот простой-то! — все не унимался, рассказывал, хотелось ему выглядеть бывалым человеком. Вятша слушал, не перебивая, очень уж заинтересовал его Чернобог и другие волхвы.

— Значит, с осени Чернобог начинает требовать в жертву все больше людей? Так-так… А другие? Как говоришь, зовут их?

— Колимог и Кувор, — повторил отрок.

— Колимог стар, а Кувор — как квашня, толстый?

— Точно так! Да ты их знавал, что ли?

— Было дело, — уклонился Вятша от прямого ответа. А утром вместе с Твором ушел к заимке куниц.

Глава 3 ПОЛЮДЬЕ Март 868 г. Земли радимичей

Самое мощное государство на поверку оказывается слабым, трухлявым. Его разъедают носители государственности… Чуть ослабнет власть — назначенный воевода начинает вести себя как независимый князь.

Егор Гайдар. «Государство и эволюция»

Твор с сестрой пробыли в заимке у Вятши около недели и, заскучав, засобирались обратно. Не в свой, конечно, род — там они теперь были изгоями, — к куницам. Там-то, как вслух размышляла Радослава, их примут с радостью. Да и как не принять? Всем нужны рабочие руки, тем более весна! пахота да сев скоро — а уж беглецы ко всякому труду привычны. Вон как ловко Радослава выскребла медвежью шкуру — любо-дорого смотреть.

— Так забирайте ее себе, — расщедрился Вятша.

Твор обрадовался, шкура — вещь в хозяйстве полезная — и спать тепло, и полушубок сшить можно. А Радослава только пожала равнодушно плечами, мол, хочешь, так подари, чего уж. Спросила только:

— Ты нам дорогу обратно покажешь?

Вятша загадочно улыбнулся.

— Дорога перед вами будет, и пойдете вы не одни.

— Как это — «не одни»? — вскинула брови девушка. — Это кто ж еще-то с нами в глухолесье попрется, ты, что ли?

— Возможно, и я, — снова улыбнулся Вятша. — А может, и кто другой.

Странный парень! Радославе ну никак не понятный. Твору-то что, ему и понимать ничего не надо, новый приятель — охотник отличный и, видно, неплохой воин, научил уже отрока разным воинским штукам. Как стрелять в закованного в железо катафрактария из тугого лука, как прятаться в лесах и в степи, как уходить от погони… О многом рассказывал Вятша Твору, когда они вместе уходили с утра на охоту. Радослава тем временем прибиралась в заимке: выскоблила скреблом пол, посуду — деревянные миски-плошки — всю заново перемыла, прокоптила еще раз медвежатину, водицы с реки принесла — зачерпнула кадкой из проруби, ох и широка река — речища! Вятша говорит, Днепр-батюшка у самого Киева куда как шире. Девушка не поверила — куда уж шире-то?

Радослава принесла воду, поставила кадки в углу. Любопытно ей стало — вот, сама ведь видела, как писал Вятша записку куницам, которую потом вместе с Твором и подложил в их заимку, — писал, а нигде в избе не было ни чернил, ни пергамента, ни писала. Такому-то грамотею — как без этого? Да и — помнила девушка — именно на пергаменте чертил что-то Вятша со слов ее и братца. И где тот чертеж? Радослава уж все-то углы обшарила, в сундук заглянула, под лавку, не поленилась даже, на цыпочки встав, пошарить руками по стрехам — нет ничего. Странно… Куда ж все это спрятано? И главное, зачем? От кого? Уж явно не от нее с Твором.

Махнув рукой, девушка вышла на улицу, уселась на поваленный буреломом ствол — хороший денек выдался, пусть и не очень солнечный, но безветренный, теплый, без снега и дождика. Небо над головой было затянуто плотными золотистыми облаками, лишь кое-где прерываемыми просинью. Немного посидев, Радослава осмотрелась — давно не давал ей покоя раскидистый старый дуб, росший неподалеку. Ну не может быть, чтоб там не было дупла — а в дупле-то что хочешь спрятать можно. Оглядевшись по сторонам, словно ушедшие на охоту Твор с Вятшей могли внезапно вернуться, девчонка быстро направилась к дубу, ловко пролезая под буреломом. И чего этот Вятша в такую неудобь забрался? Вон кругом сколько места — холмы, дубравы, ельники, березовая рощица. А тут… Одни мертвые стволы, черные, страшные, с поломанными мертвыми ветками. Правда, зато хоть рядом стой — ни за что не заметишь заимки. Может, так Вятше и надобно? И в самом-то деле, мало ли кто по лесам шлындает? Всякого народу хватает. Те же куницы… Хотя, конечно, не должны бы позариться на чужое. Тогда чего же таится Вятша?

Подойдя к дубу, Радослава подтянулась, схватившись руками за ветки. Нет, с этой стороны никакого дупла не было. Может с той? Девушка обошла дуб, подпрыгнула, ухватилась за сук, да соскользнули ладони по тонкой ледяной корочке — так и плюхнулась Радослава в снег, едва голову не расшибив. Вот стыдоба-то! Хорошо хоть никто не видел. Ногу зашибла, едва не вывихнула, но ничего, помогли добрые лесные духи. Девчонка отряхнула снег и, разочарованно сплюнув, собралась было уйти обратно в заимку, как вдруг заметила на снегу что-то непонятное. Во-он он, снег-то, везде лежит ровный, с чуть подтаявшим настом. А там, за дубом? Какой-то ноздреватый, волнистый, словно бы кто-то следы заметал, да ведь опытный глаз не обманешь. Радослава внимательно осмотрела ближайшие кусты — ага! Вот и метелка обнаружилась — сломанный еловый лапник. А там, дальше, в зарослях… Ну да, вроде как тропка звериная. Да никакая не звериная, чего зверю в тех колючих кустах делать-то? И чернеет там что-то. Пень! Огромный, старый, замшелый. Девушка подошла ближе, погладила кору… неровная какая-то была кора, отслаивалась местами… И вдруг вообще отвалилась, и перед Радославой открылся тайник. Да-да, именно тайник, как еще назвать эту захоронку, хитроумно устроенную внутри пня. Вся выстлана лапником, деревянными плашками выложена, а на них в тряпицу завернутые ножны. Не долго думая, девушка вытащила их наружу… Меч! С широким светлым лезвием и наборной рукоятью, с навершьем из зеленого камня. Видно сразу — не деревенский кузнец делал, мастер! И откуда у простого охотника такое оружие? Чай, не один десяток коров стоит, уж Радослава-то про это знала, Твор рассказывал. А в тайнике еще и шлем отыскался, да не простой, а с кольчужной сеткой — бармицей, и сама кольчуга — из светлых железных колец, ничуть даже не ржавая. Ну ничего себе захоронка! Целое состояние. И ведь это Вятша все спрятал, больше некому. Ну, парень… А прикидывается простым охотником. И что он в здешней глуши делает?

Осторожно положив все вещи обратно, Радослава тщательно прикрыла тайник корой, замела следы еловой веткой, вернулась в заимку. Тускло-желтый кружочек спрятанного за облаками солнца катился вниз, за реку, за дальние холмы, покрытые синим заснеженным лесом. Скоро должны были вернуться охотники, а ведь еще и обед не приготовлен. Пора бы уже. Бросив на лавку полушубок, девушка сноровисто наполнила водой котелок и, поставив его на решетку над очагом, принялась раздувать тлеющие угли. Угли, заразы, никак не хотели разгораться, сколько Радослава ни дула… Ничего, она девушка упорная. Взяла с полки нож, налущила лучины, побросала в угли, дунула… Ага, заполыхало! Теперь можно и…

Радослава вдруг вздрогнула, услыхав донесшийся снаружи непонятный звук, более всего напоминающий конское ржание. Да откуда здесь лошади? Девушка оглянулась на дверь, прислушалась… Нет, явно ржание! И чьи-то шаги… Хозяйские такие, ничуть не осторожные. Ну, это уж ясно, охотнички возвратились. Вон и голоса: звонкий — Твора, и поглуше — Вятши. Неслышно, без скрипа, распахнулась дверь, вошел Вятша во всегдашнем своем волчьем полушубке и отороченной белкой шапке. Вошел, подмигнул Радославе, видно было — рад чему-то. Девушка фыркнула… и вдруг увидела за спиной Вятши высокого красивого парня, нет, не парня даже, а молодого мужчину — светловолосого, с небольшой, аккуратно подстриженной бородой и синими пронзительными глазами. Мужчина был одет в крытую ромейским атласом шубу, на поясе его висел меч в дорогих сафьяновых ножнах, ноги обуты в короткие зеленые сапоги с золоченым узором, на шее тускло поблескивала массивная золотая гривна.

— Так ты и есть Радослава? — подойдя к девушке, улыбнулся незнакомец. Держался он тут хозяином, а не гостем.

— Да, — поднимаясь, кивнула девушка, несколько робея под этим властным, пронзительно-синим взглядом. Тем не менее она быстро совладала с собой: — А тебя как звать?

— Хельги, — тут же отозвался незнакомец. — Ваши называют меня Олегом. — Он вдруг обернулся к Вятше: — Ну, дари свой подарок, друг мой. Ведь не для себя же ты попросил из добычи зеркало?

Вятша — было видно — смутился и даже чуть покраснел, а может, и ничуть, да поди ж тут, в полутьме, разбери. Отвернулся, сдернул с плеча котомку, порылся в ней и протянул Радославе небольшое серебряное зеркальце в золотой, усыпанной самоцветами оправе.

— Бери, это тебе, — сказал он. — Подарок, в дополнение к шкуре.

— Что за шкура? — оживился Хельги. — Неубитого медведя?

— Нет, как раз убитого, княже.

Радослава вздрогнула. Как Вятша обозвал этого парня? Княже?! Так он что…

— Ну, как подарок, хорош? — Подойдя ближе, Хельги взял девушку за руку.

— Д-да… — тихо отозвалась та. Подарок и впрямь был знатный — такого чуда ни у кого в селении не было, даже у Чернобога.

Хельги вдруг пристально посмотрел на девушку и, переглянувшись с Вятшей, засмеялся. И с чего, спрашивается? Пошептались о чем-то, вышли.

Радослава подошла ближе к горящей лучине, поднесла к глазам зеркало… О боги! Что за чумазая замарашка? Ну да, раздувала угли, и вот… Ой, стыд-то какой. Что подумает про нее этот Хельги — что она неряха и замарашка? Да еще и с обрезанной косою… Вытерев лицо подолом рубахи, Радослава выглянула наружу. Неподалеку от заимки она увидела каких-то всадников в синих и красных плащах, с копьями и круглыми щитами, некоторые уже спешились и деловито разводили костер, другие расставляли меж деревьями шатры — один высокий, с золоченым шитьем и синим еловцем на верхушке, другие поменьше, поприземистей, но и повместительнее, пошире. Не холодно им будет, в шатрах-то?

— Эти шатры из плотной английский ткани, — пояснил подошедший Вятша. — Она не пропускает ни мороз, ни влагу, а если внутри на жаровню накидать побольше горячих углей, так и вообще можно ходить хоть голым.

Радослава промолчала, увидев, как пробирается через бурелом Твор.

— Я пойду к князю, а вы поговорите с братом, — повернулся к ней Вятша.

Девушка схватила его за плечо.

— Постой! Этот Хельги — Олег… Он и вправду князь?

— И еще какой! — расхохотался Вятша. — Неужто вы в вашей глуши никогда не слышали об Олеге Вещем?

— Что-то такое слышали, — припомнила Радослава. — Только мало ли о чем болтают люди? У нас ведь в каждом роду — свой князь. И все частенько воюют друг с другом.

— И платите дань хазарам, — усмехнулся Вятша.

— Да. Но ведь им все платят.

— Кроме Олега Вещего, киевского и новгородского князя!

Вечером князь пришел в заимку Вятши, уселся за стол, приветливо кивнул Радославе и Твору — отрок просиял, уселся в углу скромненько.

— Ну, не прячься, не прячься, Творе, — улыбнулся Хельги. — Садись сюда, поближе, за стол, и еще раз со всеми подробностями обскажи, что ты услыхал в хоромах волхва Чернобога.

— Так я уже рассказывал Вятше, — усаживаясь напротив князя, развел руками отрок. — Ну, если надо…

— Очень надо, Твор, — заверил князь. — И в большей степени — для блага твоего народа.

Твор собрался с мыслями и повторил то, что уже рассказывал Вятше и Радославе, изложил все подробненько, толково, только как и в первый раз, опустил мерзкую сцену изнасилования сестры волхвами.

— Хорошо хоть они за нами не погнались, — закончил свой рассказ отрок. — Иначе б точно догнали, эвон мы как заплутали!

— А зачем им за вами гнаться? — удивленно спросил князь. — Новые жертвы у них, чай, и без вас найдутся. А вообще-то, если судить по твоему рассказу, получается, что волхвы начинают мутить воду. — Он довернулся к Вятше: — Недаром доходили до Киева слухи о непорядке в радимичских землях. Часть их недавно покорена нами, а вот дальние земли, о которых говорил Твор, еще платят дань хазарам. Да еще и волхвы рвутся к власти.

— Они всегда к ней рвались, — хмуро заметил Вятша. — Мы выступим завтра, князь?

Хельги засмеялся.

— Вижу, тебе надоело прятаться в здешних лесах.

— Я ведь не соглядатай, князь. Я воин!

— Ничего, ты неплохо справился с поручением. Ничуть не хуже Ярила, да и Ирландец, уверен, на твоем месте действовал бы так же: не торопясь, обстоятельно, под видом охотника — бобыля или средней руки купца.

— Так хватит уже собирать сведения, князь! — воскликнул Вятша. — Пора брать радимичей под свою руку, не дожидаясь лета. Я думаю, воинов у нас для этого хватит.

— Воинов хватит, — задумчиво кивнул Вещий Олег. — Только вот, думается, действовать здесь нужно не силой… Твор, когда ваши должны были захватить охотников из рода куницы?

— Четыре дня назад. Нет, уже пять.

— Вот так-то! Похоже, мы явились вовремя. Твор, Радослава, расскажите мне о своем роде… Не бойтесь, я не желаю вашим родичам ничего плохого. А вот избавить их от хазарской дани готов.

— И тогда они станут платить тебе? — осмелев, усмехнулась девушка.

— Да, мне, — ничуть не обидевшись, пожал плечами князь. — Но на треть меньше. И вот еще что… Ваши больше никогда не будут воевать друг с другом, это я обещаю! Вражда на радость врагам лишь ослабляет Русскую землю.

— Чью землю? — переспросил Твор.

— Землю полян, древлян, дреговичей, кривичей, словен, радимичей. Всех вместе их называют Русь! Как сборище племен называют Хазарией, а королевства ютов, саксов и англов — Англией.

— Как же ты прекратишь людскую вражду? — тихо поинтересовалась Радослава. — Они ведь всегда воевали… Мелкие обиды, стычки, драки из-за межи или лесных угодий, да мало ли.

— На то будет закон! — твердо заявил Хельги, и синие глаза его вспыхнули гневом. — Единый для всех племен. Самые уважаемые люди будут разбирать тяжбы, и горе тому, кто ослушается!

— Но так ведь не получится, чтоб у нас и дальних-дальних племен, тех же словен, были одни законы! — Девушка недоверчиво покачала стриженой головой. — Земли-то ведь огромны.

— Верно, огромны, — согласился князь. — Но такое уже было и есть. Мой друг Никифор, ромей и поклонник распятого Бога, рассказывал о великой империи римлян, о царстве Александра Македонского, о персидской державе… А это все земли не менее огромные, чем у нас, а даже и более.

Радослава вскинула глаза.

— А вдруг кто-то захочет жить как раньше? Будешь с ними воевать?

— Если понадобится — да, — не отвел глаза Хельги. — Но лучше все так устроить, чтобы людям во всех племенах было удобно и хорошо жить вместе, с едиными законами, богами и прочим.

— Так не бывает, чтобы всем — и хорошо.

— Ну, хотя бы большинству. Чтобы каждый боялся лишь одного — закона, чтобы любой несправедливо обиженный мог найти защиту у судьи или князя.

— А жертвы? — неожиданно встрял в разговор Твор. — Волхвы так и будут приносить в жертву людей?

— Перебьются! — Хельги ответил с нехорошей усмешкой. — Крови требуют не боги, а волхвы, чтобы упрочить свое тайное могущество и власть. Да и не так уж много они приносят человеческих жертв. Это вот ваши волхвы что-то совсем распоясались. Пора их урезонить, а? Как скажешь, Твор?

— Конечно, — радостно воскликнул отрок. — Ты даже не знаешь, какие это ползучие гады, князь.

Хельги усмехнулся.

— Думаю, что знаю.

Они проговорили далеко за полночь, лишь ближе к утру князь отправился в свой шатер, и верный Вятша проводил его по тайной тропе вокруг бурелома.

— Какая умная и рассудительная девушка эта Радослава, — прощаясь, вслух подумал князь. — Из таких получаются отличные хозяйки и даже правительницы.

Хельги скрылся в шатре, а Вятша еще долго стоял, глядя на мигающие в небе звезды. Ему вдруг почему-то стало приятно от похвалы князя. И в самом деле — умная и рассудительная девушка. И красивая… Радослава… Рада… Нет-нет, больше никогда он не пустит никаких девушек в свое сердце! Иначе может получиться как с убитой волхвами Лобзей. Еще не зажила, не затянулась старая рана…

Утром, едва на бледно-голубое небо выкатился оранжевый шар солнца, дружина киевского князя выступила в поход по земле радимичей. Шли налегке — оружно, оставив коней и обоз на днепровском зимнике под присмотром бдительной стражи. Вокруг шумели леса — дикие и почти непроходимые, где средь разлапистых вязов, средь берез, елей и густого орешника вились лишь звериные тропы… хорошо известные Вятше. Шли долго, несколько дней, и все леса, леса, леса — и безлюдье. Только к исходу четвертого дня вышли наконец к знакомым Радославе и Твору местам.

— Вон там, за холмом, река, — показал рукой отрок. — В той стороне — куницы, а там — капище.

— Княже, взгляни-ка, что мы нашли! — подбежал к Хельги запыхавшийся молодой воин.

Не говоря ни слова, князь последовал за гридем. Находка оказалась страшненькой — занесенные снегом и уже подпорченные зверьем обезглавленные трупы. Трое погибших… Нет, за кустами — еще один, со стрелой в спине, видно, пытался убежать, да не повезло бедняге.

— А ведь и остальные поражены стрелами, князь, — осмотрев убитых, доложил Вятша. В блестящей кольчуге и синем, подбитом бобровым мехом плаще, с мечом у пояса, он вовсе не походил теперь на простого бродягу-охотника. Воин. Да не простой, а почти воевода!

— Думаю, стреляли из засады. — Хельги помрачнел. — Скорее всего, во-он из тех кустов, больно уж они удобны.

— Это все волхвы, волхвы, — зло прошептал Твор. — Обо всем договорились, гады…

— Твор, посмотри, это ваши или куницы?

Отрок нагнулся над трупами и передернул плечами. Непривычно было видеть людей обезглавленными, даже мертвых. Мальчик осмотрел одежду — обычные охотники, одежка хоть и добротна, да проста. Ничего особенного, никаких примет, украшений — если что и было, так сняли убийцы, да и кто ходит на охоту увешанный всякими цацками?

— Не знаю, что и сказать, — честно признался Твор. — Может, куницы, а может, и наши. Интересно только, головы-то, куда делись?

— И мне интересно, — задумчиво произнес Хельги. — Ты говорил, здесь поблизости какое-то капище?

— Не так уж и поблизости… Но к полудню дойти можно.

Капище располагалось на холме, за священной дубравой. Высокий частокол правильным кругом, ворота. В центре большой идол в виде деревянной статуи в три человеческих роста, видимо — Род, ведь именно этому богу в основном и приносились жертвы. Вокруг него — идолы поменьше, неглубокий ров в виде восьмилучевой звезды, во рву — остатки недавних кострищ, полуприсыпанные снегом.

— А вот и головы, — глухо вымолвил Вятша, показал рукой, да Хельги и без него уже увидел рядом с главным идолом воткнутые в землю копья, на которых торчали человеческие головы. Четыре. Как раз по числу убитых. Ветер трепал на мертвых головах окровавленные волосы, а сидевшие на частоколе вороны уже давно успели выклевать глаза.

— Ардагаст! — вдруг вскрикнула Радослава и, упав на колени перед головой со светлыми кудрями, ударилась в плач.

— Кто ее сюда пустил? — недовольно обернулся Хельги.

— Так она не спрашивала, князь. Взяла и подошла.

— Ардагаст, — рыдая, причитала девушка, — Ардагаст, любый… — Поднявшись на ноги и шатаясь, она поцеловала отрезанную голову в лоб.

— Уведите ее, — приказал князь, но тут же поднял руку: — Впрочем, нет, пусть выплачется. Твор, кто этот Ардагаст?

— Парень из куниц. Заводила.

Подбежавший к Хельги воин что-то прошептал ему на ухо. Изменившись в лице, князь быстро пошел за ним. За идолами, у дальней стены капища, небрежно присыпанный снегом, стоял большой глиняный кувшин с широким горлом, в котором обычно хранили муку. Но зачем мука идолам?

— Разбить! — подойдя ближе, негромко сказал Хельги. Вятша вытащил меч, взмахнул — и кувшин раскололся на части. А по слежавшемуся весеннему снегу, оставляя бурые пятна сукровицы, покатились две детские головы.

— А это уже наши, — сглотнул слюну подбежавший Твор. — Рысак с Ростиславом. Эх, Ростя, Ростя… — Отрок поежился, в голубых глазах его вспыхнула злоба.

— Вот так, — обернувшись к Вятше, тихо произнес князь. — Я предчувствовал, что здесь дело нечисто.

— Но мы ведь убили друида! — Вятша поднял глаза. — Я сам несколько раз всадил в него меч.

— Значит, кто-то другой приносит жертвы Крому… или иным древним богам иров, бриттов и галлов. Не удивлюсь, если мы обнаружим на губах идолов желтую пыльцу омелы… Хотя откуда ей здесь взяться? — Хельги задумчиво посмотрел на небо, затем перевел взгляд на притихшего отрока: — Так, говоришь, кто из жрецов главный? Чернобог?

— Он, гад премерзкий!

К Хельги вновь подскочил прибежавший из охранения воин.

— Князь, нас обнаружили местные люди.

— Вы их схватили?

— Пока нет, но преследуем.

— Дайте им уйти.

— Но…

— Пусть уходят. Пусть разнесут весть о нас, если она еще не разнеслась. Мы не воюем исподтишка!

Гридь умчался.

— И все же, и все же… — осматривая обломки жертвенного кувшина, прошептал Хельги. — Чувствую, здесь не обошлось без Форгайла! Но как?! Надо захватить и допросить волхвов, в первую очередь Чернобога.

Покинув капище, Вещий князь и его дружина, насчитывавшая две сотни преданных, хорошо вооруженных воинов, направились к селению Твора и Радославы. Шли открыто, Хельги вовсе не собирался брать селение приступом, его больше устроила бы просто беседа со старейшинами и вождем. Правда, такой беседе могли помешать волхвы, и вот тогда, возможно, придется применить силу.

Они уже прошли почти полпути, как вдруг впереди, на лесной опушке, увидели две группы людей числом с два десятка, явно настроенных агрессивно по отношению друг к другу. Первые убитые уже валялись на сером снегу.

Внезапное появление многочисленной и хорошо вооруженной дружины вызвало у обоих группировок шок! Еще бы — непонятно откуда из лесу вышли воины в блестящих кольчугах и шлемах, с мечами и круглыми красными щитами, обитыми железными полосами. А во главе их шел высокий синеглазый человек с небольшой бородкой, без шлема, в кольчуге и развевающемся красном плаще — корзне. Длинные светлые волосы синеглазого стягивала золотая диадема.

— Опустите копья, — подойдя к враждующим сторонам, спокойно сказал Вятша. — Князь Олег Вещий желает говорить с вами!

— Олег Вещий? — Обе группы изумленно перешептывались, с любопытством поглядывая на князя. Да, по их представлениям, именно так и должен был выглядеть настоящий князь — в сверкающей кольчуге и расшитом золотом алом плаще, с драгоценной диадемой на голове, с развевающимся позади знаменем-прапором, ярко-синим, с изображением распластавшего крылья ворона. Не то что какой-нибудь местный Доброгаст в звериных шкурах.

— Есть ли средь вас старшие? — Дойдя до середины опушки, Хельги скрестил на груди руки.

— Иди, иди, выходи, Доможир, — зашептали в левом отряде. Справа же вышел молодой кривозубый парень. Оба с опаской подошли к князю.

— Кто вы? — с улыбкой поинтересовался Хельги.

— Я Доможир, — тряхнул головою пучеглазый толстяк в волчьей дохе, — староста из рода куницы.

— Витогост, — представился кривозубый. — Сын Доброгаста, старейшины селенья за лесом.

Обернувшись к дружине, Хельги велел разбить шатер.

— Велите своим людям ждать, — властно сказал он. — А вас я приму с честию.

Волхв Чернобог сидел в наполненной горячей водой бочке, руки его, жилистые, мосластые, крепкие, напоминавшие медвежьи лапы, покоились на лыковом ободе, красное распаренное лицо лучилось довольством и похотью. Две молодые наложницы в узких набедренных повязках — Унемира с Малогой — старательно подливали в бочку горячую воду. Хорошие были девки, молодые, здоровые, крепкие, — Чернобог с удовольствием поглядывал на их большие колыхающиеся груди. Правда, вот лицами подкачали: Унемира — рябая да толстогубая, а Малога — с плоским перебитым носом. Ну да ведь с лица воду не пить, а девки они — в любви искусные и, что самое главное, верные. Спят и видят, как бы стать законными женами. Еще бы, Чернобог — мужик видный, да и богат и властен. Куда там старейшине Доброгасту.

— А ну-ка, милые, подмогните, — вылезая из бочки, оскалился волхв. Вылившаяся вода уходила в специально прорубленную щель в полу. Обе наложницы резво поспешили выполнить приказание. Унемира встала на колени рядом с бочкой — чтобы хозяину было куда ступить, вылезая, а Малога осторожно подхватила волхва под руку. Ступая на крепкую спину наложницы распаренной красной ногой с загнутыми, словно когти у хищной птицы, ногтями, Чернобог оперся рукой о плечо Малоги. Встав на пол, ущипнул за грудь, сдернул с бедер повязку. Наложница понятливо усмехнулась, чуть отойдя, наклонилась, упираясь руками в лавку. Ту же самую позу приняла и Унемира. Обе застыли, искоса поглядывая на хозяина, — с которой начнет сегодня?

Чернобог почесал под мокрой бородищей заросшую густым черным волосом грудь, похлопал по ягодицам Малогу. И тут вдруг кто-то забарабанил в дверь.

— Кого там принесло? — недовольно обернулся волхв.

— То я, Кувор, — заблажили в сенях, за дверью. — Поспешай, Чернобоже! Киевский князь Олег у стен селенья с дружиной!

— Какой еще Олег? — не понял жрец.

— Обыкновенный. Который князь, — туманно пояснили за дверью. — Да выйди хоть, глянь.

— Ладно, сейчас выйду, — с угрозой в голосе произнес волхв. — Посмотрим, какой такой князь.

Под стенами селенья, за рвом, блестела у леса броней дружина Вещего князя. Каждый воин при мече, со щитом, при секире, некоторые прихватили с собой короткие копья — сулицы, и не лень же было тащиться с ними по узким лесным тропинкам. Сам князь стоял средь дружины — молодой, светлобородый, в алом плаще поверх блестящей кольчуги. На голове поблескивала драгоценностями диадема.

Поднявшись на смотровую башню, Чернобог внимательно осматривал воинов. Не так уж их и много было — пара сотен, вряд ли больше, однако в селении вдвое меньше народу, а о воинах и говорить нечего. Конечно, можно было попробовать запереть ворота да отсидеться, вряд ли пришельцы сразу же отважатся на штурм. А если все же отважатся? Селение-то хоть и большое, а все ж не укрепленный град-город, стены — частокол, башен по углам, почитай, и вообще нет, ворота, правда, солидные, из толстого бука, однако ж, ежели нападающие вырубят в лесу подходящее бревно для тарана, и им долго не продержаться. Ворота, кстати, были открыты — похоже, старейшина Доброгаст со старцами градскими уже навострил лыжи к Вещему князю. А кривозубый сынок его, Витогост, одетый в лучшее свое платье, громко хвастал перед молодежью про то, с каким почетом принимал его киевский князь.

— Того больше, защиту от хазар обещал! — стуча себя в грудь, кричал Витогост. — А кто из молодых воев охоч будет — к себе в дружину звал, на Царьград обещал повести.

— На Царьград! — возбужденно повторяли окружившие Витогоста парни.

Старики недоверчиво перешептывались:

— Хазарина-то поди поймай. Не уплатим дани — налетит, пожжет все, уведет в полон девок да детушек малых.

— Батюшко волхв, — подбежав к башенке, поклонился быстроногий отрок. — Господине Доброгаст ждет, чтобы к князю ехать вместе. Лучших коней вывели из конюшни.

— Чего ж чужой князь-то пеш? — усмехнулся жрец.

— Видать, лесом шли, бездорожьем, — предположил отрок. — Так что передать, батюшко?

— Пусть подождут. — Волхв махнул рукою и еще раз, повнимательней взглянул на Вещего князя. Глаза жреца вдруг полыхнули черным огнем, а в груди возникло противное ощущение собственной слабости. Нет, еще рано… еще не время для встречи… Олег. Вещий Олег. Хельги-ярл…

— Что ты сказал, господине? — обернулся к Чернобогу трясущийся от страха Кувор.

— Так. — Чернобог быстро пошел к лестнице, крикнул мальчишке-посланнику, пусть, мол, староста да старцы градские, его, Чернобога, не дожидаясь, едут. А он, мол, потом подойдет, чуть позже, пока же и Колимога с Кувором вполне достаточно будет.

— Ой, нет, господине! — бухнулся на колени Кувор, да и Колимог затряс бородою, загромыхал ожерельем из змеиных голов. — Мы ж сами киевские, насилу от князя этого убежали. Нешто решил ты нас ему головами выдать?

— Ладно, можете не ходить, ваше дело, — угрюмо разрешил волхв. — Спрячьтесь где-нибудь, пересидите. Не век же тут чужаки будут.

Жрецы радостно переглянулись и, подобрав полы шуб, поспешили к усадьбе. Чернобог проводил их рассеянным взглядом и, немного подумав, решительно зашагал следом.

— Унемира, Малога! — первым делом подозвал он наложниц. — Собирайтесь, в дальние леса пойдем, да после к реке, к Лютонегу-волхву в гости. Припасов с собой возьмите да платья белые — мало ли, пригодятся для требищ. Да смотрите не болтайте, собирайтесь быстро.

— Вот славно! — выскочив в сени, радостно закричали девки. Чай, хозяин-то не жен в дальний путь берет и не воинов. А к Лютонегу-волхву хоть и долог путь, да ништо, хаживали по осени, да и в позапрошлогодье были. Снег бы только не растаял раньше времени — быстро дойти можно. Собравшись, девки накинули на плечи теплые, подбитые овчиной, плащи и заглянули к волхву: — Собрались, батюшко.

— Собрались, так идем. — Чернобог хмуро мотнул головой и, отправив девок на улицу, вытащил из-под лавки тонкий стальной прут с заостренным концом, недавно выкованный по его заказу кузнецом Межамиром.

— Ничего, — окидывая взглядом горницу, злобно прошептал волхв. — Мы еще встретимся с тобою, выскочка Хельги. Вот только чуть поднакопим силы…

В глазах жреца бушевало лютое черное пламя. Не своим умом думал сейчас он, а хитрым и гнусным умом Форгайла Коэла, черного друида Теней, убитого Хельги с товарищами возле далекого ирландского холма Тара. Друид был повержен, но черная душа его так и не успокоилась. Правда, прежней силы у друида уже не было. Пока не было…

Быстро нагнав девок, Чернобог завернул за угол усадьбы и, пройдя тайным ходом, вышел на тропу, ведущую к капищу. Девки молча шагали вслед за ним.

— Тетушка Хотобуда, ты что, не узнаешь меня? Это ж я, Радослава, дочка твоя приемная. — Со слезами на глазах, девчонка упала на колени перед старухой. Остриженные волосы ее смешно топорщились, да и вообще, одетая в мужское платье Радослава больше напоминала сейчас красивого отрока, нежели молодую деву.

— Чур меня, чур! — испуганно замахала руками старушка. — Ты ж на том свете! Невеста Рода!

— Не на том, а на этом, — засмеялась девушка.

Хотобуда ахнула:

— Неужто обратно выгнали? Аль не понравилась чем Роду, не угодила?

— Да я там и не была. — Радослава обняла приемную мать. — Сбежали мы от волхвов с Твором. Он-то близ князя Вещего ошивается, да вот и сюда зайти должен. Ага! Слышишь, шаги? Твор!

Вошедший в хижину Хотобуды отрок низехонько поклонился.

— Рад, что во здравии ты, матушка. Ну, да некогда мне тут с вами. Староста Доброгаст велел обежать всех, созвать к хоромам на площадь. Так я побегу.

— Беги, беги, брате, — кивнула Радослава и, снова вспомнив об Ардагасте, залилась слезами.

Твор того не видал, убежал, только пятки сверкнули. Не большое было селище, но и не маленькое — не скоро обежишь, а ведь побыстрей велено. Нескольких отроков Доброгаст по деревням послал — покуда те притопают, уж и стемнеет. Впрочем, пришлый князь никуда не торопился, ждал в хоромах у старосты. Сам-то Доброгаст словно бы стал моложе, выпрямился и, не видя нигде главного своего конкурента во власти — волхва Чернобога, самолично отдавал приказания селянам. Слушались его беспрекословно, не бежали за советом к волхвам, век бы их не видеть. Так ведь не только Чернобога, а и других волхвов не было! Верные люди донесли — в леса Чернобог подался, не иначе как к дружку своему, волхву Лютонегу. Вот бы и сгинул в лесищах, волку бы в зубы попался иль проснувшемуся медведю в объятия. Может, и сгинет? Но и так киевский князь, самому ромейскому императору и хазарскому кагану ровня, разговаривал с Доброгастом уважительно, только с ним и советовался о будущем рода, словно и не было никаких волхвов. Нравилось такое старосте и сыну его, Витогосту, тоже.

Народ постепенно собирался перед хоромами. Молодые парни, закаленные в боях и охотах мужи, убеленные сединами старцы. Пришли охотничьи ватаги с ближнего леса, на санях-волокушах приехали из лесных деревень смерды, даже посланцы из рода куницы и те явились, вражины! Собрались все, переговаривались меж собою, ждали.

— Ну, вот теперь пора, княже, — посмотрев в затянутое бычьим пузырем оконце, кивнул Доброгаст. — Собрался народец, вот и потолкуем.

— Потолкуем, — поднимаясь с лавки, улыбнулся князь. Вышел на крыльцо вслед за старостой — молодой, синеглазый, веселый, — поклонился уважительно на три стороны, воскликнул:

— Здравы будьте, люди!

— Здрав будь и ты, князь, — откликнулись в толпе. — Почто пожаловал?

Хельги приосанился.

— Слыхал я, дань хазарам платите?

— Платим, господине, куда деваться?

— А не платите. Ужо я им хвосты прищемлю.

— Скажешь, теперь тебе платить придется?

— Угадал, друже. Только не так, как хазарам, а на треть меньше. И дружина моя вас, при нужде, всегда защищать будет. Потому говорю — идите все под мою руку.

— А куниц тоже звать будешь?

— И куниц, и медведей, и вас, бобров, не забуду, и весь народ радимичский, и дреговичей, и полочан, и вятичей. Единые у нас законы будут, и сильные слабых обижать не посмеют.

— Гладко стелешь, князь!

— Гладко? — Вещий князь повысил голос: — А вы спросите у полян, у древлян, северян, словен ильмерьских, что проживают у озера Илмерь — многие его Ильменем неправильно зовут, спросите, плохо ли им живется всем вместе, с едиными законами, с единым разумным правленьем, с защитою? Думаю, ни один не скажет, что плохо. Вот и вам надо бы так же!

— А если не пойдем?

Хельги усмехнулся:

— Скажу прямо — вы мою дружину видели. И это только малая часть, крупица.

— Значит, у нас выбор — тебе платить дань аль хазарам. А вдруг хазары посильнее окажутся?

— Не окажутся. — Князь надменно оперся на меч. — Клянусь Родом, Перуном, Даждьбогом. Отпета песня хазар, теперь мой голос слышен. Обещаю вам подмогу, защиту и правду.

— А дань? Говоришь, и впрямь меньше платить придется?

— Дань установлю разумную, как и сказал, на треть меньше. И строгую — повышать ее не буду. Будете знать, сколько должны, остальное все ваше. И ежели в Киеве, или в Ладоге, или в ином каком городе торговать вздумаете — найдете и там мою защиту и правду!

— И — куницы найдут?

— А вот об этом скажу. — Хельги вытер выступивший на лбу пот. — Знайте, между собой вы теперь воевать не будете, за тем мои люди будут строго следить, и если проведаю что, уж не взыщите.

— А как же нам с куницами споры решать? — все не унимался кто-то.

— По закону, по правде, что для всех одна, — откликнулся князь. — А за убитых заплатите друг другу виру. Ну, решайтесь же! Или со мной, чтобы жить без злобы, междоусобиц и зависти, или под хазарами, которые, если захотят, живо дань увеличат. Думайте, решайте, это ваше право.

Еще раз поклонившись собравшимся, Хельги повернулся и ушел обратно в хоромы старосты Доброгаста. Слышал, как шумел на площади народ, как стучали мечами о щиты, кричали, даже, похоже, дрались. Нервно поглаживая бородку, князь плеснул в кубок браги и единым махом выпил. Подумалось вдруг — может, и в самом деле зря явился сюда с малой дружиной? Подождал бы до лета, собрал флот, а уж потом…

В горницу вдруг ворвался Доброгаст, радостный, возбужденный, с растрепанной седой бородой.

— Решились, князь, — с порога сообщил он. — Большинство сказало «ну их, хазар», идем под твою руку!

Хельги облегченно расправил плечи, чисто физически ощущая, как свалился с них большой, почти неподъемный груз. Снова вышел к народу, поклонился, не скрывая радости. Собравшиеся грянули клич, четверо выбегавших из толпы воинов, средь которых сын старосты Витогост, посадили князя на щит, подняли на перекрещенных копьях и понесли так, громко выражая свое одобрение.

«Ну, наконец-то, — расслабленно улыбаясь, думал Хельги. — Вот и кончилось все, вот и славно».

В кричащей толпе, правда, вполне мог оказаться и меткий охотник с луком и стрелами, не очень-то довольный решением веча, ну, да на такой случай шныряли между собравшимися зоркоглазые дружинники князя. Обошлось, никто не послал стрелу, ничья рука кинжал не метнула …

Вечером в хоромах старосты Доброгаста накрыли столы да закатили пир, такой, чтоб до утра. Доброгаст не скрывал радости — его пошатнувшийся из-за всевластия волхвов авторитет невиданно укрепился авторитетом и силой киевского Вещего князя. Радостен был и Витогост, ну, тот понятно…

Хельги оглядел собравшихся, поднял наполненный кубок, выпил и вдруг нахмурился — не увидел среди пирующих верного Вятшу. Впрочем, глаза князя тут же прояснились и легкая улыбка тронула его губы: что ж, видно, Вятша решил приударить за понравившейся ему разумницей девой. И правильно, не все же горевать о давно погибшей Лобзе, ведь жизнь продолжается и надо жить, надо любить, надо быть для кого-то очень-очень нужным.

Хельги оказался в своих предположениях прав. Мало склонный к пирам и обжорству Дятша просто гулял по селению в сопровождении верного Твора. Отрок все расспрашивал его про дружину, да про Царьград, да про то, правда ли, что у ромейского царя трон из чистого золота.

— Базилевса не видел, врать не буду, — усмехнулся юноша. — И какой у него трон — не знаю. А армия сильная, особенно флот. Есть такие длинные корабли — дромоны, вооружены греческим огнем. Страшная штука этот огонь — и на воде горит не потушишь.

— Неужто и на воде? — усомнился Твор. — Быть такого не может! Слушай, а чего мы тут по сыростям ходим? Давай зайдем к нам в избу, к матушке Хотобуде, чай, и Радослава там, подружек уже всех обежала.

— К вам? — Вятша вдруг смутился. — А не помешаем? Ну, сестрице твоей и этой… матушке Хотобуде.

— Не помешаем, — заверил старшего друга Твор и, схватив его за руку, потащил к неприметной, вросшей в землю, вернее в снег, избенке, похожей на большой сугроб.

Матушка Хотобуда уже укладывалась спать на широком сундуке, придвинутом к круглой глинобитной печке. Рядом, на лавке, было постелено Радославе, а у самого входа — Твору. Пожелав спокойствия старушке, отрок удивленно спросил:

— А где сестрица?

— Еще посветлу отправилась в капище, — прошамкала беззубым ртом Хотобуда. — Голову там какую-то захоронить хочет, да вместе с телом. Не дело сказала, телу без головы. И в самом деле — не дело.

По всему видно было, что неожиданное возвращение ребят было старухе явно не в радость. Есть, такие люди, самое главное для которых — покой, а все остальное — да лучше б и не было.

— Что ж она меня-то не дождалась? — обиделся Твор. — Чай, помог бы!

— А ты б больше шлялся неведомо где, — резонно заметила бабка. — Поди-ка тебя сыщи попробуй.

— Чего-то долгонько нет сестрицы, — встревожился отрок. — Тела-то безголовые ведь в селение принесли, отдать куницам. Там, наверное, и Рада… Пошли-ка, Вятша, посмотрим.

Вятша кивнул.

— Да, подходила девушка. — Куницы как раз накрывали погруженные в сани трупы рогожей. — Смешная такая, стриженая. Все головы в мешке принесла, молодец. Правда, плакала долго, будто прощалась. Ну, это она об Ардагасте, тот уж был парень знатный, жаль вот, убили. По-хорошему — отомстить бы за него, да князь осерчает.

— Ага, — кивнул Вятша. — А потом те, кому вы отомстили, начнут мстить вашим. И так до бесконечности.

— Так наши пращуры делали.

— Тогда законов не было.

— И теперь нет.

— Так будут. Не видали, куда ушла девица?

— Подружек встретила, те сначала испугались, потом обнялись да и пошли все вместе к волхвам. О чем-то договориться с ними хотели.

— К волхвам? — не поверил Твор. — А, наверное, Рада хочет снова вернуться в род, мы ведь с ней сейчас изгои. Ровно бы и нет нас. Ну, мне-то плевать, я тут оставаться не собираюсь и Раду отговорю. Тетка Хотобуда нам не родня, да и вообще мы тут приблуды, чужие и никогда своими не станем. Вот, может, пойдем с вами в Киев.

— Хорошая мысль! — радостно кивнул Вятша. — Город большой, народу много, и кто там свой, кто чужой, на это давно никто не смотрит. У меня там верные друзья есть, пристроим вас куда-нибудь всяко. Только решайтесь.

— Решился уже, — улыбнулся Твор. — Теперь вот уговорить бы сестрицу. Она у меня своенравная.

— А вот это я уж заметил, — хохотнул юноша и, поправив висевший на поясе меч — предмет тайной зависти Твора, — предложил: — Ну что? Пойдем к волхвам.

— Пошли, — согласился отрок. — Все равно делать нечего. Может, там и Радославу встретим.

Хоромы волхва Чернобога маячили за распахнутыми воротами усадьбы угрюмым темным квадратом. Ни одно окно не светилось. Впрочем, нет, из избы, той, что слева от сеней, явственно тянуло дымом.

— Там они, — уверенно кивнул Твор. Загремев цепью, в темноте зарычал пес.

— Кого там несет на ночь глядя? — послышался недовольный старческий голос.

— Да я это, дедушка, — звонко отозвался Твор. — С дружком, к волхвам идем.

— А они вас ждут, волхвы-то? — недоверчиво осведомился старый челядинец.

— Ждут, как не ждать! — заверил отрок. — Дева стриженая там уже, ну, а мы припозднились, все на чужих смотрели.

— Да, пробегала такая девица, — прошамкал дед и придержал пса за ошейник. — Ну, проходите, коль ждут… Постой-ка! Чего ж ты тогда за дровами-то не пришел?

— Да некогда было, — проходя мимо, отмахнулся Твор.

Старик еще бурчал ему в спину что-то, парни его не слушали, дошли до самых сеней, остановились. Снова пахнуло дымом, каким-то необычным, сладким.

— Волхвуют, наверное. — Вятша потянул носом воздух и подергал закрытую дверь.

— Знаю я, как они волхвуют, — неожиданно зло отозвался отрок. — Дверь вышибить сможешь?

— Смогу, — поднимаясь на крыльцо, сказал Вятша. — А лучше — засов мечом поддену… Во-от так! Прошу, входи, что ж ты стал на пороге?

— Здорово у тебя получилось, — восхитился Твор. — А меня так научишь?

— Посмотрим, — не стал обещать юноша. — Ну, пошли, пожалуй, в гости? Хоть нас тут и не ждали…

Их и в самом деле не ждали. Мало того, появление незваных гостей напрочь перечеркнуло все планы приблудных волхвов, которые…

Которые стояли вокруг лежащей на полу жрицы, одетой в просторную хламиду, через которую как раз и проползала сейчас голая Радослава. Обряд этот, производимый волхвами честно, по всем канонам домашней магии, символизировал новое рождение девушки. Она ведь считалась взятой на тот свет, и вот через второе рождение возвращалась на этот.

Радослава выползла из-под хламиды, поднялась на ноги и поклонилась.

— Нарекаем тебя именем Любонега, — загнусавили волхвы. — Добро пожаловать в объятия матери твоей, Черноземы, дщерь!

Радослава улыбнулась волхвам. На этот раз, похоже, все было без обмана, по-честному. Обряд этот девушка хорошо знала, ее саму вместе с братом именно так принимали в род лет десять назад. Правда, с той поры она мало что помнила, зато потом видала, как принимали других.

Ярко горели светильники на высоких ножках, обнаженная Радослава стояла посреди горницы и улыбалась. Волхвы — Колимог и Кувор — облизывали девушку взглядами. Улучив момент, Колимог незаметно кивнул Кувору. Тот отошел в сторону и, взяв со стола заранее приготовленную чашу, с поклоном протянул девушке.

— Испей, новоявленная дщерь.

— Испей сам, пес! — выхватив из ножен меч, выскочил на середину горницы Вятша. Увидев его, оба волхва побелели, как снег. В руках Кувора затряслась чаша.

— Вижу, узнали, — нехорошо прищурился Вятша, и пламя светильников отразилось на его клинке.

Волхвы попятились. Колимог бросился на колени и, вытянув руки вперед, возопил:

— Не убивай!

Вятша усмехнулся:

— Наверное, о том же просила вас несчастная Лобзя?

— Не знаем мы никакой Лобзи! — наперебой завизжали жрецы. — Это все Вельвед с Велимором!

— Хорошо валить все на мертвых… Впрочем, вам недолго оставаться в живых.

— Пощади!

— И в самом деле… — Голая Радослава недоуменно взглянула на Вятшу. — Не понимаю, что тут вообще происходит.

— Сейчас поймешь. — Вятша показал клинком на чашу и приказал волхвам: — Пейте!

К его недоумению, Кувор тут же с великой охотою выхлебал полчаши, остальное допил Колимог.

— Странно, — разочарованно пожал плечами Вятша. — А я думал, в ней яд.

— Да какой яд? — неожиданно расхохоталась девушка. — Взгляните только на этих волхвов.

Оба жреца, повалившись на пол, храпели, смешно вытянув губы.

— Ага, — сообразил Твор. — Похоже, мы и в самом деле явились вовремя. Выпила бы ты, Радка, чашу и…

Радослава вдруг покраснела и закрылась руками.

— Ну, что пялитесь? Стоят и смотрят… Хоть бы отвернулись для приличия, что ли…

Утром Хельги проснулся с больной головой. Это была приятная боль — боль от хорошо исполненного дела. Без стука в горницу вошел Вятша, осунувшийся и смурной, принес с собою мешок.

— Снова нехорошие новости, князь, — вздохнув, произнес он.

— Говори, — приказал Хельги.

— Исчез Чернобог…

— Ничего, мы с ним еще свидимся. Что еще?

Вятша развязал мешок.

— Вот что сегодня нашли в капище!

Из мешка выпали и покатились по полу отрезанные девичьи головы — одна рыжая, рябая, с толстыми синими губами, вторая узкая, с плоским перебитым носом.

— Тела? — быстро спросил князь.

— Там же, рядом, в капище. Убиты ударом острого прута в сердце.

— Друид… — шепотом произнес Хельги. — Он все-таки смог вернуться.

Глава 4 ВИСОЧНОЕ КОЛЬЦО ЕРОФЕЯ КОНЯ Апрель 868 г. Киев

…Харчевни, винные и пивные, наконец, разные бесчестные игры… — разве все они не посылают своих приверженцев прямо на разбой, быстро лишив их денег?

Томас Мор. «Утопия»

На холме перед Подолом привольно раскинулись укрепленные княжеские хоромы, бывшие хоромы Аскольда и Дира. По приказу Хельги многое было перестроено — кое-что расширено, возведены дополнительные башни, а за главным двором, за амбарами, за хлевами и птичниками, наособицу, располагалось требище с позолоченными идолами местных богов — Даждьбога, Перуна, Рода, Велеса, Мокоши и прочих. И не было здесь ни Одина, ни Тора, ни Фрейи — Хельги считал себя русским князем и старался показать людям, что он им не чужой, даже с приближенными варягами разговаривал по-славянски. Требищем заведовали верные князю волхвы — нашлись и такие, как не найтись? — и боги могли быть довольны, ведь каждый день они получали жертвы — белых петухов, баранов, а по праздникам — быка или лошадь. Только проливать человеческую кровь не допускал князь, так и заявил прямо: наши, славянские, боги — добрые и не хотят в жертву людей. О том верные волхвы тщательно распускали слухи на торжище, на пристани и особенно в корчмах. Один из поступивших на княжескую службу волхвов — молодой носатый Войтигор — иные корчмы по нескольку раз посетил, в частности, заведение недавно умершего от лихоманки дедки Зверина, что на Коныревом конце, на закат от Градца. Вместо Зверина хозяйствовала теперь там дочка его, темноокая красавица Любима, с длинной черной косою — законная супружница княжеского тиуна Ярила Зевоты. Двое детей народилось у них — два мальчика, крепенькие, темноглазые, смуглые, все в маму, — Радонег с Витославом. Не нарадовалась на них Любима, качала зыбку, да и про хозяйство не забывала, муж-то молодой почти все время пропадал на княжеской службе. Хорошо еще подружка помогала — рыжая смешливая Речка. Да братец двоюродный, Порубор, проводник, места незнаемые ведавший, нет-нет да и заглядывал. Тем более сейчас, в месяце веселом березозоле-апреле, еще прозывавшемся цветень, снега таяли, вскрывались реки, грязнило так, что не выбраться на заимки, не пройтись охотничьими тройками, хоть, может, и хотелось кому, да не давала природа-матушка, вот и не было заказов у Порубора — юноши сметливого, темненького, белокожего, с румянцем на щеках. Вырос Порубор, вытянулся, шутка ли — семнадцать лет парню, жениться пора бы, да вот девы-любы так и не нашел, слишком уж робок был, стеснялся, да и работа — шастанье вечное — приятным знакомствам никак не способствовала. Рыжая Речка на него уж поглядывала да вздыхала тайком, даже плакала — ну, не смотрел на нее парень, никак не смотрел, а ведь изменилась девка, заневестилась, похорошела — уже не прежняя веселушка-толстушка, а девица справная, велика в груди, тонка в талии, глазищи вострые, а уж рыжая коса — всем девкам на зависть. Вот и сейчас, спозаранку, затопив круглую печь, Речка толкла в ступе жито да поглядывала на Порубора, что сидел за столом, подперев кулаком голову, задумчиво смотрел в стену да кое-что вырисовывал греческим стилосом на покрытой воском дощечке.

— Чего рисуешь-то? — опустив пест, не выдержала Речка.

— Да так. — Юноша смутился, прикрыл веками карие глаза, вздохнул тяжко: — Измаялся я уже от безделья, Речка!

— Ой! — всплеснула руками девица. — И долго ли отдыхаешь? Поди, и трех дней не прошло?

— Все равно. — Порубор покачал головой. — Для меня — много. Вятша, дружок, в княжью дружину звал, да не по мне дела воинские, хоть ты и знаешь, не трус я. Да и Ярил — пойдем, говорит, на княжий двор, писцом будешь.

— Так чего ж ты сидишь, стонешь?

— Понимаешь, не любо мне на кого-то работать, — потупив очи, признался юноша. — Привык я к просторам, к воле, да и те, кого по дальним тропам на охоты вожу, ко мне привыкли. Иной и сам уж давно все дороги знает, а все ж ко мне идет — «проводи, Порубор, не то заплутаем»! Вот, хоть тот же Харинтий Гусь, купчина изрядный…

— Ой, жучила твой Харинтий изрядный, — расхохоталась Речка. — Смотри, как бы не обманул тебя.

— Не обманет. — Порубор улыбнулся, посмотрел в оконце — увидал, как тащит из колодца кадки с водой недавно прибывший отрок Твор — голубоглазый, старательный, с мягкими каштановыми волосами. Твора с сестрицей его, Радославой — вот уж красавица писаная, — привел в корчму Вятша. Смущаясь, попросил Любиму, чтоб пригрела на время, а прощаясь, взглянул на Радославу так, что Порубору все стало ясно — влюбился его дружок в деву радимичскую, да так, что и сказать не смеет. Вот и хорошо, что влюбился, иссох ведь совсем, иззлобился после страшной смерти прежней своей подружки, Лобзи, принесенной в жертву чужим кровавым богам.

— Вот что! — подумав, вдруг просиял Порубор. — Кажется, нашел я себе занятие, Речка.

— Ну? — Девушка обернулась, мотнув толстой рыжей косой. Ух, и хороша же. Да только Порубор той красоты не замечал, весь в мыслях своих расплывался.

— Буду Твора учить грамоте, — твердо заявил он. — Ему ведь жить дальше надо, не все у вас, когда-то и самому придется. А грамота — она везде сгодится, и в тиуны можно податься, и в приказчики, потом и свое дело открыть, лодьи завести, мастерские.

— То-то у тебя и лодьи, и мастерские, — поддела Речка.

— Я — другое дело, — серьезно отвечал Порубор. — Мне воля милей всего. Эх, Реченька, бывало, выйдешь из лесу на луг — мать честная, это ж какая красотища! Трава — зелена-зелена, небо синее, с облаками белыми, а цветов на лугу — сонмище. Лиловые колокольчики, васильки синие-синие, фиалки трехцветные, желтые одуванчики, ромашки, розовый сладкий клевер. Бросишься в эту траву, в разноцветье это, посмотришь в небо — и кажется, ничего уж в жизни не надо.

— Это плохо, что не надо, — еле слышно буркнула Речка и тяжко вздохнула.

Вошел Твор, аккуратно поставив в угол кадки с водою, поздоровался с Порубором. Посмотрел на Речку, спросил:

— Не надо ли чего, матушка?

— Корова в хлеву тебе матушка! — обиделась девушка. — Мне что — сто годов, что ты меня этак зовешь?

Отрок смутился, опустил глаза долу.

— Поди дров на заднем дворе поколи. — Речка махнула рукой. — Изрядная куча.

— Так я их вчера еще расколол — удивился Твор.

— Вчера? Ну, молодец, парень. Тогда жди, пойду у хозяйки спрошу, чего тебе делать.

— А нету хозяйки Любимы, — развел руками отрок. — По рани еще на ручей с сестрицей ушли, с бельишком.

— Ой, а я и не видала. А детушки с кем же? — ахнула Речка.

— Да ни с кем. — Твор пожал плечами. — Лежат себе в зыбке, слюни пускают.

— Ах ты ж, чур меня, чур. — Бросив пест, Речка выбежала из корчмы и, подобрав подол, направилась через двор к отдельно стоящей избе Ярила с Любимой.

Порубор проводил девчонку рассеянным взглядом.

— Вот заполошная.

— Красивая, — тихо промолвил Твор.

— Кто? Речка?! Скажешь тоже… — Порубор засмеялся и вдруг умолк… а ведь и в самом деле, не та уже стала Речка, стройна, тонка станом, а уж коса…

— В общем, так. — Встав из-за стола, юноша подошел к мальчику. — Буду тебя учить грамоте. Согласен?

— Еще бы! — обрадовался Твор. — Только это трудно, наверное…

— Да, нелегко. — Порубор улыбнулся. — Но ты не бойся, Вятша меня за тебя просил — так я научу, хоть ты что делай. Только уговор — во всем меня слушаться.

— Понял, — кивнул отрок.

— Сейчас вот работу по хозяйству справишь, и пойдем с тобой на торг.

— Вот здорово!

— Погоди, не ори так, в ушах звенит. — Порубор поморщился. — Вообще старайся говорить негромко, степенно, таких людей лучше слушают и уважают. Понял?

— Угу!

— А теперь скажи для начала, зачем нам на торг?

— Ну… — Отрок задумался.

— Смелей, смелей, — подбодрил Порубор.

— Мыслю — прикупить чего-нибудь. Стилосы, перья гусиные, вощеные дощечки, так?

— Так, — кивнул юноша. — Да не совсем. Посмотри-ко на себя!

Твор посмотрел. Ничего особенного: порты, онучи, лапти — хоть и весна, да холодновато еще босиком-то — рубаха сермяжная, такой же зипунишко.

— Как это «ничего особенного»? — Порубор усмехнулся. — Руки от грязи черные, волосы нечесаны, вон — солома в них застряла, пояс засаленный, на рубахе, на животе прямо, дырища!

— Так то сестрица не досмотрела, не успела зашить!

— Сестрица?! А сам-то ты на что? Вернется Речка, спросишь у нее иголку с нитью — зашьешь, да, смотри, аккуратно, плохо сделаешь — не возьму на торжище. Чего мне с таким грязнулей позориться? Да не шмыгай ты носом, нехорошо. Пока вон воды нагрей да голову вымой, а заодно и руки.

Вздохнув — ну и Порубор, ну и зануда, за что только Вятша его так сильно уважает? — Твор скинул зипун, стянул через голову рубаху…

— Ой, никак вымыться решил? — войдя, прыснула со смеху Речка. — А мы-то, глядя на тебя, думали, в ваших лесах вообще не моются.

Отрок обиженно засопел.

— Речка, — попросил Порубор. — Там, в сундуке, старый дедков пояс был, нарядный. Дай-ко!

— А Любима…

— Да разрешит Любима, скажешь, что я взял.

Пожав плечами, Речка наклонилась к сундуку.

Да еще нарочно так платье стянула, чтоб Порубор слюной захлебнулся. Скосила глаза, вздохнула — нет, не проняло! В своих мыслях витал парень.

— Ну, вымылся? — Порубор взглянул на отрока. — Теперь рубаху зашей. И на вот тебе пояс.

По пути на Подол они встретили возвращающихся с бельем девушек — Любиму и Радославу. Обе уже подружились, болтали о чем-то, смеялись, увидав парней, прыснули еще больше. И чего ржут, словно лошади?

— Нет, — остановились, — не надо нам помогать, сами донесем одежку. Идите, куда шли.

— Ну, как хотите, — не стал настаивать Порубор. Эх, и красива же эта Радослава. Вот бы такая его полюбила… Юноша вздохнул, позавидовал Вятше, потом обернулся к Твору: — Ну, не дуйся. Все тебе было правильно велено. Для чего? Сейчас обскажу. Есть у меня вражина — завистник, Ерофей Конь, тоже проводник, и не худой. Только вот серебришка у него за сезон выходит куда как меньше, чем у меня, хоть и скряга Конь известный. Почему так? Не знаешь? Я скажу. Вот, посмотри, как я одет?

— Хорошо одет, — скосил глаза Твор. — Богато.

Еще б не богато! Рубаха на Поруборе ярко-желтая, из тонкой ромейской ткани, по вороту да подолу золочеными нитками вышита, наборным пояском подпоясана, плащ с левого плеча свисает — голубой, с шитьем серебряным, с подбоем белым, за такой плащ коня отдать не жаль. На ногах порты узкие, красные, постолы кожаные, со скрипом, обмотки белые, как выпавший первый снег. Что и сказать, богато.

— Видишь? — Порубор улыбнулся. — А Ерофей Конь, не обижайся только, так же, как вот ты недавно, ходит. Все скупится, старое платье донашивает, волос дикий, нечесаный, бородища всклокочена — жуть. Вот и прикинь, к кому пойдут люди? Кому больше доверять будут, хоть Ерофей, может, и куда больше меня земель знает?

— Ах, вот оно что… — наконец-то догадался Твор. — Теперь вижу, что одежка твоя — для серебришка приманка.

— Верно соображаешь. — Порубор улыбнулся. — Вишь, вон он, Подол-то… Широк, многолюден.

— И то верно. — Твор испуганно посмотрел вниз, где, за березами, в утренней туманной дымке, шумел многолюдством Подол — с ремесленными слободами, с кузнями и амбарами, с корчмами и капищами, с торжищем. Нигде еще не видал Твор столько людей, сколько в Киеве, боялся, никак привыкнуть не мог. Вот и теперь схватил Порубора за руку — как бы в этакой-то толпе да не затеряться. Затеряешься — век не выберешься!

Гудел Подол, шумно колыхалось торжище, в кузнях, за ручьем, звенели наковальни. Твор во все глаза смотрел на людей. Хоть и не сезон еще был, все начиналось только, а все же. Вон, ряд кожевенный, вонючий — Твор поспешно зажал нос, — в селище-то хоть со всех лошадей да коров сдери шкуры — и то для рядка не хватит, чуть дальше — горшечники, горшки, кувшины, блюда — блестящие, с узорочьем. А рядом ткани — каких только нет! Тяжелые, ромейские, разноцветные — синие, желтые, палевые, голубые, серебром-золотом вышитые — барберек, атлас, камка с парчою, ворсистый бархат, Прямо глаза разбегались, У рядка с тканями Порубор остановился, калиту-кошель, на поясе висевшую, вперед передвинул, сказал что-то купцу на языке непонятном, лающем. Купчина ответил так же, улыбнулся — одет чудно, в порты узенькие, в плащик куцый, на голове шапчоночка кожаная, лицо бритое, худое, глаза хитрые.

— Сукно фризское есть ли? — уже понятно спросил Порубор.

— Как не быть? — Купец разбросал по рядку кипы, какое, мол, надобно — темно-зеленое, красное, синее?

— Синее, — подумав, кивнул юноша, поплевав на пальцы, провел сильно по краю кипы. — Чай, не черникой-ягодой крашено?

Торговец испуганно замахал руками. Доброе оказалось сукно и покрашено достойно.

— Смерь-ка шесть локтей. — Порубор обернулся к Твору: — Бери, парень, неси, да смотри, не потеряй — то тебе на рубаху.

Вытащил из кошеля монету — отрок глазам своим не поверил, блестящую серебряную ногату с витиеватыми письменами, — притянул продавцу. Тот попробовал монету на зуб, улыбнулся.

— Пошьете рубаху, носите на счастье.

Поблагодарив, Порубор с Твором отправились на самый край рынка, где за приемлемую цену купили у ромея Хрисанфия вощеные дощечки и заостренные палочки — стилосы. Хрисанфий торговал и пергаментом, и перьями, чернилами, а когда была возможность, привозил на заказ и книги — только очень-очень редко.

— «География» Страбона не надобна ли? — придержав Порубора за рукав, тихо спросил он.

У юноши загорелись глаза, но тут же и погасли.

— Нет, — Он с сожалением покачал головой. — Серебришка пока не наскребу столько.

— Так я и не про сейчас говорю, — ответил ромей. — К августу из Сурожа привезти обещали.

— Случайно, не Евстафий Догорол обещался? — с усмешкой скосил глаза Порубор.

— Он, — безо всякого удивления кивнул купец. А и чему удивляться-то? Евстафия в Киеве многие знали.

Простившись с ромеем, повернули обратно. Твор, правда, и еще погулял бы — привык уже вроде, — да, видно, у Порубора планы другие были, По пути прикупили у мальчишки-пирожника пирогов с капустой, съели в охотку, покричали квасника… Что-то не находился.

— Да где ж они? — недовольно бормотнул Порубор, — Обычно не отбиться бывает. А, во-он, наверное… — Он кивнул в сторону толпы, собравшейся на краю рынка. — Эй, квасники!

Твор вслед за Порубором пробирался в толпе и вдруг замер, оказавшись на свободном от людей месте, где, усевшись на корточки, лихо подбрасывал в руках колпачки чернявый лопоухий.

— Кручу-верчу, обмануть не хочу! — широко улыбаясь, кричал лопоухий. — А ну, где горошина?

— А вона! — Пахнувший навозом смерд накрыл один из колпачков огромной волосатой рукою.

— Точно в этом? — подначил лопоухий. — Смотреть?

— Смотри, смотри, — поддакнули из толпы. Смерд убрал руку, и лопоухий поднял колпачок.

Вот она, горошина! Угадал, сиволапый. В заскорузлую ладонь смерда на виду у всех перекочевала зеленая сердоликовая бусина. Как уже знал Твор от того же Порубора, за такую бусину давали беличью шкурку или одну серебряную монету — ногату. Двадцать ногат составляли гривну, а за две гривны можно было купить хорошую стельную корову или десять баранов. Так что нетрудно было подсчитать — смерд сиволапый сейчас только что полбарана выиграл.

В толпе, видно, посчитали. Желающих поиграть стало не перечесть, очередь занимали, чуть до драки дело не доходило, а лопоухий едва успевал крутить свои колпачки.

— Кручу-верчу, обмануть не хочу!

Только теперь уже мало кому везло. Проигравшие мужики расходились, недовольно бормоча угрозы. А чего бормотать-то? Что их сюда силком тянули?

— Может, и нам сыграть? — азартно обернулся к Порубору Твор. Юноша едва удержался, чтоб не отвесить отроку хорошего подзатыльника. Тоже еще, игрок выискался. Вовсе не для игры задержался у колпачников Порубор, узрел в толпе мужиков конкурента — мосластого длиннорожего мужика с клочковатой бородой и нечесаной шевелюрой, Ерофея по прозвищу Конь. Он и в самом деле чем-то походил на лошадь, особенно когда смеялся, показывая крупные желтые зубы. Неплохой проводник, Ерофей был скуп до неприличия, но была в нем одна не очень-то совместимая со скупердяйством черта — Порубор про это знал, — любил Ерофей, сорвав с клиентов приличный куш, попытать счастья в игре. Обычно — в кости, но вот, видно, дошел и до колпачков. Правда, пока не играл, присматривался; Порубору стало любопытно — откуда у конкурента навар? Вроде и не сезон еще. Вот и стоял парень, высматривал да прислушивался — может, проговорится Конь? Бывали случаи. Глядишь, и дорожку ему перебежать можно будет — как не раз уже поступал и сам Ерофей.

— Ну, может, хоть разок попробуем, а? — не унимался Твор. Порубор шикнул на него, отвел в сторону, показал на высокого и худого носатого парня в длинном, до самых пят, балахоне.

— Знаешь, кто это? — с усмешкой спросил отрока.

— Нет.

— Войтигор, волхв-чаровник, — тихо пояснил юноша. — Ему эти колпачки — раз плюнуть. Вот и смотри, дадут ли ему сыграть?

Твор присмотрелся и увидел, как вокруг чаровника, откуда ни возьмись, появились дюжие угрюмые мужики, в том числе и тот, пахнущий навозом, смерд, что выиграл у колпачника бусину. Мужики, словно бы невзначай, прочно перекрыли волхву все подступы к колпачкам и посматривали на него, ухмыляясь.

— Чего это они, а? — с опаской спросил Твор.

— Это тоже колпачники, «стражи». Тот, что с колпачками, — «верчун», а кто выигрывает специально, чтоб таких, как ты, дурачков заманить-подзадорить, так и прозывается — «везун».

— Так что, выходит, целая шарага их тут?

— А ты думал?

— Что ж их князь не разгонит?

— Разгонял уж не раз. Да только толку мало — все равно играют. Да ведь и силком никого к себе не тащат, серебришко, словно тати, не отнимают. А что проигрывают раззявы — так это их беда, не княжья. Не играй — и не проиграешь.

— Ой, смотри, смотри, прогнали волхва-то!

— Колпачники всех чаровников знают. Они, чаровники-то, на чарках гадают, для них в колпачках тайн нет. Враз горошину найдут, выиграют или выведут нечестного «верчуна» на чистую воду.

Волхв Войтигор отошел в сторону и обиженно поглядывал на колпачников, но не уходил — видно, на что-то надеялся.

— А мы-то зачем тут стоим, смотрим? — поинтересовался вдруг Твор.

— Видишь того мужика, мосластого, с бородищей что веник? — незаметно показал рукой Порубор. — Это Ерофей Конь, давний мой враг и завистник.

— Неужто и он в колпачки играет?

— Играет, когда много серебра вдруг зазвенит в его калите. Вот я и хочу вызнать — откуда серебришко? Постоим немного, посмотрим. Во-он, как раз его очередь.

Порубор с Твором подошли к играющим ближе.

Поначалу Ерофею везло — видимо, «верчун» его специально заманивал, знал — просто так Конь играть не станет. Выиграв несколько медных монет, радостно ухмыляющийся Ерофей вытащил из-за пазухи плоское серебряное кольцо с несколькими лепестками, такие кольца модницы любили подвешивать к вискам. Вот это кольцо и поставил Ерофей на кон. И конечно же, проиграл! А потом проиграл и монеты, и бусины, и даже снятый с себя пояс, красивый, видно, только что купленный. Пытался снять и кафтанец, да колпачник поморщился — нужна больно эта сермяга! Так и пошел восвояси проигравшийся в пух и прах Конь. Шел, понурясь, пока не наткнулся на такого же грустного чаровника. Поднял голову, пробормотал просительно:

— Угостил бы медком, Войтигоре?

— Пошли, — неожиданно согласился волхв. — Медком не медком, а бражкою угощу все же.

— И то дело! — повеселел проводник. — Дай-ко обниму тебя, брате!

Так, в обнимку, и пошли они в ближайшую корчму, где и просидели до вечера.

А Твор вдруг почувствовал, как надавило на мочевой пузырь. Подергал Порубора за рукав.

— Где бы отлить?

— А вон, за березами. Суконце только не потеряй.

— Ужо не потеряю.

Быстро справив свои дела, отрок подтянул порты, подхватил положенное на землю сукно и только собрался идти, как нос к носу столкнулся с горбатой, противного вида старухой в засаленной черной накидке и с ожерельем из сушеных лягух на тонкой морщинистой шее.

— Ш-ш-ш — схватив Твора за руку, зашипела старуха. — Вижу-вижу, летит черный ворон, на тебя смотрит, клювом качает. — Бабка завыла: — У-у-у заклятье на тебе, отроче, камень черный, заговоренный, ухватить бы его — кха! кха! — да нету милости. А то, что в руках несешь, — брось, брось скорее — кал это. Кал! Нету тебе жизни, нет.

Твор попятился. Ну ее, дуру, — еще кинется. Хотя, может, и есть в ее словах доля правды.

— Ш-ш-ш… — снова зашипела старуха, взмахнула костлявой рукою…

— Шла бы ты прочь, Каргана, — неслышно подойдя сзади, сказал Порубор. — Чего это ты не на своей земле промышляешь?

— А там облава княжья, — обычным голосом, безо всяких шипений и завываний отозвалась бабка. — Этот парень с тобой, что ли?

— Со мной. — Порубор усмехнулся. — Погоди, не уходи, Каргана. Дело есть — поговорить надо.

Старуха подбоченилась.

— Ну, говори, какое у тебя дело?

— Обычное. — Юноша приказал отроку: — Посмотри-ка вокруг, Творе. Как кто появится, свистнешь. — И снова повернулся к Каргане: — Только что колпачники колечко височное запромыслили, серебряное. Мне б на него взглянуть поближе.

— Хм, — задумалась бабка. — Так сходи, выкупи.

— Понимаешь, слухи пойдут: кто выкупил, да зачем, да чье колечко…

— А чье колечко-то?

Порубор пожал плечами.

— Ладно, — согласилась бабка. — Не хочешь говорить, не надо. Только чую я, никак, Коню дорожку перебежать хочешь.

Юноша вздрогнул, а бабка весело засмеялась.

— Никак, угадала? Ладно, молчу, молчу… Сколько дашь?

— Не обижу. Добудь только. Когда я тебя обманывал?

— Так ведь и я. — Бабка усмехнулась. — Кто тебя с Харинтием-то свел? То-то! Где потом найти-то тебя, на Звериновой корчме?

— Там. — Порубор кивнул и обернулся к Твору: — Пошли, отроче.

Хельги вошел в горницу и залюбовался супругой. Хороша была княгиня — высокая, с чистою, белой, как морская пена, кожей и темно-голубыми, как воды фьорда, глазами. Сельма передала играющих дочерей служанке и обняла мужа.

— Я так скучала по тебе, ярл!

Князь улыбнулся.

— Ты неплохо справилась с властью. Признаться, в полюдье я частенько подумывал, что зря отослал в Новгород Ирландца.

— Я же теперь княгиня, — улыбнулась молодая женщина, дочь простого северного крестьянина-бонда. — К тому же мне помогал Ярил. А насчет Ирландца… Наверное, я так никогда и не сумею поверить ему окончательно. Слишком уж гложет прошлое. А тебя?

— Иногда, — усаживаясь на лавку, признался Хельги. — Но нужно жить не прошлым, а настоящим и ради будущего. А Ирландец, несмотря на все его прошлые гнусности, человек стоящий и нужный. Думаю, он справится с Новгородом и поможет в Ладоге Снорри.

— Снорри. — Княгиня неожиданно улыбнулась. — Он был когда-то самым младшим из вас… Помнишь, какие ребята были: Ингви Рыжий Червь, Харальд Бочонок?

— Помню, — глухо ответил ярл. — Надеюсь, им хорошо и весело в Валгалле, в золотых чертогах Одина.

— Сколько уже Снорри? Кажется, двадцать три… — продолжила Сельма. — Он так до сих пор и не женат.

— У него есть наложницы… А жениться он всегда успеет. Главное — сделать правильный выбор.

— Как сделал ты?

Сельма подошла к мужу сзади, расстегнув тунику, ласково погладила руками шею.

— А почему у тебя совсем нет наложниц и до сих пор всего одна жена? — тихо спросила она. — Ведь ты же конунг!

— Потому что мне хватает тебя, — прошептал Хельги и обернулся. Сельма уже снимала платье.

Бросив тяжелую ткань на пол, потащила мужа к ложу. Князь невольно залюбовался ее точеным телом — белым, поджарым, стройным, с большой, налитой соком, грудью. Трех дочерей уже родила ему Сельма, а по ее фигуре и не скажешь — все как девочка, длиннонога, тонка в стане.

— Иди сюда, милый. — Сельма повалилась на ложе, потянув за собой мужа. И Хельги, ощутив жар любви, сбросил на лавку тунику…

Сельма… Хельги давно уже ощущал ее как бы частью себя, потому и не считал нужным заводить наложниц, хоть это и было положено по его княжескому статусу. Что же касается жен… Ладислава, северная красавица с золотым водопадом волос и томным васильковым взором, она ждала его в Ладоге, ждала каждый день и каждую ночь — Хельги знал это и мучился сам. Позвать Ладиславу сюда, в Киев, объявить законной женой? Сельма вряд ли будет против, знает — так и должно быть у славного конунга. Нет, Сельма не станет возражать, а вот Ладислава… Согласится ли она променять свою нынешнюю свободу на нелегкую долю княжьей жены, к тому же не главной? О, боги, если б знать ответ. Да знает ли его и сама Ладислава? Лада… Иногда казалось — бросить бы все, поднять на ладье парус и уплыть на север, к любимой. И там через некоторое время снова ощутить тоску по семье, по дочерям, по Сельме.

Князь покачал головой, прислушался — кто-то поднимался по ступенькам крыльца. Осторожно, чтоб не разбудить Сельму, Хельги оделся и, набросив на плечи плащ, вышел в людскую.

Тут же — словно только того и ждали — заглянули в двери тиуны.

— Ярил Зевота к тебе с вестями, княже! Позвать сейчас, иль пусть обождет?

— Зовите.

Ярил — белобрысый, длинный, с хитрыми глазами, — войдя, поклонился, поправил сползший с плеча фризский плащ.

— Ну, чем порадуешь, друже? — Хельги деловито кивнул в сторону скамьи. Ярил, поклонившись, уселся, вытащил из поясной сумы пергаментный свиток с красной печатью.

— Из Новгорода тебе, князь.

— Ага! — обрадовался Хельги. — Наконец-то послание от Ирландца.

Сорвал печать, развернул свиток, вчитался… Посидел, покачал задумчиво головой, протянул пергамент Ярилу.

— Прочти.

Непростые дела описывал Конхобар Ирландец. Волхвы новгородские — Малибор, Кармана и прочие, — осмелев, подняли головы. Замыслили снова выкликнуть новгородским князем Квакуша, слабоумного Малиборова сына. За него бы сами правили. Уже принялись мутить народ, да Ирландец тоже не лыком шит — тут же просчитал их маневры и нанес упреждающий удар. Правда, кое-кто скрыться успел, в том числе и Малибор с Карманой.

В общем-то, на этом и заканчивались собственно новгородские новости, дальше начинались ладожские. А те были еще хуже! Во-первых, именно туда сбежали непойманные новгородские волхвы, наверняка затаившие лютую злобу, а во-вторых… Во-вторых, в ладожской земле многие хотели призвать нового князя, бродили по дорогам и весям недовольные, а в дальних урочищах нагло задерживали выплату дани. Мало, слишком мало было в Ладоге верных людей, мало и в самом граде, и того меньше в лесах, на Паше, Капше, Сяси, Мологе…

Ну а кто там был у Снорри, на кого можно было бы положиться? Найден — тиун с Маленой, супругою, вот, пожалуй, и все. Ну, еще Дивьян на дальнем погосте, так он молод еще. Что же касается Никифора, тот основал монастырь за Шугозерьем и в мирские дела не лез. Да и слишком уж далеко он от Ладоги, а путей — в весеннюю-то распутицу — никаких. Выходило, самому нужно ехать в Ладогу, наводить порядок с верной дружиной, укрепить пошатнувшийся авторитет, да так, чтоб никому неповадно было! Однако ж сейчас не пойдешь, в мае только. Месяц еще. Целый месяц. Ну, месяц продержится Снорри, надежда есть. Да и Ирландец, ежели что, поможет.

— Прочел? — Князь посмотрел на Ярила. Тот кивнул, покачал головой.

— Похоже, смута надвигается в Ладоге.

— Да не «похоже», а надвигается, — невесело усмехнулся Хельги. — Скоро пойдем походом. Успокоим кое-кого, наведем порядок. Чай, вскорости-то мятеж не подымут — время для этого нужно… О чем еще поведать хотел? Не слышно ничего о Чернобоге?

— Нет, — ответил Ярил. — Послухи в корчме Мечислава-людина, если б что прознали, давно донесли бы. Значит, не в Киев подался волхв.

— Тогда куда же? Может, и правду говорили Колимог с Кувором — к дружку своему волхв подался, в леса, к Лютонегу-кудеснику?

— Может, и так. — Молодой тиун поджал тонкие губы. — Есть, правда, и другая зацепка, только очень слабая.

— Ну-ну? — заинтересовался князь.

— Войтигор-чаровник, послух мой, пьянствовал недавно в корчме с неким Ерофеем Конем, проводником известным. Так вот, серебришка заработал Ерофей трудами своими изрядно, а где заработал — про то не поведал. Хвастал только, будто проводил на север, к Ловати, какого-то знатного волхва.

— Так… Волхва, говоришь? А откуда волхв тот?

— Про то Конь не сказывал.

— Так схватить!

— Поздно. Вчера еще ушел в леса Ерофей. — Ярил немного помолчал и с хитрецой взглянул на князя: — А вот родич супружницы моей, Порубор, кое-что подарил мне… Коня вещица, он ею с колпачниками расплачивался.

Тиун вытащил из сумы плоское серебряное колечко с вытянутыми лепестками.

— Семь лепестков, — тихо произнес князь. — Из радимичских земель колечко… Чернобог! Чувствую, он это. На север подался, к Ладоге… — Хельги вздохнул: — Там его только и не хватало.

Глава 5 ТУРИСТЫ И МЕСТНЫЕ ЖИТЕЛИ Наши дни. Август. Восток Ленинградской области

…Зверь появился снова. Его крылья рассекали воздух все ближе и ближе и наконец ударили меня по лицу. Невероятная боль обожгла меня, я закричал изо всех сил.

Карлос Кастанеда. «Дверь в иные миры»

Игорь взмахнул веслом, и юркая, груженная рюкзаками байдарка ткнулась носом в берег. Сидевшая впереди Марина осторожно выбралась на песок, подтянула суденышко. Акимцев помог ей веслом, затем вытащил рюкзаки, вынес на поросший невысокой травой берег. Хороша речка Павда, да порожиста, камениста, а воды в это лето случилось мало. Вот и вручались — то проводили лодки меж камнями, то перепиливали перегородившие путь, сваленные бобрами деревья, то вытаскивали байдарки на берег — обносили совсем уж непроходимые места.

— Говорил, надо было на Лидь идти, — выпрыгивая на берег, буркнул Иваныч — коренастый широкогрудый мужик с вечно красным лицом и простуженным басом.

— Ничего, на Лиди сейчас тоже воды мало, — откликнулся его напарник по лодке Макс — патлатый парень лет двадцати, басист из новой группы Акимцева. Именно Макс и подбил Игоря отправиться в водный поход: отдохнуть, расслабиться. Акимцев не долго думал, отдохнуть и в самом деле надо было, спросил только, можно ли взять с собой девушку. Макс засмеялся и сказал, что хоть двух. Кроме Марины, в небольшой — из трех лодок — группе были еще две девушки-студентки — Инга и Саня, то ли родственницы, то ли хорошие знакомые организатора похода Макса.

Выбравшись на берег, Макс достал из рюкзака карту, задумался.

— Значится, так…

Иваныч и Марина с Игорем подошли ближе.

— Мы сейчас здесь. — Макс ткнул пальцем. — У заброшенной деревни Хазуново, дальше, вниз по реке, — Пялья. Предлагаю ночевку устроить здесь.

— Интересно, лавка в этой Пялье есть? — усмехнулся Акимцев. — Пивка бы купить, а то надоело уже один самогон хлестать. Ладно вечером, а днем, на жаре…

— Да, думаю, есть лавка, как не быть? — пробасил Иваныч. — Тут деревень много — Макарьино, Андронниково, Олешково, в какой-нибудь да отыщется магазин. Вот мы с тобой, Игорь, сейчас его и поищем, палатки только раскинем да лодки вытащим.

Игорь кивнул и вместе с Иванычем направился к лодкам.

— Ну, вы совсем с ума сошли, мужики! — шлепая босиком по воде, подошла к ним Инга, белокурое, голубоглазое создание в коротких шортиках и ярко-оранжевом топике. — Макс что, совсем спятил? До вечера еще — как до Багдада пешком, чего тут стоять-то? Лучше б погребли еще да встали где-нибудь сразу за деревнями.

— Нельзя нам у деревень становиться, девушки, — ухмыльнулся Иваныч. — Вы на себя-то посмотрите! Экие красавицы эротичные. Прямо секс-бомбы. Да на вас все местные обормоты слетятся, как только увидят, и не будет нам, бедным туристам, ни сна, ни покоя. Так что прав Макс, тут и встанем. А завтра поднимемся пораньше да догребем, не торопясь, до Усть-Капши… А можем и у Шуг-озера остановиться, помните, такое большое селенье?

— Да помню, — улыбнулась Инга. — Мы ж через него заезжали.

— Там, кстати, и сеть есть. Мегафоновская.

— Да ну? Что, правда есть? — не заходя в воду, спросила с берега Саня, смуглая брюнетка с чуть раскосыми карими глазами, одетая в красный купальник.

— Есть, есть, — заверил Иваныч. — А может, и здесь берет, на холмике где-нибудь. Мы с Игорьком, как в магазин пойдем, проверим.

— Ой, и мы хотим с вами в магазин! — закричали девушки. — Ну правда, одичали уже.

Акимцев засмеялся:

— Да уж, одичали… В Паш-озере кто пол-лавки скупил?

— Ладно уж, — улыбнулся Иваныч. — Возьмем девок, веселей идти будет. Только, девушки, — чур, сначала работа. Палатки, лодки, дровишки…

— Ну, дровишки — это уж ваша, мужики, забота.

Иваныч с Игорем быстро вытащили байдарки на берег, перевернули их и, прихватив пилу, направились к стоявшей чуть в сторонке сушине — спилить да поколоть на дровишки. Девчонки тем временем поставили палатки, а Макс натянул меж подходящими деревьями тоненький металлический тросик — подвешивать котелки над костром. Распилив сушину, мужики взялись за топоры.

— Ладно, не складывайте в поленницу, — махнул рукой Макс. — Пока вы в лавку ходите, мы с Саней тут наведем порядок. Верно, Саша?

Саня улыбнулась, без всякого смущения обняла Макса, взъерошив его светлую гриву, кивнула:

— Конечно, наведем. И даже борщ сварим, только вы не долго ходите — остынет.

— Остынет — разогреем, — улыбнулся Иваныч и, выждав момент, когда Марина скрылась в палатке, подмигнул Игорю: — Ну что? По чуть-чуть? На дорожку.

Акимцев молча махнул рукой и вслед за Иванычем скрылся за косенками. Иваныч вытащил из кармана вместительную никелированную флягу и пару маленьких металлических стопочек.

— Ну, Игореша…

Только налили, как вдруг:

— Эй, мужички, вы чего там так долго?

— Пописать спокойно дайте, — глухо откликнулся Иваныч, потом повернулся к Игорю: — Ну, за путешествие!

— Чтоб как началось — так и закончилось, — поддержал Акимцев.

Чокнувшись, выпили, закусили какой-то пахучей травкой — петрушкой или сельдереем, вышли из сосняка.

— Ну, вы что там, справились али нет еще? Ну, блин, копуши!

— Да справились, вас только и дожидаемся.

Так и пошли, вчетвером, впереди — Акимцев в спортивных штанах с лампасами, Иваныч в камуфляже, потом девчонки — белобрысая Инга в шортиках и топике и Марина, стройная, загорелая, голубоглазая, в синей, с узкими бретельками, маечке и ослепительно белых шортах — и как ухитрилась не запачкать? Или специально берегла для особых случаев?

Игорь оглядывался на нее по пути, вроде бы невзначай, и завистливо вздыхал, хорошо себе представляя, чем сейчас занимаются оставшиеся на берегу Макс и Саня.

Марина, перехватив его взгляд, догнала, взяла за руку.

— Может, поотстанем от них? — лукаво улыбаясь, прошептала она.

Игорь задумался, посмотрел в обе стороны — они как раз вышли на плохо асфальтированную дорогу. И слева, и справа виднелись деревни.

— Давайте так, — останавливаясь, предложил Акимцев. — Мы с Мариной пойдем туда, — он махнул вправо, а вы — туда, влево. Видите холм с ромашками?

— Ну?

— У кого магазин — заберется да помашет, тут далеко видно, тем более — погода-то!

Погода и в самом деле радовала. Август выдался солнечным, теплым, дождики шли редко, да и те что были быстро заканчивались, ласковый ветерок разносил тучи, и снова сияло голубое небо с редкими медленно проплывающими облаками.

— Будь по-вашему, — понимающе взглянув на Марину и Игоря, усмехнулся Иваныч и хлопнул по шортикам Ингу: — Пошли, девушка.

Проводив их глазами, Игорь с Мариной переглянулись и, углядев внизу широкую моренную долину с узкой лентой реки и синеющим вдали лесом, направились туда. Дойдя до зарослей барбариса, Марина остановилась, обняла Игоря, тот почувствовал, как под майкою девушки сделалась упругой грудь. Он осторожно расстегнул на Марине шорты.

— Какой ты быстрый, — усмехнулась девушка и стянула через голову маечку.

Несколько заскучавшая Инга, с интересом посматривая вокруг, шла рядом с Иванычем. Она вообще не собиралась ни в какой поход, подруга Сашка уговорила. В общем-то, неплохо было, весело, только вот насчет секса… Сразу образовались две пары — впрочем, образовались они еще задолго до похода — Макс с Сашкой и Игорь с Мариной. Инга, таким образом, осталась в одиночестве, Иваныч в расчет не шел, девчонка годилась ему даже не в дочки, во внучки скорей уж. Поэтому, конечно, Инга немного завидовала обеим парам, а бывало, и подначивала, издевалась — то, дождавшись Макса, выскочит из реки в неглиже, якобы купалась, то уляжется загорать в одних узеньких трусиках и, узрев проходящего мимо Игоря, перевернется, томно потягиваясь и сверкая голой грудью. Но это все, конечно же, было не то…

Магазин оказался как раз в их с Иванычем стороне. Высокое дощатое здание с давно выгоревшей на солнце краской, видимо, бывший сельсовет или медпункт. На просторном крыльце толпились бабки, весьма неодобрительно косившиеся на подошедшую Ингу. Независимо поведя плечом, девушка вслед за Иванычем вошла в полутемное нутро дома. Магазин оказался типичным сельпо, хоть и именовался гордо — «ИЧП Алмаз». Тусклая лампочка под самым потолком, дощатый прилавок, на прилавке — старые — семидесятых годов — весы, выкрашенные светло-зеленой краской, и большие конторские счеты. На полках — консервные банки, пакеты с крупой, рулоны туалетной бумаги, пиво — бутылочная «Балтика», в основном «тройка», и полуторалитровые пэты «Охоты» крепкой. Последние, видимо, пользовались в Деревне большой популярностью; стоявшие в очереди подростки — на вид лет по четырнадцати, вряд ли больше, — купили каждый по две. На верхней полочке в самом углу, меж гигиеническими прокладками и «колой», сиротливо маячила литровая бутылка водки «Русский размер». Местные магазинную водку игнорировали напрочь — пили самогон или спирт, дешево и сердито.

— Ну, ты тут пока выбирай, а я на холм, подам знак нашим — махнув рукой, вышел из магазина Иваныч.

Инга побродила вдоль прилавка, пока не замерзла, купила бутылку «тройки» и вышла на улицу. Выбрав место почище, уселась на лавке у стены магазина, рядом с двумя подростками в зеленых холщовых шортах.

— Ребята, бутылку не откроете?

Один из пацанов, светленький, молча сковырнул пробку зажигалкой.

— Пожалуйста.

— Спасибо. — Поблагодарив, девушка сделала длинный глоток и поморщилась. Пиво оказалось невкусным, теплым, к тому же набравшаяся в горлышке пена забрызгала топик, оставив противные липкие пятна. Вздохнув, Инга поставила бутылку на землю и, искоса посматривая на ребят, принялась ждать своих. Пацаны оказались не очень-то разговорчивыми, видимо, стеснялись, понятно — маленькие еще, а вот бабули на крыльце так и не расходились — как поняла Инга, ждали хлебную машину — и громко судачили обо всем подряд. О видах на урожай, о заморозках, о Путине и даже о летающем змее, недавно объявившемся в ближних болотах.

— Говорю тебе, Михайловна, правда! — истово клялась низенькая старушка в платке и темном жакете. — Вот как тебя видела! Черницу третьего дня брала, наклонилась… Тут он и вылетел! Больший такой, толстый, страшный. На голове гребешок, как у петуха. Замахал крылами да полетел к болотине.

— А ты что, Авдотья?

— А что? Перекрестилась да со страху в деревню. Едва не померла там, в лесу.

— Чего только не бывает, бабоньки! Эвон, страсти-то какие… Мне вон намедни зять рассказывал…

Что там рассказывал чей-то зять, Инга не услышала. Затарахтев двигателем, к магазину подъехал мотоцикл, старый, как и все здесь. За рулем сидел, похоже, не совсем еще трезвый парень лет двадцати. Кудрявый, синеглазый, высокий, с забинтованной левой рукой, одетый в желтую расстегнутую рубашку и джинсы. Позади него, голый по пояс, сидел еще один, помладше и очень похожий на первого, видимо брат. Судя по реакции бабок — «О, Игнатьевы явились — не запылились, вчера весь спирт у тетки Макарьихи выжрали, идолы», — это были именно братья.

Привалив мотоцикл к крыльцу, братья, громко поздоровавшись с бабками, подошли к лавке.

— Здорово, пацаны. Пивком не угостите?

Пацаны угостили. Инга даже подвинулась, освобождая место и ожидая неприкрытого склеивания и хамства. Сталкивалась она уже с деревенскими, бывали случаи. Ну, где там наши?

— Девушка, пива не хотите?

Ну вот, началось. Инга помотала головой — нет, мол.

— Как хотите, было бы предложено, — пожал плечами парень с забинтованной рукой. Младший братец его тем временем что-то втолковывал пацанам. Те слушали, слушали, а потом поднялись с лавки.

— Некогда сидеть, бабуся в огороде ждет, — уходя, пояснил светленький.

— Валите, — тут же последовал пренебрежительный взмах рукой. — Пиво только оставьте.

— Да мы деду покупали, — заканючили пацаны. Нехорошо улыбаясь, младший братец встал с лавки и с угрозой сдвинул брови.

— Че, жлобы, что ли?

Пацаны, видно, побаивались братьев, поскольку все же оставили недопитую баклажку «Охоты», которую и принялись по очереди приканчивать братцы.

— Девушка, вы, случайно, не слышали, не говорили, когда хлеб привезут? — довольно вежливо поинтересовался тот, что с забинтованной рукой.

— Нет. — Инга пожала плечами. — Тут если что и говорили, так про каких-то летающих змеев.

— Есть тут такие, водятся, — хмуро кивнул парень и потряс забинтованной рукой. — Вон, вчера на болотине цапнул. Насилу отбился. Не братуха бы, Кольша…

— Да уж, — широко улыбнулся «братуха Кольша». — Собираем, это, брусницу, вдруг Мишка как заорет — я смотрю, в руку-то ему змей вцепился! Ну, я это, схватил корягу…

— Улетел змей, вот чудо-то! — с неподдельным удивлением воскликнул кудрявый Мишка. — Я глазам своим не поверил. Да и вы тоже, поди, думаете, врут, лапшу на уши вешают?

— Ну, примерно так, — с усмешкой кивнула Инга. К ее удивлению, местные ребята оказались вовсе не хамами, а даже вполне доброжелательными и милыми. Даже не верилось, что, по словам толпившихся на крыльце магазина бабок, это именно они выжрали весь спирт у какой-то Макарьихи.

Девушка с интересом взглянула на старшего братца.

— Ну и как, не болит рука-то?

— Да ноет, — улыбнулся тот. — Я ведь ее прижег вчера-то. А потом спирту хлобыстнул, для профилактики. Вроде и отпустило.

— Лучше бы фельдшеру показали, — фыркнула Инга. — Есть здесь у вас фельдшер?

— Я сам фельдшер, — неожиданно рассмеялся парень. — До армии два курса медучилища закончил, дальше вот не удалось — выгнали за пьянку.

— Пьянство — зло, — с усмешкой напомнила девушка.

— Кто бы спорил… Надолго к нам?

— Проездом.

— Жаль. Так с вами и не познакомились.

— Так в чем же дело? Меня Ингой зовут, а вас?

— Михаил. А это братан мой младший, Колька. Вас не подвезти? А то мы можем. Жаль, конечно, что вы проездом. У нас как раз танцы сегодня. Может, останетесь? Не бойтесь, никто вас не тронет, ручаемся, мы всю деревню держим.

— Лестное предложение. Подумаю. Мы же на байдарках пришли… Перед деревней на ночлег встали.

— Если вдруг надумаете, — улыбнулся Михаил, — я вас буду вечерком поджидать на дороге с мотоциклом. Скажем, часов с восьми до девяти. Если захотите — придете, а нет — что ж. — Парень развел руками.

— Может, и надумаю. Только это… надеюсь, вы не будете пить столько спирта.

— Ну, конечно. — Михаил засмеялся. — Вы приходите в клуб, развеетесь, и друзья ваши тоже пусть приходят.

Инга вновь улыбнулась.

— Передам. И не лень же вам будет стоять целый час?

— Не лень, что вы…

— А, вон уже и наши. Эй, я здесь!

Встав с лавки, она замахала руками Игорю с Иванычем и Мариной.

— Поехали, брат. — Взявшись за руль мотоцикла — старого, раздолбанного «Восхода», помнившего еще принятие продовольственной программы и «ленинские зачеты» в школах, Михаил вдруг резко ударился головой. Он пошатнулся, едва не выпустив мотоцикл, синие глаза его, сделавшись вдруг на какой-то миг черными и злыми, не отрывались от одного из туристов — высокого бородатого парня.

— А-ким-цев, — еле слышно, по слогам, произнесли губы. — Оста-новились у ре-ки… Наконец-то…

— Братан, что с тобою? — забеспокоился Кольша, схватил брата под руку. Тот словно бы очнулся, и глаза его вновь стали обычными, синими.

— А что со мной? Ничего такого. Поехали, брат.

Затрещав и подняв тучу дорожной пыли, старый «Восход» скрылся за соседней избой.

Купив в магазине продукты и пиво, довольные туристы направились обратно к реке. Ласковое солнце светило в голубом небе, лениво шелестели листвой росшие по обеим сторонам дороги березы, в придорожной канаве буйно росли лилово-красные венчики иван-чая.

Макс с Саней их уже ждали. Сварили борщ, вскипятили чаек и теперь сидели довольные, подложив под себя обрезки пенопласта — «пены», — которые бывалые туристы всегда привязывают к пояснице и используют для сидения. Этакие голубки. Игорь с Мариной переглянулись и фыркнули. Макс тут же показал им язык.

— Чего ржете-то? Завидно?

— Есть хотим! — Инга похлопала себя по голому пузу. — Где мой «жорик»?

— А, проголодалась, Ингочка? Там твой «жорик», на суку, с остальными вместе.

Встав, Саня протянула руку и, сняв висевший на суку мешочек с обеденными принадлежностями — «жорик», кинула его подруге.

— Лови!

— Ап! — Ловко поймав мешок, Инга вытащила оттуда китайскую пластиковую миску. — Наливайте! Надеюсь, тушенку в суп не забабахали?

— Да нет, знаем, что ты у нас вегетарианка. Ну, а нам все равно. Мы тушенку и так поедим, из банки. Майонеза купили?

— Купили.

Иваныч гордо выставил на импровизированный стол — брошенный на землю туристский коврик — бутылку водки «Русский размер», единственную, что нашлась в магазине.

— Паленка, наверное? — недоверчиво произнес Макс.

— Не пей! — хором отозвались Акимцев с Иванычем. — Мы сами выпьем, вот, с девушками. Верно, девчонки?

Немного выпив и плотненько закусив, все почувствовали приятную истому. Так сказать, сонная доза.

— Что, может, песен попоем? — Макс потянулся к гитаре.

— Давай позже, — отмахнулся Иваныч. — Часок покемарим, как раз и стемнеет.

— Да не стемнеет еще через час, — рассмеялась Саня. — А вот комаров точно больше станет.

— Да нет их тут почти, — резонно возразил Акимцев. — Вон, продувается все. — Он потянулся. — И вправду, что ль, покемарить?

Иваныч уже давно похрапывал в палатке, слышно было аж на весь берег. Палаток было две — двухместная, «мужская», и трехместка, где спали девушки. Правда, Макс постоянно ворчал, что для храпящего Иваныча нужно было бы раздобыть отдельную палатку и ставить ее метрах в двухстах от основного лагеря. Пусть бы там и храпел.

Вытащив из палатки спальник с ковриком, Макс расстелился было у самых лодок, потом вдруг ухмыльнулся и, подойдя ближе, что-то шепнул Сане. Акимцев догадался что и тоже решил использовать передовой опыт, — взяв спальник и коврики, позвал на дальнюю полянку Марину, по пути показав язык Максу, мол, место занято.

— Мало ль тут, что ли, мест? — усмехнулся тот, обнимая Сашку за талию.

Таким образом, целая пустая палатка осталась в распоряжении Инги, которой, надо сказать, вовсе не хотелось спать. Совсем наоборот… Покопавшись в рюкзаке, девушка вытащила оттуда узкие белые бриджи, джинсовую рубашку с короткими рукавами и комплект оранжевого белья — стринги с бюстгальтером. Стянув топик, подумала и решительно засунула бюстгальтер обратно в рюкзак. Грудь у нее была маленькой, девичьей, и, по здравому размышлению, бюстгальтер не стоило вообще брать с собой. Ладно… Застегнув рубашку на несколько пуговиц, Инга решительно выбралась из палатки. Этим-то хорошо, Максу с Сашкой и Маринке с Игорем. Ну, Саня! Не могла позвать вместо Иваныча кого-нибудь посимпатичней да помоложе! Впрочем, байдарки-то — Иваныча, так что без него в любом случае не обошлись бы. Ничего… Девушка тщательно расчесала свои белокурые, подстриженные в каре волосы и усмехнулась. Похоже, и у нее сегодня кое-что намечается. Сколько времени? Около восьми… Рано. Пусть подождет, помучается, если, конечно, не соврал.

Напевая незатейливую мелодию, Инга прошла поляной, скосив глаза, увидела, как возятся под спальником Игорь с Мариной, усмехнулась — напугать, что ли, их? — покачала головой и, ускорив шаг, направилась дальше, к дороге.

Вечер был тихий, спокойный, за лесом неспешно клонилось к закату солнце. Выбравшись сквозь травяные заросли на обочину, Инга остановилась и тихонечко засмеялась — тоненькая фигурка ее в белых бриджах и светло-голубой джинсовой рубашечке отбрасывала в лучах заходящего солнца длинную смешную тень. Посмеявшись, Инга взъерошила волосы, приставила к носу ладони — ну, вылитый Буратино! Как там, в песне?

— Кто очень скоро будет тут? Скажите, как его зовут?

— Бу-ра-ти-но — прокричав по слогам, захлопал в ладоши неизвестно откуда объявившийся Михаил.

— Ой — смутилась Инга. — Как ты незаметно подобрался! А мотоцикл где?

— Там, у столба, — с улыбкой кивнул парень, На нем была все та же желтая рубашка с короткими рукавами, джинсы, на левой руке — повязка.

— Укус крылатого змея?

— Напрасно ты смеешься, — обиделся новый Ингин знакомец. — Я уж думал, все, кирдык. И вообще, помнится, еще в детстве бабка моя что-то такое про летучих гадов рассказывала. Даже молитвы да заговоры знала.

— Что ж ты к ней не пошел, заговорить?

— Так не здесь она сейчас, в больнице, в Шуг-озере.

— А, — засунув руки в карманы, протянула девушка. — Болеет?

— Артроз, — махнул рукой Михаил. — Одно слово — старость.

Они подошли к мотоциклу. Усевшись на сиденье, Михаил положил руки на руль и кивнул:

— Садись, покатаемся. В клуб рано еще.

— Вот как? — Инга уселась позади юноши. — А укушенная рука тебе не помешает? И куда мы поедем?

— Увидишь, — загадочно улыбнулся Михаил. — Но ты точно не пожалеешь.

Он запустил двигатель и погнал мотоцикл в сторону той деревни, куда уходили в поисках магазина Игорь с Мариной. Быстро пролетели мимо низкие деревянные домики, скамейки, автобусная остановка с остатками кострища и настенными росписями. Вскоре асфальт кончился, затрясло, и Инга крепче прижалась к парню. Тот обернулся, подмигнул и, снизив скорость, свернул на лесную дорогу. Миновав ельник и березовую рощицу, они выехали на невысокий холм, поросший васильково-желтой травой. Внизу, у подножья холма, виднелось асфальтированное шоссе, а еще ниже — широкая ложбина с маленькими, разбросанными вдоль проселочных дорог домиками, блестевшей на солнце рекой и далеким, покрытым синеватой дымкой лесом. Михаил остановил мотоцикл и горделиво обернулся — ну как, мол?

— И в самом деле, красиво! — Слезая с сиденья, Инга незаметно расстегнула на рубашке несколько пуговиц.

— Ты тоже очень красивая, — положив мотоцикл в траву, признался Михаил.

Инга усмехнулась:

— Да ну тебя.

— Нет, правда!

Юноша подошел к ней ближе, положил руки на талию, обнял.

— Можно я тебя поцелую? — как-то несмело попросил он.

— А если я скажу, что нельзя? — лукаво подняла брови Инга.

— Все равно поцелую. — Михаил приник губами к жарким девичьим губам. Инга не сопротивлялась, наоборот, еще непонятно было, кто кого целовал…

— Здорово. — Тяжело дыша, девушка откинула голову, чувствуя, как, словно в омуте, тонет в синих глазах парня. Руки Михаила между тем уже залезли к ней под рубашку и нежно гладили талию, спину, живот… Вот уже расстегнута последняя пуговица, обнажена грудь, маленькая, с упругими темно-розовыми сосками, а вот и сброшенная рубашка полетела в цветы иван-чая, а за нею — и бриджи, и оранжевые, купленные в недешевом бутике, стринги.

Сладостно застонав, Инга опустилась в траву и, крепко обняв, притянула парня к себе…

Вне себя от нахлынувшего ощущения счастья, Михаил прикрыл глаза… Девушка улыбнулась, чувствуя, как сильные руки ласкают ее грудь… И вдруг эти же руки — еще мгновенье назад такие нежные — с силой сдавили горло, а в синих глазах парня взъярилась черная Тьма! Задыхаясь, девушка захрипела, попыталась закричать, но ничего у нее не вышло — вместо крика лишь одинокий стон вырвался из груди.

— Где у нас, интересно, Инга? — заглянув в палатку, недоуменно вопросил только что проснувшийся Иваныч. — Парочки спят или неизвестно чем занимаются… С кем же я буду чай пить? Один как перст?

Поднявшись на холм, он покричал:

— Инга-а-а! Ингуша-а-а-а!

В ответ лишь залаяли собаки в деревне, что за рекою.

А несчастная Инга в это время хрипела в безжалостных руках убийцы.

Михаил вдруг открыл глаза… прежние, синие… С удивлением посмотрел на свои руки, на Ингу…

Девушка почувствовала, как резко ослабла хватка, дернулась… И снова черный огонь вспыхнул в глазах Михаила, и руки его впились в тонкую девичью шею… Инга снова захрипела, изловчившись, двинула парня коленом в живот… Черный огонь погас… И снова вспыхнул…

Михаил чувствовал, что его трясет, как в лихорадке. Нахлынуло вдруг ощущение того, что он не принадлежит уже сам себе, что кто-то распоряжается им, думает за него и действует… Боже! Что происходит? Ведь он едва не задушил эту симпатичную, так понравившуюся ему девчонку, между прочим ответившую взаимностью! Миг… и снова его руки на ее шее! И опять передышка… И темный провал — такое чувство, будто летишь в глубокий колодец…

«Я не хочу! Не хочу убивать ее! — в момент передышки осознал Михаил. — Но… выходит, что убиваю?»

— Беги! — оттолкнув от себя, крикнул он девушке. И тут же сам погнался за ней, сверкая слепящей Тьмою в глазах.

Инга послушалась, побежала, но преследователь несся как волк! Точно как волк прыгал на четвереньках. Вот сейчас нагонит, повалит в траву, вопьется зубами в шею… Инга ухватилась за иву.

Нет, не напал. Растянулся в траве, уцепился за ветки ивы и громко закричал:

— Мотоцикл! Ты умеешь ездить?

— Да, — отозвалась из кустов Инга.

— Ключи! — Вытащив из кармана, Михаил метнул ей ключи, в синих глаза его вспыхнула вдруг ужасающей силы тоска. — Уезжай… Прошу же, скорее!

Он вновь встал на четвереньки, завыл, подняв голову к полной луне, большим медным, блюдцем висевшей в темнеющем небе. Зияющий чернотой взгляд его был страшен.

Ничего не понимая, да и не стараясь пока понять — не до того, унести бы ноги, — Инга подняла мотоцикл, вскочила в седло, чувствуя позади быстро приближающее рычанье. Слава богу, завелся! Съехав с холма, девушка прибавила скорость и, вылетев на шоссе, помчалась куда глядели глаза. Лишь бы прочь…

Жуткий вой разорвал тишину ночи, и в этом вое слышались тоска и лютая нечеловеческая злоба.

— Ишь, развылись. — Прислушавшись, Иваныч подкинул в костер дрова. — В прежние-то времена их стреляли, а теперь некому, вот и развелось волков — зимой всех собак в деревнях пережрут, твари серые. Однако «уж полночь близится, а Германа все нет»! — пропел он басом. — Это я про нашу Ингочку.

— И в самом деле, — поежилась от налетевшего ветерка Марина. — Где ж она ходит? Темно уже.

— Я так думаю, други, не на танцы ли она подалась? — прибив на лбу комара, вопросил Игорь. — Судя по моим наблюдениям, наша Инга, пользуясь временной свободой, вошла в контакт с местными, и…

— Да, она что-то такое говорила, — вспомнила Саша. — Нас еще с Максом звала, да мы внимания не обратили, не до того было.

— Чем это вы занимались? — с видом оскорбленной добродетели воскликнул Игорь.

— Да хватит уже, — не выдержала Марина. — Надо бы сходить, поискать девку, а то не ровен час…

— И то правда, — посерьезнев, кивнул Игорь. — Ну что, Иваныч, сходим на танцы?

— Что ж, были когда-то и мы рысаками, — улыбнулся в ответ Иваныч. — Плясали до утра, бывало… Как это там? Ммм… Чин-Чин-Чингис-хан!

— Во! — восхитился Макс. — Вот и сейчас сходим, попляшем. Девчонки, не забоитесь одни тут?

— Вы, главное, Ингу найдите, плясуны хреновы.

— Не извольте беспокоиться, дамы! — Акимцев приложил руку к сердцу. — Заблудшую сестрицу вашу найдем, заберем, приведем. Верно, Анатолий Иваныч?

— Верно. Так и сделаем. Я б так и вожжами еще маленько постегал по мягкому месту, чтоб не шлындала невесть где в позднее время.

— Это правильно. Только вот с вожжами заминка. Ну, может, в деревне где спросим…

Так, подхихикивая, и вышли трое мужиков-туристов к дороге. И чуть не спугнули у деревца целующуюся пару подростков.

— Эй, молодежь, танцы в деревне есть? — подобравшись ближе, гаркнул Макс.

Подростки испуганно ойкнули и отпрыгнули друг от друга. Девчонка едва успела натянуть на живот задранную по самое некуда маечку и сконфуженно хлопала глазами. Ничего, не страшненькая такая девочка. Лет четырнадцать? тринадцать? Впрочем, кто их знает, акселератов.

— Да, сегодня есть танцы. — Видя, что незнакомцы не бьют сразу морду, а, наоборот, чинно-весело разговаривают, осмелел пацан, ровесник своей ляльки. Белая рубашка его была расстегнута до пупа, на тонкой шее красовался смачный, хорошо видимый в лунном свете засос. — В старом клубе начались недавно.

— Почему в старом? — продолжая прикалываться, строго спросил Акимцев. — Что, в новом не могли устроить? Вот, Иваныч, куда только комитет по молодежи смотрит?

— Так в новом-то клубе еще в прошлое лето весь пол украли, — заправляя рубаху в штаны, пояснил отрок. — А рамы — так еще раньше выставили. Он никогда и не работал-то, новый…

— Ну и черт с ним, — махнул рукой Акимцев. — Где старый-то?

— А вон. — Пацан показал на дорогу. — Идите прямо, до самой деревни, а там увидите.

— Спасибо, — поблагодарили туристы. — Девушку тут одну, светленькую, не видали случайно?

— Да тут много светленьких… Хотя мы никого не видали.

— Брось, Иваныч, — встрял в разговор Макс. — Эти уж точно ничего не видали. Ладно, пока, молодежь. Целуйтесь дальше. Да… Закурить не дадите?

— А мы не курим. — Подростки разом покачали головами.

— Что ж, придется у кого-нибудь в клубе спросить.

— Лучше не спрашивай, — предупредил Иваныч. — Мы-то с Игорем уже не такие молодые, задираться с нами неинтересно, а тебе-то сразу морду набьют.

— Это за что же?

— А за то, что чужой и никого здесь не знаешь.

— А Инга как же?

— Инга другое дело. Она девчонка, ей можно.

Клуб нашли быстро. Его и в самом деле нельзя было не заметить — низкое приземистое здание, построенное еще пленными немцами, с широким крыльцом под покрытой жестью крышей. На перилах и ступеньках крыльца в клубах табачного дыма сидела молодежь обоего пола с пивом и разноцветными джин-тониками в руках. Юноши и девушки активно общались, густо употребляя к месту и не к месту жутко ненормативную лексику. У Акимцева сложилось впечатление, что относительно цензурными в речах подростков были только предлоги, да и то не все.

— И чего матерятся? — пожал плечами Игорь.

— А кто с чего, — хохотнул за его спиной Иваныч. — Приезжие — для крутости, а местные — для связи слов в предложениях. Ну что, идем, что ли?

Он кивнул в сторону распахнутых дверей, из которых доносилось электронно-попсовое уханье. Осторожно обходя сидевших на ступеньках подростков, Акимцев подобрался к дверям и тут же отпрянул: мимо него, выскочив из клуба, пронесся растрепанный пацаненок лет десяти, а то и того меньше, и, свесившись с перил, стал энергично блевать в кусты, спугнув распивающих там водку ребят.

— Митька, чего, охренел? — вполне обоснованно завозмущались те. — Совсем уж краев не видишь?

— Да бражкою парень опился, не видите, что ли? — Какая-то сердобольная девушка в белой блузке и с несовременной косою обхватила мальчугана за плечи. — Эй, Митька, домой пойдем, а?

— Нет, не бражкой он это, — шмыгнул носом сидевший на ступеньках пацан, чуть постарше Митьки. — Хвастал, с батькой самогон пил, вот и перебрал. Бывает.

«Что ж» и в самом деле бывает, — в душе согласился «ним Акимцев. — Только же не с десятилетним ребенком!»

Вместе с Иванычем и Максом он вошел в зал. Гулкие, доносящиеся из колонок звуки, темнота, прерываемая лишь бликами стробоскопов и разноцветных лампочек, окруженный толпою тинейджеров диджейский пульт на сцене, черные, дергающиеся в конвульсиях фигуры.

— Да, Ингу мы здесь вряд ли найдем, — прокричал Игорь Иванычу на ухо. Тот показал руками — мол, не слышу, и молча потащил всех обратно.

— Если и есть тут Инга, мы ее не найдем, — скорбно согласился Макс. — Музыка-то — нон-стоп, без перерыва. Придется до конца дискотеки ждать или вон тут, у крыльца, маячить: может, Инга выйдет воздухом подышать?

— Дождемся ли только? — усмехнулся Игорь. На него уже многие здесь посматривали с откровенной неприязнью.

— Посмотрим. А это еще что за напасть?

С крыльца в буквальном смысле слова скатилась странная парочка — мужик лет сорока и такого же возраста баба, оба пьяные в стельку, так что как ни пытались, а подняться на ноги не смогли. Толпившиеся у крыльца подростки вяло издевались над упавшими. Те пьяно ругались.

— Это что, тоже молодежь? — удивился Макс.

— А ты думал? — Иваныч расхохотался. — Это деревня, брат ты мой. Здесь на танцы все ходят, от шести до шестидесяти, других-то развлечений нет.

— От шести до шестидесяти, и, что характерно, все пьяные, — покачал головой Макс. — Одно слово — сельский клуб. Как родителям-то не страшно детей сюда отпускать? Случись что, ни «скорую», ни милицию не дозовешься.

— О, похоже, накаркал ты, Макс! — Обернувшись, Игорь показал рукой на УАЗ желто-синей милицейской раскраски с проблесковыми маячками и включенной фарой-искателем. Осторожно, словно луноход по лунному грунту, уазик приближался к клубу.

— Менты! — истошно заорал кто-то, и часть присутствующих тут же бросилась бежать. Оставшаяся, большая, часть милицию нагло игнорировала. Как сидели, так и сидели, как пили, так и пили. Вышедшие из УАЗа молодые парни в серой форме и высоких берцах, прогрохотав по ступенькам крыльца, скрылись внутри клуба. Музыка на миг стихла, но тут же заиграла опять. Вышедшие на крыльцо милиционеры посмотрели на явно нарушающих административное законодательство личностей — распивающих спиртные напитки и выражающихся грубой нецензурной бранью несовершеннолетних, — подогнали уазик поближе и, раскрыв заднюю дверь, лениво покидали туда тех, кто попался под руку, хотя, наверное, можно было покидать и всех, но тогда уж не УАЗ бы понадобился, а грузовик, или лучше — трейлер.

Проблевавшийся Митька, шатаясь, подошел к машине, выругался матом и стукнул кулачонком по капоту.

— Во нахал! — поднимая резиновую дубинку, изумился один из милиционеров. Другой, постарше званием, остановил его.

— Гони его на фиг! Этому точно шестнадцати нет, в клетку не сунешь, а так разбираться — возни больше. Вон, кругом «палок» хватает.

И в самом деле, «палок», как на милицейском жаргоне называлось количество задержанных и составленных на них протоколов, вокруг хватало. При желании всех можно было забрать. Объяснивший друзьям эту простую вещь Иваныч посмотрел вослед уезжающему уазику. Далеко уехать тому, впрочем, не удалось — попав колесом в какую-то яму, машина натужно загудела мотором.

— Передок не работает, — со знанием дела заметил Акимцев. Сталкивался когда-то с таким в армии, приходилось. — Интересно, как выберутся?

— Да просто. — Иваныч махнул рукой. — Подожди, сам увидишь.

Поперхав минуты две, уазик заглох. Вышедший из него сотрудник милиции подошел к крыльцу, что-то сказал…

Сидевшие там ребята послушно встали, дружно навалились и со смехом вытолкали уазик из ямы. Тот и укатил, благодарно мигнув фарами.

— Ну ни фига ж себе! — изумился Макс. — Вот уж не думал, что они станут ментам помогать.

— А зачем им с ними ссориться? — резонно заметил Иваныч. — К тому ж и менты здесь не чужаки, местные. Короче — все свои. Да и норму уже давно выполнили. Им по задержанным план спускают, соревнования даже есть какие-то, так здесь можно любое соревнование выиграть. А клубов в районе несколько.

— Закрыть бы этот гадючник, — усмехнулся Макс.

Иваныч усмехнулся в усы.

— Зачем? Как тогда милиции план выполнить? А так — все довольны. Смотрите-ка…

Бедный Митька, привалившись спиной к крыльцу, громко, навзрыд, плакал. Девчонка с косой продолжала утешать его, а потом, подняв его, перебросила через плечо, словно кутенка, и понесла прочь от клуба.

— Вот Тонька дает! — восхитился кто-то. — Ну и сильная же девка. В ручей-то пацана не уронит?

— Не уронит… А уронит — Митьке лучше в ручье утонуть, чем жить с такими родителями.

— Однако нравы, — пожал плечами Акимцев. И в это время на крыльце появился еще один персонаж лет шестнадцати — кудрявый, светлоглазый, нахальный, с сигаретой в уголке рта и бутылкой пива в руке. Под левым глазом персонажа красовался свежий багровый синяк.

— Ну что, с-суки? — пьяно рыгнул он и попытался пнуть сидевших на крыльце тинейджеров. Те, не связываясь, убежали. Зло сплюнув, кудрявый задира оглядел опустевшую дорожку, покачнулся и вдруг быком попер на Макса: — Ты че, на наших лезешь, паря?!

Макс сжал кулаки, да и Акимцев приготовился к хорошей драке — за спиной нахала обозначилось человек шесть местных, некоторые с намотанными на руки велосипедными цепями.

Напряженную ситуацию неожиданно разрядил Иваныч, до того внимательно присматривающийся к забияке.

— Ты, случаем, не Лешки Игнатьева сынок будешь? — громко поинтересовался он. Нахал опешил и даже, кажется, чуть протрезвел. Посмотрел на Иваныча, глупо улыбаясь, и, к величайшему удивлению Акимцева, узнал:

— Ха, дядя Толя, что ль? Батька обижается, чего к нам не заходишь?

— Проездом я тут, — пробасил Иваныч. — С туристами. Ты, кстати, нашу девку здесь не видал? Светленькую такую.

— Счас… — Парень поднял вверх палец и, повернувшись, неожиданно твердой походкой направился в клуб. Дружки его незаметно испарились.

— Пронесло, — шепнул Акимцеву Макс. — А то пришлось бы драться.

Игорь пожал плечами — пришлось бы, так подрались бы, куда деваться? Но, конечно, хорошо, что все так обошлось, благодаря Иванычу.

На крыльце вновь возник давешний забияка, на этот раз в обнимку с каким-то длинным стриженым парнем.

— Витек, — представил его кудрявый нахал. — Ди-джей наш.

— Вы, говорят, ищете тут кого-то?

— Ну да, ищем, — кивнули Акимцев с Иванычем.

— Так вы фамилию скажите, имя, я объявлю через микрофон.

— И в самом деле! — восхитился Акимцев. — Всего-то и делов. Зовут — Инга, фамилия… э…

— Гуляева, — подсказал Макс и посмотрел на ди-джея: — Ты там покричи погромче.

— Сделаем, — уходя, заверил тот.

— Инга, Инга… — вдруг почесал затылок нахал. — А не та ли это девчонка, что сидела утром у магазина?

— Она!

— Ха… Так ее мой братуха обещал в клуб привезти. Еще, правда, не привозил, но вы ждите, раз обещал — привезет.

— Еще нелегче, — пробормотал Игорь. — Так мы ее до утра не отыщем. По какой хоть дороге поедут?

— Оттуда, — забияка махнул рукой вправо. Акимцев оглянулся на своих.

— Ну что, пошли? Может, встретим? Вон, кстати, и едет уже кто-то.

На темной дороге был отчетливо виден свет единственной фары.

— Мотоцикл! — выдохнул Макс.

— А может, и машина, — пожал плечами Иваныч. — Просто не горит одна фара.

Между тем загадочный объект приближался, и по звуку двигателя и по силуэту уже ясно стало, что это именно мотоцикл, никакая не машина. Только вот мотоциклист был какой-то странный… Не сбавляя скорости, мотоцикл пролетел мимо, и Игорь вздрогнул, узнав в мотоциклисте абсолютно голую Ингу.

— Во дает! — дружно переглянулись Иваныч с Максом — видно, тоже заметили. — Интересно, куда это она? И почему в таком виде?

Двигатель мотоцикла вдруг взвыл и заглох за ближайшим поворотом дороги.

— Бежим? — Акимцев обвел соратников взглядом.

Те кивнули.

Они пробежали примерно с километр, когда в свете луны увидели лежавший в грязи на обочине мотоцикл и сидевшую рядом плачущую Ингу.

— Инга, Ингочка, ты цела? — со всех ног понесся к ней Макс. Девушка подняла голову, увидела, узнала бегущих — и улыбнулась.

— Ребята! — Она вскочила на ноги. — Как здорово, что я вас нашла.

«Это мы тебя нашли», — хотел сказать Акимцев, но вдруг почувствовал позади, на дороге, что-то очень странное. Словно бы кто-то приближался к нему большими прыжками. В этот момент из-за набежавшего облачка выглянула луна… и в ее медном свете стал явственно виден огромный бегущий по дороге волк! Шерсть его была черной, лапы — сильными и могучими, он скалил кривые клыки, а в глазах его пылало черное пламя. Чудовище, рыча, неслось прямо на Игоря.

«Оборотень!» — вспыхнуло в мозгу, и тотчас в голову проник жуткий холод… Игорь испытал такое же чувство, как тогда, в Норвегии, когда сбежал из клиники доктора Норденшельда. Словно бы кто-то родной, ощутив опасность и желая помочь, пробивался к нему сквозь время. Акимцев знал, кто это… Его второе, древнее, «я» — норвежский ярл и Вещий киевский князь Олег — Хельги. А раскрытая пасть волкодлака была уже близко, и ясно стало — никто не сможет справиться с этим монстром. И словно сами собой сложились в голове строчки:

Прочь уходи, Порождение мрака, Здесь не изведать Брани росы, Пали все нидинги, Жестокосердный, Падешь и ты!

Это была волшебная виса, направленная против оборотней. Услыхав ее, волк разъяренно клацнул клыками и вдруг съежился, заскулил и словно бы стал меньше ростом. Рухнул на дорогу, засучил лапами, вытянулся и затих…

— Эй, Игорь, — крикнул Иваныч. — Ты чего там?

— Да так. — Акимцев снова взглянул на оборотня — что за притча? Вместо волка на краю дороги лежал красивый кудрявый парень в расстегнутой желтой рубахе и джинсах. Левая рука его была замотана бинтом.

— Это Михаил, — подойдя, с дрожью в голосе сообщила Инга. — Не знаю, что и думать… Хотя… У него есть бабка в Шуг-озере. Говорят, она знает заклятья…

— Что она такое несет? — переглянулись подошедшие Иваныч и Макс. Похоже, они мало что понимали. В этом смысле и Инга недалеко от них ушла. И только Игорь понимал все. Ну, или почте все. Одно знал наверняка — Черный друид вернулся, чтобы сеять зло.

Глава 6 ВОЛХВ И ВАРЯГИ Май 868 г. Киев

Да, особенный человек был этот господин, экземпляр очень редкой породы.

Н. Г. Чернышевский. «Что делать?»

Хельги проснулся в холодном поту, разметав на ложе медвежью шкуру. Сельма открыла глаза, взглянула на мужа с удивлением. Тот сел, обхватив себя за плечи, и глухо пробормотал:

— Да, он появился… И опять хотел убить меня… вернее, не совсем меня.

— Кто — он? — тревожный шепотом вопросила Сельма.

— Друид, — тихо ответил князь.

— Но вы же уничтожили его в Ирландии!

— Выходит, не до конца…

— Что же вы не отрубили ему голову и не проткнули тело осиновым колом? — Супруга Вещего князя выказала недюжинные знания относительно борьбы с нечистью. Впрочем, в Норвегии все это знал почти каждый.

— Не отрубили и не проткнули. — Хельги покачал головой. — Доверились хранителям законов — брегонам, уж они, казалось бы, должны были ведать все.

— А друид все же оказался хитрее!

— Но он теперь не имеет тела, не имеет волшебного камня, и сила его ничтожна!

Сельма обняла мужа.

— Все равно еще попытается мстить!

— Уже попытался, если верить снам. — Князь поднялся на ноги и, накинув на плечи плащ, подошел к оконцу, забранному свинцовой рамой с плоским италийским стеклом. В черном ночном небе над Подолом и Градцем вдруг полыхнула зарница. Кроваво-алая, она пронзила все небо, а затем прогремел гром.

— Гроза. — Встав рядом, Сельма прижалась к мужу. — Ужа третья… Говорят, теперь воды в озерах и реках станут теплыми и можно будет купаться. Хочу свести дочерей на реку… Им так нравилось в прошлом году…

— Своди, — улыбнулся князь. — Но будь осторожна. Впрочем, я наказал стражам… Кажется, лет через семь-восемь нашим зятем станет франкский королевич Карл.

— Да, пока ты ездил в полюдье, я приняла еще одно посольство франков… И были посланцы с родины, от косматого Харальда. Он уже подчинил себе почти всю страну, от Трендалага до Вика… Многих выгнет. Ты знал когда-то Рольфа Пешехода?

— Лично не знал, но слыхать о нем приходилось.

— Так вот, Харальд изгнал Рольфа из Норвегии, обвинив его в кражах скота. Рольф сильно обиделся и рыщет с верной дружиной вдоль побережья.

Хельги покачал головой. Честно говоря, далекие норвежские дела тревожили его гораздо меньше, чем события в Гардаре. Еще бы…

— Харальд поклялся не стричься, пока не покончит со смутой.

— Покончит, — улыбнулся князь. — Харальда поддержат ремесленники, купцы, бонды… А несогласные уйдут в морские конунги. И мне снова станет жаль Англию, Ирландию и побережье алеманов и франков… Правда, сейчас я озабочен не тем. Худые вести идут с Ладоги.

— Я знаю, ты говорил. Нужно идти походом.

— Да… Но часть дружины настроена воевать с ромеями! Их можно понять — добычи там куда больше. Может быть, обождать с Ладогой до зимы?

Сельма нахмурилась.

— Думаю, не стоит. Если друид вновь начал вредить тебе то время будет работать на него. Откуда ты знаешь, что он сейчас не в ладожских землях и не мутит там народ?

— Не знаю, — кивнул князь. — Но предполагаю. Однако ты зря называешь его друидом. Это лишь бледная тень того, что было. В прямом столкновении он неминуемо проиграет. Да и так — ну на что он сейчас способен? Проникать в чьи-то души — и то лишь краем, на время?

— Ты так уверенно говоришь…

— Я — тот, кто знает. К тому же я чувствую послание Магн.

— Магн? — Сельма вопросительно вздернула брови.

— Магн дуль Бресал, девушка-жрица, которую когда-то смертельно обидел друид. С тех пор она мстит ему, как может.

— Так она сейчас где? В Ирландии?

— Нет. Намного, намного дальше…

Хельги улыбнулся и посмотрел в окно. Бушевал ветер, гнал по небу низкие зловещие тучи, грохотал гром, и молнии сверкали грозной ослепительной синевою.

— Красиво как! — восхищенно произнес князь. Сельма кивнула:

— Мне тоже нравится это буйство Перуна!

— Перуна? — Хельги усмехнулся. — Ты назвала славянского бога и даже не вспомнила о родном громовержце Торе!

— Знаешь, я уже начала забывать наших богов, — взяв мужа за руку, призналась Сельма. — Мне кажется, они слишком кровавы… Здешние проще, добрее, хотя и не менее могущественны.

— И им начинают приносить кровавые жертвы… Частые жертвы, чего раньше не было.

— Друид?

— Может быть… Хотя мало ли амбиций у местных волхвов? Друид немощен, от него осталась лишь черная душа.

— Все равно. — Княгиня вздохнула. — Знаешь, есть такая местная поговорка — капля камень точит. Сегодня в одном месте мятеж, завтра в другом недовольство, потом вдруг хватишься — и нет уже власти. На твоем месте я бы не откладывала поход в Ладогу. Лучше прижать змею сразу, иначе поднимет голову и высунет ядовитое жало.

Хельги повернулся и, заключив супругу в объятия, крепко поцеловал ее в губы.

— Хочу сказать тебе, Сельма… Ты очень умна.

— Можно подумать, раньше ты этого не знал?

Князь тихонько рассмеялся:

— Знал, конечно… Но, признаться, не думал, что из тебя выйдет такая хорошая правительница!

— Идем спать, — пряча довольную улыбку, прошептала женщина.

— Спать? — Хельги подмигнул ей. — А может быть, займемся чем-нибудь поинтересней?

Гром гремел, и молнии сверкали над Киевом, над Почайной, над Глубочицей и Притыкой, над могучим Днепром. Наконец пошел дождь, захлестал тугими струями по крышам на Подоле, на Копыревом конце и Градце, на пристани и Щековице. К утру ливень разошелся настолько, что стражники на воротной башне перестали пристально вглядываться вдаль, все равно ничего не было видно. В это самое время к дальним мосткам у впадения Глубочицы в Притыку, невидимый из-за начавшегося ливня, быстро приближался челнок, небольшой, но вместительный и крепкий. По узорчатой изукрашенной корме, рогожке, надежно прикрывающей дно, тщательно выделанным веслам видно было, что владелец суденышка немало им гордится. Несмотря на дождь, он продолжал грести, пока не оглянулся, приложив руку к глазам. Повернул к берегу, пошевелил рогожку.

— Вставай, человеце!

Из-под рогожки проворно выбрался старец — седой, но еще вполне крепкий и сильный. Старец был в обычной одежке смерда — пестрядинная рубаха, кожушок из овчины, лапти, сермяжная сума за спиною. Только глаза смотрели не по-крестьянски пронзительно, недоверчиво, иногда вспыхивая злобой. Седая всклокоченная борода, длинные, мокрые от дождя космы, серьга в виде мертвой головы в левом ухе, на шее, под рубахой, спрятано от нескромных взглядов серебряное ожерелье — давно это ожерелье приметил владелец челнока, но не расспрашивал — заплатил старик щедро. Да и как не заплатить — почитай, с самых верховий плыли.

— Глубочица, господине, — обернулся к старцу челночник, обычный, себе на уме, мужик, не молодой и не старый, с каштановой бородой, не короткой, не длинной, в круглой кожаной шапке и плаще, подбитом лисьим мехом.

— Храни тебя боги, довез-таки! — Старец скривил губы в улыбке, однако глаза смотрели холодно, строго: — Сколь я тебе доплатить обещал, друже?

— Две ногаты, — насторожился челночник.

— На вот тебе три — за дождь да за то, что быстро доставил.

Старик склонился над котомкой, развязал.

— Проверь, хорошие ли монеты?

Челночник наклонился… И, получив удар узким ножом в сердце, упал в реку. Вытерев об рогожку нож, старец убрал его обратно в котомку, выбравшись на мостки, отпихнул челнок, и тот медленно поплыл по течению в Почайну — реку и дальше, в Днепр…

Старик довольно осклабился — пока все складывалось как нельзя лучше. Теперь бы отыскать кой-кого, о ком говорил Чернобог. В самом деле, хватит сидеть в лесах, когда можно потихоньку захватить и власть, и богатство. Сам то Чернобог отправился поднимать мятеж в далеких северных землях — в Ладоге, а ему, волхву Лютонегу, наказал все сделать, чтобы задержать отплытие княжьей дружины как можно дольше. Лучше бы, говорил Чернобог, чтоб дружина Вещего князя вообще пошла б на Царьград, но всякое может случиться — уж больно хитер князь. Про княжью хитрость Лютонег уж и сам знал, без старого своего дружка Чернобога, — все хуже становилось волхвам, все меньше жертв получали древние боги и, соответственно, все меньше баловали своих жрецов вниманием и помощью. Помнил Лютонег еще старые времена, когда слово волхва куда как круче княжьего было, не то что сейчас. И ведь распалил его Чернобог, поманил властью, вот и обещал Лютонег-волхв сделать для него в Киеве все, что возможно. Да ведь и заплатил Чернобог вперед щедро! Куда как щедро… Можно, конечно, было б его и кинуть, да — про то знал Лютонег — оставались еще в лесах да на заболотьях верные Чернобогу людишки-послухи. Попробуй не выполни договор — пустят стрелу, вот и конец волхву. Нет уж, с Чернобогом по-честному надо, ведь с давних пор приятели они, дружки, да и изменился Чернобог за то время, что не видал его волхв. Другим стал — осанистым, важным… И не говорил — вещал. Да так, что иногда от одного взгляда старого приятеля Лютонег аж трясся — настолько страшно было! Это ему, волхву, а что уж говорить о простых людях? Может, и выйдет что у Чернобога? Может, и возьмет власть, не сразу, постепенно, тихою сапой. Сначала на далеком севере, в Ладоге, а затем и в Киеве, и, уж само собой, в радимичских землях. Так то дали бы боги! Не жаль для такого дела и жертв, и времени собственного, и покоя. Ну, а если и не выйдет ничего, так что он, Лютонег, теряет? Да ничего… Так хоть в Киеве побывал на серебро Чернобога. Интересно, откуда у него столько? Может, и правду охотники баяли о пропавших безвестно купцах? Шли к Любечу лесом и вдруг пропали, все до одного, ни трупов не осталось, ни лошадей, ни повозок. А у Чернобога завелось лишнее серебришко. Ну, его дела. О своих теперь надобно думать, вернее — об общих. Был бы Лютонег поглупее, так сразу бы и пошел в корчму к Мечиславу-людину, как советовал ему Чернобог. Однако волхв недаром разменял шестой десяток. Многому научился, многому, — самое-то ценное в человеке ум да опыт. Так-то вот, еще плывя в челноке, и размышлял волхв всю дорогу. Не давал ему покоя Мечислав-людин. Как рассказал Чернобог, Мечислав человеком был верным, еще черному князю Дирмунду помогал, да многим. В общем, с давних нор Вещему князю Олегу недруг. Но это и настораживало. Олег не дурак, ой не дурак, неужто всех своих врагов не вызнал? Да вызнал, скорее всего, расправился с тем же Дирмундом-князем — Диром — да с Вельведом-волхвом. Совсем уж мелких людишек, роду незнатного — Истому да варяга Лейва, — судил, говорят, да в рабство ромеям продал. А вот Мечислава не тронул! Что, про него ни Лейв этот, ни Истома не рассказали? Чего им его скрывать-то? Значит, знал про Мечислава князь. А раз знал, тогда тут два пути вырисовываются. Либо Мечислав самолично обо всем князю доносит, либо люди его. Вот и думай — стоит ли обращаться за помощью к Мечиславу? Нет, уж лучше самому действовать. А в корчму к нему зайти все же надо, ведь там частенько бывают дружинники-гриди. Но не объявляться. И от Чернобога знак не показывать, приберечь на всякий случай. Где хоть он, знак-то?

Лютонег перетряхнул котомку, но так ничего и не нашел, видно, выронил тайный знак в воду… Ну и пес с ним! Все равно ведь нельзя доверять Мечиславу, и у самого, чай, верные люди найдутся, тот же варяг Стемид из княжьей дружины, который не так давно, еще при Дире с Аскольдом, наворовал с помощью Лютонега немало народу да продал ромейским купцам… Вот Стемид-то теперь и поможет, куда денется.

Дождавшись рассвета, волхв двинулся берегом реки вниз, к Днепру, выбрался к пристани и зашагал к городским воротам.

— Не хотим на север! — размахивая над головой мечом, озлобленно выкрикивал один из наемников-варягов. — Хотим на Царьград, верно, братие?

— Верно! — подбадривали его остальные дружинники, средь которых были не только варяги, но и славянская молодежь — гриди. — Истину молвишь, Стемид! У ромеев возьмем и злато, и серебро, а в северных лесах что?

— Так шкуры беличьи да куньи!

— Ага, а их потом тем же ромеям продавать? Да и на Царьград идти — чести больше.

— Кто тут вспомнил о чести? Неужто ты, Стемид? — На дворцовый двор за стенами Градца, где собралась дружина, выступил сам князь, с диадемой в светлой гриве волос, в алом плаще поверх блестящей кольчуги.

— Князь! — закричали воины. — Слава князю Олегу! Великому конунгу Хельги слава!

Хельги с усмешкой оглядел собравшихся, и Стемид поспешно юркнул в толпу. Кто-то ударил его рукою по шее, и варяг, пригнув голову, едва не споткнулся.

— Куда ж ты, Стемид? — вдогонку ему крикнул князь, — Воровать коров, как еще недавно воровал в Вике?

Хельги строго посмотрел на притихшую дружину — вернее, лишь малую часть дружины… впрочем, не такую уж и малую. Как там сказала Сельма? Капля камень точит…

— Кто еще хочет идти на Царьград?

Из шеренги дружинников вышел воин, на этот раз не варяг, славянин, с косматой бородой и хмурым обветренным лицом, покрытым шрамами.

— Я тоже за Царьград, князь, — поклонившись, твердо заявил он. — Там мы обретем богатство и славу. Или погибнем с честью.

— Рад видеть тебя в добром здравии, Радогост, — кивнул воину Хельги. — Да, в твоих словах есть доля правды… Но только доля. — Князь замолчал.

Молчали и воины, и Радогост, ждали, как объяснит свои слова князь. А тот не торопился, постоял на мокрой земле, посмотрел в голубое, быстро очищающееся от ночных туч небо.

— Да, в Царьграде мы, возможно, захватим изрядную добычу, — наконец произнес Хельги. — И даже не возможно, а наверняка!

— Слава Вещему князю! — обрадовано зашумели воины.

— Но ведь захваченную добычу надо еще сохранить, довезти до Киева! — дождавшись тишины, продолжал Хельги. — И теперь представьте: пока мы сражаемся с ромеями, здесь, на нашей земле, расцветает предательство! Ваши дома сожжены, братья убиты, дети и жены проданы в рабство! И тогда, утирая благородные слезы ярости, вы спросите меня, своего князя, — как такое могло случиться? И я вам отвечу то же, что скажу сейчас: мы вовремя не раздавили гадину, и вот она приползла с севера, острозубая, смертельно ядовитая. Она, эта змея заговора и измены, сожжет ваши дома и сожрет ваших родичей. А вы идите на ромеев, идите… И мы пойдем, если вы захотите, ибо я — князь ваш, а вы — мои воины, и что хотите вы — того захочу и я. Хотите идти на Царьград? Идем. Но только помните мои слова и не говорите потом, что вы их не слышали.

Хельги умолк, чувствуя, как от напряжения течет по спине пот. Вышедшая из подчинения дружина вполне могла убить своего князя и выбрать нового. Такие случаи бывали повсеместно, особенно среди варягов — викингов.

Воины перешептывались. В самом деле, все жаждали богатства и славы и готовы были за это умереть, но никто не хотел жертвовать близкими родичами.

— Может быть, — снова вышел вперед Радогост, — может быть, мы сначала раздавим змею, я а уж затем дойдем на Царьград?

— Мудрые слова, воин! — улыбнулся князь. — К тому же знайте, в казне полно золота, оставшегося от прошлого похода. И я обещаю разделить его между вами, клянусь Перуном и Тором!

Услыхав эти слова, воины восторженно всколыхнулись.

— Слава Вещему князю! Киевскому кагану, великому конунгу слава!

На прощанье взмахнув рукой, Хельги. поднялся на крыльцо хором и вошел в просторные сени. Озаренное радостной улыбкой лицо его тут же стало озабоченным. Правильно ли он поступил, так распорядившись казной? Ведь в ней не так уж и много богатств. Ну, дань от окрестных племен плюс будет еще новгородская и ладожская… если будет. Ничего, должно хватить. В крайнем случае, можно будет пока не платить тиунам… Нет, нельзя не платить, начнут вымогать с просителей. Но и оставить без злата дружину тоже нельзя. Тогда они пойдут в Ладогу, как в завоеванную землю. И попробуй тогда удержи их от грабежей и бесчинств.

А ведь Ладога — это не чужая земля, а земля Гардара-Руси. Жаль, еще не все дружинники хорошо понимают это. Не грабить они должны Ладогу, а защищать, как защищают полян, древлян, радимичей. Хельги вдруг осенило: а что, если раздать дружинникам часть казны прямо сейчас? Пусть пируют в корчмах, которым на время повысить налог, — вот богатство и вернется обратно в казну. Да и воины не будут тешить себя пустопорожними разговорами о Царьграде. Пусть поразвлекаются недолго, а потом сразу же и в поход, чтоб не свыклись с непотребством и пьянством. Четко предупредить: кто опоздает — ничего уже больше не получит. Да, немного времени есть в запасе. К тому же еще не все насады готовы. Нужно ремонтировать, конопатить, смолить — этим уже давно занимаются плотники да лодейники. Эх, жаль, на Руси нет внутренних морей, а так бы, вместо того чтобы тащиться по волокам и рекам, поднять бы полосатые паруса на драккарах — быстроногих скакунах моря! И навалиться на мятежников внезапно, прийти, откуда не ждали. Жаль, нет моря… А Нево-озеро? Чем не море? Прийти в Ладогу, вывести часть ладей в озеро, высадить дружину, нагрянуть в дальние леса с севера, откуда никак уж не ждут. Да, хорошо бы… Может, и вправду так поступить? Можно… Но сперва вникнуть в тамошнюю ситуацию, посоветоваться с Ирландцем — уж он-то должен быть в курсе.

Хельги вошел в горницу и стал задумчиво прохаживаться вдоль лавок.

— Что-то случилось? — заглянула в дверь Сельма.

— Зайди, — подозвал жену князь, кивнул в сторону лавки: — Садись, слушай.

К вечеру уже весь Киев знал — княжеская дружина гуляет перед дальним походом. Воины оккупировали все корчмы, кое-где выкатили прямо на улицы бочки с брагой и пивом, позвали баянов-сказителей. Веселились…

В корчме дедки Зверина, у хозяйки Любимы, тоже пировали воины. В основном хорошие знакомые Вятши, впрочем — не только. Целый угол заняли недавно прибывшие варяжские купцы, корабли которых не драккары, а купленные в Ладоге торговые ладьи с плоским, удобным для преодоления волоков днищем — покачивались сейчас у причалов. Варяги привезли для продажи железо, оружие, пеньку. Добрый товар, всегда имеющий спрос в Киеве. Многие из купцов однако, были недовольны — им бы хотелось вслед за дружиной князя плыть в ромейские земли, а вон оно как вышло-то! Не на юг навострил меч князь, на север, в Ладогу! А купцы-то рассчитывали на множество крепких рабов да на ромейских девок, темнооких красавиц, которых можно было бы с выгодой продать в Скирингсалле и Упсале.

— Ничего, — утешал одного из купцов бледного вида варяг-дружинник. — Девок и здесь, в Киеве купить можно. Или, — он оглянулся и понизил голос, — украсть.

— Украсть, говоришь? — Купец — вислоусый, с бритым подбородком и длинным, как клюв ворона, носом, стрельнул по сторонам светлыми, близко посаженными глазками. За нос свой он и получил прозвище — Ворон. Так все его и звали — Гнорр Ворон.

Собеседник его, варяг из княжьей дружины, длинный, сутулый, с заплетенными в косы волосами, куцей рыжеватой бороденкой и угрюмым, словно бы скособоченным лицом, важно кивнул. Мол, не ослышался гость — именно украсть. Эх, уж больно рискованное по нынешним временам дело! Раньше-то — Гнорр хорошо помнил — можно было причалить, не говоря худого слева, подальше от Киева, где-нибудь в радимичских землях или у кривичей, заманить нехитрым товаром на корабль народец, да, не говоря худого слова, и похватать всех. Или просто наловить по берегам малых ребят да женщин, как не раз и делали. Но то другие времена были, теперь не так. Почти все племена признали власть князя, а он торжественно поклялся их защищать, и делал это, надо признать, неплохо. Поскольку сам бывший викинг — сын старого Сигурда из Халогаланда — Хельги, или, как его здесь называли, Олег — прекрасно знал все хитрости своих соплеменников, и ни одно варяжское судно не могло миновать Ладогу, не пройдя тщательного контроля. Вот попробуй тут их и вывези, рабов-пленников. За такие дела и самого могут обратить в рабство волею Вещего князя. Нет, рискованное уж больно дело!

— Да какой тут риск-то? — усмехнулся дружинник. — Сейчас такая силища на север попрет, в Ладогу! Почти полсотни ладей! Так что вряд ли в Ладоге досмотр строгий будет.

— А ведь и в самом деле, — задумчиво прошептал Гнорр. — Тут уж можно воспользоваться суматохой.

— Дурак бы не воспользовался.

— Что ж, теперь бы как насчет девок, Стемид? — Купец хитро взглянул на собеседника.

Тот ухмыльнулся:

— А это смотря как заплатишь.

— Заплачу хорошо, не сомневайся, — засмеялся Ворон. — Лишь бы девки красивые были. И это… не белобрысые, таких и ближе, у англов да фризов, полно. Вот, хотя бы как эта. — Купец кивнул в сторону высокой стройной девушки, голубоглазой, с волнистыми каштановыми волосами, удерживаемыми узким кожаным ремешком. Девушка разносила деревянные кружки с брагой.

— Или вот эту, — Гнорр показал на смуглую черноокую красавицу с толстой иссиня-черной косой, раскладывающую по длинному столу свежие, только что выпеченные лепешки.

— Эту нельзя, — покачал головой Стемид. — Это хозяйка, Любима. А вот ту… та, похоже, у них недавно, служанка, рядовинка или рабыня. Видел ее на пристани да на рынке — видать, одна ходит… — Дружинник внезапно наклонился к купцу: — Сколько дашь?

Торговец назвал сумму.

— Пойдет, — согласно кивнул Стемид. — Не обещаю, конечно, но завтра посижу тут, послежу… вдруг и подгадаю удобный момент…

— Подгадай, — осклабился Гнорр Ворон и признался: — Уж больно хороша девка!

— Мне тоже понравилась, — хохотнул варяг.

— Чего это вон те двое на наших женщин пялятся? — сидя у круглой печи, недовольно пробормочи тал себе под нос Твор. — Ишь, выпялились, собаки… Ярил занят вечно, Вятша сейчас — тоже, к походу готовится, не пьянствует, как некоторые. Хорошо хоть я остался — не пошел в лес с Порубором да этим, Харинтием, вот и пригляжу за девчонками. За ними ж, особенно за сестрой, глаз да глаз нужен.

Мальчик горделиво расправил плечи. По всему выходило — он один тут остался защитник, не считая двух мужиков — вдачей, что работали на заднем дворе за кормежку, да смирного пса Отогая.

Ничего, в общем-то, не случилось с гуляками — поели, да пива-браги попили, да попели песни. К ночи и разошлись все.

Утром, киевским майским утром, солнышко так сверкало за Днепром, что глазам было больно. За оградой корчмы пересвистывались в кустах жимолости соловьи, где-то неподалеку, в иве, пела иволга, а в чистом ярко-голубом небе, высоко-высоко, широко расправив крылья, парил ястреб. Твор проснулся рано, натаскал к летней кухне дровишек, принес с ручья пару кадок воды, плеснул в миску Отогаю — пес добродушно заурчал, замахал хвостищем и, вылакав воду, умильно посмотрел на мальчика.

— А вот еды тебе ужо хозяйка даст, — засмеялся тот. — Уж не взыщи, Отогай. Чего чешешься — вши да блохи заели? Чего ж ты от дождя прятался? Вот бы и вымылся… Хотя…

Твор заметил, как открылась дверь стоящей на дворе отдельной избы и в ней показалась заспанная физиономия хозяйки, Любимы. Посмотрев на солнце, девушка улыбнулась.

— Ишь, денек-то какой сегодня. А соловушка-то поет! Эх, жаль, послушать некогда. Ты чего спозаранку поднялся, Творе?

— Хочу на реку сходить, пониже пристани. Искупнусь да пса, вон, выкупаю. А то извертелся совсем от блох.

— И то дело, — кивнула Любима и, услыхав плач проснувшегося младенца, поспешила обратно в избу, кормить малыша.

Получив, таким образом, разрешение, Твор спустил Отогая с цепи, привязал к ошейнику веревку и, намотав ее конец на руку, вышел за ворота усадьбы. Насвистывая, пошел по неширокой, пересекающей весь Копырев конец дороге, по обе стороны застроенной усадьбами купцов и разбогатевших ремесленников. За изгородями в ответ Отогаю лениво лаяли псы, пару раз пес попытался погнаться за кошками, однако те быстро вспрыгнули на деревья, а Твор прикрикнул на пса, чтоб не баловал. Пристыженный Отогай упал на брюхо и, заскулив, закрыл передними лапами уши.

— Ну, ладно тебе валяться-то, — усмехнулся отрок. — Пошли уж, а то и к обеду не доберемся.

Прибавив шагу и не выпуская из рук веревку, он пересек небольшой мостик через ручей и спустился с холма вниз. Справа высились укрепления Градца, слева шумел Подол, а впереди, за мощными деревянными стенами, синел Днепр.

У распахнутых ворот уже толпился народ — приехавшие из дальних селений смерды, пастухи с приведенными на продажу овцами, купцы в синих кафтанах, какие-то изможденные странники, волхвы. Кого только не было. Купцы препирались со стражей из-за размеров пошлины, ругались, клянясь всеми богами, волхвы, блеяли овцы, странники выли какую-то грустную песнь, и лишь смерды молча дожидались своей очереди. За право продажи прошлогодней соломы тоже нужно было платить.

Пройдя через ворота — стражник в блестящем шлеме лишь покосился в его сторону, но ничего не сказал, — Твор с Отогаем оказались у пристани, полной купеческих и военных ладей. Останавливаться и смотреть на корабли не стали — спешили, а потому побежали вниз по течению, где еще Порубор, перед, самым уходом в леса, показал Твору одно неплохое местечко, тихое, с песочком, закрытое с берегов густыми зарослями и в и камышами. Оглядевшись по сторонам, отрок скинул одежку и вместе с Отогаем бросился в прохладную воду. Нырнул, поднимая брызги, вынырнув, фыркнул. Отогай весело лаял. Накупавшись и вымыв собаку, Твор направился к берегу. Уже выходя из воды оглянулся… и заметил вдруг в камышах какой-то длинный предмет… Рыбачью лодку! Большой такой челн, укрытый рогожкой, с узорчатой кормой и веслами… Ни в челне, ни рядом с ним никого не было. Оглянувшись, отрок заглянул под рогожу — на дне челнока что-то блеснуло. Твор протянул руку и вытащил обломок обычного височного кольца, коим любили украшать себя женщины. Только это было не такое кольцо, как у радимичей или вятичей, не с семью плоскими лепестками, а в виде ромбовидного щитка, вернее — отломившегося от него треугольника. Интересно, чье колечко? В Киеве тоже таких не носили. Подумав, Твор оставил обломок себе — все ж таки серебро, да и, похоже, ничье. И челн вроде ничей, да ведь может и хозяин найтись, мало ли, унесло бурей, а про обломок никто наверняка не вспомнит, не так и много в нем серебра-то. А вот Твору — в самый раз, отнесет златокузнецам на Торжище, те расплавят да сладит перстенек — сестрице Радославе в подарок. Отрок улыбнулся своим мыслям и, привязав к руке мокрого Отогая, быстро зашагал обратно.

Усевшись с кружкой браги на Щековице в корчме Мечислава-людина, старый волхв Лютонег внимательно наблюдал за хозяином и прислугой. Якобы поглощенный песней, которую горланил какой-то пьяный варяг за дальним краем стола, волхв отметил про себя, как Мечислав-людин — мосластый, совсем не слабый еще мужик, чем-то похожий на всклокоченного медведя, — прикрикнув на слуг, вышел во двор. И нельзя сказать, чтоб после его замечания слуги стали двигаться быстрее — так и ползали, как сонные мухи, не обратив никакого внимания на вошедшего обратно хозяина. Ага, ага… вот вслед за Мечиславом заскочил в корчму неприметный челядин, кивнул кому-то из слуг — а, длинному вертлявому парню, — словно бы доложил, мол, все нормально, волноваться не стоит.

Вертлявый расслабился, улыбнулся… Мечислав подошел к столу, с кем-то поздоровался, заговорил… ага, и вертлявый тут же! Корчмарь к другой стороне стола — а там уже, тут как тут, другой служка — вошедший со двора челядин. Следят они за Мечиславом, вот что — полностью уверился волхв и сам себя похвалил, ай да Лютонег, правильно, что решил не доверять этому Мечиславу. Обнаружив слежку за хозяином корчмы, волхв тем не менее сие заведение не покинул, наоборот, прикупил еще кружку кваса, которую и принялся медленно, со вкусом пить, никуда не торопясь и словно бы поджидая кого-то. Наконец, похоже, дождался. Едва не ударившись башкой о притолоку, в корчму вошел длинный сутулый варяг, с волосами в косичках, рыжеватой бородкой и угрюмым лицом. Варяг был не один, с соплеменниками, видно, похмелявшимися после вчерашнего, объявленного самим князем, пира. Лютонег незаметно передвинулся ближе к вошедшим, дождался, когда те заговорят, выпьют, выждал момент, потянул за рукав того, с косичками.

— Да хранят тебя боги, Стемиде.

Варяг вздрогнул и обернулся.

— И тебя, волхв. Почто пожаловал к нам, в стольный Киев-град?

— Вижу, узнал… — усмехнулся в бороду волхв. — Выйдем-ка во двор, поговорить надо.

— Кто это? — по-варяжски поинтересовался один из приятелей Стемида.

— Так, знакомец один, — с усмешкой пояснил тот. — Не берите в голову, я скоро.

Ярко светившее солнце жарко припекало плечи, и вышедшие из корчмы знакомцы устроились в тени раскидистого платана.

— У тебя есть доступ на пристань, к ладьям, предназначенным для северного похода? — не тратя времени на предисловия, спросил волхв.

— Конечно, — кивнул Стемид. — Я же в старшей дружине!

— Нужно задержать их отправление как можно дольше, — с напором продолжал Лютонег.

— Это невозможно! — Варяг замахал руками. — Князь лично контролирует все.

— Не говори мне о невозможном, — усмехнулся жрец. — Все в руках богов. А их милость во многом зависит от нас. Или ты хочешь, чтоб кое-кто из киевских бояр узнал, куда на самом деле делись их несчастные дети? Помнится, ты тогда хорошо на них заработал. С моей помощью, если не забыл.

— Не забыл, не забыл… — Стемид злобно вскинул глаза: — Так вот ты как заговорил, волхв!

— Ой, только не надо кричать, Стемиде, — насупил брови Лютонег. — Мы ведь когда-то совсем неплохо ладили. Я и сейчас готов забыть все свои угрозы и щедро заплатить.

— Заплатить? — оживился варяг. — Вот с этого и надо было начинать.

Быстро переговорив, они разошлись, вполне довольные друг другом. Волхв Лютонег направился на Подол, именно там он остановился на усадьбе одной дебелой вдовицы, принимавшей волхва за благодетельного странника, а варяг Стемид вернулся обратно в корчму, допивать брагу. Асимметричное лицо его — последствия полученного когда-то удара палицей — сделалось еще более злым и угрюмым.

Поддавшись на уговоры младшего братца и покинув родное селище, Радослава и в мыслях не держала, что в Киеве, у чужих людей, может оказаться так хорошо и душевно. А ведь оказалось! И она уже — хоть и прошло-то всего около двух месяцев — не считала чужими ни Любиму с Ярилом, ни Речку, ни Порубора. Ну, и уж тем более Вятшу, хоть тот, казалось бы, и не имел никакого отношения к усадьбе Любимы.

Вообще, они были непростые люди — Любима с Ярилом. Любима — владелица гостинодворья с корчмой, а ее муж Ярил со смешным прозвищем Зевота — ближний княжий тиун, высохший от дел до такой степени, что остались одни глаза. Радослава слыхала от Порубора, что Ярил занимается тайными делами Вещего князя и пользуется полным доверием княгини, женщины с далекого холодного севера, вообще-то мало кому доверявшей. Порубор рассказывал Вятше о том самом странном парне с красивым, но как будто бы навек застывшим в грустной усмешке лицом и густыми русыми волосами. На груди Вятши — Радослава заметила, когда тот примерял подаренную Любимой рубаху, — тускло синела татуировка — оскаленная голова волка. Почему-то девушка не стала расспрашивать о ней у самого Вятши, спросила у Порубора, а тот лишь сделал страшные глаза и сказал, что об этом сам Вятша давно хотел бы забыть, да вот не может. Ну, одни сплошные секреты. Радослава сначала хотела было обидеться — видела, какими глазами смотрят на нее и Вятша, и Порубор, — да, подумав, не стала. Ну его, обижаться еще, когда все так хорошо складывается. Не обманул Вятша, приняли их с Твором как родных, да и грустить о селении было некогда — работы в корчме да на усадьбе хватало. Все и работали — Любима, Речка, Радослава с Твором да еще два мужика-вдача — временно зависимые от Любимы до отработки долга. Зато и серебришко в усадьбе водилось — купцы за постой платили изрядно, так ведь и старались все: и как постелить гостям помягче, и пиво погуще сварить, и лепешки испечь повкуснее.

Радослава протерла мокрой тряпицей стол, набросала на него свежей травы — гостям для приятности… эх, побольше надо бы. Ничего, сейчас сбегает к ручью, нарвет, рано еще, посетителей мало — пара дружинников-варягов лениво цедили брагу. Один какой-то неприметный, второй угрюмый, с заплетенными в смешные косички волосами.

Прихватив плетенную из лыка корзинку, Радослава быстро миновала ворота и, пройдя по вьющейся меж березами тропке, спустилась к ручью, текущему на дне темного оврага. Наклонилась, попила студеной водицы — ух, и хороша же! — услышала вдруг голос сверху:

— Девица, не подержишь ли волов, набрать водицы?

Радослава подняла глаза: тот самый варяг, с косичками. Что, он незаметно так и шел за ней? Вернее, ехал на запряженной волами телеге. Что ж, просит, так подержу волов, хотя и привязать бы мог, вот хоть к этой березе.

— А они у меня пугливые, — объяснил варяг. — Ни за что одни, без человека, в лесу не останутся, волков боятся.

Девушка усмехнулась:

— Так тут что, лес, что ли?

— А не лес, так темно, и деревья, эвон, до самого неба! Истинно лес, клянусь молотом Тора. Так подержишь? Вином угощу.

— Нужно мне твое вино. Но подержать — подержу, чего уж. Давай поводья.

Варяг — длинный, сутулый — проворно сбегал к ручью, набрал воды в баклажку, прибежав обратно, благодарно улыбнулся:

— Счастия тебе, девица.

— Да ладно…

Варяг подмигнул, достал из телеги кувшинец, разбавил водою, от пояса отцепил рог, нацедил.

— Обещал — на, пробуй. Нектар, не вино! Если понравится, я могу привезти бочонок для корчмы вашей.

— Чего это ты так вином своим хвастаешь? — недоверчиво спросила Радослава.

— Так им мой родич торгует, Греттир из Вика.

— Ах, Греттир, — успокоилась девушка. Греттира она знала — смешной такой, вислоусый, а дочки у него — ух, и дурищи же! — Ну, давай сюда свое вино.

— С радостью и благодарностью, о благородная дева! — Варяг с поклоном протянул кубок.

Сначала Радослава ничего не почувствовала — вино, как вино, вполне приятное, пробовала она уже подобное — угощала Любима. А потом вдруг и сама не заметила, как потемнело в глазах и подкосились ноги. Оглянувшись по сторонам, коварный варяг осторожно положил потерявшую сознание девушку на дно повозки и ловко забросал ее старой соломой. В тот день его повозка появилась еще в нескольких местах: на окраине Подола, на пристани, на Глубочице, где плескались ребята. И почти всегда варяг уезжал с добычей — схема была все та же и работала безотказно.

Гнорр Ворон рассчитался со Стемидом честно, полновесными серебряными денариями. Удивился даже:

— Эвон, как ты ловко!

— Опыт, — хохотнул Стемид и попросил: — Ты бы, Гнорр, убирался из Киева как можно быстрее, хорошо бы, вместе с ладьями князя, так многие купцы поступят.

— И я так же сделаю, — кивнул купец. — Нечего тут светиться, еще пропавших искать начнут, мало ли…

Простившись с Гнорром, Стемид вернул повозку с волами давно поджидавшему у пристани селянину с дальнего огнища и, пройдя через распахнутые городские ворота, кивнул знакомым стражникам.

— Что, Стемиде, проследил за лодейками? — насмешливо поинтересовались те. — Все ли целы?

— Да все, что им сделается-то? — Варяг махнул рукой. — Чай, мы не спим на страже, как некоторые воротные делают.

— Да ладно тебе заедаться, — добродушно усмехнулись стражи. — Говорят, и вправду поход скоро?

— Скоро, — подтвердил Стемид. — Днями нужно считать.

Пройдя ворота, он вдруг остановился и хлопнул себя по лбу. Это что же — пообещав волхву Лютонегу задержать отход судов, он, Стемид, подставил самого себя? Вообще-то он вполне мог бы нанять шпыней и, как начальник стражи, незаметно пропустить их к ладьям, задержав экспедицию как минимум на неделю, а то и на месяц — кораблики-то ведь не только продырявить, но и поджечь можно будет. Это опасное дело Стемид тщательно обдумал и даже составил для себя план действий, включающий операцию прикрытия с несколькими подставами в лице нисколько не повинных младших дружинников — «детских», на которых вполне должно было хватить подмешанной в питье сон-травы, действие которой уже испытала на себе несчастная Радослава, да и не только она. А ведь в связи с отсрочкой похода задержится у киевской пристани и корабль Гнорра Ворона! А вдруг кто чего заподозрит? Если кто-то — тот же князь, а он во все самолично вникает и к тому же умен, недаром прозван Вещим — сопоставит все произошедшие похищения, почти всегда приписываемые ромеям, то… То очень скоро придет к выводу о необходимости обыска всех торговых судов. А Гнорр молчать не станет, сразу подставит его, Стемида, — дескать, просто-напросто прикупил рабов, кто ж знал, что они краденые. Ворон обязательно Стемида выдаст, поскольку будут искать продавцов, а вот самому Стемиду доказать сговор с Вороном не удастся. Значит… О, боги, как же поступить, как лучше сделать? С одной стороны, Ворон только что расплатился, как и обещал. С другой стороны, хорошо было бы сорвать куш и с волхва. Но Лютонег хитер… Однако совершил большую глупость, решив надавить на Стемида. Расслабился у себя в лесах, совсем нюх потерял, думает, кроме него нет никого в мире хитрее? Поглядим, ой, поглядим…

С самого утра и вот уже до полудня Хельги вместе с Ярилом занимались финансовыми подсчетами — сводили дебет с кредитом в заметно опустевшей казне. Оба нервничали — денежные дела, они всегда самые трудные.

— Думаю, на дорогие ткани и посуду нужно налоги поднять, княже, — горячился Ярил. — Пусть уж купцы цену гнут — кто покупал всю эту роскошь, у тех богатства и на новые цены хватит. А если на жито поднимем да на овес — тут и до голодного бунта недолго.

— Да не будет никакого бунта, — невесело усмехнулся Хельги. — Просто разбредутся смерды по лесам, сами спрячутся и зерно спрячут.

— А оно нам надо?

— Вот именно.

— Еще пошлины на хазарский скот поднять…

— Это можно. Хазары и без того на нас озлоблены, за радимичей, северян, вятичей.

— Ох, боюсь, не пошли бы войной, княже!

— Не пойдут. Мы пока на них печенегов натравим… есть у меня там знакомства, завтра же посольство пошлю.

— Печенегам тоже малая вера.

— До осени они хазар подержат, а зимой те и сами не нападут. А вот весной, как снега стают… тут мы по Хазарии и ударим! Нечего нашу кровь пить.

— Ну и задумки у тебя, князь. На годы вперед видишь, недаром Вещий!

Скрипнув дверью, заглянул управитель-рядович.

— Помощник начальника ладейной стражи Стемид у крыльца челом бьет, княже!

— И чего ему надобно? — недовольно поднял глаза Хельги.

— Греческого огня просит, траву с кустами у воинской пристани пожечь, чтоб лазутчики не подобрались.

— Вот как? — Князь перевел удивленный взгляд на Ярила. — Слыхал?

— Так и дать ему этот огонь, — усмехнулся тот. — Для дела ведь.

— Ну, пес с ним, и в самом деле — пусть уж лучше перебдят, чем недобдят. — Хельги обернулся к рядовичу: — Выдай пару горшков из амбара, чай, хватит им пары… Траву ведь жечь, не ладьи!

Довольный Стемид, аккуратно замотав горшки в старый плащ, быстро пошел к пристани. А ближе к ночи хитрый варяг уже поджидал в условленном месте — у заводи на Глубочице — старого волхва Лютонега.

— Вижу, вижу. — Волхв явился на встречу во-время и с удовольствием наблюдал встающее от реки зарево, — Исполнил ты мою просьбишку, Стемиде, вот тебе и награда. — Он отсчитал серебро и удалился, позвав кого-то с собой из кустов.

Стемид лишь хмыкнул — все правильно, осторожничал волхв, прихватил с собой охрану. Но ведь и на старуху бывает проруха, тем более на какого-то там волхва!

Со всей осторожностью — травинка не шелохнулась — пошли вслед за Лютонегом пущенные Стемидом молодые дружинники — «детские». Босиком, чтоб не стучать постолами, не скрипеть лаптями, в неприметных пестрядинных рубахах, простоволосые, ни дать ни взять обыкновенные ребята — подмастерья иль служки корчемные. Безусые все — молоко на губах не обсохло, — однако у каждого за пазухой острый кривой нож-кончар. А уж пользоваться им эти ребята умели. Что и испытали на себе и старый волхв Лютонег, и его ничего не подозревающая охрана. Просто пробежались мимо ребятки, в пряталки-догонялки играючи, чирк по шее ножичком незаметно — и нет никого в живых, ни волхва, ни охраны. Осмотревшись, ребята спрятали убитых в траве, подождали ехавшую сзади повозку и, проворно покидав в нее трупы, увезли к глубокому оврагу, что меж Копыревым концом и Градцем. Так хитрый варяг Стемид заработал изрядную толику серебра, а готовившийся к северному походу княжеский флот был спасен от поджога. А окажись Стемид менее хитрым или более боязливым? А не поверь ему волхв Лютонег на свою седую дурную голову? Вполне могли и сгореть ладейки, пусть не все, пусть часть, а задержали бы поход, отложили. Ведь не о них сейчас болела голова князя — о финансах. А думать сразу обо всем — это богом надо быть, не человеком. Но Хельги-князь, Олег Вещий, богом не был, был человеком, правда, не совсем обычным. Но, как свойственно всем людям, и он допускал ошибки.

Глава 7 ПУТЬ Май-июнь 868 г. Киев — Новгород

Если ставишь ты на дело девять дураков, Будешь ты десятым смело — Ты и сам таков! Аркадий Уваров

Весть о пропаже девицы Радославы из «Любимкиной корчмы» быстро распространилась по всему Копыреву концу. Приходили соседи, предлагали помощь. Вятша с Твором и двумя мужиками-вдачами прошли весь ручей, обшарили овраг и заросшее густым березняком приовражье — нет ничего.

— Ограбили сестрицу мою, убили! — плача, закрывал руками глаза Твор, а Вятша лишь перекатывал желваками.

Твор вспоминал, как жили они с Радославой у радимичей, у тетки Хотобуды, — неласкова была тетка, прижимиста, доброго слова не слыхали от нее принятые в племя приблуды, Твора так и вообще частенько поколачивала тетка, Радославу таскала за волосы. И пожаловаться было некому — приблуды, нездешние, родившиеся у самой Десны, в роду соболя. Род соболи в назидание другим крепко погромили хазары, напали внезапно, сожгли селения, увели с собой скот и людей, многих убили. Радослава — тогда еще маленькая — схватила под мышку совсем уж несмышленого Твора, спряталась в круглой печке, а когда вылезла, вокруг уже все догорало и повсюду валялись черные, обугленные трупы. Нельзя было даже разобрать, где тут матушка, отца-то давненько еще — сразу после рождения Твора — задрал в лесу медведь-шатун. Поплакав, Радослава взяла братца за руку, да и пошла в лес, куда глаза глядели. Волков да медведей не боялась. Разве они, звери дикие, хазар страшнее? Август на дворе был, конец лета, хватало в лесу и грибов, и ягод, и орехов, тем и питались. Поначалу-то ничего было, тепло, жарко даже — солнышко припекало, жарило, так что и для ночи оставался еще изрядный запасец тепла. Покрутились ребята по тропкам-дорожкам, то к одному селению подходили, то к другому — везде одни пепелища. Так и пошли глубже в лес и совсем уж загрустили, как задождило, потянулись на юг первые журавлиные клинья. Радослава с ужасом смотрела на затянутое тучами небо и думала — как же они дальше будут? Тут и вышла на них охотничья ватага. Люди оказались своими, радимичами, привели в селенье, накормили, обогрели, немного погодя приняли в род, подселив к приемной матушке Хотобуде. Та хоть поначалу и злилась, но со временем к приблудам привыкла, да и здоровье уже не то было, чтоб кого-то там бить. В общем, притерпелись, притерлись друг к другу, так вот и жили. Не особо-то счастливо, но ничего… Правда, местные ребята с Твором так и не подружились, дразнились все, обзывали приблудой.

— Ой, где ж ты, моя сестрица? — вздохнул Твор. — Поди, и в живых уж тебя нету?

— Не блажи, — сурово покачал головой Вятша. — Незачем убивать татям девку, да и ценностей особых при ней не было. Скорее всего — украли ее, уж больно красива, вот и приглянулась кому-то.

— Украли?! — встрепенулся Твор.

— Если в Киеве она или рядом где, тогда отыщется, — не слушая отрока, рассуждал Вятша. — Найдется рано или поздно, не дура ведь, подаст весточку. А вот ежели ромеям или багдадцам продали — дело плохо. До Багдада, до Царьграда, до Басры дотянись-ка попробуй! Правда, ее еще вывезти надо…

Вернувшийся со службы Ярил, узнав о пропаже девушки, ничуть не удивился, лишь мотнул головой.

— Еще одна, значит.

— Как это — «еще одна»? — хором спросили Вятша и Твор.

— На Подоле в усадьбах двух малых отроков не досчитались, одного Гостеней зовут, другого, кажется, Пирагастом. Еще кое-где ребята пропали. Да, мыслю, не все еще и пожаловались, не успели.

— Значит, ромеи? — поднял глаза Вятша. Ярил задумался.

— Может быть, хотя и немного сейчас ромейских купцов в городе… Могут и варяжские гости паскудничать, с этих станется, да и хватает их в городе, купцов ладожских. Эх, был бы Харинтий Гусь в Киеве, через него бы дознались.

— Так проверить всех!

— Проверить… — Ярил вздохнул, — Проверим, конечно, да на то время надобно. А завтра дружина в поход отплывает, и с нею почти все варяжские гости потянутся — безопасней с дружиной-то.

— А вдруг ее волхвы похитили? — глухо спросил Вятша, С волхвами, у него были особые счеты.

— Волхвы? Нет, не думаю. — Ярил покачал головой. — Наши бы кудесники знали, доложили б давно. Да не осталось в земле киевской кровавых требищ, все вычистили. Хотя, конечно, всего не предугадаешь.

— К бабкам сходите, ведуньям, — посоветовала Любима. — Да поспешайте, варяги завтра уйдут.

— Уйдут, так в пути достанем. — Вятша потер виски и горделиво распрямил плечи. — Чай, ведь и я в дружине княжьей походом иду. Ужо присмотрю за гостями варяжскими.

— Если удастся.

— Удастся! А за ромеев и вы здесь проверите, так?

Ярил кивнул. Твор посмотрел на него, перевел взгляд на Вятшу, на поднявшуюся с лавки Любиму. Похоже, неплохую мысль высказала дева. В два прыжка отрок догнал ее во дворе.

— Ты про ведуний говорила, Любима?

— На торжище сходи, — сразу поняла та. — Там они, ведуньи, всякий покажет.

Твор уже повернулся было бежать, да Любима властно схватила его за плечо.

— Постой-ка.

Она скрылась в доме и почти сразу же вышла, протянула отроку арабскую серебряную монетку с непонятными письменами — ногату.

— На вот, держи.

Твор поклонился: знал, за один такой кружочек много чего купить можно — и пирогов вдосталь, и квасу, и ткани заморской на порты да рубаху или десяток откормленных жирных баранов.

Засунув в рот монету, чтоб, не дай боги, не потерять, отрок припустил вниз, к Подолу, — только пятки засверкали. Пробежав по пыльным улочкам, едва не сбил с ног лепешечника с лотком — тот заругался, хотел даже положить лоток в траву да запустить в нахала камнем, но, пока собирался, того уж и след простыл. Торжище, как всегда, встретило отрока гулом, в котором, однако, не терялись отдельные громкие выкрики:

— Пироги, пироги, с пылу, с жару!

— Лепешки! Только что из печи.

— А вот квасок холодненький, попробуй-ко, господине!

— Берите, берите, люди добрые, хорошая упряжь, надежная.

— Да это разве упряжь? Одна гниль. Чтоб тебя Родимец забрал!

— Какая ж гниль? Глаза-то разуй, паря!

— Сам разувай. Вот как счас двину!

— Стражи, стражи! Убивают же! Убивают…

Недовольный покупатель упряжи — дюжий крестьянский парень, — все ж таки влупил продавцу промеж глаз кулачищем, да так, что тот, бедняга, аж перелетел через дощатый рядок-прилавок. За избитого тут же вступились остальные торговцы, и дело запахло хорошей дракой. К тому все шло.

Побыстрей обойдя буянов — еще попадешь под горячую руку, Твор дошел до края рынка и нерешительно остановился возле толпы игроков.

— Кручу, верчу, обмануть не хочу, — доносилась из-за спин любопытных смердов знакомая песня. Отрок огляделся.

— Чего глаза навострил? — подошел к нему длинный вислоносый парень. — Сыграть хочешь? Давай на пару? Я, вон, на березу залезу, а ты посматривай незаметно, подсказывать тебе буду, как кивну — так под тем колпачком и горошина.

— Как же ты разглядишь, с такой-то дали? — вынув изо рта монетку, изумленно промолвил Твор.

— На то я и волхв-чаровник! — Незнакомец горделиво выпятил грудь, и тут вдруг Твор вспомнил — это же волхв Войтигор, именно его не так давно показывал ему Порубор.

— Некогда мне играть, — твердо сказал отрок. — Да и было бы время — не стал бы. Баловство это, совсем уж несерьезное дело.

— Люди выигрывают.

— Люди? — Твор презрительно усмехнулся и повторил слова Порубора: — Не люди это, а шпыни ненадобные. Нешто возможно счастье свое на таком неверном деле строить?

— Ну-у, — протянул волхв. — Ты этот… как ромеи говорят — философ. Тогда чего тут стоишь-то?

— Бабок ищу, ведуний, — честно признался отрок.

Войтигор удивился:

— А чего их искать-то? Эвон, кликнуть только… Вон, как раз и идет одна. Эй, Каргана, Каргана! Не проходи мимо, старая, есть тут до тебя дело.

Горбатая ведунья в черном платке — Каргана, тоже уже знакомая Твору, — остановилась и повела носом, ну точь-в-точь как почуявшая добычу ворона.

— Ну, Войтигоре, какое у тебя ко мне дело?

— Не у меня, — отмахнулся волхв, кивая в сторону Твора. — Вот у этого отрока.

— Ха, знакомец! — Каргана тоже узнала мальчишку. — Дружок Поруборов. Что хочешь?

— Догадать бы, — искательно улыбнулся Твор. Вообще-то он побаивался старух ведуний, помнил, как еще у радимичей шпыняли его жрицы — Чернозема, Доможира, Хватида, однако вот Карганы не боялся, знал, если что, можно будет прищучить ее потом через Порубора.

— Погадать — погадаю, — ведунья кивнула. — Чем только платить будешь?

— Вот! — Раскрыв ладонь, отрок показал маленький серебряный кружочек.

— Эвон что! — осклабилась Каргана. — Давай свою серебряшку сюда.

Твор быстро спрятал руки за спину.

— Э, нет, так не пойдет. Сначала погадай, а уж потом и плату получишь.

— Как же я тебе погадаю без птицы? — резонно возразила старуха. — Ее, птицу-то, еще ведь купить надо.

— Веди, купим, — кивнул осторожный отрок. Наслушался он уже рассказов про киевское торжище, где таких, как он, пачками в день обманывали.

— Что ж, пошли. — Каргана пожала плечами, повернулась и быстро зашагала к птичьим рядам. Твор едва поспевал за ней, а Войтигор, сказав, что с ведуньи кое-что причитается, так и остался ошиваться в толпе игроков, видно, искал напарника.

— Морду ему набьют колпачники, — пробормотала про себя старуха. — И правильно сделают — не мешай людям работать, не гляди алчно на богатство чужое, потом да умом добытое. — Эвон! — Остановившись у птичьих рядов, она повернулась к отроку: — Эвон, птица-то.

Твор посмотрел на живых кур и уток, томившихся в больших деревянных клетках.

— Какую купить-то?

Каргана повернулась к торговцу — молодому нахальному смерду.

— А ну-ка, красавец, покажи во-он ту курочку. — Она ткнула пальцем в самую жирную птицу.

— Три медяхи, — сквозь зубы процедил торговец.

— Что так дорого? — возмутилась бабка. — Три медяхи! Да она и одной не стоит. Пошли отсюда, отроче…

— Хорошо. Две.

Остановившись, ведунья незаметно подмигнула Твору, бери, мол.

— У меня только ногата, — предупредил он.

Смерд усмехнулся:

— Уж найду, чем сдачу дать.

— Сдачу всю мне! — встряла Каргана.

— Потом, — твердо заявил Твор. — Держи лучше курицу, да смотри не упусти.

— За собой смотри, — осклабилась бабка.

Покинув торжище, они свернули на узкую улочку и направились в самый конец Подола, к Глубочице. Там, у реки, в маленькой, вросшей в землю хижине, окруженной старым плетнем, и жила бабка.

— Погоди тут. — Не выпуская из рук курицу, Каргана нырнула в дом. Твор с любопытством оглядывался. Двор ведуньи оказался вполне обычным, запущенным и полным разного мусора — каких-то костей, объедков, соломин. Вообще, ничего здесь не производило особого впечатления, скорее, наоборот…

— Ну, начнем. — Хозяйка выбралась наконец из хижины, и отрок, обернувшись к ней, непроизвольно вздрогнул. Вот теперь Каргана выглядела настоящей колдуньей! Страшная, с ожерельем из высушенных змеиных голов на морщинистой шее и лосиными рогами на голове, она посмотрела прямо в глаза мальчику жестким, пронзительным взглядом и, выхватив из-за пояса широкий острый нож, с завыванием взрезала курице брюхо. Птица закричала, забилась, разбрызгивая кровь, брызги попали и на старуху, и на лицо отрока. Тот попятился.

— У-у-у! — снова завыла старуха, забубнила какое-то заклинание, завертелась волчком, подпрыгнула и, поглядев в небо, вырвала из курицы внутренности, бросив их через правое плечо. Затем, выкинув курицу к хижине, провела по лицу окровавленными ладонями, оставляя на щеках багровые полосы, взглянула на притихшего Твора — чего, мол?

— Сестрица моя пропала, Радослава… Скажи — жива ли?

— Красива ли сестрица твоя?

— Красива, — кивнул Твор. — Очень.

— А когда пропала?

— Вчерашнего дня… У нас, на Копыревом, пошла к оврагу с ручьем — с тех пор и не видели.

Отвернувшись, Каргана внимательно осмотрела разбросанные по двору куриные потроха.

— Жива сестрица твоя, — усмехнулась она. — Не сомневайся.

Твор заулыбался — ну, хоть жива, и то дело.

— А где же она тогда, чего домой не явится?

— В неволе, в узилище темном плачет, — глухо завыла ведунья. — Деревом обшито узилище, а за ним — вода, вода… Волны речные плещут.

— Значит, и вправду, на корабле! — азартно задрожал отрок. — А на чьем, где?

Каргана вздохнула;

— То не говорят боги… Хотя…

Она нагнулась, подобрала красное куриное сердце, показала Твору.

— Вишь, кровоточит… Кровь — война. Ромеи не воины, воины — варяги. У варягов сестрица твоя, так говорят боги. А у кого точно — не скажут. Все! — Старуха вдруг вытянула руки, словно хотела схватить мальчишку за горло. — Ступай отсюда, не гневи богов своими расспросами. Утомились боги!

Отрок попятился.

— Эй, эй! — прыжком подобралась к нему Каргана. — Плату-то оставь. Не любят боги, когда просто так… Гневаться будут. Тут и до смерти недалеко… Смерть, смерть… — Старуха закружилась волчком и Твор, бросив на землю медяхи, выбежал со двора ведуньи. Отрок находился под большим впечатлением от гаданья и с радостью в душе ему верил. Да и как было не верить? Мысленно поклявшись никогда больше не встречаться с Карганой, Твор ускорил шаг и, не оглядываясь, направился к усадьбе Любимы.

Каргана проводила его долгим взглядом, хмыкнув, сполоснула в деревянной кадке лицо, отнесла в дом курицу и принялась тщательно собирать потроха, разбросанные на специально постеленной рогожке. Из куриных потрошков-то ого-го какой суп можно сварганить! Наваристый, сытный, жирный… Да и курицы этой на целых три дня хватит.

— Эй, бабуся! — послышался вдруг из-за плетня чей-то громкий голос. — Не угостишь курочкой?

— Тьфу ты! — сплюнула ведунья, углядев в кричащем молодого волхва Войтигора. — И шатаются же тут всякие!

— Так как насчет курицы? — нахально оперся на плетень волхв.

— Отойди, пес! — разозлилась старуха. — Забор повалишь.

— Не забор и был, — обиделся Войтигор. — С твоих-то доходов могла бы и получше оградку сладить.

— Ла-адно, — махнула рукой бабка. — Вечером зайди, ужо угощу похлебкой.

Невыгодно ей было ссориться с Войтигором, изредка — да хотя бы и изредка — все же поставлявшего клиентов.

— Вот и славно. — Волхв повеселел. — Поди, наврала парню с три короба?

— Ничего и не наврала. — Старуха закашлялась. — Обсказала все как есть, чистую правду.

— Ага, знаем мы твою правду, — с усмешкой поддел Войтигор. — Ну, тогда до вечера, Каргана. Не пойдешь уж больше на торг?

— Не пойду, — хмуро отозвалась задетая за живое старуха. — Как пойдешь на похлебку, лепешек там прикупи, не пекла я лепешек, не с чего.

«Не с чего тебе, как же!» Волхв скептически ухмыльнулся, но вслух ничего говорить не стал, опасаясь, как бы бабка не передумала и не лишила его обещанной похлебки. Простился до вечера, да и зашагал себе прочь, к торгу, мало ли, еще чего-нибудь запромыслить удается? Эх, колпачников бы раскрутить… Но — опасно, да и напарника пока нет.

После ухода Войтигора старуха еще долго не могла успокоиться. «Наврала»! Как же! Все обсказала, как было… Вернее, как догадалась сама, пообщавшись вчера в корчме с пьяным варягом Стемидом, давним своим знакомцем.

Ранним утром над Днепром клубился туман, почти полностью скрывавший готовые к походу ладьи. Молочно-белый, плотный, он окутывал пристань настолько плотно, что идущим к судам воинам приходилось внимательно смотреть под ноги.

Стройными, закованными в светлые кольчуги рядами шла княжья дружина — вначале старшая, бояре, затем гриди и уж потом только «отроки» — «детские». Гремели дудки и бубны, и множество киевлян, несмотря на туман, высыпали с Подола к — пристани посмотреть и проститься с дружиной.

— Эй, Корчема, губу-то подбери, потеряешь! — подначивали киевляне знакомцев. Плакали, прощаясь с любимыми, девушки, а вездесущие мальчишки, чтобы лучше видеть, забрались на деревья.

— Князь! Князь! — вдруг закричал кто-то, и вся пристань отозвалась одобрительным гулом. Жители Киева любили Олега. Хороший князь, сильный и, главное, справедливый, хоть и варяг. Налогами зря не примучивал, от хазар да печенегов оборонял, дружину водил в ромейские земли. Чего еще нужно от князя? К тому же в Киеве и подвластных землях навел строгий порядок, всех подчинил одному закону — «правде», волхвам хвосты поприжал. Уже мало кто и вспоминал, как страшно было жить при Дирмунде-Дире. Быстро забывают плохое люди, как, впрочем, и хорошее.

Под приветственные крики Вещий Олег сошел с белого коня, бросив поводья слуге, повернулся, поцеловал в уста супругу и малых детушек. Перед тем как подняться на крутой борт ладьи, поклонился славному граду Киеву. Хорошим князем был Олег-Хельги, давно такого не было. Подошли для прощания тиун Ярил Зевота в зеленом, обшитом золотой нитью, кафтане и воевода Хаснульф в красном плаще и блестящем шлеме, оставленный Олегом оборонять при нужде Киев. Сказав им на прощание несколько слов, Хельги взошел на корабль, почувствовал, как закачались под ногами крепкие доски на днепровской волне. Захолонуло сердце, почудилось вдруг, что ступил на драккар — пенитель морей. Хотя, конечно, не драккар то был, лодейка, хоть и вместительная, на тихоходная, с плоским, удобным для волоков, дном. Да, не перевалить драккару через волоки, да и реки — не Днепр или Волхов, другие — тоже не для него.

Сквозь разрывы облаков проглянуло солнце, засверкало в золоченых фигурах на носах ладей, на шлемах и копьях дружины. Взвились вверх златотканые — синие и красные — стяги, снова оглушительно затрубили рожки, и княжеский флот медленно отвалил от причалов под прощальные крики жителей Киева.

Стоявший на корме идущего вслед за княжеским судна Вятша оглянулся и тронул за плечо Твора — отрок все же упросил взять его с собой.

— Видишь те большие неповоротливые суда?

Твор кивнул.

— То ладожские купцы, варяги… Тоже отплывают. Вишь, потянулись за нами.

Отрок вздохнул. Купеческих кораблей набралось около двух десятков, и на каждом — на каждом! — вполне могла находиться похищенная Радослава. Если, конечно, не обманула ведунья. Вроде бы не должна — Твор поежился, — гадала на совесть.

— Ничего, — подбодрил мальчика Вятша. — Отыщем мы твою Радославу. Отыщем.

Подул попутный ветер — на ладьях поднимали мачты, ставили паруса. Потянулись по правому борту знакомые места, по левому — из-за дальности — и не разобрать ничего было. Суда медленно вышли на середину реки, поплыли быстрее, оставляя за кормой белые буруны. Закричали, закружили над мачтами чайки.

— Ну, да помогут нам боги, — уходя в разбитый на корме шатер, улыбнулся Хельги. — Лоцманам укажите — пусть место для стоянки выбирают загодя, пока не стемнело.

— Укажем, княже.

Хельги сбросил плащ и кольчугу. Лег в шатре на кошму и сразу же уснул под мерное плесканье волн, сказалась усталость — так и не спали в эту ночь, все говорили с Ярилом да Хаснульфом. Толстяк Хаснульф хоть и не великого ума воевода, однако ж в верности его были случаи убедиться. Да и решителен, случись что, не побоится прибегнуть к силе, для того и оставлена в Киеве почти треть дружины. В основном старые, заслуженные воины. Молодежь — гридей да «детских» — князь взял с собой. Пусть посмотрят на дальние края, пусть осознают — все это, от Киева до Ладоги, — теперь их, общая на всех, держава, которую надобно при нужде суметь защитить. Улыбаясь, спал в шатре князь. Ласково плескали волны. Разогнав туман, сверкало в синем небе ясное солнце. Кормчие на ладьях внимательно вглядывались в изломанную линию берега — коварен Днепр-батюшка, неровен час, мель или подводные камни.

За княжьей дружиной медленно плыли широкие корабли купцов. Где-то в середине затесался меж ними и «Черный лебедь» — судно Гнорра Ворона. Вместительное, с глубоким трюмом. На дощатой палубе, тщательно укрытые от непогоды рогожей, были разложены приобретенные на киевском торге товары — яркие восточные ткани, золотая и серебряная посуда, тонкое цветное стекло, пахучие пряшюти. В трюме же содержался товарец иного сорта — рабы, которые достались Ворону почти задаром — не считая того, что было уплачено Стемиду.

Продать их в Упсале или Скирингсалле — вот и окупится плаванье. На севере любят красивых дев, правда, там такая одна, зато красавица! За такую не жаль отдать и последнее.

Гнорр потянулся. Поднырнув под поставленным парусом, прошел на нос, посмотрел на идущие впереди ладьи, ухмыльнулся. Хоть и не дошел до ромейских земель, как планировал, да и все ж не без выгоды возвращался. Кроме нежноволосой красавицы, еще четверых дев, помладше, вез на продажу варяг троих отроков. За живым товаром Ворон строго следил самолично, чтоб не задохнулись, откидывал с люка рогожку — проветрить, да так выгадывал, чтоб поблизости ни одного корабля не было. Все предусмотрел Гнорр — даже посудину невольникам для малых надобностей, в иных случаях все одно ночью к берегу приставать. Улыбался варяг, качал длинным носом, потирая руки, подсчитывал выгоду.

А в вонючем трюме грустила Радослава. Вернее, уже не грустила — как могла, утешала остальных, особенно девчонок. Да и отроки — Гастеня, Пирагаст, Здрав — малы еще были.

— Ничего, ребятушки, — приговаривала девушка. — Милостью богов, проживем, выберемся. Вот бы знак какой подать, оставить? Может, заметит его кто-нибудь, передаст знакомцам моим, да брату, да и вашим родичам.

— Какой такой знак? — поднял заплаканные глаза одиннадцатилетний Здрав. После Радославы он здесь был самым старшим.

— Подумаем, — улыбнулась девушка и, звякнув сковывавшей руки цепью, ласково погладила по голове одну из девчонок. — Не плачь, не плачь, маленькая.

Знак… Радослава вдруг просияла, сорвала подвеску с виска, — обычное колечко, медное, потому и не польстились на него варяги, оставили. Покосилась на Здрава — тот кивнул, понял, зачем подвеска. Радослава снова на него глянула.

— Грамоте ведаешь?

— Плохо, — смущенно улыбнулся отрок. — Тятенька с маменькой начали было учить, да так и не закончили. Лето на дворе, работать надо — мы ведь горшени, да двух стельных телок держим. Работы хватает — глины с оврага привезти да сенца подкосить по косогорам. Зимой только и учил буквицы.

— А я так вообще их не знаю, дура. — Радослава вздохнула. — Хоть и обещали научить, да не успели еще. Послушай-ка, Здрав, а ты имя мое написать сможешь?

— «Радость», «добро», «слава», — загибая пальцы, перечислил Здрав. — Я эти буквицы помню, изобразить смогу. Только где? И чем?

— Здесь. — Девушка показала подвеску. — А вот чем… — Она задумчиво оглядела ребят. — Пряжечки никакой нет ли?

— У меня сразу пояс сняли, — развел руками Здрав. — Может, у малых кого? Эй, Гостеня? Пояска нет ли?

Восьмилетний Гостеня — улыбчивый веснушчатый паренек — заворочался, протер глазенки.

— Поясок? Есть, вот он… Маменька подарила, с пряжкой. А почто вам мой поясок?

— Да поясок-то не нужен, пряжку давай. Да вернем, не бойся!

— Точно вернете?

— Давай, сказано!

Гостеня тихо заплакал.

— Да не кричи ты на него. — Радослава погладила мальчика по голове. — Не плачь, не плачь, Гостенюшка, вернем мы твою пряжку, а коли будет на то милость богов, так, может, и домой возвернемся.

— Скорей бы, — серьезно ответил Гостеня, протягивая девушке поясок. Маленький, тоненький, детский, с небольшой узорчатой пряжечкой.

Взяв ее в руки, Здрав с силой провел острым краем по мягкому металлу подвески.

— Рисует!

Высунув от усердия язык, он выцарапал четыре буквицы — сколько уместилось — Р. Д. С. Л. — «Радослава».

— Вот и славненько, — тихо порадовалась девушка. — Большое дело мы с вами сладили. Теперь бы только оставить ее где, да так, чтоб и варяги ничего не заметили, и отыскать легко было.

— Может, в песок, на мель, кинуть?

— Занесет песком-то… Ничего, придумаем что-нибудь. Чай, ведь выведут к ночи на берег.

— А не выведут? — Вскинул глаза Здрав. — Тогда как?

— Выведут. — Радослава усмехнулась. — Как придут кормить, пожалуемся на животы, болят, дескать…

К вечеру встали на ночлег, приткнулись к низкому, заросшему ивняком берегу на полпути от Киева к Любечу. Хельги выпрыгнул из ладьи одним из первых, быстро организовал охранение, хоть, казалось бы, и не его это дело было, однако ж тем не менее показывал молодой князь, что есть ему до всего дело.

— Князь с нами, — заметив видный издалека алый плащ, одобрительно судачили воины. — Значит, не оставят нас милостью своей боги.

Причалив, принесли жертву — несколько белых петухов. Разложили костры, затянули песни.

— Ой, ложку-то забыл! — потянулся к общему котлу Твор. Гриди грохнули смехом.

— Так теперь жди, дадим тебе ложку… А лучше свою вырежь или, вон, в Любече купи завтра.

— А и вырежу, — упрямо усмехнулся Твор. — Вот еще, покупать буду.

Вытащив из привязанных к поясу ножен длинный хазарский кинжал — подарок Вятши, — отрок одним махом вырубил подходящую липовую ветку и проворно принялся за работу. Дело спорилось, летела вокруг пахучая стружка.

— Проворен в работе парень, — одобрительно заметил кто-то, и блаженно растянувшемуся у костра Вятше вдруг стало приятно — будто его самого похвалили. Быстро вырезав ложку — и в самом деле, неплохая получилось, — Твор отполировал ее речным песочком и, воткнув в липу кинжал, дохлебал ею остатки варева. Потом выпросил у кого-то узенький ремешок, вдел его в специально проделанное в ручке ложки отверстие, привязал к поясу — теперь уж не потеряет! Так и уснул, довольный.

Утром проснулись рано, еще и солнце не встало, лишь яростно-алым полыхала вполнеба зарница. Другая половина неба была темно-синей, почти что еще черной, ночною, и там видны были звезды. Быстро собрались, забрались в ладьи, оттолкнулись, вспенили веслами воду — поплыли. Ветра не было, так и пошли на веслах — раз-два, раз-два, — спешили, хотели к обеду попасть в Любеч — крупный, но поменьше Киева, город. Особо задерживаться там князь не собирался, но до полудня разрешил людям прогуляться, развеяться, пока он сам будет вести беседы с наместником, боярином Твердиславом Олельковичем.

Дружинники, предвкушая близкий отдых, с улыбками ворочали тяжелые весла. Твор радовался вместе со всеми… и вдруг погрустнел. Посмурнел ликом, губы задрожали. Сотник Вятша положил ему руку на плечо.

— Почто, Творе, не весел?

— Кинжал, — стараясь не заплакать, тихо вымолвил отрок. — Твой… подарок…

— Потерял, что ли? — Вятша усмехнулся. — Ну, раззява…

— А в Любече, в Любече долго стоять будем? — Глаза отрока внезапно полыхнули надеждой.

— Да постоим. — Вятша внимательно посмотрел на Твора: — Случаем, не хочешь ли на челноке вниз по реке прогуляться?

Отрок кивнул.

— Челнок дам, — пообещал сотник. — Можешь даже пораньше отплыть. Чего тебе в Любече делать? Плыви хоть сейчас, заблудиться здесь трудно.

Твор так и сделал. Снял постолы, чтоб не мешали, поднатужившись, подтащил за бечевку привязанный за кормой судна челнок, перевалился через борт, прыгнул. Едва не опрокинул челнок, но ничего, совладал, обернулся с улыбкой.

— Весло-то возьми, чудо! — Вятша перебросил в челнок весло. — Ну, удачной дорожки.

Он отвязал бечеву, и челнок ходко поплыл вниз по реке, огибая идущие навстречу суда. Воинские ладьи закончились быстро, потянулись неповоротливые корабли купцов. Да, около двадцати, точнее — восемнадцать, именно столько насчитал Твор. Интересно, на каком из них сейчас находится Радослава? Может, вот на этом, со статуей девы? Или на том, со львом? Или на следующем с изображенным на носу черным, распластавшие крылья, лебедем?

Стоял солнечный полдень, из-за косогоров на излучине реки вот-вот должны были показаться мощные деревянные стены Любеча, города, расположенного на границах земель дреговичей, радимичей, северян. В спокойных водах Днепра отражалось синее майское небо, по берегам, заросшим зеленой травою и ивой, цвели одуванчики, веселые, ярко-желтые, словно бы захлебнувшиеся солнцем. Хельги задумчиво смотрел на воду, вспоминал свой первый поход в Англию. И тогда плыли так же, с предвкушением битвы, и низкие английские берега стелились зеленью и туманом, а впереди ждала слава и, возможно, смерть, и были еще живы Харальд Бочонок, Ингви Рыжий Червь… и заика Дирмунд. Кто ж остался с тех времен из числа близких друзей? Один Снорри… Нет, еще Сельма. И Никифор — бывший раб Трэль Навозник, и бывший враг Конхобар Ирландец. Сельма управляет Киевом — на нее вполне можно положиться, Ирландец — Новгородом, Снорри — Ладогой… Эх, надо было Ирландца в Ладогу, да кто ж знал, что все вот так повернется, — в Ладоге-то тогда спокойно было, не то что в Новгороде. Но как-то уж очень быстро стало наоборот — сбежали в ладожские земли непокорные новгородские волхвы, принялись мутить воду, да и Чернобог — новая ипостась друида — скорее всего, именно туда подался. Тяжко сейчас приходится Снорри — он же все-таки не политик, воин. Интересно, почему Ирландец не спешит с помощью к Снорри? Или и в Новгороде что-то назревает? Ладно, приедем — выясним… Никифор… Так и сидит в своей дальней обители, наверное, рад был, когда с оказией прислали ему книги. В Ладогу, конечно, прислали, с торговыми людьми Торольва Ногаты, ну а уж из Ладоги монахи забрали. И, как потом передали купцы, быстро забрали — значит, не совсем затворниками в обители своей жили, значит, была какая-то связь, был кто-то, державший Никифора в курсе ладожских дел. Не Ладислава, случаем? Может, и она… Эх, Ладислава… Увидеть тебя, обнять, отбросить в сторону тяжелые мысли, погладить золотые волосы, окунуться с головой в глаза васильковые! Говорили, так и живет Ладислава на выселках, в усадебке на правом берегу Волхова у подножия лесистых холмов. Не перебирается в город, хотя, казалось бы, скажи только. Нет, не хочет. А может, и видеть никого не хочет, кроме него, Хельги? Иль уже забыла про князя? Хельги вздохнул. Чего сейчас рассуждать — добраться бы скорее, увидеть.

Он вновь посмотрел на воду. Если не обращать внимания на зеленые берега, представить на миг, что вместо них высокие скалы, так и вообще — очень похоже на фьорд. Белые буруны, синяя непрозрачная толща воды, светлая — в проходимых для драккара местах, и темнее — у подводных камней. Вот как здесь… Как здесь…

Хельги еще не полностью осознал опасность, но уже кричал:

— Суши весла! Табань!

Повинуясь команде, суда резко застопорили ход и встали на якоря у берега. Князь велел спустить лодки, сам вскочил в челн. Быстро выгребли на середину реки, осторожно пошли вверх по течению. Ну, здесь вроде все как обычно, а вот это что за буруны? Один из «детских» быстро скинул одежку, нырнул… И вынырнул с посмурневшим лицом, — Измена, княже! Здесь повсюду колья.

Хельги приказал воинам выгружаться на оба берега и быть готовыми к нападению. Колья… На мелком месте, утопленные комлями в дно и грозно ощетинившие заостренным верхом. Этакий кол запросто пробьет разогнавшуюся ладейку. Быстро сработали, дня три-четыре назад, может быть даже вчера. И много этих кольев, очень много — сколько нужно было согнать людей? Не один десяток и не два — сотни. А где их столько взять? Только в Любече. Эх, Твердислав, Твердислав, говорили же, что ты не особо умен, но чтоб еще и предатель… Князь стиснул зубы. Похоже, он так и не научился выбирать людей. Тоже еще — Вещий…

— К берегу приближается чей-то отряд, князь! — доложили дозорные.

— Ждать, — зло приказал Хельги. — Я сам посмотрю, кто такие…

Челнок ткнулся носом в песок, князь легко выпрыгнул на берег. Махнув рукой, сбросил алый плащ — чересчур яркий для леса. Повернулся и быстро пошел вверх, на холм, по узкой звериной тропке. В спину дышали верная сотня Вятши.

— Вот они! — указав рукой за деревья, прошептал сотник.

Хельги присмотрелся: по лесной дорожке, меж березами и орешником, переговариваясь и смеясь, ехал отряд всадников на сытых конях. Впереди, на вороном жеребце, скакал молодой человек с черной бородкой и кудрями, в кольчуге и щегольском синем, шитом серебряной нитью, плаще.

— Перебьем, княже? — Вятша насадил на тетиву стрелу. — А этого, кучерявого, полоним, а потом ужо потолкуем.

— Не стрелять, — поднял руку князь. — Что-то не похоже, чтобы они устраивали здесь засаду, слишком уж открыто едут.

— Так что же делать? — удивленно переспросил сотник.

— А ничего. — Хельги вышел из-за деревьев. — Пойдем-ка, поговорим. Воинам своим скажи — пусть пока таятся, и ежели что…

— Исполнят все в лучшем виде! — передав приказ, шепотом заверил Вятша и вслед за князем пошел вверх к дороге.

— Эй, вои! — Хельги помахал всадникам рукой. — А ну, постойте-ка, разговор есть.

— Что еще за разговор? — удивлённо поворотил коня кудрявый. — И вообще, откуда вы тут взялись?

Он спешился и, подойдя к Хельги, неожиданно улыбнулся.

— Судя по одежке, вы не из лесных татей.

— С чего бы это такая уверенность? — заинтересовался князь.

— Изволь, объясню. — Кудрявый дружелюбно улыбнулся — видно, почувствовал, что незнакомец ему ровня, а то и повыше. — Кольчуга у тебя не наша, франкской работы, оттуда же и меч, — уверенно перечислил кудрявый. — Порты — ромейской ткани, недешевой, сапоги из Мараканды или Мерва, только там такой зеленый сафьян выделывают, перстни изящные, думаю, киевские или ромейские… впрочем, и в Ладоге, говорят, есть умельцы. Самоцветы в них отшлифованы преизрядно, значит — Италия, там только так шлифуют. Застежка у тебя на поясе золотая, варяжская, со зверями и рунами… Если не ошибаюсь, сдвоенная руна «Сиг».

— Не ошибаешься, — улыбнулся Хельги и проговорил по-норвежски начальные слова висы. — «Сиг» — руна победы!

— Коль ты к ней стремишься, — на том же языке продолжал незнакомец. — Вырежи их на рукояти меча и дважды пометь именем Тора.

Князь удивился:

— Ты викинг?

— Нет. Но у меня много друзей-варягов. В основном по торговой части.

— Значит, и твое положение не низкое. Кто ты? Воевода? Сотник?

— Тысяцкий. — Кудрявый горделиво подбоченился. — Первый помощник старого Твердислава Олельковича, славного любечского воеводы. Людота — так мое имя. А ты кто?

— Ты ж уже почти угадал, — улыбнулся Хельги, ему всегда нравились такие вот уверенные в себе люди, — Интересно было послушать. Особенно про руны. А вот с кольчугой ты, извини, не угадал. Киевская кольчуга, не франкская.

— Да не может быть! Чтоб я сдох! — вспыхнул глазами Людота. — Неужто в Киеве так плести научились?

— Смотри сам. — Князь пожал плечами. — Видишь, планка с буквицами на подоле. Грамотен, так прочти!

— «Миронег-коваль во граде Киеве», — наклонившись, по слогам прочел тысяцкий, выпрямился. — И все равно не верю!

— Ну и ладно, — махнул рукой Хельги. — скажи-ка лучше, не знаешь, кто всю реку колья перегородил?

— Я! — гордо приосанился Людота. — По приказу наместника, боярина Твердислава Олельковича. Пришлось уж озаботить смердов. Три дня рук не покладая работали.

— К чему ж такая спешка? — зло спросил князь.

— Говорят, ромейский царь Василий Македонец, тот самый, что императора Михаила убил, трон захватив, на нас войною идет на ста судах. Сам Олег, князь киевский, наказал, чтоб засеки да засады делали!

— Вот как! — Хельги ошарашенно хлопнул глазами. — Олег-князь, говоришь, наказал перегородить реку… А я тогда кто же? Или это какой-то другой князь?

— Странно ты как-то заговорил, — покачал головою Людота. — Непонятно. А вот кто ты… Думаю, купец иль боярин знатный с Чернигова, более тут неоткуда. А дружина твоя в лесу схоронилась, сигнала ждет, иначе б ты тут так не стоял спокойно. Ну что, угадал?

— Угадал, угадал. — Хельги незаметно ткнул кулаком в бок Вятшу — молчи, мол. Посетовал: — Я-то на ладьях плыл…

— То-то про колья спрашиваешь!

— Так нельзя ль с тобой в Любеч? Дашь коня-то?

— Дам, конечно. Как имя-то твое?

— Олег.

— И тебе, боярин Олег, и людям твоим, но не всем, конечно.

— Десятком обойдусь, — ухмыльнулся Хельги. Кивнув, Людота обернулся к своим.

— Слышали? Так что десяток — спешьтесь. Сзади пешком побредете.

Воины послушно исполнили приказание. Один из них с поклоном подвел коней Хельги и Вятше. Вятша обернулся к лесу, свистнул.

— Восемь человек сюда, быстро.

И небольшой отряд, пополнившийся малою толикой воинов князя, неспешно потрусил по лесу.

Ехали недолго, обогнули холм, забрались на другой — и вот они, серебристо-серые городские стены. Рот у тысяцкого Людоты не закрывался, он то расспрашивал про Чернигов, то, сам себя перебивая, вдруг начинал растекаться речью. Хельги с улыбкой слушал, а вот у Вятши от подобной болтовни даже голова заболела, и сотник хмуро отъехал подальше.

Естественно, в Любече «черниговский боярин Олег» захотел быть представленным наместнику Твердиславу, и его новый знакомец Людота взялся со всей прытью эту миссию исполнить. Метания его быстро принесли плоды — Хельги даже не успел осмотреть стены детинца.

— Идем, боярин! — выскочил на крыльцо запыхавшийся тысяцкий. — Ждет наместник, встречей жалует.

— Еще кто кого жалует, — усмехнулся ни на миг не отходивший от князя Вятша.

Поднявшись по нарядному узорчатому крыльцу, гости прошли через сени и оказались в светлице — неотапливаемой комнате, служившей наместнику для летнего приема.

— Черниговский боярин Олег! — зайдя первым, громко выкрикнул Людота.

Сидевший в резном креслице напротив небольшого стола наместник Твердислав — толстый пожилой мужчина с красным лицом и красивой проседью — поднял глаза и, ахнув, вскочил на ноги.

— Честь-то какая, батюшки! — всплеснув руками, низко поклонился он. — Не ждал тебя так скоро, княже! Да ты не стой, садись, садись в креслице.

— Княже? — Разговорчивый тысяцкий Людота захлопал глазами. — Как это — «княже»?

— А так, — шепнул ему наместник. — Правитель наш, киевский, новгородский, ладожский, князь Олег, что прозван народом Вещим!

— Ну, что стоишь? — Хельги посмотрел на Людоту. — Кто-то мне, кажется, обещал по пути холодную бражку?

— Вмиг спроворим, княже! — быстро перестроился тысяцкий.

Попив бражки, принялись за беседу. Как выяснилось, примерно с неделю тому назад, а может, и еще раньше, к любечскому наместнику Твердиславу в окружении богато разодетой челяди явился княжий посланец — сильный, коренастый, с густой черной бородой до самого пояса, ликом страшен, как и положено княжеским людям. Показал златую княжью печать и приказал немедля перегородить реку кольями, дескать, от возможного вторжения ромейского флота. Да чтобы сделано все было втайне — от ромейских шпионов, коих, как заверил посланец, полным-полно в Любече.

— Вот мы и постарались, княже! — Глаза наместника Твердислава лучились гордостью.

Хельги не знал, как поступить. Отругать, предать мучительной казни, выгнать с позором? Ну, если кого и казнить — так это себя, знал ведь, что недалекого ума Твердислав — боярин. Однако ж боярин-то — недалекого, а помощник его, тысяцкий?

— А я их и не видал, посланцев, — пожал плечами Людота. — Пожар тушил на посаде, загорелось у нас, бывает. Потому и сказать ничего не могу.

— Ну что ж. — Хельги решительно стукнул ладонью по столу. — С тебя, друг Людота, и спрос. Коль ты колья втыкал, вот и проделывай теперь проходы, да побыстрее.

— Спроворю, — ухмыльнулся тысяцкий. — Живо смердов кликну.

Он тут же и убежал, загрохотав сапогами по ступенькам крыльца, а Хельги подумал, что подыскал-таки надежную замену боярину Твердиславу. Пока — советника, а уж потом видно будет. Правда, судя по всему, жучила этот Людота изрядный. Но тут так — либо жучила и себе на уме, либо верный, да дурень. А верные дурни — они иногда по своей вредности целой вражеской армии стоят.

Может, не это место? Нет, совсем не это, там вроде такой раскидистой сосны не было… Или была? Твор осматривал берег. Все места причалов, истыканные носами ладей, были похожи, как родные братья. Везде ивы, кусты, липы. Вон, как и здесь… А ну-ка, вроде блеснуло что-то! Неужто кинжал? Отрок быстро направил челн к подозрительному месту, выпрыгнул… и разочарованно сплюнул. Вместо кинжала блестело у корней липы медное височное кольцо с семью плоскими лепестками, которые так любили носить женщины радимичей. Твор поддел ногою находку, перевернул и хотел уж было снова залезть в челн, как вдруг увидал выцарапанные на пластинке письмена — буквицы. Смог и прочитать — Порубор все же успел научить кой-чему… «Радость», «добро», «сыто»… Р. Д. С. Л. — «Радослава»!

Вскрикнув от радости, отрок позабыл про потерянный кинжал и, прыгнув в челнок, быстро погреб к Любечу.

Глава 8 МЕРТВЫЙ КОНЬ Июнь-июль 868 г. Новгородская земля

…Фигуры языческих волхвов появлялись на страницах летописей лишь в исключительных случаях, когда им удавалось увлечь за собой чуть ли не целый город.

Б. А Рыбаков. «Язычество Древней Руси»

Конхобар Ирландец — предатель?! Хельги никак не мог поверить этому. Но все, все здесь, в Новгороде, говорило — даже кричало! — о заговоре, во главе которого стоял Ирландец. Многие местные бояре, увидев сильную дружину князя, пришли с повинной, многие исчезли, растворились в дремучих лесах, так поступил и Конхобар. Умный, жесткий, хитрый и, казалось, верный. Да, когда-то давно, в Бильрест-фьорде, Ирландец, помогавший тогда Черному друиду, был одним из самых коварных врагов молодого Хельги, но уже на следующий год, не дождавшись от друида обещанных власти, богатства и почестей, перешел на сторону юного ярла и постепенно стал одним из самых ценных помощников, которому можно было доверить самое трудное и щекотливое дело. Как вот и теперь в Новгороде, городе себе на уме, где мало кто, кроме старого боярина Всетислава и верных ему людей, честно служил князю. Конхобару, как искренне полагал Хельги, удавалось поддерживать здесь порядок. Но вот — как гром среди ясного неба! Едва зашли на Городище — укрепленный холм на правом берегу Волхова неподалеку от Новгорода, — как тут же известие: воевода Конхобар готовил мятеж, но, устрашившись внезапно явившегося князя, скрылся в лесах, убив стрелой старого боярина Всетислава.

Хельги не знал, что и думать. Выдернув в ярости меч из ножен, ударил по столу — кованное из железных и стальных полос лезвие глубоко ушло в доски. Вытащив его, князь хмуро оглядел собравшихся — людей убитого Всетислава, хотел было яростно вскрикнуть, прогнать, чтоб не толпились… И тут же в голоде его словно забили барабаны, и жуткий холод заволок мозг… на какое-то время.

«Не спеши обижать верных людей, князь! И не верь очевидному. Проверяй!»

Ярл неожиданно улыбнулся. Давно уже подобное не случалось с ним. Значит, тот, кто был его вторым «я», жив! Значит, не зря…

Проверять? Хм…

Аккуратно сунув меч обратно в ножны, князь с улыбкой обвел глазами собравшихся.

— Благодарю вас за службу, бояре, и житьи люди, и старцы градские. Жду к вечеру ко мне в хоромы на пир.

Все сразу заметно повеселели, запереглядывались, зашептались.

— С некоторыми из вас я хочу побеседовать, обождите пока, отдохните — слуги принесут вам квас и еду. Мой сотник вызовет вас по очереди — Князь кивнул в сторону Вятши, застывшего у дверей немым изваянием. В коническом шлеме, украшенном серебряной насечкой, с такой же серебряной, тщательно вычищенной кольчуге, с мечом на поясе и секирой на правом плече, сотник выглядел очень внушительно.

— Вот что, Вятша, — дождавшись, когда все выйдут, тихо произнес князь. — Сейчас пойди поговори с народом, узнай, кто чего ведает, и тех посылай ко мне. Справишься?

— Исполню, княже! — Молодой сотник, поклонившись, исчез за дверью.

Первым явился чернобородый боярин, несмотря на жару, в теплом, подбитом чернобуркой плаще и отороченной собольим мехом шапке. Выслушав его, Хельги милостиво кивнул и, попросив не забывать о назначенном на вечер пире, лично проводил до дверей. Боярин аж покраснел от такого почета. Так же внимательно князь выслушал и следующих, которых набралось примерно с дюжину, остальные посланные сотником люди знали о заговоре крайне мало, да и то с чужих слов.

— Ну, нет, — покачал головой Хельги. — Откровенных слухов нам не надо. Заканчивай, Вятша!

Сотник поклонился.

— Как скажешь, князь.

Он снова застыл у порога. Князь бросил на воина быстрый взгляд.

— Вижу, спросить что-то хочешь?

— Если дозволишь.

— Спрашивай.

— О той пропавшей девушке, Радославе… Она где-то на варяжских торговых ладьях, княже.

— А, помню, помню, — усмехнулся Хельги. — Ты показывал мне височное кольцо с надписью. Желаешь поискать деву?

Вятша кивнул. Князь посмотрел на него и, скептически хмыкнув, поинтересовался:

— И как же?

— Если разрешишь, походим с Твором по пристани, — волнуясь, пояснил сотник. — Поглядим, людей поспрошаем. Может, чего и проведаем.

— Что ж — пожал плечами Хельги, — ищите, неволить не буду. Из дружины кого в помощь надо ль?

— Не стоит! — махнул рукой Вятша. — Многолюдство лишнее ни к чему.

— И то верно.

Получив разрешение, сотник убежал покликать малолетнего дружка своего, Твора. Хельги покачал головой. Вряд ли отыщут они здесь свою деву. Во-первых, варяги не станут особо болтать с чужаками, а во-вторых, здесь Новгород, а не Ладога. Хитрый, затаившийся, проникнутый мятежный духом Новгород, куда и послать кого для проверки — попробуй найди. Вятша прям, как стрела, нет в нем необходимой для соглядатая хитрости и некоей доли коварства, как, скажем, у Конхобара или у того же Ярила Зевоты. Может, зря оставил Ярила в Киеве? Может, лучше было бы взять с собой, сейчас вот и пригодился бы. Впрочем, кто тогда знал про Ирландца? Да и в Киеве… Сельма одна за всем не уследит, а от воеводы Хаснульфа толку мало. Ладно, придется обходиться теми, что есть. Послать в Новгород хитрого пройдоху, лучше всего под видом купца. А купцы-то — варяги, значит, и посылать надобно… Хельги задумался. Есть ли в дружине такие ловкачи? Как не быть. Тот же Стемид — хитер, как лис, правда, подл. Впрочем, для данного дела вполне подходящая личность.

Выглянув в сени, князь кликнул слуг, и вскоре Стемид уже стоял перед ним — длинный, сутулый, с двумя засаленными косицами, падающими от висков, с редковатой рыжей бородкой и асимметричным, словно бы скособоченным, лицом.

— Звал, конунг?

— Ближе к ночи возьмешь челн, поплывешь в Новгород, Утром походишь по торжищу, скажешься купцом. Знакомые есть в городе?

— Поищем, — кивнул варяг. — Вот хоть Горм Синий Плащ из Скирингсаля… Давно в Новгороде торгует.

Хельги кивнул и, кратко проинструктировав соглядатая, выпроводил его из покоев. Потом, вдруг что-то вспомнив, подозвал обратно.

— Вот еще что, Стемид. Там варяжские купцы с утра торговать будут… ну, те, что за нами шли. Вызнай между делом, нет ли у кого на борту «живого товара»? Особенно поинтересуйся красивыми девами. Понял?

Стемид поклонился, приложив руку к груди и пряча усмешку. Девы, значит? Видно, конунгу захотелось красивых наложниц.

На пиру Хельги почти не пил, просто присутствовал, проявляя уважение к гостям — новгородским боярам, и ночью, когда позвали скоморохов да запели песни, поднялся в хоромы, велев зажечь свечи в светлице. Улегся на широкой лавке — сон не шел, все думалось. О заговоре, об Ирландце. А ведь они, заговорщики, испугались. Поразбежались все, затаились. Выходит, не зря он самолично явился с дружиной. Хотел навести порядок в ладожских землях, а вот, поди ж ты, и в Новгороде нашлись дела. Конхобар, Конхобар… Впрочем, что зря причитать? Что имеем-то? А имеем следующее: всю зиму вызревал в городе заговор, множество недобитых противников Хельги, бояр да волхвов, захотели править сами и не давать больше киевскому князю выхода-дани. Против выступал боярин Всетислав, когда-то получивший от Хельги гарантии твердого порядка и законности. К тому же Хельги с Ирландцем вернули ему любимую внучку, буквально вырвав из рук волхвов на тризне по Рюрику. Алуша, младшая жена князя, последовала бы за ним на тот свет, если бы не вмешательство Хельги, Ирландца и Хаснульфа.

Старый Всетислав после того случая всецело доверял этим троим… чем и воспользовался Ирландец, выпустивший стрелу в грудь ничего не подозревающему боярину. Не сам, конечно, выпустил — нашелся потом исполнитель, которого тут же, после признания, и казнили, утопив в Волхове. Вообще, туманная история. Как выходило из слов свидетелей, боярин Всетислав, опасаясь заговорщиков, затворился в своей усадьбе, окруженной высоким частоколом и башнями. Никуда не выходил, пребывая под охраной верных воинов и коротая дни в обществе внучки Алуши, по-новому нареченной Изяславой. Единственным человеком, беспрепятственно посещавшим боярина, был Конхобар Ирландец, усиливший дружину боярина своими людьми, один из которых и достал Всетислава стрелою. Потом бежал, но вскоре был пойман. Жаль, поторопились с казнью. Ирландца же потом видели в обществе волхвов, Малибора и Кармавы, — вместе принесли в старом капище в жертву богам белую лошадь. И вообще, по Новгороду распускались такие слухи, что надобно, мол, сделать Конхобара не наместником, а князем, захватить Ладогу и всю дань брать себе. К Ирландцу вольнолюбивые новгородцы склонялись больше, нежели к сыну Малибора Квакушу, о слабоумии которого знали многие. Но почему Конхобару поверили такие влиятельные волхвы, как тот же Малибор и «ангел смерти» Кармана? Чем же он так привлек их… если привлек? И, желая захватить власть, зачем прислали письмо? Правда, послание то больше касалось Ладоги.

Хельги вздохнул. Скудные были сведения, скудные. Хотя, казалось бы, все лежало на поверхности. Или это так только казалось?

Вечером вернулся из Новгорода Стемид. Довольный, теребил свои косицы и, поклонившись князю, с усмешкой вытащил из заплечного мешка стрелу. Длинную варяжскую стрелу с вытянутым наконечником.

— Ею убили боярина Всетислава.

— А Алуша… Изяслава? Про нее ты ничего не разузнал?

— Нет, конунг. — Стемид покачал головой. — Слыхал только, что была при боярине такая дева. А после смерти его никого в усадьбу она не допускает, я уж как ни старался проникнуть — никак. Говорят даже, и нет ее там.

— Нет? — вскинул глаза князь. — А где же она?

— Не знаю, мой конунг, — пожал плечами варяг. — И вызнать не удалось ничего.

— Да-а, — протянул Хельги. — Не густо… А про варяжских купцов узнал что?

— Узнал. — Стемид потеребил бороду. — «Живой товар» у всех есть, есть и девы, и, вероятно, красивые, только в Новгороде их продавать не будут, повезут дальше, в Ладогу.

— Что ж, — кивнул князь, — там и посмотрим.

После ухода Стемида он тщательно осмотрел стрелу, оперенную черными перьями ворона. Неужто и впрямь по приказу Ирландца убили боярина Всетислава? А ведь похоже… По крайней мере, кому-то другому это было бы весьма затруднительно сделать. Но как же Алуша — Изяслава? Затворилась в усадьбе и никого не пускает? Правильно делает — и ее могут под одну гребенку с боярином. После его гибели девушка вряд ли кому-нибудь доверяет. Пожалуй, единственный человек, кому она могла бы хоть что-то поведать, — сам Хельги. Да, нужно ехать самому, и как можно скорее.

Дождавшись утра, князь велел снаряжать ладью в Новгород. Визит был обычным — выразить скорбь о безвременно погибшем боярине.

Переправившись через реку, князь под приветственные крики новгородцев сошел по узким сходням. Взобравшись на подведенного коня, вместе с десятью гридями в кольчугах и с копьями он миновал городские ворота и направился к усадьбе боярина Всетислава. Узнав князя, стражники боярина отворили ворота и проводили к Алуше — «приемной дочке боярина Изяславе», так девушка звалась официально.

Изяслава, увидев князя, встала, поклонилась и, жестом выпроводив слуг, предложила широкое, обитое бобровым мехом кресло, в котором, бывало, сиживал и сам погибший боярин.

— Ирландец? — усаживаясь, спросил Хельги.

— Да, — кивнула девушка. Волосы ее были стянуты в тугую косу, поверх надета широкая головная повязка, сплошь расшитая жемчугом, щеки густо нарумянены, так что едва можно было узнать прежнюю Алушу.

— А никто и не узнал, княже, — тихо улыбнулась Изяслава. — Я говорю о слугах, волхвы-то, конечно, прознали сразу. Хотели было возмутить народ, — хорошо, господине Конхобар отговорил их. А потом сам…

Девушка всхлипнула.

— Ну-ну, Изяслава, не плачь. — Поднявшись с кресла, Хельги обнял девчонку за плечи. — Лучше поведай мне о гибели деда твоего, боярина Всетислава.

— А чего говорить? — вытерев глаза, вздохнула Изяслава. — Все уж знают. Дед подозрительный был, никого на двор не пускал, особенно в последнее время, только вот Ирландца… А тот тоже его настраивал, мол, времена неспокойные, даже стражу помог увеличить, самолично каждого воина проверял… И вот… Остальное ты, думаю, знаешь. Я-то при том не присутствовала, так что не могу сказать, как в точности все было. Дед прихворнул сильно, хотел даже бабок позвать, заговоруний. Высох весь, изжелтел. Видно, немного ему и оставалось. А в тот день сначала Ирландец приехал, зашел к деду, да почти сразу и вышел. Вскочил на коня, шепнул что-то стражу, которого сам и нанимал. Тот и побежал в хоромы, видали, как на крыльце еще стрелу вытащил, сунулся в горницу, да бежать… Потом уж навалились слуги.

Хельги прошелся по горнице. Странная история. Какая-то несуразная. Ну зачем было Ирландцу подсылать убийцу? Сам мог бы пырнуть старика ножом да спокойно уехать с усадьбы… Зачем вся эта суета с воином, со стрелою? Как-то уж слишком громоздко, не в стиле Ирландца… если, правда, ему это зачем-то не было нужно. Только вот зачем? Узнать… так, может, и понятнее станет все поведение Конхобара, более чем странное. Хотя, конечно, если исходить из того, что Ирландец и в самом деле возглавил заговор, действовал он вполне логично — ведь главным противником заговорщиков был именно Всетислав. Логично было бы вывести старого боярина из игры. Да… Но зачем так громоздко?

Поехать на усадьбу к Ирландцу? Ее еще, кажется, не успели разграбить?

— Успели уже, — улыбнулась Изяслава. — Слуги говорят, вчера еще грабили. Как и дома волхвов — Малибора с Карманой. — Девушка передернула плечами. — Как вспомню тот погребальный костер… Если б не ты, княже…

Она снова всхлипнула. Хельги подошел и ласково погладил девчонку по голове. Та подняла глаза… и вдруг жарко поцеловала князя в губы.

— Я теперь верю только тебе, — прошептала боярышня, расстегивая фибулы синего варяжского — по последней моде — сарафана. Прошуршав, упал к ногам сарафан, Изяслава быстро стянула через голову рубаху. Стройное, тело ее уже стало куда более женственным, нежели прежде, девушка заневестилась, заматерела, заметно округлились бедра, налилась любовным соком грудь. Хельги погладил рукой шелковистую кожу, чувствуя на своих плечах девичьи пальцы.

— Возьми меня, княже…

Усадьба Конхобара Ирландца, как и следовало ожидать, была разграблена и сожжена. На просторном, окруженном высоким частоколом дворе еще дымились бревна. Сломанные ворота валялись прямо на земле, от разрушенного амбара тянулась просыпанная полоска муки. Белая по зеленовато-желтой вытоптанной траве. Спешившись, Хельги кивнул гридям.

— Выясните, не остались ли в живых управитель и слуги.

Через некоторое время воины приволокли растрепанного старика.

— Рядович местный, в бане прятался.

Хельги грозно сдвинул брови.

— А-а-а! Служил предателю Конхобару?

— Да все по хозяйству больше, — испуганно пролепетал старик.

— Рассказывай! — Князь присел на обгоревшее бревно.

— Что рассказывать, господине?

— Все? Чем занимался твой хозяин в последнее время?

— Не ведаю я его дела, господине! — Рядович бухнулся в ноги. — Я ж все тут, на усадьбе. В амбарах учет, заказ какой мастерам в городе…

— Ну-ну… — подбодрил старика князь. — Какие там у вас заказы были?

— Да все больше на бревна — еще один амбар строить, да на кожи, да на мед, — старательно припоминая, перечислял рядович. — А вот в самый последний день — горшечнику… Да, велел горшечника сюда вызвать. Я еще думаю — зачем? Горшков, что ль, у нас мало?

Хельги встрепенулся.

— Горшечнику? А кому именно?

— Зваримогу, что живет на…

Князь мигнул гридям.

— Доставить этого Зваримога немедля. Старика возьмите с собой — дорогу укажет.

Горшечник Зваримог — дородный рыжий мужик с крупными узловатыми руками — факт заказа не отрицал.

— Да, — услыхав вопрос, кивнул он. — Было такое дело, заказал господин Конхобар кувшинцы… Не совсем обычные такие кувшинцы. С горлом дюже широким…

— Так ты их сделал?

— Не успел еще… Господин все наказывал, дескать, потолще делай да как следует обожги, везти, мол, на возу по колдобинам.

— А куда именно везти, не сказал?

— Сказывал шутя, да я позабыл. В урочище какое-то. То ли в Черный мох, то ли в Черный лес… О! Говорил, там еще капище старое.

— Капище, урочище, кувшины с широким горлом… — задумчиво произнес князь. — С широким — это с каким?

— Во! — Горшечник показал руками. — Шутил господин — мол, чтоб детская голова пролезла.

— Да, есть такое урочище — Черный мох, и старое капище там как раз рядом, — Еффинда, вдова Рюрика и родная сестра Хельги, утвердительно качнула головой в повязанном по-вдовьи платке, обильно расшитом речным жемчугом. Она так и жила здесь, в Городище, на правом берегу Волхова и, кажется, ничуть не сожалела о кончине мужа. Занималась усадьбой, угодьями, при том проявляя недюжинную хозяйственную сметку, растила детей, дочек, родившийся в прошлом году сын, нареченный Ингварем, помер во младенчестве, как бывало в ту суровую пору.

— Помер, говоришь? — Хельги вздохнул. — Жаль племянника. А дочки как?

— Да сам видишь — хохотушки! — Еффинда довольно улыбнулась. — Заневестились все, скоро замуж выдавать. Нет ли у тебя кого на примете?

— Найдем, — пообещал князь. — Так ты говоришь, знаешь, где урочище-то?

— Знаю. Дам провожатых, покажут.

Простившись с сестрой, Хельги вышел на крыльцо. Вечерело. Кругом было тихо, лишь, скашивая траву, изредка перекрикивались на лугу, за стенами градца, смерды да неподалеку в лесу куковала кукушка. За дальними, покрытыми густым лесом сопками, за серо-голубой гладью Волхова садилось багряное солнце.

— Ишь, как кровавится. — Варяжский купец Гнорр Ворон подергал себя за левый ус — показалось вдруг, кричит кто-то в трюме. Прислушался — точно показалось. После того как отрезали голову самому младшему из невольников, остальные попритихли. А того, кого пришлось убить, было не жаль. Не товар — дрянь: мелкий, крикливый, сопленосый, да и заболел к тому же… Пройдя на корму, купец укрылся в небольшом шатре, велев слуге принести недавно купленной на новгородском торгу браги. Хлебнув, задумался. Нет, неспроста Хельги-конунг интересуется невольниками, неспроста. Хорошо хоть предупредил об этом Стемид. Да и гребцы говорили — шлялись у варяжских ладей двое парней, все про то же расспрашивали, про «живой» товар. На торговцев, говорят, не похожи. Вот и думай — может, то люди конунга, соглядатаи? А чего это Хельги-конунг интересуется чужим товаром? Уж не хочет ли наложить на него лапу? Может, стоит избавиться от рабов как можно раньше, не везти до Ладоги? Эх, не продешевить бы! А держать невольников и дальше — страшно. Уж больно не нравился Гнорру тот интерес, который проявил к «живому товару» киевский князь Олег — Хельги-конунг. Подумал-подумал Ворон, попил бражки — ничего, вкусна, забориста, — да и подозвал приказчиков;

— Завтра с утра вызнайте у торговых, не купит ли кто рабов. Да только в тайности все обделайте. Впрочем, не мне вас учить.

— Сделаем, как велишь, хозяин.

Один из приказчиков покашлял в кулак.

— Хочешь что-то сказать, Рулав?

— Напомнить, хозяин. — Рулав осклабился. — Тот бонд, что подходил к нам в Скирингсалле при отплытии…

— А, — ухмыльнулся Гнорр Ворон. — Знакомец мой, Скъольд Альфсен. Не забыл, не забыл я его просьбишку… Хотя хорошо, что напомнил, Рулав.

— Как ты и просил, хозяин.

Поклонившись, приказчики вышли. Слышно было, как они вполголоса переговаривались между собой, спорили, с какого конца завтра обходить торжище. Ворон допил брагу и потеребил ус. Честно сказать, о просьбе знакомца своего, Скъольда, он давно позабыл. А ведь тот и просил-то всего ничего — узнать о судьбе родственника своего, Лейва по прозвищу Копытная Лужа, направившегося с товаром в Гардар и пропавшего — ни слуху ни духу. Ежели просто сгинул — одно дело, бывает. А вдруг как и не сгинул — товар продал, выручку себе забрал да живет-поживает? На этот счет были, конечно, у Скъольда задумки, да он ими с Вороном не делился, только просил вот узнать. Ладно, заявится еще Стемид — так и спросим. Может, хоть тот чего знает? А не знает, так и ладно, все одно со Скъольда ничего не обломится — скупердяй страшный.

Стемид заявился утром, по пути с торга. Просто так зашел, поболтать, закрепить, так сказать, взаимовыгодную дружбу. Заодно успокоил — никаких действий в отношении чужого товара не собирается пока предпринимать Хельги-конунг, потому как уезжает в какое-то урочище, то ли Черный мох, то ли Черный лес, — старый слуга княгини Еффинды, с которым на эту тему трепался Стемид, не знал точно, как зовется урочище. Впрочем, Стемид и не расспрашивал — оно ему надо? Главное, князя какое-то время здесь не будет и части дружины тоже.

— Лейв Копытная Лужа? — задумался варяг. — Нет, не слыхал про такого. Впрочем… был такой воевода у Дирмунда-князя! Ну да, был! Судили его, да по решению веча продали в рабство к ромеям, где он и сгинул.

— Сгинул, значит, — покивал Ворон. — Что ж, на все воля Одина.

Проводив гостя, он походил немного возле судов, заглянул в трюм — там все было спокойно, — проследил, как готовят на костре еду и, завидев возвращающихся приказчиков, поднялся на судно. Приказчики шли не одни — с каким-то коренастым мужиком, у которого были руки словно медвежьи лапы и густая черная борода до самого пояса. Одет мужик был обычно — в порты и рубаху, с небрежно наброшенным сверху плащом из дешевого полотна, небрежно выкрашенного черникой. Не похож на богатого купца — у Ворона глаз был наметан. Впрочем, не похож-то не похож, а ведь зачем-то приказчики его притащили? А уж у них глаз не хуже, чем у хозяина. Заинтригованный, Ворон укрылся в шатре, куда через некоторое время заглянул один из приказчиков, Рулав.

— С нами новгородский гость Кодлин, — поведал Рулав. — Хотел бы купить девушку или красивого мальчика. Звать?

— Зови уж, коли привели. — Гнорр Ворон усмехнулся в усы. Поговорив со Стемидом, он пока вовсе не собирался никого продавать. Впрочем, если этот голодранец предложит хорошую цену…

Войдя в шатер, гость уселся напротив хозяина и сразу же изложил свою просьбу.

— Видишь ли, они ведь дорого стоят, эти рабы… — уклончиво протянул Ворон. — Есть у меня одна девушка, ромейка, с волнистыми волосами цвета коры дуба… Знает несколько языков и много чего умеет.

— Ее умения мне без надобности, — нахмурив брови, оборвал гость. — Покажи товар.

— А, уважаемый…

Мужик усмехнулся:

— Ты, верно, сомневаешься, смогу ли я дать настоящую цену?

Он вытащил из-за пазухи кожаный кошель, раскрыл — тускло сверкнули золотые монеты. Гнорр сглотнул слюну — уж он-то сразу узнал ромейские солиды. Пожалуй, и здесь можно будет с выгодой продать часть «живого товара»! Не тащиться до Ладоги или куда дальше — до Уппсалы или Скирингсалля.

— Показывай товар и говори цену, — подбросив на руке кошель, вскинул глаза гость. Страшненький у него оказался взгляд — черный, пронзительный, злобный.

Ворон выглянул из шатра и приказал привести невольницу. Снова похвалил, не удержавшись:

— Скромна, почтительна, работяща…

— Я же сказал, мне нет дела до ее скромности и ума, — хмуро прервал его излияния гость. — Если понравится, заплачу, сколько скажешь.

За пологом шатра послышались шаги, звякнули цепи, и слуги ввели Радославу. Встав, Ворон резким движением сорвал с девчонки одежду.

— Смотри! Красива, а?

Да гость и без того смотрел во все глаза на испуганную девушку.

— Рад видеть тебя, Радослава! Волею богов, мы опять встретились.

Радослава попятилась, в ужасе закрыв лицо руками.

— Чернобог…

— Ты говорил, тебе нужен еще и мальчик? — поинтересовался Ворон. — Он ждет снаружи. Скромный, работящий, красивый…

— Мальчик? — Чернобог отвел взгляд от девушки. — Что ж, возьму и его. И пусть Черный мох оросится кровью! — Он снова заглянул в глаза девушки и захохотал.

— Черный мох? — переспросил Гнорр. — Ты упомянул о каком-то Черном мхе, уважаемый?

— Нет! — обернулся к нему Чернобог. — Тебе послышалось. — Глаза волхва вспыхнули яростью.

— Разве? — Ворон ухмыльнулся. Не такой он был человек, чтобы отказываться от выгоды. А выгоду эту он чуял! — Я просто хотел поведать тебе кое-что об этом месте… Если ты, конечно, заплатишь.

— Заплатить?

— Всего один золотой. Поверь, весть того стоит.

Чернобог швырнул монету. Купец, поймав ее на лету, попробовал на зуб и, довольно осклабившись, прошептал:

— Хельги-конунг, киевский князь, отправился недавно с дружиной к урочищу под названием Черный мох.

— Что?! — Черные глаза волхва округлились. — Хельги? С дружиной?! Так, значит… — Он замолчал и надолго задумался, словно бы просчитывая что-то в уме. Гнорр Ворон терпеливо ждал. — Благодарю тебя за весть, купец, — наконец произнес Чернобог. — Она действительно стоит того золотого. И вот еще что… Я возьму одну девушку, мальчик мне не нужен. Заплачу как за двоих, не хмурься!

Ворон тут же назвал цену.

— Ничего себе! — удивился гость. — Я же согласился заплатить за двоих, а за такую цену можно купить пятерых!

— Так мы еще и приоденем девушку.

— Хорошо. — Волхв махнул рукой. — Пусть твои люди проводят ее до моей лодки. — Он снова повернулся к девушке и взял ее рукой за подбородок: — Будешь делать все, что я прикажу…

— Буду делать… все… — к удивлению купца, покорно повторила девушка. Голубые глаза ее были затуманены колдовским взглядом жреца… нет, не Чернобога…

Мимо комариных болот, мимо оврагов, лесными тропинками сквозь самую чащу ехали-пробирались дружинники Вещего князя. Впереди на гнедой кобыле ехал проводник — закуп Зван, средних лет мужичок с пегой бородой и хитроватым взглядом, за ним — верный Вятша, и уж потом — князь, Хельги-конунг, как его называли варяги. Места кругом тянулись дикие, лесные. Частенько перебегали дорогу зайцы. Нахохлившись, сидели на ветвях деревьев непуганые рябчики, а пару раз показывался на глаза сохатый — проследил за чужаками недоверчивым кроваво-красным глазом, да потом исчез в чаще.

— Все, — У глубокого, протянувшегося на много десятков шагов оврага Зван слез с лошади. — Больше конному нет пути, княже.

Хельги, подъехав ближе, кивнул, спешился. Отдал приказ оставить у оврага коней под присмотром гридей… Потом передумал: не дело коням пастись в этакой чаще, неровен час, медведь или волки — не помогут и гриди. Пусть лучше подальше, на лугу, пасутся, так и приказал отрокам. Оставив лошадей, дальше пошли пешком. Узкая — звериная ли, человечья? — тропинка тянулась оврагом, бежала сквозь сосняки, ныряла в темные ельники, затем снова пошел смешанный лес — ель, береза, осина, изредка попадались рябина и липа, под ногами густо росли папоротники. Несмотря на погожий солнечный день, иногда вдруг делалось так темно, что казалось, уже близилась ночь.

— Долго ли ходу до урочища этого? — в который раз уже, улучив момент, спрашивал проводника Вятша. Зван отмахивался — мол, можно и к ночи дойти, а можно и проплутать три дня, всяко бывает.

Вятша пожимал плечами и посматривал по сторонам, стараясь угадать за деревьями затаившегося врага. Пока, впрочем, все было спокойно, лишь у небольшой речки, вернее ручья, обнаружились поваленные кем-то деревья, да и тут все скоро прояснилось — бобры.

— Нет здесь народу, — ухмылялся Зван. — До самых ближних селищ дней пять пути вкруг болот.

— Дедушка Зван, а правду говорят, злое капище-то? — хлопая глазами, любопытствовал Твор, напросившийся в поход после бесплодных поисков Радославы.

— Всякое люди бают, — отмахнулся от отрока проводник. — Оно, капище-то, в стародавние времена появилось, да и пользовались им нечасто, только в самые лихие времена, неурожай там, ливни, засуха или пожар лесной. Волхвы говорят, только тогда и можно приходить к Черным мхам. Да не просто так приходить, не с пустыми руками… Принести жертву древнему богу Семарглу да и другим богам — Святовиду, Перуну, Мокоши. Не простую жертву — человечью. И чем знатней тот человек, тем угодней богам жертва, тем милостивей они будут.

— Ужас какой, — качал головой Твор. — Какие у вас кровавые боги.

— То не у нас, — сердито фыркал Зван. — То раньше.

— Глянь-ка, князь! — остановился вдруг идущий рядом Вятша, Хельги подошел ближе, за ним остальные.

— Рябину видите? — обернувшись, прошептал Вятша.

Твор порыскал глазами, увидел.

— Ну! Рябина, как рябина.

— Ага… — улыбнулся сотник. — Только одна ветка у нее — желтая.

— Так, может, сломана?

— Нет, не сломана. — Хельги с любопытством разглядывал принесенную Званом ветку, засунутую меж ветвями рябины. Он сразу узнал ее, еще бы не узнать! Это была засушенная ветка омелы — священного растения кельтов. Значит, дружина на верном пути.

— Не останавливаться, — поторопил людей князь. — Вперед… Зван, мы, похоже, скоро будем на месте?

Проводник молча кивнул.

Между тем чащоба стала еще гуще, так что иногда дорогу приходилось прорубать топорами. Особенно плохо пришлось, когда тропка пошла буреломом, — вот уж пришлось поработать, да так, что только ветки трещали по всему лесу! Заревев, поднялся на дыбы вспугнутый в малиннике медведь — бурого отогнали, не стали даже метать стрелы, некогда, да и незачем особо. Мишка попался невредный, понятливый, постоял немного на задних лапах, порычал, да и убрался себе подобру поздорову. Где-то в чащобе, на деревьях, недовольно заухал филин.

Когда выбрались из бурелома, проглянуло сквозь густые осины вдруг клонящееся к закату солнце. Вечерело, но ночи в это время года еще стояли светлые, так что хорошо были видны массивные, черневшие за большой поляной столбы.

— Капище, — останавливаясь, благоговейно шепнул Зван. — Теперь уж недолго.

— Да видим, что недолго, дедушка Зван! — Твор проворно побежал на поляну, а проводник быстро поставил ему подножку. Отрок споткнулся на бегу, упал, зарылся носом в землю. Гриди засмеялись. Улыбнулся и князь, видя, как, вытирая испачканное в грязи лицо, обиженно поднимается на ноги отрок.

— Ну, дедушка Зван…

— Не беги, куда не следует, — наставительно сказал Зван. — Не поляна то и не луг — болотина! Самая страшная в наших местах трясина. Так и зовется — Черный мох.

Хельги, опустив глаза, посмотрел на мох. А ведь и в самом деле черный…

— Как пойдем? — обернулся к проводнику Вятша.

— Есть там одна тропка… Идем, княже?

Князь, призадумавшись, почесал бороду. Потом вдруг загадочно усмехнулся.

— Говоришь, чем знатней человек, тем угодней жертва? Значит, други, все к капищу не попремся. Зван, тут есть еще тропы?

— Найдутся…

— Сделаем так…

Хельги явился к капищу лишь с полудюжиной воинов. Очистил сапоги от болотной жижи и, подойдя к покосившемуся частоколу, с любопытством осмотрел идолов. Один был каменный, вытесанный из серой глыбы человечище с широко расставленными руками, он стоял у самого входа, словно не пропускал нежелательных пришельцев. Позади него полукругом собрались божки из дерева — у каждого под ногами белели человеческие черепа. Посередине, за божками, возвышался четырехгранный столб с резным изображением сразу нескольких — ярусами — лиц на все четыре стороны. Этот-то идол, судя по всему, и являлся главным — возле него лежали человеческие и лошадиные кости. Вытащив из ножен меч, Хельги подошел ближе, поставил ногу на череп коня и застыл так, словно бы чего-то ждал. Послышалось шипение, и из глазницы черепа вылетел вдруг черный крылатый змей, целя князю в шею ядовитым жалом. Хельги отпрыгнул в сторону и взмахнул мечом. Впрочем, не понадобилось. Неведомо откуда просвистела стрела, поразив насквозь летучую гадину. Вытащив мечи, гриди плотней обступили князя.

— Не стоит меня защищать, не от кого, — неожиданно улыбнулся он и, обернувшись к частоколу, повысил голос: — Ты научился неплохо стрелять, Конхобар!

— Это не я, — отозвались из-за частокола. — Это мой страж… вернее, стражница.

Колья бесшумно разошлись в стороны, и образовавшемся меж ними проходе показалась высокая фигура Конхобара Ирландца. Он был в обычном своем зеленом плаще и длинной тунике.

— Рад видеть тебя, — Хельги раскрыл объятия. Ирландец похлопал князя по спине. Выглядел Конхобар осунувшимся, бледным, но тем не менее радостным.

— Дружина? — тихо спросил Ирландец.

Князь усмехнулся;

— Там, где и нужно, — в засаде.

— Значит, мы успеем схватить всех, — кивнул Конхобар. — И Малибора, и Карману, и всю голову заговора. Я так и думал, что ты сразу найдешь горшечника…

— Жертвенные кувшины?

— Ну да. Как же мне было не оставить тебе весточку, абсолютно непонятную остальным? Понимаешь, здесь, в Новгороде, образовалась такая клоака, что даже я не знал, как подать весть и кому верить!

— Кроме вот этой девушки? — усмехнулся князь. — Это и есть твоя стражница?

Чуть позади Ирландца с луком в руках стояла среднего роста девица, худая, с круглым желтым лицом, впрочем отнюдь не лишенным приятности, и раскосыми зеленовато-серыми глазами, которыми подозрительно оглядывала всех, словно хорошо выдрессированная собака, в любой момент готовая защитить хозяина. Рыжеватые волосы девушки были заплетены в несколько косичек.

— Это Ирса, — кивнул Конхобар. — Я купил ее осенью у булгарских купцов. Дешево кутил, очень дешево. Она плохая рабыня, скорее — воин. Это девушка-смерть.

— И как же тебе удалось ее приручить?

— Я не отношусь к ней как к невольнице и многое позволяю, — пояснил Ирландец. — Ирса знает, что в любой момент может уйти, получив с собой серебро. Довольно много серебра.

— Я никогда не покину тебя, хозяин! — с заметным акцентом произнесла стражница. Спрятав лук за спину, она отошла в сторону и застыла, словно изваяние.

Уже ближе к утру дружинники наконец смогли развести костры, и клубы сизого дыма потянулись над болотами и лесной чащей. В белесом небе тускло светились звезды, над углями жарилась дичь.

К князю привели главных заговорщиков — Карману и Малибора. Малибор, хоть и был испуган, старался держаться. Тощий, с крючковатым носом и выпученными, как у сумасшедшего зайца, глазами, он и сам напоминал сейчас какого-нибудь идола из числа тех неприметных божков, что стояли в капище полукругом. Его же напарница Кармана — чернявая, морщинистая, сильная — и не пыталась скрыть страх. Еще бы, чувствовать собственную смерть — совсем не то что приблизить чужую. Представить невозможно, сколько молодых дев погубила эта старуха, искусно нанося ритуальные удары ножом в грудную клетку. О, как она веселилась тогда, чувствуя себя посланницей богов, ангелом смерти, как называли таких арабы. А сейчас…

Увидев князя, Кармана повалилась на колени, стуча зубами, завыла, прося пощады.

— Кто был с вами еще? — спросил ее Хельги.

Старуха тут же назвала с десяток имен, первым упомянув Конхобара.

— Вот и доверяйся таким, — остановившись у нее за спиной, насмешливо бросил Ирландец. — Предадут и не спросят! Князь, ты, конечно же, не приказал прихватить с собой вина или браги?

— Да вот, уж извини. — Хельги развел руками. — Впрочем, за болотом, где мы оставили коней…

— О, можешь не продолжать! — засмеялся Ирландец. — Раз у седел имеются переметные сумы, то, я думаю, они не пусты. Кстати, вы заметили по пути омелу?

— На рябине? А как же!

— Я специально оставил ее, чтобы, так сказать, подбодрить.

Князь усмехнулся. Он был рад, что все сложилось именно так, как он и предвидел. И в самом деле — Вещий?

— Вижу, Конхобар, тебе не терпится кое-что рассказать, — улыбнулся Хельги, — Однако я и сам уже многое знаю. Чтобы не повторяться, давай начну я, а ты уж добавишь…

Ирландец кивнул.

— Итак. — Отойдя вместе с Конхобаром в сторону, князь потер руки. — Ты знал, что в городе давно назревает мятеж, но, поскольку верных людей у тебя пока было мало, точной картины не имел, а о многом лишь только догадывался, так?

— Так.

— Ты вычислил, как и я чуть позже, что серьезной проблемой заговорщиков оказались поиски вождя, предводителя, которого бы все знали, уважали, боялись. Всетислав на эту роль не годился — слишком стар, да и с некоторых пор ненавидел волхвов, а ведь именно они были главной силой заговора, хотя не исключаю, что и ему они делали предложение.

— Делали, — хохотнул Конхобар. — Он сразу же поведал обо всем мне.

— Честный человек, каких мало. Жаль, умер. Но ладно, об этом еще спрошу. Дальше: итак, боярин Всетислав на роль главы заговорщиков явно не подходил, скорее, наоборот. Квакуш — глуп, об этом знают даже младенцы, волхв Малибор не устроил бы многих бояр и прекрасно понимал это. Кто остается? Тот, кого все знают, у кого сила, кто уже показал себя как власть? И ты, Конхобар, знал этого человека — им оказался ты сам. Конечно же, заговорщики отправились к тебе… И ты согласился! А как же? Как еще можно было внедриться в заговор, толком не имея верных людей? Отправив мне письмо, ты писал о Ладоге, а о Новгороде упомянул лишь вскользь, но я-то почувствовал, что и в Новгороде все дышит изменой.

— Именно поэтому я и не писал об этом в послании, — засмеялся Ирландец. — Могли прочитать по пути.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул князь — Значит, пока я все излагаю верно. Все шло хорошо, заговорщики нарадоваться не могли на такого деятельного руководителя, во вот недавно, совсем недавно, пришла весть о подходе огромного войска — моей дружины. Что оставалось делать? Затаиться в городе и выказывать всяческое почтение? Если б не ты, мой дорогой Конхобар, они бы так и поступили, но ты решил все же собрать всех мятежников вместе и покончить с заговором разом, как вырывают загноившуюся занозу. Тем более что приближалась сила — дружина, да и место ты выбрал удачное.

— Старался, — скривил губы Ирландец — Думаешь, легко было убедить спрятать здесь всю эту свору?

— Думаю, отнюдь не легко, — согласился Хельги. — Но ведь все получилось!

— Рад, что ты понял мою игру, князь. — Ирландец поднял глаза. — Хотя, признаюсь, временами меня охватывали сомнения…

— Да, а что произошло с боярином Всетиславом? — вдруг вспомнил Хельги.

— Заговорщики хотели его убить. — Конхобар пожал плечами. — Особенно настаивал Малибор. Уже были готовы убийцы… Я бросился предупредить боярина, слуги знали меня, без вопросов открыли ворота, я вбежал в горницу — и увидал, что Всетислав мертв. Его давно терзала тяжелая болезнь. Глупо было бы упускать такой случай… Отыскав среди стражей боярина своего человека, я велел ему поразить мертвого боярина стрелой… он, конечно, не знал, что боярин уже мертв, думал, что спит. Стражник меня потом, конечно же, выдал — вот тогда меня резко зауважали все заговорщики! И согласились прийти сюда… К тому же их сюда и еще кое-кто звал…

Хельги вскинул глаза.

— Волхв Чернобог?

— Ты и в самом деле Вещий, князь! — восхищенно засмеялся Ирландец. — Чернобог появился недавно и, странное дело, заимел какую-то власть над остальными волхвами, по крайней мере, Малибор с Карманой его во всем слушались, впрочем, кроме них, он ни с кем не общался. По словам Малибора, Чернобог должен был сегодня заявиться сюда и привести жертву — красавицу из знатного ромейского рода. Однако волхв не пришел, лишь через гонца велел сложить в капище старые конские кости и запустить в них летучего змея из бочки, что возила с собою Кармана.

— Да, если б я не был так осторожен, а твоя стражница не стреляла так метко, древние боги и в самом деле получили бы сегодня знатную жертву. Князь — куда уж знатнее!

— Так ты предвидел и это?

— Смерть от лошадиных костей? Вернее, от спрятавшейся там змеи? — Хельги усмехнулся. — Конечно, предвидел. Разве ж я не Вещий?

— Чернобог не пришел, — устало вздохнул Ирландец. — Значит, его кто-то предупредил. Кто-то знал, что ты идешь к капищу с большой дружиной. В городище мертвого Рюрика завелся предатель!

— Не обязательно там. — Князь покачал головой. — Может быть, даже в моей дружине.

Дым костров поднимался в светлое небо, медленно гасли звезды, за болотом, за сопками вставало желтое солнце.

— Мы хоть когда-нибудь разыщем сестру, Вятша? — незаметно вытирая слезы, спросил старшего друга Твор.

— Обязательно разыщем, — твердо заверил сотник. — А как же!

Глава 9 ПРОПАЖИ И ПОИСКИ Июль 868 г. Ладога

Для некоторых лиц жизнь в холопах являлась заманчивой, поскольку давала им покровительство и защиту перед внешним миром, столь необходимые в условиях социальной неустойчивости, присущей переходным эпохам.

И. Я. Фроянов. «Древняя Русь»

Ладожский купец Торольв Ногата — длиннобородый, низкорослый, в зеленой тунике с красным плащом и узких штанах с железными обручами на щиколотках, — выйдя на крыльцо, подозвал челядь, велел, чтоб подавали лошадь. Взгромоздившись в седло, погрозил кулаком дворовым — чтоб не забаловали — и, прихватив с собой для солидности двоих отроков-рабов, выехал за ворота усадьбы. Крепка усадьба Торольва, просторна, богата амбарами, хлевами, птичниками, ограда высока, из хорошего теса сложена, ворота медными полосами обиты — ишь как сияют на летнем солнце! Впрочем, одна полоска, кажется, позеленела. Не поленился Торольв, слез с лошади, наклонился — так и есть: тронулась по краюшку серо-зеленая патина, не доглядели слуги, вот же тварюги ленивые, ужо задать им! Купец почесал дородное пузо и, недобро сдвинув брови, кликнул управителя — рядовича Тужира, что по договору-ряду давно уже работал на Торольва. Подбежав, Тужир поклонился, сняв круглую шапку, отороченную заячьим мехом. Обширная лысина его сверкнула на солнце, пегая бороденка подобострастно дернулась.

— Какой гад нынче ворота чистил? — вскинул глаза купец.

— Э… — Рядович замялся, но тут же выкрутился: — Кудеслав-отрок, батюшка! Эвон он, по лево-конь стоиша. — Тужир кивнул в сторону одного из отроков, хотя, конечно же, точно не помнил, кто там чистил эти ворота, Кудеслав иль кто другой. Какая разница? Давно усвоил Тужир: любит хозяин, чтоб отвечали сразу, да четко и ясно.

— Кудеслав? — нехорошо ухмыльнулся Торольв. — А ну, отроче, пойди-ка сюда!

Испуганный отрок — худенький, светлоглазый, с копной пшеничных волос — бросился на колени, даже не пытаясь оправдываться. Знал — не любит того купец.

— А вот тебе, вот! — Выхватив из-за пояса плеть, Торольв задрал отроку рубаху и несколько раз с оттяжкой стегнул по спине, да так, чтоб лопнула кожа. Кудеслав еле сдержал крик, помнил — будешь кричать, еще сильней разозлится хозяин, уж лучше потерпеть. Торольв — купчина рачительный, зря терзать слуг не будет.

И в самом деле, немного постегав слугу — так, для острастки, — купец успокоился и, убрав плеть за пояс, пнул отрока ногой. Не сильно пнул, для порядку больше — зачем свое добро портить?

— Пшел вон, — глядя на всхлипывающего отрока, добродушно произнес Торольв. — Смотри, чтоб к моему возвращению блестели воротца!

— Сполню, господине! — Кудеслав снова бухнулся в ноги.

— То-то! — Торольв с помощью второго слуги — чернявого Евмала — взгромоздился в седло и, тронув уздечку, неспешно поскакал к пристани. Чернявый Евмал побежал рядом.

Рядович Тужир кланялся, пока широкая спина хозяина совсем не скрылась из виду. Потом выпрямился — орел! — обернулся к отроку.

— Ну, чего ждешь? Хватай песок да тряпку… Повезло тебе, тля, с хозяином — милостив. Другой бы вообще прибил.

— Да уж, повезло, — утирая слезы, согласился Кудеслав. Еще бы не повезло — Торольв хоть и варяг, а человек справедливый, даже, можно оказать, добрый — насмерть еще никого из слуг не забил. Что и говорить — сердит, да отходчив. Однако ворота-то и впрямь почистить надо.

— Дядько Тужир, а белого песка у вас не осталось?

— Водяной тебе дядька! — обиженно дернул бороденкой рядович. — Сколько раз сказано — зови «господине». А песка белого не осталось, весь счистили… Бери уж с дороги.

— Так, может, за Найденову усадьбу сбегать, к оврагу? Там уж песок, так песок, а на дороге-то одна пыль да глина.

Тужир дожал плечами.

— Беги, коль успеешь.

Обрадованный Кудеслав, прихватив с собой прохудившуюся кадку, со всех ног бросился со двора. С Тужира станется — может еще и воды наносить заставить, да месить глину, да помогать бабам полоть, да мало ли дел ни усадьбе найдется. Так что, может и хорошо, что прибил его сегодня хозяин. Знал отрок — уж если какую работу поручил Торольв, так делай на совесть, неторопливо. Вот так и собирался отрок — неторопливо. Вернется хозяин обратно — а он, Кудеслав, уж у ворот вовсю трудится. Ну, а поскольку Торольв раньше полудня уж никак не вернется, так пока можно и не спешить, сбегать в заовражье, захоронку проверить. Забежав за поросший орешником холм, у которого располагалось небольшое дворище наместничьего тиуна Найдена, отрок спустился в овраг и, поставив кадку, осторожно стянул через голову рубаху — чтоб не прилипла к кровавым рубцам. Поморщился — больно все же, подставил солнцу спину — подсушить кровь, — бил Торольв на славу. И, между прочим, зря — ворота-то Евмал чистил. Запамятовал про то Тужир, а может, и не запамятовал, нарочно подставил — не очень-то он благоволил Кудеславу. Немного посидев, отрок выстирал в ручье рубаху, разложил рядом с кадкой — сушиться — и, оглянувшись, выбрался по крутому склону наверх, в заовражье. Далеко видно было с холма — и городские стены, и хоромы наместника и пристань, и седой Волхов с заросшими ольхой берегами, а за ним — угрюмые серо-зеленые сопки. У самого склона оврага росли три березы, под корнями одной из них, средней, и устроил Кудеслав захоронку — были там уже и несколько медных ромейских монет — оболов, и зеленая бусина, и даже две жемчужины, правда небольшие, едва разглядишь — бисер. Незнамо зачем копил это все отрок. Уйти от хозяина, заплатив выкуп? Так куда идти-то? Ни рода у Кудеслава, ни племени — пять лет назад спалили их селище злобные колбеги, взрослых поубивали, детей в рабства продали. Так и оказался отрок у Торольва — сперва гусей пас да уток, а как подрос, и другие дела доверять стали — скот, поле, скорняжий промысел, да мало ли работ не усадьбе. Тяжело приходилось — сильных рабов специально не держал Торольв, так что все на отроческие плечи ложилось. Однако — и защита, и кров, и пища. А один-то, поди, проживи попробуй! Всякий обидит. Вот и не знал Кудеслав, зачем свои «сокровища» собирает. В изгои уж никак не хотел подаваться. А с другой стороны, кто знает, может, и выпадет какой случай? Вот хоть в дружину — гриди, «детские», «отроки»… Правда, тогда воевать придется, а уж очень не любил Кудеслав крови, вообще не представлял, как это можно кого-нибудь взять да убить. Хотя, конечно, иногда и хрястнул бы поленом по загривку тому же Тужиру, ух и противный мужик!

Посмотрев на жемчужины и монеты, отрок осторожно завернул их в тряпицу. Засунул за корни и вздрогнул, услыхав за спиной девичий голос:

— Чего это ты тут делаешь, а?

Обернулся — позади, в овраге, стояла девица в одной поддернутой до колен рубахе из выбеленного холста — темноволоса, смугла, тонка станом, глаза — словно искорки, на вид лет на пять Кудеслава постарше, и вообще приятна. Никакой угрозы от девицы не исходило.

— Тебе какое дело, чего я тут? — хмуро буркнул отрок.

— Да так, — Девушка улыбнулась, отбрасывая волосы за плечи. — Эвон, спина-то у тебя раскровянена. Дай-ко приложу подорожник.

Кудеслав повел плечом.

— С чего это ты такая добрая?

— Саму когда-то били, — потупив глаза, негромко сказала девица. Вскинув голову, приказала: — Слезай, говорю! Помогу.

Подорожник и впрямь оказался тем, что и надобно было отроку. Рубцы на спине постепенно переставали саднить, боль утихла. Девица между тем набрала из ручья воды в кадки. И зачем, спрашивается? Колодца, что ль, во дворе нет?

— А здесь вода слаще, — обернувшись, пояснила дева. — И, схватив кадки, с натугой полезла наверх. Видно было, как на тонких смуглых руках ее набухли синие жилы.

— Постой. — Кудеслав нагнал ее и решительно отобрал кадки. — Дай теперь я помогу.

Девчонка лишь улыбнулась, отдавая отроку тяжелую ношу. Двор, куда они пришли, оказался невелик и угрюм. Слишком уж высок был частокол из тонких осиновых кольев, настолько высок, что загораживал солнце.

— Никак не попрошу мужа, чтоб переставил, — кивнула в сторону кольев дева. — Ну, чего стал? Входи.

Громыхнув цепью, во дворе зарычала собака. Огромный такой пес… Кудеслав попятился.

— Не бойся, не укусит, — сказала девчонка. — Кадки к амбару поставь… Эй, эй, куда ж ты? Возьми-ка лепешек! Ешь, ешь, вкусные… Квасом запей. Да бери еще, по пути перекусишь… Хозяин-то твой кто?

— Варяг Торольв.

— А, Торольв Ногата, знаю. Купчина изрядный. С чего это он так тебя?

Кудеслав не ответил.

— Ты вот что. — Прощаясь, девушка подошла ближе. — Если уж сильно забижать будет, приди. Попрошу мужа — в обиду не даст. Да со временем и нам рукастый слуга сгодится… Как звать то тебя?

— Кудеслав. А муж твой кто?

— Найден, тиун наместничий. — Девушка гордо тряхнула волосами.

— Наместничий тиун?! — ошарашенно переспросил отрок и поспешно покинул двор. Ну их, этих тиунов, от них простому человеку, уж ясно, добра вовек не дождаться. Вот так попал! Хорошо, убрался вовремя. Хотя, конечно, девчонка эта вроде не злая. Как хоть ее зовут, запамятовал… А ведь она говорила. Вроде как ягоду — Малина… Или Малена…

Спустившись в овраг, Кудеслав натянул высохшую рубаху, набрал в кадку песка и, поднявшись на холм, зашагал обратно в усадьбу. Мимо орешника, мимо заросшей чертополохом и репейником пустоши, так и не застроенной после давнишнего пожара, мимо кузницы Онфима Лося, мимо небольшой усадьбы Вячки-весянина, мимо мастерской стекольных дел мастера Твердислава, что умеет вытягивать из стеклянной нити хрупкие цветные браслетики, которые так нравятся девам. Кудеслав неожиданно улыбнулся — нет, все ж таки эта Малена хорошая. И, говорит, в скором времени ее, супругу, тиуну, понадобятся слуги. Вот бы к ним! Хотя, конечно, кто его знает, что за человек этот тиун? Вообще-то, хозяин Торольв говорит — умный, а он редко кого хвалит. Отрок перевел взгляд на Волхов — у пристани покачивались на волнах ладьи: вчера пришли и купцы, и дружина самого князя. Вот бы посмотреть на дружинников, да не отпустит без дела Ногата. Он, кстати, и сам туда направился, к старому своему знакомцу, варяжскому купцу Гнорру, по прозвищу Ворон. Гнорр этот Кудеславу не нравился — заезжал к Торольву прошлый год, — вислоусый, носатый, с недобрым рыскающим взглядом — и впрямь ворон. Добра от такого не жди. Ну, да то все дела хозяйские. Пора бы и о своих подумать — ворота-то еще не чищены.

Отрок прибавил шагу и едва успел угнездиться у ворот с кадкою, как со стороны кузницы послышался стук копыт — возвращался хозяин. За конем бежал Евмал… и еще один незнакомый отрок, на вид чуть помладше Кудеслава.

— Еще один раб, — на бегу шепнул Евмал, — Хозяин купил у Ворона.

Судя по довольному лицу Торольва, нового раба он приобрел за вполне приемлемую цену. Спешившись, Ногата передал коня Евмалу, что-то негромко приказал подскочившему с поклоном Тужиру и, вспомнив, не поленился проверить ворота. Оценил все — и показную старательность Кудеслава, с высунутым от усердия языком яростно натирающего песочком медную полосу, и сам песок, взятый явно не с дороги, а специально принесенный откуда-то в кадке. Хмыкнул одобрительно, почесав пузо, бросил:

— Как почистишь, покажешь новому рабу хижину и расскажешь о наших порядках. — Ногата усмехнулся. — Можешь и спину свою показать, чтоб знал раб — спуску ему не будет.

— Исполню, господине, — оторвавшись от работы, поклонился отрок.

Ладожский ярл Снорри был рад, очень рад, Хельги ясно видел это — Снорри ведь не умел скрывать свои мысли. Еще только услыхав о появлении ладей, велел челяди готовиться к пиру, ждал, ждал князя, давнего своего сотоварища и друга. Даже Ирландца — на что уж недолюбливал, а все ж и его Снорри принял с душою. Видно было — тяжеловато приходится парню, ведь совсем молод еще был ладожский ярл. Впрочем, не так уж и молод: двадцать петь — возраст далеко не юноши, но умудренного опытом мужа.

— Прошу в мои хоромы, конунг. — Снорри показал рукой на крутой холм с детинцем. — Клянусь Велесом, сегодня они не уступят на пиру чертогам самого Одина! К вашему приезду я велел зажарить быка.

— Пир — это хорошо, — улыбнулся Хельги. — Но — не возражаешь, если прежде мы побеседуем с тобой и твоим тиуном?

— Наверное, опять о торговых делах. — Снорри вздохнул, — И дались они тебе, конунг? Снова будете считать беличьи шкурки да ромейские монеты, что-то высчитывать да выгадывать, словно озабоченные барышом купцы, и это вместо того, чтоб почувствовать в руке жаждущий вражьей крови меч, а под ногами — качающуюся палубу драккара!

— Будет еще тебе меч, — засмеялся князь. — А вот драккар не обещаю — негде развернуться на здешних речках. Говорят, наволоцкий староста Келагаст мутит воду в дальних лесах?

Снорри нахмурился, бросил;

— Не знаю, Келагаст ли, а только явно мутит кто-то. Я ведь и без тебя пошел бы с верной дружиной в леса, конунг!

— И кого бы нашел?

— А кто попался бы под руку, — усмехнулся наместник. — Главное, чтоб остальные боялись, попритихли, затаились в страхе, чтоб вовремя платили дань, не жгли погосты да не грабили купеческие караваны на дальних волоках.

— Уже и до этого дошло? — вскинул глаза Ирландец, — Однако наши враги совсем обнаглели.

— Да, пора их проучить, — Снорри азартно схватился за меч. — Не так давно я с дружиной прошелся по ближним лесам. Думаю, местные нидинги надолго это запомнят. Хотел, не дожидаясь тебя, конунг, податься и в дальний поход — да ждал, покуда подсохнут пути.

— В дальний поход? — усмехнулся князь. — У тебя ведь не так уж и много воинов.

— Зато каждый смел, как настоящий викинг!

Хельги переглянулся с Ирландцем и попросил молодого наместника позвать тиуна. Найден — высокий, сероглазый, серьезный, с небольшой кучерявой бородкой, — войдя в горницу, молча поклонился.

— Желаем знать наши доходы, — вскинул глаза князь. — И самым подробным образом.

Снорри зевнул и прислушался к звону мечей — во дворе тренировались гриди.

— Вот что, друже, — Хельги потеребил его за рукав, — прикажи страже проследить за ходом торгов. Особенно что касается «живого товара». Мой сотник Вятша поможет твоим людям.

— И сами бы справились, — обиженно протянул Снорри.

— Справились бы, не сомневаюсь, — кивнул князь. — Да вот только Вятша знает, кого там искать.

— А я и сам с ним проедусь. — Наместник неожиданно улыбнулся. — Засиделся здесь, в хоромах… Отпустишь, князь? О делах тебе Найден расскажет.

— Езжай, — махнул рукой Хельги. — Да не очень там примучивай купцов, Думаю, они и так торговый порядок знают.

— Как скажешь! — Снорри развел руками и, поклонившись, выскочил на крыльцо. Ладожские гриди приветствовали его радостным воем.

Ирландец подошел к оконцу, усмехнулся:

— Воины любят его, князь. Это важно. Пока не начали, хотел спросить — зачем ты пощадил волхвов?

— Надеюсь, ты приставил к ним надежную охрану?

— Да, велел посадить в земляную яму, — хмуро кивнул Конхобар. — Охрана надежна, и… Постой, не хочешь ли ты сказать…

— Вот именно. — Поднявшись с широкой лавки, Хельги прошелся по горнице. — Если что, мы выпустим их, якобы случайно…

— И будем водить на коротком поводке, ловя, как на живца, новых заговорщиков! — Ирландец засмеялся. — Кажется, я поглупел, князь.

Хельги остановился напротив тиуна.

— Садись, Найдене. Поведай-ка нам о делах ладожских, судя по твоему виду, далеко не блестящих.

Найден уселся на скамью, из заплечной сумы аккуратно выложил на стол дощечки с зарубками, кусочки пергамента, грамоты.

— Дела и впрямь не блестящи, князь. — Он покачал головой. — Неловко о том и поведать.

— А ты поведай, поведай. — Хельги уселся напротив. — А мы с Конхобаром послушаем.

И тиун поведал… О мздоимстве воевод и стражников, о задержке дани, об обмане и коварстве, с которыми и зимой встречали ладожскую дружину в дальних лесах. Целые селенья словно бы вымирали, дороги внезапно раздваивались, и уже не найти было, где погост, где селище. Пока искали, часть свезенной на погосты дани пограбили колбеги, внезапно налетевшие с севера.

— И вот что странно, княже. — Волнуясь, Найден теребил свои светлорусые кудри. — Пока не пошел в полюдье наместник Снорри, ни о каких колбегах и слыхом не слыхивали, а как дань — так, как нарочно, погосты пограбили, словно знали. Да и зима многоснежной выдалась… Вряд ли бы колбеги так быстро сумели уйти. Я разговаривал с гридями, все в один голос твердят, мол, селища сожжены, погосты разграблены, наволоцкий староста Келагаст посыпает себе голову пеплом и клянется всеми богами, что ни куньих, ни беличьих шкурок, ни соболей, ни жита больше нет — все, мол, пограбили.

— Что ж они, совсем не охраняли погосты?

— Да охраняли. — Тиун махнул рукой. — Только ведь какая там охрана? Так, человек десять, от разбойных людишек. Никто ведь и подумать не мог, что колбеги с этаким многолюдством явятся! А кое-кто говорит — и никакие это и не колбеги вовсе, а булгары с Итиль-реки прошлись набегом.

— А что, гости булгарские на нынешнем торгу рухлядь мягкую не берут боле? — перебил Найдена князь.

Тиун пожал плечами.

— Берут, как не брать. С прежней охотою…

— А цена?

— Как и раньше… Даже иногда и больше серебра за соболя дают, чем в прошлое лето.

— Да-а, — с усмешкой протянул Ирландец. — Что-то не похоже, чтобы булгары много награбили. Иначе бы сбились цены, а, князь?

Хельги кивнул.

— Что же касается этих самых колбегов, — продолжал Ирландец, — то они и у меня вызывают большие сомнения. Ты сказал, тиун, что тебе что-то показалось странным в байках о зимнем набеге?

— Очень многое — Найден погладил бородку. — Судя по рассказам, у меня сложилось такое впечатление, что в дальних лесах в это полюдье всего было слишком. Слишком много крови — при том, что убитых никто не видел, мол, сожгли, слишком много пожарищ — и не поймешь, что горело, — то ли погост, то ли просто кострище; слишком много страшных россказней, или, как сказал уважаемый господин Конхобар, баек. Словно бы специально все — глаза отвести. Мол, пограбили все, потому и дань малая-малая.

— Вы живете так, — с усмешкой заметил Ирландец, — словно у вас совсем нет верных людей в дальних лесах.

— Да нет, верные люди есть!

— Я говорю о соглядатаях, послухах, которым вы должны хорошо платить за правдивые вести, — пояснил Конхобар. — Без таких людей нельзя вести серьезные дела. Вот кто-то разграбил собранную дань, а вы даже не знаете кто. И вообще — разграбили ли? Может, хитрые старосты ее сами припрятали?

— Честно говоря, я и сам подумывал об этом, — со вздохом признал тиун.

На дворе вдруг послышался шум, словно бы кто-то рвался в хоромы, стараясь проникнуть сквозь кольцо стражников. Подойдя к окну, Хельги прислушался.

— Пропусти, пропусти, говорю!

— Не велено!

— Жаловаться хотим наместнику, челом бить…

— Нету наместника. На торг уехавши. Сказано вам — один князь здесь, Олег, по прозванью Вещий!

— Князь? Олег Вещий? Слышали, люди? Его-то нам и надобно!

Не дожидаясь окончания спора, Хельги вышел на крыльцо и грозно взглянул на собравшихся.

— Почему шум?

Высокий, с гривой пшеничных волос и аккуратно подстриженной бородкой, в длинном, затканном золотом кафтанце и красном плаще на левом плече, князь стоял, широко расставив обутые в червленые сапоги ноги, положив левую руку ни украшенную смарагдами рукоять меча. Гордый, уверенный и непоколебимый. Властелин!

— Князь! Князь! Княже, — зашептались в толпе, многие стали кланяться.

— Кто такие? — спустившись чуть ниже, строго вопросил князь.

— Гости торговые, с Булгара, с Итиль-реки.

— Гости? — Хельги усмехнулся, глядя на рванные одежды купцов. У некоторых были перевязаны тряпицами руки и головы, один — чернобородый и темноглазый — еле стоял на ногах и надсадно кашлял.

— На что жалуетесь, гости?

— Изобидели, пограбили нас на Воложбе-реке твои, княже, люди! — смело вышел вперед чернобородый, видимо, самый обиженный.

— Как это — «мои люди»? — удивился князь. — Ты что, борода, мелешь?!

— Ну, не твои, — замялся торговец, опустив раскосые глаза. По-славянски он говорил хорошо, чисто. — Не твои, так наместника твоего, воеводы Снорри.

— Откуда знаете, что его те воины были?

— А те, нас изобидеша, сами похвалялись, — вступил в разговор другой купец, в чалме и с длинной бородой, крашенной охрой. — Говорят, за то, что ваши людишки дань нашу забрали, мы вас бьем волею воеводы ладожского, чтоб неповадно было!

— Так нам никакой торговли не будет! — наперебой принялись жаловаться купцы. — То хазары забижают, то печенеги, то ваши.

— Разберусь с вашим горем, разберусь, — сурово сдвинул брови князь. — Виноватых накажу строго. Конхобар! — Он обернулся к Ирландцу. — Выслушай каждого, потом доложишь.

Отправив булгарских купцов с Ирландцем, Хельги поднялся в горницу. Отпустив Найдена, задумчиво зашагал из угла в угол. Обида купцов — непростое дело. Захиреет торговля — Ладоге, да и всей земле Русской, прямой убыток. Да еще как коварно придумали — «волею воеводы ладожского»! По всему, выходит, немедля ехать с дружиною — разбираться. Ну что ж, в общем-то, почти в те места и собирался, правда, чуть севернее. Проводник верный нужен… Ха! Так ведь Найден как раз те места как никто другой знает, хаживал когда-то. Кликнув слугу, Хельги велел немедленно вернуть тиуна. Дождавшись, указал рукой на лавку, выложил на стол широкую вощеную дощечку, писало, провел линию.

— Вот, Найден, Воложба-река… Как от тех мест пройти к Келагастовым землям?

— Да просто. — Тиун усмехнулся, взял в руку писало. — От Воложбы до Паши-реки почти совсем рядом. А там и до земель Келагаста рукой подать.

— Значит, туда и пойдем… А если севернее от Паши взять, нет ли там какой-нибудь крупной реки?

— Как не быть, княже? Оять-река, в Нево-озеро-море впадает.

— Хорошо, — улыбаясь каким-то своим мыслям, тихо промолвил князь. — Ну-ка, Найден, кликни-ка мне Ирландца…

Расстроенные, возвращались с ладожской пристани Вятша с Твором. Целый день, с утра до позднего вечера, шлялись по торжищу, да не одни, с воеводой-наместником Снорри, с дружиною. Всякого «живого товару» пересмотрели — нет, не показалась нигде Радослава, словно сгинула. Может, и в самом деле?

На глаза Твора навернулись слезы. Неужто зря все? Вятша положил руку ему на плечо.

— Не кручинься, друже. Разыщем мы сестрицу твою, обязательно разыщем!

— Да как теперь разыщем-то? — уже не сдерживаясь, захныкал Твор. — Поздно уж, поздно…

— Ничего и не поздно! — решительно заявил Вятша. — Радослава твоя — у варяжских гостей, так?

— Ну, так… если не продали еще.

— Может, здесь и не продадут. Увезут за море.

— Вот уж утешил…

— Да ты не обижайся, лучше послушай. Варяги здесь долго стоять будут, покуда торг, покуда булгарских да хазарских гостей подождут… А ведь скучно им… Наверняка к знакомцам своим ладожским пойдут, к варягам, а там кто-нибудь и проболтается, даже наверняка похвастает этакой-то красой. Ведь сестра твоя — красавица!

— Ну да, скажешь тоже, — хмыкнул сквозь слезы отрок, потом, подумав, согласно кивнул: — Вообще-то, да, не уродка…

— Значит, нам надо что? Переговорить со всеми слугами местных варягов!

— Ничего себе! — присвистнул Твор. — Тут же этих самых варягов — тьма!

— Ну да, много, — согласился сотник. — Но все же их вполне можно проверить. Мне скоро в поход, с князем, а вот тебе нечем будет заняться.

— Я же с вами хотел!

— Лучше сестру поищи. На первых порах и я тебе помогу, пока время есть. Вот что, имеется у меня тут один знакомец, Найден. Должность немалую имеет — тиун. Много чего про всех знает.

— Так, думаешь, поможет он?

— Конечно, поможет, тут и думать нечего.

— Так идем же скорее в его хоромы!

Вятша посмотрел на загоревшиеся глаза парня и усмехнулся, и в самом деле — почему б не пойти? Князь, правда, на пир звал… Да ну его, этот пир. Вятша вдруг вспомнил волнистые каштановые волосы Радославы, тонкий стан, сложенные в насмешливой улыбке губы, глаза цвета майского неба… Неожиданно покраснев, он схватил Твора за руку.

— Не спеши, парень, сворачивай. Вон они — хоромы тиуна Найдена.

— Вот этот вот хилый частоколишко? — не поверил отрок — Да там, поди, одна избенка уместится да худой амбаришко. Нешто тиун так живет?

— Пошли, пошли, там увидишь. — Обхватив приятеля за плечи, Вятша чуть не силком поволок его ко двору тиуна.

Найдена пока не было — нежданных гостей встретила юная супружница тиуна — Малена, девица приятная, смуглявая, темноволосая, улыбчивая, только вот где-то глубоко в глазах ее затаились неизбывная тоска и боль. Чувствовалось — немало лиха хлебнула на своем коротком веку дева. Еще бы… Изгойка, не нужная никому в роду, опозоренная, бежала прямо в лапы волхва Вельведа, проникшего ко двору Хельги — тогда еще наместника Рюрика в Ладоге — под видом огнищанина Борича. Запугал Борич младую деву, запутал, использовал как наложницу, бил. А потом, как вырвалась-таки от него Малена, обрела свое счастье с Найденом, да вот детей не давали боги…

— Варяги? — Не дожидаясь возвращения мужа, Малена быстро накрывала на стол: овсяная, заправленная толокняным маслом, каша с шафраном, свежеиспеченные лепешки, уха, жаренная на вертеле рыба. — Я и без мужа про них вам обскажу. Ну, перво-наперво, Ульф Сломанная Стрела, он за детинцем сразу живет, потом Рагнар из Река, смешной такой, рыжий, затем Альв Скъордсен, торговец кожами, братья Ульдсы, свечники, ах да… чуть не забыла — сосед наш, Торольв Ногата! Богатый, у него сам Хельги-князь когда-то гостевал. Пошли-ка во двор… Во-он, видите, кузница?

— Угу.

— Рядом — куст, потом орешник, а вот там, левее, крыши. Это и есть усадьба Торольва. К нему много знакомцев приплыло, недавно хаживал в гости.

Вятша погладил собаку и взглянул на хозяйку.

— А ты знаешь кого-нибудь в усадьбе Торольва?

— Хм… — Малена задумалась, смешно наморщив нос. Потом вдруг всплеснула руками: — Да как же! Ходит тут один парень к ручью, что в овраге…

Сколько себя помнил, Стемид, сын Гуннара-бонда из Трендалага, всегда завидовал всем. Старшим братьям — за то, что они сильнее, сестрам — за то, что, может быть, выйдут замуж за богатых, отцу — за то, что имеет дом, пару лошадей, коров и одноглазую наложницу Секкью. Так и рос с ощущением постоянной зависти в сердце. Отец вскорости умер, братьев сгубили разбойники, а Стемид, в одночасье став обладателем кривой рабыни и еле-еле дышавшего хозяйства, быстро избавился от всего и попытался было осуществить заветную свою мечту стать купцом, то есть добиться богатства и счастья. На мечту, впрочем, не хватило ни средств, ни умения. Сдуру вложив все серебро в партию кож, Стемид купил место на кнорре одного из скирингсальских купцов и отправился в свое первое плаванье, которое стало и последним его коммерческим предприятием. Попав в бурю у берегов Ирландии, корабль пошел ко дну, напоровшись на скалы, а Стемид и те несколько приказчиков, которым удалось спастись, попали в рабство к одному из правителей Улада — королевства на самом севере Изумрудного острова. В рабстве Стемид долго не прожил — бежал с попутным судном в Англию, потом оказался в ватаге Рагнара Мохнатые Штаны, затем уже после смерти этого славного хевдинга, пристал к Рюрику, как раз отправлявшемуся в Гардар. Столь бурная судьба — впрочем, довольно обычная для норманна — научила Стемида многому. Не выделяясь ни силой, ни храбростью, он брал другим — хитростью и коварством, ошибочно принимаемыми многими за ум. Давно усвоив, что главное для человека — богатство и власть, Стемид шел к своей цели, ничего и никого не стесняясь и зарабатывая на всем, что попадется под вороватую руку. Вот и сейчас, прибыв вместе с дружиной Олега в Ладогу, Стемид углядел покачивающийся у причала знакомый корабль — судно Гнорра Ворона и сразу же начал прикидывать, что бы еще можно было выжать из купчины. Так ничего и не придумав, Стемид поддал ногой валявшийся на пути камень и направился к ладье просто так, наудачу. На этот раз ему не повезло — хозяина на судне не оказалось. Как ответил приказчик Рулав, тот отправился промочить горло в корчму Ермила Кобылы. Услыхав о корчме, Стемид повеселел — Ермила Кобылу он помнил еще со времен Рюрика, а потому решительно зашагал в направлении питейного заведения Ермила. Хозяин корчмы, мосластый, с вытянутым, и впрямь напоминавшим лошадиную морду, лицом, не узнал посетителя или сделал вид, что не узнал: и то и другое совсем не позволяло надеяться на дармовую выпивку. Впрочем, Стемид не отчаивался, бывали в его жизни обломы и покруче. Подозвав слугу, уселся на краю лавки, пододвинув ближе большую деревянную кружку, да, намочив усы в браге, принялся слушать, о чем болтают люди. Несмотря на поздний час — солнце уже давно село, — в корчме народу хватало: купцы, торговцы кожами, ремесленники, менялы, воины. Во дворе, под липой — народец попроще: судовщики, кожемяки, охотники. Поискав глазами Ворона, Стемид увидел его в компании купцов и уже хотел было подойти, да Гнорр вдруг обернулся к хозяину и что-то ему сказал, кивнув в сторону только что вошедшего в корчму Торольва Ногаты — человека в Ладоге уважаемого и известного. Изобразив на лошадином лице несказанную радость, корчмарь подошел к припозднившемуся посетителю, провел, усадил рядом с Гнорром. Стемид бросил на них завистливый взгляд: сразу было видно, купчины задумали какое-то совместное предприятие, а Стемиду опять вот не повезло — завтра, вернее уже сегодня, он должен был отправиться с дружиной в дальние леса, вразумить отбившихся от рук старост. Нельзя сказать, чтоб мероприятие это так уж тяготило Стемида, карательные походы обычно проходят весело — и добра можно поиметь, и девок, — однако извечная зависть не давала покоя, нашептывала; эвон, купчишки-то только и делают, что серебро считают, особо ничем не рискуя, а тут бегай по лесам неизвестно зачем, ищи стрелу в брюхо или топор в голову. Совсем уж разобиженный, Стемид сплюнул и вышел во двор, под липу, остановился, вытирая вымоченные в браге усы. Кто-то неслышно подошел сзади.

— Откушай, господине!

Стемид оглянулся и увидал корчемного служку. Тот с подобострастным видом протягивал ему кружку с брагой…

Стемид отхлебнул… нет, не брага то была — ставленый мед! Интересно, с чего бы такой почет?

Не дав допить, снова появился слуга.

— Хозяин с тобой, господине, говорить хочет.

— Хочет, поговорим, — пожал плечами варяг.

— Тогда пожалуй за мной на задворье.

Заинтригованный Стемид вслед за слугою нырнул в небольшой амбар и, пройдя меж тюками и бочками, вышел в заднюю дверь. В небольшом дворике на вкопанной у самого амбара лавке уже дожидался Ермил Кобыла. Уж конечно, ушлый корчмарь давно заметил старого знакомца, просто до времени не подавал виду.

— Все ль поздорову, Стемиде? — завидев варяга, ухмыльнулся Ермил, показывая неровные длинные зубы.

— Чего звал? — Стемид не был настроен на длинные предисловия.

Корчмарь оглянулся и понизил голос;

— Дело к тебе имею, друже.

— Что еще за дело?

— Слыхал я, дружина в поход выступает? — Кобыла прищурил глаза.

— Да, в дальние леса идем, — важно кивнул гость. — Силушку показать кому надо.

— Вот то-то и оно, что показать, — загадочно поддакнул корчмарь. — И показал бы… подсказал, кому надо, сколь у вас силушки да куда идти намерены…

Стемид деланно возмутился:

— В переветники меня метишь? В соглядатаи? А ну, как скажу князю?

— Скажи, Стемиде, — усмехнулся Ермил. — Коли серебра да злата не хочешь — скажи.

— И откуда ж то злато?

— От верных людей. Выполнишь все — много чего от них получишь.

— Задаток! — Стемид решил показать, что и он не первый год на свете живет.

К его удивлению, Ермил кивнул и вытащил из-за пазухи сверток с золотыми монетами.

— Ромейские!

— Вижу… — У варяга на миг перехватило дух.

— Если согласен, бери!

— Согласен, согласен… Только ты скажи, что делать-то?

— Ты ж варяг, Стемиде?

— Ну?

— Руны-письмена должен знать…

— Немного знаю…

— Там, куда вы идете, каменья есть, огроменные, с рунами этими… Там тебя и будет человечек один поджидать. Ему все и обскажешь.

— Что еще за человечек?

— Чтоб узнал ты его, вот… — Корчмарь протянул на ладони бронзовую фибулу с изображением двух сдвоенных молотов Тора. — У него такая же будет.

— Что ж, — подкинув сверток с монетами вверх, Стемид ловко поймал его и спрятал в суму, — Все?

— Все, Стемиде. Иди.

Варяг повернулся и открыл ведущую в амбар дверь.

— Не сюда, друже, — тихо засмеялся Ермил. — Эвон, за кустиками незаметный проход есть. Туда и иди… — Корчмарь вдруг повысил голос и добавил с угрозой: — Иди да помни; коли донесешь князю… не ты один у нас в соглядатаях ходишь. Достанем.

Хельги едва дождался конца пира, когда упившиеся пивом и брагою гости уже похрапывали, а кто и блевал на дворе, тщетно пытаясь удержать съеденное и выпитое в желудке. Простившись, поднялся в верхнюю горницу — светлицу, скинул парадный ромейский плащ, прибежав по крыльцу, спрыгнул.

— Кто таков? — загородил дорогу к воротам страж.

— Смоленск, — назвал пароль Хельги.

— Киев, — ответил дружинник, узнал-таки, улыбнулся: — Проходи, княже.

Хельги подозвал слугу, приказал привести коня, взмыл птицей в седло. Страж распахнул ворота.

— Удачного пути, княже.

Махнув рукой, князь пришпорил коня, уходя в ночь. Точнее — в зыбкий белесый сумрак. Деревья тихо шелестели серебристыми кронами где-то неподалеку, в усадьбах, лаяли псы. Спустившись с холма, Хельги стрелой помчался вдоль ручья мимо усадьбы Торольва Ногаты, кузницы… Миновав дом Вячки-весянина, свернул к пристани. Стражи с копьями оторвались от стены.

— Кто?

Князь назвался. Заскрипели петли. Вот и пристань, суда, ольховые заросли. Хельги спешился, привязал коня, спустился к самой воде, подернутой кромкой тумана. Тихонько позвал:

— Нихряй! Эй, где ты, дедко?

— Тут я. Эвон.

Выгреб к самому берегу перевозчик, придержал челнок.

— Садись, господине.

Дождавшись, когда князь уселся, вылез сам, протянул весло.

— Не утопи лодку-то.

— Не утоплю, — хохотнул Хельги. — На вот тебе покуда. — Он отсчитал серебро. — Вернусь, еще заплачу столько же.

— Ой, поскорей бы…

— К утру точно буду. Коня стереги, дедко!

Взмахнув веслом, Хельги быстро погнал челнок по течению, выгребая на середину. Широк был батюшка Волхов, противоположный берег едва-едва виднелся в тумане, казалось, будто из топленого молока вздымаются лесистые сопки. Князь с удовольствием греб, вспоминая, как управлялся с челноком еще в детстве, в родном Бильрест-фьорде. Вспомнилось вдруг, как учил его мастерству кузнец-колдун Велунд. Вспомнилась и походящая виса:

Шумели весла, Железо звенело, Гремели щиты, Викинги плыли; Мчалась стремительно Стая ладей, Несла дружину В открытое море.

И еще вспомнилась златовласая дева с васильковым взглядом. Ладия, Ладислава… Любовь… Ждет, ждет она его в усадьбе на крутом берегу, уж, поди, все глаза проглядела, бедная!

Встав на одно колено, Хельги прибавил ходу, чувствуя, как каждый взмах весла приближает его к любимой. Вот и знакомая сосна, причал в ольховых зарослях. Нос челнока стукнулся о мостки. Схватив веревку, Хельги привязал суденышко, бегом взобрался на холм. Вот и лес, знакомые сосны, тропа…

И пепел!!! И гарь! И выжженная земля. Вместо частокола, вместо крепкой усадьбы одни черные угли. О, боги! Один, Перун, Велес… Что произошло здесь, что случилось? Какие нидинги свершили это? Ошарашенный, Хельги медленно опустился на землю. Потрогал рукою пепел — холодный. Значит, не сейчас… Может быть, неделю назад… или чуть больше. Что же, никто из местных рыбаков не видал зарева? Может, и видали, он ведь не спрашивал. А Нихряй? Неужто и он не видел? Так наверняка на усадьбу напали ночью. Подобрались незаметно, как волки. Ладислава ведь управлялась одна. Страшно подумать, что здесь было! И где теперь златовласая дева? Жива ли? Если жива… она могла оставить знак. Нет, Ладислава ни за что бы не пропустила появление неведомых нидингов, у нее здесь были свои приметы, собаки, наконец, да и спала она чутко. Хельги обошел пепелище. Темно — кругом лес, да еще туман поднимается с реки. Подождать до рассвета, может, хоть что-нибудь прояснится… Следы! Хельги едва дождался восхода. Нет ничего… Вот, похоже, остатки ворот, частокола… а в средине один пепел. Можно подумать, будто усадьбу подожгли изнутри. А ведь похоже на то, очень похоже! Хельги наклонился к остаткам ворот — ни одна досочка не повреждена, не высажена, а вот и засов… открыт, словно неведомый враг поджег дом и аккуратно вышел. А враг ли? Ладия не доверяла незнакомцам. Может, сама? Но зачем? Если сама — тем более где-то неподалеку должен быть знак. Должен быть… Надо только искать, искать…

Обойдя по периметру сгоревшую усадьбу, Хельги отыскал несколько схронов — в дупле березы, у старого пня, под камнем. Все пусты. Ничего не понимая, князь спустился к реке в самых расстроенных чувствах. Почему же Ладислава не оставила знак? Записку? Она же выучилась грамоте. И ничего. Почему? Почему же?

Всплеск весла отчетливо послышался от реки. Прятавшийся в ольховых зарослях коренастый мужчина, чернобородый, сильный, с руками — словно медвежьи лапы, проводил взглядом удаляющийся челнок — тот быстро растаял в тумане.

— Кто бы это мог быть? — прошептал бородач. — На рыбака не похож. Может, кто-нибудь из сгоревшей усадьбы? Эй, вставай, чучело… — Нагнувшись, он рывком поднял на ноги девушку в изодранной в клочья рубашке. В волнистых каштановых волосах ее запутались лесной сор и листья, лицо было исцарапано в кровь.

— Что? — Девушка распахнула глаза цвета светлого весеннего неба.

— Вставай, — грубо приказал мужик. — Пора идти.

— Иду, господине, — словно сомнамбула, поклонилась дева. Похоже, чернобородый имел над нею сильную власть, потому что девушка покорно пошла по лесной тропке. Следом за ней шагал бородач. В заплечной суме его перекатывались украденные в чужих захоронках вещи: булгарское огниво, наконечники стрел, нож со стальным лезвием, золотое кольцо и выцарапанная на вымоченном куске березовой коры записка. О чем в ней говорилось, неграмотный бородач не знал, но прихватил вместе с другими вещами — так, на всякий случай. А что? Весу в куске коры мало.

Ирландец дожидался Хельги у входа в хоромы. Узкое желтоватое лицо его было серьезным. Увидев наконец князя, Конхобар махнул рукой.

— Есть вести!

Отогнав грустные мысли — не пристало князю печалиться, особенно на людях, — Хельги быстро поднялся по ступенькам крыльца.

— Вечером мне кое-что сказал Найден, тиун, — тихо сказал Ирландец.

Князь поднял глаза.

— И что же?

— Я думаю, тебе самому лучше послушать. Они сейчас должны подойти.

— Кто?

— Найден с Вятшей и этим, маленьким… Твором. Ага, идут уже…

На крыльце загремели шаги. Скрипнула дверь.

— Можно, княже?

Хельги кивнул, крепко сжал губы, стараясь не показывать своего волнения. Вошли трое: молодой тиун, сотник и светлоглазый отрок.

— Мы искали одну девушку, князь, — начал Вятша.

— Да, я знаю. Нашли?

— Пока нет. Узнали другое, — Сотник обернулся к отроку: — Говори, Твор.

— Я узнал… узнал от Здрава, он был пленником у варягов, вместе с Радославой, сестрой… Ее купил… Она узнала, шепнула имя…

— Так кто же?

— Чернобог.

— Чернобог?! — Хельги перевел взгляд на Ирландца.

— Чернобог купил девушку совсем недавно, как только прибыли купеческие ладьи, — пояснил тот.

— Значит, он здесь, — кивнул князь, и только Конхобар Ирландец уловил ход его мыслей, — Он здесь, — глухо повторил Хельги. — Он пришел за мной… Что ж! Еще поборемся. Еще посмотрим, кто кого… По крайней мере, до этого я никогда не проигрывал, верно, Ирландец?

— Все так, ярл, — по-норвежски произнес Конхобар. — Только, думается, тогда, в Таре, мы все же поторопились. Надо было проткнуть эту тварь осиновым колом…

Глава 10 ОБИТЕЛЬ Июль 868 г. Щугозерье

Пламя бушевало. Жрецы Молоха ходили по широкой плите, всматриваясь в толпу. Нужна была жертва.

Гюстав Флобер. «Саламбо»

Колокольный звон раздавался над лесом, плыл над небольшим озером, над ручьем, над зеленым заливным лугом. Услыхав звон, прижал уши пробирающийся вдоль ручья волк, оторвал от воды рогатую морду сохатый, вспорхнув, тяжело перелетел на верхние ветви сосны тетерев. Оторвавшись от колокола, посмотрел вниз дюжий юноша в черной монашеской рясе с откинутым капюшоном. Все было видать с колокольни! Видно, как выходили на двор небольшой обители братья, умывались родниковой водицей, перекрестившись, шли в церковь — колокол собирал на утренними а молитву. Видно, как за частоколом, с озера, взлетели разом потревоженные кем-то утки, закружили над водою, закрякали, уводя от утят неведомого лесного зверя. Если повернуть голову на запад, с колокольни хорошо просматривалось дальнее озерко — Сярг-озеро, к востоку шла лесная дорожка на Хундолу — Волчью деревню. И в самом деле, волков в здешних местах водилось много. Если идти лесом да болотинами, к северу можно в конце концов выйти к верхнему течению Кашни-реки, а к югу уходит в ельник нахоженная тропа на Шуг-озеро и дальше, к Наволоку, селению на Паше-реке, владениям старосты Келагаста. Закончив звонить, юноша — в крещении прозвали его Григорием — перекрестил лоб, вознося молитву Господу. Благодарил за все: и за эту обитель, пусть пока небольшую — всего восемь послушников и настоятель, отец Никифор, — но дружную, и за возможность с течением времени познать божественный промысел, и за прекрасное лето — не дождливое и не засушливое, ужо в огородце обители уродится хороший урожай овощей и злаков, и за спокойствие. Вот уж и в самом деле — пустынь. До ближнего селения — Хундолы — топать и топать, да и сама-то Хундола — три избы — многолюдством не отличалась. А кругом дремучие леса, урочища, непроходимые топи… и поразительные по красоте озера: Сярг-озеро, Еголо, Шуг-озеро…

Истово восславив Господа, Григорий поправил под рясой нательный крестик и снова стал вглядываться в необозримые лесные дали. Сегодня была его очередь оберегать обитель. Вряд ли, конечно, кто и придет, но, может, хундольские смерды заглянут за чем-нибудь к отцу Никифору либо кто из охотников забредет случайно, либо выйдут на звон колокола из лесной чащи заблудившиеся дети, как уж бывало когда-то.

День зачинался погожий, солнечный, светлый. Щебетали в кустах шиповника птицы, в озерке играла рыба, а в голубой вышине, широко расправив крылья, парил коршун. Вот бы подняться, взглянуть с вышины его глазами. Многое бы увиделось, чай до самой Ладоги-града. Ну, пусть не до Ладоги, но уж Сарку-реку видать бы было, до самой реки Кашли, у Пир-озера — озера Злого духа. Григорий снова перекрестился — вспомнил про нечисть. Всякое про Пир-озеро говорили. Ночью оно мутнеет, а днем — зеленое, как трава, а иногда кровавится красным. Несколько камней — огромных замшелых, глыб — глядят в озерную гладь с высокого берега, и камни эти похожи на головы вкопанных в землю великанов. Не любили местные люди то озеро, хоть и рыбным оно было, и дичи по берегам водилось немерено. Все ж старались обходить его стороной, а если уж судьба вынуждала заночевать, то обязательно ставили вокруг шалаша обереги да приносили озеру жертву — не птицу и не зверя лесного — ножом полосовали вены, знали — дух озера признает только человечью кровь.

Помотав головой, Григорий посмотрел во двор. После молитвы и трапезы братья собрались у церкви, ждали отца Никифора. Вот наконец появился и он, неспешно спустился с крыльца — молодой, красивый, с черными как смоль волосами и такой же бородкой. Поправил опоясывавшую рясу вервь, улыбнулся ласково.

— Ну, братья мои, возблагодарили Господа, теперь и самим потрудиться можно.

Послушники загалдели:

— Ужо потрудимся, отче.

Отец Никифор принялся распределять послушников на работы.

— Ты, брат Андрей, и ты, брат Георгий, — в скрипторий, книжицу к вечеру до конца перебелите, ту самую, что недавно прислали с охотниками, хорошая книжица, Георгия Амартола сочинение, вечером читать будем. Вы, братья, — настоятель перевел глаза на остальных монахов — в лес, по ягоды — голубика с черникой зреют, запасем на зиму, насушим. После обедни, ежели Господь не дает дождика, все вместе огородец польем. Думаю, так оно верно будет.

— Верно, отче, — поддержали братья. Андрей с Георгием, грамоте зело вострые, направились в скрипторий — небольшую летнюю хижину, даже, скорее, навес над длинным столом, сколоченным из крепких дубовых досок. Другие послушники, прихватив плетенные из лыка корзины, оживленно переговариваясь, миновали ворота и направились по тропинке к лесу, в сторону Сярг-озера, куда и ходили обычно. Брат Григорий посмотрел им вслед, осторожно снял во лба божью коровку, выпустил — лети, мол. Господь миловал в это лето — комаров да слепней было мало, не то что в прошлом году, молитвами спасались да еще настоем из горькой коры дуба. Нынче совсем другое дело — почти что и нет кровопивцев, может, оттого, что молились чаще? Да, скорее всего — от этого. Вот хорошо бы еще окрестить закоренелых хундольских язычников — отец Никифор велел братьям их привечать, да и сам не чурался и частенько проведывал Хундолу. Вот и сейчас, похоже, туда собрался. Подошел к колокольне, запрокинул голову, взглянул на послушника глазами нездешними.

— Спустись-ко, брате Григорий, закрой за мною воротца.

Григория уговаривать долго не надо — вмиг слетел с башенки, пожелав настоятелю удачного пути, закрыл ворота на засовец. Хоть и нет здесь лихих людей, да мало ли… Ходили всякие слухи о поганых колбегах, да еще, говорят, кто-то побил на Воложбе-реке булгарских купцов с Итиля. Далеко, казалось бы, Воложба, не близко, да ведь это только на первый взгляд так кажется. Несколько дней пути — и вот она, Паша-река, а там и до Хундолы недалече.

Отец Никифор обернулся на полпути, помахал рукой послушнику, тот с улыбкой ответил, и вот уже высокая фигура настоятеля скрылась за белоствольным рядом берез. Хороший был человек отец Никифор, Добрый, внимательный, умный — и в вере Христовой истовый, настоящий подвижник! Много чего зная, много чего и рассказывал братии, и не только из священных книг. Говорил и о варягах, и о ладьях их с драконьими головами — драккарах, и о ромейском царстве, о далеких островах — Англии и Ирландии, о людях — рабах, вольных разбойниках — викингах, о королях и морских конунгах. И о киевском князе Олеге, что прозван Вещим. На свой лад называл князя отче Никифор, говорил не «Олег», а «Хельги», и было у него в этот момент в глазах что-то такое, словно бы вспоминал давнего-давнего друга. Григорий еще раз посмотрел на березовую рощу — настоятеля уж и не видно было — перевел взгляд в сторону ближнего леса, к озерку, где плескалась, играя, рыба.

Пройдя рощицей, Никифор остановился у опушки, прислушался. Никто за ним не шел — да и кому идти-то? Все было тихо, спокойно — стучал в лесу дятел, куковала кукушка, в кустах заливался трелью жаворонок. Перекрестившись, настоятель обители еще раз осмотрелся и быстро свернул с хундольской дорожки на еле заметную волчью трону, круто забиравшую к югу. Стало заметно темнее — березы сменялись елками, затем потянулись овраги, урочища.

Потом снова начался смешанный лес — березы, осины, сосны с елями, изредка встречались липы. Тропка — видно было, что ею пользуются не только звери, но изредка и люди, — то расширялась, то вновь сужалась, да так, что меж деревьями приходилось протискиваться, то ныряла в овраги, то взбиралась на холмы, то петляла, огибая болота. Впрочем, отец Никифор прекрасно знал путь — шагал уверенно, быстро, с ходу перепрыгивая небольшие ручьи и поваленные бурей деревья. Углубившись в чащу, он обошел небольшое болотце и, пройдя вдоль реки, вышел к озеру, противоположный берег которого терялся в утренней туманной дымке. Выйдя на мыс, заросший орешником и ольхою, настоятель напился озерной воды и, ополоснув лицо, уселся в траву, прислонившись спиной к большому плоскому камню. В прозрачно-голубых волнах, выпрыгивая за мошкарой, играла серебром рыба, крякая, шумно проплыла в камыши утиная стая. Маленькие, только что народившиеся утята — смешные, пушистые, — нагоняя родителей, неумело били об воду крыльями. Никифор с улыбкой наблюдал за ними и словно бы чего-то ждал. Между тем солнце постепенно забиралось все выше, вот уже засверкало над самой головой, и настоятель нетерпеливо привстал, оглянулся, походил по мысу, снова уселся, недоуменно покачав головой, Вытер со лба пот, опять подошел к озеру, ополоснулся…

— Бог в помощь, отче, — послышался негромкий голос.

Никифор обернулся.

— Ну, наконец-то! Давно тебя дожидаюсь, Дивьяне. Как нынче охота?

— Хуже, чем всегда. — Охотник Дивьян — молодой парень лет семнадцати, невысокий, жилистый, темнорусый, с круглым лицом и непонятного серо-зеленого цвета глазами — присел рядом, у камня. — Неспокойно нынче на Шугозерье, — скорбно поведал он. — Наволоцкий староста Келагаст опять начал мутить воду. Захватил себе Пялью, Куневичи, да и этого показалось мало — положил глаз и на мою усадьбу, усадьбу рода Конди. А я ведь, ты знаешь, бобыль. Куда мне одному против целого рода? В общем, нет у меня теперь усадьбы. Лучше бы, конечно, помереть в схватке, чем так скитаться… но ты ведь говоришь, что живой я принесу больше вреда коварному Келагасту.

— Куда как больше, — с улыбкой подтвердил Никифор. — Только зря ты все время думаешь о вреде, Дивьян. Думай о пользе, которую ты приносишь нам и всему делу великого киевского и новгородского князя.

— Князь далеко, — мрачно заметил юноша. — А здесь, в лесах, творятся такие дела, что и говорить не хочется. Совсем распоясался Келагаст. Сын его привел в дом десять наложниц из куневичских дев. И еще столько же хочет! Да и староста, говорят, не отстает от сына.

— Ты же сам принес весть о том, что князь Хельги собирается навестить с дружиной наши места, — осторожно произнес настоятель, — Знай, Дивьян, если бы ты не сообщал мне обо всем, что происходит в лесах да в Ладоге, Келагаст вошел бы в еще большую силу. Так что помни, ты делаешь нужное дело. Как Ладислава?

— Давно не был в ее усадьбе. — Дивьян улыбнулся. — Вот на днях собираюсь. Самому интересно, чего там нового, в Ладоге? Лада ведь все новости знает.

— Хорошая девушка.

— Еще бы! Сестрица моя названая. Жаль, первенец ее осенью сгорел в лихоманке, так я бы был уже дядькой.

— Да, жаль, — согласно кивнул Никифор и утешил. — Смерть младенцев, к сожалению, обычное дело. Она так и не присмотрела себе мужа?

Дивьян вдруг засмеялся:

— Не присмотрела. И не присмотрит, друже! Будто сам не знаешь, кого она любит?

Ничего не ответил Никифор, лишь молча кивнул. Потом поднял глаза, спросил:

— Пойдешь к ней, скажи; пусть будет поосторожней. Ходят слухи, неизвестные воины разграбили на Воложбе-реке караван булгарских гостей.

— И я о том слышал. — Юноша сверкнул глазами. — Думаю даже — не Келагастовы ли то были люди?

— Вряд ли, — покачал головой монах. — Не такие уж и длинные руки у Келагаста.

— Однако власть он себе забрал немалую. И еще заберет, если не остановить. Людей примучивает почем зря, хуже самых лютых колбегов. Говорят, объявил себя главным жрецом и теперь приносит в жертву людей. Все для того, чтоб боялись. — Дивьян сплюнул. — Да не все бояться-то. На Паш-озере такой отпор ему дали, едва ноги унес! Значит, не перевелись еще воины в наших лесах.

— Не перевелись. — Никифор сдержал улыбку. Если б Дивьян только звал, скольких трудов стоило уговорить пашозерцев напасть на Келагастово войско первыми, когда те не ждали. Не раз и не два хаживал тогда Никифор на Паш-озеро, разговаривал со старейшинами, советовал. И советы его дали плоды! Почти все Шугозерье захватил уже наволоцкий староста, а вот на Паш-озере застрял, обломился.

— Как Келагаст — поинтересовался монах. — Не трогает еще тебя?

— Да пока не трогает — Юноша махнул рукой. — Все хочет женить на одной из своих девок — толстой Хараге. Тогда б шугозерские земли его по закону были. Впрочем, не так часто я с Келагастом встречаюсь. Вообще не захожу в Наволок, так, на охоте только.

— Зря не заходишь, — неожиданно жестко произнес Никифор. — От того большая бы польза была. Знаю, опасно. Келагаст хитер и коварен.

— Не так он, как Ажлак — старец. Откуда он и взялся, неведомо. Говорят, раньше на Пир-озере жил. Из тех краев.

— Что за старец такой? — заинтересовался монах.

— А, — отмахнулся юноша. — Я его и видал-то всего один раз. Так, больше с чужих слов знаю.

— Ажлак ведь, по-вашему, «жадный»?

— Ну да, жаден старик и скуп, как не знаю кто. На вид противный такой, мерзкий, сам лыс, бороденка пегатая, реденькая, нос крючком, а глаза так и бегают. Низенький, худой, да сильный. Руки большие, словно оглобли, говорят, запросто людей ими душит. Может, и врут, сам-то я ничего такого не видел.

— Ажлак, значит…

— Ну да. Келагаст его приваживает, не знаю почему…

— Вот и узнай, — попросил Никифор.

Дивьян улыбнулся, поправил висевший за спиной охотничий лук, поднялся на ноги.

— Ну, пойду ж, пожалуй.

Простившись с монахом, Дивьян исчез в зарослях. Тихо, ни один листик не шелохнулся, оно и понятно — охотник. Засобирался в обратный путь и Никифор, снова подошел к озеру, наклонился, зачерпнул ладонями воду, напился и возблагодарил Господа, что даровал-таки встречу. Давненько уже не приходил сюда Дивьян, хоть и ждал его постоянно Никифор, как и условливались. Эх, не хотел, не хотел отец настоятель влезать в мирские дела, думал полностью посвятить себя служению Господу да распространению света учености, однако ж не так все вышло. Наволоцкий староста Келагаст, до поры до времени сидевший в своих лесах тише мыши, стал захватывать чужие землишки, сначала понемногу, затем все больше и больше. Примучивал людей, приносил человеческие жертвы — видно, уверовал в чужих поганых богов, а с этим уж никак не мог смириться Никифор и, будучи истинным христианином, встал на пути языческого непотребства. Действовал, как мог, — убеждением, хитростью, верой. Хорошо, что в эту зиму установились добрые связи с жителями дальнего пашозерского угла. Хундольские людишки с пашозерцами знались, по зимникам в гости друг к дружке наезживали, тут-то Никифор и приветил пашозерцев. А потом, как заболела внучка их старосты, старого Сагарма, Никифор ее вылечил — молитвою да настоями трав, что запасал еще летом, исходя из собственного опыта и указаний авторов Древнего Рима. Сагарм тогда на радостях закатил в Хундоле пир, с той поры и повелась дружба. Непросто, ох, непросто было нести здешним лесным людям Божье слово, но — ничего, продвигались дела потихоньку, вот уже и несколько пашозерцев обратились в истинную веру, а один — Григорий — даже явился в обитель послушником. Большое дело! Эх, если б сосредоточиться только на молитвах и распространении веры… Да куда-там, Келагаст не дает! Рыщут его людишки по лесам, жгут погосты, охальничают. О том не раз уже сообщал Никифор наместнику Снорри, посылая весточки через Дивьяна и Ладиславу. А уж Снорри должен бы обо всем рассказать Хельги. Если, конечно, явится князь с дружиной. Нужно, чтобы явился, навел порядок, пока жестокосердный староста Келагаст не испоганил своими гнусными деяниями саму идею государственной власти. Никифор прибавил шагу — время к вечеру, припозднился в этот раз Дивьян, да ведь уже и то хорошо, что пришел. Вот бы еще почаще в Наволок к Келагасту захаживал, поузнавал бы кое-что, осторожно, конечно, — Келагаст на расправу крут. К тому же советник у него объявился — старец Ажлак с Пир-озера. Пир-зеро — озеро Злого духа. Не зря ведь так прозвано.

Как не спешил Никифор, а вернулся в обитель уже к вечеру, когда желто-красное солнце посылало из-за дальних сопок прощальные лучи. Братья поливали огородец, по цепочке передавая воду в больших деревянных кадках. Все хором пели псалмы, Никифор аж умилился. Вот так он себе все и представлял в своих мечтах.

Завидев возвращающегося настоятеля, послушники заулыбались, предвкушая вечернюю молитву, простой, но вкусный ужин и обещанное чтение. Сердце Никифора возрадовалось.

— Бог в помощь, братие, — войдя в ворота, поклонился он. — Как дела наши?

— С Божьей помощью, — в свою очередь поклонились послушники. — Повстречали в лесу незнакомцев, чернобородого мужика и с ним красавицу деву. Звали в обитель, да те отказались. Спросили только дорогу к Пир-озеру.

— Вот как! — изумился Никифор. — К Пир-озеру, значит… И что их туда понесло? Странные люди, странные…

На колокольне зазвонил колокол, созывая братьев к вечерне.

В той части наволоцких земель, что прилегают к Паше-реке, в половине дня пути от селения Келагаста, располагалось урочище, заросшее густым еловым лесом. Сумрачно было кругом, сыро. Рядом, в овраге, журчал ручей, а чуть дальше, в ельнике, пряталась средь деревьев опушка, заросшая желтыми папоротниками. Едва-едва проникали сюда солнечные лучи, освещая высокий, недавно вкопанный столб, украшенный рогами лося и кабаньими челюстями — идол неведомого бога. Рядом с идолом негромко беседуя, стояли двое — один седобородый, крепкий, осанистый с недобрым взглядом глубоко посаженных глаз — наволоцкий староста Келагаст, другой — низкорослый, худой, но жилистый, с длинными, словно оглобли, руками и носом крючком — Ажлак — старец, дальний родич Келагаста, не так давно объявившийся в наволоцких землях.

— Вот и ладно, что занялись наконец жертвенником, — теребя редкую пегую бороденку, продолжал давно начатый разговор старец. — Люди должны верить в могучих и страшных богов, Келагаст. И чем страшнее, чем кровавее боги — тем больше их будут уважать и бояться. Ибо что такое уважение? Тот же страх. А будут бояться богов — станут уважать и тебя, как их посланца и выразителя воли.

— Меня и так уважают, — усмехнулся староста. — Попробовали бы не уважать.

— А так еще больше будут! — Ажлак прищурил глаза. — И не только свои, а и соседи, и враги. Ужо затрепещут, узнав о кровавых требищах!

Келагаст поправил ремешок, связывающий седые волосы, и с усмешкой взглянул на старца.

— Никак не пойму, и чего ты с Пир-озера сюда подался? Там ведь и страх был, и уважение. Еще бы — озеро Злого духа!

— Я ж тебе уже говорил, брате. — Ажлак скривил губы. — Мало людей стало в тех местах, а значит, и мало жертв имели боги. Вот и разгневались… Пришлось убираться оттуда. Ну, где там наша жертва? — Старец озабоченно посмотрел на еле заметную тропку, что вилась вдоль реки, берегом от самого селища.

— Приведут, не сомневайся, — засмеялся Келагаст.

— А те, что приведут, надежные люди? Или, может и их…

— Деву приведет мой младший сын, Хянди.

— Надеюсь, она девственна? — вскинул брови Ажлак.

— Девственна. — Келагаст осклабился и предложил: — Может, мы ее тут и поимеем?

Старец возмущенно замахал руками.

— Что ты, что ты, брате! Не стоит гневить богов, все ж таки это будет первая жертва, принесенная на новом месте.

— Ну, как знаешь, — кивнул Келагаст и взглянул на быстро удлиняющиеся вечерние тени. — Скоро уж должны и пожаловать. Да вот не они ли кричат?

Ажлак прислушался. И в самом деле, где-то недалеко, за елками, послышались голоса.

Младший сын старосты Хянди — высокий, уверенный в себе парень с рыжей шевелюрой и нагловатой улыбкой на тонких губах — вспрыгнул на перегородивший тропку упавший ствол липы и, обернувшись, протянул руки следовавшей за ним девушке — светловолосой, сероглазой, хрупкой. Вообще-то, Хянди она не очень-то нравилась — уж больно худая, — да вот батюшка приказал привести, нельзя ослушаться.

— Ну, чего ты, Колма? — Парень подмигнул. — Прыгай!

Опершись на его руку, девчонка ловко перепрыгнула упавшее дерево и повела плечом. Сын староста бросил на нее насмешливый взгляд.

— Что, замерзла?

— Да нет, — Колма улыбнулась. — Просто боязно что-то. И в самом деле на том лугу много колокольчиков?

— Полно, — засмеялся Хянди. — На десяток венков хватит.

— Мне б на три только… — тихо прошептала дева.

— Интересно, кому подаришь? — как бы между прочим поинтересовался Хянди.

Колма вдруг отвернулась и запунцовела. Сын старосты ухмыльнулся — давно уже прознал, что неравнодушна к нему эта светлоокая дева. Прищурив глаза, Хянди взял девушку за руку, прошептал в ухо:

— Если вдруг мне пришлешь — я приму.

Колма вздрогнула, попыталась вырваться, но сын старосты не дал, обнял, поцеловал жарко в губы, зашептал слова любовные. Девушка уже не вырывалась, размякла.

«А она ничего, — думал сын старосты. — И грудь не такая уж и маленькая…»

— Нет, нет, не надо… — тяжело дыша, шептала девушка. — Не…

— Я бы взял тебя замуж. — Оторвавшись от девичьих губ, Хянди принялся целовать нежную шею. — Пошла бы за меня?

— Пошла бы.

Руки парня уже деловито задирали юбку, обнажая стройные бедра… Колма вдруг тихо вскрикнула, серые глаза ее округлились от ужаса.

— Там!.. там… — закричала дева. Хянди обернулся и увидел быстро идущих по тропе людей, в которых тут же признал собственного отца, старосту Келагаста, и колдуна Ажлака.

Колма попыталась было бежать, но Ажлак быстро схватил ее за руку и мерзко ухмыльнулся:

— Ну, пойдем со мной, дева.

— К-куда? — заикаясь, переспросила девушка.

— Узнаешь…

— Но я не хочу никуда идти, я бы лучше…

Деву уже не слушали. Схватили за волосы, ударив ногой по ребрам, затащили в ельник, рывком поставили на колени перед рогатым идолом. Колма в ужасе закричала. И крик ее тут же захлебнулся кровью — зашедший сзади Ажлак ловко перерезал девушке горло кривым широким ножом. Захрипев, несчастная повалилась наземь.

— Прими нашу жертву, Семаргл! — вымазав руки кровью, громко воскликнул Ажлак и упал на колени рядом с холодеющей жертвой. По знаку отца то же сделал и Хянди, да и сам Келагаст ткнулся коленями в мох.

Восславив древних божеств, все трое встали. Ажлак кивнул в сторону трупа девушки:

— Заберем ее с собой, к селищу.

— Это зачем еще? — удивился староста. — Лучше бы здесь оставить, звери бы обглодали… Не догадался бы кузнец Рауд, что сделалось с его младшей дочкой. Хянди, никто не видал, как вы уходили?

— Никто, — ухмыльнулся Хянди. — Я все сделал как учил дядя Ажлак… Легко было уговорить эту дуру.

Подтащив убитую ближе к селищу, бросили труп в траву рядом с тропою, чтоб можно было заметить хотя бы не издали, а так, проходя рядом.

— Ну, вот и все, — усмехнулся староста.

— Нет, не все, брате! — Ажлак с усмешкой вытащил из-за пазухи маленький серебряный крестик на тонкой цепочке. Нагнулся, вложил в мертвую руку. — Вот теперь и впрямь все… — Он перевел взгляд на Келагаста; — Кажется, ты давно хотел прибрать к рукам Хундолу и посчитаться с людьми креста? Теперь у нас появился повод.

— Верно. — Староста рассмеялся, — А ты далеко не глуп, Ажлак! Только вот поверят ли в то мои люди?

— Поверят. — Ажлак показал на Хянди. — Пусть твой сын спустится к реке и незаметно уведет вниз по течению пару челноков да там их где-нибудь и утопит.

Келагаст одобрительно засмеялся и повернулся к сыну:

— Исполни все в точности, парень!

Поклонившись, рыжеволосый Хянди исчез в зарослях ивы. Келагаст с Ажлаком переглянулись и неспешно направились по тропе к селищу. Едва успели отойти, как появились идущие с покоса девы с венками из ромашек и клевера. Прошлись по тропе, одна вдруг нагнулась, вскрикнула… Все завизжали, подзывая идущих позади мужиков.

Ни Хянди, ни староста, ни коварный старец так и не заметили, что из кустов орешника за ними следили чьи-то внимательные глаза. Большие, цвета луговых васильков и синего летнего неба.

Пашозерские пришли к вечеру. Явились со стороны Черной реки, прошлись по хундольской дороге и, не заходя в селение, сразу двинулись к монастырю. Колокол как раз созывал отшельников к вечерне, и над лесом, озерком и лугом разносился малиновый благостный звон. Никифор самолично забрался на башню, видел, как вышли из лесу пятеро вооруженных рогатинами людей в круглых, отороченных белкою шапках. Узнав среди идущих Сагарма, пашозерского старосту, вспомнил, как еще по зиме вылечил его дочку. Стоявший рядом брат Андрей тоже узнал гостей и заулыбался. Хоть и славно жить в отшельничестве, а все ж радовались послушники новым людям, тем более старым друзьям.

— Приветствую тебя, брате Никифор! — подойдя к воротам, прокричал Сагарм — высокий, ловкий, с широкой каштановой бородой и такого же цвета кудрями.

— И мы всегда рады гостям, — вышел навстречу пашозерцам настоятель. — Да пребудет с вами Господня милость. — Никифор перекрестился. — Поздорову ли в вашем роду?

— Поздорову, — ответил Сагарм и тут же вздохнул: — Поздорову, да не все. Молодой Юкса, из лучших наших охотников, занемог в лихоманке. Вот и пришли к тебе, брате Никифор. Не пошел бы ты с нами, не посмотрел бы болящего?

— Конечно, схожу. — Никифор кивнул. — Пока соберусь, вы в трапезную зайдите, откушайте что Господь дал!

Заглянув в свою келью, монах сложил в заплечную суму висевшие на стене сушеные травы, топленый барсучий жир, еще какие-то снадобья в плетеных березовых туесах. Выйдя на двор, обратился к гостям:

— Я готов, братие! — И предупредил послушников: — Вернусь завтра к обедне.

Не так уж и далеко было идти до Паш-озера по хундольской дорожке мимо Черного озера, вдоль болотины, дальше — берегом неширокой Сарки-реки, а там уже и вон они, селища пашозерцев. Зимой на лыжах по охотничьим тропкам и не один раз можно было туда-сюда сбегать, от обители до Паш-озера. Сейчас, правда, болот по пути много, но и так идти недолго, к ночи вполне можно добраться, к тому же ночи сейчас стояли светлые.

Юкса — молодой веселый парень — метался в бреду, горячий, как угли. Прочитав про себя молитву, Никифор подержал его за руку, приподнял пальцами веки, оглянулся.

— Хорошо бы положить его в отдельную хижину, и чтоб никто туда не входил, кроме того, кто ухаживает за больным.

— Сделаем, как скажешь, — согласно кивнул Сагарм и, отвернувшись, тут же отдал распоряжения слугам.

Никифор наклонился ближе к больному, приложив ухо к груди, послушал дыхание.

— Я дам ему отвар и оставлю вам травы, — распрямившись, произнес он. — Кто пользует больных в селении? По-прежнему старая Аньша?

— Она.

— Пусть. Трав и Аньша знает изрядно. Если Юкса не умрет до утра — значит, будет жить.

Юкса не умер. Наоборот, напоенный отварами, уснул, дыхание его было еще слабым, но уже не таким прерывистым, как прежде. Сагарм радовался.

— Не знаю, как и благодарить тебя, Никифор!

— Благодарите Господа. И не забудьте натереть болящего на ночь барсучьим салом.

Простившись с пашозерцами, Никифор перекрестился и направился в обратный путь. Шел не спеша, наслаждаясь утренней свежестью, запахом сладких луговых трав и первыми лучами солнца. Выйдя к Черному озеру, повернул, огибая Хундолу и таким образом укорачивая себе путь. Внезапный порыв ветра принес свежий запах пожарища, Никифор повертел головой, увидав поднимающийся за лесом дым, резко прибавил шагу. Вот и болотце, ручей, озерко… А вместо обители — догорающие головни и трупы послушников. Все восемь, они лежали головами в сторону озера Злого духа.

Глава 11 НА ЖИВЦА Июль-август 868 г. Южное Приладожие

Мы несколько иначе смотрим на разбои, упоминаемые летописцем… Отождествление их с классовой антифеодальной борьбой нам представляется натяжкой, данью концепции о феодальной природе Киевской Руси.

И. Я. Фроянов. «Древняя Русь»

Плохое место между речками Воложбой и Чагодой: болота, овраги, ручьи — неудобь сплошная. Однако кому как, народа вокруг немало кормится — из Нево-озера вверх по Сяси-реке плывут на ладьях-насадах купеческие караваны, затем — по Воложке, а потом, сгружают товары, вытаскивают суда, волокут до Чагоды, потом — по Мологе-реке, а уж там прямая дорожка до Итиля, к булгарам, в Хазарию, а через Хвалынское море — в Персию. Оттого и сел здесь много — редко сеют да пашут смерды, все больше на волоках промышляют. Кому помочь, кому ладейки подремонтировать, кому и обходной путь-волок показать, хоть и не прямой, да удобный — по ручьям, по озеркам, — все меньше с ладьями таскаться. Тут же и разбойный люд своим промыслом занимается. Их так и прозывают, волочных татей, — «с волочи, мол», — «сволочи». Конечно, на крупный караван силенок у них не хватит, а вот мелкий — в две-три ладьи — вполне пограбить могут. Товары себе заберут, иногда и ладейки, а купцов да приказчиков — под гать, в болотину. Много болот в местах здешних. А вокруг — леса, леса, леса без конца и без края. Куда ни кинь взгляд — шумит, колышется зеленовато-голубое лесное море. А тати эти, которые «с волочи», в обычный день, пустой, без караванов, люди как люди — зверя лесного бьют, да рыбу ловят, да отобранную у леса землицу-огнище возделывают. Ну смерды и смерды… А только сидят в лесах на высоких деревьях соглядатаи — востроглазые отроки, как покажутся купцы-гости, засвистят, словно соловьи-разбойники, созовут людишек. Те уж смотрят внимательней — какой караван да много ль при нем воинов. Посильней да побогаче пропустят, ну его к ляду, а на тот, что поменьше, обязательно нападут, и тут уж горе купецкому роду-племени. Налетят из лесу с криком, с посвистом молодецким, изрубят гостей торговых, истребят стрелами. Потом трупы в болотины стащат — и снова тишь да гладь кругом, только слышно, как плещется на плесе рыба да журчат ручьи с черной болотной водою.

Отрок Пайк-Заплатка тоже кормился с разбойного промысла. Днями сидел, забравшись на высокую березу, высматривал из густой листвы, не покажутся ли ладьи на Воложбе. Кроме Пайка, еще много таких же ребят на деревах сидело. Кто первый заметит ладейки, тому, в случае удачи, сверх положенной доли еще две придется. Немало. Правда, Пайку вот что-то не везло с этим, другие отроки все раньше него видели, им и навар, а Пайк что ж… Видно, недаром так и прозван — Заплатка. Все порты изорвал, по деревам лазая, а толку — чуть. Уж и насмехались над ним другие отроки — вот чучело пустоглазое, ничего-то заметить не может. Обижался Пайк, стискивал зубы, готов был и в драку броситься, да только уж больно худым уродился да слабосильным — любой побивал. Оставалось только глотать горькие слезы да надеяться — а вдруг в следующий раз довезет?

Вот и нынче сидел Пайк на толстом суку, обхватив босыми ногами березовый ствол. Светлые волосы его трепал ветер, серые глаза слезились от напряжения. Все ж как ни смотрел парень на речку, как ни вглядывался — а ничего, все пусто. Вот уже и день клонится к вечеру и солнце светит прямо в глаза, отражаясь в реке сверкающими желтыми зайчиками. Отрок на миг прикрыл глаза рукой, защищаясь от солнца, выглянул из-под ладони. И вдруг заморгал, не в силах поверить увиденному. Неужто? Нет, и в самом деле… Из-за излучины медленно выплывали плоскодонные купеческие насады. Было хорошо видно, как неспешно опускаются в воду весла. На носу переднего судна стоял лоцман, то и дело промеряя фарватер бечевой с привязанной к ней гирькой. Видно, не из опытных. Те уж хорошо знали — вот тут, за плесом, протока к озеру, а за ним — волок! Дальше, за протокою, на Воложбе одни сплошные мели, да и узка речка становится — перепрыгнуть можно. Сразу за озером и нужно вытаскивать на берег ладейки. Разгрузить, просушить малость да перетащить к Понырь-речке, та хоть и мала да мелковата, а все ж пустые суда провести можно, не на веслах, конечно, бечевою. Подняться вверх по течению до небольшого лесного озерка, а там уж не так и далеко до Чагоды остается. Вот у Поныри-то, в урочищах и поджидали корабельщиков тати дедки Охряма. Дедка — это прозвище такое, седобород был разбойный вожак немолод. Однако ж силен, и умом не обидели боги. Староста Келагаст — самый важный в дальних лесах — сильно уважал Охряма, да и при нужде помощь людьми оказывал, хоть и не нравилось это татям — после-то добычу на всех делить надо, совсем ничего получается. Правда, вот в последний раз Келагастовы почти совсем не взяли себе доли, хоть и караван был знатный, булгарский. Одному бы Охряму, без Келагаста, нипочем с булгарами не управиться — и многолюдны были гости, и воинов-стражей хватало.

Пайк присмотрелся внимательней, сосчитал все ладьи и, набрав в легкие побольше воздуха, закричал, словно болотная выпь.

— Не к добру кричит выпь-птица, — стоя на первой ладьё, покачал головою Твор. — Не к добру.

— Какая еще выпь? — обернулся к нему Вятша.

— Обычная. Сам послушай… Во!

Крик прозвучал снова.

Хельги оторвал взгляд от реки, оглянулся. Вроде бы как с кручи кричали.

— Ну да, с кручи, — подтвердил Твор. — Во-он с той березины.

— А ведь выпь — болотная птица, по березам не шастает.

— Так, может, пошлем людей, князь?

— Рано! Пусть все спрячут мечи, кольчуги, шлемы. Местные тати наверняка поджидают купцов, — усмехнулся князь. — Не будем обманывать их ожидания.

Разбойный вожак дедка Охрям исподлобья оглядел собравшихся в избе мужиков. То были отборные, закоснелые в кровавой татьбе люди. Угрюмые, заросшие бородищами, никто из них не испытывал никакого влечения к мирному хозяйству, зато каждый сполна изведал сладость захваченной в бою добычи. С такими можно было натворить дел. Охрям усмехнулся и, дождавшись, когда тати степенно рассядутся по лавкам, кивнул Пайку:

— Говори, паря!

— Ладьи-насады, торговые, числом восемь, — запинаясь от волнения, перечислил Заплатка. — Ни копий, ни кольчуг не видно, по всему — ладожские гости. Вот и напасть бы!

— Помолчи, Заплатка! «Напасть», — скривясь, передразнил парня Охрям. — О том не твоя голова печется. Беги-ка лучше к огольцам — пущай к волокам со всех ног несутся да высмотрят все, как надо. Что за товар, сколько торговых людишек да воев-охранников.

— Бегу, дедко Охрям. — Подхватив с лавки шапку, Пайк опрометью вылетел из избы. Скатился с крыльца, замахал руками нетерпеливо толпящимся у ворот отрокам: — Бежим к волоку, робя! Дедка наказ дал.

Выбежав из ворот, толпа парней рванула к лесу, в урочище, близ которого и текла небольшая речушка Понырь. В уродище рассчитались — кому куда. Пайку с двумя другими парнями выпало следить у болотца. Запечалился было Заплатка — всегда так. Кто гостей высмотрел? Он, Пайк. А кому теперь в болотине мокнуть? Ему же. Поди-ка поползай в камышах да по грязи! Ну да делать нечего. Одно утешало — ежели богатый караван окажется, будет с него и Пайку хороший наварец. В таком-то разе можно и новый плащик, и бобровую шапку себе справить — все парни завидовать будут.

Рассудив таким образом, Заплатка повеселел и, прибавив шагу, вместе с напарниками помчался вдоль речки.

Когда насады Хельги пересекли озерко, князь, по совету, прихваченного с собою проводника — тиуна Найдена, велел разгружаться.

— Пустые ладьи запросто проведем по Поныри, — разъяснил Найден. — Шестами да бечевою. Ну а дальше до Чагоды-реки уж совсем немного. Только вот, боюсь, до ночи не успеем. Ну да ничего, чай, не нападут тати, побоятся.

— Не беспокойся о татях, Найден, — усмехнулся Хельги. — Лучше пройди вперед, покажи, как с бечевой двигаться.

Кивнув, тиун удалился к воинам. Те были без кольчуг и оружия, многие — босые, ни дать ни взять обычные нанятые торговыми гостями мужички. Только в каждой ладейке, незаметно, но так, чтоб под рукою, — кольчуги, мечи, рогатины, тугие боевые луки. Наклониться только, взять… Ужо не поздоровится ворогу!

Выгрузив тюки с «товаром», перетянули на глубокое место насады. Приладили бечевы, потянули. Шли ходко, лишь кое-где пришлось убирать торчащие из воды камни. Закончился болотистый, заросший камышом берег, пошли деревья — сосны, осины, ели, — многие из них, подгрызенные бобрами, упав, перегородили путь. Останавливались, рубили, оттаскивали. Шуму было много. Трудна работенка — но ведь и весело. Твор так увлекся, перерубая сучья, что сам чуть не ухнул в воду вместе с топором. Хорошо, успел ухватиться за ствол. Перевернулся, опустил ноги в камыши — обогнуть дерево, — почувствовал, как захлюпала грязь-жижа. Обернулся — показалось вдруг, что-то белеет в камышах, вроде бы чья-то рубаха. Нет, не показалось, Ага, вот снова! Отрок, как научил Вятша, перестал вертеть головой, остановился, лег на протянувшийся над водою ствол, якобы примериваясь поудобнее рубануть ветки, сам же пристально вгляделся в воду, в которой отражались насады, люди, деревья, камыш… И промелькнувшие за камышинами фигуры! Вот оно что! Соглядатаи. Тати! Проследить за разбойниками? Нет, уж лучше сразу сообщить князю.

Срубив с поваленного дерева нижние, мешающие насадам ветки, Твор со всех ног бросился к Вятше.

— Засада! Следят за нами. Я сам только что видел.

— В кустах и за камышами? — с усмешкой переспросил сотник.

Отрок ошеломленно хлопнул глазами.

— Ну да… Так ты тоже заметил?!

— Еще бы. — Вятша похлопал приятеля по плечу: — Князю про то ведомо.

— Ведомо?! — все еще недоумевал отрок. Сотник едва не расхохотался.

— Рыбу на живца ловил когда-нибудь, Творе?

— На живца? Ах, вон оно что, — наконец догадался Твор.

Вятша предупредил:

— Смотри не показывай виду.

— Само собой, — махнул рукой отрок. — Ну и хитер же князь! Недаром Вещий.

Хельги вместе с Найденом прошел вперед, определяя место для ночлега. Вообще-то этот путь можно было миновать и до наступления ночи, выйти к Чагоде, на луга. Только вот уж больно чистым там было место, больно уж неудобно для татей. Там ведь могут и не отважиться напасть, убоятся. В таком разе спешить не надо.

— Эй, Ждане, — Хельги махнул рукой лоцману, — там впереди каменьев много! Медленней идите, осторожней. Торопиться нам некуда.

Караван замедлил ход, и князь присел на ствол дерева, поджидая насады. Сорвал ромашку, задумчиво покрутил в руке. Сегодня должно многие проясниться. И очень хорошо, что наконец объявились лазутчики, давненько их ждали, еще с Сяси-реки. Теперь бы только узнать, чьи они. А узнать просто: внезапно показать часть воинов, и если это обычные тати, то напасть побоятся, а вот ежели кто другой, тогда уж будет битва. Здесь главное — не увлечься, все рассчитать аккуратненько, чтобы не слишком мало казалось воинов, но и не слишком много.

Пайк-Заплатка со своими разбойными сотоварищами, не щадя себя, полз по болотине на брюхе, так что только камыши шуршали да, квакая, прыгали вокруг лягухи, хорошо еще не змеи. Усталости не чувствовали, все заменил азарт. Вот высмотрят они, все хорошенько вызнают, и ночью пойдет потеха. Кто чем промышляет, а как же! Купцы-гости — торговлишкой, а ватажники дедки Охряма — татьбою. Все при деле. Как говорится, на то она и щука, чтобы карась не дремал. Хорошо еще, так случилось, что, когда вымер от огнеманки почти весь род, Заплатка попался на глаза людям Охряма, высматривающим ловких и пронырливых отроков для ватаги. С тех пор ватага — дом родной. Хотя, конечно, были у мужиков-татей и семьи, и пашни, и угодья охотничьи. Вполне мирными казались мужички с первого взгляда, никто б и не подумал никогда про них нехорошее. Здоровяки, хозяева справные. А что мальцы при них, так как еще отрокам к охотничьей премудрости приучаться? В ватаге ребят не забижали, слушайся вожака, а так — делай, что хочешь. Одно не прощали — длинный язьк. Отрезать могли, вместе с дурной толовою, как в назидание другим и поступили в прошлое лето с Онфимом. Как он кричал, дурачок Онфим, упирался. Все ж как ни упирался, а головенку его отрезанную рядом с вырванным языком и подвесили. Многих впечатлило.

Заплатке аж целый месяц эта безъязыкая голова снилась, подмигивала да верещала: «Спой песенку, Пайша, расскажи сказочку».

Оба! Увлекшись мыслями, Заплатка и не заметил, как выполз на сухое травянистое место и треснулся головой о камень, да так, что искры из глаз полетели! Еле сдержав стон, Пайк потер ушибленный лоб и обиженно стукнул камень кулаком. Хорошо хоть остальные уже уползли дальше, никто не видел его позора. А камень большой, замшелый… да не простой. Присмотревшись, Заплатка увидал высеченное изображение стрелы — руны. Волшебный камень, покровитель-защитник всей ватаги! Раньше вроде его тут не было… Или был? Нет, был, просто зарос травою, которую не так давно кто-то сильно примял, так чтобы высеченная на камне стрела была видна о речки. Нехорошее дело. А вдруг кто предатель, подает купцам весть? Нет уж… Поднатужившись, Пайк попытался навернуть камень — да не тут-то было! Поди сдвинь в одиночку этакий валунище. Однако что же делать? Как уберечь волшебный камень от взглядов чужаков? Заплатка закусил губу, задумался ненадолго. И придумал. Он юркнул в кусты и, ухватив несколько веток, ловко прикрыл ими камень, так что с реки никакой стрелы вовсе не стало видно. Не увидал ее и продажный варяг Стемид, хоть и всматривался пристально во все встречавшиеся по пути валуны. Ведь по словам корчмаря Ермила Кобылы, именно здесь, меж Водожбой и Чагодой находился рунический камень, у которого должна была состояться встреча Стемида с… неизвестно с кем. И от встречи той напрямую зависело материальное благополучие предателя. Но вот не было нигде камня с рунами. А Ермил говорил — его отовсюду хорошо видать. Может, дальше будет?

Так и шагал Стемид, бросая по сторонам быстрые недоуменные взгляды, да иногда нащупывал в заплечном мешке бронзовую фибулу с изображением молота Тора — тайный знак, врученный ему Ермилом.

— Говорите, у них чуть ли не три десятка хорошо вооруженных воинов? — Седобородый предводитель разбойников задумчиво поглядел на вернувшихся с докладом лазутчиков, измазанных в бурой болотной жиже. Посмотрел на остальных татей с сомнением: — А не слишком ли много для обычных торговцев?

— Не много, Дедко, — ухмыльнулся один из разбойников, чернобородый мужик с золотой серьгой в левом ухе. — Там же восемь ладей, так?

— Так, отроки? — Охрям повернулся к подросткам.

Те дружно закивали: так, мой.

— А коли так, — продолжал чернобородый, — то три десятка воинов для такой оравы — это еще не много. Прибавь к ним самих купцов, и носильщиков, и служек.

— Да, изрядно наберется — кивнул кто-то.

— Нам… — чернобородый тут же осекся, но все хорошо поняли — «нам одним с такой оравой не сладить». Что ж, не впервой намечалось такое дело. Пожав могучими плечами, Охрям встал с лавки и повелительным жестом выгнал из избы всех, кроме чернобородого.

— Ты останься, Крадуш.

Крадуш кивнул.

— И еще кого из отроков….

И дернуло же Пайка зацепиться ногой об кадку. Споткнулся, растянулся на грязном полу, едва не расквасив морду. Охрям хрипло расхохотался:

— Экий ты неловкий, Заплатка! Что ж, тебе и бежать к Келагасту.

— В Наволок?! — охнул отрок. — Так ведь и за три дня не успею!

Тут разом захохотали оба — и дедка Охрям, и чернобородый Крадуш. Крадуш даже заикал и, схватив корец, напился из бочки.

— Нет, в Наволок ты не пойдешь, и впрямь далече, — пояснил он. — Утячье озеро знаешь?

— Ну, знаю. За Нунгошей, почти по самой Пярдомле-речке.

— Вот туда и пойдешь, — кивнул Охрям. — Там Келагастова сотня. Сотника Звеяром кличут, мосластый такой, беззубый, Покажешь ему вот это, — Вожак вытащил из привязанной к поясу сумки бронзовую застежку-фибулу с рисунком в виде какого-то молотка. — Звеяру все, как есть, обскажешь. Пусть поспешают, к утру ежели подойдут — самое время будет. — Разбойник потер руки. — Ну, чего встал, отроче? Беги же! И только попробуй не успеть. Тогда уж лучше не возвращайся, понял, Заплатка?

— Понял, батюшко! — Пайк кивнул и, поклонившись, быстро покинул избу.

— Успеет? — проводив его глазами, осведомился Крадут.

— Успеет, — усмехнулся Охрям — Там идти-то всего ничего, сам знаешь. Да и ночи светлые, и тропинки ведомые. Успеют Келагастовы, должны успеть. Мы же пока все обмыслим старательно. Как напасть, да с какой стороны. Сам-то Келагаст к нам не собирался?

— Не собирался, — мотнул головой Крадуш. — Однако сказывал — в наши места Хельги-князь походом хотел идти, с сильной дружиною. Думаю, купчишки ведать должны о походе этом. К тому ж, может с ними сейчас и человече наш верный. Сейчас вот и схожу к камню, подожду, может, и явится.

— А ежели не придет твой человек? — осклабился Охрям.

Крадуш вздохнул:

— Не придет, так не придет, на все воля богов. А я свое исполню.

Крадуш так и не дождался предателя, так и проторчал почти до утра у камня с руной, на который кто-то набросал ветки — видно, торговые людишки вырубали насадам путь. Разбойник вздрогнул лишь тогда, когда рядом с ним, словно из-под земли, выросли вдруг темные призраки воинов Келагаста. Их вел сотник Звеяр.

— Купчишки спят в шатрах у озерка, остальные — в насадах, — шепотом инструктировал прибывшее пополнение Охрям. — Товарец весь на берегу, там же и катки ладейные, и вои.

— Вооружены как? — обернулся на ходу Звеяр.

— Вооружены зело добре. Кольчужки, рогатины почти у всех, даже мечи имеются.

— Это плохо.

— Но такое оружие не у всех, — поспешил успокоить тать — У некоторых только. Ну, десятка два таких наберется. Мы знаем, в каких шалашах.

— По ним и ударю в первую очередь.

Охрим молча кивнул и вдруг остановился, предостерегающе подняв руку.

— Пришли!

Из-за кустов рванулся с докладом молодой отрок. Отрапортовал деловито:

— Там, за дубом и у ельника, стража, по два человека в кольчугах и с рогатинами, еще дальше, у озера, четверо, тоже с рогатинами, есть и луки.

— За дубом, говоришь? — насторожился Крадуш. — Так ведь все остальные дальше. Что ж они не могли как следует охрану выставить?

— Да ладно тебе, Крадуш! Это ж купцы, не воины.

— Все равно. — Разбойник потянул носом влажный ночной воздух, словно бы хотел что-то учуять. — Неладно…

Впрочем, он тут же перестал выказывать недовольство, присоединившись к проходящим мимо татям, вооруженным тугими охотничьими луками и короткими копьями-сулицами. Оставив позади дуб, охраняемый наивными стражами торговцев, тати и сотня Звеяра бесшумно, по-волчьи, окружили шатры и озерко с настами. Помянув неведомых богов, петухом закричал Охрям.

Острия копий одновременно проткнули матерчатые стенки шатров. Тучи выпущенных стрел полетели в насады.

— У-а! У-а! — закричали, заулюлюкали тати, бросились на торговый лагерь, размахивая над головой топорами… Странно, но сопротивления им никто не оказывал. Лагерь был пуст! Как же так? Ведь враги должны быть здесь, вот и шатры, и стражи. Охрям в ярости разрубил шатер секирой. В шатре никого не было, ни единого человечка.

Как не было никого и в шалашах, и в насадах, даже часовые на поверку оказались набитыми травою чучелами.

— Измена! — запоздало прокричал Крадуш.

А в опешивших разбойников уже со всех сторон летели меткие стрелы. Упав на одно колено, схватился за бок Охрям, захрипел Звеяр, словив стрелу в грудь. Крадуш поспешно укрылся за елкой. А из лесу, стуча мечами о щиты, выходили закованные в железо воины Вещего князя. Яростно защищались тати, знали — пощады им не будет. Повсюду слышались звон мечей и предсмертные крики. Вся земля, до самого озера, оросилась кровью.

С мечом в руках Хельги быстро шел по лесу. Кто-то из татей налетел на него с дубиной. Князь легко уклонился, выбросил вперед руку с мечом, из пронзенного горла хлынула фонтаном кровь.

— Найден, Вятша! — крикнул он. — Все целы?

— Целы, князь, — отмахиваясь рогатиной от двух разбойников, весело откликнулся Вятша и тут же подзадорил нападавших: — А ну, давайте, давайте…

Один из татей вдруг упал на брюхо и попытался подсечь ноги сотника топором. Вятша подпрыгнул и с силой наступил врагу на запястье, тот закричал, дернулся. Второй же, пытаясь облегчить положение собрата, храбро рванулся вперед… прямо на меч Вятши.

Твор отбросил в кусты бесполезный лук — кончились стрелы, да и стрелять в этакой гуще небезопасно, запросто можно угодить по своим. Жаль, у него еще не было меча. Пригнувшись, отрок пошарил взглядом в траве, подобрал выроненную кем-то секиру. Тяжела, не по руке, да все же лучше, нежели простой нож. С такой можно ринуться в самую свалку, поискать славы, хоть и строго-настрого запретил ему Вятша, да разве тут удержишься?

— Аой! — Твор пробежал орешником и, выскочив на опушку, нос к носу столкнулся с белобрысым испуганным парнем. В руках у того было короткое копье, которым вражина не замедлил воспользоваться, выставив наконечник перед самым лицом Твора. Отрок попятился, забыв про секиру, и нападающий, поудобней перехватив древко, замахнулся, готовясь нанести решающий удар… Да вдруг поскользнулся, упал, нелепо взмахнув руками, однако копье все же не выронил, целился им в Твора, нехорошо скалясь. Но уж тут и Твор наконец вспомнил про свою секиру, схватил двумя руками, размахнулся — жалобно треснуло перерубленное пополам копье, враг вскрикнул, напоровшись животом на наконечник. Вторым ударом Твор разрубил ему череп. Чавкнув, полетели вокруг окровавленные обломки костей и похожие на коровий студень мозги, из распоротого живота полезли сизые дымящиеся кишки. Глаза белобрысого парня закатились, на губах выступила кровавая пена. Дернувшись в предсмертной судороге, он застыл, выгнувшись дугою, с распоротым животом и снесенным черепом. Так закончил свой дни Пайк-Заплатка, молодой тать из ватаги дедки Охряма. Победивший его в честном бою Твор блевал в кустах за молодым ельником.

Сопротивляющихся врагов становилось все меньше, все реже слышались предсмертные крики. Многие сдавались в плен. Остро пахло человеческим потом и смертью, а над ельником, над озерком и волоком не спеша поднималось красное солнце, словно бы напитавшееся кровью.

Глава 12 ЛЕНТЫ СТАРОСТЫ КЕЛАГАСТА Август 868 г. Шугозерье

Змея могла укусить смертельно, поэтому олицетворялась с силами зла, тьмы, преисподней.

Г. С. Белякова. «Славянская мифология»

У большого озера Нунгоша, в урочище, отсиживался Ажлак, не так давно посланный Келагастом для пригляда за воинами на Утячьем озерке. Хитер был наволоцкий староста — сам не пошел с отрядом Звеяра, верного человека послал. Но и Ажлак не лыком шит оказался. Ждал-поджидал неведомого послуха у камня — не дождался, да и решил к Нунгоше идти, там на холме, близ урочища, стоял под старой сосною огромный замшелый камень с неведомыми знаками. Издалека видны и холм, и сосна, и камень всяко заметить можно. Однако Ажлак на холм не торопился — знал, что в недавней битве погибли все воины Звеяра, и сам Звеяр, и разбойный воевода Охрям, один чернобородый тать Крадуш спасся, предупредил и теперь отправился в Наволок, на Пашу-реку, к Келагасту. Ажлак тоже решил было пойти с ним, да раздумал — нужно было встретиться-таки с соглядатаем. А как же иначе вызнать, что замышляют неведомые, прикинувшиеся купцами вои?! Потому, проводив Крадуша, и сидел Ажлак в урочище, прятался за темными елями, внимательно поглядывая на холм. Солнце уже встало, но тепла еще не было, стоял такой час, когда ночная прохлада только-только начинает уступать теплым лучикам солнца, еще клубится в низинах туман, а трава такая росная, что кажется, ступи — и утонешь! В бледно-голубом небе ходили белые набухшие облака и сизые небольшие тучки, видно, собирался дождь, хотя, конечно, налетевший ветер мог и развеять тучи… и так же мог и нагнать. Ажлак хмуро посмотрел в небо, пригладил лысину и недовольно сплюнул — не хотелось бы возвращаться в Наволок по дождю, путь-то не близкий. Да и как еще возвращаться придется? Узнать бы — ведают ли враги прямой путь к Паше-реке болотами, лесами, речушками? Вряд ли. Им для того хороший проводник нужен. Есть у них такой? Может быть… А может, и нету. Тогда в обход пойдут, обратно, по Воложбе, к Сяси, Комариной речке. Вот бы и славно! Эх, помогли бы боги, зря, что ли, принесли им в новом капище достойную жертву — красивую дочку куздеца Рауда. И ведь как хитро принесли! Кинули труп в кустах, крест оставили. Ажлак усмехнулся — нет теперь никакой обители у «людей креста»! Сожжена Келагастовыми людьми обитель, поклонники распятого Бога убиты. Туда им и дорога, нечего лесных людей смущать. У лесных людей — «метци-людикад», — чай, и свои боги имеются. Те самые, древние, о которых напоминал Ажлак Келагасту. Скупой, жестокий, хитрый Ажлак — бывший пирозерский волхв. Были, были когда-то времена — Ажлак их еще помнил, — когда процветало капище на Пир-озере, когда окрестная весь, устрашенная могуществом Злого духа, приводила к жертвенникам своих самых красивых дев. Ушло то время, казалось бы, безвозвратно — слишком уж умные стали лесные люди, многие начинали торговать с Ладогой, ездили на ярмарку, дивились на чужих людей, потом у себя в лесах хвастали, рассказывая о поездке. Так и забывалась древняя вера. От Пир-озера ушли люди. Кто в Куневичи подался, кто на Шугозерье, подальше от злых духов и их жестоких жрецов. Ажлак понимал, кто виновен в этом. Конечно же, пришелец Никифор и «люди креста»! Это они мутили люд в дальних селениях, высмеивая древних богов, сея семена недоверия. Это они подговорили не давать больше пирозерским жрецам дев. Это они… Тьфу! Ажлак снова сплюнул и выругался — грязно желтая слюна попала ему на бороду. И тут же недовольная гримаса его сменилась торжествующей улыбкой — уж больно хорошо все получилось с дочкой кузнеца. Одной стрелой двух зайцев убили — и подставили поклонников Распятого, и принесли старым богам хорошую жертву. Волхв ощерился, последнее время чувствовал — древние боги набирают прежнюю силу. Не чувствовал даже — знал. Недавно во сне явился ему чернобородый волхв с темными пронзительными глазами; улыбаясь, стоял волхв на старом пирозерском капище, а вокруг, на колах и деревьях, в муках корчились жертвы.

«Я помогу забытым богам, — громко произнес волхв. — А они помогут мне. Знай, Ажлак, — скоро все возродится! Знай и верь».

Засмеявшись, исчез волхв, а сам Ажлак, проснувшись, уселся на лавке, Покачивая лысой башкой. Не понимал — отчего такое было видение?

А потом, дня через три, услыхал зов. Тот самый чернобородый волхв с пронзительным взглядом звал его к себе, в старое капище. Звал не одного — с жертвами. Вот и стал задумываться Ажлак, а где ж их, жертвы, взять? Одна надежда — на Келагаста. Силен был наволоцкий староста, силен, жесток и коварен. Но еще коварнее сделался он под влиянием Ажлака, а уж сам Ажлак все чаще пел с голоса, являвшегося во сне. Вот и сейчас…

Ажлак, раздвинув высокие папоротники, пристально взглянул на вершину холма. Там у камня замаячила сутулая фигура воина в кольчуге и шлеме, Рыжеватые волосы его на висках, по старой варяжской моде, были заплетены в косы, спускавшиеся на грудь. Оглянувшись по сторонам, чужак внимательно осмотрел выбитые на камне рисунки и задумчиво покрутил головой, словно бы ждал кого-то.

Ажлак решился. Быстро поднялся на холм, обошел камень орешником, выбрался из-за сосны.

— Не ты ли потерял, человече? — Он протянул на ладони бронзовую овальную фибулу с выбитым на ней молотом.

Варят с кривой улыбкой достал из-за пояса точено такую, же застежку.

— Вижу, корчмарь Ермил Кобыла имеет друзей даже здесь, в дальних лесах.

Ажлак ничего не ответил, лишь улыбнулся в ответ и, еще раз оглядевшись, жестом пригласил незнакомца следовать за собой. Тот кивнул, соглашаясь, — в самом деле, не стоило маячить на столь видном месте. В урочище, среди разросшихся папоротников и темных елей, и состоялась беседа. Узнав о том, что во главе неведомых воинов идет сам Вещий князь, Ажлак нахмурился.

— Ничего, — усмехнулся варяг. — Не так уж и много с ним воинов. Основная часть дружины осталась в Ладоге.

Известие это тоже не особо обрадовало пирозерского волхва. Ну, не вся дружина с князем, так и той, что есть, вполне достаточно…

— Нет, недостаточно, — невежливо перебил соглядатай. — Да, для того, чтоб разгромить разбойную сотню, сил хватит, а вот на что-то большее… — Он нехорошо засмеялся. — Пусть ваши устроят засаду где-нибудь на Паше-реке.

— Где? — удивленно переспросил Ажлак. — Они что, не знают прямого пути к Наволоку?

— Конечно, не знают, — хмыкнул варяг. — Откуда им знать? Проводник, ладожский тиун Найден, хорошо ведает путь по здешним реками к Итилю. Что же касается северной стороны, то тут он ничем не поможет князю. Да и Хельги не пойдет по болотам, предпочтет уже знакомый путь, пусть даже и более длинный. Вы вполне успеете подготовить засаду… Только… — Предатель замялся. — Только сначала предупредите меня.

— Предупредим, — кивнул Ажлак. В глазах его внезапно потемнело, всего лишь на какой-то миг, но, распахнув веки, волхв уже знал, какая именно засада будет поджидать дружину Вещего князя. И здесь совсем не нужны воины, надобны лишь древнее заклятье, хорошая жертва и помощь волхва с пылающими вселенской Тьмою очами.

— Мы встретимся с тобой у впадения Капши в Пашу — широкую реку, — сказал волхв на прощанье. — Там приметное место. Вызовись в ночную сторожу и жди челнока. Мои люди найдут тебя. Будь готов. — Ажлак отвернулся.

Варяг не уходил, переминаясь с ноги на ногу.

— Ты, видно, хочешь получить от меня серебро? — догадался жрец. — Увы, я не ношу его при себе. Но там, в Келагастовых землях, ты получишь все, что тебе было обещано, и даже сверх того, если поможешь нам в одном деле.

— В каком еще деле? — недовольно буркнул предатель.

— Там узнаешь, — усмехнулся Ажлак. — Впрочем, кое-что могу сказать и сейчас. — Он осмотрелся по сторонам и, понизив голос, сказал: — Вещий князь обязательно должен дойти до Пир-озера.

— Что еще за озеро такое?

— Озеро Злого духа!

Хельги упрямо вел дружину по давно известному пути к Капше-реке. Леса, болота, урочища сменялись заливными лугами и полями, засеянными льном, ячменем и гречихой. Кое-где за деревьями, на склонах холмов мелькали селища. Князь не заходил ни в одно, и вся дружина давно уже перешла на подножный корм, благо озера вокруг были многорыбными, а в лесах в изобилии водилась дичь. Оставив ладьи на Воложбе под охраной нескольких воинов, Хельги двинулся к Капше напрямик, лесом. В попавшейся по пути деревне, называвшейся Кайваксан — «колодец», нашлись добрые кони и для самого князя, и для его сотников, остальная дружина шла пешком. Поскольку обоза с собой не было, двигались быстро, почти за сутки вышли к междуречью Капши и Паши. Здесь, на широком мысу, в лесочке, Хельги и приказал разбивать лагерь. Выставили охранение — к удивлению Вятши, в ночной караул вызвался варяг Стемид — «все равно что-то не спится». Ну, не спится, так не спится. Пожав плечами, Вятша поставил его на самую оконечность мыса, ближе к реке. Остальных распределил кого в лес, кого к лугу.

Горели костры, разгоняя темноту дрожащим оранжевым светом, вкусно пахло жарившейся на углях дичью. Сидевшие вокруг костров воины вполголоса переговаривались друг с другом. Кто-то чистил кольчугу, кто-то негромко пел, кто-то смеялся, а кто-то уже и спал в шалашах или просто, завернувшись в плащ, на земле, под звездным ночным небом.

Твор потянулся к насаженному на длинную хворостинку окуню. Перевернул, подул на угли, обдавая копотью щеки. Сидевшие рядом с ним воины засмеялись.

— Ну и рожа у тебя, отроче!

Твор не обиделся, улыбнулся.

— Ничего, вот схожу к реке, выкупаюсь. Заодно крючки проверю.

— Чужие крючки-то?

— Какие чужие?! Сам на вечерней зорьке ставил.

— Так не рано ли проверяешь?

— Не, не рано. Утром-то совсем некогда будет.

Махнув рукой, Твор нагнулся, развязал ремешки, скинул постолы и, аккуратно развесив у костра онучи — сушиться, босиком побежал вниз, к речке. Вокруг было темно, особенно после яркого пламени. Отрок остановился, подождал, пока привыкнут глаза, потом спустился к воде — высокая трава щекотала ноги. Пройдя к омутку, Твор проверил поставленные крючки, с удовольствием насадил на вырезанный из ветки кукан крупную рыбу — двух окуней и налима. Да, уж чего-чего, а рыбы тут хватало. Эх, если б завтра не с самого утра выступали, а чуть попозже… Тряхнув головой, отрок отогнал подальше дурацкие мысли — в конце-то концов, не за рыбой они сюда явились. Да и вообще, следовало держать ухо востро — начинались Келагастовы земли. Как говорил Вятша, наволоцкий староста много возомнил о себе в последнее время. Не подчинялся приказам наместника, не давал дани, грабил купеческие караваны, захватывал чужие земли… Нужно, нужно было строго наказать Келагаста, чтоб неповадно было остальным, привести стонущую от крови землю в порядок. Для того и шла сюда малая дружина Вещего князя, а не за какой-то там рыбой. Но все равно клевало неплохо. Да и вода была теплой, словно парное молоко.

— Много ль рыбы поймал, отроче? — внезапно раздался голос из ближних кустов. Твор вздрогнул и тут же расхохотался — ну, конечно же, стояла вокруг лагеря ночная сторожа. Сам же он и просился у Вятши, да тот сурово мотнул головой — сиди, мол, кольчужку чисти, вона, проржавела вся, смотреть стыдно! Вспомнив про кольчугу, Твор стыдливо опустил глаза. Ответил что-то невидимому стражу да, закатав порты до колен, вошел в воду, набрать песочку… Набрать-то набрать, да вот куда? Отрок усмехнулся — ну до чего ж глуп, не догадался прихватить миску. С шумом расталкивая воду, выбрался на каменистый берег, подобрав кукан с рыбой, вернулся к костру. Оставив гридям рыбу, вытащил из заплечной сумы деревянную миску и, крикнув: «Я скоро!», снова побежал к реке. На этот раз не туда, где был, в другое место — поискать песчаное дно. Темно было вокруг, хотя, конечно, и не так темно, как в лесу, но все же, все же. Твор нащупывал ногами мелкие камни. А где же песочек? Может быть, пойти на другой конец плеса, к Кашне? Или нет. Во-он там, за кустами, за омутом, вроде как белеет в призрачном свете звезд песочек узкого пляжа. Жаль, не пройти берегом — обрыв да колючки. Что ж, придется водою.

Твор зашел подальше в реку — глубоко. Пришлось вылезти обратно на берег, скинуть одежку.

Вот, теперь хорошо. Отмахиваясь руками от комаров и мошки, отрок быстро зашел в воду по шею, оттолкнулся ногами от каменистого дна, поплыл. Подумал запоздало, что хорошо бы было покричать, предупредить стражу, а то еще пустят стрелу на плеск волн. Твор раскрыл было рот — крикнуть, — да так нахлебался воды, что едва не утонул, хорошо, оказался под ногами плоский замшелый камень. Встав на него, отрок отдышался, прислушиваясь, как плещется в омуте рыба. Он был уже у самого обрыва. Круто возвышающийся над рекой берег отбрасывал на воду черную тень, скрывая от посторонних глаз плесо… и Твора, впрочем, у отрока торчала над волнами лишь одна голова. Тихо было кругом, лишь где-то на том берегу, в лесу, ухал филин да неподалеку плескалась на излучине рыба. Судя по звуку — крупная. Форель или щука. Отрок заинтересованно повернул голову… И тут же быстро убрался в воду — по глади реки, прячась в тени обрыва, неслышно скользил низенький узкий челнок с бревном-противовесом — ройка! Осторожно высунув из воды голову, Твор провожал ройку глазами до тех пор, пока та не скрылась за излучиной. Интересно, кто бы это мог быть? Местные рыбаки? Но почему ночью? Соглядатаи! Келагастовы люди высматривают место для нападения! А что же стража? Что же воины? Не видят? Спят? Так надо скорее предупредить!

Тряхнув головой, отрок поплыл к берегу. Сверху из кустов выбрался страж — варяг Стемид, косорылый, со смешными косицами. Не спит, оказывается!

Твор выскочил на берег.

— Стемиде! Там…

— Челн? — оглядывая отрока, усмехнулся варяг. — Видал, видал… Послал уже Терпигора, доложит князю. А ты молодец, востроглазый.

Твор польщено усмехнулся.

— Эвон, глянь-ка, на плесо, — оглянувшись по сторонам, допросил Стемид. — Кажись, тот же челнок!

— Где?!

Обернувшись, Твор вдруг почувствовал сильный удар в голову. Вернее, уже не почувствовал…

— Вот так-то лучше будет. — Варяг снял с руки железный кастет и осторожно опустил в воду обмякшее тело, — Корми рыб, востроглазый.

Известие о гибели отрока произвело на Хельги нехорошее впечатление. Вятша — так тот вообще посмурнел, убивался — нырял, пока собирались к отходу, да так и не отыскал на дне тело, видно, затянуло в омут или унесло сильным течением. Что ж, бывает. Случайно обнаруживший одежду отрока Стемид, что стоял в ночном дозоре, доложил также, что видел отрока бегущим к реке в сторону омута.

— Видно, хотел искупаться, нырнул, да напоролся на камень.

Хельги покачал головой. Плохо, конечно, что не нашли тела. Впрочем, его еще можно будет поискать и на обратном пути, а сейчас некогда. Сейчас надобно торопиться. До осиного гнезда Келагаста оставалось совсем немного. Снова потянулись вокруг леса, луга и болота, по правую руку синела широкая лента Паши.

Мрачно был настроен князь, ехал на коне с сумрачным взором. И нелепая смерть отрока на него подействовала, и кое-что еще. Снова возникло знакомое ощущение неправильности всего происходящего. Впрочем, пока ничего и не происходило. Вот это и было неправильно! Честно говоря, именно в эту ночь князь ждал засады, больно уж удобное место. И ничего, кроме случайной гибели Твора. Случайной ли? Стемид не внушал особого доверия — но зачем ему убивать отрока? Гнусным ромейским пороком — мужеложеством — Стемид не страдал, любил женщин, так что вряд ли… Да и за что подозревать варяга? За то, что первым обнаружил брошенную на берегу одежду? Так, если Стемид убил отрока, тогда зачем привлекать к себе внимание? Спрятал бы одежку — и дело с концом.

Хельги и сам не заметил, как принялся рассуждать вслух.

— Кроме Стемида, княже, отрока видели на реке еще и другие стражи, — напомнил догнавший князя Найден. — Паша — река коварная, утонуть в ней — раз плюнуть, особенно ночью.

— Жаль Твора. Лучше бы он погиб, как воин! — выскочив из кустов, поворотил хрипящего коня Вятша. — Княже, мне что-то здесь сильно не нравится!

— О! — Хельги сверкнул глазами. — И тебе тоже, верный мой Вятша?! Поведай, что?

— Не знаю даже, как и сказать, — хмуро признался сотник. — Не так что-то.

— Что не так, Вятша?

— До Келатастова Наволока всего ничего — и что же они на нас до сих пор не напали? Выжидают? Чего? Селение не так уж и хорошо укреплено, гораздо удобнее было бы напасть на нас в лесу. По крайней мере, я бы на месте Келагаста так и поступил.

Хельги кивнул.

— Я бы тоже. Однако Келагаст почему-то так не сделал? Почему?

— Уверен, готовит какую-нибудь пакость! — Вятша нехорошо усмехнулся. — Следует удвоить караулы, князь.

— Удвой, — согласился Хельги и перевел взгляд на тиуна: — Думаю, мы скоро будем у цели, Найден?

— Да, — посмотрев на реку, кивнул тот. — Уже совсем близко. Думаю, во-он за тем холмом.

— Воины уже видели и силки, и охотничьи тропы, — согласился с тиуном Вятша. Перехватив его жестокий взгляд, Хельги с усмешкой подумал, что вряд ли сегодня врагам будет пощада от разозленного сотника. Что-то кольнуло в сердце, а в голове ухнули вдруг барабаны.

Перед князем вдруг возник воин передового десятка.

— Селище, княже!

— Стоять! — резко приказал Хельги, хотя еще только миг назад хотел отдать прямо противоположный приказ. Обернулся к Вятше: — Сотник, быстро ко мне самых ловких воинов! Не всех, достаточно будет и четырех.

Вятша, кивнув, поспешил исполнить приказание. В душе его, наряду со щемящей грустью, вызванной гибелью Твора, вновь появилось привычное чувство боевого азарта, то самое, что веселит кровь и делает холодным рассудок.

Самые ловкие воины выстроились в ряд перед Хельги.

— Вы, двое, — князь показал на парочку гридей концом плети, — незаметно обойдете селище со стороны леса. Выберете дерево повыше, залезете, посмотрите — заметите что неладное, доложите. Все!

Воины неслышно исчезли в лесу.

— Теперь вы. — Хельги повернулся и другим. — Вернетесь назад, к излучине. Перероете все, будете искать отрока. Живого или мертвого. К вечеру нагоните нас при любом исходе.

— Сделаем, княже! — дружно кивнули гриди.

Вятша с изумлением глянул на князя. Да-а, правы те, кто считает правителя не таким, как все обычные люди. Казалось бы, что ему за дело до какого-то утонувшего отрока, а вот, поди ж ты, послал воинов! Да и с селищем решил подождать, не нападать сразу.

— Что там слева, сотник? — Хельги перевел взгляд на ельник. — Что за столбы?

— Капище, княже, — доложил Вятша. — Похоже, там приносили жертвы совсем недавно.

— Что ж, — посмотрев в сторону селища, усмехнулся князь. — Вряд ли боги помогут Келагасту. Слишком уж многих против себя настроил. Думаю, найдутся такие люди и среди его рода. Далеко отсюда до обители Никифора, Найден?

— Не очень-то далеко, князь. — Тиун пригладил бородку. — За день вполне можно добраться.

— Это хорошо, — тихо засмеялся Хельги и, подъехав ближе к селищу, спешился перед запертыми воротами. Наволок выглядел вполне внушительно — высокий частокол из толстых бревен, крепкие ворота, башни. Конечно, не те укрепления, что в Ладоге, но все же, все же…

— Я велел воинам вырубить подходящее дерево, — шепотом доложил Вятша. — Вдруг да понадобится долбить ворота?

Вокруг шумел сосновый бор, пахло хвоей и смолой, из росших поблизости кустов малины ветер приносил сладкий духовитый запах. В синем небе величаво проплывали белые кучевые облака, отражались в прозрачных водах реки и плыли дальше, на север. На башнях виднелись темные фигуры часовых. Хельги глянул на них и вдруг нахмурился. Тихо было в селище, ни крика, ни звона наковален, даже собаки и те не лаяли. Странно. Хельги обернулся к Вятше.

— Где наши лазутчики?

— Велю подозвать, княже!

Затрещали заросли — пробравшиеся сквозь них воины встали перед князем. Двое. Без шлемов, без кольчужек — чтоб удобней было по деревьям лазить. Чем-то неуловимо похожие друг на друга — оба молодые, востроглазые, русые. Не отличишь одного от другого.

— Вы братья, что ли? — удивился князь.

— Нет, — улыбнулся тот, что слева. — Побратимы. Я — Горислав, из кривичей, а дружок мой — Тяхк — весянин.

— «Тяхк» — коростель значит, — пояснил весянин.

— Ну, — Хельги махнул рукой, — говорите, что видели!

— Непонятное дело, княже, — смешно наморщил лоб Горислав. — Вроде и есть люди в селище, а как бы и нет.

— Воины на стенах, в шеломах, с копьями, как живые, — дополнил приятеля Тяхк. — Только не живые.

— Чучела, — согласно кивнул князь. — Это и я уже заметил. Сколь тут стоим, никто на башнях не шелохнулся. Что еще непонятного увидали?

— Ленты, князь, — переглянувшись, ответили оба. — Блестящие ленты. Вроде живые, ползают…

— Ленты? Ползают? — переспросил Хельги. — Так, так. — Он повернулса к Вятше и приказал:

— Сжечь! Сжечь селище немедля! Гриди пусть окружат частокол с копьями и будут готовы. Из огня поползут змеи!

— Змеи? — удивился Вятша.

— А ты думаешь, что там еще могут быть за ленты?

— Змеи… — вполголоса протянул Тяхк. — Ну, точно, змеи! Огромные, толстые, жирные. Целыми клубками! Я ж тебе говорил, Гориславе!

Подожженное со всех сторон селище пылало. Треща, рассыпались искры, и казалось, до самого неба вставало жаркое желтое пламя. Воины Хельги, встав кругом, выставили вперед копья. Догорев, с шумом упали в ров колья, а из горящего селения, злобно шипя, поползли змеи. Черные и серые гадюки, толстые, словно бы специально откормленные, С блестящей на солнце шкурой. Ленты… Ленты старосты Келагаста. Так вот что задумал коварный Правитель Наволока — заманить воинов князя в змеиную яму! Но ведь дружинники не малые дети, а змеиное жало не прокусит кольчугу? Что-то и здесь не так…

— Князь! Они плюются ядом! — подбежав, взволнованно доложил Вятша. — Плюются в глаза. Несколько наших уже погибли в мучениях!

— Гадюки?! — вскакивая в седло, удивленно переспросил Хельги. — Плюются?

— Колдовство, — прошептал Найден. — Это черное колдовство, княже!

Князь молча кивнул. Он был полностью согласен с тиуном.

— Всем немедленно отходить — приказал он, — И пустить встречь пожарищу пламя.

Так и сделали. Плюющиеся ядом гадюки так и не успели доползти до реки, сгорели в огне лесного пожара.

Глава 13 ПЕСНЬ СКОРБИ Август 868 г. Шугозерье

При разборе преданий об Олеге мы видим, что в народной памяти представлялся он не столько храбрым воителем, сколько вещим князем, мудрым или хитрым, что, по тогдашним понятиям, значило одно и то же…

С. М. Соловьев. «История России с древнейших времен»

Сгустившаяся вокруг тьма не была полной, нет, она имела какой-то зеленоватый оттенок. Сквозь холодную черноту пролетали, проблескивали горячие желтые искорки — звезды, торопливо змеились сверкающие фиолетовые линии, бордовые треугольники, ядовито-красные шары. Тьма постепенно бледнела, становилась полупрозрачной, зыбкой, словно затаившийся в оврагах туман в погожий майский денек. Сквозь зыбкое марево проступали размытые черно-белые контуры: вроде как облака, небо, деревья. И какое-то болотное чудище с зелеными волосами! Нет, не чудище, русалка — водяная дева. Голая, златовласая, с большим рыбьим хвостом. Смотрит весело, улыбаясь, вот-вот и утащит в подводное царство.

— Сгинь, сгинь! — замахал руками Твор, мучительно вспоминая, какими именно заклинаниями следует отгонять русалок. Что-то не очень-то они вспоминались: то ли голова слишком сильно болела, то ли русалка оказалась уж больно красивой. Скорее, второе, поскольку, едва Твор открыл глаза, водяная дева вдруг сконфуженно фыркнула и со словами «Ну наконец-то очнулся» живо натянула на себя рубаху.

— Вот так чудо, — удивленно прошептал Твор. — Русалка — и в рубашке.

— Да никакая я не русалка, — поправив рубаху, засмеялась дева. — Меня Ладой зовут, Ладиславой. А ты кто?

— Творимир. Твор… А ты правда не русалка?

— Да не русалка! Вон, пощупай ногу. Видишь, хвоста нет?

— Вижу… — Отрок почувствовал вдруг, что ему стало трудно говорить и как будто бы снова вернулась-навалилась тьма.

— Лежи, слаб ты еще. — Дева осторожно погладила парня по волосам. — Хорошо тебя по башке припечатало! Если б течением тебя на излучину не выбросило — утоп бы.

— Значит, и вправду русалки спасли, — закрывая глаза, прошептал Твор.

Окончательно очнулся он лишь к вечеру, когда, запалив на берегу костер, спасительница Ладислава деловито жарила над огнем рыбу.

— Что, выспался? — Она искоса глянула на спасенного. Волосы ее, цвета расплавленного золота, словно растеклись по плечам в лучах заходящего солнца, в глазах стояла нежная просинь, словно выглянувшее из-за облаков апрельское небо или растущие на лугах колокольчики… нет, не колокольчики… и не незабудки… Васильки!

— Глаза у тебя — словно васильки, — улыбнулся отрок деве.

Та неожиданно вздрогнула. Именно так про нее и говорил когда-то ее любимый.

— На, кушай. — Она протянула Твору кусочек рыбы.

Отрок поблагодарил кивком, приподнялся — двигался еще с трудом, вяло.

— Ничего, — с улыбкой взглянула на него Ладислава. — Дня три — и снова бегать-скакать будешь! Где это ты так приложился о каменюку? Верно, в омут нырял?

— Нырял, — вздохнул Твор. — Ночью…

— Вот видишь, а, не надо было!

— Да только не по своей воле… — Отрок неожиданно встрепенулся. — Послушай, девица, а мне ведь надобно к князю, да побыстрее.

— К какому князю? — удивленно спросила девушка. — Ты опять бредишь, что ли?

— Нет, и в самом деле надо. — Твор попытался подняться на ноги, да куда там! Так и повалился обратно в траву.

Ладислава бросила на него подозрительный взгляд.

— Так ты что, не местный?

— Нет, — качнул головой отрок. — Я пришел с князем, с дружиной. Из самого Киева! — не удержавшись, похвастался он.

— С князем? Из Киева?! — Хлопнув в ладоши, Ладислава медленно опустилась в траву. — Неужели правда? О, боги… — И тут же повернулась к Твору: — Твой князь высок, златовлас, с синими, как море, глазами?

— Все так, — через силу улыбнулся отрок. — Имя его знают везде — Олег, по прозвищу Вещий. Друзья варяги зовут его по-другому…

— Хельги, — тихо произнесла дева. — Хельги-ярл, Олег Вещий… Так он здесь. И давно?

— Давно, — важно кивнул Твор. — Все ищем собаку Келагаста. Ой, да что ж я тут с тобою сижу? — Он снова попытался подняться. — Я же… Я же должен…

— Не вставай! — Ладислава подошла ближе и положила руку на лоб отрока. — Сказано тебе — три дня. И не меньше!

— Но я… — Твор с ужасом ощутил, что из глаз его потекли слезы. — Я должен… должен предупредить князя.

— Предупредить? О чем?

— Тебе не могу сказать, — внезапно замкнулся отрок. — Слишком уж важно.

— Ну, важно, так и сиди. — С деланным безразличием девушка пожала плечами. — И князь твой ничего не узнает.

Отойдя к костру, она поворошила угли, подбросила пахучей травы — от комаров да мошек. Не увидела, как пронеслись по песку две темные тени. Обернулась — в грудь ей уперлось острие ножа.

— Кто такая? — жестко осведомился молодой светлоглазый парень в выбеленной полотняной рубахе, с едва заметными коричневатыми следами. Ладислава горько улыбнулась — слишком уж хорошо знала она такие следы — следы от кольчуги. Значит, не простой это парень — тать, местные кольчуг не носят, не по достатку.

— Отвечай!

А, вот и второй — неслышно зашел сзади. Они связали девушке руки.

— С чего это я буду вам отвечать? — Пожав плечами, девушка неожиданно рванулась к лесу, парни припустили было за ней оба, потом один остановился, сдернул с плеча лук.

— Не стреляй, — подползая, пытался выкрикнуть Твор. — Не стреляй… Не надо…

Между тем воин, наложив стрелу на тетиву, выцеливал бегущую деву. Вот-вот раздастся свист и острое железное жало вопьется в спину девушки, прямо промеж лопаток. Вот-вот…

Твор наконец дополз, ухватил воина за ноги. Тот неуловимым движением вытащил из-за пояса нож, нагнулся…

— Клянусь Велесом! Творе! А мы тебя тут повсюду ищем. Думали, уж и впрямь утонул… — Отбросив лук, он закричал напарнику: — Эй, Корислав, Кориславе-е-е…

— Не убивайте ее, она хорошая девушка, — попросил отрок. — И развяжите ей руки. Если б не она…

Парни недоверчиво переглянулись.

— Может, и впрямь развязать, Кориславе?

— Ага, развяжи… Только потом сам будешь за ней по лесу гоняться. Еле ведь поймал.

— Ага, коли б не споткнулась, так до сих пор бы ловил, — хмыкнула Ладислава. — Так вы, значит, «детские»?

— Откуда вызнала? — разом ощерились парни. — А ну, говори, не то…

— А тут и знать не надо. — Девушка нахально расхохоталась. — На рубахах ваших следы рыжие, такие бывают, когда кольчужка поржавливать начинает, и тут уж, как ты ее ни чисти, все одно — от ржи не упасешься. Значит, воинские вы люди, дружинники. По возрасту до гридей вам еще служить и служить, значит — «детские», из младшей дружины. Чего тут знать-то?

— Ишь, умна гораздо, — покачал головой Корислав.

— Да развяжите же вы меня, — возмутилась дева. — Не убегу, не бойтесь. Да и рыбой вас покормлю, ходите рыбки?

Облизнувшись, Корислав перевел взгляд на лежащего Твора.

— Говоришь, не худа дева?

— Не худа, не худа, — подтвердил отрок. — Развязывайте.

— Ну, вот. Так-то лучше? — Размяв затекшие запястья, девушка занялась рыбой, и вскоре над костерком поплыл такой вкусный завах, что у юных воинов потекли слюнки.

— Кушайте! — Ладислава с поклоном протянула им по жареной рыбине.

Парни тоже поклонились, приняли на руки — горячо.

— Вы тут не очень-то рассиживайтесь, — буркнул им Твор. — У меня к князю неотложное дело.

— Сейчас. — Корислав вынул застрявшую меж зубами кость. — Вот доедим и к нашим тебя потащим.

— Долго тащить придется, — усмехнулась Ладислава. — А дело, судя по всему, спешное. Ты, Творе, обскажи им все, а сам тут оставайся. Без тебя-то они живо добегут, а с тобой… — Девушка махнула рукой. — Тут и говорить не о чем. Пойми, не донесут они тебя, парень! Куда тебе сейчас по лесам шататься?! Я-то тебя не брошу, не думай…

Твор разобиделся:

— Молчи, дева!

— А ведь она дело говорит, — задумчиво сказал Корислав. — Князю мы о тебе доложим… А что там за дело-то?

Вздохнув, отрок оглянулся по сторонам и подозвал «детских» ближе. Обхватил за шеи, зашептал. Ладислава поглядела на них и прыснула — тоже еще, заговорщики!

— Стемид?! Не может быть! — приглушенно воскликнул Корислав. — Он сыздавна в дружине. Мало ли, что челнок. А кто тебя стукнул — ты ведь не видел.

— Не видел, — со вздохом отозвался Твор. — Но все ж передайте князю. Больше-то, окромя Стемида некому. Вместе ведь мы стояли.

— Передадим все в точности, не сомневайся, — заверил второй отрок, Радонег, — Пошли, Кориславе, князь ждать ее будет. Вы тут ждите, а мы уже вскорости возвернемся. Мыслю — уже и Келагаста этого без нас покарали.

— Нет уж, — хмыкнула Ладислава. — Здесь мы не останемся. Дня три посидим, покуда оклемается Твор, а потом пойдем потихоньку в Хундолу, к монастырю.

— Куда-куда?

— В монастырь, к отцу Никифору, — строго повторила девушка. — Вы уж передайте князю, он знает.

— Передадим.

Докушав рыбу, молодые воины ушли, исчезли в лесу, ровно сгинули — ни травинка не шевельнулась, ни листик.

— Молодцы, — одобрительно посмотрела им вслед Ладислава. — Неслышно ходят.

— Стемид?! — Выслушав посланцев, Хельги недоверчиво покачал головой. — Не знаю, не знаю… Как, вы говорите, зовут девушку?

— Точно не ведаем, княже.

— Кажется, Ладислава.

Князь вздрогнул.

— Как, как ее имя?

— Ладислава. Красивая молодая дева, высокая, стройная, с золотистыми волосами и глазами, как…

— …как васильки, — шепотом дополнил Хельги. Сердце его рванулось к любимой. А что, не так уж и долго идти до слияния рек! Правда, он, Хельги, не простой воин и даже не вольный ярл — киевский и новгородский князь, властелин всей Руси — Гардара! А потому и спрос с него не как с простого ярла. И многое из того, что может позволить себе ярл или простой воин, он, Вещий Олег, позволить себе не может ни при каких обстоятельствах. Вот и сейчас… Не за себя он отвечает — за дружину, за государство. Потому и нельзя расслабляться. Сначала дело, а потом уже любовь. Только так — и никак иначе. Это — во-первых. Теперь — во-вторых. Как поступить со Стемидом? Схватить да подвергнуть допросу? И толку? Вряд ли Стемид так уж сведущ в здешних делах, скорее, его просто купили для выполнения разовых поручений, ну, и для слежки, естественно. Ирландец бы сейчас, конечно, не стал его трогать, поиграл бы. Разоблаченный шпион, который еще не знает, что он разоблачен, для многих игр сладится. Да, именно так поступил бы Ирландец, а заодно, не говоря худого слова, умертвил бы тех двух «детских», для чистоты «игры», чтоб не сболтнули чего случайно, ведь бывает всякое. Хельги почему-то — ха! почему-то? догадывался ведь, знал почему — не мог так поступать с людьми. И как ни странно, это приносило свои плоды — многие служили ему не за страх, а за совесть. Как тот же Ирландец, Снорри, Ярил, Найден, Вятша… Найден и Вятша. Ум хорошо, а три?

Хельги велел позвать в свой шатер обоих.

— Убить эту ядовитую гадину! — все еще находясь под впечатлением от сожженного гадючника Келагаста, рубанул с плеча Вятша. — А «детских» я бы наградил, уж больно хорошую весть принесли.

— О Стемиде? — поддел его Найден.

— Нет. О Творе, конечно же!

— Так мы-то, друзья мои, говорим сейчас о Стемиде, — Хельги ввел беседу в нужное русло. — С Твором мы увидимся в монастыре. Так что делать с предателем, Найден?

Тиун помялся:

— Думаю, его надо использовать.

— Ну, ясно… А как?

— Вообще, хорошо б с ним потолковать, — вздохнул Вятша. — Выяснить, кто и зачем его к нам приставил.

— Ну, это вообще не вопрос. — Князь рассмеялся. — Приставлен Келагастом. Для слежки. А теперь — думать. То есть я буду думать вслух, а вы меня поправлять, ежели что не так. Начнем… — Хельги потер руки. — Итак, Келагаст через Стемида всенепременно должен узнать, чем закончилась его затея со змеями. Сколько народу покусано, кто погиб сразу, кто скончался в муках. Вятша, Стемид ведь в сотне Оврара, так?

— Так…

— А раз так, то тебя он никак видеть не мог. Значит, и ты у нас скончаешься в мучениях от укуса ядовитых гадин. И многие другие. Найдена только оставлю — дорогу указывать, сам, извините, не помню.

— Как это я скончаюсь? — не понял Вятша, но почти сразу же улыбнулся — дошло наконец.

Хельги выглянул из шатра.

— Светает уже… Значит, так. Вятша, берешь свою сотню — и валите к Куневичам. Дорога там проста, вдоль реки. В само селенье не заходите, ждите в лесах.

— А чего ждать, княже?

— Гонца, кого ж еще? Твоя сотня у меня самая сильная.

— Да. — Вятша горделиво выпятил грудь. — Опытные, умелые вои.

— Тем страшнее для нас будет потерять их, — с усмешкой кивнул князь. — Уходите тайно и как можно быстрее. И не беспокойтесь, мы уж попируем сегодня на вашей тризне.

Поклонившись, сотник ушел. Князь перевел задумчивый взгляд на тиуна.

— Кто там может у нас сейчас идти вдоль Капши-реки в сторону Куневичей? Богатые купцы?

— Вряд ли. — Найден пожал плечами. — Скорее, мелкие перекупщики. Ну, мед там скупают по мелочи, меха, копченую рыбку.

— Вот об этом и поговоришь при Стемиде. Скажешь, мол, видал на днях таких перекупщиков и знакомцев ладожских меж них встретил.

Выпроводив тиуна, Хельги довольно улыбнулся и завалился немного вздремнуть, пока было время.

К вечеру на вершине очищенной от леса сопки возвышалось кострище из хвороста и смолистых сосновых бревен. Из них же был сложен и дом-корабль мертвых — крада. Погибшие в ночном бою со змеями воины возлежали в этой самой краде. Вещий князь в алом развевающемся плаще и кольчуге, стоя у подножия кострища, молча смотрел, как подходят, становятся в круг молодые обнаженные по пояс воины с горящими факелами в руках. Побратимы — Горислав с Тяхком, другие… Не было только видно Корислава и Радонега, князь счел за лучшее отправить их с Вятшей, чтоб меньше болтали.

Чадя факелами, воины становились вокруг крады, чтобы почтить память погибших товарищей, торжественно проводить их в другой, более достойный этих великих воинов, мир. Горели факелы, дрожало на ночном ветру рваное желтоватое пламя. Хельги оглядел собравшихся и провозгласил тризну:

— В царство Велеса и Мокоши провожаем мы сейчас славных воинов, погибших вчера в змеиной битве. Слава их будет сиять в веках, Перун — повелитель молний, примет их с честью. Всех. От опытнейшего сотника Вятши — да-а, не повезло в том бою его сотне — до совсем молодых гридей — Горислава и Радонега. Все знали Вятшу, и немногие — этих достойных юношей. Тем не менее, мы почтим их сегодня достойно.

С этими словами Хельги взял у ближайшего воина факел и, посмотрев в небо, ткнул его в облитую смолою краду. То же самое, словно по сигналу, одновременно проделали стоящие вокруг кострища воины. Вспыхнуло, занялось кровавой ночною зарею пламя. Охваченная огнем крада запылала, источая запах смолы и гари. Молодые воины подхватили копья, сойдясь в ритуальной битве. Остальные, собравшись в тесный круг, подбадривали их криками. Началось веселье — только так, и никак иначе, надлежало провожать воинов в иной мир — под звон мечей и радостные крики товарищей. Разгоняя тьму, все выше и выше поднималось над лесом яркое оранжевое пламя. Треща, рвались в небо жаркие ярко-красные искры, и громкие крики оглашали окрестности сожженного Наволока.

Отойдя от пылающей крады, Хельги краем глаза заметил, как, оглянувшись, устремился в кусты малинника предатель Стемид. Ага, значит, не зря его подозревали! Князь не стал отдавать приказ задержать его, зачем? Пусть делает свое подлое дело.

А Стемид, обойдя малинник, бросился вниз, к реке. Найдя тропу, поднялся вдоль по течению к дереву, которое приметил еще раньше, днем. Знал, где искать, — огромная кривая сосна с выжженной на шершавой коре руной. Предателя уже ждали — на этот раз сам Ажлак, не понадобилось и пароля-фибулы.

— Погибло много воинов, — шепотом доложил варяг. — Самых достойных. Дружина князя ослабла. Сильно ослабла, волхв! Принес ли ты наконец серебро?

— Вот. — Ажлак с улыбкой протянул предателю кожаный мешочек. — Тут не серебро, золото. Взгляни. Если мало, добавлю.

— Золото?!

Стемид с азартом развязал ремешки — на миг показалось вдруг, что мешочек шевелится. Бред! Может ли шевелиться золото? Когда же… Когда же выйдет из-за туч луна? Ага, наконец-то! О, сколько здесь всего! Действительно золото — ромейские солиды. А средь них… О, боги!

Черная свернувшаяся кольцами змея, высунув голову из мешка, ужалила предателя в горло и, распахнув крылья, улетела в ночь, Стемид не успел даже вскрикнуть — горло распухло, он начал задыхаться, задыхаться…

— Ну, вот и все, — усмехнулся Ажлак, столкнув труп в реку. — Варяг выполнил свою работу, дальше — дело других.

Волхв прислушался — на тризне пели боевые песни.

— Что ж, пойте, — осклабился жрец. — Надеюсь, скоро мы споем скорбную песнь и на могиле Вещего князя.

Глава 14 ПУТЬ И ИДУЩИЕ ПО НЕМУ Август 868 г. Шугозерье

Рекоша новгородцы: «Сего мы насилья не можем смотрити».

Новгородская первая летопись младшего извода

Поваленный частокол, сгоревшая до углей церковь, пепелища на месте скриптория, трапезной, келий — такой вот печальный вид представился глазам Вещего князя и его спутников вместо некогда цветущей обители. Не по-летнему промозглый ветер гнал по низкому небу тучи, раскачивал ветви сосен, поднимал на лесном озере серые холодные волны.

Покачав головой, Хельги осмотрелся и сразу приметил невысокие холмики с деревянными крестами — могилы. Значит, кто-то все же остался жив… Кто же?

— Князь, здесь рядом селение. — Один из воинов показал рукой в сторону леса, где за ветвями елей чернел частокол, местами поваленный, местами обожженный.

— Было селенье, — невесело усмехнулся князь. — Однако пойдем, взглянем.

Ветер разносил пепел, раздувал еще не погасшие угли — все, что осталось от селища. Угли, частокол да обезглавленные трупы жителей — впрочем, не так уж и много их было, жителей-то, всего полтора десятка. Убили всех, не пощадили никого — ни детей, ни стариков, ни женщин.

«Интересно, если это дела Келагаста, то зачем ему понадобились головы? — сам себя спросил Хельги. — Или староста уже стакнулся с Чернобогом? Ведь волхв направлялся именно в эти места».

Князь склонил голову — если так, то справиться с мятежным старостой гораздо труднее. Это — с одной стороны. С другой же — гораздо легче теперь отыскать Чернобога. Он где-то здесь, рядом, быть может, даже в соседней деревне, недаром Келагаст прихватил с собой головы убитых — для жертвы, для чего же еще-то? Если, конечно, сожженные обитель и деревня — дело рук наволоцких людишек. Впрочем, кому еще здесь безобразить? Только Келагасту, больше некому. Князь обернулся к Найдену.

— Поблизости есть селища?

Тиун задумался, посмотрел вдаль, теребя русую бороду, кивнул:

— Есть. К югу — усадьба Дивьяна, не знаю, захватил ли ее уже Келагаст, на восход — пашозерские огнища, погост, на закат — Куневичи, а на севере… на севере, похоже, и нет ничего. По крайней мере — вблизи.

— Куневичи, это, кажется, по Капше-реке? — Хельги улыбнулся, но синие, как воды фьорда, глаза его оставались холодными, а рука словно сама собою сжимала рукоять меча.

— Да, именно так, княже, — подтвердил тиун и, понизив голос, напомнил: — Туда ты отослал сотню Вятши.

Хельги задумался. Куда пойдет Келагаст после всего сотворенного? Будет ли кружить в лесах, выжидая удобного момента для нападения на оскудевшую людьми дружину? Или, выставив сторожу, пойдет в Куневичи, набираться сил для засады? А может быть, обнаглеет настолько, что ринется к Паш-озеру — жечь, убивать, грабить?

— Я б на его месте отошел в Куневичи, — усмехнулся Найден. — У него же добро, обозы. Бросив Наволок, староста вряд ли оставил все это в лесах.

— Да, — согласился Хельги. — Только и с обозами он не стал бы возиться, наверняка заранее отправил добро, детей и женщин рекою. А сам идет налегке, кружит… — Князь потянул носом воздух. — Что же не нападает? Самый, по-моему, подходящий момент, ведь, по его мыслям, большая часть моей дружины погибла в змеиной засаде. Он ведь думает именно так, не зря же мы устроили столь пышную тризну! К тому же предатель Стемид исчез, видно, ушел с подробным докладом, тварь. Тем лучше! Пусть нападут… и получат в спину удар сотни Вятши! — Хельги обвел взглядом окружающую местность: лес, болота, холмы. — Ну, что ж ты медлишь, староста? Такого удобного момента больше не будет!

— Если он сам себе его не устроит, — тихо произнес Найден.

Нахмурив брови, князь вопросительно взглянул на него.

— Полагаю, он попытается заманить нас в ловушку, — пояснил свою мысль тиун. — Не думаю, чтоб все его воины кружили по окрестным лесам. Большая часть их наверняка где-нибудь затаилась, копя силы… Да и осень скоро — пора собирать урожай. Нет, не может такого быть, чтобы все Келагастовы мужики шлялись по лесам. Ну, малый отрядец — может. Остальные сидят где-то, выжидают. Знать бы только — где?

— А зачем знать? — Хельги внезапно засмеялся. — Если все так, как ты думаешь, — а я и сам к тому склоняюсь, — Келагаст обязательно оставит нам знак. След, который бы привел нас в ловушку. Вот по нему-то мы и пойдем!

— След? — поднял глаза тиун.

— Ну да. — Князь дал знак прочесать лес: — Вот от того холма до озера. Ищите.

— Что искать, княже? — робко переспросил один из десятников.

Князь усмехнулся:

— Увидите сами.

«Детские» разбрелись по лесам, внимательно осматривая местность. Ветер так и не разнес облака, наоборот, принес новые. Начал накрапывать дождик, мелкий, осенний. Хельги поежился, уселся в седло, поплотнее кутаясь в плащ. Отвернувшись от пепелища, он смотрел на север, куда вела неширокая тропа, исчезающая в густом ельнике. Почему-то казалось — именно там и отыщется нечто…

И князь не ошибся. Из ельника на тропу, размахивая руками, выбежали двое молодых воинов — «детских», возбужденно переговариваясь, помчались к князю, гремя кольчугами. Доложили наперебой, едва отдышавшись:

— Там… Там…

— На кольях…

— Мертвые головы, князь!

Хельги тронул поводья. Чего-то подобного он и ожидая. Ну как же… Мертвые головы. Не зря же их отрезали у убитых.

В ельнике, на полянке, хорошо видной с тропы, посреди мокрой травы торчали два небольших колышка, на каждый были насажены отрубленные человечьи головы: на левом — голова девушки с длинными волосами, на правом — отрока. Сверкая белками, глаза покойников, казалось, с укоризной смотрели на князя.

— Свежие! — Хельги поморщился. — Вороны еще не успели выклевать очи. Да и кровь едва запеклась. Отроки! — Князь обернулся к дружине.

— Слушаем, княже! — хором крикнули воины.

— Те, кто пойдут впереди, пусть поглядывают внимательно… И если заметят кого, сделают вид, что не заметили. Ясно?

— Ясно, княже! Веди же нас и знай — мы все готовы умереть за тебя!

— За меня? — улыбнулся князь. — Нет, отроки. За меня умирать не надо. Лучше послужите-ка родине.

— Послужим, княже!

Хельги махнул рукой. Повинуясь командам десятников, гриди двинулись в лес. Не прошли и нескольких перестрелов, как обнаружили на суку отрубленную руку, затем — еще одну, потом — голову. «Детские» молились богам и шепотом клялись не щадить жестоких врагов. Князь переглянулся с Найденом — все же они выбрали верное направление. Интересно, куда приведут их эти мертвые головы — к погибели, бесчестью иль славе?

— Найдутся ли у тебя береста и писало, Найден? — Князь вдруг резко осадил коня, оглянулся.

Тиун ответил:

— Как не найтись?

Вытащил из переметной сумы письменные принадлежности, протянул князю. Тот спешился и, быстро набросав послание, протянул «отроку» — белоглазому весянину Тяхку.

— Возвращайся к пожарищу. Положишь там на видное место.

Кивнув, «детский» умчался. Видно, знал короткий путь, — вытянув вперед руки, словно бы нырнул в ельник, только вместо брызг сошлись за спиной еловые лапы.

Хельги, проводив парня взглядом, пожаловался Найдену:

— Совсем памяти не стало. Едва не забыл, что к обители пожалуют наши…

Покачал головой. «Наши»… Отрок Твор — Творимир и Ладия… Ладислава, златовласая дева с васильковым взглядом. Улыбнулся мечтательно, совсем по-детски… Ладислава… Может быть, следовало ее подождать там, у сгоревшей обители? Будь князь менее опытен, так бы и сделал. Однако поступил по-другому. Вовсе не любовь должна стоять на первом месте у хорошего правителя, а интересы дела. Кто знает, как скоро прибудут к обители Твор с Ладиславой? Сколько их там ждать — день, два, неделю? За это время многое может прознать коварный староста Келагаст. И про засадную сотню Вятши, и про кое-что еще… Нет уж, пусть, уверовав в собственное везенье, радостно потирает руки да подгоняет время — скорей бы попался в ловушку глупый киевский князь, скорей бы! Что ж, пусть подгоняет, пусть тешится мыслями, а мы тем временем…

Поднимаясь вверх от Паши-реки к озерам, Ладислава с грустью смотрела не сторонам. С того времени, как подлые воины Черного друида вырезали весь род Дивьяна, так и не успело возродиться Шуг-озеро. Не пахана, не сеяна вокруг землица, не машут хвостами коровы на пастбище, не вялится на заборе рыба, лишь узкий челн мается у подгнивших мостков, никому не нужный. Да и кому, вообще, все тут нужно-то? Один Дивьян и уцелел из всего рода. А Дивьян что? Вольный человек, бродячий охотник, а по-другому сказать — изгой. Ни роду своего у парня, ни племени. Вот и сейчас ходит где-то, не тянет его на усадьбу — покосился частокол, свесились с петель ворота, и налетающий ветер рвет с крыши куски пожухлой соломы. Давно бы уже наложил на усадьбу лапу наволоцкий староста Келагаст, да не до того пока ему. Пока бы с народцем справиться, всех взять под свою руку, а уж потом… А шугозерская усадьба — да куда она денется? Подождет. Охотник Дивьян — он что, конкурент, что ли? Так и стоит пока усадьба — одинокая, никому не нужная.

Подойдя к озеру, Ладислава вспомнила вдруг, как когда-то с разбега ныряла с мостков, купалась вместе с названым братцем Дивьяном. Мал еще тогда был Дивьян — лет, может, двенадцать, может, чуть больше, да и сама она едва разменяла тогда семнадцатую весну, молода была, это вот сейчас — женщина, двадцать два скоро. Иные в эти годы уже давно при детях, при муже, с хозяйством. Только вот у Ладиславы со всем этим не ладилось, да и не нужен ей был никто, кроме синеглазого красавца-ярла, который теперь уж давно не ярл, а князь, Олег Вещий. Кому Олег, а ей по-прежнему Хельги. Хоть и знала, что женат, что дочери у него, а все же, все же… Только и жила надеждой на встречу. Знала — обязательно приедет к ней любимый, пусть даже раз в год. Раз в год. Так разобраться если, — а чаще ли бывал Вещий князь в объятиях законной супруги? С ноября по март — в полюдье, летом — с походом к ромеям, не военным, так мирным — сбыть, продать собранную дань. Что и остается-то? Апрель, сентябрь? Так-то… Не очень-то весела жизнь законной княгини! Ладислава думала иногда, что ни за что бы не согласилась, ежели б Хельги позвал ее в Киев, женою. Ведь, как всякий знатный человек, князь может иметь множество жен, сколько захочет. И не из глупой ревности бы не согласилась, понимала, не дура, — знатный человек, тем более князь, не с одной женщиной жить должен, нет, не в этом все дело было. Просто привыкла Ладислава жить вольною птицей, сама себе хозяйкой, и вряд ли было бы ей хорошо в золоченой клетке. Хотя иногда, долгими осенними ночами, когда не спалось, а думалось, нет-нет да и кололо под сердцем — где ж ты, любый? Сама себя успокаивала дева, дескать, и была б она в Киеве законной женою, так ждала бы так же своего князя. А он, возвратившись с полюдья, делил бы ложе с двумя… это не считая, конечно, наложниц. Что ж, Хельги — не простой человек, князь. Да и навещает каждое лето, и свобода здесь, воля… а все ж, наверное, не мешало бы и поближе к милому перебраться. Позовет ли? Может его и так все устраивает? Ладислава вздохнула, не обращая внимания на серый, мелко накрапывавший дождик, села на мостках, разулась, свесив босые ноги в воду. О том, что они с князем любили друг друга, какое-то время не знал никто, а вот совсем недавно… Помнила, как прибежал тогда в ее усадьбу, что на берегу могучего Волхова, запыхавшийся Дивьян — он один и знал место. Прибежал предупредить — стало про то известно и заволоцкому старосте Келагасту. Посоветовал Дивьян сестрице названой либо уходить в Ладогу, к родичам, либо идти с ним — охотничать, а лучше всего отсидеться в обители у Никифора. Ладислава тогда отмахнулась — подумаешь, Келагаст, видали и пострашней зверя! Дивьян не стал настаивать, сказал — и у самой ум есть. Ушел. А через седмицу заметила дева в лесу близ усадебки незнакомых людей. Дожидаться плохого не стала — оставила в тайнике письмецо любимому, да и подалась знакомой дорогою в Шугозерье. Отчего усадьба сгорела — ведают одни боги. Может, сожгли со злости чужие, а может, искра с очага попала на брошенное на лавки сухое сено. Если и искра — так кто знает, случайно или подмогла сама хозяйка? А пусть не шляются по дому незнакомые чужие люди! Нечего им там высматривать. А как поутихнет все, усадебку вмиг можно будет сладить — чай, деревьев-то в лесу немерено. Только вот… нужна ли она, усадебка дальняя?

— Может быть, в избе переждем дождик? — поглядев на небо, спросил Твор.

Ладислава поднялась на ноги, кивнула. И в самом деле — вечерело уже, чего ради ночью по лесам да болотам таскаться? Хоть и не так далеко, да путь не особо знаемый. Лучше уж отдохнуть, а утром выйти пораньше.

Запустением пахнуло селище, видно было — редко появлялся здесь Дивьян. Паутина в углах, круглая печка в углу рассохлась, пошла трещинами светлая глина. В покрывшихся пылью бочонках, что рядком стояли у лавки, — пусто… Хотя нет. Завялена уже рыба на зиму.

— Рыбки можно и свежей поймать, — улыбнулся Твор. — Я на берегу сети видал, сохнут. Потягаем?

— Давай, — кивнула девушка. И в самом деле, есть давно уже хотелось ужасно.

Вышли на улицу — все та же серость… нет, кажется, на западе виднелась просинь. Вот бы завтра солнышко…

Взяв брошенное под кустом весло, спустились к озеру. Ладислава уселась в лодку, Твор оттолкнулся…

Откуда-то послышался крик. Показалось? Нет, вот снова.

— Кажется, с болота кричат, — прислушиваясь, прошептала девушка. — Ну да, так и есть. Сходим посмотрим? Только осторожней, там топь знатная.

Выбравшись из лодки, они пробежали по мосткам. Обогнув холм, перепрыгнули через узкий ручей и свернули к болоту. Трясина была коварной, с виду — будто лужайка, а рядом с нею — кочки да болотная жижа. Мостки видать — кажется, будто совсем рядом. Кто не знает, так и чесал бы напрямик, болотиной. Вот и сейчас издалека видно было, как барахтался в трясине какой-то рыжебородый косматый мужик. Провалился уже по шею, сгребал под себя ряску, хватался за камыши. Твор с Ладиславой остановились у края болота, глянули. Вроде один. Да не лихой человек ли?

— Кинем слегу, пока тащить будем — расспросим. — Твор быстро срубил ножом тонкую деревину, сунул в болотину. — Держись, дядько!

Рыжебородый из последних сил ухватился за деревце. Твор с Ладиславой потянули. Трясина не хотела упускать добычу, хлюпала, ворчала, словно недовольный медведь, но тем не менее поддавалась. Мужик и сам помогал уже своим спасителям, шевелил ногами. Тяжел был, едва тащили. Ага, вот наконец уперся ногою в кочку, оттолкнулся. Сразу дело пошло веселей, еще пара рывков — и освобожденный из трясины мужик обессилено вытянулся на траве. Тяжело дыша, он смотрел в небо, серые глаза его щурились, лицо, борода и волосы были вымазаны бурой болотной жижей.

— Ну как, человече? — нагнувшись, поинтересовалась Ладислава.

— Мы здешние, наш род рядом, — на всякий случай громко произнес Твор, чтоб незнакомец не подумал, что они тут одни.

Рыжебородый уселся, прислонившись спиной к осине, и, приложив руку к сердцу, поблагодарил спасителей:

— Без вас утонул бы кузнец Рауд.

— Рауд? — переспросила девушка. — Подходящее имечко для кузнеца. По-весянски «железо» значит?

— Да, железо, — кивнул кузнец. — Издавна так прозвали.

— Откуда ты сам? Чьего рода?

— Из Наволока, от Келагаста. — Рауд сверкнул глазами и набычился. — Что смотрите? Думаете, все наволоцкие — убивцы да гады? — Он усмехнулся; — Хотя, конечно, всякие люди есть, что и говорить… Но много и тех, кто Келагаста не любит.

— Что ж тогда не выберете себе другого старосту? — язвительно спросила Ладислава.

— Может, когда и выберем, — тихо отозвался кузнец. — Только вот боятся его люди. Запугал вконец. Не только он, еще и пирозерский волхв Ажлак. Вот уж тварь, так тварь! — Кузнец сжал кулаки и сплюнул.

— Что же ты делал в болоте, искал руду? — не отставала девушка. — Не очень-то близко от родных мест.

— Так уж случилось. — Кузнец развел руками. По всему видно было — он очень силен, и Твор с Ладиславой не раз уже опасливо переглянулись — наверное, лучше было б оставить кузнеца в трясине. Тот, похоже, догадался, о чем думают спасители, и широко улыбнулся: — Вы меня не бойтесь, клянусь озерными духами, я не причиню вам зла!

— Да мы и не боимся, с чего ты взял? — пожала плечами девушка. — Наше селенье рядом.

— Ага, рядом. — Спасенный неожиданно расхохотался. — Тут рядом нет ничего, кроме заброшенной усадьбы старика Конди, давно убитого родича Дивьяна — охотника… Да там, за холмами и болотами, — кузнец махнул рукою на север, — селенье Хундола, а рядом когда-то жили «люди креста».

При этих словах Ладислава насторожилась.

— Что значит — «когда-то жили»?

— А то и значит. — Кузнец потемнел ликом— «Люди креста» убили мою дочь, а я из тех, кто не прощает обид. Жаль только, я припозднился, и воины Келагаста все сделали без меня. Правда, самого главного там не оказалось — улетела птичка! Ну, да кузнец Рауд не дурень — знает, куда он ушел. Ничего, недолго уж ходить ему по нашей земле.

— «Люди креста» убили твою дочь?! — ахнув, переспросила девушка. Потом выпрямилась, будто что-то припоминая, и присела напротив спасенного. — А ты сам видал, как ее убивали, дядюшка Рауд?

— Нет, — мотнул головой кузнец. — Да чего мне и видеть. Вот что нашли люди около ее тела! — Сунув руку за пазуху, он вытащил оттуда маленький серебряный крестик.

— Однако. — Ладислава недоверчиво покачала головой. — Их бог не разрешает убивать.

— Но убили же!

Девушка набрала в грудь побольше воздуха и, резко выдохнув, решительно заявила:

— Вот что, дядюшка. Расскажу я тебе кое-что, что сама видала. А уж ты дальше сам думай…

И Ладислава поведала кузнецу о том, что видела у наволоцкого берега. Обо всем рассказала. О юной девушке и белобрысом красивом парне, которые прогуливались по тропе под деревьями, и о двух людях, что немного погодя швырнули в кусты мертвое девичье тело.

— И вот тот крючконосый вложил ей в мертвую руку что-то блестящее, плохо было видно что.

— Крючконосый?

— Ну да, — кивнула Ладислава. — Лысый, с пегой бородою. Сам такой весь мерзкий, противный, низенький. Но жилистый, сильный… И руки такие — словно оглобли.

— Ажлак! — выдохнул Рауд. — Ажлак — волхв. Второй — тот сам староста, Келагаст, а белобрысый парень — Келагастов сынок Хянди — «волчонок». Тварь, каких мало. Ну, дева, коли не соврала ты…

— Дай нож, Твор. — Сверкнув глазами, Ладислава, не глядя, протянула отроку руку. Схватив нож, провела по ладони, и на сырую траву упали капли дымящейся крови.

— Клянусь Велесом-богом, Ящером, клянусь Мокошью, клянусь озерными духами, если соврала я, то пусть утащит меня под землю злобная Корвала-ведьма!

Кузнец отпрянул — слишком уж страшной была клятва. Твор с треском рванул рубаху — перевязать ладонь девушки. Та отстранила отрока, пристально вглядываясь в лицо кузнеца.

— Ну, теперь веришь мне, Рауд?

Капли крови все падали на траву, и кузнец заворожено следил за ними потемневшими от горя глазами.

Глава 15 ОЗЕРО ЗЛОГО ДУХА Сентябрь 868 г. Южное Приладожье

Воин не поддается чувствам и не умирает от страха, он позволяет гуахо явиться к нему лишь тогда, когда сам полон сил и готов к встрече.

Карлос Кастанеда. «Дверь в иные миры»

На поросшем густым еловым лесом мысу, где изгибалась излучиной Капша-река, на вершине пологого холма черно блестело озеро. Небольшое, однако глубокое, илистое. Странное дело, совсем не рос камыш по его берегам, не желтели папоротники, не пряталась среди мхов кислая ягода клюква и плакальщицы-девушки — ивы — не склоняли к темной воде свои зеленые волосы. Одни угрюмые ели отражались в черном зеркале озера. Ели да огромные серые валуны, вросшие в землю, про которые говорили, что это спрятавшиеся под землей великаны. И в самом деле, если присмотреться, можно было заметить выдолбленные в камнях углубления-глазницы. Казалось, великаны смотрят на мир, злобно прищурясь, поджидают добычу — невзначай забредшего путника. Покрытые зеленоватым мхом валуны выглядели заброшенными, чего нельзя было сказать о трех вырезанных из крепкого дерева идолах с жуткими клыкастыми рожами. Губы их были измазаны свежей кровью, а у подножия громоздились кучи звериных костей, в основном заячьих. Словене не охотились на зайца, этот хитрый зверь считался колдовским, черным, другое дело — лесные люди весяне. Те били всякую дичь, в том числе и зайцев, ничуть не смущаясь возможными осложнениями — ведь коварный дух убитого зайца вполне мог отомстить охотнику. По заячьим костям видно было, что к идолам хаживают пока лишь окрестные охотники.

Солнце только-только встало, когда Радослава проснулась. Поднялась с подстилки, едва не ударившись головой о крышу — сарай, где она спала, был хоть и просторен, но низок. Девушка пригладила рукой волосы и, пригнувшись, посмотрела в щель. Задумалась — по всему выходило — сегодня нужно было попытаться бежать. Именно сегодня — вон, денек-то погожий, далеко видно, да и не зря вчерашним вечером заговорила она с охотниками, что пришли к Чернобогу с дичью. Выждала момент, когда волхв отошел, выспросила про дорогу к Ладоге. Не так-то и далеко идти оказалось, да и не заплутаешь — все реками: сначала по Капше, потом Пашою-рекой, а уж дальше — совсем немного — болотистым берегом Нево — озера-моря. Раньше бы убежала, пусть даже в леса, сгинула б, а может, и вышла бы к людям. Да только властвовал над ней Чернобог, над мыслями ее, над делами. Податливой соломенной куклой чувствовала себя девушка, очень боялась волхва. Видела, стал Чернобог не таким, каким был раньше. Словно бы поселилась в нем какая-то непонятная злая сила. Иногда посмотрит — словно ожжет черным пламенем, так станет жутко, что думаешь — вот и смерть пришла. Очень боялась Радослава этого взгляда. Особенно жутким волхв был ночью, не спал — бродил вокруг озера, выкрикивая непонятные заклинания, а когда выкатывалась на небо полная серебряная луна, падал на коленки и выл. Протяжно так, злобно и вместе с тем тоскливо. Страшно делалось в такие минуты девушке, хоть и не трогал ее жрец, даже как женщину не использовал и оттого становилось еще страшнее — будто это вообще был не человек. Нелюдь. Жуткая кошмарная тварь в обличье волхва Чернобога. Лишь иногда по утрам, не часто, Чернобог на короткий миг становился собою — оглядывался удивленно, хлопал глазами, а потом снова взрывалась в его взоре огненно-черная хмарь. Наблюдая за волхвом, Радослава неожиданно для себя осознала, что тварь с черным взглядом вовсе не была всесильной. Да, она имела необъяснимую власть над девушкой и над всеми, кто находился рядом, в нескольких десятках шагов. Но стоило отдалиться — и наваждение пропадало. Уходить сама Радослава не рисковала, боялась, а вот, посматривая на изредка заходивших охотников, видела — в капище те трепещут от страха и делают все, что велит Чернобог, но как только спускаются к реке или заходят за ельник — так вся округа оглашается смехом. С чего бы? Значит, не так уж и страшен волхв, вернее, тварь, что сидит в нем. Власть твари становилась совсем слабой к утру — недаром Чернобог, отправляясь спать в хижину, всегда запирал Радославу в сарае, сложенном из тонких, но крепких бревен. Надежен был сарай, не выбраться, сколоченная из толстых досок дверь снаружи запиралась на тяжелый засов. Не выбраться, даже и здоровому мужику не выбраться — поди-ка выломай бревно, упреешь трудиться! Напрасными окажутся хлопоты. Однако у пленницы имелись на этот счет свои планы. Чувствовала она — идет дело к чему-то страшному, все чаще как-то по-особому поглядывал на нее волхв, кривил в нехорошей ухмылке губы, а девушка лишь тупо кланялась да выполняла все распоряжения волхва — убиралась в капище, стряпала на костре нехитрую снедь. Нет, не всесильной оказалась тварь, были моменты, даже когда бодрствовал волхв, — словно сквозь туман прорывались в голову Радославы крамольные мысли. И чем дальше, тем чаще. Видно, приходило к концу могущество волхва, и он, зная об этом, готовил какую-то пакость, Радославе даже жутко было думать, какую. Впрочем, тут не надо было быть семи пядей во лбу, достаточно взглянуть на идолов — страшных, клыкастых, чужих. Что им тетерева да зайцы? По всему видно — истосковались по человеческой крови. Кто будет жертвой? Гадать не надо. Вот и Радослава не гадала. Чего зря расстраиваться? Лучше подумать, как выбраться. Хитер Чернобог, еще хитрее — тварь, что сидит в нем, однако и Радослава не лыком шита. Вчера еще с вечера, когда варила похлебку, отвлекся Чернобог на какого-то смурного мужичка, явившегося с вестями, ушли оба в хижину, тут и Радослава почуяла — тенета ослабли, взяла да щедро сдобрила похлебку солью, хоть та и дорога была, да у Чернобога имелась. Вскипятила в котле брусничный напиток, отставила в сторону остывать. Оглядываясь на хижину, подобрала валявшуюся в траве палку — дрын, закинула в сарай и, довольно потерев руки, уселась к костру. Управилась вовремя — едва Чернобог вышел проводить мужичка, как снова нахлынула липкая паутинная слабость и снова, как всегда, не рассуждая, стряпала девушка, ни о чем таком не думая, тупо глядя перед собою. Волхв ожег ее взглядом, властно мотнул головой — иди, мол, в сарай, пора. Радослава поклонилась, словно во сне, ушла, улеглась на соломе, не слышала далее, как скользнул в пазы засов. Утром проснулась раненько и теперь вот, напрягшись, ждала. Волхв поднимался поздно — очень уж не любил яркого утреннего солнышка. Или это не он не любил, а тварь… Впрочем, какая разница? Сегодня-то уж обязан выйти — немало вчера водицы должен был выпить.

Радослава прислушалась. Ага! Так и есть. Слышно было, как в расположенной неподалеку хижине скрипнула дверь, послышались тяжелые шаги, кряхтение. Ударила в траву тугая струя… Ну, вот. Теперь пора…

— Чернобог! — взяв в руки дрын, громко позвала девушка. — Чернобоже!

— Чего тебе? — Волхв подошел к сараю. Видно, и без твари знал, что там дева. А Радослава еще и напомнила.

Глазки жреца вдруг заблестели. Зачем-то оглянувшись, он резко отодвинул засов, заглянул внутрь… И получил по башке дрыном! Да так, что искры из глаз полетели.

Волхв ничком повалился наземь. Радослава нагнулась к нему. Вроде не шевелился. В глазах девушки вспыхнула радость. Что ж, он получил за все. Впрочем, некогда с ним. Бежать! Бежать отсюда немедля! Взволнованная, Радослава даже не заметила, как закрыла дверной проем чья-то черная тень. Вздрогнула, услыхав насмешливый голос:

— Далеко ли собралась, дщерь?

Извилиста Сарка-река, порожиста, своенравна. Нынешним летом сух выдался август, мало дождей выпало, оно и хорошо для урожая, а для реки — плохо, обмелела Сарка, обнажила местами дно, выставила напоказ острые камни. Не пройдет и рыбачья лодка, не говоря уж о посудине покрупнее.

Хельги с усмешкой взглянул на реку. Потом оглянулся на войско — младшая дружина шла ходко, «отроки», почти не звеня кольчужками, вполне поспевали за конным князем. Тропа вдоль реки тянулась нахоженная, широкая, стало ясно, что места здесь обитаемые. Селений, правда, заметно не было — прятались, таились по холмистым берегам среди непроходимых лесов, — зато то и дело попадались спускавшиеся к реке тропки, видно, что не звериные, на водопой, нет, вполне человеческие, и вели они к аккуратно сделанным мосточкам-причалам, у которых — то углядели востроглазые вои-«отроки» — покачивались спрятанные в камышах челны. От кого прятали?

Келагастовы люди тем не менее не оставляли дружину совсем без пригляду — отрубленные головы и руки, правда, больше не попадались, но пару раз мелькали среди кустов словно бы нарочно вкопанные у самого берега идолы, изображавшие неведомых богов, — Хельги сначала думал, что местных, однако весянин Тяхк, сурово покачав толовой, пояснил, что подобных богов у веси нет, одни духи — озерные, лесные, небесные. И не как эти жуткие деревянные уродища — все хорошие, добрые, за исключением тех злобных сущностей, что обитали возле озера Злого духа.

— И что же там за злыдни? — обернувшись к Тяхку, поинтересовался князь.

Юноша тут же замкнулся. Нехорошей приметой считалось среди лесных людей поминать пирозерских духов. Кроме волхвов с Пир-озера, никто никогда не требовал от веси человеческих жертв. Да и давно то было. С тех пор повымерли волхвы, позарастали сорной травою древние капища.

— Позарастали, говоришь? — Хмыкнув, князь кивнул в сторону очередного показавшегося из-за кустов орешника идола.

Тропа постепенно становилась уже, терялась в оврагах и буреломе, в желтоватых папоротниках. Теперь и вправду было бы легко заблудиться, если б не река да вот идолы, с завидным постоянством возникавшие в самых неожиданных местах — в куче хвороста, в камышах, на склонах оврагов. Маленькие, кое-как вырезанные, они нехорошо щурились, изогнутые в ухмылках губы их были щедро измазаны кровью.

— Тьфу ты, — плевался Найден. — И выберут же место для капищ! Ни подойти, ни сунуться. Вот и пойми эту весь.

— А и понимать нечего, — откликнулся князь. — Не для лесных людей идолища ставлены, для нас. Чтоб с пути не сбились.

— Чтоб с пути не сбились… — озадаченно повторил тиун. — Выходит…

— Ты правильно полагаешь, Найден, — Хельги понизил голос. — Нас определенно заманивают в ловушку.

— Староста Келагаст!

— Да… но не только он. — Князь отвел рукой еловую ветку. — Думаю, Келагаст здесь всего лишь пешка…

— Кто?

— Впрочем, ты не играешь в шахматы… Да, впереди вас ждут враги, — улыбнулся Хельги. — Но ведь и я устал гоняться за ними по здешним лесам и тоже стремлюсь к встрече!

— Да будет так, княже! — решительно отозвался Найден. — Мы найдем их и разобьем, в чем я нисколько не сомневаюсь, как и они… — Тиун кивнул в сторону гридей. Тяжко приходилось им идти в полном вооружении — с копьем, со щитом, в кольчуге и шлеме — через овраги, завалы, урочища. Но у каждого играла на губах горделивая улыбка — как же, для многих это был первый поход с князем. Первый поход… Первый…

Хельги вспомнились вдруг плоские берега Англии. Заливные луга, вересковые пустоши, дубовые рощи. И — пенное море, дорога ладей! И — вздымающийся под ногами драккар под синим боевым стягом, и верные друзья — Ингви Рыжий Червь, Харальд Бочонок, Снорри… Из них остался в живых только Снорри, Малыш Снорри — так его тогда прозывали, он ведь был из ребят самым младшим. Ингви и Харальд погибли в своем первом походе, как погибали многие, как погибнут и эти… Хельги скосил глаза на гридей. Как они смотрели на него, как радовались будущей битве! И каждый из них наверняка мечтал спасти своего князя, грудью заслонив его от вражьей стрелы… Что ж, скоро им представится такая возможность. Многие из этих гридей, что сейчас бросают благоговейные взгляды на князя, погибнут, в этом нет сомнения, именно молодежь всегда погибает первой, такова жизнь…

Так, может, не стоит зря проливать кровь, подставляя под опытную вражью рать этих мальчиков?

Князь вздрогнул, едва не пошатнулся в седле, ощутив в голове жуткий холод и яростный бой барабанов. Только что пришедшая в голову мысль явно не могла принадлежать ни киевскому князю, ни варяжскому ярлу. Да, она принадлежала другому, и Хельги хорошо знал кому… Человеку, чья помощь порой оказывалась столь жизненно необходимой, что… Впрочем, сейчас не стоило давать волю чувствам. Хельги знал уже, что делать, хотя, конечно, была в его только что придуманном плане изрядная доля риска. Но что для воина жизнь без риска? Так, прозябание на голодном пайке эмоций.

Князь подозвал к себе Тяхка, показал рукою вперед:

— В той стороне озеро Злого духа?

— Там, — стараясь не выдать испуг, кивнул отрок. — Люди говорят, к нему ведут колдовские тропы, щедро обагренные кровью. Неужто и мы идем туда, князь?

Князь усмехнулся:

— А ты сам как мыслишь?

Юноша оглянулся вокруг.

— Похоже, что так, княже, — прошептал он. — Боюсь, не стоит говорить про то нашим. Слишком уж гиблые там места.

— Что ж, — согласился Хельги. — Знай пока ты один. Далеко ли еще до этого озера?

— Не ведаю, княже. — Тяхк говорил еле слышно. — Думаю, близко.

— Хорошо. — Князь выпрямился в седле, поправил на плечах темно-синий боевой плащ. Приказал: — Беги к своим. Становимся на привал.

Поклонившись, Тяхк исчез в зарослях.

Весть о близком привале вызвала в молодых дружинниках радость. Еще бы — утомились уже идти-то оврагами, буреломами, перелесьем, ну-ка, в кольчужке-то да со щитом за плечами поди-ка попрыгай! Не надолго хватит. Да и день уже явно клонился к вечеру. Хороший выдался денек, солнечный, тихий, не то что вчерашняя непогодь. Светило в небе ласковое солнышко, отражалось в реке, искрящейся прозеленью застревая в вершинах деревьев, падало на тропинку узенькими теплыми лучиками. Выбрав подходящую полянку, разбили лагерь — шалашики, шатер княжий не ставили, не велел князь. Сторожу вокруг выслали — мало ли. Не только князь, каждый воин нет-нет да и ощущал на себе чьи-то любопытно-злобные взгляды. Сторожчики парами — молодой и более опытный — бесшумно разбрелись но лесу, в виду друг друга. Посматривали молчком, князь строго-настрого велел — как увидят кого, сделать вид, что не видели, но о том упредить. Крикнуть, будто про зайцев. Немного времени и прошло, а уж послышались крики:

— Сюды, робяты, зайцев полно!

— И у нас следы заячьи!

— И у нас…

— И там…

Хельги прищурился. Отошел с Найденом от лагеря, как раз туда, где всего больше про зайцев кричали, подмигнув тиуну, произнес громко:

— Кликни-ка гридей, тиуне. Человек пять, не особо шумных. Пойду душу потешу — запромыслю дичины. Да вели, чтоб спать ложились, не дожидаясь. Мало ли, еще и на реку сходим, видал я, как играла рыба.

— Да уж, рыбы здесь много, — понимающе кивнул Найден.

Пустив коня пастись, Хельги снял кольчугу, подозвал гридей — Тяхка, Горислава, еще парочку. Вздохнул: специально не выбирал, видать, отрокам судьба такая. Мысль мелькнула — не много ли? Нет, не много. Если будет меньше — могут заподозрить… Ну, да что раньше времени печалиться? Залихватски свистнув, князь махнул рукой — идем, парни! Впрочем, Тяхк неплохо знает местность. Да, пожалуй, он и сгодится.

— Эй, парень. А для тебя у меня будет другое задание…

Отошли порядком от лагеря, спешили — солнце вот-вот сядет, а уж не светлоночный июнь на дворе, сентябрь. Хоть и теплые дни стоят, летние, а все же темнеет быстро. Кто-то из отроков, кажется Горислав, приметил узенькую звериную тропку. Кусты кругом примяты, видно, не малая дичина — кабан, а быть может, и лось. Горислав покрепче сжал рогатину, оглянулся на князя. Хельги кивнул — туда, мол. Пошли дальше по узкой тропе, пробрались кустами, нырнули в густо заросший папоротниками овраг. Выбравшись из него оказались на лесной опушке с густой высокой травой и белыми цветами. Кругом было тихо, даже птицы не пели, было слышно, как у цветов озабоченно жужжал шмель. Палевое небо над головой наливалось закатной желтизною. Хорошо! Так хотелось завалиться в траву, средь цветов, лежать, подложив под голову руки, смотреть в небо и не думать больше ни о чем. Хельги прошел вперед, по колено в траве, нагнулся к цветам. За ним — остальные.

Горислав, сын охотника и побратим Тяхка, вдруг принюхался. Где-то рядом отчетливо пахло гнилью. Да-да, во-он, впереди, в кустах — приманка. На волка или на медведя. Но раз есть приманка, должно быть…

— Стой, княже! Засада! — рванувшись вперед, выкрикнул отрок… и черная боевая стрела пронзила ему грудь. Такие же стрелы полетели и в остальных, а на середину поляны, прямо на голову князя слетела вдруг с деревьев крупная прочная сеть.

— Хватай! — заорали выскочившие из-за кустов воины. — Да осторожней, велено живьем брать!

Миг — и все кончилось. Лишь трепыхался, еще больше запутываясь в сети, Хельги. Остальные гриди, сраженные подлыми, исподтишка выпущенными стрелами, остались навеки лежать в высокой, траве под деревьями, глядя невидящими глазами в палево-желтое небо. И снова тихо стало кругом, словно ничего и не было, лишь у окропленных свежей кровью соцветий по-прежнему жужжал шмель.

Стоя у низкой ограды капища, Чернобог с усмешкой взирал на привязанную к дереву Радославу. Дерево это росло как раз там, где надо, — перед идолами. Вернее, идолы были вкопаны перед этой толстой корявой сосною. Лишенная одежды девушка чувствовала, как в спину больно впиваются сучья, и укоряла себя за непредусмотрительность — внимательней надо было быть, оглядчивее. Впрочем, кто же мог знать, что в этакую-то рань заявится Ажлак, — вот уж не вовремя, гнида! Да и Чернобог, гад, очухался, перевязал башку тряпицей, ощерился зло — дескать, долго будешь умирать, дева! Да Радослава уж и сама понимала, что не быстро. Поникнув головой, стояла, чувствуя на себе презрительные взгляды жрецов.

— Сначала я выколю тебе глаза и принесу их в жертву, — негромко говорил Чернобог. — Потом отрежу язык, а затем сдеру с живой кожу и оставлю умирать так. Ты знаешь, как это больно?

Радослава хотела было сказать в ответ какую-нибудь гадость. Может, войдя во гнев, волхвы невзначай прикончат ее? Так и не придумав, сплюнула.

— Плюйся, плюйся, — скривился жрец. — Брат Ажлак, кажется, солнце зашло? Подай-ка нож, начнем…

Лысый пегобородый Ажлак, низенький, коренастый, с жилистыми оглоблями-руками, подавая нож, алчно облизал языком губы. Он весь трепетал — давно уже не приносилась такая жертва. И так злобно, жестоко, кроваво. Тем приятнее будет богам… и тем страшнее станет Келагастовым людям. Пусть знают, кого следует уважать и бояться!

— Надеюсь, она доживет до завтра, когда, быть может… — Не договорив, жрец поднял над головой нож и завыл: — О, Кром Кройх! О, Морриган, о, Дагд, о, древние боги…

— Брате Чернобог, — неожиданно перебил его Ажлак. — Кажется, в лесу слышатся голоса.

— Голоса? — Чернобог опустил нож и настороженно обернулся.

И впрямь, от леса к капищу шли несколько человек, в одном их которых жрецы тут же признали наволоцкого старосту Келагаста. Староста шел, по-хозяйски осматривая капище, густая седая борода его воинственно топорщилась.

— Мои люди сделали вам хороший подарок, волхвы! — подойдя ближе, со смехом объявил он и, оглянувшись, призывно махнул рукой.

Чернобог, вернее, не он, а тот, другой… не поверил своим глазам: воины Келагаста вели к жертвеннику самого Вещего князя, ненавистного выскочку Хельги, единственного, кто мог справиться с Черным друидом. И справился. Почти… Ну, а теперь — посмотрим. Черный друид Форгайл Коэл, чей дух сейчас занимал тело и мозг волхва Чернобога, прекрасно осознавал всю свою слабость. Да, это не старые времена, нет уже былой силы, как нет и прежнего тела. Слабость… Противная липкая слабость! Как жутко было постоянно чувствовать ее, жить с оглядкой — уж самому-то себе друид мог признаться в этом. Даже над телом волхва он не всегда был властен, что уж говорить о большем. И то повезло вселиться в Чернобога, когда тот слишком неосторожно вспомнил во время молений древних богов. Повезло… Да, повезло. А ведь когда-то сам друид организовывал свое везение и даже стал киевским князем под именем Дира — Дирмунда-заики. И если бы не выскочка Хельги… Неужели, теперь он в его руках? Наконец-то! Да, это будет непростая жертва. Древние боги останутся довольны, но еще больше выгадает Форгайл Коэл, Черный друид Теней мертвых. Он расправится наконец со своим давним врагом, и тогда… Нет, это не Келагастовы люди схватили Хельги, куда им, — это сделали древние боги. Значит, они вновь поверили друиду, значит, не все еще потеряно, значит…

— О, Кром Кройх! — упав на колени перед идолами, взвыл друид — Чернобог. — Тащите же князя на жертвенный камень, я сам перережу ему горло!

— Да, это будет достойная жертва, — потер руки, Ажлак оглянулся на Келагастовых воинов: — Помните о том, вои.

Солнце скрылось уже, в сине-черном небе над лесом повисла половинка луны, сверкнули звезды. Воины Келагаста разложили костер у самого жертвенника, прямо у ног плененного князя. Оранжевое пламя костра отражалось в широко распахнутых глазах Радославы. Князь! Сам князь! Олег Вещий… Но как же… Впрочем, кажется, про нее тут совсем позабыли. А веревка между тем не так и плотна…

Князь тоже узнал девушку, улыбнулся и вдруг весело ей подмигнул. Радослава опешила — вот уж не та ситуация, чтоб веселиться.

— Не чересчур ли он весел? — подойдя к старосте, шепнул Ажлак.

Келагаст усмехнулся:

— Он надеется на свою сотню, тайно отправленную вверх по Капше. Напрасно надеешься, князь! Мои воины перехватили ее у Куневичей. Там сейчас идет бой. И даже если и победят твои люди, я не думаю, что они так быстро поспеют сюда. — Староста злорадно расхохотался.

Наволоцкие воины бросились к Хельги. И в этот момент освободившаяся от пут Радослава рысью прыгнула на Чернобога и вцепилась жрецу в горло. И так же быстро поникла, опустившись на землю. Волхв скривил губы и перевел взгляд на воинов.

— Чего ж вы ждете, вои?

Те схватили Хельги за руки.

— Не так быстро, парни, — небрежно повел плечами князь. — Или кто-то из вас хочет поймать стрелу в сердце?

— Я хочу! — нахально выкрикнул белобрысый Хянди-«волчонок» — младший сын старосты.

Взглянув на него, Хельги с деланной грустью покачал головой.

— Ты сам накликал свою смерть, — и воскликнул уже гораздо громче: — Аой!

— Аой!!! — откликнулись, казалось, со всех сторон. Келагаст вздрогнул, а из леса уже выбегали воины и летели стрелы, одна из которых поразила в жестокое сердце хвастливого «волчонка» Хянди. Всхлипнув, он повалился прямо в костер, поднимая красные искры. А воины все выбегали, становились плечом к плечу, в кольчугах и надвинутых на самые глаза шлемах. Сразу стало видно — профессионалы, дружина.

— Аой! — махал окровавленной секирой светловолосый воин в синем плаще и посеребренном шлеме — Хельги узнал Снорри. За ним маячила долговязая фигура Ирландца.

— Аой, конунг! Как ты?

— Лучше многих прочих, — сбрасывая разрезанные кем-то путы, ухмыльнулся Хельги. — Эй, кто-нибудь! Дайте-ка мне меч!

— Устроит ли вот этот, княже? — подбежав ближе, упал на колено Тяхк. Протягивая клинок, похвастался: — Я взял его с убитого мною варяга.

Князь улыбнулся — меч был не ахти, с иззубренным лезвием. Впрочем, сейчас сойдет и такой.

— Горислав, — вдруг тихо произнес Тяхк, — мой побратим, он…

— Думаю, у тебя нет больше побратима, — вглядываясь в битву, сурово ответил князь. — Он погиб как истинный воин.

— Это хорошая смерть, — удовлетворенно кивнул юноша, скулы его побелели. — И все равно я отомщу… — добавил он, подбирая с земли брошенную кем-то секиру.

Хельги огляделся. Где же, интересно, Чернобог?

— Князь…

Темная, с окровавленным копьем фигура с распушенными волосами, в накинутом на голое тело плаще. Радослава…

— Я видела, куда побежал волхв… Он там, за жертвенником.

Кивнув, Хельги подошел к идолам, прислушался. Ночь шумела битвой. Звенели мечи, хрипели раненые, где-то совсем рядом слякотно ухала секира. Тяхк? Нет, скорей, Снорри… Хельги провел пальцем по лезвию меча. И едва успел отпрыгнуть в сторону — Чернобог вовсе не собирался прятаться. Сжимая в крепких руках секиру, он жаждал битвы! Не получилось принести князя в жертву, так, может быть, удастся сразить его в поединке! Древние боги помогут, не могут не помочь. Ведь здесь везде идолы. И жертвенник — вот он, под ногами, жаждущий княжеской крови. Хельги взмахнул мечом, отражая удар. Целил в древко — не с секирой спорить мечу, даже самому лучшему, не говоря уже про тот, что в руке. Жалобно хрустнуло лезвие. Однако меч оказался еще хуже, чем князь ожидал. Отбросив бесполезный обломок, Хельги укрылся за идолом — как раз туда и пришелся удар секиры разгневанного жреца. Миг — и волхв снова был рядом. Осклабился, замахнувшись секирой, — а в глазах горела жуткая тьма! Хельги снова уклонился — и на этот раз почувствовал, что краем секиры зацепило рубаху. А жрец снова замахнулся… Да еще сзади вдруг ткнули в спину копьем… Тупым концом. Тупым! Хельги, не глядя, протянул руку… подставил копье под секиру и одновременно изо всех сил пнул волхва в живот. Чернобог скрючился, засопел. Хельги не стал играть в благородство — воспользовавшись замешательством соперника, выхватил у него из рук секиру, взмахнул… И отрубленная голова волхва, подпрыгивая, покатилась к жертвеннику. Горел позабытый всеми костер, и в его оранжевом пламени Хельги вдруг показалось, что мертвая голова жреца насмешливо скалится.

Покрутив головой, Хельги поудобней перехватил секиру, осмотрелся… Кажется, все было уже кончено. Да и не могли лесные Келагастовы люди совладать в открытом бою с княжьей дружиной.

— Там, в лесу, обнаружился еще какой-то отряд! — подойдя ближе, доложил Снорри. — Я велел устроить засаду. Ага! Вон, слышишь?

Со стороны леса раздались крики. Потом вдруг послышался смех. Кажется, женский… Смех сменился хохотом.

— Чего это их так разобрало? — удивился Снорри. — Пойти посмотреть?

— Не стоит. — Хельги положил руку ему на плечо. — Похоже, они и сами уже идут сюда… Да, во-он Ирландец, Тяхк… Ха! Дивьян! Никифор! Никифор! Ну, иди, дай же я обниму тебя, святоша! Признаться, не предполагал, что ты жив. Ну, будь здрав, отец-настоятель.

— Я-то жив, а вот все братья погибли, — выбравшись из крепких объятий князя, посетовал настоятель. Впрочем, теперь уже бывший настоятель. Стараниями друида и Келагаста не было больше у него ни обители, ни монахов.

— Ничего, найдешь еще себе монахов. — Снорри хлопнул Никифора по плечу. — Главное — не вешать нос!

— Да я и не вешаю, с чего ты взял? На все Божья воля. — Никифор перекрестился и повернулся к Хельги: — Там со мной воины пашозерского старосты Сагарма.

— Пашозерцы решились ввязаться в бой с Келагастом?! — обрадовано воскликнул князь. — Вот так славно! Ты нам здорово помог, Никифор!

Монах усмехнулся.

— Я всего лишь скромный инок и не лезу в мирские дела.

— Ага, как же, — усмехнулся незаметно подошедший Ирландец. Кивнув князю, отозвал его в сторонку, шепнул:

— Там у озера спрашивала о тебе какая-то дева.

— Радослава! Как же я забыл… Да, Дивьян, ты ведь знаешь все здесь?

— Я охотник, княже.

— Бери воинов и веди их в Куневичи, на помощь Вятше.

— Вятша здесь? — Дивьян улыбнулся. — Рад буду повидаться.

— Повидаешься, повидаешься, поспешай только…

Подойдя к озеру, Хельги увидел девушку. Сняв плащ, она медленно заходила в воду, словно нимфа в призрачном свете луны. Юное девичье тело, распущенные по плечам волосы… Князь невольно залюбовался купальщицей. Залюбовался настолько, что не сразу сообразил, откуда вдруг раздался насмешливый голос, который он так долго жаждал услышать:

— Неплохо ты проводишь время, ярл!

Хельги оглянулся, знал уже, кого увидит.

— Ладия… Ладислава… Я скучал по тебе…

— Я тоже… Кто это там шарится в кустах? Твор?!

— Я, княже. — Отрок, обернувшись к озеру, вдруг широко раскрыл глаза, недоверчиво-радостно, как бывает, когда уж ничего хорошего и не ждешь, а вот вдруг…

— Рада… — тихо вымолвил он. — Неужто ты здесь… купаешься…

— Не купаюсь, а смываю грязь! — фыркнув, возразила девушка. — Слишком уж много ее на меня налипло… Ой! О, боги… Неужто это ты, Творе?!

Радослава бросилась из воды, поднимая брызги.

— Пойдем, — обнимая любимую, улыбнулся князь. — Я приметил тут одно укромное место…

— Как они счастливы, — прижимаясь к Хельги, засмеялась Ладислава. — Эта девушка — сестра Твора, он мне о ней рассказывал.

— Знаю я и еще одного человечка, который будет рад Радославе безмерно, — усмехнулся князь. — Надеюсь, он скоро прибудет к нам живой и невредимый.

Хлюпала под ногами болотная жижа, и колючие ветки больно хлестали по лицу. Ажлак не обращал на это внимания. Отбежав подальше от капища, перешел на шаг, продвигаясь к реке тайной тропою. Сердце пело — спасен! Спасен! Упасли боги. Обязательно надо принести им хорошую жертву. Вот только бы выбраться. Теперь уж немного осталось, немного. Знал волхв укромные местечки по берегам. Вот и тайный знак — самолично сделал топором затес на осине, мало ли, пригодится когда. Пригодился… Вот и заросли ивы, мосточки, спрятанный в камышах челнок… О, боги! Еще один беглец?..

— Вижу, ты вовремя покинул капище, волхв, — поднялась от мостков чья-то тень.

— Да уж, — согласился Ажлак. — Подмогли боги. Впрочем, как и тебе, кузнец! Вдвоем мы по реке не уйдем. Проберешься по берегу. Я уж тебя не выдам, не бойся…

— А я и не боюсь, волхв.

Кузнец Рауд навис над жрецом черной громадой. Ажлак даже на миг испугался, хотя какой опасности можно было ожидать от глуповатого наволоцкого кузнеца?

— Так, говоришь, дочь мою, Колму, убили «люди креста»?

— Это не я говорю, кузнец, люди…

— Люди?

Волхв даже не почувствовал, как острое лезвие ножа вошло в сердце. Лишь захлопал глазами, удивляясь, с чего б это так горячо стало в груди и свет померк в его глазах, а мертвое тело с плеском свалилось в воду.

Над лесом, над капищем и рекою, над маленьким черным озером вновь поднималось солнце.

— Люди говорят, это злое, нехорошее место, — передернув плечами, сообщила князю Ладислава. — Скорей бы покинуть его.

— Сегодня уйдем, — кивнул Хельги. — Но допрежь справим тризну. Жаль, погиб Келагаст…

— Жаль?!

— Да, жаль… Его следовало бы судить перед всем народом. Так было бы лучше. Ну, что ж, погиб, так погиб… — Князь вздохнул. — А почему это озеро так называют?

— Дивьян говорил — сюда стекается зло, чтобы обрести силу.

— Обрести силу… Так вот почему…

— Слышишь? — Ладислава перебила князя. — Как здорово поет коростель!

Хельги прислушался, улыбнулся.

— Какой же это коростель? Это жаворонок…

— Сам ты жаворонок… Ну-ну, убери руки, во-он воины твои смотрят…

— И что? Давай спустимся, пониже, к реке…

— Давай…

— Ты поедешь со мной в Киев?

Девушка вздрогнула, остановилась.

— Наконец-то спросил!

— Так поедешь?

— Я подумаю, милый.

Озаренные лучами восходящего солнца, они приникли друг к другу и слились в долгом поцелуе.

Оглавление

Глава 1 ТРЕТЬЯ ЖЕРТВА Наши дни. Лето. Норвегия

Глава 2 ЧЕРНОБОГ Март 868 г. Земли радимичей (междуречье Днепра и Десны)

Глава 3 ПОЛЮДЬЕ Март 868 г. Земли радимичей

Глава 4 ВИСОЧНОЕ КОЛЬЦО ЕРОФЕЯ КОНЯ Апрель 868 г. Киев

Глава 5 ТУРИСТЫ И МЕСТНЫЕ ЖИТЕЛИ Наши дни. Август. Восток Ленинградской области

Глава 6 ВОЛХВ И ВАРЯГИ Май 868 г. Киев

Глава 7 ПУТЬ Май-июнь 868 г. Киев — Новгород

Глава 8 МЕРТВЫЙ КОНЬ Июнь-июль 868 г. Новгородская земля

Глава 9 ПРОПАЖИ И ПОИСКИ Июль 868 г. Ладога

Глава 10 ОБИТЕЛЬ Июль 868 г. Щугозерье

Глава 11 НА ЖИВЦА Июль-август 868 г. Южное Приладожие

Глава 12 ЛЕНТЫ СТАРОСТЫ КЕЛАГАСТА Август 868 г. Шугозерье

Глава 13 ПЕСНЬ СКОРБИ Август 868 г. Шугозерье

Глава 14 ПУТЬ И ИДУЩИЕ ПО НЕМУ Август 868 г. Шугозерье

Глава 15 ОЗЕРО ЗЛОГО ДУХА Сентябрь 868 г. Южное Приладожье X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?