«Последний князь удела»

Димыч Последний князь удела

--

Тихим тёплым июньским вечером немолодой мужчина, довольно хорошо одетый, шёл по набережной небольшого провинциального среднерусского городка. Он возвращался в гостиницу с делового обеда, плавно переросшего в весёлый ужин, на котором отмечалась удачная коммерческая сделка с местным владельцем чудом сохранившегося завода. Идти было недалеко, от шумных провожатых заезжий коммерсант с шутками отделался и по-своему наслаждался жизнью, прогуливаясь вдоль величественной реки. Поэтому две перегородившие ему путь тени воспринял с большим чувством негодования, усилившимся, когда он услышал произнесенную хриплым голосом просьбу о материальном вспомоществовании.

— Чё, охамели, — с таким возгласом загулявший гуляка пытался перейти к физическому воспитанию местных хануриков, благо на здоровье и физическую форму пока не жаловался, но тут же почувствовал сильнейший толчок в спину.

— Вот хрень, — с этой мыслью земля вокруг него закрутилась, и падая лицом на землю, удара об неё человек, бывший еще недавно живым, не почувствовал, нырнув в темноту как в глубокую воду.

К несчастью для нашего героя, Скопина Валерия Николаевича, перейти к небытию для него оказалось непросто. Неизвестно, что привело к такому итогу — заслуги ли его в прошлой жизни, грехи, или просто так совпали звезды на вселенском просторе, но через краткий миг темноты, он вынырнул на свет. Однако происходящее Валерия Николаевича полностью дезориентировало.

Он, вполне состоявшийся, обеспеченный человек, стоял в ранних сумерках на каких-то задворках, причем ему было очень холодно и плохо. Оглянувшись потяжелевшей головой, господин Скопин осознал полную нереальность происходящего. Он стоял разутый, полураздетый чёрт знает где, причем стоял явно на снегу. Напротив него какой- то клоун в подобии матросского костюмчика что-то нудно зачитывал по бумажке, чему лениво вникала еще пара колоритно одетых персонажей.

Внезапно пришла спасительная мысль — 'Розыгрыш. Это розыгрыш его армейского друга и одновременно делового партнера Володьки Шумова'. Только этому члену совета директоров и одновременно акционеру крупного металлургического холдинга было по карману оплатить инсценировку подобного масштаба, правда зачем это он сделал, было совершенно непонятно, но версия о розыгрыше была явно приятней другой родившейся в сознании версии о белой горячке.

— Где Вовка, черти — попыталась произнести жертва предполагаемого розыгрыша, однако вместо слов сорвался хриплый шепот, язык плохо слушался, а попытка сменить позу привела к подгибанию коленей.

— Спёкся, контра, — радостно воскликнул странный чтец. — Давай, выводи его в расход, ребяты-

Грохот в ушах совпал с резкими ударами в тело, острая боль, разрывающая на части сознание Валеры, вырвала из его чувств все надежды на то, что происходящее окажется шуткой. А дальше для Валерия Скопина, в крещении раба божьего Димитрия, начался вполне прозаический ад.

Глава 1

'Что же, что же это со мной' — мысль пропадала и возникала снова во время бросков из темноты на свет. На свет я всегда выныривал быстро, а вот в темноту уходил по-разному, иногда с радостной легкостью, иногда со страшными муками, заставлявшими трепетать все клетки тела.

Во время первой затянувшейся задержки на светлой стороне бытия я еще пытался судорожно понять происходящее, размышляя об этом всё время пока меня носило по свинцово-серому морю. Моё тело, упакованное в спасательный жилет, дало возможность системно мыслить практически вечность, возможно даже целый час. За это время я вполне понял, что либо сошел с ума, либо тело мне принадлежит явно недавно. Этот вывод позволяла сделать память, услужливо подсказывая, что родился я светлокожим европейцем, а не темнокожим негром преклонных лет.

Вторая моя длительная остановка на белом свете была относительно условной, поскольку я был то ли похоронен, то ли засыпан в узком тупиковом лазе. Все время очередной остановки на этом свете я потратил на судорожные усилия вспомнить хоть одну каноническую молитву. Почему-то казалось, что это должно помочь, однако более пары строк из покореженного сознания вытащить не удалось.

Когда, не заметив перехода, я из подземной западни оказался внутри обычного деревенского сруба, причем один и не привязанный, мне показалось, что Бог услышал мои молитвы и страдания подошли к концу. Однако полное отсутствие окон и намертво припертая дверь давили надежду и заселяли тревогу. Сквозь неконопаченые бревна сруба было ничего не видно, зато неплохо слышно. Сильный, хорошо поставленный мужской голос нараспев произносил какую-то длинную речь, язык был явно славянский, многие слова звучали явно по-русски, хотя и несколько архаично. После прекращения речи, вокруг моей странной избы заскрипели шаги, и сквозь щели потянуло горячим дымом. Крушение надежд на скорое избавление было не менее мучительно, чем охватившее меня вскорости пламя.

В следующее появление на свет я оказался в теле, падающем навзничь на утоптанную серую землю. В падении, судорожно пытаясь зацепиться руками за воздух, моё новое тело увидело на земле торчащую острую железяку. Тщетно попытавшись извернуться, со всего размаху напоролся лицом на проклятый штырь. Приколотый, как музейная бабочка булавкой к ткани, этим гвоздём-переростком к земле я судорожно забился от боли. Через мгновение, ценой куска кожи со щеки, мной была обретена свобода. Перевернувшись на спину, новый симбионт пытался надышаться свежим, вкусным воздухом перед надвигавшимся, неизбежным финалом. Однако возвращение в темноту всё не приходило, а вокруг ожидающего очередное небытиё тела наблюдались удивительные явления. Три огромного роста и размера тетки в фольклорных костюмах, громко вопя и заламывая руки, суетились вокруг нового вместилища моего разума, а из-за их спины испуганно выглядывали несуразно крупные дети.

Одна из причитающих женщин, мгновенно успокоившись, начала махать рукой, зовя кого-то:

— Осип. Подь сюды к государю, Осип-

Тут же явился и Осип, здоровенный детина, который закатав рукава, деловито потянулся ко мне, пытаясь одной рукой прижать к земле, а другой вытащить из земли рядом со мной железный пруток, при рассмотрении оказавшимся граненым лезвием. 'Вот и мучитель явился' мелькнула мысль, а злая баба еще и подначивала его, приговаривая:

— Свайку-то, свайку ухватистей бери, Осип.-

Хотя сознание и говорило, что сопротивление лишь удлинит страдания, тело без боя сдаваться не собиралось.

Крутясь ужом, я пытался руками оттолкнуть страшный нож, пускал в ход и зубы, чтобы заставить врага отпустить меня.

— Ай, грызется, маманя, — жалобился незадачливый убийца. — Ужо всю руку поел.-

— Ни что, заживёт, — отвечала та. — Вот ужо Микитка в помочь прибёг.-

Поняв что лезут ко мне уже двое я пытался поднять крик, пытаясь кричать что-то вроде ' Караул, убивают, спасите'. Получалось крайне плохо, язык заплетался, однако когда всё же вышло, эти двое душегубов отскочили от меня, как ошпаренные. Рядом уже собралось и наблюдало несколько человек, гудел неразличимый гомон. Тут внезапно всё стихло, напротив меня стояли и крутили головой двое парней в окровавленной одежде и один из них держал в руке нож. Тишину прорезал высокий женский крик:

— Воры, убойцы государевы, — тут же в вышине ударил набат.

Парни бросились бежать, причем один из них прочь, а другой, наоборот, в сторону кричавшей женщины.

Добежав до неё, он упал на колени и, хватая окровавленными руками подол богато выглядевшего сарафана, заголосил

— Помилуй мя, государыня царица Марья Федоровна, в падучей княжич бился, берегли мы ево, чтоб не убился до смерти.-

Красивое лицо женщины побелело и исказилось

— Княжич? Эй, дворовые и сыны боярские, хватайте сего убойцу, держите накрепко.

В поднявшейся тут же суматохе, под набатный бой, последняя из оставшихся рядом тёток подхватила меня на руки и обливаясь слезами потащила к стоящему недалеко огромному терему, не обращая внимания на мое слабое сопротивление. Из её рук меня почему то спасать никто не рвался, уже поднятый на крыльцо, я увидел как красивая княгиня лупит чем под руки попадет ту злую мегеру, что призвала ко мне этих неловких убийц.

Глава 2

Через пару суматошных минут, проскочив лабиринт комнат и переходов, мы оказались в светлом помещении, куда немедленно начал набиваться взволнованный люд. Чуть отдышавшись и немного успокоившись, я понял что, похоже, закидывать мой разум обратно во тьму никто в ближайшее время не собирается. Следующим открытием стало то, что моим нынешним вместилищем оказалось тело ребенка, и поэтому все окружающие казались мне великанами. Навострив уши, я пытался понять, куда меня забросила непонятная мне сила, чего ждать в дальнейшем и как максимально отсрочить очередной бросок в темноту.

Спустя непродолжительное время, из кучи услышанных разноречивых сведений в голове пыталась сложиться мозаика понимая, и так мне стало известно: зовут мое тело 'Димитрий', его статус то ли царевич, то ли княжич, во дворе сейчас царица Марья убивает мою мамку боярыню Василису Волохову и повелела смертью казнить её сына Осипа, и что то ли Димитрий бившись в чёрной болезни решил кого погубить, то ли Димитрия смертию жизни лишить хотели. Вот черт, похоже напуганный разум принял попытку первой помощи за покушение на убийство, и оклеветав, приговорил к смерти мать и брата, да уж следующий перенос, думаю, будет прямиком в вечное пекло. Пока я пытался в голове сложить одно к другому, раны на лице, руках и плече были омыты водой и перевязаны чистыми льняными тряпицами, тут то и слетел с языка, крутившийся там уже порядочное время вопрос к заботящейся обо мне женщине

— Кто ты?-

Услышав его, она закрыла руками лицо и заплакала. Стоявший рядом с медным умывальником мужик вздрогнул и пробормотал:

— Обязпамятел, Спаси господь-

Далее, из прерывавшихся всхлипами пояснений, стало ясно, что страдалица эта кормилица царевича Арина Тучкова, мнущийся рядом здоровенный лоб — её муж Ждан, дядька царевича, а крутящийся рядом мальчишка- сын Баженко, молочный брат царевича и постоянный участник всех его забав. А вот царевич стало быть я, а мать моя — царица Марья Федоровна, а бьют смертным боем старшую няньку Василису, а 'мамка' это её должность, как и звание 'дядька' у Ждана, который видимо был вроде воспитателя. Меж тем крики переместились с заднего двора к парадному крыльцу и стали злее и громче.

Бросившись к окну, подмененный царевич стал немым зрителем разворачивающейся трагедии, которую подробно комментировали дядька Ждан и Баженко. Чиновник в красном кафтане, возвышая голос, призывал толпу разойтись

— Ишь, дьяк-то, Михайла, как посадских и дворовых хулит, — сообщал муж кормилицы

— А вот Тихон Быков, — указывал он на подзадоривающего толпу парня. — Всякой замятне первый заводчик.-

К крыльцу на коне подлетел вооруженный, богато одетый дворянин, следом другой, далее начали подбегать их вооруженные слуги.

— Братья царицы Михаил и Григорий, — назвал их молочный брат и покосился на отца. — Как бы худо не вышло.-

Соскочивший первым с коня Михаил, покачнулся, но устоял удержанный под руки дворней, тут же он начал громким пьяным голосом пререкаться с дьяком. Короткая перепалка закончилась его ревом:

— Бей их, душегубцев!! — и началось убийство безоружных людей рассвирепевшей толпой.

Редкие голоса, призывавшие опомнится, не были услышаны.

— То Истомка, добрый, богобоязненный посадский человек, — назвал мой дядька человека тщетно пытавшегося остановить кровопролитие. Четверть часа, показавшаяся мне вечностью, была наполнена криками и мольбами погибавших людей, убиты были и дьяк и приехавшие с ним его дворовые, и племянник его Никита, так же пытавшийся сберечь царевича, а также пара посадских жителей. Лишь Осип Волохов с матерью успел укрыться в каменной церкви, да несколько человек смогли убежать прочь. Оставив несколько человек караулить у входа в собор, толпа двинулась со двор.

— Ко дьяческой избе повалили, да и на подворье тож, — тихо проговорил Ждан. — Много дурна сделают, да злое дело сотворят, прибьют Авдотью жену Михайлы Битяговского с малыми робятами сыном Данилой, да дочками Дунькой да Машкой, а Машка та — сущий младенчик-.

Младший Тучков добавил. — Слыхивал я, батюшка, по утру лаялись бранно дьяк с Михайлой сыном Федоровым, не дал-де Битяговский денег тому сверх царёва жалованья. Да исчо требовал приказной посоху углецкую — пятьдесят людишек на царево дело, и то уж не дал брат царицын-

Тут же нахлынули воспоминания прошлой жизни, как играл с трехлетней племянницей Машей. Своих-то детей не сподобился завести, и пришло осознание, что стать сторонним свидетелем убийства малышей я не в силах. И чем бы всё не кончилось, надо постараться вмешаться. Однако решиться оказалось проще, чем сделать, тело практически не слушалось, выполняя движения с грацией паралитика. Кормилица кликнула Самойлу Колобова, и вместе с воспитателем они под руки потащили меня к парадному входу. Пока мы доковыляли до каменного собора с пристроенными к нему по бокам деревянными церквями, туда уже возвратилась часть погромщиков во главе с моим здешним дядей Михаилом Федоровичем. С собой они притащили на суд царицы в кровь избитую, полураздетую, простоволосую женщину, еле стоящего на ногах от побоев паренька лет тринадцати, да двух девчушек, старшая из которых держала на руках младшую. Тут же в ногах у Марии Федоровны валялась мать несчастного Осипа, умоляя дать им сыск праведный, но разъяренная женщина была непреклонна. Первым потащили на расправу сына дьяка Данилу, но казни успел помешать я, повиснув на назначенном в жертву пареньке. Растерянные конюхи и слуги отпустили его и, не устояв, мы упали на истоптанную, серо-коричневую землю. Однако ж главарь убийц был твердо намерен довести дело до конца, став оттаскивать меня в сторону.

Пребывая в бешенстве, не придя в себя после крепкой попойки, мой родственный в этом мире дядя, поднял своего высокородного племянника за шкирку, дал крепкого тумака, пару раз встряхнул как котенка и отбросил прочь. Но всё, же заступничество предполагаемой жертвы заставило большую часть взбудораженных людей приостыть. На счастье тут к храму прибыло несколько священнослужителей, двое из которых по все видимости были высокого ранга, и вступившись за семью Битяговского они смогли увести их с собой. Упустив семью своего недруга, старший брат царицы вспомнил о прятавшемся во Спасе парне, по его указу тот был вытащен и убит на глазах своей обливающейся слезами матери. Закончив расправу, погромщики направились грабить и бить друзей да сторонников погибших, а меня в очередной раз потащили на второй этаж княжеских палат.

Глава 3

— Эко окаянство браты царицыны учинили, — вздыхал дядька Ждан. — Сами в грех смертный впали, да посадских в обещники покрутили-

— Жди таперича царевых приставов, а, поди, неумытны явятся, так и на плаху взойтить мочно за убойство великокняжеских людишек, спаси Господи, — вторила ему жена.

То ли от смутных угроз, то ли от общего нервного расстройства конечности ново обретённого пристанища души стала скручивать судорога, заворачивая в тугой узел всё тело несчастного царевича.

— Оле, сызнова чёрная болезнь государя крутит, — заплакала кормилица.

— Нет, иное тут, — встревожился её супруг, прижимая к себе бьющуюся голову мальчика. — Кликни травницу лечбу творить, пястью кость головная сломлена соколу нашему. Да батюшку зови, ежели приспеет, не дай Бог, кончина, то бы до Святых Тайн причастил. —

Готовясь к неизбежному, разум ждал броска в темноту, но хватать его гудящая чернота не торопилась. Пытаясь уберечь взгляд от кружащегося мира, я прикрыл глаза и когда открыл, оказался там, где больше всего боялся очутиться. Окружающая меня вечная ночь была, как ни странно совсем не безмолвна, невдалеке явственно слышался свистящий шепот. И этот странный шепот до изумления был похож на храп младшего брата, остававшегося в далекой, потерянной прежней жизни.

Внезапно оживилась память, полностью заполняя сознание образами из прошлого. Вспомнилось детство, большей частью проведенное в селе под Воронежем, где наш с братом отец работал совхозным агрономом. Мать, рано оставившая нас вдвоем с братом на руках у безутешного отца, и надеюсь, ушедшая в небесный сад. Я рано начал работать, помогая отцу, потом по окончании школы пошел учиться в медицинский техникум, находящийся в областном центре. Оттуда был призван в армию, где занимал необременительную должность фельдшера, после окончания службы на удивление сам себе довольно легко поступил в мединститут. Диплом достался мне уж вовсе чудом, последние курсы были посвящены чему угодно, но только не занятиям.

Распределение, новая работа, новые друзья, но тут совершенно неожиданно светлая полоса оборвалась. Веселый праздник закончился хмурым утром, регулярное похмелье и систематический юношеский недосып сделали свое дело и не обзаведясь еще благодарными излеченными пациентами, я уже обзавелся персональным докторским кладбищем. Главврач оказался старой закалки, сор был вынесен из избы и направлен прямиком в прокуратуру. На счастье амнистия не заставила себя ждать и тюремной баланды отведать не довелось. Однако врачебная карьера оказалась закрыта раз и навсегда. Но уже были кооперативные времена, и Валера Скопин с увлечением окунулся в алчный мир чистогана. Чем только не пришлось заниматься бывшему врачу: торговля десятком видов товара от вездесущих китайских шмоток до новых ядохимикатов, производства ряда мало нужных вещей и даже самодеятельная добыча ценных элементов из остатков продукции военных заводов. Вот на реализации этих благородных металлов, выделенных из отходов производства, Валерий и погорел во второй раз.

Но тут, без всяких на то причин, цвет жизненной полосы изменился вновь. Встреченный в коридоре суда, старый армейский товарищ оказался не чужд чувства благодарности и наконец отплатил добром за расхищаемый в былые дни воинской службы для совместного увеселения казенный спирт. Конфликт с законом прекратился так же неожиданно, как и начался, а Вовка Шумов продолжал с видом деда мороза извлекать из волшебного мешка подарки. Вот так и стал весёлый парень Валерка господином директором столичного холдинга с непроизносимым названием из нечитаемого набора букв. Теперь бывший врач, мелкий коммерсант и нелегальный золотодобытчик в одном лице занимался поставками огнеупоров, шихт и прочих нужных подсобных материалов на предприятия входящие в контролируемую господином Шумовым металлургическую корпорацию.

И вот, лежа в неизвестном ему месте, этот ныне смиренный раб божий пытался понять ' Ну что же я такого сделал, чем же согрешил, за что такое наказание Господне'. Грехов было не мало, но вроде на такую тяжкую кару в форме бесконечных мучений и смертей они не тянули и по совокупности. Поток мыслей был прерван сильным желанием сходить по малой нужде. Это вынудило меня попытаться сначала сесть, а потом и слезть со спального ложа и шаря руками в пустоте, двинуться на шум. Через десяток мелких шажков, рука схватила что-то колючее и пушистое, где-то совсем близко от источника странных звуков.

Тут же меня оглушило и сбило с ног диким рёвом — А-а-а, чур меня, анчутка!!-.

Таинственность странного места тут же пропала, сменившись суетой и сутолокой трех мужиков в небольшой, полутёмной комнате. Запалив лампады по стенам, они нашли своего государя забившимся в щель между двумя здоровенными сундуками, причем с намертво зажатым в руках куском бороды одного из них. После опознания в одном из ночных гостей почти уже родного Ждана Тучкова приступ панического страха прошел. Царицыны-же слуги выяснив, что царевич вновь не в себе, назвались и стали пытаться общаться с помощью простых слов и жестов.

Козлов Андрей да Иван Лошаков оказались сынами боярскими царицыного двора, то есть относились к служилым людям, ответственным за военное дело и охрану. Поэтому и были приставлены к моему телу для его постоянного обережения. Дядька Ждан же понял желания царевича с полунамека и подал медный сосуд, который видимо и предназначался для использования в качестве ночного горшка. Попытка справить нужду самостоятельно была позорно провалена, поскольку одновременно задирать длинную, холщовую рубаху и держать вазу было крайне неудобно. Один из телохранителей, Андрей, взялся рьяно помогать, чем невольно вогнал меня в краску.

После же, я насколько смог довёл до них мысль о том что, государь Димитрий Иоанович весьма голоден. Задумавшийся воспитатель сообщил:

— В княжой-то трапезной Михайло Нагой пьян спит, вечеряли запоздно с царицей родня ея, вот и притомился. Не смогли ево людишки ко двору свесть, вот и остался на лавке ночевать.-.Встречаться с буйным дядюшкой не хотелось, а в комнату где питались слуги, вести меня напрочь отказывались. Спустя некоторое время придворные уступили капризному царевичу и, приодев, под руки повели через галереи каменных палат в людскую, что находилась в кормовом дворце. Вообще внутреннее убранство дворца не впечатляло, минимум мебели, сплошные сундуки, лари да лавки со спящими людьми по стенам. Никаких украшений и излишеств замечено не было, если не считать ими обязательные иконы в большинстве комнат. Перейдя через небольшой двор, наша процессия оказалась, в просторном зале с несколькими печами, у которых уже возились повара.

Ткнув в первый попавшийся горшок, парящий запахом пищи, я велел:

— Подавайте. —

Охранник Иван принялся уговаривать:

— Погоди чуток, государь, ключник вборзе буде, отворит ледник да кормовые клети, тама господарские яства-

Природное упрямство заставило повторить:

— Давайте это.-

— То ж хлопское снество, тебе то вкушать невмочь, — вздыхал Лошаков, глядя как кухонный слуга накладывает в огромную деревянную миску кашу из горшка, заправив её однако изрядной порцией топленого масла из берестяного туеска. Вкус был вполне узнаваем, тот, кто в армии едал перловку, его не забывает. Аппетит был испорчен странным хрустом на зубах, источником которого оказались остатки некрупного насекомого.

— Пустое брашно не едаем, хучь сверчок в горшок, а всё с наваром бываем, — пытался развеселить меня юный кухонный служка.

Судя по усмешкам окружающих, такие гостинцы были не редкость и в господской еде, поскольку к поварам никто претензий не предъявлял. Решившись идти до конца, я дожевал остатки каши, заедая её огромным кусом хлеба, который показался на удивление вкусным, совсем как в детстве. Мне нравился кислый вкус свежего ржаного хлеба, хоть и был он испечён из муки грубого помола с отрубями. В качестве напитка был предложена мутная густая жидкость со странным запахом. — Овсяной кисель, царевич- пояснил подавальщик — а иных сытей дондеже не уготовили-. Знакомство с местной кухней было прервано звоном колокола.

— К заутренней созывают, на обедню. Поспешать нам надобно к собору Спаса Преображения, — поторопили меня оканчивать завтрак приставленные караульщики.

— Чудно, всегда казалось, что обедня в обед, — думалось мне. — Какой-то неправильный мир, много странного, наверно в один из вариантов нашей реальности меня занесло.-

Глава 4

На улице рассвело, поднявшись по ступеням к храму, мы, пройдя паперть, вошли в залитый ранним солнцем притвор. Андрей Козлов остался там, а остальные поволокли меня внутрь.

— А он чего не идет? — спросил я, указывая на отставшего.

— Нельзя ему, батюшка осерчал, епитимью наложил, — ответил мне присоединившийся к свите неизвестный дворовый — звал анчутку беспалого прямым именем-

— Кого звал?-

— Нечистого, — посмотрел на меня, как на умалишенного, сопровождающий.

— Это что ли, чер… — договорить я не успел, рот прикрыл крепкой ладонью Ждан.

— Не поминай имя-то всуе, — поучал воспитатель. — Учует аспид, еже кличут его, сице явится на звание.-

Пройдя к алтарю, меня поставили к нынешней матери, вокруг нас стала её родня и ближние люди. Дьякон и протопоп уже начали службу, священнослужитель выводил:

— Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святого Духа, и ныне и присно, и во веки веков. — Прихожане вторили ему.

— Аминь, — далее вступал дьякон. — Миром Господу помолимся-

Все отвечали — Господи, помилуй — и крестились, я старался не отставать.

Однако моё религиозное рвение вызвало в толпе шепот и пересуды, причина чего быстро стала ясна, все, кроме меня, крестились двумя пальцами. Поспешно исправившись, я пытался следовать окружающим, но когда дело дошло до молитв и тропарей, религиозное невежество проявило себя в полной мере. Даже шевелить губами в такт молящимся не получалось. Обряды продолжались более часа, и первые минуты казалось, что закончится молебен изгнанием еретика, то есть меня, из храма.

Но по прошествии времени стало ясно, что службы идут своим чередом, а жизнь своим. Прихожане переговаривались, сплетничали, на полу игрались малые дети. По завершении молитв, иерей стал совершать евхаристию. Механически скопировав действия причащенных, я получил свою долю Святых Тайн. После чего, пробормотав вместе с остальными благодарственные молитвы, был выведен их храма под напутствия священника:

— С миром изыдем.-

Высокая, статная женщина, что считалась в этом мире моей матерью, по выходу из собора привычно вздохнула:

— То Борискиным наущением не поминают имени твово ни в охтениях, ни в многолетях, аки не великого князя семя-

И отпустила от себя того, кого до сих пор принимала за сына, не заметив подмены:

— Ступай, гуляй с робятками-жильцами.-

И тут же наказала дворне:

— Глядите за царевичем, дабы не тешился опаскою.-

Играть старцу в теле ребенка не хотелось совершенно, особенно во дворе, где недавно пролитая кровь была лишь присыпана землей и песком. Поэтому скрывшись из виду вдовы великого князя, потребовал кормилицу отвести меня к её мужу. Семья Тучковых были единственными людьми, которым хотелось полностью доверять. Воспитателя встретили у красного крыльца, закончив давать задания младшим слугам, он подошел и внимательно осмотрел меня.

— Полехшало тебе? — не дожидаясь ответа, нахмурился. — Се худо травница цельбу творила, лихоманка не трясет? Разумею, жегомый ты, господине-

Голова у меня чуть побаливала, рана на лице практически не беспокоила, изредко лишь дергаясь пульсирующей болью, и причина тревоги была не вполне ясна. Но Ждан уже кликнул дворовых и отдав мало понятные распоряжения дворовым, куда-то целенаправленно меня потащил. По пути удалось убедить его отвести меня в ближайшую светлую горницу. Там после неудачных попыток объяснить, что мне нужно зеркало, я добился лишь деревянной кадки с водой. Даже в таком несовершенном приборе для самонаблюдений было видно, что кожа вокруг пореза на щеке изменила цвет и припухла. Видимо местный знахарь обработал мне рану действительно некачественно, просто промыв её и залепив живицей, и результат его трудов — вполне вероятный сепсис. Умирать в этот воскресный день хотелось не более чем во вчерашний, и я начал требовать у дядьки хоть каких хирургических инструментов, медикаментов и перевязочных средств.

— Вельми ты речи не достижны молвишь, — озадачился Тучков-старший. — Глаголы изрекаешь то русские, то немецкие, то еллиньские, аки во языце вавилонского столпотворения.-

Стараясь употреблять слова попроще, пояснил, чего требуется. Как раз во время разговора в духе 'моя-твоя-понимать' заявилась Марья Нагая со старшим родственником и челядью. За ними вооруженные дворяне втащили и знахарку, которой сразу стали обещать разные казни за порчу царевича. Изрядным криком и симуляцией истерики удалось добиться того, чтобы нас с травницей, воспитателем и уже известными мне двумя охранниками оставили одних, остальнае толпа повалила молиться об исцелении страждущего. К этому времени я уже узнал, что самое чистое место в округе это баня, а местная народная целительница приготовилась демонстрировать свои запасы.

Из всех мало идентифицируемых листочков, корешков и порошков наибольший интерес вызвало сухое ярко-зеленое растение с четырехлепестковыми желтыми цветами. Произрастало оно, согласно сведений травосборщицы, буквально за бревенчатой стеной кремля. Послав её за этим сорняком, я отрядил Андрейку Козлова за острым ножом, а Лошаков двинулся следить за уборкой бани и растопкой там очага. Ждана Тучкова я начал расспрашивать на предмет добычи водки для дезинфекции. Слова такого он не знал, но сообщил что в наличии дворцового сытного двора бражного пития полно. Вызванный подключник доставил на пробу черпак с хлебным вином, однако испытания огнем на крепость этот напиток не прошел. Сообразив, что нужен горючий напиток, этот помощник заведующего алкогольным складом, метнувшись, доставил малый бочонок с фряжской аквавитой. Примерно через час все участники предстоящей хирургической процедуры были в сборе в княжеской бане.

Лекарке было поручено истолочь траву и смешать с водой, что вызвало очередной приступ сомнений:

— Преизлихо опасно зелье из бородавник-травы —

Но дальнейшие действия смутили фельдшеров поневоле еще сильнее. Кипячение ножа в горшке, его же охлаждение в крепком спиртном, и обработка щеки этим эрзац-спиртом казалось им бесовским ритуалом. Лишь читаемые для укрепления духа молитвы удерживали моих помощников от бегства. Резать щеку, перекрестясь, взялся верный дядька Ждан. Да и двое телохранителей не подкачали, удержав мои тело и голову от рывков и дерганий. Однако обработка раны спиртом и мазью из сока ядовитой травы всё-таки в очередной раз вырвала сознание из чужого тела.

Очнувшись ночью, что было уже привычно, я рядом со своим ложем, в свете мерцающей лампады, увидел спящего на полу Баженко. Судя по ноющей щеке и присохшей к ней тряпице, сменить повязку и нанести новую порцию мази никто не удосужился. Невежливо растолкав мальчонку, я услышал кучу малоприятных новостей. Мои медицинские помощники сидели в порубе и ждали решения своей участи. Губной староста Иван Муранов послал в Москву подробную весть о произошедшем в городе. Моя родня опять вечером совещалась и наказала своим холопам перебить следующей ночью посадских людей, что стояли за Битяговских, дабы в предстоящем следствии уменьшить количество свидетелей обвинения. Также паренек сообщил, что, мол, ты, государь, в болезни изрекал словеса странны, вещал, и звал батюшку свово и брата единокровного. И опять ко мне приводили архимандрита монастыря Воскресения Феодорита, дабы он причастил святых тайн и отпустил грехи перед кончиной. И тот в палатах ждал полуночи, чтобы совершить ритуалы, не нарушая церковного благолепия. Разговор наш был прерван под утро пришедшими военными слугами царицы, что зашли узнать, не выздоровел ли я и звать меня в церковь. От посещения храма удалось отговориться болезнью.

После молебна к моей кровати, устроенной на огромном ларе, опять явилась куча родственничков с прислугой. Воспользовавшись их приходом, смог умолить суровую правительницу приказать выпустить невинно заточенных лекарей поневоле. Совершив одно благое дело, решил сделать и другое и уговорил младшего Тучкова сбегать на посад, предупредить жертв планируемого убийства. Тут же явились и свежее освобожденные узники, шумно выражая свою благодарность. Процедуры перевязки и смены мази были исполнены но, похоже, воспаление не прекратилось. К вечеру начался жар, и сознание ушло в болезненный сон, лишь изредка вырываясь из него к яви.

Глава 5

Два следующих дня прошли в упорной борьбе юного организма за жизнь. На третий день, в четверг, кризис миновал. Похлебав куриного супчика, принесенного доброй тёткой Ариной, я стал прислушиваться к гудящему, как улей, терему.

— Се князь боярин Шуйский Василий Иванович с думными людьми окольничим Клешниным Андреем Петровичем, да с думным дьяком Елизарием Вылузгиным сыном Даниловым пришли с Москвы расспросные речи творить о злоумышлении, — разъяснила кормилица

— Учали ставить пред собой людишек и расспрашивают — каким обычаем язвили царевича, а приказные поместные те речи в дело пишут.-

Значит, следователи уже прибыли и ведут допросы. Попытался узнать, в какую сторону идёт дознание.

— Обаче люди разное сказывают, кто баит — будто Осип Волохов черное злодейство учинил, а кто будто то навет Нагих жестокосердных, — пояснила бойкая тетушка. — А об убойстве великого государя слуг, городской прикащик Русин Раков указывает на Михайлу Нагого, елико зачинщика, дядя ж твой Михаил сын Федоров, сказывает, что Битяговских со сродственниками и холопами побила, де, чернь посадская самовольно.-

Так же она сообщила, что пока симбионт с царевичем сопротивлялся инфекции, моя местная семья руками слуг занималась фальсификацией улик и устранением свидетелей. Они подбросили на брошенные во рву кремля тела убитых окровавленное оружие, да прибили не пожелавшего спрятаться сытника Кирилла и какую-то жонку юродивую. Иметь что-то общее с этой кровожадной шайкой хотелось всё меньше и меньше, но и признаваться было неумно. Тут ещё выяснилось, пока я в бреду бормотал невесть что, ко мне приводили священника из Спасского собора Степана, с тем, чтобы он изгнал из юного царевича злых бесов. Судя по тому, что моя душа вполне неплохо себя чувствовала в его теле, бесовской она не являлась. Да и экзорцист не нашел присутствия нечистого, поскольку от молитв корчи пациента не одолевали, а ведь известно что лукавый святых словес не терпит.

На этой мажорной ноте к нам явился Семейка, стряпчий государыни Марьи и известил о том, что к нам сейчас прибудет князь Шуйский вместе с только что приехавшим митрополитом Сарским Галасеей. Да уж, как писал классик — ' пренеприятнейшее известие'. Отвечать на вопросы дознавателей не было никакого желания, а тут ещё веселая Арина подшучивала над дворянами:

— Пытки не будеть, а кнута не минуть-

Весьма споро дворовые обрядили меня в одежды из красного бархата и препроводили на третий этаж дворца в княжью светлицу. Там уже шел семейный совет, как держать речи при московском боярине. Общее настроение было вполне оптимистическое. Нагие считали, что князь Василий настроен к ним дружественно, а окольничий Клешнин так вообще был их родственником. Во дворе раздался шум и топот, и вскоре в светлицу вошла представительная процессия. Гостей с сопровождающими было больше десятка и в просторном помещении сразу стало тесно.

Боярин был как с лубка, в длиннополом богатом кафтане и горлатной шапке. Начав с поклона мне, он быстро обменялся церемониальными приветствиями с окружавшей меня родней, далее последовало целование собравшимися руки архиерею церкви. Не отвлекаясь на предложенное угощение, глава следственной комиссии, приступил к опросам, сразу начав брать быка за рога. Видно донес кто-то все обстоятельства весьма подробно. Побеседовав со старшими мужчинами рода, Василий Иванович подсел ко мне. Кратким слогом, пытаясь не ляпнуть чего лишнего, я изложил отрепетированную за час версию.

— Зарезать пытался Осип Волохов, за что не знаю, на Битяговском и его людях вины не вижу.-

О том, что это оговор мёртвого мне было известно, но свалить начало заварухи на погибшего, а не на себя, казалось позицией беспроигрышной — 'Он мёртвый, ему всё равно'.

Выслушав мою версию произошедшего, боярин переспросил:

— Истину ли ты довел, княжич Димитрий Иоанович?-

— Истинно, так.-

— Сотворишь ли, святое крестоцелование на сём? — задал внезапно вопрос, очнувшийся от задумчивости, митрополит.

— Да.-

Лица у присутствующих изрядно вытянулись. Началась легкая суета, митрополичьи прислужники принесли изукрашенный крест. Дьячок подал мне для подписи расспросный лист, на котором я, карябая бумагу пером птицы, изобразил, как мог буквы своего нового имени. Лист положили на блюдо, сверху водрузили крест, далее возникла заминка. Посмотрев на присутствующих, творящих молитву и крестящихся, свежеиспеченный клятвопреступник повторил их действия и осенив себя крестным знамением, поцеловал крест. По завершении обряда гости торопливо откланялись и поспешно удалились, удивляя меня своим смущенным видом.

Глаза на происходящее открыл учитель местной жизни Ждан:

— Бесстыдно роту с малого летами отрока взять, грешно сделал авва Гевласий-

Этими речами он навел наказываемого грешника на мысль, что в ином мире тот натворил грехов за пару дней по более, чем за всю жизнь в родном. Находиться на людях было неприятно и, отговорившись хворью, я смог улизнуть в уже привычную опочивальню. Несколько часов было проведено в глубоких раздумьях. Прервал их доставкой ужина стряпчий кормового двора Суббота Протопопов, поведавший очередную новость:

— Ныне приказные взяли боярыню Волохову к пытке, и поелику запиралась та, пытали ея накрепко и со второй пытки учала она винится и плакать, а каковы вины на себя сказывает, то неведомо.-

Погруженный в прострацию этими сведениями, я на автомате поел, дал себя одеть и отвести на вечернюю службу в Спас. Там, механически копируя исполняемые обряды, предался систематическим размышлениям. Итак, за сегодняшний день на основе отрывочных сведений место перерождения души было установлено, так же примерно стало ясно и время, согласно известной мне истории. И хотя в деталях этот мир отличался от известного мне, общая канва в целом выдерживалась. Одно лишь имя — Борис Годунов и полное фэнтези превратилось в детектив на историческую тему. Клочки сведений, о том, что здешний отец мой звался государь Иоанн Васильевич, царствует бездетный брат Федор Иоанович, а правят дьяк Андрей Щелкалов да конюший боярин Борис Годунов, сложились в картину, нарисованную крупными мазками куцых школьных сведений. Да ещё всплыла в памяти незабвенная опера Мусоргского, которую слушал в Большом театре, жаль не особо внимательно. Что нынешний царь умрет бездетным, а потенциальных кандидата на трон, то есть меня, устранит узурпатор Бориска стало практически очевидным. Как избежать, вновь ставшей близко смерти, на ум не приходило. Вечерня закончилась, и слуги со всем почтением отконвоировали меня в ставшую родной комнату, где притворив ставни окна и закрыв дверь, опять оставили в темноте.

Глава 6

Очередных пару суток я ожидал нового допроса, да вживался в местную жизнь. Все вокруг твердо уверились, что царевич со страху повредился разумом. Разубеждать никого не хотелось, такой статус давал возможность задавать любые вопросы, самым косноязычным образом. Челядь смотрела на меня с сожалением, родня и даже мать с изрядной долей презрения и лишь Тучковы, пара служилых дворян и несколько сверстников-мальчишек делали вид, что ничего необычного не замечают. От попыток признания верным людям удерживали краткие познания в местном праве. Как пояснил мне один шустрый паренек, дьячок губной избы Власко Фадеев, колдунов и ведьм здесь пытали, чтоб узнать, кому и каким способом они вредили и если допытывались, что вред людям был, то казнили.

На вопрос, какая следует казнь, этот местный прообраз прокурорских незатейливо ответил

— Вестимо, яко судия порешит, обычаем же, огнём жгут злую волшбу творячих-

Да уж, в оставленной мной реальности, вроде, в истории родины такого варварства не было. В этой невольной этнографической экспедиция я, помимо ежедневных походов в собор и одну из пристроенных к нему церквей, в субботу побывал в мыльне дворца, да объехал на смирной лошадке всю территорию кремля. Можно сказать добрался до края мира, до самых проезжих Никольских ворот. В это путешествие протяженностью в несколько сот метров собирали меня несколько часов половиной двора. Пройтись пешком было совершенно невозможно, слишком уж большой урон чести рода можно было нанести. В поездке у выезда из крепостицы была встречена московская следственная группа, которая почти в полном составе отбывала в столицу, прихватив с собой особо важных свидетелей Василису Волохову, конюха Григорьева и приказчика Ракова. Несчастную боярыню погрузили в возок едва живой. Видеть женщину, виновником мучений которой, да и гибели сына тоже, стал мой страх перед собственными страданиями, было невмоготу.

Немедленно возвратившись к палатам, встретил у Красного крыльца вдовую царицу с братьями. Просьба помочь материально семьям погибших, которых лишь день как схоронили, вызвала недоумение.

— Блажишь, племянник — высказался старший из дядьев.

На попытку усовестить — Грех великий — отмахнулся:

— Азм грех сей отмолю, да вклад в Святые Троицы дам многобогатый на помин души убиенных-

Попытка воззвать к совести оказалась явно неудачной. Чертыхнувшись про себя, отправился общаться с мальчишками-жильцами, составлявшими весь круг общения царевича среди детей. Разговаривать с ними было проще, чем со взрослыми, их речь была гораздо понятней для жителя 21 века. Они не употребляли непонятных церковных слов, не применяли велеречивых склонений, да и проще шли на контакт. Попрактиковавшись часок в лингвистике, был уведен няньками на дневной сон. Отсутствие самостоятельности дико раздражало, но противиться было опасно, а то, запрут еще как буйнопомешанного.

Первая неделя в параллельном мире завершилась уже обыденным ритуалом: совместный с родней ужин, служба в церкви, разоблачение от одежд и отход ко сну. Засыпать в такую рань мозг, однако, не привык, и начал привычно загружать себя мыслями и планами. Но притихшие вроде палаты в очередной раз, ближе к ночи, наполнились шумом и топотом. Я вскочил со спального места и, путаясь в длинной ночной рубахе, пошлепал босыми ногами в соседнюю комнату, чтобы разузнать причину переполоха. Усиленная охрана от меня была снята, и вход в спальню караулил незнакомый мужичок.

— Кто таков? -

— Истопник яз есть, Михалка сын Данилов, холоп матушки государыни-

— Чего случилось?-

— Бысть к царице сеунч комонный, сказывал сей муж новину: буде к завтрему, на неделе, царь и великий князь всея Руси с малым двором на Угличе-

— Когда на неделе? — озадачился я

— Неведаю того, яким часом дня воскресения господня соизволит прибыть пресветлый государь-

Значит явление делегации на высшем уровне назначено на завтра…

Глава 7

Утром стало известно, что русский царь со свитой прибыл к городу ночью и остановился в Покровском монастыре. Сборы к визиту на высшем уровне начались с самого раннего утра. Даже литургия в храме и то была проведена достаточно быстро. Вся верхушка семейства разоделась в самые лучшие одежды. Меня обрядили в красный кафтан и такого же цвета сапожки, на голову надели шапку отороченную мехом. Одежда была шита серебром, застегивалась на большое количество пуговиц из резной кости, но богатство отделки были её единственным достоинством. Костюм был явно мал, шерстяная ткань колола кожу сквозь тонкую холщовую рубаху, внутренние швы натирали кожу. К тому же в таком наряде в этот весьма теплый день было неимоверно жарко. Не вызывала никаких нареканий обувь, но для её носки оказалось необходимым армейское искусство наматывания портянок.

Наконец к дворцу прибыл конный отряд сопровождения, конюхи начали выводить осёдланных лошадей, и тут случилась очередная заминка. Во дворе возникла перебранка, из которой стало понятно, что к государю приглашают лишь одного меня, царева брата Димитрия Иоановича. Недовольство Нагих было быстро подавлено начальником караула, который произнеся пару фраз, заставил их притихнуть. Вскарабкавшись с помощью слуг на коня, я выразил готовность двигаться. Командир телохранителей оглядел меня в седле, послушал, что пытался ему втолковать дворянин из свиты Марьи Федоровны, и, хмыкнув, отрядил двух всадников взять под узды мою лошадку. Кавалькада тронулась с маленькой придворцовой площади и после недолгого движения внутри острога выехала в городские посады.

Оказавшись впервые за рублеными стенами крепости, я с любопытством оглядывался вокруг, словно турист на экскурсии. Сразу за воротами находился длинный мост через ров, за которым раскинулась торговая площадь с двумя каменными храмами. Далее притулились дома, прятавшиеся за высокими оградами из почерневших бревен и кольев, выглядели явно беднее, чем те, что видел раньше внутри кремля. Были они сплошь одноэтажными, с небольшими оконцами под самой крышей, крытые лубяным тёсом, с множеством прилепившихся по краям хозяйственных построек. На удивление не было видно печных труб, хотя на некоторых избах, на крышах имелись некие деревянные конструкции. Дорога была ничем не мощённой, грунтовой, но в нескольких местах наблюдались подобия тротуара из расколотых пополам бревен. Учитывая совсем небольшое количество зелени и пыль поднятую всадниками, общее впечатление от Углича было крайне унылым. Город довольно быстро закончился земляным валом с тыном и отряд по наезженной дороге двинулся вдоль берега Волги.

Я попытался завязать разговор с конвойными, но они странно поглядывали на меня и явно дичились. Спустя несколько минут к нам подскакал старший отряда, и слегка склонив голову, представился

— Азм царёв ловчий Дмитрий Ондреев сын Замыцкой, указал царь честию везти тебя к собе, в силах ли ты честную речь вести, дабы государю тщеты и докуки не было?-

К моим заверениям, что в силах, он отнесся с явным недоверием. Задав еще пару вопросов и не услышав на них вразумительного ответа, придворный отъехал со словами

— Вестимо, хвор телом и скорбен разумом ты, княжич, но мыслю, есть ты прямой дурак-

Больше никто со мной общаться не пытался и через несколько километров мы прибыли к перевозу через Волгу, где все принялись спешиваться. Моя попытка соскочить с коня, не дожидаясь помощи, привела к тому, что я грохнулся на землю, зацепившись мыском сапога за стремя. Посмеиваясь, сопровождающие освободили меня из глупого капкана, и отвели на плотик для переправы. Плавсредство было явно сделанным на живую нитку, бревна, того и гляди, грозились расползтись, да и к тому же оно постоянно кренилось в разные стороны.

Моментально вспомнив, что в прошлой жизни не умел плавать, я занервничал. Да и разыгравшаяся фантазия стала подбрасывать сюжеты устранения конкурента за власть одним толчком руки. Так что, оказавшись снова на левом берегу реки крестился я, вместе с сопровождающими, совершенно искренне. Проделав на потеху конвою клоунский номер с посадкой в седло, постарался принять гордый вид, и мы двинулись в сторону видневшегося на холме монастыря. Заезд в обитель шел через мощные ворота, с надстроенным надвратным белокаменным храмом. Величию ворот явно не соответствовала хиловатая бревенчатая оградка, окружавшая монастырь.

Въехав на соборную площадь, невольно залюбовался огромным красавцем-собором, устремившим ввысь свою блестящую главу. После того как служки приняли и начали уводить лошадей, меня повели к палатам, пристроенным к другой каменной церкви. Пока ноги несли месту встречи с царственным родственником, мозг напрягался и вспоминал сведения из прошлой жизни. Помимо всего прочего, я за время своего первого существования бывал в туристических поездках по Волге, и не смотря на злоупотребления алкоголем в путешествии, забыть такой набор величественных зданий не мог. И это еще более укрепило в убеждении, что данный мир не идентичен тому, в котором я был рожден.

В душе крепло сильное желание сообщить царю, какие либо сведения о грядущем и тем обезопасить себя, как ценного советника, от покушений хотя бы на время. Однако из школьного курса по этому периоду истории на ум приходили лишь отрывочные данные о первом общегосударственном, антифеодальном, крестьянском восстании. Да и то помнилось только из-за того, что когда школьный друг отвечал по этой теме у доски, я ему так весело подсказывал с учебника, что допомогался до похода к директору с родителями. В памяти сохранились лишь причины обострения классовой борьбы на тот период — сильный многолетний голод, да усилившаяся в связи с этим эксплуатация крестьян, выраженная в форме их закрепощения. Ну еще помнил о последующей оккупации, и несколько имен — Минин, Пожарский, да Иван Сусанин, но последний скорее герой из анекдотов, чем из учебников. Основная проблема состояла в том, что когда это всё произойдет, наш претендент на роль провидца не смог бы рассказать даже под пыткой. Собственно из временных ориентиров было лишь то, что голод будет при правлении Годунова, а крестьянская война после смерти. Но тиран Борис будет царствовать лишь после гибели всех законных наследников, то есть и меня, царевича Дмитрия. Вот это ребус, а учитывая, что даже нынешний текущий год неизвестен, он фактически не разрешим.

Из этих раздумий вывел голос игумена Давида, вопрошавший ладно ли мы доехали. Покивав головой и пробормотав

— ладно, весьма ладно-

я потопал за ним в помещение, сопровождаемый ловчим с парой подчиненных. В первой же большой комнате нас встретил высокий, широкоплечий, крепкий мужчина с окладистой чёрной бородой.

— Здрав буде конюший и боярин Борис Федорович — степенно склонили голову сопровождавшие меня служивые.

— И вам здравствовать — ответил тот и пристольно посмотрел на меня — А ты, княже, чесо ради не приветишь добрым словом?-

Пока я размышлял, как ловчее ответить, он продолжал:

— Онемел аль невежда ты?-

Пришлось выдать незаконченную фразу:

— Многия лета здравым бысть, Борис Фёдорович-

Потенциальный заказчик моего убийства слегка помрачнел:

— Сице же хоть и мал летами, а досаждение творишь. Но отдаю я тебе вины твои за малолетство, что чин мой в отечестве не поминаешь — и продолжил — К государю однакож вежество яви, а то иногда уж сиживал удельный князь углицкой сорока годами в железах за кичение своё-

Закончить так жизненный путь не было желания и я, пользуясь своим детским видом, начал жалобно оправдываться:

— Прости, боярин, вельми хвор был, память отнялась-

— Грех гневаться на умом кротких и ты прости, княжич- царедворец развернулся и пошел к дальней двери.

Туда же тронулась и свита, подхватив мою реинкарнацию под руки. Так меня провели через несколько караулов, стоявших у каждой двери, на второй этаж. Перед очередными амбалами с топориками, подпирающими дверной косяк, толпа царедворцев резко поредела и в большие светлые палаты попали только я да Годунов. В правом углу этой комнаты крестился перед иконой, стоящей на переносном подставце, невысокий, полный человек в тёмном одеянии, а по стенкам на лавках сидело несколько придворных, одетых по высшему разряду местной моды.

Кто здесь царь стало ясно когда молящийся оглянулся и двинулся к нам, осеняя себя крестом.

— Уж не чаял тебе живым узреть, брате, токмо господа Бога молил о здравии твоея- прочувственно проговорил самодержец и протянул ко мне руки.

Вспомнив о наказании за неподобающее поведение, решил перестраховаться.

— Помилуй мя, царь всея Русии, не вели казнить сироту твово- с этим воплем рухнул на пол и обхватил руками колени опешившего от такой выходки сводного брата.

Тот бросился поднимать меня, восклицая:

— Николиже впредь не бысть обиды тебе-

Для закрепления образа несчастного младшего родственника решил поплакать, но отроческое тело оказалось весьма к таким потугам восприимчиво, слёзы хлынули ручьём. На удивление царствующий родственник тут же присоединился к моим рыданиям. Толи он слишком впечатлителен, толи слишком хитер, промелькнула мысль. Наплакавшись, государь начал воздавать хвалу господу, благодаря его за спасение невинного младенца. Глядя на его простодушие, казалось, что умственным возрастом он сильно младше своих истинных лет. После прослушивания речей монарха подозрение переросло в уверенность. Задержка в умственном развитии явно присутствовала, хотя в слабоумие не превратилась. Реагировал на новости царь слишком эмоционально и с полным отсутствием критичности, но вполне целесообразно. Надежда заручиться его поддержкой угасла, поскольку спустя непродолжительное время, он был способен вполне переменить свои взгляды под влиянием окружения.

— А холопей твоих царских, чим попущением погибель на царевича едва не приключилась, в приставы пояти надобно и отослать на украйны сибирские — вещал один из советников царя.

Тут мне стало совестно, мало то, что оклеветав Волохова, я приговорил кучу людей к смерти, так сейчас еще и их семьи сошлют. Начал упрашивать царя никого не карать, на что вскоре получил согласие. Пользуясь моментом, попросил и учителей, поскольку ходить в слабоумных из-за незнания прописных истин не хотелось.

— Будут к тебе казатели, ради наставления книжного- согласился и с этим государь.

Чувствуя что железо надо ковать пока оно горячо, попросил и прибавить жалования, дабы более ссор из-за денег не было.

— Почто брат мой кровный скудостию томится? — вопрошал притихших бояр Федор Иоаннович.

— Жалую всяческими прибытками с землицы няже отец наш, великий государь Иоанн Васильевич, на тебя приказал. Деньгами сошными и оброчными, сборами мытными, замытными и кружальными, деньгами проезжими и мостовыми, кормовыми да судейскими-

Этого ему видимо показалось мало, только завещанное отцом вернул и он добавил от себя:

— Тако же жалую в жывоты брату молодшему имения царевича Иоанна Иоановича, яковые по кончине старицы Леониды в казну отписаны, денег триста рублёв серебром, да мяхкой рухлядью —

При этих словах Борис Годунов переменился в лице и, подойдя к щедрому дарителю, стал ему что-то шепотом доказывать. Да и думные бояре поняли, что аудиенцию пора заканчивать, пока нахрапистый малец полцарства не выклянчил. Ловко ухватив меня за локти, двое придворных помоложе лихо сделали поклон и со всей вежливостью выпроводили меня прочь. На крыльце нас догнал молодой прислужник и с поклоном вручил еще дары

— Конюший и боярин Борис Федорович кланяться велели тигиляем парчовым с зенчужными пугвами, да златым поясом узорчатым —

Видно, умный царедворец решил богатым подарком закрасить скомканный финал приёма. Этот дар тут же был на меня напялен поверх кафтана набежавшими сенными служками, и возражения их не остановили ни на миг. Так что в обратный путь в Углич я тронулся с теми же сопровождающими, но уже обряженный в стёганный толстый шелковый халат преизрядной тяжести. Дорога назад проходила уже в молчании, никто насмехаться над признанным царским родственником не пытался. Всё бы хорошо, но послеполуденное солнце шпарило во всю мощь, ветра не было и тело потело как в разогретой банной парилке. До города оставалось всего-то с полкилометра, когда к горлу подступил комок, а земля под копытами коня начал ходить волнами как вода в море.

Глава 8

В себя я пришел уже во дворе терема. Обмороки у меня уже стали традицией. Изрядно мутило, голова раскалывалась от боли. Наверно жара и одежда не по сезону сыграли со мной злую шутку, случился банальный тепловой удар. Так что первым делом потребовал холодной воды, которую и повелел заливать прямо за шиворот. Дворня аж рты пораскрывала глядючи на очередное безумство малолетнего царевича. Вышедшие во двор дядья повелели прекратить сие непотребство и собрав своих людей повели их в город. При мне остались лишь Ждан с женой и несколько комнатных служанок. Цыкнув на квохчущих тёток воспитатель пересказал события последнего часа.

— Токмо царица Марья да родня ея отобедав спати полягли, тут то тебе омертветого московские жильцы примчали — поведал он — Государыня бежати кинулась во двор в единой срачице, вмале постельничицы остановили-

Прибежал Баженко с новостями:

— Нагие на торгу посадских мутят, кричат-де что Борискины людишки царевича всякою ляею неподобною лаяли, непрегожими словами имя его бесчестили, а сам конюший мол по злобе своей безмерной младшего сына великого государя Иоанна Васильевича зелием опоил-

И отдышавшись, прибавил — и исчо зовут чорный люд всем миром идти к царю, челом бить на злодейство евонного шурина, да просить выдать его головой —

Старший Тучков закряхтел — Не гневись, царевич, дядья твои-вельми злонравное семя, крамолу творят в святый день воскресения Христова-

Но вот мятеж то им и не удался, народ в воскресение горлопанить был явно не настроен, а может и недавнего кровавого бунта горожанам хватило. В понедельник же пришла весть, что царь Федор отъехал на Москву, через Николо-Улейминский монастырь. После этого жизнь в Угличе потихоньку вошла в обычное русло, народ притих и ждал, чем кончится сыск об убийстве служилых московских людей. Семья матери, узнав о царевых жалованиях, довольно потирала руки. Они уже послали доверенного человека в Москву, чтоб он разузнал в Поместной избе когда будет жалованная грамота и на что именно. В Угличском уезде они попытались вернуть прошлые порядки практически сразу, семья убитого дьяка потеряла кормившие их поместье, все сочувствующие им затаились, дабы не попасть под горячую руку управителя уделом Михаила Нагого. Я же находился фактически под домашним арестом.

Сперва казалось, что это наказание, но позже выяснилось, что это обычная жизнь знатного наследника. Распорядок дня был таков — побудка с рассветом, одевание, заутренняя, а потом и литургия, обед, после немного свободного времени и дневной сон. Причем спать ложились все, кто относился к обеспеченным людям, такая вот русская сиеста. За послеобеденным отдыхом следовали краткие попытки научить меня грамоте. Выяснилось, что читать местные тексты я не могу совершенно, рукописные буквы не походили одна на другую, некоторые были совершенно не знакомы, а слова писались каждый раз по-новому, с произвольно расставленными пробелами и знаками препинания, ну и сорок одна буква алфавита казались мне перебором.

Подивившись, что царевич начисто забыл азбуку, духовник Марьи Федоровны, отвечавший за образование её сына, начал подготовку с азов. Причем в буквальном смысле этого слова. Вся наука заключалась в затвердении наизусть алфавита ' Аз, буки, веди и далее прочие ижицы', и молитв. Поле уроков был ужин, затем вечернее богослужение, за ним раздевание в спаленке, молитва на ночь и ночной сон. Плюс ко всему было невозможно остаться наедине, днем следили мамки да дворовые сторожа, ночью истопники да сенные сторожа. Если удавалось уговорить выйти со двора, поездки ограничивались территорией кремля под присмотром служилых дворян. Такой режим мог довести до полного нервного истощения человека 21 века, привыкшего к постоянной деятельности и развлечениям. Особенно утомляло ежедневное присутствие в церкви, на это уходило до пяти часов в сутки, если конечно не было праздника. В праздничные дни служения начинались с рассветом и заканчивались затемно.

Да и средневековая кухня изрядно достала. Каши из четырех сортов круп, похлебки с ними же, разные заливные и студни и на второе мясо или рыба, приготовление несколькими способами. Способ употребления горячего — руками без приборов и тарелок выглядел диковатым. Единственным кулинарным открытием стали пироги, огромные, с разными слоистыми начинками, странно, что таких не делали в современном мне мире. Все холодные напитки именовались словом пиво, понять какой напиток алкогольный, а какой нет, по названию было непросто. Чая и кофе не было и в помине, единственным питьем подававшемся в горячем виде был сбитень да взвар. Хотя с наступлением Петрова поста стало ясно, что прежнее меню было изобильным.

В третий постный день покой маленького городка был растоптан ворвавшимся конным отрядом. Прибывшие оказались новой сыскной комиссией, но вот дело было уже о расследовании измены Нагих и мятеже углицких жителей. Старшее должностное лицо — дьяк посольского приказа велел схватить братьев Михаила и Григория вместе с их дядей Андреем Нагим. А до протестовавшей царской вдовы довел:

— Случились, мол, на Москве пожары великие и розыском сысканы зажигальники и пытошными речами злодеи те прямо указали на Нагих, аки того воровства доводчиков-

Следователи сразу взяли быка за рога и подклети губной и дьяческой избы заполнились задержанными горожанами, кое-кого из них взялись пытать. Дело принимало худой оборот, и я начал упрашивать Марью Нагую отпустить меня к Москве, попробовать упросить сводного брата о помиловании. Испуганная женщина пребывала в сомнениях, но утопающий хватается за соломину, и разрешение на отъезд было получено. В попутчики были даны дядька Ждан, семеро детей боярских царицыного двора и уездных, да трех холопов. Московские сыскные видимо не имели инструкций на этот счёт, поэтому задерживать младшего брата царя не решились, но несколько своих воинов в конвой отрядили для пущего стережения.

Глава 9

Из Углича колонна конных вышла на заре, шумных проводов не было. Старшим отряда, или как говорили местные ' в головах' был назначен наиболее опытный в военном деле из боевых слуг — Самойла Колобов. Двинулись по Переяславской дороге, у каждого помимо верховой была и заводная лошадь с навьюченными на неё припасами и снаряжением. Выдерживать постоянную скачку я не мог, и поэтому сопровождению приходилось каждый пару часов устраивать привал, что сильно снижало и так невеликий темп. Добраться до Переяславля — Залесского до ночи не удалось, и нам пришлось устраиваться на ночлег в чистом поле.

Наша ватага устроилась на краю березовой рощи, москвичи расположились чуть поодаль, наособицу. Спутанных коней пустили пастись на лежавший между стоянкой и дорогой луг, назначив к ним сторожей от диких зверей и лихих людей. Пока на огне в медном котле побулькивало варево, я рассматривал своих попутчиков. Дворяне царицы — Колобов, Козлов, Лошаков были мне уже хорошо известны, Астафьев Фёдор и Афремов Богдан служили старшими над конюхами, а вот уездных помещиков я видел впервые. Те, заметив любопытный взгляд, подошли представляться. Старший из них назвался сыном боярским Микитой Нагиным, другой, помоложе, имел тот же чин, а звался Гришкой Отрепьевым. Мне показалось, что это имя я в прошлой жизни слышал, но вот в каком контексте не помнил. Заинтересовавшись, пораспрашивал его. Григорий сообщил, что он 'новик', то есть в службе еще не был, служит за отца, поскольку тот стар стал. Поместил его родителя на землю царь Иоанн Васильевич, в пользовании у них малое сельцо да две деревушки, всего 9 дворов, да своя пашня. Род их небольшой, вотчины и поместья родственников в нашем уезде и соседней Юхотской волости, так же есть у него брат-недоросль, Иван, в разряды они еще не вёрстаны. Собственно ничем выдающимся он не выделялся, а вот фамилию я его точно знал, осталось только вспомнить откуда.

К этому времени для меня соорудили из войлока полог, а из чепрака и седла ложе. Похлебав со всеми из котелка похлебки, отправился спать, проигнорировав призыв дядьки помолиться. Ждан растолкал меня ещё до рассвета, и пока я зевал и протирал глаза, слуги подвели осёдланную лошадь. Тело не прекратило ныть после вчерашней езды, а уже надо было начинать новую скачку. Да уж, в том, прошлом, детстве я любил покататься верхом, но как выяснилось, часок конной прогулки отличается от дня в седле так же, как баня от варения заживо. Незадолго до полудня, на берегу Плещеева озера, нас догнала группа вооруженных всадников. После обмена приветствиями и здравицами, выяснилось, что это военные служки ростовского митрополита, идут к Москве на царёву службу. Они сообщили, что на столицу идёт крымский царь с ордой несметной, и воеводы приказывали поместному ополчению замосковных городов идти на ратный сбор. А понизовые да северские города уже исполчились и ждут бесерменов на берегу реки Оки. От таких новостей мой конвой призадумался, и после короткого военного совета решили далее двигать вместе. Переяславль прошли не останавливаясь, для сбережения времени.

На следующем коротком привале увидели тянущееся за нами облако пыли. Пока все поправляли конскую сбрую, я присмотрелся к догонявшей нас ватаге и обомлел. Наше малое воинство настигала на рысях шайка татар человек в шестьдесят. Татаро-монголы были фактурные, прямо как в исторических фильмах, в стёганых халатах, в шапках-малахаях, под хвостатым бунчуком с полумесяцем. Забавную, наверно, картину представлял собой царевич Димитрий, когда застыл соляной статуей, указывающей на дорогу пальцем. Пожилой ратник, стоящий рядом, проследил взглядом за жестом моей руки и равнодушно буркнул 'Ногаи'. Я, паникуя, вступил с ветераном в диалог:

— Татары!! -

— Вестимо… -

— Обороняться надо!!-

— Ежели нать — сборонимся..-

— Бой будет!!-

— Вскую бою бысть?-

— А вот ни с х… в плен же попадём!!-

— Дык кому ты надобен, малахольный сицевый —

Улыбающийся Иван Лошаков пояснил:

— Се ногаи романовские, такожде на бранное поле спешат-

Тем временем кочевники обходили нашу, выстроившуюся походным строем, дружину. Перекрикиваясь, поделились свежими слухами. Один из сыновей степей, ткнув в мою сторону нагайкой, оповестил соплеменников:

— улу патша джомла Уруснынг ак хан улым-

Потомки золотоордынцев настороженно ощупали меня взглядами и, прибавив ходу, начали резво обгонять.

— Чтут, нехристи, семя великоцарское — хмыкнул, препиравшийся со мной, меланхоличный старый воин.

Уже в движении, поравнявшись с нашим головой, Самойлой, я донес до него свои опасения

— Больно уж зло смотрят татарове, аки лиха бы не сотворили —

Колобов успокоил:

— Се опаскою глядают. Извевствуют сплетники, мол, душа великого государя Иоанна Васильевича на ти возродилась, а поганые в си скаски веруют — и вздохнув продолжил — На кажный роток не сверзишь платок, творят изветы на имя твоё, царевич, де животин те палицей железной биешь, огнём жжешь, человечьи куклы сабелькой сечешь, потешаясь-

Поуспокоившись, снова прибился к бывалому бойцу, начал его расспрашивать. Тот поведал, что имя его Бакшеев, Афанасий сын Петров, служил он в рязанских выборных дворянах, как и отец и дед его, тридцать лет ходил стеречь рубеж в станицах и сторожках, а сейчас постарел, оставил поместье сыну, а сам подался в Ростов, на более спокойное место. Человеком он оказался сведущим, и смог значительно увеличить мои знания о военном деле и татарских обычаях. Потомственный пограничник разъяснил, что набежал на Русь хан Казы-Гирей, с юных лет удачливый в набегах, хитрый и осторожный, прозвищем 'Борей', что по-татарски значит буря. Посмеялся он над слухами, что татар пришло сто пятьдесят тысяч, мол, если поднять все улусы, перекопский, да буджакский, собрать кочевников азовского да казыева улуса и посадить в седло всех от отрока до старика и то столько не собрать. Так под рассказы о нравах южных соседей Российского государства добрались до места очередной ночёвки: Троице-Сергиева монастыря. Моя свита собралась ломиться в запертые на ночь ворота, но поддалась уговорам остаться в общем лагере.

Глава 10

Новый день начался, как и два прежних, ни свет, ни заря. Я еле ходил от боли в нижней части туловища, но решил не понижать воинский дух своих охранников стонами и жалобами. На этот раз в связи с возможной близостью вражеских разъездов, все выехали облаченные в воинский доспех, с оружием наготове. Надо признать, что вблизи наше воинство не выглядело особо опасным для врага. Редко у кого имелась кольчуга с пластинами, основным доспехом были боевые тягиляи, выглядевшие как халат с коротким рукавом, сделанный из стёганого одеяла, разнообразного вида конусные шлемы, из оружия сабли, шестоперы, топоры да саадаки, то есть лук в налучнике, да пара колчанов стрел, причудливого вида ружьем владел лишь один воин. Особо нетерпеливые новики пытались сразу натянуть тетиву на рога луков, но более опытные бойцы их остановили. Все эти приготовления были крайне занимательны, чувства опасности я не испытывал совершенно. Болтая с поучавшим азами местной воинской науки старым рязанским порубежником, открыл для себя много занимательных сведений, которые стоило обдумать.

Не доезжая нескольких вёрст до столицы, встретили разъездную сторожку из боевого охранения московского войска. От них узнали, что татары уже под Москвой и собираются переправляться на левый берег. Дворяне, перекрестясь, пересели на боевых коней, которых ранее вели в поводу, и изготовили оружие — лучники натянули тетиву, пищальщик разжёг фитиль. Однако тревоги оказались беспочвенными, к городу подъехали без приключений. Я вертел головой по сторонам, пытаясь соотнести виденное, со своими знаниями о географии этого будущего мегаполиса. Заметив мой интерес, Самойла подъехал и стал обсуждать со мной местные достопримечательности, однако я поддержать разговор не мог.

— Мал ты был, внегда отъехали к Угличу, запамятовал- сообразил голова и начал, как мог, проводить экскурсию.

Указывая на видневшиеся впереди мощные кирпичные стены с башней, сообщил

— Царёв град, горододелец Фёдор Конь, Савелия Иванова сын учинил-

Укрепления впечатляли: высокие стены с наклоном, разбросанные по всей поверхности бойницы, перед стеной ров с водой. Проезжие Сретенские ворота имели изгиб в середине и затворялись четырьмя дверьми. Через километр дорогу перегородило новое белокаменное монументальное ограждение. 'Китай-город' развеял недоумение мой командир конвоя. За проездными решетками этой стены началась Усретенская улица, в отличии от остальных замощенная досками, минуя её мы попали на торговую площадь, которой в будущем было суждено стать Красной.

Военный совет во главе с Колобовом и Тучковым решил царя челобитьем не беспокоить, начать уговоры с его шурина, который находился в воинском обозе. Проследовав Торгом вдоль стен Кремля, отряд добрался до наплавного деревянного моста через Москва-реку. Со стороны крепости переправу прикрывали два знатных артиллерийских орудия, одно из которых я знал под именем Царь-пушки, второе же представляло собой какую-то странную многоствольную систему. Переход через реку по гуляющему под ногами мостовому настилу представлял собой смертельно опасный аттракцион.

Замоскворечье представляло собой явные выселки. Сразу за переправой дорога шла вдоль большого болота, за которым потянулась сквозь Татарскую слободу улица Ордынка. Местные обитатели своих южных соплеменников решили не дожидаться и массово сбежали на северный берег, под защиту крепостных укреплений.

Подхлестнув коней, эскорт менее чем за полчаса доставил меня до основного места сбора русских войск. Военный лагерь был огражден связанными между собой телегами, с приваленными к ним бревенчатыми щитами, в его тылах роилась московская кавалерия. Воинские люди по приезду направились писаться к полкам, кого куда пошлют, а я с телохранителями попытался пробиться к главнокомандующим, первому воеводе большого полка князю Фёдору Михайловичу Мстиславскому и к Борису Федоровичу Годунову, занимавшему должность товарища воеводы большого полка. Прорваться к старшим воеводам, окруженным младшими командирами и рындами, не удалось, и кучка угличан выехала поближе к фронту лагеря, посмотреть на сражение.

Поспели мы уже к шапочному разбору, битвы уже не было, лишь небольшие группы всадников носились по полю, перестреливаясь из луков, да из нашего обоза, да находящегося слева гуляй-города изредка били пушки. Солнце уже порядочно склонилось к западу, когда большие массы кавалерии на горизонте заколыхались и двинулись вправо.

— На Воробьево поганые двинули, разорят поди царёвы имение, да летние хоромы- со вздохом прокомментировал маневр старший отряда.

Потихоньку все съезды на бранном поле прекратились, и войска стали возвращаться в лагерь, таща с собой убитых и раненых. Командный состав армии пошел на молебен в полевой храм, и я поспешил туда же, надеясь хоть там подобраться к всемогущему царёву шурину. В огромный шатер, превращенный в церковь, удалось пробраться без помех, видимо, в эти времена, помыслить себе, не пустить верующего помолиться, не могли. Пробравшись за спины верховных сановников, я стал ожидать конца молебна.

Старшие воеводы, однако, не прекращали истово класть поясные поклоны образу, установленному на сверкавшем золотом поставце, и читать псалмы. Лик иконы явно был мне знаком по прежней жизни, но память в очередной раз подводила. Не надеясь на послезнание, в уме попробовал перебрать все возможные варианты развития событий. Ориентируясь на находившуюся позади Ордынку, лежащие впереди Нижние котлы, и разместившиеся справа Воробьевы горы, определил район местонахождения как Шаболовку. В принципе эта местность в будущем была хорошо знакома, но привязаться ни к какому конкретному ориентиру не удавалось. Тут на память пришел образ Донского монастыря, построенного в честь какой-то особо крупной победы. Извилины головного мозга пошевелились, и, щелкнув, выстроили логическую цепь. Раз монастыря в природе нет, наверняка не было еще и события, в честь которого его заложили, поскольку икона с нами, и в будущем она так же находится в Москве, значит, мы не проиграем, и лагерь не разграбят. Так что можно быть уверенным в успехе русского воинства. По окончании службы я перехватил расходившихся воевод и, поздоровавшись чин чином, выразил твёрдую уверенность в благоприятном исходе в стиле 'враг будет разбит, победа будет за нами'.

— На всё божья милость — хмуро ответил Годунов — Отнюже сие мнишь? Аль яко и родичи твои, Нагие, волхвов привечаешь, на грядущее ворожишь?-

Разговор принял неприятный оборот и от чародейства я тут же отрёкся.

— А ежели холопей твоих накрепко поспрашать, может укажат на ведуна, что скаски сии в уста твои вложил?-

Выкручиваться пришлось изо всех сил:

— Видение мне было, Богородица явилась с сей благой вестью-

По всей видимости, уровень лжи в эту эпоху имел свой предел и я далеко его перешёл. Предположить, что юнец благородных кровей может так чудовищно врать в божьем храме, собравшиеся вокруг благообразные мужи не могли. Новость эта произвела на них должный эффект, старшие воеводы перекрестились и, заторопившись, ушли, дабы не погрязнуть в теологических дебатах. Юный лжепророк также постарался побыстрей скрыться, чтобы не быть пойманным на мелочах в описании чуда явления.

На ночлег мой отряд разместился рядом со старыми попутчиками, около ограждения боевого стана. Я попытался уснуть после насыщенного дня на кошме под телегой, но раздававшиеся рядом отчаянные стоны спокойному сну не способствовали. Проковыляв на источник душераздирающих воплей, нашел несколько бедно одетых людей окруживших раненого под натянутым пологом. Вездесущий рязанец Афанасий парой слов обрисовал ситуацию, мол, литовские то ратные люди, наймиты, ждут, когда лекарь придет, поломанные кости больному вправит, да рану от заразы кипящим маслом прижжёт. Да уж если этого несчастного сейчас еще и ошпарят по живому мясу, то ли бы он сразу отмучится, либо не спать мне до утра.

Призвав уже имевшего операционный опыт Ждана, поручил ему найти и подготовить всё к хирургическому вмешательству. Сам завёл разговор с боевыми товарищами покалеченного бойца, но особо беседа не заладилась. Мне их говор была понятен, они же уразуметь моих речей не могли. Выручил мастер на все руки Бакшеев, вызвавшийся толмачить. Он длинно и торжественно меня поименовал, но вместо почтительного молчания и ломания шапок ратники подбоченились и также величаво начали представляться. Услышав их чины, я заподозрил злую шутку, одетые в домотканую сермягу и обутые в разбитые поршни люди именовали себя панцирными боярами. Эти иностранные сановники были удивительно похожи то ли на вооруженных бродяг, то ли на лихих людей с большой дороги, на пятерых у них было два коня, одна сабля, короткое копьё, лук, да две деревянные дубины.

Видя моё замешательство, бывший страж границы, усмехнувшись, растолковал, мол, то потомки дружинников князей смоленских, брянских да полоцких, живут крестьянским трудом, но в шляхетстве и на рать, ежели позовут, ходят. Тем временем, прекратив распускать друг перед другом перья, договаривающиеся стороны перешли к обсуждению предстоящего лечения. Главарь литовской аристократической ватаги начал выяснять стоимость врачевания и перспективы больного.

— А, ежели, к утру богу душу не отдаст, то и ладно. Даст господь — и на ноги встанет — взбодрил их вернувшийся дядька Ждан.

— Пенянзов, пенянзов-то елико в оплату потребно буде? — настаивал прижимистый голова панцирных.

— Выживет- отслужит — прекратил я наметившуюся торговлю — Не выживет, чур, не жаловаться, да и сейчас худо ему будет, голосить начнет-

Осмотр при свете лучины — дело экстремальное. Но к счастью парня перелом был хоть и открытый, но не очень тяжёлый. Собственно косой перелом голени способен вылечить любой мало-мальски грамотный хирург. Но где его взять, молодой врач Скопин и в позапрошлой жизни опытным не считался. Поэтому я взял на себя руководство, резал Ждан, а крутил кость Афанасий, которому похоже и это было не в диковинку. По завершении этой медицинской пытки, когда раненый уже не мог кричать, ногу ему закрепили в деревянной бинтованной шине.

Место операции оказалось окружено любопытствующими ратниками, проходя к спальному месту, было слышно их пересуды. Причём уже в третьем пересказе повествование было очень далеко от реальности. Устраиваясь на грубом войлоке, я засыпал под разговор караульных

— Княжонок-то углицкий, слыш, сам-третей ходил ятого языка умучивать. Лютые муки ему измыслил, видом отрок, а нравом что зверь лютый-

В разговор вступил кто-то дальний, невидимый — А ишщо люд сказывал, в изумление приходит, да крови христианской алчет-

— ничтоже дивного, норов-то родителя его нама памятен — под эту рекламу открытых демонстраций искусства хирургии ко мне и пришел сон.

Глава 11

Вроде глаза только закрылись, а мир вокруг тут же взорвался. Такое было стойкое убеждение при внезапном пробуждении. Вокруг раздавался грохот, периметр лагеря окружали вспышки выстрелов. От этой какофонии и в ожидании неизбежной ночной резни хотелось превратиться в мышь и уйти от опасности подземными лазами.

— Суетие-то не твори, род не срами — крепко взяв за шкирку, остановил моё бегство потомственный воин Афанасий сын Петров- Сторожам татаровя блазнились, вот и тратят зелье да свинец на пустое дело-

К пальбе присоединился расположившийся неподалёку гуляй-город, подвижная русская крепость, за тем в общую канонаду влился рокот пушек с крайнего правого и левого фланга.

— То наряды Новодевичьего да Симонова монастыря палят — определил источник грохота неустрашимый ветеран — А наши пушкари заспали, голова тутошнего полкового наряда Федор Елизарев сын Елчанинов в забавлении пребывает, не то что на монастырях головы, те расторопней-

Опровергая его речи, сотрясая землю, рыкнули пищали нашего обоза. Весь войсковой стан опутал кислый пороховой дым, но огонь из всех стволов не прекращался

— У страха зеницы вельми велики- Бакшеев, похоже, как старый прапорщик, мог придраться ко всему — Ишь как споро палят, в аер царёву казну мечут-

— А почто воевода ертоульного полка князь Борис то коснит — в темени и дыму по звукам угадывал течение сражения проживший жизнь в боях сын боярский, но заслышав с поля брани лихой посвист воспрянул:

— То наши, резанские охочие людишки на сходное дело пошли, а головой мню князь Семён Гагин, ужо он бесерменам задаст-

Чуть рассвело, как все бросились к лошадям, но сигнала к выходу не было, пальба полностью прекратилась. Скучившийся около меня народ воспрял духом и рвался в дело. У ограждения показался посыльный к воеводам, ратники забросали его вопросами. Послушав ответы гонца, Бакшеев, уже ставший за ночь для меня непререкаемым военным авторитетом, осенил себя крестом:

— Явил господь-чудотворец милость, вселил страх в душу Казы-Кирея окаянного, бегут поганые прочь с Руси-

На ум пришла читанная в детстве историческая беллетристика

— Может, заманивают татары, ловушку готовят?-

— Нет, не засада то, сеунч сказывал, в становище крымском, лошади вчора раненые бьются, жилы им юртовщики взрезали, то обаче по крайней нужде степняки творят-

Прискакавший воеводин служка затребовал меня к боярам. Те уже собирались в походной церкви на благодарственный молебен. В голове пискнул тревожный зуммер, как татары убежали, так могут и вернуться, а тут уже победу празднуют. Идея преследования отступающего противника у командующих войсками поддержки не нашла. Волей-неволей опять пришлось ссылаться на горние силы и сообщать что ангелы небесные никак не оставят без поддержки христолюбивое воинство. Даже такие необоримые аргументы особо настроя отцов-командиров не изменили. Они ссылались на усталость людей, на отсутствие царского наказа, да на то, что за грехи их тяжкие, Господь может милостей своих лишить.

Только братья князья Трубецкие стояли за погоню, подумав, к ним примкнул и князь Черкасский. Воеводы же главного — большого полка решиться всё не могли. Вцепившись в Годунова, принялся улещивать его будущей славой победителя крымского хана, да наградами, да чинами, что наверняка на победителей польются ручьём. Заряженный уверенностью, переданной мне бывалым пограничником, я находил довольно убедительные доводы за быстрое преследование, несмотря на полное косноязычие и незнание местного армейского сленга.

— Ну ежели княжич Димитрий, аника-воин, и тот на царя Кази-Кирея собрался вборзе, то и нам медлить, да рядить более не след — наконец принял решение Борис Фёдорович — А то, истинно, лишит Господь всеблагий и всевидящий гордецов презревающих милости его-

Выходя из палатки, царский шурин вдруг повернулся и слегка мне поклонившись, произнёс:

— Сделай милость, князь Димитрий, будь гостем в моих владеньях вяземских до возвращения из ратного похода. Да присных своих с собой возьми, а вожей до вотчинки своей я дам-

При произнесении приглашения сделался он совершенно масляно-умильным, как кот, что на обед мышей зовёт. Добредя до своего стана в обозе, наконец-то, завалился дрыхнуть, глаза же продрал только на закате, учуяв запах похлёбки. Присев к походному котелку, поел горячего рыбного варева да прослушал кучу новостей и слухов. Больше половины русской армии ушло преследовать кочевников, присоединись к ней и многие воины углицкого отряда. Оставшиеся в обозе весь день рыскали по татарским стоянкам и собирали брошенное второпях добро. Афанасий Бакшеев разжился двухведерным медным котлом, что прочими почиталось за великую удачу, добыча остальных была скромнее. В разговоре с пожилым воином выяснилось, что его отряд служилых людей ростовского митрополита большей частью отбыл домой. Я возмутился:

— Как же так? А поход на татар?-

— С ких животов замосковским детям боярским в ратный поход идти? Жалованья-то не бысти —

— А как же воинская честь? Да и поместья вам вроде за службу дают?-

— Службу мы честно справили. Сказано быти в естях на Москве, мы и были. А что до дач, то людишки там всячески отощали, по вольным земелькам разбежались, пашню орать некому, дворяне со своими детёнышами сам-третей орют.-

— А денежный оклад как же?-

— Да азм почитай серебра жалованного уж пятиные лета не видывал, ни единой полушки. Посылает митрополит, слава Богу, на корма хлеб да жито, да толокна чуток. Яко в выборных аз бывал, так от царя жаловали осьмью рублями раз о шести летах, да в дальний поход на подъём, на припас воинский, по десяти рублёв щедрил.-

— Ну хоть кто-то пошел в погоню?-

— А як же, луччие люди с городовых полков, да дворяне московские, да вои с рязанских, тульских да северских украйн. Двинули и казаки донские верховские, тех сабля кормит, да наймиты литовские, тем, поди, наперед уплачено.

— А пограничные дворяне видно богаче, что не отъехали от рати?

— Дак им прямой резон, поганых-то гнать, те как за Окой оправятся, так в загон пойдут. Поимут все животы ихние, да девок спортят, и ежели заводных не загнали, то и в полон кого утянут —

— Интересно, а зачем наёмников брать, если своим не плачено?-

— За ради боя прямого сабельного. У наших, да и у крымских воинских людей, нету к сабельным сшибкам охоты. Искони норовят лучным, да огненным боем дело решить. Литвины, а тем паче полские лыцари, без стрелбы, абие в железо наезжают. И темже убо у супротивников страх великий приключается —

Вот как раз при разговоре о преимуществах чужеземных военных гастарбайтеров, те и появились. Были это видимо вчерашние рыцари-крестьяне, чего они хотели было не понятно, казалось, будто эти двое, солдат удачи, пытаются мне какое великое одолжение сделать. Растолковал всё тот же Афанасий, мол, говорят, жив пока их родич, а служба им обещана, так они бы с ним пошли, по-родственному.

— Хотите ко мне на службу поступить?-

— Службу справлять, то хлопское дело, нам то не потребно. Мы желаем в хоругви у пана бысть.-

Вот же спесивые оборванцы, решил сразу обозначить дистанцию:

— Ко мне надо обращаться князь-

— Нам то титулование пустое. По статуту нашей Республики, что князь, что простой шляхтич, все единородны —

— Всё ясно, вы свободны. В сад, все в сад —

— Не розумеем речей твоих, панёнок. Кликни гайдука свояго, дабы толмачил.-

Бакшееву я поручил отшить этих вольных воинов побыстрее, но дело оказалось не таким лёгким.

Выяснилось, что ротмистр им денег не дал, лошадей то ли потеряли в бою, то ли у них отобрали, в общем, на двух мужиков и одного раненого из средств передвижения они имели кобылку, монет же не водилось вовсе. Положение у панцирных бояр было можно сказать, аховое. Однако мелкопородная шляхта продолжала ломаться, полностью подтверждая положение ' понты дороже денег'. Через четверть часа рязанец сообщил, что иностранная аристократия готова поступить в пахолики, за кормёжку и малую долю в добыче.

— Что ж такое пахолик?-

— Да почитай, таяжде чесо и на Руси воински холопы, токмо прозвище чище —

— А откуда им добычу брать?-

— Ентим что очи узрят, да десница ухватит, то и добыча, тьфу, саранча египетска —

Западных соплеменников взяли, правда, строгий ветеран пообещал им в случае разбоя или татьбы выдать жалованье наперёд в размере двух аршин конопляного вервия на шею каждому.

Последние дни убедили меня, что без опытного вояки Бакшеева не обойтись, и ему тоже было предложено место в формирующемся удельном войске.

— А что ж не пойти, вернусь в Ростов, челом ударю митрополиту Варлааму, чаю дозволит по твоему уезду писаться, княже — и продолжил — Прости за слова досадные, хуч и путаник ты великой, князь Димитрий, мню не юродивый, яко народ сказывает, зрю в речах твоих потешных зарю разумения по летам не отроческим —

Такая ускоренная вербовка служивых явно напугала приставленных ко мне Колобова и Тучкова. Самойло подошел ко мне и с укоризной произнёс:

— Ты, царевич, за такое своеволие от матушки с дядьями токмо батогов улучишь, мене ж со Жданом рожном пожалуют, да аки б жёнку с робятами не замучили —

Как-то за событиями последних дней о местных родственниках я и позабыл, а командир конвоя верно считал, в гневе они способны на многое. В общем, будем решать проблемы по мере их возникновения, но тут внимание привлекла странная аномалия. Весь лагерь был уже полупустым, лишь в нашем угле костры горели довольно часто. Указав на это обстоятельство спутникам, услышал пугающий ответ:

— То вожи конюшего боярина, воеже опасения от лихого дела в пути на Большие Вяземы —

Вот-те раз, мы, похоже, ещё и под арестом. С этим невеселым открытием я и поплёлся к належанному месту под телегой.

Глава 12

Очередной утренний подъем, посадка в седло и путь под конвоем в неизвестность. Но размышлял я в пути не о том, что меня ждёт, а о повальной местной привычке до полудня не есть. Нет, чтобы человек с утра жевал сухарь или кус холодной, засохшей каши, я иногда видел, а вот, чтобы завтракали, как я к тому привык в моём потерянном будущем, то нет. Выделенная Годуновым охрана маршрут выбрала вдоль Москва-реки, через Воробьево, пограбленное крымчаками. Через пять-шесть часов не очень быстрой езды дорога вывела нас к приземистой бревенчатой постройке, огороженной длинным тыном, за которым паслось множество лошадей. Это был вяземский ям, въезжать в него мы не собирались, но наш путь пересекли несколько гонцов спешно выскочившие со двора.

Один из вестников проскакав рядом, осадил коня и прокричал

— Сем днём, на солнешном всходе, русские полки изгоном крымского царя побили, на Оке-реке, у города Серпухова. Многих татаровей в реку пометали, много в полон поймали, да рухляди и лошади без счету захватили —

Новость эта была лучшая, что я слышал за последнее время. Значит всё таки у этого мира с моим родным есть много чего общего и послезнание рано скидывать со счёта. Невдалеке от почтовой станции показалась усадьба Бориса Федоровича. Выглядело это ладным деревянным острогом, на валу, с заполненным водой рвом и подъемным деревянным мостом. Рукой подозвав Ждана поинтересовался, как звать-величать жену боярина Годунова.

— Марья Григорьевна — и прибавил — Да не выйдет оне к нам, нелепо то, боярыне без мужа гостей привечать, клюшник али прикащик дожидатися будет —

При въезде во двор взору открылась картина той хозяйственной суеты, что бывает при полном переезде на новое место жительства. Большая часть свободного пространства была заставлена телегами и возками, с которых куча мужчин растаскивала тюки и свертки. Руководили всей масштабной разгрузкой и сортировкой две невысокие, крепкие женщины. Прекратив давать наставления грузчикам, они направились в нашу сторону. Ошибившийся в предположениях Тучков пробурчал:

— Родом оне худородные, вежеству не учёны-

Были боярыни внешне похожи, визуально явно отличаясь лишь головным убором, младшая из них была в рогатой кике, старшая же носила под платком простую, безрогую. Соскочив с коня, что к счастью в этот раз вышло успешно, заторопился к более строго одетой дворянке

— Доброго здравия, боярыня Марья Григорьевна-

— Здравствуй, племяш, обзнался ты, азм княгиня Анна Григорьевна Глинская. Бо с сестрой мы и ликом подобозрачны и возрастом схожи —

Да уж, не узнал тётушку, повернулся ко второй женщине, странно она выглядела сильно моложе, что-то княгиня путает.

— Простите, боярыня, спутал по молодости. Желаю здравствовать.-

— И тебе здравым бысть, княжич, милости прошу к нашему порогу.-

В беседу вступила Анна Григорьевна

— Легка ли была дорога, не изнемог ли ты, унук, в пути?-

— Спасибо, всё хорошо —

Похоже, старая Глинская заговаривается, видимо мерещится ей кто-то другой, потому как бабушкой она мне точно не приходится, но спорить совершено не хотелось, и я продолжил

— Как вы себя чувствуете, бабушка?-

— Что ж ты сызнова-то облазнился? Али двоение в очах, али разум запнулся? Аз есмь княгиня Анна Григорьевна Глинская, брательница твоя троюродная по батюшке, возможно ли сие тебе уразуметь?

Я совершенно не понимал, кем мне она приходится, но на всякий случай согласно покивал головой. Тут вступила Марья Григорьевна

— Сестрица, не бранись на сираго отрока, сице же он припуган, онемел аж.-

— Ступай до палат, княжич, распологайся, да почивай покойно, а там апосля молебна и вечерять пора наступит.-

И приветливо указав мне рукой на хоромы, зашептала сестре:

— Сказывали же люди, слаб умом Димитрий, да хвор телом, а ежели со страха на него падучая придёт? Кацые басни учнёт чёрный люд баять? -

Я поплёлся в сторону деревянного терема, но тут вспомнив главную весть, выпалил:

— У Серпухова татар разбили, одолело врага наше воинство-

— Слава Господу, смилостивился царь небесный, даровал оборение неверных-

И боярыня, истово крестясь, закричала степенному приказчику, что пересчитывал кули на возах.

— Микитка, беги к попу, отцу Никодиму, дабы не вкушал ничего, да облачился торжественно, благодарственный молебен служить уготовился —

При этих словах и так протекавшая на подворье сумятица, многократно усилилась, превращая запутанную разгрузку и приём груза в настоящий хаос.

Слуги провели меня в одну из пристроек дома, где я и несколько моих людей и разместились. К счастью до ужина никто с расспросами не лез, а беседа при вечерней трапезе протекала в формальной форме, что позволяло отделываться краткими ответами. Образ слабоумного ребёнка надо было разрушать, и мне приходилось вслушиваться в застольную беседу сестёр, чтобы в нужный момент блеснуть огромными для этих времен познаниями. При переходе разговора на хозяйственные темы стало ясно — время пришло. Выслушав сетования о затруднении проверки счетных записей отгруженного, принятого и запасенного, я торжественно предложил свою помощь.

Княгиня подивилась:

— А ты, батюшка, счётной грамоте учен? Нам то, с сестрами, в младых летах, ни к тому бысти, то молодших нянчили, а то пряли али ткали. В зрелых же годинах неудобь сие постигать.-

— Ну как же. Я отлично знаю математику. Могу и в уме считать, если надо —

По распоряжению хозяйки ключники принесли записи, представлявшие собой длинные накрученные на деревяшки свитки. Их развернули, и на меня нашла оторопь. Буквы я еще мог с грехом пополам разобрать и сложить, но вот цифровая запись предстала в виде какого-то шифровального кода. Ряды клеточек, как для игры в крестики-нолики, с хаотично расставленными внутри буквами перемежались странными закорючками.

— Что сие?-

Младший ключник заглянул через моё плечо и сказал:

— Хлебная роспись. Принято в новый амбар внове две сотни и пяток четьи ржицы с пол-полтретью осьмины. Выдано шешнадцать четвертей с осьминою, да семи разов по тридесяти сем четей без полуосьмины, тако всё и роздано —

— А арабскими цифрами нельзя записать — тут я вспомнил происхождение современных счётных символов — или индийскими?-

Понадеявшаяся на меня и обманутая в лучших чувствах Анна Григорьевна разозлилась:

— Кацы ж тебе цыфири потребны? Мы, чай, не в Ындее, а на Руси, и счет наш, исконно, словенский. Аль и про учение счётное ты лжу сказывал, насмехался над нами?-

В очередной раз я, похоже, крепко сел в лужу. Отступать не хотелось, и мне пришлось потребовать еще раз прочесть приходно-расходную запись. В уме сразу стал складывать целые числа, решив разобраться с дробными потом. Баланс явно не сходился, выдано было больше чем принято.

— Сколько раз принимали в амбар зерно?-

— Един раз. Две сотни и пяток четвертей да к ним пол-полтреть осьмины.-

— И ничего там раньше не лежало?-

— Истинно. В пусте амбар бысть.-

— Значит, со счетом при выдаче ошиблись, меньше выдали.-

— Облыжно ты, князь, вину возводишь. Тем дачам многожды видоков ести. Да меры двукратно считаны.-

— Да не сходится твои записи. Принято двести пять четей с малой толикой, а выдано двести семьдесят пять с чем-то, не может такого быть.-

— В отдачу пошло две сотни семеро десятков да три четверти с осьминою да полуосьминою —

— Ну вот. Сам сознался. Как ты раздать то смог больше чем взял?-

Ключник поклонился княгине и боярыне и произнёс:

— Дозвольте слово прямое молвить —

— Говори, Тришка —

— Мню, дураки княжича Димитрия счётной грамоте учили, окромя устных складывания да вычета, ни чему ни обучен. Добрый вчител ведает, да юноту учит, что в честной приимочной полной мере осемь четей, а в отдаточной без обману шешть. Ну а про то, что он знаков цыфирных не розумеет, да буквенные некрепко, сиесть стыдное дело, по родству ево, непригоже в бесписменниках ходить —

— Ладно, ступай, Трифон-

Закончила урок арифметики боярыня Годунова.

— Ты, отрок, не тужи. Ежели будешь речи наказателей с прилежаньем постигать, то и овладеешь хитрым уменьем счётным. А что небреженьем тебе держали, то на Москве уже ведают —

На этом ужин был завершен, и слуги препроводили меня галереями в выделенную часть хором.

Глава 13

Следующие дни прошли в ожидании возвращения Бориса Годунова от войска. Свободы в этом принявшем доме мне предоставлялось больше чем в родном, угличском. Даже ежедневные походы в церковь не являлись строго обязательными. К тому же изрядно разнообразней был стол, компоненты те же, а разнообразия больше. Вкусно было не смотря на пост. Особенно хороши были десерты, по сладкому я успел соскучиться. Огромным хозяйством управляла сама боярыня Годунова, с помощью старшей сестры. На женской половине терема были слышны детские голоса, но показывать своё потомство гостям никто не собирался. С Марьей Григорьевной, постоянно погруженной в хлопоты по имению, мы встречались редко, совместных трапез больше не проводилось. А пожилую, вдовую княгиню Анну Григорьевну можно было видеть в саду, причём зачастую в одиночестве.

К ней я и решил подойти пообщаться, вызнать о перспективах челобитья царю. Уяснив из моих сбивчивых пояснений цель беседы, Глинская вздохнула:

— Не по чину мне царёвы думы ведать, но мыслю на сродственников твоих, положена буде опала великая, а то и казнят смертию кого за измену.-

— Какая ж на них измена?-

— Привлещенье чорного люда к бунту, да московское зажигание, да и колдовство презлое-

— Какое-такое колдовство?-

— Ведунов держали, гадали те на царёв век, елико ему на белом свете жизни осталось —

— А с посадскими Углича что же будет?-

— Знамо дело, бунташников, да убойц государевых людишек не помилуют —

Перспективы были обрисованы вполне нерадостные. Оставалось надеяться на личную встречу с Фёдором Иоанновичем. О том же видимо думала и княгиня:

— Ты государю челом бей, даст господь, смилостивится, он вельми не гневлив, не в батюшку норовом-то вышел —

— Анна Григорьевна, а отца мово вы часто видели?-

— Да отнюдуже мне, я почитай до свадьбы в поместье отчем безвыездно пребывала, токмо при венчании своем, да на богослужениях праздничных, убо государь Иоанн Васильевич был к нам вельми щедр. По кончине родителя нашего, Григория Лукьяновича, весь оклад земельной да денежной за матушкой оставил, в казну вотчины не велел отписывать, да в приданое мене с сестрами дары слал. Марью надость спрашивать, они-то при государевом дворе живали, от венчания с Марфой Собакиной на кажной свадебке великого государя в свахах ходила-

— И на свадьбе с моей матерью была?-

— Вестимо, первой свахой у Марьи Нагой, а муж ея, боярин Борис Фёдорович, в невестиных дружках, сестра ж его, царица Ирина за посажённую мать была —

— Раз мать с отцом обвенчались, отчего именуют меня княжичем, а не царевичем?-

— Не церковным обычаем обряд бысти, да и свадебку играли не царским чином, мирским. На небесех то таинство брака не скреплено, не пред богом, лишь пред людьми родители твои венчаны —

Выяснять, почему это совершенное в храме попом венчание может быть не церковным я не стал. Разговор перешел на родню Глинской, и мне поведали, что у них с Марьей есть еще две сестры, одна замужем за князем Дмитрием Шуйским и проживает в Москве, другая вдова служилого ногайского князя и живет в своём имении. Узнал я и том, что единственный их брат погиб в первом же бою новиком, не успев даже записаться по уездному списку, а годом позже в военном походе лишился жизни и их батюшка.

Лицо старой женщины светлело, когда она вспоминала, как радовались они детьми, когда в их маленькую деревянную избушку, всего несколько раз в год приезжал со службы отец, не забывая привозить им гостинцы. Как поражены они были непривычной роскошью, переехав жить в подаренные царём родителю хоромы в Москве. Воспользовавшись паузой в воспоминаниях, спросил:

— А кем служил ваш любочестный батюшка?-

Анна Григорьевна запнулась, и пристально глядя на меня, ответила:

— В ближних подручниках государя Иоанна Васильевича в чине думного дворянина ходил. Из рода Скуратовых-Бельских мы —

Имя и фамилия их достойного предка мне ничего не говорили, но вида я подавать не стал:

— Господь вознаградил его за труды честные. Несомненно, душа его в райских кущах пребывает —

Княгиня, не отводя от моего лица пронзительного взгляда, ответствовала 'Аминь' и, крестясь, удалилась.

Следующим днем, перед вечерней службой, в поместье прискакал конюший боярин Годунов.

На ужине мне довелось услышать переданные им жене последние новости — Фёдор Иоаннович осыпал его милостями, даровал древнее и очень почётное звание 'царского слуги', это помимо земельных и денежных пожалований. Пересказывая церемонию пышного обеда, на котором раздавались награды воеводам, он, взглянув на меня, прибавил

— Истинно ты предвзыграл, княжич, пред выездом на поганого Кази-Кирея, по обещанному всё и сталося. Кто ж в уста тебе вложил речи те, ангелы небесные аль искуситель рода человечаскаго? — и загрустив, прибавил — Думу поутру думать будем, сей час радованный пир у нас-

Однако меня с начинавшейся торжественной пьянки увели, видимо рассудив, что такое увеселительное мероприятие отроку не по годам.

Глава 14

Новый день начался с сюрприза, к годуновскому поместью прибыли ходившие на татар бойцы угличской свиты. На литургию я пришел в приподнятом настроении, мой военный отряд уже лишь немногим более чем двукратно уступал в количестве воинам боярина и явно мог оказать сопротивление при нашем аресте. На удивление, Годунов медлить не стал и пристал с разговором сразу поначалу церковной службы, протопоп косился на него, но к порядку не призывал. Крестясь на образа, я повторил свою старую версию, что кое-что о грядущем мне сообщает прямо Богородица, являясь во сне. От уточняющих вопросов отмахнулся, сообщив, что образ богоматери слишком светел, чтобы его описывать, а речи громоподобны, и человеческими словами не передать. Поэтому могу пересказать только оставшиеся поутру убеждения, явно внушенные мне высшими силами.

Борис Фёдорович сомневался и пытался подловить на несуразицах, но моё сообщение о том, что быть ему правителем государства Российского, заставило его остолбенеть. Подав знак священнослужителю, он заставил его сократить церемонию, и по окончании молебна заторопился из храма, таща меня за собой. Провожаемые удивлёнными взглядами, мы буквально стрелой пролетели через двор и поднялись в приёмную палату боярина. Первым же делом, притворив дверь, Годунов поинтересовался, когда это произойдет, на что я ответил вполне в цыганском стиле, что, мол, вскоре, но точно ещё не известно. Хотел узнать он и о здоровье своих жены и детей, на что пришлось отговориться незнанием. Далее разговор перешел в практическое русло, а именно в отношении моё и моей родни к порядку престолонаследия. Тут я проявил себя настоящим Павликом Морозовым, открестившись от мечты родни о троне, и поведал, что лично я наперекор высказанной Божьей воли точно не пойду. Борис начал прикидывать, кого из Нагих можно упросить помиловать у царя и Боярской думы, но моя просьба наперёд освободить от наказания посадских Углича в очередной раз ввела его в ступор.

— И матери своя не волишь ущедрити? — наконец смог произнести он.

Отвечать 'нет' было бы слишком, однако и продолжать быть куклой в руках Марьи Нагой не хотелось, и я попросил определить её в какое-нибудь имение доходное, под домашний арест, на покой.

— Упокоити матерь алчешь? — Годунов смотрел на меня как на явившегося посланника дьявола.

Попытался объяснить своё предложение словами попроще, мол, надо оградить её от беспокойств, пожить в уединении от буйный родных, но без насилия и тюрьмы.

— Из мира удалити желаешь — перевел на понятный себе язык боярин.

Тут уже пришлось насторожиться мне, и я настойчиво повторил, что казней быть не должно, ни посадских, ни родственников-Нагих.

— Слава богу, при государе Фёдоре Иоанновиче, именитых людей смертию не казнят, токмо бывает опалу возложат али на украйны дальние отошлют с приставами, а как до прямых убойц людишек государевых, тех миловать невмочь-

С наказанием непосредственных исполнителей убийств я согласился. Но обрекать родню на ссылку тоже не хотелось, и я попросил поселить их под охраной в их имениях.

— Пущай водворятся в казанских аль пермских вотчинах, а ежели не владеют теми, то государь пожалует-

О том бить челом царю и порешили, и беседа перешла на тему сугубо практическую, а именно о материальном вознаграждении за сдачу семьи и прав на престол. К тому, что с лёгкой руки отписал царственный брат, мне пообещали добавить отнятое у Нагих, и ещё имений пожаловать, да денежной и меховой казной. Также в кормление матери дать какую ни будь слободу побогаче или городок победнее. Обрисовав столь радужные картины скорого обогащения, Годунов решил время не тянуть, и предложил собираться в дорогу на Москву.

Боярин настолько торопился в дорогу, что решил ехать в возке и в нём же отобедать. От приглашения присоединится, я не отказался, о чём практически тут же пожалел. За трапезой Борис Фёдорович засыпал меня вопросами о ближайшем будущем, интересовали его в основном внешнеполитические проблемы. Собственно я не мог сообщить ни о перспективах шведской рати, ни о том начнется ли война с Польшей, ни что замышляет крымский хан. Добил он меня расспросами о том придут ли бухарцы на помощь царю Кучуму, и каков будет результат похода на Шевкала тарковского. Не заметив на моем лице ни тени понимания, царский шурин изрядно расстроился. Стараясь его успокоить, пришлось пообещать ежедневно молиться Богородице о ниспослании знамений о грядущем. Ни добившись от незадачливого пророка ничего большего, Годунов, оставив меня в пародии на карету, пересел в седло и с частью охраны резво двинул вперед.

В столицу наш обоз прибыл уже на закате солнца, поэтому все проездные ворота и уличные заставы мы проходили со скандалом и криком. Собственно по наступлению темноты весь город превращался в непроходимую баррикаду. Перегороженная в конце каждой улицы решетками, как мне объяснили для береженья от ночной татьбы, с тёмными каньонами улиц, наглухо огороженных тынами дворов, наполненная собачим лаем, ночью Москва казалась находящейся во вражеской осаде. Наконец путь закончился на кремлёвском подворье конюшего боярина, и встречавшие нас с факелами слуги повели меня и сопровождающих в опочивальные палаты.

Утреннее солнце еще только отразилось на крышах кремлевских палат, а уже вовсю началась подготовка к официальному посещению царя. Полностью пренебрегая климатическими условиями на моё несчастное тело было одновременно напялено три вида кафтанов, две шапки, да столько же пар сапог — мягких внутренних и сафьяновых верхних. Сам себе я казался огородным пугалом, но ключники и постельничьи Бориса Фёдоровича, доставившие из его обширных закромов основную часть гардероба, выражали полное удовлетворение наблюдаемым одежным сумасшествием. Как только процесс облачения был признан завершенным, моё разряженное тело стали передавать из рук в руки, как большую куклу. На крыльцо меня тащили под руки одни люди, во дворе до богато убранной лошади другие, третьи же, подсадив в седло, повели коня под узды.

Завершилась эта своеобразная езда шагов за тридцать до сиявших золотом лестниц Грановитой палаты. Пространство перед входом во дворец было заполнено стрельцами в красных кафтанах, вдоль рядов которых, меня, взяв под локти, пронесли уже новые чиновные люди. В начале лестницы у помоста толпились молодые дворяне, и встретивший нас дьяк долго расписывал их имена и чины. Вторая такая же церемония была устроена посередине подъёма, там во встречающих были уже люди постарше. При завершении восхождения на Благовещенскую лестницу у входа в палаты был выстроен почётный караул из разодетых в золотой и алый бархат воинов вооружённых алебардами, а за ним в сенях дожидалась уже третья группа встречников.

Еле вытерпев степенный обряд представления, я, наконец, попал в приёмную часть помещения, где сидели бояре, и стоял царский трон. При моём появлении разодетые старцы поднялись с лавок и прошли ближе к центру зала, неожиданно мои руки оказались свободными и я застыл в пяти шагах от трона Фёдора Иоанновича, соображая, что следует далее предпринять. Прервал моё оцепенение царь, который сошёл с трона и заключил в объятия своего младшего брата, вызвал в палатах изумлённый гул. После этого неожиданного проявления чувств государь высказал слова приветствия и вернулся на своё законное место, протянув вперёд руку ладонью вниз. Из его жеста я сделал вывод, что видимо пришла пора рукоцелования, которую со всем возможным артистизмом и исполнил. Далее приём продолжился чтением дьяками жалованной грамоты, из которой стало понятно лишь то, что жалуют мне 'за любовь' множество всего, да также сообщили приговор патриаршего суда по поводу попытки убийства угличского князя. Из этого документа стало ясно что 'умышление на убойство на Осипа Волохова нашло диавольским наваждением, за что он и покаран судом людским и божьим', остальные кровопролитные события там не освещались вовсе. По окончанию декламации, сводный брат Фёдор, изобразил отпускающий жест, и меня со всем бережением потащили обратным путём.

По возвращении на подворье Бориса Фёдоровича я увидел угличских дворян, которые седлали лошадей, старательно не глядя в мою сторону. Из всех членов свиты, пожелал отвечать на мои недоуменные вопросы только Ждан Тучков

— Сказывали люди дворские, будто отринул ты, царевич, род свой за ради даров окаянных, да сговорился с боярином извести сродственников своих во еже овладения животами их —

Дядьке удалось всколыхнуть совесть своего воспитанника и то, что ещё вчера казалось отличной сделкой, сегодня предстало уже в другом свете. Собственно, обрёк я собственную номинальную семью на изгнание и заключение даже не за деньги, а лишь для того чтобы иметь свободными руки, не находится под мелочной опёкой, да не соблюдать установленный в родном доме распорядок жизни. Посвящать в это окружающих было явно лишним, и в ответ на высказанные упреки пришлось озвучить собственную версию:

— Дядья мои, мол, вину за бунт возводили на посадских. Для избавления их от смерти за их вины челом бил, а что до опалы на родственников возложенной, то царь милостив, через скорое время и помилует. А мёртвых не вернуть —

Аргумент дядьку озадачил:

— Стало быть за чорный люд печалуешься, о крови своей не тужишь, чудны дела твои, Господи-

Качая головой, он пошёл сообщать эти престранные вести собравшимся отъезжать помещикам, что вызвало среди них бурное обсуждение. Один из беглецов, Лошаков, передумал и начал расседлывать своего верхового коня. В это время к хоромам прибыла процессия из дворца, доставившая младшему брату государя еду с царского стола. Такое явное благоволение верховной власти, переменило настроение большинства воинов угличского конвоя и они присоединились к Ивану Лошакову, со двора съехало только трое человек во главе с Самойлой Колобовым. Для закрепления успеха я приказал кухонным слугам тащить жалованные кушанья на задний двор, к летнику, куда и пригласил за стол всех своих спутников. При трапезе стал интересоваться у Бакшеева геополитикой местного времени, да что он думает о планах на будущее крымского царя.

— Да, поди, Кази-Кирею, аще цел с рати прийдет, дары слать надобно в Царьград, дабы выю свою от удавки сберечь — подумав, ответил Афанасий.

— А что сместить его могут за неудачу?-

— Дык у них то престол не от отцы к сыну, а по старшему родству, да кто биям мил, поди, до царского-то звания охотников то немало-

— А с новым ханом как будет?-

— Еже замятня улучится, будет русским украйнам облегчение малое, а как новый царь на улус сядет, то сызнова ратится учнёт, у татар перекопских, какой новый государь объявится, то знать первым делом соседников воюет. Кто в походах ленив, тому той державой владеть немочно-

Похоже, власть в Крыму меняется по принципу 'Акела промахнулся', а миролюбивому правителю там к власти не придти, стоило уточнить детали:

— Если Кази-Гирей в ханах останется, двинет снова на Русь, аль нет?-

— Сам-то уж нет, вдругорядь неуспех будет, то второй оплошки ему не спустят, калгу али царевичей пошлёт. Царь крымский двинет амо сподручней, да идеже супротивники нерасторопны, на литовские, а то волынские украины-

— Зачем же ему часть войска отделять, на Москву отсылать?-

— Таже чтоб поминки побогаче с государства нашего Московского слали, кажный царь Крымский как на престол сядет, за присыл тот воюет, дабы по старине, по ордынскому выходу получать. У Казы-Кирея того, уж почитай второй год посол наш сидит, рядится-

— Точно ли ты знаешь, Афанасий сын Петров?-

— Да поди, сам у татаровей поспрошай на Крымском двору, али ещё где у полоняников — обиделся ветеран.

— Что же татары делают на том двору-то?-

— Вестимо чего, окупу аль обмену ждут, в немирное время там завсегда государев полон держат.

— А ещё где полон есть?-

— Царёв-то за приставами, а что ратники имали, то и на Ивановской сыскать можно, у Холопьего приказа-

— Пойдем, глянем?-

— А порушенья чести не будет твово у торжища-то колобродить?-

Пришлось по этому поводу вступить в переговоры с Жданом, на поход по центральной площади он согласился, но с непременным моим верховым выездом и с изрядным сопровождением.

Ивановская площадь, несмотря на послеобеденное время, была полна народу. У здания Холопьева приказа пожилой стрелец яростно торговался с подьчим о размере вознаграждения за составление записи, рядом стоял, пытаясь выглядеть каменным памятником, невысокий черноволосый паренек в цветастых куртке и шароварах.

— Здрав будь, служивый — поздоровался ушлый рязанец- Самолично сего молодца пленил?

— И тебе здравия — ответил краснокафтанный воин — как звать-величать вас, чьи людишки будете?

После последующего взаимного представления Афанасий переспросил о пленном, где, мол, добыт.

— У вяземского сына боярского, жильца московского, сторговал. Тот их целый выводок во языцех поял. На службу его отправляют на свейскую войну, а до поместья неблизко, вот и раздаёт их за мылый окуп, с паршивой овцы хучь ярины клок.

— А векую тебе холоп-то полонный, еда ли поместьем владеешь?

— Не, в лавке сидеть некому, сыновей Бог не дал, жена стара, а две дочки на выданье, опасливо их на торгу оставлять. Шорным товаром пробавляемся, люди-то разные приходют. Татарчонок, по нашему мал-мала разумеет, счёт хитрый ведает, да в товаре должон понимание иметь.

Пограничник перекинулся с пленным несколькими фразами на татарском.

— Ишь ты, не из крымцев, из черкес купля твоя, а можа он православной веры? А ты его с торга аки барана тащишь?

— Ты что ж молвишь этакое, нет на ём креста, первым делом глянули

— Мню я, друже, тащишь ты козла в огород — продолжал терзать стрельца Бакшеев.

— Почто так?

— Дык ево-то, знамо дело, татаровям головой выдали за вину какую немалую, вестимо, девку в родном юрте спортил. От твоих-то дочек не отженить такого молодца будет.

— Мал он вроде для того дела летами, да и возрастом невелик.

— Хе, мал, ты порты с его сними, да на михирь глянь, он, поди, весь в корень ушел.

— Тьфу, охальник — осерчал солдат-лавочник, но на своё приобретение стал уже поглядывать с опаской.

— Да не серчай, служивый — продолжал лить масло в огонь Афанасий — чей бы ни был бычок, теляти твои будут.

— Обрюхатит, повенчаем — начал искать выход из ситуации, уже поверивший хитрецу царский стрелок.

— Как же обряд-то проведешь, он ить веры поганой али бесерменской-

— Окрестим, знамо дело-

— Ну а черкешонок твой креститься не возжелает? Силком-то заповедано-

— Ежели насильством нельзя, то лаской уговорим — насупленный стрелец, показал изрядных размеров кулак.

— Эх, не обдумал ты куплю, будет тебе заместо облегченья одна туга — не стыдился сочувствовать Бакшеев — умно было б выждать, да как на свеев в рать пошлют, там то по случаю и обзавестись немцем, або литвином, они уж посмирнее. Много ль серебра дал за огольца этаково?-

— Почитай шесть рублёв, да двадцать алтын с деньгой-

— Справно же ты годовое государево жалованье-то растратил — завздыхал тароватый рязанский дворянин, и, приблизившись к незадачливому рабовладельцу, зашептал — Могу упросить княжича твово холопа взять на себя, он тебе убыток то возместит, да, пожалуй, и приварку алтын пять накинет. У него, на Угличе, холопей-то в строгости держат, не забалует-

— Уж пожалуй, сделай милость-

Бакшеев повернувшись ко мне, подмигнул и, придав голосу умоляющую интонацию, заныл — Господине, выкупи отрока сего у достойного мужа, стрельца московского, он нам в конюхах зело полезен будет-

Стараясь не выдать мимикой эмоции от такого весёлого передела собственности, распорядился Ждану отдать денег. Тот искренне не понимал, зачем платить за дикого степняка такую прорву денег, но перечить не стал и пошел с обрадованным солдатом к нашему двору, подьячему без торга была обещана его плата и он стал составлять грамоту на полоняника. Раздевать пленника для осмотра особых примет мы не стали, чем вызвали недоумение у приказного канцеляриста:

— А ежели сбежит, без писаных отметин розыск учинить невмочно будет-

— У нас далеко не убежишь — развеял его сомнения Афанасий.

Глава 15

По завершении бюрократической процедуры, наша кавалькада тронулась с площади. Свежеприобретенный живой товар вступил в дискуссию с ветераном- пограничником, владеющим, кажется, всеми наречиями южной степи. Из сумбурного диалога были чётко различимы лишь отдельные слова — аталык, бесленей, мурза, эмильдаш.

— Просит черкес брата его молочного из полона у простого человека выкупить. Сулит окуп богатый, молвит-де из мурзинского рода — сообщил мне результат общения бывалый рязанец.

— Да есть ли смысл в том деле — поинтересовался я.

— Корысть завсегда найти можно, да коль правда татарчонок родовитым окажется, то акромя серебра и знание какое извлечь можно-

— Как же, ты говорил за брата просит, он черкес, тот татарин, может, врет всё?-

— Векую ли ему лжу творить? Свои очами все увидим, он баит, тут недалече. Да и черкес то наш малой сам непростого чина, молвит — орк он-

— Кто?-

— Уорк-

— Это кто такие?-

— Да уздени то, как у нас московские дворяне, панцырная дружина князей их. Они ж в горах каменных проживают-

— Кто в горах живет?-

— Да орки, прямо ж сказываю-

Полный сюр, орки тут у них по горам бродят. Какой-то это совсем странный мир или затянувшаяся галлюцинация. Альтернатива была грустной, и мне было проще верить в дикие загибы этой реальности. С такими-то невеселыми мыслями мы и отправились на указанный пленником двор, который находился в Занеглименьи на Орбате. Находящаяся за кремлем и мостом через реку улица была богатой, с двух и трехэтажными усадьбами. Нужное нам подворье помещалось в проулке, и было явно не боярским.

На стук в ворота открыл хозяин, снаряженный как для боя. Узнав цель визита, пригласил нас заезжать внутрь.

Бакшеев начал торговаться, не слезая с коня, из его слов следовало, что нужен нам младший конюх, и так и быть возьмём, если есть лишний, но только незадорого.

— Простых татарчат я уже роздал — сообщил озадаченный хозяин — остался токмо мурзин сын, но за него окуп богатый получу-

— Родовитого держишь? — слезая с коня, удивился рязанец — еда ли не ведаешь, что знатных государь велит на его Крымский двор вести, за его голову награду дадут?-

— Да что та награда, корабленик португашский-

— А честь царская уж и не в почёт стал быть, ни о чём, акромя богачества уж и не думаешь. А знамо ли тебе, купчина, что за едного мурзу можно два надесять душ христианских из бесерменского рабства вывести? Кровью православной торгуешь?

Вяземский воин, услышав обращение к себе как купцу, налился весь дурной кровью и стал хвататься за оружие. Афанасий же тона не менял:

— Пошто сабельку аки девку красную лапаешь? Правда очи ест? Ну тогда аль тут руби, али отворяй ворота, съеду с двора сего воровского! Ну, уж уста-то затворёнными держать не буду, скажу весть сию, кому знать следует.

Дворянина такой поворот событий заставил задуматься. В ходе мыслительного процесса его лицо поменяло цвет с красного на белый. Он начал уговаривать нас никому не докладывать, оправдываясь денежной нуждой.

— На чтож серебро тебе потребно, вроде бронь у тебя справная, вон и наручья есть, да и шелом работы персидской?-

— Дочка у меня в лета супружеские вошла, почитай четырнадцать годков уже. А обликом она вельми болезна — глазища в поллица, тоща, длинна, бледна. Ножки длинные, тоненькие, того и гляди переломятся, перси малы, в каво такая уродилась — неведомо, мать-то баба справная. Хоть и ледащая, а своя кровиночка, родная, жалко её, без доброго приданного-то замуж не возьмут. Дача невелика, землица худая, не родит вовсе, одна надёжа на добычу воинскую, а то хоть доспех продавай —

— Трудно в твоей беде подсобить. За такой-то дщерью в отдачу холстом, да скатёрками с горшками не откупишься. Тут и взаправду серебра жениху отсыпать надобно, а иначе путь один в монастырь, да и там вклад денежной нужен — задумался Бакшеев- А бронь продавать дело глупое, на смотр явишься с худым доспехом против писаного, так и жалованье земельное урежут, совсем пропадешь-

— Уж не выдавай меня, друже, — попросил страдающий за дочь помещик — Сам завтрева, поутру, свезу мурзинского сынка на царёв двор, пущай приставы его опишут-

— Давай хуч глянем из чего сыр-бор — предложил подобревший ветеран-пограничник — Может напраслину на себя возводишь, из простых чабанов добыча твоя —

— Нет, не пастух тот малец — заверил вяземский боярский сын — Одет в атлас, да знаки у него на теле, ну и норов горяч, помят, а и то, как собака бросается-

Помещик проводил нас на задний двор, где у хлева сидел на железной цепи, вверченной в бревенчатую стену, молодой паренек в лохмотьях.

За что ты его так? — поинтересовался Афанасий.

— А вот — дворянин показал на кисти руки свежий укус — как погрыз, ну значит и сиди на чепи, яко пёс-

— Как же ты добыл-то такого норовистого? — не унимался с вопросами рязанец.

— Да малого татарчонка я в их обозе взял, телегой тот правил, а того что с вами, ентого да ишшо одного уже попозже, на берегу Оки мы с братаничем прихватили-

— Как же одолели то вдвоем троих?-

— Да из воды вылезли сумлевшие, плавать-то токмо вон малец, что с вами, умел, он двоих и тащил еле живых. Ну и видать подустал малость. Да и выбрались оне без брони да оружья, толи побросали, толи с конями на дно ушло. Ну, мы-то по-быстрому арканы и набросили на двоих, а ваш-то отрок дёру не стал в кусты давать, попробовал ременные петли руками порвать али скинуть. Да куды ему, кожа добрая, конём сшибли, да тако же повязали. Мурзёнок-то выкобениватся стал, вот я его и поволочил чуток за лошадкой на аркане. Думал — зашиб, а вот не — оклемался нехристь, да еще и пясть угрыз, когда с него одежонку обдирал, больно атлас хорош, бабам на платки любо будет —

Бакшеев подошел поближе к юнцу, внимательно его осмотрел и сообщил:

— Обознался, ты друже. Эт мурзин слуга — стихоплёт-

— Какой-такой стихоплёт? — удивлённо переспросил вяземский воин.

— Ты татарское наречие разумеешь? — ответил вопросом на вопрос Афанасий сын Петров.

— Да словес полста знаю, а более нет, да и не желаю знать, в полон, не дай бог попадешь, там хошь — не хошь, а разучишь.

— Вот ты его, мил человек, и не понял. А он прислужник мурзинский, хуч и ближний. Он для услаждения свово господина речи складывает, уж больно родовитые татаре складно молвить любят. Яко скоморох в обчем —

Мозг служивого явно закипел, он снял шлем и начал озадаченно чесать затылок. Бывший порубежник же начал с пленным разговор по-татарски и спустя несколько минут мальчишка на цепи начал что-то декламировать. Язык был восточный, но это были или стихи или песня, рифма явно присутствовала.

— Вишь он и по арапски, и по татарски стих складывать учён. Кий же с него мурза? — ухмыльнулся Бакшеев.

— Можа он поп бесерменский? — надеялся на лучшее помещик.

— Ну где ж видывали муллу, чтоб бородёнка еще не проросла? — уничтожил надежду рязанский знаток — Скоко в плату хотел получить?-

Вяземец натужено пытался представить себе попа без бороды, у него явно не выходило, и он сконфуженно произнёс:

— Чаял рублёв сто аль хоть полста-

— Ты, вроде, муж зрелый. А баишь будто белены объелся. Ты спрашивай за этого полудохлого никчёмника сразу бочонок злата. Не расторгуешься, но хуч люд подивишь-

— Твоя каковская цена будет?-

— За ради маеты твоей с дщерью несчастной, да княжича нашего доброты великой одарим пятнадцатью рублями, деньгой московской, не порченой —

— Можа мурза за своего ближника поболе окуп-то даст?

— Ежели жив с брани вернется, да восхочет выкупить, то и даст. Можа люб ему энтот отрок, у татаровей знаш, грех содомитский почасту бывает. Не проверял?-

Помещик аж подавился словами и только замычал нечленораздельно, вовсю в отрицании тряся головой.

— Озюн кетлюк, урус!!! Озюни сокарым!!! — припадочный татарчонок начал биться в цепях.

— Вот, за живое взяло, чую дело тут не ладно, надо бы повременить с куплей — заключил Афанасий.

— Христом Богом прошу, забери ентого сына нечистого — взмолился уже на все согласный дворянин из Вяземского уезда.

— Эх, ладно, раз обещался — возьмём, княжича моли, чтоб не снял мне голову за таку растрату казны пустую — переключил на меня внимание Бакшеев, сам сделав рукой жест конвою, чтобы вязали буйного мальца.

— Княже, сделай милость, забери ирода, я за твоё здравие свечу в две гривенки весу в церкви поставлю, век бога молить буду — надрывался торговец ясырём.

Мало чего понимая, я промямлил что заберу, откуда взять на оплату пленного денег мне было неизвестно. Погрузив покупку животом на круп заводного коня, Афанасий сообщил вяземцу:

— За платой завтрева поутру приходи ко двору царского слуги, конюшего, боярина Бориса Федоровича Годунова. Его казначей расчёт даст-

— А батогами меня с того двора не сгонят? — заволновался продавец.

— Тебе, дурню, царёв брат слово дал, а ты смеешь сомнения являть? — опять начал делать суровое лицо старый пройдоха — Аможе ты третьяго татарчонка из ихней ватажки девал?

— Отдал купцу Фёдору, что с Астраханью торг ведет, тот-то был смирен и разумен, и русский разумел, и татарский, и наречья разные ногайские, что улу-ногай и кичи-ногай именуются, больно он купчине понравился, в прикащики его возьмёт, быстро выкупится, я за него всяго двенадцать рублёв получил-

— Нам же бедностию жалился, хитрован- попенял дворянину Бакшеев.

Связанный татарчонок, слыша такую лестную характеристику своему компаньону, прошипел:

— Шура, огул шур —

Так мы и выехали к воротам, у молодого черкеса при виде упеленатого молочного брата сжались кулаки, но вступивший с ним в беседу Афанасий разрядил обстановку.

Выбравшись на улицу, рязанец сообщил мне, что надо бы кого послать поискать купца и забрать у него прикупленного приказчика.

— Зачем он нам Афанасий? Да и зачем нам два его дружка по разбою? — удивился я.

— Вишь метку на груди и плече татарчонка?-

Присмотревшись, я заметил под лохмотьями знак в виде перевернутой на бок двузубой вилки:

— Вилку какую-то вижу-

— То-то, знак се не простой, бийский, тамга рода Барын. Из ближних родичей бия полоняник наш, можа и сынок. Вот посему и третьего нам схватить надобно, штоб не поведал кому не след о птичке такой редкой-

— Дак как же, ты ж говорил знатных надо царю отдавать. На них обратно пленных выменяют?-

— А, пустое — махнул рукой ветеран — привезут за него татары три десятка нашего люда, что и так выработался, обычаем их отпускать таковских рабов надобно. В посольство по эдакому делу сотню крымчаков пришлют, те нажрут, напьют, да и даров стребуют многих. Дело богоугодное, а казне вред один, да хищничеству пособление —

По возвращению к хоромам рязанец распорядился, чтобы полон заперли отдельно, и вступил в диспут с управляющим годуновским хозяйством на предмет выделения денег. Тот послал гонца к боярину и по возвращении того, кряхтя и причитая, стал отсчитывать принесённое из домовой казны серебро. На торжища и гостиные дворы были посланы угличские люди с наказом найти купца с его купленным холопом.

— А не восхощет отдать за сребро возместное, так грозите ему судом, поостережётся, чай, с царёвым братом тяжбу тянуть — поучал их на дорожку Бакшеев.

Глава 16

К вечеру Иван Лошаков привез хнычущего мальчугана годами чуть старше моего одолженного тела. Порасспросив его, Афанасий Бакшеев остался очень доволен. Из рассказа мальчишки мы узнали, что зовут его Габсамит, он сводный брат буйного по имени Байкильде, а кунака его брата кличут вообще малопроизносимо — Гушчепсе. Отец их не был карач-бием, но приходился тому двоюродным братом, и являлся знатным и богатым землевладельцем-мурзой. Байкильде был его младшим и любимым сыном от законной жены, а Габсамит — меньшим от наложницы, русской девушки с Волыни. Рязанский служивый разъяснил, что самый молодой из татарчат — чага, неполноправный член семьи, рожденный от невольницы.

— Ништо, окрестим, выкормим — подьячим посольского приказа станет, с сицим умением толмачить, а можа и до думных чинов дорастёт — размышлял Афанасий — зело великая польза от него будет-

Уже было затемно, когда на двор приехал Годунов. В выделенную мне опочивальню были присланы слуги, передавшие настойчивую просьбу боярина прибыть в его палаты для беседы.

Происходивший в большой трапезной, за огромным тяжелым столом, при свете небольших масляных лампадок наш разговор со стороны должна была выглядеть точь-в-точь, как тайная встреча заговорщиков. Сообщил царский шурин решение боярского суда — всех братьев моей матери и деда отправляли в малые северные городки с приставами, их семьям разрешили остаться в небольших вотчинах казанских и нижегородских уездов, остальное имущество изымалось и передавалось мне. Этим же судом к смерти приговорили всех непосредственных участников убийства государевых людей, а основные участники событий ссылались в Сибирь. Большинство имен осужденных принадлежало холопам Нагих, но посадские тоже присутствовали, общее количество наказанных составляло примерно тридцать человек, но никого из близко знакомых мне людей там не было.

Участь моей матери была решена советом высших иерархов церкви во главе с патриархом Иовом, ей было указано принять пострижение в старицы. Обителью назначили будущей монахине владимирский Княгинин монастырь, место почётное, но удалённое от Москвы, там уже пребывала одна бывшая царица, разведённая жена Ивана Иоановича — Прасковья. В кормление Марье Фёдоровне были пожалованы Холопий городок, да по половине слободы Рыбной и Мологи. Так же Борис Фёдорович передал кучу грамот, жалованных и тарханных на князя Дмитрия Иоанновича Углицкого, так теперь звучало моё официальное имя. Помимо угличского уезда с городом, мне даровались и отошедшие в казну по смерти последней жены покойного старшего брата, царевича Иоанна, городок Устюжна со всеми волостями и станами, да несколько крупных вотчин, самой ценной из которых было село Черкизово в Горетовом стане Московского уезда. Однако для контроля за финансами посылался дьяк из приказа четверти Петелина, да в столицу удела направлялся стрелецкий голова, которому поручалось набрать полк городовых служивых. Обязанность финансировать этот отряд, подчиняющийся центральному правительству, лежала полностью на удельной казне, она же должна была содержать и ямские дворы на дорогах. Эту пилюлю мне подсластили жалованьем из царской казны и от Годунова лично, переводить цену мехов и дорогих сукон в денежную стоимость я не умел, но только монетой мне причиталось почти полторы тысячи рублей. Большая это сумма или не очень было не ясно, но казначей, которому передали приказ хозяина поутру готовить денежное серебро, казалось, потерял дар речи.

Поутру, проснувшись, я опять саботировал поход в церковь, уговорив Ждана посетить главную торговую площадь, раскинувшуюся у стен кремля. Афанасий же направился в приказ большой казны хлопотать о получении подаренных денег. Торжиче было большим, с сотнями лавок, наполненными различными товарами. Покупок я не совершал, больше меня интересовали представленные товары и цены на них. Поскольку каждый купец старался торговать своей, ему одному лишь ведомой мерой, понять, у кого что дешевле или дороже было непросто. Походным калькулятором служил Ждан Тучков приводивший все меры и стоимости к известным мне значениям. Соотношение цен на некоторые товары с точки зрения гостя из будущего казалось поразительным. Фунт не самого качественного сахара стоил как пуд мёда или полпуда чёрной икры, а бочка сельди стоила как восемь огромных осетров, или около трёх пудов отборной паюсной икры. Собственно любой привозной товар ценился в разы дороже отечественного, иностранное сукно было в десять раз дороже грубой русской сермяги. Хлопковые или, как их называли купцы, бумазейные ткани, а так же шелковые превышали стоимость льняного холста от 50 до 1000 раз. Что ж у торговли в это время явно был большой потенциал.

Из местных изделий наиболее отличались в цене простая материя от крашеной, и кузнечное железо от передельной стали — уклада. Собственно, несложная, на мой взгляд, переработка давала удорожание в несколько раз. Побродив часок в задумчивости по центральному рынку Москвы, мы направились к месту проживания, прикупив лишь в книжном ряду несколько стопок бумаги за десять алтын. По возвращению на двор конюшего боярина я поразился царившей там суете. Весёлый Афанасий Бакшеев выкрикнул:

— У Борис Фёдорычева скряги-ключника всё потребное получил, с царёвыми казначейскими дьяками потолковал, до полудня дарам счёт окончат, мочно и забирать, да отъезжать до Углича-

— Как же ты совладал-то с приказными оглоедами — поразился воспитатель — каковским образом не заволокитили отдачу нашу?-

— Да посулил им по десяти рублёв, ежели к полудню поспеют — ухмыльнулся ушлый рязанец — абие у них ретивость проснулась, вот и вся недолга —

— Волен же ты княжье добро в пусто раздавать — возмутился Тучков — щедр как за государев счёт, шельма. У нас поди царёва грамота на поминки имеется, алтын бы двадцать за уважение отдал, да и всё —

— Жалует царь, да не жалует псарь — продолжал веселиться Афанасий — зато сукна будут не гнилы, да меха не трачены, и деньги не обрезаны. Ты бы помог подводы да мужиков возчих понаймовать, а то ямские цену просят несусветную. Яз же поищу стрельцов каких, по ряду на стороженье, на такое добро лихие люди, аки пчёлы на мед скучаться —

Что ж, по опыту прежней жизни, сумма отката за быстрое выделение государственных средств была весьма умеренна. Отрадно было понимать, что в сфере бюджетного финансирования преемственность традиций вполне себе существует, и никуда пропадать не собирается.

Через несколько часов телеги были найдены, багаж на них увязан, к конвою присоединилась группа конных стрельцов человек в двадцать.

— Еле сговорился — сообщил приехавший с ними Бакшеев — Полкового голову одарил пятью рублями, штоб робят в караулы не ставил, да молодцам обесчал по двадцати алтын кажному и оплату зелья со свинцом, ежели дело ратное будет-

Судя по тому, что только серебра монетой, упакованного в лари, мы получили около семи пудов, да с нами было восемь телег с мехом и тканью, меры предосторожности принятые ветераном-пограничником были не лишними. Выехали из Москвы мы немногим позже полудня, не дожидаясь возвращения боярина Годунова из дворца. Езда по столичным улицам на подводе оказалась многим хуже верховой. Сидевшие на последних повозках пленники морщились и стискивали зубы так, что казалось, будто их пытают. Татарчат рассадили по разным возам, охраняли двух старших литвинские наёмные солдаты, правда сторожами те воины были весьма посредственными, и от них было больше изображения дела, чем пользы.

Стольный град обоз проехал чуть больше чем за час и то благодаря нашим стрельцам, знавших в лицо всех воротников и караульных. По выезду на крайние слободы мы увидели начало постройки нового кольца рвов и валов со стенами вокруг города. По местным масштабам размах строительных работ был воистину циклопическим.

Глава 17

К вечеру зарядил мелкий, холодный дождь. Двигались мы и так не быстро, а по раскисшим дорогам вообще начали ползти как улитки. Для остановки на ночлег Бакшеев, уже вовсю командовавший углицким отрядом вместо уехавшего Коробова, выбрал пригорок на краю обрывистого оврага. Телеги с самым ценным грузом поставили в середине лагеря, с остальных сгрузили добро и устроили из них прерывистое ограждение вокруг стоянки. Лошадей спутали и отправили пастись под присмотром двух дворян. Афанасий хмурился:

— Скверная пора, воровская, татей то в сырину такую ни огненным, ни лучным боем не отгонишь, можа в ножи придётся резаться. Спать заляжем одоспешены да оружны —

Я пытаясь спастись от вездесущей мокроты подобрался поближе к походному костру. Там распоряжался у походных котлов Лошаков, задумчиво глядя в пустую воду, он произнёс:

— Сей час крупицы-то и взварим в кашу на суши-

— На что кашу варить будете? — в моём голосе пробивалось любопытство.

— На чём — поправил Иван — На суши-

— Эт что такое? — интерес не пропадал — Из рыбы сделано?

— Вестимо, рыбица малая сушеная из озер края северного — ответил дворянин- День-то сей третий по седмице, постное вкушаем —

— А-а — ты варить кашу на сухой рыбе будешь — понял я.

— Да уж знамо дело, не сыру жрать — вовсю шутил мой давний телохранитель — чай, не самоядь дикая —

Порывшись в мешке, он вытащил сушёного снетка и вручил мне:

— В водице размочи, як холодна и мокра будет, то и узнаешь, мочно ли такое есть —

Крутя в руках прародителя закуски к пиву, отправился к Бакшееву, тот уже всем дал задания и молился перед ужином. Просьбы к Богу у него были такие же, как и действия — быстрые и решительные, всё, что он хотел он высших сил, это чтоб часовые не заспали да воры не смогли отвести им глаз. Наблюдая за ним, я вспомнил озадачившее меня вчера сообщение. Дождавшись конца ритуала, я подошел к нему и спросил:

— С чего ты взял, что пленник наш, Гошчипс, в сродстве с орками?-

— Он сам молвил, да и кто ещё в сефери — большой набег с Черкесии пойдёт? Не холопы же ихнии?-

— А откуда ты про орков узнал?-

— Своими очами зрил, когда в Кабарду с послами ходил. Меня за умение на татарских наречиях толмачить послали-

— Точно сам видел их? -

— Як тебя сей час. Да и што тебе оне так в душу-то запали? Те же человече, что и мы, токмо величатся именитостью да воинскими делами зело-

— Совсем такие как мы?-

— Весь род людской из семени Адама и лона Евы вышел — как маленького стал поучать меня Афанасий — Иль ты мнил оне с рогами на лбу, или с хвостом и шерстию обрасли, яко звери лесные?-

— А нигде не водятся в шерсти, например? -

— Знамо, водятся — в бабкиных скасках, аль в преисподней — подытожил разговор о фантазийных существах старый воин.

Поговорив с ним ещё о его путешествиях с посольствами, выяснил, что в это время, в этой реальности язык межнационального общения — татарский, по крайней мере, на юг и восток от границ Московского царства. Что заставило задуматься:

— Афанасий, скажи трудно татарское наречие разучить?-

— Ежели с прилежаньем постигать, то любое дело лёхким будет — опять перешел на менторский тон рязанец, но смягчившись, продолжил — А так этих языцей-то, почитай, поболее десятка имеется. Татаровя саме-то друг дружку с толмачом разумеют. Но общчие слова выучить не трудно. Вона, пойдём до нашего мальца полонянного.

Мы подошли к Габсамиту скромно ждавшему свою порцию каши под телегой.

— Малой, как по-вашему будет от-то зватся, — спросил Бакшеев, указывая на котел.

— Казан, — ответил маленький толмач

— Верно, а сё, — экзаменатор ткнул в телегу.

— Арба.

— Тож правда. А от он? — рязанский страж рубежа кивнул на задремавшего сторожа-литвина.

— Каравул, — вздохнул паренек, подумал и добавил. — Акылсыз-

— Истинно, глупец, в стороже-то дремать, — самоназначенный воевода продолжил. — А ещё подрыхнет и станет башксыз — безголовым —

И мне уже заявил:

— Давай ты, княже, поспрашай-

В голову ничего не лезло, и я ткнул пальцем в почву.

— Балчук, грязь по-русски, — прокомментировал мой жест малолетний учитель иностранных языков.

В задумчивости я показал ему кусок сушеного снетка, что продолжал удерживать в руке.

— Балык, рыбица по-вашему будет, — продолжал перевод Габсамит.

Тут я, наконец, вспомнил интересовавшие меня слова:

— Что значит шура?-

— Раб, — ответил татарчонок.

— А как понять — азюны сакарым?

— Я убью тебя, — засмущавшись, продолжал отвечать на вопросы отрок.

— А вот это что — кюдлюк?-

— Не ведаю, — прошептал паренёк и опустил голову.

— Кто ж эдакое князю в очи-то скажет, — вмешался в наше погружение в лингвистику татарского языка Афанасий сын Петров.

После постного ужина наступил отбой, однако спали все в полглаза, вслушиваясь в перекличку сменявшихся часовых.

Весь следующий день поход по непролазной грязи продолжался, так что, добравшись до темноты к Троице, мы были совершенно измотаны. Афанасий остался с обозом на окраине села Климентьевского, а мы с Жданом отправились на ночлег в обитель. Встречал нас сам архимандрит Киприан с чинной братией: келарем, казначеем, ризничим и книгохранителем, да почтенными старцами. Уже наученный местному церемониалу, я поцеловал руку настоятелю и в свою очередь получил от него благословление.

Киприан Балахонец поприветствовал нас:

— Рады мы о приезде князя Угличского, Димитрия, к дому Живоначальной Троицы и Пречистой Богородицы и великим чудотворцом Сергию и Никону. Прошу тебя отвечерять с нами в гостинных палатах.

Предложение было принято, и мы двинули к каменному двухэтажному зданию вдоль многочисленного почётного караула.

— А зачем вам так много воинов? — выразил удивление малолетний высокородный паломник.

— Воев? — изобразил недоумение келарь Евстафий — то сирые слуги монастырские, Троицей опекаемые, стрельцы да конные служки-

Скромные прислужники обители были как на подбор крепкие парни, одетые в брони и разнообразно вооружённые.

— А пушек вы на монастырский обиход не припасли? — попробовал я пошутить

— Векую же оне нам? Ести токмо пищалей крепостных да затинных с полсотни, да наряд к ним для опаски от всякого лихого дела-

Да уж, похоже, здесь русская церковь вполне исповедовала принцип 'Добро должно быть с кулаками'.

Накрытая в гостевом доме трапеза роскошью не поражала, на столе были гречневая и гороховая каши, куски варёной рыбы, хлеб, да разные хлебные квасы и фруктовые взвары, прозываемые тут щербет. Представления об обжорстве монахов оказались явно преувеличенными. За ужином шёл степенный разговор об управлении монастырскими владениями, старцы поучали меня разными советами о рачительном ведении хозяйства. В ходе беседы выяснилось, что кроме обширного подворья в угличском кремле, за Троицей есть несколько дворов и лавок в моём городе и множество сёл и деревень в уезде. Тут нечистый дёрнул меня поинтересоваться, каков будет с этих владений налоговый взнос в казну удела.

Казначей Игнатий аж подпрыгнул:

— Ести у нас тарханы от пресветлых московских царей, што податей с наших вотчинок не имать, окромя указных, а те что насчитаны, мы сами в приказы возим. Чтоб на Углич серебро сбирать, об том указа не было.

Отче Евстафий прибавил:

— Тако же заповедано грамотой великого князя и царя всея Русии Фёдора Иоанновича вступаться в наши сельца и деревеньки городским прикащикам и прочим денежным зборщикам-

Было ясно, что у прижимистых монахов зимой снега не допросишься. Перед отходом ко сну самый благообразный из старцев, Варсонофий, поинтересовался у меня чудом явившейся Божьей матери. Вдаваться в подробности совершенно не хотелось, и я старался молчать, как партизан.

— Егда — то явление было, княжич? — интересовался монах.

— Да в день битвы с татарами у Москвы-

— А пред сонием молился ли ты, отрок?-

— Конечно, вознёс молитву-

— Юдуже соние тебя сморило?-

Пришлось напрячь память, вспоминая, где я ночевал перед битвой:

— Да здесь же, за стенами обители и легли мы спать в лагере воинском-

— От где знать знамение-то бысти — задумался старец, осенил меня крестом и удалился.

Поутру мы посетили молебен в Троицком соборе, по совету Ждана я пожертвовал на поминовения родителя пятьдесят рублей денег и, провожаемые благими напутствиями святых отцов, мы присоединились к давно изготовленному в путь углицкому обозу.

Глава 18

Путешествие в сопровождении пары десятков повозок оказалось серьёзным испытанием для нервной системы, с возами постоянно что-то приключалось, они то увязали в рытвинах, то ломались, отряду приходилось делать остановки почти каждые полчаса. От Троице-Сергиева монастыря до Переяславля мы добирались два дня. В город Бакшеев решил наш гужевой караван не заводить, причину он обрисовал чётко:

— Бо в стане-то за добром углядим, а во граде як начнём на гостином дворе тюки да торбы с возов носить, тако и растущут всё тати-

Ночевать остановились на берегу Плещеева озера, за рекой Трубеж, в паре вёрст от Переяславля-Залесского и невдалеке от небольшого села. Лагерь был развёрнут споро, и, стрельцы, раздевшись до исподнего, полезли в воду ловить бреднями рыбу.

Увидев это дело, я взмолился Афанасию:

— Надоела мне уже постная пища, сегодня ж суббота, давай хоть чего мясного раздобудем-

— Рыбица тут отменная, селётка, царь к столу не брезгует, ох и сладка она — рязанец мои кулинарные пожелания игнорировал.

— Селёдка ж рыба морская — меня не покидала надежда переубедить Бакшеева.

— То немецкая в море-окияне водится, наша — же переяславска — в озере-

Смирившись с очередным диетическим ужином, побрёл к берегу посмотреть на улов стрелецкой охраны. Добыча их действительно была похожа на некрупную сельдь, ранее такого вида рыб мне видеть не приходилось. Но спокойно повечерять нам была не судьба, к лагерю приближалась куча разгневанных мужиков из ближнего сельского поселения. Насколько было понятно, возмущались местные жители фактом рыбалки в их озере, а особый гнев вызывало использование в этом деле похищенных у них же сетей.

— Неводов наши люди не схищали — отмёл обвинения Афанасий — на чуток порыбалить взяли, апосля развесили б их на прежнем месте-

Рыбу добывать тут мимо нас государями московскими заповедано — пробасил один из мужиков — исстари то право за нашей слободой, мы за то к царёву дворцу рыбицей кланяемся —

— Нешто вы для молодшего брата государя нашего мельчайших водных тварей пожалели? — начал заводится старый воин — за пустое дело людишек князя рода Рюрикова бранно облаиваете?-

Не желаю усугублять конфликт я дал распоряжение Ждану заплатить местным рыбакам немного денег, как плату за нарушение их монополии. Дядька моего решения не одобрил, но пару копеек заводиле крикунов кинул. Тот тут же приумолк, запихнул деньги за щеку, и, поклонившись, пошел прочь, уводя с собой свою ватажку.

Бакшеев тоже не преминул высказать свое мнение по поводу моего подарка:

— Совсем чорный люд совесть потерял, им дай перст — всю руку съедят, неча мужикам слабину давать-

Выразили своё удивление этим странным княжеским поступком и высокородные пленники, хотя их варианты решения проблемы несколько отличались.

Как перевёл младший татарчонок, его брат Байкильде считал, что заявление о праве исключительного пользования озером противоречит божеским законам, ибо всё что создано Аллахом, а не рукой человеческой, должно быть в общей собственности всех единоплеменников. Так что за попрание небесных правил он предлагал догнать местный люд и дать ему плетей.

Молодой черкес же был возмущен поведением простолюдинов, повысивших голос на знатного. Он всерьёз настаивал для сбережения княжеской чести поднять отряд на коней и посечь саблями крестьян, не знавших положенного им места.

Такой радикализм ошарашил всех, но прокомментировал только Афанасий:

— Вот от таких-то порядков и бежит чорный люд с Черкесии куды очи глядят, хучь к казакам, хучь к крымским ханам-

До этого момента Гушчепсе вообще, кажется, за весь поход не произнёс ни слова, демонстративно не интересуясь ничем вокруг. Мне подумалось, что его поведение напоминает американских индейцев из ГДР-овских фильмов прошложизненной юности. В отличии от молодого уорка, его крымский кунак Байкильде во все прошлые дни старался рассмотреть каждую деталь местной жизни и высказать по любому поводу своё мнение, как правило негативное. А поскольку для ограниченного круга лиц понимающих татарский ему изрекать было неинтересно, он заставлял громко переводить Габсамита. Изрядная часть конвоя, таким образом, принудительно знакомилась с крымской народной мудростью, выраженной в высказываниях и поговорках, самой лестной из которых было:

— Только глупцы живут на одном месте нюхая собственную вонь —

Прекратить это смог вчера Бакшеев, когда подъехал к сыну мурзы и предложил брать пример с молочного брата и помалкивать. На это он услышал гордый ответ:

— Тилим бар айитайим-

— Есть язык — буду молвить — перетолмачил рязанец и поинтересовался — елижды за тебя отец окупу даст златом?-

— Коп кызылга — ответил напыщенный мурзёнок.

— Много значит — повторил старый сторож границ — а по весу твому даст?-

Байкильде задумался и отрицательно покачал головой. После недолго торга Афанасий вычислил, что дадут за пленного пару фунтов драгоценного металла, и выдал заключение:

— Таче за сорок частей тела сына мурзинского дадут едину часть злата. Усечём ему языце, буде ползолотника убытку, почитай двенадцать алтын серебром. Княже, будем за этакую малую корысть поношение терпеть?-

Арифметика произвела впечатление на сына степей, такой довод показался ему вполне убедительным, и он решил так задешево с частями своего тела не расставаться.

Не успело улечься волнение от ссоры с рыбаками, как на место ночлега отряда принесло новых гостей. К нам подъехали городовой приказчик Переяславля-Залесского, таможенный целовальник и с ними в сопровождении пара дворян. Краткий диалог тут же перерос в ругань, прибывшие всерьез требовали уплаты проезжего сбора и мытной пошлины.

Бакшеев вовсю возмущался:

— Ишь чего удумали, княжью казну считать, да пошлиной обкладывать дары великого князя и царя всея Руссии Фёдора Иоанновича! Мимо таких-то хоронить покойника в домовине пронесешь, проездное стребуют-

— Ежеле то дары, должон быть тархан на вольный провоз — упирался древнерусский таможенник.

От-те мой тархан — Афанасий поднёс к его лицу изрядных размеров кулак, и взявшись за саблю сообщил- А будешь упорствовать в лихоимстве я те и ярлык покажу-

После нескольких минут препирательств представители налоговой администрации удалились, пообещав написать жалобу в Москву.

Вечером, на общем ужине Ждан предложил отпустить телеги и продолжить дальнейший путь по воде, обещая более быстрое прибытие в Углич. Совет был признан весьма дельным, и следующим утром воспитатель отправился в рыбачью слободу договариваться о провозе. Сговорился он довольно быстро, не смотря на то что в воскресный день работать местный люд не любил, и уже к обеду к нашему лагерю стали прибывать лодки, на которые угличские дворяне стали перегружать с возов серебро и товары.

Выглядели речные корабли совсем неприглядно, видом они более походили на плоты с надставленными досками просмолёнными бортами. Я попытался изложить свои подозрения насчёт надёжности этих плавсредств Ждану, но тот отмахнулся:

— Ить их рыбари в Угличе на дрова распродадут, луччие челны никто и не даст в дальний путь, помилует Господь, не потонем-

Отряд разделился, и часть нашей группы с несколькими стрельцами пошла к удельному городу верхом, ведя с собой всех лошадей, остальные погрузились в дощаники. Путь через озеро занял почти пару часов, и всё это время я с тревогой осматривал горизонт, ожидая ухудшения погоды и бури. Передвигались лодки с помощью шестов, которыми отталкивались от дна рыбаки. По входу в вытекающую из Плещеева озера реку, скорость передвижения значительно усилилась. Этот быстрый поток втекал в очередное лесное озерцо, по входу в которое мы попали под изрядный дождь. Спустя несколько минут после того как мы пристали к берегу началась гроза.

Люди стали искать укрытия под огромными дубами, стоявшими на невысоких прибрежных холмиках. Вспомнив с детства вбиваемые правила поведения при таких обстоятельствах, я начал кричать и пытаться увести народ на открытое пространство. Слушать меня особо никто не хотел, но и бросить своего князя не позволяло чувство долга, и дворяне, а вслед за ними и стрельцы засели вслед за мной в ложбинке, попеременно молясь и ругаясь. Предосторожность оказалась совсем не лишней, стоявшее на возвышенности дерево в нескольких десятках метров от нас поразило разрядом электричества.

— Ей-богу, вмале громом нас не побило, сберёг Господь — крестясь, произнёс Ждан.

— Молния всегда в высокие места бьёт, особенно в железо — попробовал разъяснить я.

— Не можно знать смертный, иде Шибле знак свой ставить — коверкая слова, встрял в разговор обычно молчаливый черкес.

Кратко объяснить основы безопасного обращения с электрическим током я им никак не мог, поэтому, покопавшись в памяти, сослался на близкое знакомство с молнией.

Оно действительно случилось в детстве прошлой жизни, после того как мной был перерезан ножницами провод работающего телевизора. Тучков попробовал усомниться:

— Рази бывало таковое с тобой, царевич?-

— Было, дядька, я тогда мал был и с испугу не сказал никому, да и ударила молния вельми мала, так искорка — для убеждения присутствующих я побожился и подробно рассказал об ощущениях после такого знакомства.

— Чудны дела твои, Господи, николиже не слыхивал, чтоб громом ударенные живы бысти — не верил в рассказ Ждан.

— Аз о таком уведовал от казака верховского — присоединился к беседе один из стрельцов- то у воде со товарищи купалси и такожде громом был поражён. Он про всё подобно сказовал, и о тряске бесовской, и про язи жжёные что на ём да на умертвых другах бысти. Верно, мню, княжич молвит, самому тако не измыслить-

Больше всех моё сообщение поразило Гушчепсе, он смотрел на меня с восхищением смешанным с лёгким испугом:

— Велика твой путь буде, раз сам Шибле знак ставить и в этом мире оставлять. Шейх или сильный удда есть ты, коназ. Но злой волхв я ведаю, род мой цысюй, я колдун сразу видеть, то не про тебя-

Пока все бойцы отряда дивились таким чудесным моим способностям, как умение спрятаться от стрел Ильи-пророка, гроза закончилась и мы продолжили свой путь.

На следующий день у богатого села Коснятино мы выплыли на Волгу, и до ставшего родным города оказалось рукой подать. К вечеру московский поход был окончен и я разместился в своём удельном дворце. Изрядное облегчение было доставлено тем, что все Нагие и члены их семей были уже удалены царскими приставами, и неприятного объяснения с родственниками удалось избежать.

Глава 19

Заночевал я в день прибытия в своей старой опочивальне, а поутру, после торжественного молебна о счастливом возвращении, принимал поздравительную делегацию горожан. Они преподнесли мне нехитрые дары, поблагодарили за заступничество перед верховной властью, тяжесть гнева которой многие из них испытали на себе лично, и в конце визита начали бить челом на разные жизненные несправедливости. По существу их претензий я ничего сказать не мог, да и никто их моих спутников вопросами городского управления не владел, прежде, до московского вмешательства, всем ведал Михаил Нагой со своими людьми. Бакшеев получил от меня в подарок кусок шёлковой камки и отбыл в Ростов, улаживать вопрос переезда с митрополитом. К себе же я попросил пригласить городового приказчика Русина Ракова, да начальника местных сил правопорядка губного старосту Ивана Муранова.

Те, хоть и находились в губной и дьяческой избах, что стояли на территории кремля у проездных Никольских ворот, являться не торопились. Наконец появившись спустя целый час у красного крыльца, представители городской администрации внутрь палат заходить отказались. Рассудив по принципу ' Если гора не идёт к Магомету, то Магомед идёт к горе', я вышел во двор. При виде своего князя Раков и Муранов шапки ломать и кланяться не стали и сообщили, что отчёт в городских делах давать несмышлённому мальцу они не собираются, для этих дел прислан из приказа четверти Петелина, уж два дня как, дьяк Алябьев Дмитрий сын Семёнов. И ежели мне чего надобно, то обращаться только к этому представителю центральной власти.

Попытка вызвать на разговор Алябьева оказалась весьма неудачной, посланный к нему дворовый вернулся несолоно хлебавши, и передал категорический отказ адресата куда-либо ходить:

— Сказывал, мол, Дмитрий сын Семёнов, что ежели чего надобно, ключника аль казначея к нему слать, он им по потребам выдачу учинит-

Помявшись, слуга добавил от себя:

— Токмо прямо молвлю, пустое дело к дьяку людишек твоих, царевич, слать. Он ить яко с Нижнего Новагорода примчал, тако второй день пьян изрядно, вино то с кабака безденежно требует. А внегда тверёз, то зол как собака.

Стало ясно, что княжеская власть в уделе чисто номинальная и распространяется только лишь на собственные палаты. Что ж и такие права это больше чем ничего и я пошёл осматривать дворец.

После продолжительной экскурсии я имел вполне полное представление о моём пристанище на ближайшее время. Посещение опустевшей женской половины терема было совершено впервые и единственное что меня там заинтересовало, это комната с ткацким станом и двумя самопрялками. Мастерица-хамовница была вывезена царицей из Москвы, но в новое изгнание вслед за госпожой она отправляться отказалась. Насколько я понял из объяснений ткачихи, брусяной станок с педальным приводом и прялка с вращаемым рукой колесом являлись самым новейшим немецким оборудованием. Подобное этому чудо техники водилось лишь у хамовников царицы Ирины Фёдоровны, остальные в стране пользовались гораздо более примитивными прядильными досками и простецкими станами. Надо признать, хайтек текстильной промышленности не впечатлял. Оставив мысль о том, что неплохо бы перестроить ткацкое дело на более развитый лад, на последующее время, отправился инспектировать склады продовольствия и кладовки с предметами домашнего обихода.

В сопровождении писчиков и стряпчих ответственных за кормовые, и хлебные амбары был проведен осмотр подведомственного им добра. Никаких неустройств я не заметил, да и не мог по причине незнания того, как должно всё выглядеть в идеале. Идти глядеть конюшни, скотный двор и птичник мне совершенно не хотелось.

Поглядел я и на покои третьего этажа хором, они были отделаны более роскошно, чем нижние. Стены наверху были оббиты тканью, но вот мебель там была такая же скудная и оконца так же малы, как и на первых двух этажах. Домоуправители настоятельно рекомендовали мне переместится в жилые комнаты на самом верху и я, недолго думая, согласился, выбрав наиболее светлое помещение с обоями из парчового атласа.

Новое поручение, которым я крепко озадачил слуг, являлось устройство сортира, поскольку справлять нужду в ночные горшки мне уже изрядно надоело. Дворские почесали недоуменно в затылке, но обещались каприз барчука исполнить. Следом за тем пошел в дальние крылья терема, и уже там дал команду пару комнат отвести под лечебницу, то есть поставить деревянные нары и каждый день отскребать начисто пол. Первым пациентом был назначен литвин Ивашка, которому в ночь после Московской битвы вправляли сломанную кость. С тех пор он, таскаясь за нами в обозе, умудрился не отдать Богу душу, и вообще выглядел довольно прилично. Туда же призвали и травницу, помогавшую мне с раной на щеке более двух месяцев назад. Ей было велено тащить все веточки, ягодки и корешки, которые она только знала. Разбором местных лекарственных трав решили заняться на завтра.

По совету Ждана был устроен смотр поредевших свиты и слуг, и все оставшиеся во дворце подключники и подьячие были назначены на места отъехавших вслед за Нагими начальников.

На удивление присутствовал Самойла Колобов с недорослем-сыном, по причине отсутствия в дворце женского пола царского рода, его жена потеряла должность постельницы. Расспрашивать этого воина о том, как покидали эти палаты предшествующие их обитатели, я постеснялся.

Сажать пленников в поруб, было сочтено излишним и их разместили на втором этаже в раздельных комнатах под охраной истопников. К вечеру куча мелких дел была или решена или переложена на дворовых, челядь уже смотрела на маленького хозяина с некоторой долей уважения.

Сон в заботливо выбранной опочивальне оказался пыткой, тело юного князя атаковали десятки и сотни кровососущих насекомых. Меня, конечно, покусывали и раньше, но такой массовой атаки я до сих пор не встречал. Уже через несколько минут после пробуждения от дикого зуда, царевич признал своё полное поражение и бросился в бегство. Разбуженные, испуганные сторожа не сразу поняли причину моей паники, и с чего это их господин желал немедленно сменить рубаху и ополоснуться. После всего вышеперечисленного я эмигрировал в свою старую спальню и счастливо уснул.

Сразу с утра, узнав, что московский дьяк в церковь не пришел, я так же решил пропустить службу и сразу отправился на занятое им подворье. Дмитрий Алябьев был хмур и неразговорчив:

— Почто незван явился княже, али докука какая ко мне? Так молви скорее, не томи-

— Здрав буде, приказной дьяк Дмитрий сын Семёнов — несмотря на холодный прием, достоинства терять не следовало — отчего не ласков к сироте, о коем блюсти тебе братом нашим, государем всея Руси Фёдором Иоанновичем наказано?-

— Хвор я, княжич- напоминание о царственном брате слегка остудило приказного — здравия мне, истинно, не помешало бы, а то кажись, Богу душу отдаю-

— Что с тобой, достойный человек? — поинтересовался дремавший во мне доктор — может, помогу чем?-

— Чем же ты подмогнуть то сможешь, отрок девяти лет отроду, всяко неразумный? — вздохнул дьяк — я уж и знахарку, чтоб заговорила, звал, и Бога прощенья просил за этот грех, а всё то спину ломит, то брюхо кособочит, хучь на стену лезь. Уж чётвертой день мучаюсь, никак не отойду-

После нескольких уточняющих вопрос, окрепло предположение, что Алябьева мучат почечные колики, видимо растрясло дорогой. Заговоры тут явно были бессильны, многочисленные поклоны перед иконами даже скорее вредны, вот и спасался несчастный вином как анальгетиком.

Пообещав вернутся, отправился глядеть на травяной сбор местной целительницы, попутно выдирая из памяти всё что знал о лекарственных растениях. Из значительного вороха травок принесенных лекаркой был отобран пучок темно-зелёной ветвистой травки, с красными плодами. Также я приказал изъять из погребца брусники, где эта болотная ягодка хранилась в мочёном виде. Первым в дьяческую избу направился истопник Юшка с котлом в обнимку, с наказом греть воду. Чуть позже туда же снова пошёл я, а за мной слуги тащили самую здоровенную деревянную лохань, что нашлась в кладовых.

Крепкий тридцатилетний мужик, дьяк четверти Петелина, был уже настолько измучен болями, что согласился на любые эксперименты над своим телом. Слегка подивился он питью из размятого растения:

— Сё мучица. Энтим кожи дубят да красят, не помру я от зелья твово, княз Дмитрий? Кто лечбе таковской обучил?-

Объяснить правду было невозможно, и пришлось выдать трудно проверяемую информацию:

— Жена боярина Годунова с сестрой зело в травяном сборе разумеют. Вот там и узнал-

Алябьев слегка расширил глаза, а потом, перекрестясь, разом выпил настой, приговаривая:

— Ну и помру от сена сего чародейского, все одно отмучаюсь, а на тебе грех смертный буде —

Но хуже чем было, больному не стало и он подуспокоился. Позже сидя в горячей воде в исподнем белье, приказной уже совсем размяк и пил настой на медвежьих ушках и брусничный морс совершенно безропотно. Втолковав правила поведения при болезни дьяку и его людям, князь Углича, одновременно являвшийся единственным дипломированным врачом на сотни вёрст вокруг, удалился с чувством выполненного долга.

На дворе у красного крыльца палат мне повстречался очередной командированный из Москвы — новый голова городовых стрельцов Данила Пузиков с полдюжиной приведённых с собой бойцов. Пригласив будущего командира углицкой пехоты отобедать в главной трапезной с нами, я позвал с собой и ближних дворян, с которыми ходил в поход. Служилый не по отечеству, а по прибору жилистый молодой парень Данила был весьма не рад переводу из десятских московского полка в сотники городового, ему это казалось изрядным понижением. Единственная его надежда была связана с тем, что ему удастся развернуть свою сотню в полк с соответствующим фактическим повышением в чине, на что ему были даны полномочия из столицы. Правда, людей кроме тех, что я видел во дворе, он не привёл, надеясь набрать состав по месту.

К наличию крупного воинского контингента у меня возражений не было до тех пор, пока мои старые соратники не стали задавать Пузикову вопросы. Выяснив, что ему требуется поместье для получения кормов, его людям пищевое и денежное жалованье, да отдельные избы для постоянного проживания. Даже имеющиеся в наличии стрельцы пробивали некоторую брешь в казне княжества, хотя Ждан и обещал найти им для жилья пустующие дворы.

— Какое жалованье требуется на полк? — поинтересовался я.

— Да немного, серебра бы рубля три служивым, да хлеба и круп бы четей тридцать, чтоб семейству их не околеть, да сукна б на кафтаны, чтоб как войско, а не оборванцы гляделись. Ну и ищо по безделице — кажному полсть мяса, ведро вина, да пудок белорыбицы трижды в год. Десятским корма и монет по более чуток, сотским втрое от простых, да и поместья им бы дать четвертей по сто в кажном поле. Ну а мне как прикажешь, княжич, но уж в полутора раза от сотника голове вполне вместный оклад был бы, как денежной с хлебным, так и поместной — отвечал молодой карьерист.

От этих раскладок всем стало дурно, оставалось узнать точный доход удела, но судя по грустным лицам дворян, если налогов и хватит, то впритык.

— Статочное ли это дело, цельный полк с двух малых уездов кормить — возмутился Коробов — испокон веков таковой беды с нами не бывало. Полное оскудение людишкам выйдет. Да и где селится-то такой прорве служивых? В Угличе, чай, стоко дворов-то не будет-

— Ништо, крестьянишек по округе в селах к зиме на городовое дело соберете и срубите новые слободы — ехидно утешил новоиспечённый стрелецкий голова — а чтоб с удельных прибытков прибранным служивым кормится, об том указ есть царский. Сам у судьи стрелецкого приказа видывал, у боярина Иван Васильевича Годунова, так что можете челом ему бить, ежели таковой постой вам невмочь-

Обед завершился на траурной ноте, моя свита расходилась с него, как пришибленная. Стрельцы с головой отправились в посад — определятся на постой, я же с парой дворян двинул к болящему дьяку. К нашему приходу он уже вылез из лохани и с довольным видом дул рекомендованный брусничный взвар.

— Спаси тебя Христос, княже — страдающему стало явно легче и его стали терзать ненужные мысли — а корешки да листва та не колдовские были, не согрешил ли я по твому совету, без свово умысла?

— Что ты, как подумать мог сие — деланно возмутился избавитель от мучений — разе ж супружница царского шурина посоветует чего богу не угодного?-

— Ну да, ну да, эт лукавый мне нечестивые помыслы в голову толкает — исправился Алябьев — тяжко ему видно, што избавился аз Божьим соизволением, да твоим советом от мук адовых, нечистым на меня измысленным —

Не лишённый последней совести, а потому благодарный мне за исцеление дьяк честно рассказал, что велено ему учитывать все доходы удела и слобод, назначенных в кормление Марье Нагой, и контролировать их сбор. Первым делом ему следовало обеспечить содержание стрельцов, и уж потом выдавать на обиход удельному двору, да царственной монахине. Что эти выдачи будут обильными, сильно сомневался сам приказной, точнее сказать он не мог, все писчие книги по городу и уезду пропали во время бунта.

— Сам с чего кормиться думаешь? — прямо спросил я у приказного.

— Дык пожалуешь поди земелькой-то в испомещение — простодушно удивился Алябьев — опять же, у водицы быть, да не испить — такова на Руси не видывали-

— Нет, честный друже, положенных по чину кормов не жди — они мне царём пожалованы — пришлось огорошить представителя финансового ведомства — поместья давать не с чего, сам вскоре исхудаю, в рванине ходить буду, а будешь лихоимствовать — поеду брату челом на тебя бить —

— Как же жить-то и царёву службу справлять? — поразился служащий четвертного приказа — У меня ж дачи-то в Нижегородском уезде, оброк возить оттуда крестьянам моим невмочно, а с торга еду да питьё куплять никаких прибытков не хватит-

После недолгих торгов дьяка удалось уговорить закрывать глаза на отклонения от правительственных указаний за небольшую мзду. Согласился он на посул в размере поместья из полутора сотен четвертей доброй земли на поле, да официально положенных сборщикам налога кормовых денег в размере пяти процентов от собранных средств. За это дал согласие Дмитрий сын Семёнов заниматься только лишь учётом, притом взять в подьячие и писчики моих людей, а сбора денег с населения не делать вовсе, полностью доверяя эту щекотливую процедуру княжеским приказчикам. К тому же ездить в седле приказному было явно вредно, о чём ему было доходчиво разъяснено.

С доброй вестью об удавшемся захвате контроля над финансовыми потоками я и вернулся в княжеские хоромы, указав отдирать от всех стен тряпье, которое следовало прокипятить да раздать как жалованье дворянам, кто захочет получить вместо серебра по низкой цене.

Ужинал реципиент моего сознания в уединении, нарушаемом только шушуканьями стольников, коих назначили из старших ребятишек-жильцов. Подкреплялся я плотно, а заснул моментально, прошедший день был весьма насыщенным.

Глава 20

Последовавшие за днём возвращения в Углич две недели были насыщены мелкой хозяйственной деятельностью, в которой я надо признать не преуспел. Основная причина проблем, парализовавших хоть какое приближение быта к известному мне, состояла в том, что большинство служащих и работников удельного двора терпеливо выслушивали мои мудрые поручения, согласно кивали головой и ничего не делали. Совсем немногие искренне старались помочь или прямо указывали на невозможность выполнения задания. К этому узкому кругу принадлежали Ждан Тучков с женой и сыном — эти люди фактически и были моей истинной семьёй, Арина пестовала восприёмника моего сознания с рождения, выкормила и вырастила его, Баженко был постоянный участником совместных детских игр. Не игнорировал меня Афанасий Бакшеев, видимо старый солдат разглядел во мне что-то, что уверило его в моей не детской разумности и полной вменяемости. Так же к умеренно вменяемым придворным можно было отнести тех, кто ездил с нами в Москву и обратно. Слушали меня, не хихикая в кулак, почти излеченный литвин Ивашка, да двое пленных — черкес Гушчепсе и стремительно обрусевающий татарчонок Габсамит.

Единственным достижением за прошедшее время можно было считать окончательную вербовку на свою сторону дьяка петелинского четвертного приказа Алябьева. Это особенно поспособствовали Тучков старший и младший из прикупленных нами полоняников. Ждан, передавая выздоравливающему приказному мои рекомендации, не уставал повторять, что всё его исцеление не от глупых корешков, а лишь от чистой мольбы невинного блаженного отрока.

Да ещё по огромному секрету рассказал, что сам царёв слуга, конюший и боярин Годунов не считает зазорным послушать мальца, ибо было с ним чудо у стен дома Живоначальной Троицы.

Габсамит же оказался среди всех единственным одинаково хорошо знавшим арабские и славянские цифры, после ознакомления с более привычным мне написанием его счётных знаков, он то и занимался переводом из одной счётной системы в другую. Я же зубодробительную для местных арифметику в привычной записи рассчитал очень быстро, и после обратной дешифровки отправлял счётные записи проверенными, изумляя здешних счетоводов.

Это быстро убедило дьяка, что легко воровать не получится, а грамотная кляуза на самые верха государства могла преизрядно ему повредить. Так что получать гарантированный доход за сотрудничество Алябьеву показалось вернее, чем вступать в борьбу за серебро, прилежно исполняя правительственные наказы. И скорее всего, этот довод убедил присланного финансового распорядителя сильнее, чем оказанная ему медицинская помощь, ибо боль он мог терпеть, а полное умаление прибытков — нет.

Следствием успеха с дьяком стало то, что подьячим к нему был принят сын убиенного Битяговского Данила. Алябьев конечно бубнил, мол, пока челобитье не рассмотрено в приказе, назначение временное, на его страх и риск, дознаются о приписке одного года к летам подростка — вычеркнут, но в реальности России временное легче всего превращалось в постоянное. Молодой парень был грамотен, и хотя еще не полностью отошел от сильных побоев — у него болели рёбра, к делу приступил рьяно. Ему же я вернул поместья его отца, отнятые дядей Михаилом Нагим.

Сложно сказать был ли за это младший Битяговский благодарен, ведь не смотря за заступничество за него перед мятежной толпой, княжич Дмитрий всё же был причиной смерти его отца. Однако назначение своё четырнадцатилетний подьячий вполне оправдал, всего за несколько дней собрав показания с посадских налогоплательщиков или по-местному тяглецов о корыстолюбии и мздоимстве нынешнего городового приказчика Ракова.

Когда эти факты подробно были изложены Дмитрию сын Семёнову, тот вполне натурально возмутился, как, мол, смел пёсий сын Русинка запускать руку в удельную казну, и присудил всё неправедно нажитое с расхитителя довзыскать. Приговор сей мной был быстренько утвержден, и передан для исполнения губному старосте Ивану Муранову. Тот из происходящего сделал правильные выводы и к исполнению приступил с огоньком, бросив на подельника по неповиновению всю тяжесть местной правовой системы. Раков сообразив, что в случае отказа от добровольной выплаты недоимок, его ждёт правёж и земляной поруб, быстренько уплатил насчитанные сорок рублей и отпросился на съезд в Ростовский уезд.

— Челом на тебя бить будет о суде неправедном — сообщил мне при очередной встрече дьяк петелинской четверти.

— Дак я только царю всея Руси по жалованной грамоте подсуден — в моей усмешке не было ничего детского — пусть поищет управы на меня года три по приказам, а там может до его челобитья у брата время и сыщется-

Такие взгляды на жизнь у отрока неполных девяти лет пугали умудрённого жизнью Алябьева и он прочитал краткую молитву, видимо в душе надеясь, что с её помощью сможет исторгнуть непонятное из юного княжича, и тот как все дети, наконец, отправится играть в лапту или городки.

Когда мне начало казаться что вот-вот и наконец, смогу с помощью доверенных людей транслирующих мои указания, приступить к изменению средневековых реалий вокруг себя, тут как тут из под земли выросла очередная сёрьезная проблема.

Это серьёзное препятствие к свободной жизни пронеслось мимо нас с Данилой Битяговским, обдав пылью, в виде небольшого конного отряда умчавшегося к княжьим палатам, пока мы стояли у дьячей избы, обсуждая необходимую в ближайшее время перепись земель и дворов уезда. Что происходит что-то неладное, стало понятно после того, как несколькими минутами спустя, въехавшие во двор всадники выскочили оттуда и устремились к нам. В голову пришла шальная мысль — ' Убийцы' — похоже, я переоценил свою полезность и покладистость.

Бежать было особенно некуда, но несколько судорожных метаний я успел совершить, пока не был ухвачен за шкирку крепкой рукой конного воина.

— Смирно стой — рявкнул держащий меня бандит.

Слово из иномирного прошлого заставило прекратить барахтаться и встать ровно.

— Тако же — пробасил налётчик — Верно ли ты есть княже угличской, отрок Дмитрий?

Отпираться было бессмысленно:

— Да, это я-

Всадник соскочил с коня и, демонстрируя меня спутникам, произнёс:

— От он, позор памяти отеческой, порушенье чести рода Рюрика-

И обращаясь ко мне, добавил:

— Пошто пешцем стоишь, без ближников своих, пошто втуне дни свои проводишь, знаний ни ких не постигая? Маешься бездельем, да хитрыми потешками, глупости несусветные измысливаешь, а людишки к тебе приставленные в том потакают, корысть от мальца получить тщатся-

Переведя дух за время этого монолога, я переспросил:

— А кто ты будешь таков, воин?-

— Азм есмь выборный дворянин дорогобужский Григорий Григорьев сын Пушкин, послан с наказом дозирать о воспитании княжича Дмитрия, опекуном его, оружничим Бельским Богданом Яковлевичем. И мыслю не зазря прислан аз, дела тут плохи, людишки распущены, княжонок в небрежении бродит —

После этих слов меня усадили на круп лошади, и мы направились верхом к находившемуся в ста метрах красному крыльцу княжеского дворца. Во дворе палат присланный по мою душу надзиратель устроил разнос всему нашему малому удельному двору. Недоволен он был практически всем, и сознание затопила зелёная тоска. Похоже, от чего я пытался убежать, к тому же и вернулся. И если изображать нелюдимого ребенка у меня ещё как то могло получиться, то окружавшие бытовые условия создавали ощущение медленной, сводящей с ума пытки. Нет, в прошлой жизни походы, выезды на рыбалку и охоту были весьма приятны, но они не затягивались на месяцы. Дико хотелось иметь сортир, хотя бы по типу дачного, вместо ночного горшка, кровать с матрасом вместо застеленной периной лавки или сундука, и на обед салат, пельмени и чай, а не варёные репу с солониной, да приевшиеся мутные кисели и квасы.

Так что, готовясь к домашнему аресту внутри двора княжьих палат, я, отговорившись нездоровьем, дезертировал в свою комнату, где предался отчаянному саможалению. По некоторому размышлению дело было признано не таким пропащим, вытерпеть оставалось шесть лет с небольшим, а дальше ждала свобода — если доживу, конечно. Чтобы не дергали слуги, потребовалось подойти к иконам, изображая усердно молящегося, на самом деле занимаясь в это время выстраиванием логических цепочек. Усиленно скрипя извилинами я решил особо не высовываться, образ жизни вести внешне похожим на тот, которого все ждали от сына Ивана Васильевича, в политических разборках принимать сторону сильнейшего, а в государственные дела лезть только, если спросят.

Выбравшись из своей комнаты к ужину, и бредя в сопровождении истопника к трапезной палате, гость от дальних потомков настраивал себя на худшее. Решив вживаться в роль, решил даже про себя именовать себя новым именем князя Дмитрия, чтоб разбуди — от зубов отскакивало.

Однако на вечерней трапезе атмосфера собрания была уже самой дружеской. Приехавший дворянин нашёл общий язык с Афанасием, и они предавались воспоминаниям о совместных походах и боях. Несмотря на то, что Пушкин числился в те годы по опричному войску, а Бакшеев по земскому, выяснялось, что в большинстве сражений они были рядом, хотя раньше и не встречались.

Так перебирая прошлое, добрались они и до последних, несчастливых лет войны с Баторием.

— Яз ить под Старой Руссой в полон попал — огорчённо сообщил дорогобужец Григорий — осемь лет на чужбине мыкался, не чаял на Русь возвратится-

Ништо, вот сызнова война с Литвой учнётся, тако и поквитаешься за досаду сию — подбодрил рязанец.

— Мню, ещё пару годин войны не будет — возразил выборный дворян от Дорогобужа.

— Почто так, рази ж сын, король Жигимонт, не вступится за отца свово, короля свейского Иоанна, что с нами воюют уже второе лето?-

— Неладно у польского круля с сенатом его, Ругодивскую землю не привёл к Ржечи под руку, нарушил обещание — стоял на своём Пушкин — не даст серебра на войну сейм Жигимонту —

— Ну, тогда даст Бог, одолеем свеев — рассудил рязанский порубежник

— Да пора бы посчитаться с еретиками лютеранскими за разорение святой Трифоновской обители, да разгром рати русской под Гдовом — согласился присланный Бельским дворянин — ужо скоро выступает из Москвы новое войско в Новгород-

— Каким же обычаем несчастье то на битве гдовской приключилось? — решил узнать подробности Афанасий

— Воевода передового полка княз Володимер Долгорукой от Большого полка далеко отступил, помощь ему подать не успели, немцы то всей силой навалились и наших опрокинули, многих в плен имали, да и княза Володимера Тимофеича тож —

— Ошибся воевода. Не след ему отдельно-то идти было — вздохнул рязанец.

— Ему почитай двадцать два лета от рождения, не набрался ещё науки полки водить — согласился Пушкин.

— Кто же таково молодого передовой ратью командовать поставил? — влез в разговор я.

— По роду ему низше чином служить невместно — буркнул Григорий сын Григорьев и переключил внимание на меня — а за каким лядом ты словеса-то коверкаешь? Не перестанешь эдак шепелявить, носить тебе от народа прозвание — Швиблый. Зазорно поди тебе будет, прадеда то кликали Иван Васильевич Грозный-

Тут пришла пора мне удивляться — а отца как прозывали?-

— Кто как — начал уходить от ответа Пушкин, но потом решился — а всё более Яровитым именовали, кто языком не дорожил-

— А вы в опричнине служили? — решил я узнать побольше о прошлом этих мест.

— Слова такого ныне не произносят, заповедано то под страхом смертной казни великим государем Иоаном Васильевичем — сообщил дорогобужский дворянин — а так да, не в земщине службу справлять начинал, а в поддатнях за рындой при царском выходе. Там в младых летах и прозвище своё получил, да токмо я один, а не много меня, учись молвить верно —

— Какое же прозвище твоё? — препираться и объяснять, что 'вы' уважительней не стоило.

— Сулемшой люди кличут — усмехнулся Пушкин.

— А за что так прозвали?-

— Да в карауле мне в ранних годах солнцем напекло, аз и сомлел — так и назвали 'сумлевша'. А уж потом переиначили — не обиделся на вопрос выборный из Дорогобужа, и повернувшись к Афанасию, произнёс — оставлю яз княжонка на твой погляд, ты уж не подведи меня, воспитуй в строгости. Мне же к жене съездить надобно, чую по зиме в поход идти. Учителей же с Москвы пришлют, а закону Божьему его архимандрит Феодорит обучать будет, на то патриарший наказ есть —

Душа во мне возликовала, похоже, и в этот раз везение маленького князя не оставило.

В спальню я летел как на крыльях, планируя сразу по отъезду Пушкина уговорить своё окружение начать хозяйственные перемены.

Глава 21

Не успела за ускакавшим на утро Григорием Пушкиным улечься пыль, как я уже пристал к Ждану с идеей об устройстве нужника. Буквально за неделю, из деревянных кадок, выдолбленных из ствола лиственницы труб да изрядного количества смолы, была сооружена туалетная комната.

Вывод канализации шел в специально выкопанную яму, откуда остатки жизнедеятельности вывозились прочь. Для уменьшения зловония распорядился я и регулярно подсыпать туда торфу из ближайшего пересохшего болота.

Вторым глобальным нововведением в дворцовой жизни стало употребление исключительно кипячёной воды, как для питья, так и для приготовления всевозможных напитков.

Дворня вовсю роптала — работы по переноске дров, воды и чистке стало больше, а пользы в капризах царевича они не видели никакой.

К этому моменту писчики дьяка Алябьева завершили опись дворов в Уличе, и Данила Битяговский принёс этот список мне для ознакомления. По данной налоговой росписи выходило в столице моего уезда тяглых дворов менее двух сотен, что давало прямых налогов или по-местному сошных денег чуть более ста рублей в год, да разных оброчных платежей с лавок, мельниц и кузниц ещё пятнадцать рублей.

— Да с таких прибытков не разбогатеешь — разочарованно протянул я — точно больше не выйдет?-

— Исчо кружальных денег кабацких будет рублёв с шесть десятков, да пошлин разных торговых и проезжих соберем не менее сорока — отвечал Данила.

— Всё одного немного, а с количеством дворов не ошиблись? -

— Не должны были-

Мысль о том, что дворов в городе больше засела в голове, и мы с Данилой поднялись на стену кремля, откуда было видно большую часть Углича.

— Слушай, только в остроге больше двадцати дворов — чувство, то где-то в расчётах ошибка, меня не оставляло.

— Да тут монастырские подворья, дьячески избы, да дворянские осадные дворы — они тут в лихое время отсиживаться могут. Только два тяглых двора луччих людей в кремле есть — сообщил подьячий удельного налогового ведомства.

Я попробовал пересчитать подворья на посаде, выходило явно больше записанного в писцовые книги, о чём я не преминул сообщить молодому Битяговскому.

— Дык тут служилых есть дворы, они в тягло не входят, да дворы слуг Божих, да беломестчики разные от монастырей, оне в казну не дают ничего, да ишо на убогих бобылей и вдов оклад не клали, не с чего им платить —

— А всё ж пересчитать надобно, скажи дьяку Дмитрию еще раз писчиков послать, только уж других, чтоб проверили, кто утайку надёт, того наградить деньгой-

— Добро, княжич — согласился Данила, и прибавил — ты б Афанасия сын Петрова упросил со стрелецким головой потолковать, тот жителей посада сманивает в служивые, так вообще казна запустеет, не с кого собирать её будет-

— Попрошу — и в свою очередь выдвинул новое предложение — Ты передай сотникам над посадскими, чтобы устраивали ямы отхожие, как на задах княжеских палат, пусть начнут с дворов побогаче, а там и всех охватим. Да торфу сыпать пусть не забывают для обережения от злых воней и зараз-

С Бакшеевым поговорить стоило, и я направился к палатам, поручив одному из сторожей пригласить его ко мне. За время короткой прогулки вокруг хором стал свидетелем того, как кухонные служки доливали в установленные бочки с кипячёной водой только что принесённую из Волги сырую. А пройдя на задний двор, увидел как дворники, переругиваясь, вычерпывали отхожую яму и, вместо вывоза вон, выплескивали со стены в ту же реку. Видимо для утверждения минимальных санитарных правил требовалось жёсткое насильственное принуждение.

Дождавшись Афанасия, пожаловался ему на такое игнорирование княжеских предписаний.

— Пороть нерадивых надобно — метод воспитания дисциплины старый ветеран признавал только этот — а вот тех, кто на постройке хитрой палаты для нужных дел старался, еликоможно и наградить алтыном-другим-

— Да, Афанасий сын Петров, пусть тем, кто хорошо работал, прибавят к оплате — согласился я.

— Какой платы? — удивился дворянин — в счёт тягла по городовому делу отработают, кажному посадскому надобно на году само мало дней по десяти трудится, стены крепить, рвы чистить. Чорный люд тут жирком оброс, валы не поправляет, острог не чинит, пусть хучь в княжих хоромах потрудятся. А дюже норовили тебе угодить плотник Савва да каменщик Митя Суздалец, баяли, ты их от смерти верной уберёг-

— Не помню такого. Когда же это я им помог? — удивление моё было самое искреннее.

— Да егда Баженку послал их упредить, что людишки Нагих их убивать прийдут. Оне с жонками да детями с городу сбежали, слуги дяди твово Михаила все избы их вверх дном перевернули, сыскивали хозяев для душегубства —

— А есть ещё посадские, кто мне благодарен? — мнение о себе в народе стоило знать.

— Многия, треть мужиков городских на сыскном деле побывала, ежели б не ты — истомили их пытками-то. Так что народ хучь на твои странности дивится, но верит что не со зла-то, не от нечистого. Даже Федька кузнец, на что калика теперича, а и тот до церкви доковылял, поставил свечку за твоё здравие-

— Что же с Фёдором-то этим случилось?-

— На дыбу, чтоб правду сыскать, вешали, а он на пытке лаялся на дьяков да стрельцов бранно, да слова особо поносные на служивых измысливал. Те и осерчали, язык щипцами дёрнули, да на висе перетянули, члены-то ему из тела и повыдёргивали. Мнили — помрёт, ан нет — ожил. Но молвит так что не понять, ходит косолапо, да молот поднять высоко не может. Костоправ его пытался поправить да не смог-

— Как же он теперь жить-то будет?-

— Вестимо, трудновато ему. Думали, он с сумой пойдёт, ан нет — молотобоя себе взял такожде немого, тот его руками говорить учит. Так что тягло тянет, и оброк за кузню вносит исправно, не сумлевайся-

— Надо бы освободить его от налогов, Афанасий, и так, поди, с хлеба на воду перебивается — предложил я, желая хоть как облегчить жизнь инвалиду.

— Не, с хворых подать снимать, так все болящими скажутся — не одобрил эту затею рязанец — надо бы работку ему дать оплатную, да полехше, по силам его-

— Как скажешь, кстати, начальник стрельцов Данила жителей с посада в служилые солдаты сманивает — передал услышанную от Битяговскогоо новость о подрыве налогооблагаемой базы удела.

— Да это завсегда так — вздохнул Бакшеев — не холопей же аль крестьян в войско брать. Токмо ты не тужи, Данилка парень ретивый, сразу учал новоповёрстаных в караулы ставить, да в сторожи, по ночам стоять. А оне к службе непривычны, тужат чорные людишки уже что записались, угодили из огня да в полымя. Так что, более того десятка сманить энтот зелёный голова никого не сможет-

Это неплохая весть — у меня поднялось настроение.

— Кстате пора бы старшине посадской, десятникам с улиц да слобод, да дворянам уездным нового городового приказщика выбрать, мню за Самуила Колобова попросить, нам-то не откажут — поделился мыслью Афанасий.

— Тут что ещё и выборы проводятся? — поразился я.

— Як же по-другому? Почитай на всей Руси в городовые чины из детей боярских, купцов крепких, али посадских лучих выбирают земщиной добрых людей. Токмо на Москве не так, да в порубежных городах. На стольный град и на украйные места великий государь с думой своей бояр да воевод ставит — разъяснил мне устройство местного аппарата управления опытный ветеран.

— Может и тебе, Афанасий, должность какую занять в моём княжестве? — запоздало дёрнулся малоопытный правитель в моём лице.

— Стар я стал, но кой на что сгожусь, хоть и пришлый я человек в этом уезде, а соглашусь, ежели на окладчика меня попросят — начал скромничать рязанский порубежник.

— А что это за звание и что делать тебе надобно будет? — решил я уточнить, что за синекуру выбрал себе мой главный военный советник.

— Служилых дворян нашего уезда по спискам разным писать, смотры им учинять, оклады им земельные да денежные выделять, новиков верстать, много дел, тут глаз верный, да строгий нужен — перечислил свои будущие обязанности Афанасий — только выкрикнуть меня должны дети боярские дворские да городовые. Но ежели ты, княже Димитрий, слово замолвишь и дьяку о том прикажешь, дело точно сладится-

На том мы с Бакшеевым и порешили, решив провести общий смотр углицких помещиков по завершению земельной переписи.

Очередной день в иной реальность был полностью растрачен на поездки по посадским дворам.

В первую очередь мы с Жданом и с парой сопровождающих направились на другой берег Волги в Тетерину слободу к кузнецу Фёдору. Подворье его было обширное, кузница же находилась в дальнем углу в не очень большой полуземлянке. Встретили нас весьма настороженно, лишний интерес властей к их делам горожанам не нравился, жизненный опыт подсказывал, что ничего хорошего от этого ждать не приходится. Фёдор Акинфов, ныне без всякой жалости прозываемый соседями Кособоким, занимался переработкой криц пористого железа в железные же прутки и полосы. Основное его занятие состояло в многочасовом выколачивании шлаков из крицы, железные полуфабрикаты он покупал в Устюжне, а уголь иногда у местных крестьян, а иногда выжигал сам. Травма плечевых суставов сделала невозможным для кузнеца выполнение прежней работы, а, взятый в наём, молотобоец резко сократил его доходы.

По знаниям из прошлой жизни я имел некоторое представление о металлургии, в основном о расходниках и шихтах, но технологических деталей не знал. Но всё же о том, что сталь это лишь железо и углерод помнил крепко, потому и поинтересовался у хмурого коваля умеет ли он делать сталь. Слово это ему ничего не говорило и я начал подбирать синонимы:

— Крепкое железо умеешь? Или может булат?-

— Пулад изготовить токмо на Москве пара-тройка мастером сумеет, княже — за косноязычного отца ответил его старший сын Петруха. — Уклад отец мог бы выработать, но вельми руды тут для энтого дела не сподручны-

— А как укладное железо делаете? — местные технологии металлопераработки мне были совершенно неизвестны.

— Як все — посмотрев на отца, растерянно произнёс наследник коваля. — Доброе железо в горне калю на угле и воде остужаю, да хлопотна работа сия, угля два воза на пуд потребно. Но из устюженского железа доброго уклада не сработать елижды не перековывай, всё одно ломок будет-

Теперь становилось понятно, почему на местном рынке сталь настолько дороже исходного металла, совершенно неудивительно при настолько материало и трудоёмком процессе.

— В горшках дроблёную крицу не пробовали с углём томить? — попробовал я предложить простейшую формулу науглероживания.

Кузнец рубанул рукой воздух, жест был схож с категорическим отрицанием.

— Дурное дело выйдет, перегорит железо, а больше ничтоже не сделается, — перетолмачил Петруха.

— А если горшок плотно крышкой притворить и подолее в большом жару подержать? — не отставал от двух угличских ремесленников сидящий во мне знаток основ металлургии будущего.

— Где ж таковую глину сыскать, чтоб из неё посудина горячий уклад удержала? — поинтересовался младший Акинфов. Отец пробурчал что-то одобрительное, явно разделяя сомнения сына

После моего продолжительного монолога Акинфов согласился принять деньги за будущую работу по пережиганию ценного сырья в неизвестно что. Его положение было достаточно трудным. Чтобы бросаться даже таким бестолковым заказом. Выплачено ему было достаточно, чтобы соорудить еще одну печь на берегу реки Корожечны и запасти и порубить лучшего железа. Также, усмехнувшись, кузнец жестами через сына пообещал прислать к княжескому двору лучших горшечников Углича для изготовления плавильных тиглей.

Попытка продвинуть впёред местное металлургическое дело слегка развеселила кузнеца, озадачила сопровождающих и крайне расстроила Ждана.

— Царевич, слыхано ли дело, чтоб железо в горшке варить аки щти? Немцы и то такова не измысливывали, а уж на што на придумки горазды — пробовал воззвать к моему разуму воспитатель.

— Сложится дело, дядька, будь уверен — успокаивал я — то знание из горнего мира мне дано-

— Пустое тебе блазнилось — совершенно не поверил Тучков — почитай пять рублёв Фёдору пообещали на устройство печи диковинной, ещё пара этаких затей — по миру пойдём-

Следующим пунктом нашего маршрута был двор плотника Саввы Ефимова сына, тот настолько был впечатлён визитом, что вывел кланяться к воротам всю свою семью. У довольно молодого парня было уже двое сыновей и дочка, и на пожелание здоровья детям он ответил:

— Слава Богу все здоровы, с рождения не хворают, токмо едино младенчика прибрал Господь, и то абие апосля крещения, явил милость-

Взгляд на раннюю детскую смертность как на божий дар был для меня весьма странен.

Этот упреждённый Баженкой древоделя оказался весьма неплохим мастером и, несмотря на нехитрый набор инструментов, был способен сделать многое. Получив предложение приступить к работе на своего малолетнего правителя за весьма неплохую дневную ставку, Савва не думал и минуты, сразу согласившись. Не стал он в отличие от кузнеца, и выяснять детали уговора, словно попасть из-за недоговорённостей в холопское состояние его не пугало. Так что уже утром завтрашнего дня плотник должен был прибыть в хоромы для выполнения новых княжеских причуд.

Все приглашенные к княжичу, явились назавтра спозаранку и первыми я начал беседу с горшечниками. О залежах белой глины знал только один из них, он и подрядился доставить дощаник с этим сырьём через месяц. О графите никто из глиняных дел мастеров и слыхом ни слыхивал.

— Ну камень такой чёрный, как сажа мажет, вроде угля, но крепкий — пробовал я обрисовать искомое вещество в понятных выражениях.

— Вроде те камушки глаголемы суть карандаш — выразил предположение подрядившийся на доставку сырья гончар Иван.

— Точно так — воодушевился чудаковатый отрок — знаешь, где такой можно найти?-

— Могут у кожевников аль красильников быти — пожал плечами находчивый горшечник — аглицкие немцы да персидцы тою краску для кожей привозят, авось кто у них и покуплял —

Тут же Иван Лошаков был отправлен в поиск по дворам имеющих дело с покраской ремесленников, а знатоку гончарного сырья Ивану было поручено прислать без промедления хоть воз глины для испытаний.

Слушавший мои распоряжения Ждан чуть не плакал:

— Царевич, Богом молю, охолони. Казна хоть и полнёхонька нынче, стрельцам вскоре платить надобно, да дворским жалованье денежное положено, да взаймы родичи твои у купцов брали, надоб уплатить, да с прибытком. Ты ж на свои детские затеи уж почитай годовой оброк с крупного села стратил, а у нас таковых всего два — Черкизово под Моской и Яровое у Ярославля-

Сгладил ситуацию Бакшеев:

— Княжич дары нежданные раздает, Бог дал — Бог взял. Мысли, скупая душа, будто милостыня то сирым да убогим посадским людям, а будет с того толк али нет — дело второе. Будет польза хорошо, не будет — доброе дело на небесех зачтётся, приказные-то посад изрядно разорили-

Воспитатель после таких слов махнул на всё рукой, а мы с Афанасием и плотником отправились в комнаты женской части палат, где работали пряхи и ткачиха. Там я указал Савве на вариант переделки самопрялки в более производительную модель с ножным приводом, да и попросил его прикинуть вариант с несколькими веретёнами для более производительной работы. Один прядильный аппарат был обрисован вполне чётко, по другому в памяти остались лишь некоторые детали. Это было связано с тем, что ножная прялка валялась в прошлой жизни у нас в отцовском доме на чердаке, а многоверетённую я представлял весьма расплывчато по часто тиражируемым кадрам с ткацких цехов.

— На что тебе сия игрушка прядильная надобна — недоумевал теперь наш будущий уездный окладчик — тебе ж энти штуки ни к чему. Ладно, с железом возиться — то мужеска забава, а в бабские дела лезть — ни к чему это, засмеют. Будешь потехой для всей округи-

— Серебра можно заработать — сообщил я ему деталь бизнес-плана.

— Эт како же? — совершенно не желал понимать моих замыслов рязанец.

— Больше пряжи сделаем и продадим — объяснение, на мой взгляд, было вполне доступно.

— Кому лишние мотушки надобны? Да и сработают хоромные пряхи свой полный урок по-быстрее, что далее делать будут? К иным работам они непривычны. Впустую их кормить будем, оне же в лености пребывать станут, иных слуг портить-

— Значит, сделаем больше сукна и его расторгуем, а для работы на торгу шерсти купим- с мечтой об обогащении на текстильном производстве я расставаться не собирался.

— Кто сие сукно работать буде? — не унимался критик мануфактурного производства — Мастерица ткать, у нас-то една, да и то более по хамовному делу, скатёрки льняные горазда выделывать. Ну и шерсть только последний холостой бобыль распродавать будет, у прочих-то жонки да дочери имеются — сами всё соткут и спрядут, что им ишшо зимой заниматься?-

— Тогда в других местах проведём закупки через купцов — не давал я погибнуть идее.

— Поспрашать торговый люд можно. Только не видно в том деле прибытка — Бакшеев в будущее ткацкого дела явно не верил.

Спустившись из верхних комнат палат во двор к Тучкову, узнали от него о прибытии из столицы Семейки Володимерова сына Головина, подьячего Посольского приказа, в учителя княжичу Дмитрию.

Глава 22

На второй день после прибытия, в субботу, присланный учитель попытался провести со мной свой первый урок. Этот русоволосый, курносый парень лет двадцати семи пытался подойти к делу со всей ответственностью, он внёс в светлицу, где должны были проходить занятия, дощечку с влажным песком, пару толстых фолиантов и пучок свежих розог.

Такой набор школьного оборудования меня озадачил, поротым я стать не собирался, да и смотреть на то, как секут присутствующих со мной Баженки и Габсамита совершенно не хотелось.

— Зачем сие? — я указал на свежие ивовые прутья.

— Для вразумления отеческого ленивых и нерадивых, — степенно ответил Семён сын Владимиров.

— Что ж это за проступки такие? — вопрос был риторическим, но уточнить детали стоило.

— Ленность сиречь неисполнение уроков учительских, а небрежение- то непослушание казателю свому, да шалости разные, — поучал подьячий.

— Значит, если задание не выполнить то накажут? А как же моё звание княжеское рода Рюрика? — в возможность ежедневной порки верить не хотелось.

— Писаны слова святого Иоанна Златоуста в Измарагде: ' И не жалей, младенца бия: если жезлом накажешь его, не умрет, но здоровее будет, ибо ты, казня его тело, душу его избавляешь от смерти' — Семейка прямо наслаждался своим положением — И в том будет мне одобрение и от опекуна твово оружничего Богдана Яковлевича и от царя всея Руси Фёдора Иоановича и от всех отцов нашей святой церкви —

— А какие науки изучать будем? — расписание предметов стоило знать.

— Письменность, счёт, читать будем святые книги на словенорусском, да латынь изучим. Ежели прилежными и понятливыми отроками будете, то и скорописью овладеете- перечислил всю программу на ближайшие годы придворный учитель.

— Что ж делать нечего, розги, так розги — притворно согласился я — но токмо и наставнику ежели он хуже воспитанника науку знает, положено наказание за такову оплошность. Да не как юнцам — прутками, а как мужу взрослому — плетьми-

— На кажный вопрос, который решение имеет, и человеком постигаем, мною ответ вскоре даден буде — усмехнулся Семён.

— Хорошо, от яблока отрезать треть, да еще четверть, да пятую часть да одну шестую, да одну двадцатую, сколько частей в яблоке останется? — задачка была убийственной, приведение дробей к общему знаменателю славянским счётом мог осилить только математик незаурядного ума.

Головин ломал голову и чиркал на песке с полчаса, выходил у него остаток то десятая часть, то двадцатая.

— Самому-то как исчислить сие ведомо? — чеша затылок, озадаченно поинтересовался подьячий.

— Конечно — подойдя к учителю, прошептал ему на ухо — ничего не останется, а как считается — татарчонок покажет, таковое даже дикие степняки ведают-

Габсамит, с которым мы пару недель занимались взаимным образованием, он меня учил переводу арабских цифр в славянские, а я его дробям, простым уравнениям, умножению да делению столбиком и лесенкой, оказался козырной картой.

Проследив за его решением на песчаной доске, Семён мало что понял и проверять взялся с помощью черчения круга и измерения длин долей окружности длинной ниткой. Результат новоиспечённого учителя обескуражил, наш ответ к реальности оказался ближе, чем его собственный.

Далее присланному светилу от педагогики для решения была представлена несложная задача с двумя неизвестными, в которой фигурировали гонцы из Москвы в Углич, время в пути и вёрсты.

— Никак нет способа то рассчитать, нету тут числа верного — наконец вынес свой вердикт Головин.

— Покажи посольскому приказному, каким обычаем сие счисляют — подал я знак донельзя довольному собой татарскому отроку.

Габсамит резво присвоил неизвестным буквы греческого алфавита, составил два уравнения и в пять приемов выдал ответ.

На подьячего было больно смотреть, его мнение о себе как о высокообразованном преподавателе трещало по швам.

— Бажен, крикни конюхов с плетьми. Да пусть скамью дубовую тащат покрепче — на это моё распоряжение Семейка даже не дернулся, видимо физические мучения его пугали меньше чем моральные, причиняемые невозможностью решить детские задачи для кочевых скотоводов.

Видя такое его состояние, намечавшееся наказание я остановил к разочарованию всех находившихся рядом, народ смотреть на порку московского приказного сбегался с самых дальних уголков дворца. Попив холодного бражного кваса, Головин пришёл в себя и, изгнав любопытствующих, продолжил уроки.

Выяснив на следующих предметах дико хромающую грамотность, учитель совершенно оправился и, приободрившись, стал поучать, но за розги более не хватался. Обучение словесности представляло собой разучивание наизусть текстов из Святого Писания да запись под диктовку их же. Зубрёжка мне казалась явно бессмысленной, и я ей успешно манкировал. Семён, глядя на это, довольно мягко попенял:

— Для учёного человека знание священных книг есть первое дело. Каким образом правоту в письмах и диспутах подтверждать, ежели изречениями апостолов и святых свои глаголы подкрепить не сможешь?-

— Логикой докажу, учитель — услышал он мой ответ.

— Логика есть баловство ума прежде Христа рождённых мудрующих. Наша же крепость — в вере. Верой держится земля Русская — вздохнул молодой наставник и прибавил — не изучишь Писания — по гроб жизни будешь именоваться безписьменным —

Правописание мне также не давалось. Где писать букву S — зело, а где Z — земля, где H — иже, а где I — и, было абсолютно не ясно. Также у меня не получалось уразуметь, чем отличается буквы я от юса малого, у от юса большого, ферт от фиты, и зачем нужны в русском языке двойная в — W и прочие пси и ижицы. Причём эти буквы ещё и читаться могли по-разному в зависимости от своего места в слове, прям как в каком-то английском, пишем стол — читаем табуретка.

— Зачем одинаковые звуки писать разными буквами? — взбунтовался от такой перегрузки мой разум — сократить алфавит, всем проще будет-

— Что ж ты такое речешь, княже — возмущению Головина не было предела- А заветы отеческие и дедовские, а красота говора нашего славянорусского? Пропадёт такой язык, оскудеет, станет, словно скоропись дьяческая, в коей множество буквиц пропускают, а иные парой в одну пишут. Как юные отроки понимать будут книги древние, да молитвы церковные? Не выдержит эдакова надругательства речь наша, иссякнет, чужым говором сменится, а с ней погибнет и Русь, пращурами нам доверенная-

Говорил наставник горячо и убедительно, но память подсказывала, что язык и письменность изменятся, а Россия от этого жить не прекратит. С грехом пополам осилив чтение пары страниц, перешли к короткому диктанту. Написал я его современными моему первому телу буквами и таким же округлым стилем. Разобрать мою писанину Семёну было сложно, и читать текст он заставил меня.

Вельми складно, хучь и безграмотно. Словеса твои, княже Дмитрий, выглядят нелепо, но за скоропись сойдут, токмо грамотным письмом надобно овладеть непременно — таков был заключительный вердикт учителя.

Следующим днём, в воскресенье, или по старорусски на неделе, прибыл к нам учитель закона Божьего архимандрит Воскресенского монастыря Феодорит. Он посетовал, что не заходил к нам раньше из-за кучи хозяйственных забот. Визита священнослужителя я побаивался, вступать в конфликт с церковью было невозможно, а в свои способности прилежно учится молитвам, не верил. Однако старец оказался настроен весьма благожелательно, не стращал, и адскими муками за нерадение не грозил. Особое его внимание оказалось уделено Габсамиту, выяснив, что в тереме есть ещё мусульманин и язычник предложил и их пригласить на изучение святых текстов. Байкильде напрочь отказался, а бездельничающий Гушчепсе прибрёл от скуки послушать занимательных историй.

Начали мы как всегда с традиционного молебна, к немалому моему облегчению он был довольно короток. Через некоторое время я подметил, что отче Феодорит не сильно способен к чтению и не особо разбирается в религиозных тонкостях. Но рассказчик он был отличный, многие религиозные притчи он излагал со своими объяснениями и, в общем, было вполне занимательно. В процессе занятий разговор перешел на бытовые темы, и архимандрит попечалился на излишек забот:

— Братии у нас немного, десяток иноков, а о них, да служках и детёнышах монастырских всё одно заботится кажный Божий день нужно. Хозяйство обители хоть и малое, четыре сельца, да слободка ремесленная, и детёнышей слободка, обаче ж преизрядно хлопотное-

— А детёныши это кто? — поинтересовался я необычным эвфемизмом для обозначения зависимых людей.

— По-разному, кто из сирот вскормленных, кто сам своей волей прибился, а иные по родству потомственному, работают для блага монастыря Воскресения Господня — пояснил настоятель.

В течении беседы мне стало известно, что архимандрит выходец из воинского сословия, как и большинство монахов. Недоумение моё в свою очередь удивило отче Феодорита:

— Тако почитай на всей Руси старцы и чернецы пострижены из служилого люда, акромя них токмо дети попов да служек церковных, и купцы постриг принимают и в зрелых летах и пред упокоением-

Получение сведений о том, что большое число иноков являются военными ветеранами, да и у многих из них в миру остались дети, продолжающие служить стране военной обязанностью, изрядно разрушило мою мечту о лёгком переделе церковной земельной собственности. Получалось что во всех без исключения обителях, выглядевших как разного размера крепостицы и в большинстве своём имевших военные арсеналы, было кому защищать стены и использовать запасённое оружие и припасы.

Наконец, пригласив нас заходить к себе для наставления и вразумления, благо монастырь находился на западной окраине города, в пятистах метрах от кремля, пообещавшись также по возможности появляться для тех же дел в княжеском дворце, старец, благословив всех, удалился.

Новая неделя или, как говорили в это время, седмица началась с приёма работ по усовершенствованию прялки, выполненных плотником Саввой. Ножную самопрялку он выполнил близко к моим указаниям, а многоверетённую измыслить не смог, далее удвоения числа рабочих приспособлений фантазия его не продвинулась.

— У людей же всего две руки, десница и шуйца, как более чем две нити сучить и тянуть единовременно не могу уразуметь — оправдывался древоделя — да и с парой то навык весьма искусный нужен, вряд ли в Угличе на таковое способных найти мочно.

Ладно, смастери хоть такую, с двумя веретенами — выдал я невольному рационализатору текстильного производства новый заказ.

Далее, для испытаний с женской половины палат вызвали наиболее искусную пряху. Испробовав изделие на шерстяной и льняной кудели, она посетовала на плохую работу прялки с животным волосом, изготовление нити из растительного волокна замечаний не вызвало. После многолюдного обсуждения путей устранения найденных недостатков Савва понёс своё изделие для усовершенствования.

Тут на память пришли мои мучения со стилом да пером и, окрикнув плотника, попросил его обождать с уходом. Позвав Лошакова, опросили его на предмет нахождения у красильников карандашного камня, за которым он был в своё время послан.

— Добыл я с полпуда. Отдал Ждану, он теперича заместо казначея да головного ключника — доложил исполнительный Иван.

После небольшой суматохи у наших ног лежала рогожа с кусками графита, я же втолковывал Савве как из двух щепок заготовить палочки с выемкой, после соединения которых, в отверстие требовалось закладывать толчёный с клеем минерал.

После такого удачного ускорения прогресса в эволюции письменных принадлежностей, мы с Тучковым отправились к гончарам осматривать образцы глины. Представленная горшечником порода была на мой малоопытный взгляд вполне пригодна. Однако перемешать сырьё с карандашным камнем и изготовить горшки Иван брался к следующему лету. Остолбенев от таких сроков исполнения заказа, я стал требовать объяснений такому саботажу.

— Глину выморозить накрепко надобно — растолковал мне нюансы гончарного дела мастер. Примешивать углеродную добавку он предполагал перед самой ручной лепкой тиглей.

— Так дело не пойдёт — выдал своё резюме донельзя странный малолетний угличский князь.

Было ясно, что для начала хоть какого-либо производства стали необходимо обзавестись глиномешалкой и простейшим формовочным прессом. Что означало новые задания плотникам и кузнецам и новые страдания Ждана по утекающему серебру.

Глава 23

Наступил сентябрь, в полях вокруг Углича крестьяне заканчивали уборку урожая. Мне ощутимо казалось что, судя по датам, вроде погода должна быть чуть теплее. Озарение пришло как всегда внезапно — исчисление дат тут явно шло по-другому календарю. Вспомнив про празднование нового и старого года, решил, что разница возможна до четырнадцати дней. Промежду прочим учитель Семён сообщил, что начался очередной, сотый год.

— Почему сотый? — не понял я такого летоисчисления

— Сем тысяч да сто лет прошло от сотворения Господом мира — пояснил подьячий- сотый же говорят для кратости.

Насколько я знал от служащих мне литвин, у них всё еще продолжался год тысяча пятьсот девяносто первый. И в таком годовом счёте мне было ориентироваться удобней.

— Может лучше считать года от рождения Христова? — спросил я у Семёна.

— Как паписты? Даже мыслить о том не смей, так и дни восхочешь считать по латински, буллу нечестивого папы Григория исполняя — предостерёг меня от грешных мыслей наставник.

— Вроде их календарь правильней — что-то такое брезжило в моей памяти, о преимуществах григорианского учёта високосных годов.

— Что?? Покайся отцу свому духовному, исповедуйся немедленно, епитимью на тебя по малолетству малую наложат — от такого святотатства Головин еле сдерживал себя в руках — Константинопольским собором осуждено такое еретическое календарное устройство, ибо мочно таковым образом совершить великий грех — день святой Пасхи неверно исчислить. Даже неведением совершённое эдакое греховное дело прямиком душу нечестивца в ад отправит-

Быстро дав согласие совершить в ближайшее время покаяние, мне удалось прекратить теологический диспут. Далее разговор перешел на систему счёта и обучение ей. Учитель уже вполне представлял удобства вычислений по предложенной мной методике и грезил составлением обучающего трактата об арифметике. Полностью поддержав эти начинания и пообещав помощь с покупкой бумаги и пишущих принадлежностей, а также с наймом переписчиков в ближайших монастырях, я перевёл разговор на более практические нужды.

Перепись земель уезда для их обложения налогом затянулась, писчики посланные поочередно в одно и то же место доставляли разные сведения, да и учёт приёма натуральных оброков и податей в кладовые стоило усовершенствовать. К этому времени меня уже ознакомили с простейшим счётным приспособлением того времени — раскладываемыми по полям разноцветными камешками. На мой взгляд, внедрение в княжескую бухгалтерию более привычных мне арабских цифр, простых счётов и приходно-расходных книг было делом первоочередной важности. Из всех рационализаторских предложений Головину совершенно не в диковинку оказались счёты, подобного вида инструмент он уже видел у какого-то купца в Москве.

Давая наставления очередному плотнику, коих на моими разными задумками работало уже пять человек, я пытался по памяти скопировать образ неоднократно виденного мной в прошложизненном детстве приспособления для сложения и вычитания.

— Почто ж на одной веточке всего четыре бусины? — задал вопрос подьячий.

Ответа я совершенно не знал и промямлил, мол, так в голову пришло, наверняка для чего-то пригодятся.

— То ради денежного счёта — сообразил Семён — в полушках расчёт весть. Два кругляша откинул — вот и московская деньга, а четыре — полная копейная новгородка. Воистину, Божьим промыслом многия неведомые облики в твоих думах являются-

Острым оставался вопрос с обучением людей занимающих хозяйственные должности в аппарате удельного княжества.

— У отрока зрелым мужам вовсе невместно обучаться, да и мне в том поруха будет, что яз ученика несмышлёнее — вздыхал учитель.

— Сделаем так: после обеда, мы учимся вместе с тобой, Баженкой и Габсамитом, вечером ты с тремя-пятью взрослыми. Следующим днём каждый взрослый, чему-то наученный вчера, объясняет это двум-трём другим, молочный брат с татарчонком обучают детей. На третий день опять занимаемся вместе, а вторая линия обученных может натаскивать на арифметику ещё кого. Опять же от повторения урок в памяти закрепится. Можно таким образом за зиму всех мужчин в кремле обучить — внёс я предложение об организации школьного процесса — ежели будет кто отлынивать, то жалованье снизим, так что или выучим или в деньгах сэкономим —

— На безрыбице и рак рыбка — аллегорично согласился с такой волновой системой обучения Головин.

Наконец-то закончил обжигать свою новую глинобитную плавильню для изготовления стали кузнец Акинфов. Мне хотелось сразу строить капитальную кирпичную, но во всём городе готового кирпича оказалось лишь на фундамент и основание печи, да еще на трубу хватило.

Единственное замечание было к воздуходувным ручным мехам, их конструкция казалась мне дико примитивной. Объяснив Фёдору затею по устройству цилиндрического воздушного насоса по примеру детского велосипедного с приводом хотя бы с помощью лошади, сам отправился осматривать устраиваемую в гончарной слободе мастерскую по производству оснастки для металлургического предприятия. Уже замучавшиеся воплощать в дереве бившие из их княжича идеи, плотники заканчивали мастерить необходимые нам приспособления. Глиномешалки из бочек выглядели не ахти, но свою задачу выполняли. Построить винтовой пресс не удалось по причине отсутствия, как винта, так и человека который мог бы его изготовить. Выручил нас старшина плотничьей артели Никодим, предложивший обойтись клиновым обжимом. Со дня на день ожидался приход лодки с графитом, купленным одним из ключников в Ярославле по довольно дорогой цене. На весь крупный город нашлось около тридцати пудов, за большим количеством следовало посылать в Архангельск, именуемый тут Новыми Холмогорами, или Астрахань. При такой проблеме с расходными материалами стоило озаботится продлением срока службы тигля и для него была задумана внутренняя облицовка из крепко обожженного бежевого и серого известняка.

Ближе к концу сентября все приготовления закончились, и состоялся первый пуск печи для изготовления стали. Поскольку точного рецепта науглероживания я не представлял, то в разных закрывающихся горшках были разные слои металла, угля и флюса, также их решено было выдерживать в жаре топки разное время. Отлично показал себя новый насосный мех, мучившую меня проблему уплотнений Акинфов решил с помощью наполненных маслом толстых кожаных манжетов.

За неделю все образцы плавок поступили в кузницу и были раскованы на полосы и испытаны. Скептицизм у Фёдора полностью пропал, даже худший образец превосходил большинство виденных им укладов. Полосы из металла, находившегося в печи до её остывания, оказались наиболее качественными, причём на некоторых из них после ковки наблюдался мелкий серый узор. Были эти разводы бледны и нечётки, но искалеченный коваль всё равно был в восторге, который он пытался передать и мне, мыча и показывая руками все известные ему жесты радости.

Глядя на рисунок на поковке, вспомнился друг, оставшийся в ином мире, Володя Шумов, тот был страстным коллекционером всего, что хоть имело какую либо цену и редкость. Помимо прочего были у него и узорчатые булатные ножи, и он даже как то объяснял своему товарищу Валерке Скопину в чём там секрет. Было там что-то про ковку, температуру и закалку, но деталей в памяти не осталось совершенно. Помимо всего прочего показывал тогда металлургический олигарх местного масштаба и свою коллекцию фарфоровых сахарниц, так же поясняя нюансы производства. Но и этого не удавалось припомнить, на ум приходило лишь то, что состоит этот ценный материал из белой глины — каолина, да ещё из пары — тройки самых простых и распространенных минералов.

— Выберите лучшее железо и тем способом, каким для него горшки снаряжали, заново сделайте. А томлёное железо ковать надо при разном жаре, от малого до великого и потом спытать, каковой кусок будет по пригожей — отдал я новые распоряжения кузнецу и его молотобойцу.

Те согласно покивали, после первой удачи энтузиазм их переполнял.

Очередные заказы на работу получили и гончары, им требовалось при разном нагреве от малого до самого великого обжечь новые составы из нашей тигельной глины и прочих материалов, что им по вкусу, например песка, извести, разного толчёного камня. Глиняных дел мастера уже не удивлялись, что приказы раздаёт малолетний отрок и только интересовались оплатой и её сроками. Выяснилось, что им и за прошлые работы не заплатили, и они жаловались на оскудение и неминуемое разорение, если серебра в ближайшее время не дадут.

Найденный у хлебных клетей Ждан, от невыплат зарплаты совершенно не отрекался:

— Цены ломят несусветные, за что ломят — не уразуметь. Толку от их работ нет, а серёбро им подавай. Будто оно в сундуках само родится. Пусть охолонят, да плату меньшую спросят, тогда ж и отдам-

— Дядька, это ж я гончарам плату сполна обещал — попытка княжича разъяснить недоразумение не удалась.

— Хуч бы и так. Когда были денюжки — обещался, не стало — надо обождать. Да и горшечники хороши, мальца округ пальца обвели, тати. Батогов им за этакое воровство надо-

— В чём воровство то? В том, что работу сделали, и оплаты её хотят?-

— Да каку работу? Я им — покажьте чего искусно сотворили, а оне мне горшки каки-то пошлые, ни узора, ни иной лепоты — рассердился Тучков — За что такая плата высокая, вопрошаю? Мне ж рекут, мол, труд тяжкий — глину месили да плошки эти глупые давили, ну и цену той работе объявляют — по алтыну в день работнику. Да за алтын я сам месить и давить, кого хош пойду! -

— Мы хитрости те розмысловые сами починяли, дёгтем и салом мазали своим, трудились от солнешного всхода до захода, ниже ни на молитву не отходили — встрял приехавший со мной голова гончаров — Но ежели в княжеской казне оскудение, то мы, за ради любви к царевичу Димитрию, и пяток денег московских на день готовы в плату получить, поступимся единой деньгой-

— Ждан, выдай мастерам по две с половиной копейки за рабочий день по полному расчёту — подвёл я черту под этим торгом.

— Воля твоя — буркнул дядька, и удалился бренча ключами.

Тут я заметил плотника Савву, тот мялся в стороне.

— А у тебя какая нужда тут?-

— Да тако ж к Ждану Нежданову сыну — пряча лицо, проговорил древоделя — паки и мне потребны деньги на устроение измысленных тобой, княже Дмитрий, пишуших палочек с пачкающим камнем-

Вместе мы дождались вернувшегося Тучкова и после его расчета с головой артели гончаров, экспериментатор на карандашах повторил свою просьбу.

— Сызнова руку в казну запустить восхотел! — всерьёз разъярился дядька — Алчешь обманом добра княжеского? Ты брал уже на то дело и пять рублей, и вдругорядь три и всё мало?-

— Клей дюже дорог — оправдывался Савва — Яз уж и рыбный и из жил пробовал, всё едино — в песок крошится каменюка при письме. Хочу новый спытать, молвят, на зенчуге северном вельми хорош клеёк. Дай ищщо десять рублёв — фунт зерна морского куплю —

В карандашах жемчуг не использовался, это я знал твёрдо, такие эксперименты надо было прекращать.

— Если крошиться, может его спекать надо? — внесено было мной новое рационализаторское предложение.

— Во-во, иди в печи свои придумки потоми — направил восвояси плотника Ждан — я тебе всё ж двадцать алтын дам, исполни царевича задумку, потешь его душу-

По уходу всех просителей Тучков стал уговаривать меня сократить размах натурных экспериментов:

— Челом бью, царевич Дмитрий, прекращай баловство заумное. Огромные деньжищи уже растратили, трёх месяцев с приезда с Москвы не прошло, а больше ста рублёв нет, почти полпуда серебра. Нам жалованье дворским платить, да на обиход, чтоб честь не уронить, купли дорогие делать нужно, эдак на двор до двух сотен рублевиков и уходит. А ещё стрелецкий голова жалованье требует, да дьяку его мзду подавай, так никаких доходов не хватит. Паки же от дядьёв твоих верные люди просьбишку передали, да матери твоей старицы Марфы ключник жалобится, всем серебро нужно, молвят корма скудные, поместья зело тощие, с глада иначе сгинут-

— Что ж ты раньше молчал? — поразился я тому, что мне лично никаких просьб не передавали.

— За малого летами тебя держат родичи, да и есть ты обликом сущее дитя — объяснился Ждан — Да и что попусту душу травить. Сам распоряжусь об отсылке кормов да поминок денежных-

Далее казначей Угличского княжества подбил наш грустный баланс. Доход ожидался с нашего уезда около пятисот рублей, с Углича чуть больше двухсот, со слободок рыбацких около ста, почти двести должно было придти от различных, разбросанных по всему замосковскому краю, вотчин, да с Устюжны с её округой ожидал он не менее трёхсот. То есть за вычетом уже существующих расходов на двор, на жалованье стрельцов, да выплат дьяку Алябьеву, оставалось около девятисот рублей. Из этих денег требовалось отсылать вспомоществование родным, делать подарки нужным людям на Москве, да жаловать уездное дворянское ополчение. Принимая во внимание то, что стрелецкий командир Пузиков пытался развернуть свой отряд в полный приказ, княжеству грозило банкротство, если не на следующий год, то через один точно. Конечно, было ещё изрядное количество натуральных податей хлебом, рыбой, мясом, а также льном, да меховыми шкурками, но их размер пока денежной оценке не поддавался.

Терзаемый мыслью как бы увеличить бюджет своего автономного княжества в составе Московского государства, я распорядился сопроводить меня к самому прибыльному предприятию города — княжескому кабаку.

— Не надобно тебе, княже Дмитрий, к кружалу и близко приближаться — заартачился Тучков — Содом и Гоморра тама, худое место для пропащих людишек-

Непонятно откуда у моего дядьки была такая неприязнь к обычной корчме, но упирался он долго.

Но всё же, спустя четверть часа, махнул рукой и, собрав внушительный эскорт в пять человек, двинулся со мной к этой точке местного досуга. Располагался питейный двор недалеко от кремля на задворках торговых рядов. Уже при подъезде к кабаку я стал подозревать неладное, на узкой улице средь бела дня лежали два тела, то ли мёртвых, толи мертвецки пьяных. Выглядело кружало старой покосившей избой, за которой располагался двор с хозяйственными пристройками, где собственно и осуществлялось винокурение. Мы остановились в пяти шагах от покосившихся дверей питейного заведения, и уже здесь в нос шибанул тяжёлый запах.

— Не ходи туда, Богом прошу — взмолился Ждан.

Мне собственно уже самому не хотелось, но уточнить детали стоило:

— Что ж так несёт?-

— Вони тут преизлихо злые — согласился казначей — Перегар-то, дым, да от горшков, куда питухи испражняются, никак не ладаном курит-

— Это-то еще зачем? Горшки эти вонючие? Для птиц каких-то?-

— Зело в ямчужном деле нечистоты пьяниц полезны, тако с этих окаянных питухов вдвое выгоды выходит-

Странное тут было прозвание для сильно пьющих людей, вызывало ассоциации с уже казавшимся дико далёким прошлым.

— Что ж так неприглядно-то вокруг, убожество какое — подивился я разрухе наиприбыльнейшего места.

— Для чего лепше то устраивать? Всё одно испакостят всё, да и запалят рано или поздно с пьяного дела — пожал плечами Тучков.

Изнутри кабака раздавались дикие неразборчивые крики.

— Чего орут? — поинтересовался не привыкший к такому поведению княжич.

— Упились все, али в зернь кто проигрался, али мерещится кому — отмахнулся от проблем пьяниц Ждан.

— Кушанья где готовят, подают там что из еды? — хотелось мне знать ассортимент предлагаемых блюд.

— Николеже съестное по кружалам не подавали, ещё батюшка твой, великий государь Иоанн Васильевич воспретил, тако же и рядом торговать харчем заповедано. Заведено так для того, чтоб питухи быстрее упивались, да поболее серебра оставляли. Да и вытаскивать пьянчуг нельзя, должны пить хлебное вино покуда начисто не пропьются. Следят за этим кружальные целовальники накрепко, урона прибылям не допускают — сообщил мне правила местного питейного заведения мой дядька.

— Вот же клоака. Из жадности кабатчики что ль так стараются? — поинтересовался я ролью администрации алкогольного притона в этом безобразии.

— Им с того какая корысть. Без оплатно велено служить, силком их из посадских выбирают. Заворовывают правда бывало, но яз за сим слежу. Ежели кто от прошлых годов питейный недобор учинит, то с него самого через правёж недоимку взыщут. Не терзайся, княжич, убытков не будет — пытался успокоить меня верный Тучков.

— Не нравится мне этакое дело. Грешно такое серебро наживать — внезапно мне вспомнилось о душе.

— Верно молвишь — обрадовался Ждан — Давно толковал, надо на откуп кружало отдать. Пусть иные грех на душу берут, нам твёрдое число денег кладут, а саме выгадывают, скоко могут, корыстолюбцы-

— Нет, надо совсем прекратить — ханжой и трезвенником я не был, но и этот притон терпеть не собирался.

— Хм, а казна? — задал риторический вопрос казначей — пьянчуги всё одно, где бы то ни было, а пропьются, а нам потеря немалая-

Вопрос денег стоял остро, и на совете с Бакшеевым и Тучковым было решено совершить постепенный объезд удела для поиска новых источников доходов.

Глава 24

В поход собралось, вместе с княжичем, четырнадцать человек. Ждан настаивал на большем эскорте, Афанасий считал, что многочисленный отряд вызовет разорение округи, через которую придется ехать.

— Корма на стоко воев токмо в большом селе взять мочно, а таковые почитай все монастырские, туда самовольный въезд не дозволяется — размышлял вслух рязанец — Мы конешно припасы то стребуем, но ведь изветы старцы на Москву отошлют, отписывайся опосля —

— Мы должны оплачивать продовольствие и фураж — я не видел никакого прибытка в экономии копеек на и так весьма не богатых крестьянах.

— Что ж попробуем оплатно брать, как уставами велено — согласился Бакшеев — Как бы чорный люд во вкус не вошёл, воев то на харчах обдирать —

— Разве дворянам платить за товар уже стало не надобно? — взгляды нашего окладчика на отношение к сельскому населению мне не нравились.

— Обычаем конешно оплата потребна, токмо постой воям свободный должон быть. Но ежели кажный служилый, что на рать идёт аль по делу государеву, за всё серебро отдавать станет, то через пяток лет и некому будет сии дела справлять — отступать от своего мнения Афанасий не собирался.

— Крестьянам тоже разорения не надо творить — тут мне отступаться не следовало.

— Мы ж совесть имеем — обиделся рязанский ветеран — Эт злые люди у пахаря всё до последнего зерна выметут, скотину на кашу сведут, да ищщо и пол избы иссекут на дрова. Яз никогда лишка не брал, да и остатнего тож, а бывало, ежели добыча хороша, то и одаривал за приют-

— Ты придёшь — заберёшь, другой за тобой покормится, и нет у крестьянина хозяйства — спорить я решил до последнего.

— Ранее, когда до Москвы ходили, ты, княже Дмитрий, отнюда кура в ухе не спрашивал — покачал головой Бакшеев — Исстари тако повелось, вои землю боронят, пахари её орют, кажному своё тягло-

— При таком снабжения полков припасами у дороги земледельцу трудно прожить — удалось мне подыскать новый аргумент.

— Так особо и не селятся. Иль ты в пути до стольного града по сторонам не смотрел? Обыкновенных деревенек мало, всё более сельца изрядные, и те за монастырём аль думным чином живут, для береженья от разора. Чорный люд от торных дорог бежит. Аль никогда поговорок не слыхивал: Жить на тору — кажный день на бою — на всё у Афанасия находились отговорки.

— Непросто тут новые дороги построить будет — от такого взгляда на пути сообщения меня хватила оторопь.

— Удумал выстроить чтоль? — понимающе усмехнулся мой эксперт по военному делу — Дело то тяжкое, один строит — двое караулят, да и чёрные людишки озлобятся. Опять же и присказка есть таковая: Дороженьки не тори — худой славы не клади-

Этими прибаутками изрядно притормозились мои фантазии на тему постройки шоссе по типу древнеримских виа, которые я видел на экскурсиях в иномирном прошлом.

Перед самым выездом Габсамит упросил командующего маленьким отрядом Бакшеева взять в поездку его сводного брата с кунаком.

— Надо бы дать мурзёнку весть до дому послать — вспомнил об очередной проблеме старый воин — Уже месяц требует того. Да и выкуп лишним не будет, при наших-то растратах-

— Рано, подождём — объяснять, что из пленных я намеревался вызнать по более информации об окружавшем меня мире, не хотелось — Пусть поживут ещё в Угличе под охраной, тут они хоть бед не натворят-

— Пущай, коли так — нашёл в таком решении резон командир нашей ревизионной экспедиции.

Осмотр сельских поселений, лежащих более чем в пяти верстах от города, на правобережье Волги, оставил двойственные впечатления. Избы были маленькие, приземистые, топящиеся по-чёрному, с хлевом прямо за стеной жилого помещения. Однако скота было не мало, лошадей и коров до пяти-семи голов на двор, мелкой же скотины — овец, коз и свиней иногда и более двадцати. Правда, выглядела эта живность странно мелкой, казалось, её специально недокармливают. Крестьяне забитыми тоже не выглядели, на удивление ждущего беспросветной нищеты перерожденца. В лаптях ходили дети и женщины, на взрослых мужчинах они встречались редко, большинство были обуты в поршни — намотанную вокруг ноги и обвязанную ремнём кожу. Верхняя одежды была не только из серого домотканого холста, но и выбеленная и даже крашеная в разные цвета.

На вопросы о хозяйстве земледельцы отвечали крайне неохотно, на вопросы о полях отвечали, мол, сами смотрите, нам измерить не под силу. Проведённые для проверки перемерки пахотных угодий показали не особо большое расхождение с писцовыми книгами, захваченными с собой Битяговским. Просьбы показать луга крестьян пугали вовсе, и они бубнили что-то невразумительное.

— Они боятся, что оклад им пересчитают — пояснил этот момент Данила — косьбу делают по лесным полянам, тако же бывало, им весь лес в соху писали-

Сельскохозяйственный инвентарь был большей частью деревянным, железо использовалось лишь на сошники сохи, серпы да топоры. Об агротехнике говорить не приходилось, её собственно не было. Сеяли на одних и тех же полях, одно и то же, навоз вносили в пашню далеко не всегда, и, вообще, далее простого рассыпания этого удобрения сверху почвы шли немногие. Почва была глинистой, буро-серого цвета, вырастить на такой урожай была задача не тривиальная.

— Как же тут хлеб растят? — растерянно задал я вопрос юному подьячему после осмотра очередной деревеньки.

— Трудом великим — в местном агрономическом укладе Данила разбирался — много раз перед севом каждое поле пашут, а как годов за десять землица испашется, перестанет родить, так лесок рядом секут, жгут и на пожоге новую пахоту заводят.

— За рекой, на севере так каждые три года новины выжигают — немного подумав, добавил он — есть в уезде и старожильческие сёла на доброй, чёрной земле стоят, токмо те все за обителями святыми да за именитыми служилыми людьми-

О повышении налога или ином, каком ни будь, добавочном доходе с сельских поселений наверно можно было и не мечтать. Как эти-то подати платят, оставалось совершенно не понятным. Чуть разъяснил ситуацию ставший моим консультантом по экономике Битяговский:

— Окладывают платежом волость али стан, там уж становой прикащик развёрстывает по сёлам с прилегающими деревеньками, а уж внутри голова делит, кому чего платить по дворам. Занищает кто — ему сделают плату поменее, а на зажившегося добром — накинут-

Способ стал понятен, он старался не допустить полного разорения земледельца, но и скопить хоть сколько крупную сумму деньжат крестьянину при такой системе оказывалось затруднительно.

Уже к концу первого дня стало ясно, что никаких чудесных открытий экспедиция не принесёт, и я начал раздумывать — не повернуть ли обратно к городу. Как назло при остановке на ночёвку зарядил противный, мелкий и холодный дождь. В отличие от своих спутников спать при такой погоде без крыши над головой я не привык. Сначала я принял предложение Афанасия разместится в находящемся неподалёку селении из восьми изб, но по ближайшему ознакомлению с ситуацией передумал. Во-первых, для моего спокойного ночлега предполагалось изгнать хозяев с маленькими детьми из единственной жилой комнаты, где вся семья спала на полу, в хлев. Во-вторых, в помещении наличествовало преизрядное количество мух, что лично для меня было сёрьезной преградой для спокойного ночного отдыха. Покачав головой на такую капризность княжича, Бакшеев стал организовывать крестьян на порубку ветвей ели и постройку шалаша для ночёвки. В этот момент я, заметив невысокое строение в шагах тридцати от ограды, поинтересовался:

— Там что за постройка?-

— Мыленка наша, банька — первым ответил расторопный хозяин подворья.

— Пустая?-

— Вестимо, кто ж тама из людей заживётся — недоумевал селянин.

— Ну, вот там и лягу спать — ни минуты не сомневаясь, сообщил я окружению.

— Як же, зело сие опасно, жизни лишиться можно али разума — забеспокоился Афанасий.

— Кто ж мне повредит, коль рядом вы охраняете — весело ответил избалованный княжич, приняв поведение старого рязанского воина за шутку.

— Яз в сенях, первым у двери прилягу, можа на меня кинется, ты, княже Дмитрий, спасёшься — то ли продолжал шутить, то ли дурачился служилый рязанец.

— И яз в мыльне на ночлег расположусь — внезапно вступил в беседу всегда молчащий черкес Гушчепсе, неизвестно когда разучивший русский язык — Наш род от пращуров умеет с дэвами биться, да и мало власти будет у уруского злого духа надо мной, рождённого от корня Сатаней-

— Да что вы за игру начали? — полное не понимание происходящего заставляло меня нервничать — Кого беречься то собираетесь? -

— Анчутку банного, мохнатого — шёпотом прошипел Бакшеев, потом поплевав вокруг себя, несколько раз перекрестился и продолжил уже спокойней — Ты в его хоромах нощное поприще провесть собрался. Там токмо можно бабам родящим быть, да и то опаскою, караулить их надобно, не смыкая очей-

Направляясь к столь опасному месту ночёвки, рязанец решил узнать, на что способен потомственный воин с потусторонними силами Гушчепсе:

— Ты, друже, бился хуч раз со злыми чародеями?-

— Самому не доводилось, отцу помогал два раза. Но таче злые волхвы-удды слабые были, из них быстро мы колдовскую силу выгнали — честно признался в слабой профессиональной подготовке молодой черкес — Жалко оберегов нет, подмогли бы оне и укрепили —

— Вот мой оберег — продемонстрировал язычнику нательный крест Афанасий и прибавил — И тебе таковой завесть надобно, принять святое крещение-

— На родине многие этот знак носят, шоугенги требы под деревьями с таковой тамгой служат — не возмутился предложением Гушчепсе — Но у нас разрешено этот знак принимать тем кто из отроков в мужи перешёл, а для того ратные подвиги совершить надобно. В церковь же у нас старцы ходят, токмо им дозволено с великим Богом — Тга-Шхуо, единым в трёх лицах, говорить-

— Пращуры их были веры християнской греческого извода — прокомментировал речь о черкесской религии командир малого отряда — Потомки же веру дединскую подзабыли. Как татары в стародавние времена все степи переняли, так к ним священоучители и перестали ходить. Оттого именем они зовутся христиане, а обрядами — как есть прямые язычники, погаными именуемые, таки же как черемисы да вогуличи. Но ништо, даст Бог, вернутся к вере исконной, не искусятся на соблазны салтана турского, коий их в веру бесерменскую манит-

Ночь прошла спокойно, приключений совсем бы не было, если б только разбуженный от дёрганья ноги я смог сохранить тишину. Наглая здоровая крыса пыталась отгрызть кусок моей дорогостоящей обувки — ичига из тонкого персидского сафьяна. Грызуны, особенно крупные, мне не нравились ни в этой жизни, ни в прошлой.

— Пошла прочь — одновременно с этим криком, я постарался посильней наподдать ногой по серому разносчику инфекций.

Крик и шум от метнувшегося зверька разбудил моих спутников.

— Изыди — заорал Бакшеев, пытаясь в чуть просветлевших рассветных сумерках разглядеть врага.

Гушчепсе в этот же миг выхватил саблю и начал на звук пластать воздух саблей, одновременно произнося нараспев заклинания на неизвестном языке.

Только Божьим промыслом он умудрился никого не зарубить, размахивая клинком внутри тесного помещения баньки. Через пару минут всё к счастью бескровно закончилось. После такой крупной победы над нечистыми силами о сне не могло быть и речи, поэтому выехали мы пораньше, провожаемые уважительными взглядами деревенских.

Быстро уговорив всех возвращаться в Углич, обратно поехали объездной дорогой. Маршрут этот был выбран из за того, что один из дворян обещал показать какую-то чудесную мельницу, построенную рядом с его поместьем. Пару мукомольных построек с запрудами я уже видел за вчерашний день. Впечатление от их движимых течением водяных колёс и плотин, сложенных из навоза, было грустное. То, что они давали годового оброка в сорок копеек каждая, стоило отнести на оборотистость мельников.

По дороге к местному техническому чуду, в двадцати шагах от околицы деревушки-хуторка в один двор наткнулись на рыдающую в голос женщину, удерживаемую хмурым мужиком.

— Какая напасть приключилась, с чего слёзы — придав голосу солидность, степенно спросил юный Битяговский.

— Щедраная болезть у нас в избе, на детишек накинулась — севшим голосом сообщил крестьянин — малые оне, полтора леточка да три. Баба бьётся, хочет идти глянуть как оне, со вчерашнего дня одне младенцы да дверь припёрта. Но нельзя туда заходить ни мне, ни жонке — мы ж сей болезнью не болели. Ежели сляжем аль помрём всё одно детишкам не пережить, с глада сгинут-

— Я слышу, они плачут, мамку зовут. Голодно и страшно детишкам моим. Пустите, уж лучше с ними вместе помру — причитала несчастная мать.

— Оспа тута, худо дело — помрачнел Афанасий и с досадой обратился к хуторянам — Чего ж вы глупые никоторого рябого с соседних деревень в подмогу не кликнули-

— Дочь старшую послал вчера в вечере — оправдывался мужик — Но нету ни кого, видать идти никто не хочет, иль не дай Бог, беда какая и с дочей случилась-

— Много лет старшенькой?-

— Осьмой уже, вмале уже в лета женские войдёт, да и работы она изрядно делала, вполовину от матери, береги её Господь от несчастья-

— Эх, невелика, что ж ты через дремучий лес сам не пошёл, на ночь глядя-то? Верно, скормил ты свою дщерь волкам, в последние годы пропасть их расплодилась — настроение у рязанского воина было далёким от радужного.

— Я скотину выводил, загон ей городил. Да на овине надо снопы сушить, зима то в срок придёт. Ей болел ты, аль на печи лежал всё одно, спуску не даст — огрызнулся мужичок.

— Поехали прочь. Горю тут мы не поможем — скомандовал Бакшеев — Объедем кругом по далее. До княжича эту моровую хворь ещё допустить не хватало, он-то щедринами исчо не мечен. Сжечь бы избу эту зразную. Да уж дюже жалко деток безгрешных, оставим их на Божье соизволенье-

Пуская шагом коня, самый опытный удельный воитель повернулся ко мне и произнёс:

— Не винишь, что без твово соизволенья решил? Ежели повелишь — запалим избёнку никчёмную-

— Да ты что! Как можно даже помыслить о сием! — слова я выкрикнул с ноткой истеричности. Сама мысль, что от меня могли ждать такой команды, была чудовищна.

— Молитесь за князя углицкого Дмитрия, доброту его помните — обратился рязанец к закаменевшим крестьянам.

— Постой, Афанасий сын Петров — остановил я двинувшегося в объезд военного советника — Неужели у нас в отряде никто оспой не болел, и мы не можем оказать помощь этим несчастным. Вон я вижу двоих рябых, пусть один останется-

— Царевич Дмитрий, сделай милость, передумай — наклонившись ко мне с седла, тихо произнёс уездный окладчик — Где ж это видано, чтоб дети боярские по родству от дедов и прадедов ходили за детёнышами смердов. У тебя даже конюхи по родству служат, а не по холопству. Умаленье чести в том служивым великое, да и не токмо на себя позор падёт, а на весь род, внукам и правнукам аукнется-

— Хорошо, есть ли у кого отметины от оспяной болезни? — мне пришлось зайти с другой стороны.

— Ести — раздался нестройный хор голосов, откликнулось более половины состава отряда.

— Лошаков, Иван и ты уже болел этой заразой? — на лице телохранителя следов особо не было видно.

— В отрочестве, а что до щербин, то тем борода и хороша, что под ней рябой али нет не видно — хмыкнул дворянин.

— Готов мне послужить? Помочь болящим детям? — вопрос был серьёзный.

— Прости княже Дмитрий, невместно мне сие, уволь от этой службы. Також у меня и свои детки есть, за этими пригляди, а потом еще и седмицу к людям не езжай, моровый дух жди пока изыдет — наотрез оказался Лошаков.

— Кто своей волей пойдёт на сие дело? — красноречивым ответом была гробовая тишина.

— Яз сделаю, что потребно — к моему немалому удивлению вперёд выехал черкес.

Однако приглядевшись к нему, я поумерил энтузиазм от нахождения добровольца. Юное лицо вызвавшегося было абсолютно чистым от всяких следов прошедшей болезни.

— Страдал ли ты от оспенного мора? — это следовало прояснить сразу.

— Нет, с детства на мне заклятие, охраняющее от этакой напасти. Нет тут опаски никакой — самоуверенность у жителя западной Кабарды была потрясающей.

То, что Гушчепсе с легкостью верит во всё сверхъестественное, было ясно давно, но тут он явно перегнул палку. Дремучая вера в силу оберегов и амулетов дико коробила сидевшего внутри углицкого княжича дипломированного врача.

— Спасибо тебе, но нет. Наш уезд не твоя родина, здесь твоя колдовская защита может не сработать — попытка мягко отказаться не удалась.

— Защитит. Все кто пережил обряд, могут оспы не бояться. Она боится их — упёрся верящий в свою магическую защиту язычник.

— Ты ошибаешься. Не существует чародейства надёжно защищающего от заразных болезней. Это сказки, в которые верят доверчивые люди — пытался я переубедить черкесского уорка.

— Князь назвал меня лжецом — почему-то в третьем лице заговорил обо мне Гушчепсе — если б яз с ним был одной именитости и в одних летах, то нам следовало бы решить спор саблей. Аз готов ждать пока мой род не назовут княжеским, а тот, кто напротив меня не войдёт в зрелые года.

Черкес стал стягивать с себя выданную ему перед поездкой кольчугу, после задрал рубаху и стал тыкать пальцем в разные места своего тела.

Узрите знаки от обряда — произнёс он, демонстрируя крестообразные рубцы — кто и теперь мнит, будто я завираюсь, пусть выйдет на бой немедля —

Не спорь, княжич Дмитрий, водится промеж горских людей эдакое чародейство — подал совет Афанасий — Как заболеет человек в их аулах оспой, тащат к нему младенцев. Режут малых и в раны втирают гноище из язв болезного, а опосля тех крох выхаживают бабки-травницы знающие-

Поразительно, похоже, этот обряд есть какая-то предтеча вакцинации. Никогда о таком обычае не слышал, в голову закралась мысль, может я не один неведомой силой переселённый сюда в чужое тело?

— С каких времён так оберегаетесь от оспы? — вопрос стоило прояснить.

— С прадедовских, никто и не упомнит, откуда повелось сие — с достоинством промолвил черкес.

— Прошу простить, что не поверил, Гушчепсе — извинится никогда не поздно, и я этим фактом воспользовался — Оставайся тут, но служба будет труднее-

Раз уж заговорили о вакцинировании, стоило довести дело до конца. Что вирус ослабляют на домашних животных, я помнил, на каких и как предстояло выяснить благородному орку.

Получив краткие инструкции, откуда брать материал и как перезаразить крупный и мелкий скот, Гушчепсе взял от матери больных детей берестяную крынку с молоком и краюху хлеба и, ведя в поводу коня, направился к инфицированной избе.

Дальнейший путь я провёл в мечтах об успешной прививке от оспы всего княжества. Указанная уездным дворянином мельница действительно превосходила в техническом плане все виданные ранее. Плотина была бревенчато-земляной с хитроумно устроенной спуском излишней воды в паводок, колесо крутилось бившей сверху водой, внутри были не только жернова, но и передача движения на механическую дробильную ступу. По сообщению мельника, плотину ему строил заплотный творец из Ярославля с прозаическим именем Карпуня. Мастера стоило разыскать при первой же возможности, о чём я и сообщил Лошакову и Бакшееву.

В город мы прибыли во время вечернего богослужения. Воины у ворот, именуемые тут вратарями, предупредили нас об ожидающем возвращения малолетнего князя гонце — сеунче от слуги государева, конюшего, боярина Бориса Фёдоровича Годунова.

Глава 25

Пока дворовые слуги накрывали на стол к вечерней трапезе, не ездивший с нами по окрестностям Ждан кратко обрисовал личность гостя. Посетил нас московский дворянин Григорий Васильев сын Засецкий с прозвищем Темир, доверенное лицо царского шурина, да приехал он не с пустыми руками, а с собственноручно писаным посланием боярина.

За ужином разговор шёл о ходе северной войны, приехавший придворный сообщил, что шведы разорили Кемскую волость и пограничные земли Пскова, приступали и к Сумскому острогу.

— Новую рать на свеев государь Фёдор Иоанович собирать приказал — сообщил гонец — от Углича поеду к мурзам ногайским в Романов. Повеленье им повезу сбираться в поход, да звать подручных государю заволжских ногаев в подмогу —

— Тьфу, напасть, — огорчился Ждан — Эти ежели во вражеских землях добычи не сыщут, то обратной дорогой наши станы разорят-

— Тако царь всея Руси приказал, и бояре приговорили — повысив голос, твёрдо произнёс Темир — а у тебя ум слишком короток, да род худороден, чтоб о таковых делах языком трепать. Да и ныне великий государь жалует татарских царевичей, солтана кайсакской орды Уразмехмета испоместил в Бежецкой пятине, где уж прежде и Маметкулу Кучумовичу поместье дадено. За те дачи верно служат они в полках великокняжеских-

— Эх, Бежич с землями приказывал государь Иоанн Васильевич на сына свово младшего. А теперича вона оно как, бесерменам понаехавшим земли раздаются, а старожильцев отчины лишают — припомнил старые обиды Тучков.

— Цыц — всерьёз уже стукнул кулаком по столу Засецкий — ты что ль, толстомордый, всего так лишился, что исхудал весь? Татары служилые кажный год в войске бывают, воинское дело изрядно справляют. Вскую Угличских сотен в войске который год не видели? Зажились тут за жонками, на печках сидючи, обабились —

Сообразительный Афанасий постарался предотвратить назревающий конфликт, переведя разговор на другие темы:

— Тот ли это Уразмехмет, коего воевода Данила Чулков поймал совместно с другими сибирскими волостителями биеем Сейдяком, да мурзой Карачой?-

— Верно, тот самый, имал его хитромудрый устроитель Тобольска прямо на пиру посольском, да царю всея Руси отослал с остальным полоном — довольно улыбнувшись, поведал московский дворянин.

— Нашего корня, рязанского, хитрован сей — в свою очередь ухмыльнулся, гордый за земляка, Бакшеев.

— Что же такого сделал воевода, как правителей сибирских пленил? — заинтересовался я.

Темир Засецкий начал увлекательно рассказывать:

— Послал он людей своих к правителям сибирским, приглашать в град Тоболеск для переговоров о мирном поставлении, чтоб жить мирно, а не воюя. Приехали царевич Уразмехмет, князь Сейдяк, да Карача со свитой в город, пригласил их сей муж на пир, а оружье повелел у входа оставить. Как сели за стол, предложил он им испить чашу заздравную за великого государя Фёдора Ивановича. Кубки же выбрал вельми велики, да налил туда двойного крепкого вина. Не смогли испить поганые те чаши чисто, в гортани у них поперхнулось, не привыкши бесермены к таковому питию. Воевода Чулков на них и укажи, мол, зло на нас измышляют, смерти хотят, сам Бог то обличает. По его зову казаки и стрельцы начальных татарских людей повязали, а прочих насмерть побили. Вот каковое ловкое дело сотворил три года тому назад Тобольский голова-

Мне показалось, что такой поступок достоин скорее конкистадора в Америке, чем сибирского воеводы, о чём я в аккуратных словах и поведал ужинавшим.

— Мал ты исчо, княжич — ответил посланец из Москвы — Данила Чулков царёву службу сослужил — мятежных тайбугинских татар под высокую руку подвёл, да людей своих целыми сохранил. Что ж до поганых, то поделом им, мало ли они с нашим племенем злых шуток сыграли? Вот и получили плату той же монетой. Да и креста им воевода не целовал, а даже б и дал клятву, то обещанье иноверцу нарушить не великий грех, от него любой поп очистит-

Вскоре вечерняя трапеза была завершена, и меня проводили в опочивальную палату, где я после кратких молитв, к которым уже привык и совершал автоматически, наконец-то добрался до постели. На утро, в обстановке приближенной к торжественной, Темир передал мне письмо от Годунова и, пожалованный связкой каких-то шкурок, отбыл по своим сеунчским делам.

В послании, писанным крупными печатными буквами, боярин спрашивал о здоровье, желал долгих лет и в конце кратко интересовался, не ждать ли бед или удач каких на северных и южных рубежах. Следовало бы что-нибудь ответить, но, к сожалению, о грядущих событиях я не имел никаких представлений. Единственной надеждой был Бакшеев, и именно у него следовало искать совета. Начал я расспросы с выяснения его мнения насчёт будущих событий на северном театре военных действий.

Афанасий задумался:

— Воинское счастье переменчиво. Вроде всё измыслишь, а не сподобит Господь, и не будет победы. Мню, больших успехов ждать не след, токмо ежели свейские немцы оплошку какую допустят. Рать-то у них не больно велика, на прямой бой выйдут тока по дурости начальных людей. Сам я городов тех не видел, но от видоков слыхивал, будто ограды у них каменые и прочные, башен много, не овладеть теми крепкими местами нашим полкам. Опять же время зимнее для осад непригоже, вот если изгоном или хитростию какой, тогда да, может удача случится-

— А дальше? Потом как война пойдёт? — сведения из пятидесятилетнего воина, по местным меркам старика, приходилось тащить как клещами.

— Кабы аз умел на грядущее ворожить, так уж сам бы попользовался — отшучивался ветеран — Мыслю, ежели и татар сбирают, то по Корельской и Каянской земле в загон войска пойдут.

— Это как? — детали местной военной тактики меня очень интересовали.

— Малыми станицами, по татарски беш-баш называемыми, да сторожками россыпятся по всему краю, все запасы коням потравят, деревеньки выберут да сожгут опосля-

— Что значит выберут?-

— Жителей всех в полон сгонят — разъяснил людоловский термин Афанасий и продолжил — От такого разора воевать свейским немцам станет труднёхонько, долго на разорённых землях большому войску не прокормиться будет. По прошлому году наши полки Ругодивскую землю опустошили, так что видать перемирие свейские немцы спрашивать станут на год аль два —

— Местное население укрыться может и запасы сберечь — такое мной было выставлено возражение.

— Лютой зимой без крыши да очага долго не укроешься — наставлял Бакшеев — чем ждать пока семья твоя от гладу и мразу вымрет, лучше уж самому на лошадёнке с припасами под присмотром в полон пойти. Пахарю где поле там и хорошо. Вон на ногайских мурз литовские люди, с прошлой войны выведенные, пашню пашут и жизнью не жалуются —

— Всё равно можно уберечься, запасы припрятать — согласится я с Афанасием не мог, поскольку твёрдо знал, что партизанские отряды по лесам прятались и выловить их не могли.

— Ежели напёред знаешь, что будет, то и возможешь сие — рязанец твёрдо стоял на своём — а так загоны никого не предупреждают загодя, сыпятся как снег на голову. Прятать корма в лесу — как их от польского зверя сохранить, мышей всяких? Да на скотинку волки быстро соберутся-

— Зарывать в яму и деревом укрывать надо — очередные контраргументы из меня выталкивало природное упрямство.

— Княжич, не в обиду, ты ж сроду земельку-то не копал. Вот наступит зима, съезди в сельцо ближнее, возьми у огородника лопату его наилучшую из доброго дуба да твёрдым железом окованную. Вырой там хоть малую ямку, а уж опосля сызнова о сём спорить учнём — съехидничал рязанец.

— К нам зимой татары приходят? Каким образом бережёмся? — мне оставались неясными некоторые моменты.

— По осени на шляхи и сакмы сторожи выезжают, траву жгут на сотни вёрст вглубь Поля. От того татарам затруднение выходит в набег идти. Да и басурманин не тот пошёл, что в дедовские времена, ему ж добыча нужна, а по зиме и полон выводить и скот отгонять неудобь. А малые чамбулы — беш-баши и вовсе в холодную пору не являются, они как рубеж перейдут так следы путают, чтоб по-воровски людей скрадывать. По снегу же конную торную тропу с некованым знаком не скрыть-

— Так явятся татары следущей весной? — на этот вопрос также следовало найти ответ.

— Раз о замятне из Крыма не слыхать, таче жди по первой траве — Бакшеев в сказанном был вполне убеждён.

Для проформы навестив вместе с Габсамитом пленного мурзёнка, поговорил и с ним об ожидаемом на весну набеге. Тот ничего конкретного сообщить не мог, но в то что Гази-Гирей попробует перед окончанием торга о размере поминок — тыша заново испытать крепка ли защита русских рубежей верил всерьёз. Стремительный и хитрый крымский хан по прозвищу Бора был для пленного татарчонка объектом восхищения и подражания.

Пользуясь полученными сведениями сел писать ответ, держа образцом полученное письмо. Проще было бы поручить это какому-либо подьячему, но делать суть переписки известной широкому кругу населения я не собирался. Закончив за пару часов этот труд по выписывания буковок с завитушками, вышел во двор, привлеченный громким голосом Ждана, опять распекавшего какого-то растратчика.

Бранил Тучков немого кузнеца Фёдора, и, похоже, изрядно в этом перегибал палку, тот уже порывался уйти, возмущённо размахивая руками.

— Что за свара, о чём пря? — я попытался выяснить причину скандального спора.

— Да вот, коваль жалится, мол, старые горшки для железа закончились, а новые в печи от жара бьются — разъяснил Ждан, как он смог всё это понять из жестикуляции нашего кустарного производителя стали осталось загадкой.

— Надобно розыск учинить чьим небрежением такой убыток сотворён — доложил своё видение ситуации дядька — Мню, тут Федорка кривыми своими руками напутал чего аль горшечники нарошно товар портят-

— Гончарам то на што порча сия потребна? — лично я причин для саботажа не видел.

— Куплей чтоб больше было, им то с того прибыток — открыл мне глаза на коварство артели глиняных дел мастеров Тучков.

На улицу изготовителей глиняных тиглей выехала представительная делегация. Гончары клялись и божились, что никак технологию не меняли и от саботажа отрекались. Полностью отрицал свои ошибки и возможность отступления от рецепта кузнец Акинфов. Для выявления виновных решили приступить к натурным экспериментам. Под моим личным присмотром были изготовлены новые ёмкости для изготовления стали, причём я их специально пометил для бережения от подмены. Через день в эти горшки под внимательными взглядами загрузил тонкими слоями железо и толчёный уголь металлург Фёдор. Через два часа из двадцати тиглей лопнуло восемь. Испытания было решено вести на максимальный срок науглероживания. На третий день к полному охлаждению целыми остались лишь четыре горшка.

— Освятить бы наново печку, да наряд струментный для глиняных дел — предложил своё решение проблемы Ждан, уже нахватавшийся от меня непонятных словечек. Как я не сдерживался, слова из лексикона прошлой жизни всё-таки влезали в мою речь, и часто перенималась окружающими, зачастую в исковерканном виде.

— Хуже не будет — растерянно пробормотал мальчик, в иномирной своей ипостаси дико потешавшийся над религиозными предрассудками.

Следующие два дня меня терзали мысли депрессивного характера. Провал идеи с металлом ставил под угрозу весь мало-мальский появившийся технический авторитет маленького князя. Да и любая программа улучшения условий жизни упиралась в проблему материалов. Ну и конечно деньги. Растрата крупной суммы, в размере цены небольшого села с населением и угодьями, желания потворствовать в новых придумках у окружения никак не вызывала.

На третий у палат удельного княжича появился кузнец Акинфов со своим старшим сыном, который представился Петром. Было пареньку лет четырнадцать — пятнадцать и предлагал он следующее:

— Мы с родителем покумекали и решили по одному испытывать горшки. Пробу брать с одной крицы, с угля из единственного дерева, с глиной с единого места, да и пачкающий камень отбирать особо-

Мысль была здравая, но уж больно кропотливый и долгий труд тут предстоял. Однако уже на второй день новых испытаний забрезжила надежда, зоркий глаз Петьки сына Кособокого, как его кликала уже вся округа, заметил различия в кусках применяемого графита. Путём постукивания, определения веса кусков в плошке одного размера, проведения черты на бумаге минерал был разделён на три неравные кучки. Материал был представлен на опознание всем, кто мог хоть как-то помочь в определении, а именно красильникам, серебренникам, кузнецам. Один из образцов был опознан как свинцовый блеск мастером-оловянщиком, изготавливающим и чинящим посуду. Вызванный на расспросы закупщик сырья оправдывался тем, что проверял качество лишь по следу на бумаге, если яркую черту оставляет, значит и товар добрый. Однако отсеянная свинцовая руда составляла лишь меньшую кучу из собранных трёх. Заново проведенные опыты помогли определить в качестве графита второй из отсортированных минералов. По-третьему точки зрения разделились, некоторые считали его худым свинцом, некоторые неполноценным карандашом. Тайну состава этих камешков открыть никто не сумел, но хотя бы научились их отсортировывать.

К этому времени собрались назначенные к смотру и переписи уездные дворяне. Выборы окладчика прошли довольно мирно. Избрали двоих — Бакшеева и прежде занимавшего эту должность сына боярского Нефёда Баскова. Новые старшины удельного дворянского полка тут же устроили придирчивый осмотр людского и конского состава вместе с защитным снаряжением и оружием, демонстрируя друг другу принципиальность и осведомлённость в тонкостях проверки вооружений. Собственно меня эта процедура интересовала мало, я ещё в первые дни после перерождения насмотрелся на такое разнообразие различных доспехов и видов оружия, какое не сыщешь ни в одном музее из прошлой жизни.

Пока я искал способ незаметно и деликатно отбыть прочь в кремль с поля перед городом, Афанасий со своим напарником приступили к смотру уже знакомого мне Гриши Отрепьева, с ним был паренёк, видимо его брат Ваня. Пока окладчики распекали его за неустройство в снаряжении, грозя урезать земельный оклад, у меня в голове билась мысль, что имя мне его очень хорошо знакомо, причём узнал я его в иной ипостаси. Озарение было таким внезапным, что я чуть не заорал. В пятнадцати шагах от меня находился самозванец, собиравшийся в ближайшем будущем присвоить моё здешнее имя и с его помощью ввергнуть страну в смуту гражданской войны. К счастью желание кричать 'Хватайте подлеца' быстро прошло. Во-первых, этот дворянин в текущей реальности мог и не совершать тех ужасных поступков, что создали ему дурную славу в моём мире. Во-вторых, внимательно за ним понаблюдав, я пришёл к выводу, что самозванцем мог быть и другой, полный тёзка угличского Гришки Отрепьева. На эту мысль меня натолкнул возраст предполагаемого организатора иностранной интервенции, он был старше моего местного тела лет на восемь — десять. Да и изрядный шрам на щеке боярского сына Григория служил слишком качественной особой приметой, чтоб ему было легко выдавать себя за другого.

После того как Бакшеев и Басков закончили проверку готовности возможного участника и в какой-то мере организатора будущей Смуты к воинской службе, к нему подъехал князь его уезда.

— Гриша, а у тебя сродственники в Польше есть? — таков был первый вопрос это отрока.

— Неведомо мне о том, вроде много где из нашего рода проживают, а об том, чтоб в Польской земле кто-то обретался, не слыхал — ответил ошарашенный таким приветствием удельный дворянин — Аль извет на меня какой поступил? Тогда с доводчиком меня лицом к лицу поставьте, так вся правда и сыщется. Яз и на пытку взойду, не побоюсь-

— Может друзья — товарищи там у тебя? Грамоты какие шлют, ты им отвечаешь? — продолжал я беседу на интересующую меня тему.

— Помилуй Бог, с чего мне с литовскими да польскими людишками сдруживатся? Какие грамоты, княже? Аз книжной премудрости вовсе не учён, токмо подпись ставить умею. Кого хошь спроси — подтвердят сие, кто ж на меня такое довёл то? — оправдывался неизвестно от какого обвинения этот новоповёрстаный новик, и тут его тоже осенило — А-а-а, верно это с губной избы весть такая пришла! Аз прошлым годом в селе соседском изловил скотского татя, что у людей с пасьбы скотину уводил. Пожалел, пёсьего сына, не повёл к губному старосте ухо резать, плетей дал да выгнал. Тот поди вдругорядь попался, да на меня поклёп строит, чтоб с дыбы свели. За государевым словом хочет от казни отсидеться, веди меня к нему, пущай троекратно пытают на истину-

— Ладно, верю тебе Григорий, нет на тебе никаких вин — поспешил я отъехать от распереживавшегося молодого воина.

Однако если не он, то кто? Нужного Гришку Отрепьева стоило держать под присмотром, это обеспечило бы защиту от неприятных неожиданностей. Позвав Ивана Лошакова, уже привыкшего к странным поручениям, попросил его опросить свежее записанного в десятню новика на предмет местонахождения его родственников и однофамильцев. Взять несколько людей, да проехать по указанным городам и острогам, если они конечно не в Сибири. Там искать мальца, может на пару лет меня младше, может старше лет до шести, прозванием Гриша Отрепьев, а найдя привезти или одного или с семьёй сюда. Да везти того, кто хоть с десяти шагов со спины со мной схож может быть, слепых, хромых и прочих увечных никак не забирать.

— Ты не худое что задумал, княже? — слегка встревожился мой телохранитель.

— Нет, весть мне была. Нужен сей отрок — в детали посвящать верного охранника не стоило.

— Коли так, справно службу сделаю — ответил Лошаков — когда выезжать?

— Сразу как сможешь, с семьёй простись, серебро получи, расспросные речи с дьяком каким запиши, да в путь Иван — дело, на мой взгляд, отлагательств не терпело, бережёного Бог бережёт.

За этими заботами с намечавшимся крахом удельной металлургии, да с военными смотрами пролетело почти три недели с момента нашего маленького путешествия по землям Угличского уезда. Вернулся от ногайцев и увёз письмо в Москву сеунч Темир Засецкий. Уже по ночам падал снег, а черкеса Гушчепсе всё не было, где же он затерялся, чёрт возьми?

Глава 26

Посылка на розыск пропавшего уорка моего телохранителя Андрея Козлова особых результатов не дала. Вернувшийся с поиска дворянин ничего конкретного сказать не мог:

— Яз к той избушке и не подъехал исчо, а мужик меня увидал, заорал, да вместе с жонкой своей да детями в лес и дёрнул, тока их и видели. Покараулил их чуток, не возвертаются. Проехал по соседним сёлам, говорят, в их лесах разбойник-бесермен прячется, скот крадёт, над людьми измывается. Обороны просят людишки уездные, кабы сии беды нет от твоего похолопленого черкеса были, княже-

У меня заскребло на сердце. Какие же инструкции я дал молодому Гушчепсе? Вроде наказал ему дождаться засыхания волдырей, взять из них пробу и попробовать привить незаражённым и скоту с помощью укола или небольшого надреза. Мыслилось всё как небольшой эксперимент в маленьком хуторке. Но, похоже, указания мои черкес понял по-своему. Пришлось отправлять для поимки увлёкшегося испытателя десяток конных воинов под командованием Бакшеева.

Вернулась группа захвата следующим днём вместе со связанным Гушчепсе. Хмурый Афанасий пришёл ко мне и заявил:

— Худо дело, княжич, насильства полоняник наш чинил над чорными людьми. А когда оне споймать его пытались, он саблей посёк сына боярского — прикащика станового, чуть живой тот лежит-

— Что он там делал-то? — пытался выяснить я размер предполагаемых неприятностей.

— Нечистый его знает, что он умысливал. Доводят на него — скот сводил, да ребятишек ножом колол — помолчав, пожилой рязанец прибавил — Силён же он по лесам прятаться, да след путать. Ну, да и яз не глупее буду, в раз отыскал. Ежели люб он тебе, справил бы ты на него отпускную грамоту, холоп на волостителя руку поднявший — повинен смерти-

— Спасибо, друже, за совет — искренне поблагодарил я Бакшеева — А что связанного привезли, сам не ехал?-

— Лесовик энтот и на нас бросаться хотел, сабелькой махал — поведал о захвате черкеса Афанасий — Было мной велено стрелять в него тупыми стрелами, что для охоты на мехового зверя потребны. А уж как оглоушили, так и заарканили. Повязан же он, чтоб глупостей дорогой не натворил. Но дело тут судное, искать вину на полонянике люди будут-

К счастью к суду я вполне успел приготовиться, выправив у дьяка Алябьева документ об освобождении Гушчепсе от холопства, да переговорив с губным старостой Иваном Мурановым.

Этот следователь, прокурор и судья в одном лице вполне понял мой желание сохранить обвиняемого целым. Поэтому по получению челобитья, он дело не волокитил, и судебные слушанья назначил на ближайшую субботу.

На суд в качестве истцов обвинения приехала немалая толпа крестьян с детьми, да трое дворян со своими слугами. К сожалению, претензии жалобщиков были вполне обоснованы. Проведённые по моему прямому приказу испытания кустарного способа прививания привели к гибели двух детей, из нескольких десятков насильно вакцинированных.

В губную избу столько народа не поместилось, поэтому прения сторон шли на пристроенном крытом крыльце и во дворе.

— Какую вину и на ком ищете — задал вопрос Муранов пострадавшим.

Все они указывали на черкеса. Обвиняли его в разбое, убийстве, воровстве скота или на местном наречии в скотской татьбе. Так же был подсудимый, по мнению собравшихся, повинен в злом чародействе и нанесении увечий.

Начали с разбора самых тяжких обвинений — колдовства на лишение жизни, убийства и разбоя за которые полагалась смертная казнь.

Подвергшихся медицинской экзекуции детей опрашивал губной староста:

— Каким обычаем раны язвил душегуб, что отобрал, какие обряды проводил-

Выяснилось, что хватал черкес детей когда те шли в лес по грибы да по ягоды. Колол ножом в оба предплечья, ничего не забирал, при обряде крестил и что-то шептал.

— Чего нашёптывал? — поинтересовался наш судья у обвиняемого.

— Молитву творил. Хотел помочь уберечься от болезни оспиной — отвечал Гушчепсе и произнёс несколько фраз.

Дети эти бормотания уже слышали, но обращений к Богу в них никто не признал. Помог присутствующий архимандрит Феодорит, который опознал в этих странных речах куски молитв и псалмов на исковерканном греческом языке.

— Со словами к Господу и животворным крестом волшбу творить нельзя — отмел некоторые обвинения губной — Також и животов он у ребяток никих не имал. Не разбойник сей отрок-

Далее был осмотр отметин от порезов вместе со знающими людьми, которые постановили раны те малые, через то умереть нельзя, ежели оружие не отравлено.

Судья продолжил допрос свидетелей:

— От чего с безгрешными детками смерть приключилась?-

Те показали, что на седьмой день от ранения, к исходу седмицы, началась у ребятишек огневица и кровь загнила. Значит всё же сепсис, о дезинфицировании оружия я черкесу указаний не давал и, соответственно, причина их гибели заключалась в моей забывчивости.

— Зелье сразу муки доставляет, а огненная болезнь без Господнего соизволения не приходит. Божьим судом, не человечьим, те смерти приключились — сообщил Муранов несчастным родителям — Печалиться не след, души те непорочные, до срока Господом прибранные, на небесах сейчас, да и ваши грехи отмолят, после смерти с ними будете-

Мне стало интересно, как будут рассужены остальные обвинения, ведь угонам скота и бою с дворянином было достаточно свидетелей.

— Которого татя поймают с татьбою с какою ни буди впервые, опричь церковные и головные татьбы, а в ыной в прежней татьбы довода на него не будет, ино его казнить торговою казнью, бив кнутьем, да исцов иск доправить, а его дать на крепкую поруку — подобрал подходящую статью из судебника, заменявшего тут все кодексы сразу, губной староста.

Однако гордый черкес упёрся, он был согласен на казнь под топором, а битья кнутом не желал. К тому же сам факт кражи он тоже отрицал, говоря, что скотину бы вернул через малый срок.

Почесав затылок, Муранов расспросил Бакшеева при каких обстоятельствах задержали обвиняемого. Выяснив, что не сразу после преступления судейский просветлел:

— Поймали того ответчика не с татьбою, нет по сему закону на него суда-

— Скот-то пасся рядом с шалашиком где тать ночевал — возразили пострадавшие — Он почитай с поличным взят-

— Приведут кого с поличным впервые, ино его судить да послать про него обыскать. И назовут его в обыску лихим человеком, ино его пытать. И скажет на собя сам, ино его казнить смертною казнью. А не скажет на собя сам, ино его вкинуть в тюрму до смерти, а исцов иск платити из его статка. А скажут в обыску, что он доброй человек, ино дело рядить по суду — нашёл относящийся к случаю закон начальник губной избы.

Однако черкес был человек пришлый, малообщительный, желающих за него целовать крест не нашлось. Мне же этого не дозволялось по малолетству. Всё шло к обвинительному приговору и тут нашлось очередное законное препятствие к осуждению.

— А поличное то, что найдут в клети за замком, а найдут что во дворе или в пустой хоромине,

а не за замком — то не поличное — процитировал текст очередного указа Муранов.

Раздосадованные крестьяне начали божиться, что черкес тать и, пересчитав их, судья опять изменил своё мнение и вновь строго по закону:

— На кого взмолвят дети боярские человек десять или пятнадцать добрые, или черных людей человек пятнадцать или дватцать добрых же крестиан и целовальников по крестному целованью, что он тать, а довода на него в прежнем деле не будет, у кого крал или татьбу плачивал, ино на том взять исцову гибель без суда, а его дать на крепкую поруку. А не будет по нём крепкие поруки, ино его кинуть в тюрму, и без крепкие его поруки из тюрмы не выпущать-

Дальше препираться уже смысла не было, и по моей просьбе Бакшеев поручился за Гушчепсе и обещал за него же выплатить убытки. Разбор последнего эпизода с израненным дворянином быстро зашёл в тупик. Каждый из участников боя утверждал, что он оборонялся, а не нападал.

Свидетельствовали за уездного сына боярского двое его друзей, но губной староста объявил, что послухов для огульного обвинения маловато. Дело зашло в тупик, из доказательств имелось лишь слово против слова.

— Что ж надо б Божьим судом решить, на поле, оружьем — предложил новую форму поиска виновного Муранов — За правым сила-

Такое решение энтузиазма у истца не вызвало, биться раненым с отлично владевшим оружием черкесом ему не хотелось.

— Миром кончать дело будем, иль о ябедничестве кто искать будет? — вопросил у последних участников процесса судья.

Пораненный дворянин махнул рукой, и полностью разочарованный в правосудии отправился домой.

Погибшие по моей халатности дети долго будоражили мою совесть, заставляя терзаться от собственной глупости. Вообще привычка браться за любое дело наскоком, зная только основные элементы предстоящей задачи, подводила меня, что в прошлой жизни, что в этой. Дилетантизм ответственного за работу всегда оборачивался в лучшем случае бессмысленными тратами, а в худшем — человеческими жертвами. Однако чтобы гибель невинных не была абсолютно напрасной, работу по внедрению оспенных вакцин следовало продолжать. Я искренне надеялся, что спасённые в будущем жизни перевесят на небесных весях смерти, допущенные из-за несовершенных методов прививания в настоящем.

Инфицированные заразой крестьянские животные были переведёны на противоположную от кремля сторону Волги, в скотники туда определили уже переболевших оспой людей. Поскольку желающих добровольно испытать на себе защиту от болезни практически не находилось, следовало обеспечить сохранность полученного вакцинного материала. Мой прошложизненный медицинский опыт подсказывал, что для этого могут сгодиться глицерин и возможно формалин.

То, что первая субстанция получается при мыловаренном производстве, я знал, откуда берётся вторая — не имел понятия, хотя видел её неоднократно. К моему немалому облегчению в большом княжеском хозяйстве нашёлся мыльник Васка, который отвечал за поставку всего необходимого для купальных процедур. Удивлённый дворовый несколько раз пресказывал мне рецепты изготовления разных сортов мыла, но никаких упоминаний об искомом веществе я не услышал. Тогда я решил увидеть процесс переработки говяжьего жира вблизи, ещё более ошарашив делового человека. Меня кстати изрядно забавляло, что в этом времени деловыми называли самый малообеспеченный слой работников, вынужденный наниматься на подённую работу для добычи хлеба насущного.

Внимательно рассмотрев оба способа производства мыла и с помощью поташа, и с помощью извести, точно установил что никакого глицерина не образуется. Остаётся лишь вонючая подмыльная водица, которую всегда выливали как бесполезные отходы. Искать консервант для прививок стоило только в этой мутной жидкости.

— Давайте перегонять этот подмылок — распорядился я своим спутникам — Вместо вина в кубе курить будем-

— Княже, может не стоит в чаны бражные помои-то лить? — осторожно поинтересовался Ждан.

— Это важнее, дядька — объяснить, что вакцину надо законсервировать как можно быстрее, было сложно и мне пришлось ограничиться директивным указанием.

— Посадские ямы для нечистот копать не хотят, да и на болотищах землицу гнилую копать отказываются, подмёрзлая бают, труд, мол, напрасный — поведал мне Тучков о проблемах с внедрением минимальной санитарии в удельной столице — Те кто побогаче, ямки вырыли для виду, а саме всё также на зады выносят. И бают, мол, сроду таковое не вывозили, на то у нас холопей нетути, а самим не привычно-

Что все нововведения идут со значительным противодействием, мне было известно, но оказываться от прогресса в пользу косной привычки я не собирался. Внедрение хоть местной и вывозной, но действующей канализации должно было обеспечить некоторое снижение вероятности возникновения эпидемий.

— Рублём наказать надо лентяев — использовал я идиому значительно более позднего времени, имея в виду лишь некоторый денежный штраф за неисполнение распоряжений по обустройству отхожих мест.

Нежданно-негаданно наступил день именин. Исполнялось князю Дмитрию Углицкому девять лет от роду. Странно, что с моими не детским поступками окружение и дворня уже вполне сжились и, казалось, не замечали ничего необычного в деловито распоряжающемся мальце.

Неожиданность для меня стало и то, что моё прямое имя, данное при крещении, оказалось Уар.

Духовный наставник Феодорит мало что мог рассказать об этом святом. Упомянув лишь, что был мученик тот воином ромейским, начальником Хианинской спиры, и являлся единственным кто мог заступиться на небе за умерших без таинства крещения.

По случаю праздника на торг были выкачено несколько бочек пива и мёда для угощения всех желающих за здравие молодого княжича. С этой центральной площади всё и началось.

Собственно я в этот день ничего праздновать не собирался и глубокомысленно осматривал кусок материала притащенного одним из гончаров. Похоже, у него получился фаянс, плохенького качества, но лиха беда начало.

— Как же у тебя получилось? — поинтересовался я первым успехом.

— Яз мешал трёкратно, да перетирал подолгу, вот и получилось хоть что — доложил горшечник.

Что ж может ключ к успеху и лежал в составлении смеси именно мельчайших частиц, которые позже сплавлялись, стоило проверить такой путь.

Прерывая мои благотные фантазии о расширении керамического производства, в палату вбежал запыхавшийся дворянин, и тяжело дыша, выпалил:

— На посаде чорный люд бунтует. Кричат, что чинят им княжеские люди обиды великие. Требуют показать царевича, мол, ближние люди его взаперти держат и его именем народ мучают-

Собственно встревоженный вид сына боярского заставил меня немедленно двинуть в сторону Николиных ворот. До самого подхода к выходу в город мне казалось, что всё происходящее просто недоразумение и к моему появлению оно будет улажено. Однако встретивший меня Афанасий сразу послал какого-то воина мне за любым малым доспехом для меня и напрочь отказался выходить в город для беседы с бунтующим народом.

— Буянистый тама народец, вроде по чарке давали, а иные уж перепились — сообщил он мне обстановку — Тут крик поднялся, будто хмельное то из гноя отхожего, посадские и взбаламутились-

— Ерунда это, пустое дело, вина из дерьма сделать никак нельзя, надо всё объяснить — пытался я объяснить глупость происходящего старому воину.

Можа и пустое, а кабатчика насмерть прибили, да двух людей твоих писщиков, что дворы дозирали — Бакшеев был настроен совершенно не оптимистично.

Тут меня завернули в принесённый стёганый тягиляй и мы поднялись на стену крепости.

На прилегавшей к кремлю площади и ближайшим улицам стояли кучки возбуждённых людей, изредка что-то оравших и махавших руками. С заднего двора кабака к торговым лавкам выкатывали бочки со спиртным, которое там же и потреблялось совершенно не умерено.

— Орали будто нечистое, а вона как на дармовщинку-то заливаются — подивился рязанец, волей судьбы ставший осадным воеводой.

К нам подбежал стрелецкий голова, и заорал:

— Первое дело — пищали низовые надо дробом снарядить, по сим карамольникам жахнуть-

— Ты иди — пушкарей уговори по соседям своим палить-то — притормозил его боевой задор Афанасий — Лучче расскажи-ка, милый друже, с чего по более половины твоих воев с бунтовщиками заодно колобродит —

Данила Пузиков начал растерянно озираться. Действительно внутри кремля было едва ли полтора десятка стрельцов. Остальные радостно братались с мятежными горожанами. Ещё внутри находилось четверо пушкарей, трое вратарей, семь человек сынов боярских, да около пятнадцати сторожей и истопников, которые также выполняли охранные функции.

— С таковым войском стен не удержать — резюмировал ситуацию Бакшеев — Снаружи-то человек двести, у каждого не рогатина, так кистень найдётся. Да у служилых переметнувшихся самопалы вон имеются-

— Они наверно в карауле стояли, когда народ заволновался — оправдывался стрелецкий сотник.

— Хороши караульные, во всяком лихом деле первые заводчики, — попенял упустившему дисциплину Даниле уездный окладчик.

— А где Ждан? — удивился я отсутствию верного дядьки, всегда находившегося поблизости.

— На всё воля Божья, княже — потупил взгляд Афанасий — Дьяк Алябьев будто видел, что на копья его подняли воровские люди, сам еле жив убежал. Да можа попутал, у страха очи велики-

Меня как будто кувалдой ударило под дых, дыханье запнулось, и подогнулись колени.

Глава 27

Показ с крепостных стен малолетнего князя бунтовавшему народу мятежа не прекратил. Не стрелял никто из посада по осаждённым, и то было уже хорошо. Предполагаемого штурма тоже не начиналось, посадские особого желания лезть на стены не выражали. В основном горожане бражничали запасами, вытащенными с кабацкого подворья, переругивались с защитниками угличского кремля, да требовали выдать им на расправу всех обидчиков.

К вечеру угроза прямого нападения практически полностью пропала, поскольку количество трезвого народа среди восставших не превышало пары десятков человек. В трапезной дворца заседали на импровизированном военном совете все из дворян, да стрелецкий голова с двумя своими десятниками. Основное предложение было одно — снарядить ночью гонца к Москве, и уже дня через четыре можно было ожидать избавления. Такое развитие событий было совсем мне не по душе, суровость местных законов могла привести к полному опустошению посада. Однако предложить ничего лучше я не мог, так что просто помалкивал. Выбора гонца в столицу прервал топот ног по лестнице, влетевший истопник поклонился собравшимся, и вымолвил:

— Сквозь водяную калитку казначея Ждана от реки тащат. Излихо он поранен, представится может хучь сей миг-

Ноги сами понесли меня навстречу людям несущим израненного воспитателя. Тучков был одним из наиболее близких княжичу людей, он пестовал его с младенчества и поэтому относился ко мне с отеческой заботой. Да и я, несмотря на то, что разумом был постарше, всё более и более ощущал его скорее старшим родственником, вроде двоюродного дяди, чем подчинённым и придворным. Потеря этого человека была бы тяжелейшим ударом.

После первого беглого осмотра при свете десятка факелов во мне окрепла надежда, что Ждан выживет. У него было два колотых ранения, к счастью не задевших важных органов и кровеносных сосудов, также присутствовала огромная рваная рана на голове, однако кости черепа у везунчика оказались целы. Все остальные повреждения являлись лишь ушибами, да растяжениями.

— Черкес его от Каменного ручья притащил, от рва пристенного — сообщил один из добровольных санитаров.

— Божьей помощью язычник тот прислан — просипел раненый — Думалось, помру уж в грязи той от хлада, берега то склизки да крутёхоньки-

— Как же так вышло, дядька, кто на тебя напал? — я надеялся услышать имена бандитов.

— От двора Митьки-серебренника заваруха пошла — цедя слова, начал рассказ Тучков- Яз знал, что есть у него монета княжью пеню отдать. Он всё на бедность жалился, не платил, вот его ярыжки на правёж и поволокли к дьяческой избе. Ремесленный тот в крик, бабы его в плачь, тут соседи Митьки тово понабежали, стали грязью в служивых кидать. Те такого непотребства терпеть не стали, да камчами чорный люд и отделали. Задире одному так око и выбили, а у того три брата, да все лесовики, зверя в дебрях промышляют, тем и кормятся. Пока к торгу через посадских пробивались, конями особо топтать не хотели, брательники окривевшего на нас с ослопами да рогатинами и насели. Сабля ж токо у меня была. Яз к мосту через ручей прорвался, там меня кистенём кой-то вор и сшиб с седла, прям кубарем в ров и скатился. Пока силы были к Волге по бережку скрёбся, а уж тама выполз где положе, да было помирать собрался, ан Господь уберёг-

— Что ж ты сам за должником поехал — слегка пожурил я Ждана — Пусть бы служки губные разбирались-

— Плата больно уж велика — вздохнул воспитатель — Посулил бы Митька караульщикам по паре алтын на брата, те б за него и отговаривались, мол, болен, на правеже помрёт, аль ещё чего удумали. Мне ж ведомо, что уже подворье тот серебренник продавать собрался во еже прочь с посада сбечь —

— Какая ж на мастеровом том недоимка? — недоумение моё было искренне, вроде непосильными налогами никого не обкладывали.

— Рупь, ровно как ты велел княже, за нерадивость пеня на него возложена — также слегка удивился удельный казначей — Почитай все справные дворы нам одолжали, никто добром твоё веленье не справлял. Яз всех лентяев посадских, которые яму не копали, этой платой неурочной обложил-

— Как-то круто мы с горожанами — промямлил княжич, совершенно не помнивший о своём повелении драть с не особо богатых людей довольно не малые суммы — Много уже у кого эти деньги собрали?-

— Токмо четверо отдали с плачем великим — признал Тучков — Двоё уж сбегло, а шестеро за монастыри заложились, нет над ними теперь суда нашего. Да и с остальных опосля городского разора, мню, не собрать будет —

— Его бы в тепло отлёживатся пока костоправа аль лекарку не найдём — прервал наш разговор о причинах бунта Бакшеев — Он в могиле одной ногой, а всё о прибылях да убытках печётся. Да и ты княжич в ту же степь —

Действительно, болтать с израненным человеком, лишая его возможности поскорее получить хоть какую медицинскую помощь, было явно лишним с моей стороны.

Ждана унесли в отдельную комнату дворца на попечение жены и сына, вертевшемуся рядом с отцом Баженке я велел обязательно позвать меня, когда будут чистить и зашивать раны. Притащившего казначея черкеса нигде не было видно, сторожа сказали, будто он ушёл обратно через ту же калитку, что вела к Волге. Афанасий расставлял посты и разделял между служивыми очередь несения караула, за недостатком людей привлекая к этому всех кого можно, в том и последнего пленного татарчонка, который ещё не получил полной свободы. Я мало что понимал в деле разведения часовых, но мотался вслед за осадным воеводой, не желая отдаляться от него в эту тревожную ночь.

С крепостной башни раздались взволнованные голоса стражи. Вскарабкавшись вслед за Бакшеевым к заборолу стены, привстал на цыпочки, чтобы взглянуть в бойницу. Над юго-западной частью города, за торговыми рядами разгоралось свечение.

— Запалили посад, пёсьи дети — ругнулся рязанец.

Подтверждая его слова, заголосил набат Алексеевского монастыря с Огнеевой горы, позже к нему стали присоединяться голоса колоколов остальных храмов. Всмотревшись в темноту, воевода добавил:

— Опомнились воры, все кто тверёз тушить побежали. Княжич, пора оседлать коней да в спину им ударить! Тута и мятежу конец —

— Не стоит попусту лить кровь христианскую — не согласился я на предложение старого воина — всёж соплеменники, а не иноземцы какие-

— Мои сродственники в иных местах живут, да с карамольниками не водятся — обиделся на мой отказ начать активные действия Афанасий — Измену надо огнём выжигать, да мечом вырубать, пока, как плесень, всюду не расползлась-

Пятидесятилетний старик был явно старой закалки, любая попытка примирится с мятежниками, ему казалась потаканием бунтовщикам и проявлением слабоволия.

Ночь была к счастью практически безветренная, поэтому пожар охватил лишь несколько дворов и к утру утих.

Проснулся я довольно поздно по местным меркам, около восьми утра по временному счёту прошлой жизни, в этом мире отсчёт времени вели от восхода солнца в день равноденствия.

Совершать гигиенические процедуры и одеваться мне в последнее время нравилось самостоятельно, что приводило сенных служек в некоторое смущение. В трапезной уже было изрядное количество дворян, с ними как ни в чём не бывало восседал и Гушчепсе.

После того как присутствовавшие поприветствовали меня коротким поклоном, я, не чинясь, сел на общую лавку и приготовился слушать новости.

— Дети боярские к граду сбираются. Как по более воев прибудет, по сигналу единовременно с нами в посад выступить смогут — начал излагать выработанный план Бакшеев — Надо знак вестовой выбрать, а черкешонок его прибывшей подмоге обскажет-

— Сперва выборных от посада бы выслушать. Головные люди чёрных сотен уже с час у ворот трутся — вступил в беседу дьяк Алябьев — Можа они вину саме на себя признают? Егда б заводчиков до Москвы отослать, остальным кнута, да и делу конец-

— Как же, жди, повинятся изменники эти — возразил Афанасий — скорее уж величаться учнут, да требовать несусветного —

— Надо узнать чего хотят представители горожан — этим заявлением старик выглядевший отроком прекратил спор.

Выбранные бунтовщиками переговорщики желали многого и сразу. Они выговаривали для посада уменьшение налогового оклада, сокращения времени обязательных городовых работ, прекращения ненужных на их взгляд санитарно-гигиенических работ, а также просили наказать тех, кто всё это выдумал. Виновными в небывалых притеснениях выборные от посада считали Ждана Тучкова, дьяка Алябьева, да молодого подьячего Битяговского. Именно эти злые людишки, по их мнению, обманывали доброго малолетнего княжича, и сейчас они старательно открывали мне глаза на их злодеяния.

Тут-то я и вспомнил про израненного отца Баженки и, подозвав к себе ближайшего сторожа, отправил узнать о здоровье казначея.

— За убойство людей господарских строго спросится — прервать лившийся на меня поток жалоб удалось практически сразу.

— Братья звероловы, что ярыжек побили, сбегли неведомо куда — начал объясняться один из представителей городского общества.

— А кабацкого целовальника да писчика дьяческого кто прибил? — влез в разговор Бакшеев — Пытать их надобно накрепко, все они одна ватажка с прочими карамольниками-

— То пришлые люди, с купеческой коломенки — начали хором оправдываться переговорщики — пропились они начисто, вот обиды свои и выместили. А куда они теперича делись — так ищи ветра в поле, нам те воры не сказывались —

— Значится, пойдём с повальным обыском, а у кого чужое с убиенных аль пограбленных сыщется, тех на дыбу. На виске укажут воры на кого, и тогда ими облихованных к пытке возьмём — обрисовал перспективы следствия над жителями посада губной староста Муранов.

Его должность совмещала в себе функции старшего следователя, главного прокурора и судебного пристава, а также судьи первой инстанции в одном лице, однако справлялся он вполне успешно. Меня вообще удивляло как примерно пятнадцать человек губных, ездовых да недельщиков могут обеспечивать правопорядок и ведение судебных дел в уезде с примерно сорока тысячами населения.

— Погубить невинных дело не хитрое — посланцы от мятежников крепко загрустили — Великому князю и царю Фёдору Ивановичу челом будем бить, может у него утешения обид сыщемся-

— Прямая правда будет ежели с Москвы сюда рать придёт, покарать вас изменников, как двадцать лет тому назад Бежицкий Городецк наказан был — Афанасий изрядно гневался, если б ему дать волю то парламентёрам от восставших целыми было не уйти.

— Милостив к чорному люду нынешний государь всея Руси, слыхивали мы, по челобитью посадскому уставные грамоты на грады даёт, даст Бог, умилосердится — в голосе говорившего особой надежды на царёву благоволение, однако не было.

Смысла далее запугивать сотских я не видел никакого, от отчаяния люди могли бросится в крайности.

— Без вины казнить никого не будут. Ежели и были неумышлением возложены тяготы какие лишние, то их снимем, а пени за них простим — переход от обсуждения наказаний к торгу за льготы сильно взбодрил выборных представителей горожан.

— Первым делом от копания ям надо ослобонить — начали резво загибать пальцы послы бунтующих — Вторым, перемер да переоклад со въездом во дворы воспретить писчикам-

— Копать отхожие места надо. Засыпать их землицей с болота тоже нужно — отступать от этой инновации я не собирался — Не годится, как прежде на зады иль прямо на улицу нечистоты выбрасывать —

— Испокон веков у нас таковой беды не было, пустое да нестатошное дело землицу копать зимой, что во дворах, что на болоте — горевал наиболее пожилой горожанин — Сделай милость, княжич, дай нам волю от такой напасти, мы за тебя Бога молить будем, також всем посадом дары пришлём —

— Князь Дмитрий Углицкий не по малолетнему баловству от вас сего требует, а для свово да государева ямчужного дела. Иль вы пустобрёхи не слыхивали какую гной в буртах сих пользу даёт? — разъяснил государственную важность предлагаемого нововведения Бакшеев.

В ходе долгих препираний было оговорено, что рыть сборники нечистот начнут самые богатые, а позже по мере снабжения железным шанцевым инструментов к этому делу примкнут и остальные. Торф будут возить в счёт обязательного для всех городового дела. Для повсеместного внедрения малого прогресса в деле санитарно-эпидемиологической безопасности требовалось выделить на двор по две лопаты и кирку.

Останавливаться на достигнутом не хотелось, и я начал переговоры о других волнующих меня обычаях местной жизни, которые, на мой взгляд, требовалось незамедлительно изменить. Первоочередной задачей стояло упорядочение употребления алкогольных напитков. Поскольку спиртосодержащие жидкости хранились явно дольше безалкогольных, то население и запасало в основном именно их. Несмотря на запрет личного винокурения и варения пива да мёда, этим занималось большинство населения. Детям крепких вин не давали, но вот разбавленная водой бражная мёдовуха, или сбитень, сваренный на том же мёде или пиве, наливался совсем малым ребятишкам как лакомство.

— Детей бы вам до входа в полные лета поить бы токмо квасом безхмельным да сбитнем на простом, не сыченом, меду иль иными какими простыми взварами, а ежели водой то кипячёной, не простой — мне удалось сформулировать предложение от которого было трудно отказаться — Яз за то пожалую вам вольность в варке пива и медов, а курить вина всё одно нельзя. Також и кабак уберем на выселки с торга, питухов приманивать, да до беспамятства поить там будет заповедано. Но ежели кто будет по граду крепко пьян шататься, на том пеню и наказанье княжеское доправят —

— Прямо как в Крыму нравы завести на Угличе желаешь — почесал в затылке один из переговорщиков — Где ж это слыхано — дома да в кабаке пей, а на улицу с веселья ни ногой?-

Желание свободно, не таясь, изготавливать слабоалкогольные напитки оказалось сильнее неудобств от мелких бытовых ограничений, и в этом вопросе было достигнуто согласие.

Перевод населения на употребление в пищу кипячёной воды вместо сырой мне казался не менее важным делом, чем прогресс в вакцинации. В обмен на отказ от обложения пошлинами дровяного привоза горожане были согласны завести по горшку, где имелся бы для питья и для приготовления иных напитков остывший кипяток. Еще некоторые пункты предполагаемого соглашения были посвящены упорядочиванию сбора и расчёта налогов. Инициируемые мной в прошлом пересчёты и новые обмеры отяготили посад, поскольку писчики традиционно требовали от участников переписи подарков и кормов. Размер уплачиваемой посадом суммы закреплялся на длительный срок с обязательством удельной власти не устраивать в ближайшее время новых пересчётов дворов.

Жаловались тяглые и на беломестчиков, что жили за монастырями, и на отписавшихся в стрельцы. Количество податных падало, а валовый сбор оставался прежним. Финальным пунктом была выдача отличившихся в убийствах и грабежах во время этого малого бунта. Выборные обещали всем миром выдать прямых разбойников, но просили проявить к ним милость, поскольку многие по пьяному делу, не нарошно, в смутьянах оказались.

Отправив старшину чорных сотен с дьяком составлять уставную грамоту, запрошенную недоверчивыми горожанами, я поторопился навестить Ждана. К моему немалому облегчению, раны ему обработали по новоманерному княжескому методу, на этом настоял сам больной. Шансы на его выздоровление были достаточно велики, однако услышав что именно я наобещал горожанам Тучков стал притворяться умирающим.

— Не вынести нам такого разора, лучче помереть — причитал хозяйственный казначей — Две лопаты и заступ се пятнадцать алтын выйдет, две коровы можно купить, а потери кабацкие да мытные? Афанасий, неугомонный, десятню новую принес, мол, детям боярским жалованье почитай седьмой год не плачено, надо б пожаловать. А где деньги? Помещиков по уезду семдесят человек с лишком ныне, с новоприбранными вместе, почитай пятьсот рублёв положи, да отдай. Раздать дело не хитрое, сбирать откедова будем?-

— Не волнуйся, дядька, тебе вредно сейчас. С деньгами что-нибудь придумаем — в голову, однако, никакие придумки по кардинальному улучшению финансовой ситуации не приходили.

Во второй половине дня набело переписанную грамоту представили на утверждение. Я уж насколько плохо читал, но смог понять, что помимо обговоренного, туда тиснули ещё немало пунктов, в основном малозначащих и мелочных. Самым серьёзным был пункт о суде совместно с выборными целовальниками от всего посада. Ну что ж, я лично против суда присяжных ничего не имел, но уточнить стоило:

— Какую ж мзду ты, дьяк, получил за приписки в грамоте сей?-

Лицо Алябьева совершенно не изменилось, он довольно успешно удивился, а вот выборные от горожан изрядно смутились.

— Верни взятое, а на устав велю печать приложить, хоть по правде и изорвать его следовало — удалось мне, наконец, выработать решение.

— Следует втрое на сём дьяке выправить от лихоимством взятого, да кнутом его на площади бить, подарки вымученные ему на шею привеся. Вели в хоромах его сыскать? — внёс предложение раздосадованный ограничением своих полномочий губной староста.

— Ничтоже я не имал от людишек убогих. Что оне саме под образа складывали то мне неведомо — Алябьев полностью отрицал факт мздоимства — Ежель кто из сих дурней по дремучести своей лишка какого кинул, то пусть обратно берёт, мне того не надобно —

— Всё ж обыск учинить надобно. Коли за образами подарки цены малой, то пусть его. Ну а коли рублёв на десять сыщем, то вволю по приказной спине плеть погуляет — не оставлял надежду свести счёты Муранов.

Обвинять дьяка Петелинской четверти мне не было никакого резона, хоть и взяточник, зато вменяемый и покладистый. Вместо него мог прибыть другой, и тогда большинству моих планов было суждено зачахнуть, не родившись.

— Пусть просто отдаст, и на том покончим — разочаровал я уездного правоохранителя.

На следующий день правопорядок был полностью восстановлен. Погорельцам согласно обычаю было выдано вспомоществование из княжеской казны. Пойманные активные участники мятежа сидели в клетях губной избы, тюрьмы в городе не было. Всем не совершившим тяжких проступков кнутобитье было заменено по моему предложению общественными работами. Вообще внедрение исправительного труда по обустройству городского хозяйства мне казалось удачной заменой кнуту и мелким пеням. И по согласию подсудимых, при наличии поручителей, Муранов давал им теперь восемнадцать дней возки торфа или очистки сточных канав вместо порки и штрафа.

На пятый день после окончания волнений к Угличу прибыла сотня конных московских стрельцов. Не найдя никаких беспорядков, после обильного угощения их начальных людей, столичные служивые отбыли прочь. Жизнь медленно входила в устоявшееся русло.

Глава 28

К середине ноября навалились новые заботы. У прях точно по предсказанию Ждана закончилась шерсть, кузнец Акинфов истратил все запасы кричного железа и собирался за ним в Устюжну. Сталь как низко, так и высокоуглеродистую он получал довольно успешно, однако выделка из стальных плавок прутов и полос была всё так же крайне трудоёмка. Явно требовалось что-то вроде вертикального молота или прокатных валков. Однако изготовить их из железа было затруднительно, гораздо проще было лить из чугуна, тем более что состав литейных форм мне был хорошо известен. Однако такого продукта плавки руды коваль не знал, а то что ведал, мог объяснить с большим трудом. Собственно посещение крупнейшего в этих краях города металлургов было совершенно необходимо, благо, что он входил в выделенный мне удел.

За прошедшие две недели изрядно преобразился Гушчепсе. Вроде и награда за спасение Тучкова ему была не слишком великая пожалована, лишь конь, сабля, да пару отрезов ткани на кафтан. Но черкес изменился внутренне и внешне. Он стал передвигаться как-то изящней, выглядеть бодрей, да к тому же сменил причёску. Теперь вместо стянутых ремешком волос на его свежевыбритой голове красовался хвост, на мой взгляд, более уместный на каком-нибудь матёром запорожском казаке.

Когда я поинтересовался таким видом бывшего пленника у бывалого Бакшеева, тот пояснил:

— Сызнова воем себя мнит, вот и отрастил энтот аче, или по-татарски кокел —

— А зачем им такая причёска?-

— С прадедовских времен, от прежних татаровей повелось. Ныне ежели в бою за поруганную честь убили друг дружку, то головы рубят и за хвост тот волосяной к седлу вяжут —

— Это-то для чего?-

— Вовсе оне там на горах да гребнях своих от света истинной веры отбились. Вот дурь такую за славу особую и почитают, вроде как храбрецов после смерти восхваляют-

— Дикий обычай. Давай Гушчепсе на родину отпустим, если он так прошлого плена тяготится. Всё ж немало он нам помог, а дома ему полегчает? — предложил я старому воину.

— Кликни черкеса, перемолвись с ним о том — ухмыльнулся рязанец — токмо не вскоре он от нас отъедет, помяни моё слово-

К моему немалому изумлению, Бакшеев оказался в очередной раз прав. На предложение отправятся в Черкесию, Гушчепсе нахмурился и ответил:

— Раз гонишь — отъеду. На Москве мне служба найдётся, а до дома мне ныне хода нет —

— Почему же нельзя тебе в родной аул возвратится, поди там рады все будут — продолжал я недоумевать.

— Злые в Бесленее обо мне хабары ходят. Кажный знает что я в полон попал, сотворил напетех. Любой меня может кэрабгер назвать. Пока достойными воина поступками не верну напе, нет мне на отчину возврата — сказал, как отрезал черкес. От уточняющих вопросов горец стал отмалчиваться, и за разъяснениями пришлось отправляться к Афанасию.

— Сплетни про него в горах худые складывают, кто в неволю сдался тот по-ихнему обычаю чести лишён. Так что будут его там трусом звать, то отцу-матери в укоризну, да и жены с таковым прозвищем доброй не сыщешь. Нужно ему славное дело какое учинить — растолковал мне смысл речей юного бесленеевца рязанец.

— Что ж за подвиг от него требуется, для возвращения доброго имени? — задал я вопрос с умыслом, желая помочь черкесу в снятии с него позорного среди сородичей статуса.

— Да известно что сродственники его прославляют — татебное дело какое лихое, аль прямой разбой. У нас за таковое путь един — на плаху. Токмо ежель на войну его спровадить, там сии уменья надобны — выдал авторитетное заключение Бакшеев.

Следующим кто искренне меня порадовал, был приставленный ко мне учитель Семён Головин. Он написал вполне неплохой учебник азов арифметики, с правилами перевода славянских цифр в новоначертанные арабские, с довольно остроумными задачками, сочинёнными коллективными усилиями его и учеников. Помимо занятий математикой, подьячий Посольского приказа учил меня латыни, которую знал, так же как и польский язык. Азы словесности древнего Рима мне когда-то преподавали в глубине, неизвестно в какую сторону текущих, веков. Поэтому навык владения этим мёртвым языком постепенно закреплялся, а от изучения польского я уклонился. В старогреческом должен был наставлять архимандрит Феодорит, но к счастью он сам его знал весьма не крепко.

У пожилого настоятеля Воскресенского монастыря была двойная радость, ему удалось уговорить принять святое крещение Габсамита, да не особо сопротивлявшегося Гушчепсе. Строго говоря, черкес был и так в некоторой мере православным христианином, но отец Феодорит настаивал на необходимости проведения обряда, дабы точно не было оплошки.

Таинство совершили за день до праздника Введения, перешедший в веру матери татарчонок получил христианское имя Иосиф или в русском произношении Осип, горец же стал Григорием, видимо за особенности своего настороженного характера. По принятии истинной, в глазах окружающих, веры новокрещенов одарили подарками. Гушчепсе, которого, несмотря на крещение, продолжали именовать как и прежде, по его происхождению поверстали в десятню и пожаловали землей на заволжской стороне. От поместья, правда, не было никакого толка, поскольку располагалось оно на безлюдной местности, в давно оставленном обитателями сельце- пустоши.

Ходил монах кругами и вокруг последнего иноверца поблизости — Байкильде. Он пел соловьём, рассказывая какие неимоверные награды сулит ему согласие на смену веры. Царь Фёдор Иванович должен был настолько восхитится подобным поступком, что обязательно наделил бы крещёного сына мурзы неизмеримыми пашнями и угодьями, да пожаловал бы немалый чин, может и стольничий.

Мурзёнок вероотступничать совершенно не собирался. Напустив на себя максимально гордый вид, он ответил священнику длинной отповедью по-татарски. Вкратце перевёл её нам его сводный брат:

— Молвит, как хан его Кази-Гирей, будет, сколько Аллах даст, сидеть в узилище, а потом сбежит, как оказия приключится. От бесерменства же не отступится за всё золото мира-

— Значит, с царя крымского пример себе берёт? — узнать, что и этому правителю довелось побывать в плену, было для меня открытием.

— Солтану кызылбашскому в полон Бора-Гирей угодил, семь лет в зиндане томился, соблазняли его землями и наградами за службу и принятие веры персидской, но он готов был умереть, а не поддаться — посвятил меня в перепитии ханской судьбы Габсамит.

Байкильде нараспев продекламировал какой-то татарский стих.

— Словами крымского царя отвечает — сообщил его младший брат:

— Лучше годы безысходно провести в темнице,

— Чем ковром под ноги шаху расстелится —

— Складно сочиняет, а песни часом не пишет ваш славный государь? — чего-чего, а поэтических наклонностей от хозяина разбойничьего государства я не ожидал.

— Гизели о любви творит, а так же музыку для разных инструментов — перечислил увлечения своего бывшего правителя Габсамит.

— Ну и ну — только и удалось мне вымолвить.

Похоже, с этим поэтом — правителем государства работорговцев ухо следовало держать востро. Любой крымский хан серьёзный противник, а талантливый — опасен вдвойне.

Через два дня после двунадесятого праздника Введения, в город прибыл гонец с очередным посланием от боярина Годунова. Этот свиток заставил меня снова вспомнить о незаурядном правителе Крымского улуса. В письме царский слуга, конюший и прочая, и прочая, интересовался — не ошибся ли я с предположением о приходе татар весной. Ведь прибыл из Бахчисарая русский посол, привёз грамоту от Кази-Гирея, в которой тот обещался жить в дружбе, пределов Руси не тревожить. Написано сие послание было в чрезмерно обходительном, даже скорее уничижительном по отношению к автору тоне. В Москве уже праздновали победу над южным соседом, и мне для ознакомления передали список с дипломатического письма хана.

Собранный экспертный совет из новокрещёного татарчонка Осипа и уездного окладчика Афанасия сей документ только что на зуб не пробовал.

— Шутейно, мню, в Бахчисарае сие писано — выдал своё заключение Габсамит — Видать лишка вина Гази-Гирей хлебнул и сочинил эдакое. Уж больно не серьёзно он тут себя именует, да через меру царя всея Руси возвеличивает —

— Надсмехается, значит, пёс над государем нашим — зло проговорил Бакшеев — Нет, не дурак волоститель татарский с пьяных дум поносную лжу измышлять. Другое тут, очи застить желает, в спокойствии уверить. Токмо для чего? По великому посту казаки в поле за языками ездят, те всю истину откроют-

— Должен быть смысл, хитрость тут какая-то — намерений Бора-Гирея я не понимал.

— Значится, к Пасхе языки на Москве будут, там их расспросят накрепко, полки на Оку выйдут — прикидывал противодействие планам вероятного противника Афанасий.

— От получения точных известий, сколько времени нужно войско собрать и на Заокские земли двинуть? — скорость выдвижения русских сотен влияла на многое.

— К середине мая за Окой соберутся, а за реку пойдут, как припасы сберут, ранее июня выйдет токмо ежели загодя запастись — рассчитал сроки подхода московского войска опытный рязанец.

— Значит крымцы раньше будут, по самой первой траве — попробовал я примерить на себя роль их главнокомандующего — Ты бы в какое место пограничья ударил, будь калгой, к примеру?-

— Упаси Господь — перекрестился бывший порубежник, без охоты примеряющий на себя такую личину — Я б часть орды к Туле повёл, чтоб грозилась через Оку к Москве прыгнуть, тем бы христианские полки и остановил бы. А прочие в загон на северские, рязанские, да мещерские земли.

Потом Бакшеев немного подумал и добавил:

— Нет, на северские, под Чернигов я б войско не слал, там для береженья от литвинов изрядно русских воев, к епкий отпор могут дать. Хану же не ратное дело нужно, а добычи взять по более. Поминки в Бахчисарай седьмой год не плачены, биев царю Крымскому жаловать нечем, а карачеи как на белую ханскую кошму подняли, так и скинуть могут. Так что за животами он орду пошлёт, не за славой-

Что устроенный нашим малым военным советом мозговой штурм смог за Гази-Гирея составить наиболее удачный план весенне-летней кампании. Вот только будет ли он действовать наиболее оптимально, вот в чём вопрос. Однако лучше перекрутиться, чем недокрутиться, исходя из этих соображений, я и подготовил ответ для передачи боярину Годунову.

После отъезда посланца в столицу ко мне пришёл насупленный Тучков. Раны его неплохо заживали, и на постельном режиме он провёл не более шести дней.

— Сеунч сказывал, в первых седмицах Рождественского поста ногаи пойдут по нашему уезду, дорога им на Тверь, а далее к Новгороду — озвучил свои тревоги казначей — Хучь с ними приставы и будут московские для дозора, чтоб насильства над христианами не чинили, но опаску иметь надо. Бережёного Бог бережёт-

Опасениями дядьки я поделился с Бакшеевым и головой стрельцов Пузиковым. Молодой командир стрельцов был готов, хоть сейчас садиться в осаду. Окладчик лишь махнул рукой:

— Ногаи не дети малые, оне на ночлег к монастырских сёлам поближе становятся, у тиунов сих вотчин завсегда запасец есть. Ну а ежель у наших хрестьян чего лишком отнимут, то оброк им скостим за разорение-

Потом, глянув на сотника Данилу, добавил:

— Твоих-то людишек гулящих, на коих стрелецкий кафтан глядится как на медведе сарафан, погонять в ратном умении было б не худо. До сих пор за ними ловкость токмо в бражничестве да задирании подола бабам видна-

Учения решили проводить в ближайшую субботу. По моему предложению противника должны были имитировать несколько дворян и нанятые литвины под предводительством Байкильде. Я готовился услышать вал жалоб на то, что командиром назначен татарин, но так их и не дождался.

Бакшеев моих опасений не понял:

— Татарчонок знатен вельми, так с чего рожу кривить? Вона, на полки у Ругодива государь да бояре царевичей кайсацких, астраханских да сибирских в наибольшие головы ставят. А русских воевод в товарищи, и никто на татаровей Чингисова рода челом в отечестве не бьёт, а друг дружке за местный счёт глотку готовы порвать-

Выведенное на лёд Волги воинство выглядело регулярным войском исключительно издалека. При близком рассмотрении становилось видно, что кафтаны, хоть и построены из одинаковой материи, но имеют разный покрой, а уж о разнообразии оружия и говорить не приходилось.

Ни у одного из бойцов не было одинакового комплекта оружия. Несколько видов фитильных пищалей с жагровым и кнопочным спуском, бердыши, сабли, топоры и короткие пики, луки да старый самострел — вот полный комплект оружия Угличской стрелецкой сотни. Чем Данила, зазывавший в стрельцы кого ни попадя, собирался вооружать следующую группу повёрстанных, было совершенно не понятно, разве что дрекольем.

Более-менее прилично палили воины, пришедшие с Пузиковым из Москвы. Остальные по несколько минут ковырялись с заряжанием. Их попытки прицеливаться при стрельбе в выставленную в пятидесяти шагах бревенчатую стенку привели к тому, что они попалили себе бороды и обожгли лица вырывавшимися из затравочного отверстия снопами искр. Луки выдали только тем, кто умел этим оружием пользоваться, и показанные лучниками результаты были вполне сносны. За время короткого лучного боя было изорвано немало тетивы, но разбор полётов произошёл после окончания упражнений самострельщика.

Этот молодой парень минут пять прилаживал к ложу натяжной ворот, изготовясь к тому моменту, когда лучники уже завершали учёбу. В процессе стрельбы по мишени полупудовое оружие ходуном ходило в его руках. За три минуты он едва сделал два выстрела, умудрившись на третьем порвать тетиву. Меня же удивил шум, производимый при выстрелах из луков и самострела, ранее мне казалось, что они бесшумны, тут же хлопок при ударе о налучье был немногим тише звука выстрелившей пищали.

— Больше за жалованьем не приходи — бросил Афанасий стрелецкому голове — пущай твои скоморохи по дворам, народ потешая, корм находят-

Потом осмотрел изорванные луки и гаркнул сбившимся в кучу бойцам:

— Тетива эт вам не жена, о ней забывать нельзя, её кажный день смазывать надобно. На жонке един раз женился, потом до конца дней щти жри, а струну лучную год холишь да лелеешь, а потом едину битву пользуешь-

Следующим пунктом программы шли упражнения пушкарей. Они вытащили две тяжёлые пищали довольно хищного вида. На трёхколёсных станках, с длинными узкими стволами и заряжанием с казны они напоминали образцы артиллерийского оружия из иномирного будущего.

— Дедовское наследство — не разделял моего восхищения Бакшеев — Ныне на Москве по-настоящему добрые пушки льют, медные, да с глухим тылом, не хуже немецких —

При изготовке к стрельбе орудий, старший пушкарь попросил нас отъехать подальше:

— Пищали давненько кованы, как бы по сварке не лопнули, поберегись, княже —

После заряжения и прицеливания артиллеристы сунули в запальные отверстия раскалённые прутья. Послышалось громкое шипение и только через пару секунд выстрелы. Вылетевшие ядра было видно невооружённым взглядом. Навели орудия мастера пушечного дела знатно. Снаряды стукнулись о лёд в ста шагах и поскакали далее как мячики, рикошетя от поверхности замёрзшей реки.

— Знатно выцелили, да и порох добрый сотворили — выдал первую похвалу за день рязанец — таковая пальба врагов кладёт, как коса траву —

Внимательно рассмотрев пушки, я понял, что большинство элементов их конструкции определялось качеством наличного пороха. Горел он чрезмерно медленно, поэтому для придания снаряду необходимой убойной силы требовалось удлинять стволы. Длинные и узкие орудия снаряжать с дула было крайне затруднительно, для этого требовалось каждый раз при заряжении опускать ствол, да и банник для проталкивания зарядов должен был быть чрезмерной длины. С казны пушки изготавливались к стрельбе с помощью особых запирающих камор, закрепляемых клиньями или поворотом. Однако такое устройство казённой части приводило к значительному прорыву пороховых газов, что требовало ещё большего удлинения ствола.

Поэтому переход к цельнолитым пушкам, снаряжаемым с дула действительно выглядел некоторым прогрессом, позволявшим сократить длину, снизить массу, а также увеличить надёжность орудия.

Завершала учения симуляция боя стрелецкой пехоты против конницы, действующей по татарской тактике. Пищали были заряжены вхолостую, лучникам раздали стрелы с глиняными наконечниками.

Городовые стрельцы выстроились в две шеренги, раскурили фитили, и, опёрши ружья о воткнутые в утоптанный снег бердыши и длинные топоры, стали ждать нападения.

Конники атаковать не торопились и, маяча на изрядном удалении, изредка с разгона стреляли в строй обороняющихся. Стрелы были не боевые, но били довольно больно, да и потерять зуб или глаз желающих было мало, поэтому среди стрельцов раздались крики призывавшие покончить с этой дуростью и закончить побыстрее честной дракой.

Совершенно внезапно 'татары' перестроились в колонну по двое и рванули на полном ходу в обход нашего левого фланга. Переругивающиеся пехотинцы не сразу заметили этот манёвр, а поняв, что это не шутейно, заметались, пытаясь развернуть фронт. В итоге выстрелить успело не более половины стрельцов, да и то в разнобой, большинству сектор стрельбы перекрыли собственные сослуживцы. Конница, огибая левый край строя, торопливо опустошала колчаны. Особенно отличился Байкильде, который, вереща что-то весёлое, бросал по две стрелы сразу. Попавшие под массированный продольный обстрел солдаты и не помышляли о перезарядке оружия или о меткой стрельбе во врага, заботясь лишь о том, чтоб укрыть локтем лицо от вражеских стрел. На несколько сотен оперённых подарков, выпущенных с убийственно близкого расстояния, стрельцы ответили редкими выстрелами, да плотной бранью.

Результат учений меня несколько расстроил, Бакшеев лишь махнул рукой:

— Ничтоже удивительного мурзёнок не показал. Завсегда так татары воюют, своим правым чужое левое крыло охватывают. Стреляют, пока враг не побежит, уж тогда за сабли берутся-

— А если в такое место встать, где не обойти? — интересовался я вариантами противодействия такой тактике.

— Тогда бесермены вовсе на битву не выйдут. Отъедут к окоёму и дразнить станут. Дурных среди них мало осталось. Тока если пятеро к одному вражин окажется, да великая нужда степняков подгонять будет-

Что ж, надеюсь, у меня будет еще время прикинуть наиболее верный способ воевать с кочевниками. В настоящее же время, разглядывая народ, собиравший стрелы и потерянные элементы одежды, я выразил удивление:

— Почему ни у кого валенок нету? Все в сапогах, да поршнях, в них же холодно наверно?-

— Хорошо люд обут, не бедствует, чтоб в лаптях-то ходить — не понял меня Афанасий.

После краткой беседы выяснилось, что валяная обувь нынешнему населению совершенно не знакома. Войлок знали, а валенки нет. Странно, всегда считал, что русские в этом испокон веков ходили. Наверно всё же реальность здесь отличается от истории оставленного мира, мнение на этот счёт я менял регулярно. Ну не смертельно, будет ещё один повод для встречи с ногаями.

Глава 29

Кочевников ждали со дня на день, но появились они как всегда внезапно, лишь на сутки отстав от вести о своём приближении. В момент прибытия сеунча я, не смотря на пост, вкуснейшим образом обедал. Бог послал к столу квашеную капусту и практически настоящий винегрет, только что без картошки. Вкушая эти блюда, я искренне радовался, что по осени озаботился осмотреть кладовые. Открытие что все доступные овощи, да и некоторые фрукты солят, и ничего не квасят и не маринуют, меня тогда крепко озадачило. К счастью заквасить пару бочек с капустой успели, единственное, что я упустил — это заготовку зелёного горошка. Тогда бы осталось рецепт майонеза подобрать — и на Рождество можно праздновать с замечательным салатом оливье. Ладно, не успел в этом году — наверстаю в следующем. Ну и ещё картошки надо раздобыть, без неё становилось тоскливо.

Мой двор также скромно обедал постными блюдами — разными рыбными супами, холодной стерлядью, нельмой, расстегаями с рыбкой, а также нежирными молодыми поросятами и утятами. Почему именно эта пища в настоящий момент являлась постной, я не знал, но священнослужитель, присутствующий на трапезе, заверял, что всё в порядке. Вообще, постится в дарованной мне эпохе, было гораздо проще, чем в той, в которой осталось моё первое тело. Восьмипудовая бочка чёрной икры, этого вполне постного продукта, стоила в зависимости от сорта и состояния от пятидесяти копеек до трёх рублей. Знавал я в прежней жизни умельцев, которые с помощью простейших технологий из здешнего худшего сорта сделали бы экстра-первый класс. Помнится, химичили те фальсификаторы с рыбопродуктами с помощью масла и запрещённой у нас в пищевой промышленности борной кислоты.

Гонец уважительно посмотрел на меня, ибо самоотречение от благ тут являлось одной из высших форм благочестия, и доложил присутствующим:

— Ногаи идут, и наши романовские да ярославские, и Уряз-Мехметовы заволжские, видимо-невидимо их, тьма целая-

— Едут — хорошо. Много степняков — так об том пусть свеи горюют — отношение Бакшеева к происходящему было воистину философским.

Следующим утром мы со стены кремля наблюдали за проходившей мимо города ордой. Зрелище было достаточно эпическим. Конница шла в колоннах по шесть-семь человек в ряд, запасные лошади в количестве двух-трёх штук шли гуськом за всадником, привязанные уздами к луке седла. Афанасий узнавал значки и бунчуки, разбираясь кто за кем идёт, для меня же вся эта масса кавалерии была практически однородна. Между кремлём и проходящим войском метался гонец, согласуя место и время торжественной встречи. Приглашать вождей кочевников в княжеские палаты Бакшеев не советовал категорически.

Спустя два с половиной часа кажущаяся бесконечной змея из всадников иссякла.

— Не соврал, сеунч, без малого тьма татар, или целый тюмень по-старому — удовлетворённо закончил подсчёты уездный окладчик.

— Это сколько ж всего? — местные обозначения крупных цифр я выучил, но жаждал услышать подтверждение услышанному.

— Почти десять тысяч воев пришли — в очередной раз выдал итог рязанец.

— Ты видно ошибся, тут степняков раза в три или в пять больше — в истинность указанной цифры мне не верилось.

— Эт с непривычки, завсегда так, больше чем по правде есть видится — усмехнулся Бакшеев, видимо давно знакомый с такой формой обмана зрения.

К этому моменту и место пира было согласовано, проводить его решили недалеко от стен Покровского монастыря. Туда незамедлительно, под охраной нескольких дворян, отправились со вчерашнего дня приготавливаемые напитки и снедь.

Меня в очередной раз нарядили в многослойную одежду как крупную куклу, и мы отправились на встречу с союзными силами. Дорогой меня долго инструктировали, как вести себя, дабы не уронить родовой чести. К нашему приезду был поставлен огромный белый войлочный шатёр, который при ближайшем рассмотрении оказался собранным из нескольких поменьше. Внутри был полный разнобой стилей, наспех собранные грубые лавки и столы, были застелены дорогими тканями. Столы стояли и прямо и под углом, и кого за какой сажать знал, похоже, лишь чувствующий себя как рыба в воде Ждан. За столами стояли немногие оставшиеся от Марии Нагой стольники со своим старшими сыновьями.

После занятия своих мест представителями Угличского удела в шатёр начали группами входить ногайские мурзы. Некоторые фамилии мне были знакомы со школьной скамьи, видимо эти ребята переселились на Русь всерьёз.

Первыми вошли пожилой невысокий татарин, примерно одних лет с Бакшеевым, с довольно грустным взглядом, именем Эль мурза Юсупов, с ним его сыновья Сююш и Бай, сопровождаемые старым знакомцем Темиром Засецким. Вторыми шли мурзы Кутумовы, братья Айдар, Али и Никита, за ними мурзы Бобизян и Темир Уразлыевы. Следом за ним пошёл вал татарской знати, все они были подручными бия Больших Ногаев Ураз-Мамета Урусова. Последними шли начальные люди служилых казанских татар и черемисов. Приветствовали мы друг друга лёгким наклоном головы.

После того как все расселись по местам, была разлита первая чаша и провозглашён заздравный тост за великого князя и царя Фёдора Иоановича. Собственно наливали всем, не смотря на возраст и вероисповедование. Помня о последствиях события в Южно-уральской степи, повлёкших плен сибирских царевичей, я постарался, не дрогнув, осушить чашу. К счастью налили мне стольники, видимо щадя возраст, очень сильно разбавленного ставленого мёда. Поперхнувшихся среди присутствующих тоже не нашлось. То ли они вполне представляли себе последствия, то ли были в питейном деле не слабы.

— Почто бий Ураз-Махмет не пришёл на зов великого государя? — задал я первый ритуальный вопрос.

— Казыев юрт доблестный бий заволжских ногаев воюет — ответил мне старший Юсупов — он уже рассеял врагов своих по всей степи, бия казыевского Якшисата насмерть побил. Теперича вокруг Азака ходит, караулит мурз Хана-Гази и Барана-Гази, словно кот мышей —

— На Дону, под Азовом те вражьи юрта кочуют — сообщил мне Засецкий, и словно давая знак, что более эту тему развивать не следует, строго прибавил — Старая нелюбовь да кровь между ними и храбрейшим бием —

Второй вопрос задать я не успел, поскольку была провозглашёна очередная здравица. После второй чаши пир сошёл с рельс ритуала и покатился вперёд своим чередом, где люди пили и ели, беседовали с соседями, мало интересуясь обстановкой за центральным столом. Я сидел парадным болванчиком, осматривая собравшихся. Вели себя татарские гости совершенно по-разному, ближайшие ко мне восседали вполне чинно, от соседствующих с ними русских дворян их было отличить не просто, даже одежда была схожа. В дальних углах посадили, по всей видимости, каких-то совсем диких, те забрались с ногами на лавки, и подтаскивали к себе со всех сторон блюда с мясом. Когда к этим степнякам поднесли хлеб и соленые огурцы с капустой, это вызвало в их компании живейшее обсуждение. Хлеб был внимательно обнюхан и отставлен в сторону, капусту и огурцы презрительно скинули на пол.

— Се заяицкие ногаи — прошептал мне на ухо стоящий за спиной стольник. Видимо он обратил внимание на мой интерес к данным представителям номадской культуры и поэтому расщирил поянение:

— За рекой Яиком кочуют бесермены те, хлеба не знают, а овощ почитают за траву, коей токмо скот кормить надлежит-

Вообще из всего, что было представлено на столе, татарскую знать особенно воодушевляло спиртное. Надо признать, это именно я уговорил Ждана выставить из запасов Сытных палат наиболее качественные напитки. Поскольку мне требовалось заключение нескольких коммерческих сделок, желательно с отсрочкой платежа, то по старой памяти было решено, что качественное угощение может в этом изрядно поспособствовать.

Уже через пятнадцать минут после начала пира стало ясно, что если к делу не перейти немедленно, то беседовать станет не с кем, мурзы надирались весьма споро и с большой охотой.

Плюнув на, улетавший псу под хвост, расписанный план мероприятия, я громко обратился к Элю Юсупову с традиционным пожеланием здоровья и благ, правда, выраженным немного корявым татарским языком. Сперва пожилой мурза не понял, кто к нему обратился и начал крутить головой. Я повторил текст, про себя надеясь, что новокрещёный Осип-Габсамит научил меня верным фразам. Выражение лица Эль мурзы и его сыновей стало таким, будто с ними заговорил сотни лет молчавший деревянный истукан. Что их так изумило, было не понятно, по-татарски разговаривало значительное количество русских дворян, хотя конечно наибольшее число владевших этим наречием проживало в южных уездах.

Пользуясь возникшей паузой в разговоре, я выдал все вежливые выражения, что смог до этоьтго момента заучить. В кратком монологе я успел почтить память мурзиных предков, поинтересоваться здоровьем родных и близких, спросить многочисленны и тучны ли его стада, да не хромает ли конь.

В течение этой весьма короткой речи и торжественного ответа Эль мурзы Юсупова к нашей беседе начинало прислушиваться всё больше и больше гостей. Собственно всё, что произнёс на своём языке глава романовских ногаев, для меня осталось загадкой, так далеко в изучении речи восточных соседей я не заходил. Но глядя на спокойное лицо Бакшеева, я предполагал, что никаких гадостей мне в лицо не говорят.

Завладев вниманием многих их присутствующих, я перешел к интересующей меня теме сырьевых поставок.

— Нужно мне в куплю шерсти овечьей вельми много. Будем ли таковой торг учинять? — вопрос был сформулирован обтекаемо, важна была общая реакция на предложение.

— Присылай прикащиков, пущай купляют, если кто продать возжелает. Многия купцы у нас берут волос и пух, добры на сё романовские овечки-то — не понял моего намёка на предложение стать оптовым поставщиком Эль мурза.

Лицо у Тучкова было такое, что казалось, он выбирает, стоит ли ему зажать мне рот или зарыдать. Видимо из тщательно лелеемого Жданом при посторонних людях образа царевича я выбился крепко.

Пока я подбирал, в каких корректных и понятных словах донести смысл желаемой оптовой торговли с серьёзными скидками, казначей перекинул роль купца на себя:

— По какой цене за мешок шерсти торг идёт, да по сколько гривенок весу в том мешке-

Знатный ногаец пустился в пространные объяснения на смеси русских и татарских слов, видимо с вопросом он был всё же знаком. Я примерно прикидывал желаемую стоимость, и мне показалось, что осаженный на землю степняк жульничает. За вес шерсти примерно равный настригаемой с одной овцы он хотел цену не сильно меньшую, чем за живое животное.

— Велики ли стада твои, почтенный мурза? — следующий подход осуществлялся с другого фланга.

— Ежели собрать в одну отару за день на коне не объедешь — не упустил случая прихвастнуть Юсупов.

— Ну так нам вся шерсть потребна что на твоих несчитанных овцах, какая плата будет хороша? — вопрос сорвался сам собой, опять расстроив Ждана.

Мурза пустился в вычисления, загибая пальцы, и, наконец, выдал ответ. Нет, он, похоже, намеренно издевался, нацепив самую благостную личину. Назвав некоторое количество тюков определённого веса, он за них просил цену в полтора раза превышавшую первую, в пересчёте на единицу массы.

— Что ж так мало спрашиваешь? — спокойно выдержать насмешку мне не удалось.

Пожилой кочевой аристократ, видимо не почувствовав в вопросе иронии, рассыпался в извинениях, мол, большего количества шерсти им не собрать, даже если он с подданных ашар только ею и возьмёт. В процессе его объяснений выяснилось, что и деньги то большей частью достанутся не ему, на них он закупит зерна.

— Столько выстричь да вычесать, разобрать да отмыть это на пол-лета всем юртовщикам работы. Ни просо посеять не успеют, ни творога насушить, ежель зерна не купить — не пережить улусу зиму, а моим пашцам потребного на корм хлеба да овса в оброк не отдать.

Потом мурза перешёл от жалоб к предложениям вместо крупной продажи отделаться более мелким подарком.

— Скажи чего изволишь, войлока белого, волоса тонкорунного всего на твой обиход подарю, и в великую честь мне то будет — торжественно провозгласил Юсупов.

Над особенностями кочевой экономики ещё стоило подумать, поэтому обещанные дары я пообещал принять, проявив особый интерес к войлоку разных сортов.

К этому моменту в дальних углах пиршественного шатра уже начинались перебранки в стиле 'ты меня уважаешь?'. Сабли у приглашённых были изъяты, но за столом в качестве столовых приборов все пользовались совсем не малого размера кинжалами. Откланявшись и раздав прощальные подарки в виде небольших связок меховых шкурок и малых отрезов сукна, взятых из прежнего царского пожалования, мы вместе с большей частью свиты удалились.

Ушедшие сразу после окончания пира, затянувшегося до самого утра, ногайцы прислали ответные дары прямо с пути на Тверь. Примчавший посланник от мурз доставил мне с пять десятков всевозможных войлоков разных качеств и степеней обработки. Судя по виду этих кошм, вырывали их у владельцев, глядя лишь на наличие более-менее приличной неизношенности.

Желая польстить хлебосольству хозяев, гонец восхитился прошедшей попойкой:

— Воистину невиданный пир устроил нашим воеводам княз Дмитрий. Поутру, как раненых, мурз увозили промеж двух коней их нукеры, а двое и вовсе померли. По всему Полю разнесут об этом великом дне весть кедаи-сказители —

Комплимент, на мой взгляд, выглядел несколько сомнительным, но ответил я в том же ключе, заодно заочно похвалив и весь род сеунча:

— И тебе спасибо за принесённые добрую весть да богатые дары воин, несомненно родовым именем славный-

— Сказывали мне молву, будто увидишь князя Углицкого, что отрока юного, а услышишь что старца мудрого. Но вот что в неведомом и сокровенном можно читать, как мулла в книге открытой, о том не верил, пока сей час не узрил — поразился гонец — Истинно ты предвосхитил, государь, нарёк меня отец по дедову имени — Чапай, дабы во все времена яз славен был в делах своих —

После этих слов посланец, который вполне мог оказаться дальним предком знаменитого комдива, с поклоном принял подарок, и быстрым шагом удалился.

В Угличе собирался отряд для отправки к основному войску под Новгород. Для сопровождения меня в поездке на Устюжну осталось двенадцать человек, включая пятерых военных слуг и Бакшеева. В полку, уходящем в поход, насчитывалось примерно тридцать пять бойцов. В тоже время мне чётко помнилось, что жалованье выделялось на значительно большее количество народа. Пристав к Афанасию с вопросом о том, куда подевались уклонисты от службы, получил подробную роспись личного состава помещичьей кавалерии:

— Всего у нас в разрядах семдесят два человека вписано в Углицкую сотню. По выборному списку вёрстано семь дворян, что каждый год должны к Москве для службы отправляться, а в поход завсегда брать по военному холопу, а трое луччих, со своей земельки в четыреста пятдесят четей о трёх полях, так и двоих должны окромя себя выставлять. Тридцать шесть детей боярских идут по списку дворскому, служить им надобно по шести месяцев на год, да в поход по зову подниматся. Остатние все писаны детьми боярскими городовыми, для походного дела негодны за худостью животов, токмо пригожи к осадному сидению, да по уездным надобностям-

Бакшеев перевёл дух и продолжил:

— Выборные все на Москве, жильцами, а холопов их явилось шешть человек заместо десяти. В нетях людишки Раковых, четверо сыновей Русинкиных у нас по уезду с наибольшим окладом. Да спросу с них нету никакого, пока со стольного града не съедут до поместий. Из дворовых детей боярских в нетях два человека, сродственники ихние нездоровьем отговариваются. Лошаков по твоему делу как по осени уехал, так и не слыхать о нём. Четверо по городовому списку в силах оказались на поход подняться, честь им и хвала за то. Вот и все сорок три воя, из коих шестеро да яз, горемычный, за твоей особой остаюсь-

— Какая-то хиловатая у нас сотня — позволил я себе проявить лёгкое разочарование.

— Не хуже прочих — не поддержал меня Афанасий — Вона по Звенигороду аж три сотни, со своими сотенными, а в походе от града сего сроду более трёх дюжин не видывали —

На память внезапно пришло, как в детстве прошлой жизни, на уроках истории, читая список городовых полков, вышедших на Куликовскую битву, я представлял себе плотные колонны одоспешенных всадников. А ведь те полки вполне могли быть подобны тутошним маленьким отрядам, по десяткам дорог, словно тонкие ручьи, вливавшиеся в одно великое войско, будто в широкую реку.

Поскольку Гушчепсе уходил вместе с Угличским полком, он должен был кому-то передать своё мычащее оспенное хозяйство. Кормили и ухаживали за этими животными, размещёнными на более глухой заволжской стороне, обычные княжеские скотники, но вот перенос инфекции и забор материала проводил только черкес и только в одиночестве. Глицерин путём многократных перегонок выходил довольно чистым, и я надеялся, что большинства трагических проблем первого опыта вакцинации, удастся избежать. Кружок людей, готовых испытать на себе новые прививки, подбирал мой молочный брат Баженка. Именно ему, несмотря на молодость, планировалось вручить управление оспенным скотным двором. Он уже с пару недель ассистировал нашему доморощенному вакцинатору — Гушчепсе. Последней каплей стала демонстрация свежей оспенной болячки, и заявление что перед общим употреблением он испытал прививку на себе.

— Тоже мне, Мечников — буркнул я, услышав эту потрясающую новость.

— Нет, я сам себе, не знаю таковского — упёрся мальчишка.

К сожалению, знал я — Мечникова, Самойловича, Мочугковского и многих других накрепко вбили мне в голову в своё время, как пример самоотверженности в науке. На мой взгляд, испытания всего и вся на себе вещь героическая, но малопродуктивная, по крайней мере, со стороны врача, явно способного на большее.

Что ж, видимо, Баженко сам выбрал свой путь, и я решил всё, что успел выучить в области медицины, передать именно ему. Проведя вечером операцию оспопрививания на мне и ещё шести людях разного возраста, сын Ждана перешел рубеж, навсегда теперь отделяющий его от большинства современников.

Глава 30

Пребывая после проведения вакцинации на вынужденном карантине, я размышлял о проблемах переработки шерсти. Ради моих опытов остригли, а после забили до срока несколько овец. Понимая, что чем на возможно большее количество маленьких проблем я разобью одну большую, тем скорее добьюсь её решения, я дробил процесс подготовки шерсти к прядению на наиболее короткие производственные циклы. Помогал мне плотник Савва, также одним из первых привитый Баженкой, и потому на время поселенный этажом ниже моих палат.

Этап стрижки механизировать на данном этапе казалось невозможным, поэтому единственное, что представлялось возможным это ускорение и облегчение работ, дабы мог справится с ней и ребёнок. Этого надеялись достичь внедрением деревянного станка с ярмом для фиксации овцы, да внедрением облегчённых ножниц с изогнутыми рукоятями.

Савва, правда, выражал сомнения в возможности внедрения этих новшеств:

— Юртовщики — то простые пружинчатые ножни за богатство держат. Что в Поле, что у нас, на Руси, чорный люд токмо гребнями по весне линялый волос чешет —

Ну, крутились у меня мысли, массовым улучшенное орудие труда овцеводов сделаем попозже, нам бы богатых обеспечить и то дело.

С переборкой шерсти по цветам и сортам тоже было не ясно, что можно придумать модернового. По-моему чтобы выполнить эту задачу с помощью механизмов, для них одновременно требовался в комплекте искусственный интеллект. Приходила на ум лишь оптимизация рабочего процесса, дабы каждый сортировщик не копался в своём мешке с сырьём, а работал без лишних телодвижений на аналоге конвейера из холста и деревянных валов. Вот мойку, очистку и вычёсывание представлялось вполне возможным в значительной мере освободить от ручного труда. Любой, кто видел в своей жизни работающую стиральную машинку советских времен с резиновыми валиками для отжима, да пользовался круглой проволочной расчёской для волос, был уже потенциальным инженером простейших устройств для очистки и чесания.

Конечно, оставалась куча проблем, связанных с ограниченностью доступных материалов и средств их обработки, но это уже было заботой местных кадров. Получив принципиальную схему, угличские ремесленники вполне способны были выдать работающий прототип.

Устройство чесалки с вращающимися зубчатыми валами восхитила плотника Савву:

— Ловко как, яз же два дня очей не смыкал, удумывал, как гребни к палкам приспособить, да чтоб ходили ровно, а эвона как всё просто-

— Раз тебе это просто, быть тебе механиком за мной — развесился я энтузиазму плотника, одним долотом, топором да буравом воплотившего в жизнь большую часть замыслов своего сумасбродного князя.

— Что ж се за чин? Ослобони, княже яз к древодельству более обвычен, а тута видать за Камень ехать придётся — насторожился Савва, именуемый мною по отцу Ефимовым.

— Не тужи, это не меха добывать, эт самодельные штуки творить, чтобы они сами нужные дела работали — успокоил я мастера.

— Розмыслом, значит — перевёл на свой лад Савва — такое мне, мню, по силам-

До нашего отъезда этот древоделя успел сделать еще две пары колодок с клиновым расширением, которые были оставлены бездельничающим пряхам с заданием на них пробовать вылепить обувь из войлока. Что валенки именно лепятся, и ещё обрабатываются горячей и тёплой водой помнилось мне всё из того же памятного тура по Волге, вроде бы в каком-то городке наличествовал целый музей валяной обувки.

За двенадцать дней до Рождества из Углича выдвинулось сразу несколько отрядов. Мы с кузнецом Акинфовым, Жданом и Бакшеевым с тремя охранниками двинулись в сторону Кашина. Три небольших обоза под охраной шести дворян двинулись на Москву, Ярославль и Вологду. В эти города на санях отправлялись изготовленная Акинфовым сталь, да остатки мехов из кладовых Тучкова. Слишком уж острая нужда была в деньгах, поэтому приходилось обращать в монету остатки царских подарков. В приказчики с торговыми санными поездами Ждан отрядил самых доверенных людей. На Москву еще отправился подьячий Семён Головин, бить челом о печати своего учебника арифметики. Также назначенным торговцам от удела были вручены списки того что поискать в продаже, и если и нету, то хотя бы приценится. Требовались мне практически все образцы сырья и полуфабрикаты, что можно было найти в продаже, а именно — квасцы, металлы, кроме железа, прочие минералы очищенные и в рудах, и обязательно купоросы, хотя бы для того чтобы разобраться что это за штуки.

На подъезде к Кашину нами были встречены разъезды московского войска, собиравшие фураж и провиант, для идущих к Твери полков.

— Рать уж за Новгород должна была поспеть — удивился таким сведениям Бакшеев.

— Заместничали воеводы, челом друг на дружку в отечестве били, пока их царь да бояре судили, чуть не две седмицы и прошло — охотно пояснили причину задержки войсковые фуражиры.

— Кажный божий день дорог, а наши начальные люди прю междусобойную учиняют — расстроился Афанасий — Пущай вся страна огнём горит, они с места не двинутся, лишь бы родовому счёту урона не было-

— Да бояре и окольничьи и далее бы судили да рядили, да царёв слуга Борис Фёдорович Годунов умолил государя дать им невместные грамоты. Також пообещал он пред всем войском, что ежель кто над врагом лукавством победу учинит аль хитрым, або тайным делом, не в укор то будет, и награда будет велика, можа и богаче, чем за прямой бой — поделились последними новостями словоохотливые воины.

— Вот оно как, рачительно рассудил боярин — одобрил такой наказ пожилой рязанец.

Ещё через два дня мы уже въезжали по Большой Углицкой улице в Городецк, главный город Бежецкой пятины. Встречали нас на удивление приветливо. Несмотря на крепкий мороз на улицу вывалило немало народа. Чем я так полюбился абсолютно мне не знакомым бежичанам, было совершенно не понятно. Для нашего постоя освободили хоромы городского приказчика, их начисто отскоблили и даже, кажется, обкурили ладаном. Не успели мы расположиться, как волной пошли челобитчики с дарами, опять же чем конкретно им мог помочь князь Угличский, было не ясно. Из потока просьб я понял, что посадских до смерти достала городская администрация и покрывавший её дьяк из четверти Петелина. Каждый второй просил, чтобы я бил царю Фёдору Ивановичу о пожаловании мне их городка в удел, некоторые намекали, что есть у меня на него какие-то права.

— А, слухи-то, мол, великий государь Иоанн Васильевич сыну молодшему по духовной отписал многия города, Городецк этот, Ростов, Тверь, да и ещё разные сказывают, а бояре будто скрыли грамоту ту — досадливо махнув рукой, прокомментировал эти просьбы Ждан — вот и уговаривают тебя от брата правды доискиваться, мнят, что кормить одного князя полехше будет, чем дьяков четвертных-

— Что, было такое мне завещано? — вопрос меня крайне заинтересовал. Правда, называть завещателя, царя Ивана Васильевича, отцом мне было трудно, можно сказать язык не поворачивался.

— Можа лжа сие, а можа и нет — уклончиво ответил Тучков — Батюшка твой, царство ему Небесное, переменчив нравом-то был. Он этих грамоток и десяток написать мог. Старые сжечь, вестимо, должны, но можа где в приказах и валяется какая, там сам нечистый ногу сломит —

Вид у меня стал мечтательным, только от одной мысли о возможности такого кардинального расширения удела.

— Не просил бы ты, княжич, городов сих — заметив мой настрой, предостерёг верный дядька — Скорей лиха выпросишь. Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою —

Очередной челобитчик оказался игуменом Введенского монастыря, тоже чем-то изобиженным от городских властей. После уже традиционных жалоб и просьб о переписи города в мой удел, он вдруг посоветовал действовать в этом вопросе через старцев Троице-Сергиевой обители, которая владела огромными вотчинами и в Угличском уезде и в Бежецкой пятине. Особо рекомендовал священник жалится о том монаху Варсонофию, довереннейшему духовнику царя Фёдора Иоановича.

— Знаю я того святого старца, дай Бог свидимся, обмолвлюсь о том с ним — произнёс я озадаченно.

Кто бы мог подумать, что виденный мной в Троице благообразный крепкий старик, есть один из тех немногих людей, которые имели прямое влияние на моего крайне религиозного царственного брата.

Выехав по утру из Гродецка я пытался узнать мнение Ждана просить о пожаловании в удел сего града через настоятеля и приближённую к нему братию Троице-Сергиева монастыря.

Менять свои рекомендации Тучков не хотел, отговорившись пословицей:

— Не буди лихо, пока оно тихо-

Еще за несколько часов до подъезда к Устюжне-Железнопольской сталоясно чтовъехали мы в металлургический край. Во все стороны от дороги, идущей по реке Мологе, курили дымы из ям в которых пережигали древесный уголь. Ближе к городу виднелись и работавшие плавильные домницы, только не вооружённым взглядом их виделось не менее двадцати, и это не смотря на совершенно не сезонный, зимний период. По въезду в Устюжну энтузиазм мой угас, двое из трёх домов стояли покосившимися и заброшенными, запустение было страшным. Встретивший нас городской приказчик Устюжны Иван Федотов, на вопрос, куда же подевались жители, пояснил:

— Да уж лет двадцать как мор был на посаде, после того народу померло изрядно, а подати подняли. Вот и бежит чорный люд прочь —

Похоже, и в этом городе присутствуют перегибы в налоговой политике.

На центральной площади перед дьяческой избой собралась небольшая кучка народа, которая яростно перебранивалась со стоящим на крыльце чиновником, тот уже криком сорвал себе голос и лишь сипел и грозил кулаком.

— Чего эт тут за брань, так гляди, и драка начнётся — полушутя — полувсерьёз произнёс Бакшеев

— Эх — махнул рукой устюженский голова Иван — Дьяк пушечного приказа царёв урок привёз новый, с ковалями рядится-

— Здаётся ряд энтот не рукобитьем, а душегубством кончится — продолжал сомневаться в нормальном течении коммерческого спора Афанасий.

— Требует великий государь к лету изготовить полтыщи пуд ядер железных — пытался объяснить ситуацию Федотов — Кузнецы работу брать отказываются, за то батогами на правеже дьяк им грозит-

— Так се измена прямая, а ты, гляжу, ей потакаешь — голос воинственного рязанца зазвенел сталью — Первым делом зачинщиков сыскать. Потом от них допытаться, кто подбил их на эдакое дело, чтоб московский пушечный наряд припасов лишить-

— Не верно яз сказывал — поправился городовой приказчик — Брать не отказываются, а бают плата вельми мала, не сделать за такую дешевизну-

— Пущай в приказ челом бьют — вступил в разговор Тучков — боярин приказной дело рассмотрит, если ваша правда — оплату повысят-

— Били уже — признал устюженец Иван — Ответ был — на Москве и Серпухове по назначенной цене делают и довольны, а вы вдвое от честной цены просите-

— Ежели иные за указанную плату припас куют, то и здешним кузнецам мочно сие — не понимал капризов устюженских мастеров Бакшеев — Удвоить оплату против прочих ковалей, на войне наживаясь — это ж воровство злое. Значит, на Устюге пироги ситные жрать будут, а московская рать о каменные стены свейских крепостей лбом долбиться, по нехватке припаса?-

— На Москве и Серпухове мастера-то все казённые. Им и жалованье, и корма, и кузнечный снаряд от казны даром. Уголь и тот черносошные по оброку свозят. На Устюжне народ сплошь посадский. Железо да уголёк иль сам готовь, иль за монету купляй. Опять же подати платить надоть — пытался растолковать несоизмеримость условий для выполнения работ Федотов- Платы, от царя назначенной, только что за цену железа, да угля хватит. Старанье всё даром пойдёт, да и молотобоям жалованье прямой убыток. Опять же великий государь за припасы по весу платит, а два ядра в гривенку весом от одного двухгивенного в треть ценой отличаются, оттого и спор кому чего делать —

Эт почему ж так? — не понял такой коллизии Бакшеев.

— На мелком припасе и угля на вес по более уходит, и самого железа в распыл, да и труда в тяжёлом меньше — растолковал суть вопроса устюженский голова.

Мне оставалось только чесать в затылке. Обеспечивать своевременное выполнение государственного оборонного заказа в условиях позднего феодализма оказывалось явно потруднее, чем в офисе за директорским столом составлять график встречных поставок.

Следующим утром я пробовал расспрашивать вернувшегося с посада Акинфова:

— Все дела сделал — крицы купил, знакомых нашёл?-

На что увидел серию жестов, от изображения поцелуев и скрещения кистей рук в замок, до раздвигания большого и указательного пальцев и качания головой.

Значит, все живы — здоровы. Крицы купил, по рукам ударили, но цена выше, чем обычно? — вроде отгадка пантомимы мне удалась.

— Свой полосовой уклад-то давал приятелям тутошним позрить?-

Угличский кузнец покачал головой и отрицательно помычал, потом скорчил физиономию, мол, тут народ недоверчивый.

Собственно в светлом будущем нашей стали пока, похоже, сомневался сам Акинфов. Производили мы её уже в двух печах, в одной по укоренной программе, в другой с длительным науглероживанием. Причём для производства уклада попроще нашлись и более дешёвые материалы для тигля. Жжёную кость и тёртый уголь вместо графита подобрал находчивый сын кузнеца Петруха. В общем, Углич уже предлагал на рынок сталь и дешевле и лучше, чем традиционная. Только вот потребителей были единицы. В самой столице удела обычный уклад покупали кузнецы, делавшие косы, ножи и прочие орудия труда и быта. Их потребности были всего несколько пудов в год, мы же выдавали десять в день. Высокоуглеродистая сталь вообще казалась никому не нужной, по причине отсутствия в городе оружейников. Правда, нашёлся мастер-замочник, оценивший пружинные свойства нашего металла после закалки, но у него уходили даже не пуды — фунты. Так что сейчас практически весь произведённый за четыре месяца уклад ехал на ближайшие крупные рынки, немного взял с собой в Устюжну и Акинфов. Собственно, в случае провала идеи со свободной продажей стали, оставалось лишь упрашивать Годунова на государственные закупки.

Собственно за проведенную в Устюжне-Железнопольской ночь мне стало совершенно ясно, как помочь местным мастерам исполнить царёв урок и не остаться внакладе. Дело было за малым — убедить в этом самих устюженцев.

— Фёдор, собери знакомых тебе ковалей, да пусть те и прочих приведут, но токмо чтоб все были мастера добрые, да царёвым запросом отягчённые — дал я задание Акинфову — Уж как не знаю, но докажи тем кого позовёшь, что не для шутовства и баловства сбор этот-

При подготовке к вечерней беседе, меня терзали постоянные сомнения, говорить ли с посадскими кузнецами самому или научить правильным словам Ждана. В ставшем уже родным Угличе, меня давно никто не держал за ребёнка. Я одевался как взрослый, мои походка, жесты, выражение лица совершенно не являлись детскими. Про поведение и речь можно было даже не говорить.

Поэтому горожане столицы удела довольно легко свыклись с мыслью, что их князь стал сразу взрослым, только маленьким. Ребятишки, ещё полгода назад игравшие с Дмитрием в лапту и городки, даже не думали теперь звать меня на свои детские забавы. Девушки в посаде, когда ловили мой взгляд на себе, стыдливо прикрывали лицо платками, хотя в этом теле, пока ещё чистом от бурления гормонов, ко мне в голову ни разу не пришли хоть какие желания связанные с отношениями между мужским и женским полом. Дворовые слуги, ремесленники, дворяне и представители администрации города довольно быстро разобрались, что мои решения и поручения имеют в своей основе хоть худо-бедно, но обоснованные суждение взрослого, а не капризы и баловство ребёнка.

В Устюжне-Железнопольской всё было по-другому. Тут я был малолетним князем, которого не понятно с чего нечистый принёс на голову. Заставить посадских поступить необходимым образом у меня не хватало сил, а чтобы их уговорить требовался немалый авторитет, которого за мной не имелось. Конечно, можно было убедить логическими выкладками, но вот то, что меня будут слушать, представлялось крайне маловероятным. Болтовню вокняжённого малолетка, скорее всего, пропустили бы между ушей, даже не пытаясь вдуматься в услышанное.

Так что предоставить ведение переговоров с кузнецами Устюжны Ждану, наверно, было наиболее оптимальным выходом. Мешала этому единственная вещь — гордыня. Этот грех заставлял меня рискнуть и попробовать найти общий язык с посадскими.

Видимо немой кузнец Акинфов оказался не лучшим агитатором и организатором встречи удельного князя с его подданными. Явилось лишь пятеро мастеров, и у тех на лице было написано: ' На фига мы сюда припёрлись, дома нам, дурачинам, не сиделось, от греха подальше'.

Вид у горожан был настолько настороженным, что в комплекте со мной, пышущим энтузиазмом, это очень напоминало не раз виданный в старых советских фильмах сюжет под названием ' Заезжий активист уговаривает крестьян глухой деревни вступать в колхоз'.

Представление началось с того, что Бакшеев выбрал двух самых здоровущих кузнечных дел мастеров, и заставил их гнуть и бить об лавки, привезённые нами полосы высокоуглеродистой стали. Здоровяки десять минут издевались над железом, но сломать так и не смогли.

— Ловко — сдвинул шапку на затылок один из пришедших в дьяческую избу — Поди, немчином каким из ихней руды сработано, аль персидской работы сё?-

— Нет — я, указывая на Акинфова, произнёс — Вот его рук дело-

— Дурит тебя, княжич, Кособокий — добродушно пробасил тот же устюженец — Скрал у кого железо се чудное-

— Это уклад — поправил я спорщика.

Тот переглянулся с остальными кузнецами, понимающе ухмыльнулся и начал наставлять меня в древнем материаловедении самыми простыми словами:

— Железо, княжич, мягкое. Уклад — твёрд. Железо — гнётся, уклад — ломается. Уклад железо режет-

— Фёдор, покажи — прервал я эту познавательную лекцию, и, обращаясь к собравшимся, добавил — у кого что из уклада сработанное есть, дай для сличения —

Двое устюженцев, конфузясь, достали из сапогов ножи. Короткие испытания, проведённые Акинфовым, показали тотальное превосходство нашего материала над местным. Не очень большое пространство избы наполнилось ошеломлённым гулом.

— Княжич — обратился ко мне и моей свите наиболее пожилой мастер — Вои княжеские, дайте до дому сбегать, прихватить чего для спытания. Яз одна нога здеся, друга уже тама —

Тучков и Бакщеев смотрели на меня, я доброжелательно кивнул отпрашивающемуся:

— Иди, никто не держит, вернёшься — не пожалеешь-

— Сабельщик Евсей яз — слегка обиженно проговорил тот — Не с испугу, а для интересу прошусь-

— Иди Евсей, неси лучшее что есть, испытаем честь по чести — мне пока удавалось вести беседу в нужном русле.

Обернулся оружейный мастер действительно за считанные минуты, принеся три нешлифованные сабли.

Удар первой же из них повредил лишь неоконченное оружие, далее Евсей бил уже аккуратней.

— Токмо с той, что яз из проржавленных гвоздей ковал сравнить можно, а ить полосу ту не калили — признал превосходство нашего металла старый мастер.

— Турская аль персидская работа, — авторитетно заявил тот, кто пытался читать мне лекцию — где взял сие, Кособокий? Вроде ж полосами не вывозят уклад энтот, тока оружьем дорогим-

— Как звать тебя? — ответил я вопросом на вопрос.

— Фома, — слегка смутился этот скептик.

Тут я выложил козыря из рукава:

— Фёдор Акинфов, целуй крест на том, что твоя сие работа-

Тут же Бакшеев ввёл из задней комнаты заранее приглашённого священника местной церкви Воздвиженья Честнаго Креста.

Клятва была дана, за угличским кузнецом Бакшеев и Тучков так же целовали крест, что своими очами видели, как делал сей металл Акинфов.

Аудитория была подавлена и ошеломлена. Они были профессионалы своего дела и понимали, что именно видят.

— Фёдор, ты чтоб тайна такая тебе открылась, токмо свою душу продал нечистому али всего рода своего? — не понятно шутил ли спрашивающий или говорил всерьёз, но нагоняй устроил ему присутствующий протопоп изрядный.

Дав местным кузнецам несколько минут пошушукаться, я продолжил:

— Желате ведать как открыт был секрет гибкого уклада?-

Энергичные кивки собравшихся подтвердили, что да, желают.

— Яз после святой литургии сон видел наяву, горни силы знание сие ниспослали, Фёдору открыл виденное, и всё сбылось, — момент был тонкий, как отреагируют на такое заявление, мне было неизвестно, особенно беспокоил священник.

Однако разом выдохнувших кузнецов беспокоила отнюдь не возможность чуда, а более приземлённые вещи.

— С чего Федорцу такая честь? Мастер он справный, да ловчее умельцы водятся! — спросившему было явно обидно, что не ему достался такой секрет.

— Муку Фёдор сын Ондреев за князя своего принял, страдал и был вознаграждён, — ответил за меня сабельщик Евсей, присовокупив к пояснению изрядный тумак. Видимо был этот мастер среди кузнецов в чести, поскольку получивший подзатыльник сразу сдал назад:

— Яз интересуясь спросил, без умысла, чего драться-то дядька Евсей.

Неожиданным союзником выступил протопоп церкви Воздвиженья Честнаго Креста:

— Русь есть земля истинно святая, богоспасаемая. Ничтоже нет удивительного, что на ней свершаются чудеса явления и христиане слышат истинный глас Божий.-

— Особливо после таинства причащения, где души верующих соединяются с Господом нашим, Иисусом Христом, — строго добавил он для своих, видимо не очень ревностных, прихожан.

Не давая устюженцам остыть, я продолжал:

— В том сне чудесном был мне дарован ещё один секрет. Яз открою его вам, ежели клянётесь на святом кресте, исполнить нужную работу не прекословя и не переча. Без запинки и лености, без воровства и величания. Ежели сотворите крестоцелование на том, что доведёте дело до конца, невзирая на глад и мраз, да будете повиноваться мне не токмо как князю и начальному над вами человеку, но как отцу родному, хоть будь яз моложе летами на сто лет. —

К счастью Акинфов меня не подвёл. Он собрал в этой избе настоящих мастеров, а такие люди никогда не откажутся овладеть новыми секретами своего ремесла. Поэтому собравшиеся были готовы целовать крест, писаться в полные холопы, возможно, некоторые согласились бы даже расписаться кровью, где нужно, лишь бы им досталось тайное знание в своём деле.

После проведения очередной клятвы я как мог доступно, но достаточно подробно поведал им о сущности передельного процесса в металлургии. Кузнецы были несколько разочарованы.

— Верно ли ты всё расслышал, княжич, не упустил чего со сна-то? — допытывался Фома, он видимо ждал каких-то совсем экзотических рецептов.

— Изработать в домнице железо на плавленую жижу, что металл растворяет, эт можно, — вторил неверующему другой коваль. — Вот тока из этой жижи, как застынет, что-то путное получить — дело нестаточное.

— Разделим расплав на два жидких слоя, одно над другим как масло постное над водой плавать будет, — пришлось мне успокаивать встревоженных устюженцев. — Верхний действительно бесполезный, а вот из нижнего доброе железо выйдет. Токмо нам пока и железо ни к чему, будем лить эту жижу, чугун именуемую, в песок. Так ядер для воинского припаса царя Фёдора Ивановича изготовим. Будет вам не битьё батогами да убытки, а чистая прибыль.

— Да примет ли дьяк снаряды пушечные из такового испорченного железа? — не переставал сомневаться Фома.

— Примет. Не дай, Бог, случится какая беда — весь урон из княжеской казны покрою, вам в разорение впасть не дам —

Терзали сомнения вполне благожелательно настроенного ко мне Евсея:

— Яз слыхивал, будто в Немцах таковым способом кое-какое железо делают. Разве ж может свыше данный секрет, вовсе не чудесным быть, а просто не всем людям ведомым. —

— Две хозяйки могут одним манером хлеба печь. Токмо одна щепотку соли в тесто кинет, а другая нет. Вроде токо чуток одна работа от другой отличается, а на вкус — совсем разно. То, что мы учиним, хоть и не сразу, а несколькими летами опосля, ни одним немцам не снилось и не виделось.

Расходились пять мастеров кузнечного да железного дела озадаченными. Что ж окажется поведанное им чудом или окажется очередной несбывшейся мечтой — зависело теперь большей частью от них.

Глава 31

Визит в Устюжну планировался коротким, чтобы успеть вернутся домой к Рождеству. Однако планы изменились, в этом северном городке на речке Мологе нам предстояло задержаться чуть ли не до конца зимы. Постройка прообраза домны в зимний период была делом несколько фантастическим, но раз взялся за гуж, не говори, что не дюж. Первым делом я осмотрел запасённые металлургами с лета запасы руды. Такого сырья в первой своей жизни мне видеть не приходилось, был этот материал комковатый, рассыпчатый, ни чем не напоминавший магнитный железняк. Судя по всему, ещё и содержание металла в этой скорее железистой земле, чем руде, было крайне низким, а вот вредных примесей, судя по всему, наличествовало с избытком.

Поездка к производящим крицы домницам несколько примирила меня с необходимостью использовать в производстве болотные бурые железняки. Эта непритязательная руда оказалась достаточно легкоплавкой и легковосстановимой до железа, что позволяло резко снизить размеры прототипа домны и обойтись относительно слабым дутьём.

За оставшуюся до Рождества седмицу я провёл переговоры с дьяком Пушкарского приказа. Поручившись за посадских кузнецов, мне удалось добиться его отъезда на Москву. Несколько дней прошло в попытках найти подходящее готовое место для постройки, так как в морозы осилить изготовление фундамента было не возможно. В конце концов, мой выбор остановился на старом широком овраге, в склоне которого, на одном и том же месте, неоднократно устраивалась домница. Фундамент был сложен несколькими напластованными друг на друга основаниями старых печей, сам овраг вокруг предполагаемой стройки был давно укреплен от сползания сваями из лиственницы.

Акинфов, уже оправивший в Углич санный поезд с крицами, вместе с Тучковым занимались по окрестным деревням святотатственным делом, заливая возникающее возмущение серебром. Они изымали у сельских жителей подходящие нам по размеру дубовые колоды, которые были запасены впрок крестьянами как заготовки под гробы. Нам эти деревяшки нужны были для изготовления нескольких цилиндрических мехов, слишком уж быстро они изнашивались. Попутно ими был скуплен в Устюжне весь наличный кирпич, коего, к сожалению, оказалось совсем мало. Становилось ясно, что строить придётся традиционным местным способом, а именно забивать глину в опалубку. Можно ли будет в построенной зимой по такой технологии домне осуществить хоть одну плавку? Оставалось на это надеяться. Стоило, конечно, перенести запуск литья чугуна на лето, но вере в чудесное свойственно быстро иссякать без подпитки.

Предпразничные богослужения начались за пять дней до Рождества. Я присоединился к ним лишь в предпоследний день, когда к нашему наместничему двору слишком зачастили святые отцы с напоминаниями. Князю удела практически по должности полагалось присутствовать на всех торжественных богослужениях. Так что один из главных русских праздников мне запомнился практически безвыходной двухдневной службой в соборе Рождества Богородицы. Рождественский сочельник с литургией и чтением Царских часов, всеношные бдения, литии и праздничные заутрени, литургия Иоанна Златоуста, в общем, на ночлег моё тело доставили практически в бессознательном состоянии. За прошедшие два дня я так устал от церкви, что на третий день, на праздник Собора Пресвятой Богородицы, меня тащили чуть ли не силком.

Следующие дни святок я просидел в дьяческой избе, лишь изредка выходя на улицу посмотреть на гуляющий ряженый народ. Священники были весьма довольны моим благочинным отказом от переодеваний, видимо убедить в греховности этих традиций им удавалось весьма мало прихожан. Я же больше всего страдал оттого, что совершенно не возможно было уговорить кого-либо начать работать. Если верить Ждану, мне еще повезло, что устюженцы согласились работать неделю перед Рождеством, это тоже обычаями не приветствовалось. Изнывая от скуки, я слепил примерную модель будущей доменной печки. Собственно, это название подходило проектируемой постройке как корове — седло, но выдумывать иное для промежуточной эрзац-модели не было желания. Надо признать, устюженские кузнецы, желающие овладеть новым умением, ко мне заходили и получали небольшие задания даже в святые праздники. Число вовлечённых в предприятие мастеров увеличилось до одиннадцати человек, новых пригласили их друзья и родственники.

Перед Крещением в город прибыл гонец из Углича, там беспокоились, не случилось ли чего с их князем. Никаких сногсшибательных новостей вестник не привёз и через день был отправлен обратно с заверениями в полном моём здравии и благополучии. Праздник Крещения прошёл благопристойно, никто меня в прорубь лезть не заставил, к немалому моему облегчению. Болеть в эту эпоху категорически не рекомендовалось, воспаление лёгких было практически гарантировано летальным. Сразу после окончания рождественских праздников вернулась рабочая суета, чему я был немало рад. Иначе тратить своё время, при отсутствии семьи и любых знакомых развлечений, мне не удавалось.

Устюжна-Железнопольская являлась городом металлургов. Поэтому тут было достаточно гончаров, у них заказывались фурмы. Нашлось несколько добытчиков камня, ими предлагался разнообразный известняк, на одну малую домну футеровки подобрать вполне хватило. Для чугуна необходимого для изготовления ядер наличие примесей было совершенно не страшно, но я решил сразу учить ремесленников делать более качественный продукт. Уже через неделю после окончания праздников в овраге начал расти бревенчатый сруб в виде башни, внутри которого в тепле и под крышей планировалось сооружать домну. Одновременно два десятка подённо нанятых крестьян начала долбить мёрзлую землю, пытаясь добыть песка. Это был единственный материал, запасов которого не нашлось в городе. Даже глина, и той было немало у гончаров, выкладывавших её на зиму огромными кучами для перемораживания. Копать зимой песок, это труд такой же эффективности, как и носить воду в решете. В связи с развёрнутой зимней стройкой большая часть населения посада потешалась над моими местными помощниками.

— Ладно, княжич, отрок неразумный, что ж с него взять. Затеял несусветное, выйдет непотребное. Ить кулик до воды охоч, а плавать не умет, — пеняли горожане поверившим мне кузнецам. — Вы ж зрелые мужи, в дурость таковскую кинулись. Да волостителя нашего в ум не привели. Стыд будет вам до седых волос-

Мастера железодельного ремесла ходили хмурые, но дезертировать никто не пытался. К концу января в специально освобождённом складочном амбаре начали делать под ручным прессом формы для литья из песка и известкового молока. На лицах втянутых в производство ремесленников сомнения и грусть сменились ожесточённой решительностью. В новое дело ими были вложены свои честные имена, а многими и последние денежные сбережения. Общая смета постройки доходила до восьмидесяти рублей, из которых половину внесли из княжеской казны.

К середине февраля на удивление посадских домна была закончена и началась её сушка. Была наша металлургическая печь высотой всего шесть с половиной аршин, при диаметре по основанию около двух. Ждать завершения высыхания стенок, к которым я еще придумал присоединить камеры для обогрева воздуха, нужно было около десяти-пятнадцати дней. После требовалось обжечь футеровку, и можно было начинать делать чугун.

На Сретение Господне из Углича прискакал Иван Лошаков, которого я не видел уже несколько месяцев. Привёз он очередное послание, после прочтения которого, Тучков схватился за голову.

— Поехали до дому, княже — застонал преданный дядька — Таковые дела там нераденьем приказчиков творятся, что ежели не поспеем, то полное разоренье приключится-

— Что случилось? — тревога Ждана передалась и мне.

— Беда — чуть не плакал удельный казначей — Токмо не пойму, от глупости великой подручников моих се аль от прямого воровства-

Из объяснений Тучкова выходило, будто один из посланных нами торговать приказчиков распродал в Ярославле меха, железо и кучу оброчных продуктов вроде мёда и рыбы за фальшивое золото, растратив без малого шестьсот рублей.

Сумма действительно была очень велика, не заметить такую потерю было невозможно.

— Почто знаешь, что поддельное злато? Может истинное? — допытывался я об источниках осведомлённости дядьки.

— В письме сказано, мол, сторговался с немецким купчиной на шессот пятнадцать рублёв, в плату взял тисячу семсот без четырёх золотых угорских —

— Ну и что? — не видел я подвоха.

— Как что? Ценят монету сию в пятнадцать, або до шешнадцати алтын — возмутился Ждан — Тут же куплю по 12 алтын да полушке с почкой вели. Чтоб един немчин крупную куплю да за полновесное злато почти даром сделал — небывало того. Объегорили, верно, нашего дурака —

— Езжай сам, дядька, разберись во всём —

— Нет — упёрся казначей — Не оставлю тебя, княже, одного. Деньги наверстаем, а случись что с тобой, не дай Бог, то уж будет не возвернуть-

Возвращаться действительно было надо, если Тучков прав, то ущерб нанесён огромный, требовалось без промедления организовать розыск фальшивомонетчика. Каждый пропущенный день сокращал шансы перехватить немецкого 'купца' до пересечения им русской границы. Но бросить на самотёк все дела в Устюжне тоже было плохо, и я уговорил Ждана задержаться ещё на день-два.

После вечерней службы я побеседовал с Лошаковым.

— Как съездил, Иван, исполнил ли моё поручение?-

— Объехал Галич, Кострому, Ярославль, да Москву, також бывал в Коломне и Серпухове. Нашёл немало семдесят семей детей боярских Отрепьевых, сыновей Григориев по возрасту схожих всего четверо оказалось —

— И что ж далее было? — меня распирало нетерпение.

— Двоих что постарше служить при твоём дворе, царевич, зазвал. Поведал им, мол, честь немалая ловчим аль стольником при сыне великого государя Ивана Васильевича быть — начал обстоятельно выкладывать результаты поездки мой телохранитель — остатние отроки вельми малы летами, яз их отцов в наш уезд переписаться улестил-

— Эт каким же образом? — мне было действительно интересно, чего же этим дворянам наобещал Лошаков.

— Сказывал им, поместье дадут на треть по более нынешнего, да сыны их как подрастут в чести великой будут от Угличского князя. Оне в сомнениях, вестимо, были, не с чего, мол, нас жаловать, да возвеличивать-

— Как же ты растолковал-то сие?-

Иван слегка помялся и сконфуженно продолжил:

— Ты уж прости, княжич, сам твои речи придумал. Говорил яз детям боярским сим, будто с твоего голоса, было де, Дмитрию Углицкому, спасение от погибели, и спас его дворянин именем Григорий, а прозвищем Отрепьев, да сам при том погиб лютой смертию. Дал тогда княжич наш зарок, принять в службу всех Григорьев Отрепьевых, на свет явившихся за пять лет до, да за стокож лет после его нарождения. Вот во исполнение энтой клятвы, яз отроков с сим именем и разыскиваю-

— Молодец, друже, ты верно всё объяснил. Будут этим дворянам поместья, а их детям место при дворе — одобрил я поведение Лошакова — Значит, двоих ты привёз, а еще пара с семьями приедут?

— Трое со мной в Углич прибыло, княже — всё так же смущённо продолжал исполнительный Иван.

— С чего ж трое? — такая арифметика была мне не понятна.

— Когда на Москве жил, привели мне отрока одиннадцати лет, мол, вот тебе Гриша Отрепьев, что ты сыскивал, сирота он, как отец сгиб по пьяному делу, так за дядей живёт. Ну, яз его к нам в Углич позвал, он сразу с радостию согласился — начал объясняться мой охранник.

— Тогда пятеро мальчишек всего прибудет? — пытался я разобраться в происходящем.

— Тут моя промашка, как люди говорят — Федот, да не тот — вздохнул Иван — Уж с Москвы съехали, как парень проболтался, мол, не Григорей он вовсе, хучь и Отрепьев по отцу, а кличут Юшкой. В ноги пал, молил не прогонять, по сиротству идти-то не куда. Мать христа ради жива, да дядя уже старик, сам с хлеба на воду перебивается. Яз и подумал, отрок шустрый, смышлёный, грамоте учён, к какому-либо делу сгодится-

— Да ладно, от одного лишнего мальчишки княжий двор не обеднеет — никакой особой проблемы мне в данном происшествии не виделось — Найдется этому Юрке место —

Вообще-то с подростками при Угличском дворе надо было что-то делать. Со времён хозяйствования Марии Нагой и её братьев осталось изрядное количество детей местных дворян и просто ребятишек-'жильцов', принятых в окружение малолетнего царевича. Они должны были играть роль малого двора, по взрослению царевича становясь его постельниками, стольниками, ловчими, сокольничими и прочими придворными. Эта имитация жизни царского двора подчёркивала права юного Дмитрия на отцовское наследие. В нынешнем моём положении пользы от таких игр я не видел. Но и унижать юношей и их отцов отсылая их от двора было глупо.

Тут я из прошложизненного уголка памяти извлёк сведения о детстве царя Петра Первого и его потешных полках. У меня конечно спутников детства не хватало на роту, не то что на полк, но в самой идее явно было здравое начало, стоило её обдумать более тщательно.

Отъезд наш затянулся не на два дня, как я обещал Ждану, а на полные трое суток. Всё это время, в авральном порядке, мы пытались изготовить всего, чего недоставало для удачной плавки. Были испытаны цилиндрические меха с конным приводом, сделаны формы для ядер, а также валов и молотов, потребных Акинфову в Угличе. Мной было подробно расписано мастерам, что и когда сыпать и сливать. Делить шкуру неубитого медведя не стали, вопрос с разделом возможных доходов был оставлен до лучших времён.

Уезжал я с тяжёлым сердцем, неудача в первых плавках могла надолго затормозить прогресс в устюженской металлургии. Полного краха всех начинаний ожидать не приходилось, но затруднения в изменении экономики удела увеличились бы многократно. Всё чаще на ум приходили мысли, не зря ли мной прилагаются усилия толкнуть уклад местной жизни на более привычный для меня путь развития. Деятельность, начатая для улучшения качества лично своего существования, постепенно оборачивалась грандиозным предприятием, могущего изменить судьбу огромного числа людей населяющих Московское государство. Надежда предотвратить Смутное время постепенно становилась идеей фикс. Просто живого царевича Дмитрия для этого было явно маловато, поскольку из школьных уроков я помнил, что причины того несчастья — социально-экономические, отягощённые трехлетним голодом и иностранной интервенцией. Если уж суждено мне перевернуть здешний мир, то Угличскому уделу надлежало быть точкой опоры, а рычаг ещё предстояло отковать.

До столицы удела наш отряд добрался за четыре дня, спешили мы, словно за нами гнались. Последний кусок пути, там, где дорога шла по Волге, нам через каждые полверсты стали попадаться трупы людей. Мужчины, женщины, дети, тела их растаскивались хищными птицами и зверьми. Именно по взлетавшим падальщикам становилось понятно, где закончился путь очередного несчастного.

— Видать удачным был поход — вздохнул Афанасий — Ногайцы с добычей в степь возвращаются-

Мне хотелось зажмурить глаза и именно так ехать до Углича. Я был рождён в другую эпоху, и не мог скользить по сторонам равнодушным взглядом, как мои сопровождающие, не обращавшие никакого внимания на чёрные кучки на снегу, над которыми скакали и дрались птицы.

По приезду первым делом Ждан бросился к денежным сундукам, а через несколько часов выйдя от них, вид имел довольно озадаченный.

— Кажный угорский просмотрел, все истинные — чесал в затылке наш казначей — Даже обрезанных самый малый чуток, и двадцати не будет. Зря я на Сёмку грешил, прости меня господь-

Позвали ездившего торговать в Ярославль приказчика Семёна Васькина, а с ним и остальных удельных торговцев.

— Поведай нам, Сёма, каким обычаем ты так расторговался? — казначей выглядел, как кот объевшийся сметаны.

— Приехал до города, испосместился в гостином дворе. Следующим днём до целовальника мытного пошёл, явить тарханную грамоту, князь-то наш свободен от уплат пошлин на свои товары. Дал в мытной избе подъячему две новгородки, чтоб не волокитил со списком. Сел в назначенную при гостином дворе лавку, стал торговать — обстоятельно выкладывал сведения наш приказчик, мужичок лет тридцати с невзрачным, рябым лицом — Сосед у меня по гостинке был немец любечский, сам почти и не торговал, только приглядывал, кто чем торг ведёт. Энтот купчина и по-нашему мал-мала балакал, слово за слово, сказал он, что по вешней воде к Астрахани тронется, с персами дела вести-

— Да быстрей ты сказывай, как угорские-то получил — поторопил рассказчика Ждан.

— Ну дык вот, куплей мало, народец щупает, да не берёт — не обращая внимания на поторапливания, так же неспешно продолжил Семён — Дай думаю до Нижнего съезжу, аль до Казани. Наново пошёл в мытную избу, нет никого. Спрашиваю — где подьячий? У стрельцов бают. Мню, по старому знакомству да за серебро мне приказной тот грамотку и у стрельцов и у себя в избе напишет. Пошёл искать, а нашедши — услыхал, как тот караульных стрельцов распекает, мол, пьяны, надо обыском идти, вы ж на ногах не стоите —

— Нам про пьянство не надо, нам про злато надо, — потерял терпение Тучков.

— А яз об чём? — удивился приказчик — Пока грамотку провозную мне писали, спрашиваю — вора что ль ведомого изыскали, обыск-то чинить? Нет, говорит мне тот подьячий, ябеда пришла от аглицких немцев. Мол, есть на гостином дворе чужеземец, тайком в Персию пробирается, да с ним товары заповедные, да в список не внесённые-

— Ты меня нарошно что ль томишь, дабы язм от нетерпения извёлся? — возмутился казначей.

— Не томлю яз, а честь по чести сказываю — не унимался Семён — воровские приметы мне обсказал приказной, ну как есть сосед мой по лавке. Но тот вроде честной купчина, злодейства за ним не заметно. Вернулся в гостинку, спрашиваю немца тово — есть ли у тебя нелюбовь какая с аглицкими купчишками? Есть говорит, ревность они ко мне имеют, что промеж них решил с Персию торговать, хучь и в Астрахани. Ну тогда готовься, сказываю, извет на тебя послали, завтра поутру обыск будет.

— Ну и где тут угорские? — Ждан уже рычал.

Так вот гляжу — с лица спал любечанин, бает, есть у него золото, в список не внесённое, не поменял он его в Новых Холмогорах, да и грамоту на него не получил. Ну, яз ему и молвлю — лишишся ты его, да ищщо и казнь какая будет. Немец меня просит у себя монету укрыть, яз ему отвечаю — для чего мне сие, а ну как тоже обыщут? Придумали куплю сделать, он мне угорские, яз ему товар с грамоткой провозной, видоков зазвали, по рукам ударили, вроде как в долг он взял. Но с помощи-то, как честного навара не получить? Пусть радуется, что всё вместе с головой не потерял-

— Ловок, ах как ловок ты, брате — Тучков бросился обнимать приказчика — Княже, вели наградить сего хитреца-

Конечно, награда ему положена, — меня не оставляли сомнения в легальности такой сделки. — Если б и правда тебя, Семён, обыскали?-

— И что? — добродушно удивился Ждан — Сказал бы, что в заклад по долгу получил, а ежель в этом какое лихое дело, то царю Фёдору Ивановичу пущай пишут, он рассудит. У нас же грамоты есть тарханные и несудимые-

Пользы от этих иммунитетных документов в здешнее время было никак не меньше, чем от мигалок и федеральных номеров в моей прошлой жизни.

Дальше пошёл опрос приказчиков торговавших в Москве и Вологде. Результаты были близки — продали все оброчные продукты, большинство мехов, всю обычную сталь по местной рыночной цене уклада. Высокоуглеродистый металл практически не продался, стоимость мы ему назначили шестикратно дороже обычного. По словам торговцев оружейники брали на пробу одну-две полосы, но за новой партией никто не пришёл. Возмутился Тучков лишь когда услышал что именно принял в оплату части товара торговавший в Вологде.

— Ты нашто черновую медь взял? — пристал к нему Ждан.

— Дёшево было, выгодно, по полтора рубля пуд — бормотал здоровенный детина.

— Дёшево — передразнил его казначей — это ж ведь медь не чистая. Вот чистая — красная, та ценна, два рубля с лишком стоит, этой же и по сорок пять алтын дорого будет.

— Да ладно очистим — пытался я успокоить дядьку, готового прибить нерадивого торговца.

— С очищения треть её убавится, из трёх гривенок чёрной еле-еле две гривенки красной меди выйдет. Да угля сожжёшь воз. Ладно, так медникам продадим — махнул рукой Тучков.

На третий день после нашего возвращения из Устюжны в посаде внезапно зазвонили колокола. Я в этот момент находился в кремле и, услышав многоголосый звон, бросился одеваться. Пытаясь понять пожар это или очередной бунт, выкатился во двор, навстречу торопливо идущему Афанасию.

— Княже, Углицкая сотня с похода вернулась — выдал мне причину переполоха Бакшеев.

Мне оставалось только ждать воинов у дворца, гадая, все ли вернулись живыми и здоровыми, и кого из знакомых больше не доведётся увидеть.

Глава 32

К моему немалому облегчению из северного похода вернулись целыми практически все. Погиб под Выборгом один из городовых дворян, да четверых привезли тяжелоранеными в волокушах.

Удачен был поход и на трофеи, мне в качестве государской доли достались воз мехов да шестеро полоняников, которых разместили среди дворовых слуг. Вернувшиеся с войны воины вознаграждены небольшим количеством серебра, а шестерым служившим в ертоульном полку и особо отличившимся, выдали по золотому и пригласили на торжественный ужин.

Среди званных оказались мой старый телохранитель Андрей Козлов, угличский Гриша Отрепьев, Гушчепсе-Григорий да трое малознакомых мне дворян. За едой они делились впечатлениями от зимнего похода, и посвящали меня в детали прошедшей кампании.

— Первую победу на свеями нам Бог даровал под самым градом Выборгом — рассказывал Козлов — Оне в поле вышли наши полки встречать, да куда там. Резво ударили, немцы свейские в крепость побежали, едва на их плечах туда не ворвались. День потом постреляли в ворота из полкового наряда, да особого успеха не имели. Разорили посад со всей округой и тронулись далее. Полки московские на закат солнца по Гаменской дороге пошли, а охочие люди — донцы, новгородцы, да прочих северных городов сходные вои упросили воевод на север их, к Кореле, отпустить. Дошло наше войско чуть не до Каянского моря, оттуда по всей земле загонами рассыпались и на обратном ходе все деревушки и городки, где крепостиц не было, запустошили, пожгли, да в полон увели-

— Григорий-то Бесленев, новокрещён, чуть наместника Каянского не споймал — доложил мне уже изрядно выпивший мёду Отрепьев — Самый чуток их сторожке удача не далась-

— Чтож ты молчишь — развернулся я к черкесу — Расскажи о том-

— А-а дело-то не сладилось, говорить не обчем — махнул рукой горец.

После продолжительных уговоров, немногословный Гушчепсе начал рассказ:

— Под Кабы-городом наша малая сторожка ертоульного полка языка споймала. Был среди нас ижорец, что вражий говор разумел. Пораспрашивал он ятого накрепко, тот и открыл окромя прочего, што наиглавнейший их воевода, наместник Фляминк самолично поутру аль с вечера поля и станы вражеские осматривает, для лучшего устройства битвы. Ну, мы между русским станом и свейским в роще и засели. Подходили ночью вельми скрытно, коням морды и копыта холстом обкрутили, под хвосты татарские мешки подвязали, да следы замели. С восходом солнца в снег сами с лошадьми зарылись, токмо под вечер враг явился. Да не дал Тха удачи, ветер переменился и свейские кони нас учуяли. Потому стрелы мы пускали не в упор, а за сорок шагов. Под воеводой свейским я вороного жеребца подстрелил, да не сразу тот пал, ещё с поприще пробежал. Ну и знамо дело с вражьего стана конники вышли своим подмогу оказать. Яз энтого Фляминка заарканил, а утащить не успел. Дворянин немецкий кожаную петлю разрубил, да на меня бросился. С пистолей свей промахнулся, в на саблях мне счастье вышло. Пока схватка кончилась, враги своего воеводу уже уволокли, да в меня палили вовсю. Так ни с чем в стан и вернулся, други же станичные пару начальных свейских людишек до наших бояр притащили-

— Ну, уж ни с чем — возразил черкесу Отрепьев — Наместник Каянский, сказывали, и так хвор был, а как Григорей его на аркане покатал, так вовсе с лежанки не встаёт. Ну что до полонных воевод, то их на князя Володимерв Долгорукого сменяли-

— В Эстляндской земле також за русскими полками удача была — вставил своё слово один из угличских дворян — До самой Колывани татарские царевичи да русские воеводы полки водили-

— В первых днях февраля, егда войско к Новгороду пошло, пришли вои что на Корелу ходили, чудесные скаски сказывали, уж не ведаю, правда оне иль нет — продолжил рассказ Козлов.

Все присутствующие зашумели, обсуждая верить или нет вестям с северного берега Ладожского озера.

— Что казачки да новгородцы изгоном Корелу взяли, то взаправду верно — высказал свою точку зрения телохранитель Андрей — Многожды тому видоков есть. Был с донцами атаман молодой — Ондрей Корела, с тех мест родом, исчо в малых летах бился он там со свеями, совместно с прочими христьянами, в лесах жил на них нападая. Так вот, Ондрей тот провёл рать окольными тропами, и свалились оне на свейских немцев как снег на голову, те в земляной крепости укрепиться и оборужиться не успели, в скором бою их побили-

— Храбр атаман Корела да хитёр, но и лют преизрядно — покачал головой один из вернувшихся с войны помещиков — Почитай весь полон, тех, кто не православной веры насмерть умучил с жонками и детьми-

Находящийся на трапезе пленный татарчонок Байкильде, до этого жадно слушавший рассказы о походе, скривил лицо и презрительно бросил:

— Касап-

— Нет, не живодёр казак тот — вступился за малознакомого атамана Гушчепсе — Слыхал яз в своём он праве, всю его семью свеи погубили.

Глядя со своей колокольни, черкес был прав. В их горских обычаях, запретах и законах сам чёрт мог сломить ногу, но вот принцип 'око за око, зуб за зуб' соблюдался свято.

— Ну а опосля истинная скаска начинается — продолжил повествование Козлов — Нашёлся в полоне казачьем немец, что желая спасти жизнь себе да семье своей, рассказал, что в Олав-крепости сторожа мала, человек сто, а воинских припасов, кормов и прочего добра запасено видимо-невидимо. Да брался тот немчин також провести воев мимо свейских караулов. Вот атаман Корела да с ним пятсот охочих людей и двинули по речке Узерве, через каменный гребень, мимо высоких порогов. Нежданными свалились казаки на Сава-городок, который есть посад при каменной крепости. День тот был праздничным, да базарным. Многих похватали казаки на торгу, почитай никто из посадских на остров к кремлю не убежал. Також попались в полон жонки стражи и самого белифа Олав-крепости-

Рассказчик перевёл дух, хлебнул мёда и продолжил:

— Начал тогда Ондрейка-атаман со свеями, что в осаду сели, торг вести. Мол, ежель не дадите окуп богатый за баб да ребятишек своих, всех под саблю пущу. А сам малый отряд в обход кремля, под крутым бережком пустил. Долго он с белифом рядился, начал некоторых жонок отдавать, а как на задах Олаф-крепости пальба началась, так и он с людьми своими верными в бой кинулся. Предмостье же и воротный проезд полны был из полона выкупленных, оне при начале драки в кремль-то и кинулись. Так что ни из пушек стрелять, ни ворот завалить свеям не мочно стало. Таковым-то обычаем и взяли казаки да новгородцы неприступную Олав-крепость. Истина иль лжа сказанное, пушай каждый сам решает-

— Если б не донской атаман, а московский дворянин сей подвиг сотворил, быть бы ему при руке великого государя и ходить в думных чинах — хлопнул рукой по колену поверивший рассказу Бакшеев — Донцу и полушки в награду может не достаться, за счастье, чтоб взятую добычу не отняли-

— Почему же так? — пришла пора удивляться мне.

— Не любы вольные казаки боярину Борису Фёдоровичу Годунову, оттого опалу на них кладёт царь Фёдор Иванович — начал объяснять Афанасий — Супротивятся атаманцы русским острогам в Поле, разбойничают на Волге, оттого не в почёте на Москве вольница степная-

— Вроде в войско казаков всегда зовут — не понимал я этого выверта политики.

— Казак казаку рознь — наставительно заметил рязанец — Есть служилые по украйнам, есть донские верховские да низовые, гребенские да яицкие, волжские да литовские черкасы. Пока война идёт — в них нужда великая, их деньгами, хлебом, да зельем жалуют. Утихнет лихое время — припомнят им воровские дела, царёвы насады у Вожских гор разбитые, да острог Воронежский сожженный-

— С Воронежем-то что случилось? — заволновался я о судьбе этого города, бывшего в прошлой жизни столицей моей малой родины.

— В позапрошлом годе воровские черкасы и донцы спалили его, воеводу князя Долгорукого Иван Ондрееича, прозвищем Шибан, убили — пояснил Бакшеев.

— Как сожгли? — в оставленной мною реальности такого казаки вроде не творили.

— Да на постой попросились, баяли на татар идут. Их на ночлег пустили, а оне ночью изменою острог запалили, да пограбили всех, а кто противился — поубивали. Сей час впусте сё место-

— Ничего себе — только и смог я вымолвить, какие-то здесь неправильные казаки.

В последний день февраля меня затянула инвентаризация различного сырья, привезённого нашими торговцами с рынков соседних городов. Проблема состояла в том, чтобы по местному наименованию и области применения понять состав вещества и его ценность для моих дальнейших экспериментов. Выяснилось что охра, сурик и мумиё это минеральные краски, в наличии их оказалось по два пуда каждой, к чему они могли сгодиться, я пока не понимал. В большом стеклянном сосуде с залитым свинцом горлышком плескалось купоросное масло. Раскупорив ёмкость стало понятно, что маслянистая жёлтая жидкость с запахом горелых спичек это плохо очищенная, слабо концентрированная серная кислота. Узнав из росписи стоимость этого химического вещества я пришёл в ужас. Она была огромной, причём насколько мне помнилось, ничего сложного в производстве этой субстанции не было. Видевший мою реакцию на стоимость покупки ключник сообщил:

— Фряжский олеум, зело дорогой, да и бутыль стеклянная вполовину от купли ценится-

При осмотре привезённого свинца мне стало ясно, что этот металл были подвергнут лишь самой минимальной очистке, настолько он даже визуально казался неоднородным. Изрядно была загрязнена примесями купленная сера. Из свинца можно было попытаться выудить что-нибудь полезное, а серу явно требовалось чистить для улучшения качества пороха. Крайне заинтересовал меня руда с медно-золотым блеском.

— Камень сей прямое огниво — сообщил знающий ключник — для высечения огня потребен, а також немцы его в свои пистоли ставят, в замки ключные-

Тут же смотритель княжьих кладовых достал металлическое кресало и, чиркая им по куску руды, высек сноп искр. Судя по запаху тут у нас было явно сернистое соединение, либо медный, либо железный колчедан.

— Тоже немецкий? — задал я риторический вопрос.

— Нет, не иноземный камень сей, с Новгородских Деревской да Бежецкой пятин — удивился ключник — Вроде у реки Мсты, за порогами, хрестьяне черносошные Боровичских рядков, и монастырские Свято-Духова монастыря его копают-

Известие меня сильно порадовало. Исходный материал для производства серной кислоты находился по российским меркам практически рядом, приблизительно в трёхстах верстах. Оставалось решить вопрос с кислотоустойчивой тарой и защищённым от кислотной коррозии оборудованием. Стеклянные ёмкости вполне можно было выдуть с помощью цилиндрических мехов в формы. Но как сделать из стекла камеры для сжигания колчедана и сбора конечного продукта я совершенно не представлял. На счастье на глаза попалась укупорка от бутыли с купоросным маслом. При внимательном разглядывании стало понятно, что пробка снизу покрылась плотным налётом, не допустившим дальнейшего разъедания металла. Значит оборудование кислото-делательной мастерской может быть сделано из дерева или кирпича, и лишь изнутри тщательно обделано свинцом.

От размышлений о грядущем прогрессе Угличской химической промышленности меня оторвал прибежавший стрелец:

— На реке Ждан Тучков с ногаями за провозные деньги сцепился, как бы лиха не вышло-

По приезду на Волгу я застал удельного казначея до хрипоты спорящим с щуплым татарским мурзой.

— О чём спор, дядька? — причину конфликта стоило узнать сразу.

— Полон ногаи заволжские ведут, а ни мытное, ни проездное, ни поголовное платить не желают-

Главарь кочевников опять перешёл на визг, мешая татарские и русские слова. Из его контраргументов стало ясно, что сами налоги он платить не отказывается, не устраивает его только их размер. Ждан оценил голову пленного в пять рублей, что было довольно низкой ценой, и соответственно требовал за каждого двадцать пять копеек таможенных пошлин. Помимо этого с ногаев причиталось по два алтына с каждых саней провозного сбора. От головного казначей подумав отступился, поскольку платилось оно как правило с наёмных работников и холопов.

Мурза же кричал что по восемь алтын с двумя деньгами продаст половину полона, поскольку ему до родных юрт и трети от добычи не довести.

— Можа и правда купим у татарина иноземцев? — спросил Тучков — Православных освободим, серебро не пропадёт, всё одно им одна дорога — в холопы. Еретиков откормим и продадим дороже, аль у нас на землю осадим-

Учитывая что степняков было человек двадцать, а у нас за спиною стояло двадцать пять стрельцов, да еще несколько торопилось от города, торговцы невольниками особенно не наглели.

В торг я не лез, из боязни проявлением сострадания усложнить дядьке переговоры. Через полчаса Ждан подвёл итог — дороже всех ценились молодые женщины и дети обоих полов от семи до шестнадцати лет, дешевле шли юноши и мужчины, младенцев и стариков отдавали практически совсем даром.

— Отчего отроки так дороги? — поинтересовался я у примчавшегося подкреплять наш тыл Бакшеева, дороговизна женщин меня не удивляла.

— Жизни степной их обучить ещё можно — выдвинул свою версию рязанец — Кобылиц доить научатся, стада пасти, войлок бить да кумыс ставить. Иные уж лет через десять обасурманятся так, что от природного татарина не отличить. Даже в разбои с ними ходят-

Беглый осмотр несчастного двуного товара, размещённого по пять-шесть человек на санях, заставил сердце сжаться от жалости. Кормили ногайцы свою добычу явно из расчёта её дальнейшей стоимости. Некоторые из людей выглядели явными доходягами, непонятно как ещё не умершими от холода и голода.

— Бери самых слабых, детей без матерей не выкупай — выдал я распоряжение Ждану — С остатних, кого не сторгуешь, пошлину исчисляй по ногайской цене-

Не успел дядька приступить к выполнению моего поручения, как к нам подбежал крепкий чёрнобородый мужичок.

Отвесив поясной поклон до земли, он вымолвил:

— Здрав буде пресветлый княже Дмитрий, челом бью — разреши с твоим тиуном словом перемолвится-

Я не возражал и качнул головой. Вежливый челобитчик вцепился в стремя Ждана и оттащил его для беседы чуть в сторону.

Судя по долетавшим отрывочным фразам он уговаривал нашего казначея чуть обождать с покупкой, тот милостиво кивал головой.

По окончанию этой беседы, я задал вопрос Тучкову:

— Об чём просил сей посадский?-

— А-а, пустое — отвечал дядька — Молил сей купец цену ему не сбивать, сторговал он кого-то у ногайцкв задаром, они ж за лишнюю полушку передумать могут. Да и не нашего он града, впервой его вижу —

Тут у саней с полоном поднялся крик, кочевники отнимали детей у матерей и передавали их по двое нашему просителю. Тот ловко за шкирку оттаскивал ребятишек к своим дровням и там бросал на сено, не забывая спутать ноги. Как выяснилось, покупкой неместного купца было шестеро детишек от трёх до шести лет.

— Зачем ему такие малые? — попытался я выяснить у сопровождающих.

Никто толком ничего сказать не мог, все пожимали плечами. С тем же вопросом я подъехал к деловито связывавшему детей мужику:

— На что таких малолетних берёшь?-

Глаза у покупателя малышей забегали, он полминуты растерянно оглядывался по сторонам, потом выпалил:

— Выкормлю, да в ученичество к посадским мастерам их отдам. Им судьба счастливая, а мне хлеба кусок — от наставников ихних спасибо-

Поведение этого купца мне не нравилось совершенно:

— Крест на сём целуешь, что истинно тобой сказанное?-

Мужик опять на минуту впал в ступор, потом оживился, достал крест и смачно к нему приложился:

— Святой крест целую, что всех младенцев сих стародавнему ремеслу учить будут, и кто выдюжит учёбу, тот до смерти будет кормить умением разученным и себя, и наставников своих —

Такая клятва меня не удовлетворила и подозвав Лошакова, я скомандовал:

— Иван проводи купца до гостиного двора иль иного места где он проживает, выщзнай куда он детей пристроить хочет. Ежель купцам каким южным — отбери, и ко мне в палаты доставь-

Услышавший приказ мужичок заартачился, что никуда он с сопровождением не поедет, а если мне чужеземные дети милы, так он мне их даром дарит.

Заезжий купчина нравился мне всё меньше и меньше, и команду Лошакову я изменил:

— Ребятишек заберу, а этого хитреца, Иван, до дому с приставами проводи, да опроси соседей — истинно ли там живёт, а будет упрямиться к жилью своему ехать — плетьми гони-

На этом беседа была завершена и наша кавалькада тронулась к кремлю, оставив Ждана утрясать цены на пленников с ногайским мурзой.

Через пару часов вернувшийся Тучков хмуро сообщил:

— Всё по твоему велению сделано. И для чего нам, скажи на милость, столько чуть живых нахлебников? Хлеб, что они сожрут, лучше нищим у храма раздать, хоть на небесах зачтётся-

— За спасение этих людей тоже небесная награда будет — сообщил я дядьке, нисколько мне не поверившему.

— Мужиков опросить — кто чего умеет, земледельцев на пашню осадить, мастеровых по пустым дворам развести. Прочих — в дворские слуги, баб також, или по мужикам ихней веры раздать, или к работам при княжьих палатах определить — выдал я наказ об обустройстве выкупленного полона — детей полоняникам не бросать, пусть с матерьми будут —

— Сирот куда? — лаконично осведомился Ждан.

— Раздай по крепким дворам, али тем кому Бог своих деток не дал — пришло, наконец, мне на ум решение — Пущай как своих растят, за то им от князя помощь кормом будет, и в податях послабление-

Хмыкнув, Тучков потопал к выходу из палат. В спину я ему добавил:

— Каждый день с ногайских отрядов ослабевших пленных выкупай, до тех пор пока запасы хлебные или казна у нас не истощатся-

После вечерни появился хмурый Лошаков вместе с губным старостой Мурановым.

Перекрестившись несколько раз, телохранитель произнёс:

— Видит Бог, как сквозь землю видел ты, княжич, меня за татем тем заезжим отправляя. Он, ить и ста шагов не отъехали, стал посулами меня улещивать-

— Много давал? — для общего сведения заинтересовался я.

— Начал с трёх алтын, у избы своей уж пять рублей сулил — улыбнулся Иван — А уж показывать где проживает как не хотел, дважды плетью отходить пришлось-

— Что ж не взял, да не отпустил? — сумма предлагаемой взятки была по здешним меркам огромной.

— Побоялся — признался Лошаков, и прибавил — За душу свою побоялся, глаза у татя того как у аспида-искусителя были. Мнилось сам нечистый в нём сидел, да торг вёл-

— Что нашли при обыске? — вопрос был задан для проформы, из-за ерунды на ночь глядя не пришли бы.

— За Угличем, в сельце малом поселился вор ведомый — сообщил верный охранник — Да дружок евойным там же обитал. Да деток там нашли с десяток. Ликом вроде все нашенские, русые да курносые, а вот лопочут по-немецки. Однако ж двое малых отроков глаголили русским наречием, да крест верно творили. Назвали сельцо Пирогово, яз таковое ведаю — у монастыря Калязинско-Макарьевского оно-

— Ну и что вы вызнали у татей? — поинтересовался я у обоих пришедших.

— Чего там узнавать? — хмыкнул Муранов — Мню, желали воры родителями детишек сказаться, да в холопство их отдать. За то надобно их наутро повесить. У меня как раз в клети тать сидит — впервой попался, вот он сё дело сработает. На торгу велишь вздёрнуть аль на проезжей дороге, прочим в поучение?-

— Так что пойманные-то рассказывают? Как же они немецких детишек за своих-то выдать хотели? Да откуда калязинцев взяли? — следствие мне казалось явно не завершённым.

— Какое нам дело до еретикового последа? Пущай хоть поедом их жрут — удивился губной староста — А воры лжу сказывают, де купили у ногайцев, думали нехристи, знали б, что православные — саме матери с отцом возвернули. Да завсегда пойманные изворачиваются. Вот увидишь, княже, перед шибенецей они еще 'слово и дело государево' орать учнут, мол, тайны великие знают. Токмо что татям головным, что от них скупщикам, что лживым во холопство подпищикам — всем една казнь, чего тут разыскивать-то далее?-

— Нет, идите — узнайте точно, зачем покупали, где воровали детей, куда девать собирались — отправил я опять к губной избе Лошакова и Муранова.

Ещё до рассвета я проснулся от звуков голосов. В проходной к опочивальне комнате препирался Лошаков с охраняющим мой ночной покой истопником.

Встав, накинул кафтан и вышел к спорящим:

— Что узнали от татей головных?-

— Лютое дело, княже — хрипло ответил Лошаков.

Видимо прошедшая ночь ему далась тяжело, лицо посерело, глаза сверкали лихорадочным блеском. Осенив себя крестом, Иван пересказал события недавнего прошлого:

— С третьей пытки, как начали огнём жечь, стали воры согласно показывать-

Произнеся это телохранитель помялся и продолжил:

— Хоть многия ятые у тех злодеев детишки и нехристи, лживо крещёные, а и их на такую долю обрекать не мочно, Господь не простит. Тати, нами пойманные, детишек на Москву да Ярославль свозили, и купленных, и за яблочко наливное приманенных. Там другие людишки, Богом отверженные, малым руки-ноги ломали, очи жгли да языки рвали. Сломатые члены искривляли всячески. Кто из младенцев опосля сих мук в живых оставался — тех к лживым нищим отдавали, христорадствовать. Надобно тех нелюдей к стольному граду отправить, пущай их там пораспрашивают о сообщниках, да казнят четвертованьем аль на колесе-

— Нет, Иван, бери людей с десяток и сам езжай, пусть один из извергов, который целее, места указывает. Пойманных — расспрашивай накрепко при видоках, потом отдавай воеводам да дьякам под роспись. Ежели кто иные места вспомнит — туда двигай. Всех кого передал — записывай, да кому пиши поимённо, с личным подписанием взявшего разбойников. Если кто из приказных таковых злодеев за посул отпустит — всех брата упрошу до застенков отослать — выпалил я на одном духу.

Сон улетел напрочь. Рассказанное Лошаковым не умещалось в голове. Самое страшное — что существовал на услуги такого злодейского ремесла спрос. Нищенство, вот источник беды. При каждой церкви, при всех монастырях, при большинстве богатых дворов, не исключая мой и царский — везде жили нищие-приживалы. Количество их было огромно, у храма кормилось по трое-пятеро христорадничающих, а приход у той церкви — дай Бог десять дворов. Отсюда дикая конкуренция между побирушками, желание поразить увечьями и язвами своими или принесённого с собой ребёнка. Местные жители считали подаяние милостыни одним из важнейших христианских обрядов, одним из способов замаливания грехов. Конечно, были среди собирающих пропитание Христа ради и настоящие калеки и увечные люди, были одинокие женщины и сироты, но систему надо было как-то ломать. Видимо введение домов призрения и сиротских общежитий стало уже необходимостью, одни монастыри с этим справиться не могли, да, по сути, и не желали.

Глава 33

В последующие десять дней, несмотря на протесты Ждана, Углич почти на одну восьмую часть стал населён финнами. Почти четыреста выкупленных полоняников заполняли все свободные избы, множество освобождённых подселили к посадским, несмотря на протесты местных жителей. Тучков был страшно недоволен и не уставал мне выговаривать:

— Почитай всё серебро наторгованное — четыреста рублей растратили. Ладно бы продать потом полон подороже, так нет — будто христиан в уезде осаживаем. Есть у нас в купле с десяток каянцев-охотников, их в верховья Мологи пошлём, есть суми-рыбаки — этих в наши рыбацкие слободы, карелам пахотным тоже место найдём. Но у нас же двести шестьдесят душ баб и детишек из емьских посадов — Порва-города, да Келсинка какого-то неведомого, их куда девать?-

— Ребятишек мастеровым покажи, может в ученичество сгодится — моё предложение было встречено скептической ухмылкой — Баб шерсть перебирать, да прясть посадим. Надо горожан собрать, построить длинные дома для сего ремесла-

— У нас пряжи полно уже, ткать её не переткать. Ткачиха уж двух учениц взяла, а толку чуть, уж больно неловки —

Делать было нечего, я с дядькой поплёлся осматривать нашу малую ткацкую мастерскую. В ней, устроенной в бывшей женской части терема, стояло уже два ткацких стана и места точно хватило бы ещё для трёх таких же устройств. Опытная ткачиха быстро двигала ногами брусья станка, попеременно с этим ловко перебрасывая ткацкий челнок из руки в руку. Две её нерадивые ученицы возились у другого устройства, пытаясь выткать ткань с чуть более широким полотном, они деревяшку с помещённой внутри ниткой передавали друг другу медленно, от того производственный процесс шёл еле-еле. Если у обученной ткачихи челнок летал между нитями основы как волан бадминтона, то её наперсницы кидать его даже не пытались, боясь не поймать. Именно ассоциации с игрой в бадминтон навели меня на мысль что запускать челнок лучше с помощью рычажных ракеток, не вставая от педалей перемещения рам ткацкого стана. Немедленно был вызван специалист по механизмам, плотник с недавно полученной фамилией Ефимов. Объяснив ему принципиальную схему требуемого устройства, я направился вместе со Жданом осматривать места под размещения будущих мастерских.

Шерстомоечную мануфактуру решили разместить на берегу Селиванова ручья, его было не сложно перегородить плотиной. При разговоре о постройке этого необходимого гидротехнического сооружения, я вспомнил о заплотном розмысле Карпуне. Слегка попеняв сопровождающим на нерадивость, отправил Андрея Козлова на его поиски в Ярославль, наказав нанять его за любую цену. Выезжать требовалось как всегда немедленно, Волга должна была вот-вот вскрыться ото льда.

Уездный механик Ефимов с задачей справился за считанные дни. Уже на третий день он демонстрировал нам с Жданом сделанное из четырёх пружин и нескольких фигурных дощечек приспособление, запускающее ткацкий челнок простым дёрганьем за верёвку. С помощью этого нехитрого усовершенствования выработка шерстяного полотна ускорилась практически втрое. Ткань, конечно, была лишь немногим лучше домотканой сермяги, всё же наша мастерица специализировалась на хамовном товаре, то есть тканном из тонких льняных нитей. На мой взгляд, разглаживание сукна между вращающимися валами и ровная подстрижка ворса могли придать ему вполне пристойный товарный вид.

В день начала ледохода на княжеском дворе появился кузнец Акинфов с сыном, за ними, еле волоча ноги, брёл здоровенный парень лет двадцати. Выйдя по зову караульных на крыльцо, я стал свидетелем краткой пантомимы. Коваль Фёдор жестами что-то изображал, указывая на пришедшего с ним молодого мужика. Тот пробубнил что-то жалостливое и бухнулся на колени, прямо в лужу талой воды. Тыкая пальцем в коленопреклонённого, перевод осуществил сын кузнеца Пётр:

— Ентот дурень спозаранку у нашего крыльца на коленях топчется. Молит взять его в подмастерья, али просто учеником, да и молотобойцем готов наняться. Его со двора гонят, а он ни в какую не уходит, бает, мол, с Москвы сюда брёл-

— Сказывай князю, за каких лихом ты к нам забрёл? — требовательно обратился мальчуган к понурому мужику.

— Рассказывай, да из лужи вылезь — поддержал я шустрого мальчишку.

Странноватый парень, не вставая с колен, переполз на более сухое место и вежливо поздоровавшись, изложил свою просьбу:

— Звать меня Тихон, от отца прозвищем Миронов, московского сабельного мастера Якима яз выученик. Делает тот знатный коваль мечи да сабли из сварного булата. В ученичество отдали меня восьми лет от роду, с тех пор я кузнечное ремесло познаю. Всё яз у Якима перенял, окромя единого секрета. Каким обычаем сварошный песочек составлять мне мастер не открыл, обещал на смертном одре тайну сию сказывать-

— По зиме, купил мой учитель полосовой уклад чудной у сего коваля — продолжая рассказ, мужичок указал рукой на Акинфова — Железо то было вельми доброе, такого из ста прутов разных не сваришь. Но как начали саблю из того уклада ковать, так он в обычное железо обратился. Яким ругаться стал, мол, отвели очи, продали дорогой ценой невесть что. Аз же думаю — слова заветного Яким не ведал, что для выделки того уклада потребно, вот и не далась ему ковка. Молю открыть мне сию тайну, яз же отслужу за то сколько потребно —

После этого мне стали ясны причины неудачной торговли высокоуглеродистой сталью. Видимо, обрабатывая этот металл, купившие его мастера нещадно его перегревали, выжигая углерод.

Подошедший посередине монолога молодого оружейника Бакшеев осклабился, и зловещим голосом произнёс:

— Кто сие сокровенное знание постигает, того языца лишают, дабы не открыл неведомое кому не следует. Вон, глянь на кузнеца нашего угличского —

Акинфов оценил шутку и, глядя в лицо москвичу, замычал, демонстрируя оборванный язык.

Добравшийся к нам из Москвы Миронов пошатнулся, потом собрался с силами и произнёс:

— Ежели тайну взаправду откроете, без обману, то яз согласный-

Не особо удачный розыгрыш стоило прекращать, да и о кандидате в удельные оружейники стоило узнать по-больше:

— Встань, да отвечай, что умеешь, каким навыком владеешь-

— Железо из многих полос в единую ковать умею, да разное оружье могу делать, и как калить его да доводить ведаю — бойко отвечал московский трудовой мигрант.

— Кабалу на себя давал? — уточнил статус пришельца Афанасий.

— Якиму — служилую — признал, опустив голову, Тихон — Выходного не заплатил, нечем было, так сбёг-

— Будет ли на тебя в Холопий приказ доводить кузнец, от коего ты прочь утёк? — не отставал от парня Бакшеев.

— Мню — будет — совсем расстроился москвич — Он ить по Оружейному приказу работает. Без меня царёв наказ трудно выработать будет. Да и надёжу на меня Яким имел. Свои-то дети в пушкари у него подались-

— Хлопотно с этим беглецом будет, княже — сделал вывод многоопытный рязанец.

— Ладно, Муранов у нас судебные уставы крепко знает, что-нибудь надумает — отмахнулся я от проблемы со статусом пришедшего коваля — Пусть работает у Акинфова на подворье, пока за плату подённую, дальше видно будет-

— Яз еще ведаю, как сабли крепить кровяной солью, да саму синькаль составлять умею — выложил очередной свой козырь Миронов.

Такое вещество мне знакомо не было. Вызнав у беглеца Тихона основные составляющие это химиката и основы его применения, вспомнил, как что-то подобное рассказывал мне дружок из прошлой жизни — Вовка Шумов. Использование крови на этапах закалки оружия он объявлял приёмом интуитивного азотирования, изрядно продляющим срок службы изделий. Оружейник Миронов нам и так был очень нужен, поскольку высокоуглеродистой стали скопилось почти двести пудов, а выковать из неё какое-либо сложное изделие угличским кузнецам было не под силу. В связи с этим я поручил Акинфову показать парню режим оптимальной ковки полос из насыщенного углеродом железа.

За день до Страстной седмицы в Углич прискакал гонец из Устюжны-Железнопольской. Как только мне доложили о прибытии вестника с севера удела, внутри меня зашевелилась леденящая душу тревога. Только чрезвычайные обстоятельства могли заставить жителей этих мест пуститься в путь по весенней распутице.

Первые строки письма ввергли меня в безмерное уныние. С таким трудом построенная плавильная печь дала трещину на девятый день использования. Однако прочитав послание до конца, я изменил свой взгляд на произошедшее. Согласно сведениям, полученным из Устюжны, плавильщикам удалось за срок работы домны изготовить более тысячи пудов чугуна. Был полностью выполнен царский заказ на ядра. Для меня изготовили, помимо простых слитков, валки, молоты, несколько литых жерновов, а так же пробную мелочь вроде сковородок и чугунков. Экономические результаты тоже были весьма обнадёживающие. Получение одной только платы за пушечные снаряды, из расчёта четырнадцати алтын за пуд, могли полностью окупить постройку печи, сырьё и оплату труда металлургов. Не считая изделий предназначенных мне, устюжанам осталось около ста пудов сковородок и горшков, с которыми они планировали в ближайшее время отправится на вологодский торг. Присланы были мне подробные таблицы по затратам угля, руды, выходу чугуна и железа, которое на пробу выделали в горне. Несмотря на весьма примерную точность из-за различных мер измерения, эти данные стоило просчитать и проанализировать подробно.

Просили в письме устюжане заступничества в Пушкарском приказе, дабы не было волокиты с принятием литых ядер вместо кованых. Тут следовало действовать через моего опекуна, оружничего Богдана Яковлевича Бельского, который в прошедшем зимой шведском походе командовал всей артиллерией русской армии. Так что этот и следующий день я занимался сочинением посланий в Москву к боярину Бельскому и на Устюжну удельным металлургам. Для отправки в северный город на Мологе мне пришлось заготовить целую пачку листов, на которых было изображено устройство передельной печи, да изложены советы по строительству новой домны. Деньги на постройку я предлагал брать из городской таможенной казны, а выручку делить по определенным принципам. Раздел средств должен был происходить так — в первую очередь оплачивались поставки сырья и комплектующих, во вторую выдавалась оплата работающим, в третью возмещались затраты пайщикам, и уж в последнюю делилась прибыль пропорционально вложенным в дело деньгам. Также горожанам сообщалось, что если кто ещё захочет учувствовать в этом деле, то им можно продавать за свою цену долю из княжеского пая, но так чтобы он не уменьшился до размера менее четверти от общих вкладов.

Началась предпасхальная седмица, меня опять закрутил круговорот молебнов и обрядов. К наступлению праздника Пасхи, я уже чувствовал себя биороботом, исполняющим определённую заданную программу. Было совершенно невозможно представить, как такой режим соблюдал мой сводный брат Фёдор, по слухам ежедневно начинавший молебен в четыре часа утра, по более привычному для меня счёту часов, и молившийся до шести вечера.

После Святой Пасхи началась очередная праздничная неделя. Уговорить кого-либо поработать оказалось совершенно невозможным. Заставить было ещё сложнее, принуждённый к труду в праздник отправлялся жаловаться к церковным властям, и требовательный работодатель вдруг становился еретиком, совершившим преступление против религии. Вообще в этом мире на Руси насчитывалось не менее девяноста выходных и праздничных нерабочих дней в год, что, на мой взгляд, для феодализма было как-то слишком человеколюбиво. Нет, местные жители вполне могли работать в эти выходные, но сугубо по своему усмотрению, и при явном порицании таких действий церковью.

За два дня до праздника Красной горки в Угличе показался очередной сеунч из Москвы. Он привёз приказ дворянскому ополчению немедленно отправляться к месту сбора войск на Оке. Подкреплён этот документ был грамотой патриарха Иова, специально разъяснявшей необходимость выполнения повеления, несмотря на праздничные дни. Помещики возмущались, отказывались выезжать до появления травы, но выданный из княжих закромов овёс и недвусмысленные угрозы московского гонца о пересмотре земельных угодий сделали своё дело.

— Раненько по этому году сбирают — удивился Бакшеев, уже забывший о своих зимних прогнозах — Обычаем на три-четыре седмицы позже войско на Оку кличут-

Угличский полк ушёл в поход практически в полном составе, отпросился в поход и Афанасий, видимо заскучал старый воин без ратного дела. Двинулась к речному рубежу и половина городовых стрельцов во главе с Пузиковым, подводы для них собирали по всему уезду.

После ухода удельного войска я целиком погрузился в хозяйственные проблемы. Вот-вот должна была начать прибывать овечья шерсть. Со многими ногайскими мурзами договорились ещё в феврале, они вполне готовы были продавать нечищеную стриженую шерсть по полушке за пуд. Если на такое количество перебранного и вымытого шерстяного сырья требовалось несколько дней труда кочевника, то просто настричь, особенно с нашими ножницами, его можно было за пару часов. Хотя после очистки шерсть становилась легче вдвое, всё равно наш мануфактурный метод мойки и чесания обещал выгоду не менее чем в четыре раза.

В процессе разработки устройств для прядильной мастерской я вспомнил о заказанных валенках. Осмотр опытных образцов показал полный провал моей идеи. Хоть чуть похожими на обувь вышли изделия из недобитого полувойлока. В принципе производить такой полуфабрикат, неплотную ровницу, можно было лишь добавив валки к шерсточесальной машине. Так что механик Ефимов получил очередное задание.

В первые дни мая продемонстрировал свои труды новоприбывший Миронов. Скованные им четыре сабли были весьма хороши, особенно закаленная через воду в масло. Конечно, для финальной доводки этого оружия, шлифовки и полировки, требовались еще месяцы труда, но уровень мастерства был виден сразу. Поэтому озадаченному Тихону было поручено отставить оружейное дело пока в сторону и заняться изготовлением дисковых пил, хитрого столярного инструмента, да различного размера свёрл и буравов.

В первой декаде мая одновременно вернулись из своих поездок Лошаков и Козлов. Первый привёз с собой моего назначенного учителя Семёна Головина, да отчитался о проделанной работе:

— На Москве всех лихих людей похватали. Ярыжки Разбойного приказа в их избах в подполах семь десятков не по-христиански похороненных младенцев раскопали, тех, кто от мук принятых не оправился. На сыск сам патриарх Иов приходил, велел казнить огнём головных злодеев, как церковных татей. На дыбе многие воры на прочих людишек указали, таким же разбойным промыслом живущих. С Москвы посланы сыскные и в Ярославль и Верхний Новгород, и на Нижний тоже, також в Казань и Чернигов приказные отправлены. Всех супостатов сыщут, да кусками у проездных дорог развесят, чтоб наперёд никому неповадно было таковым лихом промышлять

Сообщение меня порадовало, и затем я побеседовал с подьячим Посольского приказа Головиным:

— Здравствуй Семён, как съездил? Будут печатать учебник твой? -

— Сведущие люди в стольном граде хвалили счётный задачник сей. В патриаршем приказе перепишут и по монастырям разошлют для учёбы. А вот в царском печатном дворе удачи мне не было. Один резчик помер безвременно, другой на два года вперёд занят, так что напечатанная книга нескоро будет-

— Разве для книги резать что-нибудь надо? Почему без этого не обойтись? — я был в полном недоумении.

— Так печатные доски сперва вырезаются, а уж опосля с них на бумагу чернила тискаются — объяснил мне основы печатного дела Головин — Работа та тонкая, одна ошибка- доска насмарку. Мало на Руси мастеров в сём ремесле мудром. Древодели умелые есть, а грамотных среди них чуть, по подобию срисовывают, да редко хорошо выходит —

Так, наборного шрифта тут пока не знают, тоже придётся начинать, и для этого нужен свинец. Опять же надо глянуть, как тут делают бумагу, единственное, что я об этом знал — в моём прежнем мире её вырабатывали из дерева.

Андрей Козлов тоже вернулся не с пустыми руками. Он нанял затребованного мной плотинного мастера со всей его артелью, переманил с подряда у какого-то костромского купца. Прибыть они должны были в самое ближайшее время со всем нужным инструментом. Также нашёл мой телохранитель в Ярославле токаря, я давно интересовался мастером такого ремесла.

— Ежель подъёмных дадим десять рублей, готов перебираться Ванька-вытачивальщик — известил меня Козлов- Наряд свой с собой прихватит, да справляется, кость ему искать иль у нас есть?-

— Какая кость? — в очередной раз меня поставили в тупик.

— Дак работает токарь по моржовому клыку, может и по зубу неведомого подземного зверя, мамот именуемого. Вот и интересуется, готов запас-то костный для трудов его — разъяснил Андрей.

— Отправь ему денег, с чем ему работать — после приезда разберёмся — такое виделось мне решение этого вопроса.

За ужином я обратил внимание на хорошее настроение Ждана, оно его посещало не часто.

— Чего сияешь, как начищенный золотой? — такой настрой у дядьки был не спроста.

— Семейка Головин сказывал, что царица-то, Ирина Фёдоровна, непраздна, да вроде вскорости должна разрешиться от бремени, об том на Москве слухи ходят — ответил Тучков.

— Это очень хорошо, что у брата Фёдора дитё народится, но ты-то чего рад?-

— Ежели даст Бог, счастливо царица разродится — на Москве великий праздник будет. Слыхивал яз, уж несколько раз не могла супруга царя Фёдора Ивановича дитё доносить, скидывала до срока мёртвого. Так что молит великий государь о даровании наследника ежедневно и еженощно уже много лет. Оттого нам двойная корысть может приключится. И челобитье какое сотворить уместно — не откажет великий государь в таковой праздник, да и угорские свои мы с выгодой распродать можем. Бояре по праздникам царю золотые дарят, кто более на блюде принесёт, тот значит честнее служит. По праздникам сильно монета златая дорожает. Так что, будем молить, дабы даровал Господь ребенка живого царствующей чете, оттого не менее чем вдвое против обычного цена на угорские вырастет — подробно объяснил обстановку Ждан.

— Надо ходатайство в Москву слать, чтоб разрешили приезд — были у меня сомнения, что на праздник меня пригласят.

— Яз всё обдумал. Цари всея Русии завсегда чад своих кровных в Троице-Сергиевой обители крестят. Вот бы нам до того монастыря заранее съездить, на богомолье. Ежель у царицы всё ладно будет, там и дождёмся с поздравлениями, ну а, не дай Бог, беда какая — тихонько в Углич вернёмся-

— Что ж, мой мудрый дядька, ты не глупо всё придумал. Давай-ка собираться к концу мая в поход по святым местам, дело-то богоугодное — на память мне пришли просьбы бежичан и совет игумена из Городецка.

Глава 34

За неделю до нашего отъезда в Троице-Сергиев монастырь в Угличе появился специалист по постройке плотин Карпуня. Показывая ему фронт предстоящих работ, я поинтересовался его фамилией.

— Нет у меня родового прозвания, отца моего Еремей прозвищем Шибай кликали — пожал плечами ярославский специалист.

— Шибаев значит будешь — сообщил я ему новость. Вообще отсутствие у большинства простого народа фамилий здорово затрудняло поиск нужного человека, это стоило исправлять хотя бы в своём уделе.

Масштабность работ новонаречённый строитель-гидротехник оценил. Перекрыть плотиной средних размеров Селиванов ручей было хлопотно, но несложно, а вот постройка отводного канала от реки Корожечны и устройство водобойных колёс на нём была задачей повышенной сложности. Договорились мы с мастером о том, что он и его люди возьмут на себя технические и руководящие функции, а черновые работы будут выполнять местные жители, за подённую плату от князя.

— Кажный год так черносошным платить, оне и хлеб выращивать бросят — бурчал недовольный Тучков.

Уже выезжая из Углича заметил очередное сборище местных жителей у губной избы. Любопытство победило, и я подъехал узнать в чём дело.

— Скотскую погубительницу народ споймал, корешками соседский скот травила — сообщил мне причины столпотворения Муранов.

— Эт каким же образом изловили-то? — предыстория суда мне была интересна.

— Коровы начали у хрестьян дохнуть, ну они и стали следить за всеми бабами, чтоб узреть, кто колдовать начнёт. Вот ету поймали когда в лесу ядовитые корешки собирала, её вестимо сразу сюда, на княжий суд — разъяснил мне все нюансы следствия губной староста.

— Точно эта крестьянка скотину губила? — доказательства мне убедительными не казались.

— Ну а кто ж ещё? Иначе для чего куст токмо на отраву годный собирать? — удивился Иван, ему для вынесения приговора данных явно хватало.

— Баба что говорит? — продолжал я его допытывать.

— Да что всегда в таковых делах сказывают, то и она молвит. Мол, никого не травила, ничего не ведаю, корешки для свово дела собираю. Можно попытать сию жонку если велишь, токмо тут дело тут верное, кнутом её бить, да искомое на ней взять и дело с концом — для нашего главного правоохранителя происходящее было вполне рутинным делом.

Проехав через расступившуюся перед конём кучку людей, задал вопрос крепко избитой женщине:

— Для какой нужды тебе те корни понадобились? Отвечай прямо и толково, недосуг с тобой возиться-

— Собираю бружмель яз давно, ещё бабка моя ягодами сего куста паршу лечила. Мамка как-то кору истолкла да из неё камедь сварила, яз же сей смолкой мужу сети натираю, они слабей гниют от того. Рыбарь мой мужик, а неводы-то вельми дороги — ответ рыбачки, на мой взгляд, был довольно искренним.

Однако точно всё показать мог только эксперимент, и я послал людей к дому обвинённой в отравлениях женщины для сбора корешков и изготовленной из них камеди. Ждан пробовал протестовать, мол, тратим время на ерунду, да и возвращаться плохая примета, но мне уже стало до крайности интересно.

Вернувшиеся через пару часов дворяне привезли в мои палаты образцы растения, его коры и получённой вываркой смолы. Покрутив в руках красно-бурый, достаточно мягкий и упругий сгусток затвердевшего древесного сока, я отправился на кухню для проверки сведений о благотворном влиянии этой субстанции на пеньковые веревки. Действительно в кипящей воде смола размягчилась до состояния вара, и стала легко втираться дощечкой в волокна каната и куска холста. По прошествии изрядного времени, остыв, пропитанные материалы стали липки на ощупь и крайне мало влагопроницаемы. Тут в моей голове сверкнула искра понимания, и ближайший слуга был отправлен к пушкарям за серой. Брошенные в закрытый котелок куски камеди и куски грязноватой серы достаточно быстро под действием жара превратились в рыхлые комки резины, правда, крайне плохого качества. Полученный продукт вулканизации был весьма некрепок и рассыпчат, но всё равно он пробудил во мне значительные надежды. Согласно моему постановлению обвинённая женщина была оправдана. Ей было поручено взять руководство группой выкупленных полонянок и отправляться на сбор необходимой коры. Уж чего-чего, а найти применение резине было проще некуда.

Повторный отъезд к дому Живоначальной Троицы совершали с самого рассвета. Растирая заспанные глаза, я следил, как Ждан руководит приторачиванием пары плотных опечатанных мешков к заводной лошади.

— Что в сумах-то? — вроде золота было не так много, около трети пуда, и всё оно было распихано по тайным ухоронкам под одеждой казначея и наших охранников.

— На полоняников бумаги, для показа боярину в Холопьем приказе — разъяснил смысл перевозки документов Тучков — Без того докладу и меток на грамоты наложенных, они по судебнику ни во что ставятся-

— Дядька, тебе мало одного городового стрелецкого приказа? Ты хочешь, чтоб на Углич еще полк-другой стрелков перевели, харчеваться да снаряжаться с княжьей казны? Оставь-ка ты грамотки дома-

— Дык ежель побегут полоняники выкупленные, как возвращать будем? — озадачился удельный финансист.

— Лаской обходится надо, никто не сбежит тогда — парировал я замечание — Вон, уж душ сорок истинное святое крещение приняли. А если припрёт — задним числом бумаги те в приказе заверить можно?-

— Смотря какой дьяк у стола сидеть будет, да какую мзду посулишь — прикинул варианты такого развития событий Ждан.

— Тогда именно так и поступим. Сгружай мешки — отдал я команду конюхам.

У стен Троице-Сергиева монастыря мы оказались через день, уже в темноте. В отличие от прошлогодней встречи встречали нас чернецы. Нам не предложили не то, что отужинать, а даже воды не поднесли. На моё изумление от столь неприветливой встречи ответил молодой монашек:

— Ко всенощной уже отзвонили, устав пить и вкушать не велит-

Ждан попробовал качать права, напоминая, что негоже так обходится с князем крови Рюрика и святого Владимира, на что тот же инок, покачав головой, ответствовал:

— Гнев княжий страшен, а Божий ещё страшнее —

Настоятель и вся верховная соборная братия встретилась с нами после утренней литургии. Беседа явно не задавалась. Старцы интересовались, что привело нас к дому Живоначальной Троицы.

— День Святой Троицы желаем в её обители отбыть — за меня ответил Ждан.

— Похвально — согласился архимандрит Киприан — Слышал яз о княжиче Димитрии, будто помог он многим душам заблудшим обрести истинную веру, сие так же весьма достохвально-

Праздник должен был наступить через пять дней, и всё время до него предполагалось провести в редком для меня смирении. Но уже утром второго дня после приезда в монастырь примчался гонец, сообщивший о рождении у царицы Ирины Фёдоровны дочери, тут же по всей обители зазвенел праздничный перезвон. Тучков потирал руки и давал распоряжения по поводу того куда отвезти золото.

Следующим после получения радостной вести днём праздновали именины царя Фёдора Ивановича, после завершения торжеств у меня состоялась приватная беседа с настоятелем Киприаном Балахонцем и старцем Варсонофием. Помимо прочего коснулся я и темы наследства:

— Слыхивал яз будто отец в удел младшему сыну иные города назначал, окромя Углича-

— Когда духовная та писалась, видел благонравный царь Иоанн Васильевич в молодшем отпрыске господаря Фёдора Ивановича — возразил архимандрит.

— Коли Углич с Устюжной скудны для тебя, бей челом нашему великому государю, он удел прибавит, аль на другие грады переведёт — с добродушной улыбкой посоветовал напёрсник царя Варсонофий.

— Святые старцы, явите заступничество перед братом, подкрепите мои просьбы — попробовал я упросить монахов.

Иноки переглянулись, пожали плечами и, благословя меня, ушли, ничего не пообещав.

В канун дня святой троицы к нам со Жданом подошёл отец-келарь и завёл беседу о монастырских нуждах. Обладая огромными вотчинами в моём уделе, обитель всегда пыталась объединить их в один массив. И в этой просьбе речь шла о пожаловании монастыря несколькими селами, нужными для устранения черезполосицы. Правда почему-то речь шла не только о Угличском уезде, но и о Бежецкой пятине. Прикинув, что к чему, я решил, что святые отцы хотят иметь свою выгоду от заступничества перед царём. Так что заведующему огромным хозяйством обители было обещано обязательно одарить дом Живоначальном Троицы, только нужно во дворце документы найти на просимое. Удовлетворённый келарь осенил нас крестом и торжественно удалился.

В праздник перед литургией, на которой прихожане причащались, по обычаю требовалось пройти таинство исповедования. В родном Угличе священник храма Спаса Преображения обычно меня расспросами не мучил, задавая лишь формальные вопросы, и быстро переходил к разрешительной молитве. В Троицком соборе исповедовал меня сам архимандрит Киприан, не услышав от меня никаких признаний в тяжких грехах, он сам стал задавать вопросы:

— Не хулил ли ты Духа Святого, не изменял ли вере православной не токмо делом, но и в мыслях?-

— Нет, отче, сомнения в вере мог яз являть только по неведению да малолетству, никогда умыслом сих греховных дел не совершал — лгать на исповеди конечно величайший грех, но скрывать правду меня заставляло чувство самосохранения.

— Не велел ли убивать ты, не умышлял ли на чьё убойство? — продолжал таинство Балахонец.

— Нет-

— Не измысливал ли ты или не учинял притворно ложное чудо?-

Вопрос был болезненным, но мне с самым невинным видом удалось твёрдо ответить:

— Нет-

— Не съедает ли душу твою алчное сребролюбие?-

— Деньги мне потребны не для себя, а для дворских и служивых — попробовал я увильнуть от этого явно видимого грешка.

— Пред Богом не оправдываться, а каяться потребно — наставительно произнёс отец Киприан — Кайся, а ежели некрепок в молитвах, изрекай — Господи, помилуй-

— Господи, помилуй — покорно повторил я за Троицким монахом.

Найдя у меня ещё несколько мелких прегрешений, архимандрит, наконец, без всякой епитимьи отпустил мне грехи, прочитав разрешительную молитву.

Царская семья с новорождённой явилась тринадцатого июня, за день до предполагаемого крещения. Царская свита была на удивление немногочисленной, всего четверо бояр да около сотни дворян-телохранителей. Из приехавших думных, трое представляло клан Годуновых, во главе с патриархом этой родовой корпорации Дмитрием Ивановичем Годуновым, являвшимся дядей и воспитателем рано осиротевших Бориса и Ирины Фёдоровичей. Четвёртым был двоюродный брат царя, Фёдор Никитич Романов. Этот последний был весьма примечательной личностью, старший из пяти единокровных братьев, весьма родовитый, крепкий и высокий молодой мужчина, он был тем, кого в далёком будущем именовали на заграничный манер 'плэйбоями'. Этого боярина не интересовало ничего, кроме охот псовых и соколиных, медвежьих травлей да весёлых пиров с сотоварищами. Также выделяло его из общего числа русских дворян и полное пренебрежение военной службой. В поход он сподобился подняться один раз, вместе с царём Фёдором Ивановичем. Все эти сведения мне выложил Тучков, такое поведение родича государя всея Руси он осуждал, но довольно мягко, видимо многое прощалось Фёдору Романову за весёлый и лёгкий нрав.

Крещение проходило в Троицком соборе, проводил таинство старец Варсонофий, он же и стал крёстным отцом малютки Феодосии. Я изнывал от нетерпения изложить царю Фёдору свои просьбы, однако ходатайствовать в храме считалось святотатством и преступлением против религии. В соборе я рассмотрел жену своего сводного брата. Царица Ирина была выше и стройнее своего довольно невысокого и полненького мужа. Держалась она строго, но без особой заносчивости. К моей огромной радости после совершения обряда крещения, меня также пригласили на торжественный малый пир. Рассадка происходила согласно родовитости, и я оказался слева от царя, по правой руке сидел балагур Фёдор Романов.

Несмотря на следовавшие одна за другой здравицы царь Фёдор Иванович практически не пил, а лишь счастливо улыбался окружающим. Родившийся здоровым ребёнок, после трёх мертворождённых детей, являлся истинным Божьим даром. Мне было изрядно стыдно в такой момент лезть с меркантильными просьбами, но мои задумки требовали больших затрат, покрыть которые могли только доходы с жалованных городов и земель. Брат слушал мои просьбы довольно отстранённо, лишь в конце моих речей огласив:

— Будешь ты удоволен брате, в такой радостный день нельзя отказывать малым в их просьбах о хлебах насущных-

Годуновы, несмотря на изрядное опьянение, ответ царя услышали и, судя по всему, любви ко мне он им не прибавил. Ведь мои просьбы о наделении Бежецкой и частью Деревской пятин, Ростовым и Ярославлем с уездами скромными нельзя было назвать ни с какой точки зрения. Рано утром, после пира, государь Фёдор Иванович с семьёй и сопровождающими отбывал на Москву, пристроился к этой торжественной процессии и угличский отряд.

Через пару часов после выезда с головы колонны начал нарастать радостный гул. Поскольку мы ехали в хвосте, до нас новости дошли в последнюю очередь.

— В тульских землях русская рать татарскую одолела — радостно прокричал подскакавший к нам царский телохранитель — Несметно бесерменов побито, да в полон поймано-

Всеми овладела радость, дворяне хотели знать подробности, но никто толком ничего не знал. В связи с такой важной новостью, наш кортеж проследовал до столицы нигде не останавливаясь. Поскольку царская чета с младенцем ехала в богато украшенном возке, скорость поездки была крайне мала, в Москву мы прибыли за полночь. Несмотря на ночное время, в стольном граде нас встречали усиленными стрелецкими караулами, стоявшими через каждые тридцать шагов с факелами в руках. К Ждану подъехал посыльный от встречающих царя бояр, с повелением размещаться на патриаршем дворе. Недосып и многочасовая тряска в седле довели меня до сомнамбулического состояния, дремать, одновременно правя лошадью, я ещё не научился. Поэтому путь по городу и размещение в патриарших палатах осталось вне моего сознания, в себя я пришёл только поутру. Неприятными сюрпризами для проснувшихся посланцев удельного Углича стали отсутствие в хоромах самого патриарха Иова и фактический режим домашнего ареста, контролируемый многочисленными стрельцами.

Два дня меня терзала гнетущая тревога, усиленная информационным голодом, новости из-за высокого тына подворья к нам не доходили. На третьи сутки ожидания, в палатах вместо верховного иерарха Русской Православной Церкви появился боярин Борис Фёдорович Годунов.

Войдя в светлицу решительным шагом, царский шурин решительно подошёл к лавке, на которой я сидел, и, нависая надо мной своим грузным телом, заговорил:

— Здрав буде, княжич Дмитрий. Пошто за моей спиной козни на меня строил, животы мои себе в корысть требовал?-

— Здравствовать тебе много лет, царёв слуга, конюший боярин Борис Фёдорович — от такого напора мне стало не по себе — В толк не возьму, о чём ты молвишь?-

— Яз о Хрипелёвской волости Бежецкой пятины толкую, кою восхотел ты за себя взять, а с неё мне кормление жаловано, да прочие земли в том краю за братьями моими да дядьями — выдал причину своего возмущения Годунов — Да и города замосковские — Ростов и Ярославль, не велик кусок-то? Ить подавится можно, не по чину корм-

— Не хотел яз твоих вотчин, — открещивался я от приписываемых мне козней. — Неумышлением вышло, просто попросил для умножения прибытков земли рядышком с Угличем-

— Кто надоумил тебя сие у великого государя просить? Кто подсказал в урочный час ехать челом бить, меня не известив? — подозрения грызли боярина изнутри.

— Нужда заставила, — сдавать бежичан и Ждана было никак нельзя. — Казна удельная совсем пуста. А что у великого князя и царя Фёдора Ивановича радость случится великая, о том мне благая весть была-

— Весть? — неожиданно растерялся Борис Фёдорович. — Ну коли так… Да и монаси троицкие за тебя горой, будто ведомо им что. А что до оскудения твово, то ты меньше на забавы чудные серебра спускай, да сброд всякий не привечай, а то уж и беглых холопов на твоём уделе обласкивают-

В запале царедворец проговорился о своих соглядатаях в моём окружении, похоже, отпираться от укрывательства особого смысла не было.

— Полезен в хозяйстве, да искусен в ремесле тот беглый — попытался я объяснить своё поведение.

— Вот иногда чудится — хитёр ты как змея древняя — медленно проговорил Годунов — А по-иному глянешь — прост как отрок совсем малых лет. Кто ж сведённого холопа прямо о прежнем хозяине спрашивает? Да чужые вотчины безыскусно просит, когда волоститель их живой да не в опале? Просьбишку твою великий государь близко к сердцу воспринял, без пожалований не останешься-

На этом беседа была закончена, и нам было велено собираться для переезда в хоромы Бориса Фёдоровича. Видимо сведениями о моей прозорливости он не хотел делиться ни с кем.

На новом московском месте жительства мы пользовались практически полной свободой. Ждан, узнав, что его спекуляция с золотыми удалась, пребывал в эйфории, не помешавшей, однако, вырученное серебро припрятать по знакомым известным ему одному. Я попросил сводить меня на Пушечный и Печатный двор, разрешение Годуновым было дано практически сразу. Главное русское пушечное производство меня поразило, при довольно примитивной технике литья мастера умудрялись добиваться весьма хороших результатов. Пищальные литейщики являлись металлургами, инженерами и дефектологами-испытателями в одном лице. Самой плавки мне увидеть не довелось, разглядел я лишь подготовку земляных литейных форм, да разбивку бракованных орудий. Годной к службе признавалась одна пушка из четырёх. Качество её выявлялось без дефектоскопов и прочих диагностических приборов, одним лишь чутьём опытного мастера да пробной стрельбой. Как ни странно, ошибок происходило совсем немного.

Печатный двор техническими новшествами тоже не блистал. Водяная мельница приводила в движение странного вида толкушки, измельчающие льняное тряпьё, далее стояли чаны для замачивания и для варки полученного полуфабриката. Вычерпывали отваренную массу вручную, работа требовала от ремесленника изрядной точности. Для уплотнения полученной бумаги применялся винтовой дубовый пресс, разглаживали её опять же руками подобием больших скалок. Видимо, особым умением русские мастера не отличались, поскольку конечный продукт явно уступал купленной мной на торгу французской бумаге. Даже на первый взгляд было видно, что большинство операций можно механизировать самым примитивным образом. Однако лезть со своим уставом в чужой монастырь я не решился, решив опробовать предполагаемые к введению новшества в Угличе.

Выходившие в московские посады угличские дворяне принесли собой кучу слухов, порой самого фантастического свойства. Наиболее важная новость — калга крымского улуса Фатих-Гирей был разбит. Второй битвы при Молодях не случилось, но поражение степняков было серьёзным, разбитые крымцы отошли на юг мещерскими окраинами. Народная молва основную заслугу приписывала князьям Андрею Старко Ивановичу Хворостину и Ивану Михайловичу Воротынскому, приходившимся братом и сыном творцам молодечской победы. Основные детали я надеялся услышать от Бакшеева, по его возвращению от войска.

Второй по серьёзности достоверный слух — в Псковских землях начался мор, на дорогах в Псков и Новгород устанавливались карантинные заставы. Судя по описаниям болезни на северо-западе Руси вспыхнула эпидемия холеры. Мне захотелось как можно быстрее встретится с боярином Годуновым, основу карантинных мероприятий я знал хорошо. Время для беседы со мной царский шурин нашёл в вечернее время. Мои предложения по борьбе с эпидемией, заключавшиеся в строгом двухнедельном карантине, тотальном кипячении воды, устройстве нужников вдалеке от водозаборов, а также мысли об оказании помощи больным с помощью обильного питья из прокипяченной воды с солью и золой, он выслушал с интересом, не высказывая особого скептицизма.

— На што воду-то варить? — добродушно осведомился Борис Фёдорович. — Чай навару не прибавится-

— Мор происходит от мельчайших червячков, глазу не видных, кои в воде обретаются, а в неё попадают с нечистотами — попытался объяснить я основы холерной эпидемиологии — Кипяток их убивает-

— Много ль тех червецов при море появляется? — встревожился боярин.

— Мириады-

— Спаси Господь — Годунов был изрядно потрясён, собственно в языке того времени мириады означало число совершенно неисчислимое.

В свою очередь ближайшего к царю человека интересовали шведские и польские дела. Король Швеции Юхан был болен и, ожидалось, что наследует ему его сын, король Польши Сигизмунд. Это должно было привести к объединению двух стран, давно враждовавших с Россией, под одним скипетром. Открытие боевых действий на западе, в придачу к ведущимся на северо-западе и юге, могло привести страну к военной катастрофе. Мне в истории оставленного мира о едином польско-шведском государстве слышать никогда не доводилось.

— Может другого на престол свеи посадят, не Жигимонта — выразил я своё мнение.

— Точно знаешь? Кого иного-то? — оживился Борис Фёдорович.

— Не знаю — мне пришлось признаться в неведении — Но вот чудится мне, не усидеть выборному королю Республики на двух стульях одновременно-

— Если не сын за Иоанном свейским наследует, то либо брат — Арци Карла, иль племяш изгнанный — Густав Ерика сын. Тока изгой тот в Польских землях проживает, в полной власти он у братанича — размышлял думный боярин — Эх, зазывали мы сына сведённого с царства Ерика на Русь, да не поехал тот-

— Чего ж не приехал? — причина этой дипломатической неудачи была мне весьма интересна.

— Кто его разберёт, изуитского выученика — пожал плечами Годунов — Земли сулили, да жалованье, да помощь в обретении отцового наследия, ан не всхотел тот на Русь съезжать, остался в Дансиге, пошлой торговлей промышлять. Баял посол, де королевич свейский ум совсем потерял, толи от учения великого, толи от нужды тяжкой-

— Чему же учится этот изгнанник? — поинтересовался я, ожидая услышать об очередных религиозных изысканиях.

— Чернокнижием овладеть тщится, альхимией колдовской — Бориса Фёдоровича аж перекосило от отвращения к столь отвратительному занятию.

Увлечение гипотетического наследника трона химическими реакциями меня заинтриговало, если этот Густав так сильно интересуется превращениями веществ, то мне есть чем его поманить. Вслух я этого не произнёс, откланялся и, сопровождаемый слугами, пошёл спать.

Глава 35

Получив от приказных жалованные грамоты на новые земли, мы уезжали в Углич. Ждан, прочитав, что именно нам пожаловали, вознегодовал. Понять его было можно, практически все дары были воистину данайскими. Несколько прирезанных нам сёл в Тверском уезде отобрали у бывшего удельного князя Симеона Бекбулатовича, изъяв у того практически все вотчины, большинство которых отошло к государству. Пожалованные Кацкий стан да Юхотская волость были изъяты у Мстиславских — знатнейшего рода Московского государства. Ценным подарком выглядел Моложский уезд с городами, но и в нём было двойное дно. Городки на Мологе были слободские, нёсшие натуральные повинности в форме поставок рыбы и икры исключительно в пользу царского двора. Эти подати никто не отменил, поэтому любые попытки получить оттуда прямой доход вызвали бы возмущение населения из-за увеличения налогов. Практически все сельскохозяйственные земли в моложских краях принадлежали московскому Симонову монастырю. В Бежецкой пятине мне был передан в кормление Городецк, да черносошные деревни, которых там практически не было. Все земли были разделены между поместьями служилых дворян и вотчинами рода Годуновых. Единственное пожалование в коем не виделось подвоха — это село Боровичские Рядки с округой в Деревской пятине.

— Дарёному коню в зубы не смотрят, — остановил я льющийся из Тучкова поток жалоб.

По возвращению в Углич, я со свитой отправился инспектировать новостройки. Карп Шибаев оказался великолепным розмыслом, или инженером, как именовали таких людей в будущем. Техническое решение, предложенное им для механизации кузнечного дела, было великолепным. Поскольку река Корожечна имела в низовьях течение не быстрое, и была достаточно широка, плотину на ней устраивать было очень долго и дорого. Ярославский гидротехник начал копать параллельный речке канал, из которого подливными колёсами вода направлялась по водоводным ларям мимо Введенского монастыря в озеро Царское. Окопав это озеро трехсаженными валами, он планировал получить искусственный водоём, возвышавшийся над Волгой и Корожечной. Уже в ограждении малого водохранилища Шибаев устраивал плотину с водобойным колесом.

Следующими были осмотрены почти достроенные мельницы на Селивановом ручье. Глядя на изготовление водяного колеса, мне вспомнилось о том, как выглядели турбины другого мира.

— Попробуй лопатки гнутые ставить и колесо в кожух с нижним выходом забить, — порекомендовал я строителю Карпу. Тот, услышав совет от мальца, фыркнул, но пообещал одно из водобойных колёс переделать.

По возвращению во дворец мне сообщили, что удельного князя какой день дожидается прибывший из Вологды аглицкий торговый человек Беннет Джакман. Приглашённый в светлицу англичанин долго распинался на ломаном русском языке, что слышал от княжьих приказчиков о моём увлечении диковинными вещами и минералами. Он был готов всё требуемое доставить по очень скромным ценам и в самом скором времени, не позднее окончания навигации в будущем году.

Зарубежные товары были нам нужны, однако на конкретные вопросы торговый гость отвечал расплывчато, что внушало некие подозрения. Он вообще был готов поставлять что угодно, хоть свинец и медь, хоть посуду для занятий алхимией, хоть различные механические диковины. Сразу довериться заезжему иностранцу было глупо, и ему пришлось уехать обратно, удовольствовавшись одними лишь обещаниями в ближайшее время предоставить заказы на покупки.

По его отъезду я поручил Ждану послать людей в Вологду расспросить об этом английском торговце.

— Також в Москву, на Аглицкий двор, послать надо человечка, пущай у компанейских купцов поспрошает, да для береженья от обману поручную запись возьмёт, — предложил дотошный казначей.

К середине августа недалеко от угличского кремля работали две мельницы по обработке шерсти да одна водяная лесопилка. До заморозков у нас должна была быть переработана вся закупленная шерсть и заготовлена куча пиломатериалов. Мастера по дереву оказались не слишком довольны качеством выходящих от циркулярных пил досок и брусьев, но на каждое расклиненное бревно у нас получалось тридцать распиленных. В отдельно взятом удельном хозяйстве скорость обработки и дешевизна возобладали над обычаем и качеством. Гончары с помощью плотника-механика Саввы Ефимова обустраивали кирпичную мастерскую, в которой формовать кирпич предполагалось не вручную как ранее, а с помощью довольно простых прессов в разборных формах.

Приплыл дощаник из Устюжны с заказанными изделиями и чугуном в слитках. Приведший лодку устюжанин рассказал, что литые ядра приняли в Ярославле вполне благосклонно. Новый царский наказ требовал на следующий год поставить пушечных снарядов вдвое от изготовленных в этом, да и закупочная цена была снижена на алтын. Оказывается, известная мне еще с молодости прошлой жизни традиция сразу увеличивать выполненный план имела многолетнюю историю. Помимо этого требовалось казне несколько десятков тысяч гвоздей, скоб, да три десятка железных кованых якорей. Из привезённых чугунных валов первым делом планировалось устроить в новой мастерской Фёдора Акинфова стан для прокатки полос и тонких прутов, годных для разрубания на гвозди.

Наконец-то из похода вернулись угличские дворяне во главе с Бакшеевым. От него на торжественном ужине я узнал кучу подробностей о военных действиях, развернувшихся практически по всем рубежам Русской земли.

Изложил отражение крымского набега Афанасий так:

— По весне в начале мая месяца, как собрали полки на Оке, начали было воеводы о местах рядится, но им от царя Фёдора Ивановича сразу явили невместные грамоты, будто заранее их заготовили. Поставили на сторожевой полк первым воеводой мудрого старца князя Андрея Ивановича Хворостина, прозвищем Старко, а во главе полка передового стал князь Иван Михайлович Воротынский. Всей же ратью и большим полком распоряжался князь Борис Канбулатович Черкасский. Передовой да сторожевой полки сразу пошли на Ливны в сторону Поля, и мая в тринадцатый день пришла до них весть, что набегли на русские украйны крымские царевича, а суволока у татар под Михайловым городком. По получению сего известия пошли воеводы на шлях, чтоб встать промеж Михайловым и Диким Полем, да сеунча послали к начальному своему Борису Канбулатовичу. Тот по получению той новины сразу двинул войска к Веневу. За городком Зарайским-на-Осетре травились московские войска с крымцами, коими командовал Урасланей-мурза Дивеев. В семнадцатый день мая побегли царевичи прочь с русской земли, да встали у них на пути Воротынский да Хворостин. Два дня не давали татарам в Поле ходу, а как князь Черкасский с войском близко подошёл, так посыпались крымские людишки в разные стороны. Калга Фетх-Гирей мещерскими окраинами прочь убежал, а остальных гнали до Вяземки-реки, на берегах которой множество бесермен побили да полонили.-

Сын мурзы рода Барын Байкильде задал старому рязанцу пару наводящих вопросов, потом заявил:

— Одни простые чабаны да домашки в побитом войске были, настоящих воинов так легко не разбить было бы.-

— А куда ж наездники Крымского улуса подевались, что в сёдла уж одних бедняков да детей рабов сажают? — иронично осведомился Бакшеев.

— В прошлом годе неудача великому хану Кази-Гирею вышла, видать этим летом бии не послали свои войска на Москву, — пожал плечами мурзёнок.

— Может, растерял удачу крымский царь? — посмеиваясь, спрашивал Афанасий.

— У достойного повелителя победа имя прославляет, а пораженье — дух укрепляет. Над всеми рок властен, судьбу не обмануть, — парировал неплохо образованный Байкильде и прочёл стих на татарском языке.

— Слово-то крымского властителя Кази-Гирея, прозванного Бора, — сообщил Габсамит-Осип и перевёл рифмованные слова:

Назиданье это ты запомни, хан. Все на свете — гости, а покой — обман. Перед этим светом впредь не заносись, Силою пред слабыми лучше не гордись. Рок — непобедимый в семь голов дракон, Время человека поедает он. Множество пророков ядом отравил; Праведникам многим головы затмил. Многим падишахам он поставил «мат» — Ты «коня» не властен переставить, брат. Как сказал однажды мне один поэт, Да пребудет радость с ним на много лет: «Миром не насытишь душу храбреца. Время не насытит храбрые сердца». Ты не верь наряду пышному судьбы, Львы с судьбою бились, где теперь они? Ты судьбе неверной не вручай души, Не блуждай в потемках, не ищи в глуши. Только нерадиво дни не проводи, Силы есть покуда, воля есть — иди!

В этом стихотворении наличествовала изрядная доля здравого смысла, и уездный окладчик перешёл к пересказу новостей с других фронтов:

— Казаки с Дона да ногаи заволжские Урусмаметевы пощипали летние крымские кочёвья, посчитались донцы за весеннее разорение юртов и зимовищ своих. Да гребенские юртовщики с малокабардинскими черкесами ходили под Темрюк, посада там сожгли, многих побили да полонили. С ними князь Андрей Старко-Хворостинин о прошлом годе на шевкала Тарковского ходил, да, сказывают, и сызнова поход на Тарки готовят. На свейской войне совсем чудные дела творятся. Корела стоит выжженная, не стали немцы свейские острог поправлять, все силы оне к Олав-крепости собрали. Сидит в ней лихой атаман Корела с пятью сотнями храбрецов, да не токмо отбивается, а и сам водою набеги учиняет. Из-за морового поветрия землёй полки не ходят в ругодивскую землю. По повелению великого государя Фёдора Ивановича из-под Копорья плавные рати с воеводами Жировым-Засекиным да Путятиным на заморские свейские края ходили.

— Что ж вы так задержались с возвращением? — обратился я к уездным дворянам.

— После того как крымцев погромили, ходили с черниговскими воеводами на Киевские места. Острожек литовский сожгли, коей они на нашей украйне выстроили, да до Днепра все поветы повоевали, — опять за всех ответил Бакшеев.

— Зачем Киевщину-то разоряли? Польша вроде пока не враг нам? — такая география военных походов была мне не понятна.

— Гайдуки Вишневецких на наших рубежах разбойничали, крестьян на магнатские сёла сманивали, да за Воронеж с каневскими черкасами стоило счёты свести, вот и отплатили сторицей, — довольно улыбнувшись, пояснил Афанасий.

При всей крайней религиозности местного населения, христианский принцип подставлять щёки — тут явно не прижился. Возможно, оттого страна и росла вширь, а не съёживалась, как шагреневая кожа.

Вернулись люди, посланные справится о благонадёжности английского купца Джакмана. Их ответы ввергли меня в изумление. Со слов приказчиков сольвычегодских купцов Строгановых и московских гостей Юдиных с этим купчиной можно было вести дела. Правда, советовали торговые работники с сим иноземцем ухо держать востро, да договариваться до мелочей, больно уж хитёр. Но слово хитрость в устах русских торговцев являлось синонимом купеческой доблести.

Главный агент Английской Московской компании Христофор Гольмс советовал своего соотечественника ковать в кандалы и отправлять к Новым Холмогорам. Там его должны были выслать на родину, где его, несомненно, ждал суровый суд. Насколько я понял, вся вина Джакмана заключалась в торговле, нарушающей компанейскую монополию. Гольмс обещал, что поводу этого 'самозванца', так он его именовал, уже послано письмо от королевы Елизаветы к царю Фёдору Ивановичу. Согласно этому посланию, английское правительство требовало высылки всех конкурирующих с Московской компанией иноземных купцов. Монополистов я и в прошлой жизни не любил, поэтому послал гонца к Беннету Джакману, прося прибыть его для дальнейших переговоров.

В конце лета проводилась инвентаризация ценных ресурсов, собранных за сезон в лесах. Помимо пары десятков лекарственных растений заготавливали и кору корня бружмеля. Результаты меня удручили — собрали всего около пятидесяти пудов, а ободрали все рощи в округе нескольких вёрст от города. Учитывая, что этому кустарнику для образования более-менее приличных размеров корня требовалось расти более десяти лет, перспективы у промышленной добычи такого сырья для изготовления резины не было никакой. Собственно, то, что каучук можно извлечь из какого-то тропического растения я знал, только вот из какого, вот в чём вопрос. Вспомнились мне рассказы родного отца, как его в молодые годы заставляли выращивать какой-то каучуконосный одуванчик. Было это стратегическое растение то ли крымского, то ли среднеазиатского происхождения, от него вроде тоже заготавливались корни. В общем, проблема в ближайшее время не решалась, а для лабораторных опытов должно было хватить сырья, извлечённого из коры бружмеля.

Сразу после старорусского Нового года, наступившего первого сентября, в Углич приехал гонец-татарин из Бежецкой пятины, испрашивающий разрешение на приезд в гости царевича Ураз-Мехмета со своим старым советником Карачи, да с ними Янши мурзы Сулешова. Согласие было немедленно высказано, Ждану я поручил встретить приезжающих знатных татар самым почётным образом. Этим же днём ко мне подошёл хмурый Бакшеев и попросил оказать ему милость. С просьбами старый воин ко мне никогда не обращался, и я был готов пожаловать ему всё, чтобы он ни захотел.

— Княже, разреши сыновьям моим, Василью да Ивану, в твой уезд переписаться. Надели их земелькой, сельцами да деревеньками, они тебе то доброе дело отслужат, — сформулировал своё челобитье рязанец.

— Чего ж им в Рязанских землях не служится? — прошение меня несколько насторожило, слишком уж оно нехарактерно было для потомственного защитника русских рубежей.

— Весточку сынки прислали, разорение их постигло. Думный дьяк Андрей Щелкалов указ прислал, чтоб ему пусто было, крестьянским детям и захребетникам в служилые казаки писаться, да в новоустроенные городки служить идти. Да и самим пахарям разрешил сие, ежели на тягло замену найдут. Те сыны боярские, что в поместьях свои были, еще беглецов-крестьян приостановили, а кто в походе находился, те почти всех своих лучших страдников потеряли.

— Верный указ-то, надо же засечную черту заселять, чтоб татарам пройти трудно было, — почему-то мне вздумалось возражать ветерану.

— Верный? — Афанасий аж покраснел от гнева. — Да у того Андрейки отец попом был, а дед коровами да лошадьми барышничал. Иль забыл яз, как из под Вендена сей малодушный дьячишка бежал ночью в одном исподнем, бросив рать, над коей начальствовать был поставлен? А у меня брат кровный там остался, погиб израненный, но в полон не сдался, чести родовой не запятнав. Теперь же этот думный человечишка детей боярских с семьями их решил до смерти гладной довести, запамятовав, что вои те уж три столетия Русь мечами своими берегут.

— Не серчай, друже, — я сделал попытку успокоить старика. — Примем твоих сыновей, землю дадим, пожалуем деньгами. Черносошных раздавать мне не любо, но что-нибудь другое придумаем.

— Крестьян жалованьем не заменишь, серебром в голодный год не напитаешься. Все монетой оплачивать, так при недороде хлеб из пахарей боем выбивать будешь. Кажный утаит, да вздорожанья ждать будет, — потом Бакшеев вспомнил о разорившим его детей указе, и вновь завёлся, вспоминая обиды действительные и мнимые — Дьяк, приказная душонка, думает, видать, будто никто не знает, что он в московские жильцы двигает тех кто ему льстит всячески, жён да дочерей на ложе Щелкалово, стыд потеряв, возит. А уж про то, что он с братом старые записи о щоте подтирает, всяк ведает. Да судит об отечестве неправедно, Романовым да Шереметьевым подсуживает, если уж людского суда ему не будет, то Божьего не избежать.

Еле-еле старого воина удалось успокоить. Разговор этот мне напоминал загадку о волках, козлах и капусте. Войско требовало закрепощения крестьян, крестьяне этому сопротивлялись. Пойти на поводу у тяглого сословия — остаться без войска во враждебном окружении, да в преддверии интервенции. Удовлетворить пожелания служивых — получить восстания крестьян, да в придачу крепостнический строй, тормозящий развитие страны. Как найти разумный компромисс, я пока не понимал.

Глава 36

В первую сентябрьскую неделю слёгла жена у Ивана Лошакова. К тому же она была шестой месяц на сносях, и мой верный телохранитель ходил сам не свой. Характерные симптомы — рвота, отсутствие аппетита, боль внизу живота указывали на вполне вероятное воспаление аппендикса. Хотя я думал, что мог бы попытаться спасти мучающуюся женщине, оказать ей помощь оказалось невозможным. Даже ко всему привычный Ждан, услышав, что требуется резать живот у беременной, пришёл в неописуемый ужас, заклиная меня всеми святыми, не только отступится от этого намерения, но и более никому о том не говорить. К сожалению, дядька был прав, но таить в себе умения, которые могли бы помочь не одному человеку, мне казалось неправильным. Оставалось выбрать — кого учить, и как это преподнести обучаемому. Для проведения операций требовался, помимо инструмента и навыков, как минимум наркоз и антисептик. Попытался вспомнить, чем там пользовался Пирогов, вроде, обходился эфиром и карболкой.

Промучившись в сомнениях ночь, утром решил выехать с Тучковым и тремя дворянами в очередной объезд окрестностей Углича. На полях уже начинали убирать хлеба, жали зерновые серпами и косами. В разных сторонах поднимались дымы от овинных ям. Первым пунктом назначения выездной экскурсии были ямчужные станы, где варилась селитра. Добрались мы туда на второй день после выезда из Углича. Первый, самый поверхностный осмотр показал не самую большую эффективность этого производства. Основными задачами при организации этого стана, похоже, были простота и невысокая капиталоёмкость. Селитряная земля, состоящая из гниющих растений и навоза и перемешанная с известью, перепревала в вырытых ямах, лишь слегка прикрытая соломой от проникновения воды. Насколько мне помнилось, азотистые вещества в почве образовывались при помощи бактерий, а основными компонентами преобразований были аммиак и кислород. Откуда взять аммиак, кроме мочи, я не знал, а вот доступ воздуха явно был нужен лучший, чем имелся.

Ждану я дал указание прислать людей, чтобы расширить и переустроить место селитряного промысла. На мой взгляд, землю было лучше складывать в бурты, под крышей и на водонепроницаемом основании, препятствующем вымыванию ямчуга. Так же неплохо было бы устроить вентиляционные отверстия, да новые кучи пересыпать землёй из старых, для скорейшего распространения нужных микроорганизмов. Как мне рассказали мастера, селитра у них зрела по пять лет. С помощью моих нововведений срок выдержки предположительно должен был сократиться в полтора-два раза, да и выход по массе мог увеличиться. Так же я порекомендовал в разные ямы сыпать различные растительные отходы, не смешивая их между собой, для того чтоб определить более подходящее сырьё.

Выпаривать ямчуг ремесленники предпочитали зимой, но для меня в небольшом объёме выполнили показательную работу. Сначала селитряную землю промывали водой, это могло занимать до двух суток, но взятое небольшое количество переработали за три часа. Далее раствор выпаривали на здоровенных кованых сковородках — цренах, добавляя туда для отделения осадков поташ и известь. Как только из жидкости начинала выпадать обычная соль, разогрев прекращали и сливали остатки для охлаждения в железные котлы. В этих-то металлических ёмкостях и появлялись кристаллы чрезвычайно необходимого стране ямчуга, оставшийся маточный раствор шёл в начало цикла производства.

Полученную селитру мы забрали следующим утром, из переработанных пяти пудов земли, вышло от силы фунт с копейками необходимых кристаллов. Да и те были мутноваты, явно их ещё можно было чистить и чистить. Этим я намеревался заняться в Угличе, благо, что для меня строилась лабораторная изба на правобережье Волги. Строить помещение для опытов внутри кремля мне отсоветовал Ждан, всерьёз опасающийся пожара.

Следующим местом, где нам стоило побывать, оказалось село Девятково. Это было одно из крупнейших удельных сёл, в нём было шестнадцать дворов и церковь, ещё к нему тянулось почти два десятка деревушек из двух-трёх домов. Нашему приезду никто особо не обрадовался, крестьяне были заняты обмолотом и веянием озимых. Именно этот посёлок мы посетили оттого, что именно тут подати уплачивались обработкой десятинной княжеской пашни. Практически каждая деревушка в уделе имела свою собственную систему уплаты налогов — деньгами, натуральными продуктами для уплаты оброка, или отработкой на владельца. В Девятково крестьяне платили не много, но зато своими орудиями труда и тягловой силой пахали пашню, принадлежащую князю. Семена для сева, по обычаю, выделял владелец земли. Именно тут можно было попытаться внедрить новые сельскохозяйственные инструменты и агротехнические приёмы.

Первым делом местный тиун показал окружавшие село поля. Их было несколько десятков, и практически в каждом наличествовала отведённая под княжеские нужды делянка. На мой взгляд, внедрить что-то новое на множестве полосок, находящихся иногда в нескольких верстах друг от друга, было гораздо сложнее, чем на едином поле. Поэтому сельскому старосте и становому приказчику было поручено выбрать подходящие по размерам одно-два поля. Чтобы сразу не озлоблять крестьян, из общественного пользования изымались самые худшие по качеству поля. Да и площадь их должна была быть меньше, чем у ранее обрабатываемых на князя земель.

Оповещённые о нововведении сельчане радоваться не торопились. Они ожидали какого-нибудь подвоха, видимо опасаться новшеств их заставляла народная традиция. Даже моё обещание предоставить в будущем свой сельхозинвентарь для обработки десятинной пашни восторгов не вызвало. Несколько оживило местных жителей предложение за плату собирать созревшие семена лугового клевера. Работа была хоть и кропотливая, но лёгкая, её можно было поручить детям, а платить я обещался довольно щедро.

Перед отъездом мне довелось увидеть молотьбу и веяние сжатой озимой ржи. Если выбивание колосьев связанными деревянными палками приводило к необходимому результату, хоть и с изрядными трудозатратами, то перекидывание зерна деревянными лопатами поперёк дующего ветра, на мой взгляд, было совершенно бесполезным. Мякина удалялась лишь десятикратным перебрасыванием, а избавиться таким образом от засорения семенами сорняков, можно было разве что чудом. Ждан мои сомнения разделил:

— С пожжённых новин на посадку рожь брать следует, там сорных трав первый год не бывает совсем. Токмо тут село старожильное, землица в округе добрая, вот пашенного леса и не хватает.-

По возвращению в Углич нас ждали две неприятные новости — у Лошакова скончалась жена с нерождённым ребёнком, да произошла авария на лесопильной мельнице. Одна из кованых пил разлетелась на куски, серьёзно ранив пильщика. Остальные работники, напуганные происшествием, разбежались с лесопилки. Старшина плотников Никодим, разводя руками, объяснял:

— Мужички, как беда случилась, взволновались, мол, всё енто хитроумие токмо княжьими молитвами работает. Сидел де князь на городе, тока мелочь изламывалась. А съехал — сразу бесы исхитрились, чуть не зашибли человека.-

Надо признать, что уже укоренившаяся во мне привычка оставаться наедине с самим собой и размышлять о насущных проблемах, объясняя это молитвой, в народе и духовенстве находила полнейшее понимание и одобрение.

То, что было придумано, как единственный способ остаться надолго в уединении, превращалось в некий ритуал. Даже ближайшие помощники, могущие разбудить в любой час дня и ночи, входить и прерывать молитвы стеснялись. Кряхтя и кашляя за дверкой, они старались привлечь моё внимание, не желая вламываться и прерывать обращения к Богу, что было по местным понятиям явным святотатством. Единственное, чем я не сумел овладеть, это искусством произносить молитвы автоматически, не загружая мозг. Пока я лишь мог выдавать невнятные бормотания, в которые, к счастью, никто не вслушивался.

Вызванный механик Савва доложил, что мелкие поломки происходили и раньше, нынешнее же происшествие — явная вина коваля. Кузнец Миронов в изготовлении брака также не признался, виня во всём криворуких пильщиков. Не найдя виноватых, мастера, наконец, пришли к согласию, обвинив во всём машину. На этом малом совете мы решили переделать лесопилку на вертикальные пилы, движимые маховиком.

Принесли мне на показ и образца бутылей и колб, изготовленных в новой княжеской стеклодувной мастерской. Изделия выглядели весьма неказистыми, с мутным стеклом зеленоватого цвета, с какими-то внутренними вкраплениями и воздушными пузырьками. Мне опять пришлось осматривать производство, чтобы понять, как такое можно выплавить. Проехав на окраину города, стекольщиков мы нашли у печи, оканчивающих новую плавку. Стекло варилось в больших глиняных горшках, потом его выдували в изготовленные по моему указанию формы, а затем отжигали.

— Из чего варили сё стекло? — не поздоровавшись, начал я обвиняющим тоном задавать вопросы.

— И тебе здравствовать, княже. По обычаю, с песочка чистого, белого камня изветнаго, да с поташа, — степенно ответил мастер стекловарения, заманенный в Углич за большие деньги.

— Что ж такое мутное да вздутое, — мне было интересно, как он объяснит столь низкое качество несложного продукта.

— Для осветления нужно зоды, да буры, иль камень немецкий серый, нам того не доставлено, — с самым невозмутимым видом доложился стекольщик. — Чтобы свиров да пузырей не было, надобно варить подольше, да горшки снимать — помешивать, нам же поспешать твои люди велели.-

Для демонстрации процесса мне вытащили из дровяной печи керамический тигель со стекольной массой. Она слегка побулькивала, принюхавшись, я вроде бы даже издалека ощутил из ёмкости кисловатый, дымный запах. Пахнуть могло и от печки, но для проверки вытащили горшок на улицу, но аромат пожара не пропал. Значит, выделялся из расплава либо углекислый, либо угарный газ. Потом мне вспомнился рассказ знакомых, что угарный газ абсолютно не пахнет, задыхаются от него люди совершенно незаметно.

— Чего тут нюхать — обычная вонь. Когда печь топят али камень на известь жгут, завсегда так тянет, — не понял моих скачков вокруг тигля один из подмастерьев стекольщика.

Вполне возможно, источником диоксида углерода был известняк, и я поинтересовался у стекловара:

— Может мешать чаще варево твоё?-

— Ежели слишком часто, то плавится худо будет, остывать. Не натопишься печки-то, туда-сюда горшок дёргать.-

— Может прямо в горне размешивать?-

— Для сего найми-ка кого с железными руками, — ухмыльнулся мастеровой.

Сам того не ведая, мастер-стекловар подал неплохую идею. Стоило распорядиться устроить варку стекла в сосудах побольше, да с механическим размешиванием через свод печи.

Вскоре в Углич снова прибыл английский купец Беннет Джакман. У меня уже был огромный список вещей, которые стоило попытаться купить за границей. Предвкушавший барыши торговец был крайне изумлён, услышав, что именно необходимо удельному двору. Требовались мне семена и клубни растений — картофеля, помидор, кукурузы и сахарной свёклы. Ничего такого Джакман не знал, как не ведал он о семенах люпина и вики. Отблеск узнавания появился у англичанина лишь при слове рапс.

— Рэйп? — уточнил купец.

Для полного понимания я попробовал назвать по-английски те растения, что помнил. Довольно скверное знание английского осталось у меня с прошлой жизни, когда-то на его изучение было убито два года. Результатов это не принесло, и мне пришлось потребовать бумагу и карандаш. Пытаясь изобразить то, что нужно, больше понимания я нашёл у ближайшего окружения, чем у заезжего коммерсанта. Русские дворяне опознали в вике — мышиный горошек, а в люпине — Семён Головин, знаток латыни, узнал желтоцветный волчий боб.

— Зачем он тебе? От сего куста даже овцы дохнут, не будет никто того гороха есть, — не понимал меня учитель.

В объяснения я пускаться не стал, продолжа разговор с англичанином. Наконец выяснив, что под наименованием 'рэйп' он понимает нужное мне растение, пришлось начинать рассказывать заново про необходимые овощи:

— Их из Америки должны привести, они оттуда родом-

— Князь знать про Новый Свет? — похоже, мои географические познания Беннета озадачили.

— Чай, ученье постигаем. С чего бы нам про Америгу, да стольный град ея — Мешхику не ведать? — Головин остался крайне доволен произведённым эффектом.

— Гишпанских, або Соединённых Провинций купцов надо расспрашивать про си овосчи — наконец признал своё неведение Джакман.

— Нашёл, у кого спрашивать, — учитель иностранных языков явно был рад тому, что чужеземца уличили в невежестве. — Аглицкие немцы дыне простой дивятся, мол, какая чудная сладкая тыква.-

Следующим важным заказом были металлы и различное химическое сырьё. Свинца и графита англичанин с лёгкость взялся поставить по пятьсот пудов. Из запрошенных стекловарами компонентов меньше всего проблем было с бурой.

— Жирную самосадную или калёную тебе потребно? — осведомился торговец.

— В чём между ними разница? — всё равно мне о таком веществе было ничего неизвестно.

— Калёная дороже, в Тосканском герцогстве дрова дороги — пояснил купец.

Вези обе, обычной — побольше. Если что — сами прокалим, — принял я решение о закупке неизвестно чего.

Как далее выяснилось, под словом 'зода' тут понималась обычная сода. Но вот объявленная за неё размер оплаты меня шокировал, хотя привык я уже ко многому. В моём мире она стоила не особо дороже соли, тут бочку её предлагали по цене сопоставимой со стоимостью большого бочонка вина.

— Множество куч водорослей сжечь потребно, дабы единый куль зоды получить, — так объяснял непомерную стоимость простого химического сырья Джакман.

Про серый немецкий камень, нужный в стекловарении, англичанин тоже ничего не знал, но обещал снестись со сведущими людьми.

— Судя по потребному, князь заняться истинно благородным делом- алхимией, — глубокомысленно заключил торговец — Яз мочь доставить ртуть и сулему. Без сих веществ ни одно превращение не возможно.-

— Хорошо, вези. Ещё раздобудь мне книги по ремеслам хитрым, рудам и растениям. Да также механизмы любые куплю, особенно в труде полезные, дело облегчающие — выдал я последние инструкции иностранному купцу.

— В Московское государство книги ввозить заповедано — насторожился Беннет.

Я пообещал ему получить разрешение на ввоз, да и за него самого похлопотать, дабы разрешили и впредь заниматься выгодной русской торговлей, а не отправили на родину, на которой его ждал суд.

Джакман соглашался на задаток самых скромных размеров, но вот срок доставки превышающий два года меня совершенно не устроил. Заверениям торговца, что это самое быстрое исполнение моих пожеланий я не верил.

— Могу через Смоленск и Ригу ехать, токмо мне проездная грамота на сие потребна, не обычная та дорога, — предложил иной маршрут купец. — Если удача будет, на следующий год, к Рождеству Христову прибуду.-

Выездные документы я также согласился помочь получить, и Ждан отправился за серебром, вручать двухсот рублёвый аванс под наш многотысячный заказ. Оставив торговца с приказными оформлять рядную грамоту на предполагаемые купли, отправился к себе, на ритуальные размышления.

Волновала меня цена соды на местном рынке, в иной реальности доводилось мне сотрудничать с содовым заводом, и вроде на стороне они закупали лишь поваренную соль, да щебёнку, продавая соду составами. Да ещё какое-то вещество от них уходило фармацевтам. Пытаясь вспомнить, как выглядело содовое производство, вспомнил, что там присутствовал запах нашатырного спирта. Значит, скорее всего, один из компонентов — аммиак. Но где-то и в Угличе на меня знакомо пованивало этим 'ароматом', да так, что слезились глаза. Дело оставалось за поиском источника запаха, да за химическими опытами. Количество требующих испытания реакций уже достигало двух десятков, окончания строительства и оборудования экспериментальной площадки я ждал с нетерпением.

За день до приезда высокородных татарских гостей нас посетил посланец из Устюжны. Там вполне приемлемо работала копия моей домны, и строилась новая, практически полностью кирпичная, чуть больших размеров. Нам были доставлены новые сметные росписи и образцы выплавленного чугуна. Стоило поэкспериментировать с переделкой продукта плавки в железо, устюженские попытки передела были мало результативными. Отправив Акинфова показывать приезжему кузнецу вертикальные молоты и прокатные валки, я занялся расчётом результатов нашей металлургической деятельности.

С экономической точки зрения всё было благопристойно, но зиждилось это благополучие на почти дармовой руде и угле. Судя по отчётам, новопостроенная домна уже вызвала десятипроцентное подорожание исходного сырья. Лишних рабочих рук в Устюжне и окрестностях не было, поэтому новые плавильные печи могут взвинтить стоимость руды и угля до небес. Явно стоило озаботиться экономичностью работы наших малых домен. Выход чугуна от массы болотного железного сырья составлял от пятой до шестой части, что было крайне мало, меньше чем в кричных домницах. Куда же девался металл? Либо он уходил со шлаком, либо выдувался мехами через колошник в атмосферу, что в случае рассыпчатой, землеобразной болотной руды было вполне возможно. Значит, нужно было хотя бы минимальное обогащение исходного сырья, спекание его до катышков размером в орех, и, как максимум, требовались уловители колошниковой пыли. Видимо, и этой зимой стоит наведаться в северную часть моего удела.

Помимо размышлений о том, где что купить, думал я и том, что можно на подведомственной территории найти. Что никаких особо ценных ресурсов в верхней части Поволжья нет, мне было известно со школьной скамьи. Но глины, известняки, мел и доломиты — всё это стоило поискать на берегах Волги и прочих речушек. Поэтому ко всем волостным и становым управителям были посланы грамоты, чтоб присылали в Углич в небольших кадках глины из крестьянских раскопов, известняки и все прочие чудные камни. За диковинки могущие удивить князя обещалась награда.

Представительную делегацию татарской знати встречали со всем великолепием, которое Тучков смог организовать. После длительных приветствий произошёл обмен дарами. Помимо всего прочего, в угличских подарках имелись сабли выделанные кузнецом Мироновым. Из-за бедности отделки, созданной удельными серебряных дел мастерами, особого внимания они не привлекли. Только советник царевича Ураз-Мехмета, старый мурза Карачей по завершению церемоний подошёл к оружию. Покрутив клинки перед глазами, и прислушавшись к звону лезвия от щелчка ногтём, восточный сановник слегка разочарованно положил сабли на место.

На праздничном обеде присутствовал и пленный Байкильде. Перебросившись с ним несколькими фразами, мурза Сулешов обратился ко мне:

— Не по обычаю, княжич, поступаешь. Славный мурза Арслан, отец твоего ясыря, всех своих сыновей в сраженьях потерял, да и младшего мнит ушедшим в Сад, реками омовенный. Пошли весть к нему, что любимый его отпрыск жив, дабы возрадовался почтенный отец. Окуп какой возжелаешь даст, да и старший его брат, бий Девлет, ныне по воле небес волоститель бейлика рода Барын, от себя прибавит.-

Значит, наш полоняник уже стал родным племянником одного из главнейших крымских феодалов. Бакшеев, с моего согласия, предложил Янши мурзе взять на себя хлопоты по извещению ближайших родственников норовистого мурзёнка о его судьбе.

Приехавший к нам князь Сулешов был весьма осведомлён в крымской политике. Как мне объяснил Афанасий, род нашего гостя издавна курировал в Крымском улусе дипломатические отношения с северным соседом. Сам мурза выехал на Русь лишь семь лет назад, после завершения переговоров, а его старший брат Ахмет до сих пор был ближайшим подручным хана и ответственным за переговоры с Москвой.

Поэтому потихоньку я стал расспрашивать бывшего крымского дипломата, что он думает о ближайшем будущем. Практически никого из гостей эта тема не интересовала, кайсацкий царевич вообще разговаривал только о соколиной охоте.

— По зиме будет в Москве посольство, — был убеждён мурза. — Пять лет уже в крымском улусе поминок-тыша не видели. Оттого убыток великий всем биям, да хану с братьям его — калгой и нуреддином.-

— Может русское государство больше никогда дани платить не будет? — мне пришло в голову слегка спровоцировать урождённого высокородного крымца.

— Подарок се, не дань, для любви и дружбы, — хитро улыбаясь, ответил мурза. — Ежели друзей не одаривать, то их легко потерять. К тому же перестанет серебро течь к карачеям крымским, соберутся они у Ак-Кая, да с ними их бейсераки придут, и придётся великому хану из Бахчисарая на Родос съезжать. Кому от того польза? Всякий новый солтан первым делом в поход идёт, так издревле повелось.-

— Значит, если о размере денежного выхода не договорятся, то снова ждать набега?-

— Яз не звездочей, чтобы о грядущем ворожить. Что до походов степных удальцов, так буйные головы всегда найдутся, а ханские ярлыки пущай челеби читают, для того они выучены, — похоже Янши мурза надо мной потешался.

— Всё ладно ли у Кази-Гирея с турским солтаном? Любовь между ними аль ссора? — задал свой вопрос Бакшеев.

— Благодарение Аллаху, у крымского хана сей час с Порогом Счастья великая приязнь, — расплывчато ответил бывший крымский дипломат.

— А с цесарем у солтана мир или война? — продолжал интересоваться Османской империей Афанасий.

— С Кафы слухи доходили, будто гневается на немцев Высокая Порта, те цесарцы препоны чинят войску турскому, да дани уже два года не платят. Опосля славной победы над кызылбашами, неисчислимые орты янычарские могут на заход солнца повернуть.-

К нашей беседе с эмигрантом из Крыма стал прислушиваться советник казахского царевича — мурза Карачей.

Заметив интерес татарского сановника, я, забыв историю, рассказанную Темиром Засецким, поинтересовался, не из Крыма ли выехал к нам уважаемый мурза.

— Нет, — вздохнув, ответил восточный дворянин. — Род мой из Бухары, имя мой Кадыргали-бек, яз есть верховный эмир Казачьей Орды.

— Почему ж поименовали тебя при здравице мурзой Карачеем? — довольно развязано поинтересовался я у пожилого среднеазиата.

— Се мой чин, жалованный от царя Сибири Кучума. При дворе османов именовать его великий визирь. Оросы прозывают по нему, — довольно сухо ответил Кадыргали.

Про Узбекистан и Бухару у меня были самые смутные знания, видел я их только в прошлой жизни по телевизору, в передаче про путешествия, потому проговорил по возможности расплывчато:

— Столица твоего родного ханства на реке Амударье? Там красивые гробницы и мечети, да вроде крепость старая имеется?

— Город тот на реке Зоровшан. Крепость — Арк. Яз в ней ранее жить. Есть склеп наиба Аюша, поклоняются ему христиане, именуя Иов. Мечетей прекрасных там не счесть. Кто рассказал тебе о Бухаре, ясырь вернутый? — узбек был слегка удивлён моими познаниями.

— Там растёт хлопок, цвет с коробочкой, из коей пряжу ткут. Узбеки же сё выращивают, воду к полям подводят каналами? — возможность добычи нового текстильного сырья меня крайне интересовала.

— Озбеки разных родов все есть сыны Дешт-Кипчака, они рождены воины. Землю пахать, арык и киряз копать сарты, растят пахту, именем тут бумазей, — ответил старый бек, всё более изумляясь. — Ты, коняз, знанием широк. В твой год то удивление. Яз о таком един раз слыхал. С младых лет славен был падишах могольский Акбар, стыд ему.-

— За что позор-то шаху монголов? — пришла моя очередь дивиться речам собеседника.

— Был великий султан, равный турскому, надежда ислама. Сей час — вероотступник проклятый, лживый пророк, — мрачно ответил Кадыргали, и почтительно склонив голову, попросил удалиться от пира.

Разрешение ему было дано, да и я вскоре, сославшись на необходимость помолиться, оставил торжественное пиршество.

Глава 37

Субботним утром приехавшие гости отправились на охоту. Псарни и сокольи клетки находились на левом берегу Волги, завёл их брат царицы Марьи, мой дядя Михаил Нагой. Я от этого, для меня слишком сложного, мероприятия отговорился. Это было совершенно не вежливо, но гости не настаивали, удовлетворившись обществом уездных дворян, Байкильде и Гушчепсе-Григория.

Из ближайших помощников остались со мной Ждан и молодой Битяговский, даже дьяк Алябьев умчался бить зверя, наплевав на болячки. После сведения предварительного баланса, появилась надежда, что с продажей новой угличской шерстяной ткани, дырка в бюджете будет закрыта. Сукно у нас получилось значительно лучше сермяжного, по качеству оно примерно соответствовала самому дешёвому лундышскому. Даже если продавать его с некоторой небольшой скидкой от заморского материала, то прибыль всё равно превышала вложенное в два раза. Обработка закупленного только за этот весенне-осенний сезон сырья, обещала принести почти восемьсот рублей.

Оставив Данилу Битяговского щёлкать деревяшками на счётах, мы со Жданом поехали объезжать Углич. Очень уж меня волновал источник аммиачного запаха. Почти час, крутясь по довольно небольшому городу, мы добрались до Селиванова ручья, где находились ново-построенные мельницы. Там-то я и учуял знакомый 'аромат', и место его происхождения стоило узнать у Ждана:

— Откуда так воняет?-

— От кожевных чанов. На что кожемяки на отшибе селятся, за Яновой слободой, а всё одно, едва ветер переменится, так прям слезу вышибает, — развёл руками дядька.

Неожиданный визит князя кожевников насторожил. Видимо ничего хорошего мастера не ждали, соседствовать с ними не любил никто. Предложение показать, что у них тут самое вонючее, застало ремесленников врасплох. После того, как я выяснил, что самый устойчивый запах аммиака идёт от отходов их производства, кожевники ждали только приказа о выселении. Моя радость и повеление отбросы не выкидывать, а складировать, заставило мастеровых недоумённо глазеть друг на друга. Добил же их простой диалог:

— Когда вонь сильнее, в холод или в жару?-

— Вестимо, княже, в летнюю, жаркую пору дух от чанов потяжелее будет, — пытаясь сохранять на лице невозмутимость ответил старший мастер.

— Очень хорошо, — резюмировал я эту краткую беседу.

Лица кожевников выражали явное сомнение в моём душевном здравии, и провожали они отъезд княжеской свиты слишком усердными поклонами. Меня же заботило совершенно другое, если выход аммиака усиливается при повышении температуры, то наверняка его можно получить сухой возгонкой отходов кожевенного производства. Правда, не очень понятно, сильно ли помешает производству соды уровень загрязненности этого газа.

Охотники вернулись на третий день, с кучей битого зверя и донельзя довольные. Застоявшиеся без дела, поскольку охотиться я не ездил, псари и сокольники показали гостям всё на что они были способны. Видя, какое впечатление произвела удачная звериная травля на знатных татар, мне пришло в голову раздарить им большую часть охотничьих псов и птиц. Меня охота ни с гончими и борзыми, ни с кречетами и соколами совершенно не привлекала. Царевич и сопровождавшие его мурзы вполне оценили щедрость подарка. Также я освободил от службы и ловчих с сокольничими, пообещав им щедрые отходные дары, а похолопленным также вольные грамоты. Многие из них тут же нанялись к татарской знати, чему мне и в голову не приходило препятствовать. Поэтому моё прощание с отъезжающими было самым дружеским, гости изощрялись в восточных славословиях.

За всеми этими хлопотами, у меня из головы вылетел по моему же наказу привезённый из Ярославля токарь. Вспомнил я о нём, только когда мне сообщили, что неведомый ярославец третий день ходит на княжий двор и требует кормов, мол, он сюда по великой надобности приехал. По моему приказу настырный челобитчик был доставлен в княжьи хоромы. Предстал передо мной кривой, щуплый мужичок, на великого умельца он никак не походил. Для проверки умений заезжего ремесленника мы выехали к его новой избе, в которой и находились его инструмент и работы. По приезду к месту демонстрации профессионального мастерства, я понял, что профессия токарь в это время включала в себя немного иные умения, чем в будущем. Ярославец Иван работал по дереву и кости, вырезая довольно тонкие вещи, такие как ажурные подсвечники и оклады икон. Прообраз токарного станка у него имелся, было это довольно примитивное устройство, напоминающее верстак. Деталь для обработки крепилась забиваемыми клинышками, вращение обеспечивалось лучным приводом, режущий инструмент мастеровой держал руками.

Собственно, привезённый умелец в моих замыслах ничем помочь не мог, но на его переезд были потрачены немалые деньги, да и, судя по образцам его работ, руки у него были твёрдыми, а единственный глаз зорким. Поэтому мной были вызваны кузнец Акинфов да плотник-механик Ефимов. Уездный металлург отговорился занятостью, он экспериментировал со снаряжением плавильных тиглей молотым чугуном вместо угля, и вроде получал неплохие результаты. Вместо себя он прислал сына Петьку, с уже прижившийся фамилией Кособоков, тот был готов браться за любое новое дело.

Ефимов, штатный изобретатель Углича, пришёл получать задание с явно смущённым видом. Поздоровавшись, он отвесил мне поясной поклон до земли, чего в последнее время за ним не наблюдалось:

— Княже, ослобони от новых трудов, дай роздыху.-

— Что случилось, Савва? Заболел аль беда какая приключилась?-

— Не гневись, господин, купчина проезжий порядился со мной на две бочки палочек чертильных, что ты измыслил. Корысть обуяла, яз со всеми домочадцами щепки строгаю, тщусь к сроку успеть, уж больно велика оплата, — оправдывался предприимчивый посадский.

— Может зря, яз тебя механиком величаю? Дело-то плёвое, два механизма измыслить. Один будет брусочки пилить, другой пазы резать — ты те две бочки за едину седмицу изготовишь, — пришлось мне попенять нашему изобретателю. — Иди домой, сделай, что тебя советую. Ежели к сроку не поспеешь, дам тебе монет на пеню.-

Единственным возможным исполнителем моих замыслов, которому не пришлось бы неделю объяснять задание, оставался кузнецкий сын:

— Пётр, сможешь княжеское дело исполнить?-

— Яз отцу уже четвёртый год помогаю, да по Ефимову заказу разные железки хитрые делал, отчего не смочь, — копируя манеру разговора взрослых, ответил подросток.

Делать было нечего, и я обратился к токарю Ивану:

— Какое прозвание твоё?-

— Ивашкой, Фроловым сыном, да точильщиком кличут, — предложил варианты своего прозвища ярославец.

— Иваном Фроловым будешь теперь именоваться, да дети твои Фроловыми будут, — такое обращение недавно приехавшего в Углич мастерового озадачило. — Будешь кузнецкому сыну пока помогать.

— Да яз поболее могу, чем детские балушки строгать, — попробовал возражать новонаречённый мастер.

— Как снасть сию называешь, — я указал пальцем на далёкого предка токарного станка.

— Точило сие-

— Вот его с отроком Петром и будешь заново сотворять, как с сим малым делом управитесь, будут работы помудрёней, — ремесленника пришлось слегка осадить. Всё же в это время каждый умелец оснастку себе мастерил большей частью сам, закупая и заказывая на стороне лишь необходимое.

Получив от Ждана карандаш и бумагу, которые дядька уже приучился носить с собой в резном деревянном пенале, я сел на лавку чертить схематичный чертеж требуемого мне устройства, комментируя изображаемые закорючки:

— Сговорите плотника-подмастерья, он сотворит вот такую плаху, на вроде козлов пильных, токмо чтоб ровная была. Водой проверите, польёте, убегать ручейком не должна. К ней точило приладите, да крутить его от доски с колесом, как у прялок новых устроено. Ту вещицу, что точить потребно, зажимать можно и по-старому, клинышками, но лучше резьбовыми штырями со стороны привинчивать. Пётр, ты винты резать умеешь?-

— Нет, да вроде никто на Угличе не умеет, тонкая больно работа, — озадачился паренёк.

— Яз сумею, бывало, хитрые мощаницы выделывал, но токмо с кости доводилось так точить, — вступил в разговор Иван Фролов, уже озадаченный объёмом вроде лёгкой работы.

— Ну, попробуйте их из дерева крепкого иль из кости выделать, может и сойдёт, — за отсутствием других вариантов стоило испробовать и этот.

— Резец же надо не шуйцей, аль десницей держать, а зажимом хитрым, — я продолжал чиркать уже на обратной стороне листка. — Там колёса зубчатые ходят по плашке с зубцами. Петька, ты как самострел воротом взводят, видал?-

Придавленный масштабностью задачи паренёк лишь сокрушённо покачал головой.

— Возьми в оружейной княжеской, посмотри. Да тот бери, где ворот зубчатый. Тако и тут надобно устроить. Ежели не сумеете, винтовальный ход устроить, делайте простой, чтоб по гладким палкам рукой сей зажим толкался. Да наперёд на дереве испытайте, а уж потом из железа ладьте. Серебро потребное, у Ждана получите. Постарайтесь, да и яз вас не забуду, коли что дельное сотворится.-

— Дозволь, княже, яз дружка свово, Федьку, сынка замочника кликну? Он с малолетства до тонкой работы с железом привычен, дюже помощь его потребна, — обратился ко мне юный Кособоков.

— Всех кого надо зовите, токмо о деньгах пусть наперёд Тучкову доложат, — я махнул рукой. Ни на что особенное рассчитываться не приходилось, но ведь каждый длинный путь начинается с первого маленького шажка.

Я бы совершенно не заметил свои очередные именины, если б не приехавшие практически одновременно тёзки, Григорий Темир Засецкий и Григорий Сулемша Пушкин. Московский дворянин прибыл с письмом от Годунова и с царским наказом отрядить сотню стрельцов на годовую службу в недавно отбитую от шведов Корелу. Не намного опередивший сеунча из столицы, выборный дорогобужец приехал с инспекционным визитом от Богдана Бельского. Ненароком встретившиеся посланцы восприняли друг друга крайне настороженно, но от ссоры удержались.

Я ожидал выслушать от доверенного лица моего опекуна массу замечаний и придирок, но на удивление он был довольно немногословен. Сулемша выслушал от архимандрита Феодорита и подьячего Головина уверения в том, что их подопечный достиг немалого благочестия и прилежания в ученичестве. Такая любовь ко мне приставленных учителей объяснялась довольно просто. Отцу настоятелю для обращения в истинную веру регулярно поставлялись заблудшие души из числа выкупленных полоняников, поток новокрещённых был хоть и не слишком велик, зато постоянен. За такую ретивость в деле приобщения к православию еретиков архимандриту явно сулило повышение в церковной иерархии. Учитель Семён вообще встречался мне крайне редко, он был полностью занят доработкой своего наставления по арифметике. Учитывая, что я оплачивал ему трёх монастырских переписчиков, бумагу и все необходимые принадлежности, причин ругать подопечного у него совершенно не было.

Уже через час Пушкин прекратил опрос наставников и попросил Ждана показать ему княжеское хозяйство. Момент был тонкий, возможность такого требования я с Тучковым уже обсуждал, правда, ожидали мы его от людей Годунова. Удельный казначей потащил дворянина из Дорогобужа по Сытному и Кормовому двору, да с заходом в хлебные амбары. Для Сулемши должны были открыть все закрома и клети, согласно заранее разработанного плана, такая детализация должна была быстро утомить проверяющих.

Вручивший мне послание от царского шурина Засецкий, помимо прочего, также подробно рассказал о ходе боевых действий на северо-западе:

— Прислали свеи на рубеж послов о мире говорить. Слух идёт король Иоанн тяжко болен, того и гляди представится. Також бают, наместник Фляминк с постели уж и не встаёт, вельми плох, с зимы не оправится. Казаки да новгородцы охочие всё в Олав-крепости сидят, никак свеи их не сгонят. Шибко крепко донцы бьются, много народу немцев побили. Да не токмо приступы сбивают, но и сами на стругах по озеру ходят, городки да сёла разоряют. Князь Григорий Волконский уж дважды в Каянскую землю ходил, побил тех мужиков ратных, что Трифонов монастырь сничтожили, чернецов да монастырских людишек погубили, да Кемские и Сумские погосты разоряли.-

Меня заинтересовало несколько моментов:

— Почему ж на нас нападали мужики оружные? Послали ли казакам помощь? -

— У свеев весь люд черносошный оборужен, как какое лихо дело, их на рать сбирают. С прадедовских времён у них такой обычай заведён. Донцам с атаманом Корелой пока помочи не давали, да и мню, понапрасну сие будет. Слыхивал яз, приступали свейские ратники к Олаву на плотах бревенчатых, да наши гулящие людишки их пушечным боем посбивали, да потопили без числа. Созывают немецкие полки со всех краёв к той крепости. Летом им наряд осадный тяжело туда приволочь, а к зиме жди беды, непременно возьмут крепостицу-то, — обстоятельно ответил Темир.

— По каким рубежам свеи замирятся-то хотят? — задал вопрос присутствующий при беседе Бакшеев.

— Неведомо мне сие, — пожал плечами москвич. — Мню, нашим послам Ругодивскую землицу ладно было б выторговать, да свободное мореплаванье, а в остальном и по прежним новгородским докончаниям сговорится можно.-

Оставив Афанасия толковать с Темиром, я отправился к себе разбирать послание Годунова. Интересовали его все те же внешнеполитические проблемы, что и ранее. Особо заботили одного из первых лиц государства успешность мирных переговоров и, в случае их срыва, возможность объединения и выступления одним фронтом против России её соперников, королевств Польского и Шведского. Не ясно было боярину чего ожидать в следующем году от Крымского ханства, да спрашивал он меня про то, будет ли толк отправлять послов, чтобы зазывали они на Русь принца Густава, сына свернутого своим братом короля Ерика. Кое-какие мысли у меня были только по последнему вопросу.

Не успел я закончить чтение, как меня вызвал Ждан, они с посланцем опекуна уже завершили экскурсию по дворцовому хозяйству. Вернувшийся из инвентаризационного осмотра Пушкин вид имел немного разочарованный.

— Распустил ты ключников, княжич. Нерадиво добро твоё оберегают, амбары хлебом не полны, а уж посадским ржицу отмеряют. Надо бы сие не по осени творить, когда всё в дешево, а по весне, егда в дорого идёт. У тебя Моложский уезд в уделе, а рыбицы на ледниках нет совсем, токмо сушеной да соленой бочек по десяти всего. Да по двору работные людишки, да бабы какие-то немецкие без делу ходят, даром твой хлеб едят, — пенял мне Сулемша. — Построже бы надоть, завсегда нерадивых плетью угощать положено, а ты об том запамятовал.-

— Григорий, ты на польском наречии изъясняться можешь? — в голову мне пришла неожиданная мысль, кого направить к шведскому царственному беженцу с придуманной диковинкой.

— Через пень-колоду, но маленько балакаю, а в чём нужда тебе о том? — прекратив наставления, насторожился дорогобужец.

— Ты ж в полоне много лет был, чего ж крепко не разучил? Да вотчина твоя у пограничных земель вроде, — удивился я такому факту.

— Дак меня сперва в Вильне держали, а потом в Мстиславль свели, — развёл руками Пушкин. — А на нашем порубежье природных поляков вовсе нет.-

Пояснение доробужца мне ничего не объяснили, но изменять придуманный план мне не хотелось:

— Ежели с посольством тебя пошлют, хоть как речь держать сможешь сам, без толмача, да дело княжеское справишь?-

— Столкуюсь уж как-нибудь, словенское-то наречие, что у нас, что в Польской земле схоже. Токмо чин у меня маловат по посольствам-то разъезжать, яз, чай, не дьяк посольского приказу, — усмехнулся дорогобужец Григорий.

— Тут уж яз упрошу царя Фёдора Ивановича, дай Бог, пожалует.-

Дав такие значительные обещания, осталось придумать, как их выполнить. Ничего умнее, чем изложить свои просьбы в ответном письме к боярину Борису Фёдоровичу, да придать практический смысл, мне в голову не пришло.

Уже за полночь, при свете лампадок и свечей, заканчивался наш совет с Бакшеевым. Начертание нынешних северо-западных границ русского государства я себе представлял довольно смутно. Детали мне растолковывал побывавший на всех фронтах ветеран. Послезнание мне говорило лишь о том, что побережье восточной части Финского залива в моём прошлом мире было утеряно во время Смуты, а возвращено Петром Первым. Совместная интервенция западных соседей в Россию, насколько я помнил, произошла уже в разгар развернувшейся в стране крестьянской войны.

Ответ же требовался достаточно конкретным и детальным. Прогноз мой, по сути, был тычком пальцем в небо, но ничего лучшего придумать не удалось. Писать я постарался в туманных выражениях, чтобы не сошедшиеся детали можно было списать на неверную трактовку текста. Признавая возможность союза Польши и Швеции, длительное их объединение в будущем в одно государство мной отвергалось. Для заключения нужного мира мне виделось необходимым развить успех на севере, с надеждой обменять захваченные земли на Ругодив — Нарву. Поэтому оказать помощь казакам во главе с лихим Корелой было необходимо. Бакшеев советовал укрепиться острожками невдалеке от шведских рубежей и оттуда тревожить их земли. Полевую армию Флеминга так было не разгромить, зато можно было изгнать крестьян, кормивших её и перевозивших все венные припасы и пушки для тянущейся осады. С крымцами, по совету отлично знающих их Афанасия, я рекомендовал держать ухо востро, да выдвинуть весенний сбор русских войск от северного берега Оки ближе к Дикому Полю. Для шведского изгнанника обещал изготовить дар, с которым уговорить его на приезд в Москву станет преизрядно легче. Тут и Григорий Пушкин пришёлся к месту, ему была уготована роль дарителя угличской диковинки. Собственно от того, насколько ловко этот дорогобужский дворянин продемонстрирует посланный гостинец, и зависела реакция так нужного Годунову принца Густава.

Закончив пространную грамоту, я скрутил её в свиток и растолкал дремавшего на лавке Ждана. Тот запечатал послание княжеской печатью и понёс его, несмотря на ночь, Темиру Засецкому.

Мне оставалось лишь надеяться на то, что мои дилетантские советы помогут Годунову, и не ухудшат положения страны.

Глава 38

Стрельцов во главе с Данилой Пузиковым собирали спешно, чтобы до ледостава успеть добраться реками хотя бы до Волочка. На пути отряда, в Новгороде, так же как и в Пскове, свирепствовала холерная эпидемия, но вроде дальнейшее её распространение удалось остановить с помощью застав. Стрелецкому голове я постарался объяснить идею санитарии, уверяя его, что только методичным выполнением этих обрядов можно уберечься от мора. Уходящим воинам по моему распоряжению, помимо запасов продовольствия, были выданы недавно изготовленные двуручные пилы и шанцевый инструмент, необходимый для постройки укреплений.

Все три дня до отъезда Григория Пушкина мы с ним разучивали нехитрый фокус с кубком, наполненным водой. Мне его давным-давно демонстрировал учитель на уроке физики, для наглядного понимания природы атмосферного давления. Когда в первый раз жидкость осталась в посуде и не пролилась из-под холстины на пол, Сулемша был потрясён.

— Ты никак воду-то заговорил, — крестясь, произнёс дворянин.

— Слова тут ни при чём. Хоть мольбу твори, хоть хулу, всё едино должно получиться. Дастакан токмо нужен изнутри ровный, да с дном широким, — успокоил я дорогобужца. — Ежели кубок из прозрачного стекла будет, так можно, холстинку дёргая, показать, будто вода кипит от ничего. Ты, Григорий, окромя королевича, сие никому не показывай, а то мало ли, засадят тебя в подклети монастырские, пока разберут в чем дело-то.

Останавливаться лишь на фокусах мне не хотелось. К отправке с Сулемшой в Польшу я надеялся успеть приготовить наглядный демонстратор силы атмосферного давления. Насколько я помнил, это были две полусферы, из которых насосом откачивали часть воздуха. Мне было неизвестно, когда этот эксперимент был показан впервые, оставалось лишь надеяться что Густаву он не знаком. В случае если бы эти фокусы оказались уже известными, я планировал перейти к химическим. На алхимика они должны были, на мой взгляд, подействовать безотказно.

В начале зимы наконец-то удалось приступить к химическим изысканиям. Селитру я очищал растворением в воде, в которую кидал кусочек мыла и взбалтывал для удаления механических примесей. Отцеженный раствор выпаривался, а потом выставлялся на холод. Таким образом удалось получить довольно чистый продукт. Серу перегоняли без доступа воздуха в стеклянной посуде, после пары повторений из минерала успешно удалялись загрязнения.

Полученные компоненты, а также уголь, перетирали, и потом смешивали угличские пушкари. Для облегчения их работы изготовили бегунковый жернов. Для зернения пороха кузнец и заезжий токарь изготовили прообраз мясорубки, в которой винт был из дуба, а корпус склепали в виде двух полуцилинров, свёрнутых из полос железа. Окончательную шлифовку метательной смеси производили во вращающихся, наподобие мешалок для глины, бочках. Первая попытка использовать новый порох чуть не привела к трагедии: снаряжённую им пищаль раздуло в казённике. Явно требовался какой-нибудь прибор для измерения силы новой смеси. Изготовлением деталей воздушного насоса занимались кузнецы-замочники, коих было на весь город трое. Им-то я и прибавил головной боли, предложив с помощью пружины и зубчатого колеса переделкой какой-нибудь пищали соорудить измеритель мощности пороха. Получив такое устройство можно было экспериментировать и с размером зерна, и с пропорциями компонентов.

Уже давно стоило задуматься над введением системы измерительных величин. Одинаково именуемые меры объёма, расстояний и веса отличались в разных местностях. Аршин мог значительно отличатся, в зависимости от того, что и где мерить. Особенная беда была с малыми величинами. Для того чтоб получить изделия нужного размера, вместе с заданием посылались размерные эталоны в виде деревянных реек, шнурков с узлами и всяких фигурных форм, именуемых кружалами. Мне давно хотелось иметь хотя бы термометр, но пока не удавалось получить ровную, прозрачную, тонкостенную стеклянную трубочку. Кузнецы определяли температуру металла по его цвету, по скорости воспламенения щепок и испарения плевка. Для химических опытов требовались более точные методы.

За три недели до Рождества из Углича отправлялись в разные стороны санные обозы. В Устюжну Железопольскую уезжали строитель плотин Карп со своими помощниками, двое мастеров-кирпичников да артель нанятых плотников-сицкарей с образцом промывочного стана для руды и набором инструментов от кузнеца Миронова. В Москву и Ярославль отправлялись торговые караваны. Везли они на продажу сукно, уклад в прутах и полосах разных сортов, да несколько сот пудов гвоздей. Эти нехитрые скобяные изделия начал массово катать на стане Акинфов. Прокатные валки и вертикальный молот для рубки заготовок и штамповки шляпок удешевили процесс изготовления гвоздей в несколько раз. Я ещё в конце осени принимал семерых возмущённых кузнецов-гвоздоделов Углича. Конфликт с ними удалось уладить путём организации этих челобитчиков в артель да выдачи им беспроцентного кредита на устройство такой же, как у Фёдора, мастерской.

После отправления обозов с товарами я фактически переселился на другой берег Волги, поближе к своим лаборантским палатам. Для работы с химикатами мне требовались помощники, не особо религиозные, которых можно было уговорить помалкивать об опытах при посещении ими церкви и работать в праздники. Задача подыскать мне в помощь неболтливых расторопных пареньков была поставлена Ждану.

— Вот, полюбуйся, привёл свейских полоняников, — дядька притащил с собой двух ребят лет тринадцати уже наследующий день после получения задания. — Лучше всех в работном доме шерсть перебирали, глаз у них зоркий да руки ловкие. Опять же русской речью научились молвить сии юнцы, хоть и молчуны изрядные. Вот токмо в истинную веру переходить не желают.-

— Как зовут? — обратился я к одному из парней, на вид постарше и покрепче.

— Юкка Иванайнен, — представился тот.

— Странное прозвище родовое, откуда такое? — поинтересовался я фамилией будущего помощника.

— Деда Иваненом прозывали, — объяснился молодой финн.

— Ясно. Юшкой Ивановым значит, будешь, или Юркой, что то-же самое, — мне пришло в голову переименовать подростка.

Тому такая смена имена не сильно понравилась, он нахмурился, но возражать не решился.

— Тебя как кличут? — поинтересовался я у второго.

— Стен Михельсон, отца Михелем звали, — шустро ответил мальчишка.

— Свей? — стоило уточнить его национальность.

— Хами, по-русски народ емь именуемый. Именование эдакое издревле у нас в роду, ещё прадеда им крестили.-

— Ладно, теперь Стенькой Михайловым будешь, а повзрослеешь, то и Степаном, — переведённые имена и фамилии мне запоминались лучше, а то уже от кучи разно-народных прозвищ голова шла кругом — не Углич, а Вавилон какой-то.

На удивление мои ново-прибранные лаборанты освоились довольно быстро, особого испуга перед бурлящими химикатами они не испытывали. Это имело и не очень приятные последствия — ожоги термические и кислотные происходили ежедневно. Уже к Рождеству парни выглядели так, будто я их три недели огнём пытал. Похоже, именно так считали все окружающие, нашу лабораторную избу местные жители обходили за версту. Я в свою очередь изучил практически все финские чертыхательства — 'перкеле', 'хииси' и 'лембя' призывались в нашей химической мастерской ежечасно.

За декабрь мы вполне научились получать различные кислоты в небольших количествах. Первой сжиганием серы изготавливалась серная кислота или, как здесь называли, купоросное масло. Затем воздействием полученной едкой жидкости на соль и селитру получали её соляный и азотный аналог. Получать серную кислоту в более-менее больших количествах не получалось, моя идея со свинцовыми камерами оказалась неуспешной. Видимо в местном свинце была куча примесей, и его разъедало. Со дня на день ожидался обоз из Устюжны, с ним должны были прибыть заказанные мной летом чугунные реторты. С этими литыми колбами я надеялся начать очистку металла так, чтобы не терять примеси, среди которых могли оказаться довольно ценные.

В самый канун Рождества Ждан Тучков всё-таки забрал меня в княжеские палаты, моё присутствие на праздничных церемониях было необходимым. Юшка и Стенька, довольно скромно отпраздновавшие этот праздник десять дней назад, остались проводить дальнейшие опыты самостоятельно. Им было поручено смешать в очень малых количествах крепкое хлебное вино и аква виту с селитряным маслом, и осторожно прокипятить состав. Очень уж мне хотелось получить эфир для анестезии. Помимо этого кузнец Миронов привёз с городской бойни два воза потрохов скота и поручил моим финским помощникам изготовить для него в чугунках кровяной соли.

Рождественские праздники были для меня тяжёлым рабочим временем. Находиться днями напролёт на праздничных богослужениях было крайне утомительно. Я с нетерпением дожидался окончания первой послерождественской седмицы, после которой торжественные литургии служились уже не каждый день. Однако второй день января принёс новые проблемы.

— Мальцы с того берега прибежали, бают, мол, литвинский наймит в твоих потешных хоромах замертво валяется. Отчего Богу душу отдал, не поймёт никто, может зельем каким отравили, — ошарашил меня утренней новостью Ждан.

Спешно собравшись, я отправился с дядькой к своей лаборатории. У входа в неё переминался с ноги на ногу немного испуганный Стенька Михайлов.

— Чего топчешься? Покойников не видывал? — грубовато обратился к нему Тучков.

— Видел, токмо уж больно страшно сей вор помер. Пена кровавая изо рта, а ликом — будто преисподнюю увидел, — оправдывался паренёк.

С изрядной опаской мы вошли в помещение. Покойник валялся на полу, перед смертью его явно скручивали судороги. На полу валялся опрокинутый чугунок, из него вытекла сероватая масса.

— Яз сей горшок на ночь томиться в печке оставил, видно литвин в него любопытствовать полез, — сообщил молодой помощник.

— Чего вы в нём варили? — поинтересовался я у паренька.

— Жёлтую соль пробовали переварить, яко селитру, угля насыпали туда да золы, ещё ржавины железной, маслом травленой, — перечислил мне рецепт адской смеси Михайлов.

Чугунок осторожно вынесли на улицу и вытряхнули его содержимое на землю. Стенька раздробил обухом топора спёкшуюся массу на более мелкие куски и нашему взору предстала мешанина случайно полученных веществ. В кучке раздробленных комков присутствовала стекловидная серая масса и что-то типа пережжённой земли, раскрашенной в цвета от зелено-чёрного до ярко-синего.

Осторожно, прутиком в вытянутой руке, я поковырял выброшенные из горшка химикаты. Даже на расстоянии полутора метров от них исходил странный горько-пряный запах, который мне был явно знаком по прежней жизни.

— Стенька, ты на улице попробуй одну часть этого зелья водой развести, а другую — крепким хлебным вином. Токмо близко не подходи, поглядим, чего выйдет, — отдал я распоряжение своему юному помощнику.

— Ждан, земляков сего умертвого литвина надо бы опросить, — вспомнилось мне о товарищах незадачливого вора.

— Уже послал людей, должны были сыскать, — отрапортовал Тучков.

По возвращению во двор княжеских палат к нам был доставлен младший из наёмников-литвинов, именем Иванко, тот, которому полтора года назад лечили перелом. Последнего из троих шляхтича разыскать нигде не могли.

— Сказывай, чего с покрученниками своими измысливали, да зачем воровски в княжьи палаты лезли? — зарычал на него удельный казначей.

— Яз ничтоже не ведал, то всё Богданка с Юрком затеяли, — оправдывался перепуганный парень. — Учали они сговариваться, мол, княжич на отшибе зелье варит, из коего злато извлекает. О таковом, де, мы слыхивали в Несвиже, городке князя Криштофа Радзивила, от иезутских братьев.-

— Пошто ранее не донёс, изменник? — продолжал допрос Ждан.

— Дак, мнил, языки почешут, да перестанут. А сего дня перед рассветом прибёг до меня братанич, Микитка, сам белый, очи вытаращены. Молвил, де, полезли они глянуть, чего у князя за рекой деется, там Богдашка из печки горшок достал да полез в него, мол, в нём злато народится. Из той железной крынки бес выскочил, да давай родича нашего давить, тако и задавил до смерти. Микитка коня, от волостителя данного, со двора свёл, да и сбёг, куды глаза глядят, — изложил все известные ему сведения литовский наймит.

— Брешешь, — не особо поверил в рассказ дядька. Но тревога от возможности встречи с бесовщиной всё же им овладела и, повернувшись ко мне, он предложил:

— Надо бы протопопа какого позвать, освятить наново избу, от греха подальше. —

Тучков начал распоряжаться об организации погони, а я задумался о составе случайно полученного яда. Было очень похоже, что юные финские химики получили какой-то вариант цианплава, при разложении выделявшего смертельно ядовитые пары. К Стеньке с Юшкой был отправлен дворовый слуга с приказом прибыть к князю, их явно стоило обучить минимальной технике безопасности.

Высланный вдогонку за бежавшим литвином разъезд вернулся ближе к ночи с пустыми руками.

— В тридцати верстах по Ярославской дороге беглец Юшка коня загнал в усмерть. Оттуда он в лес побежал, в бурелом самый. Куды он из чащобы зимой денется, знамо дело, на корм дикому зверю пойдёт, — доложил о результатах погони поставленный в головах дворянин.

Во второй половине января вернулись наши торговцы. Семён Васькин, ездивший в этот год в Москву, давал нам с Тучковым краткий отчёт:

— Сукном яз сразу скопом отдал гостям суконной сотни. Остатний срок гвозди да уклад расторговывал. Торговлишка шла, дал Бог, здорово.-

— Великой ли ценой купцы ткань нашу шерстяную брали? — интересовался рачительный казначей.

— Чуток сбросил от запрошенного. Вот токмо егда сказывал я гостям сим, что по весне сызнова буду, да товару по-более привезу, сдалось мне, не обрадовались купчины моим словам.-

— Да пусть какие хошь морды воротят, лишь бы деньгу платили, — радовался прибыткам казначей.

Приказчик, направленный в Ярославль, тоже вернулся с хорошим результатом. Все угличские товары были проданы, да куплено немало из потребного для княжеского обихода.

Запустив в начале февраля две перегонные чугунные реторты для очистки свинца, я испытал немалую радость. Извлечение попутных примесей из металлов в условиях конца шестнадцатого века могло принести значительные барыши. Первым делом мы отогнали из нескольких пробных пудов свинца летучие примеси, а именно цинк и сурьму. Наш перегонный аппарат был достаточно примитивен, и не герметичен, от чего изрядная доля извлекаемого испарением металла окислилась. Но и полученный окисел, жирноватый белый порошок, оказался весьма ценным и дорогостоящим продуктом — белилами.

Следующим этапом я применил кустарный, знакомый мне ещё со времен дикого капитализма способ извлечения серебра из свинца. В неочищенное сырьё, расплавленное в ванне, высыпался истолченный в порошок цинк, а всплывавшая пена снималась продырявленным по типу дуршлага черпаком. Путём ряда последовательных операций из двух десятков пудов свинца было извлечено более трёх гривенок серебра. Полученный драгоценный металл можно было перечеканить в монеты номиналом девятнадцать рублей с копейками, в то время как угар исходного продукта и стоимость переработки составили от силы четыре алтына с пуда. Учитывая продажную стоимость цинковых белил, можно было считать, что свинец нам достаётся даром.

Как раз когда я был в лёгкой эйфории от нахождения лёгкого источника дохода, ко мне пришёл Бакшеев.

— Сынов из десятных грамот не выписывают, да ещё воевода озлился, да за крестьян сбегших недоимки требует сполна внести, а с каких прибытков платить? — сообщил хмурый воин.

— Так они же из служивых не уходят, мы их в Угличе поверстаем, — полученный детьми Афанасия запрет на переезд меня удивил.

— Вот посему им и отказ. Бают, в позапрошлых летах указ вышел, чтоб во владычные или удельные дворяне не писаться до полной отставки. Кто ж её даст-то, безруких да кривых бывало из повёрстанных не выписывали. Пока царю челом не ударишь, в разрядах дьяки не почешутся.-

— Серебра тебе дам, выплатят твои сыны подати, — постарался успокоить я рязанца. — Почему ж с дворян требуют то, что крестьяне не доплатили? -

— Со стародавних времён так заведено, ещё от прадеда твово, государя Ивана Васильевича. Что вотчинники да поместные перед казной ответ держат за недоимки пашцев, кои за ними жительствуют, — прояснил ситуацию Бакшеев. — Хучь сдаётся мне, не ладно сие. В вотчине над старожильными страдниками волоститель полный господин, восхочет — на иное место свезёт, аль, за ради Христа, на волю отпустит. Помещик же в своих крестьянах не волен, они не ему — земле крепки.

В местных отношениях между государством с одной стороны, дворянскими и церковными землевладельцами со второй и тяглым населением с третьей мне разобраться было крайне непросто. Помимо писаных законов, имелись царские указы, большинство из которых никто сроду не видел, но краем уха что-то о них слыхивал, да всё это накладывалось на сложные традиции и обычаи. В общем, русские поземельные и лично-обязанные отношения — это гордиев узел не чета фригийскому.

Как раз в тот момент, когда я размышлял о необходимости хоть как-то систематизировать царские указы, мне доставили один из них, совсем свежий. В этот раз 'царь указал и бояре приговорили' к тому, чтобы угличская шерстяная ткань торговалось штуками только в пределах удела, а на остальной территории страны — только оптом и исключительно в руки купцов суконной сотни. Да уж, встревоженные конкуренты, по всей видимости, имели крепкую поддержку в высших эшелонах власти. К сожалению, об условиях, которые мне могли предложить новоявленные скупщики-монополисты, я догадывался, даже их не читая и не слыша. Как минимум меня должны были ограничить в продажной цене и в количестве произведённого сукна. Мануфактура по переработке шерсти, в которую было вложено огромное количество усилий, становилась практически ненужной. Конечно, можно было бы бить челом царю Фёдору Ивановичу и просить о помощи боярина Бориса Фёдоровича, но что-то мне подсказывало, что указ этот появился при их участии и совершенно неспроста. Стоило подумать, как обойти это крайне несвоевременное царское постановление.

Глава 39

Священник, желающий освятить пользующуюся дурной славой постройку, нашёлся далеко не сразу. После долгих уговоров и щедрого пожертвования согласился настоятель Алексеевского Успенского монастыря, расположенного у самых городских валов. Этот монах несколько раз обошёл с пением псалмов и размахиванием кропилом вокруг опасной избы, прежде чем решился войти в дверь нашей химической мастерской. Проведя обряд внутри, он наставительно заметил:

— Икон-то пошто в углу не повесили? Под Божьим взором, поди, бесовщина б так не разгулялась.-

Замечание святого отца я принял во внимание. Помимо дополнительно устроенных печей с широким горном, только внутри которых теперь решено было проводить опыты, в красном углу развесили образа с ликами Спасителя и Богородицы. Посоветовавшись с Тучковым, мы решили в случае всплеска диких слухов о княжеской лабораторной избе в очередной раз провести освящение. Если б и это не помогло успокоить народ, то пришлось бы посылать к Ростовскому митрополиту, ведь священниками, могущими совершить обряд изгнания нечистой силы, распоряжался в нашей епархии только он.

Буквально через день после возобновления работ в химической мастерской, в гончарной слободе Углича произошёл крупный пожар. Я помчался туда вместе с Жданом, боясь, что пламя перекинется на находящиеся рядом помещения суконной мануфактуры. К нашему приезду посадский люд уже организовался и вовсю помогал бороться с огнём. Собственно, основных пожарных приёма было всего два — разборка построек вокруг загоревшегося строения и горячие молитвы Николаю Угоднику, иконы которого принесли на пожар и повернули ликом к огню. К счастью день был маловетреный, и пламя, сожрав четыре подворья со всеми постройками, угасло. Несмотря на значительные усилия по разборке окружавших пепелище заборов и клетей, основную заслугу в оборении огненной напасти народ приписал святому Николаю Чудотворцу. Жильцы сгоревших домов успели спастись и страшно горевали из-за гибели большей части имущества. Ждан был отослан к погорельцам пообещать денег в подмогу, да разузнать, каким образом начался пожар. Вернувшись, дядька сообщил, что первой загорелась самая богатая изба, та в которой дым выводился через крышу с помощью деревянных дымоотводных коробов. По всей видимости, от искры вспыхнул смолистый тёс, которым было покрыто жилище. В полностью деревянных городах пожары были крайне опасны. Явно стоило подумать об организации хоть какой-то противопожарной службы, возложив её для начала на всё тех же городовых стрельцов.

В середине февраля я начал собираться в Устюжну-Железнопольскую. За пару дней до отъезда моим помощникам улыбнулась удача при проведении химических опытов. Возгонкой отходов кожевенного ремесла в солёную воду, с пропусканием потом через полученный раствор углекислого газа, выделенного из обжигаемого известняка, нам удалось получить серовато-белый порошок. После испытания полученного вещества кислотами и водой, скармливания его вместе с куском мяса цепным псам, я решился попробовать его на вкус. Если меня не обманывали ощущения, мы выработали обычную пищевую соду. Выпарка оставшегося раствора дала соль с резким запахом, сильно похожую на нашатырь. Оставалось найти способы переработки пищевой соды в обычную и нашатыря в аммиак, чтобы можно было организовывать содовую мастерскую. Этим-то и должны были заняться Юшка и Стенька во время княжеской поездки на север удела.

До Устюжны небольшой угличский отряд добрался за семь дней, два из которых были потрачены на приём челобитных в Городецке. Большинство просьб были связаны со спорами о земельных участках и их границах. Разобраться в них самостоятельно я не мог, и оставил все решения до возвращения в Углич. В Устюжне нас встретили довольно приветливо, наш старый знакомый Иван Федотов встречал нашу кавалькаду за двадцать вёрст от города.

По въезду в этот центр северной русской металлургии мне показалось, что запустевших дворов поубавилось. Устюженский городовой приказчик это подтвердил:

— У нас ныне воз копанины железной в полутора дороже, чем в прошлом годе. В цене работные люди, вот и прибивается народ гулящий.-

Этим же днём мы вместе с устюженцами поехали осматривать железоплавильные печи. Одна из них была практически точной копией устроенной мной, но вторая была изрядно усовершенствована. На доменной трубе даже виднелось что-то вроде газоуловительного устройства, судя по валящему в небо дыму, не действующего.

Встречал нас у металлургической печи запомнившийся с прошлой поездки кузнец Фома. Судя по его рассказам, в зависимости качества получаемого чугуна от количества угля и силы воздушного дутья местные металлопромышленники уже разобрались. Большинство остальных предложенных мной нововведений казались им совершенно не нужными.

— Почто дым от домницы не ловите как указано было? — поинтересовался я у Фомы.

— Дело-то хлопотное, да бесполезное. Никаких прибытков, одни пустые траты, — махнул рукой устюжанин. — Крышку железную над дымоходом трижды на цепях вешали, то просто прогорит, то жаром снизу вышибет.-

Дальнейший наш путь лежал к большим горнам, где чугун переделывали в ковкое железо. Отличались эти передельные печи от тех, что имелись в каждой кузнице, лишь размером, да усиленным дутьём. Соответственно и стоимость получаемого в них железа выходила не сильно дешевле кричного, отличалось только количество.

Стоило придумать что-то более действенное, и мне вспомнились небольшие конверторы, в которых производили ограниченные партии сплавов на заказ. Насколько мне было известно, в них вполне можно было избавляться и от примесей фосфора, так ухудшавших русское железо.

В Устюжне, так же как ранее в Городецке, население видимо специально ждало меня, чтобы завалить челобитьями и жалобами. Поскольку в поземельных отношениях я разбирался крайне плохо, то дела разбирались Иваном Федотовым, что нравилось далеко не всем челобитчикам. Явилась ко мне и представительная делегация кузнецов Устюженского уезда, из тех, что в прошлом году не присутствовали при организации княжеско-посадской артели металлургов. Били они челом о том, чтобы воспретить выработку железа другим способом кроме кричного.

— С ентими хитрыми домницами совсем жизнь худа стала, — жаловались степенные ковали, все крепыши, как на подбор. — Руда и уголь вздорожали, работные люди-молотобойцы платы да кормов требуют больших, чем о прошлых годах. Купчины же заезжие старой ценой крицы куплять не желают, в дешевле торгуются, а ежели мы не сбавляем, то у твоих, княже, доменщиков берут. Совсем исхудали мы, того и гляди, штоб с гладу не сгибнуть, меж людей пойдём Христа ради, с жонами и ребятишками своими. Помилуй, княже, воспрети своим людишкам из сего чюгуна железо выделывать. А не дашь нам правды по старине, тако мы царю Фёдору Иоанновичу челом будем бить, о несчастиях наших.-

Вопрос был серьёзный, а впутывать в него верховную власть не хотелось совершенно. Поэтому я предполагал поступить тут так же как в Угличе с мастерами-гвоздоделами. Озвученное довольно щедрое предложение обрадовало далеко не всех жалобщиков. Те, кто жил в самой Устюжне и её ближайших окрестностях были вполне согласны за княжеский счёт устроить себе металлургическое производство. Однако проживавшие вдалеке от города крестьянские кузнецы были всё равно не довольны, им для работы на артельном производстве требовалось сменить место жительства. Немного подумав, я выложил другую идею. Мной было предложено новую домну, которую планировалось начать строить в ближайшее время, сделать паевым товариществом. Всем кузнецам Устюженского уезда князем выдавалась, без всякого росту, на три года ссуда на покупку небольшого пая. Помимо предполагаемых долей от прибыли, участники товарищества должны были иметь право на первоочередной приём на работу и продажу заводу угля и руды. Те, кто не смог бы выплатить за три года ссуду просто лишались бы своего пая, переписанного на князя. Для учёта вложившихся заводилась бы паевая книга. Эта идея народу понравилась, ещё бы — предлагалась возможность до скончания дней получать прибыль, ничего не вкладывая, и, по сути, ничем не рискуя. Кузнецы ещё чуток пошумели, поспорили — обманут их или нет, и разошлись. Я, в общем-то, тоже был в выгоде — домну строить всё равно бы пришлось за мой счёт. Серебра кузнецы на руки не получали, только записи в паевой книге, зато можно было рассчитывать на их лояльность и активное трудовое участие.

Две полные седмицы мне пришлось ждать в Устюжне, пока по моим указаниям смогли изготовить небольшой конвертер и устроить к нему воздуходувку. Внутренний огнеупор пришлось делать из огнестойкого кирпича, дно забили белым песком на известковом растворе. Использовать для футеровки тёмный известняк, пригодный для удаления фосфора, не вышло. При предварительном обжиге выложенные из него стенки и дно растрескивались и рассыпались. Требовалось какое-либо огнеустойчивое связующее вещество, тогда можно было бы полностью избавиться от вредных фосфорных примесей.

За время ожидания я посетил кузнецов-оружейников выделывавших по заказу казны пищальные стволы. Изготавливались они отковкой на оправке заданного размера. На мой взгляд, замена ковки молотами прокаткой на валах вдоль болванки должна была значительно ускорить обработку ствольных труб. Поэтому мной было указано устюженскому приказчику устроить работный дом с водобойным колесом вблизи ручья и там катать ружейные дула. Помимо этого требовалось сверление внутреннего канала, слишком уж грубый он получался без дополнительной обработки. Сверлильную, или как называли местные мастера вертальную машину, я планировал получить модернизацией угличского токарного станка, над которым в удельной столице вовсю кипела работа.

Несмотря на зимнюю пору, Карп Шибаев нашёл место для постройки плотины на реке Ижине. Согласно его расчётам размеры дамбы должны были превысить семьдесят саженей в длину, и четырнадцать в ширину. По моим предварительным расчётам стоимость постройки такой насыпи со всеми водоводными ларями обошлась бы в три тысячи рублей, а домны со воздухоподогревательными колоннами и мастерскими по проковке и прокатке в полные четыре тысячи. Опять же по своему личному опыту я знал, что сметы всегда превышаются, так что для гарантии завершении строительства требовалась фантастическая сумма в восемь с половиной тысяч рублей.

Первая плавка в конвертере была назначена на утро субботы. Для протаскивания этой железной бочки замысловатой каплевидной формы прокопали неглубокую траншею с уложенными дубовыми брёвнами, играющими роль рельсов. Первую минуту после переворачивания конвертера в вертикальное положение и начала дутья казалось ничего не происходит. Но потом внезапно из отверстия сталеплавильного устройства с ревом ударило ослепительное белое пламя, настолько яркое, что на него больно было смотреть. Я ждал, что внешний кожух вот-вот прогорит, но прошло с четверть часа, и вместо ярчайшего огня повалил бурый дым. Пока мы гадали, прекращать ли дутьё или нет, отходящие из горловины газы изрядно посветлели. Тут споры были прекращены и лошадей качающих насосы стали останавливать. Снова наклонив корпус сталеплавильного ковша, внутрь с изрядного расстояния покидали кусковой чугун и уголь. Предосторожности оказались нелишними — из горловины опять показались языки белого пламени. Обождав некоторое время, начали сливать расплав. Первым вышло немного шлака, затем пошла бурлящая сталь. Разливали её в чугунные и керамические изложницы, уложенные в земляные формы. Уже разлитый металл продолжал пузыриться, словно кипеть. Восторгу устюженских кузнецов не было предела, железа из чугуна вышло вдвое больше чем при переделке в горне и всё это совсем без затрат угля. Вечером мне принесли на осмотр слиток металла и выкованную из него полосу. Стальная чушка была вся в раковинах, лить таким образом изделия не представлялось возможным. Полоса же состояла из довольно обычного русского мягкого железа, не сильно превышая качеством кричное, но значительно выигрывая в цене.

Пока мы возились со сталеплавлением, реки вскрылись и, дождавшись конца ледохода, мы отправились вниз по Мологе, поскольку сухим путём было не пробраться из-за распутицы. С собой мы увозили сотню пудов железа, да образцы различных глин и камней, собранных в Устюжне по моему указанию. То ли я простыл, находясь около раскалённой домны, то ли продуло уже на реке, но на второй день плавания меня начал бить сильный озноб. Поэтому рассказы Тучкова об окрестностях, проплывающих за бортом насада, до меня доходили слабо. Заинтересовался я лишь селом Весью Егонской, принадлежащим московскому Симонову монастырю, где проходила летом крупная торговля.

— Повтори-ка про ярмарку Ждан, — попросил я дядьку.

— Петровское торжище вельми богато, — вернулся к рассказу удельный казначей. — Сей торг старцы монастырские упросили государя Ивана Васильевича сюда с Мологи свесть. Изрядно купчин сюда приплывает, да и крестьяне все окрестные сбираются. —

— Может нам обратно рынок перевесть в наш городок?-

— Монасей Симоновской обители на козе не объедешь, они самого патриарха Иова за них к великому государю просить отправят, нестаточное дело у них торг отнять, — вздохнул Тучков.

— Значит надо купцам в удельных городах наш товар продавать, особенно сукно.-

— Так где ж их взять-то, гостей торговых. Оне к нам редко приплывают, токмо с солью насады приходят. Купля в Угличе невеликая, да и проездные с судовыми платить надобно, коли уж встал у города, — растерянно развёл руками мой главный финансист. — Вот в Устюжне по зиме знатная торговлишка, да и сборы мытные высоки, можа туда сукнецо слать?

— Разве только причалившие должны пошлины платить? — мне требовалось уточнение, когда у нас положено платить таможенные сборы.

— Обычаем-то со всех сбирать бы следует, да купцы нашу мытницу стороной обходят, скаредные души, — вздохнул от мысли о проплывавших мимо деньгах Тучков.

— Хм, вот как мы поступим, — в голову мне пришла очередная неожиданная идея. — Мы тех кто в Угличе седмицу проживёт или товара хоть на три рубля купит, беспошлинно пропускать будем. А с остальных втридорога мытные, проплавные да головные деньги брать учнём. Чтобы не обплывали мимо — наплавным мостом Волгу перегородим.-

— Больше чем по старине взимать государем заповедано, — возразил казначей. — Опалой за то царь Фёдор Иванович еще в позапрошлых годах грозился.-

— Тогда через каждые двадцать вёрст таможенные заставы поставим, — пробовал я найти вариант обдирать проезжающих.

— Вновь преграды також не велено ставить на торговых путях, — осадил меня Ждан.

— А мы новых не будем строить, мы старые возобновим, — мне не хотелось отступать от своей затеи. — Пусть по приезду в Углич дьяки в древних грамотах сыщут — где в старинные времена заставы удельных княжат стояли. Там-то и сядут угличские таможенные целовальники. Царёвы насады, да у кого тарханная грамота будем свободно пропускать. Також мелкие крестьянские челны, с них не озолотишься. А вот коломенки более осьми саженей — все токмо с полной оплатой мимо нас проедут, иль с проживанием в Угличе или с куплей углецкого товару. Для проезжающих надо и гостиный двор новый учредить. Тем же, кто в городе нашем торговлишку вести возжелает — леготу дать, замыт снять, который с товаров на торг выставляемых сбирается. —

— В деньгах потерям, — озаботился рачительный казначей.

— Что сперва потерям, потом сторицей вернём, — успокоил я его.

Когда мы приплыли к городу Мологе, мне уже сильно нездоровилось. Встреча с городскими верхами была проведена по возможности сжато. Они помимо всего прочего доставили нам изрядное количество образцов, собранных в уезде. Их я поручил забрать Ждану и, по возможности, записать, где и что собрано. Пока наше судно тащили к Угличу бечевой, у меня начался жар и сильнейший мучительный кашель. Уже в столице удела я почувствовал сильную боль в груди. С достаточной долей вероятности можно было предположить наличие у меня пневмонии, или попросту, воспаления лёгких. Как лечить эту болезнь без антибиотиков мне было неизвестно. Терзаемый самыми плохими предчувствиями я попросил Ждана найти самых лучших травников, могущих излечить лёгочную болезнь. Мне самому на ум ничего кроме отваров коры ивы не приходило.

Два дня после возвращения меня кидало из холода в жар, на третий день начались одышка и с кашлем пошла зеленоватая гнойная слизь. Ничего хорошего я не ждал, думая лишь о том будет мой уход за грань спокойным, или снова дёрганым, с бросанием между мирами. Ждан и его сын Баженко почти не отходили от моего тела, поя меня различными травяными взварами и обтирая моё тело хлебным вином. Когда мне стало совсем худо, Тучков, перекрестясь, разрешил давать мне отвар корня живокости. Видимо, он уже надеялся только на чудо — трава была чрезвычайно ядовита, порошком из неё травили тараканов и клопов. Помимо этого, отпаивали меня и взваром сушёного хвощевика.

Видимо в Москву немедленно сообщили о моей тяжёлой болезни, поэтому боярин Годунов прибыл на пять день от возвращения в Углич. Я к тому времени весь пылал жаром, задыхался от кашля, и регулярно забывался в беспамятстве. При визите сановного царского шурина мне было совсем худо, грань между сном и явью стала плохо различима. Первый момент казалось, что Борис Фёдорович мерещится, уж слишком неожиданно тот появился. Да и повёл себя он также непредсказуемо, крупный здоровенный мужик плюхнулся рядом с моим ложем на лавку и запричитал в голос, словно плакальщицы на похоронах. Не знаю, насколько боярин был искренен в своих переживаниях, возможно, он просто создавал себе алиби в глазах окружающих.

Мне же было совсем не до церемоний. Чувствуя приближение очередной потери сознания, и боясь, что истекают последние мои минуты в этом мире, я постарался донести до самого приближённого к царю человека грозящие ему и стране опасности. Сначала Годунов мало обращал внимания на мои хрипы, но потом замолчал и стал настороженно прислушиваться. Так, повторяя одни и те же слова, я провалился в тяжёлое беспамятство.

Когда ко мне вернулось сознание, в опочивальне находился только Баженко Тучков.

— Слава Богу, полехчало тебе, княже, — обрадовался паренёк. — Отпустил Господь грехи твои, мы уж, грешным делом мнили, что запоздали с соборованием-то. Сам митрополит Ростовский Варлаам с клиром приехал елеем помазывать, видать помогли его молитвы.-

Я к возможности исцеления с помощью обряда и молитв относился скептически, но спорить не стал. На мой взгляд, подействовали целебные травы или наконец-то с болезнью начал справляться иммунитет.

— В Угличе ли боярин Борис Фёдорович? — стоило уточнить местонахождение моего именитого гостя.

— Отъехал вчора, застращал ты его княже, — сообщил мне молочный брат. — Он сперва-то располагаться стал, будто надолго. Всё расспрашивал — каким обычаем князя, мол, лечите? Нет ли, де, в болезни его злого колдовства аль умысла чьего? Он и взвары все глянул, да узнавал, с чего их варят-то. Яз про живокость-то побоялся сказывать, не дай Бог, помер бы ты княже, так ведь тогда весь род за потраву царёва брата извели.-

— Чего ж рассказал? — мне хотелось услышать, чего наплёл царёву шурину Баженко. — Да, кстати, не слыхал, чего яз сам Борису Фёдоровичу наговорил, что он ускакал как ошпаренный?

— Молвил конюшему боярину, мол, рог индрик-зверя тёртый варим, де, его заезжий немчин нам продал, — потупившись ответил младший Тучков. — Что ты Борису Фёдоровичу сказывал, никто не слыхивал, он всех с опочивальни погнал прочь. Да дворня боярская баяла, будто, навещал ты, при смерти находясь, их господину беды великие для царства Московского, да всему роду годуновскому гибель неминуемую. Лжа сие аль истинная правда, то мне невдомёк. Ужель ты сам не помнишь, чего молвил?-

К моему великому огорчению, я действительно не мог вспомнить, что же конкретно рассказал влиятельному царедворцу. То, что мне хотелось предупредить его о трёхлетнем голоде, Смуте и появлении самозванца — помнил. Какими словами и в каких выражениях я сообщил эти страшные вести о грядущем боярину — это осталось вне моей памяти. Что ж, что сделано — того не вернёшь. Оставалось лишь дивится нахальству маленького лекаря, бесстрашно дурящего одного из первых лиц государства:

— Эт ты крепко, Баженко, соврал про индрик-зверя. С чего на ум-то сие пришло, ну как бы проверили?

— Боялся яз також, запретит боярин тебя взварами поить. Мне ж чудилось — помогают оне, дыханье вроде твоё ровнее становилось. А про сию чудную животину каждый ведает, что лучче чем с её рога, ни с чего снадобья не сотворить. Проверять же сие, что звёзды пересчитывать, где знатоков-то сыскать? — признался наш юный доктор-самоучка.

Несмотря на чрезвычайную слабость и остающийся кашель, я явственно шёл на поправку. Хотя прошёл практически месяц, прежде чем мне удалось без посторонней помощи влезть на коня и совершить прогулку внутри кремля. Всё это время меня терзали мысли, что же узнал Годунов и как это отразится на моей дальнейшей судьбе.

Глава 40

За то время что валялся в кровати, Ждан организовал нешуточную деятельность по поиску мест старых мытниц удельных князей. Насчиталось их на нашем отрезке Волги шесть, и по одному на Мологе и Шексне. Туда были отправлены плотники для устройства бревенчатых преград, а также выучившие новый счёт подьячие и ключники для сбора пошлин. С первого же дня работы застав шум поднялся нешуточный. Купцы приходили к княжьим палатам и пробовали добиться отмены моего решения. Они грозили жалобами царю, трясли своими провозными грамотами, взывали к княжьей справедливости, даже умоляли не доводить их до нищеты, будто сбор по две копейки с каждого рубля стоимости товаров и по алтыну с каждой сажени длины их судов мог полностью их разорить. Хотя конечно учитывая количество выставленных таможен, уплата с провезенного груза по двенадцать- четырнадцать процентов от его цены была для торговцев ощутимым ударом по карману. Всем пришедшим разъяснялись детали, что пошлины платить не обязательно. Достаточно сделать в Угличе покупку или прожить седмицу, получить о том грамоту за умеренную плату подьячим, и свободно продолжать путь дальше. По такому случаю, мы даже установили цены на сукно на десятую часть дешевле, чем торговалась ткань такого же качества в Новых Холмогорах.

Купчины ворчали, но покупали удельный товар и отплывали восвояси. Приказчики крупных торговых гостей инициативу проявлять побаивались, и всё более оставались на недельное житьё. Правда, они вскоре выяснили сложность пребывания в нашем городе — в связи с почти поголовной занятостью горожан, в Угличе крепко вздорожали рабочие руки. Поэтому их судовые рабочие и бурлаки, уже получившие изрядный аванс, бросали своих хозяев и нанимались на новые работы. Поскольку большинство торговцев делали покупки на минимально требуемую сумму в три рубля, и каждому была нужна грамота на свободный проезд, в городе бумага начала тратиться уже гривенками в день. Для времени, в котором я был рождён, пачка писчей бумаги не представляла практически никакой ценности, здесь же она в зависимости от качества стоила от двух до пяти копеек за десть, в которой насчитывалось двадцать четыре листа.

Тучков и Битяговский мою идею делать бумагу оценили, но тут же привели массу возражений. Если отсутствие опытных черпальщиков и гладильщиков бумаги я надеялся превозмочь хотя бы минимальной механизацией этих процессов, то высказанное Жданом сомнение в том, что мы найдём исходное сырьё, выглядело серьёзным.

— На Москве-то тряпья, коево на бумагу толкут, довольно бывает. Преизлихо холстей драных от царёва двора, да боярских подворий остаётся. На Угличе где скопом стоко тряпиц набрать? — сомневался в успехе дела наш казначей.

— По посадским дворам да по сёлам можно рванину скупать, есть же у чёрного народа что негожее? — мне, во что бы то ни стало, хотелось иметь бумагу собственной выработки.

— Можа и есть, не все до полных дыр одёжу носят, — согласился Ждан. — Но куплять сие нет никакой возможности, на полушку серебром ни у кого по дворам тряпья не будет, иль впятеро за рубища дырявые платить учнём?-

Мелкими номиналами монет я никогда не интересовался, поэтому решил уточнить:

— Как же народ на торгу мелкие купли творит, пироги там или сбитни с квасами?-

А-а, где как, — махнул рукой дядька. — На Угличе обычаем старые медные пулы ходят, ещё московскими да тверскими великими князьями битые. Даже татарские медяки и то в ход идут. Токмо мало сих пул, даже в торговых рядах размен — дело муторное. В подати же мы их вовсе не берём.-

— По какому же курсу медь на серебро меняется?-

— Да как сговоришься, так и будет, — немного подумав, сообщил Ждан. — Купцы меньше чем тридцать мелких медяков за полушку не меняют, а чорному люду и поменьше можно отсыпать, по двадцать пять пул за самую маленькую серебряную денежку.-

Сразу после этой беседы я попросил Тучкова принести мне для осмотра ходившие на угличском рынке медные монеты. Полученные к вечеру образцы медяков меня озадачили. Видимо ситуация с разменом была действительно аховая, если в обращении присутствовали старые, топорно чеканенные денежки, с практически нечитаемыми надписями. Самая мелкая из медных пул примерно по весу соответствовала московской деньге, или половине копейки. Проведя в уме вычисления, я понял, что изготовление таких монет могло принести двойную прибыль, как из самой чеканки, так и из возможности проведения мелкорозничных операций. Однако посвящённый в мой план выпуска медных пул Тучков восторга не проявил:

— Княже, чеканов да матиц наделать дело нехитрое. Но ежели мы купли за медь начнём творить, да медяки си пудами отвешивать, то токмо прямой дурак не уразумеет, что на уделе свой денежный двор заведён. Можа тебе, князь Димитрий, и не ведомо сие, но за портачество денег мимо царских денежных мастеров на Лобном месте по суставам разрезают.-

— Да мы не будем подделывать, мы такие же как раньше чеканили сделаем, — пробовал я возразить осторожному дядьке.

— Всё едино, тебя-то княжич, за молодость лет и за братнюю любовь помилуют, а иным портачам- кузнецам, что лживые деньги били, да мне, за то, что на них купли творил — казни не избегнуть, — стоял на своём Тучков.

Мысль о насыщении денежного оборота медью не оставляла меня в покое, я думал об этом полночи, прежде чем заснул. С утра на Ждана высыпались новые предложения:

— Делать надо тайно, знать будем я да ты, бить медяки будет безъязыкий Акинфов, со своим немым помощником. А объясним, откуда сии монеты взялись, мы так — закопаем на другой стороне Волги с десяток мешков пул, а после найдём, будто клад скрытый. Чтоб денежки старинными казались — бить будем из плохой меди, да перед тем как в землю их зарывать в бочках покрутим с камнями да гнилью кожевенной. Они там погнутся и почернеют. Серебро наше плавленое так же можно перебивать, чтоб сбор за переделку на царском денежном дворе не платить. —

— Доведут нас твои, княже, придумки до плахи, — вздохнул верный дядька и стал прикидывать, как уговорить на это дело Акинфова. В том, что немой кузнец не донесёт, у меня была твёрдая уверенность, у него были свои счёты с московской властью.

Окончательно оправившись от болезни, я снова окунулся в круговорот неотложных дел. Нашлось, наконец, время разобраться с привезёнными с Мологи образцами глин и камней. Испытав каолины в новой кузнице Миронова, отделил несколько проб выдержавших без деформаций температуру белого каления железа. Особенно заинтересовали меня рассыпчатая моложская порода именуемая рыхляк и овальные, похожие на птичьи яйца, чёрные камни, выкопанные из откосов берега реки.

Пока я торчал в кузнице у оружейника, тот показал мне свои новые изделия. Применив какую-то хитрую ковку, и перекручивая под вертикальным молотом заготовки, Тихон смог выделать сабли изумительного качества. По крайней мере, так показалось мне, хотя в оружейной стали я не сильно разбирался. Но как сообщил расстроенный коваль, никто из проезжих купцов за его клинки и сабельные полосы хорошей цены не давал. Ему предлагали не более пяти рублей за саблю, что всего лишь втрое — вчетверо превышало цену рядового изделия.

— Мню, надо на оружьи бесерменские письмена начертать, — сообщил московский беглец. — Ежели мечи будут похожи на те, что тезики привозят, то за них не менее десяти рублёв получить можно будет, а то и по более.-

— Кто ж напишет-то восточным письмом? — удивился я предложению кузнеца.

— Да яз сам могу, мне три разных начертания известны, — ответил Миронов. Демонстрируя своё умение, он на взятом у Ждана листе бумаги изобразил причудливую вязь, по виду арабскую.

— Что ж надпись сия значит? — мне было крайне любопытно это узнать.

— Не ведаю, — признался молодой коваль. — От сабельника Якима сие перенял. Он же от отца свово, а тот откуда — не знамо мне.-

Терзаемый любопытством, я не поленился вместе с кузнецом вернуться к княжьим палатам и там разыскать кого-то из прижившихся у нас татарчат.

Первый нашёлся Байкильде, ухмыляясь, он произнёс:

— Аллах велик-

— Да ради Бога, пусть велик, ты прочти, что написано на листе, — добром попросил я улыбающегося полоняника.

— Вроде русской речью молвил — 'Аллах велик' тут начертано, хоть и с помаркой невеликой, — годы пребывания в Угличе не смирили строптивости мурзёнка.

— Что ж ты бесерменского Бога-то восхваляешь? — зловещим шёпотом поинтересовался у Миронова повсюду сопровождавший меня Ждан.

— Яз почём знал? Токмо с такими письменами купляют оружье вдвое дороже, чем сабельки русской работы, — оправдывался кузнец.

Так, арабскими словами клинки украшать не будем, — принял я решение. — Первые сабли отправим к московским золотых дел мастерам, пусть изукрасят поискусней. Подарим те, что побогаче, царю да боярину Годунову, попроще иным боярам, аль каким достойным людям. В скором времени слух про них добрый пойдёт, мечи-то вельми отменные кузнец Тихон сотворил.-

Рекламные акции, где первая порция бесплатно, дальше за деньги, практически всегда приносили успех в моём прошлом мире. Можно было надеяться, что сработает такой приём и тут.

До лаборатории, которую с лёгкой руки Ждана переиначили в зельевую палату, я добрался только в конце июня. Стенька и Юшка к тому времени сделали простым нагревом из пищевой соды неплохую обычную. Хоть в полученном сероватом веществе, на мой взгляд, были примеси, мастер-стекольщик признавал его за чистейшее. Смешивая в одной посуде воду, известь и сильно пахнущую соль, мои юные помощники смогли получить нашатырный спирт. До получения самого газа, используемого в нашем кустарном производстве, было недалеко. Стоило только попытаться смешивать компоненты по отдельности. Оставив им на испытания привезённые с Мологи образцы, я собрался уходить, но меня остановил старший из парней.

— Княже, яз да Стен, сумели выварить зелье отравное, что литвина воровского сгубило. Псам скормили сию соль — все сдохли, да с пеной кровавой из пасти. Також мы и чудную синь-краску извлекли, кислое железо с кровяной солью грея.-

Вернувшись в помещение, я с содроганием посмотрел на порошок, совершенно открытый лежащий в маленькой керамической миске на краю стола. Явно стоило озаботиться постройкой хорошо вентилируемой избы для хранения химикатов. Настойчивым финнам мной было строго наказано следующее:

— Сей яд делать токмо на улице, да чтоб ветер в спину дул. В безветрие николиже не варить. На подворье зельевое ни кормов, ни сытей не притаскивать, а тем паче не вкушать. Рубахи замывать токмо в варе, да с примешиванием чутка масла купоросного. Истрепятся — не велика беда, новые получите.-

Пока я читал притихшим мальчуганам очередную лекцию о технике безопасности, мне на ум пришла идея пошить им прорезиненную одежду. То, что это не было сделано раньше, сейчас казалось огромным упущением.

Съездили мы и к выбранному мной для агрономических опытов селу Девяткову. С болезнью и заботами в Устюжне оно совсем выпало из памяти. Вёз я крестьянам собранную по моему заказу веялку. Конструкция её была примитивна — несколько валов да толстое холстинное полотно, только вместо привычного мне электромотора приводилось это устройство в движение двумя людьми, качающими кривой рычаг. Конструкция получилась изрядно громоздкой, но устройство компактной веялки я вспомнить так и не смог. По крайней мере, это приспособление совместно с поставленной в двух саженях невысокой деревянной загородкой давало неплохой результат, особенно при дующем сбоку ветре. Тучков новшество не оценил:

— Пустое мудрование сия придумка. Из казны на неё семь рублей страчено, на кой ляд она нужна?-

— Она семена сорных трав от ржи отделять будет, да сами зёрна отдельно крупные от мелких бросать, — раз в пятый объяснял я скептически настроенному казначею.

— Всё в руце Божьей, по его велению чисто хлебное поле будет. Токмо ежели Господь пожелает, то ржица в сор не переродится. —

— Не растут из одного семени разные растения, — мне не надоедало повторять эту непреложную в моём понимании истину скептически хмыкающему Ждану

Встретивший нас за околицей местный тиун, низко кланяясь, сразу стал оправдываться за возможный неурожай:

— Землицу князь указал на него отрезать худую, испаханную. Опять же тёплых дней мало, всё мокрота с небес падает, тут бы, что посеяно, собрать уже добро было-

Вместе с сельским старостой проехали на поле. Несмотря на поздний срок, рожь еще цвела. У меня в памяти всплыла картинка, как мы с братом совсем маленькими бегали с верёвочкой по полю. Вроде бы этот нехитрый агрономический приём применялся как раз в дождливые времена.

Получивший распоряжения тиун аж заскрипел зубами, услышав такую глупость. Но ребятишек с вервиём обещал прислать. Я же набрал себе кусков земли, для испытания в своей зельевой избе. Деревенские дети ко всему относились попроще, чем взрослые, и довольно быстро перешли озимь вдоль и поперёк, раскачивая верхушки ржи натянутой бечевой.

Яровое поле было занято овсом и гречихой. В моём деревенском детстве над такими полями всегда жужжали привезённые пчёлы, тут же было довольно тихо. После разговора со Жданом, стало понятно, что и такой способ увеличения урожайности тут неизвестен. Об опылении в эти времена ничего не знали. На обратной дороге я потребовал у старосты Девятково перевезти к моему полю ульи.

— Мужики на сенокосе днюют и ночуют, кому ж колоды сии таскать? — взмолился измученный господскими причудами тиун. — Опять же пчёлы, они ж зажалют возничих и лошадей, чего зазря народ-то мучить?-

Осмотр кусков дубовых стволов, используемых тут под ульи, показал что в словах сельского управителя была изрядная доля правды. Похоже, в местном пчеловодстве так же требовались инновации. Слегка успокоили старосту деньги, которые ему оставили за собранное в прошлый год семя клевера. Его было несколько пудов, поэтому в этот год было велено сбор продолжать. Мне требовалось гораздо большее количество посадочного материала.

Перед отъездом обратно в Углич тиуну и нескольким вернувшимся в село крестьянам была продемонстрирована веялка. Перевеянное зерно прошлого урожая довольно быстро смогли разделить в разные кучки, крупное и полновесное легко отделилось от мелкого и лёгкого, да в сторону ветром сдуло немало мякины и семян сорняков.

— Сеять в озимь надобно токмо самые крупные, что за стенку улетели, да веять лучче трижды. Вмале тогда сорные травы ржицу-то давить будут, — оповестил за меня Ждан удельных страдников. — Качалку двигательную и валки вам к зиме, когда молотьба пойдёт, ещё пришлют с Углича. Подпорки из жердей да холстину сами справите. Чтоб всё княжеское жито на сих хитровинах перебросали, будет попущение какое — стоять всему миру на правеже. Ежели охота объявится — можете и своё веять, в том воля вам от князя.-

Сам я лезть с лекциями не решился, после моих полевых чудачеств, надеяться на понимание у крестьян не приходилось. Хотя Тучков абсолютно не верил в то, что излагал пахарям, говорил он зычно и убедительно. Сельские жители переглядывались с некоторой иронией, но перечить не стали.

За пять дней до Петрова дня доставили к нам царскую грамоту и письмо от Годунова. На удивление, боярин в соей записке ничего не спрашивал, да и о моих зловещих предсказаниях речи не было. В присланной тарханной грамоте дозволялся ввоз любых иноземных книг для княжеского обихода, кроме еретических. Собственно я сделал вывод, что могу заказывать любые фолианты не религиозного содержания. В личном послании Бориса Фёдоровича было выражено согласие на присоединение к едущему в Данциг посольству боярского сына Сулемши Пушкина. Выезжать послы должны были ближе к зиме. Я наделся, что до этого времени дорогобужец объявится, и заберёт заготовленный для него демонстратор силы атмосферного давления.

В воскресный день объявился у красного крыльца терема ломающий шапку горшечник Иван. Он пришёл просить отрезать ему землицы в городе под новый двор. Аппетит у него был недетский, просил он подворье размером пятьдесят на пятьдесят саженей, площадью более десятины. Такого участка в городе не было ни у кого, даже у городских монастырей. Дома и амбары Троице-Сергиевой и Кирилло-Белозёрской обителей также размещались на кусках земли поменьше размером.

— Зачем тебе столько? — только и смог я произнести сначала.

— Избушку новую справлю, амбарчик, работный дом с глинкой возиться заведу. Да не артельный, а свой, хозяйский. Яз и снаружи валов обселиться согласен, помилуй князь работника твово Ивашку, — кланяясь, скороговоркой проговорил гончар.

— Есть у нас столько свободной? — спросил я у всезнающего Ждана.

— Есть, да не про ево честь, — насупился казначей, и скорчил такую рожу, что горшечник поспешил откланяться и по-крабьи, боком, отойти

— Как есть, нас обмишулил, с тех прибытков обстраиваться удумал, шельма, — сообщил мне Ждан. — На правёж бы его, да весь уплаченный ему лишок выбить.-

В принципе, то, что гончар слегка жульничал на княжеских заказах, было вполне возможно. Но работу он свою делал отменно, брака в его тиглях и фурмах практически не встречалось. Тот факт, что горшечник хотел перехватить большую часть работы в свою пользу от других артельщиков, меня тоже не смущал. Вообще, на посад в последнее время пролился, пускай тонкими струйками, но вполне ощутимый серебряный дождь. Каждый с доставшимся ему маленьким богатсвом распоряжался по-своему. Кто зарывал в подполе, кто-то отдавал в рост знакомым купцам. Кузнец Акинфов пускал средства в оборот, количество закупаемого и перерабатываемого им железа ощутимо росло. Вот у плотника Ефимова все немалые доходы ушли в воздух. В нём проснулось пристрастие к изобретательству, и всё своё время и все получаемые им доходы он тратил на попытки сделать какое-либо улучшения в ранее изготовленных механизмах. В этом я ему помочь не мог, поскольку представлял лишь принципы работы механизмов, а не их детальное устройство. В отличие от остальных, глиняных дел мастер Иван решил вложиться в своё производство, не побоялся открыть властям свои немалые доходы. Мне это казалось вполне нормальным развитием событий, и я решил его поддержать, несмотря на возражения Ждана.

Сразу по окончании Петрова поста мы с несколькими дворянами, Тучковым и Бакшеевым отправились на крайний запад моих владений, на реку Мсту. Вернее, отплыть я собирался пораньше, но нас задержало отсутствие свободных бурлаков. До верховьев Тверцы мы добрались достаточно быстро. От встреч с управителями городов, мимо которых мы проплывали, я уклонился, хоть это было и весьма невежливо. Не дожидаясь пока перетащат судно на реку Цну, мы на подводах отправились в Погост Верхневолоцкий. Моросил мелкий дождь, и для меня очистили дом. Даже полдня окуривали его дымом каких-то странных смесей, вроде это должно было помогать от докучливых насекомых.

Поскольку я распорядился на всём протяжении пути еду у крестьян покупать, а не отбирать, то уже вскоре услышал ожесточённый торг угличского дворового человека с местной жительницей. Спор из-за цен быстро перерос в скандал, и мне от скуки захотелось всё разузнать самому.

К тому моменту, когда я подошёл, со двора селянки уже забрали нескольких кур и яйца, бросив ей взамен несколько серебряных чешуек.

— Не беспокойся, княже, — постарался отправить меня обратно под крышу Ждан. — Совсем ополоумела баба, за куру алтын хотела, заместо полушки.-

— Остатние те птички у меня, где ж яз на развод новых-то возьму, — ныла извалянная в грязи женщина. Видимо изъятие продовольствия было не совсем добровольным.

— В соседских деревнях купишь, не велик труд. — заметил ей один из дворни.

— В Вышеволоцком яме сотня стрельцов, да полсотни казаков уж целую седмицу стоит. Оне всё на десять вёрст кругом сожрали. Однакож не забижают, платют, да щедрее чем князья иные, — отпустила шпильку видимо в мой адрес баба.

— Ври, да не завирайся. Князь-то наш милостив, но тебе пара плетей токмо на пользу пойдёт, лжу молвить с умом начнёшь. Где ж видывали голытьбу степную чтоб за харчи платила, да ещё и с преизлихом, — усмехнулся наш казначей.

— Истинный крест, святая правда, — побожилась крестьянка.

В разговор вмешался Лошаков:

— Яз лодейных работных людей сыскивал, и на яме был. Там атаман Андрейка Корела с ватагой пиянственно гуляет, а стрельцы его стерегут, дабы лиха не творил, да людишек на Дон не сманивал.-

— Чего ж он там засел, а не в городе каком? — удивился я такому выбору места проведения массовой пьянки.

— Сказывали служивые — в Новгороде ободрал его воевода на добро, кое он на свейской войне саблей взял. Едва дело до пальбы не дошло, Господь уберёг. Вот Андрейка тот с новгородской на тверскую землицу убежал, да и стал добычу-то спускать. Лучче прогуляю, кричит, чем, мол, на пути в родной юрт воеводы да бояре обдерут, — разъяснил мне причину столь затяжного казацкого веселья телохранитель Иван.

— Сей Корела вроде на войне отличился? Не ладно с ним воевода обошёлся. Ну, так верно, царь Фёдор Иванович пожалует, — высказал я своё мнение окружению.

— Атаман тот удал и смел, да дюже лют и кровав, — вздохнул подошедший Бакшеев. — Да в Великом Новгороде на воеводстве братанич царского шурина, боярина Годунова, сидит. Неспроста он казаков на добро излиховал, видать не будет им милости от государя.-

Мне пришлось задуматься. Чтобы в глазах Афанасия получить репутацию смелого воина требовались недюжинные подвиги. А вот чтобы он назвал кого лютым и кровожадным — это надо было совершить совсем не рядовые злодейства.

— Давайте пригласим атамана, — предложил я своим дворянам.

— Он какой день мертвецки пиян, — ответил Лошаков. — Да к тому больно своеволен, а ну как не придёт? Чести княжеской от того великая поруха.

— Значит, поутру сам к нему съезжу, две версты не велик крюк, — мне в очередной раз захотелось настоять на своём.

— Невместно сие, что бы князь Угличской к разбойнику, по ком плаха плачет, гостеваться ездил. Никак нельзя сие сотворить, — упёрся Ждан.

Ну что ж, переубеждать Тучкова мне приходилось не раз. Я твёрдо вознамерился пообщаться с донским атаманом лично.

Глава 41

К атаману Кореле мы выехали спозаранку. Уже через четверть часа Тучков препирался у ограды ямского поселения со стрелецким сотником:

— Яви нам сего казака немедля, вишь — князь томится, ожидаючи.-

— Да он полночи вино хлебал, окаянная душа, куды его будить. Он ить и за саблю хватиться может, уж больно своеволен. Да и чего младой княжич от сего вора наслушаться может? Мню — одного непотребства, — отнекивался голова конвоиров.

— Не по чину тебе думы таковые творить, — добродушно пенял ему Ждан. — Не перечь царёву брату, дурья голова. Почто пьёт-то так Адрейка сей, неужто таку обиду ему учинили, что в вине готов утопнуть?-

— Воля ваша, прикажу растолкать, — стрелец шапку сдёрнул, но без излишней почтительности. — А с чего он араку в себя льёт будто оглашенный, мне не ведомо. Можа совесть свою топит, ить ему новгородский митрополит-то отказался грехи отпускать.-

— Чего ж он к владыке-то попёрся? Ниже чином поп ему невместен что ли? — удивился ехавший с нами Бакшеев.

— Люди сказывали, в осаде, де, казаки сидючи мертвечину людскую жрали. Кто ж эдакое окромя митрополита да патриарха отпустит? Да и народу сей кат каянского да свейского умучил — страсть скока. Почитай никто из полоняников до перемирья не дожил. Он их по суставам резал, и варом шпарил, да с башен вниз метал. Воински люди немецкие, таковое видючи, на приступ не единожды бросались. Но завсегда отбивали их казаки с уроном великим. —

— Когда ж замирились-то? — оживился Афанасий.

— Да ко дню Святой Троицы сговорились наши послы с супротивными никаких обид друг дружке не творить, пока царь Фёдор Иванович с новым королём свейским мир не учинят, — ответил стрелецкий голова.

— Какой новый? А старый — круль Иоанн помер что ль? — рязанцу всё было интересно, до Углича новости доходили с изрядным опозданием.

— Баяли — к Рождеству представился. Да воевода его наипервейший Флеминк — тоже Богу душу отдал. Кто на престол сядет нам пока неведомо, одни молвят — государь польский Жигимонт, другие арцикнязь Карла, — служилый был весьма словоохотлив.

Сотник отдал распоряжения и уже через несколько минут во дворе ближайший избы раздались плеск воды и приглушённая брань. Явно подгулявшего атамана приводили в чувство обливанием колодезной водичкой.

Видимо своевольство казака имело свои пределы, и царскому родственнику он супротивничать не решился. Атаман, слегка ковыляя, приблизился к нам от ворот ямского поселения. Остановившись невдалеке от моего коня, Андрей Корела сдёрнул шапку и хрипло произнёс:

— Здрав буде, княже. На что аз тебе надобен?-

Я же в свою очередь довольно бесцеремонно разглядывал знаменитого удальца. Внешность его была крайне примечательной. Совсем небольшого роста, как говорится 'метр с кепкой', крайне щуплый, весом явно менее трёх пудов, с изъеденным оспой лицом, этот человек менее всего напоминал грозного воина. Но стоило чуть присмотреться и чудилось, будто этот неказистый светлоглазый и светловолосый потомок финно-язычного народа, вовсе не людского рода, а затаившийся перед прыжком опасный, хищный зверь. Мне вспомнилась прошлая, иномирная жизнь, и стало интересно, рискнул бы кто из моих прежних приятелей брякнуть этому казаку 'чухонец'. Все эти мысли продолжали крутиться в голове, пока я обращался к глядевшему на нас исподлобья воину:

— И тебе здравствовать, атаман. В хоромы не зовёшь, потчевать не приглашаешь, пошто так не ласков с гостями?-

Такой ответ донца изрядно удивил и, смутившись, что на его белобрысом лице было особо заметно, он стал оправдываться:

— Мои палаты — избёнка чёрная курная, яства — простые корма казацкие, да и сам яз не атаман, так голова ватажки донской вольной. Но коль не побрезгуете, то милости прошу к нам отпотчевать, чего Бог послал.-

Несмотря на приглашение, никто заводить наших лошадей во двор не торопился. Начавшаяся суматоха была явно показной. Наконец, спустя четверть часа нас провели в занимаемую атаманом избу. Видимо время затягивали, чтобы по возможности привести помещение в божеский вид. Но запах в доме показывал, что собутыльников Корелы вытащили оттуда только чуть ли не перед нашим приходом. На стол подавала испуганная баба, еда была по простонародным понятиям крайне обильной. На самой широкой и высокой лавке стояли три горшка, два с мясными кашами, а один с варевом, именуемом в народе 'борщ'. С известным мне по прежней жизни супу это блюдо имело мало общего. Свеклы в него не клали, а варили эту кислую похлёбку из ростков травы-борщевика. Основным украшением пиршества была глиняная латка с кучей жареного мяса. Помимо посуды с едой на столе имелись один мятый кубок, видимо оловянный, старая почерневшая деревянная ложка и кинжал с богато украшенной самоцветами серебряной рукоятью. Что ж, к здешней привычке есть из одной миски и, зачастую, одним столовым прибором на всех я уже давно привык.

За столом со мной были ещё Ждан и Афанасий, немного помявшись, они начали степенный застольный разговор.

— Удачно ли сходили на свеев? — спросил, передавая ложку казаку, рязанец.

— Дал Бог, здорово. Изрядно супостата побили, — ответил Корела. — Токмо в осадном сидении с гладу попухли, от бесхлебицы изциножились все. Да о дожде со снегом Господа кажный день молили, дабы с сухоты не сгинуть.-

При словах донца о голоде Ждан поперхнулся:

— Неужто так кормов алкали, что испоганились? Ить на смертные муки себя обрекли!-

Андрей с досады воткнул кинжал в доску стола:

— Лжу про нас молвят, де, самоядь мы. Было дело- нечистоту в котлах варили, коней всех поели. Но покойников николиже не вкушали. —

— С побитыми немцами-то чего творили? — не отставал Тучков.

— Да в ров кидали, псам на радость, не солили же, — злился от такого допроса атаман.

— Собак-то жрали сих? — болезненное любопытство удельного казначея могло до добра не довести.

— Что ж митрополит Новгородский грехов не отпустил? — я постарался перевести разговор в нейтральное русло. — Вроде, не чрезмерно нагрешил ты с войском своим?-

— Да владыка слушать не стал, велел служкам со двора прочь гнать, будто нехристь какой к нему пришёл, — поделился обидой Корела. — Яз сирым божьим людям милостыню раздал, снял чуток вин перед Господом, но с разрешительной молитвой дело было б благочинней.-

— К митрополиту Казанскому Гермогену тебе, Андрейка, надобно, — снова вступил в разговор Бакшеев. — Он ить из казаков, понимает нужду воинскую, снимет с души твоей груз тяжкий. Да и ты не скупись, жертвуй ему на богоугодные дела.-

Атаман пробубнил слова благодарности и все опять заработали челюстями.

Потом Бакшеев с хитрецой посмотрел на казака и поинтересовался:

— Яз слыхал, будто Олав-крепость посреди озера стоит. Как же вы среди воды сидючи, жаждой-то маялись?-

— Близок локоток, да не укусишь, — буркнул Андрей. — Внутри-то стен колодезя нет, а к озерцу токмо с дракой пробиться мочно. Свеи-то плотов бревенчатых наладили, да с них вогненной стрельбой по водоношам били. А как зима пришла, так совсем тяжко стало. Пока прорубь ладишь — каянцы конные наскочат. Сперва по ночам за водой лазили, а как нас рогатками от воды отгородили, да караулить стали, так тока с боем ватажками малыми ходили.-

— Видать хранил вас Господь, не дал немцам одолеть ни в засадах, ни в приступах, — наставительно высказался Тучков.

— На Бога надежду имей, а сам не плошай, — таким же поучительным тоном ответил Корела. — Яз полоняников ни за радость велел умучивать. А дабы обиды свеям чинить, что в поспешке на приступ валили. Оттого-то и поиссякли силы немецкие. Когда пищали-то ломовые их датошные мужики приволокли, то воинским людям уже невмочь в прямой бой идти было. Да углицкие стрельцы с новоприбранными охочими людьми помогли. Оне острожек-то на корельской дороге сложили, да учали обозы вражеские перенимать.-

— Давно ли атаманишь? — задал я свой вопрос казаку.

— Походным, как с Дона ушли, у нас Ивана Носа кликнули. Токо убило его в первой же сшибке. Вот меня ватажники и выкрикнули, так што вторая година пошла.-

Уже ближе к завершению трапезы, Ждан задал, видимо, глубоко волновавший его вопрос:

— Много ль добычи на сих супротивниках взяли?-

Немало, всяко больше чем государева награда, — усмехнулся атаман. — Панцыри, сабли, пищали иноземные, серебро да узорочье — всего довольно добыли.

— Царёво жалованье не хай, — строго заметил Бакшеев.

— Яз даже не мыслил такового. Мне ить великий государь Фёдор Иоанович целый рубль к годовому окладу велел прибавить, да ватажникам моим по десяти алтын, а опричь сего явил великую милость — по золотому угорскому на брата прислал. Токмо боярин, на Новгород воеводой посаженный, с казачков моих добра излиховал рублёв на двести, ну да эт дело наживное.-

Произнёс эту речь Корела с самым серьёзным видом, но некая нотка глумления всё же проскочила. Заметил её и ветеран-порубежник:

— Угрешские деньги не в плату, а для отличья посланы. На Москве служивые их на одежду нашивают, да за честь немалую чтят.-

Мне казалось, что достигнутый атаманом успех был явно недооценён. Ничего, что могло бы стать достойным даром для отважного казака, у меня с собой не имелось. Тут мой взгляд остановился на Бакшееве. На боку нашего уездного окладчика красовался клинок работы кузнеца Миронова. Был он не самый лучший, да и серебра на его отделку ушло немного, но лучшего подарка всё равно в наличии не имелось.

— Афанасий, дай-ка саблю твою, — обратился я к рязанцу.

Тот сразу всё сообразил, посуровел лицом, но оружие отстегнул и протянул мне. Лишать таким образом близкого соратника меча граничило с оскорблением, но мне казалось что старый воин меня поймёт.

— Жалую за храбрость, — объявил я опешившему Кореле, протягивая клинок.

— Благодарствую, княже, — промолвил донец и прибавил — Дозволь и мне отдариться, не побрезгуй.-

Свою долю доставшейся добычи атаман небрежно свалил в углу конюшни. Он рьяно бросился к куче добра с намерением отрыть что-нибудь поценнее. Пока казак ковырялся в своём добре, отыскивая достойный подарок, я заинтересовался несколькими стоящими в углу ружьями. Они были явно ближе к тем образцам огнестрельного оружия, что я видел в кино и в книжках, чем русские пищали. Были эти мушкеты легче весом, с ударным замком, да и их спусковые устройства походили на курок. Корела заметил моё любопытство:

— Глянулись самопалы свейские? Так возьми — сделай милость, они для охотной забавы вельми пригожи, токмо камни новые надобны. От себя кланяюсь тебе отрезом бархата венецийского златотканого.-

Преподнесённая донцом ткань была по местным меркам драгоценной, несколько аршин этого полотна стоили как тройка лучших жеребцов. Равнодушие казака к такому богатству удивляло. Но, несмотря на истинно царский дар, меня больше занимали ружья:

— Только ль для охоты они сгожи? Разве для ратного дела не сойдут?-

— За ради ночного боя се самопалы лепы. Фитиль не горит, ворогу тебя не являет. Но для казачьих нужд жагровая пищаль справнее — осечек не даёт, камни огнивные сыскивать не надобно, да и замок не так ломок, — выразил своё мнение о кремниевых мушкетах атаман.

По совету Бакшеева, перед отъездом для Корелы составили грамоту на вольные проезд через угличские мытницы. Попрощавшись, мы отбыли к месту ночёвки нашего отряда. В пути я, как мог, извинился перед старым воином за отобранное оружие, пообещав ему по возвращению в Углич предоставить самую лучшую саблю мироновской работы.

К нашему возвращению работавшие на волоке мужики уже сбросили во впадающую в Мстинское озеро реку Цну дощаник. После недолгой погрузки мы отправились в плаванье. Уже на второй день угличское судно прибыло к Опеченскому посаду, откуда до Боровичских рядков было рукой подать. Ждан решил разгружать лодку и двигаться далее на лошадях.

— Долго ль верхами ехать? — спросил я у казначея.

— К завтрашнему вечеру в вотчинном селе будем, тут круголями идти надобно, — ответил дядька.

— А по реке?-

— Да за пару часов можно доплыть, ежели Господь смилостивится, да оборонит от напасти водной.-

— Нечего разгружаться, поплывём на дощанике, — мной уже овладело нетерпение, хотелось прибыть на место как можно быстрее.

Ждан умолял меня передумать и не рисковать понапрасну, но мне словно шлея попала под хвост.

Махнув рукой, дядька пошёл искать в посаде кормщика. Таковой быстро сыскался, и, помимо прочего, он предложил нанять артель работников, которые будут работать шестами. Плату он запрашивал немалую, и Ждан, поторговавшись, нанял его и двух помощников.

— Жердями от реки отпихиваться — невелика работа, — вслух размышлял Тучков. — Не за что тут этакие деньжищи платить, наши работные люди и сами управятся.

Речной лоцман пожал плечами, и спорить не стал:

— Вода низкая ныне, даст Господь, без помешек дойдём-

Уже в первые пятнадцать минут плаванья от Опечья я пожалел, что не отправился верхом. Река стала практически горной и с великой скоростью проносила нас мимо высоченных известняковых утёсов. Однако наш кормщик был явно опытным речником. Твёрдо удерживая правилом лодку в середине потока, он избежал самых страшных перекатов. Оставив слева водопад, мы вышли на более-менее спокойную воду.

Переведя дух, я прошёл к лоцману. Меня интересовало одно, как здесь купцы-то плавают?

— В межень исчо ни што, — ответил на мой вопрос кормщик, посмеиваясь в бороду. — От в половодье эт да, страх Господен, многия топнут. Иные ж малыми речками да волоками обплывают се гиблое место, да и на Цну тока так ходят. От в Боровичских рядках, те волочные людишки-то и проживают. Оне вверх лодьи тащат, а мы, опеченские, вниз сплавляем.-

Внезапно бросив разговор со мной, лоцман, кликнув помощников, стал выправлять судно из основного потока к правому берегу. Впереди нас лежал небольшой остров, обтекаемый справа небольшой протокой.

— На десницу правь, жердями вспогай, ироды, — зычно кричал речник.

— Куды на шуйцу толкаете, оглохли што ль, — орал он на не сразу понявших команду угличан.

Неслаженные действия судовых работников дали о себе знать, и нас неумолимо тащило в широкую левую протоку.

— Котву становую кидай, — голосил кормщик.

К счастью у нас было три кованых железных двузубых якоря, большинство судов этого времени обходилось камнями и обломками жерновов. Даже сбросив два из них, мы остановились далеко не сразу, до гибельной протоки оставалось не более тридцати сажен.

— Выбирай котвяное вервиё, — продолжал командовать наш временный капитан.

Так, подтягивая руками к месту сцепления якоря с дном, мы отодвинулись чуть назад от опасного места. Спустив небольшой чёлн, оставшуюся котву завезли подальше, и закинули за небольшой отмелью. Осторожно подняв прежде сброшенные швартовые приспособления, упираясь жердями в дно, выбрали очередной якорный канат. Повторив это операцию ещё дважды, мы, наконец, вошли в безопасную протоку. Все с облегчением молились, благодаря Господа за избавление от гибели.

— Что, княже, не видывал прежде таковой потехи? — подмигнул мне лоцман.

— Не доводилось, — честно признался я.

— Вроде на Волге притоки почасту таким обычаем бурлацкие казаки проходят, — заметил сплавщик. — Ну, да у вас на Угличе бечёвники старые, хоженые, там енто без нужды.-

Пройдя ещё несколько перекатов, наш дощаник прибыл в Боровичские рядки. Судя по солнцу, путешествие длилось меньше четырёх часов, мне же показалось, что на бурной реке мы провели весь день. С кормщиком расплатились щедро, Ждан добавил премию без всякого напоминания.

По прибытию в свою самую западную вотчину, я потребовал показывать мне, где копают огнивный камень. Крестьяне мялись, и лишь приперев к стенке тиуна, удалось добиться, чтоб нам показали один из раскопов. Копали тут пирит местные жители дудками, то есть неглубокими норами, которые вели из берега небольшой речушки. Конечно залежи были по представлениям моей прежней жизни смехотворными. Однако при нынешней невеликой потребности, они могли давать руду несколько лет. Наш проводник, или как здесь говорили — вожа, получил в награду десять алтын серебра. Узнавший о таком вознаграждении сельский люд взволновался. Узнав от тиуна, что пожаловать могут за любые диковинные камни, даже за белую глину, крестьяне начали приносить образцы и указывать места раскопок. К концу седмицы один из местных рудокопов принёс нам странный лёгкий камень рыжего цвета, который я после некоторых испытаний признал за бурый уголь. Прослышав, что их сосед за какой-то камушек и сказ о том, где он его накопал, получил целый рубль, в стихийное рудоискательство кинулось всё население села.

Отбывали мы через месяц после приезда, увозя с собой несколько десятков пудов пирита, именуемого тут огнивный камень, и бурого угля да более сотни образцов глин и известняков. Обратный путь наш шёл сначала вниз по Мсте до волока, а оттуда мелкими речками и озёрами в реку Уверь. По пути местные жители указали место, откуда можно свернуть в Радоль, из истока которой можно было перевокой перейти в приток Мологи.

Последнюю неделю меня мучила мысль использовать найденный уголь для его коксования. Топливо из бурого угля было не самое лучшее, для металлургии он не годился вовсе, но его смолу можно было использовать для производства нужных огнеупоров. Кирпич из определённого сорта известняка на каменноугольной связке мог решить проблему с загрязнением болотной руды фосфором. Речной путь давал возможность относительно дёшево доставлять эти материалы в Устюжну. Когда мы вернулись в Углич, у меня уже сложился план по использованию открытых материалов, осталось только подобрать людей для его исполнения.

Большую часть осени мы экспериментировали с привезённым углём и пиритом. Выяснилась куча технологических трудностей, которым предстояло найти решение. Значительная трудность состояла в мизерном выходе купоросного масла после сожженного пирита. Часть этой проблемы решили перемешиванием в печке горящей массы руды, что предохраняло её от спекания.

Но решение основной задачи предложил, как ни странно, молодой химик Юшка.

— Может ямчуга прибавить, чтоб жарче горело? — предложил мой финский помощник.

Попробовали сделать так, и выход кислоты увеличился, причём, что удивительно, в разы. Меня крепко озадачило значительное несоответствие массы потраченной селитры весу прибавленного купоросного масла. Прямой реакции тут быть не могло, и в памяти всплыло давно не слышанное слово ' катализатор'. Следующие опыты подтвердили эту догадку. Помимо самого ямчуга, помогала сделанная из него кислота, и продукты её разложения. Путь был ясен, стоило только воспроизвести наиболее эффективный вариант производства, с максимальным сохранением катализирующего вещества.

Полученные от атамана Корелы в дар трофейные ружья снарядили новыми ударными камнями и отдали для испытаний стрельцам. Никакого особого впечатления эти самопалы на них не произвели. Но я-то точно знал, что будущее именно за мушкетами с таким типом замков. Разобрав его, мы с кузнецом Акинфовым и его сыном, понимавшим жесты отца, рассмотрели составляющие части. Ничего особо хитрого там не было, кроме пружины и нескольких мелких винтов. Сооружённый Петькой и Иваном токарный станок уже работал, но в связи с тем, что его части были изготовлены вручную, никакой точной обработки не получалось. Величина отклонений гуляла в пятую часть вершка, но для этого времени и это было необыкновенным прорывом. Единственное для чего мог пока сгодиться такой станок, так это для обработки заготовок с ровной поверхностью. Можно его было приспособить для сверления и обточки ружейных стволов. Поэтому наш токарь вместе с Петькой и готовили для отправки в Устюжну два новых устройства, которые они именовали обдирными станами.

Изучаемый нами замок от шведского ружья имел значительные недостатки. Его механизм торчал снаружи крепёжной пластины, в связи с этим его требовалось беречь от грязи и удара. Спусковой механизм с бойком крепился отдельно от пороховой полки, что составляло лишние трудности при изготовлении замка и при его сборке на оружии. На мой взгляд, количество деталей следовало сократить до минимума, и упростить их форму до крайности, чтобы было возможно изготовлять части штамповкой. В Устюжне трудились одни из лучших русских оружейных мастеров, и этим я собирался озадачить именно их. Но вот делать мелкие винты там никто не умел, русские жагры собирались на расклёпываемых шпильках. Проблема с этой незатейливой крепёжной арматурой была серьёзная, ни вручную, ни на станке её изготовить пока было невозможно.

В поисках решения я зазвал кузнеца Миронова, помимо оружия изготовлявшего весь требуемый инструмент. Насколько мог я ему объяснил устройство и назначение метчиков и плашек. Спустя две недели он мне смог предоставить изготовленные приспособления для нарезания резьбы. Сам коваль был от этих, как он называл 'струментов', в восторге, но мне его чувство разделить не пришлось. Если метчик ещё с некоторым допуском можно было использовать в работе, то плашки давали совсем скверный результат. Да и испортить эту оснастку было достаточно просто, а в каждом приспособлении был многодневный труд лучшего нашего кузнеца.

Я пытался вспомнить, как же делалась массовая резьба в прошлом моём мире. Линию по изготовлению винтов мне доводилось пару раз видеть, но мельком и издалека. Но вроде в них ничего не вращалось, ни заготовки, ни режущий инструмент. У меня чуть мозги не вывернулись наизнанку, при попытках вспомнить принцип работы конвейерных резьбонарезных устройств. Первыми были отброшены штамповка и отливка. Озарение пришло, когда я вертел в руках плашку и пытался придумать, как её модернизировать. Я вспомнил, что части станка двигались навстречу друг другу, и понял, что вращение резца можно заменить перемещением детали вдоль него. С новой идеей я сам поскакал к Миронову, потребовав от него в кратчайший срок сделать пластину с косыми острыми линиями. Эти резцы должны были находиться строго параллельно друг другу, с одинаковыми промежутками между ними. Гораздо проще было добиться точности изготовления на плоской заготовке, чем на цилиндрической. Выслушав меня, кузнец загорелся этим приспособлением, пообещав исполнить его в кратчайшие сроки.

По первым снегу к нам примчал Сулемша Пушкин. Он уже получил новый чин московского жильца, и готовился отправляться в посольство, уговаривать изгнанного шведского принца к перемене места жительства. Времени у него было мало, поэтому получив две полусферы и насос к ним, он стал собираться в обратный путь.

— Григорий, ты хитрость-то с водой и стаканом хоть помнишь? — поинтересовался я у бывшего дорогобужского, а ныне дворянина московского списка.

— Ха, яз и достакан с горного стекла точёный, ровный да чистый, для сего прикупил, рубля не пожалел, — с этими словами Сулемша показал разученный фокус.

Видимо прошедшее время он даром не терял. Продемонстрированный им цирковой номер неподготовленного человека должен был сильно впечатлить.

— Просьба у меня к тебе, Григорий, — обратился я к новоиспечённому дипломату. — Увидишь, аль услышишь в немецких землях о хитрых каких приспособлениях, кои, например, за людей работу сами делают — так купи мне это, а не продадут, так картинку закажи срисовать, хоть и тайком. Так же стёкла зрительные, пищали необычные, всё, что необычного узришь — то для меня бери, а серебра тебе Ждан отсыплет.-

— Не тужи, привезу тебе диковинок иноземных, — улыбнулся Пушкин.

Через пару дней после начала Рождественского поста, поздним вечером, когда мы с Юшкой и Стенькой химичили в зельевой палате, к нам вломился испуганный младший Тучков.

— С Москвы примчали стремянные стрельцы, тятю бранью лают, требуют, дабы рог индрик зверя выдал им по царскому велению.-

— Какой-такой рог? — я ничего не понимал.

— Запамятовал ты, княже, как яз соврал боярину Годунову, будто сим чудодейственным снадобьем излечил тебя. Видать крепко занемог кто у боярина, аль в царской семье, раз сё требуют.-

— Где ж мы его возьмём? Может отговориться, что истратили весь?-

— Яз тятеньке сразу повинился, что нет у нас сего рога. Он мне накрепко велел — мчи к князю, измыслите чего. Ведь не поверят на Москве, будто нету. Умыслят нарочно, де, не отдали, дабы сгубить болящего. Такое лихо с прямым убойством поравняют, не дай то Бог.-

— Кто хоть болен-то? — продолжал я расспрашивать паренька.

— Неведомо сие. Можа и сам царь Фёдор Иванович. Слыхивал отче от богомольцев перехожих, будто видели они великого государя на молебне, нездоров он обликом-то.-

Что делать было совершенно не понятно.

— Скачи к токарю Фролову, пусть из запасов своего рога сотворит чего-нибудь. Да расколи, да затри поделку сию будто старое, — велел я Баженке.

Выехав вместе с сыном Ждана на другую сторону Волги, мне стоило решить, как дальше поступить. Протянуть время, пока младший Тучков доставит затребованное из Москвы, было несложно. Но вот наше волшебное лекарство скорее могло принести вред, чем пользу. Стоило ехать вместе со стрельцами в Москву, возможно, я смог бы там чем-нибудь помочь.

Встретил меня присланный к нам стрелецкий голова неласково:

— Пошто ключник твой нам препоны чинит? Аль алчите пожертвовать запас свой на царёву нужду?-

— Рог сей у нас в ларце хранился, — сказку мне пришлось выдумывать на ходу. — Сундучок тот дорогой, да непростой, замок в нём немецкий, хитрый. Токмо поломался он, яз его и отправил на починку искусному кузнецу, коей живёт в трёх верстах за городом.-

— Так пошли немедля за ларцом, пусть хоть рубят его, государево дело не ждёт, — взревел присланный дворянин.

— Уже отправляются людишки, токмо время позднее, да дорога заметена, — успокаивал я стрелецкого голову. — Ждан, прикажи подать служивым откушать, всё одно по утру в дорогу отправляться, к сему времени всё тут будет.-

— Точно ль доставят? Не хитришь ли, княжич? Больно гладко сказываешь, — начальник отряда был изрядно недоверчив.

— Всё в точности как молвил будет. Ежели совру — так мне сквозь землю провалится, — уверения мои были произнесены самым искренним тоном.

За поздним ужином мне хотелось выведать у командира стрельцов конкретные причины его приезда:

— Кто ж заболел-то и чем? Великий государь здоров ли?-

— Неведомо мне сие. Да и не почину мне о сём речь вести, — отрезал москвич. — Повеленье голова Стрелецкого приказа передал, мне того с излихом довольно.-

— С вами завтра поеду, — заявил я стрельцу. — Зелье инроговое хитро, токмо мне немчин при купле секрет его открыл.-

Возразить на это дворянину было нечего, он лишь вяло сопротивлялся:

— Мы споро помчим, умаешься так-то. Можа мне откроешь, яз в Москве перескажу?-

Такое предложение вызвало у меня лишь презрительную усмешку, чему стрелецкий голова не удивился.

Уже под утро Баженко притащил изготовленную Фроловым подделку. Желтоватый кусок странного спирального рога действительно казался принадлежащим волшебному существу.

Увидавший его на рассвете начальник отряда, аж обомлел от восторга. Помимо стрельцов меня сопровождал в столицу лишь Бакшеев с двумя телохранителями. Брать с собой больше народу голова отказался. Не дал он и затягивать сборы, и уже в первый рассветный час мы вылетели за городские валы. Впереди была Москва, где моя наивная попытка обмана могла дорого обойтись.

Глава 42

До столицы наша кавалькада домчала меньше чем за сутки, меняя лошадей на каждом яме. Такой изнурительной гонки мне раньше не доводилось испытывать. Москва встретила ночной метелью, задувавшей факелы караульных стрельцов. Без промедления меня в очередной раз доставили на патриаршее подворье, а отряд, везущий с собой бережно упакованный в деревянную шкатулку рог, поскакал дальше к кремлю.

Проснувшись и отстояв утреннею службу в домовой церкви, я был посещён патриархом Иовом, который в прошлое моё жительство в этих палатах так и не появился. Старец выглядел весьма благообразно, говорил зычным, трубным голосом, и являл собой, по крайней мере — внешне, практически образец православного священнослужителя. Верховный иерарх Русской Церкви красноречиво произнёс для меня пространное наставление, переполненное обильными цитатами из Священного писания, но с совершенно недоступным смыслом. То есть мне удалось выслушать речь патриарха в почтительном молчании, но вот постичь её суть было выше моих сил. Когда в светлице поутихли раскаты громкого голоса главы московского православия, меня милостиво допустили до целования руки и наградили благословлением.

Не успел я придти в себя после такого неожиданного визита патриарха, на лестнице, ведущей в нашу горницу, раздались громкие спорящие голоса. Спустя несколько мгновений, в комнату вошёл богато одетый, крепкий мужчина лет сорока, и с приветственным возгласом бросился ко мне, раскрывая свои руки для объятий. Вёл он себя как близкий знакомый, или даже родственник, хотя я был точно уверен в том, что видел его впервые. Видя мою скованность и явное удивление, обнимавший меня бородач, слегка отстранился и ласково произнёс:

— Не признал что ль, чадо? Аль спужался? -

Не дождавшись от того, кого называл ребёнком, никакой реакции, он повернулся к Афанасию и обеспокоено спросил:

— Неужто царевич завсегда такой, — посититель помялся и нашёл благообразное слово. — Тихий?

Бакшееву, похоже, пришедший человек был знаком, откашлявшись, рязанец промолвил:

— Будь здрав, оружничий Богдан Яковлевич, князю Дмитрию лик твой незнаком, от сего он в опаске пребывает.-

— Отставь боязнь, царевич, — сообщил мне наш незваный гость. — Пущай не прямой ты мне отпрыск, и сыноположения не было, но мню яз тебя за единокровного. Да и батюшка твой, Господу Богу нашему, Иисусу Христу, душу отдавая, завещал о тебе печься до самой моей кончины.-

Ситуация прояснялась, к нам прибыл мой нынешний опекун, Богдан Бельский. Почему-то он мне в мыслях представлялся заслуженным старцем, а вот нет — вполне здоровый мужик, годами примерно равный Годунову. Превратно истолковав моё затянувшееся молчание, оружничий с горечью проговорил:

— Ведаю, лихом меня обговаривал зятёк мой, царя Фёдора Иоанновича лжой окрутил, да за младшего брата государева взялся.-

— Кто обговорил? — я ничего не понимал из сказанного.

— Конюший боярин Борис Фёдорович, кто ж ещё? — с досадой вымолвил опекун. — Яз ить его еще с юноты помню, мы, бывало, с твоим покойным батюшкой, Царства ему небесного, обмысливаем государственные думы, а он при дверях поддатнёй с рогатиной стоит.-

Мне это утверждение показалось сомнительным, летами Бельский был как бы ни младше Годунова, и на ближайшего царского советчика возрастом не тянул.

— Ить Бориской кликали, ныне ж какую мочь-то набрал, — продолжал Богдан Яковлевич, как мне показалось, с изрядной долей зависти. — А проку в тех силах? Бояре да родовитые князья своевольничают, царя в пустое место ставят.-

— Ране мы их вот так держали, — оружничий показал сжатый кулак. — Теперича распустился народишко, гнева Божьего не страшится.-

— А ты, — я замялся подыскивая слово для верного обозначения чина. Но Бельский меня опередил:

— Дядюшкой кликай, так-то лепо будет, по-родственному.-

— Хм, дядюшка, — мне почему-то так называть опекуна не хотелось. — Ты значит Марье Григорьевне сродственник? Вроде брат у ней в младых летах помер?-

— Ейный отец мне прямой дядя, — пояснил свою родственную связь с Годуновыми оружничий. — Под его началом яз и службу справлять начинал, он мне заместо родного батюшки был.-

— Тоже в опричных войсках служил? Как Борис Фёдорович? — уточнил я карьерный путь Богдана Яковлевича.

— Когда Бориска в двору простым рындой был, яз тогда близ царя сиживал, — начал вспоминать оружничий, но потом опомнился. — Кто слово тебе сие нашептал? Надобно сказывать — двор царёв, войска под великокняжеской рукой ходили дворовые и земские, никаких опричных сроду не было.-

Повернувшись к Бакшееву, советник Грозного напустился на него:

— Кто отрока запретным словесам учит? Иль повеленье государя на Угличе не в указ ныне? Ведь ослушников велено казнить смертною казнью. Сие твой недогляд сын боярский, да дурня Гришки Пушкина.-

— Всем дворянам да холопам языки не подвяжешь, — философски заметил Афанасий.

— Тьфу, пропасть, — зло сплюнул на пол опекун, и сел, подбоченясь, на лавку. — Болтунов развелось на Московском государстве, как лягух на болоте. В прежние-то времена эдакого неустройства в наших краях не водилось.-

— Дядюшка, так ты с покойным отцом в Городецк Бежецкий вместе приезжал? — слухи об этом наезде царя Ивана Васильевича в новгородские пятины ходили самые жуткие, и мне хотелось услышать ответ от непосредственного свидетеля.

— Да, — с вызовом ответил оружничий. — И в Новгороде при государе был, и по дворовым землям правёж учинять ездил. Яз не Воротынский, и не Мстиславский, об царёвых указах думать — лепо мне их исполнять, али нелепо. Мной крест целован на том, чтоб за царя и его род стоять крепко, так что повелят — наново поеду изменщиков выводить.-

По тону Бельского стало понятно, что зря мне приспичило интересоваться этим периодом прошлого. Ссориться на данном этапе ни с кем не следовало.

— Яз просто слыхал, что батюшка на север свой тогда книжный запас отправил, ты этого не видел? — я постарался перевести разговор на иную тему.

— Нет, вроде, — задумался оружничий. — Можа по сию пору те минеи, святцы да требники в Александровой слободе пребывают, ежели государь Фёдор Иванович к себе не приказал забрать.

После минутной паузы Богдан Яковлевич внезапно спросил:

— Пошто матушке вестей не подаёшь? Что серебро да корма посылаешь справно — знаю, она мне прошлой седмицей грамотку прислала с верным человеком.-

Отвечать мне было нечего, я уже думать забыл о Марье Нагой, все посылки были, по всей видимости, организованы Жданом. Однако хотя для меня монахиня Марфа являлась совершенно чужой женщиной, в глазах окружающих она по-прежнему была моей матерью.

Я старался придумать достойный ответ, и разговор опять прервался.

Бельский в очередной момент по-своему истолковал моё молчание:

— Не корись, дядьёв твоих и матушку патриарх Иов судил, а Боярская дума приговорила. Ежели б с ними разделил ты сию юдоль, никому б не полехчало. Что до того будто ты сам их заточить боярина упросил — никто в такую лжу не верит, кому только в голову пришло эдакое измыслить.-

Отвечать на это было нечего, и уже потерявший терпение опекун заметил:

— Тебе ж полных одиннадцать лет отроду, мог бы в твои годы пошустрее быть-то.

Продолжал беседу оружничий, обращаясь к Бакшееву:

— Приехал яз сюда по царёву делу. По государеву наказу велено мне держать догляд за аптекарской казной. Доставили сей ночью снадобье дивное — инрогов рог. Так голова стрелецкий сказывал, будто токмо царевич секрет, как им лекарствовать, ведает. Мне ж его так же знать надобно, иначе как проследить, может немецкие дохтура неверно приготовлять зелье будут.-

— Много ль иноземцев на службе царской по лекарской части? — стоило знать, сможет ли кто распознать мистификацию.

— Фряжский немец Павел Ситадин, да голанский Богдан Хамей дохтура, а Андрей Клаусен аптекарь и алхимист, он на Русь уж и не вспомнить когда выехал из Гишпанских Нидерландов. Есть ещё два лекаря — оружные раны лечить, костоправы да рудомёты, но те все литовские да русские люди.-

— Яз к завтрашнему дню всё напишу, а кто заболел-то и чем? — осведомился я у Бельского.

— На царевну Феодосию немощь приключилась. Мню, та же что на тебя, царевич, нынешней весной пришла. Ведь неспроста конюший боярин советовал на Углич за лекарствием инроговым посылать. Чего бумагу-то зазря изводить, Ты мнё все по-родственному обскажи —

— А доктора что говорят? Какие признаки болезни? — во мне всколыхнулась давно забытая привычка.

— Один бает от остужения крови сие, другой от скопления слизи в печёнке, — пожал плечами Богдан Яковлевич. — Признаки откуда мне ведать? Ить царевну-то токмо государыня Ирина Фёдоровна, да мамки видят.-

— Разве лекари не смотрели дитя? — произнёс я в некотором отупении.

— Как допустить таковое! Не дай Бог, сглазят. Да и не можно иноземных мужиков в царицын терем-то пускать, — искренне недоумевал опекун.

С таким подходом к медицине излечение больного являлось, по сути, делом случайным, зависящим от его личного везения. Сославшись на слабую детскую память, я сообщил приехавшему оружничему о необходимости укрепления её молитвами и постом. Тогда-то Господь несомненно пошлёт благодать и все подробности иноземного рецепта вспомнятся. Расстроенный Бельский упрашивал меня открыть секрет ещё с полчаса, потом осерчал и уехал.

К вечеру прибыл конюший боярин Годунов, о визите оружничего он знал и демонстрировал крайнее неудовольствие. Видимо царский шурин видел в этой встрече составленный за его спиной заговор, целью которого было понизить его положение при дворе. Как мог я, призывая в свидетели Бакшеева и Тучкова, старался унять его подозрения. Оставшись со мной наедине, Борис Фёдорович неожиданно вспомнил о моих предостережениях, сделанных во время болезни:

— Правду ли молвил по весне, будто грозит скорая кончина мне и моему роду?-

— Не помню яз что глаголил, — мне не хотелось развивать столь опасную тему. — В жару был, вот и виделось всякое. Какими словами хоть сие рассказывал?-

— Баял, де, опосля твоей смерти явится на Русь самозванец, царским именем лживо названный, вот от него-то ждать погибели мне и деткам моим. —

Что нужно делать я не понимал, толи опровергать собственные предсказания, то ли наоборот подтверждать. Решил остановиться на промежуточном варианте — возможность такого события признать, но отодвинуть его на более дальнее будущее, что было на мой взгляд правдой.

— Как в тумане видел яз сие. Мужик воровской, моё имя татебным образом скравший, сядет обманом на царстве. От него многим боярам, служилым и чёрным людям русским смерть приключится, но ждать этого стоит не ранее чем лет через пять, а то и десять, после моей смерти. А даст Бог, не помру, так и вовсе такого может не быть, — такую версию выдал я напряжённо ожидавшему ответа Годунову.

— Ещё сказывал ты о хладе и гладе трёхлетнем, что падёт на Русь, за грехи наши, — вздохнул знатный царедворец.

— Будет такое несчастье, но також не в скорости, уж верно не при государе Фёдоре Ивановиче, — в сказанном мне сомневаться не приходилось, на климат мои действия повлиять никак не могли. Даже если бы в этом мире такого не случится, то лучше, на мой взгляд, перекрутиться, чем недокрутиться.

— Ох, наказанье Господне, — загрустил боярин. — Видал аз в молодшие лета недород на хлеб двухлетний, да глад от сего бывший. Страшная поруха на Руси случилась, егда ли не вполовину чёрный люд сгибнул. Ну, дай Бог, отмолим грехи наши, отведёт Господь кару свою. Надо бы патриарху наказать чтоб молебствования почаще да по благочинней служили.

Мне хотелось высказаться пословицей 'На Бога надейся, а сам не плошай', но перечить насупленному царскому шурину не хотелось. Потом Борис Фёдорович очнулся от размышлений и строго заметил:

— Хучь каждому из нас в свой срок суждено оставить юдоль земную до Страшного Суда, но о том, будто царю и великому князю Фёдору Иоанновичу умереть суждено, никому не говори более. Прямая измена в сицевых словесах есть. Ещё о расстриге, коей иноземные рати на Русь ополчит, ты баял, егда сего ждать?-

— Монах-то беглый суть есть одно лицо имя с самозванцем. Он на русское государство врагов приведёт. От сего можно уберечься, от глада-то потруднее будет, — я всё же попытался направить мысли Годунова в правильное русло.

— Верю тебе, — выдал своё заключение виднейший царедворец. — Ежели бы лжу прежде молвил, то никак помазанье бы тебя по весне не спасло. Раз Господь болезнь отвёл, значит безгрешен ты пред ним, не сотворял лжепророчества.-

Боярина видимо мысль о грядущей гибели семьи глодала не один месяц. И сейчас, получив надежду избегнуть столь тяжкой участи, он явно повеселел. Даже на встречу с Бельским его взгляд изменился:

— Зря твои ближние людишки с Богдашкой шашни крутят. Он за тебя на царство кричал по смерти государя Ивана Васильевича ить не от великой приязни к молодшему сыну господина. Мнил он сам повелевать именем младенчика, Нагие-то бедны да худородны, самим им с думными людьми вовек не совладать. Но бояре-то уж как бы друг на дружку зубы не точили, под своевольство мово шурина сами не пойдут, заедино станут. Ить опалу ему и Нагим сказывали по приговору всей Думы, а вовсе не царёвым хотеньем.-

Изложив свою точку зрения по поводу моего общения с Богданом Яковлевичем Бельским, царский шурин вернулся к вопросу излечения его племянницы:

— Сказывай, каким обычаем хворобу рогом дивного индрик-зверя изгонять надобно. Да не журись, ежели будет польза от твого сказа, наградят тебя с преизлихом.-

— Чем болеет царевна, какая немощь у неё?-

— Лихоманка трясёт, жаром пышет, дохает по часту. Теперича вовсе уж с лавки не встаёт, не играется. Спит дни и ночи напролёт, да токмо сон видать тяжёлый. —

— Надо мне глянуть дитя, — рекомендовать лечение по таким довольно скупо описанным симптомам было невозможно.

— Зачем тебе сие? Чего увидеть тщишься? — подозревая неведомо что, спросил боярин.

— Помолюсь за неё у ейного ложа. Без молитвы ни одно снадобье чудодейственным не будет, наоборот может и во вред пойти.-

— Патриарх с клиром ежен день за здравие отроковицы Феодосьи господа нашего Иисуса Христа молит, куды уж боле то, — пожал плечами Годунов. — Но спрошу о том сестрицу свою, государыню Ирину Фёдоровну. Всё ж ты царевне дядя прямой, сродственник, не чужой человек.-

В очередной раз нас с патриаршего подворья перевезли в палаты боярина Бориса Фёдоровича. Сделано это было видимо для недопущения встреч Угличского князя с ненужными ему, по мнению Годунова, людьми. Пока мы переезжали. Я размышлял о том что может помочь больной маленькой девочке, в этом мире приходящейся мне родной племянницей. Собственно то, что здесь до года не доживает более трети рождённых младенцев, меня уже не приводило в ужас. Ещё треть умирала, не достигнув десятилетнего возраста. Совершеннолетними становились от силы один их трёх появившихся в семье детей. Основными причинами смерти были дизентерия и кишечные расстройства, заразные болезни типа оспы и кори, ну и вездесущие простуды. Для кишечных хворей вроде был не сезон, да и характерных симптомов не имелось, про моровую напасть Годунов тоже ничего не говорил. Значит респираторное или легочное заболевание было наиболее возможным в данном случае.

По приезду в хоромы боярина, я напросился к нему в трапезную. И как мог, объяснил про растирание алкоголем, поение тёплым молоком и ингаляцию паром и прочие народные методы борьбы с простудой.

— А рог-то толчёный куда добавлять? — недоумевал от таких диковинных способов приёма лекарств Борис Фёдорович.

— Да всюду. Токмо помалу сыпьте — не более пяти маковых зернышек по весу, да растирайте в прах мельчайший.-

От Годунова я направился в свою опочивальню. Тучков устраивался на ночлег поперёк ведущей в моей комнату двери. Уже перед сном, вспомнив слова царского шурина, задал ему вопрос:

— Не ты ли Бельского к нам зазвал?-

— Не своим умыслом, а по твоей матушке велению, — сразу сознался Ждан, поставив меня в тупик.

После кратких расспросов выявилась неприглядная картина. Даже ближайший ко мне человек, практически родной, вёл за моей спиной какую-то свою игру. В неё были вовлечены Марья Нагая, ныне старица Марфа, мои ссыльные родственники, оружничий Богдан Бельский и стоявший за ним клан, состоящий из возвысившихся при опричнине родов. Поднятые к вершине власти при покойном государе Иване Васильевиче, ныне они прозябали на нижайших должностях. Ни один из них не получил в царствование моего брата нового чина, все оставались в тех званиях, которые им пожаловал прежний повелитель. И шансов пробиться к трону у них не было, не позволяли это сделать худородность и сопротивление старой родовитой знати, не забывшей прежние гонения.

— Как же так Ждан. Что ж ты тишком-то сие делал, яз же верил тебе как себе, — тихим голосом укорял я удельного казначея.

— Матушка царица Марья Фёдоровна просила, мол, дитё моё слабо, не сдюжит, откроет сию тайну ворогам нашим. Как было ейное повеленье не исполнить, она ить завсегда к моему роду добра была, со своего стола нам корм посылала, — оправдывался дядька. — Да и право слово, царевич, яко лепо то было, чтоб ты на отцов престол сел.-

Из под брата трон яз не алчу, — ответ был несколько напыщенным, но мне действительно не хотелось срываться в интриги и заговоры.

— Дай Бог, государю Фёдору Иоанновичу многия лета, — поддержал меня Тучков. — Дык ведь хвор он, а за его спиной ближники, Годунов да Щелкалов, Московское царство только что на торг не выставили, иноземца на престол посадить тщатся. В первый раз за сие им чуть опала не вышла, тако и вдругорядь тоже зачинают.-

— О чём ты говоришь, Ждан? Белены что ль объелся? — выдвинутое обвинение было, на мой взгляд, крайне тяжёлым.

— На Москве болтают, думный дьяк Андрей Яковлевич с послом цесаря Рудольфа тайную беседу имел. И тамо обещал за брата сего немецкого государя отдать царевну Феодосию, и государство Российское в придачу. Да баял, де, Годунов с ним, единомысленник в сих чаяниях злодейских. Знамо дело, хотят за спиной чужинца сами править и Землёй Московской володеть.-

— Не верю яз в сие, — мне эта басня показалась явно выдуманной.

— Прельстил тебя боярин Годунов сладкими речами, мастак он на них, — горько заключил Тучков. — Ты во многом смышлёней всей Думы государевой, а тут как сущий младенчик мыслишь. Ить ныне уж не поймёшь кто на царстве сидит — прямой царь от рода Рюрика, аль Годунов со Щелкаловым. Ты ж так крутить собой не дашь, яз-то вижу, да и царёв шурин сие ведает. Не будешь ты в полной их воле ходить, а ведь владение государством, хуч бы и тайком, посильнее мёда полстолетнего пьянит. Добром не дадут тебе на отцов престол сесть, козни строить будут.-

Разочаровывать верного дядьку, говоря ему, что я в том, чтоб царём стал Годунов, ничего страшного не вижу, не стоило. Поэтому Ждану было велено лишь поумерить политическую активность, да обо всех тайных посланиях докладывать сразу мне.

Прошло несколько дней, а к маленькой царевне меня так и не отвели. Только за пять дней до Рождества Годунов сообщил, что получено разрешение на утреннее посещение женского дворца. В этот раз наш приезд обошёлся без всякой торжественной встречи. Под удивлёнными взглядами толпившихся у царского крыльца дворян мы прошмыгнули в царицын терем. Внутрь со мной вошёл только боярин Годунов, там нас уже ждали сенные девки. При такой строгости нравов я ожидал увидеть их чуть ли не в чадрах, но к счастью обманулся. Пройдя крытой галерей и через несколько сквозных комнат, мы, наконец, попали в комнатку к больной малышке.

Что меня не переставало удивлять, так это то, что несмотря на всю любовь к детям, их селили в самые худшие комнаты. Вот и тут — стены были драпированы золототканым атласом и парчой, но не было не единого окна, было сыро, и стоял затхлый запах. Свет давали только несколько чадящих лампадок. Приказав принести поставец, Борис Фёдорович водрузил на него переданную патриархом чудодейственную икону. Сообщив, что мне надо помолиться за здравие крохи наедине с ней одной, с большим трудом выставил кучу няней и мамок за бархатную занавесь, закрывавшую дверной проём. Боярин Годунов удалился без лишних напоминаний. Автоматически произнося заученные молитвы, я, стараясь не производить лишнего шума, внимательно осмотрел малютку. Ребёнок был очень слаб, еле-еле хрипло дышал, и лишь тихонько жалобно хныкал. Мне хотелось установить место нахождения хрипов, но для этого требовалась помощь еще одного человека. Кликнув старшую няньку, я напустился на неё с бранью, общий смысл которой был — 'Как вы так не доглядели'. Это требовалось, чтобы заранее подавить любые попытки непослушания и критики моих действий. Остальные бабы, ходившие за царской дочкой, постарались затеряться в лабиринте дворца, дабы не стать очередной жертвой княжьего гнева и следующим кандидатом на роль главной уморительницы царевны Феодосьи.

Застращав няньку до панического паралича, я начал руководить её действиями. После прослушивания ребёнка с помощью свёрнутой из бумаги трубочки и осмотра его горла, мной овладело полное непонимание происходящего. У девочки имелись признаки сильнейшего бронхита, но причиной столь тяжёлого состояния это быть никак не могло. Жар, конечно, присутствовал, но совершенно не такой который мог бы довести до потери сознания.

— Царевну перенести в другую опочивальню. Палата должна быть светлой, сухой, тёплой и без всяких сквозняков, — распорядился я бестолково таращившейся бабе.

Видимо такое решение она сама принять не могла, и, пискнув что-то оправдательное, скрылась за ширмой. Через три минуты появилась государыня со своим братом. Мне пришлось повторить им своё требование. Видимо решительный тон речи оказал своё действие, и царица неуверенно произнесла:

— У немчинов — дохтуров спросить бы сперва. А ну как не дозволят немощную трогать?-

Годунов поддержал свою царственную сестру, видимо брать на себя ответственность за моё решение, ему было боязно. Тут же к иноземным эскулапам был послан гонец. Я в это время приказал обтирать ребёнка хлебным вином, чтобы понизить температуру тела. К моему удивлению спиртное начали прыскать прямо на пропитанную потом ночную рубашку. Требование растирать голое тело всех озадачило. Кинулись искать кормилицу Феодосьи, оказывается, только ей было дозволено глядеть на срамоту, как именовали обнажённое тело, царской дочери.

В этой суматохе вернулся посланник к чужеземным докторам. Дипломированные врачи категорически запрещали трогать хворающую, сообщив, что если их советам не придадут значения, то они снимают с себя всякую ответственность. На мой взгляд, это была попытка улизнуть от царского гнева в случае трагического окончания болезни.

— Значит тут веры больше иноземным дохтурам, чем православному княжичу, — начал я зловещим тоном. Судя по глазам слушающих, именно так всё и было. Веры в действенность предложенного мной лечения не было никакого.

— Ну тогда яз вам обскажу, чем дело кончится, — в запале на меня нашёл вещательный раж.

— А ну затвори уста, — хлопнул рукой по лавке, пришедший в себя Годунов. — Слыхивал яз будто всё что ты навещаешь — сбывается. Хучь в сие не верю, ибо во Христе крепок, но судьбу искушать не след.-

Ценой моего отступления могла стать жизнь ни в чём ни повинного ребёнка и впервые мне пришлось вступить в ярый спор с царским шурином. Крик у постели больной девочки напугал её, плач и стоны стали звучать громче, с особенным надрывом. Измученная видом своего страдающего дитя мать зажала руками уши и потребовала прекратить брань и немедленно дать царевне изготовленное иноземными лекарями лекарство. Дородная мамка тут же притащила какую-то маслянистую коричневую пилюлю и стала мелкими кусочками вкладывать её в рот девочке. Снадобье мне никакого доверия не внушало, и с некоторым усилием забрав его, я задал интересовавший меня вопрос:

— Что сие?-

Ответом мне были лишь многочисленные пожимания плечами. Делать было нечего и мне пришлось решительно откусить половину остатка пилюли. Лекарство было одновременно приторно сладким и горьким, с каким-то странным запахом. Ощущения во рту были вяжущими, будто наелся ягод черёмухи. Через пару минут меня будто окутали слоем ваты, звуки стали звучать глуше, свет от лампад притупился. Из чего слепили эту пилюлю, было непонятно, но полуторагодовалому ребёнку этого давать явно не следовало. В голове началось кружиться и мне пришлось сесть на лавку.

— У этих докторов спросите накрепко с чего они эту отраву наварили, — еле смог я выговорить.

Очередные вестники от иноземных медиков вернулись через полчаса.

Голландец и француз проявили удивительное единодушие, сообщив, что юному неучу, то есть мне, не стоит совать свой нос в недоступные ему вещи. Алхимист Андрей поведал, что получил в аптекарской казне и после перетирания и очистки выдал доктору Павлу Ситадину для приготовления чудодейственной тинктуры лавандовое масло, розмариновый сахар и какой-то етабаихом. Пришлось затребовать эти компоненты лекарства и изучать уже их. Масло было мутноватого жёлтого цвета, со стойким запахом. Слизнув языком с пальца каплю этого масла, я не почувствовал ничего кроме изрядной горечи. Видимо, субстанция являлась продуктом перегонки какого-то пахучего растения, не исключено, что действительно лаванды. Сахар оказался достаточно обычным для этих времён куском тёмного десковадо, привезённого из испанской Вест-Индии. А вот неведомый етабаихом и был, по всей видимости, причиной моего странного состояния.

Вновь послали человека к аптекарю Клаусену, у него велели спросить из какого растения или животного выделывается этот странный компонент, и делалось ли для царевны ещё чего-нибудь.

Ответ старого алхимиста меня ошарашил, тот поведал, что интересующее меня вещество суть сгущённый сок индийского мака, известный мне как опий. Помимо него он приготовлял для доктора-француза пару настоек и для голландца отвар и мазь.

Вызванные к дворцу Павел Ситадин и Богдан Хамей были крайне раздосадованы. Давать мне отчёт они не собирались, вопросы с моих подсказок задавал Годунов.

— От чего царевну Феодосью лечили? — грозно хмуря брови вопрошал боярин.

— От скопления слизи и происходящем оттого переполнении ею телесного вместилища, — довольно чисто на русском ответил француз, назвавшийся Павлом Цитадином.

— От болезни именуемая по-латыни ' ангина', вызванной переостужением крови, — в свою очередь с лёгким акцентом поведал голландец, представившийся Болдуином Хамеем.

— Чем лечили? — так же строго спрашивал Борис Фёдорович.

— Настоями для разжижения вредной слизи, и чудесной тинктурой для облегчения страданий и исхода вредных субстанций, — Павел Цитадин, похоже, всерьёз верил в ту ересь, которую нёс.

— Мазями на перце для согревания больного места да отваром для умягчения горла изнутри, — поморщился от необходимости открывать секреты профессии доктор Хамей. — Да ещё давали в питье порошок из кости инроговой, князем Угличским присланной, да токмо от него никоего облегчения не происходило.-

Борис Фёдорович вопросительно посмотрел на меня.

— Недокладывали наверно снадобья чудесного, али неверно растирали, — отмахнулся я от предположений о неэффективности доставленного из Углича лекарства. Собственно вера в него и дала мне возможность распоряжаться лечением больной царевны.

— Известно, что порошок из рога редкого индрик зверя помогает лишь в смеси с тёртым безуй-камнем, — слегка надменно сообщил голландец Болдуин.

Француз в спор не вступал и скучал, или делал вид что скучает, с отсутствующим видом. Внимательно посмотревший на него Годунов промолвил:

— А можа правда не лечили прямым обычаем, да зелья инрогова скоко потребно не клали. Надобно осмотреть палаты домовые сих дохтуров-то.-

Кликнув стрелецкого голову, конюший боярин велел ему с караулом и понятыми идти повальным обыском на дворы иноземных врачей. Павел Цитадин побледнел самым заметным образом.

Уже через три часа сыскные мероприятия дали результат. В спальне француза нашли завёрнутый в бархат маленький, размером в ноготь большого пальца, кусочек рога. С торжеством доставленный ко дворцу, этот раритет стал главной уликой обвинения.

— Яз взял испытать, верно ли сие средство 'панацея' многими искомая, — оправдывался Цитадин.

У Хамея не нашли ничего, и он пенял своему незадачливому коллеге:

— Омне игнотум про магнификум ест.-

— Чего молвишь изменнику? — насторожился Годунов.

— Чего не ведаем, то мним за великое, — ответил голландец. — Издавна известно, что сей рог не 'панацея', також как и безуй-камень. В каком же юниверсуме этого глупца учили, раз сих простых истин не знает.-

— Ноли ноцере, — влез я со своей недавно возобновлённой в памяти латынью, обращаясь к Цитадину.

— Не навреди, — перевёл я Борису Фёдоровичу под изумлёнными взорами иностранных докторов.

— Прасенте медико нихил ноцет, — парировал за опешившего коллегу Хамей.

— Баешь, с доктором ничего не вредно? — мне захотелось подстроить заносчивому врачевателю логическую ловушку. — Медикамента героика ин ману империти сант, ут гладиус ин декстра фуриози.-

— Сильное лекарство в руке неуча, словно меч в деснице безумного, — продублировал я мало что понимающим окружающим.

— Си дживатур, натура лаудатур, си нон дживатур, медикус аккусатор, — не отступал заулыбавшийся голландец.

— Молвит, де, ежели полегчало — благодарят природу, ежели стало худо — винят врача, — мне приходилось перетолмачить беседу для хлопавшего глазами Годунова.

— Натура санат, медикус курат морбос, — припечатал я Болдуина, мысленно благодаря своего учителя латыни Головина.

— Лечбу творит дохтур, но излечивает природа, — оттранслировал царскому шурину.

— Какая-такая природа? От Бога все милости, — недоумевал тот.

— Игноти нулла куратио морби, — не признавал своего поражения голландский доктор.

— Эт верно, неведомую болезнь не вылечить, а как её изведать коли болящего не зришь, — пришлось мне согласится с заморским эскулапом.

После этого краткого диспута, всю неприязнь ко мне заезжего медика как рукой сняло, что было по-настоящему удивительно, учитывая печальные события, происходившие вокруг.

Доктора Цитадина грубо скрутили и утащили стрельцы. Его будущей судьбе было не позавидовать. Мне было непонятно, лечил ли он крохотного ребёнка огромными дозами опиатов с умыслом или по глупости, но в том, что это в ближайшее время это станет точно известно — не сомневался.

После моего малого триумфа и признания иностранным врачом моей некоторой компетенции, дело явно пошло на лад. Хворую девочку перенесли в гораздо лучшую, светлую комнату, стали обтирать и отпаивать разными настоями. Удалось даже добиться, чтобы к больной пускали доктора Хамея, хотя осматривать и слушать царевну ему всё равно приходилось из-за устроенной из ткани ширмы. В заботах о царевне Феодосии прошло время до Рождества. В присутствии посторонних я начинал истово молиться, и любопытных практически сразу как ветром сдувало. Девочке потихоньку становилось лучше, и вместе с ней оживала её мать, иссушённая тяжёлыми думами о дочери. Я знал, что царице Ирине Фёдоровне несколько раз не удавалось выносить ребёнка, и над Феодосьей она тряслась как над самым ценным Божьим даром. В общем-то это было не совсем характерно для этих времён, к ранней гибели детей тут относились как к неизбежному злу. Некоторые священники утешали отцов и матерей тем, что обещали им заступничество их безгрешных умерших младенцев перед Господом за грехи родителей.

На рождественском всенощном бдении меня поставили почти рядом с государем Фёдором Ивановичем, что было проявлением высочайшей милости. В терем Годунова для моего пропитания ежедневно торжественно доставляли блюда с царского стола. Хотя приносили их остывшими, и не особо вкусными, это являлось небывалой честью. Если боярин находился в доме, он всегда трапезничал со мной, таким образом разделяя царское благоволение.

За ужином, на третий день святок, в застольной беседе, царёв шурин произнёс:

— Признался фряжский немец, пёсий сын, Павлушка, что нарочно хотел государеву дочь погубить. Седмицу запирался, а потом изнемог и открылся.-

К таким признаниям под лютой пыткой я относился скептически, но всё же уточнил:

— Сообщников открыл?-

— Пока скрывает своих обещников, о годности его к службе сверялись думный дьяк Ондрей Щелкалов, да брат его, печатник Василей.-

Имя одного из этих старейших придворных, мне доводилось слышать как раз от Тучкова.

— Слыхивал яз, ты с сим дьяком с цесарским послом сговаривался, брата кесаря Рудольфа на дочери великого государя оженить, да на трон посадить, — в лоб спросил я у боярина.

— Ты что, — замахал руками царский шурин. — Вот тебе истинный крест лжа.-

Борис Фёдорович истово перекрестился, и продолжил:

— Вот ведь хитрый аспид, зря его в головах Посольского приказу да главным казначеем держат, раз он таки каверзы за царёвой спиной творит.-

— А ещё сказывали, будто не впервой у вас сие, — мне захотелось слегка подначить конюшего боярина. Пока я был в исключительном фаворе, за ближайшее будущее можно было не бояться.

— Поклёп, — твёрдо ответил Годунов. — Ходит такая басня, будто егда царь и великий князь занемог крепко, яз с сим дьяком Ондреем свою сестру при живом-то муже за иноземца сватал. И за то благочестивый государь Фёдор Иоаннович самолично нас своим посохом бил и бранью лаял. Так вот молва энта — кривая лжа.-

Что-то уж слишком горячо оправдывался царедворец, видно тут дыма без огня не было.

— С чем же приезжали послы из Римской империи? — мне всегда казалось, что это государство погибло в стародавние времена. А вот смотри — есть, и посланники из него в Москву приходят.

— Помощи против турского солтана просят. Ратятся оне с ним. Вот собирают всех за христианство против бесермен постоять, — ответил Борис Фёдорович.

— А мы что? — услышать важнейшие внешнеполитические сведения из первых уст было крайне интересно.

— Казной цесарю поможем. Биться нам пока с государем Цареградским не по силам. Подручных евойных одолеть — крымскаго царя, да тарковского шевкала, вот была бы радость великая.-

— Мы с Крымом вроде миримся? — уточнил я нынешнюю ситуацию на южных границах.

— Так Фёдор Иванович Хворостинин и Богдан Бельской мир учинили с крымцами у Ливен, разве оружничий тебе о том не сказывал? — насторожился боярин. — Ныне сидит на Москве посол мурза Ишимамет, а в Бахчисарай за шертованием ханским князь Меркурий Щербаков уехал. Мню, не даст клятвы крымский царь. Он поминок десять тыщь рублёв на год чаял, да за прошедшие пять лет, в кои подарков не слали возмещенье. Мы ж ему от царя токмо две тыщи сулим, да о прошлых летах в которых размирье бывало, там в пусто все поминки. Да в письмах в Крым теперича челом не бьём, а лишь поклон пишем.-

— Понятно, — протянул я, хотя логику действий и зачем платить дань не понял. — Этим годом приходил ли на наши украйны крымский царь?-

— Токмо воровские люди из ногайских улусов набегали. Войско ханское на Литву ходило, Волынь да Червонную Русь воевать. Как мнишь, ладно ли на Тарки поход приключится?-

После некоторого промедления, всё же пришлось признать, что где находятся Тарки с неизвестным врагом Шевкалом мне неведомо.

— Навстречь солнцу от Кабарды, за Тереком, у камней великих лежит стольный град кумыкских татар Тарки. Волостителем там шевкал сидит, да по иным городкам сыновья его, с подвластными кумыками и тюменами. Московские рати уже дважды его землю зорили совместно с кабардинскими князьями, да с окоцким начальным человеком Ших-Мурзой. Там-то наново городки поставлены — Терки, да Сунженский. В том нам Ших-мурза пособную помощь оказал, первый друг он там Московскому царству. Ныне нам послы царя Кахетии Александра челом бьют, на Тарки ратью сходить, да свояка евойного на шевкальство посадить. Обещают войско в двадцать тыщь с юга привести нам в подмогу, да кормов сколько потребно, — подробно разъяснил мне состояние кавказских дел Годунов.

Не то чтобы я не любил грузин, но некое недоверие к их обещаниям по прежней жизни имел. Опять же про совместные подвиги русско-грузинских ратей мне было ничего не известно.

— Недолго продолжался бой, бежали робкие грузины, — на ум пришли стихи ещё нерождённого в этом мире поэта.

— Да уж, не былинные богатыри воинские люди Иверской земли, послы о том сказывали, — признал Борис Фёдорович. — Но всё ж христианское воинство, не басурмане, лепо во славу Христа им помощь оказать.-

— Однако опаску иметь стоит, — предостерёг я конюшего боярина. — Ну как не придут кахетинские полки, да кормов не подвезут? Опять же горцы партизанить могут начать.-

— Чего? — переспросил брат царицы.

— Воровски из засад воевать учнут, от прямого боя бегать, а на малые силы нападать, — меня перспектива посылки русской рати в дебри Кавказских гор без налаженного снабжения не воодушевляла.

— Справятся, — довольно беспечно заявил Годунов. — Четыре приказа московских стрельцов шлём и тыщу детей боярских под начальством Старко Ивановича Хворостинина, да гребенские казаки, кабардинцы и окоцкие люди помогут.-

— Ну а всё же? Если припасов не найдут и помощи не дождутся? — продолжал я настаивать на своей версии.

— Наверно надобно в острогах запасец с излихом иметь, — несколько неуверенно заметил Борис Фёдорович. Видимо полководческим умением он тоже не блистал.

— Извещу о том воевод, пущай своим умом решают, — заключил, наконец, царский шурин.

— Со свеями скоро ли мир будет? — ход переговоров с северным соседом был для меня весьма интересен.

— Не отдают Ругодив вороги, — пожаловался Годунов. — Сами ж Олав-крепость вернуть требуют, да новоустроенные острожки срыть, а выкуп сулят нищенский — десять тыщь угорских золотых. Рубеж хотят по старому новгородскому докончанию, а мне дьяки список с того договора принесли — там Каянская землица-то нашей обозначена. Оне ж в ней городков своих наставили, и Каян, и Улео, и молчок о том. Главное- вольного мореплавания не дают, иноземным кораблям токмо к свейским пристаням приставать дозволено. Сами ж хотят беспошлинно и безнадзорно плавать по Ладожскому и Чудскому озёрам до самых дальних берегов.-

— В шею гнать послов с такими посулами, — предложил я кардинальное решение вопроса.

— Польского круля посланцы войной грозятся, ежели со свеями не замиримся, — вздохнул опечаленный боярин. — Сии разбойники под наши крепостицы подступают, да порубежные земли зорят, на перемирье плюют.-

— Ну и нам надо також поступать, — моему возмущению не было предела. — Око за око, зуб за зуб.-

— Ратью пойдёт Жигимонт, как есть — ополчится, тогда и крымский хан заново навалится, — Годунов был преисполнен пессимизма.

— С Божьей помощью всех одолеем, — постарался я подбодрить приунывшего от таких нерадостных перспектив царского шурина.

— Твои слова, да Господу бы в уши, — слегка оживился боярин. — Кесарь заступничество на мирных переговорах явить обещает. В стольный град его Пожонь думаю даров богатых заслать, меховой казны.-

— Лучше с турками воевать обещай, через два года после мирного докончания, мол, учнём ратиться, а меха собольи да лисьи и тут не лишние.-

— Не мочно нам с солтаном воевать, — твёрдо указал Годунов.

— Обещать — не женится, — выразил я свое мнение известной присказкой. Боярин удивился — видимо раньше он её не слышал.

Время было уже за полночь, когда меня проводили до выделённой опочивальни. Династические заговоры, внезапный фавор у царской семьи, вал внешнеполитических проблем — слишком много вопросов свалилось на мой неподготовленный к таким нагрузкам разум. Хотелось уехать в ставший родным Углич, и там спокойно обдумать всё по пунктам. С такими мыслями сон ко мне пришёл только под утро.

Глава 43

К концу Рождественских праздников царевна Феодосия окончательно поправилась. Радости её родителей не было предела. Моя персона явно оказалась в полном фаворе у царственной четы, разнообразные подарки присылали почти каждый день. Помимо прочего прислали мне и часы иноземной работы, удивили они меня тем, что тут единственная стрелка была неподвижной, а вращался циферблат.

Я же пытался ковать железо пока горячо и выпросить по возможности побольше льгот. Основную прибыль сулил выхлопотанный откуп на ввоз свинца, выданный на условии поставлять это стратегическое сырьё в казну по ценам чуть ниже английских. По моим прикидкам переработка и очистка нескольких тысяч пуд металла, завозимого в страну через Архангельск — Новые Холмогоры, могла принести дохода в пару тысяч рублей ежегодно.

Огромные затруднения вызвало получение дозволения на устройство потешного войска. Разрешение было дано при прощальном обеде у царя, на котором из бояр присутствовали лишь Борис Фёдорович и Дмитрий Иванович Годуновы, да Фёдор Никитич Романов.

Небольшого роста, худенький старичок — дядя всесильного царедворца настойчиво интересовался:

— За ради чего за удельное войско хлопочешь? Мимо Москвы желаешь рать иметь?-

Патриарх годуновского семейного клана носил чин постельничего боярина и руководил одноимённым приказом, что помимо прочего означало руководство царской охраной. Ему по должности следовало быть подозрительным. Хотя идея дать удельному князю возможность набирать служилый полк не нравилась никому из московских верхов.

— Да не настоящее это войско будет, потешное, — объяснялся я уже, наверно, в сотый раз. — Ради игры в войну да забавы детской прошу сие. Воями отроки будут понарошку, да оружье у них игрушечное. А в потехе той можно будет и иноземные какие воинские хитрости испытать.-

— Чего в ратные дела тешится — не уразумею, — не соглашался вредный старик. — Через тройку лет недоросли в годные лета войдут, так вволю в царёвых полках натешатся, ежели желание имеют.

— Опять же греховное сие творенье — игрища-то. Вот азм своим детям да племяшам с юных лет, почитай, как с колыбельки взяли, не во что тетешкаться не дозволял. Таковое воспитание впрок пошло — гляди, какой молодец вымахал, — семидесятилетний, седой как лунь, постельничий с гордостью осмотрел своего племянника.

Спорить с почтенным старцем не стоило, хотя приведённый им довод был крайне сомнителен, насколько мне было известно, из его восьми детей дожил до отроческих лет лишь один сын.

— Ежели охотой юнота тешится, то ничего дурного тут нет, — возразил не согласившийся с дядей царёв шурин. — Да немецкий ратный строй и прочие хитровины разучить пользительно будет.-

— Зря ты чужеземным еретикам потакаешь, — известным своим благочестием старик не сдавался. — Прельщение от них одно лукавое, да в вере расстройство.-

Беседовавший со своим двоюродным братом Фёдором Романовым царь обратил на нас внимание:

— Невелика просьбишка братца моего молодшего, велю удоволить.-

Потом немного помолчав, он обратился уже прямо ко мне:

— Всем сердцем тужу, оттого что запретный плод ты семени отцова, но для меня будешь завсегда любезен, николи не осерчаю на тебя.-

В эти времена в Москве никто не стеснялся в лицо говорить самые неприятные вещи, куртуазность в обиход ещё не вошла.

У меня же на душе кошки царапали. Если б не отказ патриарха Иова признать брак государя Ивана Васильевича с Марьей Нагой законным и не крайнее религиозное рвение моего сводного брата, то я по всем правилам мог стать первым наследником престола. Однако согласно русским обычаям на отцовское наследство незаконнорожденный прав не имел, а у царя Фёдора Ивановича недоставало воли эти правила изменить.

Мысли государя перескочили на иное:

— У кого ты инрогов рог куплял? Надобно и в царской аптеке сие снадобье иметь!-

— У заезжего немца, по вельми дорогой цене, — чувствуя, что мне могут поручить достать небывалое, я заранее подстраховался. — Едину гривенку за тысячу рублей сторговал.-

— Обмишулили тебя, — не раздумывая, сообщил конюший боярин. — Небывалая цена, в сто рублёв за сию меру и то в дорого.-

Вот-вот, — согласился царь. — Ежели ведомо тебе, где иноземец сей, то купи на наш обиход пару пудов инроговова рога, по указанной цене. Коли невмочь тебе сие — доложи что об немецком купчине знаешь нашему первому слуге, Борису Фёдоровичу. Коли чужинец перечить будет, и об том також дай ему знать.-

Как выкрутится из этой ситуации — я не знал, похоже, придётся подсунуть подделку и молиться, чтоб обман не раскрылся. Зато пропадал дефицит удельного бюджета, по примерным прикидкам мне должны были отсыпать из казны огромное количество серебра, чуть ли не тридцать три пуда.

Далее застольная беседа пошла о восточных делах, в Москву приехали посланники от персидского шаха и султана киргиз-кайсаков.

— Мню, любезного друга солтана турского, царя бухарского воевать кызылбаши с кочевыми людьми совместно будут, — сообщил Борис Фёдорович. — Сказывали купцы-тезики, великую силу хан Бухары Абдулла набрал. Евойные узбеки Хорасан с городами Мерв, Нишапур да Герат от персиян повоевали, ханство Юргенчское захватили, да у киргиз-кайсаков их стольный град взяли. Даже, бают, у ындейского падишаха землицы сей царь отнял. От такой войны турскому солтану убыток, а нам радость может выйти. Ежели держава хана Абдуллы ослабнет, последнего друга царь сибирский Кучум лишится.-

Это был ещё один парадокс этой реальности. Насколько мне помнилось, в моём мире Сибирь покорил Ермак, здесь же после гибели атамана казаки были выбиты обратно за Урал, погибла и посланная государем Иваном Васильевичем рать. Достиг успеха и заложил первый сибирский город воевода Мансуров, а завершил покорение сибирской земли князь Кольцов-Мосальский, едва ли не два года тому назад. Вся заслуга присоединения Сибири лежала на царе Фёдоре Ивановиче и его правительстве, исправно посылавшем на восток рати и припасы. Несмотря на несколько жесточайших разгромов, царь Кучум ещё воевал в степи, совершая разбойничьи набеги на русские остроги. Из захваченных в последних с ним сражениях грамот, было известно, что неугомонный сибирский царёк молит хана Абдуллу прислать ему войско в помощь. К счастью для Москвы владыка Средней Азии был слишком занят на своих южных рубежах.

Поговорив ещё с полчаса с боярами, царь удалился на молебен. Собственно мой царственный брат проводил в молитвах едва ли не по восемь часов каждый день, а по большим праздникам находился в главном московском храме, именуемом Иерусалим, круглые сутки. Неудивительно, что на государственное управление у него оставалось немного времени. Но к счастью, его шурин вёл дела наилучшим образом, и страна уже полностью оправилась от великой разрухи двадцатилетней давности.

К сожалению, с просимыми земельными прирезами дело шло туго. Увеличивать размеры удельного княжества московская администрация не собиралась, несмотря на великое ко мне царское благоволение. Уже при сборах обратно в Углич Годунов передал мне жалованную грамоту на волжский посад Усолье с окрестностями.

— Вели послать людишек, соляной промысел возобновить, а то запустел он в последние лета. Да вотчинку сию царь и великий князь Фёдор Иванович жалует с наказом, дабы на Усольском кургане держали сторожку от лихих людей, — сообщил мне боярин.

— Чего ж выварка соли-то отставлена? — добыча нужнейшего минерала прекращалась только по чрезвычайным обстоятельствам.

— Как у Никитки Строганова в казну отобрали Усолье, так стали разбегаться работные люди, да ещё воровские казаки место то зорили, — признал не особо высокую ценность пожалования Борис Фёдорович.

Что ж, дарёному коню в зубы не смотрят, поволжские земли должны были быть плодородней среднерусских. Единственное что препятствовало их использованию, так это постоянная угроза со стороны степи.

По приезду в ставший родным Углич, я первым делом бросился смотреть на привезённые купцом Джакманом товары. Он привёл к городу пятнадцать возов товара, и ещё в Вологде осталось груза на два дощаника. Первым делом мной были осмотрены книжки, практически все они были на латинском языке, малая часть на английском и голландском. Было тут пару книжек по металлургии и горному делу, две по механике и штук шесть по военному искусству и фортификации. Стоили они серебром едва ли не по весу, но покупка того стоила.

Привез Беннет семена, но были там только заказанных трав и свёклы.

— Точно сахарная свекла? — спросил я у англичанина.

— Вельми сладка, свиньи и прочий скот с охотой жрут, — подтвердил торговец.

— Ну а сахар из неё делают? Цукер, шугу, — меня ответ купца не удовлетворил.

— Сие токмо венецийцы на Крите, сарацины в Азии, да гишпанцы за морем выделывают из камыша особого, — в свою очередь удивился Джакман.

Значит, выработка сахара из свеклы здесь тоже не известна. Процесс я себе представлял довольно приблизительно, предполагая, что стоит измельчать овощи, выжимать и выпаривать сок.

Картофель, томаты, подсолнечник и кукурузу — ничего этого Беннет не доставил, оправдываясь тем, что и его заказ, в свою очередь, не исполнили в Амстердаме, поскольку никто не понял что это за растения.

Немного минералов он привёз в кулях и бочках, остальной их запас дожидался вскрытия Волги у Вологды. Графит, серый мангановый камень, ртуть, бура обычная и калёная, сода, различные квасцы и ляписы — всё это требовалось испытать для установления свойств.

Привезённая купцом растительная сода, стоившая немалых денег, лежала в бочке тёмными стекловидными кусками.

— Худ твой товар, — выдал я заключение после краткого осмотра.

— Сие лучшая аликантская барилла, — возмутился англичанин. — Изрядно сильнее аглицкой али френчской. Турский натрон может чуток лучше, но его взять ныне негде, всё венецийцы скупили.

По моим прикидкам вырабатываемая у нас, хоть пока и в ничтожных количествах, сода выходила в двадцать раз дешевле и в несколько раз лучше. По-крайней мере угличские стекловары над ней дрожали как над серебром. Явно стоило нарастить производство, у продукта был неплохой экспортный потенциал.

Следующим продемонстрированным минералом была бура двух сортов. Жирные на ощупь перламутровые чешуйки напоминали сухую борную кислоту, с которой я не однократно сталкивался в прошлой жизни. Стекловидные куски, мутного цвета именовались продавцом калёной бурой, или тинкалью, и именно это вещество, по словам торговца, использовалось в стекольном деле. Меня, однако, больше обрадовало получение натурального препарата, могущего служить и как антисептик, и как консервант для продуктов.

— Сколько возможно сей природной буры закупить? — уточнил я у Джакмана.

— Землю ту добывают в Тосканском грандюкстве, самосадочная она, но собирают её крестьяне помалу. Правит той страной арцик Фердинанд, из Московии к нему по многу бочек яиц рыбьих, именуемых кавьяр, возят, — ответил купец.

— Может этому итальянскому государю чёрной икры отправить, а взамен этой простой земли попросить? — коммерческая сделка наклёвывалась нешуточная.

— Редко какая бочка не попортится, отбор стоит вести тщательный, — предупредил торговец. — Ежели кавьяр добрый будет, то и от великого князя Фердинанда, товар требуемый в изрядном количестве последует.-

Ну, уж с борной кислотой обеспечить длительный срок хранения продукта не сложно. Конечно, этот консервант не особо полезен для здоровья, но всё же вред сильно зависит от количества потреблённого вещества. Так что уже через год можно было отправлять в Тоскану волжскую черную икру, а через два получить обратно необходимые мне соединения бора.

При переборке графита выяснилось, что опять в значительном количестве примешан неизвестный минерал, так досаждавший нам в прошлом. Я напрочь отказался покупать привезённое вещество без сортировки, бесполезные камни мне были не нужны, и оплачивать их не имело смысла. Купец клялся, что им привезён чистейший графит. Просто часть сырья закуплена из Англии, часть из Верхней Германии.

Сие одно и то же, — твердил Джакман. — Словенской речью именуют камень-карандаш, на родине называют графит, а германцы кличут молибданом.-

— Молибденом? — меня это известие просто поразило.

— А ещё молибдаеном, — подтвердил торговец.

Вот те раз, неужели именно так выглядит руда ценнейшей легирующей добавки к металлу? Стоило испытать её, и поэтому спор с англичанином я прекратил. Мысль, пришедшая в голову, была неожиданной:

— Бен, а иные земли и соли, что ты привёз, как на разных языках именуются?-

— Мангановый камень прозывается ещё мылом стекольщика, некоторые чёрной магнезией зовут, — задумавшись, отвечал купец-авантюрист.

Магнезия это вроде соединение магния, его я видел, из него изготовлялись в оставленном мной мире огнеупоры. Был этот минерал светлого цвета, возможно привезённое мне вещество стоило испытать в качестве флюса или материала футеровки.

Остальные имена привезённых им руд не вызывали у меня никаких стойких ассоциаций. Тогда я стал называть названия интересующих меня элементов:

— Слыхивал ли где таковые прозвища — хром, никель, вольфрам, платина, каменный уголь?

— Угля что в земле родится, на родине преизрядно находится, — сообщил англичанин. — Токмо он бесполезен вовсе, горит плохо, почти ни к какому делу негож, у нас через него пиво чистят. Что до названия вольфрама, то слыхивал яз побасенку, что сей волчий металл у плавильщиков олово пожирает, то же о кобольдовой земле бают. Сам того не видал, вот прочую напасть- чуму оловянную, что кубки да миски в пыль обращает, в Московии почасту встречал. Платиной гишпанцы дурное, лживое серебро кличут, кое монетные портачи производят воровским образом. Прочие имена мне неведомы.-

Сведения были полезные, мне стоило заказать себе образцы этих веществ:

— Привези для меня с десяток кулей вашего угля, да поищи вольфрам, да и кобальт тоже. Что до платины — это металл серый, цветом с серебром схож, но по весу и прочим признакам близок к золоту, его мне тоже нужно.-

— Не слыхивал и серебришке весом как золото, — пожал плечами Джакман. — Но в Амстердаме поспрошаю у гостей, что с Гишпанией торгуют.-

Все остальные закупленные минералы я велел разделить и отправить часть к стекольщикам, часть к горшечникам, а остаток в зельевую палату. Немедленно получивший расчёт серебром купец пришёл в восторг. Поскольку вывоз благородных металлов из страны был запрещён, мне стало интересно, что он будет закупать для экспорта за границу.

— С голландцами рассчитаюсь в Новых Холмогорах, пеньковых канатов да смолы закуплю, на остаток мехов и шёлка персидского, — не стал строить секрета из своих коммерческих планов англичанин.

Торгового гостя, увозившего в Вологду, где у него был двор, пару пудов серебра, я велел сопроводить своим охранникам. Этот иностранный предприниматель был для меня и для всей удельной экономики слишком важен, чтобы потерять его при налёте разбойных людей.

На третий день приезда, после разбора неотложных дел, добрался я до своей химической лаборатории. Мои юные химики Стенька и Юшка набрали себе в помощники шестерых парней, и с ними уже довольно сносно наладили производство соды и серной кислоты, пусть и в миниатюрных масштабах. Правда, наши установки особой технологичностью не блистали, вонь от утекавшего аммиака, или как его окрестили местные — симиака, стояла чудовищная. Производство требовалось отодвинуть от города подальше. В процессе размышлений, куда перенести мастерскую, с чего-то вспомнилось, как можно использовать получаемую попутно с содой соль кальция. Её можно было давать в слабом растворе детям и беременным для укрепления костной ткани.

Через неделю появились первые результаты опытов с бурой и мангановым камнем. С утра старший артели стекольщиков с удовольствием демонстрировал совершенно прозрачную колбу. К вечеру явился занимавшийся опытами с фаянсом горшечник Фёдор, носящий теперь фамилию Песков, и с восторгом заявил:

— Княже, вельми лепая мурава выходит, глянь как чудно!-

С этими словами он протянул мне белую миску, которую только не вполне ровная форма отличала от виденных мной в прошлой жизни дешёвых тарелок. Собственно уже можно было начинать изготавливать первую посуду, наверно имело смысл отправить этого мастера в Боровичские Рядок. Пришла в голову мысль, что туда можно было перевести просящего участок в Угличе гончара Ивана. С Мстинских мест было ближе до Устюжны, да до удельной столицы было не очень далеко. Так же оставшийся от перегонки бурого угля кокс надо было как-то использовать, кроме как на топливо он ни на что не годился.

Кузнец Акинфов нагревая манган в горне с углём, получил корольки из странного лёгкого металла. Опилки его не горели, из этого стало ясно, что найденное вещество не магний. Заметного улучшения металла от добавок этого материала в тигли тоже не происходило. Я решил пока условно считать мангановый камень окисью марганца, и при получении большего количества материала продолжить испытания.

Секрет молибдена нам тоже не давался. Доставленный минерал горел с выделением газа с сильным серным запахом, при проходе через воду образующим слабое купоросное масло. В остатке оставался лишь серый порошок, то же самое оставалось при кислотной обработке руды. Попытки восстановить из этого сырья металл углём в тигле дали лишь капли странного металла и чрезвычайно твёрдые зерна. Будучи добавленными в тигли для варки стали, они только ухудшили углеродистое железо, сделав его практически не ковким. Но мне вспоминалось по последней иномирной работе, что на последних стадиях смешивались лишь чистые металлы, а полуфабрикаты добавлялись в ходе доменной плавки.

Прочие доставленные минералы отдали для испытаний в зельевую палату. Юшка и Стенька, за год уже набившие руку на химических опытах, должны были вместе с новоприбранными помощниками провести лабораторные исследования с тщательной записью результатов. Хотя конечно их записки, составленные на шведско-финско-русском новоязе, без них самих прочитать было затруднительно. Даже подмастерьев они себе набрали из уездных общин кацкарей и сицкарей. Те тоже разговаривали на странном варианте русского языка, но с финнами почему-то достаточно легко находили общий язык.

Навестил меня пропадавший почасту в заречье Баженко Тучков. Без всякого принуждения он уже привил от оспы под две сотни людей, и пока обходилось без тяжких побочных последствий. Процедуру он проводил тщательно, а рекомендованные до прививки молитвы, а после пост и строгое уединение успокаивали особо религиозных. Даже запрет мочить надрез нашёл понимание в народе, ведь отказ от мытья и ухода за внешним видом считался одной из высших формой христианского аскетизма. Потому не редкость было встретить даже церковного иерарха с грязной и косматой бородой и слипшимися сосульками волос.

— Княже, посадские меня стали звать — чирья открывать и руду пускать с жил. Ходить, аль нет? — задал вопрос паренёк.

Несмотря на то, что Баженко по возрасту тела был чуть старше меня, городские жители разузнали, будто он лекарское дело 'ведает'. Это сразу дало основание обращаться к нему с различными просьбами по медицинской части. Вообще в слово 'ведает' закладывался мистический, совершенно языческий смысл, им объясняли практически любое превосходящее средний уровень умение. Набор ланцетов же ему сделал кузнец Миронов, лучшего хирургического инструмента не было до самой Москвы.

— Нарывы вскрывай, только обрабатывать не забывай, как рассказывал, — дал я отмашку на начало обширной врачебной практики. — Что до пускания крови из сосудов, мыслю — дело сие бесполезное. Ты бы лучше пока на скоте каком, коровах или лошадях потренировался раны зашивать и обрабатывать.-

То, что рассасывающийся шовный материал делают из бараньих кишок, мной было объяснено молочному брату давно. Был у нас уже и эфир, проблема была с испытаниями этих новшеств. За попытку экспериментировать с мёртвыми людьми могли потащить на костёр, поэтому начинать стоило с животных. Опять же в случае неуспеха коновалам традиционно просто не платили за работу, в случае трагического окончания лечения человека последствия для доктора могли быть гораздо тяжелее.

Обсуждали мы с Бакшеевым организацию потешного войска. Моё желание создать пехотную часть Афанасий не понимал:

— Со стрельцов да пищальников токмо в городовом и осадном деле, да за гуляй-городами польза есть. Битвы конные рати выигрывают, испокон века так было, и до второго пришествия так будет. Да все полки царёва двора, кои в поход рядом идут, те же стрельцы стремянные — все верхом бьются. —

— У иноземцев всё по-другому, — спорил с ним я.

— Да тако же, — отмахивался рукой ветеран. — У Литвы в поле конные хоругви бьются, ихние стрельцы и немцы наёмные обоз да пушки сторожат. Свеи — те завсегда верхом в поле выезжают, токмо не в прямой бой как литвины кидаются, а с пистолей палят. Пешцы их с огненным да копейным боем — смех один, вперёд шаг на вершок делают, назад на аршин. Про татаровей и говорить нечего. —

— Может пехота разбить врага одна, кавалерия только преследовать будет, — переубедить меня Афанасию не представлялось возможным, про Суворова мне помнилось крепко.

— Как ты стрельцов за гуляй-город выведешь, так их враг и стопчет, — убеждал опытный воин.

— Можно к пищалям штык прикрепить, это как копьё будет, снизу у дула узкое навершие рогатины приладить — до всадника с земли как раз достанешь.-

— Где ж такое видано? — усмехнулся Бакшеев. — Топор на самопал насаженный я видал, не всякий богатырь таковое оружье осилит, копий да рогатин не доводилось. Но мню — никак не сподручней бердыша будет. Ни до литвина с пикой, ни до свея с пистолем не достанешь, татарский лучный перестрел також не перемахнёшь.-

— Бердыши со временем вовсе отставим, — огорошил я старого бойца.

— Нелепицу сущую творить собираешься, — огорчился не оценивший моих замыслов уездный окладчик. — Но пойдут в таковой полк токмо городовых сынов боярских недоросли, да стрельцовы дети. И то им жалованье хоть малое, но дать придётся, всё ж от труда в отчем доме отрываем. Справных воев сыны ногами землю месить не восхочут.-

— Конную роту тоже заведём, — уступил я Афанасию. — Заодно в потехах учебных воинских их с пехотой друг против друга спытаем.-

— Вот и ладно, — пошёл на компромисс ветеран. — Так-то ты быстро сообразишь, что блажь пустая твоя придумка недорослей поместных в стрельцы верстать.-

Через два дня после Сретенья Господня в Углич прискакал вестник из Москвы. Привёз он из столицы письмо от боярина Годунова и помимо этого выложил кучу свежих новостей. Попали в опалу и были пострижены в чернецы оба брата Щелкаловых, руководившие кроме всего прочего приказом Большой казны, Посольским приказом и Печатным двором. Также на Болоте в срубе сожгли иноземного лекаря- чернокнижника. По-видимому, это доктор Павел Ситадин понёс такую суровую кару за бестолковое лечение царской дочери. Сообщил гонец, что на Москве празднуют заключение мира с Крымом.

Незамедлительно я ознакомился с посланием от Бориса Фёдоровича. Хан Гази-Гирей дал шерть перед русским послом о любви и дружбе с Московским государством, согласившись на сильно уменьшенную дань. Собственно куда ему было деваться — Высокая Порта вступила в войну с Империей германской нации, и крымские орды требовались на венгерских равнинах. Отказ послать войска мог стоить хану трона и головы, именно за игнорирование повеления султана отправляться на персидский фронт лишили жизни его старшего брата. Более ничего существенного в письме не было, царский шурин переживал лишь о том, что не ошибся ли он, отказав в финансовой помощи посланцу императора Рудольфа. Так же в тексте приводился список запланированных к несостоявшейся посылке даров. В основном там были меха, на немыслимую цену в двести тысяч рублей. Не знаю, сколько эти соболиные, лисьи, куньи да беличьи шкурки стоили в Европе, но императорский двор явно лишился кругленькой суммы. Ну и поделом им, что они Суворова в войнах с турками всегда подводили, мне в школе затвердили накрепко. Не найдя в послании ничего особо секретного и личного, отдал его на ознакомление Бакшееву.

Старый воин был не силён в грамоте. Текст он читал медленно, водя вдоль строк пальцем и беззвучно шевеля губами. Но память и внимательность у него были явно повыше моей.

— Чудно, — промолвил Афанасий. — Крымский царь шертвует за татар крымского юрта, перекопских да белгородских. А вот за Казыеву орду, азовских татаровей, да за улус Дивеевых детей клятвы мирной не даёт. А в позапрошлогодней грамоте сии земли за собой писал, бахвалился. С чего в отступ-то пошёл?-

— Наверно откочевали восточные степняки из под его руки, — высказал я предположение.

— Нечисто тут, — заключил рязанец. — Как вольные ногаи отъехали так и вернутся. Марать крымскому царю себе титулование не с чего. Видать набег они готовят, Кази-Кирей же ссорится из-за сего не хочет, наперёд отговаривается.-

Что ж версия вполне правдоподобная. Но прежде чем извещать Годунова, следовало ещё каким-нибудь образом уточнить ситуацию. Ошибаться и рушить свой образ провидца грядущего не хотелось, предположение о предстоящем набеге стоило подтвердить ещё из каких-нибудь источников.

Глава 44

Помимо письма Годунова привёз посланец из столицы требование предоставить пятьдесят человек посохи для поправки валов городка Скопина. Об этом мне сообщил поутру дьяк Алябьев. Хотя у Тучкова новость вызвала явно негативную реакцию, я посчитал, что послать людей на строительство оборонительных рубежей необходимо. Отправляя обратно московского гонца, Бакшеев выспрашивал у того подтверждения своих подозрений:

— Что ж азовские татары, не балуют?-

— Арсланай Дивеев к царю шертвовал, чтоб его юрту вместе с людишками мурзинскими от Азова до Астрахани кочевать, да обещался с нами мирно жить. Мурза Баран-Кази також в сём клялся и сына в аманаты дал, — отвечал служивый.

После этого сообщения убеждённость в правильности своего предсказания набега пропала. Сведения явно стоило уточнить.

Через несколько дней заехал в наш город мурза Сулешов. Он передал мне приказ доставить нашего крымского пленника — Байкильде к русскому рубежу. Об его выкупе за четыреста рублей договорилась центральная власть, моего мнения особо никто не спрашивал. На мурзёнка у меня были совершенно другие планы, но противиться московскому решению не имело смысла. В эскорт племянника бия бейлика Барын мы с Бакшеевым решили отправить Лошакова. Сборы на дорогу в Ливны были недолги. Байкильде на прощание было подарено три сабли угличской работы, всё же нам требовались контакты в Крымском юрте, и расстаться стоило по возможности на дружеской ноте. Судя по мурзе Сулешову, являвшегося одновременно русским помещиком и братом бия бейлика Яшлав, крымская знать вполне могла сотрудничать с Москвой, особенно если учитывались их личные интересы.

Перед самым отъездом нашего уже бывшего пленника, я вспомнил ещё об одном сырьевом ресурсе, который возможно находился в Крыму:

— Байкильде, может вместо серебра отец за тебя нужных мне сухих трав и корешков даст?-

Как выглядит каучуконосный одуванчик, мне было совершенно неизвестно, собственно сам факт его существования стоял под вопросом — память меня могла подвести. Оставалось надеяться, что этот цветок внешне не сильно отличается от родственных северных видов, и я как мог, описал Байкильде растение и свойства даваемого им сока.

— Сеном за меня окуп давать отец не станет, в такой плате прямая насмешка над родом нашим, — напыжился молодой татарин. — Ежель тебе то потребно, так яз тебе два по десять арб с сей травой пришлю.-

Ну, собственно, мне было всё равно, какого цвета будет кошка, главное чтоб она поймала мышь.

Бакшеев тем временем беседовал с мурзой Сулешовым:

— Нет ли вестей каких об орде, что у Гнилого Моря кочует?-

— Из слухов шубу не сошьёшь, — с тихим смешком отвечал выехавший на Русь татарский аристократ. — Но доподлинно известно, крымский царь по солтанову велению на Угорскую землю поднимается. Бию Мансурульского улуса Арсланею велено с ним идти. О том языки поведали с Кальмиуса донскими казаками сведённые. А вот мурза Барын-Гази, что в Азаке сидит, по степям вести шлёт, удальцов под свою руку собирает. Может на наши украйны собирается, а может прочих начальных людей Казыевой орды воевать.-

— Если б ногайский князь на супротивных юртовщиков шёл, он бы по-тихому войско готовил. В Поле новины быстро разносятся, — задумался Афанасий. — Неужто шерть решил порушить? У него ж сын в аманатах?-

— Шайтан не разберёт, чего мурза сей умыслил, — развёл руками татарин, но при этом призадумался. — Но к удачливому атаману вои сами идут, а где войско там и власть. Сынов у него много, а бийство над малыми мангытами одно. Да к тому ж донские казачки о прошлом годе его коши да посад азакский пограбили. Ежели в беш-баш не ходить, чем людишек своих кормить?-

Перебросившись с Сулешовым ещё парой фраз, Бакшеев подошёл ко мне:

— Мню, на русские земли казыевых ногаев ждать следует. С Кази-Гиреем на цесаря они не пошли, до Литвы им так же было б сподручней совокупно с большим войском добираться. Войско в Азове собирается великое, на черкесов или иных мурз такое не надобно. Кальмиуским али ногайским шляхом ждать их следует.-

До этого времени Афанасий не ошибался в своих расчётах. Моё предупреждение вполне могло оказаться ложной тревогой, но репутация провидца в глазах Годунова не стоила тех жертв, к которым мог привести неожиданный набег кочевников.

Сбор датошных на юг проходил с серьёзными затруднениями. Обычно большую часть потребных людей давали монастыри и вотчинники, меньшую жребием выбирали из своих сёл черносошные крестьяне. От них требовалось ехать на государево дело за свой счёт, или как выражались здесь, своим коштом. Обители направляли самых захудалых своих тяглецов, на худых лошадях и с плохим инструментом, в лучшем случае топором и лопатой, а то вовсе без всего. Свободные крестьяне, избираемые в датошные, тоже, как правило, были из молодших и бобылей, зажиточные выставляли вместо себя заместителя. В общем главное было отправить побольше народу, что они смогут сделать мало кого волновало. В местах, где требовался труд призванных крестьян, норму выработки поднимали только угрозами, насилием, да правежом.

Мне такая организация подневольной работы казалась малополезной растратой человеческих ресурсов. Поэтому в начальные люди отъезжавшим были нанято за немалые деньги несколько оставшихся в Угличе профессиональных землекопов-грабарей. Датошным был выдан княжий шанцевый инструмент, с ними отправили дворового повара, несмотря на его жалобы и мольбы, а так же им отгрузили корма из владельческих амбаров. Видя такое разорение, Ждан хватался за голову и чуть не плакал. С его точки зрения, такое разбазаривание добра, да ещё и в пользу самого низкого люда, было не то что бесполезным, а просто вредным делом.

— Им же за пять лет не отработать добро даденное, — стонал удельный казначей. — Струмент пропьют, аль поломают, то, что без ряда дадено — потом не сыщешь. Да и какая нам забота до Романовской вотчины? Пущай у Никитичей голова болит.-

Я особо с Тучковым не спорил, но решения своего тоже не менял. В детстве мне не однократно доводилось смотреть военные фильмы, и необходимость материального обеспечения строительства оборонительных рубежей у меня сомнений не вызывала. Непонятно каких трудовых подвигов можно ожидать от мобилизованных крестьян, которые копают землю окованной дрянным железом деревяшкой, а вынутый грунт относят к валу в самолично сплетённых корзинах или вообще в подолах рубах. Да ещё постоянно думают о том, где найти себе пропитание. За время своих поездок, я насмотрелся на то, каким образом ведётся городовое дело. Отправляемые мной с датошными двуручные пилы, металлические лопаты и кирки, коловороты, ломы да банальные деревянные тачки должны были ускорить и облегчить работу неимоверно. Не знаю, стоило ли ждать за такие инновации благодарностей от московских властей, но отправлять собранных на царёво дело работников по старинке я не собирался.

За пару недель удалось отправить угличский трудовой отряд на юг. Отъезжающие торопились, им надо было успеть добраться до места назначения до схода снега. Ещё раньше Андрей Козлов увёз в Москву ответное послание боярину Годунову. Найдя время для зельевой палаты, я с интересом слушал о результатах проведённых опытов.

— Калением квасцов добыто купоросное масло, — докладывал Степан Михайлов. — Остаток есть суть жжёная глина из коей поташ извлечь можно. Обратным действием кислоты и древесного кали на сухую глину получили прямую муку квасцовую. Да красильники рекли, будто наших квасцов для доброй протравы надо менее сыпать, чем фряжских. Оттого великий прибыток может казне твоей, князь, быть.-

Действительно, необходимый красильщикам и кожевникам товар везли из северного порта — Новых Холмогор, тратили его только для окраски лучшей ткани самым дорогим красителем и обработки тончайшей кожи. А его оказывается можно было практически из-под ног добывать, была бы лишь серная кислота в наличии. Явно стоило поторопиться со строительством мануфактуры в Боровичах.

— Нашли мы из коих сушёных трав пробный настой можно делать, — продолжал отчитываться паренёк. — Покойницкий цвет, анютиными глазками рекомый, взвар даёт синий, в купоросном масле является пурпуровым, а в нашатырной воде — зелёным.-

Это была тоже неплохая новость, то, что полевые растения могут являться природными индикаторами сред, я помнил со школы, но вот какие именно — совершенно выпало из памяти.

— Бумагу рыхлую этим настоем стоит пропитывать, и маленькими кусочками пробу делать, так каждый новый раствор проверять и записывать, — теперь химические реакции можно было систематизировать.

— Чёрные камни с Мологи, коих ты нам бочку привёз, ни к чему не годны, — доложил Стенька. — Калили их, кислым маслом растворяли, остатки везде пробовали — нет пользы. Дали Акинфову спробовать — плевался, мол, три горшка с железом в убыток ушли, в руках уклад ломается.-

По моему мнению, так испортить металл могли значительные примеси фосфора и серы.

— В серной кислоте растворяется сей камень? — задал я вопрос своему лучшему химику.

— Да, серый песочек получается,

— Прокаливанием после этого серного дыма не бывает?-

— От жара совсем почитай не меняется камушек энтот, — сообщил Михайлов.

Вполне возможно в руках у нас было какое-то фосфорное соединение. В хозяйстве всё пригодится, поэтому неутомимому экспериментатору были даны очередные поручения:

— С водой остатки выпарьте, на морозе подержите, ещё как растворите, может извлечёте чего.-

— Токмо осторожность великую являйте, извлекаемое может зело ядовито и горюче быть, — вспомнилось мне о свойствах фосфора.

Всё время до окончания ледохода было потрачено на подготовку к строительству мануфактур в Боровичских рядках. Отправлялись туда артели плотников, пяток кузнецов, отобранных Акинфовым, и просто нанятые гулящие люди. Приказчики объехали города от Твери до Ярославля, ища свободные рабочие руки. Руководителем мастерской по выработке кислоты и перегонке угля отправлялся Юшка Иванов, он был постарше Михайлова, и не так изобретателен как оставшийся помощник. Собирались на берега Мсты горшечник Иван Гольцов и мастер по фаянсу Фёдор Песков. Им были обещаны земля и финансовая поддержка, от них я рассчитывал получать огнеупоры и керамику. Кроме того они обещались использовать как топливо кокс бурого угля, куда ещё его приспособить мне пока в голову не приходило. Юшке я с собою в дорогу выдал под сотню страниц инструкций, но всего конечно заранее было не предусмотреть. Когда в середине мая дощаники наконец ушли бечевой к Твери, у меня появилось время заняться прочими делами.

В полуверсте от города, на княжьем поле, посеяли привезённые англичанином травы и овощи. Работали пахотные холопы, их при удельном дворе было около двадцати человек. Перед посадкой на землю моего сельскохозяйственного питомника вывезли несколько сотен подвод навоза и торфяных канализационных отходов. Высевать траву всем местным жителям казалось открытым проявлением безумия, и они жалели подневольных работников, выполнявших бесполезную работу в ущерб прочему весеннему труду. Пускаться в объяснения у меня не было желания, кроме поля под Угличем велено было сеять клевер на парах княжьей десятины в селе Девятково.

В самый разгар посевной деятельности Бакшеев напомнил мне, что уже три седмицы в наших палатах живут восемнадцать сыновей помещиков, да из городовых стрельцов семеро согласились отдать своих отпрысков в княжий шутейный полк. К тому же у меня в свите с давних времен было шестеро мальчишек-жильцов, да трое привезённых подростков Отрепьевых. Поэтому отдав последние распоряжения о полевых работах, мне пришлось задуматься о своём детском войске. С чего приступать к обучению и по какой программе его строить я представлял плохо. Но вспомнив пионерское детство и армейскую учёбку решил начать со строевой подготовки и обучения грамоте.

Учебный класс организовали быстро. Учительствовал Семён Головин, выучивший уже с полсотни дворян и приказчиков. Учили арифметику славянским и арабским счётом, и азбуку русским и составленным мной сокращённым алфавитом. Как подьячий Посольского приказа не сопротивлялся, но всё же согласился обучать новоязу как особому 'дьяческому скорописному' языку.

За неделю справили всем однообразные кафтаны из серого сукна. Пищали выстругали из дерева, со штыками из этого же материала, а вот сабли всем привесили настоящие. Я своим личным оружием до этого не заботился, хотя у моего предшественника в этом теле, маленького царевича Дмитрия, имелись стальная маленькая сабля, рогатина и булава. Но мне пришлось настоять на обучении с помощью деревянных сабель, как меня не убеждали окружающие что это пригоже только для пятилетних. То, что клинком я владел хуже, чем местный пятилетка, объяснять не пришлось.

Поскольку физические упражнения на заднем дворе чередовались с уроками в классе, моя несостоятельность в использовании холодного оружия стала известна всем. Увидавший мои жалкие телодвижения Бакшеев схватился за голову. Поэтому пока остальные потешные новобранцы корпели над цифрами и буквами, меня гоняли с клинком в руках Афанасий и Григорий-Гушчепсе попеременно. Что из их подопечного не выйдет великого рубаки, они поняли сразу. Но интенсивных занятий со мной не прекращали, толи надеясь на внезапное просветление бесталанного ученика, толи из природного упрямства. К концу второй недели ежедневных упражнений с саблей я всё ещё продолжал непроизвольно зажмуривать глаза при имитации удара мне в лицо. Оба обучающих меня воина чертыхались вовсю, если бы в это время был известен лейкопластырь, они наверняка бы приклеили мои веки к бровям. С твёрдостью руки было тоже всё не слава Богу, но это уже было дело наживное.

За эти пару недель по моим наброскам изготовили пару деревянных барабанов и прообраз пионерского горна. Если ударные инструменты соорудили довольно легко из гнутых тонких деревяшек и телячьих опоек, то с духовым угличские медники повозились изрядно. Поскольку музыкальным слухом никто из курсантов удельного войска не обладал, или не желал признаваться в этом, то у проходящих мимо Углича скоморохов было выкуплено двое мальчишек-сиповщиков.

Занятие строевым шагом начали с построений и выполнении команд на месте. Однако даже эти простейшие действия вызвали в моём потешном войске неимоверные затруднения. Дальше построения по росту дело никак не шло. Плюнув на княжеское достоинство, решил показывать элементы упражнений сам. Новобранцы кто постарше — хихикали в кулак, младшие смеялись в голос.

— Теперь под мою команду вы по одному исполняйте, — скомандовал я ухмыляющемуся кривому строю.

— Над собою ты сам, княже, волен. Мне же сие скороморошество сполнять — нелепо и родовому имени поруха, — наотрез отказался один из старших курсантов. Остальные промолчали, но явно поддерживали выступившего.

— Вольному — воля. Кто со мной иноземным обычаем ходить не желает — скатертью дорога, — вступать в дискуссию мне не хотелось.

Сразу, откланявшись, ушли двое — высказавшийся парень и ещё один его сверстник. Остальные переминались с ноги на ногу, но покидать строй не торопились. Им для этого явно требовалось разрешение отцов, все они были из небогатых семей, а в потешном полку какое-никакое, но жалованье платили. Помимо кажущейся нелепости моих распоряжений, имелись проблемы в отдаче команд. 'Направо', 'налево', 'кругом' — все эти слова для угличских недорослей ничего не значили. Переиначивать на 'шуйцей', 'десницей', 'оборотись' мне казалось неуместным. Находясь в полном отчаянии, я вспомнил незабвенное ' сено-солома'. Чередование непонятных команд с понятными словами потихоньку сдвинуло дело с мёртвой точки.

На следующий день после начала во дворе княжеских палат строевой ходьбы на учёбу не явилось ещё пятеро подростков. Остальным видимо родители объяснили, что их полутора рублёвое жалованье в семье не лишнее, можно и потерпеть придурковатого княжича. А мальчишкам-жильцам и привезённым Отрепьевым вовсе деваться было некуда, иных источников пропитания кроме милостей удельного правителя у них не было. Поэтому в течении следующей седмицы, потешный полк в составе двадцати девяти человек начал более-менее сносно ходить колонной под адские звуки, извлекаемые бывшими юными скоморохами из новых для них инструментов. Посадские жители реагировали по-разному — кто смеялся, хлопая себя по бокам, кто крестился, но уже к Петрову дню страсти поутихли.

На проходящей по завершению поста праздничной литургии, где моё присутствие являлось строго обязательным, при оглашении проводящим службу священником 'Многих лет' народ взволновался и зашумел. Мне причины гомона были неясны, но склонившийся ко мне Тучков проскрипел:

— Огласили многия лета, да окромя великого князя и царя Фёдора Ивановича, патриарха Иова и владыки ростовского Варлаама, рекли сие государыне царице Ирине Фёдоровне и царевне Феодосье. С испокон веков такого на Московском государстве не бывало, чтоб баб при многолетиях поминать.-

Я в таком нововведении не видел ничего дурного, но Ждан преисполнился самых мрачных ожиданий. Взяв после молебна в оборот протопопа собора, он выяснил, что изменения в ектеньи внесены по указанию святейшего патриарха Иова.

— Непотребство сие, святую старину рушить, — выразил своё мнение по поводу указаний главы Русской Православной Церкви казначей. Дальше он добавил несколько простонародных выражений, вогнавших в краску несчастного протопопа.

Меня же больше волновали не детали культовых ритуалов, а усиление хозяйственной деятельности на территории удела. Ждан ещё с весны заготовил у Акинфова маточники старых татарских и тверских медных пул, и тот вполне наладил выбивание их из прокатанных полосок черновой меди. Однако огромное количество всплывших монет надо было легализовывать, и мы с Тучковым придумали операцию прикрытия. Искусственно состаренные медные деньги притопили напротив кремля на левобережном мелководье Волги, и там же дворовые люди начали активно ковырять берег. Ночью в одну из ям ссыпали пару десятков пудов мелких пул и присыпали сверху песком. Тучков стал распространять слухи, княжич, де, сон видел, мнит будто вещий. Вроде как татарские деньги у реки неглубоко спрятали. После того как об этой новости заговорили на угличском торгу, нами торжественно был извлечён заранее припрятанный клад. Собственно ценность его была не особо велика, около семидесяти рублей, но угличанами овладела 'золотая лихорадка'.

Целую седмицу горожане и окрестные крестьяне лопатами и пешнями ковыряли берега Волги. К моему искреннему удивлению раскопали два настоящих клада, общим весом в полпуда серебра. Немало не стесняясь, Тучков, на основании того, что всё наёденное сыскано по слову князя, забрал половину сокровищ в казну. Остальное по моему указанию он поменял на московские копейки, уж больно диковинными выглядели старинные монеты. В течении нескольких дней народная молва удесятерила размер старого татарского клада, и теперь у нас имелось алиби на практически любое количество медных и серебряных денег.

В связи с этим отправили в Новые Холмогоры приказчика Васькина реализовывать свинцовую монополию. Очищать металл предполагалось у города Мологи, а извлекать из добытых примесей серебро в Угличе. Сдавать на царские монетные дворы драгоценный металл в слитках было нельзя, во избежание ненужных расспросов. Поэтому требовалось или перечеканить на золотоордынские дирхемы или выделывать сразу московскую деньгу, что сэкономило бы нам примерно десять процентов от перебиваемой монеты.

Получив первые пулы вместе с мелким серебром, разъехались по округе княжеские люди, скупать тряпьё, шерсть и лён. На эти должности я велел брать людей старых или покалеченных, к прочим работам негодным. При княжьем тереме было три десятка христарадничающих приживал, многие из них вполне искренне хотели заниматься посильным трудом. Мной планировалось обеспечить всех хоть на что-то годных городских нищих работой, полных инвалидов переселить в богадельни, по образцу новгородских, а не желавших трудиться сознательно — изгнать.

К середине лета добрался я до села Девяткова. Картина была весьма неутешительна. Поля княжеской яри и озими побила хлебная ржа, на засеянном клевером паре пасся деревенский скот. Призванный к ответу староста лишь недоумённо разводил руками:

— Дык на пару-то скотина с извека пасётся. А коли нельзя — так городить поле потребно, а нам о том никто вестей не присылал.-

— Подумай сам. Зачем поле было засевать клевером? Чтоб потом потравить его? — пытался я воззвать к разуму тиуна.

— То княжья придумка, нам сии замыслы непостижимы. Велели окромя зерна сеять польную траву — мы молебен сотворили да посеяли. Про что да для чего — то не про наш ум, — стоял на своём упёртый селянин.

Помимо того что улучшавшая плодородие травка была до корней сожрана скотом, она ещё и проросла некрупными пятнами, остальная пашня зеленела обычными сорняками. Староста от небрежения при посадке полностью отнекивался. По его словам, семена рассыпали везде поровну, а где чему расти, то Господь решает. С отчаянья велел насыпать с собой два мешка земли, один с места где клевер рос, другой с заросшего пустыми травами участка. Загадку эту я надеялся решить в Угличе.

Мне было крайне интересно, насколько удобна была в работе сооружённая по моим рисункам веялка. Староста долго искал тех, кто зимой провеивал княжье зерно. Явленные работники ничего конкретного сказать не могли, ограничиваясь лишь скупыми ответами.

— Свою рожь кто-нибудь от мякины и сора чистил на этой штуке? — кивнул я на первую сельскохозяйственную машину.

— Вроде Фролка пахнул жита, — почесав в затылке, сообщил сельский тиун.

— Больше никто? — полное отсутствие интереса крестьян к нововведению меня озадачило.

— Вроде нет. Баяли — изломаешь, мол, отвечай потом перед князем. Ну её, придумь сию, от греха подальше.-

— Фролка чего ж полез?-

— Да от дури своей природной. Говорил, де, семи смертям не бывать, а одной не миновать, дюже любопытственно как хитровина угличская семя веет. Коль он чего напортил, ты уж княже на него не шибко серчай, с малых лет он такой оплазивый, — доверительно сообщил мне девятковский староста.

Селяне явно не стремились к прогрессу. Из сорока с лишним мужиков села и прилегающих деревенек воспользовался дармовой веялкой лишь один и то по местным понятиям почти что дурачок. Найденный по моему распоряжению Фролка, парень лет двадцати пяти, ничем внешне от прочих пахарей не отличался, те же домотканые холщёвые рубаха и порты, да обмотанные вокруг ног поршни. Но вот был он не по-деревенски любопытен, благодаря чему и стоял сейчас передо мной, ожидая неведомых неприятностей.

— На своей ниве с вирвиём не бегал ли, как яз на княжей десятине указывал? — начал я расспрос нетипичного селянина.

— Бегал с сынишкой, — сокрушённо признался тот. — Спытать хотел, худо аль добро выйдет. На паре клиньев ржицу колыхал, а на остальных — нет.-

— Ну и что вышло?-

— Вроде потучней хлеба уродились, где вервиём ржицу тешили.-

— Как звать тебя?-

— Фролкой кличут, сын Липка яз, княже, — ещё раз в пояс поклонился парень.

— Поедешь ли в тиуны ко мне в иное село?-

— Нет, — активно замотал головой крестьянин. — В полные холопы не пойду, в посупление впаду от сей тяготы.-

— Чего ж сразу в холопы? Урядимся как-нибудь, — мне такая негативная реакция казалась удивительной.

— Правда нам ведома, — втянув голову в плечи, тихо проговорил Фрол. — По сельскому тиунству есть полный холоп.-

— Порядимся по-честному. Когда захочешь — обратно вернешься, — заверил я любознательного девятковца.

— По рукам ударим? — хитро глянул на меня исподлобья ушлый мужичёк.

— Хоть бы и по рукам, — не виделось мне в этом ничего страшного.

— Князю не веришь? — влез в разговор раздражённый Тучков.

Липкин сын предпочёл отмолчаться, но по его поведению было заметно, что действительно не верит. Пришлось слезть с коня и предложить ему бить рука об руку для закрепления обещаний. Уже после этого Фрол стал интересоваться переездом и размером земельного участка предназначенного для поселения. Сообщение о том, что ему придётся стать главой артел батраков, не сильно его воодушевило. Но обещание выделить ему безоброчно после честной семилетней отработки надел в тридцать четей доброй земли, развеяло его сомнения.

Из Девятково я возвращались не сильно обрадованным. Внедрение чего-то нового силами самих деревенских жителей представлялось крайне маловероятным. Видимо начинать придётся с единичных образцовых хозяйств, обрабатываемых силами наёмных и подневольных работников.

В Угличе нас ждал очередной посланец от боярина Годунова. Он привёз краткое письмо — приглашение прибыть к Троице-Сергиеву монастырю, куда царский шурин отправлялся на богомолье и весть о победе на реке Хопре русских полков над азовскими татарами. Когда я передал письмо для ознакомления Тучкову, тот окаменел. Причина такой реакции на довольно рядовое послание крылась в титуловании отправителя. Борис именовал себя царским шурином и праѓвителем, слугой и конюшим боярином, дворовым воеводой и содержателем великих государств — царств Казанского и Астраханского. Я к формализму местных отношений до сих пор не привык и к громко звучащим титулам относился спокойно. Ждан же такое поименование Бориса Фёдоровича счёл попыткой узурпации трона при живом царе, и, задыхаясь от негодования, произнёс:

— Сперва подручник его, патриарх Иова, тебя, царевич, велел в ектеньях не поминать, потом баб годуновского рода в многолетья вставил, а теперь до полного беззакония дело дошло. Где ж это видано, чтоб кто иной на Руси мимо государя страной правил? Лютая измена тут кроется. Не ездил бы ты к нему, как бы беды не вышло.-

Я признаться в нескольких словах никакой угрозы не видел. Боярин Годунов был весьма умным и прозорливым человеком, вряд ли он стал планировать злодейство в стенах одного из самых почитаемых монастырей. Отданный мной приказ выезжать поутру к Дому Живоначальной Троицы дядька выслушал с тихим отчаянием.

Глава 45

По приезду в Троицу все подозрения Ждана относительно коварства Бориса Фёдоровича показались чрезмерными. Встречала нас не монастырская братия, а дворовые первого боярина, причём настолько радушно, насколько это вообще было возможно для людей не царского чина. Единственно, прямо указывало на изменение статуса государева шурина то, что поселился он не в каменных палатах для знатных паломников, а прямо в царском тереме, предназначенном для государя и его семьи.

Сам Годунов встречал меня на красном крыльце с таким воодушевлением, словно увидел давно отсутствовавшего близкого родственника.

— Здрав буди на века! — приветствовал меня опытный царедворец. — Радость-то какая в наш терем взошла! А уж возмужал, возрос-то как, хучь сей час под венец.-

С этими словами боярин приобнял меня за плечи и повлёк в трапезные палаты. Годуновская дворня взирала на это представление не с меньшим удивлением, чем сопровождавшие своего князя угличане. Борис Фёдорович уже давно завёл у себя свой собственный двор с воистину царскими церемониями. Послов иностранных государей он принимал в специальной палате после доклада и сделанных прислугой оглашений. Поэтому такое простецкое радушие поражало больше, чем всевозможные 'китайские' церемонии.

В палатах столы расставили явно с умыслом. Несмотря не традиционную форму установки в виде буквы 'П', лавки для моих спутников и боярской свиты находились на изрядном удалении от двух главных мест. Препровождённый Годуновым к ним, я понял, что устроили это, дабы дать возможность беседовать, не боясь лишних ушей. Подавали к столу явно не монастырские кушанья, насколько мне помнилось, особыми разносолами в обители не баловали.

После первого, традиционного тоста за здравие государя Фёдора Иоанновича, сразу последовал второй — за царского шурина и правителя Бориса Фёдоровича. На мой не вполне зрелый возраст скидку кравчий не делал, наливая немалый кубок до краёв. Ставленые двадцатилетние боярские меды мне были не вполне по вкусу, слишком уж сладки и крепки одновременно. Но заздравные чаши пить следовало до дна, и уже после второй в голове зашумело. В прежнем своём теле мне вполне удавалось употреблять значительное количество горячительных напитков не пьянея, но в обличии подростка такой фокус оказался не возможен. Координацию движений я утратил практически моментально, сохраняя на удивление относительно трезвым рассудок.

Застольная беседа шла сразу обо всём — о татарах, погоде, ожидаемом урожае. В середине разговора боярин в очередной раз стал петь мне дифирамбы:

— Вельми ты разумом богат, княжич, и нравом благочинен, и деяниями славен. Истинно достославный сын своего отца, великого государя Ивана Васильевича. Он ведь мне наказывал о тебе печься пуще, чем о родном дитяти. Дозволь, наречённым сыном тебя именовать буду?-

— Почту за честь, — ответил я лестью на лесть.

— То для меня, для меня величанье великое и честь небывалая, — замахал руками Борис Фёдорович. — Ей Богу, самого дорогого за такое поименование отдать не жаль.-

Потом царедворец задумался, и вдруг, словно озарённый небывалой мыслью выпалил:

— Не токмо наречёнными, но и кровными сродственниками могли бы статься. Славное дело вышло б, как мнишь сие?-

— Да мы вроде и так как бы, — удалось только мне промямлить в некоторой растерянности.

— По сестре моей государыне Ирине Фёдоровне свойство у нас дальнее, — покачал головой царёв шурин. — Ближними родичами сделаться нам следует, сие мне прямо Господь велит.-

Видя моё недоумение, он продолжал:

— Яз ведь обещался для тебя самым дорогим поступиться, что ж сие как не дети родные? Дочь моя, Аксинья, как раз в женские лета входит. Бери мою кровинушку за себя, и будет меж нами соединение родственное. А уж приданного за дочуркой столько прикажу, как не за каждой немецкой королевной дают. Что ж до благословления родительского — то яз вас наперёд благословляю, а к твоей матушке ехать лучше опосля царского слова.-

Немедленная женитьба не входила в мои планы, да и возраст мой не вполне подходил для брака, о чём и было сообщено боярину:

— Летами яз мал.-

— Царь всея Руси Иван Васильевич в твои годы уж сам государственные дела правил да суд вершил. А великий князь Дмитрий Иоаннович отроком юным с московскими полками на брань выходил и к татарскому царю за ярлыком ездил, — слегка попенял мне Борис Фёдорович. — Но божеских установлений рушить не будем. Вот как год сто четвёртый наступит, так свадебку и сыграем. Сговориться же наперёд не грех, а вельми разумное дело. Чего ж молчишь, аль супротив чего сказать желаешь?-

Собственно ничего против женитьбы на дочери Годунова я не имел. Партия составлялась наивыгоднейшая. Новоявленный правитель обладал самым большим состоянием среди прочих аристократов, да и по влиятельности соперников у него не было. Задуманные мной нововведения требовали огромных денежных вливаний и значительной поддержки в царских палатах. Найти лучшего союзника чем Борис Фёдорович не представлялось возможным. А уж иметь его во врагах вовсе не было никакого желания. Все эти мысли пролетели в голове в одно мгновение, и я попытался как можно торжественней выразить своё согласие. Однако коварный мёд сделал своё дело, и мне удалось лишь заплетающимся языком вымолвить:

— Ж-ж-желаю. В ж-ж-жёны.-

Боярин расцвёл в улыбке, поднялся с лавки и, приподняв меня за плечи как пушинку, троекратно расцеловал. После этого зазвучали новые здравицы, и после ещё пары кубков спиртного мир вокруг меня завертелся и померк.

После такого весёлого обеда сознание возвращалось лишь на краткие мгновения, и каждое минутное просветление рассудка приносило дикую боль и тошнотворные спазмы. Раннее утро было таким, что лучше бы оно не наступало. Своё состояние я определил не как тяжёлый похмельный синдром, а как настоящее отравление алкогольными напитками. Под моим руководством Ждан организовывал промывание княжеского желудка, и, выполняя эту малоприятную работу, ворчал:

— Опоил-таки мальца, злыдень.-

Тот, кого дядька подозревал в отравлении, появился ближе к полудню. Глядя на моё жалкое состояние, боярин заламывал руки, горевал и обещал организовать молебен об исцелении страждущего.

— Зарок князь давал хмельного пития в рот не брать, да другим не позволять пианствовать. Вот, обет нарушил, на него Господь гневается, — сообщил Борису Фёдоровичу Ждан.

Надо признать, мою борьбу с неумеренным потреблением алкоголя окружающие интерпретировали по-своему. Я их разубеждать не пытался, проще им моё предубеждение против пьянства трактовать как религиозное чувство — пусть будет так.

— Что ж меня наперёд никто не упредил? — возвысил голос Годунов. — Сей обет мне ведом. Патриарху Иову даже на царских пирах в чашу воду наливают, благочестие чтить надобно.-

Повздыхав над тем, что заставил будущего родственника грешить, царский шурин отправился в храм, обещая неустанно молиться за моё здравие.

Я пытался вспомнить, чего вчера наобещал Годунову. Кроме обещания жениться на его дочери Аксинье ничего не вспомнил. По моим расчётам свадьба должна была состояться через два с небольшим года. Вступать в брак прожив четырнадцать лет казалось странным. Но по местным традициям возраст считали по-иному, чем в далёком будущем. Это происходило из-за особенностей летоисчисления, так, к примеру, срок в двенадцать месяцев и пять дней писали как два года. Вообще здешний учёт времени вызывал у меня изрядную оторопь, уж больно он отличался от привычного. Когда я впервые разглядел пожалованные часы с крутящимся вокруг неподвижной стрелки циферблатом с семнадцатью делениями, то сначала полностью поверил в то, что в этот мире не те базовые константы, чем в оставленном мной. Позже у меня получилось разобраться в косом счёте дневных и ночных часов, но привыкнуть к нему никак не удавалось. Хотя мои нынешние соотечественники так же знали и употребляли обычное, двадцати четырёх часовое, деление суток, уговариваться с ними на определённое время никак не получалось. Договорённости с упоминанием положения солнца, ' в полдень', ' на рассвете' приводили к более прогнозируемому результату.

Пока я размышлял о местном восприятии времени, в опочивальню зашёл Бакшеев.

— Хватит на лавке валяться, чай, тебе не сто лет в обед, — ухмыльнулся в бороду ветеран. — Пойдём-ка за монастырскую ограду, сабельками помашем — поиграемся.-

Мне иногда казалось, что наш уездный окладчик даже не дву, а трёхжильный. В какой-то мере это объяснялось жесточайшим естественным отбором. До пятидесятилетия доживал хорошо, если один из десяти рождённых мужчин, а уж среди потомственных воинов это соотношение было ещё ниже. А уж то, что Афанасий к своему возрасту сохранил целыми все конечности, оба глаза, и не потерял даже пальца с руки, говорило о его невероятном везении и мастерстве владения оружием. Хотя даже такой опытный боец не сильно преуспел в обучении меня владением холодным оружием.

Вот и в этот раз мне с десяток раз чувствительно перепало тупой железкой по голове, рёбрам и пальцам, не спасли даже два надетых стёганых тягиляя, шлем и толстые войлочные рукавицы. Стоило задуматься над улучшением своего учебного защитного снаряжения. Как минимум хотелось сделать кожаную сетку под шапку-мисюрку, и закрывающий пальцы эфес для клинка. Загоняв меня за четверть часа до полусмерти, Бакшеев во время передышки сообщил:

— Яз с московскими детьми боярскими потолковал. Славно ворогов на Хопре отделали. Татаровя майя в семнадцатый день к Шацкому острогу приступали, да никакой шкоды ему учинить не сумели. Воевода Володимер Иванович Клубков-Мосальский оборону держал славно. А там князь Василий Буйносов-Ростовский да князь Фёдор Ноготков сторожевой да передовой полки к городку привели. Следом за ними с Дедилова князь Василий Васильевич Голицын с большим полком шёл. Как ногаи и азовцы про сие распознали, так к перелазам через Хопёр и Медведицу тронулись. На бродах же днепровские черкасы с донскими да волжскими казаками в тележных гуляй-городах засели, видать заранее их туда созвали. День татары через реки перескочить пытались, да их огненным боем отгоняли, а как московские полки сзади припёрли — так вразнобой по Полю кинулись. Басурман побито да потоплено — не счесть. Сказывали — пятнадцать тыщ их пришло, едва ль кто сам третей ушёл. Мурзы Баран Кази Шейдяков, да племянник его Кильмаметь убиты, азовские мурзы Ислам да Бахмет в полон угодили. Сказывали також, два Арсланай Диеева сына смерть свою там нашли. Тут исчо подоспели волжские ногаи, оне с казаками сызнова предместья Азова пожгли, и на Кальмиусе, Бердах, да Балысарае дивеевские становища разорили начисто.-

Непонятно, поверил ли моим предостережениям Годунов, или Боярская дума сама по себе перевела собираемые 'на берегу' с ранней весны до поздней осени дворянские полки на более южные рубежи, но результат получился замечательный. Если бы удалось и в дальнейшем предугадывать маршруты татарских походов за добычей, то популярность набегов на север среди южных кочевников быстро бы снизилась. В очередной раз вспомнилось детство прошлой жизни, в школьные годы нас водили в походы по Воронежской области, учитель показывал в числе прочих достопримечательностей остатки старых оборонительных валов и городищ. Стоило узнать у царского шурина, построены ли уже эти сооружения, в географии нынешних южных границ страны я путался.

Борис Фёдорович уединился со мной для беседы после вечерней службы в соборе.

— Вишь как споро оправился, услыхал Бог наши молитвы, — порадовался он моему исцелению.

— Спасибо на добром слове, — поблагодарил я боярина. — Слыхивал аз, разбили татарских мурз русские рати на Хопре. Великое дело устроил ты. А где ныне наши рубежи на Поле пролегают?-

— По старым докончаниям у Ливен, а оттуда на закат по речке Семь, а на восход по краю Поля. Ныне же по царскому указу устроили остроги в полуденную сторону на Воронеже, Оскольце и Донце на местах старых порубежных сторожек. Агарян неверных оборение даровал нам Господь, за то хвалу ему воздавать следует ежечасно, — правитель широко перекрестился на образа.

— Строится ли между новыми городками черта защитная?-

— У Ливен засеки творят, Муравский шлях запирают, а в иных местах леса нет, завитай, как у Тулы, через всё Поле не построишь.-

— Почему же не устроить такие земляные валы со рвами?-

— Много работных людей потребно, да дворян для их бережения, кормов на столько народу в тех краях нет. Да и как держать черту раз рядом пахотные люди не живут? Они поправляют засеки, да сторожкам воинским пропитание доставляют. И так служивым десятинные земли даём для получения кормов, оттого среди них большой ропот.-

От Бакшеева я уже знал об этой проблеме. Кормиться выдвинутым на юг войскам было не чем. Для их обеспечения правительство пыталось заставить обрабатывать землю и сдавать часть урожая посадских жителей, а так же городовых казаков и детей боярских. Поскольку в Московском государстве служилое сословие традиционно не платило налоги, это преподнесли в качестве раздач государственных угодий в пользование, а десятину считали арендной платой. Так как вокруг имелись пустые ничейные земли, а выделяемые участки были велики размером и неподъёмны для обработки пограничным воинам, не имевшим зависимых крестьян, всё это мероприятие вылилось в форменную барщину для служивых. Многие из них обрабатывали лишь то количество пашни, которое давало зерна на требуемый налог, а иные и вовсе покупали его за деньги и сдавали купленное вместо отработки. Такая ситуация вызывала недовольство южного дворянства и посадского населения, от них потоком шли челобитные в Москву.

— Надо дворянам замосковным поместья менять на южные с прибавкой, да разрешить крестьян с собой свозить, — предложил я решение проблемы.

— Молодшим съехать и на новом месте обустроиться не на что, а выборных детей боярских переселять — тех разорить можно, и лучшей части войска лишиться, — не оценил такого кардинального решения проблемы Годунов.

— Ну, хоть охочих кликнуть, кому за интерес будет. Вотчинникам можно такой же обмен учинить, да монастырям. —

— С боярами сие надо обговорить, да царёва указа ждать, — задумался боярин. — Ранее в нашем отечестве своз поместных страдников не за обычай был.-

— Черносошным бы разрешить вольно переселяться, — закинул я удочку.

— Тягло кто тогда держать будет? Испокон века крестьяне ему крепки. Вон разрешили вольным людям в служилые казаки писаться — так с тульских, да рязанских мест пашенные сёлами в бега ударились, хоть и не про них указ писан, дворяне разорились в конец, — отмёл такое предложение царский шурин.

Крестьяне и так массово переселялись из мест с высокими налогами на свободные окраинные земли, центральные уезды пустели. По моему мнению, если процесс нельзя остановить, то его стоило бы возглавить, хотя боярину я этого сообщать не стал. Всё же он был крупнейшим вотчинником, и на многое смотрел через призму личных интересов.

— Сулемша Пушкин, за коего ты хлопотал, справно посольское дело отслужил. Через Голаны в Холмогоры с королевичем свейским возвращается, об том дьяки известили. По тем вестям для честной встречи окольничьи на Двину посланы. Мню, стоит его на съезд со свейскими людьми нарядить, подручным товарищем к свойственнику его, думному дворянину, муромскому наместнику Евстафию Пушкину, — переключился на иную тему Годунов.

— О том не мне судить, — мной овладела лёгкая растерянность. — Разве переговоры плохо идут?-

— Ругодив, на говоря уж об иных лифляндских землях, свеи не отдают ни за выкуп, ни на мену. За Олав-крепость сулят двадцать тыщ ефимков. Вольного мореплаванья не дают, требуют, чтоб иноземные суда токмо к Выборгу да Ругодиву для торга приставали, да чтоб русским людям нигде пристаней на своей стороне не устраивать. Сами ж хотят свободно плавать и до Пскова, и до Ладоги. Рубеж молвят, де, по старым докончаниям определим, а новые остроги все сройте. Дескать если не согласны, то войну возобновим. Так они нападать и не переставали, всё тщатся утраченное возвернуть. Жигимонта польского венчали свейской короной в феврале сего года, об том нам грамоту дали. Как бы ещё с Литвой нам не задраться, видать на сём и помириться придётся, — с горечью проговорил правитель.

— Грабёж средь бела дня, — боярин меня не понял, но меня мучили новые вопросы. — Где те старые рубежи проходят? Почему им к нам плавать можно, а нам к ним нет?-

— Дьяки грамоты Новгорода со свеями ищут. Во всех прежних, и отца твово и прадеда, по ним рубеж ведут. Чужеземные послы молвят по рекам Сестре и Сае, а далее на Кольскую землю, как съездчики размежуют. Что до торговли — так и нашим купцам в их города ездить можно, но токмо на свейских морских бусах.-

— Уж и мне пришлите список со старого договора, — попросил я Годунова. — Да разузнать надо, так ли сильны шведы как хвалятся, и будет ли Литва воевать с ними совместно.-

Борис Фёдорович согласно покивал головой. Прощаясь, напоследок он спросил:

— Что ж за сукновальню ты себе завёл, что уж и аглицкие немцы грамоты шлют, жалятся?-

— Шерсть силой воды чешу, да прях и ткачих в одном работном доме собрал. Оттого сукно в дешевле выходит, а англичанам с сего убыток, — прочие детали боярину были не особенно важны. — Могу в казну низкой ценой отдавать, чтоб служивым жалованье платить.-

Выдача жалованьем вместо денег тканей, мехов и всяких по случаю приобретённых товаров было вполне распространённой практикой в Московском государстве. За возможность сэкономить серебра боярин ухватился:

— Отчего бы и не устроить так. Токмо аглицкие купцы в плату пеньку, сало да соболей с куницами берут. Також и с тобой будут расчёт весть. А вот мытные заставы излишние сними с Волги, да тех, кто уплатил, не отягощай понапрасну.-

На этой мажорной ноте мы и расстались. Поутру отстояв молебен, внеся очередной дар в казну Дома Живоначальной Троицы и тёпло попрощавшись с монастырской братией, мы отправились обратно в Углич.

На обратной дороге Ждан очень переживал об утрате повышенных таможенных сборов. Меня же это совершенно не беспокоило, свою задачу — привлечь покупателей на угличский рынок заставы уже выполнили. Единственным ограничением сделок оказались малые капиталы проезжающих купцов, на крупные партии товара у них не хватало средств. Оттого большая часть оптовой торговли в стране находилась в руках пары десятков торговых гостей и иностранных торговцев. Они готовы были давать своим контрагентам товарные кредиты, и ждать иногда поступления денег по два года. Видимо для увеличения объёма сделок стоило поискать честных купцов для разъездной торговли удельными товарами.

В родном городе опять навалились заботы. Содовую мануфактуру, а с ней и зельевую избу, переносили подальше от города, слишком уж тяжёлый запах распространяла она вокруг себя. Стенька Михайлов добился увеличения выхода нашего первого массового химического продукта до двух пудов в день. Столько соды наши стекольщики потребить не могли, и стоило придумать ей новые применения. Пока лишь с помощью известкового молока он смог изготовить едкую щёлочь, которую тоже девать особо было некуда.

Для пушкарей изготовили на основе иноземного пистоля прибор для измерения силы пороха, и они экспериментировали с составами и пропорциями. Мы с Бакшеевым поехали посмотреть, как там наши ямчужные бурты, заложенные по новым технологиям. Добывающие селитру крестьяне нашим приездом были озадачены.

— Так два года не прошло, — удивился главный артельщик. — Зелья много, ежели кучи по пять лет зреют.-

Но разрытые по моему приказу бурты дали неочищенной селитры немногим меньше чем старые многолетние. За неполную седмицу ямчужные мастера установили, что более всего сырья дали лежащие в крытой сараюшке, поливаемые навозной жижей, груды смешанной с известью крапивы. Из более чем ста заложенных два года назад куч, эти принесли селитры вдвое больше чем такие же, но сложенные из других растений и не поливаемые азотистым раствором.

Артельщики изрядно оживились, непринципиальные изменения технологии увеличивали ежегодный выход ямчуга в полтора раза и ускоряли срок его созревания в два с половиной раза. Забирая с собой в удельную столицу не очищенную селитру, мы захватили так же четыре мешка непромытой буртовой земли. Мне не давала покоя мысль о том, что раз нитратные соединения вырабатываются бактериями, то можно это повторить в лабораторных условиях и там же оптимизировать процесс.

Собирался я по приезду заняться ещё одним давно откладываемым делом. Следовало, наконец, установить понятную для всех, а в особенности для меня, систему мер и весов. Посылать с каждым техническим указанием кучу реек и веревок для промерки размеров уже утомило. Мне была больше по душе десятеричная система, но названия единиц измерения следовало оставить привычными для уха местного жителя. Основная проблема была в том, что мне хотелось скопировать килограммы и метры, но как их вычислить я не знал. Вспоминалось лишь, что в пуде около шестнадцати с половиной килограмм, а в литре вмешается тысяча грамм воды. Проще было с изготовлением градусника, точки замерзания и кипения воды, а так же нормальная температура человеческого тела в памяти держались крепко, для составления шкалы с делениями этого хватало.

К работе по изготовлению эталонов привлекли в основном угличских мастеров-серебреников, в их профессии дело постоянно приходилось иметь с точными весами и размерами. Поэтому первым делом они занялись разделением казённого московского пуда на шестнадцать с половиной частей, а потом им требовалось соорудить геометрически правильный прямоугольный сосуд для воды. В это же время стекольщики мучились над получением одинаковых запаянных трубочек для термометров, но с помощью форм и тончайшей серебряной трубочки дело пошло на лад.

Ближе к местному Новому году, пронеслась весть о возвращении угличских стрельцов. Их годовщина явно затянулась, семьи отосланных на шведский рубеж воинов страдали от полного отсутствия вестей. Когда следующим утром дощаники с возвращавшимися бойцами уткнулись у берега, город наполнился радостными криками и горестным плачем. Из ушедших почти два года назад городских стрельцов вернулись чуть менее двух третей, но много приплыло в Углич новобранцев, набранных Пузиковым в новгородских землях. Сам Данила изменился — заматерел и посуровел лицом.

На княжем дворе стрелецкого голову встретил Бакшеев. Перед самым красным крыльцом они по-мужски обнялись, и старый воин, отстранившись, осмотрел молодого и тихонько проговорил:

— Видать хлебнул лиха. —

— Не без сего, — заложив большие пальцы за пояс ответил тот.

Мне же дико хотелось услышать новостей с северных границ, и я крикнул:

— Не чинись Данила, заходи в трапезную.-

День был пятничный, постный, но для прибывшего стрельца кухонные служки расстарались вовсю.

Не успел Пузиков отхлебнуть трёх ложек с густым рыбным варевом, как его стали засыпать вопросами.

— Ну что свей, не надумал миром дело кончить? Уж почитай шестнадцатый год воюем, четвёртое перемирье, а всё никак по рубежам не дотолкуются, — начал Афанасий.

Мню, сызнова ратиться будем, — сообщил жующий голова. — Немцы своих воинских наймитов не распускают, по городкам да сёлам держат. Перемирье нынешнее пустое, они к нам кажный месяц приступали, мы их места зорили.-

— Крепко ли приступали? С яростию, али так, по господарскому велению? — интересовался рязанец.

— Зело крепко. Не единожды приходилось новые остроги оставлять, свеи их жгли, а мы опосля их ухода наново отстраивали. За каменными стенами сидеть тяжко было, а в чистом поле совсем смерть, хотя и мы их поубивали сполна, — вздохнул Данила. — Едино любо пришлось, то, что казаки стругов наделали и нам оставили. По Сайма-озеру все емьские и карельские деревеньки мы выпустошили, кого прибили, а кого на нашу сторону свезли. Как для свеев корму не стало — реже они набегать стали. А войску столько нагнали, что прям страсть. Они чюдинов так объели, что те сами на нашу сторону перебегать стали.-

— Много ль новых острожков устроили? — поинтересовался я, надо было знать, чего шведы требуют снести.

— Где Узерва из Саймо-озера выпадает — раз, — загибал пальцы Пузиков. — То мы устроили, на старице узервской, где дорога к Выборку — два, там нам тверские стрельцы да новгородцы охочие помогали. Також московские полки выстроили на устье Сестры — три, да они ж в старой свейской земляной крепостице Кивинеп, что за рекой, на дороге устраивались, то четыре. Но в сём Кивинепе не ведаю, усидели аль нет, вроде воинские немцы их оттудова сгоняли.-

— Кто у врагов в начальствующих людях? — задал очередной вопрос Бакшеев.

— Ныне прежнего наместника Фляминка сыновья, прямой — Иван, ему отроду шестнадцать лет всего, да ещё второй, Илья, тот бл… — замялся Данила, глядя на меня. — В общем от невенчанной жены, он постарше будет.-

— Как шестнадцатилетнего парня войсками поставили командовать? — моё изумление было искренним.

— Он же племянник королевны Катерины и братанич короля Жигимонта, что ж ему в подручниках что ль ходить? — в свою очередь удивился стрелецкий голова.

Я в очередной раз позабыл об этих нюансах сословного общества. Но главное в сообщении Пузикова было не то, что шведскими полками командует совсем юный парень. Основным являлось то, что шведские войска измотаны и у них нет надёжного снабжения. Решительного наступления на севере от противника ждать не приходилось. Непонятно, что происходило у нарвского рубежа, но и там местность давно разорили, что сильно ограничивало возможность военных действий. Оставалась, правда, неясной позиция Ржечи Посполитой, но про это я надеялся узнать у возвращавшегося Сулемши Пушкина.

Глава 46

Первые недели сентября я ломал голову над организацией обучения потешного войска. В настоящее время в нём состояло тридцать два подростка, кроме юных музыкантов, и этот отряд мной был назван взводом. Для ребят внутри кремля выстроили отдельные бревенчатые палаты, в которых впервые использовали новшество — чугунные печные задвижки и заслонки. Так же я приказал перестроить все печи в княжеских палатах, это должно было изрядно сэкономить дрова в зимнее время. Питались княжеские новобранцы из одного котла. Собираясь для еды за общим столом.

За последние месяцы ребята научились маршировать в ногу и выполнять единовременно простые команды. Значительный прогресс в этом был достигнут благодаря совету одного из бывших юных скоморохов, Федьки. Он сообщил, что танцам в их ватаге обучали, подвязав к ногам колокольчики с разным звоном. Этот способ оказался вполне эффективным и в ратном учении. Оставалось только приспособить строевые упражнения к боевым условиям.

Сложился первый командный состав моего потешного войска. Десятников назначать не пришлось, я лишь утвердил на этих должностях подростков пользующихся авторитетом у товарищей. С выбором достойного командира взвода дело обстояло сложнее. Наибольших успехов в учёбе достиг привезённый Лошаковым сирота — Юшка Отрепьев. Парень обладал феноменальной памятью и превосходными способностями. Грамматика и арифметика дались ему очень легко, да и ратной науке он упражнялся с немалым рвением. Но Юшке было всего тринадцать лет, да и сиротское положение понижало его социальный статус. Поэтому начальником отряда я утвердил сына Самойлы Колобова — Петра. Талантами он уступал способному безотцовщине, но верность его рода Нагим не вызывала сомнений, да и должность его отца обеспечивала ему уважение окружающих. Отрепьева поставили заместителем командира, или по местной терминологии — 'товарищем'.

Английским торговец Джакман доставил мне с десяток книг по военному делу, написанных на латыни. Труды описывали ратный строй, устройство артиллерии, фортификацию и обучали ведению осад. Значение построения пехоты и конницы мне было совершенно не ясно, тактика применения пушек казалась слишком архаичной, а вот устройство крепостей и методы их взятия привели меня в восторг.

Сотни гравюр итальянских художников наглядно демонстрировали ломаные линии современных европейских укреплений, чёрточками были показаны направления ведения огня. В прежнем своём мире я военным делом совершенно не увлекался, но в чём разница между фронтальным и фланговым огнём понимал. Всё устройство крепостей способствовало тому, чтобы держать подходы к их стенам под продольным обстрелом с соседних бастионов. Русские кремли по сравнению с нарисованными в итальянских книжках фортециями выглядели устаревшими.

Я задумал построить зимой снежную крепость по образцу увиденных и на ней потренировать своё войско. Помимо этого стоило оснастить потешных хоть каким огнестрельным оружием и провести учения с пушками и кавалерией. Деревянные пищали годились только для строевых упражнений, да для первоначального обучения штыковому бою. Новобранцы кололи своими игрушечными ружьями соломенные чучела, стрельцы, вернувшиеся из боевого похода, над ними вволю потешались. Лишь их голова Данила Пузиков разглядывал отрабатываемые потешными солдатами приёмы без тени насмешки.

Разговорились мы со стрелецким командиром во время отправки двух дощаников в мою новою поволжскую вотчину — Усолье. Первыми туда отправлялись пятнадцать работных людей, именуемые здесь 'деловые', да двадцать стрельцов угличского гарнизона. Их задачей было поставить острожек, да провести разведку местности.

— Жильцы твои княже, будто воинские немцы наёмные ходят, — сообщил Данила. — В Карельской землице також бывало, идут стройно, в свои дудочки-жалейки играют, да пищали снаряжают по командирскому голосу, а не своевольно.-

— Ну и как они воюют, при правильном-то строе? — заинтересовался я сообщёнными сведениями.

— Для вогненного боя гуськом строятся, да при пальбе друг за дружку забегают, а ежели от конных берегутся, то вперёд копейщиков с длинными списами выставляют. Токмо мало от сего толка. Ну, к бою быстрее изготавливаются, да палят чаще. А ежели стрельцы за крепью какой сидят, так немцам их оттуда не выбить. Наши палят хоть редко, да метко. А уж до прямого дела дойдёт, то куда немцам с тонкими сабельками против русских бердышей.-

— Что ж ничего хорошего у немецкой пехоты нет?-

— Панцыри на них добрые да шеломы. В таких на рать выходить сподручней чем в кафтанах-то, — признал голова.

— Ну а в чистом поле как воевать? Если без укреплений? — не прекращал я донимать стрелецкого начальника вопросами.

— Какой же воевода пищальников в чистом поле поставит? — в свою очередь удивился Пузиков. — Их конные полки стопчут. Завсегда или гуляй-город ставятся, али возы городятся, иль малую засеку делают. Ну, уж ежели ничего нет, то стрельцы бердышами колья секут и перед собой втыкают наискось.-

— Чего ж тогда ходишь на упражнения ребят смотришь молча, да не хулишь как прочие?-

— Дак ведь красиво ходют, — простодушно ответил Данила. — Ладно было б так и московские приказы выучить шагать да строится, особливо для тех случаев когда иноземные послы приезжают.-

— Так своих бойцов поучи, боярин Годунов заедет — покажешь, отличишься, — недолго думая, посоветовал я.

— Да куда там, — махнул рукой голова. — В городовую сторожу еле собираю тех, кому назначено. У всех же хозяйство, лавки да промыслы. Когда им ходьбой потешаться бездельно.-

О том, что стрельцы служили в мирное время лишь неделю в месяц, да и военное их старались надолго от дома не отрывать, мне удалось совершенно забыть. А ведь основной доход этих служилых составляло не государево жалованье, а безоброчные торговля и ремесло. Перевод их на постоянное несение службы, так как это будет практиковаться в далёком будущем, требовал значительных денежных затрат для увеличения денежного оклада.

Заказанные в Устюжне новоманерные пищали всё никак не приходили. Никто не мог объяснить мне причину задержки. В поисках объяснений добрался я до кузнеца Акинфова. Тот уже стал крупным торговцем металлическими изделиями. Массовый прокат гвоздей и скоб, механизированная ковка сделали его весьма богатым человеком. Наше очередное совместное новшество — накатные плахи для изготовления винтов сулили вовсе небывалые прибыли. Ведь изделия с резьбой стоили чуть ли не в пять раз дороже материала, из которого были изготовлены.

На мой вопрос о судьбе устюженских изделий, Фёдор горестно развёл руками и изобразил ими странные пасы.

— Не было прихода лодок с Устюжны ныне, — перевёл мне его новый приказчик, нанятый видимо за умение понимать язык жестов кузнеца. — Почтенный хозяин також о том вельми скорбит, ведь у него десять дощаников с железом разным у городка Мологи без движенья стоят.-

— С чего такой затык? — крайне изумился я прерыванию весьма оживлённого в последнее время судоходства между городами.

— Бурлаков нет, да и коноводов також, — признал помощник Акинфова. — Все на иные заработки подались, за прежнюю цену найти некого не мочно. Вот к зиме отхожие крестьяне лошадные вернутся — всё санным путём доставим.-

За ружьями пришлось отправлять к моложскому устью княжий струг с десятком стрельцов. Терпеть с получением образцов оружия до зимы мне совершенно не хотелось.

Одновременно с занятиями с потешными солдатами я следил за первым урожаем новых культур. Травы и свекла первый год выращивались в основном на семена, но некоторые выводы уже были сделаны. Косить на вспаханных и засеянных лугах получалось дважды, а то и трижды за сезон. Для сохранения фуража на зиму угличские плотники соорудили из брёвен и обмазали смоляным варом первое силосохранилище. Закладка зелёного корма производилась крестьянами по моим рекомендациям. Свекла оказалась совершенно не сахарной, а обычной белой, кормовой. Но Простейший опыт дал из двух пудов свеклы чуть меньше гривенки сахарной патоки, из которой выжимкой через льняную тряпицу выделили полфунта сахара. В будущем такой результат признали бы совершенно ничтожным, но тут при дикой цене на сахар и грошовой на свёклу и такое производство оказывалось выгодным. Даже неполная очистка свекольного сока, оставлявшая в сладком продукте нечистый цвет и посторонний запах, не мешала его продаже, ведь у конкурентов товар тоже чистотой не блистал.

Практически всеми сельскохозяйственными работами руководил Фрол Липкин. Ему я поручил проводить селекцию оставляемых на семена растений.

— Семена с той травы бери, коя потолще да помясистей, да выросла выше остальных. Свеклу також надо бы спытать. С какого корня более патоки уварится, от того ростка зёрна на сев пускать-

— Мороки много, — вздохнул крестьянин. — Можа лучше слово верное открыть? Знаешь ведь поди, княже.-

Мне с трудом удалось удержаться от раздражённого окрика. Вера местного сельского населения в действенность заговоров удручала. Но собственно и в моём прежнем мире, отстоявшем от этого на несколько веков, находились уникумы предпочитавшие бормотание знахарей достижениям науки. Тут это явление было распространено повсеместно, крестьяне искренне думали, что как на поле не убивайся, а гарантированный результат будет, только если нужное слово знаешь. В принципе, учитывая огромное количество различных факторов влиявших на урожай, в чём-то они были правы. Никакие самые современные методы не могли гарантировать удачной погоды.

— Ежели от лучших родителей потомство отбирать на развод, то порода во всём улучшится, и в хлебах, и в овощах, и в скоте, да и в людях, пожалуй. Вот тебе моё слово, — попытался я кратко изложить своему новому тиуну теорию наследственности.

— Не истинно сие, — дипломатично возразил тот и привёл кучу примеров, приплетая и соседей, и каких-то коров-пеструшек, да крапчатых жеребят. Во всех его случаях из жизни смысл был один — у отличных родителей уродились негодные дети.

— Не сразу улучшается. Сперва могут скрытые в предках огрехи наружу лезть. Но если худых отпрысков откидывать, то рано или поздно дело выйдет. Может на это десять лет понадобится, а может и сто. Не мы, так правнуки наши плодами сих трудов воспользуются, и благо из них извлекут.-

— Уразумел, — кивнул Фрол. — Надобно отделять худое от доброго и тогда детям детей наших воздастся и откроется им сокровенное.-

— Ну, пусть так, — пришлось мне согласится с такой трактовкой селекционного отбора.

Так же беседовали мы с Липкиным на различные агрономические темы. В большинстве вспомненных мной сельскохозяйственных приёмов крестьянин не видел никакого смысла.

Не особенно одобрял он вывоз торфа на поля:

— Бывало дело, дед мой возил лесную тундру на ниву. Всё попусту, со жжёной новиной не сравнить.-

— Не просто один торф надо сыпать, а с навозом смешанный, отлежавшийся в кучах. Оттого его под скотину велено сыпать да в нечистые ямы, — уточнял я особенности нового способа.

— Гной скотинный на жирных и тёплых землях хорош. На выпаханной пашне им новое огнище не заменить, — стоял на своём Фрол. — Да много заложишь — токмо лишний рост будет, оттого хлеба от дождей и ветра полегают.-

Собственно все крестьяне хозяйствовали по системе переложного земледелия. Их основной задачей являлось получение максимального количества ржи. Все остальные культуры выращивались как подсобные. Отсюда происходило чрезмерное истощение почвы, с которым совершенно не боролись. Пахари переходили на заброшенные, заросшие деревьями пашни, выжигали там подросший лесок и заводили новые нивы. Старые земли оставляли отдыхать в перелог на пятнадцать — тридцать лет, именуя, как правило, пахотным лесом. Поэтому с точки зрения крестьянина возиться с удобрением земли было малополезно и слишком трудозатратно. Но имелись в таком способе свои подводные камни.

— Как с десять лет тому назад вольный съезд пахотному народу заповедали, так в иных поместных деревеньках на землю худоба приключилась. Маловато пашен за боярским сыном, оттого и по пяти лет землица в отдыхе не лежит. Так что покуда честного выхода нету, там гной возить следовало бы, — выдал своё заключение Липкин.

Вопрос с правом крестьянского отъезда в Юрьев день стоял остро. Среди крестьян ходили слухи что скоро 'заповедные годы' пройдут, а многие до сих пор переезжали на новые места по устному договору с владельцем земли. Но вольный переход земледельцев бил в первую очередь по карману поместных дворян- основы русского войска. А сделать что-либо в ущерб обороноспособности московское правительство позволить себе не могло.

В ходе разговоров с Фролом узнал я о способе борьбы с ржавью хлебного зерна — головнёй. Сильно заражённое семя крестьяне мочили в 'зольном квасе', убивая споры грибка. Тут мне пришло в голову, что для этой цели гораздо эффективней использовать случайно полученные моими химиками цианиды. Конечно, при обращении с водными растворами цианосоединений требовалась определённая осторожность, но в прошлой жизни с такими препаратами работали обычные колхозники.

Так же по совету Липкина нанятые работники стали дерновать почву под весенний сев конопли и льна. По крестьянским приметам первые посадки на росчисти давали более соломы, чем зерна, поэтому эти растения подходили для новин как нельзя лучше. Поэтому первоначальный план севооборота решили устроить таким образом: первый год сажать технические культуры, потом три-четыре года чередовать зерновые и корнеплоды, потом засадить всё клевером на пять лет для возвращения прежнего плодородия.

За три дня до ледостава в город привезли давно ожидаемые мной ружья. Они отличались своим внешним видом от обычных русских пищалей, но и на представляемое мной оружие будущего не особенно походили. У самопалов имелся кремневый замок, собранный на одной пластине. Для выстрела заряженной пищали требовалось взвести курок, одновременно поднималась полка и нажать на рычажный спуск. Калибр на мой взгляд был крупноват, составляя без четверти полвершка, да и внутри ствола имелись изъяны. Приклад изогнули сильнее, чем у старых ружей, но, по-моему, всё равно недостаточно. На стволе имелась мушка, но в пару к ней не приделали целика. Штыки, длиной почти в аршин, слишком уж свободно болтались в выглядевших ненадёжными креплениях. Оружие весило чуть меньше чем старые пищали, но для подростков всё равно многовато.

Помимо настоящих ружей для новобранцев потешного войска приготовили новую зимнюю форму. Если овчинный тулуп, шерстяные штаны и шапка, похожая на ушанку, не многим отличались от обычной одежды, то подшитые кожей валенки произвели фурор. Конечно, маршировать в них было крайне неудобно, но по комфорту они превосходили как обычные сапоги, так и двойные, с внутренними ичигами.

Вместе с оружием из Мологи привезли новости о устюженской железной мануфактуре. Плотину завершили к концу нынешнего лета, домну и башни подогрева воздуха так же уже возвели и в настоящее время сушили перед запуском. Пуск, однако, был назначен на конец весны, ранее запустить вододействующие механизмы не получалось. В условиях русского климата водобойные колёса могли работать в полную силу считанные месяцы, в периоды высокой воды, то есть в лучшем случае, при достаточном количестве дождей, всего четыре-пять месяцев в год. Для регулярной промышленности требовались двигатели способные работать круглый год. Устройство паровика и электрического двигателя я, как и все прочие, проходил ещё в школе, но это совершенно не гарантировало успешной их постройки. Подумав, решил начать с воссоздания паровой машины, как более простой и менее требовательной к материалам.

По первому санному пути в Углич приехал Григорий Пушкин, за успешную дипломатическую поездку повышенный в чине до дворянина московского списка. Привёз он с собой иноземные гостинцы и список с мирного договора Новгорода со Швецией, тот почему-то нашёлся только на латинском языке. В светлице княжеского терема Сулемша демонстрировал подарки.

— Вот самоткацкий стан из града Данцига, сам узорчатые ленты творит, по полудюжине за раз, — сообщил он, показывая странную рамную конструкцию.

— Как же он работает? — поинтересовался я устройством механизма.

— Не ведаю, — признался дворянин. — Купил сию диковинку у сирой вдовы. Она ничего не поведала, но малюнки сработавшего сие знатца також отдала.-

— Чего ж мастер секрет ткацкой машины никому не открыл?-

— Да не успел, поди. Его за сию новоизмысленную штуку посадские в Висле утопили, да амбар со станами пожгли. Вот лишь малое подобие у жены осталось. Она его за бедностью своей чужестранцу продала с радостью, в городе-то за такой торг прибить могли, — сообщил печальную историю своей купли Пушкин.

— Что ещё повидал? О чём важном в чужих краях слышал? — мне хотелось узнать больше подробностей о поездке.

— До Данцига через Литву, потом через Крулевец ехали. А город тот от короля Жигимонта вольную грамоту имеет, торговлишка там дюже бойкая. Кажный год по пятьсот кораблей иноземных туда приходят, а к нам в Холмогорскую пристань коли два десятка приплывёт, то уже много.-

— Неужели так много судов в данцигской гавани? Чего ж там купцы покупают?-

— В Голанях, в Амстере-городе ещё больше. Там ежный день тыща разных купеческих бусов стоит. А из Данцига везут они хлеб, пеньку, воск с мёдом, да кожи с салом. Ещё лес и смолу купчины немецкие берут на судовое дело.-

— А в Польшу чего голландцы везут на продажу?-

— Сукно, ткани узорчатые, камки да бархаты, селёдку солёную, соль, вино в бочках, да коренья и перцы разные. Оттого превеликий доход имеют, — дотошно рассказывал об увиденном Григорий. — Живут в Данциге богато, свои стрелецкие полки имеют. С королём рассказывали размирье у них бывает, они от своего государя в осадах сидят и почасту верх держат. Жигимонта богатые паны не страшатся, два лета тому назад судилище над им устроили и виноватым обозвали за то, что Колывань и Ругодив под литовскую руку не подвёл. А в сём он обещался при помазании на царство.

— Значит неладно у польского короля с подданными, — задумчиво протянул я.

— Так и есть, — согласился Пушкин. — Да в прошлом лете черкасы днепровские заворовали, но тех князь Острожский побил и усмирил. Королевич Густав сказывал также, что на свейской земле Жигимонта не ласково встретили. Когда венцом венчали, дядя его Каролус с ближними дворянами оружный в храм божий заявился, все уж не чаяли, что без кровопролитья обойдётся. Да в свейских городах ближникам королевским, тем, кто римской веры, запрещают по-своему открыто молиться, оттого ссоры у них почасту с лютерскими еретиками. Оттого Жигимоту, коей по вере папист, обида и утеснение.-

— Значит склоки идут между католиками и протестантами, — мной овладело оживление. — Неплохая весть.-

— Есть и похуже, — сообщил Сулемша. — Слух по Литве гуляет, что в православном клире шаткость там образовалась. Будто владыки Луцкий Кирилл и Владимирский Ипатий мнят в папёжский чин перекинуться. Уж правда аль нет не ведаю, но получили они от короля разрешительную грамоту, мне об сём пан в корчме хвастал, баял — сам её отвозил.-

— В Посольском приказе ты об этом сказывал? — новость заслуживала самого пристального внимания.

— Знамо дело, — слегка надулся Григорий. — Всё со слов моих в сказку написали и обещались до патриаршего приказа исправно довесть.-

— Ну а в Соединённых Провинциях как дела обстоят? — меня интересовали все обстоятельства посольского вояжа.

— Чудно там, не по-нашему, — почесав затылок, выдал своё заключение московский дворянин. — Какой десяток лет с гишпанским королём, со своим прямым господарем, воюют. В Амстере-городе торг идёт и на праздниках гуляют, а всего в ста верстах оттуда воинские люди наёмные насмерть режутся. Заправляют там всем чёрные торговые мужики, кажный год за деньгу на войско у них пря стоит. Богачество при этом у них огромадное, работный человек в год серебра по более нашего боярского сына гребёт. Лавки купеческие большущие, наши против них вельми малы. Хоромы всё больше каменные. Работные дома, сукнодельни всякие, вроде той, что ты на Угличе завёл, есть во множестве. Суда морские, размером здоровее наших кочей и бусов, строят споро, как пирожки пекут. Корма для люда и лес для стройки из-за морей привозят, свово не хватает.-

— Как тебе принц Густав показался?-

— Буий он какой-то, то ли от учения, то ли от тягот своих умом странен стал. Жительствует вовсе не по царскому чину. Сказывали, до того обмужичился что сам купечествовал, да в конюхах служил. Видать сие от того, что не природного он королевского звания. Мать его вовсе пошлого чину, родила Густава сего до венчания, — Григорий замялся и моём присутствии решил эту тему больше не развивать. — Малым дитём его на чужбину выслали. В разных странах живал, по-словенски свободно говорит, а вот свейское наречие забыл напрочь.

Дальше беседа перешла в торжественный пир, в течение которого из речей посланника в Польшу и Голландию сделал вывод, что немедленного нападения войск западного соседа опасаться не стоит. Конечно, король Сигизмунд будет стараться уговорить правительства Ржечи Посполитой и Швеции выступать единым фронтом, но на это ему потребуется не один год. Если вообще осуществимо, особенно с учётом своевольства польской шляхты.

Следующим днём после приезда Пушкина я отправил лентоткацкий станок к нашему удельному изобретателю Ефимову. Тот за последний год предложил с десяток проектов, из которых практическое применение нашли лишь два маленьких новшества — гнутая железка на веретено самопрялки для более простой намотки нити, да развёрнутая шпуля в ткацком челноке, дававшая чуть более ровную ткань. Всё остальные изобретения, несмотря на их изрядную сложность, пользы не принесли. От разорения мастера спасал лишь смастерённый им станок для выделки карандашей. Эти писчие принадлежности проезжие купцы закупали у него бочками. Особенный успех они имели после того, как в комплекте с ними стали продаваться ластики, сваренные из отходов гуттаперчи. Этот набор позволял экономить дорогую бумагу, пуская её в дело неоднократно.

Вот этому любознательному человеку я решил поручить разобраться в устройстве привезённого механизма. Мне эта странная деревянная конструкция с какими-то веревочками и несимметричными кулачками ничего не говорила. Возможно, русского посланника вообще ввели в заблуждение, и никакой самоткацкой машины не существовало.

Дни после отъезда Пушкина в столицу я проводил за изучением старого новгородского договора со Швецией. Перевести с латыни помог Семён Головин, в странных географических названиях разобраться помогли стрелецкий голова Пузиков и мой финский помощник Михайлов. После полной расшифровки грамоты о вечном мире, мной был сделан вывод о том, что захваченная казаками крепость Олафа лежит на русской территории, как и вся северо-восточная сторона озера Сайма. Далее согласно договора граница лежала по речным путям и волокам до Каянского моря, именуемого в тексте Гельсикским. Насколько мне удалось понять местную топонимику, это соответствовало Ботническому заливу. Так значит, возврат к старым рубежам подразумевал не отдачу земель, а получение новых, в настоящее время занятых шведами. Интересно знали ли об этом послы обоих стран, собравшиеся в селе под Нарвой для обсуждений условий мирного договора.

Вообще, из разговоров со стрелецким начальником Данилой, я сделал вывод, что полученную лихим набегом твердыню, лежащую посреди озёр, отдавать никак нельзя. Сидевший там отряд заставлял шведов держать свои силы в нескольких местах побережья, создавая, говоря шахматным языком, 'вилку'. К тому же от этого крепкого каменного замка через небольшие волоки открывался доступ к большинству внутренних мест Финляндии. Отказаться от таких преимуществ значило совершить редкую глупость.

Посланные на юг датошные люди вернулись за седмицу до Филиппова поста. Долгое отсутствие они объясняли своеволием поставленного над ними приказного человека. Выполнив все работы у Скопина за месяц с небольшим, они по приказанию начальства вынуждены были переехать к Ливнам где до холодов трудились на засечных линиях. При этом их запасы и инструменты изрядно пограбили присланные из Москвы приказчики и подьячие Пушкарского приказа. Выручил их Иван Лошаков разменявший после долгих торгов нашего крымского пленного на серебро. Он так же выдал им княжеских денег на припасы для обратной дороги.

Не успел я разобраться со множеством челобитных, в которых бывшие датошные просили выдать им кормов и денег для спасения от обнищания, как из столицы привезли новый указ. В нём уже требовалось на юг двести человек, видимо углецкая посоха пришлась приказным разбойникам по душам. Работ, судя по рассказам вернувшихся, сделали за впятеро большее количество народа, так ещё и то, что можно разворовать с собою привезли.

Мириться с этим я не собирался, и начал собираться в гости к боярину Годунову. Мне явно было чего ему рассказать. Если бы не помог визит к правителю, следовало добиваться приёма у государя всея Руси Фёдора Ивановича. Помимо жалоб, я хотел показать царскому шурину и, если будет оказия, его зятю новые пищали и получить заказ на их производство. Да и угличские оружейники и стеклодувы сумели изготовить порядочно необычных вещей, так что над подарками мне не пришлось ломать голову. Вперед нас, упредить царедворца, выехал Андрей Козлов. Княжеский санный поезд тронулся в стольный град в самом конце ноября.

Глава 47

Хотя до Москвы наша кавалькада добралась быстро, немедленной встречи с Годуновым не получилось. Борис Фёдорович отсутствовал, в объяснения дворня не вдавалась. Под домашним арестом нас никто и не думал держать, и мы с Бакшеевым и сопровождающими людьми вольно перемещались по столице. Побывал я на богослужениях в центральных храмах, в торговых рядах и приказах. Видимо посадские стали меня узнавать, многие останавливались и совершенно бесцеремонно разглядывали угличского князя.

Правитель появился лишь на четвёртый день поздно вечером. Боярские слуги провели меня в светлицу, где меня дожидался Борис Фёдорович. Вид он имел хмурый и явно пребывал в глубокой задумчивости.

— С добрыми ли вестями, княже? — спросил царёв шурин после традиционных приветствий.

— Есть добрые, но привёз и худых, — честно признал я.

— Сказывай, — велел царедворец, лицо его словно закаменело.

— Пограбили московские приказные угличских датошных людей, княжеский наряд для земляного дела разворовали,-

— Что за пустая безделица? — насупился боярин. — Присылай со стрельцами тех крестьян, что сие довёл, в Разбойный приказ. Там всё напрямо выспросят, и у самих жалобщиков и у тех на кого они укажут. А буде кто учнёт запираться, так обыск учинят, али пытку какую.-

Причина нелюбви местного населения вступать в тяжбы с государевыми людьми стала мне совершенно ясна.

— Лучше б по иному расспросы вести, чёрный люд не отягощая понапрасну, ведь от того воровства первый убыток государю, а уж мой то второй только, — возразил я всесильному правителю. — Ведь от такой татьбы постройка рубежных черт замедлиться может.-

— Как же по иному-то? Кто ж без прямых оговорщиков, да без пытошного страху сам на себя вину скажет? — моя недальновидность заставила Годунова улыбнуться.

— Надо приказных, кои у Скопина и на Ливнах засечное дело правили, по одному за един день опросить, да сказать им о том, что кто первый без утайки всё расскажет — ему все вины отпустят. Ежели кому запираться захочется — тому за всех ответ держать. Токмо расспросы надо вести таковым видом, чтоб не смогли договориться меж собой подьячие сии.-

— Хитро, — оценил боярин. — Да не в обычай сие, чтоб по одному слову тяглых людишек, да к тому ж огульно сказанному, государевых слуг заставляли расспросные речи вести. Но за ради тебя укажу яз устроить по сему.-

— Ещё требуют с моего удела двести посошных людей, откуда ж их взять, — после удачного начала мне пришло на ум ковать железо пока горячо. — В прошлом годе снаряжал всех с княжеской казны, кормом да деньгами на подъём помогал, теперь что ж всего вчетверо отдать? Следующим летом сколько народу надобно будет? Тыща аль две?-

— Указал ныне царь всея Руси Фёдор Иоаннович строить новую засечную черту, от реки Семь через Оскол, через Воронежа, до Урляпова городища и далее встречь солнцу по краю Поля, где мочно то исполнить будет. Да повелел он объявить, что дворяне да иные вотчинники могут по челобитью обменять свою землицу на иную, в украинных уездах, на крымской стороне. Да крестьян с собою могут свесть, ежели помочь им окажут для обзаведения хозяйством на новом месте. Но силком и в железах волочить на новые земли заповедано, под страхом государева наказания. На Угличе что ж не слыхивали сего? — нахмурил брови Годунов. — Для защиты тех сведенцев от разоренья и полонного расхищенья велено строить новые остроги и засеки. Роптать о том не пристало, иль в твоём уделе чёрный люд учал своим умом жить, мимо царёвых указов?-

— На государево дело работников пришлю, — решил я не конфликтовать с боярином. — Но ведь по-иному строить можно, дешевле и быстрее выйдет.-

— Эт каким же обычаем? — заинтересовался правитель.

— В начальные люди не приказных ставить, а розмыслов, да старшин грабарских, к земляному делу привычных. Пожалуй, и в товарищи к воеводам их же следовало посылать. Работный люд кормить, да нарядом казённым снабжать, делить по артелям и каждой урок давать. Кто свой урок отработал — тот волен домой идти, с дозволения головы конечно.-

— Значится, к дворянам московским да стольникам в товарищи чёрных людей ставить? — ухмыльнулся моему сообщению Борис Фёдорович. — В посмех что ль сие советуешь?

— Хотя конечно ежели кто к розмыслу дельному способен, то можно и в письменные головы пожаловать, — продолжал он думать вслух. — Но ежели по-твоему учинить, казне поруха великая будет. И так уж думные чины какую седмицу спорят, у кого деньгу на указанную затею приискать.-

В плане немедленного увеличения доходов бюджета я ничего предложить не мог, у самого в удельной казне постоянно не хватало серебра на все задуманные проекты. Железоделательный завод в Устюжне и купоросный в Боровичах и те строились без задержек только благодаря мошенничеству с чудодейственным рогом.

— Ладно вышло б, коли свеи за земли свои окупу хоть тыщ пятьдесят угорских золотых заплатили, али талерами шестьдесят тысяч, — прикидывал Годунов. — Как мнишь, выйдет ли сие?-

— Никак нельзя крепость Олаф отдавать, польза от неё для обороны карельских земель немалая, — сообщил я царскому шурину. — Да стоит она на наших землях, они по новгородскому докончанию на русской стороне.-

Боярин с интересом выслушал мои добрые вести по поводу установления старинных рубежей, но особого энтузиазма не выразил:

— Не отступятся миром от стольких уездов свеи, нестатошное дело. Может за них они монетой заплатят? Надобно послам наказ отправить, чтоб на сём крепко стояли.-

Поразмыслив ещё немного, правитель вымолвил:

— Не выйдет сие, только раззадорим ворогов. Не согласится Жигимонт на такой мир. Вести присланы верные — в Кракове панский съезд денежный сбор на войско назначил, да постановил рушенье посполитое сбирать. Бают, на татар да турок, де, войско собирается. А почём знать, может совокупно со свеями к нам приступят? Ить круль у них теперь один.-

— Вроде с дядей своим, Карлом, у Жигимонта пря. Да и свеев с ляхами как кошку с собакой в одной конуре не поселишь.-

— Сказывали мне о сём, — передёрнул плечами Годунов. — Цесарский посол Никола, да королевич Густав, за едино говорили, мол, не сойдутся паписты с лютерскими еретиками. Да сбор войска польского на волошской стороне объявлен. А всё одно — поостеречься следует.-

— Да турский солтан войной грозит, ежели остроги свои в черкесских землях не разорим, не дадим ему вольный путь между городами его Азовом и Дербенем, да також требует полон освободить, казаками и стрельцами похватанный, — продолжил мой будущий тесть.

— Нет ли с Терков новостей? — вспомнил я о южном походе.

— Не радостные вести от князя Старко Хворостинина пришли, — сокрушённо покачал головой Борис Фёдорович. — Отписался он, мол, всё по наказу делал. Новые острожки устроил на ерике Кумы, на старом городище Чернь, також в устье речки Койсу, да на перелазах через неё и через Акташ-реку. Сперва земли тюменские да гуенские повоевали, Солтанево место да Андрееву деревню разорили. Потом уж к Таркалам и Таркам приступали, городки те с боем взяли. От кахетского царя ни подмоги не видывали, ни вестей не слыхивали. Ятые языки довели: стоит, де, шевкал со всей силой воинской под Буйнаками. Указал государь Фёдора Иванович, коли силы кахетской в помощь не придёт, воеводе назад ворочать. Тако князь Андрей сполнил, да токо пошёл к переправе койсинской, появились округ конные сотни татарские. Два дня обозами огородясь, полки к острожку шагали. Сели там в осаду, а через три дни всё войско шевкалово тамо их осадило. Конных да пеших воев тысяч с десять крепостицу обсадили. День и ночь напролёт старались вороги острожек с приступу взять, да отбились московские полки. И то токмо оттого, что бой у татар кумыкских лучный, а вогненного вовсе нету.-

Боярин передохнул и продолжил:

— Но на том тяготы не кончились, осадила шевкалова рать русских воинов, да накрепко. Целую седмицу стояние длилось, мнил князь Андрей будто уж погибель пришла. Воду в копанках брали, а корму вовсе никоего не было, почитай все кони пали. Но сон одному казаку гребенскому чудесный привиделся, явился ему святой Николай-угодник и велел Кресту Животворящему молиться, и оттого придёт честным христианам избавление от агарянской напасти. Токмо справили молебен, в татарском войске шум да крик поднялся, и меньшая часть его прочь побегла. А за тем дня не прошло — вся орда татаровей разбежалась, убоявшись гнева Господня. Полоняники, после схваченные, потом сказывали, мол, то шевкаловы дети меж собой перебранились — делили кто прямой сын, а кто от пошлой девки рождённый. Но воевода доносит — токмо Божьим промыслом спаслись, явственно чудо случилось. Остатних конных людей князь Андрей в загон разослал — корма собирать, а с пешей ратью к Теркам двинул, да в крепостице сотню стрельцов оставил. По тем вестям царь всея Руси Фёдор Иоаннович указал, а бояре о сём приговорили, именовать место то — острогом Святого Животворящего Креста.-

— Ну, слава Богу, что всё ладно закончилось, — вырвалось у меня после прослушивания такого рассказа.

— Чего ж ладно? — возмутился Годунов. — В Акташском остроге пятьдесят стрельцов да казаков осажены також были, татары им шерсть дали, клялись беспомешно в Тарки отпустить. А по выходу в поле всех ратных людей на смерть перебили, кто уцелел — тех в плен поймали. Да у князя Андрея едва ль половина войска осталось, остальные побиты или от хворей сгинули. Також к Сунженскому острогу брагинские да кабардинские изменные люди приступали. Взять не взяли, а хлеба пожгли, да многих постреляли. Везде поруха, да государеву имени умаление. Рядит теперь Дума боярская, не пожечь ли южные крепости, как ранее при государе Иоанне Васильевиче сами их разорили, для турской приязни.-

Успешных походов турок на Русь мне не припоминалось, а границу с беспокойным Кавказом, по моему мнению, стоило только укреплять, а не оставлять неприкрытой.

— Больше надо острогов на южном рубеже строить, а не старые оставлять, — выразил я свою мысль. — Турецкому войску до нас не добраться, да и коли дойдёт — удачи ему не будет.-

— Астрахань-то осаждали солтановы полки в царствие государя Ивана Васильевича, — возразил Годунов. — Да семь годов тому назад опять в поход на нас сбирались, да по крымской замятне выйти не смогли, уберёг Господь. Хоть сказывает цесарский посол, будто поднялись заедино немцы, угры, волохи да ляхи с литвинами на Царьградского повелителя, а всё одно — опаску иметь следует.-

— Також с иной стороны напасть грозит, — продолжил боярин. — Тезики юргенчские доносят: собирается, де, бухарский царь, любительный друг солтана турского, на Ембу и Яик идти, крепости свои там ставить. А ну как сговорились с Кучумом и совместно сибирские украйны воевать хотят?-

Среднеазиатских нашествий я тоже не мог вспомнить, поэтому выразил сомнение в таких вестях:

— Врут поди, как бухарцам добраться туда?-

— Купцы-тезики степью до Казани доходят, — не поддержал моего скепсиса правитель. — Ты бы хоть чертежи земель русских и соседних с нами держав поглядел. Там все пути и караванные шляхи прописаны, скоко идти да где корма искать тож указано. Тобольский воевода, князь Фёдор Лобанов-Ростовский, весть прислал — откочевало с Оби в Бухарию мангытское племя чёрных шапок, каракалпак по-татарски именуемое. Вот они-то вожами и будут, приведут воев Абдуллы-хана к Кучуму.-

— Вроде казахский правитель собирался с Бухарским ханством воевать?-

— Солтан киргиз-кайсаков ныне калмакскую землицу к своей державе приклоняет, да не совладать ему с Абдуллой ханом без помощи персидского царя али могольского падишаха.-

— В Сибири следовало бы военной силы прибавить, уж десяток леток изгнанного сибирского царя утихомирить не можем, — осмелился я дать совет первому советнику русского государя.

— Посланы уж прошлым годом, — ответил Борис Фёдорович. — Немалую силу отправили — полторы сотни московских стрельцов, сотню казанских татар, сотню литвы полонной, да три сотни башкир. Також воеводе князю Андрею Елецкому велено с Тобольска и Тюмени сибирских татар, с коих прежде аманаты взяты, литву и черкас, за Камень сосланных, да прочих служивых к себе прибирать, город Тару ставить, да всеми силами хана Кучума и кочующего с ним ногайского мурзу Алея под царёву руку подводить. Ежели миром дело не сладится, то войной на него идти, искоренить его силу начисто.-

Нынешнее состояние сибирских дел я совершенно не знал и поинтересовался ими у будущего тестя.

— Слава Богу, всё ладно, — рассказывал Годунов. — С Березова сеунч добрый, побили там кондинских вогулов, князца Агея в полон со всем семейством поймали, ныне к Москве их везут. Да сургутский воевода извещает, что наказ исполнил и город поставил, а остяцкого князца Бардака в бою разбил и под царёву руку подвёл. Токмо нужда в сибиркой земле в хлебе великая. Дальний путь с Чердыни на Лозьвинский городок, да возить некому. Ясашный народец разбегается, не хочет подводы давать.-

Снабжение отправленных в Сибирь войск продовольствием из европейских уездов выглядело диковато. Хлебушек похоже получался в Тобольске золотым.

— Неужели там ржи нигде не собрать? — задал я закономерный вопрос.

— Татары там малопашенные, крестьянскому делу неучёные, хлебного ясаку не могут давать, — вздохнул Борис Фёдорович. — Черносошных свели туда семей сто, да також годной землицы мало, да и каким обычаем ржицу да овёс растить им неведомо. В приказ Казанский челобитная от соликамского посадского жителя пришла. Пишет он, может, де, указать короткий путь от Соликамска на Туру реку. Послан наказ государя в Соль Камскую про сие доподлинно разведать, и если истинно сие, то быть указу о новой дороге. Тогда в сибирской землице с хлебом и солью облегченье наступит.-

Даже с коротким путём такое плечо снабжения привлекательным не выглядело. К тому же в Сибири злаки прекрасно росли, сомнений в этом у меня не существовало. Поэтому я предложил свой вариант:

— Стоило бы сведенцев не на целине, в пустых землях, устраивать, а селить меж старых коренных жителей. Тогда русские крестьяне бы узнали от татар когда сеять, когда жать, а сибирские местные селяне увидели бы пользу от иных пашенных обычаев. А через пару лет можно и по разным деревенькам развести, да всех новых поселенцев сперва к старожилам селить. Так лет за десять глядишь, и свой хлеб в Сибири образуется, ничего лишнего возить не придётся.-

— Доведу до государя Фёдора Иоанновича, дельно задумано. Хоть и запрещено ныне православным вперемешку с иноверцами селиться, но устроить сие можно, — поразмыслив, согласился Годунов. — Токмо бы татары не взбунтовались от такого соседства принуждённого.-

— От ясака освобождайте на тот срок, что сведенцев учат, сами зазывать начнут, — ухмыльнулся я опасением правителя.

Будучи помимо прочего Казанским наместником, Борис Фёдорович отвечал за все сибирские дела, поскольку новые земли за Уральским хребтом управлялись одноимённым с наместничеством приказом. Его способность помнить и учитывать огромное количество информации уже давно меня поражала. Администратора равного ему по способностям мне до сих пор видеть не приходилось.

Следующим утром после молебна осматривали привезённые дары и образцы новых товаров. Фаянс Годунов осмотрел с полным равнодушием, бросив:

— Сё глина, на Москве то не ценится.-

А вот прозрачные стеклянные стаканы с орнаментом, да чеканные серебряные подстаканники к ним вполне его порадовали.

— Такое царю подарить пригоже, хучь серебра-то на узорочье достаканное по более пустить следовало, — приговаривал он, крутя не отличающуюся, в общем-то, особым изяществом вещь.

Особый интерес вызвали новые пищали. Из присланных в Углич ружей отобрали самые надёжно сделанные, мелкие недоработки устранили перед поездкой, и за качество продукции я не беспокоился. Для получения экспертного мнения боярин вызвал мастеров государевой оружейной палаты, те долго крутили ружье и проводили пробные стрельбы.

— Железо на стволе твёрдо, мягкое надо бы ставить. Замок осечек много даёт, жагровый повернее. Да жало спереду лишнее, одна морока от него, — выдал заключение старший из оружейников, не забыв сказать и о хорошем. — Ствол выглажен начисто, прям дивно видеть, заварка на ём на фряжский манер. Пищаль лёгкая, дитёнок справится. Можно такие на ремень вешать, да в завесные рушницы для детей боярских определить.-

— Во что ценишь сии пищали? — поинтересовался Годунов.

— Устюжские мастера по рублю и пятнадцать алтын отпускать их в казну могут, — незамедлительно последовал мой ответ.

Прибыль на оружии была не велика, около двадцати процентов, пытаться разбогатеть на оборонном заказе, на мой взгляд, не имело особого смысла.

— Дорого, — покачал головой правитель. — Тульские кузнецы по рублю и пяти алтын в казну пищали отдают. Цена-то твоя с замком аль только на рушницу?

— Целиком, за всё,-

— А ежели чудное жало убрать?-

— Ну, наверно, алтына на два дешевле, — слетело у меня с языка первое пришедшее на ум.

— Вот без жала, да из мягкого железа пусть сработают на Устюжне. За то уплачено будет по сорок пять алтын, — подвёл черту под торгом боярин.

— Штык надо оставить, очень полезная вещь, а цена будет указанная, — попробовал я отстоять нововведение. — Врага им колоть в ближнем бою весьма сподручно.-

— Бердышом-то вблизи ловчее выйдет, — улыбнулся Годунов. — Ежели издали колоть то уж лучше списа на немецкий манер. Жало же сие — безделица сущая, потешка ребяческая.-

— От него пользы больше чем от воинской секиры будет. Тогда её можно отставить, облегченье служивым в походе выйдет, — моё убеждение основывалось в основном на послезнании, конкретных доводов не хватало.

— Обсекаться в поле, дрова рубить да гуляй-города ставить стрельцов сим полувертелом что ль заставлять? — проявил признаки недовольства боярин. — В уделе можешь баловаться, а в казну поставляй указные, како яз велел.-

Собираясь уходить со двора, царёв шурин сообщил:

— Дары завтрева государю представлю, а сам к нему после явишься, яз упрежу. —

— С патриархом Иовом об унии уже советовались? — брякнул я вопрос в спину правителю.

— Об какой-такой унии?? — Годунов чуть ли не подскочил в воздухе. — С кем соединяться-то?-

— Так Сулемша Пушкин докладывал, — мне такая острая реакция была не ясна. — В данцигском посольстве находясь, слышал он вроде о переходе владык литовских под папу Римского.-

— Не слышал о таком докладе, — сквозь зубы прошипел боярин. — Со мной сбирайся.-

Патриарха в его палаты притащили чуть ли не с богослужения в Покровском соборе. Узнав причину волнений, глава русской церкви послал служек к своим приказным искать необходимое сообщение. Спустя час сказка, записанная со слов Пушкина, нашлась. Нерадивый подьячий положил её не в ту стопку. Видя устройство дел в московских органах управления, я этому совершенно не удивился.

Приказ, по сути, представлял собой большую избу, в главном помещении которого сидело на лавках с двадцать дьяков и подьячих. Документы писали они на своих коленях, исписанные листы держали рядом на лавках. Постоянного рабочего места ни у кого кроме глав приказа не было, рассаживание служащих происходило или по старой традиции или с руганью и дракой. Поэтому страшная волокита и постоянная путаница казались вполне нормальным делом. Удивляло скорее то, что дела всё же рассматривались и страна каким-то образом управлялась. Объяснял я это себе тем, что мелкие государственной администрации не оторвались ещё от народа и понимали, что взятки взятками, но и работу делать нужно. Учитывая то, что младшим приказным жалованья не платили вовсе никакого, и 'кормиться дьякам от дел' являлось официальной установкой, уровень мздоимства казался вполне приемлемым, особенно зная реалии будущего.

— Бог милостив, убережёт нас от скверны, — выслушав текст донесения, убеждённо проговорил патриарх Иов. — И прежде православные владыки от христианства отступались, в папёжскую веру перекидывались, прельщась диавольским соблазном. Но еретики сами себе тем готовят погибель вечную, ибо хулят на Духа Святого коверкая истинный Символ Веры нечестивым 'филиокве'. Ибо сказано в Писании: если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем. Помолимся чады мои, и сгинет мерзость вероотступничества, како и в прежние времена бывало.-

В моём бывшем мире униатская греко-католическая церковь вполне существовала и сгинать, по-моему, не собиралась. Не выражая явного сомнения в действенности патриарших молитв, я выразился в том смысле, что на Бога надейся, а сам не плошай. И вообще непротивление врагу — это одна из форм помощи ему.

В прежней жизни меня совершенно не волновали конфессиональные распри. Тут же, видимо в силу укоренившейся за несколько лет привычки, я без раздумий принимал сторону отечественной церкви. Хотя если задуматься, никаких антипатий к иноверцам во мне не просыпалось, и исчадиями ада они для меня не являлись. Волею судеб я оказался на одной из сторон, и разбираться кто в древнем споре прав, а кто нет, уже не приходилось.

Надо письмо послать к Киевскому митрополиту, верным христианам литвинским — князю Василию Острожскому и князьям Вишневецким, да братства православные, Львовское и Виленское особо, известить, да разузнать истину ли посол обсказал или спутал чего, — предложил Годунов.

— Разве восточных патриархов и особенно Константинопольского, который киевскую митрополию окормляет, не надо в первую очередь оповестить? — удивился я. — Его кафедра, пусть меры принимает.-

— Первосвятитель Иеремия, мню, усомнится в московских вестях, — вздохнул глава русской церкви. — Как бы оплошки аль нелепицы не вышло.-

— С чего ему не верить-то? — не понял я сомнений почтенного старца.

— Мал ты ещё об сём судить, — буркнул Борис Фёдорович.

Вот дела, как о женитьбе договариваться и пьянствовать — не мал, а как о важных делах — так сразу годами не вышел.

Уже значительно позже, мне шёпотом поведали историю о поставлении первого русского патриарха. Если верить этим слухам, особо важного гостя из Константинополя сначала посадили под облечённый в благообразные формы домашний арест, потом долго дурачили с самыми выгодными обещаниями, а когда упёрлись его спутники, то за постной трапезой дьяк Василий Щелкалов намекнул иерархам о возможности быть в Москве погребёнными, естественно со всеми почестями. И только после исполнения всех пожеланий московского правительства греческим священнослужителям дали возможность уехать за рубеж.

Между тем выяснение кому писать из восточных патриархов продолжалось:

— В Антиохию грамоту заслать-

— Припомнит Антиохийский Предстоятель, как его предместника в алтарь Успенского собора не пустили, всю службу у заднего столпа простоял-

— То из-за гордыни митрополита Дионисия вышло, тогда Александрийского Мелетия и Иерусалимского Софрония упредить.-

— Не ласковы они к нам, честным местом в диптихе не удостоили-

Надо всё ж с Антиохией списываться, на предстоятеле сей кафедры чин судии вселенной. Пообещаем освободить привёзшего соборную грамоту архимандрита Неофита, племяша папы антиохийского, из узилища. К тому ж докладывали, иной родич патриарха Мелетия в Остроге ныне, у князя Василия Острожского. Совместно они крепко за веру православную постоять смогут.-

Беседа постепенно перешла в богословские споры, в сути которых я пока разбираться не научился.

Приём у государя Фёдора Ивановича проходил на следующий день. Проходил он без всякой помпезности, в малой трапезной палате. После мне дозволили присутствовать на великокняжеском обеде в узком кругу близких лиц, которых представляли ближние родичи кланов Романовых и Годуновых. Перед самым отъездом из царского дворца произошло и вовсе неслыханное — ко мне подвели маленькую царевну Феодосию. Смена опочивальни, рекомендованные прогулки и кипячёная вода с хлоридом кальция явно пошли ей на пользу. Не виднелось никаких признаков детского рахита, выявленного мной ранее, при её болезни.

— Слава Богу, что послал исцеление через тебя, да что нашёлся рог индрика, вон как на пользу-то идёт, — поделился со мной радостью счастливый отец долгожданного ребёнка, и прибавил. — Дабы не скитался брат мой, как сирота меж чужих дворов, жалую подворье на Орбате. Приезжать можешь безвестно, не упреждая, волен по моему слову ты в переездах своих.-

Подарок был для меня крайне ценен, даже не землёй, а свободой передвижения. Поэтому благодарил я царственного брата горячо и искренне. Наскоро собрался обратно в Углич, с надеждой возвратится домой до Рождества. Перед самым отъездом меня призвал к себе Годунов:

— Почто не сказываешь, что ведомо тебе как в царёву казну прибыток увеличить?-

Гарантированного варианта я не знал ни одного, поэтому с интересом уставился на царского шурина:

— Эт как же?-

— Скрытничаешь, — покорил меня правитель. — Стало мне ведомо, будто двоильные кубы у тебя в уделе хитрые поставлены и хлебного вина с единой меры ржи вдвое выходит. Ить кабацкие сборы легко возвысить можно. Немедля шли разумеющего в винном деле мастерового на Москву для устройства сих хитровин.-

Требуемого человека я обещался прислать не мешкая. Оставалось понять, где его взять, ведь угличский куб для перегонки спирта собрали целиком по моим наметкам. Чего-чего, а на самогонные аппараты мне в жизни довелось посмотреть порядочно.

По приезду в Углич меня позвали в зельевую избу. Стенька Михайлов в новой лабораторной посуде выделил неизвестные ему газы действием соляной кислоты на металлы и их окислы. Собственно мне хватило пары минут, чтобы опознать полученные хлор и водород.

Куда применить водород в небольших количествах мне в голову не приходило. А вот на хлор у меня сразу появились планы. Хлорную известь получить не составляло труда, стоило только проверить, какую именно известь требуется насыщать газом.

Уже на следующий день опыты дали успех. Использовать полученное вещество как дезинфектор выходило дорого, в основном из-за цены привозного манганового камня, но в текстильной промышленности реактиву могло найтись место.

Применение в опытах первых, пусть и не точных, термометров и индикаторов кислой среды давало свои результаты. Так исследования привезённой мной из Девятково земли показали, что разные образцы показывали разную кислотность, от умеренной до очень большой. Видимо именно этот фактор в значительной мере влиял на урожайность клевера. Для нейтрализации кислой почвы годился известняк, но организовать его помол в массовых количествах пока не представлялось возможным.

Перед самым рождеством в уездную столицу пришёл санный обоз из Боровичей. Нам доставили первые баклажки со сделанным на мануфактуре купоросным маслом и первые пуды твёрдых продуктов коксования бурого угля. Согласно письма Юшки Иванова из мастерской выходило в день до пятнадцати пудов кислоты, размеры производства ограничивало лишь отсутствие свободных рук на добыче пирита. Примерно те же проблемы существовали с переработкой ископаемого каменного топлива. Но для опытов и испытаний доставленного хватало с лихвой.

Акинфов возился с устроением волочильного станка с механическим приводом. Собственно, единственной проблемой было изготовление фильеров приемлемого качества. Этим занимался, в очередной раз отложив в сторону свои сабли, кузнец Миронов. Инициатором идеи машинной выработки проволоки пришлось стать мне. Поскольку существующая технология с клещами, железной доской с пробитыми отверстиями и качелями для моих целей не подходила. Ставший уже крупным торговцем Фёдор, почувствовал очередную выгоду, готов был переселить Тихона к себе на двор и запереть под замок до окончания работы.

Меня насторожила мысль о том, что в развитии угличской металлопромышленности используется физический и интеллектуальный труд нескольких людей, а практически всю денежную выгоду извлекает один Акинфов. Явно следовало что-то поменять, создать или паевое товарищество как в Устюжне или какую-то форму акционерного общества.

Ещё не закончились святки, а в княжьи хоромы прибыл новый гость.

— Иван Гмелин, приказной человек купца Ивана Белоборода, до тебя, княже, просится, — доложил сенной караульщик.

Сообщение меня удивило, в эти дни русские старались без крайней надобности в путешествия не отправляться и никакими делами не занимались. Я встал из-за письменного стола, наверно одного из первых на Руси, и ответил:

— Ладно уж, зови, раз нужда такая неотложная у купеческого приказчика.-

Вошедший носил русскую одежду, но по жестам и манере поведения в нём сразу угадывался иноземец. После церемонных поклонов, гость попросил разрешения внести подарки от своего патрона. После получения дозволения четверо слуг внесли два деревянных сундука, из которых иностранный торговец стал доставать различные диковинки — глобус, здоровенный витиеватый компас, свёртки с различными южными пряностями, дорогие ткани и ювелирные украшения. Ценность дары имели не малую, с чего их вдруг прислали к Угличскому удельному двору, мне не было ясно.

— Поминки от заморского негоцианта Ивана Белоборода, — произнёс приказчик, указывая рукой на разложенные товары.

— Спасибо конечно, а из какой державы прибыл сей купец и каково его природное имя? — поинтересовался я происхождением щедрого дарителя.

— Из нидерландских владений славного короля гишпанского, на родине кличут его Яном де Валле, — слегка склонившись, отвечал гость. — Меня, ваше высочество, зовут Иоганн де Гмелин, но можете смело именовать на русский манер Иваном.-

Манеры поведения испанский подданный имел весьма утончённые, резко контрастирующие с простецкой грубостью русского дворянства и боярства. Поэтому я решил уточнить:

— Вы помощник купца?-

— Младший компаньон, — улыбнулся де Гмелин.

— Зачем же вы прибыли в Углич?-

— Выразить своё почтение сыну великого отца, московскому принцу крови, славному своими деяниями далеко за пределами его страны, — без тени смущения произнёс гость.

Конечно, ласковое слово и кошке приятно, но я искренне сомневался, что обо мне знают в Казани и Пскове, не говоря уже о соседних странах.

— Веритас одьюма парит, обсекьиум амигос, — удалось мне подобрать подходящую фразу. — Или говоря по-русски: истина порождает ненависть, лесть — дружбу.-

— Вы хорошо образованы, ваше высочество, и весьма проницательны, — склонился в лёгком поклоне торговец.

— Вы видимо тоже, — вернул я любезность.

— Падовский юниверситас.-

— А на каком факультете учились?-

— Яз прослушал курсы диалектики и риторики в Артистариуме, — сообщил странный гость.

Мне с усилием удалось сдержать удивлённый возглас. В прошлой жизни в Падуе я бывал, и о местном университете слышал многое. В эти времена из его стен выходили люди занимавшие потом высшие государственные должности в своих странах. Что же занесло человека, обучавшегося ораторскому мастерству и искусству спора в одном из старейших высшем учебном заведении Европы, носившего вполне благородную фамилию, в далёкую иноверную страну?

Де Гмелин прочитал в моих глазах немой вопрос и, разведя руки, проговорил:

— Несчастливая война с бунтовщиками разорила моё семейство и всю нашу страну, Фландрию. Братья ищут удачи на военной службе, я, как младший, решил испытать фортуну в негоциации.-

— Чем же торгуете?-

— Закупаем в Московском государстве меха, поташ и пеньку.-

— Какова же ныне разница между ярославскими и вологодскими ценами на пеньковую пряжу?-

Отрекомендовавшийся купцом де Гмелин замялся.

Выдержав минутную паузу, я спросил о цене найма подвод на вологодском волоке в нынешнюю осень.

— Яз плохо знаком с местными условиями, здешними хлопотами занимается мой старший партнёр, — помолчав немного, сообщил фламандец. — Но могу с превеликой тщательностью рассказать вашему высочеству о привезённых заморских товарах.-

— Извольте-

— Вот сие — подобие нашего мира, — иностранный гость указал рукой на глобус. — Не знаю, ведомо вашему высочеству о сферической..-

— Да-да, — не совсем вежливо перебил я рассказчика. — Земля-шар, вращается вокруг своей оси и вокруг солнца, это не новость.-

— Яз також знаком с этой интересной гипотезой, — промолвил озадаченный негоциант. — Вот извольте видеть хитроумное устройство, оно… -

— Указывает сторону света, придумали древние китайцы, — удалось мне закончить за удивлённого коммерсанта.

— Вот резной гребень из огромной черепахи. Они обитают на безлюдных островах, на пути в Ост-Индию. Ещё там живёт удивительно глупая птица, не боящаяся людей и не умеющая летать.-

— А-аа, догадался — Маскаренский архипелаг, ну там Реюньон, Маврикий. Вот куда делись редкие животные, на гребни перевели.-

— Ваше высочество имеет не вполне точные сведения, острова именуются Сишна и Святой Аполлинарии, — поправил меня де Гмелин. — Да и черепах там в избытке, никуда их не перевели.-

Странно, по географии у меня в школе было отлично, да и побывал я туристом много где, да и 'Клуб кинопутешественников' любил смотреть. Видимо местные названия не во всём идентичны известным мне.

Далее фламандец протянул два серебряных ковчежца и произнёс:

— Гвоздичные плоды и мускатный орех, самые изысканные и дорогие специи из дальней чудесной страны. Так же привёз яз для добавления в кушанья и напитки корицу, перец и шалфей из сказочной Индии.-

На острове Бали я тоже бывал, поэтому протянул с видом знатока:

— С Молуккских островов гвоздика? Ну, то есть с островов Пряностей? Надо бы эту специю в воду бросить, посмотреть как плавает, хороша иль нет.-

Торговец вовсе смешался:

— Ваше высочество знает об южных островах, ценнейшем владении моего монарха? Но кто вам мог о них рассказать?-

— Купцы иноземные, англичане или голландцы, не помню, — пришлось выкручиваться уже мне.

— На сии земли не ступала нога ни одного негоцианта из еретических стран. Они не могли поведать ничего истинного. Их корабли не ходят в те края.-

Странно, мне всегда казалось, что как раз в Тихом океане существовали английские и голландские колонии, а вот об испанских я припомнить не мог.

— Мне кажется, вы просто не знаете. Плавают, да и поселения торговые, фактории, у них там есть.-

— Какие фактории?? — взорвался де Гмелин. — Обе Индии принадлежат моему государю. Никогда он не допустит водворения в своих владениях враждебных народов. Конечно, некоторые англичане пробираются тайком в западные моря, но ведь приходят они туда как пираты, только для того чтобы жечь, убивать, грабить да обманывать и подстрекать к мятежу туземцев.-

Откуда взялось такое волнение за судьбу владений своего короля у молодого торговца? Редко встретишь такой патриотизм среди представителей купеческого сословия. Пока я предавался таким размышлениям, фламандец продолжил:

— Ваше высочество поразительно осведомлёны. Видимо вас посвятил в такие тонкости ваш царственный брат? Но кто мог сообщить такие сведения ему?-

— Я понял, — вскричал вдруг пришедший в крайнее возбуждение Иоганн. — Это английская узурпаторша, девка на троне, уведомила московского государя о своих планах. Сия владелица несчастной половины острова вместе с окружающей её кучкой кровожадных пиратов, только по ошибке именуемыми придворными, задумала очередную подлость и просит вашего брата помочь ей. Умоляю, откройте мне её замыслы, этим достойным поступком вы спасёте сотни жизней, убережёте ни в чём ни повинных женщин и младенцев!-

Раскрыть никакую тайну я не мог, поскольку её не существовало. Но становиться в глазах этого занятного негоцианта соучастником убийства мирного населения тоже не хотелось. Поэтому мне ничего не оставалось, как вспомнить — куда там обычно нападали пираты. Немного подумав, брякнул наугад:

— Нападут на Панаму или Картахену, ну откуда у вас там 'золотой флот' в Испанию плавает.-

По моему мнению, вышло удачно, да и де Гмелин так взволновался, что не смог устоять на ногах и плюхнулся на лавку.

— В больших ли силах пойдут? Кто возглавит сих разбойников, вам известно?-

— Много их будет. В адмиралах самый опасный, — ничего умнее мне в голову не пришло.

Я уже стал жалеть, что сдуру решился подыграть впечатлительному иноземцу.

— Какая жалость, что ваш брат не ответил на личное послание нашего короля, — вздохнул фламандец. — Ведь его величество Филипп Второй предлагал захватить в ваших портах все суда этой нечестивой правительницы, и соединиться с ним и германским императором для войны с врагами Веры Христовой — турками.-

— Наша страна ведёт достаточно своих войн, чтобы разжигать новую сразу с двумя сильными державами. К тому же захватывать суда в портах, куда они пришли торговать без объявления войны — подло.-

Де Гмелин скривился, будто съел лимон:

— Бросьте эту высокопарную риторику князь. Чтобы вы не предприняли — англичан вам в низости не перещеголять. Или вы не знаете, что они посылали письма к датскому королю, дабы тот не пропускал корабли иных держав в ваши северные порты? Или вам неизвестно, что бывший канцлер вашего брата Щелкалов вёл дело об английской 'великой измене', и только заступничество царского шурина спасло их от изгнания? Ведь давая Елизавете возможность задёшево покупать в вашей стране морские припасы и снаряжать свой флот, вы пытаетесь приручить змею, которая добра не помнит. А что до недоразумений с польским королём, то мой монарх вполне бы мог помочь их уладить, обратясь с этой просьбой к папе Клименту.-

— Давно ли фламандские купцы стали знать помыслы королей и давать от их имени обещания?-

— После всего ранее сказанного, не пытайтесь так уж соответствовать своему возрасту, ваше высочество, — склонившись, проговорил гость. — Ваше предостережение услышат и не забудут. Верус амигус амици нункуам обливисцитур. Разрешите откланяться, князь.-

Не дожидаясь моего разрешения, де Гмелин попятился к двери и слова прощания прозвучали уже из сеней. Я остался стоять в некотором оцепенении, переваривая услышанное. Значит, истинный друг никогда не забудет друга… Интересно, слышал ли нашу беседу кто-нибудь из моих охранников? Похоже, с моим участием только что прошёл первый этап вербовки агента — князя Угличского резидентом разведки Испанской империи. Стоило подумать, делиться ли этой новостью ещё с кем-то или оставить её при себе.

Глава 48

Ждан прибежал, когда испанского подданного и след простыл. Не обращая внимания на мой смущённый вид, он бросился к сундукам осматривать дары. Выполнив тщательный осмотр, Тучков остался весьма доволен. На мои замечания, что теперь иностранец может потребовать от меня помощи в щекотливых вопросах, отмахнулся:

— Так посодействуешь, ежели мочно будет. Или боярам на Москве льзя, а нам нет? Ты ему грамоты какие к иноземным господарям давал? Нет? Ну, вот и суда нет.-

— Купец иноземный может невозможного попросить..-

— Нестатошного токмо дурак желает. Ежели гишпанец таков, то его обмануть не грех. Да и тебе какая печаль? От обещал ещё никто не обнищал.-

С этой житейской мудростью спорить не приходилось и мои душевные терзания улеглись.

После праздников была выстроена снежная крепость, своими очертаниями напоминающая нарисованные в итальянской книжке цитадели. На этой уменьшенной модели я решил проводить учения своих потешных воинов. Принимавший вместе со мной постройку Данила Пузиков протянул:

— Вельми сей ледяной острожек схож с Ругодивским кремлём. Там також свеи башни срыли да землёй обсыпали, стали оне широкими да низкими, углом завёрнутыми. Ломовой наряд стенку пробил, да стрельцы в пролом мимо тех каланчей взойти не смогли. Яз там первый раз в бой-то ходил. Наших воев побили свеи пальбой — страсть как много. Ух, и бранили мы потом меж собой боярина Бориса Фёдоровича, за то, что сперва пушечным боем башни сбить не повелел.-

Подписи к иллюстрациям я прочёл и поэтому ответил с видом знатока:

— Бастионная система. Последнее европейское новшество, позволяет вести фланкирующий огонь вдоль стен по всем направлениям. —

— Чего только не измыслят нечестивцы на погибель православному люду, — стрелецкий голова сплюнул с досады.

— Ничего, на каждую хитрую… хм, придумку есть свой метод.-

— Ну, дай Бог, — выслушав мой ответ, Данила перекрестился.

Следующую седмицу потешная рота пыталась одновременно брать и оборонять крепость. Атакующих изображали два десятка, обороняющихся — один. Копируя указания труда по военному делу, копались в снегу зигзагообразные траншеи и из него же насыпались укрывавшие их валы. Для придания учениям реализма две выдолбленные дубовые колоды изображали пушки, стреляющие с помощью мельчайших зарядов мочёным горохом. После каждого успешного штурма часть нападавших менялась местами с защищавшимися, и всё начиналось с начала.

Первые два дня на новую княжескую потеху сбегался смотреть чуть ли не весь город. Потом любопытство посадских поутихло, и нас остался всего один постоянный зритель — Пузиков. Стрелецкий голова явно увидел пользу в моей забаве.

— Чего ж смотришь, выводи своих служивых поупражняться в осадном деле, — подначил я как-то Данилу.

— Угу, так ведь прибьют, — вздохнул командир нашего городового полка. — Ей Богу, до смерти поколотят, ежели прикажу також тешится. В караулы то сам выгоняю, а всё потребного числа людей нет. Отговариваются от положенной службы хворобой да скудостью, а сами — кто пьянствует, а кто хозяйством иль лавкой занимается.-

— Да ладно, яз вот у ворот кремля стрельцов уже с приезда одних и тех же вижу, сколько уж без смены в караул встают. Значит не все же от службы бегают.-

— Это они в подмену, за плату от тех, чей черёд, — пояснил Пузиков такое рвение замеченных мною воинов. — Своего хозяйства нет, торговлишки нет, добывают на прокорм лишнюю деньгу.-

— Может им от меня лишнего серебра платить за ученье? Чуть больше дневных подменных денег. В караулы по развёрстке ставить надо, а нетчиков, если не болен конечно, за день неявки седмичным жалованьем наказывать.-

— Так все хворыми скажутся, — ухмыльнулся командир стрелецкого приказа.

— Уж на то найдём мы им лекаря, посмотрит, кто душой кривит, а кто истину сказывает.-

Порешив охочих до княжьих денег служивых учить вместе с потешными, Данила отправился по избам своих подчиненных. Видимо строевые упражнения произвели на него сильное впечатление, раз он решил сам в этом участвовать, да и добровольцев на сие учение подыскивать.

Середина января принесла одновременно радости и разочарования. Вернувшийся из Новых Холмогор приказчик Васькин привёз на очистку выделенные из свинца примеси. Однако количество снятой цинковой пены с драгоценным металлом оказалось чуть ли не в пятнадцать раз ниже ожидаемого. Мной овладели самые тяжкие подозрения на тему доверия к нашему управителю. Семён оказался человеком не глупым и, предчувствуя таковой разворот событий, привёз с собой несколько десятков пудов закупленного свинца.

— Яз ить сразу углядел, что свинцового отгона втрое уходит, — теребя в руках шапку, пояснил вернувшийся приказчик. — Мню, дело тут нечисто. Сказывали мне любечские купцы, кои мне триста пудов продали, будто в горах, где свинчатый камень ломают, водится в руде злой дух- кобольд. Он-то у плавильщиков часть сплавленного сжирает. Как бы не завезли те еретики сию нечисть к нам. Яз у них купленное отдельно сложил, и два воза сюда привёз.-

Проведенные опыты со свинцом, купленным у германских купцов, показали даже избыточное содержание в нём серебра. Учитывая, что большая часть закупаемого нами на переработку чернового сырья выплавлялась как побочный продукт при извлечении благородного металла, ничего удивительного в этом не имелось. Вот как раз иные образцы, те которые Васькин считал лучшими, совершенно не очищались цинком.

— Сие свинчатое железо брал у аглицких немцев по рублю пуд, — разъяснил происхождение странного приобретения вызванный приказчик. — Доброе должно быть.-

Пришлось мне натужно вспоминать времена в которые занимался нелегальной переработкой содержащих ценные примеси отходов. Тогда через мои руки прошли десятки, если не сотни, сплавов различных составов, и из всех извлекались ценнейшие компоненты во вполне бытовых условиях.

Хлопнув себя по лбу, велел пережечь свинец в горне. После снятия нагара процесс очистки цинком удался, хотя и с далеко не лучшими результатами. Видимо английский металл содержал изрядную примесь олова, в присутствии которого стандартный метод очистки дал сбой. После недолгих вычислений стало ясно, что выход серебра из германского сырья почти восьмикратно выше, чем из доставленного с туманного острова. Да к тому же потери при его переработке значительно ниже.

— Бери впредь свинец у любекских купцов, или у гамбургских. У голландцев покупай если из Швеции или Саксонии его привозят. А вот с Англии — только если большая нужда будет, недобор в царскую казну. Да вари его отдельно, после обжига изгар снимать не забывай, — дал я наставления на будущее терпеливо дожидающемуся в сенях торговому представителю.

— Ежели только с цесарских земель свинчатое железо брать — дороже выйдет, — засомневался Семён. — Денег сорок с пуда переплатим.

По моим прикидкам удорожание на двадцать копеек более чем покрывалось извлекаемым серебром. Сообщать именно этого Васькину не следовало, поэтому мне пришлось скорчить самую зверскую рожу и повторить суровым тоном указание.

— Ну не люб тебе, княже, аглицкий товар, так и пусть его. Чего нам убыток в два гривенника, тьфу, — резво согласился со мной приказчик.

Удельные мастера зельевых дел вполне успешно проводили опыты с отбеливающими ткань средствами. Отличный результат давали практически все хлорированные щелочные растворы. Наиболее эффективными оказались составы из едкого натра и поташа. К сожалении везение не может продолжаться вечно. После обедни ко мне прибежал гонец с криками: мол, в зельевой палате всех побило.

Вылетев во двор и заорав, чтоб подали коня, я вскочил на первую же осёдланную лошадь и через пятнадцать минут был на месте происшествия. Туда же примчался Баженко Тучков. Внутри здания мы увидели ужасную картину — стол и оборудование разметало, стены и пол оказались залиты кровью. Все пострадавшие остались живы, хотя без травм не обошлось. Моего старшего химика, Стеньку, всего посекло осколками, к счастью все раны оказались поверхностными. Самые тяжёлые ранения получил один из новых помощников Михайлова — молодой паренёк с берегов Мологи. У него раздробило кисть руки, и если Баженке удастся обойтись без ампутации конечности, это можно будет считать удачей. Ещё двое из присутствовавших в зельевой избе в злополучный момент работников отделались тяжёлыми ушибами и лёгким сотрясением мозга.

— Пробовали мы краску покруче заварить, — пояснил подробности происшествия Степан. — Через горячую поташную воду зелёный дым пускали — хлорь, сию отрыжку перкелеву. Потом варить её стали, из неё соль упарилась.-

— Вот ентот хёлмо, — Михайлов указал на наиболее пострадавшего парня. — Дурень болотный, решил её прожарить, да глянуть к чему пригодится.-

— Много ли порошка на огне разогрели? — упавшим голосом задал вопрос удельному химику.

— Да вовсе чуток — золотников пять, ну может десять, — морщась от боли, отвечал тот.

Собственно в чём дело стало ясно практически сразу. Тому, что мне удалось забыть о свойствах хлоратных соединений не находилось никаких объяснений. Оставалось только надеяться, что этот мой промах не нанесёт значительного ущерба работе зельевых мастерских. На следующий день Степану передали мой запрет на попытки повторения неудачного опыта. Отсутствие химически инертных материалов для оборудования, невозможность определить наличие в реактивах многих примесей превращали эксперименты в игру в прятки на минном поле.

В конце января прибыл в Углич новый богатый торговец, желавший повидаться с князем. Его принимали в присутствии ближайшего окружения. Молодой купец Степан Тимофеев сын Смывалов говорил велеречиво, обстоятельно, обширно цитируя священное Писание, но смысл его речей от меня ускользал.

— Чего купчина от меня хочет? — тихонько прошептал я Тучкову.

— Уговаривает кабальные грамоты на него переписать за мзду богатую, — также шёпотом ответил Ждан.

— Какие кабалы?-

— На чужеземцев полонённых, кои тебе сукновальню устроили. Обещает за каждого сто рублёв. Огроменные деньги сулит.-

— Какие иноземцы? Мы ж сами устроили, объясни ему сие.-

— А-а-а, — продолжил свистящим голосом Ждан. — Кто ж поверит, что без немцев тут обошлось? Полон скупали? Скупали. Сукнецо у нас от сермяжного отличное появилось? Появилось. Вот купчина уговаривает, чтоб бросил ты, княже, душу губить — с еретиками якшаться, так и быть, мол, он на себя готов грех взять, лишь бы у князя серебро не переводилось.-

— Ишь, шельмец, как ловко придумал, — мои губы непроизвольно раздвинула лёгкая улыбка.

— Токмо взашей его не вели гнать, — встревожился Ждан. — Он у боярина Шуйского в первых шептунах ходит. Давай уж, честь честью проводим.-

— У Василия Ивановича? — приезжавшего в Углич в первые мои дни в этом мире низенького важного боярина я помнил хорошо.

— У него. Не чураются Шуйские с торговыми мужиками водиться. Ну и купчины почасту сторону сих князей держат.-

Молодой статный торговец прекратил свою речь и прислушивался к нашим перешёптываниям.

— На угличское шерстобитное обзаведение купчины суконной сотни челом бьют, просят оградить от разорения. Сдюжишь ли с ними тяжбу вести? — начал я по совету Ждана мягко отказывать хитрому предпринимателю.

— Так мы ж, слава Богу, чином повыше, в гостиной сотне состоим, — подбоченился молодец. — А ежели чего суконщикам не по нраву — так милости просим на царёв суд, там уж нас рассудят.-

Что ж, если он наш гость действительно входил в окружение боярина Шуйского, то за результат тяжб мог не волноваться. Сам Василий Иванович руководил московской судной палатой, а его родственники сидели по четвертным судебным приказам.

— Рад бы уступить тебе иноземных полоняников, да токмо не кабальные они, — озадачил я находчивого купчину.

— Как не кабальные? — не притворно изумился тот. — Даже служилых грамот нету? -

— Посадские они, беломестцы, — быстро вставил свою реплику Ждан.

— Дак уж два года как царём Фёдором Ивановичем указано обелённых жителей в чёрные сотни писать, — продолжал удивляться Степан Смывалов. — Велено всем владельческих городов не иметь, вон с Шуи всех старожильцев в слободы свели. Иль до Углича за вашими дремучими борами государевы указы не доходят? Может у вас иноверцы промеж православных живут поперёк позапрошлогоднего наказа?-

Собственно именно так у нас и обстояло дело с проживанием выкупленных пленных, но об этом все благоразумно промолчали. Выводить людей из-за городского вала и расселять в версте от города именуя 'слободчиками' я лично никакого смысла не видел. Одна только суматоха и распыление рабочих рук. Хотя конечно если выводить всех вместе с предприятием и размещать в выселках по профессиональному признаку, то ущерб от переезда удастся уменьшить.

— Дозволь князь прочь отправляться, да подумай-поряди о моей просьбишке, — купец согнулся в поклоне.

Разогнувшись, парень не удержался от похвалы:

— Ить ладно у вас всё немцы устроили. Батюшка мой, где токо не побывал, даже в Антверпен-город с казённым товаром ездил, а такого не видывал.-

— Постой-ка, — притормозил я уже развернувшегося к выходу молодца. — Может на паях новую сукновальню сладить?-

— Эт по-каковски выйдет? — не понял моего предложения Смывалов.

— От вас с отцом денег на устройство, я прикажу наряд валяльный построить да мастеров поставлю. А прибыток уговоримся делить по рядной грамоте.-

— Сколько серебра потребно? — заинтересовался торговец.

— Поразмыслим- ответим, — в очередной раз влез Ждан. — Через месяц, иль лучше через два за ответом приезжай. Ныне ж ступай себе с Богом.-

После ухода купца дядька бросился ко мне и стал с жаром доказывать:

— Не влезай ты с этими купчинами в кампанейщину. Обведут ведь округ пальца как дитё малое, не постыдятся. Сроду у торговых мужиков совести не водилось, а уж сии смоленские сведенцы первые шельмы. Объегорят, как пить дать, объегорят.-

— Да ладно, мы тоже не лаптем щи хлебаем, — не разделил я опасений Тучкова. — Шуйские с ними дела имеют и не разорены пока.-

— То Шуйские, — протянул Ждан. — У них как при прадеде твоём вотчины позабирали на великого князя, так они в торговлю и в промыслы всякие ввязались. В ихнем городишке слободы шубные, скорняжьи да портняжьи, боярский род тот сам ныне к купечеству горазд. Но воля твоя. Токмо моё слово помни — нахлебаемся с сими гостями лиха.-

За январь в неизвестном направлении сделали ноги все, кроме двоих, помощники Михайлова. Остались, как ни странно, подросток с искалеченной рукой и его брат. Свой поступок старший, только лекарским мастерством младшего Тучкова сохранивший большую часть кисти и три пальца, объяснил так:

— Куда ж мне ещё податься, калеке-то. Токмо в мир с брательником пойти, коли сгонишь.-

Да инвалиду в этом мире приходилось нелегко. При отсутствии большого числа ближних родственников оставалось надеяться лишь на подаяние Христа ради. В Угличе сейчас находились занятия для калек, но плата им позволяла только что не умереть с голоду.

Беда не приходит одна, за седмицу до Сретения господня, вспыхнула Никольская башня кремля. К счастью стрельцы и потешные уже пару раз исполняли роль пожарных, поэтому распространение огня удалось остановить. Выгорели ворота с надстройкой, да пламенем сильно повредило прилегающие прясла стен. Мост, отделяющий городскую цитадель от посада, не пострадал. К счастью, обошлось без человеческих жертв. Пожар начался в комнате, в которой пушкари готовили порох.

Старший затинщик, тряся опалённой под корень бородой, рассказывал:

— Из под бегуна искра как выскочит! Тут-то всё зелье и полыхнуло разом, чудом жизни свои спасли.-

Бакшеев внимательно принюхался к пушкарю и зарычал:

— Чую хмельной запах! Поди хлебное вино, кое для обливания пороха дадено, выжрали, морды басурманские! Оттого и загорелось, что не смочили прах вовремя.-

Что ты, — замахал руками зельевой мастер. — Чарку яз позже хлебнул, за спасение тела бренного и чтоб болью не жгло. Всё мы по веленому творили. Нигде отступки от указного действа не допускали, Христом Богом клянусь.-

Выяснять кто прав, а кто виноват я не видел никакого смысла. А вот то что, пороховые мельницы следует строить подальше от города, выяснилось вполне ясно. Стоило к тому же подумать о максимальном обеспечении безопасности и уменьшении человеческого фактора.

К концу февраля разобрались с мерами длин и весов. Система вводилась с основой на десятичном счёте, в ней по максимуму использовались привычные для местных названия. Килограмм именовался угличским безменом, вышел он на самую малость тяжелее прежнего. Центнер сохранил своё название, в нём считали сто безменов. Тонна состояла из десяти центнеров или по старинке контарей. Из малых весовых мер приняли гран, являвшийся одно тысячной долей нового килограмма, и гривенку коих в той же основной единице считали десять.

В мерах длины точкой отсчёта стал угличский аршин, максимально приближенный к метру. Сто этих единиц складывались в поприще, а тысяча — в версту. Вершок стал одной сотой частью от эталона, а пядь — одной десятой. Производные от нового вершка именовались в порядке десятичного убывания ноготь, волос, линия и точка. Изготовить удалось только образец ногтя в виде проволоки заданной толщины, остальные единицы измерения остались лишь на бумаге.

Новые метрологические единицы указали немедленно использовать в княжеском хозяйстве. Конечно, ожидались затруднения и путаница, но хотя бы появлялась надежда на упорядочение отчётности. Десятки разных единиц — короба разных городов, пуды новгородские и московские, ласты трёх разных размеров, приёмные и отдаточные меры должны были перестать сводить меня с ума и делать беспомощным в хозяйственных расчётах. На прицеле у меня находились меры объёма и площади, но с ними решили не торопиться. С этих единиц считались налоги и собиралось войско, работающую систему пока перенастраивать не стоило.

Всё мастера Углича после ознакомления с новой системой смысла в мельчайших мерах длины не нашли. По их мнению, эти величины могли существовать лишь на бумаге или в голове юного князя, так же как 'великие' цифры русской арифметики. Разубеждать я их пока не стал, но уже месяц двое серебренников удельного города работали над первой моделью паровой машины. Только мастера ювелирного дела умели в этом время тянуть трубочки и спаивать их.

Собственно первый экземпляр изготовили за две седмицы, но он давал столь малую мощность, что начинал движение только после прокручивания маховика рукой. Второй уже мог совершать полезное действие сам, этого добились с помощью дополнительного подогрева пара. При всём старании мастеров сделать цилиндры с двухсторонним действием не удалось, устройство сальника я не помнил. Так что машины выходили однотактными, непрерывность работы обеспечивалась кривошипным механизмом. В процессе воплощения княжьих задумок мастера сработали самовар, благо по устройству он мало чем отличался от парового котла.

После получения нормально работающего прототипа я засел на расчёты, используя замеры выполняемой моделькой работы. С изрядными допущениями мне удалось вычислить, что кпд моего двигателя не превышает одного процента. Учитывая, что на модели ювелиры всё подогнали идеально, у полноразмерного изделия эффективность выйдет ещё ниже. Необходимый для моих целей паровик выходил размером с приличный дом. Детали для такой машины выточить не представлялось возможным, единственная надежда оставалась на литейщиков.

Про пароходы с такими габаритами движителя приходилось сразу забыть. Единственное место применения своему паровику я видел пока в металлургии. Но построить его стоило, хотя бы для того его видели местные жители. Как мне уже удалось убедиться, русские мастеровые обладали неплохой находчивостью. Если уж я не смог вспомнить ничего особо эффективного, то им рано или поздно в голову придёт более удачная конструкция.

Понимая, что картинки из другого мира становятся всё более и более туманными, решил по максимуму воссоздать те образцы приспособлений, которые позволял скопировать нынешний технологический уровень. Первыми, на основе воспоминаний более чем полувековой давности, схематично изобразил сельскохозяйственные приспособления. Мне ещё удалось застать на колхозном дворе ржавеющий инвентарь на конной тяге, поэтому минимальные представления о предмете у меня имелись.

Плуг, сеялку, культиватор и сенокосилку — все эти устройства я поручил изготовить лучшим кузнецам Углича, попутно объясняя их назначение. Те искренне не верили что это нужно, и, похоже, мало верили в работоспособность изображённых княжичем устройств, но искренне обещали приложить все усилия. Я тоже не обладал полной уверенностью, что вспомнил всё точно, но надеялся на природную сметку ковалей.

Получившиеся сельскохозяйственные агрегаты не вполне походили на те, что я помнил. Деревянно-металлические конструкции явно требовали полевых испытаний для проверки работоспособности. Эксперименты начались на первых же очистившихся от снега проталинах.

Несмотря на всю простоту устройства, орудия труда на конной тяге оказались очень трудно подстраиваемыми к конкретным задачам. Выяснилась необходимость мастерить десятки разных агрегатов каждого вида или пытаться создать более-менее универсальные приспособления.

Например, плугу требовалась возможность регулировки по глубине вспашки и ширине захвата. Для начала и завершения вспашки были необходимы колёса различного радиуса. Попытки построить подходящий под все требования агрегат породили монстра весом за центнер, требующего минимум двух пар лошадей и не сильно превосходившего по производительности деревянную крестьянскую соху. Только цена железа и работы кузнецов, необходимых для изготовления одного мной задуманного плуга, составила двенадцать рублей. Здешний же инструмент для пахоты крестьянин налаживал себе сам, покупая лишь сошник за две копейки с деньгой.

Пока никакой прямой пользы от моих нововведений не просматривалось, но начатую работу бросать не хотелось. Ровно по тем же причинам, по которым я собирался построить паровую машину.

В самый разгар весенней распутицы мне привезли от моего царственного брата грамоту, повелевающую немедленно прибыть в Богом спасаемый царствующий град Москву. Указ составили в самых категоричных фразах, в путь надлежало пуститься немедленно по его выслушиванию. На документе стояла красная печать, что подчёркивало его особую важность, ведь этот оттиск символизировал собой личную подпись государя.

Выехав с самой малой свитой, к стенам Скородома мы добрались всего впятером. Остальные наши попутчики застряли на ямских дворах из-за отсутствия свежих лошадей. К приезду в столицу я представлял собой глиняную скульптуру, настолько плотно был покрыт дорожной грязью. Ждан повёл наш отряд в Занеглименье, на Орбат, где находился жалованный мне двор. Тучков уже давно перевёл туда какую-то часть дворни, и теперь у меня в Москве имелись собственные хоромы.

Не успел я расположиться в новом доме и потребовать себе тёплой воды для мытья, как прибыл дворянин с указанием от боярина Годунова рано спать не ложиться, поскольку вечером правитель пожалует в гости. Началась торопливая суматоха к подготовке визита высокого гостя, уборка и сервировка трапезной палаты. Особых даров я в этот раз с собой не захватил, привезя лишь серебряные самовары для царя и его шурина.

Сделав эти подарки, я надеялся получить субсидию из казны и помощь государевых литейщиков для постройки паровика. Полагая, что если моё подношение придётся по душе, то и похожее устройство вызовет благоприятное отношение. Ещё один самовар выставили на стол, из него планировалось поить Бориса Фёдоровича травяными настоями. Имелась в комнате модель паровой машины, чтобы так сказать, ковать железо пока горячо.

Уже прошла полночь, но правитель всё не появлялся. Побывало у нас уже трое посланцев всё с теми же извещениями. Наконец, в третьем ночном часу, во двор въехала многочисленная кавалькада. Я вскочил с лавки, на которой вздремнул одетый, и бросился встречать визитёров на крыльцо.

На удивление прибыл Борис Фёдорович не один, а с тремя спутниками. Я в лицо знал лишь одного, его дядю — Дмитрия Ивановича. Этот сухонький старичок в свои семьдесят с лишним лет мог проскакать в день двести вёрст, и при этом ещё отдать сотню дельных, и зачастую весьма жёстких, распоряжений. Имея чин царского постельничего, он руководил охраной персоны государя, его семьи и хором. Казалось, что он умеет одновременно находиться в нескольких местах.

Остальное двое после формального представления оказались новыми членами Боярской Думы — главой Посольского приказа и казначеем Афанасием Ивановичем Власьевым, недавно пожалованным в думные дьяки, и руководителем Разряда, так же думным дьяком, Василием Тихоновичем Аврамовым, именуемым всеми Сапун. Визит в ночи фактического правителя государства, руководителей царской службы безопасности, дипломатического ведомства и генерального штаба навели меня на тревожные мысли.

Гости прошли в трапезную и сели на пристенную лавку, но соблюдая московские порядки, не сняли верхних шуб и высоких шапок. Мне привыкшему за последнее время к неформальному общению с Борисом Фёдоровичем стало немного не по себе. Я уже подзабыл как правильно себя вести в столичных верхах и суетился под суровым взором Дмитрия Ивановича Годунова. Наконец царёв шурин распахнул шубу и снял верхнюю шапку, оставив на голове скуфейку. Дядя его даже не шелохнулся, видимо не одобряя такую вольность в поведении, но двое дьяков последовали примеру правителя.

Беседа шла о маловажных делах, я за ней потчевал гостей душистыми отварами. Особых эмоций угощение не вызвало. Продемонстрировал им модель паровой машины, но никакого удивления или заинтересованности не увидел. По крайне мере для боярина и конюшего Годунова, весьма любопытного ко всяким новшествам и диковинкам, сие было совсем не характерно.

Наконец, после целого часа пустых разговоров, Борис Фёдорович, глядя прямо мне в глаза, произнёс:

— Литовские и ляшские радные паны грамоту до великого князя и царя всея Русии прислали. Пишут, мол, всем скопом в едином желании утвердясь помогать своему господарю Жигимонту, кралю польскому и свейскому, в достижении мира для его владений, решили, коли прю с ним не окончим до окончания перемирья, выступать всеми полками коронными ему на подмогу. Об том письмом извещают, дабы их нарушителями десятилетнего перемирья не сочли.-

— А что на переговорах со свеями делается? — заробев, спросил я.

Отвечал Власьев:

— Получив от государя новые наказы, послы их свейским чинам сказывали. Те учинили ссылку со стольным градом Стекольной, и, получив оттуда ответ, с переговоров съехали. О перемирье ещё с прежним крулем Иоанном на три года уговаривались, срок ему придёт токмо следующего лета в месяц май. Но следует ожидать, что совокупно с ляхами от сего договора отступятся. Хоть может литва к их урочному времени уговор порвёт. Так что не позднее лета сто четвертого наступит ратная пора. —

— Сможет ли Жигимонт с войсками выступить? Может на испуг берут? Ну, пугают попусту? — пытался я усомниться в реальности угрозы.

В этот раз держал речь Сапун Аврамов:

— Ляшское и литовское коронное войско на волошских рубежах стации емлет. Послухи молвят, де, жалованье им исправно плачено, да ещё и на наймитов осталось, тех ныне в Немцах на службу Жигимонту созывают. Посполитое рушение по весне сбирают, об том уже решено, вроде на турков да волохов идти, а там Бог ведает куда повернут. Да к черкасам грамоты пришли, дабы шли те служить под королёву руку. Свеи же свои полки вовсе не распускали на перемирье, держат оружными, оклад денежный полный дают.-

— В скором времени призовёт тебя великий князь и царь всея Русии Фёдор Иоаннович пред свои очи, — обратился ко мне Борис Фёдорович. — Об том особое желанье им было сказано. Есть ли тебе чего молвить государю нашему, дабы унять его тревогу лютую?-

Видимо правитель ждал от меня конкретных советов и прямых слов, вроде тех, что слышал от меня в прошлом. Но сказать было нечего. Как поступить в сложившейся ситуации я не знал, а спросить ни у кого не мог. Так помогавший мне раньше Бакшеев разболелся и остался в Угличе, иных компетентных в военном деле и внешней политике советников у меня не имелось. Собственного мнения у меня тоже не имелось, для него просто не хватало знаний.

Поэтому я попытался отговориться общими словами, на вроде — надо изучить вопрос, провести консультации, обсудить со специалистами, обдумать всё тщательно, помолиться для ниспослания верного решения наконец.

Внимательно выслушавший все мои пустые отговорки и наведение тени на плетень Борис Фёдорович поднялся с лавки и, с некоторым разочарованием глядя на меня, произнёс:

— Молебен сотворить непременно нужно, во всех затруднениях токмо на Бога уповаем. Мню, ниспошлёт тебе Господь верное разумение. К тому ж утро вечера мудренее, почто ж мы княжича в волчий час терзаем.-

За этими словами со своего места поднялся молчавший всё время Дмитрий Иванович и, перекрестясь, пошёл к выходу. За ним, буркнув ритуальные слова прощания, потянулись остальные гости.

В почивальне московских хором ещё не устроили кровать на 'угличский' манер и я растянулся на жёсткой лавке, используемой в качестве спальной мебели всеми жителями Московского государства. Несмотря на чрезвычайную усталость, сон не шёл. В голову лезли мысли о том, что именно мне доводилось неоднократно убеждать Годунова, что Польша и Швеция не сольются в одно государство. И том, что именно я уговорил его выдвинуть новые требования шведским послам, из-за которых, в конце концов, сорвались переговоры. Страну впереди ожидали страшный голод и крестьянские выступления. Вдобавок к этим грядущим напастям над государством нависла опасность новой Ливонской войны. И мне казалось, что вся моя борьба за лучшее будущее приносила в результате один вред.

Глава 49

Хмурый день пришёл на смену бессонной ночи, а мне всё никак не удавалось успокоиться. Я прокручивал в голове десятки различных вариантов развития будущих событий и не мог отыскать верного решения. Наиболее безошибочным ходом казалось принятие прежних шведских условий мира, но в изменившейся обстановке послы Жигимонта могли начать настаивать на более серьёзных уступках.

Узнав от Ждана, что русские дипломаты тоже вернулись в столицу за новыми инструкциями, послал княжьего стряпчего разыскать Сулемшу Пушкина, а найдя — зазвать к нам в палаты. Выходец из Дорогобужа появился у нас после вечерней службы, и его сразу препроводили в трапезную.

Поскольку шла третья седмица Великого поста, на столе стояли лишь говейные блюда. Этим вечером подавали постные яства из сырых, неварёных продуктов. Правда, Тучков ещё с прошлого года разыскал весьма умелого кухаря. Тот готовил вкусно даже с такими суровыми кулинарными ограничениями, по крайней мере, салаты вполне освоил.

Не успел Пушкин прожевать первую ложку квашеной капусты, как я начал донимать его расспросами:

— Как слаживается дело государево у Ивангорода?

— Куды там, неласковы да неуступчивы послы свейские. Мню, не сговориться с ними. Посланник кесаря немецкого Минквиц всё больше нашу сторону держит, но и его не больно-то чтят.-

— Чего ж так?-

— Заносчивы и прегорды излихо королевские люди. Мы им об уступке Ругодива толкуем — они от нас Корелу требуют. Мы им о мене сего города на Олаву крепость — они нам о том, что не заведено в их краях, де, своё на своё менять. Мы про государевы отчины, крепостицы ливонские да землицу карельскую сказываем — нам ответ, мол, ни видать вам сих краёв как своих ушей. Мы о вольном мореплавании речь ведём — над нами потешаются, дескать, можете вольно сплавать токмо на дно морское.

— Да… Дерзко себя ведут свеи. А есть ли у них полки на рубежах, не попусту ли бахвалятся?

— Проезжие купцы сказывали в Ливонии тыщ пять войска, в Ругодиве, Колывани да Раковоре стоят. Да в Выборге, в Кабах и в Тавасгусе тысяч семь. Хоть ныне ратиться им несгоже, но могут войну сызнова начать.-

— Отчего же неудобно воевать-то?-

— На рубежах разоренье великое, деревеньки все выжжены да высечены. Со свейской стороны на нашу бегут мужики пахотные с жонами и детишками, оттого что на постое им великие тяготы воинские люди чинят.

— Шведы могут и в крепостях запереться, да и через польские земли наступать, — возразил я Сулемше.

— В Ругодиве запереться ныне сложно, — ухмыльнулся Григорий. — Позапрошлым годом пороховые погреба там взорвались, пушечную башню да прясла округ ней на версту каменьями разметало. Посадских полсотни побило, да служилых стоко же. Воевода немецкий пролом конечно заложил, но что того закладу — ломовому наряду на полдня пальбы. Вот через ляшские земли придти смогут. Но Господь милостив, не допустит нового разорения.

— На Бога надейся, а сам не плошай.

— Се верно. Но ныне деревянные кремли по литовским рубежам землёй обсыпали для береженья от огненных ядер. Наряд да осадную казну везде поправили, стрельцов по городам набрали. Да порубежная стража теперича поретивей службу тянет, прежних оплошек не допустит. Вот изменники — братья Сарыхозины, кои к ляхам переметнулись да в прежнюю войну обманом в Изборск королевское войско ввели, набегали под Себеж с воровскими людьми. Там их начисто побили, и еле сам третей ушли. Тако и прочих неприятелей изгоним, скоко бы вражьего войска в нашу отчую землю не вступило.

Разговор с Пушкиным меня совершенно не успокоил. Дорогобужанин, испытавший на себе все тяготы войны и польский плен, надвигающегося нашествия не боялся. Я же считал необходимым отсрочить начало боевых действий на возможно более поздний срок, даже ценой политических и территориальных уступок. Страну впереди ожидали значительные потрясения, не стоило к надвигавшимся проблемам прибавлять иностранное вторжение.

Спозаранку я со Жданом и двумя телохранителями отправился в Посольский приказ. Тот располагался в новом каменном тереме на территории московского кремля. Весь аналог МИД-а размещался в четырёх комнатах, внизу в полуподвале размещались канцелярские припасы и архив. Центральный штат этого ведомства, ведавшего большинством внешних и множеством внутренних дел, состоял из восемнадцати подьячих и четверых дьяков, включая Власьева. Ещё с полтора десятка служащих находились в отъезде при исполнении поручений, вроде приставленного ко мне учителем Головина. Именно сюда стекались все сведения, собранные пограничными воеводами, и здесь же эта информация обрабатывалась.

Я приехал к Афанасию Ивановичу с просьбой допустить меня к материалам, присланным с западных рубежей. Глава Посольского приказа чиниться и играть в секретность не стал, вызвал молодого подьячего и велел ему прочитать мне все собранные за последние месяцы скаски. Уже через полчаса я выслушивал монотонный бубнёж паренька. Грамот было несколько сотен, и во всех донесениях перечислялось множество фактов, не исключая самых малозначительных.

Через пару часов мне начало казаться, что идея приехать в посольский приказ была не самой лучшей. Тут вдруг я услышал известное по прежней жизни имя и переспросил:

— Ну-ка, повтори, о чём в грамоте писано?-

— Доносит черниговский воевода, что по скаске с речей литовского купца осенью сего года казаки с начальными головами Наливайкой и Лободой разорили Волошину начисто. Ныне, де, те черкасы сидят в Брацлаве и Баре, стации берут самовольно, шляхту и посадских утесняют, королевских универсалов не слушают, — изложил основные пункты донесения подьячий.

Так, уже неплохо. Про казацкого атамана Наливайко у меня в голове имелись сведения со школьной скамьи — руководитель крупнейшего народного восстания против польской шляхты, предшественник Хмельницкого. Если он уже начал свою борьбу против Республики, то в ближайший год коронному войску будет не до похода на Москву.

Более ничего легко узнаваемого я от приказного не услышал, но общее впечатление о западном соседе сложилось двойственное. С одной стороны Ржечь Посполитая являлась государством, превосходящим Московское населением и богатством, а с другой — в каждой второй скаске имелись сведения о борьбе за собственность между магнатами. 'Тяганина за маетности' в большинстве случаев приводила к вооружённым стычкам местных феодалов. Как из десятков отрядов со своими командирами, в большинстве случаев имевших между собой давние счёты, составить боеспособное войско я не представлял. Но ведь королю Баторию удалось — недавнее поражение в Ливонской войне это явно продемонстрировало.

На следующий день после посещения Посольского приказа я нанёс визит фламандскому купцу Ивану Белобороду. Этот крупный торговец проживал рядом с Печатным двором, в больших богатых палатах. К моменту нашего приезда его двор был окружён стрелецким караулом, не пропускавшего внутрь посторонних. Переговорив с командиром военного отряда, Ждан за небольшую мзду решил вопрос с проездом в окружённый терем.

— Посол немецкий у купца проживает, оттого и сторожа стоит. Но яз сего стрелецкого голову хорошо знаю — он ить немалую торговлишку с Угличем ведёт. Так что пропустит нас без докладу, — легко объяснил успех своих переговоров Тучков.

Своим обликом, и особенно окладистой белой бородой, вышедший встречать нас почтенный старец напомнил волшебника Гэндальфа из популярного фильма. После приветствий мои сопровождающие выложили в качестве подарков произведения удельной стеклянной и фаянсовой промышленности. Чашками и сосудами я отдарился сознательно, для пробуждения интереса к этим товарам у иностранных торговцев.

Фламандец Ян фан де Валле встретил нас настороженно, на вопросы о его молодом помощнике ответил с самым невозмутимым видом:

— Ваше высочество, судьба обрекает негоцианта постоянно пребывать в разъездах. Иоганн вынужден был срочно уехать в Ригу для совершения неотложных торговых операций.

— Жаль. Яз после визита де Гмелина подумал об английской торговле и решил, что Московская компания обладает слишком многими незаслуженными привилегиями.

— Счастлив, — Белобород прижал руки к сердцу. — Искренне счастлив встретить столь понимающего вельможу, как вы князь. К сожалению, в сие трудное время, когда наш добрый приятель канцлер Щелкалов удалён от двора, нашему кумпанству не у кого сыскать протекции от наглых притязаний лондонских купчишек. Надеюсь, в вашем высочестве мы найдём искреннего друга для гишпанского монарха и его подданных.

Давать излишних обещаний мне не хотелось, поэтому я отделался заверениями в том, что всегда приму сторону честной и равноправной торговли против несправедливой монополии.

Радушный хозяин, удовлетворившись столь туманными обещаниями, привёл к нам в горницу посла Великого понтифика аббата Александра. Посланник римского престола вполне чисто говорил по-русски и начал с порога, как говориться — 'ковать железо, не отходя от кассы'.

— Сам Господь привёл ваше высочество в сие скромное жилище, — с жаром повёл беседу святой отец. — Несомненно, именно вам надлежит ещё раз напомнить великому князю Фёдору Иоанновичу о тех небывалых выгодах, кои он извлечёт, прислушавшись к советам его святейшества. Мне думается, окружающие вашего брата бояре неверно доносят до него смысл писем Римского понтифика. Посудите сами, ведь если московский государь исполнит указанные в послании действа и двинет свои войска в Волошские княжества, то, без всяких сомнений, все подданные турского султана, исповедующие веру по греческому обряду, тут же взбунтуются против своего господина и вольются в армию великого князя. Следовательно, нечестивый магометанский правитель будет разбит и вынужден бежать прочь, в Малую Азию. Ваш брат сможет овладеть своей наследственной отчиной — царствующим градом Константинополем, прославив себя на века.

Мне лично идея похода на Царьград казалась редкой утопией, а в изложении посла римского папы — так вовсе напоминала морковку, повешенную перед мордой глупого ослика. Но из вежливости я согласился с аббатом о важности идеи всеобщего объединения христиан для борьбы с мусульманской угрозой. Воодушевлённый священник попробовал перейти к богословским теориям, но от религиозных прений меня удержал Тучков, с истинно русской простоватой грубостью сообщивший, что не к чему лясы разводить с посланцем антихриста. Воспользовавшись благовидным предлогом, откланялся и уехал, провожаемый любезным Яном де Валле.

Благоверный царь Фёдор Иоаннович по своему обыкновению пребывал в очередной поездке на богомолье. Поэтому увидеть племянницу не удалось. Разрешить доступ в царицын дворец для постороннего никто без ведома государя не решился, а за пределы теремного двора Феодосью тоже не выводили. Зато услышав о моём появлении ко мне в гости нагрянул доктор Богдан Хамей.

Он своих пациенток тоже не видел, а лишь слышал из-за ширмы, но, судя по его рассказам, здоровье маленькой царевны вполне укрепилось. Помогли ли наши с фламандским врачом советы или это проявились особенности организма моей племянницы — было уже не установить.

Да собственно это уже не имело особого значения. Единственное, что терзало меня с той поры, так это истекающий срок предоставления рога единорога. Воспользовавшись приходом иноземного доктора, я вызнал от него все характерные признаки ожидаемого чудодейственного средства. По крайней мере подделка внешнего вида теперь могла удастся.

Заезжего эскулапа же интересовала моя теория о передаче болезней особо маленькими зловредными паразитами. Более понятной для нынешних времён классификации мне измыслить не удалось. Хамей выслушал меня внимательно, думать он вполне умел, жизненный опыт имел огромный, да и определённые знания из Лейденского университета вынес. По крайней мере логику доктор умел применять хорошо.

— Странная теория. Удивительная и страшная, — протянул фламандец. — Ни у Аристотеля, ни у Гиппократа, ни у Галена с Цельсом таких сведений нет. Откуда вы взяли такие мысли, или может статься сие чья-то злая насмешка над врачебным сословием?

— Нет. Мои утверждения — истинны, — раскрыть источники осведомлённости в медицине я не мог и напустил туману. — Яз прочёл сие в древнем восточном манускрипте.

— Вот как, — протянул Хамей. — Вы верите свитку неизвестного шарлатана и отвергаете классическую теорию. Помыслить невозможно, в болезнях виноваты черви, а не нарушение гармонии соков тела! Как же лечить хвори, как не удалением лишних жидкостей и смешением противоположных средств?

— Отварами, настоями и порошками которые губят внедрившегося паразита и не вредят человеку, — мне пришлось постараться вложить в слова всю свою убедительность. — Лучше же не допускать заболевания, остерегаясь заражения. А уж коли болезнь началась, то не ослаблять организм, который борется с заразой.

— Яз слыхивал, в Угличском княжестве какие-то суеверные люди режут людей крестом и убеждают, будто сие волхование спасает от оспенной болезни, — хитро прищурившись, промолвил лекарь. — А в вашем манускрипте прописано как излечится от прилипчивых хворей?

— Проникшего червеца можно ослабить и человек сам его изгонит из себя, — попытался объяснить я теорию вакцинации в упрощённом виде.

— Глупость, — теперь категорически выразился Хамей. — Уже пытались так остановить пестис. Даже врач, именовавший себя выше Цельса — Парацельс, тщился совладать с карой Божьей сим средством. Выжило ничуть не больше пациентов, чем без всякого лечения.

— Чуму вылечить пока нельзя, — пришлось мне согласиться с фламандцем. — Но можно не допустить увеличения числа заболевших, надо отделять больных, уничтожать их одежду. Паразита заносят в кровь блохи и вши, а между городами и странами переносят мыши и крысы.

— Ха-гхе, — доктор хотел рассмеяться, но лишь закашлялся. — Что с чёрной смертью вместе идут мыши сказано в Писании. Но возлагать вину за повальный мор на безобидных зверушек — дикая выдумка. Напротив, пестис раздувают кошки — слуги врага Божьего. Какие ещё сведения содержатся в вашей восточной книге? На простой вопрос для чего людям сердце там есть ответ?

— Сердце толкает кровь по венам и артериям своим биением, — высказывания свои я упрощал намеренно. — Сие легко установить, пережимая ведущие от этого органа кровеносные сосуды и проверяя на них пульс.

— Дикарская наивность, — улыбнулся доктор. — Сердце — важнейший орган, его теплота даёт нам жизнь, именно своим жаром оно очищает нашу кровь. А течёт сей телесный сок от колебания жил, их ритм учат слушать по книге великого Галена. Что до изменения пульсаций, то ведь и струну на гуслях коли зажать, она на иной лад запоёт. Вы весьма любознательны, князь Димитрий, но слишком легковерны.

— Хотя тезис о крохотных червецах, проникающих в кровь, подлежит научной проверке, — задумчиво произнёс пожилой эскулап. — Зерно истины в языческих верованиях может иметься.

С визита в мой терем бояр Годуновых и думных дьяков прошло уже полторы седмицы, а добиться новой встречи мне пока не удалось. Моё ожидание закончилось хмурым будним утром, когда царский стряпчий передал мне устное приглашение явиться к Борису Фёдоровичу. Парень, лет семнадцати, в дорогой, но уж очень старенькой одежде старательно по памяти произнёс традиционные слова и, подволакивая ногу, похромал к выходу. Провожавший увечного посланника Тучков вернулся раздосадованным:

— Ишь ты, из захудалых княжат, а всё кичится, спесь являет.

— Кто, Ждан?

— Да князь Дмитрий Хромой. Яз его хотел за добрый сеунч двадцатью московками одарить, так он на меня очами зыркнул, да за саблю схватился. Будто ему не серебро, а аспида во плоти протягиваю. Служит стряпчим при государевом дворе, поместишко с гулькин нос, вотчинки захудалые под Лухом да Казанью, там, куда Макар телят не гонял, а всё туда же — заносится. Весь род его таков, за спесь свою опалу и ссылку от государя Иоанна Васильевича приняли, а всё не смирятся.

Чин стряпчего был одним из самых нижних в придворной иерархии, собственно их служебной функцией являлось бегать на посылках, поправлять царю подушки да двигать лавку и кресло.

— Чего ж хромому стряпчего пожаловали? Могли б и стольника дать, род-то его древний?

— Из Стародубских князей, с Пожарского удела, — сообщил Тучков. — Да этому неучтивцу и сего много, лишь хлопотами Щелкаловых чин получил. Его-то родня после опалы и отписки вотчин на царя выше городничих да губных старост и не поднималась.

— Так его Дмитрий Пожарский зовут?

— Князь Дмитрий Хромой, из Пожарского роду, — подтвердил Ждан и, заметив моё изменившееся лицо, забеспокоился. — Ежели прогневил он тебя, велю впредь со двора взашей гнать.

— Не надо, — остановил я дядьку. — Когда это царёв стряпчий охромел?

— А о прошлом годе, в походе на татар, стрела в стегно ему попала, колено-то и сломала. Сказывали мне, что сперва мнили — вовсе ходить не будет, ан нет, оправился.

Да не так представлял я себе раньше спасителя Отечества князя Дмитрия Пожарского. Известный памятник изображал крепкого широкоплечего воина, тут же он выглядел худощавым парнем, да ещё и с негнущейся ногой. Единственно, что нрав сходился с известным по легендам. Помнилось мне из прошлого, что горяч был князь. Мне стало жаль загубленной, похоже, именно моим вмешательством в историю, судьбы будущего героя, и я решил помогать ему с военной карьерой по мере возможности.

На подворье у боярина Годунова происходило небольшое столпотворение. У крыльца толпилась немалая группа русских купцов, поодаль стояли настороженные немцы с Кукуя, опёршись на посохи ждали приёма трое чернецов. Управитель царского шурина выбежал мне навстречу, помог спуститься с седла и торжественно под руку повёл в терем. Ожидавшие челобитчики неодобрительно посмотрели на очередную помеху своим делам, но роптать никто не решился.

Правитель прибыл домой с совета Боярской Думы и видимо до сих пор не мог успокоиться — мерил шагами свою просторную светлицу, время от времени сжимая пальцы рук в кулаки. Похоже, прибыл я совершенно не вовремя. Борис Фёдорович даже не сразу заметил меня, или может нарочно не обратил внимания. Остановившись в середине комнаты, он упёрся в меня тяжёлым взглядом и с некоторой угрозой произнёс:

— Ну а ты запросных денег дашь?

Выглядел царёв шурин так, что лучше было бы отдать всё, чего просит.

— Дам. А сколько нужно?

— Десятую деньгу с прибытка приговорили, на снаряженье и запасы для новых ратных походов.

— Уплачу. А сколько надо, то есть с чего считать десятую часть?

— С прибытка годового, — голос боярина потеплел, видимо моя готовность пожертвовать личными средствами ему импонировала. — Добро, что не корыстишься ты на серебро запросное. Вот думные сквалыги приговорить-то сбор — приговорили, а сами в казну не шлют ничего — оскудением отговариваются.

Значит, уплате подлежит десять процентов с годового оборота. Немало, но можно попробовать внести сукном и металлом. Эти размышления я озвучивать не стал, дабы не развеять у Годунова благоприятного впечатления. Вслух лишь произнёс:

— Уже решили что войне быть?

— То не в нашей воле, а в Божьей, — вздохнул Борис Фёдорович. — Кажный день молю, чтоб отвёл Господь ратную грозу. Но изготовиться следует.

— То есть переговоры решили закончить?

— Пошто ж? Отправим к Ругодиву сызнова послов, пусть на съезд свеев призовут. Ежели немцы для примиренья приедут — поторгуемся, коли торг не сладится — примем прежние их условия. Ну а учнут государевых земель просить неотступно, то значит, желают свеи войны — тогда они её получат.

— Так может уступить им небольшой кусок? Для успокоения хоть пару деревень предложить?

Боярин странно взглянул на меня:

— Когда земли по военному несчастью утеряны — на то Божья воля значит таковая вышла. Своим хотеньем хоть что отдать — то стыд вечный, прямая поруха имени и чести великого государя. Не можно таковому статься, и мыслить об том впредь не следует.

— Ещё послать бы людей к черкасам. Мнится мне, могут они против ляшского короля взбунтоваться, — я решил попробовать разыграть карту с атаманом Наливайко. — Припасов бы им послать и донцов верховых и низовых в подмогу.

— С чего бы им бунтовать? — удивился правитель. — Ныне время военное, им добыча да жалованье сполна приходит. К тем запорожским черкасам кои верны нам, уже уехал посол с дарами да царским разрешением цесарю послужить. Что до мятежей казацких, так то литовским воеводам на один зубок. Вон князь Василей Острожский позапрошлым годом бунтовщиков за един поход разогнал и усмирил.

— Значит, по возвращенью посланцев от запорожцев станет ведомо, к чему сии отчаянные головы изготовились. Яз вот тут слышал папский легат Царьград сулит…

— Откуда знаешь? — встрепенулся Борис Фёдорович. — Кто сказывал?

— Стряпчий мой с базара слух принёс. Видать прислуга посла разболтала, — мне явно удалось ляпнуть лишнее, чёрт меня дёрнул за язык.

— Дворню аббатскую за ворота стрельцы не пущают, — Годунов внимательно смотрел на меня, поглаживая бороду.

— Ну, по Москве-то сплетня гуляет. Откуда мне знать, может её сорока на хвосте принесла, — оправдывался я совершенно по-дурацки, но ничего умнее на ум не лезло.

От неприятного разговора боярина отвлёк его управитель, тенью протёкший в светлицу. Выслушав шептавшего ему на ухо помощника, царёв шурин мазнул рукой:

— Иди, дай им в милостыню рублёв пятьдесят на обустройство в Кольском остроге. Не до них сей час.

— Иноки разорённой свеями Троицкой Печенгской обители собирают на постройку храма на новом месте, — сообщил мне правитель смысл своих распоряжений.

В голове у меня щёлкнуло — Печенга являлась стратегическим местом. Эвакуировать с пограничных земель монастырь не следовало. Лучше было бы отстроить постройки на прежнем месте, с лучшими укреплениями.

— Яз пожертвую серебра на возобновление ограды и келий. Но надо их на старом пепелище поставить, его бросать нельзя. Важное там место, — проговорил я со всей горячностью.

— Да, земля там Трифоном намоленная, святая, — вздохнул боярин. — Ну а как сызнова враги разорят да братия с мирянами побьют?

— Как перемирье утвердим вернуть обитель нужно, — сказанное было провозглашено мной с некоторой торжественностью.

— Коли добрый мир Бог даст, то переведём монасей, пусть на прежнем месте во славу Господа молитвы творят, — согласился Борис Фёдорович. — Да и великий государь Фёдор Иванович тому рад будет.

Потом первый царедворец вспомнил о прежней теме беседы и уже без всякой подозрительности произнёс:

— Эпистолия папская лукавая и лживая, да написана для царского достоинства неподобающе. Зазорно на таковое послание отвечать.

— Может вступить с понтификом в переписку? Хотя бы время потянуть, дабы он польского короля на войну не подвигал.

— Ты прям как торговый мужик рядишь, княжеского достоинства не чтишь, — попенял мне Годунов. — Льстится к слуге врага рода человеческого православному государю никак не можно.

— А яз вот слыхал мой отец писал ласково к папе римскому для того чтоб войну с королём Баторием прекратить.-

— Нужда рукавицу с варьгой сроднила, — хмыкнул правитель и тут же насупился. — Много пустого тебе в уши льют, унял бы шептунов-то.

— А ещё слышал, что покойного государя Ивана Васильевича и здравствующего, дай Бог ему здоровья, царя всея Руси Фёдора Ивановича радные паны на польский престол звали. Может отправить кого в Литву к нашим доброхотам?

— Вовсе пустое, — отмахнулся Борис Фёдорович. — Вон десять лет тому назад московский дворянин Ржевский сколько соболей раздал, а толку — никоего. А в позапрошлую элекцию вовсе не стоило от государя радным панам грамоту писать. Нам ить потом слова оршанского старосты передали. Баял он, де: коли утопали — топор давали, а выплывши — ни топорища. Да к кому из тех, кто прежде за нашего государя стоял, посылать? Великопольская шляхта — капризна и переменчива, будто балованные дети. Виленские посадские — слабосильны, да и не слушает их король Жигимонт. Литовские начальные люди — обманчивы.

— К православным магнатам ещё обратиться следует. Про унию им сказать, про угрозу вере православной.

— Ехать некому. Не станут они наших духовных слушать, да и сквозь границу не пропустят. Привыкли литвины к сладкоречивым иезуцким братьям, да говорливым лютерским совратителям. Красивые слова предпочитают древней истине, — опечалился Годунов.

— Что ж ни одного учёного священника на Руси нет, коей мог бы истину заблудшим проповедовать? — мой патетический вопрос остался без ответа.

Судя по молчанию правителя, с грамотными и готовыми к богословскому спору кадрами действительно имелась проблема.

— Плетение кружев словесных под стать лишь льстивым грекам, — после продолжительной паузы выдал своё заключение царёв шурин.

— Эллин льстивый, сладкоречивый, — Годунов словно покатал во рту зацепившуюся фразу. — Токмо ежели архиепископа Галасуньского послать, он ить вроде две лети в братчиковой школе в дидаскалах обретался.

Пока правитель мысленно подбирал кандидатуру на роль посланца к православным магнатам. Я вспомнил об ином высокородном эмигранте:

— Что же Густав свицкий? Он ить уже с полгода в Москве проживет? Нельзя ли как его к переговорам привлечь?

— Учинился ныне королевич непослушен. Советов отеческих не слушает, к государю Фёдору Ивановичу не прямит, писем к родне писать не желает. Бает, дескать, не перемётчик он и отчине не враг, — отрезал боярин. — К тому ж сей Густав чина господарского не чтит, держит себя словно чёрный мужик. Пустой человек, право слово, никчёмный.-

Царёв шурин помолчал и вдруг резко спросил:

— Об чём речь сей час держали, до того своим умом дошёл али подсказал кто?

Пока я размышлял как бы поаккуратней ответить, Годунов уже сделал выводы сам:

— С ближними людьми совет держать никому не зазорно. Слова твои не глупее тех, что в думной палате рекут.

— Но и не умнее, — мысленно удалось мне закончить фразу боярина.

Похоже, ничего нового сообщить правителю я не смог. Все пришедшие в мою голову идеи, уже видимо обсуждались и по ним приняли решения. Поэтому напомнив Борису Фёдоровичу о своих прежниъ просьбах — о присылке денежной помощи и литейных мастеров на постройку огневой машины, попросил позволения удалиться обратно в удельную столицу.

— Лишнего серебра на затею твою в государевой казне нет, — отрезал Годунов. — Умельца с Пушечного двора на Углич отошлю, и меди оттуда велю дать, ежели её лишок имеется. Коли желаешь домой воротиться, то тебе путь чист.

Получив разрешение, отправился к себе на двор, наказав Ждану готовиться к отъезду.

Глава 50

Не успели мы въехать в посад Углича, как к нашей кавалькаде присоединился Григорий-Гушчепсе. Обычно невозмутимый, будто индейский вождь из старого фильма, черкес скакал вокруг нас словно балованный ребёнок. Нетерпение его оказалось настолько велико, что он завёл разговор о жгущем его душу желании прямо посредине городской улицы:

— Князь, твой оружейный кузнец новые сабли отковал. Одну по моему слову сработал, вышла истинно наша бесленеевская джатэ. Да вот не продаёт, молвит, де, без княжьего дозволения никак нельзя. Разреши сей клинок мне купить, всё, что имею — за него не жаль отдать.

Насколько мне было известно, ничего особого Григорий на княжьей службе не приобрёл. Даже в жалованном ему поместье и то поселились только двое крестьян-бобылей, да к тому же, похоже, беглых. К тому же судя по поведению черкеса, ему хотелось обязательно заполучить сделанное мастером Мироновым оружие. Пожалуй, тут откажешь — так украдет и сбежит. Или, по меньшей мере, возненавидит как человек, у которого отняли осязаемую мечту.

— Уж не знаю, что за чудо саблю там Тихон сковал, но теперь твоя она — жалую за службу, — сообщил я нетерпеливому черкесу.

То ли Гушчепсе ожидал такого решения, то ли ошалел от радости, но не произнеся даже слова благодарности, он завопил:

— Ай-я-я. Хей-хей.

И с этим криком, пугнув коня нагайкой, шарахнулся, распугивая любопытных горожан, в переулок, поскакав к ближайшей переправе через Волгу, на противоположном берегу которой располагался двор кузнеца.

— Догони, скажи — пусть коваля Тихона с собой привезёт, — скомандовал я одному из сопровождавших меня в поездке дворян.

Только мне удалось умыться и сменить дорожную одежду, как стороживший двери истопник сообщил о прибывших кузнеце и молодом черкесе.

— Здрав буде мастер, показывай, чего ты такого диковинного сработал, — обратился я первым к Тихону.

— И тебе здравия княже, — Тихонов указал рукой на стол. — Изволь глянуть.

На грубую деревянную столешницу выложили две сабли обычного русского образца и один узкий меч, похожий на удлинённый европейский палаш.

— Ещё один клинок Григорий к себе захапал, молвил, де ты велел, — сообщил оружейник.

Смутившийся черкес снял с пояса оружие и, вытащив его из грубо сработанныз ножен, выложил на стол. То, что Гушчепсе именовал джатэ, оказалось длинной тяжёлой саблей с динным и узким, как штык, остриём.

— Что ж в них удивительного? — пока никаких отличий от прежних изделий Тихонова я не заметил.

— Дозволь — покажу, — вызвался провести демонстрацию чудо-клинка Григорий.

Дождавшись разрешения он схватил в руки клинок, пробежал взглядом по светлице и не найдя подходящей ему вещи, выбежал в сени. Через пару минут он вернулся с молодым стрельцом, нёсшим службу у крыльца.

Служивый видимо был из новоприбранных. Пузиков почти каждый день появлялся у пристани и торга, сманивая на царёву службу молодых приказных и бурлаков. Такая его активная вербовочная деятельность вызывала возмущение проезжих купцов и кучу жалоб, в ответ на которые мне приходилось лишь разводить руками.

Стрелец не торопясь вошёл, прислонил к стене пищаль, лениво стянул шапку и, не особо глубоко поклонившись, произнёс:

— Звал, княже Дмитрий?

— Звал, — согласился я и знаком показал Григорию переходить к демонстрации холодного оружия.

Тот вручил пищаль в руки городовому служилому, велел крепко держать и стал отходить. Сделав пять шагов в сторону, черкес вдруг ужом развернулся и внезапно, одним прыжком оказавшись подле стрельца, рубанул по стволу ружья неизвестно в какой момент вытащенной из-за пояса саблей. Молодой караульный не удержал пищаль в руках, и она с грохотом упала на пол.

Гушчепсе быстро осмотрел лезвие сабли и злобно зашипел:

— Почто не удержал? Чуть джатэ не спортил, да и срезать начисто не дал.

Растерянный парень поднял своё оружие и, уставившись в полуотрубленный ствол, в свою очередь завопил:

— Ты пошто нерусь самопал спортил? Мне ить за него шкуру со спины плетью спустят, да из жалованья его цену вычтут. Что ж яз в приказе-то скажу?

Бесленеевец, не обращая внимания на причитания стрельца, обратился ко мне:

— Истинную гурду коваль твой сработал. Так у нас именуют саблю, коей панцирь черкесской работы рубить можно. На родине за таковой клинок две цены золотом по весу дадут, дороже ста невольников выйдет. Да что там полоняники — собственных детей отдать за таковую джатэ ни один уорк не пожалеет.

— Как же смог ты эдакое выковать? — обратился я с вопросом к Тихонову.

Тот замялся, выразительно посмотрев на присутствующих. Поняв его намёк, велел всем, кроме Григория, удалиться. Расстроенного стрельца удалось выпроводить пообещав ему заступничество перед начальством.

Дождавшись ухода лишних слушателей Тихон открыл секрет своего технологического прорыва:

— Ты княже сказывал Фёдору Акинфову будто камни манган и молибдан вельми к железному делу гожи. Яз ему помогал, да не вышло у нас ничего доброго, ни с углём в горне, ни в горшках с железом. Вот надумалось мне испробовать по старому обычаю в домнице из тихвинской глыбовой рудой крицу спечь, да те каменюки измельчить и туда прибавить. Вот в земляной-то печи по-доброму манган и жжёный молибдан с железом сроднились, потом и в горшке при томлении не разъединились. Вот с того металлу яз сработал сии знатные мечи.

— Повторить плавку пробовал? — открытие меня сильно заинтересовало.

— Не раз, — улыбнулся довольный кузнец. — Токмо меру надо знать. Чуть лишку сыпанешь и железо более не куётся, ломается. Манган-то с углём ещё можно сроднить, а вот прах молибдановый оборачивается в острые камни вроде наждака, ими разве что алмазить пригоже. Да калить сабли по иному пришлось. Всё никак не выходило, пока с устатку не пережёг клинка. Глянь, а жар-то высокий помог, а не испортил.

— Токмо яз камней заморских по более десятка пудов извёл на мечи сии, — признал оружейник. — Не сразу вышло, да не весь уклад горшечный в дело пригож оказывается.

Что ж разгадка легирования оказалась проста, восстанавливались окиси лишь в присутствии железа. К издержкам относилось только то, что кричный метод оставлял в шлаке почти две трети металла, да ещё куча тигельных переделок отбраковывалась. В общем, способ открытый Мироновым выходил крайне расточительным. Учитывая, что улучшающие свойства стали добавки завозились издалека, по высокой цене и в малом количестве, ожидать массового изготовления качественного оружия не приходилось. Явно следовало попробовать повторить результат при плавке чугуна, используя хотя бы на оставшийся от опытов кузнеца шлак.

— Наверно стоит сии чудные камни, да пустой выход от криц оставшийся в Устюжну отправить, пусть в домну сыплют, — размышлял я над удешевлением производства легированных сплавов.

— Ну их, — скривился как от зубной боли Миронов. — Ты, княже, не серчай, но устюженское железо куда хуже тихвинского али серпуховского. Оно конечно гораздо дешевле, на гвозди, подковы да серпы с лемехами сгоже. Но для сабельных полос или куячных зерцал лучше на прежний лад сработанные крицы брать и уж их в горшках на уклад переделывать.

Странно, чего-чего, а того, что сталь полученная литьём окажется худшего качества по отношению к изготовленной традиционным способом, я не ожидал. Явно мне следовало при первой возможности посетить Устюжну Железопольскую.

Отстав от нас всего на три дня, в удельную столицу прибыл посланник от боярина Годунова. Ждан организовал целый церемониал для получения обычной грамоты. Мне вообще стало заметно, что с момента нашего возвращения из Москвы Тучков завел при угличском дворе новые странные порядки.

— Чего ты при встрече вестника так надувался важно, да ко мне его для разговора не подпустил? — задал я своему дядьке прямой вопрос после ухода московского дворянина.

— Прежде, мальцом, держали тебя по царскому чину, на то матери да дядьёв хотенье было. После отставили у нас сие, уже по-твоему прямому ведому. — объяснил своё поведение Ждан. — Яз не спорил, куда мне против государя своего лезть. Ныне же, как явили нам великую честь на Москве, не пристало более угличскому князю по-мужицки себя держать, оттого все державе поруха может статься.

— Какая честь? Какой державе? Ты чего, дядька, белены объелся?

— На наш двор бояре и дьяки думные приезжали? Приезжали, — начал терпеливо растолковывать мне Тучков. — Значит, ниже себя мнят, ну а кто у нас в государстве выше первых бояр и дьяков местом?

Про эти тонкости, кто к кому когда может поехать не уронив своей чести, я, в общем-то, знал, но почему то к себе не примеривал.

— Так государь Фёдор Иванович брат мне как-никак, — у меня после слов воспитателя тоскливо засосало под ложечкой.

— С прадеда твого царские братья по уделам сидели и на Москву без приглашенья великого князя не ездили. Мню яз, грешный, что приезжали думные люди на твою главу шапку Мономахову прикидывать.

— Ну и как по-твоему прошли смотрины? — вопрос прозвучал немного нервно.

— Дай Бог, ладно, — вздохнул Тучков. — Всё ж ныне в наших палатах стольник царёва двора с сеунчем, а не князь Иван Туренин или Андрей Замыцкий — Борисовы ближние душегубы.

Подобные речи про Годунова я уже слышал. Непонятно, содержалась в этих сплетнях правда или нет, но те опальные к кому приезжали упомянутые Жданом приставы странным образом не задерживались на этом свете. Кто из знатных ссыльных угорел, кто скончался от колик в животе — вот от таких совпадений и гуляли по стране страшные слухи.

— Знаешь дядька, загад не бывает богат. Давай-ка пока по-прежнему дела вести, без лишних чинов, — пришлось мне осадить своего воспитателя. — Ежели что в угличских порядках переменить потребуется — об том из стольного града известят, не забудут.

В своём послании Борис Фёдорович писал о посылке к нам мастера литейщика Фёдора Савельева да ста пудов меди. Так же указывал правитель ждать к концу весны сборщиков запросных денег и не в чём препон им не чинить. В конце грамоты боярин сообщал о значительном пожаре в Москве да о том, что в Польшу ехать некому, архиепископ Галасунский Арсений отговаривается болезнью и немощью, и коли Семейка Головин на Угличе бездельем мается, то пусть в Киев и едет.

Приглашённый в княжьи палаты подьячий выслушал задание с моими комментариями и озадачился:

— Так мне с посольством ехать или тайным образом?

— Ну а сам как думаешь?

— Не пропустит оршинский староста послов. За опасными грамотами в столицу ляшскую — Краков послать велит. Ну а ежели купцами или странниками поедем, то ведь коли откроется — так ведь обдерут литвины до нага и в тюрьму бросят.

— Лучше б конечно архиепископа Галасуньского с собой в поездку взять, а вы вроде как караул почётный. Хоть границу проедете, а в Киеве чин чином объявитесь, скажите чего там в Орше напутали — не ведаем, — предложил я Семёну легенду посольства. — Токмо болен грек сей, не в силах ехать.

— Мню, опаску гречанин имеет, оттого хворым и сказывается. Мне Сулемша Пушкин про Литву много тут чего рассказывал за чаркой-то. Не любят там попов да монахов из Еллинской земли. Бают, де, токмо за корыстью они приезжают, да для соглядатайства на солтана турского.

— Я тебе напишу письмо к боярину Годунову, да сам зайди к этому архиепископу. Наёдёшь его в добром здравии — так уж уломай с собой ехать.

— Как же его уговорить? — удивился Головин.

— Как сумеешь. Хочешь — посулы сули, хочешь — стращай. Хоть нож к горлу приставляй, а коли не болен — пусть едет и православных магнатов и священников уговаривает от православия не отставать.

— Боюсь не осилить мне, — печалился Семён.

— Справишься. С собой зови дворян угличских, кто поретивей да в ученье преуспел. Да Ивашку-литвина с собой бери, даст Бог, сгодится. Пока ты в разъездах и учебник твой по арифметике напечатаем, — настраивал я посольского приказного на боевой лад.

Давно задуманное книгопечатанье буксовало. Для изготовления литер нашли всего одного резчика форм для литья подходящей квалификации. За год тот сумел изготовить все нужные шаблоны для букв и цифр привычного мне алфавита. А вот с традиционным русским шрифтом имелись проблемы. Литер для печатания им требовалось больше, да и изготовить их было не в пример сложнее. В ближайший год ждать окончания этой работы не приходилось.

Так же мне пришло в голову написать несколько писем самым высокородным магнатам придерживающихся православной веры. Семён к этой затее отнёсся неодобрительно, мол, пустое сие, да и риск есть — найти могут эпистолии, не оправдаешься.

— Раз трусишь — Иван Боярский повезёт, — именно так именовали теперь литвинского наймита.

Прозвище прилипло к нему от того, что он далеко не сразу сообразил перестать величать себя 'панцирным боярином'.

— Да отвезу, но как бы греха не вышло, — попался 'на слабо' подьячий.

Три часа с Семёном придумывали содержание посланий. Писал я самолично, прописью из будущего. Мне казалось, что если письмо попадёт в чужие руки, то понять его непосвященному в угличские дела будет затруднительно. Головин же мой почерк разбирал вполне прилично, да и ещё мог с листа перевести на подходящий к месту язык. В адресаты назначили только тех магнатов, чьи титулы и имена посольский смог вспомнить безошибочно. А припомнил он порядочно народу. Всё-таки времена, в которые за невольную описку в титуле грозило от плети до плахи, весьма способствовали укреплению памяти у приказных.

Перечитав составленный Головиным список значительных персон православной веры, решил отправлять послания только титулованным особам. Получателями моих грамот должны были стать — воевода Киевский князь Василий-Константин Острожский, воевода Волынский князь Андрей Острожский, князья Адам и Михаил Вишневецкие, князь Григорий Сангушко-Коширский, князья Соломерецкие, Корецкие и Горские.

Все письма я составил на один лад, с небольшими стилистическими отличиями. В этих эпистолиях православные магнаты призывались повлиять на клир Киевской митрополии, возжелавший продаться Риму и погубить души свои и прихожан обращением в папёжскую веру. Собственно, написанное являлось чистой пропагандой, кто конкретно из западнорусских иерархов продвигает идею соединения с католичеством, мне было не известно. Я оговаривал всех подряд, надеясь, что невиновные смогут оправдаться. Излишек обвинений меня тоже не смущал, краски в посланиях сгущались намеренно. Ведь знание грядущего говорило о крепости унии, что подразумевало её серьёзную подготовку и значительную поддержку со стороны Римского престола и Польского государства. К тому же внеся разлад в стан противника, стоило надеяться на срыв подготовки к войне с Москвой.

— Надо бы подарков с собой нам, без даров ехать мало пользы, — уже озадачился тайным посольством Семён. — Да спехом трогаться, пока оттепель прошла да сызнова приморозило. До Смоленска дорога-то — одни гати по болотам. Растеплеется, вода подымется — не проедешь.

— Дам денег немного, да узорочье золотое Ждан выдаст. Остальное для тебя у боярина Годунова попрошу. Думаю — не откажет, снарядит казной меховой. Когда ехать сможешь?

— Да вот завтра спозаранку и тронусь вместе с московским гонцом. Чего тянуть? — что-что, а лёгкость местного служилого люда на подъём меня удивляла.

Если мерить по тяготам, то путешествие до Киева выходило потруднее, чем кругосветка в прошлом моём мире. Однако Семён по этому поводу не беспокоился вовсе.

Кликнув обретавшегося поблизости Тучкова, велел ему отдать Головину все драгоценности из испанского дара и хоть с четверть пуда серебра. Ждан попробовал закатать глаза и заломить руки, но, не увидев никакой реакции на эту пантомиму, отправился в тщательно хранимую сокровищницу.

Распутица наступила лишь через три седмицы после отъезда подьячего Посольского приказа, на Фомину неделю. Присланный из Москвы обоз с медью не доехал до Углича совсем чуть-чуть, с пяток вёрст. Городовой приказчик Самойла Колобов собрал чёрный люд в подмогу возчикам. Мне не сиделось в палатах, и я выехал за Никольские ворота, встречать мастера-литейщика.

Посадские на торгу активно ругались со своим градоначальником, поминая его родню до пятого колена. Судя по отдельным выкрикам, доставалось также дьякам, да пару слов горожане приберегли для своего князя. Услышав хулу на власти, ехавший рядом со мной Бакшеев зло оскалился и взялся за плеть. Его примеру незамедлительно последовали сопровождающие нас дворяне. У меня ещё не стёрся из памяти старый городской мятеж, нового увидать не хотелось вовсе.

— Остынь Афанасий, драку начать всегда успеешь, — вполголоса произнёс я нашему уездному окладчику. — Узнаем сперва в чём дело. Может не зря посадские шумят.

Готовность выслушивать жалобы изрядно остудила крикунов. Через полчаса у меня из отдельных выкриков и высказанных обид сложилось вполне чёткое понимание народных обид. Основных претензий у горожан имелось две — необычное удорожание продовольствия и притеснение мелких торговцев на угличских рынках. Пообещав разобраться, я отменил поездку за город и вернулся в терем, позвав к себе на совет городового приказчика, удельного казначея, выборного голову от чёрных сотен и дьяка четверти Петелина.

Для придания разговору важности, мне пришлось воспретить накрывать на стол и потчевать званых гостей. Дмитрий сын Семёнов Алябьев, представитель центральных налоговых органов, аж засопел от обиды, обнаружив такое попрание традиций.

— Почто молодшим посадским воспрещаете торг вести? — разговор начался с моих обвинений.

— Помилуй Бог, какие запреты? — удивился Колобов. — Просто иные купли и продажи купчинами на откуп взяты. Раз торговые люди в казну серебро внесли, так должны его возвернуть с прибытком, так ведь? Коли чёрный люд жаждет сих оброчных дел, то пусть выкупает у удельной казны али прежних плательщиков.

— Откуда у бедняков серебро на выкуп? Раньше ведь такого не было, — я вспомнил, что мне говорили на торгу и начал перечислять. — Извоз сена, леса и соли в единоличный откуп сдали?

— За пятнадцать рублёв, — ответил вперёд Алябьев, причём, похоже, полученной суммой он гордился.

— Сенную труху, квасное сусло, уксус, точильное дело, проруби делать на реке для пойки скота и то в монополию обратили.-

— Ещё восемнадцать рублей да восемь алтын с деньгой, — прикинув в уме, многозначительно сообщил московский дьяк. — Коли хотят посадские сими промыслами заниматься, а деньжат мало — то пусть в складчину платят, в кумпанстве.

Новомодные слова налоговый чиновник выучил видимо вместе с новыми методами добывания средств.

— Откуда же взять молодшим на откупа серебра, коли они ранее ими токмо на пропитание зарабатывали? С чего вы сие измыслили? Мне сказали — не бывало такого на Угличе прежде.-

— Раз бедный, так что теперь — ни мыто, ни проездных, ни поголовщины, ни окладных денег платить не нужно? — перешёл в наступление Алябьев. — Об том будто на Угличе ранее откупов не сдавали — то верно. Так ведь и городок был разоренный, не предлагал никто платить за промыслы-то! А теперь разжился посад, купцов вон сколько приезжает — вот и появились охотники брать откупа. На Москве, Новгороде да Пскове издавна таковые обычаи имеются. Ты бы, княже, хоть доброе слово сказал, за то, что ночами не спим — думаем, откуда прибыток твоей казне учинить.

Мне не удалось понять, издевается Дмитрий сын Семёнов надо мной или так серьёзно заблуждается, как подал голос старшина чёрных угличских сотен:

— Ишшо в кружале игрища картовые, в зернь да в яйцо завели, словно креста на них нет.

Самойла Колобов, человек крайне религиозный, насупился:

— Прегрешенья все на майданщике коей с зернщиков деньги берёт да на тех, кто в закладные игрища дуется. А в том чтоб оброк собирать — никоего греха нет, ибо сказано: кесарю — кесарево, Богу — богово.

Алябьев так же не преминул вставить своё слово:

— К тому ж иначе напойных денег не собрать. Где заклад — там чарка. Ныне как за гуляния пьянственного духа пеню брать стали, народец допьяна вина не пьёт, стережётся.

Новость о сокращении числа выпитого алкоголя оказалась первой хорошей. Правда, местные жители путали причину со следствием. Стрельцов моментально обучили проверке с помощью ходьбы между полосками на земле, и за кривую походку собирали штрафы, а с тех, кто валялся вповалку — брали вдвойне. Безденежные пьяницы приговаривались к общественным городовым работам, благо тех всегда имелось множество. Угличане из сего сделали вывод о том, что ныне наказывается неподобающее поведение, а не сам факт пьянства. Может, в каком другом месте это привело бы к очередному бунту, но в удельной столице всё списали на проявление особенного благочестия князя.

На мои вопросы об удорожании продовольствия четвертной дьяк отвечал спокойно:

— По весне цены всегда подымаются против осенних. Что в нынешний год с излихом вздорожало — так сие с того, что в посаде народу втрое против прежнего обретается. А крестьян-то в уезде не прибавилось, да и амбаров новых мало устроили.

— Хлеб и припасы можно с других уездов завозить, — мысль мне казалась банальной.

— Привоз тоже не даром деется, — наставительно заметил приказной. — За морем телушка полушка — да перевоз рубль. Ежели хочешь дешевизны, княже, то вели — чтоб все твои вотчинные пашенники оброк кормовой на Углич свозили, а не в иные погосты.

Обременять зависимых крестьян ещё и извозными работами мне не хотелось. Выпроводив почти всю городскую верхушку, послал Ждана за амбарными и оброчными книгами. Пока тот собирал учётные документы, я продолжал размышлять над складывающейся в уделе экономической ситуацией. Всё в принципе было просто — избыток серебра и увеличение городского населения привели к инфляции цен на товары первой необходимости. Те, кто сумели извлечь выгоду из создавшейся ситуации — богатели, те, кто смогли встроиться в новую экономику — держались на плаву, те, кто продолжал пользоваться традиционными источниками дохода — беднели. Через пару часов раздумий мне стало казаться, что сгладить возникшие проблемы возможно, полностью преодолеть — нет.

Закопавшись в хозяйственные бумаги, заинтересовался очередным моментом:

— Ждан, а сколько у нас зерна в год пропадает?

— Нисколько, княже, Бог с тобой.

— Ну портится, плесневеет, мыши жрут?

— Плесневелое холопы сметут, не бояре, чай, — удивился Тучков. — Ну а так, коли вовремя ключник не заметит порчи, то бывает и треть жита в клети как корова языком слижет. Но за такое недосмотревшего порют, будь спокоен.

— Что в каждой клети? — удивился я размеру потерь.

— Господь с тобой, — всплеснул руками дядька. — Редко когда одна из десяти так тратиться.

— Значит потери около трёх процентов, — мне захотелось подвести под свою задумку экономический расчёт. — В заём с каким ростом денег взять можно, если без жадности?

— Без алчбы роста не просят, — ухмыльнулся в бороду воспитатель. — Дают купцы из счёта в пятую деньгу, и в седьмую, меж своими и в пятнадцатую сговариваются.

— В лучшем случае около семи процентов, ну пару процентов на сторожей и постройки, — закончил я прикидки. — С запасами удельными так поступим — когда на рынке цена кормов превысит осеннюю на пятнадцать копеек с рубля, то начнём из княжеских закромов распродавать. С наддачей указанной, и ни полушкой дороже. Ясно?

— Чего уж непонятного, — вздохнул мой казначей. — Опять одни убытки и растраты.

С мелкими монополиями решили поступать по-иному. Уплаченные откупные суммы за определённую деятельность делились на примерное число занимающихся таким промыслом. Соответственно, уплата этих денег давала право заниматься предпринимательством в указанной области.

— Надо бы жетонов начеканить, выдать посадским внёсшим сбор. Чтоб видно было, что могут они оброчным промыслом заниматься.

— Народу проще уразуметь станет, — согласился Ждан. — У нас ить мало кто разберёт, чего там подьячий нацарапал, а знак в руках подержать можно.

Перед самым ледоходом в Угличе снаряжались дощаники в Устюжну. Одновременно снаряжались в Новгород и на Низ торговцы — местные и приезжие. Народу в судовые команды не хватало, купцы и приказчики за работников, случалось, даже дрались.

В тот момент, когда я наблюдал со стены кремля как трескался и хрустел на Волге лёд, сообщили о приезде бежецкого помещика мурзы Сулешова.

— Какая нелёгкая принесла крымского князя в самую распутицу, — промелькнуло у меня в голове.

Чтобы не допустить обиды высокородному гостю, пришлось поспешить в палаты. Не желая томить мурзу ожиданием, отказался от переодевания в парадные одежды, на чём упрямо настаивал Тучков. Видимо не послушался я своего дядьку зря, вошедший татарин уставился на одетого в серый суконный кафтан угличского князя в некоторой оторопи. Однако быстро вернув лицу невозмутимый вид, Янша-мурза рассыпался в восточных приветственных славословиях.

Бывший крымский вельможа произносил здравицу в мою честь минут пять, по завершении которых резво кинулся целовать руку. Этот обряду стал для меня давно привычен, но слишком уж всё неожиданно произошло. От степенного облачённого в бархат и бобровые меха вельможи мне никак не приходилось ожидать такого поступка. Поэтому одновременно отступил назад и отдёрнул руку я резко и совершенно не произвольно.

Сулешов совершенно не переменился в лице, хотя оскорбление ему нанесли немалое. Мурза лишь воздел очи к небу и поднял руки с возгласом:

— Горе мне, горе! Как смог позабыть яз, чесо не подобает правоверному припадать к руке православного господаря. Спасибо, князь Дмитрий, что вернул мне память об сём.

Ждан, дабы сгладить мою промашку, принялся со всей возможной вежливостью приглашать гостя в трапезную откушать. Я, досадуя на себя за промах, взялся лично вести татарского князя к столу.

За едой Янша-мурза передал слухи и новости из южных степей:

— Крымский хан с войском воротился с похода на немецкого кесаря. Тщились ляхи ему путь преградить, да куда им за Бора-Гази гнаться. Арсланай Дивеев как прослышал про разоренье своего улуса, так с огорчения и помер в чужой земле. Остался в Дивеевом роде один сын бия — Мухамад, да и тот теперь ханской милостью живёт. Ибо Ширин-беи, как прослышали о погроме царским войском кочевий у Гнилого озера, всех чёрных улусников и уцелевший скот к себе в бейлик отогнали.

— Давняя промеж теми мурзами вражда, слыхал, — покивал головой Бакшеев.

— Ногайскому князю Ураз-Махмету повелел государь идти на Кубу-реку, к шерти приводить Казыев улус, — продолжил рассказ осведомлённый татарин. — В Кабарде ныне рознь великая началась, владетели там за большое княжение режутся. Войско же московское, кое на шевкала Тарковского ходило, на четверть в тоем походе убыло. Да и те оголодали до крайности, ежели б Ших-мурза Окоцкий кормов хлебных да мясных не прислал — в конец бы сгинули.

— Своей ли волей князец тот прямит до государя нашего Фёдора Ивановича? — ухмыльнулся Афанасий. — Поди аманатов у него взяли загодя, вот и служит честно.

— Владетель Окочанский уже семь лет тому назад царёвым воеводам помогал Терской и Сунженский остроги ставить. И с тех пор шерти не порушил, — возразил рязанцу Сулешов.

Отхлебнув ставленого мёда, выходец из Крыма продолжил:

— Как шляхи устоятся, поеду яз к городу Азаку, там царёвых послов встречать буду. Загостевались оне в Царьграде-то. Ведомо мне, что племянник Барын-карачея туда три арбы с травой какой-то прислал. Баяли, князю Угличскому в дар сё сено да корешки. Не гневись, коли в насмешку сие сделано, а яз об сём речь завёл.

— Нет, не шутка тот подарок. Обещал его мне мурзин сын, и не обманул, — сообщение меня порадовало.

— Тогда для тебя сей поминок приму, и в целости доставлю, — воодушевился татарин, и, понизив голос, добавил. — За радость почту услужить. Для зелий что ль те корешки?

— Нет, для красильного дела.

— А-а, — несколько разочарованно протянул Сулешов.

Разговор вскоре скатился на лошадей, ловчих кречетов, медвежью травлю и прочие достойные дворян темы. Уже под самый поздний вечер Янши-мурза, улучив момент, ухватил меня за кисть руки и просительно проскрипел:

— Княже Дмитрий, удоволь меня в малой просьбишке, сделай милость.

— Отчего же нет, говори мурза. Если в моей воле станется и не будет в твоём желании ничего противного уставу государеву — исполню, — слегка удивлённо ответил я.

Судя по заострившимся чертам лица урождённого степного аристократа, именно ради этих слов он и прибыл в Углич. Не переставая перебирать своими пальцами по моей ладони, Сулешов выдохнул:

— Упаси Аллах, никоей крамолы ни в речах моих, ни в думах нету. Едино чаю от тебя суда честного, правого.

Ещё раз оглядев мой серый суконный кафтан, вельможа прибавил:

— Пошлины судейные все сполна уплачу, в том мне поблажки не надо.

— С кем же судится хочешь? — ситуация мне стало вовсе непонятна. — Ты ведь Янши-мурза можешь прямо царю Фёдору Иоанновичу челом бить?

— Об сём лучше поутру речь вести, а не на ночь глядя, — уклонился от ответа татарин.

Отпустив, наконец, мои пальцы, он наскоро попрощался и, прикладывая руки к груди, спешно удалился. Только после ухода высокородного крымца, я заметил, что на моей руке неведомо откуда взялся золотой перстень со сверкающим даже в тусклом свете свечей здоровенным зелёным камнем.

— Да уж, ловок восточный князь, — промелькнула в голове мысль. — Только вот что ему надо от удельного правителя, чтобы давать за это столь крупную взятку?

Глава 51

Приехав с самого раннего утра, Янши-мурза терпеливо дожидался выхода князя со свитой во двор и отказывался подниматься в палаты. Заинтригованный столь нехарактерным для вельможи поведением, я постарался поскорее оказаться на подворье. Пока несли достойное удельного правителя облачение, мне удалось рассмотреть в окно приехавших татар.

Сулешов стоял в середине маленькой площади, ближе к воротам теснились его нукеры. Все они были в броне и при полном оружии, что заставило Бакшеева нахмуриться:

— Надо дворян кликнуть, да и тебе, князь, панцирь бы накинуть. Как бы худа какого не вышло.

— Да ладно тебе, дядька, ещё за труса почтут. Не посмеет мурза на царского брата напасть.

— Яз впереди пойду, — пылко воскликнул Гушчепсе. — У меня-то кольчуга под кафтан вздета. Да и чего там ногаев — с десяток, быстро им со мной не совладать.

Страхи придворных казались надуманными, но к Сулешову я подошёл окружённый плотной толпой ближних придворных.

— На войну снарядился, мурза? Аль враг какой на Углич идёт? — с некоторой долей насмешливости обратился к гостю Бакшеев.

— Вольно вам зубоскалить, дурням, — буркнул выезжалый дворянин. — Дело у меня токмо для княжьих ушей.

Выглядел Янша изрядно помятым, будто не спал всю ночь. Да и вообще вид у кочевого аристократа был изрядно затравленный.

— Чародейским делом тщился ворог погубить внука моего первого. Рассуди дело по справедливости, да разреши казнить ведьму по-особому, яви милость, — горячо зашептал мне на ухо мурза. — Яз за то поклонюсь дарами богатыми, Аллахом клянусь.

— Дела о колдовстве церковные иерархи судят. К Новгородскому митрополиту ехать тебе, Бежецкий Городец его епархия, — постарался направить я челобитчика в иную инстанцию.

— Не рассудят меня там, — признал Янша. — Бил на меня владыке челом соборный протопоп, и ко мне наезжал с угрозами. Дескать, погубишь, де, честную христианку — быть тебе казненному от великого государя Фёдора Иоанновича. Ведьма-то — мать пономаря, вестимо дело, не признает её митрополичий суд колдуньей. А даже добудут истину, то коли нет вреда, так просто в монастырь дальний сошлют.

— Так вреда внуку твоему не сделали? — стоило уточнить детали преступления.

— Пока не ведаю, — покачал головой мурза. — Как дело-то случилось: жена моего старшего сына на сносях ныне, на восьмом месяце. Карачей Кадыргали-бек звёзды смотрел, всё высчитал — родиться великий воин, слава всему роду. А тут на прошлой седмице в ночи крик — сноха орёт, мол, убыр пришёл и давит. Нукеры опочивальню окружили, воздух саблями пластать стали, глянь — злой дух кошкой обратился, да прочь бежит. Сын мой в него кинжал метнул, да не убил, токмо чуток подрезал.

— Ну, так прогнали? Со снохой всё в порядке? — причины для тревог мне были не ясны.

— А вдруг злой дух украл из утробы младенца или подменил? Вдруг вместо удальца-внука девку туда сунул? Да к тому ж яз старух-ведуний расспросил, они сказывали коли убыра обратно к шайтану не отправить — не успокоится злой дух, пока младенца не погубит.

Я внимательно присмотрелся к мурзе. Нет, розыгрыша тут не было — татарин действительно искренне верил в свой рассказ и тревожился за не рождённого ребёнка.

— Как же нашли ведьму? -

— Нукеры по деревням и в посаде поискали и указали им на старуху. Схватили её — и верно, на боку рана свежая, от кинжала сыновнего осталась. Да подмышкой отметина, из неё демон вылезает.

— Что ж делать теперь по-твоему нужно?

— Огнём и калёным железом убырлы карчыка терзать, чтоб сказала: успела навредить али нет. И коли сделал её злой дух худо какое, пущай обратно исправит. А опосля колом вместилище скверны в могиле пронзить, чтоб не вернулся демон и роду не вредил. Ежели бы не протопоп, давно нукерам бы повелел сие исполнить. А тут не ведаю чего хуже — гнев государев или опаска от убыра.

Да уж задачку задал мне мурза. Самым лучшим выходом было отправить его подобру-поздорову к другим судьям. Но вредное любопытство сделало своё дело:

— Где твоя колдунья, давай хоть глянем на неё.

Слуги Сулешова расступились и за открыли нашим взорам брошенный у стены войлочный свёрток. Узлы развязали только после грозного окрика Янши, причём его храбрые нукеры при этом отворачивались или делали защитные знаки, устраивая пальцами козу.

Нагнувшись над зловонным кульком, увидел пожилую избитую женщину в полубессознательном состоянии, которая лишь что-то монотонно шептала.

— Воды… Христа ради, водицы испить, — стонала измученная старушка.

— Григорий, немедленно тащи воды, — скомандовал я черкесу.

— Перекидывается, не верь ей, — закричал крымец. — Напьётся — в силу войдёт.

— А помрёт, так бестелесный демон тут же новую душу сожрёт, что поближе, — меланхолично сообщил подошедший с питьём Гушчепсе. — Яз цысюе, яз ведаю.-

Услышавшие такое предсказание татары торопливо отодвинулись на пару шагов подальше.

— Упокоить убыра по силам тебе? — оживился Сулешов.

— Князь велит — сделаю, — всё тем же спокойным голосом ответил черкес.

— Позже ответ дам, — я резко развернулся и зашагал прочь, провожаемый как минимум двумя парами глаз, смотрящих на меня с надеждой — мурзы и обвинённой в колдовстве старухи.

Ситуация сложилась — хуже не придумаешь. Никаких казней ведьм я устраивать не собирался, но и Янши-мурзой ссорится не хотелось. Слишком уж мне требовалось его содействие в установлении торговых отношений с Крымом. Потребность в каучуковом сырье была огромная. Даже отправить ногаев прочь, и то значило приговорить пожилую женщину — она и так находилась при смерти от голода и жажды.

— Будем с демоном бороться? — спросил догнавший меня Гушчепсе. — Хоть по признакам ни удды, ни албасты не вижу я, но может убыр тайно в человеке сидеть, так что сразу и не разглядишь. Готовиться к схватке нужно.

— Не велика доблесть старуху колом пронзить, — голос мой был наполнен горечью.

— Зачем пронзать? Так злого духа достану, жива бабка останется, — пожал плечами черкес.

— Сделай Григорий, — обрадовался я такому исходу. — Только так чтоб и старушке вреда не причинить, и мурза все доволен остался. Можешь такое? Духов-то ведь тут нет никаких, и не колдунью к нам привезли, а простую селянку.

— Яз тако же мню, — внезапно согласился наш новый экзорцист. — У ведьмы признаки ясные, мне их легко почуять. Но обряд проведу так, что и Янши-мурза удоволится.

После нескольких дней приготовления, в паре вёрст от Углича проводили изгнание беса. Я туда не поехал, но присутствовавший при обряде Баженко Тучков передал мне все детали.

Сначала над обвинённой в колдовстве читал молитвы православный священник. Никакого видимо эффекта это не дало, и ногаи стали выражать своё недовольство. Потом за дело взялся Гушчепсе. Разведя несколько костров, он приступил к допросу нечистой силы. Поскольку никто кроме цысюе слова демона не разбирал, его ответы для зрителей переводил сам знахарь. Быстро вызнав имя злого духа, Григорий установил, что вызван тот колдуном из дальней страны для погубления Сулешова и всего его рода, а в несчастную женщину проник убыр обманом. Далее черкес взял лучшее средство для изгнания высасывающей жизнь сущности — печёнку чёрной собаки и стал заталкивать её с помощью прута в горло старухи. Сие действо вызвало у приговорённой рвоту и конвульсии, которые Гушчепсе объявил исхождением демона. Отхватив напоследок ножом у несчастной бабки её седую косицу, цысюе оповестил, что убыр пойман и обезврежен. Зрители расходились глубоко впечатлённые, освобождённую от нечистой силы старуху передали священнику для поста и молитвы.

Впоследствии духовенство Углича, хотя и порицало языческую форму сего обряда, признало его некую полезность в богоугодном деле борьбы с врагом рода человеческого.

Мне пришло в голову отправить вместе с мурзой Сулешовым наших новокрещёнов Григория Бесленеева и Осипа Баранова. Помимо коммерческих дел, им поручалось разыскать атамана Корелу. Не уходила из головы мысль об оказании помощи бунтующим казакам Наливайки. Если у боярина Годунова содействие 'ворам' не вызывало никакого сочувствия, то мне казалось вполне допустимым действовать частным образом. Поэтому Гушчепсе увозил на юг письмо и дары — сукна и сабли. Григорий решил воспользоваться моментом и навестить отчий дом. Раз уж путь его лежал на Кавказ, то заодно велено ему было передать как награду верным Москве горским князцам клинки работы Миронова. Действовать через Посольский приказ не хотелось, слишком уж трепетно относились власти к уходу оружия за рубеж.

Наконец-то дождался себе новой сабли Бакшеев. Старик внешне старался скрыть свою радость, но это ему не сильно удавалось. Рассказывая о своих сыновьях, он то и натолкнул меня на мысль, обменять на основании нового указа все находящиеся вдалеке от удела вотчинки на южные земли.

Изрядное количество мелких сел и деревень, пожалованных царём или доставшимся от попавших в опалу родственников, разбросанных по всему Московскому государству, скорее отягощали княжескую казну, чем пополняли. Доставка натурального оброка, составлявшего большую часть крестьянских выплат, стоила дороже самих полученных продуктов, а вырученное серебро уходило на уплату государственных налогов, за которую всегда отвечал вотчинник. Конечно, только малое число крестьян согласится на переезд, но, по крайней мере, тех, кто переселится, становилось вполне возможно обучить вести хозяйство по-новому.

Давно планируемое путешествие до Устюжны прошло гладко, без помех. Устроенная по проекту Шибаева железоделательная мануфактура на реке Ижине впечатляла. Нет, для более позднего времени она ничего особого не представляла, но для своего являлась огромным предприятием. Две домны высотой почти в семь новых аршин, да с примостившимися рядом кирпичными колоннами подогрева воздуха, плотина высотой в три с лишним сажени, да с множеством нижних и верхних водоводных ларей, молотобойный и прокатный цех — всё это вызвало немалое изумление у московского литейщика. Мне показалось, что у него как с приезда челюсть отвисла — так до вечера на место не возвращалась.

Вот с реальной работой всё обстояло не так гладко как с рекламным показом. Юшка Иванов прислал из Боровичей новые материалы, среди которых имелись доломитовые кирпичи, замешанные на каменноугольной смоле. Их я предполагал использовать в новых конвертерах, и вот как раз с ними то у нас ничего и не получилось. Попытка удалить из расплава фосфор вдуванием известняковой пыли привела к моментальному остыванию чугуна и порче оборудования.

— У нас тако уже бывало, — пробасил устюженский металлург Фома. — С коей руды выходит переделка, а с коей и нет. Мы негодную землицу отбрасываем.

Однако и другие доменные плавки положительного результата не дали, притом, что обычным способом сталь вполне получалась. То ли известняк отбирает слишком много теплоты, то ли на подвижность расплава влияет примесь фосфора. Поскольку за два дня мы погубили оба футерованных боровичскими материалами конвертера, опыты пришлось отложить. Я смог посоветовать расстроенным мастерам-металлургам лишь постараться плавить чугун при более высоких температурах или заранее разогревать передельную установку.

Не оставляли меня в покое мысли о более худшем качестве нашей стали по сравнению с традиционным укладом. В Устюжну-Железопольскую доставили на наших дощаниках бочки с содой, ею планировалось удалять из железа серу. Но ведь все эти примеси не удалялись и старым способом! Значит чем-то мы портили металл новым, того что ранее не присутствовало. Кроме вдуваемого воздуха ничего внести загрязнение не могло. Похоже, применяемый по моему совету метод раскисления стали работал плохо и не обеспечивал удаления азота и кислорода.

Вот как раз когда я наблюдал, как в клокочущую горловину конвертера мечут древесный уголь, у меня непроизвольно сорвалось:

— Как бы его до днища-то проталкивать, чтоб через всю толщу металла проходил…

— Яз бы кочергой пошуровал, да больно жжётся, — весело откликнулся молодой литейщик.

Сверкающий улыбкой паренёк натолкнул на мысль — засовывать углерод в глубину конвертера твёрдым щупом. И если с рыхлым углём это могло не пройти, то всегда оставался достаточно крепкий графит. О своих мыслях сообщил старому знакомому Фоме, носящему с недавних пор фамилию Неверов. Парень не расстался с мечтой превзойти всех в своём ремесле, и поэтому за всё новое хватался с охотой.

Московский литейщик Савельев никак не мог надивиться на устюженские новшества. Особенно его изумило литьё в песчаные формы.

— Ишь, как всё просто-то, — приговаривал мастер. — На Пушечном дворе с земляными да глиняными опоками возятся по месяцу и дольше, да не с первого раза выходит.

— Вот и пробуй для моей огненной машины трубы отлить здешним методом, — советовал я Фёдору. — Да для потешного войска сработай-ка пару пушечек малых. А то и две пары — одну из меди, другую из чугуна. Да простеньких, без украшений лишних.

— Не ведаю, дозволят ли, — почесав в затылке, признал ученик Чохова.

— Ты грамоту на Москву отпиши — спроси, не мешкай. Да мне не в полный размер нужны пушки-то, так, для потехи шутейной. На полгривенное ядро, да длиной вдвое короче обычных.

— Коли дозволят — сработаю со всей охотой, — степенно ответил литейщик.

Перед отъездом домой я осмотрел ружейную мануфактуру. Особенно интересовало меня производство стволов. Сразу привлекло внимание то, что оружейники немного поменяли, или вернее модифицировали, навязанную им технологию.

— Ты, княже указал навивать полосу на оправку да ковать молотом самобойным али вальцами прокатными, — разъяснял смысл изменений старший артели. — Оттого с худым швом выходило у нас девять дул из десяти. А ковать вручную, чтоб изъяна поменьше вырабатывалось — ты не велел.

— Верно, — указание моё ремесленник передал точно.

Я сознательно шёл на допущение массового брака, поскольку вручную умелые кузнецы могли делать десять стволов на человека в месяц, а на примитивных машинах столько же годных изготавливал в среднем один подмастерье за две недели. Хотя цена изделий выходила выше, но главное было — увеличить количество выпускаемого товара. Брак тоже не пропадал, его переделывали на полосовое железо.

— Дык мы со знающими людьми потолковали, — слово 'знающие' артельщик особо выделил голосом. — И порешили — чем закруток полосы меньше, тем дуло от разрыва обережней. Ныне мы широкую полосу с двойным и тройным перехлёстом навиваем, сварошным песочком густо обсыпаем, куём, заново греем, да на вальцах по оправке в длину катаем. И теперь на проверке двойным зарядом стреляют из пищалей — токмо из десяти три портятся, да и то у многих не шов рвётся, а иное что.

— Здорово, — новая технология меня искренне обрадовала. — Будет вам награда. А сколько стволов в месяц можете делать?

— Ежели каждый седмичный день работать, то полста с десятком дюжин в месяц осилим, — прикинул в уме оружейник. — А по нынешнему делу — так и трёх сотен много.

— Почему так? Вы что пять дней трудитесь, а десять ваньку валяете?

— Своим хозяйством занимаемся, — насупился старший ствольного цеха. — Больше нам вырабатывать не зачем — всё одно обдирщик да сверловщик столько не переделает. Да замков у нас едва больше полутысячи мастерят.

Пришлось идти снова к смежникам рационализаторов. Осмотрев оборудование токарей, я единственное, что смог порекомендовать — попробовать устроить так, чтобы появилась возможность обрабатывать несколько деталей на одном станке. Вращать несколько валов от одного шкива, на мой взгляд, было не слишком сложно. Как и приспособить несколько резцов на один суппорт.

Замочникам указал ещё упростить конструкцию и попробовать большее количество деталей получать молотовой штамповкой. После этого мысли опять вернусь к производству стволов.

Вернувшись к тому, с кем беседовал первым, изложил свою идею:

— Можно ведь и совсем без швов на дуле обойтись. Надо взять толстую короткую болванку, проколоть её на молоте крепким жалом, вставить оправку и раскатать вдоль на прокатных валах.

— Хм-м-м, — призадумался оружейник. — Следует испробовать, дай Бог, дело выйдет.

Обратный путь в Углич я решил проделать с речным караваном Акинфова. В поездке не обошлось без задержек — лодки несколько раз садилась на песчаные плёсы, и работникам приходилось снимать их изготавливаемым на месте воротом. В Мологе же вовсе встали — не находилось незанятых бурлаков и погонщиков лошадей, чтобы тащить суда против течения Волги. Фёдор бешено жестикулировал, его приказчики, вполне понимая гнев хозяина, краснели и бледнели, но поделать ничего не могли.

Пришлось дальше продолжить путь в седле, отдельно от речного каравана. Пока ехали, я раздумывал, как бы сократить требуемое на каждую лодку количество судовых рабочих. Первая идея состояла в том, чтобы передвигать лодку воротом с лебёдкой, почти так, как ранее её снимали с мели. Канаты предполагалось набрасывать на вбитые у берегов столбы. Но по здравому рассуждению от этой задумки пришлось отказаться, слишком уж высокие требовались капитальные затраты. Хотя конечно и эту работу можно было взвалить как повинность на проживающее вдоль берегов рек население, так же как на нём лежало содержание в порядке бечёвника.

Очередное озарение пришло, когда я вспомнил плавание по мстинским порогам, как мы вытягивали свой дощаник попеременным заведением якорей. Пожалуй, что таким методом плавание вверх по течению вполне удастся облегчить, особенно если к вороту приспособить в качестве тягловой силы лошадей. Как минимум решалась проблема преодоления впадающих в реку притоков, что ныне изрядно затрудняло пешую и конную буксировку лодок вдоль берега.

Оставалось только дождаться Акинфова и предложить ему воплотить мой замысел в жизнь. Удельный промышленник явно должен был за него ухватиться.

В Углич отставший Фёдор прибыл вместе с английским купцом Джакманом. Тот по прибытию сразу бросился в княжий терем. Едва поздоровавшись, Беннет стал требовать полетную грамоту, ссылаясь на разбой и убытки.

— Какую грамоту? — не понял я.

— Чтоб долгов с меня московским купчинам не сыскивать. Пограбили дощаники с моим товаром лихие люди промеж Мологи и Углича. От встречи с дюнкирхскими приватирами и кораблями датского короля Господь уберёг, с кораблями Московской компании хоть с пальбой, да без урона разошлись, а тут на тебе — меньше ста вёрст не доплыли, — сокрушался коммерсант.

— Самоцветы, даллеры голландские, бархаты и сукна тонкие отняли, с книг, кои тебе вёз, оклады и пряжки серебряные содрали. Сам чуть жив остался, — продолжал причитать купец. — На триста рублёв убытку, не меньше.

Тучков тем временем подтвердил, что всё так — если купец пострадал не по своей вине, а от разбоя или кораблекрушения, то по русскому торговому обычая получает он полетную грамоту от властей. И по ней он освобождается от уплаты процентов на заём и получает отсрочку на основную сумму долга. Так что если уговаривался англичанин с местными торговцами, то сей документ в княжьей власти составить, а если с заудельными — то тут великому государю челом бить надо.

Бакшеев же требовал позвать губного старосту и у него расспросить, мол, как допустил до таких безобразий? Да, по словам уездного окладчика, собрать отряд на разбойников следовало не мешкая, пока они всю добычу не прогуляли.

— То, что яз просил — семена, руды, сами книги — довёз или всё пропало? — только этот вопрос меня и мучил, страдания купца не впечатляли.

— Книги тут, токмо ободранные, — вздохнул Джакман. — С италийских земель доставил две бочки земляных орехов — тортофеллей, и зёрна нового растения — маиса. А камни разные во множестве к осени будут, ведь четыре галеона со мной пришло торговых к монастырю Архангела Михаила.

— Тут вот яз счёл, — Беннет протянул мне увесистую книжицу. — Причитается мне с вашей милости семь тысяч сто десять полновесных даллеров, или по московскому счёту две тысячи четыреста восемдесят восемь рублей и семнадцать алтын без двух денег.

— Сколько? — хором выговорили все присутствующие в светлице.

— Вот тут всё подробно расписано, — не смущаясь, пихал свои расчёты англичанин.

— Проверим, — ровным голосом пообещал я ему.

— Да нечего и сверять, тать он и лиходей, сразу видно, — возмущался Тучков. — Где это видано столько серебра не знамо за что отваливать. Ещё бы месяц с неба взамен своих безделиц спросил. Четыре судна в Русскую землю привёл, а ранее и на стружную лодку не хватало. Явно князя нашего обобрал, с того и разжился.

— И правда, как это ты, Бенни, так обороты-то смог увеличить? — немного поддержал я удельного казначея.

Англичанин сначала надулся как индюк, потом сообразил, что надменным видом тут никого особо не проймёшь и с некоторым простодушием заявил:

— В Ярославле и Вологде яз сказывал, что удельный князь угличский мне своё серебро доверяет и деньги твои показывал, оттого смог изрядно русского товару в комиссию получить. В Амстердаме рёк, что сам брат Московского великого князя мне свои дела поверяет, товарами и казной ссужает. Да знакомцев у меня много среди торговцев в разных странах. Оттого и в продаже мне верят, и в купле. Серебро злато приманивает.

— Государя всея Руси титулуют царём и великим князем, — тем временем продолжал возмущаться Ждан.

Я же вполголоса сообщил разозленному дядьке:

— Ясно, деньги к деньгам, в общем. Богатому в долг дают охотней, чем бедному.

На мой взгляд ничего сверхъестественного в успехе Джакмана не наблюдалось. Но проверить его расчёты всё равно следовало.

Тут прибежал запыхавшийся Иван Муранов. Похоже, удельные служащие перестали по каждому поводу требовать коня и, беря пример со своего князя, стали больше ходить пешком. Вопрос кого отправлять на поиск грабителей решился в пять минут, отряд решил возглавить Бакшеев. Видимо старик заскучал от сытой жизни при князе и хотел поразмяться. Причин ему препятствовать я не видел. Афанасий ушёл скликать городских разсыльщиков да служилых дворян и готовится к поездке. Откладывать выезд он не собирался.

Уже собираясь уходить, англичанин хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Как же я смог запамятовать, где мои манеры! Мной же приготовлены чудные дары для угличского господаря. Какой же я неучтивый, что не сделал сего ранее! Всё проклятые грабители, вместе с казной похитили мой разум.

Вызвав своего битый час ожидавшего в сенях слугу, купец первым делом вручил шёлковый мешочек весом в полбезмена.

— Знамо мне, что ты, княже, самые редкие диковины со всего света разыскиваешь. В сём кисете семена дивного дерева, коего нет ни у одного европейского государя. Купил я их у моряка, ходившего в поход к западному континенту. Мне рассказывали о сём растении, что произрастает оно в верховьях той реки, напротив устья которой пропали без следа высаженные сэром Рэйли поселенцы, что его совсем не просто срубить — скорее испортишь топор, и цветок его слаще мёда.

Заинтригованный рассказом Беннета, я извлёк из мешочка здоровый боб коричневого цвета и внимательно его рассмотрел. На твёрдой кожуре семени явственно виделись небольшие следы плесени.

— Правда, уже три года, как привезли семя сего дивного дерева, — признал Джакман. — И в землях моей родины оно не растёт — сгнивает, не дав ростка. Но может в лесах Московского государства сие великолепное растение обретёт новую отчину!

— Поклонился какой-то гнилью, ценой в пару медяков, — довольно явственно пробурчал Ждан. — Мол, на тебе убоже, что нам негоже.

Англичанин неприязненно покосился на моего дядьку и продолжил:

— Вот книга, в коей описывается металл, по виду как серебро, а весит словно золото. Именуется она ' Натуральная история Индий', напечатали её в Севилье. Хоть автор её подлый иезуит — Хосе де Акоста, но много он описывает примечательного и называет чудный минерал, о коем ты княже спрашивал, папас де плата.

— Спасибо, книга это замечательно, но где бы сам этот металл раздобыть, — вздохнул я, погружённый в мечты.

В прошлой жизни платину мы извлекали из десятка приборов и инструментов самыми различными способами, и об её полезных свойствах, особенно в качестве катализатора, мне было прекрасно известно.

— Вот, — восторженно заорал англичанин. — Самые мои ценные подарки. Их доставили из Антверпена, а туда они попал от испанского солдата, который разжился сими вещицами в походах на дикарей Вест-Индии. Возлагаю к ногам вашей милости кольца, сработанные из необыкновенного металла — папас де плата.

Беннет с торжеством потряс ещё одним мешочком.

— Они стоили мне золотом по весу, — сообщил коммерсант, передавая дар моему дядьке.

Ждан не упустил возможности засунуть свой нос во вместилище редкостей.

— Насмехается еретик, — сообщил мне Тучков после краткого осмотра и пробы изделий на зуб. — Они и полушки не стоят, железные да грубые. У нас чудины, и то затейней узорочье вырабатывают.

В то, что англичанин сознательно издевается, мне не верилось, а в остальном вполне можно было со Жданом согласиться. Изготовление каких-либо изделий из платины требовало гораздо большего умения и знаний, чем имелось в настоящее время в этом мире. Джакман ошибался, пусть и с благими намерениями.

— Убери в сундук, где казну хранишь, — велел я казначею.

— Хоть в музей когда-нибудь попадут в далёком будущем. Как произведения искусства древних народов, — подумалось мне при отдаче этого распоряжения.

— Благодарю тебя за старание. Если сможешь найти хотя бы десяток фунтов самого минерала — моя награда будет весьма щедрой, — благодарность англичанину стоило выразить, он и так привёз множество полезных вещей. И ещё больше доставит в будущем.

На следующий день состоялась новая беседа с Джакманом. К проверке его расчётов только приступили, но я пребывал в полной уверенности, что значительных ошибок там не найдётся. Поэтому требовалось найти то, что поможет расплатиться, не выгребая удельную казну до дна.

Англичанина заинтересовали железо и изделия из него, особенно гвозди, но цену он давал вдвое ниже угличской. Тучков начал по русскому обычаю азартно торговаться, но иноземный торговец твёрдо стоял на своём, не прибавляя и единого алтына.

Конечно, мы могли продавать по той стоимости, по которой готов был брать наш партнёр Бенни, и всё равно остаться в небольшом выигрыше. Но зачем ронять цену, пока не насыщен внутренний рынок? Обещанные боярином Годуновым в уплату кожи, сало и пеньку коммерсант также согласился брать, но и здесь предлагал уплачивать меньше отпускной казённой цены.

— Мне мои комиссионеры доставляют сии товары за те деньги, по которым яз согласен на куплю. Дороже мне не надо, — твёрдо стоял на своём Беннет.

— Ты ж к обещанному серебру не полушки не надбавил. Не бывает сдельного рукобитья без торга, — возмущался Тучков.

— Мне вера не позволяет торговаться. Яз что сперва промолвил — на том и стою, — упирался англичанин. Странно, раньше за ним такого не наблюдалось.

— Что ж за еретичество эдакому учит? — ехидничал Ждан.

— Христианство, — твёрдо ответил англичанин. — Я соединился с братьями по вере в общине Церкви Конгрегации и с тех пор спасён.

Податливый и обходительный торговец куда-то исчез и вместо него появился другой человек, жёсткий и неуступчивый.

— Так, войн за веру нам тут не надо, — это я успел подумать, а произнёс:

— Если захочу о Боге послушать — позову попа. С вами об том говорить мне не пристало. Чтоб более таких речей не слышал.

— Какие товары нынче в цене? — дядька послушался меня и перешёл на хозяйственные темы.

— Воск. Как его государь повелел не продавать более, а менять на ямчуг и порох, так сей продукт весьма вздорожал, — спокойно ответил иноземный коммерсант. — Князь, вы можете вполне попросить вашего царственного брата дать вам одному разрешение на продажу этого товара. Ежели передадите разрешение мне — то я за два года покрою все издержки и затраты, связанные с покупками для вашей милости.

— Подумаю. Беннет, ты смотрел угличское сукно?

— Видывал. Угличские пряхи и ткачи превзошли всех прочих русских мастеров, но продать поставы вашей шерстяной ткани можно крестьянам ближних к Московскому государству земель, диким туземцам Чёрной Африки, или купающимся в серебре жителям Новой Испании и Перу. На всех ярмарках западнее Эльбы ваши суконные товары просто высмеют. Вам следовало бы пригласить к себе фламандцев, они в Англии многих научили делать отличные ткани, а красят нашу материю до сих пор в Амстердаме. Ну и конечно из волоса русских овец ничего тонкого не сработать, больно уж грубы. Я могу доставить вам настоящую английскую шерсть, хотя её вывоз весьма ограничен и осуществляется только по высочайшему разрешению. Если бы не запрет испанского короля Филиппа — презренного паписта, то вы могли бы получить драгоценную шерсть кастильских путешествующих овец. Также смотрел я угличское полотно, оно изумительного белого цвета, но всё равно непозволительно грубое. С брабантским и голландским не сравнить. Хотя на Золотом Берегу купят и такое — им хоть бы чем срам прикрыть.

— Какова нынче цена на ткани в Тропической Африке? — вопрос был задан скорее из любопытства.

— Золотом по весу на три дуката за ярд сукна. Полотно примерно вдвое дешевле. В Новой Испании платят вдвое — и серебром. Но выгоднее у чёрных вождей брать рабов, они отдают по здоровому мужчине за ярд доброй ткани, и уже их везти в Вест-Индию. Цена на невольников на другом берегу океана десятикратно выше. Но дело сие небезопасно — испанцы не различают купцов и пиратов. За нарушение монополии севильской Касы на торговлю в Америке и генуэзцев на асьенду кара одна — пеньковая петля. Жаль, ведь рабы самый удобный для арматора груз — он сам загружается в трюм и выгружается оттуда.

В конце разговора англичанин распался в похвалах удельной ткацкой промышленности:

— Весьма дельно устроено, весьма. Крайне прискорбно, что на родине, да и, пожалуй, в Соединённых Провинциях ничего подобного невозможно.

— Почему же? — не понял я комплимента.

— В Англии запрещено владеть более чем двумя ткацкими станками, да и работать пряхам и ткачам на купеческом сырье не разрешается. В нидерландских штатах чуть проще, но и там чтобы заниматься раздачей шерсти на прядение и пряжи на ткань требуется состоять в городском ремесленном цехе и обладать всеми правами. А полноправным мастером не стать без крупного взноса и пяти — семи лет ученичества. К тому же у вас, я слышал, используется много новых механизмов, а уставы наших ремесленников строго запрещают вносить усовершенствования в установленный регламент работ. В Италии хотя бы разрешены машины для сучения шёлка, теперь во Флоренции и Лукке продают весьма дешёвую нить, у нас и сего не дозволяют.

Сообщённые Джакманом сведения заставили меня расплыться в улыбке. Если он не ошибался и не врал, конкуренция со стороны европейских мануфактур нам в ближайшее время не грозила. Слишком их сковали внутренние запреты и ограничения. Поскольку в стране слепых и кривой- король, то этими благоприятными обстоятельствами нужно воспользоваться.

Глава 52

Через несколько дней состоялся очередной визит купца Джакмана в княжьи палаты. К этому времени расчёты в торговой книге систематизировали и проверили. Англичанин, по-видимому, удивился дотошности княжьих приказчиков, но от своего решения предоставить записи не отказался, сам переводил и давал пояснения к своему бухгалтерскому документу.

Так что после приветствий перешли сразу к делам.

— Манган и пачкающий камень у тебя за год на пятую часть вздорожал, с чего так? — задал я торговцу первый вопрос.

— Когда по случаю, что есть, скупал — была одна цена, стал больше товара заказывать — продавцы его дороже ценить стали, — пожал плечами англичанин. — Ежели князь изволит — в следующий год прикуплю токмо по указной стоимости, но тогда обещать привозить по многу не смогу.

Каверзы здешнего рынка, заключающиеся в том, что чем больше хочешь получить, тем дороже обходится, мне уже были знакомы.

— Почему доставку ценишь в семь рейхсдаллеров с ласта? — продолжался дотошный опрос.

— Сие обычная цена провоза груза от Амстердама к пристани Архангела Михаила.-

— Сам два года назад фрахтовал место по три талера.-

— Я грузил чёрные камни заместо балласта, суда в Московское государство идут почти пустыми, — не смутился Беннет.

— Значит, сам возил задешево, а мне продаёшь по полной стоимости, — выдал я промежуточное резюме. — Если б не мой заказ, чего бы грузил?

— Может балластные камни, а может и вовсе бы не фрахтовал кораблей, — даже не думал оправдываться невозмутимый англичанин. — Малой ценой возить не уговаривались.

— Сколько владельцы Московской компании зарабатывают с пая? — мне требовались новые доводы.

— От чётырёх до шести шиллингов на фунт.-

— Значит от шестой до четвёртой части вложенного. А у тебя в каждую сторону пятьдесят процентов чистая прибыль, на весь рейс больше чем вдвое получится.

Физиономия Бена явственно говорила:

— Да, вот такой я молодец, — но вслух он произнёс. — На всё воля Божья. Неведомо смертному, что пошлёт ему Господь. Вот встретились мне по дороге сюда компанейские суда у Кильдин-острова, но пушки наших судов оказались голосистее. Владельцы королевских привилегий устрашились пускаться в погоню. Не оставляет Господь верных ему, всё в руце Его.

Речи торговца явственно напомнили мне о проповедниках, бродивших в моей прошлой жизни по квартирам и пристававшим ко всем подряд со своими задушевными беседами. Вдруг припомнился старый каверзный вопрос:

— Коли на всё воля Божья, зачем тебе пушки? Всё и так устроится, да и с ограблением твоим — зачем жаловаться? Вернётся добро или нет — всё сие не в нашей власти.

— Как знать, что Он желает для меня и что дарует спасение? — улыбнулся Джакман. — Яз верю, что мысль 'Не жалей рейхсдаллеров, нанимай суда с новыми пушками' послал мне Господь. И Он же привёл меня к тебе, княже, и ныне даёт мне знаки: 'Впредь фрахтуй в Амстердаме конвойный галеон, не скупись на стражу для речных лодок в Холмогорах'.

Что ж, как говорится, после драки кулаками не машут. Торговаться стоило за будущие поставки. И после изрядных препирательств мы с Беннетом договорились об установлении нормы прибыли на мои заказы в размере пятнадцати процентов.

— Вы, ваше высочество, скупы, словно наша королева, — пробурчал после заключения сделки англичанин и, подумав, добавил. — Да и нравом схожи.-

— Чем же? — сравнение меня заинтересовало.

— В торговые компании с подданными вступаете, паи в их дела вкладываете, — начал перечислять Джакман. — Прибытков везде ищете, да и сказывают по ваше высочество, будто заведены в княжьих палатах вместо ночных горшков сосуды, где всё то, что тело извергнет, водой смывается.

— А это причём?

— Наша Рыжая Бесс також, — торговец тщательно выбрал слово. — Чудит. Даже такое сказывали, будто пред свои очи дозволяет являться только тем придворным, кои этим днём омовение сделали. И не один мне про сие говорил, а многие, так что видать не выдумка.

— Ну и чего в этом странного?

— Странного? Да воистину дьявольщина, чтоб от человека запаха не шло, словно от свежее обмытого покойника. Люди должны пахнуть своим чистым духом. Да и от частых помывок болезни прилипают.

Рассуждения Бена о вреде гигиены меня уже не забавляли. Такие мнения имели широкое распространение. Например, простонародье в Угличском уезде считало греховным полностью выводить вшей. Поэтому мне, с неизбежной регулярностью. приходилось выполнять эту процедуру тайком, дабы не волновать напрасно умы посадских. Хотя в московских землях дешевизна дров сильно помогала народу держать себя в относительной чистоте. Посильную помощь оказывала церковь, требуя у прихожан обязательно мыться перед причащением. Поэтому в городские общественные бани посадские жители валом валили в субботу, перед церковным воскресным днём.

Но собственно Джакмана я позвал не для душеспасительных бесед. Нам требовалось найти в ближайшее время какой-либо выгодный экспортный товар, для компенсации затрат на поставки из рубежа. Это оказалось совсем нелегко, ибо, как говорила народная мудрость — ' Купить, что вшу прибить, а продать, что блоху поймать'.

Образцы новых угличских товаров англичанину выдали для комиссионной продажи. Из всего ассортимента его по-настоящему заинтересовал лишь фаянс.

— Чаньские вещи? Значит по Оби всё же можно доплыть до Застенной страны? Но сии предметы грубы, хорошую цену за них не дадут, дорого стоят тонкие и прозрачные сосуды.

— Из Сибири привезли, — слегка приврал я, не желая раньше времени открывать карты. — На дешёвую посуду должен быть спрос. Особенно если она сработана по образцам дорогой, так что их тоже привези в следующий раз.

Тучков с Джакманом долго обсуждали торговлю салом, пенькой и, если будет государево разрешение, воском. Как мне стало понятно, в Англии это продукты подвергались простейшему переделу, из них делались свечи и мыло, а из конопляной пряжи вились канаты. Явно стоило попробовать экспортировать готовые изделия. На мой вопрос, можно ли нанять в Европе мастеров для обучения удельных ремесленников, Беннет ответил так:

— В Нижних Землях который десяток лет идёт жестокая война. Из Соединённых Провинций бегут паписты, из Фландрии — лютеране и кальвинисты. Многие нидерландцы в нынешние времена ищут счастья на чужбине. Если им от царского имени обещают право жить по своим законам, свободу исповедовать свою веру, волю выезжать из страны по своему желанию, да жалованье щедрое, то найдутся те, кто не устрашится приехать. Но выйдет ли из сего толк? Знавал яз одного земляка, тот приёзжал в Московию по зову вашего батюшки, государя Иоанна Васильевича, к Вологде корабли строить. Да так дело и не сладилось.

— Отчего же? — причины провала столь нужного проекта меня весьма интересовали.

— Не ведаю, — пожал плечами купец. — И крепость каменная вологодская наполовину построена да брошена, и лес, коей на суда собирали, давно погнил весь, да прибранные из природных русских плотники разбрелись неведомо куда.

— Когда это было-то, давно?

— Поди лет с двадцать пять назад, — задумчиво протянул Джакман. — Яз тогда совсем в малолетстве пребывал.

После недолгой беседы стало ясно, что вызов иностранных специалистов дело крайне дорогое. Подённая оплата рабочих, если считать серебром, в Голландии в разы превышала московскую. Годовое жалованье мастера выходило рублей в двести-триста, то есть не уступало боярскому. К тому же им требовалось выдать задаток и оплатить переезд всей семьи. Но иного выхода я не видел, в Московском государстве просто было не найти людей, владеющих нужными нам профессиями.

В Угличе требовались ткачи тонких и узорчатых тканей изо льна, шерсти или шёлка. Нужны были гравёры, шлифовальщики стекол для очков и умельцы знающие, как делать компасы и навигационные приспособления. Необходимы стране мастера умеющие строить шахты, поскольку традиционный русский способ добычу минералов 'дудками' я уже видел, зрелище явно не для слабонервных. Всё мои пожелания Джакман внимательно выслушал, делая себе пометки на листке угличским карандашиком.

— Ты сказывал, будто у вас новшества цеховые правила запрещают. Если услышишь, что кто-нибудь какое новое приспособление облегчающее труд измыслил — нам тот человек надобен. И диковинки технические у нас купят, ежели польза от них видна будет. Игрушек дорогих, потешек механических провозить не надо, только если с мастером вместе, — продолжал я наставлять нашего первого зарубежного представителя.

Джакман быстро огляделся и заговорил с некоторой горячностью, хотя и вполголоса:

— Весть, что угличскому князю нужные умелые ремесленники и что он весьма щедр, разнесётся быстро. То о чём яз расскажу десятерым своим торговым партнёрам — перескажут в сотнях мест. Но вот как с верой? Не будут ли приехавших принуждать к переходу в православие? Дозволят ли проводить служения по своему обряду? Ведь в вашем государстве иностранцев даже в храмы не пускают, дабы они их не осквернили своим присутствием. Ведь ваши попы утверждают, что только крещёные по греческому канону христиане, а остальные — нехристи.

Всё сказанное англичанином было правдой. Но с другой стороны, в Угличе жили финны исповедующие католицизм и протестантство и никто на них гонений не устраивал. Да, построить свою церковь им не дозволялось, но проводить обряды в своих домах никто не мешал. На странно разговаривающих чужеземцев косились не долго, уже через полгода посадские к ним привыкли. Да и в Москве и Нижнем Новгороде существовали слободы ливонских сведенцев.

Вывезенные из прибалтийских городов купцы довольно быстро заняли свою нишу в русском обществе. Они ездили с казёнными товарами за рубеж и выполняли различные поручения правительства. Впрочем, это относилось ко всем торговцам, входившим в купеческие корпорации. Я долго не мог понять, почему купчина среднего достатка носит чин 'гостя', когда богатейшие Строгановы именовались 'луччими торговыми людьми гостиной сотни'. После разъяснений Ждана стало ясно, что чин зависит от успешности исполнения государевой службы.

Вообще по московской системе, каждый получивший хоть какую-льготу должен был её отслужить. Поэтому гости руководили таможнями и казёнными торговыми операциями, люди гостиных и суконных сотен служили на мытных заставах, в кабаках и вообще собирали все косвенные налоги и сборы. Никакого прямого вознаграждения за добросовестное исполнение своих обязанностей не предусматривалось, а вот кары за нерадивость наличествовали в избытке. Так что практически всей экономикой Московского государства руководили выходцы из торгового и ремесленного сословия и к тому же на общественных началах. Поэтому зачастую к ним приставляли стрельцов, дабы те смотрели, чтобы, например, новый начальник таможенной заставы от службы не сбёг.

Собственно я верил в то, что большинство приехавших из Европы в местное общество вживётся. В то, что Борис Фёдорович поддержит идею, так же сомневаться не приходилось. Иностранцам царёв шурин благоволил. Но вот высшее духовенство могло упереться насмерть, а государь Фёдор Иванович к вопросам веры подходил крайне серьёзно. Обосновать свою затею требовалось максимально убедительно, а как это исполнить мне пока на ум не шло.

Джакману я ответил так:

— Молелен иноземцам строить не дозволю, но и в то, что на своих дворах делают никому лезть не дам. Пусть хоть католические мессы служат, хоть протестантские псалмы поют. Но природных русских в сие вовлекать никак нельзя. Ведь смертную казнь за совращение православного в иную веру никто не отменял. Так что особо религиозным людям лучше не приезжать. А пожелавших выехать примем самым лучшим образом. Хоромы им поставим лучшие, самих да их жён в меха оденем. Но сие не подарки, а лишь как задаток за работу. Если пожелают вернуться на родину до срока, или нерадивы окажутся, то всё придётся оплатить, и переезд тоже. А иначе с ними поступят как с несостоятельными должниками.

— Вашему высочеству угодно получить сервентов? — ухмыльнулся Бен. — Так в Шотландии в угольные копи работный люд набирают. Задаток получил, прогулял, а потом вовек не уйти. Словно не сам завербовался, а из Африки привезли. Пожалуй, единоверцев яз приглашать не стану, а иных сколько уговорю — столько и привезу. Даже не сомневаюсь князь, что вы щедро вознаградите меня за усердие.

Я невольно усмехнулся в ответ. Джакман представлял собой истинного купца-авантюриста, умного и циничного. У него, несомненно, имелись твёрдые жизненные принципы и сильный характер, но его сребролюбие явно не имело меры. Что для меня было крайне удобно, ведь золотой поводок самый крепкий.

Не прошло и седмицы, как в Углич вернулся Бакшеев со своими людьми. Заранее упреждённые, мы встречали его посредине торговой площади. Возвращение рязанца выглядело, как приход домой татарской шайки после удачного набега. Конный отряд дворян конвоировал под сотню крестьян, самых различных возрастов, от подростков, без всякого признака пушка на щёках, до седобородых старцев. Кто-то из задержанных Афанасием шёл пешком, кто-то ехал на телеге. Полтора десятка молодых парней пригнали в путах, закрепив конец связывающей их верёвки на луке седла.

— Вдоль Волги сбегали, княже, слава Богу здорово, — лихо доложил мой военный советник. — На двадцать вёрст от излучины, где разбой приключился, в обе стороны по всем деревням повальным обыском прошли. Всех, у кого какую рухлядь не по его чину отыскали, расспросили накрепко. День и ночь княжью службу справляли, дневали и ночевали, с седла не слезая. Всех татей в округе вывели.

— Вот сии воры, — Бакшеев указал нагайкой на запыленную толпу крестьян. — Те, у коих краденные вещи нашлись, и кто видоков купле не указал, и те на кого показали что без клятвы от продавца дорогие товары брали.

Сии, — теперь плеть указывала на связанных. — Воровские дела творили или с татями рядом в их стане обретались. Тех троих, кои при нашей облаве за сабли или ослопы схватились, мы на месте стрелами положили. Остальные об обороне и не помышляли, в ноги повалились живота просить.

— А ты их послушал, тьфу, — зло сплюнул губной староста. — На месте их посечь не мог? На што в город притащил, чего с ними теперь делать? Где ката искать? Яз то их в подклети запру, и чего теперь мне над ними две-три седмицы сверху в избе сидеть, их причитания слушать, пока с голоду не околеют? А ведь их сердобольные посадские подкармливать будут, на всех-то не хватит, но те, которые поухватистей, сами собой не издохнут. Так ведь на Москву за мастером заплечных дел посылать придётся. А прогонные деньги с кого брать? А ежели кто с крепкой шкурой окажется и в татьбе не сознается? Это ж сколько просидит-то, и каждый день у клетей караул держи.

В общем-то наш судья и прокурор в одном лице был по-своему прав. Должности палача в городе не имелось. Традиция кормить заключённых тоже пока не появилась. Тратить на пойманных преступников казённый хлеб никому здесь в голову не приходило и те кормились милостыней или передачами родных. Но на такое количество задержанных подаяний явно не хватит, а родственников в городе у них похоже не имелось.

— На дыбе уморишь, — отмахнулся Афанасий. — А ката среди разбойничков сыщем.

— Эй, лиходеи, — крикнул он связанным. — Кто шею от пеньковой петли спасти хочет?

Предложение вызвало некоторое оживление, лишь один парень в ободранной одежде прокричал:

— Чего сразу виселица? Яз никоего лиха не делал, пусть князь при честном народе судит!

— Кнут не Бог, а правду сыщет, — с мягкой улыбкой успокоил его Муранов

Крикуна тут же пнули локтём под рёбра подельники и самый старший из них громко сказал:

— Чего надобно? Ежели в полные холопы, то мы согласны.

— Как же, ищи дураков окромя нас, — вновь осклабился губной староста. — Из вас каждый уж поди с пяток раз в холопы писался. Кто обещникам своим казнь справит, тому велю плетей дать, уши подрезать и гуляй на все четыре стороны.

Такое шанс спасти свою шкуру не вызвал у разбойничков никакого энтузиазма. Некоторые даже демонстративно плюнули в нашу сторону, пара человек стало истово молиться.

— Покочевряжьтесь пока, пёсьи дети, — благодушно заметил Иван. — Как на дыбе вволю повисите, да от горящего веничка погреетесь, так строптивости-то поубавится. У меня и чёрт в грехах каяться начнёт.

Подъехав ко мне, губной староста проговорил:

— Страдникам надобно прям сразу суд дать. Такую прорву народу и запереть-то некуда.

Воспользовавшись шансом, Муранов тут наябедничал на Бакшеева:

— Больно ретив окладчик наш. Ведь право же, учнёт дурак Богу молиться так лоб расшибёт. Выпорол бы черносошных по деревням, и им легче и нам мороки меньше. Ан нет, желает, де, чтоб всё по государеву Судебнику правили.

Стрельцы ещё не успели увести разбойников, а губной староста уже управился с судом над крестьянами. Собственно, вся их вина заключалась в том, что деревенские не могли объяснить происхождение найденных у них дорогих вещей. Даже куплей по случаю им отговориться не удалось. По обычаю надлежало при сомнительной покупке иметь видоков сделки и требовать от продавца крестного целования, в том, что товар не краденый. Тот, кто этого не сделал — считался соучастником преступления.

Крестьяне, впрочем, своей вины не отрицали, признавая, что брали 'воровскую' рухлядь в уплату за зерно и мёд. Такая сговорчивость объяснялась легко, не сознавшимся грозило дознание, которое могла оказаться тяжелее наказания. Поэтому приводимые под княжьи очи группы односельчан бухались на колени, твердя подряд одно и то же:

— Отпусти вину, княже, нечистый попутал.

Муранов тут же выносил приговор:

— Десять плетей, явитесь по осени с оброком, тогда и порку получите. Да чтоб сами напомнили, а то забывчивым велю вовсе шкуру спустить.

Мне же он своё решение пояснил так:

— Страда, тут не отлежишься и не оклемаешься. А помрёт хлебороб, работы своей не справив — жонка с детишками с гладу сгинут. По осени-то крестьянишкам полегче будет, дня два в лёжку полежат, да встанут здоровее прежнего.

— Может, помиловать черносошных? — предложил я губному старосте. — Или хоть убавить наказание, грех-то их не велик.

— Воля твоя. Но яз, недостойный, мню так — распускать народишко не следует. Им-то не привыкать, шкуры у всех дублёные, — предупредил меня Иван, и, получив согласие действовать на своё усмотрение, зычно крикнул крестьянам. — Князь Дмитрий за малостью вины милует. Заместо плетей получите десять ударов батогами по лядвям. Благодарите господаря, пёсьи дети.

Черносошные вновь упали на колени, вразнобой произнося слова благодарности.

Пришедший к вечеру Джакман явно обрадовался результатам похода Бакшеева.

— Как споро воров-то изловили, — приговаривал он, расплываясь в широчайшей улыбке. — И судить стали сразу, не мешкая. Не то, что у нас на родине — констебля искать грабителей не заставишь. Даже если поймали лиходеев, то либо жюри их отпустит, либо королевский судья помилует. Оттого-то в Англии на проезжих дорогах словно на шотландской границе — днём не подстрелят, так на ночлеге зарежут.

Афанасий, выслушав восторги торговца, хмыкнул:

— На добром слове благодарствую, но у нас також на шляхах пошаливают. А по Дону и нижней Волге и с сотней стрельцов не всегда проплывёшь, казаки да черкасы балуют. Да ведомых воров воеводы за корысть отпускают, либо к себе в челядь по кабале пишут.

— В холопы пишут? — переспросил Беннет и обратился ко мне. — Благодаренье Господу, большую часть товара мне твои воинские люди вернули. Но часть-то пропала без следа. Велел бы ты, княже, тех разбойников, кои в душегубстве невиновны, на мой двор головой выдать. Пусть убыток отслужат.

— Русских людей иноземцам в холопство выдавать не след, — набычился Тучков. — Уж вернее тут повесить. Негоже спасать жизнь ценой бесценной души.

У меня промелькнула мысль, что осуждённые на казнь вполне могли бы выслужить помилование в зельевой палате. После несчастного случая со взрывом работников туда было днём с огнём не сыскать. Некомплект подмастерьев серьёзно тормозило дело. Поскольку теорию удельные химики не понимали совершенно, результат получали после сотен и тысяч попыток. Юшка и Стенька добивались успеха совершенно случайным образом, но все свои шаги записывали. Это давало возможность им работать на ремесленной основе, по своим найденным рецептам. Но на каждый удачный опыт приходилась огромная куча неудачных, потому служба в помощниках у зельевых мастеров была довольно опасна.

Поэтому англичанину я лишь туманно пообещал рассмотреть вопрос позже, после суда. Купец лишь огорчённо махнул рукой, дескать, не вышло, ну и Бог с этим. Джакман торопился с отъездом, короткая северная навигация не давала ему возможности проводить время в ожидании. Уже следующим днём он отбыл, увозя с собой целый дощаник образцов угличской продукции, выданный ему для изучения спроса.

Наконец-то представил результат своих изысканий Ефимов. Ему удалось восстановить привезённый из Данцига станок. Приспособление было довольно громоздким, приводилось в движение с помощью десятка подвешенных грузов. Но всё же на нём удалось выткать одновременно шесть лент, причём имелась возможность делать различные узоры и плетения с помощью кулачков сложных форм.

— Надо Савва сей станок упростить, — выдал я очередное задание. — И привод от колеса сделать. Когда выйдет что-то путное, одну машину государю Фёдору Ивановичу в подарок отвезу. Он шелкоткацкую мастерскую в позапрошлом году рядом с Успенским собором устроил, и диковинке обрадуется.

Ефимов почесал в затылке и пообещал всё сделать в наилучшем виде. Воспользовавшись моим хорошим настроением, изобретатель-самоучка попросил об очередном денежном вспоможении.

— Задумал бочки делать. Купцов теперь много в городе, бочки всем нужны, — пояснил свою просьбу Савва. — Доски на мельнице лесопильной сработаю, для деланья клёпок тож приспособу механическую измыслил. Токмо осталось брёвен дубовых закупить, да баню побольше поставить. А яз весь прибыток с торговли пачкающими палочками на свои задумки извёл.

— Баня-то тут причём?

— Так чтоб выгнуть доску, её по седмице парят, — удивился моему непониманию плотник. — Как иначе-то?

— Можно иначе, Савва, можно, — задумался я. — Ладно, бери у Ждана серебро, делай, как знаешь. Потом что-нибудь другое придумаем.

Помня интерес англичанина к воску, я занялся изысканиями и в этом деле. Улучшить его качество, а значит поднять цену удалось довольно просто. Всего-то требовалось начать использовать для перетопки вощины водяные бани, вместо ставящихся на прямой огонь горшков.

С организацией пасеки дело оказалось сложнее. Используя изготавливаемую Акинфовым проволоку, по моим указаниям смастерили близкое подобие рамочных ульев. Но вот с моим управляющим сельским хозяйством, Липкиным, понимания никак не находилось.

— Маловаты пчелиные ларцы, — вертя в руках улей, бурчал Фрол. — Но воля твоя, по лесу в полусотне шагов друг от друга развесим, спробуем.

— Зачем в лесу развешивать? Рядом все поставим, к полям ближе.

— А пчёлы откуда в поле возьмутся? В лесу-то всех повывели. Этим годом из десяти бортных деревьев девять осы обжили. На лугу вовсе все ларцы не с полезными, а со зловредным мушками окажутся. Испокон века на лугах пчёльников не бывало.

— Ну а колоды бортные?

— Чего колоды? Их також в роще аль в подлеске выставляют, там где деревьев в два обхвата нет и дупла не изготовить.

— Пчёл поймать можно, когда они роятся.

— Не чуди, княже, — пользуясь приватностью беседы, просил Липкин. — Ну пять роёв по сроку умелый бортник найдёт, ну десять. Ты ж более трёх сотен энтих ульёв смастерить велел. Вот кажный год потеха честному люду будет, гляди, де, князь сызнова ловчих на пчёл послал.

— Почему каждый год? Один раз изловят, потом за пару лет пойманные насекомые расплодятся.

— Сикомые может и расплодятся, — упирался Фрол. — А последние пчёлы по зиме дохнут.

— Укрыть их потеплее с осени и перезимуют, — не улавливал я сути проблем.

— Так чего, мёд собирать не будем с них? — в свою очередь не понимал меня мой сельский управитель.

После длительных выяснений стало ясно, что здешние бортники мёд забирали весь. Естественно, при таком подходе бортные деревья каждый год заселялись заново. Из этого следовало, что множество мёда и воска добывали только там, где остались значительные лиственные леса. Идея изымать важный товар не губя пчёл, оставлять им часть мёда на корм зимой и даже подкармливать их по осени казалась Липкину странной. Но всё же он был выбран в мои помощники за любознательность и охоту к новизне, поэтому, хлопнув напоследок шапкой оземь, Фрол пообещал держать пчёлок словно курей.

Пришедший к концу разговора Ждан решил вставить своё слово:

— Мне купцы проезжие сказывали, будто кизилбашские татары червецов шёлковых словно детей вынянчивают. За пазухой, в тепле, их носят и кормят там же. Вот где воистину мерзость-то.

Не знаю, что себе представил Липкин, но его от этих речей перекосило. Крестьянин сплюнул, потом перекрестился и, откланявшись, убежал.

В середине лета добрался до Углича человек с вестями из волжского Усолья. Я потребовал привести его немедля. Появившись в горнице, посыльный при нас выпорол из подкладки кафтана грамотку и начал нараспев читать:

— Князю Углицкому, господарю Димитрию Иоанновичу холопи твои Оврамка и Яшка челом бьют. Посланы мы прошлым годом со стрельцами на твою княжью вотчину, на речку Усу. Придя Волгой до устья Усы, разыскали крепкое место и на нём срубили острожек, в коем и поныне сидим с великим береженьем от ногаев и воровских людей. А те воровские люди, казаки гулящие с атаманами Ляпкой и Хорём, дважды под острожек изгоном прибегали, но никоего дурна учинить не смогли, отгромили мы их здорово. Хлебопашества и рыбных ловель, яко ты велел, мы завести не сумели, опасаясь погрома от разбойного люда. Оттого в хлебе нужду и бедность терпим, всякую скверну принимаем, приходитца и мясо в постные дни едать, окромя Великого поста. Нашли мы соляные ключи верстах в семи от острожка по Усе-реке, токмо из них соль с третьей варки горька становится, да дрова добывать опасливо, а в ближних местах всё повысечено. Оттого мы соли наварили не больше ста пудов. Да приискали мы на Девичьей горе руды серной, куски сих камней для учиненья опыта с поклоном до тебя шлём.

Також приплывал до нас царёв воевода из Самарского острога, лаял всех твоих холопей и стрельцов угличских великой бранью, дескать, мы купеческие струги от воров не бережём, а делаем, де, тем ворам потачки. Сказывал, случится ежели ещё какое татебное дело поблизости от Усолья, держать, де, за то ответ нам своими животами и головами.

Об том, чего дальше делать и как твою службу справлять, ты, господарь, нам, холопам своим, укажи.

Так появилась новая проблема. Подарок мне Годунов сделал изрядный, вместо доходного промысла — круглогодично осаждённый острог на порубежье. Да ещё требовалось обеспечивать безопасность торговых судов в кишевшем грабителями месте. Первым желанием было отправить туда большую часть местного стрелецкого гарнизона. Затем пришло понимание, что в Усольском острожке и так серьёзная нехватка продовольствия. Да и не факт, что голова приказа моего распоряжения послушает. В общем, в очередной раз нашлось над чем поломать голову.

Глава 53

После Петрова дня в удельный град прибыли государевы люди- сборщики запросных денег. Дьяк и два дворянина московского списка, вместе с сопровождавшими их конными стрельцами, разместились в хоромах и на подворье Алябьева. Явиться к угличскому князю первыми столичным служивым мнилось невместным, ну и я следовал тем же традиционным правилам, игнорируя приехавших. Через пару дней после начала сбора экстренных налогов весь Углич гудел как растревоженный улей.

Возмущённый Ждан жаловался на московских приказных:

— Разоряют посад царёвы слуги, бесчинства творят яко ордынские численники в прадедовские времена. Гнетут молодших людей, сирот и вдовиц обирают догола, на правёж тянут и малого и старого.

— Чего эти сборщики запросных денег, одурели что ли? — происходящее в городе меня неприятно поразило. — Чего с бедняков взять? Ну, сколько они за год нажили — рубль, два? И из-за двадцати денег шкуру на площади дерут? Да трое купцов больше заплатят, чем все чёрные сотни.

— Вроде разума в тебе, княже, много, а простых вещей не разумеешь, — вздохнул Тучков. — Простой люд примучивают, чтоб богатеи на такое дело глядючи, мошну развязали, да гостям из стольного града мздой поклонились. Да вытрясают из посадских не по несколько алтын, а по полтине, а, то и по рублю.

— Это ж как они считают?

— Да просто. Придут, избушку взором окинут, животину сочтут, величину подворья на глаз примерят и спрашивают подать столько, сколько в голову взбредёт. Ну а уж тем, кто на дары расщедрился, утешил лихоимцев, и посчитают как надо, и поблажку дадут, иль вовсе их двора не заметят.

— Сколько ж тогда с меня эти вымогатели попросят налогов, — скривившая губы усмешка выглядела недобро.

— Что ты, что ты, княже, — замахал руками дядька. — Запросное токмо с посадских да купцов получают. Служилое сословие тягла никоего не тянет, окромя службы, а с крестьян не велено собирать. При батюшке твоём, царство ему небесное, на войну пятую деньгу приговорили, так шесть лет собирали, а потом не с кого стало. Разбежался от разорения народец, куда глаза глядят.

— Ведь не бояться приказные, что на их бесчинства народ жаловаться будет, — задумчиво протянул я.

— Чего им пугаться? — не понял удельный казначей. — На разоренье чёрный люд челом бьёт? Значит, хорошо службу справляли, государев прибыток берегли, спуску никому не давали. Вот ежели тишина в городах, в коих сбор шёл, значит — мало серебра взяли, а уж по корысти али дурости то вышло — Господь ведает. В Москве-то, знамо дело, жалуют за усердие, а не за благолепие и людское спокойствие.

— Приставь к москвичам удельных дворян. Пусть с ними вместе по дворам ездят, от бесчинств удерживают.

— Осерчают царёвы слуги. Будут на нас в Москве вины возводить, дескать, чинили препоны сбору запросных денег, — возразил мне Ждан. — Лучше лаской с приказными обойтись, кормов им с княжьего стола послать, да медов и хлебного вина с княжьих погребов.

— Тогда поступим так, — изложил я своему дядьке план действий. — Отправь на двор Алябьева кушаний и питья хмельного в изобилии. Да отправь туда тех дворян, кто в пьянстве ума не теряет. Пусть с гостями бражничают, да выведают, сколько обычно с уездного города запросных денег в казну уходит. Пока московские чины пьют да гуляют, мы сами чуть больше соберём да отдадим государевым слугам.

Задуманное вышло как нельзя лучше. Сборщики чрезвычайного налога весьма оценили княжеское угощение, особенно по душе им пришлись крепкие спиртные напитки угличской выгонки. Так же крепко помог нам четвертной дьяк Дмитрий Алябьев, который пользуясь лестью, подарками и туманными угрозами уговорил москвичей принять собранные посадом деньги.

Волнения в городе улеглись. Основную часть налога внесло четыре семьи крупных угличских купцов, остаток разделили на всех посадских пропорционально размерам их подворий. Всем малоимущим, тем, кому оказалось не под силу внести свою долю, выдали беспроцентную ссуду из удельной казны. Несмотря на ворчание Тучкова, потери оказались не особенно крупными, всего около ста рублей. Так что приезд сборщиков запросных денег обошёлся нам, можно сказать, малой кровью.

По отъезду московских чиновников из города устроили званый пир. Из всей угличской верхушки отсутствовал только Самойла Колобов.

— Сын у него кончается, вот и не пришёл. Ты уж отпусти ему вину, княже, — попросил за городского приказчика Бакшеев.

— Кто ж при смерти из Самойловых чад?-

— Старший, Пётр, — вздохнул Афанасий.

— Пётр? — известие меня поразило. — Голова потешного войска? Я ж его три дня назад видел в полном здравии? Чем же он занемог, на нём же, быке здоровущем, пахать можно?

— От срамной болезни помирает, — понизив голос до тихого шёпота, промолвил мой советчик по военным делам. — Оттого и тебе не сказывали, не хотели срамить молодца и отца его.

— Сейчас же навестим Петра, — твёрдым голосом сообщил я своему ближнему окружению.

Во двор Колобовых я пришёл пешком вместе с Баженкой Тучковым, благо было до него меньше ста шагов. Командир моего экспериментального войска лежал под образами бледный, покрытый испариной, и читал тихим голосом молитвы.

— По малой нужде сходить не могу, словно вострым ножом режет, оттого лихоманка меня трясёт. Чую, не жить мне на белом свете, — чуть не плача, жаловался парень нашему доморощенному лекарю.

Собственно, по этим симптомам диагноз угадывался сразу. Как лечить венерическую болезнь без антибиотиков я не знал. Баженка же дело пропащим не считал. Он послал за травницей и велел греть воду и готовить лохань.

Старый Колобов сыну совершенно не сочувствовал.

— Господь посылает наказанье за грехи твои, — наставительно выговаривал он великовозрастному отпрыску. — Мало тебе дворовых девок-холопок, да вдовиц посадских, так ещё и к гулящим бабёнкам ходить повадился. Вот и получил ты воздаяние за блуд окаянный.

— Я ж по дурному интересу, с любопытства, — стонал двадцатилетний здоровяк. — Про них сотоварищи такое сказывали, самому разузнать захотелось.

— Вот теперь узнал. Коли оправишься от болезни, самолично тебя батогами пороть буду, — мрачно пообещал сыну Самойла.

— У нас в городе гулящие бабёнки объявились? — в свою очередь поинтересовался я у Ждана, отойдя от лежанки больного.

— Угу, на торгу ошиваются, — признал мой воспитатель. — Как торговля в городе развернулась, так и блудницы появились.

— Давай завтра съездим, посмотрим.

— На что тебе? — испугался Тучков. — Вон у Петра Колобова чем погляделки обернулись. Коли появился до девок интерес, давай полонянку молодую, нетронутую купим, да поселим от города по далее, чтоб народ языком попусту не молол. Будешь на охоту ездить, да в ту заимку заглядывать.

Предложение дядьки застало меня врасплох и заставило задуматься. Моему новому телу через три месяца исполнялось тринадцать лет, а по местному счёту наступал четырнадцатый год. Интереса к противоположному полу я пока не испытывал, то ли у носителя моей души ещё не успели разгуляться гормоны, то ли почти шестидесятилетний разум блокировал тягу к чувственным наслаждениям. Надо признаться, такое положение дел меня пока не огорчало. К тому же о здешних сексуальных обычаях я узнал достаточно, чтобы понять, что то, что в конце двадцатого века считалось вполне нормальным и естественным, здесь проходило по разряду особо неприличных извращений. Да и разгул венерических болезней понуждал к некоторой осмотрительности, одновременно увеличивая ценность не порушенного девичества.

— Да не то ты подумал, дядька. Мне только из интереса глянуть охота, да чтоб понять можно ль их к честному труду приохотить, — попытался я успокоить Ждана.

— Ага, вон как раз такой любопытный Богу душу отдаёт, — кивнул Тучков в сторону опочивальни Петра Колобова. — Но лучше яз тебе завтра покажу, чем сам узнавать поедешь.

Раскинувшийся сразу за стенами кремля торг за последние годы преобразился. Пустых лавок больше не имелось, наоборот пристроили два десятка новых. Рынок шумел и бурлил три дня в неделю, а в новопостроенном гостином доме торговали во все дни недели, даже в воскресенье после обеда.

— Вон гляди княже, вот чего ты узреть желал, — Тучков бесцеремонно указал рукой на женщин, увлечённо торгующихся у лавки с купеческим приказчиком.

Бабы выглядели совершенно обыденно, одеты они были в длиннополые сарафаны, их головы укутаны в платки.

— Ты не ошибся, дядька? Не честных ли жёнок оговариваешь? — усомнился я в словах воспитателя.

— А ты приглядись. Вишь молодуха во рту колечко держит и при разговоре показывает? Сие верный признак гулящих бабёнок.

К тому, что простонародье носит за щекой мелкую монету и небольшие ценные предметы, совершенно при этом не испытывая неудобств при разговоре, я уже привык. Но то, что тем же способом демонстрируют свои намерения, стало для меня открытием.

Мои размышления прервали гневные голоса, и тут же кто грубо схватил под уздцы моего коня.

— Не тяни к князю лапы, смерд, — орал Тучков, таща из ножен саблю.

В это же время мой сегодняшний охранник, служилый дворянин, перетягивал с каким-то оборванцем свою нагайку, видимо он хотел его хлестнуть, а тот плётку перехватил. Передо мной же стоял живописно одетый мужичина, который нехотя отпустил упряжь, лениво стянул шапку и скорее изобразил поклон, чем по-настоящему поклонился.

— Пошто на грамоту нашего атамана всё ответа нет? — довольно нагло поинтересовался неизвестный мне простолюдин. — Уже полную седмицу слова твоего, княже, ждём. Поизжились мы, поистратились вовсе начисто, а слуги твои нам кормов не дают, решенья твоего не говорят. Иль врут на Дону про твою к казакам милость?

— В чём дело? Какая грамота? — обратился я к Ждану за разъяснениями.

— Да на посмех грамотку казаки прислали, лишь бы позубоскалить да твою честь замарать, — нехотя ответил Тучков.

— Мало им шутейного письма показалось, так прям посередь Углича обиду тебе учинить решили, да за такое на месте порубить следует, — продолжил воспитатель, наезжая на пешего казака лошадью с обнажённой саблей в руках.

— Ну-ну, — возвысил голос посланник атамана, кладя руку на рукоять своего клинка. — Мечи острые и у нас есть, да не за дракой мы сюда приехали, а за подмогой. Чего тебе, холопу княжьему шутейного в нашей грамоте привиделось? Может над тем, как мы кажный день кровь льём за веру христианскую, насмехаешься?

— Да яз токмо разобрал, где сия грамотка писана и кем, как сразу её прочь отбросил, дабы руки не марать, — уже в полный голос кричал Ждан.

— От казацких прозвищ рожу перекосило? — в свою очередь горячился донец. — Нам, вольному люду, от них стыда нет. Писана грамота в наибольшем юрте низовых казаков, Ебоцком городке, а писал её со слов атамана Микитки Болдыря и всех честных воинов, наш писарь Тишка Мохножопов.

— Казакам послать кормов, грамоту принести ко мне, — прекратил я ругань. — К вечеру пусть посланцы с Дона в княжий терем приходят, там их просьбу разберём.

Вечером ближний княжий совет в составе меня, Тучкова и Бакшеева изучал послание донского атамана. Несмотря на фривольное название пункта отправления письма, содержание его имело вполне серьёзный смысл. В первой половине грамоты казачий голова Болдырь перечислял свои заслуги перед царём и отечеством, и список этот был весьма впечатляющим. Ватага под его предводительством отражала набеги ногайских беш-башей, билась с разбойниками на Волге, громила отряды воровских черкасов на Медведице, Хопре и Донце. Также Микита со своими людьми участвовал в погоне за разорившими Воронеж казаками из Канева и Переяславля и отбил у них угнанный полон.

— У нас Литвой разве мира нет? — пришлось мне переспросить у Бакшеева. Слишком уж обширен был в присланной грамоте перечень боевых действий на западных границах.

— Как же нет, есть, на двенадцать лет, — пояснил Афанасий. — Токмо мирная пора от ратной тем отличается, что государевы полки в поход не посылают. А порубежные державцы во все времена ходят на чужие украйны в набеги, разоренье чинят. И хоть шлют друг другу посольские чины обидные списки, а толку чуть. То Литва смоленские, черниговские аль псковские земли зорит, то наши дворяне под Велиж, Гомей али Мстиславль в отместку ходят.

— Ватажники атаманские прям настоящие 'охотники за головами',- пробурчал я. — Что-то мне прозвище Болдырь знакомое, раньше вы мне про него не сказывали?

— Голов казаки не берут, — горячо возразил мой военный советник. — То черкесская забава, башку ворога к седлу за кокел привязать, наши так не балуют. А что до прозвания — так болдырей в каждой украинной деревушке половина дворов. Ведь так детишек прижитых от инородцев кличут, вот и у Микитки того, видать, мать иль отец с татарского племени родом.

Во второй части письма атамана шли вполне конкретные просьбы об оказании материально-технической помощи. Донцам требовались хлеб, сукно, порох и свинец и в весьма не малых количествах. Взамен туманно обещалась 'служба', в чём именно она будет состоять, не смогли пояснить ни мои советники, ни вызванный в палаты казачий посланец.

— Ты уж вспомогни вольному товариству. А мы за тебя Бога кажный день молить станем, да коли выйдет нужда — саблей послужим, — убеждал меня казачий посланец.

— Что ж исполню вашу просьбу, только вы свои обещанья не забудьте, — высказал я после некоторых раздумий ответ донцу. — Малую часть товаров для низового войска сейчас тебе выдадут, а за большей приходите к Усолью на Волге. Воровские люди покоя там моим слугам не дают, вот у того-то городка мне саблей и поможете. Ну а коли поможете разбойников с реки сбить, каждый год вам гостинцев посылать стану.

— Благодарствую на добром слове, княже, — казак сдержанно поклонился и вышел из палат.

— Впустую добро растратим, одних воров у валов городка на других сменим, — вздохнул Тучков после ухода казачьего посланца.

— На Бога надейся, а сам не плошай, — внезапно подержал казначея Бакшеев. — Придут донские казаки — славно. Нет — надо самим оборону крепить. Чтоб воровских людей отогнать надо придумать как их заставить в чистом поле биться, ведь в лесных дебрях их не словить.

— На живца можно ловить, — мне на память пришли просмотренные в прошлой жизни фильмы. — Струг снарядим по виду — купеческий, а воинских людей гребцами нарядим, да внутрь спрячем. Пусть плывут по реке без опаски, песни поют. А как разбойники на них кинутся — так из пушек и пищалей воров приголубят.

— Может из думки толк-то выйти, — одобрил моё предложение Афанасий. — Покумекаю, как сию затею обустроить.

В процессе сбора помощи низовым донским казакам, посетили мы новые пороховые мельницы. Пушкари, видимо чувствуя за собой вину за прошлый пожар, старались вовсю.

— Сколько долей серы, угля и ямчуга лучше класть точно высчитали, — докладывал старший затинщик. — Какие зёрна сильнее бьют — вызнали. Только вот наилучшее зерно не под бегунами и в бочках выходит, а токмо ежели руками прах катать.

Старшина артели продемонстрировал маленькие круглые зёрнышки, и показал как их скатывают из смочённой крепкой водкой пороховой мякоти.

Проследив за движениями его рук, я заметил:

— Нет такого человеческого рукодельного умения, коего механизм повторить бы не смог. Как Ефимов прежние свои задумки закончит мастерить, скажите ему чтоб сделал машину из двух тарелок вертящихся на кривом валу. Мниться мне, что словно между ладонями, там порох кататься будет.

Новая зельевая мануфактура произвела на меня отличное впечатление. С помощью механических приспособлений, приводимых в движение укрытыми в деревянных кожухах водобойными колёсами, за две седмицы пятеро мастеровых производили столько же пороха сколько прежде за год. Собственно единственным ограничением производства становилось поступление сырья. К тому же, по уверению, пушкарей, сделанное ими зелье выходило на четверть мощнее любого другого, русского или заморского. Да и сгорало оно в заряде почти мгновенно, что давало возможность использовать короткоствольное оружие.

Также добрая весть ждала меня во владениях Стеньки Михайлова. Да и мои воспоминания о том, что нитратные соединения образуются в почве в процессе жизнедеятельности микроорганизмов, оказались верными. Засыпая в сильно разбавленную нашатырную воду земли из ямчужных буртов, и поливая через пару дней этой жидкостью смесь торфа и известняка, наш химик смог сократить сроки созревания селитры в десятки раз. Сырьё, годящееся для изготовления пороха, получалось после многократной переварки известнякового ямчуга с поташом. Учитывая то, что серу нашли под Усольем, а коксование боровичского угля давало массу нашатырной, или вернее аммиачной воды, проблему поставки огневого зелья можно было считать решённой. Правда, Бориса Фёдоровича я решил известить об этом только после начала массового производства.

Помимо прочего, Михайлов работал с чёрными камнями с берегов Мологи. После сотен опытов, воздействуя на неизвестный минерал крепким купоросным маслом, он получил серый порошок, из которого в свою очередь смог извлечь новую кислоту. Разглядывая представленные мне Степаном образцы новых веществ, я не мог избавиться от мысли, что где-то уже их видел в прошлой жизни.

— Пошли-ка ты людей на Мологу, чтоб пару возов сих камешков набрали, сработай из них твоего серого песка, да дай Фролу Липкину, пусть на гряды его посыплет, посмотрим, что с того выйдет, — такое распоряжение получил от меня наш химик.

— Кто у тебя из подмастерьев самый толковый? — спросил я у Михайлова.

— Да Елка Беспалов с братом, кто ж ещё? Ну, тот, кому персты оторвало, — ответил Степан. — С тех пор прилежен весьма, видать лишнюю дурь огнём вышибло.

— Надо его в Усолье послать, — пришлось мне огорчить нашего главного химика. — Мнится мне, что не только жаром, но и холодом получится соль из рассола извлекать. Да и наверняка способы есть от горечи соль чистить. Дадим ему работников с пяток, термометры стужу мерить, пусть ищет как дело сделать.

— Не справится малец, — влез в беседу Тучков. — Надоть к нему солевара бывалого приставить. Слышал яз не раз, что те лишь в рассол шарик янтарный бросят и сразу видят — будет толк али нет.

— Тогда разыщите такого умельца и вместе с Беспаловыми в Усолье отправьте, — подвёл я черту под беседой.

Получив почти тридцать пудов пороха и почти две сотни штук сукна, казаки стали спешно готовиться к отъезду. Их струг ушёл из Углича поздним вечером, хотя большинство русских предпочитало отправляться в путь с утра. Когда рассвело, выяснилось, что из-под стражи сбежало полдюжины самых отъявленных разбойников, схваченных в прошлом Бакшеевым. Побег устроили приезжие донцы, самым банальным образом в усмерть упоив караульных стрельцов.

— Говорил яз, нечего воров привечать и обласкивать, — бушевал Тучков. — Ить сколько волка не корми, он всё одно в лес смотрит.

— Погоню бы учинить, да народу мало. Казаки-то, мню, день и ночь без продыху грести будут, — задумчиво тянул смущённый Афанасий.

— Чего ж они право, душегубов-то с собой увели. Ведь их приняли добром, товара множество в подарок дали, — во мне кричала чистая, почти детская обида на обманувших моё доверие донцов.

— Порода в них говорит. Ведь почитай все они когда-то в татях да государевых ослушниках ходили, — как мог, старался утешить Бакшеев. — Они и за обман то сие не держат, так удаль молодецкая. Вот увидишь — придут к Усолью, как ни в чём не бывало. Ежели пенять им начать — ну в свозе разбойников повинятся, а иного толку не будет. С испокон веку гулящий люд кусал руку, что кормит, с этим уж ничего не поделать.

Через два дня после побега, оставшихся в руках властей разбойников погнали на казнь. Один купил себе помилование, исполнив роль палача, троих вздёрнули над рекой, четверо согласились работать в княжеских зельевых палатах. Их заковали в кандалы и отдали под присмотр Михайлова.

После этой совершённой по моему прямому приказу казни, я впервые в этом мире сознательно напился до беспамятства. Подтолкнула к этому жалость к самому себе и двум из повешенных, которые возрастом были не сильно старше приютившего мой разум царевича Дмитрия.

Разбудила меня перед рассветом чудовищная головная боль. Она и прежде нередко терзала мой разум, сменив мучившую мальчика эпилепсию. А тут видимо на старый недуг наложилось состояние похмелья. Было настолько больно, что не хотелось слышать никаких звуков, даже собственного голоса. Поэтому я встал и побрёл в людскую за питьём, осторожно переступая через спящих у порога охранников. Напившись стоявшей в сенях у чёрного входа колодезной воды, сел передохнуть на лавку. Тут-то меня и сморил короткий пьяный сон.

Проснувшись, не сразу понял, где я нахожусь. Оглядевшись в сенях при сером предрассветном свете, пробивавшемся через малое оконце, наконец-то сориентировался и восстановил в памяти предыдущие события. Тут моё внимание привлекли голоса из соседнего помещения. Разговаривали, похоже, сенные сторожа и явно о моей персоне.

— Князь-то наш вельми горделив и гневен, видать весь в отца пошёл, — громко шептал неизвестный мне голос.

— Горделив это правда, — вторил ему другой бесплотный глас. — Вроде и почасту Богу молится, а всё стоя. Колена редко склоняет, челом Господу не бьёт, метаний не творит. Да и гнев смолоду являет, на седых мужей кричит бывало. А вот про отца… Слыхал яз от перехожего калики, не прямой, де, сын царю усопшему наш князь. Дескать и ликом тёмен не в родителя, и речами не схож и особливо повадками. Вот благоверный государь Фёдор Иоаннович — с постели поднимается за час аль два до рассвета, сразу духовника зовёт. Токмо после сего к жене государыне Ирине Фёдоровне идёт, и опосля на утреннюю литургию, после заутрени обедает, потом спит часа три. Затем сызнова в храм на вечерню, потом государственные дела слушает, вечеряет и перед сном молится. Коль государь так за Русь перед Господом молит, то и в державе всё ладно идёт.

— Ну и чей, по-твоему, наш князь сын? — в разговор влез третий голос, по звучанию весьма насмешливый.

— А мне почём знать? Баяли божьи люди, ляхами он в младенчестве подменён, на погибель царству христианскому. Слыхали, сколько он слов ляшских говорит? Вместо како бы — яко бы, вместо такожде и таможде — так же и там же, вместо обаче — однако, вместо пол-два — полторы. Заместо побрано — молвит взято, заместо основанья — фундамент. Стогны именует улицами, пешцев — пехотой, вечерний стан — ночлегом.

— Ты ври, да не завирайся, — третий голос сменил весёлый тон на угрожающий. — Мы князя с малолетства перед очами видим, подмену уж бы не проглядели. А что до словес иноземных — так царевич книг множество прочёл, вот и спутался у него разум. Но все к нему приноровились, и вы приноровитесь коли голова дорога. А ежели чего из царевичем сказанного не поняли — так кивайте будто всё уразумели, потом у знающих людей смысл слов его уясните. И пущай он хоть звериным гласом изъясняется, главное, что речи и дела его — справедливы и честны.

— Угу, справедливы, — буркнул всё тот же недовольный. — Стрелец, что пьян напился и воров прокараулил, теперь сопреет на болотах гной собирая. А князь со своими ближними вчера, в постный день, вино хлестал до беспамятства. Так за сие греховодство наказанье или награда выйдет княжьим слугам?

Не желая являть себя ночным сторожам, я на цыпочках выбрался из сеней и, стараясь не шуметь, двинулся в опочивальню. Слова челяди заставили меня задуматься. Молиться или изображать молитву стоя перед иконами на ногах мне было совершенно естественно. Местные нравы метаться каждый раз в храме на колени и биться челом о землю, при этом находясь лицом строго на восток, скорее напоминали мусульманский обряд, чем православный. Я в очередной раз задумался, являлась ли эта реальность точной калькой прошлого моего старого мира. Слишком много отличий имелось даже в том, что мне прежде казалось незыблемым и древним — в религиозных обрядах. Так что требовалось или полностью принять местные обычаи или каким-то образом менять их на более привычные.

Следующая беспокоящая меня мысль была о том, как мне поступить со своими вчерашними собутыльниками. Не желая разрушать мною же установленные правила, я решил отправить их копать торф, естественно с собой во главе.

Когда днём мои сотрапезники услышали о грозящем им наказании, их крик, казалось, сможет достичь небес. Они вопили о том, что их честь не допустит такого поругания, что лучше их казнить, чем так позорить и прочее в таком же духе.

На все эти выкрики я ответил лишь одним:

— Коли моей чести в том самонаказании порухи не случится, то вашей и подавно. Или мните своих предков родовитее моих? Ежели кто ослушается и рыть землю для нужников не явиться, так и на глаза мне он больше не должен попадаться.

Довод сработал, сбежал лишь один дворянин. Вот когда я со своими ближними советниками и слугами ковырялся в грязи, к нам прискакал верховой с вестями:

— Гишпанец Иван Гмелин с дарами к князю прибыл, просит тот час его к господарю привести. Бает, дело неотложное.

Стоящий у красного крыльца фламандский дворянин вытаращил глаза и отшатнулся, когда увидел, в каком виде прибыл ожидаемый им правитель Угличского удела. Сделав ожидавшему приёма подданному испанского короля неопределённый знак рукой, я скрылся внутри хором. Через полчаса де Гмелин увидел меня уже умытого и богато разодетого, в главной светлице.

— Имею честь передать Вашему Высочеству дар от моего государя Филиппа Второго Благоразумного, милостью Божией короля Испании, Англии, Франции, Португалии, Неаполя, Чили, Иерусалима и Ирландии, защитника веры, императора обеих Индий, князя Кастилии, Арагона, Валенсии, Леона, Гранады и Сицилии, эрцгерцога Австрии, герцога Милана, Бургундии и Брабанта, графа Габсбургского, Фландрского, Тирольского, — торжественно провозгласил Иоганн, внося в комнату на вытянутых руках вычурную золотую цепь.

Украшение вес имело видимо под пуд, когда фламандец нацепил его мне на плечи, у меня чуть не подогнулись колени. Пока де Гмелин витками накручивал подарок на мою шею, я пытался переварить услышанный титул.

— Разве в Англии сейчас не королева? — таков был мой первый осторожный вопрос.

— Узурпаторша, убийца истинной государыни, незаконнорожденная дочь своего отца. Только наш король имеет неоспоримые права на этот титул, — отмёл мои сомнения фламандец.

— А во Франции..-

— Их так называемый король Анри самозванец, если вообще ещё жив, — прервал мою реплику Иоганн. — Поскольку нашему государю принадлежит титул короля Англии, а правитель сего государства имеет неоспоримые права на французскую корону, то он и есть единственный истинный владелец данного титла.

— Ну, про Ирландию и Иерусалим и так понятно.-

— Истинно, они находятся под властью еретиков и нехристей лишь временно, — вполне согласился со мной фламандец.

Тяжеленной золотой цепью подарки не ограничились. Слуги маскирующегося под купца дипломата внесли ларцы с самоцветами и шёлковые мешки с дорогими пряностями и красителями, навигационные приборы и книги.

— Неужели мои сведения так помогли Испании? — щедрость даров меня изумила.

— Не знаю, — честно признал де Гмелин. — Я выехал из Фландрии почти три месяца назад и не слышал, удалось ли испанскому флоту нагнать проклятых пиратов. Но наш король оценил ваше желание оказать посильную услугу Испанскому государству как проявление истинной дружбы. А для настоящих друзей не жаль никаких даров.

— У вас нет известий из Испании? Или вам их попросту не говорят? — слегка уколол я фламандца.

— Я по матери в родстве с влиятельнейшим кастильским семейством де Мендоса, — легко поддался тот на провокацию. — Мне ведомо, что король воспринял ваши сведения вполне серьёзно. Он сказал, что раз даже в варв., вернее в далёкой стране известны все наши секретные сведения о колониях, то их оборону нужно крепить всемерно. Надеяться лишь на то, что врагам неизвестны туда пути более не приходится. Поэтому были сокращены выплаты всем, кроме армии Фландрии и пущены на устройство новых кораблей и их снаряжение. Наш государь даже прекратил выплаты своему кузену, германскому императору на войну с турками и французским лигистам, ведущим борьбу против севшего на трон еретика. На два отправившихся ранней весной в Восточную Индию нао были переведены две роты солдат и передан приказ уничтожать все встреченные корабли еретиков и их устроенные фактории. К сожалению, после того как шесть лет назад турецкий флот уничтожил все наши форты в Мозамбике и мавры с Островов Пряностей начали с нами открытую войну, наши силы в южных морях весьма малы.

Иоганн слегка замялся, поняв, что сболтнул лишнего, но продолжил:

— О возможности выхода множества пиратских кораблей из английских портов нам сообщили также наши друзья с острова. Но никто кроме Вашего Высочества не сказал, что к берегам Западной Индии собирается отправиться почти весь разбойничий флот. Для защиты наших западных заморских земель готовится флотилия под командованием де Авелланеды, мои родственники сообщили, что в неё даже передаётся несколько полностью снаряжённых галеонов из состава армады. Герцогу Медины-Сидонии приказано ускоренно готовить оставшиеся неснаряжёнными суда.

Имена 'Армада' и 'Медина-Сидония' запустили в моём мозге цепь ассоциаций и воспоминаний.

— Вы говорите о Непобедимой Армаде? Той, которая должна перевести десант в Англию? — решил я уточнить у де Гмелина.

— Никакой непобедимой не знаю, а собираемая в Кадисе армада должна действительно перевезти через пролив армию Фландрии, чтобы раз и навсегда покончить с этим рассадником еретичества и разбоя, — в свою очередь ответил испанский подданный.

После этой фразы успокоиться и замолчать мне удалось только через десять минут. Всё это время я пытался объяснить, как маленькие шустрые английские корабли встретят в бурном проливе испанский флот и, пользуясь преимуществом в артиллерии, разгромят его на голову. Всё это время фламандец таращил глаза или переспрашивал и хихикал в кулак.

— Ваше Высочество проявило искреннюю заботу о моём отечестве, — с самым серьёзным видом ответил де Гмелин. — Нельзя словами передать мою благодарность вам за этот поступок. Но прошу вас меньше слушайте хвастунов-англичан. Алонсо Перес де Гузма, герцог Медины-Сидонии уже водил свою армаду в Канал. К сожалению, опоздание герцога Пармы и применение еретиками дьявольского оружия — взрывающихся брандеров заставило наших моряков уходить со стоянки, обрубая якорные канаты. Потом противный ветер не дал им вернуться в пролив и принять на борт имперские войска. Англичане всё это время крутились поодаль, бестолково паля из своих пушек и дрожа от страха. В бой они кидались лишь сворой на отставшие купеческие суда, избегая честного сражения. Если бы за эти две недели ветер переменился, дело бы кончилось не так. И кстати корабли у них такого же размера как наши, например английский 'Трайэмф' ничуть не меньше флагмана армады 'Святой Мартин'.

Покончив с объяснениями про морское сражение, Иоганн перешёл к рассказам о европейских делах:

— Цезарь Рудольф сражается с турками, вся империя поднялась ему на помощь. В Париже после Рождества юный герой нанёс удар кинжалом фальшивому католику, именующему себя королём Франции Анри четвёртым, и поразил его прямо в язык, коим он давал лживые клятвы. К сожалению молодого христианина казнили вместе с его духовными отцами, нашими братьями во Христе. Когда я уезжал из Фландрии, ходили слухи что французский самозванец собирается объявить войну Испанскому королевству, сразу как только сможет говорить.

Всё это время, пока заезжий дипломат говорил, меня не оставляли размышления насчёт другой судьбы Непобедимой Армады.

— А когда испанский флот сражался с английским в канале? — мне захотелось уточнить даты.

— Да уж семь лет прошло, не меньше, — прикинул фламандец.

Значит, я на изменение события повлиять никак не мог. Что же это — другой пришелец из иномирья или иное течение реальности? Мне вспоминалось, что в моём мире полному разгрому Армады, предшествовало нападение на какой-то порт, вроде как раз Кадис, и какие-то сожжёные бочки.

— На Кадис флот Елизаветы уже нападал, жёг припасы?

— Нет, а что вам об этом известно? — взволновался де Гмелин.

Собственно мне ничего не было известно, но раз уж начал врать, то надо идти до конца.

— Кажется, англичане должны когда-то атаковать Кадис или какой другой порт, чтобы сорвать сбор припасов для Армады, — высказал я свою гипотезу, решив напустить излишнего туману. — Многое от меня скрыто, да и сообщённое вам может оказаться неправдой, но стоит быть настороже.

— Благодарю, Ваше Высочество, за предупреждение, — дрожащим голосом ответил Иоганн. — Что я могу для вас попросить у своего государя?

— Да, собственно, мне ничего не нужно, — мне действительно ничего особенного не требовалось. — Хотя знаешь, если сможешь привезти уменьшенные копии каких-нибудь механизмов или их чертежи, а так же металл из Америки именуемый 'папас де плата', который тяжелее золота, то я буду тебе весьма признателен.

— Приложу все старания, — фламандец приложил руки к груди. — Разрешите удалиться, думаю, ваши сведения следует немедленно передать в те уши, коим надлежит сие услышать.

Получив согласие, дипломат велел седлать лошадей и уезжать. Отсутствовавшие при разговоре мои советники искренне тому удивились.

— Никак обиду какую нанёс иноземному купчине, что тот даже на трапезу не остался? — спрашивал Ждан. — Он ить дары привёз царские, яз о таких и не слыхал прежде.

— Да вроде нет, не обидел, — я отмахнулся от подозрений дядьки.

В самом деле, ну пришла мне в голову блажь — устроить испанцам ложную тревогу. Ведь на какой-нибудь город англичане рано или поздно нападут? У них ведь война или где?

Глава 54

К началу августа, последнего месяца сто третьего года, в Угличе произошло сразу несколько знаменательных событий. Одним из них стало то, что закончил свою коноводную лодку-буксир Савва Ефимов. Это судно, похожее на баржу с водружённой сверху каруселью, пошло к устью Мологи на испытания. Против течения коноводка двигалась с помощью завозных якорей, к которым её потом подтягивали лёбёдкой, вращаемой лошадьми. Мои планы на то, что удастся к этой конструкции приспособить гребные колёса, провалились, слишком маломощным и громоздким получился движитель на живых лошадиных силах.

В прежней жизни с водной стихией мне доводилось сталкиваться разве что в юношеских туристических походах по рекам, да на рыбалке. Этот вид досуга я не очень любил, но в компании друзей ездил ловить рыбу неоднократно. Моих смутных воспоминаний хватило на то, чтобы навязать на испытания пару нововведений. Одних из них стал плужковый якорь, мне помнилось, что на иле и песке он держит лучше трезубой кошки. Другим стал неуклюжий прототип байдарки с деревянной основой и чехлом из тонкой кожи, пропитанной ворванью. Это новую лодку предполагалось испытать в роли разъездной.

Ускоренным темпом снаряжались суда-ловушки для Волги. Эти три построенные из крепкого дуба струга предполагалось укомплектовать отборной командой из стрельцов. Для того, чтобы отобрать лучших воинов устроили состязания в стрельбе. Результаты его удручали, на дистанции более пятидесяти новых аршин никто толком в цель попадать не умел. Промахи на этом расстоянии составляли почти половину всех выстрелов, а на сто метров-аршин в мишень попадала едва ли десятая часть всех выпущенных по ней пуль. И так стреляли лучшие, уже изрядно повоевавшие воины.

То, что проблема заключалась не в плохой подготовке стрельцов, а в самих ружьях показала пристрелка оружия. Жёстко закреплённая в упоре пищаль давала метровый разброс попаданий в цель на дистанции в шестьдесят шагов. Надеяться на то, что отправляемые на Волгу воины смогут с качающейся палубы поражать огнём подвижного противника, не приходилось. В свою очередь результат боя на холодном оружии с противником весьма опытным в абордажных схватках предугадать было невозможно.

Данила Пузиков в таком развитии событий беды не видел:

— Как полезут воры на струги — разом пальнут, а уж за сим в сабли кинутся. А там как Богу угодно будет, так и выйдет. Токмо вот не верится мне, что разбойники, стрельцов завидя, на дощаники наши кинутся, не совсем же они дурные-то.

— Так нашим воинским людям следует в работников переодеться, а оружие своё холстинами на палубе прикрыть. А начальных людей купцами нарядим, из казны им выдам одежду побогаче, — разъяснял я голове свой замысел.

— Стрельцы городовые не скоморохи, чтоб иные личины на себя цеплять, — пробурчал стрелецкий командир, видимо моя военная хитрость пришлась ему не вполне по нраву.

Тут вдруг бил челом о дозволении молвить прижившийся при княжьем дворе старик, по имени Истома Рубцов. Попал он в Углич достаточно случайно, его привёз один из княжих приказных людей. Пару месяцев назад я озаботился тем, чтобы развить помимо ткачества и прядения ещё и вязание. Но оказалось, что в округе никто не умеет обращаться ни со спицами, ни с крючками. Вот разыскивая нужно умельца, и привезли из дальней обители Истому, где тот пребывал на покаянии. Настоятель взамен грешника удовлетворился невеликим княжьим даром, а сам Рубцов был рад выбраться из монастырской подклети.

Несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, то есть по местным меркам крайнюю старость, Истома оказался весьма умелым вязальщиком и неплохим наставником. Объясняя, где научился обращаться с крюками и спицами, он заодно пересказал нам историю своей непростой жизни:

— С малолетства яз гулял по украйнам с казачьей ватажкой. Силком меня туда притащили, аль сам прибился — уж не упомню. Вроде как сказывали, при первом астраханском взятии меня казаки к себе в юрт взяли, лет с восемь мне тогда было. Опосля по Волге ходили лет с пятнадцать, пока на наши вольные ватаги царь Иван Васильевич своих воевод не исполчил. После подался на Дон, да на второй год там наказал меня Господь по грехам моим. На рыбной ловитве схватили меня с дружками татары азовские, да на султанскую каторгу продали. Там сразу на ноги повесили железа тяжёлые да к веслу приставили, махать им с рассвета до заката. И полугода моей неволи не прошло, как собрал султан на Белом море каторг своих видимо-невидимо и послал с ишпанским королём воевать. И была битва страшная, иншапцы магометан одолевали, уж чаял яз смерти аль свободы, но не послал Господь. Началась буря великая, каторги турские об камни било, а меня с шоглой, за кою уцепился, на берег вынесло. А там меня греки нашли, да обратно к туркам отволокли.

— Они ж с нами одной веры христианской, — изумился присутствовавший при той беседе Бакшеев. — Как же они агарянам единоверца-то отдали?

— Как-как, за тридцать серебренников, — горько улыбнулся рассказчик. — Даже не за полновесную монету, а за горсть жёлтых аспров. Меж невольниками в султанской стороне такова молва идёт: коли хозяин природный турок — хорошо, Бог даст, ещё увидишь родную сторону. Коли жид — то же жить можно, но ежели достался греку — точно пропадёшь. Не гнушается тот народ единоверцев порабощать, и на волю не выпускает.

— Спаси Господь их души, — перекрестился на эти слова Афанасий.

— Да, с той поры ещё десяток лет на каторге маялся, — продолжил свой невесёлый рассказ старик. — Белое, Чёрное да Греческое моря все исходил. Там-то и научился ноговицы, рукавицы да шапки турецкие плести, все невольники там сим делом себе прокорм добыть стараются. Да так ловко стало у меня выходить — и овощи и хлеба смог покупать, с сотоварищами делился, да скопил чуток серебра. Реис попался справедливый, хучь и отступник от веры Христовой, взял денег, отпустил на поруки остатний выкуп собирать. За пяток лет собрал курушей сколько потребно, отдал аге этому, да побрёл на Русь. Помирать милее в христианском краю. В пути, ради моих страданий, кормили и поили меня без всякой платы. Вот попал в Московскую землю — так в монастырь на покаяние послал владыка. Молвил он — сколько лет, де, ты постов не соблюдал, едал всякую скверну, слушал прелести басурманские, отправляйся-ка в обитель под монашеский присмотр.

Выслушав такое жизнеописание, я сразу же дал распоряжение поставить Истому на довольствие и поселить при работном дворе, для обучения всех своему умению.

И вот теперь этот седобородый старец обратился ко мне с просьбой:

— Дозволь мне вожем со стрельцами пойти. Ведомы мне на Волге всё потаённые места, все заводи и боры. Чай, отслужу княжью доброту.

— Сможешь ли? Забыл, поди, уж всё, сколько лет-то прошло, — усомнился в его полезности Пузиков.

— Мне раз какое место увидать — так до смерти не запамятую, — отмёл его сомнения Рубцов.

— А мне служивые говорили, будто ты сказки с былью путаешь, — продолжал спорить с бывшим галерным невольником Данила. — Кто позавчера караульщикам баял, видал, де, в турецких краях огромадный корабль с железными боками?

— Нет тут лжи, — стоял на своём Истома. — Ей богу, самому углядеть довелось. Мальтынская навия по волнам идёт, словно гора по воде плывёт, а борта её все железной бронёй обделаны. Турки только сей корабль на окоёме углядели — сразу прочь бежать бросились. У того хоть паруса великие — да ход тихий.

Меня рассказ об огромном железном корабле насторожил. Я никогда не слышал о существовании такого судна ранее эпохи пара. Хотя в этой реальности существовало много странного, того чего не было в моём прежнем мире.

— Возьмите старика, не помешает, — вынес я своё решение.

— Отчего ж не взять, хоть на ночном пристанище скука не одолеет, — смирился стрелецкий голова.

— А что до того, как воров приветить, — подкинул свежую идею Рубцов. — Так в старые времена казаки в татар с деревянных тюфяков палили дробом каменным да костями битыми. Ежели с близи, да разом жахнуть — ошалеют разбойнички от таковой встречи.

— С деревянные пушек скорее своих пушкарей перебьём, чем гулящих лиходеев, — мне в эффективность такого доморощенного оружия не верилось. — А вот картечницы какие-нибудь лёгкие, или вообще ручные, сделать и испытать следует.

Буквально за три дня угличские кузнецы сковали десяток различных стволов для примитивных дробовиков. Они пришли в негодность на первых же испытаниях, их разорвало и раздуло заложенным в них порохом. Итогом совместных размышлений и натурных опытов стала пищаль весом в две трети пуда, с утолщённой казённой частью, конической каморой для заряда и с дулом длиной менее пол-аршина и калибром в пядь. Стрелять из этого монструозного дробовика получалось только с подпорок и упоров, в качестве которых вполне подходили стрелецкие бердыши. Кстати это, вполне рядовое на мой взгляд, холодное оружие весьма приглянулось старику Рубцову.

— Ишь, как ловко секиру-то наладили, в мои молодые годы такого ни у кого не видывал, — приговаривал Истома, похлопывая по древку бердыша.

— Видать зажился ты на чужбине, дед, — зубоскалили на эти слова служивые. — Уж два на десять лет, не меньше, таковыми топориками играемся.

Стрельбы из нового дробовика показали неплохие результаты. Полбезмена круглой свинцовой картечи на дистанции в двадцать пять шагов давали с десяток попаданий в щит размером три на два новых аршина, пробивая при этом доску толщиной в два пальца. Единственным серьёзным минусом являлась весьма длительная процедура перезарядки. Из-за возни с пыжами и укреплением берестяного короба с дробью, в час получалось сделать едва ли пять-шесть выстрелов. Но для ошеломления неподозревающего засады противника это оружие вполне годилось. Именовать я его решил фузеей, почему-то именно такие ассоциации порождал вид новой пищали.

Когда струги для похода на Волгу снарядили, в Углич приехал с сеунчем посланник от Эль-мурзы Юсупова, он привёз приглашение на праздник по случаю возвращения сына ногайского вельможи.

— Выехал мурза Чин Эльмурзин от сибирского царевича Алея к великому государю всея Руси, за то его царь Фёдор Иванович милостиво жаловал поместьем и серебром. Мурза приглашает угличского князя Дмитрия с ним сию радость разделить, — сообщил прибывший татарский дворянин.

Отказать мурзе значило нанести ему серьёзную обиду. К тому же романовские ногаи являлись самыми крупными поставщиками шерсти на угличскую мануфактуру. Так что на поездку я согласился с лёгким сердцем. На удивление не нашлось возражений у Ждана Тучкова.

Из удельной столицы отплыли в первый день успенского поста. Уже в пятидесяти верстах от Углича встретили дощаники, везущие к нам минералы закупленные у Джакмана. Вид везущих руду лодок меня весьма порадовал, качественная сталь требовалась всем.

В пути сделали две дневные остановки, одну в Мологе, другую в Рыбной слободе. Тучков это время потратил на ревизию местных дел, проверяя как княжеские вотчины, так и отданные в кормление опальной Марье Нагой.

— Матушке-то твоей исправно оброк платят, — пенял он мне в городке на устье Шексны. — А князю своему положенного не дают, худобой да скудостью отговариваются. А на правёж ты мне чёрных людишек запретил ставить, как же теперь недоимку изыскивать?

Что верно, то верно, к избиениям людей палкой на главной площади за неуплату налогов я до сих пор не привык. Ждан подметил точно, скорее всего, именно моё мягкосердечие привело к заметному падению прямых податей. Пока выпавшие доходы компенсировались прибылью от мануфактур и коммерческих предприятий, но удельному казначею сложившаяся ситуация совершенно не нравилась.

— Яз вот луччих слобожан призвал на твой суд, — уговаривал меня дядька. — Ты уж говори с ними построже, чтоб опаску имели. Да их мольбам и челобитьям не верь, всё врут, даже божатся ложно, лишь бы князю оброка не платить.

Пришедшая посадская старшина действительно сразу начала жаловаться на своё разорение и умалять о прощении недоимок. Повинностей на Рыбной слободе действительно лежало много.

Особенно обременительной, по словам жителей, для них была доставка свежей белорыбицы к княжьему столу.

— Белуг да осётров твои тиуны спрашивают в человечий рост, иных видеть не хотят, — жаловались представители рыбаков. — Да чтоб рыба была не снулая, а живая иль во льду привезённая. Тягость сие для нас большая, льда-то почасту негде взять в пути, да в бочках живой едва ли одна из трёх в Углич приходит. Кормовые ключники у тебя, княже, ярые. Бранятся — идите, де, на торг да то, чего не довезли, там купляйте. А красная рыбица-то, уж и не белуга, а даже севрюжка иль осётр, летом в Угличе дорогой ценой стоит, в полное разоренье от сего приходим.

Я призадумался над словами слобожан, резон в их жалобах был. Почуяв мои сомнения, Ждан прикрикнул на посадских:

— Врите, да не завирайтесь. С испокон веков отсюда оброк такой до Москвы слали и не жаловались, а ныне вдруг в неподъёмную тягость вам сие стало. Ишь алырничать удумали, Божьего гнева вы видать не страшитесь.

Я чувствовал, что снижение податей для жителей Рыбной слободы вызовет вал жалоб и просьб о милости из других мест. Но одновременно хотелось как-то облегчить им задачу.

— Может в садках рыбу возить в Углич? Меньше её дохнуть будет, — лучшего предложения мне на ум не пришло.

— Белуга десятипудовая любую снасть быстро изорвёт, да и себя погубит, — с улыбкой ответил самый пожилой из старшин. — Токмо ежели в дубовой клети держать рыбину, глядишь, не изломает.

— Хоть в клети, хоть на горбу тащите, но чтоб всё сполна привозили, — погрозил им кулаком Тучков. — Ежели из вас кто думает над князем насмехаться, то одних таких насмешников уж спустили вниз по реке на плотах. Иль мимо вас повешенные разбойнички не проплывали?

Судя по тому, что слобожане посмурнели и уткнулись глазами в пол, результаты нашего недавнего суда они видели. Желая сгладить эффект от злых речей Ждана, я добавил:

— Коли кто придумает, как пойманную рыбицу свежей по реке возить без больших растрат, тому от меня немалая награда будет. Так что, ступайте с Богом, да о моём наказе размышляйте.

До городка Романова и лежащей от него на другой стороне Волги Борисоглебской слободы доплыли за три дня без особых приключений. Я, наконец, понял, почему окрестности мне кажутся столь незнакомыми, хотя в здешних местах мне доводилось бывать и в прошлой жизни. Имевшееся в прежнем мире водохранилище полностью меняло береговой рельеф.

За пару вёрст до города нас уже встречал гарцевавший на берегу татарский отряд. Мне перемещаться с палубы в седло не хотелось, и мы продолжили остаток пути по воде. Перед самым Романовым моё внимание привлекла небольшая лодка с косым парусом.

— Это что? — задал я риторический вопрос, одновременно указывая пальцем на заинтересовавшее меня судно.

— Романовка, — ответил наш кормщик. — Стружок вёрткий и скорый, здешние древоделы их строят. Уж, поди, с десяток лет такие лодьи тут мастерят.

На всех ранее виденных мной речных судах стоял прямой парус, и лишь на этой лодке наличествовал косой треугольный. Да и обводы её корпуса несколько отличались от традиционных русских. Пока я разглядывал эту необычную романовку, наши струги приткнулись к деревянной пристани. Ждан заставил меня ещё четверть часа сидеть в ладье, дожидаясь пока на торжественную встречу соберётся вся местная знать. Въезд угличского князя в город обставили с необычайной помпой. Впереди меня ехали почти полсотни татарских дворян, рядом с моим конем шли, держась за стремена, сыновья ногайских мурз. Всё это сопровождалось визгом различных деревянных и камышовых дудок и звоном инструментов, представлявших собой смесь бубна с погремушкой.

Проехав земляные валы, ограждавшие посад, я стал с интересом осматриваться. На центральной площади напротив друг друга стояли деревянный храм и каменная мечеть с минаретом. Чуть поодаль почти вряд за высокими бревенчатыми заборами стояли шесть крупных хоромин. Ворота во двор самых представительных палат стояли распахнутыми настежь, видимо именно там находилось жилище Эль-мурзы. Решив почтить ногайского вельможу, я собирался соскочить с седла, как только въеду на подворье. Мне не удалось полностью совершить задуманное, поскольку мурза бросился мне навстречу, не как только моя нога вылезла из стремени. Так что приземлился я на землю практически к нему в объятия.

После шумных приветствий наступил черёд вручения даров. При виде каждого вносимого слугами подарка мурза шумно радовался, и бил себя ладонями по коленям.

— Вишь какое довольство от поминок являет, — шептал мне на ухо мой советник по степным делам Бакшеев. — Сим тебе приязнь выказывает.

Когда в светлицу внесли ответные подношения, стало ясно, что к моему приезду старший Юсупов тщательно готовился. Отдарки состояли в основном из восточных тканей, ассортиментом от золототканого шёлка до необычайно пёстрого ситца, причём каждый кусок разворачивали и демонстрировали всем собравшимся. На удивление, дешёвая в моём прошлом мире хлопковая ткань привела мою свиту в восторг.

— Ишь, какая лепая бумазея набойная. Бухарской видать работы, — перешёптывались мои спутники. — А уж алые цветы-то как выписаны, очей не отвесть, знамо, не малой цены товар.

Просмотрев к концу часа крайний, почему-то девятый постав текстильной продукции, я думал, что на этом торжественное мероприятие завершилось. Но не тут-то было, нас пригласили во двор, где поочерёдно показали девять отменных татарских лошадок каурой масти. За первой девяткой лошадей последовала вторая иного окраса, за ней третья, уже гнедые. При виде этих красивых животных у сидевшего слева Бакшеева начинали гореть глаза, и он, выражая своё восхищение, даже прищёлкивал языком на ногайский манер.

— Восемь десятков с одним отдадут, — почти прохрипел он мне на ухо. — Истинно, достойное великого князя подношение.

В самом разгаре демонстрации конских статей вдруг с самого высокого минарета пронзительно завопил муэдзин, призывая правоверных на молитву. Ему тут же вторили ещё с нескольких мечетей его громкоголосые коллеги. Никто из присутствующих ногаев даже ухом не повёл, продолжая наслаждаться видом превосходных лошадей.

— Может, стоит остановиться? Вам же помолиться требуется? Потом продолжим, — обратился я к мурзе, не желая даже невольно оскорблять его религиозность.

— Возносить молитвы Аллаху можно сердцем, в любое время, — сообщил мне мурза. — В мечеть нам, мангытам, дозволено ходить тогда, когда нет других забот.

— Кади, — кликнул ногайский вельможа стоявшего неподалёку сухенького старичка. — Растолкуй благодетельному князю Углича Дмитрию Иоанновичу нашу веру.

— Господь Милостивый, Милосердный даровал нам устами Пророка Мухаммада облегчение от общих молитв, ибо странники прославляют Аллаха в мечетях, когда смогут, — коверкая русские слова, разъяснил мне слова Юсупова ногайский правовед. — Наша умма — народ Дешт-Кичака молится молча, в седле и за сие Всевышний вознаградит нас десятикратно.

Подумалось, что тут исповедают какую-то своеобразную форму ислама, но выяснять подробности я не стал.

— Наш кади резв умом, сдержан речами и справедлив сердцем, — похвалился своим судьёй мурза. — Даже русские к нему тяжбы решать ходят.

— Разве ж дозволено так? — из-за моего плеча переспросил Афанасий.

— Присуд тут мой, — чуть притопнул ногой Эль-мурза. — Дела разбирают меж христианами их начальные люди, меж правоверными кади. Коли промеж себя русский с мангытом спорят, то судят сие выборные люди с двух сторон. Всегда кади с нашей стороны сидит, и никоего лихоимства за ним не водится, то каждый знает, и русак и ногай.

Показ дарёных коней, которым, в общем-то, не полагалось смотреть в зубы, продолжался часа четыре. В последней девятке лошади были вороными, с белыми хвостами и гривами.

— Черкесские, — ахнул Бакшеев. — Поди, набегом взял?

Юсупов совершенно не смутился и, облизнувшись, словно объевшийся сметаны кот, сообщил:

— Бисмилля, славно по первой траве за одёжкой сходили к Бештау — сколько резвых скакунов пригнали, сколько шустрых мальчишек привезли. В этот год полюбила меня удача, сын с честью вернулся, добычи доброй Бог послал, да ещё и армянина тезика, коей мне весь ясырь на шёлк и бумазею выгодно сменял.

— Прибавится резанцов у персидского царя, — то ли с осуждением, то ли с насмешкой произнёс Афанасий.

— Ну, кто в белые аль в чёрные евнухи угодит, а кто и в шахские гулямы, — согласился Юсупов. — Чем не завидная доля?

Меня от этого разговора аж перекосило. Несмотря на прожитые тут годы, рассматривать детей в качестве ходового товара я не привык, так же как и смаковать их будущие увечья.

Мурза углядел смену моего настроения и с совершенно непритворным добродушием постарался успокоить мою совесть:

— Не кручинься, княже, мы у пяти гор гуляя, табуны отбили, и пастушат изловили. Чего тебе молящихся на истуканы жалеть. К тому ж они всё одно в холопстве рождены, грядущая их доля краше прежней будет. Мангыт ежели за одёжкой в Поле ходить не станет, то не быть ему сыту и одету, не подняться по царскому зову на ратную службу.

— Вам для этого поместья даны, — зло буркнул я в ответ.

— Дадены, — согласился Эль-мурза. — Но страдники нерадивы, а коли их жать начинаешь, так к попам бегут челом бить — дескать, обасурманить нас хотят нехристи. И тех холопов от нас забирают, без всякого владельческого дозволения. Так у моего брата московского списка дворянин Пивов крестьян свёз, с той обиды тот в Крымский юрт и утёк. Так что живём только воинской добычей, да конскими продажами, и ещё вот ныне приказчики твои на овечью шерсть добро разное меняют.

Объяснения татарского князя меня не успокоили, мне даже захотелось вернуть подарки. Но сделать такое значило нанести страшное оскорбление. Сразу после проводки последних лошадей, мы отправились в назначенные нам на постой палаты на традиционный дневной сон.

— Неспроста степняк тебя, княже, одаривает, — предупредил меня по дороге Бакшеев. — Он скорее жён своих и детей раздаст, чем с такими конями расстанется.

Слова Афанасия лишь подтвердили мои опасения. Придя в гостевые хоромы, я прошёл мимо накрытого стола в опочивальню.

Вечером мурза Юсупов устроил пир, на котором я играл роль свадебного генерала. Всех прибывших гостей в первую очередь подводили ко мне. Знатные татары делали поклон, причём надлежало положить им на голову правую руку, дворянам исповедующим христианство требовалось ту же шуйцу протягивать для поцелуя. После длительного представления, из которого я запомнил лишь несколько имён, ногайская знать устроила коллективное челобитье.

— Князь Дмитрий Иоаннович, — преклонив оба колена, прочувственно, со слезой в голосе произнёс Эль-мурза. — Защитник и хранитель наш, заступись за род мангытский перед царём и великим князем Фёдором Иоанновичем, умоли его повелеть сломать Самарский и Царицынский острожки, да свести с Итиля и Яика казаков.

— Этому делу не бывать, — торопливо опередил меня Бакшеев, видимо опасаясь, что ослеплённый дарами князь может дать неразумное обещание. — Чего нашему государю Бог дал, тем никак нельзя поступиться.

— Если осмелюсь просить разорить государевы города, то ждёт меня справедливая казнь за измену, — поддержав своего советника, решительно отмёл я первую часть просьбы. — Воровских казаков мне и так указано с Волги гнать, на то из Углича воинские люди отправлены.

— Дозволь нам своих нукеров в помощь твоему отряду привести, — воодушевился старший Юсупов. — Как прежде, при усопшем великом государе Иоанне Васильевича будет — ты, княже, сплавную рать пришлёшь, а наши чапулы обоими берегами пойдут.

— А опосля итильских татей, нужно с Яика душегубов начисто вывести, — вставил свою реплику старший сын мурзы Сююш.

— Не за что яицких казаков карать, — после этой моей реплики палата наполнилась недовольным гулом.

— Не за что? — возмутился Эль-мурза. — Да они прямые царёвы изменники! Ходили маем месяцем Большая орда, да донцы верховские и низовые на Казыев улус. Загнали вражеские кочевья за Кубу-реку, тут бы им совсем карачун пришёл, да прилетели в войско злые вести с родного Яика. Лиходеи, в верховых борах обретающиеся, на врага по царёву слову не пошли. Дождались, когда мангытские отряды за Итиль уйдут и на бийскую столицу — Сарайчик напали. Хоть между моим родом и Ураз-Мухаммадовым кровь лежит, но радоваться новому погрому мангытского стольного града яз не стану. Воры не только посад наскоком взяли, но и кремник захватили, не спасли от них, ни стены в семь аршин, ни высокие башни стрельные. Как услышали воины, что их дома сожжены, дети побиты, а жёны да дочери на потеху взяты, так сразу назад коней поворотили. Тем прямые государевы недруги и спаслись.

— Об этом надо государю доложить, — несколько растерянно ответил я.

— Царю и великому князю Фёдору Иоанновичу обидные грамоты посланы, — сообщил старший ногайский вельможа. — Но и ты, княже, за нас слово замолви. Без московских полков не осилить нам сих душегубов звероподобных.

— Казаки христианским обычаем живут, а не звериным, — тут уже возмутился Бакшеев. — А ежели где и согрешили, то за то сумеют и ответ держать.

— Это христианским обычаем они не чужых, собственных младенцев в воде топят? — глаза старшего Юсупова превратились в узенькие щёлочки, из которых сверкал огонь непримиримой ненависти. — Только взятые на блуд полонянки дитём разродятся, так они его хвать — и в Яик мечут, словно щенка худого. Сказывают, тем они духа реки умасливают, оттого, мол, их долблёнки быстрее ветра по воде летают. Так ответь, Афанасий сын Петров, по христиански ли сие?

— Навет то, лжа злая, — ответил на обвинение Бакшеев, но голос его при этом слегка дрогнул. — Да и разве не властен отец над чадами своими? Нет на родительскую мужнюю волю суда.

— Хватит об этом, — я решил прекратить спор, грозящий перейти в свару. — Пусть лучше мурза твой вернувшийся сын расскажет, какие ныне дела за Камнем творятся.

— Азм оросской речью нетвёрд, могу разный ералаш сказать, — с трудом произнося русские слова, заговорил молодец с лицом, исчерченным кривыми шрамами.

Получив от отца разрешающий кивок, он продолжил:

— Язм своим говором, кипчак типи буду молвить. Карачей Кадыргали-бек перетолмачит, он велик акылы.

Парень продолжил повествование на степном диалекте татарского, а учёный узбек стал переводить. Речь бывшего карачея текла так же плавно, как передвигаемые его пальцами камешки чёток:

— Имя мне Чин, отец мой Эль, дед мой Юсуф, прадед мой Муса, пращур мой Эдигей. У царевича Алея ибн Кучума стоял яз по правой руке первым мурзой. Вместе со своим государем ходил на войну и на охоту, нёс все тяготы и делил радости.

Вдруг раздался голос с дальнего стола. Кричал дворянин из моей свиты, уже порядочно набравшийся сладкой татарской бузы:

— Чего ж на Москву отъехал от такого славного господаря? Поди у того алафа кончилась?

Чин Юсупов слегка дёрнулся, видимо угличанин попал не в бровь, а в глаз. Потом зло проскрипел что-то маловразумительное. Кадыргали-бек выслушал тираду, некоторое время посидел в задумчивости, пару раз огладил свою бородку и выдал свой перевод:

— На всё воля Господа. Потерял род Кучума благоволение Неба, служить тому, от кого отвернулись небеса — губить себя попусту. Уж с Барабы, последней вотчины, гонят их царёвы воеводы.

— Не желает ли царь Кучум смириться и пойти под государеву руку? — задал свой вопрос Бакшеев. — Долго ли он еще воевать хочет?

Карачей продолжал толмачить:

— Хану уже больше восьми десятков лет, тело его слабо, а глаза его слепы. Но дух его неукротим, сражаться он прекратит или когда вернёт свой юрт, или когда его призовёт к себе Всевышний. Слышал я, будто правитель Борис Фёдорович писал к нему ласковые письма, обещая жалованье великое и царёву милость, но не польстился на сии посулы старый Кучум. Единственное, о чём он просит царя — вернуть ему пленённых детей и прислать в дар стёкла чудесные, кои возвращают зрение.

— В битвах кому Бог удачу дарует? Велики ли силы Кучумовы? — продолжал наседать Афанасий.

Мурза Чин опять что-то проскрипел, и в его речах я явственно различил слова 'кобяк', то есть собака и 'шайтан'. В переводе Кадыргали всё опять звучало гладко:

— Мало у хана войска, с сотню нукеров, да с тысячу простых юртовщиков. Но дают ему воинов и чатские татары, и омские, и кузнецы, да белые колмаки помощь подают. Господь ныне русскую сторону держит. Зимой сначала царевича Алея наголову побил казачий голова Гриша Ясырь, потом Фёдор Елецкий с ратью на лыжах к городку Тунусу прибежал и взял его с бою, хан Кучум еле убежал сам-третей. Теперь как государевы воинские люди городок о шести башнях на речке Аркарке срубили — вовсе некуда сибирскому царю деться. Он уж на самом рубеже своих прежних владений кочует, на реке Оми.

Меня интересовала политическая география нынешней Сибири, и я попросил рассказать о соседствующих с кучумовскими кочевьями племенах и странах.

Учёный узбек стал рассказывать, не дожидаясь пока договорит ногайский княжич:

— В полуденной стороне мангытские кочевья, за ними у Синего моря пасут свои стада каракалпаки. За рекой Сыр и Синим морем лежит благословенное Бухарское государство, да продлятся годы славного Абдуллы-хана! У Хвалынского моря живут трухмены, за ними земли еретика шахиншаха Аббаса. У пределов Бухарской страны стоят города Герат и Балх. За ними горы, за которыми находятся земли ещё одного злого еретика — могольского падишаха Акбара.

Переведя дух и хлебнув пару глотков бузы, Кадыргали-бек продолжил:

— Ежели глядеть от Тобольска промеж полдня и восхода, то вдалеке, за окоёмом, на реке Иртысе, обитают белые колмаки, за ними кочуют чёрные колмаки разных орд, за коими в больших камнях живут дикие буруты. Затем будет княжество Железный Шар, рубежом коего великая пустыня. За пустошью той — Тангутская земля, про которую врут, будто их царь не умирает и живёт вечно.

Ну а коли пожелаете идти встречь солнцу, то за отоками разных алайских родов, на гребнях расселились татары-кузнецы. Они платят дань железом каменным киргизам. Так же ясырь на киргизских князцов дают дикие лесные люди. Главный из тех владетелей сидит в каменной крепостице на Июсе. Край его земли — огромная река Хам, или на языке диких — Иносей. За рекой той в непроходимых чащах бродят дикари, в звериных шкурах, напяленных на нагое тело. Оружие у них из камня и кости. Расцвет их кожи в синюю полосу, да ещё клыки длиной в пять вершков торчат изо рта до бороды. Страхолюдины такие, что очам больно их зреть. Говорят, они за лакомство держат кровь и собачье мясо.

— Про зубы в локоть длиной ты для страху соврал? — с некоторой надеждой переспросил один из моих ближних дворян.

— Пусть отсохнет мой язык, коли я перед лицом владетельного князя позволю хоть слово лжи! — патетически воскликнул бывший визирь Сибирского ханства. — Мне самому доводилось видеть одного из них. Правда, тот был стар, и клыки его были звериными. Он разрезал себе губы и щёки и воткнул туда зубы неведомой твари, чтобы не отличаться от своих сородичей. Жаль я не видел лесных людей молодыми — они не выносят вида обычного человека и быстро умирают в плену.

Там где дикая чаща просветляется степью, начинаются владения братов. Этот народ знаменит тем, что не совершает омовений ни разу в жизни. Они скорее примут смерть от пыток, чем согласятся смыть с себя грязь. Только очень сильные люди могут стоять рядом с братами, те кого их вонь не валит с ног. Сие племя даёт албан могущественной орде Алтын-хана. За этой ордой до самых стен Минской империи лежат владения чёрных и жёлтых мунгал. Царство Мин, или по-иному — Катай, целиком огорожено кирпичной стенкой, оттуда купцы везут самый лучший шёлк, расшитый чудесными зверьми и летающими змеями.

— Ну, значит, государство то совсем мало, коли за кирпичной стенкой поместилось, — рассудительно заметил Бакшеев.

— Ограда та на тыщи вёрст от пустыни до самого дальнего моря идёт, в ней всего пять проходов, которые стерегут сильные крепости с огромным войском, — наставительно сообщил Кадыргали-бек. — Из Бухары туда раз в три года отправляются караваны, и путь их занимает два года.

Из всех перечисленных восточных государств я имел представление только о Китае, в прошлой жизни там мне приходилось бывать. Поэтому когда Афанасий стал в открытую обвинять старого карачея во вранье, я встал на сторону бывшего визиря:

— Действительно выстроена в Китае огромной длины стена. Правду говорит бек.

Бакшееву после этих слов пир стал неинтересен. Он вместе со Жданом стали каждые четверть часа напоминать мне, что ныне строгий пост, время для празднований самое неподходящее. То, что передо мной на столе стояли лишь рыба и овощи, и хмельных напитков мне не наливали, в расчёт не принималось. Поняв, что плетью обуха не перешибить, я поблагодарил хозяина и ушёл с пира.

Следующим днём татары выезжали из города, продолжать гуляние в поле.

— Сделай милость, езжай с нами, князь, — уговаривал меня Эль-мурза. — Охотой соколиной потешимся, быстрых ланей постреляем, в белых шатрах есть-пить будем.

Однако всё моё окружение упёрлось, мол, нельзя никак и всё тут.

— На вчерашнем пиру дьяк Посольского приказу сидел, видал, как он зыркал, когда тебя чествовали? — вправлял мне мозги дядька. — А меж тем за тебя больше здравиц подняли, чем за государя Фёдора Ивановича, а ну как донесут? Тут уже не братний спор выйдет, тут царёва честь порушена.

Так что пришлось мне прощаться и уезжать, почётный конвой сопровождал по берегу наши два струга до самого вечера. На первой ночёвке Ждан дождался, когда моя свита выйдет из шатра и твёрдо произнёс:

— Стоило бы тебе, княже, на богомолье съездить. В Дом Живоначальной троицы надо заехать, в суздальской Большой лавре да в Спасо-Ефимиеве монастыре помолится. Да во Владимире святых мест много, ой как славно вышло бы, коли и туда съездить. Ну а по случаю матушку, старицу Марфу, проведай, может хоть она тебя сможет уму-разуму научить. А то по неразумью своему пропадешь, как есть, сам себя загубишь.

Я внимательно посмотрел на верного дядьку. По его суровому виду было ясно, что он никак не шутит. Мне ехать к женщине, которую я сам же и упёк в монастырь, совершенно не хотелось.

Воспитатель всё понял:

— Княгиня Марья Фёдоровна давно тебя простила. Материнское сердце отходчиво, разве ж может оно на единственного сына долго гнев держать? Езжай, пора тебе с ней по душам поговорить. По утру в малом числе уйдём верхами на заход. Дворян тут оставим дарёный табун дожидаться, да с ним неспешно к Угличу идти. Главное, чтоб подручные царёва шурина нас с полдороги домой не развернули. Так что пока прознают, что от дома отвернули, пока гонцов разошлют — мы уже обратно в удельный град поедем. Ну а за богомолье на Руси никого в опалу не повергли.

— Афанасий знает?-

— Он и путь уже примерил, по дням разложил, где коней менять наметил.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — после некоторого раздумья согласился я. — Всё одно — до конца жизни от встречи прятаться не будешь, видать пришла пора с матерью повидаться. Сможем ли попасть к ней в келью?

— Об сём не печалься. Есть верные люди, кои всё устроят.

Самым ранним утром, когда из густого тумана, клубящегося над рекой, торчали лишь верхушки мачт стругов, мы скакали прочь от лагеря. Меня же раздирали сомнения. Не совершил ли сейчас серьёзную ошибку, поддавшись на убеждения ближайших соратников? Может, стоит развернуть коней? Так и не придя к окончательному решению, я продолжал мчаться вперёд, то ли как глава своего отряда, то ли как его пленник.

Оглавление

--

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?